Интермедия 1. Санация
Первое, что он увидел, когда пришел в себя, было густым как кисель туманом. Тот, казалось, выползал из всех щелей и стелился по земле, сильно ограничивая видимость.
Он пытался разглядеть за дымкой панельные дома Озерска, но не сумел. Лежа на рыхлом ковре из прелых листьев и валежника, старик перевел взгляд на небо. Оно было от края до края затянуто бурыми, песчаного цвета тучами, толстыми, как вдоволь насосавшиеся пиявки. Почему-то он был уверен, что такие же бесформенные, будто беременные, тучи висели и над городом атомщиков.
Тут его вниманием снова завладел туман. Дед пытался понять, почему же тот ему так не нравится, и сообразил: на вид он казался теплым, почти как радиоактивный пар в реакторе.
— Тьфу, зараза, — выругался старик. Все, кто его знал, удивились бы, услышав от него такое мягкое выражение. Но голова после удара гудела, как трансформаторная будка, и он чувствовал, что ни одно матерное слово не обладает нужной выразительностью.
Хорошо же он приложился…
Он попытался восстановить в памяти события сегодняшнего утра. Получилось не сразу, но постепенно картинка в голове сложилась.
Все началось с того, как этим утром он сказал бабке, надевая болотные сапоги:
«Зайца пойду бить».
«Как бы он тебя не побил», — ответила она, подбоченясь.
«Молчи ты, дура», — беззлобно бросил дед, не желая вступать в перепалку. Да, силы уже были не те, ну так и календари исправно отсчитывают месяцы и годы. И никакая ядерная война на это не повлияла.
Но, несмотря на возраст, он легко прошагал те семь километров, которые отделяли их жилой район от объекта. Пока он шел, в пустом желудке противно урчало. Да, он не отказался бы от зайчатины. Зимой, еще в апреле, старик несколько раз видел здесь на снегу цепочки следов, и теперь ходил сюда всегда, когда были силы. Иногда удача ему улыбалась. Дважды ему удалось подстрелить лисицу и один раз тощего волка. И хотя их мясо тоже было условно съедобным, он предпочел бы что-нибудь другое.
Мелкие хищники и те, кто может питаться чем угодно — это понятно. Но зайцы… Одно время он думал, что ему померещилось. Чем эта животина всю зиму питалась, когда кругом было ни травинки? Она что, как крот лапами снег рыла?
Выходит, рыла, заключил дед. Иначе следы не появлялись бы снова по всей территории комбината и вокруг него. Но никогда — рядом с человеческим жильем. Значит, жили и плодились.
Вышел старик рано утром, чтоб не попасться на глаза ребятам Валета. Иначе пришлось бы рассказывать, куда он идет, а потом, если привалит удача, еще и делиться. Но тот еще ничего. О своих заботится, хотя за неподчинение может и шкуру спустить. Гораздо хуже ваххабиты, мать их. Те отберут и добычу, и ружье, а могут и горло перерезать как курице.
Он мог пройти и через главную проходную, но предпочел выбрать другой путь. Как человек, проработавший на объекте тридцать лет, он знал места, где можно попасть на него, не перелезая через стены с «колючкой».
В час Ч он находился в центральной заводской лаборатории и уцелел, как и все те, кто в этот день не имели контакта с атмосферным воздухом и не вышли из герметичных помещений раньше времени. Всего около ста человек. Остальные умерли быстро и без мучений, будто у них внутри повернули рубильник. Город тоже задело краем. Будто кто-то прочертил окружность радиусом в десять километров с центром аккурат в административных корпусах «Маяка». Все, кто находился за ее пределами, не испытали никаких симптомов.
Продукты из системы общественного питания Комбината и оружие подразделения внутренних войск, которое его охраняло, помогли им продержаться зиму. И все было нормально, пока не пришли бородатые. Похоже, аккурат перед войной кто-то обучал их, накачивал деньгами и оружием. Иначе они не сумели бы так воспользоваться неразберихой после атомных ударов и превратиться в армию в две тысячи штыков.
Город быстро ветшал, но корпуса Комбината стояли, как намертво вбитые в землю. Только сорняки начинали пробиваться здесь и там, прорастая уже через трещины в асфальте. Еще через пять лет прорастут и через бетон.
Он смотрел на безликие бетонные корпуса, на стрелы кранов над недостроенным блоком, где должны были размещаться новые печи остекловывания. Лет за десять они сумели бы перевести все отходы в относительно безопасное состояние. Но именно этих лет им не дали.
Несмотря на скрытую за бетоном и нержавеющей сталью смертью, в этом месте старик чувствовал себя в безопасности. Уж точно в большей, чем там, где встречались любители резать пленникам головы.
Люди сюда ходили редко, а зверям это было и надо. Радиационный фон в этой части комбината был таким же, как, в Челябинске, Москве или Санкт-Петербурге. До войны, естественно.
Вот рядом с озером Кызылташ, вокруг «Старого болота» и водоемов для сбора жидких отходов — там появляться не стоило, и кушать дары леса, если все-таки что-нибудь вырастет по берегам, не следовало. Но звери, они не такие уж дураки, и воду из подземных источников там, где это опасно, они в основном не пьют.
В оптическом прицеле дед разглядел еще одну коробку из железобетонных плит, которая выросла всего пару лет назад. Это было новое хранилище делящихся материалов.
Когда-то подобное планировали построить на Кольском полуострове — так удобнее было бы обслуживать атомные подлодки. Но потом было решено перенести строительство в Восточную Сибирь. Может, ссориться с соседями не захотели. В результате было возведено «сухое» хранилище отработанного ядерного топлива на Горно-химическом комбинате в городе Железногорске, под Красноярском. И к концу 2011 года оно было без особой торжественности введено в эксплуатацию. Еще бы, было это как раз после японского «Чернобыля», да и в стране было полно желающих ухватиться за эту тему и поднять шум. К 2015 году там уже «хранилось» отходов на сто Чернобылей. Но два года назад почему-то оказалось, что и этого недостаточно, и позарез необходимо возвести еще одно хранилище.
Старик не знал, кому и как пришла в голову идея построить на знаменитом «Маяке» рядом с городом Озерском еще одно хранилище бассейнового типа. То есть такое, где отходы хранятся в жидком состоянии, но на порядок крупнее прежнего. Может, главе Росатома, а может и кому повыше. Этим сразу убивалось несколько зайцев — и инфраструктура с кадрами под рукой, и с логистикой и обеспечением безопасности проблем меньше, чем под Красноярском. Да и визга со стороны экологов было не так много. В прессе это обозвали «модернизацией» уже имеющегося хранилища. А раз так, это было в русле процессов в модернизируемой стране.
То, что было построено, было дешево, на этом его сильные стороны заканчивались. Но поскольку мировая атомная энергетика оправилась после Фукусимского нокаута, складирование отходов должно было принести прибыль. Одно время в Европе АЭС закрывались одна за другой, но зловещий «Oil Peak» оказался не выдумкой, а верующих в абиотическую нефть реальность постепенно заставляла протрезветь. Человечеству волей-неволей приходилось обращать свои взоры к капризному атому.
Внезапно старик остановился и напряг зрение. Он увидел ободранную кору на одном из молодых деревьев, посаженных здесь по программе рекультивации земель. И у самых корней отпечатались в мягкой земле следы, но не заячьи.
Сердце забилось чаще, руки сжали ружье. Охотник знал, что упорство всегда бывает вознаграждено. И совсем не удивился, когда всего через десять минут увидел и самого парнокопытного гостя. Ковыряя копытцами землю и брезгливо втягивая ноздрями воздух, возле железных бочек из-под мазута стоял годовалый олененок.
Дед откинул капюшон и вскинул свой «карамультук», как он называл видавшую виды винтовку Мосина с оптикой. Прицелился и нажал на спусковой крючок — приклад почти приятно ударил по плечу. Он сразу понял, что не промахнулся, просто в последний момент цель дернулась. И вместо того, чтобы повалиться наземь, животное кинулось бежать, пропав из поля зрения. Старик успел заметить кровоточащую рану у него в боку.
Он думал, что тот свалится через пару минут, но подранок оказался очень живучим. Наверно, инстинкт, который заставлял их самих цепляться за жизнь на пепелище, не давал ему остановиться. С такой раной он все равно был нежилец, разница была в том, что он мог достаться не человеку, а волкам. Старик это понимал, и это заставляло его бежать со всех ног, хотя к голове уже подступала дурнота. Он уже хотел махнуть рукой, когда заметил на кустах репейника бурые пятна засохшей крови. Значит, он был на верном пути. И в этот момент, вспомнил он, яркая звездочка прочертила полосу в небе. Следом в барабанные перепонки ударило словно кувалдой, обмотанной войлоком.
Когда он окончательно пришел в себя, над головой было беззвездное ночное небо. Голова болела. Ощупывая ее в поисках повреждений, старик провел грязными пальцами по здоровенной шишке, которая вскочила на затылке, и чуть не взвыл. Спасла шапка, спасибо старой дуре.
Но через секунду он забыл обо всем. Глянул на радиометр, и полезли на лоб.
Сколько же он пролежал без сознания?
«Приехали».
Дождь был теплым, как вода из душа. А там, где стояло хранилище, была только воронка, в которой непрерывно булькало и клокотало. В небо уходил здоровенный столб пара. Там в глубине, где когда-то стояло хранилище, ревело и взрывалось, как в жерле вулкана. Старик представил себе, что творится внизу: автокаталитическая реакция с саморазогревом и радиолиз.
В прозрачной луже он увидел свое отражение. Лицо было коричневым, будто после недели на пляжах Таиланда. Бывший атомщик понял, что дело труба, и, возможно, лучшее, что он может сделать — это приставить срез дула к подбородку и нажать на курок. Но нет. Надо было предупредить своих. Дать им хотя бы маленький шанс.
В уме он уже все просчитал. Большая часть радионуклидов осядет вокруг хранилища; то есть там, где он стоит. Жидкую пульпу — взвесь, активность которой все равно составляет миллионы Кюри, взрыв поднял на высоту до пары километров. А дальше это радиоактивное облако, состоящее из жидких и твердых аэрозолей, будет разноситься ветром. Радиоактивные изотопы церия, циркония, тория, бериллия, цезия, стронция… Короче, весь «подвал» таблицы гениального изобретателя водки выпадет в виде радиоактивного следа на территории в десятки, если не сотни тысяч квадратных километров.
Он шел назад, сначала скоро и уверенно, но потом его начало пошатывать. Когда дед уже почти не стоял на ногах и ничего не видел вокруг, его окликнули.
— Кто идет? — донесся до него окрик. Одновременно он услышал звук передергиваемого затвора.
Люди Валета. Зарипов-старший, узнал он по голосу, хотя вместо мужика в камуфляже видел только размытое пятно. Сетчатка быстро мутнела.
— Свои, — с трудом прокряхтел старик.
— А, деда Толя, куда путь держим с утра пораньше? — это был младший из братьев-башкир. Голос его был встревоженным. — А нас главный послал проверить, что за шум.
Дед сообразил, что они еще ничего не поняли, и нервно засмеялся. Что ж, ему придется им объяснить. Инженеру из «почтового ящика» Анатолию Тарасову, пятидесяти восьми лет от роду, пережившему всю свою семью, включая внуков и законную жену. Живому трупу, который пока еще ходит на своих двоих.
— Это утечка. Хранилище разнесло. Само оно так не могло. Думаю, они нас все-таки достали, — язык уже ворочался с трудом, и говорить много не хотелось. — А мы, дурачье, сидели здесь, на пороховой бочке. Говорил я: надо уходить, пока не поздно. А ваш босс — «нет, тут место удобное и ништяков полно…». Теперь надо бежать отсюда, пока все не сдохли.
Он плюнул, надвинул поглубже шапку, связанную бабой — вдовой, которую он пригрел уже после войны, если эту непонятную свистопляску можно назвать войной. И, не обращая внимания на окрики людей Валета, ковыляя, побрел к обреченной деревне.
Его еще не рвало, но он понимал, что за те часы, что лежал без сознания, получил больше зивертов,[1] чем за все годы работы.
Часть 1. ЭКСПЕДИЦИЯ
Проклятое место: смыкаются линии в круг. И в чёрный квадрат упираются стороны света. Здесь руку подаст пустота и заявит: я — друг. И ты ей поверишь, и рукопожатьем ответишь. Она позовёт и навек уведёт в никуда, Твой след на земле, словно грязь на ковре, затирая. И самая близкая к нашей планете звезда Внезапно погаснет для тех, кто тебя потеряет. Проклятое место. Маршрут роковой измени. Десятой дорогой его обойди, ради бога! Холодные камни, что были когда-то людьми, Тебя умоляют свернуть с этой страшной дороги. Холодные камни и чёрная мёртвая пыль, И, помнящий судьбы бесследно исчезнувших, ветер… И тот, кто тебя столько лет от несчастий хранил Тебя умоляет… Неужто ему не ответишь? С. Костюк, «Проклятое место»Глава 1. Дорога на Урал
Вначале речь шла о месяце, затем о том, чтобы вернуться до сильных холодов. Потом и про это обещание забыли, а спрашивать командиров было бесполезно. Понимая, насколько растяжимо это понятие, Александр не рассчитывал снова увидеть город, ставший вроде бы родным, раньше ноября-декабря.
Продуктов у них с собой было много, и все длительного хранения. Только в их машине ехало четыре коробки консервов, и Данилов хорошо понимал, зачем. Запасы топлива еще можно было пополнить по дороге. За патроны — универсальную валюту, верно предсказанную фантастами — им налили бы солярки легко. Продукты за эти же патроны калибра 7.62 им не продали бы никогда. Еду можно было только отнять силой, и Александр подозревал, что если понадобится, они пойдут и на это. Слишком многое было поставлено на карту. А пока им каждый выдавали хоть и скудный, но питательный паек: вдвое сытнее, чем в Подгорном.
Еще было далеко до полудня, а они уже добрались до Новосибирска. Данилов думал, что коль скоро они двинутся по одному из уцелевших мостов, он сумеет хорошо рассмотреть и запечатлеть то, что осталось от Новосибирска. Но ни поснимать, ни даже взглянуть одним глазком не удалось — город проскочили на предельной скорости и с задраенными окнами.
Металлическую створку разрешили открыть, но совсем ненадолго. Уровень радиации не спадал.
Колонна ехала вдоль берегов разлившейся Оби и бывшего Новосибирского водохранилища, превратившегося в гигантское болото. Берега покрывала маслянистая жирная грязь, и трудно было понять, чего в ней больше, органики или химии. Но если приглядеться, можно было рассмотреть увязшие в ней тела и кости людей и животных, предметы обихода — от покрышек до телевизоров. Теперь в этом мусоре рылись жирные вороны и непонятно откуда взявшиеся взъерошенные серые чайки. Пару раз они замечали собак, но ни одну подстрелить на ходу не удалось — твари стали гораздо осторожнее. Данилов читал, что когда построили плотину ГЭС и заполнили Новосибирское водохранилище, под водой оказалось много населенных пунктов. После таянья снегов великая сибирская река отхватила где сто, где двести метров береговой полосы, но за пару летних месяцев уровень воды немного спал — и та обнажила прежний берег, уже успевший размыться, и вытолкнула из себя все, что накопилось в ней за время половодья.
Но осенние дожди снова наполнили и Обь, и те прудики и болотца со стоячей водой, которые отрезала от нее летняя сушь. В этих местах под колесами то и дело начинала чавкать грязь, а когда приходилось высаживаться, надо было очень внимательно смотреть, куда ставишь ногу. И очень разумно было с их стороны выехать с первыми заморозками, иначе комары и гнус.
Вскоре река осталась далеко позади, и земля стала гораздо суше. Два раза за этот день им попадались встречные машины — оба раза это были небольшие караваны из трех-четырех машин. Но уже то, что они рискнули выехать на дорогу, показывало, что здесь если и убивают путников, то не всегда. При приближении колонны они боязливо жались к обочинам и останавливались. Кто-то из идущей впереди штабной машины выходил к ним, и они перебрасывались несколькими словами, затем гонка продолжалась.
«Договариваемся на берегу, журналист, — сказал Александру еще в первый день Дэн, бывший сурвайвер, назначенный старшим по машине. — Нянькаться с тобой никто не будет. Лямку будешь тянуть как все».
Саша согласно кивнул, принимая это как само самой разумеющееся. Тот, кто был с ним вылазках, знал, что новенький не белоручка. Еще до экспедиции новые товарищи смотрели на него с подозрением из-за недавнего прошлого — слухи распространялись быстро. Но он делом доказал, что может быть своим. Пусть со странностями, пусть диковатым, но тем, на кого можно положиться. Простые как сибирские валенки, не знающие ученых слов типа конгениальность, они жили одним днем и не забивали головы всякой ерундой. Зато с ними было просто, и велик был соблазн самому стать таким же.
Вскоре Данилову показалось, что он узнал один из отрезков дороги. И точно: он тут когда-то проходил.
К полудню они проехали через Коченево, предварительно обследованное разведгруппой, двигавшейся впереди них с опережением на пару километров. Он, как и все города, где было больше двадцати тысяч жителей, стояли брошенными, и это было понято — там было трудно даже просто следить за санитарией.
Там, где когда-то был прилепившийся к городку лагерь беженцев, только ветер шевелил размокший мусор и куски мокрого брезента на том месте, где стояли палатки карантинной зоны. Тут и там попадались черные пятна — то ли следы костров, то ли бушевавшего пожара, среди которых попадались предметы, похожие на обгорелые тела, но это были доски и бревна. Должно быть, прежде чем погибнуть, лагерь успел обзавестись более основательным жильем, чем палатки. Но и эти рубленные дома не выстояли.
Мимо супермаркета, где был пункт раздачи продуктов и где Данилов впервые увидел настоящий бой, завершившийся кровавой бойней, они не проезжали, чему Саша был только рад.
На дороге часто попадались сожженные остовы машин. Данилов вглядывался, насколько позволяло забрызганное окно, и заметил в металле одного из них пулевые отверстия.
Как будто судьбе вздумалось сжигать за мной все мосты, подумал Данилов. Чуть больше года назад он брел здесь один-одинешенек. Уже не интеллигент, но еще не бродяга. Беженец. Что изменилось с тех пор? Он все так же несется не по своей воле, как лист, увлекаемый потоком. «Или болтается, как кусок дерьма в унитазе», — подумалось Саше. Ну нет. Он больше не один.
Боль в правой стороне груди, скользкий комок в горле, щипание в уголках глаз говорили ему, что он снова становится человеком. Не неандертальцем, которому важно только пожрать и поспать. А вот хорошо это или плохо — черт знает.
Колонна двигалась на запад стремительно, похоже, стараясь обгонять слух о своем появлении. Ели в дороге, только несколько раз останавливались на пятнадцать минут, чтоб оправиться, покурить, да и то в таких местах, куда никому не пришло бы в голову сунуться, вроде заброшенных совхозов, где не осталось даже призраков от забитого и съеденного скота.
Только теперь, когда они выбрались из своего карманного мирка, Саша смог оценить, как сильно пострадала страна от войны. Цивилизация сжалась как шагреневая кожа. Равнина, которая называлась Барабинской степью и тянулась до самой омской области, была худо-бедно заселена, хоть и выглядела как вымершая. Вдоль трассы им то и дело попадались деревни и села, в которых обитаемыми были где десять, где двадцать, а где и сто дворов. Но это были остатки, а не семена нового. Везде, где проехала колонна, люди вели натуральное хозяйство без намека на организацию более высокого уровня. Как и тысячи лет назад, они жались по берегам рек, только не больших водных артерий, а второстепенных речушек, которые меньше подверглись загрязнению; ловили рыбу и огородничали.
Выращивали в основном картошку — ему на глаза попадались кучки ботвы на полях. На этом агротехника заканчивалась, все поля крупных хозяйств стояли заброшенными; трактора, если и были, то не находили применения.
Как и в Подгорном, тут недавно собрали урожай, и теперь пища у деревенских была; но, даже видя только их жилища, Данилов хорошо представлял себе отечные и заморенные лица людей, для которых кусок бурого картофельного хлеба так же ценен, как раньше золотой слиток.
Какое-то время он считал и ловил в объектив указатели поворотов, на которых сменяли друг друга незнакомые названия. Карган, Ермолаевка, Орловка, Новоселово. Поворот на Куйбышев. Антошкино, Покровка… Венгерово.
Шестьсот километров они пролетели за один световой день, что было завидной скоростью по новым временам. Первой настоящей остановкой колонны стала первая и последняя безопасная точка на маршруте — поселок Кузнецово, уже недалеко от границы с Омской областью.
С ним у Подгорного были налажены отношения, которые, впрочем, не шли дальше пары радиосообщений в месяц и всего одного визита за все время контакта. Здесь же их снабдили и топливом — не задаром, а в обмен на привезенные медикаменты. Как догадался Александр, смысл этой операции был в том, чтобы не везти с собой через опасный Новосибирск вереницу автоцистерн, которые горят как свечки. Такой не то аэродром подскока, не то дозаправка в воздухе.
Колонна стали табором на территории пожарной части, так что ни с одной стороны к ней было не подобраться. Машины, в том числе их бронированный «Урал» с турелью, который между собой они называли «Железный капут», вольготно расположились в кирпичных гаражах.
«Железный капут».
Сами они перешли в административное здание. Данилову с товарищами по «Капуту» досталось помещение, где раньше хранился пожарный инвентарь.
— Не расходиться, — сразу же объявил командир их звена Дэн, прежде чем уйти вместе с парой других командиров на переговоры.
Как при своем американизированном прозвище он умудрялся ненавидеть пиндосов, для Саши было загадкой, но сам по себе сурвайвер показался ему неплохим человеком. У него не было начальственной ауры Богданова, поэтому с ним можно было общаться на равных. Но, несмотря на его демократичный нрав, нарушать приказ не стоило. Поэтому снимать оставалось разве что свернутые пожарные рукава да коридоры, по которым лениво бродили обрадованные передышкой поисковики.
Потянулись часы безделья. Разговор переходил от одной темы к другой, пока не остановился на том, что похоже, пришло многим на ум еще по дороге.
— Отгадайте загадку, мужики. Чем они питались зимой? — произнес Василий Петрович, бывший работник авиазавода, которого из-за возраста все звали по отчеству. Говоря, он почему-то покосился на Сашу.
Проезжая через поселок, участники экспедиции рассматривали местных с куда большим любопытством, чем те их. Но рассмотреть удалось немного. Навстречу им не высыпала толпа — наоборот, при их приближении закрывались калитки, а человеческие фигурки исчезали во дворах.
— Рыбой, наверное, — предположил бывший шофер Семен, который вел их машину так же уверенно, как когда-то свою фуру.
— Очумел? Этот ручеек промерзал почти до дна. В нем и сейчас разве что на закуску хватит, — он говорил про протекавшую рядом речку.
— Ну, тогда хабар с города, — предположил Презик.
Позывной был сокращением от слова «президент», а уменьшительный суффикс отражал его габариты. Когда-то на заре девяностых он успел побывать президентом какого-то АО «Рога и копыта», но потом разорился и над нижней границей среднего класса больше не поднимался.
— Ближайший мало-мальски крупный в тридцати километрах, — веско возразил Петрович. — Тут даже нормального леса нет. Чуешь, к чему я клоню?
— Людоедством перебивались?.. — полушепотом спросил водитель.
— Ага.
— Спалить бы это гнездо, — пробормотал Презик. — Жаль, нельзя. Друзья вроде как.
— Да тут тогда каждую вторую деревню придется жечь. Все помаленьку баловались зимой.
Данилов наконец-то заметил обращенные на него взгляды.
— А чего это вы на меня так смотрите? — напрягся он. — Вы, блин, на что намекаете?
— Не обращай внимания, Санек. Это мы так, о своем, — развел руками бывший рабочий.
Александру все стало ясно. Им скучно, вот и провоцируют его. Не со зла, просто из спортивного интереса.
Данилов не был силен в такой пикировке. Одно дело жонглировать датами и цитатами, подавлять оппонента артиллерией логических аргументов, и совсем другое — перебрасываться грубыми остротами.
— Да вы че, ребят, я не обижаюсь, — он обвел их открытым и дружелюбным взглядом, — Если вам интересно, я не ел. Но видел людей, которые ели. Паре даже снес башку.
Это была самая длинная фраза, произнесенная им за час, но она произвела впечатление. А может, тон, которым была сказана. На этом разговор прекратился, и каждый занялся своими делами.
Вскоре Александру пришла очередь идти на наблюдательный пункт. Даже днем, в якобы дружественном месте они выставляли часового, а ночью и вовсе будут стоять двое.
Данилов замечал, что ему, как молодому, обязанностей достается чуть больше, но не видел в этих проявлениях «дедовщины» несправедливости. В конце-концов, он был моложе и по возрасту, и по опыту, и по стажу в отряде. Да и ничего унизительного ему не поручали. Идти на наблюдательный пункт в середине дня всяко лучше, чем под утро.
Выше всего над пожарной частью поднималась высокая платформа, на которой стоял облупившийся красный резервуар с низким ограждением, на которое не стоило облокачиваться.
Данилов легко забросил свой вес по приставной железной лестнице наверх и оказался в двадцати метрах над землей. Там не было ничего, кроме коврика, рации и бинокля, которые ему уступил сменяемый им незнакомый боец. У этого места был еще один плюс: отсюда можно было хорошо рассмотреть поселок.
Первое время после их появления большинство селян сидело по домам — все переговоры шли через старосту и двух его помощников, которых, впрочем, во временный лагерь не провели. Наверняка именно с ними командир обсудил приобретение машин и топлива. Но к тому времени, как три полных автоцистерны перешли к новым хозяевам и въехали через железные ворота части, жители уже успокоились и вернулись к своим повседневным делам.
Данилов уже досыта насмотрелся на степные травы, облупленные крыши и уходящую вдаль ленту дороги, поэтому с радостью направил бинокль на заселенные дома.
Худая женщина с преждевременно постаревшим усталым лицом, в заношенной куртке стирала белье в ручье. Мужик поднимал воду из колодца. Дед в бликовавших на солнце очках колол дрова на большой колоде. Данилов подумал, не впитала ли та за зиму крови как хороший жертвенный алтарь. Хотя, может, зря они на селян наговорили. Можно было пережить зиму и без людоедства. Саша по своему опыту знал, что наесться можно и парой сухарей. Когда поменьше думаешь о том, что нужно телу, легче преодолевать его потребности.
В ближайшем к лагерю дворе за невысоким забором стучали топоры. Там велись какие-то плотницкие работы. Присмотревшись и покрутив ручку фокусировки, Данилов понял, что мужики сколачивают гроб из свежих сосновых досок, и лишний раз подумал, как же ему хочется быть кремированным. Почему-то он все чаще думал о смерти, хотя еще недавно, когда она была куда ближе, стояла рядом, мысли эти в голову вообще не приходили.
Среди ржавых машин на дороге расположилась стайка грязных рахитичных ребятишек. Наверно они думали, что оттуда они смогут наблюдать за пришельцами, сами оставаясь незамеченными.
Данилов вспомнил, что пока они проезжали село, те глазели на машины колонны не с детским любопытством, а с настороженностью дикарей, готовых бежать при первом признаке опасности, и в то же время надеющихся на добычу. Данилов подумал, что в этом и была главная причина выставлять часовых. А то можно недосчитаться не только мешка продуктов, но и цинка с патронами.
«Ё-мое, что будет, когда эти волчата подрастут», — подумал он.
Через пару минут к укрытию, где скрывались дети, подошел один из грободелов. Это было смело с его стороны, ведь на Сашином месте мог быть и более нервный, и более меткий. Черт его знает, как тому удалось разглядеть этих бесенят, но его окрика оказалось достаточно, чтобы малышня и подростки как тараканы брызнули в сторону дворов. После этого к месту стоянки никто не подходил, хотя Александру казалось, что за ними продолжают скрытно наблюдать.
«Живем всего в одном дне пути, — подумал Данилов. — А мы для них все равно, что фашисты. Наверно, уже засело глубоко в подкорке».
Тут он понял, что не совсем омертвел душой. Ему было жалко не только этих детишек, но и всю растерзанную страну. Соберется ли она когда-нибудь? Или это так же невозможно, как склеить разбитую вдребезги вазу?
Дежурство прошло до безобразия буднично. Данилов пару раз представлял себе, что сейчас из-за холма выскочит банда мародеров-пикаперов. В смысле, тех, что ездят на пикапах «Тойота» с пулеметами — Саша видел такие в репортаже про гражданскую войну в Сомали. А то и вовсе повылазят агрессивные марсианские буказоиды, которые на самом деле подстроили всю ядерную катавасию, чтобы захапать эту замечательную планету под свои нужды.
Наверно, воображение было его даром и проклятьем одновременно. Но он хорошо понимал, что приключения, они только в книжках хороши. В жизни хорошая операция — это та, которую потом не вспомнишь. Это верно и для хирургических, и для валютных, и для боевых. Десяток именно таких книжек был загружен в Сашин планшет с сервера Подгорного, где хранилась уйма информации, как полезной, так и бесполезной. В дороге они позволяли ему скоротать время, но во время дежурства он себе этого не позволить не мог. Но до конца того оставалось всего десять минут.
В этот момент его окликнули с земли.
— Что, Данила, скучаешь? — сурвайвер Дэн, которого самого звали Денис, стоял внизу у подножья импровизированной вышки.
— Уснуть можно. Все спокойно.
— Давай, не теряй бдительности. Десять минут тебе осталось. Потом, если хочешь, можешь сходить к аборигенам. Заодно нам расскажешь, что увидел.
Когда Данилов покидал лагерь, остальные смотрели ему вслед, но без зависти. Видимо, комаднир колонны Колесников решил, что делать им послабление нет смысла — свободных женщин, готовых к браку на одну ночь, тут все равно явно не было, а больше ничего нищая деревня предложить путникам не могла.
Уже через пять минут он шел по улице, которая пересекала весь поселок. Тот, в общем-то, был самым обычным и внешне мало отличался от довоенного. Но при ближайшем рассмотрении различие бросалось в глаза. Больше облезлой краски, ржавого железа, трухлявого дерева. Как будто даже если у людей были и силы, и материалы, то не было желания. Да еще не было привычного запаха скотины — ни сладковатого аромата перепрелого коровьего навоза, ни резкой, похожей на дух человеческого нужника, вони свиней. Ни одна собака не залаяла на чужака. Во дворах не было слышно ни квохтанья, ни блеянья, ни мычания. Похоже, живность за зиму повывелась.
Его собственное «Весло» — автомат АК-47 с нескладывающимся деревянным прикладом — висело на плече как неудобный зонтик, то и дело колотя парня по боку и по локтю. Но если бы ему действительно понадобилось защищаться, он больше бы полагался на ПМ в кобуре под мышкой.
Маленькая компактная камера была в чехле на поясе. Если надо, он будет и репортером, и оператором в одном лице. Здоровенную бандуру, которую вручил ему профессиональный журналист Михневич, Саша, как и обещал себе, спрятал в укромном месте еще час назад. Возможно, они еще будут в этих краях — а нет, значит, пес с ней.
Первым, кто его заметил, был мужчина с красной плешью во всю голову, один из тех двоих, что заканчивали мастерить скорбный ящик для человеческих останков.
Пахло от них квашеной капустой и застарелым потом.
— Здравствуйте, — помахал Саша рукой. — Мои соболезнования.
— Привет, — неприветливо буркнули ему.
— Могу поинтересоваться, отчего покойный?..
Все его лингвистические знания куда-то пропали. Он заметил, что гроб маловат. Или невысокая женщина, или подросток, почти ребенок.
— Рак, — ответил второй мужик.
Его трехпалая рука, сама похожая на клешню, неловко обхватывала рукоятку рубанка. Остальные пальцы заканчивались грубыми культями с почерневшими краями. И все до одного пальцы — и здоровые, и изувеченные — были со вздутыми суставами, скрученные ревматизмом, хотя на вид человеку было не больше сорока.
Взгляд его говорил: «Шел бы ты своей дорогой, странник. И без тебя хватает проблем. Уж спасибо на том, что не вымогаете и не грабите».
— Понятно. Что с рукой? Обморозили? — попытался Данилов все-таки завязать разговор.
— Нет. Пила соскочила.
Пока Саша стоял на дорожке, из-за других заборов на него смотрели хмурые, ввалившиеся, с глубоко запавшими глазами лица взрослых. Во взглядах, которые успевал перехватить Александр, сквозила даже не неприязнь, а равнодушное недоверие.
На исхудавших детей тонких, как тростинки, в заношенной одежде, смотреть было еще больнее. «Что есть человек — не к месту вспомнил Александр. — Мыслящий тростник».
Можно найти новую одежду, но какой смысл? Не ходить же в ней по дискотекам. Они жили похуже, чем их сверстники в Великую Отечественную. Какой у них досуг? Лазят по полям, ищут несобранную картошку. Там, где были плодопитомники или брошенные сады-огороды за лето что-то могло прорасти, перезимовав под снегом. Такие же одичавшие, как люди, растения. Чтобы прокормить целое поселение этого мало, но даже эти крохи явно собирают. А еще есть грибы, трава черемша, мелкая живность. Та же крыса с гнилой картошкой. Те, кто постарше, могут и «сталкерить». Смелости и смекалки хватит, чтоб на мотоцикле, на велосипеде или просто пешком добраться даже до Новосиба. Который вообще им должен казаться краем мира.
— Закурить не найдется? — вывел его из размышлений голос «интервьюируемого» с болезненной лысиной.
— Не курю.
— Это зря, — хмуро покачал головой мужик. — И прожить дольше не поможет.
- Похоже, вам здесь хреново живется.
- А вам до этого есть дело, да?
На это Данилову было нечего ответить. Его и так словно ушатом холодной воды облили.
— Ну ладно, — произнес он. — Будьте здоровы.
И под направленными ему в спину взглядами селян пошел обратно к своим. Только позже до него дошло, что пожелание здоровья звучало как жестокий сарказм. Еще бы сказал: «успехов».
«Не вышло из меня журналиста, — подумал он, — так же как и учителя».
Да и сама идея с хрониками была верхом кретинизма. Что это даст Подгорному, где свое горе можно есть полной ложкой?
Еще пятнадцать минут Александр потратил на то, чтобы сделать общие виды поселка издалека. Работающие люди — ну кто подумает, что они там мастерят домовину? Дети — те из них, что почище и выглядит понормальнее. Что там еще? Елочки, заборчики, грядки. А остальные кадры стер.
Можно было, конечно, поговорить со старостой, головой, ханом… или как там они называют этого мужика в круглой шапке. Но смысла в этом было не больше, чем в попытках влезть без мыла в чужую жизнь, полную проблем, суть которых они в Подгорном и так знали. И ничем не могли помочь.
Сгущалась темнота, слоистое закатное небо медленно меняло цвет от пунцового до темно-синего. В некоторых домах зажигались огоньки, явно свечки. Ложились спать тут рано. Где-то там над сельским кладбищем, отделенным от крайнего дома в ряду только неширокой дорогой, надсадно закаркала ворона. Жизнь налаживается, раз люди ее не трогали.
Человек, делавший гроб, еще какое-то время смотрел ему вслед. Он не соврал, хотя и не сказал всей правды. В прошлом сентябре, когда через деревню проходила даже не банда, а просто кучка озверевших беженцев, он чуть замешкался с ответом, где спрятал мешок картошки. И пила-ножовка действительно пошла в ход. В ту зиму у него умерла дочка. Сын пережил ее всего на три месяца. Все остальные погибли еще 23-го. Может поэтому никакие грабители и мародеры ему были больше не страшны. И если бы на месте этого человека с камерой оказался другой, который начал бы требовать и угрожать, тот легко мог бы получить топором между своих моргалок — человеку, делавшему гроб, было нечего терять, как и его соседям.
Глава 2. Диалог на привале
Костер в железной бочке почти прогорел. Все нормальные люди, утомленные дорожными тяготами, давно уже спали, но в одном из помещений на первом этаже по-прежнему было слышно тихое бурчание разговора.
Данилову не спалось. Он прислушался — на другом конце коридора что-то обсуждали вполголоса. Как ни странно, вовсе не «что вы делали до 23-го августа?». Говорили опять о национальном вопросе. Судя по тому, что и «интеллигенция» из стройотряда, и простые мужики-разведчики были этим озабочены, вопрос оставался больным. А до войны он был таким же острым и для Москвы, и для Осло, и для Парижа, и для Лондона.
— Да Кавказ уже был потерян. Надо было отделить этих гордых джигитов, чтоб не дать этой заразе расползтись дальше, — с жаром говорил Презик. — Поставить забор повыше, а всех кто успел к нам понаехать — тех выловить и чемодан в зубы. Пусть там у себя лезгинку танцуют.
— Ага, и отдать плодородные земли с прекрасным климатом. Где нет, как у нас в Сибири, зимы по полгода. Многие из которых были изначально русскими землями. Станица Грозная. И вдобавок получить под боком гигантское ваххабитское Сомали. Никакие границы не спасли бы, — это был спокойный голос Петровича. — Да ну вас на фиг. Кавказская проблема для России была решаема, без отделения и без геноцида. В СССР все нормально работало, не хватило лет двадцати для нормальной этой, ассимиляции. А вообще, вы б еще про монгольское иго начали. Нет уже той страны, а вы все вчерашний день обсуждаете.
— Сегодняшний, — возразил незнакомый молодой голос. — А у нас в городе ничего похожего разве нет?
— Это явно не проблема номер один. Как будто русских ублюдков не бывает.
— Бывают, — согласился Президент. — Сам видел. Но не заговаривайте зубы, мы про Диаспору говорим. Ты был у них в районе?
— Не был.
— А я был. Базар, одно слово. Какие-то безделушки в инструментальном цехе точат, одежду-обувь чинят. Кто на подсобных работах, кто в снабжении. Приторговывают, в том числе продуктами. А у нас в отряде много оттуда?
— Человека три, — после паузы ответил Петрович.
— Вот-вот. Это менталитет. Это не переделаешь.
— Но ведь в свое время переделали. И теперь придется. А одежду-обувь тоже чинить надо, если ты не забыл. Новой-то скоро взять негде будет.
— Мой знакомый скинхед говорил, что кости первых европеоидов нашли на Кавказе, — с усмешкой произнес Дэн. — Мол, именно там люди сделали первую стоянку после выхода из Африки. Поэтому они вроде ближе всего к неграм. Хотя я бы не стал ручаться…
— Да не трогайте вы негров, — произнес Петрович. — Они вам что сделали? Вообще, пишут, что у всех рас есть черта, доставшаяся от предков. У черных — челюсти. У желтых разрез глаз. А у белых повышенная волосатость. Вон, как у меня.
Смешки. Наверно, он показал на свою голову.
Данилов не собирался присоединяться к беседе. Он просто хотел сходить в туалет, а для этого надо было выйти на улицу. По-французски — sortir.
А когда он возвращался и проходил по коридору, его фигуру заметили.
— Давай, Данила, присоединяйся, — малорослый Презик сделал приглашающий жест. — Животрепещущий вопрос обсуждаем.
В маленькой каптерке на лавках и стульях вокруг голого стола сидели четыре человека. Хотя ни стаканов, ни фляжек нигде не было, Сашин нос уловил запах паров спирта. Понятно, чем они тут занимались. Ну дело их, он отнюдь не ханжа. Если кто-то и был пьян, то не сильно, а нервное напряжение как-то надо стравливать.
— Признавайся, Санек, — посмотрел на него доверительным взглядом Дэн. — С «черными» когда-нибудь проблемы были?
— Нет. Русские гопники дубасили пару раз, а эти нет.
Данилов присел на краешек лавки.
— Так именно поэтому ты жив, чудак-человек, — вступил в разговор Гена Касаткин, нагловатый парень с замашками участника КВН, который, похоже, принял на грудь больше других, — Наши, они тебя по-братски колотили. А те бы сразу секир-башка сделали.
— Да они могли не только забрать мобилу у какого-нибудь ботаника, — Дэн, как и его сосед по лавке были здорово распалены спором, — Могли поиграться с любой девушкой, а потом ей камнем голову пробить. Объяснили бы, что нарушила их национально-культурные традиции и казнена по заветам пророка. В худшем случае их подержали бы год-два в психушке. И то вряд ли. Скорее сказали бы: «Ай-ай-ай. Нехорошо!» и отпустили бы к назад. В горы.
— У нас было на всю роту четыре чечена, так они знаете, чё вытворяли? — продолжал Касаткин. — С ними даже офицеры боялись связываться. Потом из их республики даже призывать перестали. За особый вклад.
— Так что, вы им все носки стирали? — с ехидцей в голосе переспросил Дэн.
— Да ну, лично я не стирал, — возразил молодой. — Они же тоже не дураки, на тех, кто мог ответить, не лезли.
— Так почему не вступались за тех, кто не мог? — снисходительная усмешка на лице сурвайвера стала презрительной.
— Лохов что ли защищать? — Касаткин удивленно уставился на него. — Я им в няньки не нанимался. Кто позволяет себя дрючить, того надо дрючить. Закон природы.
— Шакалов это закон, а не природы, — мрачно ответил Дэн. — Вот в нашем подъезде жили азеры. Небогатые. Растили что-то вроде баклажанов. Сами растили, не перекупали. Старый мужик был, лет шестидесяти. Фарид, по-моему, его звали. Было у него пятеро сыновей. Так они сначала старшему машину покупали — вскладчину. Не только он, но и все дядья и другие родичи деньги давали, причем не в долг. Потом следующему. И так до самого младшего. Машины, кстати, одинаковые. Потом этот Фарид отправился к Аллаху, к тому времени у его брата подросли сыновья. Так вот теперь уже эти пятеро давали деньги, откладывали от заработка, чтоб каждому из тех двоюродных «Ладу-приору» купить. И дядья давали, и весь кагал. Потому что так заведено.
— Кагал это у евреев, — возразил Петрович.
— Какая разница? Я же про взаимовыручку. Сам погибай, а товарища выручай. А у нас… Готовы были только подножку подставить, лучший кусок вырвать… Если они — волки, то мы были стадо свиней. Так что дело не в том, что есть плохие «чурки» и чистые как снег русские. Дерьма хватало везде. Просто, у нас, если ты дерьмо, выплывать будешь сам. А у них за тебя будет стоять клан. И для них будет на первом месте, что ты свой, даже если мразь. А чужак, каким бы хорошим парнем ни был, будет, прежде всего, чужак.
Александр слушал его внимательно и кивал. Ему хотелось вставить реплику, но что он мог сказать им, чтоб не наскучить своим нудным менторским тоном?
Может то, что с точки зрения науки этносоциологии дело не в нациях, и даже не в людях, а в системе их взаимодействий. И даже не в том, что соприкасались народы с совершенно разным укладом и уровнем развития, а в том, что скорость их перемещения и перемешивания стала такой, что закат Римской империи, затянувшийся на века, в современном мире занял бы не больше десяти лет. Кто-то мог бы пожелать новому Вавилону поскорее пасть под ударами варваров. Но тогда вместе с городом грехов исчезло бы многое из того, что составляет фундамент цивилизации. В каком бы положении ни был Запад в начале 21 века, наука, техника и большая часть культуры создана именно там, а не в афганском кишлаке.
Это, конечно не значит, что кишлак надо бомбить. Но площадка для строительства общечеловеческой культуры должна быть ближе к Европе, чем к теократиям и охлократиям третьего мира, хотя фундамент и надо было расчистить от либерального хлама.
В чужой монастырь со своим уставом не ходят, и это должны были понимать приезжие, а не требовать, чтоб рождество называли в телеобращениях просто «праздником». Но Запад сам был виноват. Тому, кто всем улыбается и перед всеми расшаркивается, обычно плюют в лицо.
Может, когда-нибудь понятия «страна» и «национальность» стерлись бы из памяти, и все народы мира зажили бы единой человеческой семьей. Но эта семья явно не была бы «шведской». Александр давно чувствовал, что мультикультурализм ложен, и что национальное своеобразие должно иметь свои границы. Они проходят там, где заканчивался фольклор, народные пляски, песни и кулинария, и начинается вторжение в общественную жизнь принимающей страны. То есть шариаты, адаты и черные платки для тех, кто не хотел их носить. И не упоминайте, пожалуйста, Пятачка, это оскорбляет наши религиозные чувства.
Еще Данилов чувствовал, что здоровый консерватизм и здоровая ксенофобия — это совсем не оксюмороны, и что диалектика межнациональных отношений состоит в том, что сильный интернационализм покоится на укоренившемся национализме. Не в гитлеровском понимании слова, а в изначальном, возникшем в эпоху абсолютизма, когда в Европе сложились национальные государства, а большие нации вобрали в себя малые.
Где же искать корни новой традиции? Ясно, что не в иррациональном, не в религии и не в мистике, и даже не в историческом прошлом, которое уже для их детей будет доисторическим, допотопным. Основой традиции должны стать вещи прагматические. Но прагматизм и эгоизм в новом мире, в отличие от старого, лежат на разных полюсах. То есть все та же община.
Но вместо этого Александр сказал куда короче.
— Согласен. Так и живет традиционное общество, — кивнул парень. — А мы, выходит, были нетрадиционным. А теперь должны вернуться к истокам, взяв оттуда все лучшее, что поможет нам выжить.
По взглядам Данилов понял, что, несмотря на свой показной цинизм, все с ним согласны.
— Ой-ой. Я щас расплачусь, — хмыкнул Презик, сбросив пепел сигареты на пол. — Только вот лезть лобызаться не надо. Братья, тоже мне, нашлись. А если я не хочу последнюю рубашку непонятно кому отдать?
— Тогда ты сдохнешь, — резко ответил <…>.
— А чем это вы тут занимаетесь, братцы кролики? — вдруг прозвучал незнакомый голос.
Или все-таки подозрительно знакомый? Тишина в комнате стала пронзительной, и все медленно повернули голову в сторону дверного проема. Стоявшая там фигура принадлежала тому, кого они меньше всего ожидали здесь увидеть.
— Сергей Борисович…
На нем был дождевик поверх поношенного камуфляжа, от него резко пахло бензином, а еще сигаретным дымом. Он выглядел бодрым, но мешки под глазами выдавали, что он мало спал и много времени провел в дороге.
— Нет, адмирал Иван Федорович Крузенштерн, — неожиданно мягко произнес он, — Задрали вы уже своей политикой, господа. Дня им мало. Завтра в пять утра подъем, а они треплются. Распустил вам Олег. Ну ничего. Он поедет в город, а я поведу вас. На первый раз прощаю, но молитесь, чтоб это не повторилось.
С этими словами он вышел в коридор, так же тихо закрыв за собой дверь, как открыл ее минуту назад. Они слышали его шаги в коридоре,
— Вот дела… — только и выдавил из себя Презик, когда стихли шаги Демьянова в коридоре. — Это еще по какому поводу?
Все понимали, что это напрямую связано с целями экспедиции. И если не изменились задачи, то должно быть, изменились обстоятельства. Раз уж поход должен возглавить сам глава их поселения.
Данилов лег спать, и постепенно разговор сошел на нет, а вскоре и вся стоянка погрузилась в тишину. За окошком ветер гнал с запада странной формы облака.
Александр слышал, как все вокруг захрапели, но к нему сон никак не приходил. Так бывает, только если весь день бездельничал, или, наоборот, смертельно устал. Но это было не про него: он работа, но не перетрудился. Тогда почему, зараза, не хочется спать?
Он лежал, глядя в потолок, и туман, укутывавший прошлое, рассеивался. Из него выплывали лица и целые сюжеты. Он не старался вспомнить, прошлое само пришло к нему в виде потускневших фотографий.
Если слишком долго смотреть на огонь, в воду или на те же облака, можно увидеть много интересного. Например, себя вчерашнего — и не всегда это приятно. Данилов вспомнил, как против воли стал одним из камешков, которые вроде бы должны были запустить лавину.
Это было в конце мая последнего довоенного года, не по-весеннему жарким днем; в то время, когда ящик Пандоры еще только приоткрывался, а люди не поверили бы, что через полгода из сотни останется в живых один. Нельзя сказать, что именно здесь берет начало путь, который привел Александра сначала к бездонному провалу, а затем в эту утопию барачного типа под названием Подгорный.
Тот момент скорее был поворотным пунктом, развилкой из серии: «Налево пойдешь — коня потеряешь». А он пошел прямо, напролом. Он до сих пор не знал, зачем пришел туда: то ли от мальчишеской глупости, то ли от проснувшегося внезапно мужества, то ли от скуки, то ли от всего вместе.
Естественно, никаких выборов не было, была их грубая имитация. Об этом знали все, и почти каждый говорил, не скрывая. И как будто бы с этим смирились, поэтому все должно было пройти буднично и рутинно, как в предыдущие разы.
Все началось с того, что один из членов Центральной избирательной комиссии внезапно сделал заявление для прессы, эффект которого можно было сравнить со взрывом атомной бомбы. После этого он порвал перед камерой свое удостоверение, сообщил о своей отставке, и в тот же день исчез. Даже тогда Александр не поверил в его внезапно проснувшуюся честность. Вскоре в сети был опубликован подробный материал по фальсификациям на избирательных участках. В этом не было ничего нового — только в этот раз последствия отличались от обычных митингов и бесполезных обращений в суд.
В этот раз всплытию фактов о мошенничестве предшествовал слив в течение пяти месяцев информации о том, что один бородатый философ называл «патриотическая коррупция». Не только с цифрами, фамилиями и фотографиями, но и с вескими подтверждениями вплоть до сканов документов на жилье, автомобили и яхты, договоров на оказание услуг и платежных квитанций.
Они называли себя «Сопротивление». Раньше о них никто не слышал, но накануне выборов к ним примкнуло несколько известных фигур. Те из них, кто не были анонимны, были чисты как снег: не имели порочащих связей, не учились в Йельском университете, снискав уважение своей гражданской позицией. Они начали с активности в социальных сетях, куда приходят, чтоб найти и трахнуть свою школьную любовь, поиграть с виртуальным питомцем или похвастаться поездкой в Барселону — но уж точно не за политикой. И все же им удалось раскачать народ. После того, как запылали арабские страны, всколыхнутые волной «демократических интифад», когда новый Майдан снес криминальный режим на Украине — заменив его не менее гнилым, но прозападным, когда то и дело вспыхивали погромы даже в самых спокойных из европейских стран — весь мир был словно наэлектризован.
С самого начала им удалось зацепить целевую аудиторию — молодежь городов-«миллионников». В масштабах страны пятьдесят тысяч человек это мизер, но раньше и этого не было. Самым главным было не число, а готовность людей не только бузить, но и подставить под удар свою свободу и даже жизнь.
Нельзя сказать, что вся страна замерла в ожидании. Кто-то так же смотрел сериалы. Но резонанс был. И в какой-то момент Саше почудилось, что еще немного, и они победят. Что полиция вокруг площади начнет переходить на их сторону. Почти так же казалось в октябре 1993 защитникам Белого дома.
В Москве им дали собраться, разбить лагерь перед домом правительства и постоять почти сутки, дали развернуть аппаратуру и вдоволь накричаться. А потом, когда стемнело, полиция расступилась, и на площадь с криками «Мочи крыс!», круша палаточный городок и избивая всех, кто в нем находился, хлынули «согласные». Перед этим их видели скапливающимися в переулках, но дальше их следы терялись. Журналисты и следствие потом долго путались, были ли это футбольные фанаты, уголовники или православные хоругвеносцы.
Действовали они по военному четко, применяли биты, самодельные дубинки и травматическое оружие. Двигались через толпу, выбивая людей одного за другим. Масок не носили. «Несогласные», в основном студенчество, были похлипче, чем нападавшие, поэтому именно с их стороны было два трупа и много-много раненых. Когда к месту бойни, наконец, лениво приблизились стражи порядка, благонамеренных граждан, движимых патриотическим порывом (как скажет потом в интервью молодой парень с заштрихованным лицом) уже след простынет.
События в остальных городах проходили по схожему сценарию с поправкой на провинциальный масштаб. В некоторых обошлось без «добровольцев» и выступления были по-тихому разогнаны правоохранителями. Но Новосибирск был в числе тех, где боевые группы проявили себя.
Так русский «День гнева», который аналитики называли модным словечком «socket-puppet revolution», закончился ничем. Мусор замели под ковер, недовольным дали по шее. Дом продолжал рушиться, а те, кто за все отвечал, вместо того чтоб делать капитальный ремонт, подкрашивали фасад, потому что сами украли стройматериалы.
Внутри страны, по каналам официальных СМИ, это почти не обсуждалось. Наверное, это был негласный запрет, команда свыше — не клеймить, не поливать грязью, а замалчивать, будто ничего и не было. Интернет сначала побурлил, а потом надоело, как надоело в свое время обсуждать Ливию, Сирию и Иран…
Потом Александр узнал из Интернета, как эти события освещались в западных СМИ. Там им отвели куда больше места. И, несмотря на то, что Данилов на себе испытал крепость дубинок лоялистов, ему не понравился тон Вашингтон Пост, Таймс, Шпигеля и других. «Российская диктатура показала свое истинное лицо». Может это и правда. Но ему не нравились выводы, которые делали комментаторы. Они говорили, что мировое сообщество должно вмешаться. Они даже не допускали мысли, что русские могут справиться сами.
Только много позже Александр понял, к чему были нужны вопли про русский Тяньаньмэнь. Сообразил, что это была моральная подготовка населения «цивилизованного мира» к тому, что скоро это чудовище будут убивать рыцари в сверкающих доспехах.
Так он понял, что стал живым снарядом в артподготовке наступления на его страну. Но они были не тараном, который должен смести власть, а мясом для шашлыка. Молодым, диетическим, без жиринки, но с кровью. А режим поступил именно так, как от него ждали, и это тоже было запланировано.
Данилов много думал о том, правильно ли он сам поступил. Он пришел туда, как ни смешно звучит, сражаться за правду. Но не подумал, что тот, кто выступает против заведомой мрази, не обязательно сам носит белое. Если бы можно было прожить жизнь сначала, Александр, скорее всего, поступил бы так же. Даже сейчас, когда ему было известно, чем все закончится.
Глядя на сытые лощеные морды, они не видел просвета. Одни хотели пить у страны кровь, пока она не околеет лет через десять. Другие быстро разрубить на куски и развешать мясо на крюках, как Гитлер — участников неудавшегося путча. И почему бы не послать подальше и тех, и других: и кровососов, и мясников?
Но все они были статистами. И те, кто стоял на площади. И те, против кого был направлен их «День гнева», и даже те, кто думали, что заказывают музыку.
Интермедия 2. Танкисты
Андрей Васильев, бывший охранник из ЧОПа, а ныне фактически глава собственной спецслужбы, надел темные очки. Поправил берет на голове — не сдвинул набок, а наоборот, расположил симметрично и немного нахлобучил. Словно чтобы спрятаться от чьих-то взглядов. Именно из-за этих очков его за глаза называли Пиночетом, но он гордился этим прозвищем как боевой наградой. Значит, боятся. Кто еще показал всяким бездельникам и попрошайкам самую короткую дорогу на стадион, если не Августо? И отнюдь не на футбол.
Но сегодня это он мандражировал, и было от чего. В этот раз он боялся совсем не хозяина, хотя тот в ожидании судьбоносной встречи много орал и топал ногами на всех приближенных. Это означало только то, что и сам солнцеподобный встревожен и нервничает не меньше.
Стройная шеренга его бойцов протянулась вдоль всей парковки перед зданием семиэтажной конторы, парковки, которая сейчас была предназначена всего для одной машины, известно чьей. Не в черной униформе охранников, которую использовали как повседневную форму одежды, а в полевой, но чистой и отглаженной; солнечные блики плясали на начищенных ботинках.
Этих он выбрал из-за экстерьера и гренадерского роста, но все они были достаточно закаленными бойцами. Хотя им чаще приходилось расстреливать безоружных, чем отбивать нападения вооруженных. При приближении гостей они изобразили попытку взять автоматы на караул. И, несмотря на некоторый разнобой, выглядело это внушительно. Все как один были вооружены «Абаканами». Тяжесть бронежилетов делала и без того кабанистых ребят еще более массивными.
— Ты бы им еще противогазы надел, — тихо произнес Конюхов, командир батальона разведчиков, кадровый военный, — И «Бармицы» со шлемами. Чтоб страшнее выглядели.
— Не твоего ума дело. Главный сказал: надо, чтоб смотрелись повнушительнее, — шепотом ответил Пиночет и тут же перевел глаза на гостей.
Делегация от танкистов была вся в простых зеленых «камках», потертых и засаленных, в вязанных шапках и стоптанных ботинках, так что смотрелась перед этим строем бедными родственниками.
Но у них были танки. И шеф, даром что у того было в двадцать раз больше людей и достаточно противотанковых гранатометов, боялся. Напади они на Заринск, исход боя был неясен. О качествах личного состава судить было трудно, но боевые машины, если верить Конюхову, были такими, какие в действующую армию еще не поступали. Пожалуй, они могли пройти сквозь боевые порядки людей Хозяина как нож сквозь масло.
Пиночет радовался, что вернулся из их лагеря живым. Как и было велено, он передал пришельцам предложение встретиться на нейтральной территории, но их старший, назвавшийся подполковником Бесфамильным, хотя ему не было и сорока, отверг его с презрительной ухмылкой.
А сегодня тот не боялся явиться в цитадель Хозяина сам, в сопровождении всего троих таких же тертых постапокалитической жизнью мужиков, которые никак не показывали своего страха, хотя стоило Мазаеву щелкнуть пальцами, и их бы растерзали. Но они знали, что не щелкнет, пока за околицей стоят их Т-95.
Сам Бесфамильный имел отнюдь не танкистские габариты. Он стоял с непокрытой, несмотря на морозец, головой, в расстегнутой куртке, из-под которой виднелся ворот тельняшки. Холод его, похоже, совсем не тревожил.
Хозяин снял перчатку и протянул руку. Человек по кличке Бес пожал мягкую и красную, словно распаренную в сауне ладонь.
Переговоры сначала предполагалось провести в большом актовом зале, где по воскресеньям вершился суд над виноватыми. И над невиновными, но недостаточно довольными — тоже. Судопроизводство в Заринске было по-феодальному простым, а список наказаний эффективным и экономически выгодным. Дармоедов в тюрьме не держали.
Но в последний момент хозяин решил перенести его в более комфортный зал для заседаний на четвертом этаже. Здесь, хоть и нерегулярно, собиралось подобие правительства.
Наверно, решил, что лучше постараться умаслить гостей.
Со своего места по другую сторону длинного стола, где раньше сиживали акционеры, Пиночет слышал не все, но общая тональность разговора от него не ускользнула.
— Продукты, ГСМ, чистая вода, запчасти, — называя каждый пункт, Мазаев загибал по толстому пальцу. — Чего еще вы хотите?
— Ее хочу, — без обиняков сказал Бес и указал куда-то за стеклянную стену, отделявшую конференц-зал от коридора.
Начальник охраны проследил за направлением его взгляда и чуть не охнул.
Там стояла Женечка. В синем пуловере и розовых брючках, прижимая к груди любимца — взрослого йоркширского терьера весом чуть больше килограмма. Длинные ноги, третий номер груди, но не Барби — чертами лица уродилась в папу, но это не мешало ей быть миловидной.
Но какого хрена она здесь делает?! Охранять комнату для переговоров и весь этаж поручили ему. Его амбалы были проинструктированы не пускать никого, могли ли они решить, что это не распространяется на любимую дочу Хозяина? Нет, даже у них хватило бы ума преградить ей путь.
Тем не менее, она стояла за стеклянной перегородкой. В то, что девушка случайно проходила мимо, Пиночет не верил. Интеллект у нее был как у десятилетней девочки, но тело возрасту студентки 2-го курса элитного ВУЗа соответствовало.
Грешным делом Пиночет подумал, не сам ли Хозяин санкционировал ее приход, и как раз в этот момент рука того нажала на кнопку интеркома.
— Женя, — Мазаев посмотрел на дочь через стекло со смесью нежности и отвращения. — Зайдешь к нам? И кофе не забудь.
Она зашла с подносом. Острые каблучки цокали по плитам пола.
«Фу… папа. Ты ведь не отдашь меня этому солдафону?» — лицемерно вопрошал ее взгляд.
«Еще как отдам», — так же телепатически ответил он, был готов биться об заклад Пиночет.
А вот это уже была фальшь.
«Ломает комедию, сучка, — решил Пиночет. — Она сама на него запала, поэтому и пришла. И за что такому животному самый сладкий кусочек?» — с завистью подумал он, обкусывая ногти.
Он тоже когда-то имел виды на девчонку, чудом спасенную из коттеджного поселка на берегу Оби гламурную дурочку. И она, и ее собачонка должны были превратиться в антрекот, с той разницей, что ей прежде предстояло бы утолять похоть грязных гастарбайтеров или славянских криминальных элементов, которые не лучше. Это он вместе с парнями из охраны спас ее от этой участи. Но ему очень ясно объяснили, где его место. Теперь начальник службы безопасности понял, что Мазаев берег ее не из отцовских чувств, а из дипломатических соображений.
По торжествующему хищному оскалу Бесфамильного, с которым тот пробежался глазами по фигуре девушки, по ее обманчиво-кроткому ответному взгляду из-под опущенных ресниц, главный полицай понял, что уж этот сумеет ее укротить и, хе-хе, объездить.
Ну что за жизнь… а ему опять к своей жене-овце, у которой в глазах только «чего изволите?». Да провались все пропадом! Хоть бы дело настоящее подвернулось…
Через две минуты девчонка уже рассказывала суровому вояке какие-то глупости о своей поездке на Ибицу.
— Лёха, давай уже на «ты»? — Мазаев едва заметно подмигнул, но кому, непонятно. — Хотите пообщаться — пожалуйста… Только приличия соблюдайте. Тут у нас не Селигер.
Алексей Бесфамильный отрывисто кивнул. Не человек — гранит. И все-таки и у него есть слабое место.
— Что касается снабжения… я думаю, мы сможем договориться, — произнес Мазаев, незаметно ослабив узел галстука. Самый сложный этап переговоров был позади.
Договор был скреплен только рукопожатием, но сотрудничество обещало быть взаимовыгодным. Олигарху, начавшему свой бизнес в начале 90-х годов, не надо было объяснять, как выстраивать отношения с бандитами. По стандартной формуле: не проси слишком много, чтобы не задолжать, никогда не бойся, когда тебя пытаются прижать к стенке, и не верь ни одному обещанию, которое для них пустой звук. Только тогда можно стать почти равноправными партнерами. Но все равно надо помнить, что это не у вас есть «крыша», а у нее есть вы — дойная корова, защищать которую с риском для жизни и свободы никто не будет. Ну кто рискует из-за одной головы крупного рогатого скота?
Поэтому, стоило делегации уйти, как Мазаев тут же загрузил на полную катушку свой мозг. Для этого он закрылся в своем кабинете вместе с бутылкой коньячковского и хорошей закуской, размышляя, куда же перенаправить эту силу с пользой для себя.
Если они будут просто стоять без дела и жрать за его счет, у них в голове скоро зашевелятся нехорошие мысли: они могут захотеть получить все и сразу. Отвлек его от этих размышлений явившийся по пустяковому вопросу главный агроном, который тут же пожалел о своем визите.
Глава 3. Прорыв
Утренние сборы заняли немного времени. Распорядок дня был простым. Сначала умыться из бака ледяной водой, пахнущей ржавчиной, и не обращать внимания на плавающих в ней насекомых. Если те шевелят лапками, а вода цветет, это хороший знак. Значит, вода не очень радиоактивная.
Потом, если есть время, делать упражнения. В этот раз он отжимался и подтягивался на перекладине, которую заметил во дворе пожарной части. Александр находился в неплохой форме, но фигура его так и изменилась. Сначала соседи посмеивались, но потом привыкли.
Трудно изображать из себя двужильного, когда единственное, о чем мечтаешь — это еще пара часов сна. Но за неполный год скитаний у него выработалась абсолютная беспощадность к себе, и теперь это здорово помогало. Устал — молчи. Больно — терпи. Боишься — не подавай виду. Стисни зубы и иди дальше.
Данилов как раз подтягивается на одной руке, когда к нему подошел Петрович. Голова бывшего работника системы ВПК сверкала как бильярдный шар.
— Ну ты и крут, Санек, — произнес он скептически. — Только что это дает? Бокс вон полезнее. А от этого польза разве что при занятии арместлиногом и рукоблудии.
Александр насупился. Ответить остроумно не хватало воображения, а огрызнуться в ответ было все равно, что тявкнуть по-щенячьи.
— У кого что болит… — парировал он. — Лично я смогу держать в одной пулемет, вися над пропастью.
— Ха-ха. Ну, молоток. Тренируйся дальше. Лишь бы кости и сухожилия выдержали. Понятно, почему ты кушаешь так мало. Костям белок без надобности, им только кальций нужен, ха.
И пошел грызть свой сухпай, оставив Сашу в покое.
Закончив упражнения, Данилов достал было планшет, чтобы заняться путевыми заметками, но выжать из себя хоть что-то, кроме пары предложений он не смог. Все равно пока не случилось ничего достойного упоминания.
Деревни и села, обозначенные уходящими в туман нитками разбитого асфальта, одна за одной оставались позади. За окошком тянулась трасса Новосибирск-Челябинск. Дремотно и монотонно плыла гладкая как стол равнина, колыхались под ветром сухие мертвые травы.
Несколько раз ударял ливень, и Данилов слышал, как стучат по железной крыше крупные капли. После прошлого такого дождя они проверили машину дозиметром и охнули. Пришлось искать чистый водоем с проточной водой, и там из шланга смывать с машины радиоактивную грязь точно так же, как они сделали после проезда через областную столицу. Пару раз и ему поручили заняться дезактивацией, и, пожалуй, никто не подошел бы к этой процедуре более ответственно.
Осень уже вступила в свои права, и погода могла вогнать в депрессию любого, кто не прошел ядерную зиму. Ветер носил по серому небу рваные облака. Клонились к земле деревья, с которых ветер срывал последние скукожившиеся листья, похожие на корчащихся в огне человечков. Бывшие посадки вдоль трассы не обладали устойчивостью природного леса, поэтому меньше трети этих деревьев до сих пор были живы. По ночам температура уже опускалась ниже нуля, и почву покрывал иней. Однажды выпал серебристый снег, и почти сутки земля была покрыта белым покрывалом, как чисто убранная постель. Оживляли пейзаж только пятна зеленой травы, которая еще держалась несмотря ни на что.
Данилов чувствовал, что вынужденное безделье утомило этих людей, привыкших к сильным нагрузкам и меняющейся обстановке. Монотонный день разнообразили только редкие остановки и приемы пищи. В остальное время свободные от вахты вели вялые беседы и резались в подкидного дурака. Саша сначала проигрывал, но потом набил руку, и стал играть вровень со всеми.
По самой трассе они двигались от силы шестьдесят процентов от времени, проведенного в пути. Часто сворачивали — Данилов замечал это по усиливавшейся тряске, когда асфальт, пусть и в колдобинах, сменялся бездорожьем. Но их машины грязи не боялись, поэтому трасса была скорее ориентиром. Один раз, видимо, когда объехать преграду было проблематично, они принялись за расчистку дороги, сталкивая с нее железные гробы, пустые и нет.
И всего один раз расчистка сменилась зачисткой.
Они как раз проезжали участок дороги, с одной стороны которого был довольно крутой склон, когда Данилов услышал, как разворачивается на крыше машины турель. Затем еще до того, как он успел осмыслить резко прозвучавшую в кунге команду Дэна, его оглушил стальной грохот. Он заметил, как в зарослях на холме в сотне метров от дороги образовалась неровная просека, над которой в воздухе кружились сорванные листья.
Дальнейшего Александр уже не видел, потому захлопнул бронированную створку за пару секунд до того, как по ней цвиркнула пуля.
Он ожидал, когда на их машину придет приказ выгрузиться с оружием и занять круговую оборону, но вместо этого «капут» начал набирать скорость. Где-то под полом натужно заревел мотор, и Данилов свалился бы с лавки, если бы не взялся с поручень, которые были приварены не просто так. Машина в этот момент разгонялась, делая сто тридцать, а может и сто сорок километров в час, чего Саша от этого бронированного монстра не ждал.
Пулемет калибра 12.7 мм дал еще пару длинных очередей, как и его меньший собрат с идущего следом за ними джипа.
— Молокососы, — проговорил Дэн, делая знак остальным не подниматься во весь рост, — Строчат на предельной дальности. Ближе подойти, видать, коленки дрожат.
В этот момент, то ли в подтверждение, то ли в опровержение его слов, вдалеке прозвучало еще несколько очередей, и пули дробно застучали по броне. Машину тряхнуло, и Данилов предположил, что было пробито колесо. Но если легковушка закрутилась бы на дороге, то многоколесный «Урал» только потерял в скорости и управляемости.
В ответ огонь с автомобилей колонны стал еще интенсивнее, и больше на той стороне стрелять не осмеливались.
Не прекращая стрелять, «капут» проехал еще полкилометра. И здесь, наконец, они спешились.
Крепко сжимая приклад «весла», Данилов заметил, что холм теперь прикрывает их от того места, где сидели атакующие. С других сторон было чистое поле. Остальных машин колонны видно не было — только джип и два бензовоза. Но, как понял Александр, это означало только то, что они разделились, и задача их «капута» была в том, чтобы прикрыть и вывести в безопасное место наливники. Хорошо еще, что по тем не попали.
Где-то позади на шоссе раздавались редкие выстрелы — одиночные хлопки и перестук очередей. Пулеметы больше не подключались, а через десять минут стрельба стихла.
Судя по тому, что держащий рацию командир отделения был спокоен, Данилов догадался, что там управились с врагами без них и на сегодня их коллективу не достанется отрезанных ушей на память.
А через десять минут показались и свои. С машин махали руками и довольно ухмылялись бойцы, отпуская ехидные шутки про отсидевшихся в тылу камрадов.
Оказалось, что банда была мала. Всего двенадцать человек в самодельных маскхалатах, из которых пятеро погибли от огня пулеметов, а двое были ранены так, что не смогли бы далеко уйти. Остальные, впрочем, их не бросили, а попытались транспортировать, что делало им честь. А может, просто не подумали, что их будут преследовать, пока не убьют насмерть.
Почему напали? Нужда заставила. Надеялись, захватить продукты и во вторую очередь топливо. Одного «языка» удалось взять живым, но ничего полезного, как понял Саша, у него не узнали. Просто крохотная шайка, наполеоновских планов не строившая, а наоборот, еле сводившая концы с концами. Захваченные у нее трофеи были смешны и не могли покрыть издержек в виде потраченных патронов, если бы целью был грабеж, а не самозащита. Да и запасных колес у них тоже был не вагон.
Через час тело пленника, которого допрашивали у Саши на глазах, бойцы из Подгорного выкинули из машины на полном ходу, отпуская шуточки про безбилетный проезд. За бортом Данилов успел заметить каменистый склон явно антропогенного происхождения.
— Успехов в карьере! — скаламбурил Презик и пояснил: — Тут гравий раньше добывали.
Данилов не мог его осуждать. Жестокость была своего рода клапаном, через который они избавлялись от напряжения, на которое человеческий организм не рассчитан. Вернее, может когда-то и был рассчитан, когда нормально было среднестатистическому человеку выйти одному с дубиной против пещерного медведя и саблезубого тигра. А они измельчали. И им еще долго придется приспосабливаться.
Стоит ли говорить, что больше с открытым окном они не ехали. Кроме видов деревни, и Данилов не снял ни одного стоящего кадра, за исключением панорамы Оби из окна идущей машины в самом начале и какой-то промзоны на привале.
— За каким лысым вообще надо было брать камеру? — ворчал он, но чувствовал, что с этого момента его работу как хроникера и корреспондента можно считать завершенной.
* * *
15 сентября они достигли, наконец, Урала.
Выйдя утром из строительной бытовки, где когда-то обитали дорожные рабочие, Данилов увидел силуэты гор, разделяющих Европу и Азию там вдалеке, где темная твердь сливалась с таким же темным небом. Впрочем, «гор» — это громко сказано. Цепь невысоких пологих холмов на горизонте не поражала воображения. У них в Кузбассе хватало гор и повыше. Эти внушали благоговение разве что своим возрастом.
Окончательно они сложились в Девоне, а начали формироваться, когда животная жизнь только выбиралась на сушу и шлепала по ней на неуклюжих плавниках. Когда-то они были гораздо выше, чем теперь, хотя и не как Гималаи. А теперь их склоны искрошились, эрозия сделала свое дело… Но все же они стояли тут, когда людей еще не было в проекте, а гораздо позже видели и гуннов, и татаро-монголов, и праславян, если те действительно произошли из этих степей, и Ермака Тимофеевича, и заводчиков Демидовых, и ссыльных всех мастей и режимов. А теперь эти горы подпирали небо своими вершинами, глядя на горстку людей с машинами, как на нашкодивших школьников.
— Вот уж не думал, что снова побываю в Европе, — произнес Саша, ни к кому не обращаясь.
Где-то там должен быть железнодорожный тоннель, по которому он когда-то в детстве проезжал на поезде.
— Подожди, это еще Азия, — ответил выходивший из бытовки следом Петрович, вытирая лицо мокрым полотенцем, — Вот до Ёбурга доберемся, тогда можешь делать снимки на память.
Но Данилов прекрасно понимал, что ни в сам Екатеринбург, ни через него их путь лежать не может.
Колонна шла к своей цели неуклонно, как баллистическая ракета. Но регулярно — когда два, а когда и три раза в день от нее отделялись небольшие мобильные группы на мотоциклах и УАЗах.
Возвращались участники этих рейдов усталые как собаки и без какой бы то ни было добычи. К каким объектам рассылали эти разведгруппы, Саша так и не узнал, а в них его никто приглашать не собирался.
Уже садясь в машины, они заметили в небе небольшую стаю птиц, держащую путь на юг.
— Что это за пичуги, Данила? — спросил небритый Презик.
— А хрен их знает. Я не энтомолог, — ответил Саша ему в тон. — Тьфу… не орнитоптер.
Ему уже надоело отношение к себе как к бездушной ходячей энциклопедии.
А через пару часов они встретили других «перелетных птиц». Им впервые попались беженцы, остановившиеся в бывшем автовокзале какого-то села. Не вооруженная группа, а люди с пожитками, женщинами и детьми.
Колонна остановились напротив здания, где на небольшом пятачке разместились остановка, заправка и забегаловка, и Дэн, как старший по машине, вышел перекинуться парой слов с местными. Те, похоже, сидели тихо, понимая, что им нечего противопоставить такой силе, и новоприбывшие вольны забрать их нехитрые вещи, а с самими сделать все, что душе угодно.
Не было его минут пять.
— Куда они едут? — накинулись на него с расспросами, когда он вернулся.
— Черт их поймет, — ответил он. — На восток. Говорят, там впереди все мрут. Какое-то облако. А у нас в Сибири будто санаторий? Им нужны продукты. Готовы платить чем угодно, хоть в рабство пойти. Но у нас лишних нет. Вечером Борисыч расскажет больше. Он с их главными как раз сейчас разговаривает.
Но не рассказал. А после этого случая беженцы им попадались не раз и не два, и небольшие группки, и один вытянувшийся по дороге караван.
«Это что за переселение народов?.. Доедут ли? — подумал Саша. — Или сгинут?»
И чем дальше на запад, тем больше их было, и тем мрачнее и мрачнее становились у них лица. А на следующее утро, хотя никакого дождя не было, а только влажная морось, дозиметр, который был и в их машине, начал показывать фокусы.
После этого пришел приказ ввести дополнительные меры радиационной защиты из восьми пунктов.
После этого уровни радиации, которые постоянно снижалась с того момента, как они покинули пойму Оби, начали быстро карабкаться вверх.
«Хотел бы я знать, куда мы едем», — думал Данилов, в конце дня внося в журнал новые показатели в рентгенах в час, на десять процентов больше вчерашних.
Глава 4. Коммуна[2]
17 сентября в два часа ночи они добрались до места встречи.
За час до этого Данилов проснулся, хотя никто их не поднимал, свет в брюхе «Капута» еще не горел, а остальные в основном храпели.
За время, проведенное в дороге, Сашин организм приспособился, так что он просыпался не тогда, когда машина скакала по ухабам, а когда замедляла ход. А раз так, значит, они свернули с шоссе на дорогу худшего качества.
Он натянул куртку и ботинки и тихо пристроился на лавке со своим планшетом, вставив в уши наушники. Слушая размеренно-тягучие аккорды музыкальной темы дороги из фильма «Хоббит», он начал писать. К тому моменту, когда зажгли свет, и народ начал подниматься, Данилов успел набросать полстраницы, обобщая свои впечатления от последних дней. Как и положено военной хронике и мемуаристике — по-хемингуевски скупым языком. «Из 120 поселений, встреченных по дороге, обитаемы не более десяти. Ни в одном нет больше 500 жителей. По косвенным признакам урожайность низкая, преобладает монокультура (картофель), животноводство не сохранилось. Высокая смертность от онкологических заболеваний, низкая продолжительность жизни. Значительный ущерб нанесен флоре. Фауна практически отсутствует…». Закончив, перечитал и оценил критически: найди его записи археологи будущего — если в будущем будет до археологии — они скорее, будут составлять картину событий не по ним, а по художественным книгам о вымышленном конце света.
Мотор еще работал, но «Капут» стоял неподвижно, а снаружи уже звучали команды, слышен был топот людей и лязг открываемых дверей. Но нервозности в этом не было, только обычная рутинная суета.
Спрыгивая последним на мягкую землю и принимая на плечи тяжесть рюкзака, Данилов подумал, что где-то там Сергей Борисович уже встречается с хозяевами этого места — теми, ради кого затевался весь сыр-бор. Но присутствовать при историческом моменте было нельзя, «Капут» находился далековато от головной части колонны.
Сам броневик между тем тронулся с места, оставив их одних.
Зажглись фонари. Когда глаза Александра привыкли к относительной темноте и начали выхватывать из нее очертания отдаленных предметов, Саша понял, что никакой колонны уже не было. На пустыре у шоссе не осталось ни одной машины.
* * *
Демьянов выбрался из штабной машины и в сопровождении двух командиров звеньев проследовал к горящим впереди на дороге огням. Хозяева были пунктуальны, но и они не подвели — прибыли точно в назначенное в последний сеанс связи время и ждать не заставили. Даже сейчас он не терял бдительности. Их делегацию прикрывали и снайперы, и пулеметы, и незаметно рассыпавшиеся по обочинам дороги бойцы.
На шоссе их встречал человек в черном дождевике со слабеньким фонарем. Было довольно темно — горели только фары, прожекторы не включали.
Человек помахал им и сделал несколько размашистых шагов навстречу. Капюшон был откинут, и майор увидел мясистое лицо с носом картошкой и густыми бровями, под которыми примостились белесоватые глаза. Редкие волосы были расчесаны на пробор и основательно тронуты сединой, что сказало майору, что перед ним не ровесник, а человек лет на десять старше. Но фигура у того, кого мысленно майор нарек «председателем», была крепкая, а осанка гордая. В ходе дипломатических миссий, когда они расширяли сферу влияния Подгорного, Демьянов насмотрелся на лидеров сельских поселений. Но пока никого не видел, кто казался бы настолько на своем месте.
— Ну, здравствуйте, гости дорогие.
У человека был малорусский акцент, и он произнес фрикативное [г] в слове гости. Такая огласовка есть кроме того в готском языке, что неудивительно, учитывая, что готы жили когда-то в Крыму и на Дону. Но даже если отбросить говор, Демьянов сразу смог дорисовать в сознании образ человека, с которым до этого связывался только по радио. Этот Корнейчук, похоже, был больше, чем просто деревенский «голова». Настоящий батька.
За его спиной стояли трое, и майор шестым чувством понял, что они вооружены и нервничают. Что неудивительно при встрече с чужаками, которые к тому же приехали из такой неведомой дали и с таким количеством оружия.
— Сергей Борисыч, все, как договаривались? — спросил пожилой мужик, когда они пожали руки. — Остаток пути пройдем пешочком.
И тут же осторожно добавил:
— Если не возражаете. Тут недалече.
Майор кивнул. Местные боялись не только их. Он не брался судить, насколько оправдан их страх перед небом, но пошел им навстречу. Он и так согласился помогать на чужих условиях. Помогать не этому человеку даже — тот был просто посредник — а тому, что осталось от законной власти. Но даже при этом, он во главу угла ставил интересы своей «малой родины». Стране, может, уже и не поможешь, а свой городок надо кормить и защищать.
Демьянов уже подыскал место, где можно было оставить транспорт.
В это время машины уже одна за другой заезжали на территорию рынка, построенного на месте давно не действовавшего завода. При желании там можно было спрятать десять таких автоколонн, и еще нашлось бы место для пары авианосцев. С ними оставалось звено в десять бойцов, которым придется пожертвовать комфортом ради гарантии того, что с их техникой ничего не случится. Хотя председатель божился, что места тут вымершие, а значит, безопасные, но Демьянов помнил про засаду на шоссе.
После краткого марш-броска по дороге их маленький отряд вместе с провожатыми вышел к деревне; вернее, к ее заброшенной части. Но даже здесь дома смотрелись так, будто их оставили на пару часов: все как один крепкие, облицованные, с одинаковыми кирпичными заборами. Ни одного ниже двух этажей. Как в какой-нибудь Чечне или Дагестане. Стекол в окнах, правда, нет. Да и высоченные чердаки внушали майору инстинктивное беспокойство, но он преодолел его. Они были на дружественной территории.
Вскоре они оказались перед массивом близко стоящих друг другу домов.
— Сколько у вас людей? — спросил он, оценивая вместимость зданий.
— Тысяча, — чуть ли не с гордостью ответил председатель. Но в глазах мелькнуло сожаление. Наверно, вспомнил, сколько жило тут до войны.
— А этих, с Косвинского Камня?
— Мало. Пятидесяти не наберется.
Демьянов был по-настоящему удивлен.
— Я думал, большею Вы уже расселили людей генерала у себя?
— Нет, только тяжелораненых, — ответил председатель. — Чтоб не устраивать здесь столпотворения, ну и для безопасности. Они мне честно сказали, что деревни, где они останавливались, иногда взлетают на воздух.
— Весело живем, — хмыкнул майор.
— Ага. Завтра они придут; техника их тоже спрятана в надежном месте.
— Ясно. Темно тут у вас.
— Светомаскировка. Да и демонтируем потихоньку. Провода, почти все генераторы вон уже сняли. А что не успели, сейчас разбираем.
Демьянов понял, что верно уловил образ собеседника как по-хорошему прижимистого хозяйственника.
— Забудьте, — оборвал его майор. — Никакого оборудования мы не возьмем. Своего добра полно на любой вкус. Речь шла только о людях. Грузите все продукты, с каждым человеком по десять килограмм ручной клади, и точка.
Председатель сник.
— Жалко все это оставлять, — он обвел рукой здания. — До зубовного скрежета. Как у вас там в городе? Места много?
— И места достаточно, и материальная база такая, что хватит и на вас.
— Ясно… — в голосе «батьки» просквозила безнадежность. — Какой период полураспада у этой дряни?
— Тут изотопы на любой вкус, — ответил Демьянов. — Так что от миллиарда лет и до долей секунды. Но точно могу сказать, в ближайшую сотню лет рекордных урожаев вы не снимете.
— Вот ведь гады… Никита, подь сюды! — он подозвал мужика в старомодных очках, который, похоже, был завхозом, — Размести гостей в общей. И скажи хлопцам, чтоб сматывали удочки. Не надо разбирать оборудование. Все имущество бросаем.
— Странная у вас какая-то деревня, — произнес Демьянов, когда завхоз убежал выполнять распоряжение. — Вроде не курортная зона, не дачи, никакой промышленности нет, а выглядит на порядок лучше, чем у соседей. Может у вас золото нашли?
— Да какое золото… Люди разве что золотые. Лева вам лучше расскажет.
Он подозвал своего помощника. Тот был явно когда-то был дородным, но потом лишние килограммы ушли, остался просто кряжистым, какими изображают гномов. Не то чтобы коротышка, но и не высокий. Был он с бородой и в свободной одежде. Это оказался местный учитель всего на свете, включая физкультуру, по фамилии Бабушкин. Попутно он был замом по идеологии, своего рода товарищем Сусловым. Он с радостью начал рассказывать, да так, что не заткнешь. Этот хорошо поставленный голос заставил Демьянова пересмотреть свою первую ассоциацию — в этом человеке было гораздо больше от священника, чем от подземного рудокопа.
До войны эти три рядом стоящие села внешне ничем не отличалось от соседних. Разве что улицы почище и народ более работящий. Городские думали, что это старообрядцы или баптисты. Жители соседних деревень знали ситуацию получше, но чужой человек, заехав в эти края, увидел бы обычную почту, школу и обычный магазинчик с типичным ассортиментом. И не узнал бы никогда, что любой из местных мог получить ту же бутылку водки в сельмаге, просто показав членский билет. Бесплатно. Впрочем, выпивкой тут не злоупотребляли. Точно также он мог получить и хлеб, и сахар, и стиральный порошок, и колбасу, и конфеты.
Тем, кто проезжал мимо по трассе, было не узнать, что в здешней школе предписанные программой учебники и планы существовали только для проверяющих. А дети учились по старым советским расписаниям и учебникам; там, где надо, педколлектив дополнял их специально отобранными пособиями.
На этом чудеса не заканчивались. Электросчетчики в домах стояли для вида. На самом деле плату энергокомпании вносила община. Но и это еще не все. Телепередачи подвергались цензуре — записывали со спутника трансляцию для предыдущего часового пояса, и, передавали ее в свою сеть уже без рекламы и тех программ и фильмов, которые считали вредными. Их заменяли классической музыкой, балетом или просто «уплотняли» эфир. И, конечно, блокировали и вырезали порнографию из Интернета с помощью сетевого робота. Да и Интернетом молодежь пользовалась только под контролем. До 18 лет дети воспитывались в общем пансионате, а после получали свободу выбора — остаться и работать в колхозе, или поехать в большой мир. Но, даже отучившись, многие, если не все, возвращались.
Церкви не было. В ней еще в 1932 году устроили овощехранилище. Но ни наркоманов, ни алкоголиков, ни даже подростковой уголовщины, если не считать нормальных разборок взрослеющих мальчишек, не было тоже.
Осенью 91-ого колхоз был на грани развала. Урожай вдруг оказался никому не нужен, бензин и запчасти пропали, в стране творилась «шоковая терапия». Самые ушлые подговаривали делить имущество, но нашлось два десятка решительных мужиков, которые отговорили селян приватизировать участки и выгнали прежнего председателя. Его заменил парторг, который тут оказался не рвачом и не бездельником. Это и был агроном Клим Корнейчук, вокруг которого образовался кружок единомышленников, которые заразили своим энтузиазмом и остальных. Уже тогда было решено — идти туда, куда шла остальная страна, колхоз не будет.
Сказать, что они сохранили то, что осталось в наследство от СССР, было не совсем верно. К тому времени осталась только материальная база, ее сохранили. Но культура общественных отношений уже умирала, надо было создавать новую. И им это удалось.
Формально у не было индивидуальной собственности вообще. Предметы обихода были тем, чем человек пользовался. И хотя на практике никто ничего не забирал, вещи были принадлежностью дома и передавались вместе с ним без сожалений. Если кому-то была нужна вещь, не необходимая в хозяйстве, например хорошая видеокамера, новый компьютер, моторная лодка… да и автомобиль, он брал ее на общем складе или общем гараже, пользовался и возвращал.
Демьянов подумал, что Томас Мор и Томмазо Кампанелла от зависти скрипнули бы зубами. Тут никто не строил никаких концепций, но модель, простая и эффективная, работала.
Экономическая жизнь была основана на годичных и пятилетних планах, которые всегда выполнялись с ростом показателей, невзирая на мировые кризисы. Всеми внешними сношениями ведала Артель, но люди не возражали, потому что на практике это избавляло от риска быть обобранными перекупщиками.
Вместо того чтобы продавать сырье, это микро-государство активно развивало консервную промышленность и молочный сектор. До войны они производили все от сыров до йогуртов, да и огурцы в магазинах половины области были отсюда, а не из Индии. Собственно, скот и запасы продукции, которую не успели развезти по торговым точкам, помогли им неплохо пережить зиму. Они не потеряли бы ни одного человека, если б не внешний мир. Еще по пути внимательный глаз Демьянова заметил несколько тщательно замазанных штукатуркой выбоин на стенах. Как бы то ни было, у этой утопии были зубы, иначе бы ее просто затоптали.
Даже теперь, хоть они в техническом плане и отставали от Подгорного, то только потому, что район вокруг был аграрным.
— Вот те раз, — только и смог произнести Сергей Борисович, когда рассказ был закончен. — То есть теоретически человек мог подогнать «Газель» и вынести весь магазин?
— Мог, — ответил Лев — Но не стал бы. На хрена ему это делать, если он знает, что завтра магазин останется на месте? Три кило колбасы за день не съесть. Даже мне. Двое штанов не наденешь. А если сносишь и захочешь новые — их выдадут. Ну, в разумных пределах. Тут дело в воспитании. Мы, старшее поколение, которые все начинали, воспринимали каждый кирпич как свой. А молодые здесь выросли. Как Маугли. Вырос с волками — стал волком. Вырос в свинарнике — свиньей. Вырос среди коммунистов…
— Стал Егором Гайдаром, — мрачно закончил за него Сергей Борисович. — Обнаглел от вседозволенности. Решил, что так жить нельзя, и все разломал.
— Ну это брак, дефект. У нас для такого не было питательной среды. Мы все люди простые, не богема.
— А как вы определяли потребности? — не унимался въедливый майор. — Где критерий того, что считать потребностью, а что капризом?
— Если община может позволить себе дать это каждому — она должна дать. Если нет, значит, это каприз. Хрустальный дворец — каприз. И норковая шуба из пластин — тоже каприз.
— Во внешнем мире так не считали, — возразил Демьянов. — И шубы были, и в Турцию летали.
— Не все. А многого другого не было. Но если бы кто-то у нас очень захотел, мы бы отправили хоть на Карибы. Если человек хороший. Но все предпочитали отдыхать здесь или на Алтае.
— А как вы стимулировали людей? С этим в СССР были проблемы.
— У нас не было. Кто плохо работал, получал порицание. Кто лучше — пользовался уважением. Этого хватало.
— Понятно… Я надеюсь, жены у вас не общие?
— Знамо дело, общие, — встрял председатель, хлопнув своего замполита по плечу, — Правила пользования устанавливаются сходом. Обычно по дням недели, но некоторые кадры предпочитают одновременно… по-большевистски. Все по знаменитому декрету, — и он фамильярно подмигнул.
Демьянов нахмурил брови. Он не очень любил шутки ниже пояса, считал недостойным мужчины и злился, даже когда включали современные комедии. Но, по крайней мере, у батяни было чувство юмора. Это только в книжках — если положительный герой, то ангел с крылышками, а если враг — то и похотливая скотина, и трус, и ничтожество. В жизни в каждом столько намешано, что не отделишь.
А декрет времен гражданской войны был фальшивкой. Хотя были… были горячие головы, которые могли и такое воплотить. Вспомнить Коллонтай с ее теорией стакана воды.
— Ну а свое ЧК у вас есть? — перевел разговор майор.
— Сам товарищ Дзержинский позавидует. Подвалы и застенки полны инакомыслящими… А если по правде, то нет надобности, — учитель стал серьезным, — Все проблемы решаем по-свойски. Да и редко они возникали. Так, если кто запил, загулял.
— А кражи, убийства, грабежи?
— Двадцать лет как не было.
— И даже после войны?
— Только от чужих.
«Чужие». Слово неприятно резануло майора. Даже в этом колхозном раю была резкая грань между теми, кто по эту сторону забора и теми, кто по другую. Хотя, этого и следовало ожидать. Им-то самим никто не помогал, всего они добились сами.
— В последние годы часто бывал по делам и в Челябинске, и в вашем Новосибе, — продолжал Лев, — и каждый раз чувство, будто с головой окунули в выгребную яму. Едешь в автобусе, а все разговоры только об одном. «Привет, кум. — Здорово, кума. — Где работаешь? — У Семена Семеныча. — Платит вовремя? — Вовремя. — И хорошо платит? — Да так себе…» Идут две девки-студентки: «Вот опять стипуху задерживают…» С другой стороны бабка с дедом болтают: «Скорей бы пенсию дали, заразы… А ты куда тот стольник запрятал, хрен старый?» Сзади две торговки с баулами: «Ну, как товар идет, Степановна? — Хреново. Всего на пятьсот рублей продала, туды-растуды». Идут два пацана — от горшка не видать, и туда же. Наседают на третьего: «Фу! Ты лох позорный, у тебя кроссовки мэйд-ин-чайна…». И, заметьте, никто не обсуждает, какая премьера в театре, кто в филармонии выступает, какую книгу прочитали! Вот тебе, блин, и демократия. Не был бы атеистом, сказал бы — демонократия.
— «Власть бесов», — машинально перевел майор. — Так, по-вашему, на таких началах можно было организовать жизнь в стране?
— Да не в стране, а в мире.
Чем дольше Демьянов слушал, тем больше хотелось сказать: «не верю!». Он ничего не имел против СССР, но все здесь казалось невероятным. Словно кусок Северной Кореи, каким-то чудом перенесенный на Урал. Однако перед его глазами был пример сурвайверов, которые тоже были членами необычного коллектива. А именно такие, как оказалось, имели больше шансов. Да и настоящая КНДР вряд ли сильно пострадала.
Лев Бабушкин еще не закончил свою фразу, а Демьянову в голову закралась поганая мысль, что такой коммунизм так же реален, как настоящая демократия. И будет работать, пока поселение не переросло размеры античного полиса, где все могут собраться на одной площади. А для масштабов крупнее нужны более сложные механизмы регулирования… которые человечество обязательно бы изобрело, если б ему дали время. Но, увы, восемь миллиардов взрослых нельзя было загнать в такие пансионаты. И одного подонка на тысячу вполне хватало, чтоб раз за разом тащить всех в другую сторону, показывая своим примером, что жить «для себя» легче и приятнее. И конец был вполне предсказуем.
— Все это, конечно, интересно, — кивнул Демьянов. — Но вернемся на грешную землю. Генерал, может, приедет завтра, но машины и сопровождение для вас уже готовы. Предлагаю начать грузить урожай, не дожидаясь светового дня.
— Да вы на небо посмотрите, Сергей Борисыч. Сейчас польет как из ведра. У меня уже десять человек так сгорели.
— Так уж и быть. Тогда начнем погрузку завтра с рассветом.
— А если и завтра будет та же петрушка?
— Значит, зонтики возьмете! — разозлился Демьянов. — Или ноги намочить боитесь? Мы не можем с вами неделю торчать. Отправим вас, а нам надо ехать дальше на запад.
— А куда, если не секрет, товарищ майор? — прищурился председатель, как довольный кот.
— Если генерал вам не сказал, значит, секрет.
* * *
Их звено двигалось в арьергарде спешенной колонны.
Данилов не очень понимал, зачем остаток пути надо было проделывать на своих двоих и оставлять технику, но никто не бурчал, хотя шли с полной выкладкой. Чувствовали, что в обстановке приближенной к боевой на первое место выходит субординация.
Еще в машине Дэн, наконец, объяснил им, что, как им сказали, в этом регионе у большой массы железа, двигающейся по дорогам, есть риск попасть под точечный удар. А «точечным» может быть и удар десятикилотонной бомбы, только точка будет большая.
Если у других и могли возникнуть какие-то сомнения, то Александр поверил сразу. Если уж на паршивую «Оптиму» нашлась ракета или бомба, хоть и обычная. С другой стороны, Подгорный стоит невредимый, да и, судя по рассказам, эвакуация из Убежища была очень масштабной. Но ни технику, ни городок не тронули.
Во что они теперь ввязались?
Они миновали один забор, за ним неожиданно оказался другой, такой же высоты, но уже железобетонный. Где-то вдалеке залаяли собаки.
Место, куда они попали, было и похоже, и не похоже на Подгорный. Со стороны оно напоминало гигантский разросшийся двор большой крестьянской семьи. Это было несколько десятков добротных кирпичных домов, образовывавших кольцо, замыкавшее в себя общие огороды и хозяйственные постройки. Они были окружены общим забором, а между домами и надворными постройками были сделаны крытые переходы. Так, что при желании можно было пересечь весь «комплекс», каждую секунду находясь под крышей. Зимой это, наверно, выручало, особенно детей, если тут тоже были морозы под минус шестьдесят и ветры, сдирающие кожу.
В обычную зиму эти меры были излишними, но местные не спешили их разбирать. И правильно сделали, подумал Саша. Теперь эти настилы должны были дать хоть какую-то защиту от радиоактивных осадков, хоть и ненадолго.
Из труб на крышах нескольких домов поднимался дымок. Идти было легко — под ногами был даже не бетон, а тротуарная плитка. По обе стороны от дорожки за невысокими заборами просматривались вдалеке огороды и каркасы разобранных теплиц. Урожай был уже снят.
Внешний забор вызывал ассоциации с Гулагом, но Саша понимал, что колючая проволока нужна для защиты от тех, кто снаружи. Хотя пулеметы тут тоже явно были, а может и что-то противотанковое.
И Данилова не оставляла мысль, что весь этот арсенал легко направить на них, запертых в этом дворе вместе с несколькими проводниками. Все огороженное пространство казалось вымершим — только на нескольких домах и паре столбов горели огни, которые легко было погасить. И наоборот: устремить им в глаза слепящий свет прожекторов с крыш.
Что за паранойя. Этак скоро они каждой сосны будут бояться, выйдя за околицу.
Лай послышался снова, уже ближе, а вскоре они заметили источник звуков. Те доносились из постройки, похожей на дровяной сарай, обшитый железом, на высоком бетонном фундаменте.
Данилов заглянул в зарешеченное окошко, прикрытое козырьком, так, что дождевые капли не попадали внутрь, и увидел лохматую морду собаки, похожей на кавказскую овчарку. Та злобно гавкнула пару раз — громко, но будто-то бы неохотно, потом покрутилась на одном месте и с глухим рычанием ушла в темноту. На ее место у окошка темницы вскочила ее товарка, у этой хватило терпения оглашать воздух лаем подольше, но вскоре и она притихла. Судя по тому, что вокруг мокрая земля вокруг была истоптана отпечатками лап, их свободу ограничили недавно.
— Разгавкалось мяско… — пробурчал Дэн. — Молчало бы лучше. Теперь каждая собака все равно, что чау-чау. За что же они их заперли, живодеры?
— Да они бы уже сдохли, если бы бегали по двору, — ответил Александр, взглянув на радиометр. За ним так и закрепились обязанности дозиметриста. — Здесь уже как в Новосибирске. Хорошо еще, что дождя нет.
У каждого в рюкзаке был аккуратно уложенный, как парашют, защитный комплект современного образца, противогаз со сменными фильтрами, индивидуальная аптечка. Естественно, все были при оружии.
Здесь, как и в Подгорном, свободных домов в пределах периметра было немало, и, как заметил Саша, все содержались в порядке. Значит, община обустраивалась, рассчитывая на пополнение, а не на убыль.
Они направились к самому большому сооружению в центре двора — похоже, раньше это был сельский клуб. В построенном на совесть здании с декоративными колоннами горел свет в нескольких окнах.
Крытая галерея не доставала до дверей каких-нибудь пять метров. Возможно, ее нарочно разобрали, чтоб легче было выносить мебель. У входа были слышны знакомые голоса.
— Э, да, похоже, наши там уже обустраиваются, — пробурчал Петрович. — Давайте поднажмем.
Похоже, здание целиком отдали в распоряжение гостей с востока. Внизу «подгорцы» — как сами они себя порой называли — уже выставили свой пост, и вряд ли местные имели право на это обижаться.
Рядом с тремя знакомыми бойцами на крыльце стояли двое деревенских и докуривали вонючие сигареты, тревожно глядя на небо.
— Это вы, значит, нас повезете? — спросил один из них, невысокий человек в очках со старой пластмассовой оправой.
— Чего? — удивился Дэн, который шел первым, и поэтому решил, что вопрос адресован ему, — Ну-ка, поясни, куда и кого.
— Да все говорят, что с вами двинем на новое место жительства.
Презик и Петрович переглянулись, а Александр посмотрел с сомнением. Если бы их задачей было только вывезти пятьсот или даже тысячу человек — это было бы слишком просто. Даже со скидкой на риск попасть под обстрел. И уж тем более не имело смысла Сергею Борисовичу бросать дела в городе и приезжать сюда. Данилов готов был спорить, что на экспедицию имеются другие виды, кроме содействия в эвакуации.
— Не знаю, может, и двинем, — неопределенно ответил Дэн. — А вы, стало быть, не ракетчики?
— Да куда там. Мы тутошние. Из колхоза.
— Вот память у людей, — усмехнулся Дэн. — Уже тридцать лет никаких колхозов нет. Только общества с ограниченной ответственностью.
— Нигде нет, а у нас есть, — набычился второй мужик и зло зыркнул.
— Ты это, брат, не кипятись, — положил ему руку на плечо очкастый. — Товарищи издалека приехали, а ты на них волком… А насчет ответственности — поэтому и докатились до такого дерьма, что никто не за что не отвечал.
Если он и был его братом, то от разных отцов. Угрюмый как сыч и невозмутимый как каменная глыба, в болотных сапогах, в засаленной камуфляжной куртке, которую так и хотелось назвать фуфайкой — второй почему-то напомнил Саше карикатурных русских из комиксов, только балалайки и медведя не хватало.
Зато была кобура. Вряд ли там был маузер, да и на голове вместо фуражки была обычная кожаная кепка, но общий имидж это не меняло: резкие черты грубовылепленного, рябоватого лица, синеватая щетина оживили в памяти Александра героев Шолохова. Да и говорил этот «Макар Нагульный» короткими рубленными фразами, все время держа огромные красные ручищи в карманах.
— Иннокентий Краснов, — представился тот, что в очках. — Можно просто Кеша. А это Слава. Фамилия такая же.
Через пять минут после того, как они зашли, по металлу крыши ударил свирепый ливень.
Странное это было место. Хороший, хотя и архаичный ремонт. Стеновые панели из ценного дерева, потолок без единой трещинки, даже лепнина.
У дверей в тумбочке горой были навалены одинаковые тапки, а на полках стояли галоши. Первое, надо полагать, для тех, кто зашел, второе для тех, кто вышел. Вкупе с железной скобой для отскребания грязи с обуви — меры противорадиационной защиты, конечно, аховые.
В холле красное знамя в нише под стеклом. Две гипсовые статуи пионеров с горнами. Рядом с широкой лестницей (ступени вложены плиткой «под мрамор») растения в горшках, даже две небольшие пальмы, потертые диванчики и кресла вдоль стен. И на всем отпечаток беспорядочных сборов — тут и там предметы передвинуты, загораживают проходы, зияют пустые места.
На стенде на самом видном месте — фотографии передовиков, тут же рядом вырезки из газет, все под стеклом. Данилов посмотрел на дату на одной — 1969 год. «Гости с Острова свободы посетили колхоз-миллионер». Но тут же рядом были новые грамоты и медали сельскохозяйственных выставок. Творог, кефир, сметана: товары года. А на другой стене — стенгазета, дурацкие стишки, детские рисунки. И по всему выходило, что сделали ее не так давно. Вывод Саша мог сделать один — в этом месте по-настоящему жили, а не просто пережидали катастрофу.
— Ну ладно, располагайтесь, — завхоз направился к выходу. — Если что надо, пинайте меня, у меня снега зимой не допросишься.
Впрочем, он зря катил бочку на условия. Хотя бойцы покинули Подгорный недавно, они были рады возможности отдохнуть в комфорте. Обставлены отведенные им комнаты были по-спартански, но Александр уже усвоил истину, что казарменная обстановка лучше, чем походная. Давила только скука от вынужденного безделья.
— Еще один день такой жизни, и я застрелюсь, — пробормотал Презик со вздохом, когда они разместились. — Сколько можно мариноваться, как огурцы в банке. Когда дело-то будет?
За двойными стеклопакетами неслышно разбивались крупные капли дождя. Данилов с тревогой поглядывал на затянутое облаками небо, стуча ногтем по подоконнику. Он знал, что долго им прохлаждаться не придется, и это была последняя передышка перед рывком. Уже утром они выступали в неизвестность.
Глава 5. Суша и море
В комнату вошли четверо. Почему-то майор думал, что у них будут красные глаза и бледные, не успевшие загореть лица. Но они, наоборот, были черные, как индусы. И совсем не казались изможденными беженцами.
Трое из них выглядели так, что пять лет назад их бы арестовал первый же патруль, даже если бы у них не было при себе автоматов. Да и сами они выглядели так, будто с оружием не расставались никогда. Матерые волки… или, скорее, волкодавы. Волк — это неконтролируемый опасный одиночка, одни инстинкты и злость. А это были служебные псы, которые и умнее, и сдержаннее. И если надо, задавят любого хищника. Демьянов, которые уже поднаторел в определении степени подготовленности того или иного человека, чувствовал, что у него таких головорезов нет.
Последним зашел генерал. Федор Евграфович Рыбин. Демьянов понял, что это он, не сразу — одет тот был так же, как остальные, и в нем была та же сила и готовность к броску, что и в этих троих, и такой же автомат за спиной. Помог только возраст. В тридцать лет в военной иерархии в мирное время так высоко не подняться. Да еще у него была неуставная борода, делавшая его похожим на моложавого Фиделя Кастро.
Демьянову показалось, что у них с ним есть что-то общее.
— Здравствуйте, — достаточно тепло поприветствовал их генерал. — Ну, не придумали еще названия своей стране?
— Да какой стране, — ответил Демьянов. — Страна, как была, Россия.
— Рассея, моя ты Рассея, — нараспев произнес генерал. — От Волги и до Енисея… В смысле, остальное в шлак, а тут у нас еще кто-то шевелится. Да сегодня любая банда себя может назвать хоть паханатом, хоть эмиратом. Почему б вам не стать «Западносибирской демократической республикой»? У вас под контролем территория, равная Нидерландам или двум Бельгиям.
— Язык сломаем произносить, — покачал головой Демьянов. — Ну да, под контролем… относительно. И что с того? Мы теперь, раз договоры с гадами утратили силу, можем и Антарктиду объявить своею.
— Это верно. Кстати, о гадах. Антарктида не Антарктида, но Шпицбергеном они очень интересовались.
— Неужели из-за тамошнего хранилища семян? — с ходу отреагировал Демьянов.
— Да вряд ли из-за популяции медведей-людоедов, — усмехнулся в бороду генерал, совсем не удивившись его осведомленности. — Ладно, обо всем по порядку, Сергей Борисович.
Майор отпустил своих сопровождающих, ушли и волкодавы генерала. Перед общим совещанием, где будут присутствовать штабы обеих сторон, они должны были поговорить тет-а-тет.
Первым делом Демьянов спросил, как положение на фронтах. Просто не мог не спросить.
— Да нет никаких фронтов. Страну покрошили как колбасу в оливье. Радует одно — они там в точно такой же ситуевине.
— И как дела на вашем театре?
— Да какой театр? Так, шапито. Вставили небольшой пистон империалистом, — произнес генерал. — Раз уж вы мой гость… расскажу в двух словах. Но это не моя заслуга, а одного товарища с флота. Он погиб.
Пока он говорил, Демьянов внимательно слушал, иногда кивал, даже не притронулся к чаю и снеди на столе, который накрыл предупредительный завхоз. Чем дольше он слушал, тем большим уважением наполнялся его взгляд.
Командный пункт РВСН в горе Косвинский Камень.
Война никогда не меняется и не заканчивается, пока последний солдат одной из сторон не кладет оружие на землю, или не ложится в нее сам.
Когда все началось, они — офицеры командного пункта РВСН в горе Косвинский Камень в Северном Урале — не успели ничего предпринять. Горячая фаза третьей мировой закончилась для них за одну минуту, когда ударом из космоса. «Объект КК», способный выдержать любую ударную волну, был ослеплен, оставлен без связи и наполовину испарен, как и все, кто находился наверху, в военном городке Кытлым, что в 7 километрах от горы.
Возможно, будь в строю электронная система «Периметр», все сложилось бы иначе. Нет, без команды со стороны человека компьютер ядерную войну начать не мог. Зато система могла дать офицерам командного пункта гарантию того, что на Россию совершено нападение — даже по косвенным признакам вроде задымленности некоторых участков поверхности и скачка уровня радиации. А уже те могли, если связь с верховным командованием потеряна, повернуть ключи и запустить командную ракету, которая, хоть и не несла боеголовки, но, пролетая над страной, давала сигнал на старт «обычным» МБР.
Система могла запустить эту ракету самостоятельно только в одном случае — если бы убедилась, что на командном пункте не осталось никого в живых. Поэтому на Западе ее и называли «мертвая рука». Увы, снятие с боевого дежурства с последующим демонтажем было одним из главных требований «партнеров по диалогу», которое выполнили.
В ядерной войне не бывает победителя, но бывает тот, кто выходит из нее с меньшими потерями. Причем, когда к небу уже взвились первые грибы, речи о мирных жителях уже не идет. Имеют значение потери даже не армии в целом, а тех ее частей, которые могут нанести урон врагу или снизить его для своей страны.
В первые секунды, когда ослепли станции дальнего оповещения, объект КК успел только запросить верховное командование — а потом третья часть бункера перестала существовать вместе со всей наземной частью. Они так и не поняли, что это было: лазер с атомной накачкой, раскаленная плазма или другая выскотехнологичная хрень, но она прошила скалу насквозь как скальпель хирурга. И все же объект «Косвинский камень» — автономный 4-уровневый бункер высшей защиты, врезанный в гранитную скалу, выжил.
По тем немногим кодированным сообщениям, которые они приняли или перехватили, когда сумели восстановить кабель до подземной антенны, офицеры поняли, что война продолжается. И хоть они и не смогли передать сигнал остаткам флота и ракетных войск, это сделали другие. Ответно-встречный удар не получился, но и простой ответный дал врагу прикурить.
Сначала им не было резона покидать бункер. Кругом раскинулись горы и леса, а ближайший город Карпинск не избежал участи военного городка. Радиосвязь была неустойчивой, но все же выжившие сумели наладить и долго поддерживали контакт с несколькими частями, в том числе с остатками Северного флота. Там, в Мурманской и Архангельской областях дела оказались еще хуже, там буквально земля горела под ногами.
Одна за другой замолкали дальние радиостанции на русском. В апреле из Европейской части страны не осталось ни одной, правда и из речи на чужом языке тоже можно было почерпнуть многое.
Что творилось за океаном, они не знали, но Европа полыхала. В Прибалтике, Польше и Венгрии рвались диверсионные атомные фугасы, в Черном море кто-то топил НАТОвские корабли — даже умирая, русский бегемот наносил американскому левиафану[3] одну рану за другой.
У них сохранились глаза и уши — мощная радиолокационная станция и системы связи. И хотя их собственные силы были представлены только батарей ПВО и охранным батальоном спецназа, они стали играть роль штаба для остатков сил Центрального военного округа.
Это была странная армия для странной войны — армия без тыла, когда мертвые города лежат в руинах, а десять-двадцать тысяч человек продолжают борьбу, разбросанные всему Уралу и Западной Сибири.
Но враг не появлялся и им, как и гражданским соседям, оставалось жить текущими проблемами. А проблем было много. Все это время их силы таяли.
Первоначально в Кытлыме несли службу больше двух тысяч солдат, офицеров и гражданского персонала, уцелели из них четыреста. Дисциплина тут всегда была на уровне, других на такие объекты не брали, но вскоре даже среди людей генерала стали все настойчивее звучать голоса бросать бесполезное железо. Профессиональные военные умирали от облучения, болезней, падали от случайных пуль распоясавшейся швали; некоторые, что греха таить, стрелялись и вешались. Само железо ржавело, последнее топливо шло на обогрев, последний спирт для протирки механизмов уходил на разогрев людей. Первой ломались сложная аппаратура. Из наполовину затопленного бункера переселились в бревенчатые срубы в тайге.
А в декабре их заставила встрепенуться новость — радиолокатор засек прилетевший со стороны Баренцева моря объект, который был идентифицирован как самолет ДРЛО «Хокай» («Ястребиный глаз»).
Он был далеко, и сами они сделать с ним ничего не могли, но генерал знал, что такие птички отдельно не летают. Патрулирование осуществлялось для авианосного соединения.
А вскоре пропала связь сразу с частью под Екатеринбургом. А через день еще с одной, на 100 км. западнее. Двигаясь как плуг вдоль побережья, враг добивал с недосягаемых далей уцелевшие соединения поверженной армии.
И тогда они приняли решение. Можно было уходить в леса и бросать матчасть, но они поступили по-другому. Никто не хотел стать камикадзе, но если для нанесения урона приходилось рисковать, никто не возражал. Не в последнюю очередь это было местью, но думали и о тех, кого этот каток еще мог перемолоть на пути к Берингову проливу.
Они вызвали огонь на себя. Как в боксе — дать нанести первый удар, уклониться и поймать на встречном движении.
Заброшенный до войны аэродром около города Качканар, километрах в пятидесяти к югу от горы, всего за день обрел вторую жизнь. На его аэродроме имитировалась деятельность тыловых служб. Вокруг пустых ангаров из рифленого железа проезжала инженерная техника, пустые бензовозы, урчали моторами и пыхали дизельным выхлопом тягачи, суетились механики. Неисправные самолеты, к которым не было запчастей, выкатывались на взлетные полосы. В воздух ненадолго подняли вертолет Ми-8. А на земле в ход пошли даже надувные макеты боевой техники, над которыми в свое время не смеялся только ленивый.
Настоящие самолеты так и оставались на небольшом аэродроме Кытлыма — взлетная полоса не пострадала во время удара «лазером».
А под Качканаром тщательно создавалась картина скоординированных действий и перемещений. Все выглядело так, будто у русских сохранилась здесь значительная группировка сил, которая находится в боевой готовности. И именно по ней должны были ударить в первую очередь.
Еще в первой войне в Заливе, во время «Бури в пустыне» американцы охотились за иракскими ракетными системами СКАД, вычисляя их по тепловому излучению при запуске ракеты. По ним наводили «Томагавки». Хитрые арабы в ответ придумали приваривать к тракторным прицепам железные трубы. Поджигая в трубе что-нибудь горючее, они имитировали «запуски».
«Штаб» изображался на раз. Мощный армейский передатчик плюс магнитофон с записью военных переговоров шифром, длинный волновод от передатчика проводился к какому-нибудь заброшенному бункеру. Да хоть к пустому погребу дачника. При бомбовом ударе дорогущей бомбой страдала только антенна и метров тридцать волновода.
Системы ПВО изображались с помощью жестяных конструкций типа гаража, с проволочной сеткой на крыше и микроволновой печью с разбитым кожухом внутри. В этот простой имитатор вполне могла попасть противорадиолокационная ракета НАТО. Модулируя излучение СВЧ печки, можно было имитировать радар ещё правдоподобнее. Этим способом активно пользовались сербы.
Копировать эти ходы дословно генерал не собирался, но кое-что на вооружение взял. Электронная начинка модернизированных «томагавков» могла распознавать технику и здания и по контурам, да и операторы могли отличить простые подделки. Ни сербам, ни иракцам эти фокусы не помогли.
«Ну так у них и не было средств, чтоб нанести врагу адекватный урон, — говорил себе генерал. — А у нас они есть».
Сниженная видимость тоже играла на руку: кое где-то еще горели нефтяные и газовые месторождения и даже угольные пласты.
Во время подготовки они не пользовались даже радиосвязью. Все приказы передавали световой сигнализацией и вестовыми на мотоциклах.
Сыр долго лежал в мышеловке, но Микки-маус пришел за ним. 8 мая 2019 года у агрессора сдали нервы — последовал сокрушительный удар, который поразил пустоту. «Умные» бомбы с лазерным наведением перепахали никогда не знавшие плуга поля. Дюралюминиевые фюзеляжи старых самолетов лопались от разрывов и жара авиабомб с белым фосфором. В напалмовом огне сгорали пустые ангары и склады. Пожалуй, впервые в истории войн оружие ценой в сотни миллионов долларов не убило ни одного человека.
Штатовских летчиков подвела самоуверенность. Гости из Западного полушария вели свою зачистку не первый месяц и приобрели ощущение безнаказанности, которое возникает, когда бьешь того, кто не может ответить. Это им и вышло боком, как и привычка полагаться на умную технику.
На нанесение удара по потемкинским деревням истребители-штурмовики истратили все ракеты. Причем нанесли удар на пределе дальности им помешали ионосферные помехи, которые резко снижали точность любого «умного» оружия.
«Триумфы», которые столько месяцев оберегали от холода и непогоды, оправдали доверие и не подвели. Треть штурмовиков, возвращаясь на корабль-носитель получила ракету в хвост, и совсем не оттуда, где была недавно сожжена «противовоздушная батарея». Каждый из трех комплексов хорошо отработал, сбив по 2-3 цели. И когда пилоты F/A-18 «Хорнет» в потрясении выпускали тепловые ловушки, внезапно оказалось, что в воздухе они не одни. К ним спешили два звена истребителей, втянув их в воздушный бой, которого те совсем не ждали.
Шесть самолетов, один из которых был ультрасовременным Т-50, вступили в бой против девяти оставшихся «Шершней», отрезая им путь к отступлению.
А с авианосца проекта «Дж. Форд» уже взлетала вторая волна на подмогу, а также для нанесения удар уже по уточненным целям на земле. Но оставив корабли практически без прикрытия
Над уральскими лесами поднимался смертельный фейерверк. А у побережья Таймыра к кораблям противника в это время приближалось все, что удалось наскрести из остатков дальней авиации. Пилоты двух бомбардировщиков с крылатыми противокарабельными ракетами Х-22 с ядерными БЧ в 350 килотонн, которые шли без прикрытия, понимали, на что идут. Предельная дальность в 600 км. у этих ракет означала необходимость приблизиться к АУГ на смертельно опасное расстояние.
Поразить такими ракетами авианосец непросто — ордер слишком подвижен, а даже близкое попадание не сможет потопить самого морского колосса. Должно было случиться что-то, что снизит его маневренность. И именно координация трех родов войск дала русским этот шанс — силы Краснознаменного Северного флота тоже вступали в борьбу.
У них было ни одного судна крупнее ракетного катера, а большая часть плавсредств вообще была гражданскими. Зато тут было несколько сотен противокорабельных ракет, которые пошли в ход залпами.
Штатовцы засекли карликовый флот, когда больше половины из «сомалийских пиратов» севера приблизились на расстояние эффективного выстрела. Современные средства противокорабельной борьбы можно разместить даже на относительно небольшом гражданском судне.
Системы «Эгида» с эсминцев сразу распознали угрозу и начали отмахиваться от взявшейся непонятно откуда флотилии: выпустили противоракеты, начали один за другим топить «рыбаков». И хоть суденышки тех очень мало отсвечивали на радарах, их все равно настигали американские ракеты, разнося в щепки.
Тем в ответ удалось потопить один эсминец и повредить еще два, но главное, авианосной группе пришлось сбросить ход, а потом и остановиться.
И когда там засекли приближение бомберов и перенаправили несколько оставшихся на борту «Хорнетов» на новую угрозу, было уже поздно.
Подавив сопротивление и уничтожив цели, «Хорнеты» второй волны покидали опасную континентальную зону, но садиться им было уже некуда — взлетная полоса была покрыта дымящимися кратерами пробоин, а «Остров» — мозг огромного корабля, был наполовину снесен точным попаданием. Теперь это был просто плавучий гроб, ставший гробом настоящим для почти двух третей экипажа, включая всех, кто был на мостике. Огромную посудину так и бросят посреди залива, даже не затопив.
Это была победа, хоть она и досталась дорогой ценой. Из самолетов вернулся на аэродром один поврежденный Су-27, а из моряков погибло больше половины. У тыловых служб и штаба тоже недосчитались многих — второй удар был более точен. Но авианосное соединение впервые в современной истории было уничтожено. Его потрепанные останки уходили на всех парах, бросая поврежденные корабли и оставив немало раненых барахтаться в ледяной воде в спасательных жилетах.
Потеряны были все корабли снабжения, а уцелевшие эсминцы «Арли Бёрк» подбирали только тех, кто сумел самостоятельно выбраться в спасательных ботах.
Сколько бы ни оставалось у австралийского командования авианосцев, вряд ли они теперь рискнут подойти к российским берегам. А над местом морского боя, который когда-нибудь войдет в учебники истории, еще долго стояло северное сияние.
Двух катапультировавшихся над Качканаром пилотов скоро нашли. Нет, их не стали свежевать и жарить живьем. Всего лишь, тщательно допросив, расстреляли.
— Ты знаешь, они не такие, какими их изображали в наших книжках, — закончил рассказ генерал. — Там в этих сказках каждый второй пиндос — или гомосек, или наркоман, или трансвестит. И уж все поголовно трусы и ничтожества. Нет, эти не были. Нормальные мужики. Храбрились, не лебезили. Правда, искренне думали, что мы начали войну.
Конечно, в линейных частях там часто служит отребье, которому иначе светила бы тюрьма или депортация. Но становой хребет нации — эти люди не хуже… а может и лучше тех, кто ходит у нас по улицам. Мы в нашем бантустане, как всегда, обогнали метрополию. Те, кто сидит за пультами и запускает крылатые ракеты, водит авианосцы и суборбитальные бомбардировщики… это люди, которые знают, что Достоевский — не хоккеист. Ну а уж те, кто ракеты разрабатывает — эти знают и нашу живопись, и музыку, животных любят, помощь голодающим в Африке собирали и столовые для нищих содержали. Все сплошь высоколобые гуманисты и за мир на всей Земле.
Но какими бы эти ребята ни были, они жили в виртуальном мире, где Саддам имел биологическое оружие, а Каддафи расстреливал демонстрации с вертолетов. Мы для них дикари, к которым можно испытывать только жалость и которым нужно принести, значит, «бремя белого человека». Поэтому даже самые золотые из них были и остаются… и еще долго останутся нашими враги.
Он перевел дух. На мгновение Демьянову показалось, что железный генерал дал слабину.
— Да что я говорю… — произнес тот. — Я ведь знаю о них не по рассказам. Я тогда еще про Косвинский Камень слыхом не слыхивал, но допуск по форме №1 уже имел, поэтому сам был невыездной… Но сын приезжал погостить с двумя коллегами из коренных янки. Потом, когда я дорос до генерала, наши особисты-фсбисты крупно сели в лужу — не нашли пятно в биографии. Хотя в век электронных коммуникаций эти проверки как каменный век. Чтобы сдавать информацию, не надо выезжать за границу или иметь там родственников… Фамилия у него была материна. С ней мы расстались нормально, общаться с сыном не мешала. А он получился упрямый, весь в меня. «Уеду и точка. Здесь, мол, для программиста моего уровня работы нет». Работу он там нашел быстро. У нашего бывшего соотечественника, создавшего известный поисковик. Мне он рассказывал мало, похоже, то, чем он занимался было засекречено не меньше, чем у меня. Жил не в самой Силиконовой долине, а в округе Санта-Барбара. Это вам что-нибудь говорит, Сергей Борисович?
— Знаю только сериал, — ответил Демьянов. — И базу ВВС Ванденберг.
— Не просто военная база, а главная американская площадка для высокоорбитальных запусков.
— Спутники шпионы?
— Минимум один летает и сейчас. С сенсором типа SBIRS — инфракрасной системой космического базирования. Но не только. В 2018 года они запустили оттуда боевую платформу. Наши за ней наблюдали, но сделать ничего не могли. Сбить ее ракетами системы ПКО — можно, но для этого надо было как минимум объявить войну. Устроить ей «аварию» — наверно, не хватило ума или смелости. Естественно, за ней следили. А в июле НАСА объявило «многоцелевой климатологический спутник» утерянным в результате солнечной бури. А в день Ч эта красотуля, якобы распавшаяся на части и сгоревшая в Тихом океане, оказалась над Московской областью. Вернее «над» при таких орбитах условное понятие. Дальнейшее вы можете додумать.
Демьянов между делом подумал о личной боли этого человека. У них действительно было что-то общее. Оба потеряли семьи задолго до войны, остались на обломках, как после кораблекрушения. Хотя какое это имело значение теперь, когда у каждого было трагедий на десять Шекспиров.
— Ладно, перейдем к делу, — генерал провел рукой по столу, будто подводя черту под разговором ни о чем. — Вскоре после того, как мы ударили по АУГ, противник разровнял объект КК под ноль. Удача от нас отвернулась — достали и нас в наших лесах. Почти все полегли. Похоже, с подводной лодки и как раз по картинке со спутника. Одновременно крылатые ракеты поразили хранилище отработанных ядерных отходов под Озерском. Оттуда стремительно распространяется радиоактивное облако. Думаю, вы сами могли зафиксировать его след. Чернобыль заразил пол-Европы, а тут десять чернобылей. Дороги пока еще не полны беженцами только потому, что людей осталось мало и не все поняли, чем это грозит. Но дальше на запад картина может измениться. И уж точно надо остерегаться всякой нечисти, например, моджахедов.
— Это еще кто?
— Натуральные ваххабиты. В последние годы перед войной расплодились на деньги из Саудовской Аравии, а может и не только оттуда. Там у них полный интернационал. Выходцы с Кавказа, средней Азии, местные татары, башкиры, ну и русские — почти треть. Но это тоже, повторюсь, самое меньше, чего вам стоит опасаться.
— А что с подлодкой?
— Она утонула, — не моргнув, ответил генерал. — Шучу. Не имеем возможности проверить. Связь с флотом потеряна. Повторюсь, нам сейчас надо думать не об этом. Сергей Борисович, все, что я вам сейчас расскажу, не для чужих ушей.
— Да я что, вчера родился?
Про себя Демьянов подумав: «Побывав внизу, мои люди и сами обо всем догадаются, так что зря ломает комедию».
— Это не простой продовольственный склад Росрезерва, — продолжал генерал. — И не мобилизационный склад для военного времени. Из того, что я знаю, там хранится резерв, достаточный для автономного существования крупного города и для воссоздания его производственной и сельскохозяйственной базы. Семена, инструменты, станки, техника. И продукты тоже. Ямантау — это клад. А по законам процент от клада достается государству.
Демьянов не стал спорить, доказывая, что к государству они теперь оба не имеют отношения. В конце концов, кто из них за эту страну воевал?
— А на чем мы повезем эти сокровища Али-бабы? — спросил он вместо этого. — Раз уж вы настояли на том, чтобы мы помогли этим коммунарам.
Сам Демьянов от такой благотворительности воздержался бы. Хотя работники они не плохие… вот и пусть отрабатывают билеты.
— Технику мы вам дадим, — ответил генерал. — Не хуже, чем у вас и в любом количестве. Транспорт не вопрос.
— Тогда в чем вопрос? Кто-нибудь уже пытался туда проникнуть?
Генерал коротко кивнул.
— Хоть кто-то из них вышел назад? Там должны быть очень эффективные меры против проникновения.
— Думаете в правильном направлении. У меня есть кое-какая информация, но нет людей. А человеческий материал подобрать труднее всего. Именно поэтому я и попросил вас выручить этих аграриев. Вокруг творится такая дичь, что каждый здоровый росток на счету. Но для такой работы их ополчение не годится. У вас больше опыта. Вы ведь весь областной центр облазили.
— И поэтому нам выпала честь таскать для вас каштаны из огня? — они были в равном положении, поэтому Демьянов мог позволить себе дерзить.
— Таскать не для нас. Или вы думаете, мы хотим залезть туда, чтоб утащить коробку консервов?
Демьянов тактично промолчал. Наверно, он и вправду привык думать о людях с позиции голодного зверя.
— Мы хотим найти что-то, что может помочь этой стране, — внезапно произнес генерал. Это звучало так неправдоподобно, что не было похоже на вранье.
— Я иногда думаю, «этой стране» и пять лет назад помочь было невозможно, — скептически проронил майор. — Тем более, сейчас. Ну да ладно, снявши голову, по волосам не плачут. Какова диспозиция? Что нас там ждет?
— Я могу дать только общие советы. Каждое такое сооружение строилось по индивидуальному плану, а это вообще ни на что не похоже. Даже наш Косвинский Камень рядом с ним не стоял. Понятия не имею, что там внизу, — генерал развел руками.
— А уж тем более, кто, — подумав, добавил он. — Во всем Межгорье мы нашли три десятка человек и всего один смог что-то рассказать. Увы, он прожил недолго. Он был из Управления Строительства-30, это организация министерства обороны, занимавшаяся стратегическими объектами. Ленинградец, работал раньше в Метрострое. В 2003 году по контракту приехал в Межгорье. Рассказал, что на объект доставлялись в закрытых автобусах, с рабочими из других бригад почти не встречались. Охраняли все наверху внутренние войска… а внизу ССО. Служба специальных объектов. Везде колючка, заборы, КПП, камеры, чуть ли не рентген, как на алмазной шахте. Каждая бригада видела только свой участок. Они, например, проходили два вентиляционных ствола, поэтому он и смог составить впечатление о размерах этой махины. Но монтаж оборудования проводили, когда его там уже не было. Подписку о неразглашении он давал до… мы столько не проживем. Мужик еще шутил: слава богу, что не ликвидировали, как строителей ставки Гитлера в Вульфшанце.
Генерал достал из кожаной папки чертеж, похожий на схему выработок шахты. Рассматривая аккуратный набросок, явно выполненный человеком, привыкшим чертить без Autocad’a Демьянов все больше хмурился.
— Если я правильно понял масштаб, это чуть меньше Новосибирского метро. Разве для командного пункта нужно вынимать столько породы?
— Вот и я о том же. Сдается мне, эта штука ближе по назначению к комплексу на Шпицбергене, чем к нашему Косвинскому Камню. Наверняка супостаты сами строили что-то подобное у себя в Колорадо. А если копнуть, то у каждой третьей страны найдутся сходные катакомбы. Тоннели в швейцарских Альпах, метро Пхеньяна, подземелья корпоративных небоскребов Токио. Шутка в том, что как раз-таки от прямого ядерного удара ни одно из этих сооружений с гарантией не защитит.
— И для чего тогда их строили?
— Думаю, вам это предстоит выяснить.
* * *
— Вы, вы и вы тоже… — Демьянов скользнул взглядом по Александру, но нечего не сказал и двинулся дальше.
Данилов знал, что никакое прошение подавать не надо. Если не взяли, значит не взяли.
Весь этот день они грузили картошку, морковку, капусту, свеклу и даже репу. Небо с утра было чистым, но один раз зарядил слепой дождик, что заставило их понервничать. К счастью, он быстро закончился. Вот так и закончилась героическая поездка — начал грузчиком, им и остался.
Но, оказалось, он ошибся. Тех, кого назвали, наоборот, отрядили на доставку беженцев. Их было всего пятнадцать, что наглядно показывало, как расставлены приоритеты. Причем отобрали тех, кто имел самый большой водительский стаж.
Селяне погрузились очень оперативно. Все мужчины были с ружьями и автоматами: а значит, доверие им было таким, что охранять они себя должны были сами. Не тратя времени на проводы, машины покинули опустевшее село и отправились в обратный путь к Подгорному.
Тех, кто должен был продолжить экспедицию, осталось сорок человек. Их ждала дорога в противоположном направлении — на запад.
Глава 6. Духи Ямантау
Все тайное становится явным. Не стала исключением и цель их путешествия.
Ямантау… Ямантау… Ямантау. Несся слух по колонне.
Данилов мог бы много рассказать об этой горе, но все это были досужие сплетни.
В России было не так много любителей конспирологии, как в США, но они были. И Александр был как раз из таких. Но что же он, перечитавший гору информации о тайнах и заговорах, знал о Ямантау?
Во-первых, что это самая высокая гора южноуральского массива с высотой 1640 м. Ближайший город — Межгорье. До того, как стать Межгорьем, он был посёлком Татлы со станцией Юша; в 1979 году стал Уфой-105; потом Белорецком-16. Видимо, чтоб враги головы поломали.
Схема района г. Ямантау
Никто точно не знает, кто запустил слух, что там под землей расположен город, рассчитанный на проживание не то шестидесяти, не то трехсот тысяч человек. Но мир про военный комплекс в Южном Урале заговорил после статьи в «Нью-Йорк Таймс» 16 апреля 1996 года. И здорово струхнул тогда этот цивилизованный мир: особенно из-за того, что в купленной с потрохами России Яманату было единственным белым пятном, о котором ничего не удавалось узнать. С 2009 года его схемами интересовалась небезызвестная Wikileaks Джулиана Ассанджа, и они несколько лет подряд включались в список самых востребованных утечек. Но так и не утекли.
Попади Данилов в такую экспедицию раньше — всю дорогу бы чувствовал томление от перспективы прикоснуться к одной из главных тайн цивилизации. Но теперь слишком многое в нем выгорело. И все же он чувствовал, что должен быть там и увидеть это своими глазами. Узнать, насколько миф соответствует реальности.
Трасса Челябинск-Уфа чуть не добила их, явив такую же картинку, как ее сестра-близнец в Азии.
Было что-то жуткое в этом затишье на крупной многорядной трассе, соединявшей крупные городов: Омск, Ишим, Курган, Челябинск, Миасс, Златоуст.
Нет, несколько раз им попадались двигавшиеся навстречу отдельные машины, и целые караваны. Но, если учесть, что раньше общее население регионов, через которые они проехали, составляло больше десяти миллионов, это было каплей в море и наводило на нехорошие мысли.
Прежде, чем они свернули на Белорецк, была всего одна стычка, о которой он узнал потом из скупых рассказов товарищей. Это случилось, когда на привале кто-то из разведчиков увидел на грунте рядом с придорожным кафе несколько свежих окурков и отпечатков сапога. Вскоре обнаружились и следы шин, уходящие в лес.
Это вполне могло быть ловушкой, поэтому двигались по следу с осторожностью.
Преодолев километров пять, дозор вышел на группку из десяти человек, которая пряталась в лесополосе рядом с шоссе — и явно не для сбора грибов, потому что все были с автоматами наперевес и занимали место, с которого хорошо просматривался лежащий впереди участок дороги. Обнаружилось рядом и их средство передвижения — трехколесный мотоцикл.
Разведчики сумели к ним скрытно приблизиться и взять в клещи. Хорошие люди по лесам не прячутся, поэтому, не тратя время на сантименты, разведгруппа расстреляла их почти в упор, что позволило разобраться с ними без потерь и раненых со своей стороны. Четверо успели бросить оружие, но только двоих это спасло в горячке боя. Но на исламистов, о которых все бойцы судачили с тех пор, как покинули Колхоз, эти сопляки не тянули. Демьянов сам распорядился, чтобы обоих пленных оставили в живых, хотя Александр смутно понимал, зачем.
* * *
2 октября 2020 года они прибыли в Межгорье.
Рано утром, как узнал Данилов, в город вошли разведчики. По пыльным нехоженым улицам пронеслись два УАЗа. Они проехали несколько кварталов, потом провели тщательный осмотр местности и только потом двинулись в центр.
А вокруг все было пусто, мертво. Не было даже собак и, пожалуй, неспроста: радиометр, с которыми разведчики сверялись, как с часами, бил тревогу. Они еще пару дней назад перешли на высшую степень радиационной защиты, и теперь им приходилось дышать через фильтры, что тоже не добавляло комфорта. Хорошо еще, что было не жарко.
На улицах им попалось совсем немного мертвых тел — погибшие еще в первый день и никем не потревоженные, в лохмотьях летней одежды. Все были без внешних повреждений, и выглядели так, будто смерть застигла их мгновенно. Остальные так и остались в домах.
По мере движения на восток местность вокруг становилась все более бедной жизнью. Не было четко прочерченной границы, просто постепенно исчезла трава — даже пожухлая. Та бурая каша, которая была у них под ногами, оказалось травостоем, оставшимся с довоенного августа, на месте которого прошлым летом уже ничего не выросло.
Дорога медленно шла в гору.
Они вышли из машины как раз рядом с дорожным знаком, извещавшим о том, что они приближаются к границам населенного пункта.
И внезапно Александр почувствовал приступ дежа вю. До боли в грудине, до щипания в уголках глаз. На первый взгляд это был такой же депрессивный шахтерский моногород. Панельные дома на фоне уходящих за горизонт холмов. Разве что здесь не уголь копали, а рыли бездонное подземелье, да еще постороннему в Межгорье было так просто не попасть.
Еще Данилов вспомнил Припять, мертворожденный город атомщиков рядом с Чернобыльской АЭС, который обрел свою вторую жизнь в качестве постапокалиптического фетиша. Неужели здесь есть что-то, что может им пригодиться?
Несколько крупных магазинов, современный спорткомплекс и аллеи ныне засохших тополей оживить его не могли.
* * *
— Как вы думаете, это действительно нора для нашей дорогой элиты?
— А ты считаешь, в Кремле сидели дураки?
-А кто тебе сказал, что кого мы видели на экране — и есть первые лица? Может, страной давно правил совет Неизвестных отцов.
— Ты не Бориса Рабиновича имеешь в виду?
— И его тоже.
— Это давно уже было бы в сети, — усомнился Данилов.- Столько людей, хоть один выложил бы информацию. Да я не про совет, блин, а про гору!
— Если ты такой раздолбай, то не надо думать, что все такие, — хмуро посмотрел на него Петрович, — Мы вот в интернете не сидели, поважнее дела были. Да и речь шла бы о государственной измене. Изменить государству — это ведь не жене. Удовольствия мало, а риск огромен.
— А это смотря какая жена, — хохотнул Презик. — С иной так лучше шпионам все военные секреты сдать, чем связываться.
— Если бы это был город для элиты в широком смысле, — упрямо твердил Саша, — то есть и генералов, и банкиров, и министров, и их деток, это давно было бы снято на камеру и выложено в Интернет. А если под элитой понимать 10-12 высших должностных лиц государства… то они смертники в случае внезапной атаки. Не будешь же круглый год торчать на Урале оттого, что в Вашингтоне чихнули? А если атака застанет в Москве, то считай, что ты труп. А Метро-2 за 2000 километров не дотянуть…
— Почему не дотянуть? — вступил в спор Презик. — Если начали строить еще при Сталине, то могли уже хоть от Питера дотянуть. Тогда умели… стимулировать на рекорды. Да не город это, а подземный завод. Чтоб даже после тотального удара можно было ракеты штамповать. Я читал в сети.
— Сеть, конечно, источник авторитетный, — хмыкнул Дэн. — Ага, а всех смежников тоже спрятать? На одну «Булаву» полтысячи предприятий работало, причем и на поверхности умудрялись портачить так, что падала, зараза.
— Ребят, я вас огорчу, — вступил в разговор до этого молчавший проводник, один из тех тридцати выживших обитателей города. — Нету никакого убежища в Ямантау. Шарахнули со страху америкосы по бесполезной каменюке. Все там продано и разворовано. А сам объект — шахта урановая, отсюда и секретность. А охрана — против старателей по металлу. Я там служил во внешнем кордоне недолго. В 2000-ые, правда, немного оживилось. Даже в выходные с самого утра через КПП к Горе проезжало минимум пятьдесят машин: типовые автобусы и «Уралы». Наверно, шахту расконсервировали, вот и начали возить рабочих и материалы. А дорога там хорошая, бетонка. И линия ж./д. Но той уже нету, — огорошил их проводник. — Половину разобрали, другую просто засыпали. Даже рельсы и столбы увезли. И город сам на ладан дышал. Выводы? Как обычно у нас в России. Долго запрягаем… и никуда не едем.
— А щебень-то — настоящий гранит, — произнес вдруг Петрович.
Вскоре подъем закончился, и их глазам предстал исполинский конус горы.
Дорога от района Солнечный до бывшего горно-обогатительного комбината оказалась на редкость ровной, без единой ямки. Но, не доезжая пары километров до него, она неожиданно оборвалась.
Интермедия 3. Орда
Трупы убитых прошлым вечером так и лежали штабелем там, где с ними расправились. Вид мертвецов давно стал нестрашным, привычным, даже для женщин, которые уже давно обитали в лагере. Но не для рабов, которые вышли этим утром набрать воды, наколоть дров или убрать мусор. Эти до сих пор смотрели на них, как на предвестники своей собственной судьбы. Им же поручили оттащить тела подальше в овраг и забросать землей, когда проспался дежурный по лагерю. Сделав работу, они старались побыстрее исчезнуть, и, втянув голову в плечи спешили в свои лачуги, чтобы не попасться на глаза страдающим от безделья бандюганам.
Сам лагерь проснулся поздно, ближе к полдню. К обычному ленивому бубнежу продирающих глаза людей присоединилась простенькая мелодия: у кого-то в палатке заиграла музыка. Но не лагерные песни, а лирические благоглупости одной певицы из Североморска. Возможно ее чистый, пусть и не очень сильный голосок, рассказывающий о несчастной любви, задевал какие-то струны даже в душе грубых татуированных мужиков.
Возле колонки-водокачки несколько безусых пацанов обступили пожилого мужчину в не по размеру коротких брюках, заляпанных грязью.
— Ты че, петух обоссанный? Че так мало принес?
Он переводил взгляд с одного на другого.
— Ты че, не понял, гнида гашенная? А ну сюда смотри!
Пустые глаза робота с трудом фиксировались на их лицах. В них не было даже страха, только тупое смирение: как же так, ведь он сделал все, что они сказали… Ползал на карачках и собирал окурки по всему лагерю. Почему на него кричат? Разум человека был поврежден, но не от частых ударов по голове. Просто он слишком много видел. Когда они начали лупить его, он не закрывался, не пытался увернуться от ударов и даже не вскрикивал.
Мучить такого было неинтересно, но заняться подросткам, чей социальный статус был ниже всех, кроме парий, было больше нечем. Вот один из них потерял терпение, и в глазу человека противно зашипел им же принесенный окурок. Тот протяжно завыл и попятился, но растянулся на земле от несильного, но умелого пинка в лицо.
— Петро, сымай с него штаны. Дрюн, давай вон ту бутылку. Сейчас мы тебя, падла, научим.
За развлечениями молодняка с любопытством наблюдал бандит постарше, лениво почесывая пузо под майкой. По названию часовой, по сути это был просто бездельник в растянутых спортивных штанах. Видавшая виды винтовка СКС лежала рядом на перевернутой железной бочке. За бочкой, почти на виду, лежала бутылка с остатками мутноватого, видимо налитого в немытую бутылку, спирта.
Только когда один из сопляков действительно начал снимать со старика штаны, а другой душить его куском провода, взрослый уголовник устало прикрикнул на садистов:
— Эй, харэ беспредельничать!
Одернул их не потому, что стало жалко эту полубезумную скотину. Просто не хотел проблем в свое дежурство. Мало ли, вдруг пахан выберется из своей палатки. Вообще-то тот уже две недели лежал пластом с жуткой диареей и температурой за тридцать девять. Самые прошаренные уже поговаривали, что пора искать замену.
И все-таки леший его знает. Запах алкоголя хорошо бы убрать. Доставая скатанную в комок мятную жвачку из кармана, бандит краем заметил, что мелюзга вдруг куда-то пропала, но не придал этому значения.
Внезапно острая боль заставила мужика взвизгнуть почти фальцетом. По щеке побежало горячее, рука рефлекторно схватилась за левое ухо… и он понял, что от того осталась ровно половина.
Дедуля, правая рука Бурого, пожилой «вор в законе», выполнявший хозяйственные функции и работу замполита, имел привычку ходить неслышно. Он был единственный, кто в лагере носил туфли типа мокасинов на мягкой подошве.
Теперь он аккуратно обтирал тряпочкой бритву, которую по недоразумению называли безопасной. На запястье с выступающими венами мелькнула татуировка: «homo hapiens»: «человек хапающий». Он родился в колонии-поселении и большую часть своей жизни провел в тюрьмах и лагерях. Говорил он мягко и вкрадчиво, и мог быть почти также интеллигентен, как грузинский политик Джаба Иоселиани, который был не только мафиози, но и поэт, искусствовед, специалист по герменевтике театра.
Уважали его не только за опыт, но и за справедливость, однако карал он беспощадно. И все разгильдяйство в лагере объяснялось только тем, что его никто не видел всю последнюю неделю.
— Ты что-то потерял, уважаемый? — улыбнулся Дедуля, похлопав часового по плечу. И положил ему в нагрудный карман «Адидаса» кусок его же уха, — Этак тебе и башку отрежут, а ты не заметишь.
Раб продолжал бестолково толочься возле водокачки, пытаясь трясущимися руками открыть кран, рукавом то и дело утирая кровавую юшку. Один глаз заплыл, второй был еще ненормальнее прежнего.
— И это так ты охраняешь? — ледяным тоном произнес Бурый появившийся из-за угла зеленой палатки с надписью «EMERCOM». — Ты почему пост оставил? Еще раз такое увижу, будешь как он.
И часовой понял, что тот имеет в виду не просто разбитую морду. По его глазам он догадался, что легко отделался, поэтому даже в мыслях не смел возмущаться из-за нанесенного увечья.
— Все, пошел. Бинт найди, фраер бесконвойный.
Вожак был бледный и исхудавший, но на ногах держался твердо — должно быть оклемался.
— Да выключите вы эту дрянь, в душу вашу мать.
Музыка быстро затихла.
Бурый втянул носом воздух, в котором ему опять почудился сладкий запах анаши. Он уже пару раз находил на земле закопченные кружки и пластиковые бутылки, шприцы, хотя диабетом вроде никто не страдал. Уже не раз он грозился выпустить всем нарикам кишки. Но с кем тогда он останется?
Пахан совсем не напоминал героев криминальных фильмов вроде «Бригады» или «Бумера», а выглядел обычным мужиком из рабочего класса. Спокойным, домовитым, в детстве троечником, во взрослой жизни середнячком. Но именно упорством, а не наскоком, он и привык всего добиваться. А самые борзые альфа самцы обычно обламывают себе рога.
— Скоро зима, — продолжал втолковывать шедший за ним тенью Дедуля, пока они шли по погруженному в обычную суету лагерю, — Топлива мало. Урожай эти дармоеды соберут плохой, зуб даю. Надо сваливать.
— Куда?
— Найти себе деляну получше.
— Да где ж ее найдешь? Что ее отдаст?
Но он и сам понимал: засиделись они на одном месте. Главная беда даже не то, что дороги пусты, а самые умные давно просекли, что крупных автодорог надо избегать. Проблема — это даже не бабы, многие из которых беременны. Этак скоро у них тут ясли будут, а потом и детский сад. Но настоящая закавыка была в том, что бандитская вольница не могла обеспечить себя сама. На фермеров его пацаны смотрели, как на говно под сапогами. В трех деревушках, которые они «доили», населения было столько же, сколько у них. А для нормального феодализма нужно хотя бы соотношение десять к одному. Добыча же от охоты с каждым месяцем становилась все скуднее, а в подконтрольных деревнях старались спрятать последние крохи. И Бурый понимал: если надавить и потребовать все, что есть, тихие запуганные селяне встанут насмерть. А это чревато ненужными жертвами. Если же не требовать, то скоро не хватит еды для боеспособных мужчин.
— Пойдем на север, к Новосибу. Только это… балласт надо сбросить.
— Порешить что ли? А потом как без баб? — только Дедуля имел право и смелость возражать вожаку. — В монахи запишемся?
— Да не порешить, а здесь оставить.
Они оба понимали, что это почти синонимы.
— С собой возьмем только новеньких, — продолжал главный. — Есть там симпотные. Остальные пусть ждут. Может, еще вернемся. Оставить можно и кое-кого еще. Например, эти дятлов желторотых.
— «И за борт ее бросает в надлежащую волну»… — просипел старый вор. — Ну ладно, пойду баньку организую. Надо помыться перед дорогой. Запаршивели уже все. И айда вещи паковать. Нищему собраться — только подпоясаться…
Вдалеке послышался звук мотоциклетных моторов.
— Погоди, похоже, разведка. Может чего нарыли.
Стоянка — или, лучше сказать становище, — банды Бурого находилась в удобном месте километрах в десяти к югу от Бердска. Здесь они захватили готовый лагерь для беженцев, застав его прежних обитателей врасплох и перерезав как кур во сне. Так они заполучили теплые модульные палатки МЧС с обогревом, которые в собранном виде легко помещались в несколько грузовиков; генераторы и полевую кухню. Им ничего не пришлось достраивать. Лагерь стоял на возвышении, и когда снега сошли, его не размыло. А летом не досаждали расплодившиеся из-за вымирания естественных врагов комары и другие насекомые вместе с гнилыми болотными испарениями. Когда-то здесь был берег Обского моря и лодочная станция, но после разрушения плотины вода отступила, и даже половодье не вернуло ее к прежним берегам. Сильные ветра уносили гнилостные испарения, и пахло в лагере в основном лесом, а не тиной. По совокупности этих причин он и был обитаем уже третий месяц.
А еще недалеко находилось пересечение двух автомагистралей, по которым то и дело отваживались пройти путешественники из смежных регионов — их подкупало обманчивое спокойствие в трех селах по соседству. Они не знали, что те деревеньки находились под патронажем шайки, давая ей кормежку и информацию в обмен на право жить. Правда, и спокойствие это было относительным, все равно, что на склоне вулкана Эйяфьятлайокудль.
Однажды сразу четыре семьи из самой удаленной от лагеря деревни решили сменить место жительства. Утром их соседям привезли к порогу рюкзак, из которого как кокосы высыпались головы тех, кто не сумел уйти от погони. У разбойников были в деревнях свои шныри.
До начала своей оседлой жизни банда долго носились как перекати-поле по дорогам Западной Сибири, оставляя за собой дымящиеся головешки и горы трупов. Грабили, убивали, не разбирая пола и возраста, но насиловали — разбирая, потому что за первые месяцы после начала Армагеддона успели насытиться вволю. Костяк банды составили заключенные одной ИТК, которым удалось проложить себе путь к свободе, несмотря на негласный приказ ликвидировать опасных заключенных при начале массовых беспорядков. Тогда же они захватили свое первое оружие.
Как ватага Стеньки Разина, банда то сокращалась до полусотни головорезов, то снова раздувалась до трехсот. Пару раз голод, болезни и удачливые конкуренты изводили ее почти под корень, но каждый сохранялось ядро, и она оживала, раздувалась.
Сейчас был как раз такой момент, когда после нескольких удачных набегов и одного тяжелого, но успешного штурма она была в зените своей мощи. Те, в ком видели родственную душу, вливались в нее качестве рекрутов. На самом дне находилось человек двадцать «неприкасаемых» для черных работ. Женщин было не меньше семидесяти. Но теперь оказалось, что в многочисленности была не только сила, но и слабость.
Это был человек, неуместный в компании уголовников. Бурый всегда разговаривал с ним почти как с равным — и был рад, что тот без вопросов признает его лидерство. Наверно потому, что другие не стали бы идти за человеком из другой культурной среды, который до войны слушал хардкор, а не шансон.
Но он хорошо помнил, как этот кадр ценен. Это ему принадлежала идея их поголовной моторизации. Именно мобильность позволила бандгруппе существовать тогда, когда остальные одна за другой растворялись или гибли. Нет, они не носились по дорогам круглые сутки, сжигая бензин и паля из пулеметов, как головорезы Гумунгуса в фильме «Безумный Макс 2». Равнины Сибири это все-таки не пустыни Австралии, где даже после гибели цивилизации дорожное полотно долго простоит нетронутым. Тут перепады температур даже без ядерной зимы ломали асфальт даже не в считанные годы, а в считанные сезоны.
Но при необходимости они могли сняться с места всем табором и уже через полдня быть на другом конце области. Там, где уцелело дорожное покрытие, они появлялись из ниоткуда, и так же исчезали, до того как местная самооборона, если таковая была, успевала собрать силы. Пока они были кочевниками, они не знали горя.
Зимой Волосатый виртуозно гонял на снегоходе, чему обучил и остальных. У него были бицепсы тяжелоатлета и абсолютно сорванная крыша. Он был невысокого роста, с короткими ногами кавалериста и широким как бочка торсом. Это он когда-то пытался пристрастить банду к силовым видам спорта, включая армрестлинг, но те не прижились. Но все успели понять, что он может уложить любого, даже не сбив дыхание.
— Волосатый, какой улов нынче?
— Немного, — бывший байкер снял шлем и стащил с заднего сиденья «Хонды» тяжелый тюк.
Бритый бугристый череп охотника за головами покрывала колючая щетина -прозвище осталось от прежних времен. Когда они его встретили, он действительно носил заплетенные в хвост волосы и серьгу в левом ухе. Они хотели было без лишних слов отправить «неформала» с обрыва вместе с его мотоциклом, но он оказался местным, а среди беглецов как назло не было ни одного сибиряка.
Как ему удалось расположить их к себе, не сказал бы теперь никто. Дальше от серьги он сам отказался, когда Бурый намекнул ему, что их носят или пираты, или геи. «И где твоя шхуна?». На этом компромиссы закончились. Мотоциклист до сих пор носил черный бомпер, весь исцарапанный и исколотый, про который говорил, что снял с убитого скинхеда.
Разговаривая, он имел привычку перекатывать в руке шарики от подшипника. Как-то раз дурачок, который целый месяц жил в шайке на положении шута, неудачно сострил про эти шарики и получил один из них в лоб.
Перекатывал он их и теперь. Парадоксально, но Бурый решил, что это хороший знак.
Второй мотоциклист — сухонький мужик с остроносым ястребиным лицом — развязал мешок.
— Вот, армяшку приволокли. Говорит, жил в каком-то поселке, надоело, ушел на поиски лучшей доли, мля, — осклабился Волосатый, как фокусник кролика вытащив из мешка за шкирку подростка лет пятнадцати. — Ну, говори дорогой, откуда-куда путь держишь.
— Я уже все сказал.
Вряд ли мальчишка не понимал, куда он попал и что ему светит. Скорее, наоборот, отлично понимал, и это была не бравада, а истерика. Бурый и не такое в жизни в видал. Вот и голос парня сломался, в конце фразы сорвался на писк
— А ты повтори, мартышка, — Волосатый занес было ногу, обутую в «Коркорен», для удара. Эти зализанные, с лакированным носком ботинки Бурый считал жутко непрактичными, для зимы они вообще не годились, но Волосатый любил щеголять в них. Неужели испачкает?
Не дожидаясь этого, Бурый его остановил.
— Не-а. Так дело не пойдет. Мы ж не звери. Как тебя зовут, пацанчик?
— Даниелян.
— Самый умный из армян, да? Что мне твоя фамилия… Имя у тебя есть?
— Армен.
— А я думал Ваня… Вот что, Армен, пошли с нами. Расскажешь побольше про ваш городок. Мы же соседи, в гости ходить будем.
Он положил руку ему на плечо и в сопровождении Деда повел в свою палатку, подмигнув по пути Волосатому. Тому нельзя было доверять такое тонкое дело как допрос. Сколько баб и рабов изувечил. Дедуля провернет это не в пример лучше. У него любой как Паваротти запоет.
Глава 7. УКП
Демьянов еще раз оценивающе посмотрел на сопровождавшую генерала тройку.
— Это и есть ваш спецназ ракетных войск?
— Батальон охраны и разведки, — ответил генерал. — С диверсантами из «Дельты» или с SAS столкнуться не пришлось, но думаю, не оплошали бы. Вообще, страна готовилась к войне намного серьезнее, чем это было известно дяде Васе перед телевизором. Но делать все приходилось скрытно, как Германии после Версальских соглашений.
— Поздно спохватились, — сквозь зубы процедил майор, словно слова разбередили старую рану. — Когда враги за жопу начали брать, то есть за капиталы. Надо было лет на десять раньше. А после Ливии, Сирии и Ирана даже в Зимбабве всем уже было все понятно…
— Для начала надо прочесать город, — вернул его к обсуждению дел генерал, — Административные здания, конторы проектных институтов, военные комендатуры. Чувствую, придется от души порыться по «секреткам». Взломщик у нас есть, — он указал на одного из спецназовцев — мужика, похожего на маленького кабана-секача.
Тот вежливо кивнул Демьянову. Взломщик он ясное дело был не по компьютерной защите — на хакера не похож, но майор не сомневался, что ломать придется обычные сейфы из металла. Хотя неизвестно еще, что сложнее.
— Не думаю, что мы найдем бумагу, где крестиком обозначен вход, — продолжал Савельев. — Но по косвенным сведениям можно понять многое.
— Будем, значит, как шпионы выуживать информацию между строк.
— Да. А еще рыться по заброшенным зданиям среди гор трупов. Думаю, в этом у ваших людей больше опыта. Мои больше на противодиверсионную работу натасканы.
— Понятно, — хмыкнул Демьянов. — Ваши, выходит, солдаты, а мои — мародеры?
Генерал, похоже, именно это и имел в виду, так как знал историю их злоключений в Новосибирске.
— Прежде чем ехать в город, предлагаю поискать еще в одном месте, — вместо ответа сказал он.
* * *
Автомобили остановились, не заезжая на территорию того, что раньше было воинской частью. Демьянов и генерал с сопровождающими шли первыми, остальные за ними. Все были с надвинутыми капюшонами и в противопылевых респираторах. Хоть и негерметично, но работать не так мешает.
Дозиметрист, пошаманив над прибором, доложил, что уровень радиации не отличается от того, который он замерил в городе. Наземный взрыв годичной давности по сравнению со свежей утечкой из хранилища отработанного ядерного топлива значил не так много.
— Сюда! — генерал Савельев остановился перед поваленным забором и остатками железных ворот с кованной красной звездой, которую почему-то не сменили на орла. Вдалеке виднелись развалины нескольких корпусов. На бетонке, которая одна не пострадала от близкого взрыва, виднелись следы грязи от шин. Кто-то уже наведывался сюда после войны.
— Мы провели тут наверху поверхностный осмотр, — объяснил генерал, — Еще в том октябре, тогда тут еще был неслабый фон. Ничего ценного для нашей миссии там, скорее всего, нет, но заглянуть вниз нужно.
Они прошли мимо неприметного «сарайчика» в основании холма, на который гражданский человек обратил бы внимание в последнюю очередь, приняв за туалет. Здание было когда-то выкрашено в камуфляжную расцветку — остатки краски сохранились на квадрате стены, который в момент взрыва прикрывала открытая дверь. Гермодверь.
«Сооружение №1» — гласила табличка.
Внутри была каморка, действительно похожая на сельский М-Ж. Прелые листья, клочья размякшей бумаги, в закрытом от ветра углу — паутина без паука. Довершая сходство, в полу темнел прямоугольный люк. Деревянная крышка, обугленная и почерневшая, была приоткрыта и под ней виднелась круглая металлическая. Один из людей генерала дернул ее. На шее вздулись жилы, но люк не сдвинулся. Похоже, близкая взрывная волна перекосила сооружение.
Они вышли на свет и двинулись дальше, периодически проваливаясь в грязь по щиколотку.
— Осторожнее, тут вентиляционные шахты!
На территории части действительно было полно технологических колодцев и вентшахт, и не все из них были прикрыты. Демьянов не рискнул бы соваться сюда ночью или зимой.
Они поднялись на холм. Отсюда было видно, что внизу посреди серой бетонированной площадки размером с футбольное поле зияет пролом диаметром около двадцати метров, с загнутыми кверху вздыбленными краями.
— Противобункерным ударили.
Они прошли мимо простого деревянного креста.
— Это не мы сделали, — продолжал Савельев. — Когда мы пришли, тут живых не было, а он уже стоял.
Говорят, в окопах атеистов не бывает. Похоже в ракетных войсках тоже. Но то, что у них была возможность по-человечески похоронить погибших, говорило, что уцелело довольно много народу. Уж точно не один расчет, который находился под землей.
«Сооружение номер 2» оказалось зданием побольше. Здесь располагалась кухня, казармы, караулка, гауптвахта и еще какие-то хозяйственные помещения. Они прошли полуразрушенное здание насквозь, мимо комнат, где когда-то жили ракетчики. В конце коридора оказалась неприметная деревянная дверь с лаконичной табличкой «Потерна №1» и лестницей вниз.
— Здесь кратчайший путь, но там воды по грудь. Вот блин, стихами заговорил. Сейчас только пневмонии не хватало. Нам дальше.
Они вышли из здания с противоположной стороны. Следующее на очереди — сооружение №3, «комната оператора». Домик без дверей, одни лишь узкие окна. В потолке по центру был люк на крышу, в уголке вниз уходили бетонные ступеньки.
— В УКП можно было попасть из нескольких точек, — объяснил генерал. — Одна из них здесь.
УКП, модель.
Попрощавшись с естественным освещением, они зажгли фонари и начали спускаться. Внизу их ждала гермодверь, за ней оказался коридор, разветвившийся еще на четыре. В конце второго слева, куда они повернули по знаку генерала, была еще одна гермодверь. И никаких табличек, указывающих направление. Демьянов, который было подумал, что диверсанту не составило бы труда пройти здесь, взял свои слова назад. Попади сюда иностранный saboteur,[4] он бы хорошо поплутал.
На створке надпись светящейся краской: «расчет задачу выполнил».
Сквозь дыру в потолке пробивался тусклый свет. На полу стояли лужи, поверхность воды была раскрашена во все цвета радуги. Переступая через завалы, они попали в коридор с кафельным полом. В конце его оказалась вторая герма, куда более мощная, которая, похоже, когда-то запиралась сервоприводами. Краска пузырилась от высокой температуры. Как и предыдущие, она была распахнута настежь. За этой гермой, образуя шлюз, находилась третья, такая же внушительная, а после нее — металлический «мостик», протянувшийся над пропастью. Все как один бойцы из Подгорного, проходя, смотрели сквозь решетчатый пол, но не видели дна.
— Осторожнее, не поскользнитесь. Ну, вот мы и на крышке, — объявил Савельев. — Дальше мы не спускались. Под нами находится шедевр советской науки и техники. Когда-нибудь поставим наверху монумент, а пока надо все там осмотреть.
Демьянов кивнул и тоже глянул вниз, посветив фонарем себе под ноги. Где-то очень далеко стояла темная неподвижная вода. Если бы Сергей Борисович боялся высоты, его бы замутило. Ограждения — одно название.
— Сейчас мы на «крыше» капсулы, — тоном экскурсовода продолжал генерал. — Командный пункт контролировал десять установок межконтинентальных баллистических ракет Тополь-М. Раньше тут стояли 15А35, по НАТОвской классификации СС-19 «Стилет», но их заменили четыре года назад. Точка была связана кабелями еще с несколькими, входящими в состав дивизии. Связь с округом и Москвой осуществлялась при помощи хорошо защищенных антенн. Запуск ракет можно было сделать отсюда, из округа или из Москвы. По ситуации. Но в нашем случае его сделали отсюда. Чтоб не изобретать велосипед, сам УКП построен как стандартная ракетная шахта метров сорок глубиной, внутри нее на амортизаторах подвешена двенадцатиэтажная металлическая капсула, тоже очень похожая на ракету.
На ракету из «Незнайки на луне» Носова, уточнил Сергей Борисович для себя, когда генерал протянул ему план. Демьянов не удивился, он знал, что на территории СНГ было минимум несколько заброшенных объектов такого типа. Тайны тут не было — все это давно облазили диггеры, в музеях стояли стенды с макетами таких командных пунктов. Но интуиция и память подсказывали ему, что этот от них чем-то отличается. Но чем? Он не был специалистом, но размещение оборудования показалось ему странным. Слишком много электроники. Слишком сложная система охлаждения. Слишком высокая секретность. Слишком много «слишком».
На стенах висели лестницы, одни стационарные, другие с крючками. Переносные. Ясно, это чтоб в случае обрушения стационарных, у личного состава оставалась возможность выбраться на поверхность через люк аварийного выхода. Рядом виднелись десятки ниш, там были технологические шахты, некоторые из них тоже служили для связи с внешним миром.
Под ними были двенадцать этажей, уходящих под землю.
— Конструкция способна выдержать прямое попадание ядреной боеголовки, — продолжал генерал. — Каждый уровень — круглая комната с оборудованием повышенной надежности. Три расчета дежурили в нем, сменяя друг друга, круглосуточно. Люди могли находиться под землей полтора месяца. Для этого тут был запас продуктов и всего необходимого. Собственно, не «был», а лежит на нижнем уровне. Его тоже можно взять, не оставлять же для археологов. Сдается мне, что он может оказаться единственной ценностью, которую мы тут найдем.
Снаружи по стенам тянулись километры проводов. Демьянову подумалось, что когда-нибудь в далеком будущем этот цветной металл, среди которого явно были и вкрапления драгметаллов — золото, серебро, платина — еще будет использован человечеством.
Справа от кричаще желтой лестницы на стене крепились направляющие — тут был лифт, с помощью которого раньше можно было попасть на любой этаж капсулы. Но теперь лифта не было, и его предчувствие трансформировалось в уверенность.
— Считайте это маленькой тренировкой, — Савельев повернулся к нему, остальные не слышали их разговор. — Наша задача найти любые сведения, относящиеся к Большому Ямантау. Но попутно каждый может принести килограмм 10-15 полезного груза со склада НЗ. На рыло, так сказать. И польза, и испытание.
«Конечно, я предпочел бы взять более подготовленных, — говорил его взгляд, — но негде».
Демьянов оставил это высокомерие и безапелляционный тон на его совести. Сейчас было не до выяснения отношений. Главное было освоиться, обкатать действия отряда в обстановке, приближенной к боевой. Конечно, то Ямантау, которое они ищут, имеет с этим бункером мало общего, но сходство все же было. И там наверняка двигаться по вертикали придется не меньше, чем по горизонтали. Да и иного света, кроме их фонарей, там тоже не будет.
— Вы говорили, что из ваших людей три человека работали монтажниками-высотниками, — напомнил генерал.
— Так точно. И один занимался альпинизмом, — подтвердил Демьянов. — Не промышленным, спортивным.
— Это пригодится. Лифт, как видите, заклинило на нижнем уровне, придется карабкаться по лесенкам, как мураши. Но и это еще не все. Лестницы ниже первого уровня, то ли обвалены, то ли срезаны, чтоб защитить матчасть от расхитителей. Поэтому первым спускаться придется, используя альпинистское снаряжение. И наводить, так сказать, переправу для остальных.
Майор был и к этому готов. Прежде чем придти сюда, они прошлись по магазинам снаряжения для активного отдыха Межгорья. В городе их оказалось неожиданно много, с ассортиментом не беднее, чем в областном центре. Но кое-что они захватили с собой и из Подгорного.
— Зачет по последнему человеку? — спросил Демьянов. — А если кто-нибудь сорвется и сломает шею?
«Почему я ему верю, черт возьми? — подумал он. — А если они перестреляют нас по одному как куропаток на выходе? Может нет никакого супер-убежища, и или есть, но эта синица в руках для генерала важнее, чем журавль в небе?»
— Запишем в боевые потери, — ответил генерал. — Все ценное, что вы там найдете, вы можете оставить себе. Само собой, то что герметично.
«Не учите ученого. И не лепите горбатого, господин генерал. Дешево же вы нас цените. Мы что, по-вашему, наемники, или таджики-гастарбайтеры, которые работают „за жрать“?»
— Даже оборудование? — вслух спросил он.
— А вы что, музей военной техники хотите открыть? — генерал усмехнулся. — Там электроника, но она совсем не нано, и даже не микро. С собой не унести, да и незачем.
— Так она все-таки сработала? — внезапно спросил Сергей Борисович. — Система «Периметр», да?
Генерал замолчал, и Демьянову почудилось в его глазах подозрение.
— Выходит, именно отсюда был запущен ответный удар?
— Больше неоткуда, — ответил Савельев, наконец. — Командную ракету… ту самую, у которой грубо говоря вместо боеголовки передатчик, они запустить сумели, это точно. А уже она, пролетая над районом боевого дежурства какого-то из подводных ракетоносцев, могла подать сигнал. Но это только моя версия. Что касается «Периметра» и его автоматики… Она была отключена в том году, это точно, но не демонтирована до конца. Тут наверху ей целый институт занимался. Ее включить, конечно, не пять минут. Тут дело в том, в руководстве страны давно было две фракции… Реальные, не имеющие отношения к опереточным партиям. Условно «пораженцы» и «оборонцы». Причем отдельные члены: и пешки, и даже крупные фигуры, перебегали из одного лагеря в другой, как крысы, в зависимости от погоды на Олимпе. Доктрина «realpolitik»[5] во всей красе. В тот момент брали верх первые. Либералишки называли систему «Мертвая рука» безнравственной, но только она могла заставить противника отказаться от сокрушительного удара. И заставила бы, если бы была в строю. Ведь даже если бы все, кто мог отдать приказ об ответном, были ударе мертвы, она могла нанести удар. Когда осознаешь, сколько ума, сил и денег вложено в ее создание, кажется, что мы пигмеи. Начнем, вы не против?
— Давайте. Нам еще надо успеть в Ямантау.
Через минуту Демьянов уже отдавал приказы командирам звеньев. Ему тоже хотелось посмотреть на то, что располагалось внизу, но в этот раз он должен был остаться на поверхности хотя бы с десятком бойцов для подстраховки.
* * *
Александр спускался, стараясь выдерживать общий темп, чтобы не мешать ни тем, что двигался впереди, ни спускающимся следом. Только эта мысль — как бы не подвести товарищей — позволяла ему отвлекаться.
С детства боязнь быть запертым там, откуда нет выхода, соперничала у него в душе только со страхом высоты, не доходя до уровня фобии, конечно. А здесь было и то, и другое. Он чувствовал спиной сквозняки даже через ткань костюма Л-1. Почему-то ему вспомнились свои ощущения в погребе с мертвецами, где на него напала крыса. Правда, сам он с тех пор сильно изменился. Страха не было, только азарт от ждущей впереди неизвестности.
Металлические перекладины даже не чувствовали его вес, и, похоже, легко выдержали бы вдвое больший. Они были прочными и неподвластными ржавчине. Какая-то особая сталь? Титан? Он не знал. Теперь, спускаясь в темную яму, все свое внимание Данилов усилием воли сконцентрировал на уходящих вниз ступенях и ярком пятне от налобного фонаря, плясавшем на гладких бетонных стенах огромного колодца и отражавшемся от металлических труб, проводов и штуковин, назначения которых он не знал. Он представил, как видели окружающий мир обитатели капсулы — если смотреть изнутри, за дверью была только узкая металлическая дорожка, ведущая вдоль окружности шахты. Каждый «этаж» — круглая комнатенка, не больше, чем купе поезда. Есть много американских фильмов про то, как пилот стратегического бомбардировщика или офицер на командном пункте сходит с ума и начинает третью мировую. Хотя, это, конечно, художественное преувеличение. Сюда подбирали тех, кто не сломался бы от этой ноши и не дрогнул в нужный момент.
Эти и не дрогнули.
Но полностью освободить голову не получилось. Чем больше он смотрел на это чудо, тем больше изумлялся: как эту здоровую дуру держат в воздухе толстенные тросы-амортизаторы, пусть и как две его руки каждый. Некоторые, из них были порваны и висят, как дохлые змеи. Должно быть боеприпас, проделавший такую дыру в бетонной крышке, хорошо тряхнул эту конструкцию.
Сама «ракета» отклонилась от вертикали градусов на десять, но и это бьет по нервам — даже на этажах безопасность обманчива, все неприкрепленные к полу предметы лежат, того и гляди споткнешься и вылетишь через дверь, за борт.
Стоит ли говорить, как страшновато было на кольцевых площадках.
Чтобы заглушить страх, он думал о чем-то отстраненном. В Сашиной голове восторг перед инженерным гением его народа мешался с неприятием чего-то фундаментального в человеческой природе. Эти бы средства, да вложить в народное хозяйство… А если вообще все армии распустить, сколько освободилось бы и сырья, и рабочих рук, и денег, и умов. Сколько сбереглось бы жизней даже в «мирное» время, когда не было крупных войн, только локальные заварушки. Можно было десять Африк накормить так, что лопнут, на четверть военного бюджета сверхдержав.
В самом существовании оружия массового поражения есть что-то дьявольски неправильное. Однако он давил этого стихийного пацифиста в себе, как клопа, как прыщ на лице. Заставлял того вспомнить, у кого первым появилась атомная бомба и кто не долго думая ее применил. И что единственная альтернатива такому неприятному и грязному делу как драка — это добровольно пойти в рабство.
УКП, командный уровень.
На шестом уровне, где уже не погуляли так, как верхних пяти, огонь и взрывная волна, Данилов споткнулся о металлический ящик, похожий на первую ЭВМ, лежащий поперек комнаты, и повалился на его. Чертыхаясь, вскочил. Что-то хрустнуло у него под ногой. Платы, похожие на старые видеокарты лежали на грязном полу, где до него пробежали уже десять человек. Пожал плечами, глядя на расколотые транзисторы в паутине проводков… или резисторы, леший их разберет. Здесь уже все было осмотрено до него, надо было идти дальше.
Когда они выбрались на поверхность, небо было пасмурным. Была страшная холодрыга, но с них катил градом пот.
В рюкзаках у каждого было по несколько запакованных рационов неприкосновенного запаса — они были не в том положении, чтоб игнорировать даже такие трофеи.
Как и говорил генерал, на нижнем уровне, где трое офицеров 23-го августа сумели запустить многоступенчатый механизм ответного удара, не оказалось ни клочка бумаги, не говоря уже об электронных носителях. Если что-то и было, это уничтожили.
В развалинах наверху, там, где ветер давно разворошил пепел, после детального осмотра нашлась пара сейфов, но и в них не оказалось ничего похожего на схему расположения соседнего объекта, который Демьянову уже казался вымышленным, несмотря на рассказ старого метростроевца. Мало ли, вдруг там действительно урановый рудник…
Похоже в подземном комплексе ничего не знали о другом, находящемся на расстоянии меньше двадцати километров, но относящемуся к другому ведомству.
Оставалось планомерно обыскивать город, где они наметили для себя уже около тридцати зданий, могущих представлять интерес.
* * *
Так получилось, что Данилов был в составе звена, на счету которого оказалась первая находка. Прочесывать город начали с самого КПП. И там же на въезде в город, поисковики, привычные к работе «расхитителей гробниц», у кого глаз наметан на поиск именно таких вещей, обнаружили первую ниточку.
Почему эта «Волга» привлекла внимание Данилова, он и сам не знал. Не черная официальная, а несерьезного кремового цвета. И все же что-то в ней было такое, что заставило его остановиться, выделить ее из длинной вереницы застывших автомобилей.
Данилов заглянул внутрь через покрытое паутиной трещин стекло.
Водитель. Ссохшаяся мумия. Пассажир на заднем сиденье. Этот когда-то был полным, поэтому запашок в салоне еще стоит. Рядом на полу раскрытые документы с красных корочках. Должно быть приготовил, чтобы предъявить на въезде в город. На коленях у него портфель. А там не то бумаги, не то ноутбук, так не поймешь.
— Идите сюда! — крикнул Александр.
Он потянул за ручку и открыл дверь — хорошо, что не заперто изнутри. Наклонился и подобрал удостоверение. На тот двуглавый орел с короной над щитом. А в самом щите, раскрашенном под триколор — держава, символ царской власти.
— ГУСП, — прочитал, опередив Сашу, Петрович. — Главное управление специальных программ президента.
— Это они новые «Калины» раздавали? — попытался Данилов вспомнить программы, с которыми ассоциировалось имя президента. — Или компьютеры с wi-fi ставили в сельские школы?
— Не думаю, что «Калины». И явно не компьютеры с вай-фаями. Я слышал о них. Эта организация курировала строительство и обслуживание защитных сооружений для высшей государственной власти. Короче, прокалывай дырку под орден!
Естественно, ордена ему не дали, да и находка, насколько он узнал, не дала ключика к местонахождению «Волшебной горы». В портфеле были бумаги и все они, как и их хозяин, сгнили до невозможности провести идентификацию. Но Данилов видел, как этот случай ободрил всех, показав, что они на верном пути, а это тоже что-то да значило.
Этот человек, судя по документам, был важной шишкой, чья должность соответствовала званию генерала. А еще ГУСП никаким образом не связан с военными объектами ракетных войск. Этим объяснялось и полное отсутствие информации в штабе дивизии о том, что находится в горе.
Большего Саша так и не узнал, но через два дня они сменили район поисков и покинули Межгорье, перебазировавшись на территорию заповедника.
Часть 2. ТВЕРДЫНЯ
«22. Так сказал Ахура-Мазда Йиме: „О Йима прекрасный, сын Вивахванта, на этот плотский злой мир придут зимы, а от них сильный смертельный холод. На этот плотский злой мир придут зимы, и сначала тучи снега выпадут снегом на высочайших горах на глубину Ардви.
23. Третья же часть, о Йима, скота останется в живых в ужаснейших местах, которые на вершинах гор или в долинах рек в крепких жилищах.
24. Перед зимой будут расти травы этой страны, потом из-за таяния снегов потекут воды, и чудом, о Йима, для плотского мира покажется, если увидят где след овцы.
25. И ты сделай Вар[6] размером в (лошадиный) бег на все четыре стороны и принеси туда семя мелкого и крупного скота, людей, собак, птиц и красных горящих огней. Сделай же Вар размером в бег на все четыре стороны для жилья людей и размером в бег на все четыре стороны для помещения скота.
26. Там воду проведи по пути длиною в хатру, там устрой луга, всегда зеленеющие, где поедается нескончаемая еда, там построй дома, и помещения, и навесы, и загородки, и ограды.
27. Туда принеси семя всех самцов и самок, которые на этой земле величайшие, лучшие и прекраснейшие. Туда принеси семя всех родов скота, которые на этой земле величайшие, лучшие и прекраснейшие.
28. Туда принеси семя всех растений, которые на этой земле высочайшие и благовоннейшие. Туда принеси семя всех снедей, которые на этой земле вкуснейшие и благовоннейшие. И всех сделай по паре, пока люди пребывают в Варе.
29. Пусть там не будет ни горбатых спереди, ни горбатых сзади, ни увечных ни помешанных, ни с родимыми пятнами, ни порочных, ни больных, ни кривых, ни гнилозубых, ни прокажённых, чья плоть выброшена, ни с другими пороками, которые служат отметинами Анхра-Манью, наложенными на смертных.“»…
«Миф о Йиме», Видевдат[7] (перевод И. М. Стеблин-Каменского)Интермедия 4. Духи горы Ямантау
Владимир Бобров нервничал. Бывший вице-премьер страны бежал по коридору, на ходу набрасывая пиджак. Стильные ботинки от миланского дома моды были надеты на босу ногу, ширинку он застегнул только минуту назад, а галстук даже не потрудился завязать. Прическа, за которой он следил даже здесь, тоже сбилась.
К счастью, в поздний час, после отбоя, коридоры были пусты, и никто кроме приближенных не мог видеть этого безобразия.
Десять минут назад локаторы засекли приближение пяти вертолетов, классифицированных как тяжелые транспортники. Все они приземлились к северу от Горы, за пределами слабых средств ПВО Ямантау.
Пока скоростной лифт поднимал их на командный уровень, и.о. президента распекал своего помощника Виталия Акимова за то, что тот не сообщил ему раньше.
— Вы были недоступны, — в глазах главы администрации читалось неприкрытое издевательство.
Лампы в коридорах административного блока зажигались при их приближении, а когда они удалялись, все снова погружалось во мрак. Даже здесь, в VIP-зоне, как они между собой называли 7-ой уровень, действовал режим экономии. Если не энергии, то ресурса ламп.
«Хоть что-то в этой дыре меня слушается, — с горечью подумал Бобров. — Хотя бы лампочки».
При их появлении монтер в синем комбинезоне, копавшийся в электрощите, ушел с дороги и встал у стены, как изваяние. Хорошо еще, что не поклонился.
Бобров чувствовал, что все техники, как и силовики, с трудом прячут ненависть к нему под маской равнодушия. А тех, кто пришел с ним, и вовсе считают кучкой паразитов. Ну что ж, в последнем они правы.
Его личная охрана, два откормленных мордоворота, прибывшие с ним из столицы, едва успевала за коротконогим шефом. Бобров был уверен в их лояльности, но не в боевых качествах.
Акимов, расторопный координатор по молодежной политике, ныне взлетевший до административных небес, шагал спокойно и нагло. Альбина Кулик, секретарша Акимова и их общая любовница, семенила за ними.
Она была выше на целую голову, но Боброву, как Наполеону, это не мешало повелевать ею. Он знал, что паршивец из «гитлерюгенда» при этом часто подсматривает. Тому как главе администрации был открыт доступ и в серверную, и на посты служб безопасности, а во всей Горе не найти места, где не были бы установлены камеры.
Но это шефа только распаляло.
Хотя в последние дни даже хитрые придумки с латексом, костюмчики медсестры и ангелочка, которые она с готовностью надевала, не могли прогнать его мрачные думы. Его, мастера дворцовых интриг, постепенно оттирали на обочину. Генералитет, среди которых выделился генштабист Рыбин и еще два упрямых ФСБшника, грубые мужики, любившие не Верди и Босха, а охоту и рыбалку, постепенно отжимали у него власть. Его, царедворца, в котором жила душа поэта — «сапоги» и спецслужбисты хотели выкинуть на помойку.
Он знал, что его дни сочтены, но понимал всю ответственность, которую возложила на его плечи история. Последний номинальный глава России должен уйти как последний император Византии. Пасть от руки настоящих врагов, в жарком бою, как Каддафи.
Но боя не будет. В случае штурма при любом исходе его сметут. Для отражения атаки военные заберут всю полноту власти. Причем не станут довольствоваться отставкой. Как только мираж легитимности рухнет — странно, что он еще держится — его живьем сбросят в шахту недостроенного лифта. А там пока летишь, можно о многом успеть подумать, всю биографию вспомнить.
Поэтому Бобров принял решение.
Переговоры вел он сам, бегло говоривший по-английски, получше, чем некоторые выпускники Йеля.
— Это временный исполняющий обязанности Президента Российской Федерации В. Бобров. С кем имею честь говорить? — произнес он в микрофон.
— Грегори Линдерман, специальная комиссия по эвакуации при Конгрессе.
Должность тот мог выдумать из головы минуту назад. Ну и что? Он мог назваться хоть специальным помощником Санта Клауса, все равно Бобров не изменил бы свое решение.
— Зачем вы пришли?
— Чтобы оказать содействие в эвакуации Вас и ваших людей. Как и следует из названия нашей конторы.
Судя по лексикону и манере держаться, он был явно из мозгокрутов ЦРУ или еще более засекреченного агентства.
Уловив в голосе собеседника нотку скепсиса, дальше он пять минут разливался соловьем про то, что, несмотря на тяготы войны и гекатомбы жертв, а также несомненную вину РФ в развязывании мировой бойни, правительства держав Коалиции готовы протянуть руку помощи гибнущей стране, содействовать в благородном деле спасения ее лучших людей, нравственной и интеллектуальной элиты, укрывшейся в Ямантау.
— Ведь пока живы они, жива и Россия… Вам будут выделены земли в штате Новый Южный Уэллс, Австралия. Триста тысяч квадратных миль в полное распоряжение.
Движением руки Бобров открыл виртуальную карту, проецирующуюся на стену. Карту, которая до 23-го числа регулярно обновлялась по данным со спутников. Ничего так землица… Но им хватит меньше. Гораздо меньше.
— В данный момент «Владивосток», ваш бывший вертолетоносец класса «Мистраль», чей экипаж капитулировал, в соответствии действующими международными конвенциями введен в состав «Флота мира», — продолжал велеречивый агент. — Он находится у побережья Таймыра, в Карском море с гуманитарными целями. На борту уже три тысячи ваших сограждан, спасенных нами из городов Севера России, и он может принять еще четыре.
«Может, и сможет принять, — подумал Бобров. — Но как вы довезете нас туда? На пяти десантных вертолетах?»
— Но нас больше, чем четыре тысячи, — вмешался в разговор Акимов. Шеф зло зыркнул, но ничего не сказал.
Минутная задержка.
— Оставшимся найдется место на авианосце ВМФ США. Ну же, не тяните.
— Дайте нам полчаса на размышление, господин Линдерман, — стараясь не выдать волнения, ответил Бобров.
— У вас их нет, — хриплым басом проговорил на том конце кто-то другой. — Это полковник морской пехоты Свенсон. Готовьте своих людей к эвакуации, мистер Бобров. У вас есть десять минут. Но ворота лучше открыть уже сейчас.
Против воли Бобров представил этакого матерого викинга. Синие пронзительные глаза, седина в волосах, грубые обветренные ручищи, которыми удобно держать и весло драккаров, и рукоять топора. У его предков была интересная традиция вырезать еще живым людям сердце вместе с ребрами — это называлось «кровавый орел».
— Хорошо. Мы согласны на ваши условия, — произнес Бобров и отключил связь.
Он обвел глазами собравшихся на командном пункте.
— Объявляйте общее построение. Всем, включая дежурные службы и охрану.
— Вы уверены, шеф? — глаза ближайших соратников были наполнены тревогой.
Жить хотели, сволочи. Но приказ побежали выполнять.
— Им можно верить. Это же цивилизованные люди.
Внезапно Бобров почувствовал, как в комнате повеяло холодом. Интуиция и раньше спасала ему жизнь, но сейчас он был готов поклясться, что слышит какой-то звук на пределе восприятия.
На ум ему пришли строчки из композиции «Doors», которую очень любил один из прошлых президентов:
«This is the end… Beautiful friend… The end».Было тихо, но он кожей ощущал, как достигает крещендо бой невидимых барабанов.
Шум в коридоре. Хлопок, в котором Бобров узнал выстрел с глушителем, чей-то слабый всхлип. Ответные выстрелы пистолетов охраны, крики, стук падающего тела.
— Рыбинцы! — запоздало заорал один из бодигардов.
Трясущейся рукой Бобров нажал на кнопку, опускающую аварийные двери — предусмотренные на случай пожара или затопления, они надежно отсекли командный пункт от остального бомбоубежища.
«I’ll never look into your eyes again…»Главный инженер объекта Симченко, вызванный минуту назад по тревоге, был белый как полотно.
— Открывайте внешние транспортные ворота, вашу мать, — Бобров направил на него свой пистолет с золоченой рукоятью, второй протянул дрожащему Акимову.
Но рука у того настолько дергалась, что в последний момент И.о. президента сунул оружие Альбине. Если есть хоть кто-то на свете, кто умрет за него, то уж скорее она, чем этот червь. Но задержат ли эти паразиты (в исконно греческом значении слова — «прихлебатели») хоть на пару минут толпу взбешенных офицеров?
Его человек на энергоблоке в этот момент уже вывел стержни из реактора. Даже если захотят, рыбинцы не сумеют быстро закрыть ворота.
А большинство людей, включая всех гражданских, уже построились в главном зале. Обесточенные лифты, закрытые аварийные двери и погасший свет дополняли картину. Непримиримым будет очень трудно. Да и их всего-то человек сто.
Часть камер слежения внешнего периметра еще работали, и Бобров невольно залюбовался пришельцами с другого континента, которые уже занимали позиции у главного лифта. Они были похожи на роботов, в дыхательных масках, с футуристически выглядящими автоматами. Куда там нашим лапотникам… Этим гостям темнота не помеха, у каждого есть nightvision googles на бронированной башке.
Но внезапно восхищение сменилось яростью.
«Я передал вам все явки и пароли, что вам еще надо? Вы и здесь меня нашли, сволочи? Но мою душу вы не получите. Я ее уже продал тому, для кого вы всего лишь лакеи…»
Кресло в его личном кабинете, куда Бобров забежал, отрезав себя еще одной бронированной дверью даже от своих клевретов, приняло его спину неохотно. Оно было сделано с учетом антропометрических данных другого человека. Тоже невысокого, но более атлетически сложенного.
Это офис был вознесен на высшую точку пробуренных в горе катакомб, словно строители угадали желание заказчика, которым был, конечно, не Бобров.
Перед его глазами был терминал, откуда можно было лично, как дирижеру, контролировать почти все процессы в бьющемся в агонии убежище Ямантау.
Несколько маленьких синих таблеток, которые помогали лечиться от депрессии, были проглочены еще за их ужином с Альбиной и запиты вином, и плевать он хотел на противопоказания.
Палец елозил на спусковом крючке.
— Это конец, — произнес он в коммутатор, обращаясь ко всем еще живым в Ямантау и захлебываясь слезами. Но это были не слезы боли, а слезы творческого прозрения, как у художника, создавшего новую картину.
Они все обещали ему жизнь. И те американцы, и рыбинцы, которые уже прорвались и устроили бойню на командном пункте.
Но они не понимали, что здесь, после Армагеддона, он как никогда раньше понял величие смерти. Ведь Смерть — это не только конец боли и страданий. Это еще и моментальное фото. В смерти человек приобретает вечность, и вечность обнимает человека. Живое тленно, а мертвое вечно. Надо только подобрать подходящий «формалин». Нет, не как для Ильича — можно остаться в истории и без дурно пахнущего тела. Но еще лучше забрать с собой как можно больше.
Наверно, только Нерон понимал это не хуже него.
Бобров знал, что последний акт его драмы должен быть именно таким. Второй роман, который он начал писать уже в Ямантау, так и останется недописанным.
Первый, «Ниже нуля» был в духе Пелевина, про богему и развращенную московскую тусовку, с легким добавлением порнухи и чернухи. В частности, там речь шла о подпольных съемках порнографии с реальным изнасилованием и смертельным исходом. Второй, «Последний рейс Costa Victoria», он начал писать уже в Ямантау, под впечатлением того, что увидел во время своего бегства из столицы. Это был чистый вымысел про тех, кого катастрофа застала на роскошном лайнере в Средиземном море. И крови там было на порядок больше, как и грязи.
Распиленная резаком дверь рухнула, по мягким коврам затопали сапоги.
— This is the end, — повторил Бобров и нажал на спуск. Часть его черепной коробки взлетела к потолку.
Но в последнюю секунду, пока зрительный нерв еще не разорвала свинцовая пуля, он увидел на мониторах системы безопасности, что американские морпехи уже были внутри Горы.
А где-то далеко на севере еще плавали в воде объеденные рыбами тела в спасжилетах с надписью «Владивосток, ВМФ РФ». А глубоко на дне, на богатом нефтью арктическом шельфе лежал разорванный пополам труп первого русского «Мистраля».
Глава 1. Логово
Следующая находка ждала их на склоне горы, уже на территории заповедника, в двух километра от поста егерей, который выглядел так, будто дежурство на нем велось уже после наступления холодов. Сами подозрительно хорошо вооруженные егеря в количестве четырех человек были убиты все как один выстрелами в голову.
А чуть позже один из разведчиков, разглядывая в бинокль гору, заметил металлический блеск на одном из склонов, на высоте приблизительно триста метров над уровнем, на котором располагался город.
Соблюдая все меры предосторожности, они поднялись на каменный карниз. И им повезло. Это оказалась обычная литровая фляга. Когда-то она имела тканевое покрытие, но то ли огонь, то ли вода, очистили ее. Казалось бы, пустяковая находка, мало ли куда текущие с гор потоки в половодье могли ее унести. Во время ядерной зимы и на вершинах пониже Ямантау были снежные шапки. Но в десяти метрах им попался еще один металлический предмет — крышка открытого люка. Им повезло, что они пришли сюда осенью. Зимой она оказалась бы погребенной под снежной толщей, после оттепели — под наносами грязи, а летом ее скрыли бы травы.
Они уже было обрадовались, что нашли вход, но сооружение оказалось всего лишь долговременной огневой точкой. Эта штука, которая в стратегической игре называлась бы «Defense tower» была расположена архи-грамотно. Отсюда с возвышения ее расчет мог контролировать дорогу, ведущую от заповедника к Межгорью. Если смотреть отсюда, то прицеливанию не помешало бы ни одно дерево и ни один бугор на местности, и на пару-тройку километров никто не смог бы к ней приблизиться.
Над землей торчала только бетонная крыша, раньше наверняка прикрытая слоем дерна. Рядом прямо в жухлой траве чернел зев люка, куда вела металлическая лестница.
Внизу оказалось помещение, где с горем пополам могли сидеть несколько человек. Стены были иссечены осколками, а под ногами лежали изломанные разорванные тела — даже не сразу поймешь, два или три. Кости раздроблены, хотя звери сюда, похоже, еще не добрались. Не иначе, гранату кинули сверху. Но кто люк-то открыл? Теперь уже картину было не восстановить.
Боекомплект пулеметов был наполовину израсходован, гранатомета нетронут.
Разведчики с великой осторожностью спустились вниз, осмотрели и простучали каждый квадратный метр стен и пола, но тщетно. Небольшой бункер никак не тянул на убежище для первых лиц, а хранившийся в нем запас питьевой воды, консервов, галет и средств индивидуальной защиты — на государственный резерв.
— «Горчак»,[8] — произнес Демьянов, а генерал кивнул.
УОС «Горчак».
На всякий случай пол просветили металлоискателем, держа в голове, что даже такие оборонительные сооружения могли сообщаться с основным бункером системой тоннелей, но и это ничего не дало.
Кругом должны были быть еще такие. И, слава богу, если все они так же мертвы.
Поиски осложняло и то, что подходы к такому важному объекту вполне могли быть заминированы. Причем если мины расставили уже после катастрофы, то ставить предупреждающие знаки никто бы не стал.
* * *
Как ни береглись они, как ни проверяли каждый квадратный метр почвы миноискателем, а все же дошли до цели не все.
Прежде чем они вошли в потенциально опасную зону, один из спецназовцев проинструктировал их, чтоб шли след в след, как утки за матерью. И только там, где размечено саперами. Все только кивнули с серьезными лицами — мол, плавали, знаем.
Но, как оказалось, и на старуху бывает проруха. Замыкающий — немолодой уже мужик из Подгорного, не салага, служивший в первую Чеченскую, почему-то вздумал на одном участке срезать путь. Вряд ли засмотрелся на дьявольски красивый вид с горы Ямантау. Может, закружилась голова — они были уже довольно высоко, и после ядерной зимы здесь уже чувствовалась разреженность атмосферы.
Данилов, который был двадцатым с конца шеренги, метрах в пятидесяти вверх по склону, услышал хлопок, который принял за выстрел. Видел облачко пыли или дыма, стук не то камней, не то осколков и крик, переходящий в леденящий кровь рев. Не так, как детки ревут — как ревет попавший в капкан медведь. Следом Александр услышал возгласы тех, кто шел позади, обернулся, приподнялся над каменной осыпью.
Живой обрубок — человек без ног сучил тем, что осталось от них, на горной тропинке; жухлая трава вокруг была вся красной.
Потом Саша узнал, что мужику наложили жгуты и дали обезболивающее, но через десять минут он умер. В России невозможно дожить до сорока пяти со здоровым сердцем. В 94-ом тот вместе с другими молодыми призывниками штурмовал Грозный со стороны Ханкалы, но тогда судьба к нему была благосклонна. А теперь почти в географическом центре России нежданно-негаданно он нашел свою смерть.
«А что бы мы с ним делали, если бы он выжил»? — подумал Александр, когда они снова тронулись в путь, выкопав на склоне неглубокую могилу. Подумал без цинизма, хорошо понимая, что на его месте мог бы быть он сам. Что поделаешь, жизнь такая штука, что живым из нее не выберешься. А когда понимаешь, что все мы здесь смертники с отсрочкой исполнения приговора, начинаешь проще ко всему относиться.
Иначе, чем чудом, нельзя было объяснить, что никто из них больше не погиб, пока они не нашли то, о чем рассказывал старик. За это время саперы генерала обезвредили еще четыре мины, что наталкивало на мысль о том, как плотно местность была ими «засеяна».
Вентиляционный ствол отыскался в километре от недавно обнаруженного ДОТа, замаскированный под естественный холм, который сразу показался Демьянову слегка выбивающимся из ландшафта.
Разбрасывая искры, плазменный резак вгрызался в решетку, но сварщик долго не мог справиться с особо прочным сплавом. Остальные держались поодаль — ни к чему рисковать всем.
Металл темнел, покрывался вмятинами, но не поддавался. Это уже были не бутафорские заграждения, призванные отпугнуть или задержать бродяг, журналистов, туристов и самозваных «сталкеров». Тех из них, кто сумел бы обойти кордоны «егерей» с корочками Федеральной службы охраны и снайперскими винтовками. Эти ставились против тех незваных гостей, которые знают, зачем идут.
Майор допускал, что их передвижения фиксируют камеры и датчики. Но деваться было некуда. Может, средства слежения и исправны, но живы ли те, кто сидел перед мониторами и принимал данные телеметрии? В этом он отчего-то сомневался.
Если быть честным, ему больше нравилась мысль, что не живы. Если там есть люди, им вряд ли понравится вторжение.
— Где они брали энергию? — произнес Демьянов, глядя на неподвижные лопасти огромного вентилятора, который виднелся внизу, по ту сторону решетки. — Это ж сколько соляры надо сжечь.
— Думаю, дизель-генератор тут не при чем, — ответил Савельев. — Тут что-то посерьезнее. Геологический характер района не позволяет зафигачить геотермальную станцию… если они не прокопались до мантии, конечно. Поэтому рискну предположить, что внизу работал ядерный реактор малой мощности. А может, и немалой. Если они строили в городе наверху очистные сооружения с таким запасом, под триста тысяч человек, то должны были подумать и о снабжении энергией на перспективу. Не вечно же там сидеть.
— Вы серьезно? — переспросил Демьянов.
— А почему не быть реактору? Этот Ноев ковчег в горе Арарат поболе, чем ледокол или подводная лодка. А реакторы даже на небольшие эсминцы ставили. Эти ребята ведь собирались сидеть там не неделю. И тут кругом столько гранита для экранирования, что на глубине можно хоть нейтрино исследовать, не то что энергоблок поставить.
Понадобился почти час, чтобы справиться с двойной решеткой. Но и это было не последнее препятствие. На глубине пяти метров воздухозаборник отсекался стальной плитой, по виду мощной, как палуба авианосца.
Демьянов с генералом смотрели, как быстрым шагом возвращаются саперы. В городе, где вовсю велись горные работы, они легко нашли взрывчатку, но рассчитать заряд надо было грамотно. Переусердствуй, и можно устроить обвал.
Они были достаточно далеко, и все-таки грохот ударил по ушам. Землю слегка тряхнуло, на КПП «егерей» посыпалось непрочно державшееся в раме стекло. Хорошо, что в Межгорье не осталось никого, кто мог бы задаться вопросами.
Когда пыль немного осела, даже без бинокля они увидели, что с холмика сдуло фальшивый дерн, и он оказался искусственным сооружением, приземистой тумбой из блоков.
Там в ее центре был черный колодец четыре на четыре метра, и ничего похожего на лестницу для спуска в ствол, глубина которого по примерным измерениям была триста пятьдесят метров. Отвесные стены без единой шероховатости.
Здесь уже пригодится и снаряжение, и все те навыки, которые они опробовали в обезлюдевшей ракетной части. В первую вылазку вместе с людьми генерала пошли только те разведчики из Подгорного, которые имели опыт скалолазания.
Но сначала было решено спустить на веревке небольшую видеокамеру. Демьянов и Савельев остались у колодца, остальные отошли чуть дальше.
Несколько раз спуск приостанавливался — спускаемый груз натыкался на преграду, но каждый раз им, то немного вытягивая, то снова вытравливая веревку, удавалось спустить ее еще глубже.
Но когда они вытащили ее из казавшейся бездонной пропасти, камеры на ней не было. Когда это случилось — было неясно. Масса устройства была почти незаметна по сравнению с массой самой веревки. Но очень неприятным им показалось то, что конец шнура выглядел не оборванным, а оплавленным.
* * *
И все же кому-то надо было лезть вниз.
Майор прислушивался и смотрел в черный колодец, глядя, как натягивается под тяжестью спускающихся нейлоновая альпинистская веревка.
«И молвил он, сверкнув очами: — Вперед, орлы! А я за вами…» — вспомнил Сергей Борисович. Сам-то остается в безопасности, пока они рискуют.
На каждом из бойцов поверх защитных костюмов был страховочный пояс и специальная обвязка, при падении распределявшая давление по всему телу.
Из первой вылазки разведгруппа вернулась, слава богу, в полном составе. На глубине всего в двадцать метров обнаружился необитаемый технический этаж, назначением которого была вентиляция и отвод грунтовых вод. И если главный вентилятор не работал, то здесь все не было обесточено, и функционировало. Все системы были сконструированы так, чтоб не нуждаться в человеческом присмотре, а энергия, вероятнее всего, поступало от солнечных батарей, размещенных где-то наверху.
Теперь уже ни у кого не оставалось сомнений — они в шаге от цели.
И всего через пятнадцать минут, после того, как последний из бойцов скрылся из виду, спускаясь в неизвестность во второй раз, внизу тяжко загрохотали выстрелы
Через два часа, которые показались Демьянову днем, над бетонным коробом показалась бритая голова старшего из спецназовцев. Он довольно скалился, рассказывая о том, что им удалось разведать. Демьянов понимал, что устраивать плач Ярославны по подорвавшемуся утром на мине тот не будет. Кто для него незнакомый ему лично человек из далекого Подгорного?
Зато, если раньше шарахались как ежики в тумане, то теперь шли как волки по следу. Просто так никто не будет устраивать такие подлянки. Этим неизвестные защитники этой норы себя выдали с головой.
Потные и грязные, за ним один за другим выпрыгивали из норы остальные.
— Спустились до самого дна. Из трех горизонтальных штреков, которые нам попались, два — обычные горные выработки, голый гранит, закрепленный временной металлической крепью. А вот третья, на глубине минус двести метров — уже интереснее. Там не просто крепь, а постоянная обделка, как в метро, и рельсы проложены.
Демьянов сначала не поверил своим ушам. Рельсы? Под горой? Но в этот момент его больше интересовало, что была за стрельба.
— Сколько вы убили местных? — спросил он.
— Нисколько. Это была автоматика.
Оказалось, на глубине восьмидесяти метров, видимо, кто-то прополз мимо фотоэлемента. И Расположенная в углу конструкция, похожая на паука, начала без единого скрипа разворачиваться в их сторону.
Спускавшийся первым один из бойцов генерала снял рюкзак, метнул прямо в странную штуку, лямки зацепились за металлический кронштейн и, видимо, плотная ткань закрыла чувствительный глазок камеры. И, следуя интуиции, разжал руки и полетел вниз вдоль троса, повис двадцатью метрами ниже на страховочном поясе, успев крикнуть остальным, чтобы не спускались следом.
Вверху начал плеваться свинцом пулемет. Дрянь стреляла еще долго, пока не кончился боезапас.
Вторая сработавшая ловушка оказалась еще злее.
На отметке примерно в сто метров из форсунки на стене плюнуло едкой напалмообразной дрянью, которая в мгновение ока вспыхнула.
К счастью, наученные горьким опытом, теперь первым спускали «муляж» человека в виде набитого тряпками рюкзака. Он и сгорел дотла, а хитрая ловушка оказалась очень хрупкой к ударам прикладом.
Демьянов представил, что было бы, если бы не эта мера предосторожности. Как запах горящей плоти наполнил бы колодец, несмотря на сильную вертикальную тягу. И как вопль обожженного быстро бы стих, а он полетел бы вниз комком обугленной плоти, как птица, попавшая в реактивную струю.
И все же это было в первую очередь психологическое оружие. Оно должно заставить повернуть назад тех, у кого хватило смелости дойти до этой точки.
Кто знал, сколько внизу таких же?
Но они лезли дальше, вжимаясь в стену, пока на глубине ста метров не нашли еще один, на этот раз обитаемый уровень. Вернее, раньше он был обитаемым. Тот самый, с бетонными стенами и рельсами.
В караулке, которая находилась у самой вентшахты, новую дань человеческой жизнью с них чуть не взяла «растяжка» — обычная граната Ф-1 на проволочке, привязанной к двери. Но там же удалось найти терминал, управляющий системами защиты. Оператора не было, свет не горел, но монитор работал и тепловизионная камера передавала изображение из вентшахты. И, судя по надписям на экране, система защиты была активна.
«В активном поиске» — как писали раньше в своей личной информации в социальных сетях не обремененные семьей люди.
Это они и исправили, отправив механизм на покой, выведя из строя заодно еще пару адских машин, которые пока не дали о себе знать.
— Рельсы, — продолжал рассказывать спецназовец. — Обычные рельсы, не узкоколейка. Прошли метров триста в западном направлении, уперлись в завал. Похоже, искусственно сооруженный. В восточном прошли почти три километра. Судя по движению воздуха, там близко выход.
Демьянов понимал, что это шанс. Даже если остальные и смогут спуститься этим путем, никакой груз они вынести не смогут. Поэтому тот тоннель надо обследовать в первую очередь. Вдруг он вел к другому выходу на поверхность, с которого им будет куда сподручнее попасть внутрь?
* * *
Километрах в пяти к западу от Центрального микрорайона Межгорья, практически в лесу, находилась станция, на которой давно не останавливались поезда. Во всех справочниках она значилась как не действующая. Само здание станции — обычное, как на тысяче других пригородных полустанков — было закрыто на висячий замок. Рядом, вписываясь в лесной ландшафт, были разбросаны несколько ангаров, складов и депо. Это здание почти ничем не выделялось на их фоне, и, как и другие, было недавно обшито зеленым пластиком, уже успевшим потемнеть. Но металлическая крыша, отмытая дождями, даже сейчас бликовала на солнце, словно ее специально надраили к их приезду.
Оно имело отдельные подъездные пути, и отдельная ветка железной дороги шла к нему, закрытая от посторонних глаз железным забором. В этом закрытом городе каждый третий успел поработать на том или ином объекте со специальным допуском и поэтому все понимали значение слова «режим», и куда попало не лезли. И если возникла потребность в таких исключительных мерах, значит, на то были причины.
Ничего похожего на сторожевые вышки они не заметили, но это и понятно: большей демаскировки для действительно секретного объекта, который должен иметь вид гражданского, не придумаешь.
— Первый, мы вас видим, — внезапно заговорила рация генерала. — Четко и контрастно. Можем даже выражение на лицах разобрать.
— Давайте быстрее, а то вам не понравится мое выражение, — буркнул он.
Даже если это было преувеличением, система видеонаблюдения оказалась на высоте. До здания было почти полкилометра.
Группа, успешно проникшая в катакомбы Ямантау через вентиляционную шахту, вышла на связь в назначенное время. Без потерь и даже без заметных трудностей они сумели найти мотодрезину и схему тоннеля, а затем доехать по нему до точки, обозначенной как «Гейт». И только выбравшись наверх, они поняли, где этот гейт находится.
— Не пугайтесь, здесь много «двухсотых» железнодорожников. Открываем ворота и ждем вас.
При слове «железнодорожники» Демьянов представлял себе слоноподобных теток и угрюмых пропитых мужиков в оранжевых жилетах, но не молодцеватых ребят с АЕКами, в бронежилетах и с четырьмя бронеавтомобилями. Впрочем, и это им не помогло, когда к ним пришла невидимая смерть, следы которой экспедиции уже встречались в городе.
Электромоторы заработали, и желтые ворота депо беззвучно разъехались в стороны, за ними точно так же открылись еще одни. Здесь их уже ждали волкодавы генерала, взявшие на себя командование группой проникновения.
Миновав не понятно для кого предназначенные предупреждающие знаки, отряд оказался внутри. Бойцы шли уже не в походном порядке, а боевом, хотя здесь все и было разведано. С этого момента бдительность нельзя было терять ни на секунду.
Как оказалось, бригада постоянной готовности 4-ого железнодорожного корпуса со Штаб-квартирой в Екатеринбурге была представлена тут целым батальоном, но тот не успел сделать ни единого выстрела. Было даже неловко грабить этих людей, которые честно выполняли свой долг, но их вооружение помогло бы и выполнению задачи, и, впоследствии, Городу. Даже у тех, кто выглядел в этом здании как обычный работник ж./д., оказалась при себе кобура с табельным оружием. Вскоре было найдено и тело начальника особой станции (он тоже относился к МВД), а также опись находящихся здесь грузов. И если само Межгорье все-таки немного пострадало от мародеров, то до депо те не добрались.
Вооружать людей непривычными для них автоматами майор не стал, но распорядился все собрать скрупулезно. Много боеприпасов и нужных вещей пополнили вещевые мешки. Даже если они не найдут больше ничего, это останется с ними.
В депо стояло десятка три вагонов, некоторые из которых были закрыты маскировочной сетью. Не все они были пусты, как уже знал майор, и некоторые прибыли на станцию буквально за день до катастрофы. Но не это было самым интересным.
В самом углу депо оказалась отгороженная секция. Именно сюда провели командиров разведчики. Здесь на погрузочной площадке притулилась самоходная дрезина АСГ-30, на которой разведчики приехали из тоннеля. Закрывавшие его гермоворота были открыты, пути со стандартной шириной колеи уходили под землю. Рельсы не выступали, а были вмурованы в бетон наподобие трамвайных: при необходимости по тоннелю можно было проехать и на автомобиле.
Демьянов смотрел на пандус, на черный зев неосвещенного тоннеля. Вдохнул носом воздух, и прошел два десятка метров по бетонной дороге в подземелье, глядя на непривычно резкие линии тюбинга. Похоже, чтоб от взрывной волны повреждение снизить.
«Так вот ты какая, настоящая Ямантау».
На чем ехать в тоннель, долго раздумывать не пришлось. На станции оказалось средство, подходившее для этой задачи идеально. Демьянов думал, что разбирается в железнодорожной технике, но никогда не слышал о таких.
Это была автомотриса — самоходный вагон, а точнее даже два, сцепленные вместе. Выкрашен «тяни-толкай» из двух локомотивов, соединенных герметичным переходом, был в маскировочный цвет. Остекления не было даже в кабинах машиниста, буфер явно мог столкнуть с дороги даже средний грузовик, а мог и принять на себя взрыв фугаса. Броня была не гладкой, а ребристой (что-то вроде стелс-технологии?), и не имела ни единой щели. Похоже, здесь круговой обзор тоже достигался с помощью видеокамер. Горб на крыше вполне мог вмещать пулемет, а весили бронелокомотивы наверняка как пара обычных.
Дверь в центральной части одного из них была приглашающее распахнута, подножка, как в пассажирских вагонах — опущена. Рядом беспорядочной грудой лежали несколько тел в камуфляже.
Вообще-то настоящих бронепоездов, как во времена Гражданской и Великой Отечественной, в России давно не было. В ходе двух чеченских войн применяли только импровизированные — автоматические станковые гранатометы и пулеметы ставились на железнодорожные платформы, расчет защищал бруствер из мешков с песком. Чтобы уж совсем осложнить «духам» жизнь, на платформы ставились боевые машины пехоты. Применялись эти спецпоезда, имевшие собственные имена, для чисто оборонительных целей на магистралях. Еще была пара спецпоездов на Дальнем Востоке, остались в наследство со времен напряженных отношений с Китаем. Но все их давно разоружили и списали за ненадобностью. А тут попахивало новой разработкой.
«Поезд президента», как окрестили они его при первом взгляде, внутри не оправдал таких ожиданий. Максимум на что он был похож, это на комфортабельный междугородний автобус. Ни кожи, ни бархата, ни золота, ни картин в коридорах, ни конференц-зала на пятьдесят мест. Все утилитарно и похоже на обычный пассажирский вагон средней комфортности, только хорошо защищенный. До поезда Ким Чен Ира ему было далеко. Демьянов предположил, что он был создан для значимых лиц государства, если не для первых. Но явно не для военных нужд, а скорее, для гражданской администрации, когда она выберется из своих нор в послевоенный мир.
Разведчики между тем снова уехали в темноту, скупо отрапортовав об увиденном, перекурив, поев и, к неудовольствию Демьянова, перекинувшись несколькими фразами с одним только генералом. Исследование подземной железной дороги лишь начиналось. Примерно в двух километрах к востоку от вентиляционной шахты пути разветвлялись, и бог знает, насколько далеко тянулась каждая из двух веток.
Волкодавы из охранного батальона начали проверять одну и проехали столько, сколько могла преодолеть дрезина за двадцать минут.
Поиски осложнялось тем, что у них не было ничего похожего на схему. Это все равно, что археологу будущего исследовать запутанное Лондонское метро. А еще пришлось забыть про обычную радиосвязь. Имевшиеся у них рации для подземной связи не подходили, но даже те, которыми их снабдил предусмотрительный Савельев, давали устойчивый прием только на расстоянии до трех километров. Местный гранит очень хорошо экранировал радиоволны.
В автомотрису правительственную производства «Уралвагонзавода», как звалось, чудище, отряд поместился весь. Еще два часа заняло маневрирование и сцепка — к бронелокомотивам прицепили несколько грузовых вагонов. По настоянию генерала Савельева это были четыре платформы и столько же крытых вагонов. Демьянов боялся, что высота последних не позволит им войти в портал тоннеля, но тот оказался гораздо шире, чем обычный метрополитеновский.
После того как закончили заправлять локомотив и зарядили аккумуляторы, состав двинулся с места ровно и плавно, быстро набрав скорость. Похоже, к этому паровозу можно было прицепить и вдвое больше.
* * *
«Гейт». Ворота. Врата.
Данилов повторил и так, и эдак слово английского происхождения, одновременно знакомое и незнакомое. Почему-то оно ассоциировалось у него только с вратами ада. Не лучше были ассоциации и со словом «портал».
Судя интервалам, через которые пролетали мимо опорные балки, он на глазок оценил их скорость в семьдесят километров в час. Значит, скоро они должны быть на месте. Не могут же эти катакомбы пролегать под всем регионом? Субъективно ему казалось, что они едут сквозь темный тоннель на восток уже много часов.
— А что в западном? — спросил Данилов товарищей.
— Сплошной завал. Похоже, подорвали его. Да и зачем нам в Москву? — хмыкнул Петрович. — Думаешь, там лучше, чем здесь?
Их звено расположилось не в автомотрисе, а во втором вагоне, обычной теплушке, где раньше перевозили не то бумагу в рулонах, не то еще что-то. Спали на полу, туалетной комнаты не было. Кто-то даже хотел запеть блатную песню про «столыпинский вагон», но остальные не поддержали.
Ехали долго. Столько, что Саше при его непритязательности, хватило бы, чтобы отоспаться. Это было разумно, учитывая, что по прибытии времени для сна может не выпасть долго. Но дремать совсем не хотелось. За крохотными смотровыми окошками в полной темноте, которую прорезали только отблески огней локомотива, пролетали метры бетонных стен тоннеля, однообразие которых нарушали только трубы и кабели, кабели и трубы. Здесь внизу все поражало своей капитальностью и ухоженностью. Ни трещинки, ни потека ржавчины. Теперь они точно знали, что и разобранная узкоколейка, и бывшая обогатительная фабрика, и заброшенные строения воинской части на горе Ямантау, которые до катастрофы успели заснять сотни туристов — были не более чем бутафорией. И если в городе наверху витал дух запустения, то здесь внизу все содержалось в идеальном порядке. По крайней мере, до войны, поправил себя Саша.
Внезапно вагон резко, со скрежетом и скрипом остановился. Если бы у них были верхние полки, кто-то мог бы попадать с них.
— Приехали, — проворчал Петрович.
— Пойду, узнаю, что у них там, — Дэн поднялся с места и направился по проходу между лежащими на полу или сидящими на чем попало людьми.
— Всем на выход, — передали по цепочке из первого вагона.
Дверь ушла в сторону, в полутемный вагон проник свет и запах.
Бойцы брали оружие; те, кто разулся, быстро обувался, продевали руки в лямки рюкзаков и выходили из вагонов. На станцию метро. Не хватало только светящегося табло с отсчетом времени до прибытия нового поезда и схемы маршрутов. Иллюзия была полной.
Подошел черед Александра и он, не теряя времени, спрыгнул на бетонный перрон, размеченный флюоресцирующей краской. Тот находился от дверей вагона на расстоянии тридцати сантиметров и значительно ниже, но тут уж было не до комфорта.
Воздух был сухой и лишенный запаха. Он не был застоявшимся — ощущалось его движение в направлении сердца подземного комплекса.
— Похоже, их строили, как старые ветки Московского метрополитена, с расчетом на естественную вентиляцию, — услышал Саша слова Дэна. — Воздуховоды работают за счет разницы давления. Иначе тут дышать было бы проблематично.
Недостатка кислорода он не ощущал, Данилов мог в этом поклясться. Прикинув, сколько они едут под уклон, Саша сделал вывод, что над ними уже не десятки, а сотни метров породы. От этой мысли ему стало неуютно, но не более чем от отсутствия туалета. Вернее, тот мог и быть, но их звено пока не отпускали с бетонного пятачка возле перрона.
— Очешуеть…
— Вы сюда посмотрите.
Иллюзия, наделившая незнакомые вещи чертами привычных, рассеялась. Станция была грузовой, а не пассажирской, и имела мало общего с благоустроенной подземкой.
Лучи прожекторов вместе с фарами локомотива разогнали темноту, пересекаясь высоко под потолком. Где-то высоко над их вагоном нависал кран. Чуть дальше, где остановился локомотив, над путями был проложен металлический виадук.
Половину того, что они назвали станцией, занимал кажущийся хаос контейнеров, связок металлических труб, двухсотлитровых железных бочек. Широкие ленты транспортеров, огороженные сеткой, тянулись во все стороны, исчезая в недрах горы: какие-то горизонтально, какие-то под углом. Черт их разберет, куда они ведут, подумал Александр, на них только ничего не говорящие указатели вроде «24/1». Парень повернулся вокруг своей оси, делая панорамный обзор. Еще в вагоне, не спрашивая ни у кого разрешения, он, как шпион, закрепил миниатюрную камеру, состоящую из одного объектива и карты памяти, у себя на голове, рядом с налобным фонарем. Видеоотчет о спуске в Ямантау будет готов, что бы ни случилось.
— Чего мы ждем? — спросил Данилов у командира звена.
— Похоже, решают, куда идти, — ответил Дэн.
— Разве тут нет схемы всего комплекса?
— Где-нибудь на стене, да? Это тебе что, торговый центр? — хмыкнул бывший сурвайвер. — Видно режим на объекте не предполагал свободного перемещения укрываемых… обычных — по всему комплексу. Надо искать у дежурных служб.
— А где их искать?
— Не твоего ума дело. Ты это, не беги впереди паровоза. Этим сейчас уже занимаются. Наша задача, как я уже сказал, не наступить куда не надо и ноги не протянуть раньше времени. Мы еще понадобимся. Наверно, не как боевая единица, а на подсобных работах. Что нам привычно.
Это не могло не радовать.
— Да, кажись, не с кем здесь воевать, — проговорил Презик, боязливо оглядывая пустую станцию.
Ни одного человека. Ни живого, ни мертвого.
* * *
— Я, понимаю, устали, но это, мать вашу, не повод переть вперед как носороги!
Генерал отчитывал бывалого спецназовца как нашкодившего котенка.
Демьянов видел, как вытянулось лицо у человека, еще минуту назад хладнокровно обезвредившего гранату с выдернутой чекой. Оправдываться, как мальчик, тот не стал, но и не возразил ничего, соблюдая субординацию.
Майор понимал причину злости Савельева. Они еще даже не начали работу, а уже имели потери и могли бы получить новые. Граната Ф-1, просто и незатейливо привязанная проволочкой к дверной ручке, ждала первого, кто воспользуется санузлом. Теперь она лежала на столе обезвреженная, но все еще таящая в себе немую угрозу.
Приподнятое настроение сменило чувство злости и желание перетереть обитателей подземелья в труху. Увеселительной прогулки никто и не ждал, но теперь им надо было идти, каждую секунду ожидая нападения. А это здорово замедлит и без того черепаший шаг. Но они забрались туда, куда забираться не следовало, если хочешь спокойной жизни.
Демьянов вспомнил, как он, пыхтя, поднялся по лесенке в вынесенную на крышу радиорубку. И вслед за дежурившим там бойцом увидел, как потолок тоннеля внезапно прыгнул вверх. Сечение осталось круглым, но диаметр стал немногим меньше двадцати метров. При желании по этой «станции №1» мог бы проехать автокран с поднятой стрелой. Демьянов, вспомнил, как читал, что концерн Рабиновича получил заказ на изготовление нестандартных проходческих комбайнов для строительства объектов к Олимпиаде в Сочи. Выходит, и здесь пригодились.
Но внезапно оказалось, что дальше по рельсам для них пути не было. Тоннель прерывался стальной перемычкой, которая плотно закупорила его, врезавшись в бетон, будто обрушилась на него с силой. Вторая ветка, которая могла быть частью местной кольцевой линии, была заглушена на таком же расстоянии от гейта на станции «Пихты». И открыть их вручную оказалось невозможно. А значит, надо было идти пешком.
Почти сразу после высадки на этот незнакомый берег хреновые вести пришли от дозиметристов. Вопреки ожиданиям, здесь на глубине уровень радиации оказался лишь чуть ниже, чем снаружи на станции, где произвели последнее измерение. А это означало, что радиоактивные воды все-таки проникали в убежище. Значит, времени у них еще меньше. Там наверху радиоактивное облако уже накрывало обезлюдевшее Межгорье и окрестные поселки, откуда ушли даже последние из выживших.
Пока они шли без защиты органов дыхания. Но на глубине скорее всего придется снова надеть маски.
К вечеру было обезврежено восемь ловушек на основе распространенных гранат и мин, и еще десять просто помечены и обойдены. Демьянов отметил, что между двумя ловушками есть большая разница. Огнемет и автоматические пулеметы явно смонтировали до войны. А эти «подарочки» установлены впопыхах и дилетантами.
Но легче от этого никому не стало. Зато чувство опасности лучше всяких командирских окриков установило в отряде железную дисциплину. Помня про присутствие в подземелье людей, способных на враждебные действия, они стали гораздо бдительнее. Все шли вперед в молчании: ни шуток, ни посторонних разговоров даже шепотом. Глаза внимательно изучали каждый квадратный сантиметр пола, стен и даже потолка, уши улавливали и анализировали каждый посторонний шорох.
В системе водоснабжения вода была, она текла из кранов жидкой струйкой — было ясно, что резервуары по-прежнему наполняются водой из артезианских скважин. На постах наблюдения они нашли несколько ящиков с НЗ, но их, как и воду, не тронули. Пить было решено только принесенное с собой, а употреблять в пищу — только то, что лежало большими партиями и в запаянных банках, то есть не могло быть отравлено. Пока они таких запасов не нашли, поэтому обходились принесенной с собой едой.
Час спустя была закончена разведка соседней станции. С первой ее соединял широкий коридор, вырубленный в скальном граните. Выход обозначала собой бронированная будка КПП, непрозрачное стекло имело микрофон для переговоров и панель, куда прикладывался пропуск, но ни одной прорези. Здесь стояли неподвижные стальные турникеты в человеческий рост, поставленные не для острастки безбилетников, а для сдерживания потока людей. А для сдерживания тех, кого и они не остановили бы, к потолку без всякого стеснения крепилась пулеметная турель знакомой конструкции.
По другую сторону пропускного пункта все выглядело более опрятно. Бетонные стены были окрашены в зеленый, лампы упрятаны в плафоны, на пол была нанесена цветовая разметка, обозначавшая какие-то маршруты передвижения — красные, синие, зеленые линии. Тут были стулья, скамейки и даже декоративные растения в пластиковых кадках. Нашелся даже небольшой кафетерий, в котором они решили ничего не трогать.
Предназначались эти площади, скорее всего, для персонала погрузочного пункта. Эта станция была вдвое меньше первой, но даже она была сравнима со станциями Новосибирского метро.
В середине платформы, прямо под несветящими лампами на потолке, кто-то выложил в ряд тюки — большие и поменьше. Похоже, кто-то серьезно готовился к переезду, и Демьянову это не понравилось. Значит, не все в порядке здесь.
Когда они пригляделись, майор почувствовал, как его будто током ударило. Тюки с поклажей там действительно были. Но были и тела людей. Мужчин, женщин и даже детей. Их было не меньше тысячи. Некоторые были в цивильной одежде, некоторые в одинаковых серых комбинезонах с номерами.
— Мрак. Это кто их так?
— Не знаю, — пробормотал Савельев. — Но лучше бы нам с ними не встречаться.
Они шли без масок, поэтому в нос им ударил тяжелых дух разложения. И по виду, и по запаху было ясно, что лежат не меньше месяца.
Один из спецназовцев быстро сделал предварительный осмотр.
— Следов повреждений нет. Похоже на БОВ… Некоторых рвало, были спазмы.
Ну почему нигде, куда они приходят, их не встречают с цветами? Почему везде такая жопа? Кошмар на кошмаре сидит и кошмаром погоняет.
— Срань господня… — выразил он все фразой из американских фильмов.
— Товарищ генерал, — услышал майор голос одного из ракетчиков. — Вижу раны. Нанесены после смерти.
— Укусы, — заключил Демьянов, еще до того, как Савельев отреагировал.
Первым телом, которое они увидели здесь внизу, был страшно раздувшийся труп большой собаки, черной как смоль, с лоснящейся шкурой. На перекошенной морде застыл оскал, на пасти запеклась темная кровь, глаза раскрыты. Ран на ней не было, а значит, она могла отравиться, поэтому лезть к ней близко было бы опрометчиво. Брюхо выглядело не вздувшимся от газов, а тугим, как барабан. И только сейчас до майора начало доходить: собака была не тронута тлением. Просто она очень плотно насытилась перед смертью.
Не только люди могут от страха сходить с ума. Насколько Демьянов знал, доберманы в современной России практически не использовались в качестве служебных собак. Да и нет резона брать их с собой в убежище. Выходит, это был чей-то любимец. У него и ошейник оказался непростой, с монограммой из золота. А этот экземпляр был особенно крупный. Кто мог держать в убежище такую тварину — она же одного мяса жрет как два здоровых мужика? Только тот, кому можно было хоть бенгальского тигра провести.
Герр Доберман, создатель породы, был совсем не добрый человек, а сборщик налогов, поэтому и собака получилась соответствующая. Но при надлежащей дрессировке это преданные охранники, а не дикие звери. И мозги у них в порядке, не хуже, чем у немецких овчарок. Что тут должно было произойти, что ошалевшая псина начала грызть всех подряд? Одно ясно — эти люди к тому времени были уже мертвы.
Но куда идти дальше со станции-некрополя, если ничего похожего на план так и не нашлось?
Зал с покойниками соединялся с широченным коридором, в котором находилось два лифта, большой и малый, а между ними лестничная клетка. Но та была обрушена, явно подорвана саперами. За раздвижными дверьми лифтов, малого и большого, оказалась пустота. Хороши бы они были, если бы хватило дурости кинуться туда не глядя. Из темноты слабо тянуло сквозняком. Снова тревожно затрещал радиометр.
Просветив шахту лифта фонарями, они увидели, как далеко внизу, метрах в двадцати, поблескивает металлом заслонка знакомой конструкции. Задрав головы, они обнаружили такую же и вверху, чуть ближе к себе. Даже лестницы в лифтовых шахтах были перерезаны ими надвое. Кто-то много сил приложил, чтоб отсечь одну часть бункера от другой.
Наверняка существовала другая дорога. Где-то должны были быть служебные тоннели, а еще неизвестно, куда вели конвейерные ленты. Но прежде чем основательно проводить поиски, надо было вернуться в лагерь.
От этих мыслей майора отвлек голос все того же спецназовца:
— Посмотрите сюда.
Они и раньше натыкались на следы. Похоже, в последние недели у людей тут руки не всегда доходили до мытья полов. В зале, как и на самой станции, было сильно натоптано, следы подошв были всех типов — от армейских ботинок с рельефной подошвой до обычных туфель. Но все они были старые, с давно засохшей и окаменевшей грязью. И вдруг среди этого хаоса их ждала тревожная находка — цепочка четких следов. Грязь на бетонном полу была свежей, день — максимум два.
— Всем утроить бдительность, — сказал Демьянов в головной телефон, — Все работы прекратить до нашего возвращения. Мы тут не одни!
Страшное чувство, что они опоздали, заставило прибавить шаг. Профи из охранного батальона ракетных войск физически не могли находиться везде, а майор понимал, насколько уязвимы арьергард и фланги растянувшегося по подземелью отряда.
Они только успели миновать турникеты, когда услышали на соседней станции эхо автоматных выстрелов.
* * *
На грузовой станции Демьянов еще в самом начале распорядился вскрыть несколько помещений. Даже тонкие на вид двери плазменный резак брал неохотно, и, как оказалось, игра не стоила свеч от геморроя. За дверями оказались обычные каптерки, где складировались баллоны со сжиженным газом, ядовито-оранжевая спецодежда со светоотражающими полосами и разнообразный инструмент, вплоть до обыкновенных швабр, ведер и метл. Нашли также помещения барачного типа на восемьдесят койко-мест, где устроили временный лагерь. Туда сносились и трофеи для осмотра.
Пять патрулей по три человека в каждом тем временем обходили станцию. Но когда одна из таких дверей, обойденная вниманием, бесшумно приоткрылась, рядом никого не было. Никто не заметил, как оттуда появилась группа вооруженных людей в серых камуфлированных костюмах и дыхательных масках, и, беспокойно озираясь, направилась к платформе.
Этой стычки могло не быть, если бы они узнали друг о друге раньше. Услышь чужаки голоса, они, возможно, выбрали бы другую дорогу. Но батальон из Подгорного хорошо выполнял приказ о соблюдении тишины. И когда в слабоосвещенном зале чужаки столкнулись с одной из троек, вторая оказалась у них за спиной.
Патруль был предупрежден, что свои не могут появиться с этой стороны, поэтому сразу схватился за автоматы. Но преимущество в несколько секунд решило их судьбу.
Серые вполне мог бы пробиться к своей цели — к путям. Им удалось ураганным огнем срезать и троих, появившихся с другой стороны. Беда их была в том, что они не знали, что на выстрелы стянется еще пятьдесят человек, и их возьмут в кольцо.
Бой в темноте, в которой к лучам фонарей присоединились вспышки трассирующих пуль, был коротким. Кто-то успел лечь на пол, кто-то дополз до укрытия, двое попытались добежать до путей, чтоб спрыгнуть и затеряться в тоннеле. Но когда заговорили два пулемета, шансов у них уже не было. По стиснутым на неудобной позиции чужакам ударил рой свинцовых ос, высекая искры из гранитных стен, оставляя оспины на бетоне и прошивая как бумагу металлические конструкции. Всего через тридцать секунд все, кто успели выбежать на середину станции, были мертвы, и только последние трое из чужаков отступили в темноту за дверью, из которой ранее появились. Но и это их не спасло.
* * *
Первый шок прошел, и Александр мгновенно сориентировался, делая как все. Сейчас, стреляя вместе с остальными по движущимся силуэтам, он не чувствовал такого страха, какой испытал на своем пути до Прокопьевска. Тогда он был один. Теперь не было того холодного комка в животе, который мешал соображать и действовать, только полезный нужный страх, который заставляет сердце биться чаще и быстрее гнать кровь.
Рядом с перекошенным окаменевшим лицом вел огонь. Сам Александр ничего не чувствовал. Ни ярости, ни страха. Даже для того, чтобы испугаться, ему нужно было больше времени. С другой стороны Петрович стрелял, беззвучно матерясь, укрывшись за колонной, стрелял спокойно и деловито, двойками и тройками.
— Одного живым! — прозвучал приказ, но, как видно, запоздалый. Пули уже рикошетили в узком коридоре. Ответного огня с той стороны больше не было.
Дверь начала было закрываться, но, когда оставался лишь узкий просвет, в него ударила граната, выпущенная кем-то из подствольника. В щели вспыхнуло желтым и громыхнуло, дверь вспучило и заклинило.
— Попал, еж твою мать, — произнес сурвайвер Денис, таким голосом, будто выиграл партию в боулинг.
Это было за секунду до того, как тот увидел, что и в их звене недосчитались одного человека.
Презик. Штатный клоун, который должен быть в любом коллективе. Каждому, кого его представляли впервые, он напоминал, что прозвище — не сокращение от резинотехнического изделия, что оно пошло от слова «президент». И его уважали, настолько, насколько можно уважать шута горохового, который фразы не скажет без прикола. Говорили, что он был неплохим человеком. Саша не мог подтвердить, так как не общался.
Пуля калибра 7,62, выпущенная кем-то наугад, пробила стекло маски, раскроила ему череп, и ушла дальше.
Раненых не было. Невосполнимые потери, как он узнал, семь против четырнадцати. Невосполнимые не только для близких — это государство могло призвать хоть миллион, а в городе каждый человек был на счету.
Боевого крещения у него опять не получилось. Он видел силуэты, стрелял по ним, но узнать, убил ли он кого-нибудь, не мог. Тела врагов были так нашпигованы пулями, что трудно определить авторство. Кто-то уже был мертв, кто-то умирал в конвульсиях. Их как раз осматривали.
Только один был жив. Похоже, он был у них пленником. Лицо его представляло собой сплошной синяк, руки были связаны за спиной эластичным шнуром.
* * *
— Они нам выбора не оставили, — словно оправдываясь перед самим собой, произнес Демьянов, глядя то на генерала, то на тех, кого привел с собой из Подгорного.
Но последним не нужны были никакие оправдания, они себя виноватыми не чувствовали. Генерал если и мог его обвинить в халатности, не стал. Самому майору было неприятно, что русские люди снова поучаствовали во взаимном истреблении, облегчая кому-то работу.
Это не могла быть засада. Эта группа наткнулась на них случайно. Даже на лицах тех, кто погиб в первые секунды, было больше удивления, чем страха. Наткнулись, но вместо того, чтобы тратить время на слова, сразу стали стрелять.
Только один из чужаков остался жив. Видно, потому, что после начала стрельбы сразу же упал на пол и спрятался в нишу в стене, которую Демьянов не сразу заметил.
По команде Савельева двое подоспевших вместе с ним к месту схватки спецназовцев начали переворачивать тела убитых врагов.
Под защитными костюмами у всех были легкие бронежилеты «Дефендер». Вооружены были разномастно, но автоматическое оружие было у всех.
Один держался позади других, но уйти не успел. ФСБшный бронежилет для скрытого ношения не помог ему, и он был похож на мешок с говяжьими потрохами от множества пулевых ранений. Мертвая рука сжимала пистолет ГШ-18, стекло маски было в крови, вытекшей изо рта.
Семеро за четырнадцать.
— Вот те раз, — присвистнул Демьянов, вглядевшись в знакомые черты, когда маску сняли. Он видел его пару раз в телевизоре. — Эдуард Боровский, полпред. И что нам за это будет?
— Пожизненный эцих с гвоздями, — на ходу бросил Савельев, размашистым шагом приближавшийся к месту боя. — Да ладно вам, Сергей Борисович. У них было не больше полномочий находиться здесь, чем у нас. Да еще с оружием. К тому же покойный и сам был не без греха. Вон что с человеком сделали. Ну-ка, развяжите его.
По его указанию, один из спецназовцев подошел к пленнику и разрезал путы.
— Представьтесь.
— Артур Войков, служба специальных объектов, — он шепелявил, во рту недоставало нескольких зубов. В другое время от фразы «шлушба шпешальных» Демьянов бы улыбнулся.
— Ваша должность.
— Начальник службы безопасности убежища «Большое Ямантау».
— Звание.
— Полковник.
— Вот и прекрасно. Значит, вы нам все здесь покажете, — Демьянов тоже подключился к допросу. Ему не заботило звание, которое имел этот человек, раз уж он даже с генералом себя держал на равных.
— Покажу все, что сумею, — голос Войкова был твердым, а взгляд уверенным. — Но обрадовать вас нечем.
Снаружи на станции были слышны голоса и шагов. Тела уже убрали, сложив в одной из подсобок. Своих потом вынесут, чтоб похоронить наверху, если только до конца похода их, живых и здоровых, не останется слишком мало.
Теперь она была прочесана вдоль и поперек и освещена прожекторами от края до края. О скрытности теперь нечего и думать, посетовал Демьянов.
«Если кто-то до этого момента еще не знал, что мы спускаемся, теперь нечего и надеяться на это».
Допрашиваемый тем временем замялся, переводя взгляд с одного бойца охранного батальона на другого. Те стояли в молчании, непохожие внешне, но в чем-то сходные, как разнояйцевые близнецы.
— Говори, — кивнул ему Савельев, обменявшись взглядом с Демьяновым. — Они свои. У меня от них секретов нету.
— Два месяца назад командный пункт вывела из строя диверсионная группа противника. Да, того самого.
Он достал из кармана и под пристальными взглядами всех присутствующих положил на стол медную бляху на короткой цепочке.
— Собачий жетон. Dog tag. US Marine. 3rd MARDIV. 3/95.
3-я дивизия морской пехоты, — расшифровал Демьянов. Цифры через дробь обозначали полк и отделение. Базировалась эта часть, если ему не изменяла память в Кэмп Кортни, на Окинаве. Далеко же забрались эти морячки.
— Они устроили в Ямантау зачистку, — продолжал ССОшник, — а перед уходом взорвали три ядерные бомбу ранцевого типа. Хорошо, что торопились. И что мы не дали им взорвать реактор. Тип его вам ничего не скажет, он существовал в единственном экземпляре. Скажут только, что он не расплавился, поэтому утечки радиоактивных материалов не было. Но в остальном дело швах. Тоннели глубокого залегания, а это 80 процентов площади комплекса, опасны для жизни из-за нарушения вентиляции. Отдельные секции затоплены. Есть и такие, вода в которых умеренно радиоактивна.
Последний оксюморон заставил Демьянова хмыкнуть.
— Как им это удалось? Амерам, я имею в виду, — спросил он.
— У них была крыса здесь, и очень высокого полета. Аж из самого кабмина. Она, вернее он, и открыл им ворота.
Савельев присвистнул.
— Ничего себе грызуны тут водятся. Вы, надеюсь, ликвидировали выродка?
— Он сам себя ликвидировал, как Гитлер, когда мы к нему порывались.
— Уточните. «Мы» это кто?
— Генерал-майор Сергей Вениаминович Рыбин. Он возглавил заговор против этой гниды. Нет, заговор… — Войков пытался подобрать нужное слово, — Назовем это спецоперацией по наведением порядка. Но не успели.
-Я слышал о нем, — вставил свою реплику Савельев. — Генштабист, но боевой генерал. — Он жив?
— Погиб в бою.
— Понятно. Ты давай, не запирайся. Рассказывай все, как есть.
— А этот Боровский, он тоже был изменником? — спросил Демьянов, будто положительный ответ на этот вопрос мог дать им моральное оправдание.
— Эдуард? Нет. Он добрался сюда после резни, незадолго до вас. Не предатель, но гад редкий. Чтоб иметь ценность для вербовки надо обладать какой-то властью, а он всю жизнь был куклой на веревочках. Тогда нас, коренных, тут осталось всего девять человек. Я, два офицера, а остальные простые техники. Зря мы ему доверились. Но вначале он нормальный был. А как только понял, что Эдемским садом тут и не пахнет, крыша у него начала клониться наберкень. А люди, которые с ним были… его бывшие партеры по рейдерским захватам, все при погонах, вообще начали звереть.
— Дальше можно и не рассказывать, — прервал Савельев. — В один прекрасный день они решили вас убить.
— Нет. Мы тоже не вчера родились. В последние дни у господина полпреда поехала крыша. И ладно бы просто пил, так он за день вынюхивал целый коксохимический завод. Постоянно говорил: «Мы здесь все подохнем». А это не добавляло желания работать под его началом… Мы попытались убить их первыми, но нам не повезло. Только меня оставили, я был нужен. Я немного помог вам. Вывел из строя системы безопасности. Иначе бы вас покрошили в мелкую нарезку еще на подходе. Но попал под подозрение. Хорошо, что они не знали наверняка, иначе бы я с вами не разговаривал.
- И зачем вы нам помогли? — Савельев посмотрел на безопасника испытующим взглядом прокурора.
— Я сделал вывод, что вы относитесь к силам, которым будет больше прока от содержимого Ямантау. Из моих наблюдений. Я следил за вами, еще когда вы подошли к периметру. Вы продвигались очень уверенно. Вот я и подумал, что вы люди интересные…
В этом незаконченном предложении содержался вопрос, и он был адресован генералу. Тот в ответ представился.
— Вот оно как, — старший безопасник убежища потер подбородок. — Значит, я не ошибся. Что вы ищете, товарищ генерал? Я тут не то чтобы каждый винтик знаю… но многое. Объект постоянно перестраивался, а техническую часть курировали совсем другие люди, их уже нет. Но постараюсь вам помочь.
— Мы ищем оружие, — немного помедлив, ответил Савельев.
— Стрелковое? Здесь его полно. Есть даже законсервированная боевая техника. Хотя ангары и гаражи больше всего пострадали от ударной волны и вспышки.
— Ядерное оружие. Оно должно у вас храниться в виде транспортно-пусковых контейнеров.
На этот раз молчание освобожденного пленника длилось еще дольше.
— Даже не спрашиваю, откуда вы знаете, — Войков явно был потрясен. — Скажу только, что помогу, чем смогу. Но, скорее всего, мы опоздали… Они наверняка приходили за этим. Да не полпред, а американцы. Ладно, господа, я с вами поделился, теперь вы не потрудитесь… Как там наверху?
— Радиоактивный ад, если кратко, — ответил Демьянов. — Да не бойтесь. Не по всей стране. Но над всем южным Уралом из-за взрыва на «Маяке». В остальных местах в основном уже все очистилось. Жить можно.
— Это радует. Ад, говорите? Это похоже на то, что вы увидите в Ямантау. Только добавьте ледяную воду и недостаток кислорода.
— Не надо нас пугать. Лучше расскажите, как открыть эти долбанные заслонки на путях.
— Открыть можно вручную. Там есть механизм. Но разблокировать — только с запасного диспетчерского пункта, а это далековато.
— Ничего, ноги не натрем, — Савельев уже поднимался со стула. — Ведите.
Их новый знакомый не слукавил. Распахнув герметичный люк в полу, он, как и думали Сергей Борисович, повел их по узким сервисным тоннелям. Без него они, может, и не заблудились бы, но потратили бы дни на разведку этой сети. Они следовали за ним, держа его на прицеле — генерал, майор, трое «волкодавов», за ними еще десять. Остальные остались на станции, в еще большем
— Те люди в большом зале… Что это с ними случилось? — спросил Демьянов, когда они двигались по узкому переходу, где проходили толстые запотевшие трубы. Не то отопление, не то канализация.
— Они умерли, — съязвил Войков.
— Это я понял. Но как? И кто это такие? — терпеливо вытягивал информацию Демьянов. Ему вспомнился сериал про доктора-мизантропа. Но дал себе слово быть снисходителен к этому показному цинизму, пока тот не мешает делу.
— Соль земли и сливки общества. Не все, конечно, сюда добрались, но некоторым повезло.
— И кто же это их так? — майор вспомнив страшную кучу малу.
— Дезинсекторы. Патентованные ассенизаторы.
И Войков, который из-за своей всклокоченной шевелюры и общей неопрятности у Демьянова все больше ассоциировался с доктором Хаусом из одноименного кино, снизошел до разъяснений. Рассказал, как всем обитателям бункера было приказано построиться на центральной станции, с вещами: якобы для подготовки к эвакуации. К тому времени сам Бобров в бронированном коконе уже выбил себе мозги из наградного пистолета, и захватчики распоряжались в Ямантау как у себя дома.
Но эвакуировать никого не стали. Вместо этого отправили всех неожиданно для них — но вполне предсказуемо для Войкова — туда, где никакие вещи не нужны. Сделано это было с помощью нервнопаралитического газа. Уже после штурмовая группа морских пехотинцев растеклась по подземелью, ликвидируя очаги сопротивления. К тому времени Рыбин был мертв и единого фронта, чтобы противостоять им, не было. Но кто-то еще сопротивлялся, а кто-то просто прятался. И тех, и других травили как тараканов гранатами с газом или сжигали из огнеметов. Но и последние защитники огрызались, убив как минимум пятерых морпехов, похожих в своих тактических бронежилетах и экипировке на космодесантиков.
Это только считая тех, чьи их враги не сумели отбить и забрать. Ориентировались эти гады в бункере прекрасно — наверно, изучили планы задолго до операции. А с центрального командного пункта они получили доступ к системам наблюдения по всему комплексу.
Но они не могли находиться здесь вечно, и это спасло тех девятерых. Последние защитники забаррикадировались в одной из тупиковых выработок. Чтобы затруднить передвижение чужаков по бункеру, они вывели из строя лифты, лестницы и сумели перегородить аварийными заслонками тоннели. Последнее и спасло Ямантау от полного разрушения.
А через четыре часа, когда незваные гости уже улетели прочь на своих вертолетах, подземелье сотряслось от серии страшных взрывов. В сотне мест массивные обвалы рассекли туннели, уменьшив площадь комплекса вдвое. Тут и там прорвались в бункер подземные воды и вода из поврежденных резервуаров. Ударная волна, ревущее пламя, тысячи тонн породы и кубометров воды уничтожили почти все, что было здесь собрано.
Один из фугасов взорвался на командном пункте. И хотя многие системы дублировались, а другие были автономны, Ямантау после этого перестало существовать как целое. Бункер под горой превратился в сеть едва связанных между собой пещер с остатками инфраструктуры.
Пока они шли, Демьянов продолжал расспрос.
— Что с лифтами? Только не говорите, что они упали.
— Да это я их уронил. Сделал скоростными, но только в одном направлении. На одном как раз гады поднимались. Помню, как вопили, аж жалко стало. Нам сюда, господа.
Канализационная труба извернулась как змея и пошла вверх, а вместе с ней и тоннель. Карабкаясь по скобам на стене, они поднялись на высоту десятиэтажного дома, из чего следовало, что по вертикали комплекс был так же растянут тоже значительно.
Демьянову не понравилась гулкость шагов по скобам, и он сделал знак следить за проводником в оба. Руки тому связать было нельзя, но за каждым шагом его наблюдали сразу двое, а лез он не первым и не последним, а в серединке.
— Вот он, диспетчерский пункт, — наконец, объявил Войков, аккуратно отодвинув металлическую решетку. — Милости прошу.
* * *
В освещенной бледно-желтыми лампами аварийного освещения комнате с обшитыми металлом стенами было несколько вращающихся кресел и два стола. Остальную часть помещения занимало оборудование.
Войков включил широкий экран, его свечение сразу раскрасило комнату в необычные тона.
На заставку кто-то поставил российский герб. Операционная система была не «Windows», но все смотрелось как обычно — рабочий стол, файлы, папки. Пальцы сотрудника ССО быстро бегали по клавишам. Демьянов вспомнил, как читал про разработку на базе Linux специальной операционной системы для вооруженных сил. И правильно. Не дело это, чтоб операторы, запускающие ракетные ужасти, пользовались буржуазными «Виндами», как какие-нибудь менеджеры.
На минуту система зависла, но ее оператор что-то почистил в кэше, и все заработало.
— Маленькие накладки, — пробурчал Войков. — Даже сюда добрались вирусы и трояны. Запишите себе парочку на флэшки, пусть живут, хе-хе.
Демьянов подумал, что даже в это глупой шутке есть смысл. Все это теперь история. И вирусы, Такое же свидетельство культуры прошлого, как глиняные таблички шумеров.
Наконец, на свободную стену спроецировалась трехмерная схема комплекса. На самый большой монитор вывелись ее двухмерные проекции. Разные тоннели были расцвечены всеми цветами радуги, отчего схема походила на флаг движения LGBT.
— Это то, что было.
Войков нажал несколько кнопок. Линии истончились, изображение стало прозрачным, и на него наложилось второе.
«А это то, что есть», — и без подсказок понял Демьянов.
— Бомбы… точнее, фугасы были заложены вот сюда, — ССОшник отметил световым пером прямо на схеме четыре точки, которые тут же налились красным, — Заложены с точным расчетом для нанесения максимальных повреждений. Еще до взрывов были опущены защитные перемычки, которые вы и видели.
Но и они не смогли заметно уменьшить ущерб от четырех двадцатикилотонных бомб. Точнее, фугасов.
— Это хорошо, что вы при костюмах, — продолжал безопасник. — Правда, ваши маски тут не пригодятся, вам понадобятся дыхательные аппараты и кислород. Не пейте воду из местных водопроводных сетей. Они еще функционируют, но резервуары, куда вода поступает из скважин, небезопасны. И остерегайтесь мин-ловушек.
— Это все мы и сами поняли, — махнул рукой Савельев. — Рассказывай дальше, и ничего не забудь.
Глава 2. Налет
Она плюхнулась на диван прямо в обуви и закурила. Денек выдался тот еще. Даже при их обычном графике, такого не было давно.
С утра осматривать и слушать стетоскопом худых анемичных малышей, потом читать старшим школьникам лекцию о вреде употребления алкоголя и правилах гигиены.
Потом ассистировать коллеге при несложной, но неприятной операции на ноге рабочего, который покалечился при погрузке леса-кругляка. Именно такими и были большинство травм в городе. Не боевыми ранами, не покусами зверей и даже не отравлениями, а самыми обычными — бытовыми и производственными. А это, как ни крути, показатель мирной жизни
Разумеется, она уставала. В городе был сильный дефицит медработников. Странно, но факт: еще в Убежище собралось видимо-невидимо студентов технических вузов, одних кандидатов наук было человек двести, не меньше двадцати докторов наук, один академик, но не было ни одного окулиста и всего один стоматолог. Были математики, химики, инженеры, ракетостроители, физики-ядерщики. Гуманитариев было меньше, но тоже хватало с избытком. Имелись и юристы, менеджеры и даже мерчендайзеры. Но если оценивать значимость отдельного человека для всего подземного сообщества, один стоматолог стоил всех вышеперечисленных вместе взятых.
Бориса берегли как зеницу ока. Он был уже немолод, и сердце у него пошаливало, поэтому Совет настоял на том, чтобы он понатаскал самых способных медиков в том, что касается лечения зубов. Мария тоже была в их числе. Теорию она знала еще с мединститута, а вот с практикой были проблемы. Несколько уроков пошли ей на пользу, хотя до совершенства еще очень далеко.
А как иначе? Случись с ним что, — и всем им придется лечить зубы наговорами, приговорами и заговорами, как в старые добрые времена.
Завтра утром надо было идти читать лекцию молодежи. Неужели сама она уже не относится к этой категории?
«Готовить себе смену» — жуткая фраза, но, если подумать, все они должны были принимать во внимание тот факт, что они не вечны. На город надо обучить в объеме знаний фельдшера минимум человек сто, а лучше двести.
В полдесятого в здравпункт пришел на своих ногах второй за этот день пациент. Выглядел он неважнецки. Жаловался на тошноту, понос и температуру. Чернышева, как и любой на ее месте, в первый момент подумала на острую лучевую болезнь, которая в продромальном периоде давала именно такую картину, но интуиция и опыт заставили ее засомневаться в диагнозе.
После долгих расспросов пациент признался, что употреблял консервы, которые «нашел в подвале одного из домов на окраине».
Маша не поверила в эту сказку. Как минимум он должен был покинуть городскую черту, где все давно было зачищено. Но, может, и не он сам ходил. Даже ребенок знает, что в городе действует черный рынок, который осуществляет свое распределение, параллельное системе пунктов раздачи.
По хорошему счету, надо было сообщить, кому следует. Тому же Масленникову.
Но не хотелось подводить людей. Ведь если устроят показательный «шмон», то полетит много голов. Узнают и про незаконные вылазки, и про неучтенный «хабар», а этим занимаются не только пропащие люди.
Даже если продукт был в герметичной упаковке, это ничего не значило: при неправильном хранении за это время он мог превратиться в мину замедленного действия. Хотя даже насчет сохранности упаковки этот дурачина поручиться не мог.
Так как тяжелой дегидратации не наблюдалось, внутривенное вливание солевых растворов можно было не назначать, а ограничиться тетрациклином. Жалко, конечно, тратить. Антибиотиков мало осталось, а этот бы и без них выздоровел: ну, пропоносило бы его с недельку и отпустило; с виду он бык здоровый. Но врачебный долг превыше всего. Пока, слава богу, никого тяжелого нет, можно и его госпитализировать на пару дней. А там пусть идет работать. Добрая она была в этот день.
Прогноз был, в общем-то, благоприятный.
Да, теперь работалось легче, чем в Убежище. Воспоминания о тех днях до сих пор иногда посещали Машу, да и ее коллег тоже. Тогда обычный график включал в себя несколько осмотренных покойников в день. Тогда она и сама уставала так, что по вечерам цветом лица сама напоминала труп.
Тогда, в страшные первые дни в убежище Машеньке, тогда еще Чернышевой, а не Богдановой, приходилось иметь дело с сотнями больных, и чтобы привести в порядок нервы, пить приходилось не только валерьянку.
Здравпункт и мертвецкую соединял длинный и узкий коридор, который шел параллельно главному. Медработники мрачно шутили по этому поводу, что более здравую идею невозможно представить: пациенты идут в здравпункт, а оттуда сразу препровождаются в морг, не создавая ненужной паники снаружи.
Но эта шутка не имела под собой реальной почвы: катить каталку или нести носилки по узкому проходу было нереально — в нем не разойдутся даже два человека средних габаритов.
Однажды, день на десятый, к ней привели девочку лет восьми с головной болью, сухим кашлем и отсутствием аппетита. Девочка оказалась ее тезкой. Чернышева измерила Машеньке температуру: 37,3 и успокоила родителей, сказав, что это, скорее всего, ОРЗ и никакой опасности нет. В Убежище, с его постоянной сыростью и холодом, это был самый распространенный диагноз. Порекомендовала соблюдать постельный режим, пить больше жидкости и т.д. и т.п. Голова у нее в тот момент была занята совсем другим: на вечер была назначена серьезная операция на получившем сильные ожоги поисковике, ничего подобного она раньше не делала и даже не видела. «Мария Александровна» пропустила мимо ушей слова девочки про «мурашки по коже», посчитав это следствием повышенной температуры. Также заключил и ее старший коллега, находившийся рядом.
Только потом она вспомнила, как называется этот симптом: парестезия, и он может являться признаком заболеваний нервной системы. Таких, к примеру, как бешенство. Это уже потом, когда через неделю маленькую больную уже не привели, а принесли на руках. Что-то странное творилось с ней: ее трясло и подергивало, она не могла усидеть на месте ни на секунду, и матери пришлось крепко держать дочку за плечи, чтобы Мария Александровна смогла осмотреть ее и прослушать. Теперь стало ясно, что предыдущий диагноз был неверен. Именно тогда Маша увидела на запястье затянувшийся укус явно крысиных зубов. Зря они не сказали ей об этом раньше.
В Убежище не оказалось антирабической вакцины,[9] чтобы осуществить экстренную прививку. А когда ее нашли, было уже поздно. Девочка была обречена на медленную смерть и все, что могли сделать врачи, это облегчить страдания уколами обезболивающего.
В тот день было довольно мало больных на стационаре, и девочку положили в отдельную палату. Как только Машеньку вынесли из ярко освещенного кабинета в полутемный коридор, она сразу успокоилась и перестала дрожать. В палате было еще темнее: 50-и ваттная лампочка под грязным плафоном почти не давала света. Ее давно бы надо заменить, но все руки не доходили.
Чернышева навещала ее регулярно. Скоро она заметила, что, стоит ей открыть дверь в коридор, девочка зажмуривается, вздрагивает и отворачивается. Громкие шаги санитаров за дверью, голоса, попытка поправить одеяло или измерить температуру — все вызывало у нее дрожь и крики.
Чернышева знала, что инкубационный период у бешенства длится в отдельных случаях до года, но только наступившая на третий день после госпитализации гидрофобия развеяла все иллюзии. Это был приговор, и никто не мог ничего изменить. Иногда наступали краткие светлые промежутки, и казалось, что девочка идет на поправку, но все они сменялись ухудшением. В понедельник у больной началась повышенная саливация: «пена у рта», она отказывались от воды и пищи, температура поднялась до 40,6°С. Наступил паралич лицевых мышц и голосовых связок — она больше не кричала, а только молча лежала, отвернувшись к стене.
Чернышева все еще пыталась сделать все, что в ее силах, но в ее силах было только продлевать агонию и оттягивать неизбежный исход. Она еще верила. Она знала, что имелись случаи полной ремиссии бешенства даже на стадии острого энцефалита, пусть такие случаи можно перечислить по пальцам. В пятницу девочка умерла от апноэ. Чернышева знала, что в случившемся не только ее вина, но… разве это имеет значение? На ее глазах умерло много людей, сотни, пожалуй, но ни одно лицо не задержалось в ее памяти так долго, как это. И всего один вопрос не давал ей покоя: «Почему?»
Тогда она во второй раз почувствовала свое полное бессилие и беспомощность. Когда маленькое тельце завернули в простыню и отдали родным проститься, она закрылась в комнате и вливала в себя алкоголь до тех пор, пока не провалилась в приятную темноту. Забытье было неполным: перед ней проносились какие-то обрывки прошлого, кто-то звал ее по имени, она с кем-то говорила, о чем-то спрашивала, смеялась. Постепенно куски сталкивались, наслаивались один на другой и группировались в целые эпизоды. Потом она увидела как бы себя со стороны, в белом фартуке, с белым бантиком — выпускницу средней школы №8, рассказывающую дурацкий стишок на сцене актового зала.
Вокруг был свет, она слышала голоса людей, которых не видела со дня окончания школы. За окном светило солнце, пели птицы, проезжали машины. И во всем этом не было места распухшим мертвецам, обгорелым костям и умирающим детям. В этом солнечном мире все это казалось бредом сумасшедшего. Она уже начала верить в то, что ничего не было.
Да, хоть теперь работа тоже не сахар, но с тем, что было не сравнить.
В ее обязанности заведующей отделом санитарии и здравоохранения входила регистрация смертельных случаев в городе и присоединенных территориях, а также составление краткого отчета по каждому.
Самыми частыми причинами смерти были сердечная недостаточность и онкологические заболевания, немногим реже инфекционные, вызванные ослаблением иммунитета вследствие облучения, но за всем этим, конечно, стояло истощение и недостаток питания.
Маша терпеть не могла бумажную часть своей работы, которая, как ей казалось, никому не приносит пользы. Но если подумать, бывали в ее трудовом распорядке моменты и похуже. Девушка вспомнила о своем позавчерашнем визите в «лепрозорий» с проверкой. Так они по-доброму называли туберкулезный диспансер. Всех больных в открытой форме изолировали, чтобы не допустить вспышки эпидемии в городе. В Убежище бог каким-то образом уберег их, но теперь болезнь вспыхнула с новой силой. Из содержавшихся там тридцати человек четверть скорее всего не доживет до весны. У одного был кашель… очень плохой, лающий, идущий откуда-то изнутри. И еще этот яркий румянец на мертвенно-сером лице.
Палочка Коха (очевидно названная в честь министра, при котором уровень жизни упал до рекордных показателей) была коварна и адаптировалась к антибиотикам быстрее, чем когда-то компьютерные вирусы — к защитным программам. Курс лечения занимал до полугода и стоил дорого. Лекарств не то чтобы не хватало, но и избытка не было. Поэтому не раз и не два в курилках она могла слышать людоедские разговоры об эвтаназии. В том числе и от врачей. Кроме того, туберкулез — социальная болезнь. Если бы у них была нормальная еда: овощи, зелень, фрукты, мясо… шансов было бы больше. Если бы да кабы. На протяжении всего инспектирования ей было не по себе, несмотря на стерильную маску, халат, бахилы, постоянную санобработку помещений и кварцевание на выходе.
Рабочий день, наконец, закончился, но она не торопилась домой. Знала, что Володя опять задержится в Мэрии — он об этом ее предупредил. Значит, можно еще посидеть и доделать неоконченные дела.
За окном наступил вечер, затем его полусвет постепенно померк, за окном светил только фонарь и далекие окна, за одним из которых сидел, погруженный в государственные дела, ее муж.
Одно радовало в такой работе — никто ее не проверял и не контролировал, не стоял над душой. Чтобы немного отвлечься, девушка решила сделать перерыв и попить кофе с сухарями, попутно перелистывая старые глянцевые каталоги компании «Stratford-on-Avon» за июль 2019 года.
Какая же красивая была жизнь… Маша вздохнула, чувствуя подступающий приступ ностальгии. Все это они потеряли. У нее в комнате стоял целый ящик с всевозможными косметическими средствами для любого места на теле: питательные шампуни, лаки, краски для волос, всевозможные кремы, гели и муссы, грязи, тушь, блеск для губ и для тела… и еще много чего, чем пользовались женщины на протяжении веков, чтобы дурить мужчинам головы. Владимир постоянно грозился вынести половину этого добра на помойку, но только шутя.
На мгновенье ее взгляд задержался на прическе, которая была у рыженькой модели на обложке. Машенька была уверена, что она бы и ей пошла. Но точно так же она была уверена в том, что никогда себе такую не сделает. Не потому, что в городе был дефицит парикмахеров (один имелся) и средств для укладки волос. Просто это слишком непрактично. Настолько, что даже смешно.
К тому же вызывала неприятные воспоминания.
Чернышева расставалась с волосами не в одночасье, а в течение первого месяца после катастрофы. Хотя потеря волос была катастрофой сама по себе. Чтобы избежать приступов суицидальной депрессии, она нашла в одном из домов на поверхности подходящий по цвету и форме парик.
Уже через неделю на макушке прорезались новые, которые больше напоминали щетинку, но уже были черными. Странно, что не седыми. Вроде бы никто тогда не заметил подмены. Мужики и подавно. Это был ее секрет: несмотря на то, что многие ее знакомые тоже лишились шевелюры, им незачем было знать, что и она подвержена этой напасти
— Это только между нами. Правда, лысик? — говорила она тогда своему коту, и, казалось, голый сфинкс понимающе улыбался.
Теперь его было не узнать, он раздобрел и заматерел. Грозой мышей так и не стал, зато приобрел вальяжность домашнего любимца китайского императора. Даже Владимир иногда был не прочь погладить его и почесать ему загривок.
Да, сколько всего уложилось в этот год… Всего год.
Во всем этом была некая глобальная несправедливость. Почему ее лишили того, что было у тех, кому повезло родиться раньше? Почему ей не дали нормально погулять молодость? Пусть бы этот гребаный Армагеддон произошел лет на тридцать позже. Где тот урод, из-за которого ей пришлось почти год гнить в земляной норе, вместо того чтобы нежиться на пляже?
Но где ж его найдешь, этого гада.
* * *
В этот момент раздался стук в дверь. Девушка со вздохом отложила журнал и, скрепя сердце, отправилась смотреть, кого там принесла нелегкая. Идти ей было по-настоящему лень, тем более что кофе, уже вторая чашка, безнадежно остывал; но служба есть служба.
Кого же это принесло?
Дверная ручка повернулась несколько раз, но не в ту сторону. Знакомый голос за дверью выругался. Это явно был не очередной больной.
— Сколько раз надо повторить? — крикнула девушка с непритворным раздражением. — На себя!
После этого он, наконец, справился с задвижкой и вошел.
— Ого, какие люди и без охраны.
— Привет, сестренка. Чё-то ты не в духе сегодня… Дай, обниму тебя.
— Очумел? — она отстранилась, уворачиваясь от его рук. — Забыл, кто я теперь? И с кем?
— Как знаешь, — слегка разочарованно произнес Серега Морозов. — Этот твой штандартенфюрер, конечно, мужик суровый, но о старых корешах тоже забывать не надо.
— Так ты ко мне или адресом ошибся? — Мария нехотя подняла на него глаза от журнала.
— К тебе.
— Я слушаю.
— Почифирим? — предложил гость. — Можно и чего покрепче.
— Да ты прям как Винни-Пух. «И того и другого, и можно без хлеба…» Скромнее надо быть, — произнесла Богданова, в девичестве Чернышева, показывая, что подхода к ней не найти. — Будешь еще мою заварку переводить. У тебя дело какое или просто зашел?
— Дело на полмиллиона.
Морозов протопал по комнате, засунув руки в карманы, надув щеки и придав лицу выражение, как он думал, непомерной крутизны и вольготно расселся в ее кресле. Маша скривилась, но ничего не сказала. Постоянного поста охраны в здании не было. А зря.
Серега Морозов, также известный как Морозко был одним из тех, с кем она делила воспоминания о первых днях в Убежище. Особой теплоты она к нему не чувствовала, но и негатива тоже. Простой нормальный парень, не обезображенный воспитанием. Росту он был среднего, телосложения крепкого. Про таких говорят: неладно скроен, да крепко сшит. У него был массивный квадратный торс, кривые ноги, непропорционально длинные руки, выдающаяся нижняя челюсть, приплюснутый боксерский нос и довольно низкий лобик. Картину дополняли маленькие бегающие глаза под сросшимися бровями, похожие на маслины. И последним штрихом был длинный, хотя и бледный шрам на левой щеке.
«Тюрьма? — любил он говорить. — Бывал я там раз. Но меня оттуда выгнали за плохое поведение». Ему обычно не верили, хотя в подтверждение он демонстрировал татуировки, похожие на блатные.
Великий криминалист Чезаре Ломброзо посчитал бы его доказательством теории преступного человека, но это был всего-навсего недоучившийся менеджер, и его самым серьезным правонарушением было разбитое окно.
Вот с такими субъектами Чернышева когда-то водила знакомство. Чем-то они привлекали ее раньше. Может, с ними было не так скучно. А теперь они казались ей просто сопляками, заигравшимися в крутых парней. Реальность спасательных операций в городе показала, что совсем не такие обычно показывали себя молодцами.
Надо было давно разорвать старые связи, послав их всех раз и навсегда к собачьей матери. Теперь она расплачивалась за это упущение необходимостью отваживать каждого в отдельности. Владимир, если бы увидел, спустил бы таких гостей с лестницы, а ей бы потом весь день канифолил мозги разговорами о «порочащих связях».
Поэтому она и не хотела поднимать шум, а надеялась дождаться, пока он уйдет сам.
— Ну так что, идешь с нами в Новосиб… за покупками? — второй раз повторил свое предложение Морозов. — Маршрут безопасный. Халявы много.
— Интересный вопрос, — наморщила носик девушка, — А зачем мне оно надо?
— Могла б развеяться, — ответил парень, хитро подмигивая, — Я ж тебя знаю, Марусь. Достал он тебя, поди, фашист этот.
Она улыбнулось, но не весело. Развеяться? А ведь попал в точку, паршивец, хоть и туп как дуб. Да, в семейной жизни было не все так гладко, на то она и семейная. Гранитный, железобетонный и прочие слова, характеризующие мужчину, это, конечно, важно для его спутницы. Но недостаточно. Иногда хочется и нарушения порядка, легкости, которая железобетону не свойственна.
Но надо быть полной дурой, чтоб променять тихую гавань на море в шторм. Тем более в такое время, как теперь. Буря, за окном, кстати, была самой настоящей. Как бы провода не пообрывало.
— Кто ж вас выпустит, скажи мне? — покрутила головой она. — Тут вообще Масленников хочет карантин установить.
— Тебе можно, — гнул свое Серега. — Ты ведь, это самое, представитель власти.
— Ага. Представитель. И, знаешь, поэтому я запрещаю вам, — решительно сказала девушка, поднимаясь со стула, — Уходи лучше по-хорошему. По старой памяти никому не скажу, но только если свалишь прямо сейчас.
Он не двинулся с места. Похоже, такой поворот разговора был для него неожиданностью, и она знала, что сама дала к этому повод. Был за ней грешок, или даже грех без всяких уменьшительных суффиксов. Несколько раз, даже будучи связана семейными узами, она вырывалась с ними за город, чтоб хорошо провести время.
Но сейчас не собиралась. И никогда больше.
Морозов продолжал смотреть на нее как-то странно, и тут же Машу кольнула неприятная мысль, что она не узнает своего старого знакомого. Или просто никогда не знала?
Это человек не сидел в тюрьме. До войны он никого не убивал и не держал в руках оружия. У него даже не было знакомых, сидевших за ограбление или убийство. Но его мысли были мыслями зверя, скорее скользкого, чем покрытого шерстью. Он был недоучившимся менеджером, а не уголовником, и до августа 19-го не совершал ничего серьезнее «отжима» телефона у лоха на автобусной остановке. Но он действительно представлял опасность для окружающих, потому что не переступал грань только из страха возмездия. Ломброзо не ошибался.
Сергей не двигался, а продолжал нагло пялиться на нее. Чернышева уже собиралась попросить его снова и погромче, когда услышала крадущиеся шаги за спиной.
— Привет, крошка, — пробасил сиплый голос ей прямо в ухо.
Маша не успела ничего понять, а сильные цепкие руки уже схватили ее поперек талии и втащили в соседний смотровой кабинет. В след ей хихикнул Морозов.
В комнатке, где раньше пахло лекарствами, дышать было трудно от едкого неприятного запаха чужих людей. Тут было что-то иное, не просто прогорклый пот на давно немытых телах.
«Окно, — вспомнила она. — А за ним козырек. И пожарная лестница рядом. Трудно залезть, но можно, если постараться. Вот они и залезли. Он впустил их».
Окошко действительно было приоткрыто, но даже струйка свежего вечернего воздуха не могла разогнать затхлую вонь. Мария пыталась сопротивляться, и тогда ее ударили наотмашь по лицу. Слегка, но достаточно для того, чтобы пошла кровь. Закричать она сначала просто не смогла, а когда ступор прошел, в рот уже затолкали тряпку, завязав по всем правилам кляп.
После этого ее швырнули на смотровую кушетку, а руки стянули проводом от телефона.
Ошеломление прошло, и она узнала этих людей.
Один из них — Рома Гермогененко по кличке Гематоген, или просто Гема. Предки его, не в сленговом смысле, а дальние — происходили с Западной Украины, но сам он другого языка кроме русского матерного не знал. Поговаривали, что он сколотил из своих приятелей нечто вроде криминальной группировки. Состав ее был непостоянным, но человек пятнадцать самых бедовых жителей Подгорного она объединяла. В Убежище им было не развернуться, но, оказавшись наверху, они получили больше свободы действий. «Люмпены» — вспомнила Маша словечко мужа. А по-русски — подонки. Любая человеческая популяция содержит фиксированный процент таких. Не был исключением и Подгорный.
Это были регулярные «залетчики», завсегдатаи штрафного отряда. Когда в городке творилось что-то нехорошее, они почти всегда оказывались в центре событий. То надебоширят, то кому-нибудь лицо разобьют.
Но не убийцы же они, подумала Маша, и это ее немного успокоило. И даже не грабители. Ничего серьезнее копеечных краж, мелкого вымогательства и хулиганства за ними не числилось. Иначе бы давно оказались на столбах или за воротами.
Один раз весной терпение у Владимира лопнуло, и всех их выгнали взашей за городскую стену. Через две недели они пришли оборванные и голодные, и чуть ли не со слезами умоляли пустить их обратно. Обещали загладить вину. Пустили. После этого ходили тише воды ниже травы и пахали с удвоенной силой. Вот только Гермогененко месяц назад вдруг снова исчез. Думали, что он стал кормом для бродячих собак или нехороших людей. Одиночку в пустошах ждала только такая судьбина. Устраивать широкомасштабные спасательные работы городок не стал, и уже вскоре самовольно оставившее лицо должны были официально признать погибшим и навсегда вычеркнуть из списка на получение продуктов.
А теперь он неожиданно «всплыл» живой и здоровый, если не считать пары новый шрамов да провонявшей нестиранной одежды. В городе такую свинью отправили бы мыться под конвоем. Когда он исчез, его приятели окончательно притихли. Гематоген был их коноводом, без него они были обычными парнями с простительными слабостями.
Теперь двое из них стояли вокруг него: Боря по кличке Мажор, плюгавый парень в кепке, который раньше был сыночком чиновника, и Слава Сохин, по кличке Лось, здоровенный дебил. Это слово не было оскорблением: его олигофрения была подтверждена документами, которые нашлись у него с собой в кармане еще в Убежище. Поэтому ничего тяжелее работы дворника ему не поручали. Но у Маши были обоснованные сомнения в диагнозе. Уж очень часто она видела в глазах «дурачка» наглый вызов. Этого симулянта она тоже собиралась вывести на чистую воду.
Все трое были вооружены автоматами и все трое издевательски пялились на нее, связанную и беспомощную.
— Ты говорил, она согласится, — донесся незнакомый скрипучий голос из ее рабочего кабинета, где всего пять минут назад она спокойно листала каталоги.
— Ошибочка вышла, Валерьяныч! — залебезил в ответ Серега. — Упертая сучка.
— Плохо, родной, — продолжал неизвестный. — И что теперь с ней делать прикажешь?
— Завалить, нет?
— Нельзя, — обладатель голоса, наконец, появился на пороге. Серега как «шестерка» выглядывал у него из-за плеча. — Так дела не делаются. Если валят, то когда альтернативы исчерпаны. Так ведь, Машенька?
У Маши язык прилип к гортани. В силу своей работы она знала каждого в городе в лицо, включая новоприбывших. Каждый новый человек, приходя в Подгорный, а их было не так много — подвергался тщательным проверкам, в которых опять-таки участвовала она. А этот был чужаком-нелегалом. Вот теперь ей стало страшно.
Такого она бы точно запомнила. В потертой серой куртке с поднятым воротником, в черной шляпе с чуть загнутыми краями, которые носили только старперы. Он и был немолодым — из-под шляпы выбивались седые пряди. Кустистые брови тоже были седыми. Но он совсем не выглядел добрым дедулей, хотя широко улыбался ртом, полным вставных зубов. Даже не золотых, а железных. Маша знала, что протезы такого типа не ставили уже лет тридцать-сорок; азы стоматологии она изучала в медицинской академии. Где должен был все эти годы находиться человек, чтоб не иметь доступа к нормальному протезированию? Или не пользоваться им сознательно?
— Слушай сюда, доча, — вкрадчивым голосом произнес железнозубый. — Сейчас я выну из твоего ротика тряпку и буду задавать вопросики. Времени у нас мало, так что отвечай быстро и по делу. Закричишь — даже «ой» сказать не успеешь, как окажешься в облацех среди херувимов.
Он поднял к ее глазам большой черный пистолет. Явно не бутафорский, как и глушитель на нем. «Стечкин»: муж ее и по оружию натаскать успел.
На пальцах у него была синяя татуировка с непонятной фразой «Homo hapiens», которую девушка не смогла перевести, несмотря на знание латыни.
— А за окном тебя все равно не услышат. Вон там погода какая, — он снял шляпу и положил ее на столик.
Этот престарелый ковбой с железными зубами был прав, и Маша это понимала. Стекло едва выдерживало напор шквалистого ветра, деревья шатались так, будто наглотались галлюциногенов. Дождя пока не было, но и он должен был забарабанить вот-вот. Никто не услышит. Они хорошо выбрали время.
«Я вам ничего не скажу», — хотела было сказать Маша, но не стала. Если уж молчать, то молчать как труп.
Но тут девушка вспомнила рекомендацию мужа на этот случай.
«Если так случится, солнце, что тебя схватят враги и начнут пытать, ты рассказывай все, что знаешь. Не надо строить из себя Зою Космодемьянскую. Не надо. Они все равно расколют, если не дураки. А дураков давно не осталось. Расколют, а в процессе сделают с тобой много нехорошего. И все эти твои страдания, заметь, будут напрасны. Можно ввести врагов в заблуждение ложной информацией — но для этого нужна специальная подготовка, а у тебя ее нет. Поэтому не юли и говори правду. Примерно так учат всех новобранцев в Израильской армии. А они, жиды проклятые, еще ни одной войны не проиграли».
А значит, поправка. Она ничего не скажет, пока будут просто делать больно. До тех пор, пока не начнут убивать по-настоящему. Тогда придется волей-неволей рассказать. Только бы не пропустить эту грань, подумала она.
Дед вытащил кляп, дав ей глоток свежего воздуха, и начал задавать вопросы.
Ему понадобилось всего десять минут. На протяжении их пистолет в основном был направлен в пол, но несколько раз поднимался и смотрел ей то в лоб, то на переносицу, заставляя не сбавлять темпа.
— Отлично, девочка моя. Тут уже четыре человека до тебя раскололись. Но и тебе спасибо за подтверждение. Теперь поспи, доченька, — сказал он почти ласково, сунул руку в карман и достал оттуда что-то похожее на набитый песком носок.
Девушка не успела даже удивиться, зачем эта штука, как дед произвел неуловимо быстрое движение рукой, и странный предмет врезался ей в висок.
В голове будто взорвалась граната. Она увидела, как стремительно приближается пол, но упасть на него ей не дали, подхватили.
— А вы, оглоеды, ее не тронете. Иначе отвечать будете. Тащите следующего. А жмурика в шкаф, — было последнее, что она услышала, прежде чем погрузиться в темноту.
Какой-то шнырь с оспинами на лице, явно чужак, деловито оттирал тряпкой кровь с пола.
Глава 3. Реквием по надежде
Он проснулся от шума, и только придя в себя, понял, что этот шум доносится не снаружи. Шумы были в сердце, и организм разбудил его сигналом о своем плохом самочувствии.
Демьянов понял, что заснул, сидя в кресле в рабочем кабинете Боброва. На глубине сотен метров под горой Ямантау. Теперь уже неясно почему, но он решил провести несколько ночей, на которые им пришлось задержаться в комплексе, в апартаментах кремлевского кукловода. Остальные занимали квартиры технического персонала, где условия были ничуть не хуже, а он без всякой пользы для дела, от одного пустого любопытства он решил получше осмотреть этот уголок.
В первую же ночь он нашел за панелями обшивки ноутбук. Но по-настоящему важные вещи такой человек не будет доверять компьютеру, и там оказались только серые финансовые схемы членов дачного кооператива «Пруд», никому теперь не интересные и смешные.
Всего через два часа интенсивный поисков майор нашел тайник, а в нем толстый ежедневник в кожаном переплете. Как же хорошо он научился понимать людскую психологию. А вот здесь уже были вещи поинтереснее.
Вещи, которыми ему обязательно надо было срочно с кем-то поделиться.
Движимый каким-то странным побуждением, майор подошел к окну. Потянув за шнурок, он раздвинул жалюзи. Темнота. Еще бы, наверху сотни метров гранита. Демьянов посветил фонариком — слегка матовая, но отражающая свет поверхность. А что если это был экран, на который мог проецироваться вид хоть Красной площади, хоть Нового Арбата, хоть безмятежной природы? Экран мог быть светодиодный, поэтому ему много энергии было не надо.
Сигареты в пепельнице. Он чувствовал слабый запах дорогого табака, который еще не выветрился, несмотря на прошедшее время.
Рядом вдоль стены стоял большой аквариум с затейливой крепостью с башенками, в мутной воде неаппетитный суп из давно сдохших рыбок.
Хотя нет. Рыбки уснули, умерли. А сдох тот, кто здесь когда-то заседал. Это была не комната психологической разгрузки, а кабинет человека, который любил комфорт.
Демьянов представил себе, как этот маленький коротышка сидел в глубоком кресле, едва доставая ногами до пола, как строил чингисхановские планы, когда страна уже билась в корчах. Ему стало мерзко. Не было ненависти. Ненавидеть можно врага, а это просто насекомое.
В незапертом ящике стола пистолет «Грач». Под матрасом еще один ствол. Боялся покушения, видно. На стене портрет себя любого рядом с портретом начальника. Несколько портретов: на рыбалке, на парусной яхте, на стадионе, на открытии какого-то завода, на встрече с раввинами… а нет, это деятели культуры и сатирики. Еще одно фото.
Ямал. Разработка нового месторождения природного газа.
«Чем же мы заслужили, чтобы страну, которая могла вывести эту планету на новый виток развития, свела в могилу такая плесень? Плесень, которая думала только о своих газопроводах».
Вице-премьер Бобров. Признаться честно, майор ожидал увидеть здесь кого угодно, но не его. Премьера, министра чрезвычайных ситуаций или кого-нибудь из армейских. Но не этого сугубо травоядного человека. Хотя народная молва приписывала тому роль серого кардинала в правительстве, но Демьянов в эти бредни не верил.
Маленький, чернявый, сменивший фамилию с неблагозвучной иностранной на русскую. Чуть кудрявый, в очках как у Гарри Поттера. Когда-то его перевели с должности кремлевского царедворца руководить сельским хозяйством или еще какой-то ерундой, что в переводе на русский означало один шаг до почетной отставки. Однако он удержался на этой «расстрельной» должности очень долго, что заставляло людей поговаривать, что его реальная сфера деятельности лежала далеко за пределами культивации кукурузы и гречки. Но потом он и оттуда был уволен, и выплыл из небытия уже накануне войны на должности скромного советника президента.
Как бы то ни было, именно он оказался шустрее других и успел к спасительному Ковчегу вместе со своей свитой.
После того, как на самом входе в жилой модуль им попался господин министр финансов, повешенный вместо осветительного прибора на железной балке, Демьянов уже ничему не удивлялся.
Надо было спуститься по лестнице, обычной, не приставной. Аварийный генератор запитал малую часть административного уровня, где кроме диспетчерской находилось несколько рабочих кабинетов, совмещенных с жилыми комнатами. Только жилой блок Боброва был больше остальных почти вдвое и имел кроме всего прочего личный солярий и бассейн.
Готовясь поставить ногу на вторую ступеньку, майор со страхом почувствовал, что первая никак не может нащупать следующую. Координация движений, в которой он был абсолютно уверен, подвела его, и он чуть не полетел головой вниз.
Каким-то чудом он не сломал себе шею, ухватившись за поручень и вцепившись в шершавую неровную поверхность. Остаток пути Демьянов преодолел, крепко держась за нее одной рукой, и ощупывая пространство впереди себя другой.
По счастью, в этот час почти все спали, и никто не мог видеть его в таком положении. Иначе конфуз вышел бы тот еще.
Но его подвели глаза, а не ноги. Он почти ничего не видел впереди себя: аварийное освещение было слабым, а фонарик непредусмотрительно остался на столе.
Дело было в его зрении, в гемералопии, которую иначе называют куриной слепотой. Это расстройство способности видеть при ослабленном освещении. Причина — недостаток в организме витаминов А и В2. При свете дня Демьянов видел нормально и легко обходился без очков. При искусственном освещении ему приходилось очень близко подносить книгу или газету к глазам, чтобы разглядеть набранное мелким шрифтом. В сумерках, после захода солнца или в облачную погоду он чувствовал некоторые неудобства в ориентировке на местности, с большим трудом разглядывая номера домов и автобусов. А на ночных переулках провинциальных российских городов с их редкими и фонарями он был почти слеп.
Майор старался об этом лишний раз не распространяться, то ли стесняясь своей «неполноценности», то ли не желая становиться объектом чьей-нибудь жалости. Вот и сейчас, когда ему попались четверо несущих ночную вахту бойцов, он изо всех сил изобразил бодрость. Не хотел, чтоб они считали его беспомощным стариком.
Надо было все-таки сходить тогда в августе на обследование и записаться на операцию. А он принимал эти чертовы поливитамины и надеялся, что все пройдет. Теперь поздно пить боржоми. Похоже, еще в Убежище в Академгородке при постоянном дефиците света его глазная немочь стала прогрессировать. Вряд ли когда-нибудь доведется попасть на прием к офтальмологу. Пора собаку себе присматривать — поводыря. Лишь бы не ослепнуть, подумал он. Успеть бы сделать все, что должен, а потом системы сложного механизма под названием человеческое тело пусть отказывают, хоть поодиночке, хоть все разом.
— Старая развалина. Хорошо бы тебе в отпуск. И на юг. В Крым, — произнес он вполголоса, когда миновал их.
В диспетчерской его встретил Войков, который тоже пренебрегал сном. Демьянов не стал делать секрета из своей находки.
— Выходит, я верно догадывался, — кивнул начальник службы безопасности, жуя сухой паек. — Когда Бобров только прибыл на объект, он сболтнул, что если бы «все прошло по плану», быть бы ему пожизненным правителем России. В его кабинете были «жучки», о которых он не знал. Я тогда подумал, что наполеонит помаленьку, а оказалось… Хотя какое это теперь имеет значение, Сергей Борисович?
— Хороший вопрос, — кивнул Демьянов. Но тетрадочку все-таки прибрал к себе в рюкзак. Для историков будущего.
Пауки в банке. Элои и морлоки. Только в отличие от романа Уэллса, здесь и чистые, и нечистые жили глубоко под землей. И с одинаковым энтузиазмом рвали друг другу глотки. Теперь их расклады были Демьянову неинтересны. Ему было нужно только то, что он мог получить от этого места для людей, которые ему верили.
Майор вернулся к себе и решил все-таки урвать у сна еще пару часов. Назавтра предстояло много работы. Майор… теперь еще и мэр. Два слова от одного латинского корня, обозначающие одно, называющие меру его ответственности. Но не подвел ли он тех, кто ему доверился?
За небольшой шлюзовой камерой, обеспечивавшей блоку собственный микроклимат, была обычная прихожая с большим шкафом для одежды, зеркалом, комодом. Здесь, как и во всей «квартире», мебель была из карельской березы. Когда-то здесь жил тот, кого судьба на время сделала хозяином этого подземелья и номинальным главой страны. Только когда у него возникли подозрения о заговоре, он перебрался поближе к командному пункту.
Демьянов толкнул дверь: не герму, не металлический люк, а обычную дверь из дуба. Без скрипа та распахнулась, и луч его фонаря осветил интерьер обычной квартиры. Правда, хорошей московской квартиры, какой у него никогда не было.
На душе скреблись кошки. Демьянов только сейчас заметил, что у него, оказывается, есть дурная привычка обкусывать ногти. Очевидно, он всегда держал ее под контролем, но стресс, объединившись с физической усталостью, пробил-таки брешь в его плотине самодисциплины. Тут не надо быть семи пядей во лбу: это было заметно и по его осанке, и по походке, и даже по щетине — раньше он никогда не пренебрегал бритьем.
Что же там с городом? Справляются ли? Не случилась ли беда?
Но стоило ему упасть на койку и зажмуриться, как почти сразу же вернулась благословенная пустота и сладкая умиротворенность. Мысли ушли, отправившись терроризировать кого-то другого. Скатертью дорожка. Теперь можно было и поспать.
* * *
Гигантский туннель уходил в недра циклопического сооружения. Если Московское метро похоже на спрута, то подземелья Ямантау были похожи на растопырившего конечности паука. Эти линии пересекались под прямыми углами с другими выработками, образуя равные по размерам ячейки. В них, в этих шахматных клетках, и хранились сокровища Волшебной горы.
Это был день фантастических открытий.
Целый сектор раньше занимал подземный ангар, где кроме обширного вертолетного парка находились самолеты вертикального взлета Як-38, давно снятые с вооружения, но основательно модернизированные. Почему вертикального — это понятно. Прямо над ангаром находилась глубокая каверна, а раздвижные ворота позволили бы авиакрылу, прикрывавшему Ямантау, проводить не только разведку, но и внезапные рейды. Говорят, местные жители слышали гул реактивных самолетов там, где никаких аэродромов не было. Демьянов раньше приравнивал эту байку к американской городской легенде про «черные вертолеты». Но теперь и эта секретная авиабаза была уничтожена. Расстраиваться глупо — они не смогли бы ей воспользоваться, не по Сеньке шапка.
— Я не удивлюсь, если и якобы уничтоженный атомный поезд здесь, — сказал Демьянов, поправляя очки. Глаза болели от перенапряжения.
— Нет. Его крысы все-таки ликвидировали, — ответил Войков.
Демьянов вспомнил, что «крысами» называли коллаборационистов в любой из стран, куда приходил мировой жандарм. От английского «to rat» — «предавать», что созвучно русскому арготизму «крысить». И такие находились везде, причем на самых верхних этажах власти. В противостоянии глобального капитала и периферийных держателей ресурсов, последние, не имеющие даже общей идеологии, были обречены.
— Мать твою ети… — только и выговорил майор.
— Если верить слухам, таких хранилищ в мире четыре, — со странной гордостью произнес Войков. — Но это самое крупное.
Им оставалось только охать и ахать. А потом на возгласы удивления уже не было сил. Это был торговый центр господа бога, подземный мегамаркет IKEA, раскинувшийся на площади в сотни тысяч кубических метров.
В следующем секторе был гараж с законсервированными автомашинами. Отечественными и импортными, но российского производства на порядок больше. УАЗы, «Уралы», КАМАЗы, бетономешалки, экскаваторы, бульдозеры, грейдеры, трактора всех моделей. Тут были и бронированные вездеходы-двухзвенники, точные копии того, который они потеряли в областном центре. Были тут и зерноуборочные комбайныЈ и даже немного легковушек, а также масса строительной техники всех видов. Увы, из этого богатства от силы десять процентов можно было
В следующем было промышленное оборудование. Все, чтобы с нуля оборудовать фабрики и заводы стотысячного индустриального города. Станки с программным управлением, электрооборудование, ручные инструменты. Здесь же была бытовая техника, оргтехника, оборудование для коммунального хозяйства.
— Что за «биологический материал»? — спросил Демьянов, споткнувшись на расплывчатой формулировке. — Надеюсь, не сибирская язва?
— Нет, — помотал головой Войков. — Но там вам нечего делать. Если, конечно, не хотите посмотреть на лабораторию из фильма ужасов. Это генный банк. Клетки, ткани, органы, сперма, зародыши — животных и людей. Когда был заглушен энергоблок, сразу нарушился температурный режим. Теперь это просто гниющее мясо. Там должен был быть и живой уголок, но селекционные породы не успели завезти.
— А значит, придется покупать у тех, кто сохранил, — сказал Демьянов.
— У американцев?
— Тогда уж у австралийцев. Но семенного материала в подсекторе 2, по крайней мере, большей части, это не коснулось. В этих пещерах подходящий климатический режим должен поддерживаться естественным образом. Даже если всхожесть сохранила только треть, вам этого хватит. А может и вашим внукам.
— Сектор 3. Подсектор 12. «АПЛ». Это что такое?
Против своей воли он представил, как в подземном доке посреди континента спят, как огромные киты, грозные ракетоносцы.
— Автоматизированные поточные линии, — ответил Войков. И включил изображение на большой экран.
Запись была датирована 22 августа. Перед ними был ярко освещенный зал, где двумя рядами на небольших подставках стояли контейнеры метр на метр, с ручками для транспортировки.
Гнусавый голос за кадром произнес:
«Выборочная проверка сохранности. Ведется видеозапись. Ответственный — капитан Сидоров».
— Что это за ящики?
Один был открыт. Рядом лежала антистатическая ткань и куски пенопласта. На видео несколько мужчин в оранжевых жилетах — технический персонал бункера — возились с устройством, других слов было не слышно.
— Проверяют в действии, — объяснил Войков. — Эта штука изготавливает какие-то питательные пастилки, вроде гематогена. На вид дрянь, но каждая содержит суточную норму калорий. Устроена она просто: приемник, пара кнопок, выходное отверстие. Обслуживание не нужно. Загружаются туда почти любые продукты растительного происхождения. Короче, почти самогонный аппарат. Процесс ферментации делает остальное. А вот этот… — на экране комиссия уже осматривала другой агрегат, — делает антибиотики пенициллинной группы. Есть еще плавильный аппарат для переработки ржавого железа в готовые крепежные изделия и машина для производства писчей и оберточной бумаги из вторсырья. А еще станок, который тянет синтетические волокна и отливает пластмассу. Дальше стоит перегонное устройство для получения бензина методом крекинга. И то, и другое из сырой нефти. Про остальные приборы я не знаю, я же не ученый, я всего лишь ночной сторож, так сказать.
Но Демьянов и сам мог на глаз оценить их продуманность. Каждая штука весила не больше пятидесяти килограммов и на вид была очень проста в эксплуатации.
— Я надеюсь это не молекулярные ассемблеры? — спросил майор.
— Нет. Но, говорили, тоже технологии переднего края науки. Нанотехнологии в них применены, но тут нет никакой фантастики. Как мне рассказывали, все эти принципы были известны еще в конце ХХ века.
— Нано-шмано… Да если выбросить это на рынок… — Савельев перематывал запись и увеличивал изображение, чтоб получше рассмотреть детали.
— То производитель вылетел бы в трубу, — договорил за него майор. — Пока были миллионы китайских… да и русских трудяг, готовых наживать себе горб за миску риса, это было нерентабельно для массового производства.
— Но если б поставить их на поток…
— Да кому это нужно было? Вы в курсе о такой штуке как «планируемое старение?». Чтобы выудить из наших карманов побольше денежек, многие вещи сразу выпускались с заниженным сроком службы. А пожизненно… зачем? Буржуям это не выгодно.
— Кто это разработал? — Савельев повернулся к Войкову. — Наши?
— Если и русские, то точно не в России, — помотал головой тот. - Все устройства заказаны в странах ЕС и Израиле. У американцев тоже были такие образцы, но они нам их отказались продавать.
— Неудивительно, — кивнул Савельев. — У них на нанотехнологии были свои планы. Я уже встречал такие «мертвые зоны», как здесь наверху в Межгорье, или на «Маяке». Сдается мне, отравляющие вещества тут не при чем. Если бы можно было держать пари, я бы поставил на микроботов.
— Это такие микроскопические роботы? — Демьянов читал про них, но очень мало.
— Да. Нанороботов люди еще делать не умели, и слава богу. Но робот-разведчик размером с комара уже был и даже применялся в Иране. Они вполне могли пойти и дальше и создать образец размером с амебу. Представьте, эта бяка проникает внутрь при вдыхании, потом путешествует по кровяному руслу, а в нужный момент, при срабатывании таймера, а может, при получении сигнала — генерирует крохотный, но смертельный разряд. Или впрыскивает нейротоксин в нужный отдел головного мозга. Вот настоящее оружие будущего. Менее зрелищное, чем атомное, но страшно эффективное. Если военное дело шло от мегатонных бомб, которым долбят по площадям, к высокоточным ракетам, то это был бы следующий шаг.
— Вот радость экологам, — усмехнулся Демьянов. — Нехорошие люди помрут, а популяции ежиков не пострадают.
Почти сутки заняла только работа с документами. Демьянов сам пробегал глазами строчки на мониторах, где была опись всего, что хранилось в Ямантау — от патронов калибра 7,62 до консервированного горошка, от биотуалетов до ПЗРК «Игла». Это дело он не мог доверить больше никому.
Просто не Ямантау, а гигантское «гнездо параноика». Володя бы оценил такую запасливость, подумал Демьянов.
Он отмечал нужное, отбраковывал лишнее, и то, до чего добраться невозможно или слишком трудно из-за нанесенных бункеру повреждений. Увы, но продовольственные склады пострадали больше всего. Как назло, практически неповрежденными остались только боксы с такой техникой, которую они заведомо вывести не смогут, типа огромных самосвалов.
Тем временем, генерал вместе с Войковым отправились в сопровождении спецназовцев туда, где хранилось «оружие возмездия», которое ССОшнику описали как цилиндрические контейнеры, герметично закрытые жёсткими диафрагмами. Эти «сигары» было ни с чем не спутать.
Вернулись они через сутки. Савельев был мрачен как никогда. Он тяжело плюхнулся на стул. И снял дыхательную маску. Воздух в диспетчерском пункте был очищен и пригоден для дыхания.
— Откуда вы вообще знали, что здесь есть ядерное оружие? — спросил Демьянов.
— У меня был кое-какой информатор, — майор увидел, что у Савельева. — Но в основном логика… Тот, кто вырыл это норку, должен был понимать, что она уязвима, если нет собственных сил сдерживания. Хотя бы минимальных. То есть ракет, выведенных из состава ядерной триады, нигде не значащихся. И я был прав. Они были тут, но нас опередили… Эх, туды-растуды…
Примерно на две минуты затянулся его матерный монолог. Выговорившись, он умылся, и, даже не поев, они приступили к дележу обычных трофеев. Лучше синица в руку, чем журавль с неба на голову. Все это надо было сделать заранее, чтобы не было потом никаких разборок.
— Мы возьмем свою долю стрелковым оружием, патронами, жратвой и всем, что легко унесем, а остальное оставим вам, — подвел итог генерал, когда они закончили читать опись.
— Зачем так скромничать? Берите еще шагающий экскаватор и десять самосвалов.
Сарказм в голосе Демьянова говорил о его раздражении несправедливой дележкой.
— Комбайны картофелеуборочные берите… А то хитрые, нам даете удочки, а себе забираете рыбу.
— Не всю, а только часть. А столько техники нам не нужно. Мы еще не оседлые.
«Ну так это ваши проблемы, — хотел сказать Сергей Борисович, но сдержался. — Тоже мне, народные мстители…»
— Вот, чтоб немного подсластить вам жизнь, — Савельев ткнул пальцем в верхнюю строчку на экране.
— Вижу. Пятнадцать с половиной тонн, — равнодушно констатировал Демьянов. — И зачем оно нам?
— Это ж запас на долгие годы.
— Господа хорошие, а вы знаете, сколько оно весит? Тонна золота, она ж тяжелее тонны железа… Во многие разы.
— Ничего, не рассыпятся твои орлы, перекидают.
— Я про место в транспорте. Это же мертвый груз.
— Не жалейте. Зато когда-нибудь у вас будут монеты собственной чеканки. Пока еще не до рынка — ноги бы не протянуть… Но в один прекрасный день начнете торговать, а не подбирать то, что валяется. И тогда понадобятся деньги. Время бумажек придет еще очень нескоро. Это в масштабах поселения вы можете хоть даром дарить, но с соседями придется за свой кусок держаться. А золото — его можно пощупать, попробовать на зуб. Оно долговечное, ковкое. Оно само по себе ценно, и из него можно делать всякие штуки, которые бабам нравятся.
Демьянов выслушал его и все взвесил. Главный момент Савельев упустил, может, намеренно, а может, по забывчивости. Майор знал, что золото используется не только в зубных протезах и монетах. А в новом мире оно будет даже не на вес золота, а на вес чистого алмаза, ведь все легкодоступные месторождения давно исчерпаны. Когда-нибудь оно понадобится, но не для зубов или женских безделушек, а для микросхем и прочего хай-тека. Так что они делают долгосрочный вклад в далекое будущее. А монеты можно и медные чеканить, или вообще обойтись бартером.
Когда дележ был закончен, они начали обсуждать практические вопросы доставки. Бронепоезд, который был нужен только для перевозки ракет платформами, а без них становился бесполезен, было решено угнать обратно в депо. Раз уж они убедились, что все тоннели точно так же подходят для передвижения автотранспорта.
Как они узнали от Войкова, кроме портала на станции «Пихты» было несколько других, где машины могли выйти на поверхность.
В самой южной точке один из туннелей почти вплотную подходил к Р-316 — автодороге, связывающее горные лесные районы Башкортостана с крупными транспортными узлами. И пусть дорожное покрытие ее оставляло желать лучшего, по ней, минуя разрушенный Магнитогорск, можно было кратчайшим путем выбраться на свой старый маршрут для обратного пути.
* * *
— Пусть никто не разевает рты, — предупредил Демьянов всех по рации. — Мы не в музее.
Бойцы и не разевали, это было неудобно в их дыхательных масках. Но все равно молча поражались месту, куда их занесла судьба.
Только малая часть подземных катакомб имела внутреннюю отделку — не мрамор, а утилитарный железобетон. Остальные щерились голым гранитом, пугали нависшей каменной толщей, рядом с которой крепления казались тонкими, как паутинки. Должно быть, тут были применены технологии, которые только начинали входить в гражданское строительство. Мощные перекрытия станций вызывали шок уже от одной мысли, что человек мог такое построить.
Сколько еще простоят они, если даже взрыв ядерных фугасов, оплавивших стены тоннелей, не смог обрушить их?
Одетые в железобетон тоннели выглядели как метрополитен нестоличного города. Да они и были метрополитеном, подумал Данилов. «Метро-3», если называть специальную метро ветку в Москве «Метро-2».
Были у этого метро и свои станции — без названий, с буквенно-цифровым индексом вроде А1 или C2, в котором буквы обозначали широту, а цифры долготу. Некоторые из них были поделены на жилые модули, другие отведены под технические нужды, третьи под гигантские хранилища. Но большинство стояли пустые.
— Петрович, ты же работал проектировщиком, — услышал Александр тихий голос Дэна. — Оцени смету.
— Триллион убитых енотов по курсу года начала строительства, — так же полушепотом произнес бывший оборонщик.
— Твари. Это ж все наши деньги…
— А мне не жалко, — высказал свое мнение Данилов. — Допустим, я недополучал какую-то часть стипендии… Но зато Ямантау поможет нам выжить.
— Пока что оно чудом не помогло нам умереть.
Александр не нашелся, что сказать, да и не время было для разговорчиков. Он думал о тех, кому Ямантау уже «помогло». И все равно это место завораживало. Он вспомнил строчки из Шелли:
«И сохранил слова обломок изваянья: „Я — Озимандия, я — мощный царь царей! Взгляните на мои великие деянья, Владыки всех времен, всех стран и всех морей!“»Кажется, Александр понял, чем руководствовался тот, кто довел это начатое еще при СССР строительство до конца. Не только страхом за свою шкуру.
Рано или поздно понимаешь, что жизнь коротка, а коллекционировать виллы и копить на счетах миллиарды бессмысленно. С собой все равно не унесешь. Можно обрюхатить всех балерин, можно скупить хоть весь аукцион «Сотбис». Но это все бренное. Любовницы иссыхают еще при жизни, полотна и драгоценности, хоть и подлежат реставрации, но тоже не вечны, а их ценность относительна. Да и владеть ими можно только тайно, увы. В этом положение «дуче», диктатора, проигрывает доле обычного олигарха. Дворцы в курортных зонах простоят дольше, но после твоего ухода эти спецдачи уйдут с молотка, и там поселятся рядовые нувориши: нефтетрейдеры, стальные, колбасные или пивные магнаты.
Вот тогда и хочется создать что-нибудь монументальное. И когда все твои поступки — и глупые, и подлые, и просто сумасбродные, и редкие нужные — забудутся, это место, вырубленное в камне, еще будет вселять в сердца трепет. Фараону нужны были свои пирамиды, и ничто в стране лучше не подходило на эту роль. Гражданский метрополитен осыплется, подмытый подземными водами, уже за сотню лет, но кто знает, сколько тысяч могут пережить эти катакомбы?
Глава 4. Homo hapiens
Господи, почему так плохо… Неужели голова всегда будет болеть.
Маша вспомнила свой первый день в Убежище. Еще когда она была Чернышевой, и думала, что пересидеть придется максимум час. Тогда пробуждение было таким же неприятным.
Иван. Сквозь забытье откуда-то она слышала его голос.
Иван? Рядовой срочной службы, который первым пришел ей на помощь в тот страшный день, в подземном переходе на Университетском проспекте. Целую эпоху назад.
Откуда он здесь? Да, она знала, что он в ополчении, и ему часто выпадает стоять на часах или патрулировать улицы в ночь. И часто маршрут, которым он походил, лежал рядом с ее поликлиникой. Она над этим подсмеивалась, а Володя, когда узнал, что это ее бывший, стал дико ревновать и устраивать скандалы, которые очень разнообразили жизнь.
Что они с ним сделали?
Откуда-то пришла железная уверенность, что он мертв. Выстрелов не было, но это еще ничего не значило. Они могли воспользоваться ножом или этим пистолетом с глушителем.
А потом Машенька усилием воли разлепила глаз и обнаружила, что лежит на полу в луже собственной крови. Она не могла понять, откуда взялась эта кровь, пока не взглянула на свою руку.
Комната расплывалась перед ней; лампочка на потолке горела ярко, но перед глазами у нее было темно, а сам потолок казался далеким как небосвод. Кровь продолжала сочиться, оставляя на полу темно-вишневую дорожку.
— Ваня, ты тут? — шепотом спросила она. — Ответь, пожалуйста.
— Ты ему сначала голову на место пришей, тогда заговорит, — ответил вместо Ивана глумливый голос и тут же тоненько, как гей, засмеялся: «И-хи-хи-хи-хи!»
Веревки глубоко врезались в запястья и разорвали кожу. Слава богу, кляп вынули. Но пошевелиться было трудно. Маша начала разминать руки, потирая одну о другую. Ей не препятствовали.
— Ты гляди-ка, очухалась, — снова услышала она голоса над собой.
— Живучая, кукла.
Голоса были знакомые. Над ней стояла все та же двоица в поношенных черных куртках с эмблемами зимней Олимпиады в Сочи, штанах «германках» — зимой и летом одним цветом — и растоптанных сапогах. Обувь была грязная, в глине, в городе такую днем с огнем не найти.
— На хрена… — сумела, наконец, выговорить Маша. — Зачем вам это?
— А ты не поняла, овечка? — ближайший силуэт грубо схватил ее за подбородок. — Заканало все. Не город, а архипелаг ГУЛАГ. Нам обещали нормальную жизнь. А где она? Шакалы все имеют.
— И всех, — поддакнула вторая фигура.
— Ага. А мы работаем за похлебку! За ворота не выйти. Вставай по расписанию, шаг в сторону побег. Тебе легко, Марусь; ты шалава командирская. Этот твой Володя еще сильнее на голову ударенный, чем майор. Ты чистенькая, жрешь сколько хочешь, спишь вволю. А мы вкалываем от зари до зари за буханку.
«За бухалку, скорее уж», — подумала она.
Но говорить ничего этого Маша не стала. Не надо дразнить зверя, даже если он всего лишь гиена, а не тигр.
Сколько она их знала, они никогда не перенапрягали силы. Всегда за них работали другие. Этим летом хорошо уродился подсолнечник, вот они и сидели на карачках, стаей, как воробьи на проводе, лузгали семечки, сплевывая шелуху сквозь зубы. И подгоняли тех, кто помладше и послабее.
За это они уже по разу оказывались в штрафном отряде, но правосудие города было гуманно. Сергей Борисович руководствовался подходом, что неисправимых нет, и каждого надо тащить из дерьма.
Но злить их сейчас было не надо. Эти нехорошие глаза выдавали самоподзаводную истерику. В таком состоянии даже не плохой, а средней паршивости человек может натворить много мерзкого.
Поэтому она попыталась подойти к ситуации прагматично: пусть делают, что угодно, лишь бы не убивали. Все плохое можно потом вытеснить из памяти. Главное, остаться в живых. Потому что очень не хочется в землю.
— Скоро здесь будет Бурый, — нарушил молчание тот, в ком она узнала отпрыска обеспеченных родителей. — И тогда нас пошлют в бой. Надо оторваться, пока есть возможность.
— Мажор, я ж тебе говорил, не трепли языком.
— Да кому она расскажет?.. Ну, что с ней делать будем? Чур, я первый. Уступи другу, ты ж нормальный поц. У меня вон раньше вообще только свеженькие были, телку с пробегом считал как второй сорт.
— Баран ты, — прогудел мнимый олигофрен. — Свеженькая, она ж ниче не умеет. Всему ее учи. А эта, видать, опытная. Ладно, дуй первый.
В темноте Маша увидела, как недомерок подошел к ней и остановился в двух шагах. Расстегнул ширинку. Постоял минуту, потом застегнул, сплюнул и непечатно выругался.
— Не, в другой раз, — он смотрел в пол. — Мандраж. На серьезное дело идем… не до этого.
— Сдрейфил? — закатился, давясь смехом Лось. — Не встает? Таблетки принимай. Да ладно, я никому не расскажу. Теперь моя очередь. У меня-то проблем нет.
Маша прикусила губу до крови, когда дверь негромко хлопнула, и в комнату вошел третий. Гематоген, этого она узнала сразу.
— Че вы тут третесь? — зло прошипел Роман. — Она моя. Я еще вчера застолбил.
— Ты уверен? — попробовал возразить Мажор. — Старый хрен сказал ее не трогать. А мы так… только потискать.
— Да в гробу я видал этого доходягу. Скажем, она выломиться пыталась, почти удрала. Вот мы ее и приложили по темечку, — мужик погладил увесистый кастет. Этим в отличие от носка можно было вырубить насовсем.
— Гема, не гони лошадей, — включился в спор «умственно отсталый». — Можь, еще как заложница пригодиться. Она подстилка очень крутого мужика.
— Ну так пусть поплачет, — зло бросил Ромка, и Марии стало не по себе от его голоса. — Все равно зарежу. Я из-за нее в штрафной отряд угодил, когда эта тварь у меня перегарыч унюхала.
Ах вот оно что, щелкнуло у Маши в голове. Она с трудом вспомнила этот эпизод. Естественно, определила не она сама, а прибор-анализатор. Для рабочего времени «сухой закон» в городе был незыблем, так уж повелось с самого начала. А этот человек был шофером, а не землекопом. Поэтому и наказание было суровым. Ага, тогда он ляпнул первое, что пришло в голову. Что выпил кефира. Все бы ничего, но кисломолочных продуктов в городе не делали. Никто не стал бы тратить молоко. За вранье в глаза ответственным лицам ему срока еще добавили: если уж не умеешь лгать, то не пытайся.
Вот почему он ее ненавидел. Из штрафного отряда он сбежал прямо за стену.
Роман продолжал буравить ее осатаневшим взглядом, то и дело переводя его на своих подельников. Наконец, те не выдержали.
— Да ладно, забирай, — Мажор отрывисто кивнул и отошел в сторону, стелясь, как павиан-омега перед альфой. Похоже, даже эти двое побаивались вошедшего. — Чего ты там кушаешь? Че за нямка?
— Котлетка «мяу-мяу». Вкусняшка. На плитке изжарил. Как курочка, мммм… — Гематоген обглодал кость, бросил на пол, облизнул пальцы и грубо ущипнул Машу за бедро. — Такая же нежная, гы. Идите жрите, а я пока с ней покувыркаюсь.
Оба вышли, направившись на крохотную кухню, где работники поликлиники сами готовили себе еду. Пищеблок стационара не работал, как и сам стационар. Держать дармоедов на больничном из-за одного чиха в городе было не принято.
Бедный котик, подумала Маша. Выродки, долбанные выродки. Самих бы вас на фарш, на котлеты, нет, лучше свиньям на прокорм…
Гермогененко повернулся к ней, торжествующе скалясь. И в этот момент, словно пение петуха, прогоняющее нечистую силу, где-то совсем близко истошно завыла сирена. Маша никогда бы не подумала, что будет рада этому звуку, который когда-то вырвал ее из прежней мирной жизни и перенес в постъядерный ад.
В дверь начали молотить, потом заорали благим матом. Что-то произошло, и явно не по их планам.
Обезьянья рожа Гематогена перекосилась от злости.
— Тогда я тебя просто убью, сучка.
И ударил ее в солнечное сплетение кулаком. На этот раз сознание никак не хотело уходить, и не покидало бренное тело, даже когда она почувствовала хруст своих костей от ударов его сапог. К счастью он не воспользовался кастетом, успела подумать она.
* * *
Обстановка, в которой встретились три старших должностных лица Подгорного, была неформальной. На столе была бутылка коньяка, закуски и горячий чайник. Да и комната была не рабочим кабинетом, а комнатой отдыха, которую для себя прежний мэр устроил на совесть, с мини-баром и сауной.
Но доклад, который делал зам по безопасности Масленников, был всамоделешний.
— Пришли ко мне, значит, неделю назад саксаулы… то есть аксакалы из диаспоры и говорят: «Есть у нас три паршивых барана. Из города ходят, долго пропадают, вай-вай. Мы за ними следим, все видим, все слышим. Но если что-то учудят, они нам совсем чужие, да».
— Хитрые какие, — исполняющий обязанности главы города Богданов, кивнул и отхлебнул зеленого чая.
— Это еще не все. Сегодня они пришли снова и говорят, что эти орлы вчера на какое-то время отлучались из города.
— На работу они сегодня выходили?
— Выходили.
— Ну и добро. Если куда-то еще пропадут, сразу сообщай. Это все?
— Еще Морозов у меня вызывает подозрения и шантрапа из его компании.
— Опять буянят?
— Наоборот, пашут как тимуровцы. И это подозрительно.
— Так и запишем… встали на путь исправления. Продолжай оперативную работу. Сам понимаешь, могли бы их задержать. Но чем мотивировать? Народ не поймет, — со значением произнес временный глава города. — Эх, скорей бы уже Борисыч возвращался. Погодите… куда запропастилась Маша, блин? Она же обещала придти.
— Не знаю, Володя. Нам она не отчитывается. Где-то задержалась.
— Телефон не отвечает, — Владимир опустил трубку, — Нет, ну я балдею от этой самодеятельности. Говорили же ей, русским языком: никуда не ходить. И где теперь ее искать?
Вопрос был риторическим, и оба промолчали. Им обоим показалось, что за внешней яростью друга скрывается что-то совсем иное. Боится он за нее.
— Э-эх, — снова вздохнул Владимир и сделал неопределенный жест рукой. — Намучился я с ней.
— Ты же знаешь, все бабы — слово на букву «б», — пробасил Колесников.
— Да иди ты, — беззлобно пробурчал Владимир. — Она не такая.
— Ты бы лучше про экспедицию побеспокоился, — заметил Масленников. Опер был ниже их по росту, но едва ли слабее, плотный и коренастый.
— Чего про них думать? Мы им ничем помочь не сможем.
— А как не думать? Топлива полно, патронов достаточно, даже живность есть. Одна мелочь. Еды нету, — развел руками бывший работник органов, пережевывая волокна консервированного мяса.
Остальные сдержанно посмеялись. На самом деле, в обычные дни их стол не многим отличался от того, чем питались рядовые жители города. Но надо же иногда расслабляться тем, на ком лежит много ответственности…
— Если не вернутся, к Новому году все будем еле ноги волочить.
Тут уже было не до смехуечков. Все понимали: где голод — там болезни. И кто их защитит, если они все будут доходягами?
— Я тут разговаривал с профессором, — поднял глаза от чая Богданов. — Он говорит, климат будет неустойчивым несколько лет, плюс-минус пару десятилетий. Это само собой, не для чужих ушей. Поэтому еда, которую они обещали привезти, нам позарез нужна. Мы пока не дотягиваем до самообеспечения.
— Да вернутся они, че вы в натуре, каркаете! — попытался подбодрить всех Колесников.
В комнате было жарко и он сидел в одной телняшке, из под которой был виден большой нательный крест и волосы на груди, похожие на меховую жилетку. Такими же волосатыми были руки, одной он ломал хлеб, другой быстро черпал ложкой суп.
Богданов подумал, что если сам он мог бы играть в кино фашистов, то старлей легко получил бы роль бандита из девяностых, когда только ленивый боксер не был связан с криминалом.
Несколько минут они молчали, Масленников и Олег пили коньяк, Богданов потягивал горький, но страшно полезный чай.
Обсуждали, как сильно шеф сдал за последнее время. Все трое сошлись на том, что зря товарищ Демьянов поехал. Может не вернуться. После всего, что они вынесли, даже железные нервы не могут гарантировать человеку защиту от нервного срыва. А он и раньше здоровьем крепким, похоже, похвастаться не мог. Еще в убежище они привыкли работать и существовать на пределе человеческих возможностей. И они уже видели этот предел — ту черту, после которой еще живой человек сдается и просто падает на землю, отдавая себя на милость судьбы. Никакой характер не поможет тебе сохранять ледяное спокойствие, когда вокруг громоздятся горы обгорелых трупов. Тут надо быть или машиной, или уродом. А Сергей Борисович не был ни тем, ни другим.
Посидели еще, закусили. Консервированные помидоры и огурцы были еще из добытых в Новосибирске, но на вкус вполне сносные. Таких уже через год-два не останется. А домашние консервы в достаточном количестве пока не закатывались. Овощей было мало.
Потом Олег с ювелирной точностью разлил по двум рюмкам то, что оставалось в бутылке. Он был хоть и спортсмен, но от случая выпить мог. Постепенно напряжение спало само собой.
Как-то незаметно разговор
Снова повисла пауза. Внезапно Богданов с силой хлопнул себя по лбу
— Муха?
— Да какая муха. Жена. Она должна была уже придти. Чтоб, значит, забрать меня от вас в целости и сохранности.
Оба его товарища рассмеялись.
— Да чего ты так испереживался за нее? Забыла девка. Каталоги свои листает, поди. Да я бы не за нее беспокоился, а за тех, кто ей попадется.
— Надо проверить, — Владимир уже поднимался с места и надевал куртку.
С кобурой он, как и Масленников, не расставался. Мысленно матеря всех недолепленных дочерей Евы, пришлось и оперу последовать за ним. А за ними потянулся и Колесников, прихватив автомат, без которого он
— Давайте через заднюю дверь, — сказал Богданов, — Так быстрее.
Они уже собирались выходить, когда на одном из мониторов увидели подозрительное движение. И обомлели.
* * *
В город они попали легко. Сама стена только с виду выглядела страшно. Как и говорил Дед, она стояла только для острастки. Прожекторы хорошо освещали только пространство снаружи, но с обратной стороны к фортификации можно было подобраться незамеченными. Здесь несколько самых ловких уголовников вскарабкались на нее с помощью простой веревки, используя выступы и неровности в бетоне. «Егоза» наверху была быстро перерезана. Никакого тока по ней не проходило. Это выяснили еще давно.
Справились силами одних засланцев, взявших охрану в одной из караулок в ножи. Обошлись даже без помощи «крыс» — местных отщепенцев, которых неожиданно легко удалось завербовать. Но ренегаты, которые были все сплошь колдыри и «синяки», своими кривыми руками могли все испортить, поэтому им наказали сидеть тихо до условного знака. Среди них было только пятеро толковых, но те были вайнахи, а чурбанам Бурый тоже не доверял. К тому же единожды предавшему веры нет.
Первое пулеметное гнездо было обезврежено без шума, во втором возникла секундная заминка, но и здесь часовые не успели выстрелить и поднять тревогу. Один получил в грудь нож и успел только захрипеть, но второй горожанин оказался сильнее накинувшего ему удавку зэка и просто сбросил того со стены. Еще двое лазутчиков застрелили часового из бесшумного оружия, но теперь у банды имелся один тяжелораненый, который мог идти, но не мог воевать. К сожалению, пулеметы оказались закреплены так, что развернуть их на город для огневой поддержки не вышло.
Подгорный спал. Это был не один из прежних мегаполисов, где публика могла бродить по улицам и площадям до утра или гудеть в клубах, ресторанах, где шныряли ночные такси, и обжималась в переулках подвыпившая молодежь. Тут жили трудяги, которые укладывались спать вскоре как стемнеет, чтобы проснуться с первыми петухами.
И хотя для тех, кто крался этой ночью по улицам спящего городка, слово «петух» имело другое значение, от курятины они бы не отказались, хотя и привыкли совсем к другому мясу. Но они знали, что домашняя птица в городе водится, как и другая живность: и овцы-бараны, и даже кролики, и кони. Последние тоже были очень вкусны, как знали уголовники, разорившие не один колхоз.
Им казалось, что они слышат, как храпят и сладко посапывают во сне глупые фраера, такие же беззащитные, как зверюшки в сараях. Терпилы — от слова «терпеть». Это те, кому на роду суждено молча выносить превратности судьбы и произвол таких, как они — сильных людей, настоящих мужчин.
Скоро им придется проснуться и обнаружить, что пища, на которую они так рассчитывали, тю-тю! Выгнать бы их на улицу в одних трусах и покуражиться, заставить ползать на карачках и кукарекать. И чтоб тут же на их глазах пустить по кругу их жен и дочерей. Да блин, зачем по кругу! Тут на каждого из братвы хватит по одной, а то и по две.
Как хочется, но нельзя. Пахан конкретно сказал: тому, кто сунется в сторону, лучше себе сразу гроб сколачивать.
Они пришли, чтоб сорвать крупный куш. Машины и мотоциклы ждали в надежном месте за стеной.
Растянувшись длинной цепью, уголовники крались дворами, вдоль заборов, выбирая брошенные дома и держась как можно дальше от светящихся окон главной улицы.
Электричество тут экономилось, поэтому ночное освещение было тусклым.
Вожак считал секунды. Он знал, что в это время его отборные головорезы вместе с «крысами» уже занимают места, чтоб напасть на лидеров города. В идеале убьют их или даже схватят живыми. Или хотя бы захватят их близких. Будет хороший рычаг для давления.
Но они не начнут действовать, пока не получат сигнал от него по рации, или пока не начнется кутерьма и стрельба. Надо до последнего момента сохранять эффект внезапности. Когда прозвучит первый выстрел, и скрывать свое присутствие больше не получится, еще две команды устроят взрывы и пожары в разных концах города, чтоб местные забегали и распылили силы. Все это отвлечет ополчение от главной цели их нападения.
Этот Подгорный был крепкий орешек, поэтому Бурый удержал себя от соблазна взять город с наскока.
Даже когда все спали, минимум пятьдесят человек несли здесь дежурство. Здания Комендатуры — бывшего горотдела милиции, и Горсовета, бывшей администрации — были укреплены и охранялись. В многоквартирных домах и общежитиях, где обитали холостяки и молодежь, были оружейные комнаты, а у многих из живущих в своих домах семейных людей оружие хранилось в сейфах. Как только не поубивали друг друга по пьяни?
Этим летом все мужское население, и служившие, и не служившие, прогнаны через военные сборы, где они прошли расширенный курс молодого бойца. И, как говорят, несмотря на сжатые сроки, учили их хорошо, не для галочки. При этом всех мало-мальски подозрительных от сборов освободили и к оружию на пушечный выстрел не подпустили, их альтернативной службой были работы на полях.
Наконец, не меньше двадцати деревень и поселков в радиусе двадцати километров от Подгорного были от него зависимы, и вполне могли прислать помощь.
Все эти добытое Дедом агентурные данные Бурый учел, планируя операцию.
Нет, тут возможна одна тактика: ударить и удрать. Пять тысяч человек, половина из которых умеет стрелять, это не шутка. Опомнятся, похватают автоматы, и придавят как мух, даже если город будет обезглавлен.
Они учли все мелочи. Облажаться было невозможно. Знали маршруты передвижения часовых, места стационарных постов. Знали даже то, что собак в городе было не больше десятка, и ближайшая была неблизко. Но чтоб отбить незнакомый человеческий запах, они тоже кое-что придумали. Теперь барбосов можно было не бояться.
— Где все люди? — тихо спросил, поравнявшись с главарем, Волосатый. — Еще вроде рано.
Казалось, бывший байкер чувствовал себя неуютно без своего мотоцикла, который остался за стеной.
— Какие в сраку люди? — злым шепотом ответил Бурый. — Говно на блюде. Все уже сплят. Это ж тебе не Тверская. Это ты никогда не спишь, потому что на колесах не только ездишь. Давай, иди шорох наводить.
— Как два пальца обдристать, — бритый амбал кивнул и исчез в сопровождении пятерых бугаев из своей спешенной «мотопехоты». На шестерых у них был пулемет РПК, снайперская винтовка и куча гранат — хоть жопой ешь. Диверсанты, мать их ети.
Бурый успел перехватить его ненавидящий взгляд.
«Соси мой шлем, придурок лагерный», — один раз по пьяни бросил ему в лицо Волосатый после очередного препирательства о полномочиях. Тогда они как следует расквасили друг другу рожи, но ни один победителем не вышел. Свидетелей не было, и вроде потом поручкались, выкурили дудку мира… Но Бурый не простил. Главарь подумал, что если этот козел наестся свинцом, это будет зер гут. Лишь бы свою задачу успел выполнить. А задача у него была самая серьезная: навести шухер в районе комендатуры и мэрии.
Еще три группы, ведомые авторитетными и опытными мужиками, отделились от основного отряда и скрылись в переулках — их вели командиры, которые на обращение «мужик» могли оскорбиться, ведь так называли заключенных без позиции в криминальной иерархии. Эти звезд за ляжки не хватали, но Бурый доверял им больше, потому что был слеплен из такого же арестантского теста. Эти должны были ударить город в уязвимые точки, лишить электричества и связи.
Остальных главарь вел сам. Очень внимательно он следил за тем, чтоб пацаны не растекалась по дворам почем зря, не ломились в дома, а строго следовали к намеченной цели; которая, судя по карандашному плану, составленному Дедом и запаянному в полиэтилен, находилась всего в пятистах метрах от стены.
Одного чушка за нарушение приказа пришлось на месте прирезать. Тот думал, что никто не видит, как он тихой сапой свернул в сторонку, но ошибочка вышла. Может, парень хотел облегчиться, может, залезть в спальню к приглянувшейся ему телочке, а может, это был стукач-предатель, который их всех бы сдал горожанам. В любом случае, теперь с перерезанной глоткой он проблем не доставит.
Вытирая нож о платок, Бурый насвистывал песенку про гоп-стоп. Ничего, другим острастка. Пахан знал своих людей хорошо. Никто из остальных и бровью не повел: этого недоумка недавно приютили из разграбленной деревни, но не задалась его разбойничья жизнь — Бурый у себя махновщины не терпел.
Городок смотрелся как елочная игрушечка: аккуратные домики покрашены и побелены, выметенные тротуары и дороги щеголяют хорошим асфальтом, какой даже раньше был не везде. Под ногами ни бумажки, ни соринки; зато даже тут, на окраине, всюду подстриженные лужайки и клумбы, а между ними скамеечки. Наверно, чтоб притомившиеся лопухи могли присесть и французской булкой голубей покормить. Ха!
От этой картины в душах у уголовников поднялась волна глухой злобы и одновременно сладкого предвкушения. «Эх, получите вы у нас, фраерки… — перешептывались урки. — Нагуляли жир, пора вас и на мангал. Будет седня шашлычок…»
Жизнь в тюрьме или лагере сама по себе не отупляет. Наоборот, это люди с воли могут себе позволить валять дурака, говорить и делать, что вздумается, а за решеткой надо каждую секунду бдить. Даже один год там приучает взвешивать каждое слово, каждый жест: и руку кому попало не протягивать, и вещи у кого попало не брать. Не говоря уже про долги… Это на воле товарищу можно сказать: «да ладно, проехали, забыли». А в тюрьме за такое можно дорого заплатить. Поэтому неумные люди, будь они хоть из сплошных мышц, попав на зону, легко могли попасть в «петушатник» и получить знак неприкасаемого — посуду с дырочкой. Хуже, чем дуракам, на зоне приходилось только интеллигентам.
Прямо по курсу, за поворотом двое. Бурый услышал шаги первым и подал сигнал разведчикам банды залечь в укрытие. Через секунду до них донеслись обрывки разговора.
Мля, это идут не припозднившиеся работяги или фермеры. Это вооруженный патруль. Как неудачно. Не обойти сволочей, а будешь делать большой крюк — потеряешь время.
Снять их из мелкокалиберных винтовок, с помощью которых охотники банды хоть частично покрывали ее потребности в мясе — шума почти не будет. Но у Бурого был в рукаве и другой план.
— Лерусь, твой бенефис, — вожак подтолкнул вперед свою подругу, шлепнув заодно по заду.
Он сам иногда ее побаивался, настолько неадекватной была эта девка. По-хорошему, место ей было не в женской колонии, а в психушке закрытого типа. Первый раз она села, потому что выпустила кишки собутыльнику только за несвоевременный комплимент. Хотя какой можно сделать комплимент мужеподобной бабище с мышцами тяжелоатлетки? Тот невезунчик прожил еще лет пять, но до самой смерти ходил с баночкой-калосборником на боку. Право на УДО Лерка-Чума потеряла за то, что оставила сокамерницу без глаза, тоже за некстати сказанное слово.
Валерия принадлежала ему уже давно. Не будь его, другие урки отнеслись бы к кобле-лесбиянке плохо. И хотя Бурый только изредка снисходил до того, чтобы поставить ее на четыре кости и лично отпороть, другим не давал к ней подходить под страхом немедленной кастрации. Себе говорил при этом: это не из ревности, а просто чтоб уважения не теряли. Но это была не совсем правда. Хотя Бурый и предпочитал девок понежнее, чем-то эта лошадь его зацепила. Бабы из пленниц сменяли одна другую, а с Валерией они продолжали встречаться стабильно. «Может это любовь?», — думал он и сам глумливо ухмылялся.
Это была единственная из женщин, кого они взяли с собой на это дело, и не зря.
— Мужики, закурить найдется? — расслабленной походкой приблизилась она к двум часовым.
Голос у нее был приятный, почти ангельский. Лицо наполовину скрывал капюшон, который из-за погоды условий не вызывал вопросов. Одета она была так же, как одевались горожанки — джинсы, чистая спортивная куртка.
— Чего-то ты припозднилась, детка, — ветер донес до затаившегося Бурого голос первого. — Да и мы на службе вообще-то.
— Как тебя зовут, солнце? — это уже говорил второй, молодой. — Тебе оно надо курить? Бросай, на лыжи вставай.
Соплежуи, подумал Бурый, и горожане в его глазах упали. Ни один даже не коснулся ремня автомата, не говоря уже о том, чтоб навести оружие на незнакомку. Были уверены, что они у себя в безопасном и мирном доме. Ошибка, за которую оба расплатятся. Рядом с лицом первого, немолодого мужика, появился огонек. Протягивая женщине зажигалку, он прикрывал огонек от ветра, так что обе руки были занятый. Второй доставал из пачки большую ценность — сигарету с фильтром. Бурый и сам забыл, когда курил нормальные.
Первый, как более опасный, получил пулю в лоб сразу. Хоть Валерия и сидела за поножовщину, но тоже стрелять умела — завалила как кабанчика, выстрелив прямо от бедра. Дед натаскал их всех. Второй часовой успел испуганно отшатнуться. Оно и кстати — тут же получил две пули в туловище и свалился.
За время, пока продолжался спектакль, несколько метких стрелков вышли отвлеченным часовым во фланг и в тыл и сняли бы их, даже если бы у его подруги не получилось. Но Бурый знал, что та не подведет.
Она между тем уже деловито резала умирающего охотничьим ножом.
Бурый беззвучно пригрозил кулаком. Чертова маньячка, воздушный поцелуй ему послала. Он принял протянутую ей сигаретную пачку и спрятал в карман.
— Вы че, не знали, что курение убивает? — свистящим шепотом произнес он. — Идем дальше.
Пока все шло как по маслу. И не беда, что подземный ход нашли и засыпали экскаватором. Никаких мер после этого принято не было. Видимо, местные начальнички решили, что подкоп вырыт кем-то из тутошних деятелей для самовольных отлучек или мелкого воровства.
Тела были оттащены в ближайшую канаву и забросаны жухлыми листьями.
Какая-то заминка сзади…
Ага, уже разобрались. Какой-то старик, живущий на отшибе, заплатил жизнью за то, что имел туалет на улице. Задавили проволокой, потому что мог ненароком заметить крадущихся.
И вот перед ними возникла оштукатуренная стена склада. Именно здесь хранилась вся или почти вся еда Подгорного.
Анализируя этот день, Бурый как назло сразу понял, где они поступи неверно.
Все так хорошо начиналось. И вдруг все превратилось в пыль.
Они проиграли не в тот момент, когда их присутствие обнаружили. Бурый был к этому готов и знал, что это только вопрос времени.
Стоило им ликвидировать сторожа — на этот раз это сделал Дед, воспользовавшись струной от рояля («приобщил к классической музыке», — бросил эстет в шляпе), как через минуту громко и протяжно завыла сирена. Вспыхнули, до этого не горевшие, фонари на улицах и лампы на фасадах трехэтажных зданий.
Спалились. Видеонаблюдение у них тут что ли или датчики?
— Рановато, — думал вслух главарь. — Хотя ничего, в самый раз. Вперед!
И почти одновременно где-то далеко на юге, в другом районе поселка прогремел взрыв и началась стрельба. Это Волосатый вступил в дело. Молодец, сучонок. Может, оттянет на себя часть внимания.
Ворота были заперты на тяжеленный навесной замок, но ключ оказался в кармане покойного сторожа.
Через минуту они были уже внутри и потрошили мешки и коробки.
Еда. Единственная ценность, не подверженная инфляции.
В первом мешке был сахар. В первой коробке тушенка. Во второй сгущенка. Во втором мешке мука. В третьем опилки.
Опилки? Какого рожна здесь делают опилки?
Ни говоря ни слова, Бурый вскочил и в несколько прыжков оказался на другом конце зала, разделенного перегородками на несколько помещений. Прошел вдоль стеллажей и наугад стянул со второй полки мешок из плотного непрозрачного полиэтилена. И тут же распорол, с уханьем, словно взрезал брюхо врага.
Тут-то он и почувствовал запах. Запах поражения. Ладонь в перчатке без пальцев ушла в резко пахнущую субстанцию. Тут были даже не опилки, а компост.
Вслед за этим были вскрыты еще двадцать мешков и сорок коробок. И во всех были только опилки, песок, удобрение, цемент…
Ни говоря ни слова, бандит схватил за грудки стоявшего неподалеку и жавшегося к стенке Морозова. Узковатые черные глаза вожака сошлись на его переносице.
Тот видимо очень хотел перенестись на другой конец шарика, хоть в Антарктиду. Горожане с него сейчас тоже бы шкуру сняли, если бы все выведали. У него был нездоровый румянец, на лбу выступили бисерины пота.
— Где еда, чушкан помойный? — раздельно по слогам произнес главарь.
— Была… — сумел выговорить парень, чеша покатый лбом. Его глаза лихорадочно вращались, огромные как у филина, — В натуре была. Отвечаю!
— В натуре — кум в прокуратуре, — пробормотал Бурый, и, будто бы отвернувшись, не глядя, нажал на спуск. — И ты тоже… был.
Серегу бросило выстрелом на стену, труп повалился на распоротый мешок с удобрением. Даже с глушителем АПС имел хорошую убойную силу.
— Проотвечался.
У самого входа в этом бывшем гараже действительно были аккуратно уложены продукты. Зато в глубине помещения лежали вещи несъедобные.
По глазам резанул луч яркого света. Откуда-то появились прожекторы, и теперь они были направлены на захваченный склад. Да и склад ли?
Бурый отошел от гаражных ворот, которые спешно закрывали Шкаф и Солома. Без толку. Никого эти десять миллиметров железа не остановят, там уже явно стоят пулеметы.
Внутри предводителя разбойной ватаги клокотал огонь, но внешне это никак не проявлялось. Он был зол на местных, которые так ловко их обхитрили, но еще больше на себя.
«Как там в итальянской песне поется? Лошара ми контаре… Вот это про нас».
Они потратили месяц на разведку и налаживание контактов, а их развели как школьников. Все, кого они допросили, даже под пытками указали только на это здание. Похоже, сами жители города действительно думали, что продукты хранятся здесь. Что отсюда их каждое утро развозят по нескольким раздаточным пунктам.
Склад были не то чтобы совсем пустой, но того, что здесь нашлось, хватило бы им всего на неделю. Город же должен был съедать такой объем за сутки. В нем явно были еще продукты, просто запрятанное так хорошо, что об этом не знали даже близкие люди начальников.
На мгновение Бурый даже зауважал умников, которые это организовали. Ведь явно посвящено было не больше десяти человек. Все эти действия в мирное время отдавали шизой, но именно они помогли им сберечь свою еду.
Уже когда они так легко проникли за городскую стену, он должен был почувствовать укол тревоги. Не бывает все так гладко, ему ли с его богатой биографией не знать… А когда они прошли до склада, и встретили в будке возле него только престарелого сторожа, даже не с автоматом, а с СКС, у него в голове и вовсе должна была забить пожарная рында. Дзынь-дзынь-дзынь!
Теперь, постфактум, Бурый знал, в чем была их ошибка. Как только они выпытали у того армяшки про городок, как только с помощью шнырей вызнали, что часть боеспособного населения из него надолго отлучилась, им надо было сыграть ва-банк. Сразу ударить по укрепленным казармам тутошнего ополчения, где постоянно находилось человек пятьдесят-шестьдесят. Ударить по гаражу, что стояла боевая техника, хоть его и стерегли еще двадцать. Или так, или не лезть вовсе.
Они вместо этого сыграли по маленькой, а фортуна ссыкунов не любит. Побоялись, что отсутствующие подойдут в самый не подходящий момент и отрежут им путь к отступлению. Побоялись, что на хатах у горожан окажется оружие. Тяжелых пушек побоялись.
Словно в подтверждение его мыслей где-то снаружи глухо заухал крупнокалиберный пулемет. Бурый и его правая рука переглянулись. На вооружении их собственной армии таких не стояло.
Здесь уже подняли по тревоге всех, кого только можно, и теперь стягивались к этому лже-складу.
— Что будем делать? — спросил Дед.
Хотя обычно это была прерогатива Валерьяныча давать советы.
— Как что? Пошлем бакланов, чтоб подняли кипеш. А сами идем на прорыв в другую сторону. Нам подфартило, там люк есть.
— Не по понятиям, — печально изрек старик, чуть сдвинув шляпу. Но, чуть подумав, кивнул.
Понятия, они как законы российские: трактовались всегда в пользу власти. А властью были они.
Покойник уже успел погрузиться лицом в вонючую массу. Бурый поправил кобуру и зычно крикнул:
— Эй, Безухов! Сюда беги!
К ним быстро подскочил плотный мужик с отрезанным ухом, который с того памятного эпизода, когда он проштрафился, оставив пост, превратился в расторопную шестерку. Боялся, что переведут из Безуховых в «Пьеры». Ну а теперь ему придется побыть «торпедой». «Торпеда» — это шестерка одноразовая, расходная. Для самых опасных и даже самоубийственных заданий.
— Полезай на крышу и осмотрись.
Надвинув поглубже шапку, мужик не очень уверенно похромал к лестнице, ведущей на технический чердак. Бурому показалось, что по пути тот перекрестился.
Глава 5. Антитеррор
На чердаке пахло гарью и запеченными с кровью потрохами. Через развороченное взрывом слуховое окно было видно здание Горсовета на противоположной стороне улицы. Его третий этаж горел. На втором огонь уже потушили. Стекла были выбиты все до единого.
— Это что за… снусмумрики? — превозмогая боль, спросил Колесников, пока его перевязывал санитар. — Еле упокоили.
Он получил скверную рану левой голени. Слава богу, артерия была не задета, но пострадала кость, и прежде чем наложили повязку, глава ополчения потерял почти поллитровку, как он сам выразился, крови. Теперь он мог оказывать бойцам только моральную поддержку.
Зато на пыльном полу среди старых стульев и отслужившей свое мебели лежали лицом вниз в лужах крови трое невысоких щуплых короткостриженных мужиков.
— Леший их знает, — Богданов осторожно выглянул через пролом наружу.
Минуту назад еще кто-то вел огонь из сада, второй крепко сидел на парковке, но и тех уже взяли, правда, тоже не живыми, а мелкой нарезкой для шведского стола. В лексиконе бойцов антитеррористических подразделений слово «взять» чаще означает не заковать в наручники, а убить наповал.
Внизу у них под ногами на двух этажах кирпичного здания раньше размещалась фирмы из сферы обслуживания, а теперь — общественные службы, которым не хватило место в Горсовете. Бюрократия города росла стремительно.
Зачистка чердачного помещения прошла удачно, благодаря боевому опыту и смекалке. И только под конец последний из оставшихся в живых врагов, умело прикинувшийся мертвым, выстрелил в «министра обороны» Подгорного практически в упор.
— Живыми надо было, — посетовал Владимир, возвращая переводчик огня в позицию стрельбы одиночными.
— А они дались бы? — резонно заметил Масленников.
Когда на верхнем этаже Горсовета начали вылетать стекла, они втроем как раз выходили на улицу. В здании оставались четверо сотрудников — уборщица, двое охранников, засидевшийся допоздна делопроизводитель. Именно он, совсем не буквоед, а бывший мент, коллега Масленникова, и добрался первым до оружейной комнаты на первом этаже. Остальные из находившихся в Горсовете погибли сразу под ураганным огнем.
Именно с его помощью они сумели «взять» паразитов на чердаке, которые слишком увлеченно стреляли по окнам второго этажа. Уже потом к ним подошел полувзвод из соседней Комендатуры и помог добить окопавшихся во дворе врагов.
Но все понимали, что это только начало. По всему городу отдельные перестрелки сливались в шум сплошного боя. Патронов никто не жалел, обе стороны отстреливали целыми обоймами
Постепенно из отдельных сбивчивых донесений выстроилась цельная картина. Враги проникли в город с севера и сумели просочиться во все районы. Бой шел как минимум в шести местах, но самый интенсивный — возле фальшивого склада. Попытавшиеся отбить его сходу и без команды ополченцы отошли с потерями. Разбойников только там было не меньше сотни, а уж сколько их пришло всего, Владимир не хотел и думать. До пятисот душ.
Склад. Приманка, из-за которой Богданову теперь было немного не по себе. Это ведь была его идея, из-за него попал под молотки сторож и все, кто жил находился рядом со злополучным зданием. Их кровь была и на его руках. Но зато вражеский прорыв будет легко локализовать, а еда — те крохи, что у них были, — останется нетронутой.
Здесь на площади возле того, что Богданов с пафосом называл «комплекс правительственных зданий», было тихо.
Нападение на комендатуру, которая была забросана бутылками с зажигательной смесью и обстреляна осколочными снарядами из РГП, было отражено не меньшей кровью из своих рядов, да и само здание пострадало сильно, целое крыло наполовину выгорело. Как всегда на войне, начали всплывать собственные незамеченные «косяки». Пластиковые панели на стенах, которые надо было давно убрать, давали много дыма и очень добавляли хлопот обороняющимся.
Спустившись на второй этаж офисного здания, Богданов поднял трубку. Как он и предполагал, телефонная связь была обрезана. Слава богу, у них у всех есть УКВ-рации.
Электричество пропало еще раньше. Ну и ладно, от стационарных прожекторов толку оказалось пшик, их сбивали первыми выстрелами.
Резерв был поднят и отмобилизован за считанные минуты. К площади уже тянулись жители ближайших домов, с азартом засидевшихся на псарне охотничьих собак разбирали оружие, как горячие пирожки расхватывали амуницию.
— Надо брать все, что есть. В том числе авиацию, — предложил Богданов.
Ветер стихал, на прояснившемся ночном небе высыпали звезды.
Они с Масленниковым переглянулись. У обоих были обоснованные сомнения.
Чудом уцелевший, но почти пустой аэродром МЧС неподалеку от Бердска, найденный в июне, дал им больше, чем обнаруженные ранее. Им уже попадались нетронутые гражданские и военные самолеты, которые были теперь только кучей дюралюминиевого лома. Нечего было и думать о том, чтобы поднять в воздух одну из этих машин, даже если бы нашлось применение.
Здесь же им попались два «спасательных» Ми-8, с пулеметным вооружением и шкворневыми устройствами для ведения стрельбы, визуально находившиеся в сносном состоянии, были погружены на платформу и доставлены в Подгорный вместе с грудой разнообразных запчастей. Какие «пожары» интересно предполагалось тушить с помощью этих птичек фирмы EMERCOM? Наверно, социальные.
Ми-8.
— Борисыч нам головы открутит, — возрази, наконец, главный милиционер. — Он говорил, только в крайнем случае.
— Он нам не только головы оторвет, если мы город просрем. Там каждую минуту кто-нибудь из наших гибнет. К тому же погода нормализовалась.
Шум моторов мог возвещать приближение кого угодно, но с наблюдательного пункта доложили — это были свои. В город на всех парах въехала поисковая группа, вернувшаяся с Новосибирского водохранилища. Они и так возвращались назад с добычей, но Богданов связался с ними еще в начале катавасии и попросил поднажать.
Через десять минут бронеавтомобиль остановился у Горсовета.
Антон Караваев спрыгнул на землю. На нем был дождевик, высокие резиновые сапоги, очень чистые — радиоактивная грязь приучает следить за обувью. Бескозырку с ленточкой, в которой Владимир видел самозваного капитана старой калоши он сменил на более практичную черную вязанную шапку.
— Не ждали, господа? — приветствовал их он.
— Антоха, где уставная форма обращения? Ты там у себя на море совсем пиратом заделался? Адмирал, тоже мне.
Голос Богданова прозвучал без особого задора. Он до сих пор не знал, что с Марией.
— А где тот устав? — ответил наглец, распахивая перед ними двери джипа.
Его спутники — парень с куцей бородкой и плотный живчик с хитрыми глазами освободили место, присоединившись к строю ополченцев.
И правда, подумал Богданов. Вооруженные силы города пока никаким актом не регулировались, да и гражданская сфера существовала в условиях правового вакуума. Но это была не анархия, а время, когда люди еще действовали по совести, а не по закорючкам на бумаге.
Надо бы это исправить, ведь совесть есть не у всех, а приказы действуют на каждого. Но потом, когда будет время.
С Караваевым прибыло три КАМАЗа добычи и полный взвод его поисковиков. Их уловом была не рыба, а те материальные ценности, которые дрейфовали по волнам или лежали в пределах береговой полосы. Рыбы в Оби и притоках почти не было.
Маленький самоходный речной паром применялся для сбора ценностей по реке.
Дело это было не таким уж безопасным. В этой вышедшей из берегов отравленной сточной канаве водились свои Сомалийские пираты, которые уже несколько раз проверяли морских поисковиков на прочность. Не говоря уже о том, что к незнакомому берегу нельзя было подходить слишком близко, даже если он выглядел пустынным и мирным — могли садануть из пулемета. Да и банально можно было пропороть днище о затопленный хлам.
Только люди с крепкими нервами могли ходить по реке на этой ржавой лодке.
«Работка не бей лежачего», — ворчал сначала по этому поводу Богданов, но пользу от «морских круизов» признавал и он.
Один раз он и сам выходил с ними в водохранилище, и впечатлений ему хватило. Там, когда посудина развивала максимум, он узнал, что страдает морской болезнью. Всю дорогу, от поселка Ленинский до поселка Киров, он смотрел, во что превратилось Обское море. Владимир вспомнил, как смотрел на буруны за кормой. Трудно было поверить, что из этой пены родилась Афродита. Мутная маслянистая вода не располагала к тому, чтоб даже просто коснуться ее рукой, не то чтобы плавать. Но один раз у чудом сохранившегося бетонного причала, когда стих ветер и осела на дно муть, вода вдруг стала я совсем прозрачной, и внизу за бортом стало видно лежащие на дне яхты и лодочки.
Пять километров, пройденные вдоль правого берега, открыли их глазам наполовину вросшие в жидкую грязь речные суда всех размеров. Один речной теплоход с неразборчивым именем даже оказался метрах в тридцати от речной воды, а маленькая моторка и того дальше, посреди песчаной отмели. Словно они находились на берегах Аральского моря.
Лед на реке еще не стал, но до этого оставались недели, и их надо было использовать с толком. В самой Оби и на ее затопленных берегах было много интересного. Загребущие руки мародеров и просто голодающих не могли дотянуться до этого так же легко, как на равнине. Конечно, это не Ямантау, но курочка по зернышку клюет, и эти находки очень помогли городу дожить до поздней осени.
Подъехавший «Тигр» с пулеметной турелью стал мобильным антитеррористическим штабом. Здесь они были подвижны, защищены какой-никакой броней, сюда отовсюду стекалась свежая информация. Вскоре подоспели и БРДМ с БТРом. В их положении этот бронированный кулак был как нельзя кстати. Врагов могло быть до полтысячи.
Тяжело урча, прикатили усиленные стальными листами бульдозер и пять «покемонов» — вооруженных и бронированных «Уралов». Под их прикрытием наступать будет поспокойнее.
Из окон соседнего с площадью дома внезапно открыли огонь по только что получившим оружие резервистам. Пули защелкали по асфальту, несколько человек попадало, но не мешками, как падает труп или тяжелораненый, а пружинисто.
Но КПВТ уже взял дом в перекрестье прицела, и метким стрелкам вскоре стало ясно, что тонкие стены их совсем не защищают. Самые резвые успели спрыгнуть с балкона второго этажа на газон, но и их догнали тяжелые пули, попортив подстриженные кусты и раскрасив увядшие клумбы клочьями мяса.
— Ну, со щитом или на щите, — произнес Богданов. — Прихлопнем их.
— А может, дождемся подкрепления? — возразил любивший основательность Масленников, — Нужно собирать ополчение с деревень. Все равно никуда не денутся.
— Времени нет. В ближайшие часы они пойдут на прорыв. Мы должны управиться теми, кто есть, и не дать никому уйти. По крайней мере, разбить боеспособное ядро. Иначе они могут нам еще много нервов попортить. Будут изматывать внезапными набегами на деревни, охотиться на наши караваны. А нам придется закрыться и сидеть здесь за стенами, пока народ сам не устанет от такой жизни.
«Не бывать этому», — подумал Богданов.
Эти чужаки бросили им вызов. Убили безоружных людей. Необходимо было перебить их до последней твари. Было решено не выдавливать врагов за периметр, а, наоборот, сжимать кольцо.
«Что же там с Машей?» — за непробиваемой броней показной бравады не покидала его тревожная мысль.
* * *
Гаражный бокс с самого начала был не крепостью, а мышеловкой. Обороняться в нем чужакам, превратившимся из атакующих в обороняющихся, было трудно. Окон в нем не было, только несколько узких щелей под самой крышей, из которых не постреляешь.
Из соседних строений — деревянных домов, в которых разведка тоже засекла неприятеля, прикрытие получалось плохое. В их торцах, которые выходили на улицу, почти не было окон.
Тем не менее, когда боевая колонна ополченцев приблизилась, по ней открыли интенсивный огонь, в основном из «Калашниковых».
По реву дизельных двигателей враги должны были понять, что к ним направляется техника, но откуда им было знать, что это не обычные грузовики, а малоуязвимые для их пуль «Покемоны»? Настоящей бронетехнике они и вовсе ничего не могли сделать.
В ответ заговорили пулеметы. Стены бревенчатых и кирпичных домов служили не очень хорошей защитой от пуль калибра 12,7. На мгновение Богданов подумал о мирных жителях. Но, даже если там оставались свои, они уже были мертвы, если не успели спрятаться в подполы.
Когда наступавшая под прикрытием брони пехота начала подходить к домам, из них уже никто не стрелял, выжившие поняли шаткость своего положения и сбежали через окна. Тем временем один по пожарной лестнице начал взбираться на крышу склада, но снайпер срезал его еще на середине пути. У снайперов Подгорного поголовно были ночные прицелы.
— Етить вашу мать! — Антон передал Богданову бинокль, указывая куда-то рядом со складом.
В привычных красках тепловизора Владимир увидел, как ворота склада одновременно распахнулись, и наружу выплеснулся поток людей. Но у остальных ополченцев приборов ночного видения не было.
— Огонь! — приказал он. — По воротам!
Он не успел договорить, а по фальшивому складу открыли огонь из всего, что у них было. Цепочки трассирующих пуль помогали тем, кто не мог видеть цели, видеть хотя бы силуэты. Заместитель мэра видел, как решившиеся на самоубийственный прорыв в выкашивались огнем бронемашин и пулеметчиков. Днем бы они на такое не решились, ночная темнота дала им иллюзию защищенности.
— Что они задумали? Да… их… тут… как тараканов! — перекрикивая голос разговаривающего на басовой ноте КПВТ заорал он.
И пусть каждый четвертый из врагов свалился, не добежав до укрытия, остальные успели занять оборону, помогая тем, кто снова начал стрелять из окружавших склад построек.
Идиоты. Бессмысленная жертва. Наверно, они быстро пожалели о своем поступке, но бежать им было некуда. Их силы быстро таяли, они смогли отнять у них только время…
Хотя нет. Вот сообщили о двух убитых, раненных пока никто не считал. А кольцо вокруг здания еще не было замкнуто, и это заставляло нового командующего ополчением вместо выбывшего в лазарет Колесникова нервничать.
За это время среди горожан было ранено всего пять человек, разбойников же положили не меньше сорока.
— Давайте ваш план «Б», — приказал он по рации, и с удовлетворением услышал, как заработал еще один мотор.
Это бронированный бульдозер, который использовали для расчистки снега перед колонной во время памятного исхода из Новосибирска, выполнил новую, не менее важную миссию.
Расстояние от боевых порядков ополченцев до склада он преодолел за пару минут. За это время по нему никто не выстрелил. Все живые враги затаились.
Гордо, как крейсер «Варяг», огромный «Кировец» врезался в здание, стальным ножом проломил ворота вместе с частью стены, остатки которой немедленно обвалились.
Стрельба в районе уже стихала, поэтому грохот резанул по ушам.
В глубине склада началась пальба. Это все бандиты, укрывшиеся за стеллажами, начали стрелять по ворвавшейся машине. Но пули отскакивали от стального монстра, и даже зажигательная смесь, которой так умело пользовались нападавшие, не могла причинить ему вреда.
Несколько пуль могли найти бреши в импровизированной броне, даже пробить мотор. Но водительское место было пусто, рычаги заклинены так, чтобы тяжелая машина продолжала движение по прямой, а надежный двигатель мог работать какое-то время, даже изрыгая дым. Бульдозер, не останавливаясь, проехался по боксу, едва ли не намотав на гусеницы растерявшихся в темноте людей, вынес заднюю стену и остановился далеко, только завалившись в овраг.
К полуночи оборонявшие фальшивый склад уже были смяты, и штурм сменился зачисткой.
Глядя на то, как последние уцелевшие мечутся в дыму, Богданов совсем было расслабился. Вместе со штурмовой группой они осматривали здание склада.
Тут и там были слышны выстрелы. Тяжело раненных врагов без лишних сантиментов добивали. Легко-раненных даже перевязали: он сам так распорядился.
Предателей ждет особенная кара. И какой-то бес на плече нашептывал Владимиру: нельзя допустить, чтоб они отделались расстрелом. Как в средневековье, одного страха смерти уже стало недостаточно. Им можно было напугать человека раньше, но человеку нового времени для трепета требовалась смерть лютая, долгая, чтоб молился не об амнистии и помиловании, а о том, чтоб душа отлетела поскорее.
— Сюда! — отвлек его от этих мыслей крик.
Богданов обернулся. Его звал один из бойцов Каравева. Кажется, того звали Мельниченко, но остальные почему-то кликали Хомяком.
Владимир подошел к тому месту, на которое указывал этот толстяк и заметил в углу за ящиками уходящий в пол лаз. Прокопать такое за час было невозможно. Это было построено несколько лет назад.
Не дверь даже, а лючок. Полметра на семьдесят сантиметров.
— Это что за хрень? Этого нет в паспорте здания.
— Коммерсанты, — пробормотал подбежавший Масленников. За инвентаризацию имущества отвечал в том числе он. — Спроси это теперь у бывшего владельца…
Раньше этот проход скрывал лист гипсокартона, за которым были несколько полусгнивших досок. Теперь лист был пробит, а доски раскиданы.
Посветив в проход фонариком, рискуя получить оттуда пулю или нож, Богданов выругался так, что его словам присвоили бы категорию 21+.
Находившийся за дверью проход вел наружу. Куда он еще мог вести?
Лом, два кайла, тяжелый молот валялись там же внизу, рядом с битым кирпичом и кусками цемента. Стена в один кирпич бандитов надолго не задержала, как и вентиляционная решетка. Отчаяние придало пойманным в ловушку сил, а может, у кого-то был опыт побегов из заведений, где решетки и стены покрепче.
Маленькой щелки было достаточно. Владимир вспомнил, как пролезает в любую щелку крыса, втягивая брюхо. Голова пролезла — значит и вся тварюга сможет. Вот так и здесь.
Те, кто возглавлял дерзкое нападение, ушли живыми. Скрылись через старую вентиляцию, так некстати оставленную прежними хозяевами здания и незамеченную инвентаризаторами нового Горсовета, которые должны были в Подгорном каждую былинку переписать.
* * *
К часу ночи бой был не закончен. В разных концах города оставались очаги сопротивления.
Мечась в бессильной злобе, уголовники заскакивали во дворы, ломились в дома, собираясь резать жителей как кур, но горожане, уже разбуженные и оповещенные, встречали их дробью и картечью.
В этот день оправдало себя и тот, что придя в Подгорный, поселенцы не стали убирать двойные железные двери, срезать решетки на окнах, ломать высокие кирпичные заборы. Коммуна коммуной, но каждый чувствовал себя в большей безопасности, имея не только общую стену, но и свои меры защиты.
К половине второго ночи привели первых пленных, перепачканных грязью и кровью. Почему-то Богданов не удивился, что лица больше чем половины ему знакомы.
Изменники клали оружие. Пришельцы извне отбивались до последнего. Один на глазах у ополченцев перерезал себе горло бритвой, лишь бы не попасть в плен, другой подорвал себя гранатой. Подорвал неудачно, лишившись кистей рук. Неизвестно, чем он был обколот, но сознания от болевого шока он не потерял, а продолжал зло таращиться и цедить ругательства. Из милости его добили пулей в голову.
Странные все-таки это были люди… Если бы не их зверства, Богданов почувствовал бы к ним что-то вроде уважение. В смелости им не откажешь. Огонь вели бестолково, но в рукопашную дрались отчаянно — после нескольких стычек в темных дворах, когда пытались взять «языков», было решено по возможности уничтожать их с расстояния.
— Возьми на заметку, — сказал он подошедшему Масленникову. — Некоторые дома стоит снести, а жителей переселить.
— Что с пленными делать? — спросил его Масленников.
Их уже укладывали лицом вниз со связанными руками.
— Беречь. Будет суд. Страшный суд.
Где-то здесь крутился журналист Михневич. Еще минуту назад он был с винтовкой, но уже по поручению Богданова снимал репортаж. Владимир усмехнулся, слыша, как тот требует от пленных повыше поднять руки. Те и так стояли с задранными кверху лапами, как фрицы Паулюса под Сталинградом.
В первых рядах добровольцев-защитников города он заметил и отца Сергия. Священник был не в камуфляже, а в своем профессиональном облачении. Он был хмур, винтовку держал стволом вниз.
Оказалось, чувствительные до веры уголовники, вломившиеся к нему во время молитвы, просили его по-хорошему, обещали запереть, связать и в живых оставить. Им хотелось использовать колокольню храма, который батюшка отреставрировал и восстановил своими руками, в качестве огневой точки.
Пришлось священнику очистить помещение храма от посторонних с помощью двуствольного ружья. Богданову было его жалко. Даже в таких подонках он должен был видеть божью искру, хотя идти наперекор вере ему не пришлось. Это же не буддистский лама. Свой очаг и родину полагается защищать и по канонам православия.
Демьянов строго придерживался нейтральной политики — никакого содействия церковь не получала, но и палок в колеса ей не ставилось. В Подгорном религия не пользовалась большим влиянием, но свою нишу занимала. Прихожанками были в основном пожилые женщины, но и сам Владимир иногда посещал богослужения, и Машу с собой постоянно пытался притащить. Та со своим цинизмом только посмеивалась. Выполнял свою пастырскую работу отец Сергий ревностно, на совесть, да и человеком был стоящим и умным, знал четыре языка, занимался спортом, мир повидал, и, как оказалось, за себя постоять мог.
«Все бы они были такие, — говорил про него майор. — Глядишь, и не докатилась бы страна до такого».
* * *
Уже пять минут Богданов отбивался от Антона Караваева. Тот требовал разрешения взять с собой двух бойцов и направиться к наведаться домой, проверить, все ли в порядке его любимой женушкой. Или отправиться туда одному. Или взять все ополчение с собой, если можно. Или хотя бы половину.
Глядя, что чувства делают с человеком, Богданов его даже пожалел. Сам он сохранял холодную голову. Он почему-то был уверен, что с Машей ничего не случилось. Хотя на сборный пункт она так и не пришла.
Там в районе поликлиники уже не стреляли. Но на то могли быть разные причины. Либо туда враги не дотянулись — все-таки это был самый центр Подгорного, далеко от стены. Либо дотянулись. Но оказать сопротивление бандитам там было некому. Там почти никто не жил, и на ночь улицы пустели. Даже пациентов в больнице и тех не было.
— Брат, все под контролем, — успокоил его Богданов. — Занимайся своим делом. Она в безопасности, мы их улицу уже вывели.
То ли намеренно соврал, то ли от суматохи мысли путались. Штабная машина в который раз меняла свое местоположение, неслась по улицам. Иногда по броне стучали пули, несколько раз им самим приходило открывать огонь.
Как раз на такой случай в Подгорном были разработаны система сигналов и порядок действий для всех, кто не мог принять участие в боевых действиях. Почти всех женщин и детей уже действительно вывезли, но никаких списков в пожарной обстановке не составлялось.
— Знаешь, я тебя хорошо понимаю… — сказал Богданов. — Но не могу пойти навстречу. Давай бери свои колымаги, своих орлов и двигай к ТЭЦ. Нельзя позволить этим тварям город без тепла и света оставить. Если они там все раздолбят, зимой нам придется несладко. Это приказ, если ты не понял.
— Так точно, — ответил Караваев максимально спокойным тоном.
Никто не знает, чего ему это стоило. Богданов чувствовал, что это горячий и несдержанный тип в шаге от того, чтоб послать подальше всю субординацию.
— А я выдвигаюсь в район школы, — добавил Владимир.
Он не уточнил, что тот также был районом поликлиники, а значит, у заместителя мэра были и свои мотивы. Он переживал ничуть не меньше, чем любой на его месте, но считал, что хоть один толковый командир должен проследить, чтоб ничего не случилось с котельной и мини-электростанцией.
Они остановились у ворот детского сада, где их уже ждали двадцать ветеранов из ополчения, Колесников, которого чуть ли не силой запихнули в госпиталь, сформировал это элитное произведение собственноручно еще в начале осени. Тут все было серьезно, и у каждого был боевой опыт. Отряд делился на группу захвата и группу прикрытия. Два пулеметчика со вторыми номерами, снайпер, гранатометчик с помощником, радист, он же медик. Бронежилеты, новое оружие. У большинства экстерьер фронтовых солдат, а не «космонавтов» для разгона бунтов — есть и щуплые на вид, но по всему ясно, что серьезные детишки. Все они успели побывать в горячих точках, и бывший главный сурвайвер чувствовал себя рядом с ними если не желторотым птенцом, то тем, кому есть чему поучиться.
Богданов и Масленников вышли, а Антон, круто развернув машину, поехал в обратном направлении.
Вспышка и «бум!» в переулке слева, шипение, хвост, как у кометы — и в нескольких метрах от бампера «Тигра» пролетела огненная плюха. Глубокая яма на дороге спасла внезапно вильнувший джип от прямого попадания в корпус.
«Пусть скажет мне спасибо, что мои дорожники ее просмотрели», — подумал Богданов.
Машина не остановилась, а прибавила скорость. Водитель был один, за пулемет было стать некому, а с «фаустпатронщиком» они разберутся сами.
Десять человек уже бежали «змейкой», петляя от укрытия к укрытию, к тому месту, откуда был произведен выстрел, а остальные прикрывали их продвижение.
Это оказалось проще сказать, чем сделать. Но оставлять у себя в тылу таких ребят было нельзя. После пятнадцатиминутного бега со стрельбой они загнали их во дворик, откуда не было выхода. За это время Богданов понял, что ему лучше не пытаться командовать там, где есть более знающие.
Наконец, ему привели пленных. За это время один из бойцов был тяжело ранен в живот, поэтому пленные были измочалены, но все же годились для допроса.
— Какие люди и без охраны, — Владимир оскалился в подобии улыбки, увидев знакомое лицо, — Аслан!
Эти пятеро были из предателей. Смуглые мужчины кавказской наружности. Именно про них ему рассказывали старейшины из Диаспоры, хотя и ошиблись с числом. Но это был не сброд, а полноценная боевая единица. Эти вели огонь грамотно, и вооружены были на совесть. И хотя троих из них взяли живыми, а остальных убили, за эту ночь эта пятерка явно угробила немало необстрелянных горожан.
— Да разве ж ты «Аслан»? Это же означает «лев». А ты трусливый шакал. Что-то я тебя ни разу не видели на разборе завалов. И от тяжелой работы ты бежал как от свиного шпика. Зато первым приходил на раздаточный пункт. А пятно на твоей биографии есть, этот помимо участия в этнических беспорядках в Убежище.
Богданов перевел дух. Отсюда было видно, что здание поликлиники горит, и это заставляло его стискивать зубы.
«С ней ничего не могло случиться, я объяснял ей, что надо делать».
Надо бы поторопиться, но сдать этих ренегатов ветеранам Колесникова он не мог. Те их просто задавят, а надо допросить. Эти, похоже, знали больше, чем мелкая сошка, которую они брали до этого.
— Если бы не эти козлы, я бы тебе шею сломал, свинья, — мрачно пообещал кавказец, попытавшись плюнуть в него, но не достал.
— От свиньи слышу. Хотя ты, наверно, овец предпочитаешь. Я ведь знаю, что с Оксаной, которая с фермы, у вас было не по согласию, — взгляд Владимира был взглядом Торквемады, — Уж как она тебя выгораживала. Видимо думала, «взамуж» ее возьмешь. Овечка колхозная, господи прости… После этого ты сидел смирно и не высовывался, но я знал, что горбатую гору землетрясение исправит.
Он понял, что больше от Гасанова ни слова не добиться. Упертый кадр. Надо было заканчивать комедию, добавив под занавес немного драмы.
Богданов положил на землю автомат, сделал вид, что отстегивает кобуру.
— Давай, иди сюда, поросенок, докажешь свой чемпионский титул. Или ты его купил, как аттестат?
Зарычав от злости, южанин сбросил куртку и закатал рукава. Видимо, он чувствовал подвох, но дать задний ход, спрыгнуть с этой темы не мог. Чемпионом он не был, но мастером спорта в греко-римской борьбе и, что гораздо хуже, самбо, он был. Богданов сомневался, что справится с ним быстро, хоть тот и контужен.
У него были другие планы. В тот момент, когда их разделяло всего три метра, он достал «Грач» из кобуры и, не тратя времени на прицеливание, выстрелил. С дырой во лбу Асланбек, все так же скалясь, свалился на асфальт. Заместитель мэра смерил оставшихся в живых ледяным взглядом.
— Мужчина от самца гориллы отличается тем, что пользуется оружием. А с вами что делать, орлы? Я знаю, нет плохих людей, есть плохие национальности. Тьфу, оговорился. Если серьезно, мы сегодня русских подонков до хрена перебили. И разницы для меня нет.
Больше желающих мериться силами не было, а пленники стали еще более покладистыми.
— Остальных ждет участь похуже, чем девять грамм свинца.
Это были немногословные спокойные мужики, точнее даже парни, с совсем не зверскими рожами. Но в тихом омуте, известно кто водится. Оба, он вспомнил, ежедневно исполняли все предписанные исламом молитвы. И их, похоже, не смущало, что остальные из диаспоры, в том числе старшие, остались лояльны власти. Они для этих орлов были «мунафиками», отступниками. Как же умудрились просмотреть эту заразу…
— Что он вам наплел? — Богданов перевел взгляд на них. — Что вас подбросят до Ичкерии, где вы будете строить Халифат и гяуров резать? Нет, меня не это интересует. Расскажите про Бурого. Кто он такой, сколько у него людей… было. Какие его дальнейшие планы. Где его логово. Колитесь, что и как, и будете жить.
Каждый раз, когда надо было врать людям в лицо, Владимиру потом приходилось выдерживать небольшие муки совести. Даже сейчас.
Пленных, которые согласились сотрудничать, после того, как вытянули у них все, отправили в «штаб», который, как водится, находился в Могилевской губернии. Вряд ли они могли рассчитывать на большее.
— Простите, братишки.
Богданов сам нажал на спуск оба раза.
Грохот выстрелов в подвале показался оглушительным даже в сравнении с треском Калашникова. Тела убитых пару раз конвульсивно вздрогнули и замерли — во лбу у каждого зияло ровное отверстие размером с пятирублевую монетку, похоже, сквозное.
— Вот так, — угрюмо выговорил Владимир и вытер пот со лба грязным платком, — Будет со всеми, кто перейдет на темную сторону. Волк тоже сильный и смелый, но я же ему за это лапу жать не буду.
Богданов сделал мысленную пометку в блокноте. «Обратить на Диаспору внимание». Демьянову было не до этого, но этот недочет надо срочно исправить. Апартеид себя не оправдал.
Там на пересечении двух улочек в районе старого колхозного рынка было добровольное гетто. Не резервация, а скорее Гарлем. В нем не было упорядоченности, свойственной остальным районам. Базар исправно работал, где торговали мелочевкой, а может и неучтенным товаром извне. Конечно, оружие здесь купить было нельзя, но все остальное — пожалуйста. Эта свобода вызывала справедливую зависть у славянского населения. Ведь это был все равно что свободный рынок в условиях блокадного Ленинграда. Столкновений не было, но ворчали многие.
И вот хороший повод сломать этот уклад. Ликвидировать к чертям компактное проживания некоторых наций: расселить посемейно, женщин отправить на работу, детей, кого не опускают, насильно в школу, даже девочек. Будет им плавильный котел по всем правилам.
Стрельба на улицах постепенно смещалась туда, откуда враг два часа назад пришел — к северному участку стены. Набрав разгон, оправившись от встряски, ополчение очищало двор за двором, улицу за улицей. Бандиты откатывались все дальше. Они пришли сюда не умирать, а грабить, а теперь как раз таки гибли как мухи.
Глава 6. Кровь за кровь
Возле школы они оказались еще через пять минут. Это было стандартное П-образное здание из кирпича постройки шестидесятых годов прошлого века. Пластиковые окна только на первом этаже — остальные старее поповой собаки. Видимо, прежний директор хорошо подворовывал.
Впрочем, нынешняя директриса Алевтина тоже Богданову не нравилась. Типичный образец довоенной мелкой чиновницы. Но никуда от таких людей не деться, которая пережила в Убежище катаклизм, даже не попортив прически.
— Затаились, суки, даже не стреляют, — заметил Олег Колесников. — Их всего трое, и патронов у них, кажись, мало. До этого они целыми рожками палили в белый свет. Чё с ними антимонии разводить? Подгоним БТР и раскатаем их. На Кавказе всегда так делалось. Потом бульдозером разровняем под нулевой уровень.
Он не только успел удрать из лазарета, но и зачистить добрую треть города. И вот теперь их силы соединились.
— Ага, делалось со времен генерала Ермолова. Тот и без танков обходился. Но долго еще там Ёр-муллой детей пугали. Нет, Олег, нельзя, — покачал головой Богданов. — И не в здании дело. У них заложница. Жена Антона Караваева. И отступать им некуда. Давай испробуем мой вариант.
«Наверно, задержалась тетрадки проверить, — подумал он. — Лучше бы дома сидела. Или вспомнила, что сумочку свою забыла? Ох уж эти бабы, е-мое».
— Они знали, за кем идут, — вслух сказал он.
Затем достал рацию и связался с Масленниковым. Старший милиционер двигался со своими людьми параллельно им по соседней улице. Интенсивность перестрелки там была чуть меньше.
— Третий, это первый. Беги в больничку! Я думаю, что Машу они тоже могли прихватить.
— Не переживай, Первый. Я мигом! — голос Масленникова на секунду куда-то потерялся, и треск на том конце был не статическими помехами, а автоматными очередями. — Вот только у этих товарищей разрешения спрошу.
Они знали каждый закоулок в своем городе хорошо, поэтому обходились без фонарей. Буря утихла, выплыла полная луна и высыпали яркие, как в астрономических атласах, созвездия.
Однако нет худа без добра. Теперь они точно знали, что у банды была хорошая агентура. Откуда-то эти подонки знали, что поисковик Антон Караваев часто отлучается по служебным делам и не ночует дома, что Настя в такие дни часто задерживается в школе, что…
Богданов не закончил мысль.
— Суки, падлы, гниды! — разразились из окна школы площадной бранью. — Парламентария пришлите! Быстрей, на, а то за себя не ручаемся!
«Парламентера, — машинально поправил Богданов. — Или им депутата Думы надо? Сволота неграмотная».
Уж он-то за себя ручался.
— У вас есть минута, на! — сложив руки рупором, снова заорал тип в окне. — Или мы учителке кишки вырвем.
Владимир хотел было подняться, но его решительно остановил Колесников.
— Ты чего?
— Ты слишком ценный. Все это игра в бирюльки. Они знают, что не жильцы. Им хочется только время потянуть.
— Да я не собираюсь выходить к ним, Олежка, — успокоил его Богданов. — Только встану и помаячу немного. Хочу, чтоб к окнам подошли. Их там кроме него всего двое. Первый в кабинете директора, второй в комнате справа, за партой прячется. Позиции не меняют, думают, не видим. Как только оба высунут свои хари, стреляйте. Надо быстрее прижечь эту язву. Кто знает, сколько их еще в городе прячется, этих вшей тифозных.
— Ну вот, я подошел, — он остановился в школьном дворе рядом с гимнастической стенкой. — Кто хочет со мной поговорить? Выходите! Через окно орать не буду, а мегафона у меня нет.
Перестрелка на соседней улице прекратилась. Вряд ли там взяли тайм-аут, скорее, открытое сопротивление врагов было сломлено. Больше в городе никто не стрелял.
Никто не спешил. Богданов сделал вид, что смотрит на часы. Хотя его нетерпение было реальным, не притворным. Он чувствовал, что его держат на прицеле — малоприятное знакомое ощущение — но когда ты сам на адреналине, это не страшно. Да и не попадут они в него с такого расстояния, руки не оттуда растут. В этот момент они там в здании должны были напряженно шушукаться, совещаться.
И вот, наконец, дверь открылась. На крыльцо нетвердой походкой вышел рослый бандит, в котором заместитель, приглядевшись, узнал Ромку Гермогененко. Шофера, которого все давно считали погибшим. Но он был не один. Девушку, которую он втащил за собой, стараясь закрыться ею, Богданов узнал сразу, несмотря на темноту. Таких ухоженных и красивых черных волос в городе ни у кого не было. Антохе повезло, хотя, как подозревал Владимир, пай-девочкой Настенька была только на людях, а при случае могла выпускать острые коготки.
И точно: у бандита были кровоточащие следы от ногтей на щеке, а на руке, которой он держал девушку за горло, был виден глубокий порез от маленького ножа или бритвы.
Да, хорошо она его разукрасила. Из-за необходимости крепко ее держать он был скован, и это плюс. Сама Настя была спокойна, встречая свою судьбу со странным фатализмом. На ее левой щеке Богданов заметил сильный кровоподтек. Вот уж точно, Гематоген. Он пообещал себе, что выродок ответит за это.
Как и все остальные, кого Владимир видел живым или мертвым в рядах предателей, этот не был совсем уже конченным человеком. С сильной гнильцой, но если бы все сложилось иначе, и его можно было перевоспитать. Увы, теперь уже поздно.
В руке ренегата был ПМ, пистолет он приставил к голове учительницы, прицел метался на линии между ее виском и затылком.
— Лучше сдавайтесь сразу, — произнес Богданов. — Можем гарантировать жизнь.
Он не стал врать. Конечно, он мог бы пообещать им соблюдение Женевской конвенции, отдельные комнаты, медпомощь, трехразовое питание, чистое постельное белье и прогулки на свежем воздухе. Но кто в это поверит? А так он не лгал, ведь жизнь им действительно на некоторое время оставят.
— Да пошел ты! — заорал в ответ Роман. — Выпустите нас, и мы уйдем!
— Отпустите девчонку и валите. Хотя, не пойму, чем вам у нас не нравится?
— Кончай комедию! — бывший водитель ему явно не поверил. — Вы нас сразу завалите. Она пойдет с нами.
— Нет, — со стальными нотками в голосе сказал Богданов. — Никто никуда не пойдет.
Внезапно Владимиру стало ясно, откуда растут мировоззренческие корни этого бунта отщепенцев. Косноязычный Роман эту мысль вряд ли выразил бы, но Богданов его понял. «Только хлебнули свободы, а вы опять все строите заново. Тюрьмы, суды, иерархии, бумажки, а человек просто винтик…»
Может, они в Подгорном действительно перекрутили гаечки? Но иначе было нельзя. Иначе было не выжить. Этот страшный и бессмысленный бунт — признак благополучия. Значит, люди уже расслабились, что им захотелось других благ, а не только возможности встретить новый день живыми. Вот только рано расслабились. А если никто не приедет из поездки на Урал? Или приедут с пустыми руками?
«Если бы у нас было из чего печь пряники, обошлись бы без кнута».
— Тогда я завалю ее!- закричал Гематоген, надрывая горло. — Шлепну суку прямо здесь!
Живой щит из нее для этого верзилы был неважный. Ее тело не закрывало и двух третей его корпуса. Богданов успокаивал себя тем, что, когда такие ситуации с преступником-одиночкой случались в работе прежних спецподразделений, провалы были редки.
Гермогененко был длинноруким и мосластым алкоголиком, баловался «дурью», по молодости перенес черепно-мозговую травму — прилетело в пьяной драке. Из армии комиссовали через месяц, получил условный срок за избиение сослуживца. У такого не может быть хорошей реакции. Уж во всяком случае, она хуже, чем у низкорослого сухопарого мужика по фамилии Иванов, рефлексы которого были проверены в боевых условиях, когда этот Гематоген еще на партах рисовал орган. Снайпер с СВД точно будет иметь фору в несколько миллисекунд. Сегодня он отправил на тот свет уже с десяток налетчиков, методично, словно забивая гвозди. Зарубки не делал, считал глупостью. В мирное время он работал плотником, делая в том числе гробы.
— Застрелю падлу! — уже не так уверенно повторил бандит хриплым голосом. Его палец дрожал около спускового крючка.
Анастасия по-прежнему стояла, то ли оглушенная ударом, то ли твердо уверенная, что ее спасут.
Отвлекая Гематогена неожиданным поворотом разговора, Богданов жалел, что не может следить за сокращениями мышцы указательного пальца на татуированной руке. Для этого было слишком темно.
— А мне-то что? — произнес, глядя предателю прямо в глаза, главный сурвайвер.
Он подал стрелку на соседней крыше условленный знак «внимание».
— Как это что? — опешил бандит. — Ты не понял, я ей мозг щас вынесу.
— Да выноси. Мне самому уже сегодня кто только не выносил.
Его слова обескуражили налетчика, и палец заметно отодвинулся от спускового крючка. Не теряя ни секунды, Богданов чуть наклонил голову, подав этим сигнал «огонь!».
В тишине винтовочный выстрел с другой стороны улицы прозвучал шумно.
Его услышали все, кроме самого Гематогена — отдел головного мозга, который отвечал за восприятие аудиосигналов, разнесло в клочья до того, как тот успел обработать пакет данных от слуховых нервов внутреннего уха. Входное отверстие появилось точно в середине лба, выходного не было. Не было и фонтана крови с осколками кости, только фарш внутри продырявленной черепной коробки. Когда маслина входит в тело, она слегка обжигает края раны.
«А ведь еще недавно он мы делили с ними свой хлеб. И откуда только такая мразь берется?», — подумал Владимир, глядя, как бандит осел на землю, увлекая Настю за собой. Но еще до того, как они вместе упали, загремели выстрелы, и оба его подельника, сидевшие в здании и думавшие, что спрятались за предметами мебели, получили по заслугам.
Через пять секунд к Насте уже кинулись, чтобы достать из-под тяжелого трупа, но раньше, чем первый из ополченцев достиг того места, где они упали, она освободилась сама.
— Можешь не благодарить, — сказал ей Владимир, подавая ей плащ. — Твой Антон тоже сегодня хорошо поработал.
Всего десять минут назад Караваев отрапортовал по рации. ТЭЦ была спасена. Бандиты не успели нанести системам жизнеобеспечения большой ущерб, только порезали провода и продырявили несколько труб. Все это устранялось за сутки.
На лице девушки промелькнуло странное выражение. Свет фонаря падал ей в лицо, и она, наверно, сначала была уверена, что перед ней ее благоверный. Но такое бывает только в кино.
Когда Анастасию в сопровождении одного из раненых бойцов отправили по безопасному коридору к другим эвакуированным, Масленников присвистнул.
— Ну ты прям Вильгельм Телль. А если бы он выстрелил?
— Не выстрелил бы. Этот недоносок, — Владимир кивнул на труп Гематогена — был не псих, а трусливая тряпка. Такие обычно пальчик прищемить боятся. От страха в ступор впадают. А обижают только женщин или тех, кто вдвое меньше. Если бы я еще немного надавал, он бы мог отпустить ее и так. Но у нас мало времени. И так много потеряли.
У меня в папке психологический портрет на каждого жителя города. Вот если бы ее держал на мушке этот сокол горный, Асланбек Гасанов, я бы еще подумал. Очень уж любил рисоваться, это называется демонстративный тип личности. Как у Адольфа Алоизовича. Такой от стрессовой ситуации может с катушек слететь и буром попрет. А этот… — Богданов сплюнул.
— Надеюсь, у меня в карточке, как у Штирлица, написано, что я беспощаден к врагам? — пробасил Колесников.
— Нет. Написано, что иногда проявляешь недопустимую гуманность и очень любишь детей. Пошли, время не ждет.
* * *
Телефонная связь в городе была восстановлена быстрее всего, и он был первым, кто ей воспользовался. Просто не хотелось верить, хотелось списать услышанное на помехи и искажения от пресловутых ионосферных бурь.
— Как она? — спросил он, и мысленно умолял собеседника на том конце провода ответить побыстрее. — Жива?
— Я же тебе уже сказал. Да, но…
А в этом «но» всегда кроется подвох.
— В себя не приходит, — Масленников, находившийся в поликлинике, должно быть сочувственно отвел взгляд. — Они ее хорошо отделали. Со мной есть один парень, он учился на медбрата. Говорит, перелом черепа. Все, что могли мы сделали, перевязали, за нашим нейрохирургом уже послали, сейчас везем. Я даже не знаю, что тебе сказать… Вован, не отчаивайся. Ты же знаешь, какой он специалист. Не падай духом. Гниды, чтоб их всех…
Лицо Богданова окаменело. Он положил трубку.
В себя не приходит… Это было очень похоже приговор. Даже раньше, в огромных медицинских центрах, людей, впавших в кому после тяжелых травм головы, зачастую не спасали. Они и их близкие получали только бесполезную отсрочку.
А они в Подгорном были в каменном веке. И, каким бы их доктор ни был светилом, у них, наверно, не имелось и половины необходимого оборудования. И не было условий, чтоб его подключить, даже если бы оно было.
Кто-то стал бы плакать, кто-то рычать от злости, а Владимир просто сел и подпер голову руками.
— Долго же я добирался…
Рация, которую он носил, настойчиво что-то хотела сказать ему. Механически он поднес устройство к уху.
— Прости, командир. Я упустил их, — голос Антона звучал извиняющейся, и это его разозлило. Тот, наверно, еще не знал, поэтому не понимал, что с ним случилась беда пострашнее.
— Кого, черт возьми? Кого ты упустил?!
— Тварей этих. Вылезли неожиданно у самой стены и рванули. Двоих только сняли мы. Человек тридцать, похоже, непростые. Кажись, тачки у них там были запрятаны. Не догнал.
Он слушал, но не слышал — слова не доходили до мозга, уходя куда-то мимо.
Потом Владимир как не старался, не мог вспомнить, как он добрался до поликлиники.
* * *
В три часа ночи, когда шум улегся, они решились высунуться. Один за другим четыре десятка человек, заляпанных грязью, в крысином кале, клочках паутины, опавших листья и другом соре вылезли из-под земли в восточной части Подгорного. Теплотрасса, проложенная от котельной, была узкой и с трудом вместила их всех. Им приходилось сидеть друг у друга на головах, рядом с еще горячими трубами.
— Хорошо хоть не канализация, — ворчал Дед. Без своей шляпы и изрядно запачканный он потерял всю харизму и выглядел обычным спившимся пенсионером.
Большой отряд ополченцев, закрепившийся около котельной, заметил их, но слишком поздно, чтоб остановить.
Они разделились. Всех, кого Бурый считал расходным материалом, он оставил прикрывать отход, послав отходить в заведомо проигрышные стороны. Там их и прижали, но это дало возможность ядру шайки, сорока двум головорезам со стажем, вырваться к границе негостеприимного города.
* * *
Они находились в эпицентре работ по восстановлению мирной жизни, когда через им радировали с села Карпысак. Крохотная деревня у шоссе подверглась нападению «неустановленных лиц». По описанию — это были остатки той же банды.
Жители многим были обязаны Подгорному, и они сделали все, чтобы остановить их, но машины прорвались через их кордон, оставив на дороге два сгоревших автомобиля и восемь трупов защитников.
Богданов злился и на них тоже, рвал и метал, хотя понимал, что не надо было требовать от селян невозможного.
— Как относитесь к идее использовать вертолеты? — резко спросил он, вылезая из «Тигра». Раньше его всегда забавляло, что машина получила такое же название, как фашистский танк, но сейчас им всем было не до улыбок.
— А нужно ли? — взялся увещевать его Масленников. — Стремно на каких-то обезьян топливо и патроны тратить… Да и не забывай про риск просто поднимать машину в воздух. У нас материальная база и кадры все-таки не как у авиаполка. Один пилот нормальный… трезвый… и один техник, и запчастей почти никаких.
В его словах была доля истины. Вертолеты и в довоенное время падали. А их Ми-8 почти не покидал аэродром. Для разведки было гораздо дешевле и безопаснее использовать легкомоторные самолеты, которых было аж восемь. А если дерябнется — кукурузник не так жалко, как вертолет, с которого они разве что пылинки не сдували.
— Да ты что мне втираешь! Нельзя их отпускать! — истерично заорал Богданов, что ему было совсем не свойственно.
И добавил уже спокойнее:
— Во-первых, надо опробовать геликоптеры и экипаж в боевых условиях. А во-вторых, отстрел этих засранцев послужит уроком для всех остальных.
— А как же то, о чем говорил Сергей Борисович?
— Ты про орбитальные спутники? Да нет их. Храбрый майор, при всем уважении, боится тут собственной тени.
Он поднял рацию и что-то быстро обсудил с начальником аэродрома, по совместительству старшим пилотом.
— Вертушки готовы, — с удовлетворением объявил Богданов после окончания разговора.
Словно в подтверждение до них донесся стрекот винтов. Вертолетная площадка находилась в двух километрах к югу, в противоположном конце города.
— Долго-то как, блин. Сказано же было держать их в постоянной готовности. Впрочем, мы их все равно догоним. Я лечу сам. С ней мне все равно находиться не разрешают, даже под окном.
— Никуда ты не летишь, — неожиданно встал со своего места Колесников. Ему недавно сменили повязку, но он никак не хотел слышать про постельный режим. — Ты в таком состоянии можешь дров наломать.
— А кто? Ты ранен, мент здесь нужен, — Владимир указал на Масленникова.
Блуждающий взгляд Богданова остановился на Караваеве. Тот сидел рядом со своей супругой чуть поодаль, на скамейке у дверей Горсовета и что-то ей нашептывал, позволив себе пять минут отдыха. Должно быть, видеть, как они воркуют, было для него как острый нож в сердце, когда его супруга лежит в палате, неподвижная как труп, под трубками и капельницами.
— Тоша! Ты у меня в долгу, не забывай. Достань этих уродов и привези мне их бошки.
Мобилизацию никто еще не отменял, и город еще не вернулся к мирной жизни. Вряд ли хоть кто-то спал в эти часы. Взрослые растаскивали сгоревшие дома, хоронили убитых, чинили поврежденные коммуникации, дети тоже едва ли спали после такой кошмарной ночи.
Поисковик поднялся со своего места и внимательно посмотрел на Богданова. В нем боролись противоречивые чувства. С одной стороны, ему было жаль товарища, который, к тому же спас его любимую. С другой, он был несказанно счастлив, что это не его сейчас утешают. А с третьей, ему очень хотелось побыть с женой, которая за этот вечер и ночь пережила не меньше, чем они. На лице же Анастасии читался один вопрос: «Неужели ты меня опять покинешь?».
— Все ясно, господа, — Караваев склонил голову, — Я их проворонил, значит, мне и разгребать? А больше никого нет кроме нас четверых, одни чурки с глазами.
В его голосе сквозил сарказм. Терпение этого анархичного от природы человека было исчерпано.
— Есть, — покачал головой Богданов, — Но я хочу, чтоб ты проконтролировал.
Он уперся лбом, и не собирался отступать.
— Лети с ними, Антон, — неожиданно для всех прозвучал голос Насти, взявшей мужа за руку. — Убейте их там всех, ради меня.
Они с Машей никогда не были подругами. Просто она явно хорошо понимала, почему Владимир хочет крови.
— Что будем делать с иудами? — осторожно спросил Масленников, когда угрюмый Караваев удалился. Настя провожала его до вертолетной площадки.
— У меня есть одна идея, — понизившийся голос Богданова не предвещал ничего хорошего. — Понадобится два трактора и один трос. Можно шесть тракторов и три троса.
— Нефиг технику гонять. Мы же не звери, не надо всякой швали уподобляться. Сергей Борисыч нас не похвалит. Давай просто повесим их.
— Добрый ты… — Владимир тяжело вздохнул. — Ну так уж и быть, повесим. Только без мыла. Мыло надо экономить, брат. И осторожненько, чтоб позвонки не повредить.
* * *
Раннее утро маленькая эскадрилья встретила в небе. Резали воздух лопасти вертолетов, собранных еще в Советском Союза, краешек солнца освещал горизонт. На фюзеляжах символика спасательного центра соседствовала с кое-как намалеванной эмблемой Подгорного.
А где-то внизу по тонкой ленте дороги скользили черные точки: большие и поменьше. Несколько грузовиков и десяток джипов. Все, что осталось от некогда грозной банды.
Бурый думал о поражении. Хорошо же их макнули… Да был ли вообще шанс, блин? Их было всего триста человек, а против них укрепленный пятитысячный город, настоящая крепость.
Еще он жалел о том, что в ночном бою выжил Волосатый. Тот вернулся один, все его люди сгинули в атаке на мэрию. Теперь этот гад явно попытался у него лидерство над тем огрызком банды, который у него остался. Ведь это он, Бурый, планировал налет. Это его «молниеносный рейд и уход с хабаром» оказался пшиком.
С другой стороны, подумал он, банда сбросила балласт, который и так ей только мешал бы в голодное время. По крайней мере, теперь в лагере еды хватит на всех. Добраться бы еще до него.
Атака с воздуха началась внезапно. На равнине они увидели бы их издалека, но здесь в предгорьях вертолеты настигли их так неожиданно, что они не усели только ударить по тормозам, когда первый из них показался из-за ближайшего холма.
Раций у банды теперь не было, поэтому каждый водитель поступал, как считал нужным. Кто-то прибавил газу, кто-то попытался свернуть в сторону, двое ударили по тормозам.
Бурый был среди последних, поэтому самым первым выскочил из своего джипа, где он ехал в гордом одиночестве. По другую сторону дороги остановился один из грузовиков, братва посыпалась из кузова, главарь заметил Волосатого и махнул ему рукой.
— Пошли за мной! Но не кучкуйтесь! И головы ниже.
Бурый поймал себя на мысли, что не знает, зачем помогает заклятому другу и этим безмозглым шлангам. Может, не хотел превратиться в одинокого бродягу.
Пригибаясь к самой ботве, они побежали в сторону густой запущенной рощи, несмотря на лежащий кое-где снег еще сохранившей пожухлую листву.
Первый заход смел с дороги всех, кто пытался уехать от приближающейся с воздуха смерти. Стрелки в обоих Ми-8 патронов не жалели, поливая огнем все и вся. Возможно, они делали так от неопытности, в первый раз в своей жизни нажимая на гашетку вертолетного пулемета. Но, сколько бы боеприпасов они не истратили, у них получилось. Машины буквально распиливало пополам и сносило с шоссе, как кегли.
Свернувшие в сторону УАЗ и «Pathfinder» один из них тоже накрыл, те не успели доехать до рощи полсотни метров. В импортном джипе как раз ехали Дед с Леркой. Он был изрешечен пулями, и, хотя не горел, но Бурый мог себе представить мешанину внутри. Пахан стиснул зубы.
«Продразверстка пришла, отворяйте ворота», — вспомнил он, как еще час назад пьяная в дымину Лерка кричала, пока они грабили соседнюю деревню, отнимая те крохи, которые там оставались. Нескольких человек она там зарезала, отвела душу. Бурый даже не наказал ее за пьянство и беспредел. Он сам хотел как можно скорее нажраться.
До этого они не трогали поселения, относящиеся к сфере влияния Подгорного, чтоб не вспугнуть главную дичь раньше времени, но это соображение больше не ограничивало их. Почти все деревенские мужики, как оказалось, были мобилизованы на помощь городу, поэтому так легко удалось победить.
Так же без проблем они прорвали кордон, выставленный в горах возле крохотной деревушки. И вот теперь неизвестно откуда вынырнувшие винтокрылые машины поставили в истории банды Бурого жирную точку, а заодно и в жизни Алексея Валерьяновича Путного по кличке «Дед», «коронованного» воровской сходкой в Кемеровском СИЗО в 1988 году.
Тянуло гарью и бензином. Горели подожженные легковушки, пылал, как хороший факел, прихваченный ими бензовоз. Внутри одного перевернувшегося УАЗа бился и истошно вопил кто-то живой, но никак не мог открыть заклинившую дверцу, а пламя уже приближалось к бензобаку.
Второй заход был нужен только чтоб добить разбегающихся. Но те к этому времени уже успели разделиться, поэтому машинам пришлось спуститься, чтоб высадить десант, который уже начал охоту.
Над черным прямоугольником картофельного поля, перерезанного надвое ниткой дороги, стояла адская какофония. Дикий вой и злобный мат перекрывались грохотом выстрелов и взрывов, стрекотом винтов.
На высоте примерно ста метров барражировал бывший транспортник, а нынче, на безрыбье, грозное оружие. Вертолет заходил на второй круг, и его крупнокалиберный пулемет рвал людей в клочья. Тяжелые пули с огромной кинетической энергией отрывали конечности и выпростали сизые внутренности из животов. Те уголовники, кто сидел в автомобилях к моменту авиа-налета, были мертвы все до единого.
Но и среди успевших убежать повезло не всем. После того, как урки бросились врассыпную, подальше от дорожного полотна, они не перестали быть удобными мишенями для стрелков, которые превращали их в груды татуированного мяса.
Не раз и не два вожак разбойничьей ватаги попытался криками остановить своих людей. В этом аду его никто не слышал. Людей остановил не он, а химические процессы в их собственных организмах. Первый испуг уже прошел, и у тех, кто в детстве чаще бил сам, чем получал на орехи, гормон паники адреналин сменился гормоном ярости норадреналином. Настроение уцелевших бандитов переменилось, когда бегущие поняли, что те, кто ложатся, больше уже не встают. Просто вжаться в голую землю не уберегало от пуль, ведь травы уже не было, а снег еще не выпал.
К тому же бегущих начали теснить высадившиеся на другой стороне дороги десантники.
Тех, кто засиживался за кочкой или бугром и пытался вести ответный огонь, снимали снайперы, несколько раз ухал станковый гранатомет, со свистом проносились и взрывались, находя свою цель за простыми укрытиями, гранаты.
Загнанные в угол, уголовники, не сговариваясь, решили стоять насмерть. Они тоже оказались не лыком шиты. хоть и не знали, что такое дисциплина. По примеру Бурого семеро залегли в бетонированной канаве для ливневого стока, и, как из-за бруствера, начали прицельно стрелять по приближающемуся вертолету, не обращая внимание на высадившегося врага. Остальные засели, кто где смог, стреляя по приближающейся пехоте.
И кому-то из них улыбнулась удача. Винтокрылую машину тряхнуло, она начала крениться на левый борт и рыскать, по небу ней потянулся длинный хвост дыма.
Спустя минуту, чудом избежав новых попаданий, пилоту удалось выровнять аппарат и изменить курс, но теперь он мог мечтать лишь о том, как дотянуть до ровной площадки подальше от вражеского огня. О продолжении боя и речи не было.
Пользуясь тем, что наземные силы горожан тоже сбавили темп наступления, жалкие охвостья разбитой банды быстро отходили к лесу. Их было всего семеро. Среди мерзлой картофельной ботвы остались тела тринадцати человек. Еще двадцать два трупа догорали в остовах джипов на дороге. Остальные остались в этом проклятом Подгорном. Несмотря на запоздалое везение, банда Бурого перестала существовать. Чудом оставшиеся в живых семеро спешно отходили на юг, в сторону Алтая.
Глава 7. Дележ трофеев
За неделю тяжелая работа по погрузке трофеев была закончена. Все было тщательно упаковано и уложено. Грузовики ждали на самой южной станции подземной дороги, которая для этого подходила идеально. Похоже, она предназначалась создателями Ямантау под еще один гараж, но не была достроена.
Свою долю, которая уместилась в шести «Уралах», генерал хотел забрать сразу же, чтоб отбыть как можно скорее.
Демьянов понимал, что сам он не может так рисковать. Пятьдесят с лишним машин — это не шесть. Когда они устраивали свой исход из Убежища, они многого не знали. Сейчас он, может, и не решился бы на такое, помня о спутниках и крылатых ракетах. Вывести все это за раз — подставить себя под удар тех «марсиан», кто мог до сих пор наблюдать за ними из космоса. Поэтому везти придется малыми партиями, по четыре-пять машин, с неравными интервалами, и разными дорогами. А значит, возвращение самых последних участников экспедиции затянется на пару месяцев.
— Я могу понять, зачем вам противотанковые гранатометы, — произнес Савельев, когда они закрыли и застегнули герметичный тент на последнем грузовике. Все грузы они осмотрели лично. — Но зачем вся номенклатура мин отечественного производства? За каким хреном гексоген и боеприпасы объемного взрыва?
— В хозяйстве пригодится. Мы бы взяли и бронетехнику, если бы она уцелела, — вместо ответа сказал Демьянов. — Вы мне лучше скажите, что дальше. Разойдемся?
— Рассеемся как сыны Израиля, — подтвердил генерал. — Вы будете строить жизнь в своем городе.
— А вы в своем? — Демьянов видел, что генерал отнюдь не разделяет его радости. Даже наоборот.
— Нет у нас пока своего угла. Только временное пристанище. Но теперь мы его обязательно заведем. Спасибо вам за помощь. Теперь смешно вспоминать, но… мы отводили Яманату еще одну роль. Хотели бы видеть здесь координационный центр, штаб, вокруг которого начнется кристаллизация страны. Но теперь и слабовидящему понятно, что и этому не бывать. Остается вывезти отсюда все, что транспортабельно, и забыть.
— Даже это лучше, чем ничего.
— Лучше. Но ненамного.
На секунду Сергею Борисовичу показалось, что генерал дал слабину. Что огонь во взгляде поутих, плечи чуть опустились, а по лицу разливается нехорошая бледность. Наверно тот слишком сильно верил в свою «Волшебную гору». А в жизни так всегда — стоит связать все надежды с чем-нибудь одним, как оно обязательно их не оправдает.
Но тот сумел взять себя в руки очень быстро, так что другие не успели ничего заметить. Настолько быстро, что Демьянов позавидовал. Самому ему это иногда давалось нелегко, и он тяготился необходимостью постоянно быть невозмутимым как скала. Хотя бы внешне, для окружающих.
Будущее мрачно, подумал майор. Будущего, каким они его ждали, не будет.
А генерал как назло высказал его же мысли другими словами, подтвердив его опасения:
— Восстановление России в прежнем виде… утопия. По крайней мере, не на нашей жизни. Даже наши внуки этого могут не увидеть. Наша надежда — это точки роста. Вроде вашего Подгорного.
Да, он был прав. Как ни больно, но придется пройти через эпоху княжеств, прежде чем страна снова будет единой. Может, возникнут независимые Сибирская, Уральская республика и еще черт знает что. А также куча городов-государств, сельских сообществ. В некоторых вообще не будут знать, как называлась эта страна раньше. А где-то будут думать, что земля плоская, и стоит она на трех китах, а они на черепахе. Как объединишь эти разбросанные острова? По-другому как силой их не заставить, а силы такой ни у кого пока нет. Купить? Но нечего им предложить. Даже всех сокровищ Ямантау вкупе с хранилищами Росрезерва не хватило бы на всю страну. Даже на тех, кто остался. Это дело многих поколений.
— А если соседние народы оправятся раньше? Через сто лет наши дети не докажут, что это были русские земли. Археологические находки в пепле это недостаточно веский аргумент.
— Зато пулеметы и автоматы — достаточно весомый, — ответил Савельев. — Но для себя я решил, что тех, кто пришел бы с миром, я бы сам поселил здесь жить. Если бы вели себя как люди. Вот так становятся толерастами. Только на один народ моя доброта не распространяется.
— Немцев вон простили. Когда-нибудь через много лет и этих простим.
— А что плохого сделали немцы? — горько усмехнулся генерал. — Так… пошалили малость. Оставьте эту достоевщину, Сергей Борисович. Дело не в их вине. Да и не месть это, а справедливость. Они начали это все, убили миллиарды людей. Ну да ладно, можно сказать, хрен с ними! Люди всегда мрут как мухи — от болезней, от голода, от старости. Но есть такое маленькое дело: зло не должно остаться безнаказанным. У них есть родина, а у нас, благодаря им, теперь нету. И если они построят будущее, это будет их мир, уже на сто процентов их. Нашим правнукам в нем достанется место рабов, а то и зверей из заповедника. И они боятся. Утюжат нашу и без того мертвую страну, потому что понимают — окончательная расплата придет отсюда. Не от китайцев, которые сами живоглоты еще те, не от арабов, не от персов и даже не из Южной Америки, где сейчас в муках рождается новый центр силы. А от нас, которых они уже давно считали покойниками. И правильно боятся. У них может быть какой угодно зонтик ПРО, какие угодно радиолокационные станции. Но до них доберутся. Если не мы, то те, кто придут после нас.
— Думаете, надо уничтожить их цивилизацию до основания?
— Это опухоль, а не цивилизация. Нет, я против геноцида. Но военная машина должна быть стерта с лица земли вместе с тяжелой промышленностью. Пусть себе кенгуру разводят, им и так, легче, чем вам в Сибири. Новых авианосцев они наделать не должны. Но вы вообще не забивайте этим голову. Пока вы должны зарастить раны, отстроить города, распахать поля, построить заводы… Я не знаю, как это у нас получится…но уж постарайтесь. Иначе за комой придет настоящая смерть.
— Не беспокойтесь. Русский феникс еще взмоет над пепелищем.
— Взмоет обязательно. И прокукарекает наступление нового дня.
* * *
Эти ворота были пятыми по счету и самыми массивными. Электропривод тут был, но, как и все в Яманату, они открывались и вручную. Это были простые распашные ворота без герметизации, разве что металл для них был выбран необычайно прочный. Случайный удар бампером машины имел результатом вмятину на нем и ни единой царапины на воротах.
Втроем они сняли засовы-стопоры, еще надавили на тяжелые створки. Комья земли посыпались в образовавшуюся щель, тонкая полоса света прорезала темноту. Расширяясь, она превратилась в солнечный диск на сероватом небе, по которому медленно двигались сизые облака. Но даже после непродолжительного пребывания под землей осенний пейзаж отравленных предгорий показался им райским. Щурясь от солнца, они стояли и смотрели, как на землю падают хлопья снега — первого в этом году.
Бетонный куб портала находился посреди пустыря, обнесенного колючей проволокой, таблички на которой предупреждали о массовом захоронении больного ящуром скота. Дорога была не «близко», а в пяти километрах, ее окаймлял едва заметные отсюда ряд деревьев.
И хотя птицы не пели, гнилая трава хлюпала под ногами, а в серых облаках таилась угроза, это был мир куда более дружелюбный, чем тот, что они оставили внизу.
Их черед покинуть гору пришел последними, но Александр не жаловался. Чертова конспирация. Кем они должны были выглядеть для тех, кто мог наблюдать из заоблачной выси? Бродягами, охотниками, переселенцами? Да были ли они еще, эти спутники? Данилов бы поставил свой паек против всех запасов, которые они увезли домой, что не было.
Хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, Данилов сидел в стороне от костра, и вытирал пот со лба. Ему и так было жарко. Он не заметил, как к нему подошел один из спецназовцев РВСН, которые до самого конца оставались с ними, когда генерал со своей долей груза уже давно отбыл в неизвестном направлении. Подошел, присел рядом на асфальт, вроде бы перекинуться парой слов.
Этот, несмотря на равенство в званиях, был у них за старшего. Вроде бы его звали Николаем.
— Карту, — произнес он всего одно слово, глядя Саше в глаза.
Ах вот оно что…
Там внизу ему видимо было недосуг, а может, не хотел светиться перед остальными — они же всегда держались кучкой. Но сейчас вряд ли кто-то смотрел в их сторону. Все слишком устали.
Не вступая в спор, Данилов молча протянул ему накопитель данных из своей «скрытой» видеокамеры. Спецназовец на его глазах раздавил ее в своей лапе. Хр-р-русь.
Александр не стал спорить и не стал задавать глупых вопросов.
— Спасибо, что хоть меня не ликвидируете, а только носитель, — позволил себе он выговориться.
— Надо будет, найдем и исправим.
Данилов только усмехнулся. Что его напугать, надо было шубу на изнанку выворачивать. Он предусмотрительно записывал сюжет про Ямантау на отдельную карту, поэтому остальные эпизоды не пострадали. Ну и бес с ней. Может, людям из Подгорного и не надо этого видеть. Снимал он тщательно и подробно.
Дело в том, что знакомство с Ямантау навело Данилова на очень неприятные мысли. Он все больше думал, это строилось то не на случай ядерной войны.
Современные боеприпасы, как знал теперь он, могли пробить почти любую толщу породы. Либо грязными бомбами можно будет сделать так, что пленникам подземного города будет двести лет некуда выходить. В любом случае враг найдет способ. А ведь до убежища еще надо доехать…
Все это похоже на блеф, завернутый в дезинформацию. Есть только одно объяснение. Те, кто это построил, знали что-то о грядущих катаклизмах планетарного масштаба. Нечто более достоверное, чем пророчества и календари индейцев. Может, про падение астероида. Или про скорую вспышку близкой сверхновой. Или разогрев земного ядра. Или смену полюсов как минимум.
И ожидали этот катаклизм лидеры вчерашнего мира не через поколение. Они же жили по принципу «после нас хоть потоп». А раз построили такое — значит, ждали потоп еще при своей жизни.
«Может и хорошо, что мы этого не знаем», — подумал Александр. Он уже пожалел, что судьба привела его в Ямантау.
Нечто подобное строилось и на Кавказе, под маркой подготовки к Олимпиаде Сочи-2014. Кто знает, кто укрылся там?
Кое-где и в Ямантау мерзость запустения брала все в свои руки. Данилов заметил пятна ржавчины там, где их прежде не было. Капля из водопроводной трубы, видимо, поврежденной при взрыве, методично била в бетон. Пробьет дыру рано или поздно. Глядя на эту каплю и на пятно ржавчины на трубе, Данилов сформулировал для себя единственную заповедь, которая отныне и до конца жизни стала для него выше заветов всех вер и учений.
Бороться с энтропией. С не-жизнью. С равновесием покоя и смерти. А уже из этого базового принципа можно вывести любые максимы о долге перед близкими, общиной, страной, человечеством.
Так безобидная капля стала для него символом хаоса, который всегда побеждает порядок, потому что у него впереди вечность. Все, что люди могут сделать, это на время отсрочить его триумф. А это все равно, что бежать вверх по быстро несущемуся вниз эскалатору, Тем более, что есть люди, невольно помогающие энтропии побеждать.
От этой мысли опускались руки. Данилов думал, есть ли хоть где-то в мире устойчивая система крупнее, чем их Подгорный?
Способ управления диктуется способом производства. Почему распалась Киевская Русь? Не потому, что набегали бусурмане. И не потому, что князья хотели всей власти для себя лично, и чтоб ни перед кем не отчитываться. Если бы дело было только в этом…
В истории все обусловлено объективными причинами, а не чьим-то волюнтаризмом.
Просто для чтобы бортничать и бить соболей по лесам, и даже растить рожь или репу на клочке земли, не нужно единой экономики государства. Точно так же распалась и империя Карла Великого, и исламский Халифат.
А вот в Китае или Древнем Египте государство было необходимо, чтоб ирригацию обеспечивать и пирамиды с Великими стенами возводить. Там оно хоть и погружалось временами в смуты и рассыпалось на враждующие осколки, но стояло, только менялась только религия, национальный состав жителей и так далее.
Пока население одна двухсотая от прежнего, России не будет. Общей культуры и языка мало. К тому же это они пока общие, а пройдет пару веков — и отличий в речи у русских с Краснодара и русских с Дальнего Востока будет не меньше, чем у современных русских с чехами и поляками. Если, конечно, русские в тех регионах еще останутся, подумал вдруг Сергей Борисович, а не будут проглочены соседними народами.
Сами-то они в Сибири наверняка продержатся. Вопрос — для какой жизни?
* * *
Человек, который много лет соблюдает здоровый образ жизни, гораздо менее вынослив, чем тот, у кого есть опыт общения с алкоголен — не запойный пьяница, а просто бывалый выпивоха.
Тяжелее неопытный переносит и похмелье. Антон это знал, поэтому не удивился дрожанию рук, мешкам под глазами и нездоровому цвету лица исполняющего обязанности мэра.
К тому же кое-кто, похоже, просто не умел пить. Поисковик был уверен, что хозяин кабинета вливал в себя спиртное, не закусывая. Еды на столе не было.
Еще сильнее бы он удивился, если бы узнал, что главный сурвайвер не выпил ни грамма алкоголя.
— Никто не ушел, всех накрыл? — взгляд Владимира казался спокойным, тон деловым. Он был чисто выбритым, в гражданском костюме, а не в камуфляже.
— Всех до единого.
— Трофеи привез? — спросил Богданов. Но, как ни старался он придать своему голову бодрость, тот звучал апатично. Как будто речь идет о чем-то второстепенном.
— Все, что нашел, — ответил Караваев. — Все, вплоть до их палаток. Все до последней гильзы собрали. Если не брать гибель людей, то мы остались при своих. Сколько потеряли, столько и приобрели. Дебет с кредитом свели, короче.
Видя, что Антон не уходит, Богданов снова приподнял на него глаза.
— Что еще? — сквозь зубы процедил он.
— В их лагере были рабы. И женщины. Мужчин мы пока поместили в изолятор для проверки. Что делать с бабами?
— Рабыни?
— Некоторые, кажется, были там добровольно. Для пленниц они слишком упитанные.
— В жертву богам, — глухо произнес Владимир. — Всех на алтарь, чтоб милостивы были. Да ладно. Всех на мясо, если сочные.
Караваев подумал, что это уже лучше. Шутит, значит, не до сломлен. Хотя шутки специфические.
— Все это, ты понял, я сказал не серьезно. Женщины нам нужны в целости.
— Даже такие?
— Да и чем уж они «такие»? Сытые, значит здоровые. А насчет остального… да простят мне сексизм, но к женщине морально-этических требований меньше. Она должна собрать генетический материал и передать его будущим поколениям. Поэтому женщина… может быть женщиной бандита, палача, людоеда, и не запомоиться, как говорят наши друзья-уголовники. Называть его «котиком», котлеты жарить… Ничего, у нас их мозги быстро на место встанут. Пока пусть потрудятся под присмотром. Поселить можно в одно из общежитий, но не за колючку. Исправятся, будут такими же членами… единицами, в общем, нашего сообщества, — закончив длинную тираду на одном дыхании, временный исполняющий обязанности главы со свистом выдохнул воздух.
Караваев не стал задавать вопросы про состояние Маши. Для этого ему хватило такта. Навещать ее разрешалось только мужу. Но если бы были какие-то улучшения, Владимир бы явно рассказал, ведь радовался же он на второй день, как ребенок, что она его просто узнала, что она дышит самостоятельно и открывает глаза. Но на этом чудеса закончились и плавно вступила в свои права реальность. Больше за последние три дня, которые Караваев провел за сбором и транспортировкой трофеев, улучшений не произошло.
Возвращаясь домой к Насте, Антон старался даже не думать, как же он чувствовал бы себя на его месте.
Антон запомнил этот день хорошо, потому что уже вечером прибыл первый караван с Урала, и в нем было столько вещей, которые могли заставить глаза полезть на лоб.
Глава 8. Возвращение
Они вернулись не все вместе, как ожидали оставшиеся в городе. Они возвращались с ноября по декабрь. Оборванные, исхудавшие, но довольные. И они возвращались не одни: были среди них совершенно незнакомые лица.
Первую зашифрованную весточку от них Подгорный получил, когда первая партия путешественников связалась с городом с расстояния в четыреста километров, проезжая Томск.
Но больше всего людей вернулись второго декабря. Воссоединение семей и друзей в этот день напоминало День победы. Добытчиков вышла встречать целая делегация: Богданов, весь совет и добрая половина свободного от работы населения города. Радость была омрачена только свежими могилами на кладбище. Многие из вернувшихся поверить не могли, когда им рассказывали про то, что случилось в городе в прошлом месяце.
Многие из горожан были со свежими повязками и начинающими заживать ранами. Многие в гипсе и на костылях. Те, кто вернулся, пострадали гораздо меньше.
Восьмидесяти четырех человек не досчитался маленький город после отраженного бандитского налета. По сравнению с этим погибших в экспедиции оказалось совсем немного.
Тепло приветствовали и Демьянова. Настолько помпезно, что тот даже рассердился: «Что я вам, Ким Чен Ын?»
В честь воссоединения народа было назначено торжественное собрание.
В зале бывшего кинотеатра присутствовало почти все взрослое население городка.
Председательствовал майор. Благодаря Демьянову такие ежемесячные «партсобрания» стали традицией. Обсуждалась на них в основном текучка вроде расчистки улиц, ремонта крыш и рытья колодцев, но иногда неожиданно всплывали и такие отвлеченные темы, как судьба остального мира.
До сих пор выстраивание отношений с ним шло только по двум направлениям.
С одной стороны, вокруг обитаемой части города, включавшей несколько десятков компактно расположенных многоквартирных домов и несколько сот частных с огородами, был возведен оборонительный рубеж. Капитальная стена из бетонных блоков и плит была только одним из его элементов, и не самым важным. Укрепрайон строился по мере того, как машины доставляли материалы от площадки, где должен был быть построен стадион. К началу марта периметр был закончен.
Из-за этих приготовлений, отнимавших много трудовых ресурсов, некоторые считали майора параноиком. За время их «исхода» они не заметили в окружающем мире никого, кто мог бы представлять для них опасность. Отдельные агрессивные одиночки не в счет.
На самом деле, мысль о необходимости оборонительных мер возникла у Сергея Борисовича, любившего повторять, что лучше перебдеть, чем недобдеть, еще в Убежище. Но была еще одна причина, почему они начали строить стену еще до наступления климатической весны — Демьянов понимал, что нельзя давать людям прохлаждаться, иначе не избежишь разброда и шатания.
В то время как в «столице» кипела работа, разведчики Подгорного рыскали вокруг, забираясь даже на территорию соседних Кемеровской области — то есть за пятьдесят километров и больше. Кроме материального обеспечения, они занимались картографированием и дипломатией — то есть налаживанием отношений с соседними общинами.
Радость от обнаружения быстро «соседей» сменилась унынием, когда выяснилось, что это деревни, где забыли, что такое электричество и давно съели всех собак. Пользы с них было немного, у них не было ни посевного материала, ни тем более скотины, и предложить они могли разве что свои рабочие руки, которых и в городе пока хватало.
Не везде эмиссаров Подгорного встречали хлебом-солью — в двух местах встретили ружейными выстрелами. Хорошо, что опыт общения с «аборигенами» научил поисковиков не подходить близко.
Обе эти деревни потом взяли без боя и для профилактики разоружили, обойдясь без геноцида. Но в основном процесс экспансии шел мирно. Селянам нечего было противопоставить военной мощи города, да и плюсов в объединении было больше, чем минусов. Бесплатной еды им, конечно, не дали, а в школах и больницах они пока не сильно нуждались, но от помощи сильного соседа в этом опасном мире не отказывались. Тем более что взамен требовалось не так уж много. И не сейчас, а в будущем, до которого еще надо было дожить.
Зато они получили семена, трактора и дизтопливо — по сути в кредит. Город физически не мог освоить все, что успел «приватизировать», а взамен от деревень требовалось отдать часть будущего урожая. Будет ли он достаточным, чтоб покрыть эти издержки, зависело от них. Ну и от погоды, конечно.
Все это было только началом. Вскоре Подгорный обзавелся собственным обретения авиапарком из нескольких легкомоторных самолетов. «Кукурузники» перегнали с небольшого учебного аэродрома под Новосибирском своим ходом, гараж городской пожарной части стал них ангаром, а особых требований к качеству взлетной полосы для них тоже не было, могли взлетать и с ровной бетонной дороги. Чуть позже появились и вертолеты, а все поселки в радиусе тридцати километров стали «вассальными». Так у них стал настоящий древневосточный город-государство. Но это уже другая история.
Майор еще раз обежал взглядом толпу. В Убежище с самого начала было довольно много молодежи. Средний возраст укрываемых составлял около тридцати двух лет. В основном это были рожденные незадолго до развала СССР или в первые годы лихих девяностых. «Поколение P.S.» — «Поколение постскриптум».
«Lost generation, — подумал он, глядя на их лица, — Нет уж, дудки. Наоборот, First!»
Легко было променять идею на памперсы и прокладки. Прогресс обернулся ловушкой. Компьютеры, спутники и сверхскоростные автомобили не смогли заменить того, что стремительно исчезало из жизни людей навсегда. Неуловимая субстанция, которую невозможно увидеть и измерить, но без которой все теряет смысл. Ее можно назвать искрой божьей, но религия тут не при чем. Это стремление к тому, что отличает человека от животных. Замкнутый круг, его разорвал атомный огонь. Но нет, он не хотел думать, что это было неизбежно. Больно.
Он попытался заглянуть в них. Он видел, что в них была скрытая сила, уже готовая проснуться. Сами не зная, они несли в себе те семена, которые могли прорасти, только попав на бесплодную почву пустоши, Они так и погибли бы в них, не дав всходов — если бы продолжили жить в мире, где пределом человеческих мечтаний является покупка нового автомобиля и турпоездка.
В этом не было их вины. Старый мир сам вырыл себе глубокую могилу. Может быть, она его и исправит — и в их памяти, где сохранится только чистое и светлое. Но «как раньше» не будет никогда.
Эти вчерашние завсегдатаи танцполов, вчерашние менеджеры по продаже электроники, а то и воздуха, посетители «Одноклассников» будут пахать землю, добывая хлеб насущный кровавым потом. И защищать свою землю, если понадобится. Что это им по силам, они уже доказали. А их дети и внуки уже будут совсем другими с детства.
Демьянов был далек от мысли, что это его исключительная обязанность — растить эту поросль как заботливый садовник, чтоб превратить в могучий лес. Он не страдал манией величия. Он очень хотел бы забыть про власть вообще и пожить обычной жизнью, ничего не решать, ни кому не приказывать.
Он знал, что он не герой, а всего лишь человек, к тому же весьма смертный. Как хорошо, что нашелся тот, кто может занять его место. Впереди столько работы. Будет когда-нибудь и демократия. Только настоящая, а не то, что этим словом называлось.
Пройдут века, когда-нибудь начнется новый виток. Но старые ошибки не должны повториться. Нельзя снова надеть себе на шею ярмо денег и ссудного процента. Надо выйти в космос, овладеть энергией холодного термоядерного синтеза и, прежде всего, построить на Земле… нет, не рай, а рациональное общество, где самый дорогой товар — энергию и талант людей — не зарывают в землю, не направляют на разрушение или обман, а используют для подготовки нового рывка всего человечества.
Но эти слова, которые он продумал про себя, звучали так пафосно и глупо, что даже перед такой аудиторией Сергей Борисович их произнести не решился бы.
— Я хотел рассказать вам о перспективах, — начал он. — О находках, сделанный в Ямантау. Но это не первостепенно. Вместо этого я расскажу о тревогах. Вы молодцы. Вы даже больше, вы герои. И каким бы важным делом не было то, ради чего я вам оставил, я все равно виноват. Вы победили. А нам не удалось найти то, что поможет нашей стране. Вместо этого мы нашли то, что поможет нашему городу. Теперь мы точно знаем, что переживем зиму.
Взрыв ликования, аплодисменты. Все так, будто люди не знали о содержимом постепенно прибывающих караванов. Еще бы им не знать! Ведь после первого груза продуктовый паек и для работающих, и для иждивенцев увеличился в полтора раза, и к нему добавились вещи, вкус которых в Подгорном все забыли.
К чему им какие-то ракеты против какой-то Америки? Которой давно и нет на свете.
— Кроме продуктов, — продолжал Демьянов, — мы привезли оборудование. Экспериментальные промышленные линии. Это не палочка-выручалочка, но огромное подспорье. Теперь о плохом. Несмотря на успешное отражение нападения, нам есть о чем призадуматься. Это была не случайно забредшая банда, а хорошо подготовленная и имевшая собственное разведывательное обеспечение атака. И она нам дорого обошлась.
По его знаку Богданов зачитал список погибших и тяжело раненных. Скупо перечислил материальный ущерб.
Снова взял слово Демьянов.
— Нам повезло, что их было мало. Но мы должны быть готовы к тому, что придется противостоять врагу, по сравнению с которым эта банда — дворовая шпана. Мы мирные люди, но тот, кто очень хочет мира, должен держать парабеллум заряженным. Поэтому в ближайший месяц в городе будет создано единое подразделение постоянной готовности на основе дружины, ополчения и поисковых групп. Все остальное взрослое мужское население от 18 до 50 лет будет зачислено в резерв. Также с учетом прежних ошибок будут проведены новые фортификационные работы.
Как вы знаете, сегодня приведен в исполнение приговор предателям города. Сделано это было не публично и быстро. Это не фестиваль, а высшая мера социальной защиты.
Напомню несколько положений нашего уголовного права, с которым вы знакомились.
За преступления против общины, определенные перечнем один, куда входит и убийство — смерть.
За преступления, определенные перечнем два, преступления против имущества, куда входит воровство — изгнание. Вечное.
За преступления, определенные перечнем три, включающие хулиганство, нарушение дисциплины, общественного порядка — исправительные работы на срок от 10 до 180 дней. Судопроизводство упрощенное. Расследование осуществляется комитетом правопорядка в в недельный срок. Адвокат не предусмотрен. Приговор приводится в исполнение в течение 12 часов командиром комендантской роты или его замом. Специально уполномоченное лицо, палач, не предусмотрено.
Майор перевел дух, выпил воды.
— Вы заметили, что вместе с нами прибыли новые люди. Работники они хорошие, относитесь к ним как к своим, за время похода они себя уже показали. Расселим их и их семьи в пустующих домах. Кроме того, с сегодняшнего дня уже пятьдесят — круглое число — населенных пунктов связаны с нами договором о взаимопомощи. То есть у нас уже не только город, но и государство, хоть и небольшое. Нас уже десять тысяч человек. Это поворотный пункт, веха на пути в будущее. Но не обижайтесь на то, что гайки у нас закручены так туго. Мы на войне. Она никуда не делась. И у нас тут патрициев и плебеев, элоев и морлоков нет. Все едим из одного котла и одинаковые требования предъявляются к каждому. Итак, дорогие мои, у нас еще очень много работы. Доделывать которую уже не нам, а нашим детям и внукам. Но мы оставим им хороший задел. А теперь давайте просмотрим видеосюжет, который привезли мы из экспедиции. Мы, как говорится, побывали в новых местах, встречались с интересными людьми. Правда, эти интересные люди иногда по нам стреляли, но это уже мелочи.
Сергей Борисович усмехнулся в бороду, которую он отпустил за время похода.
Потом на большом экране они смотрели набор видеосюжетов, смонтированных из записей экспедиции опытным в журналистском деле Михневичем.
Эти короткие рассказы, снабженные музыкальным оформлением и табличными данными (поселок N: «Население до войны 6500 человек, население в настоящее время 120»), пробирали до костей, как порыв холодного ветра. Они могли повергнуть в уныние. Но это была правда, которая настолько же лучше лжи, насколько трезвая голова лучше дурмана.
Выходили после закрытия собрания люди молчаливыми. Без шуточек и легкомысленных разговоров, хотя объявленный незапланированный выходной мог способствовать этому. Никто не обсуждал увиденное и услышанное по дороге. Разве что потом, в семейном кругу или с близкими друзьями.
Они проехали мимо трех больших «городов». Ни в одном из них не было больше 2 тысяч человек, и ни один не мог похвастать работающей канализацией, не говоря об электроэнергии и телефонной связи. Люди там в плохо отапливаемых кирпичных и бетонных коробках влачили даже более жалкое существование, чем деревенские.
После просмотра многие из тех, кто еще недавно кляли авторитарные методы руководства города и если не сочувствовали предателям, то хотя бы понимали их поступок, теперь испытали законную гордость за Подгорный, за то, чего они добились на этом клочке земли благодаря строгой дисциплине и честному распределению.
Да, страны больше не существовало. Вместо нее была горстка таких же поселков городского типа, разбросанных по территории в миллионы квадратных километров. С плотностью населения, какая раньше была в пустыне Сахара или на острове Гренландия.
И большинство из них явно могли бы позавидовать их благополучию.
Люди выходили с прямыми спинами, потому что в этом отчаянном монологе были нотки надежды. Там за городской чертой не было мутантов с двумя головами. Там жили такие же люди, заводили детей, и если и умирали, то мертвых хоронили, как раньше. И почти никто не походили на банду, которая оставила в живом теле их города кровавую борозду.
Часть 3. ВОЙНА
Самая лучшая война — разбить замыслы противника; на следующем месте — разбить его союзы; на следующем месте — разбить его войска.
Самое худшее — осаждать крепости.
Сун-ЦзыГлава 1. Котлован
Месяцы, не наполненные событиями, мелькали перед глазами как минуты.
И вот уже миновала эта зима, первая из обычных, показавшаяся такой короткой. Весна пришла рано — все ждали куда более страшных климатических аномалий, но уже в мае снег начал медленно таять. А как только он сошел, начала оживать и природа. Все то, что никак не хотело умирать.
Набухли почки и уже проклюнулись в городских аллеях первые листья. Вернулся из небытия мир насекомых, и редкие птицы, наконец, долетели до середины замерзшей реки Обь. Пришла весна и в Подгорный.
Может, Александр и подумал бы над детальным описание природы, но ему некогда было любоваться — он работал. Лопата с остервенением врезалась в землю, все еще слишком твердую. От напряжения лицо Данилова заострилось, на лбу пролегла морщина. Губы беззвучно шевелились, будто он адресовал кому-то ругательства.
— Эй, ты чего такой злой сегодня? — окликнул его Аракин. — Вроде никто тебе на ногу не наступал. Или вы расстались с этой?..
— Да мы и не сходились, — буркнул Саша. — Так, встретились пару раз.
Степан Фомин тоже поднял лицо от канавы свое круглое, похожее на репу лицо, увенчанное бородой, переходящей в отросшие на щеках «бакенбарды».
Хотя все они были в одинаковых оранжевых спецовках со светоотражающими полосами и одинаковых резиновых сапогах, два человека, трудившиеся над углублением ямы справа и слева от него были друг другу полной противоположностью.
Степан — системный администратор, игроман, киноман и просто большой человек. Хотя диета в Убежище и помогла ему сбросить все лишние килограммы, какие у него были, он и сейчас он был крупным, массивным, в полтора раза тяжелее Саши при почти одинаковом росте.
Виктор Аракин был, наверно, самым унылым менеджером по продажам на свете. У него был слегка монголоидный разрез глаз, тихий, невнятный голос и интерес к восточной мистике. До войны он успел получить специальность маркетолога, но последним его местом работы была фирма по установке пластиковых окон.
В городе он обычно ходил в спортивных костюмах, которых у него было пять пар — с полосками разных цветов, и своей любимой кепке. Как многие выходцы с рабочих окраин, он стеснялся налета интеллигентности, подделывался под «четких пацанов с района», копируя даже их манеру говорить и мимику. Но слушал при этом не шансон, не рэп и даже не русский рок, а «Depeche Mode» и рвущую мозг скандинавскую электронную музыку. Она и сейчас звучала у него в наушниках плейера. Доносившиеся до Саши тягучие аккорды без слов, похожие на звук бубна алтайского шамана, могли вогнать в тоску, но их то и дело сменяли яростные всплески, похожие на отцифрованный шум космических сред.
С самого детства, пока Александр брел вдоль пересохшего русла реки, по которой остальные люди играючи плывут, у него не было тех, кого можно было бы с чистой совестью назвать друзьями. Теперь были люди, которые слегка приближались к этому определению.
В свою душу Данилов не пускал никого, но рад был возможности поговорить с кем-то. В основном о старом мире, но иногда и о новом.
— Почему бы нам не сбавить темп, герои-стахановцы? — предложил Виктор, опершись на лопату-штыковку. — Работа не волк, в лес не убежит. И так уже весь город перерыли, как кроты, блин.
Вряд ли он устал, просто видел определенный форс в уклонении от обязанностей.
— А вы хоть знаете, что мы роем? — спросил Фомин, воспользовавшийся паузой в работе, чтоб проглотить несколько сухарей и банку шпрот, которую он ловко открыл ножом.
— Какой-то погреб, — сказал Данилов. — Сейчас докопаем, подгонят бетономешалку.
— Рассея-матушка… — многозначительно протянул Аракин, — Зима нагрянула внезапно, еще внезапней подкралась весна, сука этакая. И вот теперь копаем непонятно что и непонятно зачем… непонятно где.
— Ну, «где» — это, предположим, понятно. В нашем любимом Подгорном, — ответил Саша.
После триумфального возвращения в город снова начались серые будни. Но так бывает всегда, и слава богу. Данилов был уверен, что свой лимит приключений вычерпал на несколько жизней вперед.
Две недели отдыха, и снова в бой, в бригаде строителей широкого профиля, где он и оставался до настоящего времени, иногда отправляясь на уроки в школу, развернутую до университета, где Алевтина Николаевна все так же канифолила ему мозги. Но он стал после экспедиции видеть мир иначе, и только улыбался в ответ на ее придирки.
Поисковики были пока не востребованы. В профессиональном плане все вернулось на круги своя, но он не сомневался, что память о Ямантау будет самым ярким, что было с ним и тем, что он расскажет своим детям. Если они у него будут.
— А ты почему молчишь, Сань? — продолжал Степан. — Ты же сопротивленец. Ты же был на площади.
— И что, на мне теперь печать зверя? — удивился Данилов. — Я должен быть при любой погоде недоволен властью?
— Да ты объясни, фигли они не могут подогнать экскаватор? — это уже вскинулся Аракин, стряхнувший с себя атараксию вместе с наушниками-затычками.
— Экскаваторы заняты на соседнем участке. Так сказал Владимир.
— А… твой кореш. Да врет он, «эффективный менеджер» этот. Экскаваторы отдыхают в гаражах, а мы ишачим, — хмыкнул Виктор. — Что это за сортир хоть копаем?
— Я думаю, это ДОТ. Или ДЗОТ. А экскаватор не используют, чтоб не повредить секретные коммуникации к нему, — полусерьезно предположил Саша.
— Нет, други мои, — вставил свое слово Фомин. — Как всегда, все прозаично: город расширяется, дома благоустраиваются. А раз так, то больше фекалий, больше нагрузка на канализацию. Насчет коммуникаций ты прав. Вот только секретного в них не больше, чем в деревянной будке М-Ж. А почему вручную — рельеф тут на склоне такой, что если водитель прощелкает хлебальником, машина будет угроблена.
Может, он и был прав, подумал Саша. Город оправдывал свое название — горки, горочки, пригорки. Да и на чудеса фортификации уже готовые секции фундамента были мало похожи. И место тут такое, что не зачем они. Скорее, это Александру хотелось бы думать, что строит он не банальную канализацию.
— И чего? — не унимался Аракин. Стоять ему надоело, он снова начал с удвоенной силой отправлять лопату за лопатой из траншеи. — Они же, герои, с Урала пригнали чертову уйму техники. Ее, блин, достаточно, чтоб провести в Подгорном летнюю Олимпиаду! Хотя скорее, зимнюю.
— Э, нет. Машина все равно незаменима. А мы заменимы. Ресурс движка и количество запасных деталей ограничено. В общем, как говаривал легендарный маршал Отто фон Жюков: «Берегите матчасть. А зольдат бабы новых нарожают» — подытожил Фомин.
Степан частенько саркастически отзывался о советской эпохе и патриотизме в целом. Тот же Богданов, православный сталинист, его за это недолюбливал, называл либерастом, что в его устах звучало сильнейшим оскорблением. Степан только посмеивался.
Хотя политические взгляды этого человечища оставались для Саши загадкой: тот иронизировал над всеми идеологиями, не делая исключений. С не меньшим сарказмом относился к оппозиционерам.
«Вот смотри, Саня. Были в Америке и вообще на Западе хиппи-леваки, — говорил он. — „Make love, not war“ кричали. Весело жили. Но современную цивилизацию построили не они, а те, кто этих придурков разгонял и называл комуняками. А они, эти поклонники дзен-буддизма, Че Гевары и Троцкого… и каннабис не забудем — не оставили после себя ничего. Только рок и наркотики. Вот так же и у нас. Делом надо было заниматься, а не на митингах кричать».
«И где она теперь твоя цивилизация? А травокуры по крайней мере не стали бы воевать за ресурсы. Они дернули бы по косячку, и сразу бы им показалось, что нефти в мире хватит еще на тысячу лет. А там хоть трава не расти, хе-хе».
Всю эту шарманку в стиле теории малых дел Данилов слышал раз сто.
К «зеленым» — так называли той весной всех оппозиционеров, а не только экологов — Фомин во время гражданской кампании не примыкал, хотя режим называл сборищем отборных идиотов. Здесь же в Подгорном он был стопроцентно лоялен власти. И от работы никогда не бегал. Продолжая говорить, что все люди в массе козлы и сволочи, он с каждым в отдельности оставался безукоризненно вежливым, и работал, работал: и в стройотряде, и в сжавшемся сегменте хайтека — поддерживал работу городского сервера. У него была своеобразная политическая философия.
«Видишь ли, Саня, ученые доказали: 92,5 людей — идиоты. Всегда и везде. Но если в нормальной стране тебя от них может защитить закон и адвокат, то в нашей они приходили и просто тупо тебя грабили или убивали. Называя это продразверсткой, рэкетом… И когда ты уже с пулей в башке, трудно что-то доказать. История прогресса — это история самозащиты нормальных людей от идиотов. А наша страна отставала здесь от прогрессивного человечества на тысячу лет. Но опять-таки, победа оппозиции означала бы только смену одних идиотов на других».
Как и любой человек с телосложением типа «пикник», жил Фомин не только устремлениями души. Девушки, во всяком случае постоянной, у него не было, зато была лучшая в городе коллекция глянцевых журналов типа «Плейбоя». О том, сколько у него гигабайт «веселых картинок», он не распространялся, но Саша догадывался, что много. Выбивалось из образа компьютерщика то, что пива он не пил, да и, похоже, не пил вообще.
Данилов продолжал с остервенением долбить твердую, стянутую корневыми системами сорняков землю. Да, бульдозер бы не помешал. Александр посмотрел на свои мозолистые лапы и вспомнил, какие ладони у него были, когда он только попал в эту передрягу: руки человека, ни дня не занимавшегося физическим трудом. Но теперь он мог работать, не боясь волдырей, даже без рукавиц.
— Ребят, а меня тут девочка бросила, — вдруг признался Аракин. — Шлюха, мать ее. Я ж ей всю душу открыл… а она… говорит, ты мне только друг, и все тут.
Кто-то в соседней бригаде захохотал — видать, ветер донес фразу до чужих ушей. Виктор затравленно и зло оглянулся.
В городе было не намного больше мужского населения — если учитывать всех, даже старух. Но в возрастной группе 20-30 лет соотношение было «китайским», и выбор у девушек был больше. Идея сводить пары насильно у населения поддержки не встретила, а когда Богданов заикнулся о принудительном осеменении, ему пришлось все обратить в шутку, чтоб отделаться от обвинений в фашизме и евгенике. К этому люди пока не были готовы.
Фомин сочувственно покачал головой, а Александр тем более не стал издеваться. Учитывая, что у самого на любовном фронте было глуховато. Да, теперь он герой. Да, почти любая будет рада составить ему компанию. Но что-то внутри него капризно заявляло: «Мне не нужна любая. Мне нужна конкретная, и точка». И заставляло биться лбом о бетонную стену. Мимолетная связь с Леной, проживавшей в соседнем «общежитии» и работавшей в отделе городского благоустройства только укрепила его в этом, оставив один неприятный осадок. Насколько неприятным может быть натужное для обоих изображение близости двумя приличными людьми, которые не согласны на простую случку с целью взаимной психосоматической разрядки и коррекции демографической ситуации, а хотят найти несуществующие «чувства».
Нет уж, прав был Омар Хайям. Уж лучше будь один.
— Работаете, мальчики? — услышали землекопы голос, и одновременно повернули головы.
Александр от удивления чуть не выронил штыковку. Неудивительно, что он сначала не узнал ее. Перед ним был призрак, тень той веселой смешливой девчонки, которая была одной из первых, кто встретил его в этом городе на холмах.
На Марии была серая выцветшая куртка, которую она раньше никогда бы не надела, бесформенная вязанная шапочка, из-под которой выбивались нечесаные спутанные волосы (ему показалось, или на них был налет седины? или это так падал свет?) На ногах у нее были стоптанные ботинки. В них он ее увидел, когда только пришел в Подгорный, но с тех пор прошла целая вечность. Стояла она, опираясь на костыль.
— А меня вот как раз Володя отпустил погулять. Хожу, осматриваюсь. Вот…
Как могла, она постаралась изобразить улыбку, но темные круги под глазами и нездоровые цвет лица ее выдавали. Сколько же дней она не выходила на улицу…
— Как вы себя чувствуете? — первым нашелся и заговорил Степан.
— Уже лучше, — ее голос был похож на шелест листьев. — Думала, что останусь там. Но в последний момент… передумала. Здесь лучше. Надеюсь, скоро на работу выйду. Сил нет сидеть… как растение.
Данилову показалось, что, как и всех, вернувшихся из долины смертной тени, ее отличали глаза. Былой легкости в них не было, а было… что? Не боль, не страх. Иной взгляд на жизнь.
Она еще на пять минут задержалась рядом с ними, стараясь поддерживать разговор, но Александр физически чувствовал ее дискомфорт и напряжение. Он вздохнул с облегчением, когда она помахала им рукой и пошла вниз по улице.
— Странно, я бы на их месте радовался, — услышал он голос Аракина. — Учитывая, как ее отколошматили, и сколько она пролежала в коме. Повезло сказочно.
— Говорят, она ребенка ждала, — покачал головой Фомин.
— Тем более бред, — фыркнул Виктор. — Нашли из-за чего переживать. Из-за зародыша. Нового сделают.
Не удивительно, что его бросила «телка», как он ее называл, подумал Саша.
— Проблема в том, что другого у них может никогда и не быть, — произнес Александр вслух. — Даже если она придет в норму.
Даже до войны чуть ли не каждая вторая пара репродуктивного возраста была фактически бесплодной. Все это заставляло думать о проблеме «бутылочного горлышка» и вымирания. Пока их становилось только меньше. Город рос только за счет абсорбции новых людей.
* * *
Вечером Александр возвращался домой настолько измотанный, что шел, как алкоголик, на автопилоте. Мышцы гудели, но голова была приятно пуста.
В чудесном Городе солнца он по-прежнему свободен, хотя своей свободой тяготился. Можно было, конечно, объяснять это диспропорцией мужского и женского населения, которая все-таки была и здесь.
Елена была его попыткой номер два. До нее была еще Катя, но с ней они расстались еще на середине первой встречи. У них было что-то общее, делавшее их и похожими, и не похожими на Анастасию.
Лена была девушка скромненькая, умненькая — и, как следствие, одинокая. Не очень красивая, но зато добрая и отзывчивая. На таких мужчины смотрят в последнюю очередь, и обычно тогда, когда уже сами выходят из первой молодости. Все бы хорошо, но, к сожалению, ничего у них не склеилось. Они встречались два месяца, но уже после второй недели чувствовали, что не рвутся друг к другу, а, наоборот, ищут поводов, чтобы не видеться. Данилов чувствовал, что мог бы форсировать события и преодолеть этот барьер отчуждения. Но догадывался, что лучше не надо. Фрилав в новом мире не приветствовался, а провести всю жизнь с человеком, которому ты в тягость — что может быть хуже? Положа руку на сердце, Саша ни к той, ни к другой ничего не испытывал. Ему просто нужен был хоть кто-то, чтоб заполнить пустоту.
Город был похож на гигантскую стройплощадку. Где-то клали тротуар, где-то сажали или подстригали деревья, в старых домах шел капремонт. Но назначение некоторых работ Данилов даже не пытался понять. Зачем, например, было ломать фундаменты незаселенных зданий? Зачем столько траншей? Что за эпидемия трудоголизма, неужели только для снятия психологического напряжения? Он не удивился бы, если б завтра начали строить хоть великую китайскую стену…
Внезапно, нарушив ход его мыслей, инстинкт послал в разум сигнал «ВНИМАНИЕ». Периферическим зрением, которое не раз выручало его, Данилов заметил какое-то движение справа. Там шел человек. И тут Александр удивил сам себя. Вместо того чтоб выпрямиться, поприветствовать, помахать ему рукой или просто кивнуть, он вжался в стену. Зря говорят антропологи, что у человека нет генетических программ, а только светлый разум и социальные навыки.
Темнота скрыла его, и незнакомец прошел в пяти шагах от того места, где сжался в комок бывший герой Ямантау. Прошел не крадущейся, но и не свободной походкой, напружиненный, как дикий кот. С непокрытой лысой головой, в рабочей спецовке и резиновых сапогах. В городе не было никого, кого можно было бы спутать с ним.
Луч далекого прожектора упал на силуэт, и пульс Данилова, никогда не жаловавшегося на работу сердечной мышцы, пустился в пляс.
Этого не могло быть, но это было. Грубое лицо, мясистый нос, даже очки и густая борода не могли до неузнаваемости изменить его внешность.
«С тех пор он исхудал. В Прокопьевске на его мышцах еще было немало жира».
А потом человек приглушенно чихнул. «Пчха».
Данилов узнал этот звук, хотя никогда не думал, что запомнит. Но сейчас он оживил в его памяти тот день, когда они укрывались в промозглом подвале магазина обуви «Мерлин», в тесной клетушке, похожей на камеру.
«Откуда? Как вообще? Почему?» — сознание разлетелось бессвязным набором мыслей, которые у него хватило ума не облечь в слова.
Мимо заброшенных гаражей, мимо котлована, который они рыли с упорством муравьев, проходила живая смерть. И как специально никого не было поблизости.
— Стой! — чтоб вернуть себе остатки самоуважения попытался крикнуть Данилов.
На мгновение он забыл, что безоружен, и даже ножа с собой не имеет. Но подвело недавно простуженное горло, и вместо рыка получился мышиный писк.
Незнакомец не услышал. Не заметив его, остававшегося в тени уже одетых зеленью кустов, он скрылся за поворотом, перейдя в соседний ряд гаражей.
Да какой к лешему незнакомец? Данилов готов был поспорить на все, что у него было, что это был он. Его тезка и земляк; любитель говорить зарифмованными остротами и дробить черепа саперной лопаткой. Жуткий душевно искалеченный ветеран локальной войны, сумевший пережить войну глобальную. Забойщик, но не тот, кто работал в подземных забоях. А тот, кто набил руку на забое скота.
То, что он сумел выбраться из Прокопьевска, Данилова не удивило. Да человек ли это вообще?
Преследовать его дальше было безумием. Открыто оружия Мясник по фамилии Мищенко не нес, но наверняка при себе имел как минимум пистолет. Но чтобы хоть немного реабилитировать себя в собственных глазах, Данилов нетвердой походкой пошел следом. Слишком нетвердой от передозировки адреналином. Не удивительно, что под ноги подвернулся торчащий прямо из земли металлический прут, старый довоенный кабель.
Ободрав ладонь и одно колено, Александр достаточно ловко поднялся на ноги. Но когда он достиг прохода между гаражами, гигантской фигуры нигде не было видно. Хотя там было некуда сворачивать: зазоров между постройками не было.
Секундой спустя парень развернулся и побежал, уже больше не спотыкаясь на глинистой почве, в противоположную сторону. Весь городок можно было прошагать из одного конца в другой за двадцать-тридцать минут. Вскоре он добрался до комендатуры, где в последнее время квартировал Богданов, уже зная, что ему не поверят.
Этот человек был опасен. Даже если вероятность того, что это именно он, один процент, надо было предупредить руководство.
Все случилось, как он предполагал. Владимир выслушал его, хмурый и насупленный; пообещал, что разберется, и отослал его к черту. Как потом узнал Данилов, Марии стало хуже после возвращения домой. Она истратила слишком много сил, наплевав на все запреты своих коллег, теперь уже бывших и, возможно, навсегда. За это своеволие она расплатилась тем, что весь вечер лежала пластом со страшной головной болью. Заместителю градоначальника было в тот момент не до впечатлительного параноика. Александр не стал настаивать, а дал себя вежливо выпроводить на улицу.
Он и сам не был уверен на сто процентов. Как-то раз зимним вечером на безлюдной улице ему привиделась белая собака. Она шла прямо на него, возникнув прямо из снежного вихря. Тварь была настолько реальна, что Данилов отшатнулся и закрылся рукой, уверенный, что та вцепится ему в горло. Но секундой позже морок прошел, и перед ним не оказался только вихрь снежинок, в которых преломлялся лунный свет. Может и теперь с ним играло воображение? Вроде бы в городе не было человека, которого можно было бы спутать с Мясником. Но к ним то и дело приезжали из окрестных деревень. И даже из более отдаленных мест. Идти к Колесникову, к Масленникову, к майору? Чтоб выставить себя на посмешище?
Уже на следующий день Данилов и сам зарыл это происшествие поглубже в хранилище памяти, и было от чего.
Интермедия 5. Пир хозяина
Это был их главный и единственный государственный праздник. День Рождения Самого.
За большими столами в банкетном зале здания Правления истеблишмент города Заринска ел икру из свежевыловленной рыбы, саму рыбу, благодаря мастерству поваров почти неузнаваемую, тоже употреблял жаренную в кляре; пил вина и коньяки, которые берегли специально для таких случаев, и утолял голод мясом четвероногой дичи.
Звон бокалов, заискивающий смех, угодливые шутки, разговоры вполголоса… Женщины в вечерних платьях, мужчины при полном параде, разве что без галстуков — всего около пятидесяти человек ближнего круга, без которого ни один монарх не может обойтись.
И вот голоса смолкли. В зал входит сам виновник торжества.
По сравнению с августом, круто изменившим их жизнь, Мазаев раздобрел, а идеально выбритый подбородок сменила аккуратная бородка с легкой проседью. Он был похож уже не на толстого купчину, а как минимум на удельного князя, в его походке и голосе сквозила уже не просто степенность, а царственность.
Проходя по залитому ярким светом потолочных светильников залу (электричества у них было вдоволь), он уделял частичку своего внимания собравшимся — в той степени, в которой они его заслужили. Так же непринужденно он раздавал в будние дни зуботычины, не щадя даже самых высокопоставленных клевретов. Охрана была не нужна, потому что никто не осмеливался ему ответить. Он был властелином их жизни и здоровья, а о понятии чести они не задумывались.
Но сегодня у него хорошее настроение. Он жал руки, некоторых мужчин дружески хлопал по плечу, говорил простенькие комплименты дамам, с кем-то перебросился парой ничего не значащих фраз. Ему отвечали с неизменным подобострастием.
Фланируя по залу, бывший олигарх не оставляет без внимания и женских прелестей. Его взгляд скользил по глубоким вырезам, впивался в ножки и бедра оставленные для обозрения нарядами от давно почивших кутюрье. Предметы роскоши в хорошем свозились в Заринск массово со всего региона, имея высокий приоритет.
В свои пятьдесят восемь Мазаев был еще ого-го, и собирался сохранить свою кабанью силу, как один итальянский президент-миллиардер, до восьмого десятка. Особенно ему нравились худенькие блондинки с большими глазами, в возрасте от восемнадцати до двадцати двух.
Никто не смеет ему возразить. Он был главным самцом, и все здесь, мужчины и женщины, это признавали и были согласны со своим местом в табеле о рангах.
Вот начальник службы снабжения, кланяясь, преподносит ему подарок — настоящий самурайский меч, из чьей-то коллекции, из пригорода сгоревшего Барнаула. Именинник, не благодаря, принимает, говорит что-то насчет шашки Чапаева, хохочет, держась за брюхо. Ему несут подношения и остальные. На столе рядом с резным троном росла гора роскошных часов, редких довоенных сувениров. Настоящих произведений искусства среди них нет, ценны они из-за своей тогдашней стоимости.
Неожиданно Мазаев стучит вилкой по бутылке. Все поняли — Хозяин будет говорить тост.
— Предлагаю выпить за наш прекрасный город, — произносит он. — Где еще есть столько возможностей для человека, да?
Остаток вечера проходит в непринужденной обстановке. Но непринужденной лишь для него. Остальные сидели, как кролики в террариуме. Чтобы развлечь патрона, старший конюший и главный надсмотрщик за батраками устроили боксерский поединок до первой настоящей крови. Потом главный егерь — начальник над всеми охотничьими партиями догхантеров, которому выпал жребий, вынужден был кукарекать под столом, веселя гостей. Потом директор электростанции пел под гитару любимый шансон Хозяина.
Вина и коньяки сменялись водкой, но виновник торжества пит умеренно и следил, чтобы другие даже в такой день не перебирали. А у него были другие радости.
Внезапно у дверей, где застыли как изваяния двое гвардейцев, возникла суматоха. Мазаев перевел туда взгляд. По его сигналу охранники втащили в зал юркого седеющего мужика в пиджаке с замшевыми накладками. Осторожно раздвигая гостей, плечистые «быки» подвели его к месту, где во главе стола стоял резной палисандровый трон. Тот что-то хотел сказать, и начинал тараторить, предано глядя снизу вверх на Мазаева.
Слов никто не расслышал, но все увидели их действие. Лицо олигарха исказилось и потемнело, а несколько капель вина из бокала пролились на скатерть. Он сделал резкий взмах рукой и вскочил со своего места. От натяжения скатерти полетела на пол и разбилась вдребезги ваза с цветами, и тут же, как по мановению волшебной палочки, все разговоры смолкли — установилась абсолютная тишина, так что стало слышно, как шипят пузырьки в бокалах с только что налитым шампанским.
Ни говоря ни слова, Мазаев сделал знак Олегу Цеповому, своему помощнику по связям с общественностью, который в некоторых кругах был известен как Череп. Тот взял человека в пиджаке под локоть, и вместе они вышли в коридор, оставив недоуменную публику сидеть в пиршественном зале в ожидании грозы.
* * *
Прикованный к батарее человек больше не оправдывался и не умолял о пощаде. Для этого у него слишком сильно распухло разбитое сапогами лицо.
— Нет, дружок, для тебя все только начинается, — пообещал олигарх, делая знак Черепу.
Бывший помощник депутата райсовета нанес лежащему еще несколько ударов резиновой дубинкой. Бить его дальше ногами Хозяин запретил.
В глубине души Мазаев понимал, что виноват он сам, а вовсе не главный агроном, который испробовал на своем лице тяжелые сапоги с металлическими вставками, в которых Череп, имевший еще степень кандидата философских наук, инспектировал фермы и поля Заринска.
Но всего ведь в голове не удержишь, тем более, когда от сельского хозяйства ты далек, как от луны. Этот козел должен был хотя бы поставить его в известность, чем засеял ЕГО поля весной!
Испугался, наверно. Мазаев всегда старался культивировать в людях эту эмоцию. И во всей иерархической пирамиде его компании она спускалась сверху вниз, от начальства к подчиненным. Она, как он знал, хорошо мобилизует людей и заставляет их и работать, и думать, и отвечать за свои поступки.
Видимо, старший агроном был непозволительно мягким. Ведь в головотяпстве был виноват и кто-то из его подчиненных, простых полевых агрономов. Но он даже сейчас не пытался повесить вину на них. Понимая, что он, Мазаев, с мелочью разберется проще. Вздернет или, в качестве новой забавы, затравит медведем. Голодную зверюгу недавно изловили в горах и держали в стальной клетке.
А он думал, что бог не выдаст, свинья не съест. Так пусть пеняет на себя.
У этих генно-модифицированных семян, которые они заказали за год до войны в Новой Зеландии и Голландии — морозоустойчивых, неприхотливых и дававших прекрасный урожай — был всего один недостаток. Как и все гибридные сорта они приносили урожай всего раз, а потом необходимо было приобретать новые. Первое поколение гибридов не было бесплодным, нет. Но из их семян во втором поколении росло все, что угодно, кроме необходимой культуры.
Это было оправдано в старом мире, хотя и не необходимо. Но теперь эта однажды сделанная ошибка поставила им шах и мат.
По сигналу хозяина гвардеец вылил на обмякшего человека ведро воды из подземного источника, но не ледяной, а просто холодной, чтоб пришел в себя, а не испустил дух.
Мазаев знал, что если узника завтра освободить и поставить на ту же должность, тот будет трудиться вдвое усерднее, помня о холодном каземате, сапогах, дубинке и наручниках.
— Очнулся, Мичурин? — Хозяин выкрутил до противного хруста его ухо. — Ну что, еще денек посидишь или понял, как ты нас подставил?! Фу, мразь…
Мазаев зажал платком нос. Еще и обоссался, паразит.
— Отцепите это дерьмо и принесите ему пожрать. И переодеться, — приказал он двум гвардейцам, потом повернулся к Черепу. — Еще раз проколется, к мишке его. А пока Бесфамильного ко мне приведи. Живо.
* * *
Бесфамильный стоял в ванной комнате и подравнивал волосы на затылке электробритвой. Денщика у него не было, к барству он не был приучен. Зато с детства усвоил: настоящий пацан не должен уделять своей внешности слишком много внимания, как педик, но и выглядеть как чмо ему никак нельзя. А так как на причесон времени не было, лысая голова была оптимальной: врагам на страх, бабам на заглядение.
Он сбрил щетину с подбородка, освежился одеколоном и взглянул в зеркало. Остался доволен увиденным.
Бесфамильный не был подкидышем — это была его настоящая фамилия от рождения. Если сравнить его лицо в зеркале со старой фотокарточкой, где он, подстриженный под машинку, стоит по стойке смирно среди таких же аккуратно, но казенно одетых мальчиков и девочек, то сразу бросалось в глаза одно сходство. Колючий взгляд черных цыганских глаз, не обещающий ничего хорошего.
С самого детства судьба не очень-то его баловала. Правильнее было бы сказать, что она была повернута к нему тыльной стороной. Это уже потом, повзрослев и возмужав, Бес понял, как надо поступать с теми, кто повернулся. А тогда не знал, и жизнь казалась ему невероятно сложной.
Своих родителей он помнил смутно. Где-то на самом дне памяти копошились тусклые образы, похожие на бледных плоских червей. Но они были безумно далеко. И ни одного теплого и милого среди них не было. Где-то в закоулках прошлого звучали искаженные хриплые голоса, но не заставляли сердце сжиматься. По правде говоря, Алексей не знал, что сердце способно сжиматься.
Одним хмурым февральским утром его привели в большой дом, где пахло хлоркой и подгорелой кашей, а стены были выкрашены в кислотный зеленый цвет; привели чужие и незнакомые люди, среди которых была строгая тетя в синей форме, которую мальчик не видел ни до, ни после. Это место чем-то напоминало детский садик, но отличалось от него витающим в воздухе ощущением западни, из которой просто так не выпустят. Тетя, назвавшаяся Мариной Сергеевной, психологом, сказала мальчику, что его родители уехали в другой город — «надолго», и что пока его новый дом будет здесь. И ушла.
Дом. Это действительно был дом, но с приставкой «детский».
Уже в первый день пребывания в его стенах соседи по комнате рассказали пацану, как все произошло на самом деле. Супруги Бесфамильные были общительными людьми. Поэтому каждый второй день — и это помимо воскресений и праздников — у них в квартире собиралась большая компания для (как и было занесено в протокол) «совместного распития алкогольных напитков». Людьми они были простыми, поэтому за напитками ходили не в магазин, а к тете Клаве из третьего подъезда. Был святой праздник Крещения.
Маленький Алешка в веселье участия не принимал, хотя иногда батя и наливал ему на донышко стакана дерущую глотку жидкость. В тот момент он гулял во дворе, предоставленный самому себе. Потом он поймет, что отсутствие излишней родительской опеки пошло ему на пользу и приучило надеяться только на себя. И вот однажды, когда они, и мать, и отец были в нужной кондиции, один из давних приятелей, не только алкоголик, но и наркоман, проломил им головы молотком и забрал из небогатой квартирки все, что смог унести. А перед тем как покинуть ее, облил диван, шторы и ковры бензином и запалил. Когда приехали пожарные, выгореть успели все комнаты. Изуродованные трупы владельцев седьмой квартиры опознали только по месту обнаружения.
Нельзя сказать, что это причинило ему сильную боль. Мальчуган лишь хлюпнул и высморкался в грязный кулак. Нет, не от слез. С того момента, как он осознал себя, он не плакал, разве что от очень сильной боли — папка, да и мамка иногда зверели и лупили его уже не в воспитательных целях, а чтоб прибить. Просто у него постоянно текли сопли, ведь он ходил зимой все в том же осеннем костюмчике.
В детском доме оказалось несладко, но лучше. По крайней мере, здесь он был одет, сыт и худо-бедно ухожен. Волонтеры устраивали представления, спонсоры привозили игрушки, яркие подарки. Государство вроде тоже не скупилось. Правда, почти каждый день воспитательницы, все в мехах и в золоте, выносили до личных авто полные сумки сладостей и игрушек для своих детей. Но и сироты получали конфеты, апельсины и плюшевых зайцев. Живя с родителями, Бес даже не знал, что шоколад бывает разных сортов: ему покупали соевые плитки раз в месяц и слипшуюся карамель. Основной едой дома была картошка, единственными фруктами кислые уцененные яблоки и гнилые бананы. Здесь их стол был более разнообразен. Правда, ночами по пахнущим дезинфицирующими средствами коридорам иногда шмыгали крысы размером с котенка, но Леха их не боялся, и даже прибил одну палкой.
В семьи таких переростков брали неохотно, предпочитали помладше. Всем казалось, что из волчонка вырастет только зверь. Нагадит, обворует да еще квартиру подожжет. Усыновить такого ребенка решались только сдвинутые на вере в боженьку. Сам Бес знал, что никакого боженьки нет, иначе бы он не допустил, чтоб у одних было все, а у других ни хрена.
С еще меньшим энтузиазмом брали в семьи только дебилов, которых Бес и другие здоровые ребятишки всегда третировали. Когда мучить дураков и дрищей надоедало, а выдумывать новые проделки было лень, пацаны по ночам рассказывали друг другу истории. Но не про «черную руку», а про педофилов, убийц и насильников. В свои восемь-десять лет эти ребятишки шокировали бы знанием подробностей бывалых судмедэкспертов.
Когда Лехе было уже двенадцать, одна пара немцев-баптистов из Новосибирска попытались его приручить. Отделалась пропажей крупной суммы, отложенной на отпуск. После этого он три месяца бродяжничал по дорогам Сибири. Два раза чуть не погиб под колесами, один раз чудом убежал от ненормального бомжа, который мог быть и людоедом. Приобрел сексуальный опыт с девушкой на шесть лет старше. Та осталась довольна. Подворовывал, дрался с такими же, как он, отнимал телефоны и деньги у лошар. И только истратив все до копейки, вернулся на попутках в родной город.
С самого рождения жизнь учила Беса, бесплатно и доходчиво. В детдоме он усвоил нехитрую мысль: что она, жизнь — это не бокс и не карате, а бои без правил, где нет никаких запрещенных ударов. Бить надо не для понтов, а так, чтоб причинить максимальную боль и лишить воли к продолжению борьбы. А если стоять в сторонке и ждать, это закончится только тем, что все вокруг объединятся против тебя — надо же кому-то быть мальчиком для битья. Если такое место вакантно, то это плохой коллектив.
Ему нередко доставалось, но, совсем по Ницше, о котором он не знал, все удары жизни не могли его убить, а делали сильнее. На каждый удар он отвечал в двойном размере. Если не мог ответить сразу — то делал это при удобном случае, но никогда, никогда не позволял обиде остаться неотомщенной. Потому что знал: допустить это — значит навсегда потерять уважение стаи. Но одними контрударами он не ограничился. Следуя чутью, Бес научился находить общий язык с такими же сильными, как он. И постепенно свора озлобленных на весь мир волчат признала его своим вожаком. Это будут делать и все последующие стаи, куда он попадал. Он научился завоевывать симпатии сверстников обоего пола. Природа ничем не обделила Алексея, заставляя всех видеть в нем первобытный архетип охотника и воина — могучего, волосатого и свирепого.
И когда альфа-самцу пришлось сменить свой ареал, когда перед ним раскрыл свои двери Кадетский корпус, он быстро занял в новом коллективе такое же место.
Нельзя сказать, что ему сразу понравилось новое место. Его свободолюбивая натура протестовала против казарменного распорядка, против подчинения старшим. Поэтому не раз и не два подвергался различным дисциплинарным наказаниям, но каждый раз сносил их безропотно, не лебезя и не переводя стрелки. За это его уважали старшие и даже соперники-альфы — враги, которых он регулярно наживал, пробуя на прочность иерархию новой стаи.
А потом была настоящая армия, срочная служба. Там, хотя и хватало своего идиотизма, уже никто не смотрел на него как на человека второго сорта. Там он сумел себя проявить. А потом было офицерское училище.
К двадцати пяти годам старший лейтенант Николай Бесфамильный был на хорошем счету в части и шел вперед, несмотря на все реформы. Он не знал, что стало с его товарищами по детдому, но вряд ли, думал он, кто-то из них адаптировался так же хорошо. Некоторые уже могли сгнить в тюрьме, другие сидеть без работы и жить на пособие или пенсию по инвалидности.
Ему же казалось, что он нашел свое место в жизни. Ему мало заботили Родина и президент. В этой стране — во всяком случае, на гражданке — у него не было ни одной родной души, из-за которой стоило бы ее защищать. Он никому ничего не был должен. Государство одевало его в обноски, держало взаперти, хотя вся его вина была в том, что его родители были отбросами общества. Он не держал на страну зла. Та ему тоже ничем не была обязана. Но при этом он был свободен от всех патриотических иллюзий. Наведение порядка? Ха. Порядок есть для тех, у кого все в порядке, а для остальных он — «сиди и не рыпайся». За кого он должен проливать кровь? За свору зажравшихся паразитов, которые не знают, куда им девать свои яхты и виллы? Дулю вам. Если бы у него была семья, он бы считал ее своей родиной, но постоянной телки у него не было. Приятней было их менять время от времени, чтоб не борзели. Уж сильно они были испорченные, мечтали только захомутать его и сесть на шею.
И поэтому, когда он увидел зарево над Астаной, мир для Алексея совсем не рухнул. Он просто понял, что в его жизни, как после смерти мамки с батей, начинается новый виток. Голова закружилась, как от зажигалочного газа, которого он пару раз в пору босоногой юности нанюхался, чтоб посмотреть «мультики».
За дверью Алексей услышал шаги. Похоже, Женька вернулась минута в минуту, как и обещала.
— Отдохнула? — грубо пробасил он. — Тогда иди сюда, детка. Ты еще не отработала норму на сегодня.
Но вместо невесты в дверь засунулась ухмыляющаяся рожа Черепа.
— Командир, главный очень хочет тебя видеть. Срочно.
— Какое у него дело? — недовольно прорычал Бес. У него были другие планы. Даже пожрать не дали.
— Дело по твоей части. Скоро идем в поход.
Это трехэтажное здание рядом с рембазой было отдано Бесу и его людям, у ворот дежурил его караул. Чужих здесь быть не должно было, но Цеповой был не только главным цепным псом Хозяина, но и тем, кто по латыни называется «фактотум». Для него были открыты все двери. Этот профессиональный убийца, на счету которого, говорят, были даже дети, имел на плечах умную голову. Если кого-то Бес опасался, то его.
В этот момент в уже распахнутую дверцу легонько постучали. В одной тунике, похожей на ночную рубашку, шлепая босыми ногами, вошла Евгения Мазаева. Полноватая, но все равно миловидная блондинка; босоножки она сняла в коридоре, ее лицо с ямочками на щеках было не модельным, но приятным, как и ее тело. Увидев Черепа, она даже не попыталась изобразить смущение, хихикнула. Тот улыбнулся ей своими толстыми, как у негра, губами, и Бес решил, что обязательно накажет девку известным ему способом. Она ведь даже этому кретину Васильеву строила глазки. Но сейчас надо было идти. Не стоило заставлять ее папашу ждать. Этот жирный кабанище мог быть очень мстительным, а дело, похоже, наклевывалось серьезное. Да и сам Бесфамильный чувствовал, что устал без настоящего мужского дела. Этих ощущений не мог заменить никакой секс.
За воротами переминался с ноги на ногу мазаевский начальник охраны, в своих неизменных черных очках и берете. Его союзники в здание не пустили.
— Здорово, Пиночет, — махнул ему Бес. — Пойдешь крестным? У нас с Женькой очень скоро прибавление, ха-ха.
Все знали, что Васильев, хоть и был женат, давно втюрился в дочку главного. Причем не в ее наследство, а в саму глупую курицу. Алексею было приятно позлить его.
Все знали, что старый хрыч, даже если не подавится маринованным груздем, отбросит копыта скорее рано, чем поздно — о том свидетельствовали лишние двадцать килограммов весу и нездоровый цвет лица. И тогда он, Бесфамильный, станет самым главным претендентом на престол.
Вместе они направились к возвышавшемуся над городом семиэтажному зданию с тщательно отмытыми поляризованными стеклами, где в узком кругу должен быть оглашен план северного блицкрига.
Глава 2. Общий сбор
Рано утром к ним в общежитие пришел посыльный из комендатуры. Вернее, не посыльный, а посыльная. Девушка лет пятнадцати, в которой Александр узнал Дашу, одну из своих учениц. Гордая от своей миссии, с красной повязкой на рукаве, она была одной из немногих девчонок, которые посещали факультатив политических наук, организованный Богдановым, пичкавшим их диковинными терминами вроде «Талласократия» или «Хартленд». Из них, как он постоянно готовил, готовилась смена для управленческих кадров.
— Опять сборы. Уря-я! — произнес Миша, сосед по коридору, культурист, — Можно размяться! Все, блин, лучше, чем ковыряться в навозе.
Голый по пояс, с полотенцем на шее спортсмен явно своим видом смущал девчонку.
Данилов его энтузиазма не разделял. Он помнил, как после первых дней интенсивных тренировок на сборах болели мышцы. Остальные тоже особой радости не выказывали. Все уже поняли, что гонять их будут так, что любая уборочная страда покажется отдыхом.
— И зачем нас собирают? — допытывался у Дарьи Аракин, попутно оценивая ее совсем не с точки зрения политической грамотности. — Ты не знаешь, детка?
Он все-таки был в свободном поиске, а она внешне выглядела сформировавшейся женщиной. Но Александру это решительно не понравилось. Наверно, он был ханжой, но как педагог, чувствовал свою ответственность.
— Отстань от нее, — сказал Данилов ему довольно резко. — Она знает не больше нашего.
К 9:00 им нужно было явиться к комендатуре. Но раз их освободили от обычных трудов, они от нечего делать пришли на полчаса раньше. На плацу перед комендатурой еще почти никого не было, когда они втроем подошли к зданию, где размещалась военная власть города.
Но ополчение быстро собиралось, люди стекались со всех концов города, и за пятнадцать минут до срока на площади уже было не протолкнуться.
— Отряд, стройсь! — прозвучала команда, и охваченная броуновским движением толпа начала быстро перестраиваться в правильный прямоугольник. Каждый знал, где должна стоять его тактическая единица, его улица и район.
Ровно в девять ноль-ноль была произведена перекличка. Несколько отсутствующих получат за опоздание по шее.
Среди нескольких офицеров ополчения, стоявших перед строем, выделялся высоченный Колесников. Там же среди фигур в камуфляже Данилов неожиданно заметил одну в черной рясе. Когда установилась тишина, священник начал что-то читать нараспев. Тем, кто не знал церковнославянский, было понятно от силы половину слов, но звучали они торжественно, не хуже, чем латынь.
— Надеюсь, это сильное шаманство, и оно дает +4 к силе, — едва слышно, как чревовещатель, прошептал Степан.
— Лучше бы хитпоинтов добавило, — так же тихо ответил Саша. Брызги из кадила долетали и до них, стоящих во втором ряду.
Оба замолчали, зная, что, если Богданов, который как раз вышел из здания, услышит, то рявкнет: «Разговорчики!» и выставит их на посмешище.
Но отец Сергий частил по-старославянски, и заместитель главы города прошел вместе с ним вдоль стройных рядов. Это явно он, а не атеист Демьянов санкционировали эту акцию. Возможно, Сергей Борисович на нее разрешения не давал, а Владимир решил устроить благословление на свой страх и риск.
— Сегодня мы собрали вас здесь, — обратился к строю Богданов, взойдя на трибуну и резко повернувшись на каблуках. На лацкане у него был микрофон, громкоговоритель на столбе усиливал голос, — всех мужчин города Подгорного, находящихся в резерве. У вас ответственная задача. Я верю, что вы с ней справитесь. Конкретику вам сообщит старший лейтенант.
Он передал слово Колесникову, но микрофона не передавал. Тому он не понадобился. Его гремящий голос услышали в задних рядах так же хорошо, как в первом.
— Равняйсь. Смирно! С сегодняшнего дня ополчение города переводится на усиленный режим. Сегодня в 18:00 вы будете передислоцированы из Подгорного в сельские поселения. Конкретное место назначения вам объявят позже. К 16:00 необходимо явиться на склад за личным оружием и снаряжением. У меня пока все. Все свободны.
Данилов понял, что это означает. Тем ополченцам, у кого были семьи, дали время повидаться с ними перед расставанием. Вопрос, насколько долгим? В конце улицы уже стояли «Уралы», на которых вечером они поедут… судя по всему, на юг. На севере почти никаких поселений не было.
Это было очень похоже на учения. Во всяком случае, войны так не начинаются.
— Если это мобилизация, то странная, — произнес Саша, когда толпа рассосалась, а они втроем отошли на некоторое расстояние, — Почему нам не скажут всего?
— Потому что среди нас может быть крыса, — произнес Фомин. — Ладно, не забивайте голову. Предлагаю спокойно поесть. Потом такой возможности может не быть.
Ополчение получало оружие в порядке живой очереди. Спокойно, не суетясь, точно так же, как еще этим утром они получали хлеб на пунктах раздачи.
Игорь Палыч, старый отставной капитан с внешностью типичного завхоза, отомкнул тяжелую дверь. В нос Саше ударил дух машинного масла, оружейной смазки и чего-то похожего на нафталин.
— Восьмое отделение, сюда. Получите и распишитесь, — сказал интендант, показывая отпечатанную на серой бумаге ведомость.
Все трое получили по автомату АКМ, по пистолету Стечкина, пять гранат и по полному рюкзаку снаряжения, которое не стоит отдельно перечислять, но без которого в полевых буднях не обойтись, а также комплект формы по размеру, даже Фомин. То же самое получили Коля Журавлев, невзрачный тип, прежняя профессия была связана с дизайном — то ли интерьеров, то ли ландшафтов (в городе он работал простым отделочником), и Тимофей — тощий прыщавый парень лет двадцати, бывший раб из лагеря Бурого. Его до сих пор отличал затравленный взгляд, но врагам он спуску давать не собирался, затаив глухую ненависть на всех, у кого есть на теле хоть одна синяя наколка.
Из всего их отделения он был единственным трактористом от сохи. Кряжистый коммунар Вячеслав Краснов по прозвищу «Слава КПСС», получивший в подарок от деда Мороза пулемет Калашникова, имел образование геолога, а в городе занимался ремонтом бытовой техники. Теперь он вид он имел очень боевой и обещал за свой новый дом любому буржую порвать пасть.
Их снайпером был Леонид Кириллов, бывший МЧСовец из главного управления, сопровождавший своего генерала в последнюю инспекционную поезду по Новосибирским убежищам. Как он сам признавался, до войны он был скорее офисным клерком, чем спасателем. Зато успел отслужить и занимался пулевой стрельбой. В Подгорном он был диспетчером автохозяйства. Он получил надежную винтовку СВД, хорошо знакомую всем внешне, но с достаточно сложной баллистикой. На сборах Саше хватило сделать из такой выстрелов десять, чтоб понять, что снайпером ему не быть.
Кроме того, отделение получило противотанковый гранатомет: не уже знакомую им «Муху», а существенно более тяжелую «Таволгу», которую предстояло нести Саше. У всех вооруженных автоматами были подствольники.
Командиром был Дэн, он же Денис Михайлов, сурвайвер, который, хоть и проживал не в их общежитии и был женат, взял шефство над выходцами из интеллигенции, то ли добровольно, то ли по поручению своего босса.
— Все, хватит мне называться по-собачьи, на вражеском языке. Детство кончилось, — сказал они им, когда они пришли на сборный пункт. — Позывной будет «Змей». Так меня в школе звали. Разбирайте железяки, только в темпе.
Они успели уже вооружиться, когда начали подтягиваться и остальные.
Данилов видел, как пришедшее вслед за ними на склад отделение, сплошь из «стариков», забирает автоматы сотой серии, «Печенеги», крупнокалиберные винтовки незнакомого ему типа, как минимум один «Винторез» и надевает бронежилеты. Некоторых он вспомнил по Яманату, разглядел Петровича и помахал ему. Работник оборонного завода тоже узнал его и поднял большой палец в жесте одобрения.
А уже потом с большим интервалом потянулись остальные ополченцы.
— Хреновые у меня предположения, други мои, — заговорил после долгого молчания Фомин, когда они уже направлялись к «Уралам». — Одно дело боевые патроны, и совсем другое — такая «базука». Ее бы просто для патрулирования не дали. И патронов с запасом.
Они сунули в подсумки и рюкзаки по восемь рожков.
— Сань, ты в начальственные круги вхож, — спросил Данилова Аракин, — Мы что, на тропу войны выходим? Это реально?
— Ничего конкретного не слышал, — развел руками Александр. — Но слухи ходят один неприятнее другого.
— На нас идут эти бандюганы? Прошлым же здорово дали просраться, ели ноги они унесли.
— Это не совсем бандиты, — покачал головой Саша. — У них на Алтае там настоящая армия.
Все они не присутствовали на недавно прошедшем митинге, но суть знали. Обстановка осложненная, но это пока еще не война.
— А что, дружина не справится? — удивился Виктор. — На хрена мы их тогда кормим?
Они все после той страшной ночи жили с уверенностью, что кадровая «армия» Подгорного непобедима. Что она размелет в труху любые Чингисхановы полчища.
— Если б могли справиться, не стали бы нас от работы отрывать, — резонно заметил Александр. — Боишься?
— Сам знаешь, что нет, — быстро возразил Аракин. — Просто каждый должен заниматься своим делом. Я вот не солдат и никогда им быть не хотел. Да и вы, вроде, тоже.
Данилов мог ему ответить, что были на Земле времена, когда каждый мужчина по умолчанию был и охотником, и воином, но посчитал себя не вправе его судить. Ведь и сам в свое время не рвался служить в Российской Армии, и боялся, что здоровье вдруг окажется слишком хорошим. И радовался, что оказалось плохим.
Но сейчас даже самый последний мирный тушканчик должен был быть готовым стать солдатом.
— А ты что думаешь, Степан? — спросил товарища Виктор.
Фомин, хоть и был человеком мирного склада, читал много литературы по истории войн и конфликтов.
— Наши вожди хотят, чтобы это выглядело как учения… Но по всем признакам это военный поход.
— Это мы и без тебя поняли.
— Но его целью может быть не прямая атака вражеских позиций, а психологическое давление. Возможно, Сергей Борисович надеется, что они повернут назад, — предположил Фомин. — Но тогда майор плоховато знает историю. Ни одну большую войну еще не удалось предотвратить демонстрацией силы. Ни первую мировую, ни вторую…
— Ни третью, — закончил за него Данилов.
Потому что ружье, снятое со стены, должно выстрелить.
* * *
Александр вспомнил, как проходила подготовка ополчения в прошлом году. Он тогда пробыл в городе без году неделя, но и его, новенького, она не миновала.
Тогда все тоже к назначенному дню и часу сами пришли к комендатуре. Не было ни одного закосившего. Большинство пришло от искреннего энтузиазма, остальные оттого, что город маленький, и в нем не спрячешься. Демьянов заранее объявил: «Хоть дистрофики, хоть плоскостопные, хоть плоскожопые, все, кто могут ходить, должны придти на сборный пункт».
Так как его фамилия начиналась на Д., Александр был в первом из двух потоков — оторвать всех работников мужского пола разом в летний период было невозможно. Даже в начале июля, когда посевная прошла, а до уборочной было еще достаточно времени.
Официально это называлось военными сборами. Конечно, нерегулярные тренировки, как узнал Александр, у горожан имели место и до этого. Пару раз их водили на стрельбище еще первой зимой, сразу после Великого переселения. Несколько раз на протяжении года заставляли сдавать нормативы, видимо, чтоб оценить их подготовленность. А уж ежедневные спорт-минутки и вовсе стали обязательными еще в Убежище. Там это было особенно нужно, чтоб не одрябли, не атрофировались мышцы. Но сборы были чем-то новым.
Конечно, это была не армия. А если армия, то даже не Швейцарии, а княжества Андорра или острова, который можно за сутки обойти пешком.
За два месяца им должны были дать расширенный курс молодого бойца, и хотя бы на пальцах познакомить с воинскими специальностями пехоты. Но надо отдать должное устроителям — они сделали все, чтобы заставить людей почувствовать нешуточность происходящего.
Перед началом они прошли медицинское обследование. И хотя осмотр был полным и честным, он подтвердил выводы Марии, сделанные ей относительно Сашиного здоровья по прибытии его в Подгорный. Здоровое сердце, легкие дай бог каждому и ни одной болячки. Даже плоскостопия у него не выявили. Похоже, само выпрямилось, пока бегал от людоедов по заснеженным полям.
Основанием для освобождения была только инвалидность или отсутствие органов тела.
«А если, хе-хе, того органа нету?» — спрашивал какой-то шутник у дородной женщины-врача, думая вогнать ее в краску.
«Тогда годен. Чем еще тогда заниматься, если не свой очаг защищать?» — приподняв очки, отвечала дама.
Данилов вспомнил и как просил отсрочки мужик, у жены которого тем летом родилась тройня.
«Иди в строй, герой, — отрезал Богданов, бывший председателем комиссии, — Для тебя боевая учеба отдыхом будет».
После психологического освидетельствования человек тридцать неожиданно было отсеяно как неблагонадежные.
«Право держать оружие это не наказание, а привилегия, — сказал им Богданов. — Вы ее пока не заслужили».
Все эти ребятки не выглядели психами, отнюдь нет. Но все, как знал Саша, имели сильные проблемы с дисциплиной и моральным обликом. Более серьезные, чем прогул или поставленный кому-то в честной драке фингал. Позже многие из них оказались среди бунтовщиков, и Александр гадал, было ли это чутьем Владимира, или их толкнула на предательство «черная метка» аутсайдера.
После медосмотра их, одобренных, сразу построили в колонну, давая понять, что домашняя обстановка с этого места закончилась.
Цивильная одежда тоже осталась за порогом. Их вид был унифицирован, вплоть до нательного белья. В городе и так многие ходили в той или иной разновидности камуфляжа, но рабочие спецовки, спортивные костюмы и даже джинсы тоже встречались.
Теперь все сменили свою одежду на мешковатый — особенно у тех, кто, как Саша, имел нестандартную фигуру — серый камуфляж, раньше принадлежавший какому-то подразделению МВД.
Тренировочной зоной оказался недостроенный стадион Подгорного и окружавшая его парковая зона, которая за первые месяцы периода вегетации бурно разрослась.
Тогда в первый день курс молодого бойца показался Саше курортом по сравнению с трудовыми буднями. Довольны были и другие. Да что там — рады до безумия
В первую неделю все было просто. Во-первых, они продолжали обитать по месту проживания. Во-вторых, питались лучше, чем на гражданке. А занимались только физической подготовкой: бегали, преодолевали полосы препятствий. Кроме того мучили спортивные снаряды, выполняли нормативы, большинство из которых Александр, окрепший и заматеревший, сдал лучше, чем когда был студентом. Позже взбирались на стены и прочие верхотуры. Недостроенные трибуны одного сектора и полуразобранная хоккейная коробка только добавили площадок для занятий. Это было понятно. В реальных ситуациях, к которым их осторожно готовили, им предстояло не по Бродвею гулять.
Но Александр слышал от старожилов, что это только начало и что дальше их ждут тренировки за городом в обстановке, приближенной к боевой. Так и оказалось.
На восьмой день их разбили на роты и взводы по районам и улицам проживания, и дальше они уже занимались в таком составе
Тем утром перед ними выступил Богданов:
«Те из вас, кто не служил… я вам от души сочувствую. Без иронии, мне жалко вас. Только армия делает мальчика мужчиной. Без нее он слегка недоделанный. Постараемся подправить этот огрех».
Дальше были слова про древнюю Спарту, про республиканский Рим, где гражданином мог быть только тот, кто имел место в легионе, и про доблесть русских чудо-богатырей Суворова и Кутузова. И, конечно, про Сталинград и Курскую дугу. Вот только Александр уже плохо воспринимал, морщась от отторжения. Он не любил, когда ему пытались привить комплекс неполноценности, потому что и так слишком долго считал себя неполноценным.
Богданов объявил получасовой перерыв, оставив Александр гадать, как в одном человеке может соединяется столько свойств, рождающих симпатию с теми, которые вызывают антипатию. Верность идеалам и самоуверенность, самоотверженность и мелочность. Словно заметив его состояние, к нему обернулся Дэн:
«Сань, не парься ты. Тут только доля правды. Конечно, у родителей под крылом мужиком не станешь. Но… я за год в армейке хорошо проводил время, общался, с пацанами угорал, в увольнительную ходил, Владивосток посмотрел, море. Девчонки были. С чучмеками разок махался. Но мужчиной стал, когда оказался один, совсем. Я ведь остался сиротой еще до войны. Автокатастрофа… Это сейчас можно выйти на середину любого шоссе, и тебя не собьет какой-нибудь пьяный мудак, и ехать хоть в какую сторону с любой скоростью. А тогда… тогда я узнал, почем фунт изюма. Армия, конечно, взрослит. Но не лучше, чем самостоятельная жизнь в России. А тебе с твоей биографией комплексовать смешно».
И все же Саша комплексовал.
Второй этап был занятиями на полигоне, который неожиданно оказался в соседнем Тогучине. Добираться до него надо было пешком. Тридцать пять километров, походным порядком, с полной выкладкой — ни автобусов, ни «Уралов» не подали. Причем время было ограничено, и их всячески подгоняли.
«А "роллс-ройс" вам не надо?» — сопровождавший их в пути Богданов выкладывался по полной, изображая зверя-сержанта из американского кино. Сам он, казалось, не знал усталости.
Разбитая дорога между городами запомнилась им надолго, но это было только начало. Так из-под пресса в ускоренном режиме выходили винтики для боевой машины.
Там на месте, в разбитом на краю города-призрака палаточном лагере их первым делом поделили на две группы. Если на первом этапе подготовки все были равны, то тут — уже нет.
Взглянув на карточку, высокий военный направлял будущих ополченцев в первую или вторую очередь. Данилов совсем не удивился и не обиделся, когда оказался в первой, где были все больше молодые и зеленые, нигде, как и он, не служившие. Ему еще многому надо было учиться. До этого он на практике постигал науку выживания, а искусство войны, это нечто другое. Здесь он будет действовать не в одиночку, и иметь другие задачи кроме собственного выживания.
В первый же день их привели на стрельбище. Инструкторы — их было трое, всем лет по сорок, — объясняли им правила поведения. «Чтоб вы раньше времени друг друга не угробили».
А дальше им показали, как стреляют бойцы из дружины Колесникова. Александр сначала даже не понял, куда они палят. И только потом, приглядевшись, увидел на другом конце ровного, как стол, поля ростовые мишени. Им давали взглянуть на них в бинокль.
Данилову вначале пришлось поддерживать свою челюсть, чтоб не выпала от изумления. Во время скитаний ему случалось попадать в цель из пистолета с десяти метров и из ружья с двадцати. И он считал это неплохим результатом. То, что люди поражают цель из неудобного, как коряга, автомата на таком расстоянии, казалось волшебством.
Стоял жуткий грохот, к которому еще надо было привыкнуть. С замиранием сердца и заложенными к такой-то матери ушами такие же салаги, как он, смотрели они за тем, как стреляют профессионалы. Наушники им не выдали, когда кто-то заикнулся, посмеялись. Старожилы немного напускали на себя, выпендривались. Отходя от огневого рубежа, смотрели на новеньких покровительственно: мол, учитесь, и может быть, сможете так же.
Данилову оставалось только радоваться, что уже на третьей неделе жизни в городе его обеспечили контактными линзами. Так он понял, что такое по-настоящему общедоступное медобслуживание. Он и не просил, а ему по результатам обследования выдали хорошие линзы, и теперь мог соперничать в остроте зрения с другими. Стекла последнего поколения ухаживать было очень просто, и эффекта инородного тела в глазу они не создавали, и держались, как вторая радужная оболочка.
А рядовой в очах — нонсенс. В России до войны вообще была смешная ситуация: каждый второй близорук или дальнозорок, но мужчин на улицах в очках не сыщешь. И не из-за контактных линз. Просто каждый хочет выглядеть мачо, а мачо книжек не читают.
И все равно Александр не представлял, как в эти силуэты можно попасть, хотя бы зацепив край.
Но на этом демонстрация закончилось. Их ожидало еще два занятия в классе, где их познакомили с обращением с тремя самыми распространенными автоматами российской (и советской) армии. И только после этого их вновь привели на стрельбище. Но новичков ожидал совсем на другой рубеж, где стояли самодельные мишени из досок, с нанесенными краской кругами. В противоположной стороне, там, куда должны были лететь пули, было только бескрайние просторы Кузнецкого Алатау. Тут же им дали настоящее оружие с настоящими патронами.
В первый раз, стреляя по цели, он чувствовал легкий мандраж: не хотелось сесть в лужу. Тем более, другие на его глазах попадали. Хорошо еще руки его были теперь достаточно сильными, чтоб передернуть затвор, почти не напрягаясь. Для прицеливания он зажмурил левый глаз, правым смотря через прорезь прицела на мушку так, чтобы мушка пришлась посредине прорези, а вершина ее стала наравне с верхними краями гривки прицельной планки. Взяв «ровную мушку», Данилов нажал на спусковой крючок. Немного более отрывисто, чем говорили.
«Мать твою за ногу. Мимо,» — сказал он тогда со злостью на себя.
Руки чуть колыхалось — нормальное дрожание мышц непривыкших рук.
Но, не позволяя себе пасть духом, он, как и требовалось, сделал десять одиночных выстрелов. «Пятеры» — патронов калибра 5.45 — в городе было навалом, но расходовать все равно приходилось, зная меру. Отпускали им по сто патронов на человека в день.
Стрельбище огласилось грохотом, все остальные тоже стреляли. Одни мазали, другие попадали в «молоко», но дыры в мишенях уже казались им достижением. Летели щепки, падали деревянные истуканы. Александр вспомнил, как радовался, когда в первый раз после четырех промахов попал в цель. И как потом это превратилось в рутину.
Кроме стрельбища, они продолжали заниматься физической подготовкой, ничуть не сбавляя темп. Упражнения стали все более приближенными к жизни.
Если месяцы в пути закалили Александра, то курс молодого бойца придал его физической форме огранку. Сносная кормежка в добавление к равномерным нагрузкам способствовала росту мышц. Он потяжелел на три килограмма. Внешне это было не очень заметно, потому что мускулатура равномерно распределилась по скелету, но теперь Данилов мог долго нести на плечах столько, сколько сам недавно еще весил. Уже в первые дни сборов он понял, насколько немощен был, начиная свой переход от Новосибирска до Прокопьевска. Сейчас он мог пройти вдвое больше с удвоенной поклажей. И все-таки он выжил тогда. А значит, какой бы немощной ни была плоть, дух важнее.
Теперь у них добавилось хлопот — им необходимо было самим чистить оружие и ухаживать за своим снаряжением. И вот здесь началось самое страшное. Интенсивность тренировок медленно, но верно нарастала. Если кроссы заставляли почувствовать себя марафонским бегуном, то марш-броски с полной выкладкой сначала казались чем-то нереальным.
Но накачка дутых мышц основной целью не была. Среди грузчиков, шахтеров, строителей не так много амбалов, и если в драке на кулаках тот, у кого больше мышечной массы имеет преимущество, то в физическом труде они почти равны, а война, как оказывается, это скорее труд, а не драка. Тем более до рукопашной в современном бою доходит редко. В нем гораздо большую роль играет выносливость. А еще важнее мозги. Думать ими, как давно узнал Саша, можно не только о высоких материях. Поэтому теперь он жадно постигал с помощью логики и тяги к анализу то, что другие хватали интуицией и чутьем.
Некоторые упражнения давались Александру тяжело из-за врожденных проблем с координацией движений, чего-то вроде легкой формы ДЦП. В девять месяцев научившись говорить, только в девять лет Саша научился завязывать шнурки, да и то не тем способом, что остальные.
Другим серьезным испытанием для него и остальных было метание гранат. Инструктор-взрывник рассказал им про случаи, когда новички из страха перед взрывной волной и осколками начинают делать глупости. Фатальные глупости. Например, бросают в цель чеку, а гранату оставляют себе.
Данилов про себя подумал, сколько подобных ему растяп погибло таким образом, учитывая, что граната Ф-1 используется уже лет восемьдесят и на всех континентах, кроме Антарктиды.
Очень трудны были и некоторые физические упражнения. Когда надо было влезть на канат, Александр понял главное: чтобы достичь успеха, надо как следует разозлиться на себя. Не пожалеть, не посочувствовать, не смириться с неизбежным, а разозлиться. Этот гнев, в отличие от гнилой рефлексии, только придает сил. Проще всего махнуть рукой и сказать себе: «зато я знаю четыре языка, а этот не свяжет и трех нематерных слов». Но вместо этого он сказал себе другое: «Если он может, то и я смогу».
И он лез. Обдирая руки до крови, срываясь, разбив нос, слышал чей-то хохот, но все равно карабкался вверх, стиснув зубы, представив, что в мире нет ничего, кроме этого проклятого каната… Ему было плевать, станут ли больше уважать остальные. Он должен был вернуть собственное уважение. И, в конце концов, у него получилось. Мертвая материя уступила человеческому духу.
«Ну, бегом, бегом! — подбадривал инструктор по физической подготовке. — Зачет по последнему! Проигравшей команде три наряда на кухне! Где только вас набрали? В Эстонии?»
Учили их и основам противотанковой борьбы. Тогда до экспедиции, средства поражения тяжелой техники в городе были наперечет, но для них выделили несколько десятков устаревших РПГ-7 и чуть более новых, но тоже не прорывных «Мух». Примерно каждый десятый из них стрелял, а остальные, включая Сашу, только смотрели.
С ревом раскаленные газы вырывались из «тубуса», а в противоположном направлении летел кумулятивный снаряд. Приятно было смотреть, как старый сломанный БТР со снятым вооружением сминается и лопается, словно консервная банка под сапогом.
Инструктор по рукопашному бою, явно человек с боевым прошлым, учил убивать и выводить противника из строя всем, что попадется под руку, и просто руками, ногами. Данилов не был в числе первых по успеваемости, но худо-бедно научился попадать кулаком туда, куда целился, и окончательно преодолел барьер перед нанесением другому человеку боли. Это был не бокс и даже не самбо, а адаптированный под дилетантов курс для каких-то спецподразделений. Мрачная наука о том, что в мирное время проходит по серьезным уголовным статьям. Данилов с удивлением обнаружил, что искусство убивать и калечить так же формализовано как алгебра: в нем были свои правила и теоремы, каждая из которых, если подумать, была выработана не в кабинетной тиши, а на практике ломания человеческих костей и разрывания плоти.
Занятия становились все интенсивнее, а инструкторы все вводили и вводили новые предметы. В казарму, под которую было переоборудовано здание школы, ополченцы приходили выжатые, как лимоны.
Здесь на стенах среди прочих уже висел плакат с жизнеутверждающими максимами, якобы бы от «Альфы»: «Побеждает не тот, кто стреляет первым, а тот, кто первым попадает», «За пробелы в огневой подготовке оценку „неуд“ в бою ставит пуля противника», «Пистолет нужен для того, чтобы добраться до своего автомата, который не нужно было нигде оставлять», «В рукопашной схватке побеждает тот, у кого больше патронов». И так далее.
После питательного обеда давался законный час личного времени, а после шли два часа занятий, где требовалось напряжение ума, а не тела. На теоретических занятиях, которые проходили в классах, не зубрили древние уставы, а усваивали «дайджест» из переработанных и разложенных по полочкам знаний по военной науке. Инструкторы знали удивительно много, излагали простым языком, по возможности, наглядно — все, что касалось стратегии и тактики современной войны, видам войск и вооружений. В основном, конечно, не высокотехнологичных, а тех, которые имели у них в распоряжении. На стрелковое оружие, оказание первой помощи и теорию партизанской войны был сделан особый упор. Но затронули также и методы проведения допроса, и минно-взрывное дело, и даже теорию фортификации. Большое внимание уделялось маскировке, использованию естественных укрытий. Разве что маршировать не учили. Маршировать было некогда. Судя по их лицам, до хрена нового узнавали даже те, кто раньше служил. Александр многое из увиденного и услышанного кратко записывал в своем блокноте.
На тактических занятиях на полигоне, которым был весь вымерший город, они отрабатывали все это на практике. Их разбили на отделения. Фомин и Аракин оказались с ним в одном. Первый получил позывной «Админ», второй «Барак». Александра еще тут нарекли «Данилой».
«Тебя уже убили, Данила — услышал он в свой адрес на первом же таком занятии, — Покойники в сторону! У нас тут не кино про зомбарей!»
Ближе к концу обучения к инструкторам все чаще стал присоединяться и сам Владимир, куратор лагеря. Он отвечал за два курса: выживание и психологическая подготовка.
Первый был интересен всем, потому что касался каждого. Владимир рассказывал о способах выживания и добывания себе пропитания в экстремальных условиях, в основном, конечно, лесной полосе и Арктике, но вкратце и о джунглях с пустынями.
И хотя у многих за плечами была практика подобного рода в условиях Западной Сибири, даже они узнавали много нового. Того, что могло бы помочь выжить многим из тех, кто этого дня не увидел.
Подспорьем служили данные из архива выживальщиков, которые они сохранили на своем сервере. Но даже эти казалось бы скучные уроки «замполита», на которых все приготовились спать, преподносились так, что трудно было оторваться. Данилов, несмотря на специальность, не чувствовавший в себе педагогического таланта, понял, что в Богданове пропал учитель.
Неуставные отношения, конечно, были, но в рамках уже сложившегося мужского коллектива они не принимали дикой формы. Может, они и не были такой уж слюняво дружной семьей, но Данилов не помнил ни одной настоящей драки. Все обычно заканчивалось словами, которых хватало, чтоб выпустить пар. Неформальные лидеры образовались быстро, но адская загруженность не оставляла времени заниматься выяснением личной крутизны, а на крайний случай для пресечения казарменного хулиганства сами же инструкторы составляли «военную полицию». К тому же среди «призывников» были мужики всех возрастов, вплоть до сорока пяти, а не одни только что вышедшие из детства неоперившиеся подростки. А к этому возрасту отношения у прямоходящих приматов выяснены, а иерархия выстроена.
К тому же оказалось, что целая куча проблем уходит в небытие, стоит вытянуть один кирпичик — деньги. Без них не было смысла ни отнимать, ни воровать, ни презрительно смотреть на «нищебродов». Все были равны. А для тех, кто полагал себя равнее, существовала дисциплина. Братские отношения может, и не возникли у всех, сознание общего дела худо-бедно сплачивало. Дисциплина была не палочная, но суровая. Уже привычный городской «dura lex» действовал и на сборах. За разговоры матом вне стрессовой ситуации, когда крепкое словцо прощалось, следовали дисциплинарные наказания. За употребление алкоголя из этой маленькой армии, к которой как нельзя хорошо подошло бы фамильярное «армейка», обещали выгонять с позором, но, насколько Саша помнил, эксцессов не было. От неподчинения приказам лечили трудотерапией, или другими мерами в зависимости от воображения офицера-инструктора.
Богданов не ленился каждый день повторять, что служба это не наказание и даже не обязанность, а привилегия. Высокопарной риторикой Владимир ополченцев не грузил, оставив заброшенным в их души семенам прорастать сами.
За пару часов до отбоя, когда тело уже устало, а мозги еще способны переваривать несложную информацию, он собирал бойцов в учебном классе и проводил разбор полетов. Указывая на ошибки всем, сильные и слабые стороны, занимаясь тем, что психолог бы назвал мотивацией.
Психологическая подготовка была полностью его епархией.
«В ситуации реального боя есть два фактора, определяющих все ваши действия, — говорил он в своей заключительно лекции. — Первый — это готовность убить противника. Второй — готовность умереть самому.
Вот простой тест на уровень вашей степени готовности к применению силы. Представьте, что сейчас, в этот самый момент, вы сидите в вашем доме, вам тепло и вы только что поели. С ваши ваша жена и дети. И вдруг сильный удар в дверь. К вам ломится вооруженный каннибал. Где ваше ружье? Можете ли вы достать его за две секунды? Хватит ли времени, чтобы не только схватить его, зарядить, но и перестроиться, переключить себя из режима „отдых“ в режим „бой“? Если нет — закройте глаза, примите непринужденную позу — вы умерли, и, скорее всего, будете съедены. Как и ваши близкие».
В чем-то нам легче, чем жившим в цивилизованное время. Мы не связаны никакими конвенциями. Мы можем убивать исходя из целесообразности. В общем и целом любой противник с оружием в руках должен быть уничтожен. Даже если он его только собирается взять. Это, надеюсь, понятно. Мы также не связаны лицемерными моральными нормами. Нельзя позволять себе отвлекаться на них, когда на карту поставлены жизни наших женщин и детей. Вы уже понимаете, что ваша война (если она будет), не будет похожа на компьютерную игру, где нажал кнопку — пустил ракету. Вы будете действовать в близком контакте. Видеть кровь и внутренности, а иногда и выпускать их.
Для этого вам надо перейти в то, что называется «боевым состоянием». Это, как следует из определения, такое состояние, в котором ресурсы организма максимально мобилизованы для выполнения боевых задач. Как в него перейти? Есть несколько способов.
Эмоциональная раскачка, условно назовем ее «Наших бьют!», про которую я вам уже говорил, не самый лучший вариант. В рукопашной она может и даст некоторые преимущества. Но профессионалы всех видов единоборств знают, что и в ближнем бою лучше оставаться спокойными. Удары точнее, глаз зорче. А в бою с применением огнестрельного оружия сохранять холодную голову — значит сохранять голову вообще.
Берсеркеры нам не нужны. Боец в состоянии аффекта опасен и для врагов, и для товарищей.
Если вы психически нормальны, вам не доставит удовольствия хруст черепа, вид вываливающихся из брюха кишок… Вижу смешки — думаете, что доставит, бравируете собственной брутальностью. Зря. Даже у вас, даже у тех, кто прошел через ад, есть барьер перед убийством себе подобного. И во время боя вам придется его не просто преодолеть. Замучаетесь. Вдруг убивать… и преодолевать придется сто раз за день? Вам нужно будет его убрать, сломать. Как это сделать? Алкоголь, наркотики сразу отметаем. Это не наш метод. Дурью активно пользовали моджахеды, а также разные азиатские, африканские и латиноамериканские отморозки. Но это для одноразовых бойцов. Такие вещества затуманивают разум, а вы на это права не имеете. Вы не одноразовые. Для вас война, если она будет, это не цель жизни, а суровая необходимость. И вас не так много, чтоб вами разбрасываться.
В бою ваша задача — убить противника, по возможности оставшись в живых. Феменизмы оставим для эвфемисток. Вижу, рядовой Данилов меня готов поправить, мол, это эвфемизмы употребляли когда-то феминистки. Это не важно. Ни тех, ни других больше нет, а есть суровый и простой мир, где кошку называют кошкой, а собаку собакой. Ваша цель — убить врага. Точнее, человека. Именно убить. Не «обезвредить», не «взять под контроль», не «устранить», не «ликвидировать», как раньше говорили даже крутые спецы, пряча от себя страшную правду. Убить. Насмерть. Сделать так, чтоб он больше не видел солнышка, не ходил, не смеялся, не ел, не говорил, не любил женщин, а лежал в земле, пожираемый червями и личинками. До костей. Ужасно? Жалко его? Такие мысли первый шаг к поражению. Назначение оружия убивать. Но вы не дикие звери, не бешенные собаки. Вы будете служебные псы. Вам надо думать о том, кого и что вы защищаете. Тем из вас, у кого есть семья — проще. Для вас все должно быть ясно. Остальным стоит подумать, чем является для вас этот город. Просто ли местом, куда вас занесла судьба, или чем-то иным. Этот способ я бы назвал корявой фразой «осознание нашей общности». Когда-то в прошлой жизни это называли словом «патриотизм».
Об этом Владимир и предложил им поразмышлять на досуге, объявил свой курс мотивации законченным. Но впереди еще было почти три недели изнуряющих тренировок, стрельб и тактических занятий. А в конце их ждали совершенно феерические по сложности учения и мини-ЕГЭ на знание основ.
Присягу или что-то вроде клятвы верности городу они не приносили. Наверно, подумал Александр, руководство не хотело оторвать себя от мертвого тела страны, не хотело чувствовать себя сепаратистами. Поэтому была не присяга, а просто речь, и отпечатанное на хорошей бумаге, с приличной полиграфией удостоверение ополченца города Подгорный.
По завершении автоматического оружия на дом, как надеялся Саша, не выдали. Все-таки тут была не конфедерация вольных альпийских кантонов, и автоматы должны были дожидаться своего часа в арсенале.
На этом учеба закончилось, а совсем скоро — по крайней мере, субъективно для него — он уже трясся на грузовике по дороге к Уральским горам.
Сам не зная для чего, но он был из немногих, кто отпечатал себя фотографию, сделанную ими в последний день сборов. Коллективный портрет их взвода, наподобие тех, которые когда-то украшали дембельские альбомы. Несмотря на славянскую скуластость, почти у всех были заострившиеся лица, делавшие их похожими на новобранцев времен Великой Отечественной. И что-то еще роднило их с людьми той эпохи. В них не было расхлябанности, глаза смотрели не мутно и бессмысленно, как у тех, кто все свободное время проводил с пивком перед «ящиком» или в чатах и социальных сетях. В них была собранность и суровость прошедших веков, и одновременно осознание цели, отличной от набивания кармана и брюха. Уже за одно это Данилов готов был простить им и грубость, и простоту нравов.
До экспедиции, полученные навыки Саше не пригодились. Несмотря на романтический ореол, работа поисковика — это в основном работа грузчика. До Ямантау в Подгорном он стрелял всего раз, и то в дикого зверя, собаку.
Данилов заметил Богданова. Тот показывал что-то на карте здоровяку из бывших сурвайверов по имени Макс. Маша была рядом с ним. Увидев Александра, Владимир на секунду оторвался от планшета — не электронного, а обычного, с бумажными картами — и коротко кивнул ему.
— Я тоже с вами в поход.
— Ты нас поведешь?
— Нет, я не командир. Я всего лишь политкомиссар. А еще заградотряд в одном лице, — Богданов указал на свой пистолет. — А командовать будет он.
И покосился в сторону стоящего метрах в десяти от него и разговаривающего с полным интендантом мужчину.
Данилов узнал его, и с трудом сдержал стон отчаяния. Это был их инструктор по боевой подготовке. Человек сложной судьбы Валентин Сергеевич Ключарев. Немолодой уже преподаватель военного ВУЗа, прошедший Афган, первую Чечню, и еще пару «горячих точек». Чуть ли не дворец Амина штурмовавший.
Очень не любил он масонов. Но так как «вольных каменщиков» рядом не было, злость перераспределялась на весь остальной мир, так что гонял рекрутов даже не до седьмого, а до кровавого пота.
Данилов знал от Богданова его биографию. В последние годы тот лечил наркоманов трудотерапией, не спрашивая их согласия, и приобщал молодежь к здоровому образу жизни и мысли. Но посадили его за то, что он якобы пытался свергнуть режим и готовил своих сторонников к вооруженному перевороту. Никто не устраивал пикетов из-за него, западные державы не требовали его освободить, глянцевые журналы не номинировали на звание человека года. Написали одной строчкой в новостях Сопротивления и забыли. Сидеть бы ему до конца жизни и умереть в лагере, если бы не война.
Данилов в его виновность не верил. Если бы Ключарев захотел свергнуть «антиконституционный строй», ему бы это удалось. Хотя бы в пределах одного города, хотя бы на несколько часов. Не такой это был человек, чтоб отступать перед трудностями.
«А вы случайно не еврей?» — был его первый вопрос Саше, когда он увидел того на сборах.
«Никак нет. Русский в пятом поколении. Просто дикцию логопед не исправил, а нос в детстве сломал».
И хоть это и была чистая правда, усмешку подавить он не смог. А дедуля, похоже, юмора не оценил.
«А я против евреев ничего не имею. Я имею против умников».
Спрашивал он с Саши все в двойном размере и особенно въедливо.
Но теперь Данилов об этом не жалел. Если он кому-то и готов был вверить свою жизнь, то это Деду. Если он такой лютый со своими, то какой же он будет с врагами?
— Ну, удачи, — Богданов знаком велел Саше идти к своим, — Как говорят испанцы, но пасаран!
— Патриа о муэрте, — откликнулся Саша, уже удаляясь.
Интермедия 6. Отбросы
С неба, подсвеченного далекими зарницами, накрапывало. Цепочка серых силуэтов двигалась вдоль мокрого шоссе по раскисшей обочине, их на тени были похожи на волчьи, их следы затягивались грязью. Когда им на пути повстречались следы цивилизации, то одна, то другая тень отделялась от маленького отряда и ныряла в кузов грузовика, в магазинчик, в кафе — чтобы быстро просветить внутренности фонарем и ни с чем продолжить путь. Ноги опухли и покрылись волдырями. Из шести пар легких рвался надсадный кашель.
— Да, макнули нас по полной. Пропердолили как вафлёров последних. Что будем делать, пахан? — повторял Волосатый, отгоняя ладонью огромных комаров. — Скажи свое слово… Ты же мудёр, то есть мудр, как никто. Сколько мы еще можем так ковылять, а? Где горы золотые, которые ты нам обещал? Где?
Он пытался вывести его из равновесия, но Бурый держал себя в руках. Ему было не до этого клоуна. С ним он еще разберется. А пока он думал, как выбраться из этой беспонтовой ситуации.
Разбиты… Да что там. Передавлены, как клопы тапком.
Мать вашу, ну откуда он мог знать, что горожане такие беспредельщики? Что не поленятся даже на вертолетах за ними слетать? Что не пожалеют горючего и патронов?
Они шли через пригороды Барнаула. Этой зимой умерла половина из тех, кто ушел на шоссе от погони. Еще человек пять прибились к ним за время их вояжа по Алтаю. Но все они уже «закончились», как говорили меж собой коренные члены банды. То есть были съедены.
Вдруг шедший впереди Шкаф остановился, и его кореш Солома опять чуть не налетел на него.
— Блин, ну ты че как фраер бесконвойный? Опять камешек в сапог попал?
— Тс! Слыхал?
— Не, а че такое?
— Мотор вроде.
— Машина? — спросил заглянувший через плечо Волосатый. Он действительно теперь был волосатым, давно перестав следить за собой, как и все они: запаршивевшие, грязные и вонючие. Банды больше не было, была толпа, и не было смысла держать марку.
— Да какая на хрен машина? — сплюнул Бурый, — Тут, мля, только трактор пройдет.
Он поднял бинокль, чтоб получше рассмотреть то, что ему показалось подозрительным кустом, когда события закрутились с невиданной скоростью.
Бандит по кличке Гуляш, шедший замыкающим, имел еще более быструю реакцию, чем главарь. Он резко ушел в сторону перекатом и уже поднимал автомат, чтоб выстрелить в те самые колыхавшиеся заросли, когда прогремел одиночный выстрел.
Бывший десантник повалился с дырой в голове, из которой тут же ударил фонтан черной крови пополам с жирными сгустками; пару раз дрыгнул ногами и остался лежать.
Вот болван. Потеряв через год после армии уже третью работу, Лёня Кулешов решил заделаться убивцем. Но ошибся эпохой, и первая же заказчица, якобы желавшая избавиться от мужа, оказалась из отдела по борьбе с организованной преступностью. Бурый ценил бывшего вояку за бесшабашную храбрость, но всегда видел, что мозгов ему недостает.
— Стоять! — команда прозвучала отовсюду одновременно, усиленная громкоговорителем. — Стволы на землю! Чтоб видно было!
Через секунду пушки уже лежали на сухом пригорке. Все безропотно подчинились, даже не дожидаясь от главаря формального подтверждения сдачи.
На холме мог быть не только тот снайпер, чью позицию он «срисовал», то есть заметил. Маскировка, может, у того была и хреновая, вот только такую волыну, как СВД этому козлу не доверили бы, если бы он не умел из нее метко шмалять.
Их ослепили направленные с нескольких сторон и заключившие их в клетку из слепящего света лучи прожекторов. Когда способность видеть вернулась к ним, там, где секунду назад не было ничего, высилось несколько камуфлированных фигур. Никто из компании не успел не то что выстрелить — оружие поднять. Поэтому и остались живы.
Вот тебе и «банда». Взяли как детей. Немудрено. Отощали они настолько, что непонятно, в чем душа держалась. Бурый оглянулся: со всех сторон к ним подступали серо-зеленые тени, которые вырастали будто из-под земли.
Попадалово.
«Опять эти бешенные колхозники? — пронеслась мысль. — Настигли-таки?»
Остается продать жизни подороже… Но нет. Подгорный далеко. Километров четыреста по прямой. Это совсем не его территория. А значит это другие, и есть шанс.
На грязном снегу оказалось четыре «калаша», помповое ружье. Аа за ними два «Макаровых» и «ТТ» которым Шкаф гордился до одури. В камуфляже, с лицами, почти полностью закрытыми капюшонами и странными непроницаемыми очками, гости выглядели зловеще. Они все прибывали и прибывали, и главарь банды насчитал уже без малого два десятка конкретно упакованных бойцов.
Внезапно снова донесся знакомый шум моторов. Лавируя между деревьями, на холм поднимались несколько необычных машинок, похожих на небольшие открытые джипы.
Квадроциклы. Бурый видел такие до войны у богатых молодых фраеров. Но эти были мощнее и проходимее, защитного цвета.
Полный абзац.
С одной из миниатюрных машинок слез мужчина, который судя по властным жестам, был у них главным, хотя экипировкой и одеждой не отличался от остальных. Разве что на нем был берет десантника и затемненные очки.
— Так, что у нас тут? — он оглядел разбросанное вокруг потертое и заскорузлое от наплевательского отношения оружие. — Негусто. Не боитесь с этим из дома выходить? Хотя по вам видно, что своего дома у вас нэма.
— Нету, — кивнул Бурый. — Скитаемся по белу свету.
— «Наша крыша — небо голубое…» Ясно-ясно. Ну, что будем делать, романтики с большой дороги вы мои?
Этот хрен в кепке явно догадался, кто они. Да Бурый и не надеялся, что их примут за мирных путников. Не было больше мирных. Он знал, что делать. Проявлять чудеса дипломатии и не борзеть. Еще бы, когда на тебя смотрят пулеметы РПК, не очень-то побрыкаешься. Эти козлы не могли быть законной властью, не больше, чем они сами. Но они явно были силой, и одного взгляда на их опрятную одежду хватило Бурому, чтоб понять — сила это немалая. У них дом явно был.
Что же предложить волкам позорным в обмен на свои жизни? Главарь знал, что котировалось оружие, еда и лекарства. Но первое те уже получили даром. А второго и третьего у неудачливых разбойников больше не было. Их старый лагерь достался этим уродам с севера, а с тех пор им не удавалось найти хоть что-то стоящее. Все свое они носили с собой. Оставалось наплести с три короба, использовать старую басню про спрятанный запас. Поможет хотя бы выиграть время. Тогда не убьют сразу.
Бурый уже собирался толкать эту тему, когда все испортил Шкаф. Бурый давно подозревал, что боксер тайком упарывается «коксом», но никак не мог поймать его втягивающим в ноздрю белые дорожки. Иначе бы завалил на месте. А тут глаза бывшего спортсмена вдруг налились кровью. Похоже, он просто не въезжал в серьезность ситуации.
— Это что за номер? — с ходу полез он в бутылку. — Вы обурели совсем. Э..! Ты мне еще в трусы залезь, гнида позорная! — он грубо оттолкнул руку одного из чужаков, который профессионально шмонал пленников на предмет оружия.
Глаза спортсмена были бешенные.
— Че это за предъява, шакалы вы, мать вашу?! — заорал он еще громче. — Идем себе, никого не трогаем! Э! Ты мне пуговицу оторвал! Я тебя, прошмандовку, языком пришивать заставлю!
Бурый сжался, как пружина. Он услышал, как лязгнули сразу несколько затворов, и, представил, как любитель кокаина запляшет ламбаду под автоматным огнем, покрываясь ранами, словно нарывами, а на землю упадет уже изуродованный десятком входных и выходных отверстий труп.
Вместо этого что-то со свистом рассекло воздух, и Шкаф взвыл как паровозный гудок. Свист повторился, и Бурый услышал, как трескается под ударом ткань и рвется кожа.
Бандит-спортсмен пытался держаться, скалил зубы и матерился. Но еще несколько ударов — с каждым из них из него выходила спесь — заставили его согнуться и зажаться. А после десятого он жалобно запричитал, закрывая рассеченное лицо:
— Все, не надо! Все сделаю, только не бейте! Пожалуйста, блин!
Краснолицый мужчина с усами, стоящий по праву руку от Берета, довольно ухмыльнулся и убрал нагайку. На нем был мундир защитного цвета и брюки с алыми лампасами. Алыми были погоны, и даже фуражка защитного цвета имела алый околыш. Ремень еле вмещал брюхо, а голенища кожаных сапог поблескивали, тщательно начищенные кремом.
— Кино снимаем, да? — спокойно произнес Бурый. Он понимал, что сейчас решается их судьба и нащупал нужную линию поведения. — Историческое? Про казачков?
— Ага, и для вас роль найдется, — спокойным голосом ответил мужик в берете.
— Еще одно слово, и я его как тыкву развалю, — произнес казак.
— Это лишнее. Я думаю, гражданин мародер уже все понял.
Рядом с Бурым стоял Солома, молодой зэк, прозванный так за волосы, белесые и кучерявые. Они познакомились еще в лагере за месяц до катаклизма. Бурый тогда услышал, как сосед по бараку обозвал щуплого домушника «Милашкой-блондинкой». Тот ничем не провинился, только тем, что был хилым и молчаливым. Наезжал на него сокамерник по беспределу, а поводом была пара пропавших вещей, которые тот сам же мог и спрятать. Началось все с придирок к внешности. В лагере-то Солома был подстрижен наголо, но интернетом умели пользоваться даже зэки. Кое-кому и смартфоны иметь дозволялось. Такой доброхот-активист и нашел в социальных сетях фотку, где парень был с волосами до плеч, да еще и на пляже. И понеслось… гомик, гомосек, это самое мягкое.
Бурый тогда вступился за него, но вечно нянькаться не собирался. Но на следующий день случилось непредвиденное — наехавший на Солому зэк умер от черепно-мозговой травмы, оступившись на обледенелом бетоне. Без свидетелей, на промзоне. Обидчик отправился к родным со свидетельством о смерти вместо справки об освобождении, но у убитого остались кореша, которые землю рыли, чтоб найти и наказать. Да и оперчасть не дремала, они на такие случаи всегда обращали внимание. Но именно после этого Бурый приблизил к себе рискового новичка, начал обучать уголовным премудростям и заположнякам. На «красной» зоне радеющим за дело отрицалова надо было держаться вместе. А зоны теперь по стране были в основном «красные». Диктатура закона и стабильность, как-никак. Честным ворам совсем жизни не стало от бандитов в погонах, часто говорил ему Бурый.
Много позже благодаря своему строению тела узкоплечий, как хорек, воришка сильно помогал им добывать еду среди развалин Барнаула. Пару раз он спасал главарю жизнь. Сам Бурый, который раньше над словами о мужской дружбе всегда смеялся, чувствовал к нему что-то отеческое.
А теперь главарь видел, как от угрястой ряшки его протеже отхлынула кровь, а руки начали попеременке дергаться. Вожаку и самому стало неуютно. Он почувствовал неприятный холодок, пробежавший по позвоночному столбу, ком в горле и пресловутое посасывание под ложечкой — синдром наставленного автомата.
— Шлепнем их здесь, Пиночет? — спросил «десантника» усач в казачьей форме.
— Нельзя. Ты же помнишь приказ главного? Эти, кажись, годятся. Вон какие рожи злобные, — фонари сошлись на жилистых фигурах. — А ну встаньте, гаврики.
Бандиты с опаской поднялись, без напоминания держа руки на виду.
— Что набрали? — деловито осведомился казак.
— Да чем Бог послал, — Бурый держался хорошо, но легкая бледность его выдавала. — Хавчик в основном просроченный, но брюхо набить можно. Проносит правда сразу не по-детски.
— Еда? Это хорошо, — похвалил «Пиночет». — А я думал золото, серебро и баксы.
— Кому они нужны, блин, — возразил Бурый. — Все зло в мире от них.
— Тоже верно, — не стал спорить новый знакомый. — Но еще больше от их отсутствия. Меня кстати Андреем зовут. Пиночет — это для друзей. А это Семен. Он потомственный казак в первом поколении. Ладно, чего стоять под дождем? Давайте до хаты, — человек еще раз оценивающе окинул взглядом Бурого. — А ты крутой чувак. Нам нужны такие ребята. Старайся, и будешь десятником. У нас для таких как ты дорога открыта. Все, пошли!
Пленники понуро побрели, сопровождаемые автоматчиками. Бурого не обмануло показное добродушие в голосе командира захватившего их отряда. Он не удивился, когда «домом» оказалось большое прямоугольное строение из растрескавшихся бетонных блоков — судя по запаху, раньше тут был коровник, а теперь что-то вроде барака для крепостных.
— Кто тут старший? — сразу спросил Бурый, входя в освещенное тремя лампочками огромное помещение. Теперь вместо коров тут содержались люди, хмурые и изнуренные, в старом камуфляже, сшитом, похоже, еще тогда, когда Бурый мотал первый срок по малолетке. Нет, не заключенные. Скорее, насильно мобилизованные. Даже автоматы им еще не дали. А тут находился типа карантинный блок.
По пути сюда Бурый видел, как рабочие в синих комбинезонах, суетясь, как муравьи, грузят в КАМАЗы грузят большие деревянные ящики и цинки. Оружие и патроны должны были ехать отдельно. Разумные предосторожности.
— Кто, блин, старший? — повторил он.
Ответом была только тишина, со всех сторон на новеньких смотрели с опаской, и вожак разбитой шайки расслабился.
Он успел получше рассмотреть соседей. Большинство из них выглядели гораздо хуже, чем его братва. Худые, в коросте, с колтунами в волосах и каким-то затравленным взглядом. Бурый вспомнил бродячих псов — не теперешних, а довоенных. Такой взгляд бывает у того, кто ждет, что в любой момент ему отвесят пинка и в то же время очень хочет жрать. Нет, они могли быть опасны. Но надо было сразу показать им их место.
— Никто? Ну, значит, буду я, — громко сказал он и повернулся к сидящему на ближайшей шконке мужику, по виду колхознику, — Рассказывай, брателло, чего тут деется.
Но просидел без дела он не долго. Вскоре за ним пришли еще двое ряженных «казаков», заставили встать и, встав по обе стороны от него, повели к железной входной двери. Уходя с молчаливым конвоем, Бурый весело насвистывал любимый шансон.
Опасения его уцелевших товарищей — если они за него действительно переживали — были напрасны. Через три часа их вожак пришел цветущим. И не в своих обносках, а в новенькой с иголочки демисезонной форме охранника.
На спине камуфляжной куртки чернели буквы: «Легион», рядом виднелся след от споротой аббревиатуры «ЧОП». По одному комплекту Бурый, теперь уже десятник, принес и каждому из своих товарищей. Под вопросительными взглядами остальных они оделись, поднялись с нар и встали рядом с ним.
— А вы давайте тоже стройтесь у стенки, мужики, — новоиспеченный десятник решил устроить смотр. — Эй, вы двое, вас это тоже касается! И тебя, а ну поднялся быстро!
Кряхтя, доходяги начали подниматься с нар и строиться. Бурый не спеша прошелся вдоль шеренги, своим наметанным глазом по неуловимым деталям определяя в бараке подходящих людей, нормальных стоящих пацанов.
Человек, на которого он указывал, делал шаг вперед. А потом по одному они подходили к нему, рассказывали свои послужные списки. Десятник кивал покровительственно, некоторым пожимал руки. Многие из них оказались с криминальным прошлым — теми, для кого это было такой же работой, как для фраеров завод или контора. Рыбак рыбака видит издалека. На блатарей он особенно полагался.
Все эти тридцать выдвиженцев станут его помощниками, вместе им будет проще организовать остальную массу в более-менее управляемый отряд. Знание людей, которое дает лагерный опыт, помогли Бурому вместе с его «лейтенантами» обуздать оставшихся без рукоприкладства. Кого-то он похвалил и приблизил, кого-то морально опустил, и вот уже две сотни мобилизованных или уважали его, или боялись больше, чем неведомого врага, против которого предстояло идти.
Самому Бурому после разговора с Пиночетом этот враг стал известен. И это придавало ему силы. Он рассказал командирам южан все, что знал про Подгорный, его жителей, их оружие и тактику. Он очень старался быть полезен. У него были свои мотивы желать алтайцам победы.
«Вы у меня кровью умоетесь, падлы. Ух умоетесь…».
Слово «десятник» было неточным. Подчиненных у него теперь стало не десять и даже не сто. Половина из них были такие же, как он, пойманные в массовых облавах бродяги. Остальные — проштрафившиеся крестьяне из Заринска и окрестностей, которым казнь через повешенье на колючей проволоке заменили возможностью показать себя в бою. Настоящие кадровые бойцы должны были идти во втором эшелоне, а эти, составлявшие армию первого удара, конечно, предназначались на убой. Но Бурый понимал, что если он выжмет из них все, что можно, у него будет шанс не только отомстить, но и вернуть себе утраченное влияние.
Глава 3. Иная Россия
За день до отправки на юг Богданов вышел из здания Горсовета с тяжелым сердцем. Его угнетал груз тайны, смутных догадок, которые он не мог высказать всем.
Проходя от мэрии, на стенах которой совсем недавно заштукатурили следы от пуль и осколков, по непривычно пустой площади Возрождения, он приветливо здоровался с людьми. В основном это были женщины, дети и старики. Все мужчины уже были на достройке укрепрайона.
Только что состоялся военный совет. Они ведь теперь были не мэром и его заместителями, а командующим и штабом.
«Сколько у нас обученных резервистов?» — приподняв брови, спрашивал Сергей Борисович.
Это был его первый вопрос. Владимиру показалось, что после Ямантау Демьянов похудел еще на пару-тройку килограмм. В пепельнице был раздавлен окурок седьмой по счету сигареты, хотя день только начинался. На столах, помимо карт и таблиц, было только раскаленный кофе в огромных кружках. Единственное послабление, которое Демьянов сделал для них («Только попробуйте, пролейте»).
«2842», — отрапортовал Богданов. Эту цифру он мог бы назвать, даже если б его разбудили среди ночи. Хотя его и так разбудили «почти» среди ночи. В полшестого утра.
«Какова численность дружины?» — это уже был вопрос главе сил самообороны.
«61», — басом ответил Колесников.
«Сколько выставили деревни?»
«950».
«Сколько у нас небоеспособных жителей?» — спрашивал майор, повернувшись к Масленникову.
«2541».
Богданов слушал эти числа и ежился, как от мороза. За всеми этими трех- и четырехзначными числами стояли люди, которые еще жили делами своего дома и семьи и не знали, что большой мир вот-вот внесет изменения в судьбу их миров малых.
Здесь в этой прокуренной комнате они сообща выработали план военных действий по отражению вторжения, которое должно было вот-вот начаться.
Склонившись над картой региона, они пытались представить ход ближайших событий.
Это война обещала быть очень странной. Чем-то похожей на войны кочевников древнего мира, когда «великие» армии по 10 тыс. человек каждая могли разойтись в степи и не найти друг друга.
Война, когда мизерные силы перемещаются по огромной территории, а у обеих сторон есть всего несколько болевых точек, куда можно ударить. Тут не было протяженных фронтов, не было густонаселенного тыла. Только пустошь, десятки тысяч квадратных километров лесостепной пустыни, занятие которой ничего не даст, да и невозможен. Победу принесет только захват вражеских опорных пунктов
— Они будут двигаться по дороге Р384, а потом по К-21.
Если это так, из этого следовало, что враги пойдут через Кузбасс, мимо Ленинск-Кузнецкого, а не через Новосибирскую область.
— Почему не К-28? — спросил Колесников.
— Так сказал Топор. Они собираются стать лагерем в селе Гусево. Это восемьдесят километров отсюда. Рядом аэродром малой авиации Манай. У них тоже есть разведывательные самолеты, и оттуда они будут действовать. Там же есть нетронутые склады ГСМ. Там будет их тыловая база для ведения штурма. Или осады.
— Вы доверяете этому Топору?
— Как самому себе. Но ничего не будем предпринимать, пока не получим подтверждения.
О чем споров не возникло, так это о ведении обороны. Всем было ясно, что укреплять южные рубежи карликовой страны бессмысленно. Сметут. Сергей Борисович, да и все остальные понимали — если врага удастся остановить, то только здесь, под стенами цитадели, созданной наполовину людьми, наполовину самой природой.
«Ваши соображения, господа офицеры, — открыл Демьянов второй этап „совета в Филях“, перед этим дав им наконец-то перекусить в буфете. — Не забывайте, что обороняясь, войны не выигрывают».
«Предлагаю нанести контрудар им в подбрюшье», — рубанул с плеча предсказуемый, как российский климат, Колесников. Предсказуемо свирепый. Тем не менее, шапкозакидательством предложенный им план опережающего удара по Заринску не отличался, хотя и был очень рискован, так как предусматривал встречный бой почти в чистом поле.
Остальные его не поддержали. Завязался спор. А майор, выслушав всех, неожиданно внес свой вариант.
Основные силы должны были остаться в Подгорном. С тем, что инициатива будет у более многочисленного противника, приходилось смириться, но ничто не мешало небольшими моторизированными формированиями держать наступающего врага в напряжении, как только он перейдет границу. А еще пятистам бойцам скрытно выдвинуться к этой условной линии на карте и ждать своего часа.
Богданову оставалось только вызваться на выполнение последней задачи. Почему-то он был уверен, что прямолинейный Олег с организацией пешего рейда во вражеский тыл не справится. Пусть лучше берет на себя мобильные ударные группы. Да и не получится из этого грубого вояки командир для гнилой интеллигенции, из которой городское ополчение состояло на добрую половину. Ведь рейд-то предполагалось произвести силами бывших новосибирцев. Почему их, а не более подготовленных? Потому что город надо было удержать любой ценой.
Владимир шел по главной улице Советской, которую жители часто по-космополитски звали Бродвеем.
Его спокойный взгляд и уверенная походка были так же неуместны, как бравурная музыка военных лет, которую транслировали через все громкоговорители в городе. С этого вторника она сменила обычный репертуар из легкомысленной попсы.
Всем своим видом Богданов пытался вселить спокойствие другим, но город был тревожен. Нет, он не гудел как растревоженный улей. Наоборот, он затаился в испуганном молчании. У каждого должно было появиться ощущение внезапного удара под дых.
После экспедиции на Урал многими овладела эйфория. Казалось, еще немного, и все будет как раньше. Зря они наверно привезли столько ерунды вроде бытовой техники. А теперь внезапная мобилизация была как гром среди ясного неба.
Два старика, вышедшие с утра пораньше на пробежку, остановились, чтоб задать ему пару вопросов. Владимир отвечал очень осторожно, взвешивая каждое слово, чтоб не давать почву паникерству.
Он завидовал им. Они не знали того, что знал он. Они вообще знали очень мало об окружающем их мирный островок безумном мире. Даже те, кто часто выходил туда по долгу службы.
Теперь в Подгорном каждому школьнику было известно, что рядом с ними на Алтае существует другой город-государство. Этому даже радовались. Готовились ездить в гости, общаться. Владимир слушал эти наивные разговоры с болью и горечью. Почтового сообщения они не наладили, а туризм ушел в прошлое, поэтому мало кто знал, что представляло из себя это новообразование. А Богданов знал.
Если они во главе с Сергеем Борисовичем пытались строить более-менее справедливое общество… социальную меритократию… ну, бывали, конечно, перегибы… то там у них на Алтае пышным цветом расцвел настоящий феодализм. То ли «Россия, которую мы потеряли», то ли среднеазиатская деспотия.
Беглый взгляд во время поездки дал ему неполную информацию — пускали далеко не везде, держали по сути под арестом, а пообщаться с местными наедине было невозможно. Но и этой неполной информации о Заринске было достаточно, чтоб понять, с чем его едят.
Это было общество развитого феодализма вполне по Марксу. Ступенчатая пирамида, подножье которой составляли бесправные крепостные, вершину — криминально-олигархическая клика. Между ними, как и полагается, находилось служилое сословие, те, кто обеспечивал своим оружием власть вторых над первыми — из бывших полицейских, охранников, прочих силовиков и бандитской шоблы.
Спору нет, жилось там веселее и интереснее, но только тем, кто был наверху или ближе к верхушке. Для остальных жизнь должна была походить на качественную антиутопию.
Это они в Подгорном для себя установили что-то вроде «партмаксимума» в распределении благ и одинаковые правила для всех. А здесь норма потребления продуктов, а также права с обязанностями сильно разнились по сословиям, или кастам… или как там назвать их социальные группы. Черт их разберет.
Стоя на седьмом этаже здания Правления, где рядом с оранжереей с тропическими растениями была устроена обзорная площадка, Богданов видел тянущиеся до горизонта ряды домов. Где-то там далеко ровные ряды коттеджей довоенной постройки сменяли ряды недавно возведенных лачуг и бараков то ли для рабов, то ли для пеонов. И было их целое море.
Богданов подумал, что, несмотря на свою развитую гидроэнергетику, алтайцы очень расточительно тратят тепло и электричество.
В Подгорном не было таких высоких зданий. Пределом среди используемых домов были общежития высотой в четыре этажа. Но это были жилые хорошо утепленные кирпичные дома, а это исполинский палец не выполнял никакой функции, кроме цитадели государственной власти. В здании были следы свежего, послевоенного ремонта, причем декоративного. Вот уж чем в Подгорном никогда заниматься бы не стали.
Что силы были не равны — тоже мало кто знал. По промышленности до экспедиции в Ямантау у них был примерный паритет по мощностям. После нее они, конечно, ушли вперед, получив много портативных и удобных станков, и не только для легкой индустрии.
Но население… Жителей этого паханата было втрое, если не вчетверо больше. Не было паритета и по профессиональной армии. Там, похоже, только одна половина работала, а другая ее с автоматом стерегла. Причем если они в Подгорном начинали на пустом месте, то Заринск был живым реликтом прежней России, сохранив и материальную базу, и трудовые коллективы, и культуру управления. И даже семьи. Хотя активно насаждалось что-то вроде гаремной системы, когда хорошо показавшие себя воины и управленцы премировались молоденькими девушками из низших слоев. Интересно, что думали по этому поводу «старшие» жены? И сами девчонки. А церковь?
Конечно, у южан были свои проблемы. Например, как ни странно, с урожаем — об этом сообщал Топор, агент, который уже полгода жил в Заринске. То ли вредители и болезни, то ли увлечение генномодифицированными сортами, нанесли только вставшему на ноги сельскому хозяйству страшный урон.
Он же докладывал о как минимум десяти танках и боевых машинах, которые появились в городе в прошлом году. В апреле этого года он уточнил количество — двенадцать танков в полной боевой готовности, из которых половина новейшие Т-95, столько же БМП, более двадцати БТРов. И еще около тридцати Т-72, которые могут быть введены в строй в течение месяца.
Учитывая их воинскую силу и численность, проблемы алтайцев, как проблемы носорога, были проблемами всех вокруг.
Еще второй зимой поисковые партии двух новорожденных наций встретились в Барнауле, и только чудом «встреча на Эльбе», не закончилась перестрелкой.
Посланная недавно делегация была искренней попыткой договориться по-хорошему, решить все непонятки, накопившиеся между близкими соседями. Почти все в Подгорном, кто знал о ее отправке, были уверены, что она удастся. Им же не было смысла воевать. Вокруг полно земли, которую можно возделывать, полно свободной территории, пригодных для житья зданий, сырья, стройматериалов…
Все должно было решиться миром. Но не решилось, хоть ты тресни.
Демьянов говорил, что еще до того, как они окончательно проедят старые запасы, они обратят свои взоры на север. Не на безлюдный и гористый юг этих гор, но и не на радиоактивную пойму Оби, а именно сюда, где есть у кого отнимать. Все будет как в басне Крылова. Только эта стрекоза, вместо того чтобы умереть с голоду, попытается отобрать у муравья все плоды его труда, а самому оторвать голову.
Им будут нужны не территории, и даже не данники с рабами. И даже не женщины, на которых в самом Заринске было жалко смотреть. Исключением был только обслуживающий персонал этого стеклянного дворца. Худощавые стройные блондинки, видимо во вкусе хозяина. Но и они окаменевшими лицами напоминали восковых кукол. За то, что они не спят на голых досках в бараке, им приходилось дорого платить.
Нет, алтайцам нужна будет только еда. Если в Подгорном худо-бедно вырастили и собрали небольшой, но стабильный урожай, то на более плодородных полях южного региона из-за ошибок в сельскохозяйственной политике, не выросло ничего.
Войны не избежать, понимал Владимир. На юге уже наверняка чистят оружие и готовят машины. Как только кончится распутица, и просохнут дороги, вся эта Мамаева орда покатится к границе. Да какая граница? Крохотный поселок Карпысак, где тридцать человек несут службу на заставе. Этих уже пора эвакуировать вместе с семьями.
Эта волна будут сметать все на своем пути и не остановится, пока не дойдет до стен города. И только там им будет дан бой.
Встречный удар их разве что немного задержит, но все равно он необходим.
Когда Богданов посмотрел на толпу, которой предстояло стать армией, он вспомнил солдата Швейка. «Сорок восемь человечков или десять лошадей. Три тонны удобрения для вражеских полей».
«Бедная ты моя говядина…» — подумал он.
Но против этого мяса выйдут в основном не закаленные ветераны, а мобилизованные крестьяне. Так что все по-честному.
Богданов вспомнил правителя Заринска, которого он видел прошлым летом, на «стрелке» с алтайскими. Пятиминутного разговора — а больше тот посланнику северных соседей времени не уделил — оказалось достаточно, чтоб все понять. От этого немолодого, обрюзгшего, но еще сильного бородавочника исходила хищная злоба. Так смотрит даже не лесной кабан, а привязанный питбуль, знающий, что цепь рано или поздно исчезнет, и его зубы сомкнутся на горле человека, который осмелился к нему подойти. А фальшивые заверения в дружбе, лицемерные слова об общей трагедии (суверен Заринска произнес их, словно читая по написанному), и даже подписанные соглашения о взаимопомощи ничего не значили. Время таких бумажек прошло.
* * *
Обычно, когда он возвращался, она уже спала. При этом, когда Владимир уходил, она часто спала еще. Но в этот раз Маша встречала его, сидя на подоконнике. Взгляд ее был задумчив.
Привыкла она и к его отлучкам на неделю и больше: он часто инспектировал то отдаленные поселения, то перевалочные пункты поисковиков, то пограничные заставы.
Но в этот раз его не было особенно долго.
— Где ты был в этот раз? — в ее голосе не было гнева, только тревога.
— На Алтае.
— Почему ты мне раньше не говорил, куда едешь?
— Ты бы не одобрила, — ответил Богданов, присаживаясь на стул и снимая сапоги. — Не хотел тебя расстраивать заранее.
— Еще бы. Вас могли убить, — в глазах Марии был испуг, единственное сильное чувство, которому она сейчас была подвержена.
— Окстись. Типун тебе на язык, дурочка, — в последнее время Маша его часто удивляла. Она была мало похожа на себя прежнюю. — Не могли. Это было бы объявлением войны, а они хотят напасть внезапно. Хотят, чтоб мы до последнего надеялись все уладить.
«Но мы не надеемся».
— А неужели не получится? — она догадалась, но в ее глазах была типичная для женщины иррациональная надежда, что все образуется. — Был хоть какой-то толк от переговоров?
— Нет, — честно ответил Владимир. — Они сильнее втрое, и у них сильный недород зерновых. Уже этих двух причин достаточно. Они только удобного момента ждут.
— И зачем было ехать, если и так все ясно?
— Мы выиграли время, — покачал головой он, обнимая ее. — Они ж теперь уверены, что усыпили нашу бдительность. Поэтому лишний месяц у нас будет. Но не больше. Я раньше считал, что они нападут сразу после сбора урожая. Но Сергей Борисович уверен: до сбора. Мол, у них своих рук хватит, чтоб нашу картошку выкопать. И это похоже на правду. Загнанным в угол легче сжечь урожай в закромах, чем на поле. А они этого не хотят. Хотя про добычу из Ямантау они тоже знают и тоже на нее рассчитывают. Я бы поставил на июнь-начало августа. Не позже.
— Боже мой… — только и сказала Мария.
И в этих словах, непривычных в устах циничной атеистки, Богданов увидел древний страх женщины перед лицом войны — хорошего лекарства против морщин, как говорил Цой.
«Лекарства против мужчин, тогда уж», — подумал Богданов.
Переговоры прошли в обстановке страшного напряжения. Владимир до последнего не верил, что им дадут уйти живыми. Думал, благолепие закончится, и их потащат в пыточную. Потом, когда все вызнают, отрежут головы, а трупы выпотрошат и набьют соломой и в таком виде отправят на автоприцепе домой.
Но обошлось. Ребята с явно бандитской выправкой, затянутые в хорошие костюмы, мордатые бывшие секьюрити или спортсмены, при встрече холодно жавшие им руки, прощались с ними, фамильярно хлопая по плечам и чуть ли не пуская слезу. Перед отъездом был устроен шикарный банкет, на котором гостей изо всех сил старались напоить до бесчувствия. В общем, все было устроено в соответствии с русским деловым этикетом. Потом была сауна, и с огромным трудом им удалось отказаться от услуг целого эскадрона местных «дам для утех», которых им прислали радушные хозяева. Богданов сам запретил, все ж таки они были во вражеском гнезде. Вот и пришлось ссылаться кому на «облико морале», кому на выпитое, а кому на радиоактивное облучение.
Но обольщаться этому радушию не стоило.
В тот же последний день визита их пригласили на аудиенцию к заму губернатора. Тот квартировал в маленьком одноэтажном коттедже с черепичной крышей, с триколором на флагштоке.
При нем был референт-мужчина, толстый, с бородкой, похожий на херувима, с благостным выражением лица и масляными глазками фавна. Именно тот зачитал гостям, которым даже не дали стульев, напечатанный на бумаге с гербом ультиматум, написанный по всем канонам бюрократического стиля.
Для обеспечения конституционного порядка на территории Сибирского федерального округа, жителями самопровозглашенного образования «Подгорный» предписывалось:
• Распустить все незаконные вооруженные формирования;
• Сдать все незаконно хранимое оружие;
• Распустить все нелегитимные органы власти;
• Выдать всех лиц, виновных в самоуправстве, то есть присвоении себе полномочий органов исполнительной власти, местного самоуправления, органов внутренних дел и др.
• Обеспечить размещение и осуществление функций временной администрации, сформированной на законных основаниях исполняющим обязанности губернатора области.
После преамбулы следовал перечень мер, которые будут применены при препятствовании работе чрезвычайной администрации. Иначе говоря, им предписывалось самим залезть на табуретку, намылить и надеть петлю. Такое вот слияние путем поглощения.
«Вот как получается. Согласимся — исчезнем. Отклоним — тогда именно мы начнем войну, — подумал Богданов, который почувствовал тогда, будто его ударили ломом в грудь. — Гражданскую. Точно такую же, какая здесь была ровно сто лет назад».
Выслушав это, Богданов сразу же высказал встречное предложение. На это его уполномочивал Демьянов.
«Давайте объединимся как конфедерация. Мы живем, как жили, и вы, как жили. Но важные вопросы решаем вместе».
Это выглядело разумно. Тем сильнее его удивил категорический отказ. В качестве аргументации чиновник завалил его градом ссылок на законы и подзаконные акты. Спорить с ним было все равно, что биться головой об стену.
«Нам нужно время на размышление», — сказал ему Богданов.
«У вас есть неделя от сегодняшнего дня», — ответил херувим.
Его босс только бессмысленно пялился на посетителей, надувшись как жаба от чувства собственной значимости.
Дополнительного времени на дорогу им никто давать не собирался, поэтому они тут же покинули Заринск и гнали по шоссе так быстро, как могли.
«Мы для них уже трупы», — честно сказал Богданов майору, подводя итог посольства.
Тот в ответ посоветовал расслабиться. Оказалось, в городе еще в день отправления дипмиссии начали мобилизацию, и теперь подходил к концу ее последний этап. Укрепрайон, опоясывающий Подгорный и прекрасно вписанный в рельеф местности, был завершен, и замкнулся тремя концентрическими кругами. Делались последние приготовления. На чердаках пристреливались по ориентирам пулеметы, в подвалах создавались схроны, высеивались не клумбы, а минные поля. Все в городе уже знали, что детям нельзя больше бегать, где попало. Но и сами дети, старшие школьники — по крайней мере, мальчики, учились владеть оружием, уже не по желанию, а поголовно.
* * *
В воскресенье ультиматум зачитали на общем собрании жителей. Сергей Борисович предоставил всем желающим право высказать свое мнение.
«Пусть люди сами решают», — похоже, он говорил это искренне.
Но получился не плебисцит, а пятиминутка ненависти. На что бы алтайцы ни надеялись, они ошиблись. Легитимности в глазах подгорновцев ультиматум этому Мазаеву не добавил, даже наоборот. Богданов давно не видел таких эмоций в их размеренной жизни. Наверно, более лютую злобу мог бы на себе почувствовать только американский десант. Сжатые кулаки, сведенные от злости челюсти, метающие молнии глаза. Он мог понять людей. У них отняли их самую дорогую вещь — веру в то, что где-то есть большая и хорошая Россия, которая примет обратно отколовшийся кусок, накормит и обогреет. Отняли — а теперь готовились отнять остальное, то, что они создали своими руками.
Вначале Демьянов назвал аргументы против сопротивления. Они были просты и понятны. Если они согласятся на пять условий, все решится мирно. Скорее всего, не будет большой крови и разрушений. В противном случае… но не успел он закончить перечислять плюсы сдачи без боя и перейти к минусам, когда его неожиданно прервали.
Со своего места поднялся Никифор Ильич. Старейший житель города. Седой, с коричневыми пигментными пятнами на лице Мафусаил, со щеками, морщинистыми, как изборожденное поле. Свою бабку Елизавету он похоронил уже здесь, в Подгорном этой весной. Именно поля он всю жизнь и пахал, работая трактористом и комбайнером. А выйдя на пенсию, работал уже на себя, без механизации, но с таким же упорством вгрызаясь в землю лопатой. При этом сохранил ясный ум и до самой войны был в курсе международного положения, хоть и имел пять классов образования.
Старик с трудом доковылял на трибуны и, уставился на собравшихся, как Вий из-под своих кустистых бровей. Взглядом он мог прожечь дырку в стене.
— И ради чего мы выжили, а? Зачем землю пахали, зачем чинили, строили? Чтоб все отдать бандитам? На блюдечке? А вот … им! — тут он сказал непечатное слово, — Плавали, знаем… Приходит к нам в хату пять… или десять лет назад… такая вся из себя учителка … с этой, с урной. И говорит — ставьте, дед и бабка, сюда крестики. За президента. Или галочки. Вам же вчера соцработники мешок принесли от губернатора. С печеньем, крупой и маслом подсолнечным. Вот и радуйтесь, мол. Думала, если мы старые, то в маразме, в детство впали. И за печенюшки хоть душу продадим. За печенюшки! Я ей эту урну чуть на голову не надел.
И старик пустился в воспоминания, сколько ему «сукины дети» попортили крови. Не забыл ни одной обиды, а некоторые мог и приукрасить.
— Ильич, спасибо, — Сергей Борисович мягко остановил пламенного оратора. — Мы уже поняли тебя. Дело надо обсуждать. Садись, пожалуйста.
Дед подчинился, но еще долго бурчал себе под нос про тарифы ЖКХ, хамство чиновников и обивание порогов ради бумажек, и другие воспоминания, накопившиеся за долгую жизнь в «возрасте дожития», а теперь казавшиеся чем-то из сказки про неведомую страну.
То время явно выигрывало по сравнению с концом света и у большинства вспоминалось с теплой ностальгией. И даже те проблемы казались по-домашнему милыми и смешными. Но это не мешало им ненавидеть тех, кто в их глазах нес вместе с агрессором долю вины в катастрофе. Даже если люди были в этом несправедливы, их, потерявших все, можно было понять.
«Эх, старче, — подумал Демьянов с болью в сердце. — А ведь если мы не сдадимся, у тебя почти не будет шансов увидеть эту зиму. Осада, штурм, возможно, бегство — куда тебе в твои восемьдесят семь? Понимаешь ли ты это, когда говоришь?»
Этого не было в планах. Демьянов хотел, чтоб дискуссия велась не на эмоциях. Если бы он увидел, что большинство по-настоящему настроено присоединиться к Заринску, он тут же сложил бы с себя полномочия, и они начали бы объединение на их условиях, хоть это и было бы рейдерским захватом.
От майора не ускользнул одобрительный кивок Богданова. Тот, как верный ученик Макиавелли, подумал, что это была часть срежессированного спектакля. Но нет, Демьянов никогда не стал бы манипулировать людьми в таком вопросе. Он считал, что здесь у них есть право выбрать.
Может, алтайцы убьют совсем немногих. А остальных всего лишь лишат части материальных благ, части прав… части самоуважения. Но разве это стоит того, чтоб снова выпускать на свободу ужасы войны? Не лучше ли смириться?
Да, судя по тому, как обстоят дела в Заринске, у высшей власти там руки из жопы растут. На таких землях не суметь себя прокормить! Но не перевесят ли плюсы от мирного объединения вреда от этой некомпетентности? Это как представить, что старый мир вдруг объединился бы под властью правительства Эфиопии. Плюсы и минусы…
А теперь, сам того не понимая, этот дед Щукарь закрыл для них мирную, хоть и малопочетную дорогу. Узкую тропинку, по которой можно было пройти. Теперь даже тем, кто колебался, не из трусости, а по мудрости, будет стыдно сказать об этом. А те, кто с самого начала был настроен не сдаваться — их было большинство, и здесь была вся молодежь из Академгородка — и вовсе впали в неистовство. Демьянову пришлось дважды ударить кулаком по столу, чтоб снова установилась тишина. Он видел, что почти все хотят умереть, сражаясь, а не жить на коленях.
Все просто. Они видели катастрофу, но никогда не участвовали в настоящей войне. Поэтому и так легко решили. Но на их стороне были и многие из тех, чей жизненный опыт был не меньше, чем у него самого. Они тоже хотели драться, но по другой причине. Не за идеалы, а за свою хату и клочок земли, в которую столько сил вложено.
«Быть по сему. Дай бог, чтоб никто из вас не пожалел о своем выборе».
Даже если кто-то и готов был возражать, готов был капитулировать, такие не решились открыть рта.
С этого дня мужское население города жило на казарменном положении, даже если и ночевало по домам.
Каждую неделю Подгорный вооружал двести-триста небритых, а то и просто бородатых деревенских мужиков, приезжавших на разбитых УАЗах, «Нивах» или трехколесных мотоциклах. Фанатичного блеска в глазах у них не было, но зато явно чесались руки порвать кого-нибудь на британский флаг. При такой тяжелой жизни война, особенно победоносная — это не дополнительная тягота, а отдых.
Но Богданов не разделял их надежды на легкую прогулку и вкусные трофеи. Война обещала быть на своей территории. Враг уже стоял у ворот. Разведка — и воздушная, и обычная, о двух ногах, давала полную картину движения огромной массы транспорта с Алтая на север. Давно мертвые дороги не видели тысячу автомобилей разом, а тут их было не меньше. Грузовики всех размеров, вездеходы и даже автобусы. Половина из этого была в таком состоянии, что могла выдержать только дорогу в один конец. Значит, они собирались остаться на новом месте жительства.
«Неужели так всегда, черт возьми?» — думал Богданов, когда они сидели рядом с Машей за чаем, к которому был хлеб со сгущенным молоком. Консервы были положены не ему как помощнику лидера, а ей, как выздоравливающей. За окном было лето. Не жарко — жары они давно не видели, но после климатических аномалий эти теплые дни воспринимались как чудо. Но в городе никто не мог спокойно наслаждаться ими.
Ну почему так всегда происходит? Ведь у них в Подгорном был настоящий пассионарный взрыв, совсем по Гумилеву. За эти полтора года они многое сделали из разряда почти невозможного. На их глазах происходил этногенез — рождение нации. И он, простой смертный, внес в это деяние, которое раньше считал прерогативой мифических пророков, свою крохотную лепту.
Маша вздохнула и кружка в ее руке дернулась. Она, подумал Богданов, могла бы рассказать другое. Про уютный мирок, про тепло домашнего очага… Не важно. Теперь все это — и великое, и малое, могло быть растоптано чужими сапогами, смешано с грязью.
«Уже и секира при корне дерев лежит»,- сказал ему отец Сергий, когда они ехали назад, три автомобиля на пустой автостраде, лавируя среди груд ржавого металла.
Богданов понял эту метафору и вздрогнул. Вот уж от кого он не ожидал пессимизма и пораженческих настроений.
Ну нет. Не дождетесь, гады. Мы вам эту секиру в одно место засунем.
Священник тоже принимал участие в посольстве, оставив на время паству, отговорить его не смогли. Но алтайцев его визит не впечатлил. У них там таких было трое, все в золоте, один массивнее крупнее. Отец Сергий по завершении визита отказался отвечать на вопросы Владимира про них и про содержание их бесед, а это означало, что ничего хорошего он сказать не может. И от синодального объединения Подгорный отказался, так и остался независимой епархией. Сам их батюшка был скромнее папы римского Франциска и никогда не позволил бы есть блины с мясом, когда его прихожане голодают, и уж тем более не стал бы промывать им мозги, внушая покорность. Сам он больше говорил о спасении души через праведную жизнь. Зато нормальной школы в городе так и не открыли. Все учителя гнули спины на полях.
Владимир понимал настроение отца Сергия. Священнику было от чего придти в уныние. Он ожидал найти братьев по духу, а нашел чужаков, для которых вера была только полезным инструментом. Еще он явно боялся предстоящих столкновений, но не так, как боятся малодушные. Не своей смерти, не своей боли. Он не хотел пролития крови. Братской, как сам он сказал.
«Да куда же от нее денешься? — подумал Богданов. — Да и какие они нам браться. Тамбовский волк им братец».
У него в сердце уже ничего не было, кроме холодной решимости убивать и, если понадобится, быть убитым.
* * *
Всю вторую половину апреля и весь май поисковики провели в разъездах. Но берега Оби и Нового моря они больше не посещали, даже после того, как великая сибирская река одним могучим рывком, за одну ночь, освободилось ото льда. Теперь областью поисков стала северная часть бывшего Алтайского Края.
Настя не понимала необходимости рисковать, когда склады города буквально ломились от добра. Но приказ есть приказ, говорил Антон ей, и пока другие вгрызались в мерзлую землю, творя непонятную стройку века, Караваев и его подопечные продолжали рыскать по соседнему региону. Он рассказывал ей далеко не все, но, похоже, цель их вылазок изменилась. Они теперь не искали все, что могла использовать их маленькая цивилизация, а занимались разведкой в военном значении этого слова.
Он обещал вернуться до начала июня, но что-то у них там не срослось. Всего пару раз Настя заходила в комендатуру. Ну, может не пару, а тройку. Ей не хотелось обращать на себя лишнее внимание, тем более для того, чтобы услышать дежурное «все в порядке». Она знала, что если что-то случится, ей сообщат. Мощности радиостанции сталкеров хватало для связи с Подгорным, но сеансы не предназначались для личных разговоров.
Уже целый месяц Настя подолгу ждала у окна. «Я знаю, что ты вернешься», — говорила она и сама не верила. Иногда слезы капали из глаз — всего по одной — и катились вниз, так же как капли дождя по стеклу. Начало июня выдалось чертовски холодным, и небо как будто чувствовало ее настроение. Эта позднее лето обещало быть очень короткой передышкой перед новой суровой зимой.
В какие-то моменты Настя была уверена, что никогда больше не увидит его, и повторяла как мантру: «Ну почему же так?..».
Перечитывала глупые строчки, написанные летом, думая, что станет легче. Но буквы расплывались у нее перед глазами, и читать то, что было доверено бумаге в дни безоблачного счастья, было больно.
Пыталась писать, но ничего не складывалось. Только один раз у нее родилось короткое стихотворение, но и его она тут же уничтожила, вырвала страницу и сожгла. Отложив дневник, она часто ложилась в одежде на кровать. Даже работа не была избавлением. Наоборот, необходимость видеть людей, когда на душе неспокойно, была сродни пытке.
Дни сменялись днями, город жил своей жизнью.
Первого сентября начался учебный год. Она по-прежнему почти каждый день ходила на свою основную работу. И вкладывала в детей знания, которые считала такими ненужными, монотонно и старательно, как робот, рассказывая им про русскую литературу девятнадцатого века. Но даже здесь теперь было пусто и одиноко. Странно, но отсутствие Александра, который постоянно пропадал на строительных работах, тоже оставило в ее душе пустоту, хоть и гораздо меньшую. Может, он бы понял ее.
Не с кем было даже перекинуться парой слов. Подруги, настолько близкой, чтоб искреннее разделить с ней эту боль, у нее не было, а те девчонки, с кем она общалась, были слишком пустыми и простыми. На людях она очень старалась бодриться, но в ответ на неуклюжие знаки внимания сразу замыкалась в себе, уходя, как улитка в панцирь.
Она начала замечать, что ей каждый раз становится не по себе при приближении темноты.
На ночь она включала ночник. К счастью, электричество пока давали круглосуточно.
Иногда ей снилось метро. Плохой человек приходил за ней — иногда живой, а иногда и с дырой в голове, с лицом, объеденным крысами. А иногда за ней приходили крысы, живое море колышущихся спин. Один раз она тонула в вязкой черной жидкости, постепенно прибывавшей из щелей в стенах, похожих на оскаленные рты. Проснулась она только тогда, когда пенящаяся слизь доходила уже до горла.
Пару раз Настя просыпалась с криком.
Хорошо, что она жила отдельно, а не в общежитии. Семейный домик у нее никто теперь не отберет, ведь они были мужем и женой. Не отберет, даже если… Вот так мысли опять возвращались к тому, что больше всего ее тревожило. Там, на юге что-то затевалось. Не обычная разведка местности. Совсем не то, что делали поисковики на западе или на севере.
Кроме школы, ее, как и других женщин то и дело посылали на то, что считалось «легким трудом», часто за город.
Другие бурчали, а она была только рада. Работа приносила облегчение.
Она была разнообразной. Весной в основном по расчистке снега, летом на полях. В конце лета и осенью будет сбор грибов и ягод. Никаким дарам природы они не могли позволить пропасть.
Находясь за городом, Настя смотрела на раскисшие от грязи дороги, и ловила себя на мысли: «а как же они там ездят, как не застревают?», хотя умом понимала, что у них не велосипеды, а вездеходы.
Иногда она представляла себе опасности пути и ситуации, которые могут возникнуть. Представляла до тех пор, пока не захотелось смеяться — кому как ни ей было знать, что когда действительно плохо, люди не плачут, а смеются.
Несколько раз, когда выпадала возможность, она приходила на их место. Поднималась на холм, проходя той же дорогой, что они тогда, и смотрела на уходящие вдаль сопки, туда, где их склоны смыкались с горизонтом. Чудом сразу же нашла ту поляну. Нашла угольки от костра и место, где они ставили палатку.
Долго всматривалась в небо, непонятно зачем.
Девушка вспомнила, что этой весной не видела птичьих стай, возвращающихся с дальнего юга. Лишь каждый день летали над деревьями вороны.
Они и сейчас были здесь, две или три птицы, оглашавшие рощи надсадным карканьем. Вот эти точно никуда не денутся. Им и здесь хорошо. Настя чувствовала себя такой же черной, некрасивой и хмурой, как они. Она уже далеко отошла от своих, и ее время истекало. Надо было возвращаться, пока ее не хватились. А еще одной здесь было оставаться опасно. Но она бы не расстроилась, выйди к ней из леса пара оголодавших волков.
В один из дней, когда Анастасия, придя с работы, так же сидела у окна, до нее донесся гул множества моторов. Наверно, ехали грузовики со стройматериалами, подумала они. В последнее время они что-то разъездились. Куда все это девалось, она не знало. Ну не метро же в городке решили отгрохать?
Настя отвернулись от окна и подошла к зеркалу. Ей показалась, что за эти недели она снова приблизилась к тому, как выглядела, когда вышла из метро. Глаза смотрели из темных ям, лоб прорезала едва заметная морщина. Конечно, другим это было незаметно, но она-то знала. Она замечала, что мало ест, но не могла себя заставить.
Плохо иметь развитую интуицию. Но она чувствовала, уверена была, что что-то очень нехорошее приближается. И это что-то затронет всех.
Так она стояла, не замечая времени. Может, прошло пять минут, а может и час.
Она не слышала, как скрипнула дверь, и как он прошел через сени и коридор. Почувствовала его присутствие только за секунду до того, как он подошел сзади и закрыл ей глаза руками. Он делал так всегда.
Странно, но она не вздрогнула. Не испугалась, будто сразу поняла, что это именно он. Что опасности нет, и это пришел именно тот, кто сумеет укрыть и уберечь ее от всех невзгод этого жестокого мира.
Боль от предвиденья будущего смешалась в ее душе с нахлынувшей радостью, а потом временно отступила.
— Настя, — он прижал ее к себе.
Она положила голову ему на плечо.
— Ничего не говори, — она уже целовала его, задыхаясь и чувствуя, что сердце выпрыгивает из груди. — Родной, родной, родной…
Не могло быть по-другому. Разве судьба может допустить, чтобы половинки не соединились?
За окном пошел дождь, прогрохотали еще три самосвала, на этот раз с песком и глиной, но они ничего этого не слышали.
«Наверно, я этого не заслужила, — подумала она — Совсем».
А потом соединились их руки, а затем и губы, и они закружились в танце, хотя никакой музыки, кроме тренькания сверчка, которого Настя хоть и боялась, но все же считала домашним животным — не было. Они сами не заметили, как оказались в спальне. И вслед за самыми сокровенными словами весь запас страсти и нежности, который копился все время его отсутствия, был пущен в ход.
Следующим утром они вместе отправились за город и поднялись на тот же холм, где провели такие чудесные два дня прошлым летом. Все было, как во сне, который Насте так запомнился. Только тот всегда обрывался на этом месте, и она не видела лица человека, который шел к ней через цветущее поле — только слышала его голос и знала, что он рядом.
А здесь сон продолжился. Настя боялась только одного — выпасть из него обратно в реальность. Туда, где их ждало неопределенное и страшное будущее.
Они вместе шли по зеленой траве. Иногда Антон подхватывал ее на руки и переносил через ямы и лужи. Дождя больше не было, но небо было сероватым и низким, и только сквозь прорехи с рваными краями можно было увидеть далекое солнце. Будь она одна, эта картина заставила бы ее сердце сжаться. Но теперь она видела другое — что облака расходятся, и горизонт уже чистый.
Даже если это был один из последних ясных летних дней в году, он принадлежал им.
Они поставили палатку почти на том же месте. Приготовили на газовой плитке ужин — не обычную гречневую кашу с тушенкой, а праздничный. Антон достал из рюкзака банки с консервированными фруктами, консервированную ветчину, бутылку непонятно как сохранившегося шампанского и баночку свежей икры.
— Где ты это взял?
— Секрет. Прости, что немного.
— Да что ты… Разве это главное?
Потом они смотрели через развязанный клапан палатки, как пламенеет закат.
Утром Настя, проснувшаяся чуть раньше, долго убеждала Антона, что видела в небе стаю то ли уток, то ли дикий гусей, но он смеялся и не верил.
Потом они разговаривали о какой-то приятной чепухе, рассуждали о том, какие обои будут наклеены в спальне, а какие — в будущей детской.
Еще одним свободным днем они решили воспользоваться для того, чтобы воплотить в жизнь свою давнюю мечту, высказанную когда-то Антоном в полушутливом тоне, но на самом деле вполне серьезно.
К счастью, на это время не приходилось поста. Отец Сергий, похоже, удивился их решению, но виду не подал. Еще бы, они не были частыми посетителями храма. Он сказал, что они будут первой обвенчавшейся парой, хотя желание изъявляли и другие. Может, архиепископ всея Сибири и хотел бы сделать эту процедуру обязательной, но религиозное «лобби» было слишком слабым, поэтому большинство ограничивалось росписью в книге регистрации.
Перед началом обговорили все и вся. Они согласились соблюдать каждую деталь ритуала. Почти полчаса, пока священник читал молитвы свидетели держали над головами тяжелые венцы, похожие на короны. Потом они стояли на коленях на куске ткани, произносили слова, связывающие их обещанием всю жизнь разделить на двоих.
После окончания ритуала они вернулись домой.
Засыпая, Настя нашла его руку под одеялом и покрепче сжала, словно боясь, что утром он исчезнет.
На следующий день рано утром парень с красной повязкой, курьер из комендатуры, принес конверт. Насте он сразу не понравился, хотя ничего отвратительного в его внешности не было. Просто такое значительное выражение лица бывает у тех, кто думает, что делает исторически важное дело. А ничего хорошего от исторических дел ждать не стоит.
Настя только услышала фразу «сборный пункт», как ей стало нехорошо.
— Но как же так? То ты же только приехал! Недели не прошло.
Антон не мог ничего сказать утешительного. С ее интуицией Настя должна была понять, что это не обычный поход.
Она и поняла. И как только вестник от Колесникова был выпровожен за дверь, единственная слезинка выкатилась из Настиного левого глаза и оставила на щеке блестящий след.
Закрыв дверь, Антон рухнул в кресло. В другое время налил бы себе стакан водки или закурил. Но сейчас было нельзя, поэтому он вынужден был бороться со стрессом, используя внутренние резервы организма.
— Любимая, не волнуйся.
Даже в мыслях он не называл ее женой, хотя ей это нравилось. Но в самом слове «жена» было что-то настолько приземленное, что он никак не мог употреблять его по отношению к такому деликатному существу как она.
Вечная картина. «На позицию девушка провожала бойца». Пока существуют люди, никуда им от этого не уйти.
Они стояли обнявшись.
— Отправляйся с ними, как только скажут, — Караваев указал за окно на уже начинавшую выстраиваться очередь женщин и детей, явно собранных для подготовки к эвакуации. — Там, по крайней мере, будет безопасно.
— Но ты ведь вернешься? — Настя вздрогнула, и непонятно, сквозняк ли был причиной. — Совсем скоро? Это же не может занять много времени.
Ну что он мог ответить ей на этот вечный женский вопрос.
«Постараюсь»? Не катит. «Непременно?» Слишком фальшиво. Он и сам не был уверен, так как не знал деталей.
— Если они доберутся до меня… у меня есть вот это, — она показала ему шило.
Антон взвесил его на ладони. Потрогал пальцем. Острое.
— Ты что, собираешься отбиваться этим? — с тревогой спросил он. — Ты не перегрелась?
— По крайней мере, они не возьмут меня живой.
— Да кто «они»? Откуда тебе знать, родная? Ты меня пугаешь. Лучше выбрось эту фигню. Я смогу тебя защитить.
— Пока ты рядом. Но если тебя не будет здесь, когда они придут?
— Куда я денусь…
Она не ответила. В ее глазах, снова ставших огромными, был древний страх слабой женщины. Караваеву было ее бесконечно жаль, хотя в глубине души этот страх льстил ему, показывал, насколько он нужен.
— А что мне делать, если ты не вернешься?.. — тихо, почти шепотом проговорила она. — Совсем не вернешься?
В глазах ее было столько отчаяния, что сердце у него екнуло. На секунду он почувствовал злость на весь мир. Антон помедлил с ответом.
— Я знаю, что я сделаю, — сказала Анастасия, не дожидаясь, и достала из кармана еще один предмет. Бритвенное лезвие «Gillette». — Сначала хотя бы одного урода, потом себя…
Да сколько же у нее было при себе колюще-режущего? Достать такие станки теперь можно было только в городах, и несмотря на внушительные запасы их берегли. Они, как и все невосполнимые вещи ежедневного пользования, быстро тратились. Можно было, конечно, пользоваться опасной бритвой, а мыться хозяйственным мылом. Но шампуня для умеренно-жирной кожи точно никто не произведет. И прочие жизненно важные вещи, которые он для нее часто находил.
Антон похолодел, но не подал вида.
— Оставь это мне для бритья.
Он чувствовал, что она не умеет шутить такими вещами, и все равно был на нее не в обиде. Дай бог любому сохранить хоть половину от ее уравновешенности, пройдя через то, что испытала она.
«Черт бы побрал вас всех с вашими войнами. Сукины дети».
Вместо этого он обнял ее и привлек к себе. И держал до тех пор, пока снова пришедший за ним посыльный не стала проявлять нетерпения и покашливать, намекая, что ему пора, что ему влетит, если он не приведет его во время. Как будто Антон, да и любой из них, мог дезертировать.
И не находя больше никаких слов, годящихся для утешения, Антон поцеловал жену в последний раз и вышел за порог.
Глава 4. Dies irae[10]
Во время ночных стоянок они в основном спали как убитые. Разговоры стихали мгновенно, а слоняться по лагерю хоть и не запрещалось, но не приветствовалось.
«Отлил, погадил — лег на место», — говорил Ключарев. Да и все они так уставали во время перехода, что на посторонние дела не было сил.
Лежа под звездным небом в спальном мешке, Данилов заметил слабое свечение там, где развалился под деревом рядом со своим рюкзаком Фомин.
Приглядевшись, Александр увидел в руках у бывшего системного администратора планшет с диагональю пятнадцать сантиметров. Еще лучше присмотревшись, он понял, что на экране не текст, а изображение. Девушка. Из таких, которые привлекают не красотой, а открытостью.
Данилов знал, что Степан восстанавливает компьютерную технику, и мог бы обеспечить каждого из горожан хоть двумя ноутбуками. На практике город обходился гораздо меньшим фондом, а большинство и вовсе от компов отвыкли.
— А я думал, ты читаешь, — шепотом проговорил Данилов. — Хотел уже попросить книжку. В городе читал мало, а сейчас вот захотелось. Я бы почитал Камю, Сартра или там Милана Кундеру.
— «Невыносимая легкость бытия»… это точно про нас, — ответил Степа, тыкая крупным пальцем в сенсорный экран. — Тогда уж «Доктора Живаго». Это ближе к теме.
— Живага — дрянь. Почитай лучше «Тихий дон». Или Бабеля… — сквозь сон пробасил Краснов, но тут же отрубился снова.
— Я вообще не советую тебе читать, — произнес Фомин, когда убедился, что большевик уснул. — Так и с ума сойти можно.
— Это дама из интернета? Или ты ее знал?
— Нет… увы, не знал. Это покер. Сейчас разок флэш-рояль выпадет, и барышня изменит свое расположение на менее скромное.
— Хорошая штука, — похвалил Александр компьютерный девайс. — И музыку в наушниках можно слушать.
— Можно. Но гаджет — старье. Стив Джобс еще не лежал в земле, когда его спроектировали. Нравится? Забирай. У меня дома еще двадцать таких. Все равно нет настроения. Только заныкай на самое дно мешка. Старик увидит, башку оторвет.
— Нет. На месте порешит, — услышали они голос Дениса. Тот тоже или не спал, или спал очень чутко. — Сказано же было, никаких часов, браслетов, прочей фигни. А у него части корпуса на солнце блестят. Лучше закопай быстрей. Как бы командир шмон не устроил.
Вот так с гаджетом пришлось распроститься.
— Прощайте, мои девочки, — вздохнул Фомин, но пошел выполнять приказ.
Неуставной планшет, обещанный Саше, был зарыт на небольшую глубину рядом с корнями разлапистой ели. Александр подумал, что с ним можно распрощаться — вряд ли они пойдут назад этой дорогой.
С самого начала это была не прогулка по лесу. Костров они не жгли практически от самого Подгорного, и шли вперед как одержимые.
За день до последней стоянки ополченцы еще поели нормальной еды, разогретой на сухом горючем — чтоб не было яркого огня, дыма и запаха. А сейчас ели только сухой паек, лежа под деревьями в своем временном лагере. Огонь разводить командир строго запретил. Они старались оставлять как можно меньше следов. После каждой стоянки тщательно осматривали все вокруг, чтоб ничего не забыть. Весь мусор прятали под дерн, как и отхожее место. Леса тут были не такие уж густые, поэтому каждый посторонний предмет мог привлечь к себе внимание. Тут уже могли быть пешие патрули, а у при тех могли быть и собаки.
Где-то впереди разведчики должны были обследовать дорогу, обгоняя отряд на расстояние полудневного перехода. Данилов представил себе их, в лохматых накидках поверх маскировочных костюмов, с закрашенными лицами, с закамуфлированным оружием.
Сами они были более заметны в обычном пятнистом камуфляже. Но, вымуштрованные за время учебы, уже не вели себя, как городские увальни на пикнике. Шли в молчании, общались шепотом или жестами, ступали почти след в след, не ломая ни одной лишней веточки.
— Ложись! — не крикнул, а достаточно громко, чтоб перекрыть звуки леса, сказал Ключарев. Они, припали к земле, кто где находился.
Данилов вспомнил, как два дня назад тот внезапно приказал им остановиться и заставил всю группу попрыгать на месте. Все уже знали, что это не наказание, а способ определить, не издает ли чье-нибудь снаряжение слишком много шума, чтоб можно было подогнать при необходимости. Что еще теперь ему взбрело в голову?
Только через несколько секунд Александр услышал гул, а минутой позже над ними, распластавшимися среди муравейников и пней, пронеслась крылатая тень. Крохотный самолет описал в небе круг полукруг практически над ними и полетел дальше на запад.
Происшествие заставило их утроить бдительность, хотя Саша и сомневался, что их можно заметить даже с такой высоты.
В этот же день вечером мимо них всего в каких-то ста метрах по трассе прошли танки. Целых пятнадцать: старые, порыжевшие, заляпанные грязью ровесники Карибского кризиса. Данилов не имел бинокля или оптики, но и он видел через листву их грубые железные обводы, которые передавали ощущение неукротимой мощи. С ними, как сказали, было шесть бронетранспортеров и даже один железный монстр с разлапистой башней, в котором разведчики распознали зенитную «Шилку». Да, серьезно подготовились к вторжению соседи.
За этой техникой двигались с неравными интервалами грузовики. Тоже не беззащитные, с пулеметами и ЗУшками, с импровизированной противопульной броней из стали. Четыре, пять, шесть десятков. Это был только авангард, только наконечник копья, которое они не могли остановить. Разве что немного отклонить и задержать ценой своих жизней, но у них пока была другая задача.
Подгорный к этому моменту уже должен был находиться в осаде. Если только еще не пал.
Но нет, об этом нельзя думать. И, конечно, там успели вывезти и спрятать женщин и детей.
* * *
Богданов, как и полагается комиссару, при каждом случае занимался с ними агитационной работой. И только перед боем он был краток:
— Порвем их как грелку за наш дом. Пусть они пожалеют, что сунулись. И еще… Кто будет праздник труса отмечать… получит сразу и на месте.
Ключарев тоже произнес очень короткое напутствие:
— Вперед, ребятки. На миру и смерть красна.
Ополченцы уже знали, против кого и чего воюют, поэтому рассусоливания были излишни.
Утром они наткнулись в лесу на группу беженцев из коренных жителей деревни. Все — женщины и дети. Все женщины старше двенадцати изнасилованы многократно. Их неделю держали в сексуальном рабстве, сначала командиры, передавая из рук в руки, потом рядовой состав, трахая скопом, по-скотски. Еще больше рассказали два допрошенных «языка», прежде чем умереть, болтаясь на суку.
Оказывается, эти женщины не сбежали, как вначале подумали ополченцы. Их выгнали из деревни по приказу командующего армией алтайцев, генерала Бесфамильного. Выгнали, чтоб те они не отвлекали готовящихся к финальному броску бойцов армии вторжения. До этого, когда Гусево только было занято под перевалочный пункт, в деревне творилась сплошная кровавая вакханалия. И это была не первая деревня, про страшную судьбу которой ополченцы услышали. По мере своего быстрого продвижения из Алтая с заходом на территорию Кузбасса, южная орда сеяла смерть и разрушение. Те, кто жил достаточно близко от шоссе, кто не успевал убежать и спрятаться, становились ее жертвами, даже если они никогда не слышали про Подгорный. Их не только грабили, резали и насиловали, но часто еще и ели. Грузовики и автобусы южан двигались быстрее, чем новости об их приближении. Поэтому многих на нейтральных, ничейных землях вторжение застало врасплох. Несколько женщин оказались не из Гусево или соседних селений, а из Кузбасса. Их, теперь наполовину потерявших разум, алтайцы забрали оттуда в качестве трофея и везли с собой, удовлетворяя свою похоть во время остановок, а может и на ходу. Женщин, как рассказала одна из них, хватало максимум на сотню километров, после чего их выбрасывали прямо на дорогу.
Это был пряник. Войско Сибагропрома явно было довольно. Но там, где был секс, сразу же появлялась водка, наркотики и начинались разборки между своими. Поэтому Бесфамильный, прибывший сюда недавно и сменивший садиста по кличке Череп, этот передвижной бордель пресек. Он мог быть не офицером, а просто самозванцем, но он навел среди армии вторжения маломальский порядок. Пряник в виде возможности грабить и насиловать у нее отобрали, взамен применив кнут — и настоящий, пастуший, и фигуральный — угрозу децимации.
«Вы получите все после победы, а пока будьте паиньками», — говорил он орде со своего командирского танка, после чего показательно расстрелял пятерых самых отпетых из башенного пулемета. А женщин с теми детьми, кто еще был жив, выгнали в лес на поживу волкам.
Крупный бизнесмен Мазаев, о котором Богданов много рассказывал после своего вояжа, был рачительным хозяином, и первый удар должна была нанести именно орава, набранная не из его крестьян, а из бродяг северной части Алтайского Края. В награду им обещали еду, теплые жилища, женщин, но они явно были расходным материалом. Не все тут были потерявшими человеческий облик существами. Кого-то просто гнала нужда. Один из «языков» выглядел, как нормальный мужик, божился, что у него есть семья под Барнаулом, которой он обещал вернуться с едой. Но не меньше половины из этой компании знали вкус человеческого мяса.
Имея при себе действующего представителя власти, Сибагропром получил доступ к горам оружия, пусть и устаревшего. Поэтому легко мог вооружить хоть все население региона. В этой войне количественный перевес был не стороне Подгорного. Поэтому и тот не мог себе позволить миндальничать.
Еще через четыре часа перехода ополченцы были у Гусево. Они шли в глубине опушки уже начавшей дичать березовой рощи, в километре от шоссе, приближаясь к деревне с юга. Кровососущие насекомые досаждали им в самом начале пути, но уже на второй день всем бойцам раздали тюбики репеллента. За, теперь их скорее могли бы учуять, но, похоже, командир решил, что если его подопечные будут махать руками и чесаться — это много хуже. И все равно звон комариных стай стоял у них в ушах, как только они спустились с гор в более влажную часть региона. А ведь кроме комаров были еще и энцефалитные клещи, активность которых из-за сбившегося климатического календаря трудно было предсказать. Эти уже просто опасны для жизни.
К населенному пункту подходили с тыльной стороны, с задворков. Не только этого поселка, но и всей страны, подумал Александр, глядя на покосившиеся заборы, сгнившие явно до Зимы. При этом дома у автодороги, делившей поселок надвое, были вполне приличными, обшитыми пластиком, некоторые даже с покосившимися спутниковыми антеннами, которые никто не удосужился снять.
Овраги, промытые разлившейся речкой, канавы-ливнеотводы, которые вырыли вдоль шоссе дорожные рабочие алтайцев.
Самих строителей уже не был в живых. Разведка прошла здесь недавно, трупы убитых врагов лежали там, где застала их смерть. Люди в синих спецовках улеглись спать там, где утром они должны были досыпать гравием разбитую дорогу. Здесь прошло много колесной техники, и все указывало на то, что в ближайшие дни должно пройти еще больше. Условно комбатанты — их автоматы лежали рядом на земле на расстеленном брезенте рядом с лопатами.
Собирать разбросанное оружие не было времени. Скоро в поселке поднимется тревога.
Данилов понимал, что, даже если местных жителей в деревне нет, в самой орде есть много безоружных «хиви»: шоферы, повара, прочая обслуга. И всех их надо тоже убивать, тут не до рыцарства. Потому что все они работают на свою победу и их поражение.
Урчал дизельный генератор, а может и несколько. В двух-трех домах горел свет. Горел он и на нескольких столбах по периметру огороженного участка, где раньше была небольшое фермерское хозяйство, и на самих зданиях фермы. Далеко на востоке, где уже проступало пятно будущего рассвета, виднелось гораздо больше огней. Там второй батальон должен был атаковать аэродром и хранилище ГСМ в соседней деревеньке с татарским названием Манай.
Они приближались к цели. Еще в деревне была большая пилорама, магазин и одноэтажное здание, совмещавшее раньше функции почты и сельсовета. Именно в последнем находился штаб.
— Растекаемся, — Ключарев поднял руку. — Двум смертям не бывать, одной не миновать.
Он очень любил фразеологизмы с корнями «мор» и «мер». Одет он был так, что его нельзя было определить как командующего, без всяких знаков различия, как и все они.
Александр понял, что считанные секунды остаются до боестолкновения. Странное чувство охватило его. Дегуманизация. Сколько сил тратили Геббельсы, чтоб доказать, что враг ниже человека, и поэтому его надо убить. Богданов тоже про это рассказывал. Но с Сашей творилось обратное. Он вдруг почувствовал, что он сам не человек, а один из вооруженных приматов в одной из двух стай. Прошлое не существовало. Был только этот день, когда он должен был выполнить свой долг или погибнуть. Или и то, и другое.
Боец-разведчик, в лохматом маскировочном костюме похожий на лешего, в котором Александр с трудом узнал Мельниченко, приятеля Антона Караваева, провел их отделение черед минное заграждение, протянувшееся как раз в том месте, где они собирались идти. Тот выглядел подтянутым и куда более жилистым, чем раньше. Он махнул им рукой, показывая, когда путь стал безопасен, и исчез.
А дальше началась работа. Не подвиг, а именно труд, такой же грубый, как работа на скотобойне.
Было уже достаточно светло, чтоб разглядеть ближайшие дома. Где-то запела непонятно как выжившая птичка, из тех, что зачем-то поет ранним утром.
Они перешли на быстрый шаг. Но не бег, чтоб не тратить силы. Данилов почувствовал, как к запахам перекопанной земли, травы, костра, добавился запах его собственного кислого пота. Это был плохой признак, потому что он совсем не устал. Значит, нервы. Почему-то в Ямантау ему не было так неприятно, даже когда в них стреляли. И даже когда к нему ломился вооруженный топором людоед — не было.
Первый взрыв громыхнул неожиданно резко, хоть и был в отдалении. В этот момент, согласно плану операции, который они знали даже в частях, к ним не относящимся, отделения один, два, три и четыре атаковали почту, где уже были сняты часовые. Там после десятка разрывов застрекотало сразу множество автоматов.
— У-р-р-а! — заорал кто-то в неадеквате, его крик подхватила еще дюжина голосов. — Мочи тварей!
Где-то к западу два тяжелых пулемета заработали по деревянным баракам, где должна была быть сосредоточена основная масса бойцов противника. Они должны были разнести сооружения в щепки, а из выбегающих перекрестным огнем делать мелкое крошево. Пока все шло как надо.
— Вперед, — скомандовал Денис, и они пошли. Тоже «на измене», со взвинченными нервами и каждый, вероятно, с бешено колотящимся сердцем, но молча.
В темноте, освещенной сполохами пламени и вспышками трассеров, их ждал враг.
Их сектор включал узкую улочку, вокруг которой прилепилось два десятка жилых домов. Идти надо было быстро и синхронно, примерно соизмеряя свое продвижение со скоростью идущих слева и справа отделений.
Но это была забота командира, на то у него была гарнитура радиосвязи. Простейшая штучка, почти игрушка, которая должна была дать им преимущество над противником, который такие вряд ли имел. Это была забота Дениса. Рядовые бойцы «уоки-токи» не получили, их это бы только отвлекало. Работать предполагалось, поддерживая визуальный контакт. «Занять и очистить поселок». Гладко на бумаге.
Они шли дворами, не пригибаясь, как было велено, перебегали от сарая к сараю, от гаража к гаражу, перелезая через заборы или просто опрокидывая их пинком, затаптывая и густую зелень сорняков, и редкие грядки.
Вот показался первый обитаемый домик. С покосившейся шиферной крышей, крашенный задолго до войны. Но на веревке во дворе сушились камуфляжные штаны, дырявые носки и тельняшки вперемешку, даже несколько пар портянок, нашитых из постельного белья.
Ополченцы подходили к избе с той стороны, где не было ни одного окна.
Деревня просыпалась, но слишком поздно. Звенели стекла, тут и там хлопали, взрываясь внутри домов гранаты — сначала из подствольников, а потом и ручные, которых сказано было не жалеть.
Обойдя дом и подойдя сбоку к окнам, бросили свои гранаты Ф-1 и Фомин с Аракиным.
Внутри бабахнуло, кто-то заорал как резанный, в крике был звук раздираемых взрывной волной легких, из окна вылетела туча пыли и совсем немного дыма. Стекла разлетелись во все стороны.
Внутри оказались только трупы.
Пока трое из отделения проверяли этот дом, остальные уже взяли на прицел второй. В этот момент распахнулась дверь, и с матом и воплями из хаты вылетели трое мужиков.
У одного был зажат под мышкой автомат, Тимофей выстрелил в него на бегу, и тот покатился кубарем в лужу.
Два других оказались вооружены пистолетами. Они были в гражданской одежде, совсем не боевого вида. Какие-нибудь кладовщики или механики. Один, близоруко щурясь, выстрелил в приближающихся бойцов, но промахнулся. Его тут же прикончил Кириллов. Второго, не успевшего даже навести оружие, убил то ли дизайнер, то ли снайпер, который уже занял чердак недостроенного коттеджа на самой окраине, оттуда ему все на линии их продвижения было как на ладони.
Краснов тем временем уже стрелял по соседней бане, из неостекленного окна которой до этого высовывалась чья-то рожа. Данилов, из-за неудобной «Мухи» за плечами бежавший чуть медленнее остальных, запулил туда же гранату из подствольника, за что получил сердитый взгляд командира отделения. Он понял, что сделал что-то неправильно.
— Говорил же, без приказа не трать, — вполголоса отчитал его комаднир. — Мать-перемать твою.
В распахнутую дверь они не сунулись. И правильно. Тут же оттуда кто-то полоснул вслепую из автомата, досталось забору и даже шиферу на соседней крыше. Сдали, видимо, нервы. Кого-то поцарапало не то щепками, не то осколками стекла. Первая кровь, хоть и пустячная.
Туда сразу кинули еще одну гранату, предварительно укрывшись, чтоб не получить случайный осколок. Она почти сразу же взорвалась, и чей-то вопль показался Саше наполненным звуком рвущейся плоти.
Знаками Денис указал Саше на окно: мол, страхуй. А сам резко толкнул дверь и влетел в дом. Если уцелевшие и были, они должны были пострадать от баротравм. Сразу за ним скользнули Фомин и Аракин.
Выстрелов не было. Через полминуты они вышли обратно, знаками показывая: было еще двое, обоих разметало. Теперь, проверив избу, они перепрыгнули через забор и вступили в следующий двор. Нельзя было оставлять никого в тылу живым.
В деревне, через которую как стальная борона шли ополченцы, уже поднимался кипеш. Люди кто в чем — одетые, полуодетые — выбегали из домов, бегали как зайцы по дворам и падали под снайперским огнем. Многие из них были вооружены, но в дыму и панике, даже если стреляли, то в основном мимо.
Хотя и нападающие могли раз-другой промахнуться. Слишком быстро и суматошно все вокруг разворачивалось.
«Не дай бог еще под дружественный огонь кто-нибудь попадет», — подумал Саша.
Но они восьмеро пока были живы и невредимы.
После этого дома были еще три, и все их отделение очистило, получив на всех всего пару легких ранений. Были враги, которые отстреливались до последнего патрона. Были те, которые находились в полусне и только тянулись за оружием. Кто-то пытался сбежать и уже выпрыгивал в окно. Они без лишнего политеса стреляли таким вслед.
И все-таки это была битва, не избиение.
Соседнему отделению не повезло нарваться на настоящих бойцов. Это были матерые волчары из бывших охранников и ментов, вдобавок не сидящие на месте в ожидании убоя, а идущие на прорыв.
Во встречном бою они уничтожили пятерых из ополченцев, одного очень тяжело ранили в живот, что было равнозначно гибели, и ушли в сторону леса. Там было человек двадцать, и было приказано их не преследовать. Поздно. Ушли.
Двое уцелевших из несчастливого звена присоединились к отделению сурвайвера Дениса.
Один из них был Сашиным учеником, по имени Григорий. Способным парнем, которому хорошо давались точные науки, разве что немного медленно соображающим. И хотя ему давно исполнилось восемнадцать, на вид и по поведению ему можно было дать на пару лет меньше.
Тем временем они продолжали идти на запад, чуть сместившись по отношению к первоначальному маршруту, заделывая брешь, образовавшуюся после прорыва.
В третьем по счету огороде отделение попало под неожиданно плотный огонь и было рассечено надвое. Стреляли со второго этажа дома, а может с крыши.
— Куда? — бестолково спросил Гриша, теряясь, как на первом свидании, — С какой стороны?
Он имел в виду, с какой стороны обходить большой дровяной сарай, стоявший у них на пути. Для него даже Александр был авторитетом. Такой вопрос надо задавать командиру, но тот был прижат к земле, и до него было не докричаться.
— Справа! — ляпнул Данилов. Ему было трудно ориентироваться в меняющейся обстановке, когда палили сверху неизвестно откуда. Ясно, что сидеть или лежать здесь было нежелательно.
Пригнувшись, новобранец начал обходить здание, Данилов — за ним. Внезапно окно нежилой постройки, где, как он был уверен, никого нет, заполнила чья-то тень, и автоматная очередь прорезала фигуру парня.
— Твою мать!
Тень отступила вглубь постройки. Данилов не знал, как закинуть в это даже не окно, а узкую щель гранату, поэтому просто полоснул по стене из трухлявого дерева очередью. За грохотом выстрелов он не услышал звук падающего тела, но видел, как пули калибра 7,62 легко прошили тонкие стенки. Он очень хотел идти дальше, но заставил себя удостовериться, что враг мертв. В сарае он чуть не поскользнулся на содержимом чужой черепной коробки. Даже черт лица уже было не разглядеть из-за залившей все крови.
Сквозь то же оконце он увидел, как падает с крыши мертвое тело и валится на землю рядом с почерневшей приставной лестницей.
Александр выскочил обратно. Он догадывался, что его помощь не нужна, потому что его бывший ученик был таким же трупом, как вражеский стрелок, но правила требовали от него проверить. Он наклонился.
Давно, когда Саше было лет двенадцать, у него жила морская свинка, ее имя он за давностью лет позабыл. Как-то раз он взялся чистить клетку и посадил свинку на стол, чтобы не мешалась. Но она все норовила убежать, и тогда он посадил ее в литровую банку. Но грызун упрямо лез наружу, так что Саше пришлось закрыть крышку. Он знал, что в банке достаточно воздуха и приступил к уборке, и в этот момент зазвонил телефон — кому-то нужна была помощь с домашним заданием. Смерть, как правило, нелепа; редко она бывает закономерной и неизбежной в данный конкретный момент. И не раз в жизни Александр видел, что от этого еще тяжелее. В тот раз чувство вины сначала потерзало его, но исчезло на следующее утро.
За прошедшие годы Данилов вдоволь насмотрелся на мертвых людей, но никогда не заглядывал им в глаза.
Через минуту их отделение было снова в сборе.
— Ну фрилансеры… вольные копейщики… двигаемся дальше, — услышал Александр голос Змея-Михайлова.
Кровавый пейнтбол продолжался. Монотонно, без осечек, доказывая себе, что втянуться можно даже в это ремесло, они шли от дома к дому, как дезинсекторы, и то же самое делали их товарищи вокруг. Но какая-то сила хранила именно их восьмерых. Если не считать вскользь раненого в плечо дизайнера, они пока были невредимы. Данилову какое-то время не пришлось стрелять по людям. Прежде него это успевали сделать другие.
Дома на их стороне улицы закончились, за последним в ряду — черным обугленным остовом — началось открытое место, поросший крапивой пустырь, бывшее картофельное поле с остатками заборов.
Им помахали рукой бойцы, шедшие с другой стороны грунтовой дороги. У тех, похоже, тоже дела шли нормально.
Данилов уже хотел поздравить себя с первой маленькой победой, когда за домами загромыхало. Эти звуки напомнили ему, что вокруг ни на минуту не стихает шум боя — в километре к востоку, как и в километре к западу непрерывно стреляют из автоматов. Но как нос привыкает к резким постоянным запахам, так и ухо, например у токаря в мехцехе, настраивается на стабильный шум и начинает его не замечать. Стрельба на открытом пространстве казалась уже не громче новогодних салютов.
Но эти звуки легко перекрывали ее. Тут был калибр покрупнее.
Семь человек из соседнего отделения залегли, стреляя куда-то между домами. Отделение Змея последовало их примеру, выбирая в качестве укрытия неровности почвы. Сгоревший дом был куда менее надежной защитой, а до нормальных было не добежать.
И действительно, спустя минуту чудом пережившая пожар стена пошатнулась, будто по ней ударили. Наконец, рухнула, два бревна покатились. Полетели щепки и кирпичная крошка — это пули разрезали пополам обугленную голландскую печь.
— Крупняк, — присвистнул Змей. — Похоже на КПВТ с «коробочки». Или ЗУшку. Зенитную установку.
Через мгновение снайпер подтвердил его слова. Вместе с бронетранспортером к ним приближались два ган-трака — бронированных грузовика, каждый из которых венчала хорошо различимая турель.
— Пока ветошью прикидываемся, — приказал Денис. — Пусть подходят ближе. Соберитесь, у них там внутри может быть пехоты как в маршрутках в час пик.
Данилов снова почувствовал себя рабочим на стройплощаке. Рядом с ними работал перфоратор. Бум-бум-бум-бум-бум — долбил уцелевшие стены крупнокалиберный пулемет, а может и не один, а три.
От развалин дома быстро остался один потрескавшийся фундамент и куча дров. Но гораздо хуже было, когда пули ложились в косогор, за которым укрылось звено, поднимая фонтанчики земли, которая потом сыпалась им за шиворот.
Источник звука не приближался, а значит, машина не решалась подъехать к ним поближе, чтоб стрелку не мешали неровности рельефа. Равновесие страха было в действии.
— Один мусоровоз готов. Соседи колесо прострелили, — чуть слышно объяснил Змей. — У них крупнокалиберная винтовка. Сейчас и этого гада…
Через минуту во втором грузовике был пробит мотор, а чуть позже убит и стрелок.
Стрельба на секунду прекратилась. Зато послышался приближающийся рев мотора.
— Сволочь ненормальная, — сплюнул Кириллов, отстранившись от прицела, — На прорыв идет. Быстро разгоняется. До него метров сто пятьдесят.
Вместо того чтобы остановиться, БТР прибавил скорость и несся прямо на них.
Это было скверно. Стрелять по быстро движущейся цели совсем не то же, что по статичной.
Между тем две машины, хоть и неподвижные, снова начали обстрел. Видимо в одной из них мертвого стрелка в турели заменил другой. Этим они давали возможность БТРу приблизиться и, как им думалось, смести наглых врагов.
Грохот стал одуряющим.
В штуку, напоминающую перископ, Кириллов мог наблюдать за противником, не показываясь.
— Всем не подниматься, — напомнил Змей.
Это была совершенно лишняя команда. Плюясь огнем, бронетранспортер больше не набирал скорость, потому что выжимал из мотора тот максимум, который позволял рельеф. Через минуту на полной скорости он должен был влететь на пригорок, с которого место, где засели ополченцы, уже не выглядело надежным укрытием.
— Пешие вылезли и рассыпались цепью. Будут нас выкуривать.
Не успел снайпер это договорить, как где-то справа полыхнуло, как от гигантской перегоревшей лампочки, в небо взлетели куски земли с травой. Похоже, стреляли из подствольников навесом, на удачу.
БТР тем временем оказался в радиусе поражения их противотанковых средств.
Вспышка. Соседнее отделение использовало свой одноразовый гранатомет — судя по всему «Муху» — и, как оказалось, промахнулось. Взрыв прогремел где-то далеко.
Еще одна вспышка — истратили второй. И тоже мимо.
Зато из отделение вызвало на себя огонь. Тяжело и протяжно зашлись в уханье ЗУшки на двух машинах, не жалея боеприпасов.
Только сейчас Данилов заметил, что несколько бойцов у соседей спрятались за стеной капитального гаража. Это оказалось ошибкой. Парень не мог разглядеть, что стало с ними, но видел, что стало со стеной. Крупнокалиберные боеприпасы разнесли ее вдребезги.
— Давай трубу, — вдруг резко произнес сурвайвер.
Данилов быстро протянул ему «Таволгу». Он и не думал, что эту задачу доверят ему.
Оправдывая свое прозвище, Змей побежал вдоль оврага, стелясь, как тень. Александр понимал, что он выбирает удобную позицию для выстрела.
Стрелять командир отделения решил из положения лежа. Вот он перевел гранатомет в боевое положение, потратил пять секунд на прицеливание, а потом сделал едва заметное движение рукой — нажал на спусковой рычаг.
Александр не видел, но услышал взрыв, рядом с которым на время померкла канонада. Кумулятивный снаряд, предназначенный для борьбы против танков, попал в цель, прошил броню как бумагу, и взорвался изнутри. А с ним сдетонировал и боекомплект.
На время, видимо, от потрясения, на той стороне даже прекратили стрелять.
— Огонь, пока они стоят как бараны. На счет «раз»! — словно издалека услышал он голос Змея.
Данилов поймал в прицел крайний силуэт слева и выстрелил. Почти синхронно начали стрелять остальные, чуть приподнявшись над созданным самой природой бруствером. Тут же застрекотали пулеметы — и красновский, и соседский, поставленные на сошки.
Они не знали, сколько из врагов легли, потому что получили пулю, и сколько, потому что укрылись, но всех сдуло как ветром.
А через секунду им самим снова пришлось снова укрыться.
— Все живы? — спросил Змей.
Все были целы и рады, что железный монстр превратился в груду металлолома.
Два ган-трака — один с простреленными шинами, а другой с простреленным движком — еще какое-то время отстреливались. Ополченцы не стали рисковать, и изрешетили их из снайперской винтовки калибра 12,7 мм. и трех пулеметов с безопасного расстояния. Их хилая броня не имела шансов против этого.
Пусть враги умирают героями, а они будут хотя бы стараться воевать как профессионалы.
Пехота алтайцев, оставшаяся и без прикрытия, и без транспорта, еще минут десять вела с ними перестрелку, не поднимаясь с земли. У них было только легкое стрелковое вооружение, снайперов они, слава богу, не имели. После подхода подкрепления, посланного Ключаревым, чтоб разобраться с боевой техникой, у алтайцев… точнее, сибагропромовцев совсем пропал энтузиазм, и они начали уходить на восток. Вернее, уползать. Но даже камни и кустарники не спасали их от метких стрелков с СВД и пулеметного огня. Может, человек десять и сумели доползти до соседней лощины, за которой почти сразу начинались лесопосадки. Преследование на этом прекратили и продолжили зачистку села.
Бой на этом участке был выигран вчистую.
БТР, как оказалось, даже будучи подбитым, по инерции продолжил движение и, объятый пламенем, упал с невысокого обрыва. Там, приземлившись на кучу валежника, он занялся костром, дымя жирным дымом.
Вот только у соседей было двое покойников. Спрятаться за тонкой стенкой из шлакоблоков от пуль калибра 20 мм они не смогли. Но как плата за три уничтоженных единицы легкой бронетехники это было немного.
Они и не пытались спорить с этой арифметикой. Одного из убитых Александр знал. Не то чтобы они были товарищами, просто до войны имели общее хобби: онлайн-игру «Повелители подземелий». Это была старая игра по сети с фэнтезийным сюжетом, без всяких графических наворотов. Данилов достиг в ней гораздо меньших результатов: ему надо было диссертацию писать. А вот он, Федор его вроде звали, был знаменитостью того мира. Гном 35-го уровня. Клан «Циклопы».
«Лучший боевой клан, — вспомнил Александр. — Даже не лучший, а единственный настоящий. Так они о себе говорили… придурки».
И когда тот только находил время на все? Чтоб добраться до 35-го уровня нужно было около года. Не года календарного, а года чистого, проведенного в игре. Это если бы кто-то смог играть 24 часа в сутки. Или шести лет, если по четыре часа в сутки, с полной самоотдачей. Или двадцати четырех лет, если уделять игре час, как делал сам Саша. А ведь были фанатики, готовые выходные сидеть за компом, дрожа от волшебного слова «бонус». И если с девушкой общаться, то только в перерывах между клановыми войнами. В любой момент готовые выйти в Скайп или ICQ, чтоб координировать действия с товарищами по игре.
— Больные люди, — хмыкнул фермер Тимофей, когда Данилов рассказал товарищам об этом. — Лучше бы телок драли.
— Телок надоест, — усмехнулся Аракин, хотя в душе явно был согласен и кусал локти. — Особенно тех, которые мычат.
— Ниче вы не понимете, антеллигенция. Поставь бабу по-другому, и как будто новая. А компьютеры — фуфло. Их хоть как поворачивай, а все равно железные.
Сермяжная правда в этом была.
«Угробили кучу народа, и уже перебрасываются смехуечками. Отходят после стресса?», — подумал Данилов.
— Да что ты понимаешь в компьютерах, валенок… — Степан шел, не сбавляя шага, автомат болтался на ремне. Фомин явно завидовал простому колхознику черной завистью.
— «Повелители…» — это браузерка старая? — сисадмин знал про компьютеры все, даже то, что его не интересовало. — Примитив. Мне больше нравились стрелялки. Например, Counter Force. Там все почти как здесь. В последних частях, где вместо мышки кинетика, вообще как в реале из автомата стреляешь. Правда, там не устаешь как здесь. И не так страшно… мать его, — он поежился. — Я фигею, дорогая редакция… думал, в штаны наложу.
— А ну заткнитесь, курортники, — шикнул на них Змей, который услышал их разговор. — И соберитесь, если жить хотите. Бой еще не закончился.
Но не стал спрашивать за такое нарушение дисциплины строго. Он явно понимал, что у людей отходняк: они чувствовали себя вернувшимися с того света.
Они шли дальше, а Александр подумал: «А больше ли пользы принесла мне и людям моя диссертация?»
Жутко и одновременно смешно было вот так встретить призрак из ставшего таким далеким прошлого. Стыд и позор. Ведь они уходили в виртуальные миры, когда страна… да и весь мир, катились псу под хвост. Стыд и позор всем в равной мере. И тем, кто глотал таблетки, чтоб до утра зажигать на дискотеке, и тем, кто падал опухшей мордой в салат под поздравление говорящей головы. И тем, кто был эльфом или космолетчиком, когда надо было быть нормальным человеком.
Некогда было переживать, надо было идти вперед.
Они не стали подходить близко к машинам, даже когда те загорелись. Но кое-что Данилов своим новым улучшенным зрением все-таки рассмотрел.
Ган-трак с пробитыми шинами оказался его старым знакомым. Когда-то он был вахтовым автобусом на базе «Урала», но с тех пор он сильно изменился, примерно как изменился сам Александр. Данилов посмотрел на него и испытал приступ дежа вю, увидев эмблему на дверце кабины.
Колос пшеницы и шестеренка. СибАгроПром. Те самые грузовики, которые он видел во время своего исхода. Вавилонский змей Уроборос заглатывал собственный хвост. Данилов не удивился бы и другим призракам из прошлого.
Отряхивая землю и сор с камуфляжа, они направились дальше.
* * *
Если бы против них были только профессионалы, это закончилось бы иначе. Армия баранов во главе с престарелым львом проиграет армии волков под командованием волка. Но, судя по пленным, против них были такие же неумехи, только неумехи без огня в глазах, которые очень хотели оказаться подальше отсюда. А они сами наоборот, чувствовали себя так, будто для этого дня и родились на свет. Поэтому шансы были с самого начала.
Только отдельные очаги сопротивления доставили штурмующим проблемы. И все равно, там, где оно возникало, подгорновцы, после того, как кольцо было замкнуто, а враг рассечен — могли сосредоточить хоть пятьдесят человек и добиться пятикратного перевеса. Стрельба из гранатометов всех видов творила чудеса и позволяла выбивать врагов оттуда, где они считали себя находящимися в безопасности. Пресловутые ган-траки показали себя почти бесполезными, когда алтайцы пытались их использовать не для охраны колонн, а в качестве замены бронетехники.
Треск автоматных очередей и грохот разрывов прекратились, лишь изредка тишина нарушалась одиночными выстрелами — это добивали последних врагов в противоположном конце деревни. Наконец, и они затихли, и после команды по радио отделение направилось к зданию почты.
Только когда село было взято, Александр узнал масштаб потерь. Они недосчитались почти полусотни. Тут уже лежали на земле ровными рядами четыре или пять десятков тел. Своих. Тех, кого они знали. Всех их надо было вынести и похоронить за околицей. Убитые враги были для них просто мертвой биомассой.
Им дали полчаса на отдых. Тем временем почти три сотни пленных, взятых уже тогда, когда бой затухал, были согнаны на заброшенную пилораму, где стояли между бетонным забором и штабелями подгнивших бревен. Многие из них были избиты, но руки им никто связать не потрудился. Их стерегло два десятка человек, держа автоматы наготове и при малейшем поводе нанося удары прикладами по рукам и головам.
Отделение сурвайвера Дениса, едва ли не единственное, которое не понесло безвозвратных потерь, было вызвано Богдановом. Тот хотел их видеть.
Проходя мимо мертвецов, которым предстояло быть похороненными вдали от дома, Данилов подумал о несправедливости: пережить конец света — и быть убитым в несравненно более мелкой войнушке. Своими.
— Ценного человека потеряли, — устало произнес Богданов, когда они подошли к почте. Он указал на одно из тел, укрытое черным мешком от удобрений, — Петр Осинцев. Квантовыми процессорами занимался чувак.
Да, Данилов узнал мертвеца. Тот преподавал с ним в школе физику. Просто лицо его изменилось до неузнаваемости, потеряв выражение и превратившись в восковую маску. Сам покойный никогда не хвастался, но про него говорили, что у него статей в рецензируемых журналах было, как у некоторых старых академиков. Ему предлагали уехать на Запад, приглашали даже в Массачусетский технологический университет. А он почему-то не ехал. А теперь у него была дыра во лбу размером со стакан, а мозги его смешаны с землей на том месте, где он погиб.
«Для того ль должен череп развиться?..» — писал когда-то товарищ Мандельштам.
Да, видимо, для этого. Чтобы его содержимое удобрило собой почву. А чем еще можно помочь новому миру… где в ближайшую тысячу лет никаких процессоров не появится, и где его талант не будет востребован.
— Михневич бы снял про это забубенный репортаж, — произнес Аракин, присаживаясь на бревно и отдыхая, пока разрешали.
— Уже точно не снимет, — ответил Владимир. — Его тоже больше нет. Убили.
— Как? — в один голос спросили Александр, Аракин и Фомин.
— Обыкновенно. Как всех убивают. Сам подставился. Уже когда все закончилось, положил автомат и взял камеру. Сказал, вон с той крыши отличный ракурс. Командир его дурак, позволил. Последний день был командиром, — Богданов сплюнул. — Такого человека дал загубить… Но я тоже виноват. Не надо было вообще его брать.
Данилову было не жаль мертвых. Они отмучились и стали свободны. Но вот маленького ребенка и молодую вдову журналиста ему было жалко. Он всегда очень хорошо представлял себя чужую боль, потому что сам ел ее в жизни полной ложкой. От этих мыслей его отвлек знакомый голос.
— Поймали гаденыша, — Антон Караваев вместе с еще одним знакомым мужиком, имени которого он не помнил, вели под руки человека в таком же как у них камуфляже и с кровавым пятном на боку. — Чуть не убег. И нас чуть не порешил.
Они поймали этого типа чудом. Тот сначала долго отсиживался в кустах, а потом пошел не таясь, надеясь сойти за раненного. И попался им уже на краю деревни. Камуфляж бы не просто таким же, а их собственным — куртка была снята час назад с зарезанного бойца ополчения, бывшего студента-авиатехника. И хотя лицо пойманного урки смотрелось диссонансом среди их в общем-то интеллигентных лиц, его подвела только случайность — бдительный Антон окликнул уходящего прочь по улице хромого бойца, приняв его за дезертира.
Теперь пойманный стоял на коленях, безоружный и с черным кровоподтеком в пол-лица. Кто-то разбил ему бровь, и кровь непрерывно текла ему под ноги. Но подбородок его был выпячен с вызовом, и взгляда он не отводил. Александр сразу пожалел, что посмотрел на него. Урка взгляд перехватил и зло оскалился в ответ.
— Суки дырявые… — вырывалось из его горла рычание, когда его взгляд сфокусировался на Александре. — Ну, стреляйте, гниды, пока я вам очко вашими пушками не порвал… Стреляйте, падлы дешевые.
И он разразился длинной матерной тирадой, словно языческой молитвой. Он не боялся и даже сейчас не был сломлен.
Александр смотрел на безымянного уголовника, чьи пальцы с наколками на левой руке были раздроблены подошвами или ударами прикладов.
Впервые за этот день в его глазах Данилов увидел настоящую ненависть. А еще всю жизнь того как на ладони: детство в грязных подворотнях, первую рюмку в пять лет и первый срок в пятнадцать; тюрьмы и лагеря, где из плохого человека сделали очень плохого. А у него самого в это время были любящие родители и возможность учиться любимому делу, а потом работать без напряжения, вообще не думая о земном. Конечно, он стал человеком другого склада.
А этот всю жизнь варился среди таких же, как он. А нормальных людей и на воле, и в тюрьме видел только в качестве жертв.
Но даже если дело не в среде, а в последовательности генов, то и тут нет его, Сашиной заслуги. Только слепой случай, игра хромосом. Мог ли тот подвести их к этой точке, поменяв местами? Трудно поверить, но кто знает. И что тогда жизнь человеческая, если не траектория элементарной частицы? Или пули, вышибающей из черепа мозг.
В этот момент Богданов нажал на спуск.
— Матерый зверюга, — произнес Владимир, глядя на труп, будто охотник, заваливший лося. В голосе звучало что-то сродни уважению. — Бугор! Ничего нам не выдал.
— Ну, надеюсь теперь все, — Данилов оттер пот с абсолютно сухого лба. — Дело сделано?
Как же он ошибался.
— Нет, все только начинается, — услышал он совсем рядом скрипучий голос Ключарева, который вышел из-за раскуроченного здания почты и встал рядом с Богдановым. — Ну, творческие мои, хватит прохлаждаться, — голос командира был хриплым. — У меня для вас задание. Тоже творческое.
«Какие к чертям творческие?» — подумал Александр. Раньше творчества в их жизни — существовании офисного планктона — было ноль. Оно появилось сейчас, когда они творили новый народ, трудясь на земле. Сам он раньше был фрилансером, копирайтером, рефермейкером. Все лишь бы руками не работать и получать что-то кроме скромной зарплаты учителя. А теперь не видел ничего унизительного в работе лопатой. И очень был бы рад поменять автомат обратно на свою родную штыковку.
— Значит так, — снова заговорил Ключарев. — К городу едет колонна. Скоро тут будут их друзья. Нам придется драпать. Поэтому все они через двадцать минут должны быть мертвее этих бревен. Вы понимаете, Женевская конвенция не актуальна. Все, приступайте. И помните, что умереть легко. Жить трудно.
Богданов тут же начал собирать добровольцев в расстрельную команду. Но все только смотрели друг на друга и молчали.
Тогда Владимир матюгнулся.
— Вы что, толстовцы? А в бою вроде не трусили. Ну ладно, добровольцами назначаются… — и он стал быстро выкликивать имена, выбирая самых бывалых. Всего получилось двадцать имен, вернее, позывных.
Данилова и людей из отделения Змея среди них не оказалось.
Александр уже хотел отойти подальше и присесть, когда услышал наполненный яростью крик Богданова:
— Да я тебя сам шлепну, Ганди недоделанный!
— Мы не звери, — ясно отвечал ему незнакомый голос. — Не надо им уподобляться. Отпустим их, они против нас больше воевать не будут.
— Им скажут, и они будут, — видно было, что Владимир сдерживает себя изо всех сил. — А депортировать их некуда. И запереть негде. А ты вообще-то в боевой обстановке. И это приказ, — лицо сурвайвера было абсолютно белым, и это был плохой знак, — Игнорируешь его, и я тебя сам ликвидирую.
Данилов подошел поближе.
Перед замполитом Богдановым стоял человек, которого Данилов видел всего пару раз — среднего роста, плохо выбритый, он работал в котельной и одновременно библиотекарем, до войны был исполнителем бардовской песни, ролевиком. Но в армии служил и силы был неимоверной. А как иначе таскать меч и полный доспех, пусть даже и бутафорские? Иногда бренчал на гитаре и теперь. Данилов терпеть не мог его музыку, но женщинам нравилось: от пятилетних девочек до пожилых матрон. Это позволяло Тимуру, так его кажется звали, быть еще и дамским угодником.
«Какое мне к черту дело до него? Ну какое? Разве без его песен обеднеет человечество?»
К черту песни. Им нельзя допустить разобщенности. А зная темперамент Богданова, можно предположить, что сейчас будет труп. И моральный дух остальным это не поднимет.
— Я могу! — неожиданно для самого себя вмешался Данилов. Он сказал это громко и четко. Все головы повернулись к нему. Кто с презрением, но в основном с недоумением.
— Так-так, — Богданов пристально посмотрел на него. — Есть у меня тут непротивленец. И есть сопротивленец.
Он имел в виду кампанию гражданского Сопротивления.
— Это даже хорошо, Санек. Искупай свой грех. В том, что сейчас русские в России убивают своих, есть и твоя вина. «Жулики и воры, шагом марш в оффшоры!». Не забыл?
Данилов понял, что Владимир не шутит. Что и вправду считает, что Сашина личная вина есть в страшном августовском холокосте. Просто раньше этого не высказывал.
— Нет, не забыл. И не жалею.
— Это бесы в тебе не жалеют. Ничего. На том свете нас всех взвесят точными весами. А пока иди и выполняй. Они, — он указал на пленных, — на твоем месте не колебались бы ни секунды.
С этими словами православный сталинист коротко кивнул бойцам и удалился.
Данилов подумал о Насте и последние сомнения исчезли. Что бы эти выродки, эти гамадрилы сделали с ней?..
Вспомнил женщин из Гусево. Порванные рты, выбитые зубы, шеи, руки и ноги в синяках, порезах и ожогах от сигарет. А у одной, потерявший разум от издевательств, постоянно забывавшей прикрыться порванной юбкой… изодранная плоть на месте молочных желез, на кожу сквозь прорехи в ткани страшно смотреть — красное месиво. Она сначала показалась им женщиной лет сорока… потом ровесницей, и только потом они поняли по несформировавшемуся телу, что она еще подросток.
Что они, ополченцы, могли сделать для этих несчастных? Они, боевое подразделение, «герильи», партизаны, а не спасательная команда. Только дать немного еды, одежды… и запереть до конца штурма в лесной избушке под присмотром двух бойцов, предварительно обыскав на предмет радиосвязи. Богданову в бдительности было не отказать. Он в каждом пне видел вражеского соглядатая.
Куда они пойдут потом? Что будет с этой девчонкой? Ей помогали идти другие женщины. Может, напрасно. Может, она уже не жилец. Может, разум не вернется к ней никогда. А если вернется, не будет ли хуже?
Александр видел встревоженные, но человеческие глаза врагов и вспоминал пустые глаза тех, кто из-за них прошел через все круги ада.
Может, эти ребята и не плохие. Да, не плохие. Нормальные. И именно поэтому сейчас они умрут. Он взял автомат, передернул затвор и выстрелил первым в того, кто казался ему самым нормальным. Наверно, его ждала семья. И Саше без всякого сарказма было ее жаль.
Александр успел пристрелить второго, когда вслед за ним открыли огонь и остальные.
— Мы не… Нас заставили! — прокричал кто-то из агропромовцев. Но его тут же убили.
К запахам летнего утра, смешанным с запахом гари добавились запахи крови и внутренностей. Как будто они последовательно чернили, пятнали окружающий мир грязью, из которой почти целиком состоит человек внутри. И единственной жизнью после смерти, которая доступна сложным белковым организмам, стали судорожные движения агонизирующих тел.
— Да вы люди или нет? — сдавленным голосом проорал один из алтайцев, прежде чем пуля пробила ему голову.
— Уже нет, — услышал наполовину потерявший слух Данилов голос кого-то из товарищей.
Все по-разному встречали свою смерть. Человек пять плакали, выли и бились в истерике, лежа на земле. Убежать попытались всего несколько, но этих первыми срезали выстрелами. Один, самый прыткий, сумел взобраться на забор, отделявший его от свободы. Тут его и достали. Но основная масса встретила свою судьбу будто в сонном параличе, как кролики перед удавом. Они кричали, только когда в них попадали пули. Но их вопли почти заглушались грохотом выстрелов.
А потом выстрелы, пусть и одиночные, слились в одно грохочущее нечто, как будто тяжелогруженый поезд мчался под откос. Стреляли одиночными. Бревна были толстые, и рикошетов не было. По три раза все сменили магазины, прежде чем последний из пленных перестал шевелиться.
Кровавые ручьи текли у них под ногами, доходя до щиколоток. Кровь текла по утоптанной земле, вбирая в себя грязь и сор, напитывая собой опилки, печную золу и пепел.
И, глядя неверящими глазами на то, что они сделали, двадцать человек стояли посреди старой пилорамы, утопая в липкой крови. Впрочем, мало кто устоял на ногах долго. Почти все или облокотились о стены или присели, с трудом найдя чистую землю. Некоторых рвало. Кто-то ходит туда-сюда, раскачиваясь как зомби. Все молчали.
Александр вспомнил, как вроде бы в старину заряжали один патрон на всю расстрельную команду. Чтоб не травмировать психику солдат, чтоб никто из них не знал, чья именно пуля оборвала жизнь казнимого. Потом пришли иные времена, и две мировые войны сделали даже память о таком обычае смешной.
— Пойдемте, — первым пришел в себя один из бойцов, мужик лет сорока, бледный как полотно, так что на лице было видно только черные усы. — Мы никому… особенно нашим женщинам и детям об этом не расскажем.
Пришел Богданов. Сдержанно похвалил и раздал им по фляжке с коньяком. Как оказалось, захваченным на вражеской полевой кухне.
— Если душа требует, выпейте. Можете даже закурить. Вы сегодня обряд посвящения прошли.
— В гестаповцы? — произнес Данилов в ответ на его слова. — Эти люди и правда не думали, что их будут убивать.
— Да. Они думали, что будут безнаказанно убивать нас.
С ним было трудно спорить. Но все же… Они превратили несколько сотен своих соотечественников, здоровых мужиков, которые могли восполнять демографическую убыль, в кровавый студень. Уголовных типажей среди тех, кого они изрешетили, почти не было. Воспоминания о рейде банды Бурого были еще свежи, и всех, кто щеголял наколками, убивали на месте. Хотя, подумал Саша, большинство и из таких бедняг к организованной преступности не имели отношения, а отсидели за бытовуху по пьяному делу. А они расстреливали их, словно давили насекомых.
Данилов подумал, что от этого один шаг до того, чтоб начать собирать связки татуированных пальцев и нанизывать на проволоки человеческие уши.
Будет ли им всем до конца дней сниться эта пилорама? Он не знал. Хотя для него разница была не так уж велика. Кошмаром больше — кошмаром меньше. А война только началась.
Пока он и другие стояли и приходили себя, по другую сторону улицы начали заниматься огнем хаты. Это уничтожали остатки деревни специально назначенные команды поджигателей. Где-то далеко на западе горели емкости с топливом на аэродроме Манай. Там сожгли не меньше трех легкомоторных самолетов.
* * *
Военный лагерь армии Заринска походил на поселок нефтяной компании во враждебной стране. Трейлеры, фургоны, палатки и разборные ангары были расположены в строгом порядке. Строительная техника и грузовики были отделены от боевой, склад ГСМ находился на безопасном расстоянии от мест размещения людей и техники, а склад боеприпасов и вовсе был вынесен в самый дальний угол. Проволочные заграждения делили площадку на несколько частей. На сколоченных тут же на месте вышках дежурили наблюдатели, все подходы и подъезды перекрывали прикрытие бетонными блоками огневые точки. Несколько генераторов давали электричество. Лагерь был хорошо освещен, движение людей по нему было строго регламентировано. Нарушителей карали беспощадно.
Бесфамильный много занимался самообразованием и все старался делать по уму. После того, как стало ясно, что с ходу город не взять, Бес сделал все для устройства долговременной базы. Он настоял, чтоб они разбили лагерь в чистом поле, на открытом месте, хотя вокруг были и заброшенные деревни, и покинутые совсем недавно, с еще теплой золой в печах.
Когда они пришли, оказалось, что чуть ли не все дома в радиусе двадцати километров от Подгорного были заминированы — такой подарок подготовили им новосибирцы, отступая. Новосибирцами жители бывшего Алтайского края теперь называли всех, кто встретился им на территории соседней области.
Человек пять уже остались таким образом без ног. Растяжки и мины-ловушки ждали их и в кустах вдоль шоссе, куда можно было ожидать походов по нужде, и на тропинках, и вокруг колодцев. Сами колодцы в деревнях были отравлены — в этом они тоже убедились на своем опыте. Хорошо еще, что речек и ручьев в этом живописном краю хватало, иначе пришлось бы вести питьевую воду с собой.
Были и другие ловушки, приготовленные с настоящим азиатским коварством. В одной хибаре несколько досок крыльца были подпилены и проломились под не ожидавшим такой подлянки разведчиком. Там оказалась неглубокая яма, но с острой арматурой на дне. Умер мужик от потери крови из-за повреждения паховой артерии.
Десять километров отделяли их от Подгорного.
Трудно представить, сколько сил потратили новосибирцы на подготовку встречи. Автодорога была заминирована настолько плотно, что им пришлось ее оставить, но и на грунтовых, на лесных просеках, в узких местах, которые нельзя было объехать, они натыкались на фугасы. Пять машин — четыре УАЗа и один переполненный людьми грузовик — уже подорвались на таких сюрпризах.
Десять километров отделяли их от Подгорного. Вокруг полным ходом шла работа. Бойцы в зеленом и сером камуфляже сновали туда-сюда, споро ставили палатки, выгружали тяжелые ящики из грузовиков, рубили почерневшие деревья, растаскивали на бревна разрушенные лачуги. Между ними то и дело мелькали черные комбинезоны танкистов Беса. Эти не суетились, а прохаживались спокойно и чинно, курили и перекусывали на ходу, а если и работали, то с напускной ленцой. Бесфамильный знал, что основная тяжесть боя ляжет на них, поэтому разрешал им многое. Но танки проходили ежедневный осмотр, за матчастью следили не хуже, чем в действующей армии.
Бес знал, что Хозяин вооружил чуть ли не каждого второго мужчину в своей вотчине. Но половину из забритых крестьян Бесфамильный, будь его воля, отправил бы в санаторий откормиться. Откормленные мордовороты из воинского сословия были чуть лучше. На их камуфляже эмблема Сибагропрома соседствовала с российским триколором, словно речь шла о равновеликих нациях. Они не были отличниками боевой подготовки, но оружием пользоваться умели — все-таки сельскохозяйственная империя в первые месяцы существовала во враждебном окружении. У него было недостаточно времени на организацию полноценной боевой учебы, но кое-как он их поднатаскал. Но и от них не надо было ожидать стойкости под огнем, думал Бес. Только каждый четвертый из этих архаровцев участвовал в боевых действиях на границах территории, контролируемой СибАгроПромом, остальным были привычнее охранные задачи.
Но хуже всего были набранные за две копейки бродяги и уголовники. Мазаевские вербовщики явно погнались за количеством, имея целью избавиться от лишних ртов, поэтому набрали откровенное зверье. Этих Бес дал себе зарок даже в бой не вводить без крайней необходимости и вооружал самым плохим из того, что было на складах, хотя Мазаев и его права рука — Цеповой — постоянно лезли к нему с идиотскими идеями пускать их в первом эшелоне. Не понимали, что от таких упырей для организованной армии будет больше вреда, чем пользы. Но даже без учета этих уродов, их число в четыре раза превышало количество людей с оружием, которых мог выставить против них Подгорный.
Война началась не то чтобы удачно. Вышло так, что их первая стычка была с жителями крохотной деревни еще в Кузбассе. Она была такой же жалкой и голодной, как те, которые Бес видел под боком у мазаевского Заринска. Может, это и ввело их в заблуждение. Идиот Череп, прибывший на место за день до него, приказал въехать в нее без должной разведки малыми силами и походным порядком, а потом открыть огонь по замеченным в домах селянам прямо с колес. Все-таки он был карателем, а не бойцом.
Как потом оказалось, это были не деревенские жители, а остатки недавно осевшей на землю воинской части. Еще неделю назад их там не было. У этой братвы, которой было не больше двух сотен, имелось по автомату на человека. Загнанные в угол люди отстреливались до последнего, а их худосочные и костлявые женщины стали слишком маленькой наградой за две машины трупов. И если бы не подошедшие танки, раскатавшие деревню по бревнышку, неизвестно, сколько людей и грузовиков потерял бы бывший депутат.
Но нет худа без добра. В тот же вечер Мазаев связался с ними; голос по радио не мог передать всей его ярости, но рефреном звучало: «Еще один такой косяк, и пойдешь свинопасом, лысый пень». Бес представлял себе красное лицо олигарха, он видел капли пота, выступившие на лбу Черепа, и ему было приятно, что один дурак отчитывает другого. После этого депутат немного прижал хвост и старался сам боевые операции не планировать.
Уцелевших после штурма, молодчики Черепа успел вырезать, после чего тот отправился организовывать тыловые перевалочные пункты вдоль дороги, а Бес принял командование. Ему досталась нелегкая задача.
В тот день контингент из Заринска потеряли не только тридцать человек убитыми и почти пятьдесят ранеными. В густом дыму, который поднимался к небу от горящей деревни, они потеряли веру в то, что поход будет легким.
За следующую неделю сто двадцать человек дезертировали. Они не переметнулись к новосибирцам, нет. Они просто разбежались по дороге, только их и видели. Человек десять из них Бес поймал и расстрелял на глазах у остальных. Предупредив, что впредь за дезертирство будет коллективная ответственность: то есть наказывать будут всю сотню, к которой относился сбежавший. Это помогло. Больше массового бегства не было, но по два-три человека в день все равно исчезали. Это касалось, естественно, только крестьянской части армии.
А уже перед прибытием на место авангард поразила эпидемия. Почти половина личного состава подхватила какую-то желудочную инфекцию и целых три дня не могла продолжить движение. Нельзя было забывать и про то, что, хотя они оставили Заринск с пустыми закромами, еды им с собой смогли собрать всего на месяц. К долгой осаде они просто не могли подготовиться. Оставалось надеяться, что удастся разобраться с этим Подгорным до осени.
— Чё делать бум? — оторвал Бесфамильного от размышлений голос Вовы Зацепова. — С детьми этими.
Этот бывший командир ОМОНа из далекого подмосковного Дмитрова, детина его роста с рожей добродушного моржа, застигнутый Армагеддоном у тещи в Сибири, стал старшим над мазаевскими архаровцами после кончины Черепа. Пороху он не нюхал, максимум пресекал акции гражданского неповиновения, но был исполнителен и неглуп.
Зацепов мог бы взять на себя ответственность и разобраться с пленными сам. Но вместо этого пришел к нему, сучий паразит.
Бес вздохнул. Ни разу за годы службы в ВС РФ не вставала перед ним дилемма: мочить или не мочить? Он служил в условно мирное время. Но если на государевой службе командование взяло бы ответственность на себя, отдавая ему четкий приказ, то теперь все было гораздо сложнее. Он был сам себе командир, кроме господа бога над ним не было начальств.
Его автоматчики, держали на прицеле пленных.
— И девки здесь? — спросил Бес.
Капитан-ОМОНовец кивнул.
— Мочить, — сказал Бесфамильный и махнул рукой, показывая, что разговор окончен.
До того, как кольцо осады вокруг города замкнулось, подгорновцы успели вывезти часть людей и материальных ценностей на север. Теперь ловить их было уже поздно. Вывезли бы больше, если бы не неожиданный десант алтайцев с вертолетов из Маная.
В первый же день им удалось захватить два грузовика из тех, что занимались эвакуацией — их сопровождали три парня и три девчонки, все сопляки. У парней было оружие, но они даже не успели достать свои автоматы. Не думали, что здесь им попадутся враги.
Под долгими пытками они подтвердили главное — основные запасы продуктов были по-прежнему в городе. Для верности их допрашивали по отдельности… Заплечных дел мастера у Черепа были хорошие, кадровые. Умели обходиться и без полиграфа полиграфовича, и без сыворотки правды.
Бес вспомнил, как одна из баб, когда ее уже выводили, выбив из нее все, развернулась, и плюнула в них слюной с кровью. Плевок не долетел, а ее сбили с ног и две минуты пинали ногами. Бесфамильный тогда только поежился, встретившись на секунду с глазами, полными нечеловеческой ненависти. Но теперь, когда он лежал, растянувшись во весь рост на койне прямо в сапога, ему было хреново и тошно.
— Повесьте их, — сказал он. И добавил, в ответ на вопросительный взгляд Зацепова. — И баб тоже.
Бес никогда не был на войне, но часто представлял себя, как это выглядит. И война не обманула его ожиданий. Здесь им противостояли не полудохлые от голода селяне. Тут была армия, и эта армия обороняла крепость.
Город оказался крепким орешком. Враг умудрился открыть счет еще до того, как они добрались до цели. Сначала была засада на дальних подступах. Два дня назад, когда они походным порядком двигались через поселок в ста километрах к западу, случилось непредвиденное.
По дороге от Заринска алтайцы старались не соваться туда, где были многоэтажные постройки. Они почти не ехали по шоссе, часто неожиданно сворачивали, но каким-то образом маршрут их был вычислен, и почти в чистом поле, среди бывших колхозных полей, отделенных узкой полосой сосновых посадок, на них напали. Люди из Подгорного -семьдесят человек — пропустили боевое охранение, дали проехать бронированной технике, а когда пошли грузовики с пехотой, подпустили их очень близко и подорвали фугасы. Много фугасов. Одновременно мертвые поля ожили. Начавшая спасаться пехота оказалась под перекрестным огнем и на минах, которыми были засеяны обочины. Хорошо рассчитанным взрывом поперек дороги была обрушена опора линии электропередач. Развернувшийся на помощь передовой отряд — нарвался на радиоуправляемые мины на шоссе, где он еще недавно проехал без затруднений.
Только через пять минут подошло подкрепление и удалось навести в своих рядах порядок. Бесфамильный не дал уйти никому. Эти люди не считали себя смертниками, но не знали, кто им противостоит. В чистом поле засада превратилась в ловушку для них самих, когда подошли танки.
Но перевозимый резерв, трактористы и зоотехники с автоматами АК-47, а то и ППШ, понес жуткие потери.
Неприятность новостью была сама способность горожан наносить такие удары. Их разведке же можно было только позавидовать. За неделю до этого пропали контакты с их собственной разведывательной сетью в окрестностях Подгорного. Так рухнула надежда на эффект внезапности. Еще удручало наличие у врага авиаразведки. Несколько раз алтайцы видели в небе легкомоторные самолеты, но те разворачивались и уходили быстрее, чем они успевали открыть по «кукурузникам» огонь из пулеметов.
Но был и один плюс. Потеряв товарищей, люди Мазаева, на чьих глазах это происходило, начинали гореть жаждой мести, которая была очень кстати. Трусы, конечно, стали бояться еще больше, но на трусов управа была. А вот те, кто посмелее, теперь сильнее рвались в бой.
Затем сам он ценой большой крови преодолел вторую засаду на походе к Подгорному, в гористой местности, будто специально созданной для таких подлянок. Казалось, их в этих краях ждали за каждым камнем. Активная защита танков спасла их от гранатометчиков, но беззащитные грузовики горели как свечки.
Сам город взять с налета не удалось, хотя в бой сразу вступили танки.
Он оказался окружен очень густым минным полем — щедро рассыпанные противотанковые мины хоть и не пробивали днище, но рвали гусеницы, «поминалки» стригли ноги пехоте, превращая людей в бесполезные обрубки.
Подгорный действительно стоял в окружении гор, обрывистые склоны которых не могла преодолеть даже гусеничная техника. Нормальный подъезд был возможен только с двух сторон, и как раз там была многоэтажная застройка, в которой уютно чувствовали себя снайперы и гранатометчики горожан.
Бес не стал дожидаться всех резервов и сходу начал штурм, надеясь «продавить» оборону натиском. Долгой осады не хотел и Мазаев, который постоянно торопил с атакой. У них не было столько провианта, да и это лишало все предприятие смысла: сидеть и ждать, пока продукты, за которыми они приехали, будут жрать горожане.
У самого Подгорного их встретили ПТРК третьего поколения типа «Корнета», с наведением по лазерному лучу, смонтированные на пикапах, замаскированные на долговременных огневых точках и переносимые вручную. Ракеты из них находили цели и в пяти километрах, легко преодолевая даже динамическую защиту танков. Снаряд всегда опережает броню, и никакая «Арена» не могла помочь, особенно когда по одной цели начинали работать два-три комплекса с разных сторон. В первый же час они потеряли два Т-72, а вечером был подбит первый из Т-95, получив ракету в заднюю полусферу башни.
Проклятый город держался как Брестская крепость. А все «умница» Мазаев со своим мышлением быка-рэкетира. Почему нельзя было для начала просто потребовать у этих ребят дани? Требовать всего и сразу хорошо, когда имеешь дело с ссыкливыми фраерами. А тут были серьезные мужики. Гады, конечно, но этого у них не отнимешь.
Зная опыт применения танков в городе, Бес не лез вперед без поддержки пехоты. На каждую машину у него было по взводу. Они легко подавили огонь из окон, но долговременные огневые точки на холмах оставались замаскированными, пока боевая техника не оказывалась в радиусе поражения.
После двухчасового боя за оборонительную линию вдоль улицы Советской они недосчитались двухсот человек. Новосибирцы потеряли втрое или вчетверо меньше и ушли как призраки, забрав своих «двухсотых» и закрепившись на новых рубежах километром севернее. Слава богу, что своих танков у них не было. Но сколько же линий обороны они успели развернуть?
Вечером и с наступлением темноты они атаковали еще с двух направлений. Но везде наткнулись на стену пулеметного огня, и летящие отовсюду словно быстрые шаровые молнии управляемые реактивные снаряды.
Вскоре Бес понял, что горожане могли быстро перебрасывать силы из одного конца городка в другой, оставаясь незамеченными и усиливая оборону на том участке, где он наносил удар. Разгадка нашлась скоро, когда на самой окраине его бойцы пробились в первый из подземных ходов. Это была не канализация и не узкие крысиные норы, а бетонированные тоннели, прорытые в твердом грунте. В Подгорном, как узнал Бес, был завод спецжелезобетона, где производили все от шпал до дорожных плит и железобетонных труб большого диаметра. Учитывая, что в августе в стране был кризис и строительство находилось в упадке, на складе готовой продукции могло скопиться много всего. И если уж немытые афганские талибы смогли построить в Тора-Бора настоящий укрепрайон, то здесь надо было ожидать не меньшего.
Выход был один: с помощью тяжелого оружия раздолбить врагов в пыль. Правда, тупица Мазаев хотел обойтись без этого. Снаряды были на вес золота, а сами танки вообще чудо что сюда доехали — Хозяин по своему недолгому опыту военачальника знал, что боевые потери обычно сравнимы с потерями от обычных поломок. А их рембаза оставляла желать лучшего, да и механиков толковых не было. То, что сломается, так и останется металлоломом. А старый хрыч не верил, что войны на этом закончатся. Танки — важный козырь, и Мазаев не хотел сбрасывать его.
Был июль второго года новой эры, и в предгорья Салаирского кряжа пришла настоящая война. По земле плыл далекий гул — полевая артиллерия била навесом по центру города. Фугасные и осколочные снаряды взрывались там так густо, что никто не мог бы там выжить, разве что в подвалах. Танки били прямой наводкой по пятиэтажным панельным домам — нежилым, но хорошо подходящим для целей обороны.
Бесфамильный смотрел в бинокль на непокорный город, и вспоминал последний сеанс радиосвязи с Заринском.
Бес был рад, что может не видеть оплывшую рожу Мазаева, в вечер перед выступлением армии надевшего сшитую для него личным портным форму, которая натягивалась на брюхе, как барабан.
— Сколько еще вам надо времени?! — наседал он на Беса, и голос его становился визгливым, как было всегда, когда хозяин нервничал.
«Ах ты фюрер недоделанный. Твою жирную тушу бы сюда».
— Думаю, за неделю управимся, — все еще спокойно ответил Алексей вслух.
Их было впятеро больше, когда даже по военной науке для успешного штурма достаточно трехкратного превосходства. И все же Бес не разделял настроения, которое Зацепов выразил хлесткой фразой: «Да мы этих дрищей порвем как грелку».
Олигарх тем временем беспокоился.
— Какого хрена так медленно?! — орал где-то далеко Мазаев.
Пора было поставить индюка на его место.
— Я тебе не шофер, чтоб меня подгонять.
Такую наглость в разговоре с хозяином мог позволить себе только Бесфамильный. В ответ Мазаев разразился потоком площадной брани, на что Алексей посоветовал заткнуть хлебало и не мешать ему делать свою работу.
Что этот кабан мог сделать ему? Наоборот, это его жизнь и власть полностью зависели от того, будет ли одержана эта победа. А когда он, генерал Бесфамильный, размажет новосибирцев, он сам сможет диктовать кабанчику свои условия. Или зажарить его с гарниром.
Шел третий день осады, когда они узнали про бойню в Гусево.
Алексею было плевать на каторжников. Да и на крепостных деда Мазая — тоже. Но там были шестеро из его людей. Целых два запасных экипажа, задержавшиеся из-за пустяковой болезни. Сырой воды попили не вовремя. Люди, с которыми он прошел огонь и воду.
Всего через полчаса бешенной езды Бесфамильный с небольшим отрядом сопровождениями был на месте, и увидел маленький ад на земле.
Рев моторов распугал стаю воронья, и черные птицы теперь носились над тем, что было селом Гусево. Еще одним населенным пунктом, почти не отличимой от той деревни, которую они сами сожгли в соседней Кемеровской области.
Под багровым небом догорали остатки домов, из пепла и золы торчали только кирпичные печи.
Бес нашел останки Цепового возле бывшего здания почты, одного из немногих, совсем нетронутого пламенем. Не весь труп, а обтянутый кожей череп. Безглазая голова бывшего помощника депутата, убийцы и любителя лишать девственности бутылкой от шампанского, покоилась на железном пруте. Глаза давно выклевали вороны.
Рядом на стене несмываемой краской было выведено:
«Мы, прошедшие все ады вселенной, получили за это высокое право убивать убийц, пытать палачей и предавать предателей…»
Русские люди города Подгорный, Новосибирская областьБесфамильный присел на корточки, глядя на пепелище. Вот те на…
Его конкурент за престол Заринска был мертв. Скверно мертв. Но радости это ему не принесло. Потому что судьбу Черепа разделили его, Беса, товарищи, с которыми он шел с самого Казахстана. Разве что тела тех не были изувечены, а просто лежали кто вразброс, кто среди огромного кровавого штабеля на пилораме.
У них не было времени хоронить всех убитых; их тут было не меньше тысячи, а экскаватора поблизости не нашлось. Мазаев пусть своих сам прикапывает, решил Бес. Но троих рядовых, двух сержантов и лейтенанта вооруженных сил страны, которая была ему хоть и мачехой, но своей, они похоронили.
— Так значит? — сказал, никому не обращаясь, Алексей, бросая последнюю лопату земли. — Ну, суки, молитесь… Никаких пленных теперь, — бросил он подошедшему Зацепову. — Каждого звереныша давить как гниду.
— А мы что, хотели брать? — спросил недалекий Вовка.
— Да, ясное дело, не хотели. На хрен они нам. Но теперь уж точно все будет по-взрослому.
Бесфамильный запрыгнул в свою штабную машину за руль, еле дождался, когда сядет ОМОНовец, и УАЗ рванул с места.
За окном слышны были выстрелы. Это пехота охотилась на стаю диких собак, укрывшуюся в ближайшей роще. Жадность помешала тварям убежать, а люди не могли позволить себе быть слишком брезгливыми. Он дал им на это разрешение. Сегодня они поедят мяса и восстановят силы, которые им еще понадобятся.
Глава 5. Father of all bombs
— Ну, Армия Свободного Ирана, подъем. Последний парад наступает.
Богданов обожал издевательски называть своих подопечных именами различных повстанческих группировок — от афганских моджахедов до никарагуанских «контрас».
«Интересно, где еще было возможно, чтобы второе лицо государства лично возглавлял диверсионно-штурмовой отряд?», — подумал Данилов. Наверно, только во время войн племен в экваториальной Африке.
Но сегодня даже его едкие шутки, обычно ободрявшие их методом провокации, сквозили безысходностью.
После того, как погиб Ключарев, главный сурвайвер был командиром их батальона. Их к этому времени осталось триста человек.
«Мы русские. Мы победим», — были последние слова пожилого борца с масонами и наркотиками. Через пять минут его большая и лысая, как у Ленина, голова получит дыру в середине лба. Снайпер алтайцев с холма, почти наверняка из той же армии, где когда-то служил Ключарев, все-таки опознал в нем офицера.
Богданов не имел его боевого опыта, но старался, как мог.
Заводской комплекс прикрывал северную часть Подгорного, находясь, что вполне оправдано, рядом с железнодорожной веткой.
К этому утру они удерживали только административное здание, цех шпал и цех напорных труб. Сами они находились в здании конторы. А в двух последних, среди заржавевших агрегатов — завод не работал с самой войны — сидела основная часть отряда.
В городе они получили пополнение из добровольцев совсем уже юного возраста, недавно закончивших школу. В десятый класс те еще пошли в прежнем мире, аналог одиннадцатого посещали уже в Подгорном. Пацанов хотели эвакуировать, но не успели из-за внезапно замкнувшегося кольца окружения. Слава богу, хоть девчонок успели вывезти. Тоже хотели остаться, их пришлось эвакуировать чуть ли не насильно.
Данилов представлял, что это за дети. Хотя какие к черту дети? В средние века такие уже считались взрослыми… а сейчас как раз они. Черный день застал их подростками, из-за психологического эффекта вытеснения они слабо помнили прежнюю жизнь. Они были пластичными материалом, из которого, как наверно думал Богданов, можно вылепить все что угодно. В данном случае он лепил из них солдат. И глупо рассуждать, аморально это или нет. Они отличались от старших психологически. Их жестокость была не истерически-аффективной, а естественной. И они абсолютно не боялись смерти. В восемнадцать лет в свою просто невозможно поверить, а чужая, вражеская, для них казалась хорошим делом.
Никто из бойцов в тесном закутке ниже уровня земли, где они расстелили свои матрасы и мешки, не спал. Все они решали дилемму: допустимо ли пить за помин души человека, который носил шаманский оберег и заявлял, что исповедует даосизм, а погиб, взорвав себя гранатой РГО? Спор был чисто умозрительный, ведь никакой водки у них не было. Да и Богданов не одобрил бы.
Кириллов, сидевший в момент побега Аракина на наблюдательном пункте, видел, как это случилось. Все они думали, что продавец пластиковых окон сломался и идет сдаваться, а он только ждал, когда алтайцы подойдут поближе. Тогда они еще на такое попадались.
Снайпер видел, как они обступили Виктора, как обыскивали рюкзак, как один схватил за шиворот и достал нож. В этот момент взрыв на время перекрыл ему обзор. Через пару секунд бывший МЧСовец увидел, что на том месте, где еще недавно стоял пленный в окружении врагов, все лежат. Их не отбросило и не разорвало. Они просто попадали, сбитые взрывной волной и прошитые осколками сталистого чугуна. Несколько тел шевелились. Минимум трое из них больше не поднялись на ноги, остальные могут на всю жизнь останутся инвалидами. Хотя кто им теперь будет платить пенсию? Еще двух отправил на тот свет сам стрелок с СВД.
От самоубийцы остался потрепанный ежедневник, куда он когда-то ровным почерком заносил расписание своих довоенных дел вроде «напомнить бригадиру Васе про фурнитуру», «позвонить Ивановой и справиться, довольна ли старая курва нашим балконом».
С одной единственной свежей записью: «В жизни всё фальшиво. Есть только одна истина, и эта истина — смерть. Хагакуре Бусидо».
— Люди чувствуют направленный взгляд, ты понял? — доносился из угла приглушенный голос Фомина. Сидя на сломанной табуретке, он наставлял одного из самых молодых бойцов. — Когда стреляешь, не воспринимай цель как человека. Смотри как на объект ландшафта. Ты вот по любому раньше видел, как девушки, если на них посмотришь сзади… с любого расстояния… одергивали юбочку или подтягивали джинсы, чтоб стринги были не видны. Видел? Вот так и тут.
Данилов только что сам вернулся с замаскированной площадки на втором этаже, откуда было удобно вести наблюдение. Его сменил сам Змей. Александр видел, как вдалеке, километрах в трех к северо-востоку, на холмах за чертой города, горели огоньки. На таком расстоянии сибагропромовцы костры разводить больше не боялись. В самом Подгорном они ночью старались даже сигарет не курить. Знали, что новосибирцы зажаты и связаны, но все же…
Так, разделенные несколькими километрами и безграничной ненавистью, сидели сыновья некогда одного народа.
«Мы называем их обезьянами, — вспомнил для себя Данилов. — Ты сколько обезьян сегодня застрелил? Да всего парочку. Ну ты и лох. А я целых пять…»
— Степа, а правда, что Арсения убили? — спросил он вслух.
— Убили, — кивнул Степан, оставив мальца в покое.
— Твой коллега был.
— Да что ты! Я просто администратор. Это как сравнить Страдивари и скрипача из провинциального ДК. Он делал high-end продукты для буржуйских фирм. Работал дистанционно, на аутсорсинге.
Данилов не знал, что скрывалось за этими заимствованными словами. Может, марсианская программа, поиски лекарства от рака, расшифровка генома или посланий внеземных цивилизаций. А может, какая-нибудь рекламная ерунда по впариванию людям ненужных вещей. Или искусственный интеллект для компьютерной игрушки. В любом случае, человек, который мог когда-то помочь вывести эту заблудившуюся цивилизацию из тупика, погиб в сваре за кусок хлеба.
— У нас не было шансов, — вдруг выразил их общую мысль Фомин, когда они оказались втроем в другом полуподвальном помещении, где стоял стол, четыре стула и радиостанция. — Потому что мы не супермены с планеты Криптон.
Он, как любитель комиксов и фильмов по ним, знал, о чем говорит.
В какой-то момент казалось, что чудо происходит. Они били алтайцев, укладывая в землю пятерых за одного. Но чудес на войне не бывает. Тех было больше, у них было больше железа, а главное, за ними, похоже, стояла более прочная система. И даже пролив реки крови, северяне проигрывали южанам (вслух Саша не называл стороны этими словами, после того как кто-то высмеял его: мол, не за освобождение негров воюем).
Они проиграли не числу, а системе. Индивидуальный героизм не перевешивал лучшего плана кампании. В конце июля, как казалось Данилову, алтайцы окончательно захватили стратегическую инициативу, и с тех пор планомерно теснили подгорновцев.
Богданов, который должен был за такие пораженческие речи расстреливать, только нахмурился. Каждый час он ждал сигнала на капитуляцию для оставшихся в живых.
— Даже если другие поднимут лапки кверху, вы у меня будете воевать до предпоследнего патрона, — на всякий случай напомнил им Владимир.
Они поняли, что он имеет в виду. Сдаваться в плен было глупо, смерть будет не только болезненной, но и по-уголовному унизительной.
— Нечисть… Мрази… — в бессильной злобе произнес Данилов. — Чтоб их всех…
Он злился не только на Сибагропромовцев. Злился на идиотов на том собрании, которые бросили их и себя в эту мясорубку. Злился на Демьянова, который не стал этому мешать. Был ли еще жив майор? Они точно не знали.
Да, все было зря. Напрасно погибло столько нормальных людей. И с той, и с другой стороны. Хоть они между собой и называли противников «урками» и «обезьянами», трезвым умом Данилов понимал, что и сами они стали не лучше.
Может, надо было засунуть свою гордость куда подальше и принять ультиматум.
Из того, что удавалось вытянуть из Богданова, оккупировавшего радиостанцию и никого к ней не подпускавшего, вырисовывалась мрачная картина.
Весь центр города был тоже в руках пришельцев. Разве что у самого горсовета и у комендатуры еще шел бой. Кроме них держались полтора десятка полуразрушенных панельных домов на окраинах и еще один завод, примерно таких как этот. Но расположены они были слишком далеко друг от друга, чтобы оказывать любую поддержку, кроме моральной. Еще у них были несколько километров узких подземных тоннелей с десятками выходов на поверхность в самых неожиданных местах. Поэтому прожигающие броню снаряды из ПТРК и пули снайперов летели в алтайцев оттуда, откуда те и помыслить не могли.
Но все, что они могли сделать, это осложнять тем жизнь. В половине города враги уже чувствовали себя почти как дома. Все поля, огороды и теплицы… все, которые не затоптали и не выжгли… все склады, все, что не успели вывезти — тоже принадлежали им. Теперь это был их город, и они планомерно зачищали его от последних зарывшихся в землю защитников. Основным средством борьбы со снайперами был главный калибр танков, гранатометчиков выкуривали из подвалов живой массой пехоты.
Иногда казалось, что натиск врага с каждым днем становится все слабее. Но это была иллюзия. К контингенту Сибагропрома исправно подходило подкрепление, подвозились цинки боеприпасов. А продовольствие они брали прямо здесь. А забаррикадировавшиеся защитники еще не голодали, но уже уменьшали пайки. Несколько раз защитникам Подгорного удавалось повернуть ход битвы вспять и даже отвоевать у врага несколько дворов. Но потом южане, поддерживаемые танками, приходили в себя, отбивали контрнаступление северян и снова шли в атаку.
Силы были слишком неравными. С каждым днем надежда в сердцах защитников таяла, и нечем было восполнить этот дефицит. Он действовал еще сильнее, чем недостаток патронов и бинтов. Даже еда была не так важна, как понял Данилов.
Смешно иметь мысли как у Пьера Безухова, делая работу мясника, но еще недавно в перерывах между рейдами и засадами Данилов думал, насколько нелепое занятие — война.
Человек может строить наполеоновские планы. Но он бывает силен только по сравнению с другим человеком. А в масштабах мироздания он хрупок как тростник, и слаб, как микроб. И так же глуп. Он не может предугадать, что будет с ним завтра и даже сегодня вечером. И вместо того, чтобы ценить каждое мгновение своей короткой жизни, помогать другим и вместе преодолевать трудности, он придумывает себе дополнительные проблемы, укорачивающие и без того недолгий век.
Все это выглядело как театр абсурда.
Почему-то на войне убивать оказалось даже неприятнее, чем за время его похода. Тут убиваемый им человек иногда непосредственной угрозы его, Александра, жизни не представлял. Но любое дело он всегда старался делать хорошо. Так его воспитали. Даже тут, делая эту мерзкую кровавую работу, он вначале при каждом результативном выстреле мимолетом думал о жизни человека, но уже на пятом попадании перестал, воспринимая это так же легко, как забитый гвоздь. Потом дошло до такого автоматизма, что он просто работал, как слесарь или токарь. Промахнулся — плохо. Попал — кто-то валится на землю. Не человек — силуэт. Крика не слышно, крови не видно. Валится и часто уже больше не шевелится. Иногда это означает только то, что человек просто залег, и сейчас лежит на земле и впервые в своей жизни искренне молится богу.
И все же они не справились. Даже убивая троих или пятерых за одного из своих рядов, они не достигли результата. Враг продолжал подвозить грузы и подкрепления по шоссе.
Может, кто-то попроще, без их багажа лишних знаний, сделал бы это дело лучше. Трудно забивать гвозди микроскопом, а еще труднее пробивать с помощью него головы.
Данилов почистил зубы, обтерся полотенцем, изображая бодрость. Потом побрился, глядя в мутное потрескавшееся зеркало. Острый, неправильной формы подбородок был его карой. Всего раз порезавшись, он, наконец, закончил с этой неприятной процедурой, вытерся и взглянул на себя. Кровь стекала по подбородку и капала на пол. Ополченцы из Подгорного, бывшие жители Академгородка, даже сейчас старались следить за собой. Но и они были мало похожи на церковный хор. Изодранный и прожженный камуфляж, пятна грязи и сажи. Но самое главное — лица. На лицах со странной смесью ненависти и отчаяния их судьба отражалась сильнее, чем на одежде.
Как там Настя? А этот ее… Караваев? Он ведь может и не дожить до победы.
«Нашел время», — укорил себя Данилов, посчитав себя подонком и эгоистом.
Думать об этой чепухе, когда впереди бой, святой и правый. Ради жизни в одном отдельно взятом городе. Почти проигранный бой.
Он еще раз оглядел лица товарищей.
О чем они думали? Вряд ли о каком-то священном праве, которое они пытались отстоять. Скорее, о пустых вещмешках, прохудившихся ботинках и желудке, который не обманешь супом из черемши и крапивы с ложкой тушенки. Снова, как когда-то давно, они, случалось, едали крыс, полевых мышей, сусликов, голубей и ворон.
Может, кто-то думал о родных, сгоревших в мировом пожаре. А может, о тех, кого они потеряли за этот месяц. Или о других, которые успели уехать на север. Что там с ними?
Еще неделю они провели, сея страх по вражеским тылам. Они избегали открытого боя, используя тактику партизан, в такой степени, в какой они ей овладели. Грамматику боя и язык батарей доучивали прямо на ходу. Задачи и соотношение сил определяли тактику, а тактика диктовала вооружение. Почти каждый третий в отряде познакомился со снайперской винтовкой. Хотя до гордого звания снайпера им было как до Аляски по замерзшему проливу. Правильная прикладка, правильное положение головы при прицеливании, правильное дыхание и аккуратный спуск курка… все это не было времени оттачивать. Для профессионала, даже спортсмена, а не армейского снайпера, они должны были выглядеть комично, но убивать у них получалось.
Ну а потом им пришлось отступать, а чуть позже — бежать до самого Подгорного, когда изменился качественный состав врагов. Судя по редким пленным, это были больше не заморенные зэки и крестьяне, а сытые хорошо экипированные мужики, часть охранники, часть из бывшего министерства внутренних дел. Они воевали спокойно и без фанатизма, но с ними постепенно чаша весов начала клониться на сторону Заринска.
Им, как и двум другим таким ударным батальонам, удалось просочиться за кольцо осады, используя один из нераскрытых подземных тоннелей. И теперь они сидели здесь как крысы, ожидая прихода дезинсектора.
«Ты этого хотел? — сказал ему в день их позорного отхода в город Богданов. — Когда выходил тогда на площадь, ты этого хотел? Ты и другие на митингах от Каракаса до Тегерана? Из-за таких как ты совестливых дурачков, понимающих про права и свободы, но не понимающих геополитического императива… из-за вас восемь миллиардов людей сгорели в холокосте. Настоящем холокосте. А теперь он пришел и к нам. Вот русские люди из соседнего региона пришли убить нас ради нашей еды. А ты думал, что добрые дяди из другого полушария не прилетят бомбить нас ради наших ресурсов».
Так говорил он, православный сталинист с внешностью актера Дольфа Лундгрена. И Данилов не мог ни возразить, ни согласиться с ним. Прошлое, мать его туда-растуда, имеет свойство возвращаться как австралийский бумеранг.
Это сложный незастрахованный мир. В нем нет абсолютно правильных решений, нет черного и белого. Ради справедливости они, Гражданское сопротивление, косвенно помогли уничтожить свою страну. Думали, что есть еще время сменить власть и зажить по-новому. Ради справедливости русская подводная лодка, если верить словам уральцев, спровоцировала американский ответ, запустивший климатическую катастрофу. «Жидорептилоиды» ведь собирались выиграть войну малой кровью. А теперь ради справедливости они устроили новую гражданскую, в которой были уже и отрезанные головы, и повешенные на фонарях, которыми раньше друг друга только пугали.
Может, не надо справедливости? Может, надо жить как червь под гнилой доской, и бояться, что своими действиями сделаешь только хуже? Но это не жизнь.
Богданов выслал их прочь, и они разошлись по своим отделениям. Недавно прорытые подземные тоннели соединяли корпуса превращенного в цитадель завода. Там, в бывших заводских цехах, сидя и полулежа на полу, подальше от окон, хоть и перекрытых наполовину мешками с песком, бойцы и расположились. С минуты на минуту они ждали нового наката.
Те всегда начинались с танкового обстрела, который алтайцы вели с безопасного расстояния, не рискуя подставляться под снаряды из «Корнетов». Иногда все же подставлялись, и тогда танки горели. Обороняющиеся оставляли заводские цеха один за другим по мере их превращения в руины.
«Где наша бронетехника? — недоумевал Данилов. — Куда вся делась? Неужели вся сгорела?»
Враг превосходил их количественно. Да и качественно тоже. И никакой боевой дух и правое дело, сколько бы ни говорил Толстой, против этой реальности не помогали.
Если бы было иначе, они бы гнали этих гадов до самого их Заринска. А так все, что они могли сделать — это продать свои жизни подороже. Наверно, они проиграли, когда превратились из неуловимых партизан в солдат, обороняющих плацдарм. А солдатами они не были. Иначе бы не было суицидальной истерики, как у Аракина, или его собственных самокопаний, когда думаешь о том, что люди на чужой стороне ни в чем не виноваты, что их насильно пригнали сюда, дали в руки оружие и сказали: вот ваши враги. Солдат не должен так думать. Так может думать только какой-нибудь гнилой пацифист.
Его позиция выходила на восточный край заводской территории. Через прицел винтовки СВД Александр смотрел на ближайшие к заводу переулки. С этой стороны, как и с любой другой, кроме той, которая выходила к югу, можно было ожидать нападения.
Им тоже хотелось жить, и они никогда не шли в самоубийственные атаки на пулеметы. Надо было отдать должное этому Бесфамильному — этот командир берег своих людей. Неподготовленных атак не было.
«К утру вы все будете трупами, выродки, — пообещал им вражеский военачальник в прошлый понедельник. — Это вам не колхозников резать. Ройте себе могилы. Это я вам как офицер говорю».
И все. Ни мата, ни изощренных угроз.
Прошла неделя, а они еще были живы. Город был хорошо подготовлен к обороне. Подземные катакомбы им тоже здорово помогли. Но рано или поздно превосходство по всем статьям и грамотная тактика должны были принести алтайцам успех.
Данилов думал о том, сколько им осталось, когда сигнал, которого они ждали, нарушил тишину.
— Внимание всем! — внезапно они услышали они голос Богданова из забранного железной решеткой радиоприемника над дверью помещения. Удивительно, но внутренний радиоузел завода еще работал.
А дальше их командир сказал такое, что они сначала не поверили, но его приказ выполнили в точности.
Ровно через десять минут, им, вжавшимся в грязный бетонный пол, тяжело ударил по ушам близкий взрыв, сопровождавшийся звоном бьющегося стекла… где-то оно еще осталось. Здание содрогнулось. Страшный гул снаружи напоминал рев разъяренного дракона.
— Что это было, машу вать?… — от шока перепутал слоги колхозник Тимофей.
Не сразу, но Данилов понял, что «чемодан» — осколочно-фугасный снаряд, которыми их осыпали и танки, и артиллерия Беса, взрыва такой силы произвести не мог.
И уж точно не было бы такой ослепляющей вспышки. Хорошо еще, что им сказали зажмуриться. Страшное дежа вю заставило людей, переживших ядерные удары, дрожать.
Приподнявшись на полу, сквозь падающую с потолка пыль они видели в узких окнах зарево над центром города. Это и был сигнал. Но не к выбрасыванию белого флага.
С шипением и треском проснулся радиоприемник.
— Командирам отделений, приготовиться к атаке! — в голосе Богданова звенели сталь и титан. — Быстро двигаемся к центру. Поражаем все цели по пути.
— Эх, надеюсь, нам найдется место в эпосе, который напишут о деяниях святого князя Владимира, — выразил общую мысль Фомин, пока они расхватывали автоматы.
И вот они вышли из бетонных корпусов завода, на ходу разворачиваясь в знакомые им боевые порядки, в пахнущее гарью, пеплом и сгоревшей плотью утро. Оно было холодное и по-осеннему промозглое. Над выжженным пепелищем города, принесшего себя в жертву, густился туман.
Шок. По-другому не назвать то, что они почувствовали. Взрыв, который они без рассуждений посчитали ядерным — он и вправду был на него похож — сравнял с землей половину Подгорного.
В центре города ни одно здание больше не заслоняло обзор. Там, в радиусе примерно трехсот метров от места закладки фугаса сгорело все живое и неживое, все кроме камня и бетона.
От поверхности поднимался пар и дым. Повсюду горели огни пожаров и пожарчиков.
В северной части города, куда они вступали — в частном секторе — взрывная волна била стекла, рвала барабанные перепонки, сбивала с ног. Этого было недостаточно, чтоб убить, но достаточно, чтобы вывести из строя на десять-пятнадцать минут. Но именно этих минут хватило.
Практически в молчании, обмениваясь лишь редкими знаками, бойцы с завода — тридцать отделений — бегом в полный рост пролетали двор за двором, улицу за улицей и крошили в капусту все живое, только успевая менять магазины. Копеечные рации с крохотным радиусом действия по-прежнему были при них, обеспечивая постоянный радиообмен, который, впрочем, был очень скупым.
Своих тут не было. Свои знали о том, что придет огонь. На улицах в тот момент находились только сибагропромовцы, которые могли ожидать огня снайперов, но не ожидали взрыва боеприпаса такой мощности у них под боком.
Чуть южнее, на расстоянии километра от вероятного эпицентра, разрушения были еще значительнее. Здесь осталось целым только здание школы. Одноэтажные дома стояли без крыш, некоторые развалились. Но даже находившиеся в с виду не пострадавших домах враги получили серьезные баротравмы и вышли из строя надолго. Но даже раненые не могли надеяться на пощаду.
Ополченцы догадывались, что сейчас происходит в северном лагере алтайцев, огни которого они видели из окон завода, где было не меньше тысячи человек. Там был ужас и трепет, там вчерашние победители еще не понимали, что их товарищам в городе нужна помощь, что тех убивают. Но они придут в себя, а у них там были и танки.
Попадались и враги, оставшиеся на ногах. Обожженные, с лицами, покрытыми запекшейся кровью, они не пытались оказать сопротивления и часто не понимали, что происходит. Их тоже убивали на месте. Даже если — контуженные и дезориентированные — они стреляли по ополченцам, то почти всегда мимо.
Только возле больницы они столкнулись с большой групп врагов, сохранивших оружие и пробиравшихся неведомо куда… наверно, те и сами не знали. Завязалась перестрелка, но быстро закончилась. Все бойцы противника были мертвы.
Дойдя от завода до школы, ополченцы потеряли всего человек тридцать, убив… Александр даже отдаленно не представлял, сколько. Он делал все как машина, как робот, не задумываясь над смыслом. И так же делали остальные.
Попадалась из выведенная из строя бронетехника. Данилов сам видел возле школы два огромных, как мертвые слоны, танка Т-80. Из башни одного свешивался мертвый танкист в черном подшлемнике — сам черный, как эфиоп.
Недавние осажденные шли в южном направлении, кромсая то, что осталось от армии алтайцев, как горячий нож — масло. Но чем ближе к центру, тем меньше становилось живых, и тем сильнее были обезображены мертвые.
Они добивали тех, кто еще шевелился. Им будет это сниться каждый день. Либо посылали прощальную пулю в голову, либо кололи примкнутым штык-ножом, а то и просто били прикладом. У всех идущих по колено в крови лица были словно сведены судорогой. Но они знали, что у них нет возможности брать пленных. Врагов было все еще гораздо больше, чем их самих.
«Когда-нибудь на старости лет мы поплачем и покаемся. Но пока мы должны победить», — сказал Богданов перед боем.
Тем, кто лежал неподвижно, но выглядел неповрежденным, они тоже добивали, словно боролись не с людьми, а с ожившими мертвецами.
На углу Советской и улицы Ленина к ним присоединились другие — вылезшие из тоннелей под обреченным городом. Радость на лицах этих людей, в командире которых Саша узнал Масленникова, показалась Саше неуместной. Радоваться было рано. Но если ты просидел не один день в душных катакомбах, наверно, это счастье — увидеть свет.
Звук приближающихся моторов застал их врасплох. Но, к удивлению Данилова, люди Масленникова никуда не бежали.
В город с юго-запада вступали танки. Но уже свои.
«Так вот она где была, техника-то. Ждала своего часа».
Но для встречи с цветами сейчас было не время. Как пояснил Змей своим подрастерявшимся подопечным, с трудом разбиравшимся в хаосе боя, с севера как раз подходили оправившиеся от потрясения алтайцы, заняв опустевший завод.
Надо было забрать его обратно, а их убить.
Хранить молчание было больше незачем, да и невозможно. Поддержанные бронетехникой… или сами ее поддерживая… ополченцы развернулись и пошли в атаку, и им нечем было себя укрепить, кроме старого и вечного русского мата. У них не было лозунга или клича, который мог бы сплотить их и повести вперед. «За Родину!», «Банзай!» — это достояние уже сформировавшихся общностей. А из них пока только выкристаллизовывалось новое общее. Но теперь у них была общая ненависть. Они шли и костерили весь белый свет на чем тот стоит. Даже те, кто до этого таких слов избегал.
И словно в ответ на их богохульства с неба ударил сплошным потоком ливень.
* * *
Все случилось внезапно. Минуту назад они были на коне. Занимали улицу за улицей. Подравнивали под ноль последние огрызавшиеся огнем дома, превращали этот долбанный Подгорный в Сталинград. По всем правилам военной науки, при поддержке пехоты выкуривали гранатометчиков из подвалов и их крысиных лазов, которые новосибирцы нарыли под всем городом.
Нельзя сказать, что Бесфамильный ничего не предчувствовал. Но на войне тяжело отличить предчувствие от простого мандража, и тот, что слишком часто верит предчувствиям, называется трусом. Но тот, что им не верит никогда, часто долго не живет, такие дела.
— Лёха, они драпают! — уже не боясь радиоперехвата, открытым текстом шпарил Вован Зацепов, — Бегут так, что жопа сверкает. Вышли к мэрии. А на севере к станции… Там еще с фабрики постреливают, но жидко.
Это означало, что стальное кольцо сжималось вокруг последних очагов сопротивления. С новым командиром мотострелков они находили общий язык лучше, чем с бандитом Черепом. Тот умел только гнать людей на убой. Не самый бесполезный талант, кстати. То, что для солдата верная смерть, для полководца — шахматный размен: потерять сотню вооруженных автоматами крестьян, но сохранить бесценный танк, который поможет взять еще один рубеж.
Тратить столько времени на штурм городишки, который винтовочная пуля пролетает из одного конца в другой — это смешно. Хорошо, что комедия закончилась.
Правда была в том, что у Зацепова, бывшего командира ОМОНа из Дмитрова были в основном просто стрелки без приставки «мото». Половину своего автопарка они потеряли еще на подступах к городу.
Поэтому пехота не всегда успевала за танками, и Бесу часто ждать, а иногда и отходить, когда плотность выпущенных по ним ракет из ПТРК была слишком высокой.
Но это уже было не важно. Они победили. На этот раз уже он должен был удерживать пехоту, чтоб она не лезла вперед.
Оборона новосибирцев уже не прогибалась, а треснула и лопнула по швам.
Но почему он в это не верит? Откуда, блин, ощущение, что он снова малолетний сопляк, сбежавший из приюта, а на него идет, перешагивая через битые кирпичи, сумасшедший мужик в рваном пальто?
Бомжей бояться глупо. Они еще трусливее, чем бродячие собаки. Бес был сильным подростком, и думал, что может дать по рогам любому из них. Поэтому сам нарвался на этого. Хотел покуражиться. Но бездомный, сидевший над закопченной кружкой, почему-то не убежал, когда Лёха кинул в него первый камень, сопроводив свой бросок смачным ругательством. А вместо этого повернулся и пошел на него, ускоряя шаг, вперив в мальчика забыченные глаза наркомана, с половинкой кирпича в руке.
Лёха тогда единственный раз за свою взрослую жизнь обмочил штаны и единственный раз убежал. И на всю жизнь в нем засел страх перед тем, кто не боится смерти, потому что уже мертв. Если не телом, то разумом.
— Не торопитесь, — как из-под земли услышал Бесфамильный свой голос. — Жопой чую, тут где-то собака зарыта.
Алексей понимал, что последняя фраза не выглядит убедительной.
— Повтори, недослышал, — пробухтел Зацепов, — Чего ты сказал? Горка, чего у тебя со связью?
Это был его, Беса, позывной, вспомнил он.
— Кочка, придержи своих, — это был позывной подразделения Зацепова — Не лезьте вперед.
— Но Мазай говорил…В чем дело? Я уже трофейные команды сформировал. Мы уже скоро по хатам будем размещаться.
— Плевать на пузана. Делай, что я говорю.
Он так и не узнал, послушал ли его житель далекой и сгоревшей дотла Московской области.
Бес нажал на рычаг открывания люка, свежий воздух ворвался в затхлое нутро танка. Впрочем, свежим его можно было назвать условно.
— Андрюха, Семен, я щас, — сказал он механику-водителю и наводчику-стрелку.
Это было глупо. Даже тут в зачищенном квадрате могли быть те, кто сумел бы продырявить его башку. Круговой обзор через приборы наблюдения у командира танка и так неплох, но ему был нужен обзор еще лучше. Он должен был знать, почему ему так беспокойно.
Четыре минуты Алексей находился снаружи, сначала наблюдая из люка, а потом -забравшись с биноклем на крышу одного из гаражей. Но не увидел ничего, кроме вымершего города, который не могли оживить искры трассеров и пламя нескольких пожаров. Судя по чаду, горели нефтепродукты.
И в этот момент прогремел взрыв. Вернее, прогремел — не совсем точное слово. Взрыв начался не с грохота, а с тишины.
Бес уже спускался обратно по лесенке, когда море огня захватило и танк, улицу с передвигающимися по ней новобранцами из Заринска, и деревянные дома, где кто-то из людей Мазаева отдыхал, лежал раненый или искал в подполах спрятанную еду и ценности.
С неба дождем падали обломки, горели деревья, горели люди. В одно мгновение весь Подгорный стал одним пожаром.
Шлемофон на голове спас барабанные перепонки от разрыва, но кровь из ушей текла шее. Он не дал себе потерять сознания. Надо было собирать свое отделение, то, что от него осталось.
Связь с девятью машинами так и не восстановилась. Часть из них завалило обломками панельных домов, которые были разрушены до основания, а часть находились так близко к эпицентру, что их могло закинуть хоть на луну. Остальные пять отозвались — в интервале от пяти секунд до одной минуты. В зависимости от того, какое время понадобилось экипажу, чтоб придти в себя.
«Они е…нутые. Они сожгли свой е…ный город дотла», — только и могли они сказать друг другу.
Кругом разверзался ад.
— Горка — всем! — произнес Бес в тангенту рации. — Надеваем лыжи. Домой.
Это означало отступление на юго-запад из города, к базовому лагерю.
Перевернутый грузовик поперек дороги не удалось объехать и пришлось столкнуть.
Несколько бредущих вдоль улицы обгорелых солдат в куртках «Легиона» пришлось оставить, хотя они отчаянно махали руками.
Бес видел, как падали бойцы Зацепова на улицах — те, кто пережил взрыв. Падали от снайперских пуль и пулеметных очередей. От самого капитана ОМОНа он больше ничего не слышал.
Два танка он потерял, пока они прорывались до черты города. Защитники, сидевшие до этого как мыши, тут же полезли со всех щелей. Он и не догадывался, что на одного убитого там сидело еще двое-трое невредимых.
Где-то далеко на западе стрекотали крупнокалиберные пулеметы и бухали орудия. Бесфамильный поспорил бы на горячий ужин и чистую постель с аппетитной телочкой, что это чужие. Ни у него, ни у Вована там техники не было.
— Похоже, пора сдаваться, — это были слова мехвода, словно прочитавшего его мысли.
Вот уж кого Бес трусом бы не назвал.
За такие предъявы его надо было грохнуть на месте, но Бесфамильный только устало бросил:
— Видал, что с Черепом сделали? Это зверье почище душманов. Они из тебя бефстроганов сделают. Жми!
Не доезжая двух километров до лагеря, они поняли, что, там уже идет бой — стрекотали автоматы, рвались гранаты, над лесом бытовок и палаток стелились клочья дыма. Как же гады сумели подобраться туда? Нечего было и думать, чтоб лезть туда очертя голову.
Но не прошло и десяти минут, как в противоположном конце долины показались черные точки, при четырехкратном увеличении принявшие темно-зеленую окраску.
Стоп машина. Вот и гости пожаловали.
Они ехали двумя эшелонами — примерно по пятнадцать машин в ряду. Головными были танки Т-72 и Т-80. Кого туда могли посадить? Тех, кто служил срочную в частях, где были танки не в виде муляжей. Бесфамильный очень надеялся, что там в машинах не было тех, кто имел боевой опыт. Второй и третий ряды в основном составляли БМП и БТР, даже джипы с установленными на них ПТРК. Он почувствовал легкий морозец по коже. Новосибирцы собрали здесь больше, чем было раньше у некоторых небольших стран.
Через несколько минут они будут в пределах досягаемости.
Но еще раньше Бесфамильный увидел, что со стороны лагеря к ним тоже движется техника. Чуть меньше, но тоже немало.
На секунду он подумал, что это свои, но нет. Один из бронеобъектов привлек его внимание. Это был 9П148 «Конкурс» — советская боевая машина противотанкового комплекса 9К111-1. Таких у них сроду не было. А значит, бой там закончился, и не в пользу алтайцев.
Бесфамильный сразу отметил эту цель, как самую опасную. Машина на базе хлипкой БРДМ-2 обладала огневой мощью танка, а ракеты 9М113, 9М113 или 9М111-2 могли разнести в клочья даже танк, оборудованной системой активной защиты. В зависимости от ракет — от десяти до двадцати штук, дальность до четырех километров. Конечно, для подготовки к пуску и ведения огня управляемыми ракетами нужен опыт, но это проще, чем освоить стрельбу из 125-мм орудия. Где они ее только взяли?
Вместе с ней к ним двигалось еще шесть танков и десяток пикапов, каждый из которых при наличии везения мог продырявить его броню ракетой с лазерным наведением.
Бесфамильный понимал, что стоять на месте и встречать их — значит стать отличными мишенями. Выбор был невелик. Прорываться между сжимающимися клещами — либо на север, где можно наткнуться на каких-нибудь шестерок Подгорного, либо на юг. Но последнего от них ожидают. Да и становиться ссыкливой крысой не хотелось.
Бывший офицер сделал иначе.
«Ребята, вы наверно танки видели только в игре „танки-online“? Ну тогда я вам покажу, на что они способны», — решил он. И они пошли на сближение.
Четыре танка против шести, даже если не считать мелочь. Российская бронетехника против более старой, советской. Бес полагался на их лучшую выучку, а еще на удачу. Разогнать и перебить как мух.
«Конкурс» взорвался первым от прямого попадания, затем несколько вырвавшихся вперед автомобилей, так и не успевших подготовить свое оружие к ведению огня. Для них хватало и пулеметных очередей.
Танки противника ответили нестройным залпом, повредив один из танков Беса, но когда дошел черед до них получать ответку, сразу два из них задымили.
Бесфамильный мог взять управление огнем на себя, но доверял наводчику. Через прицел-дальномер тот видел все цели, но умело расставлял приоритеты.
Несколько раз по командирскому танку стреляли, но снаряды разминулись с ним на несколько метров, все кроме одного. Но и тот не причинил большого вреда, а автоматическая система пожаротушения быстро погасила огонь.
Его товарищам повезло меньше. Одного за другим их машины сходили с дистанции. Но свою боевую задачу они выполнить успели. Когда канонада прекратилась, сквозь чад от горящих танков и автомобилей, закрывший обзор не хуже дымовой завесы, они увидели только пятерку улепетывающих джипов.
Вот тебе и Курская дуга…
Танк Бесфамильного принял на борт двоих уцелевших с подбитого соседа — остальные были мертвы, по его милости. А дальше оставалось делать то, от чего он по своей гордыне вначале отказался. Убегать.
Обогнув лагерь с юга, преследуемые новосибирцами, они вышли к густой березовой роще, в которую уходила узкая грунтовая дорога.
Бес видел, что еще немного, и они скроются из виду. А там езжай куда хочешь. Но только не в Заринск. Пусть эти придурки сами меж собой разбираются.
Он слишком поздно заметил две огненные кляксы, полыхнувшие справа от просеки.
Первый снаряд поразили левый борт, чуть выше трака, повредив газотурбинный двигатель. Второй пришелся чуть выше, разорвав в клочья водителя. Стрелок тоже не откликался. Бесфамильный мог бы покинуть обездвиженный танк, но вместо этого сам полоснул из КПВТ по тем кустам, откуда прилетели ракеты.
И в этот момент еще пара снарядов вылетела из канавы с другой стороны от лесной дороги, пробив корпус танка почти насквозь и взорвавшись внутри.
Алексей Бесфамильный успел только подумать, что нет ничего глупее, чем умирать за жирного старого кровососа, когда весь неистраченный боекомплект взорвался, превратив шедевр отечественного танкостроения в груду обломков.
Интермедия 6. Остров забвения
— Чертовы рисоеды. Они только и ждали, что мы раскроемся, чтоб врезать нам под дых, — первый помощник Дженкинс вспоминал об этом каждый раз, когда набирался.
А пил он в последние дни еще больше капитана.
В одних шортах, с дикими глазами, всклокоченный и заросший давно не знавшей бритвы бородой, Дженкинс больше походил не на военного моряка, а на бездомного бродягу в очереди за бесплатным супом.
Эйбрахам Сильверберг кивнул. Он тоже запомнил тот день.
Он с самого начала знал, что китайцам нельзя доверять. Даже не потому, что они дикие азиаты, нет. Просто две оставшиеся в бочке крысы, сожрав своих товарок, обречены выяснить, какая из них сильнее.
В тот понедельник они как обычно лениво несли гарнизонную службу, когда радиосвязь принесла им приказ, который они больше всего боялись получить.
После гибели Гонолулу остров Южный Андаман в Бенгальском заливе был самой отдаленной базой из имевшихся у Австралийского Союза. Да и назвать его базой ВМФ язык не поворачивался. Они всего лишь реквизировали часть гражданского порта города Порт-Блэр под свои нужды. Сильверберг помнил этот месяц смутно. Для него и команды это был сюрреалистический период спокойной жизни — они не брали в руки оружия и ни разу не выходили в море. Здесь в крошечном лагере, как в глазу урагана, они ждали, когда сухопутный дракон и океанский левиафан вцепятся друг в друга в последней схватке. В том, что это будет, они не сомневались.
Иногда Сильверберг выходил на пляж и смотрел на черный прилив. Тот выносил из моря все, что оно поглотило вместе с тысячами потопленных кораблей. И все, что смыло с суши гигантскими волнами цунами. Пластиковые бутылки, размокшие глянцевые журналы, игрушки. Раздувшиеся трупы животных и тела людей, которые не так-то просто было различить. Но еще чаще он пил все, что мог найти — от виски до разбавленного спирта.
С северо-востока нависал над ними опустошенный Индокитай, далеко на севере осталась вбомбленная в каменный век Россия. На западе лежала охваченная кровавым хаосом Африка. Где-то среди мертвых небоскребов Лагоса банды из трущоб делили уже не власть, а человеческое мясо, точно так же, как на развалинах Нью-Йорка. А здесь на островах анархия была совсем другая, ленивая и неагрессивная. Андаманские острова еще не знали настоящего голода, хотя с начала войны сюда не приплыл ни один корабль с продуктами, зато приплыло немало беженцев с континента на своих лодчонках. И все же люди на островах находили, чем кормиться, а те, кто не мог — умирали тихо. По-крайней мере, на вооруженных моряков никто не нападал.
На флоте в это время только и разговоров было о секретных переговорах, на которых должна была решиться судьба послевоенного мира. По просочившейся в US Navy из новообразованного Госдепартамента информации, речь шла о совместном протекторате над Африкой, Юго-восточной Азией и Южной Америкой.
Вести новую войну Австралия была не готова и очень хотела мира.
Перед отплытием из Хобарта, Сильверберг присутствовал на встрече китайского посланника Лю Вэя, прилетевшего на транспортном вертолете в сопровождении многочисленной свиты и охраны из спецназа, «дунбэйских тигров» — китайских молодцов под два метра ростом, которые казались продуктом генной инженерии. Говорят, это был брат самого Председателя, поэтому все ждали от переговоров многого. Ждали мира. Эйбрахам ничего не ждал, и всю свою команду сумел убедить в этом. Он не надеялся на ценность этого субъекта даже в качестве заложника. Хоть китайцев было теперь и меньше миллиарда, они могли бы пожертвовать даже такими персонами, чтоб ввести врагов в заблуждение.
Все случилось в соответствии с его предсказаниями.
Они еще стояли на рейде, когда райский остров и его сто тысяч обитателей утонули в море огня. Им, имеющим на борту ядерное оружие, оставалось только сыграть свою партию в этом концерте, что они и сделали.
В этот день то, что осталось от КНР и то, что осталось от англосаксонского мира, обрушили друг на друга шквал ракет — все, что у них было.
Двум противолодочным кораблям китайского ВМФ одновременно повезло и не повезло. Повезло в том, что они оказались в нужном квадрате и сумели отправить на дно лодку стоимостью в сотни раз больше своей. Не повезло в том, что сами они поплатились за это, разнесенные торпедами в клочья. А еще в том, что они опоздали и не помешали Эйбу выпустить все три ракеты по указанной ему цели.
В этот момент они успели отойти на сорок миль от земли, и, хотя у трех спасательных лодок, в которые загрузились остатки команды, было достаточно горючего, Сильверберг не рискнул возвращаться на их остров.
Днем над городом стелился дым от сплошного пожара, а ночью они издалека могли наблюдать зарево. Знакомое им зрелище. Возвращаться туда было безумием. Тем более утром в небе виднелась полоса — след реактивного самолета. Они собирались переждать день в спокойном как кисель море, а ночью плыть к Северному Андаману. Сильверберг до сих пор не знал, ошибка ли это была или единственный путь к спасению.
Судьба решила за них. Примерно в полночь пришла большая волна. Черный вал воды высотой с трехэтажный дом подхватил их как скорлупку и понес туда, куда было надо ему. То ли божий гнев, то ли отголосок далекого подводного взрыва. Уж не около Тасмании ли, где в последние дни отсиживало задницы правительство и военное командование?
Северный Сентинельский остров — немного больше, чем скала в Индийском океане. Его форма — неправильный круг, похожий на ракушку. Его площадь примерно семьдесят квадратных километров, а ширина — от силы десять. Гораздо меньше Нью-Джерси. Но он живописен и на нем достаточно пресной воды, чтоб поддерживать жизнь простенькой фауны и плодоносящей флоры. На нем растут кокосы и два-три вида фруктов. Но все же это скала. Старик Жуль Верн поместил героев «Таинственного острова» на клочок суши гораздо крупнее и богаче. Сильверберг был готов плакать и смеяться. Это остров был обитаем. Но жили на нем люди, застрявшие в мезолите.
Номинально они были гражданами Индии, но не знали о ее существовании, да и вообще о внешнем мире. Политкорректность начала двадцать первого века признавала за ними право на самоопределение, то есть на отрицание цивилизации.
Это были совсем не мирные туземцы из книжек про зверства колонизаторов. Всех чужаков они встречали стрелами. Убитых пришельцев хоронили в неглубоких могилах, но не ели. Если бы остров имел хоть какую-то ценность, его жителей, конечно, давно бы вырезали, наплевав на законы — браконьеры, контрабандисты, пираты. Но остров ценности не имел и лежал в стороне от морских путей, поэтому жил.
Во второй половине двадцатого века изолированное сообщество привлекло к себе внимание ученых. Но кроме как с вертолетов, изучать его было опасно для жизни. Хотя и в вертолеты летели стрелы. Нескольких подброшенных этнографами свиней аборигены тоже не стали есть, а зарезали и похоронили, приняв их за другую разновидность белых демонов. Зато с удовольствием пользовались сброшенными с вертолета пластиковыми ведерками.
И вот в такое место занесла потерпевших катастрофу война.
К полудню второго дня море успокоилось, и они вышли из своего убежища под скалой. Они шли, оживленно болтая, радуясь, что больше не будет самоубийственных заданий и ненормальных адмиралов.
У них в планах было переждать на острове недельку — продукты, горючее, патроны и медикаменты у них имелись. Но судьба вновь явилась к ним, на этот раз в обличии яйцеголового специалиста по крылатым ракетам из компании-производителя. Тот в последние месяцы был тих как мышка и службу нес как образцовый солдат. У капитана не было причин подозревать его.
Когда они дошли до места, где оставили лодки, все топливо из баков и канистр до последней капли успело впитаться в песок.
Сидевший на часах оружейник с подлодки поднял на Эйбрахам пустые скорбные глаза.
— This is the end, my only friend, the end… — напевал он. Из его плеера звучала та же мелодия. Он был трезв как стеклышко и безумен, как Шляпник из «Алисы в стране чудес».
Страшная игра слов только сейчас пришла в голову Сильвербергу. North Sentinel Island. Остров северного часового.
Сильверберг думал о сюжете фильма Копполы, пока снимал пистолет с предохранителя. Выстрел спугнул несколько чаек, но сразу же потонул в рокоте моря.
А плейер еще какое-то время продолжал играть, пока его с приливом не захлестнуло море.
Of our elaborate plans, the end Of everything that stands, the end No safety or surprise, the end I’ll never look into your eyes… again«Конец нашим хитроумным планам. Конец всему, что имеет значение…» — подумал Сильверберг.
Сумасшедший специалист по крылатым ракетами был первым из них, кто погиб на этом клочке суши, но не последним. Уже на третий день один отлучившийся из лагеря на берегу матрос был обнаружен с перерезанным горлом.
На четвертый день осмелевшие дети мезолита пришли за их жизнями. Подводникам пришлось забыть про свою усталость от войны и драться как звери. Столкновение цивилизаций вылилось в короткую, но кровавую битву в прибрежной полосе и еще десяток схваток в джунглях. Семеро американских моряков были утыканы стрелами, а почти тридцать сентинельских воинов с луками и копьями — изрешечены пулями. Джунгли были слишком малы для полноценной партизанской войны, и их было легко прочесать слаженной команде с огнестрельным оружием, которая побывала в местах и погорячее.
Сильверберг поминал, как они покидали Нигерию, куда их закинула судьба и воля верховного командования после Северного похода.
В этом крохотном прибрежном анклаве даже через полтора года после войны держалось правительство этой нефтедобывающей страны, когда-то крупной сырьевой державы. Теперь она была ценна тем, что в отличие от арабских монархий не была радиоактивной пустыней.
Но внезапно пришел приказ возвращаться. В порту Лагоса местные грузчики что-то заподозрили и внезапно прекратили погрузку горюче-смазочных материалов, без которых и на борту АПЛ не обойтись. Короткий бросок на лодках «Зодиак» — и вот уже родной дядя правителя маленькой страны был у них в плену.
«Я представляю законную власть, — умоляюще смотрел на капитана толстый чиновник в строгом костюме и шлепанцах на босу ногу. — У нас есть соглашение с вашим правительством!»
«Ничего личного, амиго, но мы не будем это соглашение пролонгировать».
Они сами закончили погрузку всего необходимого и отчалили. Уже на рейде Лагоса, в полумиле от берега Сильверберг приказал второму помощнику сбросить этот мусор за борт.
Расистом капитан не был. Просто африканский чиновник был очень нелеп в своих попытках изобразить из себя важную шишку. Он даже хотел дать тому время, чтоб отплыть от подлодки на безопасное расстояние.
Он хорошо помнил, как исказилось лицо заложника. Откуда капитану было знать, что тот, живя на побережье, не умеет плавать?
Джордж Ле-Рой, который впоследствии погибнет от стрелы в горло, сам черный как смоль, с закатанными рукавами, бросился выполнять приказ и швырнул туземного чиновника в морские волны.
Глядя, как тот барахтается, матросы делали ставки, сколько он еще продержится на воде. Несмотря на свой лишний вес, он мог захлебнуться, наглотавшись воды.
«Чтобы научиться держаться на воде, достаточно умереть», — говаривал когда-то один друг Эйбрахама, работавший спасателем на пляже в Майами.
Можно было бросить бедняге канат, спасательный круг или жилет, но Сильверберг уступил желаниям своей команды, которая хотела крови. Он больше не был полновластным хозяином на борту, и дисциплина была очень условной.
Они взяли курс на Тасманию.
Уже тогда, глядя, как загоревшие дочерна и похожие на пиратов моряки скалят зубы при виде тонущего человека, Сильверберг подумал, что дело проиграно, и никакой великой Австралии, владычицы морей, не будет.
Оставалось найти способ порвать со своим командованием и найти новое место для жизни. Но где? Потому что никто не будет им рад, когда узнает, кто они.
— У меня к тебе один вопрос, капитан. Когда? Ты говорил: «когда закончится сезон штормов».
— Но ведь он не закончился, — возразил Эйбрахам.
Не далее как позавчера они тряслись в своих шалашах, мокрые как водяные крысы, чувствуя свою ничтожность перед мощью стихии.
— Он может никогда не закончится, — Дженкинс с тревогой посмотрел на океан. — С климатом творится черт-те что.
— Значит, никогда, — Сильверберг бросил в него незрелым орехом и промахнулся. — Ты еще не понял? Я лучше буду кормить клопов здесь, чем рыб в море.
Плот, на строительство которого Дженкинс вместе с двумя матросами потратили целую неделю, выглядел жалко. Сооружение из связанных вместе бревен и пустых канистр с полотняным парусом и грубыми неуклюжими веслами скорее доставило бы их к морскому дьяволу, чем на Южный Андаман. Или, тем более, на материк.
— Нам нельзя оставаться здесь. Еще десять лет, и мы одичаем, — в который раз начал ныть первый помощник. — Будем ходить голыми и жрать сырую рыбу. Сами спустимся в палеолит.
— В мезолит, — поправил его капитан. — В палеолите луки делать не умели. А вообще, иди к черту, умник. Хотя нет… приведи мне Лулу.
На самом деле у девушки было непроизносимое имя. Но он называл ее так. Капитан не знал ее возраста, потому что туземцы не имели, да и не могли иметь такого понятия как «год». А по виду было не ясно — от шестнадцати до тридцати. По меркам голливудских стандартов она была не ахти, но рядом с женщинами из разных портов, которые были у него до войны и в первое время после ее начала, смотрелась выгодно.
Когда она вошла в хижину, Сильверберг еще раз порадовался, что на этом острове даже набедренные повязки носят не все и не всегда.
Сначала они опасались, что эти леди перережут им глотки, пока они спят, но, к их удивлению, женщины стали вести себя куда менее агрессивно. Они словно смирились, что стали собственностью чужаков. Несколько даже научились десятку-другому слов на английском языке. А вот их тарабарщину никто из моряков так и не смог осилить. Тут понадобился бы лингвист, а может целый институт.
У нее, как и у остальных, была не эбеновая, а темно-оливковая кожа. Она не была покорной и относились к чужакам со странной смесью ненависти и любопытства.
Ее маленькие ассиметричные груди украшали очень темные соски — чернее остальной кожи. Капитану это очень нравилось.
— Иди сюда, живо, — сказал он, и она подчинилась.
Она была бы еще симпатичнее, если бы не выступающие ребра и перенесенный в детстве рахит. Даже этот рай мог быть очень жестоким, а авитаминоз и дистрофия подстерегают любое первобытное племя даже на экваторе.
Лаская ее со всем тщанием, прежде чем взять в позе, которую миссионеры не имели возможности на этот остров принести, а после усадив на себя верхом, Сильверберг думал о бремени белого человека.
Они ведь, если подумать, принесли этим дикарям сокровенные знания цивилизации. Может, поэтому островитянки простили им убийство своих мужей.
Ведь это посильнее, чем палка, стреляющая огнем или пламя из руки. Когда кончились патроны и бутан в зажигалках, эта магия иссякла. Но к тому времени они научились добывать огонь, высекая искры, и обжигать копье в пламени, чтоб его наконечник стал твердым.
Они научились здесь еще многому. Например, строить шалаши из пальмовых листьев и бить рыбу острогами. Узнали, как ловить лягушек и змей, находить съедобные коренья и побеги.
Но начать им пришлось свою жизнь на острове с геноцида, и это оставило отпечаток в их душах. Почти все мужчины-сентинельцы, кто мог поднять копье и натянуть лук, предпочли умереть, но не позволить демонам жить на их земле.
Женщины повели себя иначе. Они были дикими, но скорее запуганными, чем агрессивными. После бойни на берегу вместе со своим потомством они спрятались глубоко в джунглях, и не выходили много недель. Но им надо было кормить своих спиногрызов, а в одиночку они были это сделать не в состоянии, к тому же внутренняя часть острова была беднее прибрежной.
Но потом одна за другой выходили из леса и несмело приближались к кострам, за которыми коротали вечера вооруженные автоматами белые демоны. Сначала эти вдовы повыли, поскрежетали зубами, но всего месяца за три превратились в покладистых кошечек. Наверно, это природа, а против нее не пойдешь, даже если твои далекие предки наказали тебе воздерживаться от контактов с чужаками. Сильверберг запретил обижать их, но терялся в догадках, в какой момент они стали для туземок своими? Может, когда опустились, перестали носить европейскую одежду и сами стали выглядеть и пахнуть как дикари?
Но прошло еще четыре месяца, прежде чем из лесов вышли оставшиеся в живых мужчины.
После того, как Лулу ушла, Сильверберг налил себе немного бурой жидкости из фляги. Делать алкоголь, в отличие от многих других первобытных людей, здесь не умели. Поэтому, когда Мэттьюсон, химик-любитель и выходец из семьи обитателей трейлера, начал готовить пойло из перебродивших плодов манго, уцелевшие аборигены быстро пристрастились к нему. Не отставали от них и захватчики-колонизаторы.
После нескольких стаканов этой бурды, которую он называл то ромом, то виски, то бренди, капитана часто посещали философские мысли.
С детства Эйб читал священные книги разных религий, не только иудейские. И вот здесь, на краю мира, сформулировал для себя важную истину. Судьбе неведома справедливость в том, что касается жизни одного человека. Праведник может умереть оплеванным, а тиран и злодей прожить свой век в сытости и довольстве. За свой грех люди если и получают наказание или награду, то где-то там, за чертой. А вот кого бог или боги судят еще здесь, в подлунном мире, так это народы. И каждый из них получает по делам своим, не больше и не меньше. Раньше он думал, что это только о вавилонянах, древних египтянах, греках и римлянах. Оказалось — не только.
Сильверберг подумал, что когда-нибудь антропологи очень удивятся, откуда у обитателей отдаленного острова вулканической гряды светлая кожа и необычные ритуалы.
Не успел капитан допить свою порцию лекарства, как услышал шаркающие шаги по тростниковому мату, который лежал на полу. Он понял, что пришел Рыбак. Это был самый старый из жителей острова, и единственный из мужчин, кто даже не попытался на них напасть.
Все аборигены очень рано седели, и у этого редкие волосы на бугристом черепе стали совсем белыми. Когда они прибыли сюда, этот человек тоже ходил голым и являл собой куда менее приятное зрелище, чем островитянки. «Скелет» — называли его американцы сначала.
Сейчас на нем были плавки — еще один подарок пришельцев — и футболка с надписью «I love NY». Сильверберг находил это забавным.
У экватора планеты было и сейчас тепло. «И будет всегда», — от всей души надеялся капитан.
В руках у старика было синее ведро, исцарапанное и потертое. Не говоря ни слова, тот достал из него и положил на камень перед хижиной несколько трепещущих рыбин из своего утреннего улова. Чешуя переливалась на солнце.
По правилам этого общества надо было что-то дать ему взамен. Не плату за покупку, а ответный дар. Подумав, Сильверберг снял с руки свой хронометр, водонепроницаемый и ударопрочный, с которым столько вместе прошел, и протянул его старику. Видя замешательство того, капитан сам застегнул на его птичьей лапке металлический браслет. На другой руке Рыбак носил браслет из ракушек каури, и, похоже, симметрия ему понравилась. Старик благосклонно кивнул — этот жест он перенял у американцев. А вот улыбаться никто из местных так и не научился.
«Больше мне никогда не понадобится знать точное время», — подумал Сильверберг, глядя, как рассматривает часы человек из мира, где время остановилось.
Рыбак что-то бормотал, то и дело переводя взгляд своих почти незрячих глаз со сверкающего на солнце хронометра на капитана.
«Кто ты, старик? — подумал Эйбрахам. — Что ты рассказываешь мне, белому пришельцу из преисподней? Жалуешься на больную спину и плохой улов моллюсков? Или рассказываешь, как твои предки двадцать тысяч лет назад прибыли на этот остров? Кем они были? Обитателями джунглей Западной Африки, чьи плоты занесло течением слишком далеко от берега? Или командой крейсера флота Великой Атлантиды? И как быстро тогда они забыли все и стали жить, как звери, собирая плоды и колотя палками рыбу в прибрежной полосе? Вы отличаетесь от обитателей соседних островов — чуть выше, кожа светлее, ваш язык ни на что не похож. Что они запомнили из прошлого? Только вашей последней войны.»
Чушь. Ложная аналогия. Не было ничего подобного.
Но кем бы они ни были, здесь, на этом острове, который они никогда не покидали, они сделали невозможное. Их никогда не было больше нескольких сотен. Больше собирателей, охотников и рыболовов этот кусок камня просто не мог прокормить. Раз в несколько десятков лет тайфуны должны были заливать его наполовину и губить не меньше половины жителей. Но ни стихия, ни голод, ни генетическое вырождение их не истребили.
Вечером, когда утих дождь, он взбирался на самый высокий холм на крутом берегу и долго стоял, глядя на колышущееся море, высматривая среди высоких волн силуэт корабля. Или на небо, ища среди белых облаков и мечущихся чаек след реактивной струи. Но не морских судов, ни самолетов не появлялось, и военный моряк уходил, прихватив по пути в дождливой роще пару съедобных улиток.
— And all the children are insane All the children are insane Waiting for the summer rain, yeah,— напевал он по дороге.
Он знал, что так же будет приходить и через десять, и через двадцать лет, глядя на море, пока глаза его не перестанут различать свет и тьму.
«Мы не преступники. Мы просто выполняли приказ. Мы невиновны», — часто говорил он старику, и тот, казалось, понимал, кивая белой головой.
Но еще чаще Эйб повторял эти фразы океану. Правда, капитану очень не нравилось, когда эхо начинало кричать ему в ответ, словно судья, свое последнее слово. «Guilty».
Guilty.
Глава 6. Не считаясь с ценой
— Идите к черту, со мной все в порядке, — ругался Богданов в ответ на все попытки обращаться с ним как с хрустальной вазой. — Я не инвалид! Помогайте тем, у кого раны тяжелее.
Забинтованное лицо делало его похожим на Фантомаса. Наконец, увести его под крышу, в один из уцелевших домов, где был организован госпиталь, удалось только Марии, которая была в числе первых вернувшихся с севера эвакуированных. Высаживаясь из машин, свой город они не узнали.
Участие Владимира больше не требовалось. Остальное могли доделать и без него.
Час назад, увидев, что рядом с бывшим сурвайвером взорвалась граната, брошенная из окна, они были уверены, что он мертв. Особенно когда обнаружили его лежащим с лицом в крови. Но, как оказалось, он был изранен, оглушен, но жив. Самой тяжелой была травма лица, а крохотный осколок металла и вовсе засел в глазном яблоке, не сумев пробиться в мозг. Глаз, конечно, больше служить ему не будет, но сужение поля зрения вдвое и уродливый шрам — не такая уж высокая плата за право еще пожить на земле.
Сам Данилов теперь сидел прямо на асфальте и с наслаждением ел бутерброд с солониной, явно собачатиной, пользуясь минутой передышки. Он не отсиживался за чужими спинами, но сумел не получить ни одной царапины. Хотя основная роль в этом бою была отведена тем, кто сидел под защитой брони.
Приехавшее подкрепление подвезло и продукты и даже свежий хлеб. Хрен их знает, откуда они взяли муку, наверно трофеи из лагеря алтайцев. Так зачем же эти паразиты напали, если какая-то еда у них все-таки была?
Александр на секунду подумал, что от такого бутерброда не отказался бы Степан, но к нему судьба оказалась не так милосердна. Он погиб за полчаса до окончания сражения, застреленный снайпером, возможно, тем же, который убил старика Ключарева.
На секунду Саша попытался вспомнить, сколько раз это уже было с ним. Вокруг падали товарищи… и просто случайные попутчики, жуткую смерть принимали враги. Гибли те, кто был сильнее, ловчее, опытнее него. И в очередной раз смерть доказывала, что у нее есть определенное чувство юмора.
Жидкий всепожирающий огонь происходил от запланированной детонации боеприпаса объемного взрыва — авиабомбы повышенной мощности, которая была в тайне привезена из Ямантау вместе с тракторами, сеялками и бетономешалками. Его эпицентр был как раз в районе Горсовета. Но это они узнали уже тогда, когда бой был закончен. А в тот момент, выходя с территории завода, они были уверены, что фугас был ядерным, хоть и тактическим. И с готовностью шли не только в огонь, но и, как они считали, в радиоактивное пекло. Разве таких людей можно было одолеть?
Внезапно Александру на нос упала холодная снежинка. Он уже давно чувствовал, что даже у костра холодно, но только сейчас осознал, насколько.
Белые мухи. Они вернулись. И скоро их было уже видимо-невидимо.
— Вот это да, — присвистнул Кириллов.
— И чо? Мы живем в Сибири, а не в Калифорнии, — хмыкнул Слава Краснов. — Такое почти каждый год бывало. Нам же обмундирование дали.
— Да тут как бы зимнее не понадобилось. И как бы урожай не померз, — Данилов почувствовал, что трясется, как в лихорадке. Отчасти от слабого морозца — минус пять, не ниже, отчасти от стужи внутри. Сердцем он уже ощущал приближение зимы.
Как оказалось, город взорвали планово, без героизма и замыкания проводков зубами подрывника-смертника. Минирование проводилось под руководством Артура Войкова из Ямантау, имевшего опыт минирования. Заложенная на третьем этаже здания Горсовета слегка доработанная авиабомба взорвалась как тридцать тонн тротила в тот момент, когда в радиусе поражения находились почти все алтайцы. Этим все и объяснялось. Удерживать позиции, создавать очаги сопротивления в городе надо было до последнего, иначе враг мог что-нибудь заподозрить. И по этой же причине до последнего часа никого нельзя было ставить в известность о взрыве.
В огненном аду погибло больше половины врагов. Остальные были ранены и дезориентированы и стали легкой добычей для защитников, которые вышли из заранее устроенных в подвалах убежищ. Уж в том, как сидеть в убежища, опыт у них был громадный. Одновременно жители лояльных Подгорному деревень замкнули кольцо, не дав никому из них убежать.
Примерно половина алтайцев погибла, сгорела заживо или получила несовместимые с жизнью травмы при взрыве. Из оставшихся большинство из-за баротравм была не в состоянии оказывать сопротивления. Но повоевать и после применения чудо-оружия все-таки пришлось.
В полдень вдоль улицы Советской были выстроены в шеренги оборванные и израненные бойцы еще недавно грозной армии Сибаргопрома. Их окружала редкая цепь вооруженных автоматами бойцов ополчения.
С пленными сибагропромовцами обращались гуманно. Это тоже был категорический приказ Демьянова, и многие выполняли его очень неохотно — они охотнее бы отрезали им уши и носы. Им даже оказывали первую помощь… конечно, во вторую очередь. Сначала своим — раненых было много. На лето часть пленных определили жить в заводские корпуса, часть на уцелевший стадион. Зимой придется строить бараки. Хотя это уже на новом месте.
Все уже знали, что таким, как прежде Подгорный не будет, и им придется искать себе новое место для постоянного жительства. Город, где не осталось ни одного целого дома выше одного этажа годится для жизни, но не для гордого звания сердца новой цивилизации.
«Через много веков это место войдет в состав городской агломерации, которая вырастет вокруг будущей столицы, которую мы оснуем в другом городе, — подумал Данилов. — А до тех пор тут будут могилы героев и гранитный обелиск».
Пока они оставались почти одни в разгромленном и пустом Подгорном. Остальные во главе с Олегом Колесниковым и пошли добивать алтайцев в их укрепленном лагере к югу от города. С ними была вся техника, включая пять захваченных у врага танков, и огромную ораву деревенских мужиков, куда менее рафинированных, чем бывшие жители Академгородка. Это были те, кого удалось собрать добровольно и насильно в половине региона.
А половину бывших заводчан оставили охранять руины и пленных, которых было много, почти восемьсот человек. Данилов сам их полдня переписывал, составив карточку на каждого. Это были осколки социальной мозаики — от комбайнера до бывшего директора школы, от милиционера до бывшего зэка. Кто-то разговаривал с ним дерзко, но в основном смотрели как побитые собаки. Он, как было велено, спрашивал их про их жалобы и нужды, но делал больше, чем требовала формальная роль. Александр сам нашел для них побольше дров и теплых одеял, сам уговорил врача осмотреть нескольких из жалобщиков получше, пообещав бакшиш от себя.
Утром пленных — тех, кто был здоров — выгнали на работу.
«Всегда мечтал побыть рабовладельцем, — усмехался при этом Тимофей. — Сидеть себе в шезлонге, потягивать пивко, леща жевать. А картошку пусть копают афромериканцы. Ну почему так всегда нельзя, а?»
Они, надзиратели, работали с ними вместе в качестве бригадиров, но автоматы держали при себе и соблюдали дистанцию. Хотя оба эксцессов не было. Была пара случаев разборок среди самих пленных и попыток отнять чужие пайки, которые пресекли быстро и жестко.
Еще им предстояло хоронить убитых. К счастью, у них были целых два экскаватора и бульдозер. На этот счет был строгий приказ похоронить все павших в бою в братских могилах, не делая различия ни для бойцов и командиров, ни для солдат двух разных сторон. Приказ, вызвавших много споров и ворчания.
Когда ямы были закончены и засыпаны, Данилов сам вырезал временную табличку, вспомнив свои навыки резьбы по дереву, которые приобрел в долгие месяцы вынужденного одиночества в поселке Рассвет, и покрыл ее лаком. Он, выросший в годину смуты и разврата, не мог подобрать иные слова, кроме шолоховских. На будущее нужен будет памятник, отлитый в металле или вырезанный в камне, подумал он, но это уже было не по его части.
— Будь проклята война, — переговаривались они в перерывах, когда не ревела землеройная техника.
— Нет. Будь проклят Мазаев, который заставил нас убивать своих братьев. Надеюсь, он, сука, будет подыхать долго.
— Будь прокляты кровопийцы-буржуи, которые все это начали, — это, конечно, сказал Краснов.
Его Колесников, уводя своих бойцов, назначил старшим над лагерем военнопленных, и он относился к этой роли со всей серьезностью, хоть и иронизировал: «Говорят некоторые заблуждающиеся личности, что каждый большевик — это генетический вертухай. Значит, у меня получится».
Данилова он сразу же отчитал за его «формальный гуманизм» и запретил приближаться к лагерным корпусам.
«Тебя зарежут — полбеды, а вот за массовый побег мне майор голову оторвет. Он меня назначил, а не Змея, и не зря. С этой публикой надо построжее. Так что сиди и помни, что инициатива наказуема».
Александр вспомнил, что суровый коммунар всегда багровел, когда кто-то… например тот же Фомин, при слове коммунизм упоминал ГУЛАГ. Но в душе он скорее всего не злился, а расстраивался как ребенок. Что для его друга чистая и светлая идея ассоциировалась с тюремной баландой и узколобыми шариковыми из черных подвалов. Не с космическим лифтом и орбитальными городами, а с Королёвым на Колыме.
Как расстраивался и сейчас из-за того, что первым их творением в новом мире был концентрационный лагерь, пусть даже и «добрый», в который мирные люди загнали неудавшихся палачей.
— Когда-нибудь про это напишут песню, — услышал Данилов рядом знакомый голос.
Тимур собственной персоной. Музыкант, которого чудом не порешил Богданов, оказывается, тоже сумел пережить бой. Но голос его звучал тихо, словно у неисправной колонки. Он хорошо чувствовал момент, и у него хватало ума не доставать свою гитару.
«Хотя, она, наверно, сгорела вместе с городом, как и остальные его инструменты, включая свирель, а может даже арфу».
Александр хотел накарябать на клочке тетрадного листа несколько строк, непослушной рукой взял карандаш, но тут же выронил его.
— Твою мать, — махнул он ладонью с раздражением. — Рук не чувствую. Чтоб записать, нужны руки… а они болят, как от артрита. Надеюсь, санитар мазь какую-нибудь даст. Думай сам, может, сочинишь. Только пусть это будет не слезоточивая чушь, а стилизация под древнюю балладу.
— Ты не поверишь, я так и хотел, — просиял Тимур.
И такой неуместной была его радость среди гор непогребенных трупов, что Данилов не знал, отчего ему сильнее хочется кривиться.
Пока они копали, хоронили и разравнивали землю, с юга пришли новости о том, что Бесфамильный не сдался даже перед превосходящими силами и погиб в бою, сгорев в подбитом танке, пытаясь прорваться из окружения.
Не оправдали себя надежды на то, что все насильно забритые крестьяне все как один сдадутся, когда лишатся командиров. Не все. Многие бросали автоматы и поднимали руки, но другие отстреливались до конца. Самых упертых ловили по лесам, и явно выловили не всех.
Точно также не сдались экипажи заваленных танков, а тоже отстреливались до предпоследнего патрона. Не из самурайства, а, скорее, из страха перед жуткой смертью в плену, в которой они не сомневались.
И все же это была победа, полная и относительно малой кровью.
Через день вернулась победоносная армия и привела еще больше пленных для «Доброго лагеря», и рабочих рук стало с избытком. Теперь оставался только Алтай и Заринск, говорили все в этот день у костров.
* * *
В эти дни после победы Демьянов только отмахивался в ответ на поздравления. И хмурился, когда видел признаки бурной радости на лицах.
Не у всех эти признаки были. Все-таки город потерял пятую часть мужского населения, и почти в каждой семье было горе. Но и те, кто хотел отметить триумф, имелись.
Уже человек десять были задержаны на улице, как говорится, в сиську пьяными. Одни из них, разведчик и истребитель танков по фамилии Мельниченко распевал песни на украинском языке, лез ко всем то драться, то обниматься, а когда был в хорошем настроении, хвастался, как подбил с корешем Антоном здоровенный танк из двух РПГ-29 «Вампир».
Но горе тому, кто, вместо того чтоб сразу восхититься их мужеством, задавал хоть один вопрос. «Ах ты, сука, не веришь?». «По мне не скажешь, что я могу, да? Ах ты тварь такая…». Хомяк сразу зверел и лез в бучу, и, в конце концов, оказался под замком, успев подбить кому-то глаз. Сам Караваев, как примерный семьянин, естественно, находился в этот момент с женой, и на признание своего геройства ему было наплевать.
Остальных пьяных, которые не вели себя так агрессивно, Демьянов распорядился отправить отсыпаться в уцелевшие дома, а не на гауптвахту. Он сделал заметку в блокноте: «Отметить отличившихся. Но без помпы».
Он сам настоял, чтоб не было ни праздника, ни тостов, ни салюта. Для майора это была победа с оттенком горечи. Нечем гордиться. Поубивали много таких же русских людей. Пусть обманутых, или продавшихся за кусок хлеба, или запуганных, но, по большому счету, ни в чем не виноватых.
Что-то именно после этого в нем надломилось. Хотя вроде бы и надламываться уже было нечему.
— Теперь я понимаю, почему нас не бомбили. Мы своими руками выполняем план по собственному истреблению, — сказал он Владимиру, когда Городской совет собрался на свое внеочередное заседание. Оно проходило в простой палатке, разбитой там, где еще несколько дней назад был центр города.
— Что мы будем делать дальше? — первым нарушил молчание Колесников. — Собирать армию и добивать гадов?
— Пункт 1. — обустройство временного жилья и оказание помощи пострадавшим. Пункт 2. — инвентаризация и сбор урожая. Пункт 3 — сбор войска и ответный удар. Именно в такой последовательности, — настойчиво сказал Демьянов. — Что касается Заринска… У меня есть для вас сообщение от нашего агента. Топор передает, что там у них народное брожение. Вызванное гибелью Сейчас даже камешек может запустить лавину. Я собираюсь прибыть туда лично. На вертолетах. С собой возьму максимум тридцать человек. Мы должны любой ценой убедить их сдаться.
— Лично? — переспросил Залесский.
— Это самоубийство, Сергей Борисович. Эти Ми-8, которые мы захватили в Манае, того и гляди развалятся, — напомнил Богданов.
Чтоб не щеголять глазницей с мертвым глазом, бывший сурвайвер ходил с повязкой, как пират. Он не на шутку разозлился, когда кто-то сказал, что он вылитый Моше Даян — израильский генерал. Ему было бы приятнее, если б его сравнили с Кутузовым.
— Вообще, это похоже на ловушку, — предположил Масленников. — Кто он такой этот Топор, чтоб ему доверять?
— До сих пор его информация о силах и планах Сибагропрома была точной. Он очень помог нам с устройством засад.
— У него может быть своя игра. Я этому психу не доверяю, — упрямо твердил Владимир.
— Да, это риск. Но в случае провала мы рискуем только жизнями тридцати человек. А в случае успеха сбережем тысячи. Само собой, полетят только добровольцы.
— А что делать с пленными? — напомнил о важном Масленников.
— Повторю вам то, что я сегодня выскажу перед всем народом. Да, нам нужны рабочие руки. Но они не рабы. И не заключенные в исправительной колонии. Они военнопленные. Относиться к ним будем по-человечески. Необоснованные издевательства запрещаются, за убийство и членовредительство ответственность такая же, как за наших. Срок интернирования… для начала 3 года. Но подход индивидуальный. Можем отпустить и раньше, если перекуются.
— Слишком мягко, — упрямо возразил Богданов. — Они должны понести наказание. И те, что остались в Заринске — тоже. Они тоже комбатанты. Они тоже убивали нас, кормя, одевая и снабжая армию этого ублюдка. Пусть наказанием будет поражение в правах. Для всех.
Это был едва ли не первый раз, когда он так явно перечил майору.
Демьянов уже не единожды слышал такое на улицах… вернее, на пепелище, где был разбит временный лагерь — даже два: для победителей и для пленных.
«Всех будем резать, всех…» — шепотом говорил какой-то боец ополчения другому стоя на посту, глаза его были дикими. Увидев майора он подскочил как ужаленный.
Но еще страшнее этой самоподзаводной истерики было мрачное молчание остальных. Глядя на некоторых, Демьянов понимал — этот не рисуется, а действительно будет резать, жечь и насиловать. Методично и без садизма, как вырезали захватчики под корень целые народы в древности, укладывая женщин и детей на дорогу дробя им черепа тележными колесами.
Демьянов понимал их логику. Но допустить этого не мог, даже если придется убивать каждого, кто рискнет так поступать.
— Эх ты. Суровый, как Торквемада, — произнес майор, глядя на Владимира по-отечески. — Но нельзя так, Володя. Праведный гнев — это страшная вещь. У меня дед всю войну прошел… Берлин брал… Рассказывал разное. Но люди тогда были другие. В нас гнили больше. А тут все-таки не фашисты. Они два года назад с нами в одной стране жили. Я покупал в магазине на углу молоко производства Заринска. У них лежат шпалы из железобетона, сделанного в нашем с тобой городе. Нам с ними жить и дальше. Как ты уже понял, свой дом мы потеряли. А у них солидный кирпичный город вдвое, втрое больше нашего. Понял к чему я клоню? Так вот, когда мы возьмем Заринск… выбери человек двадцать с самой холодной головой. И пусть они следят за теми, у кого голова слишком горячая. Разрешаю любые меры, чтоб пресекать издевательства над мирными жителями. Вплоть до усекновения этих самых голов. Сделаете?
— Сделаю, — ответил ему Владимир, остальные подтвердили свое согласие кивками.
— Какое к лешему поражение в правах? — продолжал майор. — Никаких «чистых» и «нечистых». Два народа должны стать одним. Вы поняли? — он обвел взглядом собравшихся. — Вся надежда на вас. Но не возноситесь слишком. Ищите хороших людей, на которых можно опереться. Они есть и здесь, и там на Алтае. Только так выживем. Наш главный враг не мазаевы. А кто, по-вашему?
— Пиндосы, — с ходу ответил Богданов.
— Эх ты. Совсем не изменился, — с добродушным прищуром усмехнулся Сергей Борисович. — Нет. Свихнувшихся климат планеты Земля, вот наш главный враг. Помните об этом, товарищи.
Он перевел дух. В последние дни Демьянов чувствовал, что совсем сдал. То от того, что им пришлось сделать, то ли просто кончился завод у пружины. Он мало спал, даже тогда, когда время для этого было, и много думал о плохом, даже когда заставлял себя этого не делать.
* * *
Они сели на каменистом пустыре, поросшем скудной растительностью, в десяти километрах к югу от города, который раньше был центром молочной промышленности. Помня о том, что даже без «Шилки» сбить винтокрылые машины с земли могут без труда, они проложили маршрут над самыми безлюдными горными районами и без того малонаселенного края. Там, где и раньше никто не жил, где нет ни сел, ни дорог.
Во время перелета Демьянов почти все время пребывал в полусне. Когда он просыпался, то видел в иллюминатор падающий снег. Внизу тянулся холмистый и овражистый край, один раз на горизонте проплыла каменная гряда. Дважды за время перелета начиналась сильная болтанка, и Демьянов чувствовал, что все вокруг него, как и пилот в кабине, молятся и клянут его за то, что он их в это впутал.
И все же трофейные вертолеты, взятые у алтайцев вместо своих сбитых, дотянули до Заринска, и даже сумели благополучно сесть.
Топор встречал их один в условленном месте через трое суток. Его жуткая образина на секунду заставила Демьянова забыть, что человек это неплохой, хоть и со слабостями. Например, людей живьем режет.
Он пришел в Подгорный с востока примерно год назад, о себе рассказав только имя — дядя Саша — и то, что воевал. Документы, мол, сгорели. Лет ему было на вид столько же, сколько майору. Фамилию для документов он себе взял Скоторезов. Ну что ж, не он первый из тех, кто назвался вымышленным именем. Пройдя карантин и показав себя адекватным, пришелец поступил в охотники. В городе он почти не задерживался, ни с кем не общался, а пропадал в одиночку в лесах и на заброшенных землях, возвращаясь всегда через неделю с добычей, будь то белки, лисы, собаки или волки. Не гнушался даже грибы и травы собирать. А потом вдруг он попросил перевести себя в разведчики.
С тех пор, как они узнали о Заринске, Скоторезов начал курсировать между Подгорным и Алтаем, каждый раз доставляя ценные сведения. Он был незаменим и на войне, ставя лишь одно условие — что работает один. Недавно майор узнал из донесения двух бойцов, заставших Топора за работой, как тот допрашивает «языков», превращая людей в живой конструктор. Как он каждый раз достает из рюкзака набор давно не чищенных хирургических инструментов, раскладывая все это в обычном тазике, в котором можно было бы готовить фарш для пельменей.
Демьянов не был чистоплюем и знал, что у покойного Черепа таких специалистов был не один десяток, но дал себе зарок, что больше такого не позволит. Хватит уже.
— Какие силы в городе? — с ходу спросил майор.
— Человек четыреста, — ответил дядя Саша, из уважения к Демьянову прекративший точить свой нож. — Но это не бойцы.
— А кто, палачи и каратели?
— Они-то? — Скоторезов усмехнулся. — Да что они знают о палачестве, ха-ха? Это крысы тыловые. Раскиданы Мазаем по всему городу для видимости. Эти нас не должны волновать. Сам хозяин со своими шестерками заперся у себя на даче. Хочет новую армию собрать, но не знает, как.
— И большая дача? — Демьянов при слове «дача» представил себе бревенчатый домик с огородом и банькой.
— Как Эрмитаж.
С Топором было человек сорок разагитированных им «повстанцев». Сорок разбойников, как про себя окрестил их Демьянов. С первого взгляда было видно, что это не идейные бойцы, а те, кто имеет на Мазаева зуб, то есть личную обиду. Глядя на их угрюмые лица со свежими шрамами, которые могли быть нанесены только кнутом, Демьянов подумал, что на эту пеструю компанию стоит полагаться в последнюю очередь. У одного отсутствовал нос, у двоих уши. Их собрали с самого дна этого общества, а они просто выбрали меньшее из зол. Четыре десятка отщепенцев с автоматами смотрели на майора и его людей тоже без приязни.
— Саня, как только его гвардия опомнится, нас прихлопнут. Ты обещал, что с тобой будет больше народа. Где остальные?
— Сидят по хатам, зубами от страха стучат. Ждут чья возьмет. Мазаева они ненавидят, но и вас, северян, боятся до усрачки. Хорошо хоть за хозяина они не пойдут.
— И то хлеб, — кивнул Демьянов, изучая диспозицию по карте с пометками.
Местным действительно не за что было любить новосибирцев. Тут почти в каждой семье кто-нибудь погиб в битве за Подгорный. Хорошо, что они еще не знают всех подробностей, а только слухи.
Может, когда-нибудь они простят. Но для этого надо было как можно скорее закончить эту шекспировскую драму.
Сам Заринск был погружен во тьму. Ярким пятном горела только электростанция. Неужели экономят?
— Я устроил небольшую диверсию с трансформатором, — объяснил Мясник. — Оставил город без тока. Все равно по телевизору смотреть нечего.
— Хорошо. Но ведь починят.
— Без него не починят, — Скоторезов отдал короткий приказ, и двое его молодцов привели на поляну связанного мужика с кляпом во рту.
— Приехала «аварийка», а в ней этот гном и еще двое старперов-работяг. Их мы тоже пока живыми взяли.
У пленника было морщинистое лицо старого выпивохи, но Демьянов подумал, что ему от силы пятьдесят. Глаза при этом оставались незамутненными, хитрыми, да и страха в них не было. Если и боялся, то виду старался не подавать. А ведь про мясницкие наклонности Топора люди обычно понимали сразу.
— Я Николай Павлович Бурлюк, начальник единой энергосистемы Заринска, важно представился он. — А кто вы такие?
— В гости к вам приехали, — ответил майор. — Плохо встречаете!
Обут мужичок был в резиновые сапоги, но под грязной спецовкой на нем был потертый пиджак. Дуралей Мазаев заставлял своих управленцев одеваться как до войны.
Уже через пять минут допроса Демьянов понял, какого типа перед ним человек. До 23-го августа Бурлюк был главным инженером городского водоканала, а туда поднялся с самых низов и без блата. Был из тех, про кого говорят, что они женаты на собственной работе, хотя семью имел. Пил, естественно, много.
Дядя Саша добавил еще пару слов к портрету инженера. Оказалось, в девяностые тот вместо того, чтоб тащить то, что плохо лежит домой, покупал запчасти для городского энергохозяйства чуть ли не на собственную зарплату. С помощью рационализации энергопотребления и загрузки мощностей экономил киловатты для города так, будто платил за них из своего кармана.
Не удивительно, что даже сейчас, когда черт знает сколько мужчин сгинуло, энергосистема города работала как часы. Силами одних стариков, женщин и подростков Бурлюк поддерживал работу всей инфраструктуры. Он был из тех, кто честно трудится на любой режим, не задавая вопросов. На таких людях, подумал Демьянов, эта страна держалась. Да и этот мир, скорее всего, тоже. Иметь у себя такие ценные кадры Мазаев явно не заслуживал. Ну ничего. Закончится война, и его руки пригодятся, подумал майор.
Через полчаса они уже были возле поместья, которое сначала приняли за небольшую деревню.
Здесь тоже было темно, но, как объяснил Топор, это была светомаскировка. Электричество у них было — от генератора.
Кроме всех земель сельскохозяйственного назначения, компании «Сибагропром», чьи учредители терялись в цепочке оффшорных однодневок, принадлежало пять гектар девственных лугов, по которым протекала хрустальной чистоты речка. Дом деда Мазая площадью около трех тысяч квадратных метров был таким же простым и практичным, как сам олигарх, не знавший слов барокко и рококо, зато сумевший держать в кулаке огромную агропромышленную империю. Без единого декоративного элемента, но со стальными воротами и новой колючей проволокой поверх трехметровой стены. Фасад был облицован бурым крупнозернистым гранитом, крыша была сделана под красную черепицу.
«Я бы уважал его, если бы он не был таким козлом, — подумал Демьянов. — Уважал бы за то, что он, как и я служит Порядку. Вот только порядок у нас разный. Поэтому и миру между нами не бывать».
К особняку примыкал двухэтажный гостевой дом, где когда-то останавливались посещавшие Мазаева деловые партнеры, отдельный дом для прислуги и охраны — аккуратный одноэтажный, похожий на армейскую казарму. Тут же был гараж на десять машин и отдельный гаражный блок для любимого мазаевского бронированного вездехода, а также банный комплекс с бассейном и сауной. Все это было окружено краснокирпичной стеной и, если верить планам, соединено подземными ходами общей протяженностью несколько километров.
Оба КПП на въезде были похожи на ДОТы и усилены бетонными блоками. Да и в самом доме толстые стены и окна-бойницы наводили на шальную мысль, будто, проектируя его задолго до катаклизма, олигарх, держал в голове, что когда-нибудь это место будет его последним прибежищем.
Но сами будки охраны на въезде были покинуты, а стена в нескольких местах разрушена. Такими же пустыми выглядели и меньшие здания. Видно было, что защитники отступили в хозяйский дом. Оттуда то и дело на удачу постреливали.
Бойцы Скоторезова отвечали им еще реже, берегли патроны. Для них самих укрытием служила та же стена.
— Ну и дворец, — произнес Демьянов, оглядывая строение в бинокль. — Построен коряво.
— Но мощно, — проворчал Топор. — Это не облицовка, это натуральный гранит черт знает какой толщины. А может и базальт. Пули из крупняка просто отскакивают. Стекла были пуленепробиваемые, хотя это, конечно, только от воришек… Что главное, там защитников человек сто. Он вооружил всех, включая конюхов и слуг… да, у него тут и конюшня, и псарня, и даже косолапый в клетке. Зажарим после победы. Мне чур лапы и мозги.
— Какое у гарнизона вооружение? — прервал его дурачество Демьянов.
— Минимум три пулемета, несколько уродов, считающих себя снайперами. Мы попытались подобраться, но не сумели. Стреляют без предупреждения.
— Попробуем вместе. Теперь нас целых семьдесят. Сколько у них продуктов?
— На целый год, — хмуро ответил Топор. — Сергей Борисыч, осада тут не поможет. Только дождаться ночи и штурмовать. Они как раз сейчас по рации созывают всех своих с города. И когда те сообразят, что нас мало, то нагрянут сюда и просто числом задавят. У нас день, не больше.
— Это ясно. А есть ли способ оставить дом без воды? — Демьянов повернулся к пленнику.
— Нет, — Бурлюк почесал в затылке. — У них скважина и собственный генератор. И две цистерны в подвале, вода меняется по очереди. Я сам все достраивал, уже после войны.
И судя по лицу, он понял, что проговорился.
Демьянову претило так обращаться с хорошим мужиком, но выбора не было.
— Вот что. Вы знаете тут все коммуникации. В ваших интересах помочь нам попасть внутрь. Иначе нам придется всех там сжечь, не разбирая виновных и невиноватых.
— Это невозможно, — Бурлюк замахал руками, — Вы же в канализационную трубу не пролезете. А подземный ход от гаража я сам обвалил. Позавчера. Это дохлый номер.
— Дохлый, значит? Дайте я с ним потолкую, — дядя Саша, расположившийся на земле в тени забора, тем временем достал из рюкзака скальпель и стоматологические щипцы.
— Не надо, — сказал энергетик упавшим голосом.- Я придумаю что-нибудь… Только не калечьте. Мне еще семью кормить.
— А ты оптимист, — с сарказмом произнес Мясник.
Демьянов видел, что ничего он не придумает. И вообще он зря опозорил человека и чуть не довел того до инфаркта. Вон как побелел. Через минуту, не добившись от него ничего, Скоторезов воплотит свои угрозы в жизнь, хотя пять минут назад сам рассказывал майору, какой это хороший человек. За ним не заржавеет.
Топор умел внушать мысль людям, что он не блефует. Он и действительно никогда не лгал. И даже запретить ему Демьянов не мог; в этом месте его власти не было. Люди Топора ему не подчинились бы.
— Замолчите все. Саня, пусть твои мужики не стреляют. Я буду говорить.
С этими словами Демьянов, никого не предупреждая, подошел к сорванным воротам и высунулся из-за бетонной плиты, жалея, что нет мегафона. Ничего, они его услышат.
«Любой ценой», — напомнил он себе.
Это был смертельный риск. Там у Мазаева был как минимум один настоящий снайпер, снявший уже нескольких дружков Топора.
— Эй, мужики! У всех есть дети? Что с ними будет, если вы ляжете костьми за жирного подонка? — изо всех сил крикнул майор и тут же пригнулся. И вовремя. Несколько пуль пришедших в себя стрелков просвистели в опасной близости. Но это были неприцельные выстрелы. Будто они и сами сомневались.
— Через четыре часа мы начнем штурм. Для этого у нас есть спецсредства, в том числе «Шмели»! — прокричал Демьянов вдогонку, уже не поднимаясь. — Все, кто сдастся до этого момента, будут помилованы. Остальные, кто не сгорит, будут завидовать тем, кто поджарился. У меня всё. Жду белый флаг до полудня!
На самом деле, РПО «Шмель»*** у них был всего один, и Демьянов был уверен, что каменный дом выдержит его огонь. Мазаев вполне мог сидеть в подвальном бункере или специальной бронированной «Panic room» — «комнате безопасности», которые майор видел только в кино. Кроме десятка погибших и небольшого пожара, который быстро погасят, ничего это им не даст.
«В идеале сюда бы пару танков, и сровнять этот вертеп с землей».
Потянулись минуты напряженного ожидания, складывавшиеся в часы, каждый из которых был тяжелее предыдущего. Демьянов ловил на себе скептические взгляды Скоторезова и даже десантников из Подгорного.
Колесников так вообще смотрел на майора как на ненормального. «Зачем было называть крайний срок, Сергей Борисович? И почему шесть, а не восемь?» — недовольно вопрошал он.
Демьянов посоветовал ему расслабиться.
— Те, кто не сдастся через шесть, — сказал он, — не сдадутся и через восемь. Можете оправиться, подкрепиться, закурить, умыть рожу. Но, не теряя бдительности.
На исходе четвертого часа в окне третьего этажа особняка появилось белое банное полотенце. А пятью минутами позже из распахнутых дверей вышел человек с белым флагом в черном берете и черных очках.
— Мы решили сдаться, — с непроницаемым видом произнес он.
— Вот и отлично, — кивнул майор, — Выходите не торопясь и по одному. Стройтесь вон на той площадке. За заборчиком. Только не толпой, а ровными рядами. И ждите досмотра. Оружие — у кого есть — кладете на землю прямо здесь у дверей.
Это была автостоянка для служебных машин. Огороженная и с твердым покрытием. То, что нужно.
— Да вы просто волшебник, — произнес Бурлюк, все еще связанный, но немного успокоившийся, когда понял, что его не будут резать.
Он смотрел на процесс капитуляции разве что не разинув рот.
— Нет. Я просто пожарник. Тем более бывший.
Вслед за человеком в берете начали выходить остальные. Из высоких дверей здания полился поток, показавшийся майору бесконечным, который иссяк только через десять минут. Выходившие люди четко делились на сословия и состояния. Тут были и рабочие в синих комбинезонах, и пехота в зеленом камуфляже с надписью «Легион», и крепкие мужики в черной полицейской форме, сваливавшие на ходу свои бронежилеты в общую груду. В другую кучку бережно клались автоматы, пистолеты и даже помповые ружья. А также гранаты, снайперские винтовки и несколько противотанковых гранатометов.
Следом вышли несколько подтянутых мужчин в черных костюмах — воротники их белых рубашек казались смешной неуместностью, но движения были быстры и точны. Этих следовало обыскать с особым тщанием. Примерно двадцать женщин: половина уборщицы и кухарки, другие, судя по холеным лицам, то ли секретарши, то ли массажистки. Все как один выходили с поднятыми руками (хоть Демьянов об этом и не просил) — кто злобно, кто пугливо озираясь вокруг.
В самом конце отдельной группой шли VIPы: пухленькая, но миловидная дочь Мазаева лет двадцати, его последняя гражданская жена — черноволосая и стройная, с глазами как у лани, возрастом чуть младше его дочери, новый глава администрации Заринска, он же бывший зам. губернатора со своим толстым помощником и рясофорный архиепископ. Эти шли чуть ли не бегом и отдельно от остальных. Видимо, боялись своих бывших слуг больше, чем осаждающих.
Последними вышли трое дюжих охранников, которые несли на плечах ковер.
— А это еще зачем? — приподнял брови Демьянов.
— Говорят, труп врага всегда хорошо пахнет, — произнес человек в берете. — Когда-то он заставил меня застрелить нескольких собачек. А теперь вот сам принял собачью смерть. Жизнь штука переменчивая.
Его фамилия была Васильев, но Демьянов знал его из донесений Топора по прозвищу «Пиночет». Именно он стал после гибели Черепа главой службы безопасности компании.
Теперь он стоял рядом с бойцами Демьянова — со свободными руками, не под прицелом, но под присмотром. У майора и в мыслях не было слишком доверять единожды предавшему. Надо бы распорядиться, чтоб этого человека после победы задвинули подальше, свинофермой руководить.
Демьянов приказал носильщикам положить на землю и развернуть свою ношу. Он видел, что на ковре проступали бурые пятна.
В ковре действительно оказалось то, что он и ожидал увидеть.
Демьянову против воли даже стало его жаль. Не Саурон и даже не Саруман, а больной и преждевременно постаревший человек, который перед смертью потерял все и был предан всеми. Ведь на глазах олигарха рухнула его империя, которую он сумел сохранить даже после армагеддона. Были люди и хуже него. Демьянов таких видел.
Но тут майор вспомнил обо всех, кто погиб в Подгорном, и жалость прошла.
— Ну его к черту. Сожгите в котельной, а пепел развейте по ветру. На пустыре.
— А с этими что делать? — Колесников указал на высокопоставленных пленников.
— Вы не посмеете меня тронуть! — благим матом заорал бывший заместитель губернатора. — Я государственный служащий.
— И это значит, тебя пули не берут и веревки не душат? Надо бы проверить, — оскалился Топор, но Демьянов бросил на него сердитый взгляд.
— Мы держим слово, — сказал он. — Тех из ваших людей, кто попал к нам в плен на севере с оружием в руках, ждут принудительные работы. На ограниченный срок. Вас, «элиту» этого замечательного города — тоже. Почувствуйте на себе жизнь ваших холопов. Но вы будете жить у себя в домах. Разве что придется потесниться. Квадратные метры будут поделены по душам, а продукты — по едокам. И никаких холопов больше не будет. Все равны.
— А женщины? — это подала голос вдова Мазаева, отчаяние, видимо, придало ей смелости. — Тоже за плуг?
У нее был красивый голос оперной певицы.
— В том, что касается виновных — никаких исключений. Просто более щадящий режим, особенно для вас.
Похоже, она носила ребенка, но Демьянов был далек от традиций кровной мести. Пора уже заканчивать эту «войну алой и белой розы» и приступать к нормальной жизни.
Внезапно он повернулся к Колесникову.
Рассказывая об этом дне много лет спустя, командир вооруженных сил Подгорного всегда будет говорить, что на лице Сергея Борисовича в этот момент ничего не отражалось. Только смертельная усталость.
— Олег, — голос его был тихим, будто он не хотел, чтобы другие его слышали. — Мне надо передохнуть. Ты помнишь, что я говорил. Позаботьтесь, чтоб все прошло гладко. Мне надо посидеть пару минут.
— В домике для гостей есть все условия, — угодливо предложил Васильев. Он стоял рядом, и, похоже, у него были очень длинные уши. — Можете даже в бане попариться.
— Дайте только поспать, — отмахнулся майор. — К утру я буду…
Он не договорил, лицо его исказилось, словно он съел что-то очень кислое.
Он не делал никаких картинных движений, не хватался за сердце, а просто присел на корточки. Лицо его, и до этого имевшее сероватый оттенок, быстро теряло остатки краски.
— Сергей Борисович, что с вами? — это был голос Колесникова.
— Я в порядке, — без выражения ответил Демьянов. Ему было неприятно, что все взгляды направлены на него. Он попытался даже изобразить бодрую усмешку: мол, пустяки, дело житейское. И очень удивился, что мир вдруг начал поворачиваться, будто он сидел в кабинке аттракциона.
Усилием воли ему удалось подняться на ноги, но пройти он сумел всего пять шагов.
«Как не вовремя, мать его…» — подумал майор, а его уже обступили.
— У меня есть нитроглицерин в кармане. Я сам сердечник, — это был взволнованный голос Бурлюка, — Да отпустите меня, бараны! Это не динамит, а таблетки. Врача ищите, вы что, не поняли?
— Я доктор, — из шеренги пленников сделал шаг вперед пожилой усатый мужчина в черном костюме. Это был личный врач Мазаева, из дверей особняка он вышел с чемоданчиком, который его заставили оставить у порога. — Можно подойти? Только пусть ваши орлы не стреляют.
Бурлюк наконец-то получил разрешение достать из кармана пузырек с лекарством. Хотя за «барана» кто-то двинул ему под ребра.
Но все это уже было где-то далеко и казалось миражом, затянувшимся сном, после которого все равно придется просыпаться.
Проваливаясь в темноту, Демьянов думал о ненавидящих друг друга людях в Подгорном и Заринске. О смертельных врагах, которым предстояло жить вместе на этой земле. О сделанном и о том, что несделанного осталось гораздо больше. О сборе урожая и подготовке к зиме.
Уже перестав получать сигналы от органов чувств, майор все понял, и ему стало стыдно, что он совсем не вспоминает о Калининграде. Выходит, его семья была здесь. На середине этой мысли его сознание отключилось, и пришло полное забытье. Он умер, не приходя в сознание, и больше ничего не успел им сказать. Биологическая смерть наступила только через пять минут, вызванная кислородным голоданием, но это уже не имело значения: ни одной из обращенных к нему фраз он не услышал.
Глава 7. День памяти
Вести пришил к ним ранним утром, когда Данилов, утомленный беготней и нервотрепкой, прилег отдохнуть на пару часов. Но сон как рукой сняло, когда Александр услышал эти короткие фразы.
«Мазаев сдох. Заринск сдался».
Их передавали из уст в уста. Говорили, что хозяина убили собственные охранники. Что тело его сожгли в котельной. Что даже своих подручных он достал своим маниакальным желанием воевать «до победного конца».
Данилов не мог в это поверить. Они-то морально готовили себя к долгому противостоянию.
А тут нате — все и кончилось. Может, именно из-за этой неожиданности он не смог почувствовать особой радости? А еще из-за того, что победа была всего лишь восстановлением статус-кво. И не было ни чуда, ни счастья.
Похоже, Мазаев, как классический деспот, настолько подмял все под себя, что другого центра принятия решений у южан не было, подумал Александр. А без такового вся его иерархическая система быстро перестроилась под новые задачи. Поголовно безоружный народ принял смену власти и курса спокойно. Быки из «Легиона», сдались без единого возражения.
Рассказывали, что даже те, кто потерял близких на севере, смирились. Плакали, бранились, но не бросались с ножами.
Данилов еще не переварил первую часть новостей, когда пришла вторая.
Демьянов тоже был мертв.
Нет, не погиб, не застрелен. Умер своей смертью через несколько минут после судьбоносной капитуляции. Которую уже было не отменить, потому что к тому времени все оставшиеся в Заринске гады были разоружены. Колесников, как узнал Саша, смог удержать город с теми, кто у него был, хотя и требовал, чтоб ему побыстрее прислали подмогу.
И если вражеского лидера сожгли в котельной южной столицы, то тело майора привезли на вертолете в то, что осталось от Подгорного, для погребения.
Вечером его вызывал к себе Богданов. Телефонная связь больше не работала, так что вызвал с помощью курьера — опять молодой девчонки, на этот раз коротко стриженной шатенки в камуфляжной куртке. Нескольких таких Владимир обучал политической грамотности, стрельбе и приемам самообороны. Данилов готов был держать пари, что этим список занятий не исчерпывается.
«Да, Машеньке не позавидуешь. А как она хотела? Вокруг самцов с задатками лидера тёлки всегда кружатся как мухи», — подумал Данилов.
Неожиданно Александру было сказано придти не в штаб, расположившийся в самой большой модульной палатке, а к Богданову с Машей домой.
Заместитель скончавшегося главы города занимал крепкий кирпичный домик. Немаленький, учитывая, что детей у него не было. Обстановка внутри тоже была по-довоенному комфортной. Но это уже была явно заслуга Марии, а не привыкшего к спартанской жизни бывшего сурвайвера.
Маша на правах хозяйки сама налила им чай, поставила вазочки с вареньем, порезала хлеб и разложила по тарелкам простенькую снедь — скромные кусочки говяжьей тушенки с лапшой. Затем она тоже села к ним за стол.
— Сергей Борисыч хворал еще когда мы пришли сюда с Новосиба, — поделилась она с Александром. — Сердце у него не просто пошаливало, а непонятно на чем держалось. Ему бы в санаторий… Эх, это самое… До сих пор поверить не могу.
— И я не могу, — согласился Данилов.
В синих джинсах и белом пуловере, Чернышева-Богданова могла бы показаться симпатичной, хотя и исхудала после травмы и комы. Но, даже будучи холостым и неудовлетворенным, Александр не видел в ней привлекательную женщину. И вовсе не потому, что она была женой его командира. Он скорее видел в ней сестру, с которой вместе они прошли через настоящий ад, а такие мысли убивают любые иные поползновения.
— Нет никакой угрозы диктатуры, — продолжал Богданов разговор, прерванный появлением жены с подносом. — Угроза — это колорадский жук и заморозки. А диктатура — единственный тип правления, подходящий для нас. В экстремальной ситуации у народа должен быть лидер, Вождь, чьи приказы не обсуждаются. Представь: плывет корабль и вдруг начинается шторм. Волны вот-вот зальют палубу, а команда сидит и выбирает капитана. Тайным голосованием. Абсурд? Или, представь, зимой 41-го, когда фрицы стояли под Москвой, Сталин вдруг уходит в отставку, и в СССР проводятся демократические выборы. Смешно?
Лицо у Богданова стало пунцовым, и, похоже, Маша забеспокоилась. Она знала, что со здоровьем у ее мужа все в порядке, но хорошо помнила про Демьянова.
— Все империи строились на костях, которые скреплялись железными скобами и кровавым цементом. А великие достижения потому и велики, что оплачены великой ценой. Беда ваша, господа гуманисты, что вы считаете жизнь индивида бесценной. А ей, как и жизни животного, цена — копейка. Моей, твоей, их… — он указал на двух рабочих с тележкой, проходящих по улице, — Целое важнее части. Общество — система, а человек — подсистема. Если народ будет жить, новые люди родятся. А если нет, то все не будет иметь смысла. Именно поэтому, — он посмотрел сначала на Александра, а потом за окно, — мне и нужна сейчас помощь.
— В организации траурной церемонии?
— Не смеши. В обеспечении преемственности власти. Нам сейчас очень нужно единоначалие. После панихиды будет общий сход, на котором решатся два вопроса: кто будет лидером и оставим ли мы Подгорный в пользу Заринска.
И Данилов догадался, что он не первый, с кем Богданов провел этот разговор.
Господи, даже на необитаемом острове найдется тот, кто будет играть в политику и делить троны.
— Не забывай, что у нас теперь в два раза больше иждивенцев. Если урожай будет таким же, как в прошлом году, нам придется еще туже затянуть пояса. А если он будет меньше… — Богданов сделал паузу и перевел взгляд на видневшиеся за окном остовы и руины.
В последних лучах заходящего солнца пейзаж Подгорного был зловещим и одному из них напомнил Новосибирск, а другому Прокопьевск.
— Почему ты соврал мне про Мясника? — спросил сурвайвера в лоб Данилов. — Про Мищенко, жившего в городе под фамилией Скоторезов.
— Я не знал, о ком ты говоришь. А когда узнал, было полно других дел, ты так не считаешь? — Богданов усмехнулся. — Война, как-никак. А он человек с правильными взглядами.
— Я считаю, что палачей и садистов надо сначала убивать, а потом спрашивать об их взглядах.
— Тянет на афоризм. Значит, вы поладите. У вас много общего. Видишь ли, Санек, это в фильмах плохими делами занимаются только враги. В суровой реальности этим приходится заниматься и «нашим». Крошить бомбами мирное население, которое живет рядом с военными аэродромами, топить корабли вместе с членами семей эсэсовцев. Пытать пленных «языков» до смерти. Это такие азбучные истины, что мне смешно их тебе разжевывать. А он ни одного невинного человека в своей жизни не убил.
— Володя, тебе пора швы обрабатывать,
Мария появилась, неся эмалированную емкостью с каким-то раствором и марлю.
— Проклятье, — вздохнул Богданов. — Вот видишь, Саня, почему мне может понадобиться твоя помощь?
— В работе с документами, — понял Данилов.
Не так-то просто это делать с одним глазом. Он мог только догадываться, насколько бывшему сурвайверу это неприятно.
На этом чаепитие завершилось, но Александру и так хватило пищи для ума, которая, как несварение, не дала ему быстро уснуть этой ночью, снова и снова возвращая его к мыслям о политических системах старого мира, о мере свободы, справедливости и порядка, о балансе интересов личности и общества. О Ланцелотах, превращающихся в Драконов, и о том, что любой из князей мира сего должен быть именно драконом, а не облаком в штанах. Ему хватил разума промолчать об этом за обедом. Иначе Богданов попенял бы ему за Шварца. Сказал бы, что читать надо русские сказки, а не всяких шварцев и мандельштамов.
«Когда-нибудь я напишу книгу, — решил Данилов, — И изложу в ней историю старого мира. Непредвзято, без гнева и пристрастия. Они мертвы, и незачем бояться их обидеть или разозлить. А мне и потомкам надо разобраться. Почему не смогли взобраться на вершину, на чем споткнулись. Жизненно важно».
* * *
На следующий день состоялись похороны. Александр не помнил, чтобы хоть раз, когда он бывал на кладбище, стоял день с хорошей погодой.
Но этот день выдался солнечным и ясным, хотя и прохладным. Но преждевременно выпавший снег растаял, и только рано утром белый иней на траве оставался напоминанием о приближающейся зиме.
Это были не только поминки по Демьянову лично. Это была одновременно и панихида по всем, кого они потеряли. И, несмотря на то, что она заявлялась как гражданская, отец Сергий отпевал всех, и крещеных, и атеистов, вплетая русские имена в церковнославянскую вязь заупокойной молитвы. К концу дня он почти потерял голос. Все знали, что во время штурма Подгорного он не взывал о милости, а разил врагов из «Калашникова». Поэтому даже закоренелые безбожники смотрели на него с уважением.
Как сам он потом говорил, ему приходилось вносить в ритуалы и тексты небольшие изменения. Но Бог должен был понять и простить такие мелочи, учитывая их необычные обстоятельства.
Многие крестились, проходя мимо гроба, и Данилов не отставал. Вот только значение его жеста поняли немногие. Он ни во что не верил, он только слегка надеялся.
Стоя с венком в руках в толпе людей, Данилов думал, что совсем не знал его. Того, кто лежал в богатом гробу, в парадной форме, которую при жизни никогда не носил и даже не держал в руках. Александр вспомнил про Ямантау, про ауру уверенности, которую в них вселял этот человек. Да, это была большая утрата.
Из своего жизненного опыта Данилов знал, что мало у кого бывает лежание на «смертном одре». Все чаще происходит неожиданно: бац, и тебя уже несут в деревянном ящике. Люди уходят по-английски, не прощаясь, и уж точно не успевают сказать: «Я умираю», и родственники не сидят рядом и не держат руку умирающего. И вот его мнение подтвердилось.
— …Он был нам больше чем просто руководитель, — по щеке у Марии, которая первая произносила речь, скатилась слеза. — Для нас он был как отец родной! И теперь, когда его нет, мы считаем своим долгом продолжить его дело. Покойся с миром, Сергей Борисович. Мы не забудем ни тебя, ни того, что ты для нас сделал.
Она была в черном траурном брючном костюме, ее светлые волосы чуть выбивались из-под платка. Все смотрели на нее, ожидая, что она скажет что-то еще, но девушка кивнула всем и отошла в сторонку, прикрывая нос платочком. Она не претендовала ни на что, кроме роли своего мужа тени. Их обоих, это, похоже, устраивало.
Саша подумал, что ее надгробное слово отдает бабьим плачем вперемешку с обкомовскими траурными митингами, но мысленно похвалил ее за смелость. Ведь сама недавно была одной ногой в могиле.
И тут начал говорить Богданов. Он был не в камуфляже, а в хорошо сидящем черном костюме, которым, видимо, обзавелся заранее.
— Мы собрались в этот печальный день, чтоб почтить память всех, кто погиб за то, чтоб наш народ жил. Поименный список слишком длинен, и я читал бы его до вечера. Но это ребята, с которыми не страшно было пойти в огонь и воду. Каждого я знал, и могу сказать: таких людей больше не делают. Из этой же когорты был и наш лидер. Я не побоюсь сказать больше… наш вождь. Не фюрер, нет. Вождь племени. Нет, он не был мессией в привычном понимании этого слова. Он не ходил по воде и не воскрешал мертвых. Просто он совершал поступки, которые казались невозможными, благодаря тому, что совершал их, совершенно не думая о себе. И это придавало ему силы. Он научил этому и нас. Можно ли назвать его героем? Да нет, это слишком мало. Возможно, его имя когда-нибудь забудут. Он сделал свое дело, и ушел. Но то, что он совершил, определило нашу судьбу и судьбу наших потомков. Он изменил наше будущее, потому что создал его. Он не захотел смириться с «законами развития социума», с «психологией людей в экстремальной ситуации» согласно которым, мы все должны были превратиться в зверей, как часто рисуют в книжках. Он не хотел оправдывать свою слабость гнетом обстоятельств! Он боролся против обстоятельств… и победил, заплатив за это цену своей жизни. Он знал, на что идет. Но вот что я вам скажу! Человек, выносящий свои устремления за пределы собственной жизни в десять раз сильнее того, кто живет только для себя. Сергей Борисович подал нам всем пример того, как надо жить на этой земле. Нам, последним русским, последним сибирякам. Поэтому мы, жители Западной Сибири, которым никогда не было легко, выстоим и победим. И построим новую цивилизацию. А иначе позор нам.
Богданов перевел дух. Даже несгибаемым ораторам надо получать из воздуха кислород.
— Мы обязательно поставим памятник ему, как и всем погибшим на этой войне. Настоящий мемориальный комплекс. Простого креста мало. У меня всё, спасибо.
В землю гроб опускали под настоящий траурный марш. Данилову проще было представить, где они взяли инструменты, чем то, как удалось отыскать людей хотя бы с крупицей умения на них играть.
А когда могильный холм был насыпан, прозвучал залп танковых орудий. Данилов очень хотел верить, что этот залп будет последним, который сам он услышал.
Наступила тишина, в которой было слышно только шорох одежды теснящихся на узком пятачке людей.
И тут от толпы отделился Колесников. Этот был в камуфляже, и не в начищенных туфлях, как Богданов, а в черных сапогах.
— Есть важное дело, которое надо решить, не откладывая в долгий ящик, — пробасил он. — Кто-то должен принять бразды правления.
В устах такого человека, как он, эти слова звучали слишком гладкими, чтоб быть спонтанными. Наверное, он тоже пил чай с четой Богдановых. Тщеславия этот бесстрашный боец был лишен начисто. Ведь мог бы и побороться за шапку Мономаха.
— Предлагаю не орать, как на Новгородском вече, а поднять руки. Или не поднять, как кому нравится, — произнес Богданов с таким видом, что охотно верилось: неограниченная власть ему не в радость, но эту ношу он готов принять.
То, что творилось дальше, Данилов воспринимал со странным ощущением дежа вю.
Когда дошло до голосования — вернее, выражения одобрения — Александр поднял руку одним из первых. Одновременно с ним подняли другие бывшие сурвайверы, товарищи Богданова по довоенной жизни. Данилов увидел, как по толпе рябью, концентрическими кругами разбегается начатое ими движение.
«Пожалуй, городу нужен как раз такой человек. Ну не себя же предложить? Дай бог, чтоб эта ноша не доконала его так быстро, как Демьянова», — подумал Александр.
Решение покинуть Подгорный тоже были принято единогласно. Это теперь было место для памяти, а не для жизни.
Уходя с кладбища, Данилов думал совсем не о власти и тронах. Он размышлял о том, что есть что-то жуткое до смеха и одновременно смешное до слез в том, что единственный носитель разума, который строит наполеоновские планы и считает весь мир своей песочницей, должен так же умирать, как тараканы и инфузории.
Уже проталкиваясь к выходу, Данилов увидел совсем близко лысую башку Мясника. Тот тоже крестился, и на обезображенном лице чудовища ему померещились слезы. А глаза уж точно были красными. Должно быть, уже успел приложиться к бутылке.
Столы были накрыты прямо под открытым небом. Уж чего, а открытого неба в городе-призраке теперь было хоть отбавляй. Ради этого дня были распечатаны даже самые неприкосновенные запасы, а рыбаки и охотники снабдили их всем, что можно было поймать или выловить в лесах и реках региона.
Вскоре Данилов увидел знакомых, а заодно и свободное место. Разговор шел неспешный и тихий: о вечном.
— Вот так и мы когда-нибудь… — философски произнес МЧСовец Кириллов, уплетая картофельное пюре.
— Дай бог чтоб именно так, — Краснов неожиданно упомянул всевышнего, выплевывая на салфетку рыбные кости, — Чтоб быстро… хлоп, и всё. Не хочу гнить заживо.
— Садись, Саня, — церемонно подвинул ему стул фермер Тима. — Сейчас водку принесут.
Сначала Данилова до зубовного скрежета разозлил их цинизм. Это что же получается «умер Максим, ну и хрен с ним»? Да этот человек создал им новый мир. Всем жизни спас. А для них его смерть — повод наесться и нажраться.
Но нельзя сказать, что ему самому кусок в горло не лез — даже со скромной поминальной трапезы. Мертвым мертвое, живое для живых. От размышлений он как всегда проголодался, поэтому ел с аппетитом даже поминальную кутью, изюмины и рис в которой всегда ассоциировались у него с чем-то холодным и могильным. Александр заставил себя выпить одну рюмку из уважения к другим, а дальше запивал еду только компотом, сваренным, надо сказать, из отличных сухофруктов. Утром ему надо было на работу, и он это помнил. А еще после уроков Богданов собирался дать ему какое-то ответственное задание, а это следовало воспринимать теперь как приказ, а не просьбу.
* * *
Школа, которая была заодно университетом, временно размещалась в самом большом из оставшихся жилых домов — одноэтажном, с печным отоплением. Настало первое сентября. Но даже дети уже догадывались, что город проще оставить, чем отстроить, поэтому у всех было чемоданное настроение. Учиться хотелось меньше всего.
Сегодня у Александра было три урока: по истории Древнего мира для малолеток и по философии и по латинскому для тех, кто возрастом уже годился в студенты. Данилов, как он сам шутил, преподавал только мертвые языки: латинский, немецкий и английский. Французский он знал плоховато и решил, что пусть лучше язык галлов будет забыт совсем, чем выучен неправильно с его подачи.
Читать лекции, конечно проще, чем выслушивать… Но иногда и здесь его находили неприятные воспоминания. С теми, кому по шестнадцать-восемнадцать, еще ничего, они еще помнят нормальную жизнь, когда крысу воспринимали как вредителя, ну, или как домашнего любимца, но не как ценный продукт питания. Они, несчастные, еще помнят, что не всегда было голодно и страшно. И что когда-то не было ни лишенных травы пустошей, ни мертвых лесов, ни мест, куда лучше не ходить — «а то покроешься волдырями, будешь блевать кровью и умрешь».
Он всего пару раз занимался с самыми младшими — это была не его епархия, но впечатлений хватило надолго. Как многого они не знали!
Ну, допустим, он еще мог объяснить, что такое слон («как свинья, но в десять раз больше, с ушами и длинным носом, которым она все хватает»), арбуз («большая полосатая ягода с твердой кожурой») или океанский лайнер, или даже самолет. Но как он мог рассказать им об абстрактных понятиях? Тем более о тех, которые замараны? О гуманизме, демократии, прогрессе? А ведь это только начало. И эта пропасть будет все шириться.
Поэтому он был рад, что в основном занимался с детьми старшего возраста.
Когда он закончил свои занятия, новоизбранный глава города еще проводил урок геополитики. Данилов слышал, что это его заключительный урок, и после этого он к преподаванию не вернется. У него будет много других обязанностей.
Да, школьники и студенты, многие из которых еще недавно убивали врагов из автоматов, уже сели за парты. Из кабинета доносились термины хартленд, талассократия, теллуркратия, и другие, не менее звучные.
«Хорошо промывает им мозги», — подумал Александр.
Ровно в семь медный антикварный звонок возвестил о перемене, и Данилов зашел в класс. Студенты с любопытством повернули шеи в его сторону.
Владимир приветствовал его дежурным рукопожатием, и вышел вслед за ним в коридор.
— Отдохнул? Тебе надо поехать в Заринск. Будешь работать под началом Колесникова — я его произвел в полковники, кстати. Он будет следить за соблюдением законности, а ты вести перепись и инвентаризацию всего и вся. Пригодится твое умение быстро печатать. Нам надо подготовить почву для нашего переселения.
— Значит, есть злоупотребления среди нашего гарнизона там?
— Есть. Но еще больше проблем от того, что местные сводят свои счеты. Бывшие крепостные вовсю начали мстить бывших эксплуататорам. Их можно понять, но это надо пресечь. Хватит уже кровной мести. Палачей вроде Черепа надо искать независимо от срока давности, но тех, кто просто честно работал под властью Мазаева и ничем себя не запятнал, членов их семей, надо защитить от самосуда. Но это уже дело Олега и его бойцов.
— Я понял.
— Это задание не простое. Алтайцы, даже после замирения, будут мягко говоря не рады вам. Будь готов, что в тебе будут плевать в чай, когда ты отвернешься.
— Мне не привыкать. Значит, не буду отворачиваться.
— И ты не думаешь, что вместо этого заслужил спокойную работу? — Богданов посмотрел на него с подозрением. — Или вообще отдых?
— На том свете отдохнем. На чем ехать?
— Колонна выезжает сегодня вечером. Отправляйся, — напутствовал его Владимир. — А я пока буду укреплять диктатуру и культ личности.
«Они все думают, что я биоробот, — подумал Александр, выходя из здания. — Что сладострастие, гнев, алчность мне в принципе незнакомы, и поэтому я подойду для этой роли».
Богданов воспринял его молчание как неодобрение.
— А как ты хотел? Сейчас мы, все пережившие, в таком положении, что у нас есть всего два варианта, прямо Гамлет: to be or not to be. Сечешь? Жить или вымереть как гребанные мамонты… Наша надежда — это сильная держава. С ней связано наше будущее, быть может, суровое и непростое, но будущее, — Владимир хрустнул пальцами. — Эх, попасть бы мне в президенты до войны. Я бы сразу объявил о прекращении существования Федерации… и о воссоздании Советского Союза. В виде евразийской православной империи. И чтоб за светской властью следил, словно пес на длинной цепи, духовный лидер с полномочиями как у иранского аятоллы. Это первый указ. А второй — собрать всех либерастов и извращенцев на огромную баржу и затопить ее посреди озера Байкал. Да еще журналистов. Один был нормальный, Михневич, царствие небесное, а остальные — предатели.
— Почему именно Байкал?
— А это самое глубокое озеро в мире. Хотя нет… жалко… самый большой источник пресной воды. Лучше бы было этих гадов в контейнеры для отходов — и в Марианскую впадину ухнуть. Уверен, народ поддержал бы и первый, и второй пункты. Давай, езжай, — он вдруг посмотрел на Данилова с хитрой усмешкой. — Может, жену себе наконец-то найдешь. И перестанешь на чужих коситься.
Богданов, конечно, имел в виду Настю. Если бы Владимиру в голову втемяшилась бредовая мысль, что Александр мог положить глаз на его Машу, он бы убил его на месте.
Данилов ушел и, чтоб не думать о последних словах, думал о неоднозначностях в выборе лидера.
Когда он в первый раз увидел Богданова, тот напомнил Саше сумасшедшего артиллериста из романа Герберта Уэллса «Война миров». Тот тоже хотел построить Дивный Новый Мир при помощи одной лопаты, и плевать ему было на такую мелочь, как марсиане. Но постепенно Саша понял, что более прагматичного человека, чем Владимир, на свете не найти. Тот, несомненно, был человеком с идеями. Но не из тех, кто посвятил жизнь слепому служению этим идеям. Наоборот, он заставлял идею служить себе. И людей, которые в эту идею верили. Именно такие люди всегда были кормчими, и именно таким место у руля, когда корабль входит в шторм, подумал Александр. Но вот их методы… они упорно не хотят думать про щепки. А щепкам больно. Они плачут, и иногда кровавыми слезами.
Не боги горшки обжигают. И кухарка с хорошими мозгами может управлять государством, тем более, если в государстве десять тысяч человек. Но смогут ли бывшие рабочие, врачи, учителя, мелкие клерки преуспеть в том, что провалили «эффективные профессионалы» из потомственной бюрократии? Пока у них получалось. По крайней мере, армию «эффективных» они разорвали на клочки.
Снова прозвенел звонок, и урок возобновился.
— Итак, тема нашей второй дискуссии «Геополитика нефти в начале 21 века, — услышал он, уходя, хорошо поставленный голос Богданова через приоткрытую форточку. — Все мы знаем, чем завершилось стремление евроатлантической цивилизации к мировой гегемонии. Давайте рассмотрим основные этапы этого процесса…»
В окно Александр видел, как неподвижно сидят дети, впитывая каждое слово. Да, вот кому надо было становиться учителем. Бедная Маша, какие же он ей читает нотации за остывший суп?
Интермедия 7. Мститель
Пленника привели к нему утром, когда они уже готовились отдать швартовы. Смуглый и худощавый, в канареечного цвета пуховике, он явно был здесь чужим и зябко ежился под пронизывающим северо-западным ветром. Ветром, который дул не с моря, а из глубины континента. Море было ласковым и дарующим жизнь по сравнению с материком, где правила смерть.
Такой же пронизывающий взгляд Савельева, человек, впрочем, встречал стойко, как будто бояться ему было нечего.
А зря. Рыболовецкий сейнер «Удачливый» стоял у причала, и помощник давал уже второй гудок. Поэтому Савельев вполне мог пристрелить пленника, не разбираясь, потому что по лицу было видно: он чужак, а чужакам нигде не бывают рады.
Здесь в Хабаровском крае двадцатикилометровая полоса вдоль моря была последним обитаемым оазисом. Море кормило здесь несколько десятков тысяч человек. Кормило скудно, но не давало умереть с голоду.
Бывший генерал-ракетчик знал в лицо всех в округе. И в приморских поселках, и в находившихся в сутках пути от большой воды, где он поддерживал в меру своих сил порядок. И никого похожего на этого типа среди них не было.
Через неделю-другую они вернутся с полным трюмом: сельдь, минтай, крабы. Но даже мелкая рыбешка не пропадет, все пойдет в дело: в еду, в засолку или на корм свиньям и псам. Все корабли были оснащены скорострельными 30-миллиметровыми орудиями, а один генералов сухогруз постоянно имел на борту противокорабельные ракеты. Конкуренция за богатства пустеющих морей часто заканчивалась кровью.
«Если бывали в истории сухопутные адмиралы, то почему не может быть морского генерала?» — подумал старик в вязаном свитере с высоким горлом и в фуражке с треснутым козырьком в тот момент, когда пленник представился.
— Меня зовут Пабло Хименес. Я из Латиноамериканского союза.
— Буэнос диос, мучачо, — улыбнулся Савельев, его улыбка обычно не предвещала ничего хорошего. Не далее как вчера с такой же улыбкой он отправил на фонарь двух ворюг, — Каким ветром вас занесло в другое полушарие, и какого хрена вам здесь надо?
— Я отвечу вам, compadre, — почти без акцента сказал гость по-русски. — Значит, у нас была веская причина. Мы хотим протянуть вам руку дружбы.
— Ответ неверный, — буркнул генерал. — Поэтому у вас есть пять минут, чтоб меня заинтересовать.
— Разумно. Ну, тогда считайте, что мы предлагаем вам сделку.
— Откуда мне знать, что вы тот, за кого себя выдаете? И не из ЦРУ, например?
— Оставьте эту паранойю. Нет больше никакого ЦРУ.
— Я имею в виду ЦРУ Соединенных штатов Австралии. Или как они себя называют…
— И Австралии с ее разведкой тоже нет. Как нет и всего континентального Китая. Про Тайвань не скажу… но и его, скорее всего, тоже нет. Если прикажете меня развязать, я расскажу вам побольше. В моем рюкзаке, который ваши люди уже обыскали — гаванские сигары и настоящий кубинский ром. Надеюсь, сгодятся вместо верительных грамот?
— Это мы посмотрим.
Отправку сейнера пришлось отложить. Разговор действительно оказался важным. Через полчаса они сидели в маленькой прокуренной комнате за столом, на котором на тарелках лежали бутерброды с красной рыбой и тушеные камчатские крабы.
Глядя на них, прикончивших одну бутылку рома и принявшихся за вторую, трудно было представить, что разговор идет о материях, от которых мог зависеть облик цивилизации будущего.
— Не знаю, чего вы от нас хотите. Мы больше не бойцы. Мы всего лишь рыбаки, — в очередной раз заговорил генерал.
— Без трех корветов, пяти ракетных катеров и дизельной подводной лодки рыбакам никак, — улыбнулся Пабло. — К тому же я знаю, сколько гринго вы отправили на дно.
— Рыбам тоже надо что-то есть. Хотя в основном попадаются не амеры, а другие бусурмане. Но было и несколько пиндосских посудин.
— Да, мы тоже потрепали этих putos… — кивнул Пабло, в его мачистской культуре это слово тоже было страшным ругательством, — С помощью вашего оружия. Когда они опомнились после ваших ударов 23-го августа, то не придумали ничего лучше, чем одолжить продовольствие в Южной Америке, на своем «заднем дворике». У них и выбора-то не было. Гавану и Каракас стерли с лица земли, в Панаме высадилась морская пехота. Почти в полном составе. Но случилось не так, как они ожидали. На какое-то время объединились… без участия своих правительств… люди из половины государств континента. Говорящие на испанском и на португальском… католики и социалисты… даже наркобароны и индейцы из сельвы. Все те, кто раньше друг друга на дух не переносил. С одной целью — прогнать их. Не буду врать, мы не смогли им помешать. Смогли только взять с них за нашу еду плату кровью.
И Хименес рассказал про партизанскую войну на территории Колумбии, Бразилии и Аргентины, про замаскированные береговые ракетные батареи, топившие американские транспорты с зерном, фруктами и говядиной, про различные тактические приемы, которыми можно победить технически более оснащенного противника.
— Но потом пришла темнота, — продолжал Пабло, — и мы поняли, что голодные гринго — это еще полбеды. Главная проблема не они, а погода, климат. То, что с ним стало. Когда ты рассказал про вашу маленькую войну в Сибири, это было как дежа вю. Вы, русские… такие же loco… ненормальные, — он, учившийся в Москве, употребил другой, матерный эквивалент. — Так же азартно истребляли друг друга в Бразилии, Аргентине, Чили, Боливии, и у нас, в Венесуэле. После наступления темноты, когда внешний враг ушел, оставив нас ограбленными, сразу вспомнились старые обиды, старые счеты. Хаос и зима оказались куда страшнее оккупации. В чем-то вам, русским, было легче. У вас был опыт жизни при минусовых температурах. А у нас те, кто жил не в Андах, снега никогда не видели. Вот и представь эту вашу кровавую бойню, умноженную на десять, и все это среди вьюг в замерзших тропических джунглях и снегов в пампасах.
Генерал представил. Но его сердце настолько зачерствело, что его трудно было впечатлить.
— Пепел рассеялся, — продолжал Хименес, — но в Чили и Аргентине климат сейчас такой же, как здесь. И это не связано с ядерной зимой. Просто ледник наступает. Остров Огненная Земля он уже поглотил. Думаю, вас ждет то же самое, хоть северная ледовая шапка и меньше по размерам.
Генерал молчал, спокойно докуривая сигару.
— Похоже, это конец, — посланник отхлебнул рому и блаженно вытянул ноги: в комнате было тепло от натопленной печки, — Знаете, я всегда был атеистом, генерал. Но сейчас думаю, что мы замахнулись на то, куда не имели права совать свой нос. И получили по заслугам. У вас сохранились ученые? У нас несколько выжили. Так вот, все говорят о том, что Южная Америка будет лучшим местом для возрождения цивилизации. Африка выживет, но скорее всего, вернется в неолит. Если уже не вернулась. Австралия теперь, после атаки КНР на их крупнейшее урановое месторождение Олимпик-Дэм превращается в мертвую пустыню. Выживание человека разумного на территории Северной Америки и Евразии тоже не гарантировано. К чему я виду этот разговор, вы наверно уже поняли, — продолжал гость из Латиноамериканского Союза. — Генерал, от ваших людей будет больше пользы, если мы объединимся. Мы пережили голодные бунты и страшные эпидемии. Сейчас все на время устаканилось… смешное у вас словечко, я его еще в общежитии усвоил. Так вот, это временное затишье. Арифметика такова. У вас в живых остался от силы один процент населения. У нас пять. Как и у вас, это в основном крестьяне, а не жители городов. Но нам нужны ваши технические специалисты и кадровые военные. Из тех поселений в Восточной и даже Западной Сибири, с которыми вы поддерживаете связь, мы могли бы принять многих.
— Они теперь тоже крестьяне.
— Неважно. Свои специальности они не забыли, а у нас много русской техники. И боевой в том числе. Им найдется работа. Нам нужны люди, знающие, как поддерживать инфраструктуру в субарктическом климате. Да, у нас чуть меньше ресурсов недр. Но у нас есть самое главное — незараженные пахотные земли, море, которое не замерзнет, и экватор, к которому можно отступать по суше. Панамский канал, кстати, взорван. Потребность в минеральных ресурсах еще долго будет низкой. Почему бы не оставить вашу страну-холодильник в качестве кладовой для будущих поколений, а самим перебраться в более комфортное место?
— Я хочу услышать конкретику.
— С пятью транспортами мы можем переправить до двадцати тысяч человек. Если бог будет милосерден — нам удастся сделать и второй рейс. Дальше мы не ручаемся за состояние наших кораблей, а еще меньше — за морские пути. В океане сейчас тьма-тьмущая айсбергов. Оказывается, глобальное похолодание способствует их образованию даже сильнее, чем потепление. Каюты не люкс, но доплыть можно. Место назначения — город Лос-Текес, бывший штат Миранда, Венесуэла. Естественно, продовольствие на дорогу и первый год жизни вы возьмете с собой. Соглашайтесь, в Южной Америке от ваших людей будет больше пользы. А здесь вы вымрете. Можно продолжить борьбу, когда есть смысл. Но в вашем случае это самоубийство.
— Я сам знаю арифметику, Пабло, — генерал глотнул еще «огненной воды». Сегодня, он знал, никакой рыбы поймано уже не будет. Рыба получит отсрочку приговора, — И алгебру знаю, и географию. И могу пообещать, что добровольцев мы поищем. Но не более того. Этот «холодильник» — наша Родина. И чем больше нас отправится в добровольное изгнание, тем меньше шансов, что она останется нашей в будущем. Уж прости этот национальный эгоизм. Нас слишком часто били по морде за наши ресурсы и за каждый квадратный метр этой земли. Поэтому они нам так дороги. Мы готовы поделиться ими с друзьями — и с вами поделимся… но не с каждым встречным. Да и не забывай про обычный страх перемен. Не все согласятся на такой радикальный шаг. А насчет самоубийства… ты же сам сказал, что нам не привыкать жить в холодильнике. И ты знаешь нашу историю. Мы и не из таких передряг выходили.
Глава 8. Инь и ян
В тот день он чуть не опоздал на службу. Миновав КПП с молчаливо усмехающимися охранниками, Данилов трусцой побежал через асфальтированную площадку перед Замком.
На флагштоке перед огромным зданием больше не было эмблемы Сибаргопрома. Там полоскались на пронизывающем ветру красный флаг и российский триколор, который Краснов назвал «власовской тряпкой». Сам коммунар теперь трудился бригадиром на стройке, его подчиненными были его бывшие заключенные. Многие возражали против такой скорой амнистии, но она сделала очень много для умиротворения заринцев. Богданов настоял на ней.
«У меня нет пасынков и падчериц. Я всем буду отцом и всех буду держать в одинаковых ежовых рукавицах».
Заняв дворец олигарха, Богданов многое из мебели, картин и других предметов внутреннего убранства приказал убрать. Что-то унесли на склад, что-то отдали в школы, клуб и больницу. Свои комнаты на третьем этаже он тоже обставил по-новому, в стиле «сталинский ампир», как сам он говорил. Только иконы, которые были у Мазаева и в рабочем кабинете и в личных покоях, председатель оставил. По крайней мере, в одном они с покойным магнатом были похожи.
Одних только шуб, принадлежавших дочке и любовнице Мазаева, хватило, чтоб одеть две сотни женщин города для свободного от работы времени. Шубы выдавались в порядке премирования.
Все, что имело художественную ценность, отправилось в городской краеведческий музей. Драгоценности и золото — в фонд Будущего. Данилов был одним из кураторов этого фонда, но занимался он не материальными, а духовными богатствами. Так называемым «мегаархивом». Для него это была самая часть работы…
В следующую секунду Данилов понял, что нельзя размышлять о чем-то постороннем, когда бежишь. Только хорошая координация движений помогла ему не опрокинуть бак с мусором, когда он чуть не налетел на дворника. Александр узнал его. Бывший помощник губернатора, одетый в синюю спецовку, сгребал в кучу сухие листья и собирал руками сор, который приносил вездесущий ветер. Под красным носом коркой засохли сопли.
Бывший чиновник уже хотел что-то злобно пробурчать, но, увидев, кто перед ним, отступил в сторонку, произнеся угодливо:
— Извините.
— Да пустяки, — Данилов в который раз подумал, что даже тень, падающая от его босса, пугает людей.
Особенно коренных заринцев.
Они так пока и не стали одним народом. Кто-то шипел за спиной, у кого-то хватало смелости в лицо сказать: «выродки, валите к себе домой».
Но дальше слов не заходило, так как с оружием пока были только северяне. Из местных пока вооружили только сто человек, часть из которых была с Мясником во время штурма «Зимнего дворца», а остальных выпустили из мазаевского каземата, где людей морили голодом, приковывали к стенам и держали по пояс в ледяной воде. Эти были благодарны новосибирцам по гроб жизни. Из них получились самые преданные помощники в обустройстве на новом месте.
Город легко вместил в себя всех бывших жителей Подгорного. Чтобы не провоцировать бытовые конфликты, им отдали восточную часть Заринска, коренных жителей вместе с «репатриированными» пленными уплотнили в западную.
Переселение подгорновцев было проведено в рекордные сроки и очень организовано. Никто не потерялся, никого не забыли, никто не погиб под колесами. Все ценное было забрано с собой, демонтировали и вывезли даже промышленное оборудование.
Сейчас в октябре повсюду еще были видны следы недавнего аврала: разрытая земля, сваленные стройматериалы, поврежденный асфальт. Но зато они были полностью готовы к зиме. Даже пайки уже были рассчитаны. Из-за военных передряг оба города потеряли половину урожая и треть нескоропортящихся запасов. Но и ртов стало меньше, как бы цинично это не звучало.
Шансы дожить до весны у них были.
Когда они сюда пришли, в городе действовала очень интересная экономика: бартерно-распределительная. Мазаев был властелином всего, он кормил и одарял подарками тех, кто ему служил. Но отдельные начальники были независимыми экономическими субъектами. С поправкой, что за неудачи они лишались голов. В городе действовал рынок, а большинство зависимого населения вообще крутились как могли.
Настоящим шоком после победы стало для новосибирцев то, что рабство может существовать не только на Кавказе и в Афганистане. Оказывается, русские тоже могли держать своих соотечественников в ямах и заставлять работать за миску с вонючей бурдой или червивые сухари. От случая к случаю Заринск активно использовал рабочую силу из «диких» районов, завозя оттуда людей буквально вагонами. Это были одноразовые рабочие, которых после окончания работы в лучшем случае выкидывали, а в худшем убивали. И если постоянное население города Мазаев хоть как-то берег, то процентов десять населения Заринска не имели никаких прав вообще. Их могли загонять до смерти или убить без всяких последствий. Племенной скот, который олигарх, надо отдать ему должное, сберег, ценился гораздо выше.
На всей территории нового государства Богданов под страхом смерти запретил такое рабовладение, и под страхом исправительных работ — меновую торговлю едой, одеждой и еще десятком товаров («А безделушки меняйте сколько хотите»). Последний запрет, впрочем, соблюдался не так строго, а за пределами города и вовсе существовали послабления. Владимир, похоже, понимал, что наладить систему распределения в масштабах региона невозможно, поэтому дал союзным поселениям немного свободы действий. Но ревизоров посылал регулярно.
Помимо гарантированного всем скудного минимума, фиксированная оплата продуктами полагалась за труд. На личном контроле у правителя было обеспечение детей, больных и стариков. Сам Данилов получал паек по второму из четырех разрядов. По первому получали разведчики и бойцы. Себе скромный Богданов тоже поставил второй.
Приказы, указы, распоряжения, назначения — дикая скука. «Выделить столько-то того-то для работ по реконструкции чего-то». От казенного и одновременно безграмотного стиля его тонкое литературное чутье буквально корежило. Но Александр честно читал их, даже исправлял орфографические ошибки и вставлял запятые.
А в прошлый понедельник Данилов увидел, как превращаются написанные им на белой бумаге слова в действия. Он присутствовал на первой в Новом Заринске публичной казни. Это было ничуть не лучше, чем участвовать в этом самому.
Люди, который в полдень привели на главную площадь, были бандитами и грабителями, дезертировавшими из мазаевской армии. Но, конечно, их наказывали не за это. За ними тянулся длинный кровавый след, но доказать можно было только два последних эпизода, когда при нападении на деревню они никого не убили и даже не изнасиловали, а только отобрали еду.
Если бы они отбирали вещи, их бы ждал лагерь и исправительные работы, но они оставляли голодать других, а за это полагалась только смертная казнь. Саше пришлось присутствовать. Он видел, как пятерых тощих, грязных и всклокоченных мужчин подвели к облезлой кирпичной стене, но глаза завязывать не стали.
Мищенко с автоматом, весь в черном как эсэсовец, один был расстрельной командой. Весь город его боялся, но вряд ли кто-то хотел бы делать за него эту работу.
Богданов зачитал приговор, палач лязгнул затвором, и дал короткую очередь. Приговоренные дружно попадали на землю, будто в молитвенном экстазе. Одного отбросило аж до стены, и он сполз по ней, оставляя на серой известке темно-вишневые подтеки.
После этого, сидя за столом в своем кабинете с горячим чаем, Данилов думал о природе человеческой. О том, что душу каждого можно расположить на линейке между добрым доктором Швейцером и не очень добрым доктором Менгеле. Это — два полюса, достичь которых в обычных условиях почти невозможно: среда помещает стать и ангелом, и зверем. А тех, кто станет, вытолкнет прочь — в монастырь, в тюрьму, в психушку. Поэтому в нормальной жизни экстремумов достигают лишь единицы. Но в экстремальных условиях, на войне или на пожарище достичь абсолюта проще. Так появляются монстры и герои.
Так он думал раньше, в отрочестве. Но события последних лет заставили Сашу пересмотреть свою точку зрения. Он понял, что эти два полюса, две стороны человеческой натуры могут легко уживаться. И тот, кто герой для своих, для недругов вполне может быть монстром.
А иногда Александр доставал из чулана и третью версию. Что жестокость по отношению к ближним и дальним — это основа человеческого бытия. Раньше он считал ее проклятым наследством, доставшимся от далеких волосатых предков, и еще дальше — от ящеров, от трилобитов, от одноклеточных и доклеточных, которые точно также загоняли, убивали и поглощали. Но теперь, на практике изучив человеческую этологию, он видел, что это ложь. Жестокость животных всегда подчинена практической необходимости. Убить, чтобы добыть пропитание, победить в схватке за самку, устранить конкурента. Это биологическая программа. Ни один зверь не убивает себе подобных просто для того, чтобы насладиться их агонией. Только «венец творения» наделен такой развитой эмоциональной сферой. Но если оставить в стороне маньяков и психопатов… в большинстве случаев зло творится вполне нормальными людьми под влиянием обстоятельств, которые создали другие нормальные люди. Вот только никакие обстоятельства не сделают обратного. Эта игра только на понижение.
Если это так, то культура, мораль и ценности — все поверхностное, наносное. И в глубине души каждый скорее Менгеле, чем Швейцер. Чтобы стать первым, не надо напрягаться, исправлять человеческую природу. Достаточно дать ей карт-бланш — и вперед. А вот, чтобы стать вторым, надо грести против течения… И видит бог, это не у каждого получается.
Проходя мимо его стола, Владимир кинул Данилову пачку исписанных бумаг.
— Два строителя и три коммунальщика. Спали в рабочее время, — громогласно объявил он. — Это так они выполняют план по капремонту? Кто в первый раз — тем выговоры. Если у кого второй залет — паек по минималке.
Данилов сделал пометку в блокноте. Это означало уменьшить норму питания на треть на целый месяц. Обычно это хорошо действовало. Саша знал это по себе, потому что имел несчастье дважды опоздать, а председатель ни для кого не делал исключений. Он бы и на себя взыскание наложил, если бы было за что.
— И еще один крендель, — продолжал шеф. — Поссорился с алтайцами из-за бабы. Пьяный дебош. Нанесение побоев. Порча общественного имущества. Угроза безопасности… Ты его знаешь, Мерседесом называют. Разведчик хороший, сапер, но дисциплины не знает. Из автомата палил поверх голов.
— Тоже выговор? — спросил Саша.
— Да мало. Уже было два. Выпороть. С занесением в личное дело. Тридцать пять ударов, чтоб не думал, что он Иисус. А после на исправительные работы. На месяц. Еще раз проштрафится — в чернорабочие. Навечно.
Город был, возможно, последним местом на земле, где существовало делопроизводство. Функционировал архив, велись личные дела, скрупулезно составлялись приказы, и по всем правилам доверялось бумаге отправление правосудия.
«Расстреляй человека — и это назовут убийством, — любил говорить Богданов. — Издай сначала официальный приказ — и это уже мера пресечения».
Данилов был доверенным лицом, неслышной и невидимой тенью короля. У него не было ни одного подчиненного, зато сам он подчинялся только главному. По старому то ли глава администрации, то ли советник президента.
— Я надеюсь, драть его кнутом не мне придется? — спросил он.
Смертные приговоры ворам, насильникам и грабителям, которых уже было назначено с десяток, приводил в исполнение Мясник, но порка была новацией.
— Только если сам не желаешь, — Богданов хохотнул шутке подчиненного, — Вообще, это сделает сержант караульной службы. А для тебя другая работа найдется. Забыл, что сегодня ждем гостей? Надень-ка галстук. И не сутулься, мать твою.
Гости должны были приехать через час. Данилов сам не понимал, почему он волнуется. Эта была рядовая встреча, и он на таких уже присутствовал. От него и ничего не требовалось, кроме создания массовки.
Макс и Змей, оба бывшие сурвайверы, которым Богданов, похоже, доверял больше всего, в строгих костюмах из гардероба Мазаева казались настоящими мафиози. Они стояли по обе стороны от дверей, в бронежилетах и при кобурах.
Люди в цивильной одежде, помятой после долгой дороги, заходили по одному в банкетный зал. Двигались они очень сковано, словно шли сквозь толщу воды, и пугливо озирались.
Им было отчего бояться. Царек одного союзного Мазаеву городка по фамилии Карпович, по кличке Карп, из такой поездки просто не вернулся. Вместо приветственных слов Богданов перед всеми зачитал список его преступлений, среди которых были и очень гадкие. Маленьких мальчиков этот жирдяй, владелец асфальтового завода, еще до войны любил. А уж что он вытворял после, когда захватил власть со своими подручными-беспредельщиками, тут маркиз де Сад бы покраснел.
Без лишних слов гада отвели в подвал и шлепнули. Говорили, на лестнице он напрудил лужу за секунду до того, как Мищенко дважды выстрелил ему в затылок. На его место Владимир назначил Масленникова.
Иван Иванович Зырянов был настоящим алтайцем, не по месту проживания, а по крови. Глава администрации маленького городка с чудным названием Змеиногорск где-то в Горном Алтае был шорцем, хоть и из тех, чьи предки были крещены в православную веру, судя по имени-фамилии. Лицо его напоминало захмелевшую луну, а глаза были раскосыми, как у японца. Японцы, как гласит одна версия, как раз из этих гор и вышли.
Но кроме титульной нации Зырянов принадлежал к интернациональной породе постсоветских номенклатурщиков. Александр знал этот тип людей. Каменные неулыбчивые лица, чугунные зады — фиг прогонишь с насиженного места. Культура для них — шансон и «играй моя гармошка». Досуг — выпивка, баня, рыбалка, охота и еще раз выпивка. К компьютеру не знают, с какой стороны подходить. По телевизору раньше смотрели только новости первого канала и сериалы про ментов.
«И перед такими нам приходилось пресмыкаться», — вспомнил Данилов. Ему было приятно видеть в глазах своего социального антагониста настоящий страх.
Этот одутловатый монгольский господин с белыми от ужаса глазами первым подбежал пожать руку Богданову. Раньше он был «вассалом» Мазаева, а теперь, выходит, стал богдановским. И сейчас в этом зале проходило собеседование, итог которого мог быть любым.
Богданов еще раньше всем показал, что незаменимых нет, как нет и священных коров. Новорожденное государство он обещал скреплять железом и, если надо, кровью.
Рыльце у этого Зырянова было в пуху. Поговаривали, что он должен был во время летнего блицкрига привести олигарху на подмогу человек пятьсот, но затянул со сборами — то топлива нет, то машины сломались. Наивная восточная хитрость в расчете на то, что сдохнет или ишак, или шах. Учитывая, что от Заринска до Змеиногорска куда дальше, чем от Заринска до Подгорного, хитрость не была совсем уж бессмысленной.
Узнав о поражении и гибели под Подгорным всей армии Мазаева, Иван Иваныч с братьями, зятьями, дядьями, деверьями и прочими членами клана внезапно собрался за один день. Но не для того, чтоб защитить Заринск, а чтоб успеть его разграбить, а потом удрать обратно в свои горы с полными фурами продуктов из оскудевших, но еще не пустых закромов города. Но немного не рассчитал — силы Богданова явились на полдня раньше, чем его авангард на внедорожниках. Вот такой фрукт был этот «дикий тунгус». Вместе с ним прибыли трое помощников, пятеро охранников и одна девушка. Его дочь. С редким именем Алиса, оживляющим в памяти образы прекрасного далека и страны чудес.
В малом банкетном зале, где на стене висел потрет Сталина из логова сурвайверов, за накрытыми столами их ждали двадцать человек — новый хозяин, его супруга, его охрана и сподвижники. Водки не было, зато подавали жаркое — постную и довольно жесткую медвежатину с хреном и с отварной картошкой на гарнир. Данилов был бы сильнее рад свинине, но с тех пор, как узнал про рацион мазаевских хряков и свиноматок, ему она в горло могла не полезть.
Жаренное мясо на обед было само по себе роскошью, поэтому никто не жаловался. К тому же они собрались не для того, чтоб набить брюхо.
Медведя, которого олигарх так берег, забили в первый же день после победы, но его замороженное мясо до сих пор лежало в холодильниках, ожидая торжественных случаев.
Данилов подумал, уж не Мясник ли убил косолапого. Кто если не он? И что он чувствовал, когда «исполнил» вместо очередного человека мохнатого зверя? Такое же безразличие? Или досаду, если понадобилось больше одного патрона?
Богданов с женой сидел во главе стола. Неживой стеклянный глаз в его глазнице был почти неотличим от настоящего. На лидере была не повседневная офицерская форма без знаков различия, которую он обычно носил, а неброский серый двубортный пиджак с каким-то юбилейным значком на груди. Вместе с Машей, на которой было скромное платье из синего шелка, они казались парой советских фигуристов. Волосы Мария слегка покрасила (возможно, чтоб скрыть седину), поэтому они вместе смотрелись очень нордически.
Гостей усадили за почетные места на противоположном конце. Данилов примостился где-то посредине, равноудаленный от них. Слева от него нарезал себе мясо на тарелке Мищенко, похожий в своем черном костюме на владельца похоронной конторы. Он использовал столовый нож, но Данилов знал, что боевой и зазубренный тоже при нем. От его взгляда не ускользнуло, что гостей разоружили и даже провели через рамку, а вот охранники Богданова все были при пистолетах. И даже его помощники-министры.
Но это было скорее психологическим давлением. Если бы Владимир хотел, он бы расправился с ними, не усаживая к себе за стол.
Данилов догадывался, что прагматичный председатель хочет наладить контакт с вменяемыми людьми из бывшего мазаевского окружения. Демьянов бы никогда так делать не стал, но в этом была и его слабость.
За столом пока велась светская беседа, важных материй разговор не касался. Между тем, внимание Данилова переключилось на единственную гостью.
Он слышал про нее, что она потомственная алтайская шаманка.
«С умной женщиной можно еще и поговорить, а с глупой только…» — эта фраза, конечно, принадлежала Фомину.
На цепочке у нее на шее висел то ли кулон, то ли крестик, но Данилов не нашел пока в себе наглости заглянуть украдкой.
Она была рослой и хорошо сложенной, не ниже большинства мужчин за столом, но не смотрелась баскетбольной команды. Под длинным черным платьем вырезом сверху и разрезом снизу, благодаря которому он видел ее красивую коленку, у нее была хорошая фигура, стопроцентные песочные часы.
«Эх, посмотреть бы время по таким», — подумал Александр.
Ее элегантные очки не портили ее, а, наоборот, в сознании Саши, добавляли очарования. Пожалуй, даже больше, чем Настя, с которой у нее было что-то общее, она походила на школьную учительницу. Говорили, что по образованию она психолог. С Машей они были почти ровесницы, но выглядела она лет на пять моложе, а то и вовсе на восемнадцать. Может и вправду ведьма?
Разрез глаз у нее был славянский, овал лица таким же, как у отца, но у того кожа была желтушной, а у нее молочно-белой, будто никогда не знавшей загара, резко контрастируя с иссиня-черными волосами, которые она совсем по-японски заколола двумя палочками. Должно быть, если распустить их, они лягут свободно, волной до пояса. Данилову было приятно думать об этом. Глаза ее были теплого орехового цвета.
Из машины она выходила в кожаном плаще, элегантнее которого Данилов уже года два ничего не видел.
— Итак, товарищи, этот дружеский вечер незаметно подошел к концу, — объявил Богданов с иронией, хотя для Данилова время и правда пролетело незаметно.
Зато с гостей-мужчин успело сойти семь потов от страха. Они до сих пор подозревали, что их убьют на лестнице, поэтому ели очень мало.
Сам Данилов не успел съесть вторую порцию, что для него было нетипично. Но не от страха, естественно.
— Олег проводит гостей в их комнаты, — продолжал председатель, постукивая по столу костяшками пальцев, — Александр, сопроводите даму, она хотела посмотреть город. Покажите ей достопримечательности. А мы с Иваном Иванычем задержимся и потолкуем о местной геополитике.
— Перед вами церковь Вознесения Господня, — объявил Данилов, когда они подошли к городскому храму. — Когда-нибудь тут будет кафедральный собор из камня и мрамора размером со Святую Софию. По крайней мере мой босс так хочет. Он говорит, что мы теперь Четвертый Рим, и вся история цивилизации будет определяться нами.
«Боже мой, — Данилов чуть не заткнул себе рот. — Не то, не то! Такие вещи должны казаться ей ужасным занудством. Но что тогда говорить?».
— История? — усмехнулась Алиса. — По-моему, гораздо интереснее наша личная история. А ваш лидер… странный он. Я это хорошо чувствую. Смотрит на всех так, будто ждет, что ему нож в спину воткнут.
— Он не всегда был такой. Что-то случилось с ним… в последние два месяца. Я думаю, все люди, потерявшие свой мир, ищут твердую землю, чтоб было на чем стоять. Так он нашел бога. Иисус любит его, да, не смейся. Если бы он увидел, что у тебя на шее оберег, а не животворящий крест, он бы из тебя святой водой начал демонов изгонять.
Оберег Саша разглядел во всех подробностях.
«Боже мой, я проговорился».
Но она или не заметила, или не подала виду, только засмеялась его шутке.
— А еще он и ищет фундамент, на котором можно было бы строить будущее. Вот только какое оно будет? Мы столько зла наворотили, что я уже заблудился, где черное, а где белое, — сказал Данилов, глядя на небо, где ветер гонял последние облачка. Один из последних ясных дней. Очень скоро снег выпадет уже окончательно.
— Ты слышал про «Книгу перемен»? — спросила вдруг она.
— Немного. У меня был товарищ, даосист. Но сам я мало понимаю в восточных практиках. — «И даже не читал один важный древнеиндийский трактат», — Это как-то связано с гаданием?
— С устройством мира. А гадание — только одно из применений. Так вот, у европейцев мир — это белое или черное. В разных пропорциях. Китайская «И цзин» говорит, что белое станет черным, а черное белым. Но индийская модель мне кажется более точной. Белое и есть черное. Инь и ян переходят друг в друга каждую секунду на наших глазах, но на самом деле они есть одно. Дай мне свою руку, пожалуйста.
Костеря себя, что не предложил помощи сам, Данилов помог ей перейти по доске через вырытую коммунальщиками Бурлюка траншею.
Какое-то время они шли рядом и по ту сторону маленькой пропасти, рука об руку. В ушах у них были наушники от айпада — по одному у каждого.
Их встреча не могла быть случайной, подумал он. Незнакомая музыка, которая была у нее на карте памяти, успокаивала его, как гипноз.
— А ты лечишь наложением рук? — спросил он, когда плей-лист закончился. Он сам не заметил, как перешел на «ты». — Можешь исцелять душевные раны?
Они уже отошли далеко от центра, делая круг мимо агропромышленных предприятий Заринска. Деревья были одеты желтой и оранжевой листвой, а за ними прятались молокозавод, мясокомбинат, а чуть дальше — птицефабрики и свинофермы. Все они были заброшены. Все поголовье животных Мазаев держал у себя под боком в поместье.
Данилов начал уставать, а Алиса даже не выказывала признаков утомления, как будто была двужильной.
— Нет, — покачала красивой головой она. — Бабка умела. Прапрабабка тоже. У нас дар передается через два поколения по женской линии. А я умею только делать людям больно. Я умею только раны наносить.
— Надо же. И в этом мы очень похожи.
Данилов чувствовал, что под внешним бархатом она сделана из стали, или из какого-то другого металла, немного пластичного, но с абсолютной прочностью на разрыв.
«Из какой же страны чудес или ночных кошмаров ты явилась?»
Они были совсем близко к черте города. Где-то там за лесополосой лежал внешний мир с мертвыми континентами, странами и городами, из которых самым ближним был Барнаул.
— Скажи, а на тебя не давит некросфера? Неприкаянные духи умерших без погребения, или что-то в этом роде. — спросил он, вспомнив свои сны и видения.
— Сам ты неприкаянный, — рассмеялась она, совсем как обычная девчонка, а никакая не ведьма. — Какая к черту «некросфера»? Это просто кости и пепел. Та субстанция, которая их скрепляла, призрак, живший внутри трупа, уже давно там, откуда даже самые плохие никого не потревожат. Египетская, тибетская и индийская «Книги мертвых» это гарантируют. А бояться надо живых.
— Нас, — проговорил Саша.
— Тебя? — переспросила девушка. — Нет же. Ты просто хомячок по сравнению с настоящими хищниками. И неважно, скольких людей ты убил. Бояться надо тех, кто делает это, не теряя сон.
Как же много она знает, подумал он. Хотя это скорее дар психолога, а не колдовство.
— А может, это не они умерли? — Александр сделал жест рукой, будто хотел обвести вокруг целого мира. — Вдруг это мы?.. Мы погибли в тот день 23-го. В каком-нибудь крупном, но не глобальном катаклизме.
— Странный ход мыслей.
— А ты представь, что мы в аду. Или, по-твоему, это место похоже на рай?
Алиса улыбнулась, но не сказала ничего.
Сделав полный кармический круг, они снова были в центре города. Перед ними высилось семиэтажное здание правления Сибагропрома, выгоревшее в результате пожара, устроенного кем-то в день капитуляции, и стоявшее брошенным и темным. Вредителей искали, но так и не нашли.
Его не собирались взрывать, но его восстановление называлось делом далекого будущего. Даже отапливать такую громаду зимой было бы слишком накладно.
«Раньше оно рухнет само», — подумал Данилов, глядя на черные провалы окон и вспучившуюся облицовку. Даже крыша и та провалилась. — «Бог, если он есть, совсем не фраер, и его иконами в кабинете не обманешь.»
Власть переехала в достаточно просторный особняк олигарха. Богданов оставил себе с Машей пять больших комнат в левом крыле третьего этажа, а остальное здание заняли перепрофилировали для новых государственных органов. Эти этажи обставили тяжелой обкомовской мебелью, которую нашли на одном складе, чуть пострадавшую от воды и снега. По мысли Богданова, офисная обстановка годится только для брифинга менеджеров по маркетингу, а такая — должна настраивать на нужный лад.
В первый же день они только и делали, что снимали, замазывали и счищали «шестеренки», чтоб не было ни одного напоминания о прошлом.
Данилов вспомнил речь Богданова, которую вчера корректировал в плане грамматики и стилистики. Все-таки он был еще и секретарем вождя.
«Мы сокрушили власть бандитов и рабовладельцев. Больше никто и никогда не будет шестеренкой, никто не будет винтиком! Вначале нам будет трудно. Нам оставили в наследство только руины. Но мы построим новый мир, и новое царство свободного человека, где не будет место угнетению и стяжательству, начнется отсюда».
Он хотел в это верить.
— Скажи мне как человек, а не как психолог, — вдруг начал Данилов, хоть и подозревал, что это не те слова, которыми можно заинтересовать незнакомку, — Ты часто вспоминаешь о тех, кого потеряла 23-го августа?
— Нет, — сказала она, полминуты подумав. Но больше пока была сказать не готова.
— И я нет, — кивнул Данилов, — У нас еще до войнушки с Мазевым был «Вечер памяти» в кинотеатре. Даже не знаю, чья идея. Мне сразу не понравилось… Я до сих пор не могу понять, зачем нужно было ворошить прошлое, рассказывать чужим людям про свои погибшие семьи.
— Наверно, для того, чтобы эти люди перестали быть чужими, — предположила девушка. — Но как психолог я бы не одобрила это.
— Да, пожалуй. Сплотить… — бесцветным тоном согласился Александр.
И опять понял, что получил штрафное очко, потому что Алисе пришлось самой задать наводящий вопрос:
— И что же такого произошло на этом вечере?
— Я понял, кто я на самом деле. Бездушная мразь.
И тут его будто прорвало.
— Они мне никогда не снились. Ни разу. Вообще, я могу по пальцам пересчитать, когда просто думал о них. Как будто у меня никогда не было ни семьи, ни дома, ни детства. Может, я родился прямо здесь, в этой долбанной пустыне и никогда не занимался ничем кроме лазанья по катакомбам и истребления себя подобных, — он перевел дыхание, — Я скорблю… о, я чуть ни слезами заливаюсь… по торту со взбитыми сливками, по Интернету, холодильнику, полному еды. По ощущению стабильного будущего. Вот так.
Она не перебивала его. Ей, похоже, было знакомо такое состояние. В нем не было ничего индивидуального.
— Ты считаешь себя виноватым? — наконец, нарушила она тишину.
— Наверно. Хотя бы в том, что не чувствую ни тени печали, когда вспоминаю. В том, что с каждым днем вспоминаю все реже. А еще в том, что вообще могу жить нормально.
«И даже лучше, чем раньше», — он не произнес этих слов. Данилов хотел дать ей понять, что именно ее присутствие делает мир лучше, чем до войны, но боялся спугнуть ее, как севшую на цветок бабочку.
«Расскажи ей про площадь. Как ты предал родину… И обрек всю планету на ядерный холокост. Интересно, ей встречались люди с синдромом котара? Которые считают, что мир погиб из-за них».
— Да не парься ты… — ее рука коснулась его плеча, прервав и словесный, и внутренний монолог. — Ты видел, чтоб кто-нибудь ходил в трауре и все время причитал: «горе нам, горе»?
Саша отрицательно мотнул головой. Хотя он встречал таких. Соврамши.
— Вот видишь, — продолжала она. — Человек не может вечно держаться за ушедшее… и ушедших. А если может, то он просто больной. Надо уметь забывать, — она выделила последнее слово интонацией, — и забивать. Вот и забей на все.
Это можно было принять за слова утешения. Но Саша догадывался, что гостья из Змеиногорска не станет сочувствовать. Она не собиралась бередить его раны пустыми словами утешения.
— Что касается метрвых, — тихо проговорила Алиса. — Думаешь, им надо, чтоб мы вечно их оплакивали? Сомневаюсь. Они хотят, чтобы мы нормально прожили наш срок. Он ведь такой короткий.
В ее словах была правда.
Данилов хотел еще о многом рассказать и распросить, но спросил самое важное:
— Когда вы уезжаете?
— Отец сказал, что я должна остаться. Что это вопрос политики. Как будто он что-то в ней понимает… Но я и сама не против. На месяц-другой. У вас тут красиво. Хотя слишком много людей на мой вкус. Проводишь меня до дома, который мне выделили?
У Александра словно гиря свалилась с груди.
Из всех дорог, которые он прошел, и про которые когда-нибудь ей расскажет… дорог льда, огня и крови, оставалась всего одна непройденная.
Дорога прощения, любви и счастья. И он знал, хоть и не был шаманом и экстрасенсом, что эту дорогу ему предостоит пройти вместе с ней.
И это было даже важнее книги про историю глупого человечества, которую он все равно обязательно напишет.
* * *
Снова была зима, и буря завывала как стая голодных волков, но в хорошо натопленной больничной палате было тепло.
В такой же снежный день поздней осенью они ходили в Центр репродукции. Врачи говорили, что вероятность очень мала, что надежды нет. Но они всегда так говорят.
Но Настя надеялась. И услышав через три месяца результаты УЗИ, она почувствовала, как земля уходит из-под ног. Оказывается, очень хорошая новость действует так же, как очень плохая.
А потом был новый страх, сравнимый разве что со страхом за Антона, когда он был на фронте. Страх потерять, выронить то сокровище, которое она носила в себе; которое доверил ей он, висел над ней эти все эти месяцы, как Дамоклов меч. Страх, превращавшийся в ужас от каждой боли внизу живота. И хотя он оградил ее от любой работы, боль приходила часто.
А когда срок подошел, страх достиг своего крещендо. Нет, она боялась не физических мук, а того, что теперь, когда счастье было так близко, судьба посмеется над ней и разрушит все как карточный домик. Так уже бывало с ней.
Но уже в родильном блоке, лежа и чувствуя, как боль волнами распространяется по телу от живота, она вдруг поняла, что страх прошел. И испытывая схватки, Настя вдруг расслабилась, зная — все будет хорошо.
Через два часа девочка появилась на свет. Они уже давно договорились назвать и крестить ее Анной.
Она родилась всего на день позже Принцессы. Так все врачи между собой называли маленькую крикливую дочь правителя. Хотя сам Богданов, судя по кислому лицу, был не совсем доволен. Ждал сына, наследника, и еще не смирился. Похоже, он не отстанет от Маши, даже если ей придется сначала родить ему пять дочерей.
Последний отголосок страха вспыхнул, когда медсестра поднесла ей ребенка, чтобы она приложила его к груди. Но нет. Все на месте, и рук и ног не больше, чем надо, и лицо человеческое. И глаза, самые прекрасные на свете.
«Посмотри, совсем как у тебя», — скажет Анастасия мужу, когда ему разрешат навестить ее.
Они действительно были такие же синие.
Они обнимутся — все втроем, и будут сидеть, не произнося ни слова.
Может, и существовали те миры, про которые говорил Данилов: бесконечно много ветвей реальности, в которых события этих дней могли сложиться по-разному. Но они были здесь, и не было мира, прекраснее этого.
<Эпилог>
Примечания
1
Зиверт (обозначение: Зв, Sv) — единица измерения СИ эффективной и эквивалентной доз ионизирующего излучения (используется с 1979 г.). 1 зиверт — это количество энергии, поглощённое килограммом биологической ткани, равное по воздействию поглощенной дозе гамма-излучения в 1 Грей. Миллизиверт используется как мера дозы при медицинских диагностических процедурах (рентгеноскопия, рентгеновская компьютерная томография и т. п.).
(обратно)2
Такая коммуна действительно существует в одном из регионов России.
(обратно)3
Бегемот (библ.) — мифическое сухопутное чудовище. Левиафан — морское чудище.
(обратно)4
Saboteur (англ.) — диверсант. Ни в коем случае не саботажник.
(обратно)5
Realpolitik — Реальная политика (нем. Realpolitik) — вид государственного политического курса, который был введён и осуществлялся Бисмарком. Сущность такого курса — отказ от использования всякой идеологии в качестве основы государственного курса. Такая политика исходит прежде всего из практических соображений.
(обратно)6
Вар — авест. Вара, глинобитная крепость или замок, служащий убежищем для людей, скота, растений и огней во время смертельных холодов зим, снегопадов и наводнений.
(обратно)7
Видевдат — собрание священных текстов и мифов зороастрийцев, часть Авесты, старейшего памятника древнеиранской литературы
(обратно)8
Универсальное огневое сооружение (УОС) «Горчак» — Универсальное огневое сооружение (УОС) «Горчак» — типовая долговременная огневая точка, предназначенная для фортификационного оборудования укреплённых районов, блок-постов, приграничных зон, защиты важных объектов. «Горчак» представляет собой типовой бетонный модуль, разработан в 1996 году ОАО «Мотовилихинские заводы», имеет возможность перевозки железнодорожным или автомобильным транспортом. УОС имеет усиленную защиту и условия для удобного размещения расчёта. Вооружение — 7,62-мм пулемет ПКМ, 12,7-мм пулемет НСВ-12,7, 30-мм автоматический гранатомет АГС-17, ПТУР ПТРК «Фагот» (9К111) и «Конкурс» (9К113М). Расчёт — 2 человека. Защита способна выдерживать прямое попадание артиллерийского снаряда. Бронированная крышка защищает стрелков и вооружение. Снабжается приборами для наблюдения за полем боя, своевременного обнаружения и классификации целей.
(обратно)9
Антирабическая вакцина — вакцина против рабдовирусов. Рабдовирусы — семейство РНК-содержащих вирусов. Вызывают у человека и животных инфекционные заболевания с различными клиническими проявлениями, напр. бешенство.
(обратно)10
Dies Irae — «День гнева», средневековая католическая секвенция, посвященная картинам страшного суда и светопреставления.
(обратно)
Комментарии к книге «Поколение пепла», Алексей Алексеевич Доронин
Всего 0 комментариев