«Пустыня. Крепость»

Колин Уилсон Мир пауков I: Пустыня

Холодный утренний ветер легко коснулся плоского камня, закрывающего вход в пещеру, и Найл приник ухом к щели, напряженно вслушиваясь. Всякий раз в такие мгновения ему казалось, что перед глазами вспыхивает крохотный солнечный зайчик, а все вокруг внезапно замолкает и каждый звук становится особенно четким.

Вот сейчас, к примеру, он ясно слышал тихий шелест крупного насекомого, спешащего по песку. Проворство едва ощутимых движений подсказывало, что это фаланга, а может, и паук-верблюд.

Вот насекомое мелькнуло в поле зрения. Точно, паук; мохнатое туловище, похожее на бочку, в непомерно больших челюстях – ящерица. Миг, и его уже нет; опять тишина, только ветер монотонно шумит в колючках кактуса-юфорбии. Впрочем, благодаря насекомому Найл узнал, что хотел: поблизости нет ни скорпиона, ни жука-скакуна. Паук-верблюд ненасытен, он будет жрать, пока не раздуется так, что не сможет пошевелиться. А этот шустрый, явно еще голодный. Окажись неподалеку хоть какая-нибудь добыча, паук бросил бы недоеденную ящерицу и кинулся на очередную жертву. Осторожно, стараясь не делать лишних движений, Найл смахнул песок и ловко выбрался наружу.

Солнце едва поднялось над горизонтом, ночной холод еще не развеялся, но ждать больше было невмоготу.

Метрах в пятидесяти, возле кактусов, росло вожделенное растение уару, зеленая плоть которого, толстая и податливая, как мочка уха, накапливала росу и удерживала ее.

Вот уж полчаса Найл, жадно облизывая пересохшие губы, мечтал о том, как ледяная влага остудит горевшее от жгучей жажды горло. Вода у них в жилище имелась – та, что таскали из-под земли муравьитрудяги, – но рыжая, с противным привкусом железа. Холодная роса уару по сравнению с ней – это просто нектар. Опустившись у чаши растения – двух сведенных воедино листов – на четвереньки, Найл ткнулся в нее лицом и сделал первый глоток – долгий, медленный, сладостный. От удовольствия его мышцы задрожали и расслабились. Ледяная вода для жителя пустыни – едва ли не величайшее из наслаждений. Как ему хотелось выпить все до последней капли, но он знал: этого делать нельзя. Мелко сидящим корням уару влага необходима для жизни; если осушить ее, растение погибнет и одним источником воды станет меньше. Найл нехотя оторвался от чаши, однако уходить не спешил, а все смотрел на прозрачную воду, будто впитывая ее глазами, и чувствовал, как душу заполняет прохладная волна восторга. Он вспоминал (хотя это была странная память, чужая, унаследованная от дальних предков) о золотом веке, когда воды было вдосталь, а люди ни от кого не прятались.

Глубокое умиротворение спасло Найлу жизнь. Подняв голову, он вдруг увидел шар, скользящий по призрачно-бледной восточной части небосклона.

Шар двигался к нему, быстро покрывая разделяющее их расстояние в полмили. Найл мгновенно, не успев даже этого осознать, подавил в себе безотчетный, слепой ужас, глубокий, как инстинкт. Не будь он только что так спокоен, ему ни за что не удалось бы так быстро взять себя в руки.

Но теперь юноша почти сразу сообразил, что его скрывает тень гигантского кактуса-цереуса, возносящего толстые стебли на высоту в десяток метров, а смуглое тело, вполне вероятно, было и вовсе неразличимо на фоне темного западного горизонта, еще не высветленного лучами солнца. Единственное, что могло его выдать, это инстинктивный ужас. А подавить его ох как непросто: ведь шар несся прямо на него, и угнездившаяся там тварь, кто знает, может, и заметила добычу.

Найл мельком подумал о семье – там, внизу, в пещере. Хорошо, если они все спят.

Между тем шар опустился ниже, завис почти над головой, и тут Найл впервые в жизни ощутил угрозу, излучаемую пауками-смертоносцами. Будто чья-то чужая воля – непреклонная и враждебная – хлестнула по пустыне, подобно лучу прожектора, пронизывая каждую выемку, каждое затемненное углубление, нагнетая ужас, пока тот, переполнив душу человека через край, не хлынет верхом, словно раздирающий горло истошный вопль. Найл старался не смотреть вверх, он уставился на чашу уару, пытаясь уподобить ум чистой, недвижной глади воды. И именно в этот миг испытал небывалое ощущение. Он будто почувствовал душу уару, пассивную зеленую душу, единственное стремление которой – пить, поглощать солнечный свет и оставаться живой. Одновременно с этим он ощутил и более стойкие – даже можно сказать, надменные

– души высоченных цереусов, вздымающих к небу узкие персты-стебли, покрытые острыми шипами, словно бросающих дерзкий вызов. Сама земля, казалось, стала прозрачной. Найл мог безошибочно сказать, где именно находится его семья: родители, брат, две сестренки. Все спали, лишь отец беспокойно шевельнулся, когда полоснул зловещий луч паука-охотника.

Прошло несколько секунд, и все кончилось: шар, уже отдалившийся на десятки метров, заскользил к возвышенности, что виднелась на горизонте.

Найл посидел совершенно неподвижно, следя взглядом за шаром, и, когда тот скрылся, поспешил обратно в пещеру, двигаясь проворно и бесшумно, как привык с детства. Тем не менее его шаги разбудили отца: резко вскочив, тот застыл в напряженной позе, с кремниевым ножом в руке. Едва взглянув на сына, Улф понял: что-то произошло.

– Что там?

– Паучий шар, – еле слышно ответил Найл.

– Где?

– Уже прошел.

– Он тебя заметил?

– Думаю, нет. Улф облегченно вздохнул, подошел к выходу, прислушался и только после этого рискнул выглянуть.

Солнце уже взошло над горизонтом, придав безоблачному голубому небу чуть белесоватый оттенок.

Из темноты послышался голос Вайга, старшего брата:

– Что там?

– Охотятся. Они… – отозвался Найл. Вайг все понял без лишних слов. Пауки-смертоносцы то и дело устраивали облавы на горстку людей, большей частью хоронящихся под землей. Сколько люди себя помнили, на них все время охотились. Скорпионы, жукискакуны, полосатые скарабеи, кузнечики-гиганты. Но чаще всех пауки. Со всеми еще можно было драться, а вот убить смертоносца – значило навлечь на себя страшную месть.

Джомар, дед Найла, когда был у них в рабстве, видел, как они наказали небольшое поселение людей, осмелившихся погубить паука. Тысячи и тысячи восьмилапых вылезли на облаву.

Живая цепь растянулась по пустыне более чем на десяток миль, сверху нависали сотни шаров.

Когда людей наконец изловили – их оказалось около тридцати, считая детей, – всех доставили в городище Повелителя. Там их вначале провели перед его жителями, а затем устроили мрачный церемониал. Несчастных парализовали ядом; жертвы находились в полном сознании, но ни один не мог даже пошевелиться. В течение нескольких дней их поедали заживо, нарочно медленно, растягивая удовольствие. Главный зачинщик оставался в живых почти две недели, пока не превратился в бесформенный огрызок. Никто не знал, отчего пауки так ненавидят людей, даже Джомар, который прожил среди них несколько лет, прежде чем бежал на паучьем шаре. Ему лишь было известно, что пауки, занимающиеся только отловом людей, исчислялись тысячами. Может, им просто нравилось человеческое мясо? Но они и так держали целое стадо, которое специально откармливали. Им, скорее, должны были нравиться те, что пожирнее. Тогда на что им, спрашивается, худосочные обитатели пустыни? Видимо, для беспросветной ненависти к людям у смертоносцев все-таки была иная причина.

Теперь пробудились и остальные: мать Найла Сайрис и две младшие сестренки, Руна и Мара. Улф старался говорить тише, чтобы не напугать младшеньких. Страх малышей неудержим, он просачивается, подобно удушливотошнотворному запаху. Вайг, примостившийся у камня при входе, поманил отца к себе. Найл тоже перебрался ближе к лазу. Прежде чем две головы – отца и брата – сдвинулись вплотную, заслонив обзор, он успел углядеть белый шар, проворно скользящий высоко над верхушкой трубчатого кактуса. Улф тихо произнес:

– Маленьких надо усыпить.

Вайг, кивнув, скрылся в глубине пещеры, там, где держали муравьев. Минут через десять он возвратился, неся долбленую посудину со сладким комковатым веществом, которое выделяют муравьи. Малышки жадно набросились на любимое лакомство. Найл, получив свою порцию, вдохнул исходящий от нее тяжелый, приторный аромат ортиса – растения из лесов Великой Дельты. Однако спать ему не хотелось: он был уверен, что не потеряет самообладания. Проглотив немного пищи, чтобы не досадить отцу, он, улучив момент, незаметно сунул тарелку под травяную подстилку. Минут через пять девочки уже спали. Найл тоже чувствовал приятную осоловелость, вызванную наркотиком: ровное греющее тепло, которое приглушало чувство голода. Рассудок, однако, оставался ясным. Сайрис, дождавшись, пока девочки уснут, едва притронулась к комковатой сладкой каше.

Как и Найл, засыпать она не думала. Не оттого, что собиралась защищать жилище, а чтобы умертвить вначале детей, затем себя, если смертоносцы найдут их убежище. Острый щуп страха пронзил пещеру как раз в тот миг, когда она глотала первый кусочек. Казалось, будто сейчас в самом деле пауки ввалятся сюда. На какую-то секунду Найл съежился, однако вовремя сообразил, что неизъяснимый этот страх еще ничего не значит. Сайрис сладить с ним оказалось сложнее.

Найл угадал, почти физически ощутил страх, готовый выплеснуться из нее, словно истерический вопль.

Улф и Вайг тоже это почувствовали. Щуп страха на миг потерял устойчивость, как бы замер, прислушиваясь. Однако люди уже владели собой.

Пещеру наводнила напряженная, тяжелая тишина. Малышки безмятежно посапывали. Леденящий душу кошмар таял, и Найл едва заметно улыбнулся: не усыпи они маленьких, те разом бы выдали всю семью волнами беспомощного ужаса, исходящими из неокрепших умишек. Так случалось уже с сотнями человеческих семей. Сок ортиса был поистине даром провидения, хотя и стоил жизни Торгу и Хролфу, дяде и двоюродному брату. Оба не совладали с хищным растением, и оно поглотило их. Еще раз в тот день колючее жало страха пронзило пещеру, но люди не выдали себя ни единым отзвуком. Опершись спиной о гладкую стену пещеры – песок, скрепленный слюной жука-скакуна, – Найл сидел неподвижно, будто окаменелый. День разгорался, и становилось жарко.

Обычно они заваливали вход сучьями и камнями, а ветер довершал работу, забивая щели песком.

Но Улфу хотелось наблюдать за паучьими шарами: зная об атаке заранее, легче ей противостоять. Поэтому проем под плоским камнем оставили открытым, и в горловину входа задувал теперь жаркий ветер пустыни, а слой песка ковром стелился по полу. Взрослые не обращали внимания на жару: напряженное ожидание заставляло забыть обо всем. Дважды Сайрис приносила еду: плоды опунции и сушеное мясо. Однако ели мало, внимание всех было поглощено полоской выцветшего неба. Уже после полудня Найл заметил на горизонте очередной шар. Две-три минуты спустя слева возник второй, затем еще один справа. Вскоре шары заполнили все небо. Насчитав двадцать, Найл бросил это занятие и, обернувшись, шепотом окликнул родных. Те тотчас поспешили к нему.

– Почему так много? – недоуменно спросил Улф. Найл удивился недогадливости отца. Пауки прознали, что откуда-то снизу за ними наблюдают.

Они, наверное, пришли в ярость оттого, что где-то в недрах пустыни затаилась добыча, а выманить ее наружу никак не удается. Появись шары с другой стороны, и люди могли бы распрощаться с жизнью. Но у них было пять минут, пока армада выплывала из-за горизонта, и они успели побороть страх. Ветер усилился, и шары понесло еще быстрее обычного. Волна нахлынула ненадолго.

Со своего места Найл отчетливо видел, что шары построены в определенном порядке, и догадывался, почему. В одиночку им трудно определить, где именно скрываются люди. Шар охватывает сравнительно большой участок местности, накрывая его, как колпаком. Но чтобы установить, откуда исходит отклик на импульс страха, нужно сузить диапазон поиска, а это непросто: сама точка может находиться где угодно в радиусе до мили.

Если же сигнал уловят два шара, добыча окажется замкнутой в ножницы импульсов.

А если в поиск вовлечена не пара, а целое сонмище шаров, все становится еще проще. Мельком подумав об этом, Найл на миг испытал странное злорадство: он начинал понимать врага, и это не могло не радовать. Однако он прекрасно знал, что для победы над кровожадными тварями нужно гораздо, гораздо больше. В предвечерний час проснулись малышки.

Лица у них раскраснелись от жары, губы запеклись. Сайрис дала девочкам попить, а затем и накормила их, выдав по сочному куску терпкой на вкус опунции.

После этого детей снова накормили дурманящей кашей, и те забылись сном. Мара, самая маленькая, часто дышала, ее длинные волосы повлажнели от пота. Мать сидела возле, бережно обняв ребенка. Мара была общей любимицей. Едва не потеряв девочку три месяца назад, семья теперь тряслась над ней, как над бесценным сокровищем.

Как-то вечером девочка играла в кустах юфорбии, и на нее неожиданно напал желтый скорпион.

Найл в это время собирал плоды опунции. Заслышав пронзительные крики Руны, он сразу кинулся на помощь и поспел как раз вовремя. Скорпион уже лез в свое логово под камнем, сжимая тельце ребенка в гигантских клешнях. Найл окаменел. Он не раз зачарованно наблюдал, как скорпион, парализовав добычу ударом изогнутого хвоста, свирепо кромсает и рвет ее хитиновый покров короткими и мощными клыками, торчащими по краям пасти, затем впрыскивает в обнажившуюся плоть пищеварительный фермент, размягчающий пищу, и сглатывает.

Первым порывом у Найла было рвануться и отнять сестренку, но, взглянув на влажное жало гиганта, тут же сообразил: это равносильно самоубийству. Мальчик побежал к пещере, зовя отца. Улф ни на миг не потерял хладнокровия. Он повернулся к Вайгу:

– Огня, скорее.

Казалось, прошла уйма времени, прежде чем Вайг показался из пещеры с пучком горящей травы.

Нахватав в охапку сухой, похожей на солому эспарго, они ринулись через кактусовую поросль к логову скорпиона. Улф раздул огонь, зажигая траву, и без колебаний устремился вперед.

Скорпион отступил перед огнем и дымом, издав сухое угрожающее шипение. Улф пинком послал догорающую траву в горловину лаза, а сам резко вильнул в сторону, и вовремя: скорпион, изогнув жало, сделал бросок. Огромные клешни мешали насекомому двигаться проворно, направление следующего броска можно было предугадать. Вайг, схватив еще один горящий пучок, всадил его в разомкнутую клешню и тоже отпрянул в сторону. Зашипев от боли, скорпион повернул назад, но путь ему преградил размахивающий факелом Улф. Теперь Найл знал, что делать. Он кинулся в логово, отыскал глазами сестренку, подхватил ее и выбежал с ней наружу. Скорпион, видя, что добыча ускользает, пустился было вдогонку, но Вайг, опередив его, метнул копье, которое впилось между клешнями. Найл, передав бездыханное холодное тельце девочки Сайрис, обернулся. Неудачливый похититель уходил через пустыню. Вайг потом рассказывал, что копье прокололо скорпиону два глаза. Мара долго не подавала признаков жизни, даже сердце не билось. Но минуло два дня, и ребенок задышал, а спустя неделю девочка могла уже ползать по полу жилища.

Прошел еще целый месяц, прежде чем яд совсем перестал действовать. Только черный рубец у малышки на плече напоминал о схватке со скорпионом. Еще одна вылазка паучьих шаров, четвертая по счету, состоялась через час. Отец легонько коснулся плеча Найла, и юноша сообразил, что задремал. Все еще находясь под спасительным покровом дремоты, он почувствовал импульс страха, словно дуновение холодного ветра, от которого кожа покрывается пупырышками. И когда ощущение прошло. Найлу подумалось, что пауки вовсе не такие уж и смекалистые, как он раньше считал: накатывая так часто, они поневоле дают людям освоиться и совладать со своими чувствами. Последний налет оказался самым ужасным. Это произошло уже в тот час, когда нарождающиеся сумерки делают небо темно-синим. Ветер стихал. Похоже было, что пауки на сегодня унялись. Внезапно откудато со стороны входа донеслись скребущие звуки, издаваемые крупным насекомым. Это мог быть скорпион или жук-скакун, а может, и паук-верблюд, волочащий тяжелую ношу. Слышно было, как он постепенно приближается к пещере. Вайг встрепенулся. Глянув поверх его головы, остальные заметили плывущие к ним шары, совсем низко над землей. В эту секунду сверху в пещеру потоком заструился песок, и показались огромные клешни скорпиона.

Он на миг остановился, потом внутрь обрушилась еще одна струя песка. Плоский камень сдвинулся, и Найл изумленно понял: тварь хочет протиснуться в пещеру.

Случилось самое худшее, что только можно было представить. Паучьи шары зависали над самой головой, а люди оцепенели от ужаса перед двумя смертельно опасными врагами. Неужели это конец? Действовал Найл не раздумывая. Возле стены стояло копье Улфа с наконечником из шакальей кости, острой, как игла. Ни Улф, ни Вайг не решались пустить его в ход из опасения, что вспышка слепой ярости выдаст их смертоносцам.

А Найл совершенно непроизвольно «задернул» сознание, как задергивают шторой окно, подошел к входу, оттеснил в сторону Вайга и что есть силы саданул копьем меж клешней, расширяющих проход. Послышалось шипение, тварь отпрянула, открыв взорам шар, летящий в какой-нибудь сотне метров. Найл безмолвно застыл, не давая невидимому щупу проникнуть через преграду. А щуп был так близко, что казалось, Найл чувствует дыхание врага, его физическое присутствие.

Спустя мгновение это прошло, минут десять люди не решались пошевелиться, но тревога постепенно оставила их, и Найл высунулся наружу. Шары маячили вдалеке, покачиваясь на багряном фоне заката над горами. Исчез и скорпион. Наконечник копья был измазан кровью и еще какой-то белой пакостью, похожей на гной.

Улф обнял сына за плечи.

– Хороший мальчик.

Похвала, которой взрослые обычно удостаивают несмышленышей за послушание, прозвучала сейчас нелепо, но Найл, чувствуя в этих словах глубокую благодарность, был польщен.

Еще через десять минут все вокруг уже утонуло в толще мрака, непроницаемого, словно вода в омуте, внезапного, словно тропическая ночь. Улф и Вайг завалили вход камнями, затем Вайг зажег светильник, наполненный добытым из насекомых маслом, и семья села за ужин: сушеное мясо и плоды кактуса.

Найл, прислонившись к стене, смотрел, как движутся по пещере тени. Он безумно устал, но ему было хорошо как никогда. Юноша знал, что спас всем жизнь и что семья тоже понимает это. Однако он ни на миг не забывал и то, кто виновен во всем происходящем последнее время. Ведь это он убил паука-смертоносца.

С тех пор, как их семья перебралась в это жилище, минуло без малого десять лет. До этого они обитали в норе у подножия большого скалистого плато, милях в сорока к югу. Даже когда вход там закладывали камнями и скальными обломками, температура днем нередко достигала сорока градусов. Пища была скудная, и у мужчин на поиски добычи уходила уйма времени. Паучий шар, на котором Джомар бежал из неволи, превратился в зонт, защищавший от солнца и помогавший переносить немилосердный зной. В пересохшем русле пролегающего неподалеку ручья росли полые кактусы, сок которых годился для питья (у цереуса он ядовит). И тем не менее жизнь горстки людей (в ту пору Торг с женой Ингельд и сыном Хролфом жили вместе с ними) состояла из сплошных хлопот: где добыть пищу, чем утолить жажду, как перенести удушающую жару. Как-то раз, забредя от норы дальше обычного, охотники увидели огромного жука-скакуна, который залезал в свою пещеру-логово. По сравнению с их каменным мешком возле плато эта местность казалась просто сказочным уголком.

Растение уару могло давать свежую воду, а цвет травы альфа, по-настоящему зеленый, недвусмысленно указывал, что ночной воздух здесь бывает влажным. Стебли травы годились на то, чтобы вить веревки для силков, плести корзины и подстилки.

Более того, случайно обнаруженная оболочка шпанской мушки означала, что добыть масло для светильников будет несложно. Мужчины безумно устали, от жары голова пошла кругом. Может, это и натолкнуло их на дерзкую мысль напасть на жука-скакуна. Челюсти насекомого могли перекусить человеку руку или ногу, а к тому же эти создания были необычайно проворны и прожорливы. Найл видел однажды, как один такой меньше чем за полчаса поймал и проглотил двенадцать крупных мух.

Правда, если насекомое выманить наружу и напасть в тот миг, когда оно выбирается из тесного для него лаза, то есть надежда справиться с ним. Первым делом мужчины насобирали побольше креозота, обрезая его возле корня кремневыми ножами. Подсушенная час-другой на солнцепеке хрупкая, пахнущая смолой древесина этого куста полыхает, как факел. Нарвали также травы альфа и сложили пучками, а чтобы не унесло ветром, придавили сверху камнями. Затем, натаскав камней поувесистей, сложили их возле логова в кучу. Насекомое, почуяв неладное, затаилось и пристально наблюдало за приготовлениями, но вмешиваться не решалось: слишком их много, этих бестолково снующих двуногих. Стоило Хролфу подойти ближе, как из-под камня, что возле лаза, угрожающе высунулись похожие на когти челюсти. Солнце приближалось к зениту, и работать иначе как по несколько минут кряду становилось невозможно.

Даже в тени цереусов пот, проступая на коже. Мгновенно испарялся, прежде чем охотники успевали заметить его.

Когда ослепительное солнце стояло уже над самой головой, мужчины спрятались под зонтами и пригубили воды, чтоб не грохнуться в обморок в самый неподходящий момент.

Чтобы жук не подготовился к драке, решили обмануть его, сделав вид, что уходят, и перебрались к кактусовой поросли. Когда полдень миновал, Джомар решил: пора, ведь ни один из обитателей пустыни не ожидает опасности в это время суток. Используя кусочки сухой коры, он развел огонь и поджег пучок травы. Солнце светило так, что языков пламени было не видно, но, когда занялись кусты креозота, к небу черными клубами повалил едкий дым. Охотники прекрасно понимали, как отчаянно рискуют (дым может заметить любой из паучьих дозорных), и потому торопились. Подхватив пламенеющие кусты за корневища, мужчины проворно потащили их через песок, а Улф копьем приподнял и сдвинул прикрывающий вход камень, ожидая, что насекомое тотчас бросится наружу. Но этого не произошло. Швырнув кусты в горловину лаза, все отпрянули, утирая лицо и глаза, которые заливал едкий пот. Прошла целая минута, прежде чем жук, потревоженный огнем и дымом, наконец дал о себе знать. Стоило ему попытаться отодвинуть камень, перекрывающий лаз, как Торг что есть силы метнул в него тяжелый обломок скалы. Камень ударил насекомое в грудь, едва не задев выпуклые глаза.

Другой камень, брошенный Хролфом, размозжил жуку сустав передней лапы. Жук раскрыл продолговатые крылья, собираясь взлететь, и тут Джомар вогнал копье в жесткое брюхо насекомого. Тот скорчился от боли, и вдруг его мощные челюсти неожиданно схватили Джомара за ногу. Пронзительно вскрикнув, он забился, силясь высвободиться. В этот миг обрушился еще один камень, самый большой, высадив твари глаз и сокрушив толстый покров, защищающий череп.

Челюсти разомкнулись, и Джомар, из бедра которого хлестала кровь, упал на песок. Хролф вонзил копье в жука, насекомое судорожно дернулось, сбив с ног Улфа, и, подскочив, повалилось на спину в нескольких метрах от пещеры. Прошло еще минут пять, прежде чем оно затихло окончательно. Кажется, это Вайг, вглядевшись в лаз, заметил, что за горящими кустами креозота что-то шевелится.

– Там еще один! Все мгновенно насторожились, изготовившись к очередной схватке. Однако новый враг медлил.

Джомар кое-как доковылял до зонта и, усевшись в тени, припал губами к посудине с водой. Хролф внимательно осматривал его рану, остальные, запалив оставшиеся кусты креозота, побросали их в лаз. Однако жара брала свое: люди все как один, тяжко отдуваясь, прилегли возле входа в пещеру. Спустя полчаса, когда кусты креозота превратились в груду угольев, в горловине послышалась возня и наружу показались длинные усы-антенны.

Из норы вылезла самка жука-скакуна, гораздо меньшая, чем самец. Следом выкатилось с полдесятка личинок, каждая с руку длиной. Рассказывая потом об этом младшему брату. Вайг говорил, что ему вдруг стало жаль жуков, хотя он знал: подойди поближе, и на него бы набросились даже личинки.

Насекомые медленно поползли по раскаленному песку, направляясь к глубокой балке, примерно в километре от пещеры. Самке было важно спасти детенышей, и она вовсе не собиралась драться с людьми. Прошло несколько часов, прежде чем мужчины снова заглянули в нору. Она оказалась столь глубокой, что Джомар предположил: здесь когда-то обитало семейство пауков-каракуртов. Это была самая настоящая пещера со стенами и сводом, укрепленными слюной жуков.

В самом глухом углу валялись личинки, задохнувшиеся в дыму, и охотники выкинули их наружу: мясо жука-скакуна в пищу не годится. Вслед за тем люди завалили вход и почти мгновенно заснули в прохладной глубине логова, где еще остро пахло дымом и креозотом.

Следующим утром Улф, Торг и Хролф отправились в обратный путь, за женщинами и семилетним Найлом. Джомар и Вайг остались караулить пещеру на случай, если жуки вознамерятся вдруг снова сунуться сюда. Все тревоги оказались напрасными. Как выяснилось позже, жуки-скакуны не переносят запаха горящего креозотаНайл еще помнил, с каким волнением встречал он тогда отца. Ингельд, жена Торга, вначале громко вскрикнула, а затем зарыдала: увидев только троих, она подумала, что остальные погибли. Когда же все разъяснилось и охотники наперебой принялись живописать новое жилище, Ингельд впала в другую крайность (она всегда отличалась несдержанностью) и принялась настаивать, чтобы все сейчас же собирались в дорогу. С большим трудом удалось уговорить ее переждать полуденную жару и холодную, полную опасностей ночь. И вот наконец за пару часов до рассвета они тронулись в путь. Найл волновался чуть не больше всех. Предрассветный час выбрали не случайно: хищники пустыни охотятся, как правило, ночью, а с приближением рассвета возвращаются в свои логовища.

Температура была чуть выше нуля, от холода не спасала даже ворсистая шкура гусеницы, и Найла пробирала зябкая дрожь. Он сидел на спине матери (часть пути та несла его в заплечной корзине), а его душу переполняло такое счастье, что казалось, еще миг – и мальчик взлетит. Лишь однажды ему доводилось удаляться от их норы на несколько сотен метров – в ту пору, когда начались дожди. Ветер тогда обрел неожиданную прохладу, с запада надвинулись тяжелые сизые тучи, и с неба отвесными потоками хлынула вода. Найл, хохоча, плясал под теплыми струями. Мать взяла его на прогулку туда, где в стену плато упирается пересохшее русло небольшой речушки. Мальчик, широко раскрыв от изумления глаза, смотрел, как иссохшая земля шевельнувшись, словно живая, приподнялась, расслоилась и наружу вылезла большая лягушка.

Еще через полчаса их уже было множество. Пробудившиеся к жизни существа спешили к разрастающимся на глазах лужам, чтобы, погрузившись в них, исполнить брачную песню. Найл смотрел на лягушек и смеялся во все горло, топая и подпрыгивая под дождем, который становился все сильнее и сильнее. А из песка, слипшегося в комья полужидкой грязи, уже спешили кверху, жадно вытягивая стебли, растения и цветы. В грязи то и дело вскипали крохотные, похожие на взрывы буруны: спекшиеся стручки, разбухнув, выстреливали в воздух семена. Спустя несколько часов пустыню уже покрывал удивительный ковер из цветов: белых, желтых, розовато-лиловых, зеленых, красных, голубых. Найлу, который с самого рождения видел лишь унылый изжелта-серый песок, камни, да безжалостную синеву обнаженного неба, казалось, что он попал в сказку. Едва дождь прекратился, откуда ни возьмись налетели пчелы и жадно набросились на цветы. Бурые лужи кишели юркими, хлопотливыми, пожирающими друг друга головастиками. В других лужах – побольше и почище – сглатывали крупицы зеленых водорослей медлительные тритоны.

Найла, четыре года прожившего в безводной пустыне, вдруг окружила яркая, многоцветная жизнь. Это настолько ошеломило мальчика, что он будто опьянел.

Вот почему за время странствия, пока Найл попеременно то болтался в корзине у матери за спиной, то мелко трусил рядом с ней, ощущение неизбывной радости не покидало его. Рассказывая семье о новом доме, отец произнес слово «плодородный», и ребенок живо вообразил местность, изобилующую цветами, деревьями и мелкими животными. В нем воспрянуло ожидание бесконечной череды чудес, одно восхитительней другого. В полдень, когда безжалостный зной стал нестерпимым, мужчины выкопали в песке ямы и накрыли их зонтами, присыпав сверху песком (в нескольких сантиметрах от поверхности песок был сравнительно прохладным). Отсюда меньше мили оставалось до изъязвленных ветром каменных столбов, где можно было найти прибежище, но при эдакой жаре нечего было и думать до них добраться.

Найл ненадолго вздремнул, и ему опять снились цветы и бегущая вода. Затем продолжили путь.

Ветер переменил направление, вроде бы повеяло прохладой. Ткнув пальцем в сторону, откуда дул ветер, Найл спросил отца:

– А там что?

– Дельта, – ответил Улф. Голос отца был усталым и бесцветным, но звучало в нем нечто заставившее Найла насторожиться. К месту, окончательно выбившись из сил, добрались за час до сумерек. Первое, что приковало взор Найла на новом месте, были верхушки акаций на горизонте и исполинский разлапистый кактус. Прежде мальчик деревьев не видел никогда, знал о них только по рассказам отца. Однако никаких цветов на новом месте не оказалось, равно как и плещущейся воды, о которой он так мечтал.

Вокруг простиралась лишь голая каменистая земля, присыпанная тонким слоем песка.

Кое-где из нее торчали блеклые пучки травы, кусты креозота и стебли травы альфы, виднелись валуны и обломки скал. Лишь древовидный кактус-юфорбия, увенчанный темно-зелеными листьями, несколько оживлял монотонную картину. В отдалении возвышались все те же непривычные глазу колонны красного скального грунта, а сзади, с южной стороны, на горизонте вздымалась отвесная стена плато. И все-таки здесь было намного интересней, чем в бесконечных песчаных дюнах, которые окружали их прежнее жилище.

Навстречу им вышли Джомар и Вайг. Старик двигался с большим трудом. Рана на бедре распухла и почернела, и хотя Вайг обработал ее тертым чертовым корнем, что рос неподалеку, восстановить рассеченную мышцу так и не удалось, и Джомар до конца своих дней прихрамывал. В тот вечер у них был пир. Вайгу удалось добыть крупного зверька, похожего на белку, и поджарить его на раскаленных солнцем камнях. Еще он насобирал плодов кактуса, желтых и терпких, набрал кактусового сока. Было ясно, что на новом месте всякой живности куда больше. И опасностей, правда, тоже. Здесь водились песчаные скорпионы и жуки-скакуны, полосатые скарабеи с ядовитым жалом, тысяченожки и серые пауки-пустынники, не ядовитые, но очень сильные и проворные, способные за минуту опутать человека клейкой паутиной с головы до пят.

На пауков охотились осы-пепсис, создания не крупнее человеческой руки, которые парализовали хищников ядом и потом использовали их как живую кормушку для личинок. И конечно же, практически все обитатели пустыни – насекомые и млекопитающие – служили добычей громадной фаланге, либо пауку-верблюду – жуткой, похожей на жука твари с огромными челюстями. Довольно странно, но не было случая, чтобы пауки-верблюды нападали на человека.

Наблюдая за ними, Найл как-то подумал, что они относятся к людям с какимто скрытым благодушием, воспринимая их не то как союзников, не то как ровню. И спасибо на том: их челюстям-пилам противостоять было невозможно. В течение многих недель после того, как они перебрались в новое жилище, Найл часами просиживал возле входа в пещеру, наблюдая за снующими мимо существами.

Их было не так уж много (обитатели пустыни прячутся от дневной жары по своим щелям), однако ребенку, выросшему среди унылых песчаных дюн, казалось, что их видимо-невидимо. Многих насекомых мальчик научился различать просто по звуку. Так, он мог в первую же секунду отличить скорпиона или паука-пустынника от жука-скакуна или тысяченожки. А заслышав шелест паука-верблюда, понимал, что можно без всякого страха выбираться наружу: все, кто представлял хоть какую-то опасность, попрятались. На первых порах Найл подолгу оставался один. Женщины были в восторге от новых мест и возвращались в пещеру только тогда, когда немилосердная жара заставляла их скрываться. Человеку цивилизованному вся эта скудная поросль показалась бы жалкой и неинтересной, но для тех, кто прожил годы в настоящей пустыне, это были волшебные кущи. На многих кустах попадались покрытые шипами и толстой кожурой плоды, восхитительные на вкус. У бурых, безжизненных с виду растений часто имелись корниклубни, накапливающие воду. Случалось, что жидкость в клубнях оказывалась горькой и неприятной, зато она оттягивала жар от кожи.

Под охраной мужчин Сайрис и Ингельд забредали довольно далеко, но всегда приносили полные всевозможной еды корзины. Мужчины наловчились ставить силки, в которые нередко попадались зайцы, сурки и даже птицы. Ингельд, никогда не знавшая ни в чем меры, заметно поправилась. Найлу наказывали сидеть в глубине пещеры, пока он оставался один, но стоило взрослым уйти, как мальчик тотчас разбирал прикрывавшие вход сучья и камни и выскальзывал наружу.

Иногда какой-нибудь жук или тысяченожка пытались влезть в пещеру, но Найл мгновенно отгонял их копьем.

Уяснив наконец, что пещера занята, насекомое спешило прочь, даже не пытаясь сопротивляться.

Вначале мальчик безумно боялся всего, что быстро движется, а позже, когда уяснил, что все обитатели пустыни предпочитают избегать встреч с неведомым, стал излишне самоуверенным. Как-то утром ему наскучило обозревать окрестность, и он решил поискать чего-нибудь нового. Заботливо прикрыв вход в пещеру, он отправился побродить между стволами исполинских цереусов. Было рано, в чаше уару все еще стояла кристально чистая роса. Отыскал Найл и плоды опунции, даже попытался оторвать один, но силенок не хватило, а кремневый нож как назло забыл в пещере. Затем внимание мальчика привлек чертов корень, и, согнувшись над ним, он какое-то время зачарованно разглядывал причудливые, похожие на когти, листья.

Подойдя к юфорбии, растущей в нескольких метрах от пещеры, он вначале убедился, что в ее ветвях никто не прячется, а потом взобрался по стволу и подыскал удобную развилку, на которой можно было стоять, как в клетке. Эта площадка для обзора оказалась куда лучше той, что возле пещеры: отсюда было видно все на несколько миль вокруг. Неожиданно в тени юфорбии показался большой жук-скакун. Найл затаил дыхание: а вдруг прежний хозяин пещеры вернулся, чтобы отвоевать свое жилище. Но тут на одну из свисающих веток кактуса опустилась большая, с два кулака, муха и принялась чистить передние лапки. Не успел Найл и глазом моргнуть, как жук-скакун рванулся с земли и уже через мгновение проглотил добычу. Пытаясь разглядеть получше, мальчик чуть подался вперед, нога сорвалась с опоры, и жук замер, уставившись наверх немигающими глазами-пуговицами. Найл вцепился в ветку побелевшими пальцами, и на миг ему почудилось, что страшные челюсти смыкаются на его горле. Прошла, казалось, целая вечность, пока хищник не повернулся и не заковылял прочь. По телу мальчика прокатилась горячая волна, и он словно очнулся от кошмарного сна. Пока насекомое смотрело ему прямо в глаза, он не боялся, нет, его ощущения были настолько странными, что Найл ни за что не смог бы описать их словами.

Его охватило чувство, будто он лишился тела, все вокруг наводнила тишина, а сам он понимает мысли жука. И только когда насекомое было уже далеко, Найлу стало по-настоящему страшно. Он помчался в пещеру и весь остаток дня носа не казал наружу. Несколько дней спустя жизнь Найла снова оказалась под угрозой, и спас его лишь счастливый случай.

Оправившись от испуга, мальчик решил разведать, скопилась ли вода в чаше уару. Чаша оказалась пустой, кто-то уже успел здесь побывать, и Найл от нечего делать решил пройтись по кактусовой поросли. В нескольких сотнях метров от нее тоже росли кактусы, но несколько иные, на них гроздьями висели те самые терпкие плоды, которые мальчик так любил.

День еще только начинался, все было тихо. Найл, устроившись под сенью кактуса, лениво посматривал по сторонам, затем совершенно бездумно поднял плоский камешек, повертел его в руке, размахнулся и метнул. Камешек упал в метрах в двадцати, подняв облачко пыли. И в этот миг что-то произошло. Настолько быстро, что Найл сначала подумал, что ему померещилось. На какую-то долю секунды как будто прямо из воздуха возникло огромное неведомое существо и тут же исчезло. Мальчик вздрогнул и пристально посмотрел по сторонам. Ничего. Только скучная песчаная равнина, на которой кое-где торчат черные скалы-обелиски.

Найл бросил еще один камешек, затем несколько камней побольше, однако существо так и не появилось, видимо, решив, что врагов наверху слишком много и связываться с ними не стоит. Люди после этого старались не пересекать полоску земли, которая отделяла друг от друга кактусовые рощицы. Прошло больше недели, когда Найла снова оставили в пещере одного. Прежде чем уйти, отец взял с мальчика слово, что тот не только не высунется наружу, но и ни в коем случае не станет разбирать камни и ветки, закрывающие вход. Найл побаивался отца и потому обещал так и сделать. Он бы и сдержал слово, да только сидеть одному в темноте было еще страшнее, чем бродить среди кактусов, где обитали многочисленные враги. Найл тихо лежал на травяной подстилке, и вдруг ему ясно представилось, как тот самый мохнатый паук проделывает сейчас к их жилищу ход и скоро протянет к нему цепкие лапы. Мимолетный звук, донесшийся в этот миг откуда-то сверху, подтвердил опасения мальчика. Найл затаил дыхание, прислушался, на цыпочках подошел к выходу, влез на камень и попытался выглянуть наружу – Никого. Однако это совсем не успокоило его, ведь он нисколько не сомневался, что хитрый враг притаился где-то наверху, над пещерой. Простояв так почти полчаса, Найл почувствовал, что ноги дрожат от напряжения, возвратился на подстилку и лег, подтянув к себе копье, которое всегда стояло у изголовья.

Спустя еще час до слуха Найла донесся звук, от которого гулко забилось сердце: за стеной, возле самой головы, кто-то приглушенно скребся. Мальчик вскочил и уставился на стену, ожидая, что она вот-вот обвалится, потом осторожно коснулся ее – поверхность по-прежнему была твердой и гладкой.

Только выдержит ли, если ее будут таранить с противоположной стороны? Звуки так и не стихали.

Найл подошел к выходу из пещеры и приготовился, чтобы в случае чего расшвырять сучья и выскочить наружу. На всякий случай он попробовал расширить лаз и тут же понял: отец, не очень-то положившись на обещания сына, вбил за плоский камень еще и клин из куста акации, да так плотно, что его невозможно даже расшатать.

Стиснув зубы, мальчик попытался освободить проход и даже не сразу услышал негромкий шорох, доносившийся сверху. Воображение тотчас нарисовало второго паука, приготовившегося к нападению. Неожиданно шуршание за стеной смолкло.

Найл на цыпочках подошел к стене и припал к гладкой поверхности. Шум возобновился. На этот раз, кажется, звуки были глуше. Мальчик попытался вспомнить все, что дед рассказывал о подземных пауках, например, что, встречая на пути большой камень, они нередко меняют направление. Может, и эта тварь поступила так же? Похоже, теперь она двигалась вдоль стены. Сухие звуки не прекращались. Иногда они на минуту затихали, и тогда Найл обдумывал, как будет сражаться с неведомым чудовищем, и все крепче и крепче сжимал копье, не замечая, как немеют пальцы. От напряжения мальчику казалось, что его голова разбухла, словно он выпил большую чашу дурманящего сока ортиса, однако сердце билось ровно и гулко, и Найл с удивлением понял: если сосредоточить внимание на странной силе, распирающей голову изнутри в такт биению сердца, можно, оказывается, определить, где находится существо за стеной. Страх отступил: было ясно, что сию минуту опасность не грозит. Кроме того, восприятие обострилось настолько, что мальчику далее почудилось, будто где-то внутри у него зажегся крохотный, но необычайно яркий огонек. Новые ощущения оказались такими поразительными, что он даже забыл на время о своем враге. Теперь сердце уже не колотилось о ребра, а билось спокойно и размеренно. Прислушиваясь к своему пульсу, Найл вдруг сообразил, что может управлять им, ведя сердцу биться то быстрее, то медленнее, то громче, то тише. Осознав это, он почувствовал себя счастливым и невольно подумал о том, что будущее непременно должно быть светлым.

Это, пожалуй, изумило его больше всего. Найл никогда не задумывался о будущем. Жизнь в пустыне была суровой и, можно сказать, примитивной, она вовсе не располагала к полету фантазии. Мальчик всегда знал: вот он подрастет, научится охотиться, будет добывать пищу и надеяться на удачу. Ощущение, которое пережил сейчас Найл, невозможно было передать словами, настолько смутным оно было. Однако мальчик не сомневался: его жизнь – не просто череда случайностей, он создан для чего-то иного, для него судьба приберегла нечто особенное. Звуки за стеной возобновились, и Найл переключился на них – теперь уже не со страхом, а скорее, с любопытством.

Еще совсем недавно он вслушивался в них с мучительным беспокойством, жаждал, чтобы они затихли навсегда.

Нельзя сказать, что страх исчез вовсе, просто мальчик сумел отрешиться от него, словно все это происходило не с ним. Стараясь не спугнуть свои новые ощущения, он сосредоточился и, словно обретя способность видеть сквозь стены, различил небольшого жука-скарабея, бурившего почву в поисках сгнившей растительности. Найл расслабился, и упоительная сила покинула его, он снова стал обыкновенным семилетним мальчиком, которого взрослые бросили одного на целый день и который знал, что ему ничего не угрожает. Но теперь он знал также и то, что в нем, оказывается, живет и другой Найл – взрослый, равный, отцу и деду Джомару, а кое в чем даже и превосходящий их. Темный страх перед тарантулом-затворником продолжал преследовать Найла до тех пор, пока он своими глазами однажды не увидел, как тот погиб. Однажды мальчик, устроясь в тени цереуса, тихонько сидел и по обыкновению наблюдал за гнездом тарантула. Копье лежало рядом: если тарантулу вздумается напасть, убегать будет бесполезно; единственное, на что еще можно рассчитывать, это попытаться выставить копье. Конечно, было страшно, но внутренний голос убеждал, что надо учиться противостоять собственному страху.

Найл отмахнулся от прилетевшей откуда-то крупной осы-пепсис, красивого создания с блестящим голубым туловищем и большими желтыми крыльями, и та полетела в другую сторону.

Проследив за ней взглядом, мальчик затаил дыхание: оса медленно снижалась над заслонкой, закрывающей вход в логово тарантула, и, описав круг, приземлилась в нескольких метрах от него.

Найл нисколько не сомневался, что еще секунда – и тарантул, выскочив, поймает ничего не подозревающую жертву. Но тот отчего-то медлил. Оса все сидела, явно не догадываясь об опасности, и чистила передние лапы. Найл, неотрывно следящий за насекомым, уловил скрытое движение: тарантул чуть приподнял заслонку – глянуть на неожиданного гостя. И… Снова опустил. Оса, повидимому, не заинтересовала его: наверное, он был сыт. Увидев то, что последовало дальше, Найл едва не задохнулся. Оса, похоже, заметила движение заслонки.

Подойдя вплотную, она какое-то время ее изучала, а затем начала открывать! Вот теперь-то, подумал мальчик, хозяин норы вмешается непременно: р-раз! – и любопытного создания как не бывало. Однако то, что произошло на самом деле, настолько изумило его, что Найл даже придвинулся метра на два, чтобы разглядеть все получше. Не без труда оса сумела слегка приподнять заслонку, хотя тарантул явно пытался удержать ее с внутренней стороны и даже на какой-то миг совсем закрыл лаз. Оба не уступали, и противостояние затянулось. Тогда тарантул решился на поединок. Неожиданно лаз распахнулся. Оса отпрянула в сторону, а из дыры выполз громоздкий мохнатый хищник. Оса, чуть покачиваясь, приподнялась на тонких ногах, как бы стремясь стать выше. Принял угрожающую позу и тарантул: поднял над головой передние лапы, словно торжественно проклиная противника. Стали видны зловещие лапы-клещи, обнажились клыки. Однако на осу это страшное зрелище не произвело никакого впечатления. Она наступала на врага быстрыми, уверенными шагами, оттесняя его к норе. Поднявшись на задние лапы, он оказался едва не на полметра выше осы, но та, нырнув тарантулу под выпуклое брюхо, сомкнула челюсти на одной из его задних лап и ударила жалом снизу вверх между третьей и четвертой лапами. Обхватив неприятеля, паук начал кататься по песку, пытаясь укусить осу, но та не давалась, ловко орудуя длинными ногами. Жалом, выскользнувшим было, когда тарантул повалился на песок, она лихорадочно нащупывала на мохнатом туловище уязвимое место и наконец вонзила его в незащищенное основание одной из лап.

На какую-то секунду оба напряженно застыли и снова продолжили бой, но вскоре стало ясно, что паук проигрывает.

Примерно через минуту оса выдернула жало и отскочила от тарантула, который сразу же вновь поднялся на задних лапах. Только одна из них вдруг изогнулась самым невероятным образом, а остальные семь, будто не выдержав веса, подкосились.

Оса медленно подошла к противнику, взобралась ему на спину и опять вонзила жало между суставами. Тарантул, судя по всему, сопротивляться больше не мог, и едва она отпустила его, как паук рухнул и замер. Тогда оса, вцепившись в его переднюю лапу, поволокла оцепеневшую мохнатую тушу к логову. Ей приходилось пятиться, с усилием упираясь ногами, но с каждым толчком жертва сдвигалась на несколько сантиметров. Наконец оса подтащила добычу к самому лазу и, ловко поднырнув, толкнула изо всех сил вверх.

Тарантул, опрокинувшись, упал к себе в логово. Оса потерла передние лапы, словно стряхивая пыль, и скрылась следом. Найла готов был взорваться от нетерпения. Как хотелось рассказать комунибудь об этом поединке! Но поделиться, увы, было не с кем. Жажда деятельности распирала его, и он даже подумал, а не подползти ли сейчас поближе и не заглянуть ли в логово, но сразу отказался от этой затеи: оса могла принять его за еще одного врага. Мальчик с полчаса дожидался, пока оса не появилась из норы и не улетела, поблескивая крыльями в лучах солнца. Посидев еще немного и убедившись, что обратно насекомое уже не вернется, Найл подошел к норе и заглянул в горловину лаза: паук лежал внизу, на глубине примерно двух метров, а на мохнатом брюхе влажно поблескивало круглое белое яйцо. Хищник выглядел настолько зловеще, что Найл невольно оглянулся: не подбирается ли сзади еще один. Страх перед неподвижным чудищем постепенно улегся, уступив место любопытству.

Теперь можно было во всех подробностях рассмотреть восемь лап, растущих из центра туловища так, что наиболее крупная часть тела, округлое брюхо, находилось фактически на весу. В самом его низу угадывались пальцы-отростки – судя по всему, прядильные органы, вырабатывающие паутину. Более всего впечатляла голова с длинными усами и грозными челюстями. Клыки сейчас были сложены, поэтому было видно небольшие отверстия для стока яда.

Такие челюсти запросто могли перекусить человеку руку. Глаза у тарантула находились на макушке, черные, блестящие… Создавалось пренеприятное впечатление, будто они следят за Найлом. Логово представляло собой обыкновенное углубление, чуть шире самого обитателя.

Немного дальше оно уходило резко вниз, поэтому разглядеть, что находится там, на глубине, мальчик не сумел. Стены, как обивка, покрывала шелковистая паутина, из паутины же, хитро перемешанной с землей, была и заслонка, приводимая в действие нитями. Теперь, когда можно было никуда не спешить, зрелище уже не казалось таким страшным. Неожиданно Найла осенило, что оса, чего доброго, возвратится. Он порывисто вскочил. От резкого движения вниз стру"й посыпался песок, прямо пауку на голову.

Угасшие глаза насекомого внезапно ожили, и Найл с запоздалым ужасом понял, что тварь, оказывается, еще не мертва, и похолодел от ужаса. Ему сразу же стало стыдно за свой страх, и он поднял лежавший поблизости камень и швырнул его вниз, своротив чудищу один из клыков. Глаза у того опять на мгновение ожили. Найл поспешил наружу. Идя обратно к пещере, он испытывал странное, неизъяснимое чувство неприязни, смешанной с жалостью, Семья вернулась домой примерно за час до сумерек. Судя по радостным, возбужденным голосам, слышным уже издали, охота оказалась удачной. Сплетенные из травы корзины были набиты до отказа крылаткамипустынницами, похожими на неочищенные кукурузные початки. При входе в пещеру развели небольшой костер, крылаток, отрывая им ноги, головы и крылья, кидали в огонь, затем наполовину прожаренное кушанье вынимали, заворачивали в пучки ароматной травы и клали обратно. Готовое блюдо получалось необычайно вкусным, а аромат травы и дыма еще улучшал его. Когда, насытившись, все расселись вокруг догорающего костра, осоловело поглядывая на тлеющие уголья, Джомар, ласково потрепав Найла по свалявшимся волосам, спросил:

– Ну, как прошел денек? И мальчик, наконец дождавшийся своего часа, рассказал о том, что видел. Никогда еще его не слушали так внимательно. Никто в этом не сознавался, но тарантул-затворник нагонял на всю семью не меньший страх, чем на Найла. Даже Джомар, который прожил долгую жизнь и ко многому уже относился гораздо спокойнее, чем молодые, постоянно ощущал опасность, исходившую от этих тварей.

Так что рассказ Найла вызвал у всех бурную радость, и ему пришлось повторить его несколько раз, настолько всем хотелось посмаковать подробности. А отец даже не пожурил сына за то, что тот не сдержал слова и далеко ушел от пещеры.

Уже засыпая, Найл, когда дед укрывал его шкурой гусеницы, спросил:

– А зачем оса отложила яйцо тарантулу на брюхо?

– Чтоб личинке было чем питаться.

– А паук к тому времени разве не протухнет?

– Нет, конечно. Он ведь не мертвый. Глаза у Найла широко распахнулись. Он ведь, когда обо всем рассказывал, ни словом не обмолвился, что тарантул не умер: боялся, чего доброго, накажут за то, что болтает чепуху.

– А ты откуда знаешь, что он не мертвый?

– Осы не убивают пауков. Им ведь нужно выкормить потомство. А теперь давай, спи.

Но сон пропал. И еще долго, лежа в темноте, Найл думал о событиях прошедшего дня, и ему снова стало жаль тарантула. Назавтра ранним утром семья отправилась поглядеть на затворника. Удивительно: заслонка входа была задвинута. Джомар осторожно поддел ее кончиком копья. Заглянув деду через плечо (мать держала Найла на руках), мальчик вздрогнул: паука на месте не оказалось. Лишь позже он сообразил, что оса возвращалась, чтобы передвинуть мохнатого истукана, а затем закрыла заслонку. Для существа длиной в каких-нибудь полруки труд поистине титанический. Женщины не могли скрыть неприязни. Ингельд даже сказала, что ее сейчас стошнит. А Вайг, задумавшись, не проронил ни слова. Вайг всегда увлекался насекомыми. Как-то в детстве он, улучив момент, когда мать спала, улизнул из норы.

Отыскала она его за четверть мили – ребенок пристально разглядывал гнездо скарабеев. В другой раз, когда мужчины, возвратясь с охоты, принесли с собой несколько живых цикад, Вайг со слезами на глазах умолял оставить ему хотя бы одну (пора, между прочим, была голодная), чтобы он мог ее приручить. Мольбам тогда не вняли и добычу зажарили на ужин. Поэтому через пару дней, заметив поутру, что брат исчез, Найл ничуть не удивился. Естественно, он отправился к норе тарантула. Найл поспешил следом. Он догадывался: Вайгу не терпится рассмотреть затворника. Так оно и оказалось. Укрывшись под кактусом, мальчик наблюдал, как брат вначале поднимает заслонку, а затем, улегшись на живот, заглядывает в нору.

Найл неслышно подобрался сзади, стараясь, чтобы тень его не выдала, но, когда приблизился уже на пару метров, неосторожно шевельнулся. Миг – и брат уже на ногах, со вздетым копьем. Увидев Найла, он облегченно вздохнул:

– Дурень! Разве можно так шутить?

– Извини. А что ты тут делаешь? Вайг лишь коротко кивнул, указывая на дыру. Склонясь над ней, Найл увидел, что яйцо лопнуло, а на незащищенном брюхе затворника теперь грузно ворочается крупная черная личинка. Передвигаться ей было непросто: крохотные ножки не выдерживали веса туловища. Вайг из интереса тихонько ткнул личинку пальцем. Маленькие, но крепкие челюсти тотчас вцепились затворнику в брюхо: если она скатится, непременно погибнет от голода. Тогда Вайг погладил личинку. Та выгнулась дугой и выставила крохотное жало. Но юноша упорствовал, и примерно через полчаса личинка перестала обращать внимание на поглаживание. Ее больше заботило, как вернее пробуравить толстую ворсистую кожу.

Два часа братья неотрывно следили за ней, пока наплывавший зной не погнал их обратно в пещеру.

Личинка к тому времени уже продырявила кожу, и смотреть, что будет дальше, Найлу както не хотелось. Уходя, Вайг аккуратно задвинул заслонку.

– А если бы оса вернулась, а ты все еще там? Что б ты тогда делал? спросил Найл.

– Она не вернется.

– Откуда ты знаешь?

– Просто знаю, и все, – коротко ответил брат. Неделя за неделей Вайг ежедневно наведывался в нору, проводя там всякий раз не меньше часа. Найл составил ему компанию лишь однажды. Вид багровой язвы на брюхе тарантула вызывал отвращение, и мысль о победе над врагом больше не радовала. У него не укладывалось в голове, как Вайгу не надоедает отрезать по кусочкам паучью плоть и скармливать ее ненасытной личинке. Со временем, влезая в нору, Вайг стал задвигать за собой заслонку, оставляя лишь узкую щель: обнажившиеся внутренности становились приманкой для мухпустынниц.

У этих созданий размером с ноготь имелись кровососущие хоботки и проворные челюсти, способные очень быстро обгладывать падаль. Однажды Вайг возвратился в пещеру, неся на руке осу. Насекомое почти уже достигло размеров взрослой особи, и глянцевитое туловище с желтыми крыльями и длинными грациозными ногами казалось одновременно и очень красивым, и страшным. С первого взгляда становилось ясно, что оса относится к Вайгу с полным доверием. Брат переворачивал насекомое на спину и водил ему по брюшку пальцем, а оса в ответ обвивала его руку длинными ногами, легонько покусывая при этом палец острыми челюстями. Чутко подрагивало похожее на стилет длинное черное жало. Еще ей нравилось взбираться Вайгу по руке и зарываться в его длинные по плечи – волосы. Освоясь там, она принималась щекотать ему усиками мочку уха, а Вайг заходился от хохота.

Назавтра отец позволил Вайгу сопровождать его на охоте вместе с питомицей – проверить, какой от осы может быть прок. Довольно быстро они дошли до акаций – тех самых, что виднелись на горизонте, когда семья перебиралась в новое жилище, а вскоре увидели и то, что искали: сеть серого паука-пустынника.

По размерам (не больше полуметра) эти создания уступают тарантулу, зато ноги у них в сравнении с туловищем попросту огромны. В углу сети болтался кузнечик, безнадежно увязший в липких шелковистых тенетах. Вайг, обойдя вокруг дерева, высмотрел паука. Тот сидел в развилке, где ствол разделяется на сучья. Юноша кинул камень, за ним второй. Первый рикошетом отлетел от ствола, зато второй угодил точно в цель. Паук, тотчас кинувшись вниз, повис на шелковой нити. Почти одновременно навстречу ему метнулась оса, словно сокол к добыче. Дать отпор невесть откуда возникшему противнику у паука не оставалось времени: оса уже схватила его за заднюю лапу. Было отчетливо видно, как в плоть впивается жало и напряженно вздрагивает глянцевитое тело, вводя парализующий яд. Пустынник попытался сжать осу ногами, но ничего не получилось.

Пара минут – и он, опрокинувшись, рухнул на землю, подергиваясь, как заводная игрушка, у которой кончается завод. Завалив врага, оса словно растерялась. Взобравшись поверженному пауку на кожистое серое брюхо, она неуверенно переползала с места на место, будто принюхиваясь.

Вайг, приблизившись, осторожно опустился рядом на колени, медленно вытянул руку, посадил осу на раскрытую ладонь, затем вынул из притороченной к поясу сумы кусочек плоти тарантула и скормил ей. После этого охотники отсекли пауку лапы – чтобы легче было нести – и положили его в корзину. Пищи добытчице хватит теперь на целый месяц. Насекомое оказалась общительным созданием, и больше всего ей почему-то нравилось разгуливать по рукам.

Все постепенно к ней привыкли, и только Ингельд относилась к осе с недоверием и неприязнью. Она не только пронзительно взвизгивала каждый раз, когда оса приближалась, но и неизменно жаловалась, что от паучьего мяса, которое хранилась в пещере, смердит.

Пауки и правда обладали особым запахом, однако мясо лежало в самом дальнем углу пещеры под толстым слоем травы, так что в жилой части им не пахло. Да к тому же обитающие в такой тесноте люди, для которых мытье – непозволительная роскошь, обычно мало обращают внимания на запахи. Найл догадывался, что Ингельд капризничает просто потому, что хочет, чтобы на нее обращали побольше внимания, и потому нисколько не удивился, когда ее поведение резко изменилось через несколько дней. Это его даже позабавило. Это произошло, когда Вайг возвратился с птицей, которую оса сбила на лету. Птица походила на дрофу, хотя размером была меньше, с утку. Вайг подробно рассказал, как добыча, ни о чем не подозревая, сидела, облюбовав верхушку дерева, а он направил на нее осу (насекомое, похоже, могло улавливать мысленные команды Вайга).

Потревоженная жужжанием птица снялась с верхушки и полетела, а когда оса обхватила ей лапу и всадила жало, та, хлопая крыльями, попыталась отбиться. Пришлось отмахать две мили, прежде чем он их отыскал. Оса, сонно покачиваясь, сидела у добычи на спине, птица лежала, раскинув крылья. Вайг угостил свою любимицу кусочком мяса, а дрофе свернул шею. Женщины не решались даже попробовать птицу, парализованную ядом, и поначалу не притрагивались к добыче (кроме того, они впервые могли подержать птицу в руках и не знали, что делать с перьями). В конце концов голод взял свое. А когда Вайг, обжарив кусочек дичи, с видимым удовольствием съел его и тут же потянулся за вторым, на еду накинулись все – от птицы остались только лапы. Оказалось, яд осы не только не причиняет людям вреда, но и придает мясу особую мягкость. С той поры жареная дрофа стала любимым лакомством Найла. Едва Найл научился ходить, ему втолковали, что паучьих шаров нужно остерегаться. Прежде чем он впервые вышел из норы у подножия плато, ему велели вначале смочить палец и определить направление ветра, затем пристально оглядеть горизонт – не блестит ли там что-нибудь в солнечных лучах – и, только убедившись, что небо совершенно чисто, разрешили покинуть убежище. «Если вдруг появится шар и полетит на тебя, – говорил мальчику Улф, – надо, пока есть время, тотчас зарыться в песок или просто застыть без движения. Ни в коем случае нельзя следить за шаром глазами; лучше уставиться вниз или сосредоточиться на том, что сейчас рядом. У пауков-смертоносцев не ахти какое зрение, так что, может статься, тебя и не заметят. Добычу они высматривают не глазами, а усилием воли, и умеют чуять страх.» Это удивило Найла больше всего. Разве страх может пахнуть? Улф объяснил тогда, что страх вызывает как бы невидимую дрожь в воздухе, вот именно на нее смертоносец и реагирует. Так что, когда сверху проплывает паучий шар, надо, чтобы ум был так же неподвижен, как и тело.

Поддаться страху – это все равно, что с криком скакать вверх-вниз и махать руками, пока паук не заметит.

Будучи здоровым и жизнерадостным ребенком, Найл не сомневался, что это все легче легкого. Надо как бы зажмуриться про себя и повторять, что бояться нечего. Однако к ночи эго уверенность улетучивалась. Иной раз, когда случалось лежать без сна, вслушиваясь в тишину, мальчик вдруг настораживался: а что это там скребется снаружи по песку? Воображение тут же рисовало громадного паука, который силится разглядеть, что там за камнем, прикрывающим вход в пещеру. Сердце начинало стучать чаще, громче, и мальчик, немея, сознавал, что это от него самого исходят сигналы паники. И чем сильнее старался их подавить, тем неодолимее они становились. Он с ужасом понимал, что его затягивает в заколдованный круг, что страх усиливает сам себя. Но в конце концов Найл научился подавлять страх усилием воли. Из всей семьи о смертоносцах заговаривала только мать. Позднее Найл понял, почему.

Члены семьи опасались, что он настолько забьет себе голову всякими чудовищами, что, когда паучьи шары действительно подлетят близко, своим страхом выдаст всех. Мать, однако, понимала, что главная причина страха – неизвестность, а потому, когда они с сыном оставались вдвоем, охотно отвечала на любые его вопросы.

Найл, правда, догадывался, что взрослые рассказывают ему далеко не все. Когда он спросил, зачем пауки ловят людей, она ответила: чтобы поработить их. Поинтересовался, едят ли они людей, сказала, что нет, вот дедушка Джомар побывал в их лапах, и ничего, живой.

Сам же дед, когда внук донимал его такими же расспросами, то вдруг неожиданно засыпал, то становился тугим на ухо. Кое-что о смертоносцах Найл выведал из тихого – шепотом – ночного разговора взрослых, когда они думали, что ребенок спит. И уж здесь-то развеялись всякие сомнения. Оказывается, пауки не просто плотоядны, но еще и невероятно жестоки. К счастью, смертоносцы, похоже, предпочитали далеко в пустыню не залетать – то ли из-за невыносимой жары, то ли просто считали, что людей здесь быть не может.

Прежде чем семья перебралась в новое жилище, мальчик видел шары раз десять, не больше, да и то лишь на горизонте… Иное дело – на границе пустыни. Здесь смертоносцы совершали облеты регулярно, как правило, на рассвете или на закате. Это были, судя по всему, обыкновенные дозоры, но и они причиняли немало беспокойства. Пауки словно догадывались, что рано или поздно люди соблазнятся мыслью перебраться из гиблой пустыни в более благодатные места, где вдосталь плодов кактуса и съедобных крылаток. Однажды случилось так, что паучий шар действительно пролетел едва не над самой головой. и люди всерьез задумались, не возвратиться ли обратно в пески: там безопаснее.

Улф и Сайрис действительно на это настроились, хоть Сайрис и была опять беременна, но Ингельд не пожелала об этом даже слышать. Она заявила, что лучше умрет, чем вернется туда, где нечего есть. Найл втайне был признателен ей за упрямство: он тоже предпочитал пищу и опасность голоду и скуке.

Когда на свет появилась сестричка Руна, Найл перестал быть общим любимцем. Ему было почти уже одиннадцать лет, он к той поре начал ходить на охоту вместе с мужчинами. Поначалу ему было трудно: приходилось отмахивать порой до двадцати миль под косматым безжалостным солнцем, постоянно высматривая шары смертоносцев, выискивая скрытые признаки логова тарантула или желтого скорпиона. Довольно скоро выяснилось, что у Найла чутье на опасность развито сильнее, чем у взрослых мужчин.

Как-то раз они все вместе отправились к зарослям колючего кустарника, где были расставлены силки на птиц. Внезапно мальчик ощутил, что его туда ноги не несут, словно какая-то неведомая сила отталкивает назад. Замедлив шаг, он положил ладонь на руку Хролфу, охотники остановились и внимательно посмотрели по сторонам.

Минут через десять Улф уловил легкое, почти бесшумное движение. Остальные, хотя и секундой позже, успели заметить длинную, тонкую ногу сверчка.

– Это всего лишь декта, это существо совершенно безвредно, – улыбнулся Улф.

Но смутное чувство опасности не оставляло Найла, и он наотрез отказался приближаться к той поросли. Мужчины, недоуменно пожав плечами, решили в конце концов обойти кустарник стороной и двинулись каменистой пустошью к растущим в отдалении плодоносным кактусам.

Возвращаясь незадолго перед сумерками назад, они вновь прошли довольно близко от кустарника. Двигались охотники почти бесшумно, но нечаянно потревожили сверчка, и тот помчался к деревьям десятиметровыми скачками. И тут – на тебе: мгновенно взвихрилась пыль, и декта забарахталась в удушающих объятиях кошмарной твари.

Она напоминала гигантского сверчка – ростом, наверное, метра три, только серые ноги не гладкие, а покрытые не то шипами, не то жесткой щетиной. Вытянутой формы голова, по бокам – большие выпуклые глаза, внизу – заостренные челюсти, имеющие отдаленное сходство с когтями скорпиона. На глазах у изумленных охотников исполин прижал добычу к животу и мощным, мгновенным ударом челюстей-лезвий вскрыл ей горло. Пораженные этим зрелищем, люди не шевелились и не произносили ни слова. Тварь не обращала на них внимания. Ее челюсти с хрустом перемалывали жертву, а круглые ничего не выражающие глаза смотрели куда-то вдаль. Когда чудовище почти завершило трапезу, до охотников вдруг дошло, что ведь оно, возможно, еще не насытилось и надо бы, пока не поздно, уносить ноги.

Джомар, оставшийся в тот день в пещере (старая рана давала о себе знать), догадался по описанию, что они повстречались с самым злобным из сверчков, который называется «сага».

Крепкий панцирь делает его попросту неуязвимым, а длинные конечности позволяют кидаться на добычу с расстояния в десятки метров. Подступи охотники к деревьям чуть ближе, и одного из них он непременно бы сожрал так же быстро и жадно, как и декту.

После этого происшествия мужчины всегда брали с собой Найла, необыкновенное чутье которого спасло их. Улф и Торг были опытными охотниками, однако охота для них была лишь насущной необходимостью.

Когда запасов пищи хватало, они предпочитали полеживать в прохладной темноте жилища, оживленной зыбким, трепещущим светом масляного светильника, и негромко беседовать.

Вайг и Хролф, более молодые, относились к охоте как к лихой забаве, возможности рискнуть. Они часто поговаривали о том, что если по сравнению с унылой пустыней эта каменистая пустошь – волшебные кущи, то тогда, наверное, в землях к северу растительность еще изобильнее и разнообразнее, и обоим очень хотелось заглянуть туда.

Улф отнюдь не разделял их любопытства: север – это все-таки уже земля пауков-смертоносцев.

Но Джомар рассказывал, что между этой землей и страной смертоносцев пролегает безбрежное море.

Он также рассказывал о Великой Дельте, что на северо-востоке, огромной сочно-зеленой низменности, покрытой лесами и буйной растительностью. Иные охотники говорили, что там встречаются и плотоядные растения, но Вайга и Хролфа этим было не испугать: куда там какому-то растению – хоть трижды плотоядному – до жука-скакуна или огромного скорпиона. Вот подойдет время, когда пойдет на убыль летняя жара, и они непременно отправятся через пустыню к зеленой Дельте. А пока впереди ждет северная земля, наверняка сулящая множество приключений. И вот как-то утром, едва развиднелось, Вайг, Хролф и Найл, оставив жилище, двинулись на север. Вооружение их составляли кремневые ножи, копья и пращи. Еду несли в сумках из паучьего шелка, которые можно было использовать и для защиты от солнца.

Найлу приятно было касаться ткани: гладкая, прохладная, под пальцами струится, словно жидкость.

Из трех сумок он нес ту, что поменьше, с плодами кактуса и запечатанной посудиной с водой. Через час они достигли изъеденных безлюдным ветром причудливых столбов из рыжего камня-песчаника и в их тени устроили короткий привал. Отсюда было заметно, что впереди зеленая плоскость прогибается, образуя чуть вогнутую чашу, усеянную большими валунами.

Теперь надо было не мешкая двигаться дальше: совсем скоро к этим валунам невозможно будет притронуться из-за жары. На дальнем конце чаши, чуть возвышаясь над горизонтом, виднелись деревья. Вайгу, самому глазастому, показалось, что он видит еще и воду. На деле расстояние оказалось куда больше. Вот уж и полдень миновал, а каменистой пустоши все не было конца. Правда, валунов поубавилось, на смену им пришли кремень и ребристые полоски гранита. Расчистив площадку в несколько метров, путники вогнали в каменистую землю копья и натянули поверх шелковые полотнища.

Сидеть здесь было не так уж и приятно, но другой тени все равно не было. Прилечь оказалось невозможно (всюду камни и неровности), поэтому братья просто сидели, обхватив колени руками, и, не мигая, смотрели на полоску зелени, которая уже явно различалась на таком расстоянии. Найлу снова грезились пахучие цветы и журчащая вода. Отдохнув часа три, братья продолжили путь на север. Зной все еще держался, но уж если решили к ночи добраться до зарослей, надо было идти.

Передвигая налитые свинцовой тяжестью ноги, Найл с тоской вспоминал о доме и при этом неотрывно смотрел на деревья, которые становились все ближе. Вайг сказал, что это финиковые пальмы, а Найл обожал финики, хотя пробовать их доводилось всего несколько раз. Ландшафт менялся на глазах. Камни становились все мельче – самые крупные с кулак – и перекатывались под подошвой. Взглянув в очередной раз на деревья, Найл вдруг почувствовал, что земля уплывает из-под ног, и плашмя шлепнулся на спину, содрав кожу с обоих локтей.

Так хотелось полежать неподвижно хотя бы минуту-другую, но Хролф с Вайгом поторапливали: надо идти.

Мальчик с трудом поднялся на ноги, не отрывая глаз от земли – с одной стороны, чтобы не свалиться снова, а главное – чтобы никто не заметил слез усталости.

Чуть позже, взглянув случайно на Вайга, он вдруг заметил, как они с Хролфом встревожено переглянулись, и понял: братья жалеют, что взяли его с собой. От стыда за себя Найл стиснул зубы и приказал себе: «Не распускать нюни!»

И тут что-то произошло. В голове будто ожил крохотный, яркий солнечный зайчик. Непонятно как, но усталость неожиданно отступила. Вернее, она по-прежнему отзывалась тяжестью в ногах, но принадлежала будто не ему, а кому-то другому.

Теперь он мог совладать со своей усталостью, она больше не управляла им. Ему стало так хорошо, что Найл, не удержавшись, рассмеялся. Они все шли и шли, ступая по горячим, словно оплавленным зноем, камням, которые теперь совсем измельчали – с птичье яйцо, не больше. Зато теперь навстречу то и дело попадались похожие на воронки углубления метров до десяти глубиной. Подойдя к одному, особенно большому, путники остановились, чтобы приглядеться внимательней. Если б не усталость, они бы забрались туда, чисто из любопытства. Но в такую жару это было бы лишь никчемной тратой сил. Найл подцепил ногой камень и скинул вниз, глядя, как он летит, поминутно стукаясь о стены, поднял глаза и увидел зеленое растение, чем-то напоминающее уару. Оно росло на склоне, в середине красовался круглый зеленоватый плод, удивительно похожий на плод кактуса. Паренек сел на корточки и, помогая себе руками, стал тихонько спускаться по склону. Шар размером с яблоко оказался жестким и не желал отрываться, но Найл с ним все-таки совладал и перекинул наверх Хролфу. От резкого движения камни, на которых он сидел, сместились, и мальчик почувствовал, что съезжает вниз.

Он распластался на спине, пытаясь пятками нащупать какую-нибудь щель. На миг ему это удалось, но слой камней, видно, сам по себе держался неплотно, и они каскадом посыпались из-под ног. Теперь тормозить руками и ногами стало сложнее, однако, съехав до половины склона, Найл сумел-таки остановиться и медленно сел, понимая, что одно лишь резкое движение – и он опять поедет вниз.

Осторожно перевернувшись на живот, он уперся руками и коленями и начал карабкаться наверх.

Сверху донесся резкий, предостерегающий окрик брата. Найл повернул голову, и его сердце едва не остановилось от ужаса: камни на дне воронки тяжело шевелились, поднимаясь и опадая. Вот наружу вылезли длинные, поблескивающие усы-щупики, следом показалась высокая круглая макушка, голубоватая и покрытая пушистым ворсом.

По обе стороны головы крепились большие голубые полушария, глянцевитые и чем-то напоминающие глаза кузнечика-степняка. Возле основания щупиков Найл приметил и еще нечто смахивающее на вторую пару глаз, узких и хищных, упрятанных в желтую броню. Голова также была преимущественно желтой, с отдельными извилистыми полосами голубого цвета. Челюсть выступала вперед, придавая физиономии неизвестного существа сходство с обезьяньей мордой. Вслед за головой показалась подвижная шея, потом выпростались мощные передние лапы. Наконец появилось упрятанное в черно-желтый панцирь туловище. Тварь определенно смотрела на Найла, который с удвоенной силой принялся карабкаться вверх по склону. Несколько метров он сумел одолеть, затем его опять повлекло вниз. Мальчик оглянулся через плечо, думая, что броненосное чудище лезет следом за ним. Однако создание просто сидело, глядя в его сторону. Обезьянья физиономия не выражала ничего. Что-то задело руку – конец веревки, которую наконец догадались бросить братья. Найл судорожно схватиться за нее обеими руками, и Вайг с Хролфом начали быстро его вытягивать.

И вдруг – удар, от которого голова словно раскололась пополам. Следом

– еще один, по спине, да такой, что у мальчишки перехватило дыхание. Неужели чудовище уже успело настичь его? Резко обернувшись, Найл увидел, что тварь по-прежнему спокойно сидит в центре воронки и даже не смотрит на него. Но вот существо, сунув голову в груду, резко выпрямилось и удивительно метко бросило несколько камней. Сухо цокнув о склон прямо у Найла над головой, они посыпались вниз. Один задел бровь, и паренек почувствовал, как по щеке теплой струйкой побежала кровь. Еще один залп, на этот раз по телу, да так, что руки свело от боли. В тот же миг парень невольно выпустил веревку и заскользил вниз. Тут и само чудовище, потеряв терпение, неспешно поползло навстречу. Вайг снова бросил брату конец веревки, но Найл уже не смог до нее дотянуться. Видя, что жуткие челюсти уже приближаются к ногам Найла, Вайг заспешил вниз, швыряя в чудовище попадающиеся под руку камни. Один угодил твари по голове, и она недоуменно замерла: кто там еще посмел? Вайг попробовал остановиться.

Распластавшись, он ухватился за камни и кое-как сумел упереться пятками в землю, слишком поздно сообразив, что сглупил, когда ринулся вниз очертя голову. Когда существо почти уже настигло добычу, по одной из полукруглых боковин черепа неожиданно ударил пущенный из пращи камень. Что-то сухо треснуло, и на морде хищника выступила жидкость, наверное, кровь. Вайг и Найл завопили от радости. Тварь остановилась, впервые выказывая признаки нерешительности. Второй камень рикошетом отскочил от панциря, третий вообще пролетел мимо. Хролф чересчур волновался.

– Хролф, эй! – крикнул Вайг. Голос сорвался. Брат выпустил еще камень и этот не причинил монстру никакого вреда.

– Стой! Слушай меня! – Голос Вайга звучал теперь спокойно. – Не спеши! Целься как следует. Может, попадешь ему в другой глаз. Он и сам швырнул в хищника камень, но лучше бы он этого не делал: урод снова двинулся на братьев.

На этот раз Хролф не спешил и, прежде чем метнуть, несколько раз взмахнул пращей. Бросок получился удачным, камень попал как раз в то место, где росли щупики, и сшиб один из них.

Второй угодил в самую середину морды. Тварь остановилась, заворочала головой, словно пытаясь разглядеть невидимого обидчика, а затем повернулась и начала зарываться головой в землю.

Найл подумал, что сейчас их опять обдаст град камней, но тут же с несказанным облегчением понял, что существо торопится спрятаться. Вот показались напоследок задние ноги, и полосатое чудище исчезло из виду. Несколько минут Найл и Вайг не могли даже пошевелиться. Усталые, с ног до головы покрытые синяками, они молча смотрели на то место, где скрылся хищник, и напряженно ждали, что вот сейчас он опять вылезет наружу и примется за них. Когда стало ясно, что тварь не собирается возвращаться, братья вновь начали карабкаться наверх по склону.

Теперь, когда уже не нужно было спешить, они одолевали склон медленно, но верно. Найл вскоре дотянулся до конца веревки, и Хролф благополучно вытащил его наверх. Затем – уже вдвоем – они помогли выбраться Вайгу. Вайг тронул Хролфа за плечо:

– Спасибо. Тот лишь смущенно пожал плечами:

– Ну что, пойдем дальше?

– Да, в самом деле. Пустошь – не то место, где стоит располагаться на ночлег.

Подобрав поклажу и оружие, путники, прихрамывая, побрели по камням, держа путь к желанной зелени, сулящей отдых и воду. Через час до деревьев было уже рукой подать. Показалась и первая растительность: креозот, альфа, уару. Ноги наконец ступали по настоящей траве! Грубая и жесткая, она тем не менее показалась удивительно нежной и мягкой истерзанным стопам.

Теперь было видно, что деревья здесь небывало высокие – они таких раньше и не встречали, – раза в два выше гигантских цереусов. Под ногами – песок, но не мелкий зыбучий, как в пустыне, а грубоватый, зернистый, по такому приятно идти.

А на песке – невиданное изобилие растений и кустарников: цветущий кактус с ярко-розовыми соцветиями, и броская рябина, и иерихонская роза, и сочно-зеленый молочай, и еще множество всякого, чего Найл и во сне не видел. В траве то и дело мелькали ящерицы, а среди цветов деловито сновали огромные пчелы. Было даже слышно пение птиц. Все это настолько ошеломляло, что Найл забыл и об усталости, и о синяках. Приблизившись к деревьям, Найл неожиданно обнаружил, что зеленые исполины, оказывается, растут вдоль ручья, который петлял в неглубоком каменистом русле. Побросав оружие и поклажу, все трое бегом устремились в воду и, упав там на колени, принялись жадно пить. Найла охватил неистовый восторг. Глубина ручья даже в середине не доходила и до колена, так что когда парень сел, вода оказалась ему лишь по пояс.

Широко распахнутыми глазами он неподвижно смотрел на воду, и беспрестанное ее движение околдовывало, влекло. Какой-то древний инстинкт, очнувшись глубоко в душе, твердил, что и вода, и зеленые растения по праву принадлежат ему. Так Найл и сидел, горстями плеща воду себе в лицо и на грудь, пока краем глаза не заметил на берегу движение. Обернувшись, он увидел рыжевато-бурое существо, которое тут же исчезло под ракитовым кустом.

– Что это? – изумился он.

Все трое застыли, разом осознав, как рисковали, беспечно бросив оружие на берегу.

На открытое место выбежало другое такое же существо, лапы которого немного напоминали паучьи.

– Это всего-навсего муравей, – с облегчением выдохнул Вайг.

– А на людей они нападают?

– Да вроде нет, – пожал плечами Вайг. Неохотно выбравшись из ручья, братья подобрали оружие. Муравьев на берегу было, оказывается, довольно много, они неожиданно появлялись и мгновенно исчезали среди зелени. Время от времени то один, то другой вдруг резко останавливались и устремлялись затем в противоположную сторону.

Длина у насекомых была примерно одна и та же, около метра. Физиономии у всех одинаково бесстрастные, как у того гигантского сверчка или у чудища из каменистой воронки.

Немного выдвинутые вперед челюсти представляли собой, судя по всему, грозное оружие, но было в этих продолговатых головах с глазами-плошками что-то такое, от чего муравьи выглядели совсем безобидными, даже забавными. Вайг посмотрел на небо. Солнце уже висело над самым горизонтом.

– Ну что, пойдем? – Он поднялся на ноги. Набедренная повязка уже высохла. – Подождите-ка здесь. Братья наблюдали, как Вайг, прошлепав через ручей, вышел на тот берег. Пробегавшее мимо красноватое существо ненадолго остановилось, словно изучая пришельца, затем заспешило прочь. Вайг прошел еще несколько метров и намеренно встал на пути у другого муравья.

Тот, не сбавляя хода, юркнул в сторону и обогнул досадное препятствие. То же самое повторилось раз пять или шесть.

Удостоверившись, что люди муравьев не интересуют, Хролф и Найл подняли поклажу и перешли через ручей. Почти тотчас же перед ними возник муравей. Какое-то время он шевелил усиками-антеннами, а затем побежал по своим делам. После этого и другие муравьи утратили к ним всякий интерес, словно сородичи успели объяснить всем, что пришельцы не опасны. Тем не менее братья больше не забывали об осторожности. В обильной растительности могло скрываться логово скорпиона или жука-скакуна, а то и сверчкасаги. Но хотя жуки, тли-афиды и лесные клопы встречались довольно часто – раз на глаза попалась даже трехметровая тысяченожка, – хищных насекомых, казалось, не было вообще. Пройдя еще с полмили, путники набрели на подходящее для ночлега место. В песке возле большого обломка скалы они обнаружили что-то вроде ниши. Прощупав для верности дно остриями копий (вдруг там кто-то прячется), братья кремневыми ножами и руками принялись расширять и углублять место для ночлега.

Меньше чем за час образовалась небольшая пещерка, вход в которую завалили кустарником, срубленным или просто выдранным из песка. Здесь они могли наконец немного расслабиться. Солнце уже скрылось за горизонтом, сгущались сумерки. Прежде чем укладываться, Вайгу оставалось сделать еще одно дело: мысленно связаться с семьей.

Дома томилась ожиданием мать: как там ее сыновья, живы ли? Когда солнце погаснет, она уединится и сядет, отрешась от всего в ожидании послания. Так и Вайг, отыскав удобное место у подножия камня, сел, повернувшись лицом в сторону дома, и расслабился. Эту позу ему бы следовало принять с полчаса назад, чтобы привести мысли и чувства в состояние глубокого умиротворенного покоя, но тогда они готовили стоянку к ночлегу. Свет дня растворился в вечерней мгле, а вскоре братьев окружила непроглядная тьма. И окутанный бархатистым мраком Вайг внезапно почувствовал, что мать где-то совсем рядом, просто рукой подать – слушает. Тогда откуда-то из безмолвной глубины своей памяти он начал извлекать и передавать матери образы местности, через которую они сегодня проходили, и места, где расположились на ночлег.

Образы получались нечеткими, отрывистыми, мимолетными: такое общение сильно изнуряло, нужна была предельная сосредоточенность, поддерживать которую непросто. «Разговор» с матерью длился в общей сложности секунд десять, и не успел Вайг распрощаться, как контакт прервался. Приложив немного усилий, его можно было возобновить, но к чему? Мать знает, что они целы, и теперь спокойно укладывается спать. Обогнув камень, Вайг пробрался через завал колючих веток и, заложив лаз кустом, нырнул в убежище.

Хотелось есть, но усталость все же была сильнее голода. Не прошло и пары минут, как все уже спали. А снаружи взошла луна, и на поиски добычи выползли хищники.

Проснулся Найл под громкий птичий щебет и бойкое стрекотание насекомых. Зевнув, потянулся, и тут же охнул. Все тело немилосердно саднило, а когда попробовал сесть, в локоть ударила такая боль, что ему расхотелось даже шевелиться. Однако даже это не могло испортить удовольствия от нового и необычного окружения. Вайг чувствовал себя ненамного лучше. Спину сплошь покрывали синяки память о встрече с чудовищем из воронки; на затылке – шишка размером с птичье яйцо.

Хролф порезов и ушибов избежал, но и он сетовал на боль в коленях. Возвращаться домой сегодня не имело смысла: в таком состоянии они попросту никуда не дойдут.

Найл начал было разбирать завал из веток, но тут же отшатнулся: по утреннему небу метрах в двадцати над землей неспешно плыл паучий шар. Сзади по ветру призрачной ниточкой тянулось волокно паутины. Никогда еще Найлу не доводилось видеть шар так близко. Вайг и Хролф сидели к брату спиной, поэтому не заметили, как резко он попятился. Заставив себя ни о чем не думать, Найл наблюдал, как шар, постепенно растворяясь, исчезает из виду. Окликни он сейчас Вайга и Хролфа, те, поддавшись страху хотя бы на мгновение, могли обнаружить себя.

Через пять минут Найл осторожно высунулся из убежища наружу и внимательно оглядел небосвод. С такого расстояния шар казался маленьким пятнышком на безмятежно чистом небе. Мальчик подождал, пока тот скроется из вида окончательно, и лишь затем рассказал Вайгу и Хролфу о том, что видел. Братья заметно разволновались, и Найл понял, что поступил правильно, не сказав им о шаре сразу же.

– В самом деле так близко? – удивленно переспросил Вайг.

– Как раз вон над тем деревом.

– Ну и повезло же нам, – протяжно выдохнул Хролф. Сам Найл, чувствуя приятную расслабленность после пережитой опасности, размышлял, что дело здесь отнюдь не в удаче. Здесь кое-что иное, поважнее. Через час, решив, что сегодня шары вряд ли уже появятся, братья отправились к ручью и долго, с наслаждением растянувшись в нем в полный рост, самозабвенно плескались в прозрачной воде. Такая расточительность природы казалась Найлу просто невероятной: это ж надо, настолько бездумно транжирить такую драгоценность! В пустыне от нескольких капель воды часто зависела жизнь человека, впрочем, и от плодов кактуса или тушки небольшого грызуна – тоже. Здешнее изобилие кружило голову, но оно же и слегка настораживало. Отправившись вдоль ручья, братья довольно быстро одолели около полутора миль. Сам ручей брал начало на дальних холмах. Но, по словам Джомара, за ними расстилалась Великая Дельта, где жизнь еще обильнее, но и опасностей больше.

А где-то на дальнем конце Дельты, по ту сторону моря, раскинулось городище пауков-смертоносцев. Найл не прочь был порасспросить о пауках Вайга с Хролфом, но прекрасно понимал, что ничего из этого не выйдет: они же охотники, а у тех не принято распространяться о том, что вызывает страх, чтобы не накликать беду. Здесь, в этих пестрых кущах, к восторгу неизбывно примешивалось чувство тревоги, ведь толком и неизвестно, что здесь опасно, а что нет. Тут и там сновали огромные, в рост человека, стрекозы, чьи прозрачные с прожилками крылья, стоило стрекозе сесть, образовывали над туловищем подобие купола. Едва же насекомое взмывало в воздух, как над головой у него возникал сияющий нимб. Эти блестящие существа относились к одному виду с тем, что напало на братьев в каменистой воронке, но об этом Найл, конечно, даже не подозревал.

Сновали вокруг и изумрудно-зеленые грибные мухи, которые так и норовили пронестись возле самого уха, да еще и жужжали при этом так, что звенело в голове.

Проходя мимо невиданно огромных деревьев, братья пристально всматривались в тенета серых пауков, напоминающие рыбацкие сети. В одном из них билось какое-то живое существо размером с человека. Паутина опутала его так, что невозможно было разобрать, кто это. На всякий случай братья старались держаться от деревьев подальше.

Вокруг порхали гигантские бабочки, небрежными взмахами огромных крыльев поднимая легкий ветерок. Присмотревшись к одному такому крылу, лежащему на земле, Найл подивился, насколько оно легкое и прочное. На таком, наверное, можно было бы запросто плавать по воде, как на лодке. Братья жутко проголодались, но вся еда осталась в месте ночлега, а так как их окружали в основном совершенно не знакомые растения, разобраться, какие из них съедобны, а какие нет, было трудно. Найл осторожно надкусил лиловый плод, напоминающий крупный виноград, и тотчас сплюнул – горько-соленый привкус еще несколько минут держался потом во рту.

Другой плод, желтый, сочный, оказался еще хуже – ни дать ни взять тухлое мясо. Еще один, овальный, ярко-красный, был едким, маслянистым. Так они и шли, пока им на глаза не попались несколько больших черных муравьев, каждый из которых тащил по крупному зеленоватому плоду. Осторожно (еще неизвестно, что за нрав у этих насекомых) братья двинулись за ними, пока не вышли на окруженную лесом поляну, сплошь покрытую зелеными побегами растений, среди которых виднелись и те самые плоды разной степени зрелости.

Здесь уже копошилось довольно много насекомых, которые жадно поглощали те, что поспелее. Воздух был напоен диковинным сладким ароматом. Отыскав покрытый листьями крупный плод, Найл рассек его вдоль кремневым ножом и ухватил горсть сочной мякоти. Она оказалась прохладной и удивительно сладкой, только желтые семена, пожалуй, были жестковаты. Так Найл впервые отведал дыню. Она была настолько восхитительной, что мальчик обглодал ее до самой корки.

Утолив голод, братья сели и принялись рассматривать черных муравьев, тоже собирающих урожай. Насекомые перегрызали ботву крупными, грозными на вид челюстями, брали плод передними лапами и уходили на оставшихся четырех. Похоже было, что они вообще не обращают ни малейшего внимания на тех, кто попадется на дороге.

Выросшие в пустыне, однообразной, скучной и унылой, братья находили все это мельтешение бесконечно привлекательным – дома-то поневоле приходилось сиднем сидеть в глубине темной пещеры. Этот новый, восхитительно разнообразный мир казался чудесным сном, полным ярких и увлекательных зрелищ. Вайг и Хролф отчаянно заспорили, едят муравьи только растительную пищу или нет. Хролф утверждал, что только ее, а Вайг доказывал обратное: такие зазубренные челюсти явно способны рвать живую плоть. Истина выяснилась сама собой, когда Найл, окликнув братьев, показал им на черного муравья, волочащего труп кузнечика размером вдвое больше себя самого.

Муравей передвигался задом наперед и в то же время даже не поворачивая головы, чтобы посмотреть, куда идет, однако безошибочно следовал за своими сородичами. Но и эта загадка скоро прояснилась: Найл заметил на тропе бисеринки мелких капель (вот один из муравьев обронил с кончика хвоста точно такую же) – видно, они метили тропу, чтобы другие могли ориентироваться по запаху.

Братья из любопытства двинулись за муравьем, что тащил по тропе кузнечика, на одном из отрезков пути к нему присоединились еще двое и, судя по всему, предложили помощь. Юноши с интересом наблюдали, ожидая увидеть, как же насекомые помогают друг другу, однако вскоре поняли, что те действуют совершенно бездумно. Один из «помощников» попытался подлезть под кузнечика и взвалить его себе на спину, другой ухватился за крыло челюстями, в то время как главный добытчик все продолжал волочь добычу, пятясь задом. В конце концов ноша попросту свалилась на землю, а муравьи продолжали тянуть ее в разные стороны, раздирая на части. Если бы кузнечика волок лишь тот, первый, проку было бы куда больше.

Братьям эта бессмысленная суматоха казалась до ужаса забавной, и они покатывались со смеху.

Следуя за муравьями, юноши добрались до их жилища – широкого лаза в земле возле корней акации.

Попасть туда можно было, лишь миновав двух рослых насекомых, которые бдительно касались щупиками всякого входящего – видимо, чтобы проверить, свой или чужой.

Остановившись немного поодаль, братья укрылись за акацией и оттуда наблюдали за неустанным хлопотливым движением. Как-то не сразу до них дошло, что прятаться и не обязательно: муравьи-охранники напрочь лишены зрения, у муравьеврабочих оно очень слабое. Ориентировались они в основном по запаху, благо обоняние у них развито превосходно, и, несомненно, догадывались, что за колючим кустом притаились теплокровные существа. Так как пищи вдосталь, а существа не выказывают враждебности, то незачем на них и нападать.

Хролфу это зрелище начало мало-помалу наскучивать, Найл вообще, разморившись на солнышке, стал клевать носом, даром что сидели они в тени, а вот Вайг, прирожденный следопыт, самозабвенно рассматривал все мелочи. Именно Вайг сделал вывод, что и дерево, под которым они сидят, и цветущий кустарник вокруг – все это неотъемлемые части муравейника. В ветвях дерева и среди корней кустарника в изобилии водились также толстые, напоминающие круглые зеленые виноградины, афиды, которые поглощали листья и сок растений.

Время от времени к ним подбегал какой-нибудь из муравьев и притрагивался к округлому брюшку антеннами, и тогда из анального отверстия тли проступала большая круглая капля прозрачного клейкого вещества, и муравей поспешно ее сглатывал.

Затем «просьба», как правило, повторялась: муравей опять щекотал антеннами брюшко тли. Вайг тоже решил попробовать. Подойдя поближе, он бережно прикоснулся пальцами к брюшку афида, угнездившегося в корневище куста. С первого раза ничего не получилось: не было еще навыка. Но уже довольно скоро он, приноровившись, ловко пощекотал кончиками пальцев брюшко, и тут же проступила крупная капля.

Вайг, сосредоточенно нахмурясь, осторожно попробовал ее на язык. Секундудругую помедлив, он аппетитно причмокнул и приложился еще раз, уже смелее.

В конце концов уговорил присоединиться и братьев, и те не пожалели: вещество оказалось сладким, сахаристым, с непривычным, но довольно приятным привкусом. Их нисколько не смущало, что они попробовали испражнения зеленого насекомого: всякое приходилось едать, голод не тетка.

– Жаль, нельзя прихватить пару-другую этих жуков домой, – вздохнул Хролф.

– А у нас там такие тоже водятся. Я уже пару раз замечал. – Не оставалось ни одного живого существа в радиусе двух миль от пещеры, не знакомого Вайгу.

Вскоре они увидели еще кое-что интересное. Мимо них прямо к муравейнику, нагнув голову, решительно протопал жук-разбойник с широкой жесткой спиной. Преградив путь одному из муравьев-рабочих, жук придвинулся вплотную и потянулся к нему физиономией, словно собираясь поцеловать, а сам в то же время коснулся его короткими щупиками.

Муравей остановился, и из его рта в рот жука перекочевала, блеснув, маленькая капелька. Секунду спустя, словно поняв, что чужак обманул его самым бесстыдным образом, работяга накинулся на разбойника. К нему присоединилось два пробегавших мимо сородича. Сам жук, судя по всему, сохранял полное спокойствие. Он попросту брыкнулся на спину и задрал лапы, притворившись мертвым. Двое муравьев пытались царапнуть хитреца за живот (великолепно защищенный), третий силился добраться до головы (предусмотрительно втянутой в панцирь).

Провозившись так несколько минут, трудяги оставили обманщика и заспешили по своим делам. Жук тотчас, качнувшись, перевалился на ноги, встал и как ни в чем не бывало пошел навстречу очередному простаку. Теперь было понятно, зачем муравьи постукивают усиками спешащего навстречу собрата. Очевидно, собирая с цветов нектар, они скапливали его в зобу. Почувствовав голод, муравей подбегал к такому вот сборщику, ударом антенн показывал, что голоден, и получал каплю желанной пищи. Лишь с огромным трудом Хролф с Найлом отговорили Вайга попробовать еще и на это: вряд ли он сумеет так же легко отбиться, если муравей вздумает вдруг напасть. Вайг в конце концов поддался на уговоры, но оттащить его от муравейника не могло решительно ничто. Поведение насекомых зачаровывало юношу, ему очень хотелось разобраться, как устроено муравьиное царство. В конце концов Хролф и Найл, потеряв терпение, досадливо сплюнули и отправились на поиски чего-нибудь съестного, а заодно охладиться в ручье. Для Найла это было самое большое удовольствие: сидеть в воде и отрешенно наблюдать, как, радужно искрясь, играет на переливчатой поверхности свет. Сбитые в кровь ступни и исцарапанные руки переставали болеть, а мысли становились умиротвореннее, спокойнее.

За час до темноты над макушками деревьев пролетели два паучьих шара. Братья к этому времени уже сидели в убежище под камнем, загородив вход барьером из ветвей кустарника. Шары они приметили через небольшие прорехи в ветвях. Вайг с Хролфом сошлись на том, что это и в самом деле обычный дозор: шары не излучали бередящего душу ужаса. Когда, завернувшись в одеяла из паучьего шелка, братья лежали в темноте на толстых подстилках из душистой травы лисохвоста, в отличие от жесткого эспарго упругой и податливой, Вайг завел речь о том, что не мешало бы им остаться здесь еще на недельку.

Хролф, похоже, ничего против не имел, а вот Найл уже начинал тосковать по дому, все чаще вспоминая мать и сестренку. Кроме того, шестое чувство подсказывало: брат снова замыслил что-то бедовое. Догадка оказалась верной.

На следующее утро, когда купались в реке, Вайг раскрыл, что именно у него на уме. Даже Хролфа, обычно идущего у него на поводу, ужаснула эта затея.

– Да тебя же живьем съедят!

– Я что, похож на дурака? Так я им и дамся! Вайг задумал добыть муравьиных яиц и доставить их в пещеру, как в свое время осу-пепсис. Ради этого он собрался рискнуть и сунуться в муравейник. Чтобы благополучно туда пробраться, думал он, нужно изменить свой запах. Наблюдая вчера весь день за муравьями, он вначале решил было, что они распознают друг друга на ощупь. Прежде чем пропускать рабочих муравьев внутрь, муравьиохранники ощупывали их антеннами – еще один довод за то, что они слепы. Однако затем брат обратил внимание, что когда ко входу приближается какой-нибудь жук или тысяченожка, охранники начинают беспокоиться, когда те еще довольно далеко.

Они же отгоняли и больших бурых муравьев, забредших, видимо, из другого муравейника. Даже рабочие муравьи недоверчиво относились к незваным гостям. Получалось, что своих и чужих муравьи различают по запаху. Тогда поддавалось объяснению и то, каким образом кое-кому из чужаков, жуку-разбойнику например, удается обманывать муравьев. Видимо, он может изменять свой запах.

– Ну и что ты думаешь делать? – поинтересовался Найл.

– А вон, видишь, чем они метят свои следы? Что-то вроде масла.

– А ну как просчитаешься? Они же тебя всего искромсают. Сам видел, как те трое набросились на жука.

Вайг упрямо нахмурился:

– Все равно попробую.

Хролф с Найлом предупредительно отошли в сторонку, Вайг же укрылся в кустах возле муравьиной тропы.

Не успел пробегающий мимо муравей обронить на землю капельку маслянистого вещества, как юноша, мгновенно выпрыгнув из укрытия, подобрал ее и растер по коже.

Через полчаса тело у него было сплошь покрыто мешаниной из песка, пыли и масла, он втер муравьиную жидкость даже в волосы. Затем он отважно вышел на тропу и двинулся к первому встречному муравью. Отвагу брата нельзя было недооценить: муравей, даром что ниже человека ростом, выглядел устрашающе: длинные узловатые ноги, хваткие челюсти. Насекомое даже не замедлило шага, просто обогнуло возникшее на пути препятствие и засеменило дальше. Пока все получалось неплохо. Вайг, воодушевясь, направился к муравейнику. Найл, перебежав вперед, укрылся за кустами. Мимо Вайга пробежало уже несколько муравьев, и ни один не обратил на него внимания.

Найл с затаенным дыханием следил за братом, тщетно пытаясь унять сердце, прыгающее в груди. От муравейника Вайга все еще отделяло около полутораста метров, он приближался очень осторожно. Внезапно Найл подумал, что надо бы прежде всего сладить с бешеным сердцебиением (в детстве ведь получалось!), и, на время забыв даже о Вайге, сосредоточился на своем волнении и страхе, веля им исчезнуть. Поначалу все приказы звучали впустую, но потом что-то начало получаться. Найл сосредоточился еще сильнее – в мозгу, ожив, затрепетала точка яркого света. Когда мальчик снова посмотрел на тропу, Вайг был уже недалеко от входа. Обострившимся чутьем Найл ощущал его страх и вместе с тем отчаянную решимость: Вайг тоже держал себя в руках, не выказывая боязни. Вот навстречу брату засеменил выбежавший из лаза муравей-рабочий. По мере того как человек и насекомое сближались, Найл отчетливо чувствовал смятение муравья: запах вроде бы знакомый и в то же время какой-то не такой, но, судя по всему, враждебных намерений существо не имеет и пахнет как родное. Только когда муравей с Вайгом разминулись, Найл сообразил, что смог прочитать мысли насекомого.

Более того, он чувствовал и остальных, тех. кто находился в муравейнике: разум точно распадался на тысячи крохотных осколков, и каждый осколок в то же время был неотъемлемой частью неизменного целого. Вайг же тем временем уже подходил к муравьям-охранникам. У них не возникало и тени сомнения, что существо, крадущееся навстречу, – чужак, которого необходимо остановить. Это сообразили сразу несколько насекомых, причем практически одновременно, словно они перебросились словами, хотя к Вайгу повернулись только двое – выжидающе, со скрытой угрозой. Юноша, смекнув, что дело неладно, свернул в сторону и сошел с тропы. Пик сосредоточенности у Найла прошел, и он сразу перестал «слышать» муравьев. Мальчик подумал: а ведь, если сильно захотеть, можно, наверное, вмешаться в «разговор» насекомых. Можно было бы, скажем, «прикрикнуть», чтобы тот не огибал стоящего на пути Вайга, а остановился перед ним. Муравей и не заподозрил бы, что действует по чьей-то указке, и воспринял бы все как должное. Уж не так ли повелевают своими рабами-людьми смертоносцы? Отыскав братьев в кустах, Вайг подошел и сел рядом.

– Не идет. Надо, наверно, мазаться чем-то другим.

– А то ты думал! Они, скорее всего, этой дрянью метят тропы, а друг друга различают как-нибудь иначе.

– Откуда ты знаешь? – удивился Вайг. Найл не мог толком ответить. Просто знал, и все. Солнце стояло уже над головой, и муравьи укрылись в прохладу своего подземного жилища. Вайг отмылся в ручье.

Весь следующий час братья блаженствовали, лежа в проворной проточной воде, а затем улеглись в тени финиковых пальм. На одну из них Хролф взобрался, исцарапав о шероховатый ствол ладони и ступни, и накидал вниз гроздья фруктов. Финики были недозрелые, но тем не менее вкусные.

Затем Вайг вернулся к муравьям, а Хролф с Найлом пошли осмотреть окрестности. Разок на них из скрытого кустом логова бросился жук-олень, но, когда братья пустились наутек, быстро отстал. Большинство насекомых здесь, похоже, ели только растения, и пищи для них было полным-полно. Встречалось очень много плодоносящих растений, кое-какие из них были уже и знакомы, а если нет – можно смело есть все, чем питались насекомые.

Правда, самый аппетитный на вид – этакий увесистый лиловый шар в зеленых и желтых пятнышках – оказался маслянистым и горьким. Иные, вроде круглого и желтого плода, из-за которого угодил в опасную воронку Найл, имели сладкий, чуть вяжущий вкус. Их, похоже, больше всего любили муравьи.

На границе с каменистой пустошью росло небольшое не то деревце, не то куст, сродни полому кактусу. Его сухие обвислые листья стелились по земле видимо, в них собиралась вода – и были жесткими, как трава альфа. Отщипнув от них три узкие полоски, Найл сплел веревку. Этому ремеслу он обучился еще в детстве и теперь владел им в совершенстве. Новый материал оказался настолько удачным, что мальчик, отщипывая полоску за полоской, постепенно сплел веревку раз в восемь длиннее собственного роста. Тем временем Хролф, свесив ноги в воронку, где обитал хищник, едва не погубивший его братьев, один за другим бросал туда камешки, надеясь выманить злобное существо наружу. Первый камень, прицельно пущенный вниз по склону, заставил жука выглянуть из логова. Прилетевший следом второй ударил страшилище по голове – оно зарылось в землю и больше уже не показывалось. Лениво, не зная, чем еще бы заняться, Найл тоже начал кидать в воронку камни, стараясь по чуть заметному бугорку угодить в то место, где – он знал

– прячется сейчас насекомое, а затем вдруг подумал: а что если выманить его наружу, разыграв из себя приманку?

Если обмотаться вокруг пояса веревкой, то не так уж и страшно. Прежде всего опробовали веревку.

Хролф взялся за один конец, Найл что было силы потянул за другой. Веревка показалась обоим прочнее той, что из травы. Присев на краешек воронки, Найл стал медленно спускаться, не забывая усердно пинать камни. Не успел он пройти и четверти пути, как камни на дне зашевелились и наружу показалась знакомая пучеглазая голова. Найл спустился еще на пару метров (Хролф вытравливал веревку), затем остановился.

Насекомое выкарабкалось из-под земли и теперь сидело, уставясь на людей. Было что-то ужасное в этой бесстрастно-зловещей физиономии, и Найл невольно усомнился, а вдруг оно взберется по склону прежде, чем он успеет выскочить наверх?

Веревка вокруг пояса стала туже – значит, Хролф готовит пращу (другой ее конец был затянут у него вокруг пояса).

Над головой Найла прожужжал камень, да так близко, что ветром взъерошило волосы. Видать, Хролф хорошо прицелился: камень попал страшилищу прямо по морде, оно тяжело вздрогнуло и отскочило, неуклюже опираясь на короткие ноги.

Второй камень пришелся сбоку, основательно задев голову. Третий, угодивший насекомому между щупиками, обратил его в бегство: несколько секунд – и на дне воронки остался лишь бугорок из камней и грунта, а вскоре сгладился и он. Хролф, ухватившись за веревку, вытянул Найла наверх. Они обнялись и громко расхохотались, хлопая друг друга по плечам. Метрах в двадцати братья обнаружили еще одну воронку. И ее обитателя удалось выманить, с силой обрушивая камни. И опять со всей той же зловещей безучастностью оно дожидалось, когда добыча скатится вниз. Именно эта безучастность и привносила в игру азарт. Страшилище, похоже, нисколько не сомневалось, что добыча никуда не денется. Братья, можно сказать, физически ощущали его изумление и ярость, когда вдруг тварь понимала, что добычей, собственно, была она сама. Однажды она вдруг так разозлилась, что, когда метко пущенный камень смял ей щупик, ринулась вверх по склону, силясь добраться до обидчика. На несколько секунд паренька обуял беспросветный страх, сменившийся великим облегчением, когда громоздкое насекомое, потеряв равновесие, сорвалось вниз. Четыре метких выстрела из пращи довершили дело, обратив противника в паническое бегство. Когда нашли третью воронку, помельче предыдущих, Найл уже действовал уверенно, не сомневаясь в исходе поединка.

По склону он спускался, держась совершенно прямо, и пригнулся лишь тогда, когда над головой зажужжали камни Хролфа. Он и сам швырнул несколько камней, но те отскочили от брони, не причинив твари никакого вреда. Повернуть вспять насекомое вынудили удары Хролфа. Роль живца начала Найлу постепенно приедаться. Ему хотелось поупражняться с пращей. Брат с удовольствием бы пошел ему навстречу, но для такого дела был излишне крупноват: Найл при всем желании не мог вытянуть его наверх. Тогда Найл придумал следующее.

Хролф, крепко упершись расставленными ногами, встал в нескольких шагах от ямы, а Найл отошел, насколько позволяла веревка, а затем разбежался и кинулся вниз по склону. На ту сторону его вынесло маятником – помог Хролф. Град камней сделал свое дело: тварь полезла из-под земли наружу. Пока она недоуменно озиралась, пытаясь определить, где же добыча, Найл несколько раз успел поработать пращей.

По сравнению с Хролфом метателем он был неважным, только один камень попал насекомому в голову. Но и этого оказалось достаточно, чтобы оно опять зарылось в камни.

Развлечение слегка поднадоело обоим, и они пошли к ручью охладиться. Потеха над обитателями воронок сослужила добрую службу: своей вылазкой братья изжили страх.

Погрузившись в прохладную воду, Найл поделился с Хролфом мыслью, что вот уже два дня как засела в его голове: надо бы уговорить семью перебраться из пустыни в эти края, где вдоволь пищи и воды. На секунду глаза у брата зажглись, но он тут же помрачнел:

– Джомар никогда на это не согласится. Он боится смертоносцев.

– Но у них дозоры-то всего два раза в день!

– А там, где у нас дом, лишь два раза в месяц. А в пустыню и вообще не залетают, – сказал Хролф и, помолчав, добавил: – Там, откуда родом моя мать, они бывают примерно раз в неделю.

У Найла никогда и мысли не возникало, что Ингельд раньше жила где-то в другом месте, он всегда считал ее членом их семьи.

– А где это?

– Там, где руины, в трех днях пути к югу.

– А руины – это что?

– Руины? – Хролф задумался, не зная, как объяснить. – Это место, где люди жили в ту пору, когда не было пауков.

– Не было пауков? – Слова двоюродного брата ошеломили Найла.

– Говорят, было такое время, когда люди правили всей землей. А там, где сейчас руины, они жили тысячами.

– Тысячами? – Мальчик не знал такого слова. Все, что превышало десяток, было выше его понимания. – Но как они умещались в пещерах? Он попытался представить город, состоящий из подземных жилищ. Если их взгромоздить одно на другое, они непременно обрушатся.

– Не в пещерах и не в норах. Ты видел когда-нибудь термитник? Найл как-то во время одной из охотничьих вылазок обратил внимание на странный коричневый конус.

– Люди жили примерно в таких строениях над землей.

– И не боялись смертоносцев?

– Джомар говорит, что когда-то даже самые крупные пауки были величиной с мой кулак, не больше, и боялись людей.

Это было настолько невероятно, что Найлу потребовалось время, чтобы усвоить такую мысль.

Люди, дерзнувшие бросить смертоносцам вызов, погибали страшной смертью. Так неужели это правда, что когда-то человек и впрямь правил миром? В голове мальчика тут же возникли сотни вопросов, которые ему не терпелось задать. Громкий плеск воды, донесшийся снизу по течению, заставил обоих настороженно встрепенуться. Оказывается, шумел Вайг. Стоя посередине ручья, он отчаянно махал руками. Торопливо прошлепав по воде к берегу, братья подобрали копья и веревку и двинулись навстречу Вайгу. Тот с трудом сдерживал волнение:

– Ну где вас носит? Все уже обежал! – Найл заикнулся было, как они обстреливали лупоглазых, но Вайг, пропустив его слова мимо ушей, выпалил: – Они бьются! – И ткнул пальцем в сторону муравейника.

– Между собой?

– Да нет же, дурень! Красные напали на черных. Бежим смотреть! Зрелище оказалось жутким. Под раскидистым деревом землю устилали сотни муравьиных трупов, и красных, и черных.

И повсюду, насколько хватало глаз, кишмя кишели спины красного воинства, выкатывающего из лесной поросли волна за волной. И хотя ростом они значительно уступали черным, в битве были куда более грозными противниками: верткими, хваткими. Завидев черного муравья, красный бросался навстречу с ожесточенной решимостью, стараясь укусить врага за переднюю ногу. У черных ноги были длинные и узловатые, так что, если красному удавалось увернуться от челюстей неприятеля, он кусал его за ногу, а затем обхватывал конечностями и пытался повалить. Черный в лучшем случае мог лишь грызть защищенную спину. Не раз случалось и так, что еще один красный – они, похоже, числом сильно превосходили черных – цеплял еще и за заднюю ногу. Лишившись двух из шести конечностей, муравей становился беспомощным. Красный таранил сбоку, пытаясь опрокинуть врага на спину, чтобы добраться до «горла» – места, где голова соединяется с грудью. Пока поверженный беспомощно барахтался, второй противник накидывался на «талию» – место, где грудь смыкается с задней частью. Что впечатляло более всего, так это странная осмысленность и планомерность действий муравьиного воинства: красные кидались и маневрировали, словно по команде.

Иногда – хотя и не часто – черному удавалось одержать в поединке верх. Если он умудрялся избежать смертоносных объятий и красный нырял под живот, у черного появлялась возможность ухватить его за задние ноги или за «талию» между грудью и брюхом. Но и при таком раскладе красный муравей мог еще накинуться на незащищенные ноги. Братья наблюдали за баталией с напряженным волнением. Муравьи вообще не замечали людей, даже если те оказывались в гуще сражения. Видно было, что идет беспощадная война не на жизнь, а на смерть. Красные полны были решимости пробиться в жилище противника.

– Но в чем дело, чего они не поделили? – недоуменно спросил Найл. Не укладывалось в голове, что два муравьиных племени, обитающих на расстоянии каких-нибудь пары миль и до сегодняшнего дня прекрасно друг с другом уживавшихся (мальчик вчера лишь видел, как и те, и другие собирали дыни бок о бок), вдруг ни с того ни с сего кидаются друг на друга. Поначалу казалось, что победа будет за красными. Но не прошло и получаса, как выяснилось: все не так просто. Да, действительно, красных было куда больше. Но и черные не иссякли: на смену погибшим и искалеченным из лаза в земле появлялись новые. Они, похоже, не стремились уничтожить превосходящие силы врага, главное было не пустить их в жилище.

Найлу бросилась в глаза невероятная стойкость и самоотверженность защитников муравейника. Каждому из десятка черных бойцов, время от времени выходящих наружу, было, наверное, ясно, что жить им осталось лишь считанные минуты.

И тем не менее они совершенно не боялись. Если под землей их еще много, то враг не сможет сломить их. И тут произошло нечто странное. Со стороны гнездилища красных муравьев неожиданно появилась колонна черных.

Вначале братья подумали, что это отлучившиеся на охоту рабочие спешат на выручку своим. То, что случилось на деле, просто сбило их с толку: вновь пришедшие, приблизившись к входу, вдруг набросились на охранников. Сами защитники, похоже, растерялись: подоспевшие, судя по запаху, вроде бы свои, собратья – можно их пропустить; однако они явно желают зла. Защитники начали отбиваться заметно слабее. Наступившая сумятица предоставила красным возможность, которой у них до этой поры не было.

Пока стража боролась с новой, неожиданно нагрянувшей опасностью, красные прорвались и поползли внутрь. Выкатившее навстречу черное подкрепление невольно застыло, увидев, что происходит: свои нещадно бьются со своими.

Неожиданно Вайг хихикнул – настолько не к месту, что братья уставились на него с немым изумлением. Вайг хлопнул себя по бедру:

– Теперь все ясно! Джомар, так тот знает о муравьях все. Красные – поработители. Они захватывают личинки у черных и выращивают из них рабов. Они пытаются пролезть сейчас в муравейник за личинками! Теперь все встало на свои места. Вновь подоспевшие черные – это рабы. Им велели идти на своих, и они слепо подчинились. В какой-то момент сражения до красных дошло, что рабов можно использовать как засадный полк. Такой замысел явно выдавал зачатки разума. Однако разум этот явно был примитивным, иначе зачем устраивать всю эту бойню, если можно просто велеть рабам войти внутрь и похитить столько личинок, сколько нужно? Оборона черных была прорвана, и красные потоком влились в их жилище. Найлу внезапно стало очень грустно. Он надеялся, что черные дадут-таки отпор. Разочарованный, он повернулся и побрел вверх по ручью к финиковым пальмам: что-то опять захотелось есть.

Пройдя с полсотни шагов, Найл остановился и удивленно посмотрел по сторонам.

Из кустов выползала колонна черных, отступающих с поля боя. Однако, всмотревшись пристальнее, он понял, что происходит на самом деле. Муравьи тянулись по трое в ряд, средние несли в передних лапах личинки. Они прятали потомство. Буквально в нескольких шагах от них красные деловито расправлялись с противниками.

Удивительно, но никто из них не замечал торопливо отходящую колонну. Осторожно раздвинув кусты, Найл увидел, что муравьи открыли запасной вход.

Подземная часть гнездилища, очевидно, была огромной – целый город с населением в сотни тысяч. Учуяв незнакомый запах, один из черных сторожей ринулся к Найлу – тот поспешно отступил в воду. Очевидно, спасая драгоценное потомство, муравьи готовы смести любую преграду.

Но куда они их тащат? В другое защищенное укрытие? Или собираются отстроить новый муравейник где-нибудь подальше отсюда? Когда гнездилище покинул последний из арьергарда, Найл громко позвал Вайга. Вайг с Хролфом так увлеклись сражением, что проворонили отступление муравьев, и теперь, поднимая фонтаны брызг, мчались смотреть, что происходит около жилища насекомых. Возле запасного выхода в тесный боевой порядок сплотилась черная рать, прикрывающая отход. На глазах у братьев в проеме показался первый из красных захватчиков и тут же был сражен. Но, как Найл и предугадывал, втекающие в противоположный вход полчища красных внезапно изменили направление и ринулись к запасному выходу, словно в какую-то долю секунды среди них распространился сигнал: сменить тактику. Часть красных окружила фалангу черных ратников и вступила с ними в бой, другая заспешила вслед удаляющейся колонне. Найл затрусил вдоль другого берега ручья: интересно, почует ли колонна погоню, прибавит ли шагу? То, что он увидел, просто поразило мальчика: колонна муравьев повернула к ручью, идущие впереди без колебаний вступили в воду, и лишь те, кто нес личинок, остались ждать на берегу. Так как муравьи были гораздо меньше человека, вода вскоре покрыла их с головой, а передних смело течением. Однако они упорно продолжали заполнять ручей, ступая по спинам тонущих собратьев.

Минуты не прошло, как из муравьиных тел образовался прочный мост, достаточно широкий, чтобы противостоять силе прибывающей воды. Затем, словно по сигналу, по нему двинулись муравьи, несущие личинки. Отряд прикрытия скопился на берегу, готовясь сразиться с преследователями. Братья, стараясь не подходить слишком близко, шли за отступающими муравьями. Это был вполне упорядоченный отход. Эскорт, сопровождающий колонну дальше, был немногочисленным – большинство осталось на том берегу сдерживать неприятеля. Вот последние из носильщиков пересекли мост. Вероятно, они были теперь вне опасности: защищающее их черное воинство скопилось так густо, что хватило бы и на день битвы. Но у красных были иные замыслы. Колонна преследователей также змеилась к воде, уровень которой теперь стал значительно ниже: тела черных перегородили ручей в нескольких метрах выше по течению. Точно так же, как и их враги, красные быстро создали мост и через несколько минут уже настигали отступающую колонну. Едва они догнали последних, как защищавшие мост черные все как один бросились следом, словно кто-то невидимый протрубил в рог, отдавая приказ об очередном перестроении. Теперь и братья забеспокоились, сообразив, что угодили в клещи и красная лавина катит прямо на них. Единственное, что утешало юношей – насекомые пока не обращали на них ни малейшего внимания. Какое-то время братья, не смея шелохнуться, стояли в самой гуще муравьев, чувствуя, как по ногам елозят гладкие жесткие панцири. Едва волна миновала, они поспешили отойти в сторону. Началось новое сражение. На одного черного порой накидывались сразу пять-шесть неприятелей, и беднягам ничего не оставалось, как класть драгоценную ношу на землю и защищаться. И всякий раз, когда это происходило, один из красных тут же аккуратно подхватывал личинку и тащил ее к ручью. Здесь он непременно натыкался на кого-нибудь из черных воинов, и схватка разгоралась с новой силой. Иногда черным удавалось вызволить личинку. Взглянув на Вайга, Найл сразу сообразил, что тот задумал. Пока муравьи сражались, многие личинки валялись без присмотра: этакие белые куколки, сантиметров по десять длиной.

Глаза братьев встретились. Вайг молча спрашивал у Найла совета: рискнуть? И, хотя тот промолчал, Вайг понял, что младший брат его одобряет. Вайг юркнул в гущу сцепившихся муравьев и за считанные секунды подобрал с полдесятка личинок. За плечами Найла болталась травяная сума с финиками и еще кое-какими плодами. Он тут же вытряхнул их на землю, освобождая место под добычу.

– Пошли, – коротко бросил Вайг.

В нескольких шагах от братьев положил на землю личинку черный муравей, отбивающийся от врагов.

Один из красных, мгновенно подхватив ее, побежал прямехонько на юношей. Вайг не устоял перед соблазном и, нагнувшись, одним движением выхватил куколку.

Муравей, наконец-то заметив присутствие людей, без колебаний сделал выпад к ноге Вайга, однако тот отдернул ее, едва успев избежать мощных челюстей, с размаха пнул насекомое, и оно, кувыркнувшись в воздухе, шлепнулось прямо на спины сражающихся.

– Бежим! – крикнул Вайг.

Бежать к ручью не имело смысла: вся прибрежная полоса превратилась в поле битвы. Безопасность – пусть временную – сулила пустошь. Помчались туда. Оглянувшись на бегу, Найл испуганно вскрикнул: отделившись от основного воинства, за ними устремилась колонна. От досады Вайг даже застонал.

– Что, выбрасываем? – взволнованно спросил Найл. Вайг упрямо насупился:

– Ну уж нет! Не догонят. И в самом деле, муравьи бежали не слишком быстро. Но направлялись они, несомненно, за братьями, и что-то грозное было в их размеренных, словно заученных движениях. Осталась позади полоса поросли, отделяющая оазис от пустоши. На какое-то время муравьи скрылись из виду. Вайг указал на большой валун, видневшийся в отдалении слева, и юноши поспешили к нему. Через несколько секунд из поросли вынырнула колонна насекомых и тоже повернула к камню. Они определенно шли на запах личинок.

– Не хочется далеко забегать за камни, – выдохнул на бегу Хролф. – Что, если возьмем обратно к ручью?

Однако не успели они повернуть к кустам, как увидели, что муравьи десятками выкатываются из поросли, на ходу выстраиваясь в ряд. Найла внезапно прошиб безотчетный страх. Впереди и справа путь был уже отрезан. Стоит допустить оплошность, и они втроем окажутся в кольце. Не сговариваясь, братья понеслись к пустоши. Вскоре под ногами зашуршали крупные ребристые камни. Бежать по ним было крайне неудобно: за спиной болтается сумка с личинками, по плечам колотит смотанная в кольцо веревка. Запнувшись, Найл чуть не грохнулся на колени. Выручило копье – успел опереться. Муравьям же, судя по всему, камни совершенно не мешали. Вдруг Хролф, бежавший шагах в двадцати впереди, резко вильнул. Он, оказывается, едва не угодил в воронку. Пришлось огибать яму, на что ушли драгоценные секунды – насекомые были уже шагах в сорока. Увидев, что брат сдает, Вайг сдернул с его плеча сумку:

– Дай сюда!

Перекинув ношу через плечо, он погнал дальше. Пробежав еще немного, братья опять наткнулись на воронку. Найл с Хролфом вильнули влево, Вайг побежал направо. Муравьи пустились за ним. Несколько насекомых не успели свернуть и сорвались вниз. Найл, мельком оглянувшись через плечо, испытал предательское облегчение: все муравьи преследовали теперь Вайга.

Кроме того, он успел заметить, что насекомым, сорвавшимся в яму, путь наверх дается с трудом.

И тут Найла осенило. Выход был найден. Озарение будто прибавило мальчику сил, и он помчался за Вайгом легкой поступью, как бы обновленный. Догнать его было несложно: брату мешала бежать сумка, которую он придерживал рукой, чтобы не болталась.

– Погоди! – крикнул Найл.

– Чего еще? – буркнул тот, не сбавляя хода.

– Я знаю, как от них отделаться!

– Как? – Вайг, опешив, приостановился.

– Сейчас увидишь! Дай-ка сумку. – Проворно размотав висящую за плечом веревку, один конец он обвязал вокруг пояса, другой всучил Хролфу. – Сейчас попробую заманить их в одну из ям.

Муравьи находились уже совсем близко. Братья снова пустились бежать. Шагах в двухстах снова подвернулась воронка. Найл кинулся к ней, замер на мгновение, а затем решительно полез вниз. Изпод ног с глухим шелестом поползли камни, земля на дне зашевелилась, и наружу выглянуло лупоглазое насекомое.

Спустя секунду на гребне ямы появился первый муравей. Не сбавляя хода, он проворно засеменил вниз, прямо на Найла, но оступился на непривычной наклонной плоскости, его ноги подогнулись, и он проскочил мимо. Следом возник другой. Этот мог и не промахнуться, и Найлу пришлось отпрыгнуть, чтобы избежать столкновения. Тут через край перевалился уже добрый десяток сразу, и каждый норовил вцепиться в паренька. Однако у всех муравьев была одна и та же беда: спеша вперед, они не успевали затормозить и безудержно проносились мимо, вздымая клубы пыли. А сверху уже кубарем летели следующие и, сшибая передних, катились дальше. Хролф и Вайг стояли друг против друга по краям воронки: оба цепко держали веревку, теперь тугую, как струна. Один из муравьев изловчился цапнуть Найла за лодыжку, показалась кровь.

Задерживаться в яме становилось небезопасно, и мальчик начал осторожно выползать наверх. Муравьи пытались увязаться следом, но срывались и падали вниз.

Вскоре Найлу уже ничего не угрожало: Вайг с Хролфом вытянули его наверх. А на дне озабоченно копошились муравьи. Переваливая через гребень, к кишащей на глубине массе прибавлялись все новые и новые. Чудовище, обитавшее в яме, наконец-то могло полакомиться вволю. Покрытое бронированными пластинами тело грузно вздымалось над мелкорослым муравьиным сонмищем. Едва кто-нибудь из них подбегал достаточно близко, хищник пригвождал его к земле мощными передними лапами.

Мгновенное движение тяжелых челюстей – и голова отскакивала, как мячик. Перекусить туловище ему тоже не составляло труда. Число угодивших в ловушку бестолково копошащихся тел, видимо, не смущало чудище. Оно работало с размеренной монотонностью заведенного механизма, и вскоре дно воронки стало скользким от кровиПытаясь защититься, муравьи пускали в ход жала – куда там! Даже когда одному из них перед гибелью удалось вонзить свое оружие лупоглазому в глотку, тварь вынула его челюстями, как занозу. В яму скатились последние из преследователей, и теперь там барахталось, пожалуй, не меньше сотни. Выбраться наверх они уже не могли. Всех, кому удавалось хоть чуть-чуть подняться, увлекали обратно тела сородичей. Некоторые счастливцы все же чудом добирались до гребня, но там их с копьями наготове уже поджидали братья, и муравьи снова скатывались на дно. Теперь слитность действий муравьев грозила им гибелью. Общность зачаточного разума, которая превращала их в столь серьезных преследователей, обернулась для них непоправимой бедой: каждое насекомое в отдельности проникалось теперь общим чувством безысходности и обреченности. Эту картину братья наблюдали еще с полчаса, пока трупов внизу не нагромоздилось столько, что обитателю воронки стало трудно двигаться. Сами муравьи как-то сникли, сделались вялыми, словно запас сил у них иссяк. В конце концов, когда солнце уже начало клониться к закату, молодые люди повернулись к бойне спиной и отправились обратно к ручью. Шли медленно: от безумной гонки по камням поистерли ноги. Найл ощущал странную пустоту в душе, будто все его чувства полностью истощились. Даже завидев впереди летящие низко над деревьями паучьи шары, он не испытал никакого смятения, словно это были простые облака. Братья намеренно сделали большой крюк и к ручью вышли мили за две ниже муравейника черных. Каждый втайне опасался, что насекомые, чего доброго, учуют личинок. Все понимали, что второй раз убежать не хватит сил. К счастью, муравьи не попадались. Братья повстречали лишь несколько жуков, одну тысяченожку да большого серого паука, который проводил их жадным взором из-за натянутой между деревьями паутины, однако напасть не решился. Наконец перед самой темнотой юноши добрались до своего пристанища под камнем.

Туда уже успели забраться несколько крупных мух, проведавших, где у людей хранится запас дынь.

Выгнать их не составило труда, и, освободив свой временный дом от нахальных гостей, братья закидали вход кустами и сучьями, завернулись в одеяла и забылись глубоким сном. На следующий день перед рассветом отправились в обратный путь. Солнце застало путников на пустоши, а примерно за час до темноты показались и знакомые красные скалы-обелиски, изъеденные ветром. Сердце у Найла радостно затрепетало, даже слезы выступили на глазах. Прошло несколько дней, и личинки превратились в муравьишек – крохотных, беззащитных созданий с ненасытно распахнутыми ртами. Вайг дни напролет проводил в поисках корма для них, прочесывая окрестности, чтобы раздобыть спелые плоды со сладкой мякотью. Утро целиком уходило на то, чтобы надоить у афидов приторной жидкости, которую брат собирал в специальную посудину. Найл души не чаял в уморительных малышах. Ручной живности у них никогда не водилось. Осу-пепсис с независимым и строптивым норовом едва ли можно было считать ручной, а эти были такими забавными, как и сестренка, только куда бойчее и шаловливей.

Набрав самой мягкой во всей округе травы, Вайг свил муравьям гнездо, и те в нем резвились, дурашливо карабкаясь и легонько покусывая друг дружку за лапки, а когда Найл совал им палец, пытались добраться до него. Мягкая их кожица вскоре отвердела, и мальчику нравилось легонько постукивать по муравьиному боку пальцем – звук получался бодрым, звонким. Найлу также доставляло удовольствие, расслабясь, сливаться с их незамысловатым умишком. При этом ему казалось, что он и сам точь-в-точь такой же маленький муравьишко, и невольно думалось, что именно так, должно быть, человек ощущает себя в пору младенчества.

Пообщавшись с муравьями, Найл всякий раз выходил наружу из пещеры, напрочь утрачивая чувство страха. В такие минуты ему казалось, что его присутствие сознают и кактусы и кустарник – не остро, с внимательной настороженностью, а тепло и смутно, словно сквозь дымку приятного сна. И когда однажды на руку Найлу уселась большая остроносая муха, намереваясь поживиться кровью, он не ощутил ни неприязни, ни раздражения, а лишь терпеливое сочувствие, а потому смахнул муху бережно, словно извиняясь перед ней. Через несколько недель муравьи заметно выросли, повзрослели и принялись деловито исследовать каждый уголок жилища. Однажды утром, задолго до рассвета Найл проснулся от необычного звука, который доносился из глубины пещеры, где держали муравьев. Найл на ощупь пробрался туда и осторожно провел рукой по подстилке из сухой травы – муравьиное гнездо пустовало. Осторожно шаря руками по стене и по полу, мальчик неожиданно наткнулся на влажную кучку свежего грунта. Источник звука, судя по всему, находился где-то поблизости.

Уяснить что-либо, сидя в полной темноте, было решительно невозможно, поэтому Найл, возвратившись в жилую часть, прихватил там охапку лучинок и огниво (осторожно, чтобы не перебудить остальных). Аккуратно ступая между постелями, он вернулся в «муравейник» – пусто. Однако возле угла в стене виднелась дырка, а под ней – земляной холмик. Сунувшись туда с лучиной, Найл убедился, что это не просто отверстие, а прямо-таки лаз, ведущий куда-то вниз. Прошло немного времени, и наружу выкарабкался один из муравьев, доставив в передних лапках горстку грунта, которую тут же положил на скопившуюся кучку. Пара минут – и возник еще один, тоже с землей. Разгадка наступила лишь через несколько часов, когда куча почти уже достигла потолка и в ней появилось много песка. Передние лапы муравьев покрывала жидкая грязь, а песок был подозрительно мокрым. Насекомые пробивались к скрытому под землей водному источнику. Еще через час грязи на муравьях уже не было, а когда Торг опустил в образовавшуюся скважину масляный светильник, язычок пламени отразился в воде, до которой было метров двадцать. Вайг пощекотал муравьиную грудь, и насекомое послушно выделило глоток воды. Бурая жидкость была прохладной и освежала, хотя и имела железистый привкус. Вскоре Вайг приучил муравьев самостоятельно сливать воду в посудину. Так у людей появился постоянный источник воды, немыслимая прежде роскошь. Совсем незаметно муравьи стали взрослыми. Теперь они покидали жилище и добывали себе пропитание самостоятельно.

Возвращаясь, они нередко приносили плоды или сладкие ягоды. Покидая пещеру поутру, насекомые устремлялись в пустыню с таким хлопотливо-деловитым и уверенным видом, словно наперед уже знали, что и где их там ждет. Несколько раз Найл и Вайг пытались следовать за ними, но пройдя милю-другую, махали на все рукой: муравьи, похоже, вообще не знали, что такое усталость. Помимо прочего насекомые отличались еще и редким бескорыстием. Возвращаясь после проведенных в пустыне часов, часто уже затемно, они по первому же требованию безотказно делились нектаром.

Выяснилось, что верхняя часть их тел – своеобразное хранилище пищи. Чувствуя голод, муравей сглатывал небольшую долю из собственного запаса, пропуская ее в желудок. Вместе с тем доступ в «хранилище» был открыт любому из членов семьи, достаточно лишь, подставив посудину или даже пригоршню, пощекотать муравьиную грудь. Сестренка Найла, Руна – она тогда едва начала ходить – полюбила лакомиться тягучим медвяным нектаром и розоватой мякотью фрукта, напоминающего дыню.

Вскоре она сама научилась выклянчивать у муравьев порции сластей, и в считанные недели из крохотного сухонького заморыша превратилась в девчушкукубышку с румяной, круглой, как луна, мордашкой. Жизнь стала намного благополучнее, чем когда-либо прежде. Большинство обитателей пустыни постоянно было занято поиском пищи, не составляла исключение и горстка людей. Им ничего не стоило отмахать за день двадцать миль, единственно чтобы насобирать опунций или съедобных плодов кактуса.

Найл с детства привык к постоянному чувству голода. Теперь же, когда с ними жили оса и муравьи, которые стали основными охотниками и добытчиками, люди не испытывали недостатка в еде.

Часть дня они по-прежнему охотились – скорее, в силу привычки, при этом не так уж было важно, попадется что-нибудь сегодня или нет. Улф сделал в стене пещеры глубокую нишу под хранилище, выложив ее камнями. В таком прохладном месте плоды не портились целыми неделями. А если и портились, их все равно не выбрасывали.

Джомар вспомнил давно забытую вещь. Если испорченный плод замочить в воде, настой, забродив, приобретает особый кисловатый вкус, а выстоявшись несколько недель, превращается в напиток, одновременно и утоляющий жажду, и создающий в голове приятную, игривую легкость. Когда сгущался сумрак, мужчины усаживались теперь посредине жилища в круг и, потягивая напиток, непринужденно беседовали. Уютно трепетал огонек светильника, отбрасывая на стену непривычно большие тени. У мужчин развязывались языки, они начинали живо вспоминать всякие увлекательные истории. Прежде такие беседы были редкостью: охотники возвращались измотанные и такие голодные, что не тратили остатка сил на разговоры. Теперь же тягот поубавилось, голод не донимал, поэтому собеседники, случалось, засиживались до тех пор, пока не прогорало масло в светильнике. Муравьи, чувствуя душевный настрой хозяев, подходили поближе и укладывались у них в ногах, занимая почти все свободное место на полу, а оса-пепсис подремывала высоко на стене, в отороченном мехом гнезде. Вот тогда-то Найл впервые услышал рассказы об Иваре Сильном, который укрепил город Корш и отражал любые попытки смертоносцев прогнать людей в пустыню; о Скапте Хитром, что пошел на смертоносцев войной и спалил их главный оплот; о прожившем вдвое больше других людей Бакене Мудром, который обучал серых пауков-пустынников выведывать замыслы смертоносцев. Постепенно Найл начал уяснять, отчего смертоносцы так ненавидят и боятся людей и идут на все, чтобы истребить их.

Оказывается, между людьми и пауками шла долгая и жестокая борьба, и пауки одержали в ней верх лишь потому, что научились понимать человеческие мысли.

По легенде, рассказанной Джомаром, перелом произошел, когда принц Галлат влюбился в красивую девушку по имени Туроол. У самой Туроол уже был избранник, не особо знатный юноша Басат.

Галлат же с ума сходил от ревности, образ Туроол день и ночь стоял у него перед глазами, и он задумал похитить девушку из лагеря Басата. У Туроол был верный пес Ойкел. Совершенно случайно сложилось так, что пес охотился возле лагеря на крыс и вдруг учуял чужака. Лагерь поднялся по тревоге, Галлата с позором выдворили. Принц пришел в неописуемую ярость и, поклявшись отомстить, направился в городище смертоносцев. Там он добровольно сдался страже и потребовал, чтобы его провели к самому Повелителю, жуткому стоглазому тарантулу по имени Хеб. Склонившись перед чудовищем, Галлат заявил, что в знак искреннего расположения готов выдать своего союзника, короля Рогора. Так из-за подлой измены городок Рогора оказался в лапах у смертоносцев, сожравших на своем кровавом пиршестве около двух тысяч человек. Вслед за этим Галлат пообещал научить Хеба читать людские мысли, если только тот уничтожит Басата и захватит в плен Туроол. Хеб согласился, но вначале потребовал, чтобы Галлат выполнил свое обещание. Целый год вероломный принц раскрывал ему таинства человеческой души. Как выяснилось впоследствии, до Великой Измены паукам недоступны были эти тонкости: души людей гораздо сложнее и утонченнее, чем у пауков.

Хеб оказался смышленым учеником. Говорят, он велел согнать людейузников, и те часами стояли перед Повелителем, пока тот «вглядывался» в их умы

– до тех пор, пока не вырисовывались и мельчайшие подробности их жизней. Затем он велел каждому рассказывать о себе, пока не восполнялись упущенные мелочи и не наступала полная ясность. Потом Хеб пожирал несчастных, считая, что по-настоящему сможет познать их лишь тогда, когда впитает в себя их плоть. Изведав все тайны человеческого разума, Хеб сдержал свое слово. И вот однажды ночью тысячи пауков опустились на лагерь Басата. Нападение было таким внезапным, что уцелели лишь немногие. Басата и Туроол подвели к Галлату, и тот, велев сопернику встать на колени, собственноручно снес ему голову. Эта бессмысленная жестокость сгубила то главное, ради чего все, собственно, затевалось: обезумевшая от горя Туроол кинулась с ножом на ближайшего стражника. Через секунду она была уже мертва: смертоносец всадил в нее ядовитые клыки.

И была еще одна великая тайна, постичь которую Хебу оказалось не под силу: тайна Белой башни.

Эта башня была воздвигнута людьми давно прошедшей эпохи и стояла в центре городища смертоносцев (сам город принадлежал когда-то людям). Она не имела ни дверей, ни окон и сделана была из гладкого материала – судя по всему, непроницаемого. Жукам-бомбардирам однажды приказали проделать в башне брешь, однако, сколько те ни старались, ничего не вышло. Тогда Хеб пообещал даровать Галлату власть над всеми людьми, если тот поможет ему овладеть тайной Белой башни.

Галлат, отличавшийся непомерным, болезненным властолюбием, соблазнился предложением.

Многих старых и мудрых людей замучил он, пытаясь выведать секрет. Наконец одна пожилая женщина, жена старейшины, вызвалась помочь мучителям, если те освободят ее мужа. Она раскрыла, что башня устроена по принципу, который был заведен у людей древности – «ментальный замок». В определенный момент человек отдает мысленный приказ охранной системе стен, и те поддаются так легко, будто сделаны из дыма. Роль «отмычки» должен играть особый жезл, которым человеку надлежит коснуться стены.

Жезл этот старейшина держал при себе как символ власти. Галлат, отняв у старика жезл, назавтра же устремился к башне (по преданию, потайную дверь в ней указывает первый луч солнца). Но, стоило злодею приблизиться к ней, как какая-то неведомая сила вдруг швырнула его наземь. Поднявшись, он повторил попытку, но опять был повержен. Тогда он простер руки к башне и что есть силы крикнул: «Я приказываю тебе – откройся!» – и потянулся жезлом к стене.

Но едва он ее коснулся, как полыхнула яркая вспышка и там, где стоял принц, осталась лишь куча пепла. Хеб, узнав о случившемся, предал смерти всех своих узников, не помиловав и старейшину с женой. А тайна Белой башни так и осталась нераскрытой.

На мальчика легенда произвела такое сильное впечатление, что ему начали сниться кошмары. Однажды ему привиделось, будто бы он, Найл, заслышав возле жилища шум, вышел наружу и увидел гигантского тарантула ростом с кактус-цереус, с двумя рядами блестящих желтых глаз и челюстями, способными раскромсать дерево.

Однако едва он проснулся, как страх исчез. Будучи совсем еще ребенком, Найл приходил в ужас при мысли о смертоносцах. Теперь же, узнав, что пауки на самом деле не такие уж неодолимые (вон какие победы одерживал над ними Ивар Сильный и Скапта Хитрый), он стал относиться к паукам по-иному. Воистину, чем меньше знаешь, тем больше боишься. Он, например, не без злорадства думал о том, что Повелителю пришлось брать уроки у Галлата, иначе бы он нипочем не научился проникать в человеческие умы. Вот Найла, например, никто этому не учил, а он может понимать даже муравьев. Бывали моменты, когда он сознавал и чувствовал, что происходит у них в головах – как будто сам становился насекомым. Так что, если паукам было трудно понять людей, это могло означать лишь одно: у них совершенно иной образ мышления.

И от такой мысли смятение и радостный трепет рождались в душе. Смертоносцы, скажем, покорили человечество оттого, что познали людские умы. Получается, что и человек, познав сущность паучьего разума, сможет одержать когданибудь над ними верх!

На следующее утро он отправился в пустыню, намереваясь найти подтверждения своим мыслям. В полумиле от пещеры росло несколько раскидистых фисташковых деревьев

– место обитания серых пауков-пустынников. Прибыв на место вскоре после рассвета, Найл увидел, что нижние ветви сплошь увешаны тонюсенькими паутинкам. Чуть выше висела белая сумка, в какие пауки обычно откладывали яйца, откуда недавно вылупилось потомство. Более крупная сеть матери-паучихи едва виднелась среди верхних ветвей. Мальчик разместился в тени невысокой жесткой поросли и сразу увидел, что паучиха уже заметила его и теперь внимательно за ним наблюдает, выжидая когда двуногий подойдет ближе, чтобы можно было свалиться ему на спину. Устроившись поудобнее, Найл пытался расслабиться, «остудить» рассудок, но ничего не получалось: мешала неотступная мысль, что за ним следят. Мимо с жужжанием промчалась большая зеленая муха, удирая от ктыря крупного желтого насекомого, чем-то похожего на осу. Ктырь атаковал добычу слету, пикируя, словно сокол, но с первого раза, видимо, просчитался. Муха со страху взвилась вверх, пытаясь увернуться от хлипких паутинок, сотканных новорожденными паучками, и угодила прямехонько в сеть взрослого насекомого. Ктырь, уже не в силах вильнуть в сторону, тоже стремглав влетел в липкие шелковистые тенета. Спустя секунду паучиха уже спешила вниз – поскорее опутать великолепную добычу шелком, чтобы не вырвалась. И тут до нее дошло, что помимо безвредной мухи в паутину угодил еще и опасный ктырь, яд которого мог вызвать мгновенный паралич.

Она замерла, покачиваясь на волокнах в такт барахтанью двух насекомых, которые силились вырваться на свободу.

Зеленой мухе это почти удалось, но, когда пять из шести ее лап высвободились из липких волокон, она опрометчиво дернулась в сторону, и у нее увязло крыло.

Зачарованно наблюдавший за происходящим, Найл наконец ощутил глубокий покой, которого не мог достичь еще несколько минут назад, сосредоточился в мозгу ожила трепетная светящаяся точка, и он неожиданно четко уловил вибрации слепого ужаса, исходящие от мухи, и сердитое недоумение ктыря. Ктырь оказался созданием куда более стойким, чем муха, и его не покидала отчаянная решимость заставить обидчика дорого заплатить за гнусное посягательство на его жизнь. Чуя, что паучиха смотрит на него, выжидая, он как бы твердил: «Ну, давай, иди сюда, живо схлопочешь дырку в брюхе!». И паучиха, привычная к тому, что перед ней немеют со страха, растерялась. Найл чувствовал эту неуверенность, но, когда попытался проникнуть в паучий мозг, ничего вышло. Создавалось впечатление, будто там вообще ничего нет. Попробовал снова, на этот раз так настойчиво, что, не будь сейчас у паучихи занятия поважнее, она непременно бы обратила внимание на мальчика. Заметив, что неподалеку за противоборством наблюдает еще одна паучиха, Найл попытался проникнуть в ее мозг, взглянуть на мир ее глазами. И опять ощутил лишь пустоту.

Через долю секунды его внимание отвлекли яростные толчки ктыря, и понадобилось несколько минут, чтобы мальчик смог снова сосредоточиться. Его неуклюжая попытка нащупать сознание насекомого дала паучихе понять: происходит что-то неладное. Найл чувствовал, как она рыщет вокруг взглядом, пытаясь определить, что так ее беспокоит. Разглядеть Найла она не могла – мешал куст, и ее настороженность переросла в беспокойство. И тут до Найла впервые дошло, почему ему так сложно выявить мыслительные вибрации паучихи. Оказывается, ум этого существа пассивен, словно растение. Зеленая муха и ктырь по сравнению с пауком кажутся сгустком суматошной, напористой энергии. И именно благодаря этой пассивности паук хорошо чувствует добычу – ведь она-то активна!

Найлу все сразу же стало ясно. Паук всю свою жизнь проводит в паутине, подкарауливая пролетающих мимо насекомых.

Вибрации паутины для него – своеобразный язык, каждый оттенок подобен слову. Единственно, что нужно – это ждать, изучая оттенки вибраций: живые пульсации дерева, смутное шевеление копошащихся где-то в корневище насекомых, волнение ветра в листве, странную пульсирующую дрожь солнечного света, подобную скрытому гулу, наполняющему воздух. О его, Найла, присутствии паучиха догадалась еще задолго до того, как он приблизился к деревьям: вибрации людей можно сравнить с громким жужжанием пчелы. Одновременно мальчик понял и то, как паукам-смертоносцам удается помыкать прочими существами: одним лишь умственным усилием-импульсом. Обыкновенный взгляд – это уже направленный импульс воли. Найл помнил несколько случаев, когда он, считая, что находится один, вместе с тем испытывал смутное чувство, будто за ним кто-то исподтишка наблюдает, и, обернувшись, обнаруживал: так оно и есть. Серая паучиха оттого и забеспокоилась, что волевой импульс Найла, когда он пытался проникнуть в ее сознание, коснулся ее, словно рука.

Пассивность восприятия – вот что самое главное в сознании паука. Он единственное существо, чья жизнь проходит в выжидании, когда добыча сама угодит в расставленные сети. Все прочие ищут себе еду активно. А пауки постепенно выработали способность посылать направленный импульс волевого усилия, чтобы заманивать свою жертву. Тогда почему, спрашивается, серые пауки-пустынники безопасны для человека? Ответ подвернулся сам собой. Потому что они не сознают, что поймать добычу им помогает усилие воли. Вынуждая муху изменить направление и угодить в ловушку, они думают, что это случайность. Смертоносцы завладели миром тогда, когда до них дошло, что силу воли можно использовать как оружие. И тут же, как будто нарочно, чтобы мальчик оценил свою догадливость, он смог воочию убедиться, что значит сила воли, пускай бессознательной. Возвратясь в угол сети, паучиха поползла по другой ее стороне, так что ктырь уже не мешал ей приблизиться к зеленой мухе. Чуя скорую гибель, бедняга забилась с такой отчаянной силой, что чуть было не высвободилась, но, увы, приклеилась другим крылом.

А паучиха подбиралась все ближе, пожирая добычу глазами. И тут муха окончательно сдалась. Хищница проворно набросила ей на туловище шелковистую нить, за ней другую. Вскоре муха уже превратилась в плотно спеленутый кокон. Тут и ктырь, даром что все еще хорохорился, начал уже понимать, что скоро придет конец и ему. Он, конечно, еще мог постоять за себя: извернувшись, нанести удар практически под любым углом. Один укол – и паучиха бессильно повисла бы посреди собственной паутины. Тем не менее, когда она, справившись с мухой, решительно двинулась к ктырю. тот уже не сопротивлялся и, лишь раз отчаянно рванувшись напоследок, бессильно поник и дал запеленать себя.

Найл смог на краткий миг мысленно коснуться сознания жертвы и изумился, насколько она стала равнодушной. Выйдя из контакта, он словно пробудился от кошмарного сна. Возвращался мальчик в глубокой задумчивости, потрясенный и зачарованный пережитым. Ему впервые открылись потаенные возможности волевого воздействия. Теперь он явственно чувствовал, что мир вокруг полон страхов и скрытых опасностей, его мозг постоянно находился начеку, чутко реагируя на любые импульсы враждебности. Проходя шагах в двадцати от логова желтого скорпиона, он ощутил на себе взгляд насекомого. Тварь притомилась после ночной охоты и не очень хотела вылезать наружу.

Уловив эту нерешительность, Найл намеренно усугубил ее, послав встречный сигнал о том, что он вооружен и опасен. Скорпион рассудил, что в конце концов ни к чему тратить силы, да еще и рисковать, и остался в логове. Вернувшись в уютную прохладу жилища, паренек бросился на травяную постель в полном изнеможении. Хотя утомилось, собственно, не тело, а ум, истощенный попыткой применить непривычную пока силу. Найлу как раз исполнилось пятнадцать лет, когда Сайрис родила еще одну девочку. Ребенок появился на свет раньше срока, и первые две недели было не ясно, выживет он или нет.

Назвали девочку Марой, что значит «темненькая»: на крохотном сморщенном личике проглядывали забавные коричневые пятнышки. Жизнь ей, несомненно, спасла сладкая муравьиная кашица. Едва ребенок оказался вне опасности, у него запоздало прорезался плач, пронзительный, прерывистый младенческий крик, раздражающий всех, кроме матери. Если девочка не была голодна, ее донимали попеременно то резь в животике, то что-нибудь еще. Первые шесть месяцев своей жизни малышка плакала по несколько часов каждую ночь. Ингельд, никогда не любившая детей, страшно злилась и донимала Торга и Хролфа просьбами подыскать другое жилище. Довольно скоро они нашли вместительное логово примерно в миле от пещеры, неподалеку от красных скал, и прогнали оттуда прежних его обитателей навозных жуков. Однако на новом месте Ингельд провела лишь одну ночь, решила, что там ей неуютно, и – к великому неудовольствию Найла – возвратилась на следующий же день.

Когда Маре минуло полгода, она стала вести себя заметно тише, однако тогда же выяснилось, что она очень беспокойный, нервный ребенок. От любого резкого движения девочка испуганно вздрагивала и принималась плакать, а от внезапного шума просто заходилась в крике. Муравьев же она и вовсе панически боялась.

Как-то поутру Найл случайно услышал, что Ингельд и Торг, думая, что они в пещере одни, разговаривали о Маре, о том, что будет, когда девочка подрастет и узнает о смертоносцах.

– Из-за нее мы все погибнем! – воскликнула Ингельд, и голос ее задрожал. Найл почувствовал, как гнев сжал ему горло: он терпеть не мог эту женщину и презирал ее. Однако, как это ни прискорбно, но Ингельд была права. Страх Мары мог выдать всех. Но что делать? Не убивать же ее! Выход подсказал Джомар: сок ортиса. Когда Джомар был еще мальчишкой, десяток храбрецов рискнули отправиться в Великую Дельту и возвратились с флягами, полными этого сока.

Ортис – растение плотоядное и добычу заманивает изумительным запахом, таким нежным и опьяняющим, что люди от него забываются сном. Когда на цветок ортиса садится насекомое, растение выделяет лишь одну каплю чистой, прозрачной жидкости.

Насекомое жадно припадает к ней и вскоре перестает шевелиться. Словно нежные пальцы, усики растения аккуратно переправляют добычу в большой, похожий на колокол цветок, лепестки смыкаются, и от жертвы не остается и следа. Как удалось избежать той же участи охотникам? Они нарочно выискивали растения помельче, которым не под силу совладать с человеком. Охотник касался цветка пальцем, а проступающий сок сцеживал в маленькую чашечку. Если запах растения его одолевал, остальные кидались на помощь и оттаскивали одурманенного в сторону. Главная беда таилась в том, что некоторым начинал так нравиться этот запах, что люди не хотели отрываться от цветка, добровольно поддавались дурману и пробуждались потом со странной блаженной улыбкой.

Один из охотников тогда забылся, уткнувшись лицом в небольшое растеньице, и тотчас же к рукам, ногам и голове потянулась дюжина колокольчиковкровопийц. Когда остальные сообща оттаскивали товарища, усики упорно цеплялись, не отпуская добычу. Пришлось отсекать их кремневыми ножами, а за это время облака медвяного аромата свалили еще двоих. Когда жадные зевы растений удалось наконец отодрать от лиц и от рук, в сердцевинах цветков, словно роса, искрились капельки крови.

Тот охотник пролежал без чувств два дня, а когда очнулся, то все равно ходил как в полусне. Он возвратился вместе со всеми, но стал с той поры вялым и ленивым. После того, как его несколько раз застали за тем, что он воровал сок ортиса, старейшины распорядились его казнить. Улф, слушая рассказ, то и дело задумчиво поглядывал на Мару, сосущую у матери грудь. Затем повернулся к Торгу:

– Ты бы пошел со мной?

– Разумеется.

– Прекрасно. Отправимся в полнолуние.

– Можно и я с вами? – попросился Найл. Улф положил ладонь на голову сыну:

– Нет, мальчик. Кому-то надо остаться, оберегать женщин. И вот через десять дней Улф, Торг, Вайг и Хролф отправились в Дельту. К той поре появилась и еще одна причина отправиться за соком. У Ингельд по утрам стали случаться приступы тошноты – стало ясно, что она беременна. К походу подготовились обстоятельно. От палящего зноя хорошо защищала одежда из шкуры тысяченожки, для того же служил и прикрепленный к ней капюшон. На ноги мужчины надели крепкие, с многослойной подошвой сандалии. У каждого на спине была легкая удобная сумка, свитая из травяных стеблей. Брать большой запас пищи и воды не имело смысла, всем можно было разжиться по дороге; с собой прихватили лишь немного сушеного мяса и по фляге с водой. Вооружены мужчины были копьями, пращами и ножами; на всякий случай взяли еще и веревки.

В путь вышли, когда сгустились сумерки. Двинулись на север, в сторону каменистой пустоши. Четверым вооруженным мужчинам не были страшны ни скорпион, ни жук-скакун, ни другие ночные хищники. Найл хотел проводить охотников до границы пустоши, но отец не велел: слишком опасно было возвращаться домой в одиночку. Сайрис и Ингельд нервничали. Нередко случалось, что мужчины отсутствовали по несколько суток кряду, но на этот раз – женщины понимали это – они рисковали намного сильнее.

Охотники прекрасно знали повадки гигантских насекомых пустыни и умели избегать стычек с ними. Дельта же таила множество новых, неизведанных опасностей. Даже Джомар не бывал там никогда, разве что пролетал на паучьем шаре. На следующий вечер перед сумерками Сайрис уединилась в глубине пещеры, а все остальные затихли. Мару два часа назад хорошенько накормили, и девочка спала спокойно. Примерно через полчаса Сайрис вошла в мысленный контакт с путниками. Когда она вернулась обратно, Найл зажег светильник.

– С ними все в порядке, – сообщила Сайрис. – На Хролфа напал ядовитый москит, но его тут же убили, присосаться не успел.

– Как там Торг? – осведомилась Ингельд.

– Подвернул ногу, но так, ничего серьезного. Ингельд и сама могла установить связь с Торгом, но ей недоставало терпения, а потому трудно было сосредоточиться. К тому же она по натуре была ленива и предпочитала все свалить на других. На следующий день женщины отправились собирать плоды кактуса. Найл пошел с ними, чтобы охранять их. На согнутой руке он нес осу-пепсис. Насекомое, давно отжившее половину отведенного ему природой срока, уже было не таким непоседливым.

Оса словно догадывалась, что главный ее хозяин сейчас далеко, и поэтому ей надлежит охранять семейство от тарантулов и других хищников. Расслабясь и слившись со смутным разумом насекомого, Найл ощутил бесхитростную преданность и готовность подчиняться.

Когда, изнемогая от зноя, люди возвращались в пещеру, юноша приметил в небе движущуюся точку.

Нет, не паучий шар, птица, да большая. Внимательно всмотревшись, он определил, что птица летит прямо на них. Найл попробовал проникнуть в рассудок птицы, «уговорить», чтобы та не меняла направления. Уловив волнение хозяина, встрепенулась и оса.

Прошли считанные минуты, а птица – уже вот она, в какой-нибудь паре сот шагов, да и летит невысоко, над самым деревом. Найл отдал осе приказ. Насекомое взмыло вверх, пронеслось мимо крылатой цели и, набрав запас высоты, прянуло вниз. Для птицы такой маневр был полной неожиданностью, с осами она явно никогда не сталкивалась. Почуяв навязчивое чужое присутствие, она негодующе встрепенулась, и тут же – Найл это четко уловил – забилась в агонии: оса вогнала жало. Через несколько секунд добыча уже валялась на земле в сотне шагов. Когда юноша подбежал, насекомое смиренно сидело на изломанном крыле, а глаза птицы уже подернулись смертной пеленой. Особь попалась на удивление крупная, так что в тот вечер пещеру заполнил аромат жареной дичи. Даже Ингельд была в приподнятом настроении и не ворчала. Как оказалось, это был последний безмятежный вечер в жизни семьи. Наутро поднялся ветер. Злобный, колючий, он налетел со стороны Дельты и задувал прямо в пещеру.

Найл лишь рискнул высунуть голову наружу и мгновенно юркнул обратно, вытирая кулаками слезящиеся глаза. На зубах скрипел песок. Не унимаясь, плакала весь день Мара, даже Найла выведя из себя настолько, что он готов был ее придушить.

В тот вечер не было связи с Улфом и Вайгом, даром что Сайрис пыталась войти с ними в контакт больше часа. Джомар, как мог, успокаивал женщин: охотникам перед сумерками не до этого. Но и на следующий день ничего не получилось. Тут по-настоящему заволновалась даже Ингельд. Когда сгустились сумерки, она, скрестив ноги, тоже села на пол и попыталась настроиться на контакт. Однако, сколько она ни старалась, все было напрасно. На следующий день тревога и дурное предчувствие охватили всех. С наступлением ночи Сайрис и Ингельд опять сели друг возле друга, угрюмо склонив головы, в то время как Джомар с Найлом затаились на постелях, боясь лишним шорохом отвлечь женщин. Наконец у Сайрис изменилось дыхание: она смогла связаться с мужчинами. Найл вздохнул с облегчением. И тут, повергнув всех в ужас, мать пронзительно, как дикий зверь, вскрикнула и с глухим стуком упала. Подскочив к матери, юноша увидел, что она без чувств лежит на спине. Лицо было холодным на ощупь.

Ингельд сразу запричитала, что Сайрис умерла, но Джомар сердито прикрикнул на истеричку, и она замолчала. Найл бережно усадил мать, прислонив ее спиной к стене. Джомар, пальцами стиснув женщине скулы, влил ей в приоткрывшийся рот немного воды. Сайрис закашлялась.

– Они погибли… Торга и Хролфа нет в живых… – обретя дар речи, выдавила она. Ингельд забилась в страшной истерике. Проснувшиеся дети громко разревелись. Плакала Сайрис, беззвучно сотрясаясь от рыданий. Единственно, что она смогла еще сообщить, это что причиной гибели обоих стали цветы ортиса, а Улф с Вайгом как-то сумели избежать печальной участи. Горе Ингельд сменилось яростью.

– Почему умерли мои?! – заорала она. – Почему не ваши?! Несчастной женщине не стали перечить, и она, устав от крика, зашлась в беззвучном плаче. Рыдала она едва ли не всю ночь, и Найлу даже стало стыдно за свое счастье – его отец и родной брат живы. Улф и Вайг возвратились через десять дней, оба в полнейшем изнеможении. Правую половину груди и плечо Улфа покрывали крупные пятна, похожие на ожоги Вайг страшно исхудал, а в глазах его стояла такая тоска, что Найл не на шутку встревожился и немного растерялся: ему казалось, что брат никогда не сможет вытравить из памяти кошмарные воспоминания. Измотавшиеся охотники рухнули на постели и проспали весь следующий день и всю ночь. Сок, стоивший Торгу и Хролфу жизни, уместился в небольшой фляжке емкостью чуть больше полулитра. Горлышко было плотно заткнуто листьями и обмотано лоскутками кожи. Когда через несколько часов проснулась и по обыкновению своему опять заревела Мара, Сайрис бережно размотала лоскутки, налила в деревянную ложку капельку прозрачной медвяной жидкости и осторожно поднесла ее к губам ребенка. Не прошло и минуты, как девочка уже спала. Не пробудилась она и через шестнадцать часов, когда проснулся Улф. При первой же возможности Найл понюхал сок ортиса. Жидкость имела изумительный сладкий аромат, было в нем что-то и от запаха розовато-лилового цветка, который он видел в стране муравьев. Хотя если честно, после захватывающих дух рассказов деда Найл ожидал чего-то вообще сверхъестественного. Много дней прошло, прежде чем Улф и Вайг сумели взять себя в руки и немного взбодриться.

Вайг потом рассказал Найлу, что последние полтора-два дня оба шатались, как пьяные, и не чаяли уже добраться. На той каменистой пустоши Вайг трижды терял сознание, и отцу пришлось нести его, взвалив себе на плечи. Счастье, что на пути не встретился ни один хищник. Вздумай хоть кто-нибудь на них напасть, и им бы точно пришел конец. У них даже не было сил высматривать в небе шары смертоносцев. Ингельд к этой поре слегка оправилась от потрясения и стала еще более язвительной и сварливой.

Все жалели бедняжку и потому мирились с ее колкостями, но как-то раз, хлебнув перебродившего сока, она зашла в упреках слишком далеко и обвинила Улфа и Вайга в том, что их трусость стоила жизни Торгу и Хролфу. Улф стиснул ей руку с такой силой, что женщина вскрикнула.

– Никогда не произноси больше этих слов, не то я ударю тебя и не посмотрю, что ты жена моего брата. Ингельд, свернувшись на полу калачиком, тихонько заскулила:

– Но ведь я еще так молода! Я не хочу быть вдовой! Неужели мне век теперь вековать без мужских объятий? Улф понял, что она права. Женщине нет еще и сорока, и многим мужчинам она решительно бы приглянулась.

– Здесь мужчин для тебя не найти, – рассудил он. – Но ты могла, бы вернуться к своим соплеменникам. Ингельд, резко вскинув голову, посмотрела на Улфа, и ее глаза радостно блеснули.

– А как я туда доберусь?

– Мы можем тебя проводить.

Вдова бережно провела ладонями по животу:

– Скоро я буду слишком тяжела для путешествия.

– Что ж, – сказал, подумав, Улф. – Дождемся полнолуния и в следующую же ночь отправимся.

Сайрис попробовала было вмешаться: надо же, еще не пришли в себя после вылазки к Дельте, а уже помышляют о новом походе! Но перехватив жесткий, упрямый взгляд Ингельд, Найл догадался: она не отступится. Ингельд и думать не желала о каком-либо промедлении, хотя и понимала, что Сайрис права: безопаснее переждать хотя бы с месяц. Впрочем, ей было все равно, что станет с Улфом и Вайгом на обратном пути – сама-то она будет уже в безопасности, среди своих.

Вскоре стало очевидным, что Вайг никуда пойти не сможет. Он был еще слишком слаб для перехода, и к тому же его то и дело донимала лихорадка. Из-за хромоты, да и из-за возраста, не мог отлучаться на большие расстояния и Джомар.

Сайрис пыталась уговорить Ингельд повременить, но та, отводя глаза, с притворной кротостью вздыхала, что если оттягивать, то она ведь не сможет потом отправиться в такую даль. В конце концов Сайрис, передернув плечами, со всей откровенностью заявила, что и сама рада избавиться от капризной родственницы: чем скорей она оставит их всех в покое, тем лучше будет раздоры прекратятся. Найл мельком перехватил взгляд Улфа – отец задумчиво посматривал на него, и мальчик понял, о чем он сейчас думает.

– Может быть, вместо Вайга пойду я?

– А ты уверен, что тебе по силам вынести такую дорогу?

– В выносливости я брату не уступаю.

– Но ведь это дней пять. В лучшем случае. Улф начертил ему на песке план местности. Соплеменники Ингельд жили возле берегов соленого озера Теллам, примерно в двух днях пути к югу от большого плато.

Труднее всего было идти через пустыню, окаймляющую подножие плато: там было очень мало ориентиров. Граница пустыни представляла собой сплошные голые камни и высохшие русла рек, постепенно нисходящие к соленому озеру. В окрестностях озера были и зелень, и вода, однако и ядовитые сороконожки водились там в изобилии. Найл указал на плато:

– А что, обязательно идти через пустыню? Разве нельзя попробовать здесь?

– Там только голые камни, и трудно дышать: не хватает воздуха.

– Уж лучше голые камни, чем песчаные дюны. Хотя бы местность не меняется до неузнаваемости.

– Возможно, – не стал спорить Улф.

К полнолунию Улф в целом восстановил силы и готов был двигаться в путь. У Вайга же щеки все еще оставались впалыми, а в глазах сквозила усталость. Сайрис, понятно, беспокоилась, что в такую даль приходится идти младшему, но знала: иного выбора нет. Идти обратно один Улф не может: слишком опасно, любой хищник отважится напасть на одинокого путника, но задумается, если их будет двое. В дорогу, по крайней мере, запаслись неплохо. За день до того, как они собрались отправляться, Вайг сходил с осой на охоту и добыл крупного грызуна. Сайрис, начинив тушку съедобными кореньями и травами, зажарила ее целиком. Напекла и тонких лепешек из муки, намолотой из дикого маиса. Еще загодя женщины нацедили чистой воды из чаши уару. Приноровившись, они подставляли фляги и под длинные изогнутые листья вельвиции, собирая влагу, которую растение припасало для своих корней. Солоноватая вода, которую извлекали из подземной скважины муравьи, для долгих странствий не годилась: в ней было много минеральных солей, отчего во рту оставался горький привкус и горло быстро пересыхало. Вышли за час до сумерек. Каждый нес за плечами по две плетеные сумки. Было все еще жарко, хотя горячий ветер уже утихомирился. Когда совсем стемнело, путники устроили на песке часовой привал, а Найл даже вздремнул: прошлой ночью он так волновался, что почти не спал. Едва взошла луна, все снова тронулись в путь. Ночь выдалась холодная, но ходьба согревала. Теперь, добившись своего, Ингельд – хотя и запоздало все же усовестилась, а потому безропотно шла за своими спутниками, не жалуясь, что они шагают слишком быстро. В разливе призрачно-бледного лунного света пустыня выглядела красиво и загадочно. Впереди на фоне горизонта четко вырисовывалось плато, идти до которого было куда дальше, чем думалось вначале. Когда луна опустилась за горизонт, они продолжали путь под сенью звезд, света которых вполне хватало привыкшим к темноте глазам. Подножия плато достигли за час до рассвета, и с восходом солнца вошли в каменный мешок, где Найл прожил первые семь лет своей жизни. Поели лепешек и жареных крылаток, а затем улеглись в тени – переждать дневную жару. В прежний свой дом Найл ступил со смешанным чувством отрады и трепетного волнения. Нора, казалось, стала с той поры как-то меньше, невзрачнее. К тому же за годы жизни, на новом месте юноша успел позабыть, как жарко и душно бывает тут в светлое время суток, когда ветер неожиданно меняет обычное направление. Так что, когда пришло время, нору он покинул без особого сожаления. Несмотря на то что солнце все еще палило, они тем не менее продолжили путь. Улф решил внять совету Найла и двинуться через плато. Отвесные склоны над пещерой уходили высоко в небо, и, чтобы подыскать место для подъема, надо было проделать путь с десяток миль.

До высохшего русла добрались за час до сумерек. Вспотевшие, усталые, путники решили передохнуть, прежде чем штурмовать высоту. Когда взошла луна, они направились вверх по руслу, которое с каждым метром становилось все круче. Вскоре извилистая дорожка сузилась, а затем склон и вовсе стал таким отвесным, что Найл, взглянув вниз, почувствовал, что у него закружилась голова. В отдельных местах приходилось всем телом приникать к выпирающим, словно зубья, камням, и тогда все особенно ясно представляли, какая бездна отделяет их от земли.

Ингельд с трудом передвигала ноги, ей все мешало, а в одном месте она вообще отказалась идти вперед, пока Улф не обмотал ей талию веревкой. Пока добрались до вершины плато, Ингельд, судя по всему, не один раз успела пожалеть, что не осталась дома. Открывшаяся с плато панорама завораживала. Впереди, уходя на юго-восток, медленно кренилось книзу плато – каменистое, с разрозненными кривыми кустиками терновника.

Сзади простиралась пустыня – безмолвная, залитая серебристым светом. Пейзаж вовсе не казался гостеприимным, однако белизна камней, окутанных призрачной дымкой, зачаровывала.

Всем захотелось прилечь и отдохнуть, но земля оказалась настолько жесткой, что никому не захотелось даже останавливаться здесь. Проковыляв с полчаса по щербатому голому грунту, путники опять вышли к речному руслу, устланному гладкой белой галькой. Вдруг Улф, радостно и изумленно вскрикнув, указал рукой вперед. Там, в каких-нибудь сорока метрах, свет луны отражался от гладкой поверхности, напоминающей круглое зеркало. Это была небольшая, чуть больше метра, округлая лужица – вода, скопившаяся во впадине. Путники с облегчением опустили поклажу и устроили привал. Вода была белесой, как разбавленное молоко, и имела сладковатый привкус. Отправившись в путь, они считали каждую каплю, а теперь – вот радость-то! – можно было пить вволю, сколько душе угодно. Устроившись поудобнее, поели плодов кактуса, пополнили запас воды, после чего неохотно – ноги гудели от усталости – пошли дальше. Идти по устланному галькой руслу оказалось неожиданно легко, так что не остановились даже тогда, когда луна уже села.

На рассвете Ингельд заныла, что ей нежно отдохнуть, но Улф не стал ее слушать. Через несколько часов солнце уже повиснет над самой головой, а надо еще отыскать пристанище. Незадолго перед тем, как зной набрал силу, путники заметили впереди чащобу и устремились прямиком к ней. Это оказались не деревья, а скорее, кусты метра под три высотой, причем нижние ветви образовывали подобие сводчатой арки. Поверху разбросали шелковистое полотно, а другое, пришпиленное тяжелыми камнями к земле, защищало от ветра. Забравшись в укрытие, путники погрузились в тяжелую дремоту и пролежали до той поры, пока солнце не опустилось к самому горизонту, а затем перекусили и тронулись дальше. Теперь путь лежал через участок застывшей лавы, из которой, будто орехи из глазури, торчали большие округлые валуны. Через несколько миль дорога стала удивительно гладкой, словно плотно спрессованный песок. Ингельд начала сетовать, что натерла себе ноги. Улф и Найл перекинулись понимающими взглядами: все, покладистость кончилась, теперь к тяготам пути добавится еще и бесконечное ворчание спутницы.

К счастью, вскоре набрели на другое озерцо, больше и глубже предыдущего. Когда вволю напились и наполнили сосуды, Ингельд велела мужчинам отвернуться, а сама сняла одежду и зашла в воду. Ее лицо выражало такое блаженство, что Найл решил присоединиться к ней.

После дневного зноя вода все еще хранила тепло и вместе с тем приятно освежала, и юноша сразу почувствовал прилив бодрости. К рассвету ровная поверхность вновь пошла на подъем, и путники поняли, что приближаются к южной оконечности плато. Через час они уже стояли на самой вершине. Даль светилась – это солнце отражалось на гладкой поверхности соленого озера Теллам. Ингельд судорожно вздохнула: день перехода, и она среди своих соплеменников.

Однако Улф, поняв, о чем она думает, пояснил, что высота скрадывает расстояние и на самом деле им еще, возможно, придется одолеть не один десяток миль. На вершине плато укрыться от зноя было совершенно негде, так что выход оставался один: отыскать где-нибудь место, пригодное для спуска, а стоянку устроить уже на равнине. Подойдя к самому краю, Найл глянул вниз. Перед глазами поплыло – высота, наверное, с полтысячи метров, не меньше. Более того, утес уходил книзу под тупым углом – злой пустынный ветер выдул скальную породу. Обломись сейчас кромка, и лететь Найлу да лететь, пока не грохнется об ощерившиеся внизу острые камни.

Надо было определить, куда поворачивать, на запад или на восток. Если на запад, то они просто выйдут к месту, куда взбирались с равнины, а потому двигаться решили на восток. Кроме того, взяли на полмили вглубь: кромку плато сплошь усеивали ребристые камни, было полно расселин, так что разумнее было держаться подальше от края – безопаснее. Но здесь сильнее давала о себе знать жара – повсюду насколько хватало глаз ослепительно сияла белая лава, раскаленная солнцем.

Глянув краем глаза на отца, Найл с тревогой заметил, что того буквально шатает от усталости – он ведь еще толком не оправился после похода к Дельте.

Ингельд семенила рядом, и казалось, она вот-вот заплачет. Тоже выискалась мученица! Через час пути на западе у самого горизонта начал медленно вырисовываться массивный силуэт. На холм он не походил: слишком причудливыми были его очертания.

– Неужто цитадель воинов? – с трудом проговорил Улф, и Найл, поняв, что отец едва держится на ногах, не стал беспокоить его лишними расспросами. Цитадель постепенно приближалась. Одни ее размеры вызывали изумление: метров двести в высоту, никак не меньше. Юноше никогда еще не доводилось видеть чего-либо более внушительного и величавого. Теперь можно было различить, что возведена она на вершине каменного холма, представляя собой как бы его продолжение. Сложена крепость была из огромных каменных блоков, каждый примерно три на полтора метра. Вздымались к небу прямоугольные башни, некоторые наполовину уже разрушенные. Снизу их подпирали огромные колонны. Чем ближе подходили путники, тем отчетливее виднелась разрушительная работа неумолимого времени. Взять те же исполинские колонны едва не пяти метров в обхвате. Когда-то они подпирали свод. Теперь же только две из них сохранили прежнюю высоту, остальные превратились в жалкие обрубки. У подножия холма задержались попить воды: хотя с юга дул ветер, зной стоял такой, что ничего не стоило получить солнечный удар. Обогнув наполовину северный склон, они нашли то, что искали: петляющую цепочку выдолбленных в скале узких, чуть шире стопы, ступеней. Ненадежная эта лестница казалась бесконечной. Но иного выхода не предвиделось, поэтому путники пошли по ней.

Подвешенные за плечами сумки, покачиваясь, бились о каменную стену. Ступени оказались неровными – то слишком узкие, то чрезмерно широкие, были и такие, что едва виднелись или совсем осыпались. Первым шел Улф, за ним Найл, Ингельд держалась сзади. Юноше путь давался тяжело, он намеренно смотрел только на очередную ступеньку. Рискнув в конце концов окинуть взором всю местность, Найл с удивлением обнаружил, что они оказались над долиной и до стен цитадели уже рукой подать. Прошло совсем немного времени, и путники ступили под свод арки, ведущей во внутренний двор. Все здесь показалось Найлу таким необычным, что он забыл об усталости. Поведай ему кто-нибудь из домашних о таком месте, он бы заподозрил рассказчика во вранье.

В просторном дворе повсюду валялись битые камни, огромные перевернутые блоки, в нескольких местах виднелись немые зевы арок, ведущие внутрь, в громадные залы.

Главное здание вырастало непосредственно из самой скалы, а рыжеватобурые блоки, довершающие строение, придавали ему сказочный облик. Вершина цитадели, как и в былые времена, по-прежнему вздымалась на высоту более пятидесяти метров. Больше всего путникам сейчас хотелось укрыться в тень, дать телу долгожданный отдыха Они пересекли двор и прошли под одной из сводчатых арок в пустынный зал – настолько громадный, что дальние стены и потолок тонули в темноте.

Стояла удивительная, благодатная прохлада: солнце взошло с другой стороны здания. Расстелив одеяла, путники молча улеглись, утомленно переводя дух и слушая заунывный шум ветра. Через пару минут Найл уже спал. Он увидел странный сон, в котором Повелитель пауков Хеб с явной насмешкой смотрел на него с какой-то запредельной высоты, и резко проснулся мгновенно почувствовав холод. Снаружи двор заливало безжалостное солнце, рядом тихо посапывали отец и Ингельд.

Сев, Найл вытянул часть одеяла из-под себя и завернулся в него, как в спальный мешок. В одной из сумок лежало скатанное в рулон тонкое одеяло из шкуры гусеницы. Но ведь за ним надо лезть, а шевелиться совсем не хотелось. Беспокоил памятный отрывок нехорошего сна: на самой высокой башне цитадели сидит и таращится Повелитель. Но, взглянув на лежащего рядом отца, юноша успокоился и вскоре крепко заснул.

Пробудился он оттого, что ему показалось, будто кто-то коснулся плеча. Гдето наверху, беспокойно жужжа, билась муха. Было холодно, одеяло соскользнуло с плеча. Найл потянулся поправить одеяло, но это оказалось не так-то просто, что-то мешало, словно одеяло подвернуто под спину и мешает шевелиться. Почти сразу жужжание наверху, вдруг преобразившись, зазвучало вопиющим сигналом тревоги: муха угодила в паутину! Приподняв голову, Найл окинул взглядом зал, и ему показалось, будто что-то суетливо прошмыгнуло в темноте.

Да и темнота теперь была какая-то живая, населенная россыпью ярких точек. Сна как не бывало. Юноша попробовал сесть и наконец-то сообразил, что именно ему мешает.

Над ним стелились густые тенета, каким-то образом крепившиеся к полу. Паутина покрывала тело Найла почти полностью, словно мягкое, рыхлое одеяло. Он бросил взгляд на отца и Ингельд – и те тоже окутаны паутиной, еще мягкой, не успевшей просохнуть. Теперь он разглядел, что светящиеся точки это глаза десятков пауков, которые наблюдали за людьми. Его крик разбудил спутников, однако, стоило им шевельнуться, как паутина облекла их, словно влажная простыня. Садясь, они лишь плотнее соприкасались с мгновенно пристающим липким шелком, попытавшись высвободиться, безнадежно увязли в паутине.

Пауки высыпали из тени, будто присматриваясь, и Найл с облегчением обнаружил, что это так, мелюзга – туловище не крупнее ладони, а лапы на сгибе не длиннее руки. Он также определил, что у них есть что-то общее с серыми пустынниками – значит, насекомые не ядовиты. Тут до Найла дошло, как все-таки удачно он поступил, не поленившись натянуть на себя одеяло: паутина пристала лишь к плечу, правой руке и левой ступне.

Потянувшись левой рукой, он сумел подвинуть к себе поклажу, вытащить кремневый нож и распилить нити, стягивающие запястье, затем примерно так же освободил плечо и левую ступню. Выскользнув из-под одеяла, юноша встал на ноги – пауки попятились в тень.

Подобрав с пола увесистый камень, он швырнул его им вслед и услышал, как насекомые с глухим шелестом разбегаются.

– Не шевелись! – прикрикнул он на Ингельд. Лицо женщины исказилось от страха. Судорожно поскуливая, она силилась разодрать тенета, а по остекленевшим глазам было видно, что бедняжка уже распрощалась с жизнью. Несколькими ловкими движениями Найл отсек паутину в местах, где та крепилась к полу, и через несколько минут Ингельд удалось, пошатываясь, подняться. Шелковистые нити по-прежнему обвивали ее со всех сторон.

– Давай наружу! – скомандовал Найл. Подгонять ее не пришлось, женщина кинулась вон, волоча за собой концы паутины. Затем юноша начал освобождать отца. Пока он это делал, насекомые снова выкарабкались наружу, и он бросил в них еще несколько камней. Пауки вновь рассеялись. Стало ясно, что непосредственная опасность миновала. Теперь, когда добыча бодрствует, насекомые не отважатся напасть. День был в разгаре, свет снаружи ослеплял. Найл помог отцу и Ингельд освободиться от тенет. Он мотал паутину в одну сторону, а те раскручивались в другую. На коже оставались прилипшие волокна и влажно поблескивающие полоски. Прошло около часа, прежде чем все освободились окончательно. Поклажа оставалась внутри.

Возвратясь за ней, путники снова увидели россыпь блестящих точек: насекомые следили из темноты. Приставшие к полу обрубленные концы паутины отвердели, став заметно прочней, клейковина, выделяемая пауками, превратилась в подобие грубой резины.

Насекомые испускали легкие волокна, набрасывая их затем на спящих. Нити были невесомыми и ложились легко, словно снежные хлопья. Именно от прикосновения одной из них и пробудился Найл. Не укройся он одеялом, увяз бы точно так же, как Улф с Ингельд. И лежали бы они сейчас, ожидая скорбной участи.

Неожиданная опасность, по крайней мере, прогнала усталость. Путники теперь готовы были отмахать сотню миль, лишь бы оказаться как можно дальше от этого зловещего угла.

Но, не определившись с направлением, не имело смысла и уходить. Оставив поклажу в тени, они отправились на поиски нового места, откуда было бы сподручнее осмотреть южную часть равнины.

То, что они искали, обнаружилось в смежном дворе: пролет каменной лестницы, идущей вверх по внешней стороне стены. Одолев с сотню неплохо сохранившихся ступеней, путники вышли на стену цитадели, метра три толщиной, с каменным квадратом примыкающего к смежному двору караульного помещения. Найл зашел в караульную и оттуда выглянул из окна – как-то безопаснее, чем стоять на открытой всем ветрам площадке. Вдали виднелись сияющие воды соленого озера. Прямо перед глазами пропасть с полкилометра глубиной. В этом месте склон выглядел не таким отвесным, но и по нему спускаться было немыслимо. Все ясно.

– Бесполезно. Бездна вон какая, – мрачно сказал Улф.

– Но как они-то спускались вон туда? – спросил юноша, не отводя взгляда от равнины.

– Пешком шли, вот и все, – раздраженно вставила Ингельд.

– Пешком-то оно пешком, но как? Не может быть, чтобы на ту сторону они проходили вот так, вокруг всего плато.

– Да, ты, пожалуй, прав, – слегка удивился Улф. – Должен быть какой-то спуск.

– Это все что, строили великаны? – озадаченно спросил Найл.

– Нет. – Отец покачал головой. – Та лестница рассчитана на таких же, как мы с тобой.

Найл глубоко задумался. Неужели эту цитадель сооружали такие же люди, как он сам? Но тогда, наверное, на это ушли сотни и сотни лет? Хотя понятно, все зависит от того, сколько их было. Впервые юноша на самом деле понял, что все же и правда было время, когда человек правил Землей.

Прежде Найл иногда тешился такой мыслью, но никогда не воспринимал ее всерьез. Теперь же перед его мысленным взором прошли тысячи людей, сообща вырезающих каменные блоки, возводящих эти грандиозные стены. И его пронизал небывалый восторг, сравнимый разве что с потоком живительной проточной воды. Столь нужные ступени – небольшие, выбитые в стене утеса – Найл обнаружил в другой сторожевой башне. Разглядеть их можно было только сверху. Тогда становилось заметно, что утес – это не просто голый мертвый камень. Ветер и песок источили его поверхность, выдув более податливую породу, так что склон стал представлять собой причудливую бугристую колоннаду. Из случайных щелей, где придется, выглядывали корявые деревца и кусты. Здесь склон больше походил на то место, откуда они начинали взбираться на плато. А непосредственно впереди виднелись идущие вниз ступени, которые терялись за округлым горбом большой скалы, напоминающей морщинистую кожу живого существа – это сотворил ветер. По ступеням они спустились во внутренний двор, но не обнаружили там прохода, который вывел бы их за наружную стену. Миновали еще один двор, и еще один – выхода не было нигде.

– И правильно, – заметил Улф. – Иначе зачем строить громадную крепость, где, куда ни сунься, сплошь входы и выходы? Как же тогда, спрашивается, защищаться от непрошеных гостей? Но как же удавалось проникать сюда самим обитателям крепости? Найл опять взобрался на стену, оглядел оттуда ступени и только тогда заприметил нечто такое, чего нельзя было различить, если присматриваться сбоку. Лестница начиналась метрах в пяти-шести над подножием утеса. Но как тогда добирались до цитадели люди, идущие со стороны равнины? Подойдя к другой стороне стены, Найл глянул вниз. Там на почти белом фоне чуть заметно выделялось округлое пятно метров трех в поперечнике.

– Что это? – крикнул Найл отцу.

– Ты о чем?

– Там на земле круг, вот ты сейчас прямо на нем стоишь!

– Где?

– Ну вот прямо подо мной! Найл поспешно спустился с лестницы Оказывается, со двора различить круг было невозможно, но, поскольку отец стоял непосредственно на нем, юноша, подойдя к этому месту вплотную, встал на четвереньки и принялся кропотливо изучать каждый сантиметр пыльного грунта. Там, где пыль казалась мягче, он пытался скоблить кремневым ножом. Наконец между камнями обнаружилась трещина. Тогда к Найлу присоединились отец и Ингельд. В результате через пять минут обозначился круг, а затем металлическое кольцо (Найл прежде никогда не видел металла, поэтому принял его за какую-то редкую породу камня). Кольцо большое, тяжелое, впору ухватиться всем троим.

Упершись ногами, они потянули кольцо на себя – бесполезно. Попытались еще раз – большая каменная крышка, похоже, чуть подалась. Минут пять они, выбиваясь из сил, тянули не переставая, однако крышку удалось приподнять лишь на пару сантиметров, не больше.

В конце концов решили заглянуть в зал, вход в который виднелся на противоположном конце двора. Это помещение уступало в размерах тому, где им довелось спать, и заполнено было непонятными деревянными предметами. Никто из путников не знал, что такое стол и стул, поэтому и не разобрались, что находятся в трапезной военачальников.

Почти вся мебель была источена червями, и когда Найл попробовал поднять стул, тот развалился прямо у него в руках. Остатки ковра выбелило солнце, но по краям, куда оно почти не проникало, все еще виднелись цветастые узоры – поблекшие, но удивительно красивые. А в углу, выдаваясь над грудой безмолвного праха, стоял длинный деревянный шест, достаточно толстый. Приподняв один его конец, Улф попробовал древесину на прочность – ничего, вполне сгодится. Найл подхватил с другого конца, шест вынесли во двор и продели его в металлическое кольцо. Найл и Ингельд взялись за один конец, Улф – за другой. Упершись коленями, потянули изо всех сил. Каменная крышка приподнялась сантиметров на десять. Вес оказался непомерно велик, удержать ее не удалось. Найл сходил в комнату еще раз и вернулся еще с одним продолговатым куском дерева. Когда крышку приподняли снова, юноша впихнул ногой деревяшку в образовавшуюся щель. Затем, используя шест как рычаг, снова подняли каменную крышку и в конце концов отвалили. Лица обдало стру"й воздуха. Внизу виднелись ступени уходящей вниз, в темноту, лестницы.

Спустя десять минут путники стали спускаться – потихоньку, осторожно. На протяжении метров двадцати стояла такая непроницаемая темнота, что приходилось пробираться буквально на ощупь, обшаривая ногой каждую ступеньку. Вскоре, однако, стало чуть светлее, а прорезавшийся за поворотом солнечный луч буквально ослепил. Путники оказались на площадке под узенькой аркой. Сверху казалось, что ступени идут вниз едва ли не вертикально, и от этого даже слегка кружилась голова. Ингельд, согнувшись, медленно села, прижавшись спиной к стене туннеля:

– Ой, простите. Я дальше не пойду. Высотища-то какая! Улф изумленно взглянул на нее:

– Но ты же как-то забралась наверх!

– Так то вверх! К тому же было почти темно. Улф язвительно усмехнулся:

– Будем дожидаться темноты? Ингельд уже чуть не плакала:

– Извини, но никак не могу.

– Ты что, ночь собираешься провести здесь? – спросил Улф, пожав плечами.

– А может, где-то есть спуск поудобнее?

– Меня и этот вполне устраивает.

Лицо Ингельд окаменело, и, упрямо поджав губы, она заявила:

– Я здесь спускаться не буду.

Улф побледнел от ярости. Сколько раз Торг выводил его из себя тем, что постоянно потакал капризам своей бабы, которая вертела им как хотела. Он посмотрел на Ингельд с угрюмой решимостью:

– Поступай как знаешь. А мы пойдем дальше и ночевать будем на равнине. Ингельд оторопела: еще никто так не обращался с ней.

– А что прикажешь делать мне?

– Можешь возвращаться и ночевать в крепости.

– К паукам?!

– Так чего ты больше боишься, пауков или темноты? – Улф повернулся лицом к ступеням. – Пойдем, Найл. Паренек неохотно повиновался (отец был, безусловно, прав, но все-таки и Ингельд жаль) и пошел за Улфом след в след. На деле спуск оказался не таким опасным, как представлялось вначале: помимо ступеней в скале были проделаны и углубления для рук. Еще тридцать метров вниз по склону, где ступени, делая поворот, исчезали за выпирающим горбом камнем – и спуск внезапно стал пологим. Теперь Ингельд видеть их уже не могла. Улф приказал Найлу сесть. Они посидели минут пятнадцать, сжевали по опунции и по маисовому хлебцу, затем Улф освободился от поклажи и снова полез вверх. Через несколько минут он вернулся, ведя за собой Ингельд. Глаза у женщины припухли от слез, губы были недовольно надуты, но непрошибаемое упрямство не покинуло ее. Ступеней было тысячи три, не меньше. Путь вниз шел как бы по спирали, то теряясь в расселинах, то вновь выходя на склон утеса. Пошли долиной, где кверху вздымались прямоугольные скалы-обелиски, обтесанные человеческой рукой. На них виднелись барельефы, изображавшие диковинных животных. Некоторые из них слегка походили на обитающих в пустыне грызунов, но только значительно мельче. Путники, остановившись, с трепетом разглядывали изваяния. Найл указал на одно существо, выглядевшее особенно грозно, которое окружали, судя по всему, охотники:

– Что это?

– Понятия не имею.

– Наверное, тигр? – неуверенно предположила Ингельд.

– Неужели такие существа и вправду водились на Земле?

– А то как же!

– Пауки истребили всех крупных животных, – сказал Улф.

– Тогда почему они оставили человека?

– Потому что человек беззащитен. Нет у него ни когтей, ни бивней, ни острых клыков.

– Зато есть оружие!

– Оружие можно отнять, – мрачно заметил Улф. – У тигра не отнимешь когтей, пока не убьешь его. Двинулись дальше. Последние десятки метров идти оказалось довольно трудно: порода здесь вся была выщерблена ветром, а у основания ее и вовсе не было, так что пришлось вначале побросать вниз поклажу, а затем, не дойдя последних пяти метров, прыгать на рыхлый песок. Вскинув головы, путники обнаружили, что лестница – та самая – исчезла из виду. Видно, строители все предусмотрели, чтобы враги не проникли внутрь.

Открывшийся впереди пейзаж во многом напоминал родные места. Правда, растительности здесь было побольше.

В глубине души Найл глубоко сожалел, что они оставили цитадель так быстро (сожаления не умаляла даже стычка с пауками). Для него это было нечто, с чем прежде никогда не доводилось сталкиваться – чудесная, чарующая тайна.

Солнце завершало свой круг по небу. Долгий спуск утомил всех, и Улф решил устроить привал, пока не взойдет луна. В подножье каменного склона кое-где встречались впадины – некоторые, судя по всему, достаточно глубокие. В поисках места под ночлег путники прошли на запад уже больше мили, но все впадины казались им ничтожно мелкими.

В конце концов набрели на рощицу – не то кустарников, не то деревьев наподобие той, что на плато. Выбрав растения пониже, раскинули сверху куски шелка, образовав навес, и устроились на отдых. Ингельд демонстративно улеглась в стороне: все не могла простить, что Улф поступил по-своему, не посчитавшись с ней. Когда солнце уже клонилось к закату, Улф пробрался в самую гущу поросли и, скрестив ноги, сел и оперся спиной об изогнутое древесное корневищеОтец хотел установить связь с Сайрис. Под единым для всех небом он и она могли видеть закат одновременно, а вступать в контакт они условились в тот миг, когда солнце касается горизонта.

Найл чуть придвинулся, чтобы лучше видеть отца. Улф был измотан и вместо того, чтобы расслабиться, мог просто заснуть. Поэтому юноша рассудил, что за отцом надо приглядывать: если того одолеет дремота, можно будет пошуршать чем-нибудь, и отец, заслышав, проснется. Взглянув в очередной раз на Улфа, Найл остолбенел от ужаса.

В полом корневище, как раз за спиной отца, что-то грузно зашевелилось, и наружу прямо на глазах стало выползать длинное, извилистое туловище серой сороконожки.

Длины в ней было около полутора метров, суставчатые антенны настороженно вибрировали: тварь учуяла на своей территории чужаков. Улфа она пока не видела: он сидел неподвижно, как каменный. Юноше случалось наблюдать тысяченожек, хотя и редко – они были довольно противными тварями, но уж больно забавно передвигали свои крохотные конечности, да и вреда от них было немного.

В отличие от тысяченожек сороконожки были еще и ядовиты и тем самым опасны. Когда насекомое. обшарив все вокруг, почуяло чужака, оно тут же вскинуло голову, обнажив ядовитые клыки, похожие на паучьи. Пока Улф сидел без движения, он был в безопасности, но стоило ему шевельнуться, как сороконожка неминуемо бы в него впилась. Найл резко обернулся и взглянул на Ингельд. Так и есть! Эта истеричка лежит именно там, откуда хорошо виден Улф. Глаза у нее закрыты, но если она

– о небо! – их откроет, то вскочит и заорет дурным голосом. И тогда все пропало.

Пересилив ударивший в голову страх, Найл заставил себя успокоиться. В этот миг Улф задышал глубже и реже: вступил в контакт. Сороконожка все так же стояла, угрожающе вздыбившись, и лишь считанные дюймы отделяли ее ядовитые клыки от незащищенной спины Улфа. Отец сидел не шевелясь, и насекомое немного расслабилось. Соблюдал предельную осторожность, юноша оглянулся в поисках копья: до прислоненного к стволу дерева оружия можно было дотянуться рукой.

Найл потянулся к нему – медленно, очень медленно, чтобы не потревожить Ингельд, и когда пальцы намертво стиснули древко, начал плавно возводить руку для мгновенного удара. Судя по дыханию, Улф из контакта еще не вышел. Стояла полная тишина.

И тут некстати пошевелилась во сне Ингельд, костяные браслеты на ее запястье глухо звякнули. Этого оказалось достаточно, чтобы сороконожка опять мгновенно приняла боевую стойку. Через какое-то время насекомое снова немного успокоилось.

Улф вышел из контакта и. глубоко вздохнув, пошевелился. Найл что есть силы метнул копье. Оно скользнуло ядовитой твари под брюхо, вспахав землю в нескольких дюймах от нее. Улф вскочил на ноги. Копье отшвырнуло насекомое на шагдругой в сторону, и секунду спустя Найл уже стоял над конвульсивно подергивавшимся туловищем и яростно гвоздил его отцовским оружием. Ингельд, проснувшись и увидев, что творится, дико завизжала. Полминуты назад этот визг стоил бы Улфу жизни, а теперь лишь придал ему решительности. Схватив другое копье, отец принялся лихорадочно колоть хищника, влажно блестящие клыки которого были уже не опасны: голова наполовину отделилась от туловища.

Когда тварь затихла, отец скупым движением взъерошил Найлу волосы:

– Молодец, сын.

Слышать похвалу от отца юноше доводилось крайне редко, и он просто зарделся от добрых слов. Ингельд все никак не могла прийти в себя от ужаса.

– Скорей, скорей отсюда! Ужас какой! – вопила она.

– Теперь-то как раз все спокойно, – пожал плечами Улф и глубоко всадил копье в корень дерева.

– Я не могу всего этого выносить! – В голосе женщины слышались истерические нотки. Улф вздохнул:

– Все равно нет смысла куда-то трогаться, пока луна не взошла. Мы даже не разглядим, куда идти.

– Тогда я пойду одна! Выбравшись из кустарника, Ингельд с дерзким видом отошла шагов на тридцать и вызывающе обернулась.

Найл хотел было сказать вдогонку, что на открытых местах водятся скорпионы, а сороконожки могут напасть там еще скорее, чем среди кустарника, но вовремя понял, что это заведомо пустая трата слов. Мысль, что терпеть осталось недолго, вызывала в его душе неописуемый восторг, и он не стал спорить с капризной бабенкой.

Через час взошла луна, и путники двинулись на юг. Одолев еще несколько миль, они вышли на истоптанную дорогу, ведущую, судя по всему, к соленому озеру.

По ней и шли остаток ночи. Время от времени то с одной, то с другой стороны дороги из недр пустыни доносились смутные, настораживающие звуки шорохи, глухой шелест, а один раз и зловещее шипение. Однако прямой опасности не было заметно нигде: мало кто из обитателей пустыни отважится напасть сразу на троих. Когда луна села, устроили часовой привал. Ингельд устало, с протяжным вздохом растянулась на земле.

Улф улегся на спину, положив голову на плоский камень. Найл предпочел сесть, опершись спиной о валун (недобрые звуки пустыни действовали ему на нервы). Крепко заснуть не удалось, и вскоре его разбудил еле слышный шелест. Встрепенувшись, парень затих – тишина. Найл расслабился, не утратив, а, наоборот, усилив бдительность, а затем сосредоточился. Усталость при этом, как ни странно, сработала на пользу: достичь нужного состояния оказалось легче обычного, и юноша внезапно ощутил глубокий внутренний покой, словно ступил в какой-то огромный пустой зал. Завозилась во сне Ингельд, и внимание Найла переключилось на нее. Он прекрасно понимал ее чувства: усталость, недовольство тяготами пути, от которых не могут уберечь ее двое спутников. Ясно было и то, что в Ингельд нет благодарности ни к нему, ни к его отцу за то, что они сопровождают ее в опасном пути, – только презрение. Он осознал теперь, что в ней живет злая, беспощадная обида на Улфа и Вайга за гибель Торга, ее мужа, и Хролфа, сына. Ингельд и заснула-то с этим чувством. Улф спал глубоко, беспробудно. Переведя внимание на отца, Найл словно погрузился в серую пульсирующую взвесь, полную зыбких образов и видений. Когда юноше пришло в голову окинуть мысленным вором пустыню, он неожиданно ясно ощутил незримое присутствие множества живых существ: жуков, пауков, муравьев. Некоторые, серые пауки например, чувствовали, что кто-то посторонний пытается вторгнуться в их разум, остальные ни о чем не подозревали. Отчего-то ощущалось смутное беспокойство, какое-то отдаленное чувство смятения, проникающее словно из-за плотного занавеса. Сознание Найла будто пробудилось, и он увидел, что уже рассвело.

Юноша невольно вздрогнул: что-то, чиркнув, метнулось по ноге. Вокруг суетливо, проворно ползали темные, мохнатые, похожие на гусениц существа, которые выползали откуда-то из низкой поросли, ветвящейся возле дороги. На миг у, него промелькнула паническая мысль, что это ядовитые сороконожки, но уже со второго взгляда Найл определил, что эти движутся по-иному – как гусеницы. Длина насекомых была различной, от десяти сантиметров почти до метра. Ингельд лежала на спине – рот приоткрыт, рука закинута за голову. Одна из гусениц проворно вползла ей на короткий подол. Юноша зашевелился, намереваясь разбудить спящую, но в этот миг уже доползшая до груди гусеница приподнялась на хвосте, словно изготовившаяся к прыжку кобра, и кинулась вперед.

Ингельд, проснувшись, начала задыхаться, и Найл с ужасом понял, что нечисть вползает ей в рот. По подбородку у женщины вился шестидюймовый хвост, который прямо на глазах становился все короче и короче. Лицо Ингельд побагровело. Найл вцепился в мохнатый хвост и с силой потянул на себя. Тварь извиваясь выскользнула, а юноша почувствовал, что запястье ему мусолят цепкие челюсти. Ингельд стошнило.

Брезгливо швырнув нечисть оземь, Найл почувствовал, что такие же точно твари взбираются по его ногам.

Он быстро обернулся на отца: тот тоже был весь обвешан гусеницами. Проснувшись от пронзительного окрика сына, Улф тотчас вскочил на ноги. Одна из тварей попыталась влезть ему в рот, но Улф. клацнув зубами, откусил ей голову, а туловище отшвырнул прочь. Забыв о поклаже, путники припустили прочь, смахивая на бегу льнущих к ногам паразитов. Остановились метрах в двадцати, преследовать их гусеницы не пытались.

Ингельд тяжело дышала, Улф то и дело с отвращением сплевывал в пыль, пытаясь очистить рот.

В воздухе стоял гнилостный запах.

– Это что еще за мерзость? – спросил Найл,

– Черви-точильщики. Тьфу! – Улф в который уже раз сердито сплюнул. – Нет в пустыне твари гнуснее.

– Он хотел залезть мне в рот! – кривя губы, словно перепуганный ребенок, сказала Ингельд. Улф кивнул:

– Успей он это сделать, тебя бы уже не было в живых. Они жрут внутренности. Это было уже выше сил Ингельд, и она, воя, повалилась на землю. Улф не пытался ее успокаивать – пускай из бабы вылезет лишний вздор. Спустя несколько минут мохнатых червей уже как не бывало – исчезли в кустарнике по другую сторону дороги.

Путники решили возвратиться за оружием и поклажей. Весь запас еды оказался безнадежно испорчен. Черви не съели ничего, но маисовые хлебцы, мясо и плоды кактуса покрывала дурно пахнущая слизь. Волей-неволей провизию пришлось вытряхнуть прямо на дорогу. Идти, по крайней мере, стало легче. В сумках оставались лишь фляги с водой.

Когда солнце взошло, слизь, успевшая испоганить заодно и сумки, начала ощутимо пованивать. В конце концов с поклажей решили расстаться окончательно. Бросили ее без сожаления: смрад поднялся невыносимый. Через полчаса до слуха путников донесся шум, от которого сердце юноши радостно встрепенулось. Где-то неподалеку журчала вода. И правда, за кустами, стоявшими вдоль дороги, прятался небольшой ручеек. По гладким белым камешкам бежала чистая, звонкая вода. Улф, Ингельд и Найл бросились в ручей, упали на четвереньки и принялись жадно пить. Затем, сев в воде, начали отмываться.

Спустя полчаса гнилостный запах больше никого не донимал. Пройдя несколько миль, они приблизились к усеянным валунами склонам белой каменистой осыпи. Дорога здесь была вымощена плитами известняка. Отсюда открывался ясный вид на блестящую гладь соленого озера. Столько воды в одном месте! От одного лишь ее вида захватывало ДУХ. Дорога постепенно спускалась в долину, раскинувшуюся между отвесными каменными склонами. На одном из них, высоко, как на стене, виднелись исполинские барельефы: люди в диковинных головных уборах и долгополых одеяниях, с прямыми бородами.

– Кто это? – удивился Найл. В ответ Улф молча пожал плечами.

– А я знаю, – сказала вдруг Ингельд. окинув своих спутников взглядом, полным презрения. – Это мои предки.

Издалека донесся звук, от которого, подпрыгнув, гулко заколотилось сердце: приглушенный расстоянием крик человека. Вынырнув из-за поворота примерно в полумиле, навстречу шли люди, размахивая руками.

– Видите, мои соплеменники вышли меня встречать! – напыщенно воскликнула Ингельд.

– Как они, интересно, догадались, что мы на подходе? – недоуменно спросил Найл.

Ингельд снисходительно, как недоумку, улыбнулась юноше:

– Они многое знают. Вам не понять. Губы Улфа скривила усмешка, но он промолчал.

Через несколько минут людей можно было разглядеть уже отчетливо. Всего их было около десяти. Тот, что шел впереди, был высокого роста и облачен в какое-то замысловатое одеяние. Он поднял руку в приветственном жесте, и когда обе группы сблизились, громко воскликнул:

– Добро пожаловать на землю Диры!

Между склонами очнулось звонкое эхо. Уже от одного этого Найл опешил. Его с самого детства учили никогда не шуметь, разве что в исключительных случаях: от того, насколько ты незаметен и бесшумен, напрямую зависит твоя жизнь. А этому верзиле как будто все равно, пусть хоть все хищники пустыни сбегутся на крик.

И вот они с Улфом уже коснулись запястьями в знак приветствия.

– Мое имя Хамна, – представился рослый, который оказался значительно моложе отца, – сын Каззака. А это мои соплеменники. Мы посланы встретить вас и просить быть нашими гостями.

– А как вы узнали, что мы подходим? – полюбопытствовал Найл.

– Стефна, моя мать, получила от своей сестры известие, что вы вот-вот должны подойти.

Улф с холодной иронией поглядел на Ингельд:

– Получается, все не настолько уж и выше нашего разумения. Сайрис тогда еще говорила, что попробует связаться с сестрой. Ингельд уже не слушала. Сделав шаг вперед, она обняла Хамну:

– Я Ингельд, твоя двоюродная сестра. – И, злорадно взглянув на Улфа, добавила: – Я так рада, что вернулась наконец к своим!

– Добро пожаловать, – ответил Хамна сдержанно.

– Мы тоже рады, что наконец доставили ее, – сухо произнес Улф. К счастью, никто не обратил внимания на его тон. Встречающие начали поочередно представляться. Все они вызывали у Найла искреннее восхищение.

Начать с того, что каждый из них был крупнее и дороднее, чем родственники Найла – видно было, что здесь лучше питаются. Одежда не из какой-то кожи гусеницы или паучьего шелка, а из тонкой ткани. Но более всего его поразило то, что одежда оказалась разных цветов – Найл прежде никогда не слышал о красителях. А сандалии на толстой подошве выглядели совершенно одинаковыми.

Хамна и его спутники вышли в путь на рассвете, так что дорога все еще предстояла неблизкая. Но усталость отошла теперь на задний план: окруженный новыми попутчиками, юноша жил предвкушением чего-то приятного, забыв даже о жаре.

Самым младшим из спутников Хамны был парень по имени Массиг. Он, видимо, приходился сверстником Найлу, только ростом был по меньшей мере сантиметров на десять выше, с широкой и сильной грудью. Волосы – просто загляденье, такие опрятные, локон к локону; на лбу, чтобы не разлетались, марлевая повязка.

Массиг, судя по всему, был общительным, добродушным юношей и все расспрашивал Найла о подробностях их путешествия. Найл не сразу понял (а поняв, несказанно удивился), что Массиг завидует ему, своему сверстнику, путешествующему в такой дали от дома. Не укрылось от Найла и то, что Массиг украдкой бросает мечтательные взгляды на Ингельд. Ему и в голову не приходило, что кто-то может считать ее привлекательной. У самой Ингельд окружение сильных мужчин, похоже, вызывало дикий восторг – на щеках румянец, в глазах блеск. Найл никогда не видел ее такой счастливой.

И только отец беспокоил юношу по-настоящему: он сильно прихрамывал и вообще выглядел совершенно измотанным.

Найл спросил Массига, что за исполины высечены на скальных отвесах. Оказывается, Массиг сам толком не знал.

– Это сделали люди, которые уже давно сгинули. Так давно, что никто и не припомнит, когда они жили. Там, в торцовой части, есть еще гробницы, где хоронили древних.

– А ты туда поднимался?

– Нет. Там бродят духи.

– Духи? Еще и бродят?… Массиг обмолвился о душах умерших, и у Найла заколотилось сердце: в его семье никогда не заговаривали о привидениях. У встречающих были при себе еда и питье. Ели прямо на ходу, под палящим полуденным солнцем, пили воду, сдобренную соком плода, который Найлу еще ни разу не доводилось пробовать (позднее выяснилось, что это лимон). Резкий кисловатый привкус чудесно освежал. Сушеное мясо почти не отличалось от того, что они брали с собой в дорогу, но было его гораздо больше, да и вкус получше. Угощались также плодами кактуса, хурмой и апельсинами (эти фрукты Найл тоже пробовал впервые).

Пейзаж уже не был таким скудным, пальмы и невысокие цветущие деревца напоминали юноше страну муравьев. Впереди серебром переливалась сияющая гладь озера, вдоль дороги бежал ручей. Найл неожиданно вспомнил мать и сестренок и сразу загрустил: сейчас бы увидели все это да порадовались вместе с ним, как это было бы прекрасно.

К удивлению Найла, идущие впереди вдруг повернули в сторону от озера и двинулись по тропе, ведущей в глубь пустыни. Постепенно дорога пошла вверх, пейзаж стал скудеть на глазах.

– Почему вы не живете возле воды? – удивленно спросил Найл у Массига.

– Из-за пауков. Они думают, что люди будут селиться возле озера, а мы, наоборот, живем в глубине пустыни. Было время, когда наш народ действительно жил возле воды. Но пауки отыскали их и многих забрали с собой. Было горько сознавать, что и здесь, на такой замечательной земле, людям приходилось постоянно остерегаться смертоносцев и быть начеку. Найл пристально, с прищуром оглядел даль. Ни следа тех высоких жилищ, о которых рассказывал Вайг.

Ничего, лишь скалы да скучный песчаный простор, простирающийся до самого горизонта, где за завесой унылого зноя горбилось плато. Интересно, сколько еще предстоит идти?

Ответ последовал неожиданно быстро. Хамна вдруг остановился на совершенно неприметном пятачке земли – песок да камень. Подняв тяжелый каменный обломок, он опустился на одно колено и несколько раз стукнул по земле. Звук получился неожиданно гулким. Через несколько секунд от земли, отделившись, приподнялась угловатая створка, и показалась голова человека! Хамна, обернувшись, как ни в чем не бывало поманил гостей рукой, чтобы шли следом. Оказывается, вниз уводили ступени – узкие, всего в полшага шириной. Найл также с интересом отметил, что песок и камни с наружной стороны «крышки» очень хорошо прикреплены и не оползают, даже когда она поднята. Хамна пошел первым. Ступени вели в темноту, так что пробираться приходилось буквально на ощупь. Узкий проход – едва ли шире, чем у них в нижней части жилища – уходил вниз под таким крутым углом, что приходилось невольно упираться в стены, сложенные, судя по всему из камня, обеими руками. Хотя не было видно ни зги, в воздухе стоял характерный запах горелого масла для светильников.

Из темноты раздался отчетливый троекратный стук. Некоторое время стояла тишина, но вот послышалось тяжелое скрежетание, будто там двигали что-то невероятно громоздкое, и откуда-то сверху пробился луч света.

Стало видно, что они находятся в помещении с низким сводчатым потолком, площадью примерно с десяток метров. Свет проникал через щель между гигантскими каменными плитами, которые на глазах раздвигались. В лица ударил живительный поток прохладного воздуха. Плиты раздвигали люди – четверо возле каждой. Вскоре Найл увидел обширный зал, освещенный десятком светильников, и даже приоткрыл рот от изумления. Огромное помещение насчитывало по меньшей мере полсотни шагов в длину. Светильники в нишах освещали его светом, по яркости едва ли уступающим дневному. Но и это, видимо, был всего лишь переход. Хамна повел гостей вперед, и перед ним разъехались в стороны еще две плиты.

Еще один зал, залитый светом, у которого потолок был еще выше, чем у предыдущего, а стены подпирали широкие каменные столбы. Но как выяснилось, и это был всего лишь коридор. Впереди виднелся вход в покои, каменные двери которых были предусмотрительно раздвинуты. Под его сводами толпой стояли люди. Толпа раздвинулась, уступая дорогу Хамне, и впереди, возле противоположной стены, Найл увидел массивное каменное кресло, стоящее на возвышении. К нему вело несколько ступеней. На кресле восседал дородный, крепко сбитый человек, седые волосы которого опоясывала золотистая лента. Длинное белое одеяние достигало пола. Седовласый с улыбкой поднялся и протянул руку Улфу. Они коснулись друг друга предплечьями.

– Добро пожаловать в Диру. Мое имя Каззак. У седовласого было широкое лицо, чуть одутловатое, и выглядел он как человек, чье слово – непреложный закон.

Внимание же Найла привлек не столько Каззак, сколько высокая грациозная девушка, стоящая возле кресла. Лицом она отдаленно напоминала Ингельд, только черты более тонкие, изящные. Обруч из блестящего металла охватывал рыжеватые волосы. Обнаружив, что и она с любопытством поглядывает в его сторону. Найл поспешно отвел взор.

Представились и гости – вначале Улф, за ним Найл и Ингельд. Седовласый, обратил внимание Найл, посмотрел на Ингельд с оценивающим любопытством, на мгновение задержав взгляд на скрывающем формы коротком платье из паучьего шелка. Платье Ингельд было гораздо короче, чем на других женщинах, в том числе и на девушке, стоявшей возле трона.

– Это Мерлью, моя дочь, – представил ее Каззак. – Занимается у меня хозяйством. Коснувшись Мерлью предплечьем, Найл ощутил в груди сладостный трепет настолько нежной была кожа девушки, и аромат от нее исходил нежный, не то что его застоявшийся запах пота.

Когда она улыбнулась, показав ровные белые зубы, сердце у Найла застыло от ощущения, похожего на страх, только почему-то приятного. Однако он умел держать себя в руках, и внешне остался совершенно спокоен. Неожиданно на него накинулась и принялась тискать в объятиях какая-то женщина с пышной грудью и удивительно белыми плечами, и Найл догадался, что это, должно быть, Стефна, сестра матери. Она взъерошила пареньку волосы:

– Бедный мальчик! Устал, наверное. Сейчас поешь и пойдешь отдыхать. Она церемонно поклонилась Каззаку, чуть коснувшись пола правым коленом и, взяв юношу за руку, повела его из зала. Мерлью махнула вслед рукой, весело крикнув:

– Увидимся!

Они миновали еще один коридор, идущий чуть под наклоном, – вероятно, в жилые помещения. Найл думал, что это будет одна на всех большая комната, однако вопреки его ожиданиям очутился в просторном зале с ответвляющимися от него проходами.

Больше всего юношу изумляли почти идеально ровные стены и четкие прямоугольники дверных проемов. Продуманность планировки, тщательность отделки

– все здесь было необычным для того, кто вырос в пустыне. Стефна остановилась возле двери в боковом проходе. Две ступени вели вниз, в просторную квадратную комнату, где на полу лежала тростниковая циновка. Там же были сиденья – широкие, гладкие, выточенные из дерева, и приземистый деревянный же столик метра полтора в поперечнике. Через невысокую дверь в комнату заглянула темноволосая девочка-подросток.

– Иди-ка сюда, Дона, – позвала Стефна. – Познакомься, это твой двоюродный братец Найл. Девочка, подойдя, застенчиво потупилась и робко прикоснулась к предплечью юноши. Найл окинул ее быстрым взглядом: большие карие глаза, чуть смуглая кожа, и лет ей, наверное, не больше двенадцати. Несмотря на заверения, что он не голоден, Стефна взялась за стряпню. И тут совершенно неожиданно на Найла навалилась запоздалая усталость – такая, что глаза смыкались сами собой, а голова стала каменной, тяжелой. Кстати, была именно та пора суток, когда путники обычно располагались на дневку. Сам-то Найл выспался последний раз как следует лишь в той огромной крепости на плато. Невнятно пробормотав извинения, он лег на постель из листьев и тростника, расслабился и, стараясь не заснуть, начал отвечать на расспросы Доны. Из коридора в комнату то и дело заглядывали любопытные лица ребят, и Найл быстро сообразил, что всем хочется взглянуть на него. А Доне, наверное, завидуют: гость-то остановился именно у нее. Девочке же явно нравилась роль хозяйки, и вскоре она совсем освоилась, да и Найл поймал себя на том, что ведет себя с ней как с сестренкой Руной – ему стало так легко, что он забыл об усталости и принялся рассказывать обо всем, что ему довелось увидеть.

Дону так поразила его история о походе в страну муравьев, что пришлось повторить ее еще раз.

Когда наконец сели за стол, Найл вдруг почувствовал, что есть-то, оказывается, ох как хочется (может, потому, что здесь не так жарко), к тому же различные кушанья чудесно пахли, да и вкус у них был отменный. За едой он отвечал на расспросы Стефны, однако стоило юноше утолить первый голод, как он сразу почувствовал, что его неудержимо клонит в сон. К счастью, вскоре подошел отец, и главное внимание переключилось на него Беседу Найл в основном пропустил мимо ушей, ибо уже откровенно клевал носом.

В конце концов их с отцом отвели в небольшую комнату с постелями из травы, накрытыми сверху матерчатыми покрывалами. Постели оказались восхитительно мягкими, и вскоре Найл уже спал безо всяких сновидений. Проснувшись, юноша обнаружил, что возле постели сидит Дона, терпеливо дожидаясь, когда он откроет глаза. Через час, сказала девочка, начнется пир в честь гостей, такова воля Каззака. А пока она покажет, где можно умыться, и проведет по «дворцу» (сами обитатели называли его просто убежищем). Найл поразился, узнав, что под этим уровнем помещений находится еще один. Добравшись в свое время сюда, люди потом углубились еще на тридцать метров и выкопали несколько котлованов.

На этом этаже находились помещения общего пользования, а также места, где обитатели «дворца» справляли естественные надобности. Здесь существовала удивительно хитрая система канализации: отходы удаляла целая армия навозных жуков. Помимо этого жители Диры приучили к работе муравьев и серых пауков. Муравьи были из тех, что «выгуливают» дающих нектар зеленых афидов. Глубоко в толще стен трудяги прорыли целые катакомбы, где устроили гнезда, в которых подрастали личинки тли. Когда наступала пора, муравьи вытаскивали их на белый свет и относили в зеленые кущи, окаймляющие берег озера. Там насекомые их пасли, как заправские пастухи по несколько раз на дню доили нектар, один из самых главных продуктов питания во «дворце». Пауков держали, чтобы добывать шелк, который после обработки терял клейкость, и сырье затем перерабатывали в материю. Существовали мастерские, где женщины ткали из хлопка и паучьего шелка ткани. Были целые цеха, где трудились каменотесы, обрабатывая громадные глыбы, что привозили издалека на колесах-барабанах. Ими выкладывали новые галереи и коридоры. В подземном городе постоянно кипела работа, словно в муравейнике. Не для того только, чтобы обеспечить каждого жителя едой и одеждой – хотя это, разумеется, прежде всего. Дело было еще и в том (Найл уяснил это почти сразу), что одной из главных бед подземного существования была обыкновенная скука. Лишь очень немногие из жителей Диры выходили наружу чаще одного раза в месяц, да и то на час, не больше.

Смертоносцы знали, что где-то в окрестностях соленого озера обитают люди: много лет назад во время повальной облавы они захватили несколько сотен пленников (Джомар, дед Найла, угодил в рабство именно тогда). Но в те годы люди обитали и в других местах, в пещерах возле заброшенного города, миль на десять ближе к побережью.

После той облавы люди рассеялись по пустыне. Многие умерли. А потом Каззак сплотил оставшихся, и с помощью огня они выжили из подземного лабиринта на границе с пустыней колонию муравьев-листорезов. Так возникло убежище. За два десятка лет оно превратилось в неприступную крепость. Вмурованные в стены тяжелые глыбы не только защищали от оползней, но и не давали проникать сюда случайным насекомым.

Еще больше об истории Диры и ее жителей Найл узнал в тот вечер на пиру. Ели за низкими столиками из древесных спилов. Полы устилали шкуры животных. Искусные и опытные руки творили чудеса: в некоторых ковриках шкурки мелких грызунов исчислялись десятками. Улф сидел по правую руку, Найл слева от Каззака. Голос старца отличался глубиной и проникновенной силой. Каззак рассказывал, как они случайно обнаружили в крепости на плато орудия труда: металлические топоры, пилы, молоток и клещи – и как по фрескам на стенах гробниц учились с ними обращаться.

Каменные глыбы доставлять приходилось по ночам – не приведи небо, могли заметить паучьи дозоры. Даже пастухи, присматривающие за муравьями, выгоняли свое «стадо» за час до рассвета, а возвращались лишь с наступлением темноты.

Главную трудность на первых порах составляло освещение. Хотя в здешних местах в изобилии водились жуки-меднотелы, из которых можно добывать масло для светильников, на нужды всего населения этого не хватало. Но вот один из жителей, исходивший в свое время другой берег озера, рассказал, что есть там небольшой заливчик, на поверхности которого пузырится какое-то черное, жирное, маслянистое вещество, которое пахнет почти так же, как горелое масло. Каззак отправил двоих на разведку. Как он и ожидал, что эта вязкая жидкость (которая оказалась нефтью) неплохо горела, давая при этом, правда, обильную копоть. Небольшой же язычок огня копоти не давал. Тогда в жидкость стали подмешивать масло меднотела, и с той поры в городе появилась своя система освещения.

Отряды мужчин, сменяя друг друга, стали носить нефть с того берега озера (на переход уходило шесть дней), а женщины и девочки-подростки наполняли светильники и подрезали фитили, чтобы те не коптили. Найл слушал, не спеша насыщаясь яствами, которые подносили одно за другим. Ему никогда не доводилось видеть такого изобилия, большую часть блюд он пробовал впервые. Джомар рассказывал о рыбе, но Найл и представить не мог, что это такое.

Теперь он отведал три разных сорта – улов из реки, впадающей в соленое озеро. Мяса тоже было много, в основном круто посоленного (как с гордостью заявил Каззак, запасов провизии хватило бы на полугодовую осаду). В особый восторг Найл пришел от малюсенькой – чуть больше ногтя – мышки, запеченной с каким-то злаком. Он один съел целую тарелку. Из напитков подавали разбавленный водой нектар и перебродивший фруктовый сок. Здешний сок хмелил куда сильнее, чем тот, что дома. Найл не без злорадства заметил, что Ингельд хлебнула явно лишку и стала не в меру разговорчива и общительна. Она не скрывала интереса к Хамне, да и к Корвигу, его младшему брату. Брата она то и дело поглаживала по светлым длинным волосам, а Хамну будто ненароком хватала за руки. В самом разгаре трапезы очень привлекательная девушка, прислуживавшая гостям, невзначай запнулась на ровном месте и обронила чашку с жирным салатом прямо Ингельд на голову. Ох, как хитрунья расшаркивалась! Ведь от Найла не укрылось, что все это не случайно. Перехватив украдкой взор девушки, он подмигнул ей, а та заговорщицки улыбнулась в ответ. Ингельд, изо всех сил сдерживая ярость, вынуждена была удалиться в отведенную ей комнату, чтобы как-то привести себя в порядок. Однако не прошло и получаса, как она снова была на месте, успев разжиться еще и лентой, которую повязала на лоб. От скованности и стеснительности вскоре не осталось и следа. Каззак выглядел внушительно и солидно. От наблюдательного юноши не укрылось, что ему явно нравится показывать свою власть. Он без конца теребил приказаниями слуг и вообще вел себя с подданными так, будто его окружали непослушные дети.

К нему все относились с подлинным уважением, каждое слово венценосца встречалось поспешным одобрительным кивком.

После третьей чаши вина в Каззаке проснулась чванливость, и он принялся рассказывать истории, лишний раз подтверждающие его мудрость и прозорливость Правдивость рассказов не вызывала сомнения, но было не совсем понятно, зачем такому уважаемому вождю еще и выставлять напоказ свои добродетели. В завершение трапезы Каззак встал и произнес тост в честь гостей. Все с шумом поднялись и осушили чаши стоя.

Венценосец, простецки хлопнув Улфа по плечу, предложил ему привести всю свою семью в Диру и поселиться здесь. Найл едва удержался, чтобы не вскрикнуть от безудержного восторга. Жить – кто бы мог подумать, постоянно!

– в этом прекрасном чертоге.

А вот Улфа эта идея, похоже, прельщала куда меньше Уж кому как не Найлу было знать: если отец вот так раздумчиво кивает, потупив взгляд, ответа можно и не спрашивать.

И все равно парень решил уговаривать отца до последнего. Вдруг да и уступит в конце концов!

Затем Каззак попросил спеть свою дочь Мерлью. Услышав такую просьбу, Найл слегка смутился, если не сказать большего: когда он был, совсем еще ребенком, мать песней убаюкивала его и кстати, до сих пор напевала сестренкам Руне и Маре, но чтобы вот так, при всех… Казалось, как-то неловко. Подобные мысли рассеялись сразу же, едва Мерлью открыла рот. Голос у нее оказался нежным, чистым. Она пела о девушке, возлюбленный которой, рыбак, утонул в озере. Было в этой незамысловатой песенке что-то такое, отчего на глаза наворачивались слезы. Когда она закончила, все дружно застучали кулаками по столешницам, выражая одобрение, и громче всех грохотал, понятно, Найл. Теперь ему было совершенно ясно, что он не просто влюблен в Мерлью он поклоняется ей, боготворит ее. Все в ней просто пьянило: и стройная фигурка, и золотистые волосы, и лучезарная улыбка Скажи она сейчас: «Умри!» – умер бы, хохоча от счастья.

Мерлью спела еще пару песен. Одну грустную, про даму, оплакивающую сраженного в боях витязя, и веселую – о девушке, которая влюбилась в красавецкипарис. И снова Найл смеялся и грохотал кулаком громче всех, а затем вдруг замер, не веря своему счастью: Мерлью, обернувшись, с улыбкой посмотрела на него.

Сердце юноши забилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Он чувствовал, что предательски краснеет, однако сладкая, саднящая радость охватила его при мысли о том, что девушка не просто удостоила его взглядом, но еще и улыбнулась.

Вслед за Мерлью на середину зала вышел Хамна и прочел великолепную балладу о короле, идущем в поход против неисчислимых вражеских полчищ. Стихи Найл также слышал впервые, и его на глаза снова навернулись слезы восторга. Он вздохнул с облегчением, узнав, что Хамна – брат Мерлью. Юноша был так красив и декламировал с таким мастерством, что устоять перед его обаянием не смогла бы, наверное, ни одна из женщин. Когда Хамна сел, Ингельд взяла его за руку и приложилась к ней губами, отчего на лице красавчика мелькнуло недоумение. Много песен и стихов звучало еще в тот вечер. Найл был поистине околдован: всякая песня, всякая баллада будто уносила в иные края, и когда умолкал последний звук, юноше казалось, будто он, Найл, только что возвратился из дальнего странствия. Героические предания наполняли сердце гордостью за то, что он человек, но вместе с тем одолевала и печаль: ведь собственная его жизнь лишена всякого героизма. Найл мысленно дал себе зарок, что при первом же удобном случае совершит что-нибудь такое, что можно будет считать подвигом. Он украдкой поглядел в сторону Мерлью, надеясь, что девушка вновь заметит его и улыбнется, но та, очевидно, и думать о нем забыла.

А напротив Найла, чуть правее, сидела Дона, которая не сводила с него глаз. Это немое обожание льстило юноше, но не вызывало ответного чувства. С таким же успехом он мог бы принимать преклонение своей сестренки Руны. Скажи ему кто, что Дона очарована им так же, как он сам Мерлью. Найл смутился бы, но все равно остался б равнодушен.

Время шло незаметно. Наступил момент, когда появившийся откуда-то из глубины зала мальчик, приблизившись к Каззаку, что-то прошептал ему на ухо. Венценосец встал, воздел руку, требуя тишины (совершенно излишне: все смолкли еще тогда, когда он поднимался), и громко напомнил, что пастухам пора выводить к озеру муравьев. Из-за стола поднялись шестеро молодых мужчин и дружно двинулись к выходу. У двери они ненадолго задержались, чтобы отвесить поклон владыке.

Похоже, это был сигнал к окончанию пиршества. Ушла Мерлью, и с ее уходом у Найла пропал интерес ко всему, что происходит в зале. Каззак жестом подозвав к себе Ингельд, похлопал по сиденью рядом с собой. Женщина с покорным видом присела. Люди один за другим начали исчезать из зала, не забывая при выходе кланяться Каззаку, однако все его внимание было поглощено Ингельд. Найл поинтересовался у Хамны:

– Слушай, а как вы различаете, какое сейчас время суток? Ведь вы безвылазно сидите под землей.

– У нас есть часы.

– Часы? Это что такое?

– Ведро с водой, а в днище малюсенькая дырочка. Пока вся вода вытечет, проходит ровно полдня.

Тут Найл понял, для чего, оказывается, в доме у Доны к потолку подвешено ведро, из которого безостановочно, капля за каплей сочится вода, падая в другое ведро, снизу.

Он в очередной раз восхитился смекалистостью жителей Диры и пожалел, что сам не из их числа.

– Ты как, устал? – осведомился Хамна.

– Не особо, спать вообще не хочу.

– Как насчет того, чтоб прогуляться наружу вместе с пастухами?

– А можно?

– Надо спроситься у Каззака. Без его разрешения далеко не уйдешь. Юноша, подойдя к владыке, с почтительностью склонился перед ним. Венценосец лишь раздраженно покосился, кивнул и нетерпеливо махнул рукой: мол, ступай куда хочешь. Хамна возвратился с довольным видом:

– Пойдем, пока он не передумал.

Наружу выбрались через проход где-то на самых задворках. Хамна сказал стоящим возле лаза караульным, что у них есть разрешение на выход, получил два небольших деревянных кружка и сунул их в небольшую кожаную сумку, притороченную к поясу:

– Если потеряем, считай, обратно не попадем.

– К чему такие строгости? – удивился Найл.

– Для безопасности. Входить и выходить без разрешения может только один владыка. Видал, сколько нас здесь в убежище? Вдруг кто-нибудь пойдет прогуляться наружу без спроса, а тут – паучий дозор? Это же всем крышка! Вот почему все так строго.

– А тебе зачем подчиняться?

– Как же иначе!

– Ты же сын Каззака!

– Все мы тут его сыновья, – ответил юноша. Ясная звездная ночь была на исходе, восточная часть небосклона уже засветлела. Со стороны озера тянуло зыбкой прохладой. Удивительно приятно было вновь чувствовать на коже упругое дуновение ветерка.

Впереди шагал пастух, следом семенило с полдюжины муравьев. Хамна, нагнав пастуха, разговорился с ним об афидах, у которых в нынешнем году особенно высокие надои.

А Найл задумался о красотке Мерлью, о сказаниях и песнях, которые довелось услышать. От всего этого душа наводнялась трепетным, щемящим чувством. По мере того как небо постепенно светлело, а по озеру побежали первые блики, юноша пытался вообразить, как выглядел бы мир, не виси над ним зловещая угроза пауков; мир, где люди, не таясь, живут на земной поверхности, идут куда хотят. Когда пастух свернул с извилистой тропы в окаймляющий ручей кустарник, Найл спросил у нового знакомого:

– Слушай, а если бы смертоносцы пронюхали о вашем убежище, что тогда?

– Да уж жить стало бы поопаснее. Но мы бы им дали!

– И что, прям одолели бы?

– Отчего нет? Видишь ли, мы сделали все, чтоб убежище стало неприступным. Тут только два входа, причем настолько узкие, что их запросто может защищать один человек. Так что если им нас брать, то только осадой, измором. У нас же запасов еды на полгода, если не больше. Кроме того, я слышал, что пауки терпеть не могут жары, а здешние места превращаются летом в печку. В общем, уцелеть, я думаю, нам не так уж и сложно.

– Выходит, смертоносцев вы не боитесь?

– Спрашиваешь! Чего нам их бояться! Голос парня звучал так твердо, что не возникало сомнения в том, что он не кривит душой. Между тем вышли к самому берегу озера. На той стороне, как раз напротив, всходили к небу горы, словно окаменевшие волны: величавые, пологие валы, переходящие в крутые гребни высотой с плато.

Ширина озера в этом месте была с десяток миль, не меньше, и отливающая серебром светло-серая гладь ошеломляла своей красотой. Глаза Найла привычно высматривали на утреннем небе паучьи шары: красота в его понимании была извечно связана с опасностью. Небо было ясным и наливалось уже лазоревой голубизной.

– О-па! – зычно крикнул Хамна, резким движением скидывая одежду. Три пружинистых прыжка – и он уже по плечи в воде. Минуты не прошло, как он уже возвратился на берег, неся в руках крупную квелую рыбину. – Вот, заплывают из ручья, а в соленой воде жить не могут. Их обычно склевывают птицы, если мы не успеваем перехватить. – Хамна положил добычу на берег, насыпав сверху горку камней, и побежал к воде:

– Давай за мной!

– Да я, в общем-то, плавать не умею.

– Научишься! В такой воде любой поплывет. Хамна оказался прав. Зайдя в озеро по грудь, Найл неожиданно почувствовал, что какая-то сила поднимает его. Секунда – и он уже всем телом толкался вперед, тесня плечами упругую воду. Хамна показал, как надо плыть – в такт, разом, двигая руками и ногами, и вскоре Найл уже разрезал гладь как заправский пловец. Вкус у озерной воды был неприятный, как у воды из колодца в их пещере, даже резче. Неожиданно что-то задело ногу Найла, и юноша тревожно вскрикнул. Плывущий рядом Хамна проворно нырнул и вскоре появился на поверхности, держа в руке рыбу, а в течение получаса наловил еще штук пять. Прошлепав затем на берег, они завернули рыбин в кусок материи, которую Хамна извлек из своей сумки, и пошли песчаным пляжем туда, где в озеро втекает река. К этому времени вода на теле высохла, и Найл почувствовал, как она неприятно стягивает кожу. Но не беда, осадок скоро смыли в ручье и после этого – блаженство! – улеглись в тени пальмы под еще не озлобившимся солнцем.

Найлу еще о многом хотелось расспросить.

– А почему ты говоришь, что вы все сыновья Каззака?

– Потому, что у всех в нашем городе равные права. Кроме того, у владыки много детей.

– А сколько?

– Ну… Примерно с полсотни.

– Ого! Так сколько у него тогда жен?

Хамна прикинул, прежде чем ответить:

– С полтораста, не меньше. Найл подумал, что ослышался:

– И где они все живут?

– Как положено, с мужьями.

– Но ты же вроде сказал, что их муж – Каззак? Хамна терпеливо, как какому-нибудь малолетнему оболтусу, разъяснил:

– Само собой, есть у них мужья. А заодно они принадлежат еще и владыке, все. Кто ему понравится, ту он и выбирает. Найл оторопел:

– И мужья-то что, не возражают?

– Выходит, что нет. Если они не хотят здесь жить, могут уйти. Но никто никуда не уходят.

Найл ненадолго задумался, а потом все же спросил:

– А если б мы перебрались жить сюда, моя мать тоже стала бы женщиной Каззака?

– А как же. Если бы приглянулась. Юноша тяжело вздохнул. Все ясно. Нечего и думать, что отец согласится здесь жить. Он снова помолчал, а потом задал вопрос, который не давал ему покоя с самого их прибытия в город:

– А у Мерлью есть муж?

– Пока нет. Ей всего семнадцать. К тому же у нее дел невпроворот. С той поры как умерла ее мать, она заправляет всем хозяйством владыки. Найл едва заметно улыбнулся: хоть это его не огорчило. Может, все еще не так плохо?

Хамна, широко зевнув, сел:

– Пора двигать обратно. Скоро наведаются смертоносцы.

– Они прилетают сюда каждый день?

– Нет, что ты! Тем более в это время года. Сейчас время песчаных бурь. По сравнению со вчерашним в убежище было совсем сумрачно. В коридорах горело лишь по несколько светильников. Вчера-то в честь гостей все осветили, а нынче был обычный день. В жилище Стефны сидела за вышиванием лишь одна Дона. Мать ее, вероятно, находилась на работе в швейном цеху. Все, кому исполнилось двенадцать, обязаны были по несколько часов в день отдавать труду. Завидев Найла, девочка засияла от радости и тут же спросила, не желает ли он с ней сыграть.

– Во что? Вместо ответа Дона достала горшочек, в котором лежало несколько цветных камешков, и показала, что нужно с ними делать. Вот камешки лежат на ладони, а надо их подбросить и изловчиться, чтобы все до единого упали на тыльную сторону ладони, и чем дальше, тем сложнее. Потом играли в отгадки – кто точнее угадает, сколько камешков спрятано в руке. Чуть позже, глянув на водяные часы, Дона спросила:

– Хочешь пойти на общую игру в большом зале? Найла клонило в сон.

– Я б лучше вздремнул. А что за игра?

– После десяти часов ребята играют вместе. В прятки, жмурки, чехарду.

– Там, наверное, все младше меня?

– Нет, что ты! Мерлью часто играет, а ведь ей уже семнадцать.

– Ладно, схожу. – Найл удивился сам себе: голос-то даже не дрогнул. В большом зале теснилось тридцать-сорок ребят, примерно от десяти до пятнадцати лет. Водил Айрек, паренек бойкого вида, лет одиннадцати. Найлу стало неловко. Заводилу, по словам Доны, выбирают всякий раз нового, сроком на неделю. Это делается, чтобы развивать у ребят самостоятельность. Когда мальчиков познакомили, Айрек спросил:

– Тебе сколько лет?

– Шестнадцать.

– Что-то не больно похоже. Вон Клесу только четырнадцать, а он повыше тебя будет.

– Пожил бы ты там, где я живу, тоже не больно бы вымахал. Кормежка у нас не сытная, понял?

– А здесь кроме еды и заняться толком нечем, – вздохнул Айрек. Найл призадумался, а Айрек хлопнул в ладоши:

– Ну ладно, давайте начнем с «флейты». Дона, ты у нас будешь флейтисткой, остальные рассаживайтесь. Ребята начали располагаться на полу рядами, Дона – особняком, спиной к остальным. Найлу, сидящему в переднем ряду с краю, протянули гладко обструганную палочку сантиметров десяти в длину.

– Палочка передается из рук в руки, пока играет флейта, – разъяснял Айрек. – Как она замолкнет, тот, у кого в руках палочка, должен поцеловать соседа. И тот выбывает из игры. Возле Найла сидела голубоглазая девчушка лет десяти, застенчиво потупившаяся под его взором. Едва Дона начала играть, как заводила неожиданно крикнул:

– Стоп! Мерлью, будешь играть? Сердце у Найла подскочило к горлу. Девушка вошла в зал незаметно, через боковой проход. Наряд из пятнистого меха оставлял руки и стройные длинные ноги открытыми.

– Прошу прощения, припозднилась, – извинилась она. Айрек милостиво кивнул:

– Ничего. Усаживайся вон посередине. Найл сумел сдержаться и не повернул головы в ее сторону. Мерлью села возле него так близко, что он почувствовал тепло ее плеча-Дона приступила к игре. Найла удивило ее мастерство: девочка куплет за куплетом выводила веселый наигрыш. Мелодия звучала все быстрее и быстрее, и участники в такт перекидывали палочку друг другу. Иногда Дона неожиданно замолкала. Тогда зал взрывался громким хохотом: держащему палочку участнику полагалось поцеловать соседа. Постепенно в рядах возникали свободные места: участники один за одним выбывали из игры. Нередко складывалось так, что мальчику приходилось целоваться с мальчиком, а девочке с девочкой. В таких случаях неминуемо раздавались смешливые возгласы, лица смущенно вспыхивали. Найл веселился наравне со всеми. Через несколько минут в игре остался лишь считанный десяток участников, и Айрек велел им собраться в круг. Теперь палочка просто мелькала по кругу. Дона нарочно не спешила с паузами, нагнетая азарт. Всякий раз, когда палочка оказывалась у Мерлью, Найл втайне заклинал, чтобы музыка остановилась. И надо же, вскоре, когда она протянула руку в его сторону, мелодия и правда оборвалась.

Чтобы как-то скрыть распирающее грудь волнение, Найл широко улыбнулся. Мерлью без тени смущения обхватила голову юноши руками и, приблизившись к его лицу, уверенно прижалась к губам. Стоящие вокруг одобрительно рассмеялись. На какой-то миг их взоры встретились: в глазах Мерлью была холодная насмешка. Секунду спустя девушка встала и присоединилась к тем, кто выбыл. Когда шел следующий круг, Найлу выпало целовать сидящую рядом девчушку. Та, подняв личико навстречу, не отрывалась от его губ довольно долго. «0-о-о!»

– со смешливым одобрением затянули зрители. Покидая круг, Найл заметил, что девчушка густо покраснела.

Утренние часы пронеслись как один миг. Внезапно Найл с недоуменным восторгом понял, что вызывает живой интерес, особенно у девчонок, а ребята настроены не заносчиво, а очень дружески. Когда заводила велел девочкам выбирать себе напарника для бега в «три ноги», Найла пригласили одновременно сразу трое. Победила темноволосая девица по имени Найрис. Они прибежали первыми, чуть опередив Мерлью и ее напарника. После этого ребята помладше сели отдыхать, а Айрек объявил, что последней игрой на сегодня будет состязание по борьбе для тех, кому уже есть тринадцать. Найл удивился, но вовсе не расстроился, узнав, что к состязанию допускаются и девочки.

Пол застелили мягкими, набитыми травой тюфяками. Выбор снова был за девочками, и опять получилось так, что Найл оказался в паре с Найрис. Поединок всякий раз начинался с того, что соперники, усевшись друг к другу лицом, вплотную сводили предплечья и сцеплялись пальцами. Затем, сомкнувшись по команде ногами, соперники пытались наклонить друг друга назад. Когда один отодвигался настолько, что предплечья трудно было уже удерживать вместе, другой набрасывался и, обхватив руками и ногами, силился опрокинуть соперника. И уже лежа борцы барахтались до тех пор, пока одному не удавалось взобраться на поверженного и прижать обе его руки к тюфяку. Судьи

– ребята помладше – давали очки, бдительно следя за поединком. Найрис, будучи поплотнее своего соперника, без труда выиграла первый тур состязания. Однако когда дело дошло до самой борьбы, Найл легко одержал победу.

Поднимаясь, он с радостью заметил, что Мерлью одолела своего противника, широкоплечего, но не совсем расторопного юнца, которого сумела прижать, навалившись всем телом. Было ясно, что силы в ней куда больше, чем казалось на первый взгляд.

Следующие двое соперников Найла оказались мальчиками, причем оба превосходили его и ростом, и весом. Но, как и Найрис, им недоставало ловкости, так что он одолел их без особого труда.

И вот надежда сбылась. Они с Мерлью остались один на один. Оба уже устали, так что, прежде чем дать сигнал к началу поединка, Айрек дал им отдышаться. Затем они сели друг к другу лицом и сдвинули предплечья. Волосы у Мерлью разметались, к влажному лбу пристала одна прядка – просто загляденье! Айрек дал команду начинать. Мерлью, проявив неожиданную прыть, бросилась на Найла. Он подался назад под одобрительный гул зрителей. Девушка, мгновенно оседлав соперника, пыталась свалить его, пока он не успел опомниться. Но подловить Найла второй раз было невозможно. Их руки сомкнулись, ноги тесно переплелись – кто кого. Мерлью прижалась щекой к щеке Найла, жарко дыша ему в самое ухо. Ощущение оказалось настолько приятным, что юноша даже ослабил натиск и, вместо того чтобы одолевать соперницу, просто наслаждался тем, что держал ее в объятиях. Мерлью пошла на хитрость: ослабила натиск, а затем навалилась вновь, но Найл оказался проворней.

В этот миг он мимолетом заметил/что к зрителям прибавились еще двое. Из примыкающего к залу внутреннего покоя вышел Каззак, а следом показалась Ингельд.

Найл, на секунду замешкавшись (не прогневается ли владыка, увидев дочь в объятиях гостя), чуть ослабил хватку. Мерлью, отчаянно крутнувшись, выскользнула из-под соперника и повалила его на тюфяк. Несколько минут они возились, пока девушка наконец не сумела прижать одну его руку к полу. Тут Найл пошел на ту же хитрость, что только что использовала соперница: неожиданно расслабившись, он якобы решил сдаться. Мерлью уже не сомневалась в победе, когда, резко выгнувшись, Найл отбросил соперницу в сторону, прижал ее руки к полу, а сам улегся сверху.

– Так нечестно! – выдавила она.

Но Найл крепко держал ее. Теперь оставалось совладать с руками девушки. Судя по всему, они находились в положении, когда шансы у обоих примерно равныСейчас соперницу можно было вполне одолеть грубой силой, но юноше было как-то неловко, что это будет победа мускулов, а не умения. И он тут ощутил влажное прикосновение ее губ возле уха, словно девушка собиралась что-то прошептать.

Вот губы приоткрылись, и мочку уха игриво коснулись зубки. Юноша замер от нового чувства, нахлынувшего на него, такого сильного, острого и невыразимо сладостного. Прежде чем он осознал, что произошло, красотка выскользнула из-под него и резким движением высвободила руки. Спустя миг она уже цепко держала его за запястья, силясь закрутить ему руки за спину.

– Ну плутовка! – рассмеялся Найл.

– Как ты, так и я, – отозвалась она шепотом. Слабея от смеха, он позволил Мерлью прижать свои ладони к тюфяку. Желая всем показать, что ее победа полная и окончательная, девушка взобралась на поверженного соперника и уселась ему на живот. Зал огласился громким радостным гомоном. Губы Ингельд скривились в насмешливой улыбке. Каззак, выйдя вперед, ласково потрепал дочь по волосам. Мерлью легко вскочила на ноги, не взглянув на юношу.

– Теперь видишь, почему я доверил ей заправлять всем хозяйством? – повернулся владыка к Ингельд. Та усмехнулась:

– Просто замечательная юная госпожа. – И легонько ткнув Найла под ребра босой ногой, добавила: – Поднимайся, мальчонка. Когда позже Найл и Дона шли по коридору, девочка заметила:

– Зря ты ей поддался.

– А что я мог сделать?

– Я видела, как она словчила. Укусила тебя за ухо. – Потянувшись, девочка коснулась мочки его уха. – Больно было?

– Да нет, что ты, – ответил он негромко.

– Она хитрованка, каких поискать, – сказала Дона. Найл отчего-то почувствовал себя виноватым:

– Я, вероятно, тоже.

– Ты? Скажешь тоже! – Девочка взяла Найла за руку и склонила ему голову на плечо. В тот вечер, когда укладывались спать, отец сказал:

– Завтра отправляемся домой.

– Завтра?! – В голосе Найла звучали удивление и разочарование.

– Ты что, не хочешь домой?

– Почему? Хочу… А может, задержимся еще на денек-другой? Улф положил ладонь на голову сына:

– Думаешь, тогда ты будешь готов?

– Д-да, – неуверенно промямлил Найл. Отец, насупив брови, посмотрел на него и покачал головой:

– Ты хотел бы остаться здесь?

– А то нет! – воскликнул юноша. – Если бы все наши перешли сюда вместе с нами. Улф покачал головой:

– Это невозможно.

– Но почему, отец? Тебе здесь что, так уж худо?

– Да нет. Просто я не думаю, что смог бы здесь прижиться.

– Почему?

– Не так просто это объяснить. – Отец со вздохом лег на постель и закутался в одеяло. – Но если хочешь, оставайся, я пойду один.

– Ну зачем уж так!

– А что? Обратную дорогу я знаю. Хамна вызвался меня проводить до дальнего конца плато. А там до дома уж рукой подать.

– А я что, останусь здесь?

– Тебя можно будет забрать позднее. Стефна говорит, что очень была бы рада, если б ты погостил.

Соблазн был велик. Остаться в доме, где живет милая Дона – почти сестренка, каждый день видеть Мерлью.

– А что Каззак?

– Как раз он это и предложил.

– А что ты об этом думаешь?

– Я б хотел, чтобы у сына была своя голова на плечах. Через несколько минут дыхание Улфа стало ровным и глубоким: он заснул. А у Найла всякое желание спать пропало. Через прикрывающую дверной проем занавеску проникал свет единственного светильника, словно живые, разгуливали по потолку тени. Откуда-то со стороны коридора доносились приглушенные голоса, долетали звуки шагов: мимо проходили по своим делам люди. До полуночи оставалось еще часа два, а в целом дворец Казэака, похоже, вообще не утихал до самого рассвета. При отсутствии дневного освещения чувство времени как-то смещается, а с ним и часы, отведенные для сна. Остаться-то как хочется! В пещере он, по сути дела, и не нужен. С той поры, как Вайг выдрессировал муравьев и осу, охота стала, скорее, развлечением, чем необходимостью. В нескольких милях от пещеры – изобилие пищи. Сам Найл, как сказал Улф, может возвратиться сразу, как захочет. Почему б не задержаться здесь на несколько недель или месяцев, а то и дольше? Очень хотелось найти какую-нибудь достаточно вескую причину. Но не давала покоя мысль, что семья без него осиротеет. Тогда юноша задумался над тем, что именно его здесь держит.

Первый довод, и совершенно неоспоримый – Мерлью. Найлу вспомнилось жаркое прикосновение ее губ и то, как покусывают ухо беленькие зубки, и сердце зашлось от неуемной беспричинной радости. Юноша позволил себе помечтать о том, как, может, возьмет Мерлью в жены, а то еще и усядется со временем на трон Каззака. И вот тут-то в душе шевельнулось вдруг сомнение. Вспомнились слова Айрека: «А здесь кроме еды и заняться толком нечем».

И Найл всерьез задумался: а каково это, год за годом сидеть под землей? Дома он, по крайней мере, волен покидать жилище и приходить когда вздумается. Там, наверху, ждал целый мир. Мир чудес наподобие той страны муравьев или исполинской крепости на плато.

Здесь же только тем и живут, что трусливо прячутся от смертоносцев. Картина вырисовывалась совершенно ясная. Живи он в этом городе, дни протекали бы в сытости и благополучии.

Родившийся здесь ребенок мог вырасти, состариться и умереть, так и не испытав бередящего чувства постижения нового. Отчего Дона так набрасывалась на него с расспросами о жизни в пустыне, путешествии в страну муравьев? Потому что для нее все это олицетворяет мир, исполненный и опасности, и захватывающих возможностей. Для детей подземного города каждый день жизни здесь – лишь нудное, неизменное повторение предыдущего, привычка. Вот в чем дело, внезапно уяснил Найл. Вот оно что: привычка. Привычка

– тяжелое теплое одеяло, грозящее удушьем. Убаюкивает ум, нагнетая неизбывное чувство смутного недовольства. Сдаться во власть привычки – значит застыть на месте, утратить способность к изменению, развитию. Донесшийся из-за стены приглушенный смех отвлек юношу от раздумий – по коридору гонялись друг за другом двое ребятишек. Снова ему вспомнилось об играх в большом зале, о Мерлью. Окрепшая было решимость мгновенно улетучилась. О какой скуке может идти речь, если он каждый день будет видеть Мерлью?

Найл лежал с открытыми глазами уже больше часа, а сон все не шел. Теперь он думал о Каззаке. Почему владыка предложил отцу, чтобы он, Найл, остался? А вдруг его об этом попросила Мерлью?

Эх, если б можно было с кем-нибудь поговорить, а не валяться здесь, когда голова разбухает от неразрешенных загадок!… Может, Стефна еще не спит?

Осторожно, чтобы не разбудить отца, он выскользнул из-под одеяла и на цыпочках прокрался к двери.

Соседняя комната оказалась пустой. Пройдя через нее, Найл остановился возле занавески, ведущей в комнату Стефны и Доны, и прислушался. Спят: дыхание ровное, глубокое. Юноша подошел к выходу в коридор и выглянул наружу. Надо же! Навстречу шел Корвиг, младший брат Хамны, в обнимку с девушкой.

– Здравствуй, Найл. Что поделываешь? – спросил тот.

– Так, сон что-то не берет.

– Сон? Какой сон? Времени всего ничего! Мы вот идем к Найрис поиграть во что-нибудь. Хочешь с нами?

– Наверное, ни к чему, – виновато потупив голову, рассудил Найл. – Мы с отцом, должно быть, утром отправимся обратно, так что надо хорошенько отдохнуть. Жаль, что Корвиг не один, можно было бы спросить у него совета. Корвиг просунул Найлу руку под локоть:

– Да ладно тебе, выспаться всегда успеешь. Давай сходим. Девушка, глядя на него большими выразительными глазами, спросила:

– А почему ты так скоро отсюда уходишь?

– Отец говорит, пора обратно. Если б уговорить его задержаться на несколько дней… – Он повернулся к Корвигу: – Ты не мог бы попросить своего отца, чтобы переговорил с моим?

Они вышли в главный проход, ведущий в большой зал.

– Он сейчас там, – кивком указал Корвиг. – Почему б тебе самому его не попросить?

Владыка прохаживался в одиночестве, вчитываясь в пергаментный свиток, который держал возле самого носа.

Встречные почтительно склоняли на ходу головы, хотя Каззак едва ли кого замечал. Корвиг, приблизившись к отцу, тоже поклонился и негромко произнес:

– Властитель…

Каззак вскинул голову и раздраженно сверкнул глазами, однако, заметив Найла, милостиво улыбнулся.

– Прошу прощения, властитель, но Найл хотел бы тебя кое о чем спросить, – сказал Корвиг.

– Да, я весь внимание. – Каззак взял Найла за руку. – Что тебя интересует, мой мальчик?

– Я насчет нашего завтрашнего отхода, властитель. По лицу Каззака пробежала тень.

– Завтра? Так скоро? Почему бы тебе не задержаться?

– Именно об этом я и хотел тебя просить. Не мог бы ты уговорить моего отца?

Каззак насупился и пожал плечами:

– Об этом мы с ним уже говорили. Твой отец сказал, что ему не дает покоя оставленная семья. Но оговорился, что это не повод к тому, чтобы и ты уходил вместе с ним.

– Я как раз хотел остаться.

– Неужто? Прекрасно!

Приветственно кивнув, напротив повелителя остановился стражник.

– Знаешь, – сказал Каззак, – я сейчас занят, а ты, думаю, мог бы сходить и поговорить с Мерлью. Она сейчас, видимо, одна.

– Благодарю тебя, властитель. Покои Каззака занимали два этажа, которые соединялись короткой лестницей. Стоящий внизу стражник посторонился, уступая дорогу. Найл вошел в обширный сводчатый зал, потолок которого подпирали каменные колонны, а стены были завешены богатыми зелеными занавесями. От доброй дюжины светильников было светло, как днем. В зале, судя по всему, никого не было. Найл прошел к занавешенному дверному проему в противоположной его части, заглянул. Большая опрятная комната – деревянная резная мебель, на полу циновка, ярко горят светильники. И опять же никого. Справа от входа в зал вверх шла еще одна лестница. Подойдя и остановившись возле, Найл прислушался. Откуда-то сверху, похоже, доносились голоса. Юношей овладела нерешительность. Что о нем подумают, если он будет вот так бесцеремонно разгуливать здесь? Впрочем, у него же есть разрешение владыки. Бесшумно ступая босыми ногами, он поднялся по каменным ступеням и попал в хорошо освещенный коридор с невысоким потолком, по обе стороны которого тянулись занавешенные дверные проемы. Со стороны одной из комнат доносились женские голоса. Найл, нерешительно приблизившись, хотел было спросить: «Здесь есть ктонибудь?», – но в этот момент одна из женщин неожиданно рассмеялась. Голос он узнал тотчас же: Ингельд. Первым порывом Найла было сразу же уйти, но, уже повернувшись, юноша уловил, что речь, собственно, идет о нем. Пока он прикидывал, как поступить, Ингельд продолжала:

– … Сам он здесь не при чем. Во всем виноваты отец его и брат. Голос Мерлью:

– Как это случилось?

– Не знаю. Они не рассказывали. Оттого-то я и подозреваю, что дело нечисто. Разве расскажут они женщине, как погибли ее муж и сын!

– Может, они просто щадили твои чувства?

– Они-то! – воскликнула Ингельд презрительно. – Можно подумать, им есть до этого дело! Я вот что скажу. Они чуть не бросили меня на произвол судьбы в той крепости на плато.

– Да ты что? Как можно!

– Я не переношу высоты, а как глянула со склона на все те ступени, у меня просто ноги подкосились. Они же просто повернулись ко мне спиной и полезли спокойно вниз.

– Ужас какой! И что же ты?

– А что? Зажмурилась и пошла следом. Провожатых моих уж и видно не было, а я как вспомнила о тех страшилищах-пауках… В голосе Мерлью звучал неподдельный гнев:

– Это же надо, так обойтись с женщиной! Ингельд презрительно фыркнула:

– Да что им женщины? Дикари же… Нависла гнетущая тишина. «Уходить надо», – решил Найл. Ему было совестно за это невольное подслушивание. Но не успел он и шагу ступить, как Ингельд вдруг спросила:

– Тебе, похоже, нравится этот парнишка?

– С чего ты взяла?

– Как вы с ним нынче катались по полу…

– Не понимаю, о чем ты, – холодно ответила Мерлью. – Состязания по борьбе – один из наших обычаев.

– Властитель рассудил, что он тебе приглянулся.

– Приглянулся? Этот, тщедушный? Шутишь!

– А остальным он, похоже, нравится.

– Ну и что? Это потому, что он здесь новенький, вот всем и любопытно. Но это ненадолго. Скоро к нему привыкнут и перестанут замечать. Найл, стараясь ступать как можно тише, с пылающим лицом тронулся прочь. Грудь давила изнутри непривычная, каменная тяжесть – примерно так же, как тогда, когда он услышал весть о смерти Торга и Хролфа. Кровь гулко стучала в висках. Как больно!

В проходе стоял стражник. Найлу было неловко даже проходить мимо: казалось, на его лице яснее ясного написано все, что произошло. Но тот лишь дружелюбно кивнул.

Возвращаясь по коридору, Найл прижимался к стенам, боясь выходить из тени, и молился о том, чтобы никто не попался навстречу, не заговорил с ним!

А в голове звенело гулким эхом: «Приглянулся? Этот, тщедушный? Шутишь!» Да уж… Теперь все ясно. Разумеется, дочери владыки он кажется не более чем заморышем. Ему было так стыдно, что хотелось плакать. И все же, вспомнив сегодняшнее утро, Найл рассудил, что Мерлью определенно с ним заигрывала. Зачем, скажем, прикусила ухо? Или улыбнулась, скрытно так, когда прощались? Неужто попросту играла с ним? Народясь и окрепнув, горький гнев вытеснил робкую беспомощность. «Ненавижу», – решил Найл. Все лучше, чем изнывать от безысходной сосущей тоски, от которой того и гляди из глаз брызнут слезы.

– Где был? – голосом отца спросила темнота, когда Найл вернулся в спальню.

– Не спалось, решил сходить погулять. – Поворочавшись, юноша устроился на травяной постели, натянув одеяло до подбородка, затем помолчал немного и сказал: – Я подумал о завтра. Я с тобой.

Улф кашлянул:

– Давай-ка спи. Выходить предстоит спозаранку. А у самого голос задрожал от плохо скрытой радости. Уж кто-кто, а Найл хорошо знал отца.

Город оставили за час до рассвета, выйдя вместе с муравьиными пастухами. Путников сопровождали Хамна и Корвиг, получившие на то особое распоряжение властителяСам Каззак проводил гостей до самого выхода и там, обняв, расцеловал обоих в лоб и щеки. К счастью, он не стал допытываться, отчего юноша передумал оставаться. Галереи подземного города в этот час были пусты. У Найла к горлу подкатил комок непрошеных слез: все это он, судя по всему, видит в последний раз.

– Помни, – еще раз повторил Каззак Улфу. – Ты получил от меня приглашение вернуться сюда со своей семьей. – И добавил задумчиво: – Сайрис в последний раз я видел, когда она была еще совсем девочкой. Улф почтительно кивнул:

– Мы все с ней обговорим, властитель. Найл знал наперед: никакого разговора не будет.

– Уж ты постарайся, – сказал напоследок Каззак и заспешил обратно внутрь. Предрассветный ветер для него, видно, был чересчур прохладен. Полоска неба на востоке чуть посветлела, а над головой все еще стояла непроницаемая мгла. Впереди свет звезд отражался на недвижной глади озера. Зрелище так зачаровывало, что даже горькие мысли о Мерлью на время забылись, но вскоре в памяти снова всплыли слова об «этом, тщедушном», и настроение опять резко ухудшилось. Так что следующие полчаса или около того юноша тешился тем, что рисовал в уме картины, где гордячка Мерлью платит за причиненную ему обиду.

Вот ее ловят и тащат к себе в город пауки-смертоносцы. У нее остается одна надежда – на Найла…

– Мы решили, что через плато вообще не стоит идти, – прервал его мысли Улф. – Каззак сказал, быстрее будет, если пойдем через горы на северо-западе…

– Я ничего советовать не могу, – скромно отозвался Хамна. – Никогда не забирался в такую даль. Но мне говорили, по ту сторону гор земля лучше. Там последний десяток лет довольно часто шли дожди. Все вместе они добрались до берега, озера и двинулись прямиком на запад. Поклажа была тяжелее, чем неделю назад, когда выходили из пещеры (Каззак не поскупился на подарки), но нести ее было не слишком трудно: путников снабдили заплечными кузовами, которые приторачивались к поясу особыми лямками. Когда небо заметно посветлело, Найл обернулся через плечо и неожиданно увидел паучьи шары, отражающие лучи восходящего солнца. Шаров было два, оба плыли на порядочной высоте в сторону соленого озера. Юноша поспешил предупредить остальных, и все путники укрылись под кривыми сучьями боярышника. Пауки вряд ли могли их заметить, день едва занимался, да и шары проплывали на высоте не меньше ста метров. Хамна и Корвиг, заметил он, не то что не всполошились, даже не обеспокоились. Они достали из кузовов фрукты и начали жевать с таким беспечнорассеянным видом, будто находились на увеселительной прогулке. Выждав, когда шары скроются за горизонтом, путники выбрались из укрытия и пошли берегом озера. Найл заговорил:

– Я смотрю, не очень-то вы с паучками осторожничаете.

– Как-нибудь научились с ними обходиться, – откликнулся, пожав плечами, Хамна.

– Но… – Поймав упреждающий взгляд отца, Найл осекся и замолчал. С рассветом поднялся ветер. Его направление менялось несколько раз, а в конце концов возобладал северо-западный.

По мере того как утро разгоралось, он окреп, стал сухим и жарким, и вот уже пахнуло раскаленным дыханием пустыни. Вскоре это уже и ветром нельзя было назвать, он походил, скорее, на бурю, несущую косматые облака пыли и колючего песка, от которого неудержимо струились слезы. Хамна и Корвиг сникали на глазах. Было видно, что увеселительная прогулка все больше превращается для них в испытание на выносливость. Свои накидки они обернули вокруг лиц, оставив лишь узкую щель для глаз, и так шли, с трудом превозмогая порывы встречного ветра. Примерно через полчаса Улф предложил им повернуть назад. Те вначале отнекивались, считая делом чести сопровождать путников хотя бы в первый день пути, но Улф заметил, что главная ценность совместной дороги – общение

– при такой погоде явно теряется. Больше провожатых уговаривать не пришлось. Они обнялись, пообещали друг другу непременно встретиться вновь и расстались. Хамна с Корвигом с явным облегчением повернулись к ветру спиной. Теперь Улф озабоченно прикидывал, разумно ли будет отправиться через горы.

Это легче, чем через плато, зато дольше, хотя При секущем этом ветре, от которого растрескивались губы, все равно шагу не прибавишь. Согнувшись в три погибели и щурясь сквозь напряженно подрагивающую щель в намотанной на голову материи, путники упорно двигались вперед, стараясь проделывать в час около пяти миль.

Найл с вожделением поглядывал на подернутые крупной рябью воды соленого озера, но знал, что туда лучше не соваться. Если, искупавшись, не смыть соленую воду в ручье, будет еще хуже. К той поре, когда солнце достигло зенита, оба выбились из сил. Привал и обед договорились устроить в ближайшей рощице или кустарнике, как только те подвернутся. Но вот еще две мили позади, а вокруг ни деревца, ни кустика. Через полчаса путники определили, что находятся на западной оконечности озера и дорога теперь лежит через пустыню, к изрезанным горным отрогам и пересохшим руслам рек. В этом месте Найл неожиданно для себя рассмотрел в паре сотен метров справа предмет, напоминающий большой валун.

Тронув отца за плечо, он молча указал головой в сторону камня. Улф кивнул, и они заспешили туда. Прошли с полсотни метров, и стало ясно, что это не камень, а остатки строения. Основная его часть была погребена под слоем песка, наружу торчали лишь изломанные контуры стен. С западной стороны строения надуло целую дюну. Взобравшись туда, где полуразрушенная стена была пониже, отец с сыном увидели запорошенный толстым споем песка внутренний дворик. В глубине, на противоположной его стороне, виднелись ступени, изрядно выщербленные ветром. Ступени всходили на вершину башни, теперь уже укороченной вдвое по сравнению с прежними размерами. В целом строение напоминало ту самую крепость на плато, только более мелкую и обветшалую. Какое-никакое, а укрытие от ветра. Спрыгнув на мягкий песок, путники испытали несказанное облегчение: здесь было спокойно и тихо. Оба так вымотались, что следующие полчаса просто сидели, опершись спинами о стену и вытянув натруженные ноги. Ветер, казалось, взвывал от отчаянья, досадуя, что не может добраться до них. Сидя так с закрытыми глазами, Найл слушал, как постепенно унимается сердце и уютные волны спокойствия накатывают, освобождая от всякого волнения. Улф коснулся руки сына. Найл, оказывается, ненадолго задремал. Юноша поднял голову, чтобы взглянуть на положение солнца, и с удивлением обнаружил, что в небе просвета не видно из-за туч. Ветер неистовствовал, и, хотя защита стен казалась надежной, песок на дальнем конце двора вихрился смерчем. Небо угрожающе потемнело, и вскоре опустилась мутная мгла, а ветер обрел такую мощь, что Найл начал уже опасаться, так бы он не свалил стену, за которой они укрылись. Путники достали из кузова шелковые полотнища и завернулись в них. Обоим казалось, будто ветер задувает со всех сторон сразу, пытаясь добраться до двух бродяг, а туча песка тяжело перекатывается через стену, как вода через мол.

Найл вспомнил о Хамне и Корвиге: хорошо, если успели добраться домой до начала бури. Казалось, сама судьба привела их в момент крайней нужды в эту спасительную крепость. Если понадобится, можно будет остаться здесь хоть на всю ночь.

Внезапно буря стала ослабевать, а небо проясняться, насыщаясь светом, напоминающим рождение зари. Вскоре ветер утих совершенно, и в одно мгновение прорезался такой пронзительный солнечный свет, что показался вначале просто ослепительным.

Солнце стояло по-прежнему высоко – судя по всему, было около двух часов пополудни. Оказалось, отца с сыном занесло песком по самую шею. На противоположной стороне двора песок образовал насыпь возле стены. Найл с трудом встал (ноги, оказывается, затекли) и потянулся. Хотел посмотреть через стену, но роста чуть не хватило, и тогда он прошел через двор, увязая в зыбучем песке, и забрался по насыпи наверх. Внизу открывался вид на руины незнакомого города. Обнаженные бурей останки строений находились по меньшей мере на десяток метров ниже стены. Прямо напротив стояло здание с высокими колоннами – не грузными и квадратными, как в крепости на плато, а стройными и круглыми, и некоторые из них все еще подпирали то, что осталось от оконных перемычек и стен. А как раз в середине, между колоннами, находилось нечто дающее под солнцем слепящие блики.

– Отец, скорее сюда, глянь! – крикнул Найл. Улф уже через секунду стоял рядом.

– Вот как… Мне, сдается, доводилось кое-что слышать об этом, – задумчиво произнес отец. – Город, которым правил Бейрак, отец Каззака.

– Они обитали на поверхности?

– Пока их не выжили смертоносцы.

– И основал город тоже Бейрак?

– Нет. Он стоит здесь с незапамятных времен. Говорят, его построил какойто древний народ. А звались они латинами.

– А вот там что, не знаешь? – Найл указал на сверкающее нечто.

– Не знаю. Во всяком случае, видно, что сделано из металла. Около десяти минут, падь за пядью одолевая щербатые стены, они спускались вниз, на песок. С наружной стороны было заметно, что крепость представляет собой квадратное строение, сложенное из обтесанных блоков, которые скреплены между собой цементом Окна – высокие и узкие. Высоким и узким же был дверной проем, а вверху на стене выдолблены непонятные символы. Проход весь завален разрушенной каменной кладкой, забит песком. В город от него вела двойная колоннада впрочем, теперь уже лишь обрубки, а обломки камня валялись на дороге. На некоторых колоннах сохранились капители с изображением виноградных гроздьев и листьев.

От большинства строений остались лишь полуразрушенные стены. Правда, были среди них и такие, что сохранили верхние этажи. Все строения – из обожженной глины и кирпича. Помещения в них были совсем крохотными, иные не больше нескольких метров.

Пока Улф осматривал развалины дома, Найл расхаживал по зданию с колоннами, куда вела с улицы мощеная дорожка. Под ногами лежали каменные глыбы, покрытые чем-то вроде цемента.

В пространстве между колоннами выстроились в ряд как бы внушительные короба, но только высеченные из камня. Расслабившись, а затем сосредоточась, Найл безошибочно определил, что у этих штук есть какая-то странная связь с мертвыми.

Мощеная дорожка заканчивалась пролетом лестницы – ступени шириной метров пять каждая, – ведущей к остаткам массивных ворот. От храма, в который входили некогда через эти ворота, не осталось, по сути, ничего, кроме расположенных вкруговую колонн, каждая на квадратном гранитном постаменте, а сверху – уцелевшая оконная перемычка.

Найл с самозабвением разглядывал цветастые квадратики напольной мозаики, изображающей птиц и зверей. А в самом центре мозаичной площадки стояло загадочное нечто, околдовывающее своим блеском. Приблизившись, юноша с удивлением увидел на изогнутой металлической поверхности свое отражение. Правда, внешность в ней безобразно искажалась, а если подойти ближе, то и вообще коверкалась до неузнаваемости. Нечто напоминало жука на металлических лапах-подпорках, с прозрачными выпученными глазами впереди.

Даже одного взгляда на эти согнутые в суставах лапищи было достаточно, чтобы понять: для ходьбы такие ноги не годятся. Внутренне расслабившись, Найл попробовал выведать что-нибудь о стоящем перед ним непонятном устройстве – надеялся вызвать какие-нибудь образы или хотя бы ощущения.

Картина, к его удивлению, получилась ужасно размытая и невнятная, можно сказать, вообще никакая. С таким же успехом можно было гадать о значении непонятных знаков над дверным проемом крепости. Походило, что неизвестный творец сверкающего чудища совершенно не похож на людей, которых знал он, Найл. Тем не менее было в этом чудище что-то такое, что говорило: его создали люди. Но зачем? Не для того ли, чтоб на спине своей и складных лапах оно перевозило людей через пустыню?

Сразу за выпученными глазами в округлом боку располагалась, судя по всему, дверь.

Найл почуял это сразу, будто память какая-то, древняя-предревняя, незаметно ожила в сознании (дверей он отродясь не видел). Юноша осторожно притронулся к ней – вопреки ожиданию металл под лучами солнца нагрелся, но не сильно. Снаружи неброско выделялась изогнутая металлическая ручка, и Найл, ухватившись, принялся крутить ее во все стороны, а затем, потеряв терпение, поддал ее ребром ладони.

Он смутно догадывался, что именно благодаря этому выступу можно проникнуть в чрево причудливого насекомого, и в конце концов, распалившись, хлопнул со всей силой – и тут под пальцами что-то подалось (от неожиданности он даже вздрогнул), часть бока плавно отъехала в сторону. Юноша тотчас отскочил: ему показалось, что дверь двигает кто-то невидимый. Однако внутри никого вроде и не было. Осторожно заглянув в открывшийся проем, Найл потихоньку забрался внутрь. Только там он обнаружил, что «глаза» у насекомого сделаны из чего-то прозрачного – вроде оплавленного огнем белого песка, который пропускает свет. Здесь было тесно, места хватало лишь на небольшие – кстати, обтянутые кожей – сиденья.

Юноша вертел головой, с изумлением разглядывая совершенно незнакомые предметы, но, как ни силился, никак не мог догадаться, зачем все это нужно. Понятное дело, где ж он мог увидеть (а тем более с чем-то сравнивать) усеянный тумблерами и кнопками пульт управления и рулевую колонку? Увиденное и словами-то было трудно описать. Найла объял ужас. Перед ним, вне всякого сомнения, какая-то святыня, не иначе. Парень осторожно опустился на теплое от солнца сиденье и, заведя над пультом руку, затаив дыхание, коснулся растопыренной пятерней его стекловидного с пупырышками покрытия. Ничего не произошло: чудище оставалось таким же смирным и даже не попыталось наказать его за любопытство. А вот повыше пупырчатого покрытия была соблазнительно откинута крышка, и в углублении виднелись необычные предметы, которые Найл один за другим дотошно рассмотрел и ощупал. Когда юноша невзначай надавил на масленку, ему в лицо тоненькой струйкой брызнуло машинное масло, и от неожиданности он даже подпрыгнул.

Попробовал жидкость на язык – пакость, отер лицо рукой. Набор отверток и гаечных ключей вызвал у Найла недоумение: зачем все это? Никогда еще в голове у юноши не возникало столько вопросов, на которые никто не мог дать ответ. Полная неясность.

В неописуемый восторг Найла привела короткая, длиной в полруки, и сантиметр в обхвате металлическая трубка вроде железа. Вот так вес! Тяжелее заматерелого гранита.

Юноша не колеблясь решил, что эта вещь должна принадлежать ему и что он не уступит ни ее ни брату, ни отцу, ни самому Каззаку – пусть и не просят. Он несколько раз шлепнул замечательной штуковиной по ладони и с удовлетворением отметил, что такой можно одним ударом пристукнуть муравья или оглушить жука, каким бы крепким ни был у того панцирь. С таким оружием можно потягаться и с тварями, обитающими в каменистых воронках. Он вгляделся в предмет пристальнее. Концы трубки опоясывали концентрические ободки, а на одном имелся еще и кружок, который можно вдавливать, с тонкой насечкой, диаметром около сантиметра. Найл зачем-то решил попробовать трубку на зуб, сунул ее в рот и прикусил. Вот те раз! Трубка сама собой начала удлиняться, выдвигаясь изо рта, словно живая.

Конец ее случайно чиркнул по пульту управления. Внезапно что-то загудело, а сиденье начало слегка вибрировать. Как ошпаренный, Найл выскочил наружу. Сидя на земле, он оторопело таращился на неожиданно ожившее, помаргивающее глазками чудовище. На шум примчался отец. Найл спохватился: внутри осталось новое оружие. Что делать? Однако колебался он совсем недолго: уж больно хороша была металлическая вещица. Сделав глубокий вдох, юноша быстро нырнул в чрево неведомого существа и почти мгновенно выскочил обратно, сжимая в кулаке раздвижную трубку-жезл, в которой длины теперь было около трех метров.

– Это еще что такое? растерянно пробормотал Улф.

– Сам не знаю.

На пульте управления мелькнул зеленый огонек, и гудение смолкло. Отец с сыном обошли вокруг диковинного устройства, тщетно попытались сдвинуть его с места, пролезли под ним и в конце концов решили оставить его в покое.

Улфу захотелось взглянуть на трубку, и Найл неохотно уступил. Отец с хмурой сосредоточенностью ощупал вещь, со свистом рубанул ею воздух И, к облегчению юноши, протянул обратно.

Принимая трубку от отца, Найл взялся за нижний конец, что пошире. В тот же миг раздался звонкий щелчок, и жезл быстро сократился, вновь приобретя форму цилиндра. Еще раз внимательно осмотрев предмет, Найл догадался, что секрет здесь в кружке с насечкой, с торца. Стоило его утопить, как цилиндр вырастал в длинный заостренный прут.

Благоговейно и вместе с тем с нескрываемым интересом оглядывая предмет, Найл кончиками пальцев ощутил исходящее от него тоненькое покалывание, будто внутри сидело множество крохотных иголочек. Минут пять он только и делал, что сдвигал-раздвигал трубку, пока наконец не расстался с надеждой понять, для чего она нужна. Кстати, возникающее при удлинении трубки покалывание почему-то казалось смутно знакомым. Время шло, уже давно перевалило за полдень, пора было и собираться в дорогу. Возвратясь к стенам крепости, они по куче нанесенного песка взобрались наверх, Улф спрыгнул во внутренний двор и стал оттуда подавать сыну поклажу. Когда Найл нагибался за вторым кузовом, первый – видно, поставленный неровно – накренился и начал сползать по склону. Догонять его Найл не стал: у кузова сверху застежка, так что ничего наружу не вывалится. Пособляя отцу взобраться назад на стену, Найл случайно глянул на уехавшую поклажу, и ему вдруг показалось, что внизу, у подножия откоса, что-то, вроде, шевелится.

Насторожившись, юноша пригляделся внимательнее, а затем медленно двинулся вниз по откосу, не отрывая взгляда от кузова. И опять ему почудилось, что кузов чуть шевельнулся. Осторожно потянувшись вперед, Найл взялся за лямку и, приподнимая поклажу, заметил, как песок внизу осыпается тоненькими струйками…

О ужас! Совершенно неожиданно наружу выпросталась мохнатая членистая лапа, за ней другая. Уже через пару секунд перед Найлом возник здоровенный паук, хлопотливо карабкающийся из песка наружу. Среагировал парень мгновенно, не задумываясь. Взмахнув увесистой трубкой, он что было сил ударил по омерзительной морде. Паук засипел от боли, а юноша отскочил, ощутив всем своим существом, как ядовитым жалом ожег его удар чужой воли.

Он прекрасно понимал: стоит сейчас насекомому вылезти из песка, и оно мигом сгребет его в охапку, распластает, навалясь мохнатой тушей, пригвоздит передними лапами к земле и вонзит клыки. Найл снова вскинул оружие над головой и начал осыпать врага частыми, исступленными ударами – по пасти, глазам, незащищенному панцирем мыску на затылке. Ответными ударами своей воли тварь словно хлестала Найла по рукам, пытаясь защититься, но смертельный ужас только придавал юноше сил. И тут зловещий гнет как-то разом исчез. Отец стоял на откосе, онемев от собственной беспомощности, и как завороженный наблюдал за происходящим. Увидев, что все кончено, он скатился вниз, к Найлу.

Туловище паука вылезло из песка наполовину, и можно было различить, что он, безусловно, крупнее тех серых, с которыми им довелось столкнуться в крепости на плато. Этот размером был примерно с тарантула-затворника, которого убила осапепсис, а судя по клыкам с канавками для яда, наверняка приходился ему дальним сородичем. Но мохнатое туловище тарантула обычно бывает бурого цвета, иногда с желтыми подпалинами, а этот черный как смоль. И глаза не в два ряда, а в один, причем расположены странно, ободком вокруг головы. Отец и сын, озаренные внезапной страшной догадкой, переглянулись. Это не какая-то безмозглая тварь, хоронящаяся в залах заброшенной крепости. Они убили паука-смертоносца!

Тут Найл вспомнил о двух паучьих шарах, проплывших в вышине до того еще, как изменится ветер. Орудуя складным жезлом как багром, он выволок неподвижную черную тушу из песка – под ней лежало шелковое полотнище шара. Улф затравленно обернулся через плечо:

– Второй, наверное, где-то поблизости. Пойдем-ка отсюда, пока не поздно.

– А как с этим быть? Если второй вдруг его отыщет, все раскроется. Юноша мгновенно вспомнил рассказ деда о мучениях тех двадцати несчастных, что прикончили смертоносца. Медленная, жестокая, жуткая пытка длилась без перерыва много дней. Найла передернуло.

– Конечно. Надо его зарыть. За считанные минуты они забросали паука песком, а чтобы его не разметало ветром, еще и положили сверху несколько плоских камней. Когда уходили, Найл оглянулся: уже с десяти метров ничего нельзя было заметить. Как только они дошли до берега озера, паренек омыл трубку в соленой воде, счистив с нее пучком травы следы крови и какой-то липкой белой пакости. Потом сложил ее и сунул на дно кузова. Отец с сыном спешили туда, где вздымались на горизонте горы. На душе было сумрачно от тяжелого предчувствия. Словно чей-то недобрый взор неотрывно смотрел в спину, провожая путников через пустыню. Каззак знал, что советовать. На дальней стороне гор осадки оживили унылую пустыню, превратив ее в подобие оазиса. Местность чем-то походила на ту, где располагался их дом. Пусть на переход пришлось пожертвовать еще один день, зато идти было куда легче, чем по плато. Улф бывал в этих местах лет десять назад, но ничего не видел, кроме голого камня.

А теперь вот благодаря некоему капризу природы участок превратился в отрадную с виду местность. Разумеется, опасностей здесь прибавилось – от жуковскакунов до скорпионов и других хищников, как правило, ночных. Поэтому путники несмотря на жару шли в дневное время, а на ночлег пристраивались где придется.

Истекали третьи сутки пути. Проснувшись утром в укрытии, сооруженном из камней и кустов терновника, Найл учуял странный запах. Как от шкуры гусеницы, когда ее выкладывают сушиться на солнце. Ветер дул с северо-запада. Откуда запах? В ответ на вопрос сына Улф лишь пожал плечами:

– Не знаю. Это запах Дельты Пахло преющей растительностью, да еще немного – тошнотворно сладко тлением. От Найла не укрылось, что, пока ветер не изменил направления, отец выглядел встревоженным и чуточку растерянным. На следующее утро с Улфом случилась история, которая могла бы плохо кончиться. Расположившись на привал в тени дерева – переждать жаркие послеполуденные часы, – оба заметили движение в кустах, примерно в полусотне шагов, Там стоял куцехвостый зверек, который, встав на задние лапы, силился дотянуться до веточки с лакомыми ягодами.

Так как люди не двигались, животное их не замечало. Улф, подхватив копье, осторожно отошел в сторону, чтобы не попасть в поле зрения зверька, а затем стал незаметно подбираться к нему за кустами креозота. Найл, стараясь не шуметь, достал свою трубку и утопил кнопку. Внезапно Улф резко вскрикнул. Животное, испуганно встрепенувшись, мгновенно исчезло. Улф стоял на одном колене. Правая ступня и голень угодили, похоже, в какую-то дыру. Паренек сначала подумал, что отец просто споткнулся и угодил в обыкновенную трещину на сухой земле, но вскоре увидел, что отец вызволяет ногу с заметным усилием. Следом за ступней наружу показалось темное, поросшее густым волосом создание, напоминающее гусеницу. Найл не мешкая бросился на помощь и всадил острый конец трубки-жезла в извивающееся туловище. Но тварь и не думала отцепляться. Резко и мощно сократившись, она чуть не втянула ногу Улфа обратно в дыру. В конце концов отцу удалось-таки высвободиться – правда, уже без сандалии, а по щиколотке сочилась кровь. Найл же лупил гусеницу до тех пор, пока она не затихла.

– Что это такое? Улф сел, старательно осматривая стопу:

– Личинка львиного жука. В норах прячутся, как тарантулы-затворники. С час ушло на то, чтобы обработать раны – несколько глубоких продольных царапин, след не то зубов, не то челюстей. У отца была с собой мазь, сделанная из чертова корня. Разодрав на полоски кусок ткани, он смочил их и перевязал ступню и голень.

Жаль было переводить на это добротную материю – подарок Сайрис от Стефны, – но куда деваться! Улф переобулся в сандалии, подаренные Хамной, и снова тронулся в путь, но уже хромая все заметнее и заметнее. К вечеру добрели уже и до знакомых мест, милях в двадцати от пещеры. Спали опять на голой земле, наспех соорудив укрытие из камней и кустов. А к утру ступня Улфа безобразно распухла и начала синеть. Найл взял отцовский кузов, взвалил себе на свободное плечо и зашагал, согнувшись под тяжестью ноши, а Улф ковылял сзади, опираясь на древесный сук как на костыль. Оба сознавали, что надо во что бы то ни стало добраться до темноты: на следующее утро, не исключено, яд расползется настолько, что Улф не сможет идти. Так что мучились, но шли, и протопали под палящим зноем не меньше десятка миль. Затем устроили короткий привал в тени большого камня, перекусили, и Улф ненадолго вздремнул. Нога у него к этому времени так раздулась, что на нее уже невозможно было опереться. Если бы не костыль, он бы и шагу ступить не смог. Часто приходилось останавливаться и отдыхать, по несколько раз на одну милю. Когда солнце начало понемногу клониться к горизонту, у Улфа прорезалось второе дыхание и он пошел равномерными тяжелыми шагами, не соглашаясь на остановки.

Наконец справа показались красные столбы, за которыми угадывалась вдали кактусовая поросль. К этому времени отец и сын уже так выбились из сил, что представляли собой легкую добычу для скорпиона или жука-скакуна, не говоря уже о тарантулезатворнике. Найл опирался на складную трубку-жезл как на посох, и еле переставлял ноги, пошатываясь под тяжестью двух кузовов, мотавшихся туда-сюда за спиной. И вдруг глядь (надо же, и откуда?) – навстречу через песок уже спешат Вайг и Сайрис, а сзади усердно топочет ножонками Руна. У Найла забрали кузова, и ему стало удивительно легко, дунь сейчас ветер – понесет, помчит его вперед. Сайрис, бережно обняв мужа за пояс, помогла ему одолеть последние полсотни метров до жилища. Уступая дорогу при входе, юноша бросил взор туда, где, отделенное простором пустыни, синело на горизонте плато, и невольно изумился. Как-то даже и не верилось, что его могло занести в такую даль. А Мерлью? Была ли она на самом деле?

Пещера ярко осветилась масляными светильниками – в честь события запалили все шесть. Однако радость встречи все же была омрачена недомоганием дедушки.

У старого Джомара не хватало сил даже на то, чтобы подняться с постели и обнять Найла и Улфа. Было ясно, что старику недолго осталось. За те две недели, что не виделись, Джомар совсем одряхлел: щеки ввалились, глаза запали и постоянно слезились. Сайрис сказала, что он только что оправился после лихорадки. Но вовсе не болезнь подкосила дела, просто он безумно устал от жизни. Все вроде бы повидал, все испытал, так что и жить больше незачем – умаялся, неинтересно. Не стало Торга с Хролфом, ушла Ингельд, ноги едва держат… Джомару стало все равно, ощущает он в себе теплоту жизни или нет. Он, казалось, с интересом прислушивался к рассказу о подземном городе Каззака, но когда спросил: «А там все так же водятся крысы среди развалин?»

– стало ясно, что рассудок уже изменяет старику. Сонное это равнодушие было Найлу вполне понятно. После дворца Каззака жизнь в пещере казалась невероятно скучной. Хотя в Дире он прожил совсем недолго, юноша понял, как хочется ему быть среди множества людей, болтать со сверстниками, делиться с ними мыслями и переживаниями. Вспоминая теперь об этом, он представлял ту жизнь в розовом свете. Все в том городе казалось удивительным, прекрасным. Он завидовал Ингельд: удалось же остаться, да еще навсегда! Нередко с теплым чувством вспоминал Дону, и грусть охватывала при мысли, что ведь он с ней даже не попрощался: когда уходили, девочка спала. Только мысли о Мерлью заставляли его болезненно морщиться. Без Торга, Хролфа и Ингельд пещера, казалась удивительно пустой. А теперь, когда было видно, что дни Джомара сочтены, в груди возникало горькое, безотрадное чувство утраты.

Старика переместили в глубь пещеры, чтобы не нарушать его сон. По утрам ему помогали выбраться на солнце, и там он сидел, поклевывая носом под жужжание мух, пока не сгущался зной. Время от времени в безветренную погоду Джомара относили под тень юфорбии. Найл садился рядом и караулил, держа возле себя копье на случай, если объявится вдруг какой-нибудь хищник. Втихомолку юноша дивился: когда старик начинал просить, чтобы его отвели обратно в пещеру, руки у него были так холодны на ощупь, будто он только что выбрался наружу. Единственной отрадой деда была в те последние дни малышка Мара, не дававшая старику угаснуть окончательно. Девочке исполнился год, и ее стало не узнать.

Сок ортиса весьма благотворно повлиял на нее. Мара перестала нервничать, капризы прекратились, и малышка, когда бодрствовала, с жадным любопытством лазала всюду. Она часами просиживала у деда на коленях, выпрашивая, чтобы он чтонибудь рассказывал. Если тот медлил, она принималась барабанить кулачком в грудь, поторапливая его. Дедушка вспоминал о том, как сам был маленьким, пересказывал легенды о великих охотниках прежних времен.

А Найл старался не пропустить этих чудесных минут и, сидя углу, внимательно слушал каждое слово. После всего, что ему довелось увидеть, юношу терзали бесчисленные вопросы, и он надеялся, что в рассказах деда найдет хоть какойнибудь ответ.

Однажды, когда Мара заснула прямо на руках старика, Найл стал расспрашивать деда о заброшенном городе. Джомар вырос неподалеку от тех мест, в предгорье, и среди загадочных руин проходили его детские игры. Найл поинтересовался, что там за здание с высокими стройными колоннами. По словам деда, это было когда-то святилище. А вот на вопрос о странных коробах, высеченных из цельного камня, Джомар не ответил: он просто их не помнил.

В пору его юности заброшенный город был на десятки метров погребен под песком. Это объясняло, почему старик никогда не видел каменных коробов, равно как и никакого металлического чудища.

– А сколько ты уж прожил, когда смертоносцы забрали тебя в свой город?

– спросил Найл.

Старик молчал, и юноша подумал было, что он не желает об этом распространяться, однако после длинной паузы Джомар заговорил:

– Это было, пожалуй… Я доживал тогда свое восемнадцатое лето, примерно так… То был черный день для людей Диры.

– Что тогда произошло?

– Они нагрянули на рассвете. Целые полчища. Я понял, что это они, едва проснулся.

– Как именно?

– Не смог пошевельнуться у себя на постели. Сесть решил, а на груди словно громадный камень какой. Хочу двинуть ногой, а не могу – как отлежал.

– А почему так?

– Они нас будто пригвоздили. Мы все оказались в одинаковом положении.

– Но чем пригвоздили? Как?

– Волей своей. У Найла мурашки побежали по спине. В голове мелькнула мысль о городе Каззака.

– И что потом?

– А ничего. Искали, покуда не нашли.

– Покуда не нашли? Вас? – Найл даже слегка растерялся. – Они что, не знали, где вы находитесь?

– Точно не знали, но чуяли, что где-то рядом.

– Должны ж они были знать, где вы находитесь, коли пригвоздили!

– Нет. Сначала именно пригвоздили, а потом стали отыскивать.

– А дальше что?

Джомар осторожно снял Мару с колена и переложил на постель, словно опасаясь, как бы темные воспоминания не просочились в душу ребенка.

– Они убили всех, кто пытался сопротивляться. Моего отца и вождя нашего Халлада.

– Они отбивались от смертоносцев?

– Нет, оружие здесь не при чем. Они пытались воспротивиться силой своей воли. Паукам это не понравилось. Халлад был человеком стойкого духа. Старик рассказал, как смертоносцы держали их весь день под землей, словно узников. Пауки не любили жару, им сподручнее передвигаться ночью. В течение дня твари пожирали тела убитых. Джомару невыносимо было видеть, как четверо смертоносцев расправляются с трупом его отца, и, отвернувшись, он до боли зажмурился, но отвратительное чавканье и треск разрываемой плоти кошмарным эхом отдавались в его ушах. Если пауки не торопятся, они предпочитают размягчать свою добычу ядом и поглощать, когда та уже пролежала несколько дней. На этот раз времени у них не хватало, надо было возвращаться в городище. В тот же вечер с заходом солнца смертоносцы отправились в долгий обратный путь. Кое-кто из них, воспользовавшись переменой ветра, отчалил на шарах эти прихватили с собой детей. Взрослые для шаров не годились: крупноваты, а потому отправились пешком. Шли долго, несколько недель, приходилось огибать морской залив.

А пауки не спешили, они твердо были настроены доставить всех пленников живыми.

Но почему, допытывался Найл, пауки так пеклись о том, чтобы сохранить своим пленникам жизнь? В глубине души он надеялся отыскать в насекомых хоть чуточку добрых качеств, и тогда его бы меньше мучил страх. Ответ Джомара, однако, успокоения не принес:

– Они нужны были для размножения, особенно женщины. – Дышал старик хрипло, такая долгая беседа явно его утомляла. – До мужчин им особого дела нет, один может наплодить целый выводок. А вот рожениц ним постоянно не хватает.

Неожиданно Мара тихонько захныкала во сне. Найл мгновенно смекнул, что это его вина: страх и неприязнь от него передавались ребенку. Джомар, вытянув руку, положил ее на лоб девочки – та вздрогнула и затихла.

– Рожениц не хватает, – повторил он.

– Как тебе удалось бежать, дедушка?

– На шаре. Мы завладели шарами. – Найл ждал. Наконец старик снова заговорил: – Двое моих сообщников служили жукам-бомбардирам. Это была их затея. Они-то смышленые, не то что недоумки из паучьего городища. Смертоносцы извели всех, кто хоть мало-мальски выделялся умом. Им надо, чтоб мы толстые были да глупые А вот жукам все равно. Им главное, чтобы грохотало.

– Грохотало?

– Им нравятся громкие звуки – чем громче, тем лучше. Потому и люди нужны, которые разбираются во взрывчатых веществах. Эти двое и решили убежать, Джебил и Тит. Они выведали, как делается газ, которым заполняют шары. Водород называется. Меня попросили помочь. Как раз накануне мне стало известно, что пауки хотят от меня отделаться. Так что терять мне было нечего. Я показал ребятам, где женщины изготавливают шары.

– Их делают женщины?

– Да, под надзором пауков. Мы просто вошли и взяли. Стража и не думала нас останавливать. Они, вероятно, рассудили, что нам велели отнести шары. Что им еще могло прийти на ум? Прежде никто не пытался убежать таким образом, мы первые. Вот они посторонились и пропустили нас. Джомар рассмеялся. Даже по смеху, похожему на кашель, было ясно, насколько он устал. Прошло минут пять, и Найл уже начал подумывать, что дед заснул. Но тот снова заговорил:

– Спутники мои погибли. Один канул в море, другой сел в Дельте. С шарами, видать, не все было в порядке. А мой ничего, донес меня до гор, что возле озера. Опустился я в полусотне миль от того места, где нас похватали.

– Они потом ударились в розыски? Дед осклабился:

– С той вот самой поры и ищут. Мара опять начала похныкивать.

– Тихо, – сказал Джомар и положил ладонь на лобик ребенку. Прошло несколько минут, и дыхание старика стало тихим и ровным: он и сам заснул.

Через два дня Джомар умер. Рано утром, когда старшие еще спали, их разбудила Руна:

– Дедушка не разговаривает. И все сразу же поняли, что он мертв. Джомар лежал на полу вниз лицом, вытянув руки вперед, словно рухнул с большой высоты. Лицо его, когда старика перевернули на спину, казалось безмятежным. Стало ясно, что последние его минуты не были омрачены кошмарным видением пауков-людоедов. Весь тот день Улф, Вайг и Найл копали возле юфорбии могилу, копали глубоко, чтобы до тела не добрались хищники. Но, посмотрев на место захоронения через несколько дней, Найл по ряду характерных признаков определил, что туда забрался жук-скарабей. В пустыне никакая пища не залеживается. В тот вечер, когда не стало Джомара, Сайрис попыталась установить связь со своей сестрой в Дире. Для этого она перешла глубже в пещеру – за загородку, туда, где скончался старик, – а остальные в глубоком молчании сидели в соседнем помещении, вслушиваясь в дыхание женщины: как только оно станет реже и глубже, значит, она вошла в контакт. Дожидались с полчаса. В конце концов послышался досадливый вздох, и Сайрис появилась из-за загородки.

– Ну что ты волнуешься! – попытался утешить ее Улф. – В городе Каззака только муравьиным пастухам известно, когда светает. Остальные вообще не разбирают, что там наверху, день или ночь.

Сайрис кивнула, но не сказала ничего. Вторую попытку она предприняла утром, перед рассветом, надеясь разбудить Стефну, и опять безрезультатно. Прислушиваясь к дыханию матери, Найл примерно понимал, что она сейчас ощущает. Попытка выйти на мысленную связь начинается с того, что пробуешь как можно ясней представить облик собеседника, с которым надо «поговорить», и мысленно окликаешь его.

Лучше всего, когда попытку предпринимают оба собеседника одновременно. Однако это не обязательно.

Если двое связаны чем-то общим, искренними добрыми чувствами, то внимание собеседника, даже если он ни о чем не подозревает, все равно можно привлечь. Тот вдруг начинает беспокоиться… А когда наступает слияние, оба собеседника ощущают присутствие друг друга так же отчетливо, будто и впрямь общаются напрямую. Если связи достичь не удается, то возникает некая блеклая, отягощенная особой неподвижной тишиной сфера, куда иной раз проникает разрозненное эхо чужих голосов. Обычно это означает, что собеседник сейчас занят – может статься, самозабвенно работает. Бывает так, что тот, кто пытался войти в контакт, уже устал, а до собеседника едва доходит, что до него пытались дозваться.

Такое порой случалось между двумя сестрами, поэтому обе в подобных случаях старались держать ум «приоткрытым» по возможности дольше на случай, если зов повторится.

Вот почему Сайрис забеспокоилась. Вглядываясь в блеклое пустое пространство, населенное сонмами далеких приглушенных голосов, она вынашивала под сердцем темное предчувствие: что-то случилось. И по мере того как, нанизываясь один на другой, проходили дни, предчувствие крепло, перерастая в уверенность.

Дурные предчувствия томили и самого Найла. Ни он, ни отец не обмолвились даже, что прикончили смертоносца, но память о том цепко угнездилась в обоих. Помнил юноша и рассказ Джомара о том, какой жуткой казни предали горстку жителей пустыни, поднявших на паука руку. И о том, как в день песчаной бури проплыли по небу два паучьих шара. Недавний поединок длился не больше полминуты, однако агонизирующему существу хватило бы времени подать сигнал тревоги своим. Каззак считал свой город неприступным, но, понятное дело, он лишь выдавал желаемое за действительное. Смертоносец и лапой не коснется, а взглядом пришпилит так, что не пошевелишься. Найл сам это недавно на себе испытал. Еще и Джомар рассказывал, как их всех взяли в плен – а это лишь подтверждало, какую внутреннюю силищу имеют пауки.

Спустя неделю после кончины Джомара наихудшие опасения подтвердились. Все произошло тем самым утром, когда Найл наклонился над чашей уару утолить жажду и случайно перехватил взглядом плывущий по небу шар. И весь тот день, когда паучья армада заполнила небо и жилище сострясалось от жалящих ударов насылаемого страха, юноша никак не мог освободиться от тяжелой мысли, что в нагрянувших бедах виновен именно он, Найл. Утешал он себя единственно тем, что уж коли пауки развернули такие поиски, то им действительно неизвестно, где прячутся мятежники-люди. А когда вчера засыпал, чуть не вскрикнул от страшной мысли: а ну как Ингельд, угодив смертоносцам в лапы, выдаст, где они скрываются? Улф, видимо, тоже подумал об этом. Утром за едой он сказал:

– Будем уходить. Возвращаемся на прежнее место, у подножия плато.

– Когда? – только и спросила Сайрис.

– Сегодня, ближе к сумеркам. Задерживаться глупо. Они будут здесь роиться, пока нас не отыщут. Найл взглянул украдкой на ногу отца – опухоль все еще не сошла.

– Ты думаешь, тебе легко будет идти?

– Рассуждать не приходиться.

– Сейчас бы сюда листья герета, – вздохнул Вайг. Куст этого растения рос примерно там, где начинается пустыня. Его листья обладали мощными целебными свойствами. Истолчешь их в кашу, приложишь – и любая опухоль сойдет на нет в считанные часы.

– Я видел один такой, когда мы шли обратно из Диры.

– Где?

– Недалеко, часа два ходьбы.

– Я пойду с тобой. Улф качнул головой:

– Ты, Вайг, понадобишься здесь. Уходим сегодня, поэтому предстоит много работы. Найл у нас уже взрослый парень, один справится. И Найл, закончив еду, сразу же отправился в путь. С собой он прихватил сплетенную из травы сумку для листьев, фляжку с водой и металлическую трубкужезл. Раздвинутая на всю длину, она могла служить посохом, а ее тяжесть в правой руке придавала уверенности. С таким оружием никакой хищник не страшен. До полудня оставалось по меньшей мере часов пять. Если ничего непредвиденного не произойдет, к этой поре можно вернуться уже домой. Бодро шагая вперед, Найл не забывал зорко посматривать по сторонам. Не ускользнул бы от него ни заметный бугорок – признак обиталища тарантулазатворника, ни скользящий по небу паучий шар. Обходил он загодя и большие камни: именно под ними любят укрываться скорпионы. Время от времени юноша настороженно сосредотачивался, мысленно выявляя потаенные признаки возможной опасности. Обостряющимся в такие мгновения чутьем он улавливал всякое трепетанье враждебной воли. Но сейчас никакой опасности поблизости не чувствовалось. Был, правда, здоровенный паук-верблюд, остановившийся достаточно близко рассмотреть, что там такое движется: грызун, ящерица или еще что-нибудь сестное. Убедившись, что это не его добыча, насекомое заспешило своей дорогой. Найл так и не мог взять в толк, почему пауки-верблюды не интересуются людьми.

На расстоянии мили от поросли, где они как-то наткнулись на гигантского сверчка-сагу, юноша и отыскал тот самый куст герета, что приметил ранее. Высоты в нем было метра два, на концах широких глянцевитых листьев виднелись красненькие отростки, из которых впоследствии должны появиться остроконечные цветы. Куст, к удивлению Найла, оказался целиком покрыт шелковистой паутиной, отчего издалека походил на шатер. Заглянув сквозь хитросплетение прозрачных волокон, он разглядел десятки малышей-паучат, каждый не больше сантиметра. Стоило легонько коснуться паутины кончиком жезла-копья, как из потайного места сразу же выглянула мать-паучиха – посмотреть, что происходит. Она была довольно крупная (около полуметра в поперечнике), бурая, большое округлое туловище опиралось на длинные передние лапы, покрытые мелкой шиловидной щетиной. Ее крохотные глазки пристально смотрели на Найла, и юноше даже почудилось, что она что-то соображает. Паука-шатровика Найл видел впервые, поэтому понятия не имел, ядовитый он или нет. Чтобы добраться до листьев, придется сечь паутину ножом. Паучиха, безусловно, вступится за малышей. Надо будет драться. Несколько минут они не отрываясь смотрели друг на друга, затем паучиха потеряла к человеку всякий интерес и отступила назад, под прикрытие широких листьев.

Найл устроился так, чтобы видеть выступающие из листвы кончики лап, и сосредоточился, очистив ум от посторонних мыслей. Через считанные секунды он уже утратил чувство времени, что очень важно для такого контакта. Едва это произошло, как в мозгах словно все перевернулось: показалось, что на паучиху Найл смотрит с огромной высоты. Еще миг, и он уже сам не отличал себя от этой твари.

Удивительно. Пытаясь в свое время вклиниться в умы серых пауковпустынников, он явно ощущал, какая бездна лежит между его и их мозгом. Они как бы воздвигали некую преграду, противясь вторжению. Судя по всему, шатровику такое свойство не было присуще, будто паучиха не сознавала различия между Найлом и собой.

Их сущности непроизвольно слились воедино. С серыми пустынниками слияния не получалось, как невозможно было бы смешать воду и нефть. То же самое и в незабвенной стычке со смертоносцем – но только тогда паук сам пытался проникнуть в человеческий разум.

Получается (поразительно!), что на шатровика можно влиять едва ли не так же, как смертоносец воздействует на человека. Неожиданно послышалось жужжание, и в паутину врезалась муха-росянка. Соблазнясь запахом красненьких цветков, она даже не заметила тонкие полупрозрачные волокна. Паучиха тотчас зашевелилась, и стало понятно, что она голодна. Несколько насекомых, случайно угодивших сегодня в сеть, без труда осбовождались, будучи слишком крупными и сильными. А блестящая черненькая росянка – не больше пяти сантиметров длиной увязла лапками в клейких тенетах. Паучиха мгновенно очутилась возле мухи и, всадив клыки, впрыснула быстродействующий паралитический яд. Прошло несколько секунд, и муха перестала сопротивляться. Вытянув через паутину длинные передние лапы, охотница подтащила добычу к себе. О Найле к этой поре она совершенно забыла. Она не могла охватить его своим меленьким умишком, человеческое сознание было для нее непостижимо огромным. Челюсти насекомого с хрустом вгрызлись в мягкую брюшину росянки, все еще живой, но не способной пошевелиться. Находиться в сознании насекомого в момент, когда оно с голодной жадностью выедало живую плоть, было противно, и Найла затошнило. Однако он легко справился с приступом, ибо четкость ощущений изумляла его и он ни за что не хотел прерывать контакт. Круговая панорама зрения насекомого, удовольствие от насыщения… Юноша недоуменно поглядел на собственные руки – убедиться, что у него не длинные лапы, покрытые щетиной. Он чувствовал даже неизбывную нежность к паучатам: маленьким, беспомощным, беззащитным и отчаянно любопытным. Найл сознавал и определенную неловкость, которую ощущала сейчас паучиха. Она бы и рада получше присматривать за потомством, но кто же тогда будет охотиться? Найл определил, что бесхитростное насекомое добывает пищу, даже подстерегая и накидываясь на пролетающую мимо добычу – не особо надеясь, что та сама попадет в сети. Она знала и то, что дети ее голодны, им бы надо оставить часть трапезы. Однако собственный голод был сильнее даже заботы о потомстве. Паучихой всецело руководил инстинкт. Найл мысленно уговорил насекомое, чтобы оно перестало есть. Затем добился, чтобы паучиха сбросила остатки росянки паучатам, которые мгновенно сгрудились вокруг пищи, покусывая друг друга от нетерпения скорей добраться до еды. Почувствовав неутоленный голод бедной твари, юноша даже усовестился, что сыграл с ней такую шутку. Ощущение было поистине ошеломляющим (а что необычным – уж и говорить не приходится), самым невероятным из всех, какие он когда-либо испытывал: править волей чужого существа.

Найл ловил себя на том, что относится с явной симпатией к насекомому, которое, по сути, стало частью его самого. Оказывается, в этом волнующем ощущении было нечто сходное с чувством, которое он испытывал к Мерлью: желание слиться с ней, овладеть ее волей. Вот почему, понял юноша, в нем проснулось такое волнение, когда та поцеловала, а затем куснула его за ухо, словно давая тем понять, что разрешает ему властвовать. Вот почему так растерян и подавлен он был, когда услышал вдруг уничижительное «тщедушный». Найл догадался, что Мерлью действовала обманом, с тем лишь, чтобы подчинить его волю себе… Уловив всплеск эмоций Найла, паучиха забеспокоилась. Ревность была ей незнакома, и это ощущение испугало ее.

Хоть она и была ядовита и питалась живыми существами, но в сущности оставалась довольно безобидным и легко ранимым созданием. Как странно: юноша едва ли не чувствовал дружеское расположение к этой твари.

Найл бережно раздвинул нити паутины возле верхушки куста и начал аккуратно обдирать листья. Самое лучшее снадобье получается из тех, что помельче и потолще. Он был так поглощен наблюдением за паучихой, которая прислушивалась, что там делается с ее сетью, что совсем забыл об опасности. Он даже упустил из виду пятнышко тени, проплывающей в десятке метров, и заметил лишь следующее, будто отброшенное легким облачком, даром что небо было ясным. Именно из-за этого паучьи шары плыли так медленно и так низко над землей… Как и в прошлый раз, отрешенность помогла юноше подавить импульс страха прежде, чем тот успел оформиться. Шары шли так низко, что сомнения не было: еще минута, и Найла непременно обнаружат. Он отнесся к этому со спокойствием человека, понимающего, что выхода все равно нет: здесь, на совершенно открытом месте, юноша был как на ладони. Он стоял, уставясь на куст и стремясь слиться разумом с паучихой. Смертоносны догадываются о его присутствии, в этом нет сомнения. Они улавливают укромное свечение всякой жизни.

Минут через пять Найл взглянул наверх. На его глазах из поля зрения уплывал последний шар, и юноша отчетливо видел силуэт смертоносца, сидящего под шаром в полупрозрачном пузыре. Медленно опустившись на землю, Найл не отрываясь смотрел им вслед. В отдалении, на северо-западе, маячили красные столбы. Пещера от них находится прямо к югу. Пауки держали курс именно туда. Саднящая боль пронзила сердце: очевидность того, что должно произойти, ошеломила, сломила Найла. Он же, по сути, был все еще ребенком, его жизнь проходила под родительской опекой. И вот совершенно внезапно его дом рушился у него на глазах. Его захлестнули по-детски безудержный страх одиночества, сознание беспомощности и жалости к себе, от которых хочется зарыдать в голос. Но следом рождалось и крепло-крепло уже иное чувство: ты уже не ребенок, ты взрослый человек.

Он мгновенно взял себя в руки и сразу подумал, что есть еще возможность оповестить семью. Найл сел, скрестил ноги, склонил голову и попытался выйти на связь с матерью.

После нескольких минут мучительной сосредоточенности он почувствовал такую усталость, что, казалось, сейчас умрет. Немного отдышавшись, Найл попробовал еще раз, но уже само ощущение, что контакт надо наладить срочно, сводило на нет все усилия. Он никак не мог расслабиться, погрузившись в отрешенное, лишенное чувства времени созерцание, столь необходимое для контакта. Прошло изрядно времени, прежде чем Найл сумел побороть слабость. Зной все усиливался – что высиживать тут? Отправившись в обратный путь к пещере, юноша почувствовал себя определенно лучше и даже испытал какое-то мрачное злорадство от того, что жар ему нипочем. Конечно, ему было трудно, пот струился ручейками, но Найл взирал на все это как бы со стороны, словно мучился не он, а ктото другой. Завидев растопыренный кактус-цереус, он внезапно ощутил тепло смутной надежды: внешнее все как будто не вызывало тревоги. Но уже в трехстах шагах от жилища Найл заметил нечто заставившее насторожиться. Большой камень и терновый куст, которые обычно закрывали вход, были откинуты в сторону, растение валялось чуть поодаль. Неутешное чувство бесприютности стало таким невыносимо острым, что казалось, вот-вот не выдержит и разорвется грудь.

Сорвавшись на бег, юноша закричал, и собственный голос, будто пощечина, заставил его опомниться. Найл пришел в себя. Поперек входа лежал человек, мужчина. На секунду юноша испытал облегчение: землистое распухшее лицо было незнакомым. И тут он взглянул на браслет, охватывающий бицепс. Отец! Паучий яд вкупе со зноем сделали свое дело, труп начал уже разлагаться. В пещере горели три масляных светильника. Семья напоследок решила, видимо, позволить себе небольшую роскошь. Корзины с провизией и запасом воды аккуратным рядком ждали возле стены. Скатана в рулон принесенная Найлом из Диры ткань.

Следов борьбы нигде нет. Копья стояли где им положено, у входа. На постели Руны лежала чашка с недоеденной муравьиной кашей. Если 6 не жуткий труп у порога, можно было подумать, что семья просто ненадолго отлучилась. Подхватив один светильник, Найл обошел всю пещеру. Никого. Муравьи, и те пропали.

Найл тяжело опустился на постель. Сердце юноши словно окаменело: бремя неожиданно свалившегося горя сокрушило все чувства. Он сидел, уставясь перед собой пустым неподвижным взором, не зная, как быть с внезапным своим одиночеством, сомкнувшимся глухой стеной вокруг. Найл перевел взгляд на чашку каши, подумал, что Руна и Мара, может, еще и живы, и сразу как будто проснулся. Вскочив наружу, он вгляделся в глинистопесчаную корку пустыни. Она была сухой и жестокой, но пытливому охотнику несколько невнятных отметин дали безошибочно понять, в каком направлении удалились пауки. Они ушли на северо-запад, к морю. Возвратясь к пещере, Найл собрался с духом и потащил, ухватив за одежду, труп до самой отцовской постели. Раздувшееся лицо мертвеца выглядело жутко, между раскрывшимися черными губами виднелись желтые зубы. Найл отвернулся, не в силах смотреть. Тело Улфа он накрыл тканью, принесенной из Диры – не из уважения, а скорее, чтобы не видеть мертвое лицо. Затем юноша переложил в одну из заплечных сумок кое-что из еды, не забыл и раздвижную трубку-жезл. Как и что делать, он до этой секунды совершенно не задумывался. Пока Найл возвращался к пещере, ему больше всего хотелось забыться хотя бы на время, чтобы не остаться наедине со своей беспомощностью. Не обнаружь он смердящего трупа, отравляющего воздух, еще и неизвестно, пошел бы Найл куда-нибудь вообще. Уходя, он завалил вход камнем, затем с полчаса подсовывал в щели камушки помельче. Солнце стояло теперь над самой головой, но Найла это не очень-то и заботило. Главное – удостовериться, что в пещеру не проникнут хищники. Место, десяток лет бессменно служившее семье жилищем, теперь превратилось в усыпальницу Улфа. Сыну хотелось, чтобы прах отца покоился в неприкосновенности, пока дети, возвратясь, не погребут его как воина.

Колин Уилсон Мир пауков II: Крепость

Найлу повезло, что ему не попались навстречу хищники. Злая и горькая обида на судьбу жгла его, сжимала горло, слезы застилали глаза, и он не замечал ничего вокруг себя. Появись сейчас на дороге скорпион или жук-скакун, юноша лишь скользнул бы по нему презрительным взглядом, словно упрекая, что поздновато явились. Страха не было, и это ощущение, хоть и казалось странным, доставляло какое-то особое удовольствие.

Шел он быстро, двигаясь вдоль отметин на песке. Пауки ступали так легко, что почти не оставляли следов. Невозможно было даже определить, сколько их.

А вот отпечатки ног Вайга и Сайрис виднелись совершенно четко. Судя по глубине следа, шли они не налегке – возможно, несли Руну и Мару. Найл то и дело бросал внимательные взгляды на горизонт, но тот был чист.

Путь лежал через западную оконечность каменистой пустынной земли, примерно между пещерой и страной муравьев. Из растительности чаще всего встречались терновник и тамариск, песок был равномерно усеян черными вулканическими камнями-голышами. Вдали постепенно вырисовывался горный хребет, на востоке чернели конусы потухших вулканов. Местность была неприглядной и угрюмой. Задувающий с запада ветер, перемахнув через голые раскаленные камни, иссушал пот сразу же, едва тот выступал из пор. Найлу доставляло удовольствие ощущать мрачное равнодушие ко всем этим неудобствам. Вспоминая вздувшийся труп Улфа, он зло усмехался: телесные страдания казались ему пустяком.

Он напрочь утратил чувство времени и слегка удивился, обнаружив, что солнце, оказывается, уже коснулось окоема.

Под ногами тянулась рыжеватая земля, вдаль уходили скалы, некоторые из них – узкие обелиски высотой более пятидесяти метров. Пора было подумать о ночлеге, но всюду, насколько хватало глаз, было пусто и голо. В конце концов Найл набрел на плоский рыжий камень, вросший в землю под углом, рядом с которым пристроился терновый куст.

Полчаса ушло на то, чтобы выдернуть растение из земли и утрамбовывать место, где оно росло. Затем юноша поужинал сушеным мясом и плодом кактуса, запив еду парой глотков воды, которую прихватил из родной пещеры.

Ее горьковатый вкус неожиданно вызвал такой шквал воспоминаний, что у Найла защемило сердце и ему вдруг мучительно захотелось разреветься. Стиснув зубы, он заставил себя успокоиться и пошел собирать камни, чтобы ночные хищники не проникли в его убежище. С чего бы, казалось, возводить укрытие среди совершенной голой равнины? Ему просто хотелось чем-то заняться, дабы не думать о своем неизбывном горе.

Осторожность, однако, себя оправдала. В глухой предрассветный час Найл пробудился, почувствовав, как за терновым кустом что-то грузно возится. Свет луны уже тускнел, и в молочном сумраке смутно различались очертания какого-то крупного существа, быть может, скорпиона.

Тварь точно знала, что Найл здесь: должно быть, он случайно пошевелился или вскрикнул во сне. Вытянув руку, юноша сжал металлическую трубку. Было слышно, как тварь сухо ударяется панцирем о камни. Вот затрепетал терновник. Найл, схватившись за него обеими руками, попробовал удержать. Сообразив, что ему сопротивляются, существо начало огибать куст, выискивая другой путь. Юноша резко сел и прижался затылком к камню.

Тварь, почуяв движение, заторопилась, пытаясь проделать брешь между нагромождением камней и верхушкой тернового куста, используя защищенные панцирем плечи как таран. Найл почувствовал, как его ступни коснулся щупик, и, подавшись вперед, с силой надавил на кончик трубки. Та, щелкнув, раздвинулась на пару шагов.

Обмирая от ожидания, что на его ноге вот-вот сомкнутся челюсти, юноша с размаху ткнул копьем в темноту и, судя по всему, попал в цель, Существо не мешкая развернулось и пустилось наутек. Уж кем бы эта тварь ни была, но решила, что добыча с таким опасным жалом ей не по зубам. Найл же подтянул куст на прежнее место и снова улегся, положив оружие возле себя.

Проснулся он уже на рассвете. Подрагивая от утренней прохлады, юноша лежал и смотрел, как восходит солнце, затем поднялся, съел немного сушеного мяса, запил завтрак водой и продолжил путь, направляясь к возвышенности.

Чем выше он поднимался, тем прохладнее становилось. Вдали переливчато дрожал теплый воздух. Земля здесь была очень жесткой, и следы не читались, но Найл не сомневался, что семья прошла именно тут.

Выщербленная, полуразрушенная тропа была проложена когда-то в забытой и дорогой его сердцу древности, и, очевидно, по ней пролегал главный путь через холмы. На одном из участков, в узкой лощине, скопилась пыль, и на ней явно проступали следы Сайрис и Вайга, а также виднелись слабые отметины пауков.

Через несколько миль Найл совершенно неожиданно для себя наткнулся на емкость с водой, стоявшую возле дороги.

Она была сделана из массивных гранитных плит, доставленных явно издалека, ширина около двух метров, сверху большой, наполовину сдвинутый плоский камень. Вода оказалась кристально прозрачной, под ней к каменным стенам лепился зеленый лишайник.

Юноша вынул из мешка кружку (ее когда-то вырезал из дерева Джомар) и зачерпнул воды, такой холодной, что сводило зубы. Напившись вволю, он облил себе голову и плечи, громко хохоча от восторга, а затем внимательно осмотрел все вокруг.

Оказывается, здесь останавливались и мать с братом: он узнал след сандалий, тех самых, которые прислала матери в подарок Сефна. А вот следов малышей он нигде так и не нашел.

И, вглядываясь в воду, в поросшие мхом камни, он почувствовал, как снова пробуждается к жизни, будто в душе разгорелся яркий огонь, и впервые за последние два дня юноша ощутил неизъяснимое чувство радости – просто так, оттого, что дышит и смотрит на мир. Он снова заглянул в воду, расслабился и будто соскользнул в прохладную глубину, озаренную мягким светом.

Какая-то часть Найла все же сознавала, что волосы у него мокрые, и солнце обдает лучами спину, и колени жестко упираются в землю.

Другая же, совершенно обособленная, степенно плыла в тенистой прохладе, неспешно, отрешенно, словно время остановило свой бег.

Вдруг вода неожиданно исчезла, и оказалось, что он смотрит на своего брата Вайга. Тот лежал на спине – глаза закрыты, голова уткнулась в корневище. По всему видно, что измотан: вон лицо какое осунувшееся, посеревшее, будто безжизненное. Но ничего, дышит – грудь мерно вздымается и опадает. Поблизости устроилась его верная оса, словно оберегая сон хозяина.

Мать сидит рядом, прихлебывая воду из чашки. Тоже устала донельзя, лицо покрыто сетью темных морщин там, где пот смешался с дорожной пылью.

Найл сознавал, что это происходит на самом деле, только непонятно, где именно. Как возникло видение, тоже неясно. Почему-то нигде не было двоих малышек, а разомлевшие на солнце четыре паука имели не черную, а бурую окраску.

Управляя своим внутренним зрением, юноша мог разглядеть их так же тщательно, как если б сам стоял возле них. Туловища у пауков были ворсистыми, а физиономии удивительно напоминали человеческие лица.

У пауков были большие черные глаза, взирающие на мир из-под нароста, похожего на лоб. Чуть ниже помещался ряд глаз помельче, а еще ниже – другой нарост, похожий на приплюснутый нос. Челюсти со сложенными клыками напоминали бороды. Брюшина была меньших размеров и более подтянута, чем у большинства их сородичей.

Когда один из пауков, поднявшись на передние лапы, повернулся навстречу яростно сияющему солнцу, стало видно, насколько все-таки ладно сложены эти твари. Им, несомненно, доставляло удовольствие нежиться на солнце.

Прежде Найл ни разу не видел бойцовых пауков, но сразу же понял, что это охотники, которым не составляет труда догнать любую добычу. Не укрылось от юноши и то, что глаза у них есть еще и сзади – крупные, черные, дающие круговую панораму обзора.

Пейзаж вокруг был во многом схож со страной муравьев. Зеленая равнина с деревьями и кустами (на ближнем висели красные ягоды), пальмы и высокие хвойные деревья. Но все это Найла сейчас не интересовало.

Он старался получше разглядеть пауков.

Удивительно, но он понимал, о чем сейчас думают бойцовые пауки. Они привыкли настигать добычу, не дожидаясь, пока та сама угодит в сеть. Может, поэтому их мысленный склад не так разительно отличался от человеческого, как образ мыслей тех, кто караулит в засаде. Их склад можно было назвать скорее активным, чем пассивным.

Вот этот, бархатисто-коричневый, с видимым удовольствием подставляющий спину немилосердному зною, думает сейчас, сколько дней понадобится, чтобы добраться до дома. Найл попробовал выяснить, что в понимании паука означает дом, и тут же перед его мысленным взором встала поразительная картина.

Гигантский город, где сплошь невероятные, состоящие из одних проемов строения, похожие на башни термитов. Между башнями натянута паутина – волокна толстые, как веревки. А в одной из удивительных этих башен сидит, будто в засаде, тварь, один взгляд на которую порождает во всех немой ужас.

Попытавшись уяснить себе ее сущность, Найл словно попал в огромный темный зал, прочерченный толстыми гирляндами бесчисленных волокон белесой паутины. А откуда-то из самого темного, занавешенного непроницаемыми тенетами угла на него с холодным любопытством взирали два черных зрачка.

Юношу вдруг охватило безотчетное смятение, от которого его даже бросило в дрожь. До этой секунды он ощущал себя просто отстраненным наблюдателем, невидимым и неуязвимым.

А вот теперь, глядя на впившиеся в него из-за завесы глаза, почувствовал, что, по сути, сам находится в этом зале, и его пристально разглядывает бесконечно чужой, запредельный, беспощадный разум. Когда смятение обернулось необоримым страхом, Найл невольно зажмурился. Видение тотчас исчезло. Перед глазами снова была прозрачная вода, неподвижно стоявшая в скользких мшистых стенах.

С опаской обернувшись, он облегченно вздохнул: никого поблизости нет. Несмотря на дневную жару ему было холодно, да к тому же Найла не оставляло ощущение, что те непроницаемые темные глаза, выглянувшие из густых тенет, все так же цепко за ним следят. Прошло несколько минут, прежде чем образ истаял окончательно.

Едва ощутив кожей солнечное тепло, юноша с удивлением понял, что голоден. Два дня – вчера и позавчера – прошли как в забытьи, он почти ничего не ел, даже не вспоминал о пище. Теперь аппетит вернулся.

Он ел не спеша, с удовольствием пережевывая сухие хрустящие хлебцы, принесенные из Диры, и наслаждался роскошью – крупными глотками холодной воды, которую можно пить вволю.

Наполнив фляжку, он улегся в тени терновника и расслабился, не забыв, однако, предусмотрительно потыкать между корнями копьем: нет ли сороконожки. Раскинувшись в жидкой тени куста, Найл задумчиво смотрел в бледно-голубое небо.

Его душевная боль вовсе не прошла, но она немного отступила, спряталась где-то глубоко-глубоко, и теперь юноша словно очнулся, а его внутренние силы постепенно восстанавливались.

Покидая пещеру, он преследовал единственную цель: догнать семью.

Не задумываясь об этом, он, однако, допускал мысль, что ему, вероятно, придется сдаться в неволю паукам. Однако он тогда полагал, что его родные уже в лапах у смертоносцев. Оказывается, еще нет.

Значит, все еще не так плохо. Сдайся он в плен, бурые охотники не спустят с него глаз. А будучи на свободе, он сам может за ними следить и тогда, как знать, может, вызволит семью…

Прежде чем строить планы, нужно вначале нагнать дорогих своих невольников. Найл тяжело (по-настоящему он так и не отдохнул) поднялся на ноги, закинул на спину суму и поплелся вверх по тропе.

Дорога вилась между колоннами изъеденного ветром песчаника. Кое-где столбы лежали поперек дороги, словно опрокинутые бурей или землетрясением. Постепенно тропа становилась все круче.

Ближе к вершине он остановился и, обернувшись, окинул взором то, что осталось позади. В невероятной дали виднелось подернутое заревом обширное плато, окруженное пустыней. Найлу даже показалось, что, кроме него, на всем этом бескрайнем просторе никого нет. Юноша смотрел долго, не отрываясь: это была земля, на которой прошла вся его жизнь. Затем он повернулся и поплелся наверх. До вершины оставалось еще метров пятьсот.

Горячую, покрытую потом кожу неожиданно обдало прохладой: между крутыми известковыми скалами засквозил стойкий ветер. Он нес запах, совершенно Найлу незнакомый: чистый, свежий, вызывающий невольный трепет сердца. Минут через десять юноша уже разглядел зеленую полоску низменности, за которой открывалась безбрежная водная гладь. Даже с такого расстояния резкий ветер доносил терпкий запах водяной пыли. От неизъяснимого восторга у Найла гулко застучало сердце, он вдруг почувствовал, что видит землю, сохранившую давнюю память о той поре, когда ею еще не владели пауки.

Было уже далеко за полдень. Если он собирается ночевать на равнине, то пора идти дальше. Найл поднес к губам флягу – смочить горло перед долгим спуском.

«Берегись, Найл», – совершенно отчетливо прозвучал где-то рядом голос.

Не успев глотнуть, парень крупно вздрогнул и едва не выронил флягу. Вода попала не в то горло, и он закашлялся. Ему почудилось, что где-то сзади стоит мать. Оглянулся – никого. Даже выступа подходящего нет, чтобы укрыться. Найл стоял на тропе, стиснутой с обеих сторон скалами.

Он окинул пристальным взглядом зеленую низменность, простертую внизу: кустарник, деревья и ни малейшего следа живых существ. И все же откуда-то снизу на него должна сейчас смотреть мать.

Она, наверное, углядела его силуэт на фоне неба. А если видит его она, то и бурые бойцовские пауки – тоже. Найл долго неотрывно всматривался вдаль, пытаясь определить, где же они, эти невидимые наблюдатели, и вдруг снова услышал голос: «Уходи, уходи назад». Голос звучал где-то внутри – скорее мгновенный импульс, чем словесное послание.

Обернувшись, Найл посмотрел на тропу, по которой шел, и понял, что идти назад бессмысленно – некуда. Можно спрятаться на несколько часов в случайной трещине или утлой пещерке, так ведь все равно отыщут. Настоящего укрытия здесь не было.

Оставалось либо торчать тут, либо двигаться вперед. Юноша сделал выбор, особо не колеблясь.

Лучше что-нибудь делать, чем покорно ожидать своей участи. Вскинув суму на плечо, Найл отправился вниз, к равнине, по медленно петляющей ленте тропы.

Едва приняв решение, Найл почувствовал удивительную, граничащую с беззаботностью легкость. Он был молод и неопытен, ему не доводилось испытывать настоящего, темного, копившегося годами страха.

Отец или дед, встав перед таким же выбором, и раздумывать бы не стали, а мгновенно повернули бы вспять, чтобы найти укрытие, не столько даже из страха, сколько из убеждения, что угодивший в лапы смертоносцев уже не жилец.

Найла же не пугала возможность скорого плена: не испытав на себе больших невзгод, легко надеяться на лучшее будущее.

Ведущая вниз тропа оказалась прямее, чем подъем с юга, но одновременно и круче, что в конце концов дало о себе знать: ноги загудели от постоянного напряжения. На одном из участков спуска море исчезло из виду, и восторг Найла слегка приутих.

И все равно его бодрила мысль, что скоро он снова увидится с матерью и братом. Найл напрягал и напрягал зрение, неустанно выискивая в глубине зеленой низменности малейшие признаки движения. Уже не раз и не два на пути попадались места, где пауки вполне могли устроить засаду, и всякий раз Найл обмирал в напряженном ожидании.

Но вот уж два часа истекло, и дорога стала более пологой, и до ближайших деревьев оставалось не более пары сотен шагов. Парень уже начал сомневаться, не ошибся ли, полагая, что пауки догадываются о его приближении, и даже испытал нечто похожее на разочарование. Впереди больше не было ни развесистых кустов, ни больших камней, способных прикрыть собой достаточно крупное насекомое.

Не успел он об этом подумать, как краем глаза уловил мимолетное движение и тут же грохнулся на землю с такой силой, что дыхание перехватило. Мощные лапы, схватив, перевернули его вниз головой и вздернули в воздух, не давая даже пошевелить рукой.

Увидев перед самым носом бесстрастно-задумчивые глаза и оскаленные клыки, Найл завопил от ужаса. Он инстинктивно застыл в слепой надежде, что его неподвижность как-нибудь уймет ярость твари. Вот еще одна пара жестких лап перехватила его со спины. Он почувствовал, как с него стряхивают суму, а по прижатым к телу рукам струится липкая нить.

Секундное замешательство сменилось странным спокойствием, может статься, потому, что тварь чем-то отдаленно походила на человека. Она напоминала краба с морщинистым стариковским лицом. Тело источало своеобразный, но не лишенный приятности мускусный запах. Выпущенные клыки выглядели жутко, а когда были сложены – имели сходство с забавной клочкастой бородой.

После нескольких ужасных мгновений, когда ему казалось, что клыки вотвот впрыснут яд, до Найла дошло, что лишать жизни его никто не собирается. Он ведь не делал резких движений, а значит, не сопротивлялся.

Державший Найла паук поднял свою ношу повыше, чтобы его напарник мог пропустить паутину вокруг лодыжек. Шелк, еще влажный, был эластичным, упругим, сами волокна – не толще травинки песколюба, однако чувствовалось, что прочен он необычайно.

Через пару мгновений юноша уже не мог не только раздвинуть ноги, но и даже пошевелить ими.

Паук взвалил добычу на спину, придерживая передними лапами – теми, что покороче, – и рванул внезапно с места с такой скоростью, что у Найла перед глазами все поплыло. Восьмилапый мчался вперед, то прижимаясь к земле, то подпрыгивая, и парня при каждом новом рывке резко подкидывало.

Иногда юноше казалось, что еще минута, и он соскользнет с бархатистой спины, но паук всякий раз, не сбавляя хода, передними лапами поправлял ношу. Сзади неотступно следовал его напарник с сумой Найла.

Найл часто смотрел, как очумело несется через пустыню паук-верблюд или фаланга, будто ком травы плод ураганным ветром, но никогда даже не помышлял, что когда-то и ему придется увидеть, как проносится перед глазами земля по полсотни миль в час. Найл пробовал смотреть на горизонт, чтоб поменьше кружилась голова, но удержать взгляд на одной точке больше чем на несколько секунд было невозможно.

В конце концов юноша закрыл глаза и, стиснув зубы, сосредоточился на том, чтобы как-то превозмочь неистовую тряску, от которой кровь молотом долбила в виски.

Он неожиданно забылся и так же неожиданно пришел в себя, а очнувшись, почувствовал, что кто-то склонился над ним и смотрит в лицо. Почти тотчас он уловил знакомый запах волос. Его, крепко обняв, поцеловала мать. А вот и Вайг! Он помог брату сесть и поднес к его губам чашку с водой. Во рту Найла пересохло, в горле першило от пыли.

Сделав первый глоток, он долго и сильно кашлял. Руки и ноги у него были свободны, только кожа сильно натерта в местах, где, судя по всему, отдирали липкую паутину.

В голове постепенно прояснилось: видно, он на самом деле лишился чувств.

Паук, на спине которого он так лихо прокатился (самый крупный из четверых, должно быть, вожак), стоял поблизости, взирая на своего седока бесстрастными черными глазами. Линия между ртом и сложеными челюстями напоминала чопорно поджатые губы. Ряд глаз помельче выглядел каким-то физическим недостатком, все равно что блестящие черные бородавки. Восьмилапый даже не запыхался.

– У тебя как, хватит сил идти? – спросил Вайг.

– Надеюсь, да. – Найл встал на ноги, и его сильно качнуло.

Сайрис тихонько заплакала.

– Торопят дальше, – пояснил брат.

Найл увидел, что содержимое его сумы вывалено на землю и один из пауков разглядывает предметы, шевеля их то передней, то средней лапой. Вот он поднял и металлическую трубку, мельком оглядел и бросил среди плодов опунции и сушеных хлебцев.

Одновременно с тем Найл ощущал, что вожак мысленно прощупывает его, пытаясь определить, как пленник реагирует на обыск его поклажи. Разум Найла он досматривал так же неуклюже, как его сородич разбирал содержимое сумы – будто тыкал пальцем.

Тут среди вещей твари обнаружили свернутый в рулон лоскут паучьего шелка, который юноша использовал как одеяло. Подошел вожак и стал тщательно разглядывать ткань.

Найл чувствовал сигналы-реплики, которыми они между собой перебрасывались. Их язык состоял не из слов, а как бы из чувств разных оттенков, мысленных образов.

Никто из них не мог бы вслух спросить: «Интересно, а это откуда здесь взялось?»– но между ними скользнул какой-то импульс, который можно было истолковать как вопрос, а вместе с ним мгновенный размытый облик сгинувшего в пустыне смертоносца.

Одновременно до обоих дошло, что эта видавшая виды ткань никак не может быть шелком паучьего шара, и насекомые тотчас утратили к ней интерес.

Неожиданно обе твари насторожились, однако Найл не мог уяснить, что произошло. Вожак заспешил к растущему неподалеку кусту терновника. Приглядевшись внимательней, юноша увидел: бурые натянули между корнями и нижними сучьями паутину, в нее угодил крупный кузнечик и сейчас исступленно там бился.

Звуков насекомое не издавало – пауки, кстати, совершенно глухи, – но волны паники для бурых были громче крика.

На глазах у людей вожак, вонзив клыки, парализовал кузнечика, затем, разодрав челюстями тенета, вынул оттуда обездвиженное насекомое и начал есть. Он, очевидно, проголодался

Пользуясь тем, что пауки отвлеклись, Найл задал вопрос, давно не дававший ему покоя:

– Где Руна и Мара?

– Увезли на шаре.

– А оса, муравьи?

– У них в брюхе, – сухо сказал Вайг, кивнув на пауков.

Через секунду брат полетел вверх тормашками, как от свирепого пинка. Один из пауков возвышался над ним, угрожающе выпустив клыки. Вайг попытался сесть, но снова был опрокинут ударом передней лапы.

Брат покорно затих, поглядывая на маячившие над лицом клыки. И опять Найл почувствовал, как вожак, к этому времени уже подкрепившийся, бдительно прощупывает его мозг.

Он явно проверял, как Найл реагирует на угрозу брату. Хорошо, что сейчас парень испытывал, в основном, волнение; он интуитивно чувствовал, что, стоит ему разгневаться или как-то выказать враждебность, и наказание не заставило бы себя ждать.

Решив, что он четко пояснил: переговариваться запрещено, паук отошел и позволил Вайгу сесть, а затем тронул средней лапой Найла и указал на содержимое мешка. Это явно было приказом уложить все на место.

Разбирая свои вещи, Найл опять почувствовал, что вожак за ним наблюдает, и с удовлетворением отметил, что способен при необходимости держать ум пустым и пассивным, а это, похоже, и надо восьмилапому.

Через пять минут снова отправились в путь. Сайрис выглядела измученной, вялой.

Было ясно, что она не может оправиться от потрясения: гибель мужа, разлука с родными малышками – все это произошло так внезапно. Ощущалось и то, что искренняя радость матери от встречи с сыном уже меркнет от отчаянья при мысли, что вот и младший теперь в неволе. Она казнила себя так, будто это ее вина.

Найлу очень хотелось заговорить с матерью, но под неотступным наблюдением пауков это было невозможно.

Пауки передвигались быстро, и от своих пленников требовали того же.

Юноша разобрался наконец, как они ухитряются покрывать такие расстояния. По паучьему разумению, двуногие тянулись невыносимо медленно. Поэтому пленников заставляли частить трусцой, а сами шествовали рядом ленивой (по их меркам) прогулочной походкой. Найлу вначале сильно мешала сумка, бьющая по плечам, и, заметив это, вожак отобрал его поклажу и перекинул одному из своих сородичей. Идти сразу стало легче.

Будь на то хоть какая-то возможность, Найл с огромным удовольствием осмотрел бы местность, через которую они сейчас проходили. Никогда еще он не видел столько зелени в одном месте сразу.

Когда-то эта прибрежная низменность была обитаемой: навстречу неоднократно попадались остатки сельских строений. Теперь здесь все поросло разнообразными деревьями и густой яркой травой. Мимо с жужжанием проносились насекомые: мухи, осы, стрекозы, – в траве стрекотали кузнечики.

Попасть сюда было счастьем, и было что-то даже забавное и нелепое в том, что увидел он все это, лишь став пленником пауков.

Через час, когда солнце начало садиться за горы, стали устраиваться на ночлег. Люди полностью выбились из сил. Тяжело переводя дыхание, они, попадав, улеглись лицом к вольному небу. Один из пауков взялся вить паутину под ближайшим деревом, другие в это время нежились под вечерним солнцем.

Едва сумев отдышаться и унять дрожь в ногах, Найл блаженно расслабился. В тот же миг он почувствовал, как его «прощупывает» вожак – видно, просто так, для порядка; ни в чем дурном восьмилапый его не подозревал. В полусонном состоянии юноша легко подсоединился к умам пауков.

Вклинившись, он как бы подслушивал их разговор, вместе с тем понимая и их физические ощущения. Теперь ему было ясно, что пауки едят только живую добычу, а потому запаса в дорогу брать с собой не могут. Причем дело даже не в том, что такая пища им больше по вкусу. Суть здесь в ином – в самой жизненной энергии, которую эти существа высасывают, смакуют и впитывают.

Открылось юноше и то, что в отличие от людей пауки полностью подчинены инстинкту. Миллионы лет весь смысл их существования заключался в том, чтобы хватать добычу и впрыскивать яд. Иных стимулов у них в жизни и не было. Найл способен был наслаждаться красотой пейзажа, представлять в уме далекие края, используя свое воображение. Бойцовых пауков окружающая природа не трогала – разве что интересовала как возможный источник пищи. А то, что называется воображением, у них отсутствовало вообще.

К счастью, еды здесь было в достатке. Пока сгустились сумерки, в паутину попалось с полдесятка увесистых мук, которых разделили по старшинству.

Когда пауки насыщались, их умы излучали тепло непередаваемого блаженства. Найл с тревогой понял, что в некоторой мере их враждебность к пленникам объясняется тем, что пауки расценивают людей вообще как еду. Зачем вести добычу куда-то, рассуждали они, если ее можно просто съесть и утолить голод? Но когда брюхо было набито, раздраженность исчезала. Они не стали мешать пленникам, когда те, разбредясь по кустам, начали собирать плоды, и терпеливо наблюдали, как Найл, взобравшись на кокосовую пальму, скидывает зеленые еще орехи в руки Вайгу.

Чуть вяжущее молоко изумительно освежало и великолепно дополняло ужин из сушеного мяса и хлебцев, а хорошая еда заметно улучшила и настроение. Между людьми и пауками установилась интересная атмосфера взаимной терпимости. Найлу открылось, что эти большие, удивительно сильные существа у смертоноснее вроде невольников.

К хозяевам они относились почтительно, но с некоторым страхом и скрытым негодованием.

Они не любили понукания. Дай им волю, они бы просто нежились на солнце и ловили насекомых.

Даже ткать паутину им не нравилось. Этим они занимались лишь потому, что так было проще всего изловить добычу.

Основная же их склонность и призвание – охотиться, полагаясь на собственную быстроту и силу. Охота для них – глубочайшее из удовольствий, какое только можно себе представить.

Найл так уморился, что ночь проспал, забыв даже прикрыться, – так и провалялся на наспех насыпанной куче из травы и листьев. Открыв глаза, он обнаружил, что, оказывается, уже рассвело и один из пауков поспешно поглощает угодившего в тенета крылатого жука.

Прочие охотники дремали на солнце. В отличие от смертоносцев бойцовые пауки недолюбливали темное время суток и возвращение дня наполняло их дремотной негой.

Наблюдая за их медлительными, квелыми в этот час умами, Найл вспомнил о муравьях.

Способность эта – чувствовать и понимать чужое, а порой и чуждое, сознание – наполнила его неизъяснимым трепетом, ужас перед пауками отступил, а внутренний голос шепнул, что преодоление собственного страха – лишь начало какой-то небывалой великой борьбы.

Люди позавтракали плодами и сушеным мясом, запивая молоком недозрелых кокосов. Пауки к тому времени тоже утолили голод (с восходом в тенета залетело множество крылатых тварей). Подойдя к паутине поближе, Найл почуял, что от нее исходит приятный сладковатый запах; должно быть, это он и привлекал насекомых.

– Чего мы, интересно, ждем? – прошептал Вайг.

– Не мы, а они, – ответил Найл не совсем внятно.

– Я и сам вижу, что они. Но чего?

– Скорее, кого… Я думаю, людей. Вайг и Сайрис посмотрели на него с любопытством.

– А ты откуда знаешь?

Найл, наклонив голову, пожал плечами. Ему не хотелось заводить разговор в присутствии пауков.

Прошло с полчаса. Солнце палило немилосердно, но с севера потягивал приятный ветерок. Люди укрылись в тени терновника. Пауки, наоборот, разлеглись на самом солнцепеке. Им, похоже, это было крайне приятно. Вот один из восьмилапых перевернулся на спину, подставив благодатному теплу серое мягкое брюшко.

Пауки настолько были уверены, что двуногие никуда не денутся, что совершенно не забыли об осторожности.

Найл решил провести эксперимент. Ему стало любопытно, как чутко пауки реагируют на мысленные сигналы опасности. Он представил, что вот сейчас вынимает из мешка металлическую трубку, раздвигает ее, превращая в копье, и вгоняет в незащищенное брюхо паука. Восьмилапый даже не шелохнулся.

Тогда Найл представил, как поднимает большой плоский камень и со всей силой обрушивает разомлевшему науку на голову. Опять никакой реакции. Найл понял: это из-за того, что он лишь тешится такой затеей, но не собирается ее осуществлять. Тогда он снова сосредоточился и попробовал представить: вот он подходит к плоскому камню, поднимает его над головой и трах по белесому брюху!

Наконец пауку стало не по себе Он шевельнул головой, чтобы окинуть взглядом всю местность, перевернулся на живот, подозрительно посмотрел на людей, и Найл почувствовал, как неуклюже, будто спросонок, паук прощупывает его мозг.

Парень мгновенно очистил разум, настроясь на мыслительную частоту шатровика. Бдительность паука ослабла, а через несколько минут он опять впал в дремоту.

И тут вожак неожиданно насторожился, вскочил на ноги (Найл еще раз подивился молниеносности его реакции) и внимательно посмотрел на север. Прислушался и Найл, но не уловил ничего, кроме шуршания ветра в кустарнике.

Прошла по меньшей мере минута, прежде чем он расслышал, как резко хрустнула ветка под чьей-то ногой. Отточенность паучьего чутья просто поражала.

Спустя секунду он с изумлением увидел среди деревьев человека, и по реакции пауков сразу догадался, что именно его они и дожидались.

Человек, уверенно шагавший навстречу, был очень высоким и широкоплечим, одет в суконную куртку, светлые до плеч волосы охвачены металлическим обручем. Найлу в первый миг показалось, что это Хамна, но когда человек подошел ближе, стало ясно: это вовсе не он.

Остановившись в десятке метров, человек опустился на одно колено и низко, почтительно поклонился. Вожак отреагировал резким импульсом (появление человека его не удивило), в котором как бы сквозило нетерпение: дескать, ну где тебя носит? Человек всем своим видом выражал покорность.

Паук отдал мысленную команду, что-то вроде: «Ладно, пора двигать», – и человек опять почтительно склонил голову.

Найл ожидал, что вновь прибывший поприветствует их, своих сородичей, или, по крайней мере, перекинется сочувственным взором. Тот же не удостоил их никакого внимания. Повинуясь жесту вожака, он подхватил сумку Найла и, закинув ее себе на спину, застыл, ожидая дальнейших указаний. Юноша с интересом изучал его лицо.

Глаза незнакомца были голубыми, кроткими, какое-то сонное равнодушие читалось в опущенных уголках рта и покатом подбородке. Двигался человек размеренно, и именно четкость его движений. Найл по ошибке принял за уверенность. На самом деле так могло действовать хорошо выдрессированное животное.

Когда Сайрис встала и коротким куском травяной веревки начала обвязывать волосы, мужчина бросил на нее мимолетный взгляд, но уже через долю секунды снова замер в ожидании приказов от пауков. Было очевидно, что он не испытывает к пленникам никаких чувств.

Вожак дал команду трогаться, и человек зашагал в северном направлении мерно и широко, Найл, Сайрис и Вайг двинулись следом, все трое невольно срываясь на трусцу, чтоб не отставать от вновь прибывшего.

Пауки с небрежной медлительностью фланировали сзади. Чувствовалось, что они довольны: основная часть пути уже пройдена.

Установив уже, что пауки общаются между собой, Найл решил незаметно проникнуть в сознание одного из них. Неблагодарное это оказалось дело.

Ум твари был таким же блеклым и безразличным, как у серого паукапустынника. Только в отличие от пустынника бурый, очевидно, совершенно не замечал попыток вторжения в свой разум. Не замечал потому лишь, что его внимание было направлено исключительно на общий фон. К чему-либо в отдельности он был равнодушен.

Темп задавал прибывший здоровяк, поэтому шли не так быстро, как вчера. Запах нагретой солнцем растительности чуть пьянил.

Вскоре юноша уловил незнакомый звук – это был гомон чаек. От волнения у него кровь застучала в висках, а когда минут через десять перевалили через невысокий холм и глазам открылось море, Найла пронизал такой исступленный, необузданный восторг, что он чуть не расхохотался во весь голос.

Эта панорама нисколько не походила на окрестности соленого озера Теллам. Здесь гладь была глубокого синего цвета и простиралась в такую даль, что казалось, нет ей конца. Волны с шумом накатывались на берег, где поджидало три небольших судна.

Водяная пыль обдавала лица, словно дождь, накатывающие из необъятной дали соленые волны, увенчанные белыми султанами пены, зачаровывали – подобное трудно было себе и представить.

На песке лежали люди. По окрику верзилы все поспешно поднялись и застыли навытяжку. Когда из поросли показались пауки, люди разом опустились на одно колено, выражая своим видом полное повиновение. Затем великан гаркнул что-то неразборчивое, и все снова вытянулись, прижав руки к бокам.

Найл с удивлением обнаружил, что среди них есть и женщины – сильные, большегрудые, волосы еще длиннее, чем у матери. Они стояли уставясь перед собой, ветер трепал их кудри, отдельные пряди хлестали по щекам, но ни одна даже не попыталась убрать их. Даже когда Найл с Вайгом остановились напротив, никто и бровью не повел.

Совершенно незнакомому со строевой дисциплиной Найлу ритуал этот показался причудливым и странным: люди словно пытались притвориться камнями или деревьями.

Сразу бросалось в глаза, что все сложены не хуже здоровяка-распорядителя – такие же мускулистые руки и сильные бедра. А вот в лицах – пускай приятных и с изысканными чертами – недоставало того, что делает человека неповторимой индивидуальностью.

Женщины (их было три) все как одна красавицы: сильные, стройные, черты броские. До пояса, как и мужчины, они были обнажены, и Найл разглядывал женщин с нескрываемым восторгом, словно голодный – лакомство.

Распорядитель выкрикнул нечленораздельную команду (во всяком случае, Найл ее не понял). Мужчины и женщины, нарушив строй, начали стаскивать небольшие суда на воду, каждое из которых было метров пятнадцати в длину. Когда ладьи уже покачивались на плаву, к кромке берега осторожно приблизились пауки и боязливо остановились шагах в десяти от линии прибоя. Затем они сложили лапы, с боков к ним подступили по двое мужчин, подняли их и бережно понесли к ладьям, держа так, чтобы пауков не доставали волны. Следом за ними на ладьи забрались женщины, по одной на каждую. Найлу, Вайгу и Сайрис также велели раздеться. Сам Найл оказался на одном суденышке с вожаком и одним из его подручных.

Изящные ладьи эти были подобны тем, на которых в далекие времена бороздили северные моря викинги (об этом Найл, конечно, знать не мог). Борта из положенных внахлест досок, глубокий киль.

К середине судно расширялось, к носу снова сужалось, что придавало ему сходство с лебедем. В середине ладьи находился полотняный навес, под который поместили вожака. Его подручного посадили во что-то вроде корзины, расположенной возле кормы. Найл чувствовал, что обоим паукам очень неуютно: море – чуждая и враждебная стихия для насекомых.

Юношу приводило в восторг решительно все из того, что он видел на ладье. Людям, плавающим на таких судах постоянно, они казались тесными и неудобными; Найл же не переставал дивиться, что за руки построили этакий чудо-корабль.

Палубы здесь не было, равно как и места, где можно укрыться, помимо навеса. Поперек тянулись доски, а вдоль каждого борта – семь проемов для весел с уключинами. В середине, прямо на днище, лежали мачта, а также бочонки и канатные бухты.

Найлу велели устроиться в носовой части, сумку сунули ему на колени.

Так он и сидел, стараясь не привлекать внимания, всматривался и вслушивался во все, что происходит.

Мужчины сидели на поперечных досках к нему спиной, приноравливались к веслам. Женщина стояла на деревянном с ограждением помосте лицом к гребцам.

Один из мужчин начал отталкиваться от дна длинным шестом, пока ладья не отошла от берега метров на семь – дальше, чем два других судна. Затем, по команде женщины, гребцы одновременно подались вперед и налегли на весла. Женщина размеренно, нараспев задавала голосом темп, отбивая такт руками. Гребцы работали безукоризненно четко.

При виде волн, катящихся навстречу, Найл едва не задохнулся от восторга, и ему захотелось завопить от радости.

Гребли не все. Половина гребцов просто сидела на скамьях или прогуливалась по проходу, некоторые непринужденно беседовали друг с другом. Найл тоже привстал и выглянул за борт. Похоже, никто не имел ничего против. Вскипавшие за кормой буруны показались ему самым изумительным зрелищем на свете. Затем он внимательно прислушался к разговору гребцов и постепенно уяснил, что чужим их язык назвать нельзя. Говорили они явно на его родном языке, только слова произносили как-то странно, приходилось напрягаться, чтобы понять. И женщина выкликала команды как-то очень неразборчиво.

Вскоре Найл догадался, что эта женщина – главное лицо на борту. Все мужчины относились к ней с почтением, если не с подобострастием. Вполне понятно – такая рослая, шелковистые волосы, зубы ровные, белые. Но, пожалуй, дело было не только в ее красоте.

Примерно через полчаса она поманила одного из мужчин и велела занять ее место на возвышении. Тот встал на одно колено, приложился губами к руке женщины и не поднялся на ноги до тех пор, пока она не сошла вниз.

Когда она проходила, моряки спешили уступить ей дорогу. Стоило ей щелкнуть пальцами, как один из них тут же почтительно подал кожаное одеяние, которое она накинула на плечи. Ветер становился ощутимо холоднее. Через какое-то время женщина приблизилась к Найлу и скользнула по нему взглядом, в котором читались и любопытство, и холодная усмешка. Прочесть ее мысли было не сложно: «С этого немного будет проку». Что-то в ее насмешливом взгляде напомнило юноше Мерлью, и ему стало горько и обидно.

Пауки совершенно раскисли и полностью вверили свою участь людям, о чем женщина, похоже, догадывалась. Хозяйкой на этом судне была она, а не насекомые. Задержав внимание на забившемся под навес вожаке, Найл удивился беспросветности его страха и тоскливого смятения. Бедолаге казалось, что его безудержно несет на какой-то утлой скорлупке по совершенно неподвластной ему стихии. При каждом грузном взлете и падении ладьи насекомое испытывало приступ тошноты. Оно могло думать только об одном: скорей бы очутиться снова на суше.

По истечении примерно двух часов вахту приняла свежая смена гребцов. Те, кто уже отработал свое, падали на доски центрального прохода в полном изнеможении. От них, словно теплые волны, исходило ощущение расслабленности и покоя.

Ближе к полудню ветер утих, затем сменился на юго-восточный. Женщина выкрикнула очередную команду. Дремавшие на солнце моряки вскочили на ноги и водрузили мачту, проворно вставив ее в углубление, сделанное из полого древесного ствола. Затем подняли треугольный парус. Ладья шла в строго заданном направлении, хотя ветер дул совсем с другой стороны. Найл зачарованно наблюдал за подвижным брусом, помогавшим парусу двигаться по окружности, захватывая ветер под нужным углом. Юноше вполне по силам было вчитываться в умы занятых делом моряков, и он понимал, кто из них что делает.

Теперь ладья шла под парусом, и гребцы могли отдохнуть. Всем раздали пайки, вручили чашку и Найлу. Он очень проголодался, а еда оказалась необычайно вкусной: мягкий белый хлеб, орехи и жирный белый напиток, которого прежде он никогда не пробовал (коровье молоко). Подойдя, рядом опустился один из моряков и попытался затеять разговор, но из-за его акцента юноша почти ничего не понял. Вникнув в его мысли, Найл прекратил попытки разобрать слова: ум гребца был словно полым и отражал чисто физические ощущения.

Вскоре и моряк (истощив, видимо, терпение) пошел искать другого собеседника. Найл рад был остаться один. Странно: такие красивые, сильные люди – и столь квелые, блеклые умы.

После сытой кормежки потянуло ко сну, и Найл. устроившись на полу, задремал, положив под голову сумку.

Однако дремота, вначале приятная и безмятежная, незаметно переродилась в кошмар, от которого юноша едва не задохнулся. Очнувшись, он понял, что это его сознание отражает тревожную, болезненную бесприютность, бередящую сейчас пауков. Причина, как вскоре выяснилось, была в том, что ладью швыряло вверх и вниз со все возрастающей неистовой силой, а ветер разошелся так, что парус приходилось сдерживать уже троим. Небо затянули сизые тучи. Поднявшись, Найл внимательно посмотрел по сторонам. Две другие ладьи отчетливо виднелись примерно в полумиле. Ветер гнал их вперед со скоростью, которая возрастала с каждой минутой. Внезапно через борт судна перекатилась волна, обдав всех солеными брызгами. Но морякам, судя по всему, это было нипочем. Они видали и не такое, да и вполне полагались на свой корабль.

Когда гулко ударил очередной порыв ветра, угрожая опрокинуть ладью, старшая приказала мужчинам убрать парус. Гребцы снова заняли свои места на сиденьях.

Тут зарядил дождь, мелкий, холодный, густой. Найл при этом испытывал неуемный восторг, бесхитростную радость жителя пустыни, для которого вода всегда была чудом из чудес.

Еще одна волна сшибла нескольких гребцов со скамеек. Ничего, на подхвате уже были другие, которые тут же начали не спеша, размеренно грести, не обращая внимания на морось, покрывавшую их мускулистые тела. Те, кто не был занят, похватали деревянные ведра и принялись быстро вычерпывать воду, плескавшуюся в проходе.

Вот судно чуть ли не встало на корму, и вода устремилась под полотняный навес. Через секунду матерчатые створки раздвинулись, и наружу показался пауквожак. Ворсистый мех был прижат водой, а сам восьмилапый излучал лишь тоскливую и беспомощную жалость к себе.

Женщина, увидев, что происходит, немедленно запихала бедолагу обратно под навес и задернула створки. Паук, что на корме, поджав лапы, лежал на дне корзины, из которой ручьями хлестала вода, и только блеск черных глаз показывал, что он еще жив.

Обернувшись посмотреть, как там другие суда, Найл увидел неумолимо надвигавшийся мощный вал. Уцепившись за первый попавшийся крюк, юноша пригнулся: все-таки смягчит удар. Ладью накрыло волной, как шапкой. Казалось, еще секунда – и она перевернется. Но суденышко каким-то чудом выправилось. Неожиданно Найл почувствовал, что его кто-то держит. Обернувшись, он увидел, что его обхватил лапами паук. Волна вытолкнула того из-под навеса наружу. Чувствовалось, что тварь ошалела от ужаса; стоит сейчас шелохнуться, и она неминуемо хватит юношу клыками. И Найл застыл, вцепившись в крюк и стоя по пояс в воде. Вдруг паук отцепился, и его тут же понесло вдоль прохода: ладья с силой ухнула в образовавшееся между водяными горами ущелье.

Найла пронзило безотчетное желание кинуться на жалобный крик о помощи, мысленно исторгаемый пауком. Любопытно, но юноша совсем не боялся воды, кипящей вокруг и норовящей сбить его с ног. Он уже заметил, что ладья благополучно прошла сквозь захлестнувший ее гигантский вал, и понял, что ничего ей не сделается: плавуча как пробка. Даже если вода наполнит ее до краев, она и тогда не утонет. А широкое округлое днище и глубокий киль означают, что перевернуться практически невозможно. Главное – чтобы не смыло за борт. И когда, чуть не сбив его с ног, по лодыжкам ударил большой моток веревки, Найл, не промедлив ни секунды, обмотался одним ее концом, а другой привязал к деревянному якорному вороту.

Когда паука опять понесло в его сторону, Найл схватил его за передние лапы и потащил к себе. Тот расценил это как жест помощи и попытался обвиться вокруг юноши остальными конечностями, чего никак нельзя было сделать, так как тварь была крупнее Найла. Когда судно подпрыгнуло в очередной раз, восьмилапый страдалец насилу удержался. Беда в том, что туловище паука отличалось большой плавучестью, а потому каждая волна мотала, его по всей длине ладьи, как поплавок. Когти же на концах лап в отличие от рук человека, увы, никак не годились на то, чтобы хвататься за борта.

Найл ясно сознавал, что существу необходимо за что-нибудь зацепиться. Самым подходящим местом на судне, совершенно определенно, была корзина, накрепко вделанная в просторную нишу на корме. Когда ладья возносилась на гребень волны, корзину заливало, но, по крайней мере, там можно было удержаться.

Найл тяжело протопал на корму (движение стеснял паук, клыки у которого все так же топорщились) и закрепился напротив кормового подъема, напоминающего готовую к броску кобру.

Несколько секунд угодившая во впадину между двумя валами ладья держалась ровно. Намеренно идя на контакт, Найл попытался втолковать пауку, что ему лучше всего остаться здесь и держаться за плетеную корзину – в нее, по крайней мере, можно запустить когти.

Чудом удержавшись от удара накатившей следом волны, тварь, похоже, смекнула, что ей советуют, и, оставив юношу в покое, полезла в корзину, как тяжелая, неуклюжая кошка. Секундой позже обрушилась еще одна громада, едва не закинув в корзину и Найла. Корма, вся как есть, заполнилась водой, но, когда та схлынула, паук держался-таки за борта корзины.

Кто-то хлопнул юношу по плечу – старшая. Она протянула деревянное ведро, указав жестом: дескать, вычерпывай. Найл послушно взялся за работу, но это оказалось делом непростым. Остальные моряки были намного выше Найла, а ему приходилось полное ведро поднимать над головой, и почти вся вода выплескивалась обратно. Парень сел и ухватился за скамью.

Неожиданно раздался треск, и Найл очутился в тесных и холодных объятиях мокрого полотнища. Под напором ветра лопнули два крепежных каната, а навес разорвало сверху донизу.

Теперь ткань хлопала, как гигантский парус. Из-под навеса, словно пущенный из пращи камень, вылетел паук и, стукнувшись об одного из гребцов, сшиб его со скамьи. Доля секунды – и тварь, пролетая мимо, уцепилась за Найла. Тот попробовал высвободиться, в тот же миг ладья накренилась, полотнище хлестко ударило юношу в плечо, и Найл ощутил, как медленно, будто все происходит во сне, летит через борт.

На самом деле все произошло так быстро, что юноша не успел даже испугаться. Вздев на гребень, волна с размаху швырнула его вниз, на двухметровую глубину, затем снова подхватила – ослепленного, хватавшего ртом воздух – и вынесла наверх.

Когда зрение наконец возвратилось, он увидел, что ладья постепенно выправляется. Упруго дергалась обмотанная вокруг талии веревка, да так, что едва не поднимала Найла над водой. Улучив момент, когда волна поддаст сзади, юноша ухватился за веревку обеими руками и начал подтягиваться к судну.

В этот миг он почувствовал, что сзади, силясь утянуть его вниз, что-то скребет спину. На мгновение его ослепила вспышка ужаса – к шее тянулась волосатая лапища. Совершенно бездумно Найл дернул ногами в яростной попытке отделаться от гадины. Море довершило дело: хватка паука ослабла, и его отнесло в сторону.

В эти напряженные секунды взгляд парня случайно скользнул по непроницаемо черным глазам паука, и юноша почувствовал все отчаянье и обреченность горемыки так ясно, будто тот взывал к нему вслух. Совершенно внезапно страх за себя у Найла исчез.

Тварь молила о помощи, ясно сознавая, что от человека зависит, жить ей или сгинуть. Юноша в безотчетном порыве метнулся к насекомому, отпустив веревку.

Когда вокруг пояса и плеч обвились мохнатые лапищи, его опять одолел страх, и тут он вспомнил о веревке. Схватив ее обеими руками. Найл попытался подтянуться к ладье.

Нагрянувшая волна захлестнула с головой, но и тогда он не бросил спасательный конец. И вот его уже поднесло к деревянному борту, а сверху потянулись руки. Паук так и не отцепился даже тогда, когда их вытягивали из воды.

Гребцы подхватили юношу под мышки и потащили через борт. Резкий крен опрокинул их на спины, Найл повалился сверху. Паук все еще обвивал его лапами. Одна из них, ударившись о скамью, хрустнула и переломилась.

Легкие, казалось, были полны воды.

Найл встал на колени и опустил голову на скамью, содрогаясь от неудержимого кашля и рвоты.

Но несмотря на качку, от которой вода вокруг ходила ходуном, он ощущал глубокое облегчение, а возможность держаться за какую-то опору придавала сил. Он и через полчаса, когда шторм уже прошел, так и держался за ту скамью.

Все, казалось, длилось совсем чуть-чуть: секунду назад его безудержно швыряло вверх-вниз, а потом вдруг настала тишина. Подняв голову, он увидел среди косматых, всклоченных туч синюю прогалину неба.

Ветер ослаб до кроткого, ровного дуновения. Вода в ладье больше не плескалась, она стала тихой и безмятежной, будто в пруду. Неприкрытую спину ласково припекало солнце. Найл давно не испытывал такого блаженства.

На судне царил полный кавардак. Все плавало: канатные бухты, бочонки, сундуки, весла.

Найл, поднявшись, долго всматривался через борт, но ни одной ладьи не было видно. А вот у горизонта на севере постепенно проступала полоска суши.

Подняли парус, закрепили в нужном положении румпель.

Затем все, кто был на борту, принялись вычерпывать из ладьи воду. Через полчаса в центральном проходе осталась лишь узкая лужица. Вместе со всеми трудился и Найл, орудуя деревянным черпаком.

На его душе было тепло, отрадно: вот так работать рядом с мускулистыми красавцами-моряками, внося посильную лепту в наведение порядка после того, что наделал шторм. Вот теперь (опасность-то миновала) все благодушно улыбались. Приятно было видеть, что им, Найлом, больше не пренебрегают, обращаются как с ровней.

Один из моряков вручил юноше сумку. Вся еда в ней, кроме опунций, безнадежно раскисла.

Но, главное, увесистая металлическая трубка была на месте, из-за нее сумку не унесло волной.

Теперь происшедшее казалось сном. Как ни в чем не бывало палило с пронзительно синего неба солнце, и на досках вскоре не осталось и следа сырости. Впитывая вожделенное тепло, на обоих концах ладьи неподвижно распластались пауки. Одному из них, которого спас Найл, вышибло от удара о скамьи клык, а из сломанной ноги сочилась струйка крови. Невольно бросалось в глаза, что моряки стараются не подходить к паукам близко, скорее всего, не из боязни, а из уважения та, благоговейного трепета. Эти твари для них, похоже, были едва ли не символом религиозного поклонения.

Встав на скамью, юноша пристально вглядывался в приближающуюся землю.

Тут кто-то похлопал его по плечу – опять старшая. В руках у нее был металлический кубок, который она протягивала юноше.

В кубке искрилась на солнце золотистая жидкость. Найл принял кубок с улыбкой благодарности (наглотавшись соленой воды, он теперь испытывав свирепую жажду) и обеими руками поднес его к губам. Это оказался сладковатый перебродивший напиток, похожий на тот, что настаивался у отца, только куда крепче, душистее и, разумеется, вкуснее. Женщина взяла кубок у Найла, заглянула юноше в глаза и начала пить с другого края.

Тут до Найла дошло, что, оказывается, моряки побросали работу и смотрят на него. Напиток, понял он, был не просто щедрым подношением. Это какой-то ритуал. Но что бы это могло означать? Лишь бросив взгляд на распростертого под солнцем вожака с перебитой, неестественно выгнутой лапой, он догадался.

Это своеобразный жест благодарности за спасение жизни.

Выпив пьянящий сок, служительница улыбнулась юноше, затем перевернула кубок вверх дном, стряхнула последнюю каплю на доски прохода и повернулась спиной. Только тогда моряки опять взялись за работу.

От выпитого Найлу стало легко, по телу прокатилась теплая волна, прошла усталость. Одновременно он почувствовал: его ум слился с умами моряков. Юноша ощущал их радость оттого, что шторм благополучно миновал и судно подходит к земле. Но вот что странно, Найл никак не мог воспринять их сознания обособленно, каждое в отдельности.

Пытаясь вглядеться в разум одного из матросов, он словно бы смотрел сквозь него в разум соседа, а из него – в чей-нибудь еще, и так до бесконечности. Это напоминало чем-то коллективный разум муравьев. Каждый человек как будто одновременно был и никем, и всеми.

Единственное исключение составляла служительница.

Только у нее он разглядел четко выраженные личностные черты характера, твердое понимание своей значимости и ответственности за решения и требования к другим. Но все равно ее сущность отличалась от сущности его матери или Ингельд, не говоря уже о своенравной Мерлью. У этой женщины не было ни глубоких мыслей, ни желания разобраться в себе.

Один из моряков, зычно гикнув, указал рукой через правый борт. Найл, вскочив, до рези в глазах всмотрелся в безмятежный морской простор. Вдали, в голубоватой дамке, виднелись две другие ладьи – единственное, чего не доставало юноше для его нехитрого счастья.

До берега оставалось совсем немного, и можно было различить скалистую береговую линию, отороченную острыми пиками изъеденных неотступным морем утесов, и сползающие к морю зеленые поля.

Ровно, спокойно дышащий ветер плавно подносил судно к суше, словно извиняясь за проявленный в море дурной характер. Когда подошли ближе, показались деревья и желтый утесник. Мимо с жужжанием пронеслась крупная пчела. Но нигде, сколько ни вглядывался, юноша не заметил следов человека.

Гребцы налегали на весла под ритмичное постукивание.

Примерно пару миль ладья шла вдоль берега на запад. И вот, когда обогнули мыс, взору открылось первое творение человеческих рук – белокаменная гавань, нестерпимо яркая в солнечных лучах. Ветер утих, сильнее стала чувствоваться жара. Мимо проплыл скалистый островок с обломком башни, высоченные гранитные блоки в беспорядке валялись вокруг фундамента.

Сама гавань своей внушительностью уступала разве что цитадели на плато. В море вдавалась огромная, толщиной в десяток метров, плавно изогнутая стена. Тщательно пригнанные друг к другу камни мола; диковинные деревянные приспособления, вздымающиеся я небу на дальнем конце причала; пришвартованные к причалам суда… Найл опять почувствовал, как глубоко все это взволновало его: обыкновенные люди, подобные ему, когда-то воздвигали грандиозные сооружения. Только вблизи становилось заметно, что все это уж изрядно тронуто налетом времени и успело наполовину прийти в негодность.

Войдя в гавань, гребцы подняли весла, и ладья теперь скользила по водной глади за счет набранной скорости. Стоявший на причале человек побросал один за другим канаты (толстенные, Найл таких не встречал), их прицепили к барабанам на носу и корме. Спустили сходни. Первой надо было пройти служительнице. Сойдя, она опустилась на колени и почтительно склонила голову, ожидая, когда спустятся на берег пауки. Рабочие на причале приняли ту же позу, выражая повиновение и почтительность. В этом положении они оставались до тех пор, пока насекомые не прошествовали мимо.

Один из моряков, тронув Найла за локоть, показал жестом, чтобы тот шел следом. Юноша думал, что его поведут под конвоем как пленника, и удивился, поняв, что никто не охраняет его. Более того, он оторопел от неожиданности: когда спускался, моряки застыли навытяжку. Юноша прошел по сходням, и служительница властно вытянула руку, веля ему остановиться.

– Как тебя зовут? – спросила она, впервые обращаясь непосредственно к нему.

– Найл.

– Добрый знак.

– Что? – не понял он.

– Ты вызвал благосклонность хозяев. Нет большей удачи.

Взяв его за руку, женщина пошла вдоль причала. Где бы они ни проходили, всюду рабочие спешили встать навытяжку. Эти, что сразу бросалось в глаза, были еще выше и мощнее, чем моряки. Найл никогда еще не видел таких мускулов.

– Куда мы? – спросил он негромко. Он не удивился бы, пропусти женщина его слова вообще мимо ушей, настолько деловито-озабоченной она выглядела. Но она, судя по всему, считала его вправе задавать вопросы.

– К начальнику порта.

Она указала на приземистое здание из серого камня в конце. Как и сам причал, здание казалось донельзя запущенным, окна даже были замурованы кирпичами. Служительница постучала в дверь. Через секунду ее отворил бурый бойцовый паук. Открыл и посторонился, давая дорогу. После яркого дневного света Найлу потребовалось несколько минут, чтобы привыкнуть к полумраку. Он находился в большом и, судя по всему, пустом помещении, сыром и затхлом.

Скупой свет сочился лишь узенькими лучиками через трещины в крыше. Недоглядев, юноша "два не натолкнулся на большого бурого «бойца». Дальние углы помещения в нескольких метрах от входа были затянуты паутиной.

В центре ее, пристально глядя на вошедших, сидел черный пауксмертоносец.

Размером он был помельче своих бойцовых сородичей, а глянцевитое брюхо, наоборот, объемистей и круглее. Ободом описывали голову округлые, как бусы, глаза.

Глаза эти, а также сложенные ядовитые клыки придавали мохнатому насекомому такое же непроницаемое зловещее выражение, какое было у того, которого прибил Найл.

Сердце похолодело от мгновенного приступа безотчетного страха, что, безусловно, не укрылось от паука. Найл почувствовал, как его пронизывает чужая воля – не так неуклюже, как у бойцовых пауков, а упорно, настойчиво, что выдавало недюжинный ум твари. От этого юноше стало еще страшнее, ведь паук, читающий мысли, может узнать, что это он убил его собрата.

Найл непроизвольно очистил разум, прогнав все мысли и сделав его пассивным. Смертоносец пытался проникнуть юноше прямо в мозг точно так же, как сам парень когда-то проникал в сознание шатровика. О противодействии не могло быть и речи.

Найл лишь пытался как можно точнее воспроизвести мыслительную вибрацию шатровика. И перевоплотился в него так же непроизвольно, как меняет окраску хамелеон.

У смертоносца это вызывало недоумение. Он перекинулся импульсомзамечанием с бойцовым пауком, послав простой сигнал, такой же доступный для понимания, как человеческая мимика:

«Сдается мне, это идиот». Ответный импульс – не вполне уверенное согласие: «Боюсь, что да».

Если бы они разговаривали вслух, Найл непременно выдал бы себя. Бойцовые пауки знали о юноше правду. Во время шторма, когда было не до игры в прятки, он контактировал с их умами напрямую, так что не стоило притворяться дураком: они бы сразу могли его раскусить. Но «боец» и смертоносец перекинулись сейчас между собой сигналами так быстро, что Найл не успел и испугаться, даже облегчение не успел испытать от того, что бурый не выдал.

Смертоносец переключился на служительницу, отдав ей короткое мысленное распоряжение:

«Увести». Через несколько секунд Найл уже снова стоял под ослепительными лучами солнца, с трудом веря, что опасность миновала. Его волнение не укрылось от служительницы.

– Что, боязно было?

– Боязно, а как же, – кивнул Найл.

В глазах женщины мелькнуло сочувствие.

– Ты их не бойся. Со своими слугами они обращаются по-доброму.

Найлу хотелось о многом расспросить, но женщина его перебила:

– Мне надо отчитаться перед начальством. А ты пока иди. дожидайся своих.

Найл побрел назад. Моряки уже успели высадиться, ладья была пуста. Ни у кого здесь Найл, судя по всему, не вызывал любопытства. Он спросил у одного из портовых рабочих, когда, по его мнению, подойдут те два судна. Тот пожал плечами:

– Скоро, наверное.

Найл отправился обратно вдоль причала. Напоминающее башню деревянное приспособление сейчас, похоже, работало, и парню захотелось посмотреть, для чего оно предназначено.

Сооружение находилось во внутренней части гавани, где стояло под разгрузкой судно. У него было плоское днище, пошире, чем у ладьи, на которой приплыл Найл. Внутренность судна разделялась переборками, чтобы груз во время шторма не мотало по палубе. Там было полно тюков из грубой коричневой ткани.

Колесо в нижней части деревянного приспособления позволяло заводить верхнюю его часть над палубой, и тогда сверху плавно опускалась подвешенная на веревках деревянная платформа. Когда на платформу укладывали довольно много тюков, та снова поднималась и перекочевывала на причал, где груз перегружали на подводы. Найлу все это казалось чудом техники, и он зачарованно глядел на работу устройства.

Его также заинтересовал человек, наблюдавший за разгрузкой. Ростом он был гораздо ниже, чем окружавшие его здоровяки-грузчики – едва ли не ниже, чем сам Найл.

Одет он был в потрепанную куртку и забавный головной убор с козырьком, защищающим глаза от солнца.

Он выкрикивал команды бойким, резким голосом со странным, малопонятным Найлу акцентом.

Человек явно не принадлежал к числу портовиков, не был он, похоже, и моряком. Найл лениво подключился к уму крепыша и тотчас убедился в правоте своей догадки. Его мыслительные вибрации были подвижными и активными, совершенно не похожими на невнятные, сонные, как у муравьев, сигналы моряков и портовых рабочих.

Когда юноша попробовал проникнуть глубже, человек, нервно поведя плечами, обернулся: почувствовал, что кто-то пытается вторгнуться в рассудок – точно так же как в свое время реагировали родные Найла.

Секунду спустя его взгляд упал на юношу. Человек, казалось, вот-вот что-то скажет, но тут на него, чуть не опрокинув, натолкнулся грузчик с тюком на холке, и крепыш рассержено гаркнул:

– Гляди, куда прешь, безмозглый! Однако минут через десять, когда последний тюк лег в штабель, человек поднялся-таки по трапу и подошел прямиком к Найлу. Юноша, сидя на якорном вороте, посмотрел на него с нарочитым простодушием. Лицо человека было продолговатым, с крупным носом-клювом, на голове – большие залысины. Опустив Найлу на плечо руку, он заглянул ему в глаза, скорчив при этом зверскую мину, и спросил:

– И чего это ты тут вытворяешь?

– Мне, боюсь, и самому невдомек, – невинно отозвался Найл.

– Не придуривайся. Все тебе вдомек. – Крепыш опустился на лежащий поблизости тюк, а затем спросил уже более дружелюбно: – Откуда, парень?

– Из большой пустыни. – Найл показал вдаль пальцем.

Крепыш присвистнул:

– А-а, так ты, получается, житель песков?

– Как тебя звать? – поинтересовался Найл.

– Билл.

– Имя какое-то странное.

– Кому как. Для мест, откуда я родом, совсем неплохое имечко. А тебя как?

– Найл.

– Вот уж действительно не имя, а название реки!

Разговор казался таким же маловразумительным, как и прозвище незнакомца. По улыбке было видно, что он шутит, но уж больно непонятными были его шутки. Крепыш зыркнул на Найла исподлобья, скрытно, но так пристально, что парню стало не по себе.

– Кто научил тебя ковыряться в мозгах? – спросил тот наконец.

– А никто не учил, – поспешно ответил Найл.

– Ты это брось!

Найл растерялся: что брось и куда?

Крепыш задал иной вопрос:

– Когда прибыл-то в наши края?

– С полчаса назад. Мать и брата вот дожидаюсь. – Он указал на море, увидев кстати, что оба судна виднеются теперь на расстоянии примерно мили от берега.

И опять крепыш до неприличия долго всматривался юноше в глаза. Найл теперь озабоченно соображал, как бы поскорее отделаться от въедливого собеседника. Пора было выходить встречать ладьи. Он нетерпеливо пошевелился.

– А ну-ка, изобрази еще раз, – потребовал Билл.

– Что именно?

– Ну, сам знаешь… То, что у тебя получается. Это было проще простого. Найл пристально посмотрел ему в глаза и, орудуя лучом сознания, как щупом, настроился на его мыслительную волну. Крепыш тревожно поерзал.

– Так-так-так, – негромко произнес он, покачав головой.

– Что «так»? – не понял Найл.

– Уж не знаю, как поступят раскоряки, когда узнают.

– Какие еще раскоряки?

– Дерьмо это. Паучье племя. Раскоряки ползучие.

– А что, по-твоему, они сделают? Крепыш, ткнув пальцем в ладонь, энергично повертел им – жест более чем понятный. Найл почувствовал, как кровь отливает от лица. Теперь отделаться от собеседника его уже не тянуло.

– Ты считаешь, они узнают? – с трудом выговорил он.

Тот пожал плечами:

– Попробуй пойми их. Я сам до сих пор не могу въехать, что они на самом деле могут, а чего нет. – Он прикусил губу. – Впечатление такое, будто не столько могут, сколько делают вид. Это они мастера – жути на нас нагнать.

Найл мельком поглядел на море. Ладьи словно застыли в отдалении.

– Но ты-то служишь паукам? Крепыш яростно тряхнул головой:

– Боже упаси. Тьфу на них. У меня от этой братии мурашки по коже.

– Кому-нибудь же ты служишь?

– Не буду спорить. Бомбардирам.

– Жукам, что ли?

– Именно.

– И что это за служба? Билл осклабился:

– Шумим, гремим! Я у них главный распорядитель по взрывам. – Он кивком указал на тюки. – Вот из этого добра готовится порох.

Беседу прервал один из портовиков. Отдав честь, он встал перед крепышом навытяжку и доложил, что подвода готова к отправке.

– Ладно, через минутку подойду. Готовьтесь, сейчас отъезжаем.

Махнув вслед рукой, он подождал, пока работяга отойдет подальше, затем наклонился к Найлу и тихо сказал:

– Мой тебе совет, парень: не давай раскорякам ни о чем пронюхать.

– Ладно.

Крепыш вскарабкался на тюки.

У подводы помимо двух больших обитых железом колес имелись две оглобли, метров по семь длиной. К каждой прицепились по дюжине портовиков и по команде Билла начали тянуть. У конца причала, разогнавшись, они припустили легкой рысцой. Крепыш, обернувшись, махнул на прощание.

Махнул в ответ и Найл, проводив взглядом подводу, пока та не скрылась из виду. Затем задумчиво возвратился к главному доку.

На пути туда он вновь встретил служительницу. Та улыбнулась (видно, в хорошем настроении) и ткнула Найла кулаком. Толчок был дружеский, но ох какой крепкий.

– Тебе надо отъедаться, – заметила женщина.

– Отъедаться? – Что-то в том, как она это произнесла, заставило Найла сжаться, точно от холода.

– Хозяевам по душе, когда мы сильные и здоровые. Вот такие, как этот. – Она показала на проходящего мимо грузчика: не руки, а просто сваи.

– Да, неплохо бы, – неуверенно согласился Найл.

Глядя женщине в лицо в попытке уяснить, что у нее на уме, юноша не заметил, как непроизвольно проник в ее сознание.

Смутившись от неловкости (все равно что столкнуться на улице с прохожим), он тотчас вышел из контакта. Спустя мгновение он догадался: до женщины, очевидно, не дошло, что их умы соприкоснулись.

Осторожно, с готовностью в любую секунду немедленно «выскочить», парень попробовал еще раз и сразу понял, отчего она так довольна собой и Найлом.

Начальник похвалил ее за то, что она благополучно доставила бойцовых пауков на сушу. Случись с ними что-нибудь в дороге, ей бы не сносить головы. И пускай это была бы не ее вина, все одно ее сурово наказали бы. А так она заслужила только похвалу, а потому чувствовала расположение и к юноше.

Обо всем этом Найл узнал в одно мгновенье, стоило лишь настроиться на ее мыслительную волну. Убедившись, что она ни о чем не догадывается, юноша продолжал прощупывать ее разум. Необычное ощущение. Настроившись, Найл смог взглянуть на мир ее глазами. Он как бы облачился в это великолепное тело с увесистыми бронзовыми грудями и длинными ногами, за которыми непросто поспевать. На какое-то время, прекратив быть Найлом, он стал этой рослой, красивой женщиной. Он даже узнал ее имя: Одина.

Но почему она ничего не ощущала? Скорее всего, дело было в странной незаполненности умов, пустоголовости этих людей. Часть их сознания пребывала словно в спячке.

И тут постепенно начал вырисовываться ответ. Ясное дело, пауки! Люди здесь настолько привыкли, что к ним постоянно вторгаются в сознание, что даже перестали на это реагировать, воспринимая все как должное. Их умы напоминали комнаты с открытыми дверями, куда любой может войти. Так и оса-пепсис настолько привыкла ощущать волю хозяев, что и ужалить не смогла бы без команды.

Они дошли до конца причала. Первая ладья как раз проплывала мимо внешней стенки мола. Сердце у Найла радостно встрепенулось: он увидел брата, стоящего у борта, и отчаянно замахал ему. Вайг заметил, поводил рукой в ответ. Когда ладья швартовалась к причалу, юноша обратил внимание, что левый борт у нее поврежден, верхние доски расщеплены, словно от тяжелого вертикального удара.

Через пять минут на берег сошла служительница, следом – бойцовые пауки.

А за ними начал спускаться Вайг. Найл кинулся к брату, но на бегу резко остановился, словно от хлесткого удара, даже дыхание зашлось. Это паук глянул, будто бичом ожег. Выплеснув злость, восьмилапый прошествовал мимо коленопреклоненных служительниц. Чувствовалось, что он пребывает в крайне дурном расположении духа.

Одина коснулась плеча Найла и назидательно подняла палец:

– Когда мимо проходят хозяева, рабы опускают глаза.

– Прошу прощения, забыл, – виновато улыбнулся он.

Когда спускались моряки, Найл с Вайгом оказались рядом по одну сторону сходен.

– Как ты? Что там у вас произошло? – спросил Найл шепотом.

– Мачту снесло в бурю… Чуть нас не перевернуло. Хорошо, вторая посудина была рядом…

На Вайга сердито покосилась служительница с поврежденной ладьи:

– Молчать!

– Больше не буду, – мигом отозвался Вайг. Братья стояли молча, наблюдая, как приближается третья ладья. Краем глаза Найл видел, как переговариваются между собой две служительницы. Очевидно, Одина рассказывала о том, что у них произошло во время шторма. Та, вторая, повернулась вдруг к Найлу и смерила его с головы до ног удивленным взглядом. Затем она приблизилась к братьям, несколько секунд пристально их разглядывала, и в конце концов сказала:

– Ладно, можете поговорить. – И удалилась.

– Что здесь происходит, ты мне можешь объяснить?

– Объясню позже, – ответил Найл так же шепотом.

Третья ладья причалила чуть дальше. На этот раз, когда сошла служительница, а следом полез бойцовый паук, братья отвели глаза. Следующей спустилась Сайрис.

Подождав, когда важный паук удалится метров на десять, они кинулись приветствовать маму. Женщина была бледной, измученной. Обнимая ее, Найл случайно уловил импульс одного из портовиков: «Худосочная какая-то. Я бы такую поцеловал, только если бы приказали».

Обида и негодование кольнули сердце сына. Для него мать была стройной и красивой. У этих паучьих прихвостней странное представление о красоте… Одина тронула Найла за руку.

– Пора.

Когда шли вдоль причала, одна из служительниц спросила нарочито визгливо:

– Эти-то чего к нам прицепились?

– Приказ хозяев, – отрезала Одина.

Территория за причалом была донельзя захламлена: сплошь дырявые лодки, сломанные подводы, мусорные отвалы. Стены, окаймляющие портовые сооружения, тоже совершенно запущены. Когда-то здесь, судя по всему, был большой богатый порт, превратившийся теперь в небольшую гавань.

Только дорога под ногами, похоже, содержалась в приличном состоянии. Она была сделана из какого-то твердого гладкого вещества, напоминающего бесконечно длинный пласт камня.

За стеной порта стоял ряд повозок, похожих на подводы (одну из них юноша уже видел), но меньших размеров. Поодаль, явно скучая, толклись с десяток мужчин. Стоило Одине щелкнуть пальцем, как от стайки отделились несколько человек и услужливо склонились перед ней. В одну из повозок залезли Одина и еще две служительницы. Мужчины тотчас взялись за оглобли, по двое с каждой стороны, и замерли в ожидании приказаний. Одина указала на другую повозку, жестом веля Найлу, Сайрис и Вайгу лезть туда.

Когда они устраивались, один из тянувших повозку вдруг выдохнул:

– Найл!

– Массиг! – Юноша мгновенно узнал того, кто встречал их на пути в подземный город Каззака.

Они хотели было коснуться друг друга предплечьями, но тут одна из служительниц сердито рявкнула:

– Этого еще не хватало!

Массиг, побледнев, отскочил в сторону и замер. Одина приказала трогаться. Ее «четверка» пошла бойкой рысцой, вторая повозка покатилась следом. Найл поглядывал сзади на Массига с жалостью и участием. Волосы парня, некогда чистые, опрятно уложенные, засалились, свалялись.

Местность вокруг была блеклой, невзрачной. По обе стороны дороги унылой вереницей тянулись остатки строений, по большей части высотой лишь в несколько локтей. Тянулась впереди дорога – прямехонькая! – уходящая к невысоким холмам. По сравнению с разоренным побережьем окраины выглядели отраднее – зелень полей, деревья; но и те какие-то безрадостные. Переплетение диких трав и древесной поросли, отдельная покосившаяся стена или развалившийся амбар – как будто здесь пронесся жестокий ураган, перекалечивший все на своем пути.

Пока дорога была ровной, мужчины бежали бодрой, уверенной рысцой. Но вот она постепенно начала подниматься к холмам, и их шаг замедлился. По движениям Массига можно было догадаться, что он притомился, и мысль об этом огорчала Найла, но и помочь он не мог. В конце концов, когда подъем стал настолько крутым, что бедолагам пришлось замедлить ход до шага, юноша наклонился вперед и похлопал по плечу того, который поближе:

– Может, мы лучше слезем и пойдем пешком? Он так изумился, что невольно встал, и остальные вместе с ним.

– Пешком? – Он в растерянности покачал головой. – Это зачем?

– Чтобы вам было легче. Тот мотнул головой:

– Да что ты! Нам тогда несдобровать!

– Ну почему?

– Потому что возить вас – наша прямая обязанность. Если мы не будем с ней справляться, хозяева строго с нас спросят.

Он повернулся спиной и снова взялся за оглобли. Массиг бросил Найлу теплый, признательный взгляд мол, посочувствовал, и на том спасибо.

Спустя полчаса повозка достигла вершины холма. Внизу, в чаше из окружающих холмов, лежал город пауков, явившийся Найлу в видении возле колодца. Город огромных башен (в действительности они оказались еще выше, чем в видении).

И даже с такого расстояния можно было различить гигантские паучьи сети, натянутые между ними. Здания – в основном серого цвета, встречались и почти черные. Многие напоминали, скорее, руины, но все равно были выше тех красных, изъязвленных ветром каменных столбов в пустыне, неподалеку от их пещеры. Найл отродясь не видел зрелища более захватывающего, чем этот город, возведенный, казалось, великанами.

А в центре этого грандиозного скопища зданий, стоя особняком посредине небольшого лоскута зеленого пространства, возвышалась Белая башня. Высотой она уступала многим из окружающих строений, но резко выделялась среди них чистой, ослепительной белизной. Под залитым солнцем небосводом она искрилась, словно сама излучала свет. В отличие от башен-прямоугольников она была круглой, с вершиной чуть уже основания. Точно изящный перст, указующий в небеса.

Найл оглянулся на мать и брата: судя по их лицам, они тоже испытывали и восторг, и изумление. Вот уже несколько дней они шли, зная, что в конце концов прибудут именно сюда. И вместе с тем город пауков казался чем-то бесконечно далеким, мифическим. Они и страха перед ним не испытывали, настолько иллюзорным он им представлялся.

А вот теперь нежданно-негаданно он перед ними наяву – и ощущение такое, будто они пробудились от дремы. Город выглядел гораздо более устрашающе, чем в воображении Найла. Мрачные башни чем-то напоминали изъеденные временем гнилые зубы черепа. Не будь даже этих огромных раскидистых тенет, он все равно бы казался отталкивающим и зловещим.

Вместе с тем Белая башня в зеленом обрамлении словно высказывала всем своим видом надменное равнодушие к неприглядной окружающей панораме. Любопытно, но, взглянув на нее, Найл почувствовал, как в его душе засветилась ответная искорка чистой, незамутненной радости. То же самое, он догадывался, ощущают Вайг и Сайрис. Башня почему-то казалась ему странно знакомой, словно он не раз видел ее во сне.

Тянувшие повозку люди, переведя дух, начали спускаться к городу. Хотя дорога здесь была круче, чем путь наверх, тем не менее могла считаться довольно сносной.

У повозки имелись тормоза, которые можно было пускать в ход, не бросая оглобель – так что ход ее успешно сдерживался. Убедившись, что Массиг движется сравнительно легко, Найл постепенно успокоился и стал более внимательно смотреть по сторонам. Все-таки здесь было на удивление красиво.

Вдали, очевидно, шел дождь: космы мохнатых туч нависали над холмами, трава и кусты влажно поблескивали.

На полпути вниз по склону дорога углублялась в лес и все более погружалась в тень. Да, растительность здесь совершенно не походила на скудную, чахленькую поросль пустыни. Стволы некоторых деревьев достигали трех метров в обхвате, кроны образовывали над дорогой тенистую зеленую арку.

Иные деревья вздымались так высоко, что через путаницу ветвей и сучьев не различалось снизу и небо. Трава между стволами была ярко-зеленой, напоминая, скорее, вьющиеся водоросли задумчиво текущего ручья.

Когда проезжали между двумя высокими травянистыми холмами, Найл изловчился отщипнуть и сжевать несколько травинок. Они оказались сладковатыми, сочными.

Неожиданно лес кончился, и в глаза снова брызнул свет – предвечерний, и темно-серый город открылся впереди.

Переход был таким внезапным, что казалось, все происходит во сне, то ли лес, то ли город – на самом деле ничего нет, это только воображение рисует удивительные картины. Поля по обе стороны дороги явно были ухоженными, на них трудились люди.

Затем дорога, все такая же гладкая, как мрамор, стала виться вдоль берега реки с глубокой темной водой. Одолев полмили, они пересекли мост с железными, изъеденными ржавчиной опорами.

Под мостом висела паутина метров тридцати в поперечнике, а в темном углу каменной кладки, изукрашенном разводами ржавчины, Найл уловил блеск черных глаз, пристально следящих за путниками.

И вот они уже в паучьем городе. По обе стороны тянулись в ряд неимоверно высокие башни. Приходилось запрокидывать голову, чтобы различить вверху полоску синего вечернего неба.

Многие здания наполовину уже разрушились. Сквозь зияющие проемы окон виднелись голые комнаты с давшими крен стенами. Во многих местах вровень с улицей – в основном, там, где вдоль дороги стояли проржавевшие ограждения,

– начинались ступени, ведущие вниз, в невидимые снаружи помещения. Там, судя по всему, и обитали люди. Уже от одного многолюдства захватывало дух. Найлу казалось, что люди спешили одновременно во всех направлениях, как муравьи под каменистым покровом пустыни. В основном это были мужчины, все как один рослые, сильные, мускулистые. Иногда, впрочем, встречались и женщины различного возраста. Большинство из них носило одеяния, скрывающие грудь, но оставляющие открытыми руки, но некоторые были в платьях с длинными рукавами. Одна рослая, с обнаженным бюстом женщина, перешедшая улицу перед самой повозкой, так походила на Одину, что Найл изумленно посмотрел на повозку трех служительниц – та катила в доброй четверти мили впереди.

Вечер постепенно сгущался, здания застилали свет. По мере того как на улицах темнело, людей становилось все меньше.

Когда повозка наконец остановилась, улицы почти совсем обезлюдели.

Возницы, положив оглобли на землю, помогли пассажирам сойти. Из темноты возникла Одина, которая положила ладонь Найлу на плечо:

– Они покажут вам, где спать. Будете жить у колесничих.

– Спасибо, – откликнулся Найл. Что еще он мог сказать?

– Благодари не меня. Скажи спасибо Кролу.

– Что еще за Крол?

– Хозяин, которого ты спас.

– А, тот паук…

– Тс-с! – Одина прикрыла Найлу рот ладонью и огляделась. – Никогда не произноси этого слова. Они здесь хозяева. Если кто-нибудь из них приближается, спеши поклониться, выкажи почтение. Иначе быстро окажешься в счастливом крае…

– Где?

– Слишком много вопросов. Любопытство мышь сгубило. – Она повернулась к одному из возниц. – Тебя как кличут?

– Дарол.

– Ты теперь отвечаешь за них, Дарол. Их жизнь – твоя жизнь, понял? – Мужчина почтительно склонил голову. – Распоряжения получишь утром. – Ухватив Найла за ухо, женщина дружески его потрепала (у юноши аж слезы навернулись на глаза). – Спокойной ночи, дикаренок.

– Благодарю.

Одина скрылась в темноте.

Дарол был тем самым, кому Найл предложил помочь.

Колесничий заметил, что служительница относится к пареньку вроде как с расположением, потому и сам стал держаться более приязненно.

– Ступайте за мной, все трое. Осторожнее на ступеньках, чтоб не разбить физиономию, – сломаны, как и все тут.

Найла взял за руку Массиг:

– Я пособлю.

По ступенькам спустились в какой-то темный полуподвал. Кто-то широко раскрыл дверь, немилосердно при этом скрипнувшую. В нос ударил запах паленого масла. В большом, тускло освещенном помещении, похоже, находились одни мужчины. Кто-то лежал, кто-то сидел на низких скамьях.

Увидев Сайрис, многие вскочили, а один попытался опуститься на колено.

– Кончайте мельтешить, – остановил их Дарол. – Это же просто дикари из пустыни. – В его голосе не было презрения, он просто объяснял, что к чему.

– Тогда зачем они пришли? – озадаченно опросил кто-то.

– А я почем знаю? Приказ сверху.

Стоявшие навытяжку разошлись с явным облегчением и больше не обращали на вошедших внимания. Кто-то хлебал из чашки, кто-то штопал одежду или чинил сандалии. В комнате было жарко и пахло потом.

Локтя Дарола коснулся Массиг:

– Если не возражаешь, я присмотрю за ними и найду им место. – Дарол взглянул на Массига с таким же непробиваемым изумлением, как тогда, когда Найл вызвался сойти с повозки. – Это мой друг. Нам бы хотелось поговорить.

– О чем? – еще больше удивился Дарол.

– Найдется о чем. Как мы сюда добрались, например.

Дарол пожал плечами:

– Странные какие-то! Да делайте что хотите.

Найл сразу понял, что Дарол, как, видимо, и все остальные здесь, не нажил большого ума, впрочем, и враждебности в нем тоже не было.

Следующие полчаса Найл искал, где можно прилечь. Неся перед собой масляный светильник, Массиг провел его по темному коридору в какой-то глухой закоулок подвала. Там, оказалось, навалены сомнительного вида лежаки.

К счастью, ножки у них, вставленные в деревянные пазы, можно было менять, так что в конце концов удалось собрать три сравнительно целых. Их перенесли в жилую часть. В другом закутке обнаружились груды древних пыльных тюфяков, набитых тряпьем. По соседству нашлась куча одеял, из которых многие отсырели и, стоило их поднять, расползались от ветхости. Найл за день так вымотался, что ему было все равно, чем укрываться.

Сайрис зевала не переставая, и отправившись за подушками, ее уложили на лежак Массига (подушки на поверку оказались обыкновенными поленьями, обтянутыми тонким слоем кожи).

Когда юноши возвратились, она уже спала.

Затем Массиг отвел их на кухню. Там стоял плотный жар от большой железной печи, куда постоянно подкладывали дрова. Овощей, судя по всему, здесь было в изобилии. Стояла и большая металлическая чаша с мясом.

Найл не терял времени: он ухватил жесткую краюху черного хлеба и налил себе чашку зеленого почему-то супа, зачерпнув его прямо из стоящего на печи котла.

Ели в общей комнате. Вкус у пищи оказался куда приятнее, чем вид; да это, по сути, был целый букет вкусовых ощущений! Найл не удержался, сходил еще и за добавкой.

Лежаки стояли в углу комнаты, и юноши ели, сидя на них и прислонясь спинами к стене. Верзила, отдыхавший на соседнем лежаке, дружелюбно поглядел на Найла:

– Тощий ты какой. – И затем посулил: – Мы тебя скоро откормим.

Эту фразу Найлу приходилось выслушивать без малого весь день. Кстати, она была не просто Шуткой, чтобы завязать разговор. Люди говорили совершенно искренне: еда у колесничих явно была предметом культа.

Пока ели, Найл втихомолку прислушивался к журчащему вокруг неторопливому говору. Ему хотелось как следует вникнуть в мысли людей, обитающих в паучьем городе. Но вскоре это наскучило. Простенькие мысли у всех были заняты в основном одним и тем же – какими-то играми. Многие здесь увлекались выкладыванием резных деревянных палочек, другие без конца мусолили одну и ту же тему: предстоящее состязание между колесничими и сборщиками урожая – дня через два, – к которому приурочен еще и праздник с танцами.

Порой у Найла возникало чувство, что он подключился к коллективному разуму муравьев.

Вместе с тем несмотря на явный недостаток смекалки эти люди были, очевидно, добродушны и приветливы, и, быстро привыкнув к присутствию Найла и его близких, перестали относиться к ним как к чужакам, те будто бы влились в одно большое семейство.

За едой Массиг поведал, как пал город Каззака. История вышла короткая.

Через два дня после того как Найл с отцом отправились к себе, не вернулись вечером муравьиные пастухи. Не возвратился и поисковый отряд, который возглавил Хамна. А поутру, проснувшись, Массиг обнаружил, что не в силах пошевелиться. Дальше все оказалось очень просто. Пауки попали внутрь дворца, пустив впереди перепуганного насмерть пастуха. Шансов спастись не было.

Многие погибли. Не потому, считал Массиг, что пытались как-то сопротивляться, просто твари проголодались. Не пощадили и детей. Кое-кого не увели сразу, их оставили до поры в подземном городище под присмотром надзирателей.

Пауков, очевидно, было тьма-тьмущая, в основном, бурые бойцовые (Массиг называл их волками). Это они сопровождали пленников в долгом переходе к морю. По словам Массига, тяготы пути на деле оказались не такими суровыми, как люди ожидали. Кормили неплохо, а когда кто-нибудь выбивался из сил, пауки давали им отдых или велели другим тащить их на носилках, сделанных из ветвей деревьев. Так что по прибытии в паучий город все оказались в сравнительно добром здравии.

Массиг рассказывал, как их торжественно провели по главной площади перед Белой башней, и матери воссоединились со своими детьми. Но ненадолго. Мужчин разделили на группы и разбили соответственно предписанным обязанностям.

Одни стали сборщиками урожая, другие земледельцами, третьи портовиками, четвертые – как сам Массиг – колесничими. Женщин разделять не стали. Их всех забрали в центральную часть города, специально для них отведенную. Все потому, объяснил Массиг, что женщины в паучьем городе на особом счету. У пауков самка считается главнее самца, после брачной церемонии она нередко его съедает. Уклад жизни людей, где женщине зачастую отводится роль привязанной к хозяйству рабыни, глубоко противоречит инстинктам насекомых. Поэтому женщина у пауков становится хозяйкой мужчины-слуги. Поскольку в городе Каззака было наоборот, им придется привыкать к новой роли. До тех пор, пока они с ней не свыкнутся, их будут содержать отдельно от мужчин.

– А дети как же? – спросил Найл, вспомнив о сестренках.

– Они в детской, поближе к женщинам. Но матерям, пока не перевоспитаются, посещать их запрещено.

Сам Массиг находился здесь вот уже около месяца. Работа у него была не из легких, но причин жаловаться тоже не было. Каждое утро колесничие обязаны являться на службу в женский квартал. В их обязанности входила перевозка надсмотрщиц – кого в поле, кого в порт, кого в другие районы города.

Хорошо, если удавалось пристроиться в самом городе.

Самая тяжелая – дорога в порт. Массиг подозревал, что его прислали сюда в наказание: одна из служительниц как-то услышала, что он – тут сын Каззака понизил голос до шепота – назвал хозяев пауками.

– Ну и что с того? – простодушно удивился Найл.

– Они считают, что это непочтительно – говорить о них как о какихнибудь насекомых.

– А вот я встречал в порту человека, так тот называл их раскоряками, – вспомнил Найл.

– Тс-с-с! – Массиг испуганно оглянулся: никто вроде не расслышал. – Кто это мог быть, разрази меня гром?

– У него было забавное имя… Кажется, назвался Биллом.

– А-а, так это не наш. Он служит у жуков. Его звать Билл Доггинз.

Массиг произнес это с чуть заметным пренебрежением. Забавно было подмечать, что юноша уже научился делить здешних обитателей на своих и чужих.

– Билдогинз?

– Билл Доггинз! У него почему-то два имени. Те, кто служит у жуков, говорят, что у них издавна так заведено.

Вайг наклонился вперед и тихонько спросил:

– Как ты считаешь, отсюда можно при случае удрать?

Массиг даже в лице переменился:

– Ты что! Никак. Куда? Схватят, вот и все. Да и зачем бежать-то? Живется здесь неплохо, сытно.

– Зачем? Затем хотя бы, что мне не нравится быть рабом.

– Рабом? Но мы не рабы.

– Да ну? – удивился Вайг. – А кто же вы такие?

– Слуги. Это совсем не одно и то же. Настоящие рабы живут на том берегу реки. Вот те уж действительно идиоты, все поголовно.

– В каком смысле?

– Говорю же: идиоты. В голове свист один. Массиг скорчил рожу: вылупленные глаза, перекошенная челюсть, оттопыренные губы.

– А зачем им рабы, если у них есть слуги? – поинтересовался Найл.

– Для самой черной работы. Чистить выгребные ямы, например. Они же идут и на корм. Найл и Вайг крикнули в один голос:

– На корм?! – да так громко, что Сайрис на секунду приоткрыла глаза.

– Да. Хозяева специально разводят их.

– А сами-то рабы об этом знают? – ужаснулся Найл.

Массиг пожал плечами:

– Думаю, да. Они принимают это как должное. Умишка-то у них не больше, чем у муравьев.

Найл мельком оглянулся на сидящих и лежащих вокруг людей, но ничего не сказал.

– Я вот насчет слуг. Случается так, что и их съедают? – спросил Вайг.

Массиг отчаянно тряхнул головой:

– Ни в коем случае! Если не что-нибудь из ряда вон выходящее.

– Что именно?

– Ну, например, никому не разрешается с наступлением темноты выходить на улицу. Хозяева могут слопать любого, кто попадется им в ночное время. – И добавил поспешно: – Понятное дело, такого не происходит, у наших людей все же есть голова на плечах! Каким болваном надо быть, чтобы пойти прогуляться ночью?

– И почему они запрещают людям выходить ночью?

– Следят, наверное, чтобы мужья по ночам не бегали к женам, или чтобы матери не ходили к своим детям.

– И ты еще говоришь, что тебе здесь нравится? – усмехнулся Вайг.

– Я же не говорил, что мне так уж нравится, но… – пробормотал Массиг, оправдываясь. – Я просто о том, что ведь могло быть и хуже. По крайней мере, у нас теперь вон сколько солнечного света. В Дире если выберешься на свет хоть раз в месяц, так и то уже событие. А жратва здесь какая славная! Хозяевам по нраву, чтобы мы все были упитанные. И игры разрешают по субботам. Раз в год можно обращаться с просьбой сменить работу. Я вот на следующий год думаю податься в моряки. И главное, на покой уходишь в сорок лет.

– На покой? Как это?

– Одним словом, становится необязательно работать. Можно отправляться в великий счастливый край.

– Куда-куда?

Массиг открыл было рот, но тут откуда-то снаружи раздался жуткий звук, от которого просто волосы встали дыбом. Звук повторился несколько раз, словно стон какого-то небывалого огромного чудища, страдающего от боли.

– Это еще что? – изумился Вайг.

– Пора гасить свет. Спать здесь укладывают рано, вставать-то приходится спозаранку.

В комнате начали гасить светильники, заскрипели лежаки. Гореть остался лишь один светильник. Все разговоры смолкли.

– Что такое великий счастливый край? – спросил шепотом Найл у Массига.

– Тс-с-с, – отозвался тот, тоже шепотом. – Разговаривать, когда гаснет свет, тоже запрещается.

– Как так?

– Утром расскажу. Спокойной ночи. Повернувшись к Найлу спиной, он надвинул одеяло на плечи.

В комнате стояла тишина, нарушаемая лишь Мерным тяжелым сопением. Было что-то уютное, безмятежное в том, что вокруг столько людей.

Вскоре Найл погрузился в глубокий, безмолвный омут сна.

Не успел он, казалось, закрыть глаза, как вокруг уже засуетились. Один за одним зажигались светильники. Вайг, всегда легкий на подъем, уже встал. Мать, длинные волосы которой, спутавшиеся за время сна, разметались по плечам, сидела и позевывала. Кто-то пробегавший мимо, завидев женщину, перешел на шаг и почтительно склонил голову.

Открыл глаза Массиг, ошалело оглядел комнату, укрылся одеялом с головой и тут же негромко засопел. Внезапно, к удивлению Найла, все мужчины в комнате разом пали на одно колено, всем своим видом выражая почтительное смирение. Прошло несколько секунд, прежде чем он заметил, что в дверях стояла женщина. Она походила на Одину (все служительницы мало чем отличались друг от друга). Четким менторским тоном она произнесла:

– Вновь прибывшие выходят на построение вместе со всеми!

Сказала, повернулась и вышла. Все, кто был в комнате, снова разбрелись по своим скамейкам и лежакам. Выполз из постели Массиг, которого разбудил голос женщины. Выглядел он неважно.

– Как ты думаешь, она меня заметила? – озабоченно спросил он Найла.

– Нет, – уверенно ответил тот. Массиг облегченно вздохнул:

– С любителями поспать здесь ох как строго обходятся.

– С лежебоками? – Найлу странно было это слышать.

– Теми, кто еле возится при подъеме, – выдавил Массиг сквозь зевок. – Вот что мне не по душе: в этакую рань заставляют вставать. В Дире вообще мало кто спал меньше двенадцати часов. Как-то раз провеселились там на славу, так я потом проспал ровно сутки…

– Что нам сейчас надо делать? – не дослушал Вайг.

– Завтракать. Через час надо быть на построении.

Он повел их на кухню, где на печи стояли котлы с едой, над которыми вился парок. Повара начинали работу за час до рассвета. Массиг налил себе в чашку зеленоватого супа, положил в отдельную тарелку мяса и овощей. Найл и Сайрис взяли порции поскромнее. Рядом с кухней находилась просторная трапезная, заставленная длинными деревянными столами. Вайг уже сидел там с полной тарелкой и помахал своим ложкой:

– Мясо-то такое вкусное! Чье, интересно?

– Кроличье.

– Не понял.

– Грызун такой, с длинными ушами. Вроде крысы, только плодится быстрее.

После этого Массиг с сосредоточенным видом принялся за еду, на вопросы отвечая только кивками и мычанием.

Найл обратил внимание, что разговоров в трапезной почти не слышно, только постукивание ложек и почавкивание да причмокивание.

Даже Сайрис ела с аппетитом. После хорошего, продолжительного сна румянец возвратился на ее щеки. От нее не могло укрыться, что проходящие мимо их стола мужчины украдкой бросают откровенно заинтересованные взгляды. Хотя Сайрис не поднимала глаз от тарелки, было заметно, что ей это очень льстит. Единственные мужчины, которых она видела на протяжении последних двадцати лет, были членами ее семьи, и ей, безусловно, было приятно ощущать на себе вожделеющие взгляды хорошо сложенных, статных представителей мужского пола.

По окончании трапезы Массиг показал комнату для умывания. В смежном с трапезной помещении было полным полно деревянных ведер, полных до краев. Как им объяснили, ведра надо отнести в соседнюю комнату – большую, пустующую, – где в каменном полу проделаны узкие канавки.

Найл с Вайгом охотно согласились, когда им предложили снять заскорузлую от пыли и пота одежду и окатиться водой. Сайрис препроводили в другую комнату, поменьше. Массиг раздал по куску какого-то серого корня, показав, как его надо вначале опустить в воду, а затем натирать им кожу. Оказывается, когда трешь, образуется обильная пена, очищающая грязь. Если воды не хватает, можно брать еще.

Жителям пустыни такая роскошь казалась невероятной, диковинной. А когда Массиг предложил им обтереться с головы до пят широким куском ткани, впитывающей влагу, они и вовсе застыли от изумления.

Появилась из своей умывальни Сайрис – кожа светится от чистоты, волосы влажные, и Найл поймал себя на мысли, что никогда не видел мать такой красивой. С некоторым даже самодовольством он осматривал и свою поблескивающую, дышащую чистотой кожу, отмытые добела ладони и ступни, и ему даже показалось, что он понимает, почему Массигу здесь нравится.

Минут через десять они слились с толпой жильцов, стоявших снаружи здания.

В ярком свете нарождающегося дня городские улицы выглядели ничуть не лучше, чем в сумерках. Громады серых зданий вздымались подобно утесам, а между ними простирались паучьи тенета – в основном натянутые поперек, хотя некоторые были подвешены почти отвесно.

Многие, видно, висели здесь уже не первый год: вон какие толстые, мохнатые от скопившейся пыли. Взявшаяся невесть откуда здоровенная муха с лету врезалась в одну из таких сетей, отчего сверху вниз градом посыпались высохшие крылья насекомых. Молниеносно крутнувшись в воздухе, муха пулей кинулась вверх, приклеилась к другой паутине – почти неразличимой – и неистово там забилась, пронзительно жужжа. Почти тотчас из какого-то невидимого укрытия выскочил смертоносец. Шустро перебирая лапами, он подошел вплотную и набросился на глупое насекомое. Секунда – и жужжание смолкло, а муха перестала сопротивляться. Паук заботливо пеленал ее туловище в шелк. Теперь понятно, отчего смертоносны оставляют старую паутину висеть, а не вбирают ее обратно в себя, как большинство их лишенных разума сородичей. Крылатые создания боятся старых сетей, чуя в них опасность, зато легко попадают в новые, почти невидимые.

Дарол гаркнул команду – все застыли навытяжку; еще приказ, и все разом двинулись посередине улицы. Дойдя до перекрестка, строй взял направо, на улицу пошире. Найлу вдруг стало душно от неудержимой радости: на пронзительно синем фоне утреннего неба проглянул шпиль Белой башни.

Навстречу двигался еще один строй. Найл с первого взгляда определил, что это и есть те самые рабы, о которых рассказывал Массиг. Одеты они были в длинные посконные рубахи. В походке – ни твердости, ни бодрости, лица лишены всякого живого выражения: обвислые губы, пустые глаза. Кое у кого конечности болезненно искривлены, жилы толщиной в палец.

– Куда они? – поинтересовался Найл шепотом.

Массиг пожал плечами:

– На работу. Наверное, или бригада золотарей, или подметальщики.

Главный проспект был не так запущен, как примыкающие улицы, что поуже. От вида некоторых зданий захватывало дух. Они возносились на такую немыслимую высоту, что приходилось запрокидывать голову для того лишь, чтобы догадаться, где находится вершина.

Отдельные строения имели причудливой формы купола. Одно здание – массивное, квадратное, – очевидно, было сделано из зеленого мрамора и имело колоннаду, примерно как у того разрушенного храма в пустыне. Нижние этажи у некоторых были облицованы листами какого-то блестящего прозрачного материала, отражающего солнечный свет.

Один дом вообще состоял сплошь из него, и диковинные, плавными изгибами перемежающиеся плоскости его фасада дробили и множили искаженные отражения окружающих зданий.

Найл попытался представить, кто же мог в былые времена жить в таком чудо-городе и как выглядели эти существа, но воображения не хватало. Напрашивалось одно: вероятно, это были либо какие-нибудь великаны, либо великие чародеи. Но как в таком случае смертоносцам удалось победить их?

Прошло с полчаса, прежде чем людской строй выбрался на открытый участок сравнительно недалеко от Белой башни.

Широкая площадь была будто залита сероватым, похожим на мрамор гладким покрытием, а в глубине площади, вокруг самой башни – приволье изумрудно зеленой травы.

В начале проспекта, лицом к башне высилось еще более внушительное здание: нижние этажи облицованы черным мрамором, верхняя часть превосходно сохранилась. Среди всех других строений, обступающих площадь, это было самое громадное.

А от прочих оно отличалось еще тем, что не имело окон. При более пристальном взгляде становилось ясно, что окна все же есть, покрытые все тем же прозрачным материалом, только темным, а потому почти не заметные на окружающем сером фоне. Здание тянулось к небу на противоположном конце зеленого поля, словно грозный безмолвный вызов башне.

Дарол перестроил своих в два ряда, лицом к черному фасаду. Найлу, Вайгу и Сайрис велели встать отдельно. Через несколько минут из здания появилась женщина. Найл и ее по ошибке принял за Одину, однако эта была повыше ростом и одета как хранительница: одеяние из черного лоснящегося материала, руки открыты.

– Встаньте навытяжку, – скороговоркой пробормотал Дарол, – выше подбородок.

Приблизившись, женщина окинула стоящих жестким взором. Мужчины, все как один, застыли деревянными истуканами.

Проходя перед строем, она где-то на середине задержалась перед мужчиной, который был ростом на полголовы выше остальных, да еще и могучий, с волевым подбородком.

– Ты повел зрачками, – холодно заметила она.

Недвижно таращась перед собой, мужчина произнес:

– Прошу простить, госпожа.

Женщина отвела ладонь, словно собираясь влепить нарушителю пощечину, и тот застыл лицом, готовый принять удар. Внезапно женщина переменила ранение и, сжав руку в кулак, изо всех сил ударила его в солнечное сплетение.

Верзила, поперхнувшись дыханием, перегнулся пополам. Женщина сделала шаг назад и, примерясь, пнула его в лицо.

Здоровяк был настолько массивен, что не опрокинулся, а лишь рухнул на колени, отчего получил еще один удар в подбородок тупоносым башмаком.

Раскинув руки, несчастный со стоном вытянулся, на покрытие струйкой стекала кровь. В строю никто не шелохнулся.

Служительница хищно рыскнула вдоль строя взглядом туда-сюда – нет ли таких, кто шевельнулся. Затем продолжила обход и пошла до конца строя. Наконец она повернулась к Даролу:

– Ну ладно, можешь разводить по работам. Затем она остановилась перед Найлом, Вайгом и Сайрис. Все трое стояли, не смея даже моргнуть. Найл краем глаза видел, как ее губы искривились в ухмылке.

– Который из вас Найл?

– Я. – чуть слышно сказал парень.

– Вот как! – Вид у служительницы был явно озадаченный.

Затем она принялась осматривать Вайга, щупала его мышцы, потом наконец легонько стукнула кулаком в живот:

– Ты крепче, чем поначалу кажется. Затаив дыхание. Вайг пялился перед собой. Служительница презрительным взором прошлась по Сайрис, ощупала ей руки, скользнула ладонями по бокам. Чувствовалось, что мать боится шевельнуться.

– Силы в тебе, смотрю, достаточно, – подвела итог служительница, – но надо будет отъедаться. И еще что-то делать с твоими грудями.

Сказав это, она повернулась на каблуках и гаркнула:

– За мной!

Твердым, размашистым шагом она направилась к зданию с черным фасадом. Найл с Вайгом, переглянувшись и пошли следом.

За спиной, слышалось, как Дарол уже отдавал распоряжения.

Двустворчатые двери здания были по меньшей мере метров семь в высоту и толщины тоже порядочной. Снаружи в тени портала стояли на страже два больших бойцовых паука – очевидно, невысокого ранга: женщина даже не обратила на них внимания. Найл, Вайг и Сайрис преследовали за ней в скупо освещенный коридор.

Прошло какое-то время, прежде чем глаза после яркого утреннего света свыклись с полумраком. По правую руку находилась широкая мраморная лестница, у основания которой стояли еще двое пауков. И хоть зрение до конца еще не восстановилось, Найл и без того заметил, что стражники наблюдают за ними с явным любопытством.

Они прошли за служительницей на следующий этаж, где та приостановилась

– перекинуться словом с женщиной в таком же черном одеянии, которая в рассеянном мутном свете могла бы сойти за ее двойняшку. Тут Найл уловил мощные вибрации воли, исходящие, как ему показалось, из раскрытых дверей поблизости. Он заглянул внутрь и увидел большой зал, полный бойцовых пауков.

Восьмилапые застыли правильными рядами, а на возвышении в углу стоял и «выкрикивал» наставления большой смертоносец – вернее, то, что можно обозначить словом «наставления» в человеческом понимании. Мысленные импульсы были такими сильными, что, похоже, даже Вайг улавливал их. Сайрис, судя по всему, их не замечала, хотя когда пространство пронзил особенно мощный импульс, она удивленно обернулась.

Служительница закончила разговор и мотнула головой: дескать, идем дальше.

Они поднялись еще на два пролета, каждый из которых охранялся парой «бойцов». Третий пролет был устлан тяжелым, мягким ковром. Сверху стояли на страже двое смертоносцев. Служительница обратилась к ним:

– Пленники доставлены на встречу с Повелителем.

Говорила она нарочито громко и отчетливо, а пауки, неспособные воспринимать речь на слух, видно, чувствовали вибрацию ее голоса и реагировали непосредственно на значение сказанного. Один из них послал короткий импульс: «Проходите». Служительница поняла безошибочно, так как сама уже в достаточной степени привыкла к мыслительным вибрациям пауков. Найл впервые наблюдал прямой контакт между пауком и человеком.

Она кивнула пленникам: идем. И тут Найла, впервые с того момента, как он очутился в городе, пробил мгновенный панический ужас. Разом вспомнились рассказы Джомара о Стооком Хебе и легенда о Великой Измене – принц Галлат обучил Повелителя пауков понимать человеческую душу.

Тяжелое это чувство захлестнуло его.

Чем яростнее юноша ему противился, не давая овладеть собой, тем неистовее бились в его душе мощные волны паники. А если Повелитель смертоносцев понял, что Найл повинен в смерти его подданного в пустыне?

На миг его рассудок помутился, и он подумал, что надо во всем признаться, сдаться на милость Повелителя.

Мгновенным огоньком мелькнула надежда, но юноша вспомнил распухший труп отца, и ему стало ясно: бесполезно на что-либо надеяться.

Обивка двери была из того же лоснящегося материала, что и одеяние женщины, мелкие гвоздики, на которых она держалась, отливали в полусвете желтым. Двое смертоносцев-стражников, казалось, ждали приказа. Застыв от ледянящего кровь ужаса, Найл, не отрываясь, смотрел на прямоугольник входа. Не укрылось от него, однако, что и служительница, видно, тоже чувствует себя неуютно, и хотя бы от этого ему немного полегчало. Отчасти из обыкновенного злорадства: оказывается, и разнузданная грубиянка, лягнувшая человека в лицо, не свободна от страха. Но главная причина облегчения, пока не до конца ясная самому Найлу, крылась в другом.

Среди сумятицы путаных, неразборчивых мыслей неожиданно вычленялся один образ: крепость на плато.

Мысль о том, что твердыню воздвигли люди, которые некогда владели миром, помогла ему укрепить мужество.

Найл сосредоточился, хотя это оказалось непросто, поскольку отрава страха уже начала размягчать его волю. И внезапно где-то там, глубоко внутри, забрезжил свет – ослепительно сияющая точка надежды и уверенности в своих силах. В душе воцарилось спокойствие.

И до Найла неожиданно дошло: Повелитель смертоносцев уже не где-то там, за дверями. Они стояли перед ним. Это он наслал волну ужаса, едва не лишив Найла самообладания.

Зев двери широко распахнулся. Служительница простерлась на полу и вползла внутрь. Ее обуяли такое смятение и страх, что она забыла даже позвать за собою пленников. Сайрис, медленно разведя руки, стиснула ладони своих сыновей. Первой через порог переступила она.

Со смутным изумлением Найл понял, что этот зал ему чем-то знаком. Равно как и неразличимый в темноте зрачок, глядящий из недр увешанного седой паутиной омута-коридора. И тут он вспомнил. Все это он однажды видел, когда смотрелся в колодец, затерянный среди безлюдного простора рыжей каменистой земли.

Мозг невидимого наблюдателя излучал приказ – служительница поспешно отползла куда-то в угол и забилась туда, замерев в коленопреклоненной позе. Из непроницаемой глубокой тени на троих пленников взирал огромный паук, пытаясь проникнуть в их мозг. Тенета свешивались недвижными ленивыми змеями.

Ничего нельзя было разглядеть в их дебрях, ни намека на движение, но Повелитель был где-то там. Найл застыл. Он понимал: одно неосмотрительное движение – умом, телом ли, – и все они окажутся в опасности.

Странное ощущение: вглядываться в хитросплетение паутины и сознавать присутствие живого существа, которое пристально наблюдает из темноты. У себя в пустыне он всегда чутко реагировал на устремленный в затылок взгляд. Когда-то твердыней воли он считал для себя Каззака. А выходит, Каззак – ребенок по сравнению с этой вызывающей онемение мощью, пронизывающей сейчас извилины мозга, словно тонкий прутик – зыбкий песок.

Найл не пытался симулировать невнятные мозговые колебания шатровика, нутром чувствуя, что здесь это бесполезно. Он столкнулся с разумом, во многом несравненно превосходящим его собственный – какие здесь могут быть прятки. Единственное, что еще годилось, это просто отстраниться от мыслей, оставаясь при этом открытым и пассивным.

Тупой удар, направленный в грудь, опрокинул Найла на спину. Он грянулся о доски пола так, что дыхание перехватило. Сайрис тихо вскрикнула и кинулась к сыну. Еще один невидимый удар перехватил мать и заставил ее закружиться волчком, отчего она упала на одно колено. Вайг, ничего не понимая, лишь смотрел, широко открыв глаза. Конечно, откуда ему понять, что за пляску затеяли родные?

Тут где-то в мозгу Найла прозвучал четкий холодный голос: «Встань». Приказание было таким ясным и отчетливым, словно кто-то произнес его в самое ухо. Первым порывом юноши было подчиниться, но тут же возник и другой, противоположный – не реагировать.

Тот же голос снова: «Встань!»

Найл, приподнявшись, сел, затем выпрямился, пошатываясь. Саднило плечо, затылок жарко пульсировал от удара об пол, но физическая боль помогла отвлечься от прямого контакта с безжалостной, давящей чужой волей, властно, сдирающей с Найла всякую завесу маскировки.

Чувствовалось, как сила смыкается вокруг, чудовищным кулаком вытесняя остатки дыхания.

Она явно показывала, что при желании может стереть Найла в порошок. Было ясно, что у нее это и вправду получится, но одновременно она почему-то не торопилась. Смутное чутье подсказывало, что если б невидимый мучитель собирался действительно его прикончить, то не стал бы размениваться на угрозы.

Вайг и Сайрис изумленно застыли, видя, как Найл, оторвавшись от пола, зависает в воздухе. Тут Вайг увидел, что лицо брата исказила боль, и бросился на помощь.

Его руки обхватили Найла за окостеневшие от судорожного напряжения плечи, он силился стянуть брата вниз.

Незримая сила отшвырнула Вайга, как пушинку. Завертевшись, он отлетел и ударился о стену. Сайрис, дико взвизгнув, метнулась к сыну. На этот раз ей позволили до него дотянуться. Одновременно с этим разомкнулся и зловещий захват вокруг Найла. и он упал на колени.

Тут опомнилась служительница, сидевшая как раз в нескольких шагах от того места, где рухнул Вайг.

Рывком вскочив, она заполошно выкрикнула:

– Встать всем навытяжку!

Понятно, что приказ исходил не от нее, а от темного безмолвного наблюдателя.

Пленники подчинились мгновенно, не рассуждая. Все трое застыли, вперившись в темноту: что там будет дальше? Из всех троих только Найл сознавал, что Повелитель смертоносцев прикидывает, умертвить их прямо сейчас или оставить в живых.

Кроме того, он ощущал, что происходит невероятное: наблюдающее за ними бесстрастное существо испытывало сейчас неуверенность. Причину его колебаний юноша, правда, понять не мог. Он догадывался лишь об одном: Повелитель не прочь их умертвить и вместе с тем считает, что это ничего не может изменить.

За свою жизнь, висящую на волоске, Найл не опасался, испугаться он просто не успел. Но и облегчения не наступило, когда спустя секунду стало ясно, что жизнь им все же сохранят. Он снова услышал голос: «Можешь идти».

Найл чуть было не поддался соблазну, едва себя этим не выдав.

И опять что-то глубокое и властное вмешалось, помешав ему совершить ошибку. Как будто кто-то незримо присутствовал в теле юноши. Шли минуты. Найл застыл в ожидании. В зале висела непроницаемая тишина. Ни одна из змей паутины, белесых, как волосы старика, так и не шелохнулась.

Импульс команды передался от наблюдателя к служительнице.

– А теперь кругом! – гаркнула она и, когда пленники повернулись, добавила: – Держаться за мной.

Женщина открыла дверь, пропуская их, затем, прежде чем закрыть, застыла в низком поклоне.

Пока они спускались по лестнице, Найл чувствовал: наблюдатель продолжает следить. Его цепкое внимание оставило пленников лишь тогда, когда они, щурясь, вышли под яркий солнечный свет.

И Вайг, и Сайрис выглядели одинаково изнуренно.

Оба, находясь в логове врага, уже успели распрощаться с жизнью. Даже сейчас они не были уверены, что опасность миновала.

Служительница догадывалась, что произошло нечто из ряда вон выходящее, причем ко всему этому имеет отношение Найл. Он то и дело ловил на себе ее пугливоозадаченный взгляд.

Женщина ломала себе голову, отчего этот худенький парнишка – голубоглазый, с правильными чертами лица – представляет интерес для Повелителя смертоносцев, распоряжающегося столькими судьбами.

Найл мог ответить на этот вопрос. Он все понял в те мгновения, когда услышал прозвучавший прямо в мозгу громовой голос Повелителя, а затем ощутил невероятную мощь его воли, готовую раздавить юношу.

Им уже доводилось встречаться. Их разумы уже сталкивались в противоборстве, когда Найл заглядывал в колодец там, на красной каменистой пустоши.

С той самой поры Повелитель смертоносцев загорелся желанием узнать побольше о человеке, чей разум способен преодолевать огромные расстояния. Ему хотелось выяснить, осознает ли сам Найл, какой могучей силой он обладает, и может ли управлять ею.

И что же? Вот они и встретились, а юноша остался для паука такой же загадкой, как и был. Ни на один из вопросов злобная тварь не нашла ответа. Но Повелитель мог и повременить. Терпение пауков безгранично.

На невысокой каменной ограде сидел, уткнувшись лицом в ладони, человек. Заслышав приближающиеся шаги, он вскочил и застыл навытяжку. Найл узнал его – тот самый, которому досталось сегодня от служительницы. Одна щека у бедолаги распухла и посинела, через переносицу шел запекшийся шрам, глаз заплыл.

– Отведи этих людей к управителю, – приказала женщина.

Мужчина поспешно кивнул. Служительница повернулась на каблуках и пошла обратно в здание.

– Пойдем.

Пострадавший от побоев здоровяк повел их через площадь к двухколесной повозке, оставленной на траве, и подняв оглобли, кивнул всем троим: забирайтесь. Сайрис, сочувственно глядя на лицо бедняги, предложила:

– Мы и пешком можем пройтись. Ты только скажи, куда.

Тот яростно замотал головой (впрочем, Найл иного и не ожидал):

– Извините, мне лучше выполнить приказание.

Они неохотно залезли в повозку. Найл не сразу обратил внимание, что у подножия Белой башни копошатся люди, один из них в желтой одежде.

Юноша похлопал колесничего по плечу:

– Что они там делают?

Тот равнодушно покосился в сторону, лужайки:

– Это братия жуков. Нам не разрешают с ними разговаривать.

– Почему же?

– Не знаю. Мы не спрашиваем.

Верзила тронулся с места, отчего пассажиры, дернувшись, откинулись на сиденьях.

Найл с любопытством оглянулся. Люди стаскивали с четырехколесных подвод бочонки и складывали их у подножия башни. Всем этим заправлял крепыш в желтой куртке.

Здоровяк без каких-либо усилий пустился легким галопом по широкому проспекту. Не считая нескольких бойцовых пауков да колонны рабов, шагающей в отдалении, улица была пустой.

– А где все люди? – наклонившись вперед, спросил Найл у возницы.

– На работе, – сухо ответил тот.

Найл заглянул в его мысли и с удивлением обнаружил, что колесничий не держит никакой обиды на унизившую его женщину. Напротив, считает, что сам во всем виноват и получил по заслугам.

Такая тупая безропотность не вызывала ничего, кроме негодования.

Перед зеленым зданием с колоннами, напоминающим храм в пустыне, здоровяк аккуратно положил оглобли на землю и помог своим седокам выйти:

– Вам сюда.

Пройдя следом за ним несколько основательно истертых ступеней, пленники остановились перед затейливо изукрашенными массивными дверями. Верзила отворил одну створку – открылся просторный зал с серым мраморным полом, вдоль стен которого на равном расстоянии друг от друга располагались мраморные скамьи.

Окна большие, светлые.

По широкой лестнице поднималась женщина. Колесничий, откашлявшись, обратился к ней:

– Прошу прощения…

Обернувшись, женщина вдруг воскликнула:

– О небо! Сайрис! Откуда ты здесь?

Голос был удивительно знакомым; секунда – и мать узнала ее.

– Ингельд! – крикнула она.

Подбежав друг к другу, женщины обнялись. Несколько секунд они громко и радостно смеялись, Ингельд даже, обняв родственницу, слегка приподняла ее над полом.

Наконец взгляд женщины упал на коленопреклоненного здоровяка.

– Куда ты их ведешь? – осведомилась она.

– К управителю, моя госпожа.

– Замечательно. Их отведу я. Дожидайся внизу. – Она посмотрела на Найла с Вайгом: – Значит, и до вас добрались? Не удивляюсь.

– Ты пленница? – спросила Сайрис. Ингельд лукаво улыбнулась:

– Не совсем.

Вайг окинул взглядом ее живот:

– Я думал, ты беременна…

– К счастью, это оказалась ложная тревога, – ничуть не смутившись, ответила Ингельд.

Братья переглянулись. Найл догадывался, о чем сейчас думает Вайг. Лгунья специально выдумала повод, чтобы вынудить Улфа проводить ее в Диру.

– Ну, что, пойдем к Каззаку? – Ингельд обняла Сайрис за талию.

– К Каззаку? – Сайрис много слышала об этом человеке.

– Да, он у нас управитель.

Махнув приглашающе рукой, Ингельд двинулась вверх по лестнице.

Она сильно изменилась с той поры, как братья видели ее в последний раз.

Длинные темные волосы были красиво уложены и прихвачены золотым обручем, она немного поправилась, отчего ее фигура приобрела скульптурную осанистость.

Одета Ингельд была в белоснежное платье свободного покроя из тонкой материи, сквозь которую просвечивали стройные загорелые ноги, обутые в белые сандалии.

Еще сочнее и ярче стали полные губы. Крепкая, цветущая – просто загляденье. Сайрис рядом с ней казалась невзрачной худышкой, которая выглядела старше своих лет.

Следующий этаж был довольно унылым: просто широкий коридор, на всем протяжении которого – равномерно расположенные деревянные двери. Перед той, что в дальнем конце, стояли двое стражников из числа жителей подземного города – Найл узнал их в лицо. Юноша думал, что они улыбнутся ему, а те словно окаменели, глядя прямо перед собой, когда мимо проходила Ингельд.

Дверь распахнулась. Найл никогда еще не видел такого великолепия.

На полу зала лежал роскошный ковер, со стен тяжелыми складками спадали бархатистые портьеры. Потолок – весь в золоте, искрятся, переливаются две огромные хрустальные люстры.

Мебели нет, зато повсюду раскиданы подушки. В дальнем конце зала на горке подушек возлежал Каззак, возле него стояли две девушки, овевая его опахалом из разноцветных перьев.

Увидев, что Ингельд кого-то к нему ведет, управитель кисло сморщился, но недовольство тут же сменилось изумлением, когда он узнал Найла. Не дожидаясь помощи предупредительных служанок, управитель завозился, собираясь вставать.

– Мальчик мой! Я не верю глазам! Почему никто не доложил мне, что ты здесь?

Найл зарделся: юноше было очень приятно, что ему так рады.

– А эта женщина? Неужто Сайрис? Да, конечно, конечно! Ты так похожа на свою сестру… Добро пожаловать, хорошая моя. Так, так. Ну, а это у нас…

– Вайг.

– Да, разумеется, Вайг. А где… – какую-то секунду он медлил, припоминая имя. – А где Улф?

– Улфа убили пауки, – сухо ответила Сайрис. Каззак покачал головой, и его двойной подбородок затрясся.

– Какой ужас. Жаль, жаль. Прошу вас, проходите, присаживайтесь. – Он повернулся к одной из служанок: – Принеси нам чего-нибудь выпить. Да, правильно, мои дорогие, садитесь сюда. – От Найла не укрылось, что Каззак изучающе разглядывает его мать. – Садись вот сюда. И ты… – Он, очевидно, уже забыл, как звать Вайга. – Да, как печально слышать такое про Улфа. Ну, конечно, он же убил смертоносца. Вот из-за чего мы все теперь здесь.

Найл чуть было не выпалил сходу всю правду, но опомнился и промолчал. Чем меньше людей знает, тем спокойнее.

– Где Стефна? – поинтересовалась Сайрис.

– Она в женском квартале. Ты сможешь присоединиться к ней чуть погодя.

– А мои дети? Руна, Мара? Смогу ли я их увидеть?

– Конечно, это можно устроить.

Девушка возвратилась, неся поднос с высокими металлическими стаканами. Золотистый напиток был прохладным и сладким, вкусом чем-то напоминал лимон. У Каззака был свой стакан – серебряный, украшенный каменьями.

– Спасибо, моя прелесть, – поблагодарил Каззак, похлопав девушку по бедру. Затем улыбнулся Сайрис: – Твое здоровье, моя дорогая.

Краем глаза Найл заметил, как Ингельд ревниво сверкнула глазами.

– Кто вас сюда направил? – спросил Каззак.

– Женщина в блестящей черной одежде.

Каззак откровенно удивился:

– Из числа приближенных Повелителя? Как вы с ней повстречались?

– Она водила нас к нему.

– Так вас пожелал видеть сам Повелитель? Но зачем?

Найл не перебивая слушал, как рассказывают о происшедшем Сайрис и Вайг. Каззак вникал в каждое слово, задумчиво глядя перед собой и кивая.

Когда они закончили, он взглянул на Найла:

– А ты что скажешь? Найл слегка смутился:

– Это, должно быть, связано с гибелью паука.

– Он спрашивал тебя об этом? – Голос Казэака зазвенел требовательно и резко.

– Нет.

– Тогда, получается, не связано. – Управитель пристально взглянул на Найла из-под полуопущенных век, и юноша еще раз убедился, какую колоссальную внутреннюю силу таит в себе этот человек. – Точно не знаешь, в чем тут дело? Можешь быть со мной откровенным. Ты ведь среди друзей.

Найлу опять захотелось выложить все начистоту, но его снова удержал тот же глубинный импульс, словно следящий за его, Найла, поступками, – как там, в обиталище Повелителя смертоносцев. Юноша покачал головой:

– Понятия не имею.

– М-м-м… – Каззак задумчиво качнулся из стороны в сторону. – Очень странно.

Следующие десять минут дотошно расспрашивал их обо всем, что происходило с ними с момента пленения. Найл с некоторым даже злорадством излагал мельчайшие подробности, зная при этом, что Каззаку этого до обидного мало. Чутье подсказывало управителю: ключ к разгадке кроется в самом Найле. Он так и не мог уяснить, скрывает юноша что-то или говорит искренне. Вновь и вновь ловил на себе Найл проницательный взор управителя, который силился проникнуть в его тайну.

Ингельд скоро надоели бесконечные разговоры, и все это постепенно начало ее раздражать. Когда Каззак, на секунду умолкнув, пригублял напиток, она спросила:

– Я могу взять Сайрис и показать ей женский квартал?

– Ну да, разумеется, – пожал плечами управитель. – Можешь ей устроить и свидание с детьми. – Он улыбнулся Сайрис: – Это в обход правил, но ради тебя…

– А остаться мне с ними позволят? – спросила Сайрис.

Управитель покачал головой:

– Никак нельзя, моя дорогая. Ингельд объяснит, почему. Но не убивайся. Я уверен, что-нибудь придумаем. – Он погладил ее по подбородку. – Об этом поговорим с тобой попозже.

Поднявшись, Каззак проводил их через зал, держа одну руку на плече Сайрис. Возле дверей он повернулся к братьям:

– Вам двоим, понятно, надо будет трудиться. Так здесь принято. Все должны работать. Даже я. Но до завтра можете отдыхать.

Он похлопал обоих молодых людей по шее, давая понять, что аудиенция окончена.

В коридоре Вайг спросил у Ингельд:

– А что за работа у него?

– Работа? Он управитель.

– Они по-прежнему дают ему править? Даже здесь?

– А что такого? Он отвечает, по сути, за всех людей. – Объяснения явно доставляли удовольствие Ингельд. – Едва увидев Каззака, Повелитель смертоносцев понял, что именно такой человек ему и нужен. Здесь все, понимаете ли, такие недалекие, туповатые. А паукам нужен кто-нибудь, чтобы за всех думал и решал.

– Я считал, для этого есть служительницы.

– Да, но не совсем. Все служительницы равны между собой, но кто-то же должен быть над ними старшим.

– Почему тогда они не назначат паука?

– Ничего не выйдет. Пауки ведь не до конца понимают людей. И разумеется, не умеют изъясняться словами. – Ингельд оглянулась через плечо. – Кстати, называть их пауками не советую. Хозяева – вот как надо.

Когда проходили через нижний этаж, в дверь вошла женщина. Сердце у Найла подпрыгнуло к самому горлу: он узнал Мерлью.

Ингельд окрикнула ее:

– Погляди, кто к нам пришел! Мерлью поглядела на Найла с радостью и изумлением:

– Ого, да это ж наш юный борец!

Найл густо покраснел.

Мерлью слегка загорела. В коротеньком белом платье она была ослепительно красива, и юноша мгновенно забыл обо всех своих обидах. Что поделать – сердцу не прикажешь. Когда она улыбнулась Вайгу, Найла больно кольнула ревность.

– Вы куда? – поинтересовалась Мерлью.

– Веду их в детскую. Пойдешь с нами?

– Нет, спасибо. Мне нужно сделать себе прическу. Может быть, ты пригласишь их вечером на обед?

Идея эта, сразу видно, пришлась Ингельд не по нраву.

– Надо сперва спросить у твоего отца.

– Ерунда, – отмахнулась Мерлью. – Я в доме хозяйка. И приглашаю их.

Лицо Ингельд покрылось красными пятнами.

– Что ж, ладно. В случае чего с тебя и спрос.

– А то как же. – Мерлью улыбнулась братьям: – До встречи.

От Найла не укрылось, что Вайг проводил девушку долгим взглядом. Можно было поздравить Мерлью еще с одной победой.

Поджидавший во дворе возница с готовностью вскочил, но Ингельд, взглянув на повозку, поморщилась:

– Ужас, какая неказистая. Поедем, пожалуй, на моей колеснице. – Она великодушно махнула верзиле рукой: – Свободен.

Ингельд еще раз провела своих родственников через здание, а оттуда – в мощеный внутренний дворик. Двое колесничих, пристроясь в теньке, играли, выкладывая резные палочки.

Стоило Ингельд щелкнуть пальцами, как оба мгновенно вскочили на ноги. Женщина самодовольно усмехнулась: ей явно нравилось, что родные видят, насколько она влиятельна.

Понятно, почему она предпочла свою собственную колесницу. В нее могло уместиться полдюжины людей, и сиденья были очень удобные, с обивкой. Корпус сделан из желтого дерева, колеса большие, изящные. Когда сели, Ингельд приказала:

– В женский квартал.

Колесницу выкатили через задний дворик.

Сайрис повернулась к Ингельд:

– Ты тоже работаешь?

– Этого еще не хватало! – Ингельд вскинула брови. – В этом городе трудятся в основном мужчины. Женщин хозяева, судя по всему, считают созданиями высшего порядка. Что, прямо скажу, приятно, – она широко улыбнулась братьям. – Но я бы в любом случае не стала работать. Я же здесь, можно сказать, главная.

– Ты что, замужем за Каззаком?

– Нет, не совсем… Но присматриваю за хозяйством.

– А я думал, этим занимается Мерлью, – едко заметил Найл.

– У нас разные обязанности, – холодно ответила Ингельд.

Когда подъезжали к Белой башне, на главной площади вовсю кипела бурная деятельность. Невесть откуда взявшись, там копошились множество крупных зеленых насекомых.

– Это кто? – спросил Найл у Ингельд. Та брезгливо сморщила нос:

– Ах, эти… Жуки. Понятия не имею, что они здесь делают. – Наклонившись вперед, она спросила возниц: – Эй, что там происходит?

– Сдается мне, хотят еще раз попробовать рвануть башню, – отозвался один.

– Ого! На это стоит взглянуть. Остановите там, где будет хороший обзор.

Колесница остановилась неподалеку от дворца Повелителя смертоносцев. На площади толклось видимо-невидимо зеленокрылых жуков с длинными и сильными передними лапами, желтыми головами и куцыми охвостками-придатками.

Существа были довольно крупные, некоторые больше двух метров в длину.

Когда они натыкались друг на друга, раздавались звонкие удары. Настроившись на их мыслительный лад, Найл тотчас ощутил суетливую, веселую озабоченность – такую, от которой подмывало громко, в голос расхохотаться.

Это вовсе не походило на отрешенную созерцательность пауков или странный коллективный разум муравьев.

Жуки были наделены невероятным, хлещущим через край, бесшабашным, озорным весельем. Будь они людьми, так непременно сию же секунду кинулись бы с хохотом хлопать друг друга по спинам или игриво тыкать кулаками под ребра. Оттого, наверное, они и толкали друг друга – чисто из избытка хорошего настроения.

Из дворца Повелителя вышли несколько смертоносцев и угрюмо забились в тень портала.

Чувствовалось, что к жукам они относятся со снисходительным презрением, но вместе с тем и с осторожностью, даже не без боязни.

У подножия Белой башни люди составляли в два ряда бочонки.

Закончив, они оттащили пустые подводы и разместили их на дальнем конце площади, предусмотрительно укрывшись за ними. Возле башни остался только крепыш в желтой куртке. Вот он схватил небольшой бочонок и, пятясь, начал узенькой змейкой сыпать на землю темный порошок, пока не дошел до невысокой стены, отделявшей круглую лужайку вокруг башни от остальной площади. Пауки вдруг замерли: у человека в руках появились два черных камня.

Через считанные секунды по зеленой траве с изумительным проворством мчался, кудрявясь белым дымком, бойкий огонек. Крепыш залег за стеной, закрыл ладонями уши. Его напряженная поза пробудила в Найле животное чутье опасности, и он схватил за руку мать и брата:

– Быстро!

Было в его голосе что-то заставившее их мгновенно выскочить за ним из колесницы.

Ингельд поколебалась, очевидно, считая зазорным спешить, но в конце концов тоже последовала за ними. Как раз когда она касалась ногой земли, грянул обвальный грохот, и одновременно с ним яркий сноп пламени взметнулся к небу. Найл почувствовал, как его подхватывает и несет внезапный порыв ветра. Основной удар, к счастью, пришелся на колесницу, и она опрокинулась. Могучий поток перевернул Найла в воздухе и швырнул о стену, да так, что из глаз юноши густо посыпались искры.

Что-то сильно ударило по спине, грудь стеснило. Когда в глазах прояснилось, оказалось, что это Вайг. Брат, раскинув руки, лежал на земле, мать – в нескольких шагах от него. Ингельд отлетела шагов на двадцать, прямо на середину улицы. Туда же отшвырнуло двух колесничих. Белая башня чуть закоптилась, но, судя по всему, осталась невредимой.

На площади царил переполох. Куда ни глянь, всюду озабоченно копошились жуки. Многие из них, опрокинутые на спину, неистово барахтались.

Некоторых взрывная волна, подхватив, швырнула о стену дворца, и, оттолкнувшись от нее, они рухнули прямехонько на пауков.

В воздухе стоял удушливый едкий смрад, от которого саднило горло и слезились глаза.

Прошло несколько секунд, прежде чем до Найла дошло, что удушливую вонь распространяют сами жуки. Один из смертоносцев, силясь выбраться из-под жука, хватил непоседу клыками. Не тут-то было – раздался хлопок, и паука обдало облачком зеленого ядовитого газа, который жук выпустил из похожего на хвост придатка. Паук высвободился, надломив сустав, и поспешил удрать подальше.

Когда суета улеглась, стало ясно, что серьезно никто не пострадал. Ингельд поднялась – белое платье все изорвано, забрызгано кровью. Найл поспешил ей на помощь, но тут же понял, что ничего страшного не произошло – это кровь из носа. Щека у Ингельд была расцарапана, руки и ноги тоже, но никаких серьезных повреждений юноша не заметил.

Вайг и Сайрис. казалось, страдали легким головокружением, но и они были в порядке. С возницами дело обстояло хуже. Один, перелетев через колесницу, похоже, сломал ногу. Другой так исполосовал при падении голову и плечи, что теперь истекал кровью. Чутье опасности не подвело Найла и на этот раз. Останься они на месте, ушибами не отделались бы. Теперь было ясно, почему другие колесницы и повозки разместились так далеко от площади.

К ним поспешил уже знакомый Найлу крепыш в желтой куртке, Билл Доггинз. Он шел, лавируя между суетящимися жуками со сноровкой, выдающей долгую практику. Ингельд фурией ринулась ему навстречу:

– Болван! – и тут же согнулась пополам в приступе кашля.

– Прошу прощения, уж так вышло, – извинился тот.

– А что случилось? – поинтересовался Найл.

– Пороха лишку сыпанули, вот что. Причем обрати внимание, вина не моя. Все по прямому указанию «ихнего величия», – досадливо тряхнув головой, он указал на дворец Повелителя смертоносцев.

Ингельд, все ее кашляя, выдавила:

– Ты совсем, видно, рехнулся. Вот донесу на тебя управителю!

Билл пожал плечами:

– Доноси кому угодно.

– Непременно донесу, – заверила Ингельд, насупившись. – Сейчас же вернусь, переоденусь только.

Она удалилась, чуть прихрамывая. Сайрис, похоже, не заметила ее ухода. Она разглядывала крепыша с ужасом и восхищением.

– Как это тебе удается? Ты что, колдун? Тот фыркнул:

– Ну что тебе сказать? Было такое слово у древних – сапер. Это я и есть. Тот, который все пускает на воздух. – Он дружески протянул руку. – Кстати, меня зовут Билл Доггинз. А вас? – Когда все представились, Доггинз сказал: – Ладно, пора снова за работу. Пойду взгляну, удалось ли хоть кусочек от нее отколупнуть.

Сайрис с семейством завороженно двинулись следом. Возле подножия башни уже толклись помощники.

– Ну как, вышло хоть что-нибудь? – торопливо спросил крепыш на ходу.

– Хоть бы трещина, язви ее! – покачал головой один. Обмакнув в ведро кусок ткани, он стер слой копоти, образовавшейся после взрыва. – Во, оцени. – Влажная ткань оставляла за собой безупречно белый след. – Ни царапинки.

Вблизи становилось заметно, что цвет башни, оказывается, не чисто белый, а с голубоватым оттенком – может, от этого сооружение издали и казалось прозрачным. Если вглядываться пристально, возникало необычайное ощущение, что смотришься в глубокую воду. Чувствовалось, что, если еще немного напрячься, можно будет и впрямь проникнуть взором через ее поверхность.

Найл попробовал сосредоточиться, но увидел лишь отражение собственного лица, да и голова слегка закружилась.

Ему вдруг вспомнилось, как отец в свое время обучал его, мальчишку, с помощью прутиков выискивать, где под землей течет вода.

Как-то раз прутик дернулся у него в руке, будто ожил, и именно в тот миг Найл ощутил нечто похожее – словно медленно проваливаешься в глубокий омут.

Вытянув руку, юноша провел пальцем по стене башни. Копоть собралась на кончике пальца, а на гладкой поверхности остался четкий след. Коснувшись твердыни, парень ощутил едва заметное покалывание, будто в кожу втыкали тоненькие иголочки.

Он прижал ладонь к уже очищенному месту – покалывание показалось более заметным, и юноша испытал непередаваемое ощущение. Он будто вдохнул некий острый, металлический запах – совсем не такой, как сернистый смрад пороха (к счастью, большей частью уже развеявшийся). То же произошло снова, стоило лишь опять коснуться поверхности. А когда он положил на стену обе ладони, ощущение усилилось.

Вскинув голову, Доггинз посмотрел вверх с гримасой досадливой растерянности:

– И зачем ее только строили? Нарочно, чтоб издеваться, да?

– А она не цельная? – осторожно спросил Вайг.

Доггинз обернулся к Найлу:

– Ты тоже так думаешь?

Найл, прикинув, покачал головой:

– Нет. А ты?

– И я нет.

– А почему?

Доггинз пожал плечами:

– Как спросил, так и ответил. Нет, и все тут. Подскочили несколько жуковбомбардиров, и юноша сразу понял, что они разочарованы тем, что на поверхности не осталось ни единой вмятины, как ни ощупывай. Один из них, остановившись перед Доггинзом, потер друг о друга щупики. Удивительно, но Билл тоже поднял руки и проделал примерно такие же движения пальцами, то сводя их, то разводя.

– Кажется, они разговаривают, – завороженно прошептал Вайг.

Доггинз, услышав его, осклабился:

– Конечно, а ты как думал!

Он еще какое-то время шевелил пальцами. Жук, судя по всему, ответил, затем повернулся и устремился прочь. Для своих размеров он двигался изумительно легко и проворно.

– Что он сказал, если не секрет? -спросил Найл.

– Говорит, надо сделать подкоп под основание башни и попробовать подложить порох туда.

– Но зачем ее взрывать, такую красоту? – пожалела Сайрис.

– Нашим усачам, по большому счету, все равно. Это вон тем чертовым раскорякам не терпится, чтобы она взлетела на воздух.

– Но зачем?

– Да кто их знает? – буркнул Доггинз. – Им не по нраву все, что выше их разумения. – Он покосился на кучку смертоносцев, идущих следом за группой служительниц к башне. – Только не думаю, что у них что-нибудь выйдет. Порохом здесь, во всяком случае, не взять. Вот если б чего посерьезнее достать…

Найл медленно пошел вокруг башни, пристально вглядываясь в ее поверхность, пытаясь обнаружить хоть какие-то признаки входа.

На безукоризненно белой матовой поверхности не было намека даже на трещину. А необычайное покалывание между тем не ослабевало, равно как и металлический не то привкус, не то запах.

– Что ты тут делаешь? – послышалось вдруг сзади.

Найл вздрогнул, словно просыпаясь. Обогнув башню, он чуть не столкнулся с Одиной.

– Я… Мы… Э-э-э… Гуляем, смотрим на башню.

– Ты что, не знаешь, что слугам к Белой башне подходить запрещено?

– Откуда?

– Так вот впредь знай. И кстати, незнание в этом городе оправданием не служит. Если такое повторится, будешь наказан.

– Прошу прощения.

Одина поглядела на него уже мягче:

– Так что вы здесь делаете, почему не на работе?

– Управитель Каззак сказал: до завтра можете отдыхать.

– Каззак? – В глазах женщины на мгновение мелькнуло замешательство. – А-а, новый управитель. Что ж, и он подчиняется закону, как и все мы. Праздность здесь считается нарушением закона.

– Нас везли посмотреть женский квартал и детскую. А женщина, сопровождавшая нас, пострадала от взрыва.

– Подождите здесь.

Оставив Найла дожидаться, Одина вернулась к женщинам, которые разглядывали воронку, что образовалась после взрыва. Какое-то время они с серьезным видом переговаривались. Несколько женщин с любопытством повели глазами на Найла, затем на Вайга и Сайрис. Через несколько минут служительница возвратилась:

– Я вас буду сопровождать. – Она подошла к Вайгу, который беседовал с Доггинзом, и резко хлопнула его по плечу: – Пойдем за мной.

Вайг, вздрогнув от неожиданности, подчинился, не рассуждая. Сайрис, поколебавшись, тоже шагнула вслед за сыном. Доггинз подмигнул ей с невеселой усмешкой.

– Слугам не разрешается разговаривать с рабами жуков, – укоризненно качая головой, сказала Одина Вайгу.

– Но почему?

– Потому что есть закон, – ответила та строго. – Мы все должны подчиняться закону. Кроме того, слугам не разрешается задавать вопросы.

– Прошу прощения.

Извинение Одину вроде бы смягчило. Она повелительно махнула возницам, устроившимся рядком на окаймляющей площадь невысокой стене. Все как один вскочили и замерли.

– В женский квартал нас!

Четверо мужчин подтянули повозку и, пока седоки влезали и рассаживались, стояли навытяжку.

Четверым в повозке места было явно маловато, и братьям пришлось тесно прижаться к Одине. Найлу непривычно было ощущать жаркое прикосновение женского тела, да и Одина залилась ярким румянцем, проступившим даже сквозь бронзовый загар.

С площади колесничие свернули в одну из боковых улиц. Где-то на огромной высоте, заслоняя солнце, терялись вершины зданий.

– Спрашивайте, если вас что-то интересует, – великодушно позволила Одина. Вайг едко заметил:

– Ты же сама сказала, нам нельзя задавать вопросы.

– Если я разрешаю, это совсем другое дело, – отрезала она.

Пока раздумывали, что да и как спросить, стояла тишина. Первой голос подала Сайрис:

– Кто построил этот город?

– Не могу сказать.

– Почему запрещено разговаривать со слугами жуков? – спросил Вайг.

– Не могу сказать.

– Где находится большой счастливый край?

– поинтересовался Найл.

– Не могу сказать.

– Просто не знаешь ответа, или тебе нельзя говорить? – осведомился Вайг.

– Не знаю ответа.

– Тогда что такое большой счастливый край? – не унимался Найл.

– Это такая земля за морем, куда уходят с миром жить верные слуги хозяев.

– Тогда можно еще вопрос?

– Давай.

– Вчера вечером, когда я назвал хозяев пауками, ты посоветовала мне забыть это слово, а не то, мол, быть мне в большом счастливом крае. Что ты имела в виду?

Одина улыбнулась:

– Это название у нас в ходу, когда мы говорим о земле, куда уходят духи умерших. Вайг попробовал уточнить:

– А слуга что, непременно должен умереть, прежде чем отправиться туда? Одина слегка растерялась:

– Вовсе нет. Они отправляются туда в награду за верную службу.

Повозка преодолела два широких проезда.

Впереди улицу перегораживала широкая стена. Когда подъехали ближе, выяснилось, что стена идет по всему проезду.

Вблизи она выглядела внушительно – огромные блоки, каждый длиной метр с лишним, выложенные так аккуратно, что никакой раствор был не нужен, чтобы скрепить их. Поверху шел ряд железных шипов. Еще несколько сот шагов, и показались небольшие окованные железом ворота.

Они оказались закрыты, по бокам стояли два бойцовых паука. Повозка подъехала еще ближе, и из небольшой каменной будки вышла женщина в черном одеянии. Одина доложила:

– Пленники, вновь прибывшие. Женщину я сопровождаю в квартал.

Служительница посмотрела на них с плохо скрытой неприязнью:

– А мужчины с ней зачем?

– Это ее сыновья. Им разрешено навестить своих сестер в детской.

Пожав плечами, служительница большим железным ключом отперла ворота и посторонилась, пропуская повозку. Братья потупились под ее презрительным взглядом.

– Почему она такая суровая? – спросил Найл у Одины.

– Мужчинам запрещается приходить в эту часть города. Попадается кто без разрешения – сразу смерть.

Здесь было на редкость пусто и безлюдно. Ни колонн рабов, ни бойцовых пауков, ни возниц, дожидающихся пассажиров.

Даже протянутые через улицу тенета казались пыльными и слабыми, словно о них давно уже забыли. Стекла большей частью выбиты, через оконные проемы видны пустые комнаты, стены во многих из них растрескались и покосились.

Длинная узкая улица неожиданно вывела на большую площадь, в середине которой возвышалась колонна, вокруг были разбиты газоны и цветочные клумбы. После монотонности блеклых зданий трава и цветы казались особенно яркими.

– Вот здесь и живут женщины, – пояснила Одина.

Вокруг площади стояли превосходно сохранившиеся здания, на оконных стеклах которых весело играло солнце.

Почти перед каждым домом стояла высокая колонна. На другом краю площади группа женщин выполняла какие-то команды, которые зычно выкликала служительница в черном. Другие, одетые в одинаковые белые платья, стоя на коленях, работали на клумбах или катили перед собой изящные тележки. Одина указала на здание с розовым фасадом:

– Вот тут приют для вновь прибывших пленниц. – Она похлопала по плечу одного из возниц:

– Останови здесь. – Братьям же она пояснила:

– Мужчинам под страхом смерти не разрешается подходить ближе чем на сотню шагов.

Повозка остановилась, и женщины вышли из нее. Найл смотрел, как они, пройдя через площадь, заходят в розовое здание.

Возницы замерли, не выпуская при этом оглобли из рук. Братья маялись на солнцепеке, разглядывая клумбы.

Найл никогда еще не видел вблизи такого разнообразия цветов: красные, лиловые, синие и желтые, все в обрамлении ласкающей взор зелени лужаек. Были еще кусты, в основном в мелких красных цветочках или величавых пурпурных соцветиях.

Вскоре братья сообразили, что многие смотрят на них с нескрываемым интересом. Многие женщины, вообще бросив работу, беззастенчиво их разглядывали. Вот одна, высокая, светловолосая, отложив маленький серпик, которым подравнивала траву на клумбе, направилась к повозке.

Найл приветливо улыбнулся, но женщина на него даже не посмотрела. Ее явно заинтересовал Вайг Вот, потянувшись, она пощупала пальцами его бицепс. Вайг покраснел. Женщина вызывающе улыбнулась, затем, привстав на цыпочки, провела пальцем по его щеке.

Отвернувшись от них, Найл заметил, что ему призывно машет рукой стоящая возле клумбы девушка. Поймав его взгляд, она повелительно крикнула:

– Раб! – и поманила его.

Найл. удивленно подняв брови, ткнул себя пальцем, девушка нетерпеливо кивнула и опять махнула рукой, дескать, давай-ка сюда! Юноша, не зная, к кому обратиться за советом, растерянно глянул на колесничих, но те застыли истуканами, глядя прямо перед собой.

В конце концов, видя, что девушка теряет терпение, Найл слез с повозки и пошел к ней. Она оказалась очень хорошенькой, темноволосой, со вздернутым носиком и чем-то походила на Мерлью.

– Как тебя кличут? – осведомилась девушка.

– Найл.

– Иди за мной, Найл.

Она повернулась и пошла, а Найл. сгорая от любопытства, направился следом, к стоящей на середине лужайки большой каменной вазе, окруженной высокими – в человеческий рост – кустами. Когда они углубились в кусты, девушка развернулась лицом к Найлу и потребовала:

– Ну-ка, целуй меня.

Найл вытаращил глаза. Он ожидал чего угодно, только не этого. В конце концов девушке надоела его нерешительность, и, притянув Найла к себе, она обвила ему руками шею. Спустя несколько секунд она тесно прижалась к нему всем телом, губы ее стали влажными и настойчивыми.

Изумление юноши мгновенно прошло, и он жадно приник к губам девушки.

Через какое-то время она сладостно вздохнула и, чуть отстранившись, взглянула в глаза Найлу.

– Ну, целуй, – снова потребовала девушка, и Найл повиновался, не колеблясь.

На сей раз поцелуй длился так долго, что юноша едва не задохнулся. Девушка осторожно выскользнула из его объятий и украдкой посмотрела сквозь кусты. Довольная, что там никого нет, она потянула Найла за руку.

– Пойдем туда… – Ее голос дрожал от возбуждения.

Найл послушно пошел за ней туда, где на лужайки выделялся большой клок нестриженной, высокой травы. Упав на нее, девушка протянула ему руки.

Юноша растерялся: с чего это ей вздумалось лечь, когда целоваться удобнее стоя. Тем не менее он подчинился и послушно лег рядом с девушкой. Спустя секунду ее руки вновь ласково обвились вокруг его шеи, и она принялась жадно целовать его, постанывая и покусывая.

От оглушительного удара в ухо голова затрещала, а из глаз посыпались искры. Над ними стояла Одина и, склонившись, намеревалась ударить снова.

В голове юноши стоял звон, и он с большим трудом встал на ноги. Глаза Одины яростно сверкали. Досталось башмаком и девушке.

– А ну, поднимайся, потаскуха!

Одина повернулась к Найлу и крепко ударила его еще раз. Девушка, похоже, ничуть не испугалась: ее лицо выражало только досаду. Когда Одина снова отвела ногу для удара, глаза девушки налились недобрым светом, и та сдержалась.

– Марш на работу! С тобой разберемся позже. – Женщина повернувшись к Найлу: – А ты – назад в повозку.

Повозка была пуста, четверо возниц-истуканов все так и глядели перед собой, будто покорные животные.

Одина прошла мимо них в цветущий кустарник, окаймляющий соседнюю лужайку. Найл хотел окликнуть брата, но одумался, вспомнив злые глаза служительницы. Послышался страдальческий вскрик.

Из кустарника вышла Одина, волоча брата за ухо. Найл не выдержал и расхохотался, но под сердитым взглядом Одины тут же осекся. Сзади с удрученным видом тянулась блондинка. Одина молча указала на повозку. Вайг влез и уселся рядом с Найлом.

Разъяренная женщина, не удостоив братьев взглядом, пошла обратно в здание с розовым фасадом. Нарушительницы как ни в чем не бывало взялись за прерванную работу.

– Как ты думаешь, она сильно рассердилась? – осторожно спросил Вайг.

– Кажется, да. Но я-то разве виноват? Я думал, девица просто хочет мне что-то показать.

– Вот и показала, – хихикнул Вайг. Прошло минут пятнадцать. В конце концов показалась Одина, за ней Сайрис.

– Пошли скорее! – злобно рыкнула служительница, отчего возницы пугливо сорвались на рысь. Одина смерила взглядом Вайга, затем Найла, и оба отвели глаза. – Повезло же вам, что это я, а не кто-нибудь другой, – сказала она. – За незаконную случку полагается полсотни ударов плетьми.

– За случку?

– Что вы такое натворили? – Сайрис не могла взять в толк, что произошло.

– Она просила помочь докатить тяжелую тачку, – стал оправдываться Вайг. – А когда зашли в кусты, набросилась на меня. Да так, что я думал, сожрет.

Одина строго посмотрела на Найла:

– А та, с темными волосами, тоже попросила, чтобы ты ей помог?

– Нет. Она сделала пальцами вот так, и я пошел узнать, что ей надо.

– Простаки вы оба. Неужто не ясно, что женский квартал для мужчин – заповедная территория? Доложи я все как есть, вас обоих лишили бы ушей.

В ее голосе, однако, слышались сочувственные, покровительные нотки.

– Но что такого в том, что кто-то целуется? Почему нельзя?

Одина глубоко вздохнула, словно сдерживая в себе ярость, и, снисходительно улыбнувшись, покачала головой:

– Вы еще много не знаете. Ничего страшного в поцелуях нет, если целуются те, кому положено. Но иногда случается так, что целуются не те.

– Что значит «не те»?

– Вы рабов еще не видели?

– Да, в общем-то, проезжали мимо поутру.

– Обратили внимание, какие это образины?

– Да.

– Это потому, что у них были «не те» родители. Видите, какая я здоровая, крепкая? – Она вытянула красивую руку и согнула ее в локте, показывая мускулы.

– Да.

– Потому что у меня родители были те, что надо.

Она улыбнулась открыто и по-доброму, будто этим объясняла все. Какое-то время братья сидели молча, обдумывая ее слова. Затем Найл спросил:

– А кто были твои родители?

В глазах у Одины мелькнуло недоумение:

– Откуда же мне знать?

Все трое удивленно посмотрели на нее.

– Ты не знаешь?

– Конечно, нет.

– А я вот знаю, кто мои родители. Одина кивнула:

– Да, но вы-то дикари, никто не следит за тем, как вы размножаетесь. Почему, думаете, все служительницы такие рослые и красивые? Потому что их родителей тщательно отбирали. А мужчины почему такие все статные, сильные? Потому что их растят не как попало, а пристально за этим следят.

– А скажи, все ли детишки появляются здесь на свет сильными и здоровыми? – спросила Сайрис.

– Разумеется, нет. От больных и слабых мы сразу же избавляемся.

– Но ведь это жестоко, – прошептала Сайрис.

– Вовсе нет. Жестоко сохранять им жизнь: они могут дать неполноценное потомство. Не допуская этого, мы очищаем наш род от убогих и больных.

– А рабы? Они как поступают? – спросил Вайг.

– Рабы – неполноценные. Их держат, потому что надо же кому-то делать черную работу. Ну и, конечно, паукам… – Она осеклась. – Хозяевам они нужны на пирах.

– Как прислуга? – неуверенно спросил Найл.

– Нет, нет. – В голосе Одины послышалось даже раздражение от такой непонятливости. – Как самое лакомое блюдо. Им нравится человеческая плоть. Мы, разумеется, держим коров, лошадей, овец. Но человечина, говорят, для хозяев вкуснее всего.

От таких слов пленники тревожно притихли. После долгой паузы Вайг спросил:

– А насчет своей участи… Никогда не опасаетесь?

Одина покачала головой:

– Конечно, нет, что ты! Своих слуг они никогда не трогают, кроме тех, конечно, которые выходят на улицу ночью. Или как-то иначе нарушают закон. Например, пытаются пробраться в женский квартал. – Она выразительно посмотрела на братьев.

Все это время – минут десять – повозка ехала по тому же широкому проспекту, направляясь к реке. Возницы теперь усиленно тормозили (дорога шла под уклон), не давая повозке разогнаться. Река находилась как раз перед ними – широкая лента, переливчато посверкивающая под солнцем. Гигантский мост, соединявший некогда оба берега, провалился, ржавые железные фермы изогнуты, покорежены. Колесничим велели остановиться. Одина указала на невысокое белое здание на той стороне:

– Вон она, детская.

– Но как туда перебраться? – спросила Сайрис, заметно волнуясь.

Ничего не отвечая, Одина ткнула пальцем в сторону лодки, лежащей на самой кромке берега, возле ступеней каменной лестницы, а затем хлопнула по спинам двоих колесничих:

– Можете нас перевезти. Остальные пусть подождут здесь.

Через несколько минут они уже были на середине реки.

Лодка гладко скользила по воде, продвигаясь все дальше с каждым взмахом весел.

– А как сломался мост? – поинтересовался Найл.

– Жучиные слуги взорвали.

– Чтоб матери не бегали навещать детей? – воскликнула Сайрис.

– Почему же? Можно встречаться два раза в год. Находиться вместе хоть целые сутки. Но многие предпочитают не обременять себя такими заботами. Я своих детей не видела с рождения.

– У тебя есть дети?

– Я их вынашивала и рожала, – пояснила Одина. – Но называть их своими я бы не стала.

– И тебе не хотелось с ними увидеться?

Женщина пожала плечами:

– Вначале скучала, с недельку, а потом все как-то забывалось. Я знала, что за ними хорошо ухаживают.

– А кто твой… Кто их отец?

– Одного звали Врукис, другого Мардак, а еще одного Крифон.

– И… – Сайрис сделала робкую паузу. – Ты с ними по-прежнему видишься?

Одина вздохнула. Вопросы Сайрис, очевидно, казались ей наивными.

– Я несколько раз видела их на улице. Но было бы невежливо показывать, что мы знакомы друг с другом. Понимаешь, они всего-навсего слуги. Их дело – производить детей. Они бы смутились, заговори я с ними.

– А у тебя нет к ним… Чувства?

– Это еще зачем? Неужели я должна испытывать чувство к этим вот, – она показала пальцем на колесничих, – за то, что они перевозят нас через реку?

Найл исподтишка посмотрел на мужчин, не смущает ли их такое замечание. Но те смотрели только вперед. Похоже, слова Одины нисколько не затронули их.

Лодка, ткнувшись о берег, замерла возле уходящей вверх каменной лестницы. Один из мужчин, выпрыгнув и привязав ее к камню, помог Одине выйти.

Наверху их встретила высокая женщина в синих одеждах. Как и большинство служительниц, она походила на Одину, как сестра. Женщина держала в руках огромную секиру с длинным шипом на конце лезвия. Поприветствовав Одину, служительница посмотрела на живот Сайрис:

– На каком месяце?

– Она не беременна, – ответила за нее Одина. – Ей разрешено навестить детей, их доставили сюда несколько дней назад.

– Надеюсь, ты сумеешь ее сдержать, – сказала женщина, церемонно вытягивая руку с секирой, когда они проходили мимо.

– О чем это она? – спросила Сайрис шепотом. Одина пожала плечами:

– Некоторые матери не хотят разлучаться со своими детьми. Как раз на прошлой неделе ей пришлось одну такую прикончить.

– Прикончить?!

– Да, смахнуть ей голову.

– Она что, не могла ее просто оглушить? – спросил Найл.

Одина решительно покачала головой:

– Зачем? У той мамаши был неизлечимый душевный разлад. Она могла заразить других.

– Душевный разлад?

– Мы называем так между собой людей, которые не могут или не хотят себя сдерживать. И разумеется, эта женщина могла произвести на свет ущербных детей. Таких надо уничтожать. – Она указала на деревянную скамью у края газона. – Вы двое будете дожидаться здесь. Мужчинам заходить в детский городок запрещено. Ни в коем случае никуда не отлучайтесь до нашего возвращения. Страже приказано убивать любого мужчину, который слоняется здесь без разрешения.

Братья опустились на нагретую солнцем скамью и проводили взглядом женщин, скрывшихся за углом.

Найл вдруг услышал необычный звук, похожий на шипение, и пузыристое журчание бегущей воды и, изогнувшись так, чтобы не мешало дерево, разглядеть фонтан, взметающий в воздух упругую пушистую струю. Зрелище просто зачаровывало, так и подмывало тайком встать и посмотреть.

Но на той стороне газона расхаживала одна из этих, в синем платье, и поглядывала на братьев с такой неприязнью, что у них мурашки бегали по коже. Оба невольно представили: сейчас подойдет и ка-ак даст секирой! – сразу голова с плеч и улетит.

– Как тебе все это? – Вайг кивком указал на женщину и на детский городок.

– Очень красиво.

– Красиво-то оно красиво, только в дрожь бросает от такой красоты. Напоминает бабу, что нас сюда привела…

– Чего-то я тебя не понял, Вайг.

– Внешне хороша, вроде сама обходительность, а как заговорит, так тошно делается. Как она спокойненько рассказывала про женщину, которой отсекли голову лишь за то, что не хотела расставаться со своим дитем.

– Тс-с! – шикнул Найл.

Он вдруг испугался, что их услышит женщина с секирой, и тогда Одина, вернувшись, застанет лишь два трупа и две головы в сторонке.

– Мне-то чего прятаться? – возмутился Вайг, но голос понизил.

– Знаешь, что меня сбивает с толку? – поделился Найл. – Коли уж они так пекутся, чтобы дети у них росли сильными и здоровыми, то почему сами-то все такие придурочные, с ущербной башкой?

Вайг задумчиво посмотрел на брата и почесал затылок.

– Да, в самом деле. А ведь и вправду ущербные, а? – Он помолчал, подумал. – Может, потому что работа у них такая нудная? Найл с сомнением покачал головой:

– Нет, здесь дело не только в этом. У меня такое впечатление, будто…

Не успев еще подобрать нужных слов, Найл вздрогнул от взволнованного детского крика.

Через секунду братьев уже тискала ручонками Руна, тычась губками попеременно то в одного, то в другого.

За ней шла Сайрис. неся на руках Мару. А за Сайрис, рядом с Одиной, шла стройная девушка в голубом платье. Найл чуть не задохнулся от восторга, узнав Дону.

Высвободившись из объятий Руны, он вскочил со скамьи. Дона, расставив руки, побежала навстречу.

Глаза ее засверкали радостным волнением. Найл обхватил девушку и закружил, подняв над землей.

Стражница наконец не выдержала и, шагнув вперед, сердито рявкнула:

– Хватит здесь обниматься! Будете так себя вести, живо без ушей останетесь! Оба!

Найл с виноватым видом опустил Дону, та смущенно отвернулась. Тут, к удивлению, заговорила Одина:

– Ты совершенно права, уважаемая. Эти люди, увы, дикари, к тому же долгое время не виделись. Я позабочусь, чтобы они вели себя пристойно. – И победно усмехнулась.

Стражница. передернув плечами, отвернулась с постно-презрительной миной.

– А мы с тобой обнимемся позже, когда никого не будет поблизости. Заодно и уши сохраним, – шепнул Найл Доне.

Дона чуть разрумянилась, и юноша, взглянув на нее, почувствовал, как гулко забилось его сердце.

В полутемном подземном коридоре Каззака он как-то не обращал внимания, насколько девушка, оказывается, хороша собой. С той поры, как они расстались, прошло несколько месяцев. От девчоночьей угловатости не осталось и следа, она немного подросла, формы стали более округлыми, женственными, изящные руки и плечики покрыл ровный загар.

Руна и Мара выглядели бодрыми и веселыми. Обе явно поправились, загорели.

– А где папа? – спросила Руна, и стало ясно, что она ничего не знает о гибели отца.

К счастью, Мара ее перебила, попросив Вайга все-все рассказать. Найл и Дона сидели на краешке скамейки и смотрели друг на друга. Одина весьма тактично удалилась на другой конец газона и отвлекла внимание стражницы разговором, за что юноша был ей искренне признателен.

– Что у тебя за платье? – спросил он.

– Это, голубое? Меня взяли в наставницы. Помогаю присматривать за ребятишками. Мне поручили Руну и Мару.

– Тебе здесь нравится?

– О да, я люблю детей. Только вот по маме скучаю.

– Я сегодня вечером увижу Каззака. Хочешь, спрошу, может ли она взять тебя во дворец работать?

Глаза Доны на секунду вспыхнули:

– Ты будешь там все время?

– Нет. Завтра начинаю работать.

Лицо девушки омрачилось.

Посмотрев друг на друга, они поняли: много времени, наверное, пройдет, прежде чем они снова смогут встретиться. Найлу больше всего на свете захотелось вдруг стиснуть Дону в объятиях и целовать, целовать. Заглянув ей в глаза, он понял, что и она хочет того же. Но в присутствии стражницы, то и дело зыркающей в их сторону, это было невозможно Они лишь осторожно коснулись друг друга руками.

Интересно было ощущать, насколько они сейчас близки. Найл не пытался проникнуть в ее мысли сознательно, но вместе с тем узнавал их так ясно, будто они рождались в его собственной голове. Словно внутренние их сущности слились воедино, стремясь постичь друг друга.

Стражница сменила позу, чтобы удобнее было смотреть через плечо Одины.

Найлу стало любопытно, почему она так недружелюбно настроена, и он попробовал проникнуть в ее разум. Это оказалось неожиданно настолько трудно, что юноша даже заподозрил, что стражница сознает его усилия и умышленно им противится.

Но в то же время по ее лицу (она сейчас разговаривала с Одиной) не было видно, что она что-то подозревает. Он попробовал еще раз, и тут его ошеломила странная, не до конца еще оформившаяся догадка. В мозг этой женщины сложно проникнуть потому, что он работает не совсем обычно, можно сказать, не по-людски. Секунду спустя натиск увенчался-таки успехом, и Найл с удивлением понял, что его догадка верна. Оказывается, мозг ее вовсе не был похож на мозг большинства обитателей города. В ее сознании было много общего со странной созерцательной пассивностью паука, терпеливо выжидающего, когда добыча угодит в сети. Трудно поверить, но получалось, что перед ним, по сути, паук в человечьем обличий.

Дона поглядела на Найла с любопытством, понимая, что происходит что-то необычное.

Вместе с тем в ней не было ревнивого желания целиком завладеть вниманием юноши, просто интересно было узнать, что именно его так привлекает.

Тут до Найла дошло, отчего все-таки стражница смотрит на них с такой неприкрытой враждебностью. Ей вменялось не любить дикарей и относиться к ним с надменным превосходством. Братья вызывали у нее сильнейшее раздражение, но Одина была старше по рангу, поэтому стражница не могла придраться к ним, пока ктонибудь явно не нарушил установленные правила.

Неприязнь этой женщины была так велика, что Найл невольно почувствовал, как сам наливается гневом.

Судя по всему, она даже не догадывалась, что Найл проник в ее мысли. У стражницы было что-то общее с пауком-шатровиком. хотя жизненный заряд в ней был, безусловно, куда сильнее.

Частично из озорства, частично из любопытства юноша решил внушить ей мысль, что кто-то пристально следит за ней из окна детской. Несколько секунд ничего не происходило. Женщина продолжала слушать Одину, кивая и остро поглядывая на Найла и Дону. И тут вдруг она резко, словно уже не в силах вынести, обернулась и посмотрела в сторону детской. Найл подивился успеху своей проделки.

Он мысленно велел ей поднять руку и почесать нос. На этот раз стражница подчинилась незамедлительно.

Юноша отказывался верить своим глазам. Сама того не сознавая, она подчинялась его воле! Он заставил женщину переступить с ноги на ногу, поиграть притороченным к поясу топориком, потянуться и потереть поясницу.

В конце концов Найл вынудил отвернуться и проверить, кто же так пристально смотрит ей в спину. Пока она это делала, он украдкой поцеловал Дону. Когда стражница обернулась, они уже сидели как ни в чем не бывало.

Через пару минут Одина сделала Доне знак, который та сразу же поняла.

– Пора идти, – огорченно вздохнула девушка. – Надо отвлечь твоих сестренок, а то расхнычутся, когда будете уходить.

Она обернулась удостовериться, что стражница не смотрит в их сторону, потянулась и нежно погладила Найла по щеке, а затем поднялась и взяла за руку Мару:

– Ну что, сыграем в прятки? Давайте-ка вы с Руной прячьтесь, а я пойду искать.

Спустя минуту Руна и Мара уже почти скрылись среди кустов, и Одина показала жестом: все, пора уходить. Найл попытался напоследок поймать взгляд Доны, но та, не оглядываясь, уже спешила через лужайку.

Когда садились в лодку, юноша выглядел таким рассеянным, что едва не ступил прямо в воду.

Но дело было вовсе не в том, что его огорчила разлука с Доной и сестренками, Найла терзали тысячи вопросов и отрывочных мыслей, от которых, казалось, вот-вот закипит мозг. Ему еще ни разу не приходилось так глубоко размышлять над сложными понятиями, и юноша боялся, что его рассудок этого не выдержит.

Одно было совершенно ясно. Стражница – человек, а вовсе не паучиха. Разум ее если и имеет сходство с паучьим, то оттого лишь, что таким его сделали – в самом раннем возрасте в него впечаталось паучье мышление. Ведь и Вайг в конце концов так натаскал осу-пепсис и муравьев, что по ряду признаков они уже едва не напоминали людей…

Отсюда напрашивался ответ, как именно смертоносцам удается держать в подчинении своих слуг.

В отличие от жуков-бомбардиров, пауки не могут общаться с людьми напрямую. Да это им и ни к чему. Достаточно просто заронить идею, образ действия. В каждой из прислужниц Повелителя смертоносцев гнездилось «второе я» – фактически сущность паука…

Пока смертоносны держат это «второе я» в повиновении, они истинные хозяева своих рабов. Но они не задумываются над тем, что кто-нибудь из людей может обладать более сильной волей и подчинить себе их слуг.

Тут юноша впервые осознал, отчего Повелителю так не терпится раскрыть его, Найла, секрет.

Овладей люди навыком внедряться в сознание и управлять мыслями, дни паучьего господства окажутся сочтены. Закабаленный разум – это замок, к которому подходят несколько ключей.

Потрясенный этим открытием, Найл одновременно, не отвлекаясь от своих мыслей, изучал Одину.

Бесспорно, в ней гораздо больше человеческого, чем в стражнице. Но даже у нее какая-то часть разума будто дремлет. Теперь юноша понимал: дело в том, что и ее разум порабощен пауками.

В ней подавлено чувство подлинной независимости, а она о том даже не подозревает.

Сейчас, например, она прикидывает, что ей делать с «дикарями». Одина всегда четко выполняла свои обязанности и привыкла жить по другому распорядку.

Дела и задания в течение дня могли меняться, но в целом заведенный порядок оставался незыблемым, и сложных тупиковых вопросов не возникало.

А теперь она терялась, не зная, как быть. В провожатые дикарям она вызвалась потому, что нельзя же было допустить, чтобы те вообще шатались без присмотра. Теперь же предписанные обязанности она выполнила и не понимала, что делать дальше. Сайрис надо вернуть в женский квартал – это несомненно. Но как поступить с Вайгом и Найлом?

Лодка уже приближалась к берегу, время иссякало. Мысль, что с матерью предстоит расстаться, толкнула Найла на отчаянный поступок. Он пристально вгляделся в профиль женщины и, сосредоточась, стал внушать, что их всех надо доставить во дворец Каззака. Когда нос лодки мягко ткнулся в берег, он спросил:

– Куда мы теперь направимся?

– Я отведу вас назад к новому управителю, – ответила Одина решительно, без тени сомнения в голосе.

Чувствовалось, что она довольна собой: выход-то какой удачный. Найлу стало совестно.

Но когда он увидел грустное лицо матери (она все не переставала думать об оставленных детях), то испытал удовлетворение от мысли, что сумел добиться хоть какой-то, пусть и временной, отсрочки.

На главную площадь возвратились далеко за полдень. Жаль было возниц: Одина велела им возвращаться долгим кружным путем вдоль берега реки, и бедняги выбились из сил. Ей, похоже, совершенно не было дела до того, устали они или нет.

Она частенько на них покрикивала, чтобы пошевеливались. Найл понял, что это не из жестокости – до нее просто не доходило, не могло доходить, что это тоже люди, совсем как она. Вот что сбивало с толку больше всего. Несмотря на внешнюю доброжелательность, даже благодушие, она вместе с тем напрочь была лишена человечности.

Ватага рабов тянула через площадь подводу, нагруженную землей, несколько человек подталкивали ее сзади.

Возле подножия башни рабов было больше – они засыпали воронку. Среди общего скопища выделялись люди, рост и сложение которых указывали на принадлежность скорее к слугам, чем к рабам.

– Почему эти люди работают вместе с рабами?

– В наказание. Непослушных и ленивых слуг могут осудить на рабство, – ответила Одина и, улыбнувшись, добавила: – Это едва ли не лучший способ поддержать порядок. Они умереть готовы, лишь бы не угодить в рабы.

– Получается, их могут и съесть? – рассудил Вайг.

– Разумеется. Их лишают всех привилегий.

– А что имеется в виду под непослушанием? Одина пожала плечами:

– Пререкания со служительницей… Даже нерасторопность на подъеме…

Теперь понятно, почему Массиг так метался нынче утром.

Две служительницы в черных одеждах охраняли главный вход во дворец Каззака. За ними в проеме открытой двери виднелся силуэт смертоносца.

Найл обмер. К счастью, возницы вильнули в боковую улицу и подвели повозку к заднему ходу, ведущему во внутренний дворик. Там блаженствовали под солнцем двое бойцовых пауков, а возле входа в здание стояли еще две служительницы.

Выйдя из повозки, Одина почтительно склонилась перед пауками, затем подошла к женщинам и поприветствовала их, а затем сказала:

– Я доставила дикарей обратно к управителю Каззаку.

Женщины презрительно покосились на двоих братьев.

– Я пойду доложу управителю. Оставь их здесь, – отозвалась одна из них.

Одина, отсалютовав, залезла обратно в повозку и крикнула колесничим, чтоб трогались. Отъезжая, она даже не обернулась.

Десять минут «дикари» молча томились под пустым, как бы незрячим взором служительницы, которая их решительно не замечала, будто их здесь и не было вовсе.

Непроизвольно взглянув не нее, Найл сам не заметил, что настроился на ее сознание. Мысли женщины заставили юношу вспыхнуть горьким гневом. Служительнице дикари казались какими-то убогими, презренными людишками, мало чем отличающимися от животных, и она была почему-то уверена, что от них дурно пахнет. Но больше всех она презирала Сайрис – тощую и, на ее взгляд, совершенно не женственную. Найл на секунду недовольно взглянул на мать глазами этой женщины, и ему почудилось, что Сайрис, не сходя с места, превратилась в жуткую образину.

Где-то в недрах здания гулко хлопнула дверь, и женский голос выкрикнул приказание. Стражница отсутствовала уже минут десять. Ее напарница все так же смотрела прямо перед собой. Чтобы не так донимала неприязнь, она отвернулась от дикарей.

Двери отворились.

– За мной, – бросила появившаяся на пороге стражница.

И войти не успели, как Найл уже ощутил нависшую в этих стенах глухую, осязаемую, плотную пелену враждебности. Вот уж чего он не ожидал, так это того, что здесь будет полно смертоносцев, причем их было столько, что трудно и пройти, не задев. Пришлось собрать все мужество, чтобы не попятиться и не броситься в ужасе прочь.

Восьмилапые из тех, что ближе, смотрели на юношу столь злобно, что казалось, еще секунда, и вгонят клыки в беззащитную плоть. Поддавшись на какой-то миг слепому страху, Найл решил, что это конец, и непроизвольно напрягся, собираясь дать отпор. Однако, оказывается, непроницаемо черные глаза просто следили, как он идет следом за стражницей.

Существа воспринимали Найла даже с некоторой опаской и гадливостью, словно он сам был каким-нибудь отвратительным ядовитым насекомым.

Какая-то часть сущности Найла – немая, отстраненная – подмечала, что густой поток враждебных волевых импульсов рождает ощущение холода, словно ледяной ветер обдает. Вот он начал подниматься по лестнице, и мертвенный этот холод ударил в спину, но стоило повернуть за угол, как все прошло. Пристальные паучьи взоры, несомненно, несли в себе некую отрицательную энергию.

Миновали коридор, ведущий в покои Каззака, но почему-то не завернули в него, а продолжали подниматься.

Выше четвертого этажа лестница заметно сужалась. Юноша понял, что ведут их на самый верх здания. В конце каждого коридора стояли на страже бойцовые пауки, хотя эта часть здания была, в сущности, безлюдной и, кстати, довольно запущенной. Стены все сплошь в грязно-зеленых потеках, кусками валяется штукатурка, обнажая дранку.

Свернули в скудно освещенный коридор, деревянный пол которого скрипел и зловеще прогибался под ногами. Открыв дверь в тесную каморку, стражница повернулась к Сайрис:

– Останешься здесь. Когда понадобится, позовут.

Комната была пустой, если не считать лежака да деревянного табурета.

– Спасибо, – произнесла Сайрис, едва шевеля побелевшими губами.

Она вошла внутрь, и стражница, громыхнув дверью, вогнала на место засов.

Через две двери отыскалась комнатушка и для Вайга. Женщина молча указала: входи.

Найла отвели в самый конец коридора. Дверь была уже открыта. Стражница жестом велела заходить.

– Мы узники? – спросил юноша.

– Рот будешь раскрывать, только когда о чем-то спросят.

Она отступила в сторону, словно боясь, что осквернит себя, прикоснувшись к грязному дикарю. Дверь гулко захлопнулась, лязгнул засов. Слышно было, как женщина удаляется, поскрипывая половицами.

В комнате царил полумрак, и прошло некоторое время, прежде чем Найл сумел разглядеть, что единственное ее убранство составляют несколько подушек, разбросанных по полу.

Пахло застоявшейся пылью и сыростью. Свет проникал через высоко расположенное окно, заросшее грязью.

Нагнувшись, Найл подобрал подушку.

Она оказалась подмокшей и покрытой плесенью. Юношей вдруг овладело необоримое желание рухнуть на пол и разрыдаться. С того самого момента, как он наткнулся на разбухший труп отца, его душу сжимало безутешное горе.

Теперь оно рвалось наружу – властно, яростно, неудержимо, однако гордость и достоинство заставляли Найла держать себя в руках, не давая расслабиться и сдаться. Опустившись в углу на подмокшую подушку, он уткнулся лбом в колени. Никогда еще не ощущал он себя таким одиноким и покинутым, как в эти минуты.

Неужели эти твари все-таки проведали, что это он виновен в гибели смертоносца? Но тогда это все, конец. Их казнят. Прилюдно. Всех троих. Но ведь мать и брат здесь совершенно не при чем. Их-то за что? Он убил эту тварь, он и ответит за все. Но разве будет его кто-нибудь слушать?

Но как могли они раскрыть его тайну? Раздвижная металлическая трубка! Она ведь осталась в его вещах! Он тогда тщательно ее вытер, чтобы убрать малейшие следы паучьей крови. Но все равно ведь могли учуять, так или иначе.

Найл проклинал себя за непростительную глупость: надо же, притащить трубку с собой! Нет чтобы оставить ее в пещере!

Тут юноша настороженно вскинул голову и пристально посмотрел на дверь: ему показалось, будто за ним подсматривают. Но доски, похоже, пригнаны плотно, хоть тараном молоти. Тщательно изучив дверь, Найл убедился, что нет в ней ни трещины, ни дырки от сучка, куда можно было бы заглянуть. Видно, нервы расшатались. Он снова сел. Однако стоило ему замереть, закрыв глаза и уткнувшись лбом в колени, как у него снова возникло неловкое чувство, что за ним подсматривают. А как только он опирался затылком о стену и смотрел прямо перед собой на дверь, это ощущение мгновенно пропадало.

Время замедлило бег. Разум подернулся дремотной ряской. Глаза то и дело закрывались сами собой, и Найл крупно вздрагивал, просыпаясь, когда голова бессильно заваливалась набок.

Прошло не меньше двух часов, когда Найла окончательно разбудил негромкий звук – коротко скрипнула дверь. Юноша внимательно прислушался, но нет, было тихо. Он уж подумал, не почудилось ли, как услышал вдруг скрип половицы. Найл тихонько подошел к двери и приник к ней ухом. Ни звука.

Это могло означать лишь одно. Человек по коридору пройти не мог. Будь он каким угодно легким, в такой тишине все равно неизбежно были бы слышны его шаги. А вот паук, выбирая половицы ненадежнее, запросто мог ступать по обеим сторонам коридора. Скрип двери означал, что он находится в соседней комнате.

И тут Найлу стало ясно, откуда возникло это чувство, что за ним следят. Ни к чему выискивать щель в двери. Следят-то не глаза. Это чужой, посторонний разум скрытно силится проникнуть в его мысли. Усталость и уныние полонили Найла настолько, что он и не думал ограждать свой разум. На миг ему вдруг захотелось воссоздать в памяти все: каждую мысль, оттенок чувства – с того самого мгновения, как истаял звук шагов стражницы. Однако он тут же отказался от этой затеи. Зачем? Все равно уже ничего не исправишь.

И опять время обрело неподвижность. Сейчас, наверное, уже вечер, скоро начнет темнеть. Юноше хотелось есть и пить, но эти желания были слабыми, неотчетливыми.

В коридоре скрипнула половица, Найл вздрогнул. Кто-то осторожно подбирался и его комнате, похоже, босиком.

Слышно было, как незнакомец остановился возле двери. Заскрипел, с трудом подаваясь, засов. Наконец дверь приотворилась, и женский голос окликнул его по имени.

– Мерлью!

– Тс-с-с! – Девушка на цыпочках проскользнула в комнату и прикрыла за собой дверь. – Где ты?

– Здесь, в углу.

Найл так рад был ее видеть, что ему захотелось броситься к ней и сжать в объятиях, но он опасался, что девушка не так его поймет.

Мерлью посмотрела по сторонам и брезгливо поморщилась:

– Ужас какой. Неужели и присесть не на что?

– Да вот, подушки есть.

– Что ж, и то ладно.

От звуков ее голоса ему стало хорошо и спокойно, было в нем что-то теплое, доброе.

Бросив одну подушку к стене, девушка осторожно на нее опустилась. Найл подсел возле:

– Зачем ты сюда пришла?

– Посмотреть, как ты здесь.

– Но зачем?

– Конечно, потому что тревожилась!

Сердце юноши учащенно забилось, и все волнения и тревоги отступили куда-то далеко-далеко.

– Зачем они так с нами поступили?

– Тс-с! Не так громко. – Мерлью прикрыла Найлу рот ладонью. Ладошка была мягкая, чуть попахивала благовониями. Найл едва сдержался, чтобы не поцеловать ее. – Мне нельзя находиться здесь долго.

– Твой отец знает, что ты здесь?

– Нет. А ты мне обещай, что ему не расскажешь.

Она шептала в самое ухо. Теплое, влажное дыхание, легкое касание тела пьянили.

– Понятное дело, буду помалкивать. Но зачем нас заперли?

– Это не его вина. Ему приходится подчиняться их повелениям. Сегодня пауки весь день здесь кишмя кишели.

– Чего им нужно?

– Не знаю, – прошептала она. – Я думала, ты мне расскажешь.

Найл покачал головой.

– Ты что, даже не догадываешься? – немного помолчав, спросила она.

– Не знаю я, – вздохнул Найл.

Ладони Мерлью ласково коснулись его щек, девушка повернула лицо Найла к себе и заглянула в глаза:

– Ты мне не доверяешь?

Найл удивился:

– С чего ты взяла?

– Хочешь, чтобы я тебе помогла?

– Только если это для тебя не опасно.

Внезапно до Найла дошло: Мерлью хочет, чтобы он ее поцеловал. Стоит лишь наклониться вперед и… Ладонь девушки ласково скользнула со щеки ему на затылок, их лица оказались совсем близко.

Найл обнял Мерлью за талию и прижал к себе. Сидеть было неудобно, голые плечи упирались в холодную стену.

Девушка тихонько отодвинулась.

У юноши вдруг дыхание перехватило от изумленного, радостного предчувствия: Мерлью аккуратно раскладывала подушки на полу.

Через минуту, притянув Найла к себе, она вожделенно прильнула к нему всем телом.

Изумительно, просто поверить невозможно.

Еще минут десять назад он распрощался со всякой надеждой, а вот теперь сжимал в объятиях девушку, о которой так долго мечтал. Скажи кто, что Найла поутру казнят, восторг его едва бы померк.

Он ощущал ее всю: обнаженные ноги, прижавшиеся к его ногам, короткое шелковистое платье, гладко скользящее под пальцами, упругую нежную грудь, что, вздымаясь и опадая, касалась его груди, чувствовал сладость ее теплого дыхания. Найл бережно приникал губами к ее ушку, завиткам волос на шее, глазам, лбу.

Мерлью ласково обнимала его за шею, мягко целовала в губы. Ему казалось, что его поднял поток теплого воздуха, закружил и понес в неведомую прекрасную даль…

Где-то внизу приглушенно стукнула дверь.

Мерлью, замерев, прислушалась. Затем встала, на цыпочках подошла к двери и выглянула наружу. Постояв чуть-чуть, девушка вернулась и снова легла рядом. Они опять нежно обнялись и слились губами в поцелуе. Наконец Мерлью отодвинулась:

– Слушай, я попытаюсь выяснить у отца, что все это значит. А ты сам что, и вправду ни о чем не догадываешься?

– Я убил паука, – просто сказал Найл.

– Что ты сделал?! – Мерлью глядела на юношу, явно не в силах осмыслить его слов.

– На обратном пути, когда мы шли от вас.

Он рассказал все: о песчаной буре, о том, как нашел раздвижную трубку, как неожиданно наткнулся на занесенного песком смертоносца, который, к счастью, не успел вылезти наружу.

Девушка задрожала, когда он описывал, как вогнал острие восьмилапому в физиономию.

Наконец Найл закончил, и Мерлью покачала головой:

– Не могу представить, как они могут об этом догадаться. Скорее всего, они могли предположить, что его убил твой отец.

– Но они же могут читать мысли! Девушка досадливо дернула плечом:

– Не верю я этому! Если б так, они бы меня давно уже слопали.

– Когда меня сюда привели, там, за стеной, мне показалось, сидит паук. Он как бы пробовал вклиниться мне в мысли.

Мерлью чуть сощурилась, размышляя:

– С чего это ты взял?

– Я слышал, как дверь скрипнула, когда он выходил. И половицы в коридоре.

– А с чего ты взял, что он за тобой смотрит?

– У меня просто возникло ощущение. Знаешь, бывает такое, когда ктонибудь пристально смотрит тебе в затылок?

– У тебя такое часто бывает?

Найл улыбнулся:

– Лишь когда кто-нибудь и правда таращится на меня.

– Не пойму, и все тут, – вздохнула Мерлью. – Ты уверен, что все рассказал?

– А гибели паука тебе мало?

– Кто знает? Может, и в самом деле… Если бы им было известно…

Мерлью неожиданно поднялась.

– Ты куда?

– К отцу, рассказать. Постараюсь убедить его поговорить с тобой.

– Не рассказывай ему о пауке.

Повернувшись к Найлу, девушка медленно опустилась на колени:

– Я должна ему все сказать. А ты – довериться ему.

– Но ведь он служит им!

– Безусловно. А что ему остается? И очень хорошо, что он им служит – это лучше, чем чистить выгребные ямы. Но он их не любит. Как, рассуди, может он к паукам относиться, когда они на его глазах погубили стольких людей? Беднягу Найрис, и ту слопали. – Лицо девушки омрачилось.

– Все же мне кажется, не стоит рассказывать ему о пауке. Чем меньше людей знает, тем лучше. Я даже матери и брату, и то ничего не рассказывал.

Ладони Мерлью легли ему на затылок.

– Ты должен мне довериться. Отец не сможет тебе помочь, пока не будет знать правды.

Ну как здесь возразишь, когда она так близко?

– Ладно, делай как знаешь.

Подавшись вперед, она поцеловала Найла – жарко, влажно.

Затем поднялась и вышла. Слышно было, как задвигается засов.

Найл лежал на заплесневелых подушках и не замечал ни их мерзкого запаха, ни навалившейся на него душной темноты. Ему было так хорошо, что он просто не мог думать ни о чем дурном.

Он лишь снова и снова вспоминал минуты, проведенные с этой необыкновенной девушкой, и ему казалось, что мягкие губы вновь касаются его губ. Ему вдруг припомнилось, как он злился на нее, как мечтал отомстить, и он едва не задохнулся от жгучего стыда.

Дурость какая – обидеться на то, что она назвала его тщедушным! В конце концов, ведь это же Мерлью! Она привыкла распоряжаться, поступать по-своему, прямо говорить, что думает. А какой ласковой она может быть! Юноша прижал ладонь к лицу, и аромат благовоний слегка закружил ему голову.

Он встал и прошелся по комнате, едва сдерживаясь, чтоб не рассмеяться от восторга, затем сел на подушки, обхватив руками колени, и задумался о том, что никогда теперь запах сырости и плесени не будет вызывать у него неприязни, поскольку неразрывно связан с воспоминанием о Мерлью. Само ее имя звучало музыкой.

Найл, очевидно, задремал.

Внезапный луч света заставил его вздрогнуть.

– Не бойся, здесь только я одна. – В комнату вошла Мерлью с небольшим светильником в руках. – Можешь выходить. Отец хочет тебя видеть.

Он направился следом за ней по коридору:

– А что с матерью, Вайгом?

– Их здесь уже нет. Посмотри.

Она толкнула крайнюю дверь. Комната была пуста.

Начали спускаться по лестнице. Бойцовые пауки куда-то исчезли. Нижние этажи заливал свет многочисленных масляных ламп, некоторые из которых, стоявшие на высоких ножках, напоминали золотисто сияющие снопы. Мерлью, задув свой светильник, толкнула какую-то дверь:

– Вот сюда.

Он вошел в большую комнату, стены которой были увешаны голубыми и золотистыми занавесями. Мебель примерно такая же, что стояла у Каззака в Дире, только сделана искуснее. На подушках полулежали пять-шесть девиц-служанок, расчесывая друг другу волосы.

Мерлью хлопнула в ладоши:

– Беррис, Нелла!

Поднялись две девушки. Найл видел их сегодня утром, это они стояли возле Каззака с опахалами. Одна из них бросила взгляд на Найла и прыснула в кулачок.

– В чем дело?

Ничего не говоря, та указала пальцем на настенное металлическое зеркало, и Найл обнаружил, что слева лицо и бок у него густо покрыты пылью. Прочие, разобравшись, что к чему, тоже покатились со смеху. Мерлью залилась краской:

– Довольно. Пошевеливайтесь!

Однако служанки явно не боялись ее гнева. Одна из них, все еще смеясь, взяла Найла за руку и вывела его из комнаты, вторая поспешила следом. Он проследовал с ними по коридору и вошел в просторное, облицованное белым камнем помещение, воздух в котором был ощутимо тяжелым от теплого водяного пара и густого аромата благовоний. Пол здесь был выложен мозаикой и чем-то походил на тот, что в храме посреди пустыни. В середине находилось большое углубление-ванна, сквозь завесу пара соблазнительно поблескивала голубоватая вода.

Девушки – обе смуглые, темноглазые – подвели его к самому краю. В умащенную благовониями воду вели ступеньки. Когда одна из служанок прикоснулась к его рубашке, собираясь снять. Найл испуганно вздрогнул и ухватился за полу. Девушки рассмеялись.

– Ну, это ты дурака валяешь! Кто же лезет в ванну в одежде?

– Да я и сам могу раздеться…

У них в пещере мать и Ингельд раздевались всегда в темноте, а мужчины отводили глаза.

Одна из служанок, что повыше, покачала головой:

– Это наша работа. Не надо бояться. Мы управителя купаем каждое утро.

Найл позволил снять с себя одежду, и девушки, взяв его под руки, стали помогать спускаться в воду. И хорошо сделали: одна из верхних ступенек оказалась коварно скользкой.

Не подхвати его служанки вовремя, юноша неминуемо бы шлепнулся.

Вода оказалась приятно теплой, и Найл узнал благоухание, исходящее от волос и ладоней Мерлью. Когда он погрузился по плечи, девушки быстро скинули платья и прыгнули следом за ним – брызги взелетели фонтаном, намочив волосы. Одна из них принялась массировать его плечи и торс, другая

– втирать Найлу в волосы зеленую жидкость, взбивая ее в шапку обильной пены.

После этого служанки, чуть не силой усадив Найла на ступени, стали лить ему на голову воду из кувшинов. Видя перед собой нагие девичьи тела, Найл невольно отворачивался и закрывал глаза. Смекнув, в чем дело, девушки нарочно начали его дразнить, вынуждая смотреть на их прелести, когда мылили ему голову. Через пару минут и Найл расхохотался, поняв, как нелепо себя ведет.

Велев парню встать, девушки обтерли его огромным полотенцем, а волосы терли с таким усердием, что из его глаз засочились слезы.

Затем Найла подвели к специальному лежаку. Тело натерли маслом, подстригли ногти, а волосы расчесали, взбили, затем уложили, обвязав лоб широкой матерчатой лентой.

Одна из служанок, накинув платье, ушла, а вскоре вернулась с темно-синим одеянием и сандалиями из желтой кожи.

Когда юноша был полностью одет, вторая служанка вытерла пар с большого, в человеческий рост, зеркала, и Найл увидел свое отражение: чистенький, розовощекий – он впервые видел себя таким. В его облике не осталось ничего «дикарского», он теперь не отличался от тех молодых людей, что встречали их тогда на подступах к Дире.

Дверь отворилась, заглянула Мерлью:

– Он готов? Вот это да, какая прелесть!

Найл вспыхнул, но отражение подсказало ему, что он и правда хорош собой.

– Синее тебе к лицу. Эту вещь раньше носил Корвиг.

– А где он сейчас?

– Работает. Разводит кроликов. Отцу не позволили оставить его у себя.

– Мерлью кивнула служанкам: – Теперь можете идти.

Едва за ними закрылась дверь, она обняла Найла за шею и припала губами к его рту. Затем, протяжно и сладостно вздохнув, неохотно отстранилась:

– Задерживаться больше нельзя, управитель ждет. Когда войдешь, прошу тебя, сделай вот так. – Она грациозно опустилась на одно колено и склонила голову. – Попробуй сам.

Найл послушно повторил движение, но чувствовал себя как-то неловко.

– А надо? Мне еще никогда так не приходилось.

Мерлью коснулась пальцем его губ:

– Сделай это ради меня. Так хочется, чтобы ты произвел на отца впечатление! – Она легонько коснулась Найла губами. – Хочу, чтобы ты ему приглянулся.

– Ладно.

Скажи она сейчас броситься в ванну, не раздеваясь, кинулся бы, не раздумывая.

Взяв юношу за руку, Мерлью вывела его из ванной. Воздух обдавал юношу прохладой, и ему казалось, что он ступает по подушке из податливой пены.

Управитель сидел, томно развалясь на груде подушек, в окружении служанок, будто с самого утра с места не двигался.

– О-о, мальчик, дорогой мой! Входи же, входи. – Лицо Каззака осветилось довольной улыбкой, когда юноша припал на одно колено. – Ну прямо как придворный, великолепно! – Он поднялся (служанки обходительно поддержали, под локти) и шагнул навстречу. – Проходи, садись. Наверное, изнываешь от голода.

Он положил руку Найлу на плечо.

Звонко щелкнул замок в двери: Мерлью оставила их.

Едва Найл сел, как одна из служанок подала ему металлический кубок, другая, подойдя, наполнила его из кувшина с узким продолговатым горлышком. Это была та самая золотистая жидкость, которую они с Одиной пробовали на ладье. Каззак одобрительно посматривал, как Найл осушает кубок. Напиток был невыразимо приятным на вкус, он освежал и слегка пьянил.

Служанки поставили перед ним резные деревянные чащи с едой: фруктами, орехами, мягким белым хлебом, – и тарелку с небольшими птичками, только что из печи. В ответ на вопросительный взгляд юноши Каззак сказал:

– Это все тебе. Я уже ел. – Он поманил рукой одну из служанок: – Юриста, сыграй что-нибудь нашему гостю, чтобы кушалось слаще.

Девушка взяла струнный инструмент и, сев перед юношей на пол, запела чистым, светлым голосом.

Каззак откинулся на подушках и с умиротворенным видом прикрыл глаза. Найлу так хотелось есть, что в музыку он толком и не вслушивался.

Вместе с тем несмотря на голод он не торопился набивать желудок. От чересчур обильной еды клонит в сон, а внутренний голос подсказывал, что расслабляться нельзя. По этой же причине он воздержался и от соблазна осушить еще один кубок золотистого медвяного напитка – лишь прихлебывал его понемногу.

Когда закончили есть, одна из служанок поднесла влажную, напитанную ароматом тряпицу и вытерла Найлу руки и рот. Следом подошла другая – эта досуха обтерла ему губы мягким полотенцем.

Музыка смолкла. Каззак будто проснулся. Он посмотрел на Найла с улыбкой благодетеля:

– Ну, что, голод утолил?

– Да, благодарю.

– Хорошо. Значит, можно побеседовать. Повернувшись к служанкам, он хлопнул в ладоши. Те собрали чаши и удалились.

Каззак вместе с подушками передвинулся ближе к Найлу и сел на них, скрестив ноги.

– Ну что ж, юноша, – начал он задумчиво. – Похоже, ты доставишь нам уйму хлопот. У Найла запылали уши.

– Очень сожалею. Но что-то не могу взять в толк, каким образом.

– Ой ли? – Каззак заглянул Найлу прямо в глаза, а потом посмотрел на свои ступни и долго разглядывал их, сосредоточенно хмурясь, отчего складка под двойным подбородком обозначилась еще четче. – Ты убил смертоносца, – произнес он в конце концов.

– Да, – подтвердил Найл, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Как? – односложно осведомился Каззак, цепко взглянув на юношу.

– Вроде как копьем…

– Этим? – Каззак извлек из-под подушки металлическую трубку.

– Ага.

Управитель протянул трубку юноше:

– Покажи, как действует.

Найл взял трубку, отыскал нужный кружок и нажал – она раздвинулась. Каззак внимательно наблюдал за ним.

Найл нажал снова – трубка сократилась до прежних размеров. Управитель протянул руку, и парень передал ему трубку.

Отыскав кружок, Каззак надавил на него большим пальцем – ничего не произошло. Надавил еще и еще раз. В конце концов, ничего не добившись, вернул трубку юноше:

– Здесь какая-то хитрость?

– Не думаю.

Найл нажал – трубка раздвинулась. Каззак, проворно перехватив ее, надавил – опять ничего. Повозившись с минуту, управитель бросил непослушную вещицу на пол:

– Почему, интересно, у тебя получается, а у меня нет?

– Понятия не имею.

Юношу самого изумило, что трубка у одного срабатывает, а у другого нет.

– Расскажи, как ты это нашел.

Найл терпеливо повторил рассказ о песчаной буре, разрушенном городе и о сверкающей машине. Каззак, пошарив где-то за спиной, извлек выбеленную доску и кусочек угля.

– Ты сможешь мне это нарисовать? Найл как мог нацарапал контуры странной машины, понимая, что упускает много подробностей. Каззак довольно долго пристально рассматривал изображение.

– А другие твои родственники могут сдвигать-раздвигать эту трубку? – спросил он.

– Не знаю.

– Почему же?

– Я… Я ни разу им ее не показывал. Управитель понимающе покивал:

– Боялся, брат отнимет?

– Это он может.

– Ладно. Расскажи лучше, как ты убил паука. Найл начал рассказывать ему то же самое, что и Мерлью. Каззак перебил его:

– Ты смотрел ему в глаза?

– Да.

– И у тебя все равно хватило сил его убить?

– Хватило.

– Человеку просто не по силам убить смертоносца, – сказал Каззак убежденно. – Разве что застигнув его врасплох. Он сшибает человека с ног одним лишь ударом воли. Почему, ты думаешь, ты смог его уничтожить?

– Может, у него с мозгами что-то стало не в порядке, когда его занесло песком? Каззак покачал головой:

– Нет. Перед гибелью он успел подать сигнал тревоги. Он не пытался отбиваться?

– Пытался.

– Силой воли?

– Именно.

– Тогда как же тебе удалось сделать невероятное?

– Если б я знал…

Глупо его об этом спрашивать. Все тогда произошло в считанные мгновения, он и подумать ни о чем не успел.

Каззак подлил себе в кубок из узкогорлого кувшина, задумчиво прихлебнул и внимательно взглянул на Найла из-под кустистых бровей:

– До тебя начинает доходить, почему пауки так тобой интересуются?

– – Потому что я прикончил смертоносца? – спросил Найл, холодея.

– Нет, не из-за этого. Потому что у тебя хватило сил сделать это.

Найл недоуменно покачал головой.

– Объясню, – сказал Каззак. – Когда отыскали труп того смертоносца, обнаружилось, что кто-то прошил его мозг, поэтому он околел мгновенно. Однако успел передать сигнал тревоги. А это значит, что разум его был в полном порядке и действовал во всю силу. У тебя и рука не должна была подняться. – Он пристально, не отрываясь смотрел в лицо юноше, но Найл лишь понимающе помаргивал и кивал. Каззак продолжил: – Последний раз от руки человека смертоносец погиб много лет назад. Убийство – а сами восьмилапые расценили это именно так – вызвало у них панику. Шутка ли, это могло означать, что их неуязвимости положен конец. Они решили, что убийцу необходимо изловить любой ценой.

Вот почему они наводнили землю Диры. Вот из-за чего приняли смерть больше полусотни моих подданных.

– Я сожалею… – Найл опустил голову.

– Сожалей, не сожалей, теперь ничего уже не исправишь, – вздохнул Каззак. – За это же поплатился жизнью твой отец. Они довольно быстро установили, что вы с ним были в ту пору неподалеку от крепости. – Говоря это, он отвел глаза. – Ну, начинаешь теперь понимать, почему им так не терпелось поскорее отыскать тебя?

Найл испуганно взглянул на него:

– Чтобы убить?

Каззак, к его удивлению, ответил:

– Нет. Убивать тебя не обязательно. К тому же все они считают, что смертоносца убил твой отец…

Он надолго замолчал, пока Найл не осмелился снова заговорить:

– А что тогда?

– Если б, кроме тебя, людей больше не было, убить тебя имело бы смысл. Но знаешь, когда это случилось с одним, кто может поручиться, что то же самое не происходит с другими повсеместно? Для меня это загадка. И для них тоже. Вот уничтожь они тебя, а тут вдруг окажется, что вокруг существуют десятки, а может, и сотни таких, как ты. – Он заглянул Найлу в глаза. – А пока ты жив, они могут тебя использовать.

– Как? – не понял Найл.

– Смог бы ты в людской толпе распознать себе подобных?

Взгляд управителя, казалось, прожигает юношу насквозь, проникая прямо ему в душу. Не спрячешься. Найл, впрочем, и без того понимал, что от его ответа зависит все. Каззак жаждет услышать, что Найл не такой, как все, причем сам уже сознает это.

– Пожалуй, да, – выговорил наконец юноша. Лицо Каззака озарилось улыбкой. Подавшись вперед, он сильно хлопнул Найла по плечу:

– Вот это я и хотел услышать.

Удивительно, но в его голосе сквозило облегчение. Найл ни разу еще не видел, чтобы на Каззака влияли чьи бы то ни было слова. Управитель, чуть сместившись, вытянул ноги, отыскал, поерзав, удобную для спины выемку среди подушек и застыл с блаженным видом.

– Хорошо. Теперь можно толком во всем разобраться. – Наполнив свой кубок, он протянул кувшин Найлу. Тот долил свой кубок до краев, но напиток едва пригубил. – Только прежде давай выясним вот что. Ты бы хотел служить паукам?

– Что? Служить паукам? – В глазах у Найла мелькнуло неподдельное изумление.

– Да, помогать им в поисках подобных тебе, – уточнил Каззак.

– Но как бы я стал это делать?

Управитель усмехнулся:

– Проще простого. Пауки прочесывают пустыню в поисках дикарей. Они ведь, в общем-то, знают, где большинство из них прячется.

– Да неужто?

– Именно так. А иначе с чего бы им насылать все эти шары?

– Но в таком случае… – начал было Найл, но осекся, оторопев от собственной мысли.

– Хочешь спросить, почему им в таком случае не переловить всех разом?

– договорил за юношу Каззак. – Потому что им нужны вольные люди – дикари, как здесь таких кличут.

– Зачем? – спросил, окончательно теряясь, Найл.

– Для поддержания породы. – Управитель снисходительно улыбнулся. – Кстати, именно к этому готовится и большинство моих подданных. Ты обратил, наверное, внимание, что здешние обитатели ведут себя, мягко говоря, странно? – Найл терпеливо слушал. – Они невыносимо тупы. Поголовно страшные болваны. В большинстве своем мало чем отличаются от скота. Все потому, что пауки как раз и растят из них безропотный скот. Если в ребенке обнаруживают больше одаренности или смекалки, чем в сверстниках, его съедают.

У Найла голова пошла кругом.

– Но зачем?

– Зачем? Потому что люди, умеющие соображать, опасны. Начать с того, что умникам не нравится, когда их едят. Люди, когда были хозяевами планеты, использовали в пищу скот. Теперь для этой цели пауки используют людей.

– Но ведь только рабов! – воскликнул Найл. Каззак лишь жалостливо улыбнулся:

– Рабов? Как же. А что, ты думаешь, происходит с остальными?

– Они служат паукам.

– А когда отслужат свое?

– Их отправляют в великий счастливый край. Каззак зло расхохотался:

– На бойню! Вот самый счастливый край.

– Ты хочешь сказать, – Найл тряхнул головой, – они съедают всех? И слуг, и служительниц? – Он вдруг почему-то вспомнил Одину.

Управитель кивнул:

– Соображаешь. Всех, кто не посвящен. – И добавил задумчиво: – Надеюсь, они не захотят слопать меня: жестковат. Или Мерлью…

– Так и Мерлью посвящена?

– Разумеется.

Найла будто холодом обдало. Трудно представить, что Мерлью помогает паукам обманывать людей. Каззак словно прочел мысли юноши:

– Надо смотреть на мир трезво. Пауки – господа положения. Поступают как считают нужным, нас не спрашивают. И хочешь верь, хочешь нет, на самом деле они не такие уж гадкие, как ты, вероятно, считаешь. Есть среди них и совершенно уникальные личности. О, даже больше люди, чем насекомые. Они чувствуют, как мы их воспринимаем, и ужасно огорчаются, когда человек считает их мерзкими тварями. Они действительно хозяева. Могут делать все, что им заблагорассудится. Ты ведь, наверное, не оплакиваешь убитую дичь, которую спокойно жуешь? Так же и они относятся к людям. Мы для них лишь скот, наделенный способностью мыслить. Но как известно, некоторые люди держат домашних пташек, причем любят их не меньше собственных детей. То же и пауки: кое к кому из нас они привязываются всей душой. Так вот, если мне предложат выбор, что лучше: быть съеденным или жить в неволе, – я твердо уверен, что предпочту жизнь.

И сама речь управителя, плавная, обволакивающая, и его доводы действовали на Найла одинаково: никогда еще он не слышал таких чарующе гладких, завораживающих фраз.

Голос Каззака – сочный, проникновенно низкий – обладал удивительным богатством оттенков, от вкрадчивой чувствительности до мужественной твердости. Юноша поймал себя на мысли, что вслушивается в голос, как в музыку, хотя ему было совершенно ясно, что Каззак вовсе и не использует свой дар в игре против него.

Найл некоторое время раздумывал, прежде чем задать вопрос, не дающий ему покоя:

– Если они убивают одаренных детей, зачем им для породы жители пустыни? Мы, думается, поразумнее будем их слуг и прочих прихвостней.

– Хороший вопрос, – одобрительно улыбнулся Каззак, отчего Найл проникся даже некоторой гордостью. – Паукам потребовалось не меньше десятка поколений, чтобы довести своих слуг до состояния тупого безразличия. И тут вдруг обнаружилось, что люди постепенно превращаются в неспособный мыслить скот. Откуда, ты думаешь, взялись ублюдки-рабы? Это и есть то самое десятое поколение, совершенно опустившееся. Вот почему им и нужна свежая кровь таких, как ты.

– Как я? – удивился Найл.

– Именно. Твоей работой будет плодить детей. По-моему, хорошее занятие.

Юноша почувствовал, что густо краснеет:

– А женщины… Как они к этому относятся?

– С пониманием, – рассмеялся Каззак. – Им только не нравится, что жить приходиться раздельно.

Найлу неожиданно вспомнилась та девушка со вздернутым носиком, что затащила его в кусты.

Вон оно что, оказывается. От такой мысли в его голове все смешалось. Каззак продолжал:

– Поэтому, надеюсь, до тебя начало доходить, почему я предложил пособничать паукам. Дело здесь не в том, жить мне или не жить. Я хочу по возможности облегчить участь своего народа. Мужчинам-то живется не так уж и плохо. А вот что касается женщин… Мне бы не хотелось, чтобы они превратились в обыкновенных самок, что только вынашивают, да рожают. Особенно моя дочь. Кстати, я смотрю, она тобой явно интересуется.

Найл отвел глаза, а сам зарделся от радости.

– Думаю, разумеется, и о твоей матери. Легко б тебе было от мысли, что ее держат где-то в женском квартале и она приносит раз в год по младенцу от разных мужчин, которых для нее выбирает кто-то другой? В твоих силах сделать так, чтобы этого не случилось.

Управитель осушил свой кубок и начал медленно наполнять его, давая Найлу время осмыслить услышанное. Юноша смотрел в окно, где в темно-синем небе уже пылала луна.

– Ты уверен, что пауки… Что хозяева желают, чтобы я им служил? – Наконец спросил Найл.

– Совершенно уверен, – кивнул Каззак.

– Когда я входил сюда днем, мне показалось, что они вот-вот меня растерзают.

– А ты думал! Они же считают, что ты для них опасен. Будь они уверены, – он сделал ударение на последнем слове, – что ты их союзник, они бы вскоре переменили отношение к тебе.

Найл недоверчиво поглядел на собеседника:

– Неужели?

– Несомненно. Им нужна твоя помощь.

– Но ведь я убил их сородича.

– Они этого не знают, а я не скажу.

– Разве они сами не догадаются?

– Нет, если ты сам себя не выдашь. Они считают, что убивший их сородича человек мертв – твой несчастный отец. Я, кстати, искренне об этом сожалею, он мне пришелся по душе. Но, еще раз говорю, на мир надо смотреть трезво. Ты убил паука, пауки убили твоего отца. Теперь вы квиты, и пора забыть об обиде и работать сообща.

– А что я должен делать?

– Об этом поговорим завтра. Я поведу тебя к Повелителю. – Найл побледнел. – Бояться совершенно нечего. Думаю, ты найдешь разговор достаточно приятным. Говорить буду в основном я.

– Можно еще вопрос?

– Сколько хочешь, дорогой мой мальчик.

– Почему ты так уверен, что они не обманывают и тебя?

Каззак невозмутимо улыбнулся:

– Ты хочешь сказать, кто поручится, что завтра я не перестану быть нужным и меня не сожрут? Ответ прост. Я им нужен. Им нужен кто-нибудь, кто держал бы в горсти всех людей в этом городе и кому можно доверять. Вот для этого я здесь и нахожусь, Найл. – Он впервые назвал юношу по имени. – Им просто необходимы люди, которым можно доверять. Зачем им есть тебя или меня? У них есть тысячи, десятки тысяч болванов, которых можно слопать в любой миг. Но почти нет разумных людей, на которых можно положиться. Вот кто им действительно интересен. Кроме того, они и сами не какие-нибудь изуверы. Они высокоцивилизованные существа. Есть у них свои философы, артисты, политики. Я сегодня беседовал с одним таким политиком, зовут его Дравиг. Ты удивишься, какие очаровательные это люди, когда сойдешься с ними поближе. – Всмотревшись Найлу в лицо, он уловил тень сомнения. – Я знаю, что ты сейчас думаешь. Дескать, старик сошел с ума, называя этих тварей людьми. Но я уже объяснял тебе, что многие из них гораздо ближе по разуму к нам, нежели к насекомым. И конечно, трудно чувствовать расположение к тем, кто поедает человеческую плоть. Тут я с тобой согласен. Однако, если они будут доверять тебе, ты сможешь похлопотать о своих близких. И тогда будешь за них спокоен.

– Как быть с моей матерью и братом? Ты посвятишь их в тайну?

Каззак задумчиво прищурился:

– Не знаю. Во всяком случае не сейчас. Надо подумать, посмотреть, можно ли им доверять. Понимаешь, сейчас мы раскроем им все карты, а потом вдруг выяснится, что этого делать не стоило. Мы же просто подставим их под удар. Я не сказал ничего даже собственным сыновьям. Им лучше не знать. – Он посмотрел Найлу в глаза. – Надеюсь, тебе не надо объяснять, что все должно остаться между нами. Господа пауки не щадят тех, кто обманул их доверие.

– Понимаю, – кивнул Найл.

– Прекрасно, – Каззак, подавшись вперед, похлопал юношу по плечу. – Чувствую, у нас все получится. – Он хлопнул в ладоши. – Ну что, еще музыки, а?

Вошли девушки. Одна из них держала лютню. Не дожидаясь приказания, она начала выводить мелодию. Другие девушки подхватили ее проникновенными голосами. Пели удивительно слаженно, стройно. Видно было, что старались. Но Найл не мог расслабиться. Мысль о вверенной тайне наполняла волнующим трепетом. Он уже наперед знал, что Вайг откажется пособничать. У брата слишком прямая натура, к паукам он не чувствует ничего, кроме неприязни. А мать – разве простит она смертоносцам гибель своего мужа?

Однако, если теперь отказаться от содействия управителя, то всем им конец…

Его плеча коснулся Каззак.

– Тебя, я вижу, совсем разморило. – И вправду, глаза слипались сами собой. – Может, пойдешь в опочивальню? – Найл благодарно кивнул. – Миррис, отведи-ка его в покой. Тот, что напротив опочивальни Мерлью… – Он многозначительно улыбнулся Найлу. – Отоспись вволю. Завтра день будет долгим. И вот, не забудь… – Он протянул парню металлическую трубку.

Миррис была одной из тех двух девушек, что водили его купаться. Когда поднимались по лестнице, она обернулась через плечо и посмотрела с веселой дерзостью.

– Управитель к тебе, похоже, благоволит.

– Неужели?

– Заруби себе на носу, я точно говорю. Она повела его коридором – звуки шагов глушились мягким ковром – и распахнула большую дверь. Найл прошел следом за ней в комнату – такую роскошную, что на миг усомнился, не перепутали ли дверь.

– Ты уверена, что это моя?

– Абсолютно.

Балдахин над кроватью был высотой по меньшей мере метра полтора, а кровать покрывала золотистая ткань. Ковер под ногами был мягким, словно молодая трава. Испуская цветочный аромат, млели в хрустальных вазочках огоньки курильниц. Девушка отогнула краешек покрывала.

– А вон твоя одежда на ночь. – Она указала на голубой халат, наброшенный на спинку невысокой кушетки. – Тебе помочь раздеться?

Найл подумал, что она шутит. Ничего подобного: глаза совершенно серьезные.

– Ты чего? – тревожно спросил он. – Не стоит. Сам как-нибудь справлюсь.

Служанка пристально посмотрела на него. Найл, можно сказать, ощутил тепло, лучащееся от ее тела.

– Между прочим, ты теперь живешь во дворце, так что необязательно все делать самому. На это есть мы. Я бы могла быть твоей личной служанкой. Ты как, не против?

– Мне кажется, управитель скорее всего будет против.

– Нет-нет, я точно знаю. Хочешь, я его попрошу?

Тут до Найла неожиданно дошло: он же читает ее мысли. Произошло это, похоже, оттого, что они смотрели друг другу в глаза, и между ними установилась непроизвольная связь. В одно мгновение стало ясно, что девушка навязывается потому, что так велел управитель. Понял и то, что она действительно рада ловить любые прихоти Найла и в мыслях у нее нет ничего, кроме желания ему прислуживать. Стоит сейчас вымолвить слово, и она добровольно станет его собственностью, выполнит какое угодно желание. Но подумалось о Мерлью, и Найл покачал головой.

– Это, пожалуй, будет не совсем разумно. По лицу девушки скользнула тень.

– Но почему? Тебе ведь нужна прислуга.

– Дочь управителя может не согласиться.

– С чего это? – удивилась девушка. – Я же всего-навсего служанка. У нее нет причины меня ревновать.

То, что Найл прочел в уме Миррис, его всерьез озадачило. Впечатление такое, будто они сейчас рассуждают о двух разных Мерлью. Неприятное предчувствие наводило тоску. В голову закралась мысль, которой прежде не было, и лучше бы она не появлялась вовсе.

Найл вымучил из себя улыбку.

– Давай-ка, я вначале сам спрошу у нее.

– Хорошо. – Румянец вернулся на щеки. – Тебе принести чего-нибудь перед сном? Выпить, поесть чего-нибудь?

– Спасибо, не надо, – Найл мотнул головой. Прежде чем выйти, девушка легонько поклонилась. Понятно, уже считает себя его личной служанкой.

Найл сидел на краю податливо упругой постели и рассеянным, немигающим взором глядел на свое отражение в настенном зеркале. Впечатление такое, будто оттуда смотрит кто-то посторонний, с шевелюрой, охваченной белой лентой. Однако подозрения возникли не от этого. Причина иная: он понял, что не очень-то стоит обольщаться чужими заверениями.

Пару часов назад Найл был на седьмом небе от того, что Мерлью оценила его внешность. Он и думать не смел, что она к нему питает какие-то чувства. Но когда она поцеловала его там, в ванной, Найл поверил в это.

Теперь уверенность испарилась. Именно в тот миг, когда служанка посмотрела ему в глаза, до Найла внезапно дошло, что это не более чем подкуп. Так же, как и апартаменты. Все здесь для того, чтобы он по уши окунулся в мнимое блаженство. Служанка не призналась, что управитель велел стать ей личной служанкой Найла. Она представила дело так, будто желание исходит от нее самой и придется спрашивать разрешения у управителя. Юношу лестью пытались втянуть в пособничество.

Видно, и Мерлью было приказано подкупить его: ласками, заверениями в любви.

И тут в ушах, словно эхом, зазвучало: «Приглянулся? Этот, тщедушный? Да ты шутишь…» Внутри словно все оборвалось.

Щемящее чувство растерянности казалось невыносимым. Вынув ноги из сандалий, Найл прошел через комнату. Дверь опочивальни отворилась бесшумно. От двери напротив – вельможного зеленого цвета – отделял лишь коридор; ее ручка была сделана в виде змейки. Протягивая руку, Найл мучительно надеялся, что она окажется запертой, но не успев еще коснуться, понял, что раскроется. Ручка легко поддалась, и дверь таки приотворилась.

Комната, как и у него, была освещена лишь розоватыми огоньками курильниц. Мерлью сидела у изголовья кровати возле ночного столика, расчесывая перед зеркалом волосы. Сидела босиком, в длинном шелковистом халате молочнобелого цвета. Золотистым потоком струились по плечам волосы. Девушка целиком была поглощена собой. Посмотри она чуть в сторону, и через приоткрытую дверь ей неизбежно стало бы видно лицо Найла. Но она смотрела лишь в собственные глаза и думала о своем.

Еще миг, и Найл совершенно неожиданно очутился в теле Мерлью, устремляясь по руслу ее чувств и переживаний. Вместе с тем полностью исчезла болезненная неуверенность и ревность (нелепо испытывать ревность к тому, с кем сливаешься воедино).

Он сознавал всю ее сущность. Несколько секунд назад Мерлью была ненастоящей, воображаемой – миражом, сотканным его желанием и неискушенностью. А тут неожиданно раскрылся человек – таким, каков он есть, – и стало стыдно за свое недоумение. До этого момента он смотрел на Мерлью глазами ее сверстницы Миррис – знающей Мерлью с детства. В действительности сущность девушки оказалась и сложнее, и вместе с тем обыденнее, чем плод воображения, хотя бы и женского.

Настоящая Мерлью была щедрой, добродушной, не очень взыскательной. Властность и своеволие тоже на месте: как ни решу, все должно быть по-моему, и никак не иначе.

Сейчас она неспешно размышляла, что же такое произошло с Найлом. Он был ей симпатичен. За те месяцы, что они не виделись, худенький паренек – занятный, но какой-то нескладный – удивительно изменился. Вырос, окреп, в суждениях стала чувствоваться зрелость. Ей приятно было завлекать Найла в любовные сети, пусть даже по наущению отца. Славный парень, ей такие по душе. Дома они стаями увивались за ней; здесь же, в паучьем городе, ей не хватало их общества. Конечно, с женщинами он робок и неопытен, это сразу чувствуется, но делу легко помочь. Во всяком случае, она не прочь стать его наставницей: обучать мужчин искусству любви так приятно…

Найл, притворив дверь, вернулся к себе в комнату. Хотелось смеяться в голос. Казалось невероятным, что такая глыба неуверенности и ревности могла истаять так быстро и окончательно.

Для него Мерлью оставалась такой же красивой и желанной, как и прежде, только теперь это чувство освободилось от смятения и мучительных раздумий. Словно они с принцессой женаты уже добрых лет десять; да и разницы в возрасте теперь почти не чувствовалось.

Он думал о Мерлью, о будущем… и в груди разливалось тепло.

Оглавление

Колин Уилсон . Мир пауков I: Пустыня

Колин Уилсон . Мир пауков II: Крепость

Реклама на сайте