«Дальний поход»

Дальний поход (fb2) - Дальний поход 1479K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Анатольевич Посняков - Александр Дмитриевич Прозоров

Александр Прозоров, Андрей Посняков Дальний поход

© Прозоров А., Посняков А., 2015

© ООО «Издательство «Эксмо», 2015

Глава I Апрель – май 1584 г. Восточное побережье Ямала Троицкий острог

Слева от струга тянулся сплошной полосой низкий, с серыми, обросшими тысячелетним мхом валунами и колючим кустарником берег, продуваемый всеми ветрами, неуютный, холодный, гнездилище неприхотливых гагар и бакланов. Свинцовые, студеные даже с виду волны лизали прибрежные камни длинными пенными языками, шипя, словно огромные змеи, что водились подальше от моря, в теплых лесах сир-тя. Да и вообще, кто там только не водился – испускаемый колдовским солнцем жар давал жизнь самым гнусным тварям, коих плывущие казаки не видали раньше даже в самых кошмарных снах. Двуногие – с маленькими передними лапками и огромными зубами – драконы величиной с добрую ладью, осанистый – с три амбара – трехрог, яйцеголов с покатым черепом, похожим на оголовье немецкого шлема, травоядный – однако огромнейший! – длинношей, хищные волчатники, выглядевшие словно потрепанные зубастые курицы величиной с лошадь…

Но все это там, в глубине колдовских земель, здесь же, у холодного моря, теплолюбивые твари не водились, и даже могучие колдуны сир-тя не могли долго удерживать их в этих местах своей злобной волей. Лишь крупные шерстистые слоны – товлынги – иногда забредали к морю, паслись небольшими стадами, лакомясь вкусной морошкой и грибами. Впрочем, до морошки – и уж тем более до грибов – было еще далеко, весна, можно сказать, только еще начиналась… Здесь. В глубине же земли колдунов всегда царило вечное лето.

– Па, робяты! – выкрикнул с мачты марсовый – молодой казак Кудеяр Ручеек, рябой и чубатый, как раз его очередь была сегодня дозорить. – Товлынги! Вона, к северу, где холм.

– Вижу! – присмотревшись, сутулый и худющий десятник Силантий Андреев, бывший на струге за главного, махнул рукой кормщику. – Давай, Кольша, поворачивай к берегу… Поглядим. А вы, парни, – десятник строго взглянул на казаков, – раньше времени-то не радуйтесь – товлынгов еще запромыслить надоть. Из лука его не возьмешь, а порох атаман беречь наказывал накрепко! Стрелять разрешил токмо в крайности – ежели вдруг колдуны драконов зубастых нашлют.

Молодые казаки – Кудеяр, Семенко Волк, синеглазый Ухтымка – радостно запереглядывались, засмеялись – уже пятый день судно бороздило море, и пока без добычи, и вот – выпадал шанс.

– Эх, возьмем нынче бивней! Ты что невесел, остяк?

Смуглый, с круглым лицом и густой светло-русою шевелюрой отрок из народа хантов, прозываемого на Руси остяками, скромненько притулившийся на носу, обернулся, возмущенно сверкнув большими, цвета еловых лап, глазами:

– Нам не один товлынг нужен, да-а. И даже не дюжина. Забыли, зачем шли?

– А ведь прав нехристь! – Десятник задумчиво почесал голову. – Нам стойбище дикарское разорить надобно – у них там хижины из костей товлыжьих… нам на струг хватит! А за этим стадом… ты, Маюни, верно сказал – не один нужен и не дюжина. Так что пусть их… пусть идут.

Юный остяк Маюни покивал и потрогал привязанный к поясу бубен, щедро украшенный бисером и кисточками из оленьих шкур. Настоящий бубен, шаманский… И отец Маюни был шаманом, и дед, и дед деда… и вот он сам – шаман. Правда, может, еще не в столь уж большой силе, но все-таки. Прибился парень когда-то проводником, еще в Сибири, а теперь и сам добрый казак стал – в ватаге его уважали, несмотря на юный возраст и язычество, и сам атаман Иван Егоров сын Еремеев частенько с Маюни советовался и даже вот велел пожаловать саблей. Вот она и сейчас на поясе – там же, где огниво и нож. А с другой стороны – бубен. Супротив колдунов-то бубен сей куда важнее сабли будет!

– Так что, дядюшко Силантий, дальше плывем, что ль? – ловко спустившись с мачты, громко – за всех – спросил Кудеяр Ручеек, приходившийся десятнику кровным племянником и ничтоже сумняшеся полагающий, что сие родство позволит напрочь игнорировать субординацию.

– Дальше пойдем… – десятник неожиданно окрысился. – А тебе, Кудеярко, не нравится, что ли? Веслами махать устал? Иль на мачте все мозги просквозило? Так живо посейчас высадим – иди себе берегом, корми мошку…

– Дак нету мошки-то, дядько. Ветер! Да и товлынги опять же… хоть что-то было бы! Вдруг да стойбища людоедские не найдем?

Вот тут он был прав: вполне могли и не отыскать стойбища, многие уже порушили, бивни забрали, а больше у людоедов-зверолюдей, прозываемых остяками и ненцами – менквы, – и брать-то нечего было, окромя разве что выпариваемой соли… так казаки и сами научились выпаривать – горькая соль выходила, ну да ничего, и такой были рады, надеясь ближе к осени получить хорошую, настоящую соль со строгановских варниц… соль, порох, припасы, да много чего – вот струги к Строгановым и снаряжали – искали бивни, товар цены немалой, настоящее «белое золото».

– Ты что там высматриваешь, Маюни?

Десятник Силантий Андреев соображал не особо быстро, но дураком вовсе не был, и сам атаман с недавнего времени поручал ему самые ответственные дела, вполне полагаясь на рассудительность сего немолодого уже казака и на его осторожность. Вот и сейчас Силантий вовсе не торопился отдавать приказ плыть дальше – думал, прикидывал да посматривал на остяка – тот хоть и юн, да в лесных делах опытен, в лесу рожден был, в лесу жил, повадки зверей знал как свои пять пальцев… И на показавшихся на берегу товлынгов посматривал с явным подозрением, вовсе не ускользнувшим от внимательного взгляда Андреева.

– Вижу, кусты там, веточки молодые, да-а, – оглянувшись, негромко пояснил Маюни. – Товлынги их любят… да что-то не пошли, назад повернули. Думаю – учуяли кого-то, да-а!

– Может, волк?

– Нет, – отрок упрямо сжал губы. – Волков они не боятся, а драконы зверозубые да волчатники хищные сюда тоже не забредают – холодно, да-а.

– Так ты думаешь…

– Менквы, да-а, – серьезно заявил остяк. – Больше некому.

Быстро пройдя на нос, Силантий Андреев осторожно вытащил из-за пояса зрительную трубу, выданную самим атаманом под честное слово, и, приложив к левому глазу, навел резкость.

– Ну, что там? – поднял глаза Маюни.

– А ведь и впрямь – людоеды! – шмыгнув носом, десятник протянул подростку трубу. – Сам глянь. Как пользоваться, знаешь?

– Знаю, да-а. Господин атаман показывал.

Припав к окуляру, остяк вдруг неожиданно для себя отпрянул – настолько близко оказалась тупая рожа менква! Широкоскулая, с массивным подбородком и маленькими, какими-то звериными глазками, злобно посверкивающими из-под костистых надбровных дуг.

Справившись с собой, Маюни, не обращая внимания на смех казаков, чуть передвинул трубу…

– Один, два… десять… Десять всего. Это не охотники, да-а. Скорей – дозор, разведка. Просто выслеживают, куда пойдет стадо.

– Значит, тут их и деревня где-то рядком. Селение… – Андреев сунул трубу обратно за пояс. – Как думаешь, если за ними последить, выслать парней – учуют?

– Обязательно учуют, да-а, – кивнул Маюни. – Если уже не учуяли. Ветер-то с моря, от нас. Однако, думаю, они за стадом пойдут… Однако откуда-то ведь они пришли, да-а.

– Ай да остяк! – искренне похвалил десятник. – Подождем, покуда уйдут, да по следам – не за ним, а к стойбищу. Эй, парни! Семенко, Кудеяр, Ухтымка… еще вы двое… И ты, Кондрат.

Кондрат Чугреев – осанистый сильный казак, далеко уже не юный – спокойно кивнул и поправил висевшую на боку саблю.

– Кондрат за старшего, дядюшка? – тряхнув чубом, осведомился Кудеяр Ручеек. – Коли так, пущай, чур, не ругается и по матушке нас не костерит.

– Когда это я вас костерил?

– А третьего дня! Когда мы с Ухтымкой на мачту лезли. Скажи, Ухтымка?

– А ну-ко, цыть! – Силантий живо охолонул парня. – Правильно вас Кондрат костерил, сопленосых. А старшим я самолично пойду, ужо разомну косточки. Кольша, правь к берегу, да, как уйдем, останешься на струге за старшего.

Молодой, уже успевший обжениться кормщик Кольша Огнев, зычно отдав приказ команде, навалился на румпель, направляя судно к земле. Заскрипели снасти, закрутились, опуская рей с парусом, деревянные колесики – юферсы, – казаки дружно взмахнули веслами.

На нос живо послали промерщика – того же Ручейка – мерять шестом глубину, дабы невзначай не наскочить на отмель. Струг был, конечно, из новых – старые, еще строгановской постройки, увы, уберечь не удалось, а уж новые вышли как вышли – ну, не было средь казаков отменных специалистов по постройке крупных судов, хоть все и ведали с детства каждую доску, сшивку, скамейку… каждый изгиб киля. Но одно дело ведать, и совсем другое – строить, струг не ношва – та, как сундук, только без крышки, лодка. Струг же – судно серьезное, и столь же серьезного подхода требовал. Взялся за строительство молодой казак Костька Сиверов, для того ему атаман Иван Егоров власть дал – поставил старшим над занятыми в строительстве казаками. Сладили корабль из сырого теса, шкурами поверху обшили – и ничего вышло, хоть неказисто, да не протекало нигде, плыть можно. Так и второй струг сладили, и третий… пятый… Понимал атаман, острог-то новый на острове поставили, без флота – никак.

– Левей, левее бери! – внимательно всматриваясь в воду, указывал с носа Кудеяр Ручеек. – Прямо да справа – камни, а там… там песочек. Вытянем! Оп!

Спрыгнув со струга в воду, казак замахал рукою:

– Сюда, сюда, за мной…

Десятник тотчас же послал казаков:

– А ну, подмогните, робяты!

Общими усилиями судно вытащили носом на береговую отмель, корма же осталась в воде.

– Ну, пошли, – поправив саблю, махнул рукой Силантий. – С богом! Ты, Кольша, посматривай тут.

– Да уж как-нибудь управлюсь, – благодушно отмахнулся молодой кормщик, понимая, что не его это дело – бегать по берегу с ватагою, его дело морское и, пожалуй, главное – за стругом следить, править. Куда без корабля-то? Никуда. Добычу на себе далеко не унесешь, неудобно – громоздко, тяжко, да и людей столько нету. Все ж казаки надеялись, что добыча будет знатной.

– Вот тут они пробирались, да-а, – остановился, склонился над следом Маюни. – Трава примята, а вон – каменья острые. Менквы каменья любят, да-а. Они им и заместо ножа, и заместо дубины. Видать, прихватили лишку да выкинули.

– Ну и куда нам тут идти? – Достав зрительную трубу, десятник глянул на маячившие вдали мощные фигуры товлынгов.

– Туда, – остяк кивнул в противоположную сторону. – Вдоль большой воды пойдем, да-а, но не слишком близко, как менквы шли.

Казаки согласно покивали, хоть старшой их согласия и не спрашивал. Массивные зверолюди шли не таясь, оставляя вполне приметные следы, продираясь сквозь кусты, рвали шкуры – тут и там висели выдранные лоскутки.

– Вот ведь оборванцы, ух ты!! – негромко хмыкнул Ухтымка.

Кудеяр Ручеек расхохотался, едва не споткнувшись о какой-то округлый валун:

– Ты на себя-то глянь, паря! Не оборванец ли? Об остяке нашем я уж и не говорю – так с голым пузом и ходит.

Вот тут Ручеек был прав: пообносились за время похода казачки, пооборвались, в заплатках хаживали, а кто и кафтаны на кухлянки да малицы оленьи сменил, а сапоги так давно уж многие – на торбаса из змеиной шкуры. От тех змеюг огроменных – хищных острозубых нуеров, – что в теплых колдовских реках водятся, сея вокруг себя погибель и ужас. Что же касаемо Маюни, то да – тот в жилетке оленьей нараспашку ходил, на груди оберег от колдовского глаза повесив. Кухлянку свою давно уж подарил отрок одной красавице деве, русской, по имени Устинья… Ус-нэ. Кухлянку ту Ус-нэ, почти не снимая, носила, и оттого Маюни было так приятно, как тогда, когда Устинья его поцеловала в губы. Было ведь, было! Ничего – четырнадцатая зима позади, там и пятнадцатая, шестнадцатая – и можно жену молодую – красавицу Ус-нэ – в свой чум привести! Да в какой там чум… ежели позволит великий Нуми-торум – так и в избу!

Вспомнив невзначай имя великого остяцкого бога, отрок тихонько ударил ладонью по висевшему на поясе бубну… и замер, к чему-то напряженно прислушиваясь.

– Что такое? – повернул голову десятник. – Прочуял что?

– Птицы, – Маюни отозвался свистящим шепотом. – Гомонят… Во-он за теми кустами, да-а.

Казаки тут же вытащили сабли, кое-кто наложил на тетиву стрелу. Росший на пологом холмике кустарник явно что-то или кого-то скрывал – птичий гомон доносился именно оттуда, отчаянные крики, будто кто-то ругался, спорил…

– А ну-тко, Ухтымка, глянь, – распорядился десятник. – Токмо смотри, с опаскою. Мало ли что?

– Сделаю, дядько Силантий.

Передав вложенную в ножны саблю остяку – «Подержи пока!», – молодой казак ловко скользнул меж кустами, исчез и какое-то время не показывался… а потом вдруг как-то резко вынырнул и, махнув рукой, вернулся к своим сотоварищам.

– Селение там, – запыхавшись, доложил лазутчик. – Людоедское.

Все резко напряглись, даже у Андреева побелели скулы.

– Правда, пустое. – Ухтымка неожиданно улыбнулся, показав плотные белые зубы.

– Пустое? – нахмурился десятник. – С чего ты взял?

Парень пожал плечами:

– Птицы. Их там сонмище – всякую дрянь жрут, что дикари после себя оставили.

– Так, может, засада там?!

– Нет, – пришел на помощь Ухтымке остяк. – Засаду б птицы учуяли, увидали б. А менквы всегда гадят много, что пожрут, тут же остатки и бросят, и так, пока не загадят все, что и жить невозможно станет. Потом на другое место уходят, да-а.

– Но там хижина! – напомнил лазутчик. – Длинный такой дом… был, а нынче один остов остался.

Андреев вскинул глаза:

– Из костей?

– Из них… из бивней.

– Так что ж ты молчишь-то?!

– Говорю вот…

– Говорит он!

Сплюнув, Силантий перекрестился и быстро зашагал к дюнам, за ним поспешно двинулись и все остальные, на всякий случай держа наготове сабли и луки.

За кустами, за пологой дюною, и в самом деле виднелся остов дикарского дома, похожий на обглоданного кита. И внутри него и снаружи, гомоня, рылись в многочисленных отбросах птицы – бакланы и чайки.

Кудеяр Ручеек споткнулся о какой-то камень… оказавшийся расколотым человеческим черепом… выругался, размашисто перекрестясь. Все давно знали, что любимое лакомство менквов – мозг.

– Своих пожрали, упыри чертовы, – зло прищурился Семенко Волк. – Эх, не удалось никого прибить-то… Ну да, Бог даст, удастся еще.

Опомнившийся Силантий поспешно выставил караульного – Ухтымку… правда, тут же заменил его на Маюни, казак-то все ж был посильней остяка – а работы впереди предстояло много.

В голубовато-белесом, тронутом длинными перистыми облаками небе сверкало два солнце – родное, ласковое – и пылающие, яростное – колдовское, некогда зажженное могущественными предками нынешних сир-тя. С моря дул прохладный ветер, а вдали, в земле колдунов, синей дымкой тянулись густые леса.

Казаки провозились почти до полудня: пока разобрали остов, отобрали бивни один к одному, пока перетащили – тяжелы, собаки! Однако своя ноша не тянет, а Силантий Андреев и не скрывал своей радости – на этот раз, похоже, все обошлось без приключений, без лишней крови.

– Чего ж это людоеды кости с собой не забрали? – Скинув бивень наземь, Ухтымка поплевал на руки. – Шкуру, вон, унесли.

– Шкуру-то – понятно, не тяжела. – Напарник Ухтымки, Кудеяр Ручеек, присел на бивень. – А бивни таскать людоедам лениво. На новом месте, чай, сыщут… не товлыжьи, так моржовые – рыбий зуб.

– Небо! – вдруг гортанно выкрикнул Маюни.

Казаки, побросав бивни, дружно попадали наземь, затаились – вдалеке, над лесом, вдруг появился летучий дракон с кожистыми крыльями и вытянутой зубастой пастью, характерный облик которого казаки давно уже узнавали издалека, вовсе не путая с птицей. Верхом на таком драконе вполне мог оказаться всадник сир-тя – соглядатай, разведчик. Правда, отсюда его – за дальностию – видно не было, но…

Силантий выхватил зрительную трубу, приложился…

– Есть! Есть всадник… А вот и еще один… И вон. Трое! Далеко, мысли наши пока не услышат.

– Сюда летят?

– Нет, – присмотревшись, десятник отрицательно качнул головой. – Там над лесом и кружат. Туда и товлынги шли, а за ними – людоеды.

Распластавшийся во мху Кудеяр Ручеек вскинул голову:

– Думаешь, дядюшка, это колдуны дикарей согнали?

– Скорее всего, – поднимаясь на ноги, задумчиво кивнул Андреев. – Видать, строить что-то замыслили, бревна таскать – рабочая сила понадобилась.

– А не на острог ли напасть собираются? Воинов собирают.

Силантий повел плечом:

– Может, и так. Ничо – атаману обо всем доложим. Ну! Почто разлеглися-то, яко коты морские? А ну, вставайте – поскорей бивни перетаскаем, поскорее дома будем.

– А вот это, дядюшка, верно!

Новый, возникший совсем недавно острог казаки выстроили на острове примерно в версте от старого, располагавшегося в устье реки и разрушенного колдунами. Строили на совесть, заполняя сделанные из бревен клети песком и камнями, такие стены не смог бы пробить ни один трехрог, ни один яйцеголовый бронник, разве что башку себе проломили бы, гонимые под стены злой волею колдунов. Да и добраться еще надобно до острога – а водица холодная, мерзких ящеров в нее и колдовством загнать трудно, да и недолго тут выдержат теплолюбивые твари – вымерзнут, сдохнут. Иное дело – мохнатые дикари – менквы. В звериных шкурах, сильные, выносливые, злобные и сами по себе тупые… сами по себе, но не волею сир-тя! Колдуны как-то насылали уже на острог дикарей, перевезли на больших лодках, правда, с укреплениями менквы ничего поделать не смогли, как ни старались их хозяева: стены были слишком уж высокими и мощными, да и ворота располагались на высоте второго этажа – «во втором жилье», как говорили казаки, в первом же был устроен ледник для припасов.

На башнях всегда держали зоркую сторожу, да казаки всегда были начеку, хотя в последнее время немножко расслабились – больно уж все стало спокойно, нудно. Охотились, промышляли рыбалкой – еды в остроге, слава богу, хватало, иное дело – соль: выпаривали из морской воды, горькую… ну хоть такая. Заваривали вместо сбитня морошковые и смородиновые листья да покусывали губы в ожидании поспевающей на болотах морошки – вот с нее и бражицы бы! Добрая выйдет бражица, духовитая.

Возле болота, под защитою грозных башен острога, была устроена верфь – казаки, под руководством Костьки Сиверова достраивали очередной струг. Молодой казак Костька, а вот, поди ж ты, большого доверия удостоил его атаман – и струги выходили ладные! Не такие, конечно, как на настоящей верфи, но все же плавали, не тонули, и добра изрядно везли. Специально для стругов устраивали дерзкие вылазки в колдовские леса – за шкурами ящеров-драконов. Самой хорошей считалась – от длинношея, и прочная, и по размеру – в аккурат, чуть похуже – у длинноголова, ну, на худой конец, годились и зубастые змеи-нуеры – их шкуры натягивали внахлест. Вот и сейчас казаки как раз и занимались этим делом, атаман, подойдя, не стал отвлекать, лишь махнул рукой – работайте, мол, – да отошел к морю, напряженно вглядываясь в даль. Ждал отправленный за «белым золотом» струг. Да его все в остроге ждали. Время к лету шло, нужно было бы поскорей загрузить пару судов бивнями да отправить на запад, к Печоре-реке. К Строгановым.

Отбитое у колдунов золото – а его уже накопилось изрядно – хитрые казаки показывать Строгановым не спешили, справедливо полагая, что те тут же пошлют еще ватагу, а то и несколько. А зачем? Нет уж, лучше самим все захватить, богатыми и уважаемыми людьми сделаться! Затем ведь в эти гиблые места и явились, так и на кругу порешили – оставаться здесь, обратно не уходить да раздобыть в землях сир-тя побольше золота.

Поглядев на старательно трудящихся казаков, Иван Егоров сын Еремеев оглянулся на башни и неспешно зашагал к дальнему концу острова – версты три, – там, за ельником, располагался пологий холм, с которого вполне можно было углядеть струг Силантия Андреева. Уж пора бы ему возвратиться, пора.

Обходя болото, атаман свернул к берегу и там, в плавниках, повстречал возвращающихся обратно в острог женщин – полногрудую осанистую Онисью (пассию немца Ганса Штраубе, давнего Иванова сотоварища и друга) и крутобедрую смуглую Устинью, чем-то похожую на большеглазого подростка. Вместе с ними шли женщины сир-тя – бывшие пленницы, а ныне полноправные казачьи жены – простоватая хохотушка Тертятко и подружка ее, Митаюки-нэ, красавица с зовущею походкою и пронзительным взглядом. Муж ее, добрый казак Матвей Серьга, был от своей женушки без ума… да эти колдовские девы многих с ума сводили.

– Здоровы будьте, девицы! – атаман с улыбкой приветствовал женщин. – За лыком ходили?

– За травами, – поставив тяжелые корзины, женщины дружно поклонились. – Да за глиной. Кувшинов, горшков налепим – водой запастись.

Воду брали с реки, в версте от острога, привозили в лодках – в бочонках да в больших корчагах. Супруга атамана Настя – кареглазая красавица с каштановыми вечно распущенными волосами – тоже отправилась сегодня с подружками… да вот что-то не видать ее было.

– А где Настена-то?

– За ельником, атамане, осталась, – потупив глаза, пояснила Онисья. – Там, на опушке, цветы увидала, нарву, говорит, да наберу на болоте морошковой шелухи.

– За ельником, говорите… Ну, господь вам в помощь, девы.

– И тебе, атаман, не хворать.

Простившись с девушками, Иван зашагал к ельнику, не оглядываясь… а вот кое-кто из дев оглянулся – красавица Митаюки-нэ. Обернулась, проводила атамана долгим подозрительным взглядом…

– Ишь, ходит, распоряжается…

– Так он же вождь! – несмело откликнулась Тертятко. – Он же должен.

– Должен. – Митаюки скривилась. – И я кое-что должна. Ладно, подруженька, пошли, потащили корзину. Как муж твой – Ухтымка? Не вернулся еще?

– Не вернулся. – Тертятко удивленно скосила глаза. – Ты ж знаешь.

– Знаю. А спросила – так просто. Ну, пошли.

Себе на уме была Митаюки и власть над мужем имела крепкую… как и Тертятко над своим Ухтымкою. Сами-то казаки – и Ухтымка, и Матвей Серьга – в простоте своей полагали, что сами по себе в пленниц сир-тя влюбились. Наивные! Коли б Митаюки не сварила приворотное зелье – так еще неизвестно, как бы обернулось все. Были бы живы пленницы? Остались бы в наложницах, которых всякий… Или сбежали б уже… явились бы в свой род опозоренные, никому не нужные… А так – уважаемые… почти уважаемые, замужние женщины. Особенно казаки Митаюки-нэ уважали, а многие – так даже и побаивались, в чем ничего удивительного не было: Митаюки еще в доме девичества в селении своем родовом Яхаивар считалась одной из лучших, подающих большие надежды колдуний. Митаюки – колдунья, а Тертятко-нэ – так…

Иван обнаружил жену на опушке, у ельника – что-то напевая, Настя увлеченно собирала цветы – крупные желтые одуванчики, розовый клевер, ромашки…

– Зачем они тебе? – подойдя ближе, тихо протянул атаман.

Девушка дернулась, обернулась:

– Ой! Ты как подобрался-то?

– Больше песни пой, – улыбнулся Иван. – Верней – громче. Так и колдун с неба на драконе своем прилетит – не заметишь.

– Уж колдуна-то замечу, – девушка весело засмеялась.

Именно так – девушка – молодой жене атамана едва исполнилось восемнадцать.

Егоров уселся в траву:

– Так цветы-то тебе зачем все-таки?

– Клевер с ромашками – засушу, пригодятся. А одуванчики… – Настя смущенно улыбнулась. – Больно уж они красивые, крупные… ровно солнышки. Вот у нас дома, помнится… Потому и сорвала, сейчас венок сплету. Подождешь? Или куда идти надумал?

– Надумал. Но подожду. А ты плети, плети, люба.

Рассмеявшись, Иван взъерошил ладонью волосы супруги, обнял, целя в губы… Руки его скользнули под короткую кухлянку Насти, нащупав теплую шелковистую кожу спины.

– Да подожди ты… Венок-то дай доплести…

А пальцы атамана уже бежали по девичьей спине, то поднимались выше – к лопаткам, то спускались к ягодицам, к ямочкам у копчика, залезая под узкие замшевые штаны, кои – на ненецкий манер – носили в остроге все женщины.

– Ой… Ой! Щекотно!

– А ложись-ка, мила, на травку…

Иван и сам сбросил уже с себя и кафтан, и рубаху, да, заголив юной супруге живот, начал целовать пупок… а потом добрался и до груди, накрывая губами коричневато-розовые твердеющие сосочки.

Стащив с Насти кухлянку и штаны, Иван опустился перед женой на колени и какое-то время стоял так, смотрел, любуясь невозможно красивыми изгибами нежного и гибкого тела, потом снова поцеловал грудь, спустился к пупку, к лону…

Юная женщина застонала, облизывая губы, в карих блестящих глазах ее запрыгали солнечно-золотистые искорки-чертики… Настя приняла мужа с такой страстью, какой почему-то давно уже не испытывала в избе, может быть, потому, что там все же было темновато, а вот здесь, на поляне… здесь как-то все было по-новому: синее бездонное небо над головой, пьянящий запах смолы, теплый, ласкающий разгоряченные тела ветер.

Дева почему-то совсем не стеснялась своей наготы, ну, может быть, чуть-чуть, самую капельку, хотя полагалось бы стесняться – так, строго подняв указательный палец, говаривал в недавно выстроенной – точнее, восстановленной из отбуксированных лодками от старого острога бревен – церкви священник, отец Амвросий. Церковь посвятили Святой Троице, так и новый острог назывался – Святой Троицы или просто – Троицкий. А отец Амвросий…

– Ой!!!

Оттягивая высший момент наслаждения, девушка старательно думала о чем-то постороннем: о священнике, об остроге, церкви… Помогало это мало – приятный жар, быстро распространяясь по всему телу, взорвался в лоне, да так, что Настена, застонав, изогнулась дугою, едва не расцарапав спину своего атамана.

А тот, испытав наслаждение, не переставал ласкать любимую женушку, только ласки стали куда более нежными, томными, словно бы терпкая волна страсти, накрыв супругов с головою, схлынула, уступив место штилю… чтоб вновь вернуться, ударив с новою силой! Так, чуть погодя, и случилось, только на этот раз этой волной была Настя. Именно она, едва переведя дух, накинулась на мужа с новою силой: обхватывая, сжимая бедрами, уселась сверху, ощущая спиной и талией крепкие ласковые руки, наклонилась, целуя Ивана в губы, сама заходясь в страсти, провела твердыми сосками по его груди, чувствуя, как пробежались по спине нежные пальцы мужа, а по всему телу заходили мурашки…

– Ой!!!

Мужские ладони сжали гибкий стан, бедра, и лоно вновь наполнилось жаром. Отпрянув, Настя застыла, продлевая пряный накал страсти, и, не выдержав, задергалась, застонала, закрыла глаза, отдаваясь томной любовной неге, лучше и слаще которой, наверное, не было ничего в этой жизни.

Бедный отец Амвросий…

– Ах…

Дергаясь и изгибаясь, словно быстроногая лань, девушка вновь прижалась к груди мужа… затем открыла глаза… и снова закрыла, ощущая, как волна удовольствия вновь накрывает ее… и супруга.

Они так и пропустили вернувшийся с дальнего похода струг – не заметили, проглядели, да ведь не до того и было, какой там струг, когда тут…

Струг увидали, уже подойдя к острогу.

– Вернулись, – выпуская из руки горячую ладошку супруги, атаман улыбнулся. – Надеюсь, не пустые.

– Да ну, – Настя повела плечиком. – Пустые уж не вернулись бы. Наверняка с добычею. Вон, какие бегают радостные.

И в самом деле, вернувшиеся казаки Силантия Андреева швартовали струг с шутками-прибаутками, а вот уже, перебросив мостки, принялись таскать бивни.

– Стойте, стойте! – замахав руками, закричал атаман. – Куда выгружаете-то? Все одно – день-два, и обратно грузить! Настя… ты домой иди, а я тут… я тут распоряжусь.

Домой – это пока было сказано довольно сильно. Все казаки ютились в крепости, в башнях, на разных ярусах, и вот только сейчас, в конце весны, решились ставить избы. Первую, конечно, для атаманской семьи – сруб уже стоял ладный, а вот крышу еще тесом не успели покрыть, затянули пока шкурой нуера, да еще нужно было ладить печь, здесь, на взморье, погода держалась прохладная, а зимой хотя особых морозов и не было, но все ж таки выпадал снег.

За лето все женатые ватажники задумали поставить себе избы – и кормщик Кольша Огнев с недавно разродившейся дочкой белотелою Авраамою, и Матвей Серьга с Митаюке-нэ, и молодой Ухтымка с Тертятко. Даже вечный насмешник немец Штраубе – и тот захотел отдельную избу, чтобы было куда привести осанистую, дававшую всем от ворот поворот Онисью. А вот Маюни об избе не думал, и вовсе не потому, что маловат еще, что не допускает его покуда к себе ненаглядная Ус-нэ Устинья. Знал – придет время, уж всяко чум запросто сладит или хижину.

Молодые казаки, конечно, женатым завидовали, и по этому поводу полегоньку назревало в остроге тихое мужицкое недовольство, рано или поздно грозившее вылиться в открытый бунт. Женщин все ж таки на всех не хватало, да и те, что имелись, оказались в ватаге случайно – русских дев отбили еще в Кашлыке, освободили из полона татарского, вот они и прибились с тех пор к казакам, еще появлялись ненецкие девки, многие из которых, увы, были убиты колдунами и менквами, впрочем, большая часть, как подозревал атаман, благополучно вернулась в родные свои стойбища, ведь ватажники пленниц хоть и пользовали, да не стерегли. Ежели не любо, так пусть на все четыре стороны катятся, ловить их не собирался никто. Вот и полоняницы сир-тя сбежали к своим потихоньку, только две и остались, те, что любовь свою нашли, а точнее даже – сами и создали. Тертятко-нэ, правда, сильно привязалась к своему Ухтымке, да и юная колдунья Митаюки мужа своего, Матвея Серьгу, жаловала и всячески ублажала. Но – себе на уме была и очень хотела власти.

И еще появлялись иногда в остроге странные особы – то молодая смуглявая полонянка сир-тя, то справная светлоокая казачка Елена, коей в отряде отродясь не было, а то – старуха, страшная, словно смерть. Старуху эту, колдунью Нине-пухуця, сами же казаки и спасли когда-то от лютой казни, когда так вовремя напали на селение Яхаивар. Оттуда же, из этого селения, были и Митаюки с Тертятко. Но только Митаюки знала-ведала, что и странная смуглянка, и непонятно откуда взявшаяся казачка Елена, и Нине-пухуця – суть одно и то же явление, три стороны единого целого – злобной трехсотлетней ведьмы. Знала о том Митаюки-нэ, но никому не говорила… и вовсе не потому, что старую колдунью побаивалась.

Возле крепости, прямо напротив башен, возвышалась красивая одноглавая церковь Святой Троицы, срубленная казаками «в лапу» еще в старом остроге и теперь любовно перенесенная в новый. В церкви этой с охоткою правил службу ватажный священник, отец Амвросий – еще не старый, слегка за тридцать, опытный воин и неистовый проповедник с пронзительным взглядом синих, как небо, глаз. Широкие плечи, окладистая светло-русая борода, волосы пышною гривой – любо-дорого посмотреть… а вот попадьи, матушки, у отца Амвросия, увы, не было, вовремя обжениться не успел и теперь вот маялся, каялся и молился, особенно после того, как стала являться к нему смуглая крутобедрая дева. Обычно являлась та обнаженной и вытворяла такое, что молодой священник не в силах был совладать со своей плотью… о чем потом сильно жалел и беспрестанно замаливал грех. Вплоть до новой встречи.

Знал, что наваждение это, морок, посланное бесовское наваждение… знал, молился… но покуда ничего с собой поделать не мог. Однако – пытался. Еще недели две назад присмотрел отец Амвросий небольшой островок, куда мористее, нежели тот, где стоял острог Святой Троицы. Совсем маленький был островок, саженей десять на тридцать, скалы, камень, но и трава росла и даже несколько сосенок. Вот там-то, среди сосенок, и решил священник поставить небольшую часовенку, пустынь, куда бы время от времени мог удаляться, очищая душу и разум. Дело сие отец Амвросий ладил вдвоем с добровольным своим помощником и пономарем, нескладным, с покатыми плечами, малым Афоней по прозвищу Спаси Господи (верным клевретом, как выразился однажды мекленбургский наемник и справный казак немец Ганс Штраубе). Сплавали на ношве на островок, нарубили, ошкурили сосенки, оставили сушиться на ветерке да на солнышке, теперь вот осталось сложить сруб.

Вот уж туда-то, в часовню, как надеялся священник, уж никак не доберется проклятая бесова девка! Да и не узнает – откуда? – насчет островка и часовенки отец Амвросий с Афоней особенно-то не распространялись, держали языки за зубами.

Нынче же священник как раз уплыл в пустынь, но уже вскорости должен был вернуться – уже небось узрел струг. А как без молитвы святой отправить казачков к Печоре-реке по бурному морю? Вестимо, никак. Вот и не собирался отец Амвросий бросать свою паству на произвол судьбы, просто ненадолго отлучился – молился, каялся.

А старая ведьма Нине-пухуця бродила тенью неслышною по болотам – сильно ее интересовала сила бородатого русского бога, прозываемого Иисус Христос, в эту силу верил и ее использовал, отметая все чары сир-тя, красивый и сильный русский шаман Амвросий… так почему бы не попользоваться столь чудесной силой и ей, Нине-пухуця, обреченной могучими колдунами на позорную и лютую смерть? Ее собственное колдовство да волшебство русского бога – вот и выйдет такая сила, что мало не покажется даже самым сильным колдунам! И тогда… И тогда народ сир-тя наконец пробудится от векового сна, отвратится неги и праздности, ибо в этом мире выживут только сильные, только те, кто ищет войны, кто не жалеет крови – ни своей, ни чужой. Такие, как эти неистовые бледнокожие дикари – казаки-ватажники, такие, каким был когда-то древний народ колдунов. Да, великие предки сир-тя вынуждены были бежать от сильных и могущественных врагов. Но они не сидели сложа руки, не плакали, не стенали. Они познали древнюю мудрость, обрели колдовство, создали и зажгли яростное второе солнце, дав новую жизнь этой суровой северной земле!

– Тертятко-нэ, вернулся ли славный муж твой? – ведьма Нине-пухуця, незаметно для караульщиков миновав ворота, объявилась за спиной смуглолицей девы, радостно ожидающей возвращенья супруга в отгороженном оленьей шкурой углу на втором ярусе воротной башни.

– Ой… – девушка обернулась… увидев перед собой обычную белолицую казачку… коих постоянно друг с дружкой путала.

А что? Девки русские все бледные, как поганки, с лицами вытянутыми, словно у длинноголова, глаза у всех одинаковые – выпученные, круглые, словно у сойки. Так как тут не перепутать таких пучеглазых?

Вот и сейчас Тертятко, как звать эту деву, не вспомнила. Лишь махнула рукой да на всякий случай улыбнулась:

– Да, вернулся уже светлоокий супруг мой. Приплыли. Сейчас большую лодку погрузят и – домой, сюда явится. Буду лепешки печь!

– Лепешки – это хорошо, – улыбнулась ведьма.

Затмить рассудок Тертятко для нее не стоило совсем ничего… иное дело – Митаюки-нэ, но та и в доме девичества подавала большие надежды… в отличие от своей бесталанной подружки.

– Так отец Амвросий с ними?

– Не! – Тертятко всплеснула руками. – Он с ними и не был.

– Не был, вот как? – удивилась колдунья. – А говорят, тоже куда-то плавал. В лодке его видели.

– В лодке? – моргнув, переспросила девчонка. – А-а-а! Так это, верно, в маленькой лодке. Наши-то мужи в большой куда-то далеко плавали, а отец Амвросий – в малой. С этим своим помощником, смешным Афоней.

– Со смешным Афоней… – Нине-пухуця призадумалась. – Так он же вроде здесь, на острове. Недавно его только видела.

– Так и я его видела – к старому ельнику шел. Там, рядом, на берегу клев хороший, так видно – туда.

– А шаман… тьфу… священник, значит, без него нынче уплыл?

– Да. Выходит, так.

– Ладно, славная дева. Пеки своему муж блины!

Щелкнув пальцами, сгинула старая ведьма, ловко, быстро, словно и не было, так, что глуповатенькая Тертятко о ней и не вспомнила больше. Да и не до «казачки» ей было – мужа младого домой ждала.

Скинув драный кафтанец и сапоги, пономарь Афоня Спаси Господи, свесив босые ноги, сидел на плоском, нагревшемся за день камне и, щурясь от рыжего солнышка, ловил на уду рыбку. Клевало не то чтоб плохо, но… не сеть, конечно, много-то на уду не наловишь, да и не шибко-то старался парень ловить – отдыхал больше да о жизни своей думал. На взгляд Афони – удачно все складывалось, хоть и земля тут незнаемая, и колдуны, и драконы зубастые, а все ж он, младой вьюношь, не последний человек в ватажке! Отца Амвросия первый помощник… эх, вот еще бы и сан – но для того в Строгановские землицы надобно ехать, чтоб сан получить, а допрежь не худо бы и подвиг какой совершить во славу светлой веры Христовой. А вот тут-то, в этой-то колдовской земле, для подвигов было самое место! Идолов поганых крушить да добраться наконец до поганого колдовского солнца! Ну и крестить, конечно, язычников… в особенности – язычниц, средь колдуниц попадались совсем ничего девки, добрые, справные, аппетитнее, такие что…

– Тьфу ты. Тьфу ты, изыди, нечистая сила! – сплюнув, замечтавшийся юноша перекрестился, отгоняя срамные мысли…

А те не отгонялись, все сильнее в голову лезли! Хоть и в благостный, безлюдный да тихий, уголок забрался сегодня Афоня, а вот думалось почему-то вовсе не о благостной, отнюдь! То вспоминалось, как совсем еще малым подсматривал на реке за купающимися девками, то вдруг вставали перед глазами темные очи Митаюки, бывшей пленницы, а ныне – жене одного из самых уважаемых казаков – Матвея Серьги. Хотя… какой жене? Что она, Митаюки эта, крещение приняла, веру свою бесовскую отринула? Да нет ведь! И свадьбы потому никакой не было, просто жил с ней справный казак Серьга во грехе и блуде, крестом животворящим не освященном. То же самое про другую полоняницу можно было сказать – про Митаюкину подружку Тертятку, та с Ухтымкой жила, молодым совсем парнем, чуть старше Афони. Наверное, и он, Афоня, мог бы полоняницу присмотреть, да…

– Господи, Господи!!!

Бросив уду, младой пономарь опустился на колени в траву и принялся громко молиться, время от времени осеняя себя крестным знаменьем и кланяясь.

– Господи Иисусе Христе… прости мя, грешного, ибо погряз в мыслях своих во блуде… Господи…

Затаившаяся в кусточках ведьма Нине-пухуця, давно уже подкравшаяся к ничего не подозревавшему юноше и коварно внушавшая ему самые греховные мысли, вздрогнув, отпрянула. Ну, вот оно! Снова какой-то глупый бледнолицый дикарь вышел из-под ее контроля, едва только обратился к своему могущественному божеству. Силен был Бог русских, приявший мученическую смерть за всех людей – именно так рассказывал шаман Амвросий, и именно это никак не могла понять старая ведьма. Как так? Позволить себя распять? Да какой же это бог? Боги должны быть сильными и злобными, так, чтоб одним видом своим вызывать страх и священный ужас. Как великое божество солнца, как богиня смерти с лицом-черепом, как…

Ага! Кажется, уже можно…

Дождавшись, когда парень закончит молиться, Нине-пухуця ухмыльнулась и, скромно опустив очи долу, сделала шаг вперед…

Услыхав за спиной треск кустов, молодой человек резко обернулся, схватившись за висевший на поясе нож… И тут же расслабленно перевел дух, увидев перед собой юную красавицу деву, невысокую, худенькую, приятно смуглявую, с блестящими темно-карими глазами и черными, распущенными по плечам волосами. Одета дева была в узкие ненецкие штаны из замши и такую же безрукавку, коротенькую, призывно оголявшую темный пупок.

– Прости, что помешала тебе молиться, – подойдя ближе, скромно поклонилась обратившаяся в молодку Нине-пухуця. – Я не хотела, просто так вышла… гуляла вот, и…

– Кто ты? – пономарь удивленно хлопнул глазами. – Что-то я тебя не припомню.

– А я из полона, – улыбнулась девица. – То прихожу, то ухожу. Нас же никто не охраняет.

– Да, это верно, – Афоня согласно кивнул и, глянув на обнаженный пупок пленницы, невольно сглотнул слюну.

И тут же обратился к Богу, пусть мысленно, но и того было достаточно, чтоб у старой Нине-пухуця едва не пропали силы, так что Афоня вдруг увидал вместо красивой молодки страшную морщинистую старуху. Увидал… правда, только на миг.

– Я хотела узнать о вашем боге… – улыбнулась ведьма. – А потом – и принять крещение. Это можно?

– Это нужно!

Пономарь задохнулся от неожиданной радости – ну, вот, вот хоть эту крестить, для начала, а там…

– Расскажи мне о вашем боге, – взяв парня за руку, шепотом попросила молодка. – Сядем вон там, в мох… там хорошо будет.

Афоня уселся первым, вытянул ноги, с волнением готовясь к рассказу… Перед глазами его, затмевая все благостные мысли, вдруг очутился голый живот девы, плоский, с черною ямочкою пупка. Узкие замшевые штаны начинались довольно низко от лона, обтягивая бедра так, что юноша даже отпрянул… правда, тут же пришел в себя, чувствуя, как по всему телу прокатывается бурная горячая волна. Ах, эта кареглазая дева, дева… Волосы, тонкие нежные руки, гибкий стан… О, Боже, Боже…

– Ой! – вдруг вскрикнула молодушка. – Меня, кажется, кто-то укусил. Прямо между лопатками. Чешется – ужас как. Посмотришь – что?

Повернувшись спиною, полоняница без всякого стеснения скинула безрукавку, обернулась:

– Ну?

– Да вроде ничего нет… – переглотнул Афоня.

– А ты почеши… Вот, меж лопатками…

– Здесь?

– Ага… Теперь ниже… ниже…

Словно во сне, пономарь провел ладонью по смуглому девичьему телу, чувствуя исходящий жар…

– Теперь погладь мне плечи… стан… – тихо скомандовала молодка. – А сейчас…

Она внезапно повернулась – по пояс нагая, стройная, с тяжелой налитой грудью. Улыбнулась, склонив голову, глянула исподлобья лукаво…

– Потрогай! Погладь!

Не попросила – потребовала, и молодой человек подчинился сему приказу тотчас же и с большой охотой, даже не вспомнив о том, что это вообще-то грех и… Да, грех! Но такой… такой вожделенный, сладкий…

Ощутив меж пальцами твердую упругость соска, Афоня зарычал, словно дикий зверь, чувствуя, что еще немного, и он не выдержит, взорвется, словно выстрелившая пушка… И дева – он видел по ее глазам – тоже почувствовала это – быстро скинула штаны с него и с себя и, обхватив парня за плечи, потащила за собой в мягкий мох, в томный жар лона… Юноша застонал, задергался, изогнулся дугою, почти не чувствуя под собой гибкое девичье тело, ощущая лишь томный жар, жар пылкой страсти и внезапно нахлынувшей плотской любви.

– Где отец Амвросий? – Вопрос, заданный тихим бесцветным голосом, словно сам собою возник в мозгу. – Он уплыл на лодке, да?

– Да, уплыл… Тут есть небольшой островок… пустынь… Я могу отвезти.

– Отвези!

– Только… только надо взять лодку…

– Иди и бери. Скажешь – отправился за рыбой. А я подожду тебя здесь.

Ошкурив толстый сосновый ствол, отец Амвросий отложил топор в сторону и, вытерев выступивший на лбу пот, уселся на бревно отдохнуть. Устал, хоть и работалось в охотку, в радость – строили с Афоней пустынь, часовенку, где можно было бы, отрешась от всех дел, без спешки и суеты подумать о Боге. Именно так – без спешки и без суеты… и без этой чертовой греховодницы, что взялась неизвестно откуда и пристала словно репей. Ах, дева…

Невольно закрыв глаза, священник, словно наяву, представил пленительные изгибы тела молодой темноокой красавицы – налитую грудь, крутые бедра, играющий на бронзовой коже свет полной луны…

– Господи, Господи!

Вскочив на ноги, отец Амвросий схватился за топор и, изнывая от пота, работал без устали почти до самого вечера, так, что только щепки летели. Сил не жалел, иногда лишь давал себе небольшой отдых, и тот – для молитвы. Лишь бы выгнать из головы греховные мысли, настроиться на путь истинный, благостный…

И все же, и все же, иное было перед глазами. Закроешь очи – тут же перед тобой жаркие женские губы, глаза… откроешь – валявшиеся рядом камни вдруг девичьей грудью покажутся, а темные заросли ежевики – лоном… Ох. Прости, Господи, грехи наши тяжкие!

– Отдохни, отче. Я тебе попить принесла.

Вот снова! Снова она! Так проклятая… бесовская… желанная!

Как всегда, явилась внезапно, неизвестно откуда, чтоб в неизвестно куда уйти. Томный взгляд, нагое, полное волнующей неги, тело, лишь на бедрах узкий, едва прикрывающий лоно, вышитый поясок.

Подойдя, дева протянула плетеную флягу:

– Пей! Умаялся ведь, я вижу… Не бойся, здесь просто вода.

Колыхнулась грудь, молодая, томительно упругая, с торчащими коричневыми сосочками, коих так тянуло накрыть губами, так…

– Пей, милый… пей…

Отрывая взгляд от голой груди девы, отец Амвросий схватил баклажку обеими руками и, захлебываясь, выпил почти до дна, остатки же вылил себе на голову, на мокрую от пота рубаху.

– Сними рубаху-то. Простирну.

Господи-и-и-и…

Священник с тоской махнул рукою, чувствовал – не устоять, хоть и противился соблазну, противился из последних сил…

– А я вот бедро ссадила, покуда шла. Болит теперь… потрогай, вот прямо здесь. Вот-вот… выше… погладь, погладь, мне так легче. Знаешь, когда ты гладишь – уходит боль… Руки подними… ну! Сказала же – постираю… Давай…

Нежные женские руки, стянув рубаху, ловко обвили могучий торс… упругие до вожделенья соски уперлись в пламенеющую жаром кожу… упал под ноги скрывающий лоно поясок…

– Изыди, изыди… – прошептал про себя отец Амвросий…

Прошептал вовсе без пыла, без ненависти, а как-то так, словно бы понарошку – обычай, мол, такой…

Теплые девичьи ладони скользнули ему в штаны, сомкнулись губами губы… И – словно искра, словно молния – бах!!!

Оба желали одного и того же, оба слились, и страстные объятия темноокой девы накрыли несчастного священника с головой, как незадачливого пловца накрывает бурное море, навсегда утаскивая в синюю холодную глубь. Бесовская распутница, прильнув, уложила отца Амвросия наземь, в траву, хохоча, уселась, словно наездница… и свет померк в глазах… Только дыхание, шелковистая кожа, тугая грудь…

Бесовка, бесовка!

Чуть отойдя от томного ужаса пленившей его страсти, священник пытался было вспомнить о Господе… увы! Распутница не дала! Только ее образ – такой желанный, зовущий, знойный – стоял сейчас в голове отца Амвросия, и больше там не было места ничему.

Ах, как игриво распутница вскочила на ноги, повернулась, маня за собой в лесок… И священник пошел, побежал даже, нагнал, ощутив во рту соленый вкус поцелуя, и теперь уж уверенно взял дело в свои крепкие руки:

– А ну-ка, повернись… нагнись…

Гибкая, с бронзовой кожей, спина… погладить, провести сверху вниз ладонью, поласкать плечи, лопатки, стан… и ямочки, ямочки у копчика… А теперь склониться, потрогать грудь, ощутить призывную твердость сосков… зовущую влажность лона…

Отец Амвросий вернулся в Троицкий острог на лодке вдвоем с Афоней – парень как раз приплыл за ним, уже назавтра казаки собирались отправлять струги в Печору – все ж, по здравом разумении, решили не одним обойтися, как раньше думали, а двумя – и теперь нужно было срочно собирать круг, решать, кому идти.

Куда же делась темноокая распутница-дева? А пес ее… Ушла, как пришла. Да вопрос сей покуда смущенного священника не занимал – другие дела имелись. И дела – серьезные!

На кругу, вольготно собравшимся возле острога, первым, как водится, выступил сам атаман Иван Егоров сын Еремеев – высокий, светлоглазый, красивый, с едва заметным белесым шрамом на правом виске – следом стрелы вражеской.

– Если помните, решили мы еще во прошлости отправить Строгановым купцам струги с добром – злата не слать, рыбий зуб да кость товлыжью. Тако?

– Тако, атамане! – возбужденно загудели казаки. – Помним.

Захваченное у колдунов золото, конечно, отправлять Строгановым не хотели – вдруг да купчины еще другую ватажку в эти края пошлют, а тут и самим мало! Так – и совершенно справедливо! – мыслили все казаки: и умудренные годами, и еще совсем молодые, сопливые. Хватит со Строгановых и кости товлыжьей да рыбьего зуба – и так внакладе не будут.

По вопросу ясака, таким образом, никаких разногласий не имелось, проблема состояла в другом – кого послать? Тут особо проверенные люди нужны, особо надежные, чтоб никто не проговорился случайно, не сболтнул ненароком о золоте.

– Кому плыть – решайте, козаче!

Ганс Штраубе тут же предложил в старшие Матвея Серьгу, и тут с ним все согласились:

– Да, Матвей – казак опытный, справный. Надежа!

Все были за, а против неожиданно выступил один человек – сам Серьга. Вышел в круг, сорвал с головы шапку да, поклонясь казакам на все четыре стороны, молвил:

– За честь, козаче, спасибо! Одначе принять ее не могу – жена на сносях, хотел бы с нею быть, рядом. Но ежели, конечно, настаиваете, так не пойду супротив круга, а так… Вот бы Ганса Штраубе старшим – чем не добрый казак, хоть и немец?

– Я-то б и с удовольствием, – приосанившись, наемник тут же сник. – Однако ж, доннерветтер, вы, казаки, характер мой знаете! Я человек прямой, горячий… вдруг да Строгановы с лестью какой да с хитростью подкатывать станут, да подпоят еще… Не устою! Уж я себя знаю.

– Да и мы тебя знаем, Ганс!

Собравшиеся на круг ватажники зашумели: кто-то хвалил Штраубе, кто-то предлагал «кого помоложе», сам же немец выкрикнул в старшие Силантия Андреева.

– А чего, казаки, тут и думать-то? Силантий-то и так в старших ходит, опытен, деловит – ему и карты в руки.

– Верно – Силантий, – обрадовался Матвей Серьга. – Кто больше него в старшие подходит?

– Согласен, – атаман улыбнулся, искоса поглядывая на зардевшегося от оказанной чести десятника. – Однако же мы у него самого сперва спросим. Может, и у Силантия жена на сносях? А, Силантий?

– Да нет у меня никакой жены, – под общий смех отмахнулся Андреев. – А пошлете старшим… что ж… не откажуся. Надо так надо.

На том и порешили, да, избрав старшого, принялись за других. Путь предстоял непростой, дальний, потому главным кормщиком решили послать Кольшу Огнева, несмотря на то, что у того недавно родился сын. Все честь по чести, от супруги венчанной, белотелой рыженькой Авраамы.

Понимая, что тут уж без него никак, Кольша не кочевряжился, женой да дитем не прикрывался, просто попросил, чтоб присматривали, да пригрели в случае чего – что ему от лица всего круга и обещал атаман Иван Егоров.

Выбрав главных людей, казаки повеселели – дальше пошло куда легче: начали записывать охотников из числа молодых да тех, что хотел бы родную сторонушку проведать – кто ране в вотчинах Строгановских проживал, родственников там имел да добрых знакомцев. Таких как раз на два струга и сыскалось, без обид: Ондрейко Усов – в числе первых. Были у него на Пустозере родичи, небогатые купцы. Приятель Ондрейки, Костька Сиверов, тоже вызвался было, да не пустили – атаман собирался новый струг ладить, а Костька, хоть молодой, однако же главным при этом деле был.

Взобравшись на крепостную стену, женщины – и русские, и сир-тя – с интересом поглядывали на казаков. Уж конечно же, баб на круг никто не позвал – еще не хватало с ними советоваться. Не по обычаю то, не по жизни. Бабья доля детей рожать, да избу, хозяйство держать в справности.

Слышно было, как кричали внизу ватажники, потом вдруг затихали, кого-то слушали. А вот уже и начали расходиться. Первым к заборолу подбежал Маюни, заулыбался, помахал рукой зазнобе своей, Устинье-Ус-нэ. Маюни, хоть маловат еще, да враг всем сир-тя давний, Митаюки на дух не переносил, при одном виде ее кривился. А вот с Ус-нэ у молодой колдуньи отношения сложились добрые, почти что дружеские. Не такие, конечно, близкие, как с давней подружкой Тертятко, но все-таки.

– Силантия в старшие выбрали, да-а! – завидев на забороле томившихся в ожидании женщин, выкрикнул отрок. – Поначалу-то Серьгу хотели, да потом передумали…

Передумали… – Митаюки про себя хмыкнула. Знали бы все, чего ей это стоило! Отстоять Матвея, оставить его при себе – такого заботливого, верного… а главное – послушного. Вполне! Пришлось сказать, что беременна… наверное, и взаправду забеременеть придется, родить – а то уже косятся на нее да Тертятко-нэ, худыми нероженками считают, не зная того, что высокородных девочек сир-тя с малолетства учили беременеть тогда, когда они захотят сами.

– Тыт-то хоть не уходишь с ними, Маюни? – нагнувшись поверх ограды, выдохнула Устинья.

Остяк помахал рукою:

– Не-а! Атаман сказал – здесь пригожуся. Кто еще речь колдовскую ведает, да-а?

– Ну, я ведаю, – улыбнулась Устинья. – И вон, Настя.

– Так не вас же в набег новый с собой брать? – резонно возразил отрок.

Не найдя что ответить, Устинья поплотней запахнула кухлянку и вслед за Настей и прочими девами спустилась с заборола вниз, во двор острога, представляющего собой не что иное, как бревенчатую крышу устроенного «на первом этаже» ледника – хранилища для воды и провизии.

Ночь перед отправкой стругов Митаюки-нэ сполна использовала для страстных ласк, ублажая супруга так, что тот скоро позабыл обо всем на свете. Даже притупилась горечь от того, что избрали старшим – а ведь она была, горечь-то, несмотря на то что вроде бы сам отказался… Вот именно – вроде…

Темные глаза красавицы Митаюки-нэ пылали томной страстью, восхитительные изгибы ее нагого тела освещала выглянувшая в небо луна… и почти угасшее на ночь колдовское солнце. Матвей Серьга, млея, обнимал свою молодую жену… хотя, лучше б сказать – наложницу, ведь все же они не были венчаны. А юная колдунья старалась, делая то, о чем никогда бы не догадался лихой казак Матвейко… разве ж подумал бы, что можно вот так, сидя… А можно и этак, усевшись, повернувшись спиной…

– Ах, мила моя, люба…

Матвей с нежностью погладил сидевшую на нем красавицу по спине, чувствуя, как от изысканных любовных ласк улетает, поднимается куда-то в черное, блистающее далекими звездами небо.

– Ничего… – шептала про себя Митаюки-нэ. – Скоро, уже очень скоро я сделаю тебя вождем… А уж дальше – посмотрим. Великие боги черного солнца помогут мне.

– Я тоже тебе помогу, девочка, – подслушав мысли юной колдуньи, ухмыльнулась Нине-пухуця, нынче выбравшая себе в ночные утешители молодого пономаря Афоню. – Помогу… до тех пор, пока это мне будет надо. Народ сир-тя выродился и не должен иметь того, что имеет. Пусть возрождается – через кровь! Спи, спи, дурачок…

Ведьма в образе молодой девы погладила юношу по груди…

– Или ты, может быть, еще хочешь ласк? Так у меня их для тебя будет…

– Я даже не знаю, как тебя зовут…

– И не надо знать. Я для тебя просто – дева.

Едва слышно рассмеялась в темноте шатра старуха Нине-пухуця, через некоторое время тяжело задышал Афоня… дернулся, чувствуя, как трепещет в жарких объятиях молодое тело, как восхитителен вкус девичьих губ и сосков, как…

Жаркое лоно колдуньи приняло его, и юноша закатил глаза – волшебный миг опустошенья был так близок…

Глава II Весна 1584 г. П-ов Ямал Золото и девы

Два доверху груженных мамонтовой костью струга отвалили от острова на рассвете, сразу же после торжественного молебна, устроенного отцом Амвросием со всем надлежащим тщанием и самой искренней верой. В небольшой церкви Святой Троицы собрались все, кто нынче отправлялся в плавание, остальные дожидались снаружи. Отстояв службу и причастившись, казаки пустились в долгий путь с легким сердцем. Кольша Огнев – за старшего, с ним еще один молодой казак – грамотный да умный Ондрейко Усов, на втором струге – точнее сказать, на первом – старшой Силантий Андреев, с ним Ондрей Зубатов за кормщика, тоже опытный человеце, хоть и в грамоте не силен. Афоня Спаси Господи – тоже послан, заместо священника, уж какой есть. Вдруг да в походе что? Отпеть кого – не дай бог! Или так, у Господа попросить заступы? Походу этому парень и рад был – искушение бесовское пущай тут останется, а там уж по возвращении… там видно будет!

Отец Амвросий молился за всех, молился и Маюни – отойдя в ельник, бил в свой бубен, едва не спугнув старую ведьму Нине-пухуця, пытавшуюся было отвести глаза юному остяку – да вот только не по зубам оказался ей этот смуглый русоволосый парень с глазами цвета еловой хвои – шаман, внук и правнук шамана…

– Уйди, уйди! Калташ-эква тебя забери, да-а!

Маюни отмахнулся бубном от вынырнувшей из-за елей тени – и та исчезла, пропала и лишь, злобно шипя, следила за уходящим к острогу отроком из-за старого, обросшего седым мхом валуна. Да, неожиданную силу почуяла в Маюни старая и злобная Нине-пухуця! Мальчишка явно мог быть опасен, и это следовало предусмотреть, избавиться от парня, как только подвернется удобный случай… или – лучше – самой этот случай и сладить, и тут могла бы помочь молодая и еще сопленосая Митаюки-нэ, вдруг возомнившая себя великой колдуньей. Да, девчонка талантлива, но ей еще учиться и учиться всему… далеко ей до Нине-пухуця, как луне до солнца! Впрочем, двум колдуньям сир-тя, оказавшимся среди белокожих дикарей, ссориться вовсе не нужно – себе дороже обойдется. Не-ет, тут надо действовать вместе, тем более пока так выгодней…

– Здравствуй, бабушка! – Митаюки-нэ выглянула из-за елки, словно бы давно поджидала ведьму…

– Пусть будет и с тобой благоволенье великой Праматери Неве-Хеге, – как ни в чем не бывало улыбнулась Нине-пухуця. – Чую, отстояла ты своего защитничка… Что-то от него хочешь, ага… А от меня что хочешь? Не зря ведь тут поджидала, да?

– Не зря, – честно призналась дева. – Дело у меня к тебе есть, славная Нине-пухуця. Очень важное и полезное для нас обеих дело.

Митаюки прищурилась и продолжила уже куда тише, хотя кто их мог подслушать здесь, в ельнике?

– Неизвестно откуда взявшаяся казачка Елена… и еще одна дева – вроде как из наших, из сир-тя, но тоже непонятно откуда… Это ведь все ты, бабушка?

– Самка гнилозубого спинокрыла тебе бабушка! – зло хмыкнула старая ведьма.

– Ой, прости, – девушка поспешно поклонилась. – Я вовсе не хотела обидеть, клянусь.

– Вижу, что не хотела… а чего хотела – не говоришь!

Митаюки вдруг улыбнулась:

– Так ведь сказала уже почти. Все эти девы… ну, которые – ты…

– А-а-а! – покивав, довольно протянула Нине-пухуця. – Вон чего ты замыслила… Недурно, недурно. Поглядим только, что из всего этого выйдет.

– Так ты, уважаемая, поможешь?

– Помогу, помогу, зря-то глазищами не сверкай. Иди уже. Все как надобно слажу…

Дева недоверчиво сверкнула глазами:

– Откуда ты зна…

– Да уж знаю! Иль ты думаешь, в мое время в доме девичества хуже, чем тебя, учили?

Старая ведьма пригладила седые космы и почмокала губами:

– Помню я, как ты водицы мне подала. Одна… из всех. Помню. Ступай, сказала. Сделаю все, как надо.

Митаюки-нэ и сама не стала сидеть сложа руки – дождавшись, когда дражайший супруг уйдет с другими казаками в море за рыбой, быстренько выбежала во двор, сварила приворотное зелье – маралов корень, клевер с душицею припасла заранее, теперь осталось волос и кровь раздобыть. И главное – быстро все сделать, быстро, тем более что и случай удобный представился – с обеда все женщины чистили остатки вчерашнего улова – коптить да солить.

Собрались на просторном дворе острога, под солнышком, защищенные от пронизывающего морского ветра высокими стенами, уселись в ряд да принялись пластать ножами припасенную еще вчера рыбу. У всех получалось ловко – и у русских дев, и у сир-тя. Тертятко старалась – никто угнаться не мог, даже соседка – незамужняя девица Олена, статная, темноглазая, чернобровая, с тугой налитой грудью. Многие казаки на нее восхищенные взгляды метали, особливо молодой Семенко Волк, однако Олена никому не давалась, отказывала… потому что – дура, так дружно решили Тертятко и Митаюки-нэ. Уступила б одному, другому, и сама б довольна была, и вообще могла бы словно знатная женщина жить, а так… Хотя рыбу-то в остроге нынче все чистили, не чинясь, даже жена атамана Настя.

Шваркнув на подстеленную рогожку кровавые рыбьи кишки, Митаюки припрятала в рукав острую косточку, да, выждав, когда как сидевшая рядом Олена опустила руки в таз – сполоснуть, – сделала то же самое, ловко уколов деву костью. Олена и значения этому не придала – подумаешь, поцарапалась, бывает.

А колдунья юную кровь чужую ладонью своей накрыла, дабы случайно не смыть, сунула незаметно косточку за рукав кухлянки (а уж волос-то Оленин вытащить и вообще никакого труда не составило), потом, как смугленькая Устинья – ее была очередь – начала возиться с обедом: костер, котел, и та же рыба, встала подмогнуть… потом отлучилась вроде бы за дровишками, сама же живенько в свой двор скользнула, очаг распалив, в котелке вскипятила отвар – колдовское зелье на мараловом корне, косточку окровавленную туда сунула, волос, заклинанье прочла… И, в кувшинчик отвар перелив, из дому вышла.

Невдалеке, у воротной башни, прохаживался караульный, младой казачина Кудеяр Ручеек, рябой, чубатый. Не вышло с дядькой Силантием на Печору-реку идти, да Кудеяр особенно-то и не рвался – чего зря ради туда-сюда мотаться – мало ли в остроге заботы? Тем более, может, и набег какой сладится – золотишко да полоняницы юные доброму казаку не помешают. Таких бы вот полоняниц, как вот эта Митаюка! Глазастенькая, курносенькая, крутобедрая… а уж титьки! На первых-то порах, сразу после пленения, кто ее только не пользовал, вот и Кудеяр тоже – с той поры, как видал Митаюку, ухмылялся, правда, давно уж не подмигивал охально – у бывшей пленницы нынче почти законный супруг имелся… пусть даже не венчанный – справный казак Матвей Серьга, уж с таким не пошутишь.

Вот и сейчас, едва только показалась рядом Митаюка, Кудеяр Ручеек поспешно отвернулся, краем уха прислушиваясь к легким шагам… А они, шаги-то, за его спиной вдруг затихли. И вкрадчивый голос спросил:

– Не жарко в кафтане-то?

– Не жарко, – забыв про все опасения, с готовностью обернулся ватажник. Светлые глаза его жадно поедали девчонку… пока только глаза, но хотелось бы… и главное ж – было, было! Эх, если б не Матвей Серьга.

– На-ко вот, друже, испей! – Митаюки-нэ протянула парню кувшинчик с варевом. – Вкусный сбитень.

По-русски дева давно уже говорила очень хорошо, навострилась, как и подружка ее, Тертятко, сожительница приятеля Кудеяра Ухтымки. Эх! И почему только Ухтымке так повезло? Зачем атаман девок пленных не стерег? Вот те убежали, теперь бы новых надо. А новых – значит набег. Так и то – давно кровь не тешили. Золота не добывали! Колдуны и позабыли, поди, что есть на свете казаки-ватажники! Даже и соглядатаев их на драконах летучих в последнее время не видно. То ли задумали чертовы язычники какую-то пакость, то ли выжидали неизвестно чего.

Мысли эти, случайно мелькнувшие в чубатой казацкой башке, пришлись Митаюки по нраву… правда, до них еще время-то не пришло, пришло – для другого.

– Пей, пей… вкусно?

– Да уж, – напившись, Ручеек утер рукавом губы. – Благодарствую, Митаюшка-нэ.

– На здоровье!

Вернувшись к девам, юная колдунья как раз поспела к обеду. Бросив недочищенную рыбу, женщины вымыли руки и уселись к котлу, хлебать ушицу. Дующий с моря ветер к полудню стих, стало заметно теплее…

«Тепло, тепло! – устремив взгляд в затылок Олены, Митаюки-нэ властно вторглась в разум ничего не подозревавшей женщины, быстро подавив всякое сопротивленье и волю. – Тепло. Жарко. Надо идти за ельник, там хорошо, спокойно. Сбросить одежду, подставить потное тело ветру… идти, идти…»

Оставшуюся рыбу девы дочистили быстро и, в ожидании возвращения казаков, разбрелись по своим делам, кто куда. Олена же, поправив толстую косу, быстро зашагала к воротам.

Завидев ее, Кудеяр Ручеек неожиданно для себя вздрогнул, словно пораженный молнией в самое сердце! Ах, Олена, Олена! Черная коса, темные, с поволокою, очи, крутые бедра, налитая грудь…

– Далеко ль собралась, красуля?

– К ельнику. Там хорошо сейчас. Спокойно. Пусто.

Проводив взглядом удаляющуюся казачку, Ручеек едва дождался сменщика, узколицего Онфима. А сменившись, тотчас же выскочил за ворота, зашагал к ельнику, ускоряя шаг…

Тем временем остальные ватажники возвратились с уловом, живо перетаскав добычу в ледник. Работали быстро, когда управились, еще и вечереть толком не начинало.

Молодой, себе на уме, казак Семенко Волк первым делом поискал было давнюю свою зазнобу Олену, да, не найдя, озадаченно прислонился к стене атаманской избы. Кого-то окликнул, кого-то спросил… уже и не помнил, кто подсказал, где отыскать зазнобушку. Помнил только, что женский голос был – в ельнике, мол, ищи.

В ельнике так в ельнике. Чего еще молодому парню делать? Надел Семенко справный кафтан синего немецкого сукна с оторочьем, опоясался кушаком нарядным, да, шапку на затылок сдвинув, пошел…

До ельника парень добрался быстро, ништо тут идти-то, да, подходя уже, вдруг услыхал голоса… точнее сказать – мужской голос, ласковый такой, нежный…

Предчувствуя недоброе, Семенко Волк осторожно раздвинул рукой еловые лапы, глянул… и замер, сам не свой! В густой траве, на опушке, возле больших камней, возлежала нагая Олена, а рядом с ней присел какой-то наглый казак… вот уже взял деву за руку, что-то сказал… сам себе засмеялся. Олена же никак на то не ответила, лежала, словно бы неживая…

– Ах ты, гадина! – узнав Кудеяра, выскочил из-за елки Семенко.

Да, выхватив саблю, ударил наотмашь… если б не слишком ловок оказался Кудеяр, так покатилась бы по камням чубатая голова!

– Ах, ты так? Саблею? – разозлясь, Ручеек тоже схватил саблю…

Казаки уставились друг на друга ненавидящими глазами, со звоном скрестились клинки.

Кондрат Чугреев – или просто Чугрей – казак не из особо молодых, но осанистый, сильный, похлебав из котла ушицы, спустился с башни во двор… и на забороле вдруг увидел неописуемой красоты деву! И не какую-нибудь местную круглоголовую смуглявку, нет – настоящую русскую бабу: полногрудую, статную, со светлой косой и пронзительно голубыми глазами. Такую, какую когда-то любил. Ту Авдотьею звали, а эту…

Откуда она здесь взялась – такая мысль и в голову казаку не пришла, на то уж Нине-пухуця постаралась, да, с заборола спустившись, поманила Чугреева за собой, за ворота…

– Идем, милый, идем…

И пошел, побежал справный казачина Кондрат Чугреев, словно ведомый на веревке телок! Что интересно, казак-то шагал быстро, размашисто, а голубоглазая дева вроде как шествовала плавно, не торопясь… и все же никак за ней было не угнаться.

– Эй, эй! – потеряв деву из виду, в отчаянии закричал Кондрат.

А в ответ прозвучало:

– Здесь я!

И послышался далекий смех.

Положив топор, Костька Сиверов, не так давно получивший от казаков почетное прозвище – корабельщик, любовно погладил ладонью шпангоут будущего струга. Еще вот здесь досками обшить, и здесь… потом обтянуть шкурами, поставить мачту, сшить из оленьих шкур парус – и готов корабль, пусть неказистый, да справный, надежный. Вот только парус – тут бы ткань лучше, полотно… Говорят, в колдовских селениях девки да бабы неплохо ткут. Сказать бы про то атаману, не забыть бы.

Потянулся казак, посмотрел на синее море, потом, повернувшись, глянул на золотистые – из лиственницы – башни острога, сияющие отраженным вечерним солнцем так, что было больно смотреть. И вдруг услыхал девичий голос… словно бы звал его кто-то… А ведь и вправду – звал!

У моря, меж валунов, сидела во мху юная смуглянка-дева в узорчатой кухлянке из тончайшей замши. Гибкая, с тонким станом и тугой грудью, выпирающей из узкой кухлянки так, что были хорошо заметны соски. Столь же узкие и тонкие штаны еще больше подчеркивали аппетитные бедра, а глаза… глаза были такими, что молодой корабельщик позабыл все на свете!

– Помоги… – улыбнувшись, попросила дева. – Я ногу подвернула, похоже…

– Сейчас, сейчас посмотрю! – Сиверов с готовностью опустился на коленки.

Незнакомка улыбалась так, что у парня захолонуло сердце:

– Здесь сыро, холодно… отнеси меня вот хоть туда, в траву…

Подхватив девушку на руку, Костька явственно ощутил под тонкой кухлянкою молодое гибкое тело, почувствовал, как пробежал по коже жар… спросил враз севшим голосом:

– Туда… куда хочешь…

Сверкнули, отнимая душу, глаза, и призывно открытые девичьи губы вдруг чмокнули парня в щеку… а затем – сразу – и в шею… и в губы…

– Вот, вот… здесь… сюда…

Желтые солнышки одуванчиков тихо покачивались среди густой зеленой травы и карминно-сиреневых соцветий кипрея, дувший теплый ветерок совсем утих, сладко пахло клевером и еще слаще – любовью.

– Милая моя… – стаскивая с девчонки кухлянку, обомлело шептал Сиверов. – Какая ж ты краса… краса…

Руки его гладили вожделенное девичье тело – сначала спину, живот, потом поднялись выше – к груди, и, поласкав твердеющие соски, скользнули вниз, к лону…

Незнакомка вовсе не была против, нет-нет! Позволила поласкать себя, снять кухлянку, торбасы, штаны… Костька и сам не понял, как испытал миг сладострастного наслаждения слишком уж быстро, куда быстрей, чем хотелось бы, и оттого вдруг почувствовал какую-то неловкость и даже вину перед этой черноокой незнакомкою, такой красивой, желанной и, кажется даже, уже родной.

– Ничего, – все с той же улыбкой успокоила девушка. – Это не страшно, что быстро. Просто ляг, отдохни… Ведь мы никуда не спешим, верно?

Сиверов тоже улыбнулся в ответ, нежась в лучах черных, с изумрудными искрами, глаз, млея от прикосновений шелковистой кожи.

– Ляг, ляг… вот так… Закрой глаза и ни о чем не думай.

Мелкие травинки щекотали спину, а небо над головой казалось светлым и радостным… да не казалось, таким и было… и так приятно было лежать здесь, нежиться на ковре из дурманящих трав и клевера…

Протянув руку, Костька сорвал одуванчик, провел им по губам красавицы… та тихонько засмеялась, фыркнула:

– Закрой же глаза… ну!

Казак послушно смежил веки… чувствуя, как пробежали по его груди нежные женские ладони…

Ощущая нарастающее желание, Сиверов все же не выдержал и смущенно ойкнул… И тут вдруг услышал чей-то грубый окрик:

– Эт-то что это тут деется-то, а?

Тут же распахнув глаза, Костька удивленно вскрикнул, увидев у своих чресел не красивую смуглянку, а вполне себе белокожую деву с тугой литой грудью и глазами цвета весеннего неба.

А кричал-то – Чугреев Кондрат, видно было – злой, распаленный!

– Помоги! – вскочив на ноги, бросилась к нему голубоглазая дева. – Это он все… – она ткнула пальцем в ошарашенного от всего случившегося Костьку. – Он! Обманом завлек, снасильничал… заставил… Помоги!

Белокожая нагая красавица бросилась Чугрееву на шею. Тот приосанился, и, левой рукой обнимая девчонку, правой выхватил из-за голенища нож.

Видя такое дело, корабельщик тоже схватился за кинжал, в отчаянии выкрикнув:

– А где же та, темненькая?! Где? Куда дели? Ах вы… вы это все сноровку! Сноровку подстроили! Ну, Чугрей!

В это самое время атаман Иван Егоров, лично осмотрев отнесенные на ледник плетеные корзины с рыбой, отправился на верфь, глянуть, как там дела со стругом. Иван понимал, конечно, что слишком уж часто на верфь заходит, интересуется – так то и верно, Костька-то Сиверов хоть и знающ, да молод еще, а молодежь, она молодежь и есть, ей, окромя дела, еще и развлечения всякие подавай – пляски-хороводы и все такое прочее. Много, много в остроге молодых парней было, и за каждым был нужен пригляд – ну, да тем десятники занимались – опытные справные казаки, каким палец в рот не положишь. С другой стороны, и молодым казакам тоже нужно было бы оказывать доверие, Егоров и сам-то еще не стар был… куда уж стар, с молодой-то женою!

Строящийся струг, похожий на выброшенного на берег и обглоданного волками кита, был хорошо виден еще от самого острога – на фоне светлого неба чернели шпангоуты-ребра, виднелись горы щепок и заготовленный для обшивки лес, который еще нужно было расколоть на доски – в те времена доски именно что кололись, пилорамы появились позже.

Сам «главный корабельщик» Костька Сиверов обычно дневал и ночевал возле своего детища, вот только сейчас вокруг корабля что-то никого видно не было, и это показалось атаману странным.

– Эй, Костька! – подойдя ближе, громко позвал Иван. – Ты где есть-то?

В ответ никто не откликнулся, однако невдалеке вдруг послышался какой-то шум, крики… Атаман обернулся, увидев бегущих от ельника парней – двух молодых казаков: Никодима с Евлампием.

– Эй, казаче! – Егоров помахал парням рукою. – Чего орете-то?

– Беда, атамане! – Один из казаков – Никодим – машинально пригладил растрепавшиеся на бегу волосы. – Тамо, за ельником, Чугреев Кондрат с Сиверовым Костькою драку на саблях затеяли!

– А Кудеяр Ручеек – с Семенкой Волком вот-вот не на жисть, а на смерть схватятся! – захлебываясь, продолжил Евлампий. – Мы случайно увидали, хотели разнять, да куда там! Едва сами саблюками не получили!

– Так, говорите, дерутся?! – резко переспросил атаман.

– Не… еще начинают только.

Сплюнув, Иван тут же послал парней за отцом Амвросием, сам же, придерживая саблю, со всех ног бросился к ельнику, не обращая внимания на бьющие по лицу ветки и чавкающую под ногами болотную грязь. Успел, слава богу, вовремя – Чугреев с Сиверовым уже успели обменяться ударами и теперь кружили друг против друга со сверкающими клинками в руках. Невдалеке от них, на другом краю опушки, ругались Ручеек с Семенкой Волком. Ругались, но в драку покуда не лезли – меж ними, увещевая обоих, стояла скалой осанистая казачка Олена.

– Тьфу ты, черти поганые! – в сердцах выругался атаман. – Так и знал, что из-за баб все. Эй, казаки! А ну, сабли в ножны! В ножны, я сказал.

Со стороны болота донесся громкий голос священника:

– Угомонитесь! Угомонитесь, дети мои!

Отец Амвросий, встав рядом с Иваном, поднял над головой крест:

– Троическое явися поклонение, родителев бо глас свидетельствоваше тебе, Господи! Возлюбленного тя сына именуя и дух в виде голубине! А ну, цыть! Именем Господним увещеваю!

То ли приказания атамана казаки ослушаться не посмели, то ли увещевания священника на них подействовали, а только буяны все враз присмирели, да сабельки опустив, потупились. Тут как раз и немец Штраубе подбежал, с аркебузой заряженной да парой десятков казаков.

– Идем, – хмуро бросил Иван драчунам. – Се вечер круг соберем – о вас решати будем.

Круг собрали сразу после вечерни, у стен острога, на пустоши разложили большой костер. Сначала, по очереди, выслушали буянов – конечно же, все из-за баб вышло, из-за кого же еще-то? Молодых мужиков много, баб почти нет… то есть у кого-то есть, а у кого-то – у подавляющего большинства! – нету, оттого последние к первым завистью самой черной исходят. Именно так и заявил отец Амвросий – черной завистью, да призвал всех чаще молиться да помыслы свои гнусные в богоугодные дела направляти.

– Вот и я так говорю, доннерветтер! – поддержал священника немец. – Богоугодное дело нам, атамане, дозволь! Давно мы колдунов не трясли, капища их поганские не разоряли! Острог, вон, выстроили – не разрушишь, не возьмешь. Да, славно, никакой вражина не доберется… Да только разве за этим мы сюда пришли? Я вас, казаки, спрашиваю!

– Нет, нет! – довольно закричали ватажники. – Не за этим!

Ободренный поддержкою, Штраубе продолжал дальше:

– Два струга мы ныне с ясаком к Строгановым, милостивцам нашим, послали, еще один струг строится, и еще два – есть… Так, может, один из них и дать младым рейтарам? А, герр капитан? Чтоб пошли те в набег лихой, не токмо за златом, но и за девками красными!

– Вот, вот! – собравшиеся обрадованно зашумели. – Любо говорит немец, любо! За девками – верно!

– Девки-то колдунские красивы, ага!

– Ну? Так что скажешь, атамане?

Иван хмыкнул – на сию тему он как-то уже размышлял, и еще сожалел, что так просто отпустил полоняниц… хотя, конечно же, не отпустил, просто не приказал охранять накрепко. Теперь вот – расхлебывай. Что и говорить, без девок казакам плохо, чай, не монахи, этак и до открытого бунта недалеко, а потому предложение мекленбуржца оказалось как нельзя более кстати. Егоров и сам то же самое бы предложил, и конечно, общей воле круга не стал прекословить:

– Раз решили, казаче – так тому и быть! Дам струг… Ганс – набирай охотников.

– Любо, атамане, любо!

Ватажники закричали, забросали вверх шапки да гурьбой ринулись к Штраубе – записываться в «охотники».

– Эй, эй, – отбивался немец. – Куда вас столько-то? Струг столько людей не возьмет, а еще, не забывайте, девок обратно везти надо.

Тут же, на круге, выбрали и головного – для похода сего – атамана, Ганс хоть и лихой казак, да для такого дела никак не годился, уж больно горяч! Немец и сам хорошо понимал это, потому и от должности командира отказался сразу:

– Простым воином – пойду с удовольствием и назначенному старшому во всем помогать буду, святой Бригитой клянусь!

И в самом деле, задуманный поход, несмотря на всю его кажущуюся легкомысленность, должен был возглавить человек опытный, авторитетный, с холодной головой и расчетливыми мозгами… как, скажем, посланный с ясаком Силантий Андреев или сам атаман.

Уж потом и не вспомнили, кто первым выкрикнул Матвея Серьгу – то ли Семенко Волк, то ли бугаинушко Михейко по прозванью Ослоп – из-за оружья своего любимого, огромной, утыканной гвоздями, дубины – а только выкрикнули, и все согласно загомонили:

– Люб нам Матвей! Люб! Матвея – в старшие! С ним точно не пропадем!

Гордый оказанной честью, Матвей Серьга вышел на середину круга, встал, освещенный оранжевым пламенем костра, поклонился ватажникам, приложив руку к сердцу:

– Благодарю за доверие, казаки! Богородицей-девой клянусь – все для вас сделаю, доверие оправдаю.

– Любо, Матвей! Любо!

Взобравшись на мостки заборола, вытянув шею, наблюдала за тем, что творилось на круге молодая колдунья Митаюки-нэ. Не столько слышала, что там происходит, сколько чуяла, ощущала и поначалу улыбалась – все шло так, как она и задумывала… но – только поначалу. Поняли ватажники, что без дев им никак – передерутся, – набег замыслили – очень хорошо… а вот Матвея в старшие выкликнули совсем некстати! Вовсе не то замыслила волшебница-дева, вовсе не то! Матвей – верный супруг ее – должен был здесь, в остроге, остаться… да и остался бы, коли б… Коли б не молебен шамана Амвросия, коли б не мелкий пакостник-враг – остяк Маюни со своим бубном… Ишь, колотит! А русобородый шаман крестом сверкающим машет… Плохо Митаюки-нэ – чары-то ее не подействовали! А она так надеялась, что уберется в набег большая часть казаков во главе со своим атаманом… Увы! Просчиталась!

Девушка неожиданно улыбнулась, сверкнула очами черными – уж что-что, а проигрывать она умела, умела и терпеть, и ждать…

– Что, не вышло по-твоему, Митаюки-некоця?

Ох, хитрющая старуха! И как она здесь? Откуда узнала? Впрочем, ясно откуда – колдунья же… не ей, Митаюки, чета! И обозвала-то… как маленького неразумного ребенка – «некоця»…

– А ты, Нине-пухуця, и радуешься? – Девушка зло обернулась.

– Глазами-то не сверкай, – тихо засмеялась старуха. – А вот совет мой выслушай: любое пораженье можно обратить в дорогу к победе. Вот и обрати, Митаюки-некоця!

– Что-что? – сразу же задумалась дева. – Что ты сказала, бабушка? Эй, эй… ты где?

Напрасно звала! Исчезла старая ведьма, словно и не было, словно и не стояла она вот только что тут, на забороле. Честно сказать, не особенно-то она Митаюки и помогала, так… чуть-чуть, иногда – сама по себе была, свое что-то задумала – черное, губительное для всего народа сир-тя.

Но советовала она правильно! Поражение в дорогу к победе обратить надо – тут старуха права. Не получилось атамана с шаманом из острога убрать – ладно, надо думать, что другое получится? Что власти мужа – а через него, и ее, Митаюки-нэ, власти – поспособствовать может? А удачный набег – вот что! И в этом надо Матвею помочь, обязательно помочь надо, а для начала сделать так, чтоб супруг ее, женушку свою ненаглядную, с собой в поход взял. Как сделать так, юная колдунья хорошо знала, учили в доме девичества, а она не последней ученицей была!

Быстренько спустилась с мостков Митаюки, вбежала, забралась в башню на третий ярус – там пока жили, еще не в своей избе, – надела легкую кухлянку из тонкой оленьей шкуры, короткую – едва бедра прикрыть, – пышные волосы по плечам распустила, на ложе из мягкого мха возлегла, якобы спит – красивая, неудержимо-притягательная, желанная…

Вернувшись, муж сапоги сбросил, скинул кафтан да рубаху – и к ней:

– Ах, красуля моя, люба. Спи, спи…

Открыв очи черные, Митаюки лениво потянулась, да так, что кухлянка короткая выше пупка задралась, обнажив узкий, слегка прикрывающий лоно, поясок из змеиной кожи. Знала хитрая дева – не выдержит такого Матвей Серьга… да и кто б на его месте выдержал?

Прилег к молодой женушке добрый казак, погладил пупок, бедра… да, кухлянку задрав, дотронулся пальцами до сосков, поласкал, чувствуя наливающуюся твердость. Часто-часто задышала Митаюки-нэ, губу нижнюю прикусив, скинула кухлянку, встала напротив бойницы нагою – прекрасная юная дева. Улыбнулась, красу свою сознавая, да, опустившись на колени перед мужем, погладила его по груди… прильнула…

Ощутив неземное блаженство, Матвей погладил деву по волосам, пушистым и мягким, привлек к себе, чувствуя, как разгорается в нем волшебный жар вновь вспыхнувшей страсти…

– Ах, люба моя, люба…

Юная колдунья прекрасно знала, как ублажить мужчину, так, чтоб он всегда хотел одну лишь ее, чтоб только о ней и мечтал бы. Вот и сейчас, уложив мужа на ложе, уселась сверху, склонилась, провела твердыми сосками по могучей, в шрамах, груди… Казак застонал, и дева отпрянула… и вновь склонилась… и вновь отпрянула – игра, словно кошка с мышью, и от игры этой Матвею было сейчас приятно и хорошо, как никогда и ни с кем. Да, были в его жизни и молодые девки, и опытные в любви бабы… казалось бы, опытные, на самом же деле никто из них и в подметки не годился красавице Митаюки-нэ!

Ах, как она изгибалась, как запрокидывала голову, закатывала глаза, стонала, ничуть не стесняясь, хохотала, едва ль не царапая спину и грудь… Вот, постанывая, закачалась, словно цветок на ветру, колдовской и пряный цветок, цветок томной любовной страсти, страсти и неги. И эта страсть и нега… Матвею казалось, что каждый раз это было по-новому. Да не казалось! Так ведь и было!

Не в силах больше сдерживаться, казак выгнулся, задергался, словно норовистый конь под лихою наездницей, застонал… и дева откликнулась эхом, так что души обоих слились в истинном наслажденье, уносящемся к самом небу, к великим и могучим богам древнего народа сир-тя. Так считала Митаюки-нэ, Матвей Серьга ни в какие рассуждения не вдавался, ему просто было хорошо, так хорошо, как никогда и ни с кем еще не было, и, наверное, не будет больше никогда.

Вскрикнув, обессиленная красавица рухнула на грудь своего любимого мужчины, прижалась крепко-крепко, прикрыла глаза… но вскоре открыла, поцеловала Матвея в губы, шепнула:

– Я хочу, чтоб мы были вместе. Всегда!

Казак погладил жену по плечу:

– Я тоже того желаю, люба.

– Ты уходишь в поход…

– Откуда знаешь? – хлопнул глазами Матвей. – Я ведь тебе и не говорил еще вроде.

– Об этом в остроге все знают. – Митаюки отозвалась уклончиво, глядя на мужа с лукавым прищуром. – Я так за тебя рада! Ты ведь будешь – настоящий вождь!

– Я тоже рад. – Серьга чмокнул супругу в щеку. – А еще рад – что ты этому рада.

Колдунья приподнялась на локте, глядя прямо в глаза мужа, и четко, почти по слогам, сказала:

– Я хочу, чтобы ты взял меня с собой.

– Но…

– Ты сам этого хочешь. Желаешь всей душой. Мы будем разбивать шатер каждую ночь… и каждая ночь будет ночью блаженства. Или – не будет. Если ты меня не возьмешь. Но ты возьмешь… ты ведь этого хочешь, хочешь, хочешь… Потрогай мою грудь… бедра… каждую ночь они будут твоими… каждую ночь… каждую…

– Но, люба… сама ж говорила – тебе скоро рожать.

– Вовсе еще и не скоро, – Митаюки-нэ фыркнула, поспешно согнав с лица гримасу недовольства. Вот ведь дура, ляпнула когда-то, что беременна – уж пришлось, – теперь вот расхлебывай! Может, прикинуться потом, будто бы будет выкидыш? Впрочем, там видно будет, пока же…

– Или сюда, милый… обними меня… крепче, вот так… Подумай… это будет каждую ночь, каждую…

Как ни странно, казаки против того, чтоб взять с собой Митаюки-нэ, не протестовали. Все ж она была не обычная простая баба, а сожительница (по сути – жена) уважаемого всеми казака, уже доказавшая свою преданность и умение противостоять злой воле колдунов. Все помнили, что прошлый поход закончился успешно во многом благодаря этой колдовской черноглазой деве! Так пусть ее берет старшой, коли так хочет, завидовать никто не будет – все в предвкушении. Совсем скоро таких вот юных дев будет у каждого казака по десятку… ну, пусть не по десятку, но будет же! Будут волоокие полоняницы девы, красивые податливые смуглянки, готовые на все.

Так верилось. Так должно было быть. И так – будет.

Казаки собирались в дорогу весело, с прибаутками, с шутками, почему-то никто не вспоминал злобные чары колдунов, страшных, послушных их воле, драконов и смерть. Плохое быстро забылось, а колдуны новый острог в последнее время не беспокоили, поняв, что совершенно безуспешно посылать на штурм мощной крепости тупоголовых дикарей менквов, годных лишь на то, чтобы покрушить врагам черепа, но не имеющих никакого представления о долгой и планомерной осаде. Да об этом и сами сир-тя никакого представления не имели, у них и стен-то никаких не было – на чары свои надеялись, не на воинов, не на стены.

В набег отправилось три дюжины казаков, на двух стругах – идти на одном было бы слишком опасно, – тем более что основную часть пути предстояло проделать по морю. Хитрый атаман Иван Егоров лично распланировал набег – ватажники должны были пройти на север до самой окраины, до мыса, там же высадиться и после короткой разведки быстро напасть – чтоб столь же быстро уйти, повернув на Большую воду, куда ни сир-тя, ни все их гнусное колдовство уж никак не доберется. Кормщиком на головной струг избрали старого опытного казака Василия Яросева, вторым правил Сиверов Костька – упросил взять в набег, а как же! Добыть золото, славу и девок – чего ж еще надо молодому парню?

Матвей Серьга уже с самого начала показал себя опытным командиром-начальником, первым делом развел всех недругов, поместив их на разные струги. Семенко Волк и Кондрат Чугреев пошли на головной струг, младой Кудеяр Ручеек – на второй, к Костьке. Вторым стругом, кстати, командовал Ганс Штраубе, все ж поручили. Всегда веселый, длинноносый, с рыжеватым стриженым подбородком – бриться-то было неудобно – неунывающий мекленбуржский кондотьер излучал из себя беспечно-уверенную победную радость, подобно тому, как от Матвея Серьги исходили спокойствие и надежность.

Отправился в поход и отец Амвросий – кому же крушить капища языческие, как не ему? И здоровяк Михейко Ослоп тоже был не прочь помахать своей дубиной, назначен был на второй струг – командочка там подобралась вполне себе зубоскальная, рыжему немцу под стать. Едва успели отчалить, как грохнули хохотом над Ухтымкой, что долго махал рукою провожающей его жене.

– Ай, Ухтымко! Одна жонка есть – ишшо и других надоть?! Добрый, добрый казак!

– Да ну вас, – смущался парень. – И не за бабами я вовсе.

– Правильно. Не за бабами. И не за златом. Так, рыбку половить.

Довольно далеко отойдя от берега, струги поймали тяжелыми парусами ветер и, вспенивая серые волны, ходко пошли на север. На носу второго – «зубоскального» – струга сидел Маюни и, призывая удачу, неторопливо бил в бубен.

Недалеко от Большой ледяной воды, на южном берегу почти идеально круглого озера, окруженного зарослями орешника, липы и пихты, почти впритык к лесу раскинулись хижины и дома славного селения Яранверг. Славного, потому что когда-то, давным-давно, в те времена, когда могучие колдуны сир-тя едва только зажгли свое волшебное солнце, именно воины Яранверга заслонили путь к святилищу великих богов хитрому и жестокому народу ненэй ненец, что посмели захотеть уничтожить незваных пришельцев. Ямал – край земли – так они называли это страну холода, снегов и почти вечного мрака, обретшую новую жизнь благодаря гению и чарам сир-тя. Колдовское солнце дало новую жизнь всем – и растениям, и животным, появились, размножились, оправились от вечной мерзлоты совершенно невиданные твари – зубастые рыбы-змеи, хищные драконы, устрашающие, но травоядные длинношеи, яйцеголовы и трехроги, выкусные спинокрылы… да мало ли, всех и не перечислить – и все они подчинялись доброму и спокойному колдовству сир-тя. Так говорил великий Нгар Сэвтя – главный шаман селения, насчитывающего около сотни жителей, настоящий город, не какая-нибудь захудалая деревуха, что горстями разбросана ближе к югу по всем протокам. Честно говоря, обитатели Яранверга считали всех южных жителей неженками – ну, как же, у них же там всегда жара, круглый год можно ходить почти без одежды и ни о чем не заботиться. Впрочем, и здесь ни воины, ни простые люди ни о чем не заботились – обо всем заботились избранные, старейшины-колдуны. Нгар Сэвтя и его приближенные – еще двое мужчин и три женщины – посвященные, колдуньи. Остальные жители были обычными земледельцами, охотниками, воинами. Четыре лета назад на побережье неожиданно появились старые враги – ненэй ненец. Приплыли на своих узких лодках, били моржей, но внутрь полуострова благоразумно не совались, правда, великий Нгар Сэвтя все же послал туда тупоголовых менквов – и те устроили бы побоище, если б ненэй ненец не сбежали. От разочарования – не получили в этот раз вкусного мозга! – менквы долго выли и даже – как только старейшины ослабили контроль – попытались было напасть на поселок. Обнаглели вконец, потеряв остатки разума и страха… впрочем, разума у этих тупоголовых тварей не было отродясь. Прорвались, выбежали из лесу, пользуясь тем, что серенный оберег был наложен давно и, как выяснилось, неважно… выбежали, покидали камни… И тут же были скормлены озерным ящерам – нуерам – вот уж у кого было хорошее пиршество!

Ясавэй хорошо помнил это, хотя в ту пору ему едва минуло двенадцать, и двери дома воинов вот-вот должны были открыться перед ним и перед его приятелями, таким же молодыми парнями. Правда, Ясавэй все ж таки выделялся среди других. Нет, он не обладал колдовской силой, что была доступна очень немногим, но имел кое-какие способности – скажем, мог точно определить дорогу в любой чаще и никогда не блудил – потому и прозвали Ясавэй – «знающий путь», – а также, если сильно напрячься, еще мог приказывать совсем уж простым тварям, типа спинокрыла или нуера – на хитрых и злобных волчатников силы уже не хватало, не хватало и на менквов, увы. Но все же, все же кое-какие способности у Ясавэя имелись, и если б их развивать, то, может быть… Нет, здесь, в родном селении, вряд ли можно было б достичь чего-то – в том как-то признался и сам Нгар Сэвтя – а уходить куда-то далеко Ясавэй и сам не хотел: к чему расставаться с друзьями, с родичами, со знакомым лесом и озером? Ведь здесь все родное, свое, с детства привычное и милое сердцу! Хотя, да, зимой с севера часто дуют злые ветра, настолько холодные, что даже нуеры и волчатники, чуя промозглую непогодь, еще осенью убираются куда южнее и возвращаются в здешние леса лишь весной, с первой травой и первой соловьиной трелью. А еще зимой иногда выпадает снег! Белый, пушистый, холодный! Он тает в ладони, а если взять побольше, то можно слепить снежный камень и, шутя, кинуть в кого-нибудь. Таким камнем ведь никого не убьешь, рассыплется на мелкие холодные осколки, на снежные брызги, как их называет хохотушка Ябтако-нэ, смешливая стройняшка с глазами, как звезды. Жаль, очень жаль, что она приходится Ясавэю сестрой… здесь, в селении, все друг для друга – сестры-братья, а жен воины берут в селении Даргаян, что лежит в двух днях пути к югу, за большой рекой Ехур-ця. Туда же отдают замуж девчонок, как только те закончат обучение в доме девичества – сразу и везут на смотрины, а потом – замуж. Так что выходит, два селения Яранверг и Даргаян – тоже родственники, но не близкие, жениться и выходить замуж можно. И все ж так жаль, что Ябтако – сестра. Ничего, еще пару лет – и в Даргаяне, на празднике Солнца и весны можно будет присмотреть невесту, хорошо б такую, как Ябтако – стройненькую и с глазами, как звезды. Ах, Ябтако, Ябтако…

Замечтавшись, юноша споткнулся о какой-то корень, едва не выронив из рук копье – вот-то был бы позор! То-то насмехались бы идущие позади друзья – Ваде, Ервико, Вавля и прочие. И так-то запереглядывались, заулыбались – и все потому, что Ясавэй был назначен над ними старшим. Старший над девятью воинами – пусть даже еще молодыми – это многого стоило и много о чем говорило, родители не зря Ясавэем гордились! Вся его девятка нынче возвращалась с охоты, и охоты удачной – немало удалось настрелять и гусей, и уток, ни одну стрелу не потратили нынче зря, даже Вавля, уж на что увалень, а и тот проявил меткость.

Миновав выставленные в связанных меж собой кустах обереги на крови волчатников, юные воины вышли на северный берег озера, где остановились немного передохнуть, перевести дух, выкупаться – смыть пот и грязь. Не возвращаться же в селение грязными, дорога в дом воинов как раз идет через кленовую рощу, что у дома девичества! Глянут сестры, скажут – это что за грязнули? Обидно будет, то-то.

– А слыхали, парни, про краснобородых дикарей с бледной, как у поганки, кожей? – развалившись на бережку – обсохнуть, – снова начал свою песню рыхлоногий увалень Вавля.

Ясавэй презрительно сощурил глаза – ох уж этот Вавля! Все мечтает выделиться, не умением воинским, так сплетнями – мол, он в селении знает все!

– Да нет таких дикарей, – лениво отмахнулся длинный и мосластый, словно волчатник, Ваде. – Не бывает! Вечно ты скажешь всякую чушь.

Вот тут Ясавэй был с Ваде согласен!

Вавля, конечно же, вскочил и принялся распаленно махать руками:

– А вот и не чушь! Мне Ыртанга, вы его знаете, говорил. Что слышал, как про таких дикарей говорили в Даргаяне, туда кто-то приезжал, и в южных далеких лесах…

– Не смеши ты людей, Вавля, – вмешался в спор Ясавэй. – В Даргаяне Ыртанге кто-то что-то сказал… а может, он сам какие-то сплетни услышал. Знаем мы Ыртангу – тот еще рассказчик!

Все ненадолго замолкли, невольно любуясь открывавшимся видом. Сир-тя всегда стремились селиться на берегах озер – и воды в достатке, и рыбы, и зверя, к тому же и красиво: закаты, рассветы – иногда такие красивые, что не отвести глаз. Сейчас, правда, не закат был и не рассвет, а где-то полдень, отражаясь в воде, в небе сверкало сразу два солнца, и росшие на берегу озера сосны отбрасывали длинные двойные тени, чем-то похожие на стремительные тела нуеров.

Вот, выбравшись из тенистой протоки, скользнули по тихой воде лодки – возвращались с уловом рыбаки, вот пролетел верхом на крылатом драконе кто-то из старейшин. Судя по всему, возвращался из какой-нибудь ближней деревни, в дальние – тем более, до Даргаяна, что в двух днях пути! – драконы не долетели бы, не столь уж были выносливы. Вообще-то иногда старейшины поднимались в небо и по другой причине – сторожили, выискивали врагов, но сейчас – очень долгое время уже – в округе было спокойно и никаких врагов не наблюдалось. Да и откуда им взяться-то, врагам? Получив четыре лета назад достойный отпор, ненэй ненец сюда с тех пор не совались, да сунься-ка – себе дороже выйдет! Вот и расслабились колдуны – да и к чему зря сторожить-то? Хватит и оберегов на окраинах селения, да караулов из молодых воинов. Такой вот караул и должен был возглавить Ясавэй вот уже сегодня – нужно было уже возвращаться, и парень махнул рукою:

– Отдохнули? Помылись? Ну, все – идем.

Молодые воины быстро натянули узкие замшевые штаны (набедренные повязки в Яранверге носили редко, все-таки север, холодно, а вот короткие жилетки – чтоб было видно мускулатуру – жаловали вполне).

Вытянувшись в колонну, юноши быстро зашагали след в след за своим командиром, лишь у кустов облепихи со связанными верхушками замедлили шаг, тихонько прочтя молитвы. Там, в кустах, висел оберег из кожи волчатника, исписанный знаками тайной силы, заговоренный на кровь. Если вдруг явятся враги, оберег увлечет их на тропу смерти к замаскированным, утыканным острыми копьями и наполненным ядовитыми змеями ямам! Оберег сей – из кожи и крови волчатника – считался весьма своенравным и сильным, как и сам волчатник – зверь весьма противный, мерзкий, но, надо признать, умный и хитрый. Этакий недогусь, недоутка размером в полтора человеческих роста, с мощными – как у зубастого дракона – задними лапами и вытянутой, усеянной острейшими зубами, пастью. Волчатники считались опаснейшими ненасытными тварями и свою добычу упускали весьма редко. Вот и оберег… Вполне мог отправить на тропу смерти и своих, слава богам – Ясавэй кое-что умел. Вот и сейчас – помолился, что-то сказал, протянув к оберегу руки ладонями вниз. Постоял так недолго, потом резко обернулся к своим:

– Идемте! Осторожно шагайте, след в след.

Так и шагали, быстро и молча, пока впереди не показалась россыпь небольших, с дымящимися очагами, хижин, а за ними – обтянутый шкурой шипастого ящера храм с обширной вытоптанной площадью и столбом для пыток. Центр жизни селения, именно здесь, на этой площади перед храмом, решались все важнейшие дела. Впрочем, все всегда решали старейшины-колдуны, вовсе не нуждавшиеся в одобрении своих действий остальными жителями поселка.

Завидев родные дома, подуставшие за долгий путь парни приободрились.

– Эй, Вавля, глянь-ка – твоя бабушка что-то жарит!

– Верно, рыбу! – вытянув шею, Вавля облизнулся и шумно сглотнул слюну. – Доброго хорошего налима!

– Хэ, налим! Это ж разве рыба? Мелочь!

– Зато спинки из него какие вкусные! Особенно если хорошо закоптить.

– А ну, хватит болтать! – заметив у дома воинов широкоплечую фигуру военного вождя Хасавато, прикрикнул на болтунов Ясавэй.

Подойдя ближе к вождю, он остановился и вытянулся, отдавая честь копьем:

– Девять воинов Ясавэя приветствуют тебя, славный вождь.

– Хм… – вместо приветствия, с усмешкою буркнул Хасавото, коего все в селении знали, как человека жесткого и желчного, считалось, что именно такой воспитатель мальчишкам и нужен. – Вижу, добыча ваша нынче невелика. Всего-то десяток уток.

– Еще и гуси, и гагары – целый мешок.

– Угу, угу… Ладно, отнесите добычу на кухню и живо сюда. Ясавэй, надеюсь, ты уже разбил всех своих на тройки?

– Давно уже разбил, славный вождь.

Еще б не разбил! Если кто в этом и сомневался бы, так только желчный и никому не верящий Хасавото. Ясавэй прямо чувствовал исходившее от вождя презрение, прекрасно зная, что так старый воин относился ко всем, особенно к колдунам, за что те, имея на него зуб, конечно, давно бы вождя прищучили – кабы великий шаман Нгар Сэвтя с ним не приятельствовал да не пил длинными зимними вечерами хмельное питье из сушеных ягод и трав.

Ясавэй давно уже разбил своих воинов на дозорные тройки, первую – на самом дальнем рубеже – возглавил сам, в остальные назначил старшими надежных ребят, себе же взял Явлико и Вавлю, за которыми глаз да глаз нужен.

Зевнув, воспитатель юношей Хасавато кивком головы утвердил принятое решение, да особенно в него и не вдумывался – какая разница, кто там да где? Дозорные собрались быстро: взяли с собой луки со стрелами и короткие копья, прихватили вкусный кисель в плетеной баклаге, вяленое мясо спинокрыла да выпотрошенных гусей – на каждую тройку по одному.

Уводя своих товарищей в дозор, Ясавэй чувствовал гордость. Еще бы, когда-то, в давние времена, этим важным делом – охраной поселка – занимались почти исключительно колдуны, зорко вслушиваясь – не шевельнется ли где-нибудь мысль затаившегося, задумавшего недоброе дело, врага? Да, так было раньше, но не сейчас – в последнее время колдуны расслабились, разленились, да и мало их осталось в славном селении Яранверг. Кто-то умер, а кто-то – из самых мудрых – был призван в столицу.

В спину идущих на север молодых воинов ласково светили два солнца – обычное – чуть левее, и справа, почти по центру – Великое солнце сир-тя. Первую тройку выставили в зарослях густых, в человеческий рост, папоротников, вторую – у самого оберега, третья же тройка, ведомая лично Ясавэем, добралась до дальней хижины лишь к ночи, когда волшебное светило угасло, на время превратившись во вторую луну, солнце же обычное почти всю ночь кружило по горизонтам, как и положено в долгий полярный день, заливая все вокруг призрачным желтовато-белесым светом.

Густые заросли папоротников и цветущих рододендронов, розовых и белых, сменили орешники, липа и клены, следом, ближе к северному холодному берегу, появились, качая на ветру мохнатыми лапами, ели. Далеко, далеко забрались, столь дальний дозор учитель Хасавато решил возобновить впервые за долгое время, наверняка дабы закалить молодых воинов, ибо с этой стороны никакого нападения ожидать не приходилось. Тем более имелись обереги.

Еще у рододендронов Ясавэй краем глаза заметил пару волчатников – мерзкие твари чуяли возможную добычу, но ничего поделать не могли – на тропу их не пускали обереги и ежемесячно обновляемое заклятье. И все же коварные хищники упрямо шагали следом, не упуская из виду трех молодых воинов, шли почти до самых елей, лишь только там повернули обратно из-за приносимой ветром промозглости. Сами юноши тоже замерзли и, добравшись наконец до места, сразу же разложили костер на вытоптанной около дозорной хижины поляне.

Вавля, согревшись, расслабился – вытащил из хижины гамак, повесил между деревьев.

– А ну, снимай! – сверкнув глазами, жестко приказал Ясавэй. – Явлико – лезь вон на ту сосну, видишь? Будешь караулить первым. Ты же, Вавля, наруби пока лапника – крыша прохудилась, надо бы покрыть – вдруг дождь? А я пока пройду проверю обереги… чувствую – что-то с ними не так.

Ясавэй действительно это чувствовал… то есть ничего не чувствовал, а должен был бы, ведь кое-какими способностями он все ж таки обладал. От оберегов тянуло бы надежностью и слабой кровью, однако, увы, как молодой воин ни прислушивался к своим ощущениям, как ни принюхивался – ничего такого не ощущал.

Младший из троицы – кареглазый Явлико, – скинув торбасы, проворно вскарабкался на высокую сосну, росшую невдалеке от хижины, и, примостившись там на удобно устроенной из веревок и хвороста площадке, не смог сдержать восхищения:

– Вот это да-а! Далеко видать. А красота… красота-то какая.

Сир-тя с детства учились видеть красоту во всем, любоваться солнечными закатами, игрой теней на восходе. Храмы и общественные дома тоже старались строить красиво, забывая про убогость хижин и чумов – как-то выделиться могли позволить себе лишь самые уважаемые мудрецы-колдуны.

– Что, далеко видать, да? – наломав лапника, запрокинул голову Вавля.

– Далеко, ух! – Явлико улыбнулся, свесив босые ноги вниз.

– Пятки лучше б помыл вон, в ручье, – хмыкнул его рыхлотелый приятель. – Грязные.

– Ничего. Сменюсь – помою. Ты ведь меня и сменишь, да?

Вавля безразлично повел плечом:

– Может – и я. Или Ясавэй-нэ-я. Не знаю.

Ясавэй-нэ-я – парень нарочно присовокупил к имени своего старшего товарища и командира уничижительно-ласкательный суффикс «нэ-я», подчеркивая, что все они тут, в дозоре, равны… ну, почти равны, пусть так… а вообще…

– А вообще, не слишком ли наш Ясавэй-нэ-я раскомандовался? Подумаешь, дядька Хасавато его выбрал. И что? Так же мог и меня выбрать… или тебя.

– Не, не выбрал бы, – отозвался с вершины сосны Явлико. – Я из вас самый младший.

– Зато и самый ловкий! – польстил Вавля. – Вон как быстро на сосну забрался – я б так ни за что не смог. И Ясавэй – вряд ли!

Малолетний Явлико польщенно шмыгнул носом и засмеялся – все ж таки приятно, когда тебя хвалят. Пусть даже Вавля; от Ясавэя – тем более от Хасавако – похвалы вовек не дождешься.

– Ой!!! – Он вдруг посмотрел вдаль, в сторону могучего ледяного моря. – А оттуда туман идет. Да густой какой – скоро вообще ничего не будет видно.

– Не видно, и не надо, – негромко засмеялся напарник. – На что обереги? Сейчас Ясавэй их проверит, вернется… Эх ты ж, мать моя пухуце! Костер-то почти погас… Что ж ты не сказал, Явлико?

– Так разве ж я должен за костром следить? – резонно отозвались с дерева. – Погас, так разжигай, делов-то! Ой! Ох и туманище… а быстро его ветер несет, брр.

Подросток передернул плечами, словно предчувствуя, что совсем скоро – вот-вот – густой туман накроет всю округу промозглой пеленою, и здесь, на сосне, враз сделается весьма неуютно, холодно, сыро. Ну, воин на то и воин, чтоб терпеть все невзгоды, трудности закаляют мужчин. Делают их сильнее. Как говорил дядько Хасавато – «вы воины или маменькины хвосты, годные лишь на то, чтоб смотреть на девок, облизываться да выть по вечерам нудные песни».

Бросивший лапник Вавля тоже поежился, да принялся возиться с костром, торопясь и время от времени поглядывая на небо, на глазах затягивающееся клочьями плотного, вяжущего, словно прогорклый кисель, тумана.

Пройдя по узкой охотничьей тропе пару сотен шагов, Ясавэй остановился, внимательно осматриваясь по сторонам. Где-то здесь, в густых зарослях орешника, черной смородины и рябины, и должен был располагаться первый оберег, по крайней мере, так говорил учитель. Где-то здесь… здесь где-то…

Сойдя с тропинки, юноша осмотрел кусты и деревья – каждое деревце, каждый куст, – искал что-то такое, что укажет на оберег… и нашел. Заметил сплетенные меж собой ветки, а за ними – суровые нитки, плетение и круглый кусок оленьей шкуры с пришитым золотым диском… Ничего от сего предмета не исходило, словно и не оберег это был вовсе! Но ведь – оберег, вот и знаки, и рисунки… и золотой диск… Может, крови мало было?

Встав на цыпочки, Ясавэй, дотянулся до оберега, осторожно потрогал, перевернул… Пятна темной оленьей крови пропитали кожу надежно, никуда не улетучились, не растаяли. Вот они же! Тогда почему… Старый шаман Нгар Сэвтя слишком слабо наложил заклинание? Да нет, быть такого не может, ведь Нгар Сэвтя очень сильный колдун, не зря же его избрали старейшиной селения. Скорее уж, это у него, у Ясавэя, весь дар пропал. И был-то небольшой, да вот – судя по всему – исчез вдруг совсем, словно и не было. Ха! Исчез? Так волчатников-то Ясавэй чувствовал! Кстати, и волчатники тоже куда-то пропали… вместе с даром? Нет! Потому что им тут слишком холодно. А способностям тоже холодно? Или просто здесь место такое, неправильно намоленное старым шаманом Нгаром Сэвтя? Тьфу, тьфу! Отойди, наваждение, сгинь, изыди в дом смерти Темуэде-ни! Нельзя так думать о шаманах, никак нельзя! Шаман, колдуны – мудрые, они все знают, и это великое счастье иметь такую защиту, таких людей в своем племени. А он, малолетний дурачок Ясавэй, что себе позволяет? Усомниться в могуществе колдунов?! О, великая Неве-Хеге, праматерь всех богов. Смилуйся, прогони недостойные мысли!

Если б юный воин посмел, то, может быть, попытался бы восстановить заклятье – если оно по каким-то причинам пропало. Может, и удалось бы, но Ясавэй не попытался, не осмелился делать не свое дело, сунуть руки в гнездо гадюк!

Просто покачал головой и, вернувшись обратно на тропу, зашагал дальше – искать второй оберег, который нашел столь же быстро, что и первый. Сваренный в жиру товлынга глаз нуера, оправленный в золотую сеть. И здесь была кровь – бурые пятна, и… и юноша даже почувствовал остатки заклятья! Мало того, ощутил, как это заклятье сняли – и сняли недавно, только что! Просто сдернули, как сдергивают со спящего бездельника одеяло – походя, не прилагая почти никаких усилий.

– Здравствуй, славный Ясавэй! – негромко произнесли откуда-то сбоку, из-за густых кустов боярышника и дрока. – Да хранит тебя великая праматерь Неве-Хеге!

Молодой воин резко повернул голову, увидев вышедшую из-за кустов красавицу-деву – темноволосую, чернобровую, пухлогубую, с задорным курносым носом.

Что-то пронеслось в голове – быстро-быстро… Кто эта девушка? Откуда она здесь? Откуда знает его, Ясавэя? И как смогла подобраться – так ловко, неслышно… А ведь Ясавэй – воин, охотник, к тому же обладает еще…

Мысли эти пронеслись быстро… и столь же быстро пропали. Красавица же растаяла в тумане, словно на жарком солнце снег. Веки славного воина смежились, тело обмякло, и разум погрузился в самый глубокий сон…

– Спи, Ясавэй, – склонившись над упавшим в траву юношей, тихо промолвила Митаюки-нэ. – Спи. Слишком уж ты силен, дружок, для того, чтоб заставить тебя говорить.

На всякий случай юная колдунья еще раз произнесла заклинание и улыбнулась: ну и растяпы живут в селении Яранверг! Местные колдуны разленились, размякли – убрать наложенные на обереги заклятья особых трудов не составило. Как и обнаружить дозор. Правда, вот этот вот… Ясавэй… мог бы оказаться опасен. Если б развивал свой талант, как положено, а не торчал здесь, в этом дурацком дозоре.

– Ну? – выбравшись на поляну, тихо спросил Ганс Штраубе. – Что тут?

– Что и у хижины. – Митаюки повела плечом и обиженно вздернула брови. – А ты думал, с этим мальчишкой не справлюсь, что ли?

– Ничего я такого не думал, красавица! – поправив на плече атаманскую «винтовую» пищаль, рассмеялся немец. – Так и знал, что у тебя пройдет все как по маслу.

– Как по маслу… – растерянно повторила девушка. – Откуда здесь масло-то?

– Э-э-э, – наемник хмыкнул, закашлялся и, едва сдержав приступ хохота, пояснил: – Это так русские говорят, когда все хорошо ладится – мол, как по маслу. Поняла?

– Поняла, – скромно кивнула колдунья. – Запомню. Ну, вот – обереги и наговор я сняла, сторожу усыпила. Сейчас вот туман погуще сделаю – и можно идти. Селение не так уж и далеко, к полудню будем.

Штраубе снова хмыкнул:

– Экая ты быстрая, Митаюка! Старшой сказал – к вечеру надо, к ночи.

– К ночи так к ночи, – покладисто согласилась Митаюки-нэ. – Однако помните, ночи сейчас здесь светлые, солнечные. Хотя… сама об этом Матвею скажу. Идем, господин Ганс.

– Зови меня просто, без «господина»!

Матвей Серьга спланировал набег тщательно, не торопясь, пользуясь полученной от супруги информацией, подсмотренной ею в мозгах незадачливых дозорных. Всех трех парней старшой велел накрепко связать да оставить в хижине – убивать таких вот, почти детей, не хотелось.

Митаюки про себя фыркнула – вождь не должен проявлять слабость! Впрочем, сказал не убивать – значит, посему и быть. Она бы убила, наверное… а может, и нет. Правду сказать, юной колдунье не было до своих земляков никакого дела, у нее имелась своя конкретная цель – власть – к ней дева и шла, походя используя всех, включая собственного мужа. Живы ли останутся эти мальчишки-дозорные, будут ли убиты – какая разница? А чтоб наверняка не смогли добежать до своих и предупредить – наложить покрепче заклятье… чтоб спали вечным сном? Нет. Как вождь сказал, так и надобно делать, не следует прекословить по мелочам. А вот с туманом помочь надо было!

– Я напущу на селение мглу, – подойдя к мужу, Митаюки взяла его за руку. – Мы же пойдем следом. Ночи здесь сейчас светлые – лето, – а туман скроет войско.

– А как же в селении? – повернул голову Матвей Серьга. – Что мы там в тумане увидим-то?

– Там я мглу уберу, – колдунья поспешно убрала с лица усмешку. – Вот только придем, и…

– Добро!

Махнув рукой, атаман приказал казакам строиться и выступить в путь немедленно. И впрямь, раз ночи все равно светлые, так нечего их и ждать. Тем более супруга туман напустила.

– Это хорошо, что жонка нашего Серьги – ведьма, – продвигаясь по узкой лесной тропе, втихаря радовались ватажники. – Ишь, мгла-то впереди, а тут уж нас никакой дозор не заметит.

Лес постепенно становился все гуще, сосны и хмурые ели сменялись солнечно-желтыми липами, зарослями орешника, бузины и вербы. Склоняясь над узкими многочисленными ручьями, плакали ивы, иногда попадались кленовые рощицы и дубравы, на полянках, меж белоствольных берез, росли трехцветные лесные фиалки, лютеницы, ромашки и сладкий розовый клевер. Буйные заросли кипрея тянулись к солнцу всеми своими соцветиями, тут и там весело щебетали птицы, над головами казаков порхали разноцветные бабочки и синие стремительные стрекозы.

– Атамане!

Выскользнувший из кустов Кудеяр Ручеек прибежал с докладом от высланных вперед разведчиков. – Там озеро. Похоже, то самое, про которое…

– Понял тебя! – Матвей Серьга остановился и поднял вверх руку. – Ганс – обходишь со своими по левому берегу и, не доходя до деревни, ждешь. Мы справа пойдем, подадим знак трубою. Все ясно?

– Яволь, герр сублейтенант! – вытянулся по рейтарской привычке немец. – Будем ждать трубача. Как услышим – навалимся.

Матвей довольно кивнул:

– Так.

Ватажники шли налегке, без всяких пушек, даже пищалей взяли мало – берегли порох, которого уже почти что и не осталось. Зато почти у всех легкие и прочные кирасы, байданы, панцири, шеломы. А также луки, арбалеты, шестоперы, палицы… И острые сабли, конечно же, а самое главное – умение всем этим владеть, так, что любого вражину стошнило б кровью!

Густой туман реял впереди казаков крахмальным киселем, белесым, густым, непроглядным. Что там было за ним? Не ошиблась ли юная ведьма? Вдруг, да злобные здешние колдуны давно почуяли что-то неладное, затаились и готовы встретить незваных гостей острыми копьями воинов, градом стрел и ревом зубастых драконов величиной с крепостную башню?

Сопротивления почти не было. Явившиеся из густого тумана казаки казались бледнолицыми демонами, вырвавшимися из мрака долгой полярной ночи. Здесь, в поселке, их никто не ждал – надеялись на дозоры, а пуще того – на обереги. Заговоренные на крови великим колдуном Нгаром Сэвтя, они не подводили никогда, и не должны были бы подвести – в могуществе старого колдуна никто не сомневался. Однако, увы… Злая сила напоролась на другую силу, впрочем, с появлением врагов в селении Яранверг стало не до рассуждений.

Первым опомнился военный вождь Хасавато. Увидев вынырнувших из тумана бородатых воинов, явно не несущих никаких добрых чувств, Хасавато со всех ног бросился к дому воинов, созывая на бой, кто смог выскочить, не напоровшись на меткие казацкие стрелы.

С берега озера послышался утробный звук трубы. Туман быстро рассеивался, таял в свете двух солнц, прозрачною дымкою поднимаясь к небу. Страшных демонов становилось все больше, близ дома воинов завязалась скоротечная схватка, дела складывались явно не в пользу местных.

Матвей Серьга – сильный, плечистый, в сверкающей плоскими кольцами байдане и высоком татарском шеломе со стреловидным наносником – скрестил свою саблю с палицей старого воина Хасавато. Палица неожиданно оказалась крепкой, настолько крепкой, что клинок едва не переломился, правда, все ж таки выдержал, звякнул зло и упруго.

Отбросив саблю, Матвей ловко выхватил из-за пояса шестопер, оружие надежное, мощное, ничем не уступавшее усеянной острыми осколками камней палице поганого дикаря.

Удар! Палица и шестопер скрестились, глаза врагов вспыхнули ненавистью и самою лютою злобой.

– Со злом пришел – сам зло испытаешь! – щерясь, выкрикнул вождь. – О, великий Нга-Хородонг!

Проворно перехватив палицу левой рукою, Хасавато ударил врага в голову. Серьга чуть уклонился, палица, слегка чиркнув по шлему, угодила прямиком в правое плечо… Приятного мало! Выпустив палицу, рука атамана повисла плетью, вызывая звериную радость вождя… Теперь острием – в глаз! Хасавато так и сделал, с силою выбросив вперед укрепленный на навершье палицы острый шип. О, старый воин знал, как и куда бить! Вот только… Вот только не успел довести до конца удар. Быстро нагнувшись, Матвей Серьга живенько выхватил левой рукой засапожный нож и тут же ударил врага снизу, в печень.

Усеянная осколками камней палица выпала из ослабевших рук, старый вождь пошатнулся, застыл, словно бы наткнувшись на какое-то непреодолимое препятствие, и тяжело упал в траву. Лицом вниз.

– Вот и славно, – перешагнув через поверженного вождя, Матвей подхватил с земли саблю, обернулся – не нужна ли кому-нибудь помощь?

Да, похоже, что нет! Казаки управились с туземцами быстро, вот что значит – неожиданный натиск. Кто-то из молодых воинов лежал с пробитою головой, большинство же поразили стрелы и сабли. Поразили легко – доспехов на местных вояках не было, наверное, колдуны их не использовали вообще. А зачем? Чары, колдовство – вот лучшая защита.

– Семенко, Кондрат! Проверьте избу!

Указав острием клинка на приземистый, вытянутый в длину и крытый шкурой какого-то шипастого ящера, дом воинов, атаман перевел взгляд в глубь поселка, на маячившую за липами и рябиной страшную морду на вытянутой длинной шее. Опытный казак Матвей Серьга прекрасно знал уже – именно так колдуны украшают свои поганые капища… Да отец Амвросий уже бежал в ту сторону, азартно размахивая саблей. К нему на ходу присоединялись люди Ганса Штраубе – несколько молодых казаков и здоровущий Михейко Ослоп со своей огромной дубиною, от которой, уж точно, не поздоровилось бы любому местному волхву! Да что там волхву – пара совсем еще юных парней с копьями, внезапно выскочив из-за лип, ринулась богатырю наперерез… Эх, бедолаги! Михейко словно от надоедливых мух отмахнулся, этак походя, без всякой злобы. По голове не бил, и по груди тоже… так приласкал слегка… Оба парня, отлетев саженей на пять, так и остались лежать в траве, стонали. Пожалел их лихой казак Ослопе, не в полную силу ударил, кабы в полную – уже б не стонали.

– Господи Иисусе Христе!

Подбежав к капищу, отец Амвросий перебросил саблю в левую руку, правой же осенил себя крестным знамением и, обернувшись, махнул казакам:

– А ну, не робей, робяты! В самое чрево посейчас заглянем… Чую – там их поганое идолище! Там!

Про идолище знали все, все ж таки – не простое, а золотое! – всем хотелось ворваться в капище первым, в охотниках недостатка не было.

Правда, ушлый немец Ганс напомнил-таки своим, зачем шли. Ведь не за золотом… точнее – не только за ним.

– Ручеек, Ухтымко! И вы четверо! Вона туда, за мной идите.

Парни недоуменно переглянулись:

– А как же капище-то поганское?

– С капищем и без вас разберутся, – ухмыльнулся немец. – Доннерветтер, нам, окромя злата, еще и девки нужны. Там, за рощицей, домик… как бы не разбежалися!

– Ничо! – задиристо тряхнув чубом, расхохотался Кудеяр Ручеек. – Убегут – поймаем.

– Смотрите, как бы далеко бежать не пришлось!

Убежать девы сир-тя не успели. Да и не пытались, просто, ничего не понимая, укрылись в доме девичества, молясь великой праматери Неве-Хеге, надеясь отсидеться. Не вышло! Сбив с ног старую ворожею Хэхре-Минця, казаки ворвались в дом…

– Мать честная! Сколько ж тут девок-то! Полуголые все, срам…

– На улицу их тащите, – схватив за руку первую попавшуюся девицу, приказал Штраубе. – Там опосля их и будем делить… Я сказал – опосля!

Отвесив смачный подзатыльник кому-то из молодых казаков, уже успевшему по-хозяйски уложить в уголке хныкающую от страха деву, немец погрозил кулаком остальным:

– Ужо я вас! Терпенье-то поимейте, ага.

Главный колдун Яранверга великий Нгар Сэвтя – жилистый, осанистый, с кривыми ногами и морщинистым крючконосым лицом, – увидев бегущих к храму врагов, честно попытался остановить их, ударить по рыжим головам заклинанием, так, чтоб полегли все и больше уже не встали. Хорошее было заклинание, страшное и весьма действенное – от него закипала кровь! Вспомнив, всех богов, колдун торопливо разрезал ладонь жертвенным бронзовым ножом, зашептал, прикрыв глаза и раскачиваясь… Казалось, вот-вот – и бледнолицые дикари остановятся, упадут, корчась в страшных судорогах… вот-вот…

Но!

Старый шаман в изумлении приподнял брови. Нет, он-то сам делал все правильно, все так, как учили, но… страшное заклинание, идя к дикарям, вдруг зависло в воздухе, остановленное чьей-то неведомой силой! И не просто остановленное – отраженное, будь Нгар Сэвтя не столь опытным и сильным колдуном – корчился бы сейчас сам! А так – ушел, бежал, ничуть не стыдясь, ибо тот, кто обратил заговор против него, обладал куда более могучей силой! Бледнолицые колуны… кто они? Вообще, кто все эти люди? Откуда взялись, неужто они – злобная бледнокожая нежить, духи смерти из нижнего мира?

Впрочем, некогда гадать, когда надо действовать! Остановить, а если не выйдет – бежать в Даргаян за помощью… Да! Бежать.

Выбравшись через дальний выход, старый шаман бросился в заросли ив и орешника, что росли вокруг храма, там же проходила и тропа к лесу, а в лесу… в лесу, на берегу озера, паслись вкусные спинокрылы, щипали себе мирно папоротники и траву, лакомились личинками. Спинокрылы большие… и длинный хвост их на конце имеет большой шип! Пусть пока не едят траву, пусть почувствуют себя драконами, сильными и жаждущими крови!

Никем не замеченный, Нгар Сэвтя проворно прокрался к озеру. Оправдывая свое прозвище – Сэвтя – Зоркий, – спинокрылов он заметил еще издали – приземистых, толстоногих, с тупорылыми мордами и большим парусом-крылом на спине. Да-а… от ударов таких хвостов не поздоровится даже подземным духам!

– Хэр олг, хор олг, харам-ця… – несколько успокоившись, привычно клал заговор шаман.

Привычно – этими же словами спинокрылов отправляли на мясо, к забойщикам, и эти тупые, устрашающего вида, зверюги послушно шли… Вот и сейчас должны были идти. Только к забойщикам, не на мясо… теперь чужаки для них мясо… вернее, вкусная сочная трава! Ах, какая вкусная, куда вкуснее, чем даже та, что растет здесь, у озера. Сам бы ел, не отрываясь!

Колдун осклабился, поглаживая висевший на впалой груди круглый золотой амулет, усиливавший волшебную силу. Нгар Сэвтя и сам почувствовал голод, сильный и нестерпимый голод… который и передал настороженно поднявшим головы тварям. И тут же послал:

– Идите! Рвите бледнолицых чужаков в клочья, ешьте досыта белое мясо – траву сочную, вкусную, сытную…

Яшка Вервень – молодой казак от роду шестнадцати с половиной лет – почти сразу присмотрел себе деву: стройненькую красавицу смуглянку, с темными, сверкающими, словно звезды, очами. Отведя деву к остальным пленницам, больше никуда далеко не отходил, ошивался неподалеку, тем более что с селением, похоже, все уже было конечно. Никто не сопротивлялся, все уцелевшие жители покорно собрались на площади перед капищем, откуда казаки уже вытащили золотого идола – вполне себе увесистого, примерно в половину человеческого роста, с безобразной скалящейся рожей и вздыбленным мужеским достоинством, кое отец Амвросий старательно плющил подобранным где-то рядом камнем.

– Вот тебе, вот! – ударяя, приговаривал священник. – Во имя Господа нашего, Иисуса Христа! За-ради Богородицы-девы!

– Так его, святый отче! – посмеивались собравшиеся вокруг казаки.

Опираясь на саблю, второй атаман немец Ганс Штраубе искоса посматривал на согнанных к дальнему углу капища девок. Ничего себе попадались некоторые – сисястые, глазастенькие, с этакой обворожительно-томной пухлотой. Есть за что подержаться! Казаки тоже поглядывали на пленниц, облизывались, нетерпеливо дожидаясь, когда же, собственно, добычу будут делить?

– Делить будем, как и договаривались – в остроге! – дождавшись, когда священник управится с идолом, громко напомнил всем Матвей Серьга. – А кто забыл – тот у меня живо плетей отведает!

Казаки в ответ глухо зароптали, и Матвей, как человек опытный и жизнью не худо битый, несколько сдал на попятный, все ж разрешив «отпробовать девок»:

– Как токмо до стругов доберемся. Не забывайте, братцы – мы с вами в стране волхвов, расслабиться раньше времени боком выйдет!

– Слава Матвею Серьге! – тут же закричали те, кто помоложе.

– Хорошо сказал! Добре.

– Атаману слава!

Полетели вверх шапки, у кого были, Серьга же откровенно нежился в лучах славы – не каждому ватажнику вот так кричат! Хоть он и атаман-то только походный, а все же приятно!

– Слава атаману Матвею! Слава!

Скромненько держась позади мужа, довольно щурилась Митаюки-нэ. А ведь по ее все вышло! Ишь как кричат. Атаман Матвей Серьга – то-то! Вот так бы и дальше, а уж потом…

Никто и не заметил, как рядом, в рощице, вдруг послышался треск, никто не придал значения – враги-то уже были все побеждены, какого лешего еще ждать-то? А вот лешие и появились! Выскочили из рощи – тупорылые, с огромными, как паруса стругов, гребнями на спинах, с усеянными шипами хвостами!

– Это травоядные! – поспешно бросила Митаюки. – Спинокрылы. Они мирные вообще-то и вкусные…

– Ничего себе – мирные! – Матвей Серьга ахнул, увидев, как подскочивший ящер махнув могучим хвостом, разом смел с десяток казаков.

– А ведь они на нас нападают, парни! – поспешно отскочил в сторону Штраубе. – А ну-ка… кто ту с пищалями? Выходи!

Мало кто оказался с пищалями, пороха-то уже почти что и не оставалось. Четверо ватажников, правда, бросились по сторонам – заряжать, – да вот еще и сам немец сорвал с плеча хитрую «винтовальную» пищалицу, ту, что дал в сей поход головной атаман Иван Егоров.

А чем-то разъяренные спинокрылы тем временем махали хвостищами, а один даже тяпнул за плечо молодого казака Яшку Вервеня усеянной мелкими острыми зубами пастью!

– Ай, ай! Господи-и-и…

Скривившись от боли, юноша закричал, да, выхватив саблю, плесканул тварюгу по хитиновой морде… Словно по латам польского гусара ударил – никакого особого эффекта. Тут уж поспешили на помощь друзья, засунули сабли осатаневшему ящеру в пасть, разжали, уворачиваясь от хвостового удара…

Тут грянул выстрел – пущенная из винтовальной пищали (сам Ганс упорно именовал ее аркебузом) пуля угодила взбеленившемуся чудищу в правый глаз.

Обескураженно мотнув головой, ящер как-то жалобно курлыкнул, вздохнул, как вздыхает застоявшийся в хлеву нетель, подломив лапы, поелозил брюхом о землю… и испустил дух.

– Ух, коровища! – плача, причитал Яшка Вервень. – Хорошо всю руку не оторвала.

– Тряпки, тряпки давайте, православныя! Перевязать надоть… И кровь бы заговорить не худо. Митаюка-то наша где?

Хитроумная Митаюки-нэ сразу же поняла, что со спинокрылами что-то нечисто. Сойти с ума – так у них и мозгов-то для этого нету, не с чего и сходить. Заколдовал, наслал кто-то… Знать, не всех местных колдунов перебили… ну, да ничего, справимся!

Концентрируясь, юная колдунья вытянула руки в стороны разгулявшихся ящеров и быстро произнесла заклинание… Как и предполагала, наткнулась на преграду – слабенькие мозги спинокрылов были сжаты в кулак чей-то злой волею.

Не то чтобы распутать чужие чары не составило для Митаюки никакого труда, нет, попотеть все же пришлось, однако не столь уж и сильно. Местный колдун ставил заклятье торопливо, тем более сейчас он находился на расстоянии, далеко…

И все же, все же…

Прижавшись спиной к толстой, с теплой корою, ольхе, девушка, дочитав заклинание, в последний раз выбросила вперед руки… и, обессилев, съехала спиною по дереву, села в траву, вытянув ноги и тяжело дыша.

– Что с тобой, милая? – опустившись рядом на колени, Матвей Серьга ласково погладил потный лоб женушки.

– Хорошо все, – через силу улыбнулась та. – По-доброму. На спинокрылов глянь-ка…

И впрямь, шипастые ящеры, не интересуясь больше никем и ничем, мирно жевали травку, паслись, словно обычное стадо.

– Вот же коровищи… – опасливо промолвил кто-то из казаков. – Я б таких в свой хлев не взял бы!

– И я б не взял… – закинув «аркебуз» на плечо, с улыбкой отозвался Штраубе. – Я б лучше девок взял… и идолище златое.

– А и правда! – опомнились ватажники. – Может, пора уж и в обратный путь собираться? А, атамане?

– Давно пора. – Матвей кивнул, подтверждая. – Убитых прежде отпеть да похоронить с честью – с собой тащить не будем.

– Своих убитых, атамане? – уточнил дотошный священник.

– Знамо дело, своих.

– А с этим что? – понизив голос до шепота, отец Амвросий кивнул на согнанных перед оскверненным храмом местных. – Их бы крестить… да проповедовать некогда.

Атаман согласно склонил голову:

– То-то и оно, что некогда. Ладно! Девок с собой, а этих… кто тут остался-то? Старики да старухи, да тети малые. Казнить не станем, уж пущай как хотят живут.

– Слава атаману! – снова выкрикнул кто-то.

– Атаману Матвею Серьге слава!

– Люб, люб ты нам, Матвей!

То-то и оно, довольно подумала про себя Митаюки.

Глава III Лето 1584 г. Ямал – южное побережье Байдарацкой губы Изгой

Первый струг, построенный на верфи Троицкого острога куда раньше прочих, так и назывался – «Святая Троица», второй же носил странное на первый взгляд имя «Желтый глаз». По мысли главного строителя кораблей молодого, но уважаемого всеми казака Костьки Сиверова, именно такими – «желтыми» – и были глаза того пузатого водяного ящера, чья шкура пошла на обшивку судна, а выделанная особым образом голова, по настоянию Митаюки-нэ, использовалась не только как украшение, но и в качестве оберега, с чем никак не мог смириться Афоня Спаси Господи, постоянно оглядывающийся на следующий позади считавшейся головной «Святой Троицы» струг. Оглядывался, крестился, плевался сам собой, не замечая, как умаляет молитвою исходящую от головы желтоглазого ящера злую силу.

Шли ходко, хоть и немного казаков смог выделить атаман Иван Егоров для сего плавания – чуть больше дюжины на одном струге, да столько же на другом, – но ветер покуда выдался попутным, северным, и подгоняемые им, поставив мачты с оленьими парусами, быстро двигались к южному берегу, в виду коего должны были резко повернуть на полночь и так уж идти до самой Печоры-реки, а уж там… Там – Пустозерский острог, а чуть дальше – и строгановская землица, считай, что дома. Сдать купцам ясак: «белое золото» – бивни товлынга, о златых идолах же не распространяться, даже ежели пытать станут – такое было казачьего струга решение, все отплывшие в далекое плавание ватажники в том, уходя, пред алтарем поклялися. Да и без этого не собирался никто перед строгановскими приказчиками исповедоваться – упаси, Боже! Проведают про злато. Могут и другие ватаги снарядить, отправить, оттого всему троицкому братству – прямой убыток. Нет уж – не надобно никаких помощников, и сами с усами!

Да и что сказать – ясак нынче богатый, ежели всю кость продать, так десять… нет, двадцать стругов купить можно, не говоря уж о порохе, соли, оружии… уж на этом-то добре Строгановы экономить не будут.

Хорошо плыли – красота! Солнышко в небе сверкало почитай целый день – кругами ходило, а злого – колдовского – солнца жар сюда почти и не доходил, даже и видно сего светила не было, о чем из казаков и не жалел вовсе. Наоборот – радовались: чем дальше от злого солнца, тем всякой зубастой твари меньше… Тут, в здешних студеных водах, их, пожалуй, уже и не водилось. Хотя, как отплыли, показались по бокам три молодых длинношея, поплыли рядом со стругами в надежде – авось кинут подачку, да продержались недолго: как стала вода холодать – сгинули, повернули в обрат. Туда страхолюдинам тем и дорога!

Нетрудно путь начался, весело – так бы и дальше. Чтоб ни бурь никаких и ничего такого прочего, чтоб ветерок дул попутный, гнус-мошку прогоняя. Да так ведь и будет… ну, коли ветер не в масть, так и веслами поработать можно – дюжина-то молодцов на каждом струге будто не сладят? Хотя, конечно, хорошо б людишек иметь вдвое – а откуда ж их взять-то? Понимали все – не дураки – в остроге, чай, воины-то нужнее, каждая душа на счету. А вот хорошо было бы…

– А хорошо бы, господине кормчий, людишек где-нибудь на Печоре втихаря нанять, – оторвавшись от моря, Афоня повернулся к кормщику, Кольше Огневу.

Опытный мореход Кольша, умел, да не только потому атаман его с ясаком отправил. Знали все – ждала-дожидалась в остроге Троицком Кольшина жена Авраама с дитем малым, не так давно народившимся.

– Людишек-то нанять хорошо, – поглядывая на волны, ухмыльнулся кормщик. – Да только выйдет ли тайно все сладить? Не прознали б Строгановы? А то ведь могут и отправить в подмогу отряд… а оно нам надо? Золото на всех лишних делить? Нет уж, Афоня, атаман-то прав, да и на круге решили – сходим, придем, дай бог, в месяц-полтора управимся, а уж потом год-другой – и все! Богаты будем, на родную землю вернемся, кто куда похощет, я так думаю – в Холмогоры аль в Архангельский городок: струги настрою, найму людей – пущай в море ходят, рыбу, тюленя бьют да зуб рыбий ищут.

– Хо!!! – перекрестясь, пономарь неожиданно рассмеялся. – Ну и мечты у тебя, Спаси Господи, Кольша!

– А что такое? – обиделся кормщик. – Мечты как мечты, не хуже, чем у тебя.

– Не хуже – оно так, – юноша покивал, погладив висевший на груди крест, перед походом врученный отцом Амвросием. – Одначе, чем тогда мечтанья твои от того, что в остроге Троицком, отличаются? У тебя и там – струг, и ватажники. И рыба… и зверь, и зуб рыбий… верней – товлыжий! Уваженье, опять же, сам атаман тебя привечает и пущай не во всем, да во многом советуется. А что в Архангельском городке будет? Боярин какой прижмет – и что? Или письмо подметное напишут. А на острове-то нашем – ты сам себе хозяин, как и все мы.

– Хм…

То, что неожиданно для самого себя сболтнул сейчас Афоня, вдруг оказало на Кольшу самое непосредственное действие, заставило задуматься о том, о чем раньше как-то не думалось. И в самом деле – он ведь, Кольша Огнев, не боярин, не воинский человек, наоборот – человече вольный… А вдруг и правда какой боярин прижмет или письмо облыжное накропают из зависти, на дыбу потащат, а там… Всякие дела бывали! А в остроге-то Троицком ничего подобного нет! Ни бояр, ни приказных кровопивцев дьяков… Вот она воля-то! И чего еще искать-то? Тем более супруга любимая, робенок…

Крепко задумался кормщик, настолько крепко, что других слов Афонькиных не расслушал, тому едва ль не в ухо покричать пришлось.

– Ась? – дернулся наконец Кольша.

– Говорю, вона, за нами – птицы какие-то!

– Где?

Огнев поднял голову, оглянулся назад, увидев у самой линии горизонта черные точки… или точку.

– Гагары, верно… – протянул Спаси Господи.

– Если и гагара – то одна, крупная… – кормщик тряхнул головою и тихо продолжил: – Или дракон этот чертов… с соглядатаем, что частенько у острога летает.

– Не, не дракон, – ухмыльнулся Афоня. – Хоть и солнечно тут, но для тварей теплолюбивых – студено. Давно б сдох твой дракон от холоду!

– Эх, вот бы трубу-то у атамана взять! – запоздало посетовал Кольша. – Углядели бы. Да, верно, не дракон. А ты, Афанасий, все равно сбегай-ка, Силантию доложи.

– Доложу, а чего же?

Поджав плечами, юноша горделивым жестом поправил висевшее на груди распятие и быстренько пробрался на нос, где давно уже расположился назначенный старшим Силантий Андреев.

– Дядько Силантий, дракона не видел ли?

– Нет тут никаких драконов, – не оборачиваясь, буркнул старшой. – Холодно. Солнышко-то это, северное, обманчиво – кабы снег не пошел. Драконам тут – верная гибель.

– Вот и я говорю – гибель! – пономарь погладил крест. – Это Кольша все – дракон, дракон… Правда и есть – откуда тут драконы-то? Колдовские-то земли, поди, давным-давно кончились.

То ли все же дракон, то ли гагара, то ли еще какая крупная птица – исчезла вдруг, растаяла, растворилась в блекло-синей небесной дымке.

– Ну, Спаси, Господи, улетела, – на всякий случай перекрестился Афоня. – Дядько Силантий, как думаешь – к ночи до матерой земли дойдем?

– Должны дойти, – старшой приподнялся и пристально всмотрелся вперед. – Должны. Ты б, Афоня, лучше б с той стороны птиц высматривал – глядишь, и знали бы, что близко земелька.

– Так вон они, птицы-то! – всмотревшись, радостно откликнулся парень. – Стая целая! Вон!

– Вижу, – Силантий поспешно спрятал улыбку – негоже начальнику выказывать бурную радость, не к лицу то. – Ну, слава богу… скоро и берег, там и заночуем где-нибудь, а поутру – в путь.

Колдун третьего – пока не самого знатного – круга Хасх-Веря, сделав еще круг, погладил дракона по кожистой шее и ухмыльнулся:

– А нас с тобой опять приняли за большую птицу! Что ж, пора доложить.

Отдав «небесному оленю» мысленную команду, Хасх-Веря круто спикировал вниз и понесся к берегу, едва не касаясь волн.

Замедлив ход, струги подходили к низкому берегу, поросшему ягелем и густым кустарником. Налетевший вдруг порыв ветра едва не швырнул «Желтый глаз» о камни, и ватажники, поспешно убрав паруса, опустили и мачты, медленно пробираясь на веслах.

– Левый борт… Табань! – внимательно вглядываясь в изумрудно-серые волны, командовал перебравшийся на нос кормщик. – Теперь – правый!

Суда осторожно лавировали на мелководья, шли вдоль берега, казаки высматривали удобную для стоянки и ночлега бухту, желательно – с пресной водою. Вот, похоже, что-то такое появилось. Кольша Огнев поднял руку:

– Табань!

– Кажись, то, что надо, – тихо промолвил за его спиной Силантий. – Трава густая, деревца – костры сладим. Похоже и речка там… или ручей.

Кормщик согласно кивнул:

– Да, место доброе. Только что-то я ни гусей, ни уток не слышу… а должны бы гомонить – тут им самое гнездованье.

– Может, котик морской прогнал…

– Может…

– Меху тогда запасем… мех-то у котика знатный, непромокаемый, никакой дождь не страшен.

Белое полярное солнце цепко светило на горизонте, вовсе не заходя, просто бегая по кругу по всему небу. Тщательно промеряя глубину, струги один за другим вошли в небольшую бухту, в глубине которой виднелся впадающий в море ручей, довольно широкий и словно подернутый туманной полупрозрачною дымкой. Запасы пресной воды, конечно, у ватажников были, да кто же откажется их пополнить и вообще – умыться свежачком да напиться вдоволь?

Росшие вдоль ручья высоченные камыши, казалось, упирались в небо, казаки радовались – можно было наделать мягких подстилок, сложить шалаши, да и так, бросить камыш в огонь – от надоедливой мошки-гнуса.

Старшой, Силантий Андреев, довольно щурил глаза, высматривая удобное, по его мнению, место. Вот вроде бы здесь неплохо:

– А, Кольша? Давай-ко прямо в ручей.

– Не нравится что-то мне этот ручей, – обернувшись, неожиданно промолвил кормщик. – Странный! Воды, вона, много – а течение где? Сюда уже доставать должно – а нету! Море спокойное, будто и нет тут никакого ручья! Тако не бывает!

Андреев махнул рукой:

– Да ладно те! Давай ужо причаливать. Эй, парни, – Силантий повернул голову. – А ну…

И в этот момент в струги полетели камни! С диким воплями выскочили таившиеся в камышах широкоплечие приземистые зверолюди – менквы, их было, верно, с сотню, а если и меньше, то не на много.

Многие казаки тут же полегли с раздробленными черепами, кто-то упал в воду; менквы бросились к несчастным, плотоядно урча и расталкивая друг друга, вытаскивали упавших на берег, дробили осколками камней черепа, высасывая вкусный мозг.

– Назад! Назад, парни! – что есть силы закричал Силантий. – Отходим!

Ватажники вспенили веслами волны… И в этот момент из камышей выскочили приземистые трехроги, бросились в холодную воду, перекрывая стругам отход.

– Ах ты ж, сволочина! – перекрестясь, Афоня Спаси Господи что есть силы треснул веслом по плоской башке ящера.

Весло с треском переломилось, а гнусная тупая зверюга даже не почувствовала удара, еще бы, с таким-то костяным лбом! Правда, засопела, махнула хвостищем – низкий борт «Святой Троицы» разлетелся в щепки!

А со всех сторон – безостановочно – в ватажников летели камни, и тупые злобные менквы уже лезли на корабли, тяжело переваливаясь через борта. Отражая натиск, казаки похватали копья и сабли, и волны покраснели от крови врагов. Однако зверолюди все лезли, упрямо и тупо, будто их кто-то гнал, а плоскорылые трехроги деловито долбили хвостищами струги.

– Колдуны! – полоснув саблею очередного менква, выругался Силантий Андреев. – Их рук дело… А ну-ка, Афоня – молись!

Поднявшись в воде, пономарь выставил вперед крест и бесстрашно пошел на врагов:

– Во Иордане крещащуся тебе, Господи! Троическое явися поклонение, родителев бо глас свидетельствоваше тебе! Изыдьте, изыдьте, демоны мерзкие, прочь, говорю вам, прочь!

Менквы озадаченно остановились, завыли, словно бы вдруг напоролись на какое-то препятствие… но тут же обошли Афоню стороной, бросившись к тонущим стругам.

Енко Малныче – еще довольно молодой, лет тридцати – мужчина, стройный, с красивым, слегка скуластым лицом и надменным взглядом, прислонясь к кривой сосне, к чему-то прислушался и, скривив тонкие губы в улыбке, погладил по холке странное существо, чем-то напоминавшее ужасного зубастого дракона о двух мощных ногах, только гораздо меньшее по размерам – в два человеческих роста длиной. Кроме того, голова существа явно отличалась от драконьей, заканчиваясь каким-то подобием клюва, а на макушке имелся круглый костяной вырост, очень похожий на шлем, такой, что никакой удар не страшен. Судя по клюву, зверь сей питался травой, в крайнем случае яйцами, змеями да личинками, хотя вид имел вполне себе устрашающий, грозный.

На мощном крупе животного, ближе к шее, было укреплено седло, с прекрасно выделанной кожаной упряжью, щедро украшенной золотыми подвесками и разноцветными перьями птиц.

– Нет, Ноляко-нэ-я, эти люди пришли вовсе не за нами, – усмехнулся мужчина. – Не ради нас пригнали тупоголовых менквов, не ради нас притащили трехрогов – по сути, на смерть. Я вижу, и ты мерзнешь, Ноляко? А ведь, между прочим, сейчас лето.

Порыв холодного, налетевшего с моря, ветра качнул ветки сосны, осыпав старой хвоею Енко Малныче и его хвостатого спутника.

– Да, вообще-то не жарко, – поежился Енко. – Даже в малице холодновато. Пожалуй, ты прав, Ноляко, – нужно пробираться поближе к нашей земле, к теплому солнышку. Что ты сказал? Давно пора? Без тебя знаю, что пора. Однако – как же обереги, заклятье? Их установили самые сильные колдуны сир-тя, члены Великого Седэя. Ты, я надеюсь, помнишь, как мы там едва не сгинули, когда только попытались пройти. Увы! О, Праматерь Неве-Хеге! Помогла б хоть чем бедным изгоям, а? А я б тебе за это хорошую жертву принес – мухоморы… Любишь мухоморы, Праматерь? Знаю, что любишь… Жрица твоя, старая Эрвя-пухуця – любила. Такой смешной делалась, глупой… старая шлюха!

Хлопнув Ноляко по шее, Енко неожиданно захохотал, вовсе не весело, но и не грустно, а, пожалуй, издевательски-зло, будто вспомнил что-то такое, отчего нормальные люди покраснели бы… а этот вот – радовался.

– Помнишь, Ноляко, как та старая дура Эрвя-пухуця бегала голой вокруг дома девичества? Все хотела завлечь в свою постель юную Сертако-нэ! Думала, она там, в доме… Здорово я тогда все подстроил, ах, даже сейчас вспомнить приятно! Интересно, как там Сертако – вышла ли замуж? Что качаешь башкой? Я тоже думаю, что вышла – куда ей деется-то? Родила уже с пяток детей… может, правда, и меньше… расплылась, растолстела… а? Так ты думаешь, Ноляко-нэ-я? Хэ! Да никак ты не думаешь, мозгов у тебя нет, чтобы думать. Это я за тебя думаю, за тебя и говорю, потому как – больше не с кем. О!

Раздув ноздри, Енко Малныче пристально посмотрел в сторону моря; густые, цвета воронова крыла, волосы его трепал ветер, циничная улыбка кривила тонкие губы, словно бы молодой человек задумал вновь какую-то пакость, так, ради веселья, посмеяться над кем-нибудь, потешить себя и друзей. Потешил, чтоб их всех побрал великий Нга! Едва не прибили, едва ноги унес… Так эти твари еще и обереги поставили, заклятье наложили – теперь и на перелет стрелы к дому не подойдешь. Да что там к каждому – ко всей земле. Скитайся теперь тут, в студеной тундре, словно изгой. Так он, Енко, изгой и есть, хоть и знатного рода: отец был военным вождем, а мать – очень неплохой колдуньей. Очень-очень неплохой. Не была бы женщиной – в старейшинах бы ходила! И все ж, не убереглись родители, да многие тогда не убереглись – схватились два рода из-за дурацких лугов да пастбищ, многих воинов перебили, не щадили ни женщин, ни стариков, ни детей… А потом еще долго жаловались друг на друга в Великий Седэй, могучим колдунам в славном городе Дан-Хаяре. Могучим, ага… Где все их могущество было, когда междоусобица началась… из-за каких-то там пастбищ?

Вот и вырос Енко сиротой – в доме мальчиков, в доме воинов. Многих способностями превосходил, да, без ложной скромности сказать, во всем был первым – и в метании стрел, и в рукопашном бою, и в ворожбе – это уж само собою, от матери покойной передалось. Молод был, юн, горяч – вот завистники и постарались. Еще до того случай со старой ведьмой Эрвя-пухуця вызывали на совет рода – разговаривали, увещевали: мол, почему стариков не уважаешь, да почему себе на уме? Ишь ты, себе на уме… Потому и себе на уме, что своим умом жить привык, а не заветами племени – замшелыми, глупыми и тупыми! Один запрет жениться на «сестрах»-односельчанках чего стоит! Ну, какая Сертако ему, Енко, сестра? Их роды почти ни разу не пересекались, слава Великой Праматери, Хойнеярг – «Град на озерном острове» – не какая-нибудь там деревня, а большой и многолюдный город – целых пять тысяч человек, а то и больше! Все роды тут давно перемешались, какие уж там «сестры»? А Сертако девка ничего себе – стройная, с вытянутыми, зелеными, как у оленя, глазами, и крепкой грудью, приятно глянуть, а уж пощупать и того приятнее – лет восемь назад Енко пощупал, сразу кулаком в скулу получил, да так, что едва с ног не свалился. Умела бить Сертако, ничего не скажешь! Да и вообще – девка умная. Эх, Сертако, Сертако… Не один Енко Малныче на нее глаз положил – многие. Даже старуха Эрвя – туда же, тварь косомясая! Уж пришлось ее проучить, да так весело! Вот когда Енко всерьез поверил, что его колдовство посильней, чем у некоторых старейшин, будет. Уж на что Эрвя-пухуця колдунья могучая, а и та, как оленья важенка, не сообразила, что никакого пожара нету. Полезла к Сертако приставать, да вдруг – огонь… Енко тотчас придуманный! И ведь приняла сие пламя старая ведьма за правду! Выскочила из дома девичества нагой, грудями морщинистыми тряся… А Енко уже и друзей позвал из дома воинов. Затаились в рощице – хохотали предерзко.

А потом Енко на Совет племени вызвали… Вот он там старейшинам и ответил – все, что о них думает. Молодой был, глупый, могучим колдуном себя возомнил – как же, первым в Хойнеярге детеныша шлемоголова приручил – заместо собаки. На охоту с ним хаживал да и так – перед девками хвастал. Прозвал шлемоголова Ноляко – «Малыш» – так прозвище и осталось, как и у самого Енко – Малныче – «рожденный в малице» – счастливый, значит, удачливый. Ничего себе, удачливый! Едва не казнили, ну, хоть убежать сумел… так потом волчатники запросто б разорвали… если б не верный Ноляко, шлемоголовов другие зверюги побаивались – больно уж те хитры, коварны. Волчатники, правда, особо никого не боялись, даже драконов, но и те, учуяв Ноляко, другую добычу предпочитали, благо полно зверья было вокруг.

Кстати, и Ноляко на Совете старейшин припомнили – мол, с чьего разрешенья завел? Ах, сам… ни у кого не спрашивая. А не слишком ли ты наглый, мальчик? Стариков не уважаешь – почему? Вот и славная Ервя-пухуця на тебя жаловалась и даже седобородый Еркатко Докромак, коего в городе все издавна уважали…

Вот тут-то Енко понесло! Не выдержал, высказал все, что думает об Еркатко, старом похотливом тюлене, что подкатывает к молодым девкам, да потом не может ничего – разве что обслюнявит всех, ощупает, облобызает… Никакое колдовство не помогает, старик, он и есть старик – не мужчина. Что же касаемо всех прочих… Так за что некоторых уважать-то? За то, что семь десятков зим прожили, ни разу ничего достойного не совершив, никому добра не сделав? Всю жизнь свою – длинную, да никому не нужную, глупую – друг на друга наушничали, хитрованили, кусок пожирнее урвать пытались. Кто-то урвал, не подавился, а многим не удалось – вот сейчас у Совета вкусной еды себе выпрашивают, да молодых девок, молодежь рвутся учить, волчатники старые, совсем из ума выжив и толком ничего не умея.

За недобрый язык, за неуваженье да за несусветную наглость наложили старейшины-колдуны на молодого Енко Малныче епитимью – как пришло время, не отправили вместе со всеми сверстниками мыть по дальним речкам золото во славу великого мужского бога, сказали, мол, недостоин покуда, мол, еще пару лет в мальчиках походи, гордость свою дурную уйми, поучись уваженью, уж там поглядим, посмотрим…

Вот так вот унизили Енко, у всех на глазах унизили, самое главное – что и Сертако кривилась да головой кивала. Как же! В доме девичества научили покорной важенкой быть. Впрочем, и у них, у дев, посвящение было. Хорошо, говорят, прошло, весело – Еркатко Докромак, старый слюнявый черт, из Сертако женщину сделал. И как ухитрился-то, тюлень похотливый? Верно, немало снадобий на достоинство свое мужское извел. А потом около Сертако с намереньями гнусными вертелся – та ведь тоже сирота, – упросил хозяйку девичьего дома отдать на пару дней Сертако ему в услужение. Мол, одинок ведь, немощен, стар… Сие Енко живо прознал и уже долго не думал, проучил волчатника старого: наложил на любовное его варево заклятье, да такое, что вся мужская сила у старика напрочь кончилась! Навсегда. По крайней мере – так тогда молодой колдун думал… как потом оказалось – зря. Но, поначалу-то, как Еркатко ни старался, к каким колдунам да ведьмам ни ходил – тщетно! Однако, чье заклятье – узнали, и тут уж за Енко взялись всерьез, без всяких разговоров приговорив к мучительной смерти – кожу с живого содрать. Старый-то похотливец в Совете вес имел, неизвестно, правда, с чего – то ли родич у него там заседал близкий, то ли челочек, многим обязанный.

Казнили бы Енко, не посмотрели б на прозвище – «В малице рожденный» – да верный Ноляко-Малыш той же ночью башкой своей узилище раздербанил напрочь. Тут уж узник утра дожидаться не стал, вскочил шлемоголову на шею да умчался со всех ног прочь, не забывая отводки от погони ставить. Все ж неплохой оказался колдун Енко! Те пентюхи, что были в погоню посланы, так беглеца и не догнали, не обнаружили даже! Однако на Совете решили обереги поставить – на волосы беглеца заговорили (заранее на всякий случай две пряди отрезали), да ради столь важного дела великого кудесника Каршаяга из славной столицы позвали униженно. Тот рукой махнул, согласился – уж ладно, и наколдовал-таки, гад премерзостный, да так, что Енко вынужден был улепетывать из родных мест со всей возможной прытью, аж до самой тундры бежал, тут только отпустило. А когда пытался вернуться да обойти обереги – голову словно раскаленными обручами давило. Силен оказался Каршаяг, ну, как же, не зря ведь – влиятельнейший член Великого Седэя. Вот и скитался Енко Малныче из славного рода Хойнеярг по тайге да по тундре, хорошо не один – с верным Ноляко. Летом еще ничего, а зимой мерз шлемоголов сильно, выкапывал себе лапами яму да там дремал месяцами.

А вот беглец ничего, привык, закалился – пару раз даже прибивался к ненэй ненец, к охотникам, вел себя скромно. Оттуда и жир рыбий, и мясо, и малица, и лук со стрелами. Летом же, как оправлялся от зимней спячки Ноляко, возвращался Енко поближе к родным местам, к волшебному солнышку – все пытался пробиться. Увы! Ах, сильный колдун Каршаяг, однако.

– Ой, чувствую, что-то там творится, забери меня Нга! – Енко покачал головой и, похлопав Ноляко по шее, взгромоздился в седло. – А ну-ка, поедем, глянем! Посмотрим, что там за колдуны и за кем явились?

– Изыди, изыди, нехристь!

Выставив вперед крест, Афоня Спаси Господи выбрался из воды на низкий, заросший камышом и кустарником, берег и огляделся. Никто за ним не гнался – людоеды тупо бросали камни в тонущие прямо на глазах струги, часть казаков уже была убита, сопротивлялись лишь немногие, но, ввиду подавляющего превосходства зверолюдей, ничего хорошего для ватажников ждать, увы, не приходилось.

Прячась в траве, пономарь поискал глазами Силантия или хотя бы кормщика Кольшу Огнева – никого не нашел и, покачав головой, решил затаиться, пересидеть, а как вражины уйдут, пройтись по бережку, поискать живых-раненых.

Рассудив таким образом, Афоня чуть-чуть отполз за кусты, там и решил переждать, схорониться… Да не тут-то было!

Едва только парень перевел дух, как тут же вскочил на ноги – из камышей прямо на него выскочили трое менквов с окровавленными и довольными мордами – видать, только что высосали у кого-то из убитых мозг!

Увидав спрятавшегося юношу, менквы утробно завыли и тут же набросились на беглеца, норовя порвать его одними руками-лапами…

– Врешь, не возьмешь! – отскочив, пономарь выхватил из ножен саблю. – А ну, подходите, идолища поганые! Кто первый? Ты? Получи, на! Во Христа и Богородицы-Девы именем!

Первым же ударом Афоня отрубил неосторожно приблизившемуся менкву кисть. Бедолага завыл, повалился в траву, его сотоварищи, впрочем, не обратили на это никакого внимания, никто из них даже не дернулся хоть чем-то помочь, людоеды просто стали куда осторожнее, а один обернулся, позвав подмогу.

Вот тут-то и налетели мерзкие нехристи, с воем, с дубинами: саблю из рук юноши вышибли враз, навалились, опрокинули наземь…

– Господи, да придет царствие твое… – только и успел пробормотать пономарь, завидев опускающийся на голову камень…

И вдруг…

Камень словно остановился в воздухе, застыл… и тяжело бухнулся оземь, людоеды же, озадаченно поводили мордами и вдруг разбежались в разные стороны, жалобно скуля и повизгивая от страха.

Еще не до конца веря в свое спасение, Афоня все же приободрился – и впрямь, помогла молитва? Или мерзкие твари задумали какую-то пакость? Может быть, испугались колдунов? И колдуны эти сейчас – вот-вот – захватят его, Афоню, в плен!

Пономарь живенько поискал глазами саблю – нашел, увидев блеснувший в траве клинок, потянулся… И нос к носу столкнулся со странным существом! Ужасным пегатым ящером в костяном шлеме с маленькими, похожими на человечьи, руками и злобным взглядом. На шее ящера сидел какой-то молодой патлатый колдун в узких оленьих штанах и рубахе из змеиных шкур, сидел и нахально ухмылялся, вот-вот готовый отдать приказ ящеру разорвать врага в клочья!

Афоня уже вознамерился было бежать, да не смог – ноги будто стали ватными, подкосились… Тогда парень схватился за крест:

– Иисуса Христа и Богородицы-Девы именем!!!

Сказал так, сделал шаг, второй… Сидевший на ящере колдун глянул на него, как показалось самому юноше, с интересом и вдруг, улыбнувшись, сказал на наречье народа ненэй ненец:

– Я тебе не враг, да. Просто проходил мимо. Проезжал на… олене.

– Хороший у тебя олень, – сплюнув, скривился пономарь, сделав пару небольших шажков к застрявшей в ветвях кустарника сабле. Теперь только руку протянуть…

– Не олень, но… я не знаю, как сказать. – Колдун улыбнулся еще дружелюбнее, но тотчас же предупредил: – Оружье свое возьми, да только нас с Ноляко не бей, мы того не любим.

– Чего-чего? – несколько опешил молодой человек.

– Саблю свою бери – чего! – Незнакомец негромко, но как-то обидно рассмеялся. – Ты тупой менкв, что ли?

– Сам ты тупой, – обиженно возразив, Афоня подхватил саблю…

Ну, уж теперь-то поглядим, кто тут тупой, а кто не очень!

Ударить, правда, пономарь так и не смог – ящерица повернулась к нему спиною, хвостищем, сидевший же в седле колдун обернулся, нетерпеливо махнув рукой:

– Иди за мной, да поторапливайся. Сир-тя я ослепил на время… Но только на время… Так иди! Если хочешь выжить и друзей своих – если те живы – отыскать.

Не говоря больше ни слова, всадник скрылся в зарослях, и пономарь, пожав плечами, последовал за ним. В конце концов, если б колдуны хотели взять его, Афоню, в полон, так давно бы уже и взяли, особо не ухищряясь. Да и менквов бы не прогнали… а этот вот – прогнал. Спас, можно сказать. Зачем? Для каких таких целей?

Какое-то время молодой человек молча шагал за незнакомцем, похоже, что в противоположную от моря сторону, что парня и насторожило.

– Эй! – не выдержав, закричал пономарь, – сколько еще идти-то?

– Сколько надо, – не оборачиваясь, бросил по-ненецки колдун. – Куда мышь, туда и песец!

Эту поговорку (или пословицу) Афоня знал, слышал как-то от Митаюки. Да и вообще, язык колдунов сир-тя сильно походил на ненецкую речь, правда, кое в чем отличался.

– Не сильно и отличается, чего уж, – обернувшись, ухмыльнулся колдун.

Вот ведь гад! Мысли подслушал.

– А ты не так сильно думай, – всадник на ящере хмыкнул, похлопав по боку своего странного конька. – Сейчас сир-тя слабы – колдовство потеряли. Еще бы – им и менков держать, и – самое главное – трехрогов. Трехроги тепло любят, а здесь сдохнут, потому и смерть свою близкую хорошо чувствуют – оттого управлять ими сложно. А еще – менквы.

– Колдовство, говоришь, потеряли? Ослабли? – насторожился юноша. – Так чего я тут делаю? Вернусь, погляжу наших. Может, кто и остался.

– Остались, – колдун вытянул шею и словно бы к чему-то прислушался. – Но немного – куда меньше дюжины. И в кустах спрятались, мы их там встретим. Потом. Может быть.

– Почему не…

– Хочешь – иди! – невозмутимо повел плечом незнакомец. – Там менквы. Они тебя быстро почуют. Так что я б на твоем месте не торопился.

– Но почему ты…

– Помогаю тебе? – со смехом перебил сир-тя. – Потому что проникся к тебе симпатией с первого взгляда! Ха! Как бы не так. Шучу! Просто у меня есть одна задумка. Насчет тебя и твоих дружков. Я помогу вам, а вы – мне.

Афоня недоверчиво прищурился:

– Снова шутишь?

– Нет. На этот раз говорю чистую правду. Слово, что лжет, далеко не уйдет.

И эту поговорку пономарь как-то слышал от Митаюки. Или от ее подружки Тертятко… или от ненецких девок.

– А кто такая Митаюки? – живенько поинтересовался колдун.

Юноша быстро перекрестился: черт! Он же мысли читает!

– Просто ты громко думаешь! Прямо как какой-нибудь менкв при виде раскоряченной самки.

– И что ты еще от меня уже узнал? – набычился пономарь.

– О вашем городе на острове.

Как ни странно, незнакомец откликнулся с явной охотою, да он и вообще производил впечатление человека, обожающего почесать языком. Росту – не так, чтоб очень уж высоченнного, но и не низок, а для колдунов – пожалуй, что и высок. Худощав, строен, черноволос. Темные глаза, реденькая, как у всех самоедов-северян, бородка с усиками, а вот лицо не как у них, не круглое, а слегка вытянутое, вполне приятное, правда, надменное, как у молодого и гонористого польского пана, еще не нюхавшего казацких сабель. Да, да, на поляка похож – такой же щеголь!

– Польский пан – это колдун? Такой же, как сир-тя? – гонористый щеголь снова подслушал мысли.

Да, похоже, он только и делал, что подслушивал! Вот ведь гад!

– Гад? Это – мелкий змей…

– А ты, вижу – крупный!

– Меня, кстати, зовут Енко Малныче. – Придержав своего пегого «коня», незнакомец неожиданно спешился, легко спрыгнув с седла. – Малныче – это, по-вашему, значит, рожденный в мали… нет – в рубахе! Ну, счастливый, значит.

– То-то я и смотрю – счастье из тебя так и прет, – съязвил Афоня. – А я – Афанасий. Ну… обо мне ты почти все знаешь, а вот я о тебе – ничего. Может, поведаешь? Или сначала наших поищем? Ты ж говоришь – спасся кто-то.

– Поищем, мой друг Афанасий, поищем, – покладисто согласился Енко. – Ты саблю-то убери, ага. И о простых вещах думай погромче – а я твой язык буду учить. Русский, да. Так ведь?

Пономарь махнул рукой, не говоря ни слова. А что говорить-то, когда щеголь этот все равно все мысли читает? И ящерица еще эта звероватая… эвон, глазом косит, небось сожрать хочет.

Фыркнув, новый знакомец расхохотался – однако смешливый:

– Нет, нет, Ноляко не злобный. Людей не ест совсем, так, змей мелких, птичек, а пуще того траву, корешки всякие… Ноляко! Успокой нашего доброго друга!

Ишь ты, друга выискал…

Афоня и отскочить не успел, тем более прочесть молитву, даже для крестного знамения руку не поднял, как вдруг мерзкий ящер опустил безобразную свою головизину с костяным наростом-шлемом прямо юноше на плечо, потерся о щеку, словно блохастый пес об забор, заурчал добродушно.

– Ноляко! – Енко Малныче почесал зверюге шею. – Добрый, да.

– Да уж, добрый, – скосив глаза, опасливо поежился пономарь. – Этакой квакнет – голова с плеч! Так мы друзей-то моих искать будем?

– Чуть позже… пусть сир-тя уберутся, слишком уж много их.

– А если они не…

– Улетят на своих драконах! Все, зачем их сюда послали, колдуны уже сделали – а место это плохое, неуютное – холодно! Чего тут и ждать-то.

Афоня упрямо склонил голову:

– Так, покуда мы тут ждем…

– Хо! – встрепенувшись, внезапно воскликнул Енко. – И правда, чего ждать-то? Друзья твои, кто еще жив, сами к нам придут. Пошлем-ка мы к ним морок – тебя!

– Я тебе не…

– Ты друзей своих живыми увидеть хочешь? – Колдун строго наморщил лоб.

– Ну!

– Баранки гну!

И это, собака, подслушал! Иначе откуда б ему знать про баранки?

– Тогда делай, что я велю, и не выкобенивайся!.. Сам ты «хитрый язычник»… А встань-ка вот сюда, на пригорок, мой дорогой друг! Так… чуть повернись… Да не напрягайся, нельзя так – морок совсем непохожий выйдет. Нет… туда, на солнце гляди… ага… глаза не закрывай.

– Да как же не закрывать-то, коли слепит?

– А ты старайся! Ох, горе мое… луковое…

Когда Силантий Андреев открыл глаза, первое, что он увидел, было озабоченное лицо кормщика Кольши Огнева. Рыжая борода Кольши растрепалась, на виске запеклась кровь, в глазах же стояла тоска и неожиданная радость:

– Господи Иисусе Христе! – обрадованно перекрестился Огнев. – Кажись, жив старшой, а!

– Не «кажись», а жив! – Андреев недовольно прищурился и застонал – левую ногу словно пронзила молния. – Ой, черти б взяли… Больно так! Что там с ногой-то?

– С ногой?

Едва только кормщик дотронулся до окровавленной штанины, как назначенный ясачный атаман вытянулся, выгнулся дугою и, проскрипев зубами, обмер.

– Ну, вот! – испуганно заморгав, Кольша осторожно хлестнул беспамятного ладонями по щекам. – Э-эй, дядько Силантий! Ты что это – помирать надумал? Смотри, не моги! Может, еще кто живой остался – поискать надобно, а ты ведь у нас старшой, не я же… Ну! Очнись же! Христом Богом молю – очнись.

Словно вняв словам ватажника, раненый резко распахнул глаза и какое-то время смотрел вокруг, совершенно ничего не понимая, пока наконец не признал кормщика:

– Эх, Кольша, а ногу-то я, похоже, сломал! Да и башка раскалывается… Помню, какой-то людоед метнул каменюку, а боле не упомню ничего! Господи-и-и… – все ж что-то припомнив, старшой тоскливо скривился. – Нас же… А где все? Струги, казаки… нехристи?

– Струги потопли все, дядько Силантий. – Огнев скорбно покачал головой. – На дно морское пошли вместе с ясаком, тварями шипастыми да рогатыми потопленные. Казаки – кто погиб, а кто, и может, как мы – по лесам ходит, от колдунов да людоедов поганых прячется.

– Так и мы, что ли, в лесу? – с надрывом протянул старшой. – Ой, Господи-и-и…

Кормщик грустно усмехнулся:

– Не, дядько Силантий, мы не в лесу – в траве, да в кустах схоронился. Меня-от чудище хвостом на берег выкинуло, тем, верно, и спасся. Отлежался в беспамятстве, вроде тебя вот, а как глаза открыл, уж бой и кончился. Одни людоеды по брегу бродили, мясо себе выискивали… и посейчас еще бродят, так что надобно нам, дядько, ноги поскорей уносить.

– Ты и уноси, Кольша, – скрипнув зубами, тихо промолвил ясачный атаман. – А мне уж… мне уж поздно. Казаков я погубил, струги… Не углядел опасность вовремя, не заметил…

– Да никто не заметил, дядько!

– Вот и я говорю – виноват. Да и идти мне – нечем.

Покусав усы, Силантий чуток помолчал, поглядел на блеклое небо, вздохнул и продолжил, время от времени осторожно поглаживая сломанную ногу:

– А ты уходи, Кольша! На то тебе мой приказ. С осторожкой иди, берегом к северу пробирайся, к нашим, в острог. Явишься – обо всем доложишь! А то ведь ждет атаман Иван Егорович нашего возвращения, да все ждут… Зелье пороховое, соль, припасы разные. Ох, не дождутися! Да и ясак пропал, все добро потопло… али людоеды разграбили.

– Не думаю, чтоб разграбили, – неожиданно усмехнулся Огнев. – Не видал я у людоедов товлыжьего зуба, да и не с руки им его тащить к поганым своим стойбищам. Цену бивням людоеды не ведают, а хижины свои, ежели надобно, и из веток могут устроить.

– Хм… – Силантий задумался, даже попытался приподняться на локте, глянуть на залив, на море. – Тут ведь мелко, так?

– Да уж, мелко, дядько! Едва прошли.

– И струги неглубоко… Ежели помощь придет – все добро поднять можно!

– А ведь верно! – ахнул Кольша. – Ну, ты, дядько, и голова! Не зря ясачным назначили.

Старшой пристально посмотрел на ватажника:

– Ты, паря, путь-то морской приметил?

– А как же не приметил?! – обиженно подскочил казак. – Я ж кормщик!

– Ну, вот и ладно… – Андреев снова вздохнул, тяжело, но уже не так надрывно, как раньше. – Ты в острог пойдешь, а язм здесь останусь… струги посторожу…

– Да ты что, дядько?!

– Сказал – останусь! – повысил голос старшой. – Сам видишь, не ходок я. Лук-стрелы, нож есть, припасы рыбку, половить слажу… Эх, ногу б еще в лубок.

Кормщик проворно поднялся на ноги:

– Уж это-то я сейчас… сейчас слажу, дядько. Ты полежи только тихонечко, ага.

Пробравшись сквозь камыши, ватажник вышел к зарослям кривой северной березы и ивы, тщательно выбирая подходящие сучья и не забывая оглядываться по сторонам – мало ли, объявятся людоеды или того хуже – колдуны? Вот, кстати, совсем неплохая ветка, очень даже подходящая… кривоватая, правда. Были б у Силантия ноги кривые – в самый бы раз подошла!

Кольша не удержался, хихикнул и, вдруг почувствовав на себе чей-то взгляд, резко обернулся, выхватив из-за пояса нож… И тут же расслабленно рассмеялся, увидев вышедшего из ивовых зарослей Афоню Спаси Господи.

– Господи Иисусе! Афоня! Жив!

– Жив, – строго сказал юноша. – За мной иди. Быстро.

– Э, куда это – за тобой? – непонимающе переспросил кормщик. – У меня там Силантий… раненый…

– За мной!

Эхом повторил пономарь, повернулся, пошел… странно эдак пошел, словно поплыл в траве, об кочки не спотыкался, и даже, не сбавляя шагу, перемахнул случившийся на пути ручей… в коем едва не застрял Кольша. Ручей-то оказался топкий!

– Эй, Афоня! Погодь!

Не обернулся Афоня, лишь чуть-чуть замедлил шаг, дожидаясь, пока идущий следом кормщик выберется из топи.

Молодой, с сивыми, едва пробивающимися, усиками и такой же сивой бородкой, казак Ондрейко Усов, затаив дыхание, прижался к тонкому стволу ивы. Судя по бурной растительности, жар колдовского солнце, все ж иногда достигал и сего отдаленного от обиталища колдунов побережья, скорее всего, тепло приносил северо-восточный ветер. А вот сейчас с моря дул северный борей, нисколько не теплый… Ну, хоть дожди не приносил да прогонял гнус – и на том спасибо.

Ага, вот они!

Ондрейко покрепче сжал в руке саблю, вглядываясь в показавшиеся на опушке четыре приземистые фигуры: плечистые, с несуразно длинными руками и мощными челюстями. Людоеды! Снова они появились. Значит, никуда не ушли. Да и куда уйти от добычи? От вкусного мозга… брр!!! Ну, гады премерзостные!

А ведь поначалу показалось, что всё – людоедов куда-то словно бы ветром обрало, унесло, как по приказу! Верно, действующее на зверолюдей колдовство кончилось, Ондрейко – казак хоть и молодой, но уже довольно опытный – знал хорошо, что могущество колдунов сир-тя вовсе не безгранично. Что их вполне можно обмануть, что они устают точно так же, как обычные люди, что колдовство плохо действует на расстоянии и – без специально заговоренных на кровь оберегов – не держится долго. Вот и сейчас ясно было, что захват – точнее сказать, потопление – стругов было заранее спланировано колдунами, для чего те следили за кораблями через соглядатаев верхом на летучих драконах, а также заранее пригнали на побережье живую силу – зверолюдей и могучих ящеров, в обычной жизни, несмотря на жуткий вид – вполне себе мирных и травоядных. Этакие теплолюбивые коровушки размером с хорошую избу! Вот именно – теплолюбивые. Это ж сколько нужно было потратить колдовских чар, чтоб их сюда пригнать?! Да и с людоедами ничуть не легче – без контроля колдунов зверолюди быстро превращались в тупое стадо, сами готовые в любой момент броситься друг на друга. Вот людоеды-то (или как их называли – менквы) и представляли сейчас самую главную опасность! Едва с казаками и стругами было покончено, колдуны поспешно улетели куда-то на своих драконах – Ондрейко это хорошо видел, когда, уложив пару менквов, выбирал, куда деться от идущего прямо на него трехрога… вдруг – без колдунов! – сделавшегося вполне себе тихим и благонравным! Вот только что зверюга размахивала хвостищем и угрожающе скалилась, и вдруг – словно подменили. Опустила голову, замычала, словно стельная коровенка, да принялась с видимым удовольствием щипать папоротники, ничем другим уже больше не интересуясь. Какие там казаки, когда тут столько всего вкусненького! И трава, и камыши, и нежная ивовая кора, и улитки!

Зверолюди после улета своих хозяев тоже перестали проявлять чудеса организованности и стойкости, как ландскнехты больше не действовали, камней не кидали и за отдельными ватажниками не гонялись, а тут же бросились крушить черепа мертвецов да лакомиться мозгом. Ворчали, ухали, меж собой дрались да собачились…

Усов тем и воспользовался, выбрался из гущи схватки – только что закончившейся схватки, точнее говоря – избиения, слишком уж были неравны силы – двум десяткам казаков едва только со стругами управиться! Иное дело, если б имелся в достатке порох – так ведь нет! За порохом-то в основном и плыли к Строгановым. Да еще и самих-то ватажников оказалось мало для того, чтоб отбить неожиданный натиск врагов – никто ведь не предполагал о возможной засаде. Кстати, а как вообще колдуны узнали о том, куда пойдут струги с ясаком? Почему именно в том месте и поджидали?

Почему, почему… Молодой казак скривился: потому что они колдуны, мысли чужие читать умеют. И еще – в остроге-то им явно кто-то помогал! Ондрейко даже догадывался кто: не известная никому и непонятно откуда взявшаяся казачка Елена! Или та злобная старуха, которую атаман напрасно спас от костра… Они, они, больше некому. Не Митаюка же, и не подружка ее Тертятко – те хоть колдовского роду, да девки справные и жены верные, мужей своих уважают, любят. Да! Это старуха все, чертова ведьма… и эта непонятная казачка… которой никогда раньше и не было. Что ж атаман-то о них не подумал? Да уж… да кто ж знал… Казалось бы – ну, кому какое дело до ясака… ан нет! Колунам оказалось дело… но, опять же, странно все как-то: ясак-то сир-тя не взяли! Просто потопили струги, перебили казаков – и все. Зачем так? Какая колдовскому народу от того выгода? Какая-то все же, вне всяких сомнений, имелась, хоть Ондрейко Усов покуда ее не понимал – это потому, что еще толком на эту тему не думал, не до того было. Да и сейчас-то, честно сказать, не до того – надо думать, что дальше делать, куда идти?

Впрочем, куда идти – ясно: по побережью, на север – к своим в острог. Доложить обо всем… схватить да пытать старую ведьму! А до этого поосмотреться вокруг – вдруг да еще кто-нибудь спасся! Или лежит раненый, ждет, когда людоеды придут. А те рыщут – вон, бродят стаями… вот остановились… зарычали… Гляди-ко – разодралися! По-серьезному эдак – с кровью. Двое плечистых мохнорылых здоровяков, о чем-то расспорившись, повалили в траву третьего – поменьше… Вот один из здоровых схватил камень… Хабах!!! Брызнула, брызнула кровушка… Тьфу, твари, нехристи, людоеды поганые! И как им не совестно-то друг дружку жрать? Вот только что вместе шли, ан на тебе – двы одного – по черепу! Зачмокали, хари довольные к небу подняв… кровищу по губищам растерли, щурились. Взять их, что ль, на клинок? Или нож метнуть? Далеко, не достать. Да и вообще – много их слишком. Там – двое, рядом вон, в ивах, еще четверо, и еще с десяток вдалеке что-то тащат… а чуть левее… чуть левее, у сосенки кривоватой…

Ондрейко отвел ветки от глаз, всмотрелся внимательно… Господи, никак Афоня! Живой! И смотрит… ну точно – в эту сторону смотрит. Так надо к нему… и крикнуть, чтоб не ходил сюда – менквы…

Оглянувшись на зверолюдей, молодой казак выскочил из кустов и замахал руками. Пономарь тут же увидел его, тоже махнул… повернулся, пошел… потом почти сразу остановился, оглянулся, махнул – иди, мол, следом.

Что ж, следом так следом. Вдвоем-то куда лучше, чем одному. Да и здоров, похоже, Афоня-то, если и ранен, то так, легко. Ишь как шагает – не угонишься.

– Ты постой, Афоня… Постой! Погодь, говорю… Вот ведь идол!

Семка Короедов – или по-простому Короед – бежал так, что кусты трещали. Не обращал внимание ни на что – ни на бьющие в глаза ветки, ни на колючий кустарник, ни на овраги – чудо, что не свалился! Бог уберег, как и от гнусной нечисти – от людоедов, трехрогов и мерзких язычников колдунов, коих Семка, честно сказать, сильно побаивался. Да и вообще он много кого побаивался и мало кому верил, за свои неполные шестнадцать лет четко себе усвоив, что кругом, за редкостным исключением, все враги иль, на худой конец, завистники, недоброжелатели. Просто почти всю свою жизнь провел Короед в холопах у одного обедневшего боярина из Усолья, ни отца, ни матери не помня. Работать приходилось много, от зари до зари, да и за каждую провинность бил боярин своих слуг смертным боем, никого не щадя – вот и Семку и батожьем, и кулаками частенько жаловал, а потом смазал по уху так, что кровянка пошла, и почти совсем перестал бедолага Короед одним ухом – левым – слышать, на какое-то время оглох. Вот этот-то удар совсем чашу Семкиного терпения переполнил: как-то в грозу улучил парень момент, подпер дверь в избу боярскую колом, соломищи притащил, поджег. Хорошо занялось, Семка уж версты на три отошел, обернулся – зарево все еще было видно.

Юный беглец решил податься на Камень, где, как рассказывали бывалые мужики, никаких бояр не было. И тут Бог помог – к казацкой ватаге прибился, сначала конюхом, а потом – и как все. Оружье доверили – лук да стрелы, рогатину – с саблей-то Короеда не очень получалось, да и с рогатиной, говоря по правде, не выходило, иное дело – пищаль, пушки! Вот тут Семка упорство свое проявил, заряжать-стрелять выучился, за что казаки его зауважали – старательный паренек-то!

А старался Короед из трусости – очень уж боялся лихой и бесшабашной рукопашной схватки, и так-то на одно ухо глухой, а вдруг еще и другое отрубят? Или, не дай-то господь, голову? Или пырнут копьем в живот? Помирай тогда в муках – оно Семке надо?

С другой стороны, вольная казацкая жизнь Короеду нравилась – никаких тебе бояр, токмо десятники, сотник, атаманы – так это ништо, это выдюжить можно, и в походе дальнем струги волоком потаскать, и в боях попалить по вражинам из пушек – милое дело! Главное, чтоб до рукопашной не дошло. Он же, Семка, весь из себя худенький, кожа да кости, враз пришибить можно. Потому в схватках держался Короед смирно: из пищали палил, а когда на пушки ставили – и из пушки, правда, из пушки покуда не особенно-то метко выходило, да и не шибко жаловал новоявленный казак пушки – разорвет еще ствол, бывали случаи! Однако делать нечего – лучше уж при пушке на зарядке стоять, чем махать саблею. Так вот Семка и действовал, так себя и держал… а вот как с порохом стало плохо, так загрустил парень, предчувствуя быструю свою погибель. И, конечно же, вызвался на ясачные струги в числе первых! Отпустили его без всяких вопросов – все одно стрелять нечем, так пусть уж, коли так похощет, плывет на Печору-реку, тем более и зелье пороховое присмотрит там получше, как человек, в этом деле сведущий.

Как отплывали, Короед радости своей не скрывал, улыбался, даже когда наравне с другими веслом тяжелым ворочал… А вот как напали враги…

Когда ужасные людоеды с воплями полезли на струг, Семка, ойкнув от страха, выбросил бесполезный лук, да, не теряя времени, прыгнул в воду. Сразу нырнул, поплыл, хоть и холодновато было. И опять Бог помог – выбрался Короед в кусточки, оглянулся на схватку, да, перекрестясь, подался прочь. Сперва таился, а потом – руки в ноги – да в бег! Версты три пробежав, утомился, уселся, тяжело дыша, за сосной, да вытянув ноги, задумался. Вроде никто за ним не гнался – да и кому он нужен-то? Колдунам? Сомнительно. Людоедам же и без Семки на берегу мяса хватало.

– Эй, Короедыч! – отвлекая парня от грустных мыслей, совсем рядом прозвучал чей-то голос.

Юноша тотчас вскочил на ноги и бросился бежать, вовсе не соображая, что и голос-то оказался знакомым, и окликнули-то его по имени… ну, пусть, по прозвищу…

– Сема! – беглец едва не споткнулся, едва не налетев на… пономаря Афоню!

Хм… интересно – а этот как выжил? Тоже сбежал? Или повезло просто – все ж человек Божий.

– И куда ж ты так спешишь-то?

– Куда глаза глядят, – несколько придя в себя, огрызнулся Короедов. – А ты куда?

– Куда надо. – Афоня загадочно сверкнул глазами и махнул рукою. – Идем.

Семка хотел было поподробнее расспросить пономаря и о ходе битвы, и о том, куда тот намеревался идти, да Афоня больше не разговаривал, зашагал черт-те куда через буераки, да так быстро, что Короед едва поспевал, и даже чуть было не провалился в болотную жижу, хорошо, успел на кочку выбраться… А вот пономарь шел себе и шел, словно посуху, будто и не было под его ногами никакой трясины! Шагал, не оглядываясь. Чудо, чудо Господне!

Однако еще большее чудо Семка увидал чуть позже, когда вслед за пономарем отмотал верст пять. Сначала Короед заметил Ондрейку Усова, казака молодого, но всеми уважаемого, опытного. Ондрейка точно так же, как и сам Семка, перепрыгивал по болотцу с кочки на кочку, стараясь не отставать от… идущего впереди Афони!

– Эй, эй, Ондрейко! – закричав, замахал руками Короед.

Закричал… и осекся, увидев перед собой худую спину пономаря, затянутую в темную, испачканную болотною тиной, рясу. Господи… в глазах, что ли, не то? Перекрестившись, Семка повернул голову… и там тоже Афоня! Вот оглянулся… Что же. Выходит, Афоней-то – два?

– О, Семка! Живой, чертяка! – обрадованно подмигнул Усов. – Ты что такой бледный-то? Ранен?

– Дак это… ты на Афоню-то глянь.

Ондрейко удивленно повел плечом:

– А что на него глядеть-то?

– Не, ты не на этого… на того, что передо мной.

– Загадками-то не говори, паря… Ой! – Усов наконец рассмотрел идущего перед Короедом парня. – Афоня… Вот те раз!

– Скорее – два, – и не думая шутить, испуганно прошептал Семка.

В этот момент слева, из зарослей можжевельника и северной кривой березы, послышался крик:

– Эгей, братцы! Здорово!

– Смотри-ка – Кольша Огнев! – Усов обрадованно замахал руками. – Здорово, кормщик!

Закричал и тут же осекся… увидав спокойно идущего рядом с Кольшей Афоню!

– Что это получается… третий? Афоня! Ты чего это растроился-то, а?

– Ничего я не растроился, спаси, Господи! – из-за зеленевшего чуть правей ельника, громко хрустя ногами по сухим сучьям, вышел еще один Афоня – четвертый – и, ухмыльнувшись, махнул рукой:

– Давай, робяты, сюда. Тут у нас поляна.

– Господи, Господи… – ощущая вдруг появившуюся в ногах слабость, Семка Короед мелко перекрестился и, оглянувшись по сторонам, осел в траву, жалобно поводя глазами. – А других-то Афоней – нету! Сгинули!

– Никуда я не сгинул, черт худой! – не выдержав, пономарь выругался и тут же осенил себя крестным знамением. – Прости, Господи… свяжешься тут с иными. Ну, чего встали-то? Проходьте, говорю, на поляну…

Семка молча помотал головой, Ондрейко же с кормщиком переглянулись:

– Афоня, а что тут… Ой! Это кто ж с тобой такие?!!!!

– Это – знакомец мой, Енко.

– А-а-а-а…

– А тот, пегатый – то конь его, Ноляко. Зверище не худой, смирный. Траву да улиток ест.

Семка Короед окончательно пришел в себя лишь через какое-то время, сообразив, что находится на небольшой поляне перед разложенным костерком, над которым кипело в котелке какое-то вкусное варево. Сидевший рядом с ним Афоня деловито помешивал варево большой деревянной ложкой и время от времени пробовал, дул. Невдалеке, под кусточком, заботливо упрятанный в тень, смердел чем-то гнусным большой, с бурыми потеками, мешок из оленьей шкуры.

– Афоня-а-а…

– Добрая ушица будет! О, слава богу, оклемался. Ты что так – мы уж думали все, окочурился. Ран вроде нет.

– Ран-то нет, да хвостищем по голове перепало, – подсев ближе к костру, на всякий случай соврал Короедов. – Очнулся – все уж и кончено. Одни людоеды по брегу бродят, скалятся. Ой, Господи-и-и-и…

– Ладно, не ной, – махнул рукой Афоня. – Сейчас Силантия раненого принесут – вот кому, говорят, досталось.

Семка расслабленно потянулся:

– А он жив, Силантий-то?!

– Да жив. Нога только сломана, вот и будем думать – кому обратно в острог идти, а кому здесь, с Силантием, оставаться.

– Оставаться, говоришь…

Короедов задумался – возвращаться обратно в острог ему что-то не очень хотелось: наверняка там начнется дознание, расспросы. А вдруг да еще кто-то из отправленных с ясаком казаков уцелел? А вдруг да видел кто, как он, Семка… Может, и эти видали? Афоня, Усов с кормщиком… тот же Силантий. Не дай бог! Да видели б, так уже сказали – как это ты, мол, ловконько сбег. И все же, не хотелось бы в острог… однако и здесь с раненым Силантием – не сахар. Людоеды кругом бродят стадами, колдуны, тварищи всякие. В таком разе лучше уж – в острог. Однако туда еще дойти надобно. А вдруг что? Ох, Богородица Пресвятая Дева – и этак нехорошо, и так плохо. Не знаешь, куда и податься! Тут хорошенько подумать надо.

Отвлекая парня от глубоких мыслей, вдруг затрещали кусты, и на поляне показался… страшный пегатый ящер размером с лошадь, а то и поболе! С лысой, похожей на шлем, головой и клювовидной мордою. Ящера вел под уздцы патлатый молодой щеголь с небольшой редковатой бородкой и усиками, одетый в рубаху из змеиных шкур и узкие оленьи штаны. Узорчатый – тоже из змеиных шкур – пояс отливал на солнце черным матовым блеском.

Ага – вспомнил Короедов. Вроде как этот щеголистый – Афонин знакомец, а зверь – Ноляко, за коня вместо. Ну да – за коня!

На загривке шлемоголового ящера имелось седло, в коем, закусив от боли губу, сидел Силантий Андреев, поддерживаемый по бокам Усовым и Кольшей.

– Ну, вот и явилися наконец, – поднялся от костра Афоня. – Давайте его сюда, к теплу ближе.

Ондрейко покривился:

– Да не к теплу его надо, а наоборот – к холоду.

Осторожно сняв раненого с ящера, ватажники положили его на сухую траву невдалеке от костра, подали ушицы…

Силантий, увы, отказался – не мог есть от боли. Выглядел ясачный атаман плохо, бедолагу бил сильный озноб, а сломанную ногу раздуло словно хвост шлемоголова.

– Ничего, – по-ненецки заметил щеголь. – Сейчас лечить, колдовать буду. Время терять нельзя, злобная Хабча-минрена вот-вот за ним явится.

– Кто-кто явится? – тихо переспросил Афоня.

– Кто надо, тот и явится, – Енко недобро скосил глаза. – Вернее, тот, кто не надо. Меньше болтай, друг мой. Лучше мне помоги. Надо бы веток наломать, да над раненым чум устроить. На виду у всех болезнь прогнать не выйдет, Хабча-минрена – сильный дух, очень сильный.

Переглянувшись, казаки живо нарубили ножами веток, наломали лапника, так что чум, а точнее – шалаш, был готов уже очень быстро, пусть неказистый, но просторный и высокий, такой, какой и требовал Енко Малныче.

– Теперь подите все прочь, – строго приказал колдун. – Вон к тому дереву. Котелок можете с собой взять – там похлебаете.

– Чего он лепечет-то? – нетерпеливо переспросил не ведающий ненецкой речи кормщик.

Афоня тут же перевел, косясь на закатившего глаза старшого:

– Сказал, чтоб ушли все подале. Лечить будет.

– Лечить? – Кольша недоверчиво покачал головою. – А вдруг он заместо леченья что худое удумает? Я так этой колдовской роже не верю!

– И я особо не верю, – согласно отозвался пономарь. – Но мы ему зачем-то нужны. А он нам может понадобиться. Вот и проверим.

– На Силантии?

– Ну, хуже-то ему, спаси, Господи, не будет.

Внимательно прислушивающийся к беседе Ондрейко Ус подошел ближе:

– Все верно Афоня говорит! Не видите, что ль – старшой-то наш плох изрядно. Сами мы его не излечим. Так что пущай уж этот… Все хоть какой-то толк!

– Ладно, козаче, пойдем, – Огнев махнул рукой. – Там видно будет, что будет.

Все четверо – кормщик, Ондрейко Усов и Семика с Афоней, оглянувшись на шалаш, уныло поплелись прочь.

– Друг мой, Афоня! – вдруг выглянув, позвал колдун. – Ты-то не уходи – мне помогать будешь.

– Я?! – хлопнув глазами, изумленно переспросил пономарь. – Я колдовать не умею.

Енко Малныче ухмыльнулся:

– Однако Хабча-минрена – сильный дух, я ж сказал уже. Боюсь, один не справлюсь.

– Оставайся, Афоня, – вздохнул Ондрейко. – Может, и вправду поможешь чем. Коль уж просит.

– Разве что молитвою животворящей да именем Господа нашего Иисуса Христа! – дотронувшись до креста, пономарь истово сверкнув глазами. – Ну, раз скажете – пойду. Авось и вправду помогу словом Божиим!

Прошедшие с начала похода два года не прошли для Афони даром – парень раздался в плечах, вытянулся, превратившись из нескладного отрока в доброго вьюноша с узким, уже тронутым первым пушком, лицом и пылким взором. Вот и сейчас он возвращался к колдуну с явным достоинством, не бежал – вышагивал неторопливо, а подойдя к шалашу, осанисто перекрестился:

– Господи Иисусе Христе, на тебя уповаю!

– Ну, заходи уже, – недовольно промолвил колдун. – Ненадобно раньше меня начинать, как скажу, тогда свои чары и выставишь.

– Не чары, но слово Господне! – Афоня важно кивнул и, склонившись, вошел в шалаш следом за своим знакомцем.

Енко – и когда только успел? – уже разложил у изголовья раненого небольшой костерок с едким дымом и, войдя, первым делом бросился к дурно пахнущему мешку, что до этого лежал в тенечке под кустами. Склонился, оглянулся:

– А вот теперь помогай, любезнейший друг мой! Тут вот подержи… ага…

Афоня придержал завязки, а молодой колдун, запустив руку в мешок, проворно вытащил оттуда… отрезанные человеческие головы!

Нет, не казацкие – массивные, с надбровными дугами и маленькими глазками… головы людоедов-менквов!

– Господи Иисусе… Богородица-дева… – с отвращением сплюнув, быстро закрестился пономарь.

Он даже хотел было выбежать вон из чума и выбежал бы, кабы Енко Малныче не схватил за руку:

– Ты хочешь друга своего от злой смерти спасти? Тогда делай, что я скажу…

– Да уж делаю…

– Головы эти по краям от головы раненого клади… вот так… И знай – от смерти неминуемой только чужими жизнями спастись можно. Ну, вот… все вроде. Начнем!

Ты пока в уголке присядь… позову, когда понадобишься.

Дождавшись, когда Афоня усядется, колдун и сам, скрестив ноги, уселся в изголовье больного, как раз между мертвыми головами, коих насчитывалось семь. Сел, подбросил в костер какие-то пахучие травы, опустил голову… забормотал, раскачиваясь, вначале тихо, а потом все громче и громче. Пономарь кое-что понимал… далеко не все, правда.

– О, великий Нга, хозяин подземного мира… Я привел тебе семь слуг, верных и сильных. Вот их головы, а тела ты сделаешь сам. Владей четырьмя! Трех же передай Хабче-минрена – пусть владеет во благости, как духи тьмы владеют взрезанным желудком оленя. Семь частей желудка, семь голов… О духи подземные! Чуете, чуете вкусный дым? Придите, возьмите… Это тебе, Мал Тэнра, существо без рта и кишок, а это тебе, Сустана, тощий, безмолвный… А ты, Хаясосяда, безумный дух, где? А, вот ты пришел… Извини, не заметил… А вот и брат твой – Ицуцяда… ешьте! Ух, Мэдна – вдыхай поглубже дым… Насыщайтесь! И ты, Хабча-минрена, не отказывай себе ни в чем… Что?! Трех голов мало?! А не слишком ли ты рот разинул, а? Эй, Ицуцяда, Мэдна, Сустана! Эй, Хаясосяда, Мал Тэнра! Слыхали? Жадный дух Хаче-минрена в семь раз больше вас захапать хочет! Эй, эй… не бросайся на меня… Эй… Хабча! Эй… ах ты ж… А вы что сидите?

Сидевший до того почти что недвижно Енко Малныче вдруг резко скривился, согнулся, словно его вдруг ударили под дых, и, растянувшись возле раненого, принялся кататься, сбивая мертвые головы, словно бы боролся с кем-то невидимым! Наносил удары, лягался, кусался… И вот – застыл, закатил глаза… Язык колдуна вывалился, из груди вырвался хрип…

– Именем святым демонов заклинаю! – встав, Афоня схватился за крест. – Изыдите, проклятые поганцы! Словом твоим, Иисусе, заклинаю, образом твоим святым, пресветлая Богоматерь-дева! Аще похощет кто крови – так подавитеся! Аминь, аминь, аминь!

– Ху-у-у-у… – усевшись, Енко долго откашливался, а потом вдруг улыбнулся, переведя дух. – Вовремя ты… Я же говорил, с Хабчей-минрена справиться очень непросто.

– Но ты справился?

– Мы вдвоем. Я и ты. Теперь твой друг будет жить. А ногу я вылечу.

Афоня перевел взгляд на Силантия – тот лежал как лежал, лишь дыханье будто бы стало ровнее.

– Пусть спит… – прошептал колдун. – А мы выйдем… Нам тоже надо спать, спать много…

Он и уснул, едва вышел из шалаша – повалился без сил у костра, а верный Ноляко встал рядом, грозно помахивая хвостом. Охранял.

Пономарь же зашагал к дальнему ельнику, позвать остальных.

– Ну, как там Силантий? – поинтересовались казаки.

Афоня пожал плечами:

– Вроде и, спаси Господи, ничего себе. Лихоманка прошла, а вот нога… Енко сказал – чтоб срослось, время нужно.

– Знамо дело, время, – возвращаясь к костру, Ондрейко Ус чуть поотстал, подхватил за локоток Афоню и тихо спросил: – А что колдун-то? Мы-то ему зачем понадобились? Что супротив своих с нами задружиться решил?

– Не свои они ему – недруги, – так же тихо пояснил юноша. – Сказывал, казнити за что-то хотели, насилу убег. А зачем мы ему – как проснется, спросим…

– Зачем? – проснувшись ближе к ночи, Енко Малныче обвел насмешливым взглядом новых своих сотоварищей. – Знаю я, где ваше селение. И знаю, что вы домой вернуться хотите. Я – тоже. Надоело уже в тайге да тундре мошку кормить. С тобой, друг мой… – колдун весело посмотрел на Афоню, – я тоже пройду. Вместе мы с оберегами сладим!

– С какими еще оберегами? – насторожился пономарь.

– С теми, что от меня поставлены, да заговорены на драконьей крови. Я один заклятье то разрушить не сумею, а вот с тобой… с тобой попробую!

Афоня быстро перекрестился и скривился:

– Окстись, окстись, языческая душа! Что я тебе, кудесник, что ли?

– Кудесник не кудесник, – хитро прищурился Енко, – однако с Хабчо-минрена управился. Как ты сказал – «силою животворящего креста». Крест, да – так ведь твой оберег называется?

– Тьфу ты… спаси Господи.

– Что? – нетерпеливо переспросил Ондрейко Усов. – Что он говорит-то? Крест зачем поминает?

– Вместе с нами хочет идти, – пономарь обернулся к своим: – Говорит – по пути, мол.

– А что… дорогу он, мыслю, ведает, – вступил в разговор кормщик. – От всякой нечисти колдовской упасти сможет. Если со своими разругался – чего ж нам ему не помочь… не использовать? Путь-то не близкий.

– А если он нас погубити похощет? – Семка Короед опасливо покосился на колдуна. – Что тогда?

Огнев расслабленно отмахнулся:

– Хотел бы – давно б погубил. Если колдун добрый. А если плохой – так тем более его бояться нечего! Не, казаки, ежели он дорожку ведает – так с ним и пойдем. Мое слово.

– Я тоже соглашуся, – поддержал Ондрейко. – А ты, Афонасий, что молчишь?

– Думаю… – пономарь покусал губу. – Думаю, ежели что – мы втроем с ним уж как-нибудь управимся. Да и, коли б колдун плохое задумал, давно б уж сладил.

– А Силантий! – приподнявшись, неожиданно воскликнул Короед. – Он-то как пойдет?

Афоня негромко расхохотался:

– На яйцеголовом драконе верхом поскачет! Колдун разрешит… верно, друже любезный Енко?

– Да, да, можно, – заулыбался колдун. – Ноляко – конь справный.

– Не дай бог, такой конь к ночи кому привидится!

Казаки посмеялись и, с большой охотою выслушав рассказ Енко Малныче о своей прошлой жизни, полегли спать. А наутро… Наутро их разбудил Силантий. На ноги, конечно, не вставал, но крикнул зычно:

– Ушица-то у вас осталась, други, аль что? А то что-то жрать охота.

С удовольствием дохлебав вчерашнюю уху, старшой сдержанно поблагодарил Енко за избавление от лихоманки и прочую лекарскую помощь, однако идти в острог наотрез отказался.

– Вы ведь все одно, парни, вернетеся. Новым-то стругам все одно здесь плыть. Тут я б вас и подождал, постерег бы затонувшие струги… если б кто со мной остался еще.

Семка немедленно подскочил к Силантию ближе:

– Я остаться готов! Чего туда-сюда шастать?

На том, совет собрав, и порешили, оставив Семку с Силантием здесь, при стругах. Дружески настроенный к ватажникам колдун, не поленясь, поставил в трех местах обереги от менквов, заговорил кожаные облатки на змеиную кровь.

– Ну, все, – стыдясь, перевел Афоня. – Грит, теперь ни один людоед сюда не сунется.

– А ящерицы рогатые?

– А те скоро от холода сдохнут.

– Вот так славно! Туда им и дорога. – Силантий расхохотался в усы. – А вам – доброго пути, парни.

Глава IV Лето 1584 г. П-ов Ямал Сердце дракона

Лежа на широкой, устланной мягкими шкурами, лавке, Иван смотрел на хлопотавшую у очага жену. Стройная, с чуть наметившимся животиком – осенью должна была родить – Настя, усевшись на скамейку перед столом, деловито перебирала остатки проса. Как и все прочие, когда-то взятые с собой, припасы, крупы уже почти совсем кончились, а те, что еще оставались – рожь да овес, – пустили на посадку, устроив близ острога небольшое поле. Пахали да боронили на себе, лошадок-то не было, казаки все усмехались – хорошо б, мол, запрячь в борону да плуг какого-нибудь трехрога! То-то было бы зрелище – этакое-то страхолюдное чудовище, да мирно земельку пашет.

– С этого урожая надо поменьше на еду, да больше на посадку оставить, – неожиданно обернувшись, Настя улыбнулась мужу. – Вижу, вижу уже, что не спишь.

– Ах, люба… – поднявшись на ноги, атаман подошел к супруге, погладил по распущенным волосам, наклонился, заглянул в золотисто-карие очи.

Теплая ладонь его, скользнув по тонкой Настиной шее, опустилась, забралась под рубашку ниже, ощутив приятную упругость груди…

– Ой… – Настя улыбнулась, в глазах ее промелькнули лукавые искорки… тут же укрывшиеся под густой сенью длинных и пушистых ресниц.

– Люба моя, люба…

Иван поцеловал супружницу в губы, крепко и долго, чувствуя, как охватившее его желание тут же передалось и Насте, сделав затянувшийся поцелуй горячим и томным, как первая брачная ночь.

– Осторожно! – негромко напомнила юная женщина, когда атаман после жарких объятий стащил с нее рубаху, да на миг отпрянул, любуясь восхитительным трепетно-нежным телом, освещенным через узкое окно первыми лучами утреннего солнца.

Впрочем, оно сейчас и не заходило, солнце-то… разве что другое, колдовское, светило на ночь притухало, становясь сумрачно-серебристой луною.

– Ты – как луна…

Иван ласково обхватил супругу за талию, погладил живот…

– Нет! Как солнце!

– Осторожно! – снова повторила Настя.

Коричневато-розовые соски ее напряглись, сделавшись твердыми; погладив грудь, атаман ощутил между пальцами эту дразнящую упругость, провел рукой, поцеловал жену в губы и не в силах больше сдерживаться прошептал:

– Повернись, люба…

И вот уже застонали оба, поначалу – едва слышно, а потом все громче и громче, и души их слились, как и тела, уносясь куда-то высоко в небо, страну вечного блаженства и томной любовной неги…

Так восхитительно славно… так сладко… так нежно… и громко…

Кто-то громко постучал в дверь!

– Кого там принесло-то?

Атаман живо натянул порты и рубаху, Настя же проворно юркнула под шкуры, в постель.

– Язм, господине. Кудеяр Ручеек, караульный.

– Ну? – Иван распахнул дверь и, встав на пороге, раздраженно дернул шеей. – Чего тебе?

– Там рыбаки вернулись.

– И что?

– Так вернулись-то не одни, атамане! – округлив очи, пояснил Ручеек. – С ними наших трое – Кольша Огнев, да Ондрейко Усов, да Афонька Спаси Господи… что с ясаком отправились… А еще и чудище с ними, и колдун!

– Ясачники? Здесь? – понимая, что с отправленными на Печору-реку стругами произошло что-то весьма нехорошее, Иван покусал губу и тихо распорядился вести вернувшихся казаков в башню – там без лишних глаз их и расспросить.

– Зови срочно Матвея, Ганса, отца Амвросия… Михейко Ослоп тоже пущай придет. – Атаман быстро натянул кафтан и, прицепив к поясу саблю, вышел из дому, на прощанье махнув рукой жене.

Острог был не особо большим, идти к дозорной башне всего ничего, и Иван еще издали заметил стоявших у ворот кормщика Кольшу Огнева, послушника Афоню да молодого, но уважаемого всеми казака Ондрейку Усова. С ними рядом, в окружении караульных ватажников, непринужденно облокотился на угол башни какой-то молодой незнакомец, чем-то похожий на гонористого польского шляхтича – черноволосый, смуглый, с небольшой редковатой бородкой и усиками, одетый в оленьи штаны, туго обтягивающие икры, торбасы и узкую щегольскую куртку из змеиной кожи, завязанной на груди тонким ремешками, из-под которых сверкнул на солнце золотой амулет сир-тя.

– Здорово, казаки! – подойдя ближе, кивнул парням атаман.

Те разом поклонились:

– Здрав будь, атамане. Прости, с недоброй вестью мы.

– Догадываюсь, что с недоброй, – хмыкнул Иван, краем глаза глядя, как торопливо шагают к башне вызванные им десятники и священник, отец Амвросий.

– Это кто с вами? – атаман перевел взгляд на щеголя.

– Меня зовут Енко Малныче, господин, – ответив на чистом русском языке, галантно поклонился незнакомец. – Думаю, мои друзья расскажут обо мне на вашем совете… а я бы пока хотел пристроить куда-то моего доброго коня.

– Коня? – Иван удивленно хлопнул глазами.

– Ну… он не совсем конь… Боюсь, как бы ваши люди с испугу его не прибили. Из уважения к вам, господин и к устройству вашей жизни, мне пришлось оставить Ноляко – так звать моего коня – там, внизу, у стен вашей крепости, невдалеке от чумов и строящихся домов. А люди уже поднялись – утро…

– Хорошо, – махнул рукой атаман. – И куда вы хотите пристроить коня?

– Хотелось бы отправить его на выпас или к болоту…

– Отправите. – Иван обернулся к казакам: – Кудеяр, Семенко… Проводите гостя и устройте все, как он просит. Потом возвращайтесь сюда.

– О, благодарю вас, господин атаман.

Енко Малныче снова поклонился, чисто из одной вежливости, без всякого подобострастия и страха.

Как только гость и сопровождающие его казаки скрылись за воротами острога, атаман пригласил всех позванных им людей в башню, на третий ярус – подальше от лишних глаз и ушей.

– Ну, – усевшись на лавку, Иван махнул рукой. – Рассказывайте. Я так мыслю – ни стругов, ни ясака больше нет?

– Как раз это-то и осталось, – смущенно шмыгнул носом Ондрейко Усов. – Неглубоко затопли, можно все быстро достать.

– О том сейчас и поведаете… Ты, отче Амвросий, на лавку-то присядь, в ногах правды нет.

Митаюки-нэ почуяла опасного соплеменника сразу же, как только он появился в остроге, и, едва вызванный на совет муж покинул избу, выскочила на улицу и сама, прихватив для маскировки большую, плетенную из ивовых веток, корзину – мол, по делам пошла. Выбежав за ворота, хитрая девчонка быстро спустилась по узким мосточкам к посаду – так после возвращения казаков из удачного похода «за женами» стали называть разбитые близ острога чумы, шалаши, а кое-где – и строящиеся избы. Все, как полагается – с изгородями, с огородиками, на которых захваченные полоняницы, почуяв хоть какую-то свободу, тут же насадили каких-то кореньев и трав. Откуда и взяли, интересно? По пути, что ли, насобирали? Нет, скорее всего – здесь, в диком виде, нашли.

С простоватой Тертяткой многие полоняницы уже подружились, а вот Митаюки побаивались, знали – та почти самого главного бледнолицего вождя жена! Конечно же, большую часть девок ватажники поделили промеж собой еще на обратном пути, часть же оставили – чтоб по справедливости, для всего острога – эти девы поселились отдельно, и казаки шастали к ним каждую ночь, а свободные от неотложных дел частенько и днем заглядывали. Ущербными себя пленницы не считали, бежать не пытались – попробуй-ко, убеги, с острова-то! – выпаривали себе соль из морской воды, вялили на солнышке рыбу да потихоньку присматривали себе мужей, чему их Митаюки-нэ – через Тертятко – живенько подучила, так, что все пленные девки были непоколебимо уверены – совсем скоро жизнь их изменится, точнее, изменится жизнь бледнолицых варваров – и те станут жить как сир-тя: в таких же поселках, по тем же обычаям.

А пока… пока красивых смуглых девок – ничьих – пользовали все, кому не лень, правда, в остальном не забижая, позволяя жить так, как хотят.

Шлемоголов Ноляко был привязан к старой вербе, что росла ближе к морю, далеко за причалом, так что местные его покуда не приметили…

Почуяв хозяина, ящер забил хвостом, замычал, подставляя голову под скупые ласки Енко.

– Ишь ты, ластится! – удивленно помотал головой Кудеяр Ручеек. – Этакая-то страшила – а тоже добро любит.

– Всякая животина добро любит. И этот ведь – тоже тварь Божия.

Семенко Волк сплюнул, оглядываясь на стойбище девок сир-тя и думая, как бы этак их посетить, чтоб не прознала Олена? С Оленой – там ясно все, там все по-серьезному… а с этим так – побаловаться только. Но вот поймет ли это желание Олена? Ясно, что не поймет… А девок-то хотелось бы отпробовать – молодые, стройненькие, горячие… и – казаки рассказывали – такое творят!

Отвязав ящера, Енко Малныче едва сдерживал смех, невзначай подслушав мысли Семенки Волка. Вот уж, парень, зря рот не разевай! Город бледнолицых – не очень большой, людей мало – в таких местах все про всех всё знают всегда! А если и не знают, так догадываются, а не догадываются – так придумывают.

– Во-он там болотце, лужок, – показал рукой Кудеяр. – Ты откуда, мил человек, речь нашу так добре ведаешь?

Колдун дружелюбно улыбнулся:

– Выучил, покуда с вашими шел.

– А, понятно.

Маюни все не мог понять, чем обидел давнюю возлюбленную свою, Устинью? Ведь ни к одной пленнице не подошел, все время держался подальше, хотя были среди пленниц девушки, что сами к себе зазывали, особенно Маюни, уж его-то они не боялись, даже в чем-то считали своим. Вот и заигрывали! Вчера вечером, когда юный остяк возвращался с болота – ходил за кореньями, выскочили наперерез нагими, да чуть было не затащили в чум, едва вырвался, убежал – а девчонки обидно смеялись. Не понимали, дурищи, что раз есть Устинья, так другие-то Маюни не нужны.

Эх, Устинья, Ус-нэ! И что же ты так, по-плохому, думаешь? Чу!!! Этой змеищи еще здесь не хватало!

Еще издали заметив Митаюки – та шла куда-то с большой корзинкой, – остяк юркнул в кусты, погладив висевший на поясе бубен. Не хотелось лишний раз встречаться – ну ее, пусть пройдет, авось не заметит.

Нет, заметила!

– Что ж ты от меня прячешься, Маюни-нэ-я?

Поставив корзинку, Митаюки насмешливо прищурилась и, словно нарочно, развязала – жарко якобы! – завязки тонкой, оленьей кожи, рубахи, так что едва ль не показала всю грудь.

– Что покраснел? Женщины еще не видал, ага? А как же Ус-нэ? Она с тобой еще не спит, что ли?

– Иди своей дорогой, да-а! – не выдержав, остяк нервно стукнул в бубен.

– Стучи, стучи, змееныш, – тихо, себе под нос, прошептала девчонка. – Все равно твое колдовство против меня – слабое.

Вот уж в этом-то она уверена, как и в том, что этот низкорослый подросток с глазами цвета еловой хвои – потомок древних лесных шаманов – всеми силами ненавидит ее, знает – или, скорей, догадывается, – что она, Митаюки, колдунья, и колдунья недобрая, лишь использует казаков в своих целях. Опасный тип этот Маюни! Жаль, не удалось его на свою сторону привлечь – не захотел, уперся… Враг! А с врагами у женщин сир-тя разговор короткий. Не пора ли мальцу поскорее отправиться в поля вечной охоты? Или… просто куда-нибудь отправиться, желательно надолго… Кстати, и атаману бы пора… Точно – пора…

Ага, ага… Кто это там? А-а-а-а! Тот, кто нужен…

Махнув рукой на Маюни, девушка вытянула шею, углядев появившихся на тропинке людей – двух казаков и незнакомого, несколько надменного, красавца, явно из народа сир-тя, и, судя по блеснувшему золотому амулету на груди – колдуна. Красавец вел под уздцы пегого скакуна – шлемоголова, о чем-то непринужденно болтая с ватажниками.

Вот ведь, не знаешь, где найдешь, где потеряешь!

Митаюки прищурилась и, отойдя в сторону, укрылась за старою рябиною, ударив мыслями в голову чужака-соплеменника. И думать не думала ничего плохого – честно-честно! – просто хотела узнать, кто он такой, да немножко прощупать силу…

Прощупала!

В ответ юная колдунья ощутила такой силы удар, что покачнулась и, качая головой, тяжело осела наземь. По-простому говоря – словно дубиной по башке прилетело! В глазах все померкло, а грудь налилась холодом нижнего мира – мира гнили, вечной стужи и смерти. Перед угасшим взором Митаюки-нэ вдруг предстали страшные существа из того мира: ухмыляясь, скалил зубы ужасный Тэри Намге, одновременно похожий на змею и на тюленя, мычал что-то утробно-злое Мал-Тэнга – гнусное существо без рта и заднего прохода, корчась, скакали вокруг нагие и костлявые Хэдунга и Мэрю, коварные дочери отца семи смертей, и с ними – еще несколько демонов самого безобразного вида, а могучий дух болезней Хабча-минрена тянул к девушке свои холодные когтистые лапы.

– Прочь! – найдя в себе последние силы, выкрикнула Митаюки-нэ. – Уйдите, в свой мир, уйдите! Помоги, Неве-Хеге, великая Праматерь! И небо, и звезды, и солнце – за меня, за мой мир, а ваш – внизу. Прочь! Прочь! Прочь!

Над головой девушки пронеслось что-то… Темуэдэ-ни в упряжке из крылатых драконов!

Ну, вот и все… юная колдунья тяжело поникла головою. Не помогли заклинания… И Неве-Хеге не помогла. Раз уж сам повелитель смерти объявился! Вот он кружит, вот злобно скалится его золотая маска-череп… Вот… вот улетел! Улетел! И правда…

– Не приставай больше ко мне, дева, – прозвучал в затуманенном мозгу Митаюки чей-то насмешливый голос. – И не пытайся проникнуть в мои мысли – умрешь. Пока же – живи. Понадобишься – я сам тебя позову.

Шатаясь, словно опившаяся настойки мухоморов потаскуха, изгнанная из дома девичества, Митаюки-нэ не солоно хлебавши отправилась обратно в острог, забыв про корзину. О, она прекрасно понимала – чей это был голос, и кто едва не погубил ее, наслав вестников смерти! Незнакомец-то оказался очень силен, очень! Не думать больше о нем, нет… иначе…

– Что голову повесила, дева? – на пути Митаюки, близ чумов посада, вдруг возникла старая ведьма Нине-пухуця. – Так тебя напугал явившийся сюда колдун из дикой тундры? Этот мальчик…

– Этот мальчик очень силен, хадако! – пожаловалась девчонка. – Он едва не погубил меня.

Старуха поморщилась:

– Сколько раз говорить – не называй меня бабушкой! Сильный колдун, говоришь? Это хорошо, хорошо… Посмотрим, насколько он силен… силен в любовных утехах и во всем прочем!

Потерев руки, Нине-пухуця махнула рукой Митаюки и быстро зашагала следом за казаками и гостем, на ходу превратившись из старой сморщенной ведьмы в стройную молодую красотку.

– Эй, парни!

Усыпить караульщиков ведьме не составило никакого труда… заодно она усыпила и шлемоголова – чтоб не мешал, не сопел сзади.

– Здравствуй, молодой господин. Да пошлет тебе удачу великий Нга!

Енко Малныче оглянулся, увидев позади полногрудую красавицу-деву с крутыми бедрами и черными, распущенными по плечам, волосами. Кроме узенькой набедренной повязки из щедро расшитого жемчугом кусочка оленьей шкуры да измрудно-зеленых бус, на деве ничего больше не было.

Ах, как она притягательно выглядела – тонкая талия, полная, с большими сосками, грудь, сверкающие темные очи! Это красавицу узрел сквозь внезапно навалившийся сон молодой казак Кудеяр Ручеек; уже закрывая глаза, увидел ее и Семенко… тугая грудь, тонкий стан, темная ямочка пупка, мягкое зовущее лоно…

Это все видели казаки. Однако колдун Енко Малныче, прикрыв левый глаз, увидел другое. Тугая грудь оказалось вислой, живот – сморщенным, а ноги – кривоватыми, с синими, старчески вздувшимися, венами. Лицо же – морщинистое, обтянутое темной, в пятнах, кожей – больше напоминало череп мертвеца.

– Здравствуй, старуха, – ухмыльнулся Енко. – И что тебе надобно от меня? Только не говори, что любви – побрезгую. Не скажешь ли, когда твое лоно последний раз исторгало кровь? Лет сто назад? Двести?

– Ах ты ж…

Узрев свой истинный облик, старая ведьма не на шутку взбеленилась и, набрав в грудь побольше воздуха для проклятий, грозно подняла кверху сморщенные, сжатые в кулаки, руки… Да так, взад себя, и повалилась, прямо в грязную коричневатую лужу! Именно туда ее и пихнул Енко Малныче силою своей мысли, без всякого почтения к старости. Он вообще не очень-то уважал стариков, особенно с тех пор, как старый похотливый волчатник Еркатко Докромак стал домогаться юной красавицы Сертако.

– Я знаю, вас здесь двое, – безразлично глядя на барахтающуюся в грязи старуху, негромко промолвил колдун. – Но вы не очень-то дружите, не за одно. Я же, в свою очередь, не собираюсь вам мешать. Не лезьте в мои дела, а я не буду трогать ваши, и скоро отсюда уйду. Надеюсь, что совсем скоро. О! – Енко оглянулся на пришедших в себя казаков. – Вот и друзья мои юные оклемались. Не пора ли тебе убираться, старая?

– Ты можешь меня убить… – сверкнув глазами, змеей зашипела колдунья.

– Убить? Зачем? А вдруг да еще понадобишься? Так что – живи.

– Спасибо, разрешил, – поднявшись на ноги, Нине-пухуця издевательски хмыкнула и, не прощаясь, зашагала вдоль по тропе, подбирая разбросанную тут и сямь одежду и прямо на глазах становясь молодой и красивой.

– А все ж таки она неплохая колдунья, – оценил Енко Малныче. – Хотя… может, и не понадобится. Во всяком случае, смею надеяться, желание вредить у нее отбито надолго. Как и у той… молодой… А вот с той бы, наверное, можно и…

– Вот мы и пришли, господине! – закричал Кудеяр Ручеек. – Вон оно, болотце. Тут зверя своего и привязывай, а я караульщика подошлю.

Енко улыбнулся, похлопав Ноляко по холке:

– Не надо караульщиков, я оберег поставлю.

– Ась?

– Говорю – и так сюда никто не приедет. Место далекое, глухое.

– Не надо караульщиков, – друг за другом, эхом повторили ватажники. – Никто сюда не придет. Место далекое. Глухое.

Внимательно выслушав вернувшихся ясачных ватажников и поговорив с дружелюбно настроенным колдуном Енко Малныче, атаман Иван Егоров вечером собрал казачий круг. Собственно, главный вопрос там был один: снова отправлять людей на Печору-реку – а что еще делать-то? Послать на одном струге, да побольше людей – на побережье хоть один из затопленных стругов удастся поднять (кормщик Кольша Огнев заверял, что удастся) и дальше уже пойти, как и раньше планировали.

С этим все ватажники были согласны, понимая, что без пуль, ядер и пороха в колдовских землях делать нечего, лихим наскоком даже малое селение теперь не возьмешь – после недавнего набега сир-тя всегда настороже будут.

– А если колдуны и про этот наш новый ясак проведают, опять засаду устроят? – осторожничал старый, умудренный опытом, казак Василий Яросев.

– А ты, дядько Василий, спужался? – задорно выкрикнул кто-то из молодых… тут же получив смачную затрещину от Ганса Штраубе.

– Не спужался, – спокойно отозвался Яросев. – Просто, как вот и атаман наш, предлагаю побольше людей отправить.

– А здесь? Здесь-то кто останется?

– Да в остроге-то сиднем сидеть много ума не надо! – поддержал Василия Матвей Серьга. – Вон, помните, как-то хотели колдуны уже нас приступом взять. И что? Взяли? А без порохового зелья нам золота не добыть, тут и думать нечего. Так, в остроге, всю жизнь и просидим, набег наш давешний – не в счет, то от наглости больше.

– Острог-то острогом. Одначе, не кинулись бы колдуны на струг.

– На море не кинутся, а у берега с осторожкою будем. Не Афоню – отца Амвросия с собой возьмем, молитва хрестьянская да святой животворящий крест супротив колдовства черного дорогого стоит!

Встав, священник перекрестился и чинно поклонился кругу:

– Не посрамлю вас, дети мои. Не посрамлю.

– А и язм тоже пойду! – обиженно выкрикнул Афоня. – У меня с колдунами свои счеты.

– Так где ты там сыщешь-то, колдунов этих?

– Все одно!

Под стенами острога жарко пылали костры, уносились звездными искрами в светлое полярное небо, и теплый, дующий с суши, ветер приносил с собой запахи пряных трав и отдаленных пожаров. Слышно было, как невдалеке, на посаде, затянули негромкую песню девы сир-тя.

– Тако и сладим, – выслушав, поднялся атаман. – Струги отправим с воинами, как надо вооружим, дадим и порох, и пули. Я сам поход тот возглавлю, тебя же, Матвей, оставляю за себя, в остроге. До нашего возвращения сидите смирно, никаких вылазок не устраивайте. Любо ли вам то, казаки?

– Любо, атаман! – круг взорвался радостным гулом. – Любо!

– Тогда охочие люди пусть к десятникам своим подойдут. – Иван поднял руку, и круг постепенно притих, внимательно слушая своего вожака. – Сразу предупреждаю, всех не возьму, так что уж, казаки, без обид.

– То само собой, атамане.

– И о полоняницах-девах скажу – кто с имя живет, пусть в острог не водит ни в каком разе!

– И то правильно!

– Верно решил, атамане!

Мерцали костры. С посада доносились песни. Решив главный вопрос, простые казаки постепенно расходились – кто в острог, а кто – и к чумам, где ждали их трепетные и нежные пленницы.

Попробовали бы не ждать. Да не быть трепетными и нежными…

Митаюки-нэ узнала о принятом на круге решении одной из первых… да, честно сказать, и первой – сама это решение и готовила, призывала богов и духов, ворожила на голову атамана, на мысли его давила коварно, внушала, чтоб сам во главе похода встал, а мужа ее, Матвея Серьгу, главным в остроге оставил. И чтоб казаков взял, да не просто так, всех подряд, а кого надо – то есть кого в остроге не надо – обязательно священника взять и мелкого вражину Маюни. И Афоню тоже хорошо бы убрать, чтоб никого из шаманов креста ни острове не осталось. Вот тогда посмотрим, вот тогда…

Слава великой Праматери Неве-Хеге, на этот раз все прошло гладко – на круге приняли именно такое решение, какое проталкивала коварная Митаюки, не зря она колдовала, не зря брала рыбью кровь да и своей для ворожбы не жалела, всю ладонь ножом исцарапав, острой косточкой проткнув вену. Едва сама без крови не осталась, осунулась, даже муж то заметил, пожалел, приголубил – что-то, мол, ты такая бледненькая стала, не заболела ли часом?

О том, что творила коварная дева в головах простых казаков и самого атамана, знали еще двое – старая ведьма Нине-пухуця… и гость Енко Малныче, колдун и изгнанник.

Он-то и поджидал атамана у башни.

– Постойте, господин. Поговорить с вами хочу.

– А, Енко, – вежливо улыбнулся Иван. – Да не забыл, не забыл я про ваше дело. По пути отряжу казаков да отца Амвросия, думаю, вам там недолго. На струге с нами пойдете… вот только зверь ваш…

– Ноляко по берегу побежит, не отстанет. – Гость почтительно наклонил голову и тут же вскинул глаза. – Но я сейчас не об этом. О сир-тя поговорить хочу – надо. Только там, где б никто…

– Понял. В башню следом за мной поднимайтесь. Кудеяр!

– Слушаю, господине! – подскочил молодой казак.

– Сторожи, чтоб никто сюда не вошел… А вы, прошу, господине…

Поднявшись по узким приставным лесенкам на вершину воротной башни, атаман отпустил часового перекусить и опершись на стену, бросил взгляд вдаль, на маячивший за узким проливом берег, ближе к морю – пустынный, а чуть дальше подернутый сиреневой дымкой непроходимого колдовского леса. Солнце сир-тя уже скукожилось и сияло тусклым ночным светом, настоящее же светило медленно катилось по кругу с противоположной стороны острога.

– Сначала спрошу, что вы думаете о нападении на ваши струги? – встав рядом, негромко поинтересовался гость.

Конечно же, Иван не верил ему ничуть, но предполагал как-нибудь в дальнейшем использовать и сейчас оказывал все подобающее гостеприимство. Все ж таки – именно он вывел ясачных казаков к острову! К тому же изгой, за какой-то проступок его там, у себя, осудили, изгнали… и этим обязательно нужно было воспользоваться… быть может, чуть позже.

– Думаю, это могла быть старуха, которую мы когда-то спасли от костра, – задумчиво произнес атаман. – То-то я ее в последнее время что-то не вижу. Сбежала, что ли… или померла от старости.

– Такая помрет, как же! – Енко Малныче усмехнулся, пригладив растрепавшиеся волосы. – Думаю, однако, напрасно подозревать лишь ее одну.

– Кто-то еще? – встрепенулся Иван. – Жены?!

Гость повел плечом:

– А если все проще? Соглядатай верхом на летучем драконе. Хорошему колдуну ничего не стоит услышать ваши мысли на расстоянии четырех-пяти верст. Тем более находясь в небе, где никто и ничто не мешает.

– Мог и услышать, – согласно кивнул атаман. – Все ведь готовились в отплытию, знали… Как и, черт побери, сейчас!

– Нет, друг мой. – Колдун внезапно расхохотался. – Сейчас не так! Я заглушил все мысли воинов… а сейчас глушу ваши. Так что ни соглядатай, ни старуха Нине-пухуця, ни… кто бы то ни было еще не в состоянии их услышать, разгадать.

– Заглушил… – задумчиво протянул Иван. – Что ж, благодарю и даже не спрашиваю зачем.

– Охотно отвечу, – снова засмеялся гость. – Вы нужны мне. Смею заверить – очень и очень нужны. Как верно, и я вам. А обоюдная польза – основа крепкой дружбы, ведь так?

– Может, и так. – Атаман покачал головой и, чуть подумав, спросил: – А вот эта ваша способность – мысли глушить. И другие сир-тя так умеют?

– Вот еще! – Енко Малныче возмущенно дернул шеей. – Далеко не все! У нас-то в Хойнеярге совсем немногие, а славный Хойнеярг – пусть не столица, но все-таки город! И не всегда он слушает столицу, и далеко не во всем.

Казки отчалили еще ночью, точнее – полярным днем, когда низкое желтое солнце бегало по небу по кругу, и было все равно – что день, что ночь. Вспенили воду весла и узкий корпус судна на выходе от причала едва не черпанул волну – слишком уж перегруженным оказался. Что и говорить, на этот раз снарядились как следует – взяли порох, ядра, пушки – тяжелые тюфяки и легкие фальконеты, гаковницы, да и самих казаков хватало – почти три дюжины человек, включая самого атамана и отца Амвросия! Это почти столько же, сколько осталось в остроге, естественно, не считая женщин.

За рулевым веслом сидел Кольша Огнев, упрямо решивший вернуться и довести начатое дело до конца, жена его, Авраамка, провожая мужа, долго шла берегом, махала платком. Да все женщины провожали, и жены, и пленницы, многие из которых уже успели привязаться к новым… ну, пока что не мужьям, но там видно будет… Еще поглядим, кто вскоре хозяином в остроге будет… или не в остроге… Митаюки-нэ в последнее время говорила загадками, смущая девиц. И была очень рада, увидев на струге колдуна Енко! Пусть, пусть убирается, авось по пути потонет!

– Не утону, не надейся! – словно пощечину, хлестко, Енко Малныче послал коварной деве свой прощальный привет.

Митаюки ойкнула, схватилась за левую щеку, едва не упав, хорошо, супруг, невенчанный, оставленный нынче за атамана, Матвей Серьга поддержал за талию, встревожился:

– Ох, люба! Ты то бледная, то падаешь… По здорову ли все?

– По здорову, по здорову, – закусив губы, отмахнулась девушка.

Когда-то ведь сама соврала, что беременна, так что особых вопросов не возникало – подумаешь, бледная! Может, и в самом деле понести, крепче привязать к себе мужа ребенком? Нет, рано еще, рано! Вот… вот исполнится все, что задумано, вот тогда…

Закрыв глаза, прогнала Митаюки-нэ опасные мысли – вдруг да подслушает пришлый колдун?

Не подслушал колдун, струг уже далековато был, да Енко и не старался подслушивать, занятый беседой с отцом Амвросием и Афоней.

– Вот скажите, отче, – ваш амулет, крест – очень большой, а у других – маленький, и под одеждою спрятан. Почему так?

– Потому, что я – священник! – с достоинством отвечал святой отец. – А Афонасий – первый помощник мой.

Зачем Афоню взяли, хоть и просился? Ведь в остроге теперь вообще некому требы справлять! А затем взяли, зачем и Маюни, зачем и сам атаман сей дальний поход возглавил – хитрая Митаюки-нэ постаралась, исподволь свои мысли внушив, недоброжелателей-врагов убирала.

Никто об том не догадывался, даже Енко Малныче – потому как о том и не мыслил, все думы его другим были заняты – оберегов заклятье прорвать да народную землю вернуться.

А там… А там поглядим, что будет!

– Обе-е-ед!

На носу, на камбузе, где от сложенной из обмазанных глиной камней печки давно уже тянуло вкусным дымком, артельщик Кудеяр Ручеек замахал половником:

– Обе-е-ед! Подходи, кто свободен.

Свободны были почти все, пользуясь слабым, но попутным ветром, судно неспешно шло под парусом, длинные весла были аккуратно сложены вдоль бортов, и казаки с любопытством посматривали на тянувшийся слева низкий каменистый берег.

– Сейчас ближе подойдем, – рядом с атаманом уселся с мискою кормщик. – Приглядим удобное место.

– Это верно. – Иван покивал, облизав ложку и повернул голову к Енко: – Интересно, как там ваш зверь? Не отстал, не заблудился?

– Не заблудился, – улыбнулся колдун. – И не отстал. Ноляко выносливый и быстрый.

– А многие у вас на таких ящерах ездят? – Отец Амвросий пригладил бороду, выбрасывая за борт крошки.

Енко Малныче повел плечом:

– В Хойнеярге – я один. Может, где-то кто-то еще – не знаю. Шлемоголова приручить трудно.

– А Хойнеярг-град – большой ли?

– Говоря по-вашему – пять тысяч душ.

– Да уж, не малый. Все колдуны живут?

– Нет, отче, – покачал головой колдун. – Я же вам говорил – настоящих колдунов не так уж и много. Кто-то ведовать немного умеет, кто-то мысли читать, кто-то зверям-птицам приказывать… У кого способности большие – те в доме молодых воинов под особым надзором, да с детства еще. В тринадцатое лето пора приходит детям становиться взрослыми – тем, у кого способности есть, надобно песок золотой намыть – столько, чтоб на статую мужского бога хватило, хотя бы на небольшую. Ну, у кого совсем мало – те вместе идут к кузнецам, в складчину. Золотоносные реки далеко, в зарослях, где всякой зубастой твари хватает. Вот и проверяется – колдун ты или нет! Не сумеешь с тварями справиться – сожрут.

– Да уж, – атаман задумчиво посмотрел вдаль. – Кудесником у вас не прикинешься. А золота на реках много?

– Настоящих колдунов мало – потому и хватает, – прищурил глаза Енко. – А так… кто его знает – много или мало? Никто ведь не считал. Вам, думаю, хватит… Хотя я бы не торопился взять и уйти. Острог бы оставил, людей… мало ли.

– Наверное, мы так и поступим. – Иван согласно кивнул. – А вы, уважаемый Енко, почему… Оп!

– Почему я вам все столь откровенно рассказываю? – с легкостью продолжил колдун. – Да потому что вы все уже и без меня знаете… и все, что вам нужно, узнаете – у вас пленницы, девы сир-тя… и жены сир-тя тоже имеются. Зачем же мне зря все скрывать? Тем более раз уж вы мне помогаете.

– Енко, – дождавшись, когда священник отойдет, Егоров понизил голос. – Вы сказали, что поставили на берегу обереги против людоедов и ящеров. Значит, ни тех, ни других мы там не встретим?

– Нет, – уверенно покивал колдун. – Времени уже много прошло. Менквы не такие тупые, как кажутся – если видят, что не пройти, зря ошиваться не будут, уйдут с берега вглубь, в тайгу, там им добычи хватит. Что же касается трехрогов – те да, безмозглы… но, думаю, от холода подохли давно.

– От холода? – атаман удивленно скинул брови.

– Это вам там тепло, – снова рассмеялся Енко. – А трехрогам, зубастым драконам, длинношеям и прочим – холодно, особенно когда ветер с моря подует. Не любят они холода, мрут как мухи.

– Это понятно, что мрут.

Поменяв курс, судно повернуло к берегу, и дальше казаки уже пошли на веслах, высматривая удобную для высадки бухту. Енко Малныче перебрался на нос, встал рядом с Маюни и каким-то молодым казаком, нетерпеливо раздувая ноздри. Юный остяк попятился, недружелюбно покосившись на колдуна, казак же деловито ткнул в воду шестом, проверяя, нет ли на пути камней да мелей. Проверил, потом быстро обернулся:

– А тут, похоже, можно причалить!

– Я тоже мыслю, что можно, – согласно кивнул кормщик. – Ты как, атамане?

Иван убрал за пояс подзорную трубу:

– Можно так можно. Причаливаем.

Струг осторожно ткнулся носом в песок, с кормы тотчас же сбросили якорь, а на мелководье, подняв тучу брызг, полетели сходни. Вокруг, по берегам небольшой мелководной бухты, густо росли кустарники и заросли карликовой березы, а примерно в полверсте от воды глухой стеной поднимался смешанный лес, согреваемый жаром колдовского солнца.

Чья-то проворная тень, выскочив из кустов, бросилась к стругу. Казаки схватились за копья и луки…

– Не надо стрелять! – выбежав на берег, Енко Малныче поднял вверх руку. – Это мой конь, Ноляко… Ноляко, Ноляко… к ноге, живо.

Пегатый звероящер, словно верный пес, подскочил к своему хозяину и, вытянув шею, ткнулся головой в бок.

– Смотри-ка, – смеялись ватажники. – И впрямь, лошаденка верная!

– Такая лошаденка, Ондрейко, тебя самого сожрет!

Иван подошел к гостю, улыбнулся:

– Прощаться будем, пора. С вами отец Амвросий пойдет, Афоня и еще пара воинов. Идти-то недалеко?

– Недалеко. – Колдун пристально вгляделся в лес и прислушался. – Думаю, по-вашему – версты три будет.

– А соглядатаев, стражников там нет?

– Зачем? Если есть сильные обереги.

Атаман недоверчиво покачал головой:

– В иных селениях мы и обереги, и дозорных встречали.

– Это потому, что там были слабые колдуны, – презрительно усмехнулся Енко. – Сами себе не верили. Ладно, спасибо за все!

Колдун галантно – словно истинный польский пан – поклонился, приложив руку к сердцу:

– Думаю, мы еще с вами свидимся ко всеобщей пользе.

Тоже поклонившись, Иван еще долго смотрел вслед колдуну с его пегатым «конем» и сопровождающими казаками, а когда те скрылись в лесу, обернулся к ватажникам. Те уже давно занимались делом – кто-то заготовлял дрова для костра, кто ловил рыбу, кто лазил по зарослям с луком – охотился.

– Почему ты его не убил, капитан? – подойдя, тихо поинтересовался Ганс Штраубе. – Я думаю, так было бы лучше.

– Хм… а ведь и верно! – Атаман задумчиво почесал шрам на виске почти у самого глаза – след давней стрелы, обычно нывший на непогоду и на беду.

Нынче не ныл, правда…

– Почему не убил? – негромко повторил Иван. – Знаешь, Ганс, честно сказать – как-то об этом даже и не подумал. Хм… еще и священника дал с пономарем…

Немец поправил свой щегольской берет, украшенный птичьими перьями:

– И мне гость наш подозрительным не казался, хотя и должен был бы… вот только сейчас… Заколдовал?

– Очень может быть! Черт… переживай теперь за своих. Может, послать за ними парней?

– А может, колдун тот нам еще и сгодится? – неожиданно предположил Штраубе. – Он ведь знатного рода – такое всегда чувствуется, в любой земле. А у любого благородного человека, имеющего права, всегда может существовать распря с другими благородными. За земли, за власть… за престол даже! И наш… как его?

– Енко Малныче…

– Наш господин Генрих Малнычефф наверняка захочет прибегнуть к нашей помощи – ведь он покуда изгой, а мы – сила.

Атаман громко расхохотался:

– Так он уже и попросил помощь. А мы – дали. Ну, будем надеяться, что все там кончится подобру.

– А я бы все-таки послал воинов!

– Так пошли. Хотя б полдюжины из своего десятка.

Идущее вслед за Енко и его грозным «конем» ватажники уже прошли, наверное, версты две, когда колун вдруг остановился, прислушался. Невдалеке, за темными вершинами елей, виднелись желтоватые липы, клены, осины, за ними поднимались к небу лиственницы, шевелили кронами буки и грабы, густой подлесок цеплялся за одежду, норовил залезть колючей веткой в глаза. Где-то рядом куковала кукушка, прямо над головой долбил кору дятел, а вот, поднявшись из кустов, пролетела какая-то крупная птица – пустельга? сойка? Бог весть.

– Мы почти пришли, – тихо промолвил колдун. – Теперь надо поискать оберег.

– И как мы его найдем? – Афоня перекрестился.

– Почувствуете. Будто кто-то хватает вас за ноги. А вообще-то – ищите укромные места.

Все пятеро растянулись небольшой цепью, обходя деревья и почти непроходимые заросли орешника, малины и чернотала. Оберег обнаружили достаточно быстро – Афоня первым углядел меж ветвями вербы большое заброшенное гнездо и сразу же почувствовал, как отнимаются ноги.

– Господи Иисусе, именем твоим реку! – послушник вытянул вперед крест.

Идущий рядом отец Амвросий перекрестился, нараспев читая молитву…

Не то чтоб очень уж легко стало продвигаться к гнезду – но уже вполне можно было. Отец Амвросий с Афоней считали, что подействовали их молитвы и святой крест, Енко же придерживался слегка иного мнения – и крест, и молитвы, и его собственное колдовство. Все разом!

Как бы то ни было, колдун все же ухватил ветки, нагнул, протягивая руку к гнезду… и торжествующе обернулся:

– Ну, так и есть! Вот он, оберег…

В гнезде лежала круглая облатка, вырезанная из плотного волчатника, с пришитой к ней распластанной высохшей жабой, на крови которой, по всей видимости, и было наложено заклятье.

– Да уж, всего-то лягушка! – Енко Малныче разочарованно свистнул. – Этак я б и один прошел. Не-ет… что-то здесь есть еще, что-то очень сильное… что?

– Ну что там? – поинтересовался священник. – Все аль нет?

– Еще немного поищем. – Колдун пригладил волосы и задумчиво почесал скулу. – Не может быть, чтоб такой простой оберег, не может. Тем более места здесь безлюдные, дозор невыгодно ставить, колдунов лишний раз посылать – тоже, все же не ближний свет. Не-ет, тут должно быть что-то посильнее, подолговечнее жабы.

– Так, может, вон там, за кленами – пень! – один из сопровождающих казаков показал рукою.

Енко быстро кивнул:

– А ну-ка, поглядим!

И снова налились тяжестью ноги! И снова – молитвы, и снова – выставленный вперед крест… А в результате – маленькая, распятая на пне, змейка… или даже уж. Да! Точно – уж, серый, с двумя желтыми пятнышками.

– Ну, уж, конечно, посильнее жабы, – тихо протянул колдун. – Но все же и этого мало. Или они просто количеством тут берут? Неосторожно, нет…

Отец Амвросий перекрестился и смачно сплюнул, стараясь попасть слюной на ужа:

– Ох ты ж, прости, Господи! Ну что, мы – в обрат?

– Погодите немножко, – попросил гость. – Чувствую я – здесь не так что-то. Не может быть, чтоб так.

– Загадками говоришь, господине, – священник, брезгливо смахнув сапогом ужа, уселся на пень и потянулся. – Чегой-то я подустал что-то. В сон поклонило – спасу нет.

– И у меня глаза слипаются, – сонно протянул один из казаков… другой же…

Другой уже спал, прикорнув под елкою, храпел даже! Вот захрапел и его напарник, упав прямо в мох, да и Афоня привалился спиною к стволу старой осины…

– Не спать!!! – истошно крикнул колдун. – Только не спать, заклинаю! Молитесь, зовите вашего Бога! Это… это… умм…

Он вдруг увял, согнулся, схватившись за живот, и, закатывая глаза, тяжело завалился на бок…

– Богородица-дева, тебя призываю се! – пошатываясь, поднялся с пня отец Амвросий.

Афоня, услыхав его, тоже приободрился, прогоняя сон, вскинул крест, возопил:

– Господи Иисусе Христе… еси на небеси…

– Да святится имя твое, да придет царствие твое… – утробным гласом поддержал пономаря священник.

Вот и хорошо стало, и сон ушел… Только вдруг, как дубиной по голове! Ахнуло!

Афоня с отцом Амвросием пошатнулись, замолкли…

Зато приподнялся с земли что-то шептавший колдун. Поднялся, оскалился, выкрикнул:

– Молитесь! Молитесь, не умолкая, иначе – гибель, смерть!

– Господи-и-и Иисусе Христе-е-е… Во Иордани преклоняюся те…

– Тихвинская Пресвятая Дева…

– О, великий Нга! О, Неве-Хеге, Праматерь…

Священник и пономарь наперебой читали молитвы, а, едва останавливались передохнуть, чувствовали, как их тянет в сон, к земле… И тогда вступал Енко – то голосом, а то и мыслью…

– Святый Николай Чудотворец, помоги нам, сиротам…

– Святая Великомученица Марина, день твой ныне есьм…

– О-о-о, Меца-ерв, хозяин леса! Ветер, ветер, дуй, прогон сон, разбуди разум!

Через какое-то время все трое вдруг почувствовали страшную усталость, такую, что уже едва-едва шевелили языками…

– Эх, нам бы еще чуть-чуть продержаться… – попытался приободрить колдун. – Иль хотя бы кто-нибудь бы помог… слегка… Чуть-чуть всего-то и надо… один толчок…

Но некому было помочь. Коварный оберег сир-тя оказался сильнее, и глаза жертв слипались, делались непослушными ноги, и неудержимо тянуло в сон… в сон вечный.

И вдруг…

Откуда-то издалека, из-за ельника послышался рокот бубна!

Отец Амвросий встрепенулся, поднял дрожащей рукою наперстный крест…

– Великий Нум-Торум и ты, Колташ-эква…

– Господи! – торопливо перекрестился святой отец. – Еще одного язычника нам не хватало!

– А ведь и не хватало! – Афоня торопливо перекрестился. – Так ведь колдун сказал…

– Этот ваш друг… – шатаясь как пьяный, Енко Малныче облизнул потрескавшиеся губы. – Он очень вовремя. Зовите же его, не стойте!

Пономарь обернулся:

– Эй, Маюни! Э-эй!!!

На зов явились пятеро казаков и юный остяк с бубном – правнук и праправнук великих лесных шаманов. Казаки, едва подбежав, ту же полегли наземь, как мертвые, отрок же, пошатнувшись, что есть силы заколотил в бубен:

– О, мудрый Мир-Суснэ-Хум!!!

– Славься, Иисусе Христе, Господь наш!

– Богородица-дева, радуйся!

Колдун улыбнулся:

– Молите! Молите своих могучих богов! Теперь немного осталось, ага.

И правда, вдруг что-то произошло… Во всем теле обрелась вдруг какая-то легкость, словно спал с плеч тяжелый груз. Упавшие наземь казаки проснулись, похватали сабли, выискивая – кого рубить? Махнув хвостом, распахнул желтый глаз и прикинувшийся древесным стволом Ноляко.

– Можете пока отдохнуть, – тихо промолвил Енко. – А я гляну, что там. Похоже, вон у того дуба, там…

– Мы с тобой! – отец Амвросий торопливо поправил на груди крест. – Вдруг молитва да слово Христово понадобится?

– И я с вами схожу, да… – опустил бубен Маюни.

Афоня скосил глаза:

– А ты хоть как здесь очутился, чудо языческое?

– Сам ты чудо, Афоня! – улыбнулся остяк. – Атаман казаков за вами послал – поглядеть, мало ли. А я за ним увязался, пошел. Так, любопытства ради, да-а.

– Ну, хватит болтать, – обернулся колдун. – Хотите со мной, так пошли уже. Времени у нас мало.

Дуб был как дуб, не очень-то и высокий, правда, осанистый, кряжистый. На небольшой полянке перед ним ничего не росло, кроме мягкой зеленой травки да больших дивных цветов – красивых, желтовато-красных и пахнущих так приятно, как, наверное, пахнет в раю.

– Осторожно, близко к цветкам не подходите, – идущий впереди Енко Малныче предупреждающе поднял руку.

Афоня покачал головой:

– Чего же не подойти? Приятные какие цветы. Такие б у избы своей посадить або даже у храма, верно, святой отче?

Не успел отозваться священник. Выпорхнув откуда-то, уселась на цветок иволга… И тут же, увидев людей, птица замахала крыльями, попыталась взлететь… но что-то не пускало ее, словно бы держало за лапы, а красивые лепестки цветка вдруг захлопнулись, поймав добычу в ловушку.

– Это хищные цветы, – негромко пояснил колдун. – Птицами да мелким зверьем питаются, однако и человеку руку – а то и голову – вполне отхватить могут.

– Вот ведь, прости, Господи, гадство какое! – перекрестившись, отец Амвросий вытащил засапожный нож. – Посейчас я цветочки эти…

– Не надо! – предостерегающе выкрикнул Енко Малныче. – Зря все. Чем мельче ты их изрубишь – тем больше других вырастет.

– Тогда сжечь их к ляду!

– Не сгорят. Не дадут пламени разгореться… и поджечь, боюсь, не дадут.

– Да кто не даст-то?

– Тот, кто оберег поставил. Кто заклятье тяжелое наложил. Вон, видите, лианы?

– Что?!

– Ну, толстые такие стебли, что от цветов хищных к дубу ползут…

– Господи! – вдруг присмотрелся Афоня. – А в ветвях-то…

– Тсс!!! – Колдун приложил палец к губам. – Думаю, это то, что мы ищем. Оберег!

– Гнусный-то он какой! Вот ведь, спаси, Господи, мерзость!

Меж толстых, густо покрытых зеленой листвою, дубовых ветвей висело нечто! Нечто, напоминающее сгусток сизых кишок или кожистый, с потеками бурой крови, мешок размером с теленка. Мешок, казалось, жил какой-то своей жизнью, то набухая, то опадая… словно дышал… или бился…

– Так это и есть главный оберег? – тихо спросил отец Амвросий.

Колдун кивнул:

– Он. Это сердце дракона, кровожадного ящера, с огромной, усеянной острыми зубами пастью. А цветы – его кормят, дают жизнь. Сильный, сильный оберег… здесь нам никогда не пройти… Уходим!

– Но мы же уже прошли, – резко возразил священник. – Сейчас изрубим этот чертов мешок в клочья и…

– Здесь есть еще два. – Енко Малныче тяжко вздохнул и осунулся. – Я их чувствую. Как и они чувствуют нас… Нам надо поскорей убираться!

– Что, такие сильные обереги?

– Очень!

– Но, это же…

– Он уже просыпается! Бежим!

То ли озабоченный вид колдуна казался весьма убедительным, то ли он просто использовал свои способности – но ватажники бросились прочь со всех ног, а Маюни даже ощущал, как гонится за ним по пятам какая-то злобная и мерзкая сила!

– О великий Мир-Суснэ…

Споткнулся, полетел вниз головою в овраг… выбрался…

– …Хум!

Выдохнул, побежал дальше…

Вскоре за деревьями показалась синяя гладь моря.

– Все, – с видимым облегчением махнул рукой Енко. – Ушли. Успели.

– Так оберег нас здесь не достанет? – Маюни потрогал рукой бубен – слава богам, не потерял!

– Не достанет, – усмехнулся колдун. – Он же только лишь для того, чтоб не пустить. Ну и убить – тех, кто слишком уж настойчиво прорывается.

– А ты куда теперь? – Юный остяк вовсе не считал кодуна сир-тя достойным уважения человеком и обращался на «ты».

Впрочем, колдун, похоже, не обижался.

– Я куда? С вами поплыву, дальше. Ноляко по бережку пойдет… подождет. Знаю, с юга пройти куда легче. Мы же к острогу прошли. Правда, пару оберегов встретили… не слабых, но и не особенно сильных.

– О пути с ватагой атамана надо просить…

– Спрошу, – упрямо набычился Енко. – Думаю, не откажет.

Глава V Лето 1584 г. П-ов Ямал Странствия

Даже сам Кольша Огнев, опытный кормщик, бухту с затопленными стругами обнаружил не сразу, настолько та была малой и неприметной – и как только в прошлый-то раз ее заметили? Верно, стараниями колдунов, устроивших там засаду.

– Осторожнее, мачта! – закричал с носа смотровой – Кудеяр Ручеек. – Ой… а на берегу-то! Гляньте только!

На плоском берегу, поросшем густым кустарником и – чуть подальше – лесом, виднелся перевернутый остов второго струга, видать, выкинуло волнами. Что ж – меньше казакам работы!

– Атамане, а вон – крест! – Ручеек показал рукой за кусты смородины и малины. – Верно, наши поставили, Силантий с Короедовым Семкой.

– Кто ж еще-то? – осанисто перекрестился отец Амвросий. – Только вот где они сами-то? Что-то не видать.

– А вон, бегут! – закрывая от солнца глаза, молодой казак приставил ко лбу ладонь. – Ну да – они! Семка бежит… а Силантий – ковыляет. Палка у него, посох.

Стоявший рядом Афоня хмыкнул:

– Так попробуй-ко со сломанной ногой-то без палки! Как бы ты ковылял?

– А чего я-то? – испуганно перекрестился Ручеек. – Я ноги ломать не собираюсь. Иль ты, Афоня, мне такой судьбины желаешь?

– Я желаю? – пономарь возмущенно махнул рукой. – Вот ведь язык у тебя поганый, мелет, что мельница!

– У кого язык поганый? У меня?!

– А ну цыц оба! – сердито прикрикнул отец Амвросий. – А то как посейчас выкину обоих за борт – ужо, поплаваете, охолонитесь!

Косясь на священника, спорщики опасливо примолкли, знали – отец Амвросий на расправу крут, запросто со струга скинет.

– Причаливаем! – распорядился с кормы атаман. – Ганс! Твои люди – на разведку, гляньте там по лесам малость. А твоим, Василий, разбивать лагерь.

– Цу бефель, герр капитан! – мекленбуржец молодецки выпятил грудь и приосанился. – Сделаем!

Василий Яросев, опытный немолодой казак, исполнявший обязанности десятника, молча кивнул и, едва казаки высадились на берег, принялся деятельно распоряжаться.

– Дядюшко! – к Силантию Андрееву первым бросился племянник – Кудеяр Ручеек. Дядюшко! Уж не чаял и свидеть!

– Ну, ладно, ладно, – Силантий смущенно похлопал племянника по плечу и улыбнулся подошедшему атаману. – А мы, почитай, кажный день вас ждали. Вот, примерно прикинули, когда бы должны. Кой-что с того струга, что волнами выкинуло на берег, к шалашу перетащили… не много – с меня-то работник никакой, один Семка таскал. Ничего, не отлынивал, работал справно! Верно, Семка?

Сема Короед, подойдя, поклонился. Загорелое, измазанное грязью, лицо его озарялось самой радостною улыбой – ну наконец-то явились свои! Не забыли, не промахнулись, не потеряли.

– Ну, как вы тут? – обнявшись с Силантием, поинтересовался Иван. – Людоеды да тварюшки гнусные не объявлялися?

– Тварюшек токмо дохлыми видели, песцы их обглодали живо. А людоеды вокруг похаживали, да к нам подойти не могли, выли. Это кто с вами? – Андреев пристально всмотрелся в деловитую суету. – Не господине Енко Малныче часом?

– Он, – кивнул атаман. – А что ты спрашиваешь?

– Много добра он для нас с Семкой сделал. И ногу мне спас, и людоедов заговорил умело. Видать, силен кудесник! – покачав головой, Силантий пошатнулся и уселся на плоский камень. – Не совсем еще срослась нога-то, ну да не ноет уже – обузой на струге не буду. Так мыслю, к Печоре-реке нынче на двух стругах пойдем? Третий-то – тот, что в воде, навряд ли починить сможем.

– Завтра делами займемся, – Иван озабоченно потер виски. – Сегодня глянем только – что там да как. А казаки отдохнут покуда – баньку устроим, попаримся!

– Банька – это хорошо, – довольно покивал старый казак. – Мы-то с Семкой, к слову сказать, только в ручье и мылись – в заливе-то студено, а до бани не дошли руки.

– Ничего, козаче, зато у нас дойдут.

Пока ватажники разбивали бивуак и занимались разведкой, атаман распорядился спустить со струга прихваченную с собой лодку, обтянутую прочной и красивой шкурой водяного змея, и, прихватив с собой Костьку Сиверова с Чугреевым Кондратом, отправился на рекогносцировку.

Сначала тщательно осмотрели выброшенный на отмель струг, не особенно сильно и пострадавший.

– Дюжину досочек заменить, – прикидывал Сиверов. – Ну, и пару шпангоутов.

– Чего-чего? – удивился Кондрат. – Каких еще шпан…

– Распорки такие, на корабле, ну, ребра, что ли… Заплатку бы поставить еще! Шкура нужна добрая.

– А ни змеев, ни ящеров тут не водится, – задумчиво протянул Чугреев. – Оленья же шкура не подойдет. Может, с того струга обшивку сымем?

– Поглядим, – атаман покусал губу. – Давайте, гребите, козаче.

Затопленный струг хоть и лежал неглубоко, но вытащить его на берег казалось весьма проблематичным. Да и вряд ли игра стоила свеч – вся корма судна была разрушена, в бортах зияли пробоины, сквозь которые тускло белели бивни.

– Достать не достанем, – деловито прикидывал Костька. – Одначе, бивни вытащить сможем. Да и обшивку снимем… Надо только казаков, что нырять будут, потом сразу в парную.

– Это – само собой, а как же!

Иван уже мысленно расписывал для себя завтрашний день, кого куда послать, кого поставить в начальники, а кого – в караулы.

Уже к вечеру была готова баня: казаки обтянули оленьими шкурами вбитые в землю колья, притащили со струга бочку, натаскали воды, камней для жара, да живенько разложили костер, такой, что камни затрещали.

Тем временем вернулся с докладом немец: ничего подозрительного его люди в ближайшей округе не видели, разве что заброшенную стоянку зверолюдей с разбросанными тут и там расколотыми черепами, судя по отсутствию массивных надбровных дуг, принадлежавшими несчастным казакам. Черепа разведчики с молитвами предали земле, да, насыпав холм, водрузили крест, сбитый из двух березок. Постояли, сняв шапки, да, поклявшись отомстить, пустились в обратный путь, в лагерь.

Отец Амвросий, узнав о том, упросил атамана завтра же устроить молебен.

– Больше ничего не заметили? – Когда все отошли, Иван придержал немца за локоть. – Я ведь вижу, ты не хотел при святом отце говорить…

– Да уж заметили, – хмуро кивнул Штраубе. – Лягух распятых. Ящериц. Трогать не стали.

– И правильно. – Иван потрогал шрам на виске. – То обереги. Чужое ведовство, не наше… Однако, если б не оно, чую, Семка с Силантием не выжили бы.

– То Генрих все? – немец кивнул на колдуна, с самым беспечным видом прогуливавшегося по кромке прибоя.

Наемник так и звал Енко на свой манер – Генрихом, хотя близко с ним не сходился, так, пировал пару раз, было.

– Уж ты и скажешь – Генрих! – засмеялся Егоров. – Может быть, герцогом или графом его назовешь?

– А что? – Немец пожал плечами. – Я ж всегда говорил, что наш колдун человек кровей благородных, не простолюдин, то издалека видно. Он-то сам что про семью свою рассказывал?

– Да мало что. Впрочем, я особо-то пока и не спрашивал.

– А надо бы спросить! – уверенно заявил Ганс. – Может, он вообще опальный принц, королевских кровей?! А мы ему поможем… Представляешь герр капитан, какой союзник будет?

– Да какие у самоеди короли?! – отмахнулся Иван. – Так, вожаки… как у людоедов.

– Ну, пусть вожди, герцоги, – немец упрямо набычился. – Нам-то уж все равно, как они там зовутся? Главное, чтоб это были благородные люди. Такие слово дадут – не нарушат, с простолюдина же – какой спрос? Ты, капитан, Генриха с нами в баню сегодня зови, потом небольшой пир устроим. Там и разговорим, про семью расспросим.

– Пир, говоришь? – погладил шрам атаман. – А что, есть чем пировать?

Немец тряхнул головой и закашлялся:

– Ну, герр капитан, обижаешь! А то мы бражку перед долгим путем не поставили! Голубика на болотах поспела уже.

В отличие от других народов тайги и тундры, сир-тя обожали купаться – хватало в их земле и рек и озер с теплой и прозрачной водою. Вот и Енко Малныче от бани не отказался, хотя, что это такое, не знал, а когда узнал – было уже поздно. Ну, не выбегать ж с воплями – мол, душно мне, жарко!

Терпел колдун, даже веником березовым похлестался, да вместе со всеми – в студеную водицу, в бухточку – прыг! Только брызги полетели.

После баньки уселись у разбитого рядом с ельником атаманского шатра да принялись пить брагу. Напиток сей для Енко в новинку не был, сир-тя что-то подобное знали, правда, как-то по-особенному готовили… сушеных мухоморов добавляли, что ли?

– О, нет, нет, не мухоморы, – показывая крепкие белые зубы, смеялся гость. – Сок забродивших ягод и без них достаточно хорош.

– А в вашей семье, уважаемый, его часто пили?

– Бывало, что и пили, – перестав смеяться, невесело скривил губы колдун. – Пока была семья.

– А что с ней сталось?

Енко пожал плечами:

– Интриги. Нет больше семьи. И меня нет в славном городе Хойнеярге, а есть лишь гнусный похотливый ящер Еркатко Докромак да его лизоблюды приближенные. И еще – Эрвя-пухуця, старая ведьма.

– Извини, если мои слова вызвали у тебя лавину грустных воспоминаний, – поставив опустевшую кружку на импровизированный стол из притащенного казаками камня, несколько витиевато выразился атаман.

Еще в бане все как-то незаметно перешли на «ты», что, впрочем, особой открытости гостя не способствовало, колдун по-прежнему оставался себе на уме, хотя внешне и выказывал дружелюбие.

– А ты, Генрих, имеешь какие-то права на власть в своем городе? – Ганс Штраубе аппетитно хрустнул крылышком запеченной в глине утки. – Твой род ведь не хуже какого-то там похотливого засранца старика?

– Ничуть не хуже, – тотчас же подтвердил Енко Малныче. – Даже лучше! Много-много лучше. Правда, сейчас – увы… Сами знаете, и мне-то самому не только в родной город – в страну путь заказан.

– Так ведь можно туда все ж таки проникнуть… и побороться за власть!

Енко старательно прятал мысли, опасаясь, а вдруг подслушают? Отец Амвросий – по-всему – сильный колдун, а ведь есть еще и Афоня, и малолетний лесной шаман Маюни. Они ведь могут! Наверное… Правда, пока гость ничего такого не чувствовал, но все же был осторожен, как и всегда в последнее время. А вот сейчас… сейчас эти бледнолицые воины, вернее – их командиры, говорили именно то, о чем давно размышлял сам Енко! Тайно вернуться в город, переговорить кое с кем, набрать сторонников и вырвать власть из рук гнусного и похотливого старца! Да, конечно, Еркатко Докромак – не последний колдун в благословенной земле сир-тя, он даже вхож в Великий Седэй – совет Посвященных в священном городе Дан-Хаяре, столице, куда просто так путь заказан любому. Но ведь и он, Енко Малныче, не в гагарьем гнезде найден! И заклятье его против мужской силы Еркатко сработало как надо! Правда, что там сейчас… кто знает. Скорее всего, в Хойнеярге властвует Еркатко – не потому, что самый умный, просто больше некому, а этот старый тюлень хитер, и власть себе забрал хитростью, постепенно, теперь и властвует, если, правда, никто его еще не прибил.

Бледнолицые сулят помощь… так без нее и не обойдешься, без их колдунов. А кроме колдунов, у них еще есть войско – около пяти дюжин готовых на все головорезов, опытных, закаленных в многочисленных схватках, рубак! Да уж, казаки – это вам не изнеженные воины сир-тя, готовые вовсе не умирать, а перед девчонками красоваться. Да и куда быть у сир-тя опытным воинам, коли вся власть принадлежит колдунам? Ведь колдовство это так удобно! Не надо ничего придумывать, напрягаться, нет ни голода, ни болезней, ни войн… по крайней мере больших и опустошительных, таких, какие в древние времена случались очень даже часто. Вот и разнежился народ от спокойной жизни, доверил власть подлым и хитрым старикам, могучим колдунам, обладавшим немалым влиянием…

Помощь бледнотелых – это хорошо. Надо использовать их, мало того, даже может быть, именно на них и придется опереться… при этом не забывая о своих собственных интересах. Никогда. Быть может, еще придется сразиться…

Пока же – будем дружить. Раз это обеим сторонам выгодно, по крайней мере, пока.

Следующий день прошел в тяжком труде, и попотеть пришлось всем, невзирая на ранги, хорошо еще, как нельзя более кстати пришлась помощь дружественно настроенного к казакам колдуна, захвативших в плен своей мысли двух бурых молодых медведей. Терзаемые свойственным этим сильным и коварным животным любопытством, вышедшие из тайги мишки неосторожно приблизились почти к самому берегу – интересно им было, что там делают людишки? Вот и попались! Вот и впряглись в работу…

Ватажники вначале побаивались, а потом ничего, привыкли, посмеивались, а кое-кто даже покрикивал на незадачливых топтыгиных:

– А ну, Михайло Потапыч, напрягись-ко! Тяни, тяни… й-эх!!! Это тебе не лапу в берлоге сосать!

Две медвежьи силы быстро сделали то, с чем казакам пришлось бы повозиться вдоволь – выволокли на берег застрявший на отмели струг, да так, что едва его не доломали!

– Да стойте вы, косолапые! – ругался в сердцах Сиверов Костька. – Все шпангоуты мне поломаете, черти!

После окончания работ бурых помощников накормили угодившей в еще с вечера расставленные сети рыбой, звери довольно рычали и не хотели никуда уходить… да и не ушли бы, кабы колдун не прогнал.

Как атаман и задумал, почти все поднятые со дна бивни – строгановский ясак! – погрузили на отремонтированный струг, который и должен был продолжить плавание к Печоре-реке, приняв на борт еще часть вооруженных казаков во главе с Василием Яросевым. Силантий Андреев также подтвердил полное свое желание плыть к вотчинам Строгановых, закончить наконец не доведенное до конца дело.

– Да ты с ногой-то как? – недоверчиво качал головой Иван.

Силантий в ответ хорохорился, раздувал ноздри:

– А что нога? Заживает. К тому ж не пешком идти, чай. А на струге лишним не буду.

– У кормщика тогда спрашивай, – махнул рукой атаман. – С него в море первый спрос. Возьмет он тебя?

– Кольша-то? Да, вестимо, возьмет, я уж с ним про то разговаривал.

На том и порешили, окромя десятка Яросева, отправив к Строгановым всех, кто остался в живых со времени первого, столь неудачного, плавания – кормщика Кольшу Огнева, Ондрейку Усова, Силантия… еще взяли вдруг изъявившего желание Ручейка. Что ж, пущай плывет, раз уж так хочет – заодно и за дядькой присмотрит. Пока еще у того нога как надо не срастется.

Из прежней ясачной команды двое – Афоня и молодой Семка Короед – плыть на Печору не особо рвались. Послушника уговорил остаться колдун Енко Малныче, упрашивал за него и атамана, напирая на то, что обереги снять – непростое дело, каждый сведущий человек на счету: и сам он, Енко, и отец Амвросий, ну и Афоня с Маюни. Махнул рукой атаман – согласился, негоже обижать гостя, коль просит… А на струге ясачном и без послушника как-нибудь обойдутся, да не так уж им и долго плыть, не годы.

Что же касаемо Короедова Семки, то у этого хитроватого и – что уж греха таить – трусоватого парня имелись свои резоны. Это его качество – трусость – вполне компенсировалась в боях самой искренней алчностью, желанием добыть богатство! У Семки, покуда он отшельничал с Силантием, было времечко все как следует, не торопясь, обдумать и прийти к выводу о том, что лучше всего будет вернуться в острог! А как же! Пока с ясаком – туда-сюда – плавать, так остальные – кто поудачливей, – пожалуй, еще несколько колдовских селений возьмут, пограбят, добычу поделят, как принято – всем воинам по доле. Золото! Все им, участникам набега… А ему, Семке, что? Ежели он на струге уйдет? Всем оставшимся в остроге – золотишко, а ему… маши, Сема, веслами? Тем более в острог-то нынче возвращалась не всякая шушера, а сам атаман, да рыжий немец, да Чугреев Кондрат, да Сиверов Костька, да святой отец… еще – бугаинушко Михейко Ослопе, да вечно хмурый и неразговорчивый атаманов оруженосец Яким. Все народ уважаемый, опытный, жизнью ученый – с такими не пропадешь, не сгинешь, а злата да иного какого навару добудешь в избытке.

Все подготовив к отплытию, простились с утра честь по чести. Которые бивни в струг ясачный не поместились – здесь же, на бережку, в схроне тайном, до следующего раза припрятали. Отец Амвросий с помощником своим Афонею (верным клевретом, как, посмеиваясь в усы, говаривал немец Ганс Штраубе) отслужили торжественный молебен на добрый путь. Где-то в отдалении, за ельником, негромко стучал в бубен Маюни, просил удачи у великого Нум-Торума и земной матери Колташ-эква.

Подняв парус и флаги, ушел на запад ясачный струг, оставшиеся же ватажники повернули свое судно на восток, пошли вдоль берега, с тем, чтобы через день-другой пути высадить гостя, священника, Афоню… всех тех, кто мог помочь «любезному герцогу Генриху», как уважительно прозвал Енко Малныче все тот же неугомонный немец. Прозвал, да еще и настойчиво советовал именно так всегда и зваться:

– Разрази меня гром, ну, что это за имя такое – Енко? Иное дело – Генрих! Уж это имечко что-то да значит – Генрих Лев, Генрих Птицелов, Генрих Португальский. Все, между прочим, – владетельные особы, не погулять вышли.

Вроде бы неплохо сделанный струг – тем более облегченный почти на две трети – ближе к вечеру вдруг начал зарываться носом в воду и рыскать, словно загулявший мартовский кот в поисках кошки. И ветер-то вроде утих, так, что пришлось опустить бесполезный парус и идти дальше на веслах… и все равно – рыскали!

– Ничего не понимаю, – осмотрев массивное рулевое весло, качал головой Сиверов Костька. – Вроде ничего не поломано и в носу воды нету… Будто водяной ухватил лапой! Главное, на пути из острога все ведь хорошо было.

Что же сейчас-то случилось? Словно бы струг сам домой возвращаться не хочет.

Терялись в догадках казаки, Штраубе решил даже, будто днище тиною обросло… Да ведь как обрастет-то – здесь же не южные моря, а север!

Чем дальше, тем трудней становилось плыть – судно на глазах ломалось: то обшивка отойдет, то доски ни с того ни с сего разойдутся до течи, а под вечер от налетевшего вдруг ветра с треском переломилась мачта! Хорошо, никого не задела, просто, подняв тучу брызг, рухнула в воду.

– Надо бы к берегу, атамане! – взмолился кормщик Костька. – Струг проверить да поставить новую мачту.

– Сворачивай! – Иван согласно кивнул, глядя на близкий, подернутый предвечерней дымкой, берег, с растущим близ самой воды смешанным лесом – осинами, липами, соснами.

Мачту вырубили сразу – из крепкой высокой сосны. Поставили да, переночевав, утром и отчалили, пользуясь попутным ветерком.

День начинался бодрый – ясный, с ласковой изумрудной волной, спокойным светло-голубым небом и тускло-желтым, проглядывающим сквозь полупрозрачные перистые облака, солнышком, от которого убегала к берегу дрожащая золотая дорожка. Над головами проносились бакланы и еще какие-то крупные, кормящиеся рыбой, птицы, а у только что покинутых шалашей вдруг появилась косуля! Видать, выбежала из лесу пощипать травки.

– А хорошо нынче с ветром! – перекладывая рулевое весло, довольно ухмыльнулся Сиверов. – А ну, парус на мачту, живо! Дай бог, не поменяется ветерок, то-то отдохнем малость.

Казаки с удовольствием бросили весла, и уже совсем скоро свежий утренний бриз выгнул парус дугою, любо-дорого посмотреть!

Покачиваясь на волнах, струг ходко шел на восток, довольные ватажники затянули песню про широкие реки, красных дев и поганых царей, про лихие схватки и волю. Пели, увы, недолго – разогнанный поднявшимся ветром корабль с треском налетел на подводные камни!

Часть команды попадала в воду сразу, другие еще пытались бороться, затыкая пробоины всем, что попадалось под руку.

– Не удержим!

Свалив на толстую, постеленную на пробоину шкуру нуера тяжелый пушечный ствол, Костька Сиверов вытер со лба пот:

– Слишком уж большая пробоина. И откуда только взялись эти камни?

– Смотреть надо было лучше!

– Так, ититная маковка, смотрели!

– А ну хватит! – атаман пресек на корню споры. – Ясно, что скоро – ко дну. Зелье пороховое, пули, пищали – живо в лодку! Мачту за борт валите, весла, скамьи – все что на воде держится. Поплывем рядом – берег-то вон он, не успеем замерзнуть.

Полетели на воду доски и весла, ватажники, косясь на волны, торопливо забрасывали в разъездную лодку мешки с порохом и припасами. Успеть бы! Успеть!

Бухх! Налетевшая волна ударила в борт обреченного судна, словно вражеский таран в крепостные ворота. Струг содрогнулся, морская вода из пробоин хлынула с новой силой.

– Скорей! – скидывая сапоги и кафтан, закричал атаман. – Лодку на воду… живо!

Едва успели! Впрочем, сталкивать-то особенно и не пришлось – волны уже плескались почти на одном уровне с бортами, море уже захлестывала корабль, и ватажники поспешно попрыгали в воду. Поплыли, погребли, отфыркиваясь, словно тюлени.

Отец Амвросий с Афоней ухватились за толстую доску, да так вместе и плыли, затянув на ходу ободряющую молитву! К этой же доске притулился и Маюни, позади них толкали груженную доверху лодку еще трое – сам атаман Иван Егоров сын Еремеев, кормщик и корабел Костька Сиверов и бугаинушко Михейко. Остальных казаков не было видно из-за поднявшихся волн. Господи… не утонули бы!

Плоский синеватый берег лишь казался близким, на самом-то деле до него было версты две – немного, если плывешь хотя бы в челне или даже долбленке, но вплавь, да еще в студеной воде!

– Это добре, что водица студена! – обернувшись, хохотнул отец Амвросий. – Никакой там хищной твари не водится.

– За то Господа благодарить надоть и Пресвятую Богородицу-деву, – «верный клеврет» Афоня открыл было рот, но тут же, наглотавшись соленой водицы, умолк и зафыркал, отплевываясь.

– Гляньте-ка кругом, где наши? – приказал атаман. – Может, видит кто?

– Не, не видать. – Священник покачал головой. – Волнищи!

– Там, с мачтой, наши должны бы плыть, – отплевываясь, вспомнил Михейко Ослоп. – Я видел, как прыгали да к ней плыли. Немец, да за ним этот, молодой-то… ну, что с Силантием был…

– Короедов Семка, – вспомнил отец Амвросий.

Он вообще всегда всех людей помнил, никогда никого не забывал, одно слово – пастырь!

Маюни повернул голову и, дождавшись, когда прошла волна, выкрикнул:

– И дружка нашего, шамана, я тоже у мачты видал, да-а.

– Ну, дай-то Бог, спасемся!

Иван попытался перекреститься, да неудачно – едва не ушел под воду, так судорогой ноги свело, хорошо еще, за лодку крепко держался. Да и как не держаться-то – там, в челноке, все – и пороховой запас, и оружие, и одежда, обувь…

– Ой, смотрите-ка! – почувствовав за спиною какой-то всплеск, резко обернулся Костька. – Никак, колдун наш! Сзади плывет, не с мачтой… один, похоже.

Енко Малныче плыл на загляденье красиво и быстро, узкие штаны его из змеиной кожи, рубаха вовсе не стесняли движений, молодой колдун словно купался себе в удовольствие, уверенно и спокойно, словно бы переплывал на спор какое-нибудь озеро или не особенно широкую реку.

– Во, молодец! – искренне восхитился Михейко. – Плывет себе, ни волны ему не страшны, ни холод… Брр!!!

Вот только сейчас, отойдя от первого испуга, когда спасительный берег, казалось, был уже не очень и далеко, казаки наконец в полной мере ощутили жуткий промозглый холод.

– Руками, руками работайте, братцы! – атаман оглянулся на проплывающего мимо колдуна.

А тот, повернув, ухватился рукою за борт лодки. Улыбнулся:

– Холодная вода, однако, да. Ничего! Сейчас теплее станет.

– Это с чего бы это теплей? – недоверчиво прищурился Сиверов. – Нагреется, что ли?

Енко, пряча усмешку, кивнул:

– Так. Нагреется. Вы только еще продержитесь немного.

Как все сильные колдуны, Енко Малныче мог одним взглядом вскипятить в котелке воду безо всякого костра. Правда, это требовало весьма больших сил, а потом – длительного отдыха. И это – только котелок, а здесь – море. Но ведь кипятить-то его не надо, только слегка подогреть! Да и не все море, а так, те волны, что рядом.

Колдун сосредоточился, прикрыл глаза, чувствуя, как шумят вокруг волны… как все тело его растворяется в холодной воде, словно брошена в похлебку соль. Погрузившись в транс, Енко вполне мог утонуть, однако сознательно шел на риск, ведь другого пути не было. Главное, спасти колдунов – Амвросия с Афоней и мелкого лесного шамана. Без этих троих дальше делать нечего, так что их – в первую очередь, ну а остальных – заодно.

Ладно…

Введя себя в необходимое для общения с богами и силами тьмы состояние, колдун приступил к делу. Начал, как водится, издалека:

– О, великий Темуэде-ни, повелитель мира смерти, лети на своей небесной упряжке далеко-далеко… здесь, в этих волнах, нет для тебя ничего такого, ради чего следовало бы опускаться с небес. Зачем тебе это? Когда есть богатые города, полные народа… на них можно наслать какой-нибудь мор или голод. Лети туда, могучий Темуэде-ни, и пусть крылья твоих летучих драконов будут быстры, как ветер! А ты, ветер, великий Мерця, утихни пока, отдохни… готовься нести вскоре сизые низкие тучи, гром, молнию – священный небесный огонь… Небесный огонь Хэхэ-ту! Я приготовил тебе подарок… свою кровь! На! Пей!

С этим словами Енко Малныче прокусил собственный палец и опустил его в воду.

– А это тебе, славный Ид-ерв, хозяин всей воды на земле!

Волны вокруг окрасились красной кровавою дымкой, а колдун больше уже ничего не шептал, лишь тупо смотрел в воду… пристально, не отрываясь, предавая стихии жар своего сердца… и жар богов.

– Гляньте-ка, потеплело вроде! – вдруг промолвил Михейко.

Атаман весело улыбнулся:

– И впрямь!

– Ну, теперь-то до берега доберемся, ага. Не обманул колдун!

– Да-а, – переворачиваясь на спину, расслабленно протянул священник. – В этакой-то воде и отдохнуть можно.

То же самое сделали и Афоня, и Маюни – все видели, что до берега оставалось не так уж и много, ну, может быть, с полверсты. А вода становилась все теплее, теплее… вот уже как где-нибудь под Смоленском в июле… а вот и еще теплей… и еще…

И еще!!!

– Господи, спаси!!! – послушник первым почуял беду. – Водица-то… как бы в ней не свариться!

– Да уж, не одно так другое… Ай!

Вода и впрямь прямо на глазах нагревалась, становясь все жарче и жарче, так что и сам впавший в дремотное состояние колдун наконец ощутил что-то неладное, ожил:

– Эй, Ид-ерв! Спасибо, конечно, за помощь… И все же, этак стараться я тебя не просил! Мне уха не нужна, нет! Так что ты, могучий хозяин вод, уж как-то зря развоевался, уж слишком…

От волн уже валил пар, когда плывущие вдруг ощутили прохладу, а вскоре – и вновь возвратившийся холод, промозглый и злой. Правда, снова замерзнуть никто не успел – слава богу, берег уже был рядом!

– А ведь добрались, слава богу! – выбираясь на берег, перекрестился отец Амвросий. – Да ты, Афоня, на колени-то покуда не падай – помогем-ко робятам лодку вытащить.

Споро вытянув лодку на каменистый берег, спасенные дружно уселись в траву. Да что там уселись – повалились без сил!

Лишь Маюни обернулся да тихо поблагодарил колдуна:

– Спасибо тебе и твоим богам спасибо. Я вижу, ты великий шаман, Енко Малныче, да-а.

– А я вижу – ты один догадался, что здесь сейчас произошло, – устало улыбнулся молодой щеголь. – Поможешь мне с оберегами?

– Ну, конечно… да-а!

Ничего больше не сказав, колдун упал навзничь и тут же уснул, спокойно и тихо.

Атаман же Иван Егоров, прогнав сон, все ж поднял казаков на ноги:

– А ну, братцы, пройдемся-ка по бережку. Поглядим – может, кто еще спасся?

– А чего долго глядеть-то? – поднимаясь, отец Амвросий расслабленно кивнул вдаль. – Вон немец бежит!

– Скорей, ковыляет… – Иван помахал рукой. – Эй, эй, Ганс! Мы здесь!

Вскоре счастливо спасшийся Штраубе уже обнимался со всеми по очереди:

– Ведь едва не утоп, господа мои! Так ноги свело – думал, капут. В струю какую-то попал, в течение – на берег и вынесло.

– Так, может, еще кого?

– Да покуда никого, кроме вас, не видал, клянусь святой Бригитой!

– Что с ногой? – озабоченно поинтересовался священник.

Немец презрительно отмахнулся:

– Так, потянул малость.

– Говоришь, больше никого на берегу и не видал? – погладив на виске шрам, атаман недоверчиво покачал головою.

– Да, сказать по правде, особенно-то не присматривался, – усевшись на плоский камень, Штраубе вытянул ногу и, глянув на Маюни, попросил: – А ну-ко, дерни!

– Давай я лучше! – гулко засмеялся Михейко Ослоп. – Посейчас вот, портки токмо выжму, и дерну!

– Нет уж, – наемник отрицательно покрутил головой и хмыкнул. – Ты, Михаэль, мне еще и ногу невзначай оторвешь! Пусть уж лучше остяк.

– Он же слабосильный!

– Зато лекарь – добрый.

Пока Маюни занимался ногой немца, остальные, разбившись на две группы, разошлись по берегу – одни (с атаманом) – налево, другие (теми командовал Сиверов) – направо, туда, откуда только что приковылял Ганс. Команда атамана прошлась просто так, а вот Сиверову повезло куда больше – на отмели, у камней, обнаружили несколько тел, точнее говоря – четыре, из которых два оказались трупами, а вот трое – Семенко Волк, атаманов оруженосец Яким и молодой Короедов Семка – подавали признаки жизни, Семка даже заулыбался обрадованно, завидев своих.

Пробормотал:

– Другуи-и-и…

И свалился в беспамятство, придя в себя лишь ближе к вечеру, стараниями остяка Маюни. К этому времени ватажники уже разложили костер, разбили шалаши, да после безуспешных поисков помянули погибших, после чего собрались на небольшой совет по поводу того, что делать дальше – какой дорогой возвращаться в острог. Или идти вдоль берега, на севере, или – тайгою, как шли когда-то тот же Афоня да колдун Енко. Тайгою удобнее – прокормиться легче, дичи полно, впрочем, на побережье можно было ловить рыбу. И еще возник вопрос об обещанной дружественно настроенному колдуну помощи.

– Ты, Енко, скажи – до оберегов твоих идти далеко ли?

– День пути на восход солнца, – не задумываясь ответил сир-тя.

– Тогда все вместе пойдем. – Егоров покивал головой. – Проводим тебя, а потом повернем к морю. Ты что подпрыгиваешь, Семен? Сказать что-то хочешь?

– Хочу, атаман. – Бледный, еще не до конца оправившийся от всех случившихся напастей казак Семенко Волк поднялся с камня. – Про берег сказать хочу, про тот, куда нас прибило. Думаю, течением тем и что другое со струга вынести может, что в лодку не влезло – оружие какое, припасы, да всякое, что в дальнем пути пригодиться может. Глянуть бы, атамане!

– Глянем, – заверил Иван. – Завтра с утра раненько и поглядим, а посейчас – спать всем приказываю. Больно уж утомились.

– А в караул, господине, кому? – поинтересовался опытный Чугреев.

Атаман погладил шрам:

– Поначалу сам постою, а потом…

– Потом я могу, господине, – тотчас же вызвался верный оруженосец Яким.

Ватажники посмотрели на него с удивлением – слишком уж много слов сказал сейчас этот всегда молчаливый парень. Видя всеобщее внимание, Яким потупился, застеснялся, и Иван добродушно хлопнул его по плечу:

– Благодарствую, Якиме, что вызвался. Разбужу!

Светлая золотисто-сияющая ночь, озаряемая призрачным светом двух солнц, прошла спокойно, никто на казаков не напал, никакое зверье рядом в кустах не рычало, даже не били крылами шумные ночные птицы, лишь ближе к утру, выискивая добычу, закричали надрывно бакланы.

Проснувшись, ватажники дохлебали вчерашнюю жирную ушицу, за ночь превратившуюся в холодец, а затем, оставив в лагере сторожей и отсыпавшегося Якима, отправились вдоль по бережку к тому месту, куда выходило мощное морское течение. И впрямь, тут и там меж камней валялись какие-то обломки, выделанные оленьи шкуры, мешки…

– Опа! Вяленая рыбка! – развязав один из мешков, радостно воскликнул Чугреев. – Берем?

Иван махнул рукой:

– В дороге сгодится, берем. Тем более она ничего почти и не весит.

– А у меня – кафтан да рубаха! – похвалился Семенко Волк. – Никто своей одежонки не признает?

– Не… Это, кажись, кого-то из погибших… царствие им небесное!

Молодой Сема Короед зря не орал, но все вокруг просматривал с надлежащим тщанием, а вдруг что-то ему лично сгодится? От сапог он бы не отказался, тем более от оленьей куртки… а вдруг и какой, с рукояткой из кости резной, ножик цены немалой?

Напрасно шарил глазами Семка, ничего подходящего не попадалось… хотя… вот… нет, просто гнутая палка какая-то… тьфу!

– Не палка это, Сема, а штевень! – поучительно хмыкнул идущий позади Костька Сиверов. – Почитай, главная часть струга… Хотя, да – больше от нее толку нету.

Разочарованно отпихнув обломок ногой, Короед зашагал себе дальше, за ним – Сиверов, а за тем… за тем неспешно шагал Енко Малныче. Просто так, прогуливался… пока не почувствовал вдруг у себя под ногами, в траве, остатки какой-то злобной силы!

Остановившись, колдун напряженно нагнулся… Сила чужого колдовства исходила от гнутой корабельной палки, которую кормщик Сиверов только что обозвал штевнем. Наступив на него, Енко скривил губы в едва заметной улыбке и быстро прочитал заклинание, чувствуя, как растекается, погибает под его стопой чей-то злобный наговор. Чей-то? Колдун точно знал – чей. Непонятно, зачем Митаюки-нэ понадобилось заговорить струг от дороги домой, обречь на гибель? Ведь все вчерашнее рысканье, подводный камень, крушение – не просто так сами собой появились. Теперь-то уж это ясно, не ясно правда, зачем… хотя, если порассуждать… женщины – даже колдуньи – вовсе не так умны, как им почему-то кажется.

Енко Малныче ухмыльнулся и спокойно зашагал дальше. Он вовсе не собирался выдавать Митаюки-нэ казакам, и дело здесь было не в том, поверят они ему или нет. Просто юная ведьмочка из глухой деревни могла еще понадобиться, пригодиться. А вдруг?

Вот и не выдал Митаюку-нэ Енко, даже и не подумал об этом, естественно, и о наложенном на струг заклятье не рассказал – зачем? Пусть казаки думают – мол, не повезло, в море случается всякое.

Тщательно прочесав берег и отдохнув еще денек да ночку, ватажники отправились наконец в путь – для начала выполнить обещание, данное атаманом колдуну Енке, Генриху, как его упорно именовал рыжий наемник Ганс.

Редкий поначалу лес быстро сменился настоящими зарослями – узкая охотничья тропа, по которой шли путники, то и дело прерывалась оврагами и буреломом, а пару раз казаки едва не угодили в болото, хорошо, идущий впереди опытный Чугреев вовремя заметил трясину. Обернулся:

– Слеги надобно вырубать, атамане!

И вдруг слева от трясины, в кустах, кто-то завозился, заклекотал, зашипел, словно огромная змеюга…

– Поберегись! – выхватив саблю, предупредил Иван. – А ну, как прыгнет?!

Михейко Ослоп, довольно сопя, поднял заново вырубленную дубину. – Ящер, поди! Ну, посейчас я его оглоушу!

– Не надо дубиной, любезный! – подойдя сзади, Енко Малныче спокойно побарабанил пальцами бугаинушке по плечу. – Это не коварный волчатник и не злобный дракон, это мой верный конь Ноляко! Наконец-то объявился, бродяга! Ну, иди ж сюда…

Выскочив из кустов, пегий шлемоголов радостно запрыгал вокруг хозяина.

– Ишь, зверюжина! – посмеиваясь, дивились казаки. – Ух, хороняка, сыскалась, не сгинула!

– Да что ей, с этакой-то башкой, будет-то?

Первый оберег Енко Малныче обнаружил довольно быстро – в буреломном, с сильным запахом гари, урочище – и так же быстро с ним справился – один, без чьей-либо помощи, да и что тут было справляться-то – снятая с лягушки кожа давно усохла, съежилась, видать, совсем позабыли про нее колдуны, давно не обновляли заклятье, не капали свежую кровь.

Обойдя урочище, путники споро двинулись дальше: впереди, довольно урча, бежал, то и дело ныряя в кусты, шлемоголов Ноляко, за ним двигался колдун с казаками, замыкал шествие Маюни, давно уже ощущавший что-то нехорошее – слишком уж все пока проходило гладко. А так быть не могло! Что же это, колдуны свои земли от чужаков защитить не удосужились?

Узкая тропа вскоре расширилась, стало гораздо теплее, взметнулись к небу огромные, в три человеческих роста, папоротники, деревья опутали лианы, местами продираться вперед приходилось с большим трудом – казаки саблями прорубали дорогу. Чем дальше углублялись путники в чащу, тем более ухоженной выглядела тропа, видно было, что ею пользовались, и довольно часто – меж деревьями то тут, то там виднелись остатки кострищ, кое-где к толстым стволам были приделаны туеса из коры – в них стекала роса, напоенная утренней прохладой – приятно было напиться!

Следующий оберег почувствовали на себе все – сразу стало труднее идти, ноги сделались ватными, в головах зашумело.

– Все, – обернулся Енко. – Дальше я один, с колдунами вашими, пойду. Думаю, их пригодится помощь.

Отец Амвросий – а следом и глядевший на него Афоня – быстро перекрестился и наскоро прочел молитву, прося у Господа прощения за то, что помогает языческому волхву «благого дела ради». Маюни, не говоря ни слова, погладил висевший на поясе бубен…

– Тьфу ты, Пресвятая Дева! – не выдержав, сплюнул священник. – С кудесниками идем, вот грех-то!

Атаман негромко засмеялся:

– Ничего, ничего, отче! Грех сей, чай, невелик – всегда замолить можно. А хорошему человеку чего б не помочь, коль обещали?

– Не хорошему, но – нужному, – хмуро уточнил отец Амвросий. – Ладно, идем, Афоня… Тьфу, тьфу… и этот тут еще – с бубном. Ох, пожечь бы безделицу бесовскую, пожечь!

Идущий позади остяк этих слов не слышал… а может, и слышал, да особого значения не придавал, правнук и праправнук могучих лесных шаманов вообще отличался невозмутимым нравом.

Вперед продвигались с молитвами, с крестным знамением да с грозным рокотом бубна.

– Во идоша на подвиги, молю тя, благослови, Богородица-Дева!

– О, Великий Мир-Суснэ-хум, повелитель земель…

– Темуэде-ни, пусть крылья твои смертоносные парят не над нашими головами!

Так вот, то и дело останавливаясь и молясь, Енко Малныче и его помощники выбрались на небольшую полянку, посреди которой рос кряжистый дуб с большим дуплистым стволом. Где именно располагался оберег, ни у кого сомнений не имелось – в дупле, конечно, где же еще-то?

– Читайте заклинания, мои друзья! – колдун обернулся к своим спутникам и, подняв руки к солнцу, медленно подошел к дереву.

– Господи Иисусе Христе-е-е! – на два голоса затянули отец Амвросий с Афоней.

Гулко зарокотал остяцкий бубен…

Из дупла вдруг с шипением вырвалась синяя, объятая дрожащей дымкой змея, огромная, с разверстой, усеянной острыми клыками, пастью! Мерзкая гадина чуть было не откусила Енко Малоныче голову, однако тот успел выставить перед собой руки и что-то хлестко сказал.

– Господи, святые угодники!

– Великий Нум-торум, тебя молю о помощи, как деды мои молили и прадеды, да-а…

Священник выставил вперед наперстный крест, вспыхнувший в свете двух солнц чистым светом, благостным сиянием истинной православной веры:

– Изыди, чудище бесовское! Пропади! Пропади! Сгинь!

Рокотнул бубен…

Синяя змея, словно наткнувшись вдруг на какую-то невидимую преграду, опала, гнусное шипение ее тут же утихло, ужасная пасть закрылась… сама же гадина вдруг растаяла, изошла дымкой, растворясь в воздухе, словно бы ее и не было тут никогда!

Сунув руку в дупло, Енко Малныче вытащил оттуда мертвого, распятого на доске, гада и, с омерзением бросив его в траву, наступил ногою:

– Сильное заклятье было, да. Но мы с ним справились, и теперь…

– Наземь!! – вдруг закричал внимательно озиравшийся вокруг Маюни. – Падаем все, живо!

Надо отдать должное – в траву тут же попадали все: сказалась многолетняя привычка к опасности. Если кто-то предупреждает, сначала исполни, а потом уж смотри да прикидывай, что да как!

Тем более тут и прикидывать-то было не надо – свист выпущенных из засады стрел был знаком всем!

Впрочем, это был последний залп неведомых лучников – быстро придя в себя, Енко Малныче тут же подавил их сознанье и волю.

– Это воины из моего города Хойнеярг, – махнув рукой остальным – мол, поднимайтесь, – пояснил колдун. – Обычный дозор, ничего особенного. Не чаяли на меня нарваться… на такого, как я… или как все мы. Я их усыпил. Хотите – взглянем? Вон там, в кустах.

– А и поглядим, – поднявшись на ноги, отец Амвросий брезгливо снял прилипшие к кресту травинки. – В кустах, говоришь?

– Да. За мной идите.

Дозорных оказалось трое. Все – молодые, лет шестнадцати-восемнадцати, парни, судя по накачанным торсам и оружию – копьям, палицам и бронзовым кинжалам, – не колдуны. Хотя…

– У этого, вон, амулет, – нагнувшись к одному их спящих, Енко сорвал с его груди золотой медальон с изображением солнца. – Это плохо – у них могла быть связь с колдунами. Впрочем, могла и не быть. Вот если сейчас появится соглядатай…

– Вот он, над сосной!

Вытянув руку, Маюни указал на показавшегося в небе всадника верхом на драконе с вытянутой клыкастой мордою и кожистыми, как у летучей мыши, крыльями. В руках всадник держал короткое копье или, точнее, жезл, лицо его прикрывала маска из отполированного человеческого черепа.

– Я закрою ваши мысли! – быстро пообещал колдун. – Но надо закрыть и остальных… Если разведчик что-то почувствует, он призовет помощь. Быть может, не сразу, сначала вернется, доложит…

– А может, его стрелой?

– Нет! Тогда точно прилетят другие.

– Ой, гляньте-ка, улетает! – приставив ладонь ко лбу – от солнца, – выкрикнул Афоня.

– Тихо ты! – рявкнул на него отец Амвросий. – Орешь как оглашенный! А ну, как услышит? Или эти проснутся.

– Не проснутся. – Енко Малныче улыбнулся. – Я их на двое суток заговорил. Будут спать, потом ничего не вспомнят. Что ж, идем к остальным.

Афоня повел плечом:

– А ты что же, друже – с нами вернешься? Вроде в землю твою проход теперя открыт.

– Открыт-то открыт, – протянул колдун. – Да вот только не дает мне покоя этот разведчик! Кого он почувствовал, чьи мысли прочел? Вас-то я прикрыл… а другие? Да и оберег… уж его-то соглядатай ощутил… то есть – не ощутил и пока, верно, не придал значения. Но он вернется, обязательно вернется… Ах, надобно что-то придумать, что-то такое… этакое.

Оставшиеся в лесу казаки во главе с атаманом тоже заметили всадника на драконе, правда, достать его стрелой из-за дальности расстояния было бы затруднительно, а стрелять из винтовой пищали Иван опасался – это же грохот на весь лес!

– А ты что домой не ушел, Генрих? – поинтересовался Штраубе. – Амулет не нашли?

– Да нашли. – Енко задумчиво покачал головой. – Вот только тут другие заботы появились… Я вот думаю – как бы соглядатаев, буде вернутся, от обережного дуба да от нас прочь увести!

– Так ты думаешь, они все же вернутся? – нахмурился отец Амвросий.

– Могут вернуться, – колдун повел плечом. – И нам надо их опередить, обмануть.

– Обмануть? – оторвав взор от неба, неожиданно расхохотался атаман. – А вот это хорошее дело! Только б придумать – как?

– Да я уж подумал… – скромно признался Енко. – Звери нужны. Кабаны, волки, косули… волчатники тоже подойдут… все, кто стаями ходит. Их бы только найти.

– Найдем! – хохотнув, заверил немец. – Добрых охотников средь нас немало. Вот, помню, как-то у нас, в Мекленбурге, выслеживал я косулю…

Слева внезапно затрещали кусты. Казаки схватились за сабли, ящер Ноляко, опустив морду, угрожающе забил хвостом.

– Сейчас, сейчас я его дубиной! – вглядываясь в заросли, нетерпеливо протянул бугаинушко Михейко. – А ну-к…

– За что дубиной-то?! – из-за кустов послышался чей-то жалобный голос. – Ненадолго ведь отошел… по большому делу, ага.

– Вот засранец! – увидев испуганную рожицу Семки Короеда, грохнул хохотом Ганс. – Ты что же, герр кнехт, не предупредил-то? Дело, конечно, важное, спору нет… но ведь предупреждать надо! Доннерветтер, мог бы ведь сейчас огрести и дубиной!

– Да легко! – ухмыльнулся Михейко. – Экий ты, братец, черт.

– А еще доложить хочу, – потупившись, Короед вдруг резко вскинул глаза.

– Доложить?! – тут немца совсем от смеха скрутило. – В ту кучу, что уже навалил – еще?

– Вот как раз про кучу-то сказать и хочу, – недовольно покосившись на Штраубе, юный казак упрямо наклонил голову.

– Ладно тебе, Ганс, – махнул рукой Иван. – Уймись! А ты, Сема, докладывай.

– Я там, за березками, промеж камней пристроился, – Короедов показал рукой. – А потом увидал… и до меня там кто был, навалили изрядно!

– Так-та-ак… – атаман переглянулся с казаками. – А ну-ка, сходим, поглядим…

– Не надо никуда ходить, – неожиданно влез в разговор Енко. – Это менквы… Я их чувствую. И это славно!!!

Афоня недоуменно похлопал ресницами:

– Чего ж в этом славного-то? Нам только людоедов нынче и не хватало!

– Вот именно, что не хватало, мой друг! – рассмеялся молодой колдун. – Помните, господа, я говорил вам о стае? Менквы как раз подойдут… Их… – он прикрыл глаза, словно к чему-то прислушиваясь. – Семеро. Один вожак, трое юношей-подростков и три женщины. Как раз то, что надо! Сейчас я велю им прийти сюда…

– С ума сошел?! – ахнул немец. – Прав Афоня – зачем нам тут людоеды?

– Мы просто выдадим их за себя, – скривив тонкие губы, снисходительно пояснил колдун. – Ах, жаль, менквы не носят вашу одежду, зато очень любят всякие блестящие безделушки… У вас таковые найдутся? Что вы так смотрите? Имейте в виду, свой амулет я не дам – это все-таки амулет, а не игрушка.

– Гм… – атаман задумчиво почесал правый – со шрамом – висок. – Ну, перстни свои отдам, коли для дела надо.

Афоня потупился:

– А я могу вот… пояс наборный.

А язм – кушак. Баской кушак, красный.

– Так… – ухмыльнулся колдун. – Можно твою шапку, Афоня, мой друг?

Пономарь попятился:

– Дак, о шапках вроде не говорили…

– Нет, нет, – поспешно успокоил Енко. – Менквам мы ее не отдадим. Просто сложим туда все, что у кого есть. Вовсе не обязательно драгоценности, можно просто блестящие пуговицы, завязки…

Подобной ерунды набрали быстро, после чего Енко Малныче в сопровождении атамана и отца Амвросия отправились к спящим неподалеку, в ракитнике, менквам. Как и говорил колдун, их было семеро – грязных, дурнопахнущих, плечистых, с выпуклыми надбровными дугами и массивными челюстями, коих, верно, можно было бы использовать вместо капканов.

– Красавец! – поморщившись, колдун склонился над храпящим вожаком – толстоносым, щетинистым и, по-видимому, чрезвычайно сильным. – Давайте сюда кушак, кольца… вот, нанижем их, словно бусы – и нашему красавцу на шею! Дальше… парням этим – пуговицы, женщинам – завязки… Нет-нет, особенно хороших не надо – вожак живо все отберет. Вот… все, мои друзья! Возвращайтесь и обождите меня… А я тут еще займусь кое-каким делом.

– Волхвованием своим богомерзким займется он, – ворчал по пути отец Амвросий.

Атаман покачал головой:

– Пусть волхвует – лишь бы то нам на пользу.

Ничего на то не ответив, священник размашисто перекрестился и сплюнул.

Енко Малныче, подумав, отправил менквов на юг – пусть именно туда и уводят возможную погоню, ибо казаки пойдут на север, а сам он – навстречь солнцу, домой! Правда, в Славный город Хойнеярг надо еще как-то понезаметней проникнуть… в принципе, колдун знал как… однако действительность несколько спутала его планы… правда, не очень сильно, но все-таки.

Едва Енко вернулся проститься с друзьями, как дозорный казак – сию обязанность нес сейчас неразговорчивый оруженосец Яким – углядел в небе дракона со всадником.

– Соглядатай, – указал рукою Яким.

Ватажники дружно подняли головы.

– А вон – еще один! – воскликнул Семка.

– И там, гляньте-ка!

– И вон – там!

– А вот – еще два!

– К морю летят, вроде…

– Да нет, над лесом, невдалеке, кружат!

– Семка, давай живо на дерево! – быстро распорядился Иван. – Всех сочти тщательно да погляди – куда летят. Семенко, Костька, Маюни – ему в помощь.

– Ага!

– Две дюжины и один, – забравшись на высокую ель, громко считал Короедов. – Две дюжины и два… и три… и четыре… Осьмнадцать всего!

– Чтоб их побрал Темуэде-ни! – Енко Малныче, выругавшись в сердцах, задумался, негромко разговаривая вроде как сам с собой:

– Слишком уж их много. Испугались! Неужто меня почуяли? Здесь теперь оставаться нельзя, слишком опасно! И казакам на север идти – опасно. Много, много слишком разведчиков. Казаков обнаружат неминуемо, схватят, мысли прочтут – про меня узнают… худо, худо… Однако – не так, что совсем пропасть!

– Что ты там шепчешь, дружище Енко? – Атаман встревоженно подошел ближе. – Давай-ко побыстрее прощаться да уходить.

– Нельзя вам идти, нет. – Колдун покачал головой. – Соглядатаев в небе много, не уйдете никак. Пересидеть надо, переждать, пока успокоятся.

– Что, здесь предлагаешь сидеть?

– Нет, – дернул шеей Енко. – Здесь больно уж опасно, худо. Да и по всему лесу – обереги с дозорными могут быть. В одном месте можем спрятаться только.

– И что же это за место такое?

– Славный мой город Хойнеярг!

Глава VI Лето 1584 г. П-ов Ямал Славный город Хойнеярг

Ведомые Енко Малныче казаки, обогнув небольшое болотце, спустились в длинный тенистый овраг, густо поросший по краям колючими кустами черной смородины и малины.

– Ты тут останься, верный мой Ноляко! – обняв ящера за шею, ласково прошептал колдун. – Нельзя шлемоголову в городе. Искать начнут сразу – чей? Потому тут пока пасись, ягоды ешь вкусные, ты ж ягоды любишь, я знаю. Когда понадобишься – я за тобой приду… может быть…

Последнюю часть фразы Енко произнес про себя, но верный «конь» его, похоже, понял и, низко склонив голову, заскулил словно побитый пес.

– Ну, ладно, ладно, – колдун смущенно погладил ящера по шее. – Не ной. Сказал же – приду. Ну а с голоду ты тут, полагаю, не сдохнешь, еды в лесу много. Ну же! Беги! Прочь, я кому сказал!

Утробно вздохнув, шлемоголов послушно повернулся, махнул пегим своим хвостом и одним прыжком выскочил из оврага.

– Ну, вот, одного дружка пристроил, – потер руки Енко Малныче. – Теперь остались мы… Идемте, мои друзья. Нам туда.

Он показал рукою в самое устье оврага, в самые заросли. Живица, чертополох и высокие стебли ракитника сплелись между собой так плотно, что идущий сразу за колдуном Чугреев Кондрат вытащил саблю, отец же Амвросий, тронув за плечо атамана, еле слышно спросил:

– Может, Иване, не стоит в самое логово змеино соваться? Может, как-нибудь тут бы перемоглись, переждали?

– Переждали? – Егоров покривился и скрипнул зубами. – Ты, святой отче, сколь соглядатаев в небе видал? Много? То-то же. Пока друг наш Енко мысли наши прикрывает, а как не будет его? Мы-то с тобой умеем думы скрывать, а вот за каждого из отряда я вовсе не поручусь!

– То так, – покивал отец Амвросий. – Может, и прав кудесник. Одначе у меня-то веры к нему особой нет! Покуда нужны мы – он за нас всей душою, кажется, и впрямь, как родной брат… а как больше непо надобимся… увы!

– Ничего, – подмигнув, Иван попытался приободрить старого друга. – Бог не выдаст – свинья не съест. А в самом их логове колдуны тутошние нас искать не станут. Дня три-четыре – пусть даже седмицу – пересидим да в путь!

– Ох, на Господа одного и надежа токмо!

Егоров понизил голос:

– А я вот другу нашему не то чтоб совсем накрепко верю, но… Нужны мы ему сильно! И не так сейчас, как в будущем! Ты видел, как он на пушки да на пищалицы наши смотрел? Нужны мы ему, отче!

– Дай-то бог. Дай-то!

Перекрестившись, священник принялся вполголоса читать молитву, да так и шел, бормоча и крестясь, покуда вся компания не уперлась в казавшиеся вовсе непроходимыми заросли.

– Здесь пригнитесь, – обернувшись, посоветовал колдун. – И идите за мной без страха. Но – с осторожностью.

– Это мы еще поглядим, кто тут со страхом-то ходит!

Подкрутив усы, Чугреев оглянулся и, пригнувшись, полез в заросли следом за провожатым. А уж дальше подались и все.

Кругом сделалось темно, и кусты куда-то быстро исчезли. Протянув руку, Иван дотронулся до твердой, исходившей влагой, земли.

– Пещера, – прошептал идущий позади немец. – Доннерветтер! Не видно ни зги.

– Ну, кое-что все-таки видно, – атаман кивнул на льющийся откуда-то сверху бледноватый свет. – Вышивать, конечно, при таком свете наши бабы вряд ли смогли бы, однако идти можно. Главное, под ноги посматривать, не споткнуться, а то, я чаю, тут можно и шею сломать.

– Ах ты ж в душу мать, разрази дьявол!!!

Судя по раздавшейся позади ругани, Штраубе под ноги не глядел – споткнулся, загрохотал надетым в поход панцирем. Тут же послышался приглушенный смех, шутки:

– Гли-ко, Костька, немец наш загремел!

– Он еще б шелом на башку надел – с забралом.

– А шелом-то тут как раз бы не… Уй-йа!!!

– Что там такое? – нервно обернулся Егоров.

– Да ничего особенного, герр капитан, – Штраубе, поднимаясь, хмыкнул. – Семка Короед головой своей едва дырищу в пещере сей не пробил! Были бы мозги – вылетели б напрочь.

– А я давно говорил – посветить надоть! – обиженно предложил Семка. – У меня и огниво есть, завсегда тут, у пояса… и трут сыщется…

– Нет, нет! – впереди послышался озабоченный голос колдуна. – Не огонь, нет… Нельзя огонь здесь – все на воздух взлетим, будто с тем вашим зельем, что порохом зовется.

– А над головой – будто свечи!

– Это светлячки, – пояснил Енко. – От них и светло. А огонь – нет! Нельзя! Никак не можно!

Тусклое, льющееся сверху, свечение ничего особенно-то не освещало, лишь заметно было, что от главной пещеры и вправо и влево отходили ходы, каждый из которых был помечен каким-то знаком. Какие-то из этих значков походили на человеческую ладонь, какие – на раскрытую пасть дракона, а некоторые – на мертвую голову – череп.

– Великая Неве-Хеге! – воскликнул колдун и внезапно остановился около одной из таких развилок.

Постоял, словно бы к чему-то принюхиваясь, потрогал рукою истершийся знак и с явным опасением оглянулся.

– Что такое? – негромко спросил атаман. – Неправильно идем? Заплутали?

В этот момент откуда-то донеслось злобное утробно-глухое рычание, перешедшее в шипение и визг.

– Айя-хоронг, – в ужасе прошептал колдун. – Айя-хоронг! Кто-то испортил знак… или просто начертал его небрежно – и теперь Зверь может выйти! Думаю, он уже давно почуял нас.

– Айя-хоронг… – повторил Егоров. – Что еще за зверь такой?

– Древняя, чрезвычайно злобная и кровожадная тварь. – Енко напряженно принюхался. – Да-да, я чувствую ее смрадное дыханье! Оно где-то рядом, увы…

– Парни – заря-жай! – тут же распорядился Иван.

Колдун умоляюще сложил руки:

– О нет, нет! Нельзя метать молнии – мы все погибнем. Воздух здесь такой же гремучий, как ваш порох.

– Что ж, – Егоров посмотрел на Штраубе. – Тогда возьмем зверюгу на сабли!

– Боюсь, Айя-хоронг для этого слишком огромен, – прислушиваясь, покачал головою колдун. – Он слеп, но все чует… к тому же почти без мозгов. И вот это-то очень плохо – совсем не на что воздействовать! О, горе нам! Вот он!

Из большой – размером примерно с полторы сажени на две – дыры внезапно и резко, подобно давешнему призраку синего змея, вдруг высунулась разверстая пасть с черными кривыми зубами. Клацнула, едва не ухватив за руку Семенко Волка и тотчас же скрылась в своей темной норе.

– Ну, слава Господу! Ушло! – дружно перекрестились ватажники.

Енко Малныче горько рассмеялся:

– О, нет, нет, не надейтесь! Айя-хоронг почуял нас и теперь не отстанет, пока не сожрет всех. Есть только один выход – бежать!

– Бежать? – внезапно расхохотался Михейко Ослоп. – Да я эту зверюгу – одним ударом!

Колдун скривился:

– Ты можешь убить палкою длинношея или трехрога?

– Этих-то? – здоровяк почесал затылок. – Да, сказать по правде, не смог бы. С ними токмо пушка сладит!

– Вот и Айя-хоронг такая же тварь, как и длинношей, как огромный зубастый ящер… Так что за мной, мои друзья, поспешите!

Атаман махнул рукой, и ватажники зашагали следом за проводником, то и дело оглядываясь.

Позади вдруг снова послышалось рычание и злобный визг, и самое неприятное, что все эти гнусные звуки ощутимо быстро приближались!

Колдун, а следом за ним и казаки уже перешли на бег… а сзади, уже больше не таясь и не скрываясь, неслось, ухало и рычало чудовище – древняя безмозглая тварь с усеянной зубищами пастью размером с ворота!

Какая тут, к черту, дубина! Пищалью – и то не возьмешь!

Под сводами подземелья отдавалось гулкое эхо, а рычание, казалось, доносилось уже со всех сторон.

– Господи! Да этих тварей тут – сонмище!

Отец Амвросий попытался на бегу перекреститься… и едва не сбил с ног резко остановившегося проводника.

– Ты что застыл, Енко? – тихо спросил атаман. – Сам же сказал – бежать.

– Видите, там впереди… голубое?

– Ну да – дымка какая-то, – присмотрелся Иван. – Вроде бы вода… а вроде и воздух.

– Это не воздух и не вода, это – сярг!

– Что еще за сярг?

– Не знаю, как объяснить. – Енко Малныче явно волновался и, кажется, не знал, что дальше делать. – Сярг – он как порох. Он горит… и им нельзя дышать.

Позади – уже совсем близко – завыли!

– Что ж, пойдем… – принял решение колдун. – Попробуем пробиться. Наберите в легкие побольше воздуха, мои друзья! Бегите как можно быстрее… и не вздумайте дышать – это верная гибель.

– Что, совсем-совсем не дышать? – испуганно переспросил Семка.

– Пока я не разрешу… Ну, да помогут нам боги!

– Вот ведь… погоди на свою голову! – Короедов запоздало выругался и, набрав в грудь побольше воздуха, вслед за остальными бросился в призрачно-голубоватую дымку.

И вовремя – сразу из двух шахт одновременно выскочили две кошмарные твари с вытянутыми слепыми мордами, мощными когтистыми лапами и длинными, ничуть не меньше, чем у трехрога – хвостами.

Выпрыгнуть-то они выпрыгнули, но в дрожащее голубое марево вслед за казаками не ринулись, наоборот, отпрянув, разочарованно завыли.

– Безмозглые не безмозглые – а смертушку лютую чуют! – на бегу подумал Семка.

Господи, как же ему сейчас хотелось вздохнуть! Глубоко, полной грудью… морозного зимнего воздуха… или даже июльского, знойного… пускай даже осеннего, промозглого… один бы разочек вздохнуть… один бы разочек…

Короед на ходу зашатался и едва не упал – хорошо, подхватил под руку Михейко, потащил… экий увалень, экий медведь… экий…

Короедов пришел в себя на поляне, среди травы и цветов, от бьющего прямо в лицо солнца. Где-то в ближайших кустах нежно пела малиновка, вокруг порхали разноцветные бабочки, проносились синие стремительные стрекозы, а над левым Семкиным ухом солидно гудел мохнатый – желтый с черными полосками – шмель.

– Гли-ко, очнулся, – склонился над открывшим глаза парнем Афоня. – А мы-то уж думали – все.

– Ой… – усевшись, парень осмотрелся и удивленно похлопал глазами. – Это мы где?

– На опушке, не видишь, что ли? – негромко расхохотался пономарь. – Вон, за тобой – лес, а там, за камышами, озеро. Наши туда пошли – посмотреть.

– Ой… Господи… – Семка облегченно улыбнулся. – А те чудища, они…

– Чудища там остались, в пещере, – перекрестился Афоня. – А мы вот – здесь. Выбрались. Теперь бы еще колдунов обмануть, это же их город!

– Город? – Короедов покрутил головой. – Какой город? Где?

Славный город Хойнеярг располагался почти ровно посередине круглого лесного озера с прозрачной водой и узкими песчаными берегами, на довольно большом – две на полторы версты – острове, возвышавшемся над водной гладью, словно пологий горб нуера. Тянулись к жаркому солнцу тополя, каштаны и пальмы, вокруг крытых листьями хижин зеленели сады, виднелись и ровные кусочки полей с золотящейся пшеницей, их пересекали длинные тени общественных зданий и храмов, крытых шкурами драконов и длинношеев, так что казалось, будто эти ужасные ящеры именно там, посреди города, и живут, пасутся, объедая молодые побеги, или застыли, выслеживая добычу.

– Красиво! – заценил атаман. – Говоришь, около пяти тыщ народу живет?

– Да, где-то так, – Енко Малныче задумчиво покусал губу. – Нам нужно быстрее добраться туда.

Иван поднял бровь:

– Быстрее? Зачем? И почему нельзя оставаться здесь?

– Здесь нас довольно скоро заметят, – покачал головою колдун. – Не забывайте, у власти в городах сир-тя – могучие волхвы, ваши мысли они почувствуют быстро. Поэтому надо спрятаться среди людей: пять тысяч голов – пять тысяч мыслей, ваши там будут незаметны даже самому сильному колдуну. Ну, ежели искать специально не станут.

– А если станут?

– Не станут, – спокойно заверил Енко. – С чего? Да и я б давно это ощутил, все-таки, как у вас говорят – «не последний парень в селение» – так?

– На деревне, – поправил отец Амвросий. – Впрочем, все одно. Как только будем прятаться-то?

– Сейчас поищем лодку. Иване, пошли людей. Вон там пусть поглядят, в камышах, одна-две точно найдутся.

В камышах нашлось даже три узких, обтянутых змеиною кожей, челна, никто их особенно-то не прятал, просто затащили носами на берег, чтоб не унесло волной.

– А чего прятать-то? – колдун с удивлением повел плечом. – Воров у нас нет. Люди не голодают, живут спокойно, долго и счастливо… – здесь Енко с остервенением сплюнул, выругался по-своему и чуть тише добавил: – Правда, не все. И живут – как колдуны позволят… для гм… некоторых – это не жизнь, но большинство привыкло… тупые покорные морды! Ничего! Когда-нибудь – надеюсь, что уже очень скоро – я расшевелю все это болото! Ну, что, поплыли?

– Счас. Афоню с Семкою позовем… Господи! – вдруг засомневался Иван. – Что, прямо так и поплывем? Нагло, не маскируясь?

Енко Малныче задумался:

– Ах, ну да, ну да… Вы вот что – раздевайтесь да обмажьтесь илом, что ли… Чтоб издалека было видно – свои.

– А вблизи?

– А вблизи я вас закрою. Я же колдун. И этот… Не последний…

– …парень на деревне! – под общий смех продолжил Штраубе. – Ах, дорогой Генрих, клянусь святой Бригитой, все это попахивает авантюрой… но мне нравится! А то сидишь все в остроге, сидишь. Надоело! Здесь хоть развеемся! Слушай, а корчмы здесь у вас есть? Ну, где хмельным торгуют?

– Да есть, – колдун хмыкнул, глядя, как казаки старательно намазывают друг друга жирным блестящим илом. – Дома странников называются. Обычно на окраинах, но… старейшины только по праздникам позволяют хмельным баловаться.

– А девки? – не отставал немец. – Девки сговорчивые у вас есть? Ну, гулящие?

– Этих везде хватает!

– Да это ж прямо рай земной! – расхохотался Ганс. – А, парни?

Отец Амвросий недовольно прищурился:

– А ну-ка, цыть, охальники! Все о девках да о хмельном и думаете. Совсем забыли – пятница седни – пост!

– Дак ведь пост-то не Великий, отче!

– Все одно – без особой надобности грешить да душу поганить не следует!

– Так на этот раз надобность такая есть, батюшка! – погладив шрам, спрятал улыбку Егоров. – В целях маскировки! Чтоб врага провести.

– Вот! – радостно воскликнул немец. – Слышали?! А я всегда говорил, что герр капитан у нас – голова.

Вдруг все вздрогнули – настолько неожиданно и громко захохотал Афоня Спаси Господи.

– Ой, не могу, ой!

– Ты почто ржешь-то, ровно скаковая лошадь? – отец Амвросий с недовольством посмотрел на послушника.

А тот все не унимался, вот уже и скрючился, схватился за живот:

– Ой, держите меня, люди добрые, ой, держите! Посейчас помру, спаси, Господи!

– Да хватит уже ржать-то, скаженный!

– На Семку… ох-ха-ха… гляньте только! Вот же дикарь истинный – черт худой! Аж ребра торчат… ах-ха-ха!

– На себя погляди, – обиделся Короедов.

Оглядываясь на свое полуголое, обмазанное илом, воинство и сам атаман едва сдерживал смех, да все… окромя старавшегося держаться серьезно священника. Впрочем, надо сказать, что и тот, с сияющим золотым крестом на грязной волосатой груди – смотрелся весьма комично.

Как бы то ни было, ватажники погрузились в лодки – весла валялись тут же, в камышах, – и споро погребли к острову.

– Господи Иисусе…

Затянул было отец Амвросий, однако Енко тут же прервал его:

– Не надо пока. Ты, святой отец, ведовству моему сейчас сильно очень мешаешь.

– Понял – не дурак, – священник тут же умолк и быстро перекрестился. – Ах, помоги нам, Господи!

– Левей, левей поворачивайте, – командовал с передней лодки колдун. – Теперь прямо.

– Ой, глядите! – Афоня указал рукой на внезапно вынырнувший из-за невысокого мыса большой челн, полный народа!

Молодые парни, девки – все в каких-то странных масках из древесной коры, змеиной кожи и перьев… а у кого и – точно, из золота! А девки… ох, девки – голенькие, в одних набедренных повязках, лиц, правда, из-под масок не видно, зато фигурки ладные – за что подержаться, есть! А груди-то, груди, плотненькие, с торчащими коричневыми сосочками – так бы и съел, амм!

– Вот это девки! – восхищенно присвистнул Штраубе. – Генрих, что они там кричат-то?

– С праздником поздравляют, – привстав на лодке, колдун помахал веселящейся молодежи рукой и, обернувшись к ватажникам, пояснил: – Сегодня Хоронко-ерва праздник. Хоронко-ерв – хороший, веселый бог, покровитель влюбленных и пьяниц. И праздник соответствующий… И как я про него забыл?

– Эх, нам бы такие праздники… – немец мечтательно закрыл глаза.

– Что немец, что язычник – одно, – прошептав, скривился отец Амвросий.

Ганс, однако, услышал, но не обиделся, а наоборот, рассмеялся, да, приподнявшись, махнул рукой с такой силою, что едва не выпал из лодки.

– Праздник Хоронко-ерва сегодня, день смеха и песен, – довольно пробормотал Енко Малныче. – Это хорошо, очень! В городе нынче много гостей – думаю, и у нас все пройдет гладко… Туда, туда, во-он к тем кусточкам сворачиваем.

Встреченный казаками песенно-молодежный челнок уже, завернув, скрылся из виду, так что высадиться на берег ватажникам никто не мешал, разве что кусты сильно кололись – колючие оказались, заразы!

Зато никого вокруг… правда, где-то в отдалении слышались гулкие голоса, хохот и песни, прерываемые грохотом барабанов и пением труб.

– Почти все на главной площади, празднуют, – прислушиваясь, пояснил колдун. – Идите за мной, только молчите и не слишком радуйтесь встреченным девам – еще испугаете.

– Эх, – немец причмокнул губами. – Я б таких попугал!

Увы, девы по пути не встретились, вообще никто не встретился – следом за своим провожатым казаки пробирались окраиной – какими-то закоулками, огородами, рощицами… едва не уткнувшись в огромного ящера с большими красноватыми платинами на горбу.

– Господи!!! – выскочивший сразу за колдуном Костька Сиверов схватился за саблю. – Чудища этого еще не хватало! Черт… пищаль бы надоб…

– С домом воевать собрался? – обернувшись, язвительно поинтересовался колдун. – Это же просто крыша!

– И впрямь… – разглядев, что к чему, Костька смущенно потупился.

Главное, ведь знал же прекрасно о том, что в селениях сир-тя крыши храмов и длинных домов делают из кожи ящеров и драконов. Знал, да вот не сообразил почему-то.

Атаман потрепал его по плечу:

– Эх ты, Аника-воин… Енко, а что это за дом?

– Дом девичества, – почему-то вздохнул проводник. – Там сейчас пусто, как и везде, – все на празднике. Но, думаю, в доме странников хоть кто-нибудь да есть. А нет, так подождем.

– Далеко еще? – поинтересовался Иван.

– Да почти пришли. Вот рощицу только минуем…

– А в доме-то нас… к нам – как? – засомневался священник. – Вдруг да не поверят, старостам своим доложат?

– Да все хорошо будет. – Енко Малныче рассмеялся, пригладив растрепанные ветром волосы. – Я же сказал – праздник веселья и песен! Сильно нам повезло.

Расположенный почти на самом берегу, в узкой полосе смешанного леса, дом странников походил на уже виденный ватажниками дом девичества – такая же приземистая, вытянутая в длину, хижина, только, в отличие от дома девичества, куда менее импозантная и крытая простыми листьями, а не шкурой. Заменяющая двери циновка была гостеприимно откинута, правда, по двору никто не шатался, и внутри тоже, судя по гробовой тишине, никого не имелось.

– Заглянем, спросим, – войдя, колдун что-то крикнул по-своему.

Ответом была тишина. Впрочем, не совсем тишина, атаману вдруг показалось, будто где-то рядом что-то тихонько звякнуло.

– Эй, есть здесь кто-нибудь? – снова позвал Енко.

– Я есть, – неожиданно послышался тонкий голос.

Снова что-то звякнуло… и из-за угла выглянула раскрашенная разноцветными красками мальчишеская рожица, темные большие глаза с любопытством уставились на гостей.

– Ты кто? – хмыкнув, спросил колдун.

– Я – Нойко Дрянная Рука, слуга почтеннейшего Гардатко Истоя, милостию великих старейшин распорядителя этого дома.

– Ага… понятно. – Енко Малныче покивал и тут же спросил: – А хозяин твой где, на празднике?

– Там.

– А ты что ж не идешь?

– А я не могу – наказан. Вот.

Тут только колдун и все казаки заметили на тонкой шее мальчишки узкий ошейник из толстой кожи нуера, от ошейника куда-то за угол шла толстая цепь, судя по виду – бронзовая или медная… или…

– Черт подери! – не выдержав, ахнул немец. – Она ж золотая! Меня б так наказали, ага!

– Точно – золото! – казаки азартно переглянулись.

– А ну, охолонь! – оглянувшись, сквозь зубы приказал атаман. – О злате потом думать будем.

– А вы, верно, издалека будете? – наказанный не сводил с незнакомцев сияющих любопытством глаз.

– Да, издалека, – ухмыльнулся Енко. – Из… Даргаяна. Хозяин-то твой скоро ли явится?

– Из Даргаяна!!! – мальчишка восхищенно хлопнул себя по грязным коленкам. – Это ж… Это ж север далекий! То-то я и смотрю, вы какие-то странные… и еще чувствую что-то… не пойму…

Нойко прикрыл глаза… и колдун тут же ударил его мыслью, легко выгнав из головы парнишки все вспыхнувшие вдруг подозрения… заодно узнал, почему его так прозвали – Дрянная Рука. За стыдное дело прозвали, за то, что…

– Даргаян… – мечтательно протянул мальчик. – Даргаян… Как бы я хотел там побывать!

– Чего-чего ты хотел бы? – Енко глянул на паренька с удивлением. – Ишь ты!

– Да, да, хотел бы, – закивал Нойко. – Очень бы хотел посмотреть иные места. А то все время в Хойнеярге – скучно. А хозяин, почтенный Гардатко Истой, совсем скоро придет, быстро. Так он сказал.

– Тогда подождем, – обернувшись к ватажникам, колдун махнул рукой. – Тут в теньке пока посидим. Хозяин скоро явится.

– А вы у нас первый раз в городе? – громыхая цепью, не унимался любопытный Нойко. – А Даргаян – большой? Больше Хойнеярга? А там тоже есть праздник веселья и песен? И славного Хоронко-ерва так же почитают, как и у нас? А…

– Хватит! – Енко Малныче сердито послал в голову парнишки мысленный удар.

Нойко пошатнулся, помотал головой… и снова спросил:

– А до Даргаяна очень далеко? Вы оттуда пешком шли? Или на челнах плыли? А-а-а… верно, на драконах!

– Однако у парня способности, – про себя пробормотал колдун. – Ладно, подумаем, что с тобой делать.

– Мы на больших челнах приплыли, понял?

Беседу с неугомонным парнишкой неожиданно поддержал атаман – так, от нечего делать. Не то чтобы очень уж сильно язык сир-тя походил на речь народа ненэй ненец, однако кое-что понять было можно, вот и Нойко, судя по всему понимал или догадывался.

– Большие такие челны, с парусами.

– С чем?

– Ну, на мачтах тряпки такие, шкуры оленьи – ловить ветер.

– Ловить ветер!!! – ахнул Дрянная Рука. – Вот это славно! И я б с вами хотел… А вы б меня не могли б взять, а? Я бы все делал, похлебку бы варил, охотился, лишним бы не был, нет!

– Тебя хозяин-то твой отпустит, чудо чумазое? – хохотнул Иван.

– Хозяин? – Нойко ненадолго замялся, вздохнул, но тут же снова воспрянул духом. – Вряд ли отпустит. Так я же могу его и не спрашивать – убежать! Хоть сейчас могу.

– С цепью-то?

– А что цепь? – дернул смуглым плечом мальчишка. – Думаете, она меня удержит, что ли? Заклятье-то на ней слабенькое, убрать его быстро можно, я пробовал.

– Что ж нынче-то на праздник не убежал? – атаман прищурился и хмыкнул. – Хозяина своего побоялся?

– Побоялся. – Нойко опустил глаза. – Ну, на праздник схожу… а потом куда денусь? Я ж сирота, родителей своих не помню, а родичи… родич мой – Гардатко Истой и есть. Вот если бы вы меня с собой взяли, а?

И столько было в темных глазах паренька надежды и какой-то глубоко затаенной грусти, что атаман отвел взгляд – мог ведь не сдержаться, пообещать – а зачем обманывать отрока?

– О!!! – загремев цепью, вдруг встрепенулся тот. – Вот и хозяин! Я же говорил – недолго.

Распорядитель дома странников, почтеннейший Гардатко Истой – неторопливый, вальяжный, с широким отечным лицом и толстым, хорошо заметным под длинной рубахою, брюхом – явился не один, а в сопровождении каких-то двух угрюмых хмырей, повадками напомнивших Егорову сибирских работорговцев. Такой же нехороший, оценивающий, взгляд, те же ухмылки. Едва взглянув на напрягшихся казаков, хмыри живенько промеж собою переглянулись, один другому что-то сказал… второй гнусненько ухмыльнулся…

– Обождите, – войдя во двор, Гардатко кивнул ватажникам и колдуну. – Сейчас этих поселю, потом – с вами… Нойко, нуер худой! Почто в доме не прибрался?!

– Так цепь же, господин мой!

– Я те покажу цепь! Ладно, к вечеру позову кого-нибудь, заклятье снять. А пока так походишь! Хворосту, вон, наломай да двор подмети.

– Хорошо, хозяин, сделаю.

Хмыри и Гардатко Истой скрылись в доме, впрочем, хозяин – точнее, распорядитель волею старейшин – выглянул во двор довольно быстро:

– Ну, теперь – с вами, уважаемые мои. Прошу, проходите.

– Чего это он нас – за своих, что ль, принимает? – тихонько спросил Семка Короед.

– Конечно, за своих! – ухмыльнулся Костька. – У нас же – кудесник свой. Прикрывает! Глаза толстяку этому отводит.

– Да-а, – боязливо протянул Семка. – Это хорошо, что кудесник за нас, правда?

– Конечно, хорошо, – хохотнул Сиверов. – Чего ж худого-то?

Вслед за хозяином ватажники вошли в дом, внутри – довольно просторный, вытянутый, темный, с низковатым – едва не удариться головой – потолком, в проем которого вела узкая лестница, видать, на чердаке тоже было жилище. Никаких привычных столов и скамеек не имелось вовсе: и слева, и справа от входа тянулись плетенные из травы и лыка циновки, вдоль стен стояли длинные плоские сундуки и какие-то лари, судя по всему, для посуды и припасов. Очага не было – кухня располагалась во дворе… все правильно – зачем печка в стране вечного лета?

– Там, наверху – опочивальни, дорогие мои, – хозяин кивнул на лестницу. – Правая уже занята, левая – ваша, располагайтесь, оставляйте поклажу. Вы ведь на праздник сейчас отправитесь?

– Отправимся, – отозвался за всех колдун и, понизив голос, шепнул атаману: – Придется идти, иначе подозрительно будет.

– Надо так надо, – шепотом отозвался Иван. – Надеюсь, ничем себя не выдадим. Разве что пищалями да сабельками… да бородами.

– Шутишь? – Енко Малныче улыбнулся. – Мы на вас маски наденем да накидки из перьев… Сойдете за соплеменников.

– А, ну, если только в масках… Кстати, – вдруг вспомнил Иван, – а чем за постой платить принято?

– Раньше – ничем, – словно прислушиваясь к чему-то, колдун покусал губы. – Дом странников для всех гостей бесплатно… был. Но сейчас… сейчас чувствую я в хозяине нашем алчность.

– А деньги-то у вас в ходу? Ну, монеты?

– Кольца золотые в ходу… стали. Браслеты.

Егоров спрятал улыбку:

– Ну, кольца так кольца. Расплатимся. А ну, казаки, скиньтесь-ка…

– Герр капитан! – обернувшись, возмущенно зашептал Штраубе. – Неужто золотом со сквалыжником этим расплачиваться будем?

– Сейчас – расплатимся, – Иван спокойно кивнул. – А как уходить будем, цепь ту, златую, с собой заберем!

– Цепь? Ну, это ты, герр капитан, славно придумал!

При виде золотых колец маленькие, заплывшие жиром, глазки почтеннейшего Гардатко Истоя вспыхнули словно рубины! Широкое лицо его мгновенно сделалось довольным и добродушным, толстые губы изогнулись в улыбке:

– Может быть, хотите маски, накидки? Зачем у храма брать, может, там на всех и не хватит. А у меня есть… как раз для дорогих гостей припас… еще пару колечек добавите…

– Добавим, добавим, – рассмеялся Иван. – Право же, пустяки какие.

– Ты вот что, уважаемый, – Енко Малныче растянул губы в улыбке, ничуть не уступающей в радушии хозяйской гримасе. – Ты мальчишку своего, слугу, нам в провожатые дай. А то ведь город ваш большой, заблудимся, заплутаем.

– Дам, чего для гостей дорогих не сделаешь! – рассмеялся Гардатко Истой. – Сейчас позову соседа, он домой шел, немного в заклятьях смыслит. Цепь-то снять надо! Но…

– Кольца у нас еще есть. Немного, – приложив руку к груди, заверил Иван. – Так что иди, уважаемый, да побыстрее.

– Мальчишка-то нам зачем? – удивленно поинтересовался Егоров, едва тучная фигура хозяина покинула дом странников.

– Низачем. – Енко пожал плечами. – Просто этого парня теперь поблизости от меня держать надобно. Или убить. Но убить пока хлопотно. А вот по пути к храму – можно. Нужно – я б даже сказал.

Атаман вскинул глаза:

– Зачем мальца убивать? Что он нам худого сделал?

– Не сделал, но может сделать, – быстро пояснил колдун. – Не обычный мальчишка этот, да. Не крестьянин, не воин. Способности у него к колдовству явные! Правда, никто их не выделил, не усилил, видать, не заметили или не захотели. Он вас видит! Догадывается. Если я мысли его не буду держать – вспомнит, расскажет. Избавиться от него надо, иначе…

– Избавимся, – тихо отозвался Иван. – Коль уж так легли кости…

Во дворе послышались чьи-то громкие голоса, что-то звякнуло, а затем, отдуваясь и громко икнув, в дом заглянул хозяин:

– Ну, все. Сняли заклятье с цепи, расковали Нойко. Будет вас сопровождать – радуется. Вы, если что, его бейте. Да…

– Вот, – атаман протянул кольца, тут же утонувшие в жирной ладони Гардатко Истоя.

Хозяин даже поклонился:

– Благодарю! Да будут милостивы к вам великий Нга и Неве-Хеге Праматерь! Маски с накидками Нойко сейчас принесет… Идемте!

Разноцветных накидок из птичьих перьев и озерной травы хватило с избытком, как и масок – матерчатых, в виде человеческих черепов.

– Тьфу ты, господи, этакую страхолюдь на себя напяливать! – с остервенением сплюнув, перекрестился отец Амвросий.

Костька Сиверов захохотал:

– Ничего, батюшка! Нам бы выжить сейчас, а грехи-то потом отмолим.

– А ты, малой, почто перья не напяливаешь? – искоса взглянув на юного слугу, поинтересовался Семенко Волк.

Парнишка презрительно хмыкнул:

– Вот еще! В этих накидках еще в прошлое лето на праздник хаживали! Узнают, что я это и нынче надел – засмеют.

– Ах, вон оно что… – с нехорошим прищуром казак перевел взгляд на тучного распорядителя дома странников. – Вот он выжига-то, сквалыжник чертов!

– Нет, нет, – испуганно захлопал глазами Нойко. – Вы – гости из дальних земель, вам – можно. Никто и слова не скажет. Ведь в прошлое лето вас у нас на празднике не было?

– Не было.

– Ну, вот! Я и говорю – можно.

Сей разговор произошел очень быстро, и Семенко Волк только потом задумался – как же они с Нойко друг друга поняли, ведь парень-то говорил по-своему, молодой казак – само собой, по-русски.

– Ну, да помогут вам боги! – льстиво улыбаясь, напутствовал Гардатко Истой. – Надеюсь, вам не придется скучать на нашем славном празднике!

– Надеюсь.

Скривившись, Енко Малныче кивнул хозяину и быстро пошел следом за ватажниками, ведомыми юным проводником Нойко. Нагнав атамана, колдун тихонько взял его за локоть:

– Нам бы переговорить.

– Хорошо, – согласно покивал Иван. – Поотстанем чуток. Правда, потом догнать бы.

– Догоним. Никуда они от нас не денутся. Я вот о чем… – Енко понизил голос. – От мальчишки избавиться надо, не забыл, мой друг? Поручи кому-нибудь. Там, у храма, спуск к озеру, камыши… очень удобное место – я покажу. Как у вас говорят – все концы в воду.

Атаман потрогал шрам и прищурился:

– Чего ж ты сам-то?

– Я не могу, – с видимой досадой признался колдун. – У парня способности. Слишком многих богов придется упрашивать, чтобы его убить – молить, приносить жертвы. Много неоправданной возни и потери времени. Вам легче, вы чужаки. Ножом по горлу и… Никаких богов спрашивать не нужно.

– Эх, кабы так! – Иван хмыкнул и покачал головой, поглядывая на смуглую спину идущего далеко впереди паренька. – Господь наш душегубства не одобряет.

– Да что ты?! – изумился Енко. – То-то вы саблей горазды махать направо-налево. А еще пищали у вас, пушки.

– Так это ж совсем другое дело! – Егоров широко развел руками, словно показывал величину некогда пойманной рыбы. – Это ж – против врагов.

– Так Нойко – враг, – убежденно промолвил колдун. – И смею заверить – очень, очень опасный. Пока он жив – все на волоске висит, да. Впрочем, ты – вождь, выбирай, кто тебе дороже – свои ватажники или этот никому не нужный парень? Поручи, поручи кому-нибудь, пора уже – вон и спуск, заросли.

– Не буду никому поручать, – поправив на лице маску, Иван потрогал спрятанный под накидкой кинжал. – Сам все сделаю. Как только парня этого незаметно туда заманить?

– А не надо заманивать, – с видимым облегчением улыбнулся Енко. – Он сам за тобой куда надо пойдет… я прикажу только и буду присматривать за ним силою своей мысли. А мы с казаками твоими во-он, где хоровод, будем. На дев поглядим, послушаем песни…

– Слушай, может, мы зря здесь шляемся? Может, лучше в каком-нибудь безопасном месте затаиться, пересидеть?

Енко Малныче удивленно вскинул брови:

– Ты забыл, что ли, мой друг? Здесь, среди людей, средь веселья и песен – и есть для нас самое безопасное место! И пока – один только человек для нас опасен… ты знаешь кто.

Замедлив шаг, атаман свернул на узкую тропу, спускавшуюся через колючие заросли вниз, к озеру, и остановился, дожидаясь Нойко. Что ж, враг так враг… Кому-то нужно делать и черную работу, спихивать же ее на кого-то на казаков – неуместная слабость. Зачем, чтоб знал кто-то лишний? А слабости вожаку надо давить, иначе рано или поздно вся власть ускользнет из ослабевших рук, улетучится, словно призрачный синий дым догорающего костра, словно ускользнувшая прямо из рук щука. Убивать атаману было не привыкать – можно сказать, только этим он всю свою жизнь и занимался, здесь воевал с колдунами, с людоедами, а там, дома, – с поляками, литовцами, шведами… Сколько душ порешил – теперь и не вспомнишь. Иван перекрестился и почесал вдруг занывший шрам. Но то ведь были враги! И отрок этот – враг, да еще какой. Однако раньше все происходило в честном бою, в бешеной схватке, где еще неизвестно – кто кого, а здесь, сейчас… Словно палач… или, скорее, мясник… Неужели нет какого-то другого выхода? Колдун сказал, что нет. Зачем ему врать? Он ведь нынче заодно с казаками. Ах, черт, как муторно на душе, как противно… и все же придется сделать что должно, коли уж на одной чаше весов – жизни доверившихся ему, своему атаману, людей, а на другой – никчемная жизнь не нужного никому мальчишки. И раз уж нет никакого выбора… Егоров вдруг улыбнулся: хорошо, что никому из ватажников не поручил выступить в роли убийцы – вот это было бы подло, бывают случаи, когда старший должен брать всю ответственность на себя и сам решать все дела, даже самые неприглядные, на то он и старший, в этом-то и состоит бремя власти, и случай нынче – как раз такой. Вот только тяжело почему-то на сердце. Исполнить бы все поскорее, без всяких лишних слов… и лишних для жертвы мучений.

– Господин! Ваш друг сказал, что вы можете меня разрисовать! – Нойко выскочил на тропинку внезапно – с сияющими глазами, довольный и радостный. – Правда, можете?

Иван закусил губу – вот ведь чертов колдун! И откуда он узнал о способностях атамана к рисованию? Сам Иван ему об этом не говорил… прочел мысли? Так ведь и не думал… вот ведь хитрая колдовская морда.

– Разрисуете, да? У меня и краски с собой, и палочки для рисования, – отрок покачал в руках прихваченный с собою мешочек. – Я это… я сперва хотел попросить Канко Ихурдея, цирюльника, но он, верно, веселится уже, и вряд ли… Скажет – опоздал, так иди-ка ты, парень, гуляй! Хорошо, что вы умеете… Разрисуете, правда? Вот к воде, к озеру, спустимся, я сам краски разведу. Идемте, а? Ну, пожалуйста, мой господин, одна надежда на вас!

Молча махнув рукой, атаман быстро зашагал к озеру, чувствуя, как позади, за спиной, подпрыгивая от радости, бежит Нойко.

Здесь, на заросшем высокими кустами и камышом берегу, царила приятная прохлада, приглушенные солнечные лучи едва проникали сквозь густые заросли ив, а в прозрачной озерной воде играла серебристая рыбья мелочь.

– Я сейчас! – бросив мешок, отрок схватил валявшиеся на песке раковины. – Сейчас разведу. Быстро. Вы, господин, только чуть-чуть подождите.

– Не торопись, – отвернулся Иван. – Делай как надо.

Парень управился быстро, атаман еще и подумать ни о чем не успел, как за спиной зазвенел веселый голос Нойко:

– Ну вот, все готово! Вот краски, вот палочки.

Палочки…

Иван хмыкнул, глянув на распушенные, словно кисти, тростинки. Выбрал одну, потоньше, взял в руки.

– Ну и как тебя разрисовать?

– Здесь, на груди – хорошо бы дракона. Сможете? – мальчишка прищурился от попавшего в глаз солнца. – А на спине… На лбу загогулину видите?

– Ну, вижу.

– Так на спине – точно такую же, только золотистую, а на плечах – как на щеках – серебряные. Вот краски, я возьму раковины, чтоб вам самим не держать.

Зайдя по колено в воду, паренек доверчиво повернулся спиною.

– Давай! – на миг «отпустив» Нойко, мысленно приказал колдун атаману. – Всего один удар… сзади, под сердце… быстро и хорошо. Делай!!!

О, Енко Малынче прекрасно понимал, что поставил своего нового друга в весьма неловкое положение – какому же воину понравится быть палачом? Чувствуя свою вину, молодой колдун пытался хоть как-то помочь атаману – сделать так, чтоб все поскорее закончилось. Вот и сейчас… прикрыл глаза…

– Ну, давай же, давай!

О, великий Нга! О Темуэде-ни, повелитель мертвых! Почему ж ничего не… Крест!!! Ах да – крест! Тот оберег, что все бледнолицые вечно таскали на шеях… Ладно, попробуем по-другому… а ну-ка…

Получив сильный мысленный удар, Нойко вдруг рухнул на колени, распугав рыб.

Енко Малныче до крови закусил губу:

– А теперь – ты, мой друг! Ну!!! Ну же!!!

И снова крест помешал… впрочем, не только крест – в толпе проносившихся хороводом полуголых красавиц, колдуну вдруг почудилась юная Сертако, та самая Сертако, что когда-то ранила его сердце и ради которой он вынужден был… Неужели она?

Обретя свободу от колдовских мыслей, Нойко вдруг очнулся и, вскинул голову, обреченно посмотрел прямо в блестевшие под маской глаза бледнолицего атамана:

– Убейте меня поскорей, господин. Я устал ждать.

Сорвав маску с лица, Иван размашисто перекрестился:

– Господи!

– Или не убивайте, – неожиданно прошептал отрок. – Я не причиню вам зла, клянусь великой праматерью Неве-Хеге!

– Прочь! – не выдержав, взмолился вдруг атаман. – Прочь с глаз моих! Ныряй, плыви, чтоб я никогда тебя больше не видел. Ну!!!

– Нет, я не уйду, – Нойко неожиданно уперся.

Вот дурак-то! Дура-ак…

– Я хочу кое о чем попросить вас, господин…

– Попросить? – удивленно моргнул Егоров. – Интересно, о чем же?

– Поговорите с вашим другом сир-тя, – мальчишка неожиданно потупил глаза. – Понимаю, что прошу слишком много, но… Не мог бы он взять меня к себе в ученики?

– В ученики? – Иван растерянно погладил шрам, совсем уже не понимая – а что, собственно, здесь сейчас происходит?

– Я чувствую, ваш другу сир-тя – великий и могучий колдун, – истово забормотал Нойко. – Я ощутил его силу. И знаю – он уважает вас, господин, и, может быть, послушает… Вы только спросите! Я буду хорошим учеником, клянусь великим Нга, буду стараться… Такому могучему колдуну, как ваш друг, никак нельзя без учеников, никак… Теперь у него я – хоть один – буду!

Странно, но от таких слов Нойко Иван вдруг испытал облегчение, словно камень упал с плеч, и рука уже не тянулась к кинжалу… и паренька этого вовсе не хотелось убить, впрочем, и раньше-то не очень хотелось…

– Дракона, говоришь, тебе на груди нарисовать? – наклонившись, атаман подобрал упавшую в воду кисть. – Летучего? С крыльями?

– Летучего. С крыльями! – радостно подтвердил отрок и, смущенно прикрыв глаза, попросил: – Хвост – желтой краскою, а крылья – красной.

Колдун-изгой Енко Малныче встретил обоих у начала тропы, ничуточки не удивленный:

– Вообще-то я еще не думал об учениках…

Нойко радостно заулыбался:

– А ведь самое время подумать, о, могучий…

– Тсс!!! – Енко одной мыслью захлопнул своему юному собеседнику рот. – Ишь, раскричался. – Ты знаешь, что у тебя будет за судьба, если со мной свяжешься?

– Угу! – быстро закивал отрок.

Колдун недобро прищурился:

– Совсем никакой судьбы не будет, скорее всего, да-а. Что ж, я тебя предупредил. А обзавестись учеником мне, верно, и в самом деле пора… раз уж так все сложилось. Раз уж любезный друг мой Иван за тебя попросил.

– Я еще ничего не просил! – резко возразил Егоров.

Енко Малныче рассмеялся:

– Ну, так попросишь! Я же знаю… как вы говорите, я же – колдун, а не хвост собачий. А ты… – кудесник посмотрел на мальчишку. – А ты, парень, способней, чем я думал. От смерти собственной ловко ушел, в ученики ко мне набился. Хитер, ничего не скажешь!

– Да я не…

– Молчать! – прикрикнул Енко. – Разве ты не ведаешь, что ученик без дозволения учителя не должен открывать рот?

– Без дозволения учителя…

В блестящих широко распахнутых глазах паренька вдруг вспыхнула на миг самая бурная радость, вспыхнула и погасла, вернее, сам хитрый Нойко ее притушил:

– Значит, вы, мой господин, все-таки…

– Кто знает, может, ты еще об этом не раз пожалеешь! – с неожиданной грустью промолвил колдун. – И не раз вспомнишь о том, что утратил здесь, что потерял.

– А что мне тут терять-то? – отрок не особо почтительно вскинул глаза. – Чего утрачивать? Разве что хозяйскую цепь да ошейник? Об этом я должен вспоминать?

– Кстати, о цепи! – вспомнив, перебил беседу Егоров. – Тут ребята интересовались – точно ли из золота, мол?

Праздник веселья и песен в честь благого бога Хоронко-ерва звенел музыкой барабанов и флейт, истекал протяжными песнями и томными хороводами юных полунагих дев, с упругими, расписанными затейливыми узорами, телами.

– Ой, ой! – отведав ягодной хмельной бражки, любезно поднесенной каждому гостю темнноокой полногрудою девой, Костька Сиверов не отрываясь следил за хороводом.

Засмотрелся, сдвинув маску на лоб… впрочем, маски все давно сдвинули – иначе как бражицу пить?

– Нет, ну что тут творится-то! – вторил ему Семенко Волк. – Верно – рай земной, братцы! Может, и мы поплясать пойдем? Хоровод поводим?

– Я вот вам повожу! – отец Амвросий строго погрозил казакам кулаком. – Ужо, обождите – вернемся в острог, епитимью на вас наложу, грешники!

Ватажники особо серьезно слова священника сейчас не воспринимали – смеялись, во все глаза рассматривая стройных танцующих девок.

– Смотри, смотри, какая грудастенькая!

– А вон та!

– А эта!

– С такими бы…

– Господи Иисусе! Креста на вас нету, козаче.

Музыка между тем сделалась громче – к флейтам и барабанам присоединились еще и бубны – зазвенели, загудели так, что ноги словно сами собой пошли в пляс. Запалив вокруг храма костры, девы затянули еще несколько хороводов, в кои вовлекли всех, кто был рядом. Не избежали того и казаки, да, честно говоря, не очень-то и старались избежать! Тем более явившийся наконец атаман, переглянувшись с колдуном Енко, махнул рукой – разрешил.

– Эх! – радостно хлопнул себя по бокам Костька Сиверов. – А ну-ка, попляшем, братцы! Жаль только, балахон этот мешает. Может, скинуть его к ляду?

Отец Амвросий снова погрозил кулаком:

– Я те скину! И маску обратно надень! Ишь, распустились тут, хвосты подняли, ровно мартовские коты.

– Один… ну, два из компании – могут сердиться, это бывает, – поглядывая на священника, тихо промолвил Енко Малныче. – Остальные радоваться должны, ни от каких утех не отказываться, иначе худо, слишком уж это подозрительно, будет, непременно заинтересуются колдуны! Я вас покину ненадолго, а ближе к утру вместе возвратимся в дом странников. Веселитесь и ничего не бойтесь! Нойко… будешь прикрывать мысли наших друзей…

Отрок сверкнул глазами:

– Но…

– Я научу как. Слушай…

Буйное колдовское светило уже поблекло и съежилось, на ночь превратившись в луну, обычное же солнышко тоже закатилось за горизонт – длинные полярные дни подходили к концу, и с ними таяло лето, таяло далеко в тундре, но не здесь, в вечнозеленой стране колдунов.

Не то чтобы совсем уж стемнело, скорее, стояли сумерки, впрочем, вполне достаточные для того, чтобы казаки смогли снять неудобные маски. По-прежнему звучала вокруг громкая музыка, доносились веселые шутки и песни, а кое-кого из гостей уже обнимали нежные руки темнооких, празднично раздетых дев.

Костька Сиверов давно утонул в высокой траве за храмом, утонул не один, а с пышногрудой красулей, утонул в ее черных бездонных очах! Точно так же нежился в жарких девичьих объятиях и довольный Семенко Волк, только глаза у его пассии были не черными, а темно-зелеными. Ганс Штраубе, рыжий прохиндеистый немец, тем более, не стал теряться, давно уже уволок в кусты первую попавшуюся «фройляйн» и сейчас был на седьмом небе от счастья… как и Чугреев Кондрат, и всегда хмурый – а ныне, разулыбавшийся, оруженосец Яким, как и…

О нет, отец Амвросий и верный его послушник Афоня расставленных языческими одалисками любовных сетей избегали стойко. Вслух, конечно, не молились, не крестились даже, дабы внимание пустой не привлекать, однако в хороводы не шли и держались не у самого края, а с краю, где бугаинушко Михейко с молодецким уханьем метал в горшки большие глиняные шары, метал метко и хватко, на радость толпящимся вокруг жителям.

– Эх, здоров же этот парень, ага!

– Да уж, силой его великая Неве-Хеге не обидела!

– А кто это? – быстро поинтересовался у зевак незнакомец с неприметным, вытянутым книзу, лицом и горбатым носом – один из тех угрюмых хмырей, что прибыли на праздник неизвестно откуда, заняв опочивальню в том же доме странников, что и казаки.

Напарник его – чуть пониже ростом, с неприятными тонкими губами и небольшим прыщом на носу – деловито присматривался к каждому, бросающему шары, атлету… ну, точно, как торговец скотом к вкусному спинокрылу или толстомясому водяному ящеру эркко-ко.

– Что это за парень-то говорю? Он местный, нет?

– Не, не наш. Гость, как и вы.

– Так та-ак… так…

Местные девы не бросались, пожалуй, только на Маюни да на завистливо вздыхавшего Короеда – таких, как они, подростков, много бродило у храма, зачем на них бросаться-то, когда вокруг так много красивых и сильных молодых мужчин?! Вот, к примеру, как этот, высокий, с белесым небольшим шрамом на правом виске…

– Пойдем, я покажу тебе озеро, незнакомец!

– Что-что?

Иван обернулся, встретившись взглядом с юной красоткой, стройненькой, словно серна, с вызывающе-веселым взглядом больших зеленовато-карих глаз. Нет, она вовсе не была почти нагою, как танцовщицы из хоровода, одета… не так, чтоб уж очень прилично, но одета – узкие оленьи штаны отнюдь не скрывали, а, скорей, еще больше подчеркивали изящную линию бедер, короткий, змеиной кожи, жилетик, отороченный беличьим мехом, заканчивался куда выше пупка.

Что еще сказать? Вышитые бисером торбаса, и столь же богато украшенная головная повязка, черные распущенные локоны по плечам… и взгляд – веселый… и, вместе с тем, какой-то стеснительный, словно бы девушка чего-то побаивалась… если тут уместно было б употребить это слово.

– Знаешь, я ведь боюсь! – улыбнулась незнакомка.

Атаман удивился:

– Меня?

– Тебя? – девчонка расхохоталась звонким, словно серебряный колокольчик, смехом. – Зачем мне тебя бояться?

– Ну, мало ли, – замялся Иван. – Я ж тебе незнаком… чужой.

– А здесь по праздникам всегда полно чужаков, – девушка рассмеялась. – Я и сама не местная, просто приехала посмотреть на веселье… повеселиться самой. Я не спрашиваю тебя, кто ты, а ты не спрашивай меня – зачем нам знать имена? Сегодня встретились, сегодня же и расстанемся, и больше уже – никогда… Так пойдешь со мной к озеру? Там хорошо. Спокойно, красиво…

– Ну… хорошо, пойдем, – атаман улыбнулся, почувствовав, как манит его к себе эта юная красавица-дева.

В конце концов, почему б с такой красулей и не пройтись? Что в этом такого?

Думая так, Егоров сейчас бесстыдно врал сам себе. Просто пройтись? А зачем тогда рука его уже сжимала теплую ладонь девчонки, а глаза… глаза мысленно раздевали… вот. Если б стащить жилетик, то… какая под ним грудь? Нет, просто интересно – маленькая, с вишенку, или… как бархатный спелый персик, как…

– Вот и озеро… слышишь, купаются?

– Да… Мы тоже пойдем?

– Нет… потом… может быть…

Повернувшись, юница неожиданно обняла Ивана за шею, крепко целуя в губы. Атаман этого и ждал! Надеялся! И вот… руки его пробежались по обнаженному стану красавицы, поласкали пупок, погладили животик, поясницу… медленно поднялись по спине вверх, к лопаткам…

Сверкнув глазищами, дева проворно стащила с молодого человека накидку… и, погладив Ивана по плечам, отпрянула… кинув жилет…

Хорошая грудь, персиком!!!

Наклонившись, атаман пощекотал языком твердеющие соски, погладил ладонью грудь, и в самом деле бархатную, упругую, нежную… сдавил, пропуская меж пальцами крепнущий на глазах сосок… и быстро, одним движением, стащил с девчонки штаны, погладив рукою лоно… Опустив ресницы, дева прикрыла глаза и тяжело задышала, покорно опускаясь в мягкий ковер пахучих и пряных трав, покрытый синим колдовским небом… Иван упал сверху… и вот уже вскоре послышались стоны, стоны любовной неги и страсти, а можно сказать – и похоти… Почему бы так не сказать? Ведь Иван Егоров сын Еремеев, как ни крути, был обычным здоровым мужчиной, и женщины у него не было уже с месяц…

Ах, как изгибалась в траве ненасытная колдовская дева! Как стонала, как закатывала глаза… А когда порыв первой страсти кончился, отдыхая, прильнула к Ивану, провела пальчиком по груди:

– Ах, милый… ты, верно, воин, я чувствую… вижу. Вон у тебя шрамы – и здесь, и здесь… и здесь. И даже здесь – на виске. Это от стрелы?

– Да.

– А твои друзья… они тоже умелые воины?

– Тоже…

– Но ты старший? Вождь?

Атаман недовольно поморщился: а не слишком ли любопытной стала вдруг эта юная красавица с точеным золотисто-смуглым телом и очами цвета степных трав? Ишь, интересуется… упорно этак… Ну, что взять – женщина! А говорила-то, говорила – мол, нам лучше друг друга не знать…

Юркие пальчики, пробежав по груди Ивана, спустились ниже… казак закусил губу – ах, проказница… Повернулся, прижал к себе деву, погладил по бокам, по спине и вновь поласкал языком грудь – плотную, литую – и вот встретились, наложились губы на губы, жара на жару, слились в поцелуе, долгом томном и страстном, и красавица, устроившись сверху, выгнулась, зашаталась, закатывая глаза…

Иван обхватил ее бедра руками, чувствуя, что ничего не может поделать с собой… пусть делает с ним все эта красивая юная дева, делает все, что хочет, все, что может позволить себе… и чего не может позволить.

Изгибаясь, и закатывая глаза, постанывала девица, твердая грудь ее колыхалась, Иван ухватил ее ладонями… отпустил… и снова поймал, как ловят в ребячьей игре скатанный из тряпиц шарик.

Девушка застонала еще сильней, заблестел от выступившего пота живот, давно переполнилось любовной влагою лоно, упругие соски уперлись Ивану в грудь, жаркие, твердые, терпкие… как и все это пряное гибкое тело, прекрасное, нагое и нежное… жгучее, словно вырвавшийся на свободу огонь!

Любовники застонали, слились воедино, и желтый закат померк в глазах их, и все стихло, словно пропало, лишь высоко-высоко в синем бескрайнем небе беззвучно покачивалась сиреневая колдовская луна.

– Господин Енко сказал, чтоб вы не ждали. Чтоб возвращались на постой, а он немного задержится.

Атаман уже успел одеться, и слова разрисованного им же Нойко вовсе не застали его врасплох. Чего не скажешь о красавице-деве с глазами цвета пряных весенних трав, растущих в далеких степях! Она уже натянула штаны, а вот жилетку надевать не спешила, видимо, очень довольная обескураженно-восторженным видом подростка. Даже улыбнулась и показала язык:

– Что уставился, парень? Иди подрасти сперва!

– Ты как здесь, Нойко? – Иван шагнул к отроку. – Так как меня нашел? Что, приходил Енко?

– Приходил, но тотчас же ушел, – закивал мальчик. – Какое-то у него важное дело. А вас найти – дело нехитрое, мой господин. Где же искать мужчин на празднике веселья и песен? Конечно же, на лугу или у озера – в объятьях веселых дев!

– Нет, ну вы только гляньте, умник какой выискался! – натянув наконец жилетку, красавица шутливо щелкнула Нойко по носу и, повернувшись, помахала атаману рукой. – Ну, я пошла. Прощай, воин. Было славно, ага.

– И мне было славно… – проводив уходившую девицу взглядом, Иван обернулся на отрока. – Ты остальных-то нашел?

– Нашел, господин, – смущенно улыбнулся Нойко. – Там же, где и вас – рядом. Так идем? Праздник-то уже кончился, вот-вот явятся парни из дома молодых воинов – поднимать уснувших гуляк.

Отрок смутился вовсе не от вида голой девичьей груди – что он, девок нагих не видал, что ли? Да на любом празднике… почти на любом – хороводами скачут! Не-ет, дело не в груди… просто он не успел эту девчонку проверить, а ведь она не местная, чужая… чего тогда приставала к казакам? Не успел, мысли не подслушал – тут и неопытность сказалась, ну и… честно говоря – грудь. Все-таки засмотрелся, ага – вот и потерял бдительность на какой-то миг!

В дом странников казаки добрались уже ближе к утру, когда колдовское светило исходило предрассветною радугой, превращаясь из скромной сиреневой луны в утреннее, алое, с золотистыми жаркими лучами, солнышко. Егоров который раз уже ловил себя на мысли о том, что никак не может определить для себя – а где же все-таки висит это чертово солнце? Над древней столицей сир-тя или еще дальше, еще глубже в центр колдовской земли?

– Проходите, проходите, гости дорогие! Опочивальня в готовности.

С поклонами встретив возвратившихся с праздника постояльцев, Гардатко Истой, улучив момент, отвесил увесистую затрещину Нойко:

– А тебя где носило, нуер худой? Двор не метен, посуда не вымыта! Совсем от рук отбился, дрянь мелкая, ну, погоди у меня, погоди – вскорости снова на цепь сядешь!

Как только казаки скрылись в доме, толстяк взял в руки палку и ухитрился-таки ухватить парнишку за локоть:

– А вот впредь будешь знать, как, где ни попадя, шастать! Вот тебе, вот! Получай!

– Уу-у-у!!! – безуспешно пытаясь вырваться, громко закричал Нойко. – Вы ж, господин мой, сами меня с гостями послали, в проводники! Забыли, что ли?

– Ах ты ящер пустоголовый! Длинношей обделанный, трехрога загнивший хвост! Совсем страх потерял – меня за глупца держишь? Н-на!!!

– Ой-ой-ой, хозяин! Не надо, больно же!

– Вот и хорошо, что больно! То что я тебя послал – помню. Так ведь не до утра же, пакостный ты гнилозуб, отрыжка трехрожья! Ох, горе мое, горе!

Пока хозяин дубасил своего служку, казаки один за другим поднялись в опочивальню, зачем-то тут и там разгороженную циновками – может быть, корчмарь решил, что так гостям будет куда как приличнее спать.

– Господи!!! – распахнув сундук, вдруг воскликнул Сиверов Костька. – А где же наши пищалицы? Сабли?!

– Что, нету? – напрягся атаман.

– Нету… нигде…

– Случайно, не оружие ваше ищете? – гулко прозвучал чей-то язвительный голос.

И тут же, словно по команде, упали циновки… явив прятавшихся за ними воинов, числом поболе двух дюжин, с нацеленными на ватажников стрелами и копьями. Командовали воинами те самые два хмыря, что еще с утра так не понравились атаману! Мало того, в числе воинов казаки заметили и девок – тоже с луками, стрелами… Атаман тотчас же узнал свою ночную пассию:

– И ты здесь?!!! Вот ведь щучина!

– Не дергайтесь – чревато! – потерев руки, спокойно заявил один из хмырей – с вытянутым лицом и горбатым носом, похоже, он и был тут за главного. – Утыкаем стрелами в один миг, можете не сомневаться!

С тех пор, как Сертако-нэ покинула дом девичества, никто ее так вот, уважительно-ласково – «Сертако-нэ», – не звал, называли по-другому, презрительно-пренебрежительно – Сертако-не-я. А как еще называть худую, вечно виноватую наложницу, ту, что никак не могла понести, одарив господина сыном… или хотя бы дочерью. А Сертако ведь могла бы родить, вполне, да просто-напросто не хотела – ну, не от старого же облезлого трехрога, колдуна Еркатко Докромака, что, наконец-то излечившись от мужского бессилия заговоренной кровью молодых девственниц, вел себя словно похотливый нуер во время весеннего гона!

Ах, старый похотливец, чтоб ты сдох, чтоб тень летучих драконов повелителя мертвецов Темуэде-ни поскорей коснулась тебя, Еркатко Докромак! Испортивший жизнь слишком многим, ты вполне достоин вечной послесмертной муки!

Сегодня был праздник, все жены и наложницы, по обычаю, были отпущены веселиться – конечно же, не на всю ночь, как все, но все же и это надо было заслужить. Сертако, конечно, не заслужила, но на праздник сбежала – хоть какая-то радость за долгие унылые дни, да что там дни – годы!

И вот там, в хороводе, вдруг показалось… Нет, не может быть, он же давно сгинул! И тем не менее тот высокий парень, что внезапно ожег Сертако-не-я взглядом, был так похож на сгинувшего изгоя Енко Малныче!

Ах, Енко… Лучше б тебе тогда отдалась, не прогнала, кулаком по лбу не треснула! Эх, кабы знать…

Собрав сохнувшие на заборе циновки, девушка отнесла их в дом, разложила, развесила, после чего отправилась в свой угол – спать. Улеглась на старую, изрядно побитую молью, кошму из меха товлынга, закрыла зеленые свои очи… Ворочалась, а сон все не шел, хотя, казалось бы, устала за день, умаялась. Перед глазами вставали какие-то видения, призраки давно минувших дней, куда более счастливых, чем нынешние. Вот и Енко появился – высокий, красивый, с копной темных волос, с золотым оберегом, видневшимся на груди, в вырезе рубахи из змеиной кожи. Возник в дверях, присел, погладил по щеке… потом улыбнулся, позвал куда-то…

Хороший сон, добрый… Такой, что и просыпаться не хочется.

– Ну, вставай же, любезная Сертако-нэ! Говорю тебе – просыпайся! Нет, да что же это… Ладно! Вот я тебя…

Протянув руку, Енко пощекотал девчонке животик… Сертако вздрогнула, распахнула глаза, все еще не до конца веря:

– Т-ты?!!! Но как, откуда?!

– Давай быстренько собирайся, милая Сертако-нэ! – улыбнулся нежданный гость. – Уходим… сбежим… куда – пока не знаю, как не ведаю и – надолго ли? Что смотришь? – Енко Малныче прищурился. – Пойдешь со мной неведомо куда?

– Пойду! – без колебаний Сертако вскочила на ноги. – Ты знаешь, в Хойнеярге у меня никого и ничего нет. Родители умерли, подруги вышли замуж… а я вот – в наложницах.

– Я знаю, – тихо промолвил колдун, погладив по плечу смущенно опустившую глаза деву. – Ну, идем же, не стой.

– Ты… – Сертако-нэ вскинула очи. – Ты и вправду зовешь меня с собой, Енко? Зная о том, что я… что меня… Смотри, как бы не пожалел!

– Не пожалею!

Чмокнув девушку в губы, Енко Малныче схватил ее за руку и повел со двора прочь. Сиреневая колдовская луна пульсировала в светло-синем предутреннем небе, тронутом алою полосою восхода, просторный двор старейшины был пуст, еще никто не поднялся в такую рань, даже слуги… Хотя…

Енко все же почувствовал на себе чей-то взгляд, правда, не обратил внимания – помог Сертако перебраться через забор, а потом уже стало не до того – пошли, побежали!

– Что?!! – вскочив на ноги, возмущенно воскликнул Еркатко Докромак. – А тебе не показалось?

Кривоногий, жилистый колдун прищурил маленькие злые глазки, сверкающие из-под нависших век.

– Смотри, если врешь, я тебя…

– Нет, не показалось, мой господин! – упав на колени, старый слуга ударился лбом в глинобитный пол. – Я хорошо разглядел его.

– И он тебе ничего не сделал?!

– Думаю, что не заметил, мой господин.

– Не заметил?! – старейшина желчно рассмеялся. – Этого не может быть!

– Он был занят, мой господин, – поспешно пояснил слуга. – Очень, очень занят – уводил со двора наложницу!

– Наложницу?! С моего двора?! Да-а-а, – сморщенное, желтое, как старая репа, лицо колдуна пошло красными пятнами. – Да-а-а… давненько у нас не было краж! А что за наложница?

– Сертако-не-я, господин.

– Ах, вот оно что… Значит, и вправду тебе не показалось, это был Енко Манлыче! Не сгинул, значит… что ж, решение Совета о его казни еще никто не отменял…

Еркатко Докромак уселся на кошму, скрестив ноги, и задумался, рассеянно глядя на скользнувший под крышей первый солнечный луч.

– Выслать погоню, мой господин? – несмело осведомился слуга.

– Погоню?! За колдуном? Да не смеши! – старейшина презрительно отмахнулся и поскреб лысеющую голову, говоря вроде как сам с собой. – Сначала надо его ощутить. А я вот что-то пока не ощущаю, как не ощущаю и беглую наложницу, видно, вор ее мысли прикрыл… Так! Срочно беги за Эрвя-пухуця! Она уж, верно, проснулась, старая ведьма долго не спит. Скажи – я зову, что важное дело. Ну, не сиди же! Живей! И на обратном пути забеги в дом воинов, скажи, чтоб прислали отряд к моему дому.

– Исполню, мой господин!

Вскочив, старый слуга поклонился и проворно выскочил во двор.

Метнуть кинжал в главного, затем ударить ногой второго, а потом… казаки тоже не будут стоять – прорвемся! А что еще делать-то?

Атаман прищурился и тихо бросил своим:

– Побегаем… подеремся… А ну…

– Может, поговорим? – неожиданно предложил горбоносый. – Я – Ерв-деног, здесь за главного, ты же, я знаю, тоже не простой воин.

– Откуда знаешь? – Иван нехорошо усмехнулся. – Следил?

– Конечно, следил, – повел плечом хмырь. – А как же! Я твоих воинов давно вычислил, наблюдал! Хорошие парни.

– Да уж, неплохие.

Егоров не знал, что и думать – как-то странно поворачивалось дело, вроде бы их должны бы сразу схватить или убить, однако нет – зачем-то завели беседу.

– Чего он там болтает-то, атамане? – не выдержав, нервно спросил Чугреев.

Остальные казаки более-менее догадались, о чем шла речь – незнакомец говорил вполне понятно, используя много ненецких слов, кои казаки в большинстве своем понимали. Да и язык сир-тя знали многие – научились от пленных дев.

– Хочет поговорить, – не оглядываясь пояснил Иван. – Что ж, поговорим, если хочет.

– Только парня своего убери, – Ерв-деног бросил взгляд на только что поднявшегося на второй этаж Нойко. – Как-то не так смотрит.

Егоров хмыкнул:

– Это не мой парень – хозяйский. Впрочем… Нойко, уйди! Внизу пока побудь… Да никто там тебя бить не будет.

Прогнав мальчишку, Иван уселся на циновку и потрогал шрам:

– Ну! О чем разговаривать будем, любезнейший?

– О вас, – ухмыльнулся собеседник. – Конечно же, о вас.

– Тогда ближе к делу, – хмыкнув, попросил атаман.

Ерв-деног согласно кивнул:

– К делу так к делу. Вы, верно, уже все и так догадались, о чем пойдет речь. О том, чем вы всегда занимаетесь – ходите по дальним селениям, предлагаете свои услуги – охранять, уберечь… колдунов ведь не везде хватает, где-то и воины нужны, особенно такие молодцы, как вы! Так вот, одно вам слово скажу – Яранверг! Это далеко на севере, рядом с Даргаяном… слышали? Нет? Я тоже недавно услышал.

Горбоносый неожиданно рассмеялся и продолжал с самым серьезным лицом:

– Яранверг уничтожен какой-то бродячей шайкой, скорее всего – это ненэй ненец, впрочем, не в этом дело, в другом – там нет теперь ни крестьян, ни воинов, ни колдунов. Совсем пустая деревня! А это плохо, там же наш самый северный дозор! Мало ли, снова объявятся бродячие шайки.

– Постой, постой… – атаман переглянулся с отцом Амвросием и Штраубе. – Кажется, я понял – ты, уважаемый, нас нанять, что ли, хочешь? Отправить в этот самый Ярван… Ярган…

– Яранверг, – вежливо пояснил Ерв-деног. – Советую согласиться – меня послал Великий Седэй! А вы, извините, люди весьма подозрительные, весьма… А на севере принесете большую пользу!

– Польза пользой, – задумчиво покивал атаман, – а что мы с этого будем иметь?

Собеседник хмыкнул и посмотрел на Ивана с явным одбрением:

– Ну, вот, теперь все так, как надо. Чувствую – договорились.

– Так что же?

– Там, на месте – каждому женщина, а то и две, выберите из пленных ненэй ненец, кроме того – пища, питье, даже хмельное – но не слишком. Если враги нападут, все что их – ваше, а еще и так – подарки – браслеты, кольца. Но, самое главное, – Ерв-деног важно поднял руку. – По прошествии семи лет каждый из вас получит в столице дом! Это так же верно, как и то, что за днем всегда следует ночь. Могу даже поклясться!

– Верим! – покусал усы атаман. – А что же ты, уважаемый, сразу-то все не сказал? Зачем оружие забрал, засаду устроил?

– Х-ха! Да кто же нас, вербовщиков, любит?! Мне уже пару раз чуть голову дубиной не проломили! Так что лучше уж опасность предупредить.

– И то верно, – согласился Иван. – Что ж, условия хорошие… а, парни?

В этот момент с лестницы донесся скрип. Все дружно повернули головы.

– Опять ваш мальчишка попытается покопаться в наших мозгах? – недовольно промолвил вербовщик.

– Да не наш это отрок, сколько раз говорить? И не звал я его… ой!

– Рад приветствовать вас, славный Ерв-деног! – появившись в опочивальне, вежливо поклонился Енко Малныче. – Говорите, на север?

Горбоносый удивленно моргнул:

– А это кто еще?

– Это – наш друг, – поспешно пояснил Иван. – Тоже… из нашей шайки. А мы завербовались уже, Енко!

– Вот и хорошо, – улыбнулся колдун. – Славно! Только надо поторопиться, чего здесь зря время терять? Уходим тотчас же, сейчас!

– Уходим сейчас, – эхом повторил вербовщик. – Чего здесь время терять… зря.

– Да, Нойко, – вдруг вспомнил Иван. – Там цепь-то… ну, на которую тебя…

– Понял, господин! Захвачу.

Через два дня пути ватажники повернули к морю. Просто взяли и ушли, когда Енко Малныче нагнал беспробудный сон на вербовщиков и сопровождавших их воинов и дев.

– А ты что не с нами? – прощаясь, осведомился Иван.

– А я – на север, в Яранверг, – колдун улыбнулся. – Я, Нойко, Сертако… для защиты далекого севера вполне хватит. Еще верный Ноляко где-то рядом, я его почувствовал, позвал… скоро нагонит.

– Да, но вербовщики…

– Они про вас и не вспомнят, – заверил Енко. – Будут считать, что только нас троих и ведут. И будут радоваться – мы ведь не простые воины!

– Хорошо, коли так… Ладно, прощай, Енко, и ты, Нойко, прощай, и ты, девица Сертако-нэ. Может, еще и свидимся.

– Обязательно! – колдун пригладил волосы. – Мы вовсе не собираемся на севере слишком долго жить. И в Хойнеярге дела скоро найдутся!

Простились с колдуном и казаки, и дальше каждый пошел своею дорогой – кто-то на север, а кто-то – на запад, к морю. Ватажники шли весело, путь выдался спокойный, без всяких невзгод, а к исходу третьих суток впереди, за узенькой кромкой волн, замаячили башни острога.

– Ну, слава те, Господи, добралися!

Перекрестившись, отец Амвросий опустился на колени, а следом за ним – и все остальные казаки, даже Маюни…

– Теперь бы как пролив переплыть?

– Переплывем! Чай, рыбку-то выберется ловить кто-то из наших. Увидим челнок – покричим.

– Да-а, теперь уж что… теперь уж близко!

– Ой, братцы! Гляньте-ка – лодка!

– Где?!

Все разом посмотрели на Семку Короедова, а тот указывал вовсе не на море, а на берег, за камни, за валуны. Там и лежала вытащенная на берег лодка, пустая, но с веслами.

– А вон еще одна! – кивнул Михейко.

– И вон…

– Ой, не нравится мне все это, упаси, Господи-и-и! – покачал головою Афоня. – Челны-то вроде как брошены все. Не случилось ли чего худого? Не напали ли колдуны на острог, не разграбили ли?

– А ну, поглядим! – решительно заявил атаман. – Давайте в челны, парни.

Исходя белой пеною, бились о каменистый берег сизые волны. Низкие серые облака висели над сторожевой башнею… и башня казалась пустой.

– А где же караульщики? Где?

– И на верфи никто не копошится…

– А мост, мост-то опущен…

– И ворота-то…

Дощатый перекидной мостик оказался опущенным, и налетевший ветер скрипел распахнутыми настежь створками крепостных ворот… А в остроге не было никого!

– Эй, эй! Есть тут кто-нибудь? Лю-у-уди!

Никто на зов не откликнулся. Ни одна живая душа. Лишь уныло скрипнули ворота.

Глава VII Лето 1584 г. П-ов Ямал Казацкие жены

Оправившись от первой растерянности, казаки прочесали весь остров, от острога до окруженных редколесьем болот, в надежде если и не отыскать хоть кого-то, то хотя бы хоть что-нибудь понять. Куда все делись? Почему острог опустел, и, судя по всему, очень быстро. В недостроенных избах и чумах валялись разбросанные там и сям вещи – рваные кафтаны, туеса, березовые ларцы, недоплетенные до конца лапти… Видно было, что собирались в спешке… быть может, со всей поспешностью спасались от сонмища врагов?

– Острог снаружи осмотрите, – погладив шрам, скомандовал атаман. – Если штурм был, какие-то следы все равно должны остаться – стрелы, камни.

– Глядели уж, – Ганс Штраубе задумчиво покачал головой. – Я вот как мыслю, герр капитан – никакого штурма и не было! Просто наши вовремя заметили превосходящие силы врага и решили не искушать судьбу. Просто собрались спешно да отплыли…

– На чем? В малый-то струг все не поместятся!

– Лодки пропали, господине! – подбежав, доложил Семенко Волк. – Ни одной нету, ни за болотами, ни тут, у причала.

– Вот! Что я говорил? – немец поднял вверх большой палец с такой энергией и силой, что казалось, собрался проткнуть небо.

Иван потрогал шрам кончиками пальцев – скорее всего, именно так все и было, так, как говорил Штраубе: казаки, узнав о готовящемся нападении врагов, просто, бросив острог, предпочли спасаться бегством. И осуждать их за это – глупо, тем более оставленный за главного Матвей Серьга – вояка бывалый, и, раз принял решение уйти, значит, выхода другого не было.

– С болот парни вернулись? – спросил атаман у немца.

– Вернулись, герр капитан!

– Тогда собирай всех здесь, у ворот – говорить, думать будем.

Говорили, однако, недолго – все ватажники как один поддержали версию Траубе – бегство от врагов, и другого тут ничего нельзя было б предположить. Да ничего другого и в голову не лезло.

– Тогда вражины могли за нашими погнаться, – опустив глаза, вслух предположил Костька Сиверов.

Отец Амвросий кивнул, сурово сдвинув брови:

– Могли. Могли и…

Не закончив мысль, священник быстро перекрестился.

Всем было понятно – могли и сгинуть, ведь враг-то был необычный – колдуны, читавшие мысли и воюющие чужими руками… рогами, клыками, хвостищами!

– Искать надо наших! – подвел итог атаман. – Прочесать всю округу… весь тот берег. Завтра же, помолясь, и приступим.

Когда все стали расходиться, Афоня Спаси Господи поспешно нагнал священника:

– Дозволь, отче, к завтрему храм Божий прибрати!

– Прибирай! – обернувшись, отец Амвросий добродушно перекрестил парня. – Дозволяю. Вроде так и чисто все, благостно… да песку-то наносили – ого!

Все казаки кучковались по избам, один не остался даже вечный отшельник Маюни – юный шаман тоже чувствовал себя неуютно, в голову все время лезли нехорошие мысли об Устинье, Ус-нэ. Где она? Что с ней? Жива ли? Нет, жива! Если б ушла в иной мир – Маюни бы это ощутил, узнал бы. А раз Ус-нэ жива, то, значит – и все. Значит, правильно поступил атаман, назначив поиски. Правильно! И теперь надо просить о помощи богов и великих духов. Пусть поможет великий Нум-Торум и его сыновья, пусть не станет препятствовать поискам мать-сыра земля Калташ-эква, пусть священное солнце – Хотал-эква укажет ватажникам путь.

Великий шаман отец Амвросий устроит моление завтра… а он, Маюни, чего ж будет завтра ждать? Сейчас, ближе к концу лета, ночи уже стали темнеть – самое время для моления.

Не говоря ни слова казакам, юноша незаметно выскользнул из избы и, погладив ладонью бубен, привычной дорожкою зашагал к болотам.

В пустой, да и так-то не очень обжитой еще атаманской избе было неуютно и холодно – с моря дул сильный, поднявшийся к ночи, ветер, а печь в избе так еще и не сложили, хоть и собирались к осени, даже натаскали с отлива камней, припасли глину.

– Ниче, не замерзнем, – чиркнув огнивом, Иван ловко высек искру, подпалил трут, а уж от него зажег добрую лучину – из березового топляка, – горевшую долго, ровно и ярко.

– Ты почто, друже, засветил-то? – отец Амвросий перекрестился на висевший в красном углу образ и смачно зевнул. – Уж и почивать пора, завтра вставать раненько.

– Встанем, – пошарив под балками, Иван покачал головой и, заглянув под лавку, вытащил оттуда небольшой сундучок. – Я вот только чертеж сделаю – изображу, кому куда завтра идти. Так, чтоб всем все ясно было.

– Доброе дело, – покивал святой отец. – А ты что ищешь-то?

– Да ведь чертеж-то землицы, берега того, у меня был, еще на Пасху сделанный. Все время тут, в сундучке, лежал, вместе с чернильницей. Хороший чертеж, на фрязинской бумаге. Господи, да куда ж он запропастился? И чернильницы что-то тоже не вижу.

– Может, в другом месте где?

– Вот я и ищу… Хотя, все на своем месте лежать должно.

– Так супружница твоя, – отец Амвросий снова осенил себя крестным знамением – на ночь. – Может, куда убрала. Чернила то есть?

– Казаки сажи принесут – водицей разбавлю… Во, как раз идет кто-то… Верно, несут.

Быстрые шаги застучали по ступенькам недостроенного крыльца, в дверь как-то несмело стукнули…

– Да заходите уже! – нетерпеливо воскликнул Иван. – Давайте свою сажу.

– Сажу? – войдя, Афоня с порога перекрестился на Богородицу и озадаченно уставился на атамана. – Какую такую сажу, господине?

Атаман и сам подивился удивленью послушника:

– Так казаки обещали… Я думал, ты принес.

– Не, – помотал головой юноша. – Не принес.

– А зачем пришел-то?

– Господи! – припозднившийся визитер изменился в лице и снова перекрестил лоб. – Я ж с докладом! Посейчас, как в церкви нашей святой песок с пола вымел, на погост заглянул… А могил там прибавилось! Целых четыре – свежие. Видать, схоронили недавно.

– А кого? Кого схоронили-то? – вздрогнул Иван.

– Христианские души, а кто – Бог весть…

– Дурья твоя голова, Афонасий! – отец Амвросий живо вскочил с лавки. – Так в книге-то церковной записи должны быть!

– Должны, – скорбно развел руками послушник. – Дак, только кому их и делать-то, коль мы с тобой, отче, в отъезде были?

– И правда, – священник сконфуженно замолчал потянулся к стоявшему на столе кувшинцу… – Ой! Ты чертеж искал, атамане?

– Искал…

– Так глянь, на столе бумага-то…

– Господи ты Боже! – Иван проворно перевернул расстеленный на столе бумажный лист и расхохотался. – Ну, вот он, чертеж земельный! Нашелся-таки… А могилки мы с утреца глянем, как рассветет. Может, и угадаем, кто в них. Ежели казак, так где-то рядом ножны ищи, а ежели баба – прялку. Так ведь делают…

– Язычники токмо! – закрестился отец Амвросий. – Двоеверы! Афоня, все у тебя? Ну и ступай тогда, а ты, атамане, чертеж свой рисуй…

– Так сажа…

– Афоня принесет… верно, сыне?

– Посейчас, святый отче, метнуся!

Послушник тот час же выбежал, загрохотал по крыльцу сапогами, ворвавшимся в дверь сквозняком едва не загасило лучину. Иван поспешно прикрыл пламя руками и поудобнее разложил карту.

– Черт! Тьфу ты, тьфу ты, прости господи, – невзначай помянув нечистого, атаман поспешно перекрестился.

Отец Амвросий подался вперед:

– Что такое?

– Да чертеж кто-то трогал! – возмущенно пояснил Егоров. – Верно, жена невзначай. Вона, весь угол чернилами залит… Опа! И написано чего-то-сь…

– А ну-ка, сыне, прочти!

– Любезнейший супруг мой, – прочитав, Иван осекся. – Вот ведь дело! Письмо!

– Читай, читай дале, – священник заинтересованно уселся на скамью, напротив атамана. – У тебя жена-то грамотна, вон что… не знал!

– Любезнейший супруг мой, – голос атамана звучал в необжитой избе громко и гулко, – едва вы отплыли, как вскорости пришла к нам беда… Беда пришла, отче!!!

– Беду перебедуем. Читай!

– На священномученика Леонтия случился меж девок полоняных мор.

– Мор! От те, Господи!

– И мор тот от дев к казакам мнози передался, и четверо душ померло казаков, в лихоманке сгоря огненной, а дев померло без счета. Без счета!

Оба – и чтец и слушатель – наскоро пробормотали молитвы, после чего атаман, откашлявшись, продолжил:

– Матвей Серьга, за старшого оставленный, собрал поскорей круг – на круге и порешили от мора в леса на тот берег бежати и там обретатися какое-то время, а на кого уж лихоманка найдет, тем подале от других, наособицу, держатися, и так бытии, покуда на остроге холода и морозцы первые не настанут, да мор не уйдет.

– Вот ведь мудр оказался Матвей-то, – покачал головой священник. – Верно все рассудил. Ох, Господи-и-и… то ведь язм, язм во всем виноват – коли б с вами не пошел, учинил бы молебен, молились бы – вот и ушла б лихоманка, помог бы Господь-то. А так – пришлось казачкам бегством спасатися – не от врагов – от мора!

Иван погладил висок:

– Так мор-то, отче, любого врага лютее. Ох, Богородица Пресвятая Дева, кабы не сгинули все! Ежели не сгинули, так найдем, сыщем – далеко-то они вряд ли ушли.

– Ой, не скажи, не скажи, Иване, – помолившись, возразил батюшка. – Там, на том берегу-то – мало ли что? Может, не дай бог, людоеды или звери какие – могли казачки куда угодно уйти. А супружница твоя умна – ишь, подумала, вдруг мы до осени вернемся, а острог пуст! Что ж сам-то Матвей знак не оставил?

– Так он грамоте не обучен, – атаман покусал усы. – Да где ж там наш Афоня-то с сажей?

Утром ватажники чин-чинарем отстояли молебен, после чего приступили к делу, оставив в остроге тех, кто постарше, подомовитее – отца Амвросия, Чугреева Кондрата да молчаливого Якима, да им в помощь – молодого Семенку Волка, да еще с полдюжины казаков. Остальные – в основном молодежь – по очереди выбрались с острова на утлом челне и приступили к поискам. Разбились на два отряда, первым командовал сам атаман, Иван Егоров сын Еремеев, вторым – веселый немец Ганс Штраубе. Первый отряд повернул по берегу на север, второй – на юг, так и должны были идти ровно двое суток, тщательно исследуя каждую более-менее крупную речку или протоку.

– Не может быть, чтоб не нашли, – продираясь сквозь колючие заросли, твердил про себя Иван. – Не может.

Вспомнилась Настя, ее карие, с золотистыми веселыми зайчиками, глаза, растрепанные по плечам локоны, нежная кожа…

Ах, Настасья… супруга любимая… как мало же мы вас ценим, супруг! Есть вы, есть в доме уют и тепло – а мы и не замечаем, словно бы все само собой делается; не пустует по ночам ложе – так вроде бы и должно, дети… на сносях Настена-то, осенью уж и рожать, к зиме ближе. Как там она, с дитем-то во чреве, в этих поганых лесах, в болотах непроходимых? Да и рыжую Аврааму ежели вспомнить, кормщика Кольши Огнева жена… у той-то детеныш мелкий на руках, младенец. Той-то как? Эх, бабы, бабы…

Вдоль неширокой речки берега тянулись низкие топкие, местами заросшие ивняком и вербою так, что невозможно было продраться, приходилось прорубать путь саблями. В белесом, затянутым облаками, небе, высматривая добычу, кружили хищные птицы, кружили низко-низко, почти над головами ватажников. И, слава богу, больше никто не кружил! Всадники на летучих драконах, соглядатаи сир-тя, что-то нынче не показывались, видать предвидели дождь или бурю – не зря же всю ночь напролет дул-буранил промозглый северный ветер.

Пока шли, заодно и охотились, Маюни взял на стрелу упитанную утку, ее-то вечером и запекли в глине, набив в брюхо пахучих трав – чтоб не воняла тиной, да еще наловили рыбки. Поели да полегли спать, устроив шалаши и выставив ночную сторожу.

Ночка прошла спокойно, разве что еще больше усилился ветер – что и к лучшему, разогнал, разнес к утру облака-тучи, подморозил, едва ль не иней – что тоже неплохо, против водяных змей да всяких прочих зубастых теплолюбивых тварей.

Иван, честно сказать, подмерз малость, накинул на плечи кафтан, ворочался… И снова привиделась Настя, босая, простоволосая, в короткой татарской рубахе красного шелка – сибирский трофей, атаманов подарочек.

К исходу вторых суток казаки Ивана обследовали небольшое озерко – потратили время зря и несолоно хлебавши повернули обратно, как и было сговорено. Назад шли куда как ходко, еще бы – теперь-то приглядываться да искать не надо, знай себе шагай…

В условленном месте, на берегу, ватажников уже дожидался Ганс Штраубе со своим отрядом. Разбив лагерь, казаки ловили на берегу рыбку, а кто-то охотился на уток да прочую пернатую дичь. Сам же немец просто сидел у костра, о чем-то раздумывая… А завидев вернувшегося атамана, приветственно улыбнулся:

– Ну, что у вас, герр капитан?

– У нас ничего, – Иван с досадой махнул рукою. – А у вас?

– А у нас – вот, – словно бы между прочим, Штраубе протянул атаману… маленький шелковый лоскуток. Красный!

– У протоки нашли. Правда – ничего боле.

Протока оказалась вполне широкой, с теплой коричневато-зеленой водою, в коей, верно, вполне могли бы водиться разные гады, о чем не преминул напомнить Ганс.

Маюни вдруг затряс головой:

– Нет, рано еще для гадов. Здесь им зябко, да. Думаю, нам купаться, окунуться – можно.

– Окунемся, что ж.

Согласно кивнув, Егоров объявил привал – не столько отдохнуть, сколько внимательно осмотреться, подумать.

– Вот здесь мы лоскуток этот нашли, – показывая, объяснял немец. – За кусты, вон, зацепился… как раз там, где протока надвое расходится… у того рукава, что левее. Думаешь, герр капитан, знак кто-то оставил?

– Не думаю, а даже знаю – кто.

К вечеру протока расширилась, высокий, с густым подлеском, лес кружил ее со всех сторон, подступая все ближе, жадно цепляясь за воду мощными кривыми корнями и свисающими канатами лиан. Тупая жара нависла над рекою и лесом, в плотном желтоватом от болотных испарений воздухе громко орали какие-то разноцветные птицы, проносились разноцветные бабочки и стрекозы, вот прошмыгнул бурундук, за ним еще какая-то мелкая ящерица… следом же показались ящеры покрупнее – охотники! Высотой с человеческий рост и длиной, если считать с хвостом – сажени две с половиной, они чем-то напоминали косуль или ланей, продвигаясь столь же стремительно, будто бы невесомо, невесомо, склоняли вниз длинные изящные шеи, увенчанные плоскими головами с явно хищными мордами. Небольшие передние лапы не касались земли, задние же чем-то напоминали копченые окорока.

Завидев казаков, ящеры издали какой-то клекот и мигом шмыгнули в папоротники, видать, им уже приходилось сталкиваться с людьми… с колдунами.

– Думаю, дальше нам здесь не пройти, герр капитан, – устало сунув в ножны зазубренную об лианы саблю, покачал головой Штраубе. – Предлагаю построить плоты!

– Плоты… что ж, это дело.

Места вокруг тянулись недобрые, здесь явно обитали существа, куда опаснее только что промелькнувших ящеров: пару раз казаки замечали над вершинами деревьев непропорционально маленькие головы огромных длинношеев, видели и протоптанную трехрогами просеку к водопою, где плескался на мели спинокрыл… Судя по уже приобретенному ватажниками опыту, эти твари были на вид страшны, но для людей не опасны, потому как питались травою, корою, личинками и всем таким прочим. Однако где травоядные, там и хищники – приходилось держать ухо востро.

Плоты соорудили на удивление быстро – просто связали лианами поваленные бурей стволы да утыкали кольями – так, на всякий случай, может, и задержат какого-нибудь озерного гада.

Погрузившись на плоты, повеселевшие казаки – дальше-то все ж не пешком! – оттолкнулись вырубленными в кустарнике шестами и медленно поплыли вдоль берега. Впередсмотрящие деловито мерили палками воду – протока оказалась не глубокою, меньше сажени, и это радовало – никакая зубастая водяная сволочь не притаится, не спрячется, уж по крайней мере пока. Правда, как-то высунула из воды плоскую голову любопытная водяная змея… да, едва не получив шестом, предпочла поскорей скрыться.

– Рыба есть! – запромыслив коротким копьем изрядной величины форель, Михейко Ослоп довольно хмыкнул: – Добре! Знать, хищной твари тут мало.

– Пока мало, Михеюшко, – промолвил себе под нос Семка Короедов, уже не раз пожалевший, что вернулся в острог.

Плыл бы сейчас себе спокойно на струге, вместе с дядькой Силантием, поплевывал бы, поглядывая на выгнутый ветром парус, и в ус бы не дул: не продирался бы сквозь непроходимые заросли, как нынче, не всматривался бы с плохо скрываемым страхом в кусты и воду – а вдруг да выскочит оттуда разверстая усеянная острыми зубищами пасть! Выскочит, да ка-ак схватит!

Все золото проклятое. Взалкал, взалкал парень! Как бы теперь головы не лишиться.

И до того сделался Семка нервным, что буквально всматривался в каждый подозрительный бурун, готовый вовремя отпрянуть, выставить вперед рогатину… не зря всматривался, как оказалось!

Едва выплыли на середину протоки, как вдруг скользнула у поверхности длинная мутновато-зеленая тень размером со струг, с мощным хвостом и ластами, словно у тюленя, с длинной вытянутой шеей и такой же вытянутой башкой… клыкастой, с маленькими желтоватыми глазками, глядевшими на казаков с нескрываемой злобой!

Нуер! – так девки-колдуньи назвали этого зверя, Короед запомнил и сейчас крикнул:

– Нуер!!! Вон-вон плывет чудище!

– Копья в руки! – немедленно скомандовал атаман. – Выставить вперед и так держать, как в каре пикинеры-копейщики держат.

– Яволь, герр капитан! – живо исполнив приказанное, Штраубе помахал рукой с соседнего плота.

Хорошо видно было, как нуер сновал вокруг плотиков, любопытно кося глазом – видать, все же подумывал – стоит напасть или то будет чревато? Если и хотел атаковать, то особо не торопился, то ли соображал страхолюдной своей башкой, что жертвы весьма тихоходны, то ли просто-напросто сыт был – рыбы-то в протоке много!

– Шесты на воду! – неожиданно приказал Егоров. – Колотите! Шума, брызг поднимайте побольше!

Ватажники так и сделали, забили шестами, заулюлюкали, вспенили, замутили воду.

Зубастому хищнику все это явно не понравилось, подняв на длинной шее голову, ящер грозно фыркнул и, ударив хвостом, ушел ближе к берегу, в омут под невысоким обрывом с березовой – зеленовато-серой с темными полосками – рощицей. Узкая голова ящера взметнулась из-под воды на длинной шее…

– Господи-и-и-и!!!

Ватажники перекрестились разом, выставили вперед копья, атаман схватил хитрую свою винтовую пищаль…

Березовая, над омутом, рощица вдруг обратилась в ужасающе огромного, размером с добрые боярские хоромы, дракона! Распахнув усеянную клыками пасть, ужасное создание впилось нуеру в шею, да так, что кровь водяного чудовища брызнула во все стороны, едва ль не долетев до плотов! Ящер завыл было, но тут же сник, и зубастый дракон проворно вытащил на берег скрытую в воде тушу, утащил за кусты, довольно рыча и фыркая… послышалось чавканье…

– Жрет, – опустив пищаль, шепотом промолвил Иван. – Вот ведь как схоронился-то, сволочь зубастая! Не нуер бы – мы б его и не заметили, во-он к той протоке поплыли…

Стоявший невдалеке Афоня перекрестился:

– Тут бы он нас и – ам! Упаси, Господи.

– Вот не знал, что драконы такие хороняки! – покачал головой Костька Сиверов. – Да-а, жаль, что у нас пороху почти нет.

– Да пушек с собой нету! – атаман невесело усмехнулся. – А зверюгу эту, сами знаете, пищалицей не всякой возьмешь – шкура толстая. Ладно, поплыли…

Обернувшись, Иван помахал рукой остальным, жестом показав, чтоб держались ближе к другому берегу.

Штраубе махнул в ответ, шесты разом уперлись в дно, отгоняя плоты прочь от страшного места…

– А мне тот берег не нравится, да-а, – щуря глаза, вдруг вымолвил Маюни. – Лучше б посерединке плыть… или…

Семка Короедов тяжко вздохнул, едва не оставив шест в вязком иле:

– И что тебе там не показалось? К этому, клыкастому, в пасть хочешь?

– Не знаю, как сказать, – юный шаман не отрываясь всматривался в противоположный берег, поросший густым, переплетенным лианами лесом. – Но что-то там не так, да-а.

– Да что не так-то?

– А вон, песок… а по нему будто что-то тяжелое тащили. И камни какие-то красноватые, таких ведь не бывает, да. Что это – кровь?

– Да хватит уже пугать-то! – нервно перекрестился Семка. – Счас ка-ак двину шестом, в другой раз, ужо, будешь знать, как…

– И грифы там, над кустами, кружат. – Маюни не обратил на Семкины слова никакого внимания. – Падальщики.

В этот момент с левого берега, из рощи, вдруг послышалось довольное рычание, настолько громкое, что от него, казалось, по протоке пробежали волны.

– Нажралась, паскудина! – оглянувшись, прокомментировал кто-то из казаков…

Сказал и тут же осекся! Да и все вздрогнули разом.

С того берега, куда плыли сейчас плоты, вдруг раздался точно такой же рык, только, как показалось Ивану, злой и завистливый. Над черноталом и ивами взметнулась вдруг к небу цвета башня, густо-зеленая, с бурыми пятнами… увенчанная ужасной, величиной, пожалуй, с баню или сарай, башкою!

– Дракон! – истово перекрестился Афоня. – Еще один.

– О боже! Да их тут целое стадо, что ли?

– Не стадо, нет, – Маюни погладил пальцами висевший на поясе бубен. – Драконы стадами не ходят, слишком большие, много добычи каждому надо. Как медведи, да-а. Где вы видели стаю медвежью? Вот и драконы так же. Думаю, эти двое недруги, да. Каждый – своей стороны потоки хозяин, там и охотится.

– Н-да-а-а, – протянул Иван. – А протока-то узковата… да и мелковата. Ежели той стороной пойдем – нас тот, полосатый, схватит, а ежели этой – тот пегий.

– То-то тут так рыбы много! – Короедов вдруг улыбнулся. – Нуеры за ней плывут, дурни, а их тут, у протоки-то, уже эти зубастые поджидают. На живца!

– Как бы нам самим на живца не угодить!

– Вот то-то и оно, козаче, то-то и оно.

– Так, тихо все! – поглядывая на скрывшегося в зарослях дракона, цыкнул на ватажников атаман. – Возвращаемся – здесь не пройдем, другой путь поищем. Так мыслю – наши-то тоже не дураки, ежели чудищ увидели, назад повернули. Посмотрим и мы, где свернуть.

– А плоты, господине?

– Ежели реку поблизости сыщем – разберем плоты, перетащим.

Конечно, можно было попробовать пробиться по-нахальному, под самым носом у кровожадных ящеров. Могло повезти. А могло – и нет. Кто тогда женам да девам поможет, кто сыщет? Тем более остяк правильно драконов сравнил с медведями: и те и другие охотничьи угодья свои караулят старательно, на дурака проскочить вряд ли выйдет.

Вернувшись верст на пять назад, казаки выбрались на берег и, немного переведя дух, отправились на разведку под руководством неунывающего немца Штраубе. В ожидании их возвращения остальные тоже сложа руки не сидели, прошлись вдоль берега, да, отыскав родник, наполняли водой походные туеса и фляги. Иван же, уединившись в тенечке, развел в походной чернильнице сажу да, очинив кинжалом перо, принялся дополнять чертеж – карту. Изобразил и озерцо, и протоки, и даже двух драконов по разным берегам. Четко эдак изобразил, старательно, почти как художник земель немецких Дюрер, о коем атаману не только слыхать, но и гравюры его видеть доводилось. В старые добрые времена, однако… в старые добрые времена.

– Господине… – внезапно послышалось рядом.

Егоров повернул голову:

– А, Маюни. Что, наши уже вернулись?

– Нет. Просто там, у родника, следы, да-а.

– Следы? – Иван поспешно отложил карту. – Чьи?

– Похоже, что менквы. И следы совсем свежие. Я покажу, да.

Невдалеке от родника с чистейшей прохладной водою, на песке отпечаталась вереница четких следов.

– К протоке ходили, рыбу острогой били, да-а, – негромко пояснил юный шаман. – Потом к роднику – напились… и ушли, верно, к своему стойбищу. Не воины, не охотники, нет.

– Как не охотники? – удивился Иван. – А кто же?

– Женщины, думаю, да. И дети. Совсем-совсем плохо рыбу били, часто промахивались – все дно строгой истыкано. А мужчины бы следов не оставили, да-а.

– Та-ак, – Егоров задумчиво потрогал шрам. – Значит, говоришь, менквы. Но раз менквы где-то здесь обитают, значит, там и драконов нет, иначе б людоеды давно сожраны были. А ежели драконов нет, так и нам пройти можно.

– Менквы могут напасть, – покачал головой Маюни. – Стойбище их отыскать надо, да. Если много их – нападут непременно, тогда в обход идти.

– Стойбище, говоришь… – подумав, Егоров решительно махнул рукой. – А ну-ка, пойдем, по следам прогуляемся. Наших только предупредим… Эй, эй! Есть кто?

С собой еще взяли Короедова Семку, как самого быстроногого и молодого, остальным было велено ждать и быть начеку – мало ли что могло случиться, менквы – сволочи известные, хоть и тупые, но хитрые, как росомахи.

Атаман покачал на руках пищалицу:

– Услышите выстрел – бегите.

Удобная была пищалица, кроме того, что винтовальная – пуля, крутясь, метко летела, – так еще и легкая, и по размерам небольшая. Ганс Штраубе упорно именовал ее – аркебуза.

Так втроем и пошли – впереди – лесной следопыт Маюни, за ним Иван с аркебузой, а позади – Семка. У Маюни и Семки – луки, да стрел запасец изрядный, да ножи… А боле ничего с собой не брали, чай, не на битву шли, а так, посмотреть.

Селение менквов обнаружилось верстах в трех от протоки на берегу небольшого, вытянутого в длину озерка с довольно холодной, по местным меркам, водою.

– Ключей много бьет, вот и холодное, – сунув руку в воду, пробормотал остяк. – А вон и менквы… хижина их.

– Вижу, – атаман покивал, поудобнее устраиваясь в камышах. – Малость полежим да на менквов поглядим. Ну, что там поделывают господа людоеды?

Людоеды ничего особенного не поделывали: те, кто поменьше – дети – неспешно бродили по бережку, собирая улиток и ракушки, те, кто побольше – женщины – старательно обмазывали глиной неказистые, плетенные из ивы, корзины. Дом их – крытая облезлой шкурой товлынга полуземлянка – был замаскирован еловыми и березовыми ветками.

– Ишь ты, – тихонько хмыкнул Семка. – Забросали-то кое-как… Не старались!

– А им главное, чтоб сверху не видно. – Иван вытащил зрительную трубу. – От колдунов. Вдалеке пролетят – не заметят, и то ладно. Та-ак… пятеро детенышей… нет, шесть… ага…

Женщин – одна, две… восемь… и еще какой-то уж совсем немощный старик… или старуха.

– Интересно, – снова подал голос Короедов, – а мужики-то ихние где?

Опустив трубу, атаман поскреб шрам:

– А вот это и впрямь интересно. Верно, на охоту ушли.

Маюни упрямо покачал головой:

– Не на охоту, нет. Тогда б неумехи рыбу не промышляли – сидели бы да спокойно ждали добычи, менквы долго ждать могут, да-а. Делись куда-то мужчины! Скорее всего – убиты. Хотя… может, их сир-тя забрали, с собой увели.

– Эти могут, – поддакнул Семка.

– Или дракон сожрал, да.

Атаман поднялся на ноги, закидывая за плечо пищаль:

– Что ж, возвращаемся, больше здесь высматривать нечего… Думаю, и наши уже вернулись – пора б.

Вернувшиеся разведчики Штраубе обнаружили невдалеке, в пяти-шести верстах от протоки, текущую параллельно ей речку, вполне подходящую для плотов, кои пришлось разобрать да перетащить с собой – подходящих деревьев там, увы, не имелось – все какие-то кривые сосны, ивы, папоротники.

– Нигде по пути лоскутков красных не видали? – на всякий случай уточнил атаман.

Немец почесал за ухом:

– Лоскутков? Нет, не видали ни одного. Может, там, на реке, еще и увидим.

– Да уж, хотелось бы. Смотрите по сторонам внимательнее, парни.

И все же, как бы ни смотрели, а лоскутков так и не увидали, ни красных, ни каких других. Зато обнаружили старое кострище, с не до конца сгоревшим хворостом.

– Не хворост это, – покачал головой Маюни. – Палки слишком прямые, их специально вырубили, да-а. И вот… вот – тут зеленым натерто… стебель-травой связывали, она крепкая, заместо веревок – можно. Связали… носилки сделали, да-а!

– Тсс!!! – вдруг насторожился Штраубе. – Друзья мои, у меня такое чувство, будто за нами кто-то следит!

– Следит? – Иван потянулся к зрительной трубе и тут же предупредил казаков. – Лишних движений не делайте.

– Во-он там, в ивах… левей… – кивнул Ганс.

– Вижу… Ага! Так и есть. Таится кто-то. – Егоров повернулся к ватажникам: – Спокойно, не суетитесь – будто все идет так, как идет. Луки незаметненько приготовьте, стрелы… Пищали зарядите на берегу, за камышом.

– Обе пищали, господине?

– Обе. Ганс! Возьми своих молодцов и во-он к тому дереву… Там засядьте. Костька, ты со своими – у самой реки. Делайте вид, будто плоты связываете, оружие же под рукой держите. Так, вы теперь… Маюни, Семка – на сосну ту корявую сможете быстро залезть?

– Сделаем, господине.

– Залезем, да.

Повинуясь командам своего многоопытного атамана, казаки приготовились к нападению неведомого врага обстоятельно и спокойно, и теперь просто ждали, якобы занимаясь делами обыденными и насквозь мирными: одни с треском ломали для костра хворост, другие вязали плоты, третьи устраивали шалаши, разбивали лагерь…

И все – ждали! Иван хорошо понимал: нападения могло не быть только в одном случае, если тех, кто скрывался в ивняке, значительно меньше ватажников. Да и то, враги могли просто попробовать воспользоваться внезапностью… враги… ну, не друзья же, иначе б не таились в кустах!

Время тянулось медленно, и кое-кто из молодых казаков уже начал уставать от повисшей в воздухе гнетущей напряженности. Кто-то отошел от спрятанной в траве рогатины, кто-то потянулся, смачно зевнул…

Ввуух!!!

В зевающего казака полетел метко пущенный камень, угодив прямо в грудь! Бедолага охнул, согнулся, закашлялся, отхаркиваясь кровью…

И тут началось!!!

Потрясая грубо вырубленными дубинами и камнями, из зарослей с воплями выскочили зверолюди в количестве около трех дюжин здоровяков с могучими мускулами и хищными, горящими злобным огнем, глазами, сверкающими из-под массивных надбровных дуг.

– Уау-у-у-!!! – метая на бегу камни, устрашающе орали людоеды. – Уаа-у-у-у-у!!!

Треть из них казаки тотчас же взяли на стрелы, еще трое полегли от метких пуль, а вот с остальными пришлось сойтись в рукопашной!

Сразу двое менквов налетело на Михейку Ослопа, ничуть не уступавшего им ни в силе, ни в злости, а в умении владеть дубиной – еще и превосходившим!

С треском сошлись в ударе дубины, казак с легкостью отбил удары и, покрутив над головой свой огромный ослоп, обрушил его на череп неосторожного вражины! Словно гвоздь в землю вбил. Единым махом. Нападавший даже ой сказать не успел. А вот его куда более ушлый напарник все ж отскочил, укрылся за кривой сосною… и получил сверху рогатиной! Прямо в шею!

– Молодец, Семка! – Михейко помахал рукой прятавшемуся средь ветвей Короедову. – Ловконько ты его, ага!

Уложив первого врага, Иван не успел перезарядить пищалицу, пришлось выхватывать саблю. Ловко уклонясь от летящей в висок дубины, атаман поразил людоеда в живот, безразлично глядя, как выползают, падают в траву сизые, в сгустках крови, кишки. Отстраненно подумал – как бы не поскользнуться – да приготовился отразить очередной натиск, не обращая никакого внимания на воюющего в траве менква. Даже не добил – некогда. Война, она только в рассказах да на картинках красиво выглядит, на самом же деле – вот, как здесь: вопли, боль, смрад, кишки эти вонючие да льющаяся рекой кровушка.

Да! Пора бы уже подать знак молодцам Штраубе!

Оглянувшись, атаман заливисто свистнул – под предводительством веселого немца выскочили из засады ватажники, тут же выстроились в каре, выставив вперед копья – любо-дорого посмотреть. Даже для пущего эффекта ударили в барабан – один-то он и был с собою прихвачен.

Увидев этакое чудо, зверолюди ненадолго опешили – что и нужно было подтянувшимся с реки лучникам Костьки Сиверова. Уж те-то не промахнулись, били точно в цель, с первым же залпом уложив с десяток врагов!

Однако менквы не успокаивались, видать, не хватало ума понять, что пора сматывать удочки, и чем быстрее, тем лучше. Видать, хотелось-таки отпробовать вкусного мозга!

Высокого – с Михейку – роста, широченный в плечах людоед – по всей видимости, вожак стаи, – распахнув пасть, в коей, без сомнений, целиком поместилась бы голова ребенка, что-то провыл – приказал. Остальные зверолюди, услыхав призыва своего вождя, завыли в ответ и, размахивая дубинами, бросились на казацкие копья!

Никто не прорвался – Штраубе вымуштровал свой отряд как надо! Каре так каре! И латная лошадь с рыцарем не пробьет, тем более какие-то дикари вонючие!

Наткнувшись на достойный отпор и с ходу потеряв пятерых, менквы обиженно завыли… Находившийся невдалеке вожак снова завопил… Людоеды полезли в драку…

– Ах ты, гадина! Ну, погоди малость…

Перезарядив пищаль, Иван устроил ее на развилке ветвей, тщательно выцеливая вожака, маячившего за четырьмя особо приближенными людоедами. Все четверо – молодцы, хоть куда – страшенные, грязные, с мускулами-камнями! Черт… прыгают, твари, целиться мешают…

Атаман свистнул:

– Костька! Давай-ко, со своими отвлеки!

– Сделаем!

По знаку Сиверова ватажники бросились в ложную атаку на вожака… и тут же отскочили… Не-ет! Не погнались за ними охранники, видать, вожака своего боялись они куда больше врагов!

А вот сверху вдруг прилетела стрела, а за ней сразу – другая, и двое людоедов, окружавших вождя, упали…

– Молодец, Маюни! Вовремя…

Иван тщательно прицелился…

Бабах!!!

Ствол аркебузы изрыгнул пламя и дым. Меткая пуля снесла вожаку менквов полголовы!

– Ну, вот, – атаман довольно потер руки. – Так-то лучше будет.

Лишенные своего злобного предводителя зверолюди быстро превратились в обычное стадо. Кто-то тут же сбежал, кто-то, чавкая, принялся жадно пожирать павших, о продолжении же боя не помышлял уже никто!

Казаки тоже не преследовали убежавших, лишь постреляли из луков пожирателей трупов – просто противно было смотреть.

Увы, эта лесная стычка не прошла для ватажников даром: трое казаков было убито и пятеро – ранено, из них один – тяжело: метко брошенный камень угодил в голову.

– Не жилец он, герр капитан, – пока казаки копали могилы, к Ивану подсел Штраубе. – Совсем-совсем не жилец. Доннерветтер!!!

Атаман повернул голову:

– Ты хочешь сказать…

– Да. Ты верно меня понял, мой капитан, – немец грустно улыбнулся. – Раз уж так случилось… Не оставлять же на съедение. А взять с собой – все равно рано или поздно умрет. Да и остальным – морока.

– Хорошо, – Иван прикрыл глаза. – Делай. Но…

– Не беспокойся, друг. Все, как надо, сделаю. Да будет пухом земля этому славному парню.

Пришлось копать четвертую могилу – раненный в голову ватажник скончался.

– Ну, слава богу, отмучился! – несколько цинично промолвил Афоня Спаси Господи.

Штраубе тихонько поддакнул:

– И нас не мучил. Добрая смерть.

У остальных, слава богу, раны оказались сравнительно легкими: кому-то по касательной угодили в голову, содрав кожу, кому-то хорошо прилетело камнем в бока или по конечностям. Идти же, однако, все могли, правда, Маюни настоял на том, чтоб промыть и перевязать раны.

– Костерок пусть разложат, да-а. Я пока трав наберу, я умею.

– Знаю, что умеешь, – Егоров махнул рукой. – Ладно, собирай. Только быстро.

На свежих могилах белели вырубленные из березок кресты. Поднялся ветер, раскачивая кроны деревьев и унося прочь тяжкий запах крови. Перекрестившись, атаман спустился к речке, глядя, как казаки споро связывают плоты.

– А хорошо, что бревна с собой взяли, – ухмылялся Михейко Ослоп. – Хоть и умаялись тащить, да все же – по реке-то плыть, не пешком шастать! Мило дело.

– Кто б спорил, Михей!

– Атамане, – из кустов с озабоченным видом выскочил оставленный «на развод костра» Короедов, поклонился. – Я на кострище старом вон что нашел. Таммо в углях… не до конца сгорело.

Иван вздрогнул, увидев на протянутой грязной ладони… обгоревший красный лоскуток. Шелковый!

– Молодец, Семка! Значит, все правильно. Верной дорогой идем. Славно! Вот только…

Егоров замолк, отпустив парня возиться с костром, сам же задумался, поглаживая шрам. Славно-то славно, да не все! Лоскутки приметные – это хорошо, а вот то, что кто-то их собрал да в костер бросил – плохо! Что же, получается – следы заметал? Зачем? Кому это надо? И – главное – от кого?

– Пойми, Михей, про то, что мы так быстро вернемся, в остроге не знали. Ждали к осени.

Подозвав здоровяка, атаман поделился с ним своими сомнениями – может, бугаинушко подскажет чего? Одна голова хорошо, а две – лучше. Или три – еще б и Ганса позвать… ладно, позже. Михейко же Ослоп был не только сильным, но еще и умным, правда, почему-то ума своего стеснялся и редко выказывал. Но Иван-то знал!

– А ежели не от нас они следы заметали? – бугаинушко почесал заросший затылок. – Может, от людоедов прятались? Те же тоже могли по лоскуткам найти, догадаться. Тупые-то они тупые, однако ж охотники все, как добычу ловчей проследить, соображают быстро!

– Может, и так… – согласно кивнул Егоров. – Другого-то все одно ничего не думается. Да. Так. Дальше внимательней надо смотреть.

– Ясно, – Михейко пригладил ручищей мокрые от пота волосы. – Однако, мыслю так. Не токмо лоскуты шелковые искать на пути надо. Иное тоже – что ели, пили, выбрасывали… кал даже!

– То так, – улыбнулся Иван. – Все искать будем.

Неширокая речка изобиловала мелями, потому ватажники продвигались вперед с осторожностью, медленно – к тому же, против течения – но все же куда быстрее, нежели бы шли пешком. Да и безопаснее было на плотах, и веселее – почитай, все рядом, вместе, это вам не сквозь заросли продираться след в след – и поговорить не с кем, разве что идущего впереди окликнуть да взглядом с тем, кто позади, перекинуться.

Так плыли почти до самого вечера, пока впереди не показалось вытянутое в длину озерко, заросшее по берегам тростником, красноталом и большими, выше человеческого роста, папоротниками, весьма причудливого – от изумрудно-зеленого до карминно-фиолетово-розового – окраса.

Там, сразу же, на берегу, и разбили лагерь, отправив один плот с разведкою – поглядеть, куда там завтра плыть? На плотике сем отправился за старшего Сиверов Костька, а с ним – чья выпала очередь: трое молодых казаков да Семка Короедов четвертым. Дно у озера оказалось хорошим, песчаным, с мелкими камешками – шесты не вязли, а насчет глубины – так сунувшись было на середину и едва не утопив шест, парни проворно погнали плот к берегу, да так вдоль бережка и пошли, решив, что до наступления сумерек как раз успеют осмотреть все.

– Озерко-то длиной верст пять, вряд ли боле, – всматриваясь в прибрежные заросли, пояснил Сиверов. – До ночи успеем! Вы, братцы, боле протоки выискивайте, должны ж они тут быть, протоки.

– А если нету?

Костька поморщился:

– Если нету, тогда пешком тащиться придется. Лучше бы нам хоть какой-нибудь ручей отыскать.

– А вона, там, кажись, плесо! – указал на заросли краснотала Семка Короед. – Рыба играет, вон!

– Вижу, – Сиверов присмотрелся и махнул рукой. – А ну-ка давай туда, парни. Поглядим!

Плот легонько ткнулся в отмель, ватажники еще чуток подтянули его, чтоб невзначай не унесло набежавшей волною, да быстренько осмотрели плесо – плоский и каменистый, выступавший в озеро, мыс, за которым открывалась впадавшая в озеро речка.

– Ну, вот! – старшой радостно потер руки. – А вы говорили – пешком.

– И ничего мы такого не говорили, – пробурчал себе под нос Короед и вдруг, едва не споткнувшись, завопил:

– Смотрите-ка – костер!

– Где?! – Парни напряженно обернулись. – Где? Где костер-то?

– Вон, – указал себе под ноги Семка. – Вон, зола, дровишки обгоревшие. Кострище!

– Так бы и сказал, что кострище. – Сиверов пригладил волосы и шмыгнул носом. – Ну, глянем-ка, что здесь.

– Да ничего такого, – скривился Короед. – Говорю же, кострище как кострище. Я тут все уже осмотрел.

– Осмотрел, говоришь? А ну-ка, братцы, давайте-ка чуток вдоль речки пройдемся. Осторожнее токмо, мало ли – чудища.

– Были бы, так выскочили давно, – негромко бросил в спину старшому Семка. – Они ж как собаки. Давно б почуяли бы… И чего зря-ради ноги-то мять?

Так пробормотал Короедов себе под нос, да голос не повысил, покорно поплелся во след казакам, время от времени озираясь и бросая взгляды на плот – как бы не унесло ветром-то! А то потом иди вкругорядь пешедрахом, киселя за семь верст хлебать… ну, пусть не за семь – за пять, разница небольшая. Еще змеюга какая-нибудь укусит.

Лень было идти Семке, он потому и шаг замедлил, ждал, когда те, кто вперед – за Сиверовым – побежали, обратно вернутся. А чтоб просто так, бездельником, не маячить, время от времени песок босой ногой ковырял, типа присматривался.

И ведь, как оказалось, вовсе не зря ковырял! Наткнулся на что-то, сперва подумал – ракушка, наклонился… Мать ты честная, Богородица-дева – гребень! Обычный такой гребень, костяной, с резными фигурками – как у всех русских дев.

Спустившись к реке, Настя, подтянув подол, зашла по колено в воду, напилась, умылась – здесь, у берега, вода была прозрачная, чистая, с едва заметным привкусом то ли мяты, то ли еще какой-то травы. Дева нынче обостренно запахи чувствовала, как и вкус – на сносях, чего уж. Странно, но поход этот дался ей довольно легко, без всякой особой усталости или, там, рвоты. Так, поташнивало иногда, как и положено, но вполне терпимо. А усталости не было, потому как пешком-то, ножками, почитай, и не шли – то плыли на лодках, то беременных баб и малых детишек таскали носилками тупоголовые зверолюди менквы, что всеми ватажниками и девами почему-то казалось вполне нормальным и никаких вопросов не вызвало. А вот у Настены – вопросы были, и еще какие! С чего б это злобные нехристи людоеды вдруг такими послушными, добрыми стали? С чего и звери – драконы да ящеры размером с амбар – ни разу на путников не напали, хотя рык по ночам стоял страшенный, а один раз беглецы даже нарвались на двух огромных зубастых драконов: те стояли друг противу друга по разным берегам неширокой протоки и злобно сопели, не обращая никакого внимания на людей. Впрочем, люди-то туда и не пошли, не поплыли – обогнули «драконью страну», перебрались на другую речку, как раз вот – с носилками, с людоедами.

Догадывалась Настя, в чем тут дело, вернее – в ком. Недаром поговаривали бабы, что супружница старшого казака Матвея Серьги Митаюки-нэ – самая настоящая колдунья. Не раз уже ее за ведовством ловили да видали, как она по болотам травы разные собирает, коренья выкапывает, ловит лягух да жаб. Эти лягухи да жабы – зачем? Для ведовства, вестимо. Вот и невзлюбили казачки – Олена, Авраамка, Онисья – хитрую Митаюку, решили даже, как возвернутся свои, нажаловаться на нее отцу Амвросию, пущай супротив колдовства выступит!

А вот Устинья как-то добрей к Митаюки-нэ относилась, да и Настя тоже: вместе иногда за рыбой ходили да на болото – за ягодами. С Митаюкой да подружкой ее, Тертяткою, девкой, на взгляд Настены, простой, крестьянской – добрая жена молодому казаку Ухтымке досталась! И сам Ухтымка так думал, Бога молил и хвастал как-то, что люба его черноокая согласна уже и креститься – тогда и венчаться можно будет, не во грехе, а в супружестве истинном житии! Тертятко тоже на сносях была, на носилках вместе с Настеной ехала, а на других – детушки малые, неразумные, кои еще не перемерли, в живых остались. С собой взяли, а как же, не оставлять же их в остроге на смерть? Хоть дети – дело такое, зыбкое, сегодня жив, завтра нет, а все ж жалко – свои, чай, не чужие, Бог даст, взрастут – добрыми казаками станут.

Погляделась в воду Настя – сама себе понравилась: животик, конечно, видать, да ведь не осунулась, с лица не спала, даже щеки – кровь с молоком – красные. И все – казаки, бабы с девками, детишки – веселы да здоровы – знать, не зря от мора ушли, упаслися! Помог, Господь-то, не зря молили.

Ох, а щека-то левая – грязная, от костра верно… вымыть, сполоснуть… так… Теперь бы волосы расчесать, а то срам. Эх, жаль гребень-то в пути где-то оставила, потеряла! Хороший был гребень, костяной, из дому еще… о прежней жизни – память. Ох, Богородица, Пресвятая Дева! Да была ли она, прежняя-то жизнь, до сибирского полона? Нынче смутно все помнилось, как и не было. Да и что там вспоминать, когда тут, за Камнем, все так славно сложилось: и муж любимый – не кто-нибудь, а атаман, из детей боярских, и землица, изба, подружки… сейчас и детишки пойдут один за другим – пора уже, иначе на что и баба?

Было б это все там, дома? Навряд ли! Кто б обесчещенную полоняницу взял? Некуда было б податься, в монастырь если только… Да, так – в монастырь, от мира грешного отрешиться. А здесь, нынче-то, судьба завидная – жизнь! Если б вот только не колдуны, не звери страховидные, лютые. Да не этот, так не вовремя случившийся, мор! Хотя – когда это мор вовремя приходит?

Ничего!!! Плеснув водицей, Настя сама себе улыбнулась, подмигнула даже: ничего, перебедуем, пересидим, а осенью переберемся обратно в острог, уж недолго осталось – а там и казаки с атаманом вернутся. Соли привезут, зелья порохового, подарков разных – ткани аксамитовые, бархатные, красивые браслеты, пояса, серьги…

Осени б только дождаться!

Про осень – Митаюка придумала: мол, ветра северные холодные подуют, выгонят из острога всякую хворь. Это она верно сказала – про северные ветра, да и ушли из острога – верно, мор-то, лихоманка огненная, она ведь людей жрет-кушает, а не будет людей – так от голода-то и пропадет, сгинет, да ветер холодный остатки выметет. Спаси, Господи – верно сделали, что ушли, вот только зачем так далеко забираться? Сидели б себе на бережку, у моря, да казаков своих дожидалися. И рыбы, и ягод-грибов, чай, хватило б. Так бы и сделали, кабы не людоеды, что появились вдруг, да бродили по берегу стаями – так и Митаюки-нэ говорила, да и казаки многие, и бабы тех людоедов видели. Вот и ушли – от греха. Людоеды сильно-то в чащи забредать не любили – там много кого зубастого хватало, не драконы, так те же волчатники да нуеры – сожрали б нехристей за милую душу!

Слава Богородице-Деве, никто из хищников покуда на беглецов не нападал, все потому, что Митаюка места здешние знала и дорогою возле оберегов языческих вела, а куда вела – Бог весть, так толком и не объяснила, сказала, мол, у старшого спрашивайте, у Матвея Серьги. Спрашивайте… А кто они такие-то, чтобы ставленного атамана спрашивать? Обычные бабы, не казаки, никакого голоса не имеют. Вот казаки б и спросили… Только как их заставить-то?

Вздохнув, Настя вышла из речки, прищурилась, любуясь утренним солнышком, да, поглаживая живот, представляла – каким вырастет сын? Почему-то знала, что обязательно сын родится, а вот на кого больше похож будет? На Ивана иль на нее? Улыбнулась вдруг, подумав, что, верно, не зря письмо любимому мужу оставила да лоскуточки красные к кусточкам привязывала по всему пути. А вдруг, да казаки раньше вернутся? Может, ветер попутный задует да со Строгановыми все быстро сладится – вот и вернутся. Войдут в острог – а там и нет никого! Что подумают?

Похвалив себя за предусмотрительность, Настя прислушалась – совсем рядом, в кусточках, вдруг запела иволга, за ней подтянулись и малиновки, жаворонки… а вот засвистал соловей.

– Ты соловей, соловушка-а-а… – усевшись на усыпанный ромашками и васильками пригорок, тихонько затянула дева. – Ой да, песню пой…

– Ой да песни пой, – подойдя, уселась рядом Устинья.

Синеглазая, худенькая, с тугой небольшой грудью, она чем-то походила на Настю, разве что была посмуглее, да пониже ростом. Девки сир-тя почему-то относились к ней, почти как к своей, может, потому что и на них она была похожа – такая же маленькая, темноволосая, смуглая.

– Ой, что-то долго разоспались сегодня, – допев песню, Устинья потянулась, зевнула, перекрестив рот. – Пойти искупаться, что ли?

– Вот-вот, – улыбнулась Настя. – Сходи. Наши-то встали все?

– Да уж… сейчас, видно, придут… Ого!

Оглянувшись, Устинья кивнула на спускавшихся к реке казаков, в большинстве своем молодых парней – Яшку Вервеня, Ферапонта Заячьи Уши, Игумнова Тошку.

– Теперь в реку не пойду, опоздала. Срамиться не буду.

Настена пригладила волосы рукой, и, словно бы между прочим, спросила:

– Слыхала, вы с девками вчера допоздна сидели.

– Сидели. – Устинья отвернулась от парней, кивнула. – Так песни пели, болтали… Ой, эти девки-то такие смешные, ужас! Так говорят смешно.

– Они ж колдуньи все.

– А вот и не все! Колдовать-то немногие средь ихнего народу умеют, кто умеет, тот хозяином себя мнит.

– Это они тебе сказали?

– Они.

Повернув голову, Настя посмотрела на выбегавших из лесу, из шалашей, девок – бывших полоняниц, а ныне уж не понятно, кто они и вообще – наложницы, жены бесстыдные?

Бесстыдницы сразу сбросили одежонку и бросились в реку, брызгаясь, хохоча и тряся грудями. Казаки – видно было – немного смутились и сразу вышли из воды – не привыкли еще к такому. Купальщицы махали им руками, что-то кричали, смеялись.

– Вот кому хорошо-то! – осторожно погладив живот, вздохнула Настена. – Как Маюни твой говорит – дивья!

– Никакой он не мой, – Устинья вспыхнула было, но тут же, вспомнив что-то важное, придвинулась к подруге поближе:

– Слушай, чего скажу! Расспросила я вчера девок, не знают ли, мол, куда идем-то?

– Ну? – оживилась Настена. – И что сказали?

– Сказали – знают! – торжествующе выпалила подружка. – Какую-то деревню заброшенную ищем, там, говорят, еще обереги языческие есть – от драконов, волчатников, от зверья разного. Там спокойно. Там пересидим… а кто-то, верно, и останется.

– Останется? – удивленно переспросила Настя. – А, верно, ты про полоняниц-дев.

– Про них. Тут же их родина.

– А вот и нет! – атаманская супруга сверкнула глазами. – Родина-то у них – на севере. Я сама слышала – оттуда же их привели!

– Ну да… – подумав, согласилась Ус-нэ. – С севера они. И все равно – земля-то здешняя – их, и колдуны местные им не чужие! Вот я и думаю – а вдруг да сбегут полоняницы к колдунам, пожалятся, наведут на нас войско! Чай, Митаюка-то за всеми не уследит.

Настя вдруг засмеялась:

– Не, милая, не сбегут! У них в чем-то обычаи с нашими схожи – кто ж порченых примет? Как… как и нас не приняли бы…

Подружки замолчали, обоим вдруг резко взгрустнулось, вспомнился дом, родители, детство…

– Ах, кабы не Строгановы, псы! – зло ощерилась Устинья. – Может, и не страдала бы так, к татарам бы точно не угодила. Эх!

– Что уж там говорить… А остяк этот Маюни – хоть и молод еще, а умный. – Настя покачала головой. – И с тебя глаз не сводит. Видно, что любит, глянулась ты ему.

– Да ну тебя, – отмахнулась девчонка. – Лет-то ему сколько? Пущай порастет еще. Правда… – Устинья чуть замялась, но тут же продолжила: – У них по обычаям с тринадцати лет – взрослый, жениться можно. Только… не могу же я по обычаям языческим жить!

– А как вы будете?

– Да нужен он мне триста лет!

– Ага, не нужен… – не отставала Настена. – То-то ты кухлянку его носишь не снимая. Так все ж таки – как?

– Не знаю еще, – Устинья грустно вздохнула. – Не думала.

– А ты подумай, подруженька. Надо как-то Маюни в веру православную обратить!

– Обратить… Так сперва дождаться надо!

– Дождемся! – уверенно кивнула Настена. – Обязательно дождемся, про то мне видение было.

– Видение! – Ус-нэ ахнула. – А ну-ка, милая, расскажи!

– Как раз третьего дня во сне и привиделось. Вот будто подходим мы собою к старому нашему острогу… а тут, по морю-то, струги – один за одним – плывут.

– Плывут!

– Паруса на стругах парчовые, и казаки все в кафтанах нарядных, мой Иван – в белом, с узорочьем серебряным, остальные – в голубых, в синих, малиновых… Красота – не отвести глаз!

– А Маюни… В каком? – опустив глаза, несмело поинтересовалась Устинья.

– В зеленом, – Настя не моргнула глазом. – С цветами.

– С цветами?

– Ну, узорочье такое. Вышивка.

– А-а… А какие цветы – колокольчики или там, может, ромашки?

– Ни колокольчики и ни ромашки, а… лилии! Желтые такие, красивые.

– Лилии… – Ус-нэ улыбнулась. – Ох, дождаться бы… тогда все и решим.

Настена погладила подругу по голове:

– Дождемся, милая! Ты только верь!

– Я верю. Вот тебя послушала – и верю.

Хитрая атаманская жена, конечно же, никакого такого сна не видела, просто придумала его вот прямо сейчас, чтоб подбодрить приунывшую было подругу.

Подбодрила. И, довольная собой, предложила:

– Давай-ко, подальше от казаков да дев отойдем да обмоемся.

– Пойдем! – обрадованно вскочила Устинья.

– Только наших сперва позови – Олену, Аврааму, Онисью…

– Авраама-то с маленьким…

– Ничего, Тертятку посидеть попросит. Та не откажет – девка добрая.

Проснувшись, Митаюки-нэ посмотрела на спящего рядом мужа. Справный казак был Матвей Серьга, сильный, уверенный в себе мужчина, с мощными руками и широкой, испещренной многочисленными шрамами, грудью. К невенчанной жене своей он привязался вполне искренне… вернее, это Митаюки его к себе привязала колдовством своим, а еще больше – постелью. Ох, не зря в доме девичества обучили ее древнему искусству плотской любви – вот и пригодилось! И сама спаслась, и даже кое-чего добилась… и продолжала добиваться, и до цели-то нынче оставалось совсем чуть-чуть! Ловко все получилось: и с отъездом казаков с ясаком, и с болезнью придуманной. Впрочем, не совсем придуманной – четырех-то парней, тех, что постарше, пришлось уморить – больно умные оказались, ведовству поддавались плохо, могли навредить. Вот и пришлось… Конечно, в иное время можно было б и любовью их к себе привязать, запросто. Да только вдруг Матвей узнает? Не простит, нет. Убьет и ее и их… так пусть лучше они одни погибнут за-ради благого дела. Славно, славно вышло – испугались все не на шутку, молебен было хотели затеять, да никто толком требы не знал. Главный-то колдун – отец Амвросий – с казаками, с ясаком отправился, туда же хитрая Митаюки-нэ многих ватажников, кто ей не верил, мешал – или помешать мог, – спровадила, крови своей на колдовство не жалея, даже ведьму Нине-пухуця о помощи пришлось просить – спасибо, не отказала, старая, правда, заметила, что долг платежом красен. Правда, покуда об этом не напоминала, но в любой миг вспомнить могла.

Славно, славно тогда вышло – из справных, всеми уважаемых, казаков в остроге один Матвей Серьга остался, остальные так, молодняк – муж подружки, Тертятки, Ухтымко да другие парни, из которых веревки вить. Славно! Еще бы сейчас все, как задумано, сладилось! Помоги, великая Праматерь Неве-Хеге, а ты, почтенный кровавый Нга-Хородонг – не препятствуй. Четыре жертвы тебе подарила… И еще подарю, не думай!

Матвей Серьга во сне заворочался, заскрипел зубами – видать, что-то нехорошее привиделось. Юная ведьма покосилась на него, на всякий случай натянув на лицо улыбку. Любила ли она своего бледнолицего дикаря – мужа? Скорее нет, нежели да. Да за что было любить? За то, что когда-то он – в числе многих других – взял ее силой? За то, что разграбил родное селение Яхаивар, причинив много зла не чужому для колдуньи народу?! Убить за такое мало! Однако не настало еще время – убить, и, может быть, не настанет. Пока супруг послушен, пока делает все, что ему нашептывает молодая, искусная в плотских утехах женушка.

– О боже! – Вздрогнув, Матвей распахнул глаза и, приподнявшись, затряс головой. – Привиделось, будто драконы на нас напали!

– А хоть бы и напали! – улыбнулась супруга. – Ты, мой могучий богатырь, всех разом бы их победил. Ну, ведь правда?

Матвей хмыкнул и, ничего не ответив, прикрыл глаза, ощущая, как Митаюки-нэ гладит его по груди теплой ладонью, как прижимается жарким нагим телом, извивается, трется… Нет, ну кто ж такое вынесет-то?

Резко открыв глаза, казак обнял жену, поглаживая ее по спинке и чувствуя, как упругие соски юной женщины царапают кожу. Вот Митаюки отпрянула, привстала и, склонившись над мужем, принялась покрывать его тело поцелуями, настолько жаркими и стыдными, что Серьгу бросило в пот… и было очень, очень приятно. И он знал, что так будет!

Нежные пальчики любвеобильной супруги, пробежавшись по груди, спустились ниже… Матвей застонал, чувствуя, как Митаюки дернулась, отклонилась назад… и вновь уперлась в грудь казака своими жаркими упругими сосками, кои хотелось целовать и ласкать беспрерывно, всегда…

Ах, как стало сладко, какая нега охватила обоих, когда щемяще-ноющая тяжесть, возникшая внизу живота, вдруг устремилась высоко-высоко в небо!

– Милая моя, – хрипло дыша, Матвей погладил приникшую к нему жену по спине. – Люба!

В такие моменты – довольно-таки частые! – он чувствовал себя самым счастливым на свете, за что искренне благодарил Господа, Богородицу-деву и всех святых, и каждый раз все собирался уговорить женушку принять крещение, чтоб дальше жить уже не в грехе, а в истинном благоверье и счастье, воспитывая будущих детей. Должны, должны бы уже народиться, детки-то – скоро!

Улучив момент, Матвей мягко погладил животик супруги, и та, резко отпрянув, вдруг сверкнула глазами, бросив в голову мужа заклятье – чтоб ни о детях не вспоминал, ни о крещении, чтоб только одно б помнил – то неземное блаженство, что получал от любимой жены и за что был бы бесконечно благодарен.

О, хитрая Митаюки-нэ прекрасно освоила учение дома девичества: мужа надобно так ублажать, с таким тщанием, чтоб он ежели б на чужих баб и посматривал бы – так лишь с холодным презрением. Ну, кто еще ему доставит… такое?! Эти, что ль, бледнолицые поганки, что лежат в постели, как бревна, не умея толком ублажить мужа? Да уж, будут они стараться, как же! По их вере такое – грех, и они в это верят – вот ведь дурищи-то!

Истинно – глупые нерпы.

Над головою, сквозь прожженные искрами костра прорехи в шатре, сверкали далекие звезды, слышно было, как с шумом пролетела над головой крупная ночная птица… вот где-то в отдалении закуковала кукушка, вот кто-то вспорхнул… и послышались чьи-то шаги.

– Стой, кто идет! – донесся негромкий возглас.

– Свои, Яша. Ухтымко я, с дозора иду. Важная весть атаману.

– Так спит еще атаман. Прикажешь будить?

– Хм… – в приглушенном голосе молодого ватажника прозвучала растерянность. – Просто он просил, ежели что вдруг в кустах непонятное увидим, так… Ладно, подожду до утра. Скоро уж.

– Во-во, пожди. А то сразу – будить! Ежели по всякому пустяку…

– Бог в помощь! – наслав на Матвея крепкий предутренний сон, Митаюки-нэ проворно накинула оленью рубаху и выглянула из шатра. – Как Тертятко твоя, Ухтымко? Поздорову ли?

– Да, слава господу, поздорову, – перекрестился казак. – Спасибо тебе, Ми, за поддержку, за помощь.

– Хэ-э! – Юная ведьма выбралась наружу, присела к догорающему костру. – Ох, уважаемый Ухтымко, ты меня лучше в благодарность на праздник, как сын у вас родится, позови.

– Конечно, позову! – парень дернул плечами и, понизив голос, смущенно переспросил: – Так ты думаешь, сын будет?

– Сын, сын, – хохотнула колдунья. – Я не думаю, я по животу Тертятко вижу – моей подруги доброй и твоей жены. Ах… непонятно, говоришь, видел? А что? Где?

– Там вон, – Ухтымка махнул рукой. – Вниз по реке с полверсты, в орешнике. Там, средь орешника-то, да вдруг рябины, вместе растут, как будто специально, сноровку, посажены. А вершины – сплетены!

Рябиновый наговор!

Скрывая радость, Митаюки опустила глаза. Как раз такой в родном Яхаиваре и был – не то чтобы очень уж сильный, но врагов да зверье отведет, кругами бродить заставит, плутать. Главное, наговор этот хоть и слабенький, но стойкий – не кровью, а рябиновым соком питается, в обновляющих заклятьях не нуждается… почти.

О, великая Неве-Хеге, Праматерь! Неужели – пришли? Неужели – дома? Надо бы подружку, Тертятко, предупредить, чтоб не показывала б вида, что узнала родные места, не радовалась бы открыто. Хотя… с другой стороны – пускай радуется. Все равно все всё узнают… И пусть!

А на рябины взглянуть все равно надо, как раз сейчас – в предрассветный час. Слава великим богам, длинный летний день, когда слабое желтое солнце, не заходя, ходит по кругу, закончился, а до полярной ночи еще далеко… Да и не бывает ее здесь, полярной-то ночи – жаркое колдовское солнце на что?!

Чувство гордости за свой древний народ, за могучее колдовство его, вдруг наполнило всю душу Митаюки-нэ! В уголках глаз выступили слезы, запершило в горле…

– Пойду выкупаюсь, – вскочив на ноги, улыбнулась юная ведьма. – В речке теплая должна быть вода.

– Да не очень-то теплая, по правде сказать, – покусав губу, Ухтымка покачал головой. – Думай, что хочешь Ми, а я тебя одну на реку-то не отпущу! Вдруг там кто?

– Чудовища, думаешь? – девушка негромко расхохоталась, оглянувшись на шатер со спящим супругом. – Нет! Нет там никого. Раз уж рябина…

– А при чем тут рябина? – удивился казак.

– При том… Ладно! – Митаюки махнула рукой. – Вместе пошли. Только ты не посматривай!

– Надо мне больно!

Уже начинало светать, и край неба золотился зарею, колыхаясь радостными сполохами рассвета. Юная ведьма шла впереди, словно хорошо знала, куда… так ведь и знала – чуяла!

Вот остановилась, словно бы к чему-то прислушиваясь, обернулась:

– Здесь хорошо. Омуток! Отвернись, да.

– Не гляжу я…

Казак поспешно отвернулся, а колдунья, быстро скинув одежку, нырнула в реку… наслав на Ухтымку заклятье – чтоб возвращался к костру, зачем за подружкой жены приглядывать?

Даже не дожидаясь, когда ватажник скроется из виду, Митаюки-нэ выскользнула из воды и побежала к орешнику – уверенная в себе, ловкая, наглая, сильная, словно вышедшая на охоту самка молодой росомахи. Нагое тело ее, мокрое от воды, быстро высыхало, многочисленные колючки вовсе не задевали кожу, и ветки не били в глаза – юная ведьма ведь была у себя дома! Знала, как и куда идти.

Ну, вот! Рябины! Точно – вершинами связаны, клейкой нитью гигантского паука-птицееда.

Несмотря на все прошедшее время, рябиновый наговор еще тлел, и юная ведьма хорошо чувствовала чужое колдовство… впрочем, нет – не чужое, а свое, родное, ведь это была ее земля! Тем не менее это заклятье сейчас надобно было разрушить – иначе бледнолицые не смогут пройти, а на них – на всех казаков во главе с Матвеем и даже на их жен и дев – у Митаюки имелись планы.

– О, великий Нга-Хородонг!

Опустившись в рябиннике на колени, колдунья ловко прокусила ладонь и замазала кровь по лицу:

– Прими мою кровь, великий Нга-Хородонг, и пусть сила твоя станет сейчас моею…

– Не убивай оберег, девочка!

– Что?! – услышав чужие слова, Митаюки резко обернулась… и успокоенно перевела дух. – А, это ты, Нине-пухуця… Не расслышала, что ты сказала?

– Все ты расслышала, – хмыкнула себе под нос старая ведьма. – Хотя… хорошо, повторю еще разок. Не разрушай оберег! Надо лишь его ненадолго открыть, пройти, а потом – оставить все как есть. Вдруг да за нами кто-то идет?! Вспомни красные лоскутки – их ведь для кого-то оставляли!

– Да, это верно, мудрая Нине-пухуця, – подумав, девушка согласно кивнула. – Так, как ты сказала, и сделаем. Поможешь мне?

– Конечно, помогу. Чего ради я здесь стою-то?

Расцветал день. Из лагеря доносились крики и голоса пробудившихся казаков, и девичий хохот, в кустах засвистали птицы, а где-то далеко за рекою утробно замычал трехрог. Синие стрекозы проносились низко над самой водою, распускались из бутонов крупные цветы, голубые, сиреневые и желтые, тянулись к обоим солнцам – какие-то – к обычному, а иные – к колдовскому.

Глава VIII Лето – осень 1584 г. П-ов Ямал Брошенные очаги

– Ми, подруженька, а ведь это – Яхаивар, правда?!

Подойдя, Тертятко взяла Митаюки за руку и заглянула в глаза:

– Если так… там мы дома, что ли?

Юная ведьма качнула головой:

– Не думаю, чтоб так.

– Но ведь мы к Яхаивару пришли! – резко возразила Тертятко. – Я же вижу! И озеро, и река, а вон там – орешник, помнишь, как мы орехи-то собирали?

– Да помню. – Митаюки-нэ покусала губу. – Только селение-то наше – разорено, заброшено, и все жители его давно покинули… кто смог.

– Вот именно – кто смог! – девушка все же не теряла надежды. – Может, кто и остался… или вернулся… родители…

– А ты что, видишь над селением дым очагов? – колдунья резко прервала подругу. – Так что не радуйся раньше времени, Те. Хотя… это теперь наш дом, тут ты права.

– О, великая Неве-Хеге! Так мы здесь и остановимся?

– Остановимся, – хмыкнула Ми. – И очень даже надолго… Что-то, подруга, ты бледноватая. Иди-ка в шалаш, приляг, отдохни.

Старуха Нине-пухуця давно уже делала знаки, мол, заканчивай-ка поскорей все беседы, гони прочь эту простушку, чай, дела поважней есть!

Помахав Тертятко рукой, Митаюки-нэ подошла к старой ведьме:

– Однако пора и вход открывать, так?

– Откроем…

Нагнувшись, старуха одним движением руки схватила ползущую в траве змею и ловко открутила ей голову:

– Думаю, змеиной крови нам вполне хватит. Ведь только открыть…

– Да! И еще успеть, чтобы все прошли.

– Ой, не тревожься, дева. Успеем.

Распластав змею кремневым ножом, обе колдуньи измазали кровью лица, разбросав части змеиной кожи по всем сторонам – всем духам, голову же кинули на север:

– Прими нашу жертву, великий Нга!

Умилостив духов, женщины приступили к колдовству – нужно было делать все быстро и вместе с тем осторожно, чтобы не повредить наложенное ранее заклятье, а лишь немного его ослабить, надеясь, что вскоре оно возродится вновь.

– О, великая Праматерь Неве-Хеге…

– Могучий Нга-Хородонг…

– И вы, славные Хэдунга и Мэрю, дочери отца семи смертей…

– Грозный Темуэде-ни, пусть тень от твоей небесной упряжки не упадет на нас…

– Пусть эта кровь сделается вашей…

– Пусть то, что сделали одни, смогут переделать другие!

Причитая и бормоча слова заклятья, обе колдуньи скинули с себя всю одежду, при этом Нине-пухуця тут же обратилась в грудастую молодку, видимо, полагая, что богам так будет приятнее. И теперь уже две молодушки, нагие и вымазанные змеиной кровью, закружили вокруг старого оберега, постанывая и взмахивая руками, словно б это били своими крылами пытающиеся взлететь птицы.

– О великая Праматерь!

– Неве-Хеге!

– Прими эту кровь, пей, ешь ее!

– Пусть так и будет! Так!

Все быстрей и быстрей кружили колдуньи вокруг связанных прочной нитью птицелова рябин с оберегом, все громче выкрикивали заклинания и даже расцарапали себе кожу ногтями – на животах, на груди…

– О, великая Мать!

– О, духи рябиновой рощи!

Кружить нужно было быстро, и, главное – в верном направлении: чтобы убрать наложенное на оберег заклятье – против хода солнца, чтоб наложить новое – наоборот. И этот тонкий момент надо было еще уловить, почувствовать… обе колдуньи сделали это разом! Застыли на миг, повернулись…

– О великая Неве-Хеге!

…побежали в обратную сторону, словно закручивая только что распутанные нити. И тут тоже главное было – не перестараться, не переборщить, иначе можно было дать оберегу такую силу, что и вообще нельзя будет пройти…

Впрочем, и этот момент обе ведьмы ощутили разом. Разом замерли, бросились на колени, воздев окровавленные ладони к небу… и – одновременно – упали в густую траву.

– Ну, все. – Старчески кряхтя, Нине-пухуця поднялась, потянулась за разбросанной тут и там одеждой. – Мы все, как надо, сделали, девочка.

– Я знаю, что – как надо, – Митаюки-нэ поспешно спрятала улыбку. – Теперь надобно поскорее идти, всех разбудить. Нельзя терять времени!

– Вот это ты верно сказала – нельзя!

Яхаивар встретил незваных гостей гнетущим ощущением брошенности и пустоты. Поваленные чумы, полусгнившие хижины, сгоревшие остовы храма великого Нга и дома воинов – все казалось каким-то ненастоящим, будто бы в этом селении никто никогда не жил, не любил и ни во что не верил.

– Бездушье… – тихо промолвила Митаюки-нэ. – Ничего… еще не время…

– Что ты сказала, милая? – обернулся идущий чуть впереди Матвей Серьга.

Рослый, сильный, с обнаженной саблей в руках и приплюснутом татарском шлеме, он являл собой образец воина, неудержимого и удачливого завоевателя, перед бешеным натиском которого не устоит ни одна крепость.

– Говорю, нет здесь никого, – юная ведьмочка улыбнулась. – А место хорошее – тут и озеро, вон, и ручей… и зверья гнусного нету.

– Ручей, это славно, – прищурившись, назначенный атаман с подозрением оглядывал брошенное селение. – И озеро… А вот насчет зверья – не уверен! Изгороды-то нет – волчатники вполне могли пробраться, затаиться…

– Ха – изгороды! – не удержавшись, хохотнула дева. – Да тут…

Она хотела было сказать про обереги, да вовремя прикусила язык – и вовсе не надобно муженьку лишних знаний.

– Ты что смеешься-то? – опустив саблю, Матвей обиженно покусал ус.

– Ничего, – повела плечом Митаюки. – Просто представила вдруг, как вы будете частокол городить.

Казак одобрительно ухмыльнулся:

– Про частокол – это ты верно сказала! Посейчас передохнем малость – и начнем. Долго ли здесь жить, мало ли – а без частокола никак. Соплеменницам своим скажи, Ми, чтоб располагались да поснидать готовили. Эх… – Матвей погладил бороду. – Боюсь, как бы сейчас не разбежались они.

– Не разбегутся, – успокоила Митаюки-нэ. – Они ж не здешние, с Севера. Никто их тут не ждет, бежать не к кому… да и на севере тоже – не к кому, да. Кому они нужны-то теперь? Разве что твоим славным воинам.

– Уж этим-то – да-а! – атаман громко расхохотался. – Эти-то до баб – хватки. Ухтымко!!!

– Звал, атамане? – подскочив к старшому, молодой ватажник задорно сверкнул синими, как весеннее небо, глазами.

Митаюки на миг позавидовала подружке, Те – все ж таки такого красивого парня себя в мужья отхватила! Впрочем, у нее-то самой куда лучше – вождь.

– Звал, звал, – кивнув, Матвей Серьга вдруг скривил губы в улыбке: – Ты чего саблю-то не уберешь?

Ухтымко хлопнул ресницами:

– Так ведь думаю, вдруг да супостат какой притаился? Выскочит, тут я его – сабелькой – ух ты!

– Что ж, правильно думаешь, – одобрительно кивнув, старшой перешел к делу. – Саблюку свою, однако, прячь, готовь секиру, парней собирай – поснидаете быстренько да деревья на частокол рубить пойдете. К ночи-то частокол бы нужон…

– Не успеем за день, – честно возразил казак. – Деревня-то, чай, немаленькая.

Атаман покусал губу и недобро прищурился – не любил, чтоб ватажники так вот, запросто, со своими мыслями поперек батьки лезли.

– Вижу, что немаленькая, у самого глаза есть. Не о всей деревне покуда речь – огородим во-он тот домишко, – Матвей показал рукой, – он и большой – коли потесниться, на всех места хватит – и крыша там есть.

Отошедшая чуть в сторонку – знала, не шибко-то нравилось мужу, когда молодая жена во время дел важных рядом вертелась – Митаюки-нэ глянула на указанный дом и вздохнула.

Дом девичества! Сколько с ним всего связано – и подружки, и мудрые наставницы, и веселье по ночам, и первые охи-вздохи по молодым парням-воинам… Детство там прошло и юность.

– Ну, что встал? Ступай, Ухтымко. Возьми кое-кого сразу – деревья подходящие присмотри, а я потом всех отправлю. Понял все?

– Понял, атамане. Сделаю.

Сунув наконец саблю в ножны, Ухтымко побежал к ватажникам:

– Яшка, Ферапонт… и ты, Тошка! За мной. Секиры с собой прихватите… А лучше – топоры.

Хоть и нелегкое это было дело – не столько рубить, сколько таскать из лесу срубленные стволы, вкапывать – а все ж к ночи управились, ухайдакались, правда, все. Хорошо еще, девы сир-тя, полоняницы бывшие, а теперь уж не пойми и кто – помогли, как сумели – жилистые оказались, выносливые, работали ничуть не хуже казачек – Олены, Устиньи, Онисьи. Авраамка тож увязалась, младенца своего беременной Тертятке доверив – стыдно было без дела сидеть. Что говорить, те, кто на сносях, тоже ваньку-то зря не валяли: пойманную в озере рыбку почистили, костры разожгли да зачинали уже и ушицу. В трех больших котлах: в одном – налимья, в другом – щучья, а в третьем – осетровая. Духовитая выходила ушица – Тертятко к заброшенным огородам сходила, нарвала приправ.

Огородив частоколом небольшую площадку перед входом в дом, ватажники похлебали ушицы да повалились спать – так все устали, вымотались, что даже песен не пели и даже не любили чернооких дев. Впрочем, младой Яшка Вервень все ж прилег под бочок к одной – темноглазой, стройненькой, проворной – звали ее Ябтако.

– Эй, Ябтако-нэ, – дождавшись, когда изо всех углов бывшего девичьего дома послышится громкий храп, Яшка погладил девушку по плечу. – Устала?

За время жизни в остроге все полоняницы уже более-менее сносно говорили по-русски, казаки же, в большинстве своем, языком сир-тя не особо заботились – старшие колдовскую речь знали, и ладно, а мы что ж… мы молодые ишшо! Так многие считали, да только не Яшка – запала в душу его младая пленница-дева, так запала, что едва не поссорился из-за нее с друзьями-приятелями – не давал, как обычно, на троих, злился, саблю вытаскивал, мол, девка эта – моя! Дружки хохотали – твоя так твоя, кому она нужна-то – да, глазки – звездочками и на мордочку красна, так ведь плоскогрудая, тощая – ребра торчат!

Да… тощевата… и грудь не ядрами пушечными. А вот Яшке – нравилась! Всех отбил, а сам… сам вдруг без ласки остался – просто уже не мог, не хотел брать Ябтако силой.

– Эй, Ябтако… Спишь?

Молодой казак снова погладил девчонку по плечу, немного полежал, прислушиваясь к ее тихому дыханию, затем осторожно засунул ладонь под кухлянку, ощутив волнующее тепло юной шелковистой кожи…

– Не сплю я, ага. – Ябтако резко повернулась к Яшке лицом и, свистящим шепотом, прямо в лоб, спросила: – Ты зачем ко мне пристаешь? Прямо здесь хочешь? Так ведь люди кругом… не стыдно?

– Мне с тобой ничего не стыдно!

– А – за меня?

– Слушай, Ябтако, – покусал губу юноша. – Я тебе совсем не нравлюсь? Вот, нисколько-нисколько? Или у тебя там раньше кто-то был?

Девчонка сверкнула глазами:

– Может, и был. А может, и не был. Тебе какое дело? Ты дом мой разрушил, братьев убил! Если хочешь – так не стесняйся, как всегда, бери меня силой… вот только глазки не строй, разговоры не разговаривай – противно мне их слушать, вот!

– Другим-то не противно…

– Другие – это другие, а я – это я.

– А ну-ко хватит там! – прикрикнул из угла какой-то казак. – Всю-то ноченьку – ши-ши-ши, ши-ши-ши – надоели. Спасть дайте, ага!

– Да кто не дает-то?

– Дак – вы! Ежели тебе, паря, не спится, так иди, вон, в дозоре Ферапонта смени.

Затих Яшка, отвернулся от Ябтако – обиделся. Ишь ты, гордая! Да ей дорога-то одна – в монастырь, после всего, что было. Впрочем, нет у них никаких монастырей – язычники, хари некрещеные. Ишь ты… спит. Или притворяется, говорить не хочет? Ладно, утром поговорим… уж там не отвертится, еще поглядим… ага… все ж не хотелось бы силою… не, силой больше – никак.

Утром все казаки, кроме дозорных, снова отправились на бревна – Матвей Серьга все хотел окружить дом девичества частоколом со всех сторон… хотя бы один этот дом, чтоб в случае чего было где укрыться. Правда, на этот раз уже никто жил не рвал, все делали основательно, не спеша и девок уже к тяжелым работам не привлекали, те по хозяйству хлопотали, обживали неогороженный «посад» – ставили чумы, потом отправились к озеру за тростником – крыть крыши хижин. Главной во всех женских делах была Митаюки. Русских бледонолицых дев она умело отвлекла на уху, на рыбу, к озеру же повела лишь своих, сир-тя…

Там, в камышах, и стала им на мозги капать, говорила хлестко, безжалостно:

– Вот что, девы, всем вам понять надобно, что в прежнем вашем селении никто вас уже не ждет и никому вы там не нужны. Почему – объяснять надо?

– Да не надо, – махнула рукой ясноглазая Ябтако. – Понимаем мы всё, не дуры. Знаем, что к прежней жизни ходу нет.

Оглянувшись по сторонам, Митаюки подбоченилась и неожиданно для всех улыбнулась:

– А вот тут ты не права, милая! Прошлое не воротишь, нет, но вот здесь, на этом месте, можно такую же жизнь, как раньше, устроить!

– Да уж, как раньше… – всхлипнула одна из дев. – Мне домой хочется, к маме…

– Нет у вас больше дома! И родичей нет! – жестко бросила Митаюки-нэ. – Все пропало… Но здесь… здесь – появиться может! Снова по-нашему заживем, как привыкли – селение, праздники, дом девичества. Все восстановим, все нашим будет!

– А… а как же дикари бледнолицые? – Ябтако с сомнением качнула головой. – Они что, так вот нам и отдадут все?

– Не то чтоб отдадут, – задорно подмигнула всем юная ведьма. – Но как мы все возьмем – не заметят. Поверьте, есть силы… Но вы должны сейчас всех бледнолицых ублажать безмерно! Детей пока не рожать… как можно будет, я сообщу вам.

– Как это – детей не рожать? – вскинула глаза совсем молодая девчушка со щербатым ртом. – Разве то только от нас зависит?

– Конечно, от нас, – уверила Митаюки. – Я научу как… Сегодня же и научу, но чуть позже. Пока же – главное выслушайте. У русских обычаи сильно от наших отличаются, да – в том их сила, в том и слабость тоже. Слава богу, от колдунов бледнолицых избавиться удалось… ох, чего мне это стоило! – колдунья покусала губу. – Ладно, плакаться не буду. Итак, вот как вы все себя вести должны отныне. Со всеми подряд не спать – то для дикарей бледнолицых позорно – каждая пусть себе одного мужчину выберет, с ним и живет, да так, чтоб тому никакой другой женщины в жизни своей не хотелось!

– А разве так бывает? – снова засомневалась Ябтако.

Ведьма расхохоталась:

– Бывает, подруженька! Только для этого кое-что надобно уметь… вижу, не учили вас, как надо, в доме девичества.

– Нас там только готовить учили.

– И корешки да травы собирать.

– Ха, корешки! – презрительно усмехнулась колдунья. – Сами вы корешки. Ладно, нечего время терять – прямо сейчас учить вас буду. Ты, глазастая!

Палец Митаюки-нэ уперся в грудь Ябтако.

– Я?

– Ты, ты, не я же! Раздевайся.

– Совсем?

Митаюки воздела очи к небу:

– О, великая Неве-Хеге! Ты всем так прекословишь, девушка?

– Да я… – Ябтако совсем засмущалась. – Я ничего, я – что скажут… Если надо, то…

Быстро сбросив кухлянку и тонкие оленьи штаны, девчонка развела руками:

– Вот…

Ведьма довольно кивнула:

– Ложись вот сюда, на песок. Да на спину ложись, не на брюхо! Ноги вытяни, так… А вы все смотрите внимательно и запоминайте!

Опустившись на колени перед растянувшейся на белом песке Ябтако, Митаюки-нэ провела ей по животу ладонью:

– Предположим, ты мужчина, а я – женщина… Смотрите все, как с мужчинами надо… Начинаем с поглаживаний… так…

– Ой, ой, щекотно… – Ябтако дернулась и расхохоталась.

– Тихо ты! – тут же прикрикнула на нее колдунья. – Не верещи, кому сказала?

– Ой-ой-ой!

– Ничего с твоим лоном не сделается!

Кинув почищенную рыбину в котелок, Настя поднялась на ноги и подошла к Устинье:

– Полей-ка на руки, сестрица.

Устинья молча взяла кувшин, полила, улыбнулась:

– Как маленький-то? Толкается, поди?

– Толкается…

– Да-а, скоро и рожать! – покивала сидевшая рядом Олена – полногрудая, броской красоты, дева.

Улыбнулись и Онисья с Аврамкой.

– А где Тертятко? – вспомнила вдруг Настя. – Только что здесь была.

– Верно, к своим пошла, к озеру. – Устинья махнула рукой. – Чай, любопытство взяло – чего-то они там долгонько.

– И впрямь долго, – пригладив выбившиеся из-под легкого платка волосы, Олена с подозрением оглядела подруг:

– Вот что, девки, чегой-то наши казачки сами не свои стали!

– Чего ж не свои-то? – пожала плечами Онисья. – Просто мало их – почитай, один молодняк и остался.

– Вот взяли они, и вдруг ни с того ни с сего с места снялись, ушли из острога, – оглянувшись по сторонам, продолжала Олена. – Понимаю, мор – уходить, переждать лихоманку надобно. Не понимаю только – зачем так далеко-то? В деревне этой селиться, частоколы устраивать, будто всегда здесь жить собралися.

– Да как же всегда-то? А наши вернутся? Острог?

Девушка покачала головой:

– Да сами-то посудите! Что, глаз нету?

– Верно она говорит, – поддержала Настя. – Я вот мужу весточку в остроге оставила, написала – что да как.

– Весточку? – девчата переглянулись. – Вот это славно!

– Просто подумала – вдруг да наши раньше вернутся? А мы-то, как Матвей сказал – до поздней осени пережидать будем.

– Вот-вот, девоньки, – Олена хмыкнула. – До осени поздней… А кабы не до весны! Кабы не удумали тут, в деревне этой, новый острог ладить.

– Да с чего бы новый-то?

– А с того, что Матвей Серьга сам себя головным атаманом почуял! Я даже догадываюсь, с чьего голоса так… Митаюка все, женушка его невенчанная, ведунья!

– Митаюка? – рыженькая Авраамка повела плечом, искоса взглянув на сопящего в берестяной люльке ребенка. – И что ей с того, что Матвейко старшим станет? Ведь не царем же, и она – не царицею. Вон, Настена-то, хоть и атаманова, честь по чести, жена – а завсегда вместе со всеми работает, рыбу чистит, солит, заготовки на зиму делает.

– Все правильно! – Олена погладила Настю по плечу. – Тако и должно – потому что мало нас, и бояр из себя посейчас нечего строить – время да место не то. Каждый человек ценен, каждые работящие руки. Верно, Настюша?

– Угу, – Настя неловко улыбнулась, застеснялась даже – не очень-то жаловала такое к себе внимание, тем более сейчас, на сносях: свои-то свои, да ведь невзначай будущее-то дитя и сглазить могут!

– Вот Настя это понимает, потому как своя, между тем не унималась Олена. – А Митаюка эта… колдуны-то здешние своим обычьем живут, ни в чем с нашим не схожим. Вот и хочет ведьма черноокая Матвея вроде как царем сделать, а сама – царицею!

– Царицею! – Настя хмыкнула. – Ой, не смеши.

– Ну, не царицею, так боярыней. Попомните, подруженьки, с Митаюкой еще наплачемся! И с девками этими… чувствуете, как еще в остроге дело пошло?

Авраама покусала губу:

– Это ты к чему, Оленка?

– А к тому! – Не стесняясь подруг, дородная казачка высказала все, что давно уже наболело… впрочем, судя по реакции остальных, не только у нее одной. – Ране-то как было? Мы себя хоть и не блюли истинно, по-христиански, хоть и грешили, да меру знали – сразу с тремя не гуляли и в постель не ложилися, да и в постели вели себя благостно, безо всякого непотребства… А эти чернавки? Господи, прости и помилуй! Рассказать вам, чего они с парнями нашими вытворяют? Вот ведь нехристи-то!

– Так ведь нехристи и есть – язычницы!

– Вот-вот – язычницы. А иные же казаки совсем головы от них потеряли… Да что вы, не знаете о чем говорю? – махнув рукой, Олена неожиданно сникла. – Вы поймите, я не о себе печалуюсь, на мой век, чай, мужиков хватит, как и на ваш. Одначе казачки-то нынче – не те! Что им бабы – сожительницы их языческие – скажут, то и делают, ни единым словом не прекословят! Зачем? А чтоб самим властвовать!

– Бабы над мужиками? – недоверчиво усмехнулась Онисья. – Ну, ты и скажешь.

– Так язычницы же, колдуньи – ага!

– А нас, нас-то они тогда зачем с собой взяли? – Настя вскинула голову, машинально погладив живот. – Бросили бы в остроге – и все.

– Не знаю зачем, – покачала головою Олена. – Думаю, не так явно все, скрытно. Раз уж все от мора-лихоманки спасаются – значит, всем и уходить, никак иначе. К тому ж откуда мы знаем, что там с нами дальше будет? Может, колдуны вернутся да в жертву нас идолам своим поганым принесут!

– Типун тебе на язык! – рассердилась темненькая Устинья, Ус-нэ, до того сидевшая тихо и вовсе не подававшая голоса.

Олену она с давних пор недолюбливала, и было за что, да и разговоры о язычниках ей очень не нравились – Маюни-то был язычник, нехристь… хоть и хороший человек, жаль, вот только молод слишком. Ничего – вырастет, дай бог, вернулся бы… Все бы вернулись!

– Ты вот к чему все это говорила, Олена? – негромко продолжала Ус-нэ. – Ну, пусть даже и так все… так нам-то что делать? Уйти? А как? Нет. Я-то могу, и Онисья может, а им, – девушка кивнула на Настю с Авраамой. – На сносях, с дитем малым. Не уйти, не-ет.

– То-то и оно, что нет, – согласно вздохнула Олена. – Давайте-ко, девоньки, вместе решать – что нам теперь делать? Как казачков из-под сглаза колдовского вывести… кого еще можно.

– От девок отвлечь одним только и можно, – хмыкнув, Онисья перекрестилась. – Господи, прости меня, грешную. Самим, что ль, казаков завлекать? Так то неможно, Настя – беременна, Авраамка – с дитем – и жены они замужние… да и мы, чай, не курвищи, хоть и, что говорить, не без греха.

– Не-ет с девами надо что-то другое удумать…

– О родных бы напомнить казачкам-то! – Настя вдруг встрепенулась, сверкнула глазами. – О доме…

– О доме?

– Ну, к примеру, молиться почаще, песни петь. Тут ведь не наше, чужое все, а песня добрая – она и о доме, и о вере напомнит.

– А ведь верно. Вот славно-то придумала, Настюха! Пока так и начнем, а уж потом будем смотреть, что еще сделать можно. Ну? – Олена подбоченилась. – Кто какие песни знает?

– Я – про Илью Муромца.

– А я – «Шел да шел удалой купец».

– Про Илью Муромца – грустно больно, – усмехнулась Настя. – Давайте, девки – купца! Олена, у тя голос звонкий – а ну, запевай!

Ой шел да шел удалой купец! Удалой купец да торговый гость С дальней стороны да с чужой сторонушки!

Выйдя на опушку леса, Семка Короедов насторожился, прислушался, даже приложил к уху потную, в натертых веслом мозолях, ладонь.

– Ты что это, Сема? – подобрался сзади Сиверов Костька. – Увидел что?

– Да нет, – вздрогнув, Семка подал плечами. – Просто помстилось вдруг… вроде как где-то там – далеко-далеко – песню пели.

– Песню? – Сиверов тоже прислушался. – Не. Вроде ничего такого не слышу.

– И я не слышу, – согласно кивнул Короед. – Говорю же – помстилось.

Костька хлопнул парня по плечу:

– Ладно, идем, атаману доложим.

– О песне?

– Да не о песне, а об этой вот сосне! – хохотнул Сиверов. – Больно уж она приметная – у меня почему-то такое чувство, будто я ее разок уже видел… как и ту рябиновую рощицу.

– Какая рощица? Где?

– Идем!

Присоединившись к основному отряду, высланные в разведку ватажники доложили атаману о подозрительной сосне, а подумав и о песнях… правда, тут уж Семка Короедов не знал – точно ли слышал.

– Да уж верно, показалось, – махнул рукой Афоня. – С чего нашим песни-то орать? В этакой-то чаще! Еще накличешь на свою голову какую-нибудь зубастую чуму, упаси, Господи!

– А сосна, атамане? – не отставал дотошный Костька. – Вроде такая ж была… с утра еще.

– Добро, – подумав, Иван махнул рукой. – Идем, на сосну вашу взглянем.

Росшая на опушке сосна была как сосна – в меру кривоватая, невысокая, толстая, вкусно пахнущая теплой янтарной смолою…

– Вот она! – показал пальцем Семка.

– А может, вот эта, – ухмыльнулся рыжий немец Штраубе, кивая на стоявшую в отдалении сосну, точно такую же узловатую и кривую. – Или вон та.

– Да-а-а… – Короедов озадаченно замотал головой. – Что и сказать – не знаю.

– А я ж говорил – ты думай сперва! Сосны у него… песни… Ух!

Костька Сиверов хотел было от души закатить парню затрещину, да тот, зараза, оказался слишком уж ловким – увернулся, еще и засмеялся, собака! Хорошо, язык не показал.

– Ла-адно, – отмахнулся Сиверов. – Вдругорядь смотри лучше да уши почем зря не развешивай, ага.

Атаман уже собирался дать остальным отмашку, чтоб спокойно шли себе дальше, вперед, без оглядки на всякие там сосны, но…

А чем черт не шутит, пока Господь спит? Вдруг да и… Нет! Невероятно, но… На то он и атаман, чтоб из всякой невероятности нужное вычленить да вытянуть на общий обзор, как говорят – за ушко да на солнышко!

Вот и сейчас, подспудно подумал Иван, все может быть и не так, как предполагал он, а так, как показалось – или не показалось – Семке… пусть Семка и совсем еще младой парень, отрок почти, однако, когда за всю ватагу, за всех своих людей отвечаешь, не грех и отроку поверить… или проверить хотя бы. Если атаман, так это вовсе не значит, что ум твой обязательно острее, чем у других, руки сильнее, а глаза – зорче видят. Атаман частенько чужими глазами видит, чужими головами думает – точнее, к чужим мыслям прислушивается, а уж выводы делает сам и решение сам принимает, опять же. Общий круг – он для мирной жизни, в походе одна голова должна быть!

– Сосна, говорите… А ну-ка…

Выхватив саблю, Егоров нанес быстрый косой удар, отщепив кусок коры – так, чтоб издалека было видно.

– А вот теперь пошли дале! В небо, посматривайте, казачки, – мало ли, соглядатаи на драконах летучих покажутся.

– И что тогда делать, атамане? На стрелу брать?

– Я вот вам дам – на стрелу! – погрозил кулаком атаман. – Увидите, первым делом прячьтесь, а уж потом сразу – докладывайте.

Внимательно поглядывая по сторонам – и в небо, – ватажники осторожно шагали по узкой звериной тропе вдоль топкого берега. Тропинка то прихотливо вилась, змеей оползая трясину, то совсем терялась из виду, и тогда приходилось идти напролом, продираясь сквозь высоченную густую траву и колючие заросли.

Плоты давно пришлось бросить – к исходу пятого дня пути река резко сузилась и обмелела, так, что если по ней и можно было плыть, то в легкой из коры лодке, а никак не на плотах. Слава богу, не показалось еще ни одной зубастой твари – ни драконов, ни даже волчатников, ни кого прочего, а из травоядных пару раз видали двух мирно подиравших клевер спинокрылов размеров с избу – и на этом все. Егорову все это казалось странным. Ну как так – тепло кругом, жарко даже, и влажно, и разного мелкого зверья – зайцев, бурундуков, косуль – полно, а хищников – нету! Словно кто-то специально их куда-то прогнал… эх, был бы рядом колдун Енко Малныче – «любезный Генрих» – уж тот, верно, объяснил бы загадку, ну а так приходилось обо всем догадываться самому. И догадки у атамана имелись не очень веселые. Вот еще и сосна эта…

Как стало смеркаться, казаки остановились на ночлег на берегу узкого и мелкого озера с прохладной прозрачной водою и песчаным дном, из которого – видно было – били многочисленные ключи, потому и вода была холодной, просто не успевала нагреваться, вытекая протокою.

– Завтра вот как сделаем, – сидя у костра за ушицею, Иван, как обычно, делился мыслями с особо доверенными казаками – десятниками. – До полудня на восход солнца идем, а потом резко повернем к северу. Поглядим.

Костька Сиверов смачно облизал ложку – ушица нынче выдалась знатная, жирная, хоть и из совсем мелкой, по местным меркам, рыбки.

– А чего поглядим, атамане?

– Так… Мыслишку свою одну проверить хочу. Пока не скажу – какую. Не потому, что не доверяю, больно уж мыслишка дурацкая.

– Не хочешь, не говори, герр капитан, – несколько обиженно протянул Штраубе. – Ты – наш атаман, а мы – твои солдаты. Как скажешь, так и будем делать… Герр Сиверов! Не пора ль караулы проверить?

Костька отмахнулся, однако тут же вскочил на ноги:

– Сам знаю, что пора. Прогуляюсь.

– И я с тобой пройдусь, – поднялся следом немец. – Крючки, что надысь поставил, проверю.

– Немножко-то посиди, Ганс, – привстав, Иван схватил Штраубе под локоть и тихо молвил: – Кой-что сказать надо.

Наемник пожал плечами:

– Надо, так надо. Слушаю!

Потрогав на виске шрам, Егоров поглядел в глаза оставшимся – самым умным – немцу и Михейке Ослопу. Бугаинушка, надо сказать, целый вечер, как и всегда, молчал, лишь сопел, довольно хлебая ушицу.

– Вот что, други, про зверюг, про ящериц громадных, про драконов зубастых хочу спросить. Что думаете?

– Думаю, что давненько мы их не видали, – хмыкнул Штраубе. – По мне – так и хорошо, слава святой Бригите!

– Людоедов тоже не видно… и волчатников, – Михейко, пробасив, смущенно глянул на котелок – не осталось ли добавки?

Атаман спрятал усмешку:

– Ты ушицу-то дохлебывай, ага. Значит, говоришь, даже волчатников – и тех нету…

– А уж эти-то должны были бы быть, – задумчиво протянул немец. – Они везде, где дичи много.

Оторвавшись от ушицы, Михейко вскинул глаза:

– Так ты, атамане, думаешь…

– Так! Отводит хищников кто-то.

– Колдуны, кому же еще? – ухмыльнулся Штраубе. – Выходит, есть у них тут обереги.

– Значит, где-то поселок близко, – бугаинушко допил через край котелка остатки ухи. – Раз оберег – значит, и поселок немалый. Опасаться надобно, атамане, осторожнее быть!

– То так, – покивал Иван. – Согласен я с вами, други. Остальных утром предупредим, чтоб зорчее были. И еще одно думаю – ежели тут обереги, как же наши прошли?

Немец прищурил глаза:

– А может, и не проходили вовсе? Коли тут обереги – так как?

– Вот и я о том, други. Следы! Следы искать надобно. Кострища, лоскутки, кости обглоданные…

– Так ищем же, атамане, ищем. Скоро все глаза проглядим.

Наутро казаки вновь двинулись вдоль реки, а в полдень, после небольшого привала, как и договаривались, круто повернули к северу и так прошли верст десять, пока не уперлись в неширокую реку, ничем не отличавшуюся от той, по берегам которой до того шли. Те же папоротники, топкие места, буераки…

– А вон опушка! – обернулся идущий впереди Сиверов. – А за ней вроде как рябины.

Маюни пристально посмотрел в небо и улыбнулся:

– Из рябины хорошая бражка выходит, да-а.

– Рябиновка-то? Знамо дело! У вас, значит, остяков – тоже из рябины ставят?

– Эй, вы там, питухи! – засмеялся Штраубе. – Еще бы медовуху вспомнили.

Слушая шутки ватажников, атаман ни на миг не отвлекался от главного – смотрел во все глаза, все примечал, думал. А сейчас вот решил глянуть:

– Эй, стойте. Ну-ка, на опушку свернем, поглядим.

Свернули. Протиснулись сквозь недавний бурелом, в кровь царапая руки и оставляя на колючих кустах и деревьях куски одежки. И так-то не князьями выглядели, а уж теперь-то – чистые оборванцы.

Пригладив волосы – шапку давно потерял, сбило веткой, – Костька вышел на опушку первым… и тут же обернулся:

– Гляди-кось, братцы! Сосна!

Та самая была сосна. С атамановой меткою.

– Ох ты ж, спаси, Господи! – растерянно перекрестился Афоня. – Выходит, мы тут третий раз уже!

– Дьявол кругами водит, – немец громко и витиевато выругался. – Доннерветтер, ититна в душу мать!

– Значит, все, как мы и думали, атамане, – подойдя к Ивану, тихо промолвил Михейко Ослоп. – Не показалось.

– Не показалось, – согласно кивнул атаман. – Что-то мне те рябины не нравятся. А ну-ко, проверим! Семка, и вы, парни… метнитесь, гляньте – что там да как?

– Сделаем, атамане!

Короед и еще двое молодых, лет двадцати, казаков – Лешка Вертихвост и Миха Острога – проворно бросились к зарослям… Да не добежав до рябин с десяток шагов вдруг резко остановились, словно бы наткнулись на какую-то невидимую преграду. А Короедов даже осел в траву, обалдело крутя головою!

– Эй, вы что там?

Семка поднял глаза и с обидой пожаловался:

– Все кругом поплыло. Словно дубинищей оглоушили!

– Хэк! – усмехнулся Михейко. – Коли б дубинищей – башкой бы так не крутил.

– Та-ак… – погладив шрам, задумчиво протянул атаман. – Афоня, давай-ка с тобой… Крест вперед выстави, молитвы чти громко. Да не мне тебя учить, и так все знаешь.

– Знаю, господине.

Осенив себя крестным знамением, послушник поднял над головою висевший на груди крест – не такой большой, как у отца Амвросия, и вроде бы еще не положенный по сану, но тем не менее, Афоня его носил… и не зря.

– Господи Иисусе Христе, иже еси на небеси-и-и…

– Да святится имя твое, да придет царствие твое… – подхватил атаман, а следом за ним – и остальные казаки.

– Хлеб наш насущный дай нам днесь…

– Оборони, Господи, от всякого ворога…

– От тварей зубастых!

– От нечистой силы!

– От черного ведовства языческого!

Маюни тоже в стороне от такого дела не остался. Живо отцепил от пояса бубен:

– О, великий Нум-Торум, о Мир-Суснэ-Ху-у-у-ум, о-о-о-о…

Крест и молитвы – и, может быть (так, чуть-чуть), остяцкое лесное шаманство – подействовали сразу, видать, не такое уж и злое оказалось заклятье. Пройдя мимо очумело сидевших в траве парней, Иван с Афонею – а следом за ними и немец, и Михейко Ослоп – уже подходили к странным, со связанными вершинами, рябинам, как вдруг…

Из зарослей высунулась хищная голова ящера! Вздыбился, зашуршал кустищами хвост! Блеснул на солнце костный – на уродливой страхолюдной башке – вырост, похожий на чей-то шлем…

– Эко! – Михейко живенько сдернул с плеча огромную свою дубину. – Посейчас я его… приласкаю, ага!

Атаман и сам-то прицелился уже… да вдруг кое о ком вспомнил.

– Стойте все! Не шевелитесь…

– Так дубиной бы…

– Я те дам – дубиной… Забыли про сего зверя? Сперва проверим-ко – тот, не тот… – опустив «хитрую» пищаль, Егоров протянул к ящеру руку:

– Ноляко, Ноляко… хороший зверище, добрый!

Ящер уже и весь выскочил из кустов, забегал вокруг казаков кругами, заклекотал, заластился, словно верный пес при виде своего кормильца.

– Вот ведь чучело! – перевел дух Штраубе. – Да ведь это ж…

– Правильно, Ноляко – конь верный, – Иван погладил шрам. – Значит, где-то и хозяин его поблизости… должен быть. Позвать, что ли? Эй, Енко-о-о!

– Ой, не надо так кричать громко, мой друг!

Из зарослей, отодвинув рукою ветки, выбрался Енко Малныче, колдун-изгнанник, старый знакомец почти всех, присутвующих здесь, на опушке, ватажников. Молодой, высокий, веселый, гонористый, как польский шляхтич, патлатый щеголь в узких оленьих штанах и короткой, с бахромою, куртке из черной змеиной кожи.

– Хо! Генрих! – громко расхохотался немец. – Вот так встреча, дьявол тебя разрази!

– Ты ж вроде на север собирался, – обнимая приятеля, атаман удивленно покачал головой.

– Собирался, – коротко отозвался Енко. – Но не дошел. Холодно там, говорят. Иногда и снег бывает.

– Надо же – снег! – Штраубе снова захохотал, расчихался даже. – Холодно ему, ишь ты.

– Да и что мне там, в глуши, делать? – хитро улыбнулся колдун. – Селение тамошнее разорено, людей нету – даже и войско не из кого набрать.

– Постой, постой, – Иван поднял вверх указательный палец. – А ты откуда про север-то знаешь, коли до него не дошел?

– Так, – скривившись, отмахнулся Енко. – Встретил тут, по пути, одного… С севера. Пробирался, сам не знает куда… там ведь им несладко пришлось – не только ваши, но потом и своих делов понаделали. Вот он и сбежал, да потом – повезло – нас встретил.

– Да кто сбежал-то?

– Да вон… – обернувшись, колдун тихонько свистнул и махнул рукой. – Эй, вы там. Что застоялись? Давайте сюда – свои.

На опушку тот час же выбрались старые знакомые из славного города Хойенеярга – красивая девчонка Сертако (подружка Енко) и тощий, с большим глазами, мальчишка Нойко с каким-то спешным прозвищем… как же его… ммм… О! Дрянная Рука! Интересно, за что его так прозвали? Хотя – ха-ха – догадаться можно. Небось, любил подсматривать за девками, да… Впрочем, это дело все отроки жалуют.

– Да будут благосклонны к вам великие Боги! – радостно поздоровался Нойко.

Сертако же скромненько поклонилась, поспешно спрятавшись за спину своего возлюбленного – негоже уважающей себя девице стоять вот так, чтоб ее разглядывали!

Последним из зарослей выскользнул – именно так: очень ловко выскользнул, словно змей – исхудавший оборванный парень возрастом чуть постарше Дрянной Руки, но, судя по взгляду – уже много чего повидавший. Держался он незаметно, но глаза сверкали зло и даже, можно сказать, со скрытой где-то в глубине ненавистью. Не понравился такой взгляд атаману, что уж тут говорить!

– А это наш друг с севера – славный Ясавэй. – светски представил Енко. – В отличие от некоторых, весьма скромен и по-пустому болтать не любит.

– А кто по-пустому любит-то?

Нойко неожиданно вскинулся, но под жестким взглядом колдуна подросток сразу сник и забормотал извинения.

– Был у меня один ученик, теперь – два, – похвастался «дружище Генрих». – Что поделать – прибился, не гнать же?

– Та-ак, – Иван улыбнулся. – Стало быть, теперь вчетвером странствуете?

– Ноляко – пятый.

– Ах да, да. Ноляко… Верный, смотрю, зверище.

– А то!

Расхохотавшись, колдун потрепал по холке подбежавшего ящера и, словно между прочим, поинтересовался:

– А вы, мой друг, как здесь?

– Своих ищем, – не стал скрывать атаман, вполне резонно предполагая, что в колдовской стране приятель-колдун может здорово пригодиться.

– Своих?

– Ну, мор они, лихоманку переждать из острога ушли. Вот, ищем.

– Ага-а-а… – Енко Малныче задумчиво погрыз сорванную ветку. – Тут, неподалеку, есть одно заброшенное селение…

– Селение?

– Скорей, даже деревня… Яхаивар. Но она пуста, там давно уже никто не живет…

– Если мы правильно прочитали мысли того бродяги-охотника, мой господин, – приложив руку к груди, неожиданно вставил Ясавэй.

Колдун, впрочем, этот демарш особенно не воспринял, отмахнулся:

– Да правильно прочитали, не так-то и много было мыслей в той вшивой башке! В основном про «пожрать», ну и – «как бы самого не сожрали».

– Все же рад вас видеть! – искренне улыбнулся Иван. – Поможете наших найти? А мы вам потом, если что, с оберегами поможем. Два великих шамана у нас – Афоня и вот, Маюни. Хотя, что я рассказываю – ты ж их знаешь прекрасно!

Енко Малныче в ответ скривил губы:

– Знаю. Вам, говоришь, помощь нужна?

– Да не помешала бы! Места-то тут – твои.

– Ну, не совсем…

Колдун замолк ненадолго, видать, прикидывал, помочь ли? Стоит ли овчинка выделки? Скумекал, однако, быстро – решил, что стоит. Тем более к заброшенному-то селению провести – всего и делов-то, спина, чай, не переломится, а отряд бледнолицых… да с гремящим зельем – порохом, да с двумя – жаль, третьего нет – шаманами – авось, да еще сгодится!

– Ой, уговорил ты. Помогу! Так просто, ни за что, помогу… ради дружбы нашей!

– Вот – добрые слова, клянусь святой Бригитой! – Штраубе радостно хлопнул «друга Генриха» по плечу.

Сей простонародный жест ничуть Енко не покоробил, колдун, наоборот, заулыбался еще шире и тут же предложил устроить привал – все хорошенько обсудить, осмотреться.

– Привал так привал, – обернувшись, атаман отдал необходимые распоряжения. – Ты прав – обсудить да осмотреться надо.

– Жаль, выпивки нет! – скривившись, жалостливо посетовал Штраубе. – А то б мы с тобой, друг Генрих…

«Генрих» снисходительно расхохотался:

– Ну, это у вас нет, а у нас… как это по-вашему… завсегда пожалуйста!

– Что, правда есть? – заинтересовался немец. – Без обману?

– Когда я тебя, друже Ганс, обманывал?

– Поди, мухоморы какие-нибудь, – Штраубе все никак не мог поверить своему счастью.

– Может, у кого и мухоморы, – довольно покривил губы колдун. – А у меня – ягодки! Черника, малина, смородина… Сейчас в котелке водицею разведем!

– Так а это… еще ж настоять надо! Дня три, не меньше.

– Какие три дня?! Тут же все и сладим. Я, друже Ганс, шаман или нуеров хвост?

Не соврал колдун, приготовил бражку сразу! Сушеные ягоды из мешочка достал, в котелок с водой бросил, что-то пошептал – и на тебе, готова брага! Вкусная, хмельная…

Рыбки еще подловили, костерок развели – и понеслось…

– Ну, други, за встречу!

– За вас!

– За тебя, друг Генрих! Эх, хороша бражица… Что ж ты раньше-то не говорил, что так вот умеешь?

– Так вы не спрашивали.

– Хм… и правда не спрашивали. Знаешь, Генрих, – как-то и не подумали даже. Слушай… фройляйн свою позови, чего она там одна… Даже вон ящер твой – и тот рядом крутится, кости рыбьи грызет, а она все же – девушка. Поди, скучно.

Колдун было вскинулся:

– Негоже честной девице…

Но сразу махнул рукой:

– Да, правда и есть – чего ей там, на отшибе. Кто тут видит-то? Эй, эй, Сертако, милая… иди к нам, посиди… Только, чтоб на мою подругу не пялиться!

– Да что ты, друг Генрих, такое говоришь? Когда это мы…

– Да я не вам… Есть тут один…

Енко Малныче скосил глаза на скромно хлебавшего ушицу Нойко.

– Я тебе, чудо!

Мальчишка едва не подавился рыбиной:

– А я что? Я ничего…

– Ничего? А кто вчера на реке за Сертако подсматривал? Когда она купалась, а? Руки бы дрянные твои оторвать!

– Ну, подсматривал, – ничуть не смутился Нойко. – Так как же иначе-то? Разве ж я виноват, коли наша Сертако-нэ такая красивая, такая… прямо не отвести глаз!

– Вот ведь хвост нуеров! – расхохотался колдун. – Знает, что сказать.

– За такую красоту неплохо б и бражки выпить!

– Что-о?! Ах, тебе еще и бражки налить?

– Налить, мой господин, а как же! Разве можно за красу такую не выпить? Никак нельзя!

– Тюлень похотливый! Нерпы глупой зад! Ладно… пей.

Приподнявшись, Нойко Дрянная Рука сноровисто черпанул из котла бражку большим березовым туесом и, не дожидаясь никакого тоста, выпил… рыгнул, довольно погладив себя по животу:

– Вот ведь славно-то, а! Всегда знал – ягодная-то бражка куда лучше мухоморовки!

И снова полез с туесом в котел… в отличие от своего напарника – тощего Ясавэя. Тот пил совсем мало, все сверкал глазами, а потом и вовсе отправился спать в дальний шалашик.

Заметив это, атаман подозвал Семку:

– За пареньком худым проследи. А бражки после попьешь, оставим.

– Сделаю, господине, ага…

– Стой! А ты какую песню-то слышал? – неожиданно вспомнил Иван. – Ну, тогда, когда кругами бродили.

– Ммм… – Короедов задумался. – Про купца удалого пели.

– Про купца?! А голоса были…

– Женские, господине. Девичьи.

Ясавэй теперь не знал, что и делать! Укрывшись в шалаше, яростно грыз ногти, думал. С одной стороны – нужно было обязательно отомстить белокожим дикарям, за разрушенное селение, за убитых, за поруганных и уведенных в рабство женщин, за все! С другой стороны – господин Енко Малныче, похоже, с этими бледнокожими знался, вон, какой устроил пир. Не-ет, не позволит он что-то недоброе с дикарями сделать, зачем-то они ему нужны. А раз так… Что же делать-то? Как же отомстить-то? Сбежать… да потом идти позади, да выбрать момент, когда уйдет Енко? Ага… можно подумать, колдун такой дурень, что не обратит внимание на подобные мысли… верно, прочел уже. Или – нет? Некогда ему нынче мысли чужие читать, делом занят – хмельную бражицу пьет.

Честно сказать, эти ли дикари разрушили родной Яранверг или какие другие, Ясавэй точно не знал – все бледнолицые для него пока на одно лицо были. Страшные – истинно демоны – глазищи круглые, как у птицы, носищи – во! Ужас! Однако колдовство бледнолицые плохо знали, хотя, как выяснилось – шаманы были и у них. Один – из лесных людей, видно, другой – волосатый, страшный, с оберегом из перекрещенных полос.

О, великий Нга-Хородонг! Там же, когда… когда эти бледнолицые демоны разрушили Яранверг… ведь они бы не справились сами, не сняли б заклятья, не разрушили бы колдовство, ведь им помогли… помогла… та курносая девка, которая… Предательница! От нее все зло! Вот кого б убить, казнить лютой смертью! Из-за нее угнали в полон Ябтако, ясноглазую сестренку, из-за нее потом казнили напарников из дозора – кареглазого Явлико и рыхлотелого задаваку Вавлю. Казнили страшно – сварили в котле живьем! Как предателей… ее бы, курносую ведьму, так. Она ведьма, да… пусть, может, и не такая сильная, как славный господин Енко, но… Усыпила, отвела глаза! Гнусная нерпичья задница! Мразь!

Те, кто пришел из Даргаяна, тоже хороши! Опоздали, защитнички, а, скорее, просто специально не торопились – зачем? Потом разбираться не стали, на Великом Сядэе виноватых быстро нашли. Все, кто в живых остался, кого в полон не увели – те и предатели, ясно. В рабство всех, а кого – и казнить… как Явлико, Вавлю… Казнили б и Ясавэя, кабы вовремя ноги не унес. Повезло, что сильных колдунов в Даргаяне не было, а столичные лишь указания слали, сами не ехали – охота им тащиться в такую даль? А даргаяновцы и рады стараться – разобрались якобы, наказали кого попало, кто подвернулся под руку, гонца с отчетом послали – все хорошо. Хвосты нерпичьи! Шкуры!

Им бы тоже отомстить… Отомстить… и тем, и этим, и… Что же, выходит – всему миру?

– Не, друг мой Ясавэй, всему миру никак не удастся! Скорей, сам сгинешь.

– Э-э!!! – парень дернулся, высунул голову из шалаша. – Дрянная Рука, ты зачем тут?

– Спать… это… пришел! – икнув, пьяно улыбнулся Нойко. – Давай, подвигайся.

– А что ты в мой шалаш?

– Так вместе же строили… не так?

– Так… Ты зачем мои мысли читаешь, длинношеев хвост?

– Сам ты хвост! – отрок обиженно поджал губы. – Это не я читаю, это ты слишком громко думаешь! Однако… не переживай, я тебя не выдам, мы ж с тобой – друзья.

– Друзья… да… – несколько успокоился бродяга с севера. – Так ты молчи!

– Клянусь упряжкой Темуэде-ни, чтоб ему сдохнуть… ой… чтоб мне сдохнуть… чтоб… Клянусь! А что до твоей мести… Я так думаю – на всех-то тебя не хватит, ага. Так ты выбери главного, кто больше других в обидах твоих виноват. Ему и мсти.

– Ей…

– Что ты сказал, друг?

– Так… умный ты, говорю… даже слишком.

– Не бывает много рыбы в котелке, и много ума – тоже! – залезая в шалаш, важно заявил Нойко.

– Спи, друг, – Ясавэй покривил губы. – Спи… А совет твой неплох. Очень! Так я сделаю – сначала один… одна… потом – другие. Коли будет на то воля великих богов!

Что бормотали эти два дикаря, Семка Короедов толком не понял, хоть и пытался честно подслушать, брюхо все иголками еловыми исколол. Хотел еще ближе подобраться, да вспомнил, что тот, мелкий – Дрянная Рука – в учениках у волхва Енко хаживал, может, уже чему и научиться успел. Так что ближе – это точно себя выдать, а зачем? Лучше так, издалека… атаман ведь приказал присмотреть просто.

Утром ватажники встали не рано, сходили на речку, умылись, выкупались, как смогли на мели, а уж затем собрались на совет, на круг малый, куда и колдун Енко был приглашен, и зверь его Ноляко поодаль ошивался. На совете решили сразу всем в селение заброшенное не идти, а сперва выслать разведку. Разведчиков тех колдун выбрал, и атаман с ним не велел спорить, тем более, волхв объяснил все вполне понятно:

– Раз мне ваши мысли прикрывать, так возьму тех, с кем уже хаживал и кого знаю. Тебя, Иван, мой друг, тебя, Ганс, и шаманов – обоих. Ну и все мои люди со мной же отправятся.

– И дева твоя?

– А я ей больше всех доверяю.

Раз старшой сказал – не прекословить, так и не прекословили. Хоть и не атаманское это дело – в дозоры ходить но, раз уж сам хочет… Тем паче супружница его там… на сносях… где-то…

– Здесь они, здесь, – вглядываясь в туманную дымку, Иван потрогал шрам. – Чувствую! Да, коли б селение пустое было, обереги б никто бы зря не настораживал, не ставил.

Енко Малныче хотел было сказать про обереги – мол, слабенькие-то и на старых заклятьях какое-то время могут, – да не стал ничего говорить, рукой махнул да улыбнулся – пошли, мол, чего зря сидеть-то?

Пошли. Зашагали. Впереди – колдун с атаманом и немцем, за ними – все прочие: Афоня с Маюни, Нойко Дрянная Рука, бродяга Ясавэй, Сертако-дева. Ноляко, как ни скулил, не взяли – шумный уж больно, прожорливый, да и вообще – зверь приметный. Ходко шли – набрели на натоптанную дорожку. Пусть, конечно, она уже и папоротником заросла, и чертополохом пополам с иван-чаем, а все ж не звериная тропа – дорога, идти-то не в пример легче.

Примерно версты через три Иван вдруг ощутил запах гари и, подняв голову, обнаружил белесый, вьющийся в небо, дымок.

– Дым! Гляньте-ка! – заметив, обрадовался Афоня. – Знать, не пустая деревня-то! Не зря идем.

– Надеюсь, что не зря…

Атаман покусал губы и хотел еще что-то добавить, но не успел: Енко Малныче вдруг буквально швырнул всех наземь истошным криком:

– А ну-ка, в траву! Прячемся, живо. Все!

Глава IX Осень 1584 г. П-ов Ямал Яхаивар

Едва успели спрятаться! Над головами притаившихся путников, один за другим, пронеслись три дракона с сидящими на холках всадниками в масках из человеческих черепов.

– Колдуны, – прошептал атаман. – А ведь туда, в селение, полетели.

Лежащий рядом немец дернулся:

– Что ж – опоздали мы?

– Не знаю пока.

– Низко летят, – подал голос Енко. – Сами от кого-то таятся. Зачем?

– Как зачем? На наших хотят напасть!

Колдун покачал головой:

– Втроем бы тогда не явились, воинов бы взяли с собой – пусть и пеших. А никаких воинов я не чувствую. Пока одни колдуны… наверное, как и мы – в дозоре.

– И что делать будем? – поднял глаза Иван.

– Да ничего. Пойдем, как и шли. А как селение покажется, затаимся в кустах, посмотрим…

– То верно, – одобрительно кивнул атаман. – Пошли, чего разлеглись-то?

Хлопая кожистыми крыльями, драконы приземлились на небольшой поляне, к востоку от заброшенного селения.

– Ждать здесь, – спешившись, приказал один из всадников. – Иттвар, присмотришь.

– Слушаюсь, великий господин.

Иттвар – высокий, мускулистый, с грубыми руками воина – почтительно поклонился двум колдунам и, когда те скрылись из виду, с видимым облегчением снял маску. Великий Хасх-веря и великий Нгар Сэвтя из далекого Яранверга. Как вернутся, не перепутать бы, кто есть кто – обидятся. А вот еще вопрос, коли вместе придут – кого первого поприветствовать? Нгар Сэвтя, конечно, в этой паре за главного, колдовская же сила уважаемого Хасх-веря куда как тусклее. Однако Нгар Сэвтя – об этом все знали – деревенщина, к тому же лишь недавно вышедший из опалы, а вот Хасх-веря – столичный, свой. Правда, и ему Великий Седэй не очень-то доверял, что-то он там такое мутил с какой-то ведьмой. Конечно, обо всем этом вроде и не положено знать обычному воину, только вот Иттвар был воином не простым, а особо приближенным к Седэю. Так его там и хвалили – верный страж, потому и с этими двумя послали, чтоб приглядел, заклятья на голову наложили, чтоб мысли не прочли… Однако колдуны уже, верно, обо всем догадались… не нуеровы же хвосты! Эх… кого же первого поприветствовать-то? Вот ведь задача! Не из простых, да. Поклонишься первым одному – другой обиду затаит, а вдруг, да к нему потом Великого Седэя благоволенье выйдет? Ох, не просто при колдунах великих служить, тут и ум нужен, и чутье, и смекалка. Что же, однако, придумать-то? Ага… лучше вот веток наломать да то место – широкое, – что промеж двух осин, сузить! Чтоб только одному пройти… И тогда – кто уж первый!

Довольный собственной смекалкой Иттвар привязал драконов к старой сосне и тут же принялся за работу – колдуны тут долго находиться не собирались, нужно было успеть.

– Ты обратил внимание, уважаемый Хасх-веря, насколько опытен и хитер наш провожатый? Кстати, я не могу даже мысли его прочитать!

– Напрасно, любезный друг мой, стараешься! – Хасх-веря, несколько сутулясь, протянул руку к маске – давно б ее снять, да нельзя, не положено, снимешь, а вдруг этот потом донесет?

– Думаешь, он соглядатай?

– Тут и думать нечего, друг мой! Мы-де с тобой в голове его не смогли покопаться…

– Я так особо и не старался…

– И я… вообще я о страже нашем так просто спросил, для разговора.

Оба знали, что врут. И оба врали. Так было положено, и нечего тут говорить.

Однако, когда впереди показался – точнее, почувствовался – оберег, настороженный на крови спинокрыла, колдуны замедлили шаг, а, чуть погодя, и вообще остановились, поглядели на заросший малиною холм – именно оттуда тянуло заклятьем и кровью. И пора пришла поговорить о делах… вот как раз теперь и пришла.

– Без обид, славный друг мой Хасх-веря? – первым произнес осанистый Нгар Сэвтя.

Напарник важно кивнул:

– Без обид. Что хочешь спросить – спрашивай, мой мозг – твой мозг, а мысли мои – твои мысли.

– О той молодой ведьме, что нам приказано доставить на Великий Седэй… Правда, что ты знал ее раньше?

– Знал, – спокойно кивнул сутулый столичный колдун. – Я бывал раньше здесь, в Яхаиваре, на празднике песен. Заметил способную девочку…

– Молодец!.. Рад, что ты открыт мне, – поспешно добавил Нгар Сэвтя, проникнувшись чужими воспоминаниями… такими чувственными, необычными, пряными…

Запахи изысканных яств… музыка… барабаны, флейта… танцующие обнаженные девушки… и среди них – одна…

– Чувствую, ты вступил с ней в связь, любезнейший друг мой. Не в ту, что вступают меж собой мужчина и женщина… Дева ответила тебе?

– Да. Но далеко не сразу. Довольно много времени прошло, но, как-то в дозоре над селением бледнолицых демонов, я вдруг почувствовал ее зов, ее просьбу… и еще вдруг ощутил старое-старое колдовство…

– Та самая старуха, о которой говорили на Великом Седэе?

– Мы ее тоже должны доставить…

– Но… дракон может взять только двоих. Кто будет лишним?

– Ты сам знаешь, мой друг.

– Несчастный Иттвар. Он слишком много знает.

– Не дело простолюдина слишком много знать – смертельно опасно!

– Полностью согласен с тобой, мой дорогой друг! Так ты откликнулся на просьбу молодой… ой, ой… вижу! Странные огромные челны… трехроги… орды тупоголовых менквов… Осмелюсь спросить – ты это сделал на свой страх и риск, уважаемый Хасх-веря?

– Ты ж видишь… Иначе б давно заседал бы в Седэе.

– И я… Что ж! Пусть великий Нга-Хородонг пошлет нам обоим удачу в этом деле, она нам так нужна!

Митаюки-нэ ждала посланцев так, как, верно, еще никого в своей жизни не ждала. То, что кто-то из колдунов явится в брошенный Яхаивар, она догадывалась, знала… только вот не знала, что это будет старый знакомый, который так хорошо помог с казаками… почти помог.

Юная ведьма почувствовала посланцев еще издали, точнее сказать – они сами дали ей знать – от чего Митаюки внезапно ощутила неведомую доселе гордость, еще бы: впервые могущественные властители обратились к ней… к женщине, деве – не к мужчине! Значит, признали, значит, она им нужна! Первая женщина… не считая Нине-пухуця, разумеется. Нет, нет, ей, Митаюки, такой, как у этой ведьмы, судьбы не надобно!

– Напрасно надеешься, девочка, что они поступят с тобою, как с равной! – ни от кого не прячась, Нине-пухуця возникла за спиной юной колдуньи в образе безобразно-грустной старухи с давно не стриженными ногтями и распущенной паклей волос.

Ми вздрогнула – вот ведь, старая! Только про нее вспомнишь – а она уже тут как тут.

– Хм… – Митаюки проворно спряталась за хижину, уводя туда и Нине-пухуця – не надо, чтоб строящие частокол казаки видели их вместе. – О ком это ты, бабушка?

– Ты знаешь, о ком, – нахмурилась старая ведьма. – Они уже здесь, в Яранверге. Если хочешь, могу тебе дать совет.

– Натравить казаков на посланцев Великого Седэя?! – дева дернула плечом. – Это твой совет?

– Не такой уж плохой, девочка! Но… – Нине-пухуця скорбно покачала головой. – Вижу, ты вовсе не собираешься ему последовать. А зря! Тогда прощай… я-то с вами не собираюсь… и ты прекрасно знаешь, почему! Второй раз спасти меня от костра будет явно некому…

– Так ты останешься здесь?

Старуха округлила глаза:

– Что я, совсем обезумела? Они чувствуют меня, будут искать… не найдут сейчас, явятся еще раз – оно мне надо? Уйду в лес, затаюсь меж оберегов – пущай себе ищут… – Нине-пухуця презрительно сплюнула в пыль. – Если найдут! А тебе… удачи тебе, девочка, и помни – ты играешь с огнем!

– Прощай, – обняв старую ведьму, Митаюки шмыгнула носом. – И спасибо за все. Сказать по правде, я на тебя и сейчас рассчитывала.

– И напрасно! – отвернувшись, старуха махнула рукой. – Придержать казаков пускай тебе посланцы помогут. Попроси, коль не испугаешься.

– Не испугаюсь, бабушка! Попрошу.

– Да хранит тебя Неве-Хеге!

– И тебе удачи!

Так, в общем-то, вполне мирно, без особых претензий друг к другу, простились меж собой две колдуньи, старая, приговоренная когда-то к костру, и молодая, о судьбе которой сейчас можно было лишь только гадать, да и то – без всякого успеха.

Старуха Нине-пухуця невидимой тенью прошмыгнула меж казаков да скрылась в лесочке, щелкнув по носу любопытного Ноляко, как раз в тех местах пасшегося. Шлемоголов недовольно заквохтал, забил хвостом, пасть оскалил!

– Но-но, я тебе! – поспешно успокоила ящера старая ведьма. – Ишь, вызверился! С хозяином-то твоим мы не враги… правда, и не друзья тоже. Что смотришь? Иди, вон, к трясине, пасись – там много улиток вкусных.

Митаюки-нэ не проводила старуху и взглядом – не до того, нужно было срочно отвести глаза казакам… впрочем, посланцы Великого Седэя оказались не такими уж дурнями и обо всем позаботились сами – никто из ватажников их не заметил напрочь! Да и пластавшие рыбу девы сир-тя не дернулись.

А вот Митаюки гостей учуяла, встретила заранее заготовленной улыбкой:

– Добрый путь!

– Это тебе добрый путь, дева, – сутулясь, отозвался Хасх-веря… старый друг… или – бывший друг? То нынче только одни боги и знают. Но тем не менее Митаюки-нэ в свою счастливую судьбу верила.

– Ведаешь ли, зачем мы пришли? – спросил второй, поосанистей, повыше, но вроде б и постарше, лиц обоих колдунов не было видно под масками-черепами.

– Ведаю, мои господа! – хитрая дева поспешно спрятала улыбку.

Впрочем, могла бы и не прятать – колдуны ж!

– Что смеешься-то, дщерь? – обиженно промолвил второй. – Что, мы смешное что-то сказали? Или сами смешны?

– Прошу простить, – Митаюки глубоко поклонилась. – Не удержалась. И прошу помочь… на время моего отъезда…

– Ну и наглая же ты, дева! – покачал головой осанистый спутник сутулого Хасх-веря. – Тебе же еще не разрешили тут что хочешь творить. Надеешься, что разрешат?

– Да, мои господа. Надеюсь.

Тут наконец в дело вступил старый – или бывший – друг:

– Думаю, ей надо помочь, любезнейший Нгар Сэвтя. Нельзя бледнолицых тут просто так оставлять. Пусть что делали, то и делают, и никуда пока не уходят…

– …пока Великий Седэй не решит их судьбу, – додумал посланную мысль Нгар Сэвтя, с удовлетворением ощущая, что эта нахальная девка в мозги его и его напарника лезть не смеет. Скорее всего просто, как следует не умеет. Некому было научить.

– Согласен с тобой я, друг мой Хахс-веря. Поможем деве, наложим заклятье.

– Заклятье-то наложено, мои господа! Его поддержать только…

– Поддержим! – посланцы переглянулись. – Старуха здесь была… где?

– В лес ушла, – честно призналась Митаюки. – А куда точно – не знаю.

– От нас ушла? – Нгар Сэвтя погладил пальцами маску.

– От вас. Сказала – делать ей с вами нечего.

– Что ж… – колдуны вновь переглянулись. – Правильно сказала. Однако нам ее по лесам искать несподручно… другие поищут – найдут. Идем, дщерь.

– Так… а заклятье-то?

– Поддержали уже. Ты совсем ничего не чувствуешь, что ли?

Идущий впереди Енко Малныче вдруг остановился и замер, предостерегающе подняв руку:

– Тихо! Живо сюда… и помогите мне, думайте о… о том, о чем травояды думают. О цветах, о вкусной травке…

– Колдуны? – тихо переспросил Иван.

– О них вообще не думайте!

Небольшой отряд замер под старой ракитою, затаился, так, что слышно было, как вдалеке жужжит шмель. Вскоре послышались чьи-то голоса…

Ах, какая вкусная, сочная трава!

…громкое пыхтенье и клекот.

А за этой ракитою – молодые папоротники. Нежные, сочные!

Чей-то вскрик… похоже, что предсмертный. Резкое хлопанье крыльев…

– Все! Можете уже расслабиться, мои друзья.

Над ракитником, над рябиною и ольхою, над огромными древовидными папоротниками с шумом поднялись, полетели драконы. Не сами по себе – со всадниками, один из которых – с длинными развевающимися волосами, похоже, что женщина.

Атаман повернул голову…

– Потом! – резко бросил колдун. – Пусть улетят…

Сделав круг над поляною – будто кого-то искали, высматривали, но не со всем тщанием, а так, для самоуспокоения – небесные всадники повернули своих крылатых коней в сторону колдовского солнца и быстро скрылись из виду.

– Женщина… – Иван погладил шрам. – Они взяли с собой женщину. Из селения? Поймали в лесу?

– Или она прилетела с ними, – усмехнулся Енко. – Ведьма.

– Да… так тоже может быть.

– Так и есть. И больше о ней не думай. Идем!

Хитрый колдун уклонился от прямого ответа: кто была эта женщина, дева – он прекрасно знал – почувствовал, ощутил, ибо не так и давно уже сталкивался с нею. Митаюки-нэ! Дева себе на уме, коварная… вернее, пытающаяся таковой казаться. Зачем о ней говорить? Может, эта юная интриганка еще и сгодится… если ее не сожгут на костре в славном Дан-Хаяре, судя по промелькнувшей мыслишке – к тому все и шло. Может, стоит предупредить девку? Впрочем, поздно уже. Если такая хитрая – пускай сама выкручивается, небось должна бы услышать мерзкую мыслишку… а нет, так и нуер с ней, вернее – нуеров хвост.

– Эй, нуеров хвост, – обернувшись, Енко окликнул Дрянную Руку, замешкавшегося у барбарисовых кустов. – Ты что там потерял? Живот прихватило?

– Нет, учитель, не живот, – взволнованно дернув шеей, парнишка показал за кусты рукою. – Там мертвый. Совсем недавно убили… отняли жизнь.

– Чувствую, что недавно, – недовольно пробормотал колдун.

Ишь ты, хвост нуеров, заметил! Учуял… талантливый достался ученичок!

– Это свои его, – подал голос и второй ученик – Ясавэй Северянин. – Учитель! Мы с Нойко бросимся быстрее оленя, глянем?

– Бросился один такой… Ладно, метнитесь! Поглядим на ваши способности… хе-хе… оценим.

Согласно кивнув, Енко Малныче повернулся к ватажникам:

– Пойдем и мы – глянем. Все ж любопытно, за что его?

– Боюсь, любезнейший друг мой Генрих, покойник нам этого уже не скажет, – поправив берет, хмыкнул Штраубе.

– А мы не его будем спрашивать – учеников.

Казаки – Иван, немец да Афоня с Маюни – поспешно зашагали вслед за колдуном… да тут же схватились за сабли, едва не изрубив в куски выпрыгнувшего на тропу шлемоголова!

– Тьфу ты, нечистая сила! Вылетел!

– О, Ноляко! – весело крикнул Енко. – Ну, наконец-то явился. Что-что? Кто-то тебя обидел? Неужели, еду отобрал? По носу щелкнул? Щелкнула? Ай-ай-ай… Знать, на костер старушка не захотела… в отличие от молодой дурочки. Что ж, ла-а-адно!

– Что, что ты там говоришь, друже Енко? – догнал колдуна атаман.

– Да так… просто вслух думаю. Рассуждаю – кто бы мог быть убитый?

Убитый лежал в росшей за кустами траве ничком, раскинув в стороны руки. В левом боку его зияла кровавая рана.

– Кремневым ножом ударили, – облизав губы, пояснил Ясавэй Северянин. – Без всякого колдовства, просто.

– Нет! Немножечко все-таки поколдовали! – сидевший на корточках напротив трупа Нойко вскинул глаза. – Вон как четко все – одним ударом и прямо в сердце попали. Не-ет, без колдовства тут никак не обошлось!

– Умелому воину нести такой удар ничего не стоит!

– От простого воина этот бы защитился, вон, мускулистый какой!

– Хватит! – Енко Малныче пресек начавшийся спор и, внимательно осмотрев убитого, с хитрецой повернулся к Ивану:

– Что скажешь, мой любезнейший друг?

– Скажу, что убитый – человек непростой, – атаман склонился над трупом. – Сказать по-нашему – служилый: дворянин или из детей боярских. Кожа на малице тонкая, искусно выделанная… еще и браслет золотой, и жемчуг. Секира вон, рядом, каменная, боевая… Видал я у здешних щеголей и бронзовые и медные даже. Каменная-то куда надежнее, убойнее! Не из простых, но… не колдун – воин.

– Что воин, а не колдун – то и по мускулам видно, – нахально добавил Нойко. – А вы, господин Иван, все верно сказали, хоть нам и чужой.

– Да, верно, – колдун покивал, почесав бородку. – Воин, но не простой – знатный. Особо приближенный… Верно, провожал прилетевших колдунов. Они его и того…

– Своего же? – удивился Штраубе. – Зачем?

– Думаю, освобождали место… Убитый – не колдун, что его жалеть-то? – Енко Малныче задумчиво скривил губы. – Либо – что вернее – сей бедолага слишком уж много знал. Ну, пошли, что тут стоять-то?

– А это… – покусал губы Афоня. – Хоронить-то его не станем?

Колдун презрительно отмахнулся:

– Некогда. Да и – для воина – слишком уж много чести. Идем!

Путники вышли из зарослей через пару сотен шагов. Вкусно запахло дымком, впереди, за деревьями, показались обгоревшие остовы домов, хижины… И какие-то люди, деловито таскавшие из ближайшей рощицы бревна!

– Смотрите-ка – частокол, да-а! – первым углядел ограду Маюни.

– Частокол? – Иван улыбнулся. – Ну, знать, там точно – наши! Местные-то никаких частоколов не устраивают, все на колдовство свое поганое надеются.

– Хой, братцы! – воскликнув, Афоня быстро перекрестился. – Чай, не помстилось ли? Там вон, у частокола, не наш ли Матвей Серьга?

– Матвей и есть! – присмотрелся Штраубе. – А рядом с ним – Ухтымка. Да и вон остальные – с бревнами возятся. Эх, казачины!

Атаман тоже присмотрелся, прищурился – он что-то пока не увидел женщин… зато песню услышал:

Шел да шел молодой купец! Молодой купец, да торговый гость…

– Девы наши поют! – немец качнул головой. – Душевно как выводят.

– Ну, пойдем к нашим, – подумав, распорядился Иван. – Теперь ж скрываться нечего!

Встреча оказалась радостной, еще бы! Атаман обнялся с Матвеем, приветственно кивнул подбежавшим ватажникам, улыбнулся:

– Наконец-то нашли вас, козаче!

– Так вы что… вы что – уже? – недоверчиво смеялся Серьга. – Туда-сюда – обратно! На Печору-реку смотались, к Строгановым? Аль… – старшой нахмурился. – Аль случилось что?

– Да ничего не случилось, – успокоил Иван. – Подняли мы струг со дна, отправили. Силантий Андреев за старшего.

– Силантий… Как у него нога-то?

– Да срослась, слава богу. Тем паче ему ведь, чай, не ходить – плыть на струге… – атаман потрогал пальцами шрам. – Вечерком соберем круг – обскажу, как было. Ну, и вы мне про все доложите. Покуда же… девы-то наши где?

– Да вон, на посаде, – Матвей показал рукой. – Там чернавки на уху рыбу пластают, а наши за ними присматривают да песни поют – слышишь?

Рассудив здраво, Иван сразу показаться супружнице на глаза не решился – та ведь на сносях была, так, от радости-то нежданной, мало ли что приключится? Послал Маюни – ты, мол, Устинье своей незаметно покажись да шепни… а я уж – потом уж.

Юный остяк закивал, разулыбался – не скрывал радости:

– Все, как сказал, сделаю, да.

Погладил ладонью бубен – да к хижинам. Атаман же с Матвеем Серьгой да Штраубе в дом ушли – поговорить до круга о разном. В храм бывший, а ныне – новый острог, можно сказать – почти что кремль, крепость. Афоня Спаси Господи на дворе остался да, помолясь, место принялся выбирать – где святой крест ставить.

Остальные ватажники все трудились, правда уже – радостно, с шутками веселыми, прибаутками. Оставшийся за старшого Ухтымка сам же и начал подначивать:

– А ну, навались, робяты, ух ты! Как улиты, ползаете… этак к ночи не кончим.

– Сам ты улита, Ухтымко! Вона, яму-то скривил…

– Да где скривил-то? Это у тебя, Яшка, глаз кривой!

Обойдя частокол, Маюни пошел на звук песни, на девичьи звонкие голоса. Затаился за молодыми березками, за калиною, к осиновому стволу прижался. Постоял немного, послушал, белоцвет высоченный усмотрел, стебель сломал – дудку сделал. Сунул в рот калину ягоду, прицелился – плюх! – угодил зазнобушке своей в шею.

Устинья дернулась, да, не переставая петь, провела ладонью. Подала плечами – показалось, мол…

Отрок, однако, не унимался – снова ягодку калину сорвал, плюнул… в спину девушке угодил, как раз меж лопаток. Обернулась Устинья… тут ей и – в лоб!

А девы все пели, чернавки сир-тя ловко пластали кремневыми ножами рыбу, Устинья же…

Брови нахмурила, плат с головы сняла, сок калиновый со лба стерла… Да – в кусты! Грозно этак, решительно – а ну-ка, кто там еще шутки шуткует?

– Здрав будь, Ус-нэ! – вышел из-за осины Маюни. – Уж и не чаял тебя встретить, да-а.

– Господи… ты!

Обомлела Устинья, за сердце схватилась… Едва не упала – хорошо, остяк вовремя бросился, подхватил, обнял и, холодея в душе, отважно поцеловал в губы!

– Ах ты, миленький мой… Ты как же здесь-то? А наши?

– И наши здесь, да… Атаман, Афоня-шаман, немец… Другие к Строгановым, на стругах ушли, да. А мы вернулись!

– Миленький мой, миленький… живой!

Надетая на Устинье рубаха оказалась столь тонкой, истершейся, что юный остяк вдруг покраснел, ощутив твердеющую под его пальцами грудь… покраснеть-то покраснел, однако не убрал руку, мало того – под рубаху засунул… и так стало сладко! А Ус-нэ тяжело задышала…

– Эй, Устиньюшка-а-а! Ты где? Заплутала!

– Господи… ищут, – отпрянув от парня, девушка быстро перекрестилась. – Здесь я! Сейчас иду… Тихо, тихо ты, скаженный! Нельзя здесь, увидят.

– Слушай, Ус-нэ… ты Настю сюда вызови, да. Скажи, мол, дело есть.

Устинья строго прищурилась:

– Какое это еще у тебя к ней дело?

– Атаман ее видеть хочет. К нему и приведу.

– А что ж он сам-то? Ах да, понимаю, на сносях Настена-то, волновать почем зря не надо. Ладно! Скажу.

– Ах, милая! – уединившись с Настей в какой-то полуразваленной хижине с остатками крыши и уцелевшим широким ложем, Иван все никак не мог поверить, что наконец-то обнимает жену. – Как ты? Как живот твой?

– Да подобру все, успокойся, любый. Ты записку-то мою читал?

– Читал… Потому и здесь. Ах, умная ты у меня! Дай, поцелую…

– Тихо, тихо! Задушишь!

– Значит, говоришь, мор? – любуясь красавицей супругой, тихо промолвил Егоров.

Настя кивнула:

– Был мор, да. Четверо казаков померло, да и мы уж не чаяли выжить. Хорошо – Господь надоумил уйти.

– Однако далеко ж вы убрались!

– Да ведь не хотели так далеко-то. Просто как-то само собой все… В остроге-то как?

– Спокойно все. И никакого мора нету. Мы вон – живые.

Иван хохотнул, поглаживая супругу по волосам и чувствуя, как нарастает желание. Однако знал – нельзя сейчас… нельзя… Вот, скоро родит супружница, тогда… тогда и наверстаем!

– Значит, теперь и вернуться можно, – прижавшись к мужу, негромко промолвила Настя. – Домой…

– Именно, что домой! – атаман тихонько рассмеялся. – В острог наш родной, Троицкий… Струги от Строгановых вернутся – хоромы расширим, хватит уже по углам тереться, пора и пожить боярами!

– Боярам бы и людишек иметь не худо, издольщиков-крестьян иль хотя бы оброчных. Я уж о том подумывала как-то. Может, местных к нашим землицам привлечь? Мы б их от колдунов защищали, они б работали – спокойно бы себе жили да поживали, добра наживали. Мы ведь не кровопивцы какие-нибудь, по семь-то шкур драть не будем, так, помалу возьмем – от всех их доходов – треть!

– Треть!!! – подскочив, ахнул Иван. – Да уж, не кровопивцы. Этак у нас людишки-то разбегутся совсем!

– Хорошо – четверть, – Настя задумчиво накрутила на палец локон. – Примучивать особо не будем, да к вере Христовой их приведем, не торопясь, постепенно.

– Ага, постепенно! – снова подскочил атаман. – Ты это попробуй отцу Амвросию сказать, мила!

– Скажем! Срок придет – скажем. Что скажем – то все и делать будут. А кто не захочет… Мхх!

– Ух, и грозная ж ты у меня, люба!

За остававшимися в лесу ватажниками – Сиверовым, Короедовым Семкой и прочими – атаман отправил Маюни. Казаки как раз к вечеру и явились, к кругу. И снова была радость – старые друзья встретились, хлопали по плечам друга дружку, смеялись:

– А вы где?

– А вы как?

– А мы – этак!

Одна Авраамка грустила, всплакнула даже, малыша своего по волосам светлым поглаживая, – все ж отправился муж ее, Кольша Огнев, кормщик, вести струги на Печору-реку, а там – и далее.

– Ничо, не плачь, жонка! – поглядывая на крутобедрых девок, утешал ее Михейко Ослоп. – Кольша твой – кормщик опытный, справный. Кого ж другого в этакий путь-то послать?

– Да понимаю…

– К тому ж и вернутся они скоро. Вот, в острог придем – а там и недолго ждать.

– В острог?

Авраамку словно вдруг кто-то дубиной по голове ударил, женщина внезапно сделалась, словно бы своя не своя, скулы, как от кислицы свело, побелели очи:

– А зачем нам в острог? – промолвила деревянным голосом дева. – Там мор, лихоманка, там все мы погибнем.

– Да нет там ничего!

– Нет, есть. Я знаю.

Так и не переспорил бугаинушко Авраамку, да и казаков, из тех, что ушли с Матвеем, даже на кругу было не переспорить. Не хотели почему-то в острог возвращаться, уперлись упрямо!

Даже Матвей – и тот:

– Ну, это… вы-то возвращайтеся, а мы здесь… новый острог зачнем, друг к дружке в гости хаживать будем.

– Доннерветтер, какие гости? – с остервенением швырнув в костер хворост, возмутился Штраубе. – Вас же тут колдуны вмиг на швабские колбаски пустят! Драконов нашлют, змей, людоедов. Да вы что, все позабыли, что ли?

И все ж уперлись Матвеевы казаки. Хмуро головами трясли, а глаза у них были какие-то белесые, неживые…

Очень это не понравилось Егорову, очень!

Так, ничего толком не порешав, и разошлись… не сразу, конечно, еще долго сидели у костра, пели песни, плясали – когда перестали обратно звать, ватажники Матвей Серьги вновь сделались прежними, своими.

Колдун Енко Малныче, улучив момент, отозвал атамана в сторонку:

– Мой друг, однако, я здесь сильное заклятье чую!

Иван зло дернул плечом:

– Чует он! Я тоже чую. И еще одной жонки что-то не наблюдаю – Матвейкиной Митаюки. Его самого спрашивал – говорит, мол, в гости к своим пошла, обещала вернуться как сможет. И этак спокойно говорит – будто жена его за водой отправилась, а не черт-те куда, – а глаза – белые-белые.

– Я же и говорю – заклятье, – покусал губу колдун. – А ты, мой друг, меня не слушаешь, о своем думаешь, когда надо – об общем.

– Так я об общем и думаю!

– Ага! Кому говоришь-то?

– Ладно, – атаман устало махнул рукой. – Тявкаться, как собаки, не будем. Афоне скажу – пущай завтра молебен устроит. Ране в случаях таких – помогало!

– Богов попросить – это правильно, – согласно кивнул Енко. – Я тоже попрошу… и другой ваш шаман, Маюни, – пусть попросит. Только побыстрей надо, да! Великий Седэй войско сюда пришлет очень скоро – терпеть чудаков не будут.

– Завтра молебен сладим… – атаман тряхнул головой. – Кто-кто войско пришлет?

– Совет колдунов. Самых сильных!

Вообще-то хитрый Енко мог бы уйти прямо сейчас, раствориться в лесах, а казаки пущай уж выкручиваются сами. Колдун так бы и сделал бы, коли б не был так самолюбив и не имел кое-каких далеко идущих планов. Славный Хойнеярг манил его своим почти что столичным блеском! Вернуться! И не так вот, ненадолго, изгоем. Не таиться по углам, а найти готовых на все людей – не обязательно колдунов, можно и воинов – а такие есть среди тамошней молодежи, коей тупое, цепляющееся за власть, старичье давно наступило на горло! Облезлый похотливый тюлень Еркатко, старуха Эрвя-пухця, да многие… И многие их ненавидят, пока что – тихо. Все потому, что нету достойных вожаков. Но ежели таковой вождь вдруг объявится… Ах! По большому-то счету, Великому Седэю все равно, кто будет править в Хойеярге – старый Еркатко Докромак или молодой Енко Малныче! А даже если и не все равно, если там поддерживают Еркатко, то… можно ведь их и задобрить, и, если надо, надавить без всякого почтения. И вот тогда-то эти презирающие смерти, уверенные в себе бледнолицые демоны очень даже пригодятся! Кстати, у этих демонов имеется весьма действенное оружие – огненный бой, или, как они называют – пищали, тюфяки, пушки. Сильные люди! На худой конец, если что-то пойдет не так, у них же в крепости можно и отсидеться.

Значит, помогать! Быть с бледнолицыми до последнего… до последнего их часа! Достойно сражаться, а ежели вдруг колдуны все же окажутся сильнее – потихоньку уйти… Да! Вот тогда и можно будет, а пока… Пока надо помогать, колдовать, что-то делать. Все же – друзья!

Веселенькая толстушка Анине была невеликого ума дева. Впрочем, зачем девушке лишний ум, когда все остальное имеется – искрящиеся зеленовато-серые глаза, пухленькие румяные щечки, крутые бедра, крепкая и тугая грудь, между прочим, очень даже не маленькая! Не то что у этой непоседы Ябтако! А мужчинам, между прочим, за что-то подержаться надо… вот, за Анине сейчас и держались… все, кому не лень, все, кто хотел – Анине никому не отказывала… Потому что боялась дикарей страшно, куда больше, нежели своих колдунов! Да и как их не бояться-то? Глазищи навыкат, носы длинные – клювом, тела бледные, как у демонов из нижнего, подземного мира. Оттуда бледнокожие дикари и пришли, тут и думать нечего. А вдруг, ежели не угодишь, так с собой заберут, под землю? Да сожрут там живьем… и пожирать будут медленно-медленно, долго-долго. Так, что от боли невыносимой, дикой, будешь выть месяц, а то два, пока совсем не съедят, до последней косточки! Так что лучше уж покориться. Кто сильнее – тот и прав, тем более дикари почти все – мужчины, а как мужчинам без женщин? Ясно – никак.

Правда, Митаюки-нэ, жена вождя бледнотелых, но вроде бы как своя, учила, чтоб всем-то подряд не отдавались, искали б себе одного. Да постепенно подчинили бы своей воле… Да-а-а… Если б еще она, эта воля, была! Может, у кого-то и есть, а вот у нее, Анине, точно нету. Такой уж уродилась – безвольной, ни в чем потерпеть не могла, ну разве что только под страхом суровой и неизбежной кары.

Честно сказать, Анине еще и не задумывалась – а кого бы выбрать-то? Ну, глянулся ей один… там еще, в остроге. Здоровущий, крепкий – всем богатырям богатырь, все ходил с огромной дубиной! Вот с таким бы жила без страха, никто б не тронул, даже Митаюки-нэ – и та б приказать ничего не посмела. Жаль, уплыл богатырь на большом челне, да многие тогда уплыли, одни молодые парни в остроге остались… и сюда, в Яхаивар, ушли.

Но теперь-то богатырь тот вернулся! Услышали боги тайные мысли пухленькой Анине, и теперь вроде бы и что-то делать бы надо – а что, да как – девчонка не знала. Спрашивать же ни у кого не хотела, и не потому, что стеснялась, просто… ну их, задавак этих, смеяться еще будут, да песенки обидные петь. Уж она-то как-нибудь сама разберется… придумать бы только – как. Для начала бы – быть к богатырю поближе, а уж там… там, может, и сладится что.

Вот ведь славно придумала Анине – выходит, не хуже, чем у других, умишко, зря ее менквихой толстопятой в детстве дразнили. На славу, на славу… Теперь – и делать.

Тут уж Анине больше не раздумывала – все равно ничего не придумается, и эта-то мысль, честно сказать, случайно пришла – а отбросив все свои страхи, отважно пошла к частоколу, к костру, хворосту корявого в охапку набрав. Немного, а так, если вдруг спросят – куда, так ответить – мол, дровишки несу.

И эта мысль тоже девчонке понравилась, Анине даже себя похвалила – хитрая, мол! Подождите-ка, то ли еще будет!

Все бы и хорошо, да вот только одна незадача случилась: девушка с лучшими намерениями к костру, а богатырь, не поглядев, – ей навстречу, да мимо, куда-то в лес. С топором пошел, наверное, дубину новую вырубать. Старая прохудилась, что ли? Нет, не может дубина прохудиться – чай, не березовый туес.

Однако что же делать-то? Подумала-подумала дева, да, бросив хворост, пошла следом за богатырем в лес. Только вот замешкалась малость да заплутала – смеркаться уж начинало, а богатырь-то неизвестно куда пропал. Покричать бы, да побоялась Анине кричать, мало ли, вдруг воины из лесу выскочат, скажет, кому тут кричишь, к кому взываешь? Взмахнут огромными кривыми ножами – они саблями прозываются, – да покатится голова с плеч! Жалко голову-то, своя, чай, не чужая.

Пошла было Анине обратно, да заплутала, она и раньше, в родных-то местах, этак вот иногда терялась – но тогда орала, звала, а уж ныне…

Ныне уселась девица на пригорке под толстой кривой сосною, да, спиной к теплой коре прижавшись, заплакала, запричитала – никому-то, мол, не нужна…

Причитала, плакала, потом голову подняла, вдруг видит – глаза чьи-то в лесу сверкнули! Большие такие глаза, желтые! То ли спинокрыл, то ли – куда хуже – волчатник, от стаи отбившийся!

Тут уж реветь некогда, главное – поскорей спрятаться. Вот, хоть под корни… кабы на змею только не нарваться, укусит – и все… Оглянулась Анине – а неведомый желтоглазый хищник уже совсем близко подкрался – даже сопение его слышно стало! Видать, к прыжку приготовился, сейчас ка-ак бросится, да ка-ак…

– Ой, мама!!!

Взвизгнув, девчонка проворно юркнула под корни… да так удачно, что провалилась в какую-то глубокую яму, и уже оттуда, из ямы, услышала, как заклекотал, завыл неведомый хищник, забил хвостом оземь – видать, с досады, злился, что ускользнула добыча, ушла.

Ни жива ни мертва сидела Анине в яме, пока страшный зверь не ушел. Не рычал больше – только вдалеке где-то голос почудился, будто звали кого-то:

– Ноляко, Ноляко…

А ямища-то оказалась глубокой, не вылезти, так бы Анине там и сгнила, обглодали б подземные демоны ее белые косточки, кабы не почувствовала угодившая в ловушку дева, что яма-то – велика, не яма – пещера целая! И – в паре десятков шагов – вроде как свет… На свет и пошла бедолага, там и наружу выбралась – совсем недалеко от бывшего девичьего дома. Прибежала к своим ни жива ни мертва, запричитала:

– Ой, девы, чего расскажу! Страсти-то какие! Слушайте.

Верткий и худой Яшка Вервень за все свои, невеликие покуда, года никогда еще не видал такой красивой девы, как юная полоняница Ябтако, стройненькая, пригожая, с глазами – как звезды. Вот, как первый раз – там еще, на севере – увидел, так и… Ну, прямо всем хороша дева – и работяща, и красива, и нраву веселого, вот только одно плохо – язычница, но так эта беда поправимая! Отец Амвросий с удовольствием покрестит, вот только б крестильное имя придумать, что на старое – Ябтако – было похоже… чтоб красивое было. Скажем… ммм… Яшка задумался, почесал голову, да, так ничего и не придумав, пристал к деловито хлебавшему уху немцу.

– Херр уважаемый Ганс, спросить кой-что можно?

– Спросить? – наемник скосил глаза. – Ну, доннерветтер, попробуй! Только быстрее давай. Некогда тут с тобою косы точить.

– Не косы, уважаемый херр Ганс, а лясы.

– Одна сатана. Так спрашивай же!

– Я вот насчет имени… Не знаешь ли такое, христианское, девичье, чтоб на букву «Яз» зачиналося?

Обстоятельно облизав ложку, Штраубе недоуменно хмыкнул:

– Ну ты и спросил, вертлявый! На «Яз» говоришь? Хм… Ясфирь, если только.

– Ясфирь, ага… – запомнил Яшка.

– А еще – Януария.

– Януария? – вот тут молодой казак не поверил. – Так это вроде мужское.

– Так это Януарий – мужское, а Януария – женское, – сплюнув, пояснил немец. – Как Александр и Александра.

– Благодарствую, любезный херр Ганс!

Вскочив на ноги, Яшка Вервень, обогнув «кремль», со всех ног побежал к хижинам, как говорили Матвеевы казаки – «на посад». Вот уж кто по-настоящему не хотел никуда уходить отсюда – так это Яшка! Зачем? Когда тут так хорошо – красиво, тепло, ветры злые не дуют, а в реках да озерах рыбы полно… а еще здесь – Ябтако, ясноглазая дева. На протяжении всего пути сюда молодой ватажник оказывал деве знаки внимания – то цветок подарит, то туесок ягод.

Поначалу дичившаяся Ябтако постепенно стала в ответ улыбаться, правда, и держала себя строго, наверное, потому, что вдруг ощутила, что небезразлична этому юркому светлоглазому парню, что она теперь не какая-нибудь, а любимая… а в доме-то девичества учили тело свое абы как мужчинам не поставлять! Особенно тому, кому нравишься. Вот и страдал Яшка, ходил кругами, хоть и всех желавших до лакомого куска от Ябтако отогнал. Справился, вот ведь! Хоть и до драк доходило частенько, а с Ферапонтом Заячьи Уши едва до рубки сабельной не дошло. Хорошо, Ухтымко вовремя подскочил, разнял… да не дошло дело до атамана.

Ябтако как раз шла с другими девами, возвращалась с реки, мокроволосая, босая, веселая. Вервень не стал при всех приставать, схоронился в кустах, да потом неспешно пошел сзади, выждал момент – ухватил за руку:

– Ябтако, милая! Пошли, погуляем, а?

– Гулять? Ой, Яш-ша! – девчонка расхохоталась. – Я, может, спать хочу.

– Так мы недолго, ага? Вона, небо-то какое – закат, красотища. А ты сразу – спать.

– Небо? Закат? – повторила юная пленница.

Она еще не совсем хорошо понимала речь бледнолицых дикарей, хотя и старалась – сама Митаюки-нэ говорила, чтоб язык демонов учили, а уж эту деву умом не обидели боги… и кое-чем еще. Все пленницы Митаюки слушались, все же – своя… и – жена самого главного бледнолицего вождя! Как сейчас оказалось – почти самого главного.

– Ну, пошли, а? – Яшка умоляюще скривился. – Хошь на колени встану?

– Хочу! – сверкнула глазищами дева.

Вервень недолго думая бухнулся в траву. И не зря! Ябтако ласково погладила его по голове, сказала что-то по-своему, а по-русски добавила:

– Вот ведь дурень! Ладно, пошли. Только недолго.

– Недолго, ага…

Ябтако не смогла бы сейчас вспомнить, кто именно лишил ее непорочной девичьей чистоты, был ли то Яш-ша или кто другой – это было вовсе не важно, важно, что этот молодой парень, казак, сейчас этак вот смотрит, не отрывая глаза, и делает все, что она, Ябтако-нэ, скажет. И никого к ней не подпускает! Все так, как и учила Митаюки. Привязать к себе!

Девушка усмехнулась: да привязан уже, вон, как ластится, словно детеныш спинокрыла к матке. Помучить, что ли, его? Нет, пожалуй, достаточно уже помучился – Митаюки же предупреждала, чтоб не перегибали палку, да и… Да и себя хватит мучить, чего уж!

– Ябтако, а тебе какое имя больше нравится – Ясфирь или Януария?

– Мне мое имя нравится. Оно значит – «тоненькая, как молодая тростинка или стройная, как лань».

– Ты такая и есть, – казак нежно погладил девушке руку. – Как тростинка… как лань… Знаешь, Ябтако, я ради тебя… тебя ради…

Он хотел было поцеловать любимую в губы, да та увернулась со смехом, вырвалась, в сторону, к смородиновым кустам, отбежала, обернулась лукаво: мол, ну и что ты встал?

– И в жены меня возьмешь?

– Возьму!!! Вот хоть сейчас прямо!

Теряя разум – голову он давно потерял – Яшка схватил девушку за руку, притянул к себе, прижал, обнял, жарко целуя в губы. Руки его скользнули под оленью рубашку девы, ощутив нежно-манящую теплоту кожи, твердые косточки позвоночника, лопатки… твердеющую грудь…

– Тихо, тихо!

Закатывая глаза, Ябтако особенно-то не сопротивлялась, зачем? Когда и самой-то так хочется, аж все лоно неугасимым огнем горит!

– Ах, Яш-ша… Яш… Кажется, будто кто-то за нами подглядывает!

– Да кому мы нужны-то… уфф… да и темно… почти…

– Нет… там, за кустами… ах…

Одежку – в траву. Сверху – деву… и сам… И лечь… и обнять, гладить золотистые плечи и грудь, ласкать, целовать почти до смерти, до самого сладкого, и где-то так, иногда, чувствовать пряный запах трав, а над головой – алое закатное небо.

Яшка Вервень проводил любимую почти до самой хижины, дальше не пошел – Ябтако не разрешила, чтоб других дев не смущал, чтоб не завидовали:

– Ступай к своим, Яш-ша. Я уж дальше сама.

Поцеловав девушку на прощание, молодой казак зашагал к частоколу, да на полпути обернулся, помахал рукой.

Немного постояв, Ябтако пошла к хижинам, как вдруг услыхала приближающиеся шаги. И голос… Грубый, насмешливый голос, чужой:

– Так-то ты, Ябтако-не-я, проводишь нынче время!

Девушка испуганно обернулась и вздрогнула, увидев закутанную в длинный травяной плащ фигуру, возникшую вдруг в мерцающем свете двух золотистых лун:

– Не может быть!

– Волею великих богов – может!

– Ясавэй, братец!!! Ты жив?!

– Не радуйся – Ясавэй холодно отстранил кинувшуюся к нему на шею девчонку. – Я знаю – ты полюбила врага! Того, кто принес всем нам кровь и горе. Что смотришь? Или я не прав, Ябтако?

– Прав… – скорбно вздохнула дева. – Ты всегда во всем прав, братец. Ты думаешь, я давно забыла родной Яранверг? Знай же, это не так… просто… с тех пор у меня… всех нас, настала жизнь совсем другая… или вообще – не жизнь… Ясавэй!

– Чего тебе?

– А все-таки, ты такой же смешной, как и раньше!

Ябтако тихонько засмеялась, и юный воин вздрогнул – уж чего-чего, а смеха он сейчас никак не ждал.

– А помнишь, мы бегали с тобой к реке? Брызгались, плавали наперегонки? Помнишь, братец Ясавэй? Вижу, что помнишь.

С силой мотнув головой, словно бы отгоняя навязчивые воспоминания, юноша скорбно поджал губы:

– Не обо мне сейчас речь – о тебе. Я смою твой позор, милая сестренка, смою кровью! Тот, кто надругался над твоей честью, не доживет до утра! Молчи! Я – мужчина, ты – женщина, и твое дело – покорно внимать моим словам и делать то, что скажу я. Прощай…

Ясавэй беззвучно исчез, словно растаял, ни одна веточка не шелохнулась.

– Постой!!! – запоздало вскрикнула Ябтако. – Ясавэй! Братец!

Напрасно кричала ясноглазая дева. Напрасно пытаясь догнать. Явившийся неизвестно откуда незваный мститель исчез, как и не было.

– Ох, Яш-ша… – девушка задумчиво покусала губы. – Скорей!!! Что там глупышка Анине болтала про какую-то пещеру?

Ябтако буквально выдернула возлюбленного со двора, потащила.

– Что такое? – удивленно моргал казак. – Куда мы бежим-то?

– Прочь отсюда!

– Прочь? Но… почему?

– Потом скажу, сейчас – быстрее…

Вервень, конечно, хотел бы узнать больше, однако девушка выглядела такой взволнованной, что расспрашивать на бегу ватажник не решился – пусть хоть немножко успокоится, придет в себя. О том же, чтоб никуда не ходить, он и не думал – раз Ябтако зовет, значит – надо.

– Вот… пошли…

Девчонка кивнула на заросли и бесстрашно полезла первой.

– Эй, эй! – крикнул вслед Яшка. – Ты куда?

– Давай за мной, да!

Пожав плечами, Вервень нырнул в кусты, проваливаясь в какую-то глубокую яму – не видно было ни черта в темноте! Хоть и сияли в небе две луны, но тут – то густой чернотал, какие-то колючие кусты, верба… Поди, разгляди в сумерках!

– Ябтако! – схватившись за саблю, позвал казак. – Ты где есть-то?

– Здесь, – послышалось за спиною. – Поворачивайся да за мной иди, да.

Свет двух лун почти совсем померк – яма превратилась в обширную подземную полость, пещеру, тянувшуюся… Один Бог знает, куда она там тянулась!

– Здесь и пересидим до утра, – усевшись, устало промолвила дева.

Яшка возмущенно дернулся:

– До утра?!

– А тебе что, не нравится? Я же с тобой… Ну, иди-ка сюда… иди же…

Почувствовав на губах соленый вкус поцелуя, Вервень и думать забыл обо всех своих подозрениях, расслабился… Вот она, оказывается, что удумала-то! Ну, хитроумная… Дня-то ей мало!

Ябтако правильно рассудила – Ясавэй поклялся убить ее «обидчика» до утра… А если до утра не убьет, тогда… тогда видно будет! Тогда и про братца узнать легче – с кем да почему здесь, – надавить, договориться. А пока – пусть ярость пройдет, уляжется, а утром уж настанет время для спокойного разговора.

Конечно, если б вместо Яш-ши был кто другой, кто бы силой… Ябтако бы не думала, не рассуждала – сбежала бы вместе с братом, да думала бы, как отомстить врагам. С другой стороны – и так уже мстить начали – все девы сир-тя! Скоро – совсем скоро! – бледнолицые демоны перестанут быть дикарями, утратят весь свой воинственный пыл, станут покорными… своими. О том говорила Митаюки-нэ, и Ябтако ей верила, как верили и другие пленницы-девы.

Утренний молебен обставили как могли торжественно и пышно. Воздвигли крест, украсили частокол полевыми цветами, Афоня выкупался в реке, волосы пригладил, да перекрестясь, затянул, поглядывая на благоговейно внимавших ему казаков:

– Господи Иисусе иже еси на небеси-и-и…

Сказать по правде, не имел он пока права службы править, да вот сейчас некому было, а нужда заставляла.

Молился послушник, молились и ватажники, и атаманы: головной – Иван Егоров сын Еремеев, и назначенный, острожный – Матвей Серьга. Вместе стояли, рядом, вместе молились, вместе поклоны клали.

– Господи Иисусе Христе…

– Богородица-дева…

– Святые угодники…

За частоколом, прислушиваясь к доносящему со двора молебну, делал свое дело молодой колдун Енко Малныче. Выбрал подходящий камень – плоский серый валун, – распял кремневым ножом притащенных помощниками – Нойко да Ясавэем – змей, окропил все вокруг кровью, на колени пал, а следом за ним – и ученики, и Сертако-дева.

– О, великий Нга-Хородонг, повелитель мужских судеб!

– Повелитель мужских судеб! – нестройным хором подхватили ученики.

– Великая Праматерь Неве-Хеге!

– Праматерь Неве-Хеге…

– Темуэде-ни – властелин мира смерти!

– Властелин мира смерти…

– И вы, коварные духи лесов и болот!

– Духи лесов и болот…

– Кровь на кровь, дело на дело! Как пришло, так и ушло!

– Как пришло, так и ушло…

– Ветер, ветер, дух семи трав, лети – забери, забери – унеси!

– Забери – унеси!

– Головы белых пусть станут легки, пусть мозги их очистятся! Кровь на кровь, дело на дело. Забери, унеси…

На лбу Енко Малныче выступил пот, волосы спутались, словно львиная грива. Непростое было колдовство, тяжелое. И вовсе не потому, что те, кто накладывал заклятье на казаков, постарались на славу – скорее, наоборот, сделали свое дело небрежно, словно бы спешили куда-то да посчитали, что и так сойдет. Не в этом было дело, а в том, что чье-то заклятье – даже и небрежное – снять куда как сложнее, нежели новое, свое, наложить. Вот и потел Енко, старался, да и его помощники тоже упрели – то змей налови, то ящериц, да все делай быстро.

Невдалеке, в лесу, примостившись на старом пне и отогнав любопытного Ноляко, колотил в свой бубен Маюни.

– О, Великий Нум-торум и ты, Колташ-эква! Помоги, мать сыра-земля, убери чужое слово!

Помолив великих богов, юный шаман обвел внимательным взглядом густой подлесок. Хорошо бы мухоморов сыскать! Для камлания – самое милое дело. Славный гриб мухомор – красивый, яркий, и не прячется никуда, всегда стоит гордо, как воин. Вон, там, в папоротниках, краснеет, ага…

Маюни едва успел наклониться, как вдруг висевшее в небе солнце затмила на миг чья-то быстрая тень. Юноша вскинул голову… и тотчас же нырнул в папоротники, укрываясь от взгляда летевшего над лесом всадника на летучем драконе! Всадник не просто летел – кружил, высматривал… вот появился и второй, и третий! А за ними – целая туча!

Насчитав дюжину, Маюни вдруг припал ухом к земле – почва под ногами мерно колыхалась, дрожала…

«Драконы! – быстро сообразил парень. – Могучие ящеры! Колдуны».

Скрываясь между деревьями, он со всех ног бросился в селение, краем глаза увидев бегущих часовых из отряда головного атамана Ивана – те тоже поспешали к своим с недоброй вестью.

Чу! Кого-то уже сразила пущенная сверху стрела! Первая жертва.

– Скорее, скорей! Колдуны! – ворвался за частокол Маюни.

Вбежавший следом за ним Семка Короед завопил куда громче:

– Там! Там! Войско!

– Что за войско? Где? – атаман положил руку на эфес сабли. – А ну, докладывайте по очереди, не торопясь.

– Там, в лесу, где рябины… – указал рукой Семка. – Зубастые драконы о двух ногах! Трехроги с амбар ростом! Людоедов – сонмище.

– Еще летучие всадники, – Маюни махнул в другую сторону. – Там. И – ящеры, да. Много.

– Да вон они уже!!! – в ужасе округлив глаза, закричал забравшийся на вкопанный столб Ферапонт Заячьи Уши. – Из лесу вышли, вон!

Из лесу гомонящей толпой выбежали менквы, за которыми маячили зубастые ящеры – огромные, высотой с колокольню, драконы о двух мощных ногах и несуразно маленькими передними лапками. Ящеры шли, смешно дергая шеей, как куры, только что червяков не клевали, желтые глаза ужасных хищников горели лютой злобой, из раскрытых пастей плотоядно стекала слюна. Вот капнула на пробежавшего внизу менква – накрыла с головой!

– Что же они этих-то не жрут? – дрожащим голосом промолвил Семка.

Костька Сиверов усмехнулся, нервно заряжая пищаль:

– Оттого и не жрут – колдуны их всех направляют. Что ли – забыл?

– Да не забыл, просто… Боязно мне чего-то!

– Всем боязно. Эх, черт, пушек-то нет. А то б мы им показали!

– Ничего – и пищалями сдадим… жаль только пороха маловато!

– Вот, то-то и оно!

Колдун Енко Малныче вместе со своими приспешниками успел забежать за ворота одним из последних, кляня всех богов за то, что не успел уйти. Теперь уж делать нечего, придется разделить судьбу бледнолицых – достойно погибнуть либо – куда лучше! – вместе победить.

– Лучники – на крышу, – деятельно распоряжался атаман. – С огневым боем – к частоколу. Остальные с рогатинами – к воротам. Мало ли – вышибут. Матвей – ворота тебе держать!

– Ничо, атамане! Удержим! – Матвей Серьга весело подмигнул казакам и размашисто перекрестился. – Ох, помоги нам Господь и Святая Троица.

– На двойки разберитесь, – отправив Штраубе на крышу, к лучникам, Иван командовал остальными. – Живее! Вам, вам, говорю, парни! Кто у тебя, Яшка, в помощниках?

– В помощниках? – растерянно оглянувшись, Вервень уперся взглядом в Семку. – Вот он!

– Да, да, – закивал Короедов. – Мы тут… вместях…

– Пищаль заряжена?

– Заряжена, атаман!

– Ну, добро…

Иван прошелся вдоль частокола, вознося благодарственную молитву за то, что женщины оказались здесь же, за частоколом. Хорошо, вовремя молебен устроили, если б не это… Эдак-то, пусть и доведется погибнуть – так вместе, а вот, ежели б жонки снаружи, на посаде, остались, было бы совсем плохо. Что же касаемо девок сир-тя – так с этим… что ж – пущай к своим уходят или в лес бегут. Ну, не убивать же теперь их!

– Господи, Господи… Пресвятая Богоматерь Тихвинская, – глядя сквозь устроенную в частоколе бойницу на приближавшихся людоедов и ящеров, истово молился Яшка Вервень. – Не за себя прошу, но за Ябтако-деву. Она хорошая, добрая… хоть пока и язычница, но обязательно веру святую православную примет, обязательно! Вот увидите!

Парню только и оставалось делать, что молиться – ничем другим он сейчас помочь своей юной возлюбленной, увы, не мог.

Бухх!!!

Началось! Ударили в ворота брошенные менквами камни! Грозно помахивая хвостами, зарычали драконы.

– Слушать сюда! По левому дракону… залпом… Огонь! – скомандовав стрелкам, атаман обернулся к засевшим на крыше лучникам, махнул.

Бабах!!!

Последние запасы пороха и пуль пошли в дело! Тяжелые пули ударили в горло дракона с такой силой, что едва не оторвали башку. Ящер истошно завыл, тяжело приседая на задние лапы, дернулся и, как-то смешно и нелепо, словно оглоушенный камнем цыпленок, с клекотом завалился на бок, в траву.

– Ур-р-ра!!! – радостно завопили ватажники.

Даже Енко Малныче улыбнулся:

– Молодой дракон попался, кожа еще тонкая… Иначе б…

– Да брось ты, друже, – отмахнулся Иван. – Пищальная пуля борт корабельный проломит – а ты говоришь – дракон! Тут главное, не струсить, подпустить поближе… Ладно! Заря-жай! Пли!!!

Снова выстрел. На этот раз сокрушительный пищальный залп ударил по людоедам, скосив четырех. Да еще лучники сверху постарались – зря хлеб не ели. Потеряв весь свой пыл, зверолюди тоскливо завыли, а кое-кто из них, оглядываясь, бросился к лесу.

– Сейчас в небо глядите, – подсказал Енко. – И дракон второй что-то загрустил… совсем не тем занялся, гадина! Сейчас колдун появиться должен – настропалить всех.

И в самом деле, оставшийся в живых ящер, размерами чуть поменьше только что убитого казаками, но все же не маленький, бросив дурацкую затею со штурмом, принялся жадно подъедать трупы. И впрямь – а зачем за частокол рваться, когда вокруг мяса полно?

Поредевшие менквы, видя такое дело, тоскливо завыли, поглядели на чавкающего дракона и прытко рванули к густым зарослям чернотала.

И тут же, как и предсказывал Енко, в небе появились два всадника верхом на летучих ящерах с кожистыми, как у нетопыря, крыльями. Лица всадников прикрывали маски-черепа, к хвостам ящеров были привязаны ленты.

Атаман пристроил поудобнее хитрую свою винтовальную пищаль, прицелился… И сшиб колдуна первым же выстрелом!

– Ур-раа-а-а!!! – снова заорали ватажники.

– О, Боги! – в ужасе закатывал глаза юный Нойко. – Гром! Гром! Они всех победят, эти демоны… Наши друзья… верно, Ясавэй?

Ясавэй ничего не ответил, следя за вторым колдуном. С этим, увы, не получилось – после гибели своего напарника он поднял своего ящера выше, так, чтоб не доставали стрелы. Там же, в вышине, показались и другие всадники.

– Жаль, не достать, – опустив пищаль, атаман погладил шрам на виске.

– Герр капитан! – вдруг закричал сверху Штраубе. – Слева – людоеды! Около сотни!

– А справо – сотни две! – оторвавшись от бойницы, доложил Сиверов.

Матвей Серьга глянул в щелку ворот:

– И тут – столько же. Все с камнями, с дубинами. Сонмище! А с ними – трехроги!

– Черт! – выругался Иван.

Ладно людоеды, с ними-то, из-за частокола, уж как-нибудь справились бы, но трехроги – это было плохо, очень плохо. Этих приземистых толстокожих ящеров размерами с добрую избу, пищальные пули не брали, а пушек у казаков сейчас не было, да и пороха-то оставалось залпов на пять, не более.

К тому же еще и колуны кружили прямо над головами ватажников.

– Афоня, молись! – быстро приказал атаман. – Маюни, бей в свой бубен… И тебя кое о чем попрошу, друже Енко…

– Я понял, – колдун задорно тряхнул шевелюрой. – Прикрою. И все люди мои – помогут. У нас судьба теперь – одинакова.

– Да уж, – обреченно перекрестился Семка. – Судьба. Ох, сидел бы дома… нет, понесла нечистая сила по миру! Злата взалкал. Получи теперь злата…

– Да не ной ты! – напарник его, Яшка Вервень, обернулся с нехорошим прищуром. – Сейчас попробую трехрога выцелить. Может, даст Бог, в глаз попаду чудищу.

– В глаз?! Ой, Яшенька, вряд ли!

– Да не каркай ты…

Бабах!!!

Пущенная молодым казаком пуля отскочила от костяной башки трехгрога, словно вишневая косточка от латного доспеха! Ящер, впрочем, выстрел почувствовал, замотал головой, заворчал недовольно и, подойдя к воротам, с силой ударил рогами, лбом!

Бухх!!!

Ворота затрещали, но первый удар выдержали… первый… пока…

– Что ж, казаки, – атаман выхватил саблю. – Пороха у нас почти нет, стрел тоже маловато осталось. Как ворота падут – выскочим. Трехрогов с драконом стороной обходите, людоедов – рубите. Дай бог, прорвемся, братцы. Бог не выдаст, свинья не съест!

И снова – бухх!!!

Ворота жалобно крякнули…

– Мой друг, – подойдя к атаману, тихо промолвил Енко. – Думаю, нам пора совсем отсюда уйти. Но не через ворота.

Иван с удивлением поднял брови:

– Не через ворота? А как? Крыльев-то у нас нету.

– Это же бывший храм, я так думаю? – указал пальцем колдун.

– Да, он и есть. Бывший.

Енко Малныче неожиданно засмеялся:

– Гнусный Еркатко Докромак, колдун из Хойнеярга, велел тайно подземный ход прорыть – из храма в дом девичества. Если здешний колдун столь же хитер и похотлив…

– Подземный ход? – быстро оценив сведения, атаман подозвал казаков. – Семка, Яшка – сбегайте в дом, гляньте. Ищите потайной ход! Все там переверните.

Местный колдун, слава богу, оказался хитер и похотлив – подземный ход ватажники обнаружили, о чем тотчас же доложили атаману.

– Матвей, остаешься со своими в прикрытии, – распорядился Иван. – Тяните, сколько возможно, потом уходите. Все остальные – за мной!

Казаки быстро ретировались, люди Матвея Серьги, немного выждав, рванули следом. Когда двое трехрогов мощными ударами тупых рогатых голов разнесли в щепки ворота, за частоколом не обнаружилось ни единой живой души. Пусто! Ворвавшиеся во двор менквы озадаченно закружили вокруг бывшего храма.

– Да что ж вы так боитеся, девы? Это ж свои, наши.

Чернявая, с плоским, как блин, лицом, девчонка – звали ее Приконе – Темненькая – успокаивающе улыбнулась собравшимся уж было бежать подругам. – Что, драконов никогда не видали, менквов?

– Во, то-то и оно, что менквы… – пухленькая Анине боязливо покусала губы. – Тупоголовые кровожадные твари! Хуже волчатников. Вдруг, да сожрут?

– Уж тебя-то точно сожрут, толстуха! – Приконе погрозила кулаком. – Наши пришли, сейчас этих бледнотелых дикарей – в пыль! За все наши унижения отомстят, за все… Радоваться надо, а вы? Менквов они боятся… Так менквами-то кто управляет, а? Колдуны! Наши! Так что спокойно можно тут ждать, не бояться. Ничего плохого нам тут не сделают, наоборот. Освободят!

– Ой, не знаю, подруженьки, – осторожно подала голос ясноглазая Ябтако. – Не нравятся что-то мне эти менквы и драконы не нравятся.

– Знаю я, кто тебе нравится, самка нуера! – схватив с земли камень, Приконе запустила им в Ябтако. Не попала и от того разозлилась еще пуще:

– Я те щас волоса-то повырываю, предательница!

– Еще посмотрим, кто кому чего вырвет! – схватив босой ногой щепотку песка, Ябтако ловко швырнула его прямо в глаза обидчице.

Та закашлялась, заругалась…

– Вы как хотите, а я ухожу! – выкрикнула ясноглазая. – Кто со мной?

– Менквам на съеденье?

– Они и тут до вас доберутся. Еще верней!

– Не слушайте эту дуру! – протерев кулаками глаза, Приконе взревела нуером. – Она всегда не наша была. Помните, кого в доме девичества чаще всех наказывали? Кого пороли? Ее, ее… вот злобу-то на своих и затаила, дрянь.

– От дряни слышу! – вызверилась Ябтако. – Знаю, знаю, кто на нас в доме девичества жаловался, кто тайно шептал…

– Это я, что ли?

– Ты, подлая, ты!

Девы встали друг против друга, как два голодных, готовых схватиться из-за добычи волчатника, вот-вот в морды друг дружке вцепятся, позабыли и про колдунов, и про зубастых драконов с менквами.

Так бы до драки дело и дошло, кабы…

– Ой, девки, смотрите-ка! Вон там, в небе.

В небе, над лесом, показались летящие на ящерах всадники, двое из которых, услыхав приветственные крики девчонок, тотчас же повернули к хижинам.

– Ну, вот, – торжествуя, Приконе смачно плюнула Ябтако прямо в лицо… да снова промазала и, погрозив сопернице кулаком, весело помахала кружащим над головами дев всадникам:

– Эй, эй. Мы свои, ага!

Всадники – слышно было! – засмеялись, один из них вдруг сдернул с плеча лук и, наложив стрелу, пустил… прямо в улыбающуюся Приконе!

Девчонка, охнув, схватилась за грудь, осела, шепча…

– Как же так… как же…

– Бежим, девчонки-и-и-и-!!!

Ведомые Ябтако, несчастные пленницы, оказавшиеся не нужными никому, со всех ног бросились к лесу. Небесные всадники полетели следом, то и дело пуская стрелы и громко смеясь…

– Ай, смотри, брат, какая верткая! Сейчас я ее… Оп! Видел?

– А вон та, пухленькая – ничего. Я б ее в наложницы взял, употребил бы… А может, спустимся?

– Что ты, что ты, брат! Нам потом головы снимут. Сказали же – всех…

– Так мы ж и делаем, как сказали…

Спасающиеся бегством девушки оставляли за собой пронзенные меткими стрелами трупы, всадники же, пуская стрелы, веселились от всей души.

– Ах ты ж, самка нуера… увернулась! Ну, ничего…

– А эта-то, эта… Глянь, как завалилась – прямо в лужу. Барахтается!

– Барахтается, значит – живая.

– Ничего, вон менквы бегут – подберут.

– Ты хотел сказать – пообедают?

И снова смех. И свистящие стрелы. И жуткий, непередаваемый ужас! Это ж надо – свои ж… Ну, почему так, почему-у-у?

Пухленькая Анине уже не могла больше бежать, лишь хрипела и, остановившись, из последних сил крикнула:

– Эй, Ябтако-о-о… Бегите к орешнику… там…

Меткая стрела едва не пронзила девчонке горло, хорошо, та успела укрыться в траве, распласталась, словно ящерица на солнцепеке, поползла к ореховым зарослям… А над головами бегущих дев все хлопали крылья! Увлеченные охотою всадники даже сделали победный круг. А когда вернулись…

– О, великий Нга-Хородонг! А где девки-то? Неужто мы их с тобой упустили, брат?

– Не может того быть! Верно, в кустах укрылись… А ну-ка, пониже спустимся, глянем.

Ябтако побежала к корявой сосне с выпяченными наружу корнями, показала рукою вниз:

– Давайте туда, подруженьки!

– Нас там найдут! Там же яма!

– Там ход! Ой, Анине… скорее давай, скорее… Поспешай!

– Как уж могу… О, великие боги! Неужто спасемся, уйдем?

Подземный ход расширялся, пока не превратился в большую пещеру с гулкими полутемными сводами и журчащим по дну ручьем.

– Что-то это мне все напоминает, – задумчиво погладив шрам, атаман обернулся. – А, Енко? Эта дорожка, случайно, не в твой город ведет?

– Того никто не знает, – спокойно отозвался колдун. – Потому что никто здесь долго не ходил – слишком опасно.

– Чудовища?

– Не только они. Сярг! Помните?

– Как не помнить? Едва ведь не задохнулись тогда.

– Герр капитан, слева чьи-то шаги, – подскочив, шепотом доложил Штраубе. – Погоня!

– Что-то слишком быстро… Матвей сказал, когда они уходили, еще ворота были целы. Ладно… Проверим. Рогатины – вперед! Ужо поглядим, кто там шастает?

С недоброй усмешкою Иван вытащил саблю. За ним, кроме казаков, стояли и женщины, и даже совсем малый ребенок – Авраамкин… Всех необходимо было защитить, вывести.

Обернувшись, атаман поднял вверх руку:

– Тихо все! Ждем. Лучники – будьте готовы.

Все же не слишком-то тут было удобно для лучников – темновато. Хоть и лился откуда-то сверху дрожащий золотисто-зеленый свет, проникавший, по-видимому, сквозь какой-то заросший кустами провал, да света этого было для прицельной стрельбы маловато. Что ж, оставались рогатины, сабли…

Все напряглись в ожидании. Шаги быстро приближались… даже уже не шаги – бег! Неужто и впрямь – погоня. Ну, коли дело так…

Иван поднял руку… и вдруг… вдруг донеслись женские голоса… причитания… крики…

– Не стрелять! Эй, кто здесь?

Голоса и шаги затихли.

– Кто здесь, спрашиваю? – повысил голос атаман.

В ответ что-то тихонько пролепетали.

– Да громче же говорите, вы! Еще лучше – покажитеся. Выходите с поднятыми руками. Понятно?

– Понятно, ага, – отозвались из провала по-русски. – Непонятно только – зачем руки-то вверх поднимать?

– Ябтако!!! – ахнул Яшка Вервень, вмиг опознав показавшуюся на люди деву. – Вас там сколько прячется?

– Ой, Яш-ша!!! – с облегчением выдохнула девчонка. – Да все мы тут! Кто, конечно, выжил.

Дальше пошли вместе – казаки, девы. Не так-то и трудно было идти – пещера оказалась широкой, просторной, шаги ватажников отдавались под сводами гулким сыроватым эхом. Кругом темновато, правда, но не так, чтобы очень… правда, через пару верст стало довольно-таки темно, рук своих не видно, лишь где-то впереди засветился зыбкий голубоватый свет.

– Сярг! – предостерегающе выкрикнул Енко. – Стойте, там – гибель!

– Сярг? – Матвей Серьга повернулся к атаману: – Это еще что за хрень такая?

– Ядовитый воздух, – пояснил Иван. – Дышать им нельзя, отравишься. Надо возвращаться да поискать выход. Там где-то свет сверху бил – значит, и выбраться можно.

– Да, поищем! – старый казак бросил взгляд на разлившееся впереди голубое сиянье и, понизив голос, спросил. – Дозволишь мне, атамане?

– Иди, Матвей, – улыбнулся Егоров. – Да поможет вам Господь. Долго не копошитесь, о погоне помните.

– Да уж, не забудем, друже… Эй! Ухтымка, Яшка, Ферапонт! Вы где у меня?

– Тут мы, господине.

– Тогда пошли.

Люди Серьги бегом бросились следом за своим командиром, остальные же казаки пошли обратно шагом, приноравливаясь под неспешность бывших на сносях дев – Насти и Тертятки. Та от Ухтымки не отставала, ходила хвостом, вот и на молебне была, правда, за частоколом стояла.

Шли недолго, не сделали и сотни шагов, как навстречу попался запыхавшийся гонец от Матвея:

– Беда, братие! Погоня там! Огромное – несть числа – войско! Менквы, колдуны…

– Что ж, – спокойно промолвил Иван. – Пищальники, займите оборону. Вы, с рогатинами, – левей встаньте, а лучники – справа. Девы! Вам назад… у пленниц бывших кто за старшую? Эй, кто речь русскую добре ведает?

– Я ведаю, господине, – подала голос Ябтако.

– Тебе и старшей быть. Уводи всех до самого сярга, да…

Егоров вдруг оборвал фразу на полуслове, задумчиво потрогал пальцами занывший на виске шрам да обернулся к Енко:

– Слушай-ка, друже. Сярг – он сам по себе светится?

– Да нет, – пожал плечами колдун. – Разве на свету только… Ха! Понимаю тебя, мой друг! Думаешь…

– Да! Раз там свет падает, значит – где-то расщелина, выход… Маюни, Семка – проверьте-ка!

– Сделаем, атаман!

Парни метнулись быстро, разведали, доложили… Перекрестившись, Иван тотчас же послал гонца за Матвеем Серьгой:

– Скажите, чтоб сюда все шли, живо!

– Ой, атамане! А супостаты ежели…

– А супостатов чтоб на хвосте за собою не принесли!

Все явились вовремя и дальше уже бежали бегом, и главное было – не задохнуться, воздуху побольше набрать и уже не вдыхать до самой расщелины, оказавшейся на удивление широкой и обустроенной. Вниз, в подземелье, вели высокие каменные ступени, по виду весьма древние, выдолбленные Бог знает кем, Бог знает когда и Бог весть для какой надобности.

– Атаман! – тревожно обернулся Штраубе. – А они ж за нами тут могут…

– Засаду оставим. Ты и останешься, пока я подальше всех уведу.

– Яволь, герр капитан! – обрадованно выкрикнув, немец потряс над головою пистолем. – Тут их можно долго держать…

– Только не такую силищу, – скривился Енко Малныче. – Больно уж их много. Прорвутся. Рано или поздно – прорвутся. Вам бы женщин успеть вывести.

Колдун кривился, поспешно согнав с лица довольную улыбку – по мысли его, теперь самое время было уйти, испариться, прихватив с собою соратников – двух учеников и красавицу Сертако-нэ. Уйти, скрыться в лесах, отыскать Ноляко… впрочем, верный шлемоголов запросто отыщется и сам… Да. Уйти. А казаки – что ж. Выберутся – хорошо, честь им и слава, может, и сгодятся тогда, а не выберутся – у каждого своя судьба.

Дождавшись команды, беглецы потянулись в лес, стараясь держатся ближе к неширокой речке – все ж вода, да и заплутать не так боязно, журчанье-то издалека слышно.

Помахав рукой Насте, атаман все стоял у провала, смотрел в затянутый голубоватой дрожащей дымкою зев подземелья.

Немец и оставшиеся с ним ватажники уже приготовили пищали, стрелы, рогатины…

– Эх, – посмотрев вниз, Штраубе почесал голову. – Обвал бы устроить, а? Жаль, не выйдет – пороху маловато, а расщелина широка.

– Пороху? – осунувшееся лицо атамана вдруг озарилось радостной улыбкой. – Да нет, Ганс, не мало. В самый раз! Помнишь, друг наш Генрих говорил, что сярг-то этот – взрывается не хуже порохового зелья? Представляешь сколько там его, сярга?!

Объяснять старому ландскнехту дальше было не надо! Штраубе понял все сразу, махнул рукой казакам, ухмыльнулся, схватив мешочек с порохом… один из последних…

От темного зева провала через ступеньки и дальше, в лес, протянулась тонкая пороховая дорожка. Иван встал на краю неглубокого овражка, вытащил огниво – кресало, трут… одним ловким ударом высек искру… По дорожке, к провалу, весело побежал огненный пороховой зайчик…

– Скачи, скачи, милый!

Атаман спрыгнул в овражек, пригнулся…

Невиданной силы взрыв потряс всю округу!

Укрывшихся в овраге казаков подбросило, рядом с треском ломались деревья, и комья спекшейся глины вперемешку с камнями падали наземь с небес.

– Получилось! – выбрался наверх Штраубе. – Вышло все, герр капитан! Эх заказал бы мессу за упокой душ… да они все языческие, эти души.

– Что это было?! – оторвавшись от ватажников уже версты на три, Енко Малныче резко оглянулся на грохот.

– Земля дрожит, – опасливо протянул Дрянная Рука. – Я слышал, такое в далеких землях бывает.

– Оттуда ты это слышал? – недоверчиво переспросил Ясавэй.

– Откуда надо! Из сказок!

– Тоже еще, сказочник!

– А ну затихли! – цыкнул на учеников колдун. – Кажется, я знаю, что это… и догадываюсь, где сейчас войско сир-тя. Осталось в подземелье. Навеки! Сярг… Ай да атаман, мой друг Иван! Да-а… с такими друзьями никаких врагов не надо – все разрушат и так. Вот что, парни, и ты, любезная Сертако-нэ, возвращайтесь-ка к бледнотелым обратно! Я вас догоню… Ноляко поищу вот. Чувствую, он где-то тут, рядом, должен уже быть. Верно, испугался зверина.

– К бледнотелым? – переспросила красавица Сертако. – Так мы с ними пойдем? В их город?

– Да, пока с ними, – Енко ласково погладил девушку по плечу. – Так нам пока выгодно, а там, дальше, посмотрим.

Нойко поковырял пальцем в носу:

– А почему нам так выгодно, учитель?

– Потому что погони за ними не будет! – вместо колдуна пояснила Сертако-нэ. – Войско все полегло страшной смертью, пока новое соберешь, менквов отыщешь, колдунов подготовишь… Нет, погони не будет. А вот сюда соглядатаев отправить могут! Я бы точно отправила.

– Умница! – похвалил Енко. – Вот, учись, Дрянная Рука – лучше вовек не скажешь. Ох, и ученички мне достались! То дерутся, то ругаются, то спрашивают такое, о чем и сами давно догадаться должны бы. Ладно, идем! Вон, похоже, Ноляко через кусты ломится. Хоть кого-то увидеть приятно.

– А меня? – Сертако опустила ресницы.

Колдун улыбнулся:

– А тебя-то – тем более, краса моя! С тобой никакого Ноляко не надобно.

Глава Х Осень 1584 г. П-ов Ямал Небесный всадник

В родной Троицкий острог казаки добрались быстро, враги их не преследовали, а ящеров и бродячих менквов отпугивал своими заклятьями дружественно настроенный колдун Енко Малныче, имевший на ватажников свои далекоидущие планы. По возвращении отец Амвросий устроил большой благодарственный молебен, после чего на двое суток все предались отдыху и нехитрым развлечениям: пили ягодную бражку, парились в выстроенных еще по зиме баньках да тискали колдовских девок, коих никто уже за пленниц и не считал. Сам атаман разрешил им, ежели захотят, уйти на все четыре стороны – никто на это не пошел, откровенных-то дур среди дев не было.

Тертятко-нэ вот-вот должна была родить, как и Настя, обе уже прогуливались редко, больше лежали, в окружении добровольных служанок – все тех же девчонок сир-тя. Никуда те уходить не хотели – некуда, да и не к кому – сладили хижины да чумы на «посаде» за крепостной стеной, там и жили, благо пока держалось тепло. Не такое, конечно, как в колдовских землях, но заморозков не было… хотя. Северные-то – из Яранверга – девки к заморозкам привычны.

Бывшие пленницы все вспоминали Митаюки-нэ, все ее поучения, кои так пришлись им по сердцу. А чему Митаюки учила? Управлять бледнотелыми дикарями, тихой сапой подчинить их себе – вот чему! То девам сир-тя нравилось, многие, во исполненье того, уж и казаков себе присматривали, мужей выбирали.

Пока ватажники отдыхали, Иван Егоров сын Еремеев думал за всех, советуясь с отцом Амвросием и самыми авторитетными казаками – Матвеем Серьгой, Штраубе, Сиверовым Костькой. Советоваться-то – советовался, но решение принимал сам – на то он и головной атаман, а не хвост нуеров! Как покончили пьянствовать, перво-наперво отправил парней собирать по берегам островка плавник – выброшенные морем древесные стволы, ветки, бревна, – что на дрова пошло, а что и на избы. Без стругов-то, на лодках одних, лесу было не навозиться, впрочем, кое-что спилили на самом островке – к зиме готовились. Хоть и теплая здесь зима – злое солнце греет! – а все ж, не как в колдовской земле, не вечное лето. Со студеной воды ветры дуют промозглые, приносят дожди с мокрым снегом, хочешь не хочешь – а избы да хижины топить надо! Вот и работали все… и, конечно же, как манны небесной ждали возвращения посланных к Строгановым стругов – по прикидкам Ивана, те уж скоро должны были подойти.

Само собой, казаки несли службу – на то они и воинские люди, да тут и нельзя было расслабляться, колдуны-то – под боком, тем более озлобленные нынче и явно жаждущие отмщенья. Вот тут атаман с Енко Малныче беседовал, все прикидывал, как скоро вражеское войско ждать – в том, что нападут, не сомневался ни капли. Должны были напасть!

С этим и друг колдун вполне соглашался:

– Думаю, до зимних ветров явятся, да. Сказать по-вашему – в ноябре где-то.

– Так уж почти ноябрь!

– Пока в себя придут, виноватых за разгром тот назначат, для острастки накажут… потом богов молить будут, воинов собирать, драконов да трехрогов приманивать, ловить по кочевьям менквов.

– Все это – время. Успеют ли до ветров-то? – усомнился Иван.

– Успеют. – Колдун не отрываясь всматривался в противоположный берег.

Собеседники стояли на воротной башне острога, там разговорам никто не мешал, да и глянуть вокруг приятно – вытянутый, словно зеленый корабль, остров с надстройкой-острогом, и синее, с белыми барашками, море.

– Постараются успеть, очень. – Енко покусал губу и скривился. – Захотят наказать побыстрее, пока пыл не угас. Воинов доблестных наберут, не только менквов, за которыми глаз да глаз нужен. Я так скажу, мой друг Иван, – хороший воин плохого колдуна стоит! И эти умелые воины – есть, правда, не в столице. Где колдуны похуже или мало их – там воины лучше, так.

– Воины, да… – задумчиво протянул атаман. – Однако больших кораблей я у колдунов не видел.

– Зато челнов много. Еще и плоты сколотят, погонят силою колдовства.

– Эх, мать ити! – Иван смачно выругался. – Жаль, пороха-то почти совсем не осталось. А то б… Добрались бы они у меня до острога, как же! Ладно… пока стены укрепим, стрел да копий наделаем… Господи, пришли б поскорей струги!

Внизу послышались чьи-то шаги, заскрипела лестница, и на площадке башни появился Матвей Серьга, весь чем-то озабоченный, хмурый.

– Здрав будь, атаман, брате… И тебе, колдун, здравия.

– Случилось что? – вскинул брови Иван. – Ты что такой запыхавшийся?

– Посты проверяю, сторожу. – Матвей сдвинул на затылок шапку и глянул в синюю морскую даль. – Стругов не видать еще?

– Да не видать. Хотя, мыслю – их со дня на день ожидать надо.

– Хочу сюда на ночь сразу двоих выставить, – повернулся Серьга. – Пусть промеж собой болтают, да не спят только. Дозорные лодки у того берега видели – о том и докладаю.

– Лодки?! Чьи? – Иван настороженно погладил висок.

– Чьи – не опознали, – пожал плечами сотник. – Далековато, грят, плыли, особо не видно. Может, колдовские-то лодки, может – ненэйские челны. Но уж точно, не людоедские, у этой-то своры никаких лодок нету. Не умеют, твари тупоголовые!

– Ничего, надо будет, колдуны на плоты их посадят… Как тогда, помнишь?

– Да помню. Надо бы, атамане, ночные дозоры усилить. Самолично их и проверю, настропалю, а посейчас… посейчас дальний мыс проверю. Я туда Короедова Семку отправил, так теперь думаю – как бы не закемарил, мозгляк.

Осунувшееся лицо Серьги почернело, глаза ввалились, а черная с серебристыми ниточками борода словно бы свалялась, пошла клочьями. Видно было, Матвей сильно переживал исчезновение своей невенчанной супруги, к которой прикипел всем сердцем. Переживал и старался о судьбе ее не думать, с головой погружаясь в службу.

То и верно! Лучше уж в службу, чем в пьянство.

– Да, Матвей, правильно ты рассудил, – Иван похлопал соратника по плечу. – Дозоры усилить нужно. Как всех проверишь, приходи вечерком в мою избу – немец придет, еще отец Амвросий, Костька… посидим, посудачим.

– Приду.

Отрывисто кивнув, сотник ловко нырнул в лаз. Скрипнула лестница.

– Эх, казак, казак… – тихо промолвил Егоров. – Эко, довела тебя дева… Без нее-то – иссох весь.

Иван остро чувствовал, что счастьем своим – верной женою и вот-вот должным появиться ребенком – еще больше усугубляет несчастие Матвея, будя в сотнике зависть или, скорее, злость. Злость на судьбу – ну, почему, почему все так случилось? Зачем Митаюки-нэ понадобилось отыскивать своих родичей? Не особо-то она здесь, в остроге, по ним и скучала. Да и вообще, похоже, это ее затея – с заброшенным селением, с попыткой уйти от мора. Да и был ли мор таким уж непобедимым, страшным, чтоб от него бежать? Чего уж теперь гадать – уж всех выспросил, и первой – собственную супругу, а уж та врать зря не будет. Значит – был мор, все правильно… И все же, и все же… Митаюки явно обладала какими-то способностями, что так помогала ватажникам в их походах «за зипунами» – затем эту деву с собой и брали, ни разу о том не пожалев.

И вот, Митаюки ушла… Ой, не просто так, родичей навестить, не просто! Наверняка у нее какие-то свои мысли имелись, жаль, ни с кем она ими не делилась, даже с Матвеем. А ежели и делилась, так Серьга почему-то молчит. Нынче побольше его службой загружать надо, чтоб не думал, супругу пропавшую не вспоминал, чтоб поостыл… Супруга… если уж честно – сожительница, но жили-то они душа в душу, куда лучше, чем многие венчанные! Не ругались, не ссорились, упаси Боже – не дрались. Острог невелик, было бы что – слышали б казаки, знали.

Спустившись с высокой сосны, Семка растянулся на траве, раскинув в стороны руки – теперь можно было, теперь-то он все хорошенечко рассмотрел, хотя, карабкаясь, все же расцарапал щеки да измазался весь липкой пахучей смолою. Пустынно могучее синее море, одни волны да белые жадные чайки. Никаких челноков, слава господу, нет. Можно и отдохнуть малость, не то чтоб вздремнуть, а так, поваляться на мягкой травке. Грязник месяц скоро – а какая стоит теплынь! Прямо не верится, чтоб на мучениц Ненилу да Параскеву – и без снега, без морозца, на худой конец – без холодного дождика. Чай, осень ведь, зима скоро. Э-эх, такие бы зимы – да на матушку Русь! По три б урожая в году снимали, про голод бы забыли совсем. Оно, конечно, по ночам и здесь уже не жарко, а днем-то, к обеду, разжарит славно – не зря травища по пояс, да ягоды снова в цвет пошли, так пахнут, что прямо ах!

Разнежился молодой казак, лежал, руки раскинув, улыбался чему-то да, сухую травинку жуя, бездумно смотрел в высокое голубовато-белесое небо. Вот этак-то полежать – ух, как славно-то! Лишь бы проверяльщики не пришли – ужо за такое дело плетей отведать можно. Доказывай потом, что не спал! Хорошо еще, атаман Иван Егорович человек справедливый, добрый – почем зря не казнит, бережет людишек. Да ведь и как же их не беречь – других-то казаков взять неоткуда! Можно, конечно, у Строгановых попросить-позвать-нанять, да на кругу решили – не стоит. И верно решили – поди-ка, идолов-то золотых на всех не хватит! А для чего ради сюда ватажники-то явились? За раи ясака да злата! Ну и конечно, девы-то пленницы тоже не помешают… надо бы, надо бы к ним сходить, скоротать ночку. Чем он, Короедов Семен, других казачин хуже? Тоже ведь хочется, хоть и молод еще. Правда, с этим-то делом, чем дальше, тем все хуже и хуже – больно уж переборчивыми стали девки, не с каждым уже и пойдут… выбрали себе по казаку… его вот, Семку, не выбрали! Да и как выберут-то, коли он, почитай, все время в отлучке! То на струге, то с Силантием, то – вообще скитания да сватки – некогда! Ни до чего другого дела и нету… не было, а вот ныне… Ныне ж иначе все! Мир. Дома. Вот бы и девку! Такую… сговорчивую… желательно, чтоб не слишком тощую, но и не толстую, не особенно-то нравились Семке жирняги. Чтоб было, за что похватать, чтоб грудь налитая, чтоб… Честно сказать, ни разу еще Семка с женщиной не был! Не знал даже и как там что, просто чувствовал, что хочется, а у других спросить стеснялся. Чай, и сами с усами, не облажаемся! Вот только найти бы кого-нибудь, к полоняницам присмотреться – может, не занята еще кто? Так бы взял бы за руку да отвел подальше, за ельник, а там… там разложил бы в траве, одежку бы скинул. Ласковые б слова шептал, по всему телу гладил, целовал бы. А еще хорошо грудь девичью, сосок, зубами несильно прикусить – про то кто-то из казаков рассказывал, хвастал – от того, мол, девы млеют, сами не свои делаются, и тогда уж их всю ноченьку не удержишь. Ох, ладно бы ноченьку… кому-то и чуть-чуть бы хватило. Ох…

Мечтая о девах, Семка почувствовал внизу живота жар, томный и стыдный, но тем не менее весьма приятный, сладкий, такой, что…

Потом, правда, хорошо бы грех замолить, но то уж пустяки…

А вот что кусты рядом шевельнулись – то не пустяки совсем! Кого ж это там носит?

– Стой, кто идет! – проворно вскочив на ноги, Короедов выставил вперед рогатину и, грозно сдвинув брови, повысил голос: – Покажись, говорю! Хуже будет.

Никто не отозвался, мелькнула лишь за деревьями чья-то желто-полосатая тень. Барсук! Тьфу ты, черт, напугал, леший!

Вытерев выступивший на лбу пот, Семка прислонил рогатину к сосне и, подумав, накидал на тропинку сухого хворосту да коряжин – чтоб ежели пойдет кто, так захрустели бы под ногами, чтоб еще издали слышать.

Уладив все, повалился в траву, глаза прикрыл сладострастно…

Оп! Хрустнуло за кустами-то! Шел кто-то… Да нет, не шел – крался! Один раз только и хрустнул – не углядел, а дальше затихло все. Знать, умел ходить… следопыт. И это не проверяльщики – тем-то чего ради таиться? Как товлынги бы шли, напролом, еще б и ругались.

Короедов живо спрятался за сосну, лук из колчана вытащил, стрелу приготовил – а ну-ка, кто там пробирается лесом? Покажись-ка!

Спросить не успел, смех тихий да голоса услышал, один голос – девичий, второй… второй будто б знакомый.

Ну, точно – Яшка! Яшка Вервень, из молодых.

Выбрался на опушку, выругался:

– И кой черт коряг на тропу накидал? Руки пооборвать бы!

– Ой, не ругайся, Яш-ша.

Позади, следом за молодым казаком, пробиралась черноокая дева, та самая, с кем Яшка и хороводился, как ее звали, Семка не помнил, да она ему и не особенно-то и глянулась – тощевата больно, да и грудь не такая, как в сладостных Семкиных мечтах – из-под кухлянки-то, чай, не выпирает.

Караульщик хотел уж и показаться, шугануть парочку, прикрикнуть грозно – а ну-ка, пошли прочь, дозор нести не мешайте!

Хотел было… да не успел – Яша с девкой своей вдруг принялись целоваться, потом повалились в траву, а дальше… дальше Семке и самому интересно стало. Вот вылетела из травы кухлянка… послышался смех… показалась голая девичья спина… жадно шарящие по ней Яшкины руки…

Прячущийся за сосной Короед закусил губу, вытянул шею… и, вдруг почувствовав за спиной чьи-то крадущиеся шаги, обернулся, как был – с луком, со стрелою…

И встретился – глаза в глаза – с колдуненком! Тощим таким, грязным, смуглым. Помощником главного колдуна, Енко.

– Ты почто тут? – грозно спросил Семка.

Колдуненок, как видно, собрался ретироваться, да тут поднялась из травы – как есть, голая! – девчонка. Сверкнула глазами, бросила:

– Ясавэй!!!

Добавила что-то по-своему, с вызовом, ничуть наготы своей не стесняясь. Тут и Яшка из травы поднялся с саблей, да колдуненок так на него глянул, что казак молодой замертво повалился навзничь. Не помогла и сабля!

– Ах ты так!

Волнуясь, Короедов выскочил из своего укрытия и тут же пустил стрелу, да, увы, промахнулся… а колдовская голая девка, вдруг повернувшись, прыгнула на него, словно кошка, зашипела, за лук ухватилась:

– Не стреляй! Не надо.

Тут и этот подскочил, колдуненок, замахнулся на Семку ножом бронзовым, дева живенько за руку его схватила, да вывернула, так, что ножик в траву улетел! Умелица, гляди-ко.

Тощий на Короедова глянул – словно обухом по башке треснул! Оглоушил маленько. Девка же что-то заговорила, сначала – зло, потом мягко, а затем и вовсе заплакала, на шею колдуну бросившись.

А уж опосля Семка, немного в себя придя, уж и не совсем понимал, что промеж этими двумя случилось. Вот ведь только что лаялись, да вдруг помирились, обнялись, колдуненок вроде как тоже прослезился… отошел в сторонку, вздохнул, отвернулся.

Девчонка же, строго глянув на Короеда, руку протянула:

– Идем!

Теплая у нее ладонь оказалась, горячая даже. А вот грудь – как Семка и предполагал, маловатая. Зато все остальное…

– Вставай, Яш-ша! – быстро натянув кухлянку, бросила дева.

Яшка Вервень глаза открыл, поднялся, головой помотал осоловело.

– То брат мой, Ясавэй, – девчонка указала пальцем на колдуненка. – Он нынче у нас в роду за старшего. У него и руки моей проси.

Руки? Вот тут-то Короедова и осенило! Сватовство здесь, оказывается, вон что! А он-то думал…

Девка на Семку глянула:

– Тебя же, достойный воин, прошу при том быть. Так по обычаю.

– И у нас так по обычаю, – улыбнулся юный казак – очень уж ему это обращенье понравилось – «достойный воин». А что, не достойный разве?

Видоком, значит, позвали… Вот ведь не знаешь, как все и сложится!

Сладилось все у сей парочки – девку-то Ябтако звали, отдал ее братец, правда, со вздохом, без особенной радости, однако обнял, что-то сказал…

– У брата свой путь, – обняв суженого, тихо пояснила девчонка. – У меня – свой. И вместе мы не будем.

Семка довольно потер руки:

– Ну, вскорости и за свадебку! На Ненилу да Параскеву мучениц девки за хороших женихов молятся. Вот и тебе, Ябтако повезло, не черт-те кто достался – лихой казак! Скрасит девку венец да молодец, так у нас говорили. А я уж знаю, кто у вас самым почетным гостем будет. Нет, не атаман, ага!

Вечером в недостроенной избе атамана собрались все, кто зван: отец Амвросий с Афонею, Костька Сиверов, немец Штраубе, Михейко Ослоп, Кондрат Чугреев. Сотник Матвей Серьга припозднился малость – проверял дозоры, – но тоже пришел, да, поклоняясь с порога, перекрестился да сел в уголок, недобро косясь на колдуна Енко Малныче. Того Иван тоже позвал, кстати, по настоянию всех собравшихся, живо интересовавшихся огромным золотым идолом, за ним ведь, собственно, в эти-то гиблые колдовские места и явились.

– Есть, есть идол, – уверил Енко. – Сам, правда, я его не видел, да мало кто видел – слишком большая честь, заслужить надо.

– А-а-а, так ты сам-то не видал, – разочарованно протянул Матвей и, обведя глазами ватажников, ляпнул то, о чем все подспудно думали, но вслух говорить не смели никак. – Так, может, и нет его, идола того златого?

В горнице повисла гнетущая тишина, даже слышно было, как где-то за стеной острога, на посаде, девчонки сир-тя пели свои тягучие песни. Все смотрели на колдуна, и в немом взгляде атамана читался вопрос – ну, так как же? Чем докажешь-то?

– Я знал тех, кто его своими глазами видел, клянусь великой Праматерью Неве-Хеге, – спокойно промолвил колдун. – Таких много. Не могут же все одинаково врать! Да и золота на реках юноши моют с избытком. Куда ж его девать? Все в славный Дан-Хаяр, в столицу. В других городах куда ниже идолы.

– А, в других города-ах… – Штраубе нервно потеребил усы. – Чего ж мы в твоем-то идоле такого не видели, а, любезный мой Генрих?

– Так я ж вас к нему не водил, – резонно возразил Енко. – Златой бог Нга-Хородонг – по-вашему, идол – он не для чужаков, для своих только!

– Да что вы, дети мои, недоверчивые-то такие, а? – не выдержав, отец Амвросий вскочил с лавки, приглаживая растрепавшуюся бороду и оглядывая собравшихся пристальным, по-отечески строгим взглядом. – Прямо каждый – Фома Неверующий! Окститесь! Забыли, как из каждого селения идолищ поганых вытаскивали? Напомнить, где зарыты?

– И правда, вытаскивали, – под общий смех озадаченно почесал затылок бравый мекленбургский вояка. – Клянусь святой Бригитой, некоторые, так вполне себе тяжелые были.

– Больше селение – больше идолов. – Колдун меланхолично покивал и хмыкнул: – Впрочем, не хотите – не верьте. Никто не заставляет.

– Да есть, есть идол-то… Самый главный!

– А солнце? Колдовское которое… Оно – какое?

– Как сгусток сярга! – тотчас же отозвался Енко. – Только очень-очень яркий. Как тысячи обычных солнц!

– Ты ж его тоже вблизи-то, чай не рассматривал!

– А никто не рассматривал. Нельзя – ослепнешь. Говорю же – яркое.

Беременная Настя лежала на ложе, за циновкою, слушала казаков и улыбалась. Ну ведь и нашли ж, о чем спорить! Будто поважней дел нет. Зима, чай, впереди, не лето – надо бы рыбки подловить, покоптить, подвялить… Хотя, с другой-то стороны, рыбы тут в любое время года полно – море! Да и птицы, и зверья разного хватает, так что без мяса не останемся. А вот неплохо было б еще огородики развести, приправы, травы разные выращивать, крупы… Дай бог, струги от Строгановых ржи на посадку привезут – ужо заколосится рожь, давненько аржаного хлебушка не едали – все пшеничные колдовские лепешки. Вот, и о пшеничке-то – не забыть бы! Хорошо вспомнила…

Настя приподнялась на ложе и громко спросила:

– Козаче, слово молвить дозволите?

– Это кто еще? – Костька Сиверов подавился ухой.

Тут же сам же и рассмеялся:

– А, Настасья-матушка! Забыл, что в избе ты…

– Говори, говори, дщерь, – перебил отец Амвросий. – Чего хотела-то?

– Про пшеницу напомнить. Мы ведь с девами мешочек в селении том забрали. На посадку – в самый раз. Надо только поле распахать да засеять.

– Распахать?

До того молчавший Кондрат Чугреев неожиданно рассмеялся. Видать, хлебнул бражицы-то, вот и пробрало на смех:

– А на ком пахать-то ладишь, матушка?

– Ну…

Настя задумалась – и впрямь, на ком? Не на своем же горбу.

– Ну, зверя можно как-нибудь поймать, приспособить…

– Ага. Дракона зубастого в соху запрячь!

– Тогда уж трехрога…

– Как там трехрог – не ведаю, – ничуть не стесняясь, перебила невидимая за циновкою Настя, – а вот спинокрыл бы подошел, он, как корова, смирный.

– Только не прокормить – велик больно!

– Ой, казачки! И то вам не так, и это не этак.

Они б еще долго спорили, коли б не скрипнула в избе дверь, да не показался на пороге дозорный Короедов Семка:

– Господине атамане, там этот… дракон летит!

Тут же все стихли.

– Дракон? – привстав, Иван настороженно погладил занывший, словно бы на грозу, шрам. – Что, сам по себе дракон, один?

Семка хмыкнул:

– Не, атамане. Вестимо, со всадником!

– Ишь ты, вестимо ему… И где летает? Над острогом уже?

– Не над острогом. Над мысом дальним, да над ельником, над островом всем. Мыслю, место удобное для лодок высматривает, иначе зачем прилетел?

Атаман перевел взгляд на колдуна:

– Что скажешь, дружище?

– Это соглядатай, – поставив кружку с брагой, повел плечом тот. – Я ведь предупреждал. Ожидать следовало.

– Мы и ждали, – задумчиво покивал атаман. – Не так, правда, быстро. Ладно, пошли, что ли, глянем… Вы-то идите, я догоню, заряжу пока пищалицу.

– Ой, атамане! Чай, Яким есть – зарядить.

– Яким Якимом – а доброе оружье хозяйского глазу требует.

– Вот уж верно сказано! – Матвей Серьга, подождав, когда все вышли, обернулся у порога:

– Ты, друже Иване, этому колдуну веришь?

– Лишь кое в чем, – атаман прочистил шомполом ствол и принялся забивать пыж. – Енко этот как опальный польский пан – кто ему нужен, тому и служит, и служит верно, честно. До поры до времени.

– Как бы нам, как та пора придет, не проспать!

– Не проспим, Матвее! – закинув заряженную пищалицу на плечо, Иван пригладил волосы. – Мозги-то, чай, покуда на месте. Ну, ты иди… я сейчас…

Тяжелые сапоги сотника забарабанили по смолистым ступенькам крыльца. Атаман заглянул за ширму… и, погладив жену по плечу, удивленно хлопнул ресницами:

– Ты чего смеешься, родная? Помстилось чего?

– Помстится тут с вами… – прильнув к руке мужа, хмыкнула Настена. – Ну, Матвей-то хорош! Самим жена, Митаюка, как собака хвостом, вертит, а он туда ж – «не проспать»! За собой бы смотрел лучше, да за супругой своей… правда, за ней уже поздно. Жаль. Сотника тоже жаль, ходит вон – лица нет. Уж присмотрел бы другую.

– Думаю, кабы мог, присмотрел бы, – атаман опустил глаза. – Знать, не может – однолюб.

– Да-а, крепко его Митаюка к себе привязала. Хоть и невенчанная жена… язычница.

Супостат летел над островом низко, едва не задевая вершины сосен, желтоватая маска-череп угрожающе поблескивала в лучах отраженного от моря солнца. День клонился к закату, солнце садилось, и светло-синее небо золотилось мягкою вечернею зорькой, а по лазурным, отливавшим изумрудами, волнам весело бежала сияющая дорожка. Больно было смотреть, а того хуже – целиться.

Иван завел колесиком пружину замка, выцеливая летящего всадника в золоченых латах… Да нет, не в золоченых – в золотых! Не из простых колдун-то, правда, и не из сильных – те по пустякам не летали.

Ввухх!!!

Заложив крутой вираж, дракон взмахнул кожистыми крыльями и полетел встречь солнцу – видать, всадник все же заметил людей… или, скорее, прочитал мысли.

– Не стрелять! – поспешно бросил атаман лучникам. – Все равно далеко, спугнете только… Енко, друг, – мозги мои прикрой!

– Уже, – колдун ухмыльнулся и, прикрыв ладонью глаза от низкого бьющего солнца, проводил соглядатая нехорошим взглядом. – Он меня здесь почуял… правда, пока не понял – кто это…

– Эх, попасть бы! – в сторонку – кабы не сглазить! – прошептал Штраубе. – Хоть и винтовальная аркебуза, а все ж далековато, да и солнце в глаза.

Стоявший рядом отец Амвросий молча перекрестился.

– Не трогай дракона, – негромко попросил Енко Малныче. – Бей всадника. Если можно.

Иван не отвечал, целился. Хотелось бы, конечно, захватить соглядатая живым, да пытать… однако на таком расстоянии – не до выбора… тут уж, как Бог даст!

– Бей, бей, капитан, уйдет же! – немец сдавленно выругался. – Дьявол ему в задницу!

И в самом деле, небесный всадник огибал остров по широкой дуге, со стороны заходящего солнца, и приближаться к острогу, похоже, не собирался.

– Ну… ну… – в десятке шагов от атамана нетерпеливо подпрыгивал Семка. – Ну же!

Все замерли в немом ожидании, вокруг стояла тишь, лишь где-то далеко над морем кричали чайки, да, казалось, доносилось хлопанье кожистых крыльев летящего ящера.

– Ну же, атамане… – снова зашептал Короед, – ну…

Бабах!!!

Добрая литая пуля пробила соглядатаю панцирь. Нелепо взмахнув руками, колдун повалился на шею своего крылатого коня.

– Славно! – Енко Малныче оценил выстрел восторженным криком. – А теперь – мое дело.

Иван почесал шрам и хмыкнул – трезво рассчитывая возможности винтовальной пищали, он вовсе не стремился попасть во всадника, целил в короткое туловище дракона… это просто вышло так. Рука Господня!

Дракон между тем заклекотал, захлопал крыльями, как видно, собираясь подняться выше или сбросить запутавшегося в сбруе всадника… как вдруг резко потерял весь свой пыл. Дернулся, тряхнул башкой с вытянутою зубастою пастью, словно бы пытался сбросить невидимый, накинутый на шею, аркан. Однако не тут-то было!

Енко давно что-то шептал, поглядывая на крылатого ящера, вышибая у того остатки ярости и вбивая в куцые мозги одно – покорность!

Лети, лети сюда, к людям. Здесь тебе будет хорошо, покормят… Здесь вкусные лягушки, упитанные утки, жирная рыба… Лети!

Взмахнув крыльями, дракон спланировал вниз, выставив вперед короткие когтепалые лапы.

– О Господи ж Боже ты мой!

Ахнув, Семка Короедов поспешно отпрыгнул в сторону – на его место и приземлился дракон, заклекотал, зашипел по-змеиному, косясь желтоватым глазом в сторону подбегавшего к нему Енко.

– От это зверище! – азартно комментировали казаки. – Итина в богу душу мать!

– А морда-то, морда… Ох и уродец!

– Крыла-то, крыла – как у летучей мыши!

– Нетопырь!!! Как есть – нетопырь, порожденье диавольское!

– Гляньте-ка, а на крыльях-то – руки!

– А когти-то, когти!

– А зубище-то! Вот это сволочуга, парни!

– Пасись, Семка, посейчас ка-ак хвостищем хватит!

Диковинный страхолюдный дракон с приходом колдуна Енко вел себя смирно, больше не шипел, лишь все косил глазом, да – чисто как лошадь – вздыхал. Не особенно-то ящер был и большой – примерно с лошадь, если не считать крыльев да хвоста.

– Руками не трогайте, укусит! – Осадив казаков, колдун вытащил из-за пояса кинжал – недавний подарок Ивана – и, ловко разрезав ременную сбрую, сбросил убитого соглядатая наземь.

Пробив золотые латы, пуля попала колдуну в спину, да там и застряла, по крайней мере доспешная пластина на груди оказалось целой и выходного отверстия видно не было. Шапка, как видно, свалилась в море еще раньше, черные, вымазанные какой-то грязью волосы убитого отливали чем-то синеватым и пахли, как куча навоза. Верно, навозом и были смазаны… Что и подтвердил Енко:

– Дерьмо спинокрыла. Чтоб запахом человечьим дракона не пугать.

Передав «хитрую» пищалицу подбежавшему оруженосцу Якиму, атаман покачал головой:

– Испугаешь такого, как же! Хотя… Посейчас-то он вроде смирный…

– Так я ж его держу! – рассмеялся колдун.

Иван погладил шрам и задумчиво покусал усы:

– Держишь-то держишь… А полететь на нем сможешь?

– Коль велишь, так, мой друг, попробую.

– И я… – атаман неожиданно рассмеялся и, протянув руку, погладил дракона по шее. – Хороший конь, до-обрый… Эй, казачины! Рыбу сюда тащи!

Скормив ящеру корзину отборной, выловленной недавно, трески, Иван уже без всякого опасения потрепал зверя по холке:

– Ну, что полетаем с тобой, а? На вот те еще рыбки… кушай… Эх, как назвать-то тебя?

– Атамане – Митькой! – протиснулся сквозь столпившихся казаков Короедов Семка.

– Почему Митькой? – удивился Иван.

Поглядывая на дракона, Семка шмыгнул носом:

– Дак это… У нас дома бычок такой был. Бодучий!

Первый полет, конечно, совершил Енко. Уселся, застегнул сбрую да, погладив ящера по шее, что-то шепнул. Небесный конь фыркнул, взмахнул крылами и как-то нелепо взлетел, едва не задев растущую невдалеке осину. Сделав пару кругов над острогом, колдун приземлился около ворот, там же, откуда и взлетел.

Спрыгнув с седла, похвалил своего коня:

– Славный зверь – выносливый, сильный.

– Ла-адно, не перехвали, – протянул Егоров. – Сейчас поглядим, какой он сильный…

Атаман был куда как поосанистей колдуна, потяжелее, и, залезая в седло, почувствовал, как затрепетала, прогнулась чешуйчатая драконья шея.

– Ничо, ничо, Митька, брат, – Иван потрепал зверя по холке. – С Енко полетал – и со мной полетишь. Не так уж я и тяжел, это тебе просто кажется, а у страха глаза велики, это уж всякий знает.

– Ну… – умостившись в седле, атаман размашисто перекрестился. – Давай, что ль, Митюша, взлетай! Покажи-ка всем, что не зря я тебя рыбкой кормил вкусной. Хоп! Хоп! Хоп!

Как и показывал Енко Малныче, Иван натянул поводья и резко хлопнул ящера по холке:

– Хоп!!!

Дракон расправил крылья, хлопнул… еще и еще…

– Давай, давай, Митя! – азартно кричали столпившиеся полюбоваться на этакое-то чудо ватажники.

И не прогонишь ведь их никак, да и понять можно – не каждый божий день атаман в небеси летает!

Ящер с шумом поднялся сажени на три… потом зашатался, снизился…

– Ну-ну, Митенька! Рыбки тебе принесу… Давай, милый!

Дракон махнул крыльями… и еще, и еще… тяжело, неказисто, однако же летел-таки, медленно, но верно набирая высоту!

Молодые казаки, не глядя себе под ноги, спотыкаясь и падая, словно дети, бежали следом, что-то восторженно крича и размахивая руками.

– Ну, с Богом, со Христом! – перекрестил поднявшегося в небо атамана отец Амвросий.

Холодея от восторга, Иван глянул вниз – на сделавшийся совсем маленьким острожек, на игрушечную церквушку, на бегущие фигурки людей… на бескрайнюю синь моря!

– Ой, Митька-а-а! Вот ведь диво-то дивное, а!

Поднявшись ввысь, наверное, почти на версту, дракон расправил крылья и стал медленно и величаво парить в воздухе, время от времени делая мощные взмахи.

– Чудо, чудо Господне! – не уставал любоваться новоявленный небесный всадник.

В груди атамана поднималось и ширилось такое же радостно-щемящее чувство, какое когда-то бывало лишь в давних детских снах, когда – там, во снах – он тоже летал, правда, сам по себе, а не верхом на могучем драконе.

– Господи, Господи… красотища-то кругом какая! – от охватившего восторга Ивану было трудно дышать. – Вот нарисовать бы! Да и чертеж сладить, исправить кое-где… Река, вон – на полверсты ближе, чем там… а за рекой…

Заметив за дальней рекой что-то странное, предводитель ватажников приставил к левому глазу зрительную трубу… и смачно выругался!

Внизу, на том берегу, взбаламучивая волны и на ходу объедая листву на верхушках высоченных лип, прямо по реке шли, один за другим огромные – с добрые боярские хоромины – длинношеи! Следом за ними, по берегу, продвигались упертые трехроги, за ними маячила пара ужасных драконов о мощных задних ногах, а чуть дальше, запряженные в сбрую товлынги тащили за собой большие лодки – видать, река-то была для них мелковата, да. В лодках щетинились копьями воины в бронзовых шлемах и панцирях, и это были не менквы, а сир-тя. Менквы, впрочем, тоже имелись – тянулись унылым стадом позади всех.

– Шесть длинношеев, – быстро считал про себя Иван. – Полдюжины. Еще примерно столько же трехрогов – долбить ворота, товлынгов с большими лодками – с десяток будет, да два дракона, да воинов – сотни две, да людоедов – тех вообще бессчетно. Д-а-а… ежели ворота пробьют да в острог ворвутся – не выдюжим. Эх, пороху бы, ядер, показали б вражинам ититну мать, как всегда показывали! Так… А где, интересно, летучие? А, вон они… далеко, слава богу.

Небесный скакун атамана вдруг заклекотал, словно сокол, покрутил головой.

– Что, устал, Митька? – Иван успокаивающе погладил дракона по шее и потянул правую вожжу. – Ну, заворачиваем тогда. Домой полетели.

Приземлились с треском – в кусты, видать, ящеру там показалось помягче. Оно, конечно, да, мягче, да вот только атаман все руки колючками расцарапал, хорошо еще, глаза сучками не вышибло.

– Ты, Митя, в следующий раз к кустищам-то не лети, а…

– Атамане-е-е!!! – уже кричали подбегавшие казаки. – Иване Егорои-и-вич!

– Как ты, герр капитан? – долговязый Штраубе прибежал первым. – Все по добру ли?

Иван улыбнулся:

– Слава богу, хоть дерьмом мазаться не пришлось. Зато рыбой пропах – самому противно. Одначе вести, казаче, у меня для нас худые. Идемте, други. В остроге все обскажу, да круг соберем поскорее.

Выслушав об увиденном атаманом вражеском войске, ватажники принялись деятельно готовиться к осаде, к которой, впрочем, и раньше готовились, только что не так шибко, как пришлось теперь. Бревна таскали, поспешно достраивали новые – вторые – ворота, вялили рыбу, собирали ягоды и грибы, варили да складывали все на ледник, в подклети, занимавший весь «первый этаж» острога.

– Мосточки мы эти сожжем, – стоя на смотровой площадке воротной башни, прикидывал атаман. – Тогда к воротам никакой трехрог не подберется.

– Длинношеи могут достать! – покачал головой Штраубе.

Матвей Серьга угрюмо хмыкнул:

– У длинношеев-то, чай, рогов на башке нету.

– Рогов-то нет, – потрогал шрам Иван. – А если колдуны додумаются навершье на башке длинношея сладить? Или самих ящеров этих заместо лестниц использовать. Ганс! Стрелометы готовы ли?

– Готовы, герр капитан.

– Вверх, в небо, их насторожить надобно. Ни единую летучую тварь к острогу не подпустите, иначе снова змей начнут сбрасывать… а они потом – огромными становиться, расти. Помните ведь, как со старым острогом было?

– Да не приведи господь, чтобы так! – отец Амвросий осенил всех крестным знамением.

– Каменьев надо б еще подтаскать, – высказал мысль бугаинушко Михейко. – Маловато каменьев-то на стенах. Эх, зелья бы, пороху, ядер!

– Размечтался! – осадил атаман. – Бери-ка лучше людей, да таскайте камни.

Конечно, если б был порох, так и говорить нечего – устроили бы хорошую канонаду, разнесли б всех тварей в куски, как и всегда разносили, а потом, с пищалями-то – и вылазку! Да-а-а… хорошо б… коли б порох!

А раз нету, так нечего и мечтать! Тем, что есть, обходиться придется. Вот, ежели б струги от Строгановых поспели бы – тогда другое дело. И ведь, по всему, должны бы подойти уже.

Подумав так, атаман тотчас же, за обедом, переговорил с другом Енко, выспросив, сможет ли тот еще издали услышать мысли плывущих на стругах ватажников. Колдун, конечно же, высказался утвердительно, даже обиженно губы поджал – мол, что меня тут, за ребенка держите?

– Ну, а с какого расстояния ты их можешь услышать? За пять верст, за десять?

– У нас перестрелами считают, – Енко Малныче пригладил волосы ладонью. – Или днями пути. Сейчас, мой друг… дай подумать… ага, по-вашему – верст десять, да – если сверху, а то и раза в два дальше – смотря как думать будут?

– Ну радостно, конечно, будут, – погладив висок, предположил атаман. – Все ж таки конец пути, острог скоро – дом, друзья… у кого – и молодая жена с дитенком.

– Коли радостно – да, за двадцать верст услышу, – колдун важно приосанился и, скушав очередной кусок печеной рыбки, тут же попросил добавки.

Однако лишнего куска не получил, и вовсе не потому, что хозяина вдруг обуял приступ неудержимой жадности. О нет, дело было в ином.

– Слетай-кось над морем, друже, – прищурившись, попросил Иван. – Вдруг да услышишь наших? У меня вот предчувствие, что где-то уже рядом они. Потому и еды тебе пока не даю – чтоб не отяжелел, не утомил Митьку.

– Кого не утомил? – гость хлопнул ресницами.

– Дракона, кого ж еще-то!

Енко слетал сразу, не откладывая, едва толок вышел из-за стола. Весил колдун куда меньше атамана, ящер поднялся в небо играючи и, мерно махая крыльями, полетел невысоко над волнами, быстро превратившись в едва заметную точку.

– Ну, вот, – погладив шрам, атаман отвернулся от моря, с шумом лизавшего каменистую отмель перед самым острогом. – Теперь только молиться надо. Пойду-ка к отцу Амвросию, в церкву зайду.

Помолиться как следует, впрочем, не получилось, по пути атаман встретил Штраубе, поговорили, потом попался Матвей Серьга – Иван пообщался и с ним, да еще подошел проходивший мимо Михейко. Не то чтоб молодой атаман был из тех балаболов, что ни свое, ни чужое время не ценят и треплются почем зря языками… а все же времечко-то прошло, не дошел до церквушки, услыхал, как бежит позади – за ним! – Короед Семка, не так просто бежит, орет, глаза выпучив, руками машет:

– Летит, атамане! Летит! Возвертается колдун-то наш, вона.

По блестевшим глазам Енко Малныче, по гонористой его улыбке, Иван чувствовал уже – не зря слетал колдуняга! А сердце все ж колотилось, выскакивало из груди…

– Плывут, – подойдя, негромко доложил Енко. – На нескольких больших лодках… кораблях. Сколько точно – не почувствовал – далеко.

– А как далеко?

– Да верст двадцать будет… Да! – Колдун покусал губы и скривился. – Еще одна весть для тебя, мой друг. Боюсь, не очень радостная.

– Вражины? – догадался Иван. – Уже здесь, близко?

– Совсем скоро хотят напасть. Уже вечером этим.

– Так быстро?! А тебе не…

– Хорошие мысли, сильные, чувствуются издалека. Не таятся колдуны, не таятся.

– Так про тебя ж не ведают!

– Нет, мой друг, – догадываются, точно.

Атаман замолчал, искоса посматривая на море. До вечера времени – почти полдня, кодуны не зря напасть торопятся, ежели не выйдет с ходу острога взять, так, видно, придумали какую-то ночную пакость. Змей в острог набросают, еще какую-нибудь гнусь – знаем. Ничего, продержаться можно – к утру, чай, и струги поспеют, с порохом, с пушками… А сколько народу до утра погибнет?! От тех же гигантских змей да от колдовства злобного? Никто ж не знает, что там вражины придумали? А Кольша Огнев струги вряд ли ночью поведет, хоть и мог бы, по звездам-то – кормщик знатный. Однако и осторожен, ответственность всей мерой чувствует, по-пустому, зря, рисковать не будет. Эх, знал бы он, что не зря…

Так ведь может и узнать, а?!

Иван улыбнулся, шрам погладил.

В самом деле – чем черт не шутит? Бог не выдаст, свинья не съест – почему бы не пытаться? Чтоб вражинам поганым враз не до козней стало, чтоб об одном думали – шкуры свои спасти да унести поскорее ноги!

Двадцать верст… стругам всего-то часа три-четыре ходу. А Митьке долететь – часа два. Вот сейчас отдохнет, рыбкой подкрепится…

– Ой, е, нехорошо задумал, мой друг! – удивленно выкрикнул колдун. – Не долетишь, разобьешься!

– А откуда ты… Ах!

Иван тут же и расхохотался – забыл, что дружок его новый запросто чужие мысли читает. Особенно – такие, яркие.

– Лучше я полечу, мой друг, я ведь легче, да и с драконом управляюсь лучше.

– Хочешь пулю словить, друже? – резко перебил атаман. – Нет уж, полечу я. Сам там все слажу… Семка!

– Да, господине!

– Отца Амвросия позови, немца, Матвея, Михейку… Я к Насте загляну – и в амбар, к Митьке. Пусть все тоже туда идут.

Ловя парусами ветер, три доверху груженых струга спокойно шли на восток, встречу солнцу. Совсем немного уже оставалось до Троицкого острога, конец трудного пути был уже близок, и казаки радостно шутили, переговаривались, смеялись. Словно бы домой возвращались, а не из дому… Так ведь и в самом деле – домой. Кормщик Кольша Огнев в нетерпении посматривал то на море, то в небо, ловя характерные приметы близкого берега – летящие низко над водой птицы, смытые отливом ветки да пожухлый камыш и всякий другой мусор.

Силантий Андреев, вытянув сросшуюся ногу, сидел на корме головного струга и довольно щурился. Еще бы! Хорошо все прошло, славно – ясак Строгановым привезли, получили порох, пули, ядра, еще и два десятка пушек – полдюжины больших «тюфяков», две осанистые бомбарды, остальное – по мелочи: гаковницы, фальконеты. Соли взяли несколько мешков, прямо с варницы, да сторговали на верфях еще один струг. Хоть и тяжело было управляться – с тремя-то, – одначе Силантий, помня строгий наказ атамана, людишек охочих набирать не стал. Да и, как вошли в устье Печоры-реки, казаков держал в строгости – мед-пиво пить не возбранял, однако только на струге, ни в каких корчмах, упаси боже! Проговорятся еще о злате-то, у пьяного-то язык – что помело, мелет и мелет.

Окромя самого важного – зелья порохового, огневых припасов, оружия да соли, – еще везли на посадку рожь в больших плетеных корзинах, да семена – огурцы, капуста, морковь, репа, а еще – доброго немецкого сукна на кафтаны, да сапоги, да платки цветастые, шали – все девам в подарок, уж не забыли!

И туда и вот сейчас – в обрат – хорошо шли, спокойно, правда пару раз попали в шторма, да вовремя укрылись в подходящей бухте, там непогоду и переждали – в общем, жаловаться грех, Господь от напастей уберег, миловал.

По крайней мере, так всем казалось… Пока!

Кольша Огнев поднял глаза в небо… прищурился…

– Глянь-кось, дядько Силантий! Летит кто-то.

Силантий приложил ко лбу ладонь, хмыкнул:

– Птица. Чи гагара, чи гусь.

– Великовата для гагары-то, дядько! – недоверчиво покачав головою, кормщик крикнул казакам. – Эй, парни! А ну, гляньте-ка! Что скажете?

– Не, не птица, – Кудеяр Ручеек, как самый глазастый, вмиг забрался на мачту. – Не птица…

– Не птица? А что ж еще может лететь-то?

– Забыл, куда плывем, дядюшко? – с подозрением вглядываясь в даль, молодой казак закусил губу.

Рябое лицо его напряглось, налетевший ветер играл пышным чубом.

– Не-е, козаче, не птица…

Силантий подскочил, словно бы вдруг увидал возле своих ног шипящую ядовитейшую змеюгу:

– Дракон?!

– Он самый, дядюшко. И всадник на ем. Соглядатай.

– Пищали готовь! – живо приказал Андреев. – Луки! Ближе подпустим, и… По команде моей, залпом стреляти, козаче. Иначе не попадем, спугнем.

– Ну, гад, – посматривая на быстро приближающегося дракона, проворно заряжал пищаль Василий Яросев, казачина справный, не какой-нибудь там вертихвост.

Теперь уж небесного всадника хорошо рассмотрели все, и на других стругах тоже, старшой – Силантий – поспешно распорядился поднять на мачте головного струга синий вымпел, означавший – «делай, как я». Чтоб раньше времени не стреляли.

Впрочем, лазутчик к остальным кораблям не лез – почему-то кружил над головным стругом. Даже, собака, кричал что-то, махал рукою!

– Грозится, сволочь! – умостив тяжелую пищаль на ограждавшему корму фальшборте, Силантий Андреев тщательно выцеливал лазутчика.

Вроде бы и нетрудно было б попасть, но это только так казалось, что нетрудно. Пищаль – оружие хоть и грозное, но белке в глаз не попадешь, как ни старайся.

– Как выстрелю – так и вы следом стреляйте! – скосив глаза, молвил старшой.

Приготовился, поводил стволом…

– Бабах!!!

И тотчас ж гулким громовым эхом отозвались, ударили выстрелы. Струги затянулись зыбким пороховым дымом, так, что невозможно было увидеть уже ничего…

А когда дым развеялся…

– Улетает, сволочь… Эх, не повезло, не достали…

– Как же не достали-то? – обрадованно тряхнув чубом, закричал с мачты Кудеяр Ручеек. – Глянь-ко получше, дядюшко, – всадника-то нет! Сшибли!

Силантий прищурился:

– И впрямь, сшибли… Один дракон-то! Сам по себе летит.

– Вона!!! – перегнувшись через фальшборт, замахал рукой кормщик. – Вона он, гадина! В воде… плывет! Щас мы его…

– Нет! В полон захватим! Василий… Давай, подтягивай лодку.

Разъездная шлюпка, как и положено, тащилась следом за стругом, привязанная к корме корабля надежным канатом. Впрочем, нынче она не понадобилась – сбитый ватажниками колдун и так уже подплыл к самому борту. Мало того что подплыл – колотил кулаками, ругался!

– От ет, в бога душу мать! Так-то вы своего атамана встречаете?!

– Чего он там орет-то, Кольша?

– Ругается, сволочуга!

– Еще б ему не ругаться…

– По-нашему ругается… Ой!!! Господи!

– Ты что там, Кольша? Чего замолк?

– Сам погляди, дядько…

– О! Вот и старшой! Ну, наконец-то! Здоров, Силантий, как жив?

Андреев не поверил своим глазам – да и как тут было поверить-то – из воды, у самого борта, замахал рукой… головной атаман Иван Егоров сын Еремеев!

– Может, канат-то сбросишь, черт! Чай, водичка-то не жаркая, замерзнешь тут с вами.

Выпив чарку стоялого медку и переодевшись, Иван наконец обнялся с Силантием и кормщиком, остальным казакам кивнул – здравствуйте, мол, рад вас всех в живых видеть.

– Ой, Иване Егорович, – все никак не мог поверить Андреев. – Как же ты это… на драконе-то…

Атаман расхохотался:

– А, ты про Митьку!

– Про… атамане – кого?

– Митька. Мои казачки так дракона прозвали… Эх, жаль, улетел… ну да ладно. Не до него – важное дело у нас! Собирай-ка, Силантий, со всех стругов десятников… Постой! – Егоров вдруг перебил сам себя. – У вас что же, три корабля стало иль помстилось мне?

– Да нет, атамане, не помстилось, – Силантий довольно пригладил бороду. – Три! На Печоре-реке купили струг-то, ага. Не так, что задорого.

– Ну… это вы молодцы, – искренне похвалив, атаман тут же нахмурился. – Надеюсь, лишнего не взяли никого?

– Не, Иване Егорович, уж я наказ твой помню.

– Ну и славно… А дело наше, ватажнички, таково…

Дождавшись прибывших с других стругов десятников, Иван кратко поведал им обо всех произошедших событиях и растолковал – что кому делать, хоть это было понятно и так. Целься да стреляй!

Атаман, однако, усмехнулся:

– Нет, други мои, тут не все просто так! Мало нас, а палить нужно много, потому пищали да пушки все нужно заранее зарядить, да первым из пушек – залп! – самых гнусных страшилищ выбить. Они ничего такого не ждут… а чтоб колдуны мысли наши раньше времен не прочли, чтоб совсем нападенье внезапным было, удумал я тут кое-что. Так… – ухмыльнувшись, Иван обвел казаков неожиданно лукавым взглядом. – У кого тут язык-то подвешен? Ага… Кольша! Ты все одно – кормщик, так тут и останешься… Ты, Ондрейко – на свой струг вернешься… Еще б кого выбрати…

– У меня, атамане, язык, что помело! – под общий смех выпятил грудь Кудеяр Ручеек. – Так дядько мой говорит всегда – мели, мол, Емеля, твоя неделя!

– Ладно, – Иван согласно кивнул и погладил шрам. – И ты. Да! Кудеяре, ты баб-то на своем веку пробовал али не довелось? Что покраснел? Отвечай, я не за-ради любопытства пустого спрашиваю… И вы, козачины, аки кони, не ржите. Ну, Ручеек?

– Да пробовал, – парень опустил глаза. – Гулящую, на Вычегодской Соли, на постоялом дворе.

– Добрая ли хоть попалась баба? – дотошно допытывался атаман. – Красивая?

– Да вроде ничего… Груди, как две репы – вот такенные!

Осмелевший Ручеек показал руками. Казаки снова грохнули хохотом.

– Ого! Таких и не бывает, Кудеярко!

– Чай, со страху-то не показалось.

– Тихо все! – прикрикнул на ватажников атаман. – Я вот все к чему. Сегодня всю ночь идти будем, по звездам, а ближе к утру я на корме свечу в фонаре зажгу, и вы – ты, Кудеяр, и ты, Ондрейко, а здесь, Кольша, ты – зачнете про баб рассказывать, да во всех подробностях, смачно, без всякого дурацкого стыда. Объяснить, для чего?

– Да, атамане, не надо, – уважительно хмыкнув, Силантий отозвался за всех. – Ну, ты, Иване Егорыч – и голова-а-а!

Уважаемый всеми – ну, почти всеми – в Дан-Хаяре человек, член Великого Седэя, колдун третьей степени посвящения, почтеннейший господин Хасх-веря, сдвинув на затылок маску из человеческого черепа, неприязненно покосился на своего приятеля – Нгар-Сэвтя. Тот так и не снял маски, да подбоченясь, стоял, любуясь сверкавшими в небе лунами в окружении холодно мерцающих звезд. Рядом – туда-сюда – бестолково бегали вестовые. Что-то докладывали, спрашивали указаний, просто лишний раз выказывали свое почтение и преданность…

Гадкие и противные холуи! Перед кем гнетесь-то? Перед этим северным выскочкой, не известно, за какие заслуги назначенным руководить походом членами Великого Седэя? Да за его так называемые заслуги кожу живьем снять мало, а не поручать важные дела! Провалит, ой провалит, как провалил совсем недавнюю погоню за белокожими демонами, погубив почти все войско. Сярг не пощадил никого! Бушующее голубое пламя – осколки бездны! И в этом позорном разгроме не кто иной, как Нгар Сэвтя виноват, он ведь был тогда главным… как и сейчас. Не-ет, определенно, в Великом Седэе имеется у северного колдуна какой-то влиятельный покровитель, возможно даже не один. А сейчас, сейчас этому выскочке с далекого севера вполне может повезти… Повезет, да! Что уж тут говорить – такая-то силища против нескольких дюжин врагов! Ну, заперлись они у себя в селении – и что? Могучие длинношеи перейдут мелководный пролив по дну – немного замерзнут, озлятся, разметут к нуеровым хвостам все бревна! Тупых, но выносливых и сильных трехрогов тем временем переправят на больших лодках, драконы прилетят сами, сбросят заколдованных змей. Когда в стенах будут проделаны бреши, в селение бледных демонов, шалея от запаха крови, ворвутся зубастые ящеры, а за ними – воющие тупоголовые менквы, не понадобятся даже и славные воины сир-тя, коих тоже взято с избытком. Ах, Нгар Сэвтя, повезло тебе, выскочка, повезло…

Хасх-веря вздохнул, бросив на своего старшего напарника полный необходимого почтения взгляд. Мысли-то северянин не прочтет – силы равные, а вот по выражению глаз догадаться может… и тогда, после того как вернется победителем, немедленно донесет в Седэй о проявленной непочтительности. Везунчик! Нуер бесхвостый! Нерпичья задница! Ишь, стоит – весь такой из себя важный… Тьфу! Смотреть противно.

Сплюнув, колдун завистливо скривился и перевел взгляд на море. За спиной уже разгоралась утренняя зарница, быстро светлело небо – уже стал хорошо виден лежавший напротив остров с крепостью дикарей, море… а с моря наползал плотный туман, в появлении коего Хасх-веря вдруг почуял нечто, чего никак не ожидал ощутить. Почуял ненадолго, намеком, этаким слабым мороком, а потом вдруг в голове его повис морок куда сильней! Белокожая нагая баба, с бесстыдно расставленными ногами и похотливой улыбкою, гладила себя по грудям – большим, покачивающимся, словно загустевший кисель… умм!

Ну, надо же, привидится такое! Как в далеком детстве… И впрямь, давно женщины не видал. Надо будет…

Сглотнув слюну, Хасх-веря искоса взглянул на старшего своего коллегу… тот поспешно отвернулся – с чего?

А было, с чего!

В мысли колдуна с далекого Севера, точно так же, как и в голову его завистливого приятеля Хасх-веря, властно проникла женщина. Молодая тощеватая девка, нагая и наглая, потеребив вислые груди, повернулась спиной, нагнулась со всем своим окаянством…

О, великий Нга-Хородонг! И привидится же всякое. Впрочем, ничего такого неприятного… скорее наоборот.

Великий Нгар Сэвтя даже не сгонял с лица улыбку – все равно под маской не видно. А если этот завистливый дурачок Хасх-веря и догадается, что ж… Нынче его дело не догадываться, не думать, а исполнять! Так есть, и так будет всегда – вечно.

– Проконтролируйте длинношеев, друг мой, – повернув голову, тихо напомнил северный колдун. – Менквы – тоже на вашей совести. Я ж займусь остальным. Вестовой! Трубите в трубу! Выступаем!

Первый луч солнца озарил маску-череп алым, угрожающе-тревожным светом – кровавым отблеском смерти.

О, атаман Иван Егоров был весьма умен и находчив, иногда ценя эти свои качества куда больше удачливости, тоже не лишней в полной лишений ватажной жизни. Скрыть казацкие мысли от колдунов казалось ему совсем непростым делом, ведь отвлеченно думать, скажем, о вкусной травке, могли очень немногие. Силантий Андреев – мог, а остальные? О травке – да… а вот о бабах! О чем еще может мечтать в дальнем походе молодой здоровый мужик? Давно не знавшие женской ласки ватажники, да под влиянием ничего не стеснявшихся – уж с этим-то атаман постарался – рассказчиков, распалили свое воображение до такой степени, что напрочь сбили метальные способности колдунов – те и пропустили, не заметили приближавшийся флот, пусть небольшой, но хорошо вооруженный и грозный. А когда заметили, то было уже поздно.

Енко Малныче резко убрал туман, самим же и насланный по договору с Иваном, едва заслышав громыхнувшую в тумане пушку. Следующий же выстрел… выстрелы уже не были холостыми.

Бабах! Бабах! Бабах!

Вынырнувшие из тумана струги с грохотом выплюнули разящее железо! Как и приказал Иван, первый же залп был направлен в ящеров и оказался весьма удачным. Одному длинношею оторвали ядрами голову, из упавшей в воду шеи толчками выбегала кровь, второму зверю огромное ядро бомбарды угодило в туловище, вероятно, перебив хребет, – чудовище заметно увяло и, вместо того чтоб упрямо идти по дну к острогу, начало медленно заваливаться на бок.

– Заряжай!!!

Медленно отсчитав про себя до пятнадцати, Енко – опять же, по договоренности с атаманом – убрал пороховой дым: просто, стоя на сторожевой башне, дунул в сторону моря, на ходу налагая заклятье. Не шибко-то и могучим было то колдовство, не столько волшебной силы требовало, сколько расторопности, ловкости даже.

– Целься… Пли!

И вновь ахнул мощный пушечно-пищальный залп: на этот раз ядрами накрыло зубастых драконов и перевернуло пару лодок с трехрогами, пули же нещадно разили плывущих на плотах менквов.

– Заря-жай!

Струги окутались плотными клубами зеленовато-белого дыма, Енко Малныче вновь принялся считать…

– Я чую здесь какого-то могучего колдуна! – облизнув тонкие губы, промолвил Нгар-Сэвтя. – Ничего… Ничего… Великий Нга-Хородонг нам поможет, как помогал уже не раз!

Бомм!!! Бомм!!! Бомм!!!

Словно в ответ на слова вражеского главнокомандующего – точнее, главноколдующего – в Троицкой церкви грянул набат. Афоня забил в колокола, отец Амвросий творил молебен. Чуть в стороне, ближе к мысу, увлеченно колотил в бубен Маюни.

Досчитав до пятнадцати, Енко дунул в море… Рассеялся дым…

– Бабах!!!

Еще одна лодка перевернулась – сверху, с острога, казаки забрасывали ее стрелами, одновременно защищая небо от непрошеных и незваных гостей. Тем не менее пара-тройка летучих драконов все равно прорвалась – сбросили колдовской груз, червяков, должных вот-вот превратиться в огромных – с сосновые стволы – змей. За червяками охотилась специально выделенная команда дубинщиц – женщин во главе с Короедовым Семкой, приставленным атаманом специально для этого дела. Надо сказать, молодой казак к поручению отнесся творчески и командовал с полным сознанием собственной ответственности и важности. Пусть и девки одни в подчинении, но это ведь только пока!

– Вона, вона, Устинья, смотри – поползла! – зорко глядя вокруг, указывал Семка. – Давай-ка ее приласкай палкой!

Бабах!!!

Канонада гремела, приближаясь все ближе к острогу, и ясно уже было всем – атака колдунов не удалась, захлебнулась, нарвавшись на неудержимый огненный бой и молитвы.

– Богородица-Дева, радуйся! – выйдя из церкви, благостно затянули отец Амвросий на пару с «верным клевретом» Афонею, глядя, как, расправившись с врагами, струги один за другим подходят к причалу.

– Наши… Вернулись-таки… Много чего привезли…

Обезумевший трехрог, едва не захлебнувшись, бросился к берегу, ломая вековые деревья своей приземистой тушей.

Хасх-веря ничего плохого не сделал, лишь чуть-чуть поправил бег разъяренного ящера – и тот снес рогами, растоптал попавшегося на его пути колдуна с далекого Севера. А и поделом! Нечего куда ни попападя пялиться, да на тропе у зверя стоять – никакое колдовство не поможет.

– Вестовые, трубите отбой! – принимая на себя командование заметно поредевшим войском, быстро приказал Хасх-веря. – Зовите помощников, да поскорее!

Снова громыхнуло. Что-то провыло в воздухе, упало совсем рядом, вздыбило землю.

Тотчас явившиеся на зов колдуны рангом помельче – кто уж остался – почтительно поклонились.

– Менквов оставляем здесь, – деятельно распоряжался колдун. – Уцелевших трехрогов и змей – тоже. Выживут так выживут, а нет – так и горевать не о чем. Воинов я сам поведу. Дракона мне! Живо!

О, в войске были молодые парни из знатных семей, пусть не колдуны, а просто воины, явившиеся за славой и честью… Не стоило их оставлять на убой. Вывести. Увести как можно быстрее! А по пути – придумать что-нибудь, превратить поражение в… почти что победу. Все это очень даже получится, ведь влиятельные родичи спасенных поддержат любую чушь, какую бы ни нес в свое оправдание почтеннейший Хасх-веря. Да и разве он должен оправдываться? Разве он во всем виноват? Конечно же, нет – трагически погибший колдун Нгар Сэвтя – вот единственный и неоспоримый виновник!

– Неужели уйдут? – стоя на воротной башне, Матвей Серьга посмотрел на тот берег.

– Уйдут, – хмыкнул бугаинушко Михейко. – Ни длинношеев, ни трехрогов у них более не осталось, а без них нечего тут и пытаться! Нынче у нас не какой-то там хиленький частокол – крепость! Попробуй, возьми с наскока.

– Да, с наскока у них нынче не вышло, – ухмыльнулся Сиверов. – Ну что, пойдем к стругам? Поглядим, что привезли? Как бы не опоздать – вон, немец со своими людьми там уж вовсю шарится – как бы лучшие подарки не разобрал!

Подарков хватило всем. И девам, и казакам, а главное – теперь вдосталь было и пороха, и огневых припасов. И соли, да! Доброй, со строгановских варниц, соли, по которой многие успели уже соскучиться.

На следующий день атаман Иван Егоров сын Еремеев объявил своим приказом благодарственный молебен, баню и пир, для последнего Енко Малныче по личной просьбе Ивана быстро нагнал бражки – как он умел, заклятьем.

– Ох и ловок ты, Генрих! – дивился Штраубе. – Нам бы с тобой куда-нибудь в Бремен или, на худой конец, в Ригу. Пивоварню б открыли – обогатились бы!

Колдун улыбнулся, разлил бражку по чашам:

– Ганс, мой друг! Помнишь, ты мне обещал пистоль подарить?

– Обещал – подарю.

– И это… пули и порох.

Пока казаки с женами мылись в бане, а Енко Малныче гнал бражку в компании ушлого немца, юные спутники колдуна времени даром не теряли – носились по всему острогу, везде лазили, высматривали да выспрашивали, особенно про двойные стены, устройство бойниц, башни и все такое прочее, что, как наказывал Енко, могло бы, пожалуй, сгодиться.

– Ох, парни, устала я что-то, – взмолилась наконец Сертако. – Пойду на мыс, искупаюсь.

Ясавэй и Нойко переглянулись:

– А в эту чего не пошла… в бай-ну?

– В бай-ну?! Да вы совсем уж с ума сошли, хвосты нуеровы! Смерти моей захотели? Вот я вам, вот! – рассердившаяся девушка едва не прибила парней не к добру попавшейся под руку палкой. – В бай-ну – это только наши бледнокожие друзья могут, а мы, сир-тя, – сами себе не враги! Ишь, удумали – прутьями сами себя сечь, да в этакой-то духотище-жарище! Нет уж, я лучше в море. Пусть и холодновато… пусть!

Повернувшись, Сертако решительно зашагала к воротам.

– А я, пожалуй, тоже пойду окунусь, – тут же заторопился Нойко.

– Ты?! – Ясавэй удивленно хмыкнул. – Ты ведь холодной воды боишься, ага?

– Да не так уж, что очень сильно боюсь…

– А-а-а! Понял, понял, понял! Снова на голую Сертако решил посмотреть? Не зря тебя Дрянной Рукой прозвали. Вот учителю-то скажу!

– Да зачем же? Давай лучше вместе пойдем, посмотрим. Знаешь, Сертако и в одежке-то красивая, глаз не отвести, а уж когда нагая…

Через три недели после несостоявшегося штурма родили, одна за другой, Настена и Тертятко-нэ. Настя – мальчика, а Тертятко – дочку. Славная такая девка – голосистая, пухленькая, отцу Ухтымке в радость.

Сына атаманова назвали в честь деда – Еремеем, а дочку Тертятко-нэ уж как назвать, пока не решили – пусть хоть в какую-то силу войдет, не сгибнет. Так ведь бывает, назовешь раньше времени малыша, а его возьмут, да и заберут к себе духи.

Дожидаясь светлого Христова Рождества, казаки блюли пост, охотились, хаживали в море за рыбой. Да! Колдун Енко со своими ученичками и девой перед самым началом поста покинул острог, тепло простившись с ватажниками. Сказал, что есть еще у него дела, а тут, мол, зимой холодно, ветра дуют злые. Ушел и ушел – простились как с лучшим другом.

И еще одно событие произошло как-то в субботу, когда казаки затопили выстроенные на берегу залива баньки. На том берегу вышла из лесу всклокоченная, с грязным лицом, дева, в которой если кто и признал бы сейчас писаную красавицу Митаюку-нэ – так, верно, только лишь муж ее, Матвей Серьга, все еще не отошедший от тоски по невенчанной своей супруге.

– Ничего, Матвей, – поглядывая на поднимавшиеся над баньками дымы, сквозь зубы прошептала юная ведьма. – Скоро уж свидимся. Недолго осталось. Теперь – недолго… коли уж от смерти лютой спаслась, так к тебе доберуся. Тем более и некуда больше идти…

– Правильно! – возник в мозгу каркающий голос. – Я и лодку знаю, где взять – не вплавь же на остров переправляться.

– Нине-пухуця!!! – с удивлением обернулась Митаюки. – Ты-то здесь взялася откуда?

Старуха повела плечом:

– Мимо шла. Ну, не стой – пошли, что ль, за лодкой.

Оглавление

Глава I Апрель – май 1584 г. Восточное побережье Ямала Троицкий острог

Глава II Весна 1584 г. П-ов Ямал Золото и девы

Глава III Лето 1584 г. Ямал – южное побережье Байдарацкой губы Изгой

Глава IV Лето 1584 г. П-ов Ямал Сердце дракона

Глава V Лето 1584 г. П-ов Ямал Странствия

Глава VI Лето 1584 г. П-ов Ямал Славный город Хойнеярг

Глава VII Лето 1584 г. П-ов Ямал Казацкие жены

Глава VIII Лето – осень 1584 г. П-ов Ямал Брошенные очаги

Глава IX Осень 1584 г. П-ов Ямал Яхаивар

Глава Х Осень 1584 г. П-ов Ямал Небесный всадник Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg