«Воины Солнца и Грома»

Дмитрий Михайлович Дудко Воины Солнца и Грома

ПРОЛОГ

Следы тянулись в глубь заснеженного леса. Следы человеческие и конские, а еще — следы крови. Алые пятна на белом снегу надежно указывали путь через чащобу десятку всадников в кольчугах и шлемах. Впереди ехал немолодой уже дородный воин. Окладистая русая борода не могла скрыть довольной усмешки охотника, настигшего знатную дичь. Рядом трусили на смирных лошадках тщедушный поп в потертом кожушке поверх рясы и купец в лисьей шубе и большой синей чалме, с красной от хны бородой.

— О Аллах, кто бы мог подумать — Всеволод такой могущественный князь, и в его владениях, средь бела дня…

— Тут тебе не Ростов и не Суздаль, а мерянские леса. Всякое можно встретить… Но коли уж я, княжий десятник Щепила, здесь — значит, не уйдут тати! Так каков, говоришь, из себя атаман?

— Волосы длинные, черные, в белом плаще.

— Не иначе, волхв Лютобор! — воскликнул поп.

— Волхв? Аллах милостивый, милосердный, сохрани нас от чар этого проклятого! — Рука купца испуганно сжала четки красного дерева.

— Ничего, отец Мелетий, даром что щуплый, молитвы такие знает — священный медведь перед ним не устоял. Зарубил медведя, правда, я, хе-хе! Странно только: чтобы Лютобор купцов грабил? Он скорее церковь или монастырь разорит или боярина там крещеного.

След вдруг пропал среди бурелома, но Щепила махнул рукой — и дружинники, спешившись, разбросали завал, открыв вход в глубокий яр. Солнце едва пробивалось сюда через густое сплетение ветвей даже теперь, когда лес стоял без листвы. С мечами наголо и стрелами на тетивах дружинники бросились ко входам в землянки, черневшим в склоне оврага.

В двух землянках не было никого. В третьей, хорошо натопленной, возле печи-каменки на постели из медвежьих шкур лежал человек с длинными черными волосами и такой же бородой и, опершись на локоть, читал при лучине книгу в сафьяновом переплете. Рядом на полке стояла еще дюжина книг и свитков и покрытый затейливой резьбой ларец. В красном углу вместо икон — деревянные божки. При виде незваных гостей человек протянул было руку к висевшему на колышке мечу, но тут же опустил ее, закрыл книгу и взглянул на пришельцев с какой-то спокойной дерзостью. На красном сафьяне переплета сиял чеканным золотом лик Солнца. Мелетий шагнул вперед.

— Ты ли волхв Лютобор, разбойник и убийца? — сурово приступил Мелетий.

— Добрались-таки… Эх, кабы не разлетелись мои соколы за добычей, да не раны, да не княжьи душегубы за твоей спиной, сподобил бы я тебя, поп, великомученического венца!

— Что тебя ждет — сам знаешь. Тела твоего я уже не спасу, но душу спасти еще могу. Покайся, — возвысил голос Мелетий, — и Христос простит тебя, как простил он разбойника, что покаялся на кресте.

— В чем мне каяться — что за волю стоял и за веру отцов? И перед кем? Я и своим богам рабом не был, а твоему Христу и подавно не стану. В пекле он — там, где все злые волхвы, трусы да обманщики! — Черные глаза волхва глядели смело и непреклонно.

— Откуда в тебе столько силы злой? Ведь не темен — вон у тебя сколько книг. Знаешь — всюду, куда свет Христов приходил, падали идолы. Почто же не смиришься?

— Сила моя вон в том ларце. Да не крести его, там черт не сидит! Сказания в нем старинные. Прочти перед тем, как сжечь. Узнаешь: не ты первый креститель на Руси. Были и другие, да попали к Чернобогу — хозяину своему.

— Если ты праведнее самого Исы-Христа, почему ограбил бедного торговца? — ехидно спросил купец.

— А ты не покупай краденого. Откуда у Ерохи Щербатого книга, да еще дорогая? А книга эта из Хорезма на Русь прислана Братством Солнца.

Лицо мусульманина враз побледнело, а руки принялись лихорадочно перебирать четки.

— Выходит, ты ради книги двух охранников убил? — спросил Мелетий.

— Мог и не убивать. Дал бы этим татям по гривне, и они бы не то что книгу принесли, а и тебя, Махмуд, зарезали. Да за их подлые дела боги велят не серебром платить, а железом. Беглых холопов проводить обещали, а потом продавали булгарам…

Волхва посадили на коня. Мелетий бросил божков в печь, книги же и ларец спрятал в переметные сумы. А погода вдруг переменилась. Небо, ясное с утра, затянули тучи. Ветер все сильнее раскачивал верхушки деревьев. Повалил снег. Дружинники с опаской поглядывали на Лютобора: не иначе, наворожил. Щепилу заботило другое. Наверняка в разбойничьем гнезде кто-то был, кроме раненого волхва. А раз был, значит, побежал за своими… Когда добрались до боярской усадьбы, метель уже бушевала вовсю.

Боярин поимке грозного разбойника был рад, но глумиться над пленником не стал. Не запер его ни в погреб, ни в клеть, велел накормить в горнице наравне со всеми. Дружинники-то пришли и уйдут, а ты потом жди гостей из леса. Лютобор это заметил. Когда все наелись досыта и согрелись боярскими медами, он вдруг предложил:

— А не почитаешь ли, Махмуд, нам хорезмийскую книгу? Она — о древних храбрах, воинах Солнца и Грома.

— Да, но ведь книга — на пехлеви…

— Ты и пехлеви разумеешь. Знаю: учился на мобеда [1] перед тем, как обасурманиться. Да тем, кто родовой чести не бережет, купцом сытнее, чем жрецом. А устанешь, я тебя сменю. Как раз собирался книгу эту по-русски переложить.

Глаза дружинников горели любопытством. Поп протянул недовольно, но без твердости:

— Много соблазна для православных в языческих писаниях…

— Да разве «Александрию» грех читать? Или сказания троянские? Или из летописи о князьях языческих — Олеге, Святославе? — вмешался боярин.

— Для чистых все чистое, — махнул рукой поп. Грешен был иерей Мелетий: любил читать не только божественное.

Купец откашлялся и начал:

— Эта книга зовется «Ардагаст-наме», и написал ее. Михр-Ормазд Тохаристани при Васудеве, великом царе кушан, а перевел с бактрийского на пехлеви Ману-чехр Хорезми по велению Маздака, заступника простого народа Ирана. Ормазд, который есть свет и добро, не сходит с неба в наш мир, а Михр и Бахрам сходят редко. (Это — ваши Белбог, Даждьбог и Перун, пояснил купец.) Потому отчаявшиеся среди бедствий этого мира говорят, что правда ушла на небо. Но знайте: те, чья душа светла, как Солнце, а сердце неукротимо, как молния, могут и в этом мире уподобиться Михру и Бахраму. Был некогда муж, прославленный подвигами от Руси до Индии, и праведность его равнялась его отваге. В жилах его текла кровь славян и русов, и стал он первым царем обоих этих племен.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. АРДАГАСТ — ЦАРЕВИЧ РОСОВ МАЛЬЧИК И ЧАРОДЕЙ

Голубая чаша неба мягко тонула краями в безбрежном седом море ковыля. Застывшими волнами вздымались курганы, увенчанные кое-где изваяниями забытых степных богатырей. Белыми барашками неторопливо накатывались на вершины курганов отары овец, за которыми присматривали суровые бородатые пастухи — на конях, при оружии. С запада на восток степь рассекала старая наезженная дорога, по которой сейчас неторопливо ехали двое всадников — светловолосый мужчина средних лет с простым добродушным лицом и мальчик лет тринадцати с золотистыми волосами, выбивавшимися из-под башлыка. Оба были одеты на скифский лад, но под распахнутыми кафтанами белели вышитые сорочки. Из оружия у обоих были только короткие мечи-акинаки. По длинным нестриженым волосам и белому плащу в старшем всаднике нетрудно было признать жреца или волхва. У мальчика плащ был короткий, сарматский, скрепленный на плече дешевой бронзовой застежкой-фибулой.

— Ты говорил, Вышата, — обратился мальчик к волхву, — на Боспоре городов много, а здесь даже сел не видно, пастухи в юртах живут, как сарматы.

— Двух веков не прошло, Ардагаст, как здесь жили скифы. Пахали землю, как мы. Не только себя кормили, но и греков. А те у них последнее забирали, а за долги продавали в рабы. За зерном и рабами ехали в Корчев [2] купцы со всей Греции…

— Как можно вольного человека за долги продать? — удивился мальчик. — У нас кто одолжает — отдаст все, и порты снимет, и поклянется богами, что ничего не имеет, и Велес его от долга очистит.

— У греков тоже нельзя свободного грека продать. Варвара — вроде нас с тобой — можно, — спокойно объяснил Вышата. — Вот и становилось в Корчеве рабов все больше — пока не поднял их Савмак, посланный Братством Солнца. Ворвались в город скифы…

— И перебили жадных греков?

— Разве может Солнце велеть истребить целое племя? Кто так делает — приносит жертву Чернобогу. — Голос волхва звучал сурово и непреклонно. — А Даждьбог светит всем народам. Все они — дети его отца, Сварога, первого человека, первого кузнеца и пахаря. Только не все родство помнят. Вот и греки не захотели терпеть Царство Солнца и позвали из-за моря царя Митридата Евпатора. Его воевода Диофант огнем и мечом прошел от Феодосии до Корчева. Кто из скифов не погиб — бежал на запад, к своим. Теперь здесь богатые греки стада пасут. Летом сами наезжают — пожить в юртах, по-сарматски. А зимой, конечно, в городе… в тепле…

— Летом в степи хорошо — тепло, просторно, травы пахнут… А зимой, когда ветер холодный гуляет, лучше в лесу… Скажи, Вышата, а курганы эти чьи — скифские?

— Не только. Эта земля древняя, очень древняя. Вот мы проехали вал — царь Асандр его только обновил, а насыпали его скифские рабы, что поднялись против царских скифов. И впереди еще два вала. Их киммерийскими зовут, хоть первыми строили их не киммерийцы, а арьи — об этом народе теперь только волхвы знают. Сильные чары в этих могилах таятся, тысячелетние. Вот и ищут в них волхвы: одни — силы светлых богов, другие — темных…

— Как мой дядя Сауархаг, Черный Волк? Он за злыми чарами, точно, в любую нору хвостом вперед залезет, — усмехнулся Ардагаст.

— Не поминай нечистого — явится! — досадливо сплюнул Вышата.

— А разве дядя — черт болотный?

— Злой колдун — хуже черта. Тот бесом родится, а этот сам делается. Погоди, я пригляжусь.

Вышата повернул коня и замер, глядя на запад. Дорога до самого горизонта была пустынна, но волхв видел гораздо дальше. Перед его духовным зрением предстал отряд из десятка вооруженных всадников в сарматской одежде. На коротких плащах, развевавшихся по ветру, была вышита похожая на трезубец тамга Сауаспа — Черноконного, царя племени рос. Впереди мчался, опустив нос к земле, крупный волк необычной черной масти. Вдруг он довольно оскалился, завыл и вскочил на спину черному коню — оседланному, но без всадника, и конь даже не дрогнул. А волк устроился в седле — и обратился в человека с узким хищным лицом, обрамленным черной бородой. Одет он был тоже по-сарматски, лишь за плечами вместо плаща развевалась черная волчья шкура. Вышата наклонился к уху лошади:

— Ну, Ласточка, отдохнула, а теперь лети во весь опор. Волк позади — Черный Волк!

Провожаемые удивленными взглядами пастухов, два всадника стегнули коней и понеслись на восток. Но и у преследователей были такие же быстрые, выносливые степные кони, и вскоре отряд Сауархага можно было различить и обычным зрением. Волхв резко развернул лошадь и вынул из-за пазухи резной деревянный гребень:

— А не хочешь ли, пес степной, лесных чар попробовать?

Прошептав заклятие, Вышага метнул гребень. Тот упал на дорогу, и вмиг поперек нее, от кургана до кургана, выросла густая стена деревьев и колючего кустарника. Преследователи попытались ее объехать, но стоило им сунуться к другому проходу между тянувшимися длинной цепочкой курганами, как перед ними вырастала новая зеленая преграда. Тогда Сауархаг сделал несколько знаков рукой, и деревья запылали. Следом занялся ковыль, но ветер дул на восток, и вскоре сарматы смогли продолжить свой путь по выгоревшей степи.

А двое беглецов уже увидели впереди высокий, почти в два человеческих роста, земляной вал. Края его уходили за горизонт. Вдоль вала тянулся глубокий ров, в одном месте перекрытый деревянным мостом. За ним в валу был проход, а затем — курган, увенчанный каменной башней. Выбежавшие из башни греки в гребенчатых шлемах с тревогой вглядывались в надвигающуюся стену дыма и пламени.

— Стойте, варвары! Куда? Сами небось подожгли степь по пьянке? А ну, платите за проход!

Стоявший впереди краснорожий грек нетвердо стоял на ногах и с трудом придерживал плохо застегнутый панцирь.

— Поменьше приноси жертв Дионису, эллин! Мы подданные Фарзоя, великого царя аорсов. и ничего платить не должны, если едем без товаров.

— Врите больше! У сарматов таких волос не бывает. Вы, наверное, эти… будины… гелоны… в общем, шишкоеды лесные, так про вас говорят. И пишут! — важно поднял палец грек.

— Так ты еще и книги читаешь? А там не сказано, что ни будинов, ни гелонов в наших лесах давно нет, а есть венеды? И про венедских магов ты тоже не читал? Ничего, сейчас сам увидишь.

Вышата достал небольшое вышитое полотенце, бросил его в ров, прошептав что-то, — и тот вмиг наполнился бурлящей водой. Волны, вздымавшиеся выше вала, разметали мост. А оба всадника вдруг обратились на глазах пораженных эллинов в двух увешанных оружием медвежьеголовых демонов. Хватаясь за амулеты и поминая всех обитателей Олимпа и Аида, греки бросились в башню. Когда еще один варвар-чародей, на этот раз сарматский, прискакал с целым отрядом и принялся заклятиями усмирять бушующую воду, стражи Киммерийского вала не посмели и носа высунуть из своей твердыни.

— Как ты их обморочил, волхв? — спросил на скаку Ардагаст.

— Да показал им тех, за кого они нас, лесовиков скифских, считают.

Звонкий хохот мальчишки разнесся по степи, сливаясь с сочным смехом умудренного мужа.

За валом местность изменилась. Появились усадьбы-крепости с высокими башнями, села, окруженные каменными стенами, пшеничные поля, сады.

— Может, укроемся у кого, а, Вышата?

— Тут теперь одни греки живут, которых Асандр поселил. Они нас, варваров, и на порог не пустят.

А стук копыт сзади становился все отчетливее. Вот уже на горизонте появилось облако пыли, вот ветер унес его и показались сами преследователи — неутомимые и безжалостные, как стая волков, с человеком-волком во главе. Вышата резко осадил коня и сделал Ардагасту знак остановиться. Потом расстегнул рубаху и снял с шеи золотой амулет: пять грифоньих голов, загнутых в одну сторону, по ходу солнца, вокруг отверстия.

— Надень это, Ардагаст. Оберег Огнеслава, великого волхва, не должен попасть в волчьи лапы. Скачи быстрее, туда, к Золотому кургану, а я их задержу. Найди в Корчеве Элеазара-медника, иудея. Скажешь ему: «Да светит тебе Солнце, брат». А он ответит: «Да светит Солнце всем людям».

— Я не брошу тебя. Будем биться вместе! Вышата покачал головой:

— Это бой волхвов. — Он показал на высокий курган, обложенный пепельно-серым камнем. — Вот могила Агара, великого царя скифов. Тебе его дух помогать не станет — ты сармат по матери, а мне поможет. Держись Золотого кургана, он тебя защитит, и берегись кургана Черного. Ну же, скорее, во имя Солнца!

Свернув с дороги, Вышата поскакал к серому кургану, а Ардагаст — дальше на восток, вдоль подножия горной гряды, увенчанной цепочкой курганов. Над самой высокой горой устремлялась в небо огромная насыпь, подпертая снизу стеной из неотесанных каменных глыб, словно уложенных великанами. От нее на север тянулся еще один вал.

Подъехав к стене, мальчик стал искать глазами проход в валу и, не выдержав, оглянулся назад. От дороги до пепельного кургана встала стена золотисто-красного пламени. На нее с запада надвигалась другая огненная стена — черно-красная. Клубы дыма поднимались над степью, раскаленный воздух дрожал. На кургане стояли два всадника — Вышата и высокий, могучий скиф в кафтане и башлыке, сиявших от множества золотых украшений. Скиф слал стрелу за стрелой в Сауархага и его сарматов, но стрелы, пролетев одну пламенную стену, сгорали в другой. То же происходило и с сарматскими стрелами. Когда сарматы попытались подняться на гряду, огненная стена запылала и над ней. И такой же неуемный, отчаянный огонь вспыхнул в сердце мальчика. Он готов был помчаться назад, на помощь волхву, но вдруг услышал женский голос:

— Воин Ардагаст! Это не твоя битва.

На каменной стене стояла женщина дивной красоты, в красном платье с золотым пояском. Ее пышные золотистые волосы, увенчанные высоким головным убором, излучали мягкий свет.

— Я не воин, царица… — враз пересохший язык не был в силах произнести слово «богиня». — Я еще не прошел посвящения…

— Ты его скоро пройдешь. Поезжай в Пантикапей. Там тебя ждут друзья… и враги. Сильные враги.

Она указала рукой на восток, и между валом и стеной вдруг открылся проход. Мальчик въехал, и вал сомкнулся за ним. Исчезла и удивительная женщина, Он огляделся. Севернее и южнее тянулись еще две усеянные курганами гряды. На северной гряде, западнее вала, выделялась громадная черная насыпь. Средняя гряда кончалась горой, над которой поднимались зубчатые стены с башнями. Бесчисленные каменные дома с красными черепичными крышами теснились по склонам горы и столь же тесно заполняли окружающую равнину. А за этим морем домов до самого горизонта раскинулось другое море — темно-синее, сливавшееся вдали с голубым небом. Простор бухты бороздило множество рыбачьих лодок и больших кораблей с убранными из-за безветрия парусами.

Мальчик на миг застыл, пораженный. Никогда еще он не видел столько домов в одном месте — ни в лесах, ни в степи. Потом весело тряхнул длинными, почти до плеч, золотистыми волосами и решительно двинул коня вперед — в новый, незнакомый мир по пути, указанному самими богами.

Город встретил его такой теснотой, сутолокой и шумом, какие он до сих пор видел разве что на торжище в большой праздник. Греки, скифы, сарматы, люди из каких-то вовсе неведомых племен… Все куда-то спешили, толкались, бранились, мирились, бились об заклад, клялись всеми богами. И — торговали, торговали, торговали… Осетриной и зерном, конями и расписными вазами, бараньими шкурами и драгоценностями, глиняными фигурками богов и вином и даже водой (он еще не знал, как страдает от безводья этот край, где нет рек и озер).

Ардагаст давно выучился говорить по-гречески — от Вышаты и от купцов, часто наезжавших в скифские леса за пушниной и воском, и даже овладел с помощью волхва греческой грамотой. Но расспросить дорогу к Элеазару-меднику, иудею, почему-то оказалось очень трудно. Одни не отвечали — то ли не понимали, то ли отвечать не считали нужным. Другие отчего-то принимались ругать иудеев и всех, кто с ними связывается. Третьи объясняли как-то непонятно. Ну что такое «пританей» или «дикастерий» и где это тут храм Афродиты Пандемос?

Несколько часов Ардагаст бродил по городу, то взбираясь на гору, к акрополю, то спускаясь к гавани. Трудно было проталкиваться через толпу с конем — не топтать же людей и не лупить плетью, как здешние лихие молодцы? Наконец, измученный и голодный, он сел, привалившись спиной к колонне в тени портика на краю агоры. Рядом сидел, сгорбившись, заросший оборванец. Руки сильные, в мозолях, а… никому не нужен. Сколько же бедняков в этом сказочно богатом Корчеве! И как вообще может быть, чтобы до человека никому не было дела? У венедов так не бывает. Даже у сарматов…

А на агоре торговали. Румяными пирожками с мясом, рыбой жареной, рыбой копченой, свежими вишнями, сушеными фигами… Дразнящий запах жареной баранины с луком напоминал о гостеприимном сарматском стойбище. Но Ардагаст знал: в городе ничего не дают, кроме как за деньги, а кто просит даром хоть корку хлеба — того за человека не считают. А деньги-то остались у Вышаты.

— Что скучаешь, сармат? Коня продашь?

Перед мальчиком стоял, приветливо улыбаясь, чернявый молодец в коротком хитоне, с широкой бородой торчком и шрамом через все лицо.

— Не продам — конь у меня один.

— Жаль, хороший конь, степных кровей. Слушай, а ты из какого племени? Аорс, сирак?

— Росич.

— Ну, значит, роксолан. Я роксоланов уважаю — они меня зимой в степи подобрали, выходили. Да ты, верно, с утра не ел и конь твой тоже! По вам обоим видно. А ну, подожди!

Чернявый нырнул в толпу и миг спустя появился с изрядным куском баранины, завернутым в пару горячих лепешек.

— Спасибо тебе, добрый человек! Я вот ищу Элеазара-медника, иудея…

— Элеазара? Кажется, слышал. Ты ешь, а я расспрошу кое-кого. Заодно твоего коня накормлю. Вон у того синда из Фанагории всегда хороший овес.

Ардагаст будто снова оказался на берегах Днепра-Славутича, среди добрых, прямодушных людей. Забыв обо всем, он набросился на сочное мясо и лепешки. Когда же доел, рядом не было ни коня, ни чернявого-меченого. Не было их и возле синда, продававшего к тому же не овес, а пшеницу. Растерянно оглядевшись, мальчик громко, как среди степи, позвал коня: «Сокол!» С другого конца агоры ему ответило ржание. Расталкивая всех, давя впопыхах ногами чей-то товар, Ардагаст бросился туда. И увидел, как чернявый преспокойно пересчитывает деньги, а важный грек в синем расшитом плаще-гиматии уже держит Сокола за уздечку.

Остроухий, козлоногий Пан, покровитель города, нахально улыбался из ниши в стене храма, словно освящая сделку.

— Вы что делаете? Конь мой!

— Твой? Да откуда у тебя, сопляка, конь, если не краденый? Роксоланы, они все конокрады!

Не помня себя от обиды, Ардагаст бросился с кулаками на меченого, но точный удар под ложечку отбросил мальчика к стене. Тем временем подбежали несколько возмущенных продавцов.

— Плати за яйца! Плати за амфоры! Здесь тебе не степь, грязный варвар, конеед, кумысник!

Прижавшись к стене, Ардагаст выхватил акинак и широко, со свистом взмахнул плетью:

— Подходи, заплачу!

Кое-кто подался назад, ко другие схватились за палки, а один небритый детина в солдатском плаще — за меч. Чернявый, поигрывая кинжалом, отрезал путь к коню. Поняв, что жить ему осталось считанные минуты, мальчик во все горло выкрикнул сарматский боевой клич: «Мара!» — «Смерть!» И тут же в ответ над агорой разнеслось, зазвенело грозное имя степного бога войны:

— Орта-а-гн! Держись, сармат!

Одетый по-сарматски темноволосый мальчик чуть постарше Ардагаста верхом на породистом вороном коне обрушился на толпу, вовсю орудуя плетью и акинаком. Враз ободрившийся росич молнией метнулся к чернявому, вытянул его плеткой по лицу, отбил акинаком кинжал и миг спустя вскочил в седло, огрев плетью по пальцам грека в гиматии. Чернявый пронзительно свистнул, и к нему, бесцеремонно расталкивая толпу, устремились со всех концов рынка дюжие молодцы самого разбойного вида. В росича полетели камни. Но темноволосый уже пробился к нему, призывно махнул рукой, и оба мальчика погнали коней вверх, к акрополю.

Однако ехать в гору по улице, запруженной людьми, было трудно, а сзади уже спешил чернявый с тремя десятками своих молодчиков и разъяренных торгашей. Темноволосый обернулся, метнул аркан. Петля захлестнула шею меченого, и тот изорвал себе весь хитон и набил множество синяков о камни мостовой, покуда самый быстрый из его молодцов не перерубил аркан почти у самых ворот акрополя.

Над аркой ворот возвышался бронзовый всадник, похожий на степняка. Поднятой рукой он словно приветствовал двух отчаянных мальчишек-сарматов. И стража у ворот почему-то пропустила их, перед их преследователями же выставила копья. А темноволосый как ни в чем не бывало направил коня к величественному зданию с пропилеями [3]. И снова стражники безропотно пропустили их через пропилеи в окруженный колоннадой двор с мраморными статуями богов и царей. Мальчики слезли с коней. Лицо темноволосого — скуластое, с упрямым острым подбородком — сияло довольной улыбкой.

— Здорово мы их! Они что, коня твоего увели?

— Ага. Тот, меченый, таким добрым прикинулся… В степи коней силой уводят, с боем или хитростью, а чтобы вот так, обманом…

— В большом городе воров больше, чем во всей степи, — махнул рукой темноволосый. — Я знаю — и в Ольвии был, и в Херсонесс, и в Танаисе.

— А я вот до сих пор только старую столицу скифов, на Днепре, видел, — честно признался Ардагаст. — Там, правда, люди не живут с тех пор, как Сауасп сжег город.

— Из какого же это ты далекого племени? И как тебя хоть зовут?

— Я — Ардагаст из племени рос.

— С такими волосами? У тебя, наверное, мать венедка? Или ты, может, из тех… ну, кого росы приживают, когда к венедам за данью ездят? — испытующе прищурился темноволосый.

Росич гордо вскинул голову, сверкнул голубыми глазами:

— Я из росов по матери-царевне. А отец мой — сын великого старейшины венедов. Его род был у сколотов-пахарей царским.

— Значит, ты — сын Зореслава и Саумарон, сестры Сауаспа. Так у них, говорят, и свадьбы не было.

— Было или не было, а я — есть. И кровь во мне — царская!

— Во мне тоже. И не хуже твоей. Я — Инисмей, сын Фарзоя, великого царя аорсов, и Айгуль, царевны усуней.

У Ардагаста перехватило дыхание. Перед ним был сын того, кто послал на венедов орду Сауаспа, сын того, чьим именем Сауасп нещадно обирал венедов. Росич пожалел о своей откровенности. А Инисмей продолжал:

— Вот у них была свадьба, так свадьба! Посол самого Сына Неба на ней был, такие вещи дарил, что даже греки делать не умеют.

В темных глазах сына Фарзоя не было ни враждебности, ни даже высокомерия. Просто царевич был доволен, что ему есть чем похвастаться перед полусарматом с далекой лесной окраины. И Ардагаст, простовато улыбнувшись, спросил:

— Сын Неба — это кто из богов?

— Это не бог, это царь. Он правит далеко на востоке, и подданных у него больше, чем у Нерона, великого царя ромеев. Шелк когда-нибудь видел?

— Видел, и не раз.

— Вот его и ткут в стране Сына Неба. Есть там такие червяки, что сами нитки делают.

— Червяки? Ну врешь!

— Пусть меня Хорс сожжет, если вру!

Хорсом-Солнцем ни в степи, ни в лесу зря не клялись. Ардагаст почувствовал: если кому и можно верить в этом городе торгашей и обманщиков, то только сыну Фарзоя. Да и самого Фарзоя венеды считали строгим, но справедливым. Ведь он хотя бы запретил Сауаспу собирать дань рабами и никому не позволял ходить в набеги на венедов.

А с улицы уже доносились крики:

— Справедливости! Справедливости! Где царь Котис? Сарматы бьют и калечат людей среди бела дня!

Толпа в полсотни человек собралась перед пропилеями. Чернявого на этот раз не было видно, но его молодчики сгрудились за спиной важного грека в синем гиматии, потрясавшего окровавленной рукой.

— Царя нет, он с Фарзоем на охоте! А царица еще не вернулась из храма Афродиты Апатуры! — пытался перекричать толпу бородатый начальник стражи.

— Тогда пусть к нам выйдет царевич Рескупорид! Подмигнув Ардагасту, Инисмей сложил ладони лодочкой у рта и крикнул:

— Рес, выходи! Базарное ворье к тебе на поклон пришло!

Потом обернулся к росичу и сказал:

— Рескупорид — хороший парень. Он любит, когда его называют Рес — был такой фракийский царь, греки его под Троей из засады убили, а то бы им Трои не взять. Здешние цари сами родом из Фракии.

Во двор вышел мальчик лет пятнадцати с красивым гордым лицом, в белом хитоне с золотым шитьем и небрежно накинутом красном гиматии. Длинные густые волосы делали его похожим на сармата.

— Привет, Инисмей! Ты что, убежал из гимнасия?

— Нет, гимнасиарх выгнал. Харикл, Спевсиппов сын, хватал мальчишек за что не надо, а я его взял да бросил в бассейн, да так, что он перед тем по ступенькам носом проехался.

— Правильно сделал! Сынок папаши стоит. А это кто?

— Ардагаст, царевич росов.

— Сын Сауаспа?

— Нет, племянник. Он только что на агоре дал плетью Клеарху Меченому по роже, а Спевсиппу по рукам за то, что они его коня украли.

Рескупорид от души расхохотался и хлопнул Ардагаста по плечу:

— Молодец, рос! Отделал двух главных пантикапейских воров. Один ворует в домах и на улицах, а другой — в казне. Ого, Спевсипп еще и жаловаться пришел! Ну я ему покажу…

Боспорский царевич, приняв величественный вид, появился между колоннами. Оба сармата встали рядом, положив руки на увенчанные кольцами рукояти акинаков и поигрывая плетьми. Спевсипп, стоявший на несколько ступеней ниже, протянул руки к Рескупориду.

— Справедливости, царевич, правосудия! Эти два варвара украли коня, только что купленного мною на агоре, а потом принялись рубить и хлестать безвинных людей и топтать их товары. Не иначе, они приносили жертву кровожадному скифскому Арею…

— Жертву нашему Арею-Ортагну приносят не так. Сначала режут горло. Потом собирают кровь и поливают ею священный старинный меч. Потом отсекают голову и правую руку. И все это делают не на базаре, а среди степи, на куче хвороста выше твоего дома. И нужна для этого кровь воина, а не базарного вора и обманщика.

Говоря все это, Инисмей строил самые зверские рожи и показывал обнаженным акинаком, как исполняются описываемые им обряды.

— А коня украли не у него, а у меня. Он — скупщик краденого! Пусть Солнце лишит меня своего света, если я лгу! — сказал Ардагаст.

— Да кто поверит твоим клятвам, безродный степной бродяга?! — вскричал Спевсипп.

— Для сармата, тем более царской крови, такой клятвы достаточно, — твердо произнес Рескупорид. — А тебе, Спевсипп, с конями не везет. Недавно купил табун, угнанный у скифского царя. Где ты потом прятался от разъяренных скифов? Говорят, в навозной яме…

Многие в толпе засмеялись. Спевсипп театрально воздел руки.

— О Зевс, что ждет нас при таком царе? Плачьте, эллины, ибо грядет варварское иго, и от него вас может спасти только милость богов… или дружественная рука Рима. — Он зловеще усмехнулся в лицо Рескупориду. — А какой у Боспора наследник, я расскажу не твоему отцу, а почтенному Валерию Рубрию, послу Рима.

— Которого ты надул с шерстью, — бросил царевич в спину уходящему Спевсиппу. Толпа, поворчав, рассеялась, а Рескупорид все стоял, сложив руки, и мрачно смотрел на небольшой храм с колоннами напротив дворца.

— Почему ты не велел его схватить? — спросил Ардагаст. — Сам же говорил — он вор.

— Почему? А потому, что он — Гай Юлий Спевсипп, римский гражданин. А мой отец — Тиберий Юлий Котис, друг кесаря и римского народа. И этот город — не Пантикапей, а Кесария. А этот храм — здешний Капитолий, и молятся там вместо бога — Нерону, то есть его гению-покровителю. А мой дядя Митридат уже пятнадцать лет томится в Риме — за то, что хотел возродить царство нашего предка Митридата Евпатора.

— Твой дядя что, в темнице?

— Нет, на собственной вилле. Он ее прозвал «гробницей Митридата»… — Царевич встряхнул головой и плечами, словно сбрасывая тяжесть. — Что-то мне Аристотелевы «Политии» в голову уже не лезут. Поедем-ка все втроем к Мирмекию и кургану Перисада. Выкупаемся, разомнемся хорошенько. Главное, ни один городской мерзавец нас там искать не будет. А ты, рос, мне расскажешь о ваших краях. О росах, венедах…

— Я сам наполовину венед.

— Вот и хорошо. А то Геродот писал пятьсот лет назад, а этот Страбон про то, что к северу от роксоланов, вообще ничего не знает, даром, что семнадцать длиннющих книг сочинил.

— Да мне бы сначала найти Элеазара-медника, иудея… — робко заметил Ардагаст.

— А мы поедем мимо синагоги — это у них вроде храма. Иудеи все друг друга знают.

Рескупорид скрылся во дворце и вскоре выехал верхом, в штанах и коротком плаще, с акинаком.

Проезжая через ворота акрополя, Ардагаст спросил:

— Что это у вас за сармат на воротах?

— Это не сармат, а мой дед Аспург, — пояснил Рескупорид. — Настоящий степной богатырь! После прадеда Асандра в Пантикапее правили проходимцы и римские холуи — Скрибоний, Полемон. А Аспург прятался среди сарматов и меотов. И в конце концов убил Полемона и освободил Боспор.

— Тогда моему отцу нужно поставить статую еще больше этой, — усмехнулся Инисмей. — Аспург только вернул себе царство, а отец наше царство сам создал. Он алан, а не аорс, пришел с дружиной с востока, из-за Каспия. Тогда в степи все между собой дрались: аорсы, роксоланы, языги. Только отец сумел одних помирить, а других выгнать.

— Пусть ему статуи ставят ольвийцы — те, что вам деньги чеканят.

— Уже не чеканят, — зло сплюнул Инисмей. — Ольвийцы — трусы и предатели, римлян в город впустили. А роксоланы и даки с бастарнами к римлянам на пузе приползли.

— Зато росы Фарзоя не предали, и венеды тоже. У нас на севере народ такой — если кому верны, значит, до конца. А предатели от ока Хорса нигде не скроются, Перун-Ортага их посечет их же оружием, а Мать Сыра Земля не примет ни живых, ни мертвых, — сказал Ардагаст.

В синагоге мальчики застали только сторожа, который объяснил им, что Элеазар из Масады, медник, живет на горе, у западных ворот акрополя, но из города уехал и будет разве что к ночи, а скорее завтра. Трое поехали дальше, к городским воротам, и не слышали, как сторож бормотал им вслед:

— К этому смутьяну и нечестивцу только таким буйным варварам и ходить. Разве станут они искать честного и богобоязненного еврея?

* * *

Триклиний [4] Потоса, сына Стратона, одного из богатейших людей Боспора, был отделан роскошно, но со вкусом. О том, что хозяин дома — иудей, напоминали разве что вышитые на занавесях из тончайшего зеленого виссона семисвечники, шестиконечные звезды и херувимы — крылатые быки с человечьими головами. Да еще большая фреска с праотцем Авраамом, угощающим троих ангелов. Но напротив нее великолепная мозаика представляла развеселое пиршество Диониса и его свиты. Чересчур откровенных сцен, впрочем, не было, хотя хозяин знал толк в книгах вроде «Роскоши древних» или «Милетских рассказов», найти которые, например, в шатре бежавшего полководца означало окончательно его опозорить. А в иерусалимском доме Потоса вообще не было никаких изображений, запрещенных второй заповедью. Но здесь, на северной окраине империи, живопись можно было увидеть даже в синагоге.

За обильно накрытым столом на изящных ложах с ножками из слоновой кости возлежали хозяин и четверо его гостей — царский казначей Спевсипп, посол Рима Валерий Рубрий, Левий бен Гиркан, молодой отпрыск весьма знатного рода, и его учитель, самаритянин Захария. У ложа Захарии пристроился громадный черный пес. Слуг не было, ибо за этим скромным ужином говорили о таких вещах, которые не следует знать даже самым преданным рабам.

Потос — солидный, но жизнерадостный, с тщательно ухоженной бородой патриарха — поднял фиал синего финикийского стекла с молодым синдским вином.

— Итак, теперь ты, Левий — Луций Клавдий Валент, римский гражданин. Ты снискал доверие императора — разумеется, за высокие добродетели, достойные римлянина. И теперь некоторые поступки, из-за которых ты покинул Боспор, вполне можно оправдать юношеским пылом. Кстати, Менахем-рыбак угодил в руки зихских пиратов, так что обвинять тебя в подлоге, да еще в убийстве, больше некому. А Ноэми и ее ребенку я все это время помогал — из твоих денег, конечно. Эти незаконные дети становятся твоими злейшими врагами, если их бросить в нищете… Главное, ты не утратил веры в единого Бога и в бессмертие души. А мелкие грехи мы, фарисеи, умеем прощать друг другу. За тебя, мой мальчик!

Слушая эту речь, Валерий пару раз фыркнул, а Захария спрятал ухмылку за узорчатой мегарской чашей. Но на красивом нагловатом лице Левия-Валента появилась лишь легкая тень усмешки. «А он выучился владеть своими чувствами», — с удовлетворением подумал Потос.

— Но расскажи же нам, что нового в Риме. А то у нас тут слухи да слухи — остается жалеть, что не владеешь магическим зеркалом, как твой мудрый учитель, — сказал Валерий.

— В Вечном Городе все вверх дном! — широким движением Валент смахнул несколько кубков. — Принцепс [5] наконец развелся с Октавией и казнил ее. Августа теперь — Поппея Сабина.

— О Яхве, ты не забываешь свой избранный народ! — воздел руки Потос. — Поппея предана нашей вере.

— Афраний Бурр умер. Во главе преторианцев теперь — Фенний Руф и Тигеллин. Старого болтуна Сенеку принцепс больше не слушает. Дорифор и Паллант отравлены — для отпущенников они стали слишком богаты и слишком глубоко запускали руку в казну. Корнелий Сулла убит, Плавт убит. Педаний Секунд тоже убит — своим рабом. Все рабы, находившиеся в доме, за это казнены. Наконец римляне научились соблюдать законы, сделавшие их повелителями мира!

— Давно пора! — Крепкий кулак Валерия опустился на стол. Простое солдатское лицо светилось торжеством. — За Нерона, лучшего из императоров!

— И за новые божественные стихи и не менее божественные колесничные победы, которыми ему теперь никто не помешает осчастливить империю, — напыщенным тоном провинциального ритора произнес Захария. Его худощавое лицо, обрамленное черной курчавой бородой, сливавшейся с шапкой таких же курчавых волос, таило неистребимую, едкую насмешку — не над Нероном даже, но над всем миром. А черный пес, привстав на передние лапы, трижды пролаял торжественным басом.

— Смейтесь, смейтесь… — покачал головой Рубрий. — Нерон-поэт, Нерон-актер, Нерон-колесничий. А еще живописец, ваятель и атлет. У него столько талантов, что он сам не знает, куда их девать. Но главный из них — быть императором. Повелителем мира! Скажи, Валент, не отказался ли принцепс от большого похода на Восток?

— Нет. Он собирает Фалангу Александра — новый легион из солдат не меньше трех с половиной локтей ростом. Покуда Корбулон в Армении делает вид, что воюет, она высадится здесь, на Боспоре, и ударит через сарматские степи и Кавказ в тыл парфянам.

— Да! — Всегда сдержанное лицо римлянина теперь горело вдохновением. — В Парфию и дальше в Бактрию, Согдиану, Индию — до фаунов и серов [6]! Мы, римляне, должны покорять мир — иначе мы превратимся в лягушек, сидящих вокруг моря, которое гордо называем Нашим.

— И этому великому плану, — вкрадчиво заговорил Спевсипп, — могут помешать два маленьких царства. Ничтожные, полуварварские, но хранящие память о Митридате: Понт и… Боспор.

— Понт станет провинцией, это решено, — сказал Валент.

— А Боспор?

Валент помолчал, наслаждаясь собственной значимостью, и медленно произнес:

— Его судьба зависит от того, что донесет императору почтенный Валерий Рубрий.

— Что же я, скромный преторианец, могу донести? — простовато развел руками Валерий. — Царь Котис предан Риму, от которого получил власть. Наши когорты свергли его брата и разбили сарматских союзников этого горе-Митридата. Котис уверен во всемогуществе Рима и не решится на измену.

— Если хочешь знать, каков Котис внутри, погляди на его сынка — тот еще не выучился притворству. Сегодня двое мальчишек-сарматов бесчинствовали на агоре, словно у себя в степи, украли моего коня, ранили меня самого. И Рескупорид покрыл их. А один из этих разбойников — сын царя аорсов Фарзоя, с которым сейчас Котис тешится охотой, — сказал Спевсипп.

— Не о том ли они сговариваются у костра, — подхватил Потос, — как осуществить план Митридата Евпатора — повести на Рим всю Скифию?

— Да разве здесь эллины? — скривился Валент. — Роднятся с варварами, расхаживают в штанах, живут за городом в юртах. Кого ни поставь здесь царем, он превратится с ними в такого же полуварвара.

— Боспору нужен не царь, а прокуратор. Знающий эту страну, уважаемый ее лучшими людьми и преданный кесарю Нерону, — твердо произнес Потос и поднял фиал. — За Гая Валерия Рубрия, прокуратора Боспора!

— За меня, прокуратора! — иронически кивнул Рубрий и опрокинул залпом кубок неразбавленного колхидского. — Только что я напишу кесарю? Что Гаю Юлию Спевсиппу, получившему гражданство от полоумного Калигулы, на базаре дали по рукам? Даже у Митридата-ссыльного есть в Риме влиятельные друзья, тем более у Котиса.

— Они все замолчат в одном случае — если Поппея вдруг узнает, что в Пантикапее чернь грабила и резала единоверцев августы, а царь Котис не мог — или не хотел — этому помешать, — спокойно произнес Потос.

Валерий громко расхохотался:

— Клянусь Юпитером, я-то думал, что в Риме видел всю подлость, на какую способны смертные! Вы, иудеи, всегда так держитесь друг за друга…

— У богатых и благородных иудеев крепкие дома здесь, на акрополе, сильные рабы и надежные охранники. А эти, внизу… Это же не иудеи, а сборище сатанинское! О чем только не шепчутся они в своих лавчонках и лачугах: зелоты учат их, что не следует повиноваться кесарю, христиане — что богатые не будут в раю, ессеи — что все должно быть общим и все должны работать.

— До чего еще могут додуматься тупые невежды, которым за работой некогда как следует изучить Писание? — презрительно поджал губы Валент.

— Хуже того, — продолжал Потос, — в городе появились сикарии. Один Яхве знает, кого из достойных и преданных Риму людей поразят их кинжалы. От разбойника можно откупиться золотом, а этим нужна только кровь! Вот мы и будем лечить все эти болячки… кровопусканием и прижиганием, хе-хе-хе!

— И как же вы собираетесь натравить чернь на иудеев так, чтобы вас никто не уличил? — осведомился Валерий.

— Как? Чудом, почтенный Валерий. И сотворит его мудрый Захария, маг и некромант. Возьмешься ли ты, рабби, совершить силой чар нечто такое, чтобы весь Пантикапей содрогнулся, а виновными счел иудеев? Скажем, за пять тысяч сестерциев?

— Семь тысяч, уважаемый Потос. Священнодействие если и покупается, то за священное число.

Валерий недоверчиво покосился на пышноволосого самаритянина, не спеша разделывавшего жареную куропатку и бросавшего куски собаке.

— Сейчас за магов и чудотворцев выдают себя все, кому не лень.

— Я — ученик того, кого люди называли Симоном Магом. Мы же звали Учителя Великой Силой Божьей.

— Симон из Самарии? Помню. Таскал за собой блудницу из Тира и величал себя Юпитером, а ее Минервой и Еленой.

Захария поднял на римлянина пронзительный, властный взгляд, достойный переодетого царя.

— Она была — в этом низком и продажном мире — не простой блудницей, а священной, жрицей Астарты. В духовном же мире — Энноей, Божественной Мыслью, падшей в материю, откуда ее может освободить лишь Великая Творческая Сила Бога. Эти два мировых начала вы, римляне, зовете Минервой и Юпитером.

— Это все в духовном мире, а в земном, помнится, чудеса вашего Юпитера кончились тем, что он взялся летать и разбился при всем честном народе.

— Разбилась его земная оболочка. Дух же вознесся превыше материального неба и его светил — к Богу, который есть Свет и Огонь. Ранее Учитель похоронил себя в земле и воскрес на третий день, когда его дух вернулся из подземного мира.

— Такой же фокус проделал один плотник из Палестины. Только он перед тем на самом деле умер — на кресте. А воскресшим его видели почему-то одни его ученики. Они же и похитили его тело из могилы — так мне рассказал мой друг Понтий Пилат, а он тогда был прокуратором Иудеи.

— Этот плотник случайно набрел на великие истины, едва доступные его уму, и на радостях объявил себя Мессией и сыном Бога. Истинным Мессией, Христом, был наш Учитель.

Черный пес поднялся и пристально оглядел собравшихся.

— Чтобы Яхве блудил с женщиной и прижил с ней ребенка? В такое могли поверить только галилеяне, эти полугреки, — ухмыльнулся Потос.

Валерий нетерпеливо постучал пальцами по столу:

— Пока что я тут не вижу ни мессий, ни чудотворцев, а только самаритянина, болтающего о богах и чудесах.

Рубрий ожидал, что ученик Мессии бурно возмутится или начнет выкручиваться и заискивать, дабы не упустить хотя бы пяти тысяч. Но тот по-прежнему говорил тоном воплощенной Истины, снизошедшей до мира смертных.

— Тебе нужны доказательства, преторианец? Думаешь, тебе сейчас явится сам Бог или хоть одна из семи его эманации, сотворивших мир? Для этого в тебе слишком мало духовности. А вызывать низших духов не так просто, как думают невежды. Пусть для тебя высшую Истину засвидетельствует… собака. Орф! Поговори с римским всадником.

Черный пес взгромоздил передние лапы на стол и устремил на Валерия глаза, вспыхнувшие вдруг красным огнем. Раскрытая пасть с мощными клыками заполыхала мертвенно-белым пламенем, и из нее раздался хриплый, рокочущий голос:

— Не нащупывай, римлянин, кинжал в складках своей тоги. Ты был бы уже мертв, пожелай этого те, кому я повинуюсь, и твой труп ужаснул бы даже варвара. Прибереги кинжал для тех пятерых, что встретят тебя по дороге домой в переулке у гимнасия. Кошелек с двадцатью авреусами и два перстня с индийскими рубинами — хорошая добыча для них.

Захария положил руку на загривок собаке.

— Орф — сын того пса, который у многих отбил охоту насмехаться над Учителем и не признавать его Мессией.

Лицо Потоса стало белее его льняного хитона. Дрожащий Спевсипп был готов признать Мессией хоть самого Орфа. Лишь Валерий оставался внешне спокоен.

— Не бойся, песик. Я же не Геракл, сразивший твоего двуглавого тезку… А твой папаша, говорят, то ли покусал своего хозяина, то ли при всех назвал его мошенником.

Пес грозно зарычал. Шерсть его встала дыбом, над ней появилось зловещее бледное сияние, а в пасти среди белого пламени задрожали синие молнии. Захария легонько погладил зверя.

— Спокойно, Орф. Подчинить себе его отца, и то на время, мог лишь очень сильный маг. Симон бар-Зеведей по прозвищу Петр. Вот кто опасен! И не только своей магией. Он связан с Братством Солнца и создает общины вроде ессейских, где все общее, как у каких-нибудь лесных варваров. Учитель предлагал ему поделиться магической силой, и за хорошие деньги. А этот нищий рыбак… отказался! Хорошо, что он в Риме, а не здесь.

— Человек, которого нельзя купить… Для империи такой опаснее любого разбойника, — медленно проговорил Рубрий. — Если ты его враг, тебе можно верить.

— Братство Солнца! Неужели тень Савмака вернется из Аида? — всплеснул руками Спевсипп.

Благообразное лицо Потоса словно обратилось в злобную шакалью морду. Губы истончились в презрительной гримасе.

— Ам-хаарец [7], — выговорил он по-еврейски и повторил по-гречески: — Земнородные. Чернь! Темные исчадия Земли, подобные титанам, гигантам, Тифону. И если эти чудовища обретут силу Солнца… Рабби Захария! Вызови из Шеола [8] всех демонов, но спаси Боспор от этой чумы!

— Все не понадобятся. На такой городишко хватит и троих, — деловито произнес Захария.

Валерий молча кивнул головой. Пламя в глазах и пасти адского пса вмиг погасло, и он снова устроился возле ложа хозяина, утащив перед этим изрядный кусок жареного барашка. Преторианец поднялся из-за стола.

— Действуйте, но помните: посол кесаря, как и жена Цезаря, должен остаться вне подозрений. Доброй ночи, друзья.

— Для нас с Валентом этой ночью будет много работы, — сказал Захария.

— Для меня тоже, — подал голос, оторвавшись от сочной баранины, Орф.

— А поднять завтра толпу — это уже моя забота. Нужных людей я хорошо знаю по фиасу [9] Бога Высочайшего, а они знают многих других. Пойдем, почтенный Валерий. Со мной трое сильных рабов-сарматов с мечами, и мы сумеем проучить тех пятерых негодяев у Гимнасия, — сказал Спевсипп.

Пятеро воров действительно разбежались от длинных сарматских мечей, и так поспешно, что Рубрий подумал: не согласись он с затеей Потоса, эта стычка могла бы кончиться для посла Рима совсем иначе.

А Потос, проводив двоих гостей, вернулся к оставшимся. Лицо его было снова исполнено надменной важности патриарха.

— Эти гои думают, что иудеи будут истреблять друг друга ради их выгоды. Они еще не знают иудеев! Левий, дорогой, скажи! Кто такой иудей?

— Тот, кто соблюдает закон Моисея.

— Да, — кивнул Захария. — Мы, самаритяне, иудеи не по крови, но по духу. Когда наших предков Саргон ассирийский поселил в Палестине на место израильтян, мы приняли веру в Яхве и Закон. А потомков тех израильтян я видел в Ассирии. Обычные ассирийцы: молятся Белу и не обрезаются.

— Вот-вот. Они уже не иудеи! Не избранный народ! — воскликнул Потос. — Лучше всем иудеям погибнуть, чем стать какими-то ассирийцами, греками, скифами! А что может заставить иудеев, особенно ам-хаарец, хранить верность Закону? Го-не-ни-я! Пусть нас ненавидят все гои, пусть ненавидят всякого еврея, даже сменившего имя, веру и язык. Тогда ам-хаарец будут жаться к нам, мудрым и богатым, знатокам Закона, как ягнята к пастуху.

— Пастуху нужна собака. Я! — пролаял Орф.

* * *

Трое мальчиков выехали из восточных ворот Пантикапея и направились берегом моря в ту сторону, где возвышался рукотворной горой курган Перисада. Дорогой Ардагаст рассказывал Рескупориду о венедах, народе мирном, но не боящемся войны, о громадных валах запустевших городов их предков, сколотов-пахарей. Рассказал и о том, как росы Сауаспа опустошили последние городки венедов, заняли их лучшие земли под пастбища, а самих разогнали по лесам и обложили данью. А потом вдруг сами стали все чаще оседать на землю и родниться с венедами. Инисмей только пожимал плечами: видно, чары какие-то скрыты в этой земле, где и степняки перестают быть степняками.

На безлюдном берегу у стен городка Мирмекия они соскочили с коней, разделись и бросились в ласковые, прогревшиеся за день воды. Крепчающий ветер вздымал изумрудно-зеленые волны, гнал их к берегу вместе с заплывшими далеко мальчишками. Студенистые медузы задевали их тела, и ядовитая синяя медуза обожгла руку Ардагасту, не имевшему прежде дела с морскими тварями.

Потом они обсыхали под теплыми лучами вечернего солнца, поджаривали на обломках чьей-то лодки выброшенных морем рыб и крабов. Наевшись, затеяли борьбу. Оказалось, что Инисмей в кулачном бою не силен, зато, ухватившись за пояс, не даст себя повалить, а сам повалит даже более высокого и сильного Реса. А Рес вообще мастер на все руки: хоть бить, хоть хватать да через себя бросать, хоть с ног валить и на спину класть. Ардагаст же, уступавший ростом и силой им обоим, уворачивался от ударов так ловко, словно был призраком. А потом вдруг ударял изо всей силы так, что несколько раз валил Инисмея, а разок — даже Рескупорида.

Смывши пот в море и передохнув, мальчики поскакали к кургану Перисада. Инисмей вдруг лихо свистнул, встал на спине коня в полный рост и помчался впереди всех. Ардагаст попытался проделать то же, но свалился и еле успел на лету ухватиться за гриву коня и взобраться одним рывком в седло. Рес же и не пытался в этом состязаться с сарматом. Инисмей первым взлетел на вершину кургана и замер там, подняв руку наподобие бронзового Аспурга.

— Что, Рес, твой дед так умел?

— Умел. А я — нет. Но непременно научусь. Они замолчали, озирая величественную картину, освещенную заходящим солнцем. Одно море, темно-синее, раскинулось на юге, другое, серебристо-голубое, — на севере. Где-то на востоке они сливались, а между ними с сединой ковыльной равнины боролась зелень полей и садов. В лучах заката еще краснее казались черепичные крыши столицы Боспора. Красный диск солнца не спеша уходил за вершину Золотого кургана. Десятки, сотни рыбачьих лодок возвращались к Пантикапею, к городку Тиритаке на юго-западе, к Мирмекию на юге.

— Наше царство когда-то кончалось вон там, у Киммерийского вала. А при Перисаде оно уже простиралось от Феодосии до Кавказа, — гордо произнес Рескупорид.

Вдруг обложенная белым камнем вершина Золотого кургана озарилась светом, словно и впрямь только что была отлита из раскаленного солнечного металла. А среди этого сияния появилась фигура золотоволосой женщины в красном платье. Миг спустя видение, наполнив души троих мальчиков восторгом, исчезло.

— Это Гелия, дочь царя Сатира, — сказал Рескупорид. — Она была жрица Гелиоса и Гестии — Солнца и Огня — и великая волшебница. После смерти Перисада три его сына — Сатир, Притан и Эвмел — воевали за престол, и Эвмел уничтожил братьев со всеми их родными и друзьями. Только Гелия и ее брат, тоже Перисад, бежали к скифскому царю Агару. Эвмел никого так не боялся, как ее. Но он правил мудро и справедливо, и народ его любил. Поэтому Гелия объявила, что не будет мстить царю-братоубийце — пусть его судит само Солнце. Говорят, она отказалась от мести из-за любви к Спартоку, сыну Эвмела. Через пять лет Эвмел разбился на колеснице, а Гелия стала женой Спартока. Еще говорят, что в самую короткую ночь года она выходит из кургана и тогда, если изберет кого-нибудь, то даст ему великое сокровище и царскую власть. Завтрашняя ночь — как раз такая.

— Так это же ночь Купалы — главный праздник у нас, венедов! — воскликнул Ардагаст. — В эту ночь Чернобог, подземный владыка, похитил Морану, дочь Купалы, Великой Богини. Даждьбог-Хорс спустился в подземный мир, одолел Чернобога и вывел Морану на белый свет — тогда и наступила весна. А Морана дала Даждьбогу золотое яйцо, и было в нем целое Солнечное царство.

— Интересно! У нас тоже верят, что Аид похитил Персефону, дочь Деметры, и с тех пор Персефона осень и зиму живет у него, а весну и лето — с матерью, — сказал Рескупорид.

— А у нас говорят: жена Хорса — Ацырухс, Святой Свет, богиня огня. Он за ней по небу гнался крылатым волком, а она убегала золоторогой оленихой, — сказал Инисмей.

— Совсем как киринейская лань от Геракла! — подхватил Рее.

— Давайте завтра ночью пойдем на Золотой курган! — предложил Инисмей. — Вдруг царевна кого-то из нас изберет? Например, Ардагаста.

— А что? — прищурился росич. — Я ведь тоже царского рода. А ночь купальская, между прочим, недобрая. Нечистая сила вовсю гуляет: светлые боги ведь под землю ушли.

— А я — алан и не испугаюсь всех чертей-далимонов! — подбоченился Инисмей.

— Боспориты и в этом сарматам не уступят! — тряхнул длинными светлыми волосами Рес. — А пока что зайдем в склеп Перисада. Только когда совсем стемнеет. Посмотрим, какие из вас степные богатыри.

Ардагаст хотел рассказать о своей встрече с хозяйкой Золотого кургана, но не решился: вдруг волшебница (или, того лучше, богиня) прогневается на него.

Мальчики спустились с кургана, привязали коней у кустов, выломали ветку для факела Быстро стемнело. Рескупорид с видом гостеприимного хозяина встал с факелом в руке у входа в курган.

— Добро пожаловать в последний дворец величайшего из царей Боспора!

Неширокий коридор с высоким двускатным потолком и стенами, сложенными из аккуратно обтесанного камня, вел в глубь громадной насыпи. В конце коридора за узким проходом находилась небольшая квадратная комната, совершенно пустая. На стенах не было ни росписей, ни даже штукатурки. Но свод… Постепенно сужавшимися каменными кольцами уходил он вверх, на недосягаемую высоту. Казалось, эта каменная воронка подхватывала саму душу и уносила ее ввысь, ввысь — до самого царства богов.

— В такой каменной юрте только богу жить, — восхищенно проговорил Инисмей.

— Да, Перисада Первого почитали как бога, — важно кивнул Рес. — Наш род — от него.

— А если он бог, почему от него ничего не осталось? Ни одной косточки, ни гроба, ни гвоздя, — усмехнулся Ардагаст.

Лицо Рескупорида враз помрачнело.

— Савмак. Мятежники убили последнего Перисада, Пятого, разорили царские гробницы. Это у вас, степняков, принято грабить царские курганы побежденного племени.

— Венеды могил не грабят, — покачал головой Ардагаст. — Из могилы только упыря можно выбросить.

— Савмак был великий воин Солнца. Он всех рабов освободил — скифов, сарматов, — сказал Инисмей.

— Вот на него вся чернь и молится до сих пор. Покажи им монету Савмака с Гелиосом — и сделают все, на что у кого храбрости хватит, — сквозь зубы процедил потомок Перисада. — Мне отец говорил: «Если не хочешь, чтобы вернулся Савмак, то, прежде чем ударить раба, вспомни, далеко ли отсюда его племя».

И тут снаружи донеслись шаги, негромкие голоса, лай. Со свода сорвались и заметались, треща крыльями, летучие мыши. В темноте коридора вспыхнули два красных огонька, а ниже — странный, мертвенный белый свет. Мальчики невольно прижались к стене. Выпал из руки Реса и погас факел. По плитам пола стучали когти. Рука Ардагаста нащупала под сорочкой золотой оберег Огнеслава.

Из тьмы коридора надвигалось что-то страшное, не человеческое и не звериное, против чего были бессильны стальные акинаки. Вот уже проступила жуткая собачья морда с огненными глазами и пылающей белым пламенем пастью. Бежать из каменкой ловушки было некуда, спрятаться негде. Городские мальчики из Рима или Афин сейчас умерли бы от страха или бросились наземь и уткнулись лицом в каменный пол, лишь бы не видеть кошмарного порождения мрака. Но здесь плечом к плечу стояли два юных варвара и эллин из рода, привыкшего хвалиться степными доблестями, а не чистотой эллинских нравов. Страшно было погибать от зубов адской твари, но еще страшнее — опозорить свое племя трусостью. Трое надеялись в эти минуты только на богов и просили у них если не победы, то гибели в бою, достойной воинов.

— Что там, Орф? Есть кто-нибудь в гробнице? — осведомился кто-то из темноты.

— Никого не вижу… и не чую… — рокочущим басом произнесло чудовище, морща нос.

— А почему огонь горел?

— На полу факел…

— Значит, убежали. И лошади наверняка их же. Разбойники, что ли? Ладно, лишь бы нам не мешали. Левий, закляни хорошенько вход.

Из темноты появился еще один огонек, на этот раз от обычного глиняного светильника. В гробницу вошли двое в длинных белых одеждах, расшитых непонятными знаками и письменами, и черных шапочках. Один из них поставил светильник в центре камеры, прошептал что-то — и вдруг пламя, повинуясь движению его руки, взметнулось на высоту двух локтей, озарив светом помещение. Пламя было синим, как на болоте, и било изо рта изображенного на светильнике мерзкого рогатого и клыкастого демона.

Старший из вошедших, с худощавым лицом и пышными курчавыми волосами, стал возле лампы, прижав к полу конец веревки, а младший, красивый, гладко выбритый, принялся с ее помощью вычерчивать круги: внешний — углем, два внутренних — мелом, А черный пес тем временем деловито вытаскивал огненной пастью из мешка и раскладывал у ног старшего разные предметы: меч, кинжал, чашу из человеческого черепа, курильницу черной меди, длинную черную шкатулку, инкрустированную слоновой костью, кропило, книгу в черном переплете.

Только теперь мальчики поняли: адская собака и ее хозяева не видели их! Младший, начертив круги, вписал в них десятка два слов, по углам гробницы изобразил четыре пятиконечные звезды, а в центре — буквы «альфа» и «омега». Старший одобрительно кивнул:

— Все правильно, Левий. А если обряд и не выйдет, виноват у этих «избранных» будешь не ты, а я, презренный самаритянин Захария.

— Здешний раввин — и тот еврей только по матери, — хмыкнул Левий. — А отец его — скиф-барышник.

— Разве в том дело? Единственный избранный народ Бога — не Яхве и не Зевса — мы, владеющие тайным знанием, доступным немногим.

— И если мы можем повелевать демонами и тайными силами, — подхватил Левий, — значит, мы достойны повелевать людьми. Мы рождены благими, и власть лучших — наша власть.

— И в этом мы с тобой равны: ты, родич Хасмонеев и Ирода Великого, и я, сын мытаря, выучившийся на уворованные отцом сестерции.

— А вот деньги, учитель, с этого мошенника Потоса стоило взять вперед.

— Никогда не требуй задатка, Левий, когда речь идет о магии. Лучше потом проучи как следует того, кто посмеет не заплатить. И вообще не подавай вида, что нуждаешься в деньгах. Мы, избранные, выше соблазнов этого грязного мира.

— Но мы и не убегаем от них, как какие-нибудь ессеи. Наша плоть так же грязна, как и вся материя, и незачем пытаться отучить ее грешить.

— Ну, и чем же тогда отличается мой ученик от беспутного юнца Левия бен Гиркана? А я сам — от сребролюбца и мошенника Потоса? — хитро усмехнулся, поглаживая курчавую бороду, Захария.

— Они живут ради денег, женщин, власти. У нас же есть иная, истинно высокая цель: освободить свой дух из оков материи. Тайное знание стоит больше, чем все, что может дать кесарь. Мы ведь взялись за это дело не ради семи тысяч? И не ради милостей августы?

— Ты догадлив, как всегда. Это будет магический опыт — смелый и важный. Обычно демонов для злых дел вызывают именем Вельзевула. А мы их вызовем священными именами Яхве. Ведь этот гнусный земной мир создал не Бог, который есть Свет, а его семь эманации во главе с Творческой Силой. То есть семь светил во главе с Юпитером — Яхве.

— Которым посвящены твои семь перстней, учитель. Ты ведь не зря их сегодня надел?

— И не зря сам их изготовлял. Семь металлов, семь самоцветов. Но в металлы я кое-что добавил. Кровь убийцы, истолченный череп черного мага, желчь тирана. Все это, конечно, не от заурядных преступников. И теперь силы всех семи светил можно использовать для того, что все эти рабы Творца зовут злом. Получить даром власть, богатство, любовь женщин… Отомстить врагу, будь он хоть лучший из людей. Лишить его свободы… Впрочем, «добро», «зло», «Закон» — это все первый из Семи придумал для рабов плоти, чтобы они не истребили друг друга. Мы, избранные, умеем сдерживать себя сами — если считаем нужным.

— Вот лучшая из истин, которые ты открыл мне, учитель! Я грешил — и презирал себя. Всякий кожевник мог сказать мне: «Я исполняю Закон, а ты?» С тобой я понял: я выше их не только по рождению.

Красивое, надменное лицо Левия горело восторгом.

— Прежде всего по рождению. Стремящимся к Царству Света нужно родиться. Мы — Сыны Света! — Захария простер руки к синему пламени. — За дело, благородный Клавдий Валент! Зови сюда жертву.

Левий не произнес ни слова, лишь обернулся ко входу. Тут же в темноте застучали копытца. В гробницу вошла овечка с белой тонкой шерстью и доверчиво ткнулась мордой в ноги Валету, словно не замечая страшного пса. А тот дыхнул белым пламенем на курильницу, и угли в ней разгорелись. Захария бросил туда три черных шарика, и гробница наполнилась душным сладковатым запахом. Чародей поднял кинжал. — Всемогущий Боже, творец и владыка земного мира! Очисти и освяти это место этой чистой жертвой, чья кровь приятна тебе и покорным тебе духам.

Овечка не издала ни звука даже тогда, когда острая сталь перерезала ей горло. Левий собрал кровь в череп-чашу и принялся кропить кровью все помещение. Мальчики невольно вздрагивали, когда красные теплые брызги попадали на них. Резать скотину для еды или жертвоприношения для них было самым привычным делом, но чтобы вот так… Невольно думалось: «Вдруг эти двое и человека так же могут — чтобы не убежал, не крикнул, не понял даже?»

Собака извлекла из шкатулки и подала Захарии палочку в локоть длиной, окованную железом. Тот взял в одну руку этот жезл, в другую — меч. Валент стал рядом с раскрытой черной книгой и завернутым в белую ткань квадратным предметом в руках. Захария возгласил громко и величаво:

— Яхве, Адонаи, Аморул, Танехса, Ладистен, Рабур, Альфа и Омега! Отец Небесный, милостивый и милосердный! Сжалься над твоим недостойным слугой, соблаговоли простереть свою всемогущую руку на этих непокорных духов. Призываю и умоляю тебя из глубины своего сердца…

Молитва была длинная и изобиловала самыми раболепными выражениями, которые, однако, плохо сочетались с гордым и властным видом заклинателя. Окончив молитву, он коснулся жезлом завернутого предмета и заговорил самым суровым и грозным тоном:

— Могущественные демоны: Мовшаэль из воинства Луны, Лейбаэль из воинства Марса, Гершаэль из воинства Сатурна! Призываю вас силой Соломонова пантакля, силой высшего могущества, которой я обладаю, силой неизреченного имени Яхве — Тетраграмматон, при произнесении которого распадаются стихии, содрогаются воинства небесные, земные и подземные…

Заглядывая по временам в книгу, он долго запугивал демонов могуществом Яхве и своим собственным. Наконец вдоль черного круга заклубился туман трех цветов — красного, белого и черного. Из него стали выступать морды, лапы, крылья каких-то жутких, донельзя уродливых тварей. Клювы, зубастые пасти, щупальца тянулись к магу и его ученику. Захария широко взмахнул мечом, и призрачные чудовища подались назад.

— Пугайте этим невежд и варваров!

Левий сдернул белую ткань. Под ней оказалась золотая пластинка с изображением шестиконечной звезды, заключенной в три круга с письменами между ними.

— Вот пантакль Соломона, мудрейшего царя, а вот я сам, Захария Самаритянин, ученик Великой Силы Божьей, наделенный Яхве силой повелевать вами! В силу имен Яхве — Айе, Сарайе, Изо — примите ваш обычный вид!

Обычный вид демонов был не лучше пугающего.

Туман сгустился в три фигуры — страшные, нелепые подобия людей. Один демон был высокий, с матово-черной кожей и злобным лицом. Второе лицо красовалось у него на затылке, а еще два — на обоих коленях. Другой дух обладал крепкими мышцами бойца, кожей цвета сырого мяса и львиной головой. Из-за его спины выглядывала рукоять меча. Третий демон был толстый, лысый, с бледной кожей, красными глазами и крупными кабаньими клыками. На его лице играла противная, ехидная ухмылка. Все трое превосходили обычных людей ростом на две-три головы, на пальцах имели острые когти, а за плечами — нетопырьи крылья.

— Могущественных духов надлежит вызывать на языке Писания, — капризно-наставительным тоном произнес четырехликий.

— Одна овца на трех здоровых демонов? — взревел львиноголовый. — Да ее толстяку Мовшаэлю и то будет мало, не будь я Лейбаэль-беспощадный!

— А возлияния вообще нет, — скривился лысый. — Да ты маг или кто?

Захария окинул троицу пренебрежительным взглядом.

— Я говорил бы с вами на языке Соломона, будь вы при жизни раввинами. Но вы были отпетым александрийским ворьем и знаете только греческий. А жратвы и выпивки вы найдете вдосталь там, куда я вас пошлю. Вы не чистые духи, чтобы чего-то требовать от мага.

— Но мы и не смертные, — возразил темнокожий Гершаэль. — Мы демоны. Хотим — делаем свое тело духовным, хотим — материальным. Можем выйти отсюда через дверь, а можем и сквозь стены — тебе для такого придется покидать тело.

— Можем съесть душу какого-нибудь мага. А можем — его самого, — небрежно бросил Лейбаэль, ковыряя когтем между мощных львиных зубов.

— Так что нечего нас зря беспокоить, — зевнул Мовшаэль. — Зовет, понимаете ли, именем Адонаи, когда у нас есть свои князья. У меня, например, Люцифер, у Лейбаэля — Намброт…

— У меня — Набам, — подхватил четырехликий. — А есть еще Вельзевул, князь тьмы, Адраммелех, его первый сановник,…

— Хватит болтовни! — оборвал его Захария, — Повинуйтесь мне именем того, кто создал этот мир и вас, бездельников, в том числе!

Львиноголовый, ощерив уголки пасти в ухмылке, переступил через черный круг, Захария выставил меч.

— Ай, какой страшный меч у господина самаритянина! Наверное, выкован на земле? А мой — в аду, в кузнице Белфегора.

Красный демон рывком выхватил из-за спины меч. На черном клинке горели красные письмена. Дружки Лейбаэля тоже переступили черный круг, но держались чуть позади, осторожно поглядывая на огненную пасть Орфа и сияющий пантакль в руке Валента. Захария направил во львиную морду Лейбаэля свой жезл, выставив при этом один из перстней камнем вперед. Тонкий красный луч вырвался из рубина, скользнул вдоль жезла и ударил в глаза демону. Тот испуганно взревел, отшатнулся и, выронив меч, прикрыл глаза лапой. Синяя молния из пасти пса ударила в брюхо Мовшаэля, заставив его с воем отскочить.

— Вон из круга, твари! На колени! Грозные демоны напоминали теперь воришек, попавшихся городской страже.

— Да не испепелит гнев господина бедных глупых духов, всего лишь желавших испытать его силу. Ибо мы повинуемся только великим и могущественным магам.

— Не пробуйте больше испытывать ни меня, ни моего ученика, в особенности же моего пса, который один справится с вами тремя… А теперь слушайте мой приказ: летите в Пантикапей и там убивайте, насилуйте, разрушайте — в общем, делайте все то, что любили при жизни и за что оказались на кресте. И при этом говорите: «Во имя бога иудеев!» Не суйтесь только на акрополь и не лезьте ни в один иудейский дом. Мезузу над входом уж как-нибудь различите — ее от таких, как вы, и прибивают. Утром явитесь ко мне.

— С трепетом исполним волю господина! Мовшаэль выразительно взглянул на зарезанную овцу.

— Берите себе духовную часть жертвы. Баранина пригодится нам самим.

Повинуясь жезлу Захарии, от овцы вдруг отделилась… точно такая же овца, только полупрозрачная, и поплыла по воздуху к демонам. Те вмиг набросились на призрачное животное, разорвали его и сожрали со шкурой. А затем, боязливо кланяясь, скрылись в темноте коридора, подгоняемые рычанием Орфа. Валент принялся собирать колдовские предметы.

— Попались бы эти трое сарматскому оборотню Сауархагу! Он бы их просто перекусал, а потом высек плеткой.

— И все же, учитель, не постигнет ли нас гнев Яхве? — осторожно спросил Валент.

— Ты все еще мальчик, дрожащий перед раввином… Читай Писание! Именем Яхве творили еще и не то, и он терпел — лишь бы чаще восхваляли его всемогущество. Что ж, в этом мерзком мире он действительно всемогущ. А с Сатаной они добрые приятели — смотри книгу Иова. Она — о дураках, ищущих праведности.

— И пусть ищут. Рай и ад — для рабов Яхве. Наши души будут выше — в царстве Света, а оно — для немногих.

— Молодец, Левий! Ты думаешь, почему я крестился у учеников плотника? Не только затем, чтобы подобраться к магическим секретам Симона-рыбака.

Нет, из уважения к первому из всех этих самозваных мессий, который понял: спасать нужно не весь народ иудеев, но только избранных.

— Но он учил, что богатые не спасутся.

— На то он и плотник, — снисходительно усмехнулся Захария. — Павел из Тарса, римский гражданин и большой пройдоха, от его имени уже учит совсем другому. Так что не спеши раздавать имущество бедным — они того не стоят. А вот в эту секту при случае вступи. Среди желающих стать избранными скорее можно найти способных воспринять наше учение… Теперь идем скорее в город. Демоны будут истреблять чернь, потом чернь сама себя, мы же тем временем отдохнем. А вот завтрашняя ночь на редкость благоприятна для магических опытов. Этот Черный курган меня очень привлекает.

— Идем, учитель. Кстати, ты сможешь оценить мое умение завораживать. Лишние объяснения со стражей нам ведь не нужны? И лишние свидетели тоже?

Чародеи уже вышли из кургана, а мальчики продолжали недвижно стоять, прижавшись спинами к холодной каменной стене. Каждый чувствовал себя так, будто проснулся среди ночной тьмы после жуткого сна. Из оцепенения их вывел стук копыт.

— Коней угоняют, сволочи! — вскрикнул Инисмей и бросился к выходу первым.

Коней действительно не было. Со стороны дороги, ведущей в Пантикапей, доносились конский топот, громкий смех и заливистый лай.

— Веселятся, мерзавцы, чтоб их Аид поглотил! Этот Левий, сын Гиркана, и раньше развлекался конокрадством, — сжал кулаки Рее.

— Ворье, а не чародеи! Чтоб вас вайюги к Барастыру [10] утащили! — погрозил Инисмей плетью вслед магам. Ардагаст закусил губу, на глаза его навернулись слезы. Он, рос, остался без коня! Кто он теперь в степи — бездомный бродяга, хуже раба. Но нет, пока острый акинак с ним, он — воин, пусть и не прошедший посвящения! А воин обид не прощает. Его долг — защищать племя, свое или приютившее его. А его, Ардагаста, приютил сам наследник царя боспорцев.

— Что мы стоим! Побежали в город! — призывно махнул рукой росич. — Эти колдуны с демонами там такого натворят…

— Что мы им сделаем? Они же демоны… — Всегда решительный боспорский царевич теперь выглядел растерянным, чуть ли не жалким.

— А я все думал: чего боятся потомки Аспурга, степного богатыря? Тебя, наверно, няньки демонами пугали, — ехидно проговорил Инисмей.

— Да они трусы, демоны эти! Как рабы, ползали перед чернокнижником. Даже перед собакой его! Нечего их бояться. Рес! — тронул эллина за руку Ардагаст.

Одному Рескупориду и в голову бы не пришло сражаться с демонами. Но если какие-то двое сарматов, да еще моложе его, считают внука Аспурга трусом…

— А как вы с ними биться будете, герои Скифии? Ладно, подскажу. Демоны могут быть и телесными, и бестелесными. В городе бесчинствовать они наверняка будут в теле. Значит, железом их можно убить. Вперед, воины степи!

На бегу Инисмей сказал:

— Слушайте, а почему они нас не видели? Не иначе, моего амулета испугались — кукиша серебряного.

— У нас тоже нечисть кукишем отгоняют, — кивнул Ардагаст. — Только мой оберег сильнее: четыре грифона, на которых Даждьбог ездит, пятый — он сам!

— А у меня — голова Горгоны, да еще из драконьего зуба вырезана. Если демоны не окаменеют, так хоть ослабеют, — сказал Рес. — Ох, и здоровые они, как кабаны!

— Кабанов лучше всего колоть акинаком, — беззаботно ответил Инисмей.

Наконец они подбежали к воротам. Рес замолотил кулаками в дубовые створки:

— Открывайте, быстрее! Я царевич Рескупорид! Скрипнуло окошко, и в нем показалась заросшая рыжей бородой красноносая физиономия.

— А я Гераклий, сын Демофонта, начальник караула. Твой отец, да хранят его боги, приказал: тебя в город после захода солнца не пускать. Чтобы не бегал по девчонкам-рыбачкам.

— Ни по каким девчонкам я сегодня не бегал. Перед нами два всадника с собакой ехали, ты что, их пропустил?

— Никаких всадников тут не было!

Из-за стены явственно донеслись крики, шум.

— Гераклий, открой, во имя Зевса! Это некроманты, они вас заворожили. А в городе сейчас демоны!

— Ах, демоны! — Гераклий потянул носом. — Вином от вас не пахнет. Значит, нюхали зелье из конопли, которым сарматы демонов вызывают. Ничего, до утра головы на свежем воздухе-то проветрятся.

Окошко со стуком захлопнулось. Рес с досады двинул в ворота ногой.

— В рудники попадешь, в каменоломни, сын блудницы!

Инисмей усмехнулся и показал аркан:

— Они его на дорогу бросили: ловите, мол, пешие конных. А я подобрал.

Мальчики побежали вдоль стены. Между воротами и ближайшей башней сармат захлестнул арканом зубец, и трое перебрались через стену раньше, чем стражники успели подбежать. Поднимать тревогу и гоняться за царевичем по ночным улицам Гераклий, впрочем, не стал. А мальчики уже бежали со всех ног — туда, где ночную тьму рассеивал огонь пожаров, откуда тянуло гарью, а крики людей заглушали ревущие, нечеловеческие возгласы: «Именем Яхве, бога иудеев!»

По улицам Пантикапея словно пронесся ураган или, скорее, прошла орда. Всюду — сорванные двери и калитки, проломленные стены, горящие дома. На мостовой валялись трупы — с переломанными костями, размозженными головами, вывороченными внутренностями. Здесь горожанин бессильно потрясал кулаками над телом кого-то из близких. Там простоволосая девушка в изодранной, окровавленной одежде истошно кричала, рвалась куда-то, а пожилая женщина, видимо мать, с трудом ее удерживала. Немолодой гончар причитал над перебитыми амфорами и кувшинами и разрушенным горном. Враз поседевшая женщина дико выла, прижимая к груди тельце ребенка. А какие-то молодцы уже вылезали с полными мешками явно не из своих домов.

Ардагасту вспомнился набег орды языгов на село, возле которого они с Вышатой жили в лесу. Такие же горящие дома и изуродованные трупы. Волхв тогда обморочил степняков, и они не смогли найти спрятавшихся в лесу людей. А потом языгов разбила дружина Сауаспа и не один день пировала за счет благодарных венедов…

А впереди все громче звучало: «Именем бога иудеев, бога Авраама, Исаака и Иакова!» Ардагаст не читал книги Иисуса Навина и не мог сравнить кочевых израильтян с их потомками, которые сейчас, дрожа от ужаса в своих домах, молили Яхве пощадить Пантикапей, как Ниневию во дни пророка Ионы.

Наконец трое оказались у высокой ограды, из-за которой раздавался противный, ехидный голос Мовшаэля:

— Не бойся, мальчик, сейчас мы тебя, во имя Адонаи, бога иудеев…

Дальнейшее звучало столь мерзко и жутко, что Ардагаст подумал: такое только демоны и могут делать с людьми. Он еще не знал, что люди над себе подобными творят ради удовольствия еще и не то.

Инисмей, взяв в зубы акинак, первый перелез через ограду. За ним последовали Рес с Ардагастом. Посреди двора лежал, уткнувшись от страха лицом в землю, кудрявый мальчик лет двенадцати, а над ним, гадко ухмыляясь, стояли все трое демонов. Робость на миг охватила троих царевичей. Одно дело хвастать друг перед другом готовностью сразиться с демонами, и совсем другое — увидеть перед собой глыбы литых мышц, когтистые лапы и клыкастую пасть. Да еще когда позади стена и бежать некуда. Но за каждым из троих незримо стояло племя — десятки поколений отважных предков. И не одно племя: у Рескупорида в жилах текла кровь эллинов и фракийцев, у Ардагаста — венедов и росов, у Инисмея — аланов и усуней.

Выкрикнув сарматский клич: «Мара!», мальчики устремились вперед. В ответ раздался яростный рев трех глоток. Ардагаст, вспомнив венедский обычай — сражаться без сорочки или с открытой грудью, рванул на груди рубаху, открыв засиявший вдруг ярким светом золотой оберег. И, странное дело, красный демон отскочил назад, прикрыв одной лапой львиную морду и словно забыв о черном мече в другой. Потом все же отбил направленный ему в сердце клинок росича, однако сражался после этого как-то вяло, только отражал удары и все время прикрывал лапой глаза. Но Ардагасту и без того трудно было биться коротким клинком против длинного, который к тому же держала могучая лапа. Да еще насмерть перепуганный кудрявый мальчишка не мог додуматься хотя бы встать и не валяться под ногами у бойцов, и приходилось следить, чтобы демон его не раздавил своими тяжелыми ногами с когтями на пальцах.

Сармату с эллином тоже приходилось нелегко. Акинак Инисмея лишь скользнул по ребрам черного демона, и тут же тяжелый кулак отбросил сына Фарзоя к стене. Следующий удар искрошил бы его ребра о стену, как кузнечный молот о наковальню, но царевич нырнул под руку Гершаэля и всадил ему акинак в лицо на колене, прямо в глазницу. Демон громогласно взвыл, нога его подломилась, и он упал на бок. Инисмей с быстротой барса вскочил демону на грудь и вонзил акинак ему в сердце по самую рукоять, Демон взревел оставшимися тремя глотками, дернулся и замер бессильной грудой только что грозных мышц. Его лапы успели лишь изорвать на царевиче плащ и кафтан. Руку Рескупорида с акинаком перехватил белый демон, и царевич выпустил кликок. Демон одной лапой подтащит царевича к себе, отпустив гадкую шутку. Но Рес изо всей силы ударил его кулаком в переносицу, и Мовшаэль разжал пальцы. Тогда мальчик принялся прыгать вокруг неповоротливого толстяка и бить его в самые уязвимые места, при этом уходя из-под ударов не хуже Ардагаста. И все же трудно было свалить такую глыбу мяса, а подобрать акинак, попавший под ноги демону, никак не удавалось.

Вдруг за широкой спиной Лейбаэля раздался шум, и львиная голова упала к ногам изумленного росича. Извергая фонтан крови, могучее красное тело рухнуло. Перед мальчиками стоял, сжимая окровавленный меч, человек с орлиным носом и седеющей курчавой бородой, в простом кафтане и широких складчатых шароварах. Мовшаэль, увидев, что остался один против четырех, враз переменился. Его бледное тело стало полупрозрачным, и очередной удар Реса пришелся словно в туман. Взмахнув нетопырьими крыльями, демон взлетел и вскоре растворился в ночной тьме.

— Я Мгер, князь Арцруни, армянин. А вы кто, мальчики? Пока что знаю одно: вы — единственные мужчины, кого я встретил в этом городе, клянусь Михром-Солнцем!

Князя армянин напоминал разве что поясом с золотыми бляхами да гордым и прямодушным взглядом.

Царевичи, приосанившись, назвали каждый свое имя, род и царство. Тут из дома вышел невзрачный лысый человечек, поднял с земли дрожащего кудрявого мальчика и рассыпался в благодарностях и похвалах мужеству достойных царских сыновей и не менее достойного князя.

— Так ты прятался, когда твоему сыну грозила смерть? — сурово оборвал его Мгер.

— Это всего лишь мой раб. Вы видите, у бедного писца нет денег даже на взрослого раба. И что я мог сделать против трех таких ужасных демонов? Только молиться Зевсу! И он прислал вас, о храбрейшие из героев…

Взгляд князя был таков, что писец поспешил, низко кланяясь, вместе с мальчиком исчезнуть в доме.

Ардагаст с гордым видом протянул руку к черному мечу Лейбаэля, но Мгер схватил росича за плечо:

— Не трогай! Такой меч — не для доброй руки. Его уничтожить не всякий маг сумеет. — Он снял ножны с трупа демона и вложил в них меч, обмотав рукоять платком. — Как ты сам хоть жив остался? Клинок у тебя, вижу, не зачарованный.

Тут Ардагаст вспомнил увиденный им на улице труп: разрубленная, обгоревшая дочерна голова, в руке — оплавленный обломок меча. Вот от чего его спас оберег Огнеслава! А острый глаз Мгера уже заметил золотой амулет.

— Пять грифоньих голов,… Послушай, откуда у тебя эта вещь? Я о ней знаю.

Ардагаст замялся. Об армянском князе Вышата ничего не говорил, И тогда мальчик произнес слова, доверенные ему волхвом:

— Да светит тебе Солнце, брат!

— Да светит Солнце всем людям! Оказывается, мы с тобой оба воины Солнца, — улыбнулся армянин, — Хорошо, словно земляка встретил!

— Этот оберег дал мне волхв Вышата и велел найти в Пантикапее Элеазара-медника, иудея. А сделал оберег предок Вышаты, великий волхв Огнеслав.

— Огнеслав? Великого мага в разных землях звали по-разному. Этот амулет он изготовил далеко на востоке, в храме Михра в Дауасе, столице апасиаков, на Яксарте [11].

— Дауаса? — вмешался Инисмей. — Отец говорил, это был великий город саков. Только он не на Яксарте, а на старом русле, в пустыне. Там уже двести лет никто не живет. А в храме раньше хранились золотые дары Солнца: плуг с ярмом, стрела, копье и чаша. Потом саки их унесли на юг, в Индию.

— А амулет Солнца оказался в венедских лесах. Мир, выходит, не так велик, как думают, — рассмеялся Мгер. — Ладно, а что все-таки творится в городе, откуда эти демоны?

Мальчики заговорили наперебой:

— Их вызвали два колдуна, Захария и Валент… то есть Левий бен Гиркан! Мы сами видели! С ними еще собака была, не хуже демона!

— Захария, Левий? Пойдемте к Элеазару-меднику, он всех здешних иудеев знает.

* * *

Дом Элеазара из Масады был полон людей — крепких, решительного вида иудеев. У многих из складок одежды выглядывало оружие. Хозяин — худой, узколицый, с торчащей острой бородой и сильными натруженными руками — внимательно выслушал мальчиков и ударил кулаком по заваленному книгами и инструментами столу:

— Мерзавцы, прихвостни Сатаны! Для чего это затеяно, я сразу понял, но думал, что все затеяли греки — Спевсипп с Клеархом. Оказывается, Потос, бен Гиркан и Захария. Благороднейшие, богатейшие, знатоки Закона! Сегодня демоны, а завтра…

— …Еще какие-нибудь чары? — спросил Ардагаст. Элеазар подпер голову кулаками:

— Хуже, гораздо хуже. Твои соседи, с которыми ты судачил у калитки, выпивал в корчме, иной раз ссорился, вдруг без всяких чар превращаются в демонов и идут к тебе — убивать, жечь, грабить. А демонами считают не себя, а тебя и твою семью — за то, что у вас другой бог и другие обычаи. Можете вы себе такое представить, скифы?

Ардагаст с Инисмеем покачали головами. У них в селе или стойбище жили люди одного племени, одной веры. Чужака могли не любить, например, за жадность, а что боги и обычаи у него другие, так на то он и чужак, не убивать же его за это.

Элеазар поднялся из-за стола:

— Мои люди постараются до утра поднять всех бедных иудеев и собрать их в синагоге. Богатые-то защитятся сами. Сможешь ли ты, Рескупорид, прислать солдат для охраны синагоги?

— Думаете, если я наследник, то могу кому-то приказывать? И стратег Ахемен, и начальник городской стражи состоят в фиасе Бога Высочайшего. А там всем заправляют Потос со Спевсиппом. Если солдаты и придут, то поздно. Но я все равно пойду во дворец и сделаю все, что смогу.

— Хорошо. А главное — напиши сейчас письмо отцу. Мой человек его доставит.

— А я приведу к синагоге сарматов. На постоялом дворе у западных ворот их много, и все наши — аланы, аорсы. И среди городских сарматов я кое-кого знаю, — сказал Инисмей.

— А мы им хорошо заплатим. То есть заплатит кагал. Заставим богатых раскошелиться, — хитро подмигнул Элеазар и снова обратился к Рескупориду: — Можно хотя бы арестовать Валента с Захарией за зловредное колдовство?

— Вряд ли. Валент — в том же фиасе… где и все боспорские негодяи.

— Значит, мы доберемся до них сами. Злодеям не уйти от гнева Яхве, а мы — лишь меч в его руке!

* * *

Наутро агора гудела, как гнездо шершней. Все пересказывали ночные ужасы со все более страшными подробностями, взывали к отеческим богам и проклинали иудеев. Особенно усердно кляли оборотистых южных пришельцев те, кому они перебивали торговлю, кого они обманули или опутали долгами. Хотя главные мошенники и обиралы обитали на акрополе, для их жертв сегодня все иудеи были на одно лицо, жуткое крючконосое лицо коварного человека-демона. Но наиболее яростно поносили иудеев те, что ненавидели их никак не больше, чем тех, кого сами обворовывали каждый день. Над агорой разносился зычный голос взобравшегося на воз с сеном Клеарха Меченого:

— Эллины! До каких пор мы будем терпеть? Все несчастья нашего города от этих эмпуз [12]! Они же весь род человеческий ненавидят! Мало им лишать нас заработка и имущества, так нужны еще и наши жизни для их кровожадного бога! Скифы, и те не приносят здесь человеческих жертв своему Арею!

Толпа возмущенно зашумела. К возу протолкался пожилой крестьянин.

— Что это ты ругаешь бога, которому сам молишься? Ты же из фиаса Бога Высочайшего, а он и есть иудейский Иегова. У тебя на груди его знак, люди в бане видели!

Клеарх, не смутившись, спустил хитон с плеч и обнажил грудь.

— Так что у меня здесь?

— Ну, два орла венок держат.

— А орел — чья птица? Зевса-Юпитера! Он и есть высочайший бог. А божественный Платон, которого ты, деревенщина, не читал, зовет его просто: Бог. Ясно? Ну и проваливай, пока мы тебе хитон не задрали да не узнали: вдруг ты и сам обрезанный!

Подгоняемый толчками в спину, крестьянин поспешил скрыться. А Клеарх продолжал распалять толпу:

— Разве не знаете — у них завтра праздник Пурим? В этот день иудеи перебили семьдесят пять тысяч персов. Сколько вчера погибло — человек двадцать? Этой ночью еще и не то будет, если к вечеру в городе останется кому молиться их богу.

Энергично раздвинув толпу, перед возом появилась крепкая, жилистая торговка Рахиль. Даже сегодня она появилась на агоре с лотком пирожков, и ее не трогали. Вся агора знала: тетушка Рахиль криклива, но добра, и если в долг не даст, значит, ее семерым детям не хватает; а если хочешь не быть обманутым, посоветуйся с Рахилью, она всех тут знает и никого не боится.

— Чтоб тебя самого эмпузы загрызли, вор, лгун бесстыжий! Чтоб тебе на кресте висеть, богохульник! Какой Пурим, он еще весной был, за месяц до Пасхи! Люди, кому вы верите — демонам и ворам? Да что мы, безумные — убивать тех, среди кого живем? Яхве от нас уже тысячу лет человеческих жертв не требовал, а для вашего Диониса еще пятьсот лет назад персидских царевичей зарезали, мне Стратоник говорил, а он ученый человек, книги пишет. Это некромантам законы не писаны, поищите-ка их, нелюдей, в доме…

Ее далеко не тихий голос заглушил дикий, нечеловеческий вопль. На воз взобралась женщина с распатланными полуседыми волосами — Мелания, жрица Гекаты, выгнанная из ее коринфского храма за какие-то провинности. Теперь служительница Трехликой жила ворожбой, изготовлением амулетов и разными совсем уж темными делами.

— Люди! Гнев Неодолимой на вашем городе! Очистите его от ненавистного богам племени, или кара Трехликой постигнет вас самих! Эта иудейка — ведьма, возле ее дома ночью погибли двое детей. Это чья работа — демонов или ее? В ее пирожках человеческая кровь! Вы людоеды, граждане Пантикапея! Искупите свой грех, или месть Подземной будет страшна!

Рахиль метнулась к беснующейся жрице, но десяток рук тут же схватил торговку и швырнул под ноги толпы. Пытавшиеся заступиться сами были побиты дюжими молодчиками, собравшимися у воза. Клеарх поднял суковатую, словно Гераклова палица, дубину:

— Вперед, во имя Зевса! Смерть врагам рода человеческого! Грабь их дома — там нет ничего честно заработанного!

Его люди, рассредоточенные в толпе, подхватили крик, потрясая оружием, и вот уже вся толпа обратилась в орущее, кровожадное скопище. Несогласные думали лишь о том, как отсюда выбраться целыми.

Иудеи, успевшие скрыться в синагоге, поплатились домами и имуществом. Не успевшие — жизнью. Молить о пощаде было тщетно: всякий убийца и насильник мнил себя сегодня Гераклом, истребляющим чудовищ. Все, что ночью творили демоны, теперь делали люди.

* * *

Подойдя к синагоге, толпа невольно остановилась: поперек улицы стояли, положив стрелы на тетивы, два десятка конных сарматов, а за ними — иудеи с копьями, мечами, палками. Клеарх готов был повернуть назад, но толпе, успевшей хлебнуть вина из разбитых погребов, уже было море по колено. В сарматов полетели камни, черепица, факелы. В ответ разом загудели тетивы, и два десятка самых отчаянных головорезов рухнули на мостовую. Со свистом и гиканьем степняки понеслись вперед, рубя направо и налево длинными мечами. Последнее, что увидел Клеарх, был акинак, вонзившийся ему в глазницу, и торжествующее лицо совсем юного золотоволосого сармата. Из стаи голодных волков толпа мигом обратилась в перепуганное стадо, где каждый думал лишь о том, чтобы унести ноги.

Загнав часть толпы в переулок, сарматы остановились. Курчавобородый армянин вытер меч о конскую гриву.

— Хватит с вас, дурачье? Хотите знать, кто напустил на вас демонов? Два некроманта: Захария Самаритянин и Клавдий Валент. Зачем напустили? А чтобы вы туг истребляли друг друга на потеху тем, что на акрополе. Я, князь Мгер Арцруни, сказал бы это вам раньше, если бы вы честным людям верили больше, чем ворам.

Оробевшая было толпа разразилась криками:

— На акрополь! Сжечь дом этого Валента! Сбросить со скалы обоих колдунов! Побить их камнями!

Греки и иудеи, только что готовые растерзать друг друга, вместе двинулись к воротам акрополя. А оттуда уже спускались, выставив копья над щитами, солдаты в доспехах. Раздалась команда, и они замерли, перегородив улицу. Из переулков вдруг высунулись копья городской стражи. Перед строем появились чернявый, похожий на перса, стратег Ахемен и важный седобородый саддукей Мельхиседек, старейшина кагала.

— Стойте, граждане Пантикапея! — поднял руку Ахемен. — Куда вы идете и за чем?

— За справедливостью! — выступил вперед Элеазар. — Выдайте нам Левия бен Гиркана и Захарию Самаритянина, чернокнижников. И Потоса, сына Стратона, который нанял их, чтобы спустить на город демонов.

— Элеазар, ты обвиняешь почтенных и благородных людей, — развел руками Мельхиседек. — Разве пристало иудею обвинять иудеев без доказательств, да еще на улице, перед… иными народами?

— Мои слова может подтвердить Рескупорид, наследник царства. А еще — Инисмей, сын великого царя аорсов. И еще один сармат царского рода.

— Это дело такой важности, что рассудить его может только царь Котис, — сказал Ахемен. — Подождите его возвращения. Ручаюсь, что никто из обвиненных вами не покинет города. Бросать же в тюрьму столь уважаемых людей без царского повеления…

— Храбрейшие сарматы! Да наградит вас Бог за спасение сотен безвинных иудеев. — Мельхиседек извлек из складок плаща объемистый мешочек. — Здесь по десять денариев на каждого. А на постоялом дворе вас будет ждать щедрое угощение за счет нашего кагала. Как саддукей я верую, что благие дела должны вознаграждаться на этом свете, ибо на том нас уже не ждет ничего хорошего.

— Вас действительно не ждет, — буркнул Элеазар.

* * *

Небольшая полуподземная комната в доме Валента была обставлена скромно, хотя и не совсем обычно: стены, завешенные черной и белой тканью, жертвенник со светильником и курильницей на нем, плавильная печь, два шкафчика, полки с книгами, стол, уставленный сосудами странных форм. Только выглядывавшие из приоткрытого шкафчика человеческие и звериные черепа, кости, головы мумий и другие столь же милые предметы позволяли догадаться, чем занимаются здесь хозяин с почтенным рабби Захарией.

Сам Захария сейчас раздраженно ходил по комнате, поглядывая на стол, где из черного глиняного кувшина выглядывала лысая голова клыкастого Мовшаэля. В углу сердито ворчал Орф.

— Трусы, бездельники! Не справиться с тремя сопливыми мальчишками!

— Господин, там был еще армянин, сразу видно, маг, а у него такой меч с германскими письменами…

— Втроем, да еще с мечом Белфегора, как-нибудь одолели бы. Будь у вас на плечах головы, а не то, чем только невежд пугать! Где твои дружки?

— Увы, они погибли телесно и духовно…

— Или прячутся там, где до них не дозовешься. А ты с перепугу нализался и явился только теперь, когда чернь требует моей выдачи! Закупорить бы тебя в этом кувшине да бросить в море, как заведено у арабских магов, и пусть тебя выловят Люцифер с Вельзевулом, если ты им еще нужен,…

— О господин, позволь ничтожному и нерадивому слуге искупить свою вину!

Захария остановился, сложив на груди руки. Его глаза засветились дерзким огнем.

— Да, трех бестолковых демонов для этого городишка мало. Этой ночью я устрою такое, о чем здесь будут помнить веками!

Орф радостно взлаял.

— Слушай приказ, пьяная клыкастая свинья из воинства Луны: явишься Потосу, заберешь у него семь тысяч сестерциев и скажешь, чтобы готовил четырнадцать тысяч. Завтра все, кто доживет до рассвета, будут знать, что Котис и его сын прогневили богов. Да, заверь еще Потоса, что ни его склады, ни акрополь не пострадают. Деньги пересчитает Орф, ясно? А потом вселишься в сына Котиса и будешь ждать нового приказа.

— У него такой амулет — Горгона на драконьем зубе…

— Тебя, вора, учить красть амулеты?

* * *

Элеазар-медник накормил гостей просто, но сытно: пшенная каша, горячие лепешки, молоко, свежие вишни, кислое вино. Рескупориду и даже Инисмею такой стол мог бы показаться бедным, но оба царевича сейчас отсыпались во дворце. Ардагаст же в лесах привык довольствоваться даже меньшим. Сейчас за столом, кроме него и хозяина, были только Мгер и Стратоник — полный лысоватый мужчина с длинными волосами и пытливым взглядом ученого, в запачканном чернилами хитоне. Сам Элеазар, расслабившись, выглядел уже не столь сурово.

— Ну, Мгер, рассказывай, что нового в Армении. Правда, что вы римлян при Рандее под ярмом провели?

— Правда, клянусь Михром! Два легиона! И обоз забрали, и всех рабов освободили. А дурак Цезенний Пет уже успел донести о победе и потребовать триумфа!

— Будет ему триумф от Нерона! — расхохотался Элеазар. — А ты успеваешь всюду, где только бьют римлян и их холуев. Этот меч с рунами, помню, добыл, когда словене-луги и германцы гнали с Дуная короля Ванния.

— На то я и князь Арцруни! Наш род не зря зовут «сасна црер» — Сасунские Храбрецы.

— Какой ты князь? — добродушно усмехнулся иудей. — Ты оружейник, лучший, кого я знаю. А мечом владеешь почище любого князя.

— Что делать, если мои благородные родственники не считают нужным ни знать, ни помнить, что князь Ваган Арцруни взял младшей женой дочь кузнеца? Даже те, кто присутствовал тогда в храме… А сам ты кто? Внук ученейшего рабби Иуды Галилеянина, сын рабби Йаира — и гнешь застежки из медной проволоки.

— Я работаю и по серебру, и по золоту. — Элеазар достал из ящика золотую с бирюзой пряжку в виде трех дерущихся грифонов.

— Аорсы такое любят. Инисмей говорил, это из Бактрии привозят, с востока, — сказал Ардагаст.

— Думаешь, пряжку бактриец делал? Нет, еврей Элеазар… А мой дед был не только рабби, но и воин, Первым в Палестине поднял оружие против Рима. Магией я владею хуже его. А мечом хуже тебя, Мгер. Но от моего кинжала еще ни один подлец не уходил.

— Я вот тоже сын стратега, внук архонта, а сам — не поймешь кто: лекарь, философ, историк, маг. Всего понемногу, а до Аполлония из Тианы все равно далеко, до Пифагора и подавно, — развел руками Страто-ник. — Братство Солнца как раз для таких непутевых, как мы, что не умеют устраиваться… на чужой шее. Просто служим людям всем, чем нас боги наделили, и не можем иначе. Как Солнце не может не светить и не греть, даже из-за туч.

— Даждьбог-Солнце — самый добрый из богов, — кивнул головой Ардагаст. — Перуна… ну, Зевса, боятся, а его любят.

— А как у вас в Палестине? — спросил Мгер Элеазара.

— Готовимся. Добываем оружие, деньги. Выкупаем братьев из тюрем — благо, наместник Альбин жаден до денариев и шекелей. Наших все больше… только я этому не рад. Потому что не верю господам! Если даже этот хлыщ Элеазар, сынок первосвященника, говорит теперь: «Я зелот, я за свободу Иудеи»… Продадут же они нас, как дойдет до дела! И пусть! — Глаза иудея сверкнули дико, неукротимо, как у степняка. — Будем биться, пока останется хоть одна крепость. А не сможем оттуда прорваться в пустыню — все убьем себя и своих родных, но на невольничий базар нас не погонят!

— Хорошо умереть свободными. Но жить свободными еще лучше, — тихо сказал армянин. — Скажи, как ваши ессеи?

— Неизменные, как само Солнце. Встали, Солнцу помолились, поработали, пообедали, снова поработали, вечером отдохнули. У них хорошо: тихо, спокойно, все сыты, одеты, никого господином звать не надо… Но — скучно! Всегда одно и то же, все делай, как старшие братья укажут, один против десяти лучше рта не открывай. В иных общинах женщин любить не велят. А я волю люблю — как вы, скифы! — подмигнул Элеазар росичу.

— А что здесь, на Боспоре?

— Плохо. Лапа римской волчицы все ближе, — вздохнул Стратоник. — Плавтий Сильван, легат Мезии, разбил аорсов и скифов. Легионеры стоят в Тире, Ольвии, Херсонесе, строят крепость в Хараксе. А эта шайка из фиаса Бога Высочайшего больше самих римлян хочет обратить Боспор в провинцию.

— Маммона — вот их высочайший бог! Гермес Трижды Величайший, бог воров, торгашей и колдунов! А великая богиня — мошна с авреусами и денариями! — сжал кулаки Элеазар. — Им мало зерна и мехов, кожи и рыбы. Котис хотя бы старается мирить племена между собой. А эти станут без конца разжигать в Сарматии войны, чтобы сюда гнали на продажу рабов, рабов, рабов!

— Сауасп продаст в рабы хоть кого, — кивнул Ардагаст. — Даже роксоланов продавал, хоть они нам, росам, родичи. И с венедов требовал дани невольниками, но Фарзой запретил.

— Понял теперь, зачем к вам везут столько вина? А еще дорогие тряпки и всякие золотые, серебряные штучки, что нужны только знатным?

— Ага. Сауасп это все любит — кувшины серебряные, шелка, вино, женам золотые серьги А с роксоланами воевали после того, как греки на праздник вина навезли, и пьяные сарматы передрались и многих до смерти убили. Потом как стали разбираться, кому за кого мстить…

— Тебе, Элеазар, все господа на одно лицо. Но сейчас нужно поддержать Котиса, чтобы не отдать Боспор в руки этих стервятников, которым все время нужны новые трупы, — тихо, но настойчиво сказал Мгер. — Наш Тиридат — тоже не Савмак и Царства Солнца не создаст. Но Братство помогает ему, чтобы Армения не досталась Тиграну, прихвостню Нерона и правнуку Ирода.

Медник досадливо скривился.

— Элеазар, они способны на все. Для них главное — запугать людей так, чтобы те готовы были подчиниться хоть Нерону. Эти демоны — только начало. Сегодня — ночь солнцеворота, и страшно подумать, что в эту ночь может устроить Захария, — сжал рукой виски Стратоник.

— Купальская ночь — страшная, — горячо подхватил росич. — Вся нечисть гуляет! Да, помню! Захария говорил, что эта ночь хороша для опытов. И еще про Черный курган…

— Это хуже всего. Захария любит мудрость, как истинный философ, — горько усмехнулся Стратоник. — Но он не любит людей. Поэтому он еще опаснее таких, как Потос.

— А Захария с Валентом уже скрылись из города, мне доносили. Не иначе, обморочили стражу. Нужно ловить их на Черном кургане, — резко поднялся Элеазар.

— Там такой источник темной силы, что мы и втроем можем не справиться, — покачал головой Стратоник.

— На темную силу в купальскую ночь нужно найти силу Огня и Солнца — так учил меня Вышата, — вмешался росич. — Там же рядом Золотой курган…

— Это, юноша, я и хотел сказать. В нескольких деревушках у Меотиды [13] еще живут потомки киммерийцев. От них я узнал: эти два кургана насыпаны тысячи лет назад. Черный посвящен Трехликому, Разрушителю, Владыке Тьмы. А золотой — Богине Огня и Солнца.

— Наверное, Гелия, дочь Сатира, служила ей!

И Ардагаст рассказал о своей встрече с хозяйкой Золотого кургана.

— Гелия действительно погребена в этом кургане. Греки построили в нем склепы для ее отца Сатира, ее брата Перисада и ее самой. Может быть, тебе явилась Гелия. А может — и сама богиня.

— Спросить бы Вышату. Он и скифское, и сарматское волхвование знает… Что же с ним стало? Вас трое волхвов, можете узнать?

— Если бы у Пепельного кургана погиб он или Черный Волк, уцелевший уже был бы в городе и нашел тебя. Но их обоих нет и близко, — задумчиво потеребил бороду Мгер.

— Значит, оба… — Голос мальчика дрогнул.

— Нет. Я попробовал мысленно связаться с ним. И услышал его мысль. Но… слабо, будто он… в могиле.

— Все-таки… — Ардагаст не решался произнести слово «мертв».

— Ну, трупы не думают. Живой в могиле? Если бы Сауархаг загнал его туда, то сам был бы здесь. Я понял одно: твой воспитатель где-то к западу отсюда — там же, где Золотой и Пепельный курганы.

— Так едем туда!

— Поедем. Но — на закате. Для светлой магии эта ночь тоже очень благоприятна. С Золотого кургана сразимся с Черным!

— И покажем этим слугам Сатаны, что не их хозяин правит миром! — лихо усмехнулся медник.

— Для нас это тоже будет… важный магический опыт. И он должен удаться! — тряхнул длинными волосами Стратоник.

— А мы с Ресом и Инисмеем как раз хотели этой ночью идти на Золотой Курган.

— Вот и передай им, чтобы приехали туда на закате. Нет, пусть люди Элеазара передадут. А ты пока не появляйся лишний раз в городе и не рискуй амулетом. В нем скрыта большая сила, и многие руки тянутся к нему. Но кого же изберет эта сила? — загадочно произнес Мгер.

— А я пока что пойду займусь переломами тетушки Рахили. Представьте, она, когда ее били, ухитрилась залезть под воз и осталась жива, — сказал Стратоник.

* * *

Костер заката догорал в зеленом море пшеницы, вклинившемся в седое ковыльное море. Быстро темнело, но еще хорошо были заметны две тянущиеся на запад горные гряды, пепельно-серый курган у подножия южной гряды и черный — на одной из вершин северной. Еще лучше был виден киммерийский вал, тянувшийся с севера на юг через Золотой курган, у каменной опорной стены которого стояли шестеро всадников.

Все выжидающе глядели на Мгера, чей духовный взор напряженно обшаривал окрестности. Наконец лицо армянина разгладилось, и он облегченно встряхнул головой.

— Все! Вышата сейчас будет здесь. А эти двое с собакой уже на Черном кургане волхвуют. Человечину какую-то жгут, мертвую, правда. Куски мумии, что ли. Пора и нам за дело — преграду строить. Мальчики, привязывайте своих коней, и моего тоже, к колу. Он заговоренный, так что рваться они не станут, хоть бы кругом одни демоны скакали.

Инисмей радостно встрепенулся в предчувствии новых подвигов. Рес натянуто улыбнулся. Проснувшись днем, он почувствовал себя нехорошо. Словно что-то скверное и ядовитое, как болотный туман, проникло в него и осело не то в легких, не то в голове, не то в сердце, не желая выбираться. Какие-то грязные, дрянные мысли то и дело лезли в голову и тут же словно прятались, испугавшись. И все не пропадало ощущение, что он забыл надеть или взять с собой что-то маленькое, но очень важное.

— Мы будем волхвовать в склепе царевны? Или Сатира? — спросил Ардагаст.

— В склепах колдуют только некроманты, — усмехнулся Стратоник. — В Египте всякий паршивый чернокнижник норовит залезть в пирамиду Хеопса или хоть Микерина, а здесь вот — в Перисадов курган. Светлых богов лучше вызывать на вершинах, ближе к небу.

— А у кого душа змеиная, пусть для колдовства забираются в норы, к аду поближе, — добавил Элеазар.

— Этот вал построен вместе с Золотым курганом и наделен силой Солнца, — продолжил Стратоник. — Захария скорее всего будет сейчас насылать какие-нибудь злые чары на Пантикапей. А мы с Элеазаром станем на валу и протянем магическую цепь-завесу от кургана до Меотиды, чтобы никакая нечистая сила не прорвалась к городу. Южнее кургана она и так не пройдет — ее к северу тянет, от Солнца подальше.

— Счастливо оставаться, мальчики! Главное тут — не бояться ничего, даже самого неожиданного. — Медник ободряюще взъерошил золотистые волосы Ардагаста, тронул коня, и вскоре два всадника исчезли Б сгущавшихся сумерках.

— А вы берите хворост и тащите на вершину, — скомандовал армянин. — Наши люди его здесь еще днем сложили, но так, чтобы с Черного кургана не заметили.

Пока перетаскали весь хворост, совсем стемнело.

Разбрелись по небу звездные стада. Недобрым, мертвенным светом залил землю их рогатый пастух, которому вся нежить молится, как люди Солнцу. Но всякий волхв знает — лучше такой свет, чем никакого, и почитает Велеса, Гекату, Сому…

Ардагаст первым заметил, как из Пепельного кургана вдруг выехал всадник и поскакал прямо к Золотому кургану. Белый плащ волхва развевался за плечами всадника. Это не был призрак: копыта стучали.

— Вышата! Жив! Вышата-а!

Солнечный оберег на груди росича вдруг стал теплым, даже горячим. Ардагаст поднес к нему руку — как раз вовремя, чтобы успеть перехватить рванувшуюся к оберегу бледную, со скрюченными пальцами руку… Рескупорида. Глаза царевича были безжизненны, на лице застыла мерзкая ехидная улыбка, а другая рука уже вытаскивала акинак. Росич с силой отшвырнул Реса, двинув его коленом в живот, но эллин устоял и бросился на Ардагаста с клинком.

— Рес, ты что! Рес!!!

Жизнь росичу спасло только умение молниеносно уходить из-под ударов. Инисмей, поняв наконец, что его друзья не дурачатся, обхватил Реса за пояс, повалил, прижал его руки к земле, Ардагаст же навалился на ноги. Мгер, занятый разведением — с заклинаниями и молитвами — священного костра, не обратил сначала внимания на «разыгравшихся» мальчиков. Ехидная ухмылка, изуродовавшая лицо друга, казалась знакомой. Ардагаст вдруг вспомнил, как Вышата изгонял бесов из кликуш, и громко спросил:

— Мовшаэль, ты здесь? Отвечай, именем Перуна-громовержца, который бьет таких, как ты!

— Я здесь и готов повиноваться знающему мое имя, — раздался из уст Реса противный голос белого демона.

— А раз готов, то выйди отсюда и провались, откуда пришел, не то пошлю туда, где ты еще не бывал и быть не захочешь!

Рес вдруг разом обмяк, а в воздухе появилась бледная фигура и клыкастая рожа Мовшаэля.

— Спешу исполнить повеление. Но не дозволят ли отважные царевичи своему ничтожному рабу отведать духовной сущности того чудесного вина, которое ваши наставники приготовили для обряда?

Ардагаст злорадно скрутил ему кукиш:

— Вот тебе кукиш, что хочешь, то купишь!

Подошедший Мгер, не тратя слов, сделал рукой знак косого, солнечного креста, и демон со страдальческим воплем скатился с кургана и исчез под землей.

— Что придумал, подлец: наследник трона, одержимый демоном! — покачал головой армянин.

— Где мой амулет… С Горгоной? — с трудом, но уже своим голосом проговорил Рее.

— Там, где этот урод его с тебя снял. Такое он с собой не унесет, — ответил Мгер.

— Наверное, во дворце, пока я спал. Плохо мне стало уже там.

— А ты, конечно, все равно поспешил сюда. Ну и молодец! Останься ты во дворце, демон с Захарией тебя бы такое заставили делать…

— Да, самое страшное — понимаешь, что делаешь — то есть что он делает, и не можешь иначе.

А над Рескупоридом уже склонилось доброе простоватое лицо Вышаты.

— Дайте, взгляну… Ничего страшного — молодой, сильный. Полежишь до утра возле священного костра. Где еще в Купальскую ночь добрым людям встретиться, как не возле него? Ну, здравствуй, Ардагаст! Здравствуй, Мгер!

Венед, росич и армянин крепко обнялись.

— Где же ты был, Вышата?

— Да здесь же, у Пепельного кургана. И в нем. Не бойтесь, мертвым еще не стал. Сначала Сауархаг загнал нас с Агаром в курган. А потом стал в склеп ломиться. Тут уж царь не вытерпел, взял грозовой Фарнахов меч да отцовский священный щит с золотым оленем и так Черного Волка отделал, что он, поди, до сих пор где-то раны зализывает. Ну а я после такого боя тоже отлеживался. В склепе у Агара, целые сутки. Царю с царицей новости рассказывал и от них много чего узнал. Агар не обещал, но может быть, и поможет нам. Он был другом Гелии, и отцу ее, и брату. А ты, Ардагаст, молодец, не посрамил рода — ни отца, ни матери! Ладно, потом расскажешь. Сейчас — за дело! Вон, лихой костер уже вовсю горит!

На горе, у подножия Черного кургана, действительно горел огонь. Зловещий, синий, словно у чертей на болоте, совсем не похожий на веселое красно-золотистое пламя, рвавшееся в небо с вершины Золотого кургана. Ардагаст знал: такие же веселые костры сейчас горят на всех горах, какие есть вблизи от человеческого жилья в земле венедов. Горят, разгоняют нечисть Чернобогову. Только пламя их отражается в темных водах рек и озер, а здесь внизу и воды нет, только степь да пшеничные поля среди нее.

Черный туман заклубился, гася звезды, в небе над вершиной Черного кургана, потом из него выступили четыре фигуры — чернее самого ночного неба, но окруженные мертвенно-белым сиянием. Крылатый человек в длинной, словно струящейся одежде, могучий крылатый бык, орел с цепью на лапах, огнедышащий змей с перепончатыми крыльями.

— Ангел с мертвыми глазами, херувим, скованный орел, огненный змей. Четыре стихии — вода, земля, воздух, огонь. Значит, на Пантикапей разом обрушатся морские волны, землетрясение, ураган и пожар — если не остановить четырех демонов. И мы их остановим, клянусь Солнцем и Огнем! Остановим, слышите вы, рабы Разрушителя! — выкрикнул в темноту Мгер.

Тяжело взмахивая крыльями, четыре громадных призрака устремились на восток. И вдруг на их пути над древним валом встала стена золотистого света — мерцающая, тонкая, почти прозрачная. Но для владык стихий, способных разрушить целый город, она оказалась непреодолимой. Раз за разом бросались они на нее, словно хищники на прутья клетки, то все вместе, то порознь. Злобный крик, рев, клекот, шипение оглашали ночную равнину. У подножия вала трескалась и вспучивалась земля, взметались языки пламени и водяные валы, в воздухе бушевали вихри. Но длинная насыпь нигде не оседала, пламя гасло, вода обращалась в пар, а ветер стихал, лишь коснувшись завесы, словно вытканной из тончайших золотых нитей.

Четыре демона метались вдоль завесы, но нигде не могли найти бреши, а к Золотому кургану они приближаться не рисковали. Вся насыпь и каменная стена излучали теперь золотистый свет, сливавшийся с рвущимся в небо пламенем священного костра. Суровы и сосредоточены были лица Вышаты и Мгера. Ардагаст знал от своего воспитателя: сила волхва не столько в словах, которые он произносит вслух или мысленно, сколько в мощи его духа. Сумей найти волшебную силу в себе или вокруг себя — в свете солнца или звезд, в блеске молнии, в воде родника. Сумей сосредоточить ее и направить на доброе дело. И знай, что другой такую же самую силу может обратить во зло. А тогда — воля против воли, вера против веры, чары против чар. Внезапно ангел в струящейся одежде понесся прямо на защитников кургана. Даже во время схватки с демонами Ардагаст не испытывал такого леденящего, сковывающего душу страха. У крылатого существа не было ни когтей, ни клыков, ни могучих мышц, ни адского меча. Не было даже ярости на холодном, бесстрастном лице. Были лишь глаза — немигающие, неподвижные, как у мертвеца, но вовсе не безразличные к делам живых. Две проруби, две черные воронки, вытягивающие из человека все: силу, мужество, волю к жизни, саму способность двигаться, сопротивляться. Не было сил даже опустить веки, чтобы не видеть этих огромных, всепроникающих глаз. Словно пытаясь ослабить петлю невидимого аркана, мальчик поднял руку к горлу и коснулся золотого оберега. «Не возьмешь, нежить!»

Золотой луч ударил из оберега прямо в лицо призраку. Перед мертвыми глазами завертелось сияющее колесо с гонящимися друг за другом грифоньими головами. Враз лишившись своего мертвящего величия, ангел прикрыл глаза рукой и с полным досады криком отлетел прочь. Инисмей и Рес смотрели на росича с восхищением. Оба мага переглянулись с довольными улыбками. А росич и алан, не сговариваясь, с непочтительным смехом скрутили вслед грозному духу кукиши, словно болотному черту или подземному бесу-далимону.

На Черном кургане стояли те, кто не прощал насмешек над собой. И ответ не заставил себя ждать. Синее пламя, черный дым взметнулись к самой вершине насыпи, и оттуда начала вырастать громадная черная колонна, окруженная синеватым сиянием. Вот уже из колонны выросли могучие руки, три головы, над плечами раскинулись огромные перепончатые крылья. Огнем вспыхнули три пары глаз, три пасти.

— Они вызвали Владыку Тьмы. Думают, что в такую ночь тьма всесильна. А мы покажем им, что есть свет и во тьме. Правда, мальчики? — задорно обратился к царевичам Мгер. — Мало им нашего костра — увидят ту, чья сила в нем. Вышата, вызывай, я подержу завесу! Вызывай на самом древнем языке, какой знаешь!

Воздев руки, волхв заговорил по-скифски:

— Зову тебя, о Табити, царица скифов! Зову тебя, которая есть Огонь и Свет! Ты — в солнце, луне и звездах, в пламени степного пожара, и в очаге самой бедной землянки и юрты, и в царском священном золоте, и в душах добрых людей! Соединяющая три мира, явись в наш мир, не дай Тьме завладеть им! Останови Разрушителя и его рабов! Зову тебя, о Табити!

Рескупорид с трудом поднялся на колени и простер руки к огню:

— Зову тебя, о Гестия!

— Зову тебя, о Ацырухс, Святой Свет!

— Зову тебя, о Морана, Золотая Царевна!

Алан и росич протянули руки к пламени, и пальцы трех царевичей почти коснулись друг друга. Священное пламя колебалось совсем близко, но не обжигало, и они не отдергивали рук.

А из трех пастей черного великана уже вырывались синие молнии и били в золотистую преграду, и она трепетала под их ударами. Но тут в огне костра проступила фигура женщины удивительной красоты, с золотыми волосами, в красном платье с золотым пояском. Все пятеро воздели к ней руки, и она ответила приветливой улыбкой. А потом вышла из костра, повернулась с грозно поднятыми руками лицом к Черному кургану и вдруг стала в три раза выше ростом. Из ее плеч выросли две переливающиеся золотой чешуей змеи с рогатыми львиными головами и зубчатыми гребнями на спинах. Рядом с ними взметнулись золотые орлиные крылья. Из-под платья выползли и потянулись вверх еще две змеи с головами грифонов и две — с утиными головами, а из-за пояса — две обычные змеи.

Из глаз и пастей Трехликого вырвались синие молнии и ударили в сторону богини. Но навстречу им с ее рук и из восьми пастей ее зверей ударили другие молнии — золотые, ярко сияющие. Золотые молнии сталкивались с синими, словно мечи или копья в бою, сливались в ослепительных вспышках и разом гасли. Несмолкающий грохот стоял над равниной, но ни капли дождя не падало. Горожане в Пантикапее и крестьяне-греки на равнине в испуге приглядывались к вспышкам над курганами и валом, прислушивались к грому и гадали: боги или демоны сражаются над этими неведомо кем возведенными насыпями?

Вдруг защитники Золотого кургана ясно услышали негромкий женский голос:

— Ардагаст и Мгер, воины Солнца! Инисмей, воин Грома! Скачите к Черному кургану, поразите колдунов и их пса! Моя сила будет с вами! Помните: не бойтесь мороков, не верьте морокам. Кто испугается — погибнет!

В ушах или в самих душах их звучал этот голос, заглушить который не могли раскаты грома?

Они сбежали с насыпи, вскочили на коней, и древний вал расступился перед ними. Мгер скакал посередине, высоко поднимая меч, на клинке которого золотым огнем светились руны и знаки Солнца. Мальчики мчались рядом, крепко сжимая акинаки. Вышата глядел им вслед с надеждой, а лежавший у костра Рес — с завистью. В такую ночь не совершить ничего, достойного царя, и все из-за бледнорожего пьяницы-демона!

Ветер рвал с троих всадников башлыки, взъерошивал волосы и конские гривы. Синие молнии били в землю совсем рядом. Неожиданно слева подскакал еще один всадник — бородатый скиф в роскошной одежде. Золотые бляшки усыпали его кафтан и башлык, золотом сияли ножны меча и налучье, на шее блестела массивная золотая гривна с фигурками всадников на концах. Он протянул Инисмею свой меч и крикнул голосом, заглушавшим громовые раскаты:

— Держи, сармат! Посмотрим, какой из тебя воин Грома.

«Грозовой меч царя Фарнаха, отца Агара», — догадался Инисмей. На золотых ножнах красовалась голова вепря — знак Ортагна. Аорс крепко сжал золотую рукоять, и клинок вспыхнул грозным темно-синим пламенем.

Троим повезло: четыре крылатых демона все еще атаковали золотистую завесу и не обратили на них внимания. Некроманты же поначалу лишь посмеивались, глядя на варваров, решившихся бросаться с мечами на них, великих чародеев. И прибегли к защитным чарам лишь тогда, когда воины оказались у самого подножия кургана.

На пути у всадников вдруг встал темный туман, из которого навстречу им рвались какие-то щупальца, когтистые лапы, усаженные острыми зубами пасти, «Морок», — догадался росич.

— Михр! — выкрикнул армянин.

— Мара! — откликнулись оба юных сармата.

Взмахнув клинками, они бросились в самую гущу чудовищ, и призрачные твари вмиг рассеялись. С удивлением Ардагаст заметил, что его акинак — самый обычный, венедским кузнецом скованный, — горит теперь таким же золотистым светом, как рунный меч Мгера.

Росич погнал коня к каменной опорной стене кургана и вдруг увидел, как навстречу ему ползет гигантская змея. Ее разинутая пасть, полыхавшая белым пламенем, могла поглотить всадника с конем, клыки в два локтя длиной источали зеленый яд. Но золотой луч Огнеславова оберега ударил в пасть чудовища, и мальчик внезапно разглядел за белым пламенем темную фигуру, неясную, но вполне человеческую. Помянув Даждьбога, Ардагаст ринулся прямо в огненную пасть, и конь ему подчинился — на животное, посвященное светлым богам, морок не действовал. Росич сделал акинаком резкий выпад вперед. Змея враз исчезла, и Ардагаст увидел, что его клинок по рукоять вошел в грудь Захарии, одетого в черный, расшитый колдовскими знаками хитон.

— Будь проклят, гой, варвар, — прохрипел самаритянин. — Вечно служи варварским царям и ради них совершай свои подвиги, ибо твое племя предназначено для рабства. А тайное знание, добытое мною, пусть будет бичом твоего рода. Проклинаю тебя и твоих потомков именем семи владык этого мира: Люцифера, Намброта… О-о-о!!!

Некромант дико завопил, как будто огонь сжигал его изнутри. И впрямь, из его рта и внезапно появившихся на теле ран повалил дым, задымилась и черная одежда. Росич с отвращением вырвал клинок из раны, и к ногам его коня упал обгорелый труп, на скрюченных пальцах которого россыпью огоньков горели семь перстней с самоцветами.

А перед Инисмеем предстал одноглазый великан-вайюг почти в два человеческих роста, с дубиной в руке. И эта громадная дубина, способная с одного удара обратить человека в кровавое месиво, взметнулась над головой алана. Но сын Фарзоя подставил грозовой меч, и дубина… исчезла, без звука и следа. Огромный, с человеческую голову, кулак устремился прямо в лицо царевичу, но тот чуть отклонился, ударил врага мечом по запястью, и кулак… тоже исчез. Снова морок! Инисмей принялся обрушивать на врага удар за ударом, пока не разметал все исполинское призрачное тело. И тогда увидел на земле обугленный труп. Сквозь почерневшую плоть проглядывали белые кости, и череп скалил зубы в жутком веселье: вот заставил глупого варвара воевать с тенью.

Черный пес с огненными глазами и пылающей пастью не умел морочить. Он привык одолевать людей силой, быстротой и хваткой стальных челюстей. А еще — силой страха, что могла сделать бесполезными самые могучие мышцы и самый лучший меч, даже волшебный. Черной молнией Орф метнулся со склона вниз, на седеющего орлиноносого бородача с сияющим рунами и знаками клинком. Пес рассчитывал вцепиться в запястье и вмиг переломать его зубами и пережечь огненным дыханием. Но опытная рука воина Солнца, имевшего дело и не с такими тварями, нанесла удар навстречу, и страшные челюсти сомкнулись на клинке. Со злобным рычанием пес стиснул зубы. Два пламени — белое и золотое — боролись сейчас в его пасти. Заговоренная сталь начала подаваться…

И тут другой клинок — синий, пылающий, как молния, — обрушился на пса. Вспышка, грохот — и половина черного тела упала наземь, а другая осталась висеть на рунном мече, намертво впившись в него зубами. Инисмей ударил еще раз, и череп собаки разлетелся на две обугленные половинки. Мгер покачал головой, гладя на отметины, оставшиеся на рунном клинке. Князю-оружейнику предстояла теперь работа, и непростая.

— А вы, мальчики, молодцы! — улыбнулся он царевичам. — Если бы испугались мороков и хоть подались назад — они бы стали из духовных телесными, и тогда…

Трое подняли глаза к вершине кургана: не придется ли теперь сражаться с его трехликим хозяином? Но тот стоял безмолвно и неподвижно, будто идол из черного камня. Битва богов окончилась, и молнии уже не скрещивались над равниной. Куда-то скрылись и четыре крылатых демона. А богиня в красной одежде, взмахивая орлиными крыльями, летела к Черному кургану. Она опустилась на середине склона — по-прежнему огромного роста, с крыльями, но уже без вырастающих из тела змей — и приветливо улыбнулась своим защитникам:

— Спасибо вам, воины. Этот колдун не будет больше осквернять Свет и Огонь своими чарами и своей ложью. Вы, мальчики, конечно, ждете от хозяйки Золотого кургана сокровищ? Ваши клады еще откроются вам. Царские клады! И вы их получите, если всегда будете такими, как сейчас, — воинами Солнца и Грома. А это не всякому удается… — Золотой луч вышел из ее руки и ласково коснулся золотого оберега на груди у росича. — Я люблю этот амулет. Ваш волхв сделал его из другого, принадлежавшего моей жрице Роксагунде, царице апасиаков. Теперь ты снова доставишь его на восток — туда, где должно родиться великое царство. Пусть Амулет Солнца соединится, как два века назад, с Мечом Грозы. Для этого я избираю тебя! Остальное тебе скажет Братство Солнца. Твоя же доля огненного золота еще впереди. А мне пора — в мир, которого я не люблю, но который без меня будет еще хуже.

Князь и два царевича зачарованно глядели, как богиня тихо и плавно восходит на вершину кургана. Вот она подошла к черному великану, он обнял ее — словно пламя слилось с черным дымом погребального костра, — и они оба исчезли, будто утонули в черной насыпи. Только тогда погасла золотистая стена на валу.

— Я не знал, что Ацырухс в эту ночь уходит в подземный мир, — тихо произнес Инисмей.

— Зато мы, венеды, знаем. А еще знаем, что весной она вернется — Даждьбог ее оттуда вызволит, — сказал Ардагаст.

Почувствовав на плече чужую руку, Инисмей обернулся. Рядом стоял царь Агар в усыпанной золотом одежде.

— Давай сюда мой меч. Думаешь, я его сармату подарю? Просто хотел узнать, не перевелись ли в степи воины Грома.

— Ну и как? — смело взглянул ему в глаза сын Фарзоя.

— Собаку зарубить можешь, вайюга тоже, хоть и не настоящего. Для сармата и это хорошо.

— Я и колдуна победил.

— Да? — прищурился Агар. — А где он?

Инисмей удивленно глянул вниз. Обугленного тела Валента… не было. А на пальцах мертвого Заха-рии уже не светились самоцветами перстни. Агар расхохотался в густую бороду, а Мгер с досадой взмахнул кулаком:

— Вай, позор на наши головы! Он же нам вместо своего трупа морок подсунул, а сам спрятался. Да еще и за нашими спинами поснимал перстни с рук своего учителя. Не иначе, те самые семь. Вай, натворят же они зла в этом мире!

— Так догоним его! — азартно крикнул Инисмей.

— А ну, тихо! Дай посмотрю, где он. Мгер напряг духовное зрение.

— Нигде не видно. Значит, в курган спрятался, к своему богу. Ладно, пошли. В другой раз умнее будем.

— И такие вот простофили и хвастуны будут лезть в великие цари, рваться к золотым дарам Колаксая, — проворчал Агар, вкладывая меч в золотые ножны. — Хотя… вы еще мальчишки. Посмотрим, что из вас вырастет. Может, и не измельчал народ в степи, а?

Он добродушно ухмыльнулся, прощально взмахнул рукой, с которой свисала обвитая золотой лентой плеть, и поехал шагом к своему кургану.

Вскоре все собрались у костра на Золотом кургане. Стратоник, радостно возбужденный, потирал руки:

— Вот это был опыт, клянусь Афиной! Притом удачный — только не для тех двоих. Теперь сяду за книгу «Об опасности смешения белой магии с черной».

— И такой вот Захария еще учил, что ему подобные вознесутся к Богу, который есть Огонь и Свет. В Шеоле ему место! — сказал Элеазар.

— Там он и попал-таки в огонь, — кивнул Вышата. — По-нашему, в родство огненное. Род, величайший бог, властен над огнем земным, небесным и подземным. Он из богов самый добрый и справедливый.

— Род — это наш Зевс? — спросил Рескупорид.

— Да. А скифы его зовут Папай, персы и армяне — Ормазд, евреи — Яхве… Он создал мир, а править им поставил молодых богов. Сам же без нужды не вмешивается. Вот и находятся такие, что думают, будто ему до земли вовсе дела нет и можно здесь в нечистых делах помощи искать хоть у молодых богов, хоть у бесов.

— Но если Яхве и есть Бог, как же Захария вызывал демонов именем Яхве?

— Злые молитвы, царевич, хоть кому молись, слышит один Чернобог. Аид, по-вашему. Вы, греки, ему храмов не ставите, не молитесь, и правильно делаете.

Снизу послышался стук копыт. Не меньше полусотни всадников подъехали к подножию кургана. Одни держали наготове натянутые луки, другие с мечами наголо взобрались на каменную стену и вал. Но лишь двое поднялись на вершину. Оба были богато одеты на сарматский лад. Первый — весь в красном, с черной бородой и хитроватым курносым лицом. Один пояс стягивал его кафтан, на другом висел меч в красных ножнах, отделанных золотом, и оба пояса сверкали золотыми пряжками с бирюзой. На шее блестела золотая гривна с конскими головками на концах. У второго, одетого в темно-синее, из золота были лишь перстни, скреплявшая плащ фибула с эмалью и лента, стягивавшая длинные светлые волосы. Этими волнистыми волосами и лицом он походил на Реса, только лицо было не гордое, а какое-то тихое и неприметное, хотя и не безвольное. У его пояса висели кривой греческий меч-махайра и акинак.

— Кто вы такие и чем тут занимаетесь? Чародейством? — тихо, но властно произнес второй.

— Чародейством, ибо только им могли сегодня спасти твое царство: мы — эллин, иудей, венед и армянин, — спокойно ответил Стратоник.

— Мое царство? Где мой сын Рескупорид?

— Я здесь, отец.

Рее поднялся и шагнул навстречу отцу, но вдруг зашатался. Котис бережно удержал его за плечи и с тревогой взглянул в лицо:

— Что они с тобой делали, эти некроманты? На этого писаку Стратоника мне уже доносили…

— Ни один некромант на этот курган не сунется. Они колдовали там, на Черном кургане, — сказал Стратоник с тем же философским спокойствием. — И вселили в твоего наследника демона, которого мы изгнали. Пусть твой сын еще полежит у священного костра, это лучшее средство. Потом они пытались разрушить твою столицу…

— А мы с Ардагастом, царевичем росов, убили одного колдуна, а другого прогнали, — гордо произнес Инисмей. — Вели его схватить, царь Котис, это Клавдий Валент, то есть Левий, сын Гиркана.

— На этого благородного иудея тебе, царь, никто не доносил? — ироническим тоном осведомился Элеазар.

Одетый в красное Фарзой хлопнул сына по плечу и с торжествующей улыбкой сказал Котису:

— Говорил же я, что, пока мы доберемся до города, Инисмей или угодит к далимонам в зубы, или совершит еще один подвиг? Молодец, сынок, не посрамил аланского рода! А ты, золотоволосый, и есть Ардагаст, сын отчаянного венеда Зореслава? Когда это ты успел сделаться царевичем росов?

— Я им родился, великий царь, — глядя прямо в глаза Фарзою, произнес Ардагаст.

— Главное, что никого из вас не придется хоронить в этом кургане, царевичи-разбойники, — облегченно вздохнул Котис. — А теперь сядем к костру, и вы расскажете мне все. Только не слишком громко — я не зря оставил всю дружину внизу. Ты, Рес, ложись. Признаться, когда я прочел твое письмо, то сначала подумал, что вы с Инисмеем перебрали неразбавленного вина, но потом заметил, что твой почерк хуже не стал…

Перебивая друг друга, мальчики принялись описывать события этих двух ночей, удивительные и страшные, как сон, навеянный чарами. Четверо магов лишь иногда поправляли или дополняли их рассказ. Дослушав до конца, Фарзой азартно хлопнул себя по бедрам:

— Такого воинского посвящения не проходил еще никто в нашем племени! Клянусь Ацырухс, вы все достойны царства, да-да, все трое! И ты, Ардагаст, тоже. Только не думай, что я вот сейчас возьму и сделаю тебя царем росов или венедов. Сауасп — мой лучший полководец… хоть и негодяй не хуже Сырдона, губителя бога Солнца. А у венедов царей вообще не бывает.

— У наших предков, сколотов-пахарей, было великое царство, — смело сказал Ардагаст.

— Где оно? И где золотые дары Колаксая, Солнце-Царя, в которых была сила этого царства и всей Великой Скифии? Я, великий царь аорсов, не знаю. Я владею телом Скифии, и то не всем, но не ее огненной душой — пылающим небесным золотом. Может быть, ты, лесной волхв, знаешь, где оно? — лукаво подмигнул Фарзой Вышате.

— Священное золото — там, где укрыли его боги от людей, недостойных им владеть. Взять пылающее золото в руки сможет лишь тот, кто подобен самому Даждьбогу-Колаксаю. Тот, кто совершит великие подвиги, чтобы возродить великое царство, а не разрушить его.

— Вдруг такой уже родился, а, волхвы?

Лица четырех магов оставались непроницаемыми.

— Это уж точно не я. Валялся всю ночь у костра, пока Инисмей с Ардагастом колдунов рубили, — вздохнул Рескупорид.

— Видали, прибедняется! — рассмеялся Фарзой. — Ты хоть знаешь, что у сколотов священным царем избирали того, кто переспит ночь на голой земле рядом с дарами Колаксая? А в них — тот же огонь Табити-Ацырухс, что и в этом костре.

— Ты еще будешь великим царем, Рес. Если твой отец не будет так угодничать перед Римом, как ваши родичи во Фракии и Понте. Фракии уже нет, а Понта скоро не будет. Трусливых и угодливых рабов хозяин не уважает, — сказал венед.

— Кто ты такой, чтобы судить царей? — вспыхнул Котис. — Варвар, лесной колдун…

— Я — твой родственник. — Вышата поднес к лицу царя руку с золотым перстнем на пальце. — Тебе ведь знакомы это имя и этот знак?

— Солнце и полумесяц — знак Митридатова рода! Мы его унаследовали от Ахеменидов. «Царь Митридат Эвергет». Отец Митридата Евпатора…

— И Роксаны, царевны-волшебницы, — добавил волхв. — О ней даже в нашей семье говорят по-разному: то ли ее похитили демоны, то ли она живой ушла в Аид, то ли бежала с колдуном-скифом.

— С Огнеславом, великим волхвом. Я — их потомок.

— Неужели для того, чтобы судить неразумных и трусливых царей, мало мудрости, а нужна еще и царская кровь? — пожал плечами Стратоник.

Котис, опустив голову, шевелил хворостиной ветки в костре.

— Судите Тиберия Юлия Котиса… Судите, праведники, философы и маги, не обремененные царствами… Котис — римский холуй. Он недостоин своего отца Аспурга, степного богатыря, и прадеда Митридата Евпатора. Он посажен на трон римскими когортами за то, что донес на своего брата и законного царя, Митридата. Он не смеет даже изобразить самого себя на монетах… Но Котису не все равно, будет ли на свете его маленькое царство! — Он вскинул голову. — Я не хочу, чтобы здесь собирали налоги римские мытари. Слышишь, Рес, я не хочу, чтобы тебя казнили по доносу раба, твою мать высекли, как Боудику, королеву бриттов, а сестру обесчестили, как ее дочерей!

Отец и сын сейчас глядели одинаково гордо, напоминая неукротимых степняков.

— Клянусь Зевсом, я хотел бы, по учению Орфея, Пифагора и брахманов, снова воплотиться в этом мире — тогда, когда Рим настолько ослабеет, что его смогут сокрушить даже варвары в звериных шкурах! Но сейчас… это не для рук смертных! — Котис снова сник и опустил взгляд к пламени костра, словно надеясь разглядеть там будущее.

— А нам вот некогда ждать новых воплощений. Мы, иудеи, и в рай-то не все верим. Поэтому и стараемся сделать хоть чуточку лучше эту жизнь. Если Яхве не забудет свой народ, — сказал Элеазар.

— Ну и как, не забывает?

— Мы победили сирийского царя Антиоха. Даст Яхве, победим и кесаря.

— Да поможет вам Зевс! Нет, не ждите от меня помощи, но и мешать вам я не стану.

— Зато мы тебе поможем. Тебе не придется марать руки о тех, кто хочет обратить Боспор в провинцию. Любого из них настигнут кинжалы сикариев, — спокойно произнес медник. — И начнем мы, если ты не против, с Потоса, сына Стратона. Это ведь он нанял некромантов.

— Начинайте! А я велю обыскать дом Валента и схватить его самого.

— Со стражниками пойду я — в доме наверняка есть всякие колдовские штучки, — сказал Мгер.

* * *

Потос, сын Стратона, пил вино большими мегарскими чашами, сначала разбавленное, потом неразбавленное, словно скиф, и не мог опьянеть. Страх, бессильный, тоскливый, безысходный страх прогонял хмель. Он, самый богатый и могущественный иудей в Пантикапее, оказался рабом, игрушкой в руках колдуна-самаритянина. Да, Захария брал у него деньги, и немалые, но цели преследовал свои — страшные, непонятные. Что он готовит сейчас? Может быть, экпирозис — мировой пожар, который пророчат философы и персидские маги?

Глиняный светильник слабо освещал обширный триклиний, и страшно было глядеть в темные углы: не выступит ли вдруг оттуда тот бледный клыкастый демон, не потребует ли уже не денег, а… Отдать бы сейчас все свои деньги, все корабли, доходные дома, рыбокоптильни, только бы…

Поздно! Всех своих денег он, Потос, не отдаст никому и ни за что. Скорее бросится с ними в море, словно германский вождь, потерявший всю дружину. Потому что без денег не будет его, Потоса, уважаемого и уважающего себя. Будет ничто, ам-хаарец, хуже раба. Такой, как его отец, полунищий торговец финиками из Антиохии, всю жизнь трепетавший перед всеми, кто богаче его, и гнувшийся перед каждым чиновником.

Он давно понял без всяких философов: Бог со своими заповедями где-то далеко, выше неба, а здесь правит кто-то попроще, и от него (или от них) можно откупиться. Например, пожертвованиями в храм. Так что Потос даже не грешник: всегда следовал законам, установленным этими владыками земного мира. Если воровал, обманывал, даже приказывал убивать, то единственно ради денег. А если за это награжден богатством — значит, праведен.

Так откуда же берутся в земном мире эти, кого нельзя купить за деньги?! Да люди ли они вообще? Может быть, демоны из неведомого мира, вселившиеся в людей? Или это колдуны из таинственных дебрей Скифии, где нет ни городов, ни денег, приходят сюда и чарами делают людей такими же, как сами?

Что за шум внизу? Да нет, показалось. Охрана в доме надежная: сильные, откормленные рабы-скифы. Шаги в коридоре… Кто смеет бродить ночью по дому, кроме хозяина? Скрипнула дверь, и в комнату вошли четверо иудеев в простых, поношенных, но не рваных хитонах. Трое — крепкие, по виду кузнецы или грузчики, четвертый — худой, остробородый, узколицый. Элеазар из Масады, медник…

— Кто пустил вас?

— Кто не хотел пускать, тебе уже не помогут. А остальные… Здесь, слава Яхве, еще не римская провинция, и рабов не станут казнить только за то, что они не прибежали спасать хозяина.

— Элеазар, зачем ты пришел? Я же дал тебе отсрочку…

— Зато я тебе не дам. Я не просто Элеазар-медник, я — Элеазар бен Йаир!

Услышав имя страшного главы сикариев, Потос оцепенел. От этих не откупишься. И все же…

— Элеазар, если ты о деньгах Братства Солнца, то я просто не знал, кому их передать. Клянусь Ершалаимом, святым городом! Сейчас такое время — кругом одни мошенники, никто не чтит заповедей Яхве…

— То, что ты украл, и не только у Братства, я возьму и сам. Но за какие деньги ты воскресишь тех, кто из-за тебя умер на кресте или под пытками? Тех, кого ночью растерзали демоны, а днем — негодяи Клеарха? Могут твои некроманты сделать такое чудо?

— Элеазар, ты важный человек среди бедных, а я — среди богатых. Давай договоримся. Мы же оба евреи!

Нас, сынов Израиля, так мало здесь, среди диких ашкеназов [14]… И что бы ни сделал каждый из нас, скажут: «Виноваты иудеи».

Лицо медника передернулось от отвращения: — Ты не еврей! У таких, как ты, нет своего народа. Если есть враги рода человеческого, то это вы. — Он махнул рукой, и из-под хитонов сикариев серыми змеями выскользнули кинжалы.

* * *

Тиберий Юлий Котис, царь Боспора, восседал на троне, изящно отделанном резной слоновой костью. На светлых волосах сиял широкий золотой венец с изображением Аспурга-всадника, приветствующего богиню, покровительницу царства, которую греки звали Афродитой Небесной, а скифы и сарматы — Артимпасой. Седовласый, наряженный в лучшие свои одежды саддукей Мельхиседек рассыпался в похвалах царю и его наследнику:

— Воистину, вы спасли Израиль, подобно Самсону, Гедеону, Давиду и Иисусу Навину. Вы, подобно пророку Илие, избавили нас от мерзких лжепророков и некромантов, позорящих самое имя иудея. Не уподоблю вас лишь Мессии, ибо Мессия должен явиться из дома Давидова. Наш кагал непременно пошлет августе письмо с просьбой и далее быть милостивой к тебе и твоему дому…

Валерий Рубрий напряженно вслушивался в его славословия, пытаясь угадать: не проговорился ли кто-нибудь из тех пяти (включая пса) об участии в этой колдовской затее его, Валерия, а значит, и Рима. Хуже всего, что сбежал Валент — этот может и к принцепсу ход найти. А саддукей уже обращался к римскому послу:

— Тебя же, почтенный Рубрий, мы просим написать о том же самом Нерону, да хранит его Яхве.

— Кстати, почтенный, ознакомься с этим письмом, найденным в тайнике в доме Валента. Его послал вдогонку Валету Алитур, любимец принцепса. Смотри, здесь о тебе. — Царь протянул римлянину папирус.

Валерий впился глазами в игриво выведенные греческие буквы: «Дураку и солдафону Рубрию можешь обещать что угодно. Но знай: прокуратором Боспора будет Гессий Флор. Это решено по крайней мере с августой и Тигеллином». Папирус хрустнул в руке преторианца.

— Гессий Флор, муж Клеопатры, подружки императрицы! Да он любую провинцию доведет до бунта! Алитур, иудей-актеришка! Я римлянин и живу ради того, чтобы Рим повелевал миром, но если судьбы царств и провинций будут решать актеры и некроманты… — Посол Нерона снова овладел собой и закончил величественно и любезно: — Я напишу кесарю о том, что лучший правитель для Боспора — Тиберий Юлий Котис. А после него — его достойный сын Тиберий Юлий Рескупорид.

* * *

Трое всадников стояли на берегу Боспора Киммерийского. Через обмелевший от жары пролив можно было вброд достичь песчаной косы, уходившей на северо-восток, в алое царство восходящего солнца. Мгер положил руку на плечо росичу:

— Теперь твоя дорога — на восток, в Хорезм, Землю Солнца. Там тебя встретят наши братья. А оттуда — в Бактрию. Двести лет назад Герай Кадфиз, царь тохар, освободил ее от ига греческих царей. Но греки еще цепляются за власть в тех землях. Хуже всего, что они ищут опоры в древних тайных учениях Индии. Перед овладевшими этим проклятым знанием Захария с Валентом — все равно что шакалы перед тигром. Твой амулет был перекрестьем грозового меча Герая. Но его царство давно распалось на враждующие княжества. Найди среди потомков Герая того, кто сможет соединить меч с амулетом и употребить их на борьбу с рабами Разрушителя. Братья помогут тебе в этом. Братство хотело послать меня, но богиней и амулетом — ее воплощением — избран ты.

— Я поеду с тобой, но только до Хорезма, — сказал Вышата. — А потом вернусь — готовить для тебя царство. Кто ты сейчас для росов и венедов?

— Я — царевич, внук царя росов и великого старейшины венедов!

— Ты — изгой, дичь для Черного Волка. А с востока ты должен вернуться великим воином, известным всей степи. Вернуться дорогой Даждьбога-Колаксая, Солнце-Царя. И тогда тебе, если будешь достоин, откроется солнечный клад.

* * *

Махмуд закрыл книгу и потянулся за чарой меда — промочить уставшее горло.

— Зело славная повесть, — довольно разгладил бороду десятник Щепила. — И душеполезная: о посрамлении еретиков и чернокнижников. А ты, Мелетий, все соблазн да соблазн.

— Только посрамлены-то были ваши, христиане, — заметил Лютобор. — Захария крещеный был. А Симон-волхв, учитель его, крещение принял от самого апостола Филиппа.

— Это где такое сказано? — вопросительно взглянул десятник на попа.

— В Деяниях святых апостолов, глава восьмая, — неохотно ответил тот.

— И посрамили их наши, язычники, — безжалостно продолжал волхв. — А вы про нас: бесам-де молятся и Сатане, во бездне сущему.

— А разве ваши Чернобогу не служат, бесов не вызывают? — окрысился Мелетий.

— Пока есть Свет и Тьма, будут у них свои жрецы и свои воины. А уж какому богу служить — каждый сам решить может. И должен.

Щепила поднялся из-за стола, натянул кольчугу.

— Спасибо, хозяин, за хлеб-соль, а нам пора. Метель хоть сегодня улеглась. Ежели замешкаемся — придут сюда лесные тати атамана своего отбивать, твою усадьбу с дымом пустят.

— И вам спасибо, гости дорогие. Жаль, книгу только начали. Что ж за храбрецом вырос тот Ардагаст, если отроком таков был? Книга не по-нашему писана, а то купил бы ее.

— Ничего, боярин. Когда книгу переложат по-русски, список тебе пришлют. Братство Солнца добра не забывает, — сказал волхв.

Вечером отряд Щепилы остановился в большом полурусском, полумерянском селе, в обширной избе старейшины. Старейшина, степенный светловолосый мерянин, принял дружинников хорошо. В красном углу у него стояла новенькая икона Николы-Угодника и даже лампадка горела. Но в ожерельях жены и невестки хозяина рядом с крестиками так вызывающе вызванивали всякие богомерзкие уточки с коньками, что другим разом Мелетий непременно проверил бы: не спрятались ли за Николой деревянный Велес с медным Перуном. Но сейчас лучше было не ссориться со старейшиной — приведет еще, кого не надо. Да и не хотелось драться ни с мужиками, ни с разбойниками. Хотелось поесть, посидеть в тепле и послушать дальше удивительную повесть о храбреце-царевиче, жившем тогда, когда и святой Руси еще не было, а росы для славян были едва ли не тем же, что теперь половцы с печенегами.

Снова за книгу принялись после ужина. Читал на этот раз волхв.

ЦАРСКИЙ КЛАД В ДОЛИНЕ ДЭВОВ

Четыре века назад Александр Великий распространил свет эллинства до Инда и Гифаса [15]. Ныне же остался лишь островок этого света — здесь, в долине Кофена [16]. Но и его готова поглотить тьма варварства. На севере — тохары, на западе и востоке — парфяне, на юге — саки, в горах — разбойные дарды и пуштуны. И для всех них мы — «проклятые яваны». Еще один натиск тьмы — и никому не будет дела до Гомера и Платона, а обломками коринфских колонн станут выкладывать очаги в грязных хижинах… Здесь последний осколок Эллады!

Царь Гермей окинул взглядом снежные вершины Гиндукуша, обступившие долину, где лежала его столица Каписа-Беграм, и горы показались ему похожими на стены охотничьей ловушки. В изнеможении привалился он к мраморной колонне дворцового портика, сминая изящные складки белого с золотым шитьем хитона и красной хламиды китайского шелка. Он звался царем Бактрии, но сама она давно уже в руках тохар.

Стратег Гелиодор, возлежавший за пиршественным столом в тени портика, спокойно отпил хиосского вина из стеклянного фиала. Скептическая усмешка тронула его потемневшее под индийским солнцем лицо.

— А за что нас, яванов, любить всем этим аспакенам, бактрийцам, пуштунам? Они для нас — «царские люди», которых можно дарить вельможам целыми селениями. Друзья царя — только эллины, даже самых знатных варваров в этот круг не допускают. В наших бесчисленных Александриях полноправные граждане — опять-таки эллины. Мы постоянно охотимся за рабами для наших мастерских и рудников и ради этого поощряем варваров к набегам друг на друга. Знаете, как нас прозвали горцы? «Демоны, похищающие людей».

Гермей горделиво вскинул красивую голову, увенчанную светлыми, как у Ахилла, кудрями. Самоцветы, усыпавшие золотую диадему, заиграли на солнце.

— Тупых варваров сама природа предназначила к рабству и грубой работе, как эллинов — к наукам и искусствам. Да варварам чужда сама любовь к свободе, они готовы повиноваться любому деспоту.

Третий собеседник, темнокожий бритоголовый индиец в простой желтой тоге, деликатно кашлянул. Царь досадливо прикусил губу и деланно улыбнулся.

— О, это не относится к немногим мудрым варварам, подобным тебе, почтенный Нагапутра. Индиец усмехнулся снисходительно.

— Идущий благородным путем Будды не гневается даже на насилие, не только на необдуманные слова. Может быть, поэтому нас, смиренных бхикшу [17], слушают цари. Такие, как ваш Менандр. Он не только завоевал Индию, но и принял наше учение. Его наследники были не так мудры. Вот почему твое царство ныне столь мало. Вы, яваны, умеете покорять тела, но не души.

— Да, — подхватил Гелиодор, — мы отгородились своими обычаями, как стеной, чтим только своих богов, читаем только эллинские книги. Мы не желаем толком изучить ни Авесту, ни Веды, ни божественную Бхагават-гиту.

— Зато в Египте и Сирии эллины чересчур усердно читали варварские писания и поклонялись звероподобным богам, пока варвары не возгордились и не утратили почтения к своим повелителям, — возразил царь. — А ты, Гелиокл, все учишь эллинов молиться Кришне и даже взял себе в честь его это варварское имя — Васудева. Не знаю, что вреднее — обращать эллинов в варваров или наоборот. Возьми хотя бы Куджулу Кадфиза: получил хорошее эллинское образование, запросто беседует о божественных тайнах с магами и брахманами, а в душе — такой же дикий скиф, как и все тохары.

— О да, — кивнул Нагапутра, — его дух порабощен низшими страстями. Охота, вино, мясо, набеги, стычки с горцами — вот что для него жизнь. Нас, бхикшу, он зовет бездельниками.

— Чем же он опасен? — пожал плечами Гелиодор. — Тем, что по твоей милости зовется джабгу кушан и чеканит свою монету? Три сотни семей кушан, бежавших от джабгу Санаб-Герая, — вот и все его подданные.

— Три сотни степных волков! И еще больше горных барсов — дардов, кати и прочих разбойников, что уважают его. А еще — тысячи крестьян. Защищать «царских людей» от эллинов — он сделал это своим ремеслом. Его уже зовут саошьянтом — «великим спасителем». А многие тохары мечтают вместо шестерых враждующих джабгу поставить царя, конечно же, Куджулу! — Гермей заходил по портику, сжимая виски руками. — Не знаю, кто царь этой страны, я или он? О Зевс! Кто избавит меня от этого коварного тигра? Убить его, отравить, заточить — взбунтуется вся чернь…

— Значит, он должен не просто погибнуть, но и потерять лицо в глазах этой самой черни, — медленно проговорил Гелиодор-Васудева с видом математика, наткнувшегося на интересную задачу. — Здесь, на земле Зороастра, самый большой позор — поклоняться злым дэвам… Не заманить ли этого скифа в Долину Дэвов?

— Пожалуй, я смогу это. Помните преданье о Царском Кладе? Его хватит, чтобы разжечь варварские страсти Куджулы: алчность, властолюбие, любовь к риску, — сказал Нагапутра.

— Чем же я смогу отблагодарить за это тебя, отрекшегося от земных благ? — улыбнулся Гермей.

— Не меня, но нашу общину-сангху. Позволь нам основать вихару [18] и пожертвуй земли с крестьянами и рабами на ее содержание. Идущие путем совершенства должны быть свободны от земных забот.

— Хорошо. Поезжай же немедленно к Куджуле, он сейчас охотится в Панджшере. И ты, Гелиодор, тоже — тебя джабгу знает.

— Слушаюсь и повинуюсь, о царь. Надеюсь, ты позволишь построить храм Аполлона-Кришны. И тебя в нем будут почитать как дхармараджу — праведного царя.

Как только стратег и монах с поклонами удалились, царь легонько постучал по одной из колонн. Бесшумно открылась дверца, и из колонны вышел, щурясь на солнце, человек в сарматском кафтане и штанах, с длинными черными волосами. Острая черная борода окаймляла худое лицо. Темные глаза хищно и цепко глядели из-под густых бровей. Плечи, вместо обычного у сарматов плаща, прикрывала волчья шкура необычной черной масти.

— Ты, конечно, все слышал. Так вот: эти двое тоже не должны вернуться из Долины Дэвов. Они еще опаснее Кадфиза, потому что хотят растлить эллинский дух варварским учением, сделать эллинов еще одной индийской кастой! Да, сармат, я не скрываю от тебя своих мыслей, — ты ведь не домогаешься, как они, власти над моим царством. Тебе нужно только золото. — Гермей достал изящную книжечку из табличек, покрытых воском, отломал одну, нацарапал несколько слов и приложил перстень-печать. — Это приказ моему казначею выдать тебе пятьсот драхм золотом.

— Ты прав, о владыка. Зачем мне твое царство, если сам я — сын царя росов? — сказал сармат, а про себя подумал: «Что твои драхмы перед тем сокровищем, которое я уведу у тебя из-под носа? Чтобы его оценить, нужно быть магом, а не царем».

* * *

В долине Панджшер, под сенью зеленой рощи, пировали охотники. Добыча в горах досталась знатная: десять козерогов, шесть архаров, пара винторогих козлов. А могучего снежного барса поразил мечом главный охотник — Куджула Кадфиз. Теперь он восседал, опершись спиной о дерево, и запивал шашлык кумысом из узорчатой мегарской чаши. Узкое, худощавое лицо с высоким лбом, чисто выбритое, как у грека, выглядело суровым, но не грубым. Стройную фигуру прирожденного наездника обтягивали серый шерстяной кафтан и штаны, заправленные в кожаные постолы. Джабгу не носил ни перстней, ни браслетов, лишь золотой пояс тонкой работы да золотую пектораль с греческой камеей — знак власти. Никаких украшений не было на деревянных, обшитых кожей ножнах длинного тяжелого меча. Зато кинжал и нож у пояса сияли золотом и бирюзой. На их ножнах чудища — грифоны, драконы, крылатые барсы — терзали друг друга, словно напоминая о степной жизни, воинственной и безжалостной, где все решали сила и отчаянная храбрость, а не придворные интриги. И, будто в насмешку над пристрастием горожан к утонченной роскоши, на пыльных постолах блестели изящные золотые застежки с изображением китайского вельможи на колеснице.

По правую руку от Куджулы сидел гость — чаганианский джабгу, круглым скуластым лицом и редкой седой бородкой скорее напоминавший хунна, чем тохара. Он довольно щурился, глядя, как с его дочерью Ларишкой, такой же круглолицей и раскосой, шепчется сын Куджулы Вима, высокий парень с могучей медвежьей фигурой.

Молодые дружинники, уминая жирные шашлыки, с усмешкой посматривали на бритоголового индийца, который, согласно заветам Будды, ограничивался лепешками и молоком. Его спутник, грек, наоборот, не пренебрегал дичью: это же не мясо священных коров, а сам он кшатрий, а не аскет-саньясин, чтобы слишком усердно соблюдать правило ахимсы — неубиения живых существ.

— Ну что, правда ли, будто мы, степняки, в городах изнеживаемся и сохраняем лишь привычку к обжорству и пьянству? — с улыбкой спросил джабгу кушан.

— О нет, свидетель Кришна, ты — великий охотник и славный воин! — восторженно произнес Гелиодор. — Но, говорят, настоящий скиф ради знатной добычи не побоится сразиться не только со зверями и людьми, но и с демонами… Слышал ли ты о Долине Дэвов?

— Горцы о ней говорят всякое, но никто там не бывал, хотя трусов среди них нет.

— Я тоже там не был, но древнее знание открыло мне то, чего невежественные горцы не могут знать. Слушайте же! — Спокойно-любезный голос Нагапутры стал вдруг твердым. — Тысячи лет назад народ мелуххов был могущественен и богат, ибо следовал наставлениям мудрых жрецов, учивших о тщете всего земного. На берегах Инда стояли великие города, чьи имена ныне забыты. Дикие и буйные арьи ступали на их улицы только в рабских оковах. Но постепенно добродетель стала угасать в великом народе. Знать погрязла в чувственных наслаждениях, а тупая чернь умела лишь роптать на высших, в особенности на жрецов, мудрость которых была неспособна постичь и потому считала их бездельниками и злыми колдунами. — Он бросил пристальный взгляд на Куджулу. — Наконец гнев богов постиг развращенный народ. Невиданное наводнение опустошило города и погубило урожай. Инд изменил русло, и многие каналы пересохли. Начался голод. Царь сурово взыскивал подати зерном, чтобы прокормить уцелевших горожан. Но крестьяне вместо покаяния и смирения преисполнились мятежным духом. «Пусть пропадут жрецы с их суемудрием, неспособным отвратить гнев богов! Хватит кормить жирных вельмож и их прожорливую челядь!» — кричали они. Царское войско легко рассеяло скопища бунтовщиков. И тогда эти презренные трусы и рабы плоти призвали на помощь варваров. Лавиной обрушились с гор разбойные племена брагуи, следом устремились арьи на своих колесницах. Город за городом обращался в руины. Не споры мудрецов — пьяные гимны кровожадным богам оглашали теперь разоренные храмы и разрушенные дворцы.

Наконец пала столица. Царь со жрецами и остатком войска скрылся в северных горах. Арьи преследовали их, как стая волков, пока не загнали в глубокую долину, стены которой были изрыты множеством пещер. Царь, укрывшись в пещере, наблюдал за боем внизу. Сверкали молниями бронзовые топоры, тучи стрел сеяли смерть. Слоны топтали колесницы, но и сами гибли от метких ударов копий. Когда пал последний слон и арьи прижали уцелевших мелуххов к стене под самой пещерой, царь упрекнул жрецов: «К чему ваша мудрость, если она не может спасти от варваров даже эту долину, последний остаток царства, что кормило вас?» — «Не сожалей о ничтожном земном царстве, — ответил верховный жрец. — Иди вместе с нами, стань бездомным саньясином, и ты обретешь великое царство духа». — «Как я могу бросить своих воинов? Моя дхарма, священный долг — защищать царство. Неужели ваши молитвы и обряды бессильны дать мне хоть эту победу? Призовите на помощь страшных богов, принесите любую жертву! Или все, что вы говорите о могуществе богов, — обман?»

Тогда жрецы воззвали к Великому Богу, Разрушителю Мира, и принесли ему в жертву трех пленных арьев. И свершилось великое чудо: воины мелуххов обратились в чудовищных могучих ракшасов, которые сокрушили и истребили войско арьев. Слушая хруст костей врагов, пожираемых демонами, царь ужаснулся и сказал: «Воистину, моя дхарма исполнена до конца, ибо некем мне больше править». Утративший привязанность к жизни, ушел он в глубь пещеры, воссел на трон и умер в одиночестве среди сундуков с сокровищами. Жрецы же перед уходом наложили на этот царский клад заклятие: овладеть кладом сможет лишь тот, кто будет достоин возродить великое царство — от Окса [19] до Гифаса.

Долину же эту с тех пор индийцы зовут Долиной Ракшасов, а горцы — Долиной Дэвов, ибо там живут лишь эти многоименные злые демоны… если, конечно, еще живут, — хитровато усмехнулся бхикшу. — Во всяком случае страх перед ними охраняет долину, а значит — и клад великого царя. Не тебя ли он ждет, о джабгу кушан?

Лицо Куджулы оставалось насмешливым, словно у грека, читающего занятный миф, но глаза уже разгорались, как у кочевника, заметившего добычу среди бескрайней степи. И тот же огонь пылал в устремившихся на предводителя взглядах молодых дружинников. Чаганианский джабгу прищурился и медленно разгладил редкую седую бородку.

— Клянусь Михром, овладевший Царским Кладом докажет не только свою отвагу. Все пять племен тохар увидят за его плечами сияние фарна — царской благодати!

Рука Куджулы сжала рукоять меча.

— Значит, охота продолжается. Царская охота! Со мной поедут только дружинники. Слуги пусть везут добычу в Капису. Мои почтенные гости, надеюсь, тоже не боятся прогулки к дэвам?

Индиец и грек дружно кивнули. Чаганианец, поймав умоляющий взгляд Ларишки, с довольной улыбкой сказал:

— Я уже стар для таких прогулок, но у моей дочери сердце истинной степнячки. Она не уступит в мужестве сарматкам, что выходят замуж только после первого убитого врага.

— Позволь и мне, отец, ехать с тобой, — произнес как-то застенчиво Вима.

— Тебе, наследник, стоило бы посидеть в Каписе — над бумагами. Но, — он подмигнул сыну, совсем вогнав его в краску, — разве можно мужчине отставать от такой отважной воительницы? А ты, Ардагаст, — обратился джабгу к стройному золотоволосому дружиннику, — скачи в Беграм и возьми в сокровищнице старинный меч с бронзовой рукоятью. Догонишь нас за перевалом Чамар.

* * *

Крупный волк мчался по склону долины за горной козой. Его шерсть была черная, как грозовая туча. Ее — нежно-золотистая, как лучи утреннего солнца. Коза пыталась затеряться среди высоких трав и колючего кустарника, но волк ни разу не сбивался со следа. Все выше забиралась она, все уже и круче становилась тропа, но хищник не знал усталости. Исчезла тропа — и он стал перепрыгивать вслед за козой с утеса на утес. Одним прыжком преодолела она глубокую расщелину. Лавина мелких камней из-под ее копыт чуть было не смела прыгнувшего следом волка, но тот успел вскочить на большой камень. Коза подбежала к краю скалы… Отвесная стена уходила вниз на сотни человеческих ростов. Беглянка быстро повернула назад, пытаясь проскользнуть мимо волка, но тот мощным броском повалил ее, прижал сильными передними лапами, с торжествующим рычанием оскалил клыки… И вдруг лапы превратились в человеческие руки, волчья морда — в худое чернобородое лицо, а черная шкура оказалась на плечах человека поверх сарматского кафтана. Рычание перешло в довольный беспощадный смех. А вместо козы под его руками лежала девушка в легком зеленом платье, с прекрасными золотистыми волосами.

— Зачем ты преследуешь меня — от берегов Днепра до этих гор?

— Чтобы ты, вила Злата, знала: я настигну тебя всюду, во всех трех мирах. Моя волшебная сила прибывает от тебя, но я сильнее, я, Сауархаг, Черный Волк! А кроме того, — он властно обнял ее и прижал к себе, — я ведь люблю тебя…

— Врешь ты все, — слабо улыбнулась она, понемногу уступая ему, — никого ты не любишь и не жалеешь. Даже своего племянника. Просто тебе нужен его амулет.

— Вот ты и поможешь мне добыть его, — произнес, Сауархаг тоном, не признающим возражений, и жадно припал к губам Златы.

* * *

Наезженной тропой поднимался из Панджшера к перевалу Чамар всадник, одетый по-сарматски: синий шерстяной кафтан, такие же штаны, короткий красный плащ, мягкие сафьяновые сапожки. Золотистые волосы достигали плеч. Тонкие усы, закрученные на концах, змеились над верхней губой. Голубые глаза осмотрели на мир смело и беззаботно. Слева у пояса висел длинный меч в красных ножнах, расписанных черными головами грифонов. К правому бедру был пристегнут акинак. Еще один меч — с бронзовой рукоятью, в потемневших ножнах — был приторочен к седлу. Породистого рыжего коня вместо чепрака покрывала тигровая шкура.

Ласковый женский голос заставил всадника обернуться.

— Витязь Ардагаст! Зачем так спешишь? Джабгу и его люди еще на гребне перевала.

На развилке старой чинары сидела девушка редкой красоты, с распущенными золотистыми волосами. Легкое зеленое платье сливалось с листвой.

— Кто ты, прекрасная, будто пери?

— Я и есть пери. Мое имя Зарина — «золотая». Разве ты не хочешь отдохнуть? Ведь целый день скакал. Пойдем со мной! Здесь есть озеро — будто хрустальная чаша. А вокруг такие шелковистые травы — приляжешь, не захочешь и рая…

— «Мягко стелешь, да жестко спать», — говорят в моем племени.

— Ты что, веришь тому, что на нас наговаривают, эти занудливые жрецы огня? — Она звонко расхохоталась. — Да они злятся, что мы их не любим. Ведь хорошим волшебником может быть лишь тот, кого любит пери.

— Я воин, а не колдун.

— А воинам и охотникам мы даем большую удачу.

— Такую, как могучему Кересаспе, победителю чудовищ, которого усыпила пери Хнантаити?

— Кересаспа проснется перед концом света, чтобы победить трехглавого царя-дракона Ажидахаку. Вдруг и тебе предназначен великий подвиг, а? Неужели ты боишься заснуть рядом со мной?

— Ты соблазнила бы меня, пери, если бы я не знал девушку, с которой не сравнится ни одна из твоих сестер.

— Вот как! И кто же она?

— Не скажу! — лукаво подмигнул юноша. — Чтобы вы ее в пропасть не столкнули.

— Думаешь, я тебя ревную? А хочешь, я вам обоим помогать буду? Никакая нечисть в горах вас не тронет. А ты мне за это — амулет, что у тебя на шее.

— Вот оно что! А не хочешь ли узнать, куда у нас на Днепре нечистую силу посылают, чтоб людей не морочила?

— И так знаю — я сама с Днепра-Славутича, — теперь она говорила на языке славян-венедов. — И звалась я там: вила Злата! Глупый! Я ведь тебя жалею. Сам не знаешь, какие чары в твоем обереге. Не для тебя, дружинника, он — для великих волхвов и царей. И охотится за ним кое-кто пострашнее дэвов.

— Не дядя ли мой, Сауасп, царь росов?

— Нет. Другой — хуже, страшнее…

— Кто же он — человек, зверь, бес?

— Все вместе. И только я могу его удержать.

— Раззадорила ты меня, вила! — тряхнул золотыми кудрями Ардагаст. — Мне враги сильные нужны. Чтобы вернуться на Днепр великим воином. Тогда уж я дяде припомню все — отца, мать, деда, племя наше…

Ты уж прости, Злата, не для того я сюда забрался, чтобы от смерти спасаться.

И всадник в красном плаще весело погнал коня вверх, к перевалу.

С перевала Чамар спускался небольшой конный отряд. Куджула взял с собой лишь десяток дружинников. Сам джабгу ехал впереди и вел неторопливый разговор с Нагапутрой и Гелиодором.

— Удивительно, до чего греческая мудрость подобна индийской! О переселении души учили еще Орфей и Пифагор. Бескорыстное следование долгу стоиков — та же дхарма. В идеальном государстве Платона — те же сословия, что и в Индии. Киники, подобно джайнам и брахманам-аскетам, довольствуются малым и презирают богатство. Высшее начало мира Анаксагор зовет Умом, Платон — Богом, а индийцы — Брахманом, Атманом, Пурушей. И при этом всем вы, индийцы и греки, обзываете друг друга варварами! — пожал плечами джабгу.

— Мы, греки, всегда подбирали крохи восточной мудрости. Пифагор учился у египетских жрецов, Демокрит — у финикийцев, киник Онесикрит — у брахманов.

— А всякий ваш колдун и звездочет норовит сочинить бредовую книжку под именем Зороастра, — подхватил Куджула. — Почитали бы они, что сказано о колдунах в Авесте! Впрочем, — насмешливо прищурился джабгу, — есть одно премудрое учение, которого греки, к счастью, не усвоили: о том, что люди, не желающие делать ничего полезного, — святые, а остальные должны их за это кормить. У греков философы, предпочитающие созерцательную жизнь деятельной, по крайней мере, ведут ее за свой счет.

Нагапутра снисходительно улыбнулся:

— Мы, бхикшу, не столь уж бесполезны. Особенно для царей. Откуда берутся измены, бунты, заговоры?

От приверженности ваших подданных земным страстям: одним не хватает хлеба, другим — золота, третьим — власти. Но когда они видят нас, отрекшихся от желаний, то умеряют хоть ненамного свои желания и становятся покорными.

— Вы, последователи Будды, требуете от человека невозможного, — возразил Гелиодор. — Не желать, не действовать, не любить, не убивать врагов… Почитатель Господа Кришны может быть царем и великим воином, поражать врагов миллионами — и стоять выше всех страстей. Ибо его единственная страсть — бхакти, преданная любовь к Кришне. Все, что делает бхакт, он делает не ради земных выгод, но ради Кришны. Буддист лишь покорен царю, кришнаит предан, если сам царь предан Кришне.

— Но и мы не требуем от большинства того, на что оно не способно. Путь бхикшу для немногих. Остальным достаточно быть щедрыми и почтительными к нам — о, не ради нас самих, но ради Будды — и тем заслужить право стать бхикшу в одной из будущих жизней…

Куджула громко расхохотался.

— Вы хвалите каждый свою веру, будто товар на базаре! А разве можно торговать Богом? Истиной? И товар-то ваш гнилой, не для нас, вольных скифов. Да какой могильный демон научил вас не любить этот мир и его радости? Не иметь страстей пристало мертвецу или евнуху! Вдоволь есть мясо выращенного тобой скота, пить кумыс, любить женщин, убивать врагов, что посягнут на твое стойбище, и тем прославить себя — разве не для этого создал нас Папай-Ормазд?

— А если ты, о могущественный джабгу, всего этого лишишься? Станешь бездомным скитальцем… пленником… рабом? — В почтительном, как всегда, голосе Нагапутра зазвучали недобрые нотки. — Что тогда спасет твою душу из бездны страданий?

— Великая жажда жизни и свободы и помощь светлых богов! Все, о чем ты говоришь, изведал мой предок Герай Кадфиз. Но он вернул себе свободу и власть, объединил четыре племени и покорил Бактрию!

Взгляды, которыми обменялись индиец и грек, означали одно и то же: «Наша мудрость — не для этого варвара. Он сам подписал себе приговор!» Но джабгу не заметил этих зловещих взглядов. С вершины перевала он посмотрел на раскинувшееся далеко внизу, в долинах, темное море лесов и обернулся к дружинникам:

— Эй, надеть всем кольчуги и панцири! Это уже не Панджшер с мирными бактрийцами. Это дебри Бандобены, и живут здесь воинственные кати, ашкуны и вайгали [20].

Вима и Ларишка, ехавшие в хвосте отряда, переговаривались, натягивая броню:

— Этот панцирь я отбил у явана…

— Ты великий воин… а еще больший хвастун. Ну когда твой отец воевал с яванами? Скажи лучше — выиграл в кости.

Тохарка поправила кольчугу, плотно облегавшую ее стройный стан, изящно разбросала по плечам длинные черные волосы и надела остроконечный парфянский шлем.

— Вот Ардагаст хвалиться не любит. Но если у него чепрак из тигровой шкуры — значит, тигра убил он сам.

— А чем ему хвалиться? Степной бродяга без роду и племени. То сарматом себя зовет, то, как его, скифом-пахарем, — проворчал Вима.

— А я думаю, род его не простой. Он гордый, перед знатными никогда не угодничает. Да вот и он!

Златоволосый всадник на ходу кивнул Виме, застенчиво улыбнулся Ларишке и с поклоном протянул Куджуле старинный меч с бронзовой рукоятью. Джабгу тут же пристегнул его к поясу, затем вынул из ножен.

Иссиня-черный клинок напоминал цветом грозовую тучу.

— Этот меч зовется Гроза Дэвов. В нем — сила молнии. Герай Кадфиз добыл его в гробнице древнего царя апасиаков с помощью великого мага Атарфарна. Было еще золотое перекрестье, изготовленное магом и наделенное силой Солнца. Но Атарфарн взял его с собой, когда ушел в иной мир, чтобы вернуть оттуда душу своей жены, царевны понтийской Роксаны.

* * *

По склонам глубокой долины теснились глинобитные хижины главного селенья кати. В прохладной полутьме самой большой хижины сидели на низких деревянных скамеечках вокруг уставленного кушаньями ковра старейшина племени, его сын Сунра и гость — сармат с волчьей шкурой на плечах.

— Да, сыр у тебя отменный, а такого вина я и у греков не пил.

— У нас в горах хорошие виноградники, благодарение Индру, богу вина.

— Боги благоволят к вашему племени… Но знаешь ли ты, что в ваши земли заявился Куджула Кадфиз? Этот нечестивец вздумал добыть Царский Клад в Долине Дэвов. С ним всего десяток дружинников.

Глаза Сунры вспыхнули воинственным огнем.

— Сам владыка Имра отдает его в наши руки! Старейшина спокойно допил кислое молоко и вытер седую бороду.

— Ты, сынок, уже убил двенадцать врагов и носишь звание дари-багадура и хочешь, конечно, стать сунари-багадуром. Но для этого нужно, кроме великого подвига, еще и устроить великий пир. У тебя есть четыреста коз и шестьдесят коров? Или ты рассчитываешь на мои стада?

Сунра тряхнул длинной прядью волос, завязанной узлом.

— Я убью джабгу и угоню скот из его поместий! Да как можно торговаться из-за скота, когда дядя Нилира не отомщен?

— Мой брат убит Куджулой в честном поединке. Ты же накличешь на все племя месть кушан и гнев царя Гермея. А что сделают с племенем дэвы, в логово которых ты готов сунуться?

Сармат презрительно скривился.

— Я вижу, кати стали слишком осторожны. Лучше я пойду к вайгали или ашкунам. У них кровных счетов с Куджулой еще больше.

В руке Сунры сверкнул кинжал.

— Ты смеешь оскорблять племя в доме старейшины, жалкий бродяга?

Пришелец выставил вперед пятерню и что-то прошептал. Удар незримой силы повалил юношу навзничь и словно приковал к полу. Он яростно напряг мускулы, но не смог сдвинуться с места. Колдун прошептал еще что-то — и пальцы Сунры разжались, а кинжал оказался в руках сармата.

— Справиться с тупыми дэвами для Сауархага не труднее, чем с юнцом, забывающим законы гостеприимства. Встань!

Под недовольным взором отца дари-багадур встал с опущенной головой.

— Сунра! Немедленно извинись перед гостем!

— Мне не нужно твое унижение, багадур. А честь племени ты защитишь в Долине Дэвов. Ты хочешь славы, воин? Она вся достанется тебе… Что же до Гермея, то он сам хочет избавиться от кушан и их джабгу. Следуйте моим советам — и вы, кати, сможете занять место этих бездомных бродяг.

Старейшина оперся руками о колени.

— Можешь, сынок, взять в поход всех, кто захочет. Но если что — поход этот твой, а не племени. Да поможет тебе Гиш, бог войны!

На следующее утро два десятка молодых воинов с кинжалами, луками и копьями, в белых плащах из козьих шкур скрытно покинули селение. Впереди в белом тюрбане с султаном из фазаньих перьев, с разукрашенным боевым топором в руке широко шагал багадур. За ним черной тенью следовал сармат в волчьей шкуре.

* * *

Отряд Куджулы пробирался вдоль ручья через дремучий лес. Степняки настороженно поглядывали по сторонам: неизвестно, кто следит за тобой из чащи — дэв, леопард или одетый в козьи шкуры охотник за головами? Только Ардагаст был весел и беззаботен. Здесь он словно оказался в родных днепровских лесах. Дубы, ели, сосны… А вот и медведь выглянул — только не бурый, а черный. И златоволосый юноша смеялся, развлекал всю дружину забавными историями, подтрунивал над неуклюжим Вимой и радостно ловил серебряный смех Ларишки.

Вдруг незаметные за деревьями скалы подступили к самым берегам ручья, а среди деревьев появился узкий просвет. По руслу ручья путники въехали под зеленую арку — и оказались в долине, где не росло ничего, кроме негустой травы. Черные, почти отвесные каменные стены окружали долину со всех сторон, а в них на разной высоте темнели отверстия пещер. Ничто, кроме шума ручья, не нарушало зловещей тишины. Хотя долина была залита солнечным светом, невольно хотелось вернуться из этого каменного колодца (или охотничьего загона) в полумрак лесной чащи.

В дальнем конце долины, над пещерой, из которой небольшим водопадом вытекал ручей, был высечен огромный, выветрившийся от времени рельеф. Трехликий бог в рогатом головном уборе восседал, поджав ноги и положив руки на широко раздвинутые колени. Бога окружали звери: тигры, слоны, буйволы, носороги, антилопы. Вход в пещеру охраняли изображения двух кобр с человеческими головами.

Нагапутра почтительно сложил ладони перед лицом и склонил бритую голову.

— Вот лик Великого Разрушителя, Владыки зверей! Арьи зовут его Шивой — Благим и Махадевой — Великим Богом, Яростным и Милосердным, Мужеубийцей и Великим Аскетом. Яваны же видят в нем неистового Диониса. — Неизменно спокойный голос монаха звучал теперь торжественно.

— Дионис радостен, и спутники его — веселые менады и сатиры, а не гнусные кладбищенские демоны, — неприязненно скривился Гелиодор. — Шива же, как и все боги, лишь воплощение Господа Кришны. А он не требует от своих бхактов умерщвления плоти.

— Трехликий бог, что все губит, зовется у нас Чернобогом. И служат ему одни злые колдуны, — сказал Ардагаст.

— Добро? Зло? Великий Бог выше этого, ибо он создает и разрушает мир. — Монах пристально взглянул на молодого дружинника. — Бхикшу не молится никому из богов, ибо ему не нужны мирские блага, а достичь нирваны, несуществования, помогает лишь Будда. Вы же, отважные воины, ищущие здесь земного, — опасайтесь прогневить Ужасающего! В этой долине и в этих пещерах ваши арийские боги не властны…

Поеживаясь от суеверного страха, почтительно воздели руки Вима и дружинники. С достоинством сложили ладони джабгу и грек. Лишь Ардагаст и Ларишка не воздали почестей рогатому богу.

— Даждьбог-Михр спустился в пещеры Чернобога, одолел его и вызволил свою жену Морану, — тихо произнес юноша, и тохарка, улыбнувшись, кивнула ему.

Путники двинулись к дальнему концу долины. Среди травы повсюду белели кости и черепа. Другие кости — пожелтевшие, побуревшие — торчали из берегов ручья.

— Наверное, следы того побоища арьев с мелуххами? — спросил Куджула.

— Не только, — покачал головой наблюдательный грек. — В ручье — да, вот среди них и слоновьи кости. Какие бивни, о Кубера, бог богатства! А те, в траве, совсем свежие. Бычьи, оленьи, человеческие… Много расколотых. Да, у долины есть хозяева!

Воины спешились, развьючили коней. Вдруг из лесу выбежала горная коза с удивительной золотистой шерстью и, словно дразня охотников, поскакала через всю долину. Вслед ей полетело несколько стрел. Но коза легко прыгнула в одну из пещер, а миг спустя оттуда выглянула с довольным хохотом златоволосая красавица в зеленом платье и тут же скрылась во тьме.

— Ну вот, накликали, — протянул Вима. — Это пери, а они с дэвами знаются…

Где-то в толще скалы зародился неясный гул. Потом все громче, все ближе стали доноситься тяжелые шаги, ворчание, рев, вой. Из темного зева пещеры вылетело несколько камней. И вот уже будто сама подземная тьма сгустилась в громадную, в два человеческих роста, уродливую фигуру, сплошь заросшую черными волосами, с остроконечной головой, увенчанной толстыми бычьими рогами. От глыб мускулов, от низкого лба и мощных клыкастых челюстей веяло безжалостной нечеловеческой силой. Но подземный житель не был тупым животным. Об этом говорили дубина в когтистой лапе, юбочка из медвежьей шкуры на чреслах и ожерелье из черепов.

А из соседних пещер уже вылезали, злобно рыча, такие же косматые великаны с дубинами, луками, кривыми мечами, Из самой большой расселины вышел, пригибаясь, черный слон. На спину ему легко взобрался покрытый белой шерстью трехглавый гигант с копьем в семь локтей. Следом выехал на громадном вепре рыжий дэв, за ним — синеволосый на собаке величиной с верблюда.

Белый дэв потряс копьем, и громовой рев вырвался из полутора десятков глоток, отразился от скал, многократно усиленный, залил долину, словно буйный поток. Грохот лавин, завывание бурь, шум ветра слились в этом реве. Сами горы в обличье косматых великанов поднялись на кучку дерзких людей. Ржание перепуганных, готовых умчаться прочь лошадей потонуло в могучем голосе гор. Но сильная рука Куджулы уже сжала повод коня, а другая высоко подняла старинный клинок, загоревшийся вдруг грозным синим пламенем. Голос джабгу перекрыл стихший вдруг рев.

— Эй вы, обезьяны Ахримана! Мы не запуганные пастухи, что приносят вам жертвы. Мы — воины степи! Глядите, чтобы ваша долина не сменила имени, потому что дэвов в ней не останется! — Он вскочил в седло, обернулся к дружинникам. — Всего-то по одному дэву на человека. Покажем этим тварям скифский бой! По коням! Ортагн с нами!

Развернувшись лавой, маленький отряд понесся навстречу ревущим громадам. Потом совсем близко от них выпустил по стреле — и врассыпную помчался назад. С диким хохотом и улюлюканьем дэвы погнались следом. До чего, оказывается, трусливы эти наглые человечки! Может, хотя бы вкусны? Слюна стекала с мощных белых клыков… Каждый присмотрел себе добычу. Два самых неспешных дэва натянули огромные луки. Одного дружинника стрела длиной в человеческий рост пробила насквозь вместе с панцирем, другого вмиг лишила коня. Удар дубины превратил человека в груду мяса и переломанных костей прежде, чем тот выбрался из-под упавшей лошади. Дэв сгреб когтистой лапой его останки и, чавкая, принялся пожирать. Возмущенный лучник подбежал, двинул соплеменника кулаком в спину. Два воина, заметив это, подскакали с мечами наголо. Лучник дохнул пламенем, дубинщик — облаком ядовитого дыма, и оба всадника упали вместе с конями, крича от боли. Указывая на них пальцами, дэвы довольно заржали, потом добили раненых ногами.

Синий дэв на псе-великане настиг всадника, и могучие челюсти зверя сомкнулись на туловище человека, сокрушая панцирь и ребра, вгрызаясь в легкие. Но обреченный воин успел сильным ударом меча рассечь череп дэва, всадить кинжал в шею пса, и все трое рухнули на траву, истекая кровью.

Хладнокровнее всех вели себя грек и индиец. Бхикшу неподвижно стоял, сложив руки на груди, с отрешенным лицом. К удивлению воинов, ни один дэв почему-то не соблазнился такой легкой добычей. Впрочем, не будь воины поглощены тяжелым боем, они бы заметили, что иногда Нагапутра негромко обращался к дэвам на языке, не знакомом никому из людей джабгу.

Таким же отрешенным и сосредоточенным было лицо Гелиодора. Без единого лишнего движения он уклонялся от ударов чудовищ и ловко поражал их в самые уязвимые места. Вот он двумя стрелами ослепил бегущего на него дэва и точным мясницким ударом пронзил печень обезумевшего от боли великана. Другой дэв кривым мечом снес голову коню Гелиодора, но грек тут же спрыгнул наземь и миг спустя подрубил неповоротливому исполину поджилки, а затем всадил упавшему меч под лопатку.

Тем временем белый и рыжий дэвы на своих чудовищных зверях преследовали Куджулу. Огромный вепрь рыжего несся впереди ураганом, готовым смести все на своем пути. Неожиданно джабгу резко повернул коня и обрушил Грозу Дэвов на загривок вепря. Словно молния ударила в зверя: вспышка, грохот — и вепрь рухнул бездыханной грудой мышц. Еще вспышка-и рыжий дэв, едва успев подняться, упал обезглавленный.

Но слева над всадником уже нависло огромное копье белого дэва. Один дружинник бросился наперерез, метнул копье, но оно лишь скользнуло по толстой коже слона. В следующий миг удар бивней подбросил коня вместе со всадником. Слон на лету поймал хоботом воина и дважды ударил его оземь. Невозмутимый грек покачал головой, затем подобрал копье и точным броском попал слону в шею за ухом. Жалобно взревев, черный великан повалился на бок, придавив собой трехглавого седока. В Индии Гелиодор не раз охотился на слонов и знал: уязвимых мест у этих гигантов немного, и каждое — не больше ладони.

А к упавшему чудовищу уже спешил джабгу. Дэв, не в силах вытащить ногу из-под туши слона, ударил копьем, но взмах меча-молнии обратил его оружие в обугленную палку. Три пасти разом выдохнули дым и пламя, но синий огонь меча развеял их враз. Три новых громовых удара — и все три головы, яростно скаля клыки, покатились по траве.

Даже потеряв своих предводителей, дэвы продолжали наседать на поредевший отряд, тесня его к скалам. Трое обступили джабгу, но никто не мог подойти к нему ближе, чем на длину клинка его неутомимо сверкавшего грозового меча. Ларишка слала одну меткую стрелу за другой. Ее небольшой, но сильный скифский лук с двумя изгибами не уступал огромным лукам дэвов. Один лучник уже корчился со стрелой в горле, другому тохарка ухитрилась перебить тетиву. Вима и Ардагаст бились рядом с Ларишкой, не давая дэвам подобраться к лучнице ни справа, ни слева.

А со скал восхищенно следили за боем четыре десятка глаз. «Сам Гиш вселился в этого Куджулу. Он разит дэвов, как Манди, великий бог», — в восторге шептал Сунра. Несколько раз он был готов вскочить и броситься со своими воинами на помощь кушанам, но на его плечо ложилась рука сармата, а в ухе раздавался властный шепот: «Помни о мести, багадур. Ты еще сразишься с дэвами — за тело Куджулы, и вернешься с его черепом».

Клинок Ардагаста ударил по пальцам дэва. Взвыв от боли, великан выронил дубину и вцепился здоровой рукой в грудь юноши. Мощные когти разорвали вместе с кафтаном панцирь. Посыпались железные чешуйки, и на груди юноши блеснул золотой оберег. В маленьких глазах дэва под мощными надбровьями блеснул вдруг ужас, и из пасти, до сих пор издававшей лишь рев и вой, вырвался полный страха крик: «Атар-фарн!»

— Атарфарн, Атарфарн! — разом завопили дэвы, и все бросились бежать к пещерам, словно помраченные эллинским Паном. С торжествующим кличем кушаны устремились за ними. Впереди всех вырвалась в охотничьем азарте Ларишка. У самых скал она настигла убегавшего дэва, взмахнула кривым греческим мечом… Но тут великан неожиданно быстро повернулся, перехватил руку девушки и рывком стащил ее с коня. Вскрикнув, тохарка выронила оружие, а дэв сгреб ее в охапку и бросился в отверстие пещеры. Следом прямо с коня прыгнул Ардагаст, за ним — Вима. В темноте злобным огнем вспыхнули два красных глаза, и в следующий миг Ардагаст едва успел уклониться от летевшей в него каменной глыбы. Глыба ударилась о каменную колонну, та треснула, и потолок пещеры с грохотом стал оседать. Ардагаст, не обращая внимания на падавшие рядом камни, бросился в глубь пещеры — вслед за дэвом. Чуть замешкавшийся Вима еле успел отскочить назад, чтобы не быть похороненным под рушившимися глыбами. Из-за обвала доносились рев великана и крики людей. Досадуя на себя, Вима бросился разбирать завал, но сверху стали рушиться еще более тяжелые камни, и ему пришлось выбежать наружу.

— Отец! Все сюда, скорее! Расчистим ход, они там еще живы!

Еще одна огромная глыба осела, замуровав вход в пещеру.

— Перестань вопить! Такую громаду сдвинет только дэв или слон!

— Они еще живы, клянусь Ормаздом!

Бросив преследовать скрывшихся под землей великанов, Куджула, четверо уцелевших дружинников и грек с индийцем собрались вокруг Вимы. Нагапутра спокойно слез с мула и сел наземь в такой же позе, как у бога на рельефе.

— Помолчите все! Сейчас я узнаю, есть ли там кого спасать. Входить в самадхи — священный транс кажется, никто из вас не умеет, о могучие воины? Лишь Васудева, да и тот плохо…

Несколько минут лицо монаха оставалось отрешенным, будто у статуи.

— Вам незачем ворочать камни. Дэв мертв, девушка и воин живы. Я чувствую вокруг воина силу — силу могущественных богов. Если они того желают он выйдет и без нашей помощи. А тебя, о джабгу, ждет Царский Клад. Озарение самадхи открыло мне путь к нему. Идите за мной, если не хотите блуждать во тьме пещер, подобной тьме вашего невежества.

Не оборачиваясь, он зашагал ко входу, осененному рельефом трехликого бога. Весь отряд молча двинулся за ним.

Воины кати горели нетерпением напасть на кушан, но скалы были слишком высоки и круты для спуска. Когда кати наконец вошли в долину, они увидели лишь трупы людей и дэвов да еще десяток лошадей привязанных у пещеры под рельефом. Сунра окинул взглядом долину и весело тряхнул головой в белом тюрбане с фазаньими перьями.

— Ха! Эти глупые дэвы сделали за нас половину работы. Осталось поймать под землей самого Куджулу.

— Глядите, воины, — прищурился Сауархаг. — Джабгу идет поклоняться подземным богам мелуххов, перед которыми дэвы — как вепри перед слоном. Вот над пещерой дэв Сарва, самый могущественный из них. Не лучше ли подстеречь кушан, когда они выйдут из этой норы вместе с кладом?

— Если мы уступим в мужестве кушанам, то нам лучше не вернуться из этой долины! А почитать старых богов мы не боимся. Мы ведь не бактрийцы, запуганные Заратуштрой и его магами. — Сунра простер руки к рельефу. — О Манди-Махадева, громовержец, победитель демонов! Дай нам овладеть Царским Кладом, и я пожертвую для твоего ожерелья черепа Куджулы Кадфиза и всех его спутников!

Следом за багадуром все воины опустились на колени и простерли руки к рогатому богу.

— Хоть я и не жрец, но в богах смыслю, — с торжеством глянул Сунра на Сауархага.

— Ты не только отважен, но и мудр. Воистину, не будет тебе соперника в земном мире… если выйдешь живым из подземного! Так вперед же, багадур! Царский Клад ждет тебя, а это — власть, власть великого царя!

И еще один отряд исчез в темном зеве пещеры.

* * *

С мечом в руке Ардагаст мчался подземными коридорами. Распаленный погоней, он не боялся заблудиться в запутанных ходах, а мрак перед ним почему-то рассеивался, словно от яркого светильника. Тяжелый топот дэва впереди увлекал юношу все дальше в глубь горы. При мысли о том, что может сделать с Ларишкой волосатое чудовище, дружинник готов был преследовать его хоть до самых врат Ахримана-Чернобога.

За очередным поворотом Ардагаст наконец увидел великана, бессильно привалившегося к стене и почему-то закрывшего глаза лапой. Он не сопротивлялся когда меч дружинника пронзил его сердце. Даже не вытерев клинка, Ардагаст бросился к Ларишке. Та уже пришла в себя. Юноша осторожно помог ей встать.

— Ой, спасибо, Ардагаст! А где Вима?

— Он бежал следом за мной. Может быть, попал под обвал?

— Вряд ли. Ты его еще не знаешь, он такой осторожный.

— А у тебя самой кости хоть целы?

— Ой, не знаю… Эта тварь меня сжала, словно виноград в давильне. С руками вроде ничего… Слушай, отвернись, пожалуйста! Ну вот, теперь можешь смотреть. Ребра тоже целы. Хорошо, что у меня под кольчугой кожаный кафтан, а то бы все тело было в синяках. А как это получается — ты отвернулся, и сразу темнее стало?

Ардагаст указал на золотой амулет у себя на груди.

— Мне его дал волхв Вышата, мой воспитатель. Он светится, если близко нечистая сила. Видишь, оберег круглый, в середине отверстие, а вокруг него — пять грифоньих голов, будто скачут друг за другом вправо, посолонь. У Даждьбога-Михра в колесницу четыре грифона запряжены, пятый — он сам.

— У тебя самого волосы золотые, как у Михра. А глаза голубые… Говорят, когда-то все тохары такими были. И Ахилл, которого яваны славят, был такой же.

Юноша несмело положил руки на плечи тохарки, но та быстро высвободилась.

— Я, наверное, сейчас на ведьму похожа. — Она достала серебряное зеркальце, гребень и принялась приводить в порядок волосы. Красиво разбросав их по плечам, Ларишка снова надела остроконечный шлем. Потом заглянула в колчан и с досадой отбросила его.

— Ну вот, этот урод все переломал — лук, стрелы. И меч я выронила. Один акинак остался.

— Воркуете, голубки?

Из темного прохода выглянула, беззаботно улыбаясь, златоволосая пери.

— Насмехаться пришла, чертовка?

— Чертовки в болоте сидят, а я чистые реки люблю, криницы, горы высокие… Хотите, выведу вас из этой норы на белый свет? Только…

— Только оберег мой — твоему нечистому? Чем он тебе так люб?

— Ты его еще не знаешь. Меня из Днепра выгнали. Никому я была не нужна. И он тоже — никому не нужен. Зато и никого не боится — ни людей, ни богов, ни бесов. Чары такие знает — никто еще перед ним не устоял.

— А вдруг я первый буду?

— Не храбрись. В эти пещеры и дэвы не заходят. Здесь хозяева — старые, темные боги. И еще… другие, что старше и богов, и дэвов. Если повезет, не встретите их, сами от голода умрете. Увидишь кости — приглядись хорошенько.

— Хватит пугать! Видишь знак Даждьбога? Они с Мораной вышли из царства Чернобогова, и мы выйдем.

Ардагаст обнял Ларишку за плечи. Тохарка положила руку на акинак и смело взглянула в насмешливые зеленые глаза вилы.

— Богом и богиней себя возомнили? Ну-ну… А Куджула со своими уже в пещере. Оберег твой тебя к нему выведет, держи только на весу и думай о том, кого ищешь. Посмотрим, с кого из вас первого древние боги спесь собьют…

* * *

Отряд Куджулы шел в глубь пещер. В неровном свете факелов показывались и снова исчезали во мраке искусно высеченные на стенах быки, слоны, носороги, тигры, чудовища — двуглавые и трехглавые быки, рогатые слоны… Вот рогатый демон борется с рогатой же тигрицей, бычьи головы растут из дерева, девушки прыгают через спину буйвола, козел с человеческим лицом и семь беременных женщин поклоняются богине, стоящей под аркой из ветвей. И — надписи, длинные ряды непонятных знаков.

— Этого письма не знают теперь даже брахманы. Дикие арьи предпочитали заучивать свои гимны и заклятия наизусть. Но тайная мудрость мелуххов не исчезла. Воистину, владеющие ею повелевают царями, ибо сами свободны от всех мирских желаний. — Голос Нагапутры звучал почти зловеще.

Замечая среди рельефов чересчур откровенные сцены любви, дружинники фыркали.

— Видно, от страсти к женщинам ваши мудрецы избавиться не сумели, — усмехнулся джабгу.

— Для знатока тантры объятия женщины — лишь врата к величайшим мистическим тайнам, — надменно скривил губы бхикшу.

— Нашим шаманам эти врата открывает любовь пери и дым конопли. А хуннским — сушеные мухоморы, — кивнул Куджула.

А подземный путь уходил все глубже, и все более жуткими становились изображения на стенах. Многорукие и многоголовые боги, потрясающие оружием, клыкастые демоны в ожерельях из черепов, изможденные аскеты. И змеи, змеи, множество кобр с человеческими головами… Никто уже не смеялся и не шутил, как поначалу. Из мрака боковых ходов доносились шорохи, шипение, стук копыт. Но никто из степняков не хотел выказать робость перед бритоголовым монахом, и он, размеренно ступая, уводил их все дальше в глубь этого непонятного, спрятавшегося от солнца и людей мира.

* * *

Теми же ходами следом шли, настороженно сжимая копья и кинжалы, воины Сунры. Их невежественного вождя не трогали тайны мелуххов, а подземная тьма страшила кати еще меньше, чем кушан. Сыны гор, они были привычны к узким темным ущельям, пещерам, ночным набегам, но при этом чутки и осторожны, как снежные барсы. Услышав доносившиеся из боковых ходов вздохи, шаги, цокот копыт, кати недоверчиво взглянули на сармата. А тот вдруг замер, во что-то вслушиваясь, и произнес властным тоном:

— Дальше пойдете сами. Никуда не сворачивайте и настигнете людей джабгу. Когда же одолеете их — сам Манди-Махадева откроет вам путь к Царскому Кладу.

— Избавиться от нас хочешь? А клад — себе? — Тяжелая рука Сунры легла на плечо колдуна.

— То, что я ищу, ценнее любого клада. Оно — только для великих магов. А Царский Клад — для достойных царства. Сейчас узнаем, есть ли здесь такие.

Неожиданно багадур почувствовал под рукой шерсть, а перед самым лицом увидел насмешливо оскалившуюся черную волчью морду. Протяжный вой огласил пещеру. Тьма откликнулась тигриным рыком, трубным ревом слонов, мычанием. Черный волк одним прыжком скрылся в боковом проходе. А из мрака других ходов, словно из страшных снов, навеянных чарами, вышли два существа. Одно напоминало кентавров, виденных горцами на греческих расписных сосудах, но с задними лапами и хвостом тигра, витыми рогами и слоновьим хоботом. В одной руке кентавр держал бронзовый топор, в другой — тяжелую палицу. Второе существо, с телом быка, имело три головы — быка, тура и козла.

Отряд кати ощетинился копьями. Нетерпеливый молодой горец шагнул вперед. Тут же хобот кентавра схватил его копье, рванул — и незадачливый воин оказался под копытами чудовища. Другой бросился с кинжалом на выручку, но был обвит хоботом и брошен прямо на витые рога. С яростными криками горцы атаковали подземного жителя. С невероятной ловкостью он отбивал их копья топором и палицей, перехватывал хоботом. Кати начали было обходить его сбоку, и тут трехголовым, шестирогим тараном на них ринулось, ревя в три глотки, второе чудовище. В крови, с переломанными костями воины падали наземь, ударялись о стены пещеры, отброшенные могучими рогами. Кто-то в испуге побежал назад, во тьму. Оттуда раздались лай, рычание, крик, и в пещеру вбежал, скаля окровавленные клыки, третий зверь: огромная, ростом с тигра, собака с рогами тура и задними ногами носорога. Неуязвимая в своей носорожьей шкуре, она ворвалась в гущу сражавшихся, словно волк в стадо.

Сунра-багадур в ярости окинул взглядом подземелье и вдруг заметил блестевшую из тьмы пару волчьих глаз. Проклятый колдун еще и устроил себе зрелище! Багадур громко выкрикнул имя Гиша и бросился наперерез трехглавому зверю. Взяв в зубы древко секиры, Сунра ухватился обеими руками за скользкие от крови турьи рога средней головы, оттолкнулся ногами и вмиг оказался на спине у чудовища. Прежде чем оно успело сбросить непрошеного седока, лезвие топора врубилось в хребет у крестца. Взревев от боли, зверь осел на задние ноги. Не тратя времени на извлечение глубоко засевшей секиры, Сунра всадил кинжал в основание трех шей. Три головы разом поникли, и подземное чудище бессильной грудой мышц повалилось на бок.

И тут же на багадура, не успевшего высвободить свое оружие, бросилась рогатая собака и прижала мощными лапами к полу. Два копья лишь скользнули по ее носорожьей броне, хотя и отвлекли внимание. Вдруг из темноты черной молнией метнулся большой волк и сомкнул челюсти на глотке рогатого хищника. Прежде чем вождь кати успел выбраться из-под туши своего врага, волк уже снова исчез во мраке.

Остался еще кентавр. Израненный копьями, с перебитой рукой и отсеченным хоботом, он еще отбивался бронзовым топором. Но Сунра взмахнул секирой, и бронзовое лезвие разлетелось под ударом стального, а в следующий миг кинжал вонзился в грудь человека-зверя. Торжествующие крики огласили пещеру.

— Слава Сунре, сунари-багадуру! Сам Гиш вселился в тебя! Слава непобедимому!

Вдруг в восторженный хор ворвался волчий вой.

— И я славлю тебя, о величайший из багадуров! — произнес человеческим голосом черный волк, усевшийся на труп рогатой собаки. — Теперь моя скромная помощь тебе не нужна. Вперед, к Царскому Кладу! Воистину ты достоин править всей Бандобеной!

Сунра бросил гневный взгляд на насмешливо скалившего зубы Сауархага. Будь горец способен забыть о долге благодарности, он изрубил бы наглого оборотня.

— Да! Вперед, храбрейшие воины кати! Что нам теперь джабгу? Клянусь Имрой, я отрежу Куджуле его длинный нос, а из черепа буду пить на пиру у царя яванов в Беграме!

И пятнадцать уцелевших воинов кати двинулись вниз, в глубь подземелий мелуххов. А Сауархаг-волк побежал вверх, стуча копями по каменному полу. В зверином обличье он лучше чувствовал путь к заветному амулету.

* * *

Ардагаст с Ларишкой тоже шли вниз бесконечными ходами. Тьма рассеивалась на несколько локтей вперед и тут же смыкалась за спиной. Однообразные серые стены, низкие потолки давили на душу. Без амулета, указывавшего путь к Куджуле и его людям, дружинник с девушкой давно бы запутались в многочисленных проходах, развилках, перекрестках. Пару раз им попадались старые логова дэвов, полные обглоданных и расколотых костей, звериных и человеческих. Между ними валялись расколотые черепа — рогатые и клыкастые, не похожие на человеческие. Видно, дэвы не хоронили своих мертвых сородичей, а поедали их. Потом на стенах стали встречаться надписи, изображения богов, зверей, чудовищ. Ларишка с любопытством разглядывала их, от иных же стыдливо отворачивалась, прикрывая рот рукой, и юноша тогда невольно сдерживал смех.

Вдруг из мрака выплыл большой раскрашенный рельеф: четырехрукая богиня в шкуре пантеры и ожерелье из черепов, с мечом, кинжалом и двумя отрубленными головами в руках; на черном лице выделялся окровавленный язык, свисавший из разинутого рта. У ног черной богини уходили вниз стенки колодца. На дне его плотно лежали друг на друге скелеты людей. До костей не больше локтя… Сколькими же трупами забили колодец?

— Это Кали, богиня смерти! — Пальцы Ларишки судорожно вцепились в рукав Ардагаста. — Ей в жертву по ночам людей душат. Она может тьму наслать, что весь мир погубит…

— По-нашему — Яга, всех чертей мать.

На одном из черепов сохранились черные курчавые волосы, на другом — рыжие. У третьего скелета кости ног сковывала позеленевшая бронзовая цепь.

— Рабы… Они строили этот Ахриманов дворец, палаты Чернобоговы! — Ардагаст с силой ударил кулаком в стену. — Да люди ли они были, эти мелуххские мудрецы? Тьму, смерть, голод одна нечисть любит.

— Ой, Ардагаст, не нужно нам этого проклятого клада, лишь бы выбраться отсюда! К солнцу, к свету…

Слезы текли по лицу Ларишки. Она, отчаянная охотница, не плакала перед дружинниками, даже перед Вимой. Но сейчас почему-то не стеснялась. Может быть, потому, что знала: Ардагаст горд, но над другими зря не насмехается.

— Солнце с нами, Ларишка. В этом обереге. Мы — воины Михра! Если он нас сюда послал — значит, нужно проучить подземную нечисть, чтобы она забыла путь на белый свет.

— Да. Пойдем, Ардагаст! — Тохарка резко утерла слезы волосами. — К Куджуле, к дружинникам. Пока их не завел куда-нибудь бритоголовый. Если он хвалит этих могильных мудрецов — добра не жди.

Они спустились еще ниже, прошли еще несколько коридоров и попали в обширный зал. Вдоль покрытых рельефами стен стояли массивные сундуки, окованные бронзой. Ардагаст клинком меча поддел крышку, и сундук… осел грудой трухи. Юноша разворошил ее мечом — ничего, кроме позеленевших оковок и петель. Пнул сапогом второй, третий сундук — и те развалились, оказавшись такими же пустыми.

— Вот тебе и Царский Клад! Ларишка, посмотри сундуки у той стены.

Они пошли вдоль стен. Сокровищ не было нигде — только древесный тлен, вызывая кашель, набивался в легкие. А на стенах согбенные рабы с дарами, воины, жрецы шли чередой в одном направлении — к глубокой темной нише в дальнем конце зала.

— Вот и мы с ними на поклон идем… К кому? — пробормотал Ардагаст.

Золотой свет оберега озарил нишу. На покрытом вычурной резьбой каменном троне восседал последний царь мелуххов. Почерневшая, высохшая кожа тесно обтягивала кости. Ссохшиеся губы не скрывали оскала желтых зубов. Тяжелые, усыпанные каменьями золотые браслеты сползли к локтям. Полуистлевшая ткань, обильно расшитая золотом, прикрывала чресла. Резные камни переливались в перстнях. Золотой убор с рогами буйвола увенчивал голову мертвеца. На обнаженной черной груди блестело золотое ожерелье с большим черным ониксом в виде бычьей головы.

— Черный бык — враг Михра, — проговорил Ардагаст.

— Словно насмехается! — с досадой воскликнула тохарка. — И весь Беграм смеяться будет — над нами, над Куджулой! Снять бы с этого зубоскала все золото…

— Мертвых грабить — грех и позор. Это у вас, степняков, заведено царские могилы разорять.

— «У вас»? Ты же сам сармат…

— Только по матери…

Сморщенные веки мумии неожиданно поднялись. Черные, налитые кровью глаза зло глядели на пришельцев. Под темной безжизненной кожей вдруг стали набухать мускулы. А голова из человеческой превратилась в бычью. Рогатый убор и браслеты свалились на пол. Громко заскрипели не двигавшиеся тысячи лет суставы, и с трона вместо иссохшего трупа поднялся, оглашая зал яростным ревом, могучий человек-бык. Толстые пальцы с длинными острыми ногтями потянулись к горлу юноши.

Городской грек или крестьянин-бактриец на месте Ардагаста просто оцепенел бы от ужаса и дал бы себя задушить. А сердечко горожанки еще раньше разорвалось бы от страха. Но здесь были степные воины с их быстротой и жаждой жизни, готовые биться в любой миг с любым врагом. Левая рука Ардагаста успела перехватить запястье чудовища, а правая метнулась к акинаку, но сама была перехвачена. Когти человека-быка ломались о панцирь, рвали кафтан, подбираясь к шнурку амулета. Горячее дыхание из бычьей пасти волнами катило в лицо, громовой рев забивал уши. С отчаянным криком Ларишка выхватила свой акинак и всадила его несколько раз между ребер Черного Быка. Взревев еще громче, тот с силой швырнул юношу оземь и бросился на тохарку, повернувшись так резко, что акинак выскользнул из ее руки, оставшись в ране.

Ларишке приходилось убегать от бешеного быка из отцовских стад, но чудовище, гонявшееся теперь за ней по залу, сочетало звериную ярость с человеческим умом. Оно старательно загоняло девушку в отдаленный угол, не давая ей приблизиться к дружиннику и его оружию. А тот лежал неподвижно, ударившись затылком при падении. У самой стены Ларишка споткнулась об остатки сундука. В следующий миг могучие рога ударились в ее кольчугу, прижали к полу, жадные руки схватили за плечи, поползли к груди. Красные глаза по-человечески мерзко ощупали ее, а из бычьей пасти раздалась бактрийская речь:

— Радуйся, глупая! От тебя произойдет великий род. В нем возродится кровь царей мелуххов. Их древнее царство восстановит твой муж Вима. Арьи, дравиды, яваны — все покорятся ему и поклонятся Черному Быку… Сопротивляйся же — я силен и не люблю слабых!

— Оставь меня, скот! Провались в Нараку, подземное царство!

— А мы и так в нем. Здесь один закон — сила!

— Ардагаст!!!

Пронзительный крик тохарки вырвал юношу из тьмы обморока. Ослепленное похотью чудовище слишком поздно обернулось навстречу ему. Обеими руками сжимая длинный меч, Ардагаст с силой ударил наискось по толстой шее врага. Бычья голова отлетела прочь, а человеческое тело, извергнув фонтан черной крови, рухнуло. И тут же снова обратилось в обтянутый почерневшей кожей скелет. Ардагаст шагнул навстречу Ларишке. А та уже сама прижалась к нему, обвила руками — и вдруг, заметив в темноте два зеленых огонька, вскрикнула:

— Берегись, сзади!

Юноша едва успел повернуться, когда из тьмы на него полосатой молнией метнулся тигр с рогами быка Эти рога пронзили бы его насквозь, если бы не панцирь, разорванный только на середине груди. Хищник прижал упавшего Ардагаста к полу, чешуйки панциря разлетались из-под мощных когтей, клыки тянулись к горлу. Но левая рука воина вовремя сжала рог зверя, правая вонзила в горло акинак. Тем временем Ларишка, вытащив свое оружие из останков царя мелуххов всадила клинок под лопатку тигру. Но живучесть и изворотливость зверя оказались невероятными. Две смертельные раны не помешали ему вырвать рог из рук Ардагаста, отскочить и броситься с новой силой. Однако теперь его всякий раз встречали три клинка. Наконец двум воинам удалось прижать израненного тигра к стене. И тут он вдруг… присел на задние лапы (оказавшись при этом самкой) и сложил передние в индийском приветствии.

Ардагаст совсем опешил, но оружия не опустил. А тохарка невозмутимо спрятала акинак в ножны, сложила ладони и заговорила:

— Зачем ты напала на нас, полосатая сестра? Мы уйдем отсюда — ведь сокровищ здесь нет — и не тронем твоего логова. Не трогай и ты людей джабгу — мы и их уведем.

Величавая улыбка расплылась на морде тигрицы. Не обращая внимания на переставшие вдруг кровоточить раны, она встала на четыре лапы, отряхнулась и важно удалилась в темноту.

Ларишка указала рукой на рельеф: быкоголовый демон боролся с рогатой тигрицей.

— Видишь? Вот почему она нам не мешала биться с ним. А если бы напали вдвоем…

— А мы бы и тогда их одолели! Потому что… есть Солнце и под землей — в этом обереге, в наших мечах, в нас самих! И-э-эх! Слава Михру — Солнцу Непобедимому!

И дружинник с мечом и акинаком в руках пустился в пляс. То был старинный воинский танец арьев в честь Митры-Михра. Потом юноша, отбросив мечи, пошел вприсядку, завертелся волчком. А тохарка носилась вокруг в буйной степной пляске. Так лихо и бесстрашно плясали когда-то, одолев в пещере громадного медведя или льва, волосатые, одетые в шкуры охотники.

Наконец уставшие, но веселые Ардагаст с Ларишкой опустились на пол. Юноша привалился спиной к стене, а тохарка оказалась у него на коленях. Жарко целовались победители чудовищ, и не было им больше дела до всех тысячелетних ужасов мелуххских подземелий!

Вдруг Ларишка звонко рассмеялась:

— Вот бы Вима здесь оказался! Побежал бы от того рогатого… а потом бы подстерег его в темноте, схватил и заставил поклясться, что даст великое царство.

— И пусть себе царствует… Я, может быть, сам царевич! Моя мать — царевна росов. А отец — сын великого старейшины венедов. Род наш у скифов-пахарей был царским. Отец с матерью тайно друг друга любили. А потом появились мы с сестрой. Дед, царь росов, пошел было войной на венедов, потом согласился на свадьбу. И вдруг умер. А его сын Сауасп поднял на венедов всю степь. Отец со вторым дедом погибли. Где сестра — до сих пор не знаю. Лучшие земли — по Роси, Тясмину — росы заняли, венедов данью обложили. А меня вырастил Вышата-волхв. Где-то он теперь?

Шорох заставил юношу обернуться. Из темноты выплыли золотые волосы и зеленое платье Зарины.

— Ардагаст! Отдай скорее оберег. Вы бились, как боги, но тот… Он сильнее богов, сильнее дэвов. Скорее же, он идет сюда!

Руки вилы тянулись к юноше, в зеленых глазах билась отчаянная мольба.

— Жаль мне тебя, Злата, — покачал головой Ардагаст. — Одна ты на всем свете, вот и дрожишь перед своим бесом.

— А разве ты тоже не один?

— Нет. Со мной Солнце — и Ларишка! Разве мало?

Из мрака донесся стук когтей по каменному полу. Тихо вскрикнув, Зарина метнулась в один из черневших проходов. Царевич с тохаркой вскочили, выставили вперед клинки. Впереди вспыхнула пара красных глаз, когти стучали все сильнее, но их обладателя нельзя было рассмотреть — словно сама непроглядная тысячелетняя тьма глядела на незваных гостей. Лишь в нескольких шагах от двух воинов из мрака вдруг выступила фигура Черного Волка. Зверь присел на задние лапы, окинул взглядом выставленное против него оружие и оскалил клыки в ехидной ухмылке.

— Что же это ты, Ардагаст, так плохо дядю встречаешь?

— Сауархаг… За чем тебя Сауасп послал — по мой оберег или по мою душу?

— А что мне Сауасп? Что мне Фарзой, великий царь сарматов, Котис боспорский, Гермей? Они думают, что я им служу, а это я правлю ими. Нет у меня ни рода, ни племени, значит — нет надо мною и царя.

— Вот и бегаешь по свету волком-бирюком.

— Зато и волен, как степной зверь! И законы людей — не для меня. Они же сами меня за человека не считали: все «ведьмин ублюдок» да «бесово отродье». А мать ведьмой звали, хоть она и колдовать-то не умела. У кого скотина ни сдохнет — мы с матерью порчу навели. Даже рабы на нас злость сгоняли. И это все за то, что мать приглянулась степному дэву… А потом я нашел в овраге раненого волка. Человек бы его убил, а я взял да и выходил. То был сильный колдун-оборотень. Он и передал мне свою волшебную силу, Потом я учился у греческих некромантов, халдейских магов Ахримана, хуннских черных шаманов. Теперь я всем нужен, хоть меня никто и не любит. Зато все боятся.

— А я вот не боюсь.

— И не надо. Пусть слабые боятся. Эх, племянничек! Оба мы без рода, без племени. Но оба сильные. Так соединим же наши силы! У тебя — меч, у меня — чары. Слушай меня, и станешь великим царем.

— Это ты безродный. А у меня — целых два племени: венеды и росы.

— Да кому ты там нужен? Одни тебя сарматским ублюдком зовут, другие — венедским.

— Если было кому спасать меня от вас с Сауаспом — значит, нужен. Да неужели ты, дядя, так ни от кого добра и не видел? И сам добра никому не сделал? — Ардагаст без злобы, с сочувствием глянул на волка-Сауархага. Но глаза оборотня вспыхнули презрительным огнем.

— «Добро», «зло» — кто эти слова придумал? Ормазд с Ахриманом, что никак мир не поделят? Да ты хоть знаешь, кого сейчас одолел? Тот, что вселился в тело царя — Махиша, демон-бык. А рогатая тигрица — Кали, она же и Дурга, и Парвати, и Ума, многоликая, многоименная. Так что тебе, с твоим оберегом, боги? Ты еще всей его силы не знаешь, я научу…

— Тебе-то его и нельзя давать. Ты полубесом родился, а бесом сам себя сделал. А я человек, понял ты, человек! И еще одним проклятым царем, вроде этого, стать не хочу. С дороги, нечисть!

С неохотой, глухо рыча и не отрывая хищного взгляда от амулета, Черный Волк попятился и словно растворился во мраке, из которого вышел.

* * *

Дружина кушан спускалась все ниже. Проходы, высеченные или подправленные людьми, сменились другими — вымытыми подземными водами. На неровных стенах все реже встречались изображения и надписи. Тщательно выполненные рельефы мелуххов сменились грубыми рисунками дикарей из давно забытых племен. Однажды сверху донеслись крики и шум схватки. Нагапутра, прислушавшись, махнул рукой:

— Глупые горцы явились за Царским Кладом. И нашли могучих демонов. Без знания древней мудрости в этих подземельях делать нечего.

Еще один долгий крутой спуск — и отряд вошел в довольно обширный зал. С высокого свода свисали огромные, в два человеческих роста, белые сосульки сталактитов. Некоторые из них достигли пола, слившись со сталагмитами в толстые колонны. Между двумя такими колоннами, украшенными большими грубоватыми изображениями кобр с человеческими головами, чернел низкий широкий проход.

Нагапутра резко остановился и обернулся лицом к кушанам, скрестив руки на груди. Он как будто стал выше ростом, бесстрастное лицо монаха светилось теперь высокомерным торжеством.

— Ваш поход окончен, арьи.

Куджула положил руку на бронзовую рукоять меча.

— Что это значит? Где Царский Клад?

— Глупцы, тупые, алчные варвары! Никакого Царского Клада нет. Сокровища мертвого царя давно забрали мы — наследники мелуххских мудрецов. Мы лишились пышных храмов, разоренных вами, обратились в нищих отшельников и бездомных бродячих аскетов. И вы, непобедимые воины, склонились перед теми, кого в своем невежестве сочли могучими колдунами. Вы покорили наши земли, а мы — ваши души, Вы теперь поклоняетесь нашим богам, следуете нашим учениям и обрядам. Мы — ваши незримые владыки. А тех, кто слишком дерзок и горд, мы устраняем ядом и подкупом. О, наша борьба еще не кончена. Слишком много еще осталось от вашей варварской веры. Да еще с севера одни за другими являются пришельцы — яваны, парфяне, саки, тохары… Но все вы рано или поздно смиритесь перед нами. Глупые и бездуховные народы от рождения предназначены быть рабами мудрых — это понял даже ваш Аристотель…

— Так вы хотите снова сделать мелуххов господами, а арьев — рабами?

— Вернуть господство тем, кто его недостоин? — Бхикшу презрительно расхохотался. — Жалкому народу, который дал варварам разрушить наше царство? У истинно мудрых нет ни рода, ни племени. Ибо мудрость наша — не от людей, даже не от богов, они тоже подвержены страстям, но от тех, кто древнее их всех. Здесь вход в Нагалоку — мир нагов, змеелюдей, превосходящий красотой небесный рай Индры! Там, ниже шести миров подземных демонов, лежит вымощенная золотом Бхогавати, столица нагов, а посреди ее — царский дворец из драгоценных камней. Но эти сокровища — не для вас, так же как и сокровища духа, недоступные вашему пониманию!

В темноте за колоннами послышался шорох, шипение, вспыхнули огоньки чьих-то глаз — все больше, все ближе.

— Они идут! На колени, дерзкие рабы! Я привел вас к вашим господам. Недаром я зовусь Нагапутра — Сын Змея!

Бхикшу распахнул свое желтое одеяние, и на его груди тускло блеснула чешуя. А в пещеру уже вползали, окружая кучку людей, десятки странных существ: до пояса — люди, ниже — змеи. На бледной, не знающей дневного света человеческой коже выделялись золотые браслеты, усеянные самоцветами, сияли жемчужные и алмазные ожерелья. Переливались в свете факелов зеленые, желтые, черные чешуи. Немигающие желтые глаза бесстрастно взирали на пришельцев из верхнего мира. Вот люди-змеи почтительно расступились, давая дорогу самому большому нагу. Его голову венчал остроконечный убор из драгоценных камней, над которым опахалом поднимались капюшоны семи кобр, выраставших прямо из плеч.

— Зачем вы пришли в наш мир с этими железными игрушками? — Владыка нагов окинул пренебрежительным взглядом кольчуги и мечи. — Да, конечно же, за славой и нашими сокровищами. Земного мира для ваших подвигов уже мало. Только ваше оружие здесь бесполезно. Мы, наги, убиваем взглядом и дыханием. Или подчиняем себе разум врагов. А ваши разбойничьи боги остались наверху. Здесь не светит солнце, не гремит гром, не бывает дня — только ночь.

— Мы не ищем вражды с вами, — с достоинством ответил джабгу. — Нас завел сюда этот бритоголовый обманщик, ваш родич.

— Вы выйдете отсюда лишь нашими преданными рабами — или не выйдете вовсе. А наши повеления к вам будет доносить мудрейший Нагапутра.

— Ты что же, купил нас на невольничьем базаре в Каписе? А не хочешь ли вспомнить, как погиб величайший из змеев — Вритра? Здесь — сила молнии Ортагна, убийцы Вритры!

В руке Куджулы синим пламенем блеснул меч Гроза Дэвов. Повелитель нагов невольно отшатнулся, потом взмахнул рукой, и из десятков глоток вырвалось злобное шипение. Разом погасли факелы, стало трудно дышать, предательская слабость разлилась по телам воинов. Десятки желтых немигающих глаз светились холодной, беспощадной жестокостью, более страшной, чем дикая ярость дэвов. Лишь синее пламя меча рассеивало теперь сгустившуюся тьму. Но несколько широких взмахов грозового клинка — и враз ослабла сила смертоносных взглядов и ядовитого дыхания нагов. Одолевая слабость, воины стали плечом к плечу. Маленький отряд сгрудился под стекой пещеры, ощетинился мечами.

Тогда наги принялись мерно раскачиваться на змеиных хвостах. Вправо-влево, вправо-влево, все в одном ритме, все быстрее и быстрее. Однообразные движения утомляли глаза и мозг людей, мутили рассудок, ослабляли волю. А властный голос царя нагов повторял:

— Спите, воины, погружайтесь в сон. Вы слышите только мой голос. Вы видите только то, что я велю вам увидеть. Вы можете делать только то, что я велю вам. Мой голос — голос владыки.

Веки наливались свинцом. Змеиные чары медленно, но верно сковывали движения, мысль, волю.

— Не противьтесь мне, и вам станет легче. Я, мудрейший, решу все за вас. Все мои слова — совершенная истина. Мои веления безошибочны.

Вдруг Куджула упрямо тряхнул головой и запел низким, сильным голосом:

Мы почитаем Митру, Чьи пастбища просторны, Чьи истинны слова, — Тысячеухий, статный, Чьих мириад очей. Могучий и высокий, Он вширь обозревает, Бессонный, неусыпный. Дружинники подхватили: Владыки стран взывают К нему, идя на битву Против рядов сомкнутых Войск вражьих кровожадных, Меж двух враждебных стран

[21].

Суровый ритм Михр-яшта, древнего гимна Митре-Михру, противостоял колдовскому раскачиванию нагов, возвращал воинам волю и силы. Простые слова воинской песни заглушали вкрадчивую речь царя змеев.

Везти не будет лошадь Противящихся Митре, Летит копье обратно, Что лжец вперед бросает, От заклинаний злобных Нарушившего слово.

Внезапно из темноты донеслись нестройные шаги, смех, крики, и в пещеру ворвались, потрясая оружием, полтора десятка горцев. Несколько мгновений хищный взгляд Сунры перебегал с его кровных врагов на увешанных драгоценностями людей-змеев. Потом он взмахнул топором.

— Рубите всех — кушанских собак и подземных гадов! Куджулу взять живым — я сам отрежу его длинный нос. Вперед! Гиш с нами!

С громким кличем кати устремились вперед, но ни один из них не успел добежать до своего змееногого соперника. Шипение вырвалось из десятков глоток, и половина горцев рухнула наземь. Сам багадур упал в двух шагах от повелителя змеев, в бессильной ярости царапая каменный пол. Устояли на ногах лишь те, кто оказался рядом с джабгу и его чудесным мечом. Но копье, брошенное сгоряча одним из кати, задело голову Куджулы, тот зашатался и привалился к стене, опершись на опущенный меч. Факелы горцев погасли, и тьма, непроглядная, змеиная тьма, еще теснее и страшнее обступила кучку людей.

— Не хватит ли с вас подвигов, жалкие хвастливые людишки, недостойные быть уличными ворами в нашей Бхогавати?

Вима неуклюже рухнул на колени.

— Смилуйся, о непобедимый владыка Нагалоки! Я склоняюсь… мы все склоняемся перед твоей властью!

— Первые умные слова, которые я услышал сегодня от людей, — снисходительно усмехнулся царь нагов. — За них мы сделаем тебя магараджей Индии и Тохаристана. А первым советником и верховным жрецом у тебя будет мудрейший Нагапутра.

— Ты построишь десятки, сотни вихар для тысяч бхикшу, — властно заговорил монах. — Изгонишь всех шаманов, магов и брахманов. Мы провозгласим от имени Будды новое учение — учение нагов. Нирвана привлекает лишь совершенных — мы обольстим чернь раем, запугаем адом, ослепим блеском золотых идолов. Пусть кшатрии сражаются, грабят, разрушают — ради насаждения нашей веры. Но править будем мы — избранные, свободные от плотских страстей.

— Правление касты философов — идеал Платона. А Будда… возможно, лишь аватара Господа Кришны. Не все ли равно, как называть того, который есть все? — улыбнулся Гелиодор.

— А что до этого джабгу, недостойного великого царства… — задумчиво протянул владыка нагов.

Вима растерянно оглянулся на отца. Бритое остроносое лицо Куджулы словно окаменело.

— Без отца я отсюда не выйду, — с трудом произнес княжич.

— Пусть он остается джабгу кушан, если на большее не способен. А царем царей будешь ты.

Вима медленно встал и почтительно сложил ладони. Воины угрюмо молчали. Нагапутра с царственной небрежностью поднял руку и сложил два пальца кольцом в жесте чакравартина — владыки судьбы. Его повелительный взгляд скользнул по Виме и остановился на Куджуле в ожидании изъявления покорности. Но рысьи глаза джабгу смотрели мимо бхикшу — в непроглядную темноту бокового прохода, где вдруг возник свет. Поначалу далекий и слабый, он становился все ближе и ярче, и вот, рассеивая мрак, в пещеру ступил златоволосый юноша в разорванном панцире, с сияющим амулетом на груди. Рука об руку с ним вошла девушка в остроконечном шлеме и кольчуге, с распущенными черными волосами.

— Михр! Анахита-воительница!.. Да нет, это же наш Ардагаст с Ларишкой! — разнесся шепот по пещере.

— Ко мне, Ардагаст! — прохрипел джабгу.

Два нага с быстротой кобр метнулись наперерез юноше, но тут же упали со стоном, закрывая руками ослепшие глаза.

— Амулет сюда, быстро!

Бронзовая рукоять меча точно вошла в отверстие золотого оберега. Удар грома потряс своды пещеры, и все подземелье залил нестерпимо яркий свет. Люди-змеи заметались, зашипели, в ужасе закрывая лица. Поднялись с земли, полные сил и ярости, Сунра и его воины. Куджула поднял над головой клинок, обратившийся в узкий язык синего пламени.

— Вы смели назвать себя нашими владыками, мерзкие гады? Мы, скифы, зовем своими владыками лишь отца Ормазда и богиню огня. Наши боги уже здесь — в этом мече! В нем — сила Солнца и Молнии, Михра и Ортагна! Вперед, воины! Людям-червям — смерть!

Орлиной стаей люди устремились на нагов, нещадно мстя за пережитое унижение. Могущественные лишь во мраке, наги ринулись, давя впопыхах друг друга, обратно в свою нору. Только немногие пытались змеиными хвостами обвивать ноги людей, вырывать у них оружие. Сражение обратилось в бойню. Царь нагов, рассеченный грозовым мечом, упал обугленным костяком на трупы своих подданных. Проворно убегавшего бхикшу настиг меч Гелиодора.

— Власть над душами лучше не делить, — пробормотал грек, вытаскивая клинок из трупа своего недавнего сообщника.

Яростнее всех истреблял нагов Вима. Когда тяжелая плита начала вдруг опускаться, перекрывая проход, княжич, оказавшийся впереди преследователей, готов был броситься за уползавшими беглецами прямо во мрак Нагалоки. Ардагаст и Сунра с трудом оттащили его.

Наконец в пещере не осталось ни одного живого нага. Спотыкаясь о трупы, Вима подошел к отцу с низко опущенной головой. А тот вдруг обнял его за плечи и ласково усмехнулся.

— Спасибо, сынок. За то, что избавил меня от унижения перед этими тварями. Теперь я вижу, ты достоин царствовать. Царь должен уметь побеждать не только храбростью, но и хитростью. Или ты и впрямь был готов предаться душой и телом этой бритоголовой гадине?

— Ну уж душу-то я никому просто так не отдам. — Улыбка облегчения разлилась по простоватому лицу княжича.

Куджула перевел взгляд на Сунру.

— Кажется, кто-то хотел добыть мой нос? Предводитель кати опустился на колени.

— Прости меня, о подобный Гиту и Имре Сияющему. Ты царь, великий царь. А я всего лишь багадур. Я отказываюсь от мести за дядю Нилиру. Заплати только выкуп, чтобы не пострадала честь нашего рода. Отныне кати пойдут за тобой на любого врага.

Куджула поднял багадура и крепко обнял его. Потом обратился к Ардагасту:

— Скажи, откуда у тебя амулет Агарфарна, великого мага?

— Агарфарн? Мой воспитатель, волхв Вышата, унаследовал этот оберег от своего предка, великого волхва Огнеслава. Огнеслав… Да ведь это то же, что Атарфарн по-ирански! Еще помню: когда мы были в Пантикапее, у царя Котиса, Вышата назвал себя его родственником и показал перстень; на нем были звезда с полумесяцем и надпись «Царь Митридат Эвергет».

— Отец страшного римлянам Митридата Евпатора и царевны Роксаны! — воскликнул джабгу. — Значит, Атарфарн с Роксаной выбрались тогда из иного мира… Герай Кадфиз, мой предок, обязан был им властью над четырьмя племенами и покорением Бактрии.

— Этот оберег можно отдать лишь великому царю из рода Кадфиза. Так велело нам с Вышатой Братство Солнца.

— Братство Солнца! Его посланцем был Атарфарн… Ну и кто же этот великий царь?

— Клянусь Михром, из шести тохарских джабгу один ты достоин великого царства!

— Ты — наш царь! На что нам Гермей с его яванами! Слава Куджуле! — зашумели, потрясая оружием, кушаны и кати.

Сдержанная улыбка на миг озарила худощавое лицо джабгу.

— Сначала давайте выйдем из этих проклятых пещер. А потом… Что нам, дошедшим до врат Нагалоки, все земные цари? А чтобы не возвращаться из такого похода без добычи — снимите все золото с мертвых нагов.

* * *

Дружина Куджулы шла наверх, не зажигая факелов: от волшебного меча было светло, как днем. В темных переходах по-прежнему кто-то шипел, и ревел, и стучал копытами, но не смел показаться. И гремели под серыми сводами, среди забытых надписей и рельефов суровые слова Михр-яшта:

Он битву начинает, Выстаивает в битве, Выстаивает в битве, Ломает войска строй… И копья заостренные Летят с древками длинными Из рук лжецов напрасно, Но не наносят ран, Когда, не признан ими, Бывает грозен Митра, Чьи пастбища просторны.

Воины не замечали, что из тьмы за ними следили горящие глаза Черного Волка и зеленые глаза златоволосой пери.

— Теперь ни один подземный демон не посмеет встать на их пути. Разве только сам Трехликий…

— И он побоится. — Голос Зарины звучал почти злорадно. — Когда Чернобог пленил Даждьбога, спустившегося в подземный мир за Мораной, на помощь Солнце-богу слетел Перун в облике орла. И повелитель тьмы был сражен собственной стрелой. А здесь тоже сила Солнца соединилась с силой Грома.

Но в хищных глазах Сауархага не мелькнуло даже тени растерянности.

— Кроме богов и демонов, есть еще чудовища, заточенные в недрах земли в начале веков. Громадные, могучие, слишком тупые, чтобы кого-либо бояться. Нужно только уметь разбудить одно из них.

— И что же натворит на воле такая тварь?

— Больше, чем твой бабий ум способен представить…

* * *

Полсотни всадников из племени аспакенов четвертый день пробирались горными тропами Бандобены. Это племя много веков мирно возделывало землю в долине Кабула. Но в его жилах текла непокорная кровь степняков-массагетов. И когда чиновники явились собирать налоги по второму разу, донеся в Капису, будто крестьяне разграбили уже собранные деньги и зерно, несколько селений взялось за оружие. Усмирять бунтовщиков явился сам царь Гермей. Перепуганные старейшины изъявили покорность. Но самые молодые и отчаянные аспакены во главе с пастухом Аспаром сели на коней и скрылись в горах.

Только слишком много кровных счетов было между жителями долины и горцами. Аспакены не раз отражали набеги своих беспокойных соседей, а иногда и сами нападали на их стада и селения, в чем особенно отличался бесстрашный Аспар. Теперь ни пашаи, ни ашкуны, ни кати не пожелали приютить беглецов. Тем более что их преследовал Гермей с полусотней отборных всадников, закованных в железо. Ссориться с царем яванов, недавно опустошившим страну пашаев, не хотелось никому.

Аспар надеялся прорваться через Гиндукуш в Бактрию, к тохарам. Но Гермей (не без помощи кати) отрезал беглецам дорогу к перевалу Чамар, оставив им один путь — в страшную Долину Дэвов. Аспакены плохо знали горы и, только въехав в саму долину и увидев огромные трупы дэвов, поняли, куда попали. «Надо было укрыться в чаще и из-за деревьев обстреливать яванов», — с досадой подумал Аспар. Поздно! В устье долины влетели, сверкая начищенными панцирями и гребенчатыми шлемами, царские гвардейцы — сильные, тренированные юноши, сплошь эллины из лучших семей. Впереди, на белом коне, в панцире с позолоченной головой Горгоны на груди — сам Гермей. Ветер развевал красный плащ за его плечами, шевелил светлые кудри, выглядывавшие из-под изящного шлема в виде головы слона. Красивое правильное лицо царя светилось охотничьим азартом. Этот поход и был для греков не войной, а хорошим развлечением вроде охоты на горных козлов.

— Сдавайтесь, жалкие бунтовщики! Я не кровожадный варвар и сохраню вам всем жизнь… но не свободу, которой вы не достойны, ибо самой природой предназначены для рабства. Так учил Аристотель, которого вы не читали.

Греки захохотали. Куда этим скифским деревенщинам без доспехов, с одними луками и акинаками выстоять против тяжелой конницы, которой боится вся Индия? Сейчас они поползут на брюхе, моля о пощаде…

Вдруг из черного зева пещеры под рельефом трехликого бога показались по-скифски одетые воины в доспехах и горцы в плащах из козьих шкур.

— Куджула! Саошьянт, защити нас!

Перебросившись несколькими словами с Аспаром, джабгу сел на коня и в сопровождении дружинников и Гелиодора выехал вперед.

— Оставь их в покое, Гермей. Это самые мирные из твоих подданных.

— Кто же за них поручится? Демоны, которым ты поклонялся в этих пещерах? Эй, аспакены! За вас заступается мерзкий дэвопоклонник!

— Не я кланялся дэвам, а они кланялись моему мечу! — указал Куджула на трупы чудовищ.

— Это тебе, тайком совещающемуся с магами, астрологами и некромантами, впору молиться дэвам, — презрительно бросил Гелиодор.

— Как ты говоришь с царем, дерзкий?

— Ты уверен, что еще царствуешь? — Гелиодор сложил ладони перед лицом. — Харе Рама!

— Харе Кришна! — хором выкрикнули гвардейцы. Гермей растерянно оглянулся на своих всадников.

Все они, кроме пяти или шести, с отрешенными лицами выводили варварское заклятие:

«Рама, Рама, харе, харе, Кришна, Кришна, харе, харе».

Цвет эллинского юношества, образованнейшие аристократы…

— Кто ваш повелитель, о бхакты? — торжественно спросил Гелиодор.

— Господь Кришна! — грянул слаженный ответ.

— А после него?

— Ты, о гуру Васудева!

Воцарилась тишина, нарушаемая лишь щебетом птиц. Гелиодор перевел тяжелый взгляд на Гермея.

— Теперь ты понял разницу между властью над телами и властью над душами? Надутый глупец, своим эллинским чванством ты погубишь все царство!

— Дхарма кшатриев — повиноваться царю. Разве не этому учит ваш Кришна? — нетвердым голосом произнес Гермей.

— Моя дхарма та же, что у Пандавов — вернуть себе престол. Я — потомок Деметрия Великого, завоевателя Индии, и Агафокла, царя-кришнаита! А ты — жалкий тиран. Смерть ему!

Кришнапты мигом обступили царя, оттеснив немногих верных ему воинов. Сверкнул меч одного из гвардейцев — и красивая белокурая голова покатилась по траве, а обезглавлгнное тело, извергая фонтан крови, тяжело рухнуло с коня. Другой гвардеец проворно соскочил с седла, снял с мертвой головы Гермея знаки власти и с поклоном протянул своему гуру. Милостиво кивнув, Гелиодор возложил на себя диадему и слоновый шлем.

— Да здравствует Гелиодор Васудева, владыка Бактрии и Индии! Харе Кришна! — в один голос прокричали греки, подняв мечи.

Но варвары настороженно молчали, еще теснее сгрудившись вокруг джабгу. Гелиодор, сияя торжеством, величественно обернулся к Куджуле.

— Брат мой! Наконец этот ничтожный царек не мешает нам, рожденным для великого царства. Я помогу тебе вернуть кушанское княжество и покорить Остальные четыре княжения тохар. Ты сможешь разбить хуннов и усуней, соединиться с восточными тохарами, завоевать все города на Шелковом пути — до самой страны серов. Я же — с помощью твоих северных всадников — овладею Индией и тем завершу поход Александра. Таким образом, мы оба выполним свою дхарму.

Эллинская сдержанность слетела с лица Куджулы. Неукротимой яростью степняка полыхнули его глаза.

— Так твоя дхарма — бороться за власть? А моя — очищать мир от таких, как ты!

Молниеносно выхватив правой рукой из золотых ножен акинак, Куджула всадил его в горло Гелиоклу.

— Смерть яванам!

Мечи кушан, стрелы аспакенов, топоры и копья кати обрушились на греков. Лишенные предводителей, эллины сопротивлялись недолго. Лишь десять из них бросили оружие и тут же были связаны арканами аспакенов.

— В Пурушапуру [22] их, на невольничий базар! Пусть послужат тем, кого они мнили прирожденными рабами. И вспомнят учение киников о том, что рабы ничем не хуже свободных.

Помолодевшее вмиг лицо Куджулы светилось простой, бесхитростной улыбкой. Не нужно было больше притворяться, угодничать, скрывать мысли. Вокруг были такие же гордые, прямодушные и смелые варвары. Под восторженные крики воинов Ардагаст снял с мертвого Гелиодора диадему и протянул ее джабгу.

— Слава Куджуле Кадфизу, великому царю!

Куджула обвел взглядом воинов.

— Все ли вы желаете меня своим царем?

— Все! Ты — наш Саошьянт!

Предводитель кушан склонил голову, и Ардагаст увенчал его сияющей каменьями золотой диадемой.

— Поистине, сегодня окончился поход нечестивца Искандера Двурогого, ненасытного в завоеваниях. Он сжег святую Авесту, но правда Заратуштры победила его.

И тут откуда-то сверху раздался протяжный, щемящий душу вой. На черной скале над входом в долину стоял большой черный волк. Несколько стрел полетели в него — и упали, словно ударившись о незримую стену. А вой нарастал, звучал все грознее, беспощаднее — и недра земли отвечали ему гудением, рокотом, ревом. Кони рвались, тревожно ржали. Вдруг черные стены долины дрогнули, покрылись трещинами и стали рушиться. Обвалился рельеф трехликого бога, засыпав вход в подземелья мелуххов. Из других пещер, испуганно ревя, выбегали дэвы. Громадные каменные глыбы завалили выход из долины.

Обезумевшие кони метались, не слушаясь всадников. Дэвы словно забыли о своей вражде с людьми. Земля задрожала, вспучилась, заходила, будто разбушевавшееся море. Казалось, кто-то непомерно огромный ворочается под землей, рвется на белый свет, чтобы обратить все в дикий хаос. Вот и впрямь из одной трещины выступил мощный серый гребень, или это острые обломки камня? Из другой вырвался с шипением ядовитый желтый дым — или дыхание? Рев из-под земли сливался с колдовским воем оборотня в одну страшную, торжествующую песнь смерти и разрушения. Невесть откуда взявшиеся тучи заволокли небо.

Куджула, с трудом сдерживая испытанного коня, с обнаженным грозовым мечом в руке напряженно ждал появления подземного гиганта. А Сауархаг, на миг прервав вой, выкрикнул с хохотом:

— Эй, Куджула, отдай мне талисман, или увидишь того, с кем не сражались ни Ортагн, ни Михр! И воспеть твою славную гибель будет некому!

Сунра-багадур, изрыгая проклятия, с ловкостью горца вскарабкался по обвалившимся глыбам. Но отвесная скала в два человеческих роста оказалась недоступной и для него, и вождь кати лишь бессильно потрясал топором, глядя на оскаленную в усмешке морду волка.

Вдруг откуда-то стремительно выскочила горная коза с золотистой шерстью и с разгона ударила Черного Волка рогами в бок. Потеряв опору, оборотень полетел с огромной высоты, но вмиг поднялся невредимым, спасенный силой своих чар. Навстречу ему уже бежал с мечом в руке Ардагаст. Черной молнией бросился на юношу волколак — и в прыжке напоролся на длинный клинок. Клыки пронзенного насквозь Черного Волка бессильно лязгнули у самого лица царевича росов. Ярость зверя, отчаяние человека и неукротимая злоба демона слились в предсмертном вопле. Пригвожденное мечом к земле, тело колдуна снова превратилось в человеческое, и лишь голова так и осталась волчьей. А земля снова стала неподвижной, и ни звука больше не доносилось из ее недр.

— Ай, Ардагаст, какого славного противника ты лишил меня, — с досадой вздохнул подоспевший багадур.

— А меня — еще более славного, — улыбнулся Куджула, пряча в ножны Грозу Дэвов.

Какая-то неодолимая сила разом обратила взоры всех к скале, с которой только что упал Сауархаг. Теперь там стояла женщина дивной красоты, в золотом венце и плаще из золотистых бобровых шкур, окруженная сиянием. К груди ее прильнула, вздрагивая от беззвучного плача, золотоволосая пери в зеленом платье.

Лишь Ардагаст с Ларишкой на миг увидели вместо них рогатую тигрицу и доверчиво уткнувшуюся ей в грудь горную козу.

— Дизани, владычица жизни и смерти, — благоговейно шептали кати.

— Ардивисура Анахита! — восклицали кушаны и аспакены.

— Кибела, мать богов, многоликая, многоименная! — бормотали потрясенные эллины.

Непобедимые воины, только что крушившие чудовищ, как один преклонили колени и воздели руки к безоружной богине. И то же сделали необузданные и свирепые дэвы.

— Не довольно ли вам битв и подвигов, дети мои? Да, все вы — люди и звери, боги и демоны — мои дети. И если вы не можете жить без сражений, то хотя бы не прибегайте к силам, способным разрушить этот мир. Вы, дэвы, расчистите выход из долины! А вы, люди, покиньте ее и впредь не приходите! Здесь больше нет для вас ни храмов, ни сокровищ.

Богиня подняла руки — и небо снова стало ясным, а развороченная земля — ровной. Дэвы быстро разобрали завал, и войско Куджулы — все на конях, в новых греческих панцирях — выстроилось, готовое к походу. Царь окинул прощальным взглядом Долину Дэвов, затем обернулся к своим воинам.

— Все-таки я нашел в этой долине Царский Клад. Это вы — кушаны, аспакены, кати. Без вас, воинов, пахарей, пастухов, самый великий царь — ничто, как тот высохший труп на троне в подземелье… А теперь — на Капису! Я знаю, вы все устали, но мы должны успеть в столицу, пока яваны не опомнились и не избрали еще одного наследника Искандера на погибель всем нам.

— На Капису! — подхватили воины. — Веди нас, Саошьянт! Мы все — твой народ!

* * *

— Да, были люди в давние времена. Истинные могуты телом и душой, даром, что во Христа не веровали, — задумчиво разгладил бороду Щепила.

— А они и не могли веровать. В Бактрии тогда апостолы не бывали, — хитро прищурился волхв.

— В Скифии сам Андрей Первозванный был, — поднял палец Мелетий.

— Да ушел несолоно хлебавши. Тогда еще не было у русичей такого князя, чтобы силой их в Днепр креститься загнал.

— Смирения в вас, язычниках, нет. И страха Божия. Потому и не хотите добром принять истинную веру, свои же души спасти. Кому противитесь — тому, кто небо и землю создал? — как можно грознее вопросил Мелетий.

— Бога бояться надо! — кивнул головой старейшина. — Кугу-юмо, Великий Бог, сильный, но добрый. А Кереметь злой. Его если жертвой обойти — так накажет!

— Кереметь — это Чернобог. Сатана то есть, — пояснил Лютобор. — Вот он, ваш страх Божий.

— Ну уж Сатаны бояться — грех! — хлопнул по столу широкой, в мозолях от меча ладонью Щепила. — Ардагаст вот не испугался ни бесов-дивов, ни змеев, ни богов подземных.

— Кто злых богов не боится, тот сам как бог. Как Перун, что бьет чертей огненными стрелами. Разве теперь есть такие люди? — сказал мерянин.

— Есть. Я вот Христа не боюсь, — ответил Лютобор.

— А мы со Щепилой медведя не испугались. Того, в котором, по вашей вере, сам Велес сидел, — нашелся Мелетий.

— Велес добрым людям только помогает — пастухам, пахарям, купцам, волхвам, певцам. А Христос у тех, кто ему поверил, волю и силу отбирает: не противьтесь-де злому. Совсем как тот змеиный царь. Да не от змей ли галилеянин ваш мудрости набрался? Говорил же: «Будьте мудры, яко змии». А в храме Иерусалимском медный змей стоял, самим Моисеем сделанный.

— Змея того разбил царь Езекия, — возразил Мелетий.

— Змеи, они живучие. И змеиные ученики тоже. На то и есть Перун в небе и воины его на земле, чтобы змеиное племя этим миром не завладело. В том воинстве и я, и люди мои.

— А где же ваши грозовые мечи? — усмехнулся один из дружинников.

— Они — не на таких, как вы. А те, на кого нужно оружие богов, в этом мире еще не перевелись. И не дай Перун, чтобы в их руки попала эта книга, слышишь, купец? Хоть и нет в ней ни заговоров, ни заклятий…

* * *

В лесу поблизости от Суздаля стоял небольшой монастырь. Владел он всего-то одним селом, и братия жила больше трудами рук своих, отчего в трудах молитвенных была не слишком усердна. Зато любили здесь чтение книжное, собирали и переписывали книги, порой такие, что и не всякий князь или епископ имел. Даже летопись свою вели. Сюда и привезли своего пленника Щепила с Мелетием, решив не заезжать в город. От разбойников за крепким монастырским частоколом оборониться можно, а если горожане прослышат да решат отбить знаменитого волхва, такая лихая ватага может собраться… К тому же келарем в обители был давний друг Мелетия Хрисанф, тоже изрядный любитель книг. Он-то и принял дружинников, поскольку игумен Иоасаф был в отъезде. Услышав о хорезмийской книге, Хрисанф загорелся:

— Давай-ка почитаем ее здесь. Я и братию приведу.

— Да годится ли в обители такое читать…

— Разве там ересь какая или богохульство?

— Такого там нет, а все же… Язычники ратоборствуют славнее царя Давида, о вере судят, будто отцы вселенские. Соблазн, ох, соблазн! — покачал головой Мелетий.

— Так на то и монастырь, чтобы соблазны одолевать.

— А вдруг донесет кто игумену или самому владыке?

— Не бойся, я таких позову, кто в книгах толк знает и зря болтать не будет, — заверил Хрисанф.

После ужина в трапезной остались не только дружинники, но и человек шесть монахов во главе с келарем. Волхв хитро улыбнулся и раскрыл книгу.

НОЧЬ ДЕМОНОВ

В это летнее утро улицы Таксилы, как всегда, заполняла пестрая многоязыкая толпа. Важно разъезжали на откормленных конях парфяне в шелковых кафтанах и широких складчатых шароварах — нынешние хозяева города. Помахивая плетками, раздвигали конями толпу саки — длинноволосые, бородатые, в высоких башлыках. С видом аристократов, для которых мало что важно, прохаживались греки в белых хитонах и гиматиях. Из-за занавесок паланкинов выглядывали знатные индийцы, и усыпанные самоцветами браслеты и ожерелья блестели на их смуглых полуобнаженных телах.

Но больше всего на улицах было простых индийцев. Их тела, то золотистые, как у загорелых греков, то почти черные, как у эфиопов, прикрывали лишь набедренные повязки — дхоти. Они больше всех суетились, спешили, зазывали, кланялись и торговались. Но именно они кормили, одевали и украшали и парфян, и саков, и греков, и своих знатных соплеменников. А еще — брахманов и бхикшу, сакских магов и джайнских аскетов-дигамбаров. Им, отрекшимся от мира, нужно так мало, но их самих так много, а их боги так требовательны и грозны… И никто лучше их, мудрейших, не знает, исполнил ли ты свою духовную дхарму и не родишься ли презренным чандалой, лишенным касты, или каким-нибудь скверным животным.

Внимание привычной ко всему толпы не привлекли трое всадников, въехавших в северные ворота: два молодых воина и женщина тех же лет. Все трое были одеты, как тохары или саки, и вооружены мечами и акинаками. У женщины, кроме того, был лук, а вместо тяжелого длинного меча — кривая греческая махайра. В седельных сумах лязгали доспехи. Один воин был темноволос и отличался мощным, но неуклюжим телом, другой, наоборот, строен, ладно сложен, с редкими здесь золотистыми волосами и такими же усами, лихо подкрученными на концах. Женщина держалась в седле не хуже своих спутников, но при этом не выглядела мужеподобной воительницей. Ее пышные черные волосы изящно падали из-под башлыка на плечи, а раскосые глаза с веселым любопытством разглядывали город и его обитателей. Вот она заметила уличного заклинателя змей, и все трое придержали коней.

Глядя на кобр, которые, раздув капюшоны и открыв пасти, покорно колебались вслед за движениями факира, могучий воин усмехнулся и сказал по-бактрийски:

— У них, наверное, ядовитые зубы вырваны.

— И все-таки змеи слушаются его, — возразила женщина.

— Его бы к тем змеям, что сами завораживают людей. Они тогда вот так же качались…

Засмотревшиеся на факира степняки не замечали сидевшего напротив с чашей для подаяний брахмана-аскета. Худой, жилистый, сложением он все же напоминал скорее воина, чем изможденного подвижника. Высокими скулами и желтоватой кожей он походил бы на жителя Уттара Куру [23], если бы не крупный острый нос. При виде трех всадников лицо его осталось по-прежнему отрешенным, но узкие черные глаза вспыхнули, как у змеи, заметившей добычу. Как только всадники подъехали к храму Сурьи-Солнца, аскет поднялся и зашагал к городским воротам. По дороге через предместье, населенное мясниками, актерами, палачами и другими людьми низших каст, он перебросился парой фраз с несколькими ражими молодцами. Из-за их засаленных дхоти торчали рукоятки ножей, лица же были таковы, что оставалось лишь удивляться беседам их обладателей с саньясином, устремленным духом к Высшему Началу.

За глинобитной стеной предместья он двинулся в гору, через безлесные холмы Хатхиал, в сторону золотого, увенчанного зонтом шпиля ступы [24] Дхармарад-жика. Заметив пастухов, тщетно пытавшихся согнать отару, он усмехнулся, поднял посох-трезубец и произнес нараспев:

— Ом, намашивая, мари, мари! — О, поклонение Шиве, овцы, овцы!

Повинуясь взмахам трезубца, овцы вмиг сбились в кучу, а саньясин небрежно прошествовал дальше, провожаемый восхищенными взглядами и низкими поклонами темнокожих пастухов. Он спустился с холмов, дошел до окружавшей ступу ограды, внутри которой в скромных каменных домиках ютились десятки бхикшу, но тут же свернул налево, в заросшую густым лесом долину реки Тамра-наль.

Уверенно раздвигая заросли посохом, аскет вышел к реке прямо у места трупосожжений. Босые ноги его бестрепетно ступали по серому пеплу и обломкам костей, нос не морщился от смрада наполовину обглоданных стервятниками трупов посаженных на колья преступников. Он подошел к каменной ограде, толкнул калитку. Мускулистый раб-стражник с мечом и молоденький ученик-брахмачарин почтительно сложили ладони. Ашрам — священная обитель — во всем напоминал соседнюю вихару, только вместо ступы в середине стоял храм Шивы, черные каменные стены которого покрывали причудливые и страшные резные изображения богов и демонов.

Саньясин пересек двор, без стука вошел в самый большой домик и небрежно сложил ладони перед сидевшим на циновке худым, но еще крепким стариком. Седина побелила его окладистую бороду, но почти не затронула завязанные узлом длинные волосы. Плечи старика прикрывала шкура тигра, чресла — оленья шкура.

— Да хранит тебя Шива, почтенный гуру! Большая опасность грозит не только ашраму, но и всему царству. Могу ли я говорить все… при рабе? — Саньясин бросил взгляд на стоявшего у окна высокого смуглого воина с пышными усами, в алом тюрбане. У пояса его висели кинжал и длинный двуручный меч-кханда.

— Говори все. Вишвамитра — не просто раб, но отважный кшатрий и начальник стражи ашрама. Он наделен лишь одним недостатком: почитает Вишну, но не Шиву.

— Знай же: в городе появились трое богомерзких нечестивцев из тех, что осквернили священные подземелья в Долине Ракшасов — Вима, царевич кушан, бродяга-сармат Ардагаст и его жена Ларишка, чаганианская княжна. И все трое сейчас в храме Солнца у Ашвамитры. А в предместье видели разбойных горцев-кати и среди них самого отъявленного святотатца — Сунру-багадура, любимца Куджулы. Я пытался духовным взором проникнуть в храм, но встретил магическую завесу.

— Похоже, Куджула решил прибрать Таксилу к рукам. Стоило бы известить царя…

— Если бы им не был Фраат, этот миролюбец и почитатель Солнца. Он не тронет ни людей Куджулы — чтобы не нарываться на войну, ни Ашвамитру — чтобы не ссориться с саками. Остается следить за всей этой шайкой.

— Вот ты и следи. Тебе ведь известны все темные мирские дела в городе, — улыбнулся гуру. — Это о тебе ничего не знают, кроме того, что ты пришел из царства Крорайна за Гималаями, в долине Тарима, где чтут наших богов.

— Меня зовут Шивасена — «Воин Шивы», и этого достаточно для почитающих Разрушителя.

* * *

Нагасена, настоятель вихары Дхармараджика, медитировал перед искусно вырезанным из красного дерева изображением Калачакры — Колеса Судьбы. Как всегда после визита госпожи Девики, супруги градоначальника Гударза, трудно было отвлечься от сансары — мирской суеты — и ее соблазнов. Нет, Девика явилась к нему не с обнаженной грудью, а в скромном сари, но из очень уж тонкой ткани, и так восторженно глядела своими черными бездонными глазами, внимая его рассуждениям о четырех благородных истинах… Пожелает он — и эта изнеженная красавица обреет себе голову и станет нищей бхикшуни [25]. Но… Не стоит уподобляться иудею Фоме, что учил знатных женщин не жить со своими мужьями, дабы заслужить рай, где властвует его распятый гуру. В конце концов среди разъяренных мужей оказался царь Майлапура. Он велел заколоть иудея копьем, что с удовольствием исполнил один брахман, забывший по такому случаю об ахимсе. Нет, пусть лучше Девика и Гударз и дальше осыпают вихары дарами и шепчут в ухо царю то, что нужно сангхе.

Вообще зачем так спешить вырваться из сансары, соскочить с Колеса Судьбы? Гораздо лучше стать чакравартином — хозяином этого колеса, владыкой душ царей и вельмож. Так учили их с братом наги, чья змеиная мудрость выше человеческой.

Размышления настоятеля прервало появление позади резного колеса благообразного седобородого старика с тигровой шкурой на плечах. Губы Нагасены презрительно скривились.

— Не пытайся меня уверить, будто можешь проходить сквозь стены. Это не твое тело и даже не душа, а иллюзия, внушенная на расстоянии. Морочь этим невежественных пастухов.

— Не всем же морочить знатных дур… Но я пришел к тебе не для препирательств. Общий враг — вот что объединяет мужчин. Знай: в город проник Вима Кадфиз с шайкой головорезов. Это те, кто погубил в Долине Ракшасов твоего брата… нашего брата.

— Брата! Так, значит, почтенный гуру Шивачарья действительно нарушил кое-какие обеты, в результате чего появились мы с Нагапутрой — вероотступники и лжеучители, недостойные звания брахманов? — иронически взглянул на гуру монах.

— Наш отец далеко продвинулся по пути совершенства, если боги, дабы уменьшить его духовную силу, послали к нему не обычную женщину, а нагини — змеедеву.

— А нас за это звали чандалами и змеенышами. И куда же нам было идти, кроме как к тем, кто вовсе не признает каст? Но зачем ты явился — подстрекать меня на месть? Оставь этот обычай диким сакам, парфянам и тохарам. Я же не стану не только мстить, но и ненавидеть убийц брата, дабы не погрязнуть в сансаре.

— Я говорю не о мести. О ней ли думать, когда в эту древнюю землю лезет еще одна северная орда, которой не нужна каша мудрость? А во главе орды — Куджула с его колдовским мечом…

— Перед которым не устоял твой Трехликий? Знаешь, я вряд ли заплачу, если тохары разорят твой ашрам, — почти злорадно усмехнулся бхикшу.

— Смотри, как бы не настала очередь твоих вихар. Перед тем мечом не устояли и твои… родичи и наставники.

— Здесь ты прав. Но что можем противопоставить мечу варваров мы, владеющие лишь силой духа?

— Не будем прибедняться — мы не перед чернью… Я владею знанием астравидьи — оружия богов. А твои кроткие бхикшу — искусством варма-калаи, убийства без оружия.

— Но этот солнцепоклонник Фраат ни за что не согласится принять от нас такую помощь, — возразил монах.

— Вот поэтому нужен другой царь — постигший древнюю мудрость и не ужаснувшийся ей. Он будет владеть Индией, а мы — его душой. И не важно, кто он будет по крови…

Призрачные руки шиваита легли на Колесо Судьбы. Рядом, чуть помедлив, легли тонкие, не сильные, но цепкие руки бхикшу.

* * *

Четверо дюжих рабов внесли в главные ворота ашрама паланкин и опустили его наземь. Из-за роскошно вышитых занавесок, беззаботно смеясь, выпорхнули две девушки. Одна — в белом хитоне без рукавов, с задорным острым носиком и стянутыми в строгий узел светлыми волосами. Другая — в коротком красном платье и складчатых шароварах, с черными кудряшками, выбивающимися из-под остроконечной шапочки.

— Скажи, где здесь брахмачарин — ой, как же его? — Шивадаса? — спросила стражника первая девушка.

— Там, под баньяном, возле поленницы. Как раз окончил дрова колоть.

В тени баньяна сидел, прислонившись к стволу, хорошо сложенный юноша. Давно не стриженные светлые волосы его падали на плечи. Загорелое тело прикрывала лишь шкура антилопы на чреслах. Красивое правильное лицо с холодными голубыми глазами при виде девушек озарилось на миг приветливой улыбкой и тут же снова обратилось в бесстрастную маску.

— Лаодика, Михримах, привет вам! Что, не слишком царское занятие для царевича, даже гонимого?

— Здравствуй, Стратон! С этим топором я бы приняла тебя за раба. Да этот гуру Шиваракшит просто издевается над тобой! Еще и имя тебе придумал — Шивадаса, «раб Шивы»…

— Да нет же, «даса» по-индийски не только «раб», но и «слуга», — поправила подружку темноволосая Михримах.

— Кто хочет повелевать, должен научиться повиновению. Мы, эллины, слишком много болтали о свободе и кичились ею, пока не погибли все наши царства, — сумрачно усмехнулся юноша. — Эллады больше нет — есть провинция Ахайя. Кажется, на Боспоре еще правят эллинские цари…

— Да это же полуварвары, смесь фракийцев с сарматами!

— Зато наш отец, Гермей, был истинным эллином. Чистым, как кусок сахара. Поэтому мы с тобой, сестричка, и оказались здесь. Что, Михримах, твой отец еще не надумал выдать нас Куджуле?

— Как ты можешь так говорить! — вспыхнула парфянка.

— Почему? Как хороший царь, он заботится о благе своего царства. Отчего бы ему ради мира с кушанами не выдать им каких-то двух яванов?

— Нет-нет, Фраат ни за что не поступится честью… Скажи лучше, не трудно ли тебе предаваться аскетизму? Ты ведь у нас почитатель Аристиппа Киренского, высшим благом считаешь наслаждение, — лукаво подмигнула Лаодика.

— Духовные наслаждения выше телесных, так учил Эпикур. Но даже он не понял: наивысшее наслаждение — власть! Власть над своим телом и духом. Настоящему йогину все равно, есть сто раз в день или раз в сто дней. В горах я часами сидел на вершине, под ледяным ветром, и снег таял, таял от моего духовного жара — тапаса!

Голос царевича звучал вдохновенно, голубые глаза горели каким-то диким восторгом. Лаодике вдруг вспомнился варвар из дружины Куджулы. Золотоволосый, как эллин, он яростно рубился с солдатами Гермея, а вслед за ним во дворец ломилась толпа вооруженной чем попало беграмской черни.

— Помню, когда я гостила у вас в Беграме, ты был такой гордый и непослушный, а теперь во всем повинуешься Шиваракшиту, — сказала Михримах.

— Повиноваться гуру — еще одно наслаждение. Внимать мудрости, что передавалась от Учителя к Учителю с тех времен, когда не родились ни Пифагор, ни Орфей, ни Зороастр! Что перед этим наша диалектика — искусство пустых споров!

— Говорят, шиваиты знают, где под развалинами городов спрятано оружие богов, астравидья, и как им владеть. Или это сказки? — нарочито небрежно спросила парфянка.

— Астравидью незачем искать по подвалам, — снисходительно усмехнулся Стратон. — Это не железки вроде того меча Куджулы. Ее можно вселить в стрелы, в крюк, вызвать из воздуха, если знать мантры и уметь сосредоточить свою духовную силу… — Он осекся, заметив неудержимое любопытство в глазах Михримах.

— И почему же мелуххи не смогли таким страшным оружием одолеть арьев? — спросила Лаодика.

— Это гуру не говорил. Зато рассказывал об упадке духа среди мелуххов. Что ж, мы, эллины, — молодой народ. Мы овладеем древними тайнами и тогда станем действительно достойными владеть миром!

Из-за широкого ствола баньяна вдруг вышла девушка, одетая лишь в низко повязанную красную дхоти, оставлявшую открытыми тонкую талию и живот. На темной коже блестело сердоликовое ожерелье, ниспадавшее в ложбину между пышными грудями. В ее гибком подвижном теле было что-то змеиное, а черные глаза смотрели загадочно и дерзко.

— Вот как! Оказывается, тут брахмачаринам есть с кем отдохнуть от аскетических подвигов, — рассмеялась гречанка. — Ты, наверное, девадаси — танцовщица бога?

— Я не просто девадаси. И не блудница, как ты думаешь. Я — шакти твоего брата.

Она погрузила руку в длинные густые волосы Стратона, а тот обнял ее за широкие бедра.

— Шакти — это рабыня, мечтающая стать царицей? Или хотя бы царской наложницей? Но у моего брата нет ни роскошных дворцов, ни гарема.

— У него есть гораздо большее: дар Ужасающего, который нужно лишь разбудить. А шакти — больше чем царица. Моя любовь открывает в нем великую духовную энергию. И эта любовь — не та, которую вы, яваны, зовете платонической. Недаром ваш Платон ничего не смыслил в магии.

Индианка с вызовом взглянула на царевну. Гася готовую вспыхнуть ссору, Михримах примирительно сказала:

— Вот и хорошо, что Стратон соединит эллинскую мудрость с брахманской. При такой прекрасной наставнице… Знаешь, я завидую вам, индианкам. Если бы мы с Лаодикой посмели появиться перед мужчинами в одних дхоти, даже в такую жару, как сейчас…

— Ничего, тут в зарослях есть чудесный пруд. Там в это время никого нет. Пойдемте, — весело подмигнула девадаси. — А то два храбрых воина уже ждут Стратона для какого-то мужского разговора. Кстати, зовут меня Нагадеви — мой род почитает богинь-змей. Весело переговариваясь, девушки скрылись среди деревьев. А к царевичу, проводив их внимательными взглядами, подошли двое. Один — лет тридцати, в парфянской одежде, с мечом и изукрашенным золотом и бирюзой кинжалом у пояса. Тонкие губы, окаймленные черными усами и бородкой, придавали его гордому лицу хищное выражение. Второй был в белой тунике до колен, с коротким мечом на кожаной перевязи. Его коротко стриженные волосы уже тронула седина. Чисто выбритое лицо выглядело по-солдатски резким, но не тупым.

— Пакор, Валерий, здравствуйте! Как дела?

— Пока Валерий муштровал царскую пехоту, я отсиживался у Гударза. Мне прятаться в Таксиле, мне, сыну царя Гондофара, завоевавшего этот город! — Рука парфянина стиснула кинжал. — Ормазд-владыка! Пусть иудей Фома, с которого начались все наши несчастья, вечно горит в том аду, который обещал не верящим в его учителя! Этот мошенник взял у моего отца деньги, якобы на строительство дворца, и раздал их черни. Тут же весь базар заговорил, что царь платит жалованье с задержкой, да еще черной медью, а с иноземцами расплачивается чистым старым серебром и золотом.

— Твоему отцу нужно было посадить его на кол, как вора.

— Отец собирался сжечь его, а перед тем содрать кожу. Но тут умер дядя Сасан, а на другой день воскрес и рассказал, что дворец построен — на небесах. На радостях они с отцом приняли учение иудея и совершили дурацкий обряд с омовением. Чернь притихла, пораженная чудом.

— Ввести человека в самадхи, внушить его душе всякий вздор, а потом вернуть ее в тело! Йогины-недоучки на базарах показывают еще и не то, — презрительно скривился Стратон. — Ты, Валерий, рассказывал мне о его учителе. Такой же базарный чудотворец.

— Да еще рвавшийся в цари, как и все эти иудейские пророки. Мой друг Понтий Пилат отправил его на крест, чтобы лишний раз не ссориться со жрецами. Потом, правда, Понтий пожалел, что не сделал его царьком в Иерусалиме. Этот плотник хотя бы учил иудеев покоряться Риму, а не бунтовать против него, как теперь.

— Пусть он горит вместе со своим учеником! Как только тот ушел на юг, дядя снова умер. Горожане взбунтовались и осадили дворец. Тут-то и явился из-за Гифаса этот выкормыш ашрама Царя-Лекаря. Вспомнил, что его дед был царем, собрал мужичье с ножами и луками и подступил к городу под знаменем Солнца, что вручили ему в ашраме. Горожане бросились ему навстречу с факелами, зажженными у алтаря Сурьи, и старый негодяй Аспамихр объявил его царем. Мне, мальчишке, удалось бежать, а отца… живым замуровали в стену! — Меч Пакора сверкнул молнией, и целый куст, срубленный под корень, отлетел в сторону.

— Эти солнцепоклонники хуже чумы, — проговорил сквозь зубы Валерий. — Лет двадцать назад здесь, а потом у Царя-Лекаря побывал Аполлоний из Тианы. Теперь этот бродяга — великий маг и пророк, а еще большой интриган. Это он подбил Виндекса, наместника Галлии, на мятеж против Нерона, а теперь подстрекает Веспасиана домогаться трона. Нет, если и осуждать Нерона, то за излишнее милосердие к таким… философам.

— Ты хвалишь Нерона, а он загнал тебя сюда, на край света, — заметил Стратон. Валерий гордо поднял голову.

— Для меня это не опала, а служба. Я, Гай Валерий Рубрий, римский всадник, и живу, чтобы служить Риму! Я не знаю, кто сейчас император — Гальба, Отон, германский дикарь Вителлий или тихоня Веспасиан. Знаю одно: Рим должен обрести новые силы здесь, на Востоке, и Нерон — величайший император, потому что понял это!

— Так ты послан сделать мое царство римской провинцией? — хищно осклабился Пакор.

Лицо римлянина осталось невозмутимым.

— Не бойся. Ни Рима, ни меня. Империя не глотает больше, чем может переварить. Я в свое время отсоветовал Нерону обращать в провинцию Боспор. Достаточно будет, если на восточной границе Парфии вдруг появятся две державы, дружественные Риму: твоя, Стратон, в Бактрии и твоя, Пакор, в Индии. Потом мы поможем тебе, сын Гондофара, стать великим царем Парфии вместо этого варвара Вологеза, чью дочь ты, кстати, опозорил, а ты нам отдашь Армению и Месопотамию. И на твоих монетах будет стоять «филэллин и филоромей» — «друг греков и Рима».

Неслышными шагами к ним подошел Шивасена.

— Да хранит вас Шива! Кажется, в нашу шахматную игру вмешивается еще один игрок. В городе появился Вима Кадфиз с самыми отъявленными разбойниками из дружины его отца — горцем Сунрой, сарматом Ардагастом…

— Ардагаст? — перебит его Валерий. — Если это тот, кого я знал… Когда я был послом на Боспоре, там затевалась хитрейшая интрига против царя Котиса. В ней был замешан некромант Захария, ученик знаменитого Симона-мага. И вот, представьте себе, некроманта и его демонов одолели трое нахальных мальчишек: Рескупорид, сын Котиса, аорсский царевич Инисмей и Ардагаст, полусармат из глухих северных лесов. У этого Ардагаста был могучий амулет: золотой диск с пятью головами грифонов…

Непроницаемое узкоглазое лицо Шивасены дрогнуло.

— Этот талисман теперь на рукояти грозового меча Куджулы! Самого меча с ними, кажется, нет. Но эта шайка первым делом направилась в храм Сурьи.

— Тем более нужно спешить! — Рука Валерия энергично разрубила воздух. — Только колдовства и вмешательства богов нам здесь не хватало! Сакской конницы в городе нет, она вся на Инде. Там же и союзники Фраата — вольные кшатрии из Яудхеи. Парфянские вельможи, однако, далеко не все за нас.

— Кто не за нас — до утра не доживет. Это я беру на себя, — спокойно произнес саньясин.

— Значит, этой ночью! — Глаза Пакора вспыхнули бешеной радостью. — Ради этого я жил. О Бахрам, бог победы, не дай мне умереть, не отомстив, а остальное я сумею и сам!

— Ты со своими людьми пройдешь без помех до самых покоев Фраата. Это тоже беру на себя я.

— Магия?

— Невежды наверняка назовут это магией.

— Фраат пригласил меня на этот вечер для философской болтовни. Значит, ищите его либо в спальне, либо в библиотеке — она рядом, — сказал Стратон. — А скрыться ему не дам я… Видишь, Пакор, две величайшие державы мира помогают тебе в лице Валерия и Шивасены. Если бы Сын Неба послал сюда войско, о котором его просил мой отец…

— Сын Неба послал меня, — отрезал саньясин. — Для такой отдаленной и варварской страны этого достаточно. Я не только воин и лазутчик, но и маг.

* * *

Трое всадников въехали во двор храма Сурьи. Стены храма были покрыты искусной резьбой, среди которой выделялись четыре огромных колеса, так что здание походило на громадную каменную колесницу. Индиец в широких штанах и тюрбане подметал двор. Рядом за оградой из крепких деревянных столбов стоял большой старый слон, разукрашенный лентами, с золотыми кольцами на бивнях.

— «Александр, сын Зевса, посвящает Аянта Солнцу», — склонившись с седла, прочитал на кольце Вима.

— Так это и есть слон царя Пора, который защищал своего раненого хозяина, когда его войско разбили яваны? Ему, наверное, четыре сотни лет, — сказала Ларишка.

— Говорят, его благородная душа уже раза четыре вселялась в новорожденных слонят после смерти старого тела. А кольца им потом надевают на бивни. Он давно заслужил родиться человеком, но заботится о храме и его доходах, — почти что с издевкой проговорил Вима.

Слон прищурился, набрал хоботом воды из пруда и окатил ею царевича кушан. Потом погладил хоботом по плечу Ларишку и коснулся ее седельной сумки. Тохарка понимающе подмигнула, развязала сумку и поднесла слону большой кусок тростникового сахара, который тот тут же отправил в пасть.

— Вот видишь, священный слон благословил тебя на царство. А Ларишка за ее щедрую жертву станет царицей, — усмехнулся в золотистые усы Ардагаст.

— Только на одном троне с тобой! Не знаю, правда, где он будет. У моего отца всего лишь княжество.

— Мир велик, мой меч крепок, и боги со мной. Значит, найдется царство и для меня!

Индиец отставил метлу и согнулся в поклоне перед Вимой.

— Твоя же будущая царица, о сын владыки кушан, вечером ждет тебя во дворце. Правда, она сама об этом еще не знает.

Индиец, на редкость светлокожий, выпустил из-под тюрбана прядь волос, завязанную узлом, и воткнул спереди в тюрбан фазанье перо.

— Сунра! Ты всеведущ, как Михр.

— У Михра тысяча ушей и десять тысяч глаз, а у меня четверо знакомых среди таксильских воров.

Четверо вошли в храм. Стены его изнутри были отделаны алым камнем, и золото статуй сверкало в падавшем из узких окон свете, будто рассветное солнце. Больше всех была обложена золотом статуя бога, которого индийцы звали Сурьей, саки и парфяне — Михром, и лишь брахманы помнили его древнее арийское имя — Митра. Бог стоял на колеснице, запряженной семью крылатыми конями. Голову окружали лучи, а в воздетых руках алели два лотоса. Полуголый и безбородый, как и все индийские боги, Солнце-бог был, однако, обут в кочевнические сапоги и опоясан витым поясом, с которого свисал меч. Золотые волосы и простое, веселое лицо с закрученными усами до того напоминали Ардагаста, что Ларишка звонко рассмеялась. Рядом стояли еще две статуи: Александра — из золота и Пора — из черной меди. На алтаре красного камня были выложены жемчугом священные знаки.

За статуями приоткрылась резная позолоченная дверь, и в зал вышел жрец в шароварах и сапожках, с длинной белой бородой, падавшей на обнаженную грудь. Кроме брахманского шнура на плече, жрец носил еще и витой священный пояс. Индийцы звали жреца Ашвамитрой, саки и парфяне — Аспамихром. Он был главой магов-брахманов — семнадцати жреческих родов, которые пришли в Индию вместе с саками.

— Да светит тебе Солнце, мудрейший Аспамихр! Куджула Кадфиз, великий царь царей кушан, шлет тебе привет с севера!

— Да светит Солнце твоему отцу и всему его царству! За чем же прислал он своих храбрейших воинов, притом тайно?

— За невестой! — Вима простовато улыбнулся. — Не для отца, для меня. Мы хотим похитить царевну Лаодику, дочь Гермея.

— А знаешь ли ты, как здесь называют такой брак, когда жених похищает невесту да часто еще и убивает во время погони ее родичей? — сдвинул брови жрец. — Ракшаса, вот как!

— Кто захочет называть меня ракшасом, пусть пойдет в Долину Ракшасов и вернется оттуда живым. Тогда я буду сражаться с ним вот этим мечом, который ракшасы пробовали на себе, — положил руку на оружие Вима.

— Если бы ты сказал, что любишь царевну без памяти или что хочешь показать свою удаль, я бы попросил Аянта хоботом выволочь тебя из храма. Но я знаю тебя, а еще лучше твоего отца. Без большой и достойной цели он такого не сделает.

— Стратон, братец Лаодики, хочет восстановить царство яванов на Востоке и ради этого готов предаться самому Ахриману.

— Он уже предался Разрушителю. Стратон учится древнему колдовству в ашраме Шиваракшита, которого в народе зовут Шиваракшасом. А сестру он хочет выдать за царя Деванагу — того, что похваляется кровью нагов и собирает у себя в Матхуре чародеев, идущих путем левой руки.

— Да как Фраат все это терпит! Он же почитатель Солнца! — воскликнул Ардагаст.

— Фраат добр и доверчив. В великом ашраме Солнца его научили любить добро, но он плохо умеет распознавать зло. Царь любит все яванское — книги, философию, упражнения. Поэтому Стратон легко набился к нему в друзья. А сам трется среди парфянских вельмож, которые считают царя трусом за его миролюбие и жаждут войн, славы и добычи… Что-то страшное, мерзкое готовится в ашраме Шивы, я знаю это, но не могу туда пробиться духовным зрением! — Жрец стиснул пальцами виски.

— Мы не маги и не жрецы, но уже знаем, как побеждать подземных тварей и их учеников! — тряхнул волосами Ардагаст.

— Похитить невесту да еще сразиться с колдунами — это дело для багадура! Клянусь Гишем, я не зря сюда забрался! — воскликнул Сунра.

— Разве я буду достоин царства, если побоюсь вырвать девушку из этого змеиного гнезда! — вскинул голову Вима.

— Это гнездо — мой родной город. А кто достоин царства — сейчас скажет Солнце. Хиранья! Внеси дары Солнце-Царя.

Из-за позолоченной двери вышел еще один жрец: низенький, тщедушный, с редкой бородкой и скуластым узкоглазым лицом. Один за другим он вынес и возложил на алтарь четыре золотых предмета: плуг с ярмом, копье, стрелу и чашу.

— Глядите: вот дары, отлитые из небесного золота, которым владел Колаксай, Солнце-Царь, и оставил их народу саков. Владеющий ими достоин повелевать всеми сословиями: пахарями, воинами и жрецами. Мой предок Аспамихр, верховный жрец апасиаков, принес их с берегов Яксарта в Бактрию, а затем в Дрангиану [26], страну болот и озер, куда увел саков царь Аспандак, когда рассорился с Гераем Кадфизом — твоим предком, Вима. Потом апасиаки вместе с царскими саками, что спустились с Крыши Мира, отвоевали Индию у яванов. И великим царем саков стал Мога, которого приняли эти дары. Парфяне Гондофар и Фраат тоже прошли испытание дарами. Знай: ни один сак не признает царем отвергнутого огненным золотом. Попробуй же его взять, Вима из рода Кадфиза!

Над четырьмя дарами вдруг взметнулось золотистое пламя. Вима подошел, осторожно протянул руки, но не почувствовал жара. Тогда он медленно ввел их в самый огонь и бережно поднял разом все четыре предмета. Пламя взметнулось еще выше и тут же погасло.

С гордым торжествующим видом царевич положил дары обратно на алтарь.

— А теперь подойди ты, Ардагаст. Я чувствую в Тебе силу Солнца, — неожиданно сказал Аспамихр.

Ардагаст несмело простер руки над снова вспыхнувшим пламенем. Жар шел, как от кузнечного горна. «Какой уж из меня, бродяги безродного, царь?» — мелькнула горькая мысль. Он повел руками и вдруг Почувствовал, что над чашей жара почти нет. С замирающим сердцем юноша погрузил руки в пламя, каждый миг ожидая увидеть вместо них обгорелые кости. Но вот он коснулся чаши — та была всего лишь теплой. Рывком Ардагаст поднял чашу. Огонь ударил из нее вверх, к лицу золотого бога — и погас. Глаза дружинника встретились с глазами изваяния. Даждьбог-Михр смотрел на него довольно и ободряюще, словно опытный боец на молодого. С поклоном Ардагаст поставил чашу на алтарь.

В душе Вимы змеей шевельнулась мысль: «Где же его царство? Не станет ли нам тесно?» Но на лице Ардагаста не появилось даже тени властолюбия или заносчивости.

— Для моего племени Колаксай добыл такие же дары, только вместо копья и стрелы среди них была секира. Но плуг и секиру боги скрыли от людей, а чаша рассечена. Неужели мне дано найти хотя бы чашу?

— Да… И если ты к тому времени будешь таков же, как сейчас, две ее половинки сольются в твоих руках. Но это будет далеко отсюда… Здесь же вам всем предстоит иное. Не мне учить вас, молодых воинов, как похищать девушек. Но если Стратон с его гуру пустят в ход древние чары… Да и от смиренных бхикшу всякого можно ждать: их наставник — брат знакомого вам Нагапутры. Поэтому с вами пойдет Хиранья, лучший мой ученик.

— У нас на севере меня считают сильным шаманом, а здесь я только брахмачарин и знаю совсем мало мантр, да и тем обычные брахманы не стали бы меня учить, — развел руками маленький жрец. — Я для них млеччх, не арья.

— Эти истинные арьи из ашрама Шивы больше твоего похожи на млеччхов, и не так телом, как душой. Не зря они устроились на самом проклятом месте в окрестностях Таксилы: сейчас там сжигают трупы и казнят преступников, а ниже лежат подземелья, где хоронили царей мелуххов. Зато Хиранья лучше меня самого умеет устанавливать духовную связь с великим ашрамом Солнца. Но ждите от него помощи только тогда, когда все ваше оружие будет бессильно.

— Да-да, я ведь не воин и не знаток боевых заклятий. Даже бегаю плохо и в седле держусь кое-как.

— Ничего, от людей мы тебя защитим, — похлопал жреца по плечу Сунра. — А начать лучше всего этой ночью, пока вся эта нечисть не учуяла нас и не напала первой. Я не знаю, куда подалась царевна, зато мне известно, что вечером она будет во дворце и где ее покои. Трое моих кати будут ждать с конями за городом, а с остальными семью мы пролезем ночью во дворец. Ну и ночка будет, клянусь Гишем! — Багадур подбросил и поймал боевой топор.

— Не стану вас отговаривать, храбрейшие из воинов. Но помните: эта ночь — безлунная. Ночь демонов — ракшасов, пишачей и ветал. Ночь людей, что сами уподобились демонам.

* * *

Ночь опустилась на город Таксилу. Летняя ночь, почти такая же душная, как день, — до сезона дождей еще целый месяц. Не светила луна, зато ярко сияли звезды, не скрытые ни единым облачком. В такую ночь, когда удобно прятаться и красться, добропорядочным гражданам лучше не выходить, чтобы не встретиться с ворами, наемными убийцами или теми, кого людям, чтущим богов, лучше не упоминать. В Таксиле, заново отстроенной греками, не было узких, кривых восточных улочек. Но дома здесь строились по-старому: с толстыми стенами, плоскими крышами и закрытыми двориками. И трудно было догадаться, что творится за этими стенами с узкими окошками, в полутьме прохладных комнат.

Немногочисленные плошки освещали главную чайтью [27]. В полутьме тонули колонны с резными капителями и увенчанная зонтом ступа — невысокий купол, внутри которого в нескольких золотых ларцах покоилась одна из бесчисленных костей Будды. Из кладки купола выступала позолоченная статуя Просвещенного, с лицом, полным неземной доброты и далеким от всех мирских страстей. Таким же бесстрастным было лицо наставника Нагасены, но то было спокойствие кобры, готовой к броску. Перед ним стояли два десятка монахов — избранных, приобщившихся к тайной мудрости нагов. Стоявший впереди высокий бхикшу с угрюмым горбоносым лицом выглядел бы сущим разбойником, отпусти он волосы и бороду.

— Знаете ли вы последствия того, что сейчас совершите?

— Да, учитель, — ответил горбоносый. — Мы отяготим свою карму так, что уже не сможем достичь нирваны в этой жизни.

— Сожалеете ли вы об этом?

— Нет, ибо впереди у нас новые воплощения. В этом же мы жертвуем своим спасением ради торжества учения и могущества нашей сангхи, значит — ради блага живых существ.

— Испытываете ли вы ненависть или гнев по отношению к тем, кого лишите жизни?

— Нет, учитель, мы полны сочувствия к ним, погрязшим в сансаре. Но впереди у них тоже новые воплощения. Хотя, — осклабился горбоносый, — Гаутама вряд ли одобрил бы нас.

— Гаутама Шакьямуни — не единственный будда, — улыбнулся Нагасена. — И даже не высший. Мы почитаем будду Вайрочану, владеющего ваджрой — оружием богов, грозовой палицей.

Длинноволосый узкоглазый саньясин вышел из тени и встал рядом с настоятелем.

— В эту ночь вы подчиняетесь мудрому Шивасене, как мне самому, во всем, что не касается божественных истин. Идите, и да будет ваше тело подобно ваджре!

Двадцать бхикшу скрестили перед грудью руки со сжатыми кулаками в магическом жесте, приобщающем к силе и ярости грозы. В одинаковых желтых тогах, с одинаково обритыми головами и бесстрастными лицами, они были неотличимы друг от друга. Десять монахов во главе с Шивасеной и горбоносым направились ко дворцу. Остальные — по двое-трое — к домам верных Фраату вельмож. Ночь демонов началась.

* * *

Двое статных воинов — индиец и сак — в панцирях, с копьями и мечами стояли на часах у входа во дворец. До смены было еще далеко. Из расположенного через улицу дворца Гударза доносились пьяные песни. По улице пробежала собака. Проковылял хромой нищий. Появилась кучка монахов. Странно: откуда среди них саньясин? Известно, что длинноволосые и бритоголовые терпеть не могут друг друга. Спорили допоздна о благородных истинах, что ли? Саньясин и высокий горбоносый бхикшу, сложив ладони в приветствии, подошли к стражникам. Последнее, что увидел в жизни индиец, были сложенные щепотью пальцы аскета, ударившие его в переносицу с силой боевого клевца. В тот же миг согнутая полумесяцем ладонь бхикшу, словно стрела с серповидным наконечником, ударила в горло сака.

Без единого звука монахи вошли в караульное помещение. Из шести воинов лишь один успел выхватить меч, но тут же был обезоружен ударом в запястье, а ребро ладони другого бхикшу навсегда пресекло дыхание стражника, не дав его крику вырваться за толстые стены караульни. По слабо освещенным масляными светильниками коридорам монахи двинулись в глубь дворца, по дороге убивая стражников и слуг. Быстрые шаги босых ног тонули в мягких коврах.

То же самое творилось в домах преданных царю вельмож. Ни сильные рабы, ни наемные охранники не спасли их: кто мог представить, что его убийцей станет смиренный бхикшу? Видевшие это и уцелевшие потом рассказывали о безжалостных смертоносных демонах.

Не прошло и четверти часа, как из дворца вышел саньясин в сопровождении дюжего монаха с длинным свертком на плече и направился в сторону ворот. Тут же из дворца Гударза вышли десятка три хорошо вооруженных парфян и греков. Мечи и кинжалы тускло блестели в руках, кольчуги не звенели под запахнутыми и туго перепоясанными кафтанами. Быстро и бесшумно, словно стая ночных хищников, они вошли во дворец, полутемными коридорами и лестницами поднялись на второй этаж. Лишь один среди них не был воином — старик с трезубцем в руке и тигровой шкурой на плечах. Несмотря на возраст, он легко успевал за тридцатилетним парфянином со злым хищным лицом.

Некому было ни остановить их, ни поднять тревогу. Лишь бездыханные тела попадались им на пути к царским покоям, и это наполняло сердце Пакора гордой уверенностью в себе: боги за него, законного царя! Все в его душе сейчас сливалось в радостную, торжествующую песнь мести. У дверей библиотеки его отряд ждали девять безмолвных монахов. Охрана и слуги в других частях дворца ничего не подозревали.

Ни о чем не догадывался и царь Фраат, засидевшийся допоздна в библиотеке со Стратоном. На царе были только складчатые шаровары. Вопреки иранским обычаям, он не стеснялся обнажать свое великолепно сложенное, развитое эллинскими упражнениями тело. Умное, мягкое лицо его обрамляла кудрявая черная борода. На темных волосах блестела самоцветом золотая повязка-диадема.

— Разумеется, у мира одно первоначало — Бог. Но разве может он быть так страшен, уродлив и жесток, как твой Шива? Солнце, благое, светлое солнце — вот лицо Бога.

— Солнце — лицо Разрушителя. Сурья способен сжечь мир. Аполлон — безжалостный убийца. Митра — беспощадный воин.

— Да ты во всем видишь лик Ахримана!

Высокомерная улыбка скривила губы царевича.

— Если тебе так уж нужно делить Бога на Ормазда и Ахримана, вспомни, что у них один отец — Зерван Акаран, Бесконечное Время, Всепожирающий Хронос. Вот его лик!

Стратон развернул свиток. На пергаменте был изображен бог со львиной головой, оскаленной пастью и четырьмя крыльями. Его обвитое змеей тело окружали знаки Зодиака и семи светил — символ власти над пространством и временем.

— Другие так изображают Ахримана…

— Вот видишь! — Грек торжествующе выпрямился, прислушался. — Всеразрушающее Время правит миром, и тот, кто владеет силами разрушения и знает свой час, станет великим царем. Чакравартином! — Он возвысил голос. — Ты в этом убедишься скоро… Очень скоро… Сейчас! — Дверь распахнулась, и в комнату ворвались Пакор и его люди.

— Да! Мое время пришло, а твое кончилось, беззаконный царь, недостойный имени парфянина. В Иране пахлаваном — «парфянином» — зовут великого воина, богатыря, а где твои великие войны?

— Трус! Баба! Ты умеешь лишь откупаться от варваров! — зашумели парфяне и греки.

— Да, и они охраняют границы лучше, чем такие любители опустошать свои и чужие земли, как вы. За это народ и любит меня.

— Убийца! Ты замуровал живьем моего отца! — распаляя себя еще больше, прорычал Пакор.

Царь спокойно взглянул в пылающие глаза сына Гондофара.

— Его казнил народ, хотя я и возражал против такой казни. А власть я отдал бы и тебе, если бы не знал, что ты не смог править даже Дрангиакой, откуда тамошние саки тебя изгнали!

— Бахра-а-м!

Пакор наотмашь ударил мечом, ко Фраат молниеносно отклонился и в следующий миг нанес такой удар кулаком в голову Пакора, что тот отлетел назад, чуть не напоровшись на клинки своих сообщников. Фраат быстро схватил оброненный им меч, стал в боевую стойку и… вдруг с предсмертным хрипом рухнул лицом вниз. Под его лопаткой торчала рукоять кинжала.

— Пахлаваны тут, кажется, действительно перевелись. — Иронически взглянув на Пакора, Стратон вытащил кинжал и обтер его о волосы мертвого царя.

Парфянин протянул было руку к диадеме Фраата, но увидел перед своим лицом клинок грека.

— Куда, варвар? Ты забыл, что мои предки царствовали здесь раньше твоих?

Пакор выхватил из золотых с бирюзой ножен свой кинжал. Царевичи замерли друг против друга, словно повздорившие в корчме разбойники. Греки стали рядом с сыном Гермея, ощетинившись мечами. И тут между царевичами простер свой трезубец Шиваракшит.

— Вы оба забыли о тех, кто поселился здесь гораздо раньше вас. О тех, кого здесь гораздо больше, чем вас, яванов и пахлавов. — Девять монахов безмолвно вошли в комнату и замерли, сжав кулаки и скрестив руки в запястьях. — О тех, кто рад будет всех вас бросить в Инд на корм крокодилам… если так велят боги. Наши боги. Пусть боги и решат, кто достоин царствовать в древней стране. Пакор, ты считаешь достойным себя? Попробуй взять венец!

Пакор сорвал диадему с головы Фраата, возложил ее на себя… И тут же почувствовал, как по его волосам движется что-то скользкое. Греки и парфяне с ужасом увидели, как диадема обратилась в извивающуюся кобру. Прежде чем Пакор успел поднять руку к голове, перед его глазами выросла голова змеи, и ядовитые зубы впились в лицо. Даже не вскрикнув, он упал на труп Фраата: страх убил сына Гондофара раньше, чем яд… которого не было. Лишь Стратон, его гуру и монахи знали, что змея — только майя, созданная внушением.

А золотая полоска, усыпанная каменьями, снова приняла свой настоящий вид. Стратон невозмутимо взял ее и протянул брахману. Тот неторопливо возложил диадему на светлые волосы грека. Вздох облегчения вырвался у заговорщиков: венец остался венцом.

— Ясна ли вам воля богов? Или нужно еще спрашивать саков и их горящее золото?

Один из греков проворно извлек из сумки золотой шлем в виде слоновьей головы. Шиваракшит возложил ее поверх диадемы, поднял трезубец и провозгласил:

— Да правит вечно Штратана Шивадаса, великий царь царей Индии!

— Если царь — раб Шивы, то мы все — рабы Ахримана, — обреченно пробормотал кто-то из парфян.

Когда разбуженный своими воинами начальник дворцовой стражи прибежал на шум, ему осталось лишь поклясться Зевсом, Ормаздом и Шивой в верности царю Шивадасе.

* * *

Валерий Рубрий сидел в караульне пехотной казармы и играл в шахматы с грузным темнокожим тысячником Махасеной. Рядом два сотника резались в кости. Жрец, два царевича, настоятель — каждый из них мнит, что он игрок, а все остальные — фигуры. Нет, фигуры они все, включая его, Рубрия, а играет Рим. Он поставил слона под удар и бросил взгляд на водяные часы — клепсидру. Вараз, начальник пехоты, не пришел ко времени. Значит, в этом мире его уже нет. А Валерий, согласно приказу Вараза, сейчас возглавит вместо него учение — отработку ночной тревоги.

Тысячник клюнул на приманку — и поплатился ферзем. На магическом золотом браслете, охватившем запястье римлянина, на миг вспыхнул красный сердолик. Царствование Фраата окончилось. Пора кончать и партию. Конь Валерия снял слона и разом поставил под удар царя и колесницу. Царь укрылся за пешкой. Нет, игра царей не для глупых и чересчур осторожных тысячников. Удар ферзем через все поле, и горе-царю осталась лишь одна клеточка для бегства. Мертвенным синим огнем мигнул сапфир. Нет уже и Пакора. Так и должно быть: для Рима лучше иметь на Востоке греческое царство, чем еще одно парфянское. Выдвигается колесница — шах и мат! Валерий встал, надел перевязь с мечом. Пора поднимать солдат и вести ко дворцу. Для стоика и римского всадника высшее наслаждение — чувствовать себя фигурой, и не самой мелкой, в руке лучшего из игроков — Бога.

* * *

Царевна Лаодкка читала при светильнике «Извлечения» Аполлодора. Огонек ярко горел на конце фитиля, выглядывавшего из раскрытого рта курносого сатира. Пахло маслом. Стены маленькой уютной спальни тонули в темноте, и там, словно живые, толпились тени древних героев. Ахилл, оказывается, был сущим варваром: на поле боя обесчестил умирающую амазонку Пентисилею. И даже у Гомера он волочит привязанное к колеснице тело Гектора. Да нет, он благороден: выдал тело Приаму, безутешному отцу. И Пентисилею похоронил достойно. А глумившегося над ней Терсита так ударил в зубы, что убил на месте. Золотоволосый герой, гневный и бесстрашный…

Ей вдруг снова вспомнился варвар с золотистыми волосами, рубившийся на ступенях дворца. А рядом с ним — демоница с развевающимися волосами, в кольчуге, легко и весело бьющаяся махайрой. Кажется, тохарская княжна из Бактрии. Не родились ли в их облике снова Ахилл и амазонка? Не зря Ахилла зовут владыкой Скифии. Гермей редко допускал ко двору всех этих бактрийцев, тохар, пуштунов… Но однажды кушаны побывали во дворце на пиру. Куджула непринужденно рассуждал о Диогене и брахманах, а Вима декламировал Эврипидова «Геракла». Она тогда поймала сына джабгу на какой-то ошибке и тонко высмеяла, сохраняя самый любезный вид. А он после этого весь вечер не отходил от раскосой тохарки.

Как недавно все это было: дворец с коринфскими колоннами, «Антигона» в театре, она сама, Лаодика, несущая среди ликующей толпы корзину с плодами к алтарю Деметры… Потом лязг оружия, дым, вопли варваров. Она бежит вслед за братом к дворцовой конюшне, спотыкаясь о тела только что убитых и раненных им бактрийцев. Потом отчаянная скачка над берегом Кофена. Стрелы свистят мимо нее, ударяются о панцирь Стратона, и он, зло ругаясь, кричит: «Будь проклята эта страна!» Да есть ли у них вообще своя страна? Кто их ждет в Элладе? Теперь последний огонек эллинства горит здесь, при дворе этого доброго и умного царя, упражняющегося каждый день с диском и копьем и на память знающего «Гераклидов» Эврипида.

Кто-то еле слышно прошел по коридору. Наверняка служанка пробирается к воину или кухонному рабу.

О жившей рядом Михримах, бойкой, но строго воспитанной, Лаодика не могла подумать ничего плохого. Царевна дошла до похорон Ахилла, когда со стороны царских покоев донеслись громкие голоса, шум, топот. Она с детства была наслышана о заговорах и убийствах во дворцах и сначала не на шутку испугалась. Потом, преодолевая страх, встала, набросила гиматий, спрятав в его складках маленький кинжал, и осторожно выглянула в коридор. У двери расположенной рядом комнаты Михримах неподвижно лежал евнух Багой. Хитрый и корыстный, как и все евнухи, но добродушный… Царевна заглянула в комнату подруги, боясь увидеть тело, окровавленное или с темной полосой на горле. На постели — никого, и простыни нет. У постели лежала молоденькая служанка. Лаодика склонилась к ней. Мертва! (Второй служанке, как потом оказалось, спасло жизнь лишь то, что она тайком ушла на свидание со стражником.) Мертв был и Багой. У выхода из гарема лежал еще один евнух. Мимо двери кто-то шел, лязгая доспехами. Девушка прижалась к стене и вдруг явственно услышала: «Царь Стратон». Тогда она распахнула дверь и решительно пошла к комнатам царя, отстраняя рукой воинов. Из-за двери библиотеки она услышала голос брата:

— Дочь Фраата еще до рассвета будет принесена в жертву Шиве. Парфянских царей здесь больше не будет.

Лаодика замерла в ужасе. Потом рванула дверь, растолкала вооруженных мужчин и увидела Стратона — гордого, торжествующего, в золотом слоновом шлеме. У ног его лежали трупы царя и еще одного знатного парфянина.

— Стратон! Ты обезумел! Опомнись, во имя…

Она осеклась, встретив ледяной, безжалостный взгляд нового царя.

— С царем так не говорят, — холодно произнес он и следом прошипел вполголоса: — Дура! Именем твоей подружки с нас с тобой сдерут кожу.

Шиваракшит подошел к ней, взглянул в глаза и голосом всевластного бога проговорил:

— Ты сейчас уйдешь в свою комнату и не выйдешь, и не скажешь ни слова, пока не велю я.

Враз лишенная этим голосом собственной воли, царевна повернулась и пошла назад, ничего не замечая вокруг. Воины почтительно расступались перед царской сестрой.

* * *

А в это время во дворец проник еще один отряд. Вима и его люди воспользовались дверью с задней стороны дворца, через которую с улицы заносили припасы в кладовые. Ключ от двери за немалые деньги добыл им один из таксильских знакомых Сунры. Он же сообщил расположение комнат. Дверь вела в коридор, куда выходили запертые двери кладовых. Кухни, кладовые, комнаты рабов и стражи занимали первый, полуподвальный этаж. Господа жили на втором. Поднявшись туда по лестнице, дерзкие пришельцы оказались у входа в гарем. Толстый евнух с мечом сладко похрапывал и тем избавил себя от многих неприятностей.

Но вот и комната царевны. Вима открыл дверь. Никого! Царевич окинул взглядом коридор и только теперь заметил трупы двух евнухов. Ардагаст склонился к первому из них.

— Ни одной раны. Чары?

Хиранья замер, вытянув перед собой руки.

— Нет. Чар я не чувствую. Надейтесь на свои мечи, воины.

Он сощурил глаза и вдруг заметил темное пятно у основания шеи мертвеца.

— Это не чары. Это… еще хуже. Варма-калаи! Слушайте, воины: если кто-то нападет на вас без оружия — женщина, старик, брахман — рубите его прежде, чем он успеет коснуться вас. Оружие владеющих варма-калаи — их тело.

А из соседнего коридора уже доносились шум и крики: «Слава царю Штратане Шивадасе!» Вима с досадой стиснул золотую застежку пояса. Идти похищать невесту и вернуться ни с чем? Позор для кушана… И он решительно приказал:

— Все в комнату Лаодики! Ардагаст — на разведку. Ардагаст вышел в полный воинов коридор и как ни в чем не бывало спросил по-гречески одного из них:

— Где царевна Лаодика?

— Да вот она идет.

Прямо на Ардагаста шла девушка в тонком белом хитоне. Синий гиматий, в который она куталась, сполз с головы, обнажая распущенные светлые волосы. Синие глаза смотрели… нет, не сквозь него: в них появилось удивление, даже испуг. Но, не издав ни звука, она обошла юношу, будто какую-то колонну, вошла в двери гарема и направилась к своей комнате. Ардагаст шел следом. Встревоженные обитательницы гарема уже выглядывали из дверей. Только из-за суматохи никто из мужчин не задумался: зачем это вошел на женскую половину усатый варвар в кольчуге и шлеме?

Увидев свою комнату полной незваных гостей, царевна не убежала, даже не вскрикнула, только бессильно опустилась на скамеечку и привалилась спиной к стене. Она узнала их всех, штурмовавших тогда дворец, даже горца с боевым топором и фазаньим пером на тюрбане. Но, скованная колдовским голосом брахмана, не смогла бы сопротивляться даже убийцам. Незнакомый низенький скуластый брахман в сакских штанах, подпоясанных красным кушаком и, поверх него, витым священным поясом, подошел к ней, озабоченно произнес: «А это уже чары», и положил руки ей на виски.

От спокойного, дружелюбного взгляда узких темных глаз словно растаяли наложенные на ее волю оковы. Пальцы стиснули скрытый в складках гиматия кинжал. От удара в горло не защитит и кольчуга. Но… кто же из них убийца ее отца? (В вину Гелиодора она, конечно же, не верила.) Нанести второй удар она уже не успеет. К тому же в глубине души ей, молодой и полной сил, вовсе не хотелось умирать. И она только горько рассмеялась:

— Вы, варвары, пришли убить меня с братом? Опоздали: моего Стратона больше нет. Есть царь Шиваракшас — вот кто теперь правит Таксилой!

Вима простодушно улыбнулся:

— Не угадала. Я пришел не убивать тебя, а вернуть тебе царство. Ты будешь моей женой и царицей Каписы, Бактрии и всех стран, какие мы с отцом завоюем.

Еще миг — и она вонзила бы клинок в горло наглому варварскому князьку. А он спокойно продолжал:

— Или тебе больше нравится царь Деванага? Эврипида он не читал, зато любит ставить колдовские опыты над рабынями. А со своими женами и женами вельмож совершает такие обряды, что даже я, дикий скиф, не хотел бы их ни видеть, ни описывать.

Еще днем Лаодика не поверила бы такому, но теперь, когда она убедилась, что брат способен на все…

— Скажи, что с Фраатом и его дочерью? — спросила Ларишка. — Ее комната тоже пуста.

— Фраат убит. А Михримах… Вима, дорогой, тебе ведь не помешает еще одна царевна в твоем гареме? Ее хотят принести в жертву Шиве. Наверное, она в его храме в городе. Если ты поспешишь… Твой предок Герай, говорят, сражался с самим Шивой?

Час назад она не могла бы представить, что отдаст подругу в объятия варваров. Но лучше уж это, чем алтарь Ужасающего.

— Она не в городе, а в ашраме. Такие обряды они совершают только там, поближе к могильной нечисти, — сказал Хиранья.

Потомок Герая Кадфиза вовсе не жаждал еще одного подвига. Риска сегодня и так хватало. Выбраться бы из города, а там, у храма Джандиал, их уже ждут кони. Потом еще нужно доскакать до Инда, переправиться под носом у саков, ненавидящих кушан…

— Может быть, ты повезешь Лаодику в Капису, а я возьму половину воинов и проникну в ашрам? — предложил Ардагаст.

— Ты, сармат, видел, чтобы кушан уклонился от славного подвига? Лучше уж вези ее, а я…

— Нет уж, мы дружинники и не бросим своего вождя, — запротестовала Ларишка.

— Значит, пойдем все вместе. Ты, милая Лаодика, тоже, раз втянула нас в это дело. А теперь — быстро отсюда, пока нас не заметили!

Царевны хватились, когда Шиваракшит решил проверить прочность своих чар. На людях с достаточно сильной волей — а таких он отличал с первого взгляда — они порой держались плохо. Не тратя времени на расспросы, он погрузился в самадхи и быстро узнал, в какую сторону и с кем движется гречанка. Так вот чего искали кушанские сорвиголовы! А среди них еще и маг… И жрец решил послать по следам беглецов девятерых бхикшу. Их горбоносый предводитель обладал неплохим духовным зрением и владел кое-какими боевыми заклятиями.

Беглецы тем временем покинули дворец, едва успели проскользнуть мимо пехоты, приведенной Валерием, и пробрались к воротам. Северные (и единственные) ворота Таксилы представляли собой целую крепость. Но под ними был ход, через который во время ливней текла вода из города. В темноте безлунной ночи стражники заметили лишь нескольких горцев, что влезли в ход последними. А заметив, решили поймать их на выходе.

Ход был низкий и тесный. Посредине его перегораживала железная решетка. Два прута из нее городские воры наловчились незаметно вынимать и ставить на место. Но для могучего тела Вимы щель оказалась узковатой, и он, недолго думая, выломал еще три прута. Когда же беглецы достигли выхода, перед ними блеснули наконечники копий и раздался голос:

— Кто это путает сточную канаву с городскими воротами? А ну, вылезайте по одному, крысы!

Дружинники уже приготовились прорываться с боем, но тут Хиранья выступил вперед и громко произнес:

— Я не крыса, а брахман, уединившийся здесь для магических упражнений. А за ваше непочтение к брахманам вы сейчас будете наказаны.

И он стал произносить непонятные слова, перемежая их именами самых грозных божеств. Потом возгласил:

— Гнев богов на вас! Падите на ваши лица, вы, достойные возродиться крысами и червями!

Копья сразу опустились. Отряд прошел мимо распростершихся на земле стражников и, прежде чем те успели опомниться, скрылся среди запутанных улочек предместья.

— Это не мантра. Но на трусов и невежд хорошо действует, — со смехом пояснил Хиранья.

Для стражи ворот неприятности на этом, однако, не закончились. Пока стражники вслушивались в ночной шум, пытаясь понять, что происходит в городе, оттуда к воротам подошли девять бхикшу и потребовали именем царя Шивадасы пропустить их. Начальник стражи, не будучи уверен, кто же теперь царь, потребовал письменного приказа. Тогда монахи — или демоны в их обличье — неведомо какой магией расшвыряли, оглушили или покалечили всю стражу и исчезли в предместье.

Дружина Вимы уже достигла стены предместья, когда позади раздался топот босых ног и из переулка появились девять безмолвных теней в желтых тогах.

— Варма-калаи! Берегитесь, воины! — произнес маленький жрец.

Горбоносый бхикшу, вглядевшись в ауру мага, довольно ухмыльнулся: боевыми заклятиями этот явно не владеет. Остальных тем более бояться нечего. Двое самых молодых и нетерпеливых горцев бросились вперед с кинжалами — и тут же поплатились жизнью. Клинок одного монах отбил рукой, как мечом, и следом нанес ногой смертельный удар по печени. Второй успел лишь увидеть, как его противник взлетел в прыжке, и ощутить удар ногой в грудь. Обломки ребер с хрустом врезались в сердце, и тьма обрушилась на отважного кати. Третий горец, стремительно рванувшись вперед, вспорол острием кинжала желтую ткань на груди горбоносого монаха. Но тут руки бхикшу, скрещенные в запястьях, перехватили руку кати, будто клещами, и швырнули его наземь. Подняться горец уже не успел: удар локтем в висок стал для него последним.

Но тягаться в быстроте с багадуром, не раз побеждавшим стремительных барсов, было не так просто. Взметнувшуюся в ударе ногу бхикшу он перехватил боевым топором, как крюком, и развернул так, что монах утратил равновесие. Прежде чем бхикшу коснулся земли, его пронзил кинжал Сунры. Другой бхикшу, поднырнув под руку Вимы, избег его меча, ногой отбил другую руку, державшую акинак, а рукой ударил царевича в грудь. Но наборный панцирь и глыбы мышц ослабили удар, и могучее тело Вимы лишь пошатнулось. В следующий миг шею монаха разрубил меч. В смертельном бою сын Куджулы был не так неуклюж, как казался.

Противник Ардагаста ударил ногой, рассчитывая перебить правую руку, державшую меч, но юноша быстро отвел ее. Раскрытая полумесяцем ладонь метнулась к его горлу, но акинак росича успел пронзить руку монаха выше запястья. Ардагаст резко рванул руку с акинаком, и бхикшу, чуть не потерявшему сознание от боли, стало не до новых ударов. Он не смог даже удержаться на ногах, и меч Ардагаста пригвоздил его к земле. Еще один монах, повернувшись на одной ноге, другой сбил с ног Ларишку. Не будь тохарка гибкой, как пантера, и не уклонись в последний миг, этот удар сломал бы ей ногу.

Не считая женщину опасной соперницей, бхикшу бросился на Ардагаста. И напрасно: как только воин Нагасены взвился в прыжке, просвистела кривая махайра, бритая голова отлетела прочь, и к ногам росича рухнул извергающий кровь труп.

Лаодика стояла, прижавшись к глинобитной стене. Бежать? К кому, зачем? Дать этим страшным аскетам увести себя? Она их видела во дворе рядом с Шиваракшитом. Светлый и прекрасный эллинский мир, в котором она пыталась жить, разлетелся вдребезги, и некуда было идти в темноте варварской ночи. Ночи демонов… А демон в желтой тоге, разбросав горцев, уже схватил царевну за руку. Низенький маг рванул его за ноги, и все трое упали наземь. Монах легко отшвырнул мага, занес над ним ногу… Почти бессознательно Лаодика вонзила кинжал в шею бхикшу.

Горбоносый нахмурился. Враги оказались сильнее, чем он рассчитывал, и предводитель бхикшу-убийц решил прибегнуть к боевой магии. Он выставил вперед пятерню. Разноцветные лучи вырвались из пальцев. Неведомая сила повалила Виму и прижала его к земле. Но Сунра, уже испытавший подобное колдовство на себе, бросился вперед и одним ударом разрубил бритый череп ученика Нагасена. Другой монах метнулся к багадуру сзади, но был остановлен одним из горцев, поплатившимся за это перебитой рукой.

Потеряв предводителя, уцелевшие бхикшу тут же обратились в бегство. Как и всякие ночные убийцы, они были храбры лишь перед теми, кто не ожидал их нападения. Долго после этого горожане рассказывали о грозных демонах, карающих врагов сангхи и учения Будды. Но при этом добавляли, что отважный и благочестивый кшатрий может одолеть этих демонов. Особенно если его будет сопровождать мудрый брахман, лучше всего из числа магов-брахманов, жрецов Михра-Сурьи.

Встав на ноги, Вима оглядел свой отряд. Из семи горцев трое погибли, один не мог сражаться. А нужно было еще перебраться через стену предместья. Сунра тихо сказал горцу со сломанной рукой:

— Иди в корчму у ворот предместья и скажи хозяину: «Если спрячешь меня, тебя наградит великий царь кушан. Если нет — будешь иметь дело с Сунрой-багадуром».

Кати молча кивнул и скрылся в темноте. Заметив окровавленный кинжал в руке гречанки, Вима улыбнулся:

— Ты будешь хорошей женой для кушанского воина. — И незаметно бросил взгляд, полный сожаления, на Ларишку.

А на глинобитной стене предместья уже появились стражники. В драку на темной улице они не собирались вмешиваться: на помощь никто не звал, а если в предместье убавится головорезов — тем лучше. Ларишка достала лук и положила стрелу на тетиву. Ардагаст захлестнул арканом зубец и взобрался на стену перед самым носом дородного, неповоротливого десятника.

— Именем царицы Михримах! Дайте нам выбраться из города, — тихо, но решительно произнес дружинник.

— Царица?…

— Царь Фраат убит изменниками. Мы идем спасать от них царицу.

Тем временем на стене оказался Сунра. Десятник замер в растерянности. На войне он был много лет назад. Драться на узкой стене с двумя, сразу видно, опытными бойцами из северных млеччхов… Это ведь не обычное городское ворье. И неизвестно, сколько их еще затаилось внизу, в темноте.

— Кто вы такие, чтобы мы вам верили?

— Дружинники Куджулы, великого царя кушан. С нами его сын Вима и царевна Лаодика, дочь Гермея. Знаете ли вы ее?

— Да… Но пусть госпожа поднимется на стену. Внизу ничего не видно.

Десятник, впрочем, видел в темноте не так уж плохо и разглядел внизу женщину в белой одежде. И другую — с натянутым луком. Тем временем на стену взобрался еще один горец. Вместе с Сунрой они втащили наверх гречанку с помощью аркана, пропущенного под мышками.

— Я подтверждаю его слова. Дворец захвачен моим братом Стратоном. Но настоящий его хозяин теперь — Шиваракшит.

— Шиваракшас! Вишну, спаси нас! — разом воскликнули стражники.

— Вишну, который есть Солнце, спасет вас, если вы сейчас послужите ему и пропустите нас без шума. Это говорю я, Хиранья, жрец Солнца, — раздался голос снизу. — Я недавно изгонял злых духов из твоей жены, десятник Пунджи. Сейчас я поднимусь.

Взобравшись кое-как до середины стены, маг выпустил веревку и свалился прямо на Виму. Тот сквозь зубы выругался по-бактрийски.

— Прости меня, царевич. Лазать по деревьям в тайге мне привычнее.

— Чтоб тебя взяли дэвы! Тащите его наверх на аркане, да быстрее же!

— С дэвами-ракшасами мы сегодня еще встретимся, — невозмутимо произнес жрец и пристроил петлю у себя под мышками.

Десятник Пунджи вконец растерялся. Страшно было вмешиваться в царские распри, но и не вмешаться нельзя — хоть подними тревогу, хоть пропусти этих отчаянных северян. О Вишну, что с ним сделает царь Штратана? А царица Михримах? О том, что сделают слуги Ужасающего, лучше вовсе не думать… Лишь увидев знакомое доброжелательное, спокойное лицо узкоглазого жреца Сурьи, десятник успокоился и сам. Пусть уже боги решают за него, благочестивого вишнуита.

— Идите, и да хранит Вишну Джанардана, Уничтожающий Злодеев, вас и царицу Михримах!

Вима и его воины перебрались через стену и исчезли в темноте безлунной ночи, словно видение, посланное богами для испытания скромных стражников. Пунджи прошипел:

— Пока не кончится эта заваруха, никому ни слова. А если что-то и узнают — маг обморочил нас, мы ничего не видели, кроме драки.

Только теперь десятник облегченно вздохнул. Главное, что эти воины Солнца не позвали его с собой спасать царицу от тех, кого в такую ночь лучше не поминать, не то что встречать.

Вскоре перед дружиной Вимы показался храм Джандиал. Сложенный из порфира, с колоннадой вдоль стен и фронтонами, он казался перенесенным из Афин или Коринфа — если бы не высокая ступенчатая башня посреди здания, посвященная семи светилам. В роще у реки ждали трое горцев с конями. Больше всего кушанскому царевичу сейчас хотелось вскочить в седло вместе с царской добычей — дочерью Гермея — и скакать во весь опор подальше от Таксилы с ее заговорами, жрецами и монахами-убийцами. И славы ему хватит: похищение не прошло без схватки, да еще какой! Но… Он взглянул на Ардагаста с Ларишкой, которые уже сидели на конях и лихо поигрывали уздечками, готовые к новому отчаянному набегу. Нет, уронить себя он не может. Особенно перед Ларишкой.

— Едем к ашраму Шивы. Еще никто из Кадфизов не похищал двух невест за одну ночь! Маг, тебе известна дорога?

Низенький жрец кивнул, не без труда взбираясь в седло. Вима сел на мощного вороного жеребца, посадил впереди себя гречанку, и отряд поскакал к черневшим под сапфирным небом Хатхиальским холмам.

Вопреки ожиданиям Лаодики, варвар не щупал ее, не тискал — лишь твердо, но бережно поддерживал свободной рукой и прижимался щекой к ее распущенным светлым волосам. Хорошо было чувствовать себя под защитой смелого и благородного воина… если бы не мысль о том, что это он мог убить ее отца в страшной Долине Дэвов. Или один из его нынешних спутников, таких же сильных и неустрашимых варваров. И рука царевны по-прежнему сжимала спрятанный в складках гиматия кинжал.

Поднявшись вдоль тихого полноводного ручья, всадники выехали на гребень холма. Внизу лежала заросшая густым лесом долина реки Тамра-Наль. Оттуда доносились верещанье обезьян, рык леопарда и изредка тигриный рев. Хиранья придержал коня.

— В лесу только узкие тропы, верхом проехать трудно. Спрячем коней вон там, в распадке.

— Зачем? — тряхнул волосами Ардагаст. — Налетим по-степному: внезапно, с гиком, со свистом. Отобьем царевну — и назад.

— Жрецы Шивы не из пугливых, — покачал головой маг. — Спокойные, как змеи, и такие же злые. Чары у них сильные, да еще в таком нечистом месте.

— Да, — кивнул Вима. — Лучше подобраться осторожно, тайком.

— По-нашему: незаметно, как барсы, — подхватил Сунра. Бесшумно спрыгнув с коня, он обернулся к своим кати. — Вы двое останетесь с конями. Глядите в оба: в лесу полно хищников. А уж если заявятся здешние дэвы — не посрамите племени, и пусть сила Гиша будет с вами. Остальные пойдут к ашраму.

Вима слез с коня, легко ссадил гречанку.

— Тебе лучше остаться здесь. Если мы не вернемся, скачи к моему отцу. Он не отдаст тебя никакому Деванаге. Кстати, твои книги в Беграме все целы.

Лаодика вздрогнула. Остаться ночью с двумя незнакомыми варварами ей показалось еще страшнее, чем идти вместе с кушаном навстречу новым опасностям.

— Вима, не оставляй меня. Я тоже пойду с вами. Ты видел, я не боюсь сражаться.

— Клянусь Анахитой-воительницей, ты мне нравишься все больше, — довольно усмехнулся Вима. Да, эту тихую, но храбрую царевну не стоило отпускать одну от себя — что ей еще в голову придет? Другая во время схватки с бхикшу просто убежала бы от страха.

— Подожди, — вынула кинжал Ларишка, — я тебе обрежу хитон, чтобы было удобнее. Вот так, до колен… Будешь как Артемида-охотница, хоть ты из лука и не стреляешь…

* * *

Вишвамитра, начальник стражи ашрама Шивы, прохаживался вдоль каменной ограды обители, положив руку на длинный меч-кханду. В обители отрекшихся от мира подвижников есть что охранять. Припасов — как в крепости, готовой к осаде. Есть откуда взять: немало деревень подарено храму, немало рабов трудится на его полях. А в сокровищнице — золото, серебро, самоцветы, статуэтки тонкой работы из слоновой кости, бронзы, эбенового дерева… К тому же многие не любят шиваитов за их темные и жуткие обряды. Вишнуиты, буддисты, почитатели Сурьи, джайны — сколькие из них с удовольствием разнесли бы храм и обитель и при этом поживились бы «нечистыми» богатствами. Так что жизнь стражника ашрама хоть и сытна, но не так спокойна, как думают глупые рабы с полей.

Вот и сегодня. Посты проверены, но отоспаться можно будет только завтра днем. В храме снова всю ночь справляют какой-то долгий тайный обряд. Говорят, туда из-под земли приходят ракшасы и пожирают людей. Говорят, хотя никто сам не видел. И он также не видел. И криков в храме никогда не слышал. Да и какое ему, вишнушу, дело до всех этих шиваитских обрядов? Его ведь не принуждают участвовать в них. И вообще не принуждают к делам, недостойным кшатрия. Так что своей кармы он не ухудшит и снова родится кшатрием. А кормят здесь хорошо. И вино с храмовых виноградников не сравнишь с пойлом в иных городских корчмах, и с покладистыми девадаси развлекаться не мешают, если они не шакти каких-нибудь важных подвижников. Чего еще желать храмовому рабу, кроме свободы? Свободы, которую он сам проиграл в кости.

А ракшасы тут действительно есть. Такое уж место: кладбище, лес, могильные подземелья. Он и сам раза три видел ракшасов, когда они по ночам выходили из леса. А еще видел, как дергался, пытаясь слезть с кола, труп, в который вселился кровосос-ветала. И бхуты, неприкаянные души-оборотни, тут наверняка есть, и пишачи-людоеды. В лесу не раз находили обглоданные человеческие кости. Правда, здесь мог постараться и тигр-людоед. Словом, не больно веселое место. Вот и молятся усердно здешние крестьяне увешанному черепами Шиве, владыке нечисти. Не зря эта нечисть в самом ашраме никогда не показывается.

Раздумья Вишвамитры прервал шорох, мгновенно уловленный его чутким слухом воина. Со стены во двор почти бесшумно слез человек в широких штанах, с кинжалом за поясом. С головы свисала длинная прядь волос, завязанная узлом. За ним второй, следом — еще один. Пусть лезут: лучше поймать их всех во дворе, чем отпугнуть и отогнать в лес. Шестеро горцев-разбойников, два сака или тохара. Еще и женщины с ними, да еще брахман из служителей сакского Сурьи. Не похоже на обычных грабителей… Ничего, кто уцелеет, все расскажет. Вишвамитра пронзительно свистнул, созывая своих стражников, и одним движением выхватил из ножен кханду и кинжал. Тяжелый двуручный меч он легко держал одной рукой.

В это время в храме узкоглазый саньясин тщательно, не спеша готовился к ритуалу. Предстояло не просто принести человеческую жертву — это может и темный деревенский колдун, — но вызвать ею могучие силы стихий и заключить их в особый амулет. Он многократно усилит оружие богов, вызываемое избранником Разрушителя. Стратон — ученик очень способный, но еще недостаточно сильный.

Два бронзовых светильника едва рассеивали полумрак, казавшийся еще глубже из-за сложенных из черного камня стен зала, покрытых замысловатыми рельефами в виде богов, демонов и чудовищ. Друг против друга возвышались две большие статуи. Одна, из черной меди, изображала Шиву нагим нищим, опоясанным кобрами, с чашей для подаяний, сделанной из черепа. Вторая, червонного золота, — буйным десятируким танцором, окруженным пылающим кольцом. В глубине зала, пока еще не освещенная, таилась третья статуя — в виде яростного чудовища, клыкастого, в ожерелье из черепов, с двенадцатью руками, полными оружия. Только накопив аскетическим воздержанием магический тапас, Бродячий Подвижник может стать Ужасающим, неодолимым для врагов, и Царем Танца, разрушающим и созидающим миры. Есть Сила, и есть способные ею овладеть. А моральное совершенство — болтовня, нужная лишь для обуздания черни, которую к Силе нельзя и близко допускать.

Между тремя статуями стоял каменный жертвенник. Только он сохранился от разрушенного арьями поминального храма мелуххских царей. Два века назад алтарь нашли и раскопали саньясины, обитатели ашрама. На изъеденной временем поверхности была высечена звезда с шестью загнутыми в одну сторону лучами, увенчанными головами шести зверей: тура, носорога, слона, тигра, буйвола и быка. Шесть времен года (не четыре, как на севере), и шесть зверей-демонов, повелевающих ими. А сторон света восемь, и восемь курильниц, каждая с особым курением, расставлены вокруг алтаря. Восемь владык мира будут призваны под их старыми мелуххскими именами.

Сейчас звезда закрыта смуглым обнаженным телом девушки с черными кудряшками. Царевна, тем более царица, — лучшая жертва для такого обряда. Глаза ее открыты. Она все видит и понимает, но не может ни двинуться, ни издать хоть звук. Женский визг ритуалу только мешает — это ведь не жертвоприношение диких арьев посреди поля боя. Сейчас ее черные глаза готовы сжечь саньясина за те нескромные взгляды, что он бросает на ее стройные ноги и великолепную грудь. Ничего, скоро ей станет не до стыда — когда восемь ракшасов станут пожирать ее тело, расчленяемое древним обсидиановым ножом. Она не потеряет сознания и не умрет от потери крови слишком быстро — чары уже наложены. И чести ее, кстати, ничто не угрожает: придут не какие-то скоты из бывших чандал, а те, кто в прежней жизни были царями. С ними, знатоками древней мудрости, есть о чем поговорить после ритуала. Ее дух, конечно, к беседе не присоединится. И напрасно: в небесной Обители Солнца, куда рвутся подобные ей, такого не услышишь.

А потом он соберет ее кровь, смешает с расплавленной медью и отольет в давно изготовленной форме Звезду Шести Зверей. Великому царю Шивадасе лучше иметь такой амулет, чем злую жену, жаждущую отомстить за смерть отца.

Шивасена соединил алтарь и курильницы магическим чертежом-янтрой и начал читать мантры. Вдруг снаружи донеслись лязг оружия, крики, брань, и в храм ворвались вооруженные варвары, среди которых саньясин сразу узнал тех, кого утром выследил в городе. Чтоб им всем попасть ракшасам на завтрак! А он тоже хорош: не задвинул засов, привык, что в храм в такую ночь никто не сунется. Зато кушанский царевич, войдя последним, спиной вперед, сумел отбить мечом длинную кханду Вишвамитры, двинуть его ногой в живот, захлопнуть дверь и закрыть ее на засов под самым носом у начальника стражи. И кого уж совсем не ожидал увидеть Шивасена рядом с Вимой, так это сестру Стратона.

Оцепенев было от неожиданности, хорошо владевший своими чувствами аскет быстро пришел в себя и попытался проскользнуть за золотую статую, к потайной двери. Но не успел. Сунра сгреб его пятерней за длинные волосы и швырнул к алтарю.

— Ты что это тут делаешь? Да я тебе вот этим кинжалом…

Шивасена спокойно поднялся и скрестил руки на груди.

— Мы, саньясины, свободны от столь низких страстей. А великий обряд, который я совершал, недоступен вашему пониманию. Вы ведь умеете только резать пленников на алтаре из хвороста да насиловать пленниц после боя.

Тем временем Лаодика прикрыла подругу своим гиматием, а Хиранья положил руки на виски парфянки. Придя в себя, она резко поднялась, огляделась:

— Так это не сон? Что этот мерзкий жрец хотел со мной сделать? Лаодика! Кто эти люди?

— Михримах, прости меня! Мой брат захватил трон, а тебя отдал в жертву Шиве…

— Что с отцом? — с трудом произнесла девушка.

— Михримах, милая, не спрашивай! Сейчас нас может спасти только Вима. Помнишь, он был у нас в Беграме?

А в окованную железными полосами дверь уже ломились. Ардагаст приставил острие меча к горлу саньясина:

— Скажи, чтобы нас выпустили, или мы тебя самого принесем в жертву, но не Шиве, а Ортагну: отсечем голову и правую руку.

— А я пошлю твою гнусную душу на самое дно Нараки, — сказал Хиранья.

— Кто боится смерти и подземного мира, не служит Трехликому. Не надейтесь, что я стану выказывать трусость перед рабами. Но, — аскет прищурил глаза и неожиданно чисто заговорил на языке саков, — я могу показать вам выход отсюда, достойный степных богатырей. Вот под этой плитой начинается ход в подземные гробницы мелуххских царей. Оттуда через глубокую пещеру Бога-Быка можно выйти наружу. Вы, кажется, уже знаете, кого можно встретить в мелуххских подземельях? Но, может быть, тохары обленились в городах и предпочитают сражаться с храмовыми рабами?

Иметь дело с подземными обитателями без грозового меча и солнечного перекрестья Виме вовсе не хотелось. А при воспоминании о нагах у него и вовсе мороз шел по коже. Но Ардагаст уже весело подмигивал Ларишке, а Сунра-багадур лихо крутил боевым топором. И сын Куджулы вместо ответа нагнулся и, ухватившись за выемки в плите, поднял ее руками.

— Факелы вон в том сундуке, — указал рукой Шивасена.

* * *

Низкий неширокий ход вел в глубь земли. От выложенных камнем стен тянуло холодом и сыростью. Лаодика в своем обрезанном хитоне и Михримах, кое-как обернувшаяся гиматием вокруг тела наподобие сари, мерзли, и Вима с Ардагастом отдали им свои кафтаны. В колеблющемся свете факелов появлялись дверные проемы. За ними в небольших комнатах стояли массивные каменные саркофаги. Крышки саркофагов были сброшены и разбиты, пожелтевшие человеческие кости разбросаны по полу среди битых черепков, полуистлевших деревяшек и позеленевшего бронзового оружия. Железных вещей не было вовсе, даже перержавевших. Горцы несколько раз заглядывали в саркофаги, но и там находили только переломанные, лежавшие в беспорядке кости.

— Дикие арьи, ваши сородичи, разграбили усыпальницы. А невежественная чернь перестала приносить поминальные жертвы. И что же? Приглядитесь к костям, — сказал Шивасена.

Среди желтых, бурых, трухлявых костей были и другие — белые, крепкие, многие с остатками мяса и кожи. Попадались и не успевшие истлеть обрывки цветных тканей с бурыми пятнами.

— Великие цари родились снова — могучими и безжалостными ракшасами. Теперь потомки нечестивцев осыпают дарами жрецов Шивы — владыки бхутов и ракшасов — в страхе перед его подданными.

Со стен хмуро глядели на пришельцев высеченные в камне боги, демоны и диковинные звери. Многих Вима и его дружинники уже встречали в подземельях Долины Дэвов, и не только на рельефах. И так же, как там, стены покрывали тесными рядами письмена. Может быть, они повествовали о кровавых походах, горах добычи, толпах рабов, пышных постройках. Может быть, излагали мудрые наставления царей и жрецов. Теперь этого не знал даже Шивасена. Все было забыто вместе с мелуххским письмом. Исчезли во тьме прошлого деяния, сами имена царей. Остался лишь страх. Мертвые владыки сеяли его вокруг себя не меньше, чем живые.

А ход спускался все круче, шел все глубже. Облицовку из плит с рельефами сменили каменные стены, лишь кое-где подправленные и расширенные человеком. В одних местах были высечены ступеньки, в других приходилось держаться рукой за стену, чтобы не покатиться вниз. Всем вспомнилось, как такими же пещерами вел их в царство змеев хитрый аскет, только не длинноволосый, а бритый наголо.

— Я не просто веду вас наружу. Нет, отважные воины, вы придете к тому, чего так жаждете, что готовы рыться в могильном прахе. В пещере Бога-Быка вас ждут великие сокровища. Сумейте лишь взять их. Сакские удальцы уже ходили туда. Правда, ни один не вернулся. Сможете ли вы, тохары и кати, превзойти их?

— Один такой уже обещал нам клад, которого не было, да только сам не вернулся оттуда, куда нас заманил, — прищурился Ардагаст.

— Он провел вас, словно яван на базаре, — рассмеялся Шивасена. — Только я не яван и не змеиное отродье. Я происхожу из рода царских саков, которых твои предки, Кадфиз, изгнали с зеленых лугов Семиречья. — Узкие глаза аскета испытующе глядели в лицо Виме.

— Так ты решил мстить нам? — Меч царевича уперся в грудь Шивасены.

— Саки мстят мечом и стрелой, а не обманом. Вы решились идти за добычей в ночь демонов? Так вот, клянусь Саубарагом, Черным Всадником, богом ночных набегов и грабежей: царская добыча ждет вас.

— Клялся бы лучше Ахриманом-Чернобогом, своим хозяином, — сказал Ардагаст.

— У Разрушителя много имен и обличий, — снисходительно усмехнулся саньясин.

* * *

Когда Вишвамитра со стражниками наконец высадили дверь, в храме уже никого не было, словно жрец вместе с пришельцами унесся в иной мир. Оторопевшие рабы так было и подумали, но острый глаз кшатрия заметил, что одна из плит неплотно прилегает к соседним. Ухватившись за выступы, Вишвамитра поднял ее.

— Вот куда они ушли, клянусь Вишну Джанарданой. А ну-ка, зажигайте факелы! И не дрожите, словно мальчишки на кладбище — там, в подземельях, ничего нет, кроме мусора и трухлявых костей.

Стражники шли мимо опустошенных гробниц, в мыслях кляня неуемного кшатрия, соскучившегося по воинским подвигам. Под ногами хрустели кости. От взгляда Вишвамитры не укрылось то, что среди них были и свежие, с остатками мяса и кожи. Заметили это и другие воины. Всем вдруг вспомнились те рабы и рабыни, которых приводили в храм перед ночными обрядами, и с тех пор их никто не видел.

— Что мы стережем? Здесь ракшасов людьми кормят, — раздалось за спиной у Вишвамитры. Он резко обернулся.

— Какое нам дело? Это всего лишь рабы. Их, наверное, для этого и покупали.

— Мы тоже рабы, — возразили ему, а сзади кто-то произнес вполголоса: «А сам ты кто?»

— Я кшатрий. Дваждырожденный [28]! — рявкнул начальник стражи. — Меня не взяли в плен и не продали за долги, как вас. Я потерял свободу в благородной игре. Благодарите богов, что не оказались в каменоломнях или на рытье каналов…

Уже в конце коридора Вишвамитра едва не наступил на полуобглоданную детскую руку. На запястье блестел бронзовый браслет со змеиными головами. В памяти словно молнией высветилось: красивая темнокожая рабыня, с которой он провел веселую ночь в хижине. А ее десятилетней дочери, неугомонной и смешливой, он подарил этот самый браслет.

— Кришна-а-а!!!

От крика воина заколебалось пламя факела. Он же не убийца, он не резал их на алтаре! А жрецы — может быть, и они сами не убивали? А только заговаривали девочку с матерью, и те лежали, не в силах ни двинуться, ни закричать? Или шли здесь, все понимавшие, но лишенные собственной воли, навстречу огненным глазам ракшасов? «Что бы ты ни делал, делай это не ради себя, а во имя Кришны», — говорил его покойный гуру. Во имя какого мерзкого бога он, кришнаит, стерег это капище людоедов? Чем он лучше всех этих брахманов, чванящихся тем, что они не убивают живых существ?

— Воины! Клянусь Кришной, те разбойники праведнее нас. Пойдем, во имя богов, соединимся с ними и изрубим всех ракшасов!

— Сражаться с ракшасами? Для этого нужно быть богом или сыном богов, как Рама или Пандавы.

Вишвамитра окинул взглядом своих воинов. Пятеро желтокожих жителей Уттара Куру, трое горцев-северян, один перс… Какое им дело до Индии, ее богов и демонов? Нет, свой грех он должен искупить сам.

— Идите назад. А потом лучше всего разбегайтесь из этого проклятого богами места. А Шиваракшасу скажите: раба по имени Вишвамитра у него больше, нет.

Не дожидаясь ответа, кшатрий двинулся вниз узким ходом. Его сильная, опытная рука привычно сжимала двуручный меч.

А стражники, облегченно вздохнув, поспешили в противоположную сторону. Они всего лишь выполняли его приказ. А стоит ли менять такую сытную и не очень-то опасную службу на полную опасностей жизнь беглого раба, над этим еще надо подумать. Хоть и противно ходить в прихвостнях у людоедов…

* * *

Ход заметно расширился. На стенах появились нанесенные охрой грубые, но выразительные рисунки. Слоны, олени, тигры… Вот слон бьется с черепахой, а на них обоих нападает гигантский орел. Вот этот же орел терзает змей.

— Здесь совершались тайные обряды, когда еще не было мелуххских городов. Тогда люди знали лишь богов-зверей. — Шивасена пренебрежительно взглянул на низенького жреца. — Твоя магия, шаман, тут не поможет. Ты не знаешь здешних зверей.

— Звери всюду звери, — покачал головой Хиранья. — И шаман везде шаман.

Еще один крутой спуск — и перед кушанскими дружинниками открылась обширная пещера, потолок которой терялся в темноте. На стенах были такие же грубые изображения зверей, среди которых выделялся бык, сражающийся то со слоном с телом крокодила, то с рогатой тигрицей. Но внимание привлекали не они и не черепа носорогов, быков и тигров под стенами пещеры, а выступавшая из черной стены огромная, мастерски высеченная — явно не руками дикарей — фигура. Человек с головой и ногами быка стоял, грозно воздев когтистые руки. В глазницах светились два кроваво-красных рубина. От его могучих мускулов, тяжелых копыт, угрюмой бычьей морды, мощных рогов веяло безжалостной, все попирающей, нечеловеческой силой. А у ног зверобога беспорядочной грудой лежали золотые украшения: венцы, браслеты, серьги… Бесчисленные рубины, изумруды, сапфиры переливались в свете факелов. Среди драгоценностей и вокруг них белели человеческие кости, валялось ржавое, переломанное оружие.

Издав боевой клич, Сунра и его горцы бросились набивать карманы золотом. С беззаботным смехом к ним присоединились Ардагаст и Вима. Ларишка и Михримах восхищенно перебирали ожерелья, подвески, диадемы. Лаодика пыталась сохранить сдержанность перед лицом расходившихся варваров, но парфянка уже подбежала к ней с серьгами в виде эротов верхом на дельфинах:

— Смотри, настоящая эллинская работа. Примерь, тебе такие чудесно идут.

— А это наши, бактрийские. — Тохарка показала подвески с бирюзой. — А вот браслет с тигром — рубиновый, сакский.

Лишь Шивасена стоял, сложив руки на груди и всем своим видом выражая презрение к земным богатствам, да Хиранья внимательно рассматривал рисунки на стенах.

— Откуда все это здесь? Это уже не мелуххи, — нахмурил брови Ардагаст. — А кости расколоты и обгрызены.

— Ни одного целого меча, а от кольчуг только обрывки, — заметил Сунра.

— Думаете, одни вы любите тайные походы и ночные набеги? А знаете ли, кого зовут нишичарами — «странствующими в ночи» и ятудханами — «бродягами»? — зловещим тоном осведомился саньясин. — А то, что мясо убитого врага передает его силу и мужество победителю, у вас уже не помнят? Если лезешь в дом воровать, не нужно забывать о хозяевах.

Как бы невзначай аскет вертел небольшим железным диском, продев два пальца в его отверстие.

Звуки шагов, донесшиеся из темноты, заставили всех вскочить на ноги. Из нескольких ходов сразу показались существа, чье сходство с людьми вызывало не смех, как при виде обезьян, а отвращение. Рогатые головы, острые звериные уши, раздутые животы, провалившиеся рты с торчащими из них клыками, рожи цвета меди с горящими красными глазами. Золотые венцы, браслеты, ожерелья смотрелись нелепо на стоящих дыбом огненно-рыжих волосах и серой шерсти, напоминавшей пепел сожженных трупов. Длинные мускулистые руки сжимали мечи, палицы, копья, топоры. От своих сородичей из Долины Дэвов эти ракшасы отличались не только меньшим ростом, но и особым выражением лиц: вместо тупой звериной злобы — высокомерие и осмысленная жестокость. Шивасена приветственно сложил ладони:

— Да простят меня повелители за небольшую задержку. Ритуал в храме прервала эта шайка невежественных северян. Но его можно совершить и здесь, ближе к подземным тайным силам. Если бы я не знал степняков слишком хорошо, я бы предложил им оставить царевну и убираться.

Вима взмахнул рукой — и дружинники выстроились кольцом вокруг царевен и мага, ощетинившись клинками.

— Я — Вима Кадфиз, царевич кушан, а это — не шайка, а моя дружина. Мне некогда сражаться с вами из-за золота. Уйдите с дороги, или здесь будет то же, что в Долине Ракшасов! Там мы рубили вот этими мечами таких же тварей, как вы, только покрупнее и не таких разряженных.

Трехглазый, как сам Шива, ракшас, выделявшийся особенно богатыми украшениями, снисходительно усмехнулся:

— Там вы столкнулись с одичавшими потомками тупых вояк. А мы все в прошлой жизни были царями. С твоими невеждами-разбойниками мы бы и говорить не стали, но ты хотя бы кое-что смыслишь в мудрости древних. Так вот: перед тобой — настоящие властители этой страны. Кстати, мы умеем принимать облик людей. Любой твой приближенный может оказаться одним из нас. Почему так часто меняются те, кто считает себя ее владыками? Персы, яваны, Маурьи, снова яваны, саки, парфяне… Тот, кто не нравится нам, здесь долго не царствует.

— И что же нужно, чтобы вам понравиться? Поесть человечины?

— Эта священная пища — не для людей. Кроме самых избранных. От просвещенного царя мы ждем другого. Почитать наших богов и нашу древнюю мудрость, даже если она кажется непонятной или неприятной. Следовать советам мудрых брахманов, знающих нашу волю. Быть щедрым к ним и к их храмам. Поменьше почитать диких богов своих предков.

— А если эти боги нас для того и послали, чтобы очистить от вас эту землю? — дерзко спросил Ардагаст.

Вима чуть не выругался: ему навязывали еще один подвиг. А волшебный голос Ларишки уже звучал над самым ухом: «Покажи им, Вима, что ты потомок Герая Кадфиза!» Одобрительно зашумели горцы. Лишь предводитель ракшасов, не обращая внимания на «невежд-разбойников», наставительно продолжал:

— Помни: наше владычество простиралось до реки, которую вы зовете Вахшем. Если вы с отцом будете благоразумны, мы поможем вам покорить все пять тохарских княжеств. А свои нынешние владения вы отдадите царю Мивадасе. Согласитесь, он лучше вас понял, в чьей стране живет, и поэтому достиг большего духовного совершенства.

— То-то у вас хари совершенные. А брюха еще совершеннее, — рассмеялся Ардагаст, и смех его подхватила вся дружина.

Насмешек над своей тысячелетней мудростью подземные владыки не прощали никому. С диким ревом двенадцать ракшасов бросились на кушан. В священной пещере закипел бой. Звенела сталь, трещали под ударами кольчуги. Бойцам Вимы мешало то, что приходилась держать факелы, которые ракшасы, отлично видевшие в темноте, норовили погасить. Ардагаст сам отбросил факел и принялся рубиться сразу мечом и акинаком. Его примеру последовали Вима и Ларишка. Топором и кинжалом бился Сунра-багадур. На медных рожах демонов не осталось уже и тени царственной надменности — только ярость кровожадных зверей, которых они будили в себе «священной пищей избранных», когда еще были людьми (за что удостоились родиться двуногими хищниками). Ноги сражавшихся сминали бесценные золотые украшения, давили самоцветы, крушили старые кости.

Шивасена неподвижно стоял рядом с каменным зверобогом и, казалось, был безразличен к ходу боя. На самом деле он пытался использовать боевые заклятия, но вдруг, к удивлению своему, убедился, что низенький брахман-недоучка умеет неплохо, а главное, быстро строить защиту против них. Тогда Шивасена быстро завертел кистью руки. Диск с острым, как бритва, краем слетел с его пальцев и врезался в сонную артерию одному из кати. Второй диск ударился о кольчугу бившейся рядом Ларишки. Третий попал бы прямо в Хиранью, но был сбит на лету махайрой тохарки.

Открывшись на миг, Ларишка тут же получила удар копьем в грудь. Удар был смягчен кольчугой и кожаной рубахой, но пришелся прямо в солнечное сплетение. Едва не потеряв сознания, Ларишка упала и выронила меч. Демоны тут же ворвались в образовавшуюся в строю брешь. Один с довольным ревом схватил за волосы Лаодику, но тут же согнулся вдвое и повалился, обливаясь кровью: маленький кинжал гречанки по рукоять вонзился ему в печень. Другой занес копье над магом, но тот быстро ткнул ему факелом прямо в раздутое брюхо. Ракшас взвыл от боли и не заметил, как Михримах, подхватив махайру Ларишки обеими руками, нанесла ему удар по толстой шее. Второго удара не понадобилось.

Кровь степных предков взыграла в жилах парфянки, и она бросилась рубиться еще с одним ракшасом. Для нее, не обученной владеть мечом, этот бой мог кончиться плохо, если бы сама Ларишка не пришла в себя и не всадила ее противнику акинак между ребер. Рядом Ардагаст, прикрывая жену сзади, отсек ракшасу мечом руку вместе с палицей. Тем временем Вима отбивался разом от двух царей-демонов. Третий зашел ему сбоку и уже замахнулся мечом, но тут секира багадура врубилась по обух между рогов чудовища.

Вдруг в темноте хода, ведшего наверх, к гробницам, появился свет. Следом на всю пещеру прогремело: «Харе Кришна!» В подземный зал ворвался смуглый воин богатырского сложения с тяжелым двуручным мечом. Одного ракшаса он рассек до пояса, второму снес рогатую голову, третьему перебил меч. Уцелевшие пятеро демонов обратились в бегство. Остановив горцев, едва не устремившихся вслед за ними в темные проходы, Вима обернулся к неожиданному союзнику и вдруг узнал в нем стражника, с которым рубился во дворе ашрама.

— Кто ты и какой бог послал тебя нам на помощь?

— Кришна послал меня, недостойного кшатрия Вишвамитру.

— Кшатрия? В твоем ухе кольцо раба.

— Я раб храма, но я не раб подземных демонов. Скажите, кто вы, что не побоялись сражаться с теми, кого боится вся Индия?

— Мы — воины Куджулы Кадфиза, а я — его наследник. А ты, что же, не знал, что храм, который ты охранял, — кормушка для людоедов?

— Не знал… не хотел знать, — опустив голову, с трудом проговорил Вишвамитра. — Пока не увидел сегодня то, что осталось от принесенных в жертву. Тогда я отослал стражников назад, а сам пошел к вам.

— Спасибо и на этом. А то бы сейчас ракшасы пожирали твою законную царицу.

— Царицу? — Только сейчас кшатрий узнал Михримах в странно одетой девушке с кривым мечом в руке и тут же, воткнув меч в груду золота, почтительно сложил ладони. — Но… что стало с царем Фраатом?

У парфянки перехватило дыхание.

— Его убил презренный Стратон по наущению Шиваракшаса.

Меч выпал из руки парфянки и лязгнул о золото.

Михримах, уткнувшись лицом в изорванную кольчугу Ларишки, громко, навзрыд заплакала. Из бесстрашной воительницы она вмиг превратилась в испуганную одинокую девочку, которая недавно потеряла мать, еще раньше — брата, погибшего в случайной стычке с горцами, а теперь и отца.

Вишвамитра опустился на колени.

— Молю тебя, царица, именем Кришны, полного любви к людям, — прости своего неразумного раба!

Ардагаст подошел к кшатрию, разломал кольцо в его ухе и отбросил обломки.

— Ты больше не будешь ничьим рабом. У тебя душа не раба, а воина.

Вишвамитра встал, опершись руками на кханду.

— Да! И больше никто за меня не будет решать, кого станет убивать этот меч!

Вима скрипнул зубами: этот Ардагаст ведет себя так, будто он тут царь или хотя бы царевич. Как бы им и впрямь не стало тесно… Убрался бы этот сармат, или кто он там, к себе за степь, в медвежьи леса, которые он любит вспоминать! Но тогда вместе с ним исчезнет и Ларишка…

Заплаканные глаза Михримах с благодарностью взглянули на кришнаита.

— Спасибо тебе, кшатрий. Я вижу, у меня остался хотя бы один воин. А вы? — Она окинула взглядом пришельцев с севера.

— Мы все твои воины, царица Таксилы! — пылко произнес Ардагаст. — И мы никому не дадим превратить тебя в жертвенную овцу.

— Ошибаетесь. Ночь Демонов еще не прошла, и великое жертвоприношение состоится, — исчезнувший было Шивасена снова стоял в одном из проходов. — Я мог бы его совершить для тебя, Вима. Но в тебе слишком много мяса и слишком мало духовности, чтобы воспринять великую силу астравидьи.

— Да, оно состоится, — зловеще проговорил Сунра. — Только не твоим демонам. И жертвой будешь ты.

— Жертвой будете вы все. Вы, варвары, верите только в силу — сейчас вы узнаете силу Махиши, Бога-Быка, хозяина этой пещеры.

— Уж его-то мы знаем, — рассмеялись Ардагаст с Ларишкой.

— У него больше тел и обличий, чем вы думаете.

Рубины в глазах рогатого изваяния вспыхнули злым огнем. Поднялась могучая каменная грудь, зашевелились когтистые пальцы, и оживший черный зверобог вышел из стены, усыпая пол каменной крошкой. Из бычьей пасти вырвался громовой рев. Взметая копытами золото и кости, бог-чудовище двинулся на людей, которых он превосходил ростом почти вдвое. Один горец ударил его кинжалом в живот, но клинок со звоном переломился: тело бога оставалось каменным! В следующий миг каменная лапа стиснула голову человека и превратила ее в кровавое месиво. Второй кати ударил копьем в пасть, но каменные зубы перекусили древко, а железный наконечник только оцарапал рот чудовища, разъярив его еще больше. Удар каменного копыта отбросил воина, разворотив ему внутренности.

Ардагаст, сжав обеими руками меч, с силой ударил по запястью живого черного идола. Клинок разлетелся на куски, оставив лишь выщерблину на каменном теле. Ларишка, быстро отскочив, пустила стрелу в рубиновый глаз — острое железо слегка его раскрошило, но не ослепило Махишу.

— Не тратьте силы. Все за мной, он сюда не пролезет! — крикнул Вима, отступая в ближайший, самый низкий ход.

Скрипя зубами и ругаясь, дружинники последовали за своим предводителем. Один кати споткнулся и был тут же раздавлен тяжелыми, как колонны, бычьими ногами Махиши. Ардагаст, уходя, успел подобрать выпавший из руки убитого ракшаса длинный меч. Вишвамитра, отходивший последним, сумел обрубить тяжелой кхандой пару каменных когтей бога.

В тесном низком ходу двигаться можно было, только согнувшись почти вдвое. Сквозь доносившийся сзади рев слышно было, как трещали и обваливались камни. Стены дрожали от ударов. Наконец беглецы оказались в обширном гроте, посреди которого блестело озеро. Сквозь темную воду не было видно дна. С потолка пещеры свисали сталактиты. У стены лежали грудой огромные кости, среди которых выделялся слоновий череп с громадными бивнями. Кшатрий и парфянка, всю жизнь прожившие в Индии, поразились: этот слон был больше всех когда-либо виденных ими. Слон, конечно, не мог сам попасть в эту подземную нору. Наверное, поклонявшиеся могучему зверю перенесли сюда после смерти его кости.

Но выхода из пещеры не было. Даже самого узкого лаза или трещины — кроме хода, что привел их сюда. А оттуда все громче, все ближе доносились бычий рев и грохот камней. Взгляды всех обратились к царевичу. А тот угрюмо опустил голову и до боли в ладони стиснул рукоять меча. Вот и кончился его набег за невестами. И ни одной песни не будет сложено о том, как погиб в безнадежном бою с неуязвимой каменной тварью потомок Герая Кадфиза, не имевший грозового меча и солнечного амулета его предка. Так же как нет песни о тех сакских храбрецах, чьи обглоданные ракшасами кости они только что видели. Вима поднял глаза на Хиранью:

— Поможет ли здесь твое волшебство, маг? Сегодня мы его нечасто видели.

— Может быть… Попробую. Здесь все не такое, как у нас в тайге — звери, боги, духи… Кого вызвать, я знаю, а услышит ли?

Низенький маг сел, поджав ноги, взял большую лопатку слона, кость ноги поменьше и принялся выбивать мерный несложный ритм, что-то напевая вполголоса. Его скуластое лицо приняло отрешенный вид, а узкие темные глаза словно пронзали каменные стены, высматривая кого-то, недоступного больше ничьему взору. Ардагасту вдруг вспомнилось: темная пещера над Днепром, пламя костра освещает нарисованного охрой на стене зверя, похожего на здешних слонов, только лохматого и горбатого, с дымом расходится дурманящий запах зелий. А волхв Вышата тихо, мерно напевает:

Ходит Индрик-зверь по подземелью, Будто солнышко по поднебесью, Проходит все горы белокаменные, Пропускает реки, кладези студеные. Когда зверь рогом поворотится, Вся Мать Сыра Земля всколеблется, Никому обиды он не делает.

А снаружи воет и свищет нечисть, бессильная проникнуть в пещеру… Еще вспомнилась раскрашенная деревянная фигурка, которой молились индийские наемники в Беграме: Индра-громовник верхом на белом слоне. А еще — посвященный Солнцу слон Аянт, мудрый и лукавый. Значит, есть добрые боги и здесь, в самом царстве Чернобоговом! Всюду можно отыскать силу Грома и силу Солнца.

— А если магия не поможет и он ворвется сюда? — тихо спросила Михримах.

— Будем биться с ним, — решительно произнес Вима. — Сначала постараемся разбить его рубиновые глаза. Потом станем бить его камнями. — Он приподнял длинный и толстый обломок сталактита. — Должна же быть дубина, которой не выдержит его каменный череп? А еще постараемся столкнуть его в озеро. Уж плавать-то камни не умеют, даже живые.

А два зловещих красных огонька уже появились в темноте прохода. Ударами рогов, обладавших невероятной твердостью, Бог-Бык ломал камень. По стене над проходом пошли трещины. Ардагаст с мечом и Сунра с секирой стали по бокам прохода, чтобы поразить чудовище в глаза, как только его бычья морда сунется в пещеру. Ларишка положила стрелу на тетиву. Вима со своей каменной дубиной и кшатрий с тяжелым слоновьим бедром стояли против прохода. Химинду, единственный уцелевший горец, приготовился бросать камни.

— А этот Вима могуч, как Рустам. И так же храбр, — восхищенно сказала подруге Михримах.

И туг вдруг Хиранья перестал стучать костью о кость и довольно рассмеялся:

— Получилось! Зверь Глубин идет сюда. Отойдите подальше от входа и от озера, воины. И ни во что не вмешивайтесь!

Вима с облегчением опустил каменную палицу, но на всякий случай не бросил ее. Все отошли в глубь пещеры, к костям древнего слона. Темная поверхность озера вдруг забурлила, вздыбилась волной почти до потолка. Потом волна обрушилась, обдав всех брызгами, и над водой показалась огромная слоновья голова, а следом за ней — тело, такое же громадное. Кожа невиданного зверя была не серой, а молочно-белой. Могучие перепончатые лапы кончались не копытами, а когтями. Задняя часть тела оставалась в воде, над которой иногда поднимался хвост с раздвоенным плавником. Зверь поднял хобот и воинственно затрубил. В ответ из прохода раздался оглушительный рев, в котором слились тупая ярость быка и злоба человека, превосходящая звериную.

Вима вспомнил предание о бое Герая Кадфиза с таким же водным чудовищем и покрепче сжал палицу. Чем бы ни кончилась эта схватка гигантов, людям наверняка придется сражаться с победителем.

Треснула стена, полетели в стороны камни, и в пещеру ворвался Бог-Бык. Склонив голову с несокрушимыми рогами, он устремился на Зверя Глубин. Тот лишь мотнул головой, ударив бивнем о рог, и рогатый демон еле удержался на ногах. Но тут же выпрямился и сжал каменными руками оба бивня, пытаясь их сломать. Тогда хобот слона-дракона обвил его шею и стиснул так, что каменные пальцы разжались. Тут же Зверь Глубин швырнул его на пол. С удивительной для ожившей статуи быстротой Махиша вывернулся из-под бивней, вскочил и, зайдя сбоку, вцепился когтями в шею своему противнику. Белая кожа окрасилась кровью. Огромный змеиный хвост Зверя Глубин взвился и с силой ударил демона по ногам.

Оставляя на теле врага глубокие царапины, Бог-Бык осел на колени. Зверь Глубин тут же обхватил его хоботом за руку и швырнул о стену. Несколько сталактитов упали. Махиша еще сумел подняться, но тут бивни, алмазной твердостью не уступавшие его рогам, вонзились ему в грудь, прижав зверобога к стене. Черная каменная плоть была пробита насквозь, и кровь заливала ее. Жалобный рев черного зверобога и торжествующий — белого слились воедино. Наконец каменное тело перестало дергаться — и тут же слилось со стеной, наполовину утонув в ней. Казалось, изображение Бога-Быка было давно высечено в этом святилище искусным скульптором. «А не припечатал ли его кто-нибудь к стене и там, в пещере с сокровищами?» — невольно подумалось людям. А Ардагасту вспомнилась пословица его племени: «Не так Чернобог страшен, как его колдун вырезает».

Зверь Глубин улегся на бок и, жалобно похрюкивая, указал хоботом на свои раны. Хиранья тут же подбежал к нему, проворно взобрался по подставленной лапе и принялся, бормоча заклинания, водить руками над ранами. Когда те на глазах затянулись, маг покачал головой и вполголоса произнес:

— С людьми у меня никогда так быстро не выходило.

Люди несмело приблизились к громадному чудо-зверю. Лицо Хираньи сияло, узкие глаза довольно щурились:

— Я же говорил: зверь везде зверь, и шаман везде шаман.

Ларишка вдруг заметила на бивне золотое кольцо с греческими буквами. «Александр посвящает Аянта Солнцу». Да, это был он, священный слон Пора, такой же добрый и лукавый, только белый и с полудраконьим телом.

— Аянт! А нам тебя и угостить нечем, все наверху, в седельных сумках осталось, — развела руками тохарка.

Солнечный слон ласково погладил ее хоботом по волосам и подмигнул: мол, ничего, еще увидимся в храме Сурьи. Вима недоуменно потер затылок:

— Он похож на макару, с которой сражался мой предок.

— Макара, — кивнул головой маг. — Махар, «земляной олень» по-нашему, по-манжарски. Народ самоди на севере зовет его йен-гора, «земляной бык», селькупы — кволи-козар, «рыба-слон». Раньше он на земле жил, теперь — в нижнем мире. Вся земля на нем держится. Обличий у него много: то он слон лохматый, то ящер, то огромный лось, то рогатая щука. Все могучие подземные звери — его подобия, его дети. А среди детей и непутевые бывают.

Зверь Глубин медленно поднялся, набрал из озера воды и искоса глянул на Виму: не окатить ли тебя еще раз, чтобы ни с кем не путал? Царевич почтительно сложил ладони. Слон-змей вылил воду себе на израненную шею, потом легонько ударил бивнями в стену, и там появилось отверстие. Неширокий ход вел наверх. Поклонившись на прощание чудо-зверю, люди один за другим покинули пещеру. А он, помахав им хоботом, неторопливо сполз в озеро. Темная вода сомкнулась над ним, и теперь ничего, кроме огромных слоновьих костей, не напоминало о сильном и добром зверобоге, владыке нижнего мира, которому и была посвящена эта пещера. А окаменевший черный зверобог смотрел на кости своего врага пустыми глазницами: горец Химинду перед уходом выковырял из них кинжалом рубиновые глаза.

Подниматься узким крутым ходом было еще труднее, чем спускаться. Но постепенно ход становился более широким и пологим. А на полу стали снова попадаться расколотые и обгрызенные кости. Вдруг позади послышались шаги. Все насторожились. Снизу появился свет и раздались голоса:

— Подождите! Это мы, Кузум с Тангиалом!

Перед удивленным взглядом Сунры предстали двое его соплеменников, которых все уже считали погибшими в пещере с сокровищами.

— Меня каменный дэв двинул копытом в живот так, что я еле жив остался. Пришел в себя, зажег факел, смотрю — Кузум тоже жив. Его колдовское оружие только оглушило да шею расцарапало.

Хиранья внимательно поглядел на шею Кузума.

— После таких ран не выживают.

— Значит, сам владыка Имра сохранил мне жизнь, — простовато улыбнулся кати.

— Имра-Солнце может и это, — кивнул маг и вдруг быстро сделал рукой перед лицом Кузума знак Огня и Солнца — косой крест.

Лицо горца тут же дико исказилось, и он с воем бросился на Хиранью, норовя вцепиться ему зубами в горло. Второй кати метнулся с кинжалом к Виме, и того спасла лишь кольчуга да еще быстрота Сунры, оглушившего горца обухом секиры. Вишвамитра с криком: «Ветала!» — ударил Кузума кулаком по голове и, когда тот обмяк, занес над ним меч.

— Стой! — схватил его за руку Сунра. — Что вы творите, порази вас всех Гиш! Опять какие-то чары?

— В них вселились веталы — демоны, что пожирают людей и пьют кровь, — ответил кшатрий.

— Да. Они вселяются только в трупы, — кивнул, потирая шею, Хиранья.

— Упыри? — Ардагаст двумя ударами меча обезглавил обоих оживших мертвецов. — У нас они после этого не воскресают. Хорошо бы еще сжечь на осиновых дровах.

Сунра скрипнул зубами.

— Веталы, упыри! Это лучшие воины кати, понимаете вы, люди из долин! Что я скажу их родным — что они теперь родичи демонов? А у вас, Ардагаст, что, нет кровной мести?

— Багадур! — Низенький маг коснулся его руки. — Они не демоны. Их души теперь там, где души всех отважных воинов. А тело не виновато, если в него вселяется всякая нечисть.

— Ты прав, жрец, — склонил голову Сунра. — А ты, Ардагаст, знай: пока Сунру-багадура уважает племя, никто не посмеет мстить тебе за них.

— А скажи я сначала все тебе, багадур, ты поверил бы не мне, а… телам воинов своего племени. Вот мне и пришлось их… раздразнить, — сказал Хиранья.

«Какая страшная страна», — подумалось Виме. Древняя, мудрая и страшная. Здесь ближайший советник может оказаться ракшасом-оборотнем, а верный воин — упырем. И этой страной ему предстоит править. Вместе с этой кудрявой девочкой, такой бесстрашной и беззащитной одновременно. Значит, нужно, чтобы его здесь почитали и боялись, как самого Рустама Слоновотелого, истребителя дэвов!

Все выше поднимался отряд, и вот уже впереди проступило среди подземной тьмы серое пятно выхода. Снаружи уже светлело, хотя в густом лесу еще было гораздо темнее, чем на безлесных холмах или в поле. Шедший впереди Хиранья вдруг остановился.

— Подождите. Кажется, нас там ждут. И не для того, чтобы чествовать за победу.

Он сел, скрестив ноги и положив руки на бедра, несколько минут словно вслушивался во что-то и наконец объявил:

— Пять ракшасов, трое оборотней-бхутов и два десятка пишачей. С ними и Шивасена. Мы можем их обойти — налево идет и выводит наверх еще один ход. Но до распадка, где мы оставили коней, придется долго пробираться лесом, а они его знают лучше нас. Да и лошадей наших… трудно разглядеть… похоже, на месте уже нет.

— Вима! Ты наследник царства, а мы простые воины. Выберись с девушками через левый ход, а мы задержим этих уродов. Скоро взойдет солнце, и нечисти станет не до сражений, — тихо сказав Ардагаст.

— Да, Вима! Что толку, если мы все погибнем? — подхватила тохарка. — А за нас с Ардагастом не бойся, Если боги столько раз спасали нас и давали победу, значит, мы им для чего-то нужны, верно?

Царевич раздраженно вскинул голову.

— Вима… Вима не степной богатырь, куда ему до Герая Кадфиза. Вима начитался яванских книг и сам стал хитер и труслив, как яван. Вима ползал на брюхе перед подземными гадами, лебезил перед Гермеем и его дочкой… Да, в лицо наследнику царства и победителю дэвов этого никто не скажет, зато за спиной говорят все! Так вот, я не буду жертвовать никем из вас. Тем более что я с девушками могу не успеть уйти от ракшасов, даже если вы все погибнете. Нас слишком мало. Поэтому мы все пойдем левым ходом и ударим первыми. — Он поднял перед собой меч. — Уланкат-Ортагн, громовержец, бог моих предков! У нас нет твоего грозового меча, дай же силу молнии нашим душам!

— Я постараюсь прикрыть вас от духовного зрения Шивасены, — сказал Хиранья.

— Скажи, Вима, кто убил моего отца? — тихим, прерывающимся голосом спросила Лаодика. — Я хочу это узнать перед тем, как мы войдем в Аид.

— Это сделал по приказу Гелиодора один из его кришнаитов, Аристодем, сын Никерата. Эврипидова «Геракла» он, помню, знал лучше меня. Из Долины Дэвов он не вернулся.

— Ты сам, как Геракл. Такой же сильный и такой же нескладный.

Вима почувствовал на своем плече шелковистые волосы гречанки и обнял ее своей широкой, сильной, как медвежья лапа, рукой.

— Да! И я буду, как Геракл, истреблять этих подземных тварей. Не мы, а они сейчас пойдут в Аид. И еще дальше — в Тартар! А вы с Михримах в бою держитесь рядом с Ларишкой. Охраняйте ее пока она будет стрелять из лука. Если что — с ней же и уходите.

Отряд вышел из пещеры на склоне холма, среди зарослей. Правее и ниже, у другого выхода, стояли с оружием наготове ракшасы в своих роскошных золотых уборах и пишачи — такие же клыкастые и рогатые, только ростом пониже и без золотых украшений. Были еще три худых, невзрачных и вовсе безоружных существа — бхуты. Верхний выход никто не караулил: Шивасена слишком полагался на свое духовное зрение. И когда сверху раздался боевой клич: «Улаккат!», саньясин от неожиданности и страха чуть не бросился бежать. Он знал: тохары, больше двух веков прожившие среди бактрийцев, даже между собой говорили чаще по-бактрийски, и если уж они призвали своего воинственного бога под его древним именем — значит, готовы на все.

Как стая соколов на воронье, кушанская дружина устремилась вниз по склону, и лес огласился звоном стали, свистом стрел, криками и ревом. Не выдержав натиска, пишачи побежали, следом подались вспять ракшасы. Чтобы остановить беглецов, Шивасена употребил заклятие против паники и создал на их пути завесу иллюзорного пламени. Демоны повернули назад. Убедившись, что перед ними только пятеро вооруженных мужчин, они окружили кушанских воинов, и тем пришлось стать спиной к спине. На счастье дружинников, пишачи не столько дрались, сколько ревели, корчили ужасные рожи и размахивали копьями и палицами. Эти пожиратели трупов в прошлой жизни были простыми людьми, проклятыми кем-нибудь, чаще всего по заслугам. Их шайка, забредшая с юга, с гор Виндхья, была обнаружена Шивасеной, который и велел им именем Шивы идти в бой против осквернителей святых мест.

Ларишка, стоя на склоне холма рядом с царевнами и жрецом, посылала в демонов одну меткую стрелу за другой. Трое бхутов, прячась в зарослях, подобрались к лучнице и выскочили из-за кустов: двое в облике огромных псов, а один — могучего быка. Парфянка при бегстве из пещеры Бога-Быка успела подобрать махайру, и теперь кривой клинок разрубил в прыжке одного из псов. Второй повалил тохарку и вцепился ей в плечо, разрывая мощными зубами кольчугу, но кинжал Лаодики тут же вонзился ему в шею. Бык-оборотень устремился на Хираныо. Тот проворно отпрыгнул в сторону, произнес заклинание, и перед ним вместо могучего животного оказался худой лысый человечек, стоящий на четвереньках и ревущий по-бычьи. Увидев грозно простертые руки чародея, бхут проворно обратился в зайца и стрелой помчался в чащу, подальше от сражения.

А внизу дружинникам приходилось все хуже. Палица, брошенная одним из пишачей, ударила Ардагаста в голову, и он опустился на колени. От топора ракшаса его спас длинный клинок Вишвамитры, отбивавшегося при этом кинжалом еще от одного врага. Вдруг из чащи донесся шум, треск ветвей, и на поле боя появились четверо. Впереди бежал кряжистый сильный карлик с тяжелой палицей в мускулистой руке. За ним — двое парней богатырского роста и сложения, вооруженные древесными стволами. Четвертый был ракшас, на медной физиономии которого выделялся мясистый огненно-красный нос. В каждой из рук он сжимал странное оружие: часть черепа антилопы с острыми рогами. Под ударами огромных дубин затрещали ребра и черепа пишачей, ломались, как щепки, их копья. Красноносый ракшас с быстротой молнии отбивал удары копий и палиц и вонзал рога антилопы в тела врагов.

Один из царей-ракшасов бросился на красноносого с двуручным мечом. Тот одной парой рогов перехватил и отвел клинок противника, а другую всадил ему в сердце. Обеспокоенный Шивасена метнулся наперерез красноносому и выставил пятерню. Разноцветные лучи вырвались из пальцев. Необычный ракшас тут же выбросил руку вперед, и с антилопъих рогов ударили в грудь саньясина два красных луча. Шивасена зашатался, с трудом удерживаясь на ногах под натиском магической силы. Тут ему в спину вонзилась стрела Ларишки, и саньясин рухнул в траву.

В довершение всего из чащи выскочил тигр, одним прыжком повалил наземь и растерзал еще одного царя-ракшаса. Второго зарубил Вишвамитра. Горло третьего пронзила стрела тохарки. Вконец перепуганные пишачи бросились врассыпную. Один из беглецов полчаса спустя обнаружил, что стоит перед воротами ашрама, хотя бежал совсем в другую сторону, и держит на себе окровавленного Шивасену, которого вовсе не собирался спасать.

Загнанный на топкий берег реки, трехглазый предводитель ракшасов озирался, как загнанный зверь. Вдруг он отбросил обломок меча, закусил губу клыками и, мерзко кривляясь, принялся вращать бедрами. Поднялась настоящая буря. Ветер ломал деревья, валил людей с ног. В лесу метались звери, пронзительно верещали обезьяны. Тигр ревел, прижимаясь к земле. Вима, взмахом руки остановив дружину, бросился вперед с мечом, но тут рухнуло дерево и выбило у него клинок из руки. Вырвав загрузшие по щиколотку ноги из трясины, ракшас выломал целое дерево и устремился к царевичу, готовый вбить в землю ненавистного пришельца. Вима быстро ухватил обломок ствола. После нескольких могучих ударов ствол разлетелся в щепки. Тогда кушан, поднырнув под руку демону, обхватил его за талию и с силой швырнул через себя. Прежде чем ракшас успел подняться, акинак Вимы по рукоять вошел ему в сердце.

— Рустам, настоящий Рустам! — воскликнула Михримах.

— Вима, я же говорила, ты — Геракл! — задорно крикнула Лаодика.

— Он бы одолел и самого Шиву, как его предок Герай Кадфиз, — улыбаясь, громко произнесла Ларишка.

Счастливая усмешка расплылась на широком лице Вимы. Особенно дорога ему была похвала тохарки. А у его ног, сплевывая кровь, хрипел трехглазый царь-людоед:

— Тупые, грубые твари… Ваши тела — могила духа. Все, ради чего вы сражаетесь, — иллюзия, майя. Истинен лишь Разрушитель. Проклятие его на вас! И это вы, вы будете править нашей древней страной!

— Представляю, как вы ею правили, — усмехнулся Ардагаст.

Хиранья устало опустился на поваленное дерево.

— Ох, и трудно удерживать эти ракшасские чары. Не будь меня тут, он бы весь лес повалил.

Вима обернулся к четверым неожиданным союзникам:

— Я — Вима Кадфиз, сын великого царя кушан. Скажите, кто вы, враги демонов?

— Меня называют Шиваджит — «враг Шивы», — сложил ладони красноносый ракшас. — В прошлой жизни я был брахманом, а в более ранних воплощениях, наверное, кшатрием. Я больше всего любил боевые искусства, а еще крепкое вино и жареную говядину с перцем, и не только жертвенную. Совсем я испортил себе карму тем, что помог одному молодому сакскому князю похитить невесту, да еще убил двух ее родственников. Теперь приходится есть еще и человечину. Но, клянусь Солнцем, на которое я недостоин взирать, одно дело одолеть какого-нибудь разбойника и подкрепиться им, а другое — пожирать живьем беззащитных, да еще с мерзкими обрядами. Чтоб их знатокам провалиться в Нараку!

— А мы — якши, хозяева этого леса, — степенно поклонился могучий карлик. — Я — Вишабха, а это мои детки, Чандра и Шакра. Вижу, тут только пять ракшасов. Вы ведь с ними и в пещерах бились?

— Да. Семерых убили, — кивнул Сунра.

Якши переглянулись и довольно расхохотались.

— Все! Нет больше двенадцати царей-ракшасов. Ох, спасибо вам, добрые люди! Ведь до чего дошло: у меня в лесу всего один тигр, людей никогда не трогает, а те видят в лесу человеческие кости и на него думают, облавой грозятся. Да еще бритоголовые слухи распускают, будто мы тоже людей едим, а моя старуха с дочерьми у младенцев кровь пьют… Да ладно уж! Нам, якшам, богами велено клады стеречь. Видели небось сокровища в пещере Бога-Быка? Так вот, теперь их никто не посмеет взять, кроме вас.

А солнце уже поднялось на востоке. Его лучи, пробиваясь сквозь поредевшую чащу, играли на кольчугах и клинках. Многоголосый птичий хор приветствовал золотого владыку дня, снова пришедшего править миром. Безмятежно прыгали по ветвям обезьяны. Тигр забрался в тень и лег отдыхать, уложив большую голову на лапы. И если бы не уродливые тела демонов среди бурелома, все случившееся ночью могло показаться страшным сном, насланным злыми духами. Ночь Демонов кончилась.

Зачарованно, словно впервые, глядели суровые воины на встающий над лесом сияющий диск. Ардагаст обнял за талию Ларишку, перевязывавшую ему рассеченный лоб:

— А ведь мы с тобой второй раз из Чернобогова царства выбрались. Только черти на этот раз пострашнее были и поумнее. И все равно Солнца не одолели! — Он тряхнул измазанными кровью золотистыми волосами. — Что мне теперь дядя Сауасп! Попробовал бы он потягаться с тем каменным бесом… И Индрик-зверь ему бы помогать не стал.

Вима вложил меч в ножны:

— Идем к коням. Отъедем подальше, пока нас не начали искать, передохнем в укромном месте и — к Инду.

— Ваших коней и двух воинов, что их стерегли, увели в селение Мохра-Мораду, — покачал головой карлик-якша. — Там плохие люди живут, темные — одни шиваиты.

— У нас на равнине больше почитают Солнце-Вишну. А в горах и на холмах Шиву — там живут потомки мелуххов, — сказал Вишвамитра.

— Хоть бы они были потомки дэвов и самого Ахримана! — рявкнул Вима. — Клянусь Ортагном, я разнесу все их воровское селение. Веди нас к нему, якша! Задремавший было тигр поднялся и огласил лес воинственным рыком.

У входа в селение кушан уже ждала толпа из полутора сотен крестьян, вооруженных чем попало — цепами, косами, дубинами. Кожа у этих людей была темнее, чем у горожан, черные глаза угрюмо и недоверчиво глядели из-под курчавых волос. Впереди стояли сухонький седоволосый староста с резным посохом и здоровенный парень с тяжелым цепом в руках.

— Отвечайте, кто вы такие и что делали здесь ночью? Хотели разграбить ашрам? — неприветливо спросил староста. — Так знайте: мы умеем управляться с разбойниками. Двоих ваших уже скрутили. Парфянка выступила вперед.

— Это не разбойники, а воины Куджулы, великого царя кушан. А я — ваша законная царица Михримах, дочь Фраата.

— Царица? У нас теперь царь Штратана Шивадаса. Так нам сказал мудрый жрец Шивасена. Яваны правили Таксилой раньше вас, пахлавов.

— Разве царицы ходят в таком виде? — осклабился парень с цепом. — Так наряжаются только…

Вишвамитра наполовину обнажил кханду.

— Договаривай, и я вобью твои грязные слова тебе в глотку вот этим мечом!

Глаза парня блеснули злым огнем.

— Господин начальник стражи! Ты хорошо умеешь воевать… с крестьянами, когда собирают подати. Что, сам убежал к разбойникам или они тебя купили у храма? Интересно, за сколько?

Двуручный меч сверкнул в воздухе. Но прежде чем он успел скреститься с цепом, между кшатрием и крестьянином оказался Шиваджит. Одной парой антилопьих рогов он перехватил кханду, другой — цеп.

— Погоди, юноша! Прежде чем сражаться с кшатрием, одолей меня, в прошлой жизни скромного брахмана. Поскольку же мой нынешний облик для тебя слишком страшен, я обойдусь без оружия.

Забрав у Шиваджита обе пары рогов, Вишвамитра отступил назад.

— Думаешь, я на тебя тоже с голыми руками пойду? Как бы не так! Ты же ракшас. И рога у тебя все равно остались — на голове… Ом, намашивая! [29]

Молодой крестьянин взмахнул цепом, захлестнул рог Шиваджита и под одобрительные крики толпы потащил его к себе. Ракшас был на голову ниже своего могучего, как буйвол, противника и рядом с ним не казался даже страшным. Парень вытащил из-за пояса острый серп, занес его над шеей ракшаса. Толпа заревела, замахала косами и палками. А Шиваджит лишь слегка упирался и неуклюже размахивал руками. И вдруг одновременно нанес два сильных удара: рукой по запястью и ногой в пах. Крестьянин рухнул наземь, выронив серп. Одним движением головы ракшас вырвал у него из руки цеп и в следующий миг упер ему рога в грудь. На темной коже юноши проступили два кровавых пятна. Демон поднял голову, взглянул в посеревшее от страха лицо незадачливого вояки.

— Как видишь, к рогам нужно еще кое-что. Голова, например. — Шиваджит поднялся. — Это, наверно, и есть лучший боец в вашем селе? Он не может одолеть и одного ракшаса. А эти воины только что истребили двенадцать царей-ракшасов и десяток пишачей.

— Как? Разве можно убить таких могучих демонов? — зашумела пораженная толпа.

— Не верите — пойдите в лес, взгляните на их трупы, — сказал Сунра-багадур. — Да будь вы мужчинами, вы бы сами очистили от этих тварей и лес, и подземелья. У нас в горах дэвам не молятся, а бьются с ними.

Из-за спин дружинников вышли трое якшей с дубинами и тигр.

— Ну что, хочется кому-нибудь еще драться с нами? — Воинственный карлик обвел взглядом толпу. — Хоть бы спасибо сказали тем, кто избавил вас от людоедов.

Седой староста, сложив ладони, низко поклонился:

— Мы благодарны вам, великие воины. Мы, конечно, отпустим ваших людей и вернем коней. Только… уходите поскорее, во имя всех богов! Мы — простые крестьяне, бедные и неученые. Откуда нам знать, что сделает Шива с теми, кто не почитает царей-ракшасов? Наши предки всегда приносили жертвы для отвращения их гнева. Может быть, вы — боги или избранники богов, если смогли победить подземных владык, повелителей ночи? Не знаем. Это могут знать лишь мудрые брахманы, служители Шивы. Смилуйтесь над нами и уходите, пока они не вернулись. Видят боги, мы не можем противиться вам.

По знаку старосты крестьяне расступились, пропуская оседланных коней и двоих кати. Горцы пристыженно опустили головы под полным досады взглядом багадура.

— Скольких врагов вы убили, прежде чем вас удалось связать? Ни одного? Небось заглянули от нечего делать в бурдюк с вином?

— Не гневайся на них, багадур, — сказал Хиранья. — Видно, светлые боги хотят, чтобы между нами и этими крестьянами не было крови. — Низенький маг обернулся к толпе и возвысил голос: — Слышите, жители Мохра-Мораду? Вы люди, а не ракшасы, не пишачи и не веталы, чтобы мы сражались с вами.

— Кстати, почему вы отвели пленных и коней к себе в село, а не в ашрам? — спросил Шиваджит.

— Так велел саньясин Шивасена. Ему виднее, — развел руками староста.

— Видно, он не надеялся на моих стражников, — сказал Вишвамитра.

— Или хотел стравить нас с вами! — Ардагаст выступил вперед. — Жители Мохра-Мораду! Пойдем вместе с нами в ашрам и разорим это гнездо демонов и колдунов!

Толпа попятилась, испуганно зашумела, кое-кто начал разбегаться.

— Не губи нас, храбрый воин! — замахал руками староста. — Шива Ужасающий может покарать нас за одно то, что мы слышали такие речи.

— Вот царевич Вима Кадфиз. Его предок победил самого Шиву.

— Разве нам, бедным крестьянам, вмешиваться в распри богов и царей? Уезжайте скорее, ведь люди царя Шивадасы наверняка уже ищут вас. Если мы не будем знать, куда вы уехали, никто и не сможет на вас донести.

— А если донесет — я подниму на вас весь лес, и тогда лучше бросайте село и бегите! — сказал карлик-якша. Один из его сыновей ловко подбросил и поймал свою дубину, а тигр взревел, оскалив клыки.

— Пошли с нами. Передохнете у меня в лесу, — тихо сказал Вишабха Виме.

Царевич облегченно вытер лоб, Подвигов с него было уже достаточно, и он мечтал только выспаться перед далекой скачкой.

* * *

Монахи-убийцы доложили о своей неудаче не новоявленному царю и не жрецу Шивы, а своему настоятелю. Он тоже не спешил признаваться в неудаче Шиваракшиту, а тот — Стратону. Только днем царь узнал о бегстве сестры и спасении Михримах. Гневаться на своего гуру он, конечно, не посмел. Но тут же разослал конные отряды — искать беглецов и грозить жестокими карами тем, кто посмеет их укрыть.

А беглецы тем временем расположились на тенистой поляне в глубине леса. Вима привалился широкой спиной к мощному стволу баньяна. К его плечу доверчиво прижалась Лаодика. Михримах, помедлив, села рядом и не стала противиться, когда царевич обнял и ее. Царевны переглянулись, и в их взглядах не было и тени соперничества.

— Ты, Михримах, будешь главной женой. Ведь у тебя царство, а у меня ничего нет, — сказала гречанка.

— Вы мне нужны и без ваших царств. — Вима прижал к себе обеих девушек и бросил торжествующий взгляд на Ардагаста: видишь, меня любят не только покорные рабыни.

Росич усмехнулся — мол, каждому свое — и погладил длинные темные волосы тохарки. Та уже успела снять кольчугу, смыть пот в ручье, сменила кожаную рубаху на полотняную и теперь почесывала за ухом тихо урчавшего полосатого зверя.

А узкоглазый маг Хиранья сидел неподвижно, скрестив ноги и словно ничего не видя вокруг. Поток его мысли стремился через леса, реки и горы на юго-восток, где на горе с крутыми склонами возвышался над долиной Ганга великий ашрам Солнца. Там его мысль ждала дружественная мысль того, кого индийцы звали Царем-Лекарем, а греки — Иархом, царем мудрецов.

* * *

Повесть дочитали уже на следующий день, после утренней службы и завтрака. Лютобор отложил книгу и отхлебнул прохладного узвара из сушеных яблок. Читал он лучше перса: легко, выразительно, с глубоким чувством, будто святую книгу. Заметив восхищенные взгляды дружинников и даже монахов, Хрисанф нахмурился и строго произнес:

— Хоть и мудры индийцы, а коснеют во тьме идольской и поныне. Сам апостол Фома лишь немногих из них просветить сумел.

— Их же счастье, что не жгут своих святых книг. И помнят всех отеческих богов, и мудрецов, и древних могутов. И не шлют индийцам ни митрополитами, ни епископами греков вроде Леонтия Ростовского, — сказал Лютобор.

Заступаться за придирчивого и сурового владыку Хрисанф не стал. Мелетий же перевел речь на иное:

— И еще вам наука из повести сей: како потрясаются царства от прелести женской.

— Уж из-за твоей-то попадьи никто княжества не потрясет, — хохотнул какой-то бойкий на язык дружинник.

— Я, если надо, потрясу, — сурово взглянул на него Мелетий. — Кабы не добралась Настя моя до митрополита, гнить бы мне в оковах, за ересь будто бы. А вся ересь была, что хотел житие Аполлония Тианского, коего язычники Христу уподобляли, переписать вместе с опровержением Евсевия Кесарийского.

— Ну теперь-то тебе, сокрушителю идолов, многое прощается, — подмигнул Щепила.

— А все же дивно, братие, — задумчиво сказал Хрисанф. — Одни язычники Сатане молились и дела его творили, другие же бесов и слуг их бесстрашно поборали. Только благого Бога видели в Солнце и звали его Кришной там, Михром, Даждьбогом…

— Вот-вот, тварь с Творцом путали, — проворчал Мелетий.

— Так ведь и в Писании Спаситель зовется Солнцем Правды.

— Меня мобеды учили: Михр — сын Ормазда, а Саошьянт, Спаситель — Хуршед-чихр, третий, солнечный сын пророка Зардущта, — сказал перс. — Ормазд — это Аллах, Ахриман — Шайтан, и горе не сумевшему выбрать между ними.

— Так в том ли дело, кто как богов зовет? Или, может, в том, кто каким богам служит? — обвел пристальным взглядом собравшихся Лютобор. — Я вот Чернобогу требы не клал, порчи не наводил, скота и урожая чарами не губил. А пойду к Леонтию на суд неправый, а после на костер. И вознесется душа моя с дымом в светлый рай, в Царство Солнца! Эх, люди книжные, не разумеете того, что и смерду понятно…

Дружинники и чернецы молчали словно бы виновато.

Щепила медленно поднялся:

— Не обессудьте, честная братия, пора нам. И так с утра не выехали, задержались, чтобы повесть дочитать.

— Жаль; никто в обители по-басурмански не разумеет, — развел руками Хрисанф, — А то переложили бы книгу столь дивную.

— Найдется, кому ее переложить. А список вам пришлют. Вы добрые книги храните, а не жжете, — сказал волхв.

Монах Арефий, маленький, всегда приветливый, с благостным личиком, вздохнул с сожалением:

— А дальше, верно, про оружие богов говорится? Неужели допустит Господь, чтобы им язычники владели, а христиане — нет? Мы бы с ним к половцев одолели, и булгар, и самый Гроб Господень освободили.

— Для того Аллах и не открывает вам, неверным, такого знания, чтобы вы не обратили мир в пустыню, — ехидно усмехнулся перс.

— А князь Изяслав, к примеру, таким оружием для начала Киев испепелит, — улыбнулся в бороду десятник. — Ладно, едем! До Ростова могли бы в два дня добраться, но я уж твои раны, волхв, поберегу. Остановимся в Момотине, потом в Бермятиной корчме. Там книгу и дочитаем.

* * *

— Оружие богов, думаешь, в той книге? — епископ Леонтий сдвинул в раздумье густые черные брови. — Вряд ли там есть сами заклятия. А вот другое из такой книги можно выведать: где и у кого искать тайного знания, в каких местах приобщаться к волшебной силе — там, на Востоке… Припомни, Арефий, не сказано ли там чего о семи перстнях? Перстнях Зла?

Монашек наморщил лоб:

— Вроде нет…

— И все равно там о них должно быть: книга ведь большая. От рук Ардагаста-варвара погиб великий мудрец, создавший эти перстни. А вот где они теперь, это знаем только мы с доктором Рейнольдом. — Узкое аскетическое лицо Леонтия тронула довольная усмешка. — В кургане викинга Ульвкеля, в лесах над озером Онего. Под такими заклятиями, каких никакому Лютобору не снять!

— Ох, и боязно, владыко, о таком и думать… без тебя! А с тобой — нет! — восхищенно произнес монашек.

— Ничего ты не боишься, Арефий, хоть и хлипкий с виду, — отечески улыбнулся Леонтий. — Эти греки теперь боятся знания, не то что их предки. А ты — скиф. Что я из тебя беса изгнал — все знают, не знают только, что ты его сам и вызвал. По дрянной, плохо переписанной книжке. Но не побоялся. И сегодня вот за день доскакал из Суздаля.

— А что? Разве мы Сатане служим? Нет, Господу: искореняем идолобесие. Да чего наша вера стоит, если нехристи с басурманами могут чарами владеть, а мы нет?

— Верно. Меня от язычников не раз только чары и спасали. Два епископа отсюда сбежали, хватит! Я сейчас иду с дружиной разорять Троебожное капище, а ты скачи обратно и скажи Щепиле, чтобы книгу у персиянина забрал. Разобраться еще надо, откуда она у него. В крайнем случае, заплачу.

* * *

Последнюю повесть из хорезмийской книги читали сначала на постоялом дворе в городке Момотине, а потом в Бермятиной корчме. К этой корчме и направился тем временем, уже не спеша, охочий до языческих тайн монашек Арефий.

ОРУЖИЕ БОГОВ

Одиннадцать всадников, укрывшись в густой роще, наблюдали за большой дорогой, которая вела из Таксилы на запад, выходя на берег Инда против устья Кофена-Кабула. По дороге проезжал один хорошо вооруженный отряд, следом другой.

— Чтобы не ввязываться в стычки, поедем проселками к северу от дороги. А к Инду проберемся подальше от главного лагеря саков и вольных кшатриев-яудхов, — сказал Вима Кадфиз.

— Прятаться в собственной стране? — гордо тряхнула черными кудрями Михримах. — Мне, царице? Мой отец в одиночку перешел Гидраот [30], собрал войско из одних крестьян и овладел столицей.

В скифской одежде, позаимствованной из седельных сумок Ларишки, и с ее же махайрой у пояса парфянка выглядела решительно и воинственно.

— Если горожане, как тогда, не восстанут, с одним мужичьем много не навоюешь. А саки поднимутся против нас, как только узнают, что тебя защищают тохары, — возразил Вима.

— Если я приду с чужим войском из-за Инда, против меня могут подняться не только саки.

— При Герае Кадфизе тохары и саки вместе победили яванов и черного колдуна Шивы, — сказал Ардагаст. — Их объединили меч Грозы и амулет Солнца, добытые Атарфарном.

— Я не Атарфарн, а неученый лесной шаман. Но амулет Солнца у меня есть, Правда, не из золота.

Хиранья снял свой красный кушак, развернул его. На красном шелковом полотнище золотыми нитками был вышит лев с мечом в лапе, над спиной которого поднималось солнце.

— Это знамя, врученное Фраату великим ашрамом Солнца. Под ним он овладел Таксилой. Оно свято для всех, почитающих Сурью-Михра.

— Оно свято и для почитателей Вишну, чьи земные воплощения — Кришна и Рама, — откликнулся Вишвамитра.

Михримах решительно взяла знамя в руки:

— Химинду! Дай сюда свое копье. Ларишка, достань иглу и нитки.

Парфянка обернула край знамени вокруг древка, и Ларишка быстрыми умелыми стежками закрепила полотнище. Михримах окинула взглядом дружинников:

— Ну вот. Теперь вы не просто охотники за невестами. Вы… мы все — воины Солнца, и наш враг — сам Разрушитель. Вишвамитра! Ты понесешь наше знамя.

— Харе Кришна! — Кшатрий прижал алый шелк к губам.

Ардагасг невольно вспомнил Гелиодора и его кришнаитов и подумал: «Как, выходит, по-разному можно верить в одного и того же бога».

Вима озабоченно потер затылок. Да, хозяйкой в стране все же была эта кудрявая девушка. А он ей еще не муж и даже не любовник. Эти царевны — что она, что Лаодика, — строго воспитаны и лишнего ему не позволяют. Хотя это, конечно, хорошо: ветреная царица — погибель царству. Но уж полководцем у наследницы Фраата должен быть именно он, Вима, сын Куджулы Кадфиза.

— Поедем равниной, через вишнуитские села. Брать с собой будем только тех, у кого есть кони — таких, правда, в селах немного. Остальные пусть вооружаются и ждут, пока мы вернемся с саками и яудхами, К ним мы должны успеть как можно быстрее, поэтому нигде задерживаться не будем, Дружина, за мной!

Царица улыбнулась и благосклонно кивнула своему полководцу.

* * *

На улицах Таксилы вино лилось рекой, отборными яствами угощались даже последние бедняки из самых низших каст. Щедро оплаченные музыканты, танцовщицы, фокусники потешали народ. Царь Стратон праздновал свое воцарение. Он, потомок эллинских завоевателей Индии, вернул престол своих предков, покарав Пакора, убийцу царя Фраата. Куда делась дочь Фраата — никто не объявлял. Говорили, что ее похитил какой-то тохарский князь и сгинул вместе с нею в страшных пещерах под ашрамом Шивы.

Глядя на веселящуюся толпу, Валерий Рубрий, новый начальник пехоты, презрительно кривил губы. Чернь всюду одинакова: за хлеб и зрелища стерпит любого тирана. Тем более здесь, на Востоке, где рабство у всех в крови. Что ж, чернь и не должна решать, кто и как будет править страной. Это, кажется, поняли даже в Риме, хоть и продолжают вздыхать о республиканских добродетелях.

Римский всадник не знал народа, которому взялся давать царей, народа, который сейчас покорно расступался перед ним. Иначе заметил бы, сколь ненавистно всякому вишнуиту имя царя Кансы, гонителя Кришны. Превыше всех в земном мире — царь, но превыше царя — его дхарма, священный долг. От дармового угощения и выпивки бедняки не отказывались, и яркие зрелища индийцы меньше любить не стали. Но никого не радовал вид эллинов, разрядившихся в лучшие одежды и расхаживавших по городу, словно по невольничьему рынку. И не так слепы были горожане, чтобы не замечать похоронных процессий знатных и; не очень знатных людей, погибших в Ночь демонов. Мало кого радовали и заросшие аскеты, размахивавшие трезубцами и призывавшие разрушить «капище млеччхов» — храм Михра. Одного такого слугу Разрушителя слон Аянт схватил хоботом за волосы, завязанные узлом, и перебросил через ограду храма. Кое-кто говорил, что это был сам Шиваракшит и что он вдруг наткнулся у храма на такую магическую защиту, против которой были бессильны все его чары.

Вскоре крестьяне, приехавшие на базар, стали вполголоса рассказывать: царевна Михримах жива и собирает именем Солнца большое войско. А Фраата убил и пытался принести его дочь в жертву Шиве новоявленный царь, в которого вселился ракшас. Но Сурья послал на помощь царице чудесных воинов, которые истребили в подземельях двенадцать царей-ракшасов и еще больше пишачей и ветал. Недаром у одного из тех воинов волосы золотые, как у самого Солнца.

А в полутемных лавках, где не опасались соглядатаев, слышались и вовсе смелые речи: «Готовьтесь. С севера, из-за Инда, придет справедливый царь. Его зовут Куджула Кадфиз, а прозывают Дхармадаса, потому что он служит только дхарме. В руке его меч-молния с солнцем на перекрестье, страшный ракшасам и их рабам. Впереди его войска — сам Вишну Калкин, красный всадник. Сын Куджулы уже здесь. Кто поднимет меч против него — родится чандалой. Не идите в войско царя-ракшаса, идите к царице Михримах и младшему Кадфизу. Так велит Солнце!»

* * *

На пологом берегу Инда раскинулось словно бы кочевье, перенесенное сюда из далеких ковыльных степей. Те же кибитки, юрты, стройные кони, гордые длинноволосые воины в узких штанах и высоких башлыках. Здесь стояла сакская конница. Чуть поодаль разместились со своими колесницами вольные кшатрии из Яудхеи. В это утро из лагеря саков выехали, не скрываясь, но и без особого шума шестеро князей во главе с начальником конницы Аспавармой. Вскоре к ним присоединитесь трое предводителей яудхов. Ехали будто бы на охоту, с собаками и гепардами. Мало кто в обоих лагерях догадывался, что вожди решили подальше от своих воинов (и от возможных соглядатаев) обсудить тревожные, а главное, противоречивые вести, что приходили из столицы и даже из соседних селений.

Девять вождей недалеко отъехали от станов, когда перед ними неожиданно вынырнул из зелени садов отряд в три десятка всадников. Среди них можно было узнать и тохар, и горцев из Бандобены, и индийцев. Последние были без доспехов, с одними копьями и луками.

— Саки! Перед вами ваша законная царица Михримах!

Только теперь князья узнали в одетой по-сакски девушке с мечом у пояса дочь Фраата.

— Царица? А что же с царем Фраатом? И что вообще творится в Таксиле?

— Мой отец убит неблагодарным Стратоном, сыном Гермея.

— Мы слышали, что убийца — Пакор, сын Гондофара, и что он покаран Стратоном, — недоверчиво покачал головой высокий, жилистый Аспаварма.

— Значит, Стратон избавился от сообщника. Он и меня отдал на расправу мерзким жрецам Шивы…

В темных глазах Аспавармы блеснула радость охотника, подкараулившего редкую дичь. Теперь или никогда!

— Вы слышите, саки? Владычество парфян в Индии кончилось! А яванские цари нам и подавно не нужны. Восстановим наше, сакское, царство!

— А царем, конечно же, будешь ты? — прищурился худощавый, с ястребиным носом князь Раджавула. — Потомок царя Аза, царя Моги, еще и великих царей саков в Семиречье…

— Да уж не ты, князь болотного племени апасиаков. Тебе только болотами и править.

— Мой предок Аспандак-Железноконный завоевал Бактрию и Дрангиану, пока твои великие предки отсиживались на Крыше Мира.

— А я — потомок Сакесфара, царя сакарауков, — вмешался круглолицый, добродушный князь Джихоника. — Это благодаря ему Аспандак с Гераем победили яванов.

— Спросите своих воинов, кто из вас достоин царства, — пожал плечами Мадхава, вождь кшатриев. — У нас, яудхов, царей выбирает народ.

Михримах закусила губу, с трудом сдерживая слезы. Она, парфянка, не нужна была никому из этих потомков степных воителей. Но ведь и ее предки пришли из степи каких-то три века назад…

— Да никто из вас не годится в цари! — подал вдруг голос Ардагаст. — Ваши отцы растаскали на части царство саков, объявили себя великими сатрапами, стратегами и еще Ахриман знает кем, и грызлись между собой, пока не пришел Гондофар и всех не покорил. И никто не рискнул назваться царем, чтобы не подвергнуться испытанию огненным золотом.

Вима оторопел. Этот Ардагаст разбирался в индийских делах не хуже его, наследника престола. А на Ардагаста уже устремились гневные взгляды князей.

— Кто ты такой и из какого племени, что смеешь решать, кто годится в цари саков? — Мускулистая рука Аспавармы, охваченная золотым браслетом в виде тигра, борющегося с удавом, легла на рукоять меча.

— Я — Ардагаст из племени венедов, что прежде звалось сколотами-пахарями. Мои предки тоже имели золотые небесные дары и не могли поделить царскую власть. Теперь у них нет ни даров, ни царей, а повелевают венедами сарматы-росы — это племя моей матери.

Раджавула пристально вгляделся в юношу:

— Я бывал в степи и знаю росов… — Его суровое худое лицо вдруг озарила усмешка. — Ардагаст? Да не ты ли спас меня в святилище массагетских царей? Твои волосы ни с чьими не спутаешь! — Он хлопнул росича по плечу. — Только таких усов у тебя тогда еще не было. А твой амулет нашел себе хозяина?

— Да. Он теперь на грозовом мече Куджулы, моего царя.

— На мече Железного Сака, моего родоначальника, Что ж, такими вещами распоряжаются боги,…

Услышав имя царя кушан, Аспаварма насторожился:

— А не тохарский ли ты лазутчик?

И тут Вима решил наконец открыться.

— Да, нас послал мой отец, великий царь кушан.

Глаза потомка царских саков полыхнули ненавистью.

— Зачем? Узнать, как уничтожить народ саков? Вы, тохары, готовы преследовать нас до края света!

— Я пришел сюда не губить вас, а добыть себе невесту, достойную наследника великого царства. И добыл. Даже двоих.

— Моим мужем и царем Таксилы будет Вима Кадфиз, который спас меня, когда в Таксиле оказалось некому защитить царский род, — твердо, с истинно царским величием произнесла Михримах.

— А моей второй женой станет Лаодика, дочь Гермея, — сказал Вима.

— И вы думаете, свободные саки пойдут добывать для вас троих престол Таксилы?

— Вы делите престол, а им уже завладел Ахриман! — возвысил голос Ардагаст. — Вам известно, что Стратона сделали царем Шиваракшит и его колдовская шайка, что они обучили его владеть астравидьей — оружием богов, а Михримах хотели скормить ракшасам, чтобы увеличить его магическую силу?

Князья саков притихли. Им вспомнились песни о тех временах, когда четыре племени поднялись против самого Шквы и его рабов — колдуна Шивачандры и царя Гелиокла. Но тогда степняков вел избранник богов — Герай Кадфиз. А золотоволосый пришелец продолжал:

— Кто может сражаться с ними, кроме того, за кого встанут сами боги? Кто из вас уверен, что золотые дары примут его?

Князья молчали. Опозориться в храме Михра не хотелось никому, А тут еще и астравидья…

— Да вас Стратон и не впустит в храм. Но Вима Кадфиз вошел туда и поднял пылающее золото обеими руками!

— Кто подтвердит твои слова? — хрипло произнес Аспаварма.

— Я, брахмачарин Хиранья, служитель Солнца, клянусь честью брахмана, что видел это своими глазами, — воздел руки маленький жрец.

— Что?! Да с твоей хуннской рожей не Михру служить, а Эрлику!

— Я не хунн, а манжар. И служил у себя не подземному Эрлику — мы его зовем Куль-отыр, Черт-богатырь, — а Мир-сусне-хуму, Солнечному Всаднику. А прежде чем поносить брахмана, взгляни на это знамя.

Вишвамитра склонил копье, развернув красный стяг с золотым львом. Саки и яудхи благоговейно склонили головы. Аспаварма же ухватился за плеть.

— Да вы его украли из храма! Только такая шайка наглецов это и может!

— По-твоему, Знамя Солнца можно украсть, как кусок шелка из лавки? Тогда попробуй возьми его, потомок великих царей!

Аспаварма протянул руку. И тут знамя вдруг полыхнуло красным и золотым огнем. Гордый князь подался назад, чуть не выпав из седла.

— Хватит с вас такого знамения? Или само Солнце должно спуститься с неба вразумлять вас?

— Кто предан Кришне-Солнцу, воюет ради него, а не ради тронов, дворцов и невольниц. Если среди вас, князья, нет бхактов Солнца, я пойду их искать в вашем стане с этим знаменем, — сурово произнес Вишвамитра.

— А я по древнему обычаю сяду на бычью шкуру перед станом, чтобы звать с собой в поход всех желающих. Посмотрим, кто тогда с вами останется, — сказал Вима.

— Мы, вольные кшатрии, все преданы Кришне, — сказал Мадхава. — И мы знали Фраата как достойного воина, даже хотели избрать его своим царем, но он не захотел править чужим царством. Мы готовы мстить за него и сражаться за его дочь.

— У моего племени нет счетов с тохарами. Я готов идти с тобой, Вима, как шли вместе наши предки, и сразиться хоть с самим Ахриманом, — проговорил Раджавула. — Или кто-нибудь из саков может этого испугаться? — Он обвел взглядом остальных князей.

— Царские саки никогда не были ни трусами, ни врагами богов. Если Солнце избрало тебя, значит, ты наш царь, — медленно, с трудом произнес Аспаварма.

— Ну вот, одни готовы служить мне, другие — тебе, — рассмеялась Михримах. — Значит, нам нужно пожениться. И сегодня же.

— А как же я, Вима? Кем я буду, если ты погибнешь? — тихо сказала молчавшая до сих пор Лаодика.

— Я отпраздную свадьбу с вами обеими сразу! А завтра выступим на Таксилу, и горе тому, кто посмеет вас не признать царицами, а меня — царем!

— Слава царю Виме! Слава царице Михримах! — закричали, подняв оружие, саки, индийцы и кати.

Простоватое лицо Вимы сияло торжеством. Его взгляд упал на Ардагаста. А ведь если бы не этот неуемный сармат и не такая же отчаянная Ларишка, он, Вима, вернулся бы сюда только с войском отца. И должен был бы сражаться со всеми этими храбрецами, сейчас готовыми биться за него. Нужно будет еще похвалиться перед ними за чашей вина своими подвигами в Долине Дэвов и пещерах царей-ракшасов, и тогда за ним пойдут, как за самим Рустамом.

Зашелестели ветви, и из рощи вышел брахман, чье могучее тело и мускулистые руки сделали бы честь любому кшатрию. Грива нестриженых волос падала на плечи, обрамляя благообразное лицо, которое портил только мясистый красный нос.

— О царь, если ты решил вступить в брак, называемый «ракшаса», то кто же совершит для тебя и твоих достойных невест обряд, как не скромный странствующий брахман Шиваджит?

— Воистину, этот мир — майя, если в нем некоторые… брахманы могут столь сильно менять свой облик, — глубокомысленно произнес Хиранья.

— Это еще что, — плутовски подмигнул Шиваджит. — Ракшаси [31], например, если полюбит человека, может обернуться такой красавицей, что ее счастливый супруг до первой крупной ссоры и не догадается, что его жена — демоница.

* * *

Много хлопот было в тот день у наложниц кшатриев и саков и жен богатых крестьян из соседних сел. Одни готовили обильное угощение. Другие купали и одевали обеих невест, подбирали им украшения, подводили глаза, делали особые прически. Третьи собирали для невест приданое. Все были очень горды и заранее смеялись над знатными госпожами из Таксилы, которые умрут от зависти, когда узнают, какой честью обошли их. Наконец невест повезли в кибитке из кшатрийского стана в сакский. С ними ехала Ларишка, снявшая оружие и кольчугу, но по-прежнему одетая в скифскую мужскую одежду (зато новую и богато изукрашенную золотом).

Вима ждал их в роскошном шатре, уступленном ему Аспавармой. На царевиче был красный шелковый кафтан, отороченный золотыми бляшками, плетеный золотой пояс. На руках блестели старинные сакские браслеты, на шее — гривна с головами рогатых львов на концах. Иные потом заверяли, что видели над его головой самого рогатого и крылатого льва — покровителя рода Кадфизов. Саки ничего не жалели для своего нового царя. Пусть лучше ими правит свой степняк, чем еще какой-нибудь яван, парфянин, индиец — всех их они когда-то побеждали. А жены, даже царевны, пусть знают свое место в юрте мужчины.

Перед шатром положили камень и разожгли священный огонь. Михримах с Лаодикой взошли на камень, и Вима, взяв их обеих за руки, поклялся заботиться о своих супругах и щедро одарил их одеждой и украшениями. Гречанку особенно порадовали золотые серьги в виде эротов на дельфинах, а парфянку — бирюзовые подвески с богиней Анахитой, окруженной зверями и птицами. Первые успел вынести из пещеры Бога-Быка проворный горец Химинду, а вторые — никогда не терявшаяся Ларишка.

Потом Шиваджит пропел древний гимн о свадьбе Месяца-Сомы и дочери Солнца. Ардагасту сразу вспомнилось: в ночь Купалы Солнце запрягает золотых коней и едет навстречу своему мужу — Месяцу, хоть он и изменяет жене со звездой Денницей. Затем красноносый жрец усердно изгонял демонов из шатра жениха, а кушанские дружинники посмеивались, ожидая, когда божественные силы вышвырнут оттуда самого почтенного брахмана. Но боги к нему сегодня явно благоволили.

Обняв Михримах и положив ей руку на сердце, Вима произнес: «По своему желанию я подчиняю твое сердце моей воле. Твоя душа пусть живет в моей душе. Всем своим сердцем ты будешь радоваться моему слову. Пусть Праджапати, Праотец, соединит тебя со мной». То же самое он проговорил, обнимая Лаодику. Царевич был счастлив. Наконец можно хоть одну ночь не сражаться, не убегать от кого-то, не бороться за власть, а просто провести эту ночь с двумя чудесными девчонками, которым нужен он, Вима. И не важно, царевны они или нет. Потом, конечно, каждая из них будет просить за целую толпу своих соплеменников. Пусть, лишь бы между собой поменьше ссорились. Вот его отец умеет поддерживать порядок в гареме и даже плетки в ход не пускает… И все равно им, даже Михримах, далеко до Ларишки с ее степной лихостью, которой так не хватает ему, никогда не видевшему степи.

Перед очагом в шатре была расстелена бычья шкура. Сунра поднял и усадил на нее парфянку, а Ардагаст — Лаодику. Гречанка тепло взглянула на росича Ни одному эллину она не могла бы теперь доверять больше, чем этому варвару из неведомых северных лесов, который первым пришел ей на помощь в Ночь Демонов и не требовал за это ничего из того, что можно получить от женщины и царевны.

Наконец жених с невестами принесли жертву Агни, богу огня, Шиваджит благословил их стихами из Атхарваведы и опустил полог шатра. О том, что происходило за этим пологом, немало соленых шуток было отпущено у пылавших в ночи костров хмельными воинами. Коротка была летняя ночь, и до самого утра гремели бубны и индийские барабаны, заливались флейты, звенели струны. Веселые индийские танцы сменялись воинственными плясками степняков. Хиранья с двумя мечами в руках исполнял шаманский танец, отгоняя злых духов. С секирой в руке танцевал Сунра-багадур. Посреди круга потрясавших мечами сахов вихрем вертелась Ларишка, скрещивая над головой два акинака, а рядом вприсядку плясал Ардагаст.

А Шиваджит отплясывал такое, что более пристало бы буйному кшатрию, чем мудрому служителю богов. При этом он, несмотря на изрядное количество поглощенного вина, продолжал сохранять обличье человека. Наутро брахман, согласно обычаю, получил свадебную одежду невест, а также корову и удалился, гоня перед собой это животное — черное, словно его приносили в жертву подземным богам. Еще через день один насмерть перепуганный крестьянин рассказывал, что видел, как ночью в глухом овраге пожирала коровье мясо страшная компания: красноносый ракшас, двое пишачей, один якша и трое людей — из таких молодцов, кого и ясным днем лучше не встречать.

Тем временем оба стана на берегу Инда опустели: сакская конница и колесницы яудхов двинулись на Таксилу. В каждом селении к ним присоединялись толпы крестьян с луками, топорами и копьями, а то и с одними дубинами. Теперь у Вимы были три рода войск из четырех, известных в Индии. Не хватало лишь слонов: в деревнях были только рабочие слоны, не обученные для боя. Одного из них, впрочем, взяли, богато разукрасили и водрузили на него большой паланкин, в котором и передвигались теперь Вима с обеими супругами. А впереди войска на огненно-рыжем жеребце ехал высокий могучий воин со знаменем, увенчанный позолоченной бронзовой головой рогатого льва. Ветер развевал красное полотнище с золотым солнечным львом. Кое-кто узнавал в этом воине кшатрия Вишвамитру, несколько лет назад проигравшего в кости свое имущество и себя самого. А в Капису уже скакал со срочным посланием горец Химинду. К своему удивлению, он застал царя Куджулу с отборной кушанской конницей уже в Пурушапуре.

* * *

Над зеленой долиной Ганга возвышалась гора. На ее обрывистых каменных склонах можно было разглядеть как бы отпечатки уродливых лиц, когтистых лап, широких спин. То не было работой искусного скульптора. Много веков назад войско ракшасов во главе с самим Шивой и его шестиголовым сыном, непобедимым Скандой, штурмовало эту гору, но было низвергнуто и сожжено грозовым оружием айндра. Вершину горы скрывало облако. Из него иногда выступали нагромождения неприступных скал, но нельзя было разглядеть, где же вход в естественную крепость.

Здесь, в великом ашраме Солнца, обитали восемьдесят мудрых брахманов, о которых говорили, что они живут на земле и не на земле, защищены без стен и не владеют ничем, кроме всего сущего. Местные крестьяне приближались к горе не иначе, как с благочестивой боязнью, и даже правивший этими землями царь Яудхеи Мадхава, гордый кшатрий, свысока смотревший на брахманское мудрование, приходил сюда за советом почтительно, словно к оракулу.

Там, где скрытая облаком тропа выводила на плоскую вершину горы, находился колодец. Вода в нем казалась красной от сандарака [32], в слое которого он был выдолблен, а из колодца исходил яркий синий свет. Две священные силы — Солнца и Грозы, Митры и Варуны — таились в колодце, и никто не смел брать из него воду, клятва которой по всей Индии почиталась одной из самых страшных. Рядом был кратер, извергавший пламя свинцового цвета, без дыма и запаха. Колодец мог уличить любого грешника, а пламя кратера — очистить его от любого греха, но лишь невольного. Колодцем Уличения владел суровый повелитель вод Варуна, Огнем Прощения — добрый к людям солнечный Митра. Невдалеке из земли выступали два огромных каменных сосуда: Сосуд Дождей и Сосуд Ветров. Особым образом сдвигая крышки на них, можно было управлять погодой.

На горе не было домов — лишь легкие деревянные хижины, крытые листьями. Не было и храмов, но среди деревьев стояло множество статуй богов — индийских, египетских, греческих… Аполлон здесь соседствовал с Кришной, ибисоголовый Тот — с Гермесом в дорожкой шляпе, Афина глядела в глаза Сарасвати, мудрой супруге Брахмы. Не было лишь изваяний злобных богов мрака, способных удовлетворить желания негодяя, щедрого на жертвы или сведущего в чарах.

Возле статуи Асклепия, в тени священного дерева ашваттха восседал красивый, величественный старик. Гриву белоснежных волос его удерживал золотой обруч с хризолитом и двумя сапфирами. Широкая борода сливалась с белой одеждой из хлопка. Перед стариком стояли и лежали пришедшие или принесенные издалека больные. Сегодня день у Царя-Лекаря был несложный. Он вернул зрение князю, пострадавшему от яда (хорошо, хоть сами глаза уцелели). Исцелил парализованную руку деревенскому ремесленнику. Изгнал из тела молодого крестьянина весьма вздорного демона из бывших кшатриев. Вправил и срастил бедро охотнику на тигров. Глава мудрецов уже собрался отдохнуть перед тем, как соберется Совет двенадцати, возглавлявший ашрам; как вдруг его мозга достигла почтительная, но настойчивая мысль извне. Он замер, вслушиваясь в нее, и лицо его становилось все более исполненным тревоги. Больные тихо ушли, дабы не мешать медитации наиболее чтимого из мудрецов. А тот поднялся, вошел в хижину и целый час просидел, вчитываясь в вынутый из золотого футляра свиток и чертя на пальмовом листе замысловатые янтры.

Затем он вышел и направился к поляне, где на расставленных кругом невысоких тронах из черной меди сидели десять немолодых мужчин в таких же, как у него, белых тогах, оставлявших обнаженными правое плечо и руку. Длинные волосы их стягивали белые повязки. Никто не носил ни обуви, ни украшений, кроме перстней с самоцветами. В этих перстнях, а также в резных посохах были заключены разнообразные магические силы. Из десяти пятеро были индийцы, двое — желтые скуластые жители Уттара Куру, остальные — перс, грек и сак. Еще один человек, одетый в небогатый кафтан и шаровары, стоял чуть в стороне. Его живое лицо с крупным кавказским носом обрамляла седеющая курчавая борода.

Царь-Лекарь сел на высокий трон черной меди с двумя золотыми фигурами всадников на крылатых конях по бокам и золотыми ножками в виде грифонов. Заметив кавказца, он указал ему на пустующий медный трон:

— Садись, достойный Мгер Арцруни. Брат Лицзы сейчас далеко отсюда. Итак, кто же теперь глава Братства Солнца? Прекратились ли наконец ваши распри?

— Прекратились. Главой избран Аполлоний из Тианы.

— Я хорошо помню его. По-прежнему ли он бескорыстен и рассудителен?

— Да. С его избранием согласились даже братья-иудеи, хотя он поддержал Веспасиана, чьи легионы сейчас осаждают Ершалаим. Но, видит Михр, лучшего императора нынче взять негде, есть только худшие. Дух Нерона ищет себе тело, и загнать его в преисподнюю сможет разве что Аполлоний. Он теперь лучший маг среди нас.

— Конечно. Потому что ищет мудрости повсюду, где ее стоит искать. Скажи, что в Палестине?

— Плохо, — опустил голову армянин. — Совсем плохо. Всюду измена, раздоры. Евреи уничтожают не так римлян, как друг друга. А вражду сеют чарами наследнички Симона-мага. Особенно усердствует Левий бен Гиркан, он же Клавдий Валент со своими Перстнями Зла.

— Гнусное изделие Захарии Самаритянина, — заметил грек. — Обычные семь перстней, посвященные семи светилам, — Аполлоний получил такие от нас, но изготовленные так, что с их помощью можно обращать на службу злу и пороку силы, связанные со всеми светилами.

— Вот поэтому у нас в Иране и считают всякую планетарную магию злой, — вмешался перс. — Погоди, а разве не вы справились несколько лет назад с Захарией?

— Мы, — неохотно проговорил Мгер. — Я с Элеазаром бен Йаиром. И тогда же, как базарные ротозеи, упустили эти проклятые перстни. Да и самого некроманта мы не одолели бы, если бы не один мальчишка — сармат по имени Ардагаст.

— Ардагаст? — переспросил Иарх. — Не тот ли дружинник, что принес Куджуле Кадфизу знаменитый амулет Атарфарна?

— Он, — улыбнулся армянин. — А поручил ему передать амулет потомкам Герая Кадфиза я по велению Богини Огня. — И тут уж Мгер Арцруни не ошибся.

— Вернемся к делу. Как я понимаю, Братство Солнца просит у нас помощи? — спросил Царь-Лекарь.

— Да. Ведь вы — мудрейшие и сильнейшие маги во всей ойкумене…

— Но не такие всемогущие, как кажется издалека, — устало вздохнул глава мудрецов. — Матхура, город Кришны, в руках Деванаги, и мы не можем покончить с этим змеиным отродьем. А теперь и Таксила… Не так давно, при моем деде, ашрам был в упадке. Из семидесяти мудрецов остался он один — в сто тридцать лет.

— Возродил ашрам ты… — подал голос один из индийцев, но Царь-Лекарь остановил его:

— Только не расхваливай меня перед гостем, чтобы наши братья на Западе потом не удивлялись, как такой великий мудрец и маг не смог спасти одного из лучших своих учеников и лучшего в Индии царя… Я не раз предупреждал Фраата о том, что творится в ашраме Шивы. Но Шиваракшит заверял его, что иначе нельзя удержать от волнений темных крестьян и утихомирить ракшасов. А Стратон и вовсе покорил Фраата болтовней о соединении эллинской мудрости с индийской.

— Эти шиваиты сошли с ума! — воскликнул сак. — Обучить владению астравидьей тщеславного юнца! Ведь человек порочный или слабовольный может вызвать оружие богов и не суметь его остановить. А самая мощная астравидья применяется только против богов и демонов, но не против людей, иначе она может сжечь мир!

— Шиваракшит не решался ни на что подобное, пока не появился этот Шивасена. Кто же он такой и откуда? — задумчиво произнес Царь-Лекарь.

— В Гималаях мне удалось мысленно связаться с Лицзы. Он считает, что Шивасена — это даосский маг Чжу-фанши, известный придворный интриган, доносчик и лазутчик Сына Неба, — сказал желтокожий мудрец.

— А мне он напоминает одного сакского князя из Хотака, проходимца и охотника за магическими секретами, — заметил сак.

— Кто бы он ни был, он, похоже, из тех, для кого нет ни племени, ни отечества, ни законов, — подытожил Царь-Лекарь. — В их руках любое знание обращается во зло. Только что Ашвамитра сообщил: дело обстоит еще хуже, чем мы думали. У Стратона уже есть мелуххский шестилучевый амулет. К тому же у него очень сильная шакти. Это не простая нагини, как мы считали, а одно из существ, выведенных Деванагой.

— Ну вот, — развел руками перс. — А в храме Михра никто не владеет астравидьей. У этого лесного колдуна Хираньи нет способностей даже к боевым заклятиям.

— Не совсем. Отражать их он может, Значит, отразит и астравидью.

— Для этого нужна гораздо большая духовная сила…

— Вот мы ему и дадим ее. Все двенадцать. И заклятия подскажем.

— На таком расстоянии? — покачал головой перс. — Это же не мысленный разговор и не подглядывание через магическое зеркало.

— Я это учел. Вот, глядите, — Царь-Лекарь показал собратьям исчерченный янтрами пальмовый лист. — На середине пути, в священном месте Солнца, лучше всего подойдут алтари Александра — достаточно сильный маг будет принимать духовную силу от нас и передавать ее Хиранье.

— И кто же у нас так силен?

— Чандра, подойди сюда.

В круг мудрецов вошел, стеснительно улыбаясь, темнокожий юноша с шапкой курчавых волос, больше похожий на негра, чем на индийца. Между его бровями сиял небольшой полумесяц, и это не было украшением из металла или вообще чего-либо вещественного. В руке у юноши был золотой жезл в виде якоря.

— Вы думаете, если Чандра из дикого лесного племени, то он может только бегать по вашим поручениям и проводить гостей сквозь облако на гору? Нет, на этой горе мало кто умеет передавать и принимать мысль лучше его. А главное, он очень вынослив. Многим из того, чего мы достигаем аскетическими упражнениями, в джунглях владеет каждый охотник. Там без этого просто не выжить.

Чандра блеснул великолепными белыми зубами.

— Мое племя древнее, самое древнее. Мелуххи еще не строили городов, а мы уже жили в лесах. И магия наша самая древняя. Я был учеником нашего великого колдуна. У него испытания очень трудные, труднее, чем здесь. Это он послал меня сюда. Здесь наши древние колдуны говорили с Птицей Солнца.

— Вот и посмотрим, какой колдун из тебя самого. Бери грифона и лети к алтарям Александра. Хорошенько помой и вычисти жертвенники Солнца — и Сурьи, и Аполлона. Потом очисти их — там, у большой дороги, жертвы приносит кто угодно и не всегда с хорошими целями. А с утра будь наготове: если Стратон употребит астравидью против войска Вимы, мы, чтобы ее отразить, будем передавать волшебную силу тебе, а ты — своему другу Хиранье.

В глазах юноши вспыхнул восторг.

— Вима Кадфиз — великий воин! Он очистил от демонов наши священные пещеры, в которых мелуххи устроили капище своего рогатого бога. А Хиранья — очень сильный колдун, с любым зверем говорить умеет.

— Вот и поработаете вместе. Только ни на что не отвлекайся, хоть бы рядом с алтарями еще одна битва шла. Если что, тебя защитит грифон. Только поешь хорошенько — сил тебе понадобится очень много:

— Хорошо. Тринадцатого мы нашли, четырнадцатый — Хиранья. Двойная семерка — тоже священное число. Но кто будет двенадцатым, если нет Лицзы? Ты, брат Мгер? — спросил грек.

— По-твоему, Братство Солнца может послать в великий ашрам плохого мага? — гордо вскинул голову армянин.

Царь поднялся с трона.

— Отдыхайте, братья. Завтра битва потребует большого напряжения сил… А с тобой, Мгер, я хочу еще поговорить.

Неторопливо идя вместе с армянином к своей хижине, Царь-Лекарь спросил его:

— Что с общинами ессеев? Боюсь, что их миролюбие — плохая защита среди всеобщей резни.

— Их истребляют, словно диких зверей. Пытают, жгут, ломают кости. И все это творит солдатня Веспасиана, которому мы помогаем стать кесарем! О Михр! — армянин стиснул кулаки. — Их-то за что? Они же не убивали господ, как мы с Элеазаром и его кинжальщиками. Просто хотели жить и работать вместе, быть друг другу братьями, а не рабами и повелителями. И ради этого ушли в пустыню от порочного мира. А он настиг их и там…

— Не называй этот мир порочным, пока в нем светит Солнце! — сурово оборвал его верховный мудрец. — Я слышал, появилось какое-то мерзкое учение о том, что земной мир — творение и царство злого бога. Что ж, знакомо…

— Этому учат последыши Симона-мага. А Валент, самый опасный из них, натравливает римлян на ессеев.

— Неудивительно. Больные дурными болезнями или порабощенные зельями демонов нередко стремятся заразить побольше здоровых людей — из зависти и ненависти к ним… «Ессеи» значит «лекари». Их собратья в Египте зовутся «терапевтами», а я вот Царь-Лекарь. — Он с силой вонзил магический посох в землю. — И мы будем лечить людской род от несправедливости, алчности, невежества. А если не можешь искоренить болезнь, то хотя бы останови мор.

— Хватит ли сил? — Мгер опустил голову, словно чувствуя на плечах тяжелый груз. — На белую магию есть черная, и даже светлые боги не всегда одолевают богов мрака.

Царь-Лекарь положил ему руки на плечи, взглянул в глаза.

— А ты видел такого светлого бога, что покорился бы победившим его темным богам, даже прикованный к скале, и стал бы учить людей не противиться им?

— Нет. А если бы увидел, знал бы, что мне явился демон. — Лицо армянина просияло. — Я знаю, как умирали ессеи. Никто из них не отрекся от истины, не молил о пощаде. Огнем и железом можно убить тело, но не душу, пока есть в ней свет Солнца.

* * *

Из облака, скрывавшего вершину священной горы, вынырнула сияющая золотая точка и понеслась на запад по безоблачному ярко-голубому небу. Увидевшие ее с земли крестьяне или путники благоговейно складывали ладони. Точка пролетела над утопающими в зелени долинами Ганга и Джамны, над безлесными холмами к западу от них и, немного не долетев до Гифаса, самого восточного притока Инда, круто пошла вниз. Вскоре она превратилась в удивительного крылатого зверя с телом и лапами льва, головой орла и гребнем на шее. Все его тело излучало золотистый свет. На нем восседал темнокожий, почти черный юноша с золотым жезлом-якорем за поясом.

Зверь мягко, как прыгающая кошка, опустился на поросшей высокой травой пустоши неподалеку от наезженной дороги. Здесь, вытянувшись в одну линию, словно навеки застывшее войско, стояли семь каменных алтарей, На самых больших были греческие надписи «Отцу Амону» и «Брату Гераклу». Остальные были посвящены Афине, Зевсу, Кабирам, Гелиосу Индийскому и Аполлону. Чуть восточнее вздымалась медная колонна с индийской надписью: «Александр остановился здесь».

Четыре века назад отсюда повернул вспять покоритель мира, остановленный единственным противником, которого не смог одолеть, — собственной армией, сказавшей ему: «Иди дальше воюй сам вместе со своим отцом Амоном». Алтари были закопчены, потрескались, местами поросли травой и мхом. Уже больше полувека в Индии не было эллинских царей, что берегли эти памятники самонадеянности и тщеславия. И лишь медная колонна блестела на солнце, начищенная и смазанная жиром, — ведь воздвигли ее сами индийцы, отбившие у непобедимого македонского войска охоту к дальнейшим завоеваниям.

Чандра слез с грифона, взял кожаное ведерко и принес воды из скрытого в ложбине ручья. Потом принялся усердно мыть и чистить ножом и тряпкой алтари Гелиоса и Аполлона. Грифон тем временем отдохнул немного и отправился на охоту — пешком, сложив натруженные крылья. Приведя алтари в порядок, юноша достал из сумки две небольшие амфоры. В одной была священная вода из Ганга, в другой — золотистая сома, пьянящий напиток богов. Как рассказывал ему Хиранья, некогда арьи готовили сому из мухомора, но в Индии этого шаманского гриба нет, и его заменили эфедрой. Чандра окропил алтарь Гелиоса-Сурьи из обеих амфор и начал петь очистительную молитву, держа в руке золотой жезл. За этим занятием его и застали четверо дюжих, изрядно заросших молодцов, у которых из-за грязных дхоти торчали длинные ножи.

— Глядите! Этот черномазый млеччх смеет осквернять арийский алтарь своими молитвами да еще коверкать священные слова Вед! Во имя Сурьи отберем у него золотую штуковину, а самого скрутим. Работорговцы за такого щедро заплатят.

— Ты что! Это же посланец великого ашрама Солнца! У него священный жезл.

— Ха, напугал! В храме Шивы в Пурушапуре я украл еще и не то. Запомните: вор не крадет только в храмах Сканды и яванского Гермеса, покровителей воров. А ну, хватай косматую обезьяну!

Все четверо бросились к юноше. А тот со звериной быстротой отскочил в сторону, выхватил из пышных курчавых волос костяную трубочку и дунул в нее. Один из воров странно дернулся и без звука рухнул в траву. Между бровей у него торчал маленький, почти незаметный черный шип. А юноша уже скрылся в ложбине. Воры с руганью устремились следом. Вдруг метко брошенный нож вонзился одному из них в горло. Следом из густой высокой травы поднялась орлиная голова на длинной шее, за ней — могучая львиная лапа. С испуганными воплями воры пустились наутек, но далеко не убежали. Один остался лежать в траве со сломанным хребтом, другой — с пробитым мощным клювом затылком.

Покуда Чандра заново исполнял ритуал, грифон оттащил подальше трупы. Священный зверь Солнца никому не давал осквернять его святые места. Когда юноша наконец счистил оба алтаря (Сурьи — индийской молитвой., Аполлона — греческой), грифон положил перед ним упитанную антилопу. Чандра отрезал ногу, поджарил ее на костерке в стороне от алтарей, с аппетитом съел, а часть оставил на утро. С остальным управился солнечный зверь. Прибежавшие откуда-то гиены тоже пировали — над трупами воров. Наевшись, зверь и юноша улеглись в ложбине в тени кустов. Чандра положил голову на мягкий бок грифона, достал тростниковую флейту и принялся наигрывать тихие мелодии своего лесного племени. Служить Солнечной Птице — одно удовольствие. Договориться с Лунным Леопардом, чей знак он носит от рождения, уже труднее. А уж поладить с Крокодилом Глубин может только очень сильный колдун.

* * *

Бронзовые светильники в виде эротов с факелами рассеивали полумрак царской опочивальни. Стратон, небрежно развалившись на роскошном ложе, любовался стоявшей возле узкого окна Нагадеви. Черные, как ночь, волосы девадаси струились по тончайшему виссону, почти не скрывавшему ее соблазнительное тело. Никогда он не чувствовал себя таким сильным, и не только телом. Он больше не изгнанник, которого могут выдать, не заговорщик, достойный плахи и кола, он — царь Шивадаса, владыка Индии и избранник сильнейшего из ее богов, чей зверь — могучий бык! Сотни тысяч людей от Инда до Гифаса — его подданные, груды золота и самоцветов внизу, во дворцовых подвалах, — его казна, и эта женщина, прекраснейшая во всей Индии, — его женщина. Так и должно быть, ибо он, Стратон, сын Гермея, рожден властвовать, как другие — пресмыкаться перед ним.

И пусть кто-нибудь попробует отнять у него хоть что-то из этого! Он перевел взгляд на шкатулку эбенового дерева, инкрустированную жемчугом. Заклинание защищало ее лучше любого замка. В ней лежала отлитая из черной меди Звезда Шести Зверей. Шивасена все-таки совершил свой ритуал. Правда, вместо ракшасов пришлось использовать глуповатых трусливых пишачей, а вместо царевны — рабыню, хотя и дочь вождя полудикого горного племени. После этого раненый саньясин слег. Но даже такой амулет многократно умножал духовную силу Стратона. Главный же источник его силы — вот он, в этом полном желания; прекрасном теле девадаси.

Нагадеви вынула из ушей его подарок — изумрудные серьги, сняла жемчужное ожерелье.

— Единственное украшение, достойное твоих волос, — это диадема царицы. А что? Ты ведь внучка царя Деванаги.

— Не только. — Нагадеви пристально взглянула ему в глаза. — Моя мать действительно дочь этого царя. Правда, от наложницы. А вот отец — дракон. Яйца дракона деду привезли из страны Хань, которую вы, греки, зовете Серикой. Дед любит называть меня своим самым удачным опытом. А воспитали меня наги в своих пещерах. Я видела неисчислимые сокровища Бхогавати, подземной столицы нагов.

Тонкая ткань беззвучно сползла с плеч девадаси. Следом упала красная дхоти. Красавица медленно повернулась — и вдруг ее стройные ноги слились в змеиный хвост, а тело ниже пояса покрылось переливающейся чешуей. Стратон небрежно усмехнулся:

— Ты что же, решила проверить, уступаю ли я в мужестве скифскому Гераклу? У той пещерной богини, что родила от него первого скифа, было даже два змеиных хвоста. А еще — крылья.

— Вот крыльев мне от отца не досталось, — развела она руками. — У него они широкие, перепончатые, как у летучей мыши.

— И все равно ты прекрасна, моя мудрая змейка. Теперь я понимаю, откуда ты знаешь много такого, что неизвестно моему гуру.

Грациозно извиваясь, она подползла к ложу, склонилась над царем. Ее глаза теперь были желтыми, немигающими.

— Мудрость всех этих гуру — только отблеск нашей. Слушайся нас, и у тебя не будет соперников среди людей.

«Завораживает?» — мелькнула у Стратона мысль и погасла.

— Я видела, как пресмыкался перед нами Вима Кадфиз, как его отец рубил нагов грозовым мечом у ворот Нагалоки. Уничтожь их обоих! А этот меч не должен оставаться в мире людей. Его место — в Бхогавати.

Вместо ответа Стратон сильно и жадно прижал к себе женщину-змею. Ему не было противно, когда чешуйчатый хвост обвил его ноги.

* * *

По широкой наезженной дороге от берега Инда на восток, к Таксиле, скакал большой отряд закованных в железо всадников. Людей защищали панцири, кольчуги, остроконечные шлемы, голову и грудь сильных породистых коней прикрывали доспехи. По ветру реяли короткие плащи. Развевался бунчук под золотым навершием в виде рогатого льва, взметнувшего вверх крылья. Впереди ехал стройный всадник средних лет, на бритом лице которого выделялся длинный тонкий нос. Его длинный меч и акинак блестели золотом и бирюзой, а на шее сияла резным красным камнем золотая гривна.

Завидев всадников, крестьяне складывали ладони и низко кланялись. Вслед отряду звучали почтительные голоса:

— Куджула Кадфиз… Дхармадаса… В его царстве все племена равны, и ни тохар, ни яван, ни пахлав не смеет сказать: «Я создан господином, остальные — рабами». Он возвышает каждого лишь по его заслугам, а тех, кто берет с простых людей больше положенного по закону, отправляет в Панджшер, в серебряные рудники. Сам Вишну прислал его очистить Индию от демонов и их прислужников. В его мече — сила Солнца и Грозы.

Лишь некоторые замечали над его плечом рукоять еще одного меча, скрытого плащом, бронзовую с золотым перекрестьем, и догадывались: это и есть Гроза Дэвов, оружие богов, страшное ракшасам и нагам.

* * *

Неподалеку от громадного, подавляющего величием своих порфировых колонн и ступенчатой башни храма Джандиал стоял еще один, казавшийся рядом совсем маленьким, храм с колоннадой. Внутри его стены были обиты листовой медью, а на них разными металлами выложены целые картины. Фигуры воинов, слонов, коней были переданы желтой и черной медью, серебром, золотом, оружие — железом, и все это блестело в проникавших через окна и дверь лучах утреннего солнца. Картины изображали битву Александра с Пором и подчинение Пора македонянину. В глубине стояла статуя самого Александра из золота и слоновой кости. Храм возвел Пор после смерти своего победителя и повелителя, а картины создал мастер-грек.

Царь Стратон любил это творение эллинского гения и поэтому перед битвой пришел именно сюда. Индийский царь сумел оценить благородство завоевателя мира, сохранившего ему власть. Как же далеко было до него, тем более до Александра всем этим ничтожествам, чванившимся своим эллинством! Одни ничтожества заставили Александра повернуть назад, а потом отравили его, другие убили Пора перед тем, как бежать из Индии. Бежать от войск Чандрагупты Маурьи, который прежде был готов положить долину Ганга к ногам сына Филиппа! Рука царя стиснула золотой слоновый шлем.

Рядом стоял в панцире и красном плаще, держа в руке шлем с красным гребнем, Валерий Рубрий. Они со Стратоном понимали друг друга без слов. Запад должен повелевать миром, но для этого он должен слиться с Востоком, перенять его тысячелетнюю мудрость, основанную на повиновении. Свобода, демократия, республика — хлам, не годный для великих царств. Это поняли Александр и Нерон. «Сын должен быть сыном, отец — отцом, государь — государем, подданный — подданным», — так учил философ из Серики, о котором рассказывал Шивасена.

И эту мудрость они сегодня вобьют в головы обнаглевшему мужичью и варварам, собранным Вимой. Вобьют, хоть бы для этого пришлось вызвать из Аида всех демонов! Потому что, кроме Запада и Востока, есть еще буйная Скифия, откуда приходят орды загадочных варваров, всегда готовых к бунту и при этом способных к повиновению, готовых умереть за свое племя и своих вождей. Где рядом скифы — там мятеж. Поэтому всякий, истребляющий скифов, подобен Зевсу и Гераклу, очищавшим мир от титанов, гигантов и чудовищ. Для такого героя нет законов, и именно ему дозволено употреблять Оружие Богов!

Гордый, уверенный в своих силах, вышел Стратон из храма. Золотой слон воинственно поднимал хобот над его челом. А лучший боевой слон уже ждал царя. Спину и бока серого великана покрывала расшитая жемчугом и самоцветами попона с изображениями морских коней-драконов. На спине возвышалась деревянная башня с зубчатым верхом. Погонщик с крюком восседал на шее животного. По шелковой лестнице Стратон взобрался наверх. У башни было два этажа. Наверху, на площадке без крыши, стояли четверо лучников. Внизу было помещение с четырьмя окошками, позволявшими наблюдать все поле боя. Здесь царя уже ждала Нагадеви. О том, что девадаси находится на царском слоне, знали немногие, да и тем велено было молчать.

Под приветственные крики воинов слон двинулся вдоль строя, растянувшегося от Джандиала на восток, между городом и рекой Лунди-наль, В середине строя стояли колесницы. Стратон вспомнил Гомера и усмехнулся. Здешние эллины по-прежнему назубок знали «Илиаду» и любили колесничные ристания, но вот служить в колесничих предоставляли индийцам, как и в пехоте, себе же оставили тяжелую конницу. Эта конница стояла двумя железными клиньями: справа от колесниц греки, слева — парфяне. Пусть соперничают на поле боя, а не в дворцовых заговорах! Позади колесниц серыми скалами, увенчанными башнями, возвышались слоны. Их клыки были окованы железом, голову и грудь защищали доспехи. Возбужденные вином, животные нетерпеливо трубили.

На обоих краях войска, слева и справа от конницы, стояла пехота. Валерий Рубрий верхом на породистом бактрийском коне занял свое место на правом фланге. На левом пехотой командовал Махасена — исполнительный, но осторожный и не шибко умный тысячник, охотно предоставлявший другим — особенно Валерию — думать за себя. Времена несокрушимых фаланг давно прошли, а в Индии, стране боевых слонов и колесниц, вообще пехоту ценили невысоко. Но Валерий не зря так долго и старательно муштровал своих солдат. Выстроенные в десять шеренг и разделенные на манипулы — колонны по две сотни бойцов, — они готовы были быстро и четко выполнить любой приказ.

Царский слон, самый высокий и могучий, занял место в середине слоновьего строя. Из окна башни Стратон, презрительно кривя губы, разглядывал вражеский строй по другую сторону Лунди-наль. Всего один слон, да и тот явно не боевой. В середине строя, конечно, закованная в железо сакская конница. Что же еще может придумать степной варвар! Особенно имея в качестве пехоты толпу чем попало вооруженных мужиков. Слева и справа от саков — колесницы яудхов. Можно представить, как грызлись северные варвары с южными за почетное место в центре строя, на острие атаки… Удивительно, что не передрались. А по краям строя, с позволения сказать, пехота. Сзади и с флангов ее прикрывают конные сакские лучники. На все это скопище, пожалуй, не понадобится никакой астравидьи.

Но как бы ни презирая Стратон своих сегодняшних противников, он не решился бы поставить против саков пехоту — не только обученных Валерием индийцев, но даже римский легион, перенеси его сюда какая-нибудь невероятная магия. О фалангу и легион разбивалась любая варварская орда, конная или пешая, пока Сакесфар, царь сакарауков и соратник Герая Кадфиза, не додумался основательнее заковать конных скифов в латы и дать им, кроме мечей, длинные тяжелые копья. Парфяне это сакское изобретение испробовали на римлянах и получили удовольствие использовать голову Красса на представлении «Вакханок» Эврипида, хотя на Орфея Красс был весьма мало похож… Нет уж, пусть лучше скифы потягаются с тем, чего в степях нет — со слонами и колесницами.

Интересно, где этот охотник за невестами Вима? При его осторожности — не иначе, как на слоне, вместе с обеими девчонками. Из-за этих двух, падких до сильных мужчин, ему и придется сегодня губить своих подданных и, по сути, свое же войско. Парфянке, положим, некуда было деваться, но его сестрице-то чего не хватало, кроме такого вот скифского медведя? И согласится ли Деванага взять ее после всех этих похождений? Впрочем, тот еще и не таких обламывал.

А Вима действительно предпочел бы командовать боем, как и пристало индийскому царю, возвышаясь над полем сражения на слоне. Но командовал-то он не только индийцами, но и саками, почитающими такого вождя, который рубится впереди всех. Невольно помог Аспаварма, во что бы то ни стало домогавшийся места во главе клина. Вима, разумеется, уступил его гордому царскому саку, а сам устроился в глубине клина, рядом со Знаменем Солнца.

Здесь же, верхом на смирной, но не боязливой лошадке, был и Хиранья. Ардагаст с Ларишкой и еще десяток всадников должны были охранять мага, чтобы он и в самой гуще битвы мог колдовать так же спокойно, как у себя в храме. Впрочем, надеяться на мага можно было лишь в том случае, если враг применит астравидью первым. Не так был силен Вима, как думали его воины, передавая друг другу слухи о невероятных победах отважного царевича и могучего солнечного мага над ужасными подземными демонами.

Вдоволь насмотревшись на слабого, по его мнению, противника, Стратон с усмешкой обернулся к Нагадеви:

— А не попробовать ли на них оружие прасвапана — усыпляющее, или нака — вызывающее безумие и обморок, или акшисантардхана — вызывающее понос? Большего они не заслуживают. Или пайшача — побуждающее к неистовой пляске? Вот смеху-то будет! Мы, эллины, любим посмеяться.

Нагини коснулась его плеча и сказала тоном строгой учительницы:

— Не забывай, милый: астравидью опасно применять против более слабого врага, да и вообще против людей. Только если в дело вмешаются боги, демоны или хотя бы маги. А они тут есть? Ну-ка, погляди духовным зрением.

— Один маг есть среди саков… Да он не то что к астравидье, к боевым заклятиям не способен!

— Не совсем. Отражать их он может, но против нас обоих, даже против тебя одного не выстоит.

— Ха-ха! Вима-то рядом с ним. Нашел себе защитника, всю Скифию небось обыскал!

— Что-то много там силы Солнца в одном месте. В этом знамени и у мага, и у самого Вимы, кстати, тоже, и еще у одного воина… Оружие агнейя применить будет трудно. А что за войском?

— Какой-то ракшас. Поразбойничать в тылу собрался, что ли? Да я таких, как он, целое стадо вызову с помощью оружия пашупата! А дальше… не разгляжу… сила Солнца и Молнии вместе и быстро движется. Какие-то всадники…

— Дай, я взгляну. О Трехликий! Это сам Куджула с Грозой Дэвов! И с ним не меньше тысячи всадников. Любимый, если они тут появятся — применяй астравидью. И не какую-то там пайшачу, а агнейю или брахмаширас.

— Да! — Он обнял ее за плечи, коснулся рукой черного шестиглавого амулета на груди. — Проучим этот сброд так, чтобы вся Индия содрогнулась перед царем Шивадасой! И вся Скифия в придачу.

— Так будет! И помни, милый: твоя шакти с тобой. Моя сила умножит твою. Только ни на миг не сомневайся в своей… в нашей силе. Астравидья — не для слабых духом.

Дочь дракона уже приняла свой полузмеиный облик — так ей удобнее было колдовать.

Валерий Рубрий задумчиво глядел на ряды врагов за рекой. Не на пеших крестьян — эти для него были все равно что трава, которую нужно скосить, — а на разукрашенные флагами колесницы яудхов. Он недавно побывал в государствах вольных кшатриев — Яудхее, Арджунаяне, Малаве — и словно оказался в Риме лучших времен Республики. Народные собрания, выборные правители, суровые добродетельные воины — правда, жизнерадостнее и веселее суховатых практичных римлян. Описал бы эти республики какой-нибудь философ в назидание нынешним развращенным обитателям Вечного Города! Но разве может хоть одна из них объединить всю Индию? Нет. Поэтому и нужно с ними покончить. Чтобы не было соблазнительных примеров ни для подданных великого эллинского царства, которое возродит Стратон, ни для глупцов, вздыхающих по Республике, там, далеко на Западе… Размышления Валерия прервал сигнал к бою.

Первыми понеслись в атаку колесницы Стратона. В каждой из них, запряженной четверкой коней, стояли возница, кшатрий-лучник и два копейщика, защищавшие благородного кшатрия, дабы он мог без помех засыпать врагов стрелами, состязаясь в меткости с героями «Махабхараты». Над колесницами трепетали на ветру разноцветные флаги с богами и зверями. Долетев до берега Лунди-наль, колесницы вдруг разом остановились. Сильно обмелевшая в жару река с пологими берегами была преодолима даже для пехоты, но в ее илистом дне колеса могли завязнуть. Да и главное для кшатрия, его честь и слава — не в рукопашном бою, а в его метком луке.

Разом запели сотни тетив больших, в рост человека, луков. Но еще раньше по другую сторону реки загремели бубны, взревели трубы-карнаи, и сакская конница, громыхая доспехами, степным ураганом устремилась вперед. Длинные, в три локтя, стрелы кшатриев пробили доспехи не одного сака, но выпустить вторую стрелу удалось мало кому, и никому — третью. Река ненадолго задержала крепких, выносливых коней, и железный клин, как грозовой меч Ортагна в дубовый ствол, врубился в строй колесниц. Кони вставали на дыбы, рвали постромки, колесницы переворачивались. Длинные копья саков пробивали по два человека разом, несмотря на доспехи. Там, где копья ломались или становились бесполезными в свалке, в ход шли длинные мечи, секиры, акинаки. Казалось, сам золотой солнечный лев спрыгнул с красного стяга и сеет смерть зажатым в лапе мечом. Иные кшатрии, завидев под алым львиным знаменем всадника богатырского роста на огненно-рыжем коне, вспоминали разом две аватары Вишну — Нарасингха, Человека-Льва, и Калкина, Красного Всадника — и пускались наутек, забыв о подвигах.

Впереди клина, сметая все на своем пути, мчался Аспаварма. Вот он отшвырнул с дороги последнюю колесницу — и тут перед ним выросла серая стена.

Яростно трубя в один голос, выставив вперед окованные железом бивни, понукаемые острыми крюками погонщиков и разгоряченные вином, слоны грозно надвигались на степняков. С башен летели стрелы. Сердце Аспавармы загорелось радостью. Вот подвиг, достойный царского сака! На всем скаку он всадил копье в грудь великана, пробил панцирь, но до сердца не достал. В следующий миг слон обвил хоботом отважного сака, поднял его в воздух и швырнул себе под ноги.

Одни лошади в испуге шарахались от разъяренного гиганта, других он отшвыривал бивнями. Прямо на его пути оказался Вима. Твердой рукой царевич повернул лошадь вправо, уходя с дороги слона, и, когда тот поравнялся с ним, точным сильным ударом вонзил ему копье за ухом. Обливаясь кровью, великан рухнул. Свершив этот подвиг, Вима быстро отступил за спины всадников, поближе к знамени, и принялся оттуда отдавать команды. Как бороться со слонами, он знал, и не только из греческих книг. Сакские лучники принялись осыпать животных стрелами, метя в чувствительный хобот или в погонщика. Рев карнаев пугал великанов, и они стали метаться и давить своих. Немало храбрых саков тоже погибло под ногами слонов, но кое-кому удавалось поразить слона копьем или подрубить ему мечом сухожилие.

Если бы Стратон бросил против сакского железного клина такой же клин из парфян и греков, еще неизвестно, кто победил бы. Но он не рискнул соединить в бою эти два враждующих народа и послал их порознь против яудхов. А те, прежде чем конница Стратона успела перейти реку, загнали туда первый ряд колесниц и бросили их там, перед тем дав залп из луков. На переправе образовался хаос из людей, коней и колесниц, а вольные кшатрии засыпали парфян и греков из-за реки стрелами. Тем временем, пока Вима с царскими саками сдерживал слонов, апасиаки Раджавулы, разметав колесницы, ударили во фланг грекам, а саки Джихоники — парфянам.

Стратон в башне кусал губы с досады. Вместо быстрой победы получалось побоище с неясным еще исходом. А с пехотой, которая по его с Валерием замыслу должна была без помех разогнать мужичье и окружить остальных мятежников с тыла, происходило что-то вовсе непредвиденное.

Сначала все шло по плану. На полуголых крестьян обрушились длинные стрелы, камни из пращей, дротики, нанесшие им гораздо больше потерь, чем их собственные стрелы из охотничьих луков — солдатам в доспехах и со щитами. Потом манипулы железными пальцами врезались в крестьянский строй, дробя его на части. Отважившиеся сунуться в промежутки между манипулами напоролись на мечи и копья последних шеренг, составленных из самых опытных воинов-триариев. На обоих флангах крестьяне медленно откатывались назад, устилая поле своими телами. От разгрома их спасала только помощь конных саков, с флангов осыпавших солдат стрелами, да собственное тихое упорство. Все они знали, как безжалостны к рабам и «царским людям» надменные яваны и какие жуткие обряды совершают жрецы Разрушителя над теми, кто смеет стать им поперек пути. Обряды, после которых душа вселяется в какую-нибудь мерзкую тварь или обращается в злого духа, покорного жрецам. Солнце хотя бы спасет от такого павших за него и даст им снова родиться кшатриями, хотя бы и бедными.

Оттеснив крестьян за реку, Валерий послал гонца к Махасене на левый фланг. Вернувшийся вскоре гонец сообщил такое, что римлянин помянул разом Юпитера, Шиву и Ахримана. Строй крестьян там уже был расчленен, когда какой-то отчаянный горец в тюрбане с фазаньим пером повел их на Джандиал и захватил его. Крестьяне и саки, укрывшись за колоннами храма или взобравшись на его кровлю и уступы башни, принялись оттуда обстреливать пехоту. Махасена же не придумал ничего лучшего, чем разделить своих пехотинцев. Пока одни безуспешно штурмовали огромный храм, другие перешли реку — и тут же были атакованы колесницами яудхов.

А ведь порфировый храм посвящен Солнцу, там стоят статуи Аполлона и Вишну! Еще немного, и набожные солдаты побегут назад… Отчаянно бранясь, Рубрий погнал триариев в атаку. Деревенские воины Солнца обратились-таки в бегство. И вдруг на их пути встал высокий брахман и громовым голосом выкрикнул:

— Куда, дети шакалов? Назад, во имя Солнца! Чтоб вам всем родиться жабами и мокрицами…

Дальше следовала брань, достойная пьяного чандалы, а не знатока Вед и Упанишад. Пораженные крестьяне остановились. А брахман вдруг обратился в огромного ракшаса с мечом и палицей в руках и с ужасающим ревом поднялся в воздух. Он пролетел над рядами перепуганных пехотинцев, на лету отбил посланные в него стрелы, метнул несколько смертоносных дисков и прыгнул в самую середину строя, круша солдат направо и налево. При своей громадной фигуре он был так подвижен, что никому не удавалось подобраться к нему сзади.

Строй смешался. В довершение всего откуда-то выскочили трое могучих якшей — карлик и два великана — и принялись молотить солдат древесными стволами. Сам Рубрий, оглушенный громадной дубиной лесного хозяина, свалился с коня. Ободрившиеся крестьяне снова пошли в бой, и пехота Стратона, не выдержав, побежала.

Михримах с Лаодикой, наблюдавшие за битвой из башни на спине слона, первые заметили приближавшееся с севера конное войско под кушанским бунчуком. Заметил его духовным зрением и Стратон. Сердце царя дрогнуло. Ракшас, якши, а теперь еще и священный меч — разве этого мало, чтобы пустить в ход астравидью? Ждать, пока сила Солнца и Грома, заключенная в мече, обрушится на его войско? Нет уж, побеждает тот, кто ударит первым! Левой рукой он взялся за Звезду Шести Зверей, правой обнял за плечи Нагадеви. Теперь их слившаяся воедино злая воля была готова разбудить силы, подвластные в земном мире лишь немногим.

Хиранья, поначалу напряженно следивший духовным зрением за Стратоном и его шакти, постепенно расслабился. Если уж астравидья не пошла в ход сразу, значит, грек не настолько безумен, чтобы вызывать ее, когда перед ним только люди. И когда в башне на царском слоне начали творить заклятие, низенький маг заметил это не сразу. Но — заметил и успел послать мысленный призыв.

* * *

Далеко на востоке, на горе, скрытой облаком, двенадцать человек в белых одеждах стояли вокруг каменного жертвенника. Жертвенник называли Пупом Земли и считали центром Индии. Они стояли так с самого утра, в безмолвии чего-то ожидая, и никто из обитателей горы не смел их тревожить. С равнины также никто не поднимался — не было вестника с золотым якорем, всегда провожавшего пришельцев сквозь облако, по узким тропам мимо пропастей. Вдруг лица двенадцати разом приняли сосредоточенное, суровое выражение. Двенадцать перстней вспыхнули огнем. Двенадцать посохов одновременно ударили в землю, и она вспучилась, образовав кольцевой вал вокруг жертвенника и вознеся их всех на высоту двух локтей.

Синее пламя взметнулось из Колодца Уличения и в недостижимой небесной выси слилось с красным лучом, устремившимся навстречу ему от Солнца. Другой, ослепительно-золотой луч достиг жертвенника, и на нем само собою вспыхнуло золотое пламя. Две колонны света, красно-синяя и золотая, соединили дневное светило с Горой Солнца, и тысячи людей на равнине, увидев это, благоговейно распростерлись на земле. Царь-Лекарь сильным, вовсе не старческим голосом запел древнюю мантру, и одиннадцать голосов подхватили ее.

У семи алтарей недалеко от переправы через Гифас темнокожий курчавый юноша вскочил на ноги и встал между алтарями Сурьи и Аполлона, подняв руку с золотым жезлом. Золотое пламя взметнулось с жертвенника греческого бога, красное — с алтаря индийского божества. Потом оба пламени изогнулись и слились на золотом якоре, образовав двухцветную сияющую арку. Никто из многочисленных путников не смел потревожить юношу, и не только потому, что рядом стоял грозный грифон. Одни прохожие, почтительно сложив ладони, шли мимо. Другие же, отложив все дела, тихо садились у алтарей, скрестив ноги, и негромко молились Солнцу на разных языках. Никто не сомневался: здесь вершится доброе чудо, угодное светлым богам и нужное людям.

* * *

Почти никто из воинов в разгаре битвы не заметил появившегося среди ясного неба странного черного облака, в котором словно бушевал огонь. Когда же заметили, было поздно. Туча, будто окрашенная кровью, разрасталась с оглушительным ревом и грохотом. Вот она превратилась в сияющий ярче солнца красный шар и понеслась вниз, прямо в глубину строя сакской конницы. Непереносимый жар, мощный ветер, валящий с ног, ослепительный свет — вот последнее, что успели увидеть и почувствовать сотни людей.

Ардагаст на миг словно оказался внутри огромной печи. Он прикрыл глаза рукой от невыносимого красного света. Когда же открыл их, рядом были только Ларишка, Вима, Хиранья и Вишвамитра. На десятки локтей во все стороны земля была покрыта серым пеплом и обломками костей. Среди них торчали раскаленные докрасна мечи и наконечники копий, виднелись панцири со спекшимися чешуями и прикипевшими к ним костями. Из-под шлемов скалились обгоревшие, растрескавшиеся черепа. Чудовищный огонь не разбирал своих и чужих: от вырвавшегося вперед слона остался лишь огромный обугленный скелет, на глазах осыпавшийся наземь грудой костей.

Словно само пекло Чернобогово вырвалось из-под земли! Что же спасло их пятерых, да еще в самой его середине? Взгляд росича остановился на Знамени Солнца, даже не обгоревшем от испепелявшего все огня. Несколько мгновений уцелевшие воины Вимы стояли как громом пораженные. Потом насмерть перепуганные кони помчались назад, и следом обратилось в бегство все войско, хотя погибли только несколько сот конников. Беглецы остановились лишь за рекой, когда на их пути выросла цепь закованных в железо всадников Куджулы. Не бежали только те, кто оборонялся в храме Солнца — Джандиале.

Стратон был доволен собою: удар нанесен не очень мощный, но точный, действие оружия остановлено вовремя, и никакого мирового пожара не случилось. Правда, тех, кому, собственно, предназначался удар, уничтожить не удалось. Но этого и следовало ждать: агнейя, оружие Огня, не смогла преодолеть силу Солнца. Преследовать бегущих Стратон запретил и даже отвел войско от реки, чтобы свои не пострадали от нового, более мощного удара астравидьи.

Видя бегство своего войска, Вима поскакал следом, а с ним и остальные четверо уцелевших в пламени агнейи, и никто не посмел пустить стрелы им вслед. У самого берега реки Хиранья вдруг осадил коня и повернул его мордой к врагу. Развернули коней и Ардагаст с Ларишкой, чьим долгом было охранять мага. Поколебавшись, остановился и Вишвамитра: знамя, которое он держал, было сейчас самой надежной защитой. Вима махнул рукой и подался за реку собирать беглецов. Увидев бунчук Куджулы, царевич подъехал к нему.

— Здравствуй, отец! Нам, наверное, не стоило идти на Таксилу без тебя.

— Ты все правильно сделал, сынок. Если бы вы ждали на берегу Инда, Стратон сейчас утопил бы вас в нем. Я успел собрать только тысячу всадников, и то потому, что Аспамихр кое о чем известил меня уже после твоего отъезда. А маг ваш, похоже, не очень силен. Да все равно, надежда только на него. Наведи порядок в войске, а я поеду вперед — может быть, Гроза Дэвов тоже пригодится.

Стратон, осмотрев духовным зрением поле боя, нахмурился. Дело было не в Куджуле с его железкой — разве устоит она против силы духа, вооруженной тайной мудростью тех времен, когда железо еще не ковали? И даже не в солнечном знамени. Над рекой вдруг возникла стена мощной магической защиты. Пробить ее оружием богов еще можно было, но вот вызвать астравидью сразу над головами варваров — уже нельзя. В дело явно вмешались силы более могущественные, чем этот низкорослый маг в скифских шароварах и витом поясе. Боги? Демоны, не ладящие с Шивой? Маги с Горы Солнца? Все равно, отступать было уже некуда. Он сосредоточил волю для нового удара.

Когда в воздухе снова возникла зловещая черно-красная туча, немало воинов бросились бежать, но были остановлены плетками кушан. Большинство же осталось на месте, понадеявшись на богов, на реющее впереди Знамя Солнца да на неодолимый меч Куджулы. Разбухая на глазах, наливаясь огнем и грозно ревя, туча поплыла к реке. Хиранья выставил пятерню. Над тучей в небе внезапно возникла другая — темно-синяя. Хлынули потоки воды, и огненный шар погас.

Голубое небо было снова безоблачно. Из тысяч глоток вырвался торжествующий крик.

Стратон скрипнул зубами. Оружием варуна он тоже владеет, и сейчас сброд обоих Кадфизов в этом убедится. Огромная темно-синяя туча выросла в небе. Хлынули потоки воды, вмиг превратившие поле боя в болото. Река Лунди-наль вздулась, понесла к подножию Джандиала трупы и обломки колесниц. Стена ревущей воды надвигалась на войско кушан. А на солдат Стратона не падало ни капли! И они уже ухмылялись, представляя, какой легкой добычей окажутся их враги — завязшие в грязи, с отсыревшими тетивами. Но Хиранья снова выставил руку — и поднялся мощный ветер, вмиг разметавший тучу. Потом вода, переполнявшая заболоченную землю, разом закипела, обратилась в пар; когда тот рассеялся, земля была неровной, но совершенно сухой.

Тогда с неба на землю внезапно начали падать камни. Снова стена — от неба до земли, от Джандиала до холмов Хатхиал — надвигалась на людей, посмевших противостоять рабу Шивы. Но теперь эта стена грозила не утопить дерзких человечков, а похоронить под лавиной камней их переломанные кости, превратить берег реки в гигантское кладбище. Но тут неведомо откуда ударили молнии, сотни огненных стрел, и все до единого камни разлетелись на сотни и тысячи осколков, усыпав мелким щебнем всю поверхность поля. Войско Кадфизов ликовало. Значит, на их стороне и громовержец Индра-Ортагн, и Варуна — царь вод, и Ваю-ветер, и, конечно, само Солнце!

Тогда из воздуха вдруг появилось множество стрел, копий, палиц, боевых дисков, топоров, и весь этот смертоносный рой с устрашающим свистом понесся на кушанское войско. Но теперь уже никто, даже из крестьян, не побежал. Над теми же, кто пригнулся или бросился наземь, стоявшие рядом насмехались. Прежде чем поток оружия достиг цели, мощный порыв ветра разбросал его, усеяв поле орудиями смерти. Потом таксильские купцы продавали это оружие из особой темной стали за большую цену, и ее давали — достаточно было приложить пальцы к губам и вполголоса произнести: «Раудра, оружие Шивы-Рудры, из Таксилы».

Обе царевны были в восторге. Какие могучие силы сражаются за их Виму, героя и избранника богов! И какой великий волшебник, оказывается, этот невзрачный узкоглазый Хиранья, не умеющий даже на стену взобраться! А Хиранья чувствовал себя все хуже. Самое трудное камлание было ничто по сравнению с тем потоком духовной силы, который сейчас прокатывался через него, и с другим, злобным и жестоким потоком, принимавшим все новые и новые материальные формы.

Земля вдруг покрылась шевелящимся ковром змей. Кобры, питоны, невиданные бородатые змеи ползли, наполняя воздух зловещим шипением. Тогда с неба на них обрушились сияющие золотистые птицы с человеческими головами и орлиными клювами и склевали бесчисленных гадов, словно червяков на пашне. То были супарны — сородичи Гаруды, на котором летает сам Вишну-Солнце. На верхних ступенях башни Джандиала одетые в белое брахманы запели древний гимн Вишну. Все уже заметили, что чудовищное оружие не достигает порфирового храма и тех, кто его обороняет. За рекой саки и тохары пели Михр-яшт.

Неожиданно в поле появились стада зверей. Львы, тигры, медведи, буйволы, вепри, слоны, огромные псы с оглушительным ревом, воем и лаем неслись на людей. Вместе со зверями бежали, потрясая мечами, палицами и молотами, ракшасы. Над всем скопищем возвышался трехглавый, шестирукий великан с грозно извивающимися, брызжущими ядом волосами-змеями. Был то сам Трехликий или его подобие? Но все воинство Шивы Пашупати, Владыки Зверей, уже не могло напугать воинов Солнца. Одних зверей без всякой магии перебили стрелами и копьями, других сразили огненные стрелы-молнии, бившие с неба, третьи повернули назад, испуганные грохотом барабанов и ревом карнаев.

Трехголовый великан устремился прямо на Хиранью. Но рядом с магом и Куджулой уже было около сотни самых отчаянных храбрецов из саков, тохар и индийцев, решившихся перейти реку и стать впереди магической завесы. Десятки копий и мечей вонзились в великана. Одну его голову снес грозовой меч Куджулы, две остальные — меч Ардагаста и махайра Ларишки. Тем временем Вима с трудом удерживал войско, готовое вслед за бегущими зверями устремиться за реку.

Кушанские воины хохотали, глядя, как солдаты Стратона отбиваются от обезумевшего зверья. Гремели над полем торжеством и издевкой слова Михр-яшта:

Летит копье обратно, Что лжец вперед бросает. Когда же ловко бросит И поразит кого-то, И то вреда не будет От заклинаний злобных Нарушившего слово. Копье уносит ветер, Которое бросает Противящийся Михру.

Кшатрии и крестьяне выкрикивали:

— Эй ты, раб Шивы! Грязный, ленивый, высеченный раб! Слезь со слона и сразись с нашим царем без своих бестолковых заклятий!

Другие в грубых выражениях сравнивали мужские достоинства Стратона и Вимы.

Бешенство охватило Стратона. Над ним, царем Шивадасой, чернь глумилась, как над факиром-неудачником на базаре! Он обернул лицо к Нагадеви, и их губы разом произнесли одно слово: «брахмаширас» — «голова Брахмы». Некогда Разрушитель отсек Творцу пятую, верхнюю голову и сделал ее источником самого чудовищного из всех оружий, способного разрушить весь мир. Конечно, царь и его возлюбленная не собирались погибать вместе с этим миром. Они надеялись всласть поцарствовать в нем, испепелив ненавистных врагов и вовремя остановив и это оружие. Узкие, безжалостные губы царя произнесли мантру.

Солнце, до сих пор не омрачавшееся ни единым облачком, вдруг померкло, как при затмении. По всему горизонту на быстро темневшем небе взметнулись языки черно-красного пламени. Оно было бездымным, но напоминало смешанный с жирным черным дымом огонь погребального костра. Две стены такого же зловещего пламени выросли перед обоими войсками. Между этими сомкнувшимися в круг стенами бушевала, грохотала, ревела дикая всеразрушающая сила. Горячие ветры неслись во все стороны, валя с ног, затрудняя дыхание. Колебалась земля. «Не горит ли уже весь мир?» — думалось каждому.

Валерий Рубрий уже пришел в себя после удара якши. Сейчас холодное, не знавшее страха сердце римского всадника охватил благоговейный ужас. Вот он, экпирозис, мировой пожар, который предвещали философы, начиная с Гераклита, фрашкарт Зороастра! Все полководческое искусство Рима — ничто перед этим колдовством. Боги, зачем он сунулся в эту древнюю страну, полную ужасных тайн, со своими интригами? Ради величия Рима? А не горит ли уже в этом черно-красном пламени сам Вечный Город?

Двенадцать мудрецов стояли вокруг жертвенника, напряженно сжимая посохи. Всей их духовной силы могло не хватить, чтобы остановить бедствие, вызванное самонадеянным глупцом.

Из последних сил держался Чандра. Затекла поднятая рука, но переложить священный жезл в левую руку было нельзя. Подкашивались ноги, все сильнее стучало сердце. Уцелеть в логове кобр, остановить мыслью голодного леопарда было легче. Но он видел рядом молящихся Солнцу индийцев, греков, саков, вспоминал свое лесное племя, и это придавало ему новые силы. Они все верят в него, в его волшебство! И грифон стал рядом, подпер его руку золотистой орлиной головой, и благотворная сила Солнца влилась в жилы темнокожего юноши.

Все труднее становилось Хиранье. Может ли один человек, даже маг, так долго служить руслом, по которому мчится, как горный поток, напряженная до предела мысль двенадцати человек? Лицо шамана бледнело, его заливал пот, смешивавшийся с кровью из появившихся на коже трещин. Но за спиной его стояло войско Солнца, и слова Михр-яшта наполняли мага новой силой, хотя дружественная мысль жрецов храма Михра не могла пробиться к нему сквозь стену колдовского пламени.

Все больше напрягаться приходилось и Стратону с Нагадеви. Оружие давно вышло из-под контроля, и все силы шли на то, чтобы не дать ему сжечь их собственное войско. Но этих двоих уже не могло остановить ничто. Мир погибнет? Сейчас на исходе Кали-юга, Железный Век, Черный Век, время упадка, порока и злодеяний, и ничем, кроме мирового пожара, он окончиться не может. И если мир сгорит сегодня, значит, на то воля Разрушителя, а они — его орудия. А мудрейшие Наги уцелеют в своих глубоких пещерах. Двое мнили себя выше мира людей, а сами были ниже его.

С трудом поворачивая язык, Хиранья проговорил:

— Помогите, воины. Убейте его… и змею… Знамя и меч… проведут через огонь…

Куджула высоко поднял Грозу Дэвов, обернулся к воинам:

— Этот десяток охраняет мага, остальные за мной! Знамя Солнца — вперед! Смерть рабу Ахримана!

Черно-красная стена расступилась перед красно-золотым стягом, и почти сотня всадников помчалась сквозь огненный ад, грохоча копытами по земле, прокалившейся, как кирпич. Рядом с Куджулой скакали Ардагаст с Ларишкой. Воины Стратона остолбенели при виде вылетевших из огня длинноволосых всадников в остроконечных шлемах. Не боги ли выехали сражаться против царя Шивадасы? Но с царского слона прозвучали команды, и две сотни конных парфян и греков бросились наперерез. Царский слон остался на месте — Стратон не хотел отвлекаться от магического боя, — но два его соседа, грозно ревя, двинулись на отряд Куджулы.

Закипела схватка. Мечи звенели о панцири, пылающий клинок Кадфиза рассекал доспехи, тяжелая кханда Вишвамитры одного за другим слала в царство Ямы желавших завладеть львиным знаменем. Из ворот Таксилы, громко трубя, появился неожиданный союзник — Аянт. Священного слона не посмел задержать никто — даже Шиваракшит, стоявший на башне ворот. Аянт направился прямо к царскому слону, и соседний слон вынужден был оставить в покое кушан. Вскоре ему и еще одному слону пришлось убедиться, что Аянт, несмотря на почтенный возраст, не уступает в бою им, молодым и сильным.

В пылу боя Ардагаст оказался совсем близко к слону Стратона. С башни его могли заметить, но из-за сильного ветра нельзя было пользоваться луками, и росич решил рискнуть. Он встал на седло, ухватился за край слоновьей попоны и одним рывком взобрался на спину великана, внимание которого тем временем отвлекла Ларишка. Один дротик скользнул по его шлему, второй застрял в кольчуге и впился в плечо, но Ардагаст успел, цепляясь за выступы башни, добраться до дверцы, на его счастье, не запертой изнутри.

Оказавшись внутри башни, он первым делом сбросил ногой вниз закрепленную у порога шелковую лестницу. Спускавшийся сверху через люк воин ударил копьем. Ардагаст перехватил копье рукой, рванул противника к себе и всадил ему акинак в живот, пониже панциря. С длинным мечом в тесном помещении трудно было бы развернуться. Только тут Нагадеви обернулась на шум, Стратон же был еще глубже погружен в стихию магического боя. В лицо Ардагасту взглянули желтые немигающие глаза женщины-змеи. Их мертвящий взгляд леденил душу, сковывал тело. А за спиной уже звенели клинки: Ларишка, быстро взобравшаяся по лестнице, схватилась на мечах со вторым солдатом. Сосредоточив всю свою волю, росич вслепую ударил акинаком вперед. Клинок по рукоять вошел между пышных грудей нагини. Из ее уст вырвалось змеиное шипение, перешедшее в предсмертный хрип.

Лишь теперь Стратон обернулся, и увиденное наполнило его сердце дикой, поистине варварской яростью и отчаянием. Он узнал и золотоволосого варвара, и его спутницу-амазонку, от которых бежал тогда из Беграма, и понял, что это и есть те Ардагаст с Ларишкой, о которых ему доносили. Это они отобрали у него сестру, любимую, царство! Бешеным зверем метнулся Стратон с кинжалом в руке к росичу, но тот успел перехватить его руку и вонзить в горло акинак. Даже умирая, последний из эллинских царей на Востоке не пожалел о тысячах людей, зря погубленных им на берегах Лунди-наль. Ему было далеко до Пандавов, что отреклись от власти, раскаявшись за бойню, которую они учинили оружием богов на поле Курукшетра.

Третий воин, заглянувший сверху в люк, выронил меч, увидев полузмеиное тело рядом с трупом своего царя.

— Что, только теперь узнал, кому служил? — с упреком взглянул ему в глаза Ардагаст.

Снаружи о смерти царя Шивадасы узнали по тому, что горячий ветер утих, земля перестала дрожать, а черно-красное пламя постепенно стало гаснуть.

* * *

Солнце, вечное и чистое, снова сияло с безоблачного неба — до сезона дождей был еще почти месяц. Вима, его отец и Лаодика стояли над телами Стратона и Нагадеви.

— Они хотели победить оружием богов, — покачал головой Куджула. — Так ведь богов же, а не демонов и не тщеславных людишек со змеиными душами!

Недаром, мечом пораженный, На опыте горьком познал он, Что в небе есть правда и бог,

— процитировал Эврипидова «Геракла» Вима. В глазах Лаодики стояли слезы. Он положил ей руку на плечо:

— Не будем разыгрывать «Антигону». Пусть их похоронят, как царя и его жену.

— У нас таких на осиновых дровах сжигают, чтобы не встали, — сказал Ардагаст.

* * *

Гударз, градоначальник Таксилы, мрачно смотрел с надвратной башни на армию Стратона, сдававшуюся кушанам. Теперь он остался единственной властью в городе. Те, кто шел из его дома свергать царя Фраата, погибли, сбежали или попрятались. Правда, его-то самого во дворце в ту ночь не было, и вообще он тогда был болен. Все это могут подтвердить… если захотят. А все эти долговолосые да бритоголовые, забери их Ахриман! Есть ли у них в запасе такое чудо, что спасет город от тохар и саков, жадных до грабежей? Он вопросительно взглянул на Шиваракшита и Нагасену.

— Мы должны достойно встретить царей кушан. И напомнить им, каких богов чтут в этой стране, — медленно проговорил шиваит.

Нагасена согласно кивнул бритой головой.

* * *

Войско кушанских царей выстроилось перед воротами Таксилы. Впереди, на конях в серебряной сбруе, оба Кадфиза — в диадемах, золотых поясах, с золотыми гривнами и браслетами, но в панцирях и при оружии. Рядом, тоже на конях, — Михримах и Лаодика. Богато убранные слоны стояли сзади. Знамя Солнца и кушанский бунчук осеняли царей.

Медленно раскрылись ворота, и под звуки флейт и барабанов вышла процессия. Над толпой покачивались осененные роскошными навесами золотые и серебряные изваяния: Шива — Царь Танца, Шива — Ужасающий, Шива-аскет, Шива с супругой, Шива на быке… Ардагаст содрогнулся, вспомнив черный храм Шивы с тремя идолами. А впереди вышагивал — с тигровой шкурой на плечах и трезубцем в руке, воплощенная мудрость и благочестие — гуру Шиваракшит. За шиваитами шли бхикшу, смиренные, бритоголовые, не отличимые друг от друга в своих желтых тогах. И на их плечах и плечах мирян тоже плыли изваяния: Будда на лотосе, Будда на троне, Будда поучающий… Следом шли джайны, предводительствуемые нагими аскетами-дигамбарами — «одетыми воздухом». Последними вышли почитатели Солнца во главе с Аспамихром, и слон Аянт затрубил, приветствуя золотую фигуру бога в лучистом венце.

Низко поклонившись царям, Шиваракшит заговорил медоточивым голосом:

— Царствуй вечно, великий царь Куджула Дхармадаса! Да благословят боги, о царь Вима, тебя и твоих подобных Солнцу и Луне цариц! Воистину, Шива отдал тебе это царство. Он покарал злодея Пакора, поднявшего руку на праведного царя Фраата. Он сокрушил безумного убийцу Стратона, употребившего во зло древние знания. Все эти люди готовы отдать жизнь за Шиву. И все они отныне ваши верные подданные, — в его голосе звучал вызов.

— Мы, смиренные почитатели Будды, тоже рады быть вашими подданными, — сложил ладони Нагасена. — Ваше благочестие и щедрость к богам и их служителям известны всем.

Ардагаст взглянул в лицо наставника бхикшу и увидел… Нагапутру. Может быть, тот и не погиб тогда у врат Нагалоки? Сорвать бы с этого желтое одеяние — не окажется ли под ним змеиная чешуя? А жрец Шивы без стеснения вел кощунственную, на взгляд росича, речь:

— Воистину, Шива — не только мрак, но и Солнце. Он — Вишну, он — Михр. С его помощью ты, о царь Вима, истребил мерзких ракшасов, и нам больше нет нужды человеческими жертвами отвращать их жестокость от поселян. Он отверг нечестивый обряд, затеянный тем, кто звал себя Шивасеной, и спас тебя, о достойная дочь Фраата. Этот злокозненный млеччх бежал, и нет ему больше места во всей Индии.

— Среди наших братьев некоторые соблазнились его лживыми речами и нарушили величайшую из восьми заповедей — о неубиении живых существ. Этих недостойных больше нет среди нас, и ни одна вихара не даст им приюта. Хотя они, конечно, могут скрыться среди мирян, — добавил Нагасена.

Ардагаст сжал рукоять меча. Сейчас Куджула или Вима прикажет изрубить на месте этих убийц и жрецов Чернобога, а потом разрушить их капища. Но Куджула лишь милостиво кивнул. А Вима снял золотой слоновый шлем и диадему Фраата и сказал:

— Вы зовете меня царем, но разве пристало сыну царствовать раньше отца? Отныне ваш царь — Куджула Кадфиз Дхармадаса.

Толпа замерла. Вельможи и купцы, ремесленники и поденщики затаили дыхание. Так ли справедлив этот суровый северный вождь, как о нем говорят? Не пустит ли он свою орду убивать, грабить и разорять храмы? А северянин возложил на себя диадему и шлем, поднял правую руку ладонью вперед. В Индии этот жест означал: «подойди ко мне без страха».

— Да. А мой сын Вима — отныне мой наместник в Индии и законный наследник яванских, сакских и парфянских царей, правивших в Таксиле. И пока я жив, тут будет чеканиться только моя монета. Никаких воюющих между собой царьков здесь больше не будет. Все вы — мои дети, и все ваши боги — мои боги. Не найдут ко мне доступа лишь те, кто оправдывает свои злодеяния именем богов.

Толпа разразилась ликующим криком:

— Да здравствует царь Куджула Дхармадаса!

Только теперь Ардагаст заметил: в этой толпе почитателей Сурьи было меньше всего, а больше всего — буддистов и шиваитов. А с холмов подходили все новые толпы, и это были все те же бхикшу и крестьяне с раскрашенными деревянными фигурами Шивы.

* * *

Валерий Рубрий лежал на циновке в одной из маленьких келий ашрама Шивы. Чуть отойдет голова, и можно будет уезжать. Хоть и жаль покидать эту сказочную страну. Но пора возвратиться в Рим и доложить кесарю, что на Востоке возникла новая империя, которую вряд ли удастся стравить с парфянами. Интересно, скоро ли найдется император, который, подобно этому кушану, уравняет в правах всех своих подданных и не будет за это растерзан гордыми римскими гражданами?

Шивасене, предававшемуся медитации ниже, во тьме мелуххской гробницы, тоже было жаль покидать Индию. Особенно теперь, когда в ашраме начат любопытный магический опыт. Один ловкий брахмачарин извлек из тела Нагадеви змеиное яйцо. Интересно, что они со Стратоном ухитрились зачать и удастся ли Шиваракшиту вывести и вырастить это существо? Что ж, он по крайней мере унесет отсюда ценнейшее из индийских сокровищ — знание. Вот и сегодня он еще успеет поговорить с духами мелуххских царей, пока они не обрели новых воплощений и таятся во тьме своих опустошенных невеждами могил.

* * *

Ардагаст сидел у дворцового пруда, возле дорожки, где еще недавно упражнялся в метании диска царь Фраат. Никогда росич не пил так много, как на вчерашнем пиру. Теперь голова болела, хотя он уже искупался в прохладном водоеме. Ларишка тихо села рядом.

— Ну не мучься так. Если даже Куджула…

— Я все понимаю, — махнул он рукой. — Не рубить же было безоружных. А то вышла бы еще одна жертва Чернобогу… У нас вот тоже есть и капища Чернобоговы, и жрецы в них, и ведьмы. Только не такие сильные, как здесь. Может быть, потому, что у нас никогда не было ни городов и храмов каменных, ни таких подземных палат? Слушай, Ларишка, — вскинул он голову, — давай бросим здесь все, соберем дружину и поедем к нам на Днепр. Там будет мое царство. Летом у нас тепло, почти как здесь, только вот зимой…

— Неужели холоднее, чем в Чаганиане? А снег глубже, чем на Гиндукуше? — с простодушным видом улыбнулась Ларишка. — А города там есть, хоть поблизости?

— Есть. Ольвия, Пантикапей, потом еще скифские…

— Вот и хорошо. Будем иногда наезжать.

Лицо Ардагасга просияло радостной улыбкой. К ним подошел сидевший рядом под деревом Вишвамитра.

— Возьми меня в свою дружину, царевич росов. Если бы не ты, я бы остался рабом — по своей воле. Я вчера видел Девику и детей. Не может мне простить ту игру в кости. Но я же проиграл себя, а не их. И для кшатрия отказаться от вызова на игру — бесчестье.

— У нас на людей в кости не играют.

— Тем лучше! А ей просто с этим боровом Гударзом спокойнее, чем со мной. И дети довольны… Подальше бы от всего этого — вельмож, жрецов, блудниц, костей! А снега я не боюсь, вырос в Гималаях.

— Хиранья мне говорил: вы, арьи, пришли откуда-то с севера.

— Да, из степей. А еще севернее лежала земля, где полгода ночь, а полгода день.

— Я тоже о такой слышал. Дадут боги — и туда доберемся!

Яркое южное солнце играло в золотых волосах царевича росов.

* * *

«Тот великий муж с дружиной ушел на север, в степь. И пришел на берега Данапра, и стал царем двух народов, венедов и русов, и совершил еще многие подвиги. Но о том лучше знают сами венеды, что ныне зовутся славянами, и русы, говорящие одним с ними языком».

Лютобор закрыл книгу с золотым ликом Солнца на переплете. На него завороженно глядели дружинники и постояльцы Бермятиной корчмы, среди которых выделялся статный, загорелый купец с кудрявой светло-русой бородой.

— «Лучше знают», — горько усмехнулся Щепила. — А я вот только теперь об Ардагасте и узнал.

— Мы, персы, давно мусульмане, хотя и не все. Но мы помним своих великих царей и пахлаванов. И лучшей из книг в Иране почитается «Шах-наме», Книга Царей Абулкасима Фирдоуси, царя поэтов. А ведь среди тех, кого он воспел, не было ни одного мусульманина, — с чувством глубокого превосходства сказал Махмуд.

— Слушай, персианин, а что ты с ней сделаешь? Плохо, если такая книга с Руси уйдет.

— Я купец и готов продать ее хоть сейчас, — развел руками перс, расплываясь в любезной улыбке. — Но такая книга не для бедных. Да и язык ее здесь почти никто не знает. Найду ли я покупателя не то что в Ростове, даже на всей Руси?

Щепила вопросительно взглянул на волхва:

— Ты говорил, есть люди, что могут ее переложить…

Переглянувшись с Лютобором, поднялся купец с кудрявой бородой:

— Я, Судислав Сытинич, новгородец, даю триста дирхемов. Хватит?

Перс бросил осторожный взгляд на волхва.

— Триста шестьдесят пять, почтенный. Святая книга продается за священное число.

— По рукам!

Серебро уже звенело на столе, когда в корчму вошел, шумно дыша на пальцы, монашек с благостным личиком. Вошел, огляделся — и с быстротой мыши прошмыгнул к столу.

— Десятник Щепила! Владыка велит тебе книгу эту забрать и везти к нему. Много в ней соблазна для православных.

— Мы дружинники не владычьи, а княжьи. Купцов грабить? Да за такое Всеволод меня в поруб бросит.

Монашек, на миг смутившись, тут же обратился к Махмуду:

— Разобраться хочет владыка, откуда у тебя книга. Ты ведь раньше книгами не торговал. Если все чисто, он, может быть, и сам ее купит. Зачем тебе вместо торговли по допросам да судам маяться? Владыка нынче в отъезде, так ты пару дней подожди в Ростове, а хочешь — сам съезди куда, никто ведь покамест не удерживает.

Во вкрадчивом голосе монашка тихо, словно шорох змеи в камышах, звучала угроза.

— В чем дело? Книга теперь моя, — подбоченился новгородец.

— А насчет тебя, Сытинич, и новгородский владыка сомневается: православен ли?

— Пугать вздумал, чернец? — Сытинич сжал тяжелый кулак. — На мою ладью морской змей бросался, осьминог щупальцами на дно тащил, они нестрашней твоих владык будут.

— Вот-вот, больно уж тебе везет на море. Говорят, не то Царю Морскому жертвы приносишь, не то с русалкой путаешься.

— Я тебя самого сейчас с чертовкой болотной спутаю!

Перс дрожащей рукой перебирал четки. Больше всего ему хотелось, чтобы сейчас прилетел джинн и унес его подальше от этих диких, страшных людей и их колдовских тайн. И тут раздался спокойный голос волхва:

— О чем спор, добрые люди? Пусть сама книга и скажет, кто достоин ею владеть. Возьми ее, чернец!

Монах решительно протянул руку к книге. Но вдруг над золотым солнечным ликом взметнулось яркое пламя, и посланец епископа еле успел отдернуть руку. Тогда он перекрестился сам, перекрестил книгу и снова потянулся к ней осторожно, будто кот лапой. Пламя взметнулось еще сильнее. Чернец сотворил молитву и попытался взять книгу за краешек переплета. Но теперь дивное золотистое пламя охватило ее всю, при этом даже не обуглив.

— Чудо, чудо! — в восхищении говорили одни. Другие громко смеялись:

— Чудо, да не твоего бога! Кто ж это Солнце его же знаком святит? Оно и так свято.

Сытинич с поклоном простер руки над книгой, и пламя в тот же миг погасло. Купец бережно взял книгу, завернул в шелковый платок и как ни в чем не бывало продолжил отсчитывать деньги.

Мелетий подошел к монашку, сгреб за грудки:

— Ах ты, мышь амбарная! Сидел тихонько, слушал со всеми, а потом — с доносом к владыке! Не Хрисанф же тебя послал? Поезжай обратно в монастырь, не то мы тебя свяжем да отвезем как беглого. А Иоасаф тебе еще покажет, как через его голову епископу доносить!

— Иди, чернец, от греха подальше. Мне в корчме лишние драки не надобны, — дородный корчмарь легонько взял монашка за шиворот и подтолкнул к двери.

— Изгнали нечистого! — хохотнул кто-то вслед чернецу.

— А на святой Руси все же Ардагаста не забыли. Есть повесть о том, как он царство обрел. По-русски писаная, — словно бы между прочим сказал волхв.

— И где же это она? — Глаза десятника вспыхнули любопытством.

— Да у меня в ларце. В Ростове почитаем.

В Ростов дружинники добрались на другой день к вечеру. Епископа не застали и разместились вместе с пленником во владычьем доме. После ужина Лютобор достал из ларца свиток, бережно развернул его и начал читать.

ОГНЕННАЯ ЧАША КОЛАКСАЯ

Дверь придорожной таверны скрипнула, пропуская щуплого юркого человечка в пыльном плаще и залатанном хитоне. На узком, окаймленном черной кудрявой бородой лице блестели цепкие темные глаза. Окинув взглядом тускло освещенную сальными свечами комнату, человечек подошел к столику, за которым сидели рыжий мордатый декурион с двумя легионерами — простоватым веснушчатым парнем и белокурым верзилой с мускулами Геракла.

— Господин декурион! В полумиле отсюда шайка злоумышленников грабит курган царя Котиса, сына Радзойса…

— Что?! Фракия уже двадцать пять лет — провинция, и если ты, фракийская пьянь, думаешь, что воины Рима пойдут среди ночи, да еще в такую погоду, защищать дохлых царьков этого козлиного царства…

— Во-первых, я не фракиец, а грек. Хилиарх, сын Хилонида из Кизика. Во-вторых, главарь шайки — Кривой Севт, за которого обещана награда в пятьдесят денариев. В-третьих, царю Котису земные богатства уже не нужны. Не лучше ли сокровищам варвара достаться эллинам? К эллинам мы, греки, причисляем также македонян и вас, сынов Ромула…

— Благодарю за честь, гречишка! — Декурион поднялся, опершись руками о стол. — Марк, Сигвульф! Пошли. И запомните: добычу между нами четырьмя буду делить я!

Бушевавший всю ночь ветер на миг раздвинул тучи. Полная луна осветила черную громаду кургана и пятерых людей в измазанных землей хитонах. Довольно посмеиваясь, они укладывали в переметные сумы золотые рога, чаши, гривны, браслеты, дорогое оружие и доспехи. И тут из-за деревьев выбежали три легионера с обнаженными короткими мечами. Два разбойника были заколоты на месте, едва успев схватиться за кинжалы. Третий бросился навстречу великану Сигвульфу, размахивая длинным сарматским мечом. Низенький смуглый сириец метнул нож, и Марк упал, обливаясь кровью и прижимая руки к горлу. В следующий миг кинжал выскочившего откуда-то сбоку грека вонзился между ребер сирийца. Главарь, лохматый одноглазый детина, принялся ловко отбиваться увесистой палицей от декуриона и вдруг пронзительно свистнул. Раздался стук копыт. Декурион невольно обернулся, и тут же палица ударила его в висок. С кошачьей ловкостью Севт вскочил на коня, не забыв прихватить сумки с золотом, и скрылся в темноте.

Покончив со своим противником, Сигвульф огляделся. Марк, декурион и трое разбойников лежали мертвыми. Сокровища исчезли вместе с главарем. Легионер зло выругался по-германски, потом по-латыни. Хилиарх остановил его жестом.

— Тихо! Был еще один. Жаль, луна снова скрылась. Ага! Вон там, в кустах, слышишь?

Грек и германец бросились к кустам, готовые изрубить последнего разбойника. И вдруг он сам поднялся им навстречу — плечистый, широколицый, с белокурой бородой. Вновь выглянувшая луна осветила его лицо, спокойное и добродушное. Он не спеша развязал суму, вынул пару браслетов и горсть золотых бляшек.

— Если вам нужна хорошая выпивка в тавернах, этого хватит на месяц и даже на два. Но если, — голос его стал властным и торжественным, — вам нужны дела и добыча, достойные героев, — я открою вам путь к ним с помощью вот этого.

И он достал из сумы половину золотой чаши, на которой были искусно вычеканены лев, терзающий оленя, и дерево с птицей на нем.

— Обещаешь, будто царь, — недоверчиво прищурился грек, — а сам, похоже, беглый раб. Шея еще не загорела после ошейника!

— Ты угадал. Хозяин звал меня Венедом. А настоящее мое имя вы все равно не выговорите: Вышата.

— Висата, — повторил Хилиарх. — Я целый год был в плену у венедов, потом они меня отпустили за небольшой выкуп.

— Виската, — выговорил Сигвульф. — Вы, венеды, хорошие воины, хотя воевать не любите.

— А ты, верно, гот или вандал, если знаешь нас?

— Гот. Из племени короля Катуальды, что на Дунае. А вырос я в устье Вислы.

— Вот и хорошо. Спрячьте-ка оружие — у меня ведь только нож — и сядем под деревьями, где дует меньше… Слушайте же. Четыре века назад мы, восточные венеды, звались сколотами-пахарями. Цари главного племени — паралатов — владели тремя священными золотыми дарами: плугом с ярмом, секирой и чашей. Некогда они упали с неба, и два сына Таргитая, первого из людей — жрец Липоксай и пахарь Арнаксай — пытались взять их, но дары пылали огнем и дались в руки лишь младшему, воину Колаксаю, Солнце-Царю. Ведь был он сам Даждьбог-Солнце, кого вы зовете Аполлоном и Бальдром.

Но вот с востока нахлынули сарматы. В лютой битве пал великий царь скифов, а рядом с ним — царь сколотов-пахарей. И тогда боги тьмы посеяли между сколотами раздор. Нового царя паралатов Слава остальные племена не признали великим царем. А сарматы опустошали наши земли, покоряли или угоняли в неволю племя за племенем.

И тогда Слав увел главное из трех паралатских племен на юг — за Дунай. С собой он унес золотую чашу, а секиру и плуг захватили жрецы-авхаты и унесли в Экзампей — главное святилище сколотов. Когда сарматы разграбили и его, эти два дара исчезли. Говорят, Морана, богиня смерти и жена Даждьбога, забрала их в свое подземное царство. Слав хотел поднять народы запада, соединиться со степными скифами и возродить Великую Скифию. Но его брат Горислав уже покорился сарматам и послал дары Котису. Когда Слав ждал царя Фракии на переговоры, воины Котиса напали на стан царя паралатов и перебили там всех. Чашу Колаксая Котис разрубил надвое, одну половину отослал Гориславу, а другую оставил себе. Вот она!

Та, первая, половина не принесла удачи братоубийце и его роду. Не было среди них достойного стать великим царем сколотов. И сама половина чаши ушла из их рук. Теперь она — на севере, в Чертовом лесу, у Лихослава, колдуна и жреца богов тьмы. А наши племена платят дань Фарзою, великому царю сарматов. Он покорил днепровских скифов, разрушил их столицу, изгнал венедов из их крепостей на Днепре, а лучшие земли паралатов отдал сарматам-росам.

Но покоренные народы чтут лишь силу Фарзоя. Понимаете теперь, что он не пожалеет никаких сокровищ ради Огненной Чаши Колаксая? Только она сделает его Солнцем-Царем в глазах сколотов. Так что, хитрейший грек и храбрейший гот, стоит эта чаша похода на край света, в логово колдуна? Или лучше продать половину ее за бесценок скупщику краденого, деньги пропить и все забыть наутро?

Небрежно усмехаясь, Вышата медленно поворачивал чашу перед собеседниками, будто дразнил их. Сигвульф резким движением сорвал шлем, отстегнул меч.

— Пропади она пропадом, эта римская служба! Слышать от этой скотины центуриона «ты, тупой варвар» и не иметь права сквитаться с ним в честном поединке! Императора из меня все равно не выйдет, легата тоже, брать Рим Веспасиан послал не нас… Клянусь молотом Тора, венед, ты нашел мне лучшее дело!

— Дело, достойное хитроумного Улисса, — подхватил Хилиарх. — Только почему ты хочешь отдать чашу Фарзою, не своему народу?

— Владеть этой чашей сможет лишь тот, кто подобен Даждьбогу мужеством и справедливостью. Среди наших разбежавшихся по лесам племен я не знаю такого. Фарзой же — великий царь не только по имени. Один он может сделать Великую Сарматию подобной Великой Скифии.

* * *

Через неделю трое искателей Колаксаевой чаши добрались до Ольвии. Золота Котиса вполне хватило на трех лошадей и припасы в дорогу. Сигвульф, кроме того, раздобыл старинный кельтский шлем с рогами и сарматский наборный доспех, римский меч он отдал Вышате, панцирь — Хилиарху, отпустил бороду, и теперь в этом северном варваре невозможно было признать легионера. От наблюдательного Хилиарха не укрылось, что Вышата во всех лавках расспрашивает о каком-то Ардагасте.

И вот однажды на рынке венед заметил молодого всадника и тут же сделал своим спутникам знак остановиться. Всадник был одет по-сарматски: в синий шерстяной кафтан и штаны, мягкие сафьяновые сапожки и короткий красный плащ с вышитой на нем золотой тамгой-трезубцем, скрепленный на плече дорогой позолоченной фибулой. Золотистые волосы достигали плеч, тонкие красивые усы были закручены на концах. Загорелое лицо дышало юношеской силой и отвагой, но голубые глаза смотрели не по возрасту серьезно. Слева на поясе висел длинный меч в простых кожаных ножнах с обшитой кожей рукоятью, справа — акинак. Породистый рыжий конь был вместо чепрака покрыт тигровой шкурой, а узда блестела на солнце крупными серебряными бляхами.

Быстрыми шагами Вышата подошел к всаднику, поклонился и сказал по-венедски:

— Здравствуй, Ардагаст ксай-фурт! Не забыл еще своего дядьку?

— Не забыл! Здравствуй, волхв!

Сармат спрыгнул с коня и трижды обнялся с венедом. Потом они быстро заговорили по-сарматски. Этого языка Хилиарх с Сигвульфом не знали, хотя по-венедски понимали оба.

Наконец Вышата повернулся к своим спутникам и не допускающим возражения тоном сказал:

— Ардагаст поедет с нами. Он славный воин знатного рода, и без него нам трудно будет найти доступ к Фарзою.

— Что я знатен, с этим не все согласны. Но что я славный воин — согласны все, кто попробовал моего меча, — улыбнулся Ардагаст.

* * *

Четыре всадника ехали берегом Гипасиса [33].

Ни сел, ни возделанных полей — лишь дымы сарматских стойбищ иногда поднимались над белым ковыльным морем. В одни стойбища путники заезжали и всегда находили хороший прием, свежую баранину и кумыс, а то и вино, другие же по указке Ардагаста объезжали стороной. Похоже, юношу действительно хорошо знали в степи. Да и немолодой венед всегда был с ним почтителен.

Однажды, когда Вышата с Ардагастом пошли настрелять диких гусей к ужину, а Сигвульф с Хилиархом собирали хворост для костра, грек, оглянувшись, заговорил:

— Клянусь Гермесом, нас с тобой втягивают в темное дело. Заметил, как величает венед этого Ардагаста? Десяток сарматских слов я знаю. «Ксай-фурт» значит «царевич»! Наверное, он незаконный сын Фарзоя или что-нибудь в этом роде и сам метит в цари, а Колаксаеву чашу ищет для себя. Не лучше ли нам обоим завладеть чашей и самим принести ее царю сарматов, а не ждать, пока он пустит наши шкуры на колчаны?

Гот возмущенно блеснул глазами, презрительно скривился и вдруг захохотал:

— Это все, до чего ты додумался? Да если Ардагаст и впрямь хочет стать конунгом, мы будем его первыми дружинниками! Ты хоть знаешь, что это такое? И что ты вообще видел в своей Греции?

— Побольше твоего, варвар! Я учился философии в Афинах и красил шерсть в Тире, был прорицателем в Каппадокии и фокусником в Александрии, ездил за оловом в Британию и за янтарем к Венедскому морю, выполнял тайные поручения царя Эдессы и первосвященника евреев, имел дело с тремя императорами. И усвоил одно: для всех этих владык жизнь таких, как мы, значит меньше, чем для скифа одна стрела!

— Ты, грек, видел чванливых повелителей полумира и изнеженных царишек, но ты еще не видел конунга! Что может одинокий воин вроде меня? Наниматься к кому попало… Но тот, кто умеет собрать таких воинов — это и есть конунг! Его слава — наша слава. Он делит с дружиною холод и зной, победы и неудачи, золото и пиры. Его сила — в нас, а наша — в кем! Конунг не предает дружины, а дружина — его. С ним мы не боимся ни людей, ни демонов, можем крушить и создавать царства!

Грек пожал плечами и снова принялся за хворост. Что ж, огорчаться нечему, одной подлостью меньше в этом скверном мире.

На шестой день путники переехали мелкую речку. Вышата с Ардагастом спешились и поцеловали землю.

— Здесь граница сколотов-пахарей. Только их самих тут нет, — с болью в голосе проговорил венед. — Видишь, река с севера течет? То верхний Гипанис. Там жили авхаты. Теперь их города пусты, и в Экзампее жрецов нет. Великий экзампейский котел — чтобы его отлить, каждый сколот дал по наконечнику стрелы — сарматы разломали и грекам продали. А на западе Буг-река. Двести лет на ней никто не жил. Потом снова сколоты пришли, только мало их тут.

Вверх по Бугу местность постепенно менялась. Все чаще встречались рощи, лески, а потом и леса. Между лесами зеленела пшеница, желтели соломенные крыши чистых белых мазанок. Возле них стояли венеды в длинных рубахах и штанах из белого полотна, женщины — в рубахах подлиннее и сарафанах с простенькими бронзовыми застежками на плечах. Люди выглядели мирно, оружие мало кто носил, но на конных пришельцев поглядывали настороженно.

В одном большом селе Ардагаст спросил, дома ли старейшина Добромир. Какой-то разбитной парень с ухмылкой ответил:

— Запропастился он — как раз, когда сарматы приехали. Дочка его их принимает.

Ардагаст спрыгнул с коня и, махнув рукой своим спутникам, быстро зашагал к самой большой хате. Из-за двери доносились гудение бубна, хохот и мужские голоса: «Ай, хорошо пляшешь! А теперь спляши голая, как у вас на Купалу!» Ардагаст толкнул дверь — гуляки даже не подумали задвинуть засов. На лавках у очага расселись четверо сарматов. Простоволосая девушка, спустившая было рубашку с плеч, взвизгнула и бросилась на колени к красивому чернобородому степняку, словно ища у него защиты. Две пустые амфоры валялись на выстланном свежими травами полу. Золотистый хмельной мед растекался по столу из опрокинутого горшка.

— Зачем позоришь в гостях дом хозяина, Андак? Или спутал его с греческой корчмой?

Нарочито коверкая венедские слова, чернобородый ответил:

— Что, хочешь венедски дэвка? Нэ дам, нэ прасы!

— Уважай хоть своих родичей, если чужих не уважаешь! Я — сын царевны и твой троюродный брат, — с холодной яростью сказал Ардагаст.

— Ты — венедский ублюдок! — Андак сбросил девчонку с колен и, пошатываясь, встал. — Как смеешь носить нашу тамгу? А твоя мать… — и чернобородый выкрикнул несколько слов, которые (это знал даже Хилиарх) венеды при женщинах не произносили.

— Защищайся, песий сын! — два клинка блеснули в руках Ардагаста.

— С таким, как ты, воюют этим!!! — Андак с ухмылкой взмахнул плетью — и тут же отскочил, выронив ее обломок. Распоротый на груди кафтан окрасился кровью. Остальные трое с руганью выхватили мечи, но долго сражаться пьяным сарматам не пришлось. Самого мощного Сигвульф огрел плашмя по голове и пинком выпроводил за дверь. Другому Хилиарх, ловко увернувшись от удара, подставил ногу, а затем так кольнул кинжалом пониже спины, что степняк взвыл и бросился следом за соплеменником. Третий, не выдержав натиска Ардагаста и Вышаты, бежал через окошко, в которое еще раньше змеей проскользнул, забыв о мече, Андак. С улицы донеслись конский топот, брань, угрозы — и вскоре затихли. Ардагаст поднял девчонку за волосы и отвесил ей хорошую затрещину.

— Почто род наш позоришь?!

— Батюшка велел гостей хорошо принять, а сам ушел, а они меня вино пить заставили, — всхлипывая, утирала слезы волосами девушка.

Ардагаст вытер меч о скатерть и резко шагнул к двери. Цепкий взгляд грека успел заметить на клинке надпись: «Куджула Кадфиз, великий царь царей кушан». Год назад в Эдессе только и говорили об этом варварском вожде, что подчинил себе Бактрию и Индию, покончив с греческими царями, правившими там со времен Александра.

На улице уже собралась взбудораженная толпа. Впереди стоял, потрясая резным посохом, старейшина — дородный, с густой седеющей бородой во всю грудь.

— Что творишь в моем доме, буян? Бродил Чернобог ведает где, теперь пришел воду мутить?

— Зато ты, дядя, всегда знаешь, где и когда в тишине отсидеться. В каком лесу прятался, когда дед с отцом погибли под Экзампеем, а мою мать Сауасп на аркане тащил?

— Да от твоего отца все несчастья венедов! Соблазнил царевну росов, а Сауасп всю степь поднял, чтобы за честь рода отомстить. Лучшие земли мы потеряли по Тясмину, Роси, все грады на Днепре… А тебе, степняку, лишь бы свары затевать.

— Иди от нас в степь, там дерись! Из-за тебя сарматы село сожгут! — зашумела толпа.

Кое-кто схватился за вилы, рогатины, дубье. Полетели комья сухой земли, один ком разбился о рогатый шлем Сигвульфа. Прорычав: «Кровь Тора!», гот широко взмахнул мечом, как косой, и венеды подались назад. Бородатый кривой мужик ударил было рогатиной, но германец мигом перерубил древко. Движением руки Ардагаст остановил схватку. Тяжелым, укоризненным взглядом окинул он толпу, молча взобрался на коня и вдруг обернулся и крикнул:

— Все равно я вернусь к вам — с Чашей Колаксая!

Уже за околицей он произнес, ни к кому не обращаясь:

— Это — мой род. Когда-то он был царским родом сколотов.

Они долго ехали молча. Выбрав момент, Хилиарх вполголоса заговорил с Сигвульфом:

— Теперь все понятно: этот Ардагаст хочет возродить царство сколотов. С таким трусливым измельчавшим народцем…

— О своих эллинах такое скажи, гречишка! Тот кривой чуть не насадил меня на рогатину с одного раза. Видно, на медведя ходить им привычно. Клянусь копьем Одина, из них еще будет толк!

Под вечер их нагнали четверо пеших парней с копьями, топорами и луками. У одного — стройного, смуглого — на поясе висел длинный меч с тамгой на ножнах.

— Возьми нас в свою дружину, царевич! Не все у нас такие, как Добромир да его должники и прихвостни. Оружие, правда… Меч только у Неждана. Батя его, сармат, сказал: «Одно это тебе дарю, остальное, если ты и вправду мой сын, им добудешь».

Лицо Ардагаста озарилось улыбкой.

— Что ж вы без коней, дружинушка храбрая? Пахать не на чем будет? Ладно, заедем к оседлому сармату Ардабуру, у него табун большой.

— С дружиной царевич рассчитается из своей доли, — бросил Вышата досадливо скривившемуся греку.

И в других селах молодежь шла к Ардагасту, так что за несколько дней отряд вырос до двух десятков человек.

Все дальше от Буга уходили Ардагаст и его спутники. Все гуще и обширнее становились леса, и наконец за развилкой трех дорог лес стал на севере сплошной бескрайней стеной. Ардагаст остановил отряд:

— Здесь будем ждать. Правая дорога ведет на Перепетово поле — к росам. Оттуда… да вот и они!

Три десятка конных сарматов приближались с востока. Все — при оружии, хотя кони у большинства были неказистые, а доспехи — копытные. Лишь немногие имели стальные наборные панцири. Впереди ехал стройный всадник в черном плаще и начищенной кольчуге, с кривым греческим мечом у пояса. Длинные черные волосы падали на плечи из-под остроконечного восточного шлема. Ардагаст выехал вперед и приветственно помахал рукой. Сарматы вскачь понеслись навстречу ему. Вот их предводитель подскакал совсем близко — и оказался… молодой женщиной с миловидным круглым лицом и узкими раскосыми глазами. Хорошо подогнанная кольчуга подчеркивала высокую грудь.

— Это моя жена — Ларишка, — обернулся к своим спутникам Ардагаст. — Она тохарка знатного рода. А это — мой друг и первый дружинник Вишвамитра, — кивнул он на могучего смуглого воина с пышными черными усами.

Тут всадница быстро и сердито заговорила с мужем на незнакомом языке, потом вдруг перешла на венедский:

— Нет, пусть и они знают! Тебе непременно нужно было затеять драку из-за девки, да еще пьяной? А потом кричать при всех про Колаксаеву чашу? Можешь радоваться — Сауасп обо всем узнал и теперь идет с дружиной по нашему следу.

— Значит, боги сами отдают его в наши руки, — беззаботно улыбнулся царевич, поигрывая поводом. — Заманим в леса…

— Тебе все нипочем… А эта девчонка что, очень красивая?

— Нет. Мне только чернявенькие нравятся… вроде тебя. Просто она — дочь старейшины.

— Станешь царем — тогда и возьмешь ее в свой гарем. Хоть второй женой.

— А царицей — только тебя. Хотя про твоего отца, чаганианского джабгу, здесь никто и не слышал.

— Зато уже слышали про мой меч.

— Вот и попробуешь его на разбойниках Сауаспа. А заодно — на лесной нечисти. С ракшасами и дэвами ты уже знакома, узнаешь еще и наших чертей. Тебе ведь тоже все нипочем, а, Ларишка?

Тохарка улыбнулась, Ардагаст достал из кармана массивную золотую брошь с каменьями.

— Это к твоему плащу подойдет больше, чем проволочная фибула.

Круглое лицо Ларишки просияло:

— Золото с бирюзой! Как у нас в Бактрии… Спасибо! — Она поцеловала Ардагаста и спрыгнула с коня. — А теперь — привал! Наши кони устали, а Сауасп еще далеко.

* * *

Три дня отряд ехал на запад, потом повернул на север, в глубь леса. Узкая тропа шла вдоль большой реки Случи. За рекой виднелись села с белыми мазанками, но правый берег был совсем безлюден. Только кое-где торчали из земли полусгнившие бревна землянок.

— За Случью живут словене — западные венеды, — пояснил Вышата Хилиарху, — а прежде здесь жили нуры, невры по-вашему. Род их — от волка, и все они умели волками оборачиваться. Потом пришло с севера злое племя литовское, чей род — от змеи, и прогнало их. Кто остался — в самые глухие места забрались.

На четвертый день пути с юга прискакали Неждан с двумя сарматами — сторожа, оставленные у входа в лес.

— Сауасп подошел к Случи. С ним сотня конных. Ардагаст с досадой сжал плетку:

— Хотел нагрянуть к колдуну со всей ратью, да, видно, боги этого не хотят. Дружинники! Спешивайтесь, рубите засеку, готовьте волчьи ямы, засады. За себя оставляю Вишвамитру. Со мной пойдут Вышата, Ларишка, Сигвульф, Хилиарх и Неждан.

— Оно и лучше — зачем всем войском на чары нарываться? — сказал Вышата. — И коней оставим: я знаю прямую дорогу через пущу к Лихославову гнезду.

* * *

Шесть человек ушли в пущу — и словно утонули в безбрежном зеленом море. Казалось, нет на свете ничего, кроме этой вековечной чащи, и самого человека боги еще не создали. Без страха выглядывали из-за деревьев олени и косули. Степенно раздвигал кусты могучей головой зубр. Огромный медведь, встав на задние лапы, выгребал передней мед из дупла, а другой отмахивался от пчел, словно говоря людям: «Проходите, не мешайте!» Стадо серых туров спускалось к водопою, и хрюканье кабанов вторило из камышей реву диких быков. «И зачем здесь мы со своими мечами и жаждой золота?» — мелькнула мысль у грека.

Звериными тропами, по одному ему известным приметам вел Вышата отряд. Однажды вечером, когда все уже сидели у костра, в стороне послышалось пение и как будто вой. Густой дым поднимался оттуда над деревьями в темнеющее после заката небо. Вышата перекинулся парой слов с царевичем и сделал Хилиарху знак следовать за собой. Осторожный и ловкий грек передвигался в лесу почти бесшумно — впрочем, он и вырос в аркадских лесах.

Тихо и скрытно подобрались они к вершине холма. На широкой поляне перед черным, трехликим, в три человеческих роста, идолом горел костер. Идол, скаливший белые клыки из трех пастей, рос прямо из земли. Когда-то люди срезали верхушку у дерева, почерневшего от удара молнии, ободрали кору и придали стволу, не отделяя его от корней, вид бога-чудовища. Каменная плита, лежавшая на трех валунах, вся была залита дымящейся кровью, а из костра несло горелым мясом. Звериные и человеческие черепа белели на кустах вокруг истукана. Среди них блестела рыжими волосами окровавленная голова девочки лет девяти. Два десятка женщин, обнаженных, простоволосых, с заунывной песней вели хоровод вокруг костра. Могучий старик с длинными седыми волосами и бородой до пояса стоял у жертвенника — такой же голый, только с черной волчьей шкурой на плечах.

— Слава Чернобогу, владыке земному и подземному! — воздел руки старик.

— Слава и тебе, упырю нашему! — поклонились ему женщины.

Старик протяжно завыл по-волчьи. Женщины, разом упав на четвереньки, подхватили этот вой, а из глубины леса им откликнулись — люди ли, волки? Не переставая выть, женщины вскочили на ноги и завертелись под оглушительные удары бубна. Старик с рычанием выхватил одну из них, бросил на кровавую плиту и навалился сверху… Вышата дернул грека за полу, и они неслышно двинулись назад.

— Там — Лихослав со своими ведьмами, — сказал Вышата, вернувшись к костру.

— Так пойдем и изрубим всех! — вскочил Сигвульф.

— Нет, — покачал головой Вышата. — Это же Лысая гора, капище Чернобогово. Там сейчас столько лихой силы — семеро волхвов не устоят… Завтра нужно будет засветло пройти через Бесово болото, пока там нечисть не разгулялась.

— Лихослав этот, что, мертвец? А из ведьмы кровь пил?! — стал спрашивать грек.

— Нет. Упырем зовут колдуна, над ведьмами старшего. После смерти он настоящим упырем становится. А сейчас ему бабы для другого нужны…

Из-за буреломов к Бесову болоту вышли только к вечеру. Поглядывая на заходящее солнце, путники торопливо пробирались по гребню длинного, узкого, поросшего деревьями холма, делившего болото надвое. А по сторонам далеко тянулись заросли высоких, в человеческий рост, камышей и хвощей. Из зарослей доносились шорохи, хрюканье, визг, по временам — ехидный смех и глухой зловещий хохот. Немилосердно докучали комары. Вышата бормотал заклинания. Шедший позади Сигвульф крутил громадные кукиши. Если б не Ларишка, ругнулся бы по-матерному — тоже венедское средство от нечистых.

Солнце село. К хохоту и визгу прибавились вой, рычание, рев. Черные мохнатые фигуры появлялись и исчезали среди камышей, блестя красными глазищами. Вдруг деревья расступились. На полянке в ряд стояли копны сена. Кто его только косит в таком месте? Внезапно из-за кустов вылетел большой черный клубок и сбил с ног Вышагу. Тяжелое колесо таким же ударом свалило с ног Сигвульфа. Копны сами двинулись с места, обрушились на путников, оглушили, ослепили, прижали к земле. Из-под копны вывернулся лишь Хилиарх. Вскочив на ноги, он увидел: копны обратились в ведьм и те вяжут его товарищей, а на помощь ведьмам из зарослей бегут похожие на больших обезьян остроголовые существа, поросшие шерстью.

Прямо на грека выбежало из кустов диковинное существо: вроде человека, в черной одежде, а голова… собачья, с единственным глазом посреди лба. В ужасе Хилиарх помчался, не разбирая дороги. Он успел еще заметить тохарку, отбивавшуюся кривым мечом от целой своры волосатых демонов… Ветви хлестали по лицу, сучья рвали одежду и в кровь царапали тело, а за спиной ни на миг не умолкал басовитый злобный лай. Вдруг нога провалилась в трясину, и тут же на лодыжке сомкнулась волосатая лапа, а из осоки сверкнула глазами остроконечная голова. Коротким римским мечом Хилиарх с силой рубанул по лапе, и искалеченный демон с воем погрузился в болото. А громадный кинокефал уже навис, разведя мощные руки. Грек сделал быстрый выпад — прямо в клыкастую пасть, отскочил назад и побежал еще быстрее, преследуемый визгом и рычанием. Боги бессмертные, где бы спрятаться от этих скифских ужасов?

Вдруг между деревьями блеснул огонек, и беглец увидел бревенчатую избушку, поднятую над землей на толстых сваях локтя на два. Он с силой заколотил рукоятью меча и кулаком в дверь.

— Кого черти несут среди ночи? — отозвался женский голос.

— Не несут, а гонятся за мной. Откройте, ради богов!

Дверь открыла статная женщина лет тридцати с распущенными светло-русыми волосами. Грек вскочил в избушку, хозяйка задвинула засов, а в слюдяном окошке уже показалась разъяренная собачья морда.

— Пошел вон! Перунова топора хочешь?

Женщина замахнулась каменным топором, и чудовище, огрызнувшись, скрылось.

Хилиарх окинул взглядом неярко освещенное лучиной жилище. Широкая лавка, стол, простой глиняный очаг, стены, увешанные пучками трав и змеиными шкурами, чучело ворона, волчий череп…

— Что ж это ты от чертей к ведьме прибежал? Милана я, колдунья.

Рука беглеца сжала рукоять меча.

— Да не бойся, я ведьма не ученая, как все эти стервы Лихославовы, а рожденная. Они только вредить могут, а я — и помогать. У меня от рождения хвост и по хребту черная полоса. Хочешь, покажу? — Она лукаво подмигнула, потом расхохоталась. — Нет! Я маленьких да чернявеньких не люблю. Лихослава, старого черта, любила, пока не подарил ему Сауасп эту Чернаву-Сарматку. Она-то из наших, только долго в сарматском плену была… Да что это я! Поешь-ка щей да расскажи, кто таков?

Обычно скрытный и недоверчивый, Хилиарх на этот раз ничего не утаил. Слушая его, Милана мрачнела.

— Плохо дело. Завтра как раз полнолуние. Принесет их всех Лихослав нечисти лесной в жертву. Ничего! К вечеру проберемся в село, а там — увидим, чьи чары сильнее. Упыря этого с его кодлом многие не любят, только боятся… А пока — ложись, спи. Я тебе шкуру медвежью постелю. Ты, гречин, славный воин: черту лапу отрубил, а песиголовцу зубов убавил! Куда уж нашим мужикам запуганным…

* * *

В обширной полутемной землянке, на полу, устланном камышом, лежали связанные Ардагаст и трое его спутников. Лихослав в вышитой длинной сорочке восседал на лавке и неторопливо плел лапоть. Колючие серые глаза смотрели с ехидцей из-под сросшихся седых бровей.

— Что, воители степные, повязали вас бабы? Не лезьте к нам с волхвом-недоучкой! А тебя, Вышата, боги наказали. Большой грех — от учителя своего сбежать, еще и обокрасть его: лучшую наложницу увести.

— Я не вор, а Милица не рабыня была, чтобы ее красть!

— Что же она, бедовая такая, не с тобой?

— Убили ее лихие люди в Херсонесе.

— Вот видишь: как нажито, так и прожито. А ты еще и перед племенем согрешил: вырастил пащенка этого. От таких ублюдков с нечистой кровью все беды наши!

— Моя кровь чище твоей души черной! — презрительно сверкнул глазами Ардагаст.

— Молчи, бродяга степной! Недаром у нас сколотными зовут тех, кто от блуда прижит. Они, сколотные, и научили венедов в степи селиться, города ставить, по-степному воевать, себя сколотами звать… Что, помогли вам валы в десять локтей, шеломы заморские, панцири греческие? Помогло золото Даждьбогово? Молодым богам небесным не одолеть старых — лесных, водяных да подземных. Старые боги нам велели в лесу жить. Здесь наши корни вековые!

— А наши корни где, внуков Даждьбоговых? Мы, поляне, простор любим, не чащу, — сказал Неждан.

— Нет у вас корней, перекати-поле вы, сорняки! Скорей бы вас всех сарматы извели, чтоб вы лесной народ в соблазн не вводили!

— Нет, Лихослав, — покачал головой Вышата. — Того, кто мир повидал от Дуная и до Бактрии, до Индии богатой, ты в своей чащобе не удержишь. Мы, венеды, сколоты — люди, не черти болотные!

* * *

В сумерках четырех пришельцев повели селом. Мазанки и рубленые избы здесь до половины уходили в землю, у иных над травой поднималась лишь заросшая мхом крыта. Будто из нор, вылезали лесовики — длинноволосые, бородатые, в безрукавках волчьего меха поверх белых рубах.

На лугу за околицей уже горел костер. Пленников привязали к деревьям, даже не сняв панцирей. Во взглядах столпившихся лесовиков угрюмое недоверие мешалось с любопытством. Среди ведьм, окруживших Лихослава, выделялась Сарматка — разбитная, с пышными черными волосами, в темно-синем платье, застегнутом парой бронзовых фибул с сарматскими тамгами. Сам колдун расхаживал с довольным видом в черном плаще с золотой застежкой. Призывно загудел бубен. Лихослав воздел руки:

— Люди леса! Чужие к нам пришли: чужим языком говорят, чужой обычай чтут, чужим богам молятся. Наши боги — лешие, да упыри, да русалки, да черти болотные и подземные. Здесь они, рядом. Ныне предали они нам в руки вторую половину дара молодых богов — золотой чаши Колаксаевой. Не будет больше над нашими племенами царей с золотыми дарами да с нечистой кровью! Каждое племя должно само по себе жить! А чужаков этих самые древние, страшные боги в жертву возьмут. Росомаха! Росомаха, зверь-человек! Приди, выбери себе жертву!

Зашелестели во мраке ветви, затрещали сучья, еле заметная темная фигура скользнула в высокие конопли и стала медленно, осторожно пробираться в них. Эта медлительность невидимой твари и вывела из себя Сигвульфа. Как? Его, гота, хотят скормить не зверю-воину, не волку, не медведю, а трусливой лохматой хищнице?

— Один, Дикий Охотник! — Ярость утроила силы германца. Не выдержав напряжения могучих мышц, лопнули веревки. — Что, испугались, жалкие рабы колдуна? Сейчас я вашего мерзкого бога голыми руками разорву!

Но из конопли выскочила не обычная лесная росомаха. Существо, подобное человеку, но покрытое длинной белой шерстью, со львиной головой на широких плечах и мощными лапами хищника вместо рук. Выпустив когти, с бешеным ревом чудовище бросилось на Сигвульфа, однако удар ногой в живот тут же заставил тварь отлететь обратно в коноплю. Но и сам гот потерял равновесие и упал на спину. В следующий миг зверь-человек прижал его лапами и коленями к земле. Уперевшись руками в плечи противника, германец сумел удержать его клыкастую пасть подальше от своего горла, а грозные когти заскрежетали по пластинам панциря. Но вскоре Сигвульф почувствовал, что мышцы чудовища не уступают его собственным. Мощные когти гнули и выламывали пластины, впивались в тело, громовое рычание глушило, било в лицо подобно ветру. Вот белые клыки уже совсем близко, и только панцирь не дает им вцепиться в грудь…

Поглощенные зрелищем поединка, лесовики не заметили ни Миланы, ни пришедшего с ней смуглого невысокого человека, одетого по-венедски. Неслышно подобрался он к пленникам и ловким движением уличного вора перерезал веревки у Вышаты. Тот обернулся и прошептал: «Кинжал! Быстро!» Потом выскочил на середину луга, воткнул кинжал в землю, перекувыркнулся через него — и встал крупным волком с белой шерстью.

Человек-зверь, почуяв нового врага, повернул к нему львиную голову, хотел броситься, но Сигвульф крепко держал его за лапы. Сильные челюсти волка сомкнулись на горле росомахи. Чудовище захрипело и осело недвижной мохнатой тушей.

Тем временем грек освободил от пут Ардагаста, сунул ему в руки свой меч. Вдруг Лихослав что-то громко крикнул — и из лесу с громким лаем выскочил, сверкая единственным глазом, громадный песиголовец. Хилиарх метнулся к кинжалу, но демон оказался проворнее: двумя прыжками настиг своего вчерашнего обидчика, ухватил за бока могучими руками и поднял над головой, чтобы ударить оземь. Но не успел: клинок царевича вонзился ему в грудь, и все трое кучей рухнули в густую траву.

Окровавленный, но не утративший боевого пыла, поднялся с земли Сигвульф.

— Ну, нечисть лесная, кому еще хочется жертвы? Выходи!

Чаща ответила воем, ревом, свистом, но на луг никто не вышел: к такому, видно, в лесу не привыкли. В толпе раздались смешки. Тогда сам Лихослав в ярости шагнул вперед, перекувыркнулся — и оборотился большим черным волком. Белый волк-Вышата с грозным рычанием выступил навстречу. Германец двинулся было следом, но толпа зашумела: «Назад! Волхвы бьются — никто мешать не смеет!» Ардагаст знаком остановил своих друзей, к которым уже присоединился освобожденный Миланой Неждан.

Волки-оборотни кружили по лугу, огрызаясь и щелкая зубами, потом черный прыгнул — и завертелся на траве мохнатый клубок, полетели во все стороны клочья шерсти. Наконец черный волк, весь в крови, отскочил назад, снова перекувыркнулся и поднялся громадным черным туром. Вывернув рогами целый пласт дерна, он с ревом понесся вперед, готовый насадить белого волка на рога. Но тот вмиг обернулся белым туром с сияющими золотом рогами. Полетела земля из-под копыт, затрещали могучие лбы, содрогнулись деревья от громового мычания. И вот уже черный бык с распоротым боком бежит от белого, валится на траву… и взлетает черным вороном величиной с человека. А вслед ему стремится ввысь такой же огромный белый кречет.

— Тремя мирами владеет волхв и в трех обличьях может биться, — проговорил Ардагаст.

Клекот и карканье неслись с ночного неба, закрывали полную луну широкие крылья, поднявшийся вдруг ветер кружил перья. Вот уже ворон летит, преследуемый кречетом, все ниже. Но вдруг словно незримая сеть опутывает крылья белой птицы, и та падает, застревая в ветвях высокого дерева.

— Кто чары наводит?! Ты, Сарматка? Или ты, кошка рыжая?! — отчаянно кричит Милана.

А ворон уже с победным карканьем устремляется на кречета. Но тут зазвенела тетива, и стрела пронзила черную птицу. Миг спустя на земле стонал и корчился с переломанными костями и стрелой в груди окровавленный старик. Снова запела тетива, и рыжая ведьма, вскрикнув, упала. В свете костра с луком в руках появилась Ларишка — в изорванной и перемазанной грязью одежде, с растрепавшимися на ветру черными волосами.

Вышата, уже в человечьем обличье, стоял над поверженным колдуном.

— Говори, где чаша Колаксая? Не то пошлю твою душу туда, куда и Чернобог не заглядывает!

Лихослав хрипло засмеялся, харкнул кровью в лицо белому волхву.

— Там, где тебе не достать — в Гробнице Семи Упырей! Попроси Даждьбога ради, может, отдадут…

— Уж ты-то по ночам кровь пить не будешь!

Ардагаст взмахнул мечом и с одного удара отсек голову колдуну. Сигвульф, переглянувшись с волхвом, сломал молодую осину, оборвал ветки, мечом затесал ствол и пробил этим колом труп.

— Тело сожжете на осиновых дровах, — сказал Вышата.

Ардагаст и его люди разобрали свое оружие, сложенное колдуном под деревом. Лесовики молчали, словно громом пораженные. Вдруг раздался сильный, уверенный голос Миланы:

— Бабы! Чего ждете? Гони ведьм из села! Хватит им чужих коров доить да порчу насылать!

Луг огласился женским криком, визгом, руганью. Преследуемые толпой, ведьмы бросились врассыпную.

Победителями вошли Ардагаст с товарищами в село. Но возле землянки Лихослава они увидели вновь собравшуюся толпу. Впереди стоял упитанный мужик с пегой бородой, опиравшийся на увесистый посох. Из-за его плеча выглядывала Сарматка.

— Ну вот что, степняки: берите себе Лихославово добро, а нас с лесными богами не ссорьте. Вы уйдете, а нам с ними жить.

— Глядите, бабы, вы и так богов прогневили. На завтра большие жертвы готовьте, и нам, ведьмам, подарки. Не то… Семеро вам покажут, — зловеще усмехнулась Сарматка.

— На Лихославово место метишь, стерва приблудная? — сжала кулаки Милана. — А ты, старейшина, куда смотришь? Это вы с батькой дали из села бесовское гнездо сделать! Не было тут раньше ни капища Чернобогова, ни сборищ ведьмовских…

В толпе зашумели, заспорили. Ардагаст выступил вперед.

— Если мы Семерых Упырей изведем и Колаксаеву чашу добудем, признаете меня царем? А я вас из этих лесов на юг выведу. Знали бы вы, какие там черноземы пустуют, какие товары греки за зерно дают! И с сарматами мир будет: сам я — росский царевич.

Шума и споров в толпе стало еще больше. Высокий белобрысый парень выкрикнул:

— Верно царевич говорит! До каких пор нам всех бояться? Я среди сарматов год прожил — ничего, тоже люди. А уж со своими братьями-венедами не поладить…

Наконец старейшина, пошептавшись с Сарматкой, сказал:

— Добро! Только к гробнице иди ночью, не днем. Если Семерых одолеешь, когда они сильнее всего — значит, с тобой на земле некого бояться, сила самого Даждьбога в тебе.

Ардагаст и его люди расположились в обширной землянке мертвого колдуна. Гот стянул с себя доспех и рубаху и с удовольствием предоставил Милане смазывать раны и синяки. Ведьма ласково прижималась к могучему готу и со смехом что-то шептала ему. Ларишка, переодевшись в длинную венедскую рубаху, при лучине штопала свою одежду, а царевич поглаживал ее роскошные волосы.

— Не пойму, почему бы нам не плюнуть на старейшину и не пойти к гробнице днем? — спросил Сигвульф.

— Не в нем дело, — покачал головой Ардагаст. — С лесовиками нельзя зря ссориться. Если они за мной не пойдут — напрасно будет все, даже из лесу можем не выбраться. Здесь-то людей немного, а там, в низовьях Случи, большое племя живет. Эти места и для них святые. Не всегда тут бесам служили…

Утром пришельцы с юга осмотрели кладовые Лихослава, полные отборных мехов, меда, воска. Немало нашлось серебряных римских монет: торговлей с чужаками колдун оскверниться не боялся. Вышата расплавил часть серебра в тигле, взятом у кузнеца, и друзья окунули в горячий металл, страшный упырям, свои клинки.

И снова маленький отряд пробирался через чащу. К шестерым искателям солнечной чаши присоединились Милана и четверо мужиков с дубинами и рогатинами, посланных старейшиной следить за поединком. Среди них был и белобрысый, что жил среди сарматов. Лесовики тихо переговаривались, вздыхая.

— Ох-хо-хо… Жили тихо, мирно, со всеми богами ладили. Не иначе — за грехи свалился на нас царевич этот.

— Да где, когда такое видано: на богов меч поднимать, колдуна не уважить, ведьм не бояться?

— Где? Да хоть на юге! Сарматы дань берут, зато сами чертям не молятся и других не заставляют. И сколоты… А над нами смеются: живете-де в лесу звериным обычаем, чуть лапу не сосете.

— Пожили б они тут, где нечистых больше, чем у них в степи сурков…

— Да мы сами эту нечисть и развели. Прикормили, они и лезут, будто мухи на мед. Песиголовцев в наших местах не было, из-за Карпат, поди, заявились.

— Деды наши и прадеды всегда упырям требы клали…

— А за что? Кому они добро сделали? Перун гневен, да дождь посылает, Даждьбог — тепло…

— Добро, добро! Хоть бы зла не сотворили. Упыри все могут: засуху наслать, мор — хоть на людей, хоть на скотину. Нельзя без треб им!

— Вот ты своих детей на требище и веди, а я нечисти Малушу с Торопкой не отдам! Хватит, пусть теперь бесы нас боятся!

А лес кругом становился все мрачнее и безмолвнее. Все гуще сплетались ветви в вышине, еле пропуская свет. Часто попадались мертвые деревья. На их голых сучьях белели звериные и человеческие черепа. Не пели здесь птицы, не жужжали насекомые, не хрустел валежник под лапами зверей. Эта мертвая зловещая тишина и полумрак были страшнее, давили на душу больше, чем ночь, наполненная ревом врагов.

Но уверенно шагал впереди волхв Вышата, временами переговариваясь вполголоса с Миланой и после этого произнося заклинания или чертя знаки в воздухе. А по дороге, не спеша, рассказывал своим спутникам:

«Давно это было — до Колаксая. Сварог еще не научил людей ковать железо. К югу отсюда было большое село — да что там, город. Больше всего в нем почитали Великую Богиню Ладу, и жрицей ее была мудрая и прекрасная царица города. Как-то праздничной купальской ночью пришел к священным кострам могучий воин с волосами цвета меди, и царица по обычаю отдалась ему. То был бесстрашный и жестокий вождь лесного племени. Узнал вождь, как богат город зерном, скотом и медью, как миролюбивы его жители, и задумал их покорить, а царицу взять себе в наложницы.

Пообещал он большую жертву Перуну и повел племя в набег. Но в ночном бою горожане разбили лесовиков. На другой день, когда племя оплакивало погибших, пришли послы от царицы и объявили, что их повелительница согласна стать женой Медноволосого и объединить два племени. Так велела Лада своей жрице, ибо долгая война могла лишь погубить город — один из немногих оставшихся у некогда многолюдного народа Богини. Но гордый и буйный вождь будто обезумел от горечи поражения. Не воинственные конники-степняки одолели его — презренные трусливые горожане, управляемые женщинами! В глухой чащобе нашел Медноволосый злейшего из колдунов и совершил страшный обряд: выпил кровь ребенка, посвятил Чернобогу свою душу и обрек в жертву ему весь город.

Войско лесовиков ворвалось в город, сожгло его, перебило всех жителей, перерезало скот. Святилище Богини сровняли с землей, над царицей надругались всей дружиной, а после разорвали конями. Забыли только, что степняки тоже чтили Ладу и давно породнились с ее племенами. Не стерпели степные вожди такого кощунства. Обрушилась их конница на лесовиков, будто громовая дружина Перунова — на бесов. Каменным топором поверг вождь степняков Медноволосого с коня наземь, медным кинжалом поразил в горло. Но и с лесным народом были степные воины в родстве и потому похоронили проклятого, как пристало вождю: в каменной гробнице, вместе с двумя женами, двумя детьми, дружинником и рабом. Волею Чернобога все семеро стали упырями, а в их кремневое оружие владыка тьмы вложил губительные синие молнии. Лишь железо с серебром могло бы одолеть Семерых, а железные доспехи — защитить от этих молний. Но когда дар Сварога пришел к жителям леса, их сердцами уже многие века владел страх. Привыкли откупаться жертвами от упырей, а колдуны, что кормились от тех жертв, окружили гробницу сильными чарами».

* * *

Вечером отряд вышел на поляну у подножия невысокого холма, на котором рос вековой дуб. Между его корнями, подобно двери, выделялась серая каменная плита почти в рост человека. Ардагаст велел собрать побольше хвороста и сложить костер. Вышата, напевая заклинания, провел старинным бронзовым ножом борозду вокруг холма и поляны. Тем временем совсем стемнело, и мертвый лес внезапно ожил. Шорохи, треск, злое ворчание послышались отовсюду — сначала издалека, потом все ближе и ближе. Десятки красных глаз вспыхнули кругом…

— Обложили, — тихо, со спокойной безнадежностью произнес рябой мужик с жидкой бороденкой.

— И захотите, так не уйдете, воины Даждьбожьи! — раздался злорадный голос Сарматки. — Славная жертва будет Семерым! А вас, мужики, можем и пропустить. Родичи вы мне, как-никак. Идите, пока я добрая.

— А пошла ты!.. — длинно и зло выматерился белобрысый.

— Пропустишь, как же, — покачал головой рябой. — Растащат бесы наши косточки по лесу. И-эх-х! Царь Ардагаст, веди нас в бой! Умрем за тебя!

— Верно! Пропадать, так в бою, как мужам пристало!

А у Хилиарха, сына Хилонида, на душе стало удивительно легко и спокойно. Тут, в скифских дебрях, не нужно хитрить и унижаться. Бессильны здесь серебряные кружки с профилем кесаря, бесполезны папирусы с доносами и долговые расписки. Ахилл, воистину ты бессмертный владыка Скифии!

— Ты, златокудрый, Колаксай-скиф, я — твой воин!

Ярко вспыхнул костер и осветил лицо Ардагаста.

— Вышата, Милана! С упырями буду биться я с женой и дружинниками. Ваше оружие — чары. А вы, древляне, глядите в оба: прорвется какой нечистый через круг — в дубины его, в рогатины!

— Бесов материть — не грех, — подмигнул волхв белобрысому. — Не Мать Сыру Землю обидите, а Ягу-Бабу, всех чертей мать.

Царевич ударил рукоятью меча в плиту.

— Семеро Упырей! Я, Ардагаст, потомок сколотских царей, царевич росов, пришел к вам за Огненной Чашей Колаксая! Вызываю вас на смертный бой!

Сигвульф одной рукой отвалил плиту. За ней показались небольшие сени и вторая плита-дверь. Перед ней лежал, скорчившись, косматый и бородатый человек, прикрытый лишь потертой шкурой на чреслах. Гот пнул его ногой.

— Вставай, пес, и зови своего хозяина!

Лежавший вздрогнул и медленно поднялся. Мускулистое тело, белое, как у покойника, — и налитое кровью, заросшее черным волосом лицо. Крепкая рука сжимала короткое копье с каменным наконечником. Упырь злобно ощерился, блеснул длинными белыми клыками, но, заметив тусклый блеск серебра на клинках, попятился и не спеша отодвинул каменную дверь. Пламя костра еле осветило тесное подземелье со стенами из грубо отесанных плит и глиняным полом, выкрашенным красной охрой, словно залитым кровью. Против входа сидел, привалившись к стене, человек с длинными, отливающими красной медью волосами. Широкие плечи скрывал плащ из медвежьей шкуры, сколотый костяной булавкой. На мощной волосатой груди желтело ожерелье из клыков кабана. Могучие руки лежали на рукояти кремневого топора. За поясом с резной костяной пряжкой торчал каменный кинжал. Штаны черной кожи были заправлены в красные сапоги.

Вокруг вождя, скорчившись, лежали еще пятеро: по бокам его — две женщины в белых полотняных платьях и янтарных ожерельях, в ногах — двое юношей и мужчина в безрукавках из волчьих шкур и кожаных штанах, с каменными топорами в руках.

Хилиарх возбужденно шепнул: «Перебьем их по одному на выходе!» Ардагаст только укоризненно покачал головой. Пятеро воинов стали в ряд: Ларишка и Неждан по левую руку от царевича, Сигвульф и грек — по правую.

«Может быть, упыри давно мертвы?» — мелькнула робкая мысль у эллина. В Египте ему приходилось грабить склепы с мумиями. Обтянутые потемневшей кожей скелеты выглядели страшнее этих белых краснолицых трупов… Но веки Медноволосого уже поднялись, глаза зажглись волчьим огнем, алые губы раздвинулись, и низкий хриплый голос произнес несколько слов на забытом языке. Пять скорченных тел медленно начали распрямляться. Мускулистая рука вождя подняла топор, и синие огненные змейки вспыхнули на сером кремне. Горбясь под низким каменным потолком, встали упыри вокруг своего предводителя. Вот и он поднялся, первым шагнул наружу, выпрямился… Да, ростом проклятый вождь не уступал Сигвульфу.

Сжимая в руках каменное оружие, пылающее синим мертвенным огнем, пять упырей встали против пяти воинов. Медноволосый взмахнул топором над головой и издал протяжный волчий вой — боевой клич лесовиков. Чаща отозвалась оглушительным ревом, свистом, завыванием. Внезапно налетевший ветер зашумел в ветвях, закачал деревья. Сигвульф ободряюще хлопнул грека по плечу и… громко, раскатисто захохотал. Прав Вышата: ради такого боя стоило забраться на край света! Ардагаст поднял меч.

— Светлые боги с нами! Слава!

Мелькнуло в воздухе копье, посланное рукой раба — и упало, отбитое на лету мечом Неждана. Неуклюжим медведем косматый упырь двинулся на юношу, рыча по-звериному, но тот с усмешкой всадил клинок по самую рукоять в грудь врага. В следующий миг словно стальные клещи сомкнулись на обоих запястьях Неждана и отвели назад его руки. Пальцы на рукояти сами собой раздались. Видно, клинок не задел сердца упыря. А тот уже с довольным хохотом повалил юношу наземь, потянулся клыками к шее… Нездешний могильный холод лился из глаз упыря, отнимал силы, убивал волю. И такой же холод шел от тела живого мертвеца, обжигал кожу сквозь рубаху. Рядом Ларишка отчаянно отбивалась кривым мечом от топора и кинжала молодого упыря, а две упырицы с ножами в руках уже обходили сражавшихся сбоку. Вдруг противник тохарки отскочил назад и метнул топор ей в грудь. Синяя вспышка охватила на миг кольчугу, и воительница с криком упала.

Одним рывком молодой дружинник извернулся, подставил страшным клыкам край кожаного плаща и нажал грудью на рукоять меча, сдвинув ее вбок. Поистине мертвая хватка вмиг ослабла. Оживший труп, пораженный в сердце, стал просто трупом. Неждан сбросил с себя косматую тушу, не без труда вытащил клинок, оглянулся — и успел увидеть, что сын Медноволосого, ногой придавив руку тохарки с мечом к земле, замахивается кинжалом. Издав боевой клич своих отцов: «Мара!», сын сармата одним ударом перерубил шею упыря. И тут же в спину Неждана вонзились два острых кремневых жала. Из пяти бойцов он один не имел доспехов. Но Ларишка уже вскочила на ноги, разъяренной пантерой бросилась на упыриц, снесла одной голову, а вторую погнала к костру. Споткнувшись, упырица упала в пламя и, лишенная им всей своей силы, обратилась в горящий труп.

Второй сын вождя бился с Хилиархом. Грек отбил несколько его ударов и вдруг, отбросив меч, прыгнул вперед и обхватил своего врага. Синим огнем вспыхнул панцирь под ударом топора, дикая боль пронзила тело, но кинжал уже вышел под лопатку упырю. Бывшему обитателю александрийских трущоб это оружие было привычнее меча.

Тем временем чаща вокруг поляны превратилась в ад. Вдоль проведенной Вышатой борозды выросла стена из черных волосатых туш, мерзких огненноглазых рож, когтистых лап. Рев и вой не смолкали ни на миг. Словно птица, защищающая свое гнездо, носилась вдоль незримой преграды Милана с воздетыми руками и разметавшимися русыми волосами, и от одного ее пронзительного взгляда прирожденной ведьмы отшатывались самые свирепые бесы. Другие успевали просунуть внутрь волшебного круга головы или лапы, но их встречали меткие удары рогатинами и дубинами. Забыв всякий страх со стыдом заодно, четверо мужиков на весь лес ругали нечисть — в душу, в мать, в негожее место, в Чернобога и весь род его!

Лишь одному песиголовцу удалось прорваться на поляну — в тот самый миг, когда упырь-дружинник опытной рукой нанес сильный удар в голову Сигвульфу, так что рогатый шлем слетел, а великан-гот зашатался и тяжело осел. Второй смертельный удар упырь нанести не успел. Отчаянно вскрикнув, Милана повисла у него на плечах, впилась ногтями в ледяное тело. Сзади к готу уже спешил песиголовец, но белобрысый парень метнулся наперерез чудовищу и всадил ему рогатину в горло. Тут же грек вонзил песиголовцу кинжал в спину, пробормотав: «Везет мне здесь на кинокефалов!»

Этих несколько мгновений Сигвульфу хватило, чтобы прийти в себя и пронзить упыря мечом. Тот рухнул, увлекая за собой Милану. Германец вытянул клинок, ногой отшвырнул труп — и вдруг переменился в лице, увидев кровавую рану на груди колдуньи. Из тьмы раздался злорадный хохот Сарматки. Сигвульф в ярости схватил топор упыря, швырнул его на голос. Бесы бросились врассыпную, а один, замешкавшись, вспыхнул синим пламенем и обратился в кучу пепла. Гот склонился к Милане и с радостью заметил, что рана не опасна — скорее глубокая царапина, а женщина даже не потеряла сознания. Проворчав что-то насчет баб, которые лезут в битву героев, Сигвульф поспешил на помощь Ардагасту.

А царевич, теряя последние силы, в одиночку бился с Медноволосым. Десяток опасных ран, нанесенных двумя мечами, заставил бы истечь кровью самого сильного бойца. Но вурдалак не мог отдавать кровь — только поглощать ее. Не ведал воин-мертвец и усталости. Спокойно и умело отводил он самые опасные удары, не давая ни поразить себя в сердце, ни срубить голову. Но и ему ни разу не удалось задеть у противника не защищенные доспехами части тела. Ардагаст был не так силен и дороден, зато молод, быстр и вынослив. Удары колдовским оружием по панцирю и шлему пронизывали все его тело страшной болью, но не могли заставить потерять сознание. И все же вождь упырей медленно, но верно теснил его к костру. Вскоре панцирь раскалился, принося новую боль, затлела одежда.

И тут с двух сторон раздались боевые кличи: «Мара!» и «Один!» Кривой меч Ларишки отсек Медноволосому правую руку, а тяжелый клинок германца подрубил ноги. Рухнув на колени, он еще попытался достать царевича кинжалом, но и левая кисть упыря отлетела, срубленная молниеносным взмахом длинного сарматского меча. С громким, невыносимым воем Медноволосый упал в траву, но тут же, опираясь на обрубок руки, метнулся к Ардагасту, вцепился клыками ему в сапог. Три клинка обрушились на вождя упырей и кромсали его тело, пока призрачная жизнь не покинула последнего из обитателей лесной гробницы.

А Вышата все это время будто не замечал кипевшей вокруг него битвы, не глядел даже на бесновавшуюся вокруг поляны нечисть. Взгляд волхва был устремлен на гробницу и дуб. Возле них, заслоняя стволы деревьев, среди тьмы вырастала тьма еще более непроглядная, дышащая холодом и смертью. Вышата шептал заклятия — столь могучие и тайные, что их не должны были слышать ни люди, ни бесы, делал простертыми вперед руками почти незаметные знаки. И тьма отступала, распадалась на клочья. Но силы смертного не были безграничны. Клочья росли, собирались, ширились — и наконец слились в громадную, выше дуба, человекоподобную фигуру. Три пары беспощадных глаз горели в вышине, три пасти дышали огнем, огромные нетопырьи крылья раскинулись над верхушками деревьев. Разом умолкла, попряталась нечисть. И раздался могучий, всепроникающий голос:

— Вы славно бились, воины. Хотели богатства, власти? У меня их надо было просить! Я щедрый. Большее дам вам — бессмертие. Вы победили Семерых Упырей — станете Одиннадцатью Упырями! И вечно будете сторожить Колаксаеву чашу. Так велю я, Чернобог, Владыка Тьмы! Хо-хо-хо-хо!

Словно десять тысяч незримых сов захохотали в темном беззвездном небе. Могильный холод сковал все движения, проник до костей, пробрался в самую душу, убивая волю и желания. Иные, нечеловеческие чувства и мысли зашевелились на дне души: презрение к слабым, трусливым смертным, к их жалким земным радостям, жажда упиться их страхом, покорностью, кровью, горячей, соленой кровью… Но гордо вскинул голову Ардагаст, бесстрашно взглянул в глаза трехликому призраку:

— Да, мы хотим власти — но праведной и законной, а ты ее дать не можешь! Мы хотим золота — святого, солнечного, а не твоего проклятого, что в черепки обращается!

— Не про тебя ли сказано: «Черт золото имеет, а в болоте сидит»? — подхватил белобрысый. — Мы, поди, не черви — в могиле жить, не комары — кровь пить!

— И среди тьмы твоей есть свет, — твердо сказал Вышата.

— Это ваш костерок? Да он уже гаснет!

Напрягая все силы, волхв воздел руки к небу.

— Есть святой огонь в ночи во всех трех мирах. Огонь Перуна в небе, огонь Даждьбога — под землей, когда плывет Солнце в золотой ладье к восходу, огонь-Сварожич земной — в костре, в очаге, в наших душах. Вот дуб святой, Перунов — от земли до неба. Да соединится огонь небесный с подземным!

Вспыхнуло сияние в гробнице. Тут же ударила с неба огненная стрела, вырос на миг пламенный столб, раскололся дуб, треснули и обрушились плиты гробницы. И исчезла трехликая тень с нетопырьими крыльями. А холод сменился теплом летней ночи. Темный лес был по-прежнему безмолвен, но его тишина уже не таила в себе угрозы. Разошлись тучи, и месяц залил поляну спокойным серебряным светом.

— Мужики! Подбросьте веток, а то костер и впрямь погаснет, — совсем буднично произнес белобрысый.

Все принялись хлопотать у огня. Только Вышата, обессиленный, лежал в траве, раскинув руки. Милана склонилась над Нежданом.

— Кого боги берегут, так это его. В ножах упырьих синего огня не было. Да еще плащ кожаный, толстый. Будет жить сарматич, перевязать только хорошенько надо да над ранами пошептать!

Тела упырей тем временем успели превратиться в пожелтевшие костяки. Плоть живых мертвецов, их одежда, даже рукояти топоров, которые только что не удавалось перерубить мечом, — все осело бурым прахом.

— Кости упырей бросьте в огонь, — сказал, приподнявшись на локте, Вышата, — и все их добро — туда же. А пепел потом — в болото. Коли попадется злым колдунам хоть одна косточка или, еще хуже, оружие…

С факелом в руке Хилиарх змеей прополз в наполовину обрушившуюся гробницу и вылез, высоко поднимая половину золотой чаши. Вторую половину достал из сумы волхв. Он уже стоял, опираясь на плечо Сигвульфа.

— Это золото — сам солнечный огонь. Достойного царствовать он не опалит. Недостойного — сожжет. Мало принадлежать к царскому роду. Истинный царь мудр и праведен, силен и щедр. Есть ли такой среди нас?

Взгляды всех обратились к Ардагасту. Царевич шагнул вперед, взял из рук грека и волхва обе половины чаши и с силой прижал их одну к другой. Чистый, золотисто-белый свет вдруг возник в глубине чаши, вырос, языками невиданного пламени взметнулся вверх. Стало светло, как днем. И следа трещины не осталось на чаше. Дивный огонь подсвечивал изнутри, будто сквозь стекло, чеканные изображения: слева — терзающий оленя лев, справа — барс, напавший на вепря, а посредине — дерево с птицей на нем. Руки Ардагаста не дрогнули, не уронили пылающую чашу. Даже лицо его, гордое и красивое, не переменилось. Лишь голубые глаза засияли тихим торжеством. Кто не верит в свою силу — не побеждает.

Акинаком царевич распорол кожаный чехол на длинном мече, и тот заблестел золотом ножен и рукояти. На ножнах терзали друг друга чудища — грифоны, крылатые львы, драконы.

В едином порыве все, кроме Вышаты, упали на колени и простерли руки к царевичу.

— Ардагаст, ты — Колаксай, Солнце-Царь! Ты — Даждьбог!

— Даждьбог — на небе, царь — лишь его подобие на земле, — сурово произнес волхв. — Встаньте! Грех живого человека богом называть и молиться ему… Царь Ардагаст! Твой род, как и у всех людей, — от Сварога-Неба и Мокоши-Земли. Откуда же у тебя власть над нами?

— От светлых богов, что дали мне эту огненную чашу.

— Скажи, что значат изображения на ней?

— Лев — это Даждьбог, чья сила в правде. Барс — это Перун, его сила в мужестве. Птица на древе — Земля-Мокошь, мать их обоих.

— Что же станет с тобой, если не будешь праведен и храбр?

— Боги отберут у меня царство.

— Помни же: Земля — Мать тебе, как и всем. Не племя для тебя, а ты для племени.

Волхв набрал горсть земли и осыпал жирным черноземом золотистые волосы Ардагаста.

* * *

Сауасп-Черноконный, царь росов, скрестив руки на груди, угрюмо смотрел на завал из срубленных деревьев, перекрывший тропу над рекой. Уже третья засека! И у каждой он теряет дружинников. А в чаще из-за каждого дерева летят меткие стрелы. А за рекой — словене: как бы не отплатили за прошлогодний набег. Да еще у их князя гостит король готов с сильной дружиной. А Чернава-Сарматка, лучшая лазутчица, на этот раз такое несет про богов и чудеса… Рука привычно легла на меч. Вздор! Он молится только Мечу-Ортагну и Саубарагу — Черному Всаднику, богу ночных разбоев.

Размышления царя прервал звук рога. На завале, под красным знаменем с золотой тамгой, рядом со смуглым Вишвамитрой стоял золотоволосый воин с золотой чашей в руке и золотым мечом у пояса.

— Сауасп, царь рссов! Ты владеешь землей сколотов не по праву. Гляди: вот чаша Колаксая, которую я добыл у Лихослава и Семи Упырей. Я, Ардагаст, законный царь сколотов, вызываю тебя на бой!

Надменное чернобородое лицо Сауаспа исказилось яростью.

— Ты — царь?! Венедское отродье, бродяга, главарь оборванцев, убийца родственника! Ардагаст обнажил меч.

— Вот меч Куджулы Кадфиза, которого знает вся степь! Да, я убил твоего гнусного братца, который хотел погубить великого царя кушан за греческое золото. А теперь я пришел мстить тебе — за отца, за мать, за деда, за весь наш род! Это ты — не царь, а грабитель, убийца и сеятель раздоров. Все царство Фарзоя ненавидит тебя!

— Щенок! Ты говоришь это мне, покорителю скифов и венедов,…

— Ты умеешь воевать только со слабыми, а на Дунае тебя никогда не видели, Сколько римских денариев ты получил за это?

— Довольно! Коня в панцире и копье! Я сдеру с тебя кожу, а твой род истреблю, чтобы ни один раб не смел назваться царем сколотов.

Две дружины застыли в напряженном молчании. За конными воинами Ардагаста толпились лесовики с топорами и рогатинами, Дружина росов — вся в железных панцирях, у самых знатных — и кони в доспехах. Два всадника в остроконечных шлемах, в коротких красных плащах поверх доспехов; с длинными копьями выехали друг против друга. Под Ардагастом — стройный рыжий конь. Под Сауаспом — могучий вороной жеребец в тяжелом наборном доспехе, защищающем голову, шею и грудь.

Сауасп обернулся, тяжелым взглядом окинул дружину. Даже среди них — сколько ждущих, когда он споткнется. Нужны победы, победы любой ценой, чтобы эта волчья стая не разорвала его… Царь росов коснулся золотой с бирюзою застежки: тигр с грифом терзают быка и друг друга. Это и есть жизнь! Над черной бородой блеснули крепкие белые зубы, и прогремел клич: «Мара!» А в ответ — клич венедов: «Слава!»

Степным ураганом несся, громыхая железом, Сауасп. Его тяжелое копье было направлено прямо в грудь противнику, но тот, молодой и гибкий, в последний миг отклонился влево, и длинный массивный наконечник лишь сорвал несколько пластин панциря. Но и погрузневшее тело Черноконного не утратило еще быстроты и ловкости: вражеское копье он захватил себе под мышку и резко повернул коня. Ардагаст, однако, тут же выпустил копье и только поэтому удержался в седле. Снова пустить копье в ход Сауасп не успел — меч Куджулы Кадфиза с одного удара обрубил наконечник. Отбросив бесполезное древко, царь росов выхватил меч, и длинные клинки стали высекать искры.

Вдруг из травы поднялась голова крупной черной змеи, метнулась — и конь Ардагаста, дико заржав, рухнул в корчах. «Спешься, Сауасп!» — раздались голоса. Так кричали даже многие из росских дружинников. Но их вождь будто ничего не слышал. Изрыгая брань и проклятия, обрушивал он удар за ударом на молодого соперника, еле успевшего вскочить на ноги. А змеиная голова уже снова покачивалась над травой. Лишь зоркий глаз Вышаты заметил ядовитую тварь, Волхв прошептал что-то — и вдруг прямо под копытами черного жеребца оказалась черноволосая женщина в темно-синем платье. Лес огласил отчаянный крик. Сауасп от неожиданности чуть не вылетел из седла, и его очередной тяжелый удар лишь скользнул по шлему Ардагаста. В следующий миг бактрийский клинок вонзился в шею царя росов. Гремя залитыми кровью доспехами, Сауасп тяжело рухнул наземь. Ардагаст окинул взглядом обе дружины.

— Воины росов! Вы знаете: у Сауаспа нет сыновей. Признаете ли вы меня своим царем? Или хотите войны с венедами… и со своими братьями?

— Сами боги тебя царем поставили! Слава Ардагасту! — закричали его дружинники — сарматы и венеды-лесовики.

Сотня закованных в железо всадников могла бы одним ударом опрокинуть это разношерстное войско, загнать его в лес, поднять на копья стоявшего впереди без коня, с одним мечом царевича. Но единодушия между ними уже не было. Ведь за каждого убитого сармата найдется кому мстить… Многие росы уже осели на землю, породнились с венедами… Да и кто первый бросится с оружием на Солнце-Царя? Заспорили, зашумели, и вот уже один всадник выехал вперед с приветственно поднятой рукой. За ним другой, третий… Лишь два десятка дружинников остались верны мертвому царю. Они и доставили его тело на берега Роси.

Над Случью пылали костры. Гудел бубен, звенели гусли, разносились в ночной тиши венедские и сарматские песни. Царя росов еще предстояло избрать всем племенем, но для тех, кто сегодня пировал в лесу, царем был только Ардагаст.

Рядом с Вышатой сидели и не спеша потягивали хмельной мед Хилиарх с Сигвульфом.

— Скажи, Вышата: зачем ты тогда говорил нам, будто мы добудем Колаксаеву чашу для Фарзоя? Еще и награду сулил, — сказал грек.

— Зачем? — повторил волхв с неожиданной злостью, — А вы стали бы ее добывать для нищего, подневольного племени? Для царевича без царства? Вам, грекам, лишь бы золото. А вам, готам, — то же, да еще бы подраться с кем…

— Ты плохо судишь о нас, грехах, — покачал головой Хилиарх. — Я слушал в Афинах мудрейших философов. Киники учили меня ценить свободу выше богатства, стоики — видеть счастье в следовании долгу, а не в тленных благах. А жизнь, наша проклятая жизнь учила совсем другому! Я торговал сестренкой, чтобы прокормить больную мать… Хватит! Туда я не вернусь. Пусть меня зовут варваром, если только в скифских дебрях можно следовать лучшим мыслям эллинов!

— И мы, готы, не так плохи, — сказал Сигвульф. — Что золото? Награда герою за подвиг.

— А ведь великий царь сарматов знал все с самого начала, — лукаво подмигнул Вышата. — Он давно хотел избавиться от Сауаспа. Так что я свое слово держу: награду от Фарзоя получить не поздно.

— А ну ее! Мы что, наемные убийцы? Стать дружинником Солнце-Царя — это стоит всех сокровищ мира, клянусь Копьем Одина!

* * *

— Вот с чего Русь-то началась, — задумчиво проговорил десятник Щепила. — Ни венедов тех, ни сарматов давно нет, а мы, русичи, есть. И в летописях об Ардагасте ничего. Или, может, есть что? А, Мелетий? Я-то человек не больно книжный.

— Ни слова нет, — покачал головой поп.

— А что там может быть? — едко усмехнулся Лютобор. — «В лето 6360-е, от Христа 852-е, пришла безбожная Русь на Царьград. Грек о том записал, да на восемь лет ошибся. Тогда и начала прозываться Русская земля». А что раньше было, того печерский чернец у греков не вычитал, только слышал на подольском базаре про какого-то Кия, не то князя, не то перевозчика. Сами-то греки своих героев и царей языческих до единого знают, и все дела их.

— Иоаким Корсунянин, что Новгород крестил, немало о языческих князьях писал. Только новгородских, не киевских, — сказал Мелетий.

— Вот и выходит, будто не было нас! — воскликнул молодой дружинник. — Словно вылезли мы из берлоги, как медведи весной.

— Или по вере индийской — заново родились. А кем прежде были — не помним, и за что нам муки в этой жизни — не знаем, — сказал волхв.

— Крещение святое и есть второе рождение, — несмело подал голос поп.

— Скорее уж по голове удар, что память отшибает.

— А бывает, заодно и ум, — засмеялся дружинник.

— Ладно уж, — проворчал Щепила. — Спать идите, воины православные. Поучитесь завтра хорошенько на мечах, на копьях. Чтобы грешные мысли меньше в голову лезли.

Когда дружинники вышли, десятник склонился к волхву:

— А нет ли в твоем ларце еще чего… о воинах божьих?

— Есть. Три повести о громовичах. Только там на вашу веру хула великая.

— Отыди, искуситель! — замахал руками поп. — Громовичи — те, кого грешницы от блуда с огненным змеем рожают.

— Змеи разные бывают, — покачал головой Лютобор. — Огненные змеи — то Перун и воинство его небесное, ангелы по-вашему. А Змей Глубин — изначальное зло, что древнее самого Чернобога-Сатаны.

— Не слышал такого и не читал…

— Так тебе же грех. Не то что знать — любопытствовать грех. Разве только про греческих богов да героев троянских — это вам, диким скифам, позволено. Да не от невежества ли вся твоя вера? Чего она стоит, если боится не пыток, не огня, не чар — книги? Щепила собрал бороду в кулак.

— Не почитал бы ты, отче, те повести первым? Так ли уж там много соблазна? А после обеда, если дозволишь — я. Никто и не узнает. Все равно владыка послезавтра вернется, не раньше.

— Укрепи, Господи, веру нашу и не оставь нас во испытании сем! — широко перекрестился Мелетий и взял резной ларец.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЛАРЕЦ ВОЛХВА ЗМЕЙ ГЛУБИН

Дорога, не мощеная, но хорошо утоптанная и наезженная за восемь веков, начиналась у обветшавших, давно лишенных створок северных ворот города. Она шла через плотину, между бесконечными рядами покосившихся мраморных и белокаменных надгробий, мимо поросших ковылем курганов, мимо виноградников и садов, кое-где уже одичавших, и наконец пересекала широкую, заросшую кустарником балку.

Среди кустов, у разбитого алтаря с головой Горгоны, сидели трое. Один — лет сорока, в темном хитоне и черном шелковом гиматии с серебряным шитьем. С его гладко выбритого на римский лад лица не сходило выражение чуть затаенного презрения ко всему на свете. Нет, он не походил на всем недовольных брюзгливых неудачников. Его презрение пряталось где-то в уголках тонких губ, словно кинжал в складках плаща убийцы. Наследник богатого рода, он вернулся в Ольвию знатоком учения гностиков, и теперь вечерами к нему в дом стекались жаждущие приобщиться мистических тайн у иерофанта [34] Маркиана, сына Зенона. Двое из них — молодые люди с нагловато-высокомерными лицами и аристократическими манерами, одетые по последней моде, — сейчас внимали ему. Это были центурион Децим Фабриций, переведенный из Рима за какой-то скандал, и ольвиец Сергий, недавно поступивший на римскую службу.

— Это место очень хорошо для вызывания подземных сил. И они, разумеется, не исчезли от того, что какие-то трусливые невежды разбили алтарь. Есть и более удобные материальные средства для привлечения могучих духовных энергий.

Он положил на алтарь тонкие белые пальцы, на которых блестели массивные перстни.

— Семь колец, посвященных семи светилам, могут дать все, что ценится в этом низменном мире. Свинцовый перстень с гранатом позволяет принести зло врагу, серебряный с сапфиром — избежать его козней. Оловянный с топазом дает власть, железный с рубином — победу, золотой с гелиотропом — славу и дружбу царей, медный с изумрудом — любовь, перстень из твердой ртути с хрусталем — мудрость и богатство.

— Амулеты на каждый из семи дней продаются и в ольвийских лавках, — робко заметил Сергий.

— Изготовляются простыми ремесленниками, а освящаются разве что полуграмотными бродячими магами, — хмыкнул Фабриций. — Наш учитель такое добро и в руки не возьмет.

— Конечно. Эти кольца варвары зовут Перстнями Зла и трепещут перед ними. Их изготовил двести лет назад Захария Самаритянин, ученик Симона Мага. После гибели Захарии их спас его ученик Клавдий Валент Боспорянин, он же Левий бен Гиркан. На костях Валента, погребенных под камнями на дне пропасти, их нашел тот, кого называют Офиархом — Повелителем Змей, подлинное же его имя и происхождение могут знать лишь достигшие высоких степеней посвящения. Когда же Ардабур, царь антов, убил этого величайшего из магов, мой учитель Наас Сирийский успел отсечь руки Офиарха и унести их вместе с кольцами. Кстати, овладеть перстнями нельзя без особых обрядов, которые я со временем открою лишь достойнейшему из вас. Без этого к кольцам лучше не прикасаться.

— Я бывал у гуннов. Они верят, что шаманский пояс или корона тем сильнее, чем больше шаманов их носило. Наверное, сейчас кольца сильнее, чем при Захарии? — вставил. Сергий.

— Ты догадлив. Но главная сила колец — в совершенстве духа того, кто их носит. Власти над этим тленным миром достоин лишь тот, кто презирает его блага. Великие духи Разрушения чувствуют в нем подобного себе. Пользуйся царством, но будь готов его разрушить. Пользуйся золотом, но будь готов отлить из него алтарь духов. Пользуйся женщиной, но будь готов заклать ее на этом алтаре. И все это — без сожалений, ибо ничто материальное сожаления не достойно!

— Тело — темница души, — подхватил Сергий. — Кто жалеет о темнице, даже если там сытно кормят? Только раб.

— Глупцы бегут от соблазнов в пустыню. Нужно создать пустыню в своем сердце, чтобы обрести могущество Азазела! — воскликнул Фабриций. Маркиан одобрительно кивнул головой.

— А теперь проведем небольшой магический опыт. Вглядитесь: кто это едет сюда?

Со стороны степи появился всадник на вороном соне, в белой полотняной рубахе и штанах, с коротким сарматским плащом на широких плечах и длинным мечом у пояса. Всадник был молод, красив и явно навеселе. Он сильно раскачивался в седле, и золотистые волосы, длинные, как у скифа, колыхались в такт его движениям. Сарматская песня, вольная и протяжная, как сама степь, беззаботно разливалась среди седых ковылей и запущенных виноградников.

— Варвар. Алан… нет, ант.

— Смотри духовным зрением, Фабриций.

— Ого! В нем большая сила. Сила Грозы. Никогда не видел ее столько в одном смертном.

— Неудивительно. Он — сын одного из небесных воинов, героев скифского Зевса. Таков же был и Ардабур, которого анты и венеды зовут Ратибором. Перед ним не устоял сам Офиарх. А судя по тамге, этот варвар из рода Ардагаста, царя росов, убийцы Захарии и Валента. Ну как, стоит ли рисковать? — испытующе взглянул иерофант.

— Не справиться с пьяным варваром? Если нужно, учитель, я его одолею даже без магии, — взялся за меч центурион.

— Нет-нет, я буду ставить опыт на нем, а не на тебе. Итак, какой же из перстней?

— Оловянный с топазом — сила Юпитера против силы скифского громовержца, — предложил Фабриций.

— Устраивать тут грозовую битву? Это и погубило Офиарха.

— Свинцовый с гранатом? Сила Сатурна, Смерти, погасит любые молнии, — сказал Сергий.

— Я собираюсь не убивать или калечить его. А ввергнуть в состояние, природой предназначенное для варваров…

— В рабство! — подхватил ольвиец.

— Ты хорошо знаешь Аристотеля. Когда ты так же прилежно изучишь хотя бы Симона Мага с комментариями Захарии? Ну-ка, кто посылает власть и рабство? — Маркиан достал круглый железный талисман к железной цепочке.

— Самаэль, ангел Запада и Марса.

— Верно.

Маркиан обвил цепочкой запястье и повернул талисман изображением вперед. Козлиная морда, вписанная в перевернутую пентаграмму, ухмылялась по-человечески зло и коварно.

— Вот теперь пусть потягается с Самаэлем, гением зла Адрамелеком, ангелом Асимоном, командиром пятого легиона и двадцатью двумя ангелами пятого неба. Ветер как раз юго-восточный… Давай, спускайся балку. От небесных сил подальше, к подземным поближе…

Поравнявшись с ними, всадник добродушно рассмеялся:

— Что, колдуны, клад ищете в заклятом месте? Так он в нечистые руки не дается. Ты вот, сотник, в кости плутуешь. А ты, чародей…

Перед глазами анта вдруг встал пылающий красный камень с двумя скрещенными мечами в нем, а над камнем — ехидная козлиная харя, железная, но живая. Юноша стремглав понесся в темную бездну, а; вслед доносился твердый, безжалостный голос, произносивший непонятные слова. Подхватив упавшего с седла варвара, двое посвященных опустили его на землю, а их наставник стянул ему руки в запястьях проволокой и прочел еще одно заклятие, коснувшись ее железным перстнем.

— Через два часа он придет в себя, но не сможет сопротивляться, когда его прикуют к веслу. Его сила восстановится через неделю. Но тогда я закляну его оковы. Когда же его дух сломится, привыкнет к рабству — о, какой это будет слуга! А пока… Что там у него в суме? Серебро! Расплатитесь со своими игорными долгами. Почаще упражняйтесь в магическом управлении костями — этот способ добывать деньги надежнее алхимии.

* * *

— Нет города лучше нашей Ольвии! Все, чем богаты эллины и варвары: самосское вино, финикийское и галльское стекло, собольи меха, живых львов, рабов-скифов, могучих, как дубы, чернокожих невольниц — все можно купить у нас. За Ольвию — самый отдаленный и самый счастливый из эллинских городов! — Аркесилай, первый архонт [35] города, поднял стеклянную чашу.

Рубиново-красный напиток вспыхнул в лучах солнца, и беззаботные сатиры и вакханки на стенках чаши, казалось, ожили, переполненные этим пламенем. Одобрительно закивали головами довольные гости: добродушный толстяк Филон — агораном [36] и первый богач города, широколицый, со щетинистой бородой стратег Демарат, седой и благообразный верховный жрец Никомах. Удовлетворенная усмешка тронула простоватое солдатское лицо трибуна Марция Слава Путеолана — начальника римского гарнизона. Снисходительно улыбнулся центурион Децим Фабриций.

И лишь двое не подняли своих чаш. Один был гностик Маркиан. Второй — Филарет из Эфеса, проповедник странной полуиудейской секты. Лет сорока, он казался старше из-за морщин на лбу, лысины, усталого лица и неухоженной, с проседью бороды. Его полинявшая темная хламида казалась нелепой на этом пиру хозяев Ольвии. Поскольку новых эдиктов о преследовании секты не поступало, Аркесилай рискнул развлечь гостей чудаком-проповедником.

Маркиан встал и подошел к окну.

— Вы похвалялись всем тленным, чем может похваляться глупец. Глядите же — вот ваш город!

Он отдернул занавеску. За новыми укреплениями далеко на север, до обветшалых, давно не чиненных стен и заболотившегося водохранилища тянулись поросшие травой развалины. Единственными признаками жизни служили здесь несколько мастерских и… новенькие каменные надгробия.

— Город не занимает и половины прежнего. Где храм Зевса и Аполлона? Где знаменитый алтарь? Где стоя, в которой учили мудрецы? На их месте твои, Филен, гончарные мастерские и винодельни. Почему Ольвия больше не рождает философов, подобных Сферу и Биону Борисфенитам? Зато театр полон — когда ставят непристойные комедии. Вы погрязли в материи, и ваш дух угас. Этот город — кладбище духа и все, что ему осталось — стать кладбищем ваших тел.

— Да что там ваш городишко! Весь мир таков же, и он обречен на гибель! — выкрикнул Фабриций.

— Правильно! Мир не стоит того, чтобы его спасатъ! — отозвался Сергий, Филарет встал и горячо, торопливо заговорил:

— Нет, братья мои: Бог не даст миру погибнуть. Но Маркиан прав — любовь к тленным благам лишила вас мудрости и милосердия. Вы не видите своего ближнсго ни в рабе, ни в несчастном бедняке, ни в чужеземце, а они платят вам ненавистью. Покайтесь, пока не поздно! Обратитесь от разжигающих похоть нагих кумиров к истинному Богу — богу милосердия и любви. Иначе — страшен будет день, когда соединятся ненавидящие вас!

Несколько мгновений властители города молчали, пораженные услышанным, а затем заговорили, перебивая друг друга.

— Хороши твои гости, Аркесилай!

— Кто немилосерден? Я, потративший сотни тысяч на бедных сограждан? — возмущался Филон.

— Нашли ближних — рабы, варвары! На что эти скоты способны, кроме безделия, пьянства и резни? — стучал кулаком по столу Демарат.

— Чернокнижники! Растлители юношества!

Страдание исказило лицо Филарета. Опять, опять его не поняли те, кому он желает лишь добра! Маркиан, скрестив руки на груди, спокойно пережидал шквал возмущения.

— Успокойтесь, почтенные. Я порицаю не нас, а ту мерзкую грязь, называемую материей, из которой глупый и злой бог сотворил вас. К чему она может склонять людей, кроме разврата и невежества? Потому большинство их живет плотью; немногие, вроде Филарета, живут душой и пытаются исправить мир. И лишь избранные живут духом — единственным, что есть в нас от высшего мира — царства света.

— Да, вы все еще плотские, но можете стать душевными и духовными — и спасти свой город! — вмешался Филарет.

— Зачем? Главное — сохранить в себе духовность, а мир пусть пропадает! — гордо усмехнулся Фабриций.

— Верно! Все равно его не исправишь! — подхватил Сергий.

— Вы толкуете о духе, а сами устраиваете оргии в доме Маркиана, — вмешался Никомах.

— Распутничает наша плоть, дух же остается чист, — снисходительно пояснил Маркиан.

Неожиданно за дверями раздался шум, и в покой, отталкивая рабов, ворвался человек в запыленной и изорванной одежде. Все узнали Сириска, часто ездившего торговать в город у порогов Борисфена, который анты звали Загорьем, греки — Азагарием, а готы — Данпарстадом.

— Вели слугам выйти, почтенный Аркесилай. Я принес ужасные вести!

По знаку встревоженного хозяина рабы покинули комнату.

— Все варвары сговорились разрушить Ольвию. Анты и готы идут в своих однодеревках по Борисфену, а аланы — степью по обе стороны лимана. В Азагарии схватили и заковали всех ольвийцев. Я один сумел бежать, но слишком поздно: дня через два враги будут здесь.

Казалось, в двери заглянула Горгона в венце из шипящих змей. Пирующие оцепенели. Дорогой расписной канфар, выпавший из рук Демарата, разлетелся вдребезги. Расшитый рукав туники Филона погрузился в блюдо с заливным осетром. Глаза всех обратились к Марцию Славу. Трибун невозмутимо доел виноград и выплюнул косточки.

— Удержать город с моим отрядом против такой силы я не смогу. Поэтому, согласно приказу императора, гарнизон должен переправиться в Томы.

— Так-то вы защищаете нас! Что ж, ольвиополиты сами отстоят свой город! — принял воинственную позу Демарат. Но голос его оказался негромким и дрожащим. Центурион пренебрежительно взглянул на стратега.

— В городе рабов и варваров больше, чем граждан. Они взбунтуются, как только увидят своих соплеменников у городских ворот.

— Может быть… откупиться? — неуверенно произнес Филон.

— С такими силами идут разрушать города, а не собирать дань.

И тут раздался властный голос Маркиана:

— Теперь вас может спасти лишь сила тайного знания. Своими заклинаниями я могу вызвать и направить на флот варваров Змея Глубин. Он сильнее всех богов и демонов, потому что древнее их. Он был тогда, когда материя состояла из одной водной бездны. После создания этого бестолкового мира Змей ушел в глубины океана и кольцом окружил землю. Придет день — и он сокрушит земной мир и обратит его в хаос. Вы слышали от моряков об исполинских змеях с чудовищными головами, поднимающихся внезапно среди волн? Каждый из этих змеев — подобие того Мирового Змея. Решайтесь же, хозяева Счастливого города!

Четверть часа назад слова Маркиана встретили бы насмешками. Но теперь, когда каждый представил себе, как лохматые чудовища в звериных шкурах врываются в его дом… Филон всхлипнул:

— Маркиан, я знаю, ты остался настоящим ольвиополитом. Город воздвигнет в твою честь статую паросского мрамора…

— Я не нуждаюсь в земных наградах.

— Что ж, ради такого зрелища я, пожалуй, отложу на день вывод гарнизона, — медленно проговорил Марций Слав.

Аркесилай поднялся и торжественно произнес:

— От имени совета и народа Ольвии я прошу тебя, Маркиан, сын Зенона, употребить свое искусство для защиты сограждан!

— Хорошо. Сегодня в полночь.

— Остановитесь, безумцы! — в отчаянии воздел руки Филарет. — Вы обращаетесь к врагу рода человеческого! Пусть все горожане каются, одетые в рубища, и посыпают головы пеплом, пусть закроются суетные капища — и Господь пощадит вас, как пощадил он Ниневию!

— Я видел руины Ниневии. Похоже, ассирийцам рубища и пепел не помогли, — оборвал его Марций Слав. — Сегодня же мы отправимся на моем «Вороне» и к вечеру будем у устья Борисфена. Поскольку законы империи не жалуют чернокнижников, о нашем решении все должны молчать, Это относится и к тебе, христианин!

— Я обещаю молчать, если вы возьмете меня с собой, Быть может, моя молитва отвратит от вас кару Господню.

— Возьмем его. Пусть убедится в бессилии своих невежественных молитв, — усмехнулся снисходительно Маркиан.

— О нашествии пока что тоже будем молчать. Представляете, что будет, если о нем узнают рабы? — сказал Аркесилай.

* * *

У самого входа в военный порт стояла посыльная галера «Ворон» — легкое, быстрое судно с высокими бортами, На носу и корме вздымались закрученные вверху выступы-акростоли, а над тараном вытягивал вперед раскрытый клюв деревянный ворон. Надсмотрщик Агасикл, плечистый бородатый детина, внимательно следил за прикованными гребцами, прячась от жары в палатке на корме. Когда рабы не работают и не спят — тут-то и нужен глаз да глаз, Двадцать шесть лодырей, и у каждого свой нрав! Персам достаточно показать плетку, чтобы они заработали усерднее. Готы, аланы — злые, отчаянные, анты — работящие, но дерзкие. Вон того анта, которого рабы зовут дедом Малко (он совсем седой, хоть не старше пятидесяти), лучше вовсе не бить: остальные его уважают. А тот, по имени Ратмир, с длинными золотистыми волосами, — загадка: силен, как степной тур, а проявить эту силу в работе ничем не заставишь, Недавно всю спину ему исполосовал, а он — ни звука, только глянул, будто сжечь глазами хотел.

Мысли Агасикла прервало появление Филарета. Надсмотрщик не мешал ему беседовать с гребцами, зная по опыту, что от проповедей этих чудаков рабы становятся лучше, а не хуже. Христианин радушно поздоровался со всеми (не исключая Агасикла), и рабы также приветливо говорили: «Здравствуй, добрый человек!» Филарет подсел к Ратмиру, осмотрел шрамы на его спине и осторожно принялся втирать в них мазь, Сердитый взгляд молодого анта потеплел.

— Спасибо тебе, ведун Христов. Здесь один ты считаешь нас людьми.

— Для меня люди — все. Бедные, богатые, рабы, варвары — все равны перед Господом. Потому все — мои братья.

— Даже Агасикл?

— И он. Разве не знаешь — у него четверо детей, больная жена и старуха мать? С родными он добр, даже пьяным они его не видят. Бог никого не создал злым — люди сами заставляют друг друга творить зло.

— Говоришь, я тоже добрый? — Надсмотрщик подошел к проповеднику и вдруг неуклюже обнял его. — Спасибо! Слава Зевсу, хоть один человек, кроме моих, это заметил. Я ведь кузнец, ребята, кузнец! Да разве в этом проклятом городе прокормишь семью одной кузницей? Без меня много кузнецов, да все богатые, у кого десять рабов, у кого больше… Вы ленитесь грести, а хозяин тогда ругает меня, грозится найти другого надсмотрщика. Думаете, я самый зверь? Я хоть соли на раны не сыплю после битья, как Марон с «Посейдонова Коня».

— Все хозяева… — со злостью проговорил чернокожий Нгуру, сосед Ратмира.

— Что они? Один боится разорения, другой — немилости кесаря… Верно говорят: один Зевс свободен.

— Как вы, христиане, зовете Зевса? Иегова? — Ратмир в упор глянул в глаза проповеднику. — Выходит, это он хочет, чтобы все так мучились?

Филарет не отвел взгляда.

— Прежде чем винить господа, оглянитесь на себя. Вы несли другим меч, грабеж, неволю — и Господь воздал вам тем же. Теперь лишь в его власти вернуть вам свободу — в этой или в иной, лучшей жизни. Ему не нужны от вас жертвы, только кротость, милосердие, смирение…

Ратмир ударил кулаком по борту:

— Я ходил только на тех, кто на нас нападал. У вас в Ольвии прежде бывал — и гвоздя не украл. А грех за собой знаю один: по пьянке дал себя скрутить и серебро отнять, что племя собрало, чтобы своих из неволи выкупить. Через нечистое место, мимо колдунов ехал и даже не зачурался. Такой грех не смирением, не молитвой искупают — жертвой Перуну. Кровавой, человеческой!

Дед Малко примирительно, не спеша заговорил:

— Кто знает, может, Христос нам, бедным невольникам, поможет, а может — Перун. Слыхали вы, ребятушки, о громовичах? Перун по небу не один летает, а с дружиной — из воинов, что при жизни крепко за род-племя стояли. Гром гремит — то копыта их коней стучат, молнии — их огненные стрелы да секиры, звезда падает — то летит воин Перунов огненным змеем. И летает такой змей к бабе одинокой, а то и к замужней — как постылого мужа дома нет. И вот родится у нее сын с волосами золотыми, будто у самого Перуна. С виду громович — как все ребята, только сила у него непомерная: в семь лет мельничными жерновами в бабки играет, как никто не видит. Семнадцати лет приходит в полную силу, является к нему крылатый конь огненный и уносит громовича на небо — рай Перунов от злых змеев водных-подземельных охранять да чертей и упырей молниями бить. А до того скрывает он свою силу от людей. Коль узнают прежде времени, кто он, прилетит-приползет змей, и доведется недорослому громовичу биться с ним насмерть — на верную смерть.

— Кончай грести языками! Господин трибун идет и с ним правители города!

* * *

Солнце уже опускалось в воды лимана, когда галера подошла к Золотому Мысу — последнему греческому городку к востоку от Ольвии. Домики с черепичными и соломенными крышами теснились на высоком холме с крутыми склонами. На востоке у самого горизонта зеленели камышами острова — только они да еще сильное течение напоминали о близости могучего Борисфена. Так был тих летний вечер, так спокойна серебряная ширь лимана, что невольно хотелось спросить — богов ли, всеведущих ли мудрецов: «Зачем делить мечами этот мир, бескрайний и прекрасный? Зачем осквернять маслянистыми пятнами крови эти воды, которые обагряет вечная огненная кровь Солнца?»

Молчали Аркесилай, Филон, Демарат и Никомах, сбившиеся в кучку у палатки на корме. То, для чего они приплыли сюда, казалось теперь диким сном, наваждением подземной Гекаты. Молчал стоявший посредине корабля со сложенными на груди руками Марций Слав. Молчал Филарет, преисполненный благоговения перед творцом этого мира.

Молчали ничего не ведавшие солдаты, матросы и гребцы — да им и не полагалось ничего знать, Лишь Маркиан, стоя на самом носу, над деревянной головой ворона, скидывал мир все тем же презрительно-насмешливым взором. Он знал: прекрасное в этом мире — лишь маска гнусной и грязной материи, подобной нарумяненной блуднице. Да еще Фабриций с Сергием усмехались, предвкушая зрелище, перед которым ничто самые роскошные и кровавые игры Колизея.

Да, все было обманом: мир, тишина. На севере, в степи, уже дымились костры и временами показывались всадники в панцирях — аланы, а между восточных островов зоркий глаз трибуна заметил три движущиеся точки. Вот они приближаются, растут…

— Три однодеревки, и в каждой по сорок вооруженных варваров — против наших десяти солдат… Что ж, зови свою змею, колдун!

— Да смилуется над нами Господь! — сокрушенно проговорил Филарет.

Маркиан выпрямился, повернул камнем наружу свинцовый перстень и вышел на средину корабля. По дороге он остановился возле Ратмира, коснулся железным перстнем оков молодого анта и пробормотал несколько непонятных слов. Затем гностик обратился на север и воздел руки. Гранат в его перстне вспыхнул кровавым огнем, будто глаз хищника, и громкий, хриплый голос колдуна ворвался в закатную тишину.

— Абрахас! Абрахас! Ты, чье число — триста шестьдесят пять, всесильный, заключающий в себе время и потому владеющий всем миром — днем и ночью, злом и добром! Явись на зов владеющего полным знанием!

И все увидели, как из вод лимана поднялся призрак: с головой петуха, руками человека и змеями вместо ног, одетый в панцирь и держащий кнут и щит.

— Вызови Змея Глубин, безжалостного, непобедимого, которому назначено разрушить мир! Да обратится его ярость на идущих с востока! Да погибнет все, что должно погибнуть!

Глаза призрака полыхнули тем же кровавым пламенем, и видение исчезло. А впереди корабля море как-то странно заволновалось. И вот уже сквозь сине-зеленую толщу воды проглядывает что-то огромное, длинное, темное. А может, только мерещится? Но по волнению лимана заметно — под водой что-то быстро движется навстречу трем ладьям. На миг из воды выступило черное, скользкое чешуйчатое тело…

А ладьи все ближе — с низкими дощатыми бортами, увешанными красными щитами, с гордо поднятыми драконьими головами на высоких носах. На передней ладье, у мачты, — варвар в красном плаще с золотой застежкой, высокий, с длинными светлыми волосами и густыми вислыми усами. Окинув взглядом одинокую галеру, он что-то зычно крикнул — и две другие ладьи устремились вперед, чтобы обойти римское судно с обоих бортов. Даже призрак с огненными глазами не остановил их, почитающих трусость худшим из грехов, которого не прощают ни боги, ни предки.

Вдруг ладья слева накренилась правым бортом и в следующий миг опрокинулась. И тут же прямо перед носом второй ладьи из воды показалась огромная — длиной в два-три человеческих роста — голова со светящимися желтыми глазами. Открылась пасть, и белые частые зубы впились в горло деревянного дракона. Еще миг — и ладья, увлекаемая чудовищем, скрылась под водой. Вот змей снова вынырнул и, вспенивая воду, ринулся к оставшейся ладье. Изгибы его тела то вздымались из воды, словно горбы верблюда, то снова исчезали. Варвар в плаще махнул рукой, и рой стрел обрушился на змея, — чтобы отлететь от него, будто от скалы.

— Его чешую не пробьет даже стрела из катапульты, — громко, но спокойно произнес Маркиан.

Поравнявшись с судном, змей поднялся из воды на высоту мачты — и бросился на ладью, чтобы обвить ее своим телом и скрыться вместе с ней в глубинах. На поверхности моря остались лишь кричащие и ругающиеся варвары. Вот среди волн мелькнул красный плащ предводителя. А змей уже снова вынырнул — ненасытный и несокрушимый. Предводитель поплыл к нему, загребая одной рукой и держа в другой меч. Клинок обрушился на шею чудовища и… разлетелся на куски, не оставив даже царапины. Огромная лапа змея, когтистая и перепончатая, поднялась из воды, и кости отважного варвара захрустели в могучих когтях. Другие пытались уплыть, но змей настигал и пожирал их с быстротой и аккуратностью цапли, ловящей рыбу.

Солдаты и матросы ликовали, с хохотом указывали пальцами на гибнущих варваров. Отцы города не выражали своих чувств так бурно лишь из нежелания уподобиться кровожадным римлянам. Бормотал молитвы Филарет. Гребцы подавленно молчали. И только дед Малко и Нгуру видели, что творилось с Ратмиром. Лицо молодого анта исказилось от душевной боли, в золотистых волосах выступила седина, сквозь зубы прорывался стон — стон зверя, израненного и связанного. Из-под железных наручников текла кровь — юноша пытался разорвать оковы.

— Главное зрелище впереди, — громко произнес Маркиан. Его презрительная улыбка приобрела оттенок самодовольства.

Неожиданно дракон поплыл к Золотому Мысу. Столпившиеся на берегу жители городка бросились врассыпную. Вспенивая волны, змей вылез на сушу и пополз балкой, защищавшей холм с юга и запада. Желтые плиты песчаника крошились под могучими лапами дракона, голова его показалась с восточной стороны холма, а хвост все еще скрывался в море! Черное кольцо толщиной больше человеческого роста опоясало холм и стало медленно стягиваться. Встревоженные женщины метались, загоняя детей домой, мужчины выбегали из домов с оружием в руках. Испуганно ревела скотина. Вдруг каменная стена, защищавшая городок только с севера, дрогнула и обрушилась. Черный чешуйчатый вал встал из клубов пыли и пополз, подминая ограды, деревья, дома, животных, людей… Пытавшиеся бежать вниз по склону первыми попали в пасть змею. Не обращая внимания на ломающиеся о его чешую стрелы и копья, дракон своей заостренной головой, как тараном, разваливал дома, пробивал своды подвалов — и тут же пожирал прятавшихся там.

Аркесилай, полный ужаса и возмущения, бросился к Маркиану — и не смог произнести ни слова, остановленный властным, безжалостным взглядом гностика. Маркиан стоял, гордо выпрямившись, со скрещенными на груди руками.

— Ничтожества, черви, рабы своей жирной плоти! Я сказал вам все, но страх сделал вас глухими. Вы отважились вызвать Змея — Разрушителя мира, и смеете надеяться, что он уничтожит только ваших врагов? Да, он покончит с флотом варваров, а потом — с кучей нечистот, которую вы зовете «Счастливой» — Ольвией, потом опустошит весь Понт, а может быть — весь мир!

— Мы вызвали конец света! Вот оно, могущество тайного знания! — хохотал, как безумный, Фабриций. Марций Слав схватился за меч.

— Можете убить меня — я всего лишь стану наблюдать это великое зрелище духовными глазами вместо плотских. К тому же, — гностик поиграл рукой с перстнями, — галера останется невидимой для змея, лишь пока я жив.

Фабриций и Сергий; держась за рукояти мечей, стали рядом со своим учителем. Хрипло выругавшись, трибун отступил. А Маркиан продолжал, указывая на Ратмира:

— Вот тот, кто мог вас спасти. В нем кровь змееборцев — героев скифского Зевса. Но я заклял его оковы, и их ничто уже не сможет разрушить.

Марций Слав заскрипел зубами. Ведь этот ант клялся, что его ограбили и продали работорговцу не готы, как тот заверял, а Маркиан с Фабрицием и Сергием! А он, трибун, не поверил: чего только не придумаешь ради свободы…

— Помолимся Зевсу! — воздел дрожащие руки Никомах. — Зевсу, победителю Тифона и гигантов…

— Молитесь, молитесь… Кого же он раньше услышит? Тебя, Никомах, после жертвоприношений читающего Эпикура и прочих безбожников? Или тебя, Филон, покупающего краденые храмовые приношения?

— Уверуйте во Христа! — возвысил голос Филарет. — Уверуйте, и он простит все ваши грехи. Покайтесь же, уразумейте: все мы черви, рабы, прах перед ногами Господа! Сила наша — ничто, мудрость — ничто, лишь страх, страх Божий всемогущ!

— Мы с Никомахом будем молиться Зевсу Спасителю, — решительно сказал Аркесилай. — А вы, Демарат и Филон — Христу. Один из них спасет город.

Дрожащим, срывающимся голосом произносил молитву верховный жрец, вразнобой вторили ему солдаты. Но тверд и уверен был голос проповедника, и рабы один за другим подхватывали псалом.

Боже мой, Боже мой, зачем ты покинул меня, Удаляясь от спасения моего, От слов вопля моего?

Темнота опускалась на море, захлебывались истошные крики гибнущих жителей городка, и тяжелыми, холодными змеями обвивали сердца людей на галере бессилие и страх.

Я — червь, а не человек; В поношении у людей, в презрении народа.

И вдруг все — молитвы, крики — заглушил подобный реву раненого льва голос Нгуру:

— Я не червь! Я не червь! Я воин племени динка! — Он сорвал с шеи амулет. — Вот зуб крокодила, убитого мной. — И темнокожий с силой провел амулетом по оковам Ратмира. Талисман тут же рассыпался, но на; железе осталась глубокая царапина.

— У кого есть обереги — передавайте их сюда, — крикнул Малко.

По рукам быстро пошли глиняные, медные, фаянсовые фигурки, камешки, косточки. Даже солдаты отдали свои каменные языческие иконки, а Марций Слав — золотой образок с Митрой-Солнцем. Филарет попытался вмешаться, но солдаты грубо оттолкнули его, посоветовав молиться усерднее. Малко прикладывал амулеты к оковам, металл шипел и таял, будто от кислоты. А презрительная улыбка гностика все больше уступала выражению растерянности. Заметив это, трибун тихо и зло произнес:

— Услышу хоть одно твое вонючее заклинание — изрублю.

Наконец железные браслеты распались. Златоволосый ант поднялся — высокий, мускулистый. Он поднял каменную плиту с отверстием — запасной якорь, и двумя ударами кулака отбил два угла. Затем одной рукой поднял весло и насадил на него это подобие топора, обломав перед тем лопасть.

— Прощай, громович, — положил руку ему на плечо дед Малко.

— Прощайте и вы, — поклонился Ратмир товарищам по несчастью, прыгнул за борт и поплыл со своим странным оружием в поднятой руке. В ярком, ровном свете полной луны все видели, как он выбрался на берег и взбежал на высокий курган. А змей уже полз к нему, покинув опустошенный холм. Ратмир поднял каменный топор.

— Змей Глубин! Я, громович, пришел по твою душу!

Из пасти чудовища вырвалось шипение, словно ветер засвистел в бурю. Длинная шея поднялась над курганом, и тяжелая голова змея, будто молот, устремилась вниз. Ратмир с силой взмахнул топором. Ослепительно вспыхнула молния, загремел гром, и чудовище подалось назад, шипя от боли еще громче. Змей попытался подобраться к громовичу снизу — ползком по склону кургана, но новый громовой удар заставил его отступить. Тогда дракон окружил курган своим телом и стал сжимать кольцо, вползая все выше. И тут целый град ударов обрушился на его туловище. Неуязвимая до тех пор чешуя трескалась, темная кровь забила фонтаном из ран.

Но вдруг насыпь кургана, стиснутая телом змея и подрытая его когтями, стала разваливаться. Ратмир зашатался, теряя равновесие. Этого дракону было достаточно, чтобы схватить зубами рукоять его оружия. Миг — грозный топор отлетел далеко в степь, а над безоружным Ратмиром нависла разинутая пасть, полная одинаковых острых зубов. Громович со смехом раскинул руки — и над его плечами выросли сияющие золотые крылья. Огненной стрелой взмыл он в ночное небо — и вот уже не крылатый воин, не стрела несется среди звезд — огненный змей, в горящей чешуе цвета червонного золота, с золотыми орлиными крыльями.

Злобно шипя, Змей Глубин пополз обратно в море. Но из пасти громовича-змея били молнии, и там, где они попадали в море, вода вскипала, и фонтаны змеиной крови вырывались из-под нее. Тут из бурлящих волн встал огромный смерч. Не смерч — тело змея! Вот его голова закрыла диск луны, вот показался среди волн конец толстого хвоста. С громовым ревом огненный дракон устремился на водяного, осыпая его молниями. От их вспышек стало светло, как днем. Обгорелая чешуя кусками отваливалась с тела морского чудовища. Рев одного дракона и шипение другого слились в один страшный непереносимый звук. Вот змей-Ратмир всеми когтями и зубами впился в тело Змея Глубин, но тот успел порвать ему зубами крыло и вцепиться в бок. С оглушительным грохотом оба змея упали на курган, разворотив его до основания. Осела пыль. Среди глыб развороченной земли, рядом с огромным телом змея, лежал весь в крови Ратмир. Со стороны степи послышался конский топот. Что-то светящееся приближалось к кургану. То был конь — белый, золотогривый. Вот он лег рядом с громовичем, тот из последних сил взобрался ему на спину — и конь, развернув широкие крылья, понесся в небо с мертвым седоком. Как только они скрылись среди звезд, земля расселась и поглотила останки змея. Только развороченный курган да опустошенный городок напоминали теперь о страшных событиях этого летнего вечера и ночи.

Маркиан стоял, в изнеможении привалившись к высокому носовому акростолю, бледный, как мертвец, с застывшими невидящими глазами. Фабриций и Сергий, заметив негодующие взгляды солдат, отошли сторону. Твердым шагом Марций Слав подошел к гностику и вонзил ему в грудь меч. Не издав ни звука, чернокнижник осел к ногам трибуна. С отвращением Марций Слав вытер клинок о черный плащ убитого. Тишину нарушил голос Филарета:

— Вот как Господь посрамляет гордыню и мудрость века сего! А ведь поверни этот колдун свой перстень — и змей вернулся бы в пучину. Но нечестивец предпочел искушать Господа…

— Так ты знал все… — медленно проговорил Нгуру.

— Да, и я, грешник, учился когда-то этой мерзости…

— Знал — и молчал?! — Нгуру вскочил, яростно ворочая белками.

— Колдовство — великий грех. Один Господь может истреблять чудовищ, а не мы — черви, прах земной. Творец внял нашим смиренным молитвам и сокрушил дракона — вместе с тем, другим, что в своей гордыне сменил подобие Божие на облик змеиный…

— Лжешь! — гневно крикнул Малко. — Лжешь, жрец Чернобогов! Кабы не твои молитвы, Ратмир был бы жив! Упырь ты, не человек! Упыри кровь из живых пьют, а ты наши души выпить хотел!

Агасикл с размаху ударил Филарета в спину. Проповедник упал, и тут же град тяжелых ударов обрушился на него. Рабы толкали Филарета друг к другу, били его кулаками, ногами — кто чем доставал, пока наконец за борт не полетело что-то кровавое, бесформенное, в чем трудно было узнать человеческое тело В этой сумятице никто не заметил, что исчез труп Маркиана, а если и заметил, то решил, что его тоже бросили в море. О трюме галеры никто не подумал.

— Довольно! — зычно крикнул Марций Слав. — Отдыхайте, ребята, а утром поплывем в Ольвию. Там я велю расковать вас — и идите, куда хотите. А на весла сядут вместо вас те, кто побежит из города. Еще и драться будут за место, покарай их Юпитер! — И тихо добавил, обращаясь к Малко: — Мои предки были из вашего племени. Не проживи я весь век римлянином… А может, не угожу очередному императору — примете тогда родича, а?

* * *

Никогда еще в Ольвии не было столько шума и беспорядка. Городские власти бежали первыми, вместе с римским гарнизоном. Ольвиополиты толпами рвались к причалам, отдавали последнее за место на корабле. Кто-то грабил в суматохе, кто-то напивался в разгромленных винных погребах. Никому не было дела до кучки богато одетых молодых людей, что внесли в недавно сооруженный склеп роскошный кипарисовый саркофаг, отделанный слоновой костью. Лишь посвященный мог бы заметить аа саркофаге гностические символы.

А возле опустевшей казармы стоял бывший надсмотрщик Агаскил и думал: «Бегите, бегите… А я вот наломаю камней в этой казарме да построю себе кузницу, и будут ко мне приходить все — и готы, и анты, и греки… Без надсмотрщика обойдутся, а вот кузнец всем нужен».

ЖЕЛЕЗНЫЙ ВОЛК

Лучи заходящего солнца серебрили спокойную гладь лимана. На песчаном берегу возле устья балки сидели четыре рыбака в белых вышитых сорочках и белых штанах. Старший рыбак, широкоплечий, с седеющими вислыми усами, помешивал деревянной ложкой кашу в бронзовом котелке. Остальные трое, молодые парни; сгрудились у костра, предвкушая ужин.

А за их спинами, по другую сторону балки, поднимались руины. Здания из белого камня в зеленых пятнах мха, с провалившимися крышами и поросшими по верхам травой стенами тянулись вдоль берега, взбирались по склонам, белели наверху, словно кости неведомого чудовища. Триста лет назад этот город звался Ольвией — «Счастливой». Поначалу брошенные дома растаскивали на камни жившие рядом готы, скифы, анты. Потом и они ушли, и теперь лишь кочевые болгары рода Укиль пасли стада вокруг развалин.

Шорох позади заставил рыбаков обернуться. Краем балки спускался человек в длинной темной одежде. Уже несколько лет жил он в верхней части мертвого города, в подвале разрушенного, некогда богатого дома. Болгары называли его Кара-Кам — «Черный Шаман», анты — Чернец. Отшельник довольствовался овощами с маленького огорода и рыбой и редко покидал развалины. Его не трогали — кому он мешал? Да и побаивались обидеть ромейского волхва.

Чернец подошел ближе. Темные волосы падали на плечи из-под черной скуфьи. Длинная черная борода окаймляла узкое костистое лицо с сухими тонкими губами. Жизнь в подвале придала его коже белизну, с которой не могло справиться даже летнее солнце.

— Добрый вечер, Буеслав! Хорош ли твой улов?

— Хорош, слава водяным богам, — откликнулся старый рыбак. — Добрый год выдался: хлеб уродил, рыба идет, с болгарами мир. А кому воевать неймется — за Дунай ходят.

— Как же мало нужно вам, варварам! Но даже эту малость дал вам Бог, которого вы не знаете. И он же может отнять!

— Да за что же? Богов чтим, добрым людям зла не делаем, роду-племени верны. Где же наш грех?

— Вы грешны уже тем, что почитаете бездушных идолов. Но Бог может лишить всего даже лучшего из праведных.

— Бог, что безвинных мучит, зовется Чернобог. По-вашему — Сатана.

— Сатана действует с попущения Бога, чтобы люди не привязывались к тленным благам. Ваш хлеб, и рыба, и стада не откроют вам врат рая. Туда войдут лишь ваши души — чистые, смиренные…

— Дядя Буеслав!

По склону сбегала стройная болгарочка в красном платье и широких шароварах. Черные косы разлетались на бегу. Один из парней будто невзначай откинулся на спину, чтобы заставить девушку споткнуться, но та ловко перепрыгнула — только желтые сапожки взмели песок. Чернец окинул резвую болгарку тяжелым пристальным взглядом и быстро зашагал обратно к развалинам.

— Отец велел передать: думаете еще месяц ловить — платите сразу.

— Пошто спешить? Заплатим рыбой, как условились.

— Отец говорит: пусть заплатят греческим серебром, по драхме с каждого.

Буеслав порылся за широким поясом и достал четыре серебряные монеты.

— Возьми, Чичак. Хоть, по правде сказать, мог бы старейшина Буранбай по серебро сам пойти — за Дунай. Или хоть в Корсун [37] с товаром.

— Думаешь, болгары разучились воевать? Вчера молодой Булан из-за Дуная вернулся. Мне золотые сережки подарил.

Один из парней, рослый, с кудрявыми золотистыми волосами, отвел взгляд. Пальцы его руки впились в песок. Буеслав пригладил усы.

— Вышел-таки из него батыр. Только с антом и ему трудно тягаться. Ант, если сильно осерчает, с самим чертом биться выйдет.

— Правда? — Девушка прищурила глаза. — Говорят, в развалинах злых духов много. Смог бы кто из вас ночью пойти в верхний город на кладбище и спуститься в склеп? Тот, что возле большого кургана. Рядом плита стоит, а на ней — человек с собачьей головой. Греки ограбить склеп хотели, да такое увидели, что со страху в тот же день уплыли. Что, пойдете? Вячко! Любим!

Двое парней нерешительно переглянулись. И тут встал золотоволосый.

— Я пойду! Клянусь…

— Не клянись, Радко! Я знаю, ты всегда правду говоришь. Расскажешь мне завтра, что там в склепе. — И Чичак легко побежала вверх по склону.

Буеслав покачал головой.

— Ну, Радомир, такого и отец твой не творил, когда твою мать похищал. Да знаешь хоть, куда тебя послала стрекоза эта? Ведь то склеп Маркиана Гностика — из колдунов колдуна!

* * *

По земляной насыпи, отделявшей высохшее водохранилище от широкой балки, Радко подошел к северным воротам Ольвии. Две могучие башни охраняли ворота, свод которых уже обвалился. За ними начиналась главная улица мертвого города. Дома здесь были заброшены на несколько веков раньше, чем в нижнем городе, и многие из них успели превратиться в бугры, заросшие травой и кустарником. Уцелевшие стены оплетал дикий виноград. Между развалин белели в мертвенном свете луны надгробия. Казалось, давно умершие жители города встали из-под земли и недовольно смотрят на непрошеного ночного гостя, решая — не броситься ли на него всем вместе, не затащить ли в зияющий чернотой вход одного из склепов? Люди на надгробиях пировали и скакали на конях, молились и оплакивали близких или просто глядели на пришельца холодным, немигающим взором. Иногда из склепа или подвала, озираясь, выбегала лиса — может быть, душа погребенного? Вдали захохотал филин…

Резким движением Радко распахнул ворот рубахи. Блеснула бронзовая фигурка Даждьбога — пляшущего, в вышитой сорочке, с топором в руке. «Нечего пугать! Деды наши вас живых не боялись, за море выгнали!»

Но вот слева показалась темная громада кургана. Радко стал рассматривать изображения на надгробьях и тут услышал за спиной тот же зловещий хохот. Юноша резко обернулся, и его взгляд встретился с огненными глазами филина, восседавшего на мраморной стеле. Заметив потянувшуюся к камню руку молодого анта, филин тяжело взлетел и с недовольным криком понесся прочь. Радко перевел взгляд на стелу и увидел на ней полуголого человека с головой шакала. Рядом со стелой чернела узкая длинная яма со ступеньками — вход в склеп.

Юноша хотел уже зажечь принесенный с собой факел, но неожиданно услышал доносившиеся из склепа человеческие голоса. Стараясь не шуметь, он лег на землю у края входной ямы. Говорили по-гречески.

— Так, значит, ты хочешь спасти их души, а они сами того не желают?

— Да, потому что погрязли в языческой скверне, довольны тленным и мнят себя праведными. Так пусть же они узнают страх, страх Божий! Он пробудит их души, ибо страх — начало мудрости.

— И тебе не жаль обречь их на страдания, даже на смерть?

— Земные страдания — ничто перед геенной огненной! Они терзают плоть, но очищают и возвышают дух.

— А свою душу ты не боишься погубить? Или ты забыл заповеди вашего иудейского бога? Насчет убийства, колдовства, обмана…

— Разве Моисей не убил тысячи идолопоклонников, не обольстил маловерных волшебным медным змием? А ведь он узнал заповеди Господа от него самого.

— Клянусь Абрахасом, ты мне нравишься! Не многие способны стать выше закона, которым творец этого скверного мира опутал глупцов. Что ж, я помогу тебе! Да, нужно обратить земную жизнь в ад, чтобы люди смогли предпочесть ей блаженство иного мира… Идем же!

Из склепа вышли двое. Прячась за стелой, Радко успел заметить, что один из них одеждой и фигурой напоминал Чернеца, а второй, чуть ниже ростом, был закутан в черный шелковый плащ. Словно два призрака, они скрылись среди развалин. Кто это? Если люди — так уж не добрые. А если…

Радко высек огонь, зажег факел и решительно пошел вниз по ступеням. От лихих людей есть нож, от бесов и упырей — бронзовый Даждьбог. На глубине в два человеческих роста ступени привели к узкому и низкому, чуть выше головы, входу. Пройдя небольшим коридором, Радко вошел в комнату, стены которой покрывали цветные, кое-где уже осыпавшиеся фрески. Со стены против входа глядело недобрым красным глазом чудовище с головой петуха, телом человека и змеями вместо ног, с кнутом и щитом в руках. На стене слева поднимался змей с головой льва, окруженной лучами, справа — четырехкрылый человек с головой журавля на длинной шее, с жезлом, обвитым змеями, и скорпионом в руках. А ниже их, вдоль всей стены, тянулось изображение пиршества: поднимали чаши, плясали, смеялись… скелеты.

Посредине комнаты стоял кипарисовый саркофаг. На потемневшем дереве белели изображения из слоновой кости: спеленутый и связанный труп, лев, попирающий скелет, царь на троне с крюком и плетью в руках, собакоголовый человек с жезлом, обвитым змеями.

Чужое. Непонятное. И потому — страшное. Да разве воину этого бояться? А если заглянуть еще и в домовину? Тогда уж будет чем похвалиться перед болгаркой! Юноша положил руку на двускатную крышку саркофага — и только тут заметил: по обе стороны входа зловеще смеялись, высунув языки, два женских лица со змеями вместо волос.

— Не боюсь тебя, греческий колдун! Светлые боги со мной!

Радко с силой сдвинул крышку. Саркофаг был пуст. Вдруг наверху захлопали крылья, и в темноте входа вспыхнула и понеслась прямо на пришельца пара больших желтых глаз. Сердце бешено забилось, оцепеневшая рука до боли сжала бронзовый оберег. С недовольным протяжным криком в склеп… влетел филин. Ухватил когтями бежавшую мышь и полетел назад, подальше от света факела. Радко разжал руку. Пляшущий Даждьбог глубоко отпечатался на ладони. И тут же издалека донесся волчий вой — режущий слух, тягучий, переходящий почему-то не то в визг, не то в скрежет. До самой стоянки рыбаков Радко не выпускал из рук ножа и факела. Но волк ему, на счастье, не встретился.

* * *

Утром мимо рыбаков проехали верхами шестеро молодых болгар с луками и арканами. Впереди, на вороном коне, Булан — смуглый, крепкий. С загорелой бритой головы свисала, обвиваясь вокруг блестящего золотой серьгой уха, прядь темных волос. Узда и ножны кинжала сверкали золотом и самоцветами, наборной пояс — бронзой. Обе луки седла были обиты тисненым золотом.

— Куда едете, джигиты?

— Волков ловить, дядя Буеслав! Большой волк объявился — раньше такого не видели. Ночью десять овец зарезал.

— Удачи вам! Поохотились бы и мы, будь у нас кони.

— У себя в лесу охотьтесь! А степных зверей оставьте степным людям. От болгарина ни один волк не уйдет — он сам быстрый и сильный, как волк!

…А вечером к костру рыбаков прибежала Чичак — бледная, заплаканная. Она споткнулась о вытащенную на берег лодку и упала бы, не подхвати ее Радко. Всхлипывая, болгарка прижалась к молодому анту.

— Беда, Радко, страшная беда! Волки разорвали Булана и пятерых джигитов, что с ним. Раны на всех страшные — будто кинжалами резали. Один Булан жив еще был, только два слова успел сказать: «Железный Волк».

Под своей рукой Радко ощутил вздрагивающие плечи и рассыпавшиеся по ним шелковистые волосы девушки. Голова болгарки доверчиво прильнула к его щеке. Появись сейчас неведомое чудовище со стальными зубами — юноша пошел бы на него с одним ножом. Услышав чьи-то шаги, Радко поднял голову. Перед ним стоял Чернец. Тонкие губы отшельника кривила усмешка; презрительная и вместе с тем довольная.

* * *

Страх поселился в кочевье рода Укиль. Каждую ночь Железный Волк опустошал стада. Нескольких пастухов нашли растерзанными. Были они слишком медлительны или чересчур храбры — никто уже не узнал. Те же, кто видел зверя вблизи, глядел в его пылающие красные глаза и не погиб от его зубов, не доживали до следующего вечера, сгорая от неизвестной болезни. Самые свирепые овчарки не могли остановить чудовища — зубы их ломались о стальную шкуру. Не помогали и заклинания шамана.

В один из дней в стойбище пришел отшельник. В руке его был большой деревянный крест, голос властно гремел.

— Горе вам, люди рода Укиль! Горе, проклятие и гибель! Вы вместо Творца почитали тварь — небо, землю, воду, солнце, и вот Творец наслал на вас ужаснейшее из своих созданий. Видите: тщетно ваше богатство, бесполезно оружие, бессильны ложные боги! Где теперь ваш Тангра, где Умай, где духи ваших грешных предков? Покайтесь и примите истинную веру, иначе род ваш истребится с лица земли!

Его слова заглушил грохот бубна. Старый шаман вышел навстречу пришельцу.

— Люди рода Укиль! Не верьте Кара-Каму: кто одет в черное и живет под землей — служит злым подземным духам! Ромейский шаман, я вызываю тебя на состязание: выйдем в степь и вызовем Железного Волка. И пусть погибнет тот, кто своими заклинаниями не сможет остановить зверя!

Они вместе ушли далеко в степь, а вернулся один отшельник. Люди пошли искать шамана — и с трудом собрали его окровавленные останки, разбросанные в густом ковыле, Несколько человек после этого крестились, и самым первым — богач Кучукбай, известный жадностью и трусостью.

Заговорили об откочевке всем родом на новые земли. Но степь уже была поделена между родами, и Буранбай поехал на поклон к верховному хану болгар-кутургур. Хан посоветовался с главным шаманом и сказал: «Духи открыли; Железный Волк последует за вашим родом всюду. Если хотите — уходите к антам или ромеям, а ваши пастбища достанутся другим родам». Знатные болгары смеялись старейшине в лицо: мол, захотели чужой земли, вот и придумали сказку про Железного Волка.

Тем временем Железный Волк стал приходить ночами в само стойбище. Рода словно не стало. Каждая семья дрожала в своей юрте, слыша скрежещущий вой, и не смела выйти, даже когда он прерывался криками человека. Иногда полог юрты отодвигался, и показывалась серая, тускло блестящая в свете очага голова зверя с красными, будто раскаленное железо, глазами. Все бросались наземь, и глава семьи молил Волка о пощаде, сулил ему лучшую голову скота, а то и уговаривал идти к недругам-соседям: все вдруг вспомнили старые счеты. Волк мог никого не тронуть, но до следующей ночи никто из семьи не доживал. Мертвых хоронили кое-как, а Кучукбай говорил: «Вот как христианский бог карает язычников, что молятся зверям, Так весь род пропадет!»

Но никого из крестившихся Железный Волк не трогал, и скот их оставался цел. Люди еще надеялись на Буранбая, но, когда он вернулся и объявил ответ хана, почти все покинули старейшину и выбрали на его место Кучукбая. В тот же день отшельник крестил их всех разом в лимане. Лишь несколько семей сохранили верность Буранбаю и отеческим богам.

Обо всем этом рыбаки узнавали от Чичак, иногда наведывавшейся в стан. Радко утешал, как мог, девушку. Любим и Вячко охотно покинули бы лиман, но показать себя трусами перед болгаркой, тем более перед Буеславом, не хотелось. А Буеслав и не думал возвращаться раньше срока: от бесов, мол, только на небе спрячешься. Но однажды к рыбакам прибежал батрак Буранбая.

— Буеслав-ака, Радко! Старейшина зовет вас к себе. Беда, большая беда! Чичак увидела проклятого зверя. Лежит теперь, умирает!

Буранбай, постаревший за эти дни лет на десять, встретил их на пороге юрты.

— Здравствуй, Буеслав, побратим! Здравствуй, Радко. Никто не мог одолеть рода Укиль в бою, теперь одолел Кара-Кам — лишил мужества. Они с Кучукбаем хотят снова заселить мертвый город — ромеями и теми из болгар, кто станет жить по-ромейски. А потом сюда придут легионы… Слушай, побратим, — старейшина сжал руками плечи Буеслава и заговорил тихо, но твердо, — если им это удастся, поедем с тобой на север. Поднимем росичей, всех антов и разорим город. Если мой род изменил богам и племени, пусть Тангра покарает его моей рукой, а мне пошлет смерть в бою! Сыновья мои давно погибли, теперь и дочь умирает. Иди к Чичак, Радко, — это она просила позвать тебя. Видит Тангра, ты был бы мне хорошим зятем…

Радко шагнул в полутемную юрту. Чичак, бледная, осунувшаяся, лежала неподвижно на кошме у стенки. Неужели опоздал? Он опустился на колени возле девушки, медленно, боясь ощутить холод мертвого тела, приблизил лицо к ее лицу. Сомкнутые веки Чичак дрогнули, большие черные глаза радостно блеснули.

— Радко! Хороший мой, пришел… Кара-Кам хочет, чтобы я стала монахиней — рабыней его бога, говорит, Христос тогда простит отца, а сам… Смотрит на меня, будто себе наложницу покупает… — Ее маленькая холодная рука сжала руку молодого анта. — Спаси меня, Радко… нас всех… Тебя… вас его зверь боится. Ни разу вас не трогал… Не могу на очаг смотреть… угли красные… словно его глаза…

Радко резко обернулся — к нише с деревянными божками в почетном углу юрты.

— Боги! Боги бессмертные! Пошто ж вы это терпите?! Или… сами себя защитить не можете?!

Глаза его заметались по сторонам и вдруг встретились с взглядом Буеслава.

— Радомир! Готов ли ты с богами говорить или с горя безлепицу несешь?

— Готов! Пусть сама Морана приходит — спрошу ее, за что Чичак погибает?

— Есть у меня секира со святыми знаками. С ней в руках можно богов видеть — только тому, кто уже ничего не боится. А в тебе к тому же — кровь божьих воинов.

* * *

Вечерело. Буранбай, Буеслав и Вячко с Любимом сидели возле юрты бывшего старейшины. Оба старых побратима были при мечах, под рукой у молодых антов лежали боевые топоры и щиты. А в полутемной юрте сидел Радко. Вход был завешен, и только слабый свет, падавший через дымовое отверстие, позволял видеть лицо спящей девушки. Рука юноши сжимала священную секиру. Рукоять ее и лезвие были покрыты сложными кругами и крестами — знаками Солнца, а по краю лезвия шел изломанный знак Молнии. Страха не было, только решимость на все. Пусть приходит хоть все Чернобогово племя — мимо него они к Чичак не подойдут.

Вдруг холодный ветерок пробежал по юрте. Сразу стемнело еще больше, и чуть слышные шаги зашуршали по кошмам. Радко встал, подняв перед собой секиру. Свет, падавший сверху, сгустился, и в нем проступила фигура молодой женщины в белом платье и красном плаще, с красивым бледным лицом, обрамленным падающими на плечи и грудь черными волосами. Через плечо у нее висел сагайдак с луком и стрелами.

— Морана-Смерть! Я, Радомир, сын Радивоя из рода Ардагастичей, из племени росичей, хочу говорить с тобой!

— О чем? Просить у меня жалости? Я ее не знаю. Боги назначили мне отбирать у смертных жизнь, и никто из вас не может миновать меня. Муж мой — Чернобог, что унес меня в подземный мир.

— Но на небе твой муж и брат — Даждьбог, что защищает добро и правду! Вот его знак на секире. Ответь его именем: за что гибнет род Укиль? В чем повинна Чичак, за которой ты пришла?

— Разве это род, если в нем каждый дрожит за себя и хочет спастись в одиночку? Вот они и «спасли» свои души: продали их черному волхву. Только ждет их, если умрут христианами, пекло! Они еще могли принести по болгарскому обычаю в жертву лучшего в своем роду и тем отнять силу у чудовища. Шаман предлагал Буранбаю пожертвовать Чичак, но тот не захотел терять дочь. И потерял род. Зачем ты жалеешь их, слабых душой, ты, в ком кровь воинов Перуна? Разве это твой род?

— Если люди слабы, сильный должен встать за них, тогда и к ним вернется сила. Так велит твой брат. Я — гость рода Укиль, ел их пищу, пил их кумыс, разве они чужие мне? И я люблю девушку из этого рода. Скажи мне, как одолеть в бою Железного Волка?

Морана коснулась рукой лезвия секиры, и оно на миг вспыхнуло ярким светом.

— Сила Молнии, сила Солнца теперь в твоей секире. Кроме того, ты можешь позвать на помощь самого Перуна. Но помни: если нечисть прячется за дубом — он разбивает дуб, за человеком — разит человека.

— Где же логово Железного Волка?

— Мой брат вывел тебя оттуда.

Радко взглянул на бронзового Даждьбога и вдруг вспомнил: склеп, разговор двух, пустой гроб… Когда он поднял глаза, Мораны уже не было. Спящая Чичак дышала легко и спокойно.

А тем временем у юрты собралась толпа. Люди волновались, шумели.

— Эй, Буранбай! Что за колдовство у тебя в юрте? Христос нас всех накажет!

Толпа расступилась, давая дорогу Кучукбаю и отшельнику.

— Как ты смел привести этих чужаков, Буранбай? Они еще и колдуют? Прочь из нашего рода!

Низенький, откормленный Кучукбай выдвинул меч из ножен. Буранбай взялся за свой меч.

Любим и Вячко встали рядом с топорами в руках. Лишь Буеслав стоял спокойно, скрестив руки на груди.

— Ты собрался воевать, Кучукбай? Тогда будешь биться со мной первым. А я тебя оставлю без меча и отхлещу кнутом, как тогда за Дунаем.

И тут на пороге юрты появился Радко. Твердыми шагами двинулся он к отшельнику мимо невольно попятившегося Кучукбая.

— Кара-Кам! Я знаю: ты навел Железного Волка на род Укиль! Ты сговорился с Маркианом Гностиком, упырем и оборотнем. Это он обращается в Железного Волка и губит людей и скот!

На угрюмом лице Чернеца ничто не переменилось. Рука его сжимала резной посох, на черной рясе блестел серебряный крест с каменьями.

— Сатана помрачил твой разум. Чем ты докажешь свои слова?

— Тем, что войду в склеп к упырю и убью его этой священной секирой!

И Радко зашагал в сторону развалин. Не сговариваясь, почти все стойбище пошло за ним. Одни держались ближе к антам и Буранбаю, другие — к Кучукбаю и отшельнику. Мало кто заметил идущего следом не знакомого никому чернявого горбоносого человека в ромейской одежде, с кинжалом у пояса.

Совсем стемнело, когда толпа подошла к мертвому городу. Многие не решались войти туда и сгрудились на плотине, другие вошли, но остались у ворот. К склепу подошли лишь Радко и Чернец. Первым в подземелье спустился отшельник, за ним — Радко с факелом в руке. Юноша воткнул факел в щель между камнями.

— Сними крышку с гроба! Если он будет пуст, я заставлю тебя вызвать твоего друга-упыря.

Сухие губы отшельника скривились в снисходительной усмешке.

— Ты сам не знаешь, с кем и с чем решил тягаться.

Чернец снял крышку с саркофага. Внутри лежал человек средних лет в темном хитоне и черном шелковом плаще. Казалось, он умер только сегодня. На бледном лице выделялись ярко-красные губы. Веки мертвеца медленно поднялись, и так же медленно, с трудом поднялась его правая рука с дорогими перстнями на тонких пальцах.

— Приветствую тебя, мужественный варвар!

— Встань из гроба! Анты лежачих и мертвых не бьют.

Маркиан не спеша выбрался из саркофага.

— Я знаю о тебе. Этому стаду трусливых рабов нужен хозяин. Духовный владыка уже есть — почему бы тебе не стать военным вождем? Вы — сильные, а значит, рождены для власти, зачем же вам враждовать? Выйди сейчас и объяви, что Волк побежден — твоей рукой и молитвами монаха. Потом крестись, и ты станешь не только главой рода Укиль, но и другом василевса. Я верю, ты сможешь объединить болгар, а может быть, и часть антов.

— Чтобы все они стали рабами ромеев и их бога?

— Ты хочешь спасти их? Попробуй спаси самого себя в этом склепе! Гляди! — Маркиан воздел руки. — Абрахас, Хнубис, Пантей, Горгона! Да будет ваша сила с владеющим тайным знанием!

Фрески на стенах ожили. Вспыхнул красный глаз змееногого петуха, рев и шипение вырвалось из пасти льва-змея, захлопал четырьмя крыльями человек-журавль, зашевелились змеи-волосы у смеющихся женщин.

— Не боюсь ни тебя, ни бесов твоих!

— Берегись! Лишь один человек смог одолеть меня, но он был сыном небесного воина…

— Значит, конец твой пришел! Я — потомок Ратмира Громовича!

Лицо колдуна исказилось. С нечеловеческим воем завертелся он вокруг себя, и вмиг перед Радко встал Железный Волк. Поднявшийся на задние лапы зверь был на голову выше Радко. Горящие глаза чудовища глядели в глаза молодому анту, стальные когти нависли над головой, красная пасть дышала жаром, будто кузнечный горн. Темно-серое гибкое тело тускло блестело в свете факела.

Радко ударил секирой. Со вспышкой и грохотом вонзилась она в плечо зверю, и из трещины в железе ударила кипящая кровь. С визгом Волк отскочил к стене. Радко снова занес секиру, и тут сильные костистые пальцы отшельника впились в его запястье и вывернули руку назад. Секира лязгнула о каменный пол. В следующий миг Железный Волк прыжком свалил Радко наземь и прижал его к полу. Схватив зверя за плечи, юноша не дал ему вцепиться в горло. Железные когти впились в грудь, пасть дышала жаром в лицо, но руки анта сами словно налились железом. Чернец, крестясь нетвердой рукой, уже тянул другую руку к секире.

— Перун! Услышь потомка Ратмира Громовича, порази оборотня!

Оглушительный удар грома расколол свод склепа. Камни загремели по полу, и через открывшийся провал Радко увидел скачущего по небу всадника на белом огненногривом коне, черноволосого, золотобородого. Всадник натянул лук. Железный Волк, подняв голову, прорычал: «Ударь, и ты убьешь его вместе со мной!»

— Не слушай его, грозный боже, рази!

Ослепительно сияющая стрела с грохотом понеслась к земле…

Люди, столпившиеся у ворот города, видели, как молния дважды ударила в землю возле кургана. Потом все заметили идущего к ним отшельника. Серебряный крест его блестел в лунном свете.

— Радуйтесь, православные: Железного Волка больше нет! Господь поразил его вместе с тем дерзким язычником. Теперь вы видите: все, что делает Господь — благо. Даже демоны терзают нас лишь с его попущения, дабы смирить наши души, отвратить их от земных благ и обратить к истинной вере. Смиритесь же и вы, упорствующие язычники, и возложите на себя сладкое ярмо Христа. Или мало вам погибели самого сильного из вас?

Вдруг из толпы выступил горбоносый незнакомец в ромейской одежде.

— Монах Амвросий! Узнал ли ты меня? Я Исаак-самаритянин, над чьей невестой ты надругался, когда солдаты жгли наше село. Ты, чернокнижник и распутник, смеешь толковать людям волю Божью? Или ты зовешь Господом Сатану — своего хозяина? Ты обманывал людей именем Братства Солнца, но оно нашло тебя!

Несколько христиан бросились к пришельцу с криками «Лжец! Богохульник!», но отшельник властным жестом остановил их.

— Да, я повинен в этих и в еще больших грехах. Но я искупил их — постом, молитвой, умерщвлением плоти, а главное, обращением этого народа. Совесть моя чиста! И если ты сейчас убьешь меня, я воссяду одесную Господа. Но я еще должен просветить многих язычников. А ты, презренный полуиудей, заслужил ад одной своей верой. Схватите его и утопите в лимане!

Исаак обнажил кинжал. Рядом с ним встали Буеслав и другие язычники. Люди Кучукбая загородили собой отшельника. Сверкнули мечи, засвистели арканы, стрелы легли на тетивы, И тут раздался голос Любима: «Глядите! Радко… живой…»

Пошатываясь, опираясь на секиру, от склепа медленно шел Радко. От сорочки его остались окровавленные грязные лохмотья, грудь была красна от засохшей крови и покрыта глубокими ранами. Страх и злоба перекосили лицо Чернеца. Трясущейся рукой крестил он приближающегося анта, но тот все шел прямо на него.

— Дьявол! Дьявол! Иди обратно в ад, куда тебя низверг Господь!

— Лжешь! Ты — бес и Чернобогов слуга, а не я. Молния прошла сквозь меня, но во мне — кровь громовичей. Видишь, даже раны мои уже не кровоточат. А в пекло пойдешь ты сам, следом за Маркианом-оборотнем.

Исаак схватил отшельника за шиворот и занес кинжал, но Радко остановил его.

— Пусть черного волхва покарает знак Даждьбога, который он ложно носит.

Секира Радко коснулась серебряного креста, и тот вспыхнул белым пламенем. Чернец схватился за крест, обжигая руки, но тот врос в тело монаха. Воя от боли и грязно ругаясь, корчился Амвросий на земле, пока кинжал самаритянина не прервал его вопли. Вскоре от крестителя болгар осталась лишь кучка обгорелых костей.

— Кто творит бесовские дела, лишь телом человек, а душою — бес, — проговорил Радко. — Бросьте это в склеп к Маркиану и завалите его камнями.

— А вдруг снова встанут? — боязливо протянул кто-то.

— Огонь Сварога — в солнце, молнии, земном огне, если он поразит упыря — тот уже не встанет.

ЧЕРНЫЙ БЕС

Зимним вечером 881 года узкими улицами Подола шел десяток молодых дружинников. Сильные юношеские голоса в лад выводили:

Радуйся, земля! Ясен свет засветился! Радуйся, земля! ТоДаждьбог народился!

Впереди, высоко поднимая шест с расписанным яркими красками улыбающимся ликом Даждьбога-Солнца, шагал стройный безусый парень с кудрявыми золотистыми волосами. Рядом семенил, наигрывая на гуслях, невзрачного вида волхв с редкой бородой, в залатанном белом плаще поверх кожуха. Длинные седеющие волосы падали на плечи из-под печенежского колпака. Колядники уже подходили к богатому двору хазарского гостя Оврама Мировича, когда из-за угла выехал верхом рыжеусый княжеский сотник Роальд.

— Вы что это творите, язычники, безбожники! Рады, что благоверный князь Аскольд на полюдьи? И хоть бы волхва себе пристойного нашли, а не Творимира, бродягу нищего!

— Я по свету брожу, чтоб богам служить да людям мудрость нести, а ты — чтобы людей за серебро убивать, — смело откликнулся Творимир.

— Не говори про нас владыке, Роальд, ладно? А мы с тобой хазарским вином поделимся…

— Я воин, а не ябедник, чтобы на вас доносить… А тебе, Радо, велено немедля явиться к владыке Михаилу.

Золотоволосый с досадой тряхнул головой и передал товарищам шест с Даждьбогом.

— Ничего, Радо! Мы на твою долю гостинцев оставим.

Поднимаясь узким извилистым Боричевым узвозом, Радо вынужден был посторониться: конные варяги гнали гурт мужиков и баб в бедных свитах и кожухах. Рядом шел, довольно потирая руки и прищелкивая языком, вертлявый человечек в пышной лисьей шубе.

«Древлян ведут, что дань не заплатили. На прошлой неделе ирпенских полян гнали. А Харлампий-гречин уже приценивается. У-у, кровосос заморский!»

Поднявшись на гору и пройдя мимо заснеженных курганов знатных киевлян, юноша вошел в ворота Киева-города. У древнего капища Рода полыхал жертвенный огонь и громко пели жрецы. В ярко освещенную множеством свечей деревянную церковь святого Ильи важно, не спеша, сходились ко всенощной бояре. Приветливо светился слюдяными окнами и деревянный, богато изукрашенный резьбой княжий терем.

Радо вошел в жарко натопленную, увешанную персидскими коврами и устланную медвежьими шкурами владычью келью. В удобном деревянном кресле восседал уже облаченный в расшитые золотом ризы, с эмалевой панагией на груди епископ Руси Михаил. Большие черные глаза пронзительно глядели из-под густых черных бровей. Сильная рука властно сжимала посох моржовой кости. В руках молчаливого раба-сарацина Ильяса переливалась каменьями золотая митра.

— Колядовал небось, отроче неразумный? Не отговаривайся, знаю — врать не умеешь. Дабы на праздник не грешил, вот тебе княжья грамота. В Родень, посаднику Твердиславу. Всенощной можешь не отстаивать, но чтобы выехал засветло.

Из-за стены доносились крики и брань.

— Слышишь — Шумила-палач лютует? Изругал отца духовного и теперь вместо епитимьи весь день работает.

«И зачем он келью себе рядом с застенком устроил?» — думал Радо, пробираясь через задний двор в комнату ключницы Миланы. Немолодая бездетная ключница заменила ему, безродному сироте, мать. Семнадцать лет назад воины Аскольда нашли на берегу Дуная иссеченного болгарского воина, а рядом с ним — младенца. «Радо», — только и успел проговорить умиравший. Целые роды погибли в тот год: князь Борис крестил тогда Болгарию.

— Ешь, дитятко! От пира много вепрятины осталось, и меда я тебе приберегла. Много ли наколядовал?

— Княжью службу — ни свет ни заря скакать в Родень с грамотой. Не пойму уже, кто на Руси князь — Аскольд, Дир или Михаил?

— Берегись ты, сынок, владыки! Говорят, чернокнижник он. Сама не раз слышала: говорит с кем-то в келье, а голоса — будто звериные. А то еще лежит, ну точно мертвый, а Ильяс тогда всех гонит: почивает-де владыка.

— Известно, какие он чудеса в келье с холопками творит. А то и с боярынями молодыми, — беззаботно усмехнулся юноша, налегая на сочное мясо.

— А еще говорят: служит ему Черный Бес. В черной хламиде греческой, и лицо будто у покойника. Ходит тот бес ночами по Киеву и все крамольные речи слышит. А потом людей к Шумиле тащит…

— То холопы владычьи по городу шныряют. Да прихожане на исповеди, да бабы языкастые. Вот и знает Михаил все про всех…

* * *

Вечер следующего дня застал Радо в селе на полпути к Родню. Войдя в корчму, юноша неожиданно увидел чернобородого улыбчивого Оврама Мировича.

— Здравствуй, Радо! Не удалось тебе у меня поколядовать, так я тебя хоть тут угощу. Исаак, вина на двоих и баранины дружиннику!.. Да, тяжела княжья служба. И в праздники покоя нет. А ведь твой род, может быть, не ниже боярского.

— Откуда мне ведать? Сирота я, только и знаю, что болгарин.

— Мудрость Каббалы может открыть многие тайны. Гляди!

Мирович поставил на стол серебряную чашу, покрытую письменами и звездами о пяти и шести лучах, налил воды и стал плавно водить над ней руками, шепча неведомые слова. Вода вдруг забурлила, потом успокоилась, и в ней показались лица воина с пышными висячими усами и длинной прядью волос на бритой голове и женщины с распущенными золотистыми волосами. Из-за плечей у нее выглядывали белые лебединые крылья.

— То родители твои. Если нужно, сможем имена их узнать, родичей твоих найти. Только… не даром, как и все в мире, сотворенном Иеговой. Узнаешь, о чем у князей говорили, — мне расскажешь. Повезешь куда грамоту — мне покажешь.

— Вот как! А если я скажу князьям, куда ты нос сунуть норовишь?

— Ты уверен, что они этого без тебя не знают? Лишь глупец станет ссориться с кагалом. Одно письмо в Итиль — и русские меха вдруг подешевеют вдвое. Мой отец принял иудейскую веру и, как видишь, не прогадал. Подумай, я тебя не тороплю.

Мирович поднялся из-за стола и ушел вместе с корчмарем. Радо уже окончил ужин, когда в корчму ввалились трое варягов и низенький худощавый мадьяр. Краснорожий варяг со щетинистой бородой хлопнул юношу по плечу.

— С праздником, Радо! Ты когда вернешь четыре ногаты?

— Когда это я занимал у такого, как ты? А если тебе, Скегги Задира, выпить не на что, так я не виноват.

— Что?! Оскорблять викингов? В Англии мы за меньшее сжигали села.

— А здесь — Русь! И ты тут не викинг, а варяг. Наемник!

В следующий миг Радо едва успел отскочить к стойке, уворачиваясь сразу от трех длинных клинков. И тут из-за соседнего стола поднялся вислоусый безбородый воин в полушубке, стянутом черным поясом с серебряными бляхами. Длинные седеющие волосы цветом напоминали волчий мех полушубка.

— А не много ли вас на одного?

— Что тебе до него, Хадобард? Ты ведь гот, а мы тоже с Готланда.

— А ну, прикрой сзади!

С мечом в руке Хадобард вскочил на стол. Из двух бросившихся к нему варягов один тут же отлетел к двери от удара сапогом под челюсть. Звон стали огласил корчму. Сзади Радо сдерживал напор разъяренного Скегги Задиры. Заметив краем глаза, что мадьяр снимает с пояса аркан, дружинник швырнул скамью под ноги Задире и, пока тот поднимался, успел перерубить кожаную змею, упавшую было на шею Хадобарда. Выбив клинок у второго противника, гот обернулся к Скегги и обрушил ему на голову удар плашмя, мигом повергший яростного викинга. Сопровождаемый здоровенным холопом с дубиной, в комнату вбежал корчмарь.

— Вон из моей корчмы, буяны! Не то скажу старейшине связать вас и отвести в Киев!

Подхватив под руки бесчувственного Скегги и прокричав уже в дверях: «Викинги обид не забывают!», варяги покинули корчму.

— Нашли себе родича, бродяги! Хоть я и вправду гот. Из малых готов — слыхал про таких? Мы на Дунае лет за триста до болгар поселились. Хадобардом меня по-готски зовут. А по-славянски — Вылко. Волк!

— А я тоже родом из Болгарии, хоть и вырос в Киеве.

Долго в этот вечер новый знакомый рассказывал Радо о богатой и веселой стране за Дунаем, о князе Борисе, предавшем веру отцов и залившем Болгарию кровью…

* * *

Целый день ехал Радо безлюдной дорогой. Слева раскинулась под кручами долина Днепра, справа тянулась однообразная снежная равнина. Лишь расплывшиеся от времени курганы вздымались среди нее, словно спины затаившихся под снегом огромных зверей. Смеркалось, и неясная тревога заползала в душу одинокого всадника. Вспоминались смутные предания о лихих чужеземных воинах, не нашедших покоя и в могилах, о проклятых сокровищах, скрытых под курганами…

Вдруг на одной из насыпей просел снег, и из кургана выехал всадник на черном коне, в коротком красном плаще, с мечом и кинжалом у пояса. На золотых застежках плаща гриф и тигр яростно дрались между собой и с косматым быком. На руках всадника блестели массивные золотые браслеты, уздечка сияла в лунном свете чеканными серебряными бляхами.

— Я Сауасп-Черноконный, царь росов, лучший полководец великого царя сарматов Фарзоя, истребитель скифов, гроза славян…

— А я — Радо, дружинник Дира, великого князя Руси.

— Так росы по-прежнему великий народ? Почему же ты говоришь на языке венедов-славян, этих презренных трусов, достойных лишь вечного рабства?

— Сарматский род свой у нас многие помнят, бояре особенно. А русский язык — славянский, другого у русичей и нет. Разве сами мы не славяне?

— Лучше бы росам погибнуть всем в славных битвах, чем уподобиться собственным рабам! Ты говоришь, что в вас есть наша благородная кровь? Так дай ее мне! — Среди черной бороды сверкнули большие белые клыки.

— Попробуй раньше русского меча, нежить могильная!

Радо сумел отразить несколько ударов сарматского меча, но затем опытная рука Сауаспа выбила у него из рук оружие. Юноша соскочил с коня, змеей увернулся из-под удара и сдернул не имевшего стремян противника за ногу с седла. Падая, тот выронил меч, но тут же вскочил, бросился на Радо с кинжалом, повалил в снег. Дружинник успел перехватить руку сармата, но клыкастая пасть упыря уже тянулась, жадно рыча, к шее юноши. Краем глаза Радо заметил мчащегося к ним большого волка. На серой шкуре блестел серебряными бляшками черный пояс.

— Христос, не дай погибнуть от нечистей!

Волк стремительно прыгнул и сомкнул челюсти на горле Сауаспа…

Когда Радо пришел в себя, над ним стоял, довольно усмехаясь в вислые усы и засунув руки за черный с серебром пояс, Вылко-Хадобард.

— Что, умеет твой Христос волком бегать?

Радо с трудом встал, огляделся. На снегу лежал пожелтевший скелет, усыпанный бурым прахом. Костлявая рука сжимала перержавевший кинжал. Из снега торчал такой же ржавый меч. В стороне валялся конский костяк с остатками черной шкуры.

— Варяги в корчме, упырь, еще и оборотень… У какого же это хозяина столько слуг? Не у Мировича ли?

— Оборотни бывают разные: кто от рождения, кто от злых чар, а кто от воинской волшбы… А хочешь знать, кто твоей души ищет, взгляни, с чем тебя Михаил послал. На печать хоть посмотри!

Печать и впрямь была странная. Не княжья — с трезубцем, не владычья — с крестом, а с невиданным чудищем: человек с петушиной головой и змеями вместо ног.

— Это Абрахас, над греческими бесами старший. Поезжай с ним дальше, не такую еще нечисть встретишь.

Радо сорвал печать, развернул грамоту… Пергамент был чист.

— Значит…

— Значит, до Роденя ты не должен был живым доехать.

— Михаил, чернокнижник проклятый! Все скажу князю Диру!

— Можно и ему, он старых богов не забывает. А если что — иди к Творимиру. Землянка его над Днепром, у Варяжской пещеры.

Хадобард наклонился над костями кровавого царя росов, поднял золотые застежки и браслеты и швырнул их в темную расселину в кургане.

— Пусть это золото могильным татям достанется, а не добрым людям!

* * *

У устья Крещатой долины Радо неожиданно встретил молодой дружинник Милонег.

— Не иди в Киев, Радо! Ищут тебя. Будто бы ты княжью грамоту хазарам продал…

— Да кто такому поверил?

— Боярские сынки в корчме у Мировича языки распускают, вот и решено их припугнуть. А для примера наказать тебя — ты же безродный, заступиться некому… Помни, я тебя не видел, а ты меня.

* * *

В уютной землянке над Днепром, у жарко натопленной печки-каменки, сидели Творимир, Радо, Вылко и длинноволосый, увешанный амулетами мадьярский шаман — татош.

— Почти двадцать лет назад, — неторопливо рассказывал мадьяр, — наш род кочевал в низовьях Днепра. Однажды к нам пришел чернобородый грек и нанял меня и еще двух парней, чтобы раскопать какой-то склеп в мертвом городе над лиманом. Мы долго ходили среди развалин, пока грек не нашел каменную плиту, на которой был высечен человек с собачьей головой. Склеп давно обвалился. Камни свода сплавились, будто в них ударила молния. Под ними мы нашли железную волчью голову, потом оплавленные куски железа и обгорелые человеческие кости, потом — железные звериные лапы с перстнями на когтях. Тут грек обрадовался, торопливо отодрал ножом перстни от железа и щедро заплатил нам. Уже темнело, и мои товарищи поспешили уйти — подальше от забытых мертвецов и неведомых чар. Но я украдкой вернулся и спрятался за остатками стены. Думал — грек хочет один отыскать и забрать себе клад. Но чернобородый больше, не копал, а очертил себя кругом со странными знаками и забормотал непонятные слова. Задрожала земля, и из-под нее появился человек в черном греческом плаще, с бледным, как у мертвеца, лицом. Они с чернобородым о чем-то говорили по-гречески, и вдруг тот, второй, обернулся в мою сторону и превратился в огромного волка. Он стоял на задних лапах — весь из железа, но живой, и вой его был подобен скрежету металла! О Нуми-торум, отец богов! — Татош закрыл лицо руками. — Я бежал, словно перепуганный сайгак. После этого я заболел, мне стали являться духи, и род определил меня в ученики к татошу. Тот склеп мой учитель велел разрушить, волчью голову и остальное железо переплавить в кузнечном горне, а слиток бросить в море. Сейчас меня считают сильным колдуном, но я скорее решусь вызвать из нижнего мира всех чертей-ордогов, чем дух погребенного в том склепе. А чернобородого я не раз видел в Киеве. Теперь он — епископ Руси!

— Много злых чародейств на совести у Михаила. — В голосе Вылко глухо звенела неизбывная, застарелая ненависть. — Это он низвел колдовской огонь на войско болгар, восставших против вероотступника Бориса. Он наслал бурю на русские корабли под Царьградом. Он обморочил русичей чудом с несгорающим Евангелием. И не грек он, а болгарин, изгнанный из рода за бесчестные дела. Этот род поднялся за отеческих богов и был истреблен Борисом.

— Чтобы одолеть беса, нужно знать его имя. Мы едем в мертвый город. — Творимир поднялся, запахнул кожух и натянул вытертый печенежский колпак.

* * *

Мертвенной белизной сияли в лучах зимнего солнца развалины заброшенного шесть веков назад города. Белый снег покрывал оплывшие холмы и уцелевшие еще белокаменные стены и мраморные колонны, обломки резных архитравов и капителей. В яме возле большого кургана Радо с Вылко разгребали снег и кайлами переворачивали вмерзшие в землю камни. Обломки с изображениями или надписями передавали Творимиру, а тот, хитро щурясь, одни складывал вместе, другие же отбрасывал. Наконец из десятка обломков удалось сложить плиту с изображением полуголого человека с головой шакала и греческой надписью.

— «Маркиан, сын Зенона, прощай! В этом презренном мире ты был великим иерофантом, ныне же твой дух пребывает в царстве Света, превыше материального неба и всех светил. Да покарают таинственные силы убийцу твоего тела — трибуна Марция Слава Путеолана», — прочитал Творимир сразу по-славянски.

— Марций Слав! Это же мой предок. Он потом ушел от римлян, вернулся к своему племени, прославился в дружине короля готов, — сказал Хадобард.

— Так вот, кто таков Черный Бес… Это вам не черт-замухрышка у колдуна на посылках. Но есть сила и на него. Не раз его, живого или мертвого, побеждали громовичи, потомки небесных воинов Перуна.

— Разве такие еще есть в этом мире? — спросил Радо.

— Есть и будут, пока гром гремит в небе.

— Где же их найти?

— Среди людей не встретишь — поищи в себе. Огонь един — в молнии, в солнце, в сердце чистом и храбром. Един и свет — в солнце, месяце, звездах, в доброй мудрости. Нас два воина и волхв — неужто с одним бесом не справимся? А уж князья с епископами и вовсе не страшны тем, кто решился с нечистым тягаться. Не должно быть так, чтобы бес Русью правил!

Таким Творимира Радо еще не видел. Умелый лекарь, гадатель и гусляр, базарный насмешник, знаток всех старинных сказаний и нынешних новостей, вечно бедный и бескорыстный — вот что знал о Творимире весь Киев. Сейчас лицо его, обычно веселое, было суровым и величественным. Волхв поднялся, встал лицом на восток, к нежаркому утреннему солнцу и раскинувшемуся внизу замерзшему лиману, и воздел руки. Налетевший ветер взвихрил его длинные седеющие волосы, и они заблестели вокруг головы, словно лучи вокруг лика Даждьбога.

У входа в склеп вдруг раздалось злобное шипение. Чудом сохранившаяся фреска ожила: зашевелились змеи на голове неведомой богини, безжалостным огнем вспыхнули глаза, зашевелился высунутый язык. Творимир встревоженно обернулся, но его заклятия не понадобились: меч Радо молнией обрушился на страшную фреску, и она разноцветным прахом усеяла снег. Хадобард довольно разгладил усы.

— Бьешь, как сам Перун! Род твой такой!

* * *

Два всадника на одной лошади скакали по льду через Днепр. Позади, на деревянных стенах крепости Треполь, стражники целились в беглецов из луков. А впереди десяток варягов на свежих конях отрезал путь к спасительным чащам левого берега. Хадобард соскочил с коня, стащил следом Радо, отстегнул меч, привязал к седлу. Затем воткнул в снег кинжал, перекувырнулся через него и встал огромным волком с черным поясом поперек туловища.

— Потешу я их волчьей охотой… А ты — в прорубь, быстро! Ты и под водой жить можешь — род твой такой.

Воин-волк столкнул опешившего Радо в прорубь и нажал ему на плечи сильными лапами. «Доверился оборотню! Прости, Христос, мою душу грешную!» Холодная вода хлынула в легкие, течение потащило под лед, в глазах потемнело…

Очнулся Радо в полутьме. Свет еле проникал откуда-то сверху. Можно было разглядеть толстые коряги, обросшую водорослями ладью с драконьей головой на носу. В воздухе — да нет, в воде! — проплывали рыбы. И этой водой он и впрямь дышал, как воздухом! Из-за ладьи выглядывали девушки в белых сорочках с распущенными зелеными волосами.

— Глядите, девоньки, дружинник! Молодой совсем. А красивый какой!

Из тьмы вдруг вышел могучий старик с гривой зеленых с проседью волос и зеленой же бородой до пояса. Радо встал, низко поклонился.

— Здравствуй, Днепр Славутич! Я — Радо, дружинник князя Дира. Спасался вот от варягов… Мне бы на левый берег пробраться…

— Радо? Знаю, говорила о тебе вила дунайская. Милуша, проведи его к рыбаку своему. А вы, озорницы, спать! Далеко еще до весны!

Из-за тяжелой кольчуги, сапог и кожуха юноша шел пешком по дну, а бойкая русалочка плыла рядом. Русалочка оказалась словоохотливой и успела рассказать, что она боярская дочь, утонула этим летом, любит рыбака Вышату, и он ее любит, а идти под воду жить не хочет, а русалок теперь старик Славутич на землю отпускать не любит, но, может, и отпустит… Когда выбрались на берег через другую прорубь, Радо порядком помучился, выдыхая-выливая из легких воду. Вышаты дома не оказалось, и русалочка указала на соседнюю избу.

— Иди к дяде Мирону, скажешь, что в прорубь свалился. А я не пойду, он крещеный, нас не любит!

Мирон, неразговорчивый мужик лет сорока, принял дружинника хорошо, дал переодеться в сухое, напоил горячим медом. От тепла и крепкого меда юноша разомлел и заснул, а когда проснулся, увидел над собой самодовольную рожу Скегги Задиры.

— От викингов и под водой не спрячешься! Мы и твоего дружка-оборотня поймаем. Двоих покусал, порази его Тор!

— Думал православного христианина провести, еретик? А я вот заметил: следы твои только от проруби идут, а рядом еще и босые ноги видны, не иначе, чертовки водяной, — ехидно усмехнулся рыбак.

— Сколько получил за меня, иуда?

— Ни единой резаны, — истово перекрестился Мирон. — Мне за тебя десять грехов простится.

* * *

Князь Дир — красивый, со светлыми, как у варягов, волосами и кудрявой бородой, — развалившись в резном кресле, высокомерно глядел на безоружного дружинника. Рядом, сидя на лавке под иконами, бросал зловещие пристальные взгляды из-под густых черных бровей Михаил.

— Бью челом тебе, княже, на епископа Михаила — чернокнижника. Он вызвал из пекла дух злого чародея Маркиана, и тот ему служит.

— И бесы веруют Христу и повинуются ему и слугам его, ибо боятся. Верно, владыко? Михаил величаво кивнул.

— Скажи лучше, как посмел с княжьей службы сбежать? Куда грамоту дел?

— Грамоты не было, а был пустой свиток, который Михаил бесовской печатью запечатал. Из-за нее на меня упырь напал.

— Кто послух [38] — оборотень? Да знаешь ли ты, с кем спутался? Творимир с Хадобардом — новгородские лазутчики! Ладно уж… Прощается тебе по малолетству и глупости. Но раз уже связался с ними — выведай, кто из бояр и горожан хочет Киев Олегу отдать.

— Я, княже, воин, а не высмотрень. Хватит с меня и того бесчестья, что ложно объявили хазарским лазутчиком — не по твоей ли воле?

Епископ с силой ударил резным посохом в пол.

— Ишь, обесчестили его! Да хоть бы и на дыбу подняли! Апостол Петр, коего ты, неуч и язычник, не читал, пишет: «Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и суровым. Ибо то угодно Богу, если кто, помышляя о Боге, переносит скорби, страдания несправедливо».

Кровь ударила в голову Радо. Сразу вспомнилось все, о чем вполголоса говорили дворцовые слуги да и молодые дружинники.

— Так это твоему богу угодно, когда у смердов последнее отбирают, чтобы прокутить в Царыраде? Когда славяне славян на продажу гонят, будто мадьяры или печенеги?

— Не твое дело князей судить! Сказал Павел: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога». На колени, раб неразумный! — посох с силой опустился на плечо Радо.

— Хоть ты и пастырь, да я не скот, чтобы меня палкой бить! Если ваша власть от Бога — значит, зовется он Чернобогом! А я — вольный человек и рабом не буду ни вам, ни богу вашему. — Юноша сорвал с шеи крест и швырнул его в печь. — Огонь Сварожич, очисти меня от веры чужой, Чернобожьей!

Рука Дира сжала рукоять меча, и лезвие серой змеей поползло из ножен. Но епископ зашептал на ухо князю, и губы того растянулись в злобной усмешке.

— Не я карать буду — сам Христос. И земное оружие тебе не поможет. Эй, вернуть ему меч и кольчугу! Отныне ты — не дружинник. Прочь, изгой!

* * *

Молодой воин одиноко брел на север по заснеженной равнине. Вот и рухнуло все, чему он верил и служил. Князь, епископ, сам Христос… Остались меч, да кольчуга, да шлем, да крепкая рука. Сколько таких безродных и бездомных воинов бродит по свету, торгуя мечом и грабя, где удастся… Нет! Есть еще Солнце-Даждьбог, и Сварог-Небо, и Мать Сыра Земля, и Месяц-Велес, а звезды — его небесные стада. Христа Радо только на иконах видел, а эти боги здесь, перед глазами, как же в них разувериться? А еще есть Русь и народ ее, среди которого вырос, есть Болгария, где родился. Не должны им править бесы и бесовы слуги! Нужно только найти Творимира и Вылко… Но что у них за дела с Олегом? Или Дир солгал?

Уже смеркалось, когда Радо вышел к опушке леса. Решив заночевать у низкого, расплывшегося кургана, он начал ломать ветки для костра и вдруг увидел: по снегу шел прямо к нему, широко раскинув руки, человек с длинными темными волосами и острой бородой. Белое, как у мертвеца, тело прикрывала лишь набедренная повязка. На ладонях и ступнях кровоточили раны. Босые ноги не оставляли следов на снегу. Мертвенное, белое свечение окружало голову. Вот он подошел совсем близко. Властный взгляд больших темных глаз впился в душу, сковал тело…

— Я тот, от кого ты отрекся. Сейчас ты умрешь. Но я милосерден и полон любви. Покайся — и будешь вечно блаженствовать в раю.

— В чем мне каяться? Я безвинных не убивал, рода-племени не предавал, отца-матери не бранил.

— Кто грешен и кто праведен — дано судить лишь мне.

— За что дано? Что испугался в бою умереть? Что учил злу покоряться? Не Чернобог ли тебя в мир послал с таким учением?

— Наглец! Передо мною смирялись императоры… Сокруши свою гордыню или тысячи веков будешь мечтать среди бесконечных мук только о смерти — о полной смерти — и не получишь ее.

— Пеклом не пугай! Одного упыря я туда уже помог отправить. — Радо обнажил меч. — Да сам ты не оттуда ли явился?

Воздух вокруг призрака задрожал, и миг спустя перед Радо стоял человек в черном с серебряным шитьем плаще. На его бледном надменном лице играла самодовольная улыбка.

— Нет, я не нищий плотник из Галилеи, Я — Маркиан Гностик, великий иерофант! Ты мне нравишься, варвар! Отвергнуть князя, церковь, бога — на это способны немногие. Тебе нужен лишь хороший наставник в тайном знании — конечно, не этот невежественный бродячий волхв, — и ты обретешь все, за чем гоняются в телесном мире: славу, власть, сокровища. Но главное — научишься презирать этот тленный мир. И тогда твой дух, освободившийся от материи, вознесется превыше ада и рая — в сферу бесконечного Света.

— А сам-то ты куда вознесся? Или… опустился — туда, откуда тебя Михаил вызвал? Маркиан досадливо сморщился.

— Я не удостоился еще вознестись к Высшему Свету. Но уже освобожден от материального тела. Теперь мне не страшно никакое земное оружие. И моя магическая сила, не связанная материальным телом, возросла многократно.

— Хочешь, чтобы я стал бесом, как и ты? А мне вот больше нравится бесов бить — может, на то я и рожден?

Лицо ольвийца застыло в холодном презрении.

— Твой род слишком туп, чтобы даже прикоснуться к высшему знанию. Так на тебе он и окончится! Сейчас я пожру твою душу.

Руки иерофанта, блестевшие перстнями, взметнулись вперед и обратились в когтистые лапы, а лицо — в волчью морду с пылающими глазами. Радо ударил мечом, но он лишь со свистом рассек воздух. В следующий миг невидимая сила повалила юношу наземь, прижала к склону кургана. Радо не выронил меча, но мог лишь до боли стискивать его рукоять, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Потом он ощутил, как немеют конечности, как жизнь понемногу с каждым выдохом вытекает из тела. Огненные глаза чудовища неодолимо тянули к себе, а из клыкастой пасти вырывался торжествующий вой, похожий на скрежет железа. Вдруг откуда-то сверху на чудовище ринулась большая белая птица с золотоволосой женской головой. Птица отчаянно била крыльями, рассыпая перья, но словно незримая сила отделяла от нее беса. А Радо по-прежнему не мог пошевелиться. Вдруг вспомнилось, как старые дружинники приносили на курганах жертвы забытым степным воинам и царям.

— О ты, что погребен в этом кургане! Защити нас от Черного Беса!

Из кургана неслышно поднялся высокий светловолосый воин в полотняных штанах и плаще из волчьей шкуры, наброшенном на голое тело и скрепленном на горле костяной булавкой. В руке у него был каменный топор, за кожаным поясом — два кинжала, медный и кремневый. С грохотом и блеском, словно молния, топор полетел в беса, и тот едва успел увернуться. Выхватив кинжалы, воин устремился вперед, но чудовище с отчаянным визгом провалилось под землю. Маркиан не лгал, он был неуязвим для земного оружия, но не для духовного — то есть оружия духов. Светловолосый воин подобрал топор, с ободряющей улыбкой что-то проговорил Радо (тот разобрал лишь слова «брат» и «Перун») и снова скрылся в кургане.

Радо поднялся, опираясь на меч, но в изнеможении упал на еловые лапы, собранные для костра. Птица-женщина склонилась над ним, нежно гладя крыльями, и лицо ее казалось удивительно знакомым… Смертельно уставший юноша погрузился в сон. Когда он проснулся, солнце уже вставало из-за Днепра. Рядом дымилось кострище, а вместо таинственной птицы над Радо склонилось добродушное круглое лицо киевского тысяцкого Каницара Чудина.

— Здравствуй, Радо! Еле нашел тебя. Гляжу, ты под курганом лежишь, а над тобой сидят волк и птица большая, белая. Заметили меня — и в лес. Поедем в Киев, Творимир тебя ждет.

— Да? — Юноша приподнялся на локте. — А может быть, мне надоело подставлять свою голову неизвестно за кого и за что? Ладно, у Творимира с Вылко ничего нет, а тебе, первому боярину, чего не хватает?

— Всего-то не хватает — детей своих увидеть. Любил я когда-то дочь старейшины русов — не здешних, а тех, что на севере, в Старой Русе. Бежал от гнева ее отца и пристал к дружине Аскольда и Дира. А у Добряны моей тем временем близнецы родились, мальчик и девочка. Сколько лет прошло, а я — первый боярин — не могу ни сам к ним поехать, ни их к себе вызвать. Потому как меня тогда изменником объявят: хочу-де Киев под Новгород подвести, Русь варягам отдать. Нашлись защитники Руси — отродье варяжское, разбойники морские! Их-то, крещеных, на севере никто не хочет. А вот Олега в Киеве многие хотят. Он старых богов чтит и судит по правде. Перед ним все равны: славяне, чудь, варяги…

— Если так — значит, и мне к нему дорога.

* * *

Зимним вечером пробирались киевскими улочками два воина, волхв в залатанном белом корзне и приземистый круглолицый боярин. Подойдя к задней стене дома верховного жреца Богумира, волхв огляделся — не следит ли кто, и постучал четыре раза. В глухой как будто стене открылась низенькая дверца, и они прошли в темный чулан. Из-за стены доносились два голоса: неторопливый, старческий — Богумира и резкий, встревоженный — князя Дира.

— Пропадет Русь при Аскольде, пропадет! Все от нас отложились: кривичи к Новгороду тянут, северяне и радимичи — к хазарам. А брат все в рот Михаилу-чернокнижнику смотрит, а тот — василевсу. Теперь вот надумал по весне идти с дружиной в Сирию, на сарацин в помощь грекам. Погубит рать в песках, а мне потом Киев от мадьяр оборонять, а то и от хазар.

— Зачем было принимать чужую веру, пускать в Киев черных волхвов? Мало Чернобоговых колдунов и ведьм с Лысой горы?

— У Аскольда одно на уме: «Сделаем все, как у греков». Только мы — не василевсы, и лесные князья — не вельможи ромейские, чтобы перед нами на брюхе ползать.

— Понимаешь, что добром брат тебе власть не отдаст?

— Ты, владыко, бел и праведен, оставь грешные дела мне.

— И перед Христом греха не боишься? — В голосе жреца слышалась насмешка.

— Мы во франкской земле столько церквей разорили и столько раз крестились…

— А старых богов не боишься?

— Для отеческих богов я брата не пожалею! Благослови лишь меня быть единым князем на Руси!

— Благословят тебя боги, если твои дела будут им угодны… А теперь иди, княже, время позднее, да и я нездоров.

Немного погодя дверь чулана отворилась, и четверо вошли в горницу. Полки на стенах были уставлены берестяными свитками и пергаментными книгами, горшочками со снадобьями. Хозяин, высокий крепкий старик с длинными седыми волосами и широкой белой бородой, из-под которой выглядывала бронзовая фигурка Перуна, стоял, упершись руками в стол.

— Слышали все? Хотите ли, чтобы, на Руси княжил братоубийца и дважды вероотступник?

— Раз нет больше добрых князей в роду Кия — нужно звать князя с севера, — твердо сказал Творимир.

— Только вот на грамоту нашу от Олега ответа нет, Не ведомо, дошла ли, — озабоченно произнес Каницар. — Из наших иные уже отговариваются: подписал-де по пьянке, и не впутывайте меня больше, скажите спасибо, что не доношу. А время уходит…

Богумир снял несколько книг с полки, сдвинул неприметную дощечку в стене и достал из тайника свиток. Потом открыл тяжелый резной сундук, развернул шелковую ткань и вынул секиру со знаками Солнца и Молнии на лезвии и рукояти.

— Вот список с грамоты. Как его доставить в одну ночь в Новгород, ты, Творимир, лучше меня знаешь.

* * *

В ложбине между Киевской горой и Щекавицей ярко горел костер. Высоко воздевая секиру, Творимир плясал вокруг костра и пел на неведомом языке. «Это скифский язык, его лишь волхвы знают, и то немногие», — шепнул Хадобард Радо. На ночном небе вдруг ярко вспыхнула звезда и понеслась к земле. Она все росла, сияла все ослепительнее — и вот уже превратилась в невиданного зверя: льва с головой орла, острыми ушами и могучими крыльями. Раскаленным золотом светилось все его тело, будто частица солнца явилась среди тьмы. Крылатый зверь опустился около костра и с тихим клекотом потерся орлиной головой о ноги Творимира. А тот опустился на колени и обнял шею зверя.

— Роксушка, узнал! Ласковый мой, смелый! Это грифон, один из четырех, везущих колесницу Даждьбога-Солнца, — обернулся волхв к двум воинам. — Зовут его Рокс — «Сияющий». И вернуться он должен до восхода. А нести сможет всех троих. Вместе и полетим к Олегу.

Волхв сел на спину чудо-зверя спереди, за ним — Радо, а позади — Хадобард.

— Вниз поначалу не смотри, чтобы голова не закружилась. Потом привыкнешь, — сказал юноше воин-волк.

Одним прыжком грифон взметнул сияющее тело над костром, и пламя тут же словно подхватило его снизу и подняло еще выше. Мерно взмахивая широкими крыльями, Роке понесся навстречу звездам. У молодого дружинника поначалу захватило дух, но вскоре он освоился и в ясном, ровном свете луны стал замечать, что летают вокруг не только ночные птицы. Черный мохнатый бес подлетел на нетопырьих крыльях, но унесся прочь, стоило волхву погрозить священной секирой. Голая, нахально-красивая ведьма верхом на метле приветливо помахала рукой, и Вылко со смехом кивнул ей. Огненный змей, рассыпая искры, понесся вниз и скрылся в трубе чьего-то терема.

А внизу среди темных бесконечных лесов белой лентой тянулся замерзший Днепр. Потом повернул вправо, скрылся в дремучем Оковском лесу. Мелькнула посреди дебрей долина Двины, а вскоре побежала на север другая лента — Ловать.

— Видишь, как велика наша земля, — проговорил Творимир. — И всюду на этом пути живут славяне — поляне, древляне, дреговичи, кривичи смоленские и полоцкие, словене. А еще — голядь, меря, чудь… Всем есть место, и еще больше остается — селись, расчищай пашню, добывай зверя. И богатства несчитанные: одних мехов столько — не нужно и копей золотых-серебряных. Кто сумеет все эти племена в одну державу собрать — славнее василевса будет, сильнее кагана. Только нужен для этого Великий Князь, а не князек, что пуще всего боится под другим князьком оказаться.

Внизу раскинулась белая гладь Ильмень-озера. У истока Волхова на одном холме пылал неугасимый огонь Перунова капища, на другом, через реку, возвышались деревянные башни Рюрикова Городища. Грифон плавно и величаво опустился прямо на княжьем дворе посреди городка. Заспанная челядь высыпала во двор, стражники изумленно застыли, взирая на сияющего чудо-зверя. А Творимир как ни в чем не бывало слез с грифона и кинул старшему дружиннику:

— Веди нас к князю-воеводе. Скажи: волею Даждьбога прибыли мы из Киева.

В просторной горнице на резном стуле восседал человек средних лет в княжеской шапке и алом корзне с золотой застежкой. Узкое сухое лицо окаймляли светлые волосы и такая же борода. Сильные руки придерживали на коленях длинный варяжский меч.

— Здоров будь, князь-воевода! — С достоинством поклонился волхв. — Здоров ли князь Игорь?

— Здоров. За день набегался так, что даже вы его не разбудили… Знал я, Творимир, что тебя боги любят, но чтобы ты летал, словно сам Даждьбог… Видно, великие дела нам боги готовят, клянусь Перуном-Тором!

— Привез ли тебе, княже, купец Братила послание от киевлян?

— Братила? Его кривический старейшина Дикорос убил и ограбил… Медведи лесные! Ничего знать не хотят, кроме своей берлоги. Сожгу я его городок, а род выселю или продам!

— Ничего, вот список с грамоты.

Олег внимательно, не спеша прочитал послание.

— Бояре, жрецы, купцы, ремесленники… Хорошо, а как черный люд?

— Эти так злы на Аскольда, на крещеных бояр и варягов его, что могут и сами броситься терема жечь, если ты не поспеешь. Иные, правда, сомневаются: не станет ли хуже, если князь будет не в Киеве, а в Новгороде, за лесами, за реками?

— А что, есть на пути из варяжского моря в Русское город богаче Киева? — простовато усмехнулся Олег. — Нет? Значит, ему и быть матерью городов русских.

Князь-воевода перевел взгляд на Вылко и Радо.

— Тебя, Хадобард, я знаю. А ты, воин, кто еси?

— Я Радо, дружинник Дира… Бывший.

— Диров дружинник? Крещеный?

— Теперь уже нет. Хочу, княже, тебе служить.

— А знаешь ли, что я изменников не люблю? — Голос Олега вмиг посуровел, серые глаза подозрительно сощурились. — Чего ты, дружинник, хочешь? Золота, серебра, почестей, рабов?

— Все это я мог получить и от Аскольда с Диром, — не отвел взгляда юноша. — Только не могу смотреть, как Киевом правят Черный Бес и другой бес — в черной рясе и золотой шапке.

— Значит, меня не предашь. Ко мне бесы хода не имеют. Недаром меня здесь зовут Вещим. Сам знаю — тролли и черные альвы много обещают и даже дают. Тем, кто готов стать таким, как они… Скажи, многие ли в киевской дружине думают так же, как ты?

— Из молодых — немало. О ратной славе мечтали, о добыче богатой, а тут вместо Царьграда и Итиля обирай лапотников по лесам.

— Теперь и без гадания вижу — пришел час. По весне иду на Киев!

Выходя от Олега, Творимир обратился к молодому круглолицему дружиннику.

— Здравствуй, Улеб! Как сестра?

— Сватается к ней Перя-мерянин. Он из Ростова в Новгород перебрался. А здоров ли киевский тысяцкий?

— Здоров и тебе желает того же. Скоро сам свидишься, Улеб… Каницарович!

* * *

Ладьи Олега плыли на юг. Позади был покорившийся почти без боя Смоленск — стольный град кривичей, впереди — Любеч, северные ворота Руси Киевичей. Белобрысые, светлоглазые словене, кривичи, меряне, вепсы глядели на бескрайние леса, уже одевшиеся в зелень, на бревенчатые частоколы городков на крутых горах над Славутичем.

На одну из ладей все смотрели не иначе, как с почтительной опаской. Трижды в день из белого, расшитого священными знаками шатра на ладье доносилось размеренное пение, тянулся дымок, то душистый, то горький. Нужно было сделать ладьи невидимыми для чародейского взора Михаила, чтобы они скрытно подошли к Любечу и Киеву. И Творимир с чудским шаманом-арбуем на восходе, закате и в полдень творили заклятья, жгли ведовские травы и снадобья, глядели в волшебную чашу. Охраняли двух волхвов Радо и Вылко.

Однажды вечером, когда ладьи остановились к северу от Любеча, в стане появился Милонег.

— Здравствуй, Радо! О тебе чего только не говорят: будто живым на небо вознесся, будто сам Даждьбог в тебя вошел, чтобы князя с владыкой обличить. Знаешь, я с ребятами тогда в соседней горнице сидел и все слышал. Посмей Дир тебя тронуть — за мечи схватились бы! Вот, — Милонег достал из сумы вместительную корчагу, — это тебе. Хазарское, из Семендера.

— Спасибо! А я тебе сейчас меда вынесу. Кривического, на травах настоянного… Слушай, а в Киеве-то что?

— Аскольд рать собирает в Сирию, ромеям в помощь. Дураки на сарацинскую добычу рот разинули, а умные ругаются: пропадем-де в песках ни за белку облезлую. А Аскольд еще и брякнул спьяну, да на пиру, при всех: вернусь, мол, из Сирии — все капища разрушу, всю Русь крещу, как Борис Болгарию. Ну и пошел слух по всему Киеву. А Дир, знай, помалкивает на людях да шепчется то с Оврамом Мировичем, то с Альмошем мадьярским, то с печенежскими ханами. Ох, и надоели Киеву такие князья! Ничего, скоро им и Христос не поможет…

* * *

Утром Творимир долго и тревожно смотрел в чашу с водой, вполголоса совещался с арбуем, потом сказал Радо и Вылко:

— Идите за мной. Ладья подождет нас. Черный Бес летит сюда, и с ним десяток чертей. Нас он видеть не мог, но, похоже, заподозрил что-то. Вблизи им чарами глаза не отведешь. Нужен духовный бой.

Они отошли подальше в лес. На берегу чистого озерца волхв велел обоим воинам лечь, развел костер и начал знакомую уже Радо пляску с секирой. Арбуй плясал рядом, ударяя в бубен и напевая по-чудски. Вдруг оба кудесника повернулись и, вертясь и подпрыгивая, понеслись вокруг лежащих. Длинные волосы, русые с проседью у Творимира и соломенные у чудина, развевались по ветру. Все громче рокотал бубен. Радо почувствовал, как немеет тело, чужими становятся руки и ноги. В глазах все завертелось, потом потемнело… «Не смерть ли это?» — мелькнула мысль и погасла. Потом перед глазами снова встал весенний лес, поляна у озерца. Творимир поглаживал шею сияющего золотом Рокса. Над неподвижным телом арбуя стоял… сам арбуй, такой же низенький, длинноволосый, с соломенной бородой торчком, но с двумя мечами в руках, с орлиными крыльями на плечах и в шапке, увенчанной головой лося. А рядом — крупный волк с отливающими серебром крыльями и две большие, почти в рост человека, птицы — орел и филин. Волк насмешливо оскалил зубы и произнес голосом Хадобарда:

— Погляди на себя. Ты-то всех нас краше!

Дружинник глянул в озерцо. На него смотрел змей. Чешуя отливала червонным золотом, над плечами поднимались золотые орлиные крылья. В открытой пасти блестели острые белые зубы.

— Ну-ка, дохни огнем!

Не задумываясь, как можно выдыхать огонь вместо воздуха, Радо-змей дохнул — и вода в озерце закипела.

— Значит, помнишь! Теперь ударь молнией.

Также не задумываясь, Радо как-то по-особому дунул. Молния вылетела изо рта и разнесла ствол молодой елочки.

— Не забыл! Род твой такой.

Только теперь заметил Радо на траве два тела: Хадобарда и молодого золотоволосого воина с удивительно знакомым лицом.

— Что, узнал сам себя?

Вконец растерявшись, Радо умоляюще взглянул на волхва.

— В духовном бою каждый таков, какая душа в нем. Сейчас в теле сражаться будем только мы с Роксом. Даждьбог его для такого боя днем отпустил. Остальные — в духе. Добрые духи и праведные души — против духов злых, пекельных. И кто в таком бою погибнет — того уже не будет. Нигде и никогда. Подумай, Радо, — Творимир испытующе глянул в немигающие глаза змея, — Христос учит: прежде всего спасай душу. Любое зло вынеси и соверши, лишь бы в рай попасть. Не боишься ли не только рая, но и пекла никогда не увидеть? Даже тенью неприкаянной по земле не бродить? Ни домовым, ни упырем не восстать?

— Пусть упыри за бессмертие и цепляются. А я, чем бесам служить, лучше в бою с ними сгину. Не нужен мне, Христос, рай твой!

* * *

Творимир и его товарищи, укрывшись в лесу на правом берегу Днепра, смотрели на Любеч. На высокой крутой горе стоял хорошо укрепленный замок — с деревянными башнями и подъемным мостом. На соседней, столь же крутой горе раскинулся посад, окруженный лишь частоколом. Пристань находилась внизу, у заводи, и единственная дорога от нее наверх проходила под самыми стенами замка.

Вот караван ладей — с виду обычных купеческих, с небольшой охраной — не спеша вошел в заводь, и вдруг множество воинов в кольчугах и шлемах выскочили из ладей и бросилось на пристань. В замке тревожно заревел рог, воины с луками и копьями высыпали на стены. Но напавшие, вместо того чтобы подниматься по дороге, стали карабкаться по крутому склону наверх к посаду. Ни одна стрела, ни один камень не полетели в них из-за частокола. Когда же воины Олега стали не спеша обходить посад, немало вооруженных горожан присоединились к ним.

— Нашел же Аскольд, кого посадником в Любеч послать — Бьерна Свиное Рыло! Этот обдирала хоть кого до мятежа доведет, — усмехнулся волк-Хадобард.

Внезапно надвинувшиеся с юга тучи стали быстро заволакивать ясное утреннее небо. И оттуда же, с юга, появился как будто журавлиный клин.

— Это они! — сказал Творимир. — Ты, Радо, самый сильный у нас, полетишь впереди. Я с Вылко — следом, затем — арбуй с духами-помощниками. Помните: ни один черт не должен уйти живым, чтобы известить Аскольда. Вперед! Огонь Сварога — в солнце, в молнии, в нас самих, воинах светлых богов!

А на земле северные ратники, прикрываясь щитами от стрел, лезли по приставным лестницам на стены Любеча.

Девять бесов — черных, мохнатых, остроголовых — летели на нетопырьих крыльях, сжимая в когтистых лапах дубины и кривые сабли. Во главе клина несся на таких же перепончатых крыльях трехглавый змей в блестящей черной чешуе.

Два крылатых клина встретились над самым замком. В обоих клиньях каждый следующий ряд летел выше переднего. Из пасти черного змея вырвалось пламя, но быстро погасло, столкнувшись с таким же пламенем, извергнутым красно-золотым змеем. Два летевших впереди беса попытались напасть на Радо сверху, но одного тут же зарубил секирой волхв, а второму лапу с дубиной перехватил зубами крылатый волк. Еще одного сбил молнией Радо. Остальные шестеро схватились с арбуем и его птицами.

И тогда все три пасти змея выдохнули густые клубы едкого зеленого дыма. У Радо перехватило дыхание, потемнело в глазах, он почувствовал, что падает. Отчаянно взмахивая крыльями, воин-змей все же сумел удержаться в воздухе. А когда ядовитый дым рассеялся, Радо увидел Творимира, падающего в Днепр, и устремившегося за ним грифона. Вылко яростно отбивался от двух чертей, арбуй — от троих. Орла не было видно, а филина кромсал саблей толстый бес. А на самого Радо сверху несся, злобно шипя в три пасти, черный змей.

Два змея сшиблись грудь в грудь. Красный змей успел послать пару молний, но у черного лишь треснула чешуя и выступила кровь в двух местах. Боковые головы врага тянулись к шее и крыльям Радо, но он уперся лапами в основание шей дракона-беса. Когти скользили по прочной, как железо, чешуе. А золотая чешуя Радо рвалась под когтями врага, краснела от крови. Средняя, самая большая голова щелкала зубами и быстро вертелась, норовя вцепиться в горло. Какой-то наглый черт полоснул саблей по хвосту.

А на земле воины Олега один за другим падали со стен, пронзенные копьями, порубленные мечами. Опустился подъемный мост, и варяги из замка бросились на вылазку. Впереди с торжествующим ревом бежал, размахивая тяжелым боевым топором, Бьерн Свиное Рыло — огромный, как медведь, и яростный, словно дикий кабан.

Шесть пар немигающих глаз в упор изливали на Радо холодную, мертвящую, неумолимую ненависть. Двум змеям — черному и красному — не было места в одном мире. Черти мерзко завывали, ревели, хрюкали. «Не выдержат крылья — утащу его вместе с собой в Днепр. Бесы в болотах живут, не в Славутиче», — подумал Радо. Вдруг сбоку к ним подлетел арбуй. Одного меча у кудесника уже не было, окровавленная рука висела плетью. Не обращая внимания на летящего следом толстого беса, арбуй с силой ударил мечом по боковой шее дракона, и правая голова чудовища сразу поникла. В следующий миг сабля беса срубила лосиную голову с шапки арбуя, и тот нелепо кувыркнулся в воздухе. Еще один удар сабли рассек ему голову. Довольно хрюкнув, бес обернулся к Радо. И тут сверху метнулась женщина в белом платье, с белыми лебедиными крыльями. Золотые волосы развевались по ветру, а в руке блестел меч. Удар — и волосатая лапа отлетела вместе с саблей. А снизу уже летел на Роксе волхв в промокшем белом плаще. Грозно сверкнула священная секира, и черный змей лишился еще одной головы. Преследуемый молниями Радо, дракон бросился вниз, у самой воды обратился человеком в черном с серебром плаще и скрылся в волнах. Забурлила, заклокотала вода, и из нее вынырнула смеющаяся русалка с запечатанной корчагой в руке.

В это время Улеб Каницарович, несший знамя Олега, оказался на пути взбешенного Бьерна. Франкский клинок выдержал удар тяжелой секиры, а рогатина любечского горожанина пробила кольчугу и глубоко вошла в грудь посадника.

Уцелевшие бесы бросились врассыпную, но скрыться не удалось никому. Двоих настигли молнии красного змея, одного загрыз крылатый волк, еще одного растерзал клювом и когтями грифон. Последнего нагнала и зарубила крылатая женщина. Только тут Радо почувствовал, как болят раны на груди и хвосте.

— Радо, Вылко! Летите скорее к своим телам. Сейчас дождь пойдет, у нас с Роксом крылья намокнут. А кровь я вам на лету заговорю, — чистым, звонким голосом проговорила белокрылая воительница.

Внизу на главной башне замка развевалось знамя Олега и Игоря: красное, с падающим вниз головой на добычу золотым соколом, похожим на сарматский трезубец Киевичей.

— Там, верно, думают, что над Любечем боги сражались, — сказал Радо.

— А нас, кроме разве что меня с Роксом да вилы, никто и не видел. Духов без их воли могут видеть только духи, — ответил Творимир.

Раскатисто прогремел весенний гром.

* * *

Волховная ладья плыла дальше на юг, к Киеву. В шатре отдыхали уцелевшие участники духовного боя. Вылко, развалившись, потягивал семендерское прямо из кувшина. Ему, похоже, духовный бой был не в новинку. Творимир, кашляя, пил горячий мед. Радо лежал на мягких шкурах. Незримые раны на груди и ногах все еще болели. Златовласая вила нежно глядела на него.

— Твой отец — боярин Радослав Громович из рода Укиль. Отец забрал тебя у меня — ему нужен был наследник. А потом Борис-богоотступник истребил весь ваш род. Я думала, и ты погиб. Только недавно Творимир отыскал тебя.

— Почему же вы сразу не сказали…

— Кому? Христианину и дружиннику Дира? — усмехнулся Хадобард. — Ты, поди, в монахи бы ушел — грехи предков замаливать.

— Да и я не хотела тебе сразу все открывать. Хотела, чтобы ты сначала юнаком [39] стал.

— Какой уж из меня юнак… Ни одного врага за это время сам не победил.

— Не прибедняйся, сын валькирии и потомок небесного воина, — хлопнул Радо по плечу Хадобард. — Если бы ты не сдержал Маркиана-змея, мы бы и все разом могли не одолеть лиходея с его бесовской ратью. И так трое наших погибли.

— А мы их и помянуть не можем, — с тихой грустью сказал волхв. — Над арбуем курган насыплют, жертвы приносить будут. Волхву всегда приносят, даже злому. Только он за ними уже не придет: нет больше арбуя Ахто и двух духов его ни на каком свете. Хороший он был кудесник, а вот воин неважный. Даже в этот раз лосиную шапку вместо орлиной надел — мне, мол, так привычнее.

* * *

В Угорском, к югу от Киева, стояли недалеко от берега две ладьи. На берегу два десятка дружинников, среди них Радо и Вылко, окружали Олега. Все напряженно молчали, словно охотники в засаде. Князь-воевода, сложив руки на груди, неотрывно смотрел в сторону города. Творимир вглядывался туда же иным — волшебным — зрением, и лицо его было тревожно. Только пятилетний Игорь беззаботно бегал по песку.

Киевских князей известили, будто бы их ждет с богатым товаром и важными вестями их родич, купец с севера, и не может сам прийти только из-за внезапной болезни. Родственники на севере у Аскольда и Дира действительно были. Дети наложницы-шведки, эти двое только с помощью Рюрика смогли оттеснить от княжеского стола других потомков Кия. Теперь главное было — выманить обоих князей из Киева. Тысяцкий Каницар готов был в любой миг пустить в город Олегову рать, большая часть которой укрылась в лесах к северу от города.

Наконец наверху застучали конские копыта, и с кручи стали не спеша спускаться окруженные дружинниками и варягами князья Руси. Их красивые лица, обрамленные белокурыми волосами, выглядели одинаково гордо и самоуверенно, словно никто в этом мире не мог сравниться с ними в могуществе и богатстве. На Аскольде был расшитый грифонами алый плащ из дорогой царьградской парчи, Дир щеголял кафтаном китайского шелка с вычурными серебряными застежками. Северные гости не должны были сомневаться в благополучии своих родичей-конунгов.

Вдруг резко хлопнуло полотнище. Улеб Каницарович развернул стяг с золотым соколом. Северяне расступились, и вперед вышел Олег, держа на левой руке Игоря и сжимая в правой варяжский меч.

— Хоскульд! Дир! Не забыли меня? Это я, Хельги Норвежец, чью усадьбу в Согни-фьорде вы сожгли, чью сестру Ефанду обесчестили. Теперь Ефанда — мать Ингвара Рориксона, конунга Гардарики, а я — великий ярл.

Аскольд снисходительно улыбнулся.

— Да, мы тогда были отчаянными молодцами. А теперь мы — конунги Русиланда и можем заплатить тебе любую виру.

— Хотя, по правде сказать, ты всем обязан нам. Если бы мы не разорили твое гнездо, ты бы не пошел в дружину Рорика и не стал братом королевы и ярлом, — рассмеялся Дир.

В словах братьев не было и тени издевки. Сильные сами устанавливают себе законы — вот что вынесли они из викингских походов.

А Олег заговорил уже по-славянски. Слова, годами выношенные в душе, падали, словно удары молота.

— Вы не князья, и не рода княжьего. Это я — княжьего рода. А вот — Рюриков сын!

Серыми молниями сверкнули клинки Вылко и Радо, и два последних Киевича пали мертвыми на белый прибрежный песок. А из ладей уже выскакивали с мечами наголо словене, чудины, варяги… Из киевлян первым опомнился дородный седобородый боярин Житомир.

— Русичи! Отомстим за наших князей! Не пойдем под чухну белоглазую! Смерть Рюрикову ублюдку! Киевская дружина ощетинилась мечами. Вдруг из ее рядов вышел Милонег и стал лицом к своим, широко разведя руки.

— Стойте! На кого мечи подняли? Это же наш Радо. Дир его за правду из дружины выгнал. А вот Творимир, праведнее его в Киеве нет. От кого это Русь защищать — от таких же славян, как сами?

Один за другим дружинники вкладывали мечи в ножны. Житомир обернулся к варягам.

— Сыны Одина! Помните присягу! Но Скегги Задира уже ревел медведем:

— Что?! Умирать за двух дураков, да еще дохлых? Ноги нам пора уносить из этого Киева, пока горожане нас не разорвали!

Горечь и презрение исказили лицо боярина.

— Кончилась Русь! Некому ее оборонить. Не осталось в русичах благородной сарматской крови, одна рабья, славянская. И вера Христова вам на пользу не пошла. Так будьте же рабами язычникам, чухонцам, варягам! Только на это вы и годны!

— Ты бы про свой сарматский род вспомнил, когда чужую веру принимал, — сурово сказал Олег. — А теперь иди прочь от народа, который поносил. Иди в чащи, в трясины и молись там хоть Христу, хоть черту болотному!

Громкий стук копыт заставил всех обернуться в сторону города. Вдоль берега, отчаянно нахлестывая коней, скакали Михаил с Ильясом-сарацином. Владыка, в одной лишь забрызганной грязью рясе, со всклокоченными, разметавшимися волосами, походил на демона, вырвавшегося из ада. Соскочив с коня и увидев трупы князей, он поднял обеими руками панагию и громко возгласил:

— Грешники! Сыны погибели! Сейчас вы узнаете, что значит посягать на данных Христом благоверных князей… Бог явит ныне великое и грозное чудо…

— …Избавит людей от тебя, беса в людском обличье. — Радо шагнул вперед с Творимировой секирой в руке. — Я, боярин Радо Громович из рода Укиль, мщу тебе по правде за род свой.

Увидев священную секиру, Михаил с диким, звериным стоном упал на колени, закрываясь панагией. Сияющее лезвие разнесло икону и обрушилось на голову епископа.

— За Русь! За Болгарию! За всех погубленных тобой!

Недвижным трупом скорчился у ног громовича черный владыка Руси, и кровь смешалась с грязью на его рясе. С отвращением, будто раздавив мерзкую тварь, Радо отошел в сторону. Но тут же над мертвецом встала черная тень и приняла вид человека в черной с серебром хламиде, с бледным лицом, полным презрения ко всему миру.

— Невежественные варвары, вы способны победить мою телесную оболочку, но не мой дух. Не вашему глупому речному богу удержать его в амфоре. Не вам, рабам плоти, справиться с высшими духовными силами, которые вы неспособны познать. Молитесь своим богам-демонам или Христу — скорее они сжалятся над вами, чем тайные силы, которыми я владею. — И ольвийский иерофант зловеще вытянул руку, усаженную перстнями.

И тут, отстранив Радо, вперед вышел Творимир. Расстегнув вышитую сорочку, он двумя руками поднял перед собой маленький золотой оберег.

— Маркиан, сын Зенона! Да не станет ни тебя, ни души твоей!

Оберег вспыхнул ослепительно, будто маленькое солнце. Лицо Маркиана исказилось, призрачное тело задрожало и распалось на темные клочья, а потом и они растаяли без следа.

— В кого мы верили! Кого слушали! Черный Бес Киевом владел!

Дружинники срывали нательные кресты, швыряли оземь.

— Крест святой под ноги бросать — грех, то знак Даждьбога, — остановил их Творимир.

Ильяс воздел руки к небу, затем провел ими по бороде.

— О Аллах милостивый, милосердный, благодарю тебя за то, что избавил меня от рабства у этого проклятого!

— А ведь ты давно мог разоблачить все его темные дела, — сказал по-арабски Творимир. Сарацин надменно взглянул на него.

— Аллаху виднее, какими муками и через кого карать вас, неверных.

— Слуга хозяина стоит, — покачал головой волхв. Олег тем временем отдавал распоряжения:

— Варягам Аскольдовым выдать жалованье за месяц вперед, и чтобы ноги их в Киеве не было! Если кто в городе крикнет сдуру дворы грабить, крещеных или там хазар, — всыпать крикунам плетей. Оврама Мировича — в железа, богатства его опечатать. Пусть знают: я не боюсь ни кагана, ни кагала, ни чернокнижия!

Волхв задумчиво глянул на тело епископа.

— Где же твоя настоящая душа? Пожрал ли ее бес? Или отправил вместо себя в пекло? Тогда ты, верно, увидел там своего Христа.

— Скажи, что за оберегом истребил ты Черного Беса? Или… мне нельзя об этом знать? — несмело спросил Радо.

— Теперь — можно. Это монета Савмака, царя скифских рабов Боспора. На ней — лик Гелиоса-Даждьбога. То — знак тайного Братства Солнца. Из века в век борется оно с Чернобоговыми слугами, чтобы правда Даждьбожья не уходила с земли. Оберег этот силен не сам по себе, но силой Солнца, что проходит через него. Не всякому можно ту силу вызвать и не всегда… Скажи, Радо Громович, готов ли ты стать секирой Даждьбожьей, мечом Перуновым на земле?

— Готов! Род мой такой!

— Иного от тебя и не ждал… Послужи пока что Олегу, а потом — в Болгарию. Владимир Хросате, сын Бориса, втайне предан отеческим богам. Ему верные люди нужны будут… А сейчас отсеки у бесова тела руки с кольцами. Чтобы Перстни Зла уничтожить, не один день волхвовать придется. Да быстрее, пока еще один нечистый туда не вселился да не принялся Русь крестить! А ты, Вылко, руби скорей осину на кол да на дрова.

Кому-то и впрямь не терпелось освоить тело владыки: из рукавов рясы выглядывали когтистые чешуйчатые лапы с перстнями на пальцах, и зловещие искры уже вспыхивали в резных камнях.

Аскольда похоронили здесь же, в Угорском. Дира — в поле у града, там, где полтора века спустя Ярослав поставил церковь святой Ирины. Но никому и никогда не удалось обрести мощи первого епископа и крестителя Руси.

ЭПИЛОГ

Тихая, ясная зимняя ночь опустилась на город Ростов. Два десятка мужиков пробирались самыми неприметными улочками к владычьему двору. Одни с виду были обычными небогатыми горожанами, других же, сразу видно, в глухом лесу лучше было не встречать, если черт послал богатство не слишком праведное. Трое были при мечах, у других из-за пазухи выглядывали топоры, из-за сапог — ножи, третьи сжимали в руках дубины. Когда впереди показался крепкий дубовый частокол двора, все остановились, сгрудившись в узком темном переулке. Вперед вышел подросток в латаном кожушке, с ножом за поясом, бесшумно подобрался к ограде, подпрыгнул, ухватился за остро заточенные концы толстых бревен и так же неслышно перелез во двор.

В архиерейском доме светилось лишь одно окошко. Парень подкрался к нему и сквозь слюду разглядел сидевших при свече дружинника с окладистой бородой и тщедушного попа. На столе стояли резной деревянный ларец и вместительная корчага, лежали пергаментные свитки. Дружинник, подпирая кулаком голову, вертел в руке деревянный кубок. Поп в раздумье перебирал жидкую бородку. Парень прислушался.

— Вот и все, Мелетий. Приедет владыка, может быть, и завтра волхва мучить будет, потом сожжет, и свитки вместе с ним. И растают в дыму деяния Ардагастовы и Громовичей. А мы что… Не мы будем жечь и мучить — владычьи холопы да чернецы. Мы как тот индиец, что Чернобогов храм стерег, пока там чертей людьми кормили.

— Стерег, покуда не пришел Ардагаст, воин божий…

— Вот он и к нам пришел. Поверишь ли, оглянуться боюсь: вдруг встанет он, златоусый, как сам Перун, и спросит: «Каким богам служишь, русич?»

Поп втянул голову в плечи и поспешно, мелко перекрестился.

— Ты крестишься, а у меня вот и рука не поднимется знамение сотворить. Крест-то святой и язычники чтут. Язычники… А мы что, другим языком говорим? — Дружинник стукнул кубком по столу. — Да если хоть половина, хоть четверть того, что здесь написано, правда, значит, не Богу мы служим — Сатане, Чернобогу! Леонтий — разве пастырь духовный? Истязатель, Диоклетиан-мучитель, что святого Егория терзал!

— Навуходоносор, Даниила в огненную печь ввергший! А мы при нем — будто халдеи бесовские. И кабы только мучил, а то ведь не раз я у него видел книги, греческие и латинские, а в них чудища всякие, да чертежи, да знаки, что и у нас колдуны режут, прости, Господи! — перекрестился снова поп.

— То-то мне, как владыку вспомню, видится то брахман нечестивый с трезубцем, то чернокнижник ольвийский. А вдруг, упаси Господь, не сгинула тогда его окаянная душа, да теперь новое тело нашла?

— Господи Иисусе! Помню… да, помню: говорил Леонтий с немцем заезжим про какие-то семь перстней. Не те ли самые, бесовские? — Поп рухнул на колени, принялся истово креститься. — Святой, крепкий! Святой, бессмертный, помилуй нас! Где вера моя? Перед медведем Велесовым не дрогнула, а от ларца со свитками пошатнулась.

Десятник решительно поднялся, сложил свитки в ларец.

— Пошли! Если не знаем, где добро искать, так хоть злу не дадим совершиться. Он достал ключ и отпер чулан:

— Вставай, волхв.

— Что, вернулся уже Леонтий?

— Нет еще. Вот ты и уходи, пока не поздно. И ларец возьми.

— А вам что будет?

— Да кто на нас думает, на тех, кого все язычники клянут? Скажем: обморочил-де Лютобор чарами. Если и не поверят, подумают, что забыл я по пьяному делу чулан запереть. Ну сотником не сделают, хоть давно уже пора.

— А у меня приход и без того такой, что дальше не сошлешь, — сказал Мелетий.

Паренек тенью скользнул в дальний угол двора, к калитке. Из дома вышли дружинник, поп и черноволосый волхв в белом плаще, с ларцом в руках. Они подошли к калитке и словно бы не удивились, что та уже открыта и из-за нее выглядывают бородатые мужики с мечами и дубинами. У калитки волхв обернулся:

— А я и впрямь мог вас обморочить да уйти, и давно. Только перед светлыми богами больше заслуги просветить людей.

— Да мы и так люди не темные, книжные, — возразил поп.

— Небось все Писание прочли? — лукаво усмехнулся Лютобор.

— Я-то Евангелие только читал, да Псалтырь, да еще про войны — Судей, Царства, — смутился Щепила. — Вот Мелетий,…

— Да я тоже всего не читал. Нет ведь нигде Писания одной книгой, разве у греков…

— Что я говорил? Вера ваша — от невежества. Да как вы стали христианами-то?

— Ну как? От роду православные мы: отец мой был попом, и дед. Прадеда мальчонкой крестили при Владимире.

— А мой пращур крестился еще при Игоре.

— А до него, что, пращуров не было? Или бог знать не велит? Бог, что темноту любит, зовется Чернобог. Потому и ненавистно ему Братство Солнца.

— В нем, поди, одни язычники? — спросил Щепила.

— Там не допытываются, молишься ты одному богу, или трем, или тридцати трем. Лишь бы среди них Разрушителя не было. Иное спрашивают. Веруете ли, что есть Свет, Добро, Правда? Что миром правит не Тьма, не Кривда, не Ложь?

— Веруем! — тихо, но твердо сказали десятник и поп.

— Веруем! — отозвались мужики из-за калитки.

— Это и есть Белбог и Чернобог, Бог и Сатана. Веруете ли, что есть Солнце и Гром на небе, а сила их — в душах праведных?

— Веруем!

— Значит, можем еще встретиться по-хорошему. До свиданья, воин! До свиданья, священник! Да помогут вам светлые боги!

* * *

Среди бескрайнего заснеженного леса, на холме, под сенью вековых дубов, стояли три деревянных бога: Мать-Макошь с турьим рогом в руках, златоусый Перун с мечом и Даждьбог в венце золотых лучей. Вокруг ограды святилища и внутри ее лежали тела дружинников и крестьян. Кровь алела на истоптанном снегу. Привалившись спиной к каменному жертвеннику, сидел худой узколицый человек в изорванной и окровавленной шелковой рясе. Сурово смотрели на него резные лики богов, и так же суровы были взгляды вооруженных топорами, рогатинами и луками лесовиков. Две рогатины упирались ему в грудь. Золотой, с каменьями, наперсный крест был погнут и иссечен, эмалевая панагия сорвалась с цепочки. Но в глазах епископа ростовского не было и тени христианского всепрощения — лишь неукротимая злоба и ненависть.

— Какие муки для меня приготовили, идолослужители? Усердствуйте, старайтесь: я за них обрету рай, а вы — ад.

Лесовики расступились, давая дорогу черноволосому волхву в белом плаще, с мечом в руке.

— Лютобор? Мне донесли, что ты схвачен. Чарами освободился, сын погибели?

— Чарами. Такими, какими ты не владеешь и владеть не будешь. И книга хорезмийская уже у нас. Не найти вам, чернокнижникам, дороги на Восток к проклятым местам, не набраться там злой силы.

— Зато до семи перстней вам теперь не добраться.

— Перстни Зла уничтожил Творимир, а те, за которыми ты охотился, — поддельные, им и двух веков нет. Есть и в них злая сила, да не та.

— Кончились твои чародейства, бесов жрец! — зашумели лесовики. — Суди его, святой человек! Лютобор достал старинный бронзовый нож.

— Кто ловит зверя в чужом лесу — платит серебром. А кто ловит души человеческие насильем и обманом — платит жизнью. Ты будешь принесен в жертву светлым богам. И не надейся после смерти по земле бродить и слушать, как тебе, священномученику, молиться будут. Я твою черную душу в самое пекло проведу, ни с какими заклятиями по дороге не сбежишь.

— Это вы еще можете. Только Русь вам уже не раскрестить. Опоздали! Православная теперь святая Русь.

— У вашей веры есть начало, будет и конец. А наша пребудет, пока светит Солнце, гремит Гром и пылает Огонь-Сварожич, покуда есть святая Русь.

Примечания

1

Мобед — зороастрийский жрец.

(обратно)

2

Корчев — Пантикапей (Керчь).

(обратно)

3

Пропилеи — парадный вход с колоннами.

(обратно)

4

Триклиний — столовая.

(обратно)

5

Принцепс — «первый» (сенатор), титул императора.

(обратно)

6

Фауны — хунны (гунны), серы — китайцы.

(обратно)

7

Ам-хаарец — «народ земли», простонародье (евр.).

(обратно)

8

Шеол — преисподняя (евр.).

(обратно)

9

Фиас — религиозное братство.

(обратно)

10

Барастыр — владыка подземного мира, зайюги — одноглазые великаны, его стражи (сармат.).

(обратно)

11

Яксарт — Сырдарья.

(обратно)

12

Эмпузы — демоны-вампиры (греч.).

(обратно)

13

Меотида — Азовское море.

(обратно)

14

Ашкеназы — скифы (евр.).

(обратно)

15

Гифас — р. Беас в Пенджабе.

(обратно)

16

Кофен — р. Кабул.

(обратно)

17

Бхикшу — буддийские монахи.

(обратно)

18

[Вихара — монастырь.

(обратно)

19

Окс — Амударья.

(обратно)

20

Вайгали — современные нуристанцы (кафиры).

(обратно)

21

Михр-яшт здесь и далее в перев. И. М. Стеблин-Каменского.

(обратно)

22

Пурушапура — Пешавар.

(обратно)

23

Уттара Куру — Тибет.

(обратно)

24

Ступа — буддийское святилище.

(обратно)

25

Бхикшуни — монахиня.

(обратно)

26

Дрангиана — совр. Систан (Сакастан) на юго-западе Афганистана.

(обратно)

27

Чайтья — буддийский храм.

(обратно)

28

Дваждырожденный — член одной из трех высших каст.

(обратно)

29

О, поклонение Шиве!

(обратно)

30

Гидраот — р. Рави в Пенджабе.

(обратно)

31

Ракшаси — женщкна-ракшас.

(обратно)

32

Сандарак — минерал оранжево-красного цвета.

(обратно)

33

Гипасис — Южный Буг (в низовьях).

(обратно)

34

Иерофант — посвящающий в мистерии.

(обратно)

35

Архонт — правитель.

(обратно)

36

Агораном — начальник рынка.

(обратно)

37

Корсун — Херсонес.

(обратно)

38

Послух — свидетель (древнерус.).

(обратно)

39

Юнак — герой (болг.).

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. АРДАГАСТ — ЦАРЕВИЧ РОСОВ МАЛЬЧИК И ЧАРОДЕЙ

ЦАРСКИЙ КЛАД В ДОЛИНЕ ДЭВОВ

НОЧЬ ДЕМОНОВ

ОРУЖИЕ БОГОВ

ОГНЕННАЯ ЧАША КОЛАКСАЯ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЛАРЕЦ ВОЛХВА ЗМЕЙ ГЛУБИН

ЖЕЛЕЗНЫЙ ВОЛК

ЧЕРНЫЙ БЕС

ЭПИЛОГ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg