«За ледяными облаками»

За ледяными облаками (fb2) - За ледяными облаками [litres] (Дорога стали и надежды - 3) 2536K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дмитрий Юрьевич Манасыпов

Дмитрий Юрьевич Манасыпов Метро 2035. За ледяными облаками

© Глуховский Д.А., 2018

© Манасыпов Д.Ю., 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

Шёпот страха – громче крика радости.

«Песни Койота»

Пролог

Раньше: Башкортостан, бывш. объект МО, в\ч… (координаты засекречены)

– Что у нас сорока на хвосте принесла? Мм-м, да ты не пустая, моя милая птичка.

Птичка, переступив цепкими когтистыми лапами, повернула нижнюю, мыслящую голову, коротко каркнула. Подставила брюшко, кожистое, без оперения, с вшитым плотным кармашком-футляром. Бумага, туго свернутая в трубочку, разворачивалась с трудом.

– Интересно…

Пальцы, нежно державшие тонкую кальку, пережившую Войну и Беду, пахли плохо. Так, что крылатая вестница, каркнув, подпрыгнула на месте, потешно поджав парные неразвитые лапки-крючья. Дернулась, стараясь оказаться подальше от рук и пальцев. Пальцы ЕЁ человека, отправлявшего сюда, тоже пахли неприятно. Но не страшно.

Сильные чистые руки с редкими пигментными пятнами на сухой льдисто-белой коже пахли многим. Смертью, болью, спиртом, кишками, кровью, табаком, сталью, дезинфекцией. Они смердели мельчайшими крохами кости, мозгового вещества, сукровицы и чужой кожи. Под выпуклыми, крепкими и острыми ногтями ничего не виднелось. Как и кожа, ногти всегда были чистыми. На это уходило много времени, но работа того требовала.

Вестница опасливо отступила еще немного. Сразу после шелеста полностью развернутого донесения.

– Как интересно… Котенок, иди сюда, послушай, что прислали нам из Кротовки. Ко мне, живо!

Черный круглый глаз мыслящей головы косился на тень, возникшую в коридоре. Голова рабочая обладала тремя глазами и даже крохотным четвертым сзади. Но это рабочая голова – здесь, внутри, она спала. А крохотная соседка жила за них обеих. И за большое тело, выращенное здесь два года назад.

Тень она знала. Эта тень частенько приходила в птичник, крала из клеток яйца и пила. Иногда вытаскивала из инкубатора птенцов и ела сырыми. Жадная и всегда голодная. Хозяин тени, покрытый серым пухом, ей во всем потакал, наедаясь до отвала при любой возможности. Вестница помнила, как мягкие ловкие пальцы со спрятанными в подушечках коготками чуть не сцапали ее. Тогда еще птенца-подростка. Тень и ее хозяин пугали. Но не так, как человек, державший бумагу.

– Какие интересные события творятся в мире. Помнишь, Кротовку захватили те личности, пришедшие с Бузулука. Военные, Котенок. С танком? С танком, да. Я, как всегда, был прав, когда нашел того человека. Из этого… Ордена. Стоило ожидать, ведь войсковых соединений в Оренбуржье всегда хватало. А уж закрытых полигонов – тем более. Так, что дальше? Письмо позавчерашнее, наша птичка задержалась. Нехорошая птица…

Вестница каркнула, подпрыгнув и желая улететь. Тонкая цепь, пристегнутая к кольцу на лапе, не дала. Натянулась, бросила ее на полку. Это движение пальцем, это «а-я-я-я-й» мыслящая голова помнила. После него многие сестры умирали.

– Она понимает, – мурлыкнула пушистая тень, – понимает…

– Конечно, понимает, глупое ты создание. Я же не просто какой-то там биолог-исследователь. Кто я, Котенок?

– Вы гений, хозяин.

– Пакость… – Сильные белые пальцы взялись за мягкое вытянутое ухо, скрутили. Пушистая тень жалобно мяукнула. – Ты позволяешь себе сомневаться во мне, мерзкая мохнатая гадина?

– Нет, хозяин, нет…

Пальцы брезгливо стряхнули волоски.

– Слушай дальше, мелкая дрянь. Наш человек сообщает о походе в сторону Отрадного. В погоне за весьма интересной особой. Ты понимаешь? Ба… да ее ищут и со стороны Новой Уфы. Эти чертовы коммуняки. Хм… все становится совсем интересно. Ей интересуется этот чертов мутант по имени Мастер… Мастер, тоже мне. Урод, зазнавшееся как бы божество, чертов мутант… Живущий в мерзости и смердящий собственной гнилью… и называющий себя так пафосно… Мастер…

Котенок, гладящий ноющее ухо, откровенно хотел удрать. Так же, как и вестница. Но они оба боялись человека с сильными пальцами, пахнущими смертью. Хозяина.

– Девочка с талантом. Девочка, умеющая, возможно, многое. Или пустышка вроде тебя, Котенок. Не шипи, ты мне все равно дорого, маленькое гадостное чудовище. Итак, что мы имеем?

Он прошел к своему столу. Большому, чистому, лишь с рабочим журналом, аквариумом с мерзкой шипастой маленькой рыбкой и подложкой для записей. Сел в удобное кресло, усмехнулся.

– Птичка задержалась. На два дня. Вторая, переданная с ней же в Кротовке, не вернулась. Скорее всего, Котенок, наш человечек умер. И что мы имеем? Немало. Точку отправления и точку назначения. Отрадный и Дёма. Сколько у нас дорог? Котенок, я накажу тебя. Почему при слове «дороги» карта еще не развернута?

Котенок кинулся к стене напротив, разворачивая карту. Включил две большие лампы, освещая ее. Хозяин откинулся в кресле. Блеснули стекла очков. Вестница, переставшая пытаться разорвать цепочку, каркнула.

– Котенок, надень нашему питомцу удержалку. Мне надо рассуждать.

Вестница, безуспешно пытаясь разбудить рабочую голову, подпрыгнула. Котенок поймал ее, выпущенные когти вцепились в грудь, вырывая перья. Плотная резина обхватила клювы, оба, стянула. Вестница мотала головой, пытаясь освободиться. Котенок, сильно сжав оба крыла у основания, крутанул их против часовой. Хрустнуло, вестница упала, постукивая головой по полке.

– Ты злобная тварь… нельзя просто убить несчастное создание?

– Я люблюу-у-у есть живы-ы-ыми-и-и, хозяин.

– Глупость какая-то. Хорошо. Не забудь потом отстирать комбинезон и принять антигельминтный препарат. Так, посмотрим. Котенок, скажи мне, хотя… что я… скажи… На выбор – несколько путей. Если от Отрадного двинуться к Дёме, то главная цель – это Абдулино. Хотя даже попадание туда не страхует беглецов от погони. Майор Войновская, как понимаю, относится к своей задаче серьезно. И остановить ее сможет только гарнизон коммунистов. А он в Белебее. То есть у наших ребят впереди триста километров.

Котенок, сидя у спрятанного в стене чугунного радиатора, заинтересованно муркнул. Он очень любил, когда перед беглецами триста километров. Тогда на них можно поохотиться. Если Хозяин разрешит.

– Что? Ты заинтересовался, мое кровожадное, безмозглое чудовище? И откуда ты свалился на мою голову? Триста километров и несколько вариантов пути. Рассмотрим все по порядку.

Трасса «М-пять». Не надо откидывать такой вариант, Котенок. Им всего лишь надо дойти до Красного Яра или Серноводска, и все… дальше прямо по ней. Вдоль нее много опасностей, но там не заблудишься. И есть поселения.

Железная дорога. Длиннее, путанее, но надежнее. Вдоль нее можно добраться до коммунистов и их гарнизона, в отличие от трассы. По трассе же наши путники доберутся только до перекрестка между Октябрьским и Белебеем. И…

Котенок, чуть не задремав, вскинулся.

Пальцы барабанили по столу ритм. Рваный и злой. Шерсть мутанта встала дыбом. Хорошего ждать не стоило.

– Быстро за Борменталем, – хозяин достал из ящика стола тяжелую стеклянную бутылку. – Одна нога здесь, остальные – там. Стоять!

Мутант остановился. Слушать и слушаться. Не задумываясь выполнять все. Только так можно выжить здесь, в доме Хозяина.

– Ласку, Проводника, Бледного, Ча, Миноса и Блэкджека. Их тоже.

Котенок понесся по едва освещенному коридору. Мимо стальных дверей, хранящих секреты, пахнущих лекарствами, металлом, смертью и болью. По выщербленным временем плиткам пола, с бесчисленными следами от каталок и ногтей с когтями. Хозяин не захотел просто поднять трубку телефона или нажать на кнопку срочного вызова. Ему нравилось гонять Котенка. Но тот не спорил, себе дороже.

– Так… – Хозяин отхлебнул марочного коньяка. «Арарат» заканчивался, но он знал, что его найдут и принесут. Есть что просить у него, валяясь в ногах и выполняя любое требование или приказ. Просьб не было. Он никогда не просил чего-либо у своих слуг. Не заслуживали.

– Так, – говорить с самим собой давно стало привычкой, – что мы имеем еще? Донесения от санитара из Новой Уфы. О чем? О чем, о чем, о важном. Мозаика складывается прекрасная. Ближайшая доверенная Дармова, старший лейтенант Уколова, отбыла в неизвестном направлении. И перед этим санитары привезли из Чишмов сталкера Пулю. Нашего хорошего знакомого, Котенок, Пулю. А, ты ушел… и ладно. А наш человек в Ордене сообщил о том, что девушку могут встречать из Уфы. Полагаю, что это и есть Пуля и Уколова. Уже плюс.

Ах, да. Еще один путь. Практически прямой. В обход обитаемых мест и дорог. На Приютово. Да, так и есть. Хорошо… Не испачкайте ковер, олухи!

Вестница, слабо трепыхающаяся на полке, повернула голову к новым теням и отбрасывающим их людям. Вернее, не людям. Таким же, как она, странно изменившимся в Беду организмам, пусть и прямоходящим.

Котенок перепрыгнул через хозяйский ковер, его гордость, настоящий туркестанский, узорчатый. Прижался к горячему чугуну, устроившись удобнее. Рядом со своими братьями он стоять не хотел. И терпеть их не мог. Кроме Ласки. Ее Котенок любил.

Гибкая и невысокая, в темном комбинезоне, в свитере с высоким горлом. До плеч остриженные рыжие волосы с белыми прядями. Узкое тонкое лицо с черными глазами практически без радужки. «Грачи» с тройкой ножей на поясе и бедрах. Его подружка, Ласка, такая же хищная, как ее четвероногие тезки.

На остальных Котенок своего внимания не тратил. Не заслуживают. И он даже развернулся к ним тем местом, где у нормальных кошачьих есть хвост. А вот к ней повернулся лицом, умудрившись скрутиться чуть ли не в баранку.

– Вы звали, профессор? – Борменталь, как всегда в лабораторном костюме, позевывал. На дворе стояла ночь.

– Надо полагать, дорогой ассистент, что да… Раз уж вы здесь. Все в сборе? Все. Борменталь, подготовьте птенцов. На каждого из этой группы.

Вестница, никак не желающая умирать, тихо дышала на полке. Мыслящая голова, всматриваясь в высокие фигуры, еле заметно приоткрывала клюв.

Самое плохое, что мир мог сделать со своими детьми после Войны, случилось. У каждого по-разному. Для гнездовья ворон, живших у Кумертау, личное горе стало общественным.

Вестница за свою недолгую жизнь вдоволь наглоталась ветра и воздуха. Ее крылья рассекали серые тучи у Оренбурга, рвали сизые туманы у Волги, уносили прочь от огромных сородичей, желавших ею перекусить, повсюду, от Самары до Новой Уфы. И вестница всегда возвращалась.

Беда изменила ее стаю бездумно и походя, лишь задев самым краем своего аспидно-черного плаща. Погибла большая часть ворон, а оставшиеся стали другими. Таких, как она, с двумя головами, мыслящей и рабочей, оказалась половина. Все – самки. Самцы остались сами собой.

Каждое гнездо рождало по три-пять птенцов. Одного ворона и вестниц. И вестницы всегда возвращались к своим сестрам, ведомые внутренним маяком. Благословение и проклятье. Хозяин нашел их быстро. И забрал нескольких, остальные прилетели сами.

Только птичник, только разведка, только полеты с письмами к агентам Хозяина, живущим в разных уголках ближайших областей. Смерть каждой чувствовали остальные. И неслись назад, стараясь добраться к семье, ведомые инстинктом и зародышами чувств. Мыслящие половины вестниц не могли по-другому.

– Проводник, ты отправишься в свою вотчину, в Похвистнево. Бледный и Блэкджек – к Абдулино. Остальные должны ждать у Бавлов… без выкрутасов!

Ваша цель доберется в одну из этих точек. Молодая женщина, сильная, умелая. Евгения Уколова, старший лейтенант СБ коммунистов. Наемник с каким-то странным именем. Девчонка по имени Дарья. И еще один человек, Пуля. Ты, Ласка, его знаешь? Это ведь он поймал тебя у Стерлика и продал Борменталю? Его сложно не узнать. С ним настоящий самородок. Кот-мутант по имени Саблезуб. Он и девчонка нужны мне живыми. Хотя нет, мне нужна только девочка. Если притащите мне кота и лейтенанта, то… премия. Бонус. Профилактическая процедура вне очереди. Поняли?

Стоящие перед ним кивнули. Процедуру каждый получал раз в полгода. И еще одна? Любой из-за нее сделает что угодно. Хозяин усмехнулся, так и оставаясь в тени.

Он гений. Он просто Бог для этих искореженных Войной тел. Век мутанта чаще всего короток. А если помочь ему стать короче, и потом давать им возможность жить за счет обновления организма, и подавать это как благословение… Это могущество. Самое настоящее могущество.

– Идите. Времени в обрез. Неделя, не больше. И запомните, девочку – только живой. Да, она не просто девочка. На всякий случай, Борменталь, выдайте каждому по транквилизатору, а лучше – по три. Вырубите ее и потом занимайтесь остальными.

– Почему? – прогудел Минос.

Хозяин вздохнул. В здоровяке замечательно слились воедино два чудесных качества: сила и послушание. Вот только попутчиком последнего стала тупость. Зачем, почему…

Но стоило ответить. Его могущество стояло на их плечах. Терять бойцов жаль.

– Потому что она, как мне кажется, запросто сможет вскипятить мозг каждому из вас. Даже тем, у кого они отсутствуют. Идите. Надоели.

Дверь закрылась. Котенок, идущий последним, облизнулся. Здесь уже можно жрать. Вестница слабо дернулась, когда зубы прокусили шею рабочей головы. И все.

Преследователи

– Живой…

Живой? Клыч не мог пошевелиться. От поясницы и выше не чувствовал тела. А кто его искал? Голоса незнакомые.

Когда зашуршало и начало тяжело валиться по бокам, понял. Разрывы снарядов чертова танка, вот чего. Завалило землей, не пошевелишься. Плохо, что сказать.

Его подняли на ноги, отряхнули, дали воды. Ну, и по почкам, да пару раз – под дых. Не особо зло, скорее профилактически. Вытащили «маузер», чуть присвистнув. И даже перетянули плечо. Потом, чего уж тут, стянули руки наручниками. За спиной.

Клыч кашлянул, выплевывая сухую, как ни странно, пыль. Скрипеть зубами или выть от боли Антон не собирался. Хрена вам лысого, утырки.

– Вперед. – Ну да, а куда ж еще-то? – Дернешься, сломаю ногу.

А вот не звезди, сломает, жди, как же. На кой же вы меня вытаскивали?

Клыч шел вперед, мимо развороченных попаданиями остатков собственных тачанок, чадивших корпусов лагеря, тел своих людей. И очень хотел знать – как же так вышло, что их тут накрошено немало, но и ушло-то прилично? Себя не обманешь, личный состав Клыч помнил полностью, всех до единого. И наблюдал сейчас едва ли шестьдесят процентов. А еще крайне интересовало: какая гнида его тут бросила?

Левое плечо остро дергало болью. Ну да. Ему ж вынесло кусок мяса пулей, как еще-то? Кровь вроде спеклась. Пальто жалко. Хотя дело наживное. Каблуки простучали по подпрыгивающим доскам пола. Надо же, один корпус уцелел.

– Майор, вот он.

Клыч отвлекся от мыслей, осматриваясь. Первый выжил. Того переговорщика, Второго, прошило очередями. Это Клыч запомнил, даже отлетая после появления новой дырки в собственном организме.

– Посадите его на стул.

Баба. Клыч сел, старательно рассматривая главную личность у крутых ребят. Злость внутри колыхалась, но теперь, наконец-то, персонифицировалась. Вот она, главная причина его текущего положения. Вторая главная причина – это клятый и гребаный башкир с котом. Две главные причины ненависти. Хорошо. Теперь есть ради чего жить.

– Как вас зовут?

Клыч успел рассмотреть повязку у нее на бедре. Оценил лицо, обмундирование, экипировку. Лицо не только с морщинками, ими сейчас никого не удивишь сразу после двадцати. На лице имелись шрамы. Осколочные, один от ножа и даже от пули в упор. Экипировка и обмундирование – клевые, не отнять, пусть ношеные и даже аккуратно залатанные в одном месте. Совсем недавно. Но потертая «цифра» не так говорила об опыте бабы, как ее разгрузка и все имеющиеся ремни. Использует она их немало, не меняет, бережет. Бзик, небось, какой-то.

– Как вас зовут?

Раздражать ее смысла не было.

– Антон Анатольевич Клыч. А вас?

Она смотрела на него, как на вещь. Клыч начал злиться. Это его прерогатива – так смотреть на допрашиваемых.

– Можете обращаться ко мне – майор. Опущу госпожа или товарищ.

Клыч кивнул. Польстило? Польстило.

Баба красивая. Даже что зуба не хватает с одной стороны, не портит. Сивые волосы, пусть и короткие, но зато по-настоящему светлые-светлые. Глаза голубые, с синевой. Полные губы и подбородок… Клыч даже пошевелил носом от удовольствия, рассматривая ее подбородок. Волевой, крепкий, с ямочкой… весь из себя романтичный.

Она кивнула на «маузер», лежащий в интересной компании с каким-то длинным твердым хлыстом.

– Интересный выбор. Почему такой раритет?

Клыч пожал плечами.

– Он мне нравится.

Майор не прокомментировала. Вообще-то Клыч подозревал, что чаще всего разговоры с пленными у нее строятся по-другому. Уж точно без обмена любезностями и заинтересованностью в предрасположенности к тому или иному оружию. Почему сейчас не так? Леший ее знает. Устала, ранена, да чего там, уважает его как противника. Хотя в это верилось с трудом.

– Что вы делали здесь?

Клыч скривил губы, прикусил нижнюю. Сейчас, после боя, после ранения, после земли, завалившей его, причина казалась совершенно другой, чем в самом начале. Или следствие? Факт – он сам виноват во всем. И отряд полностью гнать не стоило. И с этими драться – тоже. Ненависть к Пуле никак не могла сравниться с жадностью его бывших ребят, увидевших такую возможность поживиться. И он, дурак, сразу не смог взять все под контроль.

– Шли за моим личным врагом. Башкир, звать Пуля. А уж потом появились ваши двое. Сдается мне, майор, что у них тут точка рандеву.

– Башкир?

– Натуральный, – Клыч откинулся на спинку стула. Неудобно, но репутация страдает, если сидеть, нагнувшись вперед. Рабски как-то, слабо. – С самой республики. С ним должна была быть девка, оттуда же. Целый старший лейтенант Евгения Уколова. Так на жетоне написали, читал сам.

Майор щелкнула пальцами правой руки, обтянутой лайковой черной кожей. Дорогие перчаточки по нынешним временам. В проеме за спиной Клыча тут же скрипнуло.

– Позови Седьмую. Но сперва ко мне Восьмого, прямо сейчас.

Клыч дернул верхней губой, оскаливаясь. Ишь, как оно здесь все. Ни имен, ни фамилий, ни прозвищ. Четко до рвоты.

– Внесем ясность, – майор взяла в руки «маузер», – чтобы разговор дальше строился только конструктивно.

– Майор, – Клыч скрипнул зубами, – если так сильно хочется конструктива, положите мой пистолет… Пожалуйста.

– Даже так? – майор изогнула плавную светлую бровь. – Ваша личная игрушка?

– Моя, – Клыч проследил, как сталь тяжело стукнула об столешницу. – Маленькая невинная причуда. В случае конструктивного решения возникших у вас, майор, вопросов, надеюсь увидеть его у себя. Пусть и незаряженным.

Майор не ответила. Смотрела на него, мерзко улыбаясь своими красивыми губами, молчала. Сзади скрипнуло – тяжело, по-медвежьи. Когда хозяин такой массы остановился за Клычом, тот не услышал. Такое умение внушало уважение.

– Расстегни ему руки, – майор кивнула невидимому «медведю». – И останься с нами.

Наручники щелкнули тут же. Клыч довольно начал растирать запястья. Покосился назад. Ну, что сказать? Против такой меры предосторожности, услышав, как тот двигается, не стоит и пробовать что-то придумывать.

Невысокий. Кубический. Ручищи – что твои ноги. Предплечья – как два у самого Клыча. Оружия немного, явно только нужное. М-да. Охранник, что сказать еще.

– Я немного ранена, – майор улыбнулась. Так ласково и нежно, что скрытые за улыбкой обещания жуткой смерти в случае неподчинения Клыч проглотил легко и свободно. – Поэтому есть потребность в Восьмом. Заходи.

Зашла. Клыч посмотрел на новую личность. Высокую и сухую женщину со стертой семеркой на наплечном защитном щитке. Ладно, опыт не пропьешь, видно – баба. Маски эти…

– Что нашли на берегу?

– Практически ничего. Снег закрыл все следы, – Седьмая говорила глухо, посапывая недавно сломанным носом. – Собаку. На ошейнике написано «Инесса Арманд». Убита каким-то животным.

– Не каким-то, – Клыч вздохнул, – а котом. Его следов не нашли?

– Майор? – Седьмая посмотрела на блондинку. – Ответь.

– Рядом с телом следы есть. Потом обрываются. Но не совсем у берега. Скорее, недалеко от лагеря.

Клыч мотнул головой.

– Моя бедная собачка… хороших тебе костей и живого гуляша в песьем раю. Послушайте… майор. Не знаю, зачем нужен вам в качестве пленного, но подозреваю, что не просто для разговора. Хочу предложить вам помощь. В обмен на помощь с вашей стороны.

– Конструктивный диалог? – майор снова изогнула бровь. – Вы уверены, Клыч, что могу получить вашу помощь только так?

Клыч оскалился.

– Нормальную помощь – только так. А все остальное будет ерундой. Чем ты меня удивишь, военная? Болью? Поверь, не боюсь. Буду орать, буду просить прикончить, но не скажу ничего необходимого. А вот если поможешь догнать Пулю, шлепнуть его, тогда помогу.

– На «ты»? Хорошо. Меня не интересует твой Пуля, – майор постучала пальцами по столу. – Но ход твоих мыслей мне нравится. В округе есть собаки? Охотничьи, что могут идти по следу?

Клыч улыбнулся еще довольнее.

– Как же не быть. Не особо и далеко. Добраться только надо быстрее. Время не ждет.

– Пройдите вдоль берега до наступления темноты, насколько сможете, – майор посмотрела на Седьмую. – Проверьте людей, раненых – в грузовики. Остальных – на броню, если надо. Собрать все боеприпасы, исключить машины с серьезными поломками и взорвать. Выделить группу на «Выдре», с ней я сама отправлюсь с… Клычом за собаками. Назначаешься командиром первого взвода. Командиром второго назначается Шестой, так и передай.

– Майор? – Клыч почесал подбородок с уже выступившей щетиной.

– Что?

– Мне бы моего друга. Без него неуютно.

– Не слишком рано расслабился?

Клыч встретился с ней взглядом. Глаза в глаза. Отступать перед ней он не собирался.

Несколько раз ему попадались в руки старые книги. Нет, книжки. Ничему не научат, но развлекут. Вот там герои, прям постоянно, так и видели в чужих глазах то одно, то другое.

Опасность, расположение, страх, любовь. Ну, кто что, в общем. Клыча это весьма позабавило в свое время. Он даже провел небольшой эксперимент. Вернее, серию. Все пытался рассмотреть оттенки чувств в глазах. Не получилось. Даже когда объект испытания понял, что его поджарят, в самих глазах Клыч ничего не увидел. Ну, вылупились они, выкатившись просто непотребно. Пахло еще не очень, вот и все.

В женщине напротив Клыч не сомневался. Ни в ее способностях, ни в методах. Так что, будь он чуть романтичнее… или глупее, то увидел бы что-то. Монолит уверенности в себе. Холод по отношению к чужой жизни. Сталь несгибаемой верности цели. Все оттенки силы воли в ее небесно-лазурных глазах. Но романтиком он себя не считал. А уж дураком – тем более.

– Не рано, – позволил себе откинуться на спинку и вести себя свободнее, – полагаю, что, во всяком случае, еще немалое количество времени буду нужен как союзник.

– Причина? – а вот голос, в отличие от глаз, отражает куда больше оттенков чувств и прочего. В ее голосе, вместе с сарказмом, Клыч легко уловил недовольство, усталость и желание выпустить ему мозги. Выстрелом из его же собственного оружия.

Стоило задуматься. Жизнь Клыч ценил больше всего.

– Вы ищете девочку и ее спутника. Тех, что приехали на вашем квадроцикле. Так вот, майор, я же знаю, кого искать. Даже и не зная ее в лицо.

– И?

– Не думаю, что появление моего ненаглядного Пули было случайностью. Да еще и в кампании с женщиной из самой Уфы. И их-то я в лицо знаю. Не перепутаю. А уж где они, так там и твоя цель. Не знаю, какая из них именно, но то, что в их компании, даже не сомневаюсь.

Майор подперла подбородок. Уставилась на него своими глазищами. Надо полагать, сам Клыч так же недавно посматривал на милашку Уколову, мечтая побыстрее доставить ее к себе на базу. Как кошка смотрит на мышь, зажав ту в углу и облизываясь. Обычно после таких взглядов начинается самое интересное. Раскаленное железо, иглы под ногти, молотком по суставам и прочие очаровательные непотребства.

– Попытаешься бежать – убью. Попытаешься вывести на своих – убью. Попытаешься хитрить – убью. И не просто так. Наклонись ближе, хочу поделиться своими планами.

– На потребу своей, думаю, черной злодейской душе?

Клыч наклонился. Втянул запах этой бабы, такой красивой и такой опасной. Острый запах ее сильного тела, сладкого пота, въевшейся пороховой гари и солярки. Втянул, жадно вбирая всем носом и понимая, что он бы эту красоту прямо здесь, на столе и…

– У меня с собой два хороших врача. Не просто санитарные инструкторы, а именно врачи, если разбираться. И запас медикаментов. Да таких, что тебе нос будут отрезать, посадив перед зеркалом, а ты будешь травить анекдоты и подсказывать, как лучше кожу подцепить.

– Ты просто очаровательна, – Клыч улыбнулся, – прекрасна и великолепна. Продолжай.

– Я – само совершенство, Антон Анатольевич, это верно. Так вот, – майор провела ему по лицу стеком, – моей фантазии хватит на то, чтобы накачать тебя этой дрянью и попросить моих умельцев снять с тебя кожу. Целиком, по самые бедра. Завязать узлом вокруг чресел и отправить погулять, так, чтобы ты радовался веселому мотылянию твоего члена. Взад-вперед, взад-вперед, такая милая алая кроха.

– Так это неприлично, честное слово, – Клыч, оскорбившись, фыркнул. И с удовольствием заметил блеск его слюны на ее лице. – Впору после такого застрелиться. Вдруг мне какие-нибудь милые селянки попадутся, а я, понимаешь, не просто нагишом. Я прямо полностью обнажен. Могу предложить параллельно-веселый вариант.

– И какой же?

– Если уж случится тебе, майор, заняться моим уничтожением, сделай одолжение. Подвесь меня на дубу, за ребро. Вдруг обрету знания, неподвластные людям. Как отец Богов.

– Да ты, смотрю, увлекался скандинавской мифологией, ну-ну, – майор вытерла лицо, – так и быть. Я собственноручно вырежу тебе орла. Вскрою спину, сломаю ребра, вытащу их наружу и развешу по ним кишки.

– Восхитительная перспектива… – Клыч отодвинулся. – Мне, конечно, больше импонирует собственный вариант. Но и твой, майор, неплох.

– Я рада пониманию.

– Я тоже. Так за собачками отправимся?

Майор кивнула. И посмотрела на Седьмую, молча ждущую приказаний.

– Отправишь с ним Десятого… Нет, сама. Мне все же надо отдохнуть… И разведку, на «Выдре». Если что, они должны вернуться и привезти его с собой. Просто так убить только в случае невозможности выбраться.

«Маузер» царапнул по столу, когда майор передвинула его к Клычу.

– Я даже дам тебе патроны. Так интереснее.

Инга легла на кровать. Матрас ей нашли, накрыли сверху брезентом, потом спальным мешком. Знобило, если не сказать больше. Медики обещали поставить на ноги за два дня. Два дня…

Разговор с Клычом забрал последние силы. Держалась она только на силе воли и желании задавить этого ублюдка. Человека, своей собственной глупостью помешавшего ей выполнить задание. Она практически успела, но именно, что… практически.

Снайпер, когда ее привели после боя к Инге, не смогла объяснить причину первого выстрела. Но наказали ее до странного легко. Отправили копать могилу павшим. Разбрасываться бойцами нельзя, их и так мало. А еще Войновская прекрасно помнила слова Мастера про эту дрянь, ту девку, снова удравшую от нее. Опять… проскользнула сквозь пальцы.

Могла та заставить выстрелить испытанного воина, ее, Инги, бойца? Месяц назад она бы в такое не поверила. И неделю назад могла бы не поверить. Но несколько дней назад в ее голову забрался Мастер. И теперь Инга уже сомневалась в дикости такого предположения. Раз Мастер, так желавший получить Дашу Дармову, смог говорить с ней на расстоянии… То почему тогда девчонка не могла бы заставить выстрелить в самый неподходящий момент?

Войновская смотрела в потолок, проваливаясь в сон. Не время спать, надо так много сделать… но сволочь-медик вколол не только лекарство. Сказал, что сон ей просто необходим. Глаза закрывались, как ни старалась бороться со сном. Мысли крутились вокруг поиска, потихоньку засоряясь какой-то ерундой. Но она все же пыталась выстроить в голове какую-то правильную схему, что-то важное, ускользающее из сознания.

Собаки след возьмут, только если повезет. Бродяга, оставивший ее с носом в Кротовке и Отрадном, не глуп. И те, кто пришел из Уфы, – точно такие же. Дураки не смогут пройти полтысячи километров на везении. А заметать следы сейчас умеют все вольные бродяги. Пусть кто-то лучше, а кто-то – наоборот. Хотелось верить, что беглецы как раз относились к тем, кто наоборот.

Кто из ее людей умеет находить крохотные запутанные указания, помогающие искать необходимое? Да, Десятый умеет. И все. Могли помочь Илья Серый, Шатун… но их-то уже нет. Квадроцикл, вывезший из Отрадного беглянку и этого бродягу, Морхольда, забрали с собой как раз эти предатели, Шатун и Илья. Сволочи… скоты.

Войновская, проваливаясь в сон, скрипела зубами от злости. Не стоило брать этих двоих. Не надо было. На чьей стороне играли двое, решившие взять девчонку самостоятельно? Кто стоит за ними? Кто-кто… совет Ордена. Или кто-то еще?! И раз оба предателя хотели удрать, то где-то неподалеку их ждали. Вряд ли Серый рассчитывал успеть добраться до Бузулука практически в одиночку.

Инга заворчала, закутываясь с головой. Холод сменился жаром, сон охватывал горячими липкими лапами. Мысли сбивались, хотелось уйти от них, зарыться в подушку, уже мокрую насквозь, и перевернуть ее перед этим. Вот только сил не осталось.

Заглянувшая внутрь Седьмая приподняла ее голову, подложив свернутую куртку. Другой подушки здесь не было. А майора ей было жаль.

Седьмая, приготовившая «Выдру» Десятого, вышла наружу. Оглядела своих братьев и сестер, собирающихся в путь. И отправила Тридцатку считать боеприпасы. А сама, наплевав на ноющую сквозную дырку в ноге, полезла на броню. Долг есть долг. И ее честь – в верности ему.

– Собаки брешут?

– Козы, – буркнул нахохлившийся Клыч. – И пороси. Или порося?

Седьмая покосилась на него, но ничего не сказала. А что тут скажешь?

Группа стояла под несколькими дубами, вылезающими наперед остальной рощицы. Если недавно валил первый снег, то сейчас с неба хлестал дождь. Сплошной стеной, закрывая половину мира вокруг.

Там, где побрехивали, виднелась крохотная деревенька. Или даже черт пойми что. Начали строить перед Бедой поселок, построили три дома. Потом уже сами новые хозяева что-то примастрячивали, возводили и все такое. Как раз здесь и жил такой нужный сейчас человек. Олег Григорич, старый пес, охотник, браконьер в прошлом и хозяин лесов – в настоящем. Что было важнее этого всего: владелец своры из трех легавых. Хороших, пусть и не породистых, сук. Кобеля Григорич искал уже года три, как помер старый.

– Надо брать его тепленьким. Только оно не получится, – Клыч вздохнул. – Он собак слушает, ровно заяц какой-то. Седьмая?

– Что?

Клыч показал рукой в сторону небольшого отростка рощицы, сплошь из лещины и маленьких кленов.

– Вон туда надо отправить пару человек. На всякий случай.

Седьмая покосилась на него. Ой, что ты, что ты. Ее-то мысли Клыч сейчас мог практически читать. Чего там интересного? Думает, прикидывает, не имеющийся член к носу подводит. В группе шесть человек. Отправишь двоих, останутся четверо. И это – с механиком. А кто там, в домиках, и сколько? Это вопрос.

– Милая военная… – Клыч вздохнул, – Если вы не против, то приведу пару моментов в защиту моей версии развития дальнейших событий. Чтобы развеять ваши сомнения – как по поводу правильности моих указаний, так и по поводу ваших опасений насчет меня лично. Вы не против?

– Удиви меня, – фыркнула Седьмая, продолжая сопеть через мокрую ткань маски.

– Хм… – Клыч чуть опустил вниз ветку, закрывающую обзор. Капли посыпались вниз тонкой россыпью разлетающихся жемчужин. – Попробую. Вон там, в нескольких домишках, проживает три семьи. Две из них, Музалихина и Плешака, нам неинтересны. А вот третья, что в доме с зеленой крышей, хотя ее не видно, – нужная нам. Там живет Олег Григорич, мерзопакостный старикашка, чующий добычу получше своей своры. Но вот какое дело, милая военная…

Клыч прищурился, разглядывая потухшие огоньки в окнах.

– Так вот, милая военная…

– Я не милая.

– Откуда ты знаешь?

– Ты меня не видел без маски.

– Тем более. Может, обожаю сорвиголов с перебитым носом и грудью нулевого размера? Эй-эй, не надо так сопеть, мне и без того страшно от одного вашего присутствия. И я не пошутил. Разве можно таким шутить по отношению к женщине? Рассказывать дальше?

– Да. Восьмой, убери ствол от его башки. Он нужен майору. Мели, Емеля, твоя неделя.

– В хозяйстве Олега Григорича имеется большое количество огнестрельных приблуд для забоя как животных, так и людей. Обожает он их, что тут поделаешь? Да и полезно по нынешним меркам иметь дома арсенал. С боеприпасами у него тоже все в порядке. Торгует, гнида, с кем только может, поставляет дичь, птицу и меха со шкурами кому надо. Мне платил, и это самое важное. Вот только попасть к нему за просто так не выйдет. Придется идти мне одному, так как вход в свою фортецию он обустроил капитально, даже с пукалки вашего бронехода так просто не возьмешь. Да и зачем нам фарш вместо Григорича, верно? Но!

Клыч поднял руку, затыкая Седьмую. Да-да, так и надо. Майор майором, но против вожака переть тяжело. Даже если вожак – из чужой стаи, подранный, со сломанными клыками и в окружении целой своры молодняка, готового его разодрать. Хрен вам, военные, просто так не сожрете.

– Но, повторюсь, милая военная, есть именно но. Григорич жуть как дорожит своими дочками-внучками. Тяжелая судьба у человека, семь баб под одной его хлебосольной крышей. И всего один зять, остальных его террариум схавал и не подавился. Да-да, сбежали мужики. Даже сейчас такое случается.

– У него ход к той рощице? – Седьмая понимающе кивнула.

– Ага. Подозреваю, что так и есть. Практически уверен. Так вот, военные. Вы со мной подъедете, но внутрь не пойдете. А сбегать мне не с руки. У меня к парнишке, за которым вы гонитесь, должок. А с вами, сдается мне, поймать его выйдет куда проще.

Седьмая почесала щеку через маску. Снова кивнула. И что в ней нашла эта самая майор? Знай себе, как корова, башкой мотает и мотает. Клыч про себя даже огорчился. Ну, не любил он просто исполнителей. Никакой инициативы, никакой красоты в работе. Что за люди?

– Ну и хорошо. Поехали, чего сиськи мять? Тьфу ты, военная, не обижайся. А имена у вас есть?

– Для тебя – нет. Есть номера. Когда кто-то погибает, номер по уменьшению переходит к следующему бойцу.

– А ты до драки какая была?

– Седьмая. Пересчет производится на… Закрой рот.

«Выдра» дернулась вперед, мягко и устойчиво. Нравился Клычу этот аппарат. Ему бы пару-тройку таких, ох, и развернулся бы… Только «бы» мешает.

Движок у броневика оказался хоть куда. Когда машина лихо подкатила к домишкам, Клыч прекрасно слышал лай, поднявшийся за заборами. Пара поездок на найденной и восстановленной технике запомнились жутким ревом пополам с треском. А тут на те, вот, фырчит, пару раз кашлянуло – и все. Чух-чух – и никаких гвоздей.

Вот ведь… ему для своей банды как только порох со свинцом искать не приходилось. Даже сами делали, было дело, порох-то… пока не взлетел сарай с обоими мастерами. А эти? Арсенал на каждом, машина как новая… несправедливость вселенская, одно слово. Григорич, пес старый, за магазин «пятерки» удавится, как увидит, что заводские патроны… М-да.

Остановились поодаль, спрятавшись за дождем и несколькими неубранными копнами. Клыч спрыгнул, чуть не оскользнувшись на совершенно сырой соломе. Выпрямился и потопал вперед. Ничего, все еще будет, он не гордый, когда надо. Постучал, бухая кулаком в сталь двери, утопленной в кирпичи.

– Кого там несет? – голос у хозяина благообразием не отличался, порой срываясь «петухом». – Картечью в хавальник не хочется?

– Ты б, Григорич, хотя бы изредка с людьми разговаривал бы ласково, а? – Клыч хохотнул. – Открывай, пень старый. А то сам открою.

– Ох, ты ж, кто к нам пожаловал, – открывать Григорич явно не торопился, – это у меня слуховая галлюцинация иль выжил, Антон Анатолич?

– Ага… – Клыч сплюнул, зверея. – Кто у тебя был из моих?

– Ну, Антон Анатолич, ты уж не обижайся… – лязгнул глазок, темнея глубиной, – но они себя твоими уже не считают. И я их понимаю, понимаю… ты-то, говорили ребятки, только подошвами и сверкнул, когда тебя кто-то из снайперки приголубил. Жалко, что снайперка оказалась не больно калиберной.

– Ты, старче, ничего не перепутал? – Клыч скрипнул зубами. – Ты с кем разговариваешь сейчас, колода ты трухлявая?

– Да не тарахти, Антон Анатолич, – хохотнул хозяин, – не с руки тебе.

Клыч выдохнул, пожав плечами. Жизнь дураков ничему не учит. Приходишь по-хорошему, а получаешь кило дерьма. Ну-ну.

– Ты б открыл, поговорить надо.

– Ты б шел себе мимо, пока и впрямь не пальнул. Все, батька Сатана, откомандовался. И слава богу, а то достал хуже горькой редьки. Иди отсюда, говорю.

Клыч выпрямил руку, судорожно скрипнул скрюченными пальцами по неровной стали двери. Помотал головой, отошел. Недалеко, так, чтобы точно не задело. И крикнул, надеясь, что его услышат:

– Военная! Снесите ему к долбаной матери трубу!

Услышали. Клыч заставил себя стоять, не кланяться, не прижиматься к земле, держать марку. Грохнуло так, что небо, того гляди, разорвется. Засвистело, завизжало огненными стремительными каплями, протянувшимися к дому охамевшего Григорича. Что там трубу… крышу снесло где-то наполовину. Через треск и вой снарядов еле-еле пробился крик хозяина.

– Не нада-а-а-а! Хва-а-а-т-и-и-и-т!!!

Стрелок «Выдры» явно понимал, что кровля, пусть и крепкая, листовая, долго не выдержит. Грохот и вой прекратились. Клыч, довольно оскалившись, полюбовался результатом. Результат ему понравился даже больше, чем ужас в голосе Григорича. Но, увидев хозяина, уже открывавшего дверь, Клыч порадовался еще больше.

– Обосрался, сукин кот?

Григорич сопел, мотая плешивой головой. Клыч, заложив руки в карманы выданной старенькой шинели, величаво прошествовал внутрь. Не преминув по дороге приложить засранцу в голень. Стоило, стоило, что и говорить.

Под ногами чавкало грязью и собачьей кашей. Видать, кто-то из семейных Григорича как раз нес поесть собачкам, решив, что Клыч и впрямь не страшен. Да что там, просто так себе стал Антон Клыч. Как оказалось – зря.

Григорич, бочком отступая куда-то в сторону пристроя-амбара, замер. Причин оказалось две. Его собственный «бекас», подобранный Клычом. И Седьмая, появившаяся в открытой двери. Которая напугала больше – кто ж знает? При взгляде на Седьмую и ее форменную упаковку Клычу, например, хотелось иметь под рукой ПК с полной коробкой.

– Возникли проблемы?

Клыч кивнул. Седьмая хмыкнула под маской:

– Король умер и все такое? Да не обижайся, я тоже шучу. Такое бывает.

Он согласился. Показал на клетки, где бесновались собаки, пришедшие в себя.

– То, что нужно? – Седьмая ухватила хозяина за воротник ватной кацавейки. – А, ясно. Переоденься, помойся и заходи в дом. Эй, баба!

Одна из дочерей Григорича, выглянувшая во двор, замерла.

– Иди сюда.

Та просеменила, косясь на Клыча. Он-то и остановил ее стволом дробовика.

– Григорич, ты же понимаешь, что у меня хватит совести сотворить с этой милой мотрей все, что заблагорассудится? Вот молодец, понимаешь все правильно. А ты, красавица, моли бога, чтобы твой папаша не удрал. Удерет, я лично устрою тебе сеанс романтики с применением черенка вон той лопаты, а потом, если позволит время, порежу на ремни. Верите, уважаемые хозяева?

Хозяева явно верили. Верили так, что их зубы выстукивали ритм, напомнивший какую-то затейливую чечетку, пару раз слышанную Клычом. Точно, милая девчушка, как ее… а и ладно. Циркачи Шимуна, заезжая в его волость, пользовались музыкальными инструментами. Девчушка даже танцевала какой-то затейливый танец, отстукивая ритмичные дроби каблуками. Да-да, ирландский, что ли… Вот и сейчас пара отвисших было челюстей на пару выдавали что-то такое, задорное и веселое.

– Быстрее, Григорич, и оденься потеплее. И не забудь болотные сапоги. Будешь у меня лягушек по Кинелю гонять.

Войновская приходила в себя. Именно так и заявил врач, появившись вместо нее. Седьмая не удивилась, заставив удивиться Клыча. Военные, видать, любили свою бой-бабу. Эвон, прямо переживают за нее. Даже немного завидно, если уж честно.

Григорич, явно беспокоясь за себя, все ж таки перестал переживать. Хотя и косился в сторону Клыча с нескрываемым страхом. Порядок военных делал свое дело, заставлял считать их не такими плохишами, как люди Клыча. Ну-ну. Развеивать мечты старого пердуна Клыч не собирался. Тем более, хозяйственный Григорич уже чего-то суетился, сыпал шутками-прибаутками, так и втираясь в доверие.

Чертов куркуль за неполные десять минут, требуемых для сбора дополнительной партии солдат и проверки второго броневика, успел достаточно. Поменял кусок домашнего сала на две банки сгущенки, явно долгого хранения, и зажигалку из патрона. Рассказал пару древних, аки навоз мамонта, анекдотов повару, разжившись остатками каши и кружкой чая. И начал присматриваться к одному из снайперов, явно размышляя на тему «как бы спроворить патронов и на что». Тут-то и появилась Седьмая, нацеленная на результат и все такое.

– Отставить! – рявкнула «плоскодонка». – Кухне – два наряда вне очереди. Восьмой, выпиши деду леща!

Клыч хохотнул, услышав сочную затрещину. И захохотал пуще, услышав дальнейшее и глядя на скисшую рожу собаковода.

– Выдвигаемся к реке. Ты идешь с нами по следу. Сколько? Столько, сколько надо. Клыч?

– Да, милая военная.

– Есть что-то для следа, кроме имеющегося у нас?

Клыч улыбнулся. Стоявший рядом с ним боец ощутимо вздрогнул. Ну да, особенности некоторых из своих улыбок Клыч знал превосходно. От этой ему и самому порой становилось не по себе.

– Не-а…

Жетон длинноножки Уколовой у него имелся. Этакую штучку выбрасывать никак не хотелось. Жаль, что упустил ее саму. Но отдавать его Клыч не спешил. Искать с собаками куда лучше, когда те начнут искать кота. А вот кусок его шубы военные нашли сами. Так что охота начинается.

«Выдры», заворчав, дрогнули вперед. Раскисшая после снегопада земля чавкала, разлетаясь в стороны. Ну не дурные ли военные, подумалось Клычу. Куда они собрались на своих рыдванах? Но военные оказались не пальцем деланными. И как организовывать поиски, вполне даже понимали.

Выкатившись за пределы лагеря, машины встали. Механики не глушили движки, чуть слышно порыкивавшие, ждали указаний. Небо хмурилось, еле заметное в сумерках, грозило еще раз плюнуть снегом. Клыч зябко ежился в шинельке. Когда придет время заплатить военным все долги, он рассчитается за утерянное пальто с Седьмой. Лично с ней. Чем-то она его все-таки зацепила. Да-да.

Григорич, подгоняемый мрачно следовавшей за ним военной, старался. Начав от того самого места, где нашли бедную издохшую Инессу самого Клыча. Старались и его шавки, преданно уткнувшись носами прямо в землю. Вообще, в саму эту затею верилось слабо. Сутки прошли. Какие следы? Но собаки следы нашли. Самая старая сука взяла запах кота, замерев в стойке. Вытянулась в струнку, всем видом показывая – вот, зырьте, какая я молодец. Тоже мне, блохастый следопыт. Клыч сплюнул.

Рассыпавшись цепью, тихо и стараясь не хрустеть смерзающимися к вечеру листьями и ветками, бойцы шли вперед. Петляли между деревьев, то приближаясь к реке, то снова удаляясь. Как ни странно, но первым на лежку наткнулся именно один из них, а не Григорич. Клыч, опираясь на сломанную ветку, ругаясь и оскальзываясь, добрался одним из последних.

– Ну, и что вы тут встали в кружок, прям как пионеры, слушающие про Ленина? А, да, о чем это я, какой Ленин?

Он нагнулся, рассматривая подсвеченное фонарями убежище под наполовину вывороченным деревом.

– Кострище, – Григорич повозился в золе, – рыбу жарили.

– Кто жарил?

– Мужик хромой жарил.

– Мужик нас не интересует, – Седьмая дернула шеей, – нам нужна девочка.

– А я что могу? – засопел Григорич. – Вот след, вот. Мужик, большой, даже тяжелый, такой кабан, блин. Кота он сюда волоком притащил. Палку себе сломал, рыбу ловил. Потом пошел…

– Куда пошел? – Седьмая явно злилась.

– Дальше пошел, вон туда. И кот уже сам с ним шел.

– Это не Азамат, – задумчиво почесал щетинистый подбородок Клыч. – Это второй. Тот, что приехал на квадрике.

– А где девушка? – Седьмая цыкнула слюной через прорезь маски. – А?

– Он пошел по берегу, – Клыч прошелся вперед, рассматривая холодно поблескивающую и непроницаемо-черную полосу лениво бегущего Кинеля. – Так?

– Да, – Григорич сморкнулся, – попер он вдоль берега.

– А Азамат пришел сюда по воде, – Клыч усмехнулся. – Приплыл, вернее. Так что нам с вами, дамы и господа, по реке вверх.

– Куда вверх?

– Ну, минимум до Подбельска, – Клыч приложил руку к глазам, всматриваясь. – Хотя вот в этом я уже не уверен.

– Ни хрена себе… – Григорич потер лицо. – Это ж…

– Оно самое. Вернее, она. «Арго», яхта гребаного Зуича.

Ветер выл, заново набирая силу на ночь. И дул навстречу судну, уверенно идущему посередине реки. Идущему слепо, порой рыская в стороны. Ветер натягивал остатки такелажа, висевшие на мачте и кранцах лохмотьями.

– Как такое возможно? – Седьмая хлипнула подживающим носом. – Двигатель же не работает.

– Это, моя милая военная, не иначе как чудо. Можно мне бинокль? Пока еще выйдет что-то рассмотреть.

Клыч всмотрелся в «Арго». Картина оказалась ясной. Дагон и его дети все же настигли Зуича, видать, за что-то по-свойски отплатив. Или, кто знает, просто водные мутанты решили потешиться, укокошив самого важного водника. Все возможно.

– Плыви-плыви, сраный ты капитан Грант… – Клыч опустил бинокль. – Даже после смерти не смог расстаться с главной страстью всей своей идиотской жизни. Слышь, Григорич?

– А?

– Капитан у руля. Дохлый, правда. И больше никого.

– Плохие дела, – Седьмая снова нервно дернула шеей. – Но проверим вариант с берегом.

– Какая ты неуемная, милая военная, – хмыкнул Клыч, – но эта черта мне в тебе тоже нравится.

– Попросить Восьмого выписать тебе леща?

– Попроси…

Первый из нескольких моментов настал. Клыч был к нему готов. Ну, придется сейчас выплюнуть пару зубов и потом отхаркивать кровь. Как будто в первый раз, что ли? С Восьмым справиться у него вряд ли выйдет. Бой-то будет честным, без ножей и огнестрела.

– Восьмой!

– Да?

– Если он еще раз назовет меня милой военной, выпиши ему леща.

Клыч моргнул, понимая то, что до Седьмой не дошло. Он одержал еще одну победу. И это хорошо. Мало ли, как оно обернется?

Дисциплина в отряде майора не просто на высоте. Она, как говорится, железная. Каждый из отряда, тут Клыч присматривался долго, верен долгу и чести. Черт его знает, как они у себя такого добиваются, но вот он, результат. Стоит вокруг, количеством в двенадцать вооруженных индивидуумов. Никаких вопросов на тему – а на кой ляд нам оно надо, сержант Седьмая? Не, сказано искать девочку до опупения, вот и ищут.

Но что-то подсказывало, что на этом пути всякое может случиться. Вон как взвилась Седьмая, увидев натуральный обмен Григорича. Было такое раньше? Видать, не случалось. И это тоже хорошо.

Клычу даже захотелось облизнуться, точь-в-точь как облизывался один раз виденный кот чертова башкира. Только не для того, чтобы умыть шерстяную рожу. А от удовольствия и предвкушения возможностей. Лучше бы майор приказала его, Клыча, расстрелять. Ошибка майора Войновской именно в этом. Потому что он, Антон Анатольевич Клыч, – яд.

Яд, действующий тихо и незаметно. Яд, что расползется внутри ее отряда, разлагая его и превращая из монолитного организма в сборище дипломированных убийц, желающих воли. Да-да, так и будет. Хотя и не сейчас. Всему свое время. Месть подают в холодном виде.

– Это…

Григорич возник сбоку.

– Чего?

– Так, ну, того… эти-то!

Клыч цыкнул, вытер краешек рта и вздохнул. Что ж такое, а? Вот недавно, когда Григорич его не боялся, говорил же нормально? Не нукал, мысли излагал логично и верно, а сейчас… Тьфу! Боится? Боится.

– Ну?!

– По воде им хода нету. Дагон с детишками всех укокошит, раз Зуича даже убил. И выходит, что… Через Черкассы ж они поперлись.

– И?

Григорич пожал плечами и, шельмец, развел руками.

– Каждый же знает, что ходить туды нельзя.

Клыч отмахнулся. Снова-здорово, сколько раз уж сказки слышал.

– Верно говорю, Антон Анатольевич. Неделю уже туда ходу нет. Ждут все, боятся. Там смерть.

Глава 1 Сквозь дождь к темной воде

Самарская обл., с. Кинель-Черкассы

(координаты: 53°27′00'' с. ш., 51°26′00'' в. д., 2033 год от РХ)

– Привал, – Пуля огляделся, – старлей, ты карауль. Я – по дрова.

Моросило. Взгорок, приютивший троих беглецов, пробирало сыростью. До самых, как говорится, печенок. Позади лежал небольшой кусок степи, буро-желтой, прячущейся за постоянно меняющейся стеной начинавшегося дождя. И лес у реки, почти на самой кромке окоема.

Уколова, сбросив серый мокрый рюкзак, присела на него. Положила на колени 74-й, всмотрелась в пустошь, оставленную позади. Даша, заметно качнувшись, практически упала на задницу.

– Сядь нормально, – буркнул остановившийся Пуля, – отстегни палатку, подложи и только потом вались с ног. Заболеть не хватало.

Сталкер повернулся и пошел к небольшой рощице. Тешил себя надеждой найти хотя бы немного сушняка в ее глубине. Пользоваться парафином из бутыли, подаренной Лесником, не хотелось. Чадить и дымить от него ветки станут – будь здоров.

На душе скребли кошки. Вернее, один немалых размеров кот. Здоровенный котище, серый в полоску, с зубами длиною в человеческий палец. Друг, брошенный на берегу реки, друг, преданный им ради вот этой девчонки, еле осилившей не самый длинный переход. Девчонки, ставшей половиной причины потери Саблезуба. Про Леночку, Мишкину дочку, оставшуюся в Новой Уфе заложницей, вспоминалось не меньше. Пуля молчал, порой костерил себя и старался остаться в одиночестве. Стыд жрал изнутри. Дорога и ее нужные дела чуть отвлекали.

Пуля залез в самую гущу деревьев, стараясь поменьше их задевать. С них не капало, с них лило. Прорезиненный капюшон куртки не промок, само собой, но вот плечи… И так уже второй день подряд. Льет, моросит, капает, а то и хлещет градом. Осень превратилась в совершенно мерзкую, сварливую и вредную мегеру. Хорошо хоть, снега с морозом пока не случилось.

Он остановился, пройдя метра три. Хотя перед этим и обошел рощицу кругом, высматривая следы, но мало ли? Опасаться людей с оружием не стоило, давно бы напали. Звери… звери – те да. Хотя и торчали на взгорке сплошь клены, осины и пара-тройка молоденьких липок, но кабанов Пуля опасался. Дубы по пути встречались, и частенько дерн вокруг них оказывался полностью вспаханным. И встретиться нос к носу с такими великанами, какие бродили в округе, ему совершенно не хотелось.

Чуть не по грудь человеку – в холке, с жесткой темной шкурой, с торчавшей по хребту острой черной щетиной. Чудовища, каждое – под двенадцать пудов весом, да с толстенной кожей и слоем жира под ней. С сильными мышцами и крепкими толстыми костями. Всеядные злобные живые танки, ненавидящие все и всех вокруг.

Пуля вслушался в шелест деревьев и дождя. Нюхать воздух бесполезно, дождь, листва и прель перебьют все. Даже изрядно воняющее стадо. Чаще всего сдавали кабанов поросята, непоседливые пугливые полосатые бестии. Из-за них Пуле пару раз за несколько лет приходилось прыгать на любое дерево, росшее рядом. Лишь бы потолще и повыше. Отстреливаться от взбешенных маток и секачей в одиночку… ну его.

Но нет, вроде бы тихо и спокойно. Он сунулся под поникшие черные ветви. Зима близко… не за горами, листва почти вся сброшена. Редкие наглые деревца еще хвастали остатками желто-серой кроны, но таких оставалось всего ничего. Под ногами влажно хлюпали их сброшенные и уже перегнивающие родственники, жирно-грязные, чавкающие водой. Пуля старательно искал нужное, пару-тройку старых и сухих внутри деревьев, упавших и ждущих своего часа для костра.

Заканчивался второй день после боя у реки. Для них новый мир начался с того самого момента, как переночевали у странного мужчины с именем-прозвищем Лесник. Часто молчавшего, говорившего весомо и коротко, только наверняка. Снарядившего их, не задававшего никаких вопросов и только о чем-то шушукавшегося с Дашей.

Пуля отыскал первую из ожидаемых находок. Поваленную серо-черную осину, толстую, с его бедро, никак не уже. Топорик Лесник дал хороший, удобный. С рукоятью, обтянутой кожаным шнуром, с удобным чехлом-подсумком на пояс, легкий, прочный, настоящий охотничий. Таким – что дерево кромсать, что зверя рубить. Да и человека тоже. Пуля, отойдя от гостеприимного дома, опробовал на швырок.

Он улыбнулся, вспомнив разом округлившиеся глаза обеих его женщин – и совсем молодой, и постарше. Хотя, казалось бы, Уколова должна и привыкнуть… Но вот так.

Сталь кромсала сырую вязкую кору и тяжелую сердцевину. Ну, вот оно, такое нужное… сухое внутри дерево. Потом-то займется и остальное, само собой. Пуля отцепил от пояса пристегнутую плащ-палатку, аккуратно разложил и постарался плотнее набить белой сердцевиной такой доброй к людям осины.

А просто валежника он наберет и у поляны. Там его в достатке.

Позади, вязко и глухо, треснуло что-то сырое. Пуля, нагнувшийся за последней порцией сушняка, не стал ждать. Грязь не кровь, смыть легко.

Он упал вбок, легко и неожиданно. Вовсе не так, как чаще всего ожидают нападающие. Если те – люди, конечно. К ещё одному бревнышку, блестевшему мокрой корой, туда, где нормальный человек поостережется ломать кости. Упал, очень надеясь на человека за спиной.

Рука потянула обрез. Перед тем как от «Арго» и двух погибших друзей ничего не осталось, шкипер подарил Пуле большую набедренную кобуру. Под укороченную вертикальную двустволку. Сказочный подарок. И ремень-патронташ, не пустой.

Патроны Зуич снаряжал сам. Отлитой из смеси свинца и серебра картечью. И пулями с проволокой между ними. Универсальные небольшие снаряды-боло. Секущие плоть и кости в масло с трухой и фаршем. Курки, смазанные перед выходом, практически не щелкали.

Пуля, поворачиваясь уже в прыжке, промедлил ровно секунду. Чтобы успеть увидеть – в кого стрелять. И, ударившись плечом об бревнышко, только выдохнул.

Сидя и потешно покачивая головой, на него смотрел самый настоящий тетерев. Натурально… тетерев. Ни капли не изменившийся, если Пуля правильно помнил увиденную картинку. Еще в детдоме. Ну да, даже красные треугольнички над глазами. Красивый… И очень даже упитанный.

Пуля выбрал заряженный боло ствол. Грохнуло, свистнуло. Порох у Зуича оказался самодельным и дымным. Очень дымным. Когда сизая пелена рассеялась, Пуля усмехнулся.

Обезглавленная тушка валялась неподалеку. Вот вам и обед, осталось только ощипать, опалить и запечь. Пришлось тащить палатку не совсем полной. Зато девушки порадовались.

Костерок трещал, спрятанный под низкими кронами двух кленов-подростков. Пуля решил все-таки укрыться, как выйдет, от мороси. Хотя дождь превращался в настоящий, перемешивался с градом и крохотными льдинками.

Они растянули одну палатку между стволами, сели, прижавшись спинами друг к другу. Тетерева Пуля готовил сам. Сломал две хороших рогульки, воткнул над костерком, протащил через птицу шомпол уколовского семьдесят четвертого и знай себе поворачивал с боку на бок. Пахло обалденно.

Даша, вытянув ноги, смотрела на оставленную за спиной прогалину, уже затянутую почти полностью серой хмарью. Ловила носом сочный запах жарившейся птицы и молчала. Девушка беспокоила Пулю куда больше, чем Уколова. Со старлеем все ясно. Той надо дать отдохнуть серьезнее, если получится, – и все. Готова дальше выполнять задание партии и командира. Хотя задумчивости в ее глазах, такой частой и повторяющейся, он раньше не наблюдал.

Что-то надломилось внутри несгибаемой красной девы-воительницы, что-то очень важное. И чего ожидать… пока неясно. Хотя кое-что ему нравилось.

Уколова снова стала собой. Той, что хрен согнешь. Той, что не отступится. Такой она Пуле нравилась. Хороший товарищ.

– Как мы идем, каким… путем? – Даша подняла голову. Их обоих она еще чуралась, да заметно.

Пуля этому не удивлялся. Время сейчас плохое, да, но люди остаются людьми. К чужим привыкают не сразу. А у нее, сироты, кто стал своим? Тот бродяга, сгинувший на берегу. Может, хороший человек. Зря она по нему так переживает, что ли?

– Двинемся вдоль трассы и железки, – Пуля перевернул тетерева, – по реке идти опасно. После нападения на «Арго» нас могут искать.

– Кто? Те твари?

Он кивнул. Дети Дагона вряд ли отцепятся от них раньше, чем река останется позади. Да и идти к водникам с вестью о смерти Зуича… Свою голову и жизнь Пуля любил. Мало ли, что там выйдет.

А еще и гнавшиеся за Дашей от Кинеля. Вот беда на их головы. Заметил Пуля немного, но понял – до конца пойдут. Сам таким же был, служа в Осназе. Приказ выполни любой ценой, умри, но сделай.

– Мы проплывали Черкассы, – Уколова посмотрела на Пулю, – в ОЗК и противогазах.

– Да. Там, Зуич сказал, что-то непонятное. Может, опасно. Попробуем обойти стороной.

– И куда?

– Нам надо добраться до Бугуруслана.

– В прошлый раз мы через него не шли.

Пуля вздохнул.

– Золотого там не любят. Мы шли с его людьми. Обогнули, чтобы к реке сразу. А сейчас… Нам надо добраться до дома. И быстрее.

– Из-за тех…

Уколова кивнула на Дашу. Та снова смотрела перед собой, на этот раз в костер. Даша рассказала про мысленный разговор с каким-то Мастером. Пуля и Уколова оценили его, как и следовало. Поверили. Пуля – сразу, а Уколовой хватило немного времени, чтобы осознать: Даша сказала правду. А уж увиденное за время, проведенное с Пулей, только помогло принять сказанное.

– Здесь оставаться на ночь нельзя. – Пуля ткнул ножом в тетерева, снял хрусткую кожицу и подцепил мясо. – Рядом пойма, озерки. Надо идти дальше, искать стены и крышу.

Он протянул жареху Даше. Та взяла, медленно начала жевать. Уже так знакомо за два прошедших дня снова ушла в себя. Ну, не перекосилась, значит, хотя бы вкусно. Пуля убрал нож, взялся за шомпол. Обжечься не боялся, Лесник дал на прощание толстые кожаные митенки, перчатки с обрезанными пальцами и металлическими накладками по костяшкам. Вот ладонями и подцепил.

Успел уловить сузившиеся зрачки старлея и, не имея в руках ничего, кроме тетерева, развернулся. Звуков из-за спины не доносилось, не прорывалось через ровный шелест дождя. Это плохо. Значит, там не люди.

Оружие из тетерева, само собой, так себе, убить не убьешь. Но, опять же, смотря как применить. Особенно если птица только-только с костра, да так и пышет жаром, шипит вытопленным жирком, брызгающим в стороны тягучими огненными каплями. Приложить ей по лицу, по морде, да хоть по морде лица, и…

Мутантов было два. Невысокие, молодые, это Пуля мог заметить и сам, по серой пупырчатой коже. Старшие, виденные им, переливались изумрудной зеленью. А совсем уж ветераны, немногие Дети Дагона, доживающие до человеческих двадцати лет, отливали благородной бронзовой патиной.

Этим достало умения, подаренного природой и батюшкой, подкрасться незаметно. Ну, и серая стылая мгла, киселем расползшаяся кругом, помогла. Заметить в ней полутораметровых ихтиандров – дело непростое.

Тетерев, жирно чавкнув, влепился в лицо первого, вытянутое, острое, с выпуклыми рыбьими глазами. Раскаленная тушка, пшикнув под хлещущими каплями, разом прилипла к коже. Жаболюд не успел даже выставить длинные сильные руки-лапы с солидными крючками на концах пальцев.

Его напарника Пуля встретил связкой из нескольких ударов. Шум поднимать не стоило, разведка идет впереди, основные силы – за ней. Зачем давать возможность найти себя раньше?

Главный плюс детей Дагона для него, Пули, – их размеры. Именно вот этих, взятых, как говорили водники, года три назад. Сейчас мальчишкам лет по тринадцать, не больше. Мальчишкам…

Обманку правой в голову, левой – в горло, третьими фалангами, вбивая кадык внутрь, и правой – в грудь. Костный скелет у них менялся, становился мягче. Удар ломал ребра и вбивал их обломки в сердце и легкие. Никакого лишнего шума, никакого вырвавшегося звука и никакой жалости. Три года назад их украли, купили, выменяли, оставили в жертву. Теперь они – дети Дагона и должны умереть ради жизни людей.

На связку ушло три секунды. Выверенно и неотвратимо, как учили в Осназе, как учила сама жизнь. И вернуться к его компаньону, отодравшему обжигающий поздний обед от лица. От морды. От жабохари.

Пуля дал ему умереть быстро и практически безболезненно. Ударил выхваченным ножом, рассекая гортань, выпуская шипенье вперемешку с красными брызгами. И добил, воткнув клинок под нужное ребро. Было жаль двух вещей.

Сорвавшегося вкусного обеда и отменившегося привала. Размечтался, расслабился. Пят'ак!

Уколова уже помогала Дарье закинуть за спину рюкзак. Старлей, собранная, осторожная и сосредоточенная, радовала. Всем своим поведением и повадками. За неделю она научилась многому. Пуля довольно усмехнулся.

– Идем к…

Обрез висел на поясе. АК – за спиной. Уколова среагировала быстрее. Выпустила несколько коротких очередей, вколачивая пять сорок пять в ломящиеся к ним через кусты живые танки.

– К воде!

Дети Дагона пришли с правой стороны, вода там. Река или озерцо, соединяющееся с рекой. Надо успеть добраться до нее. В воду кабаны не сунутся, это хорошо. Плохо то, что им самим придется лезть в нее. Лучше бы отсиделись на деревьях… да. Но стадо явно решило не давать им такого подарка.

Уколова бежала впереди, Азамат прикрывал, поставив Дашу в середину. Оставленная роща, пахнущая кровью подбитого секача, хрустела от летевших за ними зверей. Дикие свиньи гнали опасных чужаков. Пуля не ошибся, все-таки эта рощица глянулась не только им, людям.

Кусты по краям рощицы разлетались мириадами сверкающих брызг. Выпускали многопудовые сгустки мышц и жира, покрытые колючей и жесткой щетиной. Звери, злобно всхрапывая, выпускали облачка пара, взрывали черную жижу, разбрасывая ее не хуже трактора. Три секача, по грудь Пуле, летели первыми, свистя и хрюкая. Беглецов спасли только деревца, не пустившие зверей сразу, и скользкая поздняя трава, копыта по ней скользили.

– Камыши! – Уколова развернулась к Пуле, выстрелила, помогая ему свалить первого, не в меру ретивого кабана. – В них? В них?!!

– Да! – Азамат оглянулся на вырвавшиеся из спадающего тумана желтые пушистые кисти. – В них. Под ноги смотрите! Быстрее, Даша!

Они влетели в тугую поросль камыша практически одновременно. Пуля, пробежав, сколько смог, развернулся, готовый обороняться. Выдохнул, глядя на первого, грозно скалящего все шесть изогнутых в разные стороны вершковых клыков. Черный громадный вепрь с торчавшей гребнем щетиной угрожающе ревел и чавкал грязью по берегу. И не совался. Остальное стадо поперек него не шло. Сгрудившись за секачами, хрипело, хрюкало и стояло. Не собираясь уходить.

Пуля, несколько раз сжав совершенно мокрые пальцы на ногах, сплюнул. Дерьмо ситуация, пят`ак. Гадостное такое дерьмище. Стоять по колено в воде то ли речки, то ли озерка не хотелось.

– Идем туда! – он ткнул рукой на юго-восток. – Надо двигаться. Сами уйдут.

Лишь бы свиньи не лезли в воду не только из-за неудобства. Только бы здесь не водилось что-то, чего те просто боятся. Или не сидели бы в воде, притаившись до срока, дагоновские ребятки. Гадство…

– Старлей?

– Да?

– Вон там не жердь какая-то? Левее?

Уколова, все еще плохо шевелящая пальцами одной руки, нагнулась. Потянула на себя замеченную палку, вытянула. Гулко плеснуло, чавкнула тина, с неохотой выпуская необходимое Пуле. И впрямь, жердь, неплохая, хоть и выгнутая.

– Будешь ею дно щупать.

– А ты?

Пуля подмигнул. Уколова понятливо кивнула. К своей так полюбившейся рогатине Пуля даже приделал ремень, выпросив тот у Лесника. Охотничья снасть пригодилась не один раз и даже спасла ей жизнь. Сейчас вот, с помощью Даши отстегнутая от рюкзака, превратилась в посох. АК Пуля перевесил на грудь, поморщившись от неудобства. Хотя терпеть приходилось и не такое. А уж вес автомата сейчас радовал.

– Шли бы вы… – он повернулся к беснующемуся стаду. – Мы вас первые не трогали. Идите, не нужна нам ссора.

Свиньи его проигнорировали. Жаль. Пуля тратить на них патроны категорически не желал. Сожжешь зряшно, и все тут. Осатаневшие зверюги кинутся в воду – и что делать? А подстрелить насмерть они смогут двух-трех, не более.

– Двинули.

Как идти посреди зарослей камыша, по колено в воде, скользя и ожидая нападения? Сейчас Пуля не смог бы дать ответа при всем желании. Будь у него в напарниках Саблезуб, такого бы не случилось. Кот почуял бы опасность рано. Но есть так, как есть. Он, старлей-полукалека и девчонка, ничего особо не умеющая. И два десятка злобных тварей на берегу, никак не желающих отставать.

– Ой… – Даша остановилась. Глаза у нее разом стали большими и испуганными. – У меня что-то на ноге. Ой… Женя!

Пуля оказался рядом быстрее старлея, закинул Дашину руку себе на шею и поднял ногу, ту, на которую девчонка косилась с неприкрытым ужасом. И выругался.

– Тихо! Молчи! Не страшно!

Не страшно, да уж. Мерзко… пожалуй, так вернее.

Раньше такая красотка попыталась бы пробраться под одежду. После Войны ей на ткань стало совершенно наплевать. Спасибо матушке природе, не только снабдившей поблескивающую темную тварь присосками, но еще и вырастившую ей зубчики, помогающие разрезать плотную кожу. Или ткань, или даже резину.

– Пиявка, чего ты боишься, не надо бояться, не надо, – Пуля, прижав рогатину, достал нож. – Сейчас я ее подцеплю…

– Азамат… – Уколова явно нервничала.

– Сейчас… вот, смотри, Даша, сейчас… тварь скользкая.

– Азамат!

– Да сейчас. Вот, все нормально, все хорошо, сейчас кровь прекратится.

– Азамат!!!

Кабаны отходили. Пятились назад. Несколько поросят, подвизгивая, просто-напросто побежали. Пуля выдохнул, посмотрел на Дашу.

– Сейчас мы быстро пойдем дальше… Все хорошо.

Он обернулся… Выругался, понимая, что поторопился с обещанием.

Срезанная им дрянь больше всего походила на тридцатисантиметровый кусок скользкого гофрированного шланга. Не особо упругого, не насосавшегося плотно и крепко. И, скорее всего, пиявка была маленькая. В смысле возраста. В отличие от поднимающихся за пару метров от Уколовой двух родителей. Или родственников, какая тут разница?

Глядя на желтые костяные конусы, окружающие присоску у каждого из пожаловавших к ним страшилищ, Пуля мог только порадоваться их наглости. Подкрадись такие под водой… что делать? Интересно, почему старлей не стреляла? А, ясно, перекос. И с ее-то пальцами, плотно закутанными в насквозь мокрые бинты, затвор особо не передернешь.

– Отходим к берегу, – Пуля оттолкнул Дашу, – живее.

– Кабаны.

– По фигу, – Пуля, сунув рогатину под мышку, шагнул вперед, закрывая Уколову, – эти уж совсем мерзкие.

Первый бросок он не пропустил. Успел выстрелить, попав в бок летящей к нему коричневой огромной хищной кишке. Пули разнесли пару костяных наростов, разворотили плоть. Пиявка вывернулась, ухнув в воду и продемонстрировав выросшие у нее то ли ложноножки, то ли зародыши плавников.

Вторая нырнула. Даша дико заорала, ринулась к берегу. Пуля, чувствуя, как волосы встают дыбом, а пот на спине и по бокам поливает не хуже дождя, провел стволом прямо перед собой, нажав и не отпуская спуск.

АК загрохотал, поливая воду свинцом. Черная непрозрачная гладь вскипела, раскидываемая в стороны фонтанами попаданий. Пуля, отступая назад, орал, продолжая стрелять и жалея о магазине всего на тридцать патронов. Сердце колошматило, гоняя кровь пополам с адреналином.

Попал или не попал? Попал или нет? Автомат захлебнулся, сухо щелкнул бойком. Уколова что-то кричала у него за спиной. Под ногами скользило и сочно хлюпало. Вода, взбаламученная стрельбой, волновалась и совершенно не хотела показывать – что под ней.

Он все же упал, оступившись то ли на корне, то ли на ветке, то ли на чьих-то костях. Упал, погружаясь в воду по самые плечи, вжав голову, когда холодная вода залилась за воротник. Зато успел схватиться за древко рогатины и широким махом провести ее пером перед собой, под водой, желая хотя бы как-то попасть в чудовище.

Мерзкое, склизкое, кольчатое кровососущее нечто. Нечто, что подбиралось к нему невидимо и бесшумно. Желудок дергался, стараясь прорваться куда-то ниже, из-под ребер в кровь, разбавляя ее чуть ли не пополам, густо тек адреналин.

Металл скрежетнул, упруго встретился с чем-то. Рогатину рвануло вбок и вверх. Пуля, опершись на нее, как на шест, оттолкнулся ногами, вскакивая. Крутанул древко, задирая еще выше и чуя – попал, зацепил, не отпущу!

Вода разлетелась, выпустив судорожно сокращающего кольца хищника. Пуля заорал еще сильнее, зло радуясь, как дикий предок, заваливший саблезубого смилодона. Лишь бы не упустить, лишь бы не сорвалась. Дотянуть до берега, воткнуть сталь в землю и разорвать тварь, рвущуюся с проткнувшей ее насквозь рогатины. Получилось, получилось!

Перо вошло в черную, покрытую листьями камыша землю. Пуля навалился всем телом, орудуя рогатиной практически как пилой, разрезая пиявку пополам сразу за судорожно рвущейся в сторону слепой головой с раззявленной… пастью?!

Он выдохнул, кидаясь к земле, вцепившись в выставленную руку Даши. Упал, жадно хватая воздух и радуясь закончившемуся кошмару. И только поднявшись, Пуля понял, что кое-что подзабыл.

Черный огромный вожак стада, так и не удравший, стоял все там же. Водил темным пятачищем, шевелил, втягивал запах крови. Глазки подслеповато смотрели на людей, но секач не атаковал. Перетаптывался с ноги на ногу, взрывал землю, но не шел вперед.

Пуля покосился в сторону, куда зверь смотрел чаще всего. И вздохнул. Кто скажет, что звери глупые и ничего не чувствуют?

Поднимаясь на берег и борясь с тварью, он, похоже, вытащил вместе с тиной и илом ещё кое-что. Череп, и не один. Вытянутые свинячьи черепа. Небольшие и чисто белые. Поросят, это уж точно.

Он, охотник на мутантов Пуля, отомстил пиявкам, убившим этим летом несколько детишек вот этого гиганта? Да ну, на фиг…

Секач хрюкнул, выдохнув пар. Развернулся и потрусил к стаду, спокойно уходящему к оставленной позади рощице.

– Охренеть не встать, – Уколова хлюпнула носом, – кому скажешь… не поверят.

Дарья, упав на мокрый берег, хрипло дышала. Пуля, лихорадочно перематывая портянки, оскалился. Зло, как пес, который раз рычащий на непослушного кутенка.

– Встала! Воду из ботинок вылила! Носки новые! Быстрее!

Уколова, все понимающая, не лезла. Даша, после того как оставили у лагеря Морхольда, вела себя странно. Вздыхала, кивала головой, слушала… и делала все по-своему. Чуть приторможенно, как испуганный окриком ребенок. Вроде и хочет сделать правильно, и боится еще раз перепутать. Дерг-дерг в разные стороны, вот и опять все не так.

Даша замерла, косясь на Пулю. Тот вздохнул, мокрый, уставший, сидя в одном сапоге, с босой ногой.

– Не кричи на меня.

Пуля сплюнул. Не кричи на нее, точно. Пят'ак!

– Даша, – Уколова, быстро, насколько позволила рука, замотала ноги в сухое. – Азамат может нас вывести отсюда. Мы доберемся, куда нам нужно. Но ты только проснись, слышишь?

– Не надо на меня кричать… – Даша судорожно глотнула. – Пожалуйста, не надо.

Пуля, мотая головой, обулся. Постучал сапогом, выровняв чуть замявшуюся портянку. Согласно кивнул.

– Никакого крика. А ты все делаешь, как прошу. Сразу. Договорились?

Умница.

Интересно, а как они встанут на стоянку, снова начнет читать? В сумерках, глаза портить. Вот что в них, в листках этих?…

…Они уходили к Черкассам. Лесник вдруг оказался рядом, неуловимо, бесшумно.

Азамат встревоженно посмотрел на него. Мужчина лишь мотнул головой, успокоил улыбкой.

– Девочка.

Даша уставилась глазищами.

– Я ходил ночью к яхте. Там не осталось ничего нужного. Дагон – чудовище, но не глупое. Забирает у жертв своих детей все, что сгодится. Там лежал рюкзак, не ваш. Выпотрошенный. А в нем вот, записки. Возможно, твоего друга. Как его?

Даша сглотнула.

– Морхольд.

– Наверное, так.

Странно, но Азамат поверил.

– Забери. Тебе оно надо. Ты родилась в Беду, но Беда закончится. Она не может длиться вечно. Как и дождь. Прочти, здесь то, чего не хватает нашему миру для жизни.

Даша протянула руку за потрепанным блокнотом. Остановилась.

– Что там?

Лесник снова улыбнулся.

– Давно прошедшие дни. И мысли. Сама поймешь. Его самого, родственника, вообще найденный дневник… кто знает. Читай внимательно.

Ага, внимательно.

Вот она и читала. В сумерках, мучая глаза. Но читала. Почему?

«Такое разное прошлое: дождь не может идти вечно»

Дождь не может идти вечно. Брендон, став Эриком Дрейвеном, растворился в целлулоиде кинобобин, пленке видеокассет, ломкой плоскости дисков и пикселей цифрового формата.

А слова остались.

Дождь – это романтично, красиво, холодно, мокро и еще пять тысяч разных реакций на воду, летящую с неба. Начинается не вовремя, ровно когда на ногах что-то легкое и хочется солнца и тепла. Без дождя невозможно, дождь – как часть тебя, и никак иначе. Где-то его ждут, как саму жизнь, где-то молятся всем подряд, призывая и с надеждой смотря в небо. У нас здесь он просто есть. Как та самая часть себя.

В семнадцать дождь хлестал по стеклам электрички, часто таскавшей в Самару. Самара казалась чем-то недостижимым и почти Эльдорадо для души. Желтые и серые деревья за окном были точь-в-точь как настроение. Появись эмо чуть раньше, а не в 2007-м, мало ли, как вышло бы. Жизнь рушилась, впереди был только мрак и безысходность. Душа рвалась к любви и наслаждениям, а реальность ставила на место повесткой военкома.

Через два с половиной года, на мои двадцать, мы переезжали. С Аргуна к Ведено. Подарков оказалось целых три. Половина блока «Петра Первого» и выгрузка из старого хмурого КамАЗа двойного боезапаса на высоту в тридцать метров. Пешком, по двое на снарядный ящик, с их чертовой толстой проволокой вместо ручек. Третий подарок обрушился на нас ночью, снеся закрепленные плащ-палатки и чуть не смыв под горку вещмешки. А с утра вокруг вылезла первая «зеленка».

В двадцать два дождь стучал по крыше будки охраны на рынке. Мерный ритм капель и блеск разводов стекла, выходящего на дорогу с ее автомобилями, старый кассетник и новый альбом Моби. Дождь пах осенью и надеждой на хорошее в будущем. А вовсе не отдавал рыночной вонью неубранных фруктов в палатках.

Еще позже лихой и быстрый майский, где-то у Салавата, превратил небо, горизонт и поля во флаг Башкортостана. Бирюза огромной опрокинутой чашки без единого облачка, молочный опал ее нижнего края и изумруды травы, шелестящей мокрыми волнами внизу.

Сегодня пролетающий «Патриот» чуть не окатил грязью. Пробка у реалбазы – и вот ты топаешь по мосту, накинув капюшон. Дождь стучит по плотной ткани и разлетается алмазной крошкой о пролетающие серые силуэты на дороге. «Патриот» накатил снизу, сердито ворча движком, и примерился к длинной луже, вдруг оказавшейся справа.

То ли водитель был воспитан, то ли что, но он притормозил. И злиться на дождь совершенно расхотелось. Это же дождь. А где-то его нет. Совсем…

Глава 2 Мертвое село

Самарская обл., с. Кинель-Черкассы

(координаты: 53°27′00'' с. ш., 51°26′00'' в. д., 2033 год от РХ)

Пуля всматривался в село. Стоял под большим карагачом, прячась за низкой веткой, искал опасность. И пока не находил. Но ему не верилось в такой исход. Совершенно.

Азамат, накинув капюшон, пытался понять, разобраться в странном чувстве. С неба лило и моросило с самого утра. Этакого незадавшегося утра, серого, мглистого и промозглого. Но грязь и сырость беспокоили Пулю куда меньше собственных ощущений. А вот как раз они заставляли нервничать.

Интуицию и опыт не обведешь вокруг пальца. Умение выживать еще с детства вросло десятком шрамов, несколькими осколками и парой моментов яркого света с необъятным, каким-то неземным покоем. Чутье спасало его много раз – и сейчас, тихо и внятно, твердило об опасности. Пуля очень хотел разглядеть хотя бы какую-то зацепку. Но пока не получалось.

Река осталась по левую руку. Хоть что-то хорошо, не переплывать. Соваться в воду стало боязно. Дагоновы дети могли и отстать, но легче пока не становилось.

Изгороди и заборы смотрели на Пулю в ответ. Дощатые, большей частью завалившиеся, темнеющие серыми и черными пятнами. Капитальные, рыжеющие пока еще светлыми кирпичами, но уже наполовину заросшие грибком. Едва темнеющие, висящие, казалось, в воздухе, сделанные из труб и совершенно проржавевшей сетки-рабицы. Острые прорехи, обломанные брусья и штакетник, оскаленные проемы в разваливающейся кладке стен следили в ответ, грозили, предупреждали…

Дома еле проглядывались между небом и землей, скрытые туманом и моросью. Белесая густая завеса закрывала всю западную окраину Черкасс, прятала внутри себя, не давала разглядеть нужного. Выхода на остатки трассы, серую, рассыпающуюся змею, ведущую к станции.

Село называли мертвым. Но в эту байку Пуля не верил. Хотя проходил его один раз, и давно. Но даже тогда, проскакав его насквозь с целым отрядом торговцев, кое-что заметил. Дымки, поднимающиеся то тут, то там, запомнил хорошо. Значит, есть тут люди. А где люди… там не обязательно теплая встреча и радостные лица. Не, это Пуля знал просто отлично. Спасибо, жизнь – хороший учитель.

А еще Черкассы просто смердели опасностью. И, почему-то, смертью. Ее-то Пуля ощущал даже через сырую прель рощи, гниющую листву и доставший запах дождя. Тяжелая, кружащая голову вонь плавала в воздухе. Он ее чуял и не хотел идти к селу. Стоял и пытался рассмотреть хотя бы что-то. Отгонял ту минуту, когда сделает первый шаг по завалившейся скользкой траве, идущей к самой околице и прячущейся в хмари.

Пуля мазнул взглядом в сторону дворов, уходящих вглубь этого куска Черкасс. Вгляделся, стараясь выжать из старенького бинокля все возможное. Ничего… совсем.

– Что там? – Уколова задела головой ветку, стряхнув целый водопад.

Пуля мотнул головой. Чутье подсказывало беду не только впереди. Недвусмысленно говорило: бегите, бегите быстрее. Оттуда, со стороны Кинеля, явственно доносились острые болезненные уколы злого и темного. Пуля даже не сомневался в причине. Вряд ли от них вообще отцепятся те серьезные ребята. Так что зря тратить время не хотелось.

Даша, полусонная и сопящая носом, глухо хлюпающим соплями, подошла к ним. Пуля покачал головой, не дав ей задать ненужный и глупый вопрос. Перевесил 74-й на грудь, ослабив ремень. Рогатину с самого рассвета притянул к рюкзаку, справедливо полагая, что пули сейчас окажутся важнее. Шуметь не хотелось, верно, но запах смерти из Черкасс пересилил осторожность. Выстрелы из 74-го все равно услышат, так что не стоило скромничать.

Пуля достал обрез, переломил, вытащив вчерашние патроны. Залез во внутренний карман, достав два совершенно сухих. Осечки ему только не хватало. Картечь казалась надежнее, помогала справиться с редко екающим сердцем. Пуля криво усмехнулся, подумав об этом. Шнурок вокруг ручки с шаром противовеса и на запястье. Отлично.

– Я – первый. Даша за мной. Лейтенант, прикрываешь. Все как обычно.

Обе кивнули. Порядок уже вырабатывался. Как идти, как становиться на привал, как сторожить. Пуле это нравилось. Крохотная группа должна работать слаженно, так, чтобы каждый стал рабочей деталью механизма. И чем быстрее, тем лучше.

Сапоги чавкали тянущейся следом грязью. Вязли в умершей густой траве, оскальзываясь на толстых стеблях репейника и чистотела. Пуля шел осторожно, вразвалочку, искал подошвами, где надежнее. Вроде бы даже получалось. Только он шел не один.

Даша сопела, пыхтела, порой почти падала, еле успевая встать враскоряку. Пят'ак, девочка, тише, не бежать! Пуля отвернулся, старался быть спокойным. Он влез в это дело, он доведет его до конца, а ее – до Уфы. Дарья Дармова стоила Леночки, оставленной там. Малышка-мутант не заслужила плохого. И обмен выйдет честным. Только бы довести ее живой.

Уколова шла ровнее. Сказывалась выучка, полученная в учебке СБ, чего уж. Рука уже слушалась, видно, помогла и мазь, полученная у Лесника. Лейтенант спокойно баюкала покалеченной ладонью цевье автомата. Без вспыхивающей в глазах боли, без закушенной губы. Уколова работала, как учили. Прикрывала тыл, смотрела по сторонам. Хотя оно и очень сложно. Чертов туман.

Сизое непроницаемое молоко стелилось вокруг, практически непроглядное. Они спустились в овражек, нырнув в него по колена. Белесая невесомая сметана охватывала ноги, мешала быстрому ходу. Пуля остановился, вглядываясь в подъем. До него рукой подать, а опасения никуда не делись. Стали только сильнее. Окутывали едким запахом, тем самым, почуянным еще в рощице. Пуля оглянулся, стараясь понять мысли женщин.

Они боялись. Ощутимо и ясно. Боялись пути через село.

Это ничего, нормально. Боятся, так будут осторожнее. А вот признаваться себе в собственном страхе ему не хотелось. Но Пуля признался. Себя обманывать нельзя никогда, от такой привычки и откинуться недолго… На тот свет. Сейчас-то уж точно.

Село приближалось. Накатывало новыми запахами, мешающимися с остальными вокруг. И оттого не нравилось Пуле еще больше. Утро, время вполне ясное. Уклад таких мест остался прежним, как и сотню лет назад. Даже так и лучше, порядка больше.

Природа, побуянив почти двадцать лет, уже три года давала людишкам отдохнуть. Азамат знал местный расклад как свои пять пальцев. Ничего нового село не предложило бы, как ни изворачивайся. Утро в селе всегда одинаковое.

Встать с петухами, именно что с ними. Птица в глуши почти не изменилась, да и сельские свое дело знали. Каннибалов пускали на суп быстро, оставляя тех, что поспокойнее. Так что утро в Черкассах, как и во Мраково или в Бавлах, начиналось, как везде: с петушиных хриплых будильников, с первым солнцем. Ну, или с посветлевшими тучами. Как сейчас, например.

Растопить печь, полностью вернувшую былую славу и необходимость. Их-то, таких нужных, становилось все больше. Редких русских на четверть дома, чуть чаще – голландок, или новоделов, сваренных-слепленных из бочек и садовых буржуек. Разогреть кормилицу натасканными и насушенными за ночь дровами, ядрено стрелявшими искрами и пыхающими густым горьковатым дымом.

Выгнать со двора скотину, блеющую, похрюкивающую и, само собой, мычащую. Говаривали, в Черкассах коровки рождались особенно мирные, не желающие жрать мяско, дающие молоко, как раньше. Ну, и лошадки, чего уж, этих тоже прибавлялось с каждым годом. Где животина, там и шум, и вонь, и щелчки пастушьих кнутов.

И еда. Первая, самая важная. Ее запах не перепутать ни с чем, когда уходят первые печные дымы. Хорошие села пахли издалека. Кашей из кропотливо выращенной пшеницы с топленым маслом, золотистой яичницей на сале да с кусками домашней колбасы или воскресными, дорогущими из-за муки, пирогами и курниками.

Утром любое хорошее село выдавало себя с головой шумами и запахами. Только не Черкассы этим чертовым серым утром. Даже братские могилы пахнут не так сильно и страшно.

Пуля углядел впереди сваленные друг на друга доски, лежавшие с внешней стороны забора. Про себя подивился такой глупости и бесхозяйственности. Но, глянув на совершенно обычный забор крайнего дома, лишь пожал плечами. Их, богатых, не понять.

Сам Пуля, будь сельским головой, давно заставил бы сделать несколько простых вещей. Раскатать по бревнышку и разнести по кирпичику всю окраину. Сжать село дом к дому, сделав каждый забор крепостной стеной. Обнес бы ею центр, использовав разваленные дома. Такой… высокой, прочной и с постами. И совсем уж точно, пусть и не за один год, окружил бы защитницу еще и кольцом рва. С тремя, ну, может, и четырьмя мостами.

А здесь?

Азамат критически оглядел видимый кусок Черкасс. Ну, и шайтан с ними… Тем более что сейчас уже все равно. Никаких других мыслей насчет Черкасс в голову не приходило. Село умерло. Пережив двадцать лет Беды, просто взяло и прекратило быть. А причину им предстоит узнать очень скоро. И в этом Пуля нисколько не сомневался.

Девчонки замерли, заметив его знак. Сам Пуля добрался до досок, присмотрелся. Пят'ак… Прогнившие, черные, в плесени. Лежат друг на друге, как перепившие собутыльники после водки-палёнки, вкривь да вкось. Выдержат? Стоит пробовать в любом случае. Выходить на сельскую улицу, на открытое место… Не собирался. Побегать, если что случится, успеют.

Обрез, повисший на шнурке, не помешал. Прыгать Азамат не стал. Спокойно, распределяя вес с пятки на носок, не торопясь, поднялся, как по ступеням. Замер, ссутулившись и всматриваясь. Чего тут?

А чего особенного он ожидал увидеть?

Двор как двор. Кривые покосившиеся теплицы из сшитого леской полиэтилена. Натоптанные, сейчас раскисшие, дорожки к ним же. Ну, и к будке сортира, куда без нее. Курятник, как же… Густо пахнущий так и не выветрившимся креозотом.

Есть рядом с селом железка? Есть и старые шпалы. А уж из них сам Аллах велел людям строить сараи и загоны для скота с птицей. Прям как вон тот, покосившийся и покрытый разнокалиберными листами старого шифера.

Большая часть двора густо заросла лебедой, полынью и крапивой. Последняя явно выигрывала схватку с остальными сорняками. И не только сорняками. Несколько пионовых кустов, росших совсем дико, почему-то до сих пор не умерли. Краснели и белели через стально-зеленые заросли. Пуля поморщился. Белые цветы лениво качались, перебирая лепестками с кроваво-красной окаемкой по краешку и разводами. Как будто и впрямь кто-то умер прямо здесь.

Но «кого-то» он не увидел. Совершенно. Ни во дворе, ни рядом с узким высоким домом. Ни в нем самом, насколько позволяли смотреть не закрытые ставнями грязные окна. Совершенно пусто и безлюдно. Мертво. И никакого живого запаха. Только навоз с куриным дерьмом, мокрая земля, трава и… тот самый, почти неуловимый, странный смрад. Как будто где-то здесь одновременно подохли те самые куры. Но сколько ни всматривался, не заметил ничего.

А вот что порадовало… Так то лестница, ведущая на чердак. Добротная такая, сбитая из совсем недавно отесанных досок. Прикинув все возможные варианты, Пуля решился. Провести осмотр, владея высотой, лучше многого прочего. Тем более, туман рассеивался, а морось чуть притихла. Да и тучи светлели, несмотря на собирающуюся вдали бурю. И, если Пуля все понимал верно, такую себе… снежную. И как бы не пришлось пережидать ее в селе, прячась под крышей, опасаясь неизвестности и пытаясь промыслить теплые вещи. Или даже лошадей. Вот от трех-четырех кобылок башкирское нутро Азамата явно не отказалось бы. С лошадкой всяко проще и удобнее.

Мечты…

Наверх Азамат вскарабкался в три прыжка. Лестница выдержала. Теперь взять АК наизготовку и ждать остальных. Он обернулся, позвал своих… женщин. Лестница загудела, а ему осталось только наблюдать вокруг. Быстрее, девчонки, еще-еще… Умницы.

Вовремя. Даже очень.

Заросли шевельнулись. Азамат замер, стараясь ничего не упустить.

Крапива, острая и темная, величаво заколыхалась, сбрасывая прозрачные брызги. Алмазные отблески падали вниз, разбиваясь и смешиваясь с мутной лужей. Красота превращалась в тлен и останки.

Зверь выбрался из зарослей неторопливо и странно. Пуля вцепился взглядом в существо, пытаясь увидеть и понять хотя бы что-то. Непонимание крепко надоело. Но ответа не получил и продолжал наблюдать за хищником, стоявшим внизу. Не понимая собственного ощутимого страха. Потому как там торчала самая обычная лиса. Только вот…

Лиса шевельнула носом. Стояла, покачиваясь, мотая вверх-вниз башкой, грязно-бурой по самые уши. От зверя шел удушливый запах дохлятины. Пробивался даже через сырость обрыдлой мороси и прель соломы с курятника.

Шерсть лежала и торчала вперемешку: линялая, тонкая и мокро-повисшая, и жесткие острые лохмы, покрытые грязевым панцирем. От хвоста осталась половина, идущая ровно от кончика и до середины. Дальше… дальше позвонки покрывали серо-красные подрагивающие остатки мускулов, перевитые сосудами. Кожи там виднелось немного, редкие и черные завитки, скрученные пергаментом.

Мутные глаза прятались за коростой. Не отражали крох света. Не блестели. Лишь еле заметно замирали, выискивая цель вслед движениям носа. Блестели кончики зубов, почерневших, густо облепленных слюной, тягуче и часто текущей вниз.

Ветер вяло шевелил темную крапиву. Зелень сомкнулась, выпустив зверя. Лишь в одном месте острые листья торчали в стороны. Азамат осторожно сдвинулся с места, стараясь не задеть ни чертовых мумифицированных веников, ни ломкой хрустящей соломы. Что-то неуловимо дергало изнутри, заставляло сердце стучать быстрее. Странное такое предчувствие… перекатывающееся на языке кисло-стальным привкусом беды.

Тучи, ворочающиеся у окоема, ворчали и посверкивали. Морось, меняясь, застучала по дырявым листам настоящей дождевой дробью. Ветер не выл, не свистел. Острый его голос превращался в гулкое ворчание. И оно, уже несколько раз, резануло по открытой коже бритвой надвигающейся ледяной бури. Густо-черный цвет рокочущего неба лишь подтверждал мысль.

Азамат добрался до окошка у конька кровли. Едва-едва вытянувшись вверх, оперся на правую руку, старательно придерживая пучки трав, давно умерших и потерявших мало-мальски лечебные свойства. Одуванчик, мать-и-мачеха, солодка, ромашка… их Пуля угадывал по остаткам листочков или съежившимся мертвым соцветиям, блеклым и бесцветным.

Лиса не сдвинулась. Так же мертво смотрела перед собой, не шевелясь, будто вросшая в землю. Ветер играл свалявшейся шерстью, поднимал чуть рыжей метелкой. Крапиву пригибало сильнее, беспорядочно и безжалостно мочаля во все стороны. Спрятанное в ней открылось. Азамат выругался про себя. Беда ощущалась уже совсем явственно.

Ребенку было лет семь-восемь. То ли мальчик, то ли девочка… Без разницы. Теплые штанишки, заношенная ветровка. Наполовину выеденное горло и обглоданное сбоку лицо. Чьи мелкие зубы сотворили такое… Пуля понял без пояснений. В селе творилось не просто неладное. Черкассы действительно умерли, раз такое произошло посреди белого дня. И чего ждать дальше?

Азамат аккуратно отполз назад. Прижал палец к губам, помотал головой. Девки поняли, молчали, косились на его руки. А они споро делали уже привычное. Скручивали рогатину, сейчас просто необходимую. Шуметь выстрелами в мертвом селе, с такими жителями, пусть и на окраине, Пуля не хотел. Слишком пугала лиса, сожравшая ребенка и ждущая кого-то еще.

Уколова быстро поняла сказанное жестами. Тихонько прокралась к пролому, откуда Пуля заметил странное животное. Сняла с предохранителя «калаш», прижала к плечу. Стоило дать ей обрез, но это на крайний случай. Да и картечь, пущенная с высоты, покрошит любое мясо с костями. Что лисье, что его, Пули.

Возвращаться назад? Не стоило. После Беды возвращаться вообще стало плохой приметой. А уж странно шевелящаяся трава-мурава, замеченная им на подходах к этому двору… Пуле она не понравилась. Мало ли кто или что могло в ней копошиться?

Так что оставалось одно. Убить чертову странную зверюгу-людоеда. Пусть оно и кажется вдруг жутко страшным. Даже хуже, чем охота на навью или единственная схватка с медведем у Учалов. Пуля крутил в голове куски прошлых боев и не понимал сам себя. Страх был странным. Нерациональным и окружающим со всех сторон.

Рогатина стала привычной, лежала в руках, как влитая. Пуля осторожно спускался вниз. Лестница подрагивала, один раз загудела, но ни хруста, ни скрипа. Не выдала. Сапоги мягко коснулись влажной рыхлой земли. Вонь из-за угла дома стала сильнее. Азамат выдвинул древко рогатины дальше, желая видеть ее наконечник-перо где-то в метре от себя. Бешенство передается от теплокровных к теплокровным. А лиса явно не слишком здорова. Это если мягко.

Он выглянул, одним глазом, оценивая расстояние и грязь. Клятый дождь вроде бы успокоился, но морось так и висела в воздухе. Растянуться в жиже, подставляясь странному зверю… Пуля не сомневался, что лиса будет атаковать. Бешеные животные не убегают.

Мутные глаза уставились на него. Нос, сплошь покрытый засохшей коркой, смотрел прямо на угол дома. Черные полоски оставшихся губ поднимались, открывая изъеденные язвами десны и зубы, подходившие хищнику куда крупнее. Лиса не стала дожидаться, двинула вперед. Бешеная или нет, запах человека учуяла тут же.

Азамат шагнул навстречу, наклоняя рогатину, перехватывая удобнее и…

Лиса рвано шла к нему. Не бежала, не прыгала, не кралась. Шла. Дергаными неровными движениями, подходящими калеке. И хрипло шипела. А не тявкала, высоко и мерзко, как любая нормальная рыжуха. И Пуля видел причину.

Свалявшаяся белая шерсть на горле краснела не только из-за убитого ею ребенка. Поблескивая затекшими каплями дождя и темнея уже умершими тканями, горло красовалось всей своей внутренностью, вспоротое и разодранное.

Лиса шла, качаясь из стороны в сторону. Шипение клокотало внутри нее закипающим чайником. Мертвый зверь шел к живому человеку.

Рогатина встретила чудовище, успев за неожиданно быстрым рывком. Мысль колотилась в голове, ощутимая и горячая: не дать вцепиться… куда угодно, не дать!

Мертвый свист перешел в кашляющее низкое рычание. Сталь вошла в шею глубоко, не давая лисе продвинуться. Зверь рвался вперед, раздирая горло, брызгая вязкой темной жидкостью. Совершенно наплевав на пятнадцать сантиметров отточенного железа в себе. На разрезанные мускулы, сухожилия и сосуды. Лисе явно ничего не мешало. Кроме человека, не пускающего ее пасть к себе.

Азамат свистел выпускаемым воздухом через зубы. Давил, не веря глазам и телу. Небольшое животное, рассекая свою плоть, рвалось к нему. Клыки щелкали друг о друга, неистово и сильно. Треснуло, один обломился, но рыже-грязная бестия не успокаивалась. Щелк-щелк, костяные копья рубили воздух, тянулись к мокрому Пуле, упирающемуся изо всех сил, но отъезжающему по грязи все дальше.

Он не выдержал… Решился, понимая всю опасность. Сжал скользкое от мороси древко. Так крепко, как смог. И дернул на себя, в сторону и тут же назад. Лиса рванулась вперед, зашипела, по-змеиному бесконечно раскрыла пасть. Узкие щипцы челюстей хрустнули, разрывая мертвые мускулы и связки, разошлись вверх-вниз лепестками, ощетинились костяным частоколом, блестевшим темной тягучей слюной. Щелкнули по голени, разрезая ткань и…

Азамат отступил назад, ударил. Рогатина проткнула зверя сразу за лопатками, треснула рассыпающимся фундаментом. Удачно. Прямо между сыплющимися кирпичами, в серо-вязкую мякоть расползающегося раствора. Пуля отпрыгнул, выдирая штаны из пасти. Грязно-зеленый клок так и остался между зубищ.

Секунды щелкали в такт безумно рвущейся к нему пасти. Топорик вылетел из-за пояса, не зацепившись. Ударил вниз, мелькнув кромкой, гулко впился в голову. Череп лисы кракнул, впуская металл внутрь и разлетаясь крошкой. Шипение и щелканье прекратились разом. Лиса стала полностью мертвой. Навсегда.

Сзади хрюкнуло и рыкнуло. Азамат успел обернуться, через плечо заметив выросший из пустоты силуэт. Высокий опухший мужик, раззявивший рот, был всего в полуметре. Черные гнилые зубы, выпирающие из-за бледно-синюшных губ, щелкали не хуже клюва дятла по дереву. Растопыренные пальцы целились на такого нужного, вкусного живого человека. Схватить, сгрести в горсть кривыми ястребиными когтями, подтянуть, вгрызться…

АК ударил дробно, сливая три короткие очереди в одну. Пули пробили грудь, шею, выбили черный всплеск жижи, текущей вместо крови. Мужик хрюкал, вязко чавкал и шел вперед. Азамат тянул на себя топорик и не успевал.

Чпок-чпок-чпок…

Уколова что-то орала. Радовалась, наверное. Два последних выстрела нашли цель. Снесли к едрене-фене половину башки людоеду, недавно бывшему человеком.

Азамат выдохнул. Положил руку на обрез и выдохнул еще раз. Он все же не железный, имеет право испугаться и сглупить. А будь сейчас один… все, амба. Поднял голову, кивая Уколовой. Старлей мотнула головой в ответ.

– Спускайтесь. Надо уходить.

– Оберн…

Азамат услышал сам. Развернулся на автомате, не забыв про обрез. И даже не закрыл глаза. Она все равно уже мертвая.

Глаза еще остались голубыми. Как редко светлеющее небо. Или как ободок на когда-то любимой приютовской тарелке Азамата. И косички. Косы. Густые, темные, тугие. Одежка от шеи и до пупа не белела. Хрустела бурой засохшей кровью.

Обрез ударил нижним стволом. Точно в цель. Крапива недовольно мотнулась, принимая оставшееся от неожиданно воскресшего ребенка.

Азамат тут же перезарядил, сосчитав патроны. Чего считать? И так знал, что их осталось десять. Но счет успокаивал и настраивал на нужный лад. Вслушался…

Уколова поняла все по чуть побледневшему лицу, смуглому от природы и назло Беде с ее спрятанным в тучах солнцем.

– Бежим! – Азамат водил головой, искал нужный и открытый путь.

Сколько здесь таких вот странных живых мертвяков? Все село? Сколько тут жило? Сколько бежит, идет, ковыляет и ползет к ним? Сколько тут водилось собак и кошек? А грызуны?!

Лестница чуть не подломилась под Дашей, но выдержала и сломалась только под Уколовой. Разбухшая от сырости древесина развалилась трухой.

– Двое на улице, – Уколова, закусив губу от боли в подживающих пальцах, кивнула на забор, – точно видела. Больше… не знаю.

Азамат сплюнул. Хмуро харкнуть вряд ли получится на заказ. У него вышло.

Топорик нырнул на законное запоясное место. Рогатина подалась неохотно, со скрипом. Загнал так загнал. Покосился на все больше и больше накатывающее черное грохочущее непотребство на небе. И пнул калитку, уже слыша за ней жадное порыкивание.

Выстрелы слились дуплетом. По одному на каждого из любителей пожрать человечинки. Пока путь оказался свободен. Куда?

Азамат четко знал одно: надо выйти к железке. Опасно, но противогазы есть. Что-то там ярилось под землей у самой насыпи, что-то, медленно и верно убивающее. Но даже так, выбравшись отсюда, помереть лучше. Чем оказаться распотрошенным странными страшными существами.

Им нужно прямо и направо. Постоянно именно так, если правильно помнил планировку села. Если по-над крышами заметить горбатые остатки автострадного моста или элеватор, так идут верно.

Азамат мягко скользнул наружу, перешагнув через сразу окоченевшее и замершее тело. Картечь в голову останавливает? Уже хорошо. Жаль только, маловато ее будет. Явно на всех не хватит.

Улица, размытая дождями, серела посреди наваливающегося тумана. Дома, торчавшие надгробиями вдоль щербатого скелета асфальта, недобро смотрели на живых. Улица плыла грязью-размазней, тут же жадно вцепившейся в подошвы. Выла ветром, злобно гудящим остатками электролиний.

Издалека, взмывая выше, донесся тоскливый вой-вопль. Глухо грохотали ворота напротив, сотрясаемые изнутри. Из-за проржавевших листов, покрытых оставшимися островками краски, неслось сумасшедшее горячее бормотание. Удар, скрип, блоп-блоп, с придыханием и скрежетом зубов. Позади, из-за самых последних домов, доносился торопливый треск крошащегося штакетника. Азамату и девочкам явно радовались. Новые люди, свежая плоть, незнакомый вкус. Пулю самого будоражила такая перспектива.

Липкая черная жижа плескалась во все стороны. Скользила, заставляя их зарываться и почти падать. Они бежали, подгоняемые темной волей умершего села. Злость и голод окружали, набрасывались смердящей вонью разложения и тихими шепотками ветра в развалинах умерших жилищ. Смерть щупала тройку беглецов ледяными пальцами сквозняка, проходила по коже бритвой холода. Пробовала на зуб, потрескивая приближающимися преследователями. Пугала густым липким туманом, окутывающим все сильнее.

Азамат пытался не потерять ориентир – черный гнилой столб с поникшими проводами. Перекресток манил и заставлял бежать сильнее. Пот катился по спине, стекал по лбу, заставляя щуриться. Нос забивал запах мертвечины, прущий отовсюду. Чем глубже они заходили по улице, тем плотнее становился смрад. Сладковато-гнилой привкус хрустел на зубах страхом и откуда-то попавшим песком.

Слева, разбрызгивая грязь и щепу, разлетелся забор. Черные доски, белеющие лишаями грибка, жирно плюхались в месиво дороги. Мелькнуло перекошенное мучнистое лицо с провалами белесых глаз и бездной невозможно широко раскрытого рта. Даша тоненько пискнула, брошенная в сторону Уколовой. Дробно ударил ее АК, останавливая первого. Пять сорок пять чмокнули наискось грудь, впились в подбородок, в верхнюю челюсть, в переносицу, в глаз, в висок.

Не-человек, рвущийся к живым, упал, смешно и нелепо раскинув руки. Следующий… Следующая запнулась. Тетка, дородная, в остатках телогрейки и лохмотьях цветастого теплого халата. Дрожащий студень дряблых ног, сплошь в паутине черных вен, еще нес ее вперед, заставляя падать. Редкие обломанные зубы, выпирающие через разорванные десны, выбивали дробь. Уколова, стреляя одиночными, отступала. За бабой перла почти толпа из трех-четырех подростков.

Азамат не теряя времени, выглянул в перекресток. Впился в белесое густое облако, лениво перекатывающееся перед ним. Втянул ударивший в лицо ветер. Сильнее смердеть не стало. Времени на помощь должно хватить.

Он успел. Вовремя, подарив Уколовой жизнь. Уже черт знает в какой раз.

Тетка померла окончательно. Подростки не сдавались. Прыгали хищными жабами вокруг, неожиданно хитро и ловко. Окружали, незаметно приближаясь к старлею. Та смогла попасть лишь в одного, пробив левые руку с ногой и зацепив по боку. Только чудовище, бывшее не так давно человеком, оно не остановило. И даже не замедлило. Бледно-смертельная карусель вокруг Уколовой дергалась все быстрее, заставляя ту отступать.

Дарья, уже уткнувшись спиной в проваливающийся профнастил, скользила пальцами по мокрому затвору азаматовского АК. Понятно… клин. А где его рогатина? Черт… как же так, девочка?! Азамат вскинул обрез, выбирая ближайшую цель. Промахиваться нельзя. Прыгнул вперед, понимая всю глупость поступка. Но по-другому бы не вышло.

Бледное лицо зашипело, оскалившись. Стеклянные буркалы замерли, впиваясь взглядом в глаза Азамата. Захватили, приковывая к себе, впитывая в себя водоворотом, вдруг начавшимся внутри каждого глаза. В ушах зазвенело, Азамата повело в сторону. Мучнистая страшная рожа приблизилась, заполняя собой кругозор.

Зубы, щелкая друг о друга взбесившимся метрономом, хрустели, выпирая из черных десен, сочащихся клейкой липкой слюной. Пахнуло свернувшейся кровью и гниющим мясом, смрад разложения накатил сильнее, вбивая в грязь всей своей невесомой тяжестью.

Чиркнуло по щеке расплавленной каплей металла, обожгло отрезвляющей болью. Резко ударило сгоревшим порохом. Даша кричала, уходя в ультразвук. Существо, почти дотянувшееся до Азамата, рычало и старалось отодвинуться. Сохранившиеся инстинкты гнали от человечка, неожиданно так больно ударившего звуковой волной. Голод не давал отступить полностью, заставлял запинаться и тянуться, тянуться к Азамату. Пуля из проснувшегося автомата Даши, раздробившая не-человеку плечо, его не остановила.

Зато пуля помогла Пуле. Прийти в себя.

Обрез толкнулся в ладони. Пороховую резь Азамат втянул, уже радуясь. Бой есть бой. Хватит осторожничать…

Оставшиеся трое сбили Уколову с ног. Спина первого, ринувшегося на ее открытое горло, вскипела кучной очередью. Вздулась багрово-черными пятнами, разлетелась подкопченными лохмотьями мяса. Магазин, выпущенный в упор, подарил Азамату нужные секунды.

Оставшийся заряд снес голову тому, что с края. Азамат стрелял в упор, не боясь задеть старлея. Ждать случая не стал, ухватился за ствол обреза и ударил остатками приклада, заканчивающимися тяжелым шаром со свинцом. Прямо в лоб обернувшегося уродца. Сильно. Черепная коробка против удара свинцовым шаром…

Физика – великая вещь. Эф равно эм на… В общем, Азамат точно не помнил формул, когда-то читанных ему Санычем. Но знал, что никакая кость не справится с ударом тяжелым тупым предметом. Особенно когда удар нанесен бешеным от ярости башкиром, десять последних лет только и делающим, что укотрупливающим всяких уродов. Не ошибся.

Не-человек осыпался в грязь, прям как… ранетки с яблони, как зубы после кастета, как… Рухнул и не вставал. С третьим Уколова разобралась сама, почти отрезав ему голову к лешему. Сразу бы так…

– Чего сразу коситься? – буркнула старлей. – Они мне нож зажали.

Азамат засопел. Привычка говорить вслух, не замечая, не нравилась. Совсем.

– Быстрее, вон туда!

«Вон туда» утопало в растекшейся жиже тумана. Полупрозрачная сметана цеплялась за все, куда дотягивалась. Паутиной обволакивала дома, остатки домов и фундаменты без домов. И самое стремное… Самое стремное заключалось в звуках, несущихся из белесого киселя. Мертвое село ожило. И тянулось прямо сюда, всем обезумевшим людоедским скопом. Беда-а-а…

Бежать Азамат решил вдоль ближайших домов. Хотя бы какая-то защита сбоку, пусть и не серьезная. Пойди по середине улицы… Тяжело отбиться, когда наседают со всех сторон. Пят'ак!

Дождь, утихший было, вернулся. Крупными редкими каплями застучал по крышам, зазвенел по ржавеющим машинам, торчавшим ржаво-моховыми клумбами, пополз мокрыми дорожками под одежду.

Азамат оглянулся на Дашу. Ее чертов талант, спящий внутри девчонки, просыпаться явно не желал. Либо тупо не работал против демонов, недавно бывших людьми. Надо же… Вот только свела между собой две команды жесточайших убийц, стравила, заставила рвать друг другу глотки. А сейчас – ничего, полная пустота.

Желто-серо-черное месиво под ногами тормозило. Вцеплялось в ноги, чавкало, не желая выпускать, тянулось, липко и нехотя освобождая подошвы. Азамат, плюнув на автомат, полностью перешедший к Даше, шел первым. Обрез зыркал на округу ощутимо зло и опасно. Будь у оставшихся странных жителей мозги – поняли бы, не лезли. Жаль, именно с этими частями организма случилось явно странно-плохое.

Небо темнело все сильнее, а туман, наконец-то, решил сдаться. Медленно, как из-под палки, потек к грязи, бывшей тут за землю. Лениво шевелился, раскидывая длинные плотные щупальца, рассеивающиеся в щели между досок, проемы штакетника, дырки металлических листов. Замеченный недавно поворот вел их верно, тут Азамат не сомневался. Такие столбы торчат только вдоль железки, серые бетонные березы, печально шевелящие поникшими хлыстами проводов.

Ор и вой метался между домами, то слева, то справа. Хотя позади слышался намного сильнее. Удача ли вдруг повернулась к беглецам тощей наглой задницей, или нет, но навстречу пока никого не попалось. Азамат даже успел про себя выдохнуть. Понимал, как такое опасно, но поделать с собой ничего не мог. Чересчур много оказалось сжато и спрессовано в два дня за спиной. Считая еще не закончившийся.

Когда вместо мороси лоб кольнула холодная игла, а следом еще несколько, он все же не поверил. Думал, пронесло, обошло стороной… Даже остановился. Замер, стараясь осмыслить, и молча ругнулся. Задрал голову, рассматривая новую напасть, явно подброшенную за недавнюю радость от пока не встреченных вражин.

Новая напасть ворочалась низко-низко, жадно занимая половину неба жирной чернотой настоящей снежной бури. Ледяные крохи, остро кусающие кожу, падали скромно и редко. Пока… Обманываться совершенно не стоило. Чрево чудовищного снежного зверя, ворочавшегося над головами, мяло само себя изнутри. Трещало рвущейся чернотой, готовилось разродиться. И чертова потомства этой зимне-небесной суки, добравшейся сюда, хватит засыпать-похоронить под собой людишек-мурашей. Всех, и беглецов, и странно-страшных хозяев села. Если вовремя не срулить или не укрыться.

Родомир, странноватый бродяга, встреченный как-то Азаматом, верил в ледяную богиню, Морану. Несущую с собой холодную черную смерть, превращающую людей в звонкие твердые статуи, с треском разрывающую морозом даже дубы, гнавшую к человеческому теплу любую живность, обезумевшую от снега и стужи. Хозяйку пронизывающих северных ветров и колких бриллиантовых крошек, мириадами валивших с черных зимних небес.

Сейчас, глядя на почти ощутимо живую стоглавую гидру, ворочавшуюся над головой, Азамат был готов поверить словам странного чудака. Почти.

Туман осел, заблестел, переливаясь разом схватившимися каплями. Грязь, застывающая на глазах, обернулась желто-серой глиной Родезии, покрытой алмазной крошкой. Азамат вздохнул. Непонятно, как хуже идти… разъезжаясь коровой на льду или залипая, как свинья в навозе.

– Половина магазина осталась, – Уколова, закрывающая тыл, сплюнула красным. – Давай выбираться, командир.

Давай выбираться… Давно пора.

Меньше слов, больше дела.

Если выпало бежать, да еще бежать с преследователями, будь внимательнее. И просто беги. Даже если скользишь, как та самая корова…

Ноги разъезжаются? Не беда, просто ставь их тверже. Береги дыхание, смотри по сторонам, держи ствол заряженным. Все просто. Ведь врагам наплевать на осторожность, и это плюс. Главное – просто успеть выстрелить. Всадить заряд в голову, чтобы наверняка.

Ноги несли беглецов. Воющий и рыкающий ужас подгонял. Село ожило. Если можно сказать именно так. Старое, бедное, выжившее в Войну и обреченное сейчас, оно рвалось за тройкой живых нормальных людей. А тех спасали лишь ноги и надежда. Ну и немного – порох со свинцом.

Мимо черной зеркальной змеи Кинеля, бегущего по своим делам. Мимо моста над рекой. Мимо храма, старого, но стоявшего. На мелькающую в такт бегу серую громаду полуразрушенного элеватора. К железнодорожным путям. То ли к спасению, то ли к отложенной смерти.

Уколова начала стрелять. Может, и зря, но Азамат ее не судил. У дома сбоку, рыкнув, калитку выломали сразу три ублюдка. Ублюдошных ублюдка с уже начавшими гнить рожами, сплошь измазанными бурым. А стреляла старлей своими подживающими пальцами, как в тире.

Двадцать-два! Передний, крепкий юнец, кубарем покатился под ноги следующим, заработав точнехонько в лобец.

Двадцать-два! Прям как на стрельбище, так же спокойно, Женя садила короткими, в два патрона, уложив второго утырка, радостно ревевшего при виде удирающего мяса.

Двадцать-два! Бывает на старуху проруха, старлей – не снайпер, АК – не винтарь с прицелом, пусть бы и ПСО… Мажет.

– Меняемся. Прямо, не сворачивая! – Азамат остановил Дашу, махнулся с Уколовой местами. Взвел курки обреза.

Третий, жирный, как барсук, заляпанный по армейскому бушлату чем-то совершенно мерзким, перекатывался колобком. Видать, мозги не у всех ссыхаются, что-то там есть. Живые, значит, зараза какая-то просто. Вряд ли мертвый толстяк додумался бы опасаться ствола. А раз так…

– Азамат! – взвизгнула Даша. – Справа!

Пятак!

Хлипкие жерди, огораживающие развалюху с провалившейся крышей, хрустко ломались. Из-за них, сопя, брызгая слюной и подвывая, лез еще пяток страхолюдин, мало похожих на людей.

Делая выбор в бою – не ошибись. Торопись не спеша, парень, говаривал прапорщик Семенов. И добавлял, скаля оставшиеся кабаньи клыки и пустые десны спереди: спешка хороша при ловле блох. И мандавошек.

Азамат оскалился не хуже Семенова или вон того утырка, совершенно безумно щелкавшего зубами и крушившего заборчик. Прям не рот, мать его, а камнедробилка. Шиш вам, упыри, дядя Азамат сегодня зол и страшен.

Мясоед-колобок уже почти подкатился к нему. Забор почти рухнул. Почти…

Не торопись, братишка. Выверяй и просчитывай наперед. Это как шахматы. Или очко. Только интереснее, ставки куда больше. Твоя жизнь… да и не только твоя.

Дах!

Первый патрон справился с полненьким любителем человечинки. Перебил ему ногу в колене, правую, бросил как раз к разлетающимся жердинам. На фига? А вот так, товарищ прапорщик, гордитесь курсантом.

Колобок дальше не побежит. Живой ты, воскресший или сразу родившийся мертвяком, фиолетово… когда ноги нету ниже колена. А еще бешеный жирный проглот сейчас свалился как раз на пути сотоварищей из-за уже падающей ограды. И вот тут…

Дах!!

Вторым стволом – в голову зубастого живчика, стартанувшего к теплому мясцу, вооруженному обрезом. Получи, оглоед, боло, срезавшее половину башки… И падай, падай, гнида… Лети назад, сбивая остальных. Вот так, валяйтесь, выбирайтесь, ломайте друг друга, желая пожрать.

АК Уколовой трещал впереди. Азамат пробежал уже по совсем мертвым теткам в стареньких пальтишках. Не смотрел, не запоминал мелочей. Нельзя. После Беды всякое случалось, а человек внутри страдал, рвалась душа, не желающая мириться с творившимся. И поди, убеди-ка ее не думать о погибших женщинах, убитых женщиной ради жизни – своей и совсем молоденькой женщины. Да даже и его, мужика-сволочи, убивца с таким хвостом забранных жизней за спиной…

Впереди, совсем близко, виднелись серые и кривые, черт пойми как державшиеся, столбы железки. Почти добрались, почти… Если есть куда добираться. Но не объяснять же девчонкам простую вещь: воевать с надеждой куда проще, чем без нее.

Холодило все сильнее. Снег, падающий какое-то время незаметно, попер гуще. Не снег, даже не снежище… Нет.

Азамат сам не понял, когда крохотные искрящиеся льдинки превратились в легкие белые хлопья, а те, не успел он моргнуть, мутировали в липкую стену, растущую на глазах. Черная небесная сука рожала все быстрее. Акушер-ветер старался, помогал, хлеща холодными плетьми, распарывая клубящуюся брюшину бури.

Позади справились… Выли, неслись за ними, как ошпаренные… Или как легавые, погнавшие зайца. Зайцем Азамат становиться не хотел.

Заскрежетало особенно сильно. Стоявший на перекрестке «уазик»-«буханка», ржавый и сжавшийся внутрь, дергался… Азамат, смотря на него, остановился. Торопливо перезарядил, прикидывая – чего ожидать?! Не может же машина стать… существом с руками и ногами. Это ж бред…

Стекло, чудом сохранившееся, отлетело от удара изнутри. Взревело, наружу полезло что-то огромное, заросшее длинными волосами и бородищей. Азамат покачал головой, не стал тратить патроны, предпочел обежать. Вдруг пронесет?…

Замаячило здание станции. Уколова оглядывалась, ждала подсказки: куда, как, зачем…

Грохнуло одиночным. Впереди. Со стороны еле заметного белого пакгауза на путях. Мастерской или депо, чего-то такого. Стреляли оттуда. Подавали сигнал. Азамат кивнул старлею, мотнул туда головой. Да, не подвела чуйка, вывела куда нужно. Надо торопиться.

Из-за снежной стены, разносимой ветром и тут же вытягивающейся вновь, ревели и выли. Сколько голов злобного безумного зверья там? Больше, чем было еще пару минут назад. О, вот и первый… Стоило стрелять сразу. Пожалел сухих патронов. И вот, получите…

Огромный бородач с серым изъеденным лицом не отставал. Пер танком, разбрасывая мусор на привокзальной площадке, в труху разнеся остатки невысокого заборчика. И молчал. Проревевшись, выползая из машины-дома, молчал. Страшно и неумолимо пер позади. И догонял.

Те-то, за снегом, выли и орали. Этот упорно шел следом. Патроны у Уколовой почти закончились, а с обреза на таком расстоянии не особо постреляешь. Задерживаться не стоило. Пути уже виднелись впереди.

Сбоку, с треском обрушив ветхий забор, выскочили три пса. Тощие, злые, почти лысые, мутноглазые… И очень голодные. Азамат выругался.

Белое здание впереди манило к себе. Теперь-то точно казалось, может, и зря, что там спокойно и можно укрыться. Отдохнуть, переждать, высушиться. Глупость, что и говорить. Добежать бы сперва…

Но без таких глупостей порой куда тяжелее. А с целью хотя бы хочется двигаться, а не покорно ждать судьбы. Особенно мерзкой судьбы с клыками в палец длиной.

Данг! Первому псу размозжило голову пять сорок пять. Разнесло в лохмотья, оставив только огрызок с нижней челюстью.

Дах! Азамат сбил второго, влепив картечь в разинутую крокодилью пасть.

Данг!.. Третья тощая тварь увернулась в последний момент, прыснула в сторону, скакнула по-лягушачьи, почти добравшись до Даши.

Уколова подставила заткнувшийся АК, зубищи клацнули по цевью, хрипнула голая кожа шеи, ходуном задергались мускулы… Азамат выпалил последним зарядом по бородачу.

Влепил неудачно, оскользнувшись на замерзшей грязи, промахнувшись из-за липкого холодного комка, брошенного ветром. Попал в живот, разворотил, выпустив наружу черноту вместо алого. Но здоровяк все же упал, хрипя, задергался, размахивая руками-ногами, начал вставать…

Данг! Уколова заорала, когда остатки разлетевшейся собачьей башки липко чавкнули ей по лицу. Стрелок из пакгауза, стоя у крохотной калитки в стальных воротах, стрелял опасно. Очень опасно для старлея. Но попал. И разбираться стоило потом.

– Вперед! – Азамат поднял Уколову, толкнул, судорожно ища на поясе патроны. Кармашки оказались пустыми. Он зацепил один-единственный почти с поясницы, вставил, чуя, как немеют пальцы. Холод звенел все ощутимее. И плевать Беде на валящий с неба снег. Должно потеплеть? Хрена. Ловите мороз.

Белая круговерть закрыла все. Весь окружающий их мир. Вернее, мир сжался до пяти, не больше, метров, где еще оставалось немного других цветов.

– Эй, бедолаги, туда не ходи. Там вашу мала-мала кушаньки будут! – донеслось из-за снежной толщи. – Сюда ходи, здеся тепло.

Твою мать, он что, слабоумный?!

«Такое разное прошлое: хозяйка счастья»

Счастье – очень простая штука. Настоящее счастье заключается не в лазурном покрывале океана да белом песке и коктейлях в стаканах муранского стекла с трубочками. Совсем не в кофе в постель после страстной ночи и пяти оргазмов. Абсолютно не в новеньком внедорожнике без кредита и в деньгах. Совершенно нет. Это лишь надстройка, и у каждой отдельной личности она своя.

Обычное счастье банально. Встать утром из сухой постели в теплой комнате и сунуть ноги в тапочки. Умыться горячей водой сразу из крана. Открыть холодильник и достать оттуда пакет с молоком, масленку, любимую колбасу или сыр. И, куда важнее, сделать все это в здоровом состоянии и без боли. Любой, от суставов с зубами до реакции на погоду за окном.

Ноющая, впивающаяся дрелью и стучащая дятлом в висок, разрывающая голову килограммом тротила. Твою мать… И счастье тут заключается только в маленьком кругляше таблетки. И в томительных минутах ожидания. О, да у вас нет ничего? Ай-ай-ай, так нельзя.

Хозяек счастья, совершенно не пахнущего лекарствами и аптекой, рядом с моим домом несколько. Но Айсылу стоит отдельно. Единственная, кому хочется улыбнуться и с кем хочется поздороваться не из вежливости.

Луноликая – это, типа, почти насмешка. Мол, лицо плоское, и все такое. Кому как. Айсылу это определение подходит прямо как нельзя лучше. Не нужно смотреть на бейдж, чтобы понять, чем занимались ее предки. Они кочевали. Айсылу работает провизором. Остро-кареглазая, с черными выгнутыми бровями-луками, всегда улыбающимися губами и крохотными ямочками на щеках.

Ей жутко идет белый форменный халат. Белизна оттеняет туго заплетенные или густо спадающие черные волосы. А крохотные веснушки делает заметнее, и оттого их хозяйка становится милее и уютнее. У нее очень аккуратные маленькие руки. Они спокойно и не торопясь делают свое дело и так же спокойно показывают ханыгам на дверь, если те не понимают спокойных слов. Ее беспредельное спокойствие утихомиривает даже парочку совершенно настоящих психов со справками, регулярно чего-то добивающихся в аптеке.

Точно так же, плавно и без суеты, Айсылу двигается по своему маломерному дворцу счастья для страждущих и больных. Невысокая, широкобедрая, чуть полная и очень гибкая, она, само олицетворение азиатских богинь плодородия, мягко скользит по плитке за пустышками, бутылочками, памперсами для взрослых и, в нашей аптеке почему-то редко, презервативами и смазкой. Наверное, в соседних домах смущаются показывать наличие личной жизни.

Глава 3 Белая смерть черной ночи

Самарская обл., с. Кинель-Черкассы

(координаты: 53°27′00'' с. ш., 51°26′00'' в. д., 2033 год от РХ)

Азамат убрал руку с обреза только после скрипа тяжелого засова, прочно легшего в пазы двери. Спустя пару секунд с той стороны в нее кто-то врезался. Сильно и жадно. И что-то даже высказал с помощью рыка, куда как больше подходящего медведю, чем человеку. Пусть и не похожему на нормального.

Бах! Бах! Сталь ворот гудела от живого тарана, бившего снаружи. Бах!!

– Хреново быть такими ядерно-неудержимыми дебилами… – спаситель понюхал стволы двустволки. – Но без них порой скучно. А так… сплошное удовольствие в виде адреналина и запаха пороха. Черт, это же так возбуждающе.

– Что? – Даша хмуро смотрела на него. – Что возбуждающе, кровища и смерть?

Бах! Бах! Не живые и не мертвые живчики явно решили действовать количеством, атакуя вход.

– Разве нет? – поинтересовался человек с ружьем. – Разве после такого жизнь не ощущается ярче и полнее? И, что куда важнее, ценнее… Нет?

Глупый момент для таких рассуждений, но крыть было нечем.

– То-то… И запах пороха, спасшего ваши жизни, не может не будоражить. Не желаете нюхнуть, красавица?

Старлей, непонимающе уставившись на него, даже покрутила головой. Не обнаружила никаких других красавиц, но не ответила.

– Откуда бредете, бедолаги?

– От реки, – буркнул Азамат, – с Отрадного.

Смысла врать не видел. Так даже лучше. Если странноватый чудак – человек Клыча, может и проявиться. А такого и убивать не жалко.

Ответ тому явно понравился, во всяком случае, головой мотал очень даже одобрительно.

– Да вы, как посмотрю, отмороженные по самое не балуй… Красавцы-ы-ы!

Да уж… Но стоило и поблагодарить. Азамат кашлянул.

– Рахмат.

– Костыль.

Азамат непонимающе уставился на него. Точно, больной на голову. Потом понял…

– Спасибо, говорю, по-башкирски. Я – Азамат. Для друзей – просто Пуля.

Человек кивнул. Поднял кожаную плотную маску с вшитыми металлическими очками. Стянул вторую, шерстяную, закрывающую лицо наполовину. И повторил:

– Нэзэчт, типа, как у нас говорят. А я – Костыль. Для друзей – просто Игорь. Но мы-то с вами точно не друзья.

Худое, если не сказать – тощее, лицо. Сивые тонкие волосы вспотели, торчали гнездом. Щетина тоже казалась светлой.

– Женя, – Уколова сплюнула, потрогала нижнюю челюсть. И кивнула куда-то на левую руку сивого. – Ты так свои политические взгляды показываешь всему миру? Воля або смерть? Анархист-махновец, да? Ну, думаю, явно не пират, морей и пиратских бригов под черным флагом с такой картинкой тут нету.

Азамат покосился на черный круглый шеврон, украшенный черепом и костями. Старлей умела работать по своей профессии, вычисляла криминал и опасные элементы сразу, наплевав на усталость и безумных людоедов на улице.

– Хо, – тощий ухмыльнулся, криво и крайне паскудно, – так и есть, красотка. Весь я, как есть, насквозь пронизан верой в свободу. Всех и от всего. И помогаю, как могу, другим приобрести такую же веру.

– Да ну? – Уколова тощему не доверяла. Как и ствол ее АК, поднявшийся незаметно и споро. – Хорошо еще, про мировую революцию и черное знамя не завернул.

– Анархия – мать порядка, милаха… – ухмылка стала еще жестче, – хаос – порядка отец.

Даша вздрогнула, глядя на него. Уколова сглотнула, заметно побелев и положив палец на спусковую скобу. Азамат сплюнул. Это ж, мать его, просто это… ну, как его… дежавю. Точно, именно так. Анархист, бандюга, наемник. И где такой недавно встретился каждому из их тройки?

Пусть и внешне не похож. Длинный, тощий, сивый. Глаза блестят серым наглым полубезумием, зубы все целые, видно, мастак по щам раздавать. С таким-то языком, наверное, постоянно приходится с кем-то цепляться.

Старая, залатанная, но надежная кожанка. Теплые брюки «вудленд» с накладными карманами. Высокие ботинки на шнурках и крючках, с заправленными в них меховыми чулками. Выцветшая черная толстовка выглядывает из-под куртки капюшоном. Перчатки-самоделки, отделанные металлом и с чем-то мелко-кольчужным с внутренней стороны. На портупее, затянутой на последние и самодельные дырки, нож, пара подсумков, фляга и сумка с противогазом. Шерстяную маску Костыль спустил в самом начале разговора, блестя сахарными целыми зубами и серебристой негустой щетиной.

Опасный, палец в рот не клади. Задень словом, так обложит матерком с прибаутками – полдня отходить будешь. Задень чем другим, так успевай, следи за собственными костями. Опасный. Хищный. Злобный. Вот такой вот неожиданный спаситель. Костыль, надо же.

В темноте закашлялись. Азамат шагнул вперед, одновременно с щелчком курков. Что тут у нас… У Костыля? Баба, ну да, так и есть. Натурально, тетка.

Женщина жалась в углу, испуганно блестела глазами. Ее страх пах грудным молоком. Сверток у нее в руках – одеяло и какая-то мешковина – не шевелился и не пищал.

– Встретил, когда сюда бежал, – Костыль кивнул на нее. – Пришлось помогать. Нельзя же проходить мимо нуждающихся, сирых, убогих, женщин с детьми и инвалидов, правильно говорю?

Уколова, неожиданно ставшая прямо-таки объектом внимания товарища-анархиста, не ответила. Подошла, не убирая за спину АК, стволом качнула на сверток. Женщина сжала губы, прижав его к себе.

– Покажи.

Азамат, сместившись вбок, следил за Костылем. Если там такая же дрянь, как снаружи, только маленькая, а Костыль в курсе, и тогда вопрос – зачем их спас, то… Стоит подготовиться.

Сивый никаких эмоций не проявлял. Даже наоборот, чихать на бабу хотел, как и на ее чадо. Женщина откинула одеялко. Малыш как малыш. Даже розовый, несмотря на холод. Сопит, чмокает. Уколова кивнула, отходя.

Ворота продолжали гудеть от монотонных толчков с той стороны.

– Упорные, сволочи… – Костыль сплюнул. – Их-то энергию – да в мирное русло.

– Это как? – поинтересовалась Даша, смотря на него как-то очень дружелюбно.

– Ну, чудесный ребенок…

– Я не ребенок.

– Все мы чьи-то дети, а лет тебе не так и много. Но как хочешь… Хочешь, буду называть тебя лапушкой?

– Нет.

– Куколкой?

Даша явно начинала злиться.

– Хрен с тобой. Думаешь сделать приятное, комплимент отвесить, а на тебя зыркают, как на врага. Женщины, чего с вас взять. Все не так и все не то, сам догадайся, что там в голове крутится. Согласна на зайку?!

– Даша, угомонись, – Уколова огляделась, подтянула старый скрипучий табурет, села. – Он смеется. Не особо дружески, но все же просто смеется. Слушай, Игорёша, хорош над девочкой шутить. Не галантно ни хрена.

– Какие куртуазные обороты речи, красавица. Только за-ради вас готов называть ее просто девушкой.

– Я просто Дарья.

– Именно Дарья?

– Да… Игорек.

Тот хохотнул.

– Я смущаюсь, девчата. Называйте меня Костылем. Это же круто звучит, не находите?

– Вот ты трепло, – не выдержала Уколова, – все уши лапшой завешал. И ни фига не сказал, что обещал. Настоящий мужик, врун и пустомеля.

– Это ты о чем?

Уколова хмыкнула.

– Как их энергию – да в мирных целях использовать?

Костыль пожал плечами.

– Да проще простого. Берем огромные колеса по типу беличьих, привязываем перед ними живого младенца, желательно некрещеного, сажаем в колесо пару-тройку таких блаженных разумом людоедов – и пусть бегают. А энергию – в провода и на освещение.

Уколова кашлянула. Помолчала. Посмотрела на Костыля. И поинтересовалась:

– Ты давно с людьми общался вообще?

– Заметно, да? Очень давно, неделю назад.

– Ну да… Заметно. Ты, если за день человека три из себя болтовней не выведешь, день зря?

– Прям с языка сняла. Ладно, потрындели – и хватит. Нервы расслабили заодно.

Азамат даже согласился. Глупо или нет, а тяжесть, навалившаяся в селе, отпустила. Сивый не так прост, ни разу не рубаха-парень, как кажется. Ухо с ним востро держать, и больше никак.

– Надо валить отсюда, – Костыль покопался на столе, добротном, старом, крепко сбитом. Извлек откуда-то примус. Самый настоящий примус и запас керосина к нему в большой стеклянной бутыли. Запах не обманывал, именно керосин. К примусу.

– Насчет валить ты прав. Только… – Уколова, совершенно точно вспомнившая, что она есть полноценный старлей СБ, опять включила следователя. – Откуда у тебя продукт добычи и перегонки углеводородов, то есть керосин? И работающий примус, а? Не подумай чего плохого, но слишком много странного за день случилось. И еще – на кой черт ты его зажег?

Азамат шмыгнул носом и снова не убрал обрез. Костыль, покосившись в сторону обреза с Азаматом, цокнул языком. И показательно щелкнул предохранителем откуда-то появившегося ТТ, смотревшего на Пулю из-под полы кожанки.

– Прямо цугцванг какой-то…

– Это детский мат, – Уколова положила АК на колени, направив на Костыля. – Вот так.

– Я весь в ужасе, моя госпожа, – фыркнул Костыль. – И знаете от чего? От человеческой неблагодарности. Не я ли только что спас ваши жизни, не стоящие даже вашего же имущества, во-о-он от того?!

Куда показал палец, было ясно без самого жеста.

Ба-бах!!! Ворота уже не только гудели. Они чуть похрустывали удерживающими их штырями и кирпичами, держащими сами штыри.

– Яркое подтверждение моих слов, не так ли?

Азамат цыкнул слюной, убирая обрез. Уколова, помедлив, поставила автомат рядом, прислонив к стене.

– Чудесно, – Костыль примостил на примус котелок, налил воды из пластиковой бутылки. – Если никто не против, то отвечу на вопросы. Пользуясь, само собой, исключительно литературным и красивым русским языком. Да, неделя для меня… это очень много. Придется потерпеть.

Ба-бах!!!

– Не дрейфь, красавица… – Костыль поправил котелок. – Металл и стена выдержали войну, двадцать лет всякого дерьмища типа непогоды, и сейчас еще простоят.

– Еще?

– Ориентировочно около часа. С поправкой… плюс-минус десять минут. Нам хватит времени.

– На что? – Азамат уже стоял рядом со стонущим металлом. Судя по ударам, снаружи толкались все, не успевшие к основной раздаче. И много.

– Поболтать, само собой. Чаем полакомиться с джемом. Собрать скудный скарб. И выехать к едрене фене отсюда нахрен!

Так… Азамат посмотрел на него и вокруг куда заинтересованнее.

Больше всего в «вокруг» привлекли рельсы, упирающиеся в ворота – близнецы трясущихся от напора голодающих сельчан. И что-то длинное и высокое, накрытое брезентом, стоявшее ровно посередке пакгауза.

– Дрезина?

– Она самая, мой первый встреченный башкир. Или башкирин?

– Башкир, – Азамат кивнул мыслям. Дрезина – это хорошо. – Черт с тобой, трещотка. Откуда джем?

– Из армейских сухих пайков со склада длительного хранения. Природная низкая температура творит чудеса. Чай оттуда же. Приятная просто Дарья когда-нибудь пила настоящий чай? Судя по всему… нет. Со скарбом все просто. Мой уже внутри нашего Джаггернаута… Э-м-м, Джаггернаут, моя просто Дарья, это страшная колесница из индийского эпоса. То ли «Рамаяны», то ли «Махабхараты», не помню точно.

– Я согласна заняться чем угодно, даже отказаться от чая… – Уколова вздохнула. – Лишь бы ты помолчал. Хотя бы немного.

– Ай, как невежливо. Так вот, вновь обретенные попутчики, скарб ваш, смотрю, уже собран. У бабы Женщины, не желающей раскрывать своего имени, его нет в принципе. Так что нам остается провести около получаса за чаем, что скоро будет готов, и приятной беседой. Повторюсь, убедительно прошу и даже требую общаться красиво и правильно. Ведь, подозреваю, каждый из нас виртуозно владеет матом. А вот его не хочется. Каждый… ну, возможно, кроме просто Дарьи.

Даша сплюнула. Показушно, через зубы, очень этак сурово и почти круто. И почесала бедро.

– Ну да, о чем я… – Костыль поставил на стол два зеленых пластиковых прямоугольника. – Угощайтесь, дамы и Азамат. Черт, совсем забыл простую вещь – какова сегодняшняя молодежь. Прошу прощения, приятнейшая просто Дарья, ошибся. Полагаю, что даже смогу почерпнуть у тебя что-то новое, пополнив свою копилку таких некрасивых и, одновременно, таких нужных емких, хлестких и ярких выражений.

Он замолчал ровно на необходимое время для заварки чая и создания кулинарного шедевра из сухой и твердой, прямо как старая сапожная подметка, галеты и джема, больше всего похожего на подсохшую смолу. Видно, натуральная низкая температура не справилась. Или склад оказался не той системы.

– Ладно, – Костыль посмотрел на Азамата. – Дело-то швах. С такой бурей столкнулся как раз неделю назад, рядом с Бузулуком. Она сейчас чуть утихнет, а потом саданет так – откопаться не сможем. А экскаваторы сейчас тут не водятся. Ни дикие, ни домашние. Надо выбираться даже не столько из-за тех уродов за воротами, сколько из-за снега. Пути заметет серьезно, не прорвемся. Пока накидало сантиметров пятнадцать, и сейчас там теплеет.

– Теплеет? – не поверила Уколова.

Азамат тронул ее за плечо и показал на потолок. Тот слезился капелью, а раз так, то там и впрямь потеплело. Не с чего таять снегу без солнца.

– Именно так… – Костыль отхлебнул из кружки. Покосился на довольно пьющую взвар со всем имевшимся сахаром Дашу. – Невоспитанная пошла молодежь, даже спасибо не скажет. Ладно… Так вот, штука такая. Эти там – тупые, на самом деле очень тупые, крандец как. Услышать открывающиеся ворота – услышат, не сомневайтесь. Но мы успеем. А делать все это надо уже почти вот-вот. Допиваем чай, дорогие гости, и делаем ноги. Я ж все-таки, если вспоминать прошлое, гуманитарий. Ошибся в расчетах с кирпичами, тварюги будут здесь уже минут через пятнадцать.

– Твою за ногу… – Уколова покосилась в сторону треска, хруста и лязга. – Весь мозг засрал и потом через уши выпил… И толку?

– Черт, кареглазка, теперь просто обязан спасти такую трепетную деву… Вы пожертвуете мне свой платок? Повяжу его на локоть и дам обет не стричься и не бриться, пока не прикончу несколько самых отпетых мерзавцев округи. Теперь я навеки ваш сраный рыцарь Айвенго.

Уколова вздохнула. И начала заниматься рюкзаком. Азамат занялся Дашиным АК, вернее, своим. Насколько смог заняться.

– Шиш чего выйдет, – прокомментировал Костыль, – без инструментов. Затвору хана.

– Хана, – согласился Азамат. – Плохо. Женя?

– А?

– Забери магазины. – Азамат перевернул пояс со спины на живот. О, хорошо. – Так… у меня патронов пять всего.

– Поделюсь, – Костыль усмехнулся. – У меня целых пятнадцать. Дорога вряд ли выйдет простенькой, и популять на ней придется. Побабахать и пошмалять… Обожаю это дело. Так… С маслом там все в порядке. Но есть проблемка.

– Какая? – Азамат покосился на дрезину.

– Если похолодает серьезно, боюсь, встанем и шиш когда сдвинемся. Примерзнет все.

Азамат кивнул. Баба в углу, наконец-то, ожила. То ли разговор все же слушала, то ли треск и кусок отвалившейся стены подействовал. Ворота ходили ходуном, адски скрипя.

– Ошизеть, силища у них. Хорошо хоть, скоро передохнут.

– Скоро? – Уколова повернулась к нему.

– Дня через три, думаю. Эти почти свежие, суток… трое как раз. С бешенством долго не живут.

– Долго не живут без горла, – Азамат вспомнил девчушку.

– Э-э-э, братишка, не будем спорить. Но я тут сижу как раз трое суток, как это все началось. Все живые были, никто из мертвого лежачего состояния не перешел в мертвячье бегающее. Ты чо, в сказки веришь страшные?

– Ладно. Говоришь, надо все сделать быстро?

– Именно.

Да-дах! Ворота скрипнули, просев с края.

– Очень быстро, – Костыль скинул брезент.

Ох-ох… Ей бы в музее стоять, а не превращаться в спасение. Но деваться некуда.

– Скорый фирменный поезд «Мертвяково-Хрендоезженск» готов к отправлению… – Костыль кивнул головой на дрезину. – Пассажирам убедительная просьба занять места, не пристегиваться, готовиться вкалывать и всячески отрабатывать услуги нашей трансдеревенской железной дороги. Никаких напитков и закусок предложено не будет, ужин сторонних контролеров за ваш счет. Приготовьте к оплате имеющееся огнестрельное оружие и боеприпасы.

– Вот ты балабол… – выдохнула Уколова. – Обалдеть.

– Не балабол, моя милая кареглазая длинноножка… А краснобай.

Даша кашлянула, вытаращив и без того большие глазищи. Азамат покосился на нее. Надо же, снова как привидение увидела…

– Ручная тяга, так-то, хорошо. Механика и никаких заправок, – Пуля кивнул на открытую дрезину. Та совершенно не внушала доверия. – Точно на ходу?

Костыль хмыкнул.

– Уверен, мой друг мещеряк.

Пуля чуть наклонил голову. Трепач нравился ему все меньше.

Главное при быстром убийстве – отвлечь противника. Дать ему понять, какие, типа, ваши сильные стороны. И ударить, типа, со слабой.

Башкир не хотел его убивать. Незачем, опасно вокруг, лишние руки – не помеха. Особенно когда те – с транспортом и чем-то длинноствольным. Но переть против натуры выходит не всегда. Был бы Азамат зверем, сейчас скалил бы зубы, пугая и вызывая на бой. Только он – не зверь. А куда хуже.

Рукоять топорика показалась теплой. После такого забега сложно остыть. Мещеряк, значит…

– Так… – Костыль мягко отодвинулся назад, выставил вперед руки. – Извини, не думал, что заденет. Есть предложение.

Пуля шевельнул бровью, не отрывая взгляда от тощего опасного нахала.

– Кишки будем выпускать потом, как доберемся. И если будет повод. Идет? А то у нас впереди сложный путь, очень сложный.

Уколова кашлянула, шевельнув стволом. Азамат покосился на нее. Молодчаги… Семьдесят четвертый она придерживала обеими ладонями. И те почти не тряслись.

– Давайте выбираться, – Дарья тоже кашлянула. – Здесь страшно.

– Там будет страшнее, – ласково пообещал Костыль, – в ту сторону местные пешком не ходят. Их там жрут.

– Как?

– Молча. И изредка порыкивая, полагаю. Волколаки.

Азамат шмыгнул носом. Плохо дело. Если правда, конечно…

Да-а-ах! В дырке, осыпавшейся кирпичами, вполне можно было рассмотреть серое небо и еле падающий снег. Если бы не урод с бородой, неожиданно оживший и прущийся вниз.

– Верно, проблемы надо решать по мере их возникновения! Обратите внимание, мои нежданные попутчики… – Костыль, взведя курки, быстро оказался рядом с проломом. Бородач рыкнул и рванул вперед, вытянув руку. И застрял.

– Так вот! – Костыль поднял двустволку. – Если бы сюда пролез вон тот песик, было бы хуже. А так мне впору сказать тебе спасибо, мой незнакомый недавний друг с бородой. Я мысленно буду называть тебя Санта-Клаусом. Прощай, память о тебе будет со мной вечно. И еще, милый друг, данке шён тебе от души, за затычку в виде себя самого. Шиш кто сюда пролезет.

Бах! Великан повис, обмякнув. Борода из рыжей стала багрово-черной. Остатки серого вязкого мозга потекли вниз.

– Вот теперь, дамы и Азамат, валим!

Дрезину не катили. Уколова и Дарья взялись за рычаг, начав его раскачивать. Костыль и Азамат хрустели запорами вторых ворот. Женщина и ребенок сидели в стальном коробе и не отсвечивали.

Им повезло. Стрелять не пришлось. То ли твари оказались тупее, то ли сделали все быстрее. Разгоняя дрезину, оба пробежали с десяток метров. И только потом запрыгнули, сменив девчонок.

Раз-два, раз-два… Войти в ритм сложно. Такую работу никто не делает постоянно, к ней не привыкнешь. Раз-два, раз-два, навалились!

Вой и крики затихали, отдалялись. Дрезина вышла на прямой участок рельсов, убегавших в черноту ночи. Серая мгла поверху снова клубилась темными непроглядными клубами. А снег, вроде бы утихший, повалил сильнее. Разом и густо. Липкими огромными комками, тут же начавшими расти даже на разогнавшейся тележке и ее седоках.

Раз-два, раз-два… Вверх-вниз, вверх-вниз!

Белая стена редела. Чернела сверху, порой даже блестела звездами. Ветер бил наотмашь, вгоняя внутрь попытки перекричать его. Пар от разгоряченных людей рассеивался тут же. Лишь чуть сверкали кристаллики изморози на плечах и руках.

– Маски на рожи!

Костыль перекинул рычаг Даше, полез в сумку на боку. Заскрипел соединением, вкручивая бачок прямо в свою маску.

– Не фнаю, как холод дейфтфует. Гофофят, оф мефной дфяни кифки выблефыфаеф, – сухо изложила маска, качая бачком. – Одефайте!

Азамат не спорил. Молча нацепил старенький ПМК, вкрутив бачок, выданный Лесником на прощание. На Дашу маску нацепила Уколова. И замерла, глядя на тетку с ребенком.

– Надефай! – хрипнул Костыль. – У тефя тофе ребенок ф софой. Кто ей про пифя ф пифю раффкафет, она?!

И кивнул на бабу Женщину, злобно зыркавшую на них.

Так-так-так, секунда за секундой, смерть где-то рядом. Ну, старлей, ну?

Выбор есть у каждого. И у каждой. Жалко мать с ребенком? Жалко. Только подумай головой, прикинь, знала ли она о таком варианте? Знала. Она здесь жила. И даже удирая, могла взять с собой что-то нужное. Могла и не взяла. Ну же, Женя, не глупи, не надо благородства. Не оценит. Старлей!

Уколова подняла противогаз, почти протягивая бабе Женщине.

– Тфафь! – рявкнул Костыль. И щелкнул курками. – Уфью!

Уколова замерла. Азамат выругался.

Откуда-то из самых глубинистых глубин тряпья, надетого на нее, появился хобот, маска и крохотный респиратор. Азамат дернул шеей, явственно ощущая, как чешутся руки. Так и тянутся за пояс, к приятному изгибу топорища.

Уколова надела маску. Устроилась удобнее, стараясь следить за тылом. Противогаз никак не защитит от клыков с когтями. А места здесь… и впрямь стали страшными, дикими, опасными.

Снег летел все быстрее и быстрее. Как и их железный Росинант, скрипящий и стучащий узлами суставов. Но так лучше, чем пешком. Опасаться крушения не стоило. Это знал даже Азамат. Хотя и бывал тут всего ничего.

Похвистнево взялось за дело сразу, как стало проще дышать. Слаженно, жестко, без рассусоливаний. А как еще?

Про пути Пуля слышал. Стальные артерии восстанавливали лет пять. Восстановили как раз сюда, дальше пока не пошли. С ужасами, гнездящимися в Отрадном, в одиночку похвистневские справиться не смогли. Потеряли состав и двадцать человек у Алтуховки. Чересчур дорогая цена за сомнительный куш в виде остатков добра на нескольких заводиках и наверняка выпотрошенных складах.

Но пути хранили, как зеницу ока. Наказание за вредительство было ясным и доходчивым: нарушитель приматывался к рельсам тросами. И так и оставался. С подрезанными сухожилиями и вырванным языком. Место для казни выбиралось подальше от людей. Чтобы точно не спасли.

Так вот и жила себе стальная дорога, хранимая болью, страхом и правосудием, стоящим на неотвратимости наказания. Жестоко, но справедливо.

Потому сейчас они могли не еле-еле катиться, метров по пять в минуту, а почти нестись, около десяти километров, не меньше. Солидно…

Что-по поменялось. Неуловимо, ощущаемое лишь постоянно напряженной интуицией. Скорость не упала. Ветер так же нес снег. Небо еле виднелось вверху. Костыль сопел через респиратор. Скрипел и звонко стучал старый металл тележки. Но что-то ощутимо поменялось. Стоп…

Снег остался позади. Снег растекался поверху, мягко обволакивая неровный полукруг над их головами. Пропадал в темноте, набрасывал черную непроглядную вуаль. Снег уходил в стороны… Что за?!

Кх… кх… кх…

Грудничок кашлял. Редко, чаще, не переставая. Пят'ак!

Костыль что-то заурчал, навалился сильнее. Ну да, давай попробуем хотя бы так.

Раз-раз-раз… До «два» дело не доходило, дрезина скользила вперед, как на крыльях. Азамат даже удивился. Не смахивал Костыль на доброго человека. Их спас, только чтобы на тележке этой удрать. А тетка? Чего ради он так убивается, пар вон так и прет, не сдуваемый ветром?

Дрезина перла в странной воздушной кишке. Сюда не пролезали вихри, бушующие где-то за невидимой преградой. Снег, размазываемый ими, собирался в невесомые сугробчики вдали, под деревьями. А они неслись через кусок умершей земли, решившей убивать всех, забредающих на него. Ребенок кашлял. Металл скрипел. Баба начала подвывать, ощутимо слышимая через свой и чужие слои резины, кожи и металла.

– Нафмем! – Костыль хрипел неразборчиво, явно стараясь дышать через раз. Подвела его собственная защитная конструкция. Значит, не катался он здесь раньше и пешком не мерил километры. Просто знал… знал… откуда-то… Так же, как и Азамат. В прошлый раз караван, шедший от Отрадного, пронесся мимо села по остаткам автотрассы. Туда эта погибель точно не дотягивалась. И все казалось байками да трепом у костра. А обернулось правдой.

Нажмем, значит? Азамат поднажал еще. Плечи, руки, ноги, спина гудели и орали болью. Терпи, братишка, не впервой. Терпи.

Кхкхкхкх… Грудник не замолкал. Его мать выла. Даша съежилась, сжалась почти на самом дне, совсем не напоминая саму себя у Отрадного. Тогда Азамат ее боялся… Сейчас опасался за нее. Пят'ак, поднажмем! Хорошо, за старлея переживать так сильно не стоит… Уколова зажимала противогаз у самой шеи и, совершенно невозможно, смотрела на Азамата дико испуганными глазами.

Кх…

Азамат кашлянул. В груди, царапая сотней кривых заноз и крючков, расползалось ледяное пламя.

Кх… кх…

Кашель рвал грудь, мешал качать рычаг, мешал думать о чем-то…

Кх… кх… кх…

Пот сыпал по спине ливнем. После новых рывков и собачьего гавкания из груди стекла маски потели все сильнее.

Кх… кх… кх…

Алое застилало глаза. Внутри Азамата уже не хрипело. Булькало, закипая самой кровью. Горячей, пылающей в содрогающихся легких и горле, рвущейся наружу.

Кхххх…

Снежинка упала прямо на стекло маски. Красивая, хрустально-нежная снежинка. И растаяла, сменившись своей сестренкой, и еще одной.

– А-а-а! Кхххх… Да-а-а! – радостно завопил Костыль. – Выбфалифь!!

Выбрались? Азамат поднял голову, взглянув на небо.

Небо ярилось заново. Густело черными дирижаблями туч, набухающих снежными батальонами и взводами. Мягкая разведка сменялась алмазно-острой атакой ледяным крошевом. Налетевшая эскадрилья северных безжалостных ветров разметала его, перекрутила, смешала с мокрыми десантниками липких огромных хлопьев. Зима воевала с осенью, жадно заглатывая куски земли, вот-вот принадлежавшие сестре.

– А-а-а-а-а!!! – Костыль содрал маску. Шумно и влажно выдохнул, выбросив сопли и пар, смахнул пот, блестевший на лице дождевыми разводами. – Как же охренительно снова выжить! Это, мать вашу, даже лучше сочной бабы второго срока молодости… А уж это, братишка башкир, еще тот восторг!

Уколова рассыпалась истерикой и смехом. Обращать внимание на слова сивого балабола уже не хотелось.

– Не останавливайся, землячок, качай-качай! – Костыль покосился на бабу с ребенком. – Живой?

Та с ненавистью кивнула головой.

– Не, ты видал? – после респираторов и резины голос из-под маски доносился ощутимо яснее, прям каждый звук слышно, – видал? Ни фига не делает, спасена и недовольна. Вот подлая бабская натура, все ей должны. Что ты, что я!

Азамат не ответил. Хотелось всей грудью, да чего там… всем существом хватать холодный воздух, не рвущий грудь и даже кишки, не отдающий плесенью складов и пылью резины, давиться, но вгонять его в себя, глоток за глотком. А нельзя… Запалишься, как коняга рабочая после дороги, и все. Сляжешь в горячке, да сам по себе легкие и выхаркаешь, без какой-либо непонятной аномалии. Рентгенов тут давно не встречалось, химзаряды выветрились давно, значит… Значит, точно аномальная хрень, и все тут.

Хотелось остановиться. Передохнуть. Расслабить налившиеся мышцы, тяжелые, как чугунные чушки. Но нельзя. Стоит чуть отпустить самого себя – и потом станет сложнее. И… Азамат выругался. Так, что Даша вытаращила на него глаза. А уж ее-то, после скитаний в Кинеле и трущобах у городка, удивить сложно. Только извиняться некогда. Надо гнать и гнать…

Костыль понимающе оскалился. И навалился на свою половину рычага.

Раз-два, раз-два, металл стучал и скрипел. Дрезина, толкаемая мускулами, разогналась. Неслась под горку, несла людей, вновь спасающих собственные жизни. Сквозь ночь, ставшую ледяной и белой. Через холод, воющий ветром. И не только ветром.

Крыложоры, водяные, редкие черносмерти… Дети Беды страшны. Опасны. Так и есть. Только вот люди за двадцать лет забыли кое о ком. О враге с тысячью лет опыта и страшном не меньше, чем мутанты, эта отрыжка умирающей планеты. И зря.

Беда щедро одарила многих разным. Этому врагу Беда подарила чуть больше сил, выносливости, размеров, скорости… Всего по чуть-чуть. Но этих «чуть» хватило.

Звезды сверкали не только в неожиданно очистившемся небе. Звезды блестели по бокам и чуть позади отчаянно скрипевшей дрезины. Прорываясь через редеющую снежную стену, звезды глаз мешали свой вой с ветром. Вой стаи, идущей за добычей. И не отстающей.

Волки ядерной зимы не желали отпускать сладкое человеческое мясо. Они шли по пятам.

Не волки даже, волколаки.

Светлые, ловкие длинные тени. Уколова, совершенно точно злясь на себя из-за почти пустых магазинов, не стреляла. Рано, глупо, бесполезно. Азамата так и тянуло ее похвалить.

Этих он знал, видел, почти встречался. С точно такими же, длинными светлыми ночными тенями. На оставшемся куске трассы от Октябрьского до Новой Уфы. Несколько лет назад. Он и еще с десяток наемников вели караван с Бавлов. Еда, трудовые ресурсы в виде проштрафившихся сельчан, кожи, пара тюков с беличьими шкурками. И даже мед. Все было как сейчас. Ночь, снег, вой, ветер… Только звезд и близко не виднелось.

От каравана дошла половина.

Волк – существо благородное. Волк лучше человека. Волк…

Азамат ненавидел волков. И не фантазировал про них. Волк – это смерть.

Он чует тебя за километры. Он тише тебя, когда хочет. Он охотится стаей, а волк-одиночка – просто больная, злобная тварь. Волки – это страшно.

Белые тени неслись в кромешной темноте. Белые зимние волки Беды, никогда не водившиеся здесь. Смерть на осторожных сильных длинных лапах. Блестящая застывшими снежинками на густой плотной шубе. Сверкающая едва заметным серебром прячущейся луны в черных глазах. Отсвечивающая слюной на длинных клыках темных пастей.

– Качай, качай, Пуля! – орал Костыль. – Не попадешь в них!

Да ладно…

Уколова все поняла без слов. Вздохнула, посмотрев на свои руки. И, рывком, оказалась на месте Азамата. Перехватила рычаг, не дав дрезине замедлиться.

Раз-два. Раз-два. Азамат не знал, как такое возможно. Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы, ехал поезд запоздалый… на двадцать лет запоздалый. А стальные полосы, державшиеся на честном слове и старых, еще деревянных, шпалах, несли дрезину вперед. И уже не верилось, ухнув на очередном ухабе, что за ними на самом деле следили.

Так, хватит. Его дело – свинец и сталь, порох и кровь. Работай, боец, ты снова нужен.

АК превратился в лед. Чертов стальной лед, весом больше обычного «калаша». Металл притягивал и не отпускал пальцы, тянул шерсть драных перчаток, холодил через ладони все тело, доставая куда-то в самую глубь. Темнота, подсвеченная серебром, размазывалась намного быстрее летящей в тартарары старухи-дрезины.

Белые мохнатые тени плавали в снегу, скорости, черной пустоте вокруг. Выли, дразня людей и ветер, соревновались в скорости, тянули время, играли в жуткие кошки-мышки. Появлялись в прорехах мокрой холодной стены, пропадали, сливались с бешено кружащимися последышами бури.

Не попадет? Да ладно? Азамат, шаря глазами вокруг, щурясь от лезущего повсюду мокрого холода, начинал злиться. Что-то шло не так. Совершенно не так.

Воздух в снег не холодеет, не превращается в мерзлый студень, мешающий даже двигаться, колющий ледяными иглами до кости. Мороз не может заставить твои глаза видеть расплывающиеся неуловимые силуэты, пусть твои зубы выстукивают сумасшедший ритм, чуть не крошась друг о друга.

Не попадет?

Белый мохнатый вихрь вылетел из снежных клубов. Данг! Мимо. Зверь щелкнул зубами, нырнул назад, издевательски завыв напоследок. Азамат вцепился в рукоятку, прижал приклад плотнее. Крышка холодила щеку даже через намотанный шарф. Железо и мороз созданы друг для друга. Так и звенят в унисон. Дзыыынннннноооууууу…

– Азамат! – Даша кричала почти ему в ухо.

Сволочи…

Звуки стаи убаюкивали, заставляли тыкаться носом вперед, засыпая. Сволочи…

Вой менялся. Переливался вокруг, окружая тесным кольцом, закрывая собой даже свист ветра. О-у-у-у…

Тени, почти невидимые за сплошной живой стеной, не отставали. Выныривали, мелькали едва уловимыми черными точками носов, прятались. Подбирались все ближе и ближе. Азамат понял это, понял, полоснул парой коротких вокруг. Отпугнуть, попасть? Он даже не смог бы ответить. Чертовы лохматые бестии обыгрывали людей. Шельмовали на своем поле, чуя хорошую поживу.

Ребенок, ни разу не пискнувший, басовито заголосил. Баба Женщина, ойкнув, прижала его сильнее, стараясь накинуть край одеяльца, заглушить звуки, сбить зверье с толку.

Снег почти сразу раздался под многоголосым воем и коротким жестким лаем. Гонка и охота перешли в новое качество. Жертва подала голос, стая услышала и ответила. Волки гнали стальную лосиху и ее детишек в стальном чреве. Гнали, зная про удачу.

Белая круговерть разлетелась клочьями. Разом, безмолвно, три тени возникли по правую сторону. Белое и черное, колючее и гладкое, глаза и клыки. Три летящих вперед страшенных твари, рвущихся к людям и горячей крови. К сочному мягкому поросенку, закутанному в одеялко, к его мамке с огромными, раздувшимися от молока грудями, к пахнущей ребенком и сладким здоровым потом девчушке на полу дрезины, к тянущей болезнью и худющей тетке, к опасным и воняющим сталью самцам на двух ногах. Голод гнал волков Беды вперед. Голод давал силы и ярость.

– Вожак, бей в него! – кричал Костыль, продираясь через вой ветра и волков. – Бей!

Руки вело в сторону. Азамат успел. АК грохнул дробно, скакнул, чуть не дав прикладом в голову. Тело стало вялое, ватное, не свое, клонило в сон и к Даше, к полу, к дрожащим стальным пластинам. Но Азамат выстрелил.

Первый волколак, коротко тявкнув, улетел под насыпь. Белое на лету смешалось с красным, плеснуло россыпью живых рябинных ягод, разлетающихся в стороны. Алое сделало бок его соседа видимым, пусть и на пару секунд, Азамату хватило.

Третий, остановившись почти на месте, укрылся в снежной стене, наваливающейся все гуще.

Азамат вытер мокрый лоб, посмотрел на трясущиеся пальцы. Вожак… вожак…

Из-за белого, кружащегося вокруг водоворота донесся новый вой, навалилось еще сильнее, почти вжимая в сталь. Пуля вцепился зубами в ладонь у запястья, не прикрытую кожей перчатки. Во рту разом посолонело, в глазах заплясали белые круги боли. Но он чуть пришел в себя.

Тройка белых монстров выскочила прямо в корму. Так близко, что пришлось бить очередью, вскочить и шагнуть к ним. Иначе бы не попал. Баба, подхватив орущий сверток, переместилась ему за спину. Азамат бил в упор, кроша сволочей в труху.

– П-у-у-у-ля-я-а-а-а!!!

Уже оборачиваясь, понял простую вещь: его провели вокруг… вокруг чего там волки могут провести. Сам Азамат выбрал хвост. Выбирать иное было совсем брезгливо.

Краем глаза уловил лишь остаток движения. Величавого, рассчитанного до мелочей, выверенного до микрона, неожиданного и запланированного. Беда подарила своим деткам много полезного. Пси-общение уж точно пришлось волкам ко двору. Нет, не волкам… именно волколакам.

Вожак или нет, какая разница. Огромное поджарое тело вылетело по идеальной дуге и точь-в-точь когда следовало. Не задев бортиков дрезины даже кончиком хвоста, перемахнуло ее, свалившись в никак не редеющий буран. Крик тетки замолк сам собой, сменившись свинцом тишины. Ребенок, видели все, вылетел и попал прямо на рельс. Правда, у самого металла его подхватила новая белая тень.

Вой прекратился. Чуть позже умолк ветер. Совсем чуть спустя они вырвались из белого живого монолита, растущего от неба и до самой земли. Дрезина, постукивая колесами чуть тише, покатилась под мертвенным лунным серебром, неожиданно облившим все вокруг. Радости никто не ощущал. А Даша плакала.

– Ну… – Костыль, перестав рвать рычаг и чуть останавливая собственное тело, харкнул за борт. – Вот и она пригодилась. Заплатили контролерам оптом, мать их…

Хвататься за топорище Азамат не стал. И вовсе не из-за черной точки ТТ, смотревшей на него ненавязчиво и сурово. Просто стоило подменить продрогшую, зубы так и стучали, беднягу Уколову.

«Такое разное прошлое: давно выпавший снег»

Вчера вечером небо налилось серо-черным так, что ждал снега. Не получилось, лишь похолодало.

Снег так же незыблем и вечен, как счастье или боль. Всегда рядом, всегда неожиданно и всегда ожидаемо.

Белизна и свежесть превращает осенне-грязную Самару в красивый город. Ему не мешает даже нежелание земляков не мусорить и сигаретные пачки, пакеты из-под шаурмы с использованными гондонами под окнами.

Снег хрустит долгожданно в ноябре и жутко утомляет где-то к празднику мальчиков, носков и рыльно-мыльных подарков с распродаж. Снег рядом всю нашу русскую жизнь и никогда не станет ненавистным. Просто иногда устаешь, не более.

Мы встали на горушке прямо у дороги Знаменское-Горагорск в конце октября девяносто девятого. Укрепились… укрепились так, что спина плакала горючими слезами после двух позиций для гранатомета и орудийных погребов. Плащ-палатки сносило ветром и, отстояв свое ночью, Коля и я полезли в старенькие и насквозь вшивые спальники. А Лифа, оставшись под утро, заснул.

Снег засыпал все вокруг и нас с Колей. Сашка, клюя носом в окопчике, смахивал на замерзшую ворону. Отплевавшись от холодного крошева, растаявшего только на носу и губах, сел, понимая, что дико зол. Коля злился не меньше. И мы не нашли ничего умнее, чем покрыть матом друг друга и прописать друг другу. Я сапогом, Колька своимсемьдесят четвертым. А Лифа? А Лифа был тупо подонком, да и ляд с ним. С Колей мы помирились в процессе поиска «чего б пожрать».

Январь две тысячи восьмого завалил Самару снегом чуть ли не по крыши припаркованных кредитных «фокусов» с «сонатами». Самарское метро, радостно отдаваясь эхом сотен и сотен людей, принимало в себя, сколько могло. И, наверное, в первый раз после открытия, было совершенно рентабельным.

На следующий день никто и ничто не работало, по Дыбенко, с криками «ура», гоняла счастливая троица на снегоходах, к моей сестре в «Патио», чьи хозяева явно свихнулись от жадности, приехали две «буханки», а через три дня владельцы «нив» и «патриотов» немало заработали на выдергивании из сугробов малолитражек. Виноватого нашли. Как еще… Начальник ТТУ ответил за всех и вся, не выгнав на очистку свои секретные боевые трамваи, а саперы 2-й армии, добравшиеся из Башкирии, уехали просто так.

Моим главным снегом навсегда останется тот, ради которого мой строгий дед, дождавшись моих шести лет, сделал снеговую лопатку. И, даже утыканный окурками и желтый, снег всегда останется грузом на ней, помогавшей моему давно ушедшему деду чистить двор и улицу рядом с домом.

И, да, уже соскучился по тебе, дружище снег.

Глава 4 Проклятый старый дом

Самарская область, г. Похвистнево

(координаты: 53°39′00'' с. ш., 51°08′00'' в. д., 2033 год от РХ)

Луна плыла в очистившемся небе. Красиво, но опасно. Серая хмарь неба лучше бы чернела, наливаясь дождями, градом, снегом, чем угодно, хоть падающими лягушками. Чистое небо? Значит, жди беды.

Мороз ли опустится стремительным рывком огромного колючего языка, или что другое? Азамат не загадывал, знал – надо двигаться, пока возможно. Расстояние тут невелико, по меркам до Войны. Половину они преодолели в проклятый буран, подарив четырехногим хозяевам снежной ночи страшную жертву.

Пока им везло, на небе лишь остро вспыхивали искорки звезд – и все. Ничьи крылья не закрывали трупную зелень серебряного молчащего черепа в небесах. Азамат, как ни старался, ни разу не видел в Луне улыбающегося толстяка или неведомого морского коня. Никогда. Светящаяся блямба, катившаяся себе по непроглядному бархату вверху, казалась лишь чьим-то огромным костяным последышем. И не более.

Разговоров не случилось. Знал ли Костыль о таком варианте для матери и дитяти? Глупо предполагать, что знал. Подозревать его в желании откупиться, скинув за борт тетку с грудником, оставив там стаю? Вполне легко. А смысл?

Раз-два… раз-два… Они все качали и качали, разгоняя железную бричку. Усталость глухо забилась куда-то в самые далекие уголки. Ее время вернется, когда дрезина полностью остановится. А сейчас, закостенев в опустошающей злости от собственного бессилия, хотя тут кому как, двое мужиков знай себе гнали старую путевую тележку. Не время трындеть, время работать.

Земля чернела во все стороны. Деревья, темнее темного, торчали скелетами, раскинув сухие загребущие лапы. Сырость хватала через мокрую одежду, цапала промозглыми лапами открытую кожу. Пар не валил, развеивался резкими ножевыми ударами постоянно меняющегося ветра.

– Скоро докатимся, – буркнул Костыль, – афедроном чую. Всей спиной вижу, аки глаз у меня по ней насыпано, как иголок у ежа.

– Ну-ну, – Азамат все же ответил, – посмотрим.

Раз-два… раз-два… до чего ж надоело…

Колеса стучали мерно, разве что не баюкали. Даже хорошо, ведь усталость, коварно и незаметно, хитро и со спины, начинала охватывать добрым десятком мягко-когтистых кошачьих лап. Пару раз Азамат успевал лишь ухватить момент дремоты и выйти из него. Пока справлялся.

Люди – не машины. Люди сильнее и выносливее. Машинам нужны смазка, техосмотр и замена изношенных частей. А людям порой хватает лишь воли. А потом? Ну, а потом случается всякое. Но все равно люди куда сильнее машин. Хотя именно сейчас Азамат не отказался бы от двигателя, неожиданного выросшего у дрезины где-нибудь, пусть даже вместо Костыля. Не больно-то жалко.

– Дома, – Уколова, дующая на ладони и постоянно их разминающая, кивнула головой вбок. – Азамат, дома. И огни, туда дальше.

– Огни? Славно, славно… – Костыль выдохнул, явно устав не меньше Пули. – А домов тут должно быть немало. В отличие от огней.

Он был прав. Подбельск лежал за спиной, судя по всему. И прокатились они мимо него в буран. Азамат неплохо помнил окрестности Похвистнево, но в темноте мало чего разглядишь. Увидеть бы Копейку, все встало бы на свои места. Гора… Горушка невеликой высоты торчала над городом, заметная издалека. Слышал Азамат такую байку – мол, после Войны, стоило лишь Беде начаться, Копейка явственно доказала свое название.

Тот самый купец, которого якобы там и кокнули при царе Горохе, стал являться всем, оказывающимся на вытянутом плоском горбу, нависшем над городком. Так вроде и пер, едва начинало смеркаться, к людишкам, невесть как забредшим туда. Покачиваясь, зло поглядывая налитым кровью глазом, тряся рубахой, изгвазданной в кровище, и постанывая. Что там стонало привидение, никто не знал. Стонет, мол, и все тут.

Ох… Азамат снова задремал, сам не заметил, как, задумавшись про купчину, давным-давно сгинувшего за-ради найденной при нем лиходеями одной копейки. Твою ж…

– Точно, Похвистнево, – Костыль оглянулся, – у них на форту всегда ночью красный горит. Типа, стой, прохожий, иначе помрешь.

– И нам стоять придется? – поинтересовалась Дарья.

– Посмотрим. Но мне не хотелось бы. Желается оказаться в тепле, каком-никаком уюте и, по возможности, помыться. И пожрать. И выспаться в кровати. И…

– Ты на пожрать-то имеешь что за душой? – поинтересовалась Уколова. – А то бабу ему подавай.

– Какую-такую бабу? – удивился Костыль. – Даже и в мыслях…

– Верю-верю всякому зверю, – Уколова слабо улыбнулась, – даже ежу. А тебе, Костыль, погожу.

– Да и…

Что скрывалось за «да и…», они не узнали.

– Ракеты! – Даша встала. – Смотрите!

Тах… Тах… Осветилки вылетали по две.

– Нас услышали, – Костыль кивнул самому себе, – сбрасываем ход. Форт близко.

– Услышали?

Вот бестолочь, а еще на станции жила… Азамат хмыкнул. Такой лязг подняли по ночной округе, рельсы гудят в любом случае, а она спрашивает. Большая вроде, а все как ребенок.

Свет резанул по глазам, привыкшим к темноте. Прожектор бил издалека, нащупывал – и нашел их. Не иначе, «Луна» военная с бронетехники… Ох, и шарашит же, аж обжигает.

– Ща горлопанить начнут! – деловито поделился Костыль. – Точно вам говорю.

– Сбрасывайте скорость! – рявкнул матюгальник со стороны города. – Говорит капитан форта. Сбрасывайте скорость.

Предупредительные трассера легли по бокам, канув в тьму. Красиво летели, сволочи, жужжа и светясь. Костыль вздохнул, почти перестав качать. Ну, а что?!

– Эй, просто Дарья… – наглый попутчик наклонился вперед. – А что у тебя с глазами, а?

Азамат успел только обернуться. Мазнуть глазами по совершенно белому лицу с черными провалами зрачков, разом заполнивших радужку. Уколова, все же задремавшая и пропустившая даже ор мегафона, не успела ничего.

Даша просто встала на борт дрезины и шагнула в черное несущееся пространство. Раз – и как не было девчушки…

– Стой! – Уколова перевесилась наружу, всматриваясь в темноту. – Стой!

– Не останавливаться… – почему-то прошептал Костыль. – Етишкин кот…

– Не останавливаться! – рявкнули с форта. – Не останавливаться!

Очереди легли ближе. Почти просвистели рядом, заставили Уколову нырнуть назад. Губы старлея тряслись.

Азамат, качая головой, налегал на рычаг. Не останавливаться, пят`ак! Хорошо, пока не останавливаемся.

Форт город сделал из бывшей водонапорки и больших вагонов-рефрижераторов. Проезд загораживал маневровый тепловоз с закрепленным на корме ножом бульдозера и наваренными бойницами. Пыхтя и вздрагивая, металлическое чудовище готовилось двинуться. Вперед, давя неизвестных, либо назад, если пропустят.

По флангам громоздких укреплений, перекрывая подходы, тянулись сразу два рва и валялись разбросанные тут и там «ежи» из сваренного старого железа. Колючка, тряские грохочущие консервные банки, наверняка «егоза» по периметру и самопальные сигналки. Все как обычно.

– Встали, руки вверх, оружие не лапаем. Открыли лица и смотрим вверх, вспоминая о Боге. Вы же готовы встретиться со всевышним, бродяги?!

Костыль стянул маску и сплюнул.

– Матвей, хорош гнать… Это я.

Вместо металлического рыка по металлу зацокали металлом набоек. Невысокий, в ладно подогнанном стареньком «дубке», в кожаном шлемофоне и маске, Матвей спустился вниз очень быстро.

– О как, какого бешеного пса к нам принесло попутным ветром. Откуда путь держишь, менестрель сраный?

– За сраного можно ответить, – Костыль хмыкнул. – После дежурства, само собой. Да и не пою я больше.

– Ну да, как я забыл. После женушки Кривого и мне бы петь не захотелось. Чего ж не остался, если сделал супругу серьезного человека вдовой и хозяйкой целого курятника?

– Не люблю деревенскую жизнь. И в говне ковыряться тоже не люблю. Да и бабенка глуповата. Так… на пару раз отдохнуть, хотя, сам понимаешь, сиськи зачетные. Неужель никого не нашла?

– С таким приданым как же не найти, нашла. Это кто?

– Знакомые. Помогли с Черкасс удрать.

– О как. Есть из-за чего удирать?

Костыль ответил не сразу. Азамат понял. Расскажешь про хрень, творящуюся в селе, – можно помереть прямо здесь. Если, конечно, в карантин не попадешь в лучшем случае.

– Перебежал дорогу тамошнему голове. Сам понимаешь, из-за чего. Больше сисек богу сисек. И самогона.

– Дурак ты человек, – Матвей усмехнулся, – нигде не задерживаешься из-за одного и того же. Погубят тебя бабы.

– Погубят его не бабы, а неумение думать головой и умение думать чем-то другим, – Уколова не выдержала. – У меня девочка убежала, надо…

– Надо? – удивился Матвей. – Вам надо, так возвращайтесь. Мы к чертовой бабушке не полезем. Ну его в… Ну его, чертов черный дом. Не… Хотите – возвращайтесь. Подсвечивать дорогу не станем, потом еще к нам придет. У нас нейтралитет с этой дрянью.

– С какой? – спросил Азамат, радуясь неистраченным десяти патронам. Если караульные, тертые калачи с пулеметами, не хотят куда-то идти, то придется ему. И, видать, дело серьезное. Жаль, кончились пули боло. – С какой дрянью?

– Я ж сказал, – лениво процедил Матвей, – с чертовой бабушкой. Раз девчонка туда пошла, значит, позвала ее старуха. И теперь какое-то время по окраинам детишки пропадать перестанут. Нажрутся твари и спать лягут.

– Как – нажрутся? – Уколова сглотнула.

– Ну, как… может, молча, а может, и обсуждая текущую политическую ситуацию в мире. Кто их разберет, упырей. Хана ей, вот и все. Живыми оттуда никто не возвращается. А если возвращаются, то мы их сжигаем, как правило. И безопасности ради, и эстетики для… Больно уж вонюче они пахнут. А че, когда помер, то гниешь, знамо дело. Жутко падаль эта воняет, трупниной несет от них, кто все же возвращается. Вот и жжем. А им насрать, они ж померли.

Уколова обернулась, глядя в темноту…

– Даша… Где ты?…

…Как оказалась здесь? Почему? Не вспомнить, не дотянуться внутрь себя. Тах-дах-тах-дах… Это твое сердце бьется внутри, чуть подрагивая и замирая на каждом третьем ударе. Птицей вспархивает, щекотно проводя крыльями внутри, и снова пропадает. Что это, что это такое… Что?

Ноги несут сами по себе. По грязи, по крошащимся крысиным черепам, по детским косточкам. Тьма вокруг ослепляет и дает возможность видеть все. Каждая линия ломающегося позвонка отражается внутри. Каждый изгиб маленького ребра виден как на ладони. Ноги хрустят костями. Ноги несут вперед.

Дом в три этажа. Дом с колоннами. Грубыми, толстыми книзу и сужающимися к бетонному треугольнику, придавившему их сверху. Колоннам тяжело, они одышливо скрипят жирными телами, бледными и светящимися алебастровыми разломами в лунном свете.

Дом жадно смотрит на нее, вглядываясь в самую душу, рассекая ее темными нитями паутины, вцепившимися десятками крючков на кончиках. Не пустить, не дать удрать, не разрешить уйти. Дом сопит сотней трещин и дырок, жабрами черных руин, высящихся над округой.

Время не пожалело новостройки, кирпичные и светлые. Оголенные скелеты многоэтажек, поднявшихся перед Войной, обглоданы протекшими годами и голодными ветрами. Обточены мириадами дождевых капель и биллионами льдинок алмазной крепости, двадцать лет обдиравших каждый развалившийся костяк.

Под грудами растрескавшегося кирпича и выгнутых китовьими остовами крыш неровно спят души непроснувшихся жильцов. Они не выжили, даже не дождавшись разорвавшегося рядом солнца. Они умерли от невесомых крохотных убийц, рассеянных над бывшим поселком пролетавшей стальной смертью. Выращенные в лабораториях крохи убили огромных и маленьких людишек, не уцелели ни стар, ни млад.

Их крики слышатся даже сейчас. Режущие битым оконным стеклом, раздирающие ржавыми граблями, шинкующие трухлявыми вертелами. Крики ползут со всех сторон, окружают, шипят рассерженными гадюками, вцепляются в незащищенные живот и пах. Ледяными спицами втыкаются в хребет, косточку за косточкой, нерв за нервом. Вопят убиваемыми кроликами в голове, терзая даже не уши, кроша изнутри зубы и выдавливая глаза.

Сиреневые, салатовые, красные души погибших текут со всех сторон. Незаметно и обманчиво медлительно, все ближе и ближе. Перекатываясь через зеркало разом замерзшей земли, тянут острые пальцы-щупальца, ругаются, видя расстояние. Наша наша наша нашанашанашанаша… шепот придавливает тяжелее рухнувших этажей. Не отпускает, манит к огненным провалам мнущихся черепов, к белоснежным клыкам в сухих обескровленных пастях.

Души, склизкие и опасные, катятся дальше и дальше. Живая, пульсирующая своим теплом дурочка притягивает магнитом. Голод и желание идут раньше хозяев, загнутыми пиками колючей проволоки хлещут, впиваются прорастающим страхом, обездвиживают.

Приторный запах сгнившего абрикосового сада и серая плотная завеса уморенного коровника идут перед ними. Ноздри бы заткнуть, да руки плетьми вдоль тела, мягкие на кончиках пальцев и закостеневшие выше, бледные, бесполезные руки. Тлен и гниение все кучнее, все плотнее – сзади, справа, слева.

Крик не пугает желающих живого тепла. Вопль не зовет на помощь бросивших ненастоящих друзей. Никакой помощи не случится, и никто не придет. Одна против ужаса, одна-одинешенька посреди стылой мертвой пустыни, раскинувшейся в недосягаемой для человеческих глаз темноте вдоль сдохшей железной дороги.

Призраки и их слуги боятся лишь одного черного старого дома. Скрипа досок обшивки, выпирающих ребрами рыцарской кирасы. Неуловимой угрозы шепота, идущего из глубоких подвалов и чердака, чья злоба чернее черного. Да-да, они опасаются даже его тени, ширящейся вокруг, неторопливо и неумолимо настигающей всполохи сиреневого, оранжевого и салатового. Призраки, комки кровоточащих, неупокоенных душ, мягко лопаются и звонко трескаются, не успевая удрать от тьмы, падающей со стен и крыши черного дома. Тень особняка растет, впитывает в себя умирающие останки злобы и насыщается нерастраченным страхом.

Мертвый оскал зеленовато-трупного черепа, ухмыляющегося с небес, подталкивает в спину. Вперед, дурочка, лишь там ты спрячешься. Если повезет, тебя найдут. Не повезет – останешься в громаде с колоннами. Там безопасно. Там можно выжить. Ведь луна скоро спрячется в клубки черных туч, и призраки вернутся. Настигнут, загонят, выпьют досуха.

Шаг за шагом, хрусть-хрусть косточками под сапожками. Да-да, вперед. Не смущайся, торопись, луна глумливо хохочет беззвучным смехом с небес, оттаскивает рычащую тень, ярящуюся сторожевым псом, выпускает оставшихся призраков. Луне весело играться с идиоткой, оказавшейся на мертвой земле в одиночку. Беги, беги, пока тебя не догнали.

Воздух густой и вязкий, сладкий, пахнущий разрушенным кладбищем и его обитателями. Лезет в нос, рот, горло, смердит даже в ушах. Смерть, невидимая и осязаемая, танцует над черным домом, не решаясь проникнуть в оскал чердака.

И хорошо, и хорошо, немножко осталось – и скоро окажется внутри… Чуть-чуть.

Ступени растрескались. Трещины змеятся сухими венами. Посередке – вытертая до желобка дорожка. Удобная и такая надежная. Вроде бы – оскользнуться и упасть, а вот не выйдет. Ноги ступают ровно, не шатнуться, не качнуться. Топ-топ-топ, вот и все, вот и поднялась. Сиреневые пальцы-когти скрипят угольной пылью из-под убежавших ног, вгрызаются в звонко лопающуюся землю. Тянутся следом, бессильные и трясущиеся, тянутся, переходя в тень от дома, рассыпаются прахом, но все еще пытаются вцепиться в куртку, в брюки, в шарф… А не в волосы или голую кожу в прорехе брючины. Касаются пояса, желая аккуратно ухватиться за него и потянуть, выдрать из плена темноты…

Кого боятся волки? Медведя. От кого бегут крысы? От кота. Кто жрет всех?

Тот, кто сильнее. Или та.

Обернуться, броситься назад, к радостно встрепенувшимся сиреневым и салатовым силуэтам. Рвануть что есть сил, и…

Дом выбрасывает из приветливо распахнутой глотки входа широкий язычище из тьмы, клыков и паутины. Капканом хватает поперек и утаскивает, хохоча пастью дверей. Призраки неупокоившихся людей плачут, разбиваются, понимая – не успели, не помогли, не спасли.

…Дом стар и темен…

Стучит где-то в стенах хриплый пульс труб. Воет скалящаяся ржавой решеткой вентиляция. Тягуче тянутся вниз капли въевшейся сырости. По стенам расползается фосфор мохнатого ковра плесени. Паутина висит серыми мертвыми знаменами. Здесь живет лишь умершая память и живая смерть.

Посреди прячущегося в темноте коридора – одинокая уставшая девочка.

Поиграем? Поиграем, соглашаются этажи дома. Это же так… вкусно.

Стены – не только в плесени и паутине. Десятки и сотни, если не тысячи лиц смотрят вниз. На нее. Лица – бледно-трупные, подсвеченные светящейся, шевелящейся дрянью вокруг них. Черно-белые, цветные, выцветшие и еще яркие, фотографии следят за стуком сердца и любым движением.

Глаза… глаза на них. Ненормально распахнутые глаза с черными жемчужинами зрачков. Люди не могут так смотреть, не могут. Из четырех человек с самого близкого снимка смотрит лишь кроха в детском высоком стульчике. У троих вокруг нее глаз нет, выцарапаны до дырок. А она смотрит, широко, незряче и страшно.

Мужчина и две женщины. Одна полулежит на диване с высокой спинкой. Остальные стоят по краям. Вместо глаз – лишь желтеющая бумага с двуглавым орлом на печати внизу. Женщина сидит и смотрит совой, увидевшей добычу. Выкаченными снулыми глазами. Узкими и косящими зрачками.

Кровать, вкруг нее семья, вся в платьях до пола и сюртуках с жилетками и часами на цепочках. Усы, бороды, подусники и даже бакенбарды. На подушках, придавив мундиром с эполетами, раскинув густую седую бороду – старик с костистым черепом и крючком хищного носа. Глаза лишь у него. Огромные, белесые, мутные. И злые. Впиваются насквозь узкими полосками зрачков.

Слышала, говорили, думала – бред… Давно-давно, фото с умершими, пост-мортем. И глаза у мертвых. Нарисованные поверх век, почти как настоящие. Так смотрят, говорили, а ведь не верила. Не врали. Ни капельки. Вот почему глаза с каждой карточки смотрят лишь одной парой. Живым здесь глаза ни к чему. Здесь мертвые наблюдают за живыми. Пока те тоже не окажутся среди них.

Лишь бы не разбудить уснувших черным сном. Уйти дальше, пусть там страшнее, уйти. Сотни рыбьих холодных глаз впиваются со стен. Тянут к себе и не дают сделать ни шагу. Стой, иди к нам, стой, сюда-сюда, стой, ближе, ближе, девочка, стой, ко мне, ко мне, стой, замри, двигай сюда, девка, стой, наша-наша-наша-наша-а-а…

Бледный подросток в узком мундирчике тянет полупрозрачные руки. Кроха с куклой в переднике и в чепчике шипит и скалит длинные крючки на щуку во рту. Старик-советник шевелит беззубой челюстью, блестит двумя длинными желтыми древними клыками. Гувернантка, опираясь на навсегда грустных воспитанников, скрипит отросшими когтями свободной ладони. Все и каждый, любая и скопом, рвутся к крохотному живому огоньку в их кирпичном погосте. К нам, к нам, ко мне, ко мне, идидидидидиди…

Бам-бам-бам!!!

Грохот и звон из угла.

Череп луны отражается в стеклянной дверце высоченных часов.

Хрустит маятник в своей незатихающей качке – на века и до скончания века.

Бам-бам-бам!!!

Полночь вырастает дрожащей тенью.

Полночь хрустит половицами второго этажа.

Полночь шагает вперед и вниз к трепещущему горячему блюду.

Бам-бам-бам!!!

Вместо кукушки – лишь блестящий гнилью нетопырь.

Вместо стрелок на круглом и радостном циферблате бегут острые спицы.

Вместо цифр потрескивают панцирями и шевелят сухими крыльями синие жуки.

Бам-бам-бам!!!

Серебро луны скользит по стенам.

Серебро луны патиной набегает на медные и стальные потроха часов.

Серебро луны превращает смазку в самую настоящую кровь и лимфу.

Бам-бам-бам!!!

Из дальнего угла тянется тень.

Из дальнего угла доносится постукивание холодных пальцев друг о друга.

Из дальнего угла льется ощутимая и видимая темная дрожащая дымка тлена.

Бам-бам-бам!!!

Трещина на стене скрипит и хрустит.

Трещина на стене подрагивает и растягивается в ухмылке.

Трещина на стене рассыпается скользким ехидным смешком раскрытой пасти.

Бам-бам-бам!!!

Шелестит в старом шкафу у освещенной стены.

Шелестит кринолином светлого платьица в темных пятнах.

Шелестит спутанными льняными волосами мертвой девочки на фарфоре куклы.

Бам-бам-бам!!!

Воет ветер в открытом лючке-вьюшке печки-голландки.

Воет сама печь и ее ледяные стенки в белых и голубых изразцах.

Воет каждая щель между любым из изразцов и ведьмы с оборотнями на них.

Бам-бам-бам!!!

…Не стой и беги, пытайся укрыться и не суйся ко входу… только не туда…

Тьма прячет в себе огромное мохнатое чучело, блестящее глазками и клыками приоткрытой пасти. Чучело ловит блики луны и злобно подмигивает левым янтарным глазом. Когти чучела острее ножа мясника и длиннее мачете наемника.

Наемник умер и не вернется за ней. Наемник обещал ей помощь и не сдержал слова. Наемник вернется за ней, холодный, пахнущий сладко и страшно. Протянет руку и схватит за волосы, притянет к себе и будет, поскрипывая желтыми зубами и воняя стухшим мясом изо рта, есть ее лицо. А чучело станет держать и не пускать.

Как никогда не выпустит через вход сам дом.

Дом – старый, дом помнит хозяев еще до революции, дом сохранил и спрятал все нужное. Дом никогда не расскажет о тайнах и никогда не даст рассказать другим. Дом питается жертвами, их кровью, их плотью, их страхом, их агонией.

И сейчас у него есть кто-то, кто снова хозяин. И дом служит ему.

Проклятый старый черный дряхлый мертвый дом.

Кап-кап-кап… черная жижа с потолка… кап-кап-кап…

Бежать

Вперед. Вбок, снова вперед, вверх, вниз, вбок, вверх, вниз… мама…

Черные потеки лениво катились вниз. Дрожали зеркальными каплями в бледном лунном свете. Расползались по дряхлым половицам и влажно хрустели остатками обоев. Живая мертвая смола пахла страхом и жаждой. Тонкие и пока робкие паутинки тянулись к потерявшейся и брошенной друзьями девчонке.

Трещали сминаемые под ногами большущие наглые тараканы. Каракатицей отползая от аспидной дряни, она кричала. Страшно и молча вопила в собственной голове. Зубы колотились друг о друга за склеенными судорогой губами. Холодный пот вкрадчиво и липко струился в такт крови, заставлял дрожать каждую мышцу.

Льдистые осколки стекол скалились в окнах. Острые обломанные зубы гиблого старого дома не выпускали наружу. Лабиринт узких коридоров запутал и привел к булькающей жиже на чертовой стене. Влажно и неотвратимо та раскидывалась все шире. Живым капканом загоняла жертву в дальний угол. Прямо к началу лестницы вниз, к ее непроглядному провалу.

Темнота внизу жила своей жизнью. Возможно, даже более страшной. Даша косилась на черно-зеркальную полосу перед собой. Та перекатывалась и ползла к человечку на полу. Полностью закрывая тому выход. Кроме одного. Ведущего во мрак внизу. А оттуда…

Ших… Ших… Ших… Кто-то подволакивал ногу. Кто-то медленно и верно шел по лестнице. Кто-то явно недобрый.

Ших…

Назад, назад, прижаться к стене, упереться и закрыть глаза, закрыть…

Высокая, черная и узкая. Чуть подволакивающая ногу. Драные лохмотья сверху донизу. Пустота в прорехе капюшона. Лунное серебро по кривому серпу в руке.

Ших… Ших… Ших…

Уже рядом. Левая рука тянется, тянется к ней, холодом и смрадом несет из дырки под капюшоном. Лохмотья стряхивают пыль, ложатся поверх широкого следа в толстом слое пыли на половицах…

Стоп!

Широкого следа?

Пыль толстым слоем?

Но ведь только что луна отражалась в крашеных досках?

След?

Что? Что бледнеет в дырке капюшона?

Кто ты?

Открой глаза!

Даша! Проснись! Проснись!!!

– Ах ты, тварь!

Даша успела перехватить ту самую руку. Не левую, мертво вцепившуюся в ее грудь. Правую, с черным и съеденным временем кухонным ножом. Бледную, сухую и холодную, пульсирующую венами под пальцами.

Вытянутое лицо, обтянутое пористо-белой кожей. Щель рта, воняющего разложением и старостью. Жидкие легкие волосы, прилипшие к круглой блестящей голове. Полуслепые глаза древней бабки, смотрящей на нее с испугом. Боишься? Правильно делаешь, звезда старая.

Испуганно смотрящая старуха по имени Ба только и успела, что моргнуть. А потом ее засосали в себя черные омуты глаз непонятной малолетки, вдруг пришедший в себя. Не сработал дар Ба, подаренный Бедой. Кабздец плешивой мутировавшей твари и ее невольным внучкам.

Это оказалось мерзко. Проснувшаяся темная сила вывернула наизнанку и саму хозяйку, и Ба. Подарила Даше все воспоминания вековой и казавшейся бессмертной убийцы из старого дома.

Нет, нет, нет… сухие, шелестящие губы лишь приоткрывались, как у рыбы на берегу. Глаза смотрели на Дашу, безумные в своем неожиданном страхе, в силе, сейчас бушевавшей внутри девчонки, выворачивающей наизнанку сознание самого старого существа, рожденного Бедой здесь, в Похвистнево. Нет-нет-не…

Даша встала, покачиваясь. Бледное существо, когда-то бывшее человеком, старательно делало два дела одновременно. Хрустко и со смаком жрало левую руку, глодая остатками зубов. А свободной, не смущаясь неудобств, всаживало нож под мотающиеся сухие груди. Раз за разом, снова и снова, брызгая черной в лунном свете кровью.

Ей было плевать. Подыхает так страшно? Сама напросилась. Даша шла вперед, пока держали ноги. Дрожащие и подкашивающиеся, но пока еще идущие. Шаг за шагом, шаг за шагом, к еле заметному раздолбанному выходу. Загребая пыль и почти падая, Даша шла.

Вонь отпустила лишь за порогом. Смрад склепа испугался холода. Оставил ее в покое. А вот внучки… Даша всхлипнула. Ба подарила ей ненужные воспоминания перед смертью и выпила ее почти полностью перед этим. Сука! Как же она справится с этими вот?…

Троица юрких искалеченных подростков, когда-то не съеденных Ба и порабощенных ее черной волей, уже ждала последнюю неудачную жертву своей ненастоящей бабки. И они даже не прятались в темноте.

– Ба умерла.

– Все наше.

– Еда, еда!!!

Луна серебрила лысые головы и полуголые тела. Пять рук и четыре ноги на троих. Да только сейчас хватит и их.

Даша сползла вниз, еле сумев достать нож, что дал Азамат. Рука дрожала. Удар есть лишь один. Сожрать себя заживо она не даст. Слезы катились по щекам. Удар только один. В горло и потом еще – полоснуть поперек. Будет больно, но не так страшно.

– Еда!!!

Удар должен быть один.

Нож звякнул о кусок асфальта у крыльца.

Лысые блестящие головы качнулись вперед. Замерли.

Из-за спины пахнуло зверем. Рык шел из горла, низкий, раскатистый.

Блестящие лысые головы прятались в темноту. А нож… где он?!

Азамат бежал первым. Длинными ловкими прыжками. Шел по чутью, шел к остаткам окраины. Костыль и Уколова еле успевали за ним.

Когда впереди раздались вопли, он поднажал. Луна, вылезшая вновь, помогла. Зеленоватое серебро мягко скатилось вниз. Азамат бежал, на ходу взводя курки.

Свет бликовал на чьих-то лысых головах, прячущихся в темноте. Осветил темную фигуру, валявшуюся у крыльца завалившейся огромной хибары. Свет выхватил рычащего зверя над ней.

Азамат застыл, опустив стволы вниз. Бежать не стоило. Совсем.

– Стреляй, идиот! – налетел крик Костыля, щелкнули курки.

Уколова успела ударить. Двустволка грохнула в небо. Звезды, остро сверкающие на нем, хитро моргнули, подмигивая. Свет звезд отразился в зеленоватом глазу зверя.

Азамат сглотнул, всхлипнул, шагнул вперед. Зверь оказался быстрее.

– Охренеть не встать… – Костыль, потирая ушибленную руку, сплюнул. – И чего это за котозавр?

Уколова только улыбнулась.

Азамат молча дышал запахом друга.

А Саблезуб просто урчал и лизал соленые дорожки на его лице.

«Такое разное прошлое: Его Мурчайшее Мяучество»

Коты – древние и благородные животные. Это аксиома.

И это они – хозяева, а мы все должны преклоняться и радоваться.

Погладить кота – плюс к карме, хорошее настроение и вообще… А уж покормить…

Чертовы меховые паразиты созданы для жизни с людьми. Вся их мохнатая сущность напрямую вопит: да-да-да, так и есть. Никто не спорит, кошачезавр спокойно проживет сам по себе. Но, как ни крути, рядом с человеком усатым обладателям хвостов куда как лучше. Делов-то: спи, ешь, гадь и не дери все подряд. Дерут, сволочи. Дерут так, что мама не горюй.

Вы считаете это кресло удобным, красивым и созданным для вас? А фига. Спинка создана для лениво-охотничьего лежания в надежде увидеть пробегающий мимо кусок дикой колбасы. Да-да. А на самом кресле очень удобно отдыхать после двух первых порций дневного сна. А уж когти об него нельзя не поточить. Боковина, смотрящая на дверь в комнату – она же создана именно для этого. На фабрике, сделавшей кресло, основной целью так и ставилось: создать удобную когтеточку.

Это все неприятно, чего уж, но не главное. Главное заключается в умении мелких волосатых подлюк превращаться в создание, без которого все уже как-то не так. У кого нет воспоминаний про кота? У всех есть.

Вот ваш первый мохнатый друг. Он живет у бабушки с дедом. Или она, тут вариативно. Лучше, когда она. Ведь если кошка, то котята. Маленькие, пушистые, слепые, пахнущие молоком и пищащие. Ми-ми-ми и все такое. А если уж когтями по руке, хватающей малыша, тыкающегося носом в воздух, ища маму, – так по заслугам же. Чё ты грабли тянешь к чужому ребенку?

К правильным бабушкам с дедушками, у которых свой дом, а не квартира, порой приходят полудикие дворовые коты. Ну, или кошки. Такие, знаете, худые, хищно смотрящие, драные-передраные, с половинками ушей, выдранными боками и гордо торчащими вверх, аки у немецких ландскнехтов, усищами. Они горделиво-неприступны поначалу и очень благодарны в результате. Благодарны за избавление от мороза, дождя, собак, тяжелых ботинок по ребрам и помоек, где надо искать еду. Они спят больше обычных домашних кошек, их уши всегда настороже, а уж если вам вздумается дать поджопник… ух просто, что случится.

Они лежат с непередаваемо вальяжным видом за спиной хозяйки, готовящей что-то вкусное, и ухом не ведут ни на кого вокруг. Они четко знают – кто их кормит и что надо делать. И на «Вот скотина ленивая!» отвечают адекватно и молниеносно. Встать, потянуться, горделиво пересечь кухню по направлению к выходу, уйти в курятник и приволочь пару-другую крыс. Таких, знаете, матерых крысищ, как по заказу лезущих в изогнутые клычища-сабли. И, получив свою сметану, сожранную с совершенно независимым видом, завалиться дрыхнуть дальше. А, да.

Когда они привыкнут к вам, то лучшего муркала не отыщешь. Эти полудикие мохнатыши не мурлыкают. Они пародируют трактора. Они забираются к вам ночью так, что становится ясно: ваше одеяло, мягкое и теплое, не для вас, не. Оно специально создавалось так, чтобы кот мог устроить в нем гамак.

Потом кошки стремительно врываются в твою жизнь уже дома. Приходят сами, уходят, теряются, порой, к сожалению, жрут крысиную отраву и умирают. В детстве нет ничего хуже содроганий кота-подростка, плачущего и пускающего пену. Но всему своему время. И ваша сестра тырит в соседнем дворе усатого подростка и тащит его, пряча в кофте, домой. Все довольны, все смеются, Василий, радостно урча, пожирает сметану.

Правда, потом приезжает отец, берет в кулак ошалевшего Василия, переворачивает его к себе хвостом, хмыкает, и Василий за пару секунд возвращается к изначальной Василисе, коей был с самого рождения. А вы на всю жизнь запоминаете, как выглядят кокушки, и что их ни в коем случае нельзя отрезать. Ибо нехер.

А уж Василиса, превратившаяся в настоящую красавицу, радует всех. Особенно котятами раз в четыре месяца. Но это нормально, это как надо, главное – пристроить всех и каждого. Некоторым котятам везет. Пусть на дворе и девяностые, но зато еще есть молочные магазины. Уж там кошка всегда будет на своем месте.

Но самая главная кошка в вашей жизни появляется потом. В аккурат в начале самостоятельной жизни и задолго перед появлением ребенка. Она приходит сама, дико пища в подъезде и кидаясь именно на вашу дверь. Она – ушастая и хвостатая. Больше в ней практически ничего нет. Между ушами и хвостом находится что-то мелкое и костлявое. Вы смотрите на супругу, говорящую, что, мол, до утра, ведь послезавтра надо взять типа породистую и красивую, как раньше договаривались. Ага, точно. Ты киваешь, смотришь на пищащую ушастую мелочь и понимаешь… породистой кошки у тебя не будет. И прикидываешь: сколько денег есть в бюджете двух студентов, работающих кассиром и охранником. В смысле – на приблуды для орущего мохнатого комка.

А потом ушасто-хвостатое непотребство становится огромной серо-полосатой и умной красавицей, понимающей тебя с первого слова. И даже если ты с ней и подерешься, потом придет первая, затарахтит и полезет мириться. Да уж.

И в какой-то момент у тебя нет ни кошки, ни кота. Нет, ты спокоен и счастлив, нет шерсти, нет наполнителя в туалете, нет… много чего нет. И тут вдруг тебе приходит сообщение от Екатерины Сергевны.

«Вот, зовут Макс, три года. Хотят усыпить». И фотография большого черного обормота, сидящего на руках ветеринара. А ваш сын настойчиво просит домой живность. И твоя супруга едет, и забирает какого-то там кота, и везет домой. А он оказывается кастратом, пугливым и огромным.

И ты такой приходишь домой после работы и ищешь это чудо. И находишь его под кроватью сына, прячущимся от всего злобного света, ополчившегося на древнее благородное животное. Лежишь на полу, смотришь в глазища и разговариваешь. С котом, Карл! С котом! Лежа на полу! И ожидая, что он вылезет! Через пятнадцать минут, понимая, что это глупо, встаешь и идешь на кухню. И в аккурат когда ты мешаешь кофе, сахар и прочую милоту для варки, тебе об ноги трется теплое и мягкое. И ты понимаешь – это абзац. Ну, да, так и есть. Потому что кот есть древнее и благородное животное, он разрешает тебе его кормить, холить, лелеять и все прочее в доме, что неожиданно становится именно его.

Вот таким вот незамысловатым макаром в твоей жизни и появляется лицо истинного первородного дремучего Зла, живущего у нас. Черный, как пропасть черной души Джека Воробья, как адские глубины Преисподней, как тьма Марианской впадины… Его Мурчайшее Мяучество, Цап-Царап Всея жилой площади, повелитель людей, холодильника и всех мягких поверхностей, лорд-протектор собственной вороной шубы и хозяин твоих рук, всегда должных быть готовыми его погладить-почесать, принуждающий кормить, холить и лелеять Его Усатость, Максимилиан Чернобурый Первый.

Глава 5 Стук старого стального сердца

Самарская область, г. Похвистнево

(координаты: 53°39′00'' с. ш., 51°08′00'' в. д., 2033 год от РХ)

Тягучее хмурое утро перекинулось в тоскливый серый день. Осень, вымотав нервы, перетекала в зиму. И хорошего не сулила вообще.

Азамат хмуро осмотрелся. Редкая тоска, пробирающая до костей, накатила неожиданно. Прошлась тупым рубанком по душе, заставила стиснуть зубы. Чертовы календари.

Самый обычный рынок торгового дня после Беды. Ряд добротно сбитых прилавков местных купцов. Сколько-то палаток и шатров из кожи с брезентом приезжих торгашей. Наспех сложенные шалаши таких же перекати-поле барыг, только победнее. И сидящие на чем придется старьевщики-подбиралы, совсем уж ничего не имеющие и торгующие форменным барахлом.

Черное на сером, серое на белом, хаки на всем подряд. Яркие цвета прячутся в самой глубине самых дорогих точек. Все серое, даже люди.

Пахнет кострами, грязью, странным жареным мясом. Пахнет людьми, моющимися редко и вряд ли дочиста. Воняет болезнями и Бедой. Эта-то паскуда повсюду, никак не дает про себя забыть. Серость, грязь, свинец неба над головой.

И эти чертовы календари. Вставленные в рамочки, рамки и, мать-перемать, рамы-багеты с остатками позолоты. Произведения искусства просто. Азамат сплюнул, зло косясь на прилавок напротив. Пят'ак…

Кошки какие-то. Сытые, круглые и лоснящиеся. Такие же лоснящиеся загорелые женские задницы. Этого добра тут вообще много. Спрос рождает предложение. Чего еще? О, точно… Футболисты, двуглавый орел и обязательные танки. С ума они сходили, что ли, по этим танкам? А это еще кто?

С английским Азамат не особо дружил. After Us… Чего бы это может быть? Ну… женщины-то красивые, не отнять. Странная только какая-то форма у одной. Фуражка с высокой тульей, плащ, сапоги по колено, стек в руке. А у второй волосы такие красные, хоть прикуривай. Ноги в сетке, грудь, измазанная чем-то, наружу, на голове – череп козлиный и прям-таки диадема какая-то. Тесак у третьей Пуля одобрил. Неплохой такой тесак, точно. А сама – бледная, вымазанная чем-то, в кожанке и насисьнике с шипами, о как.

Чего только до Беды не снимали. И кого только не фотографировали, точно.

Не нравилось ему здесь. Сильно не нравилось. Почему? Азамат не сказал бы. Чувство опасности не уходило. После всего произошедшего по пути сюда, в Похвистнево… сложно по-другому. Интуиция подсказывала – надо бежать. Быстрее.

Городок жил. Именно жил. Конечно, не как до Войны. Беда вносит свои штрихи в любую картину, созданную на ее холсте. Но Похвистнево вытянуло из имеющегося все возможное.

Даша, так и молчавшая, сидела на каком-то ящике, куталась в одеяло. Азамат не пробовал ее тормошить. И старался не давать делать этого же Уколовой. Хотя та и сама поняла простую вещь. Девчонке просто надо прийти в себя. После странного дома, где ее нашел кот.

Пуля покосился на отощавшего и окривевшего друга, растянувшегося на Дарьиных коленях. Живое средство, чтобы успокоиться. Вон, гладит, чешет. Не глядя, на автомате, а видно, что уже не трясет ее. А кошак знай себе урчит, и вообще весь довольный. Азамат усмехнулся. Вот он, его самый лучший друг. Простил человека, нашел и даже не злится. Подумаешь, заехал лапищей один раз. Простил же, сразу понятно.

Костыль трепался с мутными типами. Мутность, на глазок, Азамат определил в восемь из десяти. Но в их случае-то никак по-другому. Здесь, в Похвистнево, оборот оружия контролировал комитет города… Прям как в старые добрые времена.

Дружок самого Азамата, Петруха Рыхлый, совсем срыхлился, как оказалось. Если точнее, то превратился в разлагающееся мясо на виселице перед фортом. За тот самый незаконный оборот оружия. А людей Шамиля здесь видеть особо не желали. Пуля не удивлялся. Зная Золотого, стоило предположить крупный обман и крупную награду за его голову. Оставалось довериться почти незнакомому попутчику. Имеющихся в наличии двух стволов должно хватить на мотодрезину до Бугуруслана. Дальше помощь Костыля не понадобится.

Полагаться на сивого Пуля даже не думал. Случись что, должен отбиться. На отрезке от Похвистнево до Бугуруслана должен справиться с любой ситуацией. Практически. Почему-то каким-то внутренним чутьем понимал: главная опасность идет за ними по следам. Но пока не догнала.

Что? Мужики-водовозы судили-рядили про Волчьи ямы. Азамат прислушался, смурнея на глазах. Так, значит…

– Эй, землячок, продаешь своих красавиц? – поинтересовались у Азамата из-за спины.

Он мотнул головой. Только там не успокоились.

– Длинноногую кобылу возьму за сотку пятерки. По рукам?

Пуля сплюнул. Обернулся. Саблезуб, незаметно оказавшись за спиной у болтуна, оскалился. Азамат чуть двинул рукой. Не надо, друг, совсем не надо. Кот, вернувшись к нему, стал даже понимать лучше. Замер. Так… что у нас тут за дерьмо на двух ножках?

Понятное дело, торгаш не один. Сам и двое из ларца, разные с лица. Нормальные такие обломы, косая сажень, рожи зверские и крепкие, за пару дней не обосрешь. Вокруг голодают, а у этих чуть щеки не трескаются… Бывает же такое.

То-то торгаш такой наглый, полагается на охранников. Прямо вот и стоит перед Пулей, покачивается с пятки на носок и борзеет с каждой секундой. Тоже сложно не понять. Торгаш местный, обломы серьезные, а… А перед ним стоит Азамат. Невысокий, без огнестрела, спрятанного до времени, потрепанный и все такое. Все же просто. Нас больше, мы круче, ты лох. Ну да.

Пуля усмехнулся. Глядя прямо в глаза амбалов за спиной торговца. Даже напрягаться не стоит. Нахал-то местный, верно. Только недавно, судя по всему. А эти двое… И покосился на усатого клыкастого друга. Не прячась. Левый амбал проследил взгляд, потянулся к поясу, замер. Саблезуб, урча паяльной лампой, просто выпустил когти на передних лапах. И все.

Правый наклонился и что-то шепнул на ухо боссу. Босс явственно побледнел. Даже больше, чем заслышав звуки ярившегося зверя из-за спины. Верно, землячок, так оно и есть. Сперва ты работаешь на имя, потом имя работает на тебя. Отморозком Азамата никто и никогда не считал. Считали за другого. За того, кто всегда заставит ответить, если ему напакостишь. Жизнь такая, не он сам. Законы вокруг собачьи. Не отгрызешь кусок ляжки, не придушишь пару таких вот – схарчат, глазом не успеешь моргнуть.

Торгаш слился. Азамат вернулся к наблюдению. И вовремя. Костыль, подмигнув своим мутным знакомцам, размашисто и довольно шел назад.

– Все, братишка, договорился.

Пуля кивнул.

– А чего красавицы снова хмурые? – Костыль скалился во все зубы, совершенно гордый собой. – Цветочек аленький хотят?

Пришлось снова кивнуть. Иногда сивый раздражал. Неуемным жизнелюбием и трепом. По поводу и без повода.

– Когда?

Азамат надеялся на полдень. На край – часа на два дня. Чертова интуиция дергала изнутри, наподдавала пинка, заставляя чуть ли не пешком пройти чуть меньше десяти километров. Да так бы он и поступил, если бы не НО.

Судя по доносящимся слухам… Венеры не стало. А вот Волчьи ямы стали звучать угрожающе. Неведомая дрянь, что завелась там, прохода не давала. Полторы недели назад Азамат добрался до Венеры пешком. Почти от Абдулино. Сейчас соваться в Бугуруслан пешком – все равно что выпить бутылку уксуса из госхранилищ. Хуже американской рулетки и интереснее. Пятьдесят на пятьдесят, что помрешь, полностью спалив потроха. Так и с пешкодралом в нужное место.

– На последнем. Перед сумерками.

Плохо. Но лучше, чем остаться на ночь.

– Двойка пойдет. Нам места дадут в закрытом вагоне.

Хорошо. Торчать снаружи не хотелось. И холодно, и опасно. С одним обрезом не особо навоюешься против чего-то неизвестного.

Азамат покосился на пути. Рынок находился за старым вокзалом. Железку было видно хорошо.

Понятно, почему даже Даше неинтересно смотреть вокруг. Чего она тут не видела? Кинель, как понял Азамат, такой же поселок. С той же стальной дорогой, дарящей жизнь.

Пуля не особо любил читать старые книги. Кроме нужных, с вписанными в них знаниями. Хотя многие дорого давали за развлекательные. Ему тоже как-то пришлось от скуки прочитать несколько. Все оказались про такую же Беду, как сейчас вокруг. И каждая, под копирку, про одно и то же. Везде военные и политики брали власть. Или бандиты, отмороженные по самое не балуй.

Так-то Азамат не спорил, сам вырос в ОСНАЗе. Не нравилось ему другое.

Военные – это круто. Хорошие – еще круче. Обеспеченные снарягой и оружием – вообще выше некуда. Только вот, если уж честно, без умелых рук и умных голов… не верил он в это.

Станция, выстроенная еще при царе-батюшке, да не при Николашке-тряпке, а при его папке, не сдалась. Не сгорела дотла в Войну, не сломилась в Беду и переживала ее так же спокойно, как сто пятьдесят лет до этого занималась железкой.

Рабочий люд, не разжиревший в тучные года перед ядерным адом, справился. Старики, учившиеся еще в СССР, и их ученики, волей-неволей становящиеся такими же, не подвели. Вскрывшийся пласт законсервированной нефтевыработки помог. Качалки со скважинами, выросшие рядом с телевышкой на горе Копейка, исправно поставляли черное золото. Советского образования и остатков оборудования в окрестностях хватило на создание переработки. Не авиационный керосин, куда там, но тепловозы-«кукушки» кушали и просили добавки.

Так что удивляться Даше не приходилось. Это же самое осталось в Кинеле. Ну, чуть другие нравы, чуть другие люди. На дворе не нулевые, где сладко спали, сыто ели. Поневоле завоешь волком и кусаться начнешь.

Снег снова начал падать. Крохотными аккуратными снежинками. Каждая была идеальна в красоте переплетений мельчайших линий. Азамат подержал одну на пальце, пока не растаяла. Вот только любовался невесомым кружевом – и все… Как и все остальное вокруг. Как и он в свое время. Может, лет через сколько-то, а может – через пару часов. Кто знает? Беда вокруг, все случается.

До вечера они коротали время под навесом. Под другим, уйдя сразу после слинявшего Костыля. Не верил ему Азамат, не стоило. Начинало мести, поземка так и стелилась колючей белой крупой. Даша чуть отошла, ожила, о чем-то шепталась с Уколовой. Азамат, засев между оставшимися на ночь «челноками», ожидавшими того же последнего состава, косился на оставленное несколько часов назад место. Сивый назад возвращаться не спешил.

– Эй, дядя! – прогнусавил сбоку неприметный шкет в огромной шапке с ушами и пончо из картофельного мешка, подбитого кошачьим мехом. Сидел тот рядом не меньше получаса и постоянно дремал. Азамат явственно разозлился. Теряет хватку, что ли?…

– Ну?

– Сивый передал, типа, идите в «Электричку».

Азамат вздохнул, сурово и совершенно зло. Костыль просчитал все варианты.

– Где она?

Шкет гундосо хрюкнул, закатившись в смешке.

– Ну, где может быть электричка, если не на путях?

И ткнул пальцем в сторону путей. Белесая стена чуть разошлась от ветра. Высокую кишку с просвечивающими щелями в забитых окнах сложно было не заметить.

– Должен тебе чего?

Шкет кивнул, тряхнув чересчур большим и сизым носом. Чересчур большим для нормального человека.

– Пятерку, три штуки.

– Угу, руку дай… Слушай…

Шкет наклонился ближе.

– Любишь сникерсы?

Реакция оказалась предсказуемой. Черт его знает, что это за сникерсы, но работает.

Гнусавый мутант, косящий под подростка, сдавленно хрипнул. И хрустнул. Пуля выкрутил пальцы его правой ладони. И легонько наподдал ему в кадык. Прописал гребаный сникерс, как любил выдавать их майор-взрывник в учебке.

– А не будешь обманывать хороших людей. Свинтил отсюда.

Шкетомутант свинтил тут же. Уколова, покосившись на Пулю, понимающе хмыкнула. Азамат мотнул головой на «Электричку». Девчонки поняли без лишних слов. А Саблезубу слова вообще были не нужны. Он просто встал и потрусил рядом с Пулей.

– Даша? Ты как?

Девчонка кивнула, не ответив. Ох, и не нравилось оно Азамату. Что случилось в доме, девочка? Почему ты как мешком ушибленная, да не простым, а наполовину с цементом? Молчишь… Ладно, под руку подхватить, чтобы не упала. Пошли, милая, тут недалеко. Берись за поручень, сейчас подсадим. Забралась? И хорошо. Азамат едва успел остановить самого себя, уже взявшегося за топор. Мужчина же просто хотел помочь… вот и лапанул девочку. Случайно.

– Нас ждут. Тощий, сивый, наглый. Один такой на сто, Костылем звать. Где? Спасибо.

Тягучий запах папирос из травы. Самогон, брага, едва уловимый спирт. Шкворчащие, только со сковороды, куски мяса. Пот, пропотевшее белье и совсем ухайдаканные портянки с шерстяными чулками. Тепло настоящей жизни. Азамат довольно вдохнул благоухание огромного кабака. Кого сейчас заставит морщиться такая вонь? Таких сейчас нет. Тепло, еда и выпивка. И не пахнет порохом или кровью. Это, мать ее, спокойная жизнь.

Костыль сидел в дальнем углу второго вагона. Один, как ни странно. И смотрел на попутчиков насмешливо и понимающе.

– Отдал пятерку пацану?

Азамат непонимающе уставился на него.

– Нехороший ты человек, Пуля. Не веришь в людей.

Это он точно заметил.

– Да и ляд с ним… – Костыль смахнул с сиденья что-то, похлопал ладонью, глядя на Уколову. – Садитесь, моя королева. Специально для вас держал местечко.

– Треплешься… – констатировала старлей.

– Только от восхищения вашими несравненно длинными ногами и роскошным задком, – Костыль поиграл бровями, блеснул зубами. – Я в восхищении, о прекрасная княжна. Только из-за вас не удрал с полученными наличными средствами и билетами на проезд. Что ты так косишься на меня, мой башкирский друг? Ты же сам считаешь меня подлецом, подонком, сукиным сыном и еще много кем. Разве не прав?

Отвечать Азамат не стал. Выходило, что так и есть. Не окажись Уколова настолько длинноногой, могли они и не уехать. Сумку со своими вещами и амуницией, оставленную Пуле в залог, Костыль вполне мог бросить.

– Прав, – буркнул Азамат, садясь. – Черт с тобой. Билеты, пят`ак… Есть посадочные жетоны?

В похвистневский поезд-челнок пускали только по жетонам, полученным в администрации. Приобрести их можно было за что угодно. И недорого. Местным. Четверке беглецов вырученного от продажи двух стволов хватило бы на полтора жетона. Потому и появились «мутные» друзья Костыля.

– Нету, – протянул тот, – ни одного.

Азамат шмыгнул носом. Злиться не хотелось. Наверняка же есть другие вар…

– Уедем, не переживай. Мне тут задерживаться что-то не хочется. Совершенно.

Серьезный тон у Костыля катил за хороший признак.

– У нас с вами еще час. Давайте погреемся, выпьем, поедим. Держите.

На стол лег магазин с «пятеркой». На сорок пять патронов. Азамат повернул, посмотрел на дырку маркера. Неполный, угу. Даже не удивительно.

Даша, не дожидаясь, протянула свою вязаную шапчонку. Пуля начал выщелкивать в нее патрики. Не глядя и наблюдая вокруг. Стареть начал, не иначе, везде мерещится опасность.

– Ты говорил – здесь недалеко ехать? – Уколова, вытянув ноги, чуть не задремала. Пришла в себя от толчка, когда ее задела девчонка-разносчица. – Да?

Азамат кивнул. Недалеко, пару десятков километров, точно. Только после подслушанного, и учитывая сумерки… кто ж его знает, сколько по времени выйдет. Да и там…

– Час, – Костыль довольно потер руки, наблюдая за появившимся подносом. – Ну, можно и согреться.

– Час? – Даша удивленно посмотрела на него. – Но…

– Чуть больше, чем полчаса, – Костыль отхлебнул из мятой металлической кружки, – не придирайся и не будь мелочной. Это до станции.

Азамат снова кивнул. Да, до станции. А там – на стрелку и по рельсам, уложенным в Беду, до города. Там не разгонишься. Потому и час… с половиной. Полтора часа – в темноте и с опасностью, кусавшейся откуда-то издалека.

Много ли надо для счастья, когда кругом Беда? Если честно? Да нет, совсем ничего.

Тепло и сухо. Поесть, выпить чистой воды. Поспать спокойно, не лапая ствол или нож при любом шуме. Видеть кого-то близкого живым и здоровым. Не заболеть обычной простудой, что обернется чем угодно. Настоящая ценность всегда простая. Только понять это порой сложно. Иногда для понимания стоит потерять все. Вообще все.

Старый металл скрипел под напором ветра. Задувало в щели рам, заколоченных и проконопаченных, но пропускавших холод. Пусть и по чуть-чуть. Старый металл помнил…

Целующихся и плевать на всех хотевших студента и старшеклассницу. Тетку-продавщицу с сумкой, полной газировки, пива и чипсов. Строгую маму и ее непоседу-сына. Старика с сумками дачных яблок. Кондуктора и уставшего охранника с ним. Заснувших по дороге домой из центра лепщиц пельменей. Старый металл помнил их всех.

И саму жизнь. Цветную. Веселую. Грустную. Необычную. Приевшуюся. Просто жизнь, где хватало место всему. И тепло в вагон подавалось калориферами, а в щели не задувало. И никто не прислушивался к щелчкам счетчика и не думал о запасном бачке противогаза. А чертова шаурма на станции была просто шаурмой из обычной курицы. А не наспех нарубленной крысы.

Так что… Так что старый вагон обычной электрички, здесь и сейчас, это почти рай. Жаль, понятно тоже, здесь и сейчас. А не раньше, лет так на двадцать-двадцать пять.

– Пройдем без жетонов? – уточнил Азамат.

– Точно, – Костыль отхлебнул чего-то забористого из кружки. Натурально, забористого. Запах сшибал за метр. – Пройдем, как свайка через свинячью печень. Точно вам говорю, мои милые бегунки, слово чести анархиста. Коц, брык – и в дамках, чё…

– Не сильно заливаешь? – Уколова поморщилась.

– Я не вру… не врал… Тьфу ты.

– Я про бухло, – старлей кивнула на кружку, – дорога впереди.

– Не сикайтесь, красотка, для меня оно как слону дробина.

– Что такое слон? – поинтересовалась Даша. – Или кто?

И покрутила головой, ожидая ответа.

Азамат пожал плечами. Уколова вздохнула. Костыль приложился сильнее. Шмыгнул, чмокнул, дернул головой.

– Это животное, мое милое дитё.

– А-а-а, – протянула Даша, – а поч…

– Он офигеть какой большой. Все, угомонилась? – Костыль отставил кружку и начал крутить покурить. Покурить, в основном, состояло из дубовых листьев и совсем немного – из каких-то коричнево-зеленоватых семечек. Азамат и Уколова, заметив их, почти одновременно помотали головами.

– Чего?! – возмутился Костыль. – Не имею права чуть расслабиться?

Азамат не ответил. Достал нож и начал точить. Есть ему не хотелось. Говорить – тоже.

– Ты нам нужен нормальный, – Уколова вздохнула, – проведешь в вагон, доедем до Бугуруслана – и делай что хочешь.

– Что ты нудишь? Тем более, и дальше с вами пойду. Мне как раз в ту сторону надо.

– Зачем?

– Я любопытный, – пожал плечами Костыль, – натура неуемная, алчущая новых ощущений и открытий. И еще я жадный, а мало ли чего для себя там открою. Вдруг найду деревеньку охотников-мещеряков, добывающих пушную зверятину и торгующих шкурками в обмен на интересные истории. Знаешь, кареглазка, сколько я таких знаю?

– Много?

– Больше, чем ты можешь представить. И постоянно собираю. Рассказать, чего услышал, пока вас ждал?

Азамат отложил нож. Придвинулся ближе. Трепать языком можно по-разному. Почему-то сдавалось, что Костыль трепал языком только за-ради пользы. Там да тут шутка-прибаутка, здесь побалагурил, еще чуток стебанул народ, развеселил, мозги засрал, а они и давай в ответ вываливать, чего сами знают.

Чем дальше, тем меньше нравился ему Костыль. Если бы не здравое рассуждение про опасность неведомого пути, что выпал Азамату и остальным, давно бы слил Костыля. Надежно так, вот этим самым ножиком – по горлу, чтобы никак не мог догнать. Не один, само собой.

Никак не мог Азамат въехать в этого самого попутчика, свалившегося, как снег на голову. Вроде бы и сложно подозревать неслучайность встречи… а подозревалось.

– Что узнал? – Уколова сняла куртку. В вагоне ощутимо наваливалась духота. Печки калили, не жалея дровишек. Все окупалось. Еда – своей оплатой, а дрова таскали, пилили и кололи рабы. Тут к ним относились без жалости и хозяйственности. Новые найдутся быстро.

– Ну… – Костыль языком смочил бумагу, склеил самокрутку и попытался пальцами придать той красивый, ровный вид. – Хорошего мало. Ехать, как говорил, час, не больше.

– Ехать час, – Азамат снова взялся за нож, понимая, что все же надо разъяснить, – потому как от бывшей станции сделан поворот в город. Поезд катится до моста через Кинель. Там останавливается. Назад его оттягивает мотодрезина. Это понятно. Что плохого?

Костыль понимающе хмыкнул. Мол, да, так оно и есть.

– Возле Волчьих ям несколько месяцев непонятное творится что-то. Неделю назад вырезали всю Венеру.

Вот так вот. Слухи – не слухи… Шамиля Золотого, значит, нет. И они с Уколовой чуть было не попали в ту мясорубку. Иначе и не могло быть, только мясорубка. Золотой и его люди – не рукожопы, за себя постоять всегда могли.

– Продолжай.

– Похвистневские потеряли за три месяца три дрезины и пару вагонов.

– Потеряли?

– Дрезины нашли быстро, на путях. Каждый раз – одно и то же… Все в крови и кишках, как будто людей через лесопилку пропустили. А сами тела, аккуратно начекрыженные, вдоль насыпи разложены. И не в хаотичном порядке.

– А как? – Уколова прикусила губу. Глаза чуть щурились, почти незаметно. То самое беспокойство, что плещется в них, на самом деле именно такое. Мимика, движения бровей и век, губ, подбородка. Старлей превратилась в слух, пытаясь разобраться уже здесь и сейчас. Молодец.

Азамат успел немного понять ее. И зауважать. Если в начале похода Уколова выдавала вбитые в Новой Уфе мысли и инструкции за свои слова, то сейчас давно стало не до того. Мозги у женщины варили как надо. Анализ, четкость, отметание ненужного. Что можно отыскать в байках местных, испуганных странными нападениями? То-то, что рациональное в них явно есть. И Азамат склонялся к тем же выводам, что и Уколова. Осталось лишь проверить, дождаться, пока та их выскажет.

– Ну… – Костыль прикурил. Горько-сладковатый дымок потек сразу. Даша кашлянула. – Трындят много чего. Но…

– Говори давай, мы не мещеряки, сказки не нужны, – Азамат убрал нож, проведя острием по взятой у Костыля старой газете. Бумага разваливалась без усилия. – Факты.

– Называют проводником. Парень или баба, крутой. Аж зубы сводит от крутости поганца. Кол в земле. На колу торсы, без рук-ног. Из них проволокой какой-то трёхнутый на всю голову затейник делал икебаны. Прикреплял поверху, к пальцам приматывал головы. И… ну-у-у…

– Смотрите, какие мы воспитанные, – фыркнула Уколова, – ишь как… Говоря казенным языком – половые органы прикреплены к верхним и нижним конечностям той же проволокой. Так?

– В точку, симпатюлька, – усмехнулся Костыль, – я б лучше не сказал. И вот какая фишка…

– Тебе нельзя это курить, – Азамат достал топорик и напильник. – Ты начинаешь слишком сильно актерствовать.

– Никогда не помешает потренироваться, – Костыль пожал плечами, – настоящему рок-н-ролльщику природный допинг только в помощь. Открывает горизонты самосознания.

– Господи прости… – Уколова постучала пальцами по столу. – Ты уже закончишь звездеть?

– Ой, какие мы нетерпеливые, – Костыль, фыркнув, мастерски передразнил ее недавнюю интонацию, – надо же. Все просто. Дрезины шли перед составами, разница по времени – не более двадцати минут. Стандартная проверка самих путей, чтоб все хорошо было. Мины тут не ставят, рельсовую войну даже тот самый Золотой не вел. Проверяли полотно, чтоб тяжелый поезд под откос не ушел. И никакой стрельбы никто не слышал.

– Двадцать минут?

Азамат понял. Двадцать минут – для расправы над тремя-четырьмя вооруженными мужиками или женщинами, опытными, мало чего боящимися. И еще успеть сотворить из них мясную выставку для глаз менее храбрых горожан и путешественников. Всего двадцать минут.

– Никакой стрельбы?

– Да. Никаких гильз, ничего вообще.

Плохо. Явно не люди.

– Что насчет составов?

– Вагонов.

Азамат кивнул. Вагонов так вагонов.

– Вагоны, две штуки. Пассажирский и грузовой. В грузовом везли свинок, двух лошадок и партию рабов. Сколько голов рабов находилось внутри товарняка, не сказали.

– То же самое?

– Почти. Только икебана оказалась куда круче, сами понимаете. Учитывая количество подручного материала…

Уколова кхекнула, ничего не сказав. Азамат не отложил топора. Мясо, оно и есть мясо. Только мертвое. Сволочь, разве же так можно с…

– Намного круче, – Даша откинулась назад резко, с силой. Пальцы, вцепившиеся в столик, побелели. Хотя лицо стало куда бледнее. Восковым, прозрачным, до видимых сосудов. Глаза налились темным, девчонка всхлипнула, вцепилась в старлея и Азамата, и, неуловимо, вокруг и внутри всех вдруг…

…жарко полыхал вагон. Пламя трещало пожираемыми досками. Локомотив, оставив лишь копоть, трусливо удирал у горизонта. Не сам локомотив, конечно, но…

Свиные и людские головы пирамидой. Сиреневые веселые пятачки и удивленные до ужаса и кричащие лица. Вороны, клюющие глаза. Жирно чавкающая земля пропиталась кровью на метр, не меньше. Кобылы и свиньи лежали полукругом, вскрытые, развернутые сизо-ало-багровыми цветами. Блестели змеи кишок, растянутые кольцом и сходившиеся к центру семиконечной звездой.

По ее углам, прикрученные внутренностями к арматуринам, обвисшие тела. Первые двое – мужчина с бородой и женщина с ребенком, свисающим из нее на стынущей пуповине. Руки переплетены между собой вырезанными по живому сухожилиями. Отец и Мать.

Из шеи следующего торчит головка кувалды. Рукоять вбита по нее прямо в разодранную плоть. Буквы, вырезанные острым на груди, не оставляют сомнений. Кузнец.

Совсем молоденькая девчонка осталась нетронутой. Её не резали по остреньким грудкам. Писали, макая палец в чернила, взятые у соседа, оставив ей вековечную целомудренность. Дева.

Свиная голова у соседа. Обрезав уши, сумасшедший скульптор вбил сверху старенький стальной шлем. Боевым поясом по животу – снятые с охранников ножи, граната и выпирающие по бокам из разрезов магазины с «пятеркой». Воин.

Предпоследнего он почти пожалел… Предпоследнюю. Седые волосы старухи окрасились в красное из вспоротого горла.

Оставшегося чудовище не пощадило. Белое вперемешку с красным, лохмотья кожи и выломанные ребра. И голова, смотревшая на собственные лопатки. Длинные волосы свешивались вниз грязной тряпкой. Неведомый…

– Я боюсь… – Даша вернулась назад разом. Посмотрела на Азамата. – Очень боюсь.

Уколова прижала к себе заплакавшую и снова закрывшуюся девочку.

Костыль удивленно крякнул, глядя на мизансцену.

– Чё это было? Вы минуты полторы пялились перед собой и пускали слюни. Вы точно в Черкассах заразу не подхватили?

Азамат покачал головой. Сила Даши пугала непредсказуемостью. Увиденное страшило неумолимостью и безумием.

– Она может такое, что тебе и не снилось. Вот и все.

– Ясно. То есть теперь ты должен меня убить для сохранения тайны?

Азамату очень хотелось спросить, бывает ли сивый серьезным. Прямо очень.

– А стоит?

– Не-а-а… – Костыль постучал пальцем по шеврону. – Свобода, брат, – не просто слова. Мне она без надобности. Ваша просто Дарья ни хрена не проста, это ясно после дома Ба. Там же много людей погибло. А просто Дарья явно ухайдакала саму Ба. Мутант?

Уколова кивнула. Даша покосилась на Костыля. Бледная, потная, казавшаяся маленькой-маленькой. Черт-те что, а не поход.

Саблезуб, заснувший было в ногах Азамата, мягко скакнул к Дарье. Положил головищу той на колени, заурчал, игриво наподдал лапой по тонкой ладошке.

Умница, друг.

Азамат кивнул в ответ. Да, мутант. И что?

– Ты снова говоришь вслух, – посетовал Костыль, – думал, это у тебя от усталости. Да ничего, мне все равно. Свобода, землячок, – это рай. А в рай надо идти своими ногами. С чужой помощью спускаются в ад. А я такому не пособник.

– Ни фига себе, – удивилась Уколова, – ты прямо самобытный философ с религиозным уклоном.

– Чего только в жизни не встретишь, о чем только не передумаешь.

Азамат хмыкнул. Убрал топорик и решил проверить обрез. Патронов у него с гулькин нос, но все же. А спорить о вечном ему совершенно не хотелось. Саблезуб, намурлыкав Даше спокойное состояние, решил подобраться ближе к другу, угнездив огромную башку на коленях. Ложись, друг, урчи. Мягкий, родной, теплый…

– То есть, как понимаю, – Уколова усмехнулась, недоверчиво и чуть грустно, – смерти ты, борец с любыми видами угнетения человека, включая здравый смысл, не боишься?

– Боюсь. Но, красотуля, уверен в нескольких вещах, и в смерти в том числе.

– В смысле?

– Знаю, какая она будет.

Даша несколько раз моргнула. Уставилась на сивого.

– Интересно про мою смерть?… – Костыль скривил рот, пыхтя самокруткой. – Хм… Моя смерть будет разной. Сожрут волки в степи, еще живому выгрызут требуху и будут раздирать печень, пока мне придется харкать кровью и орать. Повесят селяне, застукав с дочкой старосты, буду мотаться, сипеть-хрипеть и ссаться на себя, потому как хрена они умеют правильный узел вязать. Выпустят в колени по заряду картечи и бросят посреди леса за уведенных коней, придется ползти или лежать, глядя, как гангрена сожрет по самые яйца, и только тогда сдохнуть. Перережет горло поселковая шлюха из-за ревности к своей подружке, которой подарю сережки. Да мало ли…

Сивый жилистый убивец хмыкнул, затянувшись, и вдруг стал серьезным.

– Точно знаю две вещи… Первое, мои неожиданные попутчики, несомненный факт: в своей постели коньки не откину. А второе…

– Ну? – лениво поинтересовалась Уколова, не обращая внимания на взгляд Костыля, постоянно прохаживающийся по ее расстегнутой почти до пупка рубахе. – Не томи, сердечный друг.

– Моя смерть придет ко мне сама. И будет прям как надо. Бледная, типа, обязательно с косой… до самой задницы… И, что куда важнее, непременно с клевыми сиськами.

Уколова вздохнула. Но не застегнулась. Жарко, чего уж.

– Вы готовы, дамы и Азамат? – поинтересовался Костыль. – Тогда расплатитесь за еду патронами, что выдал, и учтите, что у вас их не останется. Магазин сохраните, будем в Бугуруслане придумывать все остальное. Как нам найти, куда этот милый пластиковый рожок воткнуть и чем наполнить.

Точно. Азамат выглянул в узкую щель между стеклом и фанерой. Смеркалось. Пора выбираться и постараться доехать до следующей точки их экспедиции.

Вечерний поезд пыхтел у перрона. Платформа спереди, локомотив, обвязанный разномастным железом и сеткой, открытый наполовину вагон, увешанный мешками с песком и драными матрацами, набитыми сухой травой. И второй, грузовой, усиленный капотами бывших легковушек и песком между ними и бортами. Не транспорт, а мечта.

– Так… – Костыль остановился, недоверчиво шупая живот. – Дождитесь-ка меня вон у тех добрых мужчин с моей бывшей двустволкой, висящей на плече старшего. А я быстренько… До клозета и обратно.

Азамат покачал головой. Нашел, когда медвежьей болезнью страдать.

Ждали недолго, сивый прискакал через пяток минут, скалясь чересчур уж довольно.

– Не стоит рассказывать нам о причинах твоего хорошего настроения, – попросила Уколова, – очень сильно прошу.

– С чего бы мне такую интимность вам доверять, – поинтересовался совершенно неприлично развеселившийся Костыль, – это ж всего на пару градусов ниже моих мыслей о твоих, милая, достоинствах, и мыслей, посещающих грязную распутную голову при одном взгляде на твой уютный за…

– А в морду? – поинтересовалась старлей, правда, лениво и явно устало.

– Да как скажешь, потом можно и в морду. Давно хотел спросить, Евгения… Да все стеснялся.

– Ну?

– Если нам с тобой останется, совершенно точно, жить не более пяти минут, могу ли рассчитывать на дьявольски горячее и, несомненно, прекраснейшее сплетение наших яростно любящих друг друга плотски тел?

– Может, тебе еще и татуировку на лопатке показать, встав раком перед этим?

– А возможно?

– Фигушки. Но про пять минут – подумаю.

– Чудесно.

Костыль подошел к караульным, пропускавшим пассажиров внутрь огороженного куска перрона. Да, у старшего на плече явно висело бывшее костылевское ружье, верно. Но Азамата напрягал дядька в кожанке и меховой шапке, с красной повязкой на руке. Что-то так и подсказывало – ему на переданное втихомолку оружие накласть. И жетоны тот затребует. И что тогда делать?

– Здравствуйте, мужчины! – Костыль расплылся в улыбке. – Как дела, настроение и бодрость духа, например?

И тут одновременно произошло три вещи.

Дядька с повязкой встопорщил колючие усы и открыл рот.

Даша вцепилась в локоть Азамата до боли.

Вылетело, полыхнуло пламенем окно в «Электричке».

– Ох, ты ж, ёперный театр… – протянул Костыль. – Там же подростки какие-то сидели. Девчушка с косами, такая вся в лисьей безрукавке… Красивая. Глазастая. Во-о-от с такими титьками. Капец сиськам, наверное… Как думаете?

Усатый, по-рыбьи молча захлопнув рот, не ответил. Оттолкнул трепача и бросился к занявшемуся составу-кабаку.

– Гриша, за старшего! – только и крикнул, убегая.

– Сволочь ты, Костыль, – пробурчал Гриша, поправив двустволку. – Аня и впрямь красивая. Обязательно было так вот? А если я тебя сейчас арестую?

– Хм… Григорий, это ты, конечно, можешь сделать. Но дай мне минуту времени – и я дам тебе пять тысяч причин этого не делать. М-мм?

Азамат, прикрывая Дашу, вцепился глазами в оставшихся двух караульных. Рука на топорище, Саблезуб, ощетинившись, готов к прыжку. Караульные, пока только подняв оружие, застыли в ответ.

– Излагай. – протянул явно жадный и подлый Григорий.

Костыль сморкнулся ему под ноги.

– Первое, мой друг, – договор есть договор. И тебя подтянут не меньше, чем меня. А с вон тем злым башкиром ссориться вы не станете, покромсает, а потом и показания даст. Верно говорю?

Азамат только цокнул языком. Излагал тощага верно.

– Второе, майн фройнд, еще проще. Поджог мною вон того самого злачного места совершенно недоказуем. Я туда возвращался тупо покакать. Понимаешь? И третье, девка с сиськами и косами там есть. И даже жилетка лисья, верно. Только это не Аня, дочка твоего командира Селиванова и первая красавица на весь ваш гадюшник. А вовсе даже кабацкая шалава, чьего и имени-то не знаю, а откликается она на кличку Вафля. И косы-то у нее не свои, в отличие от второй стадии сифилиса, и сиськи куда как меньше. Так что не стоит нарушать договоренностей. Особенно в ожидании третьего звонка на посадку. Едем?

Григорий только ответно сморкнулся под ноги Костыля. И кивнул.

Сивый обернулся к попутчикам, подмигнул и расплылся в надоевшей, но такой уже знакомой ухмылке.

– Дамы и Азамат, прошу занять места в экспрессе «Зажопинск-Малые Покакушки». Про условия и сервис вы уже в курсе.

«Такое разное прошлое: зима»

Let it snow, let it snow, let it snow…

Снег – как баллончик с краской в руках мастера фуд-дизайна. Вот только что на тарелке лежала обычная, вкусная, но не самая эстетичная котлета, и… п-ш-ш-ш, под руками стилиста, уверенно работающего краской, она превращается в произведение искусства. Золотистая, ровно поджаренная и так и манящая разрезать себя или даже слопать прямо с вилки.

Снег точно такой. Декоратор, сыплющий вниз и закрывающий девственной белизной окурки, банки, бутылки, собачье дерьмо, недонесенные пакеты с мусором, шприцы, гондоны, умершего воробья и клочья шерсти, выдранные соседским Барсиком у соседского Васьки. И прячущий грязь.

Снег приходит всегда неожиданно и коварно, прямо как лень, нападая исподтишка и со спины. Час, другой, третий… город стоит и не движется. Ведь зима, ведь кто знал, ведь… Ведь-ведь-ведь… Все как всегда.

Снег делает из серо-черно-рыжего жидко-грязного города что-то красивое и даже таинственное. Чу… что там, под аркой двухэтажного домика, помнящего революцию, стоящего за полкилометра от чуть зловещей готичной красоты костела? Мало ли, вдруг там, поскрипывая снежком, бродит залетевший хлебнуть чаю настоящий Дед Мороз, а?

Ну-ну… Дед Мороз, точно. Да Колька-алкаш бродит с похмелуги и никак не найдет, у кого занять стольник. Или полтинник. Или тридцатку на бояру. Но это же снег, снег волшебный, снег чистый, он даже скрип под разваливающимися поддельными Колькиными «адидасами» сделает чуточку загадочным. Если настроение соответствующее, само собой.

Кружится в свете фонаря и, сколько бы раз ни видел, замираешь, смотришь, любуешься. Безграничная простейшая красота падающего снега, не требующая ничего лишнего. Только лениво кружащие хлопья. Только теплый желтый свет. И в такую ночь можно поверить, если захотеть, конечно, почти во что угодно. Хоть в новогоднее чудо. Пусть чудо и прячется за распродажами, елками с середины ноября, девочками-промоутерами в совершенно не русских колпачках и фальшиво-китайской мишуре на шейках, в огромных цифрах «Сале» повсюду и в неожиданно вдруг разгорающихся вечером гирлянадах – от щедрот города.

Дети вот верят. Дети, меркантильные современные ребятишки, на пару дней в году верят в письмо на север, в доброго бородача с мешком подарков, и даже стараются делать вид, что не узнают воспитательницу-организатора в Снегурочке. Им весело, да и ладно. Это же главное, если вдуматься.

Просто остановиться. Посмотреть на падающий снег. Услышать визг и смех со стороны горки. И скрип ватрушек и ткани теплых брюк, когда снег, вновь и вновь, укатывается в зеркало самыми обычными веселящимися детьми.

Преследователи

Пол подрагивал и звенел металлом. Сталь, сплошь в застывших каплях сварки и клепках, гудела от тряски. «Бепо» рвался вперед, подгоняемый полыхающей нефтью и злющей Войновской. Дрожь тут неизбежна. Лишь бы не полетели клепки и не развалилась сварка.

Масло, металл, проводка, дизель, старая пластмасса. Пот, спирт, носки, кровь, стираные бинты. Сигареты из НЗ, отдающая ржавчиной вода, тушенка, свежие лепешки. Внутри железных коробок запахи ощущаются острее, четче, ближе. Хочешь не хочешь, будешь нюхать. Если нечем заняться. А уж этого добра в бронепоезде всегда хватает.

Смотреть за заложниками-железнодорожниками. Проверять работу имеющихся систем связи и соединения вагонов-площадок. Заново заняться имеющимся вооружением и пересчитать боеприпасы. Стоять на постах и следить… Пытаться следить за торопливо бегущей ночью. Военным даже проще. Если не в отдыхающей смене, то в бодрствующей. Тут сержант всегда найдет чем заняться. А уж караульным вообще не до оттенков вони внутри «бепо». Потому как им ехать куда дольше, чем коротким составам, а здесь, говорят, опасно.

«Бепо»… Бронепоезд, мать его ети… И как порой легко решается жутко сложное. Клыч даже чуть завидовал. Удаче майора? Удача ни при чем. Расчет, логика и знание людей.

К Похвистнево они подкатили по трассе, по ее остаткам. Серой дряхлой полосе, занесенной грязью и снегом. «Выдры» и грузовики шли ходко, лишь изредка поджидая танк. Тот месил поля, разбрасывая черные фонтаны гусеницами. Шел мерно, изредка взрыкивая.

По следу, оставленному Пулей и двумя телками, группа майора и Клыч с ней добрались до Кинель-Черкасс. Лучше бы этого не делали. Даже его проняло, когда прямо на проулок, перед бронемашиной, выскочили двое. Безумные белые глаза, раззявленные черные рты, засохшая кровь… Мертвяки? Клыч в такую ересь не поверил бы даже под морфином, слово чести. Чушь какая-то, не угомонившиеся покойники, ну-ну…

Чем хороша армейская техника? Да всем, кроме расхода ГСМ. Крепость на колесах, внедорожник, собственная огневая точка. «Выдра» разведки, крадущаяся перед колонной, пусть и сильно поредевшей, выручила их всех. И незадачливого собаковода-любителя с шавками, и Седьмую с самим Клычом и Десятым, оказавшихся прямо на пути все новых и новых бешеных. Или кто они там были на самом деле.

– Ба, никак обдолбались чем? – Клыч покачал головой, рассматривая первых нападающих. Уже готовых. Для «готовых» чуть не потребовался ровно один магазин АК-103 Седьмой. Потому как желала взять живьем. Стреляла по конечностям, но ублюдкам, видно, оказалось наплевать. Так и перли, чуть не зубами цепляясь за землю. По пуле в башку – и нормально, угомонились.

И тут, свалив забор, через начавшуюся пургу на них выперла стая. Включающая даже лысых сизых… кошек. Хорошо, когда за спиной есть БРДМ с полным комплектом.

«Ленточка» майора подтянулась позже, едучи почти на ощупь, стараясь не уткнуться в дом или чего хуже. Снег валил стеной, а ветер глушил все звуки. Но свезло, пять машин и один танк встретились и пережидали непогоду вместе. И веселились тоже. Треклятые безумные упыри так и перли, идя по каким-то внутренним радарам. Выныривали из-за белой воющей круговерти, клацая зубами и хрипя. Одного все же удалось затащить в «Тайфун» с командирским КУНГом. Там-то существо и разделали мясники, состоящие в отряде Войновской на должностях военврачей.

– Инфекция, – старший, с почти стертой девяткой на наплечном щитке, маску не снимал. – Первичный анализ показал только ее. Как бешенство может превращать в такие организмы, не знаю. В полевых условиях не разберемся.

Войновская кивнула. Нет так нет. И после этого все люки и двери оказались полностью задраенными. Людей наружу майор не выгоняла. Какие часовые, когда на улице черт-те что? А с остатками заразившихся можно будет разобраться и утром.

Разбираться особо не пришлось… твари померли сами. И снег растаял, окружил колонну туманом, пустым и безжизненным. Когда прошли через него до станции, обнаружилось нужное. Собаки Григорича, радостно разгавкавшись, так и тянули хозяина в сторону станционного депо. А уж порешать со следами ночевки и бегства нескольких людей смог и сам Клыч. Даже без особой дедукции.

Раз ушли на дрезине, то ушли в сторону… В сторону Похвистнево, куда еще-то катиться? Так что дорога определилась легко. Да и оказалась легкой… кроме одной «Выдры». Ей и экипажу, да и Сергеичу, выпало переть прямо вдоль железки, разглядывая окрестности. И дрезина так и не обнаружилась. А потом…

А потом был спектакль и демонстрация «укогостальнееяйца». Самые стальные оказались у майора Войновской. Клыч, весь сраный спектакль занимавшийся жаренным на углях сусликом, даже не удивился. Куда больше удивила наглость бабенки, желавшей за грызуна оплаты. Пришлось провести переговоры. Они задались… ну, как? Проводив взглядом несколько собственных зубов, бабенка перестала выдвигать претензии. Хотя, возможно, Клыч тупо сломал ей челюсть.

Так что хлеба со зрелищами Антону Анатольевичу выпало вдосталь. А оценка майора Войновской от «крайне опасная стерва» выросла до «обязательного контрольного звонка в голову». При первой возможности. Было с чего.

Понятно, военные – ребята крутые. Хотя и похвистневские – не сахар. Но военные просто взяли больницу, где страдали, агонизировали, кончались, давали дуба, а также все же лечились и, совсем чуточку, рожали всякие родственники местных. Опыт, не иначе. На том оно все и закончилось… не считая танка, шарахнувшего главным калибром по башне с КПВТ. Так что все выступление проходило под угрюмое молчание и злобное зырканье на майора, статуей высившейся над толпой. Прям, мать ее, Ленин на броневике. Только тут – танк, и Ленин больно уж суров и симпатичен. И сисяст.

– Вопроса – три, горожане. Заткнулись и слушаем. Отвечать не надо, головами мотать тоже, не коровы.

Майор обвела толпу глазами, царственно поворачивая истинно арийский профиль… ну, пусть смазанный когда-то переломанным и чуть горбатым носом. Серьезная такая толпа. Клыч, запахнув шинельку, хрустел сусликом, не обращая внимания на недовольные взгляды Седьмой. Чести много, на шестерку внимание обращать.

Богиня войны, валькирия, сеющая вокруг сталь, огонь и смерть… Войновская, высокая и крепкая, в своем видавшем виды камуфлированном комбинезоне, не старалась выпендриться. От нее так и несло опасностью с ужасом, прямо под стать фамилии. Рожденная для войны, убийца, разрушитель, куда как страшнее даже танка. Волны силы расходились к каждому. И тогда-то Клыч понял: все у нее выгорит. Получит, что нужно.

– Город – мой. Я верну его вам, чертовы засратые трусы, только с выкупом. Условия простые, их всего три. Мне нужен вон тот бронепоезд, стоящий под парами, и погрузка моей техники на него. Грузить – вам, моим людям – присматривать. Срок – один час.

Народ загалдел. Стволы – стволами, а гордость – гордостью. Подчиняться заезжей сивой бой-бабе с командой головорезов никому не хотелось. Клыч, аппетитно грызя сухую ляжку, косился, вычисляя заводил.

О, вон тот суровый, в вязаной шапке – точно мужик крутой. И усатый, краснеющий повязкой, не бздун. Стоило подсказать Войновской? Не-а, она сама справилась.

– Взять тех двоих, – палец в черной коже указал точно на кого надо. – Запереть, сильно не бить. Дальше слушайте, товарищи железнодорожники.

Я возьму десять цинков пять сорок пять и пять семь шестьдесят два. И не звездите, ублюдошные бздуны, что такого нет. Я вас, сволочей, насквозь вижу и знаю. Восьмой, зама этого толстопуза – на столб!

Зама того самого толстопуза, который вовсе даже Лапшин, охранник Клыча оприходовал быстро. И очень мастерски. Вздернул на тут же снятом нейлоновом шнуре от торговой палатки – и все дела. Лапшин продолжил участие в экстренном городском сходе, болтая ногами, лиловея лицом и обделавшись. Клычу жалко его не было. С чего?

Майор, дождавшись результатов экзекуции и эффекта от нескольких очередей поверх голов, продолжила:

– Это – предложение по решению первого вопроса. Ясно? Хорошо, зяблики обкаканные, бояться вы умеете, но и головами тоже думаете. Разрешаю главе города выполнять. По дороге пройдитесь мимо лазарета, полюбуйтесь на работу моих саперов.

Чертова курва восхищала Клыча. Не баба – огонь. Не хватка – клещи. Не зубы – лесопилка. Попадешь на такие – враз сожрет и не поперхнется. Час – на захват вполне себе крепости по нынешним временам, час! И еще ворочает толпой, как не каждый мужик своим причиндалом – полюбовницу.

– Ты, ты, ты… и ты, милая девочка, пять шагов вперед. Мамку на место. Двадцатый, не калечить. Эти дети поедут со мной. Оставлю их дальше, на первой остановке, и не приведи вас Бог пытаться помешать. Передать весточку вперед, сделать что с путями, устроить саботаж в пути. Все умеют разделывать мясо? У меня с собой повар, разделывает сказочно. Может – быстро, может – медленно. Пойдет не так хотя бы что-то… Трое будут кушать рагу из четвертой, вот этой златовласки-принцесски. Ясно?!

Еще бы не ясно. Клыч хрустнул деревянным шампуром и даже огорчился. Не успел насладиться угольками и такими тугими сухожилиями в полной мере. На всякий случай поискал бабу-торговку. Но то ли у той суслики кончились, то ли урон от удара оказался сильнее, но нигде ее не было.

– Третье, люди, слушайте внимательно. Я ищу троих путников. Они или здесь, или были здесь. Парень-башкир и две женщины. Молодых. Кто знает – подходит и говорит. Получит магазин пятерки, если данные верные. Нет, так присоединится к вон тому акробату.

Лапшин уже затих, но аллюзия оказалась ясной.

– И еще!

Вот тут Клыч даже расстроился. Ну, не стоит же так сильно перегибать палку, дорогая. А ну как мы с тобой распишемся или, того хуже, обвенчаемся… как с такой жить? Через секунду до него дошло… И Антон Анатольевич заподозрил в майоре сильного мутанта-психокинетика. Не иначе. Придет же в башку такая дурь напополам с блажью. Но этой-то?! Устал, точно, просто устал.

– Нанимаю добровольцев. Вон те, вот те, и вы тоже, дамы и господа, товарищи и гражданки, к вам обращаюсь. Чует мое сердце, что не местные вы. А если и местные, то мстить вам точно не захочется. Я знаю, чем вы зарабатываете. Убийства – вот ваше ремесло, и ремесло не хуже других. А плачу за мастерство хорошо, уж поверьте.

Вот так вот… Клыч прибавил к «контрольному звонку в голову» еще и «добить топором». Верно же все усмотрела и поняла. Эту публику Клыч знал, они знали его, косились, но помалкивали. Верно, ребятки, вы уж пасти не разевайте. Думайте, мозгуйте, хрен к носу подводите, глядишь, до чего и дотумкаете. А он, Клыч, пока спокойно посидит, посмотрит, может, чего подскажет.

– Записываться здесь. Пятый, ты на контроле. Чего тебе?

Это уже Клычу, стоявшему рядом и ковырявшему щепочкой в зубах. Больно уж суслик попался поганый, все зубы забил.

– Вон те трое – вместе брать лучше не стоит. Или взять тех двух баб. Посадить в одном вагоне, только следить. Схлестнутся – хуже не придумаешь. Длинный худой работает на администрацию, нужен такой?

– Благодарю за подсказки. Давно работает?

– Лет пять.

– Ясно. Пятый, этого к заму, в гости. Черт… хорошая реакция. Оружие забрать, Восьмой, объявляю благодарность за спасение жизни командира.

И так далее. Час – не час, выкатились они уже ближе к вечеру следующего дня. Локомотив, само собой, стоял не под парами, топливо ждали лишь к обеду. Для ускорения майор отправила одну «Выдру» с пятеркой бойцов. Сократили время на час. Войновская не злилась, лишь сильнее щелкала стеком по сапогу.

Погрузка, проверка герметичности, если можно так назвать резину, винты и проклейку чем-то вроде пакли щелей в составе. Про Волчьи ямы Клыч узнал на рынке, когда шлялся и собирал все слухи.

Пуля здесь был, ушел вчера, чуть опередив майора. Нагонять день сложно, а шел Пуля в Бугуруслан, город работорговцев и пайлотов. И что-то, то ли интуиция, то ли пятая точка, так и орали: гнать и гнать им еще поганого башкира. Но делиться мыслями с майором Клыч не торопился. Чем больше времени в пути, тем лучше.

На погрузке он уже не просто стоял рядом, а подавал советы, командовал железнодорожниками и балагурил с парой военных. Все шло, как задумывалось изначально. Все шло хорошо.

Настроение испортила лишь одиноко стоящая на перроне, за мешками бруствера, бабка. Ну, или тетка, кто поймет, глядя на нее, сколько ей лет? Клыч заходил в вагон. Зачем обернулся? Да как щелкнуло что-то, подсказало: на тебя смотрит.

Худющая, маленькая, опрятно одетая. Пусть даже опрятно разрезанное и подшитое одеяло не смотрелось нормальной одеждой. А он ее вспомнил. Утром тетка выла у больницы. Точно, она, как есть она. Кто-то у нее там помер от родов. Или вместо родов… врачей согнали в толпу, точно. То ли дочка, то ли внучка, какая разница, в общем. Не повезло тетке, ничего не скажешь.

Желала им чего-то в путь-дорожку? А то… подохнуть, да страшнее и больнее, в крови и гноище, не иначе как. Клыч ее не осуждал за такие мысли. Жестоко, но справедливо. Бабка, видно, умом таки трехнулась. Губы, синие и искусанные, шевелились очень отчетливо. Ну, кто в здравом уме в год двадцатый после окончания мира станет поминать проводника?

Лязгнуло и подкинуло, заскрипели тормоза, состав замедлился. Клыч открыл глаза. Заснул, точно. Чего встали?

– Кто ночью гоняет-то так? – пожаловался наемник, ражий и рыжий мужичина в лисьей безрукавке. Неприятный тип, аж горит весь, от бороды и до пупа, закрытого новым мехом. – Здесь особенно, Волчьи ямы же.

– Разговоры отставить, – буркнула Семерка. – Заняться нечем? Спать не хочется?

И действительно, заняться…

Клычу заняться было нечем. И спать не хотелось. Организм жаждал деятельности и, совсем немножко, разрушений. Ждать приходилось и того. и другого. Сидеть, точить выданный от щедрот нож, плюя на косые взгляды военных. Щелкать пальцами, явно раздражая и без того не самую добрую Седьмую. Ввиду отсутствия новых шерстяных чулок перематывать портянки. У нее же почти под носом. Хотя здесь он все же пересел. Не потому, что дама, не. Тупо не хотелось лишний раз выводить из себя плоскодонку с переломанным носом. Клыч ей явно не нравился.

Заскрипело, загрохотало, повело в сторону. Состав покатил дальше. Пути, наверное, чем-то занесло. Опасались, проверяли, рассматривали. Засада? Ну, сам Клыч так бы и поступил. Только, окажись засада, давно бы уже палили вовсю – а тихо. И хрен с ним, можно посидеть и подумать. Было над чем. И над кем – тоже. Над майором, долбаной ледяной королевой отряда головорезов и хозяйкой, само собой, временной, самого Антона Анатольевича. Стерва, мать ее…

Войновская спряталась в очередной личной клетушке, раньше занимаемой командиром поезда. Валькирии, опосля пламенной речи на брон… на танке, точно нездоровилось. Клыч даже начал переживать. В смысле, не за ее здоровье в целом. С фига ли ему из-за него переживать? Просто боялся, что дева окочурится раньше, чем он до нее доберется. Выпотрошить ее, как рыбу, хотелось не так сильно, как еще вот-вот, но… От данного себе слова Антон Анатольич отступать не любил. Дело принципа. А принцип – штука такая. Нарушь – сам себя уважать не станешь.

Точным знанием человеческой анатомии Клыч не обладал. Так… на правах ученика мясника. Но для этой, мать ее, платиновой блондинки планировал устроить незабываемое представление. Этот, как его там… Стриптиз. Как есть раздевание красивой женщины. Медленное и жаль, что не под музыку. Один из стариков, почти под полтинник мужику было, все рассказывал, как косоглазые извращались. В Японии? Наверное, что так.

Баба – голышом. Вся уложенная сырой рыбой, имбирем и рисовыми колобками… Б-р-р-р, аж вздрогнулось. Гадость-то какая. То ли дело – его задумка…

Черемша, сало и пельмени. Голышом? Ох, да, еще как. Майора Клыч намеревался обдолбать опиатами и раздеть ножиком полностью. Кое-где даже до кости. И пожрать пельмешек, любуясь ее прекрасными серыми глазами без век. И всем остальным.

И…

Клыч замер. Потянул воздух носом, понимая, что дурак. Дернулся в угол, стараясь незаметно вытащить противогаз. Вжался в тень, слился с ней, растворился в темноте. Яда, растекшегося в спертом воздухе броневагона, ему хватило.

Если в тебе живет безумие, не стоит его выгонять. Попробуй подружиться. Видеть мир и людей под другим углом – не всегда плохо. А уж получать в подарок туго натянутые нити, наполняющие все вокруг и не ощущаемые здоровыми на голову… Оно того стоит. Внутренняя сигнализация, бьющая внутри головы разрывами тревожных ракет кроваво-алого цвета.

Опасность… опасность…

Живи рядом с ней – и станешь чуять ее везде. Не ощущаемую прочими и такую явную – тебе. Пролей железнодорожную цистерну крови – и унюхаешь еще не пролитую. Ощутишь кошачьи коготки опасности, щекочущие ноздри. Ох, да…

Скрипело старое железо. Чистил ложку отдыхающий солдат. Обжигающе парил котелок перед ним. Сопел рыжий меховой наемник. Чесался во сне второй. Позвякивали незатянутые гайки. Шелестели страницы желтой драной книжки железнодорожника. Мягко шагала где-то в хвосте смерть. Клыч, все же нюхнувший какой-то дряни, тихо сползал по стенке вагона, так и не нацепив противогаз. Опасность разливалась внутри поезда почти невидимой липкой пленкой.

Рыжий свет моргал, бросая тени и заставляя внимательнее всматриваться в полутьму. Опасность, едкая и маслянистая, оставшаяся в носоглотке и на языке, кралась охотящейся рысью. Незаметные с первого взгляда мелочи выдавали ее с головой. Особенно если понимаешь, куда смотреть. И еще – коли ты слегка, но безумен. Или не слегка.

– МАМААА!!!

Механик крикнул. Заорал. Взвыл. И тут же заткнулся, звонко булькнув. Звонко свистнуло, хрустко скрипнуло, мягко зашипело.

Клыч, грызущий ногти в углу, знал это. О, мать твою, да, знал. Если сам перерезаешь глотки, так помнишь, как свистит воздух. Краткий, как выстрел, миг, когда воздух вылетает из рассеченной трахеи. О, да, он помнил.

Всплеск, ударивший из-за распахнутой двери, мазнул по стене. Щедрым взмахом малярной кисти. Идеальным штрихом этюда в багровых тонах. Почти черная полоса, разлетевшаяся в конце на сотни капель, разбившихся о железо. Капель, разом ставших яркими и узнаваемыми. Пахнущими солью и железом потеками живой краски.

Раздробившись, жидкость не потекла вниз. Вернее, потекла и поползла не только вниз. Паутина, блестящая бликами отраженных ламп, на глазах разрасталась. Тянулась во все стороны, быстрая и целенаправленная. Понизу к ней уже рвалась багряная лужа, споро растекшаяся из-за двери. Пальцы рук механика почему-то еще сжимались.

Кровь, кровь повсюду. Тягуче-алая, жидко-бурая, засыхающе-красная, разбегающаяся по металлу. Пятнами ржавчины, растущими на глазах, покрывала половину вагона. Въедалась в броню стен, росла кирпично-карминной плесенью на решетке пола. Хрустела, застывая и падая вместе с крапинками металла. Поздними осенними листьями, рассыпающимися на рыжие хлопья, мягко падала вниз. И, еле слышно хрустя, превращалась в невесомую пыль. Пыль всех оттенков красного. Пыль, вздымающуюся облачками под шагами из-за двери.

Клыч, вгрызшись в костяшки собственной правой руки, дрожал и молча выл в собственной голове. Молчать, молчать, молчать… Страх накатывал сильнее, пробирался внутрь тысячами раскаленно-ледяных игл, сворачивающихся в животе огромным ежом.

Т-ш-ш-ш… т-ш-ш-ш… т-ш-ш-ш…

Пыль тонкими пальцами тумана выглянула из-за дребезжащей двери.

Т-ш-ш-ш… т-ш-ш-ш… т-ш-ш-ш… д-з-з-з-с-с-к-р-р-р…

Хлопья и еще жидкая багровая жижа падали со стен вслед длинному медицинскому ножу-ланцету, скрипевшему по броне. Темная полоска тянулась за ним, стекала по лезвию на кожу высокой, по локоть, перчатки. Крохами-рубинами разбивалась на мясницком фартуке, густо заляпанном подсыхающими пятнами, и тупоносых крепких ботинках с ржавой сталью на носках.

Т-ш-ш-ш…

Вторая рука поднялась к лицу, спрятанному за мешком с дырками для глаз.

Т-ш-ш-ш…

Палец прижался к губам. Тихо, детишки, не кричите. Бука уже здесь.

Другой клинок, длинный хлебный нож, заточенный с обеих сторон по рукоятку и по нее же блестевший свежим кармином, болтался на ремешке, обхватившем запястье.

Клыч, прокусивший кожу на руке и сосущий собственную кровь, вжался в угол. Следил за алыми бусинками, катившимися вниз со старого и такого неопасного на вид лезвия. И не мог ничего. Совершенно.

Небольшой горб, вздувшийся над лопатками чудовища, мягко шевельнулся. Красные хлопья, облетающие рядом с невысокой тощей смертью, дрогнули в сторону. Отлетели под ласковым напором невидимого газа, выходящего из плотного живого мешка и выбрасывающего в воздух ужас.

Солдат, вжавшийся в стол и не замечающий ожогов от супа-кипятка, вздувшихся на руках, тоже пытался спрятаться. Бороться он не мог. И Клыч понимал его прекрасно. Во рту, кроме крови, явно чувствовалось мясо, обглоданное с костяшек. Его, Клыча, любимых костяшек левой кисти.

Солдат тоненько заскулил. Баба, обреченно понял Клыч, крепкая квадратная баба без сисек. Хрен их разберешь под шерстью масок. А вот баба… Черт, да убей ты ее и вали себе дальше, вали…

Хлебный нож шевельнулся лениво и как бы нехотя. Тут же блеснув совершенно убийственным по скорости всплеском. Сверкнул единственным чистым краешком. Самым кончиком, светящимся остротой бритвы.

Страх победить почти невозможно. Страх проникает незаметно и глубоко. Страх оплетает неудержимо и с ног до головы. Поддайся ему – и ты проиграл. Впусти глубже – и вот ты уже пустая, мертвая оболочка.

Ему надо немного, самую малость. Приоткрой дверку в себя, разреши осторожненько ступить на порожек, помани, приглашая в гости… Как так, почему сам, да ну… О, да, только сам его и запускаешь. А раз так, то?! Верно, самому и выгонять.

Страшно до усрачки? Так нагадь в штаны, только встань, паскуда! Сожми зубы до скрежета и треска, будь, мать твою, мужиком… Даже если ты баба. Встань и борись. Не за светлые идеалы или ради благой великой цели. Воюй за собственную дешевку-жизнь. Дороже ее у тебя ничего нет. Встань. Заори. Обмочись… накласть. А потом возьми и тупо замочи этого выродка. И поторопись. Он может опередить тебя.

Нож замер у самого плоского живота тетки. Разрезал ткань, откинул в сторону полы, прошелся по белой коже, оставляя незаметный глазу штрих разреза. Тот, обидевшись на такую несправедливость, поспешил показаться. Темнея, тянулся за лезвием, багровея, осторожно вытекал вниз алым.

Перчатка цепко взялась за шею. Военная захрипела, не шевелясь, лишь чуть болтая бледными ногами без ботинок. Клычу эти хреновы ботинки так и врезались в глаза, темнея под откидным столиком. Нахер она их сняла?! На кой сейчас жиденько тряслись над полом широкие толстые ее ступни со стертыми желтыми пятками?! Баба продолжала хрипеть, наконец-то ударив свободной рукой по голове чудовища. По голове, по груди, по груди…

Зашелестело. Клыч, отпустив чуть собственную руку из челюстей, не успел ухватить проснувшуюся храбрость.

Сказки бабские, страшные и на ночь, свежие, еще месяц назад казавшиеся вовсе дурью. Что такое бумажное, маленькое, одного цвета и прямоугольничками? Да, для поезда, это Клыч помнил из детства, катался на электропоездах… Билеты. У кого билеты в поезде в таком количестве? Правильно, Антошка, у Проводника. Проводника, мать вашу…

Чудовище подняло край своего мешка. Помотало отвисшей мошонкой кожи под нижней челюстью, растянуло губищи жабьей пасти, явственно пустило слюну. Баба в его лапище трепыхалась, задыхаясь. Проводник играл с ней, как старый опытный кот с мышкой. Облизнулся, двинул нож вниз, разрезая брюки и трогательные, в розовых сердечках, заношенные трусики. Кровь бежала вниз охотней.

Закричать ей тварь не позволила. Подтянула к своему лицу, накрыла, чмокнув рот своим. Военная замычала. Клинок поднялся, дрогнув и смахнув кровь. Ударил медленно, ласково, как любовник входит в…

Военная гулко заорала, обмякнув. Захрустело, влажно разошлась плоть внутри нее. По подбородку проводника, стекая с губ, густо побежало темно-багровое. Тварь, хрипло заухав хохотом, отбросила военную, вскрытую сверху донизу, как мусор. Харкнула сизо-багровым ошметком отгрызенного языка. Походя, почти не оборачиваясь, чикнуло ланцетом рыжего и мехового по горлышку. Забулькало, добавляясь в общую палитру всех оттенков красного. Зашипело, добавляя прозрачной дряни, из горба.

Рыжие хлопья закружились сильнее, Проводник двинул к Седьмой, ползущей спиной назад. Рука Седьмой не слушалась, не поднимала «грач», дрожала вместе с ее плачущим некрасивым лицом, перед смертью вдруг оказавшимся без намордника-балаклавы.

Клыч рыкнул. Покачиваясь, встал. Он зассал, он?! Кого? Мясника-урода в фартуке и с режиками? Он, Клыч, труханул из-за дерьма, выдуваемого из горба? Он, Клыч, позволит скотине заколбасить Седьмую, чертову уродливую плоскодонку? Вместо него самого?!

Алое смешалось с алым. Ярость, долгожданная и такая родная, наконец-то вернулась.

– Эй, хрен с горы!

Мутант, нависший над Седьмой, обернулся. Быстро и явно удивленно.

– Это моя баба. Хочешь ее? Со мной разберись.

Проводник, замерев, чуть склонил голову. Недоумевал, судя по всему, совершенно не ожидая такой вот ерунды. Покачивающегося, мутноглазого, подрагивающего от уходящего страха и очень, чрезвычайно, крайне злого Клыча.

Ск-р-р-р-р-с-с-сь… сталь о сталь. Черная, выеденная хлебного ножа из армейской столовой – о легированно-зеркальную операционного орудия хирурга. Интересно, какой делает чуть меньше больно?

Тварь рванула с места. Быстро. Даже чересчур быстро. Только…

Только одновременно с его взрывным броском щелкнул, аристократично и тягуче, взводимый курок любимого клычевского маузера– «боло».

Товарищи чекисты, заказывающие 96-й после Версальского мира, согласились на ствол длиной в 99 миллиметров. Убойной силы это не лишало. На коротких дистанциях, само собой. «Боло» – значит «большевистский». СССР, сволота – это знак качества. Даже если качество немецкое и ему сто лет в обед. Главное в оружии, как с бабой, – ласка и смазка. И тогда все его миллиметры в латунной рубашке – твои. Самое оно то.

Безумие останавливает только безумие. Мир становится красным и дарит тебе свою силу. Бери ее, раз против тебя вдруг оказался монстр.

Страх и кровь, смерть и чудовище? Клыч стрелял, не переставая криво усмехаться и отступать назад. Проводник, остановленный первой пулей, умирать не спешил. Шел, шел, шел вперед. Скр… нож скрежетнул по полу. Хр… ланцет задел распахнувшуюся дверь.

Он остановился, лишь загнав Клыча в угол. Темнели глаза в прорехах мешка, булькало что-то внутри, пшикал чертов горб с газом… Проводник, удивленно ойкнув, поднял ручищу, всю сплошь в крови. Не ожидал, не думал, что кто-то сможет вот так? Не ожидал… Рухнул, ударившись грузной корягой об сталь. И замер.

Седьмая, вытирающая сопли напополам со слезами, блевала в углу. Широко раскрытые в агонии глаза ее сестры по оружию смотрели осуждающе. А изо рта все еще брызгала кровь.

И единственная мысль, возникшая в голове Антона Анатольевича, совершенно не соответствовала окружающей обстановке. И вертелась-то она вокруг чертового башкира с его блохозавром, и звучала несколько глупо, учитывая творящиеся вокруг сумбур, безумие и кровопролитие…

«А как, интересно, протек этот день у моего ненаглядного Пули, а?!»

И ему очень сильно казалось, что ответ ждет его в сраном Бугуруслане.

Глава 6 Рыжая милашка и алый красавчик

Оренбургская область, г. Бугуруслан

(координаты: 53°37′00'' с. ш., 52°25′00'' в. д., 2033 год от РХ)

Лавка глянулась сразу. Кирпич, стальные ставни, крепкая дверь… двери. Металлическая наружная, только прямой наводкой пробивать, дубовая внутренняя, хрен подожжешь просто так. В общем, солидно, уверенно, респектабельно.

Костыля Азамат с собой не взял. Ну его к лешему, чертова подонка. Вступит чего в голову, схлестнется с хозяином, заспорит, не заметишь, как за ножи схватятся. А учитывая профиль лавки, ссоры не хотелось вообще. Когда у тебя за поясом почти пустой обрез двустволки, а хозяин может вооружить взвод, цапаться не стоит.

Внутри оказалось тепло. Достаток измерялся не только сталью и крепким кирпичом стен. Достаток пах свежим древесным срезом и золотился, подсыхая только-только колотыми поленьями у двух буржуек. Да не просто тяп-ляп скроенных из чего попало, шиш.

Печки оказались, если присмотреться, садовыми, старыми, заводскими. По две конфорки, на одной сейчас начинал петь чайник.

Кормил металлических, важных и уже заметно малиновых барышень мальчишка, лет двенадцати, угрюмый и крепкий. На Азамата посмотрел как на говно, выгреб золу и скрылся где-то в глубине лавки.

– Тебе чего, любезный? – поинтересовались сверху.

Угу… Второй этаж все же был. И понятно теперь, почему за дверями не оказалось еще решеток, закрытого узенького прилавка и прочего, привычного и не вызывающего вопросов.

Лавку сторожили два серьезных облома, упакованных просто и удобно, без выпендрежа. Азамат углядел спрятанную кобуру и ремень от чего-то типа «Бизона», но не более. А мужичкам сверху куда как лучше и удобнее смотреть, бдеть и… И стрелять когда надо.

– Патронов. К ружью.

– Понятно, что не к ПК.

Все как обычно. Встречают по одежке, проводить готовы пинком под зад. Виноват Азамат в своем текущем виде? Да. Плохо ли выглядеть оборванной и отмывшейся в луже свиньей, воняющей бойней и коптильней? Еще раз да. Но такое с ним случалось часто. Когда гоняешься за ублюдками и упырями, чистеньким, выбритым, пахнущим баней и чудом найденным туалетным мылом оказаться не выйдет, как ни крути. А вот как быть? Черт знает, хозяина бы увидеть. Вернее, как объяснили, хозяйку. Со странным, явно не русским и не татарским именем Грета.

Двое наверху чего-то сопели и явно собирались выбить неплатежеспособного бродягу пинком под зад. Все как обычно, ничего нового. Один даже начал спускаться.

– Тише, мальчики.

Азамат повернулся на голос. Приятный бархатный женский голос. С еле уловимой хрипотцой, что так нравилось в женщинах.

Пуля любил Бугуруслан. Тот оставался островком цивилизации даже по сравнению с Новой Уфой. Или просто местная цивилизация ему нравилась больше. Своей дикой смесью демократии и анархии, опиравшейся, бывает же такое, на авторитет Лакирева. Лакирев, мягко мурлыкающий сытым котом, на деле всегда оказывался совершенно безумным животным типа росомахи. Но позволял людям многое. И народ этим дорожил.

Ну, где еще можно встретить сейчас такую вот даму, не скрывающую, что она именно дама, и все такое?

Рыжие волнистые волосы убраны на затылок. Шея, плечи и грудь открыты. Открыты, елки-палки, да еще как. Пуля сдержанно кашлянул, заставляя себя не пялиться на открытое и даже поддерживаемое чем-то так приятно для глаз, что… Азамат немного загрустил, прикинув про себя – каким дикарем смотрится в глазах такой милой оружейницы. Ай-ай, братишка, плохо так себя не любить, если смотришь на красивую женщину, как на кусок хорошо прожаренной говядины.

А еще она пользовалась помадой. Где нашла? Но пользовалась. Хотя, чего удивляться, женщины всегда остаются женщинами, даже если Беда на дворе. Ресницы подвести туши нет? Уголек найдется, чуть подточить, чуть послюнявить, вот и красиво. Даже стрелки в уголках глаз… Да-а-а…

Не врали люди на станции. Татуировки на лице издалека смотрелись вуалью. Вблизи оказались именно татуировками. Главное – не коситься на них, потому как женщина. А им шрамы не положены, даже если закрыты тату, и вряд ли хозяйка оценит такое к ним внимание. Особенно если те именно на лице. Не врали… А жаль.

– Вы приехали ночью с Похвистнево.

Не спрашивала, утверждала. Интересно…

– Да. Я и мои друзья.

Она кивнула.

– Если никто и ничего не напутал, то вы – Азамат, хотя часто вас называют Пулей, верно?

Вот так вот… Потому и на «вы», потому и «тихо, мальчики». Ну, скрываться не планировал, в Бугуруслане его знали, понятно. Вопрос – кто и почему донес этой красотке-рыжульке про сталкера Азамата, прибывшего в вольный город Бугуруслан? На фига ей такие данные?

– Приглашаю внутрь, Азамат. Только, пожалуйста, снимите сапоги и воспользуйтесь… вон там есть чистая обувь. И, мальчики, заприте пока лавку. Народа все равно не будет. Обед.

Обед?! Утром? Ну, ее дела…Чистая обувь, о как.

Азамат скинул сапоги, засунул все еще мокрые ноги в обрезанные валенки. И покосился наверх, все же уловив движение. Вот как, значит, угу…

Крутые мужики на поверку оказались не менее крутыми… мутантами. Или просто больными людьми. Слишком уж коротки ноги, потому так странновато и виднеются широченные плечи и сурово хмурящиеся головы. Один стоял на лестнице, уперев руки в бока, косился на Азамата и сопел.

– Не переживай, – Пуля положил обрез на стойку. – Вот если его вдруг… потеряешь, тогда начинай. Переживать.

Сколько скрыто в обычном куске ткани? Очень много. Вход к хозяйке закрывала большая синяя тряпка. От потолка до пола. Подумаешь, кажется, висит чего-то, пыль понизу собирает. Ну да, так и есть, если б не но.

Не просто висит, а величаво, прям королевским штандартом, лениво и тяжело шевелится от легкого сквозняка настоящий бархат. И закреплено все металлическими кольцами на вполне себе целой, кованной не так давно гардине. И о чем оно говорит?

Уют и достаток говорят за себя всем. Эту женщину уважают и опасаются связываться. Посреди Беды, рядом с грабежами из-за починенной старой куртки или трех мяукающих котят, что могут вкусно хрустеть в пироге, такое вот… Серьезно. Бархат, чистые доски на полу, красивая одежда, так и тянущая еще раз посмотреть на ее хозяйку.

– Садитесь. Отличаюсь совершенно немыслимым для нашего с вами времени желанием разговаривать вежливо и чисто.

Грета сидела в кресле. Бархату обивки Азамат не удивлялся.

Он сел, вытянув ноги к… Черт его знает, как оно должно быть на самом деле. Но если огонь трещит поленьями в кирпичном очаге с прямоугольником трубы, убегающей наверх, а угольки плюются через гнутый чугун решетки, как это называется? Да-да, Саныч, любивший потосковать о прошлом, вспоминал и такую штуку. Камин. И, оказывается, ноги греть возле него – само удовольствие.

– Вы появились у меня через час после подъема города. Пришли через три улицы. И сапоги вам стоит поменять. Значит, ноги у вас мокрые. Снимайте чулки, сушите, не смущайтесь.

Азамат поблагодарил. Стыдиться он давно отвык. Вокруг – не куртуазная Франция, а он – ни хрена не мушкетер кардинала. Или гвардеец короля? Какая, на хрен, разница? Фу-у-у… как хорошо.

– А что насчет часа после подъема?

– Вам нужна моя помощь. И, судя по всему, вам нечем заплатить. Ну и, чего уж, вы от кого-то удираете. С чего вдруг так быстро пришли? Друг ваш, Лебедь, сидит в кутузке, сам виноват. Нечего было приторговывать, чем нельзя торговать. Вопрос в другом… С чего мне вам помогать?

Азамат хмыкнул. Ну, права, если разбираться. Чуть ли не во всем.

– У меня ничего не осталось. Что есть… у вас наверняка есть лучше, – Пуля кивнул. – Но вы меня не прогнали, Грета. Вот, сижу, даже шевелю пальцами в мокрых старых носках и радуюсь, что не стал мотать портянки. А вы все равно готовы разговаривать дальше и почему-то ждете от меня каких-то действий. Правильных, само собой.

– Логично.

– Мне несколько неудобно разговаривать в ключе, в котором вам хочется. Но постараюсь. Извините, если вдруг что-то пойдет не так.

Грета кивнула.

– Вы торгуете оружием. Вы торговали головами. Я занимался только вторым, хотя и не очень часто. Хотя, полагаю, это вряд ли играет роль, ведь вы не сентиментальны в таких вопросах. Если, конечно, не обращать внимания на ваших мальчиков. В некоторых поселениях их бы давно сожгли, сделали бы общественными или частными рабами, походя сотворив с вами много непотребного. Но вы их держите здесь, кормите, одеваете… И ведь дело не только в Лакиреве.

Хозяйка смешно потянула носом. Нос ее Азамату нравился. Хороший такой, породистый нос.

– Разрешите продолжать?

– Несомненно. Мне уже интересно.

– Вывод простой. Вы делаете инвестицию в будущее. Вложение, основанное на моем имени и событиях, с ним связанных. Возможно, запишете в дебет-кредит своего гроссбуха на потом. Ну а мне, так как профессия моя крайне связана с людским мнением, никуда не деться когда-нибудь позже. А долги я плачу всегда.

– Ну да, – усмехнулась рыжая, – прямо-таки Ланнистер, ничего не скажешь.

Азамат явно недоуменно посмотрел на нее, та прыснула еще сильнее.

– Не обращайте внимания… Азамат. Отчасти вы правы. С ног до головы одевать вас не стану, время сложное. Но и с пустыми руками не уйдете. Деваться вам, судя по всему, некуда. Удирать надо и, как понимаю, чем дальше, тем лучше. Скажите, Азамат, а мне стоит предпринять дополнительные меры предосторожности после вашего отъезда?

– Десять патронов с картечью.

– Идет. Так?…

– Да. Не высовываться. Если есть возможность, спрятать лишнее или тяжелое, загрузить остальное на ваших гномов и валить к чертовой матери. На неделю. Думаю, вас известят об окончании неприятных ситуаций.

Грета покачала головой.

– Спасибо. Долга не будет…

– Не стоит, – Азамат посмотрел в ее глаза. – Не надо. Долг есть долг.

– Хорошо. Скажите… Азамат. Мой человек сказал о вашей встрече с наемником, Морхольдом. Девушка, что с вами, рассказывала о нем.

– Вашему человеку стоит вылечить насморк, – Азамат скривился. Совсем как от зубной боли. Ведь почуял, прямо почуял падлу, разносившего чай в харчевне. – Да. Морхольд погиб… Либо выжил, пятьдесят на пятьдесят. Нам пришлось срочно бежать оттуда. Но мой… мой друг вернулся. Хотя тоже остался там же.

– Хорошо, – повторила Грета, – спасибо. Не буду предлагать чаю. Думаю, вам пора выдвигаться. Вы же хотите уехать с Хомяком?

– Да. Это тоже так очевидно?

– Конечно. Его машина – скоростная и небольшая. Он возит почту, лекарства, иногда людей. А рейс у него только завтра. Вряд ли получится обернуться, но мало ли… Что вы ему предложили? Или Хомяк должен вам?

– Часы. Оставшиеся «Нестеров». Пойдемте.

Азамат вышел скоро. Загрузили его не особенно тяжело. Много ли получишь в долг? То-то и оно…

Древнее ружье и двадцать патронов к нему и обрезу, два ПММ с полными магазинами, два рюкзака с шестью сухпайками и парой донельзя старых плащ-палаток, по фляге на каждого. Не густо. А, да… Растаявшую грязь месили новые сапоги. Совершенно новые и очень удобные. Портянки шли бонусом. Красота, в общем.

Рассвет давно убежал, уступив место вполне привычному доброму хмурому утру. Жаль снега, было бы хоть отчасти красиво. Хотя… Бугуруслан выгодно отличался от многих других соседей. И не только хищно-умным мэром. Даже внешне тут многое казалось куда как интереснее и ярче. В силу возможностей, конечно.

Всему приходит свое время. Большой город, не меньше тридцати-сорока тысяч человек, если не больше, за Беду сжался до размеров станции и села вокруг нее, как два века назад. Хотя и станция-то теперь находилась у самого моста через Кинель, огороженная стенами форта и широким рвом. Стен у Бугуруслана не оказалось, все же не Кинель… Хватало реки с одной стороны и нескольких укреплений – с другой. Пока городок жил и этим, даже имея на выселках целые хуторки и неплохой такой посад, выросший от берега и до вполне себе кремля городского головы.

Крохотная банда ждала в той же, что и ночью, харчевне «Не продохнуть». Смысла идти куда-либо еще не виделось. К пайлотам без Пули девам и Костылю переться бесполезно, толка не выйдет.

«Не продохнуть» было заведением старым и с традициями. Десять лет исполнилось, если верить патронным донышкам, вбиваемым каждый божий день в различные мутировавшие бошки, украшавшие стены. Головы, в основном все же кабаньи, поставляла охотничья, рейдерская и бандитская братия, любившая «Не продохнуть» за тепло, уют и еду, не звавшую тут же поблевать или скоренько метнуться к трем будочкам во дворе. Канализации, само собой, в городе не водилось.

Правда или нет по поводу патронов, Азамату проверять никогда не хотелось. Десяток лет, так десяток, наплевать. Главное в другом: Леша Исаакович, хозяин «Не продохнуть», кредит ему открыл спокойно и без вопросов. Как мог: комнату, два матраса, четыре одеяла. И поесть. Много ли еще надо в дерьме, творившемся вокруг крохотной группки людей?

– О, наш молчаливый вождь вернулся, – Костыль, сидящий на полу, довольно кивнул головой, – ружбайка моя? Ты смотри, еще старее проданной. Мушкет, надо полагать. Оно стреляет? Точно, моя новая подруга на все времена.

Азамат не ответил. Его, его, как еще-то? Стрелял, сейчас или вообще, Костыль лучше Уколовой. И куда лучше Даши. Особенно теперь, когда после их пробежек в дождь, снег и мороз пальцы старлея воспалились и ныли, порой крючась в судорогах. А Даша после дома Ба так и не пришла в себя. Лежала, закутавшись с головой, и спала. Опять спала. Вместе с Саблезубом. Хорошо хоть, кот дрых просто по своему кошачьему обыкновению.

– Разбирайте барахло, – Азамат осторожно сложил вещи на недавно струганный пол. – Собираемся, надо идти.

– Куда? – Уколова, смотрящая в окно, обернулась. Настроение отсутствовало с самого приезда. Азамат даже начал немного переживать.

– К пайлотам.

– Ась?! – Костыль аж поперхнулся, засмотревшись на плавный поворот Уколовой и всех ее ног в две трети роста. – К кому?

– Пайлоты? – Старлей улыбнулась. – Почему именно так?

Азамат пожал плечами. Ну, хотелось так бывшим курсантам Бугурусланского летного гражданской авиации, так и что? Пилот, пайлот, какая разница?

– Хомяк сейчас в клубе.

– Мать моя женщина… – Костыль присвистнул. – Прям клуб? Прям вертеп разврата, алкогольных и половых излишеств?

– Вот все это вместе называется бордель, – Уколова нахмурилась.

Азамат вздохнул. К сожалению, клуб и бордель находились рядом. На двух этажах «Красного Барона».

– О-па… – Костыль ухмыльнулся. – Судя по лицу нашего невозмутимого предводителя, я угадал. Батюшки мои, как я люблю цивилизацию.

Старлей присела рядом с проснувшейся Дашей. Тоскливо посмотрела на Азамата:

– Они хоть летают, твои пайлоты?

Азамат замер, глядя в ее ореховые глаза. Ему даже стало стыдно.

– Твою… Азамат, они не летают, называют себя пайлотами, бухают и бедокурят в кабаке «Красный Барон». На кой они нам, скажи, пожалуйста? Что твои друзья умеют?

– Скользить. По земле, по снегу, по грязи. Со скоростью хорошего внедорожника. Как? Сами увидите.

Саблезуб лениво зевнул, явно желая еще немного отдохнуть.

Красный огромный пропеллер, вместе с обтекателем и крыльями биплана, собранного, склеенного и слепленного умельцами из всякого дерьма с палками, виднелся издалека. Даже из-за высокого автобуса, переделанного в ворота-ДОТ. Даже из-за бетонных плит, увитых колючкой, частокола перед ними и башен с пулеметами по углам укрепления.

Серый горбатый ангар высился над городом, как Салават Юлаев – над Белой, не иначе. Блестели гребни кровли, отполированные временем и степными суховеями. Красный кирпич на фасаде, решетки, стальные щиты.

– Стоять! – рявкнули с башенки. – К кому?

Азамат вышел вперед, откинул капюшон.

– А, Пуля. А с тобой кто? Кроме кота, никого не знаю.

Ответить не вышло. Костыль, скучающий с самого поезда, смачно и жирно харкнул под ноги. Стоя рядом с Азаматом и наплевав на его просьбу не высовываться.

– Трындец, умник… Спецотряд по захвату вашей долбаной богадельни, не иначе. Ты приглядись, зёма, внимательно приглядись…

Уколова опасливо отступила, прикрывая Дашу, еле стоящую на ногах. Азамат шмыгнул носом, прикидывая варианты. Оба казались плохими… Если не сказать больше. Часовой, то ли ошалевший от наглости, то ли запнувшийся при перезарядке ПК, молчал.

– Пригляделся? – Костыль присвистнул. – Думаешь, внизу коротышка-башкир, красивый и приличный блондин, длинноногая, замученная и чуток покалеченная милашка? А, да, и еще полумертвая девонька, недавно переставшая кукол нянькать и пока еще без сисек? Болт те на воротник, совсем ошибся. Мы – чертова спецкоманда из Башмена, Человека-Матюгальника, Мадам Смертельный Поцелуй и… и просто девки с неопознанными способностями. Знаешь, почему Мадам Смертельный Поцелуй? Да она просто кончает, только откусывая языки жертвам… Так что, мил-друг печено яблоко, или пуляй по нам всю ленту, спасая друзей-товарищей, или запускай нас уже, а то я остохренел топтать грязь и мокнуть.

Азамат тихо выдохнул, нащупав за спиной обрез. Может, и выгорит, если выстрелить в стену, не покалечив часового, потом уйти в мертвую зону и ждать Хомяка. Может, получи…

– Ой, не могу! – с вышки неслись всхлипывания и гогот. – Ну, ты, чудак-человек, рассмешил. Пуля, ты откуда его такого взял?

– Взял… – Костыль, выкобениваясь, отставил ногу, упер руку в бок. – Эт я твоего знакомца с гаремом взял довеском, чтоб не скучно ехать было. Смекаешь?

– Типа того. Слышь, юморист, ствол сдать не забудь. Пуля, ты тоже. И девушки. Откатывай, свои.

Серая громада, грохочущая наваренными и наклепанными листами, скрипнула. Вздрогнула, поддаваясь силе двух огромных воротов, вращаемых изнутри десятком бедолаг в цепях. Пайлоты с людьми не церемонились, как и все в округе.

– Пуля!

Азамат обернулся к вышке.

– Чая нету?

Пришлось развести руками. Даже стало чуть стыдно. Но чай теперь, после смерти Зуича, шиш когда увидишь.

– Хомяк в едальне. С утра сидит, квасит.

– Спасибо.

Оказался внутри форта пайлотов – и свободен. Сдай оружие, делай что хочешь. Никто не станет лишний раз коситься. Они шли к ангару, пропеллер и сам биплан становился все больше, неожиданно нависая над головами.

– Костыль?

– А?

– Не делай так больше.

Глаза в глаза. Карие в прозрачно-серые. Костыль, чуть дергая щекой, нехорошо ухмылялся. Азамат фирменную ухмылку пока придержал. Вдруг дойдет?

– Хорошо.

– Спасибо.

Даша бледнела на глазах. Что случилось в чертовом доме? Девчонке совсем не лучшало. Саблезуб, стоя рядом с ней, мяукнул, глядя на Азамата. Переживал, морда усатая. И скажите потом, что просто зверь. Ну да, точно.

– Тут у тебя тоже кредит?

Азамат не ответил. Потянул на себя дверь, вошел первым. Хватит выступлений Костыля и неприятностей. Не все такие веселые, как Жора, голос которого Азамат не признал из-за насморка. Мало ли, вдруг новые лица, не знающие его собственного. Или кота.

– Пуля!

Не, лица те же. Сергеев, сидя за своей стойкой, радостно скалился во весь набор зубов, подходивший панде, а не человеку. Зубов у Сергеева было ровно через один. Но оттого улыбка не становилась менее дружелюбной.

– Здорово, Сергеев. Мне Хомяк нужен.

– Всем нужен Хомяк, – совершенно философски рассудил Сергеев, – умеет, паскудник, находить клиентуру. Жрет он, Пуля, в едальне. И квасит.

– С утра?

– С ночи.

– Это хорошо.

Уколова толкнула в плечо.

– А?

– Чего хорошего в колдырящем с ночи пайлоте чего-то, скользящего над землей?

Сергеев хохотнул.

– Дак он сейчас уже не в дым. Всего лишь в грибы. Особенность организма, понимаешь. Под хмельком так ведет, залюбуешься. Какие кружева выписывает, стервец…

Азамат лязгнул обрезом по стойке. Кивнул остальным. ПМ Даши выложил сам. Девчонка еле держалась на ногах.

– Сергеев?

– Чего?

– Ей бы отлежаться…

Сергеев вздохнул. Покосился под стол. Азамат знал, куда смотрит старый пес. Нога у него осталась одна. И слава Всевышнему, а могла бы остаться половина тела, не подоспей он, Азамат, вовремя. Сергеева он тогда знать не знал. Но когда человека на твоих глазах дербанит страхолюжина, получившаяся из многих потомств кавказских овчарок, не до знакомств. Сергеева он спас. Ногу – нет. Но благодарен тот оказался навсегда. Даже в нарушение кое-каких правил.

– Щас… Петя! Петя-а-а!! Штопаный ты ленивый ган…

– Чо ругаишься?

Костыль аж крякнул. А Саблезуб заурчал, на всякий случай, блеснув клыками.

Роста в Пете было не так и много. Ну, метр восемьдесят, чего там больно. А вот веса и богатырской силушки – явно больше. Куб на ногах-столбах. Ручищи до колен, толстенные, обезьяньи, густо поросшие черным вьющимся волосом. Макушку природа волосами обделила, щедро вернув бородой и прочим, уходившим под видавший виды тельник.

– Ой… – Петя покосился на кота. – А можно погладить?

– Ёксель-моксель… – Костыль хрюкнул от удовольствия. – А петушка сахарного на палочке не надо, юноша?

– А есть? – обрадовался Петя. – Дашь?

Костыль потерялся. В отличие от Сергеева.

– Петя, возьми девочку и отведи ко мне, пусть полежит.

– Обеих девочек, – буркнула Уколова, – и пусть принесет горячего попить, если можно.

– Ох, Пуля-Пуля… Девочку и тетеньку. Потом сходи на кухню, возьми чайник взвара, меда и поесть. А себе потом возьми сгущенки. Полбанки, в шкафу. И не вылизывай, пожалуйста, потом мы тебе усы с бородой не отмоем. Понял, Петя?

Петя закивал, продолжая смотреть на Саблезуба с затаенной надеждой на «погладить».

Азамат положил руку коту на голову. Тот муркнул, удивленно глядя на здоровяка-дебила.

– Друг, иди с Женей. Охраняй, хорошо? Иди, иди, друг.

Сергеев помотал головой.

– Вани сын. Совсем головой звезданулся еще в детстве, когда мать с отцом не успели доскользить домой. Шли по прямой, автопилот выставили, машина дотянула до окраины. Кровищи было, кишки выдерганные, все в крови и дерьме, кабздец просто. Вот Петька и того… звезданулся. На всю голову. Все у бабки жил, да та недавно померла, ну, вот… забрали. Ладно, Пуля, идите уже. И нож с топором сдай, пожалуйста.

– С каких пор холодное сдается, Сергеев?

Сергеев издал непонятный звук. То ли подавился чем, то ли кашель подавил. Покраснел, надулся, но сдержался. Костыль присвистнул, глядя на малиновое лицо.

– Дядя, смех продлевает жизнь на пять минут. Понятно, что хорошая бабенка с сиськами продлевает на еще дольше, но ты б не сдерживался, поржал.

– Ай, ну тебя, звездун.

– Краснобай, елы-палы, инвалид Куликовской битвы. Я ж только из-за уважения к твоему статусу калеки сейчас люлей пачку свежих и горячих не распечатываю. Тоже мне, капитан Сильвер, ага. Звездун я, смотри, чего. Это тебе – попугая на плечо и шарманку, вылитый…

– Помолчи, – Азамат пнул того в лодыжку. – Сергеев, почему сдавать?

– Охренеть не встать, дорогой друг Азамат!!! – взорвался Сергеев. – А кто, позволь спросить, о прошлом разе, с полгода назад, идя в Уфу с товарами, изволил расслабляться здесь в компании Кваски? Я?

– И чего?

– Ничо. Через плечо, за ногу тебя, да в ухо. Кто не поделил с Тощим Тройку и ее три молочных железы, а? Ты? Да и шиш с ним, не поделил – и ладно. На фига надо было, молодой человек, демонстрировать навыки стиля кунг-фу а-ля пьяный мастер на Тощем и его команде? И потом убедительно доказать свое превосходство городскому патрулю?

– Я?!

– Обалдеть… – Сергеев, вскочивший и брызгавший гневной слюной ему в лицо, хлопнулся назад. – Надо ж было так нализаться… А говорили тебе – не пори с Кваской его непонятные суспензии с эмульсиями, настоянные на грибах этих чертовых! Чего тебе самогона или спирта не бухалось? Ты, Пуля, ты решил показать патрульным, как надо брать языка в группе из трех часовых. Пуля, через колено тебя, да об коромысло! Да никто у нас патрульных не любит, не хрена им тут делать! Но и калечить ребят на кой шиш?

– Сильно?

Сергеев скорчил рожу и покрутил рукой. Мол, ну… Вспоминай сам, и все такое.

– А в ходе разборки с Тощим именно ты отломил ножку у самого красивого стола, гордости нашего клуба. Единственного, Пуля, настоящего деревянного стола! И этой самой деревяшкой… Пуля… Тощий же потом месяц не выходил на машине. Из-за переломов, думаешь?

Азамат вздохнул, предчувствуя что-то плохое. И вопросительно уставился на Сергеева.

– Ты ж, чертов садист, натурально показал ему всю неправоту в его отношениях со шлюхами, совмещенную с патологической любовью к противоестественному способу сношения. И разломал ее в щепки об, понимаешь…

– Задницу, ага… – Костыль гоготнул. – Слышь, Ункас, последний из могикан… Ты теперь будешь Чингачгук Великий Змей, вождь делаваров. Вот ты крут, братишка… Клево, блин. Мне жутко интересно забухать в твоей компании. Только, чур, без ломания мебели и разговоров по душам. Мало ли, чего тебе не понравится в моих хобби и увлечениях. Я, брат, тот еще озорник и оригинал.

– Помолчи.

Азамат без возмущения сдал имеющееся оружие. И пошел в накатывающие шум, запах кухни, сладкого женского пота, масляной кожи и спирта. В сам клуб «Красный Барон».

Много надо человеку для счастья? Не особо. Наесться от пуза, выспаться в сухости и тепле, одеть-обуть чистое и целое и не опасаться за завтрашний день. Разве что с последним сложилось немного по-другому. Ну, последние двадцать лет – уж точно. Другое дело, у всех по-разному.

Коли не знаешь, найдешь ли чего завтра поесть, или там босиком снежную кашу месишь, воды рядом нету, зуб сгнил и болит – мочи нет, да вдруг жар начался, и чего-то помирать собрался… это одно. Особенно когда ты – никто и звать никак. Самый обычный погорелец после пожара, спалившего к чертям собачьим всю планету.

И совершенно иначе ощущается завтрашний день, если ты пайлот. Мужик ли, баба, какая разница. Умеешь вести машину, рисково, в любую погоду, в любое время – завтрашний день окрашен другими цветами. Удачи и благодати вместе с… Выделанной новой кожей куртки, шлема, сапог или унтов, сумки-планшета и теплых перчаток. Всегда ждущей на базе, на точке, куда несешься сквозь мглу и ночной вой, на хуторке, где застрял из-за поломки… всегда ждущей горячей жратвой, сковородкой со шкворчащим мясом, теплой сладкой красоткой, подкладываемой под бок отцом-дядей-хозяином, чьего отпрыска ты завтра покатишь в город, к суровому и безумно дорогому врачу. А этот самый врач тебя так же встретит, обслужит, приголубит, вкатит ампулу с поистине золотой жидкостью, если вдруг решит все же выдрать к чертям подгнивший зуб. Каждому – свое.

Так что… Свободное время пайлоты проводили лихо, с огоньком, в излишествах и грехах. А «Красный Барон» давал все возможное. За исключением, пожалуй, чего-то совсем уж… своеобразного. И то не особенно верил Азамат в такие расклады.

Так что…

– Это рай, браток, точно тебе говорю, – Костыль оскалился, оглядываясь. – Чтоб мне пусто было, чтоб мне никогда не проснуться в собственной постели, чтоб мне… Вощем, тупо, чтоб мне. И почаще вот так, как здесь.

Пайлоты скользили в разные стороны. Докатывались до Абдулино и Асекеево, цеплялись за Бузулук и Октябрьский. В сторону Кинеля и Самары не шастали из-за суровости железнодорожников. Хотя, поговаривали, бывали они и в Курумоче. Про него Азамат слышал мало и не верил, что можно летать. Не верилось ему. Несмотря на серебристый аэростат, всегда торчавший в небе над Бугурусланом. Так то, считай, просто наблюдательный пост, и не больше. Но мало ли…

Платили заносчивым сволочам хорошо. Так хорошо, что хватило обшить стены «Красного барона» необходимыми красными цветами, вперемежку с черными и серыми. Азамату цвета не нравились, но в чужой монастырь, как говорится…

Душно. А как еще, если соляру любители кожаных теплых комбезов и летных курток предпочитали заливать не в генераторы, а вовсе даже в баки машин? То-то и оно, потому так душно.

Свечи, свечи и еще раз свечи. Накрытые стеклянными колпаками, огромные, стоящие вдоль стен. Аккуратные и не очень, в подсвечниках, шандалах и просто стеклянных банках по столам. Оплавившиеся и капающие вниз с деревянных колес под потолком. Как клуб не погорел за все время своего буйства? Да черт знает, как… Но не погорел.

Низкие столы, широкие разномастные кресла и диваны, обитые, само собой, только всеми оттенками красного. Сцена в дальнем конце, обтянутая пурпурными кусками ткани, с тапером и диксилендом рядом. Красотки в хрустящих и блестящих кусочках ткани, чистенькие, пьяные и выплясывающие черт-те что, выбрасывая стройные, полные, плотные и даже пару вполне себе толстеньких ног выше головы. И вусмерть бухущие пайлоты, гомонящие и наливающиеся до белочки в компании чертей из-под стола.

– Отличники ГБО, – констатировал Костыль. – Чудесные люди.

– Кто?

– Грабь, бухай, отдыхай… Специальные дисциплины новой олимпиады нашего отрезка Кали-Юги. Для тех, у кого каждый день – последний.

Интересоваться Кали-Югой Азамат не стал. Он сам, может, и дремучий мещеряк-следопыт, точно. Только человек может учиться – сам или с помощью друзей. А Саныч человеком был образованным. И про эпоху гнева, страстей, страха, опасности и страдания по календарю каких-то там индусов рассказал запросто так. Во время философского диспута, проходившего после штурма чего-то там нужного и отмеченного найденными канистрами со спиртным. Саныч тогда вообще много чего наговорил, треща без умолку, вдруг решив поделиться всем подряд. Еле уняли и отправили спать. Мишка смеялся, закусывая очередную порцию собственным рыжим усом. Азамат расслабился, сидел и слушал… Да, сидел и слушал. И все были живы. Все его настоящие друзья.

– Хомяк, – Азамат ткнул в дальний стол. – Почти готов.

– Ну да, – Костыль понимающе кивнул. – Смотрю и гадаю, он в дым или в грибы?

– Почти готов прийти в себя… Значит, в шишки. Или в сопли. Пошли.

По дороге Азамат остановил девчушку-разносчицу. Попросил принести жирного и мясного. Желательно не особо горячего. Обжигаться Хомяку не нравилось.

– Пуля!

На таком расстоянии трезвеющий пайлот его бы и не рассмотрел. И вряд ли бы доорался через «Беги, ниггер, беги», вдруг накрывшую все вокруг. Костыль, недовольно фыркнувший, даже привлек внимание окружающих.

Да, Хомяк пока все еще пребывал в своих личных фантазиях и мечтах, сотканных спиртовыми испарениями и приемом внутрь. И голос оказался женским. Пусть и хриплым до схожести с мужским.

Пустельга очень любила свое типа имя. Еще она просто обожала обтягивающую кожу и всякие металлические финтифлюшки. Могла позволить. Ее «Кречет» работал как часы, а скоростью мог потягаться с Хомяком. Вот только Азамату она куда больше нравилась Леной, а металл в ушах, носу, подбородке и губах делал ее, в его глазах, похожей на одомашненную буренку. Звяк-звяк, и все такое.

А еще Пустельга крайне сильно котировала свое положение и статус. И ненавидела, если их пытались ущемить. Как сам Пуля – в последнее посещение пайлотов. Хотя всего лишь помешал в меру красивой, пусть и сильно тощей девке забить хлыстом уборщицу, еще и придушивая ее цепью отошейника. За испачканные мокрой тряпкой новые сапожки. Поломойка уже даже не орала, а молча похрипывала, пальцами раздирая шею и безрезультатно пытаясь разодрать плотный широкий ошейник. Так вот и не сложилось у Азамата с Пустельгой. Неудивительно, учитывая сломанную руку последней. Хотя ее-то он сломал в самый крайний момент перед тем, как та собиралась разрядить в затылок Пули всю обойму ТТ. Но зло пайлот с черными волосами затаила.

– Да?

Пустельга, посасывая через соломинку пойло из пузатого стакана на ножке, поднялась. Величественно и неровно. Качнулась, выбросив несколько интересных матюгов, устояла. Костыль покачал головой, скорчил рожу.

– Вам стоит чем-то помочь, красавица?

Пустельга хрипнула носоглоткой, уставилась на него бессмысленно блестящими глазами.

– А ты чо за хрен с горы, придурок?

– Фу… Как некрасиво, когда такие слова срываются с настолько красивых, полных, идеальных в своей несимметричности, зовущих и манящих своим блеском губ… – не обращая внимания на ругань, Костыль оперся о спинку дивана пайлотов, замолчавших и изумленно пялившихся на него.

Сивый нахал повел хищным носом, вдыхая что-то, явно отсутствующее в воздухе клуба. Азамату сейчас ощутимо воняло в ноздри подгоревшим салом, табаком с коноплей, разлитой сивухой, приторной сладостью из бокала Пустельги и еще более приторной – из расстегнутой куртки и немалого выреза на груди. А вот Костылю…

Не иначе как ему чудились запахи свежескошенного луга, детства и яблок, если судить по довольно блестящим глазам, блаженной улыбке и взгляду, мягко ласкавшему высокую и злющую красотку.

– Ии-и-щ-щ-о раз пвввтри! – решительно потребовала пайлот. – Э? Чо ты там про мой эбблет скза-а-ал, а?

Как сивый оказался рядом, как приобнял, пощекотав щетиной, лебединую ее шею? Азамат даже не понял. Но сообразил другое.

Костыль, наглая и хитрая скотина, одним выстрелом своего трепачевика сделал дуплет. Укокошил зараз двух вполне себе упитанных зайцев. Отвлек злющую, пьяную Пустельгу от Азамата и подарил тому возможность без помех поговорить с Хомяком.

Прям бинго. И ведь зауважаешь его после такой жертвы… Хотя… Азамат посмотрел на Пустельгу, внимающую шепоту Костыля. Пайлот именно внимала, с совершенно странным для нее видом. Замерев, не хлопая чудеснейшими густыми ресницами, остекленело смотря куда-то в пустоту и не прекращая облизывать губы. Вот так вот… Прям чудо какое-то.

Стоило воспользоваться, что Пуля и сделал, разом пройдя оставшиеся метры.

Сел, откинувшись и дав отдых спине. Пару минут молчал, надеясь перестать слышать мерный храп и уже увидеть мятую небритую морду. Не вышло…

Пришлось применять неспортивный прием. Поднять со стола и шлепнуть под ухом мирно спящего Хомяка его же собственную планшетку. Результат вышел очень и очень… Годным.

Хомяк отлепился от столешницы мгновенно, потянув за собой тоненькую ниточку слюны и щелкнув предохранителем.

– Эй, друг, тихо… – Азамат усмехнулся. – И часто ты так в людей стволом тычешь?

– А?! – ошалелые глаза уставились на него. – Пуля, твою-то…

– Точно, я. Здравствуй, Хомяк.

Пайлот убрал ствол, выдохнул. Нашарил где-то в кармане куртки бумагу, кисет, начал сворачивать самокрутку. Глядя на трясущиеся пальцы, пришлось забрать и помочь. Прикурил Хомяк сам, от свечки, чуть не подпалив отросшие усы.

– Ты как тут?

Азамат пожал плечами.

– Мимоходом. Помощь нужна.

– Не-е-е… я завтра на маршрут, сегод…

– Хомяк!

– Чего?

– Поешь. В себя быстрее придешь. А я пока все расскажу.

Разносчица, вся такая милая, в мехах, прикрывающих ее от груди и до… до начала бедер, довольно улыбаясь Азамату, грохнула подносом.

– Ух, ты ж, ё… – Хомяк подскочил. – Дура!

Девица огорчилась и намылилась уходить. Пайлот поймал ее за цепку, идущую по спине от ошейника.

– Сюда иди… Как зовут? Леночка? Ты, Леночка, будешь извиняться передо мной за это, ясно?! И…

– Хомяк! – Азамат начал злиться. Время убегало.

– Что?! – пьяный пайлот начал наливаться злобой. – Что не так, дружище?!

– Поешь, – Азамат подвинул тарелку с густой похлебкой, пахнущей самым настоящим мясом. Девчушка, может быть, и ела подобное… со дна котла, что собакам не дают. А этот нос воротит, забавляется с беднягой. – Поешь, надо поговорить.

Хомяк уставился на него. Смотрел долго, не отпуская девчушку. Та потихоньку начинала багроветь. Пайлот дернул щекой, все еще злясь. Азамат наклонился вперед, вспомнил про…

…ветер выл, наполняя бор волчьей песней. Машина, дрожа холостыми выхлопами, уткнулась обтекателем круглой морды в кусты, густо занесенные снегом. Стойки левой лыжи погнулись, бросив сильное металлическое тело в бурелом. Пайлот, измазанный кровью из разбитой головы, неуклюже подтягивал ногу, шарил по снегу, ища АПС.

Приземистые четырехногие тени кружили рядом, переругивались коротким лаем. Блестели клыками в бледном свете луны. Ближе, ближе, ближе. Сбоку, от черного колючего ельника, щелкнуло. Пайлот замер, услышав знакомый до боли звук переключателя на автоматический огонь…

Могло ли прошлое отражаться в глазах? Хомяку явно лучше знать. Разносчица убежала, на ходу растирая шею и размазывая сопли напополам со слезами. Пайлот пододвинул еду, взялся за ложку. Шумно хлебал, закидывая жирное и горячее, краснел и потел. Но не останавливался. Уже даже ему стало ясно насчет переноса маршрута и прокладки нового. Да, долг – дело неприятное. Азамат никогда не напоминал ему про спасение у Богатого. Сейчас пришлось бы… Но Хомяк был честным пайлотом. Испорченным, наглым, злым, но честным.

Если ты не держишь слово, данное в Беду, многие ли доверятся тебе? То-то.

– Мне надо в сторону Белебея. Есть же прямая дорога?

– Есть… – Хомяк сделал перерыв. – Снег еще слабо лег, быстро не выйдет.

– Всяко быстрее, чем ногами. Я заплачу.

– Не надо.

– Надо. Это опасно.

– Опасно?! – Пайлот хохотнул. – Опасно, друг, сунуть руку в пасть любимому кавказцу нашего мэра. А это… А это – самоубийство. И ты меня тянешь в ту сторону.

– О, речь как раз о нашей прогулке! – Костыль бодро шлепнулся рядом. – И что я слышу? Речь про опасность, смерть, выпотрошенные тела глупцов и про кого-то из них же, подвешенного на собственных кишках? Жутко занимательно и щекотательно для нервов. Так о чем вы, мужчины?

Хомяк хмуро покосился на довольно скалящегося сивого тощагу. Будь лицо Костыля чуть проще и улыбайся он по-настоящему радостно, вид был бы совершенно дебильный. А так… А так почему-то хотелось проверить наличие ножа на поясе. Или кастета в кармане. И кошеля за пазухой.

– С тобой?

– Да, – кивнул Азамат, – Костыль, это Хомяк. Хомяк, это Костыль.

– Безумно приятно, – буркнул пайлот, возвращаясь к похлебке, – веселитесь, не отвлекаю. Смотрю, вам здесь у нас понравилось, чем вы нас как гостеприимных хозяев несказанно радуете.

– Не женщина, мечта… – Костыль кивнул на бумагу и кисет, Хомяк пожал плечами. – Спасибо, добрая душа. Нет ничего лучше, чем вот так расслабиться после такого горячего… разговора по душам. Наизнанку вывернула себя эта кожаная красота. Ух просто. А вы, гляжу, уже договорились?

– Типа того, – Хомяк доел, крякнул, рыгнул, вытер усы ладонью. – Когда тебя долгом прижмут к стенке, не так договоришься.

– О, как… – Костыль кивнул. – Согласен. Особенно если не пошлешь кредитора. Да? Или пошлешь? Я б послал.

– Пошлешь его, пожалуй.

– Как скажешь… Но вообще, если задуматься, отказаться можно от всего и всегда. Тут же вопрос выбора, не больше и не меньше. Хотя, понимаю, слово есть слово. Молчание – серебро, а слово – золото. А уж в нашем прочно свихнувшемся мире цена его даже выше, полагаю, и меряется совершенно иначе. Так что, монсир военлет, или как вас там по должности, вы все же правы… к моей обалденной радости от самого этого факта. Но вот что меня пугает, джентльмены…

– Ну? – Азамат иногда уставал от этого странноватого попутчика.

– Довелось мне как-то отсиживаться в одной сараюшке с подвалом. И было там ровно три книги. О вкусной и здоровой пище – а это, честно вам скажу, на третий день стало хуже проводков от полевого телефона, наброшенных, скажем, на… зубы, и с раскрученной динамкой… Та еще палаческая ерунда – эта книга, всякие там беф-строгановы, колбасы такие и сякие, а рядом даже мышка не пробежит, и наружу нельзя. Еще пылился Большой советский энциклопедический словарь, но он все же оказался скучным. А вот третья книга… О крестном отце всей итальянской мафии где-то в Америке, и вот там, если память не изменяет, позвал он как-то чувака и говорит: должен ты мне, браток, так мол, и так, иди и законопать, к лешему, того-то. Вот, именно так, за должок. Прям как у нас, здесь и сейчас. Дежавю, о как.

– Ну, ты и языком трепать горазд, чертов ты балабол… – Хомяк, на глазах становящийся нормальным, присвистнул. – Заболтал зубы, вторую уже свернул и смолит, а я сижу. Уши развесил. Дежавю, ага.

– Не балабол, – Азамат усмехнулся. – Краснобай. У него хорошо получается. Так чего там опасного?

Хомяк дернул шеей. Автоматически прижал руку к теплому белому шарфу, не снятому даже в духоте клуба. Свежий шрам? Точно, рваный, как от рыбацкого крючка.

– Мне тебя быстрее туда надо доставить. Довезу с одной заправкой и до половины баков на второй кусок. Еще назад надо…

– Это понятно. И?

– Скользнем почти напрямую к Северному, там степь, скорость хорошая, и машина пройдет. Но там… у Бавлов, снежные.

– Кто?!

Спросили одновременно. И Азамат, и Костыль. Снежные?

– Люди снежные. Людоеды хреновы. Ну, говорят так.

– Кто говорит?

– Люди говорят, Пуля, люди. Зря трепаться о таком тоже никто не станет. Там же трасса рядом, остатки, вдоль нее караваны ходят, всяко надежнее, чем по степи шарашить. Было надежнее. Пока не нашли парочку караванов – то, что осталось. Вот ровно как ты говорил, дружище… Кровь повсюду, кости раздробленные, кишки выпущенные. На березе лица выдранные прилеплены.

– Выдранные?

– Снятые, мать твою, Азамат! Не срезанные аккуратно, а прямо вырванные с головы… Блин! И ты меня туда тащишь… Может, ну его, а? Отсидишься, за мой счет, само собой, через неделю снег уляжется, рванем – никто не догонит, а я тебя схороню, точно не найдут… М? Не?!

Хомяк стукнул по столу. Скрипнул зубами. Пуля шмыгнул носом, сунул руку в карман. Глупо, конечно, раз пайлот решил держать слово и рассчитаться с ним за спасенную жизнь. Но…

– Бери.

«Нестеров» лег на дерево, благородно лязгнув звеньями браслета. Костыль издал непонятный звук и потянулся к хронометру. Подумал и убрал руку.

– И вот эту штуковину ты таскал с собой все время?

Азамат кивнул. Все – не все, какая разница? Предпоследние часы, украденные у Дармова из стола и спрятанные на самом дне вещмешка. Как-то хотелось расстаться с ними более правильно. Даже покупка оружия вышла бы дорогой.

– Зачем? – Хомяк смотрел на не померкнувшую нержавейку жадно. – Договорились же…

– Бери.

Второй раз отказываться тот не стал, кто ж не хочет халявы? Глядишь, и скользить станет веселее, не думая о бездарном риске самым дорогим. То есть машиной. Жизнь свою Хомяк ставил чуть ниже, такие уж взгляды на мораль и общечеловеческие ценности.

– Спасибо. А про какую красавицу ты тут ляпнул?

Костыль широко и масляно расплылся.

– А такая, знаешь, вся в коже.

Хомяк присвистнул.

– А знаешь, в чем секрет, братишка?

– В чем?

– Не давать им говорить. Пьяная женщина великолепна и страшна. И если уж присядет на уши, то все, туши свет. Так что поговорить ей я не дал. А то потом началось бы… я тебе открылась полностью, все-все из себя вытащила наружу, а ты…

– А чего ты?

– Да ничего. Хочешь поговорить о своей несчастной жизни и как тебя никто не любит – потрынди с подругой. Нет подруги? Редкостная ты… редкостная, значит, вот и все. Ты ж со мной что, по душам поговорить хотела или попытаться поймать немного удовольствия? Вот, и я о том же. Не давайте им трепать языком, мужики. Открыла рот, так займи чем-нибудь.

– Железная логика, – Азамат встал. – Через сколько выкатываемся? Готовить машину надо?

Хомяк сплюнул.

– Кому готовить? Мне? Обижаешь, дружище. Она у меня готова сразу по возвращении, в течение двух часов. Забирай товарища краснобая и…

– Своего кота и двух женщин.

– Баба на судне – к беде…

– У тебя ни шиша не судно, чего травишь?

– Ну… – Хомяк почесал затылок, – тоже верно. Вощем, Пуля, я пью взвар, а ты веди их сюда. Вместе и пойдем.

– Я не удивлялась боевому трактору Золотого. Мне понравилась яхта твоего друга. Потом мне довелось краем глаза увидеть танк… – Уколова прикусила губу. – Но вот это… Я даже не знаю. Оно хотя бы как-то может передвигаться?

– Это аэросани… Почти.

Хомяк довольно стукнул по обтекателю. Кабина Ан-2, куцая и грубая, с перенесенным назад двигателем и пропеллером. Дополнительные баки с горючим по бокам, на обрезках обоих крыльев. Лыжи, матово-серые, непонятные, на восьми стойках-амортизаторах. И алый цвет всего корпуса. Черная лошадиная голова под остеклением.

– Р-э-э-э-д бути.

– Бьюти, – поправил Хомяк, – красавчик, то есть. Весь в меня.

– Офигеть, – Уколова присвистнула. – Азамат, а больше никак? Что-то как-то тревожно на сердце от этого сарая с пропеллером… даже слов не подобрать.

– Не бойся, женщина, – Хомяк сплюнул, – Красавчик домчит, куда надо. Моргнуть не успеешь.

– Ну да, точно. Я ж моргаю куда как долго. По полдня, бывает.

– На борт, пассажиры… – Хомяк поглядел на черный чугун неба. – Погода портится.

«Такое разное прошлое: Пушистый барсук»

Кусок жизни, аккурат между окончанием универа и рождением сына, выпал нам вкусным, ярким, праздничным, растратным, глупым и живым. Пятница не ждалась, а просто случалась. Полтора года заполнились абсентом, сигаретами, вымоченными в абсенте и высушенными в микроволновке, пельменями с пролитым абсентом, прогулками в мороз, чтобы прийти в себя, стробоскопами, музыкой и абсентом втридорога.

Зеленая полынная фея в первый раз звякнула колокольчиком над ухом именно там, в умершем без почестей и донельзя клевом неудачном косплее «Дикого койота». Да-да, так и было.

«Пушистый бар сук» в нулевых кормился выходными, как табачные ларьки – утренней боярой, скупаемой алкашами. Выходные трещали дикими нефтяными бабками, поднимаемыми легко и незамысловато. Девчушки, отплясывающие на стойке, задорно и как бы сексуально оттопыривали задки разной степени красоты, упругости, объемности и прикрытости, желая, как в кино, приобрести за резинку сколько-то там родных русских буратинок.

«Пушистый…» нравился и тянул. Мое желание посидеть в уголке, потянуть ирландское с колой, дымя «восьмеркой» и пялясь на изгибающихся юниц, не раздражало. Кого? Маму моего будущего сына. Она веселилась по-своему, отплясывая на соседнем танцполе с Надеждой, еще не превратившейся в положительно-показательную мать и супругу.

«Пушистый…» беззвучно смеялся, когда ее Саша, в пьяном угаре забравшись на второй этаж и отпущенный ею же, отплясывал пятничный нижний гопак в компании томно гнущейся худенько-грудастой брюнетки, узнавшей, что Санёк ни разу не один, и безапелляционно заявившей: «Ну и дурак!»

Алехандро оскорбился, жестоко выпотрошил карманы, прятавшие денежки, вовремя убранные из забранного бумажника, и не менее жестоко накатил еще. Водки. Чуть позже «Пушистый…» хохотал в голос, наблюдая за бликами на красной Надиной сумке, шарашившей по лысеющей голове Алекса, чуть ли не на пинках спроваживаемого на выход.

«Пушистый…» пах сладким шампанским на кочерыжках, косившим под «Асти», редкими нотами ликеров в коктейлях а-ля «Медуза» или «Блю», «Золотым Родником», дешевым вискарем и сексом. Жутко любил предрассветные обрывки-кусочки ночи после него, и, думаю, таких у нас водилось… в общем, водилось.

Гоу-гоу старались вовсю, закидывая ноги порой чуть не за красивые ушки с по-цыгански массивными серьгами-кольцами, порой, сами понимаете, совершенно случайно, распуская шнурки верхней части как бы одежды и, совсем уж дико и нелепо, только по вине китайских швей, на них лопались швы нижней части. Скромно, безвкусно, но с «о-о-о-о-о» и «кудатыпялишьсякозел?!».

Девочки-девочки-девочки… высокие, низкие, спортивно-упругие, нежно-пухленькие, трогательно-тонкие и развратно-выпирающие, черные, светлые, редко – рыжие, сладко пахнущие и посверкивающие блестками пополам с капельками пота на модно-автозагорелых своих обводах. Они заводили всех, заводясь сами. К двум часам становилось жарко, тугие джинсы нулевых говорили за мужчин круче любых слов, а случайно спадавшие верхние треугольники гоу-гоу не врали. Темные, розовые и почти бесцветные торчащие кончики женских грудей выдавали их с головой.

Она была чуть другой. Она умела и любила танцевать. Именно просто танцевать. Без всяких случайностей, ни разу не замеченных. Ей это было не нужно. Совершенно. Абсолютно. И полностью.

Чуть выше среднего. Чуть крепче рекламируемого. Чуть короче стриженные волосы. Чуть широкоплечая, с чуть более сильной спиной. Чуть большеногая, с длинными, не тонкими пальцами. Чуть полногрудая, чуть… Все эти «чуть» складывались в нечто большее.

Полуприкрытый карий глаз и чуть прикушенная губа. Порой – мелькающий кончик совершенно кораллового языка. Челка, падающая асимметрично, закрывающая ее второй агат. Она знала себе цену. И без выпячиваний крепко-выпирающего, обтягиваемого почти спортивными золотистыми шортами с меняющимися названиями американских городов, собирала куда больше. Все просто. Она умела танцевать и знала себе цену.

Плечо – чуть вперед и вниз, рука – с пояса на бедро и вверх, по груди, по животу, опускаясь ниже и ниже… шаг, незаметный, начинающийся медленной и ласково-обещающей волной.

Раз-два-три… волшебство. Сколько таких, как я, сидело и стояло вокруг? Много, почти все. Качали головами даже девушки и самые стервозные молодые жены.

Она бралась за шест и превращалась в кошку. Ту самую, что желает самый верный муж, уверяющий свою благоверную, что никогда и ни разу даже не подумал. Королева ночи и ее танец…

Стоит ли объяснять, что и мне порой мягко, но очень убедительно намекалось на необходимость присутствия в зале по соседству? Да-да, так и было.

После «Пушистого бара сук» солнце даже не старалось говорить нам «с добрым утром» и не обижалось нашему «здрасьте» только после обеда. Молодость – такая молодость.

Глава 7 Ярко-красный снег

Оренбургская область, с. Северное

(координаты: 54°05′30'' с. ш., 52°32′34'' в. д., 2033 год от РХ)

«Красный красавчик» был у Хомяка жеребцом норовистым, но ходким. Из-за урезанной кормы механик в команду не входил. Один только пайлот – и все.

Сидели плотно, но не друг на друге. Трясло знатно, но то не беда. Тепло, сухо, воздух свистит в щели, выносит пары керосина и масла. А так-то единственное неудобство – именно они. Перебивают все, даже давно не стиранные онучи.

Разговоры не клеились. Совершенно. Но Пуля не жаловался. Все идет своим чередом.

Даша дремала, закутавшись в старый тулуп Хомяка.

Кот дремал вместе с ней, потихоньку забравшись под овчину почти полностью.

Уколова чиркала огрызком карандаша по карте и думала про маршрут.

Костыль нацепил маску на рожу и выпал на какое-то время… И хорошо.

Азамат забрался в корму «Красавчика» и следил за тылом.

А Хомяк тупо вел. Вольготно раскинувшись в кресле, расстегнув кожаный, на цигейке, комбинезон и почесывая клочкастую бороду. Перло перегаром, но «Красавчик» летел, как по маслу. И это – несмотря на только-только легший снег.

Настороженность не покидала. Потому Азамат и торчал в тесноватом закутке на корме. Был бы пулемет, было бы спокойнее. Но сволочное «бы» опять вносило корректировки.

Гнали с самого полудня. Старались уложиться в короткий осенне-зимний день. Пока небо даже не хмурилось, отдыхая от двух суток снежного ужаса. Здесь зима вступила в права полностью, задушив серо-золотую сестру-осень белыми цепкими объятиями. Для «Красавчика» такая нелюбовь оказалась лучше некуда.

Аэросанями машину назвать ему всегда было сложно. Машина – она и есть машина. Как пайлоты и механы умудрились приспособить старые учебные самолеты к такой эксплуатации? Нет предела человеческому гению, когда деваться некуда. Вот и весь ответ.

Залей керосина и наподдай газу. Алые, рыжие, голубые и желтые, все десять штук скоростных машин резали белое тело земли с первым снегопадом. Туда и обратно, вперед и назад, выжимая все возможное и даже больше из плюющихся маслом и паром двигателей. Только скорость, только безумие гонки, невозможной в Беду. Ох, да, именно так.

Стыдно… Но Азамату нравилось. Безумие скольжения машины, и мелькающие за стеклом деревья, и редкие живые поселения. Да, будь он другим по характеру, остался бы сразу после первого захода и знакомства с пайлотами. Предлагали остаться? Да еще бы… Но он отказался. Люди в ошейниках ему не нравились. А бороться с этим – себе дороже. Он не герой, он просто Пуля, сталкер, контрабандист и охотник на мутантов. Все.

Да уж…

Хомяк кайфовал. Придерживал штурвал одной рукой, лениво и как бы нехотя порой добавляя вторую. Лениво и по-кошачьи щелкал тумблерами и рычагами. Лениво и философски рассматривал неожиданно возникший горб, прятавший останки грузовика на пути. И, незаметно для неопытного глаза, уходил от опасности куда раньше, чем понимали пассажиры.

Пайлот – он и есть пайлот. И машина, пусть и не в небе, остается машиной. Скорость и свобода, ветер и выхлопы, крошка и снежная пыль позади… Единое целое из человека и механизма.

Иногда Азамату становилось плевать на феодальные наклонности знакомца… И хотелось, чтобы все разом изменилось. Ну, не все.

Чтобы Хомяк так и сидел за штурвалом, чтобы ровно стучал двигатель, чтобы едва заметно покачивались крылья… Чтобы за стеклом лежала небесная синь и белые хлопья облаков. И встающее солнце окрашивало небо, рассекаемое пилотом и самолетом, в персиковый цвет.

Да. Иногда ему хотелось невозможного. Даже не для себя. Для этих двоих. Живого и металлического, сроднившихся полностью и, пусть и на земле, но обретших крылья.

Азамат улыбнулся. Обернулся назад, понимая – что-то поменялось. Неуловимо и сразу.

Плоская, лишь в выпуклых шрамах курганов, степь. Бело-серое пока еще одеяло, от края до края. Черно-серо-белая нитка оставшейся трассы, убегающая в стороне вдаль. Что, что?!

Точки. Точки, выросшие у горизонта, на невысоком кургане. Точки, явственно сливающиеся сейчас со снежным полотном. И бегущие к ним. Прямые точки, высокие, на двух ногах. Бегут сюда?

Азамат обернулся.

– Хомя…

Хруст. Звон. Хрип.

– Твою мать!

Костыль оказался рядом почти прыжком. Как сумел, когда только лежал?!

Штурвал на себя, в сторону, двигая отяжелевшего Хомяка, за каким-то хреном закрепившегося толстыми ремнями по поясу.

Хомяк хрипел, шипел выходящим воздухом и плевался алыми брызгами. Да и не выйдет его скинуть…

Толстая длинная стрела не стрела – почти рыболовный гарпун – прошила насквозь стекло кабины, шею, под углом прошла через грудь, впилась в кресло, заставляя пайлота мотаться взад-вперед. И умирать.

– Держитесь!

Костыль ожег белыми от страха глазами, навалился, как мог, на штурвал, дергал рычаг топлива. «Красавчика» несло по дуге, отводя от нападавших и нацеливая на рыхлый, почти плоский холм.

– Даша!

Уколова прижала к себе ничего не понимающую спросонья девчонку.

Саблезуб, мяукнув, растопырился между сиденьями.

«Красавчика» ощутимо трясло и закидывало набок.

Три…

Два…

Один…

Скрип, скрежет, треск, вой умирающего движка, свист выдранного и держащегося только на честном слове пропеллера. Хруст ломающегося дерева остатков фюзеляжа и кабины. Звяканье разлетающихся стекол. Крик оторванных лыж. Стук земляной шрапнели от взрытого бока кургана. Чад занявшегося керосина, пока потрескивающего на переплетенных топливопроводах.

– Быстро! – Костыль выбил переднюю часть фонаря кабины. Вывалился на обломок крыла, не забыв прихватить мешок со своим мушкетом. Присел, водя стволом по сторонам. Сивого шатало, даже стоящего на коленях. – Азамат, быстрее!

Даша выбралась сама. Слепо хваталась за все, что попадалось под руки. Уколова помогла ей спуститься на землю с задравшегося носа. Саблезуб выскочил следом, мягко приземлившись на лапищи. Азамат, прихватив первые попавшиеся вещи, скатился последним. Подхватил Уколову, запнувшуюся на борту. Оглянулся назад.

Точки бежали. Те, убившие Хомяка, сидевшие в засаде, они самые. Остальные тоже не за горами. Пят'ак, прокатились в край снежных людей…

– Валим, – Костыль приземлился. – Щас полыхнет. Там лесок, за холмом, надо туда. Россыпью!!!

Воздух загудел, рассекаемый новым гарпуном. Азамат оскалился, глядя, как сильно и точно снаряд воткнулся там, где секунду назад стоял Саблезуб. Покосился на фигурки вдали, на поднятую руку одной с чем-то, крепко сжатым в кулаке.

– Копьеметалки… – Уколова всхлипнула. – Использовались в двадцать первом веке рядом племенных туземных групп австралийского континента, известны человеческой цивилизации с каменного века… Копьеметалки, блин…

– Ты не только красива, моя леди, но еще и просто справочное бюро. Сколько рецептов самогона знаешь? Где золото Колчака? А?

Костыль смеялся, но глаза дергались бешено, ожидая врага. Азамат кивнул, потащил с собой Дашу, подальше, как можно дальше.

Полыхнуло, когда они оказались с другой стороны. Жахнуло, тут же взявшись высоким жирным столбом пламени и дыма. «Красавчик» и Хомяк уходили так же красиво, как жили. Сразу возносясь на недосягаемое при жизни небо. Если Бог есть, то так оно и было. А уж грехи Хомяка рассудят.

– Прощай, друг, – Азамат вздохнул. – Легкой дороги тебе.

И побежал, как мог, подгоняя и помогая Уколовой тащить забранную у него Дашу.

Низкое небо смеялось над людишками внизу. Начало бросаться мокрым и липким. Воздух, вот только что колко-морозный, тяжелел сыростью, давил прелым запахом подснежных трав. Белое на глазах текло, мешалось с черным и желто-серым, превращаясь в серое.

Шаг за шагом – вперед, снова вперед. Не жалея себя, надрывая мышцы, вытягивая жилы и разгоняя сердце до стука ПК, палящего длинными очередями. Острая неровная чернота темнела впереди, лишь чуть приблизившись. Шаг за шагом, быстрее, еще быстрее…

Земля, раскисшая под неглубоким снегом, недовольно чавкала. Липко цепляла ноги, не хотела отпускать. Прижавшийся к ней осенний сухостой портил не меньше. Незаметно и сразу потеплело, короткие стебли, выбравшись из-под белого одеяла, покрылись тонкой водяной пленкой. Подошвы разъезжались. Несколько раз Даша падала, подхваченная под руку Азаматом. За капюшон ее дергала Уколова. Встряхивала, как кошка – котенка, заставляла бежать дальше. Останавливаться нельзя. Остановишься – умрешь.

Девчонку заметно трясло. Такую болезнь, жрущую ее душу и сознание, из тела просто так не выгонишь. Особенно сейчас, когда кругом Беда. Азамат шел ходко, не сбивая дыхания. Уколова подстраивалась, длиннющими ногами за один шаг перекрывала два Дашиных. Пока ее не приходилось тащить. Если придется…

Костыль, идущий первым, не смотрел назад. Мелькал, пропадал, появлялся. Костыль пер прямиком к бурелому впереди. За буреломом проглядывала рощица. Небольшая, эдакий предбанник самого леса. Вот только неизвестно, где хуже. В лесу или здесь, в открытой степи.

Саблезуб, широченными рысьими лапами скользящий по снегу, оглядывался и шипел. Страшно и зло. Чуя скорую пролитую кровь. Зверя не обманешь.

Азамат, смахнув пот, выдохнул. Оперся руками о колени, нагнувшись вперед. Ну, да, друг, так. Все верно. Пот капал на брюки, расползался темными пятнами. Ткань парила теплом чересчур разгоряченного тела. Бой, снова он, накатывал с воем рогов охотников. Оттуда, позади, где еще чадил факел «Алого красавчика».

О-у-о-у-у-у…

Азамат поправил топорик за спиной и сосчитал точно сухие патроны. Негусто. Ничего, справится. Должен справиться.

Никакие тренировки и практика не сделают тебя лесовиком. Настоящим, родившимся в лесу. Или, как сейчас, в лесостепи. И чего такого, казалось бы… Да. Совсем ничего. Не считая охотников, висящих уже почти у них на плечах. Выросших именно здесь.

О-у-о-у-у-у…

Азамат все же обернулся. Сплюнул. Точки, чуть темнее горизонта, шли за ними. Не отставая, упорно, загоняя людишек. А патронов с собой практически нет. Магазин в одном ПМ, столько же – в другом. И у Костыля для ружья где-то… пять, шесть, семь? Для боя накоротке хватит. Только охотники точно не дадут им такой возможности.

Загонный лов на крупного зверя будоражит кровь и разгоняет аппетит. Жрать после него хочется неимоверно. Азамат это знал, как-то загоняя случайно встреченного лося. Вполне нормального лося, как определил перед ужином Саныч. Загоняли они его только из-за раненой ноги зверя. Так-то он бы ушел и класть на них хотел. Поди, подстрели такого в лесу. Тем более, был экзамен, и из оружия были ножи, топор и самолично выжженные из веток типа копья.

А теперь сам – как тот лось. Вот они, четыре человека, в аккурат как у лося ноги. И одна нога еле идет. И охотятся на них тоже без патронов. Только от того не проще. И аппетит у ловцов сейчас все сильнее. Это Азамат знал точно.

Зачем нужна та рощица? Для преимущества. Убежать не получится. Это Азамат понимал хорошо. Снежные люди далеко? Ненадолго. Остается драться. А рощица?

Немного отдохнуть, встретить врагов более свежими. Защититься стволами и буреломом, отстрелять, сколько получится, скотов-охотников. Да и не шибко повоюешь количеством посреди берез и разлапистых редких елок. На руку все это. И лишь бы у тех не оказалось огнестрельного, лишь бы не оказалось.

Костыль вломился в низкие кусты, как медведь после спячки. Рано вставший, злой, тощий и ищущий, кому бы дать звездюлей, мишка. Кусты встопорщились, прогнулись, пропустили человека, так и пышущего яростью.

На остальных сивый не плюнул. Засев за широким пнем, взял наизготовку тот самый древний мушкет с накладками. Устроил его на обгрызенном дереве. Двустволка смотрелась почти смешно, если не присматриваться к калибру.

Азамат подхватил Дашу, почти понес ее вперед. Уколова, ходулями передвигая совершенно одеревеневшие ноги, вцепилась ему в плечо. Даже через бушлат Азамат почувствовал дрожь ее пальцев. Плохо, ай, как плохо!

Бег выжал из них все возможное. Только вот старлей выжалась куда больше. Азамат скрипнул зубами, таща на себе обеих. Ох, и дерьмово же оно все как, а?

Уколова упала у первой же, молодой и свилеватой березки. Рухнула, уткнувшись лицом в тающий снег. Стащила варежки, ладонями загребая белый хрусткий холод. Спина под курткой парила белыми клубами, тут же осаживаясь искрящейся изморозью.

Дашу Азамат пристроил чуть дальше. Посадил на поваленное светлое деревце у пары корявых широких елок. Присел на корточки, взглядом уткнувшись в глаза девчонки. Те чернели, но не опасно, как тогда, у Кинеля, сотворив бойню между их преследователями. Хрена. Пистолет… где опять? Пят'ак!

Блестящие вишни Дашиных глаз дергались от усталости и боли. Ждать помощи от ее спящего таланта… не стоило. Совсем.

Десять патронов к обрезу. Нож? Азамат вложил рукоятку своего Даше в ладонь. Та сжала, не понимая и не видя ничего. Плохо.

– Сколько у тебя? – Азамат двинулся к Костылю. – Слышь, герой?

Тот не ответил, просто показал на пальцах. Пять, мать их, патронов… Куда дел свою половину, сволочь?… Пят'ак!!!

– У меня магазин в ПМ, – Уколова встала на карачки. – И все.

И все. Азамат кивнул. На безрыбье и головастики – караси в уху.

Осталось дождаться. И начать.

– Друг, спрячься. Жди. Потом убивай.

Саблезуб ткнулся головой в ладонь. Взвыл, глядя на близящихся врагов. Скакнул с места в бурелом, мелькнул огрызком хвоста и пропал. Как обычно, просто взял и растворился.

Даша залезла в елки. Спряталась среди полуголых желто-серых лап, без каких-либо следов зеленого. Забилась между колючими ветками и почти растворилась в них. Разве что так снежных вокруг пальца не обведешь. Найдут.

Точки мелькали ближе. Пока еще не разберешь, сколько и кто, но с горизонтом уже не сливались. Вот так вот и не верь байкам со сказками. Подводила рациональность, подставлял собственный опыт. А уж после темного дома и Ба, после Черкасс, после всего мрака и тьмы, встреченных на собственной дороге… Азамат остановился. Хватит. Не время злиться. Голова нужна чистой и спокойной.

Ждем… ждем…

Небо точно веселилось. Белая рваная стена протянулась с него и до самого низу на глазах. Из ниоткуда. Почти в один миг. Дела…

Снег под ногами охотников не хрустел. Но подкрасться он им не дал.

Костыль выстрелил первым. Попал в кого-то из лыжников, выстрелил второй раз, промахнулся…

В ответ саданули чем-то серьезным. Еще, еще. Огнестрел и у этих есть…

Азамат, скакнув из укрытия, подобрался ближе, увернулся от свистнувшей стрелы. Ответил дуплетом, заметив еще одного, прикрывавшего лучника. Пригнулся, уходя от замаха копьем, вставил новые патроны, выбрал спуск разом… Порох лишь зашипел, взметнулся дымком. Сволочная жизнь!

Отбил бесполезным металлом удар костяного топора, не успел выхватить свой. Ударил кулаком в висок, не думая, на вбитых инстинктах. Попал, жестко, до смерти, несмотря на капюшон, слетевший с головы не полностью.

Щелкнул выстрел, чмокнуло в ствол рядом. Азамат нырнул вниз, стараясь уйти от стрелка. Да, все же у них не только железки с костями…

Прижался к березке, хватаясь за патронташ. Похолодел, поняв мерзкую вещь. Его срезали. Незаметно, прямо вот сейчас, но срезали. Пят'ак…

Мягко шлепнулось. Азамат посмотрел на звук. Патронташ лежал на взрытом снегу. Пустой. Ясно… Хорошо. Так – значит, так. Встать и выйти. Прятаться не стоит. Так шансов больше. Охотник желает сразиться с добычей честно? Какой охотник самоуверенный… Да и хрен с ним.

Выбеленная дубленая кожа. Зимний заячий мех и светлая шерсть окантовок. Выкроенные куски белой ткани и вставки «цифрового» зимнего камуфляжа. Тканая светлая маска на половину лица. Серо-черные полосы у глаз и переносицы. И захочешь – не сразу разглядишь в снежной круговерти, оседавшей поверх бурелома.

Широкий пояс украшен… высушенными пальцами и кусками челюстей. Кости чуть поблескивали металлом окантовки. Желтые сморщенные останки фаланг прятались в небольших пучках меха.

Смерть бывает разной. Смерть, стоящая в паре шагов, не казалась холодной. Она такой и была. Ожившим кошмаром ядерной Зимы, родившимся посреди страха, боли, отчаяния и выживания. Смерть убрала за спину старенькую СВТ, обмотанную белой тканью и пахнущую въевшейся кровью напополам с беззвучно вопившим ужасом. Ужасом десятков душ, летавших рядом со своим убийцей.

Патронов нет? Закончилось везение? Похрен… Осталось драться руками, зубами, яростью и валяющимся под ногами. Азамат сплюнул, потрогав острый обломок зуба. Когда сломал?… Кровь из прокушенной щеки останавливаться не желала. Совсем.

Снежный опустил маску. Оскалился через изъеденные болячками синие губы. Не наврали про безумие и кишки. Только у тронутых такие вот зубы… подпиленные. Острые треугольники поблескивали слюной. В правой руке нож – длинный, старый, сточенный наполовину. В левой – дубинка из кости, украшенная затейливой резьбой. Разглядывать только недосуг.

Снежный ударил первым. Подпрыгнув и рубанув сверху дубинкой. Метя ножом в шею. Азамат успел отшатнуться, вскинуть топорик, гулко стукнувший по желтой прочнейшей кости. Клинок пришлось отбить рукой. Больше никак не получилось.

Принимать сталь, не имея защиты или оружия в свободной руке… сложно. Будь на нем такой же короткий тулуп, было бы проще. Рукав старого бушлата – явно не щит. Остается работать, как учили.

Нож встречать только внешней стороной предплечья. Кисть сжата в кулак и прижата к запястью. Если сталь рубанет по нему, так жить останется недолго. Кровь, разрезанные сухожилия, неработающие пальцы. Минимум три. Нерв тут близко, перехватить его пополам ничего не стоит. А предплечье? Кровь будет, боль – тоже, может, и кость повредится. Но зато есть шанс.

Сталь взрезала ткань, выпустила ватин, добралась до мяса, скрипнув по кости. Разом стало горячо. Только вот Азамат оказался где надо.

Отбивать нож рукой? Бредово… Да. Только не сейчас.

Боль? Жизнь дороже.

Левая, брызнув алым на снег, ударила в цель. В висок снежному. Тот дернул головой назад. Молодец, пятерка.

Колено впечаталось снежному в бок. Точно в тазобедренный сустав. Заставило того охнуть и отступить. Чуть забыв про преимущество в оружии. Совсем немного. Азамату хватило.

Топорик ударил косо, сверху вниз, перечеркнул лицо, разрубив скулу, верхнюю челюсть и подбородок. Пуля, не останавливаясь, добавил правым плечом, отталкивая охотника, и тут же обратным взмахом добавил симметрии раскроенному лицу. Совершенно не эстетично. Зато практично. Одним снежным меньше.

Дубинку пришлось вырубать. Хрипящий снежный, умирая, никак не хотел с ней расставаться. Сволота, задержал.

Костыль хрипел и харкал за невысокими елками. Судя по всему, помощь ему если и потребуется, то чуть позже. Пока тощий вполне уверенно отмахивался от двух снежных, ловко орудуя невесть откуда взявшейся «саперкой» и чем-то, очень напоминающим топор из коровьей челюсти, насаженной на кривоватый сук. Поодаль плескал кровью из развороченного горла третий охотник. Хорошо, Пуле нужно заняться девочками.

Через сугробы, выросшие, как зимой, Азамат прыгал кузнечиком. Задирал ноги, чтобы не увязнуть по пояс. Холодную кашу из сапог выгребет после. Сейчас важнее добраться к опушке, откуда доносился Дашин крик. Саблезуб-то где, когда нужен?!

Прыжок, прыжок, вырваться из обжигающе-ледяного рыхлого капкана. По пояс провалиться, руку вперед, прямо за ветку ближайшей березы. Подтянуться, выбраться, оставив широкую полосу. Просвет впереди, крик оттуда бьет по ушам. Вперед-вперед, солдат!

Азамат коротко выдохнул-выхрипнул воздух, вывалившись из рощицы. Упал лицом в черно-белые тающие комья. Землю как взборонили, боролись прямо здесь. С кем? Нехитрая загадка. Ответ только ему не понравился. Из двух его, Азамата, баб, видел одну. Младшую. Примотанную, как сайгу, к жерди, лежавшей на плечах двух снежных. Охотники убегали вперед, к вновь сгущавшемуся бурану. Ага, пят`ак, так и убежали…

Он не побежал. Только время потеряешь и снова дыхание собьешь. Двадцать метров, не больше. И сто, даже больше, до основной группы удирающих – с Уколовой. Хорошо, пусть так. Решаем задачи по порядку.

Не думать, не взвешивать – действовать. Иногда так полезнее. Азамат не стал пытаться целиться. Время утекало, как тающий снег – с воротника. Топорик лежал в руке ее продолжением. Так что…

Воздух коротко взвыл, разрезанной сталью и деревом, смазанным кругом полетевшими к крайнему из снежных охотников. Чмокнуло, хрустнуло, тот упал разом, даже не всплеснув руками. Жердь с Дашей ударила его по лицу, задрожала. Азамат бежал следом, надеясь, что справится костяной дубинкой против копья, и еще больше надеясь на отсутствие лука.

Напрасно. Лук, выхваченный снежным из чехла на бедре, уже гудел натянутой тетивой. От первой стрелы Азамат смог уклониться, заметив мелькнувшую бело-блестящую точку. Расстояние позволило, следующая…

Мерцающая снежная стена за спиной снежного взорвалась серо-рыже-черным. Саблезуб молча и страшно вылетел из снега, упал на человека. И заурчал, раздирая клыками шею. Когтищами кот драл спину, разбрасывая ошметки кожи и меха, но пока не добравшись до тела.

Снежный голосил, не в силах справиться с четырехлапой смертью. Саблезуб урчал, треща раздираемой плотью и влажно чавкая разлетающейся кровью. Снег на глазах становился красным.

Азамат остановился, видя, что помощь другу не нужна. Занялся Дашей, таращившейся на него испуганными глазами. Свой нож заметил на поясе первого убитого. Срезал веревки, растирая девчонке шиколотки. Запястья она терла сама, неслушающимися пальцами, посиневшими из-за перетягивавших пут.

Азамат ни о чем не спрашивал. О чем? И так все ясно. Цыкнул на кота, отгоняя от парящего тела, чуть брызжущего кровью из вспоротого горла. Сейчас ему все пригодится. Оглянулся… Из рощицы за ними никто не шел. Стало быть, Костыль справился. Наверное…

Даша уставилась на него, ожидая… Чего?

– Помоги Костылю. Если выжил. Возьми копье у того. Кричи, если что. Иди.

Так… Нож нашелся, хорошо. Стрелы? Переломаны, когда снежный катался по земле, пытаясь сбросить кота. Лук бесполезен. У второго в кармашке пояса капсюли? Точно. И… Вот идиот. Зачем таскать с собой пустые, использованные патроны? Что еще? Огниво, веревка, небольшая. Огрызок, оставшийся после примотанной Даши. А это… Вот оно как.

Лыжи. Короткие и широкие, обитые или обклеенные мехом понизу. Понятно. У второго почему-то не оказалось, у этого же – в чехле за спиной. Спасибо присматривающему за Азаматом там, на небесах. Встань снежные по-другому, фига топорик смог бы так попасть. Отлетел бы – и все. А тут у нас? А тут варежки Уколовой. Приметные черно-белые шерстяные варежки с простеньким шахматным рисунком по самой ладони.

Азамат цыкнул, подзывая кота. Саблезуб нюхал варежки с интересом, все понимая. И тут же настропалился бежать и искать. Рано, друг, подожди. Возвращаться все равно придется. Одежда нужна такая же, как у этих. Только целее и не так изгвазданная кровью. Если получится найти.

Костыль сидел у самого края рощи. Пуля покосился на буран, уходящий в сторону. Если тот сильно зацепил убегавших охотников, то… Думать о пропавшей совсем Уколовой Азамату не хотелось. А вот о буране – приходилось. Белое крутящееся месиво шло по кругу, обещая нагрянуть назад через час.

– Что с ногой? – Азамат кивнул на бережно уложенную на вещмешок Костыля его же ногу.

– Вывихнул, – сухо, через зубы, скрипнул тот. – Уже назад вывернул. Вон, у того деревца.

Понятно, чего Даша бледная, аж зеленая. Хорошо, если остатки завтрака наружу не выпустила.

– Понятно. Я иду за старлеем. Даша, найди мне шубу и штаны. Не сильно запачканные. Сними и принеси. И мне нужно копье. Это оставишь у себя. Вода, давай обе ваши фляги. Себе снимешь с убитых. С тех снял. И захвати наши вещи. Палатки понадобятся.

Кожаные бурдюки Азамат положил рядом с Костылем. Вода – золото. Тот понимал, вцепился в один, но глотал не жадно.

Так… Азамат покрутил головой по сторонам. А палатка у них одна осталась. Как раз на его, Азамата, мешке. Чертова беготня после Бугуруслана. Всего лишила.

Нужную ему березу нашел быстро. Ее даже рубить не пришлось, сломалась сама, лишь вытащи из бурелома. Не особо длинная, метра два, самое то, с короткой рогулькой на конце.

Ее Азамат опер на деревце рядом, верхушку примостил в развилку стволов. Дубок раскидывался не особо широко, молодой, но крепкий. Обломанная березка легла, как родная, накрепко застряв и упершись в землю рогаткой.

Еще три толстые жердины пришлось тащить из глубины рощицы. Они легли верхушками туда же, веером раскидавшись по сторонам от первой. На этих-то четырех подпорках Азамат и построил шалаш для оставшихся здесь Костыля с Дашей. Натаскал с девчонкой веток, еловых лап, накрывая плотным слоем. Дырку входа, смотрящую на рощу, закрыли палаткой. Перетащили внутрь Костыля, матерящегося и пыхтящего. Ногу ему бинтовала Даша, под, само собой, присмотром Азамата. Все это время Саблезуб недовольно фыркал вокруг. Верно, друг, теряем время. Но они умрут, если буран не успокоится. А тот явно и не собирался. Небо чернело все больше. Вот будет задачка бежать через снежную стену, ища следы в надвигающихся сумерках.

Короткий тулупчик с капюшоном, более-менее целый, Даша приволокла, когда Азамат заканчивал укладку веток. Костыль уже устраивался внутри, ворочался, ворчал.

– Они старые, – буркнула девчонка, – все, кроме тех, что меня тащили.

Азамат кивнул.

– Это хорошо.

– Чего хорошего?! – Даша вскинулась. – Мне с тобой идти надо, Женю спасать. Они же ее… Они…

– А ничего они, – Азамат вздохнул, – вряд ли сразу. Хотя…

– Сожрут!

Он вздохнул. Сожрут, как же…

– Не будут они ее жрать, – авторитетно заявил Костыль, – не поняла, что ли? Ну, ты, милая, даешь…

– А что тог… – Даша вдруг прикусила губу, наливаясь багровым. – Они ее…

Костыль хмыкнул. Несколько огорченно. Да уж, глаз-то на старлея тощага положил сразу. А тут такая дрянь, не уследил.

– Они вырождаются. Живут тесно, – пояснил Азамат, – свежую кровь берут в набегах. Брали… вернее. Сейчас их обходят за десяток километров, в поселки соваться тяжело. А тут такая удача, сразу две девки. Так что есть Женю точно никто не станет.

Даша села. Прямо на принесенную теплую одежду, снятую с ледяных тел. Правильно, нечего брезговать. В мороз и снег с ветром любое тепло дорого.

– Следи за ним. Не дурак вроде, но все же. Костыль!

– Чего?

– Язык вытащу. Через выдранный кадык. Понял?

Костыль кивнул. Поверил. Объяснять Даше, что беспокойство только о ней, Азамат не стал. Глупо. Не маленькая, поймет. Глядишь, и в себя придет все-таки. А когда Даша придет в себя, Костылю к ней лезть – все равно что голышом мед в бору у шмелеморфов собирать. Весело, с огоньком, только сдохнешь минут через пять от укусов.

Хотя Дарья-то – уже совсем другая. Бодрее и живее. Пят'ак, девочка, как же плохо, что плохо с тобой. Вряд ли пришлось бы удирать, будь по-другому. Жаль… Да и не может она пока делать, как хочется. Два раза раскрылась, и оба раза потом валялась чуть ли не пластом.

Буран, закрутившись спиралью, обходил рощу с восхода. Хорошо, Азамату ж как раз на запад, на закат. Глядишь, что-то друг-кот и найдет. Саблезуб, вертящийся под ногами и ждущий, когда человек-друг нацепит лыжи, урчал. Яростно так, коротко, как всегда перед охотой.

Азамат улыбнулся. Теплая радость кольнула в глаз, заставила зажмуриться. И даже придумать для самого себя, как будто что попало. Дружище, лохматый, усатый, вот он, вертится рядом… Как ничего и не случилось.

Снег, ветер, холод, слякоть, что точно будет уже скоро, лед поутру, враги… Не привыкать. Он снова не один. Их двое.

Саблезуб взял с места сразу, не дожидаясь команды. Взял уверенно, как хорошая легавая, виденная Азаматом пару раз. Главное теперь – что? Верно, не отставать.

Ход вышло поймать где-то минут через пятнадцать. Пока снег лег, не тая, следует пользоваться. Бегите, ребятки, убегайте. Азамат не опасался. Знал – догонит. А там им самим поймется, что лучше бы бежали без украденной Жени Уколовой. Именно так Азамат и думал. Хватит, намиротворился. Слишком давно не делал, что умел и знал. Слишком много шансов дал всяким ублюдкам. Хотя вряд ли кто такое про него бы сказал. Но Азамат считал иначе.

На лыжах бегать в ОСНАЗе учили люто. Как и всему остальному. Навыки не вытравить. А форма? Азамат не на печи валялся, ватрушки с варениками треская. Так что лыжи скользили хорошо. Ших-ших, сколько-то метров за спиной, ших-ших, сколько еще впереди?

Немного. Это Азамат знал точно. Бежать налегке в погоню – одно. Тащить на себе взрослую бабу в буран – другое. В загон снежные ушли далеко, эт точно. А сейчас где-то рядом. Километров десять, не больше.

Саблезуб стелился впереди, чуть дергая коротким хвостом. Не оглядывался, лишь прядая ушами, развернутыми назад. Следит, сволота пушистая, не хочет снова один оставаться.

Удача оказалась на их стороне. След, то теряющийся, то вновь появляющийся, вел и вел вперед. Буран как жалел Азамата, дарил подсказку за подсказкой. Кусок кожи с шерстью, зацепившийся за куст. Размазавшаяся полоса, оставленная в редких пятнах грязи. Следы, то ли от палки для лыж, то ли от копья, что вероятнее. Оторванная пуговица от армейского бушлата. Точь-в-точь как у старлея. Или сама лыжня, еле заметная, но… Саблезубу ее хватало по самые обгрызенные уши.

А потом помог ветер. Донес с собой все сразу. Собачью вонь и собачий же лай. А где собаки так воняют? Правильно, на псарне. Если тощих лишаистых тварей стоило считать собаками. Крысы-переростки, не больше.

Азамат упал в снег, затаился. Даже дышал через раз, чтобы парком не выдать. И вглядывался в сумерки, пока еще что-то было видно.

Вот оно как, значит…

Логово снежных пряталось посреди небольшой посадки, совершенно одичавшей. За ней виднелся холм. Вот там-то, судя по пару, снежные и жили, не особо скрываясь. Не, а чего? Какой дурак попрется через буран за убийцами и ужасом округи? То-то, что один нашелся.

Часовых Азамат заметил. Да, лесовики есть лесовики. Снежные знали, как жить здесь. Только сам Азамат знал другое.

Как убивать. По-разному. Громко да с треском или бесшумно и без пыли. Вот как сейчас.

Трое сидели по периметру. Ныкались в норы-глечики из снега, незаметные неумелому глазу. Собаки, чертовы твари, рычали и визжали сбоку от холма, в загоне из валежника и бревен. Ветер? Ветер дул от них. Хорошо, не помешают.

Друг толкнулся под руку, блеснул глазом. Азамат кивнул на дальнего, у самого холма. Псы с другого края, а оставшихся двоих… Он знает, как убрать. Уже знает.

Саблезуб исчез, слившись со снегом. Как это получалось у серо-рыжего кота? Да черт знает, но получалось. И за того часового Азамат больше не беспокоился.

Он двинулся вперед. Вжался в снег, врос в него, пропустил его через себя. Серо-белый сугроб полз вперед, к среднему снежному, выглядывающему из-за низкого тальника. Десять метров, больше не нужно. Никаких выпендрежных сломанных шей или перерезанного из-за спины горла. Не время и не место.

Часовой нюхал воздух, всматривался, искал врага. Надо ж как, не в каждом серьезном форте-поселке такого бдительного встретишь. Ну-ну…

Нож, снятый с одного из мертвых товарищей снежного, казался удобным. Топориком рисковать Азамат не стал, хотя куда привычнее. Умеешь метать нож – метнешь хоть столовый… Разве что толку не будет.

Сталь вспорола воздух и плоть. Снежный осел, шипя, выпуская воздух. Не хрипел, бросок вышел сильным, нож попался острым и крепким, пробил горло до самого позвоночника. Любоваться результатом времени не было. И прятаться уже не стоило. Саблезуб добрался до своей цели, свалил ее и вроде как побеждал.

Стрела третьего вжикнула мимо кота. Азамат вскочил, понимая – успеет. Должен успеть. Время замерло.

Снежный заметил, развернулся, накладывая стрелу на тетиву. Тетива-то кожаная, вощеная, вон как звонко щелкнула по рукавице в прошлый раз, плевать ей на снег.

Азамат подкинул копье, отводя руку, и кинул, не целясь, направляя лишь инстинктом и добавляя точности гневом.

Стрела скользнула вперед, отпущенная сильными пальцами. Тетива, загудев, бросила острое жало в неожиданного врага и…

Копье ударило первым. Пролетело на секунду раньше. Ужалило в грудь, мягко пройдя через кожух и ребра.

Лук тенькнул, выбросив стрелу в совсем потемневшее небо. Азамат выдохнул, побежал добивать.

Собаки? Убивать, чтобы заткнулись, – только время тратить. Выход он нашел быстро. Топор пригодился. Такие твари всегда голодны. А хозяина либо пленного жрать… этим все едино.

Саблезуб притрусил со стороны дальнего снежного. Брезгливо мотнул башкой, глядя на тварей, жадно рвущих мясо с отрубленной руки. И задрал ногу, пометив загородку и самих собак. От еды те так и не оторвались.

Изнутри холма тянуло давним живым теплом. Странная смесь, жутковатая, вызывающая дрожь. Пахло не просто людьми. Пахло людоедами. Не скрывающимися, опасными, спокойно охотящимися и разделывающими добычу. Даже та вонь, что остается после постоянной работы мездровальными ножами и дубления, угадывалась сразу. А что за кожи здесь чистили и дубили, Пуля не сомневался. Здесь жила смерть.

Внутреннего часового кот уловил сразу. Прижался, оскалил пасть. Спасибо, друг.

Азамат скользнул внутрь, бережно пришпилив караульного к стенке и обломав древко. Не упадет, на время кого-то даже обманет. Издалека, конечно. Хотя наружу он никого выпускать не собирался. Смерть здесь живет? Ничего. Эт нормально. Он сам-то похуже будет.

Если человек оборачивается зверем, так непременно должен выть, рычать, крушить и ломать. Ну, если смахивать на бешеного кабана, ищущего свинью, то да, наверное. Азамат, ощущая звериную ярость внутри, становился другим. Крадущимся, бесшумным и готовым ударить один раз. Но наверняка, чтобы не добивать. Именно так.

Что здесь было раньше? Не вопрос, бомбоубежище, не иначе. Только очень старое. Остановившись перед первым поворотом, Азамат покосился на кусок стены, не заросший плесенью, корнями и мхом. Бетон, крепкий и не крошащийся, проглядывал с трудом. В свете факелов почти и не различишь. Только вот красноватый блик отразился от чего-то, потому и заметил.

Буквы угадывались с трудом. Да и не нужно оно ему, но…

«Народный Комиссариат Обороны… год… проверил капитан Куминов». Азамат кивнул. Хорошо строили. До сих пор живо. Только ему придется выжечь к чертовой матери все. Прости, капитан Куминов.

Стены и потолок казались живыми. Сквозняк колыхал взад-вперед густые наросты паутины и спрятавшегося от холода вьюна. Трещали большие тараканы, мелькающие под ногами. Воздух стал еще теплее и тяжелее. Жившая в рукотворной пещере стая воняла сильно. Саблезубу не нравилось. Широченный горбатый нос недовольно подергивался.

Белое и заметное Пуля снял, скинул у самого входа. Топор – за спиной, тесак – в ножнах с левой стороны, узкий граненый клинок Костыля – в сапоге, копье – в руках. Костяная дубинка – во втором сапоге. Живое оружие, тенью идущее чуть впереди, изредка останавливалось и смотрело на него. Факелы превращали единственный глаз кота в алую стеклянную точку.

Звуки накатывали из глубины подземелья. Выдавая жизнь, прячущуюся под оледеневшей землей. Сейчас очень жалел об отсутствии огнемета. И гранат. Желательно пяти стареньких «эфок». И хотя бы АКСУ. В тесноте ему бы хватило. Но придется работать имеющимся. Выбор невелик.

За углом негромко что-то шепнули. Смех, чистый и звонкий, девичий, рассыпался жемчугом. Нормальная человеческая жизнь. Так смеются только чему-то и кому-то хорошему. Любовь, не иначе. Ну, что поделать, всякое бывает. Азамат вжался в стену, втянув сухой едкий запах, увидел мелькнувшие силуэты. И впрямь, девчушка и паренек. Мужик-то всяко кряжистее был бы. Да и женщина – тоже. Парочка, не заметив тени в коридоре, пропала в каком-то проеме.

Простая человеческая страсть хороша многим. Радостью, самой жизнью, взрывающейся сполохами жидкого огня в крови, ласковым упругим теплом под руками… Да много чем, включая спокойные нервы и полноценное функционирование организма. Сейчас для Азамата страсть оказалась хороша своей глубиной. Той, откуда выныриваешь с неохотой и где ничего не замечаешь. Не слышишь и не видишь. И не чувствуешь.

Стеклянная лампа с фитилем и маслом света давала едва-едва. Ровно чтобы заметить блеск пота на тугой молодой коже. А уж кто блестел голой спиной к нему и коту… неважно. Саблезуба пришлось останавливать. Кот вошел в раж и точно начал бы урчать, дорвавшись до вражин.

Копье ударило два раза. Молниеносно и точно. Пробило сердце, войдя в спину, и, тут же вернувшись, змеиным жалом ударило в горло хозяина острых коленок, торчавших вверх. Звуков они не издали, удача прочно держалась Азамата. Счет начался.

Лампу он прихватил с собой. Выкрутил фитиль больше, вполне понимая – как лампа пригодится. Главное, чтобы вся семейка сейчас оказалась в сборе. Положившись, само собой, на часовых. А посчитать он их посчитал, насколько смог.

Пятеро ушли к пещере. Часовые точно менялись после их прихода. Так что внутри – еще трое крепких мужиков. И, наверняка, один какой-то старый пень – за главного. Без такого не обойдется. И бабы. Раз в набег не ходили, то их мало. И дело не в патриархате ни шиша или там – женщине очаг с кошкой, мужику собака с двором. Просто маловато здесь баб, вот и все. По одной на каждого-то вряд ли приходится. То-то тот, зарезанный в боковом ходе, радостный такой был. Дорвался до женщины, угу.

Саблезуб еле слышно загудел. Огромным и ужасно опасным шершнем. Или как остатки проводов на ЛЭП в бурю. Низко и страшновато… Кто-то еще идет? Нет… Хомяк.

Хомяк смотрел на него. Широко раскрытые глаза смотрели насквозь, не видели и обвиняли одновременно. Свет факела, трещавшего на стене, прыгал, метался по лицу, искажая и без того неровные его черты. Азамат скрипнул зубами, отводя взгляд. Не стыдно и не больно, лишь напитаться злобой еще больше. Сколько их тут? Много. Считать он не стал, глупо. Их беззвучные крики, висевшие в темноте, говорили громче любого точного числа. Много. Много страшных мук, горя, агонии и огромная бездна боли. Снежные твари не любили убивать быстро. Хомяку повезло.

Лица, те самые, содранные, а не срезанные. Их было меньше. Присохшие остатками крови и лимфы, распятые древнегреческими орущими масками. Сухие, со шрамами морщин, бледно-желтой и коричневатой кожей. Какой силищей нужно обладать, чтобы сдирать их с черепа?

Так… так… так… жилка на виске колотилась уже непривычно. В ОСНАЗе она просыпалась чаще. Тогда Азамат считал неверно, думал, увидел все на свете, и горем-бедой не удивишь. Ошибался, как и во многом другом. Жилка первое время волной жизни колотилась частенько, потом спала, привыкла, приучилась видеть смерть в любых обличьях. А вот прямо сейчас взяла и проснулась.

Так… так… так… Не вовремя, подружка, ох, не стоило. Азамат несколько раз вдохнул-выдохнул, стараясь успокоиться. Ярость полезна и хороша, но не безумная, до алого в глазах, и класть болт на железяки, торчащие из собственного тела. Он один, все умерли, Саныч не вылечит. Стоять, боец. Не проваливаться, стоять!

Получилось… Сдержал сам себя. Азамат выдохнул, смахнул пот, не понял, когда успел упереться руками в стену, упереться до дрожи в сведенных мускулах. Держись, малай, ты молодец. Кот, стоя на задних лапах, заглядывал в лицо, беззвучно мяукал, переживая. Азамат погладил теплую башку. Хватит падать в обмороки, курсант, собрался…

А экзамен-то, если вдуматься, серьезный. Не стоит думать и вспоминать, но так Азамат еще не пытался победить. Один против скольких? Какая разница.

Коровьи черепа-то им зачем? Да большие, смотри-ка чего. Двух– и трехглазые, лобастые, с черными гнутыми копьями рогов. Не иначе как бычьи. Быки сейчас вымахивали такие – куда там легковушкам прошлого до их размеров. Да и некоторым внедорожникам – тоже. Да и хрен с ними, так-то. А это что?

Пришлось поднести лампу, откинуть тряпку, накинутую на колпак.

Хренотень какая-то… Пят'ак… Азамат не особо верил глазам.

В Беду чего только не случается. Иногда кто-то пытается донести увиденное до других. Чаще всего его принимают за идиота.

Если к бычьему черепу белым пририсовывают мощное мужское тело, глупо оно? Для двадцати лет Беды – черт знает. Но пока таких вот, с рогами на голове, Азамату встречать не приходилось. Не нравилось одно. У обоих страшноватых силуэтов, намалеванных по сторонам прохода, были одинаковые татуировки. Череп и кинжал. Четко прорисованные на плече, левом. Азамат почесал собственное. Интересно…

Уколова крикнула. Кот зашипел, развернувшись к ее голосу.

Тактактак?… – поинтересовалась жилка. Так… – ответил Азамат, закрывая глаза. Черт с ним. Все получится. И шагнул вперед.

Прямо через плотные шкуры, завешивающие вход.

В смрад и духоту большущей полости бывшего бункера.

К женщине, ставшей ему другом.

Думай холодной головой. Бей горячим сердцем. Работай твердыми руками. О, да. Так и говорили наставники. Голова, курсант, – твое главное оружие. Азамат даже не спорил. Так и есть. Но если чуток добавить злобы и дикой ярости, родившейся очень давно? И даже не на этих ублюдков, жрущих человечину? Да. Аллах велел забивать таких камнями. Всевышний и Мухаммед явно знали, о чем говорили. И вряд ли их не поддерживал Иса и остальные. Азамат улыбнулся. Беда, ее он и ненавидел. Беда делает людей зверями. Но, даже становясь зверем, Пуля не ел людей. А они жрали. Все. И смерти не избежит никто.

Пуля влетел в сам бункер пулей. Такой же четкой и такой же раскаленной. Только снаряд полыхает от скорости и трения. А Азамат горел из-за бешенства. Уколова закричала еще раз.

Вырытая яма – посередке. Котел на треноге. Костер. Баба мешает варево половником. Факелы по стенам. В углу – нары, накрытые мехом. Два голых тела в углу на шкурах. Еще одна девка, молодая. Сидит в кругу трех мужиков. Двое рядом с сухим седобородым упырем с ножом. Зачем нож? Странный вопрос.

Срезать одежду со стреноженной и примотанной к косому кресту Уколовой. Из одежды на ней остались майка и теплые кальсоны. Карие глаза впились в Азамата. Вспыхнули радостью. Ожгли надеждой. Все верно, подружка, наши пришли.

Лампу в тот угол, так живо пахнущий страстью собачьей случки. Горите, мать вашу!

Копье в деда. Не повезло. Один из снежных обернулся, шагнул вперед, принимая острие в себя. Чертовы твари с их верностью новообразованным вождишкам.

Саблезуб добрался до трех, лапающих девку. Увернулся от ножа, полоснул по глазам ударившего, рванул ляжку соседу и воющей пружиной вцепился в горло третьему.

Топорик ударил удачнее. Прокрутил сверкающую дугу, впился в голову второго охранника старого хрыча. Тот хрюкнул и подох. Сразу.

В углу полыхало и орали. Сухие меха занялись не хуже бензина или шпал. Туда вам и дорога, скоты.

Ослепшего и его товарища, начавшего помирать от кровопотери, Азамат дорезал походя. Пробегая мимо. Саблезубу помощь не требовалась. Кот уже разодрал артерию третьему и урчал, скальпируя клыками заживо. Пусть выпустит пар, а то явно переживал за понравившуюся ему Уколову.

Девке Азамат сломал ключицу. Вогнал ударом ладони внутрь, сместив верхние ребра и пробив легкие. Задыхайся, падла, захлебывайся кровью. Среди голов были детские. Ты их тоже жрала, зубы-то подпиленные.

Засапожник, крутнувшись, вошел в затылок кухарке. Та, почти убежавшая, осела, завалилась на бок.

Седой? Азамат подкинул выхваченную костяную дубинку. Дед почти добрался до незаметного хода в дальнем углу. Кость просвистела не хуже стали. Попала точно в нужное место. В крестец. Хруст донесся даже сюда. Хриплый кашляющий вопль докатился даже сильнее. Больно, отец? Потерпи, скоро станет еще хуже.

– Азамат… – старлей расплакалась. Сильная, несгибаемая Женя просто разревелась. – Азамат, они…

– Все хорошо, Женька, я тут.

Азамат резал сыромятную кожу ремней, как горло деда, упорно уползающего дальше. Рез-рез-рез… хорошо, когда любишь свой нож. Он тебя любит в ответ. Хоть брейся, хоть кромсай кого, все едино, ровно и легохонько, аки скальпелем кромсать пациента на хирургическом столе. Рез… и старлей свободна.

Нет времени? Сейчас ему оказалось наплевать. Азамат просто обнял вздрагивающую Уколову и немного постоял с ней вот так. Просто и тепло, по-человечески.

– Все хорошо. Выберемся. Веришь?

Уколова кивнула. Хорошо… Азамат чуть сильнее прижал к себе и начал заниматься делами. Время не ждет.

Одежда? Вон куртки свалены в углу и теплые штаны. Нормально, сойдет, вшей выведем потом. Один черт, Азамат и сам чесался с Похвистнево, после поезда. Вша прыгает не хуже блохи, когда чует нового скакуна. Хренов белесый жокей…

Ага, ай-ай, чуть не забыл. Топорик подался легко, прыгнул в руку, обрадовавшись человеку-товарищу. Хорошее оружие не подводит, помнит и знает своих.

– Эй, дед. Ты куда?!

Старый упорно пытался уползти куда-то в темноту прохода. Шипел, крякал от боли, но полз. Вот же гнида, позвоночник почти перебит, а прет вездеходом. Разве только медленно.

Саблезуб дернулся было к нему, Азамат остановил. Цыкнул, кивнул на старлея. Женя успокоилась, лишь чуть дергались плечи и сопел нос. Охраняй, усатый, следи. Саблезуб мяукнул и полез к Уколовой гладиться. Затарахтел движком трактора, подставил умную голову с рваными ушами. Гладь, успокаивайся и снова радуйся жизни… а я, мол, посторожу. Чуткий нос и глаз уставились на оставленный вход. Хорошо.

Азамат отпихнул в сторону ноги дедка, сломал локоть левой руки, прячущей под грудью острый короткий нож-ухорез. Дед взвыл. Поделом, старче, ну-ка, перевернись.

Острые карие глаза встретились с такими же, только моложе. Ишь, как смотрит, нагнись – зубами горло порвет. А зубы-то целые, не подпиленные. Шаман, пят`ак, надо ж так было помершим голову засрать…

– Куда полз, дед?

– Рожа ты нерусская…

Азамат вздохнул. Тоже мне, ариец настоящий.

– Полз, говорю, куда, дедушка? Тебе перед смертью желательно тихонько поваляться и сразу копыта откинуть, или желательно, чтоб с болью и страхом? Я могу. Я ж нерусь, чего мне…

Дед оскалился, блеснул ровными острыми зубами.

– Ну да? Уж верю. Ну, ниче, сволочь, недолго тебе тут радоваться. Да и баба твоя… сама пожалеет, что свободна.

– Полежи пока… – Азамат пнул дедка в пах. Убивать рано, пусть покорчится. Подхватил ближайший факел, густо чадящий шнурами, пропитанными жиром. И пошел вперед.

Можно ли превратить бункер в пещеру? За двадцать лет, даже если тот был заброшен еще полвека? Можно, прям как здесь и сейчас. Краска на стенах не проглядывалась, они сплошь заросли темными корнями от верха до низа. Потолок густо покрыт мхом, светящимся и еле слышно шуршащим. Люди строили, люди и убили.

Провалы-проходы Азамат пропускал. Кислый запах жилых нор, все, чем веяло в сухом воздухе умершего бункера. Пуля шел по едва заметным следам одного-единственного человека, много лет подряд ходившего куда-то вглубь холма. До стальной, большой и запертой двери. Вот так, значит.

Что здесь? Замочная скважина… никаких простейших замков с набором цифрового кода. Хорошо, хоть так.

Азамат замер. Его нюх не шел ни в какое сравнение с носом Саблезуба, утробно урчавшего позади. Кот боялся. А такое случалось редко. И, да, обоняние человека не сравнится со звериным. Но даже Пуля ощутил странную нотку, вплетшуюся в густой подземный букет.

По спине пробежали холодные иголки странного предчувствия.

– Нашел, ублюдок? – задыхаясь, едва слышно поинтересовался дед. – Да и хрен с тобой. Бык здесь. Пришел за своим, слышь, тварь смуглая?

Азамат побежал назад, побежал как можно быстрее. Старлей должна почувствовать и ощутить надвигающуюся беду. Иди-ка сюда, старый ты пердун!

Церемониться Пуля не стал. Свернул дедку шею, та треснула, худющая и жилистая, как у куренка. И тут же нащупал ключ. Саблезуб, вздыбив шерсть, задом-задом отступал на прямых палках лап. Уколова, подхватив видавший виды СКС в углу, прижалась к Азамату.

– Назад, в коридор! На ключ!

Взревело сиреной тревоги. Воющий рык вбил людишек в пол, заставил вцепиться в корни на стенах. Вибрирующие раскаты плыли тяжелыми волнами, зубы во рту мерзко ныли и стучали друг о друга. Топот они не услышали, оглушенные чуть ли не до кровавых слез из едва выдержавших глаз.

Азамат перехватил СКС, снял с предохранителя. Умница Уколова, ухватив совершенно не сопротивлявшегося кота за шкирку, тащила того в темноту. Быстрее, быстрее, старлей!

Шкуры разлетелись, запуская внутрь черно-рыжее чудовище. Приземистое, широкое, с мохнатой шкурой, блестящее кончиками рогов. Чудовище взревело, тряхнув бородой, убегающей вверх и превращающейся в гриву. Топчась на месте, шумно выдохнуло, выпустив пар. Втянуло воздух, громко и отчетливо хрустнув ногой по голове ближайшего трупа. Ножищей, обутой в лохматые унты. Пусть и большой, но самой обычной ступней. Вот так…

Оно заворчало, оглядываясь.

Девка, та самая, еще живая, не удирала. Булькая и шипя плохо проходящим воздухом, так и тянулась к нему. Смотрела прямо с мольбой во взгляде.

Каркнув, внутрь нырнула огромная черная странная птица. Ворон, черных и огромных, Азамат видел вдосталь. Только вот ни одна не обладала второй головой. Эта же так и зыркала по сторонам двумя парами темных бусинок.

– Где девчонка?! – рыкнуло чудовище.

Девчонка?!

– Буль-буль-буль…

Да, милая, нормально ты теперь точно не поговоришь. Еще где-то час. Пока совсем не сдохнешь, захлебнувшись собственной кровищей.

– Где?!

– Бульбуль угрнигглхельвеггррр… – или что-то типа того.

Чудовище фыркнуло. Сквозь свою искусную мохнатую маску из головы быка. Но человеком Азамат его не считал. Люди не ревут так громко. И с ними редко летают двухголовые птицы. Мутант? Так… Но кое-что он понял еще.

Но верить не хотел.

Азамат не уходил, лишь крепче вжимался в стенку. Глупо, ох, пят`ак, как глупо, говорили ноги. Стой и слушай, братишка, говорил разум. Надо, слушай, девчонок в округе точно много, явно штук десять есть. Но почему-то, думалось Азамату, речь про одну его подружку со странными способностями.

– Тупая ты тварь… – глухо ухнуло чудище. Бык, точно, вот он и есть тот Бык, что так ожидал старикан.

Девка смогла заголосить. Пробилась через курлыкающие кровью легкие, завопила…

И попыталась отползти.

– Тварь!!! – рявкнула лохматая груда мускулов и мокрой шерсти.

Отползти той удалось от силы на метр. Тварь с рогами лишь наклонилась, выбросив длинную, крепкую руку. Вцепилась прямо в шею, вздернув вверх. Девка лишь шипела, плюясь через губы темным и блестящим.

Большой палец свободной руки своим черным ногтем-когтем прошелся по лицу. С хрустом, от подбородка до лба, описав полукруг, и назад. Девка крикнула еще раз, прежде чем треснули ее позвонки. И тут же, влажно и страшно чавкнув, Бык поддел кожу ногтями и сорвал ее. Всю. Все лицо. Полностью.

Выдохнул и повернул башку. Прямо к Пуле.

– Здравствуй, братишка…

– Здравствуй, братишка…

Девчонка верещала, пытаясь одновременно выбраться и прикрыть тугую маленькую грудь.

Левка Бык, осклабившись, пьяно смотрел на Азамата. Смотрел глазами, переливающимися всей выпущенной сегодня кровью и выпотрошенным ливером. Да-а-а… в этом Бык был спец. Как и во многом другом.

Но убивать мирных, насиловать, калечить… тут ему равных не было. Совсем.

– Узнал?

Азамат не выглядывал. Но ответить пришлось.

– Узнал. Ты поменялся, Бык.

– Да уж… Я не Бык, я Минос.

Бык не снимал маску. Чуть поднял, голос шел не так глухо. Не нравилась Азамату его бледная провисшая кожа. Мутация, подхваченная, как зараза, в давней операции ОСНАЗа у Бирска, зашла очень далеко.

Минос… Как был Быком, так и остался.

– Ты меня искал, Бык?

Бык хохотнул. Получилось хрюканье. Под него-то он сдвинулся. Чуть-чуть, но сдвинулся. Правильно, тяжелый, массивный, но если разгон возьмет…

– Где девчонка, Пуля?!

– Какая девчонка?

Бык засопел. Терпением он не отличался. Не то что яростью и желанием сразу забрать свое. Даже если оно совсем не его. А уж сейчас-то…

– Зубы не заговаривай.

– Это ты мне зубы заговариваешь. Стой, где стоишь, братишка. Мы же с тобой росли вместе, учились, воевали.

– Ха… вспомнил. Что ты меня не догнал и не остановил?

Пуля хмыкнул. Незаметно передвинул СКС.

– Ты ушел, и тебя не отдали санитарам СБ. Чего больше?

Они помогли ему уйти. Все Саныч, добрая душа… Старик, что с него взять. Он помнил мир до Войны. А теперь Азамат сильно жалел о сделанном.

– Ты татуировку с руки не спорол? Только лица сдираешь?

Бык фыркнул. Окутался паром. Ох, и не то у него что-то с организмом. Душно тут, а из него пар прет…

– Череп с ножом? Со мной… а, видел на входе. А свою не боишься носить? Нас не особенно любили.

Не любили… Ненавидели. И боялись.

– Я людей не убиваю и своей своре жрать их не даю. А остальное… Похуже дела творятся вокруг.

– Нам… Мне нужна девчонка, Пуля. Она точно должна быть с тобой. И бабой новой тут пахнет. Но бабой, не девкой. А еще пахнет твоим гребаным котом, хотя его ни разу и не видел. Если убью тебя, убью ту бабу и его. А потом пойду по округе искать девчонку.

– Чего сразу сейчас не пойдешь?

Бык забулькал, как в бочку, глубоким смехом.

– С тобой за спиной? Ты ж не зря не стреляешь. Или нечем, или сумничал, как всегда, понял, что не пробьешь меня спереди. Ты ж меня никогда не любил, братишка…

– Зачем тебе девочка?

Бык снова хохотнул. Совсем безумно и чуть быстрее, чем раньше. И пар стал гуще. Сволочь…

– А не скажу!

Бык взорвался с места. Мощным мгновенным рывком, хрупнув ребрами бедняги, попавшегося под ножищи.

СКС бахнул пару раз подряд, третий, четвертый… Шанс был только такой.

Пули впивались в мохнатую броню. Чуть снова не оглохший Азамат всей кожей чуял, невозможно и явственно, как они мясисто чпокали дальше, входя в плоть, и… И все.

Он успел сделать дикий прыжок назад, таща разом нож и топор, отбросив в морду чудовищу СКС. Успел сделать шаг, запнулся, упал, яростно и дико крикнув в гневе на самого себя, глупого и такого беспомощного.

Бык снес кусок стены, содрав мох и плющ. Пыль взметнулась во все стороны, медленно оседая. Так медленно, что Азамат понял простую вещь: не врали, когда говорили про смерть. Что перед ней видишь всю жизнь. Вот только ему выпала хренова пыль с грязищей.

Маска почти слетела, капюшоном упав за спину Быка. Растопыренные руки-лапы, пар и рык. Бледная кожа растянулась вслед мускулам нечеловечески меняющегося лица, оттягивающим челюсть все ниже и ниже. Рев… рев…

Позади клацнуло. И чуть зашелестело. Очень знакомо металлически зашелестело лентой с семь шестьдесят два.

Загрохотало тут же. До боли в стонущих уже ушах – знакомой очередью ПК. Старого доброго ПК.

И с ним справиться Бык не смог. Даже попытавшись прикрыться мускулистыми ручищами. Пулям из пулемета насрать, что крошить. Дерево, тонкую сталь, плоть здоровенного мутанта.

А Пуля все же оглох. На одно ухо. И ни шиша не понял из слов Уколовой.

– А? Откуда?

И ткнул пальцем в отброшенный ПК.

– Еще ленты есть?

Уколова села рядом, вытерла ему лицо рукавом. Кровь? Точно, весь в крови Быка. Тоже мне, братишка…

– Не ори, – пробилось через гул, – горло сорвешь.

– Так есть?

– Даже цинков нет. Одна коробка была. И пулемет. Последний довод короля.

Азамат вздохнул. Спасибо, конечно, но как бы им пригодилась половина коробки, а?

– Там только окорока развешаны, в той каморке, и все. Больше ничего не нашла. Мы же их есть не станем?

Повезет же кому-то с ней, подумалось Пуле. Вдуматься если, так не женщина, мечта.

«Такое разное прошлое: самая горячая женщина»

Женщины есть разные. Ледяные, холодные, теплые, горячие, обжигающие. Так же, наверное, как и мужики. Одна оказалась огненной. Забыть ее не смогу никогда.

Она весила не так и много. Пятьдесят с небольшим кило. Жесткая, местами твердая и угловатая. Совершенно не мой тип, наверное, но это спорно. Но ее пламя… ох, только в такой оно и могло рождаться. Ее раскаленный нрав, ее чертов обжигающий характер заставил прикипеть к ней. Хотя, по нормальным жизненным меркам, ненадолго. Мы были вместе всего полгода… Даже чуть меньше.

Когда ей приходилось злиться, рядом можно было дрожать всем телом. То ли от страха, зная боль от гнева, то ли от восторга. Сложно сказать, на самом-то деле. Нет, никакой спонтанности. При всем взрывном характере – только расчет, холодный и выверенный. Кто заставил ее злиться? Где? О, да… Хана тебе.

Смог ли считать ее своей хотя бы немного? Да. Пусть и ненадолго. Особа-то была, можно сказать, ветреная. Не очень любила переходить из рук в руки, но принимала зигзаги судьбы с нордическим спокойствием. Мужских рук ее тонкое тело знало много. Даже очень.

Кто-то, знавший ее раньше, рассказал про обжигающее солнце, опалявшее ее несколько лет. Жизнь – штука сложная, закинет куда угодно. Эта оказалась терпеливой, выдержала, не сдалась. Закалилась даже, думаю.

Много носил ее на руках и плечах. При вроде бы небольшом весе оказалось непросто. Но, правда, оно того стоило. Недавно, в столице, увидел ее сестру. Замер, вспоминая подаренное… обжигающий огонь, сильный голос и все ее твердые неласковые места.

Старая любовь не ржавеет. Особенно если ухаживать за такими женщинами. Ее официальное имя, внесенное в паспорт, не любил ни один из множества ее мужчин. Когда злились, все называли коротким словом из пяти простых русских букв…

Труба.

А ласково?

А ласково любой называл куда длиннее. Эспэгэшечка. Да, моя милая, такой ты и останешься в памяти. Все твои семьдесят три миллиметра калибра и взрывной характер.

Преследователи

Ф-ш-ш-шу-у-ух-х…

Локомотив, вздрогнув остатками сил, встал у моста. Кинель, непроглядно-черный, катился матовой лентой вдаль.

С двух башен, таких крохотных рядом с «Разрушителем», зябко и сторожко смотрели стволы обычных ПК. На танк и «Выдры» с «Тайфунами», глядевшие в ответ с платформ. Пулеметчики, судя по всему, ощущали себя не особо уютно.

Локомотив подал гудок. Длинный, короткий, еще раз длинный.

– Обязательно? – Клыч поморщился, стоя на платформе рядом с Войновской. – Голова болит после ночи…

Прозвучало почти двусмысленно. Войновская не ответила, глядя на тот берег. Попасть из пулеметов в нее не могли, прикрытую штурмовым щитом и Восьмым. Успеет спрятаться. Да и вряд ли, будучи в здравом уме, кто-то станет палить по самому натуральному танку. Сто двадцать миллиметров против семь шестьдесят два смотрелись выгодно.

– Дальше-то что? – поинтересовался Клыч.

Майор не ответила. Спасибо, хоть не погнала в вагон, заплывший кровью и страхом. Как-никак, все в поезде должны Антону Анатольевичу, пусть и всего ничего. Собственные жизни.

А что? Все просто, как черенок от лопаты: майору нужна информация. А уж после нее станет ясно: нужно ли на тот берег или нет? Глядя на громаду «Разрушителя», Клыч уже видел несколько проблем. Первая – самая простая: найти следы Пули. Вторая сложнее – выйти на них за городом. А вот третья казалась неприподъемной. В самом прямом смысле, мост-то, пусть и усиленный, – автомобильный. И уж точно не строился из расчета на локомотив с танком. А по рельсам махина проехать не сможет. Лишаться такого козыря? Клыч не верил. Совершенно.

Парламентеры появились быстро. В лице городского головы, лично самого Лакирева. Алексей Николаевич, невысокий, крепкий и обманчиво мягкий гладко бритым лицом, за спинами прятаться не любил. За то и уважали.

Майор спрыгнула вниз и пошла навстречу. Клычу только и осталось, что топтаться у вагонов и стараться услышать хотя бы что-то. Не вышло. И уставшая злость, после ночи и Кондуктора решившая отдохнуть, нежданно-негаданно взялась просыпаться.

Долго ли, коротко… охренеть не встать, за десять минут майор договорилась. И даже хлопнула по рукам. Вернулась, вполне себе довольная сама собой.

– Отцепляйте крайнюю платформу с «выдрой», – Войновская посмотрела на Клыча. – Ты пойдешь со мной. Восьмой, смотри в оба. Если что…

Восьмой приказ понимал с полуслова. Незримо возник за спиной Клыча, придавливая одним присутствием. Адово неандертальское страшилище.

Локомотив запыхтел, трясясь по-лошадиному, почти загнанной скаковой. Как будто ночью именно его резали, кромсали и кошмарили прочими способами. Клыч сплюнул, не нарадуясь вернувшейся злости-подружке. Тонизирует, мать ее, приводит в норму. Так-то оно лучше будет. Скоро степь да степь кругом, волчьи углы и редкие медвежьи буреломы с падями, оврагами и курганами. Лихомань еще та, ого-го. Та самая, где дед Макар кобылок-мутантов не гонял. Само оно то для окончательного расчета с суровыми военными и их командиршей. А уж способ найдется.

Можно, конечно, ехать медленно. Осторожно красться по полотну, держащемуся почти на честном слове и соплях. А куда еще деваться, если позади состав? То-то и оно, не разгонишься.

Клыч скорчил, как от зубной боли, рожу. Еще не так перекосишься, пожалуй, если мосток чертов на ладан дышит. Гудит и потрескивает… твою… чем он там потрескивает, а? Нельзя было надежно сделать? Руки бы оторвал. Прям, натурально, привязал бы хренового архитектора, усиливающего дерьмоконструкцию, ногами к дереву. А руки – к паре кобыл посильнее, да хлыстом их. За такую работу только так и оплачивать стоит. Тут же люди едут, в конце концов, пусть и в окружении военных, местных ублюдков и прочих упырей, включая Григорича со сворой шавок. Целый один человек переправляется. Нельзя было о таком раскладе подумать?

– Ссышь, когда страшно? – поинтересовался всегда бодрый Десятый, гоготнув.

Вот падла, а… Какая там была десятая казнь? О, да, Библию Антон Анатольевич любил страстно. Мало где найдешь столько страхов и ужасов, как в этой милой книге. А, черт, десятая не подходит. Смерть младенцев в случае с ражим наглым детиной – явно борщ. Хо, то, что надо…

– Бабу, что ль, вспомнил, лыбишься так? – Десятый явно не отличался умом. А про баб солдат трепался каждый раз, как думал, что никто особо не слышит. Не иначе как рукоблуд.

Восьмая казнь, нашествие саранчи на Египет. Ну, по поводу саранчи Антон Анатольевич ничего не знал. А вот о больших муравьях в степи не просто слышал. И вполне очевидно полагал встретить таких по пути. Нормально, Десятый, тебе понравится.

Мост закончился. Злость – ни фига.

«Выдра» сползла с платформы ходко и аккуратно. Почти ничего не снесла по дороге. Разве что слегка задела одного из зазевавшихся золотарей. И черт бы с ним, с золотарем. Но ему-то как раз ничего не было. В отличие от тележки, перевернувшейся к такой-то матери. Из упавших бочек, двух и вполне себе больших, плеснуло наружу… полностью.

Инга даже не сморщила царственного носа. Лакирев что-то заорал, пинками погнал говновозов помогать товарищу. А Клыч, скорчив подобающую гримасу, кашлянул. Лакирев, явно недоумевающий насчет его присутствия, удивленно изогнул бровь.

– Знаешь, все почему, Алексей Николаевич? – поинтересовался Клыч.

– Просветите, Антон Анатольевич, – Лакирев Клыча знатно не любил. Черт знает почему. То ли просто так, то ли за грабеж нескольких сел его волости.

– Потому как давно не было массовых расстрелов. Действенный аргумент для всяких рукожопов.

– Ну-ну… Сомневаюсь.

– А вы попробуйте, попробуйте. Всегда работает.

Спорить Лакирев не стал. Статус Клыча все же виднелся явственно, хотя и с загадками. Маузер, висевший на родной портупее поверх выданной шинельки, наводил на мысли. Пленники обычно щеголяют без любимых убивалок. Конвой в виде зверолюдного Восьмого? Надо полагать, сам-то Николаевич приставил бы куда больше народу. Угу.

– Приглашаю к себе, – Лакирев махнул рукой, показав на армейскую палатку.

Клыч понимающе скривил губы. Так-то все верно, прямо у входа и стоит провести переговоры. Воевать, как давеча, майор явно не собиралась. Захватывать и терроризировать – уж точно. Беспроволочный телеграф похвистневских сработал как надо. Лакирев встречи ждал и готовился. И готовился не сражаться, не.

Говаривали, Алексей Николаевич всю сознательную жизнь провел купцом. Натурально, владельцем сети магазинов и монтажной организации. Ясная расчетливая голова сослужила службу и в Беду после Войны. Город он загреб под себя не торопясь и основательно. И уж если решил не мериться силами с непонятными находниками, владеющими боевыми машинами, стоившими как весь Бугуруслан с жителями и посадами, то против никто и ничего не сказал. Переговоры так переговоры.

– Мать честная, прямо рай на земле… – Клыч оскалился, показывая восторг. – Не человек, ешкин свет, а кудесник. Говори, Алексей Николаевич, где себе такую ключницу сыскал?

В палатке все говорило о серьезности положения и намерений. Мол, хозяин ничего не скрывает. Ни богатства, ни опыта, ни силы. Простенько и со вкусом. Походно-полевой набор для сложных бесед с возражениями оказался знатным.

Никаких роскошных ковров с диванами и креслами, найденными и восстановленными. Туристические раскладушки с эмблемами производителя. Клыч в них не разбирался, но качество внушало. Все цвета хаки, ничего яркого. Серьезный человек встречается с не менее серьезными людьми.

Охрана, три человека, подобраны один к одному. Никаких чудовищных обломов под самый потолок и с плечами в половину роста. Ни фига. Среднего роста сухощавые наемники. Над масками с оскалом черепа – внимательные глаза с морщинками у уголков. Тертые, опытные калачи. Раз до морщин дожили и шрамов не так уж много, поджарые, аки пацаны, то что? Верно, воевать умеют. А танк или нет – дело второе. Пусть себе бабахает из-за реки, один черт нужные квадраты неизвестны. Ну, как-то так прочитал Клыч это немое сообщение майору.

Да и оружие не подкачало. Сотая серия, подствольники, полные бандольеры с ВОГами и набитые разгрузки с магазинами. Камуфляж, как полагается серьезным воякам, у каждого свой. Эти теплых вещей не носили, видать, поддев термобелье, не мерзли. Старые добрые «горки», дело знакомое. В общем, майор Войновская сама должна докумекать, что стоит поговорить. Бугуруслан вам – не мазута поездная, на зубок и в наскок не возьмешь. Клыки обломаешь.

Патроны-то, если уж честно, стали в последнее время страх как дороги. Склады складами, время-то бежит, порох портится. И поставки новых, появляющихся тут да там – дело дорогое. А Лакирев вот, смотрите-ка, позволить себе может. И на башнях пулеметы, и тут автоматы. Сейчас все больше ружья охотничьи в ходу, да все чаще да чаще луки со стрелами начали появляться. И прочие острые приблуды. А тут…

На туго натянутой синтетике полевого стола – металл столовых приборов и, неожиданно, самовар, исходящий парком. Так, мол, гостюшки дорогие, чайком побалуемся, а кушать не предлагаю. Кабы потом резать друг друга не пришлось, а после совместного-то обеда оно не особо красиво.

Хорошо подготовился Алексей Николаевич за ночь, страшную и бесконечную, подаренную ему Проводником. Наемников, взятых майором у железнодорожников, мутант проредил серьезно. Половина осталась, да трех человек самой Войновской чудовище забрало с собой. В рай безголовых и выпотрошенных людей.

– Присаживайтесь, – Лакирев поставил стул для майора. Сам сел на такой же, не желая ущемлять чувства крайне суровой женщины, смотревшей ледяными голубыми глазами.

Клыч, нахально взяв не предложенное седалище, не удержал ухмылки. Эх, и хороша кобылка, так ожгла взглядом городского голову, что мурашки побежали. У того, в смысле, не у Антона Анатольевича, аж чисто стиранная майка в расстегнутом бушлате дыбом встала от разом поднявшихся волос на груди. Ну… почти так, больно уж понравилось ему следить за слабо уловимым страхом Лакирева. Тот, как ни старался, аж тянул им. Правильным таким ужасом, легко передающимся через полированные линзы снайперского прицела очей майора. И чего только в них сейчас не пробегало, плотно всасываясь в голову хозяина города. Это да…

…горящие жители и их дома. Черные стены жилища-крепости головы. Алые, багровые и всех оттенков красного полосы-следы рубчатых покрышек «выдр» по свежему снегу. Вонь и смрад паленого мяса, обугленного дерева и нагретого металла. Резь пороха и тяжелая сладость уже принявшихся трупов, обсиженных воронами. Погост вместо города. Белеющие под дождями и ветром кости…

Майор, статуей сидящая за столом, чернела опасностью. Тень ее распустившим паруса огромным крыложором металась по стенкам палатки. Беззвучная угроза звенела сталью и разрывалась раскаленным свинцом. Войновская ждала правильных слов и готовила ответ на неверные.

Клыч, косившийся на нее, ждал начала беседы и ее первичных итогов. Стоило только расстегнуть крышку кобуры. Если схлестнуться, надо успеть выпустить мозги хотя бы одному ублюдку в анораке. Остальных успокоит Десятый, тут сомневаться не стоило. Дебил дебилом, но людей убивает так красиво – аж залюбуешься. Как в Черкассах, например, хотя там были не особо люди.

Талант, мать его, даже жалко немного пускать на корм чертовым мурашам.

– Вы ищете четырех бродяг.

Лакирев не спрашивал. Утверждал, устроившись на стуле и грея озябшие пальцы о металл горячей кружки. Через перчатки. О, да, Клыч довольно скрипнул зубами. Пальчики-то тряслись, и, скорее всего, вовсе не от холода. Страх – штука такая, да-да, любит дергать людишек невидимыми веревочками.

Инга кивнула. Разговор шел в нужном русле. Твердая линия бледных губ чуть помягчела. Совсем немного.

– Женщины, две, молодая и совсем девчонка. Двое мужчин. Одного зовут Пулей, и с ним всегда шляется огромный кот-мутант. Верно?

– Передайте своим друзьям, что нечестная игра имеет последствия, – Войновская кивнула на свободную кружку. Лакирев предусмотрел все. Невесть откуда возникшая миленькая пухляшка тут же наполнила ее из самовара. Подлила из чайничка шиповника и чего-то, весьма похожего по запаху на чай, шедший откуда-то с запада.

– Последствия простые, они знают об этом, – голос майора звучал сталью, рассекшей горло. – Я их предупреждала.

– Дети ни при чем, – Лакирев скрипнул кожей перчаток, сцепив пальцы, – так нельзя.

– Этот вопрос решать не вам, Алексей Николаевич, – сталь остановилась у горла следующей жертвы, – а мне. Договаривалась именно я, и именно с ними. Шутить со мной не стоит. Не опасайтесь, убивать их не стану. Пока. Одного все же отпущу. Одну. Мальчикам без передних фаланг на одной руке жить тяжелее.

Лакирев побледнел.

– Это справедливая цена за нарушенные обещания. Ребенок вернется живым. Вместе с телом девочки, убитой Проводником. Форс-мажор в договоренности не входил.

– Справедливо, – согласился голова, – но жестоко.

– Справедливость редко бывает милосердной, вы должны понимать это. Продолжайте.

Рублено-мраморные губы коснулись кружки. Свой чай Клыч пил, не смущаясь. И, поблагодарив пухляшку-ключницу, шлепнул ту по заднице. Ух, как дивно качнулся еще упругий молодой целлюлит… Лакирев засопел, но ничего не сказал. И верно. Наши дела говорят больше наших слов. Батька-Сатана остался один и окружен врагами? Это все хрень собачья, опасности меньше не стало.

– Нужные вам люди уехали еще вчера. В обед. Назад машина не вернулась.

– Кто пайлот? – поинтересовался Клыч. Майор чуть дрогнула бровью, но пока явно не злилась. Вопрос оказался нужным.

– Хомяк.

– «Алый красавчик»? – Клыч уважительно кивнул головой. И шарахнул по колену кулаком. Хотел было – по столу, но не эффектно лупить по натянутой ткани. – Далеко ушли. Не догонишь… Или чего-то не договорили, Алексей Николаевич?

– Баки были неполные. Километров двадцать-тридцать, потом он должен был уйти назад. Ни на одном посту его нет.

– Что за тип машин? – Войновская проявила живой интерес.

– Аэросани… скажем так. Снег лег, пайлоты разбежались по округе. Хомяк был должен Пуле, я уже узнал… – Лакирев поджал губы, вздохнул. – Пайлотов терять жаль. И машины тоже. Хомяк – хороший пайлот.

– Был хороший пайлот, – рубанул Клыч. – Если не вернулся, то был. Говоришь, разъехались все?

– Да. Говорю же, снег выпал.

– Вы не глупы, Алексей Николаевич, – Майор отхлебнула. – Вы отправили людей подальше от города, тех, что дороги. Но вы точно оставили кого-то, понимая мои требования. Как проводника. Как гончую собаку. Не томите, показывайте ваш товар. И говорите цену. Только не загибайте, а то мне придется брать с вас выкуп.

– За что? – Лакирев нахмурился.

Наемники чуть качнулись. Десятый открыто взялся за ножи.

– За стрельбу по обжитым районам города. Могу начать с окраин, – майор медленно достала из планшета бумагу. Положила на стол и придвинула к Лакиреву. – Пристрелка займет какое-то время, но мы справимся. Жители не ушли, кухни, бани – все топится, одни дымы вокруг. Верят вам, Алексей Николаевич. А вы верите вашим друзьям-соседям. И зря. Посмотрите, это план города. Карта предвоенная, как и остальные, находится у меня в поезде. Слышали об Ордене, полагаю?

Лакирев кивнул. Клыч, пожевав нижнюю губу, решил не злиться. Знал, значит, сволота, и не говорил ни разу. А ведь пару раз пили вместе даже.

– Орден готов к любым вариантам экспедиций. Мы – армия, и если мне придется идти к чертовой Аляске, чтобы вырубить там какую-то работающую хрень, то дойду и вырублю, поверьте. И дойду по картам из сейфа. А вот на этой, вернее, на этой копии с моей карты, грубой, но хорошей, ваши друзья, пока готовили мне выкуп в виде бронепоезда, живо нарисовали все необходимые места. И куда живее, в красках, обрисовали, что и где находится. Так что выкуп может быть обычным. Жизни тех, за кого отвечаете, на ком строите свое благополучие. Понимаете меня?

Клыч, шмыгнув носом, растроганно вытер краешек глаза. То ли попало что, то ли от горячего чайку, то ли от восторга перед гением майора, но тот слезился. Восхитительно-убойная баба. Акции ее поднялись еще выше, добравшись до редкого пункта «подумать над расчленением кухонным тупым ножом и стамеской». Не женщина, огонь…

Угроза не прозвучала, но ее звук неожиданно обрел глубину и оттенок. Так и отдавал выстрелами танковыми болванками с вольфрамом или разрывными фугасами с дополнительной шрапнелью внутри. Ух просто, как звучало не сказанное майором. А уж не добраться назад, имея броневик и бортовое сопровождение из трех головорезов… Такого себе не позволил бы даже рохля Григорич.

– Что вы хотите? – Лакирев явно принял решение. И решил торговаться. Верный ход, не фиг из себя тут благородного испанского дона корчить. Бугуруслан – не Картахена с ее стенами и карронадами, а майор Войновская – не книжный капитан Флинт, а вовсе даже вполне когда-то реальный Френсис Дрейк. Водился за Клычом грешок, любил копаться в найденных библиотеках, отыскивая книги про авантюристов и грезя о южных морях и смуглых туземных полнобедрых и сисястых красотках.

– Мне необходимо топливо в наливник и баки. Проводник, что наверняка уже здесь. А я оставлю вам один из «Тайфунов». Своим ходом назад не дойдет, тащить не смогу. А вам явно пригодится.

Экая неслыханная щедрость, Клыч аж поперхнулся. И постарался побледнеть назад, больно уж злорадно косился на его багровое лицо совсем даже не проигравший Лакирев.

– Плюс мне нужны продукты для бойцов и ваш младший сын. Ему выпадет честь воспитываться в Ордене.

О-о-о-у-у-у-у, так и хотелось Клычу выть волком и стучать в восторге кулаком по столу. Уделала Лакирева майор, уделала, раскатала колбаской, как тесто для пельменей, и вовсю лепила нужное только ей.

– Я сделаю вас союзником. И когда мы придем насовсем, вы будете управлять всей гражданской и экономической составляющей. Комендант будет нашим человеком. Решайте сейчас. Нам интересен Бугуруслан, и не как данник. Как порто-франко, вольный город, ворота в наши области.

Лакирев кхекнул. Покрутил пальцами, заплетая сложные фигуры. Клычу так и слышались щелчки невидимых костяшек на счетах внутри его башки. Она же его перехитрила, только городской голова этого не подозревал. Да и откуда? Это ж Клыч уже почти неделю болтался с бойцами, слушая и запоминая. Какой там Орден, майор шла по следу девчонки, как собака выполняет приказ хозяина, зная, что домой не вернется. Но идет и идет, потому как по-другому нельзя. Вся ее суть – против. И ни собака, ни майор не виноваты. Их так приучили, они не могут иначе.

Возвращаться Войновской особо и некуда. Там ее не очень-то и ждут. А люди просто верны своему командиру по тем же собачьим причинам. Перекати-поле со стальными когтями и клыками, вот что такое отряд майора Войновской.

Зачем ей тогда сын Лакирева? Глупый вопрос. Пайлотов в округе нет, разъехались. А машины могут не просто перевозить грузы. Они могут перевозить людей с оружием и бортовые пулеметы, боеприпасы и разведку на лыжах. Майор не отступит, попрет дальше, сминая все на своем пути. А ее имущество и техника стоит даже больше Бугуруслана, Похвистнево, пайлотов, машин, поездов и качалок с переработкой вскрывшихся пластов нефти.

Два обиженных города за спиной, много это или мало? По отдельности – так себе. Вместе и без баб с детишками под прицелом – это шандец. Полный абзац. Так что майор играла свою роль верно. Клыч одобрял. А говорить правду в его планы не входило. Совершенно.

Ему по дороге с майором. Его ждет главное блюдо от шеф-повара, сделанное его собственными руками. Расчлененный и пережаренный в фарш Пуля. Хотя, конечно, сперва – простые забавы. Подвешивание за шею без удушения до смерти, переламывание рук-ног ломом на колесе, кастрация, потрошение и банные пять минут горящими вениками. А уж потом будут и котлеты с ним самим и котом. Так что, господин Лакирев, правды вам не видать.

– Вам так нужен мой младший сын? Мне стоит ждать его возвращения без пальцев или даже не совсем полноценным мужчиной?

Инга Войновская улыбнулась. Краешками губ.

– Нет. Он будет нашим гостем. Доверяй, но бери в залог ценности.

– Шахиншах Аббас Великий, хозяин Ирана и повелитель кизилбашей. Прекрасная цитата, – блеснул интеллектом Антон Анатольевич. – Соглашайся, Леш. Перспективы и барыши ведь подсчитал уже? Ну, а чё ты тогда сиськи мнешь?

Лакирев сложил губы трубочкой, втянул щеки и стал похож на уточку. На боевого селезня, поправил себя Клыч. Ну его в баню, заржать сейчас – выдать всю глупость предположений купчины и администратора.

Золото – мягкий металл, Алексей Николаевич. В Беду нужно владеть сталью. И в руках, и в словах… и в мыслях. Войновская, не баба, а гибкая рапира, сделала пару батманов и идеально сотворила туше. Попала куда надо. В нескончаемое желание награбастать еще, свойственное всем. Почти без исключения.

Лакирев свистнул. И наконец-то перестал быть похожим на крякву.

– Позови Пустельгу. Она знает, куда отправился Хомяк. Как ваш танк пройдет через мост?

– А он по нему и не пойдет, – Войновская поставила руки на стол, напрягла мускулы и сверху водрузила точеный романтичный подбородок. – Он пройдет по дну. Мы – армия, а это танк. У меня все с собой.

Клыч чуть тоже не присвистнул. И добавил к пункту «убить чертову сволоту сразу» дополнительный: предварительно выбить зубы первым попавшимся камнем. Она – как персонаж старой, читанной в счастливом детстве книжки: разговаривая, всегда держи камень под рукой, чтобы успеть хрястнуть в челюсть. Звучит глупо, но красиво. И пока Клыч, запамятовавший о таком раскладе, таких шуток не проворачивал. Глядя на майора, просто жутко захотелось взять да вмазать по этой ледяной убийственной красоте. И добить.

Всех обыграла. Лакирева-то понятно. Барыга – и есть барыга, шкура продажная. Самому Клычу даже стало стыдно. Как мог не подумать о таком варианте? Э-э-х…

Машина Пустельги, желто-рыжая, пламенела впереди каравана. Рвалась вперед, желая поквитаться с неизвестным даже Клычу Костылем. Ну… кому приятно, когда тебя поимеют и уйдут по-английски, не прощаясь? А уж бабе-то – тем более. Поматросил и бросил ее какой-то нахальный сивый тощий колоброд, а та, гордая орлица среди пайлотов, такого не прощала. Вот и перла впереди, скрываясь за белой пеленой разлетающегося снежного крошева. В компанию к почерневшей от злости валькирии майор выделила Десятого и еще кого-то.

Григорич и его стая дружно воняли псиной изнутри «Тайфуна». Но Антон Анатольевич не показывал вида, не желал признаваться в своей нелюбви к псарне. И вообще, вовсе не из-за неумолкающих гавкалок сделал то, что сделал. Все просто…

Клыч, удобно усевшись на «Тайфуне», желал любоваться округой. И точка. Майор, торчавшая из водительского люка в кабине, делала почти то же самое. Только явно не из эстетических запросов, а исключительно с профессиональным интересом.

Бинокль Войновской двигался по кругу, порой замирая на точечках пропадающего за спиной Бугуруслана. Наверное, думалось Клычу, жалеет о брошенном стальном коне на крепких мостах. Хорошая бибика, ничего не скажешь. Оставшийся прет так ходко, что думается об асфальте под покрышками. А в бинокль наверняка виднеется сиротливо зеленеющая машина, оставленная людьми. Верно отслужившая свое техника, а-я-я-я-й…

«Выдры», облепленные десантом из наемников, бодро трюхали в голове и в конце, замыкая. Наливник и второй «Тайфун» шли гуськом, не разрываясь. Детишки-заложники как раз там. С Седьмой. Клыча Инга оставила с собой, в компании, кто бы сомневался, Восьмого. Хоть что-то неизменно.

Танк катил себе в самом центре, гулко шелестя траками. Непривычно тихо, без выхлопов и остального. Поразительно, что и говорить. Антон Анатольевич страстно желал завладеть этой штуковиной. Аж до кровавых слез и скребущих завистливых кошек на душе. Только с экипажем, перешедшим на его сторону. Это как раз оказалось задачей не из простых. Трактористы в беседы с ним не влезали, в редкие минуты вне машины знай себе ковырялись в ней – и точка. Ну, мало ли, как дело пойдет.

А вокруг, вольготно и широко, избавившись от людей, раскинулась степь. Вновь дикая и вольная, покрытая свежим снегом, воющая ветром и волками на курганах. Клыч степь не любил. Но деваться некуда, слишком уж внутри воняет псами. Вот и приходится делать вид, что типа эстет, и все такое. Прямо сраный лорд Байрон в путешествии. И…

Войновская замерла, опустив бинокль. Посмотрела на часы и снова прилипла к окулярам. Уставилась на оставленный позади Бугуруслан и «Тайфун», скорбно стоящий посреди площадки летунов и их заправочной станции, куда только и смог дотянуть, хрустя чем можно. Черт…

Клыч обернулся вовремя. Отъехали далеко, звук дошел смазанным гулким хлопком. Да и взрыв лишь мазнул рыжей точкой. А вот задымило знатно. Ох… как же там жарко плавится металл, разлетаясь каплями, шипящими от раскаленной ярости. Хана заправке и маслам с керосином. Так что пайлоты точно не покатятся вслед. А с Пустельгой – Десятый и два его тонко-хищных ножа. Хм… Часовой механизм и пластит, м-да. Бери в залог ценности, ну-ну… ох, майор-майор.

Войновская, убрав бинокль, подмигнула Клычу. И улыбнулась, вся такая довольная.

Глава 8 Обжигающие ледяные цветы

Оренбургская область, с. Северное

(координаты: 54°05′30'' с. ш., 52°32′34'' в. д., 2033 год от РХ)

Снег успокоился. И скоро Азамат ждал грязь. Настоящую русскую чертову грязь, отсюда и до края горизонта. Жирную, липкую и обязательно черную. С вывихнутой ногой у Костыля это просто прекрасно. Совершенно. Только сперва надо добраться до них. Саблезуб, нюхавший холод, обернулся, мяукнул. И попрыгал вперед, по снегу, совсем не туда, куда думалось идти Азамату.

Женя на лыжах стояла уверенно. Шла прямо за Азаматом, тащившим найденную волокушу с барахлом и свернутыми меховыми полостями. На безрыбье рыба – даже лягушка. А ПК легко уйдет в ближайшем селе, оглянуться не успеешь, с руками оторвут. Только переть самому тяжело.

Еду людоедов, даже найденные скользкие банки с клеймами, брать не решились. Патроны к СКС и просто двенашку отыскали. Никакого другого огнестрельного не нашлось. Но Азамат был доволен. Можно повоевать, если что. Лишь бы никто у них на плечах не висел. Но в это не верилось.

Ночь уходила на запад. Бежала, невидимо прогоняемая ослепшим солнцем. Может, и не ослепшим, только вот вниз оно смотреть не спешило. Снег скрипел под полозьями. Серая мгла давила, чуть светясь молочно-призрачными отсветами Луны. Азамат спешил, бежал, как мог. Уколова иногда отставала, упиралась в край волокуши и пыталась тянуть. Пуля останавливался, ругался по-сапожному и заставлял ее просто бежать чуть впереди. Саблезуб, поджидая, пока милые набранятся, лениво сидел на мохнатой жопе и сопел.

Кот вышел куда нужно. Рощица завиднелась совсем к утру. Огромный сугроб, получившийся из укрытия, пока держался, не таял. Занесенные, отяжелевшие плащ-палатки смерзлись, торчали листами жести.

Азамат остановился, шикнул на Саблезуба. Снег-то кое-где придавлен. Как медведь шлялся. Да вроде нет здесь косолапых… А это что?

– Лошадь?

Азамат помотал головой. Лошадь – не лошадь, снега нанесло.

– Была бы лошадь, стояла бы. Или крови много случилось. Не разберу. А этот говорить не умеет.

Саблезуб зевнул, блеснул клыками. Встопорщил уши, явно понимая – говорят о нем. От лошадятинки кот точно бы не отказался. От куска ляжки, добротного, парного, сладкого, так и просящегося на белоснежные кошачьи зубищи.

– Ай, ну тебя, балбес, – Азамат погладил кота, решившего потереться о лицо друга. – Кровищей же пахнешь. Дай морду, дай, говорю. И не шипи. Вот, так лучше.

Снегом кота не отмоешь, сам отлижется.

– Женя! – завопила выглянувшая Даша. – Женя!!

Как обычно, радуемся спасенным. Спасителям не радуемся. Азамат кивнул мыслям, радуясь, что все нормально. Спустя секунду девчонка уже висела у него на шее.

– Спасибо.

Азамат улыбнулся, глядя в сияющие глаза девчонки. Или, все же, девушки? Переживала, знает старлея неделю – и так переживает. Да и верно. Уколова относилась к ней уже не как к объекту операции, а как к сестре. Младшей, умной, непутевой сестре. Если, конечно, эта умелица ей мозги не промыла.

– Как Костыль?

– Да я отлично, великий охотник белой пустыни. О, никак мне колесницу притащили? Польщен.

Сивый выполз из снегошалаша. Оперся на сук с развилкой. Стоял вроде твердо. Ну да, характер у него есть, хоть и маскирует. Вывих вправить самому себе… это не в обрезанные валенки-чуни гадить.

– Шлялся кто ночью вокруг?

Костыль пожал плечами.

– Вот тут я ползал. Приспичило посикать, не при принцессе же. Пусть она и просто Дарья. А потом спал. Сложно не спать. Принцесса вся такая на боку, большой палец во рту, слюни пускает… м-м-м, что за мысли с утра? Выспался, не иначе.

– Сам ты… – Даша вспыхнула. – Храпел, как вербульд.

– Верблюд, – поправила Уколова. – Но это нормально. Все мужики храпят.

– Это были мучения и связанные с ними плохая подвижность и затекшесть членов. Голову запрокинул, вот и храпел. Обычно я мурчу – вон как тот котозавр.

Котозавр показал зубы и решил вылизать… В общем, решил вылизать. Направив прямо на Костыля. Почему-то тот ему не нравился. Хорошо хоть, не пометил пока ни разу – прямо на брюки или в сапоги. С кота бы сталось, нелюбовь показывал, как умел.

Азамат кивнул. Стоило поесть и двигаться дальше. Стоять на месте, ожидая, пока Костыль сможет идти, глупо. Смертельно глупо.

Выходить к трассе ему не хотелось. Опасно. Но двигаться вдоль нее стоило хотя бы из-за людей. Тащить волокушу втроем не особо приятно. Хорошо, во время эвакуации из «Красавчика» умница старлей на автомате сцапала планшет безвременно помершего Хомяка. Да и выйти на Белебей стоило напрямую, срезав немало километров. Тем более, если верить карте, до того всего ничего оставалось.

Но Северного явно не миновать. Это и плохо. Маршрут Хомяка знал техник. Знал техник, узнает кто-то еще.

Собрались они, когда совсем рассвело. Низкое серое небо, уже чернеющая грязь под тающим снегом. Много-много удовольствия в виде Костыля, умостившегося в волокуше. Азамат и Уколова переглянулись, вздохнули, нацепили кое-как слепленную из всех имеющихся ремней, своих и взятых у снежных, упряжь. И пошли. Прямо вперед. Деваться-то некуда. А чего ждать от Северного… только время и покажет.

Степь, живая и беспощадная, щедрая и благословенная. Степь рождала мириады воинов и кобылиц с жеребцами. Отправляла их на запад, ждала назад и часто оставалась сиротой. Люди, родившиеся не в степи, боялись ее и не уважали. Степь дождалась Войны и взяла свое. От края до края, раньше за пару часов, сейчас – за несколько дней. Пройди через нее с тяжелой ношей или, как тягловый мерин, таща тяжелого больного – и оценишь степь, как встарь.

Земля шкворчала под ногами, жирная и липкая. Ветер сушил ее, вскрывшуюся от снега, чавкающую киселем, сушил, но… Зима на носу, не станет снова твердой. Ждать не стоит, стоит идти дальше.

Волокуша скрипела, но держалась, надежно стянутая сыромятными кожаными ремнями. Костыль берег ногу, придерживал, изредка шипел матюгами сквозь зубы… Когда Уколова не слышала. Или делала вид, что не слышит. Даша, уже почти ставшая самой собой, спотыкалась теленком позади. Кот радовался жизни, совмещая беготню за редкими полевками и патруль. Шли, чавкая сапогами и ботинками, держа шаг и стараясь хотя бы немного ускориться.

Даша оглядывалась. Иногда проводила рукой по затылку, как снимала колючки. Азамат косился в ее сторону и думал о плохом.

О темноте, идущей за девочкой.

О стволах, торчащих из тьмы.

О себе, Уколовой и патронах.

О Даше Пуля не беспокоился, она останется жива.

Костыль? А что Костыль? Таких побродяжников-попутчиков хватает, всех не запомнишь.

А кот… Азамат знал, кот уйдет. После того, как он сам, лично, секанет его ножом. Чтобы друг удрал, воя от нового предательства человека…

Чтобы выжил.

Но пока они просто шли вперед, стараясь добраться до Северного.

Морозило. Неощутимо поначалу и все сильнее – с каждым шагом. Щипало лицо, трещало на глазах жестенеющими тканью и кожей. Уколова, выдыхая облачка пара, оседающие кристалликами изморози на драном клетчатом шарфе, дико смотрела вбок и назад.

Азамат оглянулся. Ругнулся. Поднажал.

Прореха над Кинелем была просто красивой. Голубой воздушный глаз, одинокий и чудесный. Немного жизни посреди серо-монотонной глади умирающего неба.

Бело-синие огромные зенки, пялящиеся на мир под ними с ненавистью, красивыми не казались. Абсолютно. Мерцающий воздух струился вниз, леденя страхом даже на расстоянии.

Морозники… Такое ему доставалось лишь один раз.

– Бегом!

Объяснять не пришлось. Земля и остатки снега, серо-черная жирная масса, на глазах слеплялись в единый монолит. Холодный острый монолит, блестящий бритвами своих сколов.

Бег, снова бег…

Морозники бьют широко, но в лед все обращается лишь почти в центре. «Почти» – это… до километра-двух. Как-то раз, три зимы назад, Азамат нашел караван ледяных статуй людей и лошадей. Единственная машина, огромная четырехмостовая боевая фура из двадцать первой «Волги» и КрАЗа, застыла всего в сотне метров от недавно живых попутчиков. Торчала айсбергом посреди замерзших кусков прибрежных льдин – шуги.

Люди… Люди звенели настоящим хрусталем под порывами северного ветра-снежника. Азамат, застыв, глядел в карие, кричащие страхом, глаза курносой девчонки. Волосы, повисшие сосульками, прозрачно-белая кожа…

– Бегом!

Они бежали. Бежали, как могли, впереди, мяукая и боясь до шерсти дыбом, несся Саблезуб. Быстрее, быстрее, исходился криком кот, быстрее!!!

Земля трещала и звонко лопалась за спинами. Пар, крутившийся вокруг каждого, осыпался снежинками, колкими и хрусткими.

Бегом! Бегом!! Бегом!!!

Белые блестящие цветы распускались прямо под ногами. Расплескивались повсюду, кружевами-льдинками покрывали грязь, превращали черно-серо-грязную степь в алебастрово-холодную сказку. Трава, редкая, торчавшая пучками, голубела, истончаясь, съеживаясь, становясь полупрозрачными клинками-копьями, хищно блестевшими синими бликами морозников.

Бегом! Бегом!!

Дыхание перехватывало, воздух врывался в нос, горло, легкие колючими звездочками ледяных одуванчиков, щекотавших и резавших теплое пока еще тело. Жестко сковало лицо, прихватив густую щетину, стянуло разом, заковав в тонкий прочнейший ледок-панцирь.

Ха! Ха!!

Не останавливаться, бежать, разрывая кричащие криком мускулы и не думая о «потом». Потом хоть крупозное воспаление легких, хоть…

Позади гулко и страшно охнула земля. Треск промерзшего суглинка донесся разрывом нескольких выстрелов к РПГ, угодивших в наливную цистерну. Даша закричала, осеклась, задохнувшись воздухом, обернувшимся бритвенной остроты лезвием.

Бегом!!!!

Капли, вылетавшие изо рта, не долетали даже до промокшей от пота куртки. Разлетались блестящими брызгами-слезинками, мягко хрустели в такт морозным узорам-цветам, все увереннее усеивающим землю.

Воздух стал жестким, хоть топором руби, твердым и больно бьющим в лицо. Волокуша, схваченная морозом, тяжелела, жалобно скрипела, подскакивая на каменной твердости смерзшихся кочках и комьях грязи.

Быстрее! Еще!! Ну!!!

Саблезуб, мелькая впереди, взвыл волком. Остановился, крутанувшись на месте, выбросил шрапнель влажной парящей земли. Парящей?

– Бегом!!!

Позади накатывало еще раз, набирало силу, свистело десятком сигнальных сирен, явственно сжималось в разрываемом морозом небе, готовилось ударить, вбить в землю, окатить ледяной яростной волной, заставить застыть, окаменев и лишь тонко позванивая…

Бегом!!!

Азамат не удержался, полетел кубарем, оскользнувшись на склизкой грязной пленке талого снега. Уколова рухнула, хватая теплый воздух. Даша села и просто мотала головой. Костыль, побелевшими руками держась за края волокуши, тихо и вяло матерился. Совершенно без выдумки и огонька.

Азамат встал, потянул флягу. Пальцы не слушались, ходили вверх – вниз – в стороны мелкой трусливой дрожью. Крышку открутил еле-еле, выхлебал половину, наплевав на путь и запас на «если что пойдет не так». Фу-у-у… жизнь была прекрасна, текла по горлу гладкой и холодной, просто холодной, струйкой.

Саблезуб… Кот умывался.

Азамат покачал головой, глядя на оставшееся позади. Твою же за и в…

Степь еще даже не приходила в себя. Дымилась холодной порошью, синела глыбами тяжелого льда. Стайка косуль, не успевшая до края, вытянулась в беге, пока еще держась, переливаясь бликами уходящих синих мертвых глаз морозников.

Дальше они пошли через час, не раньше.

– Дом! – Старлей остановилась. – И дым.

Дом и дым… вместе звучит сказочно прекрасно. Азамат прищурился, вглядываясь. Люди? Дошли?

К невысокой избушке в три окна и с пристроем почти бежали. Добраться к теплу хотелось жутко. А на таком отшибе, без людей, могли ютиться кто угодно… Но явно понимающие, как бывает холодно и голодно. Да и не поместится в такой хибаре пять человек, а с тремя Азамат рассчитывал справиться даже в одиночку. Если придется.

Их ждали. Дед с бабкой, почти как с картинки из детских, еще советских книжек. Даже платок с расписными цветами алел и золотился почти выцветшей вышивкой. Костыль, почти вывернувший голову, сплюнул, присвистнул, харкнул еще разок…

– Такие сладкие, аж приторно… Точно говорю, бродяги, чую лицемерных двуличных сволочей в них я.

Уколова вздохнула. И не комментировала.

Всю разлюбезную картинку, прям сбежавшую с открытки «Мои дедушка с бабушкой и их домик», портила двустволка, смотревшая задумчиво и чуть грустно. Совсем как хозяин, распушивший белую козлиную бородку.

– Здорово, отец! – гаркнул Костыль, все же развернувшись и заставив Азамата с Уколовой остановиться окончательно.

– Да в рот мне немытые ноги, если б был такой сынок… – дед щурился от ветра, но не моргал, лишь чуть слезился глаз за аккуратно склеенными очками. – Да и остальная семейка. Чего надо, нищеброды?

Азамат вытер ладони о брюки. Огляделся. Кота не видно, кот явно работал скрытно. Хорошо…

– Чё рты заткнули, а? – неожиданно пробасила женщина. – Вас спрашивают, непутевые. Кто такие, откуда и для чего приперлись?

– Стоит так говорить с незнакомыми людьми? – поинтересовалась Уколова. – У нас больной.

– Этот, что ль? – тетка кивнула на Костыля. – Да на нем пахать можно.

Азамат покосился на Дашу. Мало ли… Если вдруг глаза начнут темнеть, то стоит действовать самому. Тащить на волокуше двоих никак не выйдет. А девчонка точно вырубится.

– Чего башкир на меня не смотрит? – дед хрипнул легкими. – Задумал чего? Ручонки к кобуре не тяни, вообще, брось-ка, куда подальше, ствол. Ну-ка, ну…

Азамат кивнул, соглашаясь. Но делать не стал. Только усмехнулся.

– Стой ровно, дедушка. И подними ружье вверх. Быстро.

Саблезуб, все же добравшийся до новой опасности, нутряно забасил рыком и урчанием. Даже на расстоянии, даже зная этого драноухого паршивца так давно, Азамат ощутил легко колыхнувшийся страх. А это ведь друг, и он о нем знает и видит его. Что там думали дед с бабкой, Пулю не интересовало. Азамат следил за стволами ружья.

Позади щелкнули курки. Калечный Костыль, разом потеряв свою харизму пополам с обаянием, легко снесённые ветром перемен, расчехлил свой мушкет. Бабка, бедная, не знала, куда коситься подрагивающими глазами. То ли на хитро сощуренные глазки костылевского монстроурода от оружейных акушеров, то ли на превратившегося в работающую и опасную лесопилку кота. Оба стоили нервов.

Азамат оказался рядом с заборчиком, лишь только стволы начали подниматься. Выхватил двустволку, взвесил на руке, глядя в злые, нахмуренные дедовские глаза. И не стал бить. Ну его к лешему.

Дом внутри оказался поганым. Воняло всяким дерьмом вперемешку с явно пригоревшими пиявками, жабьей икрой и чем-то похуже. Наружу пришлось выйти почти сразу, даже не проводя обыска. Глаза слезились, и очень сильно захотелось помыться. Добротно так, со щелоком и мочалом. Сперва по одежде, потом ее постирать, потом постирать себя самого.

– Там… – Уколова покосилась на него.

Азамат мотнул головой, ища глазами чистый оставшийся снег. Жутко хотелось найти его, пусть мокрый и тающий, а не хрупкий и свежий… найти и растереть по лицу. Втянуть чистый запах и помочь ему пропитать насквозь носоглотку. Пят'ак, даже замутило…

– Дед, где вокруг люди есть?

Бабка возмутилась, глядя на позеленевшее лицо Азамата.

– А мы кто?

Азамат сплюнул.

– Вы? Точно не люди. Ковыряться не стал, а жаль. Смотри, дед, я ж упрямый. И упорный. Сейчас порыскаю в сарае, найду хоть немного человечины, пожалеешь.

Дед так и не проронил ни слова. Молчал, жуя длинный, тонкий ус и почем зря буровил взглядом Костыля. Тощая наглая человекоединица, оправившаяся после беготни с морозниками, сверлил того не менее добрым взглядом, полным всепрощения пополам с человеколюбием.

– Какая челов… – начала бабка, с опаской смотря на Азамата. Кот вдруг оказался рядом, беззвучно, страшно, чуть цыкнул слюной, растянувшейся на клыках. Тетка заткнулась.

– Ну да, – кивнул Азамат. – О чем это я…

В хлеву болталась Даша, ища что-то полезное. Из полезного нашлось три большущих свиньи и хряк, меланхолично жующий сизо-красную сухую ботву. На четыре туши имелось шесть голов, но кто такому сейчас удивится? Транспорта не нашлось, за исключением большой двухколесной то ли тележки, то ли тачки. Девчонка выкатила ее, уставившись на Костыля.

– Чего? – сивый недоверчиво посмотрел. – И как я в этой бричке поеду, а? Да мне проще рядом скакать. Костыль себе сделаю и поскак…

Уколова рассыпалась истерическим дерганым смешком. До слез и мгновенных всхлипов в груди. Азамат сдержался, а вот Даша присоединилась. Обе дамы всхлипывали, стонали, чуть не начав икать, и пару раз кто-то из них даже хрюкнул. Тонко и очень женственно.

– Вы чего? – Костыль, совершенно ничего не поняв, растерял не меньше половины крутости и брутальности. – Грибов объелись или белены?

Азамат усмехнулся.

– Чо?! – не выдержал и почти разорался суровый опасный анархист.

– Костыль для Костыля… костылев костыль. Тебе бы еще шляпу с пером, попа… папа… попугая, спасибо, Женя, шарманку – и прям вылитый пират на пенсии.

– Да ну вас, – явно обиделся Костыль. – Ну, как я в ней покачусь, Азамат? Ну, как?

Молча, хотелось ответить тому, как же еще? Но не стал. Смысл? Один черт, придется катить его в этом ящике с колесиками.

– Одеяла вон сушатся, – Азамат кивнул на три шерстяных прямоугольника. – Вроде чистые. И плащ-палатки все возьми, Даш, застели. Оставь ему одно, пусть накрывается. Волокуша по грязи пойдет хуже.

– Наше это добро! – взвизгнув, кинулась на защиту бабка. – Дармоеды! Кто вас сюда звал? Ухари, чертовы засранцы, голытьба поганая, гопники хреновы, да вы…

– Рот закрой, – Азамат качнул дедовской двустволкой. – А то и ружье заберу. И не хрен грозить им было. Ясно? Беда вокруг, люди глотки друг другу грызут похуже зверья. А вы? Вы-то, сколько вам лет? Не видите, что и как у нас? Будь все вокруг бандиты и убийцы с ворами, как вы здесь до сих пор живы, а?

Бабка замолчала. Зло зыркала в ответ и молчала. Дед сплюнул, выпустил ус.

– Как, как… жопой кверху. Забирайте, чего надо, да валите. Ружье оставь, помрем без него.

Азамат поморщился. Злобы в этом старом плескалось… чуть меньше, чем в Антоне Клыче.

– В поле оставлю. Подберешь. Не обломишься.

– Я-то подберу, не обломлюсь. В Северное идете?

– А тебе какая беда?

– Посылку бы передать. Нога отнимается, мочи нет. Заплачу.

Азамат хмыкнул. Старый не прост. Понял, не мародеры, а единственный – вон, встать не может. Раз так, то тайник устроил серьезно.

– Что есть?

Дед пожал плечами.

– К СКСу патроны, пять штук. Нести надо немного, сало у меня там, тюк небольшой. Возьмешься? С собой дать не могу, свиней не колол еще.

– Знаешь, что сам не возьму?

Дед сморкнулся. Прямо под ногу Костылю.

– Знаю, что если под крышей, то Аллах не видит, и сальцо твои братушки-муслимы с аракой за милу душу трескают, это знаю. А еще знаю… Еще знаю, что ты не обманываешь. Да и с котом на триста верст вокруг только один башкир шастает. Берешь?

Подлость? Ну, сало-то можно и осмотреть, патроны лишними не станут.

– Хорошо.

– Прямо не ходите, там дальше воронка, от нее прет дрянь какая-то, на полкилометра в разные стороны, а то и больше. Обойдите. Там МТС старая, через нее выйдете на остатки дороги к Северному.

Хм… Хорошо. Азамат кивнул. Придется попробовать. Воронка или нет, но с дедовского косогора хорошо виднелось несколько простых истин.

Еле видневшаяся прямо по курсу ленточка оставшейся трассы вела правильно, с курса они не сбились. Только вот как раз прямо по нему же, курсу, очень странно ворочалось серое, мешаясь с белым на самом верху. И если глаза не изменяли, синее мелькало там же. Еще одних морозников они могут не выдержать.

Обойти чуть сбоку – явно не вариант. До виднеющихся на самом краю окоема точек идти придется через рваную дырку в земле, изгибающуюся змеей. Не овраг, скорее – обвал из-за той самой воронки. Не врал дед.

А рощица, точь-в-точь там, куда кивнул седобородый, что-то за собой прятала. Плохо заметные здания светлого кирпича. Может, и МТС…

– Ты ему веришь? – Уколова стояла рядом. СКС торчал из-за плеча. Ободранная, грязная и замученная старлей, вдруг ставшая почти другом. Мог ли Азамат сейчас рисковать её жизнью?

– Нет. Но тут не пройдем. Темнеет.

Женя кивнула, соглашаясь.

– Пошли уже. Нечего здесь задерживаться. Лучше в развалинах переночевать, чем здесь. Мне страшно.

Азамат кивнул в ответ. Немое это кивание уже стало привычкой. Страшно? Есть немного, прямо стальной щеткой, да по хребту, вот как орало все внутри про опасность. А что делать? Из оставленной за спиной ледяной гибельной степи так и тянулись вслед черные липкие паутинки чьего-то назойливого внимания. Глупо, но Азамат верил в предчувствия. Стоило поторопиться.

Шли медленно. Толстые прорезиненные колеса тачкотележки легко уплывали в стороны по чавкающей земле. Снег сошел здесь полностью, и даже аномальный холод куска, попавшего под морозники, начал таять. Костыль, пытавшийся устроиться, замер, вцепившись в бортики. Ругался на чем свет стоит и злился, плюясь гневом, как раскаленной кислотой, вместо слюны.

Ствол ПК торчал вверх и вбок, прижимая Костыля к борту. Тот и так, и так пытался уложить пулемет, но не выходило.

– Вы – садисты! – заявил Костыль. – Пользуетесь моей беспомощностью, а ведь я, живота своего не жалея, защищал вас практически до последней капли крови. А вы?

– А себя ты не защищал, балабол? – поинтересовалась Уколова, пыхтящая слева. – А?

– И пострадал, прошу заметить.

– Сиди в своей тачанке, дорогой друг, – старлей остановилась. – И не выеживайся.

Азамат усмехнулся. Она права, что и говорить. Могли бы бросить и уйти. Какие такие муки совести и ее же угрызения? Он им кто? Попутчик. И делу венец.

– Почти добрались до МТС, – сказала Даша, – вон крыши. И…

Азамат покачал головой. Беда не приходит одна. Кто-то там жил, отсюда видно дымок. Только…

Он посмотрел вверх. Темнело, да так, что впору бы вернуться. Только не получится. Слишком далеко ушли, а ружье свое дед явно нашел. Сало можно и со следующими передать, если что. А этих все же засолить и оставить вялиться в погребе. Именно так и казалось Азамату.

В липкой жиже тонуло все окрест. Плавая болотными ленивыми волнами, она тут же набегала на следы, затягивая и хороня в себе. Захочешь – не найдешь. Вроде и на руку, да, но…

Думалось Азамату сейчас нехорошо. Про себя самого – как упустил что-то из виду? Лежавшее прямо перед глазами. Что? А?!

Вспоминай, вспоминай…

Дедова хибара и сарай. Пристрой. Кривой забор и неухоженный двор. Грязь, навоз, свалка какая-то повсюду. Так, так…

Свалка. Вокруг нет больших сел, Северное, до Бугуруслана далеко, дед – старый, детей-помощников нет. А в кучах, тут и там раскиданных по двору, всякого навалом. Коляски детские, две штуки. Точно. Одна стояла прямо на виду, вся такая розовая, на подкачивающихся разнокалиберных колесиках. Да даже не две. У сарая, закиданные тряпьем, торчали еще два таких же вездехода, блин. И саночки. А тряпье?

А тряпье тоже с бору по сосенке. Заношенные бушлаты без рукавов, тулупы, шубка, куртки, плащи ОЗК, само собой, только верхняя одежда. Несколько теплых брюк-ватников, и все.

Двустволка старая, шарниры расшатанные, а вот ложе новое. С резьбой, водники такую делали, точно. А он, дурак, внимания не обратил. Хоть возвращ…

Позади рокотнуло, треснуло. Азамат оглянулся, оторопев от еще одной негаданной беды.

Небо синело сполохами. Никуда морозники не ушли, покрутили-покрутили вокруг, да вернулись добить ускользнувших людишек. Так…

Значит, вперед. И…

Азамату хотелось отвесить самому себе. Да посильнее. Когда они спускались по дедовскому холму, что откинула Даша и что не увидела Уколова? Заметь старлей, мало ли, как вышло бы? Почему она там не сообразила, на подворье? Устала?

Даша, оскользнувшись на спуске, выбила из грязи оторвавшуюся подошву. Ерунда, казалось бы, но…

Новая была подошва-то. Аж желто блестела внутренней частью, свежесмазанной кожаной подметкой. И гвоздики все чистые, не черные, не рыжие. Кто ж сейчас такое сокровище просто так оставит? И что? Да все просто.

Кто-то ушел к гребаной МТС раньше их. Прям на чуть, но раньше. А так дедок бы подобрал кусок обувки да в хозяйство пристроил. А что владелец не подобрал? Ну… тут проще. Он убегал. А вот от кого и стоит ли делиться мыслями со своими?…

Кот остановился метрах в десяти перед людьми. Застыл, дрожа ушами. Азамат бросил ручку тачанки. Обрез уже смотрел в сторону развалин. Или не совсем развалин? Сало понесли в обход, поверил он интуиции и, чего уж, немного и деду. А теперь?

Саблезуб неуверенно шагнул вперед. Остановился… обрубок хвоста смешно, прям как у зайки-беляка, подрагивал. Не любил Азамат этих вот дерганий, сильно не любил. Друг встревожен, да не на шутку. Но не понимает, из-за чего. Совсем не понимает, а-я-я-й… беда-а-а.

Черные осенние деревья торчали обожженными костями, остро коля низкое серое небо. Снег еще не падал, туча нависала над головой готовым лопнуть гнойным мешком. Редко падающие хлопья сыро липли к одежде, таяли, пытаясь дотянуться мокрым холодом до тела. Обещали покрыть все вокруг, лечь вновь тяжелым сырым одеялом, задушить остатки осени ледяными чугунными объятиями.

– Идемте, – Азамат посмотрел на свой чудо-отряд. Может, у него с головой что после последних ударов по ней, а? Паранойя и все впереди спокойно? – Надо укрыться.

Надо…

Даша, замотанная до предела, держалась только чудом, иначе не скажешь. Уколова, такая надежная и умелая, блестела запавшими глазами над черной полосой шерсти, закрывающей лицо. Блестела уверенно, не замечая в самой себе тягучей, засасывающей в себя усталости. Костыль… Костыль смотрелся бодряком. Да и с чего иначе?

Усталость легко и незаметно убивает кого угодно. Легонько сесть на шею совсем молодой девчушки, не имеющей никакого опыта, легче легкого. Эта серая водянистая мразь оплетает человека с ног до головы, запускает шипастые отростки-корни повсюду, проникает до мельчайшего мускула, что не подозреваешь в себе. Таится, прячется, еле-еле шевелясь внутри тебя, отравляя беспомощностью и ядом таких вроде бы хороших желаний… лечь, отдохнуть, оставить на потом, ведь надо всего лишь закрыть глаза и поспа…

Просыпайся, если сможешь. Беда царит везде, ее гончие служат ее желанию поиграться с людишками. А гончих у нее достаточно.

Чернота глубокого и смертельного сна не выпустит, даже когда снег покроет тебя с головы до пят. Проснешься, не чувствуя ног-рук, почерневших и отдающих звоном сосулек.

Бездна беспамятства тела, загнавшего себя вусмерть, не даст вовремя очнуться. Откроешь глаза и увидишь лишь поблескивающую на кривых желтых клыках слюну.

Тьма внутри тебя самого, накатившая подло и неожиданно, не разрешит ослабевшему слуху предупредить вовремя. Очнешься лишь после взрыва боли в голени, заметив чей-то тяжелый сапог. Щелчок предохранителя уже был, но тебе спалось…

Всему и всем есть предел. Азамат, глядя на своих, вспоминая самого себя и ОСНАЗ, понимал простую аксиому. И принимал ее полностью. Сам-то, как и кот, прошел бы до людей и жилья за стенами поселка. Но люди, вот эти самые, еле стоящие на воющих болью ногах, доверили ему себя. Значит… значит, привал. За этими деревьями, за чертовыми черными, вывернутыми, безумными загогулинами стволов.

– Ждите здесь, – Азамат достал патрон, закусил зубами. – Ефли фто, фалифе нахфен…

Земля чавкала. Не желая подмерзать в ночь, выдавала с головой. Красться особо не выйдет, как ни старайся. Саблезуб, дождавшись его, потрусил вперед, как всегда в последние… Да и какая разница, сколько последних лет.

Черные скелеты влажно скрипели набухшей корой. Тянули корявые сучья-крючья к двум забредшим кускам живого тепла. Роняли морось, недовольно шелестя лысыми руками-когтями. Прятали в своей сырой глубине возможный приют. Или новую засаду на их голову, уж как выйдет.

Азамат прошел через когда-то аккуратную посадку. Вязы, неожиданно принявшиеся посреди степи, высаживали с обеих сторон уже умершей дороги-грунтовки, густо заросшей, сейчас заметной только по редким голым кускам. Остальное сплошь покрывали засохшие и острые даже сейчас бустыли борщевика и редкого курая.

Деревья росли попарно, с широкой дорожкой между ними. Снег тут выжил со вчерашнего, светлел ноздреватыми кучками, хлюпающими под ногами. Впереди, в просвете, светлело даже в сумерках. Стены из бетонных плит, стоявшие полвека до Войны, смогли пережить и Беду. Держались, заваливаясь друг на друга и просто в стороны, но стояли. Пусть и не все.

Одно, второе… третье почти не виднеется. За ними еще пара кирпично-бетонных горбов-спин. Понятно, это как раз большущие гаражи, когда-то лечившие и баюкавшие трактора с комбайнами. Небольшие дома вокруг – для персонала. Сколько таких Азамату довелось встретить, бродя по никак не сдающемуся родному краю? Много.

А там что? А там – машины, не угнанные хозяевами, обросшие вездесущим вьюнком и чертовой сорной травой. Проржавевшие, треснувшие бортами и рассыпавшие стальные звенья гусениц, с растрескавшимися и сгнившими покрышками в рост человека. Смотрящие пустыми проемами вместо блестящего стекла, гудящие рыжими, не обломанными ветрами и непогодой, барабанами мотовил.

«Холланд», «Нива», «Джон Дир»… Азамат усмехнулся.

Старые знакомые. Он находил их останки посреди черных полей, ставших лугами, и внутри покрытых грязью огромных торговых площадок. Силуэты некоторых стали почти родными. Исполины, когда-то дарившие людям хлеб. Прогоняющие через шнеки с транспортерами золотые зерна, пахнущие жизнью куда сильнее, чем что-то другое.

Прятаться внутри них он бы не стал. Двадцать лет под ливнями, жарой, морозом, снегопадами и градом никому не пойдут на пользу. Металл держится на соплях и последних силах сварки с заклепками. А вот за ними? А вот за ними легко.

Саблезуб шел, пружинил на мягких лапах. Ворочал башкой во все стороны, тянул воздух. Перед дырой в стене, рухнувшей и рассыпавшейся плитой, задержался. Запах гари и дым, замеченные издалека, жиже не стали.

МТС давала приют разным бродягам. Это уж как пить дать. И уж еще точнее, что хозяева здесь водились. Кто пропустит возможность занять вполне себе по нынешним временам укрепленное жилье? Подлатать, туда-сюда, живи – не хочу. Только труд и терпение вложи. Радиации тут сроду не случалось, химия, если дед не врал, выветрилась, да давно. Сам дедок и евойная бабка были с виду люди людьми.

Азамат остановился у пролома. Укрылся за едва державшейся половиной плиты, вставшей дыбом. Так…

Дым не простой. Лишь подойдя ближе, понял: тушили мясо. На костре вместо печки, как кто-то случайный и перехожий. Кто-то, живущий постоянно, сложил бы печь… Так, это ладно. Вон там, в небольшом здании бывшего управления. Так и есть, даже отблески еще видны. Ну, надо посмотреть. Странно… Никого нет. Не слышно ни звука.

А это что?

Азамат не поверил. Такое просто не случается. Это же…

– Друг… – рука легла на загривок коту. – Веди остальных.

Теплая голова ткнулась в ладонь. Мгновение, и серого огромного комка как не бывало. Прирожденный диверсант, что и говорить.

Деваться некуда. Черно-серые низкие налитые мешки над головой трещали прорехами. Зима не желала заснуть хотя бы ненадолго. Острые сухие зерна уже покалывали открытое лицо. Еще чуть, и начнет валить, только успевай смахивать, пока не засыпало по уши.

Тачанку с Костылем девчонки закатили уже под совершенно родной-привычный вой вьюги. Настоящей, мать ее, вьюги. С ветром и обжигающе-бритвенно-осколочными снежинками.

– Тут кто-то есть, – Уколова поправила СКС, щелкнула предохранителем. – Пахнет.

Азамат кивнул. Если нет часовых, то, может быть, все же такие же путники, либо хозяин, очень уверенный в самом себе. Или в самой. То не суть. Есть плюс. Нет в округе опасных мутантов, не считая Саблезуба. Какой идиот станет тушить мясо, если рядом шарахаются голодные и очень даже зубастые монстроуроды? А если смотреть на транспорт, то…

Осталось только понять – кто ж у них тут такой храбрый. Или совсем дебил. В принципе, одно не исключало другого, как говорил опыт Азамата.

Кот вырос из тени, сел, смешно стряхнув снег с башки и усов. Муркнул, настороженно и недоверчиво. Плохо.

Костыль, ругаясь, выбрался, оперся о все ж таки сделанный типа костыль. У старого в амбаре за домишкой нашлись деревяшки и старая тряпка – обмотать. Двигался сивый странно, но ловко. А самый кончик заточил, серьезно так, соорудив почти копье. Учитывая тачанку и усилия Уколовой с Азаматом, измочалиться тот должен был не скоро.

Старлей осталась страховать. Азамат, стараясь не шуметь, двинулся к освещенному окну.

«Буханку», поставленную на лыжи и гусеницы, он игнорировал. Такое просто само собой не случается. Если б не синее полыхание за спиной – стоило валить. Такие аппараты просто так не катаются. С хозяевами роскоши, уверенно возвышающейся у здания, не справиться одному башкиру, двум полукалекам и девчонке со странно спящим пси-талантом. Ну, и коту, да. Черт… попробовать пройти мимо, к следующему зданию? Договориться? Человек с оторвавшейся подошвой здесь, это точно. Хотя, и такое возможно, не особо живой. А если и теплый, то, скорее всего, из-за углей, на которых поджаривается. Или это все паранойя, а «буханкой» управляет кто-то хороший. Дед Мороз, например.

Азамат махнул своим, вжал одним движением в грязь. Замрите, не отсвечивайте, авось и обойдется.

Тихо, еще тише. Оглянулся… хорошо, свои стоят в непроглядной тьме под оставшейся стеной. Почти незаметно. Если взглянуть из остатков строеньица, можно сразу и не заприметить. Прямо на руку. Так, шаг за шагом, осторожно, и…

Азамат замер, понимая ошибку, сделанную там, на спуске. Никакой он не параноик, и все с башкой в порядке. Света в зданьице едва хватало рассмотреть, что да как, но ему достало. Хорошо, не ел ничего.

Ветер, несущий убийственный холод, выл через прорехи стен и щели щитов, закрывающих окна. Кроме одного, глядя куда ему все стало ясно. Все просто… надо уносить ноги.

Мохнатое и почти невесомое махнуло к нему из окна. Азамат успел вроде бы отмахнуться, сбросить горячее и склизко-подвижное под тонковолосой шубой… Запястье обожгло плавящимися гвоздями, еще раз, еще…

Ночь взорвалась разлетевшимися углями огромного костра, вспыхнувшего в голове. Глаза, раскалившись, хрустко лопнули, зазвенело осколками, зашипела вскипевшая кровь.

Падать оказалось не больно. Ведь он уже был мёртв.

«Такое разное прошлое: просто утро»

Любое утро неповторимо. И прекрасно в самом себе. Даже страшное, просто сразу этого никогда не понять.

Открывая глаза под будильник, дверной звонок или орущий телефон, ты еще не знаешь… Ничего не знаешь, но поймешь это не скоро.

Иногда это почтальон с телеграммой… Такое утро не вычеркнешь из памяти. Оно сидит гвоздем в твоей голове, хотя прошло двадцать два года. И ты живешь без отца куда больше, чем с ним. Только два с лишним десятка лет один черт не вычеркнут из памяти усов, сигарет, масла с соляркой и волос на голове после ванны, торчавших одуванчиком.

Утро всегда разное.

Оно смотрит персиково-алым узким взглядом восхода из-за синей кубанской ранней дымки. Под задницей – наполовину крашенная сталь пожарной лестницы, твоя «Прима» горька и колет легкие, но мир прекрасен до скорой «ротаподъем», и ты в нем один, наслаждаясь совершенством рассветной красоты.

Через несколько месяцев волшебство проснувшегося Кавказа, появляющегося из ничего прямо перед глазами, вырастающего вместе со встающим солнцем, врежется в память и не выветрится никогда. И даже отмывая кровь с уха, небрито-грязного лица и шеи, наслаждаясь комариным звоном в правом ухе, не забудешь подмигнуть горам, творящим свою магию на твоих глазах.

Иногда ты становишься ребенком, засунув руку под подушку. В свой день рождения можно проснуться и вдруг вернуться чуть назад, когда любовь и внимание к тебе делали сказку из вполне обычного. Круглый дисковый плеер и наушники – вовсе не «Субару» с низкопрофильной резиной или айфон. Фига. Серый блин «Панасоника» куда круче. Это целый мир, поющий в унисон шагам и мыслям.

А проснувшись у мамы, уже с собственными седыми волосами, замрешь и постараешься не открывать глаза. Ведь на кухне точно так же пахло, шипело и позвякивало тогда, когда каждое утро было золотым, а тридцать лет казались безумно далекими. И сейчас, почти в сорок, запахи масла, теста, сахара и творога, плывущие с кухни, делают «щёлк»… и, пусть на пару секунд, но ты там.

Каждое утро – доброе. Есть горячая вода, теплая постель и чертовы тапки? Вы – самая счастливая частичка Вселенной. Вставайте, делайте все нужное и радуйтесь жизни вокруг и себе в ней. Ведь его больше не будет.

Этого самого утра.

Глава 9 Ядовитая кровь

Оренбургская область, с. Северное

(координаты: 54°05′30'' с. ш., 52°32′'34'' в. д., 2033 год от РХ)

Если часто и подолгу палить в здании костер, кирпич закоптится в чернь.

Если часто и подолгу жарить там же плоть, кирпич завоняет не хуже плахи.

Если часто и подолгу наслаждаться болью здесь же, кирпич станет кричать.

Старший лейтенант Службы Безопасности Новоуфимской коммунистической республики Евгения Уколова не тряслась от страха, не дрожала всем телом и не клацала зубами. И не из-за все еще жутко ноющих десен и остатков зубов, выбитых Клычом. Нет.

Ее заморозило ужасом. Стянуло до судорог в мускулах и еле ощущаемого сердца.

Антон Анатольевич Клыч сейчас казался почти добрым другом… решившим чуть пошутить.

Она не помнила, как оказалась здесь. Внутри чертова здания МТС или где-то еще. Лишь огонь, растекшийся по руке, добравшийся до шеи за полтора удара пульса и пожравший ее полностью.

Пламя, трещавшее досками внутри черного каменного кольца, плевалось искрами. Несколько прожгли ей брюки. Одна, точно так, добралась до кожи… Но Женя не чувствовала. Какая разница? Какая сейчас разница?!

Чертово сало… В лоскут старого мешка завернутое, прошитое грубыми стежками, как долбаная посылка… Вон они, лоскуты, светлее, темнее, плесневелые, погрызенные мышами, все сплошь в темных и бурых разводах с точками.

Сколько таких дураков с дурами дед, проявив честность и прямоту, отправил в обход оврага с ловушкой, подкинув настоящий капкан?

Последний, вон он, еще барахтается чуть в стороне от пламени. Подвешенный за вывернутые из плечей руки к крюку. Раньше, наверное, по двум рельсам у потолка, прикрепленным к тавровым балкам, двигали части машин для ремонта. Сейчас мастерская стала бойней, разделочным цехом и коптильней.

У барахтавшегося уже не хватало ноги ниже колена. Культя, перетянутая ремнем, запеченная головней, слезилась тонкими темными соплями. Изредка мужик дергался, выл через кляп. Для чего кляп в таком месте? Чтобы не мешать.

Красные блики прыгали по дальней стене. Замирали на металле, кое-где видневшемся через закоксившееся мясо с кровью. Ужасу Беды для работы не нужен хирургический инструментарий или мясницкий инвентарь. Заточить можно почти что угодно, а порой и оставить тупым. Ох, да, Уколова понимала, в чем дело. Помнила поиски Ефима Кровопуска под Чишмами, как наяву видела чертову сторожку за селом, даже сейчас чуяла гниль и смерть, застывшие на лезвиях и секущих частях.

Ефим, хренов больной урод, обожал подвешивать женщин к стене и превращать их во что-то, недоступное пониманию нормального человека. В икебану из белых, отмытых наживую, выломанных костей и лоскутного одеяла неравномерно снятой кожи.

Тварь, маскировавшаяся под человека, тоже любила несколько своих… помощников. Сапожный нож, обмотанный изолентой. Садовый нож, намертво прикипевший в раскрытом состоянии. Старую темную киянку и треугольную стамеску.

Гузелька, не сумевшая даже плакать, Гузелька, оставшаяся без ножек тридцать третьего размера в двенадцать лет, ничего не рассказала. Рассказал взгляд оставшегося глаза, застывший на древнем дубовом верстаке с разложенными… помощниками.

Они не успели вовремя. Но успели остановить чудовище. Уколова унесла девочку, оставив в сторожке Дармова и двух сержантов. Унесла, почти сразу за порогом зажав чуть оттопыренные детские уши. Дармов решил подарить Ефиму букет из него самого. Да, тогда они успели и спасли ребенка.

Сейчас никто не станет искать Женю Уколову. И никто не спасет. Никто не помешает…

Даша, скрученная по рукам и ногам, лежала где-то в стороне. Уколова чувствовала ее запах даже своим сломанным и заживающим носом. Девочка ни разу не пошевельнулась. Костыль… она не знала, где сивый. И не знала, где Азамат. И не слышала кота. Никого.

Так и нужно. Чтобы никто не мешал.

Не мешал наслаждаться процессом. Человечину эта сволочь не жрала.

Пока, во всяком случае. Всего лишь варила холодец. Или тушенку, кто ее разберет?

Паяльная лампа. Генератор на соляре и строительный лобзик. Кухонный топорик с тяжелым рифленым обухом для отбивных. Несколько разномастных секаторов и садовые ножницы. Ножовка по металлу, с натянутой вместо полотна тугой и острой струной. Пару пластов, наслаждаясь, чудовище срезало с незадачливого путника уже при очнувшейся Уколовой.

Печка-мазанка с большой конфоркой, жарко полыхающей под булькающей кастрюлей. Густой мясной запах плыл вокруг, оседая на старлея почти ощутимыми волокнами, распадающимися в кипятке.

Длинный металлический верстак с тисками и машинкой для закатки консервных банок. И сами банки, блестященькие и гладкие, как вот-вот с завода. Пучки трав над ними, черемша, лук, еще что-то. Чудовище подходило к делу аккуратно и со сноровкой.

Чудовище оказалось субтильным, тонкокостным и в очках. Нормальных очках, не склеенных или соединенных скрепами. Невысокий юноша, с аккуратным, на правый бочок, зализанным светлым пробором.

Хорошие яловые сапоги, теплые шерстяные брюки, темная рубашка. Кожаный фартук до колен и высокие, по локоть, перчатки. Чудовище помешивало варево, аппетитно хрупало осенним яблоком и читало. Иногда хмыкало или откровенно саркастически улыбалось.

Дан… деревянная ложка с длинной ручкой задела кастрюлю…

Хруп… желтые неровные зубы цапнули налитый бочок и брызнули соком…

Хм… кожаные пальцы рванули страницу и бросили лист в огонь…

– Идиоты… почему они писали такой бред? – Чудовище разочарованно отправило книгу вслед её жарко вспыхнувшему чаду. – Любовь-морковь, сопли-слюни, и повсюду розовая карамель, аж зубы слиплись. И только бабло, крутой мужик под каблуком и трах-тибидох… Литература… Как можно так было, а?

Уколова сглотнула. Бред? Сам ты бред, скотина, а в книжке ерунда просто.

– А! Очнулась? – чудовище помахало ладонью. – Привет-привет. Я Ганнибал.

– Кто? – смогла выдохнуть Уколова.

– Ганнибал. Ну, Ганнибал Лектор, гениальный хирург и маньяк, знавший толк в кулинарии. Как употребить поджаренные кусочки мозга под кьянти и с зеленым горошком… Господи, неужели не читала?

Читала про хирурга, евшего мозги с каким-то горошком и ки…кье… Кто в здравом уме такое написал бы?!

– Вижу, не знакома. Но это не страшно, на самом деле, да-да, – Чудовище неожиданно оказалось рядом, азартно помахивая поварешкой. Капли упали на лицо Жени, горячие и густые. Она вздрогнула. Лед страха хрустнул, рассыпавшись на мириады лезвий-осколков, добравшихся до каждого нерва.

– Ты боишься? Ну… правильно делаешь. Знаешь почему? Ну, скажи… Ну?

Уколова мотнула головой. Говорить с ним? Нет, ни за что, ни за какие коврижки… Мама…

– Ой, какие мы, фу-ты ну-ты, задавака. Трусишка, зайка серенький, по лесу он бежал… – Чудовище-Ганнибал, на носках протанцевав до подвешенного, дико косящегося глазами, налившимися кровью, исполнило кренделя руками, закончив на ударе ложкой в центр культи, заметно расходившейся под запекшейся кровью и мясом.

Вопль хлестнул вверх, ударился о стонущий под замерзшей крышей потолок, прокатился по нему, отражаясь от стен. Черный терпеливый кирпич молча втягивал в себя новую порцию боли и утробного ужаса.

– Не кричи… не кричи-и-и…

Чудовище, постукивая ложкой по культе, стояло и смотрело на червяком дергающегося подвешенного. Стук-стук… аааааа… стук-стук… не кричи… аааааа… стук-стук…

– Достал.

– Нет! Не надо, не надо-о-о-а-а-а!

Уколова прятала голову в плечах, вжималась в стенку, плакала, понимая… так нельзя, нельзя ломаться. Держись, нельзя, Женя, нельзя…

– Да что ж такое-то, а? – Чудовище вытащило ручку ложки из развороченной дырки, бегущей кровью. – А-я-яй, как не стыдно, милая гостья? Я тут для вас стараюсь, заставляю этого молодого человека показывать всю необъятную мощь человеческих легких и даже, не имея слуха и не умея петь, демонстрировать прекрасное звучание «Аве, Мария» акапелла… Не расслышали? Сейчас еще раз попробуем, но вы не смейте отворачиваться, слышите?

Женя шарахнулась, как смогла, в сторону… Ганнибал оказался рядом быстрее, цепко лапнул тонкими стальными прутьями-пальцами за подбородок. Уставился светлыми чистыми глазами в ее дрожащие карие.

– Смотрите, пожалуйста. Вы правы, стоит бояться, если не станете слушаться и слушать. Выбор всегда есть. Вы же не хотите именно вот так?!

Красная ложка, вся в тягучих потеках, ткнула в воющего на одной ноте.

– Не хотите? Правильно. Смотрите, наслаждайтесь, сейчас он исполнит для вас что-то еще более захватывающее и душещипательное. Лакриму сможешь, душеспасительно, для дамы?

Женя не услышала возвышенного и трепетного. Мир сжалился, накрыл чернотой.

– Я расстроен…

Голос доходил глухо, как через подушку. Морг-морг… она разлепила ресницы. Что?

Почти перед лицом красновато бликовали начищенные чертовы яловые сапоги. Нога на ногу, носок правого – туда-сюда, туда-сюда… только и следи за размазанным алым пятнышком на самом кончике.

– Он старался, а вы не слышали. А-я-яй…

Женя хрипло выдохнула. Попробовала приподняться, хотя бы плюнуть в него, хотя бы что-то…

– Ой, да не дергайтесь. Мне надо передохнуть. Визжал, как поросенок, весь обляпался, даже очки забрызгал, мерзавец. Не было бы холодно, переоделся бы. Вы же не стали бы возражать? Неприлично, понимаю, но куда деваться.

Неприлично…

Женя пискнула, прикусив губу.

– Не поинтересовался вашим именем, простите. Но оно не так уж и важно. Вы будете… – чудовище поменяло ноги. Женя вздрогнула. Ждать… хуже всего. – Вы будете… Заинтригованы?

Сволочьсволочьсволочь…

– А? Что вы сказали?

– СВОЛОООЧЬ!!!

– … ахахаха… уморили… не угадали… А что у нас случается с непутевыми прогульщицами-неугадайками, а?

Ши-и-их… Женя не успела.

Прутья-пальцы задрали голову вверх, тянули за ее волосы. Ее бедные, когда-то в прошлой жизни длиннющие, пушистые и чистые волосы.

– Мм-м… это так… трогательно, ваш чистый и невинный страх. Ну, что у нас бывает с негодницами вроде вас, милая красавица, а?

Тах! Рука разжалась неуловимо, голова стукнулась о бетон… больно, еще и больно…

– Верно! Мы прощаем им на первый раз!

Чудовище вернулось, село на невесть откуда взявшийся стул.

– Так вам интересно?

Жизнь – как мыльный пузырь. Она просто как тонкая блестящая пленочка между сжатых пальцев, растущая от дыхания. Сколько ни старайся, лопнет. Или кто-то лопнет раньше. Специально. Зло. Для удовольствия.

Вдох-выдох, вдох-выдох… спокойно, пожалуйста, только спокойно. Успокой…

Дддах!

Чудовище швырнуло в стену что-то с пола. Крак!

Череп брызнул трухой правой глазницы. Упал рядом, скалился тупой ухмылкой.

Жизнь – просто мыльный пузырь.

– Интересно… мне интересно…

– Ага!! Так и знал…

Чудовище довольно ворочалось в стуле и щурилось, разглядывая ее через заляпанные стекла.

– Длиннота-милота.

Сука…

Шумнуло, затрепыхало, на пол, рядом, опустилась черная большая птица. С двумя головами. Огромной, с клювом-копьем, и крохотной, разглядывающей Женю бусинками умных глаз. Глупо, но она уловила жалость. А птица…

– Это моей девушки птичка, – проинформировало чудовище. – Угу, да-да. У меня есть девушка. Красивая, не как ты. А птичку дал ее папка. Он у нее умный и сильный. Только тсс-с. Не проболтайся. У нее никто не знает, что мы вместе. И про меня никто не знает. А хочешь…

Он подсел рядом.

– Хочешь… – прошептал на ухо, – узнать, как ее зовут?

Да-да-да, она хочет узнать, очень, очень, очень хочет!

– Ее звать Ча. Очень красиво.

Ча…

Чудовище ухмыльнулось, чуть брызнув слюной.

– Хочешь узнать, где она и зачем?

Сволочь…

– Она охотится. На твоего сивого дружка.

Холод пробирал до костей. Как иначе, если из теплого – один заношенный армейский свитер, а? То-то, никак. И то хорошо, даже прекрасно.

Жив. Почти здоров. Есть четыре патрона. И костыль, да-а-а… чертов костыль у Костыля. Дерьмовая шуточка, смеяться после лопаты. Сволочи…

Костыль прижался к стене. Холодало, подвальный кирпич казался ледяным. Девчонка с зашитым ртом блестела мокрым от слез лицом, морщила нос, стараясь донести что-то. Дратва, стягивающая иссохшие губы в багровой корке, переливалась пузырями слюны.

– Да мы с тобой отличная команда, – Костыль оскалился, – безногий и немая. Все тупые опасные уроды в округе должны помереть… от хохота.

Девчонка покрутила пальцем у виска. Ну, конечно, как же еще. Нужно сидеть и опасливо коситься вокруг, выжидая врага. А тот, само собой, может выбраться откуда угод…

Костыль успел ударить прикладом. Размозжил чертову многоногую мохнатую тварь, попав прямо в башку с раззявленными зазубренными клещами. Скрежетнуло лопающимися пластинами воротника, закрывающего ее, но сжаться те не успели. Булькнуло, расплескав по кирпичу вязкую вонючую хрень, прятавшуюся внутри вытянутой темной зубастой бусины.

– Паскуда!..

Костыль охнул, вставая. В темноте шуршали сухие когтистые лапки. Сукисукисуки… А-а-а-а!!! Как же он ненавидел насекомых!!!

– Валим, валим!!!

«Мушкет» шарахнул дробью, расплескав двух сколопендр. Шарахнул еще раз, выбив кирпичную крошку. Густо резануло ноздри, Костыль закашлялся. Драпать надо, драпать, куда глаза глядят и куда ноги выведут. Даже почти не больно… ну, почти.

Хреновы многоножки, сколько их? Девка не знала. Или знала, но не говорила. И дратву не давала достать. Боялась, что ли? Знай себе мотала башкой тупой – не-не, не лезь. Он и перестал. А смысл? Свободу и храбрость за нее драться насильно не впихнешь. Это, брат, точно, еще Бакунин писал. Или Кропоткин? Этого Костыль точно не знал…

Он пришел в себя в узкой ледяной конуре из кирпича. В полной темноте, ни зги не видно вообще, хоть глаз выколи. Руки-ноги налились свинцом, резано кричала боль в стянутых запястьях-лодыжках. Губу прикусил, когда упал, болела, соленая и припухшая изнутри.

Что помнил? Мохнатую многоногую тварь, вцепившуюся в руку Уколовой. Чуть позже огонь вспыхнул в нем самом, разве что в ноге, а не в шее. Надо полагать, его цапнула сестра странного таракана, решившего пожевать старлея. Пожевала-пожевала, точно… даже через затекшую кровь в ноге гулко стукало укусом. Сволочи, вот сволочи…

Где-то неподалеку горел костер и варилось мясо. Именно варилось там, ну… или тушилось, не перепутаешь с жарехой. Лязгало, иногда дико вскрикивало. Нормально так, в общем, мило и уютно, вперехлест твою через мериновы полупричиндалы. Само то, нормуль так вот заканчивать жизнь с карьерой, лежа, в ожидании, пока не превратят в колбасу, фарш с биточками или еще какой полуфабрикат. Жизнь прекрасна, как ни крути. Особенно если крутить будут из тебя и голубцы, тебе ж все равно по фигу, хоть люля, блин.

Чу… что такое?

Шшш…

Чуть не заорал, право слово, едва не обделавшись, как последний рекрут после первой сельской молодухи, затраханной всем десятком. Даже стыдно стало.

Свет… крохотный светлячок в стеклянном колпачке, спрятанном в ладони. Морг-морг, моргнула лампадка, выхватила белое замурзанное лицо, все сплошь в черных разводах. Да ну, чей-то?… Охренеть…

Девка, лет двадцать, наверное. Худая вся, сплошные углы с треугольниками выпирают, а также прочие геометрические фигуры, за исключением круга с производными. Беда, прям, чё уж. Но херня война, главное ж маневры. А случай тут куда как запущенный.

Рот-то у малайки… вот поведешься с башкиром, татарского наберешься… рот у девки зашит. Натурально, дратвой.

Грязный палец к его губам… верно, что к своим-то, один черт заорет, и кранты, пасть как у крокодила, только ни хрена не страшная, раззявленная розочкой во все стороны. Беда-а-а…

Куда? Вон туда, в темноту? А это что? Ты ж моя лапушка ненаглядная, так бы в уста сахарные и почеломкал, ага. И черт с ним, что зубы не чистила, один черт не поймешь-разберешь. Почему туда, там же…

Зашелестело на вдруг высветившейся границе темноты и алого беспокойного крика с остальным. Мелькнуло по-над полом вытянутое и мохнатое, захрустело-заколотило десятками острых твердых лапок по бетону. Валим, милая, да быстрее… Ты прям права, а я… а я – дебила кусок.

Вот и…

Вот и вышло хромать в не пойми откуда взявшуюся здесь паутину подвальных ходов, куда больше подходивших муравейнику-многоэтажке, как виденная разок недостройка на окраине Отрадного. Здесь-то откуда, а?

Какая, к чертовой бабушке, разница. После вопля, смахивающего на брачный рев марала, скрещенный с предсмертным хрипом хряка пудов на двадцать, хромать хотелось сильнее. Слабовато, чего уж, даже весьма. Ребята ж тащили на себе, безногого, кормили чуть ли не с ложечки, а он… а он – тряпка и баба, шкура поганая и трус. Тупо трус. Но живой.

Четыре… уже два патрона. И не вариант, что пальнут, точно. Сволочная жизнь. Ковыляем, мать её, потихоньку, торопливо прыгая на одной ножке и стараясь не сделать бо-бо второй. Стволами вперед, щупаем да лапаем сволоту-черноту, ищем в ней безумных боевых мокриц, так и жаждущих его и девичьего жилистых тел. Эхма, красотки чешуйчато-волосатые, где ж вы, ваш герой ищет вас для оглушительно-яркого и смертельно-обжигающего полового акта с раздробляюще-свинцовым оргазмом после непродолжительной горячей пенетрации. Deep, hard and slowly тут не прокатят. Вернее, самое оно то, только не медленно. Шнеллер-шнеллер, моя картечь, ща, только найду, куда палить… Стволом вперед-вбок-назад. А, что…

Ах-ха-а-а!

Темнота обманчива, коварна и жестока. А если вдруг глаза, привыкшие к ней, ослепить не самым ярким светом – так вообще убийственна. Н-н-на-а-а-а, башкой об пол, до слез с искрами и звездочками, одна за другой тухнущими-вспыхивающими – прямо руку протяни.

Ох… Что это?

«Выхода нет». Большими белыми буквами по красному. Рыжие чадящие факелы. Длинное прямоугольное пространство, пропахшее чем угодно, кроме свободы и ветра. Клетки в дальнем углу. Ржавые низкие клетки, воняющие болью и страхом. В таких хорошо держать зверье. А людей… а людей держать еще лучше. И какая-то хренотень прямо посередине стены. Крест, ни дна тебе, немая сволочь, ни покрышки, святого Андрея. Косой, само собой, буквой Хэ… Чертова тварь. Объегорила, покрутила на отсутствующем половом признаке и привела, куда ей надо. Ссышь, когда страшно, Костыль? И правильно. А не бросай людей, рисковавших за тебя. Хотя бы помер, как мужик…

Костыль прохромал вперед. Ловил звуки из-за спины, не оборачивался, помнил про боевых тараканов, почему-то вдруг не догнавших. Дурак? Еще какой… доверчивый и наивный косовский албанец. Хрена пойми, почему албанец, да кто такой, и с чего косой вдруг наивный, но так и есть. Но дурак-дураком, а не тупой. Логика работает. Ему бы лишь до вылетевшего ружьишка добраться, а там…

Ф-р-р-р-р-ш-ш-ш…

Длинная мохнатая тварь, щелкнув жвалами у руки, свернулась почти восьмеркой, рванула пружиной, оказавшись прямо на груди…

Скрк-скрк… твою…

Войсковая единица трахнутой дуры, зашившей себе рот, единица в виде зубастой и дико напористой гусеницы, скакнула к ружью, свернулась вокруг сторожевой собачкой. Да как такое, Господи прости, возможно?!

Смех оказался гулким – а как еще, коли губы стянуты? Детский такой истеричный смешок.

Хи-хи-хи…

Костыль обернулся.

Хи-хи-хи…

Бледная? Да. Замурзанная? Фига.

Хи-хи-хи…

Ой, да ну не над… Фу… фу…

Нить выходила с сочным мясным хлюпаньем. Даже пара красных пузырей надулась и лопнула. Стерва хихикала не переставая, наплевав на разорвавшуюся в паре мест нижнюю губу. Та повисла ленивыми кровящими ошметками.

– Не, ну если тебе так больше нравится, пожалста… – Костыль отступил назад. – Ничего не имею против. Хотя такой макияж мне кажется несколько экспрессивным… да что там. Просто экзальтированным. Ты не гот, часом, не?

П-л-ю-ю-у-у-у-к… Ой, мама моя, гадость-то какая. Нитка влажно шмякнулась, свернулась на бетоне багровым глистом, выдранным прямо из утробы.

– Может, как-то поговорим там, а? Говорят, у женщин всякое случается от одиночества. Тебя парень бросил… муж… ни шиша, ага, так и понял. Ну, красавица, ты хоть головой кивни, если что не так. Я тебя даже лапать не пытался, да-да. Не помогает, угу… эт я вижу.

Бледная растянула рваные губы в улыбке. Широко-лягушачьей, от ушей до ушей, задрав темные кровоточащие полоски до самых десен…

– Мать твоя ни разу не женщина, как ты их чистишь, шомполом?!

Если снежные подпиливали зубы, этой такого не требовалось, даже если просто произвести впечатление. Кривая, загибающаяся внутрь щучья пасть, иначе и не скажешь.

Девка неторопливо провела длинным розовым языком по каждому крючку, заставив блестеть, тронула раненую плоть, окаймляющую их двумя влажными рубцами.

– Ешкин клёш…

Губы затягивались на глазах, спаивались, срастались, блестели чистой свежей кожей. Бледная подмигнула Костылю. Кивнула куда-то ему за спину.

Хи-хи-хи…

– Даже если предположить, что та конструкция, скажем, служит медицинским целям и тебе хочется подправить мне спинку… можно, зайду позже? М?

– Достал ты трепаться!

Бледная больше не улыбалась.

– Ты всегда такой?

– Какой?

– Трепло.

– Краснобай, милая. А это совершенно другое. Есть предложение.

Та пожала плечами, удивленно приподняла бровь.

– Раз нам явно не договориться о тематике твоей долбаной садо-мазо вечеринки, давай приступим уже.

– Хм… к чему?

Костыль подмигнул в ответ. И оскалился.

– Кто кого убьет. Обычно я девочек не обижаю, да… Но тебе башку раскрою с преогромным удовольствием. На благо трудового народа из окрестностей, и все такое. СТОЙ!!!

– Охренел?!

Костыль довольно оскалился еще раз, булькнул смешком.

– Да успеем напластать друг друга на ветчину с грудинкой, чего ты? Как ты управляешься с этой скотиной?

– Ну, ты… – бледная хохотнула. – На всю голову больной. Я тебя убью сразу. Мучить не стану. Заслужил, повеселил. Они просто меня слушаются. Слушались.

– О, как…

– Что?

– Две вещи, милая моя. Три. Ты – дура. Она у тебя осталась… одна. А в-третьих… а третье у тебя за спиной.

Удар у него был один. Всего. И потратить выпад заледеневшими и воющими от усталости мускулами стоило только точно.

Бледная, развернувшись взбесившейся шаровой молнией, растянула лягушачьи губы, окутавшиеся липкими и начавшими разматываться паучьими нитями. Скорости девке природа-матушка и радионуклид-батюшка с акушером-геномом положили немерено. Только не со зверем ей бороться. Особенно с умным и рассчитавшим все точно. Как такое возможно? У хозяина спросит потом… у друга. У простого друга обычного ядерного кота.

Что-то мелькнуло в воздухе, скребанув по полу, жадно взвизгнуло металлом… Костыль был занят, добивал последнюю, хотелось верить, многоножку. Костылем Костыль костылил тварь… оксюморон, право слово.

Когда жвала чуть не искромсали левую ногу, Костыль заорал. До того близко пришелся выпад щелкающей и утробно гудящей жужжелицы с серпами на морде. Ошибку сволочь совершила одну… прыгнула на него, явно метясь в шею или грудь.

Н-н-на-а-а-а!!!

У-у-у, мать твою, лучший отбивающий постъядерного чемпионата сдохнувшего мира по лапте, Игорь, за ногу да с поворотом, Костыльков отбивает крученый огненный мяч, разбивая его к чертям собачьим в сопли и труху. Игорь, ешкин кот, чемпион, да!!!

Кот? Твою-то!!!

Кот прыгал бешеным кролем, уворачиваясь от липких нитей паутины, выстреливающих прямо из девкиного рта. Плевок, шипение, кирпич в крошку. Плевок, треск, бетон под ногами в трещинах.

Пила Джигли, раскручиваемая бледной тварью, выписывала восьмерки, не давая зверю подобраться. Зажимала лохматого в угол, разодрав морду и заставив припадать на переднюю левую лапу.

Еще немного, и… Шиш те с маслом.

Пират? Капитан Флинт с попугаем? Ну да… Окорок Сильвер с боевым костылем. Это тема. Здесь и сейчас.

Попробуем… Твою за ногу, паутина…

– Все? Спел, угомонился? – чудовище грустно присвистнуло, снимая одноногого с дыбы. – Ах, да… Длиннота-милота, обратите внимание, что не разделал его, так ведь? Ну-ну, милая, не переживайте. Все для вас, все для познания вами всей полноты самой себя. Хотите, я вам укольчик сделаю перед тем, как препарировать? Препарировать все равно придется, сами понимаете… эй-эй, не сметь в обморок падать. Примите судьбу с достоинством. Тем более, благодаря вам смогу продолжить практику по удалению аппендикса. С него и начнем. Так желаете укольчик?

Влажно шлепнулось тело, сброшенное с крюка. Чудовище развернулось к Уколовой, воющей через кляп и дергающейся из стороны в сторону. Хотя бы приложиться головой об стену, уйти в небытие и раствориться в нем…

Не судьба.

Хилый на вид урод оказался сильным. Подхватил ослабевшую Женю, подтащил к пыточной конструкции… чуть напрягся, поднимая, и вот…

Плечи налились болью, приняв весь вес тела на себя. Носки дергались в безумной попытке коснуться пола и встать. Господи, если ты есть, пожалуйста-пожалуйста…

– Сейчас сниму кляп. Не дергайтесь, вдруг порву рот… Вот так…

– Отпусти, пожалуйста, отпусти…

Чудовище вздохнуло. Покачало головой. Достало одноразовый шприц, даже в упаковке, хитренько подмигнуло. Мол, соглашайся, дурочка, больно же будет.

– Нет, так нечестно. Предложение отклоняется. Продолжим по живому. Хм… я тут подумал… Вы же не будете против – немного не помучиться и расплатиться стриптизом, да?

Чудовище хихикнуло, воровато оглядевшись. Привстало на цыпочки, явно желая пошептаться на ушко. Передвинуло кобуру на самую задницу

– Понимаете, какое дело… Моя Ча прекрасна, но, исключительно в эстетических целях, на будущее… Вдруг при рисовании пригодится, хотелось бы, понимаете… Рассмотреть получше другую женщину, раз уж возможность есть. Вы – красивая, думаю, даже очень. Вы же не против?

Против? Против, гнида?! Женя дергалась, извивалась, рвалась…

– Почему вы все такие жадные? Тебе жалко? – пожаловалось чудовище. – Как знаешь.

Кольцо в пол врезали не зря. Еще одна веревка, пропущенная через него, намертво натянула Уколову струной. Ни взад, ни вперед, блин… блин…

– Смотри… – перед глазами мелькнул ланцет. – Острый. Не дергайся, раньше времени больно тебе делать не хочу. Это как главное блюдо после салата. И салат у меня просто ням-ням, мм-м…

Ох… Уколова вздрогнула, замерла, затаилась в себе, как мышка перед котом. Лезвие пробегало щекотно и совсем не больно. Только стало чуть горячее ощутимым пунктиром, набухающим кровью на разрезах.

– Прости-прости… случайно… – чудовище погладило по щеке. – Буду аккуратнее.

Раз-два-три-четыре… сволочь…

– Ох… какая ж ты красивая… – он отступил, покачивая головой и разве что не пуская слюни. – Худощава, но не тоща, крепкая и гибкая, но не мускулы мячиками… Как жаль, как жаль… Даже сам побрил бы полностью. Вот тут и тут. Нет, нет, не упрекаю, жизнь суровая сейчас. Какая талия по отношению к бедрам… Ты так соблазнительна, что стоит убить тебя быстро. Пока моя девушка не вернулась.

Тук-тук-тук.

Он вздрогнул. Очень заметно, всем телом и даже глазами.

Тук-тук-тук.

Женя, сама не желая, покосилась на стук. И затряслась еще сильнее.

Почти черные глаза на белом лице. Черные спутанные жидкие волосы. Подбородок в крови. Его девушка, его Ча, наохотившаяся на Костыля, выглядывала из-за простенка, ведущего в темноту.

Тук-тук-тук… она постукивала по стенке в темноте. И смотрела аспидными бриллиантами глаз на голую и подвешенную Уколову.

– Милая… – чудовище отбросило жалостливо звякнувший ланцет. – Это вовсе не то, что ты подумала. Ну, правда…

Уколова, грызя кляп, смеялась, как могла. Ржала и хохотала, билась в истерике внутри собственной головы. Вовсе не то, правда…

Бледная Ча молчала. Лишь чуть наклонила голову, пялясь на растянутое и блестящее потом мускулисто-сухое тело Уколовой.

– Я все объясню, все, честно, ты только не злись…

Чудовище мягко шло к своей девушке. Выставив руки с раскрытыми ладонями вперед. Явно опасаясь. Шло, шло…

Уколова замерла, видя, как на глазах шея Ча растет, становясь металлической и прямой. Как…

– Ну, ты и урод… Это моя баба, паскуда ты мелкая, слышь!

…Как мушкет Костыля с насаженной на стволы головой чертовой бабы чертова ублюдка. Само чудовище, застыв столбом, поняло это чуть позже. И, совсем чуточку, поздновато.

Из мушкета, даже держа в одной вытянутой руке, Костыль с пары метров не мазал.

Д-д-дана-а-ан-г!!!

Колено чудовища разлетелось вдребезги. Сволочная мразь по-поросячьи взвизгнула, падая на пол. Дернулась и… И замерла, глядя на блестящие клыки в пасти, почти полностью накрывшей его лицо. Саблезуб не шутил и явно торопился скальпировать ублюдка.

– Эй, эй, блоховоз, погоди-ка! – заорал Костыль, хромая без костыля. – Не жри ему морду. Он нам пока нужен. Сидеть, мать твою абиссинку, сидеть, падла!!!

Уколова замоталась, кивала головой, пыталась кричать, чтобы балабол проверил, ведь на поясе, сзади…

– Милая, я тоже рад тебе и стриптизу в мою честь. Экий у тебя классный задок, право слово. Но сперва… лежи, падла, и не ори! Второй заряд – в башку, понял?! О, чего ты там прячешь, засранец, а? О… коллекционная вещь, прямо-таки ТТ. Чё мяучим? Ты из-за ствола его не укотрупил, когда многоножки за мной убежали?! Старлей, ты слышала? Кот прямо как человек! А, да… тебе не до этого, точно.

Хромающий краснобай, трындя и ковыляя, снова нагнулся над стонущим чудовищем:

– За пистоль отдельное спасибо, крайне благодарен. Ремень сними, полудурок… зачем? Жизнь тебе спасать буду.

Ремень Костыль винтом закрутил на бедре. Полюбовался, похлопал чуть ниже. Заставив чудовище взвыть совершенно непотребно.

– Никак больно? Ой, смотрите, какие мы ути-путеньки и ми-ми-ми, аж до печенок продрало от жалостливости в твоих честных глазенках. А вон тем бедолагам просто поплохело, и они сами в кастрюльку попросились погреться, да? Ой ты, мой хороший, ну-ну, да-да, верю, верю… Полежи пока. Охраняй, блохастый. А? Чего мяучишь снова? Друга твоего искать? Будем искать. Но все по порядку, а, согласно ему, у меня краткое жаркое свидание со спасенной обнаженной и изныва… извивающейся в нетерпении красоткой.

Ширк, ширк… вот он и возле Уколовой, довольно цокнув и нагло облизав глазами.

– Мать, ты прекрасна. А какой пупок, Господь наш Иисус, где такую красотищу еще увидишь? Слыхал, он предлагал обрить тебя с ног и до головы? Дурак. Я б только немного подровнял и подстриг, украсив твое лоно речным жемчугом. Чего мычишь, хочешь, чтобы взял тебя… и снял? Эт я мигом. Щас, ножик найду.

Ланцет нашелся, где и лежал. Веревку с ног Костыль обрезал бережно, стараясь не полоснуть Женины щиколотки. Выпрямился, поддерживая ее под бедра и шипя от боли в явственно ноющей ноге. Посмотрел в глаза.

– Обхвати меня ногами. Крепко. Глядишь, не упаду… постараюсь. Если что, не обижайся.

Она обхватила. Прижалась к пахнущему кровью и болью балагуру, пилившему верхнюю часть пут. Они не удержались, упали, замерли.

Женя, чуть поднявшись, смотрела в наглые глаза.

– Знаешь, милая, я человек свободных взглядов, ты ж понимаешь… Домостроя не придерживаюсь, обожаю инициативу в женщинах и страх как рад, когда такая вот сладкая цыпа-ляля сидит сверху. Но не сразу же, а? Мы даже не свидании не были…

Уколова вытащила кляп, отплевавшись нитками. Покачала головой. И просто поцеловала. В колючую потно-соленую щёку. И пошла искать одежду.

Птица, сидя на верстаке, каркнула. Кот, было дернувшись, снова замер. Сторожил подонка, хотя в глазу читались только кровожадные желания. Костыль оказался быстрее. Трофейный ТТ жахнул, распылив немаленькую птаху в перья, пух и фарш.

– Я, заметьте, друзья, прямо настоящий этот… ну, как его… блин…

– Снайпер.

– Не, до снайпера мне, как до Китая раком. Ганфайтер, во!

Уколова, в груде одежды отыскав брюки, искала глазами свой рюкзак. Черт с ними, с чужими насекомыми… Без трусов совсем невесело. А запасные есть только там. Ганфайтер, блин.

– И кто это?

– Крутой перец, само собой. Так, займемся поисками наших компаньонов и допросом упыренка. Ты не против, красавица? И, к слову, знаешь что?

– Ну?

– Как любой честный и благородный мужчина, а я именно таков, после всего случившегося просто обязан на тебе жениться. Слово чести, свадебку готов отыграть под Новый год, заколем кабанчика и…

– Когда ж тебе надоест…

– Вот и спасай после такого всяких там дев, принцесс и королев со старшими лейтенантами.

Костыль прокрутил ТТ на пальце, вперед-назад, резким движением – за пояс.

– Живой или мертвой, ты пойдешь со мной… Ох, как же я крут…

И только потом поднялся.

И решительно двинулся с огрызками веревок к чудовищу. А Саблезуб, муркнув, вихрем кинулся куда-то в темноту…

Азамат, продрогший до косточек где-то в коленках и даже в ушах, растирал руки, накинув тулуп. Саблезуб, довольно урча, грыз найденную синюю тушку курицы с четырьмя ногами. Даша, все еще покачиваясь после какого-то наркотика, что, оказывается, ввела ей Ча, грела ладони о кружку с кипятком и медом.

Костыль, что-то строгая, сидел у очага. Уколова, отыскав рюкзак и все барахло, думала о сале: стоит есть или нет. Даже уверения Азамата в свинячьей его природе не действовали.

Души, еще как-то теплившиеся человечностью, за чертову ночь, пропахшую вареной человечиной, гарью и собственной кровью, зачерствели дальше некуда.

Трупы, лежавшие и гнившие в углу, никто не убирал. Одноногого бедолагу Костыль оттащил и бросил рядом. Чего там… не до них.

Чудовище, подвешенное к потолку, звездело само по себе, совершенно не по делу. Пока всплыли лишь семейные связи с добреньким дедушкой через его чертову бабку, приходившуюся сволоте дальней родственницей. Гостей с сальцем в подарок для кого-то там старый хрыч отправил сюда много.

А вот Азамата куда больше интересовали две головы у птицы. Вернее, сохранившиеся после аттракциона со стрельбой полторы.

– Рот закрой, – проскрипел Пуля, чувствуя вроде бы уходившую дрожь в теле. – Слушай и отвечай. А там… а там посмотрим.

«Посмотрим» почему-то отдавало хрустом топора по кости и паленым жиром на ляжках.

– Ты, утырок, сам по себе, как бы. Машина чья во дворе?

– Ее, ее… – чудовище закивало в сторону валявшейся в темноте бледнолицей башки. – Это все…

– Ну да, – вздохнул Азамат, – все зло от баб, точно. Слушай. Костыль, я вот чего не понимаю… ты как ей голову открутил? Друг мой ее точно не отгрызал, я даже проверил.

– Хм… у нее с собой Джигли была. Я ж ее костылем в хребет засандалил. Пробил ребра, сердце там. Померла, мразота, даже не мучаясь.

– Ну да… это понятно. А отпилил зачем?

Костыль поерзал, устраиваясь удобнее.

– Да, как-то, знаешь… само собой получилось. В хорошем кулацком хозяйстве оно как? Все в нем пригодится.

– Ну да, и как не подумал. Ты, видно, все же на голову немножко того, вон его родственник. Это ж надо додуматься… отпилить голову и тащить с собой, чтобы потом вбить в нее стволы и… целая военная хитрость.

– Ты это так меня похвалил за смекалку с находчивостью? Ну, спасибо, друг.

– Носи, не стаптывай. Я больше спать не буду, когда ты в карауле. Ну тебя на фиг.

Уколова, решившись, резала сало мелкими кубиками. Есть хотелось неимоверно.

– Теперь, ты не думай, что забыл о тебе, вещай дальше, – Азамат достал топорик, снова вернувшийся к нему. – И по делу. Машина твоей дуры. Откуда?

– Хозяин дал.

– Уже хорошо. А кто такой Хозяин?

В глазах чудовища что-то мелькнуло. Неуловимое и страшное. Он замолчал.

Азамат вздохнул, вставая.

– Стой-стой, – Костыль поискал найденную палку. – Я тут кое-чего смастырил. Во! Думаю, запоет сейчас, аки горлинка-голубка.

– Ты – больной, – всерьез сказала Уколова. – Даже представлять не хочу, как ты… это… хочешь пользовать в паре с ним.

Чудовище покосилось на выструганное с пониманием и страхом. С охотничий нож длиной палка с нарезанными ромбами. Объемными ромбами и квадратами. Размером точь-в-точь, чтобы вставить в…

– Всескажутольконенадо…

Костыль огорченно пожал плечами.

– Даже обидно. Хотелось попробовать.

Уколова, прямо с набитым ртом, хохотнула. Почему-то ей совершенно не было жалко чудовища. Да и всем остальным – тоже.

– Говори, – Азамат спрятал топорик.

– Хозяину нужна она.

Даша, побледнев, смотрела в ответ на взгляды остальных.

– Так…

– Ее ищет Хозяин, а он не прощает своим солдатам невыполнения приказа. Ча жива только благодаря ему. И остальные.

– А где Хозяин живет? – промурлыкала Уколова.

– Где-то у Кумертау.

Азамат переглянулся со старлеем. Вот так вот… в Башкирии, значит. Хозяин.

– Птицы – связные?

– Да. Они умные.

– Сколько еще таких ее ищет?

– Я знаю про Миноса. Он тупой, и Ча его не любила. И Проводник, его она боялась.

Азамат хмыкнул. Не много ж прояснил. И вряд ли знает что еще. Миноса нет, а Проводник…

– Проводник остался у Похвистнево, – Уколова кивнула. – Кто еще проверяет составы на железке, кто так любит вагоны и пассажиров?

– Ну да. Хорошо и…

Азамат развернулся к единственному открытому окну. Вслушался, поднеся палец к губам. Все замолчали. Только трещали поленья. Только…

Ночь зимой молчалива и страшна своей тишиной. И только из-за нее, безграничной и тяжелой, звенящей пустотой, они услышали.

Далекий вой авиационного двигателя, идущего прямо по-над землей. И прячущиеся за ним фырканья автомобилей. Далеко, километров десять, но так близко.

– Уходим.

Азамат встал, взял остывшую кастрюлю и залил костер. Факела пока не тушил. Вещи же…

Он дождался выхода остальных и повернулся к заскулившему чудовищу. Топорик сам прыгнул в руку.

– Жаль, не вернусь к твоим родственникам, как хотел. А ты… – Азамат провел лезвием по его животу. – Мне жутко хочется вскрыть тебя от ребер и ниже. И оставить подыхать в кровище и дерьме. Но…

Нож прятался в свободной вроде бы руке. Всплеск рыбкой, еле слышное шипение горла и трахеи, раскрывшихся губками, хрип и бульканье.

– Но если ты выживешь и тебя найдут, то умереть сразу не дадут. А так ты точно ничего не скажешь. Спокойных снов, гнида.

Он затушил оставшийся свет и вышел. Его… его люди уже ждали у невиданного транспорта. И вопрос оказался только один:

– И кто у нас умеет водить?

«Такое разное прошлое: вкус мужской дружбы»

У дружбы есть вкус. Как и у всего на свете. Его невозможно забыть, а если такое получилось, то в чем-то ты ошибался.

Нам было по пять и четыре, где-то так. К семи годам мы знали друг друга всю жизнь. Женькины немецкие корни отразились в нем белыми волосами и рубленым лицом с голубыми глазами. Наша дружба перекатывается на языке вкусом запеченной на костре картошки, копчеными свиными ребрышками от его деда Андрея и пластилином. Все лепившие из него помнят вкус пластилина. Мы лепили Айвенго и Бриана де Буагильбера, английских колонистов и повстанцев-буров, Чингачгука и красные мундиры. Вкус дружбы казался чистым и сладким, как газировка за три копейки из одного стакана.

Женька умер прошлой зимой. Рассеянный склероз от «зиндана» в Чечне. Десять последних лет – лежа. Вкус со мной.

Дружба порой пахнет. Наша общая огромная дружба на всю команду пахла креозотом шпал тысяч километров соревнований и сотнями кроссовок раздевалки старой спортшколы. Кофе с сахаром, смешанным вместе в одной банке, и казахским мясным паштетом тощего девяносто второго. Кровью и привкусом резины от болгарских рыже-желтых мячей после важных матчей и первым пивом после двадцати пяти очков нашей лучшей игры в девяносто шестом.

Завтра поеду к другому Женьке, просто навестить друга.

Дружба порой пахнет кровью, порохом, табаком и разведенным спиртом. С Колей, Герой, Гусем, Адиком и Ванькой чаще всего было горько. От мятой «Примы», обжигающей пальцы своим огрызком. От пережаренной просроченной каши из банок. От «Толстяка» на два литра, растворившего в себе стандартную склянку девяностошестипроцентного «Ферейна». От зажаренной в угли «дикой» коровы, забредшей к молодым голодным организмам. От резкого запаха сгоревшего пороха, пропитывавшего все вокруг. От разливного краснодарского, крепкого и сладкого, заливавшего слишком плохие воспоминания.

Гера всегда встречает в Мск, Коля второй раз женился и счастлив, Гусь торгует обувью в Ебурге, Адик давно на пенсии, а Ванька все грозится приехать в гости.

Мужская дружба – очень разная на вкус.

Преследователи

Пустельга смотрела в небо, серое и холодное. Снежинки крутились спиралями, лениво раскачиваясь на ветру. Тонкие-тонкие, умирающие от дыхания, ложились на пушистые ресницы злой красивой бабы и не таяли. Совсем.

Войновская щелкала стеком по голенищу. И больше ничего. Снежная Королева заледенела в себе самой. Другим оставалось лишь ждать. Время убегало, но оставалось только это.

Рассвет мерцал светлеющей полоской на самом краю глубокой серо-черной темноты. Синего и голубого, страшного в своей ярости прошлой ночью, не было. Но радоваться оказалось нечему.

Перед привалом, где отогревали «выдру», укушенную последышами природно-температурной аномалии, Десятый решил изнасиловать проводницу. И почти преуспел, несмотря на щеку, изодранную в лоскуты, и прокушенную ладонь. Почти…

Войновская смотрела на бойца, ведущего остатки разведки отряда. На преданного сурового воина, несколько раз спасавшего товарищей и выполнявшего каждый приказ от первой до последней точки. Еще вчера… еще вчера даже мысли о наказании для него не приходило в голову. Не с чего, совсем. Вчера…

Хвост и обломки полозьев «Красавчика» Пустельга увидела даже через начавшуюся пургу. Как? Не иначе, птицепрозвище подарило зрение, как у пернатой тезки. Желто-рыжая «машина» заложила крутой, опасный и жутко красивый вираж, ушла вбок, ускоряясь на глазах. Караван потянулся за ней.

Снег завалил останки почти полностью. Пустельга остановилась поодаль, стояла, притоптывая каблучком по уже слежавшейся пороше. Снег не скрипел почему-то, расползаясь в кашу, вязкий и мокрый, не скрипел совершенно.

Войновская спрыгнула с брони. Клыч, оставшись на ней, решительно не хотел спускаться. Что забыл в грязно-серой каше, а? То-то, что ничего. Потянувшись и разминаясь, прошелся по корпусу, позванивая подковками по металлу. И чего встали, чего нашли? Интерес объяснялся просто. Антон Анатольевич изволил почивать большую часть пути, справедливо рассудив, что всегда успеет наработаться и вообще.

Клыч не любил степь. Голая и плоская, как задница его бывшей горничной. И такая же неровная в паре мест, обросшая прыщами холмов с курганами. Вот прям как здесь. Сколько их тут, огромных кротовьих нор, вылезших наружу? Один, два, три…

В четвертом, как аптекарская свеча для запора, торчала корма «Красавчика». Антон Анатольевич даже выругался. Седьмая, стоявшая рядом, дернулась. Ой, смотрите-ка, никак пробрало валькирию-плоскодонку, аж зацепили её трехэтажные рулады с переборами, ну-ну…

А как еще? Да, ужасно жаль машины. Пилот-то, хрен с ним, с пилотом. Дураков, желающих угробиться на скорости за-ради красивой сытой жизни, бабы всяко нарожают. «Красавчик» же был произведением искусства в своей узкой нише и просто хорошей техникой. И вот теперь восстановлению не подлежит, эт точно. Как тут не жалеть?

Пустельга что-то задиристо объясняла, отчаянно жестикулируя. Чего-чего? Ну, да, верно. Проверить на предмет минирования стоит, хм, надо же, умеет не только трахаться со всякими колобродами да баранку крутить… Даже не просто есть в свою относительно красивую голову, а даже, мама дорогая, думать ею же. Посмотрим-с.

Мины там али растяжки не оказалось. А жаль, глядишь, поубавилось бы мяса у майора. Да и ладно. Дальше пришлось сложнее и, одновременно, интереснее.

Снег стер следы, не давал сукам Григорича взять хотя бы самый давний… Как те ни старались, не выходило. Григорич, два дня как пытавшийся свинтить, светил солидным бланшем под каждым глазом и не рыпался. Тихо-спокойно делал необходимое… Еще бы не тихо и спокойно. Писать паскуде приходилось кровушкой, эт точно. И ходить выпрямившись. Десятый указание майора насчет показательно-воспитательной беседы воспринял как возмездие за глубоко личную обиду, нанесенную плешивым охотником Ордену.

«Выдры» и машина Пустельги рассыпались вокруг. Рыли носами землю, пытаясь перетряхивать даже сусличьи норы. Тут, там искали хотя бы какую зацепку, мельчайшую фиговину, ведущую за беглецами. Помер-то только пилот. Хотя помер жестоко, из-за чего Клычу случилось запереживать.

Про «снежных» рассказали на заправке в Бугуруслане. Пайлотов и впрямь не случилось, но техники знали не меньше. Врали, правда, больше. Аж не убьешь диких, даже в упор – очередью из КОРДа.

Такую пургу Клыч пропускал мимо ушей. А вот когда все же соизволил спрыгнуть в месиво, бывшее снегом, и пройтись до «Красавчика», кое-что не понравилось от слова «абсолютно».

Хомяка проткнули копьем. Самым настоящим, ну, или там дротиком, тут Антон Анатольевич не шибко разбирался. Бросок пришелся сзади и сбоку, умелый и точный. Саму конструкцию из полированного древка и отточенного жала хозяин даже не забрал. Силища броска оказалась дикой. Назад из кресла гарпун не шел. Так точно и так умело… опыт нужен и сноровка.

А еще… голову Хомяка «снежные» унесли с собой.

Так что…

– Нашли. – Войновская, накинув капюшон парки, пила кипяток с шиповником. Совершенно спокойная, даже завидки дёргали.

Клыч проследил взгляд майора. Хех, видать, права. Вон как «выдра» несется, весело и бодро подпрыгивая. Тяжеленная бронированная хрень и впрямь неслась назад как-то особенно лихо. Как собачка тащит хозяину убиенного зайку-побегайку, вся такая довольная, а у того кишочки взад-вперед, взад-вперед. Все в красных соплях, и говном несет. А собачка довольная…

– Твою мать… – Клыч слишком поздно сообразил, что случится. Майор, судя по всему, оказалась опытнее. Отступила всего на пару шагов, но ей хватило. Ему тоже. Волны сырых черно-белых липких комков, окативших почти с головой после вставшей, как лист перед травой, «выдры».

– Что-то есть, майор, – Девятка спрыгнула. – Они их гнали, с собаками. Трое наших и наемники идут по следу. Вон там. Проедут все, даже эти санки с пропеллером.

Хозяйка «санок с пропеллером», вернувшаяся не солоно хлебавши, сплюнула. И, тут Клыч не ошибался, сделала зарубку на память. Мысленно и прямо поперек лица Девятки.

– Снимаемся, – майор выплеснула остатки взвара. – Десять минут.

И снова под жопой тряслась жесткая броня, Антон Анатольевич косился на невозмутимого и так надоевшего Восьмого, а страх за Пулю не отпускал все сильнее. Вот ведь урод, вздумалось ему попасться именно каким-то чертовым людоедам, а? Неужели непонятно, что финальный танец должен быть именно его, Клыча? Красивый танец со сталью и свинцом, под аккомпанемент автоматического оружия и четкую дробь его, Клыча, маузера в конце. Разве неясно, должничок? Так чего ты поперся, куда тебя не просили, урурукало чуркобеское.

Долго петляли промеж новых холмов и кривых раскидистых порослей. Следы терялись, находились, пока собачки, разом зайдясь в лае, не взяли… наконец-то. Дальше дело пошло веселее.

Рощу с шалашом, покрытым ледком растаявшего и снова подмерзающего наста, нашли быстро. Темнело, собаки звонко лаяли, но начали теряться. И тут вернулась еще одна «выдра», что-то себе рыскавшая по округе. А Антон Анатольевич, решительно плюнувший на ночной сон, смог удивиться. Когда добрался до ее находки.

«Снежные» оказались настоящими. Сборищем бомжей-охотников, живущих в найденном кем-то заброшенном бункере. Таком старом, что явно Сталина помнил. Сборищем дохлых бомжей. И не только их.

– И что это, товарищи медики? – поинтересовалась майор, стоя над огромной тушей, увенчанной остатками маски с рогами. – Каков вердикт?

– Мутант, – старший, Пятнашка, кивнул. – Мутация приобретенная и, полагаю, раскрытая кем-то.

– Как интересно, – сухо удивилась Войновская. – А такое возможно?

– Направленная мутация, контролируемая извне специалистом? – не менее жестко удивился Пятнашка. – А что тогда перед нами, если не результат? Мне неизвестны такие проекты, и я просто военврач. Полагаю, если бы мы могли…

– Не можем. Хранить негде. И незачем, – майор поцокала стеком по сапогу. – Есть что сказать почти местному жителю?… Клыч?

Антон Анатольевич, задумчиво рассматривая расстрелянного в упор амбала, пожал плечами:

– Да какого дерьма сейчас не увидишь… Ничего не скажу. А вот про тех – запросто.

Он кивнул на колоды, бывшие около суток назад людьми. Жестокими, хищными и опасными людьми. Все тлен и жупел, все вышли из крови и в нее же уйдем. Укокошенные упыри, любящие луки с копьями, только подтверждали мысль. Жалеть ему хотелось лишь девчонку в угловой норке, оставшуюся за входом в сам бункер. Классная у нее была жопка. Спелая, круглая, крепкая, как орех. Но некрофилией Клычу баловаться не доводилось, брезговал. Счет к должнику лишь рос. Мог бы подумать о неотвратимом наказании в лице Антона Анатольевича и просто покалечить. Сломать ноги, например. Даже удобнее, не брыкалась бы.

– Пуля тут побывал. Его почерк. И его сраного кота.

– Соглашусь, – Пятнашка кивнул. Даже захотелось взглянуть на интеллигентную образованную морду под маской, так он гордился своим согласием. – Следы явно от клыков крупного кошачьего.

– Куда там, крупного. Кошак-переросток. О, кстати… – Клыч усмехнулся. – Вот кота точно сможете с собой прихватить. Он еще тот мутант. Порадуетесь, когда кромсать на ломтики начнете.

– Это мог оказаться другой зверь, – майор недоверчиво покосилась на тела. – Откуда такая уверенность?

Клыч хмыкнул. И откуда, ну да…

– Я, конечно, не собака с их чутьем, но бродяга с котом – в окрестностях один-единственный.

– Он настолько силен и опасен?

Ха… силен и опасен. Ну, так-то, если разбираться, можно не поверить. Сколько их тут? С десяток, вместе с тетками, да еще эта вот непонятная скотина. Хотя ее как раз убили обычно, распотрошив коробкой ПК, не меньше. Но…

– Пуля служил в ОСНАЗе. Собирал про него все известное, некоторые источники очень надежные.

– Насколько?

– Хм… когда у тебя из задницы торчит ручка раскаленной кочерги, все споешь, что знаешь. Особенно если перед этим твою же бабу рассекать до нервов и на них играть.

Майора, наконец-то, проняло. Или это пунктик у нее такой, насчет баб и веселых игрищ с ними… Хм…

Ишь, как рожу покосило, как пережрала просроченного витамина С из Госхрана, право слово.

– Играли пальцами или чем еще?

Клыч покосился на Пятнашку с невольным уважением. Что значит – образованный человек, понимающий толк в человеческих потрохах, а? Все на ус мотает.

– Пальцами получается грубо. Мне всегда нравились стоматологические шпатели или обычные спицы. Иногда пробовал прикрепить полевой телефон, оголенными проводами на открытый трехлучевой. Если в ладошку еще дать крысу, получается весело.

– Крысу?

– Ну да. Ломаешь хребет и даешь. Иногда те даже лопались, так сильно сжимали. Аккурат как перезревшие арбузы. Херак, все в кишках и кровище… а они еще орут, когда ручку на телефоне крутишь и напряжение на провод подаешь. Весело.

– Ты больной ублюдок, – сообщила Войновская. Проняло… – Постарайся в моем присутствии больше не позволять себе такого. Пожалеешь. По делу, кратко и емко.

– Яволь, даме майор, – Клыч скорчил повинную морду, заливаясь внутри довольным смехом… Да что там, он ржал в голове, аки конь.

– Пуля – бывший воспитанник специального подразделения уфимских коммуняк. Да, ему накрошить в капусту этих типов было просто. Не как два пальца того самого, но и не особо сложно. Если есть внезапность, вообще влёт. А этим сукин кот с чертовым котом славится отсюда и до самой Уфы, как говорили. Точно ли уверен? Точно

Клыч дернул щекой. Вспомнил найденные тела и свой вой, когда нашел сарай и свою сест…

– Эта сволота убила телохранителей моей любимой женщины. И ее. Соседский мальчишка сидел на крыше и все видел. Они не смогли разнести в хлам сортир, где тот оказался к их приезду. Хренов башкир выбрался целым, без оружия, забрал его у них и укокошил всех. С голыми руками против пяти людей, обвешанных стволами с ног до головы, и не каких-то там колхозников, в первый раз взявших АК.

Майор кивнула. Впечатлилась.

– Этих он накромсал, чем смог. Тварь добил из пулемета. Хотя, сдается мне, побывала здесь одна моя знакомая. Из-за нее Пуля сюда и поперся.

– Старший лейтенант?

Клыч мотнул головой, ткнул пальцем в угол.

– Вон там ее свитерок, точно тебе говорю. Помню его, слишком уж хороший был. Только хорошее воспитание не позволило забрать и отдать кому-то из моих подстилок.

Майор прикусила губу. Да-а-а, моя прелесть, насилие над твоими сестрами по половым признакам тебе явно не нравится. Хорошо…

– Ясно. Уходим. Ночуем здесь. Поутру идем дальше.

Поутру им пришлось выкапываться. Клыч не имел ничего против, похаживал, весь такой руки-в-брюки, и помогал советами, окончательно достав всех и каждого.

Чаще всего он задерживался у машины Пустельги. И Десятого. А Десятый…

Ночью вышло поговорить с парнем. Потрындеть о том о сем и, само собой, о бабах. Больно уж глянулась Десятке проводница. Так и стрелял глазами на тугой мускулистый зад, обтянутый кожей. Так и косился на расстегнутую у костра рубаху, прятавшую весьма лакомые вкусности, лениво покачивающиеся в рыжих отблесках.

Пара слов про распущенность нравов, немного поинтересоваться о личной жизни суровых бойцов, так-сяк… проснулся Десятый явно не с мыслями о воинском долге. И хорошо, что Пустельга явно этого не поняла и всем своим видом презирала гибкого военного, откровенно ухлестывающего за голубой кровью и белой костью полусотни кэмэ окрест.

А уж как раскраснелась пайлот, расчищая свою желто-красную красавицу, как вздымалось все, должное вздыматься, и как красиво она выпячивала ягодичные мышцы, швыряя снег… даже сам Клыч загляделся. Как проморгала майор? Ну, как, бывает и на старуху проруха. Даже если старуха молода и очень опытна в командовании. Так что…

Так что снежинки падали на лицо Пустельги, красивое даже в смерти, и не таяли. А Десятый стоял на коленях, со связанными руками, включая сломанную Восьмым правую. А Войновская…

А Войновская заледенела полностью. Колючая и злая.

Десятый решил изнасиловать Пустельгу на стоянке, ночью. Морозники, ударившие с вечера, планы спутали. Боец, поплывший, как после ударов по голове стальной каской, решился на дурость.

Напарник попался еще дурнее. Наемник, взятый в Похвистнево, даже не подумал головой. Куда там, такие псы войны трахали без разбору все, что шевелилось. Именно шевелилось, а не шевелится. А раз уж старший не против, так сам Бог велел.

Как и чем два сластолюбца сманили Пустельгу на корму, на время передав управление наемнику, непонятно. А рассказывать о подарке, купленном Клычом у пайлотовского медика во время консультации по, типа, запору и растворенном во фляге Десятого… Антон Анатольевич совершенно не желал. Половину запасной обоймы отдал и не пожалел. Эвон, какой результат вышел. Подумаешь, чуть расслабил ребяткам мозги химией, чего уж…

Пустельга не сдалась. Не той породы птица, пусть и на двух ногах. Дырка в борту сказала сама за себя. До кобуры Десятого женщина дотянулась. И даже выстрелила. Два раза.

Первой пулей продырявила обшивку. Второй расплескала мозги наемника. Десятый действовал на рефлексах, а ножи у него острые. Когда машина ушла вбок и перевернулась, Пустельга уже получила свое между рёбер. И умерла.

А Десятый, ошалело мотая головой, стоял на коленях и пытался осмыслить себя и дальнейшее. Хотя, тут Клыч довольно согласился с самим собой, решение теперь вовсе не за ним.

Расчет оказался верным. Яд, именуемый Антоном Клычом, растворился в каждом из военных, даже в майоре. Раньше бы, наверное, допрос провела. А сейчас… почему-то Клыч точно верил в его отсутствие. Военно-полевой суд – такая чудесная забава. Особенно когда судью, наверное, саму как-то попользовал такой же грубиян в форме. По молодости – так уж точно, к гадалке не ходи.

– Ты нарушил приказ, Десятый…

– Простите, майор.

Майор не слушала.

– Я вытащила тебя из кислоты в Ясном. Восемнадцатая прикрывала тебе спину у Орска. Седьмая несла тебя вместе с Восьмым пять километров, бегом, меняясь, на спине. Пустельга должна была провести нас дальше. Она была нашим проводником. Я доверила ее тебе, Десятка.

– Простите, майор.

Войновская посмотрела на ширящуюся полоску рассвета. Хлестнула стеком по сапогу, злясь на себя.

– За невыполнение приказа в боевой обстановке приговариваю тебя к смерти через повешение. Седьмая, выполнять.

– Майор!

– Заткните ему рот. И не убейте, даже если захочет. Повесить.

Ей стоило бы оглянуться на Клыча. Радость от потери такого пса майора плескалась в глазах, надо полагать, как река, вышедшая из берегов, как горячая жидкая радость бабы, в первый раз за год оказавшейся с мужиком… Ну, или как пошедший первач в стакане Хамзы, мутанта-алкоголика из Отрадного.

Расстраивало лишь одно. Жаль потерянной возможности посадить умельца с ножами в муравейник красных плотоядных крох с палец длиной. Очень жаль.

Глава 10 Крохи покоя

Оренбургская область, с. Большой Сурмет

(координаты: 53°47′42'' с. ш., 53°26′27'' в. д., 2033 год от РХ)

Водить умела Уколова. Азамат даже не удивился, СБ – штука серьезная. А уж офицеры в ней, все десять, должны быть круче яиц. Даже если у самих нету. Вот такие, как Евгения.

Чудо-«буханка» стояла удобно. За домиком, с ее стороны, обнаружился пологий спуск, убегавший в овраг. Прям как ворожил кто беглецам, выскочившим из капкана и попавшим в облаву. Уходить по нему вышло – любо-дорого.

Завели лишь в самом низу. Транспорт кто-то из двух хозяев-выродков поставил именно носом вниз и, только приложи усилие, тяжеленная хреновина сама заскользит. Так и вышло, разве что Азамату с Уколовой досталось прямо на ходу нырять внутрь кузова. Учитывая высоту – оказалось не очень удобно.

Азамат, взобравшись на крышу разгонявшегося стального чуда-юда, вглядывался назад. Ногами технику не победишь, эт верно. Он старался не обманываться, не с чего. Ревел авиационный движок, верно? Их-то он запомнил после нескольких услышанных машин пайлотов. Спасательная экспедиция? Возможно… Только чересчур уж большая, если припомнить остальные звуки. И свет. На машинах Бугуруслана редко стояли военные фонари, бившие на километр. Неоткуда взять просто было, и все тут. А тут… не иначе, прожектор типа «Луны», стоявшей на двух бэтээрах-восьмидесятках ОСНАЗа, точно.

Раз так, то все само собой складывается в картинку, неприглядную и крайне опасную.

Те, шедшие от Отрадного, существовали на самом деле. И оставались такими же сильными, как в мертвом городе. Считать ли плюсом уничтожение Клыча с бандой… Пуля еще не решил. Не до того.

Вездеход гулко и не особо шумно порыкивал двигателем, уходя по оврагу дальше и дальше. Стенки поднимались выше, и даже стало немного боязно. Мало ли, вдруг упрутся в тупик, проворонив подъем, и что?

– Азамат, заберись внутрь! – Уколова, потянув за куртку, заставила забраться назад. – Нет никого сзади. Успокойся. И сверху по-над оврагом никого тоже нет. Удача.

Азамат не ответил. Удача – чересчур капризная девка, чтоб ей верить. Повернулась милым личиком и не менее милыми сиськами – жди, как покажет зад. Совершенно не милый, проходящий антибонусом.

Сейчас им куда важнее попытаться уйти, оторваться как можно больше, надеяться на поломки, на морозники, на что угодно. Даже на зверье, уже впадающее в спячку по своей мутантской манере. Где-то неподалеку, если не изменяла память, водилось ни много ни мало, а целое стадо гром-быков. И с ними сталкиваться не хотелось. А вот преследователям-то… тут Азамат радовался бы, как ребенок.

– Мы идем по следу, – доверительно шепнула Женя. – Четко здесь они шли к МТС.

Азамат присмотрелся.

Освещения не включали, глупо чересчур. Здесь снег не стаял, пока лежал. И верно, колею-то не с высоты видно лучше, как ни странно.

Движок работал отлично, гудел ровно и без подозрительных звуков, которых Азамат почти боялся. Ну, не любил, эт точно. Не знал, что с ними делать, если чего случится.

– На крыше – бак с горючкой. В машину залито почти по полной, предусмотрительные сволочи нам попались. Явно заправили сразу по приезде. Ты отдохнуть не хочешь?

Не хочешь? Азамат был готов вырубиться, наплевав на все. Но оставлять ее одну… это неправильно. Такое вокруг творится, стоит быть вместе.

– Зря.

Он опять вслух говорил?!

– Не говорил ты ничего. На лице все написано просто. Наши там как?

Наши… Азамат забыл такие слова. Не вспоминал очень давно. И сейчас не особо хотел.

Машина… это хорошо. Не ножками грязь с сугробами месить. И Леночка все ближе. И Дармов…

Сейчас Азамату, пусть и на совсем ничего, поверилось в успех экспедиции. И в девчоночку, дочурку Мишки, виноватую только в шерстке на спинке. Жалко ли Дашу? Да, жаль. Это Азамат понял уже давно. Чересчур жесткий обмен выпадает. Но того стоит. Думать тут стоит только о Леночке. И о медвежьем угле, куда стоит упереться и скрыться там надолго. Если не насовсем.

– Гляну, что да как…

Уколова кивнула. Света не хватало, Азамату виднелся только тонкий профиль вытянутого лица. Он пожал ей плечо и отправился в корму. Отправился… тут развернуться бы.

Хотя, оказалось, развернуться тут вполне можно. Наваренный сверху горб поднял потолок, добавил места. Машину неведомый Хозяин упаковал для своей ручной твари по полной.

Крепления по бортам и канистры с водой. Встроенная печка с… газовыми баллонами, баллонами, пят`ак! Откидной столик, контейнеры с инструментом, контейнеры с… боеприпасами и шкаф с оружием. Закрытый на кодовый замок. Сволочи… Его не вскроешь за просто так.

Костыль спал. На откидной койке слева. Даша, в обнимку с неутомимо мурчащим Саблезубом, лежала на правой. Именно лежала, смотрела на Азамата и монотонно гладила-чесала кота. Беда-а-а…

– Ты как?

Даша кивнула, почти сразу отвернувшись к стенке-борту.

– Мы доберемся. А они до тебя – нет.

Плечи девчушки дрогнули.

– И что?

Азамат, собравшись уходить, застыл. Хороший вопрос…

– Я ж не ребенок. Думать могу, хотя и не часто.

Он не знал, что ей сказать.

– Где был мой дядя до прошлой недели? Или позапрошлой, какая разница? Родных своих искать надо, не сдаваться, а он…

Права, конечно, чего уж… Хотя все у них, у подростков, всегда с надрывом.

– Дядя твой – человек серьезный. Он десять лет порядок наводил, как мог. Начал с сержанта, стал командиром СБ. Да и мало ли, как вышло. Он же тебя нашел.

– Не он. Та женщина, сканнер. Не случись ее, я б так и полоскала белье в Кинеле, и ласкала бы… ну, в общем…

– Я понял. Если бы да кабы росли во рту грибы…

Даша развернулась.

– Это у свиней такое есть, видела. Наросты, мясистые, их удаляют.

Азамат шмыгнул носом. Хотелось смеяться, но не стоило. Снова закроется.

– Да, понимаю. Твой дядя – человек умный и расчетливый. Думаю, будет сложно, но всяко лучше, чем там, где жила раньше. Ты – мутант, но на это в СБ глаза закроют.

– Обычно не закрывают?

Азамат кивнул.

– Фашисты.

– Поговорку про грибы не знаешь, а о фашистах – наоборот?

– Кто про них не знает?

Оставалось только снова кивнуть.

– У нас они были, недолго, правда. Все пытались с Тофиком и его бандой бороться.

– Кто?

– Фашисты… – Дарья села. – А ты о ком?

И действительно, о ком он сам-то?

Саблезуб муркнул, ткнулся башкой в ладонь. У, морда мохнатая, ласки ему хочется с теплом. Кровопивец, а все туда же.

– Мне его будет не хватать.

– Кота?

– Угу. Он… хороший он. Ласковый.

– Аж капец, какой, – пробурчал Костыль, – аж сама ласка. О, шипит опять на меня… Кто их, кошек, разберет, чего на уме? Все, через одного, с припиз… с сумасшедшинкой.

– Ты чего не спишь?

– Заснешь с вами, – Костыль повернулся на бок, нахлобучил капюшон найденной в машине парки. – И бу-бу-бу, и бу-бу-бу…

– Пойдем вперед, – предложил Азамат, – пусть спит.

– Да сидите, – смилостивился Костыль, – там старлей ведет, а что оно значит?

– Что? – удивился вопросу Пуля.

– Дяревня… Таблички читать надо в брошенном и ржавом общественном транспорте. Водителя во время движения не отвлекать. Даже я знаю.

– Нашего водителя надо оберегать, – Азамат встал. – Не захочешь спать, приходи. Найди на чем сидеть, там сиденья убраны.

Убраны сиденья…

Из «буханки» чего только не убрали. От ходовой, заменив лыжами и гусеницами, до внутренностей, выбросив все потроха бывшей разъездной военной машины. Не «скорая», не, тут не ошибешься. Самая обычная «разлетайка» умершей Второй армии, не иначе.

Усилили наваренными пластинами по бокам и дну. Грубовато, но хоть как-то. Говорят, советские УАЗы ржавели дольше последних моделей. Видать, из-за этого и обросла машинка железом. Потому как явно не советских годов.

– Есть хочешь? – Уколова, оторвавшись от руля, повернулась к Даше. – У меня все нарезано, в рюкзаке. Сухари есть.

– Спасибо.

Азамат довольно улыбнулся. Есть захотела, так уже хорошо. Тяжело пришлось девочке, взрослому не по плечу. Хотя сейчас дети куда гибче, он куда дольше отворачивался от многих вещей, черствел внутри, наращивал толстую панцирную скорлупу. А Даша многое воспринимало спокойно… Хотя, может, и кажется? Что там, в чужой душе, как понять?

– Надо осмотреться, – Уколова притормаживала. – Ни черта без света не видно.

Азамат кивнул. Впереться в бурелом, в провал на дне огромной раны в земле или провалиться в речушку не хотелось. Наружу выбрался сразу, как вездеход, останавливаясь, захрустел настом и смерзшейся землей.

Встал на подножке, вслушиваясь, растворяясь в тишине с кромешной тьмой снова накатывающей зимы и ее страшной ночи. Безмолвие звенело пустотой, липко обхватывало колючим морозным воздухом. Тишина…

Ветер выл над степью, летел где-то высоко над проклятой землей, почти брошенной жизнью. Ветер взмывал все выше, гудел наверху, не дотянуться, не попросить помощи, чтобы принес хотя бы крохи чужих запахов, насторожил, подарил понимание, что да как. Эх, ветер-ветер, друг любого башкира, советчик и союзник, что ж ты так?!

Глупо разговаривать с ветром, это знали все. Только вот Азамат верил немного в другое. Многие бы осудили, но ему так было проще и лучше. Он любил свою чертову жизнь и принимал как есть. И не хотел считать ветер просто воздухом, несущимся с дикой скоростью из-за чего-то там… Не хотел. И не считал. И не зря.

Ветер, насмешливо плюнув россыпью холодных небесных слез, решил помочь глупому человечку. Потянул сильнее, разминая невидимые могучие мускулы. Разорвал удушливую темно-пепельную пелену, густо давящую на поверженную падь под собой. Воздушный разбойник, прилетевший сегодня с востока, как ему противостоять каким-то там тучам?

Одна, вторая, третья… Далекие холодные глаза космоса рассыпались по небу. На глазах становящемуся чистым. Чёрный бархат сминал серую дерюгу, мешавшую любоваться крохотным куском планеты, где ждал помощи букашка-человек. Раскидывался, растекаясь все дальше, прокалывая и поедая непроглядную только что завесу.

Звезды мерцали так же ровно и спокойно, как миллионы лет до Беды. Подрагивали далеким холодным, теплым, обжигающим и палящим до костей светом мириадов солнц. Наливались свечением рядом, подмигивали ему, одиноко стоящему на неуклюжей насмешке над автомобилями. Радовались вместе с ним незамысловатой простой жизни, такой горячей под вытертой до белизны на сгибах дряхлой армейской курткой.

Глубокая синева пришла чуть позже. Раскатилась по небосводу, вплетаясь между алмазами на черном королевском плаще ночи. Синева мягко сияла ровным серебром своей хозяйки, круглой и улыбчивой, ничем не напоминающей недавний мертвенный оскал над мучающимся кошмарами Похвистневом.

Свет пришел вместе с хозяйкой зимней ночи. Лизнул, разом и смело, не робея, землю, заплясал тенями, ожившими и радостно побежавшими во все стороны. Азамат выдохнул… Парок заклубился, осаживаясь вниз едва заметной россыпью жемчужин на шарфе-палестинке. Снег, почти не желающий показываться совсем недавно, заявил о себе сразу. Белое полотно по краям оврага бежало вверх, сливалось с бесконечным покрывалом степи, бескрайним, невероятным… лишь выберись и осмотрись.

– Красиво-о-о, – протянула Даша, выбравшись за Азаматом, – как же тут…

Азамат обернулся, прижал палец к губам. Тихо, милаха, тихо… Радоваться и восторгаться – чуть позже.

Тишина не пропала, не испугалась видимости и голубого мягкого серебра, щедро стекающего с неба. Все так же звенела, безграничная и всепобеждающая, настоящая хозяйка спящей пока степи.

Азамат кивнул самому себе. Тихо, спокойно, не идет пока никто за ними, удача все же повернулась лицом. Отлично. А вот…

– Что там? – обеспокоилась Даша, следя за его взглядом. – Ой…

Ой? О-ё-ё-ё-й просто.

След от их колымаги тянулся знатный. Две жирные черные змеищи из раскиданной гусеницами земли вперемешку с грязью. Тут и захочешь не заметить, а мимо не пройдешь. А если ищешь? То-то и оно. Прямо подарок, никак больше не скажешь.

– Женя…

– Да?

– Сколько мы проедем без дозаправки?

– Не могу сказать. Помню, сколько сама машина должна идти, а тут… все же другое. Двадцать на сто километров, наверное, не меньше. Если не больше.

– Если снег поплывет, как пойдем?

– Не очень пойдем. Лыжи и есть лыжи, как ни назови. Встанем – и как корова на льду.

– А дождь, в чем-то, был бы неплох.

– Следы смоет? – Даша покосилась на оставленные позади полосы. – Только мы же…

– Какой дождь? – Уколова пожала плечами. – Мороз, снег.

– Не заговаривай, – Азамат вздохнул. – Поехали, нечего стоять.

– А как же оправиться и перекурить? – крякнул изнутри Костыль. – Мне прямо не терпится.

– Без физиологии никак? – поинтересовалась Уколова. – Думаешь, мне приятно…

– Моя королева… – сивый возник рядом с ней. – Думаю, что после нашего с вами экзерсиса в том милом подвале вы просто мечтаете его повторить. А раз так, то любая физиология не должна отвращать. Тем более, исходя из логики и количества раз моего посикать в кустики, точно должны понять о моем здоровье. Физическом, моральном и половом.

– Господи…

– Коммунистка ты какая-то неправильная, – поделился Костыль, – ты вообще как, коммунистка, комсомолка, беспартийная или сочувствующая?

– Сталина на тебя нет… – Уколова покачала головой. – Иди ты уже по нужде, мой нескромный ни хрена не рыцарь, да поедем. Зассанец чертов.

Костыль гоготнул и протиснулся между Азаматом и сморщившейся Дашей. Подмигнул Азамату, споро спрыгнул и похромал себе за машину.

– Демон, не человек, – протянула Уколова, – надо было его там оставить. Всю душу уже вывернул и никак назад не запихнешь, вцепился, как клещ, и все.

– Я все слышу!

– Еще и ушастый, слышит он, – Уколова усмехнулась. И прошептала: – Костыль муди…

– И снова все слышу. Фу-фу-фу так говорить, товарищ старший лейтенант. И как вам не стыдно… ох, как хорошо-то, Настенька… Вы, как старшая по званию и относящаяся к самой прогрессивной части выжившего человечества, ибо исповедуете веру в мировой интернационал, должны всем нам показывать пример поведения и разговорной речи.

– Почему Настенька? – поинтересовалась Даша.

– Не знаю… ох… все ж надо до врача дойти. Или до бабки какой, травницы… Да что ж такое-то…

– Эй, – Азамат сплюнул, – ты там долго собираешься впрок маки поливать?

– Почему маки?

– Степь… – Азамат посмотрел на звезды. – Ну, а почему бы и нет. Степь, маки…

– Степная восточная мудрость, точно… – Костыль замаячил понизу, аккуратно, чтоб не оскользнуться, идя назад. – Вот, прям беда какая-то.

– Какая? – не дождавшись ответа про Настеньку, спросила Даша.

– Сколько ни тряси, а последняя капля всегда на ботинок, сапог или валенок.

– Господи ты боже мой, дай мне сил терпеть это дальше, а… дашь? – поинтересовалась Уколова у кого-то наверху. – Вот что ты за человек, Костыль?

– Хороший. – кивнул сивый. – Положительный и свободный от стереотипов со штампами.

– Руку давай, хороший, – Азамат наклонился, – сам-то не заберешься.

– Это да… – Костыль усмехнулся. – Пока еще нет.

Дверь даже не скрипнула, закрываясь. Хорошая техника у Хозяина. А думать о том, кто это, Азамату пока не хотелось. Зачем? И так понятно, что человек нехороший, раз ему служили такие, как Ча и Минос. Разговор с таким простой: дуплетом в голову. Можно и в живот, чтоб подольше мучился, но тут вопрос: а человек ли он? Мутанты не всегда подыхают после картечи в пузо.

– Ты как? – Азамат посмотрел на Уколову. – Устала?

– Нормально… – протянула Женя, зевая. – Но лучше не интересоваться.

– Моя королева?

Уколова вздохнула. Обернулась.

– Чего еще?

– Стыдно признаться, но водить я тоже умею. Просто рубило меня так, что хоть стой, хоть падай. Честное благородное слово. Иди, поспи.

Азамат разложил карту. Умеет вести? Пусть садится за баранку.

Хорошо, карта не пострадала и не пошла на растопку на МТС. Где они хотя бы? Ага…

Вот балка была, она-то овражищем и стала. Каньоном, Большим Оренбургским. И пока ни конца ему, ни края.

– Мы должны выйти на Большой Сурмет. Оттуда пойдем на северо-восток. К Белебею.

– Как скажешь, лоцман, – Костыль уселся в водительское. Уколова не стала спорить. И, если все верно, уже засопела, сломленная усталостью. Это хорошо, пусть отдыхает.

– Лоцман?

– Ну, не шкипер же… – Костыль погладил баранку ласковым кошачьим движением ловеласа, легко вспоминающего разные встреченные обводы, выпуклости и мягкости. – Шкипер сам должен уметь вести судно.

– А ты, значит, шкипер?

– Я – старпом. Шкипер изволит дрыхнуть. Хотя… может, и шкипер. Капитан, мать его, Флинт. И меня боятся отсель и досюдова. И любят, пусть и не все. Как ни странно, в основном любят бабы.

– Эй, Флинт… – сонно пробормотала Уколова.

– Ась?

– Не заткнешься, стану Сильвером. А его боялся сам Флинт.

– Молчу, моя королева. Уважаемые пассажиры, правила нашей транспортной компании вам знакомы. В связи с вынужденной пересадкой из комфортного железнодорожного экспресса в помесь мотоблока и труповозки с приклеенными пластиковыми лыжами, прошу всех пристегнуть ремни безопасности. Маршрутный боевой пепелац «Маньяково – Мертвонадеждинск» отправляется…

– Краснобай, краснобай… балабол ты, – буркнула старлей. – Дай ты поспать, изверг!

– Яволь, даме гауптман. И не спорь со мной, женщина! Твоё гауптманство у тебя на лице написано и скоро случится на погонах. Поехали-с…

Азамат не заметил, как «буханка» потихоньку набрала ход. Водителем Костыль оказался от Всевышнего, чего уж. Оглянуться не успел, а стенки оврага уже мелькают, ускоряются в беге, сливаются в белые полосы. И все это – мягко и убаюкивающе.

Когда они вылетели на открытый оперативный простор, Азамат тоже почти не заметил. Вот только катились в кишке, вырезанной в самой себе землей и… р-р-р-а-аз… лишь белое и посверкивающее, все в мягкой зелени пополам с жидким серебром луны. «Буханка», встав на ровно слежавшийся твердый снег, благодарно заурчала и побежала совсем ходко.

– По полям, по дола-а-а-ам, сёдня здесь, завтра та-а-ам…

Костыль мурлыкал под нос, сидя уверенно и даже красиво. Одна рука – на рулевом, вторая – на рычаге. Неуловимые движения, и машина катится и катится, переезжая почти незаметные на скорости кочки. Даже лучше, чем по трассе.

– Почему ты, типа, анархист? – поинтересовался Азамат. – И что оно для тебя?

– Ну… – Костыль усмехнулся, неуловимо достав откуда-то чудом целую самокрутку. – Да не журись, братишка, это просто табак. С Кинеля. Драгоценность моя. Говорят, раньше в ходу были сигары, натурально, скрученные из целого табачного листа. Знаешь, какие выше котировались?

Азамат пожал плечами.

– Свернутые на шоколадных, роскошно-тугих бедрах мулаток. Сладкие от солнца Кубы и их пряного пота. Эй, старлей, твои бедра круче, не переживай. Я ж твой рыцарь, в хвост его и в гриву, Айвенго. Шаришь?

Азамат усмехнулся. Шарит, хотя вроде и спит. Вот человек, а? Скотина и подонок, а смог даже на нее как-то особо подействовать.

– Шарит, – констатировал Костыль, – пусть притворяется, что спит. Это, мой друг башкир, животный магнетизм. И никак иначе. Врожденная харизма и обаяние.

Где-то на своей койке вздохнула Даша.

– А чего вздыхает просто Дарья?

– Не трогай ее, – посоветовал Азамат, – ее к нам привел наемник. Сдается мне, ты на него сильно смахиваешь.

– Не он на меня?

– Он старше.

– Кто такой?

– Морхольд.

– А… ну, каждому свое. Тебе прям интересно, почему я анархист и на кой оно мне?

– Не типа анархист?

– Не, самый, дружок, настоящий бессистемный анархист. Борюсь, как могу, за свободу людскую, настоящую и в головах. Неизвестно, что хуже, кстати. Несвобода с цепью на шее или клетка, запирающая мозги.

И ведь не поспоришь.

– Воля, Азамат, просто так не дается. Вот ты сам – человек вроде бы вольный, верно? Или нет? Чем тебя купил офицер этот? Старлей-то, понятно, баба служивая… извини, моя королева, женщина, конечно. Или все же девушка? А?

Уколова ответила бормотанием и сочным всхлипом, повернувшись на бок.

– Красиво спит.

Азамат не ответил. Костылю, судя по всему, накипело потрепаться. Пусть трепется.

– Знавал одну бабенку. Клевая, блондинка натуральная… Натуральная, представляешь? Проверял много раз, хотя в первый не понравилось, пришлось керосин искать и выводить всяких непрошеных гостей. Но красивая, стервоза, аж жуть. Волосы длинные, густые, жопа сдобная, как пышка… как две пышки. Грудь, как два кочана, крепких таких, упругих, прям укусить хочется.

– Сало в рюкзаке, – проинформировала Уколова. – И потише.

– Ох, женщины… Да она не такая, как ты, старлей. Ты – как хороший охотничий нож. Она – как кухонный. Спит, что ль?

– Ты про анархизм мне рассказывал.

– А? Да! Но сперва – про красиво спать.

– Трави. Только негромко.

– Да как скажешь. Вот эта мазель спала ужасно. Булькала, похрапывала, как мерин Соловейчика, а мерин Соловейчика, скажу я тебе, храпел, как неисправный глушак на бибике, как забитая фановая труба в сортире. И…

– Я не знаю, что такое фановая труба.

– Не завидую, чесслово. Лопухом всю жизнь-то подтираться несладко. Короче, храпела она ужасно, стонала, как будто ей кишки выпускают, зубами скрипела и даже попердывала.

– А анархизм здесь при чем?

– В ее случае очень даже при чем. Тупо работала, чем могла. А могла она всем своим телом, и весьма даже. Только почему так? Ей никто больше ничего бы не доверил? Верно, после такого мало кто отнесется как к человеку.

Это верно. Азамат такого насмотрелся.

– Все почему? Потому, что думают люди, как животные. Вот тебе и клетки в башке. Работала задком с передком, так теперь под старость тебе разве что доверят за свиньями выносить, не больше. Ей-то, вот как на духу, с детишками нравилось ковыряться. Только жить сладко да гладко нравилось больше. И ее клетку так просто не раскокаешь, не даст сама. Или не давала? Не знаю, давно не видел.

– Анархия-то при чем?

– При том, братишка, что мне вот все равно, кто она была. Окажись сейчас там, да скажи мне эта милка: «Возьми меня с собой, друг сердешный Костыль», – взял бы. И судьбу устроил, где подальше, чтоб не попрекнул никто случайно. Только ведь ни фига, не попросила бы такого. Ее тюрьма – у нее же в голове. Добротная такая тюрьма. Тепло, местами светло, и мухи не кусают.

– То есть ты щас пытаешься под свое желание колобродить подводить базу? Что-то не выходит, неубедительно звучит.

– Да? Хм, щас попробую иначе.

Он, наверное, попробовал. Только Азамат, клевавший носом минут пять, не услышал. Пристегнулся имевшимся ремнем – и все, пропал. Усталость, чего уж…

За окном тёмно и звёздно. Снега бы, пушистыми такими хлопьями… На неплотно закрытом балконе свистит заплутавший ветер. На градуснике – минус сколько-то там.

В квартирке хорошо. Тепло. Свет лампы мягко-рыже танцует тенями в углах. Целый чайник горячего янтаря и немного молока. Хорошая ночь, грустная, даже в чем-то романтичная.

Звонко льётся волшебный голос ирландской бэнши О’Риордан. Сейчас как раз к месту. На замену если кто и придёт, то только Курт. Не знаю почему. Мысли, мысли, мысли…о ком, о чем?

Ладонь мнёт тёмно-зелёную колбаску пластилина. Как в детстве, упорно, зная чертов характер, мни-мни – а он уже мягче и мягче. Что угодно могу слепить из него, всё, что захочется. Я – крошечный демиург, сидящий взаперти в своих квадратных метрах. Я могу всё. Если захочу.

Дракон расправит крылья и сделает несколько кругов над столом. Маленький пузатый старичок с окладистой бородкой сядет на пенёк, съест пирожок, закурит трубочку. Гладкая кошка выгнет спинку, потянется и свернётся клубком на пластилиновой табуретке. Живые…

Дракона с утра запру в шкафу, чтоб не вырвался в форточку, не пугал полётами пенсионерок во дворе. Завтра вечером слеплю ему рыцаря на коняшке. Пусть гоняются друг за другом. Так им хотя бы не будет скучно. Будет понимающая душа.

Старичка отнести бы в интернат на той стороне улицы, отдать детям. Воспитателям не отдам, будут смеяться. А он оживёт только от детского интереса в глазах. Ночью. Когда тёплые детские пальцы погладят его, прося пройтись перед ними.

Кошку… а её отдам Лене, с её чёрной помадой, шипованным ошейником и длинным кожаном плащом. Заблудившаяся во времени Эльвира, повелительница тьмы, плачущая ночью, сидя на ледяном подоконнике и куря чёрт знает какую по счёту сигарету. Может, с кошкой ей станет хотя бы немного теплее и не так одиноко. От непонимания.

Взять правильную, чёрную тушь. Сухую. Набрать немного воды, чтобы разводить, и кисточку. Тонкую единичку, стройную двойку или, в край, тройку. Соболь или колонок, мягкую, с аккуратным кончиком.

Я – никудышный креатор, ленивый и не выросший. Создаю выдуманные миры и людей. При желании каждый из тех, кто сейчас появится на бумаге, сможет рассказать историю.

Ветер чуть колышет пушистые головки тростника, мимо идёт мужчина в соломенной круглой шляпе. Высятся тонкие серые башни, плещут ленивые волны, разбиваясь о камни. Сидит на крыльце ещё нестарая женщина в шали, держит в руках спицы.

Дзюбэй будет всё так же идти вперёд, неся на плече меч в красных ножнах. Как ни назови его: Геркулес, Роланд, Сид, Илья-Муромец, Ланселот. Всегда и везде. Один против сотен. Единственный и неповторимый, непонятый и ненужный, когда всё спокойно. Так и идёт вперёд, меняя фон уже сам по себе. Изредка блестит полоска меча, доказывая правоту в её высшей инстанции.

В гавань входит крутобокий, с уже спускаемыми парусами, корабль. Высятся башни Серых Гаваней. Кэрдан, неугомонный и живой, в отличие от своих заносчивых родственников типа Элронда, возвращается домой. Всегда и везде. Бросающие вызов и идущие вперёд, несмотря ни на что, Язон, Брендан, Ларс, Колон, Митька Овцын. Их корабли всегда уходят за горизонт, полоща парусами. И всегда их ждут домой те, кто не может без них.

А женщина всегда мельтешит спицами, и серый котёнок гоняет клубок пряжи мягкими лапками. Всегда, из века в век.

Дзюбэя оставлю у себя. Пусть висит на стене. Когда станет совсем плохо и одиноко, поговорим. Молча, без слов.

Море… в школу, что во дворе. Может, выкинут, а может, и нет. Да кто знает? Вдруг хотя бы несколько из тех, кому сейчас так настойчиво забивают головы правильными институтами, пятью репетиторами, стажировкой за океаном, карьерой в будущем… все же задумаются. А только ли?

Женщину со спицами нужно отвезти домой. Пусть будет там. Она ведь есть почти у всех, такая добрая, родная, близкая. А у меня уже «была». Так пусть хотя бы так окажется рядом.

Взять простой карандаш. Заточить его как следует, до почти булавочной остроты его кончика. Шлифануть на «нулёвке» и достать лист из открытой пачки.

Я – отвратительный Создатель, запертый в клетке собственного мироощущения. Что скажут живущие на листах бумаги, покрытых штрихами, неуловимыми их чёрточками и чёткими линиями?

Мужчина в капюшоне, лицо замотано клеткой шерстяного шарфа, длинный меч с причудливым переплетением гарды, граящий ворон на плече. Клоун-арлекин-джокер сидит на плахе с топором. Девушка смотрит из причудливого орнамента виноградных плетей и листьев, тихая и спокойная.

Дилон, мрачный и тёмный. Вечный противник того, что называют Светом и Добром, не задумываясь – а правда ли это?

Шалтай-Болтай, что устал сидеть на стене и пошёл помогать Алисе, наводя порядок огнем и мечом… топором, гильотиной, бензопилой, косами, кольями и виселицей. Почему добро всегда более жестоко?

Елена, мудрая и нежная, оболганная и преданная. Гвиневера, Изольда, Анна, да и сколько их? Хотевших просто любить?

Этих не смогу отдать. Наверное, не смогу. Так и будут лежать в старой папке-скоросшивателе, глубоко-глубоко в столе. Станет грустно – достану, проведу пальцами по чётким линиям, аккуратно, стараясь не смазать штриховку.

«Бабушка, бабушка, забери меня домой…» – колонки надрываются англоязычным хрипом. Чай кончился, и за окном светает. Пора просыпаться…

– О, с добрым утром, браток… – Костыль устало потер лицо. Машина стояла.

Азамат оглянулся. Ну да, так и есть.

В салоне имелись светильники. Работали от, надо же, аккумуляторов. И что делала Даша? Верно, читала.

– Даша?

Темные глазища уставились на него. С вопросом.

– Кто такой Дилон?

Она пожала плечами. И робко улыбнулась. Но не виновато, просто робко.

– Постарайся в следующий раз читать у себя в голове не так громко, пожалуйста.

– Хорошо.

Костыль хмыкнул, покосился на них обоих. По очереди, само собой. А Азамат разозлился. Прокол, дружок, еще какой.

– Знаешь, просто Дарья…

– Что?

– Ничего, – Костыль откуда-то, не иначе как из воздуха, достал еще самокрутку. – Дела-а-а…

– Что стоим?

Костыль сплюнул.

– А это, мой друг башкир, ты в следующий раз не так громко думай. Про погоду, мать ее.

Азамат, наконец-то проснувшись окончательно, понял две вещи.

Спал он несколько часов, забывшись полностью. И сейчас утро.

А то, что принял за темноту, объяснялось просто.

Лило. Как из ведра, больше никак и не скажешь. Или как из водонапорки, пробитой очередью крупнокалиберного.

– Думаю, что хорошего в этом мало, – поделился Костыль, – но таки есть.

– Интересно, что? – Уколова, сонно зевая, посмотрела на живое-мокрое стекло и покачала головой.

– В такой ливень следы наши смылись полностью. И никого за нами пока нет.

– Ключевое слово «пока», – старлей поежилась, покосившись на дверку. – Там совсем же сыро…

– Потерпите, моя королева, – Костыль к чему-то пригляделся. – Ехать придется долго из-за неудобной подвески и несоответствия лыж грязи. Но часа за три должны успеть. И там нам придется встать.

– Там? – Азамат непонимающе посмотрел на него.

– Там поселок или деревушка была. Нас вело, как корову на льду, не успел. Километров пять-семь по прямой. По буеракам – все десять. Долго ехать. Можно дойти.

– Ну, в баню! – Если б Саблезуб умел говорить, то точно присоединился бы к троице, пославшей предложение в указанный адрес.

– Тогда тупо ждем, – Костыль зябко поежился. Печку пришлось отключить. – А нам, друг Азамат, придется выползать, как подстихнет. Горючку залить. Все почти сожрал, обжора ненасытный.

«Такое разное прошлое: огненно-рыжая любовь»

В жизни после свадьбы случалось несколько интересных отношений с женщинами. И любви в них, с обеих сторон, хватало. Они, женщины, были разными. Стройными и крепкими, высокими и не особо. Мелированными, шатенками… Брюнеток не оказалось. И все они были несвободными, да-да.

В этой галерее почетное место занимает медно-рыжая молоденькая дама с мускулами. Сила ее мышц была сравнима лишь с ее любовью. Мы столкнулись лоб в лоб, нос к носу. Вышел подымить у подъезда и решил зайти за дом.

И уткнулся в нее, едва не наступив на ногу. Она покрыла меня матом и всеми способами донесла мысли по поводу такого подонка, как любитель покурить поутру. Хорошо, не применила свои главные аргументы, явно чуть испугавшись скорости моего напора, едва не приведшей к печальным последствиям. Для меня, само собой.

Потом… потом было сказано много, и все слова попали в точку, нашли цель, обворожили и отдали ее в мои руки. В прямом смысле, именно так. Какая дама устоит перед правдой о своей красоте, сказанной мужчиной глядя в ее глаза и от всего сердца? Никакая, ведь женщины любят вранье, лишь когда хотят его сами. Женщинам врать нельзя. А я считал ее красавицей, хотя таких красоток на моей жизни не было никогда.

Мало что так нравилось, как гладить ее. Скользить пальцами по гладким мускулам, спрятанным в настоящий бархат. Наслаждаться рыжим огнем, вспыхивающим между ними. И стараться не дать ей совсем уж сильно показать свою ответную любовь. Быть вылизанным от и до… это серьезно.

Надя смеялась и поражалась творившемуся. Потому как ее Лора, мальтийский дог, относилась ко мне так, как должна была относиться вовсе даже к Саше. А еще моя рыжая любовь не любила Катерину Сергевну, причем, как и должно быть между женщинами, нелюбовь была взаимной. Порой даже чересчур.

Теперь даже думаю – какая же любовь к ним станет следующей и найдется ли наконец та, что покорит меня полностью и заставит забрать ее к себе?

Глава 11 Бледные лица ночи

Оренбургская область, с. Большой Сурмет

(координаты: 53°47′42'' с. ш., 53°26′27'' в. д., 2033 год от РХ)

Провозиться пришлось куда дольше. Дождь начал уставать только через четыре часа. Азамат даже успел начать переживать за корпус машины. Вдруг протечет? Пока сухо, так не думаешь о таком, а потом поздно станет.

Выбираться наружу пришлось всем. Растягивать найденные плащи от ОЗК, поддерживать друг друга на склизкой и почти живой жиже… Беда вокруг, не до сантиментов и скромности.

Овраг вспоминался как благословение Всевышнего. Катиться на одних гусеницах, перекатываясь с холма в ложбинку, оказалось самоубийством. Съехав боком на второй, Костыль заматерился и категорически заявил, что, мол, никаких движений с поползновениями, пока дождь не кончится. Или хотя бы не поутихнет.

Им повезло даже больше.

Гладко блестящие холмы закрывали от ветра, но они видели все сами. Почти родной черно-седой цвет неба, резко перекидывающегося из серо-дымного. Ворочаясь как живая жирная смола – в середине и серебрясь – по дальним краям. Тьма пока лишь готовилась снова насиловать землю под собой, белизна уже начала.

Сухое острое крошево неслось косо. Разбивалось о колючий горб, закрывающий машину, разлеталось стекленевшими на лету осколками. Ломавшиеся льдинки звенели, долетая до машины. Металл гудел, обстреливаемый аномальной природной шрапнелью.

Спирали и ломаные кривые морозных цветов побежали-понеслись, поползли на холм и под него, сковывая землю стеклом зимнего панциря, забелели пушистыми перьями, повалившими, как из распоротой пуховой подушки.

– Ну, вот вам и дорога… – Костыль, зевающий аж почти до вывиха, кивнул, – предлагаю напрямки. Никто не против?

Никто и не был против. Машина задрожала, пройдя первые метры, еще не покрытые снегом, выровнялась, добравшись до наста, прирастающего ежесекундно. Пошла, пошла…

Они вылетели на верхушку холма, на миг не видя ничего, кроме неба, сеявшего холодное зерно. Ухнули вниз, до почти неуловимого хруста-стона ходовой. «Буханка» выдержала, лишь чуть прижавшись вниз, рыкнула и побежала дальше.

Костыль гнал по каким-то непонятным ориентирам, уверенно, наплевав на почти настоящую мглу вокруг. И гнал верно, это поняли все, когда сбоку вдруг показался сарайчик, разваленный на запчасти.

– Ага! – Костыль азартно хакнул. – Дорогие пассажиры, рейсовый балабололет Очумелово – Непонятновка практически прибыл в пункт назначения. Глушим маршевые двигатели и идем на оставшейся тяге. Просим вас пристегнуться, по дороге нам попадутся развалинотеориты, стратосферный мусор и прочее говно.

«Буханка» кралась, насколько позволяли гусеницы. Твердый наст скрипел даже через металл. Скр… скр…

– Кажись, коллеги, мы чего-то сломали… – авторитетно заявил Костыль. – Хм… поезд дальше не идет, уголь кончился, маховик сломался.

– …, ну, ты понял… – Уколова вздохнула. – На выход?

Даша хмыкнула. Смерила сивого уничтожающе-испепеляющим взглядом и взялась за рюкзак. Что еще оставалось?

Азамат затянулся, завязался, поежился, взвел курки. Тащить на себе ПК не хотелось. И Костыля – тоже. Хотя тот хромал куда увереннее, да…

Ветер, жадно ворвавшись внутрь такой уютной «буханки», взвыл, шарахнул колкими снежинками-льдинками. Азамат выглянул наружу.

Белая холодная муть кружилась дьявольски завораживающим танцем. Почти непроглядная, густая и кажущаяся опасной. Из нее, прерываясь резкими порывами, пел налетевший вихрь.

Азамат захлопнул дверь, шмыгнув носом. Просто так сидеть лучше, чего уж… Но стоило двигаться. Понять, что хрустело внизу. Залить остатки из бочки, надеясь, что сидеть придется недолго и печка выдержит.

– Смотрите.

Даша открыла шкафчик у своей лежанки.

– Думала еще, зачем?

Азамат усмехнулся. Бывает же, само с неба валится. Или из стального ящика, крашенного в защитный.

Снежные маски. Лыжные или еще какие, не суть. Обшитые кожей, с надежными синтетическими ремнями, с удобными назатыльниками. Подарок сволочи Удачи, вдруг решившей подкинуть своим любимым человечкам-игрушкам что-то хорошее. Спасибо, милая, вовек не забыть твоей доброты.

Костыль, совершенно героически достав не забытый у Чудовища и его телки костыль, готовился выходить. Его собственная маска для таких дел годилась, как никакая другая. Ее он тоже отыскал в груде вещей, наваленных в углу страшного дома, прокопченного смертями и безумием.

– Пошли.

Азамат остановил, кивнув на бухту шнура-троса, закрепленного над самой дверью.

– А, думаешь, сдует к чертям собачьим? Согласен, ветер там – как пердеж у Кола, обожравшегося гороха с капустой и салом.

Кто такой Кол, Азамат знать не знал, но поверил.

Выло и хлестало еще сильнее, продираясь даже через полностью застегнутый бушлат и замотанную палестинку. Капюшон пришлось притягивать ею же, тот так и рвался улететь куда-то в пургу.

Костыль, раскорячившись у передка, ковырялся, торча наружу наполовину. Азамат, вооружившись одолженным СКСом, убрал обрез, караулил, пытаясь хотя бы что-то разглядеть вокруг. Саблезуб, прижавшись к его ноге, страдал и тихо подвывал в тон ветру. Шуба кота на глазах становилась песцово-белой.

– Крандец! – Костыль выполз, отряхнул колени.

– А?

– Крандец, грю, котенку, срать не будет. Опорная у полоза накернулась… прям беда, друже.

– Сделать?

– Только если как все успокоится. Инструмент посмотрим… Но есть предположение, что тут без сварки ни черта не получится.

Азамат кивнул. Плохо. Хотелось комфортно добраться до Белебея. Вот тебе и подфартило, вот тебе и подарок. Ну, не любила его Удача, ничего не поделаешь. Видать, чтобы не расслаблялся.

– Пошли за горючкой.

Саблезуб, возмущенно фыркнув, отпрыгнул и заскребся по двери.

Даша, с надеждой глядя на них, запустила бедолагу. Азамат мотнул головой и прикрыл, нечего тепло выпускать.

Бочка, закрепленная на корме, уже разок ворочалась ими. Но половина горючки точно должна была оставаться. Должна была…

– Что такое не везет и как с ним бороться, да?

Костыль полюбовался толстенным кривым суком, торчавшим из металла. Уважительно попробовал вытащить, напрягаясь изо всех сил… не вышло.

Азамат вздохнул. Расскажи кому, так не поверят. Пят'ак, это ж железо, а это – дерево. И никаких деревьев в округе же не было. Степь да степь кругом.

Костыль постучал по емкости, явно с надеждой. Прислушался, потрогал пальцами влажную дорожку, блестевшую и убегавшую вниз.

– Недавно. Ну, Азамат, что тут скажешь? Мы живем в сумасшедшем мире, и ветра у нас просто дикие. А это карагач. Наши карагачи не то что старые, ими даже танк проткнуть можно при желании.

Ну да…

Азамат выглянул, прищурился. Поселок-то рядом, идти надо. Постучал по боку пузатой и пустой жестянки. М-да…

– Что? – Уколова нахмурилась. Женщины плохое чуют издалека.

– Выходим. Бочку пробило, бензина нет. Сидеть здесь – околеем. Надо идти.

Надо идти…

Даша сглотнула, глядя на него. Бедная девчонка…

Надо идти, как это коротко и как огромно. Снова, опять, в очередной раз. Топать куда-то под шквалом, ливнем и бураном. Месить чертову опостылевшую жижу, за две недели сожравшую только купленные сапоги. Вытирать снегом лицо, серевшим на глазах снегом, и думать о своем теле – куда как темнее. Удивленно коситься на шарахнувшуюся на рынке торговку и понимать, что не чуешь собственной едкой вони. Ох, девочка, как же тебя не понять?

Азамат понимал. Очень даже хорошо.

Выбирать только не приходилось.

– Обвязываемся и не отстаем. Друг, ты рядом со мной. А я – первый.

Да, как всегда, первый.

СКС перекочевал к Жене. Костыль, повесив на шею мушкет, перематывал узкий длинный лоскут на костыле посередке, чтобы не скользила замокревшая снегом деревяшка. Даша собиралась заученно споро. Азамат, проверив ее ремни, довольно кивнул.

ПК уложили в волокушу из санитарных носилок и отломанных дуг с крыши. Костыль, сказав все что думает про долбаные санки, решительнейше привязал самолично примастыренный новый ремень себе на пояс. Ну, хочет побыть сивкой-буркой, так барабан рядом с мушкетом, чего уж. Не обломится, они его тянули достаточно.

Вода, несколько запечатанных сухпайков, пара одеял, что еще? Масок хватило всем. Оставшиеся две запасливый Азамат закрутил в чехол из-под противогаза, заодно заменив свой старенький, и убрал в волокушу. Надеешься найти транспорт, захвати, чем платить.

«Буханка», остывающая и грустно смотрящая круглоглазой мордой, белела по бортам и крыше на глазах расползающимися наплывами снега вперемежку со льдом. Костыль, чуть задержавшийся, пропал за белым крылом снежной птицы-бури. Азамат остановился, выжидая.

Они догоняли. Снова и снова чавкая серо-черно-белой чавкающей жижей, в который раз за несколько дней. Шли, уверенно и знакомо, помогая друг другу. Его люди, его группа, так неожиданно снова появившаяся в жизни. Как же ему не хотелось повторения прошлого… Кто бы знал.

Привыкни к людям, пропитайся ими полностью, насквозь, до печенок с селезенкой… Азамат знал, как плохо бывает потом. Ведь вокруг Беда, и ее хитрожопой мерзости-светлости нет ничего слаще, чем играться с людишками, на миг поверившими в пропавшее добро и человеческое тепло. Попробуй снова полюбить кого-то просто так, без левой мысли, просто потому, что этот кто-то у тебя есть. Да, братишка, ты знаешь, чем все кончится.

Остывающим другом. Засохшей кровью. Разорванным снова сердцем.

Друзья даются Всевышним не просто так. А дружба без капли любви невозможна. Вы не рождены одной матерью? Так что ж ты леденеешь внутри, там, где пылают невыплаканные по неродному человеку слезы? То-то и оно, да…

Уколова почти догнала, меряя длиннющими ногами шаги под два метра. Не осторожничала, шла широко, уверенная в себе. Хорошо, до ее дома недалеко.

Азамат вдруг понял давно ясное. Он просто не даст им погибнуть. Потому и идет впереди, чтобы принять все самому. А старлей… Женя, она сможет вывести Дашу, куда нужно. А этот сивый наглый сукин кот поможет. Почему-то Азамат и это понял яснее ясного.

Как-то так.

Саблезуб, начав проваливаться в снег, мявкнул. Поднял башку, косясь глазом, светящимся даже в белой тьме. Так…

Шерсть топорщилась. Мокрая шерсть торчала на холке боевой гривой. Легкого пути им никто не обещал, верно… но надоело же, честное слово.

Женя, вырвавшись из визжащего круговорота, прижалась к капюшону, закричала:

– Что?

Пришлось орать в ответ:

– Следи вокруг! Не знаю!

Старлей кивнула. Эти самые кивки уже осточертели. Азамат, сплюнув, двинулся дальше. Кивки, понимание, осторожность, достало!

Две недели сплошного боя, каждый день, каждый час. Ни одного целого места, пят`ак! Рука подживает после гонки за клычевскими. На ноге – синяк на пол-ляжки после стрельбы в Отрадном и бегства. Спина порой ноет, простреливая от шеи и вниз – подарок детишек Дагона, рубившихся на реке, когда умер Зуич.

Смерть на смерти, погоняя друг дружку, жертва за жертвой. И все ради чего? Вон из-за той тощей малолетки с черными глазами? Из-за клятой длинной лахудры с карабином? Из-за сивого упыря с его костылем? Ради какого-то ни разу не виденного ребенка давно сдохшего однополчанина?

На кой ему оно надо?!

Не проще ли перерезать веревку и свалить? Осторожно, дружище, вон как зыркает своими углями девка… Черными?

Азамат замер, выдохнул, схватившись за голову.

Боль навалилась неожиданно, сжала раскаленными обручами, с носа на затылок, с затылка на подбородок, стреляя в ушах поленьями, трескающимися в жаре печи и густо политыми солярой. Да что такое…

– Азамат! – Женя терла лицо снегом, не обращая внимания на вопли кота. – Азамат!

Он смог встать на корточки. Даша, выбравшись вперед, застыла столбом, уставившись в живую стену, сияющую алмазами крошки.

– Вставай!

Он встал. Посмотрел на удивленно мотавшего головой Костыля, выблевавшего, казалось, даже кишки.

– Что это… было?

Уколова сморщилась, бледная, с пальцами, прижатыми к виску. Зрение налилось красным, но даже через ее мглу Азамат разглядел бешено стучавшую вену под кожей.

– Мутант. Почти как Даша, так она сказала…

Сволочная жизнь…

– Я чуть было…

– Ага. Мы тоже.

Азамат встал. Голова не просто гудела. Шиш. Голова казалась пустым казаном, куда лупят половниками сразу с десяток поваров. Мутант…

Саблезуб, вырвавшись из снега, зашипел, встал, мотая головой, звал за собой. Это ты правильно придумал, дружок. За такие пакости у нас убивают.

– Он снова пытается! – Даша обернулась.

Кровь текла у нее из носа, капала на снег и тягуче висела на подбородке. Радужка, черная и заполнившая глаза полностью, странно переламывалась, отражая бешенство воющей белой пустоты вокруг.

– Не отходим… – Азамат скрипнул зубами. – Где сволочь?

– Впереди… – девчонка вздрогнула, начав подламываться в коленях.

Уколова оказалась рядом почти невозможным прыжком. Подхватила, взяла в кольцо рук. И застонала, сама почти упав, крикнула ломающимся от боли голосом.

Бам… бам… бам… бамбамбамбам!!!

Костыль грохнулся, задергавшись всем телом, разбрасывая руки в стороны и воя осиротевшей сукой, смотрящей на сожженных кутят.

Саблезуб зашипел, заурчал, загудел басом где-то внутри. Кинулся в снег, в вихрь, пропал, сиреной вопя где-то там… Где-то? Саблезуб?!

На полтора метра, лучше еще на десять сантиметров выше. Лишь бы кот не додумался прыгать, лишь бы…

СКС жахнул, еще раз, снова, опять… Азамат успел остановиться, не сжег предпоследний патрон. Так… ну?!

Алое безумие схватки закрывает глаза, уши и нос, наполняет бесстрашием и яростью. Верно, так и есть. Азамат знавал многих храбрых ублюдков, открыто перших на пулеметы или с одной саперкой выходивших против пятерки финок с такими же лопатками на подхвате. Знавал, верно. И могилы их не смог бы найти при всем желании. Убитых на Последней Войне хоронили где попало, не помечая, чтобы не выкопали и не развесили на деревьях по частям, подкинув голову и еще парочку самых-самых на ночевку товарищей бедняги.

Азамат срывался редко, как порой ни хотелось. Расчет и логика помогали куда лучше. Холодная трезвая оценка дарила возможность пожить еще.

Не надо жалеть патронов там, где сдохнешь непонятно и страшно. Все верно… только и жадничать тоже стоит. Вернее, тратить с толком.

Стальные раскаленные обручи пропали. Остался легкий след, но это нормально. Азамат присел, уперся коленом, выцеливая карабином перед собой. Едва слышно зашипел, зовя мохнатого. И не желая думать о плохом.

Правильно сделал.

Саблезуб вынырнул незаметно. Раз… и стоит перед ним. Рожа довольная, вся аж лоснится, милаха милахой. Хоть и изгваздан в кровище. Умница, дружище.

М-р-р-р…

– Совсем убил? – поинтересовался Азамат.

М-я-я-а-ау… Кот виновато ткнулся лбом в колено.

– Ну и ладно. Мы его найдем. Умник ты мой.

– Наш, – Уколова, пошатываясь, встала. – Мохнатое чудо.

– Вот ты дурной, а? Вы видели, он с котом разговаривает… – Костыль сплюнул, вставая. – Зато будет чего рассказывать у жаркого огня, да за стакашкой сэма с картошкой, выставленного благодарными за басни крестьянами и их грудастыми жен… дочками.

Даша шмыгнула и протянула руки к коту. Усатый, все понимая, тут же заурчал уже у нее на груди, встав на задние и вылизывая щеку с ушком.

– Она как? – Азамат кивнул на девчушку.

– Я в порядке. Голова раскалывается, – Даша погладила Саблезуба. – Не могу с ним справиться. Остановить смогу еще… наверное. Чую его.

– Его?

– Да. Не ее. Злой, рука болит и почему-то не заживает. И он никуда не ушел.

Азамат кивнул. Жаль, не сможет сказать – есть где рядом с этой сволочью ворона с двумя головами или нет. Почему-то был твердо уверен в наличии этакого крохи-зоопарка.

– Идем, быстрее.

Холодало на глазах. Пощипывало морозцем, хватавшим за разгоряченное лицо и уши. Азамат всматривался вверх, пытаясь угадать: ждать ли вдруг открывшихся синих, бездонных и ледяных зенок? Сраных морозников, ощущаемых мелко дрожащим хребтом.

Смотреть-то бесполезно. Снова набежавшая зима ярилась, как хотела, разбрызгивая белую ярость всё гуще. Надо двигаться, осторожно, но не сидя здесь. Возвращаться бесполезно.

– Где он? – Азамат повернулся к Даше. – Чуешь?

Страшно, наверное, жить вот так, ощущая и почти осязая врага, чувствуя жажду их смерти, булькающую внутри такой же мутировавшей башки? Но хорошо, что Дарья есть именно у них, здесь и сейчас.

– Ушел… – посветлевшие глаза блеснули, мокрые, детские. – Опасный.

Ну да…

Азамат сразу не сообразил. Понял чуть позже, когда снег вдруг перестал хрустеть, расползаясь под подошвами, мешаясь с чертовой размокшей землей. Когда непроглядно-снежное покрылось темными разрывами, раскидывающими белый монолит, закручивая его спиралями и разбрасывая их хлопьями, жалко умирающими в черном влажном внизу. Пурга, только что воющая зимней голодной сукой-волчицей, вдруг заплакала всхлипами сырой земли, растеклась прямо на глазах редеющей пеленой негаданного тумана, пока не сдающегося, но все сильнее прижимающегося к тающей коросте под ногами.

Серое над головой вновь треснуло, рассыпавшись на стремительно разлетающиеся лоскуты, зачернело зернисто-алмазной простыней догнавшей беглецов ночи. Беда, издеваясь над двуногими жуками, растерянно смотрящими в небо, ещё и сыпанула первыми и тяжелыми каплями совершенно осеннего бесконечного дождя.

Азамат покосился на выдавшего очередную руладу Костыля, злого, как сто голодных крыложоров. Ну… да, согласен. И с этим тоже. И даже с тем. Правда твоя, друг-анархист, верно говоришь.

– Закончил?

– Ага, – Костыль выдал напоследок такое непотребство, что Уколова хлопнула его по лбу. – Моя королева, вы окончательно посвятили меня в рыцари? Льщу себе такой надеждой.

– Дома, – Даша кивнула вперед. – Мы дошли.

– Дошли… не лучше бы вернуться назад?

– Не стоит, – Уколова мотнула головой, – ушли далеко. А с такими капризами нужно тепло. И дрова.

– И кофе, и чай, и жареная курица, и кексы с изюмом, – Костыль сплюнул. – И теплая сухая нора под Холмом.

– Нора не сухая, – Даша усмехнулась, – смешно…

– Так то – обычная нора, а не хоббичья. Только вот хоббиты здесь не водятся.

Азамат вернул Жене карабин. Поменял патроны на сберегаемые за пазухой сухие. Тварь где-то рядом. Бродит, ждет шанса, мразь…

К ближайшему дому они добрались под все усиливающийся стук. Дождь решил разойтись не на шутку. И вовремя.

– Горит что-то, – Азамат втянул воздух. – Странно. Только что ведь не было.

Полыхало где-то на дальнем конце поселка. Хороший поселок, сохранился прямо-таки. Через один дом – явно жилой. Свет через плотные ставни не пробивался, но запах жилья ни с каким другим не спутаешь. Тут кто-то на ночь готовил. И…

– Думаешь, заколол кто хрюшку на ночь или нет? – поинтересовался Костыль. – Думаю, что нет. А кровищей несет знатно, даже через гарь. Что-то мне оно не нравится, друг-башкир.

Не нравится? А как может понравиться уловленное в воздухе? Крови тут пролилось достаточно. И совсем недавно.

А ставней-то и не оказалось. Выглянувшая луна подсветила домишку, выхватила их, висящих вниз, отломанных почти полностью, задержалась на выбитых стеклах, скользнула внутрь и… то ли испугавшись, то ли просто заскучав, снова спряталась за набежавшей тучей.

Поселок оказался в одну улицу, убегавшую вдаль. Острые крыши, крытые железом, звонко гудели, поливаемые все яростнее. Высокие заборы прятали дворы, закрывали дома почти полностью, оставляя снаружи только крепкие, как бульдожьи челюсти, завалинки и закрытые окна.

К соседнему, с по-настоящему прикрытыми окнами, Азамат добрался первым. Толкнул было калитку, тяжелую, основательную. Если бы не случайно замолчавшие капли, то…

Грохнуло через незаметный вырез в ставнях. Азамат прижался к земле, прикрывшись рукой. Застучало дробью, прилетевшей поверху и размочалившей верх досок. Больно куснуло за кистью, обожгло тут же потекшим горячим.

Дах-дах-дах!

Костыль выпалил из ТТ-шника, злорадно прислушался к воплю в доме, прижался к столбам, державшим калитку.

– Добавки хотите, хозяева?

Хриплое карканье треснуло по нервам не хуже дуплета, встретившего Азамата.

– Да пошел ты, выродок!

– Может, договоримся?

– Щас мы с тобой договоримся! Леха, Машка, все вместе!

Костыль виновато улыбнулся, втянул голову в плечи и…

– Валим, Пуля!

Женя и Даша уже рванули с места. И правильно сделали.

Шесть стволов-двенашек, когда вместе – вещь серьезная. Особенно если любимым боезапасом Азамата, вручную отлитой картечью. А этого добра сейчас хватало отсюда и до самой Уфы.

До разбитого и воняющего кровью они почти добежали, наплевав на шаставшую в округе опасность. Влезли под навес над крыльцом, вжавшись от ливня в черные сырые доски стен.

Азамат вошел первым, дав Даше запаленный файер, прихваченный в «буханке». Плохо без света, когда все запахи перебивает чья-то страшная смерть. А как ей не быть страшной, если пахнет медной соленой сладостью растекшейся крови?

Красный дрожащий свет выхватил ожидаемое. Даша шумно вздохнула. Не всхлипнула и не ойкнула. Азамат, водя стволами по комнатке, рукой отодвинул ее за спину, задержал, крепко пожав ее ладонь. Молодчина, просто умница. Да, вот такая она, Беда, злорадно издевающаяся над людьми. Да, ты в свои пятнадцать увидела столько, сколь не каждый мужик выдюжит. Держись, милая, все закончится. А плохо для тебя – ни за что. Он не даст.

– Ему горло распороли, – Костыль хмыкнул. – Чисто, как волк поработал, до лося увязшего добравшись. Охренеть.

Охренеть… Так оно и есть. Не человек лежал на полу, а просто туша. Вся в багровой и только начавшей подсыхать корке.

– Азамат… – Уколова показала на стену.

О как…

Слышал он про такие заработки, ничего странного.

Кнут висел прямо у двери. Хороший кожаный кнут.

– Садо-мазо? – Костыль скривился. – Моя фемм-фаталь, не верится мне в такие ваши наклонности. Ну, не разбивайте мне сердце…

Уколова покрутила пальцем у виска. И кивнула на висевшее рядом.

Шоры, упряжь и все такое. Так что кнут здесь для одной простой цели: погонять рабочих лошадей. Только вот лошадьми тут если и пахло, то от тулупа мертвого хозяина.

– А… – как-то разочарованно протянул сивый. – Тупо ямщики, ясно. Только этот, думаю, нанимался работать на кого-то. Больно уж убогое жилье. А, верно. Бухал товарищ, какие тут лошадки?

Бутыль лежала на косоногом столе. Большая и пустая. Почти. Самогоном воняло не так сильно, как кровью и выпущенными потрохами, но и он пробивался, как оказались внутри.

– Печь развалил кто-то, – старлей ругнулась. – Впору сам дом запаливать.

– Как вариант, – Костыль пожал плечами. – Посидим в кружок рядом, палаточками накроемся.

Кот зашипел, развернувшись к двери. Азамат выскочил, заметив мелькнувшую тень. Выпалил вслед из обреза, не понял, зацепил или как…

Высокий и сутулый, одетый в черное и обтягивающее, – вот и все, что увидел. Скорость у твари оказалась потрясающей. Мелькнул, мотнулся в стороны, явно прячась от выстрелов, пропал, растворился в тумане. Исчез у негостеприимного соседского забора, нырнув куда-то за него.

Азамат рванулся было следом, замер. Не хватало еще раз подставиться. Руку чуть рвало крючками боли, зацепило сильнее, чем думал.

Вспышку заметил краем глаза. Прыгнул в сторону, наплевав на грязь, вжался в нее, замерев за бесхозно раскиданными досками и парой каких-то то ли ящиков, то ли ларей.

Так…

Дерево брызнуло щепками. Стрелок, значит. А у них – два патрона в ответ. Думаем, Азамат, думаем.

Думать оказалось некогда. Щелкнуло по доскам, прошив насквозь. Пристреливается, падла. Ночью, в темноте. И ведь точно стреляет.

Надо уходить за дом, надо…

Пуля звонко тинькнула, зацепив угол, отскочила от толстенного сырого комля. Сволочь… Играет. Понимает, куда человек сейчас дёрнется. Саблезуб, пыхтя под боком, урчал, злился, удерживаемый рукой друга. Ну…

Так…

Пуля свистнула над головой. Щепка воткнулась в щёку, защипало, дернуло болью. Мм-м-м… Хорошо.

– Азамат!

Стрелок не успел лишь чуть-чуть. Пуля тонко лязгнула, почти зацепив крутящийся «макар», летящий к нему. Ох, Женя-Женя, добрая душа. Себе бы оставила.

Рукоятка легла в ладонь, привычно и надежно. Хорошо, скотина, поиграем.

Сколько? Семь, не меньше. Семь в обойме, два в карабине. Можно воевать. К двустволкам прижимаешь, хочешь под огонь подвести? Ну, как скажешь, невидимый опасный дружок. Дядя Азамат до тебя доберется. Не поверишь, но так и случится.

Он цыкнул коту. Мотнул головой в ту сторону… Саблезуб понял. Сжался пружиной, заурчал еще свирепее.

Пят'ак, сколько же можно рисковать его жизнью?…

Азамат пригнулся, подхватил СКС удобнее, прижал. Лишь бы не забило грязью. Ну, понеслась.

Жалеть патронов «макара» не стоило. Отвлечь внимание, прижать хоть на чуть-чуть, подарить пару драгоценных секунд, не больше. Как они там лягут, шайтан знает, лишь бы сделали дело.

Выстрелы рассыпались горохом, отправив гостинцы к месту вспышек. Загудели злые свинцовые пчелы, понеслись. Азамат понесся следом, прижимаясь к забору, обгоняя собственную смерть.

Темное пятно кота стелилось слева, мимо домишки, приютившего остальных, вдоль раскоряченной помершей «газели», по ней, по бочкам, вросшим в землю, по поваленному забору, по…

Плетка снайперки щелкнула, чуть сместившись вспышкой вглубь темного провала огромного участка, затянутого туманом.

Саблезуб мявкнул, протяжно, горько, исчезнув где-то в мертвых низких вишнях, прижатых к земле. Пропал из виду, скатился с мохнатого от вьюнка седана, по крылья спящего в земле…

Азамат… заорал, не понимая своих же слов, матерясь, обещая выпустить кишки, плача… выпустил две оставшиеся туда, где пряталась смерть. Снес дряхлую калитку, влетел внутрь, прокатился, кувыркнувшись через плечо, пытаясь рассмотреть что-то, хотя бы что-то…

Сверкнуло, прогудело над головой. Он прокатился к темнеющему срубу колодца. Прижался к мокрым склизким бревнам. Пахло плесенью и давно загнившей водой с нерастаявшим льдом.

Стреляй, ну, давай еще!

Иду за тобой.

Он узнал звук. Слышал раз – не забудешь, редкая пташка. СВТ, самозарядная винтовка Токарева, раритет для извращенцев-снайперов. Ха, мил-человек, паритет. По два патрика на рыло, падла. Луну бы…

Где-то за спиной истошно завопил женский голос. Незнакомый, не ошибся. Пусть орет, ему есть чем заняться.

Над головой, в черной глубине, звонко треснуло. Азамат вздрогнул, понимая, что будет.

Сверкнуло голубым, безумно прекрасным голубым с синими переливами… вдалеке, откуда они пришли. Километров десять, не меньше. Дотянется? Непонятно. Звук уж очень сильный, жахнет – мало не покажется.

Жахнуло.

Парок на глазах густел, посверкивая кристалликами смерзшегося дыхания. Земля низко гудела, больно сжимаясь в твердую стиральную доску за половину минуты. Трещали сырые бревна за спиной, трещали, выстреливая лишней влагой, плюясь ее ледяными стрелами. Стена завалившегося сарая напротив светлела, наливалась белым, расписанная дивными переливающимися листьями и лепестками снежных цветов-морозников.

Только не замерзнуть, только не замерзнуть.

Азамат, сжавшись, кутался в промерзшую куртку, грел пальцы, полой прикрывал карабин, прижимая к себе.

Аномалия дотянулась крохотным краешком, беспощадно убивая любое тепло. Мороз лютел, наливался почти ощутимой, жгучей до костей яростью, ещё немного, и…

Серебро скалящейся и неласковой луны скользнуло вниз. Залило все вокруг, потянулось тенями, рассыпалось искрами на враз выросших льдистых желваках, отразилось в черных зеркалах, только вот-вот бывших лужами.

Напросился, пят`ак!

Когда лица коснулись первые снежинки, Азамат чуть не заплакал. От боли в окоченевших пальцах, вдруг снова наполнившихся кровью, обжигающих сотнями раскаленных иголок, безжалостно взрывающихся в его, его, Азамата, живых руках.

Он выглянул из-за сруба, успел заметить блик на чем-то выпуклом. Щелкнул выстрел…

Звонко стучал дождь. Прямо по козырьку над брошенным домишком. Ветер выл не хуже волков. Темнота кружила вокруг, вздуваясь клубами тумана, оседая сизым дымом от где-то горевшего поселка. Едко резало нос пожаром.

Костыль прижал палец к губам. Вжался в стенку, превращаясь в слух. Старлей и Даша сидели в тесном коридоре. Дарья блестела стремительно темнеющими глазами. Только без толку. Жаль, она сама еще не поняла. Пришедший по их души плевать хотел на талант девчонки. Костыль сплюнул, невольно жалея девчушку-мутанта.

Задело стену. Коротко и остро, кроша в труху гнилые бревна. Заскрипело, протянулось от угла к окну. Тень мелькнула в прямоугольнике света. Та самая тень. Высокая, узкоплечая. Вытянутая лобастая голова, спутанная грива… и пальцы. Длинные пальцы, украшенные настоящими костяными ножами. Через прутья решетки не доносилось больше ни звука. Тварь на улице… не дышала?

В огрызке зеркала, как-то уцелевшем, на миг отразилось бледное лицо с провалами глаз. Глаза сверкнули живым серебром. Зеркало треснуло, брызнуло алмазным дождем.

– Охренеть…

Лицо пропало. Еле уловимо зачавкало, обегая домишку по стене. Затихло.

ТТ – и все. Больше ничего нет. Чертов башкир где-то воюет со стрелком. Бред сумасшедшего.

– Он зовет нас к окну.

Даша шмыгнула. Недоверчиво пожала плечами.

– Я… Я его чую – и все. Такого не случалось, никогда. Я же…

– Зовет? Ну, посмотрим.

Взвыла какая-то баба. А, да, снайпер-недоучка с охотничьим, точно. Костыль вжался в трещавшую всей своей несчастной штукатуркой стену. Выглянул в проем, щурясь и пытаясь понять.

Полыхало уже рядом, сбоку, в соседнем доме или чего там было. Пламя ощутимо воняло чем-то знакомым, типа бензина. Чушь какая-то, кто сейчас жжет топливо ради ненужного пожара.

Когда через треск и гул рвущегося наружу огня донеслись слабые крики, стало ясно кто. Мрази, такие же, как были на МТС. Только страшнее и опаснее. Офигенно!

Баба орала снова и снова. Молодая, если рассудить. А, вот оно как…

Теперь тварь не пряталась. Если не считать орущую молодку, идущую щитом перед ней. Красивую… ну, русская такая бабец, жопастая, сисястая, коса вон так и прыгает по сдобным мягким грудкам, нагло вылезшим из-под разодранного свитера и распущенной в тряпки шубейки. Блин, чего всякие ублюдки так любят распотрашивать чудесных девок детородного возраста, да еще с такими прекрасными женскими особенностями, а?!

Среднего роста, гибкий, в совершенно невозможном выпендрежном кожаном костюмчике. Черном, облегающем гейском костюмчике с сапожками. Волосы зализаны назад, длинные пальцы с темнеющими ногтищами так и впиваются из-за спины девахи в ее плечи и шею. Эх, силища-то, видать. Как котенка, на вытянутой руке держит. Хренов любитель повыделываться.

Тварь, белея бледной харей, кивнула, уставившись буркалами прямо на Костыля. Повела рукой, свободной, приглашая разделить свое удовольствие, приглашая на…

И обманула.

Пальцы сжались, почти прижав голову бабенки к правому плечу. Она только и успела, что всхлипнуть, набирая воздуха, когда…

Костыля согнуло пополам. Выбросило остатки скудной жратвы.

Бледный вгрызся в шею, разрывая кожу, плоть, сосуды…

Даша зажала рот, прижалась к Уколовой.

Кровь не брызнула. Ударила темным фонтаном, густо легла на белую кожу…

Костыль поднял ТТ, прицелился. Рука старлея легла сверху, нагнула ствол вниз.

Черные потеки полились вниз, по вздрагивающей груди, к грязному животу…

Уколова кричала в ухо, просила не тратить патроны.

Позади твари вспыхнул дуплет, картечь рванула спину в черном, а тварь…

Да-да, старлей, права ты, права, нам патроны нужнее, но ведь человек же она.

Черные зубы разошлись, сомкнулись, рванули, выдирая что-то длинное…

Костыль встал. Да, патроны им нужнее. Но кто сказал, что надо ждать?

Булькающую блестящей пеной, он отбросил ее в грязь, выпрямился, разводя руки…

Костыль шагнул навстречу.

Тварь оскалилась, растянув чернеющий рот в ухмылке. Облизалась, неуловимо перетекая вбок.

Дах!

Пуля почти коснулась лица. Время тянулось смолой.

Дах!

Почти прижалась к жирной грязи, пропустив свистнувшую смерть над собой.

Дах!

Смазалась неуловимой тенью, тянувшейся к нему.

Дах!

Прыгнула, невозможно, с ходу, кувыркнувшись, вбок, опершись на ладонь.

Дах!

Крутанула сальто в полете, перелетая над Костылем.

Дах!

Ухмылку испортил шрам от коснувшейся стальной осы, испортил и не остановил.

Дах!

…

Дах!

Последняя ушла в небо из почти выдранного вместе с пальцами ТТшника.

Рукопашной не вышло. Пальцы, длинные стальные пальцы, охватили шею полностью, хрустнули острыми твердыми ногтями на затылке. Костыля дернуло, подняло, сдавило. Он хрипнул, уставившись в черные зеркала глаз бледной сволочи.

Болтал ногами, пытаясь хотя бы лягнуть, бил по руке, бил, бил…

…Мама, как красно вокруг. Как стучат барабаны. Мама…

Смотри, ворона. И с двумя головами. На крыше. Смотри, мама, пока я еще вижу…

Это я, Игорь, мама, скоро буду с тобой, мама…

Когда ворона, прыгающая на коньке крыши, каркнула, взорвавшись хлюпающим комком перьев, кишок и крови, Уколова онемела. Липко ударило по лицу, а она все смотрела на хрипящего Костыля, висящего в метре над землей.

Пуля попала, куда надо. Только Азамата там не оказалось.

СКС щелкнул в ответ. Мягко чавкнуло, СВТ ударила, сливая свой выстрел с последним Азамата. Один – один. Со лба, горячая и мешающая, в левый глаз потекла кровь.

Не вовремя.

Луна, беззвучно хохоча мертвым оскалом, катилась по своим делам. Мертвенное серебро блестело на топорике и ноже. Азамат бежал вперед.

Голубовато отсвечивали два парных кривых клинка, несшихся навстречу. Переливались бликами выпуклые линзы и металл вокруг них, заплывший шрамами.

Крепкий, чуть выше Пули, обманчиво медленный, медвежье косолапил, хитро заходя сбоку.

Они сшиблись посередке, между колодцем и замерзшим домом. Сбоку полыхало, разгораясь все сильнее, несло бензином и мясом. Где-то орали заживо сгорающие люди.

Это нормально. Это Беда и люди, решившие убивать друг друга до последнего конца.

Никакой надежды. Никакой судьбы. Смерть забирала оставшихся. Жатва продолжалась. Посреди зимы и под холодными звездами. Насмерть, каждый за свое.

Проигрывать он начал почти сразу. Снайпер умел не только стрелять.

Выпад, выпад, обман, горячее по руке, нож держать крепче, отбить топориком. Подставить обух, принять острое стальное жало, ударить в колено, промахнулся, отпрыгнуть, снова ножом, горячее по шее, тварь, на, еще раз топором, а, больно, на, получи, сволочь…

Круговерть. Хрип. Блеск хохочущей луны. Кровь повсюду. Своя и чужая.

Выпад, финт, отбить, еще раз, больно, как же больно…

Топорик ударил в бедро. Был бы топор, нахер нога в сторону… лезвие дошло до кости, хрустко стукнуло, застряло.

Ответный выпад пришелся в горло, рукоятью, вбивая кадык.

Азамат отлетел, холодея внутри, хватал воздух.

Стрелок развернулся, наплевав на топорик в ноге. Добавил в бедро, онемевшее, пинком. Нагнулся, взмахнув лунным когтем в руке.

Башка с линзами лопнула перезревшей тыквой, разлетелась клочьями и осколками.

Азамат успел обернуться, заметить белый катящийся крест на черном, подняться.

Вокруг горла скользнула холодная змея, сдавила, потянула, грохнула на мерзлые ребра земли, поволокла, утянула в темноту.

Костыль взвизгнул, втягивая воздух. Пальцы разжались. Он грохнулся, отполз, смотрел, еще не веря в жизнь.

Бледная тварь беззвучно разевала пасть, заходилась немым криком.

Из плечей, рук, бедер, вдруг, вспухнув лопнувшей кожей, блестели граненые наконечники. Туго звенели натянутые тросы. Эту сволочь, стреножив, почти растягивали-четвертовали здоровяки в черном, плотные, коренастые. Тянули на себя ружья для подводной охоты, заставляли существо рвать само себя, пригибали, ставя на колени.

– Какой знатный улов нам достался, братья…

Рокочущий добродушный бас донесся из-за спины. Звонко стучали чьи-то подкованные сапоги. Не, не сапоги. Армейские ботинки с аккуратно заправленными черными брюками. Черная мантия поверх тулупа, белые косые катящиеся кресты. Поверх теплой вязаной шапочки – накинутый капюшон с белой вязью. Борода и внимательные глаза.

– О, какие интересные путники встретились вместе с дьявольскими детьми.

Он остановился рядом, покосился на шеврон Костыля.

– Анархист, что ли?

Костыль осклабился.

– Он самый. Что-то против?

Верзила пожал плечами, постучал по ладони дубиной, внахлест обмотанной кожаными ремнями.

– Не нравитесь вы мне. Как и красные.

– А белые?

Тот криво улыбнулся. Посмотрел на дом, откуда радостно гомонили что-то двое выживших деревенских.

– Спалите грешников, братья. Развели тут нечисть одними мыслями, призвали грех на нашу землю.

Костыль промолчал. Зыркнул на Уколову с Дашей, стоявших рядом с тремя «братьями», вооруженными вполне себе семьдесят четвертыми АК.

Бледная тварь все еще сопротивлялась, рвалась куда-то.

– Да угомони ты ее, Аскольд! – пробасил здоровяк. – Не мучь скотинку. Пригодится еще.

Костыль сплюнул, растирая шею.

– А самому – не с руки? Дубинку жалеешь?

– А? – здоровяк погладил свою дремлющую деревянную красотку. – Мою Брумхильду? Ну… вольный ты человек, так ты ошибся.

Ну да… ответ понятен.

– Она ж для тебя.

…мама, какие яркие звезды вокруг…

«Такое разное прошлое: самая лучшая женщина»

Женщин желательно не мерить, никак и ничем. Любая система мер и весов не для них.

Несомненно, срабатывает это не всегда. И вычисления, «как, чем и какая женщина лучше вон той или самой-пресамой», есть и будут важнейшей дисциплиной специальной мужской Олимпиады. Занимая второе место после фаллометрии себя, любимого, и любого другого чувака. А уж чем мериться, кроме, само собой, длины и объема, мужики найдут.

Грубо? Возможно. По отношению к написанному далее смотрится диссонансом. Если не сказать хуже. Не нравится, не читайте дальше. Потому как там не случится раскрытия самой страшной мужской тайны про женщин, и никого не окунут в дерьмо/польют грязью. Дальше только добро.

Лучшая женщина есть у любой человеческой единицы этой планетки. Конкурировать с ней не стоит, это глупо. Она – лучшая. Она дарила тепло и любовь задолго до познания подростковыми мозгами самого термина «любовь». Всегда была рядом и дарила себя без остатка. Чертово волшебство, и не иначе.

Ценность каждой лучшей женщины в мире порой стараются потерять. Мол, было, но теперь-то все по-другому. Это неправда. Настоящие истины не меняются и не требуют доказательств. Этой истине требуется лишь ваша любовь в ответ. И поддержка, даже если она не просит.

Время не ждет нас с вами. Оно несется вскачь и никогда не остановится. Вспомните, как ждали маму в детском саду, и просто позвоните ей.

Глава 12 Чистая кровь

Оренбургская область, г. Абдулино

(координаты: 54°41′00'' с. ш., 53°39′00'' в. д., 2033 год от РХ)

– Надо же так попасть… Сдается мне, просто Дарья, вы так и притягиваете к себе неприятности, легко затягивающие в себя добрых людей. Вот так дар у вас, право слово, настоящий, кондовый, непоколебимый… А не те жалкие потуги, выдаваемые за что-то эдакое.

Даша шмыгнула носом, уткнулась в коленки. Спорить не хотелось. Говорить не хотелось. Делать ничего не хотелось. Да и сил не осталось после дикой ночи. Выжало да высушило, как во-о-он ту половую тряпку, скрученную ручищами молчуна в черном и повешенную у печи.

Хорошо, печь есть. Хоть и греет она только угол сторожа.

– Нашлась на старуху проруха, елы-палы, как же так… – Костыль, привалившись к прутьям, жевал кожаный ремешок. – Как кур в ощип попали, а-я-я-я-й… Стыдно, дамы и господин.

– Помолчи, – старлей не могла дотянуться до Азамата, смотрела по-бабски жалостливо, наклонив голову, и чуть ли не всхлипывала. Плакала молча, не утирая слез. – Заткнись ты, пожалуйста.

Печка гудела, раскалившись до малиновых стенок, только жар пропадал почти впустую. Низкий широкий подвал не прогреть такой крохой. Серые щербатые стены текли слезой, сырые и заплесневелые.

– Азамат… – Даша не выдержала, уперлась в прутья. – Азамат…

Тот молчал. Сидел прямой, как лом к спине примотали, смотрел перед собой. Только перед собой, не стыдясь совершенно мокрых щек и не замечая ничего и никого.

Прямо напротив болтался Саблезуб, подвешенный на крюк, ржавым когтем впившийся в спину. Остальные пустовали, кота подвесили не зря. Хозяева знали, кто попался к ним в руки.

Серо-рыжая полосатая густющая шуба торчала мокрыми стаявшими сосульками. Не мягчела, высохнув, не пушилась, встряхнутая одним сильным движением. Оставшийся глаз не мерцал отблесками из печной дверцы, темнел погасшим угольком.

Кот умер.

Пуля прошила насквозь, пробила легкие и сердце. Хоть не мучился…

Азамат, слепо смотря на него, шевелил губами, не смахивая слез, вспоминал, вспоминал…

Что вспомнить? Что, когда друга нет? Все и сразу? Не выйдет. Пустота. Боль.

Всего несколько лет бродили вместе. Говорили, как могли. Говорил Азамат, кот лишь мурчал, мяукал, зевал, тарахтел. Грел теплым боком холодной ночью. Рвал мясо и глотки в бою. Шел и искал нужное Азамату. Животное? Друг. Не говорящий, верный, близкий. Живая душа в паре десятков килограмм мускулов и шерсти. Где твои девять кошачьих жизней, когда ты их потратил на меня, мохнатый?!

Он знал ответ. Помнил каждую. И жалел о каждой. Ведь ровно каждой потраченной не хватило на эту ночь.

И Азамат снова один.

– Нельзя так, – Костыль простуженно присоединился к шмыгающей Даше. – Это плохо, вот так, сам с собой.

– Да помолчи ты… – Даша всхлипнула. – Трещишь сорокой, никак не… Сколько можно?

– Фуфть феплефся! – прочавкал сторож, жуя куриную ляжку. – Фами ффефифефь.

– Чего? – старлей покосилась на него. – Ты о чем, жиробас?

Сторож булькнул чем-то из кружки, вытер блестящие пальцы о мясницкий передник, встал. Подхватил отполированную временем, руками и разбитыми телами дубинку, звякнул ключами и пошел к ним.

– Не смей! – Даша уперлась в прутья, побелев пальцами. – Стой!

– Ой, и вышибу тебе зубы, паскуда… – мечтательно процедил здоровяк, не торопясь открывать, стуча прутьями под дубинкой. – За слова-то такие. Вон, глянь-ка туда.

Дубинка недвусмысленно указала на заднюю стену. Смотреть не стоило. Все увидели механизмы раньше всего остального. Дыбу. Кресло с ремнями. Стол с такими же, широкими и крепкими, кожаными путами.

– Я балдею с вашего края извращенцев и любителей этаких милых непотребств, чесслово, – сплюнул Костыль, – что ни сельцо, то людоеды, что ни деревенька, то костоломы-любители, что ни городок, так половые маньяки и садисты. Скучно вам тут, как погляжу.

– Потрынди мне здесь, балабол, – усмехнулся сторож, – потрынди.

– Не балабол, мил-человек, – усмехнулся сивый, – а краснобай. Сечешь фишку?

– Хм… Хош, тебе щас всеку?

– Ну, ты или всеки, или не звезди просто так, браток, ага? И, да, жира в тебе, аки в борове. Может, тебя и почикали в детстве, с того таким и вырос, жирным и трусливым. Баб ты, гляжу, мастак палкой охаживать. Я б такую кралю если б какой палкой и пользовал, то точно не деревянной. Чо сиськами трясешь, пузо?

Даша смотрела на Костыля с испуганным удивлением. Женя – понимающе и выжидательно. Со связанными за спиной руками? Что-то шептало про опасность Костыля даже связанным полностью и прикрученным вон к тому самому креслу. Да и вообще, так-то, это что-то прямо орало: посадите его так, посадите, он вам и тогда болт покажет, хохоча и матерясь.

Азамат, спрятавшийся в себе, не реагировал. Никак и вообще.

Сторож, фыркнув лошадью, ломанулся к клетке сивого.

Скрипнула дверь.

Ключ остановился в замке. Здоровяк, колыхнув и впрямь изрядными чревом с телесами, оглянулся испуганно. Как мальчишка, застуканный за кражей сушеных яблок из зимней кладовки.

– Эт-то что тут творится, Налимушка? – поинтересовался давешний бородач, скинувший теплое и красующийся новой черной хламидой. – Ты, никак, за старое принялся, аспид? Ах ты, анчутка непотребный, бес тебе в ребро, кто ж те разрешал, а?

Сторож вытянулся, заметно подрагивая вторым подбородком.

– Ну-ка, дружок, накажись… – ласково посоветовал бородатый. – Живо, те говорю.

Дубинка дрогнула, жахнула хозяйской рукой хозяина по черепушке, жидко-жалко покрытой реденькой лужайкой вокруг блестящей плеши. Еще раз, еще.

– Ну, будет, вижу, уяснил ошибку. Чего ж ты, падла, без меня решил гостей наших раньше времени уродовать да мордовать, скажи-ка на милость?

– Обзываются…

– Да ты что? – бородатый повернулся к пленникам и нахмурился. – Правда?

– А то… – Костыль сплюнул. – Чего не подраконить такого-то кабана? Один хрен, заняться больше нечем. Картишек не прихватил, борода? Я б перекинулся. Не желаешь?

– Экий ты звездун, как погляжу, – хмыкнул тот. – Ну-ну… поговорить хочется? Эт ты правильно, недолго осталось. Побалакай чутка, покуда можешь.

– Вот спасибо, добрая душа, удружил, век тебя не забуду. Так чего насчет партии в вист? Бридж? Покер, а? Мамой клянусь, обдеру тебя, как липку, терять-то мне, гляжу, нечего.

Азамат шевельнулся, покосился на них. Отвернулся.

– О, башкирин-то переживает. Чо, головастый, по дружку ревешь белугой, как посмотрю. Проняло, хех…

– Почему? – Уколова уставилась горящими глазами. – Почему ты такая мразь? Что тебе сделали?

Бородач удивился, спрятал пятерню в смоляном густющем венике, поскребся. Кивнул сторожу, так и порскнувшему за массивным табуретом. Дождался, грузно скрипнул мебелью, хитро подмигнул Даше, кошачье расправив усы. Протянул руку, тут же цапнувшую откуда-то взявшийся рог, окованный серебром. Забулькало, пахнуло солодом и хмелем.

Громила отпил, вытер пену, улыбнулся. Доброй улыбкой самого сильного пацана на деревне, плевать хотевшего на мелкого, заработавшего от него леща и ревущего при всех.

– Как звать, красавица?

– О, моя королева, я ж говорил… – Костыль хекнул, радостно и открыто блеснул зубами. – А вы мне не верили. Даже такой дремучий питекантроп оценил всю вашу прелесть, радующую взгляд.

– Вот ты балабол, а? – чернобородый отпил, покачал почти налысо бритой башкой с гребнем от лба и до затылка. – Так и заливаешься… страшно, небось, душа непутевая?

– Да не страшней, чем обычно. Краснобай, дядя, краснобай. Звездобол Балалайкин – это не ко мне.

– Угу, эт понял. Давайте, что ль, знакомиться, голь перекатная.

– А давай, – Костыль сплюнул, зло и как-то безнадежно. – Я вот Люто-Сквернослов, там вон молчит Чингачгук, вождь делаваров, а это леди Смерть-всем-шикарными-бедрами-вокруг-ребер. А, да! Вон там у нас просто Дарья, кою надо отпустить. От всей души советую.

– Ох, и горазд ты, колоброд, гнать, право слово. Ты затыкаешься когда-нито?

– Ага. Когда в сортире сижу и с красивой бабой.

– Прям только вот так? А когда жрешь или с некрасивой?

– Некрасивой приходится стихи рассказывать, похабные. Чтобы смеялась и не так страшновато было. А жрут, дяденька, свиньи. А я ем.

– Ну да… – бородач аж качнул головой, до того нравилось ему, видать. – Вот ты мне зубы заговариваешь-то, чуть не забыл, чего хотел. Налим!

Сторож, спрятавшийся в своем уголке, вырос, как из-под земли.

– Оттащи-ка, друже, ты эту меховую паскуду к кожевникам. Князь желает чучелу ублюдка этого богопротивного.

Азамат вздрогнул, уставился на него.

– О, очнулся! – бородач довольно оскалился. – Чего, Азамат, не по ндраву?

– Пожалеешь.

– Ну да, пожалею. Держи карман шире, недомерок. Сам как бы у нас на стенке в гриднице не повис.

– Я балдею ваще! – Костыль поерзал. – Как в сказку попал. Жалко, что чем дальше, тем все мерзее. Князь, гридница… исполать тебе, болярин, позволь именем поинтересоваться.

– Разрешаю, быдло, интересуйся.

Костыль дернул лицом, побелев. Скрипнул зубами, глядя в крохотные медвежьи глазки, прячущиеся в черно-кудрявой шерсти.

– Как зовут, дядя?

– Малютой…

– О, как…

– Славка он, – буркнул Азамат, – Малюта, пят`ак… Из тебя Малюта, как из козьей жопы свистулька. И дырка есть, и воздух проходит, только все больше воняет.

Бородатый скрипнул зубами, развернулся к нему.

– Это Асгард, – Женя вздохнула. – Додуматься же так назвать нужно. Асгард, князь, Малюта. Вы тут, натурально, очень альтернативно одаренные интеллектом особи. Мир свихнулся, чего про людей-то говорить…

– А она шарит… – уважительно пробасил Малюта-Славик. – Интересно, откуда?

– Земля слухами полнится, – старлей Новоуфимской СБ поморщилась. – Разве нет?

– Ажно вот тут, в самом нутре, приятственно от таких речей, пава ты моя… Не бойсь, мож, поживешь. Нам такие нужны.

– А я и не переживаю, – Уколова уставилась на него, – мне бы только руки освободить да выбраться.

– Это ты зря. В смысле, чо не переживаешь и руки. Их-то тебе ломать придется, а бояться стоит. Жертва впереди, Всеотцу. На костер живой страшновато идти, небось.

Даша сопела, играла желваками.

– Экая она у вас дикая, от ведь… Налим!

– А, воевода?

– Ты чего, остолопина, все здесь? А ну, нишкни к шорникам, велено же!

Сторож дернулся, сорвал кота с крюка, развернулся к двери…

Азамат побелел, глядя на мерно и мертво качающуюся усатую голову.

Дверь скрипнула, закрываясь. Малюта довольно ухнул, снова припав к рогу.

Даша развернулась к нему. Блеснула агатовыми огромными глазищами, впилась в его темные бусинки под мохнатыми бровями козырьком.

Малюта замер, заблестел в ответ, встал…

Женя затаилась, не веря сама себе и своим же глазам.

Бородатый шел к клетке, позванивая ключами в ручище. Медленно, сопротивляясь, шаг за шагом. Вот он рядом, вот, подрагивая, поднял связку с одним-единственным нужным.

Даша сопела все сильнее. Пот блестел, катясь градом по бело-молочному лицу, губу – до крови, ноздри шевелились, хватая воздух, тянули его, шумно, с всхлипами.

Малюта скрежетнул бородками в замке. Замер, повернул…

Борода шевельнулась, рот растекся в улыбке…

– Даша-а-а!!! – Уколова заорала, ринулась на прутья.

Колотушка бородатого, налитая, мохнатая от черной шерсти, с кружку сторожа, ударила змеиным выпадом, медвежьей лапой, чертовой костоломкой. Прямо между прутьев, точно в лицо.

Хрустнуло. Девчонка отлетела, приложилась о загудевшие прутья, растеклась по ссохшимся скрипучим доскам, раскинулась, вся в кровище.

– Вот оно как… просто Дарья… Ну-ну.

Азамат молчал. Уколова скрипела пальцами по прутьям. Костыль покачал головой.

– Копать-колотить, ты – чудовище…

– Чудовище – это она, девка ваша. Ну, милы други, ну, подсуропили, чего уж… Сухие дровишки вам подложу и даже на бензинчик не поведусь. Это ж какая битва у нас будет, а?! О-о-о, мутант супротив другого, Кощей да эта юница плоская. Ха! Князь доволен будет, да и сам порадуюсь.

– Слышь, болезный… – Костыль поерзал. – Ты о чем тут вещаешь, голова садовая?

– Пасть захлопни, ухря! – громыхнул бородатый. – Дозвонишься, я те сам язык выдеру, вот этими пальцами, веришь?

– Сложно усомниться в данной ситуации в настолько серьезных намерениях… Но, батюшка-воевода, позволь слово молвить?

– Ох, доведешь до греха, юродивый… Ну?!

– О каком Кощее ты говоришь, про какую такую жертву все, аки радиоточка, несешь пургу, да и на хрена вам бой какой-то, а, утырок ты злобный?

– Ты не понял? – Азамат мертво смотрел, мертво говорил. – Все же просто. Они – избранные, чистая кровь, потомки северных воинов и варягов. Посреди Азии, но как есть. Только на всю голову двинутые, до единого. Жертва Триглаву, в огне, завтра. А бой – после, между Дашей и кем-то еще.

– Той бледной тварью.

Малюта одобрительно хрюкнул.

– Смекалистый сукин кот, ать, ты посмотри, все понял. Не зря ж мы его гарпунили-то, кровопийцу. Посмотрим, кто из них одолеет, плоскодонка эта мозги ему вскипятит или он ее выпотрошит во славу настоящих богов!

Костыль задумчиво кивнул.

– А ты-то как сберег свой межушный ганглий, муж нарочитый?

Малюта осклабился. Подошел к нему. Провел указательным вкруг лба.

Под пальцем, едва заметно, виднелся шрам.

– Свезло мне, дурошлеп. В детстве ляснулся об бетон, черепушка так и треснула. Пластина у меня тута. Слышишь?

И постучал. Башка отозвалась медным стуком.

– Ну, драть тебя конем, ты прям поп – толоконный лоб…

– Потрынди, потрынди. Ладно, гостюшки, я пока пойду, а вы тут, коли еще не со всеми попрощались, да жизнь свою, грешную, не всю вспомнили, подумайте. И не завтра, нонеча же, апосля обеда, и пожжем вас. Эту вот только заберу.

Скрипнула дверца Дашиной клетки. Треснула, ткань, отрываемая от капюшона. Глаза ей бородатый заматывал старательно, плотно. Веревка для рук нашлась где-то под хламидой с белым коловратом.

– Чо зыркаешь, кобылка? – Малюта подмигнул Уколовой. – Не боись, драть ее не будем. Мосласта чересчур, да воняет похуже отхожего места. Сразу видать, что белого роду-племени с рожи только вы все, ни чести, ни уважения. Даже помыться не судьба была.

Старлей сплюнула.

Здоровяк ушел, даже не прикрыв дверь. Ну, а чего? Удрать не выйдет, прутья толстые, доски крепкие, замок ногтем не откроешь, Дашу унесли.

– Чего она на сторожа-то не попыталась? – поинтересовался Костыль. – Прям беда-а-а…

– Она многого не умеет, – Старлей откинулась на прутья, вытянула ноги. – Даша – просто девчонка, запутавшаяся в себе и в жизни. А ее этот… талант, он – как самопальный порох. Не пойми когда рванет, то ли в патронах во время выстрела, то ли в чане, если мешать неправильно.

– Доходчиво, – Костыль сплюнул. – Чей-то не улыбается мне гореть и орать на костре. А вам как?

– Глупости спрашиваешь, – Уколова повернула голову к Азамату. – Азамат…

Тот только мотнул головой.

– Они не дадут нам продать жизнь подороже. Доставать из клеток придут с дубьем и веревками. Покалечат, но не убьют. Надо будет не лезть на рожон здесь, попытаться снять веревки, пока будем идти.

– Грандиозно верная идея, одобряю. В целом мне нравится, – уведомил Костыль, – разве что кажется она… несколько невыполнимой. Но попробовать стоит, считаю.

– Других вариантов нет? – Уколова вздохнула. И ответила сама. – Нету.

Остальные промолчали. А чего тут сказать?

– Кому они в своем Асгарде молятся? Одину? Тору? – Костыль поерзал.

– Триглаву.

– Кому?!

Азамат почесал подбородок, посмотрел на него.

– Триглаву. У них с головой не в порядке. Хорошо, пока никуда особо не лезут, живут тут сами по себе.

– Угу. И иногда жгут проходящих мимо.

– Да, – Азамат сплюнул. – Нас полночи везли, не заметил? Это Абдулино. Как тут после войны смогли появиться язычники, поклоняющиеся богу, которого никто и не помнил, не знаю. Но они никогда не забирались так далеко.

– Забирались, – Уколова поежилась. – Два года назад оказались у Белебея. Мы тогда только разворачивались, даже преследовать некому было. Украли десять человек. Притихли, как узнали, что лучше не соваться.

– Ну, да… – Костыль тоскливо посмотрел на светлое окошко. – Лучше бы вы их тогда догнали… Наверное.

Сиделось скучно. Думать не хотелось. Страшно? Страшно. По глазам Азамата, по губам Жени, по сопящему Костылю… все ясно. Страшно. А как еще-то?

– Чему только люди сейчас не поклоняются… – Сивый усмехнулся. – Вот в одной деревеньке, где-то между Устьзажопьем и Засранью, молятся единорогу. Натурально, единорог из соломы, они ему молятся. Говорят, был раньше из серебра. Забрали какие-то Крысы. Потом из дерева, его стопил зимой местный дурачок. А соломенный – и проще, и дешевле, самое оно то.

Говорят, где-то оружию поклоняются. Не, серьезно, прям оружие есть часть воина и бла-бла-бла. Надо ж такую херню-то придумать.

Не, никто поговорить не хочет? Ну и ладно…

Пришли, когда крохотуля-окошко потемнело. Зимние дни куда короче даже осенних, а зима близко.

Пятеро, не считая Налима-сторожа, крепкие оглоеды, с тем самым дубьем и веревками. Костыль, явно решив попробовать, подрался. Уложился секунд в пятнадцать, на двадцатой, распластавшись по полу, беззвучно хватал воздух жадно кривящимся от боли ртом. Вроде сломать ничего не сломали, разве что…

– Падлы… – он сплюнул красным, как только смог говорить. – И как мне теперь бабам улыбаться и подмигивать?

Уколова всхлипнула, глядя на стекающий по лицу выбитый глаз, блестящий поверх алого. Как, как?

– Кверху каком, – добродушно пробасил Малюта, – да ты, милок, не переживай, ща мы тебе такую косметическую операцию сделаем, что зенка благом покажется. Весь жир вытопим.

– Это точно, верю, как себе…

– Озвезденеть, а, говорил, братья, чо хорош мракобес?

Братья одобрительно гудели, качали головами.

– Триглав-Всеотец порадуется жертве, – скрипнул возникший в дверях сухенький желтолицый мужичок в белом, – а что глаза лишили, будет тебе, Малюта, за то урок. Ночь в часовне стоять в веригах.

– Вы на всю голову долбанутые, – проинформировал Костыль, – шарики за ролики закатились. Часовня и Триглав? Беда-а-а…

– Иди уже, богослов домосраный, – буркнул Малюта, наподдав пинчища по тощему заду сивого, – достал трепаться. Заткните ему рот.

– Не-не, умолкаю. Вы уж последнего-то не лишайте…

– Глаз закройте, – скрипнул бело-желтый, – и ведите. Люди ждут.

Азамат вышел спокойно. Повернулся спиной, напряг руки, незаметно, но сильно. Если получится, он освободится минут через двадцать. Лишь бы они были, эти двадцать минут.

Уколова не дралась. Плюнула Малюте в физиономию, довольно улыбнулась, увидев брезгливо перекосившуюся рожу.

– А когда у тебя член в слюне, так же корежит?

– Ах, ты…

– Малюта! – бело-желтый покачал головой. – К Всеотцу чистые должны прийти. Ты же знаешь, кости-жребии им выпали без мук. Так что не трожь!

Не трожь…

Морозный воздух чуть не сбил с ног. Ударил свежим и чистым, сильно выпавшим снегом, хрустким до одурения… Последним хрустким снегом под ногами. Уколова шла, не желая вертеть головой, смотреть на что-то, думать о…

Никакая жизнь перед глазами не проносилась. Да и чего там было жизни, если разбираться? Борьба, выживание, постоянный бой и…

Женя терпела, как могла. Но прорвало именно здесь, посреди уже утоптанной площади, окруженной низкими крепкими домами из блоков и плит. Рядом с тремя бетонными столбами, вбитыми в землю, закопченными и черными. С уложенными под ними разнокалиберными поленьями и просто напиленными и наломанными деревьями. Никакого быстрого огня.

Слезы потекли сами собой. Да, мать вашу, уроды, да, я реву прямо при всех. И насрать. Моя жизнь, не ваша.

– Хорошо, что Малюта – балабол, – громко и не скрываясь, сказал Азамат. – Дрова сырые. Задохнемся раньше, чем пламя доберется.

Женя всхлипнула. Подняла голову, уставилась на низкое серое небо ее неласковой и такой короткой жизни. Внутри, со стеклянным хрустом, что-то рвалось и просилось наружу. Обещало спрятать в черноте забытья, укрыть с головой мраком и пустотой вместо жара и дыма. Рвалось… и не выходило.

Она вспотела, несмотря на холод. Сердце колошматило пулеметной очередью, било быстро-быстро, гнало кровь и адреналин, раскручивало страх, и без того полыхающий внутри.

Ветер трепал черные знамена с белым ломаным пауком, катящимся по ним. Гонял оставшуюся сухую пыль по белому покрывалу площади, заполненной людьми. Бился внутри мешка бывшей фермы, сжатой в кольце бетонных плит и четырех башен-дозорных по краям. Рвался удрать через дальние широкие ворота, украшенные грубым постом-барбаканом поверху.

Толпа вокруг переливалась сотней голосов, качалась, плевалась кожурками семечек, радовалась и смеялась. Людей спалят, как свинок? Так для дела же, все хорошо, так и надо.

Напротив столбов, на помосте, стояли три резных кресла-стольца. Само собой, занятые. Князем, княгиней и бело-желтым длиннобородым мужиком под пятьдесят. Перед ними, спеленатые, торчали двое. Даша со своей повязкой на глазах. И бледный урод в черном, скалящий острые зубы. Он щурил покрасневшие глаза, мотал башкой и черной гривой. И смотрел на Дашу, как кот на мышь.

– Тихо! – рокотнул князь, поднявшись и став даже больше Малюты. – Тиха-а-а!

Ропот пропал.

– Жертвы Всеотцу Триглаву приносим мы в честь сестры его, Мораны, хозяйки зимы и ветров! Триединую жертву дымом и горящей плотью в насыщение ее волкам и детям, прячущимся в белых одеждах матери своей! И бой двух извергов человеческого рода – на потеху самой госпоже и брату ее, ведущему нас истинной веры тропой, Одину, отцу воинов!

Рокот накатил со всех сторон. Черное и белое, живое, дышащее, жадно ждущее смерти незнакомой троицы, навалилось, накатилось, став вдруг разом ближе. Обычные лица обычных людей. Радостные и улыбающиеся, радостные и улыбающиеся… Мужчины, женщины, дети. Просто люди. Просто настоящие изверги. И все.

– Истинные боги дождались! – голос у бело-желтого оказался странно сильным, усмирившим галдящих. – Через тысячи лет восстали из небытия, подарив нам благо и любовь! Одарим их в ответ этим мясом и душами, что уплывут вниз, к Всеотцу, с дымом и пеплом!

– Вот это пурга-а-а… – восхитился Костыль через сжатые и стучащие зубы. – Как дым вниз-то пойдет, дядя?

Толпа качнулась к нему, но замерла, следуя за бело-желтым рукавом.

– Сейчас попробуешь. Но подождешь, пока эти двое чудовищ не убьют друг друга.

– Эй, ваше преподобие, дозволь слово молвить? – Костыль осклабился. Вместе с красной и подсохшей тряпкой на глазу смотрелось ужасно. – А?

– Что ты хочешь, нечестивец?

– Спорный вопрос, кстати. Почему сразу нечестивец?

– Отвечай.

– Мои друзья – очень скромные люди, а от вашего гостеприимства им точно не по себе. Позвольте нам с девочкой проститься. Один черт, руки связаны, а ваши обломы мне точно и вторую буркалу выбьют, если чего.

Азамат согласно кивнул. Лишнее время всегда хорошо. А три или две петли из пяти-семи уже немного подались. Что там думала Женя, так и осталось тайной. Внешне старлей осталось такой же. Разве что успокоилась.

– Следите за ней.

– И повязку-то снимите, вы чего?

Бело-желтый начал недовольно кривить и, все же, открывать рот.

– Снять повязку! – громыхнул князь. – Девки бояться?!

Толпа согласно захохотала, забухала, заржала и загоготала. Бело-желтый, скривясь, как от оскомины, согласно кивнул. Бледная тварь из прошлой ночи довольно оскалилась. Даша заморгала, привыкая к свету, оглянулась, застыла взглядом на них, троих.

– Правильно, – согласился Костыль, – если уж вам не нужна свобода, а души алчут деспотии, тоталитаризма и мракобесия, то надо хотя бы немного пользоваться главенствованием исполнительной власти над духовной. Верно?

И подмигнул князю. Жутковато так подмигнул.

Даша шагнула вперед, сопровождаемая двумя черно-белыми и их стволами.

Азамат покачал головой, глазами стрельнув на дульники стареньких АКМов, уткнувшихся в голову девочки. Не надо, не надо…

Беда и война быстро превращают детей во взрослых. Даша молчала. Обняла каждого по очереди, прижалась на чуть-чуть. Уколова прижалась щекой к ее грязным, спутанным волосам. Вздохнула, втянула запах, ставший даже близким.

Азамат сопел, хватал остатки тепла человечности, пусть и стоившей ему друга.

Костыль подмигнул, скривившись больно дернувшимся лицом. Наклонился к уху, расплылся в улыбке и что-то зашептал, зыркая по сторонам. А Даша вдруг засмеялась.

– В сторону ее! – рявкнул бело-желтый.

– Начинайте развязывать бледного беса! – князь, ревниво наблюдая за толпой и соседом по помосту, встал. – Бой, бой в честь Триглава.

– А-ха-ха-ха-ха!!!

Князь замер. Толпа умолкла. Бело-желтый так и остался с красиво вытянутой рукой, указующей на мутанта в черной коже. А Костыль хохотал…

– Господи, ну, уморил… ахах… А… ха-ха-ха! – Костыль всхлипнул, шмыгнул носом. – Триглав, блин… ой, не могу… ой, простите… Не трехчлен, точно?

Замерло. Накатила тишина. А Костыля стало не удержать.

– А как он, если всего по три, в сортир ходит?… А-ха-ха… Ох, простите, люди добрые, не удержался… А-ха-ха…

Толпа калилась ощутимой злобой. Сивый ржал конем и не собирался затихать.

Костыль, перестав хохотать, оглянулся. Уставился в злые глаза вокруг, шмыгнул. И…

– Братцы… Так если он Трехчлен, то у него… получается… шесть… яиц?! Фига се ему семейники нужны, чтоб таскать целое лукошко!

Покалеченное лицо застыло в изумлении. И, снова подмигнув, Костыль свистнул. И потом еще раз. И еще…

Охнула княгиня, схватившись за уши. Толпа, вдруг загудев, чуть шарахнула назад.

Свист резал воздух работающей циркуляркой. Бил по ушам визгом лесопилки. Рвал воздух аварийным ревуном.

Приклад ударил ему в затылок. Не сильно, чтобы не вырубить – сбить с тона, прекратить издевательство.

Костыль брякнулся на колени, чавкнув лицом по подтаивавшему снегу. Выплюнул снег и оскалился.

– Ну, уроды, повеселил я вас? Не нравится, когда про вашу трехголовую мразь некрасиво говорят?!

В этот раз рявкнули одновременно оба. Князь и бело-желтый.

– На костер! Первым! Пусть други его смотрят!

Старлей рванулась, разрывая веревки, дернулась вперед, упала, сбитая подножкой.

Азамат, тихо и неспешно, пытался освободить левую руку.

Даша прикусила губу, наклонила голову, прижимаемую стволом.

Костыль улыбнулся, разом стал серьезным. Его потащили, предварительно наподдав под дых кулаками. Притянули к столбу, спешно подкидывая дров. Малюта, довольно осклабившись, кивнул Налиму, так и вертевшемуся рядом с канистрой.

Резко запахло бензином. Из жаровни, скрученной из стальных прутьев, Налим выхватил факел. Опасливо держа на вытянутой руке, посеменил назад, подрагивая губами и втягивая носом собственный запах, густо смешавшийся с пролитым горючим.

Азамат тащил левую руку, внешне почти не шевелясь.

Напряги мышцы, когда тебя вяжут. Напряги изо всех сил, чтобы потом, расслабившись, получить небольшой зазор между веревками и твоим телом.

Пламя вспыхнуло в трех местах. Налим, бабски ойкнув, отскочил под дружный хохот. Князь, маслянисто блестя облизанными губами, наклонился вперед, втягивая ноздрями запах пали.

Получив зазор, чуть раздербань его. Незаметно и спокойно, прикидываясь ветошью. Враг не должен ничего заподозрить.

Огонь, лизнув политые стволы и поленышки, треснул, раз, второй, загудел под ветром, превращаясь из скромного рыжего цветка в целую клумбу. Костыль, кривя лицо, хватал воздух, уже начавший плотнеть сизым дымом.

Когда все перестанут следить за тобой, отвлекшись на страшную и такую им нужную казнь, заканчивай начатое. Аккуратно, не торопясь, освобождай руки.

Костер занимался все серьезнее. Завыл, пожирая дерево и кислород, суша все вокруг. Костыль, кашляя, выпрямился, набирая воздуха в грудь. Свист стеганул ударом хлыста, снова заставив многих вздрогнуть, резанул ржавой ножовкой, рванулся вверх.

Вот так, вот так, братишка, потерпи. Вырваться не получится. Умереть достойно и убить тебя – да. Всевышний не указывал жечь людей просто так. Жечь можно лишь чудовищ.

Толпа, ошалев от первого удара по ушам, оправилась, привыкла, скучивалась, наваливаясь кольцом вокруг. Жертве полагалось орать, но она свистит? Какая разница… дерево под его ногами уже занялось, уже пошло, уже начало лизать сапоги.

Азамат тихо, стараясь не щелкнуть суставами, сжал-разжал пальцы. Руки не разводил, хотя так хотелось… Ну, кто первый? У кого прямо рядом есть что-то опасное? Порыскал глазами вокруг и замер. Замер…

Огонь справился с отсыревшими бревнами. Сломил мощью и напором, заставил подчиниться. Затрещал всем сразу, почти добравшись к человеку, кашляющему и уже воющему вместо свиста.

Азамат замер, глядя в черные глаза Дарьи, от чьей головы загипнотизированный огнем урод убрал ствол. В совершенно черные глаза, что видел и мутант, уже открывающий рот.

Свист ударил со всех сторон. Окружил Асгард, резанул сотней клинков, чуть не выбив слезы из глаз. Свист скрежетал уже не одной лесопилкой, выл десятками «Дружб», рвущихся кромсать плоть вместо деревьев.

Костыль закричал.

Даша неловко завалилась набок.

Азамат рванул руки и, выхватив из чужих ножен, метнул нож, чавкнувший в глазу зазевавшегося черно-белого, сторожившего Дарью.

Рванул второй, у соседа собственного охранника и, крутанувшись, полоснул обоих по шеям. Успел убрать лицо от брызнувшей крови, прыгнул на тех, что с Уколовой.

Свист резал, дробил слух, несся к ним все ближе и ближе, накатывая странным и невозможным гулким топотом. Князь замер, оглядываясь и не понимая. С башен, разбрызгивая темное, вдруг полетели вниз караульные. И ударили очереди, отсекая сообразивших что-то, бросившихся под защиту домов.

Ворота набухли сталью, брызнули одновременно с грохотом и белым дымом взрывчатки. Свист ворвался внутрь кольца стен, взвизгнул выхваченной саблей, ударил победно и мощно. Топот обратился грохотом, ржанием, хеканьем, выстрелами.

Сизый дым взрыва дрогнул, распадаясь и выпуская из себя серого, в яблоках, коня с приклеившимся к спине юрким невысоким всадником. Блеснуло холодным, остро мерцающим в отведенной руке, весенним потоком плеснуло вниз, выпуская багровое из развернувшегося и оторопевшего Налима.

Всадник пронесся вперед, конской грудью сбив бабу с двумя детьми. Сталь, уже не блестящая, сверкнула снова, копыта отбросили ссеченную голову, понеслись дальше. А за ним, хрипя, матюгаясь и не прекращая резать воздух сотней циркулярных пил, в крепость Асгарда вливалась серо-черно-кожаная горячая змея, скаля клыки клинков и плюясь рассерженным свинцом.

А знамя, несшееся сразу за серым конем и его юрким всадником, оказалось тоже черно-белым. С черепом и костями. И надписью «Свобода или смерть».

Азамат несся вперед прыжками, летел, стараясь добраться до занявшегося по пояс Костыля, орущего, как заживо опаленная свинья на коптильне.

Малюта, выхватив собственный нож, потерявший в сутолоке АК, вырос перед ним. Огромный, злой как черт, неприступный как скала. Мешающий добраться.

Азамат рыкнул, прыгая, сбивая с толку, уклонился от выпада, скользнул вбок и ударил левой. Точно в нос, вгоняя его внутрь. Злоба рвалась изнутри, подгоняла и подстегивала, даря силы не меньше, чем у бледного мутанта, пытавшегося удрать. Первый всадник не подарил ему свободы. Черт знает почему, может, из-за бешеного оскала клыков в повернувшемся лице?

Шашка свистнула, срубая голову единым махом. Та покатилась, щелкая зубами, замерла, пару секунд повращав бешеными глазами. Азамат отфутболил ее, пробежался по Малюте, упавшему в костер и завонявшему волосами, трещавшими, как солома. Рубанул веревки, пользуясь оторопью пламени, взявшегося за огромного бородача. Подхватил горячего и воняющего сгоревшим мясом сивого, ушедшего в темноту. Спрыгнул, едва успев унести ноги из очнувшегося пламени.

Упал на колени, бережно уложив застывшего колодой Костыля. Тот дрогнул, разлепил глаз, дрогнул лицом, черным от гари. И закричал.

Копыта простучали дробь перед Азаматом. Хрустнул снег под спрыгнувшим всадником. Аккуратные сапожки остановились, рядом, покачиваясь, темнела вся заляпанная шашка.

– Врача!

Женщина. Азамат поднял голову, натолкнувшись на широкое, чуть курносое лицо под рыжеватыми волнистыми и коротко стриженными волосами.

– Врача!

В углу резали оставшихся. Жечь крепость Атилла приказала только по уходу. Баб с детьми решили отпустить, но не сразу. Пока те, сбившись вместе, ждали под пятью стволами, направленными на них.

Азамат сидел у костра, жевал галету и косился на Костыля. Того уложили в широкие сани-розвальни, накрыли найденными одеялами, подложили под голову свернутую шинель.

Доктор, седой полный дядька, постоянно оказывался рядом, мерял пульс, порой меняя повязки. И два раза ставил морфин. Остекленевший глаз сивого плавал в мути, но ясности речи тот пока не потерял. Да и сознания – тоже.

Уколова сидела рядом, держала не обгоревшую руку в ладони и молчала. Даша грелась сладким, на меду, отваром рядом с Азаматом.

Атилла, невысокая, крепкая, ладная, дымила трубкой с длинным чубуком и играла кольцами портупеи. Летная куртка светлела вывернутой цигейкой воротника, глаза внимательно блестели, наблюдая за троицей. А Костыль улыбался, окунувшись с головой в опиатный дурман. Улыбался уцелевшей половиной лица.

– Чертов эскадрон? – Азамат отхлебнул из фляги. Все свое добро они нашли в закромах Асгарда. – Ни разу не слышал.

– Я о тебе – немного, – атаманша пожала плечами. – Что с того?

– Ничего.

– Эй, не ссорьтесь… – Костыль повернул голову. – Живы, курилки, да? Вот так, браток, сам видишь, коц-брык – и в дамках. Вуаля, крепость наша.

Азамат кивнул, посмотрел на него.

– Ну, не злись, не надо.

– Да я и не злюсь. Так, если только…

Атилла кашлянула. Азамат взглянул на нее. Та показала трубку, мол, дым не туда пошел.

– Ты прости, братишка, – Костыль сплюнул, тягуче, себе же на подбородок. Старлей вытерла. – Спасибо, красавица. Ты тоже прости. Я вас специально же подставил, когда лыжа у чудо-транспорта сломалась. Знал, что те черти нас найдут. А внутрь просто так не попали бы, сам понимаешь…

– Ты сразу шел именно сюда? – поинтересовался Азамат.

– Нет, – Атилла взяла его флягу и хлебнула. – Он просто разведывал, что да как. Вы попались случайно, но дорога выпала, куда нужно. А про этих ублюдков я ему рассказала. Если бы не ваш бой со снежными охотниками, не нашли бы. А так… Так получилось, как получилось. Ты бегал за охотниками, я говорила с Костылем. Мой лучший разведчик получил новое задание. Нам заплатили за уничтожение этого кубла, мы его уничтожили. Внутрь попасть было нереально, если бы ваша девочка не отвлекла часовых. Талант, что и говорить…

Азамат покосился на свой обрез. На двоих, Грача и Дрозда, сейчас только мывших руки, выйдя из подвала. Там, внизу, долго орал бело-желтый. До него кричал князь. Княгиня, чего уж, криком если и заходилась, то почему-то довольным и где-то в одной из фур эскадрона. Свое дело два тощих, длинный и низкий, типа, сделали. В оружейную повозку, огромную и обитую сталью, грузили боеприпасы из тайника. Серо-голубые огромные гром-быки, запряженные в нее, недовольно косились и посапывали.

Он покосился на весь эскадрон, деловито разбирающий трофеи и по очереди вытаскивающий приглянувшихся бабенок из толпы пленных. Бабенки не роптали, дети молчали, а оставшиеся конники терпеливо ожидали ужина у походной кухни. И было тех сабельников куда как много для его обреза и для до смерти умученных Уколовой с Дашей, так и не пришедшей в себя. Батарейка в девчонке подсдохла сильно.

– Да не нужна она мне, не журись… – Атилла снова задымила. – Захочет пойти, возьму. Вольному воля. У нас так.

– А эти? – Уколова кивнула на пленных.

– Что-то имеешь против, сестренка? Решила пожалеть?

Старлей не ответила.

– Я вам сильно поднасрал, вы уж простите, – снова затянул Костыль. – Но куда деваться было?

– Ты из-за нее или из-за задачи на костер так рвался? – поинтересовался Азамат.

Костыль не ответил, снова уплыв куда-то в себя. Морфин заканчивался, зубы сивого скрежетали все сильнее.

– Вы ее берегите, – Атилла кивнула на Дашу. – Такая сила… Даже страшно. Пойдем, Азамат, прогуляемся.

Снег скрипел, выпав вновь. Свежий и чистый, накрывший всю грязь этого чертова места.

– Вы с нами не пойдете, это ясно. А я вам должна. Там четыре лошадки, из местных конюшен.

– Вы только заказ выполняли?

– Да нет. Почему бы не прибарахлиться там, где все уже просчитано и намечено для операции? Лошади, патроны, еда, одежда, обувь. Нам все сгодится. В степи тяжело. Но там воля.

Азамат не ответил.

– Лошади, говорю. Спальники, вода, боеприпасы и оружие. Консервы, нормальные, из наших запасов.

Атаманша махнула врачу, бинтовавшему одного из отрядников.

– Ты его спас. Мог бы оставить. Почему?

Азамат усмехнулся. И не ответил. Зачем?

– Да? – врач оказался рядом. – Снова укол?

Атилла кивнула. Смотрела на эскулапа пристально, выжидая.

– Я не волшебник. Он умрет от болевого шока и гангрены в ближайшие дни. И все эти дни, или часы, как хотите, будет спать и ходить под себя. Морфина хватит, не жалко. Но не лучше ли…

– Не лучше.

Атаманша мотнула упрямым подбородком.

– Делай свое дело. Уйдем в степь, на волю, там ему место. На курганах, под ковылем.

Азамат вытащил руку из кармана. Протянул ей коробку. Последнюю.

– Что это?

– Умрет – положите с ним. Это часы. Хорошие часы. Идут до сих пор. Подарок ему.

Она шмыгнула.

– Уходите? Ночь на дворе.

Азамат не ответил. Зачем? Грохота они тут учинили – мама не горюй. И скоро за ними явятся. Пора уходить.

Снег кружился в свете костров, ложился, накрывал людей, их боль и грязь. Чистый и почти непорочный. Ждать нечего, надо уходить. Главное здесь Азамат сделал.

Саблезуб сейчас носился по теплому майскому лугу, гоняя зазевавшихся куропаток и мышкуя. Кошачья душа легче перышка. Улетела с развеявшимся дымом костра, запаленного вместе с Уколовой. Отдавать друга на поживу червям Азамат не собирался.

«Такое разное прошлое: дорога»

Бойся выходить за калитку, говорил старина Бильбо. Он был прав. Километры легко бегут под колеса, когда есть цель. Хорошо, когда средства ее достижения – по душе. А еще тебя может просто затянуть вьющимся узором дороги и не отпустить. Даже больше.

Она вдруг кажется бесконечной. Бегущая вперёд, пропадая и появляясь, недосягаемая и близкая. Дорога – как змея, убаюкивающая далеко сидящую жертву пляской узоров чешуи. И непонятно, такая же опасная или нет.

Серый выгоревший, черный промокший и почти незаметный под белым асфальт. Звонко поющие рельсы и изредка встречающиеся темные деревянные старушки-шпалы. Коричнево-желтая и обманчиво легко-пыльная грунтовка. Зеркально-непроглядная и радостно-лазурная живая речная гладь. Дорога всегда с тысячью лиц. А ее маски прячут за собой что угодно.

Мохнатый спящий медведь кургана видел хищных, спешащих за поживой, ястребов-степняков и комсомольцев, разрезавших тела его братьев ради первого узкого полотна, шуршащего сейчас миллионами убежавших в прошлое покрышек.

Покосившаяся деревянная мельница никогда не увидит своих сгоревших сестер, а огибающая ее деревенская дорога может выжить и без смеси битума с гравием, каменная от ног в сапогах, лаптях, башмаках, босиком и в модных синих кроссовках, топтавших ее.

Зеленая, со злыми наглыми камышами и геликоптерами-стрекозами, бегущая куда-то река качала на себе плоскодонки, плоты и первые надувные лодки, видела даже катерок с танковой башенкой, убегавший вслед каравану братьев и не знавший о ржавой могиле на дне напротив Сталинграда.

Новая лента развязки, строившаяся все, казалось, детство, шипящая старой резиной совсем не молодой «шестерки», приняла пачку сигарет, скуренную за сто километров моей дороги домой после войны. Двадцать сигарет, сто километров и безумное количество ударов сердца, перегоняющего все лошадиные силы бежевого «тазика», везшего меня домой. Домой, по самой родной и знакомой до деревца на обочине дороге.

Она может не вести к храму. Да и не должна. Но всегда должна быть одна-единственная, ведущая к теплу.

Преследователи

Дым, едва поднимающийся в снежное небо, заметили с трудом. Валило со вчерашнего обеда и всю ночь, какие тут следы? «Выдра», порскающая, аки борзая, впереди каравана, блеснула развернутым прожектором, еще и еще. Блики складывались в точки и тире древней и надежной азбуки Морзе.

Белое давило не хуже серого сверху. Белизна наваливалась со всех сторон, прижимала грязно-серые коробки, пыхтящие выхлопами, мерно-устало ползущие вперед. На броне сидели только дозорные. Половина – из оставшихся военных, половина – сплошь наемники. Последние ворчали все громче, косились на майора, спокойно рассматривавшую степь в бинокль редкими привалами. Пока не огрызались, терпели. Пока…

Клыч, выбравшись наружу, внутрь не желал совершенно. От слова совсем. Вонь немытых тел с носками и портянками не раздражала. Куда там… Просто хотелось перебить весь экипаж с десантом, не более того. И сильно мечталось о горячей воде. Хотя боролась мысль о бабе. И само собой очевидно, о которой.

Не о Семерке, не приведи Госпо… Иногда Антон Анатольевич начинал опасаться самого себя и желал удариться лицом о металл, чтобы мысли дурные в голове не совокуплялись, порождая таких вот монстров.

Витало вокруг и в воздухе что-то… эдакое, так и подсказывающее в ухо: скоро, сударь, ох, скоро…

Что – скоро? Ошибиться сложно. Эти дела Антон Анатольевич чуял всеми порами собственной кожи, всеми рецепторами носоглотки и каждой гребаной папиллярной линией пальцев. Ох, да…

Скоро будет много крови. Очень, очень, совершенно бесстыдно много кровищи. Просто по самую шейку в нее окунутся все, чьи рожи видел день ото дня. Да и он сам, бывший батька Сатана, бывший хозяин огромного куска земли крохотной части земли, бывший повелитель пары тысяч выживших, обмакнется в нее по уши. И ему, ври, да не греши, сам себе, это жутко нравилось и дико хотелось.

А ждать? Ух, научился, жизнь и не такое заставит вбить в себя, если нужно. Подождет, не обломится. Все необходимое – здесь, далеко ходить не надо. Руки, ноги, «маузер» с парой ножичков за пазухой и в сапоге. И штука, куда как больше необходимая для грядущей мясорубки… голова.

Колонна, фыркая дизелями и чернея сгорающей солярой, развернулась, потекла к «выдре». Конец уже близок. А какой он случится – дело другое.

Антон Анатольевич смотрел на серый прямоугольник впереди. Форт, что ли? Крепкие стены, кровли над башнями делали сплошь из железа, крепко… А все ж рухнули. Огонь тут постарался на славу, отсюда аж на языке перекатывается едкой горечью, смешанной с гекатомбой славно прожарившегося мяска. Хех, эт точно, тут он не сомневался, какого рода говядинка пошла на огненное приношение богам прошлого и грядущего. В настоящем боженька жил один. Или одна. Алчная, злобная, мерзкая паскуда Беда.

Крепость-новодел была мертвой. На въехавших смотрели пустые глаза. Совершенно пустые. И мертвые. В живых не осталось никого.

Вороны, скопом слетевшись с округи, пировали. Каркали, перепрыгивая и перелетая с тела на тело, выклевывали оставшиеся глаза, мелькали клювами в выпотрошенных телах и распущенных пополам горлах, тянули склизкие пленки внутренностей, раздирали начавшее сереть мясо.

– Седьмая, выставить караулы, – майор спрыгнула вниз, размялась. – Долго задерживаться не стоит.

Седьмая запнулась, хотела что-то спросить. Тронула пальцами маску, потянула ее… Клыч замер, внутренне торжествуя.

– Что несет Орден? – Войновская хрустнула пальцами.

– Порядок.

– Кто мы?

– Солдаты порядка.

Майор кивнула. Едва заметно остановившиеся бойцы снова засновали взад-вперед, как муравьи, слушающиеся королеву. Не выгорело. Пока…

– Буран через час начнется, – рыжая наемница из Похвистнево остановилась рядом. – Час, не больше. И до ночи, не меньше. Люди выдохлись.

Как эта огненно-плотная телка стала вдруг верховодить у вооруженного сброда, идущего с Войновской? Клыч-то знал, да молчал. Все на руку, все как надо идет. Майор уставилась на нее.

– Почему уверены?

– Вы умеете воевать, я – искать людей. Или их головы, – рыжая сплюнула, дернув верхней губой, намертво рассеченной шрамом от ножа. – Работа кормит, я ее знаю. Буран будет, руку не увидим. Те тоже встанут. Нам бы следы поискать, найти кого живого, порасспросить. Люди отоспятся. Сколько прем-то?

Войновская улыбнулась. Самой своей доброй улыбкой. Таких у нее в запасе есть немного, но все очаровательные. Даже на баб действуют, это Клыч понял давненько.

– Клыч?

– Да?

– Пройдемся.

Антон Анатольевич кивнул. И только отойдя на десяток метров от каравана, понял, что чего-то не хватает. Кого-то.

Восьмой, следуя незаметному жесту, остался у машин.

– У нас прямо свидание, майор. Ты, я, романтично хрустит снег и воняет спаленной цивилизацией. Это прекрасно.

– Здесь нет цивилизации. Здесь дремучее средневековье и моральное разложение с духовным людоедством.

Клыч удивился. Без слов, но выдав себя изумленно выгнутой бровью.

– Место называлось Асгард. Язычники-нацисты, ведомые шизофренией жрецов и считавшие себя чистой кровью истинной белой расы. Мужчины погибли в бою или после него. Баб с детьми прикончили выпущенные рабы.

Клыч удивился еще больше и не удержался.

– Майор, вы – медиум, общаетесь с душами умерших или по утрам гадаете на кофейной гуще, бараньих лопатках или, даже хуже, на человеческих потрохах, как римские гаруспики? То-то, думаю, пропадают у нас новобранцы…

– Новобранцы пропадают у меня, не у тебя. Это первое. Второе, если подумать и не ерничать, вычисляется логически. С логикой у тебя, Антон Анатольевич, явно в порядке. Спишу на усталость и вынужденную поездку поверх брони.

Клыч сплюнул. И добавил в голове новый разряд для блондинистой сволочи: перед употреблением переломать все пальцы на руках и ногах. В качестве компенсации морального ущерба.

– Ладно… – майор начала подниматься по лестнице на стену. – Прогуливаемся же, Антон Анатольевич. Мило беседуем. Рассуждаем о жизни, смерти, убитых местных жителях и сожженной фортеции, вместе с прочими разными пустяками. Ты ж не против, друг сердечный?

Ну как можно отказать такой… бабе в ее глупостях? Антон Анатольевич всегда считал себя воспитанным кавалером и галантным ухажёром, стоило соответствовать.

– Только за. Так чего мы поперлись на ветер и под снежок?

– Поговорить, дружок…

– Куртуазно, хм. Слушаю, майор. Хотя… что все же тут случилось? Душа горит, правды алчет.

Войновская остановилась, глядя в непроглядно-белое перед глазами. Запахнула воротник короткой бекеши, приобретенной в Похвистнево, постучала стеком по голенищу.

– Вон там, прямо на стене, вполне четко и даже художественно, написано о свободе али смерти. Идиотский выбор, но всегда в почете у не желающих жить спокойно, готовых творить чего вздумается и бороться с любой властью. Верно?

Клыч почесал все больше раздражающую заросшую щеку. Интересный разрез… Пооткровенничать захотелось, стих нашел, подвох какой-то?!

– Разведка всегда идет впереди войск. Разведка есть двух типов – диверсионная, силовая, с ударами по нужным точкам, и внедренная, скрытая, прячущаяся под масками. Извиняюсь, что говорю так нудно, но уж как научили.

– Искренне интересно слушать, майор. Польщен откровением и честностью.

– Искренне рада, боюсь представить, чем эта искренность мне обернется, если окажусь в ваших нежных властных руках. Подозреваю, что вот этот самый стек вы мне мечтаете запихнуть в совершенно неподходящие для этого отверстия моего же тела.

– Как можно такое даже представить, ай-ай-ай, откуда такие подозрения, майор?

– Оттуда же, откуда мои подозрения по разброду и шатанию воинского коллектива, служащего под моим началом. Откровенность сейчас необходима для понимания тобой простейшей вещи.

Войновская явно ждала вопроса. Или действия. Клыч поиграл бровями, поправил перчатки, бросил взгляд назад, не таясь.

Восьмой остался внизу? Седьмая руководит обустройством? Майор ему так доверяет? Ну да, так оно и есть. Верю-верю всякому зверю…

Сколько снайперов в отряде? Верно, двое. Известных лично ему. А сколько человек в разведке? Шестеро оставшихся. А есть ли там снайпер? Глупый вопрос.

– Ты жив, Антон Анатольевич, потому как ты хоть и засранец, но засранец полезный и нужный. Ребят спас, только из-за этого жив. Седьмая только благодаря тебе сейчас может орать. Но сентиментальной дурой считать меня не стоит.

Вон те ублюдки, нанятые в Похвистнево, уже несколько раз делили навар, что получат за твою голову. Именно за голову, а не тебя целого. Кому ты там так насолил, дело не мое, мальчишка ты взрослый, память отличная, сам все знаешь. В одиночку, здесь, ни черта ты не стоишь. А раз так, то?…

М-м-м… Антон Анатольевич озабоченно покачал головой. Вот как оно все обернулось, прям хоть на колени падай да сапожки милостивице языком нализывай до зеркального блеска. Точно, именно так.

– Допустим… Так что по поводу погибших здесь?

– Сказочный темперамент у тебя, Антон Анатольевич. Разведка, как я говорила, очень важна для армии. Повторюсь, что вот прямо здесь проживала странноватая колония как бы язычников, считавших себя истинным воплощением белой расы. Поклонялись какому-то забытому славянскому подземному богу и с чего-то называли скопище сараев и бетонный забор Асгардом. Но Одином себя никто не считал.

А вырезали их подчистую анархисты-наемники, сбившиеся в банду пару-тройку лет назад. И знай они, что где-то рядом солдаты Ордена, даже не сунулись бы, понимая про удар в спину и отсутствие альтернативы помереть. Так что тут все просто. Вопрос только в нахождении здесь вашего… должника.

Клыч скрипнул зубами.

– Должника?!

Войновская прошлась льдом своих глаз, чуть улыбнулась. Сука чертова…

– А кто он вам? Бросьте, сестренка ваша точно не была фиалкой, друг друга вы стоили. Наш псарь умеет не только носиться по округе со сворой, он еще вполне себе дельный рассказчик. Вам, Антон Анатольевич, не занимать изобретательности в способах воздействия на человеческие души с телами. Конечно, Азамату не стоило разделывать вашу двойняшку, как тушу на скотобойне… Но ведь ничего не происходит просто так.

Красное навалилось сразу, заставило дрогнуть пальцы, дернуться к этой твари в форме, вцепиться в горло, выдрав его к чертям собачьим, воткнуть спрятанный нож в кишки, разрезав брюхо, и залить падлу собственной кровищей пополам с дерьмом из потрохов.

Пуля тенькнула в стену, стеганула жесткой крошкой, срезав кожу со скулы. Вместе с, мать ее, жесткой рыжей щетиной.

– Охолонули? – протянула-пропела Войновская. – Не стоит, Антон Анатольевич, недооценивать ни меня, ни моих людей. Рассказать, по каким причинам?

Клыч слизнул кровь с пальцев, массирующих горевшую кожу.

– Весь внимание. Извиняюсь за несдержанность, но… Мы с сестренкой были очень близки. Ужасно близки.

– Так сильно, что ни разу не назвал ее по имени в нашем разговоре.

– А вот это – не ваше дело.

– Мы снова на вы?

– Есть разница?

– Никакой. Мне рассказывать дальше?

– Несомненно, горю от нетерпения. Хотя наша беседа и раскалилась донельзя, так даже интереснее. Есть особая перчинка, заставляющая предвкушать основное блюдо.

– Надо же… экий ты гурман. И что за блюдо ожидаешь? – Войновская прищурилась. И незаметно отодвинулась еще на пару шажков. Эти ее «незаметно» длились уже несколько минут. Клыч и не упорствовал, не лез к ней. Пуля – дура, коли стрелок – дебил. Спорить с «винторезом», чпокнувшим своими девятью миллиметрами так точно… пусть идиоты такими играми балуются, Клыч потерпит.

– Ну, не заставляй женщину ждать, Антон Анатольевич, предварительные ласки хороши в меру, можно перегореть.

– Да откуда же мне о таких изысках знать… я человек простой, деревенский, лапотный, можно сказать. По ндраву бабенка? На сеновал, юбку на голову, и драть ее кверху задом без всяких…

– Простые нравы, простая жизнь. Черт с ним, руби правду-матку, батька Сатана.

– Да как скажешь. Вербовать ты меня хочешь, майор. Заручиться поддержкой для чего-то. Причина простая. Нет у тебя людей, ни здесь особо, так, рожки да ножки, ни у тебя дома, в Ордене вашем. Наемников тянешь, как мясо, чтобы под пулеметы пустить, это понятно. А вернуться ты хочешь, зря думал обратное. Девчонку эту думаешь найти и как-то использовать. И уж на что мне приятно порой на нервах поиграть людских, особенно оголенных, пропуская ток от динамки полевого телефона, но, думаю, тут и мне станет страшно. А башкир тебе нужен, чтобы девочкой управлять, потому как ты давно поняла, что обычные люди привязываются друг к другу.

Время собачье вокруг, час белого хлада и волчьей пурги, мать ее… А башкир со старлеем этой, как ни крути, девчушку эту тащат явно не только из-за задачи. Она им как собственный ребенок стала, иначе давно бы плюнули и нам бы ее сдали, за спокойствие и отдельную плату. Это, вишь как, благородство такое, вредное и ненужное качество по нынешним временам. Так что, может, и получится.

– Никак любил книжки найденные почитывать, да еще фантастические? Метафоры-то какие красивые, удивил. А еще удивил такой проницательностью. Да, Клыч, ты мне нужен. Такие подонки не часто встречаются. Поможешь мне – помогу тебе. Все честно. Считаешь себя самым хитрым и хочешь за моей спиной проворачивать свою контрреволюцию? Пробуй. Мои люди – это мои люди. И, точно так же честно, убью тебя лично. Договорились?

Клыч усмехнулся. Прямо переговоры на высшем уровне и торг титанов современной жизни. Стоя под снегом на стене из плит растасканного коровника и мечтая о сухарях и паре сушеных рыб на ужин. Прямо встреча мировых лидеров на полях саммита, точно.

– Договорились. Вход к вам – рубль, выход – два?

– Как-то так.

– Чем будет отличаться от именно сейчас?

Войновская прищурилась.

– Мне иногда не по себе от твоих мыслей. От твоих паскудных гаденьких мыслей, где есть я и столярный набор из моего же «Тайфуна». Но, понимаешь ли, Антон Анатольевич, таких, как ты, встречать мне приходилось не так и часто.

– Но приходилось?

– А как же, не стоит считать себя уникальным и неповторимым во всем. В чем-то таких же выродков не довелось лицезреть, в чем-то тебя даже опережали.

– Но все же не во всем, верно?

Войновская кивнула, соглашаясь. Щелкнула стеком по сапогу.

Вопрос висел в воздухе. Очень явственно ощущаемый на языке, колючий и болезненный вопрос. И даже не хотелось его задавать. Настолько опасным он казался.

Клыч отвернулся, уставился за стену, любуясь безумством нежданно наступившей зимы. И та обещалась стать лютой, аж до позвоночника достающей ледяными своими пальцами. А пока…

Буран бураном, пока лишь вьюжило. Несло поземку, закидывая степь от края до края, пряча серо-желтое еще глубже, кутая до робкой и чуть теплой весны белоснежным покрывалом, что легко станет саваном.

Бесконечная белизна, покрывающая землю. Не тающая, хрустящая замерзшими людьми, нелюдьми, всем живым, повсюду.

Клыч даже вздрогнул. Не-не, такого ему на хрен не надо. Есть ради чего жить. А весна… весна наступит, никуда не денется.

До тепла стоит дотянуть, весной жить станет веселее, хоть спи прямо вот так, без крыши над головой. Ничего, потерял все – наверстаешь. И эту… жестко-четкую вертел он на кое-чем, как ей ни думается иначе. Он, Клыч, – кислота, разъедающая изнутри все, до чего дотянется, помни об этом, майор. А предложение… Хорошее предложение.

Быть хозяином половины района вокруг мертвого города или стать царем мертвой, но не полностью, области? Выбор очевиден, дураком надо быть, чтобы променять синицу на журавля. Синица родней, и ее он вернет. С журавлем обломаешься по полной, нечего и целиться, если заместо ружья рогатка. А у него сейчас так вообще камень только, пусть и семь шестьдесят два. Ничего, наладится. Хотя…

О, несется через двор военный, спешит, аж падает. Логика, дедукция, мать ее… не дурнее паровоза, красавица. Бывал здесь его дружок-башкир, иначе с чего торопиться солдатику. Нашли кого-то живого в подвалах или еще где, выяснили быстренько, ножик под ногти загнав, про проходивших мимо. А раз несется воин, так жив Пуля, просто снова дальше упорол. Черт ему ворожит, не иначе. Или шайтан, кто там у муслимов?

К гадалке не ходи, так оно и есть. Раз так, то с утра – снова в погоню. И хорошо, если у майора на него виды. Так оно проще будет.

Если бы только не прозвучавший ответ.

– Майор?

– Да?

– Встречала уникумов, это понял. И где они сейчас?

Прекрасные топазы майора льдисто блеснули.

– Гниют. В земле, песках, болоте и прочем говне.

Глава 13 Последний бой чертова мира

Оренбургская… Башкортостан…

кто ее разберет, чертову лесостепь?!

Лошадки трюхали и трюхали. Уколова ругалась сквозь зубы, то подкладывая свернутую плащ-палатку, то убирая. Растерла себе седалище в лоскуты, если не сказать в лохмотья.

Снег валил. Изредка заканчивался. Лохматые низкие лошаденки перли прямо по целине, выбираясь и снова проваливаясь по брюхо. Азамат, порой оглядывающийся, сутулился в седле мокрой галкой, молчал, лишь постегивал свою кобыленку. Даша, посередке, снова замкнулась, казалась замерзшей внутри, оледеневшей до хруста души.

Женя не дергала ее, не хотелось. Апатия наваливалась все сильнее. Чем ближе к дому, тем тяжелее. Там, за спиной, остались не только боль, кровь и много смертей. Там осталась прежняя Уколова. Уверенная в правоте – своей и своего дела, выборе пути и остальном, вдруг превратившемся в пустоту, пепел и прах. Только лед, коркой сковавший каждого из троих внутри. Не растопишь просто так.

Окружающий мир леденел все больше. На глазах, за ее короткую жизнь, становился все горше и безнадежнее. Как проклятая белая бездна, раскинувшаяся вокруг. Мертвая, холодная, безжизненная.

Мерная тряска баюкала, заставляла крепче держаться не только за поводья. Левую руку, снова никак не приходящую в себя, примотала ремешком к высокой луке седла. Хотела примотать себя. Азамат отговорил, сказал, лучше упасть в снег, проснуться.

Глаза сами собой слипались. Усталость, копившаяся так долго, прорывалась наружу. Сон, липкий, дерганый, то окунал с головой, то выбрасывал из тягучей полыньи. Да хотя бы и так… Женя хотела просто добраться до дома. Выспаться. Отдохнуть. Забыть все случившееся. Не думать о неверном выборе. Слабость легко найдет дорожку, если ты хочешь ее.

Ветер порой хулиганил, бросался пригоршнями ледяных колючек. Она приходила в себя, оглядывалась, искала своих, искала врага… успокаивалась. Азамат, последний раз выйдя из своей личной черной дыры в душе, хмыкнул. Потом сплюнул, повел глазами вокруг.

Холодно, Женя, зима пришла. Людей мы услышим, никуда не денутся. А зверье спать легло или отсиживается от бури – ломает больные кости, сводит мутировавшие мышцы, давит прыгающая погода. Ни один крыложор не вылетит, пока полностью снег не ляжет и зима не захрустит морозами. Даже звероволки в логовах коротают деньки, ждут совсем спокойных ночей. Кривая удача экспедиции решила повернуться красивым боком, подарила спокойные пару дней пути.

Вот так вот, вот и дремалось. Или нет?

Истончившаяся душа и выжатое тело двоились, тянулись куда-то легкими полупрозрачными нитями, убегали за горизонт, касались то ли случившегося, то ли грядущего. Лучше бы такого не случилось.

Ледяная пустыня от края до края. Черно-сверкающие деревья, звенящие гирляндами ветвей, блестящих даже под непроглядно-серым небом. Умирая от касания голубоватого дыхания мороза, звонко лопались, брызгая блестяще-белой мерзлой сердцевиной.

Холод, скрежеща самим воздухом, ходко бежал вперед и вперед. Потрескивал каменной твердости ледовыми скульптурами, растущими от неуловимых его гончих, невидимо мчащих перед хозяином.

Гудели, застывая и разрываясь, тонкие листы крыш встреченных на дороге сел и городов. Пустых, мертво черневших осиротелыми окнами, даже не пахнущих давно и прочно ушедшими в пустоту людьми. Хрустели, разлетаясь алмазной шрапнелью, нестойкие стекла, сдающиеся под напором двоюродных прозрачных братьев с сестрами, бросаемых пургой.

Зеркала застывших озер, скованных по самое дно, отражали лишь черные прорехи космоса, глядевшие через пустые бельма густых серых небес. Изломанная синева рек, никуда больше не бегущих, пряталась под все растущими и растущими белыми курганами, полнеющими буран за бураном.

Пустыня дышала и звучала сама собой. Никто и ничто не нарушало страшного безбрежного покоя Хельхейма, оставшегося даже без хозяйки, заковавшей сдавшуюся землю стально-зеркально-ледяным панцирем.

Ни крика. Ни карканья. Ничего. Пустота, звенящая лишь эхом рвущих воздух ветров. Ни воробья, ни галки.

Лишь ворона, одиноко сидящая на такой же одинокой почерневшей березе. Агатово сверкающая неподвижная птица на ониксово сияющем дереве.

Ворона?!

– Тихо.

Она догнала Азамата. Или Пуля решил дождаться ее.

– Две головы?

Азамат пожал плечами. Не разглядишь. И не попадешь. Далеко. Снег снова валит потихоньку. Хотя…

Каркнула. Сорвалась, низко упав, почти чиркнув сугроб. И пошла над ним, над другим, дальше и дальше, почти не взмахивая крыльями. Стелилась по-над землей, прижимаясь к изгибам и почти сливаясь со снегом, чуть чернея.

– Ну да, две, наверное…

Азамат сплюнул. Замотал лицо палестинкой, поправил маску. Кивнул Жене, снова уходя вперед. Даша, замерев, просто ждала. Ни слова, ни движения.

Ну… сложно ее понять. Еще сложнее – не попытаться сделать такую глупость.

Взяли, потащили, дальше и дальше. Через огонь, боль, смерть. Только из-за приснившегося. Пусть оно и не само по себе случилось. Беда вокруг, да… Только человек – не дерево, не может просто твердеть, пряча нежные волокна внутри жесткой коры. Особенно в пятнадцать.

Время все лечит и ставит на места. А Уколова будет рядом. В любом случае… Каким бы тот ни вышел.

Старлей мотнула головой, плотнее запахнув башлык, подаренный анархистами напоследок, и толкнула ни в чем не повинную животину в бока. Н-но, родная, потрюхали.

Ветер гнал свое колючее стадо. За ними, за ледяными облаками, бегущими к дому, спотыкались, хрустя настом, мохнатые неказистые лошади. Несли людей, свалившихся на их спины.

Пятьдесят километров до Белебея. Чертовы полста верст продуваемой белой пустыни и черных рощиц, жмущихся друг к другу и разом промерзших. Сколько они прошли за остаток ночи и полтора дня? Женя не знала. Стоянки промелькнули рваными темными снами. Нырнула в бездонное беспамятство, очнулась от руки Азамата на плече. Все. Стиснула зубы, забираясь в седло, закачалась дальше.

Ветер стонал вокруг, лез в каждую не затянутую или не застегнутую щелку. Шептал, еле слышно, что-то плохое, гнетущее, мрачное. Или просто она так сильно устала и запуталась.

Черная паутина неуверенности и сомнений липнет к любой слабой мысли. Пусти ее внутрь хотя бы на чуток, она охватит все. Уверенность и цель, обмотанные ее коконом, тихо трепыхаются, почти задушенные. Две недели дороги почти сломали ее. Две недели…

Боль. Страх. Ужас. Снова боль. Сплетенные с нею в одно целое. Расколовшие напрочь такую прочную защиту и добравшиеся до стали ее души. Почти добравшиеся.

Гнули, но не сломали. Душили, но не справились. Женя Уколова, четырнадцать дней полной ложкой хлебавшая кровавый ад Беды, возвращалась назад не сломленной. Настоящая сталь не ломается из-за ерунды. Она – не калека, она живая. Все остальное чушь.

А дома…

Женя выпрямилась, прислушавшись. Азамат, развернув лошадь, хмурился, оглядываясь. Прищурился, приложил ладонь к глазам, всматриваясь. Развернулся, оценивая расстояние до черной густой кромки вдали. Минут десять-пятнадцать скачки. По ровной сухой степи. Не по сугробам в высоту лошадиных ног. Но…

Азамат щелкнул языком, ударил лошадку пятками, свистнул поводом, стеганув свою и Дашину. Его мышасто-серая, всхрапнув, скакнула, выбравшись из сугроба почти полностью. Провалилась в следующий, загребая сильнее, и пошла, пошла. Повод Дашиной вороной Азамат не выпускал, тащил, как на буксире.

Женя оглянулась, вслушиваясь, всматриваясь. Притупившийся страх ворочался внутри, просыпаясь. Толкался в такт далеко рычащему двигателю. Черной жирной кляксе, жуком ворочавшейся на горизонте. Да ладно…

– Быстрее! – Азамат зыркнул через плечо. – Женя, догоняй. В лес!

Лес…

Не верила она в лес этот, вот честно. Но куда деваться? А некуда.

Снег летел вверх. Хотелось бы ей, чтобы из-под копыт, да куда там. Едва-едва не доставал до груди, сырой чавкающей кашей брызгал и брызгал, поднимаясь по брюхо лошадкам. Те храпели, шумно паря ноздрями, дрожа плотными приземистыми телами. Рвались вперед, слушаясь человека и его ног, свиста, крика.

Передней досталось того хуже. Азамат, оглядываясь через плечо, выругался, видя, как точка превращается в низкую и вытянутую, с крокодильим носом, машину с башенкой. Выхватил нож, кольнул круп… Серая дико вскрикнула, дернувшись всем своим длинно-мышиным телом, хлеща хвостом злого ездока. Дернулась, выпрыгнув вверх почти на полкорпуса, забила копытами.

Позади рыкнул двигатель, звук донесся ощутимо и звучно, гулкий и чуть кашляющий. Рыкнул, становясь выше, чуть визжа на оборотах.

Женя оглянулась, заметив, как Дарья вдруг оказалась позади. Всмотрелась в блестящие глаза, перекошенное лицо.

– Назад!

Даша помотала головой. Откинула капюшон, сорвала шапку, развернувшись и подняв лошадь на дыбы. Девчонка, не видевшая лошадь никогда, вскинула каурую башкирку, застыв памятником, смотрящим на преследователей.

И показала средний палец, выбросив руку в издевательском жесте.

– Скачи, Женя! Я сзади. Они стрелять не станут, побоятся задеть. Скачи!!

Азамат, было развернувшийся, кивнул, бросил серую в галоп, еще раз ткнув кончиком ножа. Кровь темнела на лохматой шерсти, застывая острыми репьями. Краснела поверх седой соли проступившего пота. Нереально дикая картина такого нужного и такого страшного насилия над неповинным животным. Женя скрипнула зубами, каблуками огрев свою по бокам. Беги, беги, милая, быстрее, быстрее!!!

Позади ревело и чуть подвывало. Раздалось таканье автоматной очереди, отбивающей четкий ритм. Сигнал своим подают. Сейчас еще и раке…

Зашипела сигнальная, разворачиваясь зеленой змеей, кипящей яростью сгорающего заряда. Вот и все, приехали…

Женя не оглядывалась. Ей хватало взгляда Азамата. Белого от злости на темном от усталости лице. Рев дробился, рассыпался на несколько, гудящих где-то по бокам. Догоняют, охватывают?!

Быстрей, милая, быстрей!

Лошади хрипели, почти зайцами скача через влажную, бесконечную, бело-грязную топь. Черные стволы и низкий рыже-серый кустарник близились, близились…

Рев распался на четыре отдельных рыка, гиканья, свиста. И, где-то прямо за спиной, заставляя подрагивать снежную ложбину, что никак не заканчивалась, мерно свистел двигателем стальной гигант. Его-то Женя ощущала почти всей спиной, даже не видя. Танк, металлический динозавр, вырвавшийся из прошлого, рвался к ним не хуже компаньонов на колесах.

Женя не выдержала, мазнула глазами по бокам. Назад… нет, не хватило сил и храбрости. Железное страшилище, накатывающее оттуда, пригвоздило бы ее только видом. Лишь по бокам не так жутко.

Боевые вездеходы, разведывательные и грузопассажирские, для десанта. «Выдры», грузовик-наливник и «Тайфун», как новенькие, защитно-камуфлированные, охватывали с флангов. Тянулись к ним, плюя на желание Даши прикрыть их своим телом. С крайнего, при желании, ее или Азамата сняли бы влет. Вон, на броне, подпрыгивая, торчат фигурки с оружием. Вряд ли нет среди них снайпера. Да-да…

До леса почти рукой подать… только толку?

Азамат, оскалившись, на ходу перезарядил обрез, сунул в кобуру. Вскинул семьдесят четвертый, подкинутый от щедрот атаманшей Атиллой. Прицелился в крайний броневик… люди прижались к корпусу, машина забрала в сторону, прикрывая десант выброшенным снегом и комьями земли из-под высоченных покрышек.

Не хотят стрелять… странно. Может, и сложится.

Через темный строй стволов что-то желтело. Азамат гнал туда, к обломанным клыкам-зданиям чего-то, торчавшего впереди. Какая разница, чего, какая…

Рык двигателя слева вдруг начал нарастать, накатывать басом и свистом. Азамат, развернувшись к нему, резанул очередью. Прозвенело, раскатываясь попаданиями.

Женя, хватая холодный острый воздух широко открытым ртом, глянула… на броне – ни души. Броневик шел наперехват, почти догнав, тот самый, нашедший их, шел, явно желая вырваться вперед и встать, перекрывая путь.

Азамат, матерясь, начал уходить в сторону, рвался в промежуток между щучьемордыми автомобилями. Женя, поняв замысел, ударила свою лошадь ножом, плюнув на доброту. Быстрее, быстрее!!!

Запасная, отстав, дико закричала за спиной, завопила почти человеческим визгом, вдруг резко прекратившимся. Не оглядываться, не оглядываться… Дрожь земли, проминаемой гусеницами гиганта, доставала даже через мускулы и горячую шкуру бешено несущейся башкирки. Быстрее, быстрее, милая!!!

Броневик взвыл сильнее, вырываясь стремительным броском корпуса, почти пропав в раскидываемом снегу. Белое крошево било вверх и в стороны фонтанами, хрустело под бешено крутящимися покрышками. Азамат, лупя серую поводом промеж ушей, свистел, гикал, подгонял, как мог.

Сыро пахло мокрой шерстью, ее, Жени, потом, тающим снегом. Резко перло порохом от Азамата. Мир вдруг обострился, сжавшись в сферу вокруг них и погони. Они уходили неделю, удачно, ловко… и вот.

Броневик, торжествующе хрипя оборотами, вырвался перед ними, начав замыкать петлю. Азамат, стреляя без остановки, хотел попасть в колеса. Сзади и по бокам нагоняли. Даша, догнав Уколову, побелела, сцепив губы. Глаза лихорадочно блестели. Но не темнели.

Нет шансов. И выхода нет. Женя еле слышно выдохнула. Потянула из-за пояса ТТ Костыля, найденный в Асгарде и оставленный у себя. Что-то надоело ей бегать.

Умирать, так весело. Или с музы…

Белая дымная полоса протянулась к ним из-за деревьев. Уколова открыла рот, пытаясь предупредить Дашу, открыла – и не успела.

Кумулятивный снаряд не заставляет все внутри машины сгорать из-за температуры. Струя прожигает броню и, при удаче или умении стрелка, заставляет из-за раскаленных осколков загораться боезапас. Вот и все. Уколова прекрасно помнила занятия и теорию.

Только шиш оно помогло здесь и сейчас.

Броневик вдрух набух, на мгновение оказавшись почти сверху. Броня надулась горбом, задрав башенку, раздалась, умирающе скрипнув. И лопнула, распускаясь лепестками подснежника.

Взрыв ударил горячо, бросив волну вокруг. Башня, загудев, улетела вбок, хрустнула металлом кабины грузовика-вездехода, нагло вломившись внутрь. Грузовик застонал, заваливаясь набок.

Раскатисто загудел башенный «Корд» танка, поливая короткими в сторону леса. Раскаленные до белизны линии трассеров шипели над головой, рокоча попаданиями в деревья.

Броневик справа загудел двигателем, замельтешил десантом, летящим в снег. Второй грузовик, закладывая вираж, уходил за танк. «Тайфун» разворачивался, стараясь убрать борта от противника.

Азамат, нахлестывая лошадь, несся к деревьям. Правильно. Все равно, кто там, все равно. Время все расставит на места. Им надо уходить. Прятаться.

Не получилось. Одного выстрела граника не хватило, чтобы остановить преследователей. Стрелять по людям они не стали. По лошадям – да.

Женя успела спрыгнуть, когда ее кобылка завалилась, храпя розовой пеной. Соскочила, по бедра уйдя в снег. Холод обжег, пробился к телу, залип в сапогах. Даша закричала, придавленная каурой. Женя бросилась к ней.

От рощи ударили из пулеметов. Били с перебежками, прячась за стволами. Огрызались автоматной перепалкой из почти незаметных ячеек, вырытых в снегу. Били по преследователям, заставляя тех прижиматься и замирать.

Броневик, завывая двигателем, уходил в кусты, треща молодой порослью, прятался от гранатометов, бил двенадцатимиллиметровыми вбок. Женя тащила на себя Дарью лежа, вжимаясь в алый снег и уворачиваясь от судорожно бьющих лошадиных ног. Азамат, врастая в снег, полз к ним. А над ними…

Серое небо, вновь распустившееся холодным белом пухом, горело огнем и плавящимися свинцом со сталью. Пули и снаряды свистели все ниже, плевать хотели на людей, что были так важны обеим сторонам. Беда дружила с войной, любила запах пороха и крови, брала свою дань.

Зынь… зынь… зынь…

Металлические шершни зло звенели и гудели почти над самой Жениной макушкой. Стрекотали ПК, замолкая только для перемены позиции. Гулко рокотали крупнокалиберные башенные и встроенные в корпуса грузовиков. Сухо и важно щелкала пара плеток СВД, неожиданно начав дуэль между собой. Деловито постукивали автоматы, перекидываясь горячими подарками. Гранатометы пока молчали.

Женя почти вытащила Дашу, когда Азамат добрался к ним, плечом навалился на почти успокоившуюся в смертной муке лошадь, навалился, ногами взрывая снег, навалился еще, покраснев и заливаясь потом. Даша тонко ойкнула, рванулась к Уколовой, выскочив пробкой. И…

Жахнуло так, что Женя чуть не намочила белье. Танковое орудие ударило страшно, разрывая пустоту и небо надвое, натрое, в клочья. Прямой наводкой впилось в рощу, поймав перебегающих леших в белом и с пулеметами.

Разрыв разлетелся до смешного небольшим дымом, сразу же унесенным ветром. Зачернела земля, перемешанная с багровым снегом.

– Это СБ! – рявкнул Азамат. – Спецназ работает. Надо к ним!

Уколова оглянулась.

Надо…

Преследователи, серо-зеленые, оливковые, разномастно-камуфлированные, своего упускать не хотели. Вжимались в белое и ползли, пусть и недалеко, но ползли к ним. Что им сможет противопоставить спецназ республики, как-то оказавшийся здесь?

– Азамат!

Крик, хриплый и довольный, донесся со стороны танка. Уколова вздрогнула, узнав.

– Азамат, падла! Иди ко мне.

Пуля сплюнул. Пят'ак…

– Азамат!

Клыч, прячась в начавшемся буране, двигался к ним. Антон Анатольевич Клыч.

Грохнуло еще раз. Болванка, разрезая повалившие хлопья, ухнула в лесу, заскрежетав падающими деревьями.

– Клыч! Стоять!

Голос – женский, твердый. Азамат покачал головой. Уколова, переглянувшись с ним, кивнула на кусты.

– Они теперь станут стрелять, – Пуля посмотрел вверх. – Сейчас разойдется – и рванем.

Расходилось вроде бы быстро. Валило холодными белыми перьями, не кружащимися ласково и красиво, бившими косо, острыми кромками, бросаемыми ветром.

Пули стали вжикать чуть слабее, видимость падала в такт валившему снегу. И хорошо, и плохо… преследователи ближе, тоже сейчас рванут к ним.

В роще огрызался спрятавшийся броневик, колотили АК и пара пулеметов. Там разыгралось не на шутку. Грудь в грудь, до хрипа из пробитых легких, схватились упертые профессионалы. И отступать явно никто не хотел.

Лошадь вдруг дернулась. Женя недоуменно покосилась на нее и резко вжалась в растущий сугроб, рукой ткнув Дашу. Кобылу затрясло сильнее, еще раз, на третий, распустившись гвоздикой, свистнула пуля, пробив насквозь шею.

– Клыч… – Азамат хмыкнул. – Вот пес шибанутый, аж сюда добрался…

Кобылу тряхнуло еще раз.

– Азамат, ты там прячешься, сволота?

Пуля не ответил. Положил ствол на разукрашенный кровью лошадиный бок, шмальнул наудачу, водя по кругу.

– Помер?

Взвизгнуло над головой.

– Живой… Я сейчас…

Азамат отбросил АК Уколовой. Мотнул головой, не отвечая на почти мольбу в глазах. Вытянул топорик и скользнул вбок, ввинтился в круговерть снега, пропал.

Враги есть разные. Бывают обычные, расходный материал. Тут все просто, либо ты, либо они. А есть такие, как Клыч. И его Азамату убивать особо-то не хотелось, хотя падлой по жизни рыжий был еще той, да… Но убить паскуду стоит прямо здесь. И быстро. И драпать дальше.

Маска помогала не щуриться, лишь порой смахивал с нее снег. Тот и так таял, стекал вниз, делая обзор хуже. Беда, как могла, веселилась над людишками, столкнув в бою на чертовой окраине обитаемого мира и решив замотать в своих белых объятиях.

И подарила Азамату шанс добраться хотя бы до одного ублюдка, шедшего за ними. Да еще какого.

Двигаться на голос и выстрелы посреди бурана тяжело. Но возможно, особенно если хочешь этого на самом деле, кипя от злобы. Вот бы только…

Азамат замер. Что он сейчас делает, зачем? Как подтолкнул кто в спину, заставил делать очевидную глупость. Кто?!

Назад отползал как можно быстрее. Перевалился через ледяной лошадиный круп, смахнул воду с лица. Подмигнул обеим, забирая семьдесят четвертый и примостив его на лошадке.

– Ползем… – Азамат несколько раз выстрелил. – Чтобы ничего над снегом не торчало, ясно?

Ясно.

А снег, совершенно неожиданно, вдруг перестал. Разом.

Первым откликнулся изуродованный грузовик, засадив очередь из «Корда», прятавшегося за откидывающимся щитком на корпусе. Засадил в сторону леса. Лес ответил тут же, зазвенев по броне и заставив пулеметчика вжаться в крохотную защиту.

Грохотало все серьезнее. Броневик, застрявший в лесу, рычал, ревел движком, но не двигался. Что-то там случилось, но Уколову это не интересовало. И даже почему по ним не стреляют из-за спины – тоже. Если вокруг – огонь и ярость, ты выживи для начала, остальное оставь. На потом.

Плавать в снегу ужасно. Он лезет повсюду, оказываясь чуть ли не в трусах. Но все потом. Потому как снег почти плавился от жара очередей над головами.

Они добрались до кустов. Азамат вломился первым, расчищая путь, перевернулся, стреляя за спины девчонок. Женя кувыркнулась рядом, вжалась, оглядываясь. Даша лежала, врывшись с головой, и только шевелила губами, хватанув снега и жуя.

Сзади темнели шлемы преследователей. Штук пять, не меньше. И одна рыжая голова.

Чернел валящим жирным дымом броневик, подбитый гранатометом. Звенел изуродованный грузовик, звенел катящимися гильзами от пулемета и ответными попаданиями по корпусу, прилетающими откуда-то справа. Между деревьев, тут и там, мелькали маскхалаты. Разве только никто почему-то не спешил именно за ними.

Танк ворочался сзади, начиная двигаться вперед. Выстрелов из гранатометов больше не было, глупо, но так. Прикрывать грузовик стоило, но прикрывать стрелков, идущих к лесу, стоило больше. Уколова выдохнула. Стоит им сюда добраться…

Звук движка, стрекочущего высоко и тонко, она услышала не сразу. А заметила еще позже.

Белый снегоход, вырвавшись откуда-то сбоку, стрелой несся к металлическому чудовищу. Седок, вжавшись в сиденье, гнал, как мог, по прямой, без заячьих петляний. Целился в стально-композитный борт, идя на совершенно идиотский таран.

Пулеметчику с грузовика не дали стрелять по нему. Прижали выстрелами, попали, блеснув темным на шее. Шлем качнулся, ушел вниз. Новый оказался осторожнее, стрелял, почти не высовываясь, заставив снегоход чуть изменить курс. По нему же лупили десантировавшиеся, наплевав на очереди, вжимающие их в снег.

Снегоход почти сумел. Почти. Стрелка сбили метров за пятьдесят до цели. Саму машину подбили прицельным из гранатомета, имевшегося у преследователей. Тут сомневаться не приходилось.

Белое и стремительное полыхнуло, разлетаясь осколками и пылающими кусками. Зачадило жирно и густо, полыхая рыжими веселыми огоньками. Вот только…

Трое в белом вынырнули из-за дыма, припали на колени, вскинув по зеленой толстой трубе. Ударили одновременно, потратив такие драгоценные одноразовые граники на самое главное. Попали все, но до цели добрался лишь один из зарядов, пройдя через оплавленные экраны, размочаленные его братьями.

Один из стрелков, дико заорав, слышимый даже здесь, отлетел вперед, упал, всплеснув руками. Из спины торчало что-то непонятное, плоское.

– Бежим, – Азамат сплюнул, косясь на рассеивающийся белый дым. – Траки сбили. Танк теперь стоять будет.

Белый халат выскочил из-за дерева, стоило им двинуться вперед.

– Старший лейтенант Уколова, СБ, – Женя заслонила собой Дашу.

– Сержант Лиходеев. Вон там, за постройками, Дармов. Он вас ждет.

Дармов. Ждет. Здесь.

– Быстрее, старлей! – спецназовец зыркнул на Азамата. – Ты тоже.

Пуля лишь кивнул.

Автоматы сзади ударили дробно, разом. Спецназовца бросило назад, белое на глазах стало алым.

Азамат ответил веером, выпустив почти магазин. Перехватил автомат умершего, присел, прикрывая. Сбоку ударили сдвоенным, прижали охамевших пришельцев к кустам, не дали встать. Двое белых набежали, прикрывая друг друга. Женя с Дашей побежали к развалинам, Азамат догонял.

Позади грохотало все сильнее. Откуда-то из-за деревьев, прекратив жизнь еще одного металлического зверя, пальнули сразу из двух РПГ. Громыхнуло, плеснув огнем почти до макушек высоченных сосен.

Дым поплыл к ним, гонимый ветром. Воняло палеными резиной и пластиком, мясом и краской, раскалившимся металлом и смертью. Белые, прижимаясь к стволам, отбивались от звереющих серо-зеленых, прущих за дымом почти напролом.

Погоня работала двойками, шла умело, от ствола к стволу, перезаряжаясь, прикрывая, догоняя. На поле за кустами танк огрызался всем, чем мог, атакуемый со всех сторон слепнями с гранатометами. Большая часть преследователей пока оставалась там же, отбивая атаки.

Женя, выдохнув, шагнула вперед. Сбили трак? На сколько хватит бойцов спецназа республики против осатаневших преследователей? Запасы КХО она помнила. Чудо-средства против такой брони там бы не отыскалось.

И…

– Пусть разбираются сами, – Азамат сплюнул. – Нам нужно забрать свое.

– Нам?

Глаза встретились. Ее и его.

– Нет?

Женя не ответила. На ответ у нее осталось несколько минут. Пока впереди не появится майор Дармов.

Осточертевший снег скрипел под ногами. Они отбежали от боя, добравшись до развалин, оказавшихся бывшим детским лагерем. Почти таким же, как в Отрадном. И там, и тут все закончилось одинаково. Разве только потери случились раньше.

Пуля звонко звякнула обо что-то, цокнула о стену, срикошетив. Азамат зашипел, роняя АК и смахнув кровь с плеча.

– Азаматушка, дружок, никак, ты думал удрать?

Клыч, ободранный, в обожженной шинели, прислонился к березке. «Маузер» в руке чернел длинным стволом.

– Ты грабарки-то свои не тяни к обрезу. А то в пузо пальну, сдохнешь вонюче и некрасиво. Не по-самурайски.

– В пень иди, – посоветовал Азамат, – кончай давай быстрее, не выпендривайся.

– Экий ты…

Даша вскрикнула. И пропала в темноте проема, ведущего в остатки корпуса.

Улетела, утянутая черной змеей, схватившей ее за шею.

Азамат выбросил руку, успев за пару мгновений до отвлекшегося Клыча. Топорик блеснул, крутясь… чуть не попал. Клыч увернулся, качнувшись в сторону. Металл хрустко вошел в мерзлое дерево.

Женя, не думая, прыгнула в темноту мертвого здания.

Зажмурилась, привыкая к темноте, выхватила ТТ.

Азамат уже двигался, выхватив обрез. Дело решали секунды. Кто первый?

Свист услышали оба. Нарастающий. Низкий. Обреченный.

Рвануло дальше, но хватило обоим. Прилетевший снаряд разорвался метров за десять, почти не достав осколками. Взрывная волна дотянулась.

Клыча швырнуло за дерево, в опавшие ветки и поваленные стволы. Кувыркнуло в полете, приложило о землю под снегом.

Азамат отлетел к стене боком. Впечатало всем весом, щелкнуло в голове, набрасывая теплое и мягкое беспамятство.

Напоследок, окунаясь в него с головой, удивился. Карканью. Давешняя ворона, сев рядом, каркнула еще раз. И задумчиво уставилась обеими головами.

Женя скатилась вниз. По просевшим темным доскам, хрустнувшим под ней. Ударилась плечом о рассыпавшуюся тумбу, развернулась, выставив пистолет. Шарила глазами, понимая, что два коридора могут заставить ошибиться. Внимательно, внимательно, старлей!

Кровь.

Снаружи гулко и страшно рвануло. Азамат? Азамат!

Кровь. Дашина кровь, наверняка. Азамат…

Кровь тянулась тоненькой и почти незаметной россыпью красных бисеринок. В левый проем, темный, поросший густо свисавшей паутиной. Серые пыльные тряпки колыхались под ветерком, еще больше заслоняя свет. А деваться старлею Уколовой некуда. Только идти за девчонкой, ставшей такой близкой.

Женя посмотрела на доски. Те так и хотели скрипнуть. Хоть снимай обувь и без нее… Если хочешь остаться без пальцев. Случись что, потом отрезай-отгрызай, как гангрена от обморожения пойдет. Спокойно, никакого сумасшествия.

По стенке, прижимаясь и не коснувшись линялых дряблых опахал паутины. Вот так, молодчина, Женек, еще шажок. Слушай, тяни носом любые запахи и торопись не спеша… Стоп!

В прорехе, зиявшей в стене, шуршало. Нехорошо и знакомо. Так обычно шуршит тело, что пеленает кто-то в одиночку. Вот так, значит. Запах?

На обоняние Уколова не жаловалась. Никогда не жаловалась. Странно тянуло из дыры, серевшей дранкой, штукатуркой и деревом, раздолбанными временем. Мускусом, потом и… химией? Аптекой? Операционной? Чем-то едким и мерзким.

Заглянула Женя осторожно. Шарахнулась, не прячась. Ствол «грача», смотревшего в ее сторону, заметила почти краем глаза. И успела.

Пороховая резь перебила прочие запахи. Выстрел, еще один, и еще.

Уколова вжалась в стену напротив, припала к полу. Доски-предатели выдали, скрипнули. Стена тут же вспучилась белым, раздрызгивая крошки и пыль. Что пуле «ярыгина» какая-то там дерьмовая дранка? Ничего.

А вот ей патроны надо экономить. Один магазин и тройка в кармане, без запасной обоймы. Но и ответить следовало.

«Тульский-Токарев» ударил важно, куда басовитее предвоенного новодела-зазнайки. Стена раскрылась в обе стороны, отвалился почти кусок, следуя кинетической энергии и ярости пули, вырвавшейся из ствола.

Женя шандарахнула еще раз, целясь где-то на метр от досок вверх. Так Дашу точно не зацепит. А тварь, укравшую ее, может быть.

– Зачем ты пошла за мной?

Голос оказался приятным. Чуть хрипловатым, глубоким и густым. Так и лился, заполняя старый коридор. Женщина.

– Отдай девочку.

За стеной, модулируя совершенно непонятно, чуть рассмеялась тварь, умыкнувшая Дарью. Стена вспухла двумя попаданиями подряд, чуть не прищучив старлея.

– Не получится. А… ты жива. Жаль. Так было бы лучше всем.

Женя, отползая по полу, пальнула в ответ. На голос, надеясь на чудо. Не случилось. Медовое коварство в голосе противницы пришло с другой стороны. Вместе с еще одним выстрелом. Его Уколова уже ждала, перекатившись еще дальше от пролома. Через дырки внутрь коридора попадал свет.

– Как тебя зовут?

Батюшки, интересы какие…

– Не пали, – посоветовала стрелок. – Поговорим для ясности. Мне уходить надо.

– Дашу отпусти, курва!

Выстрел – как подтверждение слов. Мимо?… Мимо.

– Фу такой быть и так ругаться. Меня зовут Ласка. А тебя?

У нее все в порядке с головой? Стреляет Ласка хорошо. По голосу – почти два раза попала. Чудом ушла.

– Не буду стрелять. Извини. Утешь любопытство. Как тебя звать?

– Старший лейтенант Уколова.

Ласка засмеялась. Низко и возбуждающе. Мужики от ее смеха точно с ума сходили.

– А, точно, так и есть. Зачем оно тебе надо, Уколова?

Выстрел, выстрел, еще один, еще!!!

Новые лучики пробились в коридор, подсвечивая все увереннее. Так скоро и по тени стрелять станет. В комнате каркнуло, громко, хрипло. Опять ворона?!

Ей нужно было попасть внутрь раздолбанной комнаты, казавшейся из коридора безумно большой. Дотянуться до прорехи, нырнуть внутрь. Чертова Ласка сама себя поймала в ловушку. Ей бы бежать дальше, как смогла петлей вытащить Дашу, а она решила ее спеленать по рукам-ногам.

Иногда срабатывает шестое чувство. Интуиция или что-то еще. Уколова, только собиравшаяся рвануться к дырке в стене, выпустив почти все оставшиеся пули, решила проверить магазин. Что-то кольнуло изнутри нехорошим предчувствием. И… оказалась права.

Не шуметь, не шуметь… устье приемника пустое. Совсем. Женя быстро сунула руку в карман, похолодела, нащупав только дыру. И… пальцы слегка кольнуло холодком от патронов. Круглый бочок одного так и толкнулся в руку. Давай, мол, бери меня прямо сейчас и заряжай. Умница, дружок. Оставшиеся два товарища круглоносого крепыша подкатились почти сами по себе. Отлично.

– Чем воняет? – поинтересовалась Женя, ползком, на спине, отталкиваясь ступнями, двигаясь к прорехе.

– Транквилизатор. Чтобы не дергалась, – устало вздохнула Ласка. Бах! Еще одно световое пятно.

– Да не, я про мускус.

– Сучка, – Ласка усмехнулась, – на, получи!

Бах-бах! Играет, как кошка с мышкой. Воняет так сильно ее пот, вот что. Нервничает, устала, больна, вот и потеет. А почему пахнет?… Да черт знает.

– Эй, лейтенант, ты чего вообще приперлась-то? Она ж тебе никто.

Знает звание. Знает, что никто. Информированная, сволочь.

– Считай, что я ее люблю. Как сестренку.

Бах! В корилоре заметно посветлело от ее пальбы. И сколько же у нее патронов и стволов? Звук последнего выстрела был другим. И магазин меняет, скорее всего. Быстрее, Женя, быстрее.

– Какая ты эмоциональная, – хмыкнула перезарядившаяся Ласка. И почти попала в Уколову. Бах!

– Да пошла ты!

Бах! Бах!

– Любовь, чувства… – Ласка чем-то задела по стене. Зашуршала, обваливаясь, штукатурка. – Это даже вам сейчас не дано.

– Кому – вам? – Уколова, тихо-тихо снаряжая оставшийся патрон, не удержалась, спросила.

– Людям, – Ласка хмыкнула. – Мне вот – нет.

Тук-тук-тук… сердце старшего лейтенанта Уколовой гнало кровь быстрее очереди из ПК. Запах опасной странной противницы сбивал с толку, заставлял кружиться голову. Едкий, мускусный, усыпляющий…

– Ты разве не человек?

За стеной на миг замерло все. Намертво. Ни дыхания. Ни чего другого.

– Нет. Не человек. Я – зверь. Девочка – моя добыча. А ты – моя жертва. И я отправлю тебя в ад, гореть тебе в нем, чистой и такой хорошей. Ненавижу Новоуфимку и вас, чертовых палачей из СБ… Надоело играться. Готова умереть?

В проем стены, тихо звякнув, влетела граната. Женя успела лишь прикрыть лицо руками – и все. А спасут ли руки?…

Азамат пришел в себя. Скрипнул зубами, вставая и держа голову. Именно держа. В голове скакал целый батальон идиотов с барабанами, нещадно молотивших по ним и даже звякающих тарелками. О-у-у-у…

Клыч? Обрез?

Второе нашлось под ним самим. Первого не увидел. Зато усмотрел и услышал троих в белом, возникших из-за стволов и наставивших на него стволы. Один прищурился и…

Шандарахнуло и завыло в здании, где пропала Уколова. Свето-шумовая, не иначе.

– Киров! – Азамат вспомнил старый постоянный пароль спецов и ОСНАЗа. – Киров!

– Свой, что ли? – один из белых подошел, ткнул стволом в лицо. – Ба… какие люди. А где старлей?

Азамат кивнул на здание, где оседала пыль, уже перестав лететь из окон.

Белый мотнул головой, оба напарника исчезли внутри. Выматерились, заскрипели досками. Где-то за самой развалюхой, чихнув выхлопом, вдруг взревела какая-то техника. Белый, стоявший рядом, кинулся туда.

Беги-беги… Азамат нащупал флягу, глотнул. Внутри все дрожало. Дерьмо случается, чего уж.

Женя, грязная и с продранным рукавом, села рядом. Белые, молча обменявшись знаками, разделились. Один кинулся за дом, идя по следам. Второй остался караулить.

– Ты как? – Азамат протянул флягу Жене. – Сильно шарахнуло?

Спрашивать было глупо. «Заря» бьет по всем органам чувств, подавляя их к чертовой матери. А в закрытом помещении… ох-хох…

– Она ее забрала.

– Кто?

Уколова пожала плечами.

– Мутант. Ласка.

Азамат повернулся к ней. Приоткрыл рот, закрыл.

– Стреляла?

– Да. С двух стволов. На слух.

– Играла. Из женской солидарности не убила. Пунктик у нее.

– Что?!

Азамат кивнул мыслям.

– Стрелок прирожденный, белку в глаз, как говорится. И не попала через эти трухлявые стенки на слух? Не верю…

– Откуда ее знаешь?

– Я продал ее странноватому типу, вместо того чтобы убить. В Стерлитамаке поймал, года полтора назад. Она там деревни местные шерстила, выкуп брала, за жизни и покой. Троих ее подельников положил, эту поймал. А тут странный мужик, аж загорелся, как ему мутантка нужна оказалась. А я, дурак, продал. Подумал, для нее это лучше, чем гореть на костре, как хотели сделать. Или, того хуже, камнями бы забили. Ну, я и…

Женя встала, покачиваясь.

– Надо ее искать. Даша у нее.

– Ага. Сейчас, посижу немного. Мной чуть стену не сломало.

– Встать!

Белые вернулись. Пришлось вставать. Старший поднял маску, блеснул серыми глазами. Уколова кашлянула, вытянулась.

– Старший лейтенант, вас ждет майор. За нами. И ты, Пуля, тоже. Растяпы, не выполнили задание!

Бой ворочался за спиной. Грохотал выстрелами. Где-то у одиночек патронов к ружью нет, а здесь палят, как на учениях. Азамат только покачал головой. Кому-то – беречь каждую крошку, кому-то – жрать полной ложкой.

Палатки спецназ поставил глубоко в лесу, за позициями, растяжками и рвом. Врывались не капитально, знать, еле успели. Интересно, как?

– В палатку, – спец ткнул пальцем в маленькую, офицерскую. – Оба.

Туда так туда. Азамат, все еще потряхивая порой головой, шагнул первым. Совершенно недисциплинированно. В конце концов, с ним была старший лейтенант, явившаяся к начальству. Ну, или командованию, кому как.

Дармов, такой же белый и массивный от подсумков, смотрел люто. Того гляди, сожрет. Рыжие от шерсти пальцы крутили карандаш, крутили-крутили… хрусть… и нет карандаша.

Короткая прическа-«таблетка» в свете двух керосинок казалась огненной. Все жесткое мясистое майорское лицо злилось вслед мыслям. Умные серые глаза стреляли куда круче пулеметов за спиной. Вот такой он, майор Дармов, широкий, приземистый, рыжий и недовольный. Эдак и расстреляет…

Вопрос оказался предсказуемым.

– Где?

Уколова вытянулась, поддаваясь питоньему взгляду майора. Сглотнула, покачиваясь от усталости и навалившегося тепла. Печка полыхала яро, раскалившись до краснеющих боков.

Звякнула вьюшка, кочерга захрустела углями. Истопник, худой мужичонка с бородкой, покосился на стоящих через плечо. И закинул несколько полешек.

– Украли. Почти здесь. Женщина-мутант, с каким-то средством передвижения, вездеходом или снегоходом.

Дармов хряснул кулаком по столу. Конечно, именно по столу, сколоченному из досок массивному короткому столу. Куда же целому командиру СБ без нормального стола и стука по нему.

– Плохо, плохо, лейтенант…

– Я исправлю ситуацию.

– Что за мутант?

Азамат пихнул Уколову ногой, но та уже начала говорить. И рассказала про Ласку, про ворону, про остальных уродцев. И про Хозяина. Как водится у военных: сжато и информативно. По сути, сдала Дармову всю информацию, сведя ценность себя и Азамата к нулю. Все же верила Женя в своего бывшего, без сомнений, так и есть, командира. Вот дурочка…

– Как вы здесь оказались? – Азамат шмыгнул носом. Простудился, что ли?

– Тебе какая разница?

– Да все равно, если подумать. Нам уходить надо. Эти не угомонятся, и с ними не справишься.

– Тебя не спросил, справлюсь или нет. Ты свое дело сделал, моего офицера назад привел. А девочку – нет. Вали давай, Азамат.

– Так нечестно.

– Поговори мне еще.

Палатка за спиной ощутимо трепыхнулась. Угу, спецы на месте. А у него даже обреза нет и ножа. Не говоря о топорике. Все там, на выходе. А у Дармова, вон, смотрит скалящейся змеей редкая в этих краях штучка, «Гюрза».

– Ты мне должен, – Азамат сплюнул. – Где Леночка?

– Шлепнуть тебя, что ли…

Уколова как-то незаметно сделала шаг и оказалась перед Азаматом.

– Товарищ майор, разрешите…

– Разрешаю. Пока, лейтенант, разрешаю.

– Азамат сделал все, что мог. Даже больше. Вы обещали отдать ему девочку. А Дашу я найду и верну. Сейчас нельзя оставаться здесь. Преследователи опомнятся и нанесут удар.

– Это не твоя забота, лейтенант. А девочку Леночку Абдульманов не заработал. Я даже удивлен, что он тебя смог привести назад, не бросив где-то…

Азамат тихонько вздохнул. Вот-вот, не бросил… Дармов и впрямь списал Уколову заранее. Чтобы не болтала лишнего, чтобы никто раньше времени про его племянницу не проведал. Если она ему племянница.

– Но…

– Разговоры мне тут! – громыхнул Дармов, вставая. – Или что, лейтенант, неповиновение приказу?

– Дерьмово работаешь, – Азамат шмыгнул носом, совершенно в тепле потекшим. – Актер из тебя, как…

Дармов налился багровым, цапанув «Гюрзу», и открыл рот. Верно, чтобы люди за стенками палатки слышали, как Дармов всего лишь призывал почти дезертиров к повиновению, и как потом пришлось применить табельное.

Азамат бросил Женю в сторону, желая просто добраться до этого подонка, пусть и подохнуть, но сломать ему горло. Успеет, наверное…

Дармов странно хрюкнул, закатил глаза и упал. Прямо на стол. «Гюрза» не успела стукнуть о доски, перехваченная истопником. Тот посмотрел на Азамата, так и застывшего, и защелкнул на руках Дармова, вырубленного одним точным ударом ладони, наручники. Скинул на пол и сел.

– Часовой!

Спец влетел внутрь, явно ожидая чего-то другого. Непонимающе уставился на валявшегося майора и на руку истопника, вдруг оказавшегося кем-то другим. На небольшое удостоверение. Красное. С пятью буквами – СМЕРШ.

Только вот истопник вдруг…

Истопник подмигнул Азамату. Не особо дружески, лишь показал: да, да, это я. Это я, Азамат, Саныч. Только не надо думать, что тот самый, что когда-то был в ОСНАЗе.

– Капитан Жиляковский. Сержант, быстро собрать лагерь, отозвать оставшихся, оставив только группу прикрытия. Пятнадцать минут на все. Лишний транспорт привести в негодность, но не взрывать. Изъять аккумуляторы, перед этим загнать в ближайший овраг. Боеприпасы загрузить полностью. Командование группой спецназа передать лейтенанту Муртазину. Он сейчас во второй линии и явно цел. Не забыть раненых. Выполняйте.

СМЕРШ… смерть шпионам. Азамат встречал их один раз. В Ишимбае, когда отбили завод. И вот так вот…

– Времени мало, – Жиляковский посмотрел на него. – Здесь майор Дармов оказался из-за женщины-мутанта, которая нашла девочку Дарью. Ваша Даша – маленькая, хотя и одаренная. Она не заметила, когда мутант смотрела ее глазами. После того, как вы оказались в Асгарде, майор выехал сюда. И не ошибся в маршруте. А про людей, шедших у вас по пятам, он тоже знал. Разве что никто не думал, что майор окажется настолько глуп, что решит развязать бойню. Только за одно это его будут судить. Не говоря про странное желание обладать малолетней мутировавшей родственницей с такими способностями.

– Ее надо спасти, – Уколова потерла ушибленное колено. – Она…

– Она сейчас движется к Кумертау, – Жиляковский кивнул и усмехнулся. – Дармов, бедный, не знал о том, что Хозяин ведет двойную игру. Да… Азамат, ваша мохнатая плата, Леночка, сейчас тоже там. Хозяин очень любит мутантов и скупает их по всей округе.

– Вы все знаете и говорите об этом… – Азамат сплюнул. – Вот по этой причине я ушел из Уфы. Из-за отношения к людям, как к муравьям. Что надо? Чтобы я разнес его логово и принес вам Дашу? А, Саныч?

– Совершенно верно. И, Азамат, я все же не Саныч. Так вот… Меня очень интересует содержимое его берлоги и он сам. Хозяин мне нужен живым. С ним сейчас не так и много бойцов, всех основных он разослал на ваши поиски. Капитан Уколова!

Женя моргнула, выпрямилась.

– Именем Новоуфимской республики! Приказываю взять руководство над операцией по проникновению на объект бывшего Министерства обороны и координацию действий по его уничтожению.

– Есть.

– Вы получите транспорт, двух сопровождаюших и ограниченное количество боеприпасов с оружием. Вы будете ждать Абдульманова в течение двух часов после его проникновения внутрь. Если он не появится, вы уходите. И не рассуждать. Координаты объекта выдам по сбору группы.

Транспорт?

Двухзвенный сочлененный вездеход «Витязь», он же ДТ-30. Вот такую машину им и выделили. Вместе с сержантом-спецом и его напарником. Зачем именно так? Потому что Уколова могла пойти с ним. А оружие Азамату они передадут перед десантированием. Именно… такие дела.

Машина шла напролом. Там, где не пройдет росомаха или хозяин болотистой топи, лось. А она перла, бросаясь вперед могучей стальной грудью, раскидывая жижу и талый снег. Ни на мгновение не задерживаясь и не буксуя. И плевать на топливо, что на вес золота. Машина создавалась для таких моментов.

Когда помощь не может прийти. А она приходит, ревя двигателями и грохоча траками гусениц. Когда вода превращает округу в сплошной пузырь зыбучего песка напополам с болотом. А она разрезает серо-зеленую дрянь толстенным тупым носом, наплевав на жадно чавкающую пасть под собой.

«Витязь». Простое гениальное доказательство человеческой живой мысли. Азамату бы орать от восторга, да только ветер, бьющий в лицо, мешал. И настроения не было. Не с чего.

Выбор? Он был, как и всегда. Только Азамат не думал о бегстве. Жизни двух девчонок, вроде бы никем ему не приходящихся, перевесили все. А если не выйдет… Саныч, неожиданно воскресший, вдруг оказался вовсе не другом. Но Азамата все равно ждали на Той стороне те, кого так любил. Так что… не проиграет при любом раскладе.

«Такое разное прошлое: метро»

Человеческое счастье – простое, как черенок от лопаты. Счастье для двоих сложнее ракетного двигателя. И такое же взрывоопасное, даже когда мурлыкает и спит при транспортировке.

Городское утро бывших советских служащих и ныне действующих офисных сотрудников одинаково почти для всех. Закостеневшее вечернее «посидеть-потупить», не выпитая чашка чая и не приготовленный относительно полезно-правильный завтрак. Холодные рассветные машины и тряска общественного. Если повезет, трястись придется в метро.

Почему – повезет? Потому что без пробок.

Она садилась в полуспящий вагон где-то до «Победы». Всегда стоя, в аккуратных светлых перчатках. Все в ней светилось аккуратностью и светлыми оттенками. Порой накатывало, и вставал рядом. Чтобы ощутить себя подростком рядом со старшеклассницей. Когда твой нос упирается в женское плечо, это бодрит. Самооценку не меняет, но бодрит несомненно.

Стараешься хотя бы держать осанку и не сутулиться. Не с чего. Длиннота-милота носила линзы и близоруко щурилась на здоровающихся вновь заходящих. Работала ли на «Прогрессе»? Наверняка. Так много знакомых друг другу людей могли работать либо там, либо на «Авиакоре». А с ней здоровались даже натуральные работяги.

Унылый и царевна-лягушка к ее появлению всегда сидели. Унылый уныло дрожал неспящими глазами, а его соседка всегда счастливо улыбалась. За руку держала его с такой силой, что иногда, натурально, белели костяшки короткопалой пухленькой ладони. И улыбалась. Некрасивая женщина за сорок натягивала улыбкой кожу, навсегда помеченную угрями, сжимала своими пальцами его сухую жилистую руку и улыбалась. Тоже с закрытыми глазами. Всю гребаную утреннюю дорогу в три станции, проводимую с ними.

Унылый, уныло дожив с мамой до выпуска из универа или техникума, уныло перешел под другое крыло, уныло дожив почти до тридцати. Моя злость иногда заставляет обманываться, знаю. Мог обманываться и здесь. Если бы унылые глаза не втыкались в длинноту-милоту через раз и не вспыхивали воспоминаниями одухотворенных фильмов Рокко и Грей. Знала ли царевна-лягушка? А то. Потому и белели костяшки, полагаю.

Счастье для двоих – штука сложная. Длиннота-милота какать бабочками хотела на унылого. Скорее всего, из-за близорукости. Возможно, потому же не видела горящих жизнью глаз парняги чуть младше, всегда стоящего в дальнем углу. Наверняка он садился в вагон или случайно, или точно зная место и время его остановки на своей станции. Да и какая разница?

Глава 14 Черная правда

Республика Башкортостан, бывш. объект МО, в\ч…

(координаты засекречены)

Вездеход стоял в разросшейся посадке, заваленной снегом по пояс человеку. Белое подтаяло только на паре подъемов, черневших землей, да на высохшей лысой горке, нависавшей над прогалиной.

Оба спецназовца, нисколько не смущаясь, торчали рядом с Женей и Азаматом. Приказ есть приказ, не поспоришь. Сказано: следить… так они и следят. И не пускают. Куда не пускают?

За деревьями белело поле. А в поле стоял целый комплекс зданий. Полуразваленных, ничем не примечательных. Прямо все знакомо. Встречалось такое Азамату, было дело. Снаружи – шлак, внутри – чистое золото. Министерство обороны, чего уж там. А у Саныча… капитана Жиляковского оказался ключик от всего этого счастья. Схема комплекса с интересным входом, отмеченным только на ней, ГБшной. Вот такие вот дела.

Почему СБ само не занялось такой опасностью под носом? Думать не стоит, ответа не получишь. Значит, так было нужно. Значит, давал Хозяин Новоуфимке что-то важное. Или кому-то из Новой Уфы, не выдающему это что-то всем остальным в руководстве. А сейчас вдруг оказалось лучше и проще уничтожить это все. По каким-то неизвестным причинам. А уж чужими руками, его, Азамата, – просто профессионально.

Подковерные игры с приходом Войны и Беды никуда не делись. Людей не переделаешь.

Ну, чему быть, того не миновать. И тянуть, хоть кота за хвост, хоть время перед боем, не стоило. Маловато его, времени, если подумать.

Итак… что есть?

Обрез-двенашка и пятнадцать патронов, собранных спецами с бору по сосенке.

Оба ножа, большой и поменьше, засапожный.

Друг-топорик, почти продолжение руки.

ПМ с двумя полными обоймами и ПБСом.

Налобный фонарик и запасные аккумуляторы от щедрот СМЕРШа.

Автомата не досталось, лишнего с собой никто не брал. Выкручивайся как знаешь, мол. Выкрутится, назло всем.

– Азамат, ты…

Он кивнул. Не стоило ничего говорить.

Спец кивнул на разросшуюся рябину, краснеющую ягодами.

– Тебе туда.

Туда, верно.

Код механического замка спец не сказал, само собой. Пока второй караулил Уколову, первый пыхтел вместе с Азаматом, едва открыв неприметно прячущуюся дверцу-люк. Странно, что вообще открыл, прикипеть от ржавчины была должна… А вот, гляди ты.

Азамат оглянулся, кивнул Жене, шагнул в темноту.

Дверь встала на место, захлопнувшись и чуть скрежетнув замком.

Ровный ход-коридор. Бетон сверху, снизу, с боков. Темно-серый, сырой, мелькает в свете фонаря. Под ногами влажно хлюпает, брызгает в ямках и больших трещинах. Понятно, столько лет простояло все это, в негодность так и так пришло. Интересно только, как Хозяин не заметил, не нашел? Хотя… ответ Азамат вроде бы знал. Понял, стоя у захлопнувшейся двери и рассматривая замок.

Ухаживали. Потому и дверь открылась. Отсюда и данные. СМЕРШ и есть СМЕРШ. Везде пропихнут своих, даже в логово Хозяина. Вот о нем-то, стыдно сказать, Азамат не слышал. А раз так, вывод неутешителен.

Хозяин – дядька серьезный. Секреты свои таит сурово и безжалостно. Помня о Быке, бледном упыре, Ласке, змееглазом стрелке и ублюдочных маньяках, вывод легко скорректировать.

Хозяин не просто серьезен. Хозяин опасен. Опасен не нечеловеческой силой или мутацией, нет. Своим интеллектом. Такую злобную силищу, как встреченную на пути от Отрадного, подчинит только гений. А гении частенько безумны. Такое Азамат уже встречал. Далеко ходить не стоило.

Антон Анатольевич Клыч, гений управления посреди безумия Беды. Умен, талантлив, людей не считает за ровню. И безумен до состояния, когда попытаться понять его натуру даже не хочется. Безумное зверье убивают. В себе ли Хозяин, двадцать лет проживший в бункере и вырастивший свору опасных мутантов? Ответ сам приходит на ум. Даже напрягаться не стоит: вряд ли.

Понятно, опасались его в Уфе не зря. Но и не пускали в расход, не давали приказа найти и уничтожить, имея «своего» в берлоге такого типа. Почему? Да тоже не вопрос.

Хозяин контролировал натуральных мутантов, даже птиц, тех чертовых двухголовых ворон. Видишь таких несколько раз на пути, и? Азамат не обольщался случайностями. Не бывает одинаковых случайностей подряд. Зачем такие птички нужны? Новости носить, ответы на вопросы, инструкции к исполнению.

Мало ли, чего еще умеет человек, приручивший тварей Беды, верно? Именно так. Кто лечит, тот и калечит. А жить долго и опасаясь умереть от дизентерии людям хочется и сейчас, наплевав на Беду.

Человек – существо такое, за себя что угодно сделает. Детей в заложники возьмет, глаза на многое закроет, опасного врага кормить станет. И пытаться его контролировать. Разве что с Хозяином не вышло. Хотя тут бабка надвое сказала. Раз в ходе часовых нет или секрета, то, возможно, жив человек Саныча-Жиляковского, и это тоже не сахар. Ждать выстрела в спину, если все выгорит, стоило. Чтобы убрать ставшего ненужным Азамата.

Мало ли, как повернется. Получится у Азамата – честь и хвала СМЕРШ, что себя не дала ввести в заблуждение, да всех спасла. Нет? Тоже просто, с Хозяином всегда договорятся. Мол, с катушек поехал, сбежал, мысленный контакт с похищенной установил и пошел воевать. Чего с него, на всю голову контуженного, взять?

Да и черт с ними со всеми. С деловыми беспринципными людьми. У Азамата две девчонки тут, и обеих надо спасти. Вот-вот, дел до фига. И нечего тут горевать о потерянной дружбе и вере в людей. Потом разберется.

До люка в жилой комплекс Азамат добрался быстро. Прорезиненная изнутри дверь сливалась со стеной, сулила спокойный выход. Главное… не шуметь. На металл он чуть надавил плечом, толкнул, выждал… Тишина. Рядом тишина, а вот дальше…

Звуки шли нехорошие. И не дикий рев со скрежетом жутких когтей по бетону стен, фига. Самые плохие звуки – всегда самые обычные.

Монотонно скрипело небольшое окошко… или решетка вентиляции. Не ошибешься. Дверь скрипит иначе. А тут, только вслушайся, скр-скр, скр-скр, легкое, под сквозняком, взад-вперед, туда-сюда-обратно, скр-скр…

Потрескивало, изредка пшикая, на самом краешке слуха. Легохонько так, чуток, но явственно. И несло мерзким горелым запахом пластика. Плавились под прыгнувшим напряжением провода, брызгали разлетающимися искрами.

Неподалеку сухо постреливало, занявшись и разгораясь, дерево. Сухое старое дерево мебели, за пару минут превращающееся в пепел и прах. Несло оттуда остатками давным-давно впитавшегося лака, мешавшегося с вонью умирающих стульев со столами.

Звонко капало совсем рядом. И все ускорялось, лилось уже не по каплям, превращаясь в крохотный поток. Плохо дело. Плохие звуки.

Если в доме есть хозяин, такое не произойдет. В старом военном бункере обитал Хозяин, заставляющий опасаться себя куда как опасных силовиков Новоуфимки. И если у него в доме происходило вот такое, то… что-то пошло не так. Это как раз и плохо. Даже очень.

В черном-черном доме, в черной-черной комнате стоит черный-пречерный гроб с аспидно-смоляным мертвецом. Только мертвец… живой. Непорядок. Надо его упокоить полностью. Всех, встретившихся на пути. Нет ничего лучше против мутанта, чем картечь. Хоть в этом не пожадничал Саныч, спасибо.

Два патрона сменить в стволах, два – закусить зубами. Тяжелый ПМ с глушаком – в левую, руки крест-накрест, и пока не шумим, если выйдет. Тронулись.

Полыхает небольшая горка мебели, той самой, старой и пахнущей лаком времен СССР. Добротно горит, бросает блики, весело потрескивает. И отвлекает своей игрой рыжего и пляшущими тенями, кривляющимися на ровно выкрашенных зеленой краской стенах. От кого или чего тени? Непонятно, просто огонь забавляется, не иначе. Осторожно, спокойно, тихо…

ПМ дернулся, шевельнулся толстым набалдашником на стволе за темной раскорякой, вдруг двинувшейся по полу. Дымящееся нечто, еле уловимо хрипя, ползло и ползло вперед, тянулось к настоящей жизни, отбрасывающей тень. Блеснуло чем-то на запястье… блеснуло браслетом наручника. Вот так…

Сожженного казнили. Заковали в металл и бросили умирать на кучу махом занявшейся сухой мебели. Жестоко. А тот даже смог разорвать цепочку, сходя с ума от боли и вложив все оставшееся в крайний рывок, заставивший лопнуть сталь. Жестоко…

Сгоревший рот с лопнувшими губами, красные от капиллярной крови глаза… что он хотел сказать спаленным горлом, забитым гарью и болью запузырившейся, как яйца на сковороде, трахеи?

Не стоит гадать.

Выстрел через глушитель – ни фига не бесшумный, но посреди треска, скрипа и прочей мутотени вокруг хватит и его. Иногда человеку надо помочь жить. Иногда – умереть.

Что там такое, на груди? Жетон. Карта бывшая, не иначе, ключ-карта, во как… пригодится, мало ли. Закопченный металл прятал буквы с нижнего края.

Бор… борментал… борменталь. Во, да, так и есть. Что это? Или кто? Вот этот, остывающий под ногами? Глупая какая-то кличка.

Вентиляция, ворчавшая над головой всем коробом, вдруг торжествующе взвыла, бросила вниз сильный поток воздуха, закрутивший костер штопором. Алые посверкивающие угли разлетелись, мешаясь с золой и пеплом, мазнули по стенам, по умершему, по застывшему живому, не ожидавшему такой подлости.

Серое смешалось с черным, завертелось метелью по комнате, опало. Фу… на губах солоновато-горький привкус. Беда-а-а… зато весь незаметный. Хоть вдоль стены иди, как камуфляж природный появился. Ну и пойдем, чего тянуть?!

Все бункеры однотипны. Где-то коридоры чуть шире, где-то – наоборот. В каких-то потолок почти скребет макушку, а порой поднимается на полтора-два человеческих роста, теряясь в темноте и густо разросшейся паутине, висящей вниз серыми плотными полотнами, так и норовящими мазнуть по лицу.

Серо-зеленые стены, остатки грязно-белой штукатурки, лампы, спрятанные в толстостенные колпаки, накрытые еще и проволокой решеток. Жестяной короб вентиляции справа или слева, длинный, кое-где поеденный временем или разрушенный людьми.

Тут вот оказалось ухожено. Образцовая чистота, если по нынешним временам. Даже плесень вывели, оставив черно-белые пятна в совсем уж укромных уголках. Если бы не скрип… Он все портит. Скр… скр…

Вот оно, окошко в коробе, болтается себе взад-вперед, подталкиваемое сквозняком. И…

Полосы. Пять длинных кривых полос, поблескивающих свежими срезами на металле. И две дыры в самом коробе. Замереть, прислушаться… Тишина.

Кто-то, ловкий и юркий, обладающий когтями, полз по коробу. По нему же и палили. Но толку не вышло. Кровь где? Вот она, у стеночки. И куда тянется? Верно, туда, где все – серое от пепла и лежит обгорелый человек. Понятно. Значит, как минимум, где-то впереди есть когтистый короболаз. Отлично, пят`ак…

Свет от ламп дергался, моргал, кидал неровные тени. Пришел новый звук – откуда-то из глубины бункера, монотонно ревя, донеслась сирена. С равными промежутками:…у-у-ум-м-м… у-у-ум-м-м…

Плана нет. Того, который, по правилам эксплуатации подземных сооружений, должен висеть через каждые сколько-то метров. Чтобы знать, куда бежать в случае пожара. Так что, братишка, идем по приборам.

Шаг за шагом, скользя вдоль стен, бело-серых во вспышках моргающих ламп. Грязно-пыльным гостем из внешнего мира, желающим ухайдакать всех хозяев и забрать свое. Хватит, друг Азамат, бродить по миру в поисках не пойми чего. Судьба тебе за последний месяц подкинула троих друзей, забрав из них одного, одну, и лишив самого старого. Судьба – девка смешливая, насмехалась, заставив почувствовать себя нужным кому-то. А ты и не понял. Вот и иди, ищи, кого сможешь спасти, иди, спасай, и потом, забрав Женьку Уколову, уходи. Уходи далеко, чтобы никто не нашел, забирай всех своих девчонок, просто спаси их и дай жить нормально. Глядишь, потом и себе отыщешь кого. Судьба подарила шанс и забрала? Ничего… он выгрызет себе последний, своими собственными зубами.

…у-у-ум-м-м… у-у-ум-м-м… сирена никак не успокаивалась.

Хорошо. Идем к ней.

Тихо журчала вода, пробиваясь через щели понизу. Растекалась по трещинам бетона, старенькой плитке и мягко поблескивала на вытертом линолеуме в открытых дверях комнаток по коридору. Остро пахнуло перегоревшей проводкой, вырвавшись через раскуроченный кусок пола. Генераторы стояли с насосами, фильтровалка? Да, наверное. Почему рвануло? Пока шел от входа, никаких толчков не ощутил… Странно.

Непорядок, забыл обрез закрепить. А впереди… Шорох впереди, за поворотом. Не дело, братишка, совсем. Ай-ай.

Тихонько – в проем в углу. Не иначе, чуланчик для швабр, ведер и тряпок. Отблесков от фонаря хватит. Задержался, осмотрел… чисто. Внутрь, в дальний угол, хорошо. ПМ – в кобуру, чтобы только вошел. Ремешок есть, в подсумке на поясе. Теперь его – прямо за рукоятку обреза, затянуть, сделать легкую петлю, чтобы натянулась и охватила запястье, если чего. И в сбрую, на старое место, у левой подмышки. Отдыхай, дружок, еще поработаешь. Идем тихо.

ПМ двумя руками – и вперед. К шороху, слабому и почти неслышному. Это ничего, порой медведь идет тише ежика. Поворот близко, еще ближе. Стоять. Добрались. Присели и выглядываем. Что у нас тут?

ПМ толкнул руки назад, еще раз. Метнувшееся тело замерло, упало, получив две пули. В корпус и в голову. И не вскрикнуло. Почему стрелял? Любая из его двух девчонок меньше, что Даша, что кроха Леночка. Если она и впрямь здесь. А Ласка ему бы не дала возможности так стрелять. Хитрая, сволочь.

Стволом по сторонам.

Понятно. Перекресток. Две двери поменьше – по бокам и открытый проем впереди. Фонарь больше, да еще и крутится. Блики так и кружатся по стенам, поочередно белые и красные. Фигура на полу лежит застывшей корягой. Мужик, борода вон торчит. Ручищи – как бревна, в одной пожарный топор, весь в крови. Хм… мясник, не иначе. Ну да…

Темная смазанная дорожка уходила в большой проем. Чутье подсказывало идти туда же. А чутье слушал постоянно, доверял, верил.

…у-у-ум-м-м… у-у-ум-м-м… Ого, так и орет впереди. Точно туда.

Вода ласково плескалась уже здесь, обежала по кривой развилку, лизнула валявшееся тело. Растопила густую натекшую кровь, смешалась, побежала дальше, багровая-красная-розовая-чистая… вода очищает все, ставя настоящую точку. И жалкие огрызки людей, все еще цепляющихся за умершую жизнь, вода тоже сотрет, очистив землю от малейшей памяти о стаде ублюдков. Вообразивших себя богами ублюдков. И…

Что за мысли? Стоп! Вон из головы!

Липкое ленивое щупальце, заставляющее вдруг поднять ствол и ощутить его холодную остроту языком. Ерунда какая-то…

Вода – это плохо. Подошвы хлюпать начнут. Торопись, друг, тебя ждут.

Быстрее пройти вперед, обогнать воду, не дать ей выдать себя. Вперед.

Нырнуть в полутьму большого коридора, ища глазами начало кровавой дорожки, оставленной топором, недавно разрубившим чью-то плоть. Мало ли кого увидит?

Вот как… Ответ прятался рядом. Только шагни в первую же комнатушку слева. Моргающий красный фонарь показал все, не скрывая даже мельчайших деталей.

Шероховатые и облупившиеся стены, крашенные вездесущей зеленой краской. Сваренные из уголков тяжелые стеллажи по стенам и посередине. Целых три решетки вентиляции. Большие коробки с чем-то сыпучим перед стеллажами. Бочку с водой и черпак, висевший рядом. Такое… спокойное и аккуратное место.

А красного здесь хватало и без фонаря. Красного, перемешанного с черным, до сих пор кружащим повсюду. Черными легкими перьями. Вороньими. Их хозяек здесь оказалось много. Целой не увидел ни одной.

Рубил топор прямо по легким клеткам из алюминия. Ломал прутки, добираясь до невесомых птичьих тел, спрятанных под перьями. Методично, одну за другой, не желая дарить птицам быструю смерть. Ломая крылья, невесомые грудки, рассекая головы, большие и маленькие.

Кра-а-а-ак!

Она вскрикнула прямо над ухом. Прямо перед глазами, только поверни голову. Лежала мокрой ломаной куклой, чуть трепыхаясь и поднимая крохотную голову с умными глазенками. Открывала клюв, косясь на еще одного человека. Вторая голова, тяжело обвиснув, не шевелилась. Топор ударил обухом, поймав крылатую в полете, удрать хотела. Ударил, ломая птичьи косточки, швырнул на насест у входа. И оставил умирать, истекая кровью внутри.

Кра-а-а-ак!

Умные черные бусины смотрели куда-то вглубь него, добираясь все глубже. И просили. Чего именно? Ответ тут один. Эх, люди, люди… Птицы-то чего сделали вам, чтобы вот так?! Бедные, искореженные Войной и Бедой птицы.

Шея подалась легко, чуть хрустнув. Глаза ворона закрыла сама, перед тем, как ладонь взялась за нее. Совсем как человек.

Шипение из-за спины донеслось одновременно с прыжком. Прыжок услышал раньше, еле зацепив скрип когтей по плитке на полу. Развернуться полностью… не успел. Совсем чутка не хватило. Пули из ПМ ушли вбок, не зацепив темное гибкое тело, метнувшееся стремительно и неотвратимо.

Ш-ш-ши-и-их… Когти резанули сверху, целясь в лицо, шею, сосуды…

Промахнулись, зацепив куртку, вспоров ткань и разбросав ватин. Удар второй лапы получилось отбить правой рукой, подставив чертов ПМ с глушителем. Тварь недовольно уркнула, ощутимо ударившись о сталь.

Сапог ударил в ляжку, оттолкнув ее… его… в сторону. Прыжок назад, разрывая расстояние, палец рвет спуск, заставляя старенький пистолет дергаться и гулко стучать почти прогоревшим и таким же дряхлым глушителем. Пули звонко бьют в металл стеллажей, рикошетят, глухо утопая в стенах.

Красный свет только мешает, сбивая взгляд и прицел. Тварь – ловкая, юркая, небольшая, прижимается к полу, уходя от выстрелов. Боек звонко бьет в последний раз, утыкается и не уходит назад. Сволочь…

ПМ чуть блестит, крутится, улетая в морду твари. Та мерзковато шипит, похохатывая и легко ускользая в сторону. Красное отсвечивает в широко распахнутых кошачьих глазах, превращая их в алые огоньки.

Перекат через бок, уходя под стеллаж и отталкиваясь от стоек подошвами. Вода добралась сюда, но теперь ее скользкая пленка только в помощь. Разом намокшая ткань куртки помогает, дает еще метра полтора форы.

А вот врагу не так удобно. Шерстяные лапы мельтешат, оскальзываясь по неожиданной холодной преграде. Красноглазое чудовище урчит от злости, мощно толкается, подлетая вверх и раскидывая легкие клетушки с мертвыми птахами.

Идиот. Или дура. Все равно.

В паре плохих старых книжонок в такой ситуации герой дрался бы до посинения. Потерял бы оружие. Нашел. Зарядил. Осечка, вторая. Из последних сил, не найдя вдруг сбежавшего топора, загрыз бы противника зубами, победив, превозмогая себя и боль. Точно.

Только здесь – не плохая книжка. Здесь тупая наглая тварь и его двуствольный друг, уже надежно лежащий в ладони.

Д-д-да-ах!

О-о-о!!! О, как громко грохочет двенашка в замкнутом помещении. Как прекрасно и точно бьет картечь, ждавшая своего часа в патроне. Как великолепно орет охамевшая скотина, решившая убить вот так, с бухты-барахты, самого обычного охотника на мутантов. Ну-ну… что ему, никогда антропоморфные волосатые носители измененного генома не попадались, что ли? Тоже мне, сраный котолак тут нашелся.

Мяв… мяв… Ой, кто тут у нас плачет? Сейчас прямо пожалеть. Стволом в сторону стены – ползи туда, паскуда. Ремешок был? На, лови, сам знаешь, для чего.

Мохнатая тварь перетянула ремешком разорванные мясо с сосудами. Закрутила, держа прочную кожу в лапе. Темные струйки, вот-вот брызгавшие, успокоились, притихли, потекли ленивыми струйками, превращаясь в капли. Держи, дружок, держи ремешок крепче. Да-да. Вот так… Вот и правильно, теперь не дернешься. Можно даже перезарядиться. Лишний патрон в стволе не помешает. Странная какая сволочуга, натурально, человеко-кот.

Кивнуть на проем, откуда тот выскочил, приподнять бровь. Не о чем разговаривать с куском фарша, что скоро сдохнет.

– Вытащи меняу, – муркнуло существо, – расскажу, где что лежит. Много заплатя-а-ат.

Продажная блохастая шкура. Не то нужно, не то.

– Ты-и-и за-а девчонкой пришел? Она у Ха-а-азяина-ау. Туда дальше, метров сто-у.

И это все?

– Она зло-у, – снова мяукнул, – Ха-а-азяи-ин ошибался-ау…

Ну да. Так и есть.

Что самое глупое в разговорах с мутантами? Правильно, доверять им. Оставлять за спиной и считать неопасными. Не надо такого.

Страх в глазах молоденького мутанта-котенка блеснул и пропал. Куда ему сравниться в скорости с металлическими крупными каплями, выбрасываемыми зарядом пороха?

Теперь в спину не ударит. Сильно затруднительно отчебучить такой фокус, когда головы не осталось наполовину. Хозяин ошибался? Возможно, что ошибался не только Хозяин. Сейчас проверим.

Фонари по стенам моргали все чаще. Хана пришла всем генераторам под землей. Стоило поторопиться. Котолак вряд ли врал во всем. Ему и впрямь осталось идти очень недалеко. Даже смешно, что отправился сюда один, оставив наверху спецназ с Уколовой. Как-то ожидал бойни. А вышел пшик.

Народу здесь жило немного. И все уже перебили друг друга. Тут да там так и валялись изуродованные человеком и природой тела, после смерти ставшие странно-безобразными. Только как-то не верилось в легкий исход пути. Совершенно.

Ненависть порождает лишь безумие, становящееся все жарче и четче. Безумие пожирает все на своем пути, заставляет глодать лицо врага, ломать трясущиеся кости, крушить подрагивающие челюсти, рвать кожу и плоть, добираясь до сердца, разрывая плотные мускулы пальцами и зубами, упиваясь бьющей в лицо солено-сладко-медной кровью.

Темнота подземелья порождала монстров, ненавидящих собственных братьев и сестер. Чернота родильных операционных давала не жизнь, дарила не свет – забирала оставшиеся крохи простого тепла.

Злоба и холод безумия создателя, творящего в старом бункере, наполняли страхом даже воздух. Человек всегда хотел стать равным Всевышнему. А став, превратился в зло. И зло, породив такое же, получило по заслугам. Уничтожив само себя и все вокруг. Ну, почти все.

Азамат добрался до приоткрытого светлого прямоугольника, идя, как по зову, все назойливее звучащему в голове. И он даже не удивлялся. Знал, откуда взялось.

– Наконец-то кто-то нормальный…

Голос шел со стороны стола. Немолодой мужчина, изумительно белый, отутюженный халат, аккуратно зачесанные назад жидкие волосы. Цепкий взгляд блеклых глаз, острый нос. Сильные длинные пальцы обеих рук на столе. Спокойный и расслабленный. А как еще, когда к затылку приставлен ствол Ласки.

Только вот сама Ласка Азамату совершенно не понравилась. Слишком пустые глаза у ловкой убийцы, коровьи какие-то.

– Долго ты.

А вот и Даша.

– Здравствуй, Азамат.

– Здравствуй, Даша.

Девчонка сидела в углу. С ногами забравшись в кресло и поигрывая мягкими волосами Леночки. Да, Мишина дочка, из-за которой Азамат отправился в такую странную дорогу, оказалась у Хозяина. Толку только с того не было. Даже пульс на шее проверять не стоило, Азамат опоздал. Знать бы только, кто ее…

– Она погибла случайно, – Даша пожала плечами, блеснула черными огромными бриллиантами глаз. – Я не хотела.

Она не хотела.

– Ты лучше не дергайся, Азамат. Можешь мышцы порвать.

Да, так и есть…

Даша взяла его под контроль давно, судя по всему. Обрез упал на пол сразу, как он зашел внутрь. Даша и заставила снять петлю и бросить оружие. А ПМ Азамат не искал, патронов все равно не осталось. Обойма выпала где-то по дороге.

– Почему вы меня отдали им?

Азамат пожал плечами. Доказывать ей, раскрывшейся полностью, что все было не так? Зачем? Она же не поверит. Совершенно не поверит ни одному его слову. Может быть, даже правильно. Ведь, если вдуматься, он мог бы попробовать догнать удиравшую Ласку еще там. Завалить трех спецов, найти снегоход, вездеход, БРДМ, без разницы, экономившую на всем республику в бою оказалось не узнать. Все резервы, до последнего, Дармов кинул на поиски этой вот девочки, во второй раз стравившей много людей между собой. Или не людей, какая разница?

– Я только поверила в вас, в Женю, а вы…

А они предали, да-да. Именно так все и выглядело, не иначе. А что Азамат с Женей прошли еще почти пятьдесят-семьдесят километров по снегу за ней, роли уже не играет. Даша все решила. Знать бы почему?

– Тебе интересно?

О, она научилась читать мысли?

– Я умела это с пяти лет.

Да уж…

– Вот твоя плата. Ты шел из-за нее. Не будь этой мохнатой малолетки у моего… у твоего Дармова, отправился бы ты за мной, стал бы делать все, что сделал?

– Глупый вопрос. Если бы не она, ты осталась бы в Кинеле и сейчас уже тряслась бы в машине военных.

– Или нет. Я уже не знаю. Мало ли, как бы оно вышло?

Хозяин кашлянул.

– Что? – Дарья повернулась к нему. Ласка тут же надавила стволом, заставив того дернуться. Из левого глаза Ласки медленно побежала слеза.

– Что? – повторила Дарья.

– Я уже хотел объяснить вам, Дашенька, что не планировал производить над вами каких-то экспериментов. Более того…

– Более того! – фыркнула Даша. – Не планировал он, хотел помочь развить мои способности под собственным присмотром. Прямо добрый дедушка Мороз. Такой хороший… Знаешь, Азамат, почему они все так его слушались? Рассказать? Ай, что тебя спрашивать, ты даже головой кивнуть не сможешь.

Так и есть. Шею стянуло стальными заклепками напряженных мускулов. Не пошевелиться, все верно.

– Каждый из местных мутантов был готов что угодно сделать, лишь бы попасть на процедуру. Помог бы он мне, как же… Все они здесь только и жили от процедуры до процедуры. Вместо крови – раствор, вместо лимфы – живой гель. И каждый месяц кто-то умирал, когда умирала эта дрянь внутри. Помочь он мне хотел, сволочь!

Азамат покосился на нос, попробовал шмыгнуть. Не получилось.

– Ты, Азамат, такой хороший, такой честный… аж зубы сводит. Что в Похвистнево меня бросили, пришли потом. А если бы меня слопала та дрянь? А если бы…

– Если б да кабы росли во рту грибы, – Азамат удивился, но говорить смог. – Чего ты обижаешься сидишь, дуешься? Я же за тобой пришел. И вон, за Леночкой. Которую ты случайно…

– Дуюсь? – Даша хмыкнула. Глаза цвета так и не меняли. – Я не дуюсь. Я просто вполне себе понимаю, как можно использовать такого человека, как ты. Бегать и прятаться мне надоело тоже. Мне даже никакой химии не нужно, чтобы в подчинении тебя держать. Начну с тебя и вон с нее, дальше до остальных доберусь.

– А я? – поинтересовался совершенно потерявший лоск и величие Хозяин.

– Помолчи, – Даша кивнула ему, и тут же донесся скрежет накрепко сцепленных зубов. – Знаешь что, Азамат?

– Ну?

– Все бы ничего, если бы не твой взгляд. Взгляды… постоянные. Я ж тебе – такая же цель, как Ласка, вон. Мутант, чудовище, урод. Ты бы знал, как на меня смотрел уже в первый раз.

Азамат, не веря, уставился на нее. Что за чушь?

– Нет? Ты еще повозмущайся… Ты не первый. Морхольд тот же, согласился помочь бедной девочке, привести к дядюшке… За просто так, что ли? Тоже косился на меня, когда на рынке тварь одна чуть кровью своей не захлебнулась. И ведь за дело.

– С тобой что-то не так, Даша… – Азамат все же смог шмыгнуть носом. – Что с тобой? Ты же плакала по Морхольду тогда, на яхте. Ты…

– Иди ты в жопу со своей жалостью… – девчонка сплюнула. – Не было такого. И быть не могло. Что?!

Дарья кивнула явно желающему что-то сказать Хозяину. Уже покрасневшему от натуги. Тот выдохнул, расцепив зубы, сплюнул крошкой и красным.

– Боюсь, Дарья, виноват я. Слишком сильный нейролептик оказался в капсулах-парализаторах. Это временно, понимаете, ваше психологическое и психическое возбуждение. Оно пройдет и…

Ствол Ласки грохнул выстрелом, а лицо ученого, разваливаясь на глазах, превратилось в бело-алую мозаику, треснувшую на сотню кусков. Влажно шмякнуло, когда тело завалилось вперед, стукнувшись о столешницу.

– Заткнулся, наконец-то… – девчонка повернулась к Азамату. – Все со мной в порядке. Уж поверь, давно так хорошо не случалось. Прямо все сразу на места встало, как только в себя пришла. Ну, Азамат, что станем делать дальше?

Дальше… дальше… Разговор Даши и Хозяина со всем дальнейшим занял секунд пятнадцать. Случилось за это время немногое. Всего лишь чуть ослаб контроль над его телом, а туман, все сильнее застилавший голову, разошелся.

Может, дело в препарате, введенном Дарье Лаской во время похищения.

Может, еще в чем-то. Все может быть. В психологии, моральной травме, усталости, бла-бла-бла и прочем. Он даже спорить не хотел с этим. Азамат четко знал несколько вещей:

Даша чудовищна во владении своим талантом.

Даша стравила у Отрадного около ста человек, устроив бойню.

Даша устроила бойню уже здесь.

И?!

Что еще устроит девушка-мутант, выберись они с ней наружу? Станет помогать бедным, сирым, угнетенным, униженным и несчастным? Возможно. А может быть, и нет. Да и наплевать. Проверять не хотелось. Кроха Леночка, выжившая в аду навьи у Чишмов, не дышала. Случайно или нет, но убила ее почти девчонка, блестящая черными глазищами и уже начавшая разворачивать стволы Ласки в его сторону.

Прости, Женя. Прости, Даша.

Он успел. Крохотного кусочка времени, когда тело вновь стало его, хватило. Переоценила Дарья Дармова себя.

Азамат пригнулся, ожидая выстрела. Сунул руку за голенище, выбросил ее назад, ощущая, как та наливается свинцом, и понимая, что все сделал правильно. Грохнули выстрелы, мазнули по самому темечку, обжигая, но оставляя в живых.

Нож блеснул тонким сточенным лезвием. Гулко булькнуло и влажно плеснуло. Ласка закричала, прижимая ладони к голове. К правому глазу. Бедная мутантка, видать, связанная с Дарьей крепче крепкого, умирала вместе с нею. А Даша…

Даша тихо сползала вниз, обмякнув и провалившись в густо-красную жижу собственной смерти, пришедшей вместе с еще дрожавшей деревянной рукоятью ножа, торчавшего из глаза.

Азамат, чувствуя, как напоследок сильнее сжались невидимые стальные цепи вокруг горла, захрипел, падая на колени. Вцепился в толстый ворс пестрого ковра, чувствуя набат в висках… все сильнее… сильнее…

Он выдохнул, вдохнул, втянул воздух всей грудью. Открыл глаза, покосившись на Ласку. Та лежала с закатившимися белками – то ли дышала, то ли нет. На Дарью смотреть не хотелось. Выбор свой Азамат сделал. Сложный и очень больной. Но никакого другого сука-судьба ему не оставила. Все он потерял за две последние недели. Все. И вряд ли сможет соврать Жене Уколовой, потеряв еще и ее, последнего друга.

Тихо плескалось в коридоре. А… снова вода. Добралась? Надо идти. Вода ждать не станет, здесь тепло, затопит все норы с закоулками. Пора выбираться.

Обрез Азамат подобрал, еле-еле встав. Тело не слушалось, пронзенное насквозь чужой волей, проникшей до мельчайшего нерва. Страшно-то, а?

Азамат побрел вперед, держась за стену. Вроде бы все помнил, вроде бы шел верно. Ноги не слушались. Напади сейчас кто выживший, так как с котенком бы справился, честное слово. Но стоять не стоило. Вода потихоньку добралась уже почти до середины голени. И прибывала, прибывала…

Пошли, братишка, пошли. Плакать о пустоте внутри и сетовать на неверный выбор, если придется, лучше в сухом месте.

Эпилог

Женя Уколова нервничала.

Когда дверь-люк, заскрипев, отвалилась в сторону, она побежала. Как могла быстро, чуть не обогнав спецназовцев. Ей не дали, сбили с ног, вжали лицом в снег, заставили лежать.

– Куда? – громыхнул старший. – Сказано же – ждать!

Что еще осталось? Только смотреть, как странно медленно бредет к ним мокрый, серый от грязи и пыли, окровавленный Азамат. Женя прижала руку ко рту, стиснула зубами. Как же так?!

Земля вдруг ощутимо вздрогнула, вздулась посередине дальнего снежного поля, разбрызгивая землю, куски бетона и воду. Воду, ударившую фонтаном вверх, грязную, пенящуюся, крутящую в своей ярости мусор, мертвые тела и раздолбанную мебель. Живой вулкан без лавы, вдруг ударивший на ее глазах, убил любые надежды. Хотя и так их не осталось.

Глаза Азамата прожигали насквозь, хотя он их отводил. Сердце корябнуло ледяной лапой страха, Женя все же шагнула навстречу. Стараясь понять – как же он мог не спасти и вывести, как…

Ответов на вопросы Женя не услышала.

Открытая местность, освещенная и покрытая свежим белым снегом, идеальна для охоты на крупного зверя. Или для снайперской стрельбы. А откуда ведется огонь, сложно разобраться в первые секунды. Хорошему мастеру хватит и обычной СВД. Особенно если та закреплена на сошках.

Спецназовцы умерли некрасиво, лишенные верхних частей голов, разбрызгавшихся вокруг. Уколовой стрелок подарил смерть куда красивее. Ткань на груди вскрылась цветком почти идеально напротив сердца, вскрылась, плеснув алым.

Женя упала на колени, что-то шепнула. Ветер закружил так и оставшиеся длинными волосы, бросил пригоршню снова пошедшего снега в лицо. Снег и не подумал таять. Уколова нырнула вперед, разом, деревянно и неуклюже.

Азамат улыбнулся. Всевышний справедливее любого человека, даже если тот считает свой выбор верным. Вот оно как все, оказывается.

Он понял, откуда прилетают раскаленные куски металла. И даже посмотрел на макушку лысой горки, нависающей над ним. В грудь ударило кувалдой, отбросило назад. Азамат упал, удивленно распахнув глаза и уставившись на небо. Низкое серое небо, становящееся все темнее. На снег, вдруг поваливший куда как медленнее. Или просто так показалось? Или…

– Вот где незадача… – посетовал Клыч, борясь с затвором «плетки». – Клин поймала. А все твое, майор, неумеренное доверие к собственным людям. Нет бы лучше оружие проверяла утром и вечером. Ай-ай… Добивать придется идти. Не уползает?

Он глянул в ПСО. Нет… чертов башкир лежал, раскинув руки. И вроде как даже улыбался чему-то. Ну, в смерти-то чего только в башку не вступит, мало ли.

Войновская, стянутая по рукам-ногам, злобно зыркала на него из спальника, перетянутого поверху толстой бечевой на манер домашних колбас, подвешиваемых в чуланах на зиму. И чего злится? Он, Антон Анатольевич, даже позаботился об удобстве. Привалил головой и плечами к угнанному у уфимских военных снегоходу, да под жопку ее точеную плащ-палатку подстелил, чтобы вообще не мерзла. Понятное дело, «пенку» забрал себе, ему ж стрелять пришлось. Да и ждать выпало чертова Азамата никак не менее часа.

Войновскую Клыч умыкнул в суматохе финальной части боя. Уходя после почти контузившего залпа танка, наткнулся на бойца в белом халате, отчаянно пытавшегося добраться до спрятанного снегохода. Ну, без ног всяко тяжело ползти, да уж. Добивать не стал, мало ли, вдруг повезет.

Просто оседлал стального коня на полозьях и с гусеницей и собрался удирать. И вот тут-то где-то неподалеку очень шумно заревело и, чуть позже, дрогнули деревья, сбрасывая снежные шапки. Бинокль, найденный на том же слабо матерящемся бойце, помог. Разглядеть в ложбинке за несколькими палатками чертова башкира и длинноногую Уколову вышло. Так вот нашлась цель для дальнейшего. Винтовка пряталась на снегоходе, вся такая в чехле и даже с сошками. И ехать бы ему сразу, да черт дернул посмотреть на поле боя. Даже не так…

Черт дернул рассмотреть в дыму и разрывах чудную картину. Валявшегося Восьмого и валявшуюся майора. И никого вокруг. Редкостная удача, можно сказать, что двойная. Во всяком случае, именно на это Антон Анатольевич всем сердцем и полагался.

Сложнее оказалось забрать майора, которую к тому времени явно искали. Седьмую, заприметившую суету за горящим «Тайфуном», Клыч даже пожалел. Прострелил ногу, оставил орать на снегу. Сентиментальный стал, возраст все же.

И вот первая часть удачи оказалась в его руках. А стрелять со снайперки, да с позиции, Клыч любил. Баловался таким частенько, разве что патроны старался экономить. А тут, когда все как на ладони, даже и тратить зря не пришлось. Сбылась мечта, валяется Азамат внизу, ручки разбросал… А на сердце осадок ведь, вот где беда. Не иначе как просит душа спуститься вниз и посмотреть: вдруг живой все же? Ну да, именно так… И дорезать падлу. Да побольнее.

Он начал вставать, когда майор зыркнула особенно зло. Да ляд с ним, с башкиром, никуда не денется. А тут точки над «и» расставить нужно. Какие точки можно ставить над «и», где их отродясь не было, Клыч не знал. Но понимал, от разговора не уйти. Женщины – такие женщины. Особенно те, кого так и хочется немедленно придушить. Если бы не но.

О будущем надо подумать.

– Инга, если не против, да?

Та кивнула.

– Рот тебе открою чуть позже. Готова выслушать меня, майор?

Снова кивок. Господи, никак исправляется?! Впору простить башкира, подарившего ему такое чудо, пусть и невольно.

– Буду краток. Мне хочется крайне простых вещей. Жить себе дальше припеваючи и как душеньке моей черной вздумается. А для этого, милая Инга, все средства хороши. И за-ради таких целей себя не пожалею, не говоря о других. Понимаешь, о чем я?

Ну, так вот, дорогая строгая майор Войновская, сейчас вернусь к нашему диалогу в долбаном Асгарде, пусть и в форме монолога…

Я тебе не доверяю так же, как ты мне. Но ты, Инга, мне нравишься. Есть в тебе что-то завораживающее. И, поверь, сейчас тебе выпал счастливый билет. Потому как предлагаю тебе помощь. В возврате к тебе, как самой заслуживающей власти над твоим Орденом. Сама понимаешь, не за просто так. Да, не обижайся, что разговор происходит в такой странной обстановке… так вышло, никуда не деться.

Так что, майор Войновская, подумай, не отказывайся. От своего слова ты точно никуда не денешься, чести какой-то придерживаешься. И твои люди ему верят, так что… твоего слова мне будет достаточно. Вот, выбор за тобой. И не думай, что предлагаю, самонадеянно и глупо, только лишь одного себя, сейчас вроде бы обычного человека.

Я предлагаю тебе нечто большее. И ты это знаешь. И…

Клыч удивленно повернулся к ложбинке с расстрелянными людьми. И вскочил:

– Что за хрень?!

Рык двигателя «Витязя» ни с чем другим не спутаешь. А ревел именно он.

Когда Клыч обернулся, Инга уже смеялась. Беззвучно и до слез.

Постскриптум

Под ним трясся стальной пол вездехода. Азамат явно не ошибался. А еще его связали. Болела грудь, но спокойно гоняла взад-вперед воздух, вместо того чтобы булькать кровью в легких. Что за…?

– Пришел в себя?

Вот так вот. Стоило пристрелить.

Ласка, сидя на водительском месте, подмигнула левым глазом. Правый она закрыла нашлепкой. Ослепла все же?

– Цени мою щедрость, Азамат. Вогнала тебе предпоследнюю тубу с гелем Хозяина. Знаешь, что это значит?

Вот как…

– Значит, что через полгода тебе потребуется еще одна. А знаешь, откуда эта скотина взяла все то, что сейчас плавает где-то в бункере, затопленном под самый потолок? Откуда-то с Архангельска. Там лаборатория была перед Войной, оттуда и доставили образцы. Так что, друг Азамат, тебе сам Бог… или кто там у вас… велел выжить и помочь мне добраться туда. Отдыхай, ехать, идти, бежать и плыть нам с тобой долго. Самара, Нижний, Вологда, Устюг… пока до Архангельска не доберемся. Именно так.

Голос звенел в пустой голове человека, что давно должен был умереть. А он…

А он смотрел на незамеченную ребристую штучку, закатившуюся под сиденье. И на кольцо, слабо поблескивающее в полутьме. На кольцо. От обычной «эфки».

Кольцо.

Самара, 03.08.15–22.12.17.

Уважаемые и обожаемые (с) мои читатели – здравствуйте вам. Если вы читаете данные строки… Черт, это уже было, да-да.

В общем, все равно сами поняли все. И то, что история героев «Дороги стали…» закончена, и что автор оказался тем еще подонком, негодяем и канальей, сотворив то, что сотворил. Почему же вышло именно так? Сложно сказать.

Несомненно, герои могли бы оказаться совершенно в иных ситуациях, принять другие решения, получить в концовке совершенно не такое финальное «твоюмать», да. Но, если уж быть честным до конца, это было бы неправильно. И, опять же, – НО почему же именно так?

Евгения Уколова, прочитав несколько отправленных ей отрывков, откровенно попросила подарить в конце тот самый финал ее персонажу. И, как бы мне ни хотелось иначе, текст привел ровно к нему.

Дарья Дармова где-то на середине книги стала окрашиваться нехорошими и злыми черно-алыми оттенками. И как с ней ни борись, выходило только ровно случившееся в финале.

Кот? Надеюсь, кто-то, сильно разозлившийся на автора, все ж таки автора и простит. Так получилось, так легло, и никак иначе не вышло бы. Уж поверьте.

Аз… Аз воздам и все такое вышло по отношению к Клычу. Справедливо ли? Нет. Но это же чуть другой мир, так? Нет в нем правильных законов или таких, каких вроде бы надо по правилам «хороших» фильмов/книг/игр. Возможно, это кого-то заденет даже больше, чем рассчитывал. Но… Но не стоит ждать от Беды, идущей через каждую книгу ВМ 2033/35, чего-то доброго за первым же поворотом.

Может быть, Азамату и остальным досталось из-за КДСМ, кто знает? Может, хеппи-энд, написанный для Морхольда, перечеркнул что-то доброе и хорошее остальным. Все возможно, честное слово.

Но, скажу честно, «ЗЛО» получилась так, как задумывалась. И отдельное спасибо вам, тем, кто читает обращение к вам по окончании самой книги, тем, кто прочел от первой буквы до последней точки и кто прочувствовал эти четыреста километров, проделанные героями, на себе.

Огромное спасибо вам, друзья, кто признал КДСМ лучшей книгой 2016-го, пусть и без официального конкурса, без вручения чего-либо весомого, то не важно. Важнее мне именно вы, мои читатели, ждущие каждую мою книгу – хоть в проект Дмитрия Глуховского, хоть вне его, хоть даже и любовный роман… Смеяться после слова «лопата», да-да.

Будет ли что-то еще от меня в эту вселенную, ставшую «своей» и подарившую много хорошего? Зависит от вас, право слово, и более никак. Историю Вселенной Метро 2033 определяете только вы, читатели, только вам выпадает такой интересный шанс – дарить ей жизнь и дальше.

Что вас ждет, если зуд в кончиках пальцев, ждущих ударов по клаве, зуд в голове, ждущей возвращения в этот мрачный и такой притягательный мир, возобладают? Хох, поверьте, разочароваться никому не придется. Потому как мир Вселенной огромен и безграничен, как территории пост-СССР, да и фантазия у меня порой выдает такие повороты, что сам поражаюсь. Самое главное, чтобы все это совпало, и тогда вам доведется узнать много интересного.

Почему Пес зол? Почему человек будет жить, пока будут инженеры и врачи? Почему пшеница нужна не только людям? Почему сталь не пугает коня? Почему старые чешские «Татры» лучше любой «Метелицы»? Почему…

В общем, это будет интересно, гарантирую.

И, на всякий случай, а то мало ли, огромное спасибо отдельным людям, личностям, фигурам и индивидуальностям, без коих не было бы целой трилогии во Вселенную Метро 2033:

моей семье;

Мише Горожанину, когда-то кивнувшему на какую-то из книг в магазине г. Видное;

Шамилю Алтамирову, всегда говорящему правду, и только ее;

Тане Соколовой, читавшей все, что я написал, и никогда не молчавшей;

Юрию Санычу – за его участие и поддержку;

Илье Евсееву – за слова, мысли и схожие взгляды;

Славе Бакулину, без которого трилогии просто не было бы;

Вадиму Чекунову, решившему подарить мне и вам весь хардкор ЗЛО.

Спасибо, уважаемые и обожаемые. И да пребудет с нами Сила.

Оглавление

Пролог

Преследователи

Глава 1 Сквозь дождь к темной воде

«Такое разное прошлое: дождь не может идти вечно»

Глава 2 Мертвое село

«Такое разное прошлое: хозяйка счастья»

Глава 3 Белая смерть черной ночи

«Такое разное прошлое: давно выпавший снег»

Глава 4 Проклятый старый дом

«Такое разное прошлое: Его Мурчайшее Мяучество»

Глава 5 Стук старого стального сердца

«Такое разное прошлое: зима»

Преследователи

Глава 6 Рыжая милашка и алый красавчик

«Такое разное прошлое: Пушистый барсук»

Глава 7 Ярко-красный снег

«Такое разное прошлое: самая горячая женщина»

Преследователи

Глава 8 Обжигающие ледяные цветы

«Такое разное прошлое: просто утро»

Глава 9 Ядовитая кровь

«Такое разное прошлое: вкус мужской дружбы»

Преследователи

Глава 10 Крохи покоя

«Такое разное прошлое: огненно-рыжая любовь»

Глава 11 Бледные лица ночи

«Такое разное прошлое: самая лучшая женщина»

Глава 12 Чистая кровь

«Такое разное прошлое: дорога»

Преследователи

Глава 13 Последний бой чертова мира

«Такое разное прошлое: метро»

Глава 14 Черная правда

Эпилог

Постскриптум Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg