«Чёрный день»

Алексей Доронин ЧЁРНЫЙ ДЕНЬ

Моей жене и сыну.

С надеждой, что этого не случится.

Есть высшая на свете справедливость, И может статься, сквозь кольцо радаров Вам отольются горестные слёзы Грозой ракетно-ядерных ударов! «Америке». А. Харчиков

Пролог

Человек поднялся на верхнюю площадку, осмотрелся и перевёл дух. Шестнадцать пролётов остались внизу и напоминали о себе как тяжесть прожитых лет. Чердачная лестница далась ему труднее. Через узкое слуховое окно мало что можно было разглядеть, и он решил идти до конца. Крыша была ровной площадкой без скатов, такие возводили и в конце прошлого, и в начале нынешнего века. Он не знал, сколько дому лет, но надеялся, что тот простоит ещё хотя бы сутки.

Прижимаясь спиной к лифтовому коробу, человек сел на корточки. Приближаться к краю, лишённому даже намёка на перила, ему не хотелось.

Никто не знал, что он здесь, иначе ему без разговоров запретили бы, даже применив силу. Он был слишком ценен. Или они думали… да, в последнее время он склонялся к этой версии. Они ошибочно считали его ценным.

Иногда ему казалось, что будь на его месте жюль-верновский инженер Сайрес Смит, тот сумел бы в одиночку восстановить цивилизацию на отдельном участке суши. В полном объёме. И наладить сельхозтехнику, и пустить трамвай, и даже соорудить из подручных материалов новую теплоэлектроцентраль.

Его же личная память хранила только даты давно забытых сражений и кучу никому не понятных терминов. Гору бесполезного гуманитарного хлама, который он не собирался никому передавать. Но он гнал эти мысли и понимал, что глупо себя обвинять. Как и культура, цивилизация — продукт миллионов. Ни один атлант не вынесет этой тяжести в одиночку.

Посещать старые дома давно стало опасно. Они рушились от слабых подвижек земной коры, которые нередки в предгорьях Салаирского кряжа, от непогоды, подтачивавшей их пятое десятилетие. Иногда достаточно было лёгкого толчка, чтобы изношенные несущие конструкции, выдержавшие когда-то страшный удар взрывной волны, обрушились. Складываясь как карточные домики, здания иногда погребали под обломками любителей порыться в останках былого.

Человек знал, что его выходка граничит с безумием. Может быть, он верил в свою счастливую звезду и в то, что, пройдя такое, нельзя умереть иначе, чем от старости.

А ещё он не мог уйти, не попрощавшись с Городом.

В доме не было ничего примечательного, и жизнь человека никак не была связана с этой серой громадой. Обычный девятиэтажный дом из кирпича с тремя подъездами теперь гордо возвышался над всем районом. От его панельных соседей остались только невысокие холмики, похожие на скифские курганы и уже начавшие порастать травой. Дом был одним из последних, устоявших после прошлогодних толчков, которые люди, живущие теперь в жмущихся к земле домишках, едва почувствовали.

Это был последний вечер, который он проведёт там, где когда-то появился на свет. Совет принял решение. Совсем скоро они оставят этот негостеприимный край и отправятся в дальнюю дорогу, чтобы найти новый дом.

Они нашли несколько нетронутых разрезов — невозможно выжечь все месторождения дотла, да и вряд ли кто-то ставил такую цель. На них при желании можно было добывать уголь практически вручную, как в позапрошлом веке. Но это мартышкин труд. Чтобы обогревать их утлые жилища и готовить еду, хватит и дров. Так что заметных плюсов у проживания в угольном краю не было.

А минусы перечислять можно было долго. Скверный климат и неудобный для земледелия рельеф, бедная фауна и недостаток водоёмов, пригодных для рыболовства. Вдобавок — и это самое страшное — полная изолированность от других «островков» жизни. Ближайшее поселение находилось в пятистах километрах, а это всё равно, что на Марсе. Этот человек хорошо знал историю и вполне мог представить себе последствия такой обособленности — деградацию физическую и культурную. Народ… точнее, племя, начнёт вырождаться без притока свежей информации быстрее, чем без притока свежей крови.

Здесь, на продуваемых всеми ветрами холмах они найдут быструю смерть. Занавес опустится через два-три поколения, когда будут истрачены лекарства и удобрения, доставшиеся им в наследство. Когда истощённые почвы не оставят им надежды на сносный урожай, а каждый второй ребёнок будет рождаться мёртвым, будет уже поздно.

Надо уходить, пока есть силы и запасы прежних лет. Возможно, на юге, у незамерзающих морей, где не понадобятся дрова, можно собирать по три урожая в год и ловить сколько угодно рыбы, их ждало бы будущее. Не великое — ни к чему забивать голову ерундой, — а скромное и тихое, как у тысяч племён, имена которых не сохранила история. Им не довелось изобрести пороха или открыть Америку, но кто сказал, что они об этом жалели?

Но это всё мечты. Не так-то просто выбраться из Западной Сибири в тёплые края. Если идти строго на юг, то придёшь в степи Казахстана или бесплодную Монголию. Шило на мыло.

И на востоке нечего искать. Отколовшиеся смогли добраться до Приморья пятнадцать лет назад, но с тех пор слишком многое изменилось. У них ещё были автомобили. И там ещё были дороги.

На западе… там их тоже не ждут.

Поэтому про тропики придётся забыть и довольствоваться Алтаем. Так решил Совет.

Человек снова возвращался мыслями к тем, кто покинул их пятнадцать лет назад. Отколовшиеся оказались правы, будь они прокляты. Теперь они уже наверняка нашли новую родину и живут там припеваючи. А он, старый дурак, до последнего надеялся, цеплялся за прошлое. Вдруг уже поздно? Что будет, если все подходящие для проживания места уже заняты?

«Не пори горячку», — оборвал человек себя. Он помнил данные количественного анализа. Свободного места на Земле долго будет больше чем достаточно. Очень долго.

Он поднёс к глазам бинокль и посмотрел в сторону бывшего Рудничного района. Тот находился на естественном холме или плато, поднимавшемся на высоту около пятисот метров над уровнем моря. Там когда-то были новостройки времён Брежнева. Теперь, насколько хватало глаз, громоздились руины, удаляясь к северу ступенчатыми волнами.

Город когда-то вырос вокруг нескольких шахтёрских посёлков без всякого генерального плана. Он был разбросан на громадной площади, это и спасло его дальние пригороды. В одном из таких наблюдатель и нашёл эту крышу.

В хорошую погоду с неё можно было рассмотреть и старый центр, который люди, жившие здесь сорок лет назад, называли попросту Городом. Вот только там почти ничего не осталось. Годы и дожди занесли грязью и глиной чудом уцелевшие фундаменты, смыли остатки кирпичной крошки и обломки, усеивавшие зону полного разрушения. Наносы покрыли и шлаковое поле, расстилавшееся чуть дальше. Там не выросло ни травинки, и теперь серая проплешина контрастировала с зеленеющими окрестными холмами.

А дальше на юго-восток, примерно в полутора километрах чернела яма Провала. Человек опять поймал себя на том, что непроизвольно отводит глаза, чтоб лишний раз не видеть этой раны на теле земли. Но он знал, что так же делают и остальные. Своеобразное табу, которое родилось на его глазах вместе с их крохотным народом.

Нечего там высматривать, особенно на ночь глядя.

Здесь не осталось ничего им дорогого. Кому сейчас нужен старый металлолом, ржавеющий в земле? Древние машины не могли создать еду из воздуха, они только добывали из недр горючий чёрный камень, который предназначался даже и не людям, а другим машинам. А тех давно нет. Потому что нет на этой планете больше такой цивилизации, и вряд ли она появится в ближайшие две тысячи лет. Может статься, и никогда не появится.

Часть 1. Огонь

От края до края Небо в огне сгорает И в нём исчезают Все надежды и мечты… Группа «Ария». «Потерянный Рай»

Глава 1. «Гробовщик»

Время «Ч» − 14:00

Этот длинный и суматошный день начался для Сергея Борисовича Демьянова ещё вечером дня предыдущего.

Когда раздался звонок, он был уже в полудрёме. Он в последнее время и так частенько ложился рано, а в этот раз настолько умаялся на своей основной работе в заводской охране, что, придя домой, провалился в сон, только коснувшись кровати.

Демьянов не торопился отвечать. Ему и в голову не пришло, что кто-то станет искать его в пятницу в половине двенадцатого. Не такая у него была жизнь. Но настырная трель телефона не унималась, и он поднял трубку, готовый послать ошибившегося номером недоумка к чёртовой матери и ещё дальше.

— Алло?!

— Привет, Борисыч. Выручай, у нас тут ЧП.

— Да, Игорь Максимович?

Демьянов сменил тон на более терпимый, но без угодливости. Всё-таки директор был моложе его почти на десять лет.

— Мне тут шепнули, с утреца проверка нагрянет. Из главного управления по ГО и ЧС. Наш бункер будут проверять. Мать моя женщина, целый генерал приедет, — голос собеседника показался майору взволнованным.

— У них там наверху кому-то конкретно вожжа под хвост попала, — продолжал Игорь Максимович в своей обычной развязанной манере. — Мне кореш из Нижнего звонил, работает в вашей конторе. Говорит, вечером пришла директива из Москвы, и сейчас там все на ушах. В одном тракторно-бульдозерном парке всю работу парализовали. Диспетчеров, шоферов, механиков, даже дворников забрали. Предъявили ордер, взяли автокран, два бульдозера, экскаватор. Отрабатываем, мол, спасательную операцию в зоне сильных разрушений. Загоняли всех насмерть. Типа, отрабатываем действия по сигналу «Набат», так вот. По результатам составили длиннющий список нарушений и натянули базу на двести МРОТов. А твоего коллегу тамошнего — на пятьдесят. Вот и думай.

— Это как так? — не поверил Демьянов. — Сроду такого не было. Да ещё и в выходной…

— Я говорю, совсем озверели. А по новому кодексу могут хоть твой тарантас забрать и из квартиры пинком под зад выбить, если чего не понравится, — то ли в шутку, то ли всерьёз добавил директор.

Демьянов напрягся. Слишком свежи были воспоминания о времени, когда перед ним действительно маячила такая перспектива. Тогда он четвёртый месяц сидел без работы и третий — не платил за квартиру и коммунальные услуги. Ещё немного, и оказался бы на улице. Спасибо однокашнику, помог в трудной ситуации, подыскал местечко «гробовщика» на муниципальной автобазе. Это уже потом Демьянов окончил курсы частных охранников, получил лицензию и смог найти место чуть более хлебное. Но тогда без этих одиннадцати штук в месяц он протянул бы ноги.

Правда, работой это можно было назвать с большой натяжкой, особенно когда за плечами опыт реальных дел. Поначалу, после армии и МЧС, бесполезное перекладывание бумажек казалось ему даже унизительным. Но ничего, человек ко всему привыкает. Всё лучше, чем бутылки собирать.

— Так что завтра ноги в руки и бегом туда, — подытожил директор базы. — На тебя вся надежда. Чтоб всё по высшему разряду. Потом не забудь ко мне зайти, расскажешь. Ну всё, бывай.

В трубке раздались гудки, а Демьянов ещё несколько секунд сидел, переваривая услышанное. Эх, жизнь-жестянка… У него были такие планы на завтрашний день. Он собирался неспешно позавтракать, потом отправиться в гараж, поковыряться в моторе капризного «жигулёнка», потом вывести его из гаража и после двух часов в кошмарных городских пробках, часа по трассе и ещё одного по плохоньким районным дорогам оказаться в месте с чудным названием Рябчинка. Посидеть с удочкой над тихой речкой, а может, и с бреднем походить.

А вместо этого придётся во внеурочное время заниматься играми в ГО.

Го. Есть такая древняя японская игра, заключающаяся в передвижении бусин по многоклеточному полю. Они занимались примерно тем же. Из недосягаемых штабов приходили бумаги — с требованиями «предоставить», «обеспечить», «исполнить до …». В ответ на них на местах напрягали фантазию и стряпали отчёты, доклады, создавая на бумаге же подразделения и службы, потом читали лекции, на которых народ зевал и недоумевал, зачем же это нужно; потом писали заведомо невыполнимые планы, которые всё равно никто не собирался выполнять.

ГРОБ. Какое говорящее название.

За два года работы в этой сфере Демьянов хорошо уяснил главную военную тайну страны. Она заключалась в том, что никакой гражданской обороны давно нет.

Есть система пускания пыли в глаза, когда государство обманывает своих граждан иллюзией безопасности, требуя от них взамен спокойствия и подчинения. И какие бы миллионы «деревянных» не пускались на это дело, какие бы катакомбы не возводились под землёй, система не была готова ни к чему такому, что серьёзнее лесного пожара или конфликта с племенем горных пастухов.

Пусть в последние годы те, кто сидел наверху, стали малость лучше осознавать угрозы современного мира. Пусть начали в спешном порядке подыскивать силы и средства, адекватные этим угрозам. Но всё это было впустую, потому что отсутствовало главное — объект защиты. Не стало народа, вместо него хрюкало оболваненное скопище своекорыстных индивидуумов, объединённых только общими праздниками.

Так что некому было защищать, нечем, да и некого.

В отличие от Демьянова, отдавшего МЧС почти пятнадцать лет жизни, на большинстве предприятий делами гражданской обороны ведали женщины и пенсионеры, в лучшем случае — совместители, для которых вся эта хрень была делом ненужным и непонятным. Что касается нештатных формирований, на которых в случае чего легла бы основная тяжесть спасения пострадавших и восстановления разрушенной экономики, то чаще они существовали только в мире документов. Их личный состав мог даже не подозревать об оказанной ему чести. В лучшем случае эти службы имелись в реальности, но были заточены сугубо под катастрофы мирного времени. О войне никто не заикался, как о том, чего не может быть, потому что не может быть никогда.

Демьянов часто ловил себя на мысли, что если о ком-то и позаботится государство в «час Ч», то только о собственных функционерах. Для них уже наверняка всё построено, оборудовано и снабжается по высшему разряду. А остальных, даже персонал стратегических предприятий, оно выкинет за борт с лёгкой душой. Выплывут — герои. Потонут — вечная память. Но никто в высших эшелонах сна не лишится. Может, там даже вздохнут с облегчением, ведь в условиях послевоенного времени запасы продовольствия, медикаментов и фонд временного жилья будут резко ограничены.

Вот такие невесёлые мысли теснились в голове руководителя структуры ГО объекта экономики.

Только идиот может думать, что войны начинаются из-за ущемления прав человека. Правда, никто не мешает этому идиоту быть президентом единственной сверхдержавы. Но при условии, что страной управляют совсем другие люди, дёргая его за ниточки как паяца.

С самого начала человеческой истории войны велись ради ресурсов, будь это охотничьи угодья, плодородные поля или нефтяные месторождения. Но это была странная война. Конечно, и в ней сырьевой фактор имел значение. Но только косвенное, второстепенное.

Война велась ради уничтожения избыточного количества землян, способных эти ресурсы потреблять. Своими методами она напоминала дезинсекцию — настолько несопоставимыми казались силы сторон. Кто объявляет войну тараканам? Их просто засыпают дустом, не вспоминая о Женевской конвенции.

Но эта страна была крепким орешком, и именно поэтому с ней нельзя было тянуть. Нет, она не набиралась сил, просто сам дезинсектор слабел с каждым годом. Вопрос стоял так: сейчас или никогда.

Тянуть было нельзя. Последние десять лет экономика планеты практически не выходила из штопора. Лишь изредка обвал сменялся плавным скольжением вниз. В такой ситуации особенно уязвимо себя чувствовал мировой гегемон.

Капитализм знал всего один выход из глобального кризиса. Войну. И чем глубже кризис, тем сильнее нужна встряска. Все знают, что почти сто лет назад не «новый курс» Рузвельта вывел США из Великой Депрессии. Её спасли военные заказы, которые посыпались из объятой огнём Европы.

История повторялась на новом витке. Исцелить экономику Соединённых Штатов от Величайшей Депрессии, сбросить с них триллионные долги и сделать весь мир их должниками могла только бойня масштаба Второй мировой.

Так они думали.

Огромный — чуть меньше почившей МКС — спутник напоминал по форме восьмёрку и превосходил международную станцию по стоимости своей электронной начинки, следящей аппаратуры и вычислительных машин.

Но объект, неподвижно висевший над заданной точкой земной поверхности уже второй год, не был научно-исследовательской станцией. Хотя то, что он собирался совершить, с некоторой натяжкой можно было назвать экспериментом. Не был он и метеоспутником, пусть при определённых обстоятельствах мог влиять и на погоду.

Многоцелевая боевая платформа «Дамокл-4» существовала в единственном числе. Что и немудрено. Ведь даже ресурсов всего «свободного мира» не хватило бы на строительство и эксплуатацию, скажем, десяти подобных монстров. Да в этом и не было нужды. Спутник предназначался для особых задач. Тех, которые не могли выполнить даже ракеты с тактическими ядерными зарядами.

До этого он тихо висел в безвоздушном пространстве вдалеке от бурь, сотрясавших земной шар. Висел, ожидая сигнал — неповторимую комбинацию цифр, которая вовлечёт его в процесс всепланетной трансформации материи, называемый войной.

Не он её начал. Этот маховик был запущен внизу, в кабинетах политиков и военных штабах. Ему лишь отведена роль застрельщика, оружия первого удара.

Мощная система наведения помех скрывала его до поры до времени от электронных глаз противника, маскируя под космический мусор. Солнечные панели, до этого сложенные как крылья жука, теперь разворачивались, готовясь питать энергией «главный калибр» боевого спутника — десятитонную «рельсовую пушку», иначе известную как рельсотрон. Снаряд в ней разгонялся электромагнитным полем, двигаясь по двум параллельным направляющим.

На поверхности Земли из-за массы, дороговизны и других факторов электромагнитное оружие проигрывало огнестрельному: самые компактные боевые образцы размещались на автоплатформах, а ручной пехотный вариант оставался достоянием фантастики.

Здесь же, в невесомости и чистом вакууме, куда лишь изредка заносило отдельные молекулы земного воздуха, всё было по-другому. Здесь «railgun» не был ограничен весовыми рамками и мог быть сколь угодно мощным. Данный образец в считанные мгновения разгонял стокилограммовую болванку из обеднённого урана до фантастических скоростей. Система раннего оповещения русских засекла бы рукотворный метеорит… за пару секунду до столкновения.

Это оружие было чисто кинетическим — никакой взрывчатки. Она и не требовалась. Снаряд во время разгона расплавлялся и превращался в плазму, которая прожигала горные породы как капля расплавленного металла бумагу. Подземный город в Раменках и бункеры центра Москвы были самыми вероятными целями.

Электронный мозг «Дамокла-4» занимался своим любимым делом — тестировал все системы, отправляя сигналы по многократно дублированным цепям.

Но сегодня была не обычная проверка, а аврал. Рутинный порядок работы был грубо нарушен ещё два дня назад, когда сверхчувствительные наружные датчики зафиксировали всплеск ионизирующего излучения. Теперь треть из них уже вышла из строя. Если бы главный компьютер платформы мог испытывать эмоции, то он почувствовал бы страх.

Но угрожавшая колоссу опасность не была делом рук человека. В космосе проходили процессы таких масштабов, которых людям с их тараканьими силами никогда не достичь.

Светило выбрасывало из себя миллионы тонн плазмы в секунду. Солнечный ветер крепчал с каждый днём; плотные рои заряженных частиц бомбардировали все небесные тела в системе.

Отражённым светом горел естественный спутник Земли. Полыхали радужными огнями Меркурий и Венера. Их жители, если бы такие имелись, могли бы наблюдать яркую иллюминацию круглые сутки.

Корпус боевой платформы был не чета гражданским спутникам связи. От рядовой солнечной бури она была защищена даже надёжнее, чем МКС-2, ведь «научное» оборудование, установленное на ней, ценилось выше, чем жизни астронавтов. Но многослойную танковую броню, позволяющую экипажу выжить даже рядом с взбесившимся энергоблоком АЭС, на спутник всё-таки не навесишь. А такой уровень солнечной активности едва ли случался на короткой памяти человечества.

Так силы небес вмешались в историю Земли. Они дали ей не направление, а только лёгонький толчок, без которого она, скорее всего, обошлась бы с тем же результатом.

Уровень солнечной радиации быстро шёл на спад, но своё дело она уже сделала, нанеся самым уязвимым узлам боевой платформы чудовищный урон. Сколько ещё мог выдержать «Дамокл», прежде чем превратиться в сто пятьдесят тонн орбитального хлама, не решался сказать ни один специалист. Три дня? Два? А может, и сутки. Если бы спутник мог чувствовать, то он кричал бы от отчаяния. Погибнуть втуне, так и не выполнив своего предназначения. И это притом, что сто́ишь ты, считая с начала проектных работ, почти сотню миллиардов долларов!

Он не мог знать, что в этот момент внизу в огромном пятиугольном здании решалась как раз его судьба. По совокупности причин операцию предполагалось провести в течение месяца. Но из-за чрезвычайных обстоятельств сроки были пересмотрены в сторону сокращения.

Тем временем четыре десятка его собратьев устаревшей модели D-1, одноразовые спутники-камикадзе, несущие на борту по одному ядерному заряду, тоже начали выходить на позиции. Треть их уже вышла из строя от интенсивной солнечной бомбардировки, половина оставшихся получила повреждения, близкие к критическим. Любой день промедления грозил новыми потерями. Высоколобые ребята из НАСА не могли сказать точно, не чреват ли этот природный феномен новым всплеском, не будет ли тот продолжаться до полной гибели орбитальной группировки.

Дальше ждать было нельзя. Начался последний отсчёт.

Время «Ч» − 8:30

Он пришёл туда первым, без двадцати шесть.

Небо ещё только начинало бледнеть, на востоке заря проступала слабыми алыми пятнами, наполовину скрытая шеренгой недавно возведённых двадцатипятиэтажек.

Демьянов давно не вставал так рано. Первым, что он отметил, выйдя во двор, была огромная, едва ли не в четверть Луны, слабо мерцающая блямба, что висела, казалось, прямо над подсвеченными сигнальными огнями вершинами двух новых высоток. Должно быть, Венера. Или Марс. Или комета какая-нибудь. Он был не силён в астрономии. Но почему эта штука так ярко светится?

Улицы были пустынны, будто город выкосила эпидемия, и тишина стояла такая, что звук его собственных шагов разносился чуть ли не на километр, так никем и не услышанный. Только по проспекту проносились редкие машины, да изредка мелькали силуэты дворников во дворах, заставленных автомобилями.

Тишина и покой, разлитый в прохладном воздухе, настраивали на философский лад. Невольно на ум начали приходить странные мысли о бренности сущего, бесконечности пространства, быстротечности времени… Обо всей той ерундистике, которой Демьянов не забивал голову лет тридцать, ещё с армии.

Университетский проспект был чёрен и пуст. В огромных домах по обеим его сторонам светилось едва ли два десятка окон. Это были ранние пташки или, наоборот, полуночники, засидевшиеся в хорошей компании. Вымерший город. Было в этой картине что-то одновременно пугающее и завораживающее.

Суббота. Почти все спят. Только ему приходится тащиться чёрт знает куда из-за того, что каким-то идиотам в погонах вздумалось поиграть в «Зарницу». Слава богу, живёт он недалеко, а то пришлось бы выходить ещё раньше. Какой транспорт ходит в такую рань? Такси? Полно вам, не с его зарплатой.

Это место всегда вызывало у него необъяснимую неприязнь. К поклонникам диггерской романтики Демьянов не относился и, как любой нормальный человек, не видел в огромном подвале, тёмном и грязном, ничего занимательного. Но существовала и другая причина. Запах. Убежище не воняло, нет… Но как в любом помещении, куда люди не заглядывают годами, воздух в нем приобрёл специфический нежилой — или лучше сказать «неживой»? — дух.

Так что он предпочёл бы оставить это место в покое и не спускаться туда ещё лет пять. А лучше десять. К тому времени он выйдет на пенсию, а с убежищем пусть разбирается его преемник.

Но ситуация сложилась такая, что без него никак. К прибытию комиссии убежище должно сверкать и сиять. Когда явятся «добровольные» помощники из числа рабочих базы, надо будет чётко обрисовать им круг задач этого внепланового субботника, которому они, естественно, не будут рады, несмотря на обещанный директором отгул, потому что дел будет непочатый край.

Представитель фирмы-арендатора опаздывал, а без него нельзя было попасть в помещение для укрываемых, занимавшее половину убежища, куда проверяющие вполне могли заглянуть. Но можно было распечатать запасный вход, спуститься вниз, пройти в пункт управления и проверить там исправность основных систем. Это первое, на что будет смотреть комиссия.

Подземный переход был построен совсем недавно. Он встретил раннего гостя неласковым резким светом ламп. В это время в нём почти не было прохожих. До открытия павильонов оставалось ещё два часа, и некому было увидеть, как неприметный человек остановился у неприметной решётчатой заслонки в стене. Хотя даже заметь его кто-нибудь, он принял бы майора за монтёра или электрика. Демьянов и выглядел соответственно — старый потёртый камуфляж, резиновые сапоги и ящик с инструментами через плечо. Руку его оттягивала пятилитровая канистра, внутри которой булькала солярка.

Люди невнимательны к тому, что впрямую не касается их жизни. Тысячи мужчин и женщин каждый день проходили мимо этой решётки, но мало кто из них задался вопросом о том, что же находится за ней.

Майор долго возился с дверью. От времени замочная скважина и сами механизмы замка заросли грязью, и когда он, наконец, справился с ней, дважды повернув ключ против часовой стрелки, его руки были в ржавчине, а одежда в паутине и нападавшем с потолка соре. Несмазанные петли жалобно скрипнули, когда решётка, закрывавшая вход в убежище от любопытных глаз, подалась в сторону. Перед Демьяновым оказалась обычная лестница, которая могла бы вести в типовой подвал жилого дома. Оттуда тянуло сквозняком и сыростью.

Отряхнувшись — хотя чего ради, если там, куда он идёт, ещё грязней? — он достал аккумуляторный фонарик, последний раз оглянулся и шагнул вниз. Майор нахмурился, заметив налёт ржавчины на трубах, тянущихся вдоль стены, и начал осторожно спускаться по крутой лестнице. Его резиновые сапоги звонко шлёпали по бетонным ступеням, но он по опыту знал, что наверху это никто не услышит. Подземелье поглощало все звуки. Решётку он предусмотрительно закрыл за собой. Не хватало ещё, чтобы какой-нибудь бомж забрался сюда в поисках цветного металла.

Лестница нырнула в сырую мглу, и Демьянов почувствовал, что воздух стал влажным и липким, как аэрозоль.

«Вряд ли грунтовые воды, — подумал он. — Скорее родной ЖЭК подкачал, опять у них что-то прорвало. Дай бог, чтобы воды по щиколотку не оказалось».

Но его опасения не подтвердились. Внизу было сыровато, но не более того. Цементный пол оказался сухим, с потолка не капало, лишь влага конденсировалась на металлическом тюбинге белым инеем, да пар валил изо рта. Здесь оказалось холодно. Адски холодно, несмотря на то, что наверху продолжал бушевать раскалённый август.

И зимой, и летом температура в убежище держалась на уровне трёх-пяти градусов тепла. Не так уж мало, но почему-то майора, коренного сибиряка, пробрало до костей, несмотря на тёплый свитер.

Мёртвый, застоявшийся холодный воздух охватил его со всех сторон. Демьянов вспомнил деревенский погреб, куда он ссыпал выращенную на «мичуринском» участке картошку. Но атмосфера здесь была другой — к запаху земли примешивался горький, терпкий дух. Дизтопливо, смазка, окисляющийся металл? Пожалуй.

Спуск заканчивался небольшой площадкой, напоминавшей лестничную клетку подъезда. Это был внешний предтамбур, «предбанник» убежища.

Здесь уже было темно как в могиле. Свет из подземного перехода сюда не доходил, а единственная лампочка под потолком была вывернута в незапамятные времена.

Зажав фонарь под мышкой, Демьянов начал открывать массивную дверь, настолько пыльную, что на ней можно было писать как на классной доске. Открутив разводным ключом болт, удерживающий мощный засов, майор поплевал на руки и с усилием открыл тяжёлую гермодверь из двадцатимиллиметровой стали. Петли надо бы смазать.

Стены и пол тамбура-шлюза были выложены синим больничным кафелем. В потолке имелись распылители, похожие на систему автоматического пожаротушения. Здесь должны проходить дезактивацию аварийно-спасательные команды, возвращающиеся из зоны заражения, смывая с себя радиоактивную грязь, чтоб ни грамма её не занести внутрь.

Этот вход был запертым три года. Арендатор, частная фирма, занимавшаяся поставками продуктов питания, использовала объект как склад, а заодно и как огромный дешёвый холодильник для нескоропортящегося импорта.

Но для своих целей фирмачи задействовали первый, главный вход, что располагался в противоположном конце убежища. Он выходил прямо на их же мини-супермаркет — павильон, сооружённый на скорую руку из панелей и крытый сайдингом, какие в начале века как грибы после дождя выросли по всей стране. Демьянов видел в них верный признак приближения хреновых времён. Ведь это не капитальные сооружения как ЦУМ, а времянки, больше чем на пятнадцать лет не рассчитанные. Разберутся они как конструктор и переедут на новое место, если надобность в них отпадёт. Например, по причине обнищания или вымирания населения.

К главному входу по пандусу могли подходить грузовики, и двустворчатые броневые ворота были постоянно открыты. Демьянов подумал, что их электромотор находится в нерабочем состоянии, а может, разобран по винтикам или целиком перекочевал в чей-нибудь гараж.

Именно ему и предстояло это проверить.

Единственное в этой части города бомбоубежище высшего класса защиты не было наследием «холодной войны». Нет, это был новодел. Его построили всего семь лет назад, в эпоху крушения последних иллюзий о мирном сосуществовании с «цивилизованным миром». Тогда, в начале десятых годов, когда короткая разрядка на Западе сменилась новым раундом антироссийской истерии, в России развернулась амбициозная программа по укреплению системы гражданской обороны. Несмотря на кризис в экономике, с лёгкой руки власти миллиарды выделялись на строительство новых защитных сооружений и приведение в порядок старых. Часть из них даже была истрачена по назначению. Программа неожиданно широко освещалось в СМИ, отчего Демьянов посчитал её пиаровским ходом, способом внушить людям чувство защищённости, если не от безработицы, то хотя бы от внешнего врага.

Сам он предпочёл бы, чтоб эти деньги пустили на что-то другое. Спору нет, защита — дело нужное. Но как-то трусливо это, мелкотравчато — вместо того, чтобы приводить в порядок ядерный меч, зарываться под землю в ожидании бомбёжки. А ядерный арсенал постоянно съёживался как шагреневая кожа.

Объект под номером 28-В был крупнейшим за Уралом гражданским бомбоубежищем. Краем уха Демьянов слышал, что проект оценивался в сумму с шестью нулями в долларовом исчислении. Разумеется, кто-то отпилил от неё по сладкому кусочку себе, жене, свату, брату и т. д., как всегда у нас бывает. Но убежище всё же построили, и не абы какое. Рассчитано оно было на укрытие персонала аж шести научных учреждений, находящихся в десяти минутах ходьбы от него.

Первоначально убежище и находилось на балансе некоего НИИ, но после каких-то пертурбаций городские власти, не мудрствуя лукаво, спихнули его ближайшей мало-мальски крупной организации. Той самой базе.

Время шло. Подобно многому в стране, объект лишился высочайшего внимания и начал приходить в запустение. Говорят, тушёнка, сгущёнка и пряники пролежали на складе НЗ всего один день, во время приёмки объекта комиссией из Москвы, а после благополучно вернулись в столовую. Потом потихоньку исчезла солярка со склада ГСМ. За ней последовали лекарства из коллективной аптечки, а также все мало-мальски ценные и малогабаритные предметы. Стоит ли говорить, что никто не стал восполнять пропажи. Даже на двери и проводку давно заглядывался завхоз.

Самостоятельно поддерживать убежище в рабочем состоянии МУП «Автобаза № 4» не считала нужным, да и не могла физически. А из бюджета на это не собирались давать ни копейки.

В этот день тысячелетняя история державы, до сих пор по недоразумению занимавшей бо́льшую часть Евразии, должна была закончиться навсегда. Быстро и почти безболезненно.

Это была необычная война. Она не подразумевала ни постепенного стягивания сил к границам, ни долгих бомбардировок городов, ни изнуряющей морской блокады. Стране-жертве не позволялось провести мобилизацию, эвакуацию с рассредоточением, светомаскировку и развёртывание гражданской обороны.

У неё не было даже права на капитуляцию. Кто принимает почётную сдачу в плен у дикарей? Ведь у обитателей Северной Евразии, как когда-то у аборигенов Северной Америки — ирокезов, шошонов или команчей — не было никаких юридических прав на свои охотничьи угодья. Все договоры с ними суть клочки бумаги, филькины грамоты, соблюдать которые цивилизованному человеку нет нужды.

Так было запланировано. В учебники Вест-Пойнта эта операция должна была войти под названием «Black Thunder». И вошла бы, не поверни история в иное русло.

День 23 августа 2019 года от Рождества Христова должен был явить миру абсолютный блицкриг. С той разницей, что Гитлер начинал войну, не имея сорока тысяч сверхзвуковых крылатых ракет, из которых двадцать тысяч постоянно находились на боевом дежурстве. Но прогресс идёт, и у новых покорителей восточных земель такой задел имелся.

Правда, и этим ракетам, которые так хорошо проявили себя в предыдущих конфликтах, отводилась роль второго эшелона. Быть всесокрушающим кулаком демократии предстояло не им и даже не боевым спутникам, к которым американский генералитет питал обоснованное недоверие со времён пшика «Звёздных войн». Всё-таки мишенью была не Сомали и даже не Сербия. Здесь требовалось средство более надёжное и убойное.

После долгих штабных изысканий в Пентагоне решили не изобретать велосипед, а доверить эту почётную миссию баллистическим ракетам средней дальности, основательно доработанным старым добрым «Першингам-2», получившим кодовое имя «Немезис» и заметно улучшенные тактико-технические характеристики. Их главным преимуществом было малое подлётное время — меньше пяти минут. Компьютерные модели показали, что их массовый запуск гарантировал невозможность ответного удара с вероятностью, близкой к ста процентам.

Вытащенные из-под праха давно растоптанных договоров и расставленные по периметру обречённой страны, в марионеточных государствах-лимитрофах, три сотни этих птичек готовы были взмыть в небеса по первому сигналу. Вместе с морскими «Трайдентами» они готовились превратить российский ядерный арсенал в пыль.

Четвёртая мировая — если считать Третьей противостояние НАТО и Варшавского договора — началась в полном соответствии с духом времени. То есть без объявления войны. К чему эта устаревшая формальность в XXI веке, когда просвещённое человечество сошлось во мнении, что недра принадлежат не тем, чьи предки раскинули над ними свои шалаши, а тем, кто больше сумеет из них выкачать?

В самом белом на свете доме повод нашёлся легко. Для этого даже не пришлось ничего выдумывать. Достаточно было поманить русского медведя Крымом и Донбассом, как в своё время Хусейна — Кувейтом.

Благо почва для этого давно созрела, и в восточных областях Украины народ так устал от самостийников, что единство государства уже много лет стало формальным. После небольшого торга был подписан секретный протокол, точная копия пакта Молотова-Риббентропа.

«Мы признаём, что Левобережная Украина находится в сфере ваших геополитических интересов… Мы признаём ваше право размещать на её территории воинский контингент со стрелковым вооружением, необходимый для поддержания правопорядка в регионе…»

Дальше всё было как в июне сорок первого, с той разницей, что страна-жертва должна была предстать перед всей планетой как агрессор. Телевизор, изобретённый ещё до Второй мировой, только в конце ХХ века превратился в страшное оружие.

Задолго до удара были составлены списки журналистов, которые получат аккредитацию в Пентагоне. Специальная команда с помощью компьютерной графики уже вовсю монтировала сцены расправ русских «оккупантов» над мирным населением Украины, хотя ни один российский военнослужащий ещё не пересёк выдуманной границы, проведённой по живому.

Капкан был расставлен, ружьё заряжено, собаки рвались с цепей, и только медведь спокойно потягивался в своём логове. Ему осталось недолго. Скоро на него обрушится вся мощь Свободного мира.

У страны, предназначенной на убой, не было шанса оправиться от нокаута, подтянуть резервы и броситься в последний бой с криком «За Родину!». Времена настали другие. Сама война стала иной. Теперь всё решали не людские резервы и даже не мегатонны боеголовок, а информация, координация, точность и скорость. А с ними у «этой страны», как презрительно величали её либералы, были проблемы.

Глава 2. Объект № 28

Время «Ч» − 7:45

Из тамбура, открыв ещё одну дверь, уже полегче и потоньше, майор попал прямо в длинный и широкий проход с трёхметровым потолком, почти точную копию подземного перехода. Это был главный коридор, деливший убежище на две неравные части.

Условные обозначения:

1. Вход № 1, предтамбур

2. Шлюзовая камера-1

3. Вход № 2, грузовая площадка

4. Шлюзовая камера-2

5. Пункт управления

6. Медпункт

7. Аварийный выход

8. Помещение для хранения продовольствия

9. Резервуарная

10. Материальный склад

11. Помещение дизельной электростанции

12. Склад горюче-смазочных материалов

13. Электрощитовая

14. Помещение для укрываемых (из 6 секций)

15. Главный коридор

16. Санузлы

Подсвечивая себе мощным фонарем, майор шёл по тёмному тоннелю, внимательно прислушиваясь к посторонним звукам. Ритмичный перестук капель или, хуже того, журчание воды — вот чего он опасался услышать. Но всё было тихо, только из смыкавшейся сзади пустоты звук его шагов возвращался долгим гулким эхом. Да ещё потрескивало, тихо похрустывало что-то вокруг, за стенами и над головой. Подземелье «дышало», откликаясь на вибрацию идущего по проспекту транспорта; где-то плескались грунтовые воды, отведённые в сторону дренажной системой, да медленно, по полсантиметра в год, проседали под собственным весом перекрытия.

Над головой, то исчезая в стенах, то вновь выныривая, сплетаясь и расходясь в стороны, тянулись трубы разного сечения и цвета — зелёные и белые, красные и коричневые, словно над ними поработал креативный дизайнер, пожелавший придать убежищу более жилой вид. Но не случайно их так раскрасили, и уж точно не для красоты. Каждый цвет соответствовал одной из систем жизнеобеспечения — отоплению, вентиляции, канализации и т. д.

Демьянов взял на заметку, что на некоторых трубах краска отслаивалась, а на других и вовсе слезла. Но поделать ничего было нельзя, времени на нормальный ремонт не оставалось. Да и бригады маляров в запасе не было. Оставалось надеяться, что проверяющие не разглядят в темноте — плафоны под потолком висят редко, лампочки в них самые дешёвые, сорокаваттные. Кстати, сами лампы наверняка придётся менять. Но это нетрудно — потолки низкие, хватит и табуретки.

Вдруг серая тень с хвостом и лапками прошмыгнула мимо, чудом разминувшись с его ногой, обутой в тяжёлый сапог. Демьянов выругался и замахнулся, чтобы прихлопнуть мерзавку, но крыса в последний момент отпрянула и быстро ушла в отрыв.

Вот, значит, кто шуршал по углам. Час от часу не легче. Хотя, чего удивляться, если рядом столько жратвы! Хитрые твари. Их стаи организованы не хуже, чем иное воинское формирование, вот и проведали. Забрались по вентиляционным ходам и теперь, поди, лакомятся всем выводком. По-хорошему надо бы отравленные приманки разложить.

Хотя, минутку, с какой радости он должен заниматься дератизацией? Это что, его личный склад? В конце концов, это не его объём работы. Пусть работники этого ИЧП сами лазят и выводят этих тварей. Поворчав для порядка про паразитов, четвероногих и двуногих — Демьянов давно стал замечать за собой привычку озвучивать эмоции, даже когда рядом нет никого, — майор тронулся в путь. Правда, под ноги теперь он смотрел внимательнее.

Внутренние перегородки в убежище были сделаны из усиленного железобетона. Справа за несгораемой стеной располагалось помещение для укрываемых. Это был прямоугольный зал площадью около полутора тысяч квадратных метров, разбитый четырьмя коридорами на пятьдесят отсеков вместимостью по сорок человек. В день «Ч» он мог принять две тысячи душ. А если потесниться — то и все три с лишним. Сидеть им там, конечно, пришлось бы на головах друг у друга, а спать на трёхъярусных нарах в три смены. На каждого, даже если учитывать лавки, установленные в самом главном коридоре, пришлось бы всего по полквадрата пола. Но в тесноте, да не в обиде, особенно если наверху будет твориться то самое. Да и не год же сидеть, как рисуют в некоторых фильмах и игрушках, а всего пару-тройку суток. Можно и потерпеть, не сахарные.

Демьянов хорошо помнил, что там внутри. Коридоры с некрашеными лавками вдоль стен напоминали плацкартные вагоны. Водонагреватель «Титан» в одном конце каждого из них и туалет в другом только усиливали сходство с поездом дальнего следования. А вот дощатые нары в секциях навевали мысли о совсем другом месте.

Конечно, эта ассоциация была попаданием в десятку. Ведь случись то, для чего это место предназначено — и все укрываемые лишились бы свободы на неопределённый срок. Зато сохранили бы жизни.

Коридор огибал зал с трёх сторон, но попасть туда сейчас было нельзя. Демьянов лично убедился в этом, уткнувшись в опущенные рольставни, наподобие тех, которыми закрывают на ночь торговые павильоны.

Это уже работа съёмщиков. Чёртовы барыги. Им же говорили — никакой перепланировки, никакой самодеятельности! Ничего, подождём представителя фирмы.

А вдруг… чёрт, только не это! Демьянов только сейчас подумал, что тот вполне может не явиться вовсе. Тогда труба. Без него в помещение для укрываемых попадёшь разве что с помощью приставов. Хотя в федеральном законе чёрным по белому написано, что съемщик должен обеспечить доступ соответствующим службам к объекту ГО.

Должен, да не обязан. Пока суд да дело, поезд уже уйдёт. А на другой вариант — курочить двери ломом и врываться на чужой склад — полномочий у него не было. Проверяющие, конечно, будут метать громы и молнии, но они уедут, а вот начальство его точно по голове не погладит. Сдача этой ямы в аренду приносила базе каждый месяц солидную сумму. Поэтому Демьянов решил пока повременить. Если этот гад так и не появится, то придётся начинать без него, надеясь, что у проверяющих руки не дойдут до запертого помещения.

Майор повернул налево, где за одинаковыми железными дверями, покрытыми облупившейся синей краской, — только на них уйдёт банки три! — находились служебные помещения. Первые два из них — пункт управления и медпункт — состояли из пары смежных комнат, каждая площадью около пятнадцати квадратных метров.

Пункт управления. Отсюда директор, который в этом погребе ни разу не был, но по действующему законодательству являлся начальником гражданской обороны, должен был руководить всей жизнью убежища. Зал без излишеств — голые стены, плиточный пол, из обстановки только деревянный стол, несколько стульев, сейф, два стеллажа да рукомойник в углу. Никакого декора, ничего, что отвлекало бы от выполнения долга. Зато именно здесь располагался пульт управления гидравлической системой перекрытия воздухозаборников. В случае ядерной атаки отсюда можно было автоматически задраить усиленные свинцом ворота, а также за секунды «отсечь» убежище от всех коммуникаций, превратив его в полностью автономную крепость.

Раньше тут стояла даже система видеонаблюдения за периметром, но её демонтировали от греха подальше, потому что могли найтись умельцы, способные под видом монтажников забраться под потолок подземного перехода и скрутить дорогостоящие камеры.

Связь обеспечивала старенькая УКВ-радиостанция и обычный телефон городской АТС с самым обычным семизначным номером. При желании можно было подключить даже Интернет и получить доступ ко всему разнообразию сетевого контента. Зато мобильники здесь, естественно, не работали.

В медпункте всё было почти так же, за исключением того, что вместо систем связи и управления там должны были лежать коллективная аптечка и два фельдшерских набора со всем необходимым для операций в полевых условиях. В реальности там были несколько пачек ваты, пара баночек йода и зелёнки да десяток стандартов просроченных антибиотиков. В первой из двух комнат работали бы медики, а во второй устроился бы лазарет на тридцать койко-мест.

Почему так мало? Сначала Демьянов считал, что в обстановке ядерного кошмара их понадобится в разы больше, но по здравому размышлению эту претензию снял. Никто не обяжет их спасать весь город — раз. Никто не будет занимать эти койки теми, у кого разыгрался насморк или понос — два. И никто не станет класть на них безнадёжных, у которых обожжено восемьдесят процентов кожи или третья степень лучевой болезни — три. Только тех, кому нужно и можно помочь.

Дальше капитальную несущую стену убежища прорезал аварийный выход. Это был узкий и длиннющий бетонированный тоннель, который вёл за пределы возможной зоны завалов. Демьянову он напоминал не то кроличью нору, не то тайный ход из средневекового замка. Майор помнил, что ему с его ростом надо нагибаться, чтобы, поднимаясь, не треснуться головой о выступающую балку.

Заканчивался лаз не менее узкой пожарной лестницей, которая выходила на соседний пустырь, где торчал ни к селу ни к городу бетонный «скворечник» с, казалось бы, намертво закрытым люком. Открыть его можно было только изнутри, с помощью специальной ручки.

Следующая дверь вела в помещение для хранения продовольствия. От него, собственно, осталось одно название. Сейчас, насколько Демьянов знал, там не хранилось ничего, кроме пыли, хотя продукты для обновления НЗ должны были выдаваться в столовой ежемесячно. «Ага, щас», — сказала бы на это заведующая. Да майор и сам не настаивал, понимая нелепость норм, принятых ещё при царе Горохе. Ну у какой организации есть пятьдесят тысяч рубликов в месяц, если брать по нормативам, на «резерв» продовольствия непонятно для чего? Курам на смех.

За ним, дальше по коридору находилась резервуарная. Здесь стояли вдоль стен десять трёхсотлитровых железных баков, похожих на гигантские пивные банки.

Демьянов стукнул кулаком по рыжему боку первого из них.

«Дон!» — отозвался резервуар, и вибрация его стенок ещё минуту сотрясала пустое помещение.

Пустой.

Только в последнем баке оказалась вода, но, отодвинув тяжёлую крышку, Демьянов чуть не задохнулся от вони. Да… видно, воду налили чёрт знает когда и с тех пор сюда не заглядывали. Эту мутную, затхлую жижу с дохлыми тараканами и инфузориями требовалось слить и заменить на свежую воду, а саму ёмкость перед этим сполоснуть из шланга.

Но отнюдь не эти резервуары были главным источником питьевой воды для подземелья. Норму в три литра воды в день на человека должна была обеспечивать собственная артезианская скважина.

Это было относительно свежим нововведением. Более-менее массово оснащать гражданские убежища автономными источниками питьевой воды начали только в новом веке — возможно, взгляды на будущее после атомной войны стали более пессимистичными. Скважина была пробурена до водоносного пласта, который обнаружили при строительстве на глубине тридцать метров прямо под коридорами убежища. Выкачанная мощным насосом вода проходила через многоуровневую систему фильтрации, которая очищала её от органических примесей, железа и солей, а также должна была обеззараживать и дезактивировать, что тоже было нелишним. Ведь ядерные осадки имели свойство проникать глубоко в почву.

Но скважина была законсервирована, и её пуск не мог входить в программу проверки, так как требовал дополнительных работ по монтажу оборудования. Поэтому наполнять баки чистой водой надо было от городской системы водоснабжения. Для этого первым делом требовалось убежище запитать. Слесари, приходившие вчера, подключили его к коммуникациям, и Демьянову оставалось только открутить два вентиля, чтобы пустить холодную и горячую воду в систему. С журчанием и бульканьем она пошла по трубам, смывая старые засоры. Он открыл кран, и, как это обычно бывает, сначала вода потекла ржавая и мутная. Майор подождал пару минут и только после этого начал наполнять баки.

Пока они наполнялись, майор отправился назад по коридору, чтобы ещё раз визуально оценить состояние труб. Он надеялся, что нигде не будет сильных протечек. Слабые Демьянов собирался устранить сам, замотав эти места сырой резиной. Но трубы не подвели. Лишь в одном месте возле самой лестницы его ждала слабая струйка, в остальном их состояние было близко к идеальному. На совесть строили. Демьянов вспомнил, что как раз в том году натовские ВВС получили на вооружение новые сверхзвуковые ракеты «воздух-земля». Страх хорошо прочищает мозги.

Дальше, в западной части шли технические помещения — щитовая, дизельная электростанция со складом ГСМ и фильтровентиляционная камера.

Не задерживаясь в пустом складе, Демьянов прошёл прямо к мощной двери, ведущей к генераторному отсеку. Шестидесятикиловаттная ДЭС, как и скважина, не была объектом текущих проверок, но что-то подсказало майору позаботиться и о ней. Пять литров солярки — это капля в море, но на полчаса автономной работы хватит.

В соседней электрощитовой он, помолясь, опустил главный рубильник. На пульте тут же зажёгся жёлтый огонёк, сигнализируя о том, что энергия с районной подстанции подана. Теперь с этого же пульта можно было включить свет в каждом помещении. Демьянов щёлкнул тумблером, отвечающим за этот зал, держа в голове мысль, что некстати отсыревший провод может сделать его козлом отпущения. В первое мгновение он так и подумал — лампа дневного света под потолком зажигалась с двухсекундным запозданием. Но затем комнату залило ровным бледноватым светом. Одновременно зажглись и тусклые лампочки в коридоре.

Следующим пунктом назначения была фильтровентиляционная камера. Там майор привёл в действие установку ФВК-2, напоминающую большой самогонный аппарат со множеством труб и патрубков. Он запустил её в режиме чистой вентиляции — та принялась всасывать через воздухозаборники городской воздух, отравленный выхлопами машин. Демьянову сразу стало легче дышать, хотя минуту назад ему казалось, что он успел притерпеться к затхлому запаху убежища.

Порядок. Все системы жизнеобеспечения в норме. Ещё немного, и убежище будет готово к приёму дорогих гостей. Увы, это «немного» — не просто косметический ремонт, а настоящий аврал. Почему, спрашивается, никто раньше не касался этих гор мусора?

Но, прежде чем заняться генеральной уборкой, Демьянов решил всё же выбраться к главному входу. Первая шлюзовая камера была почти точной копией второй, где он уже побывал, с той разницей, что двустворчатые ворота убежища занимали почти всю противоположную стену. Майор пытался открыть их с пульта в пункте управления, но тщетно, и он догадывался о причине.

Эти ворота, или лучше сказать «врата», под стать броне современных танков, были настоящим произведением металлургического искусства. На всю страну было два завода, выпускавших такие. Даже их вид вызывал уважение, а уж массой — три с лишним тонны стали и свинца — они могли бы соперничать с ну очень солидным джипом.

Приводилось это чудо в движение трёхкиловаттным электромотором. Вот именно, приводились… Раньше. Потому что самого мотора на месте, как он и предполагал, не оказалось. Один пустой кожух и обрывки проводов, уходящие в стену. Нашли движку достойное применение, значит.

Теоретически ворота можно было открыть вручную, с помощью штурвала. Но так как им не пользовались все пять лет, это была работа для Геракла, и Демьянов счёл за лучшее оставить их в покое. Ему на сегодня хватит тяжёлого физического труда.

* * *

Так уж получилось, что суббота 23 августа — день, поделивший судьбу каждого из них на «до» и «после» — запомнился Марии Чернышёвой именно тем, что начался как самый обыкновенный нерабочий день, разве что этих нерабочих дней у неё было не так много, и она искренне радовалась каждому. Машенька не была ни «жаворонком», ни «совой». В ней лучшим образом сочетались плюсы обоих типов при полном отсутствии их минусов. Природа наделила её феноменальной приспособляемостью — она могла придерживаться любого режима и прекрасно себя чувствовать. Могла спать три часа в сутки, могла двое суток обходиться без сна и не клевать носом; но могла и проспать хоть полдня, если нужно было выспаться наперёд, например, перед ночной сменой или походом на дискотеку с расчётом «зажигать» там до утра. В существование бессонницы девушка не верила. Это казалось ей чем-то из области фантастики. Ну как это может у человека не получиться заснуть? Абсурд, да и только.

Вставать не то чтобы очень хотелось, но лежать было уже скучно. Так ведь и вся жизнь пройдёт. Начинавшийся день обещал быть интересным и наполненным новыми впечатлениями. Как и все Машенькины дни и ночи.

Всё происходило в таком порядке. Девушка открыла глаза, потянулась, сладко зевнула, поворочалась с боку на бок, наконец, откинув одеяло, встала на ноги и выпрямилась. Росту в ней было около ста семидесяти сантиметров, может, чуть больше. Двигалась она с замечательной грацией здорового создания, сохранившего свою связь с природой и живущего в одном с ней ритме, без капли жеманства.

Затем она решила сделать несколько упражнений на растяжение — совсем немного, она никогда себя не изнуряла. По радио как раз заиграл какой-то бодренький мотивчик, под который только и можно, что делать зарядку.

Ноги на ширине плеч… И раз, два, три, четыре… Тянемся, тянемся, тянемся… Замечательно… Поворот… Раз, два, три, четыре… Теперь в другую сторону… Вот так, и ещё… Довольно. Прекрасно.

Девушка смотрела на своё отражение в зеркале и подумала, что, наблюдай за ней кто-нибудь, ему вряд ли удалось бы остаться равнодушным. Ещё в школе Чернышёва немного занималась спортом, но потом поняла, что это — не для неё, ни к чему нагружать себя упражнениям и диетами; и уж тем более абсурдна мысль посвящать этому жизнь. Это уже будет каторга, тюрьма, в которой всё расписано по минутам. А жить-то когда? Теперь её занятия были сведены к пяти-десяти минутам в день, и этого вполне хватало, чтобы держать себя в тонусе.

Машенька подошла к окну и распахнула форточку. В комнату ворвался ласковый ветерок, немного пахнущий бензином, дымом и гудроном — на проспекте шёл ремонт, но в целом освежающий и бодрящий. Повинуясь порыву, она решила выйти на балкон.

Девушка вздохнула полной грудью. На улице было чудесно. После изнуряющей жары, которая началась в июне и, казалось, никогда не кончится, приятный лёгкий бриз казался долгожданным подарком небес.

Мир вокруг жил собственной жизнью, огромный и живой, меняющийся и неизменный. Машенька была его частью. Девушке представлялось, что, если он и не создан для неё персонально, то предназначен для таких, как она, весёлых и жизнерадостных людей.

Жизнь казалась Маше простой и приятной, как чашка утреннего кофе, как прогулка по летнему городу, как купание в речке жарким июльским днём или телефонный разговор со школьной подругой. Не забивая голову софистикой и казуистикой, Чернышёва жила и наслаждалась этим процессом. Шестым чувством девушка понимала, что жизнь не настолько длинна, чтоб тратить её на пустопорожние раздумья.

За окном день достиг своей наивысшей точки.

По проспекту проносились автомобили, сигналя на разный лад, слышен был и многоголосый, слитный гул шагов множества ног по нагретому солнцем асфальту тротуара. На лестничной площадке привычно бранились соседки — две древние старушки, ровесницы какой-то давно забытой войны, которым их ссоры, похоже, продлевали жизнь. За стеной проснулся соседский ребёнок; заголосил, требуя внимания, а может быть, просто материнского молока. Где-то орала дурным голосом кошка, также страдающая без внимания.

Во дворе, куда выходило окно второй комнаты — залы, как она её называла, — заливались какие-то птички, из тех, что скоро отправятся к тёплым морям вслед за туристами, стремящимися захватить бархатный сезон. Одна птаха словно старалась перекричать остальных. Её надсадное «фьють, фьють, фьють!», раздававшееся с равным интервалом в пять секунд, слегка действовало на нервы и в другой обстановке могло бы вызвать желание сделать что-нибудь с пернатой тварью, но в это прекрасное утро оно казалось как нельзя к месту. Машенька была не сильна в орнитологии и понятия не имела, как называется эта птичка, но её пение, казавшееся таким беззаботным, почему-то вселило в её сердце уверенность в том, что впереди — прекрасный и интересный день, полный новых впечатлений и, возможно, новых знакомств.

Да так оно, скорее всего, и будет. Катюша, её бывшая одноклассница и лучшая подруга, которая должна зайти часиков в пять, навряд ли предложит ей провести этот день в библиотеке или музее. Скорее они купят чего-нибудь и вдвоём отправятся куда-нибудь, где можно будет кого-нибудь встретить и пропасть до самого утра. Но всё, само собой, в рамках благопристойности.

Однако сначала дела. Перво-наперво, ей надо было заглянуть в ближайшее почтовое отделение и получить свой заказ. Подработка консультантом в «Международной ассоциации прямых продаж» не приносила особых доходов, но позволяла приобретать косметику для себя, любимой, с ощутимой скидкой, да ещё и в кредит, с оплатой через десять дней. Говорят, что в Бразилии распространителей сети «Stratford-on-Avon» было больше, чем военнослужащих. Россия тоже приближалась к этому показателю.

Вот такие, в общих чертах, у неё были планы на выходной, выпавший в кои-то веки. Столько всего нужно было сделать. Главное, чтобы погода не испортилась. Хоть бы не было грозы, которой уже полмесяца пугали народ синоптики.

Она и так поднялась поздно, но шести часов сна ей хватило, чтобы восстановить силы. В пятницу Машенька отдежурила ночную смену в больнице и вернулась домой под утро, усталая, но не вымотанная. Работу свою она — редкий случай! — действительно любила, получая удовольствие от труда, который многим показался бы неблагодарным и, самое главное, мало оплачиваемым. Живи она одна, всей её получки хватало бы только на квартплату плюс минимум продуктов. И это при том, что в еде она была непритязательна, обходясь без чёрной икры и предпочитая пиво вину и шампанскому. Периодически, конечно, зарплату ей, как и всем бюджетникам, повышали. Но через две недели после указа как по волшебству цены в магазинах и коммунальные тарифы повышались ровно настолько, что вся прибавка оказывалась съеденной.

Но девушка не роптала на судьбу, это было не в её характере. Она была вполне довольна по двум взаимосвязанным причинам. Во-первых, деньги не были для неё главным, иначе она предпочла бы другую стезю делу последователей Эскулапа. Машу согревало осознание того, что её работа приносит людям куда более реальную пользу, чем, к примеру, деятельность юриста или банковского служащего.

Ну а во-вторых, она жила не совсем одна, и её личный бюджет гораздо сильнее зависел от цен на фрукты на городском рынке, чем от цен на нефть на мировом. Руслан был её однокашником, но вместо интернатуры и скальпеля выбрал прилавок. И не прогадал. Теперь он был представителем мелкого бизнеса с перспективой перехода в средний, не имел проблем ни с бандитами, ни с налоговиками и вполне подходил на роль спутника жизни. Они давно могли бы оформить свои отношения, но всё как-то руки не доходили.

«Ничего, успеется, — говорила себе Чернышёва, которая могла бы уже полгода называться Аскеровой. — Время есть».

Она никогда в этом не сомневалась. Разве может что-то помешать её планам? Если только небо упадёт на землю.

Это был самый обыкновенный день. Выходной. Большинство работающих людей, исключая бедолаг, вынужденных трудиться по субботам, ждали его с нетерпением, предвкушая время, которое можно провести с пользой для организма. Конечно, каждый вкладывал в эти слова разный смысл. И предвкушали разное. Кто поездку с друзьями на рыбалку, кто поход по магазинам, а кто — и таких оставалось немало — новый фронт работ на своих шести сотках, дань постиндустриальной цивилизации натуральному хозяйству. Но каждый был по-своему счастлив.

Всё было как обычно. Телевидение крутило глупые ток-шоу, интервью с какими-то дутыми «звёздами» и скучными политиками, репортажи про то, как с каждым днём крепнет страна под мудрым руководством человека, фамилию которого месяц назад никто не знал. Они перемежались сериалами, по больше части отечественными. В большинстве из них спецназовцы или десантники, не мудрствуя лукаво, мочили бородатых террористов в сортирах, не забывая отвесить пинка иностранным агрессорам и их наймитам. Именно этот жанр потеснил бандитский эпос, угрожая окончательно занять его нишу. У этой эпохи были свои герои, и в ней не было места какому-нибудь Саше Белому, которого никто и не помнил. В неё не вписался и «Брат», который хоть и показывал Америке кузькину мать, но всё же не годился в качестве образца для защитников «суверенной демократии». Слишком уж независим.

Ещё были выпуски новостей. Хоть и не такие зрелищные, они были пострашнее любого фильма ужасов, особенно если уметь читать между строк. Но Машенька не смотрела их принципиально. Нельзя сказать, что в своём оптимизме она была слепа. Иногда она чувствовала, что с миром, который её окружает, что-то происходит. Он меняется, и не всегда лучшую сторону. Но всё это было далеко и неправда. Всё это не могло затронуть её спокойный и надёжный мирок.

Чернышёва вышла из полутёмного подъезда на улицу и окунулась в тёплый океан летнего воздуха, согретого лучами августовского солнца. Если ещё вчера от жары плавился асфальт и мозги у редких прохожих, а на капоте автомобиля, оставленного на солнце на часок, можно было изжарить шашлык, то сегодня температура была оптимальной. За день она упала градусов на десять. Похоже, осень, наконец, вступала в свои права, и уже не за горами были слякоть, первые заморозки, гололёд, а там и суровая сибирская зима с метровыми сугробами, которой не страшно никакое глобальное потепление.

Дышалось легко. Маше казалось, что она перенеслась на средиземноморский курорт, где-то там, за домами, плескалось тёплое море с пальмами по берегам. Если бы не серые девятиэтажки, которые ещё не успели снести и заменить модерновыми высотками, то иллюзия была бы полной.

Маша шла по залитым солнцем улицам города, который уже успел стать для неё родным и привык к ней так же, как она привыкла к нему. Она переехала в Новосибирск шесть лет назад, чтобы учиться в медицинской академии, и теперь чувствовала себя здесь как дома.

Тот, кто повстречал бы её этим августовским полднем, увидел бы перед собой очень симпатичную девушку, на которой хочется задержать взгляд подольше, но которую трудно запомнить. Потому что подобных ей в тот же день увидишь не одну. Не мимолётное виденье, не блоковскую Незнакомку, а вполне реальную девчонку из плоти и крови, двадцати трёх лет от роду, довольно крупную и явно находящуюся в хорошем настроении. На загорелой шее висел маленький кулончик с оберегом из оникса. Предписанный зодиаком камешек должен был «приносить удачу и защищать от воздействия тёмных сил». Пока эти силы девушку не беспокоили.

Её волосы, от природы тёмно-русые, были осветлены на три тона, завиты совсем недавно и свободно спадали на плечи. Таким образом, Маша стала блондинкой не по капризу генов, а добровольно.

В кокетливой белой маечке, в синих джинсах с бахромой, которые сидели довольно плотно, Машенька смотрелась эффектно. Впрочем, обаяние молодости позволило бы девушке смотреться так даже в телогрейке, не говоря уже о вечерних платьях от кутюр, которых ей не приходилось надевать. Да и юбки она, надо сказать, не носила, предпочитая джинсы. В тот день у неё на лице был минимум косметики, но в её возрасте надо постараться, чтобы выглядеть непривлекательно.

Солнце находилось в зените, когда Маша достигла перекрёстка. С солнцем в эти дни творилось что-то странное. На нём действительно были пятна. Его активность била все рекорды, удивляя астрономов и обывателей. Двадцать первого числа полярное сияние наблюдали в Москве.

Вспышкой на далёком светиле, выбросившем из своих недр гигантские протуберанцы, теперь пытались объяснить всё: и феноменальную жару в Сибири, и нового маньяка в Самаре, и скачки котировок на товарно-сырьевой бирже, не говоря уже о недавних трениях с правительством самостийной Украины.

Машенька шла по проспекту. Это был чудесный день. Солнце казалось ей похожим на огромный апельсин из рекламы сока. И никакой «висящей в воздухе угрозы», никакого смутного предчувствия, ничего из того, что так любят журналисты, не было. Никаких знаков приближения чего-то неотвратимого она не ощутила.

Да и не только она. Никто в Новосибирске, в Москве, в любом другом городе по всему земному шару не мог предполагать, что этот августовский полдень будет ознаменован событием, выходящим за рамки трагедий, на которые они привыкли спокойно взирать через телевизионный экран, попивая пиво, хрустя орешками и пребывая в твёрдой уверенности, что с ними подобного не произойдёт.

Город жил своей жизнью, не ведая, что далеко-далеко — за дремучими лесами, за Уральскими горами, за солеными морями и океанами последние доводы разума разбились о стену упрямства. Последнее решение было принято. Начался отсчёт.

Может, и к лучшему, что люди на улицах ничего не знали. Если бы их предупредили — что бы они могли изменить?

В этот день в нескольких храмах страны замироточили иконы. На не по-человечески одухотворённых ликах проступили густые капельки смолы, похожие на кровавые слёзы. Всё можно было объяснить и без поповской метафизики — изменением температуры, влажности и давления. В понедельник про это должны были написать газеты: не на первой полосе, естественно, и даже не на второй. Для них в мире, где каждый день что-нибудь взрывалось или сгорало, существовали новости поважнее.

Время «Ч» − 4:00

Пока Сергей Борисович генералил, вычищая из убежища хлам, пролежавший нетронутым целую пятилетку, вынося неубранные строителями кирпичи, куски цемента и штукатурки, вываливая целые вёдра песка и грязи, мысли его невольно перешли на сферу, занимавшую его всё больше и больше в последние годы. На геополитику.

Для монотонной работы требовались только механические усилия мышц, голова была свободна, и он думал о настоящем и будущем своей страны.

Он думал о том, что для постсоветской России — стервятника о двух головах, выкормленного трупом великой державы — наступают нелёгкие времена. Потому что даже у тех, кто питается падалью, иногда заканчивается кормовая база.

Тридцать лет распродажи давали о себе знать. Нефть, редкоземельные металлы, уран грозились со дня на день перейти из категории экспорта в разряд импорта.

Газ? Но одним газом сыт не будешь. Уголь? Так его ещё надо добыть и довезти до потребителя. Синтетический бензин из него дорог, а разворачивать его производство влетит в копеечку.

Так что близился день, когда сырьевой империи самой пришлось бы закупать важнейшее сырьё у соседей. Плохо быть «банановой республикой», на большей части территории которой не то что бананы — картошка не растёт. А новые высокотехнологичные заводы — не картошка. Их за год не понастроишь, если двадцать лет кряду разваливали.

Да и мир вокруг не был пансионом благородных девиц. Он скорее напоминал камеру в обычной российской тюрьме — со всеми вытекающими общественными отношениями и нравами. И в этой «хате», думал майор, воров в законе нет, есть только потерявшие страх беспредельщики, для которых понятия имеют силу только до тех пор, пока им это выгодно. Тут нельзя расслабляться, а то поимеют.

Но на вызовы времени — укусы соседей, внутренние неурядицы или, того хуже, глобальные проблемы эпохи Вырождения — это государство реагировало со скоростью ископаемого диплодока. Где-то оно вело себя как слон в посудной лавке, а где-то — как Моська, неадекватно оценивающая собственные силы.

Генералы, как всегда, готовились к прошедшей войне. Олигархи выжимали последнее из скважин и заводов, готовясь, очевидно, продать их на металлолом и сбежать за бугор. «Олигархами» Демьянов считал не только главных акционеров частных компаний, но и руководство госхолдингов, в которые деньги уходили как в чёрные дыры. Политики готовились прикрыть свою задницу, по возможности переложив ответственность на военную или бизнес-элиту. И все вместе они плевать хотели на копошащуюся у ног массу, которую они благополучно загнали в стойло, откупившись малой толикой выручки от сырья, извлекаемого из недр.

Приметой времени Демьянов считал разговоры о «социальной ответственности бизнеса». Никто давно уже не требовал от воров вернуть награбленное. Вместо этого власть заставила их взять себя в долю и убедила народ, что он должен принять такой порядок вещей с ликованием. Ведь небольшой кусок пирога достанется и ему. В ответ от него требовалось закрыть глаза на беспредел и получать удовольствие. Авось что-нибудь и простому люду перепадёт.

Держите карман шире, думал майор. Того и гляди, нефть самим придётся у арабов покупать. Нет, новые залежи обязательно появятся. Этак через 200 миллионов лет.

Из размышлений его вывел звонок будильника на мобильном телефоне.

Без десяти десять. Скоро придут «добровольные» помощники, пять человек, которых то ли по жребию, то ли за провинности направили сюда. Но Демьянов пожалел их и самую сложную работу всё равно решил сделать сам. А они пусть замажут обнаруженные им щели в стенах специальной мастикой, там подкрасят, здесь подштукатурят, просто вымоют полы. На то, чтобы ликвидировать серьёзные неисправности, времени не было. Оставалось надеяться, что, к примеру, до главных ворот глаза проверяющих не дойдут.

Вывалив на заросшем и захламлённом пустыре последнее ведро мусора, Демьянов перевёл дух, прежде чем снова нырнуть в подземный лаз. Перед глазами плясали круги, область между рёбрами давала о себе знать лёгким покалыванием. Двадцатый за день подъём по вертикальной лесенке дался ему нелегко — а ведь всего двадцать ступенек. Сказывался возраст и отсутствие тренировок.

Нет, надо всё-таки было тогда пролечиться в кардиостационаре. С сердцем шутки плохи. Ну, ничего, думал он, вот разберёмся с текущими делами, возьмём отпуск, а там можно и на больничный.

* * *

Маша направлялась к подземному переходу под Университетским проспектом. Без него на другую сторону было просто не попасть из-за интенсивного движения.

Чернышёва помнила, что когда она училась на первом курсе, проспект вдруг перекрыли на всём протяжении, вроде бы для планового ремонта. Весь транспорт пустили по объездной дороге, и в Академгородке появились пробки, почти как в столице. На проспекте же — или под ним? — развернулось какое-то крупномасштабное строительство, которое никак не могло укладываться в ремонт дорожного покрытия. У заинтригованных жителей района стали появляться разные предположения, одно бредовее другого. То ли там нашли нефть и бурят скважину, то ли строят подземное казино со стриптиз-баром, то ли просто все деньги распилили ещё в Москве и теперь ищут, кто виноват. Вернее, кого сделать виноватым. К последней версии склонялось большинство. Потом долгострой закончился, дорогу открыли.

Машенька уже собиралась сбежать вниз по ступенькам, когда из сумочки послышалась мелодия. Допотопная «The Final Countdown» в аранжировке новой трендовой группы.

— Аллё! Русланчик, ты?

Они разговаривали минут десять. Ничего важного, обычная житейская суета. Руслан рассказывал ей о делах, она делала вид, что слушает с интересом. Потом вдруг в трубке раздался треск, и звук начал пропадать, так что можно было разобрать меньше половины слов.

А про самое важное Машенька ещё не спросила:

— Алло! Ты когда приедешь? Когда? Я не поняла! Алло!

— …Маша, где ты потерялась?.. Маша… Я… — дальше ничего не было слышно, кроме треска и бульканья.

Будто кто-то голодный сидел в трубке, громко хрустя и чавкая печеньем.

— Алло, Руслан! Тебя не слышно. Не слышно тебя! Перезвони! Я говорю, ты перезвони, я не могу!

На счёте у неё был круглый ноль, до зарплаты две недели, а ей ещё нужны были деньги на выходные. Можно было говорить и в кредит, но такие звонки по этому тарифу оплачивались с двадцатипроцентной прибавкой к стоимости.

Она ждала долго. Целых две минуты. Потом махнула рукой на переплату, нажала пальчиком одну единственную сенсорную кнопку на дисплее и приготовилась услышать знакомый голос.

Не тут-то было. Голос был знакомый, но совсем не тот.

«Номер не существует» — равнодушные слова робота долетали до неё издалека, сквозь какой-то плотный и обволакивающий шум.

Да что за ерунда? Как это «не существует»?!

Она повторила попытку, потом ещё раз, но результат был прежним.

— Ну, мать твою, — не выдержала Машенька. — Ну, зараза, отвечай! Ну!

Нет ответа. Да что за дела? Что творится сегодня со связью?

Нехорошая догадка закралась в её сердце.

Она набрала номер ещё раз и дождалась английского сообщения. Но бесстрастный голос вдруг замолк, смешно квакнув, прямо на середине фразы. «The number you have dialed…»

А потом воцарилась тишина. Теперь не отвечал даже робот.

Она начала предполагать самое худшее. Неужели…

Коммуникатор палёный! Ну, Катька, ну, змея. А говорила, «белая сборка», Made in Finland, только привезли… Гадюка. Нехорошая догадка превратилась в уверенность, когда все пятнадцать сетевых телеканалов показали чёрный экран. Уж эти никуда не могли деться. Они были доступны даже тем, у кого нет «симки» — добрые рекламодатели сделали их просмотр бесплатным.

Действуя по наитию, девушка проверила сигнал.

Сигнал отсутствовал.

Ни одной «полосочки». Ноль. Пусто. Это что-то новенькое.

Странно. В последние годы сложно стало найти глушь, где не ловили бы телефоны. А тут всё-таки не Кузнецкий Алатау, в городе ретрансляторы на каждом шагу.

Так какого хрена, спрашивается? Дрянь дело. Точно сгорел.

Надо сказать, что за два десятилетия, отделяющие Машу от эпохи Джорджа Буша, технологических прорывов, сравнимых с открытием паровой машины, сделано не было. Они не маячили даже на горизонте. Лучшие умы мира давно переехали из конструкторского бюро в отдел сбыта и вместо открытия новых принципов занимались шлифовкой уже существующих для максимального ублажения Его Величества Потребителя.

И всё же большая часть человечества верила в прогресс. В основном потому, что ей регулярно о нём напоминали. Оказывается, пиар-кампании с успехом заменяют научные изыскания, требуя на порядок меньше денег.

Фантасты, как обычно, попали пальцем в небо. По улицам не замаршировали колонны клонов, в головной мозг не были вживлены микрочипы. Не было создано панацеи от рака, нанотехнологии так и остались бездонной кормушкой для чиновников от науки. Широко разрекламированный проект «AI» оказался липой — «искусственный интеллект» ловко имитировал человеческое мышление, но это было подражание, способное вести в заблуждение только недалёкого собеседника. Сознанием в полном смысле слова машина не обладала, что легко подтверждалось постановкой абсурдного вопроса вроде «По чему Ленин ходил в ботинках, а Сталин в — сапогах?». Чувства юмора кремневые мозги были лишены начисто.

За последние тридцать лет облик городов и ритм жизни почти не изменился, но всё же оставались области, в которых поступательное движение человеческого разума было ещё заметно. К ним относилась и сфера телекоммуникаций. Они развивались волей-неволей, ведь продолжающееся усложнение социума требовало всё более изощрённых методов контроля.

Люди оглянуться не успели, как ещё в начале века киберпанк сбылся почти на сто процентов, наголову разбив «космическую оперу». Пыльные тропинки далёких планет остались нетронутыми. Яблони на Марсе не зацвели. Зато, убедившись, что космос мёртв и пуст, человечество от обиды замкнулось в себе, приняв жизнь в режиме on-line как замену звездолёту. Там вполне можно было гонять те самые корабли по виртуальной галактике.

Кризис заставлял государства затягивать потуже пояса, и во втором десятилетии были свёрнуты почти все программы по исследованию околоземных и космических пространств, кроме суливших немедленную выгоду — вроде испытания в невесомости лекарственных препаратов, новых полимеров и даже зубной пасты. Вместо этого усилия лучших умов сконцентрировались на повышении производительности микропроцессоров, цифровых технологиях и увеличении пропускной способности сетей.

Образчик таких технологий и держала в руке наша героиня. Она использовала его возможности меньше, чем на одну десятую — так же, как мы свой головной мозг. Девушке было лень разбираться с компьютерными премудростями, она предпочитала реальные развлечения виртуальным. Для неё это был просто комм, и ей было до лампочки, какие там внутри чипы и платы, и сколько светлых голов билось, чтоб сделать это устройство эффективным, элегантным и миниатюрным.

Времена, когда возникали проблемы с приёмом и качеством связи, отошли в область преданий. Поэтому, когда случилась эта беда, Машенька не на шутку струхнула. Не испортилась ли её «Nokia»? Хоть и не самая пафосная модель — с её зарплатой не размахнёшься на «Vertu» с платиновым корпусом, — но всё равно штука недешёвая.

Девушка готовила себя к худшему.

Время «Ч» − 1:00

Они прибыли с небольшим опозданием, как и положено представителям надзирающего органа. Машина — казённая чёрная «Волга» из тех последних моделей, у которых половина комплектующих импортные, а внешний облик принесён в жертву традиции — плавно вырулила с проспекта и остановилась на паркинге по соседству. Из неё вышли двое, оба с погонами Министерства чрезвычайных ситуаций — сначала худощавый старший лейтенант лет двадцати пяти при дипломате чёрной кожи, затем грузный приземистый генерал, в котором Демьянов к своему изумлению узнал Виктора Захаровича Прохорова, зама начальника управления. Лично они знакомы не были, но слышал о нём Сергей Борисович разное, и больше плохого. Ну да ладно, не детей же с ним крестить.

Вот и вся комиссия. Что ж, меньше народу, больше кислороду. Тем более для убежища это верно и в прямом смысле.

Несмотря на жару, гости надели поверх кителей кожаные куртки. Это они правильно, внизу не Сахара. Вот только одежду можно бы выбрать поплоше, чтоб не жалко было запачкаться.

— Здравствуйте, — приветствовал их майор без всякого трепета, поскольку не чувствовал ни грамма волнения.

— Доложите по форме, — смерив его равнодушным взглядом, произнёс лампасник.

— Начальник отдела ГО и ЧС муниципального унитарного предприятия «Автобаза номер 4» майор запаса Демьянов для проведения осмотра защитного сооружения прибыл.

— Не юродствуйте, не на параде, — укоризненно покачал головой генерал. — И не путайте, это я прибыл для осмотра, а вы — для отчёта. Ладно, показывайте свой объект, товарищ бывший майор, — на последней фразе он сделал акцент. — Вам же лучше, если всё в норме, потому что времени у меня на вашу базу час. Мне ещё сегодня восьмерых таких «руководителей» проверять.

«А вы, батенька, хам», — подумал Демьянов, хотя и знал, что генерал в чём-то прав.

Начальник отдела гражданской обороны. Да уж, ба-а-альшой начальник. Назвать себя этим словом он мог только с изрядной долей иронии. Тоже мне, вершина карьеры — командир виртуального подразделения и комендант заброшенных катакомб площадью две тысячи четыреста квадратных метров. Отставной козы барабанщик, бляха муха.

«А ведь всё у тебя могло быть по-другому, — кольнула его неприятная мысль. — Если б ты в своё время…»

Надрывный вой, заполнивший всё вокруг, заставил его скривиться в гримасе. Он продолжался целую минуту. Один из электрических ревунов, видимо, располагался совсем близко и бил по ушам так, что барабанные перепонки грозили полопаться. Затем на секунду-другую стало тихо, и тут же неприятный звук раздался снова, но уже в соседнем квартале, чуть слабее. И так по цепочке, удаляясь от них, пока не затих вдали.

— Это ещё что такое? — спросил Сергей Борисович, когда звон в ушах немного утих.

— Общая проверка средств оповещения, — равнодушно ответил Прохоров.

— По всему городу, что ли?

— По стране. В рамках объявленного президентом месячника гражданской защиты. Плохо вы информированы.

— Народ-то предупредили? — с сомнением в голосе спросил Демьянов.

— Бегущей строкой в утренних новостях и по радио, — кивнул генерал. — Да пусть держатся в тонусе. Лучше перебдеть, чем недобдеть. Пойдёмте уже! Хотите тут до вечера торчать?

Сирены должны был переполошить жителей окрестных домов и разбудить тех, кто в этот субботнее утро собирался отоспаться за всю рабочую неделю. Но повысит ли это их бдительность? Как знать… У Демьянова были сомнения на этот счёт.

Представитель фирмы так и не появился. Сергей Борисович мстительно пожелал ему попасть в любую завалящую ЧС, хотя бы в лифте застрять, а сам повёл комиссию проторенным путём, каким попал в убежище ранее. Не через аварийный же их тащить. Главные ворота они открывать не потребовали, с чем начштаба себя мысленно поздравил. Не хватало ещё начинать проверку с обнаружения пропажи мотора.

Возле лестницы он, пропустивший было генерала вперёд, предусмотрительно обогнал того и начал спускаться первым, показывая дорогу. Ещё грохнется персона со ступенек, потом проблем не оберёшься. Но бог миловал, и до ПУ они добрались без приключений, лишь генерал разок задел боком стенку и слегка испачкался в известке.

Оказавшись внизу, оба незваных гостя поёжились, скорее не от холода, а от резкого перепада температуры. Горячую воду в систему отопления уже дали, но чтоб огромное помещение успело прогреться, был нужен не один час.

— А скажи, товарищ начштаба, — генерал незаметно перешёл на «ты». — Почему у тебя на объекте такой собачий холод?

— Отопление рассчитано не на поддержание комфортной температуры, а на обеспечение нормального функционирования оборудования, — нашёлся Демьянов. — То есть, чтоб вода в трубах не замерзала, и всё остальное не барахлило.

— А зимой? Тут же все околеют к ядрёной матери.

— Надышим, — майор отметил про себя, что проверяющий не знает элементарной вещи: в случае удара все внешние коммуникации и так отрубятся. — Есть ещё калориферы, но это на крайний случай. Они энергии много потребляют.

Генерал только фыркнул:

— Ну так включите их немедленно. Считайте, что этот случай наступил. Нечего нас морозить.

Пришлось подчиниться. Автобазе придёт порядочный счёт за электроэнергию.

В пункте управления Сергей Борисович на правах хозяина начал «накрывать поляну». Из сейфа появилась и была разложена на столе выпивка и закуска — бутылка «Белого аиста», блюдо с нарезкой: сервелат, ветчина, сыр, красная рыбка, а с ними рядом порезанный хлеб и банка с маринованными огурцами.

— Это ещё зачем? — нахмурился генерал, но явно только для порядка, так как глаза у него заблестели. — А в сейфе храните, чтоб звено ваше не позарилось?

И он опрокинул в себя первую рюмку, закусывая большим куском лососины.

«Звено» состояло из двух механиков, двух дворников и диспетчерши, которые, похоже, жалели о том, что находятся не на своих обычных рабочих местах. Грязные, усталые и злые, они явно мечтали о том, чтобы это скорее закончилось и их отпустили домой. Но распоряжение директора было недвусмысленным — всем ждать окончания проверки, не расходиться на случай, если комиссии вдруг понадобятся и они.

Их присутствие, в общем-то, не требовалось, но руководитель решил перестраховаться. Вот они и коротали время в соседнем медпункте, наливаясь чаем и отдыхая после нелёгкого субботника. Естественно, угощение было заперто на ключ не от них. Но не рассказывать же про нашествие серых тварей, ей-богу? Лучше вообще уморить их своими силами, чтобы не будить лихо в виде ещё одной проверки от санэпидстанции.

Быстро перекусив и вымыв руки, проверяющие принялись за работу. То ли благодаря работе воздухонагревателей, то ли из-за нескольких выпитых рюмок, но им стало теплее. Сам Демьянов счёл за лучшее к выпивке не притрагиваться.

— Итак, Сергей Борисович, что мы имеем? — генерал протёр лысину под фуражкой и упёрся локтями в низкий стол. Стул под его седалищем тоже был неудобным и маленьким для его габаритов.

Демьянов до последнего надеялся, что пронесёт, «ревизор» окажется нормальным мужиком, который всё по-человечески поймёт и закроет глаза на то, что никем не соблюдалось даже в советские времена. Они ведь и так сделали немало, а во многих убежищах и дверей нет. Но неприятное предчувствие не покидало Сергея Борисовича. Он слишком хорошо знал предел восхождения по служебной лестнице, после которого оставаться «нормальным» так же невозможно, как верблюду протиснуться сквозь игольное ушко.

К тому же вряд ли это будет обычной формальной проверкой. Слишком уж они беспокойные. Да что у них там стряслось?! Если одновременно затеяли мероприятия по всей стране, значит, волна идёт с самого верха. Спрашивать будут строго, и вряд ли стоит надеяться, что разносолы смогут их смягчить.

— Ладно, начнём помаленьку, — буркнул генерал. — Давайте сюда паспорт.

Демьянов уже было потянулся во внутренний карман, когда сообразил, что речь идёт не о его удостоверении личности. Стыдно! Забыть про самый главный документ убежища: его паспорт. Ещё бы не забыть, если за два года работы он ни разу не понадобился.

Сопровождаемый рыбьим взглядом генерала, он открыл сейф и извлёк на свет божий красную пластиковую папку, в которой была вложена прошитая пачка поблёкших от времени листов. Сергей протянул её Прохорову, но тот только бегло пробежался глазами по рядам строк, хмыкнул и передал сопровождающему.

— Убежище инвентарный номер 28-В расположено в р-не Академгородка г. Новосибирска, класс защиты 3, отдельно стоящее, подземное, находится на балансе муниципального унитарного предприятия «4-я городская автобаза». Защитное сооружение передано в аренду ИЧП «Мухамедзянов» по договору номер …. В мирное время объект используется в качестве складского помещения…

— Достаточно, — прервал его генерал. — Погляди тут сам, а я пока схожу… проверю исправность систем жизнеобеспечения.

— Прямо по коридору, последняя дверь направо, — подсказал Демьянов, надеясь, что в единственном санузле, который был приведён в порядок, гостю не кинется под ноги килограммовый крысак.

Вернулся главный проверяющий только через четверть часа.

— Всё в порядке, Захар Петрович, — отрапортовал старлей, успевший за это время просмотреть и технические документы.

— Неужто? — переспросил генерал слегка разочарованным тоном.

Они переглянулись. Возникла небольшая пауза.

Прохоров сидел, потирая подбородок. На его одутловатом лице ничего нельзя было прочесть, но Демьянов легко истолковал заминку. Гладко было на бумаге. Слишком гладко. Ни к чему не придерёшься. А проверять самим любую систему визитерам лениво. Там темно, грязно и холодно. Но у них тоже имеется своё начальство, вплоть до Москвы, и оно требует результатов. В том числе выявленных нарушений и штрафов. Поэтому и чешут репу — не знают, что делать. Чтобы досконально проверить эти коммуникации, понадобится как минимум день. Все, что они могут сделать — это прикинуть на глазок.

Пока его молодой помощник заполнял бумаги, генерал откровенно скучал. Судя по всему, он ни черта не понимал в устройстве защитных сооружений и вдобавок жутко куда-то торопился.

— Ладно, Тимур, давай по пунктам пробежимся.

Получив от помощника листок и ручку, Захар Петрович быстро черканул несколько слов и протянул Демьянову. Наполовину заполненный бланк походил на аттестат зрелости троечника:

Лицо, ответственное за содержание убежища, — Демьянов С. Б.

Состояние системы водоснабжения — удовлетворительно.

Состояние системы вентиляции — удовлетворительно.

Состояние системы энергоснабжения — удовлетворительно.

Состояние системы канализации — удовлетворительно.

Общее состояние защитного сооружения (конструкции, протечки, герметичность) — удовлетворительно.

Демьянов пробежал страничку глазами и почувствовал укол обиды. Чисто по-человечески было неприятно. Он-то вложил в эту яму столько сил. Могли хотя бы посмотреть… Но эта ребяческая мысль была тут же им отброшена. Приняли, и на том спасибо! Не стали мы образцово-показательным убежищем, ну и переживем.

— Вот так, — генерал поднял на него неживые блеклые глаза. — Вроде бы всё. Или всё-таки чего-то не хватает? Как считаете?

— Думаю, всё, — кивнул Сергей Борисович.

— Может быть… — хмыкнул Прохоров. — А может, и нет. У вас на объекте ведь есть внутренняя система телефонной связи? Вот и продемонстрируйте, товарищ начальник штаба.

Сукины дети. Думают, проводам давно ноги приделали? На них действительно покушались все, кому не лень, видя в них только шестьдесят пять кило дефицитной меди, но майор каким-то чудом их отстоял. И теперь это его спасло.

Демьянов послушно повернул тумблер переключения на внутреннюю сеть и поднял трубку, набрав «03». По забавному совпадению это был номер здравпункта. Телефонизированы были все главные узлы убежища.

— Пост номер один, — на ходу придумал он позывной. — Проверка связи. Как слышите меня?

— Слышим вас нормально, — тут же бодро ответили ему и тут же скороговоркой добавили: — Борисыч, сколько можно? Жрать охота, и вообще, ты нам говорил про три часа, а мы тут уже пятый кукуем. Совесть поимей, в следующий раз один всё будешь делать.

Хорошо, что у телефона не было режима громкой связи.

«Что, съели? — злорадно подумал Демьянов. — Тоже, поди, свой план по взысканиям выполнить охота? А времени мало, вот и торопитесь. Давайте, проваливайте быстрее, здесь вам ничего не обломится».

— Так-так-так, — Прохоров листал многостраничный закон об укрытиях и убежищах, скептически глядя на потёки на трубах.

Чуть дольше его взгляд задержался на трещинах на стыке стены и потолка, которые просматривались сквозь слой мастики, но этого было недостаточно для серьёзных претензий.

— Вижу, всё в порядке… А, чуть не забыл. Тут же у вас скважина есть. Нацедите мне «Боржоми». Или на худой конец «Ессентуки».

Демьянова не обманули его дурашливые интонации.

— Насколько я знаю, проверка насосного оборудования не входит в план, — не растерялся он.

— А вот здесь вы ошиблись, — резко возразил Прохоров. — Есть распоряжение по округу немедленно привести в готовность системы автономного водоснабжения убежищ.

— К какому числу?

— Немедленно — значит «вчера».

— Но нас не известили, — запротестовал Демьянов.

— Ещё как известили. Телефонограмму отправили сегодня утром.

Смешно. Даже если бы он её получил, им бы физически не хватило времени запустить агрегат. Это не говоря уже о недостающих деталях гидронасоса, которые хранились на складе фирмы-субподрядчика. На другом конце города.

— Так-так. Разобран, значит, — в голосе генерала Демьянову послышались издевательские нотки. — Будем составлять акт о нарушениях. А у вас ведь ещё генератор должен…

И в этот момент в бункере погас свет. Стало темно, как бывает только под землёй, где нет иных источников света кроме искусственных.

Глава 3. Когда всё решают секунды

Настроение у Маши было настолько хорошим, что его не мог испортить даже такой досадный случай, как поломка телефона. А то, что десять минут назад к ней чуть не прицепился милицейский патруль, она и вовсе приняла с юмором.

Трое стражей порядка у входа прочёсывал глазами толпу в поисках возможных источников угрозы. В эти смутные дни она могла исходить от кого угодно, поэтому нервы у милиционеров были на пределе, а автоматы наготове. После майских событий в столице по отделениям разослали ориентировку на десяток потенциальных террористов и террористок.

Взгляд лейтенанта на долгих пять секунд задержался на Машеньке. Причиной такого внимания был не её антропологический тип — несмотря на довольно смуглую кожу, на мусульманку она никак не походила. Всё объяснялась проще. Трое патрульных были ребятами молодыми и заскучали от несения службы, да ещё в субботу.

Взгляд был пристальный, изучающий. Он словно бы обыскал её с пристрастием, ощупал с головы до ног и только после этого продолжил сканирование толпы. Всё у девчонки было на виду — никакого пояса не спрячешь. На анархистку-антиглобалистку она не тянет и подавно. К этим товарищам всё больше идут истеричные барышни, у которых в обычной жизни ничего не клеится. Эта не такая. Нормальная девка. Единственный взрыв, которым она может угрожать обществу — демографический, ха. Но это не в ведении органов внутренних дел.

Машенька спустилась по чисто подметённой, возможно, даже вымытой шампунем лестнице в прохладный полумрак подземелья. Лестница была длинной — в полсотни ступеней.

Никакого сумрака внизу не оказалось. Там было светло как днём. Коридор на всём протяжении освещался яркими люминесцентными панелями, свет которых почти не отличался от солнечного. Но далеко впереди, в конце тоннеля, виднелся, как и полагается, свет уже настоящий, дневной.

Переход был широк, и свободное пространство под землёй использовалось на благо коммерции. Вдоль обеих стен тянулись нескончаемые ряды витрин, предлагавших много разностей, приятных женскому сердцу: бижутерия, косметика, разные тряпочки, то, что называют модным словечком «аксессуары», разные мелкие безделушки, которым трудно найти применение даже самому пытливому уму. Машенькин взор, не останавливаясь, скользил по ассортименту виртуальных игр и китайской электроники, игнорировал новомодные виртуальные прибамбасы, ненадолго задерживаясь на «золотых» украшениях и стеллажах музыкальных киосков и значительно дольше — на помадах, тушах, лаках и прочих примочках для разных участков тела. В человеке всё должно быть прекрасно, как правильно сказал какой-то умник. Покупать она ничего не собиралась, но ей было интересно всё посмотреть, потрогать и прицениться.

В коридоре пахло пластиком, краской и почему-то беляшами. Запах химии был слаб и совсем не раздражал, а наоборот, вызывал приятные, хотя и неосознанные ассоциации с наведением чистоты и порядка.

Следуя за манящим ароматом беляшей, Маша приблизилась к аккуратному киоску с одноименным названием и купила у чистого, опрятного продавца нерусской наружности два горячих чебурека, одну самсу и стакан чая. Цена её приятно удивила. В палатке на остановке те же самые чебуреки были дороже на рубль, но раза в полтора меньше, да и фарша в них явно не докладывали.

Прямо напротив киоска в стене располагалась массивная металлическая дверь метра два высотой, закрытая железной решёткой, которая не имела снаружи никаких признаков замка. На ней аршинными красными буквами было выведено: «28-В»

Будь девушка полюбопытнее, её бы это заинтересовало, куда может вести эта дверь. И что означает номер на ней. Но, зная Машеньку, можно догадаться, что она не стала забивать этим голову. Вместо этого она устроилась там же за маленьким столиком и немедленно съела один чебурек и острую, переперчённую самсу, запивая всё горячим чаем.

Чернышёва была свободна от большинства предрассудков, в том числе и от тех, что касались диет. В то время как миллионы её сверстниц старались приблизиться к недостижимому идеалу, она ела то, что ей нравилось, в таких количествах, в каких ей хотелось, и не делала трагедии из лишних калорий, справедливо полагая, что лишними они не будут. На самом деле, при Машином ритме жизни ей требовалось большое количество энергии, чтобы восполнять ежедневные расходы. Не из воздуха же её брать.

А то, что она не подходила под параметры 90–60–90, это уже не её проблема, а тех, кто эти параметры придумал. Она ещё ни разу не встречала парня, который гневно бросил бы ей в лицо: «Похудей, или мы расстанемся». Абсурд. Мужчина — не собака, на кости бросаться не станет. Женщина, впрочем, тоже.

Аппетит у неё всегда был отменный, не стал исключением и этот день. Действительно, с чего вдруг? Ну, подумаешь, забарахлил коммуникатор. Тоже мне, конец света. Чтобы выбить Машеньку из колеи, требовались средства посильнее.

Вытерев губы и ладошки салфеткой, девушка продолжила свой променад. Один чебурек был аккуратно завёрнут в пакетик и положен в сумку, про запас.

Жизнь прекрасна.

И в этот момент все лампы под потолком синхронно погасли.

Время «Ч» − 30 минут

— Что за?.. — вырвалось у всех троих одновременно.

Майор первым пришёл в себя и зажёг аккумуляторный фонарик, предусмотрительно оставленный под столом.

Как вовремя, блин! Всё летело к чёрту на рога…

Надо быстро принимать решения. Вроде бы ему грех жаловаться, ведь, как никак, именно чрезвычайные ситуации — его профессия. А им свойственно случаться тогда, когда меньше всего ждёшь. Но почему именно сейчас, едрит твою мать?

Секунды не прошло, а Демьянов уже прокручивал в голове возможные причины «конца света». Лампа, выработавшая свой ресурс лампа. Проводка. Веерное отключение. Авария.

Он поднял микрофон внутренней связи и ещё раз вызвал медпункт.

— Пост номер один. Доложите обстановку.

— Пункт управления. Обстановка нормальная, — голос пожилого электрика показался майору растерянным. — Вот только темно, блин. Что будем делать?

— Оставайтесь на месте, сообщайте обо всех изменениях. Отбой, — сказал майор совсем другим тоном.

Так, уже легче. Электричества нет во всем убежище, а внутренняя линия исправна. От этого и танцуем… Что-то случилось, но не у нас, а снаружи. Демьянов поднял трубку городского телефона, собираясь набрать номер коммунальной службы, но гудков не было. Не было даже треска и шипения, которое обычно слышалось в этом допотопном аппарате. Тишина.

Глаза медленно привыкали к полумраку, и вот уже майор мог разглядеть людей, собравшихся за столом. На лице генерала было написано едва скрываемое торжество. Его сопровождающий, которого Демьянов мысленно окрестил «адъютантом его превосходительства», бестолково вертел в руках папку с документами. Оба смотрели на него.

— Товарищ генерал, электричества нет. Городская телефонная связь не работает, — Сергей Борисович опустил трубку на рычаг и посмотрел на главу комиссии, лицо которого было подсвечено огоньком сигареты, что даже не строго, а строжайше запрещалось.

— Не мои проблемы, — отмахнулся тот раздражённо. — Делайте что хотите, но чтоб дали немедленно. Мне в три уже надо в управлении быть.

«Я что, похож на Чубайса? — подумал Демьянов. — Похоже, у нас действительно ЧС. Если это авария на подстанции, то света не будет ещё долго».

Он и представить не мог, что его предположение станет пророческим.

— Семёныч, — снова вызвал он пост. — Отправь Василия, пусть запустит генератор. Фонарь лишний есть? Отлично. Сам поднимись наверх, позвони с мобильного в ЖЭК. Спроси, что у них стряслось и когда, наконец, дадут электричество. Да, скажи, объект государственной важности. Бегом давай!

Демьянов поймал себя на том, что не просит по-дружески, а приказывает.

— Звоните хоть Патриарху Московскому и всея Руси, — процедил сквозь зубы генерал, нервно поглядывая на часы. — Только в темпе, в темпе.

Демьянов на эту реплику не прореагировал, только невзначай подумал, что в темноте никто бы не заметил, если бы он показал генералу средний палец. На приведение убежища в готовность полагается двенадцать часов.

Они стали ждать.

Через долгих пять минут раздалась трель внутренней связи.

— Это не у нас, — сообщил запыхавшийся дежурный. — Света нет во всём районе. А может, и в городе, не знаю. И связи никакой. Ни один сотовый не ловит, городские ни у кого не работают. Даже радио не принимает.

У Демьянова на мгновение отлегло от сердца. Значит, его вины нет. И тут же накатило предчувствие, нехорошее, тягостное. Словно могло произойти что-то в сто раз хуже, чем выговор или штраф.

Либо это дурацкое совпадение, и неисправность на подстанции или обрыв ЛЭП случились как раз в тот момент, когда они затеяли эту чертову проверку. Либо… либо это что-то посерьёзнее аварии в энергосистеме Новосибирска.

— На проспекте какая-то чертовщина, — продолжал электрик. — Пробка до самого перекрёстка, транспорт не ходит.

— Пробка? — переспросил Демьянов.

— Ага, — подтвердил Семёныч, но тут же поправился, словно вспомнив про субординацию: — Так точно.

Хотя о какой субординации речь? Он ему не начальник, да и полномочий у него нет. Одна видимость.

— Хорошо. Будьте на связи.

— Какая на хрен пробка? — всколыхнулся генерал, вслушивавшийся в их разговор.

Демьянову было не до него. Его мозг лихорадочно работал, анализируя ситуацию. Нет электричества. Не могут завестись машины. И связи нет. Чем дальше в лес, тем толще партизаны. Если неработающие светофоры ещё можно объяснить неполадками в энергосети, то как же радио, ТВ, мобильные?

Почему-то только одно объяснение приходило на ум. Скверное. Но Демьянов отогнал его прочь, убедив себя, что дело в особенностях профессионального восприятия. Что должно мерещиться специалисту по неприятностям мирного и военного времени, если не они? Объяснение казалось убедительным. А главное — несло с собой успокоение, поэтому Демьянов ухватился за него и выбрал в качестве рабочей версии аварию.

В этот момент свет зажёгся. Но лампы теперь горели тускло, вполнакала. Это вступил в дело автономный источник питания. Проблема никуда не делась и вряд ли состояла в обрыве провода.

У него было два варианта дальнейших действий: остаться на месте и ждать у моря погоды или отправиться посмотреть все самому. Демьянов выбрал второе. Сидя здесь, он ничего не сможет изменить, а наверху, по крайней мере, удастся получше разберётся в ситуации. К тому же у него уже в печёнках сидел товарищ Прохоров, каждые пять минут повторявший: «Ну, скоро вы там?». Как будто от этого свет могли дать быстрее.

* * *

А наверху в этот момент происходили скачкообразные изменения пространственно-временного континуума. Точка бифуркации — развилка, когда вероятным оставался и тот, и этот вариант, была пройдена. История человечества прочно встала на рельсы, ведущие к ясно очерченной цели.

Сам момент перехода занял всего пару секунд. Сначала в вышине вспыхнула и тут же погасла яркая точка, на пару мгновений задержавшаяся на сетчатке каждого тёмным пятном. Удар был беззвучным, но люди на улицах почувствовали лёгкий хлопок — словно у них над ухом хлопнул в ладоши великан. Налетевший порыв ветра качнул кусты и ветви деревьев, принёс с собой запах горелой изоляции.

И тут же на проспекте разразилась дикая какофония. Сначала отовсюду раздались дикий визг тормозов и трели сигналов, затем звон и скрип бьющегося и царапающегося металла, а за ними через короткий промежуток — крики и мат. Десяток аварий последовали одна за другой по принципу домино.

Пешеходы, готовившиеся перейти улицу, замерли на месте. Оправившись от шока, они могли решить, что катастрофы вызваны одновременным отключением двух светофоров. Они вряд ли заметили, что одновременно с теми погасли витрины и вывески магазинов. Перестали работать и три стереоэкрана, лившие ненавязчивое бормотание рекламы на проходящую толпу. Если бы это произошло вечером, то контраст был бы разителен, но сейчас, в середине дня, солнце светило ярче искусственной иллюминации.

Водители тем временем тоже пришли в себя. Некоторые пытались реанимировать замершие автомобили. Кто-то просто ошалело поворачивал ключ в замке зажигания и дёргал рычаг коробки-автомата, другие выходили из машины и растерянно ковырялись в моторе. И первые, и вторые — безрезультатно.

Те, кто уже успел выбраться наружу, сбивались в кучки, шумно обсуждали случившееся, курили, тщетно звонили в техпомощь и родным. Даже если бы хоть один вид связи продолжал функционировать, ни один эвакуатор не пробился бы через затор, костяк которого составляли несколько автобусов. Движение на проспекте остановилось намертво.

Поток транспорта был плотным, скорость его была невелика, но избежать аварий, когда все «железные кони» потеряли управляемость, не удалось. Жертв не было, но помятые бамперы и поцарапанные крылья только усугубили ситуацию. Тут и там вспыхивали словесные перепалки, местами перераставшие в рукоприкладство.

Степень беспорядка нарастала постепенно. Ей потребовалось ещё четверть часа, чтобы пересечь критический порог и превратиться в хаос.

Машенька этого уже не видела, спустившись в спасительную прохладу подземного перехода. Сюда же чуть позже, спасаясь от жары, спустились измученные водители, отчаявшись дождаться помощи и покинувшие свои машины, которые раскалились от полуденного зноя как сковородки.

Над их головами гигантский затор, закупоривший проспект, уходил в бесконечность. В этом не было ничего необычного. Город знавал ситуации и похуже, особенно в час пик. Но сейчас была суббота, а здесь всё-таки не центр… И никто не приехал к ним. Все городские службы словно испарились. Люди начинали беспокоиться. Это была ещё не паника, но дело уже вышло за рамки обычного волнения, которое охватывает разворошённый людской муравейник при ЧС местного масштаба. Люди чувствовали, что привычный порядок жизни грубо нарушен.

Время «Ч» − 25 минут

Он воспользовался аварийным выходом, прекрасно понимая, какая толкотня должна твориться в переходе. Не лучше было и наверху. На проезжей части собралось столько народу, что Демьянов с трудом разглядел за их спинами причину столпотворения. Только подойдя поближе, он увидел, что суматошное движение сконцентрировано вокруг автоколонны тяжёлых грузовиков.

Армейская колонна из нескольких «Уралов» и «УАЗа» была со всех сторон зажата парализованным гражданским транспортом. Майор легко восстановил картину произошедшего. Первый из военных грузовиков, движок которого не обнаруживал признаков неполадок, пытался протиснуться в просвет между намертво вставшими легковыми автомобилями, но не смог — слишком узок был зазор. Теперь тентованный «Урал» был затёрт со всех сторон «Фордами», «Ауди» и «Шевроле» как атомный ледокол — торосами. Хотя его мотор бодро рычал, он никак не мог вырваться и уже помял бока нескольким легковушкам. Должно быть, именно их водители сейчас орали и наседали на группу офицеров, которые пробивались через толпу к тротуару, расталкивая самых ретивых. Наконец, им удалось прорвать кольцо окружения и выбраться на тротуар рядом с подземным переходом.

Среди них Демьянов обнаружил Дмитрия Иваненко, своего однокашника по Академии гражданской защиты. Он-то что здесь делал? Тот тоже узнал его и, дав какие-то указания сопровождавшему его старшему лейтенанту, быстрым шагом направился к нему.

— Дима! Сколько лет, сколько зим! — приветствовал Демьянов старого товарища и заметил у него на погонах новую звёздочку. Выходит, ты уже «подпол». — Может, объяснишь, что за херня тут творится? Где свет?

— Кончился, — ответил Иваненко голосом, лишённым эмоций. — Давай отойдём, — и чуть ли не волоком потащил Демьянова в сторону от автомобилей.

Тот только сейчас заметил, что Димка, которого он всегда знал как безбашенного шутника, напряжён как скрученная пружина. А ещё у него дрожали руки. Демьянов не поверил бы, если бы не увидел это своими глазами. И взгляд… такого у него самого не было, даже когда жена сказала ему своё последнее «прости».

— Первый взвод! Бегом марш! — раздалась из мегафона зычная команда.

Тут же из кузовов двух передовых машин как горох посыпались бойцы в полевой форме. Быстро лавируя между легковушками, они пересекли проезжую часть, а затем скрылись под навесом подземного перехода.

Медведеподобный старлей руководил выгрузкой, подгоняя отстающих густым басом:

— Второй взвод! Третий взвод! Бегом марш!

Молоденький младший лейтенант и несколько мужиков постарше, по виду — сержанты-контрактники, задержались у грузовиков, спуская на землю цинки с оборудованием.

— Всё, отставить! — крикнул им подполковник. — Взяли это и догоняйте. Чтоб через минуту никого на сто метров от машин!

Приказ требовал по меньшей мере побить мировой рекорд, но, похоже, был выполнен.

Демьянов не мог взять в толк, к чему такая спешка, какого чёрта они бросают вверенное им государственное имущество. Не до конца понимая, что происходит, он счёл за лучшее последовать за подполковником. Когда они перешли проспект, большинство солдат уже спустились вниз.

— Смешно… — снова заговорил однокашник, когда последний боец сбежал по лестнице.

Они уселись прямо на бордюре. Перед ними на проезжей части роилась толпа автомобилистов.

— Ни хрена мы не учимся. Светомаскировка, пешие колонны, противогазы. А нам дали просраться, как в июне сорок первого.

— Да ты объяснишь?..

— Слушай внимательно, времени в обрез. Минут десять назад…

В этот момент до них долетел далёкий рокот, похожий на раскаты грома, что было неудивительно в такую жару. Вот только небо оставалось ясным, как будто налетевшим порывом сдуло с него все облака.

Чуть тряхнуло землю у них под ногами, на что уж точно никакая гроза не способна. Качнулись кусты акации, вспорхнули голуби, до того мирно клевавшие семечки на горячем асфальте, да чуть дрогнули в витрины соседнего магазина.

— Ещё один, — глухо произнёс подполковник.

— Да что такое?

— Не коси под дурачка, Серёга. Всё ты понял.

— Хочешь сказать… Началось?

Демьянову показалось, что его голос звучит неуверенно. Слабенько. Словно не он это говорит, бывший «ликвидатор», а зелёный салажонок, только вчера принявший присягу. А то и вовсе «шпак», какой-нибудь лысеющий менеджер с брюшком или барыга с рынка.

— Уже закончилось, — коротко ответил Дмитрий. — Добивают.

— Чем это они? — бессмысленный вопрос, просто чтоб не молчать.

Так легче.

— Для палубных далеко. «Воздух-земля», скорее всего. Каждые две минуты долбят. Даже не прячутся. ПВО они явно в первую голову подавили.

— А город? Какого хрена никто не оповещает?

— «А город подумал, ученья идут», — тихо произнёс Иваненко, не глядя на него. — Некому. Да посмотри на них. Бараны. Трясутся за свои тачки. Их сейчас только очередями можно разогнать, да и то не в воздух. А сверхзвуковая прилетит, все лягут ещё до взрыва.

В этот момент всё стало на свои места, как части простой головоломки. И отключение электричества, и нарушение всех видов связи.

А короткие, рубленые фразы продолжали вбиваться в его сознание как гвозди в крышку гроба:

— Десять минут назад… Предположительно, высотный взрыв. Электромагнитный импульс. Точно, он, родимый. Энергии нет нигде, даже там, где были автономные генераторы. Метро стоит. Никто ни хрена не знает. Администрация не отвечает, штаб округа тоже. Возможно, на их месте уже воронки. Знаешь выражение «небо коптить»? Высокоточное оружие, мать его. По радио вместо гражданских станций бульканье и треск. На ведомственных и военных частотах тоже почти молчок. На коротких волнах и УКВ — ни звука. На длинных иногда пробиваются обрывки переговоров, но слабо, ничего не понять. А из того, что понятно — ясно, что дело полный швах. Крики, паника, ругань, вопли. И это армия.

Врут те, кто говорят, будто сильный человек не подвержен психологическому шоку. От него может быть защищён только пьяный или отмороженный на всю голову кретин. Любого другого подобная новость может сбить с ног. Но Демьянов устоял, хотя земля хотела уплыть у него из-под ног.

Его однокашнику не пришлось тратить драгоценное время на объяснения. Сергей Борисович и без него представлял, как выглядят такие операции. Сербия. Ирак. Афганистан. Иран. Сирия…

Масштаб несопоставим, но и сил явно задействовано на порядок больше. Сначала они разнесли в пух и прах командные центры, противовоздушную оборону, РВСН и авиацию. И тут вряд ли обошлось без «немирного атома».

Потом военные объекты второй очереди. Попутно отслеживались мобильные цели вроде автоколонн вооружённых сил и боевой техники на марше. Здесь уже разгулялись столь любимые пиндосами крылатые ракеты. «Потом» и «теперь» — условно, потому что даже десяти тысяч ракет хватило бы на всё про всё. Хирургия. Тут вам не нацисты, а гуманная нация. Конечно, бывают осечки. Там автобус вместо ракетного тягача, тут роддом вместо военкомата. Ну так и цель посерьёзнее — не какой-то Третий Рейх германской нации, а новый порядок. Мировой. Суки…

А если намечается сухопутная операция, то придёт черёд инфраструктуры. Ненужной инфраструктуры. Той, которая не понадобится Порядку при высасывании того, что ему ещё не успели продать. А без ненужной инфраструктуры — коммунальных сетей, дорог, больниц — быстро начнёт сокращаться ненужное население. Не по миллиону в год, а, скажем, по десять. Сколько там по плану Тэтчер достаточно русских? Вот под эту цифру и подгонят.

Демьянов стоял, ни жив ни мёртв.

Так всегда. Звездец нечаянно нагрянет, когда его совсем не ждёшь.

Его страны больше нет на карте. Города стоят, и люди живы. Но уже летают над ними как стервятники вражеские бомбардировщики — ракетные платформы. Летают как у себя дома, то и дело отправляя с безопасного расстояния свои «гостинцы». И некому их наказать. Нет больше ни власти, ни генштаба. Огромная армия обезглавлена и превратилась в толпу людей в форме. Может, и Кремля уже нет. Нет «министерства ежедневных ситуаций», нет ГО, чтобы укрыть, накормить, спасти.

Но скоро о них позаботятся. Прилетит вдруг… нет, не волшебник в голубом вертолёте, а оккупационная администрация. Хотя гауляйтера могут назначить и из туземцев.

Было бы неправдой говорить, что Сергей Борисович об этом раньше не думал. Но не так представлялась ему грядущая война. К этому их не готовили. Хотелось кричать: «Так нечестно! Нельзя разбить великую страну за пять минут».

Хотя сам он прекрасно понимал, что на войне все средства хороши, если они ведут к победе, и знал соотношение сил, не оставлявшее его Родине шансов. Разве что она успела нанести ответно-встречный удар. Но успела ли?..

— Пиндосы, — выдавил из себя единственное слово Демьянов.

— А ты думал, марсиане? — глухо ответил подполковник. — Спускаемся в переход. Только без паники.

Это было лишнее. Он уже и так был спокоен как никогда. Вся его боль превратилась в злость и решимость.

— Что за бойцы?

— Мои. Ракетчики. Вот ведь ирония судьбы. На учения ехали. Последнюю неделю всех гоняли почём зря. Спохватились, мать их.

— Да, поздно пить «Боржоми»… — пробурчал себе под нос Демьянов. — Каков план действий?

— Простой. Твой объект как, функционирует? Вот и укрой всех. Пусть пересидят денёк-другой. Ротный там, Олег Колесников, хороший мужик, толковый, с ним все дела решай. Остальные…

Он не договорил, потому что в этот момент бабахнуло гораздо ближе. Как прикинул Демьянов — где-то в районе Институтской.

Со всех сторон ту же раздался дикий пересвист противоугонок. Где-то с жалобным звоном вылетело окно. Они почувствовали слабое движение воздуха, устремившегося к зоне пониженного давления. Здесь оно напоминало порыв ветра, но что творилось вблизи…

Теперь уже народ зашевелился и понял, что непогодой тут и не пахнет. А пахнет жаренным. Люди начали рассасываться с проезжей части, одни по подъездам, другие — в ближайшие дворы. Неумно. Кто даст гарантию, что «высокоточная» ракета не промажет на пару десятков метров? Самые глупые ушли на тротуар, где их накроет и посечёт дождь стекла и шифера. Самые умные спустились в переход, и майор им мысленно аплодировал. Но их было мало.

Самые упрямые до сих пор торчали на дороге вместе со своими драгоценными авто. С таким же успехом они могли сидеть на военном аэродроме — риск сопоставим. Колонна — слишком заметная мишень. Демьянов представил, что останется от них после близкого взрыва вакуумной, кассетной или напалмовой бомбы, и его передёрнуло.

А ему что, сидеть внизу, в безопасности?

— Как хочешь, а я не могу на это смотреть, — резко сказал он.

— Ты спасатель, тебе и мегафон в руки. Может, кого и убедишь, — в голосе подполковника чувствовался скепсис. — В головной машине ручная сирена есть. Мои помогут, только не выходите всей толпой.

— Спутники?

— Беспилотники. Этой дряни вокруг как тараканов.

Демьянов сам удивлялся произошедшей с ним перемене. О том, что ещё полчаса назад могло привидеться в кошмарном сне, они разговаривали будничным тоном. Как ни сильна была привычка к мирной жизни, а всё же он быстро перевёл себя на военный режим работы. Теперь предстояло сделать то же с людьми на дороге, которые по-прежнему пребывали в блаженном неведении.

— Ну а ты что? — в голове у Демьянова шевельнулась нехорошая догадка.

«Неужели хочет по-тихому в кусты?»

— А я в районную администрацию. У них должна быть защищённая линяя. Заодно постараюсь оповестить, кого смогу.

— Думаешь, народ поверит?

— В задницу народ, — рубанул рукой воздух Димка. — Только организации. Может, хоть кто-то укроется. А вы ждите до утра. Если не вернусь, считайте меня коммунистом, — Иваненко слабо улыбнулся, распахивая дверцу «УАЗа». — Если серьёзно… пусть переодеваются в гражданку и по домам. Войну эти сволочи один хрен уже просрали.

Гадко стало у майора запаса на душе от этой фразы. Хоть и нечего было возразить.

— Погоди, — остановил он. — Мне своих предупредить надо.

— Семью?

— Нет, базу.

— «Четвёртую»? Плюнь. Далеко. Мне по пути, я заеду… если успею. Да не стой столбом, действуй! У тебя на объекте продукты должны быть. Они не жрали с утра, вот и организуй раздачу.

Демьянов стряхнул с себя оцепенение. В этом году он уже реже вспоминал о Лене. Время лечит. Последнее письмо от неё пришло два месяца назад, а по телефону они не разговаривали и того дольше. После того, как они расстались, она уехала с мальчиками аж в Калининградскую область. «Чтобы быть подальше от тебя, сволочь». Он уже успел трижды прокрутить в памяти карту бывшего Кёнигсберга, отмечая на ней воинские части и стратегические объекты. Вроде в безопасности. Пригород. Вроде рядом ничего такого нет. Но кто поручится? Какой бы ни была политика завоевателей по отношению к русским аборигенам, крохотный анклав почувствует это первым. Кто знает, вдруг в рамках восстановления исторической справедливости два миллиона бесполезных русских «выселят» в Балтийское море, а Восточную Пруссию отдадут обратно Германии? Не исключено…

Кулаки Сергея сжимались в бессильной злобе, а любая точка в небе казалась ему вражеским разведчиком. Пусть даже беспилотным. Но ещё чернее, чем ненависть к заокеанским гадам, была злость на тех, кто был куда ближе. А виноват — не меньше.

Запрыгнув на место водителя, подполковник рванул почти с места. Там, где не могли проехать тяжёлые грузовики, внедорожник проскочил, лишь в одном месте поцарапав крыло дорогущему представительскому «Лексусу». И поделом.

Демьянов остался один, с грузом ответственности на плечах. Он уже знал, что будет делать, хотя предательская мысль ещё свербела в голове, мешая сосредоточиться: «А если всё же авария? Или климатический феномен, поток метеоритов, смена полюсов? Массовые галлюцинации?..»

«Допустим, — сказал он себе. — Ну, выставлю себя идиотом. Турнут с должности. Оштрафуют. Едва ли посадят. Но когда на другой чаше весов жизни людей, решение принять легко».

Он знал, что не спасёт всех, только надеялся, что в эти же минуты кто-нибудь другой в соседнем районе или городе начинает действовать — пусть без всякой координации, на свой страх и риск, но быстро и грамотно. Это последнее, что оставалось в их силах.

Над городом грохотало и рокотало, как в самую сильную грозу. На горизонте, там, где вид не заслоняли ряды двенадцатиэтажных домов, Демьянов заметил — или ему только померещилось? — частые сполохи пламени и несколько дымных столбов. Поражённые цели.

Надо было торопиться.

Вдруг его однокашник ошибся, и война ещё не окончена. Но радоваться ли этому?

Если она продолжается, то враг может пустить в ход что-нибудь посерьёзнее крылатых ракет.

* * *

Темно, хоть глаз выколи. Только где-то далеко брезжит свет. Там выход. Туда надо идти.

Паники не было. Паника приходит не сразу. Ей всегда предшествует просто страх.

Были крики отдельных истеричных дам. Детский плач. Опасливое перешёптывание. Слова «авария», «катастрофа» и «теракт» повторялись людьми на разный лад.

Любой из знакомых, увидев Чернышёву в этот момент, поразился бы перемене. Девушка внутреннее подобралась, от её былой беззаботности не осталось и следа. Она знала, чем опасна давка в тесном помещении. Знала о паре-тройке случаев, когда натиск обезумевшей толпы — как раз в подземном переходе — заканчивался десятком погибших и множеством покалеченных. Единственным поражающим фактором такой ЧС становилась глупость самого человеческого стада.

Откуда-то снизу тянуло холодком. Девушка почувствовала, как её руки покрываются гусиной кожей. Она держалась в середине людского потока, пресекая попытки оттеснить себя на его периферию, поближе к стеклянным витринам. Это был не цинизм, а трезвый расчёт. Пусть лучше она потом будет оказывать кому-нибудь помощь, чем кто-то другой — ей. Она сможет, хотя бы попытается. Чёртовы киоски! Куда смотрели власти, почему не позаботились выкинуть их отсюда?

— Назад! Разойдись! — внезапно раздалось вдалеке. — Дорогу!

Темноту прорезали лучи нескольких фонарей, по плитам коридора загромыхали сапоги. Люди ошарашено смотрели на несущихся на них из полумрака солдат, пятились, жались к стенам. Сразу нашлось свободное место, и Чернышёва поняла, что толпа на самом деле совсем неплотная, рыхлая. Так что давки опасаться вряд ли стоило.

Солдат было много. Не меньше сотни. Они быстро пробежали мимо и скрылись в темноте.

«Наверно, учения какие-то», — решила Маша, и потянулась вслед за остальными. Свет впереди приближался, но очень медленно. Скорость бредущих в темноте людей не превышала пары километров в час.

Девушка преодолела половину расстояния, когда душераздирающий вой заставил её, как и всех вокруг, застыть на месте. Он был настолько громким, что первым побуждением было заткнуть уши, закрыть глаза и спрятать голову в песок, хоть Машенька была не из робких. К счастью, это продолжалось всего секунд двадцать, иначе её барабанные перепонки не выдержали бы. Оглушённо мотая головой, девушка продолжила движение. По-другому и нельзя было — сзади напирали, хотя теперь уже не так уверено, будто толпа замедляла ход, сбиваясь в плотный ком. Оставалось всего метров десять, когда она неожиданно остановилась и даже слегка подалась назад.

Чернышёва подняла глаза на спасительный квадрат неба и поняла, что опоздала. Вместо пропавшего милицейского патруля лестницу перекрывала густая цепь из десятка парней в камуфляже. Только, как ей показалось, не омоновцев, а бойцов вооружённых сил в зелёной полевой форме.

«Да что за дела? — недоуменно подумала девушка — У нас что, военное положение?»

Эти парни не просто подпирали стенки, а создали заслон против тех, кто пытался выбраться наружу. Тех, то пытался пробиться силой, без церемоний отталкивали вниз. Им помогала выгодная позиция, а также то, что толпа накатывала нестройно и не была по-настоящему взвинчена. Иначе она просто снесла бы солдат своей массой. Триста человек всегда тяжелей, чем дюжина. Но большинство подчинилось. Сыграла свою роль и привычка в меру законопослушных граждан, и то, что передние ряды заметили у части бойцов автоматы. Да не милицейские «укороты» АКСУ, а АК-74, которые на городских улицах увидишь редко. А если увидишь, то тут у мирного человека должен срабатывать условный рефлекс. Надо выполнять все команды и не отсвечивать.

Человек с мегафоном выскочил откуда-то как чёртик из коробочки.

— Внимание! — прорычал офицер. — Воздушная тревога! Всем немедленно пройти в убежище! Вход находится в подземном переходе! Разворачивайтесь и следуйте в обратном направлении!

В этот момент, встав на цыпочки, чтобы лучше видеть, девушка заметила, что за спинами у солдат скапливается всё больше народу. Похоже, они ждали, когда им позволят спуститься.

«Да объяснит мне кто-нибудь чего-нибудь?» — совсем растерялась Чернышёва. Ей мучительно захотелось оказаться дома. Зачем она вообще пошла куда-то?

— Это не учения! — снова прогремел усиленный мегафоном бас. — Всем пройти в убежище. Вход находится в подземном переходе! Назад!

Народ безмолвствовал, испуганно толкался на месте. Видимо, доверие к людям в форме боролось в них с естественным недоверием к их действиям. По рядам прошёл негромкий недовольный ропот.

Внезапно толпа расступилась. К лестнице пробился грузный мужчина средних лет.

— Да пропустите меня! Что тут за дела, я не понял?

Сергей Борисович встретился с ним взглядом и сразу увидел, что этот господин будет источником проблем. В отличие от остальных, он не боялся. На его лице не было заметно даже тени волнения. Только раздражение тем, что его заставили испытать неудобство.

Оказавшись прямо перед Демьяновым, хорошо одетый господин небрежно сунул ему под нос корочку, в которой он успел прочитать только слово «Зам…».

— Ты… — сытый взгляд поросячьих глазок остановился на нем. — По какому праву здесь командуешь? Ты знаешь, кто я? А ну быстро назвался, военный.

Незнакомец дышал перегаром, но твёрдо стоял на ногах. Пожалуй, он был чуть-чуть навеселе. Но едва ли этим объяснялась его развязность.

Случилось то, к чему майор запаса не был готов. Он втайне опасался паники, но не открытого противодействия. Можно сказать, что ему просто не повезло. Типичный гопник при виде людей с автоматами стал бы шёлковым, у них нюх на опасность. Даже стаю таких животных легко утихомирили бы бойцы оцепления. Они справились бы и с паникёрами, ошалевшими от страха. Но перед ними стоял совсем другой экземпляр.

Обычно такая публика по подземным переходам не ходит, смотрит на мир только через тонированные стекла дорогих автомобилей. Но этому довелось сегодня оказаться среди простых смертных.

Разными путями попадали люди в этот аморфный протокласс — российскую элиту. Кто-то карабкался вверх по чужим головам в партийной, профсоюзной или административной бюрократии. Другие вышли из «органов», а некоторые и до сих пор носили погоны, что не мешало им успешно заниматься бизнесом. Кто-то стал результатом эволюции классических «братков», сменивших малиновые пиджаки на костюмы от кутюр.

Всем им было за сорок, и за время своего восхождения они приобрели не только лысину и брюшко, но и непрошибаемый цинизм и чувство собственной безнаказанности. Их объединяло и презрение к быдлу, в число которого они включали и нижестоящих людей в форме, мало оплачиваемых, по их мнению, продажных «шестёрок».

Подёрнутое ряской болото «стабильной» страны было для них раем. В мутной воде хорошо ловилась и большая рыбка, и маленькая. Они крышевали не ларьки, а банки и магазины, пилили бюджетные деньги, организовывали для себя и для друзей «честные» аукционы. Все кампании по борьбе с коррупцией никогда по ним не били по одной простой причине — они сами же их и организовывали. В лучшем случае репрессии выметали одного-двух самых зарвавшихся или жадных, забывших, что Бог велел делиться.

Чувствуя себя столпами общества, они жаждали не только чинов, но и титулов, поэтому и стали поголовно кандидатами наук. В их кругу это считалось комильфо, своеобразной заменой дворянских грамот.

Судя по тому, как гнул пальцы этот субъект, он был не кандидатом, а, самое меньшее, доктором.

— Как это нельзя? Ну ты попал, сапог. Я звоню одному другану, генерал-лейтенанту, и считай, ты уже на Малой Земле гарнизонишь.

Видимо, он принял его за действующего военнослужащего. Неважно. Демьянов мог спокойно сказать ему «Звони» или даже «Звоните» и пропустить наверх, под напалмовый дождик. Но за одним могли последовать другие.

А этот сукин сын уже вещал, обращаясь к людям, стоящим рядом:

— Да чего вы его слушаете? Кто он такой, блин? Идите по своим делам, никто вас не держит.

Его слова попали на плодородную почву. Солдаты потеряли бдительность, следя за конфликтом, и несколько человек, самые решительные или пустоголовые, воспользовались заминкой. Они проскочили через оцепление и кинулись вниз по улице. Преследовать сбежавших было бессмысленно, но, видя их успех, ещё десяток-другой затворников бочком протискивался к выходу.

Демьянов понял — ещё немного, и он потеряет контроль над ситуацией. Драгоценное время уходило, секунды складывались в минуты, и каждая могла означать чью-то жизнь. К тому же его нехорошее предчувствие только крепло.

И тут он потерял контроль над собой. Та злость, которая копилась в нём с момента первого удара, нашла выход. Он понял, кого ненавидит на самом деле, догадался, кого Иваненко называл сволочами.

Странно, но он не ощущал такой жгучей ненависти даже к США. Американцы были в его восприятии чем-то вроде саранчи. Ненавидеть их — всё равно, что ненавидеть стихийное бедствие.

В геополитике действует то же правило: «Сучка не захочет…». Россия, выходит, захотела.

Не Россия, поправил себя Демьянов. А эта чиновничья плесень, которая выросла ещё в номенклатурном СССР. Она выкормилась соками Союза, а потом сама же и погубила его, когда поняла, что может получить всё и сразу. Когда модно было быть либералом, они восхваляли рынок, пришла пора великодержавности — начали изображать из себя исконно-посконных патриотов. Но они сдали бы страну без единого выстрела. Если дошло до бомбёжек, значит, просто не сговорились о цене.

Эта гниль при любом строе выживает. Ей и оккупанты не страшны. Россияния погибнет, распадётся на десяток или сотню уделов, а им хоть бы что. Когда прилетят «вестники демократии», эти твари покорно лягут под них, будут сидеть в таких же кабинетах, но с другими портретами, и управлять быдлом уже от имени североамериканских прогрессоров.

Рука майора запаса сама спустилась на кобуру.

С тех пор, как Сергей Борисович ушёл в отставку, у него не могло быть табельного оружия, но, работая в охране, он имел личный ПМ. Однажды, придя в себя после затяжной «болезни», он обнаружил, что пистолет пропал. Демьянов перерыл всю квартиру, но не нашёл концов. Потом была морока в горотделе милиции. Его чуть было не лишили лицензии. А ствол волшебным образом нашёлся… в сейфе убежища, когда он уже успел приобрести новый. Тогда он дал себе зарок не употреблять и до сих пор держался. Зарегистрировать этот пистолет было проблематично, и Демьянов давно хотел избавиться от «палёного» оружия, но что-то его удерживало. Возможно, природная бережливость. Лучшего места для хранения, чем тот самый сейф, просто не было. Так он и лежал там до дня, когда в нём возникла необходимость.

Знакомая по стрельбам тяжесть воронёного «Макарова» в руке прогнала лишние мысли. Он увидел, как хам изменился в лице и посерел, попятился. Потом от грохота на секунду заложило уши, пахнуло пороховой гарью…

Сергей Борисович чувствовал в себе готовность стрелять и на поражение. Но этого не потребовалось. Лощёного господина в тройке от Кардена и сорочке от Нина Риччи как ветром сдуло.

Минуту назад человек с мегафоном — Маша успела разглядеть, что он пожилой, и погон на нём нет, — сделал то, чего она никак не ожидала. Настолько это не укладывалось в обычный порядок вещей. Он вытащил пистолет и выстрелил в потолок. Громкий хлопок, в десять раз громче киношных спецэффектов, эхом прокатился по коридору. Позднее, поближе познакомившись с огнестрельным оружием, Чернышёва поняла, что патрон должен был быть холостым, иначе любой рисковал бы пострадать от рикошета.

Установилась такая тишина, что можно было услышать, как рядом тяжело дышит какой-то астматик.

— А ну спокойно, — офицер снова поднёс громкоговоритель ко рту. — Последний раз для особо умных. Это не учения. Это война, понятно? Ради вашей же безопасности немедленно, — он произнёс это слово почти по слогам. — Немедленно пройдите в убежище. Дверь обозначена световым указателем.

Как ни странно, это сработало. Паники не было. Не было и возражений. Когда солдаты, медленно спускаясь по лестнице, начали теснить толпу, народ выстроился в подобие очереди и потянулся обратно в темноту тоннеля.

Машенька, оказавшаяся теперь в хвосте, попыталась задать странному офицеру вопрос, но он отмахнулся от неё, как от назойливой мухи:

— Не задерживайте!

В другой раз она бы этого так не оставила, но инстинкт самосохранения подсказал ей, что не стоит лезть на рожон. Увлекаемая толпой, Чернышёва пошла туда, откуда ещё пять минут назад с таким трудом выбралась. Светлый прямоугольник неба остался позади.

Правда, на этот раз было не так темно — солдаты достали фонари. И где-то впереди маячил зелёный огонёк. На этот раз их шаг был быстрее, и середины перехода они достигли очень быстро. Девушка увидела, что стальная дверь, мимо которой она совсем недавно так беззаботно прошла, широко распахнута, а решётки нет и в помине. Рядом ярко горела зелёным надпись «ВХОД», видимо, установленная только что. За дверью виднелся проход, достаточно широкий, чтобы через него могло пройти четыре человека. И лестница.

Вниз.

Сердце у неё упало. Сложно найти человека, который любит тёмные сырые подвалы. Но даже при всём желании у Маши не оставалось свободы манёвра. Люди были повсюду. За спиной она слышала гул множества шагов. Их настигала новая партия укрываемых, спускавшаяся в переход с улицы, и народу там было не меньше. А навстречу по коридору, с противоположной стороны проспекта текла такая же людская река, направляемая и подгоняемая солдатами.

Оба потока сходились как раз перед дверью, и первые ряды «встречных», как ей показалось, уже исчезли внутри. Ждать пришлось недолго. Вот и их начали загонять внутрь. Сначала медленно, а потом всё быстрее толпа начала вливаться в тёмный зев.

Чернышёва проскользнула сквозь дверной проём, успев заметить, что с обратной стороны они закрывались механизмом, похожим на корабельный штурвал. Миновав небольшую площадку коридора, Маша оказалась на довольно крутой, пыльной и плохо освещённой лестнице, ведущей ещё глубже в темноту. Нижняя площадка и вовсе терялась во мраке, оттуда тянуло холодом и затхлостью. На мгновение девушка пожалела, что не последовала примеру сбежавших, но сейчас она не смогла бы остановиться, даже если бы сильно захотела. Сзади напирали новые массы людей. Теперь ей казалось, что их тысячи.

Они были прижаты друг к другу сильнее, чем в автобусе в час пик, но Машеньку никто не пытался облапить. Сирена включилась вновь, но теперь она выла далеко, не разрывая уши, а лишь нагоняя необъяснимую тоску. Девушка с трудом могла разглядеть лица окружавших её людей, но видела, что на них написан страх перед неизвестностью. Ни слова протеста. Ни шага в сторону. Ни одной фразы, ни одного смешка. Она знала, что люди ведут себя так только в состоянии глубокого стресса.

Они миновали ещё два лестничных пролёта, прежде чем спуск закончился. Сирена продолжала истошно завывать. От этого заунывного воя мурашки пробегали по коже Машеньки, но он был уже далеко и едва ли мог угрожать её безопасности. Так она думала.

Пройдя через два шлюза, они оказались в длинном коридоре, проходящем, наверное, точно под подземным переходом. Здесь было куда темнее. Свет давали тусклые лампы в пыльных железных плафонах, висящие под потолком. Полумрак, бетонный пол, потолок и серые некрашеные стены, вдоль них — неказистые лавки.

На эти лавки бойцы в зелёном камуфляже начали рассаживать людей. Вели они себя корректно, тем, кто замешкался, помогали занять места, но лица у всех напоминали напряжённые восковые маски. Будто что-то страшное уже случилось или случится вот-вот.

Глава 4. Вспышка

Время «Ч» − 10 минут

— Никогда не видел такой некомпетентности, — пузырился генерал. — Вы… Я подам рапорт о вашем служебном несоответствии и передаче убежища под непосредственный федеральный контроль.

Он достал пачку сигарет «Лаки Страйк», что в примерном переводе с английского звучит как «удачный налёт», и опять закурил, ещё раз нарушив правила поведения в защитных сооружениях.

— Отвечайте, что посторонние делают на вверенном вам объекте? Из какой части военнослужащие? По какому праву тут гражданские?

Демьянов никак не отреагировал на эту тираду, то ли обдумывая ответ, то ли игнорируя вопрос.

— В молчанку играем, — лицо Прохорова затряслось от злости. — Ничего, когда выйдем отсюда, будете отвечать по всей строгости.

Сергей Борисович не слушал. Он посмотрел на часы, резко встал со своего места и направился к выходу.

— Вот что, я пойду, посмотрю, как там дела у наших укрываемых. А вы посидите пока здесь, остыньте.

— Да как вы… Что вы себе… — проверяющий задохнулся от возмущения.

Он готовился обрушить на майора водопад гневных слов, но тот уже захлопнул за собой дверь.

Оставив проверяющих переваривать услышанное, Демьянов вышел из пункта управления и направился в главный коридор, где собрались бойцы-ракетчики, потерявшие командира. У него не было времени ещё раз объяснять этому олуху-генералу, что началась Третья Мировая. Он и так сделал это трижды. Сергей Борисович был готов держать пари, что тот не поверил потому, что никакой Третьей Мировой войны нет ни в уставах, ни в других нормативно-правовых документах.

Ну и бес с ним. Некогда цацкаться. Он будет заниматься делом.

* * *

— Здесь курить нельзя! — прозвучал невдалеке строгий окрик.

Машенька обернулась. К ней направлялся молодой человек в таком же зелёном обмундировании, но без оружия. В другой обстановке… Впрочем, для неё не могло существовать неподходящей обстановки, а всей серьёзности положения она ещё не понимала.

Чернышёва улыбнулась, глядя, как меняется выражение лица парня по мере его приближения. Она посмотрела на него с интересом. Солдат был моложе, чем ей вначале показалось, младше неё на пару лет, и отчего-то выглядел очень взволнованным.

— Курить нельзя, говорю же, — уже помягче произнёс он, останавливаясь напротив неё. — Запрещено.

— Здесь нельзя, а где можно? Может, покажете? — она продолжала сверлить его взглядом своих карих, и, как ей казалось, выразительных глаз. — Извините, я не могу с собой ничего поделать, когда нервничаю. А мне сейчас очень надо успокоиться.

Видимо, он тоже испытывал в этом потребность. Вокруг не было никого, кто мог бы попенять бойцу за нарушение дисциплины, а неподалёку оказался закоулок, вполне подходящий для устройства стихийной курилки. Через минуту они были на «ты», а через три разговаривали как старые товарищи. Подымив, они вернулись в коридор, где временно разместили укрываемых, беседуя уже так, словно были знакомы всю жизнь. У них оказалось много общего. Оба были людьми простыми, оба не прочь посмеяться. Вскоре тревога, владевшая Иваном, её новым знакомым, исчезла почти без следа, но Машенька так и не добилась от него сведений о том, что же творится наверху. Он то и дело говорил про какие-то удары, но она не верила. Поэтому версия учений продолжала оставаться для неё рабочей. Похоже, и солдатик под влиянием её аргументов начал склоняться к ней.

— По-любому, Вань, уже скоро, — заверила его Машенька, когда они обсудили все животрепещущие вопросы, то есть дискотеки, новомодные прибамбасы, культовые блокбастеры.

— Надеюсь, — покачал головой тот. — А то Сергей Борисыч просто сам не свой.

— Он кто, твой командир?

— Нет. Я его знаю не дольше, чем тебя. Он был здесь ещё до нас. Кажись, главный здесь. Вроде нормальный мужик.

— Веришь или нет, но через минут десять нас отсюда выпустят, — стояла на своём девушка. — Кончатся эти грёбаные манёвры; покажут какому-нибудь маршалу, что наш округ к войне готов, и пойдём по домам… То есть мы пойдём, — поправилась она. — А вы будете служить дальше. Не завидую.

— Да ладно, недолго осталось, — солдатик был явно тронут Машенькиной заботой. — Три месяца всего.

— Не так уж много. С другой стороны… Ты контрактник или как?

— Срочник, ясное дело.

— Войска какие?

— Ракетные.

— Ох ты, как интересно. И что, у вас там эта самая красная кнопка есть?

— Нет, ты что!.. Она у президента. А у нас только пульт. Но там офицеры. А мы так… службу несём.

— А в гости к вам можно?

— И хотелось бы, да нельзя, — усмехнулся парень. — Это ж секретный объект. Мы когда заступали, подписку о неразглашении давали на десять лет. Если нарушу, как раз на десятку и загремлю, — слегка приукрасил он для значительности. — У нас там три ракеты РС-20 стоят, её ещё пиндосы «Сатаной» называют. Но это секрет.

— А мне-то ты на фиг это рассказываешь? — удивилась Чернышёва. — Вдруг я, это самое, шпионка?

— Нет, не похожа.

И они оба рассмеялись.

— Да, не жарко тут у вас, — девушка поёжилась, представляя себе, что станет с ней после хотя бы одного дня, проведённого в подземелье, приспособленном для жизни хуже, чем подводная лодка.

А наверху в это время светит солнце, шумит, живёт своей жизнью большой город со всеми дискотеками, кинотеатрами и кафешками, обитатели которого даже не представляют существования этих катакомб.

— И атмосфера нездоровая. Воздух спёртый. Можно ревматизм с радикулитом заработать. Я бы здесь и за миллион баксов неделю не прожила. Да тут, поди, и крысы водятся?

— Не видал, — покачал головой парень. — Но, думаю, могут.

Намёк насчёт холода Иван понял и уступил ей свою камуфляжную летнюю куртку, а сам остался в зелёной хлопчатобумажной майке.

Ваня явно знал больше, и девушка уже была готова задать вертевшийся на языке вопрос, когда поняла, что ответ ей не нужен. Не хочет она его знать. Как будто, если не говорить о нехорошем вслух, оно не случится.

Надо было срочно отвлечься. Для этого Маше не пришлось делать усилий — здоровый разум сам нашёл лазейку и переключил внимание на нечто безобидное. Они сидели на жёсткой деревянной лавке и травили анекдоты, половина из которых была бородатыми, а две трети — скабрезными, но у них был невзыскательный вкус.

— Короче, слушай ещё. Пришёл как-то мент в библиотеку…

— Ну, и чего дальше?

— А всё. Мент — в библиотеку, ты понял?

— Ха-ха-ха! — у солдата запаздывало зажигание, но чувство юмора было на месте. — Обалдеть. А вот ещё один…

Они старались смеяться потише. Люди, сидящие на соседних лавках, то и дело косились на них, но никто не сделал замечания. Может, такое легкомысленное поведение слегка отвлекало окружающих от дурных предчувствий и внушало им мысль, что для волнения нет причин.

Чернышёва не могла взять в толк, чего все такие взвинченные. Ну, подумаешь, выключили свет. Разве это смертельно? Что, кто-нибудь умер? Вроде нет. Да что вообще может случиться в такой прекрасный день? Скоро всё закончится, и они пойдут по домам.

Скоро всё закончится… ведь так?

Один раз Маша не сдержалась и рассмеялась весело и беззаботно. Эхо не замедлило ответить своим жутковатым неживым голосом, лишний раз напоминая, что она не дома, а в нежилом помещении с голым стенами и без намёка на мебель. Вдобавок под землёй. В катакомбах. В склепе.

Но в компании с Иваном время летело незаметно, и неприятные мысли как рукой сняло. Так бывает всегда, когда общаешься с интересными людьми. А с неинтересными людьми Чернышёва не общалась.

— Шухер, — толкнула девушка локтем Ивана. — Начальство идёт. Дохихикались.

Тот вскочил как ужаленный и занял своё место у пожарного щита. Успел в последний момент. По коридору шёл старый знакомый, тот самый офицер с мегафоном. Он шёл быстро, почти бежал. При виде его Машенька обрадовалась, несмотря на то, что этот человек так грубо отшил её пятнадцать минут назад. Вот, сейчас он остановится и сделает объявление о том, что учения считаются завершёнными, что Родина им безмерно благодарна, они свободны и могут валить на все четыре стороны. Разумеется, никакой компенсации им не заплатят. Дождёшься от них.

Чернышёва поднялась, разминая затёкшие ноги. Ну, наконец-то.

— Вы не скажете, когда нас… — её фраза оборвалась на полуслове, потому что в этот момент их тряхнуло так, что девушка еле удержалась на ногах.

Земля задрожала, будто слоны, на которых она покоилась, решили немного размяться и попрыгать на одной ножке на спине вселенской черепахи. С потолка посыпалась цементная пыль.

— Эт-то ещё что за?.. — договорить ей снова не удалось.

Второй толчок был немного слабее первого, но именно он бросил Машеньку, не успевшую обрести равновесие, на жёсткий бетонный пол. Она ударилась лбом о железную ножку скамейки.

Потом была вспышка прямо у неё в голове, взрыв, который потряс весь её мир до основания и перевернул с его ног на голову. Она слышала, что рядом кто-то кричал, слышала, как снова включили сирену. Но это было так далеко.

Всё перемешалось в сплошной размытый поток света и звука, который завертелся вокруг неё бешеным вихрем, адской каруселью. Потом вспышка погасла, и она провалилась в темноту.

* * *

Даже после всех «разоружений» ядерный арсенал России оставался существенным. Но что толку от тяжёлых межконтинентальных ракет, если все они сгорят в своих шахтах, поражённые крохотными по сравнению с ними крылатыми ракетами «Fasthawk», которые летят втрое быстрее звука?

Четверть часа назад пятнадцать тысяч вестников смерти поднялись в воздух, пересекли границу и, пройдя над территорией будущей-бывшей РФ на минимальной высоте, практически невидимые для радаров, поразили свои цели: командные пункты, объекты ПВО и ракетные шахты, где томились «недорезанные» в период гонки разоружения исполины с разделяющимися боевыми частями. Настигли они и все за редким исключением мобильные «Тополя-М», заранее отслеженные со спутников. Самолёты были сожжены на аэродромах, стратегические атомоходы — большей частью прямо в доках.

С первых минут армия оказалась обезглавлена. Верховный главнокомандующий, генштаб и министр обороны пропали без следа. Война закончилась бы без единого выстрела со стороны обречённой державы, если бы не решительность нескольких офицеров в резервном командном пункте Ямантау. Они успели за мгновения до того, как их накрыла гроздь тактических ядерных ракет типа «Bunker-buster», нажать на заветную кнопку, послать команду на запуск и выпустить атомного джинна из бутылки.

Русская «ответка» началась.

Два десятка баллистических монстров всё же взлетели. Почти треть из них расстреляли беспилотники, кружившие рядом с точками запуска, столько же было сбито противоракетами над Восточной Европой и Аляской. До Метрополии долетели всего два, причинив страшный, но не критичный в такой обстановке ущерб. В самом деле, гибель двух мегаполисов могла только сплотить народ Соединённых Штатов и оправдать действия правительства по введению открытой диктатуры, в которой то нуждалось как в воздухе. А заодно показать всему миру оправданность самых крутых действий против «варварской России».

Но ничейный исход войны решили не эти МБР[1].

Её финал был определён под толщей мирового океана. Из тех трёх российских подводных ракетоносцев, что находились на боевом дежурстве, два были быстро отправлены на дно торпедами подводных убийц, следовавших за ними по пятам.

А вот с третьим вышла промашка.

Никто уже не скажет, что это было — ошибка капитана противолодочной субмарины ВМФ США класса «Нарвал», сбой техники или роковое стечение обстоятельств… роковое для сотни городов на североамериканском континенте.

«Александр Суворов», спущенная на воду пятью годами ранее громадная подлодка класса «Акула-3», успела отработать по целям. Левиафан водоизмещением в 48 000 тонн и длиной в 172 метра опорожнил пусковые установки, прежде чем сто восемьдесят безымянных героев нашли покой на дне Атлантики.

Баллистические ракеты с разделяющимися боевыми частями несли двести боеголовок, и пресловутая противоракетная оборона США села в лужу. Система НОРАД не справилась с обилием ложных целей, сумев сбить едва ли десятую часть. Крупнейшим городам «бастиона демократии» оставшегося хватило с лихвой.

Не успели первые русские ракеты взорваться среди небоскрёбов Метрополии, а навстречу им с американского берега уже летели сотни и сотни «минитменов». Одновременно подводный флот в Северном Ледовитом и Тихом океанах ударил «трайдентами» с ядерными боеголовками по уже обескровленной России. Первые из них достигли городов Сибири менее чем через полчаса после залпа «Суворова». Это был ответ Америки — ответ на ответный удар. Его целью было уже не поражение военных объектов, а тотальное разрушение экономики и населённых центров.

Принятие решения потребовало немного времени. Хотя на месте округа Колумбия чернела воронка, президент был жив, как и почти весь генералитет. Медлить с запуском было нельзя — военные психологи ещё в начале века рассчитали, что в условиях гибели государства армия теряет боеспособность за пару суток. Деморализуется, перестаёт подчиняться приказам и, наконец, разбегается.

Когда стало ясно, что запущенный конвейер смерти не остановить, обломки обеих держав пустили в дело всё, что у них было.

В ход пошли боевые штаммы бактерий и вирусов, споры и токсины, всё то, что заботливо хранилось, несмотря на все договоры и обязательства по уничтожению. Брошены были на врага и запасы химического оружия, которые копились ещё со Второй, а то и с Первой мировой: фосген и иприт, зарин и зоман, люизит и VX.

Ракетный шквал накрыл обе страны почти одновременно, стирая с лица земли не только города, но и сами государства. Тем, кого поразило ядерными и обычными взрывчатыми веществами, повезло. Хуже было жертвам химического и биологического оружия. Их было меньше, так как существовали трудности в доставке этих средств до места назначения. Но до приграничных городов Европейской части России его донесли бомбардировщики и диверсионные группы. Да и Восточная Европа получила своё от нескоординированных, но решительных действий того, что осталось от спецназа ГРУ.

В городах, накрытых облаками общеядовитых и удушающих газов, люди умирали в жутких муках, разрывая себе горло и корчась в агонии. Газы нервно-паралитические были куда милосерднее. Они убивали почти мгновенно, каждый застывал там, где его застал удар, падая как подкошенный. Бактериологическая «начинка» действовала медленнее, но так же эффективно.

Время «Ч»

И снова пол подпрыгнул, на этот раз чуть слабее, как будто поступь великана доносилась теперь издалека. Предыдущий удар был так силён, что заставил людей схватиться за закреплённые предметы, чтобы не упасть. В помещении для укрываемых некоторые люди получили травмы.

Это уже не походило на обычные вооружения. Никакая вакуумная бомба не создаст такого сейсмического эффекта. Это не походило даже на тактическую ядерную боеголовку.

Демьянова прошиб холодный пот. Но уже через минуту его страшная догадка превратилась в уверенность. С поста радионаблюдения сообщили о стократном повышении уровня радиации в подземном переходе.

Сергею некогда было размышлять о причинах и последствиях. Он никогда не думал, что это может произойти, но действовал так, как требовала обстановка. Надо было принимать решения. Похоже, никто не собирался делать это за него.

Генерал тупо щёлкал кнопками своего спутникового телефона. Идиот! Даже если связь функционировала бы, радиоволны этой частоты никогда не пройдут сквозь толщу породы над их головами. Его бесцветный помощник молчал, затравленно глядя в потолок.

Солдаты переминались с ноги на ногу, не зная, что делать. Они с надеждой поглядывали на своего ротного, но тот, похоже, сам был в растерянности. Ещё бы. Его непосредственный командир отбыл в неизвестном направлении; часть, скорее всего, погибла в полном составе, и нельзя поручиться, что всё в порядке с семьёй. Любой человек на его месте был бы неадекватен.

Демьянов терялся в догадках, кем считать подполковника Иваненко. С равной долей вероятности тот мог быть и дезертиром, и героем. Кто поручится, что он действительно поехал организовывать оповещение, а не схватил в охапку свою бабу и ребёнка и не покидал теперь город по просёлочным дорогам, чтобы пересидеть горячие деньки где-нибудь в деревне? Сергей Борисович не осудил бы его за это.

Все ожидали распоряжений. Все колебались, даже генерал Прохоров, хоть он и делал вид, что держит ситуацию под контролем. Состояние людей гражданских и вовсе находилось между паникой и обмороком. И тогда Демьянов понял, что должен принять командование на себя. Никто не собирался делать этого за него. Старшим по званию оставался товарищ генерал, но тот претендовал разве что на формальную власть. Брать на себя реальную ответственность за происходящее он не собирался.

«Умно, чёрт возьми, — с раздражением подумал Демьянов. — Разгребать всё дерьмо придётся мне. А если всё пойдёт не так, то он ни при чём и весь в белом. Свалит всех собак на меня».

Но Сергей Борисович не жаловался. Это была его работа. Давно он не чувствовал себя таким нужным. Ему некогда было рассусоливать. Как-то нежданно-негаданно оказалось, что он не только самый адекватный, но и единственный дееспособный руководитель в подземелье.

Что удивительно, люди слушались его. Все, от бойцов-ракетчиков, составивших «гарнизон» убежища, до гражданских, стали подчиняться его приказам так же естественно, как если бы он всегда был их командиром.

Может, и бывают лидеры от рождения, люди, сила личности и харизма которых создаёт вокруг них поле притяжения и заставляет всех крутиться по орбитам. Демьянов таким не был. Он просто выполнял свою работу, и делал это на совесть. Он не был и героем, просто оказался в нужное время там, где без него не смогли бы обойтись.

Сама эвакуация людей с поверхности была мероприятием сомнительным с точки зрения законности. Но первый же приказ, который Демьянов отдал ещё до удара, был вопиюще противоправен. Мало того, что он вообще не имел право отдавать никаких приказов, так тот ещё противоречил сразу нескольким статьям уголовного кодекса.

Вначале для размещения людей хватало главного коридора. Но народ всё прибывал, и вскоре там стало тесно. Встал вопрос проникновения в запертое помещение для укрываемых. Чтобы пресечь колебания в зародыше, он подал пример, лично взломав первую из самовольно установленных дверей. К счастью, железо оказалось мягким, и искать автоген не понадобилось. Хватило лома и кувалды. Так Демьянов показал, что право частной собственности временно отменяется.

Вскрытие оптового склада позволило решить и продовольственную проблему. Продуктов оказалось не так много, как он предполагал. Ящики не громоздились до потолка, как он рисовал себе, а занимали только третью часть помещения. Но и этого должно было хватить на пару месяцев, а он и подумать не мог о том, что они задержатся в убежище дольше, чем на пару-тройку дней.

Работы было ещё непочатый край. В первую очередь надо было провести обход всех труб по главному коридору на предмет течи и проверить герметичность сооружения. Кто мог гарантировать, что трещины, тщательно замазанные им, не расширились и сквозь них не сочились грунтовые воды, ставшие теперь радиоактивными.

Параллельно требовалось организовать снабжение укрываемых водой, продуктами и найти тёплую одежду хотя бы для части людей. Базарчик в подземном переходе, где зоркий глаз Демьянова успел заприметить распродажу «осенней коллекции», придётся кстати.

Надо было помнить и об обеспечении охраны общественного порядка, следить за моральным состоянием людей. Демьянов по опыту знал, как неподготовленный человек может вести себя в кризисных ситуациях. Нужно было раздобыть топливо для генератора. Ведь солярки, которую они успели притащить с ближайшей заправки, несмотря на режим строжайшей экономии, хватит ненадолго.

Демьянов понимал, что если их пребывание здесь затянется дольше, чем на сутки, то в убежище придётся выстроить чёткую иерархию, в которой он займёт формально второе, а фактически первое место. Тогда станет проще. Пока же бывший майор не сомневался в том, что львиную долю важных дел придётся выполнять лично ему.

Хотя с какой стати «бывший»? В связи с гибелью российской армии, а возможно, и большей части страны, он мог снова считать себя находящимся в строю. Такое уж наступило время.

Пока им везло. Насколько вообще возможно назвать себе везучими в такой ситуации.

Внутренняя телефонная связь оказалась исправна, хотя Демьянов совсем не был уверен в том, что она переживёт вибрацию породы, вызванную взрывной волной, и, что не менее опасно для проводных сетей, электромагнитный импульс. Но, что самое главное, несущие конструкции пережили встряску благополучно. Иначе всех людей, находящихся здесь, размазало бы как тараканов. Своё генеральное испытание убежище выдержало.

* * *

Люди на улицах, поднявшие глаза к небу, могли заметить её приближение. «Звезда полынь» напоминала самолёт, оставляя за собой узкий инверсионный след, только двигалась в несколько раз быстрее и, вместо того, чтобы зайти на посадку в Толмачёво, устремилась прямо к центру города. Для тех, кто её видел, всё закончилось быстро и легко.

Не прошло и тридцати секунд, как в шести километрах к северу от подземного укрытия родилось новое светило. Там, в эпицентре вспышки, воздух за доли секунды раскалился до температуры солнечной короны, давление сравнялось с давлением в земном ядре. Там горело всё, что могло и не могло гореть. Плавился бетон и кирпич, испарялось железо и сталь, миллионы литров воды из великой сибирской реки превращались даже не в пар — в раскалённую плазму. От органической материи не оставалось и пепла. Чудовищная энергия взрыва рвала молекулярные связи и размётывала по кирпичику клетки, белки, аминокислоты. Вспышка оборачивала эволюцию вспять, возвращала жизнь в исходное состояние, в котором та находилась два миллиарда лет назад. В ничто.

Люди не успели испугаться и не почувствовали боли. Налетевшая на них сила распространялась быстрее, чем нервный импульс.

А там, где вспышка брала своё начало, поднимался к небесам чудовищный белёсый гриб-шампиньон, памятник всем бесплодным усилиям человечества. Его величие могло бы вызвать гордость как высшее достижение человеческого гения, не превращайся очевидцы в пыль, пепел или горящие факелы, в лучшем случае навсегда получая огненное клеймо на сетчатку глаз.

Если бы на видимой стороне Луны нашлись заинтересованные наблюдатели, то они могли бы в простой бинокль заметить яркие вспышки на двух континентах Северного полушария. Они возникали с неравными интервалами на протяжении восьми часов, всего их было около трёх тысяч. Наверняка гуманоиды долго ломали бы головы над причиной этого странного атмосферного явления, и всё впустую. Их воображения не хватило бы на то, чтобы представить себе бездну, которую человек разумный распахнул одним нажатием кнопки.

За вспышкой с интервалом в пару секунд следовала ударная волна, которая размётывала железобетонные здания как карточные домики. Попавший под неё человек или другая живая тварь рвались в клочья, сминались как молочный тетрапак. Земля на многие километры вокруг вздыбилась, заколыхалась, потеряв опору, как море при шквальном ветре.

Как ни велика была мощь волны, постепенно её напор ослабевал. В населённых пунктах, расположенных в пятнадцати-двадцати километрах от эпицентра, только посрывало крыши и повалило деревья как при сильном урагане. В посёлках, что были вдвое дальше, только задрожали стёкла, да зазвенела посуда. На большем расстоянии люди просто не заметили катастрофы или приняли её за землетрясение силой в три-четыре балла, не способное вырвать их из обычной рутины дольше, чем на десять минут.

Но беда никого не обойдёт стороной. Те, кому посчастливилось пережить первые полчаса, не знали, что судьба приготовила им самое худшее. Образовавшийся «гриб» представлял собой тучи пыли, поднятые в воздух силой ударной волны. Радиоактивной пыли, которую ветер разносил как ядовитые споры, как семена чудовищного «шампиньона». И всюду, где они упадут на землю, люди познают смерть.

* * *

В голове у Машеньки стоял малиновый звон, перед глазами расплывались разноцветные пятна и разводы, похожие на картины Кандинского, альбом с репродукциями которого долго пылился у них дома в Прокопьевске. Мир ещё существовал. Это она поняла по эху. Только теперь оно не хохотало, а кричало на разные голоса — и столько было в этих криках боли и ужаса, что хотелось оглохнуть.

Потом вернулось зрение.

Девушка сразу поняла, что находится не дома. Наверное, из-за запаха, ведь каждое жилое помещение пахнет по-своему. Но тут запах был как раз нежилой — тяжёлый и чужой. Пахло землёй и затхлостью. Так может пахнуть на складе или в заброшенном доме, давно покинутом обитателями.

Но, как ни странно, к этому запаху примешивался другой, тоже неприятный, но гораздо более привычный — запах множества человеческих тел, пота и крови. Да, крови. Его не спутать ни с чем. Так может пахнуть только казённое помещение вроде больницы, вытрезвителя или «обезьянника».

«Нет, не может быть, — сразу отмела это предположение Машенька. — Для больницы здесь слишком темно. А остальные варианты просто нелепы».

В растерянности она шарахалась впотьмах в поисках ответа. И тут догадка как вспышка озарила её разум. Подземный переход, железная дверь со штурвалом, лестница, уходящая вниз, длинный коридор, бункер…

Вспышка слева. Вспышка справа. Воздушная тревога. ГО — это гражданская оборона, а ЧС — чрезвычайная ситуация. Предмет — ОБЖ, второй год обучения. «Зачтено». «Способы оповещения населения о ядерной опасности». Сигнал подаётся всеми средствами…

Всё стало на свои места. Или наоборот, перевернулось с ног на голову. Сквозь туман она слышала голоса, вопли, шум. Постепенно к ней возвращалась способность воспринимать действительность. Но эта действительность нравилась Маше всё меньше.

Это второе пробуждение за день было куда менее приятным — голова гудела, будто там поселился рой рассерженных пчёл. Ей не хотелось шевелиться, не хотелось открывать рта, от одной мысли о еде тошнило. Только одно она знала точно — жить ей хотелось не меньше, чем утром этой сумасшедшей субботы. Мир постепенно приобретал чёткость, глаза привыкали к полумраку.

Потом она заметила рядом с собой Ивана и тут же задала давно созревший вопрос:

— Что со мной? Сильно я?..

— Бровь рассекла. Скобку тебе наложили, — парень покосился на немолодого доктора в белом халате, который что-то говорил старушке с соседней лавки. — Кровищи было…

— Вот блин, — вырвалось у Машеньки.

Словно не веря его словам, она потрогала голову и обнаружила на ней плотную повязку. Да, это определённо не сон, хоть и похоже.

— И долго я была в отключке?

— Да минут двадцать.

— И чего тут без меня произошло? — спросила она слабым голосом, приподнимаясь на лавке.

— Много всего… расскажу потом.

— А говорили, когда нас выпустят? — не отступалась Маша.

— Ты, это… лежи, отдыхай, — на лице парня отразилось смятение. — Сказал, попозже тебе всё расскажу.

— Говори сейчас, — настаивала девушка.

— Потерпи. Доктор сказал, тебе надо в покое побыть.

— Да я сама доктор, блин, — вскинулась она. — И знаю, что мне сейчас нужно. Мне нужно знать, что за дерьмо здесь произошло.

— Дерьмо, это ты верно сказала. Ну, как хочешь.

Иван сдался и рассказал всё, что к этому моменту знал сам. Знал он не так уж много, но для неё оказалось достаточно.

Это была война. Атомная. По городу нанесён ядерный удар. Или несколько. Другие обстоятельства пока оставались неизвестны.

К слову, ненамного больше было известно и его новому командиру, хоть тот и был одним из тех, кому по долгу службы полагалось быть готовым не только к ЧС — Чему-то Страшному, но и к ГО — всеобщему game-over’у. Ведь мало кто всерьёз думал, что эти приготовления понадобятся. Ни один нормальный человек, родившийся после первой «холодной войны» и благополучно прогуливавший лекции по современной истории, не мог представить, что «вторая холодная» в один прекрасный день станет настолько горячей.

Она знала, что это означает. Конец всему. И бесполезно себя успокаивать. От нервного срыва Машеньку спасла её приземлённость и отсутствие рефлексии. Она не умела переживать одну и ту же эмоцию дважды. Её жизнь всегда была так насыщена ими, что долго мусолить каждую не получалось. Ещё у неё было не очень богатое воображение. Тысячу долларов и тысячу трупов Маша могла представить себе, а миллиард — уже никак.

Она не стала себя жалеть и хоронить заживо. Второе уже сделали за неё, а на первое у неё в ближайшие дни не будет времени. Вместо этого девушка твёрдо решила жить дальше, во что бы то ни стало.

Может, настоящая боль придёт к ней позднее, когда наступит осознание случившегося. А может, и не придёт. В этот первый день, ставший для её прежней жизни последним, она не проронила ни слезинки. Она вообще редко плакала. Внешне Маша осталась прежней. Может в душе, в каком-то её потаённом уголке, что-то и заледенело, но об этом она вряд ли кому-нибудь расскажет.

* * *

А наверху бушевала огненная смерть. Город горел. Огонь поглощал всё новые и новые кварталы, добираясь до тех, которым удалось выдержать ударную волну. Его аппетит не иссякал. Ему было безразлично — спальные районы, университеты и НИИ с мировым именем, сараи, школы и детсады. Он был всеяден. Там, где к городу примыкали лесные массивы, пламя охватывало их и быстро распространялось по кронам деревьев, подгоняемое усиливающимся ветром.

И запылает тайга, и всё пространство от Уральских гор до Тихого океана превратится в гигантский костёр, подожжённый с нескольких сторон и подпитываемый новыми взрывами. Патриота мог бы утешить тот факт, что то же самое творилось на Североамериканском континенте. Сильные дожди могли бы остановить катаклизм и спасти то, что осталось от биосферы и от цивилизации. Но небо не проронило ни слезинки.

Огонь разгорался, и в нём горело всё то, что природа и человек создавали на протяжении своей истории. Всё превращалось в дым и пепел и поднималось к низкому серому небу. А небо становилось темнее и темнее, словно вбирало в себя всю последнюю боль невинных, сгоревших в адском пламени за чужие грехи, и всё зло тех, кто даже в этот последний час проклинал и ненавидел. Налетевший северо-западный ветер гнал тяжёлые тучи в сторону бывшего Академгородка, туда, где глубоко под землёй укрылась от бури тысячелетия жалкая горстка живых существ — несколько тысяч на весь миллионный город.

Их жизнь уже никогда не будет прежней. Судилище свершилось. И хорошие, и плохие, и виновные, и не виноватые ни в чём, кроме того, что родились не вовремя — все понесли одинаковое наказание. Никогда им не узнать, кто выступил в роли судьи, а кто — палача. Пламя поглотило все следы.

Потом всё стихло. Пепелище медленно остывало. Налетавшие порывы, завывая, кружили вихри невесомого праха в пустых комнатах и коридорах.

Не всех поглотил огонь. Кое-кто остался. Среди мёртвых развалин серыми тенями то тут, то там крались немногие уцелевшие, будто стыдясь того, что выжили, когда других развеяло по ветру. Они были живы, но от смерти их отделяла невидимая нить, которая в любое мгновение могла оборваться. Кроме огненной вспышки и ударной волны у ядерного взрыва существовала ещё третья ипостась, самая коварная.

Смерть следовала за ними по пятам: невидимая, но такая же реальная, как опустошающее пламя. Её невозможно было почувствовать до тех пор, пока не становилось слишком поздно. Убивала она медленнее, чем огонь, но гораздо мучительнее.

Глава 5. Идущий

«Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зелёная сгорела».

Строчки из «Откровения» отражали действительность точнее любой военной сводки.

Это началось двадцать третьего августа, приблизительно в десять часов по московскому времени. Для большинства — с низкого басовитого гула за окном и дребезжания стёкол, реже с тревожного рёва сирен ГО и короткого сообщения по радио, похожего на первоапрельский розыгрыш. Вспышку наблюдал мало кто из уцелевших. Ещё меньшее число людей могло похвастать тем, что испытали на себе действие ударной волны, и остались живы.

Саша был исключением. Он вспышку видел — пару миллисекунд, пока глазные нервы не подали с запозданием свой сигнал. Волна тоже не прошла мимо, чуть не вбив его в землю.

И всё же он упрямо вёл отсчёт событий не с них, а с раннего утра того же дня, когда проснулся в холодном поту за час до рассвета. Раньше ему казалось, что само выражение «проснуться в холодном поту» — просто красивая метафора, литературщина, а в жизни так не бывает. Разве может пот быть холодным? Оказалось, может.

Лежа на жёсткой неудобной кровати, в съёмной квартире в чужом городе, Александр Данилов не мог унять дрожи. Его зубы отбивали дробь. Руки покрылись «гусиной кожей», хотя на улице были все тридцать градусов жары. Как будто внутри у него был лёд Антарктиды, который холодил его изнутри, несмотря на тёплый летний день за окном. Сердце стучало, как паровой молот, каждый удар отдавался в ушах адским грохотом. И только одна мысль гнездилась в его воспалённом сознании: грядет что-то страшное.

Вероятно, кошмар, увиденный им во сне, был настолько невыносимым, что сознание стёрло его из памяти в тот самый миг, когда вступило в свои права. Инстинкт самосохранения не мог допустить, чтобы этот ужас вырвался на свободу, и запер его в подвал бессознательного, отделил барьером от обычных мыслей. Кроме того, что кто-то плохой и тёмный убивал его, Саша не мог восстановить ни одной детали из своего сна.

В этом сне не было ничего экстраординарного. Ему и раньше снились подобные кошмары. Он от кого-то убегал, кто-то его преследовал, настигал, разрывал, пожирал. Психоаналитик мог бы рассказать об этом много интересного, да только Саша не обратился бы к нему ни за какие коврижки, не желая раскрывать свой внутренний мир перед посторонними.

Многие из этих сновидений были похожи на малобюджетные фильмы ужасов, и этот ничем от них не отличался. Вся разница была в сопутствующих обстоятельствах. В том, что случилось потом.

Он не был настолько наивен, чтобы считать себя новым Нострадамусом. Такие «пророческие» сны снились ему не реже раза в неделю, но благополучно забывались до того, как он успевал о них рассказать кому-либо. И этот забылся бы.

Но это произошло ровно неделю назад. Всего неделю. Или целую неделю?

Для обычной жизни ничтожный срок — за это время нельзя ни как следует отдохнуть, ни втянуться в работу. А теперь он казался Александру вечностью, отделяющей его от более-менее нормальной жизни. Хотя он давно не знал, что такое норма, где её границы.

Но то, что случилось неделю назад, нормой явно не было. Такие события происходят раз в несколько миллионов лет, и очень мала вероятность стать их свидетелем.

Но он стал.

Взрыв он услышал как далёкий гул, заполнивший всё мироздание и закруживший его в своём водовороте. Так с грохотом переворачивалась очередная страница истории человечества, а заодно начиналась новая глава в его жизни. Жизни скромного учителя, родом из сибирского подбрюшья огромной империи, против воли вступившей в свою последнюю войну. Но ещё до того, как его глаза смогли рассмотреть всё в подробностях, опыт десятков книг и фильмов подсказал выжившему человеку, как должен выглядеть Армагеддон.

Наверняка на свете были люди, куда более достойные занять его место. Но так уж получилось, что ему выпала сомнительная честь попасть в короткий список уцелевших. Это была на двадцать пять процентов его личная заслуга, на семьдесят — деяние судьбы, и на жалкие пять — результат помощи других.

Он был странным человеком во всех отношениях, настоящей находкой для этого мира, как и мир был подарком судьбы для него. Их объединяли общие пороки и добродетели, но сильнее всего — общая судьба. С самого рождения оба жили с сознанием своей обречённости, знали, что финал проигран, но ничего не могли изменить. Или не хотели.

Саша едва ли смог бы жить, если бы у него отняли право разочаровываться и испытывать сомнения. Себя он считал, ни много ни мало — современным Агасфером, идейным наследником лорда Байрона и прочих гениев всех времён и народов.

На самом деле всё обстояло куда скромнее. Его интеллект не был чем-то из ряда вон. Таких на тысячу набралось бы пять, на шесть миллиардов — уже тридцать миллионов. Так что любая уважающая себя диктатура могла бы собрать их всех и извести на какой-нибудь стройке века. Остальной мир утраты даже не заметил бы.

Но в своём воображении он неизменно отводил себе какую-то особую роль. Проблема заключалась как раз в его не в меру развитом воображении. Если бы Сашу в детстве показали психиатру уровня Фрейда или Юнга, не ниже, то его можно было бы исправить. Внушить, что скучная работа с восьми до пяти, выходные на дачном участке, нелюбимая жена и дети-двоечники — нормальная жизнь, и ничего в этом нет смертельного. Но момент был упущен. Александр увидел, что выбор ограничен только страданием и скукой, и предпочёл первое.

Самое, пожалуй, забавное заключалось в том, что и его творческий дар тоже не был уникальным. Саша пришёл бы в ужас, если бы узнал, сколько таких же непризнанных «творцов» коптит небо одновременно с ним в эпоху всеобщей грамотности. Но он был слишком поглощён собственной персоной. Отсутствие у него подлинного величия компенсировалось признаками соответствующей мании. И, как это часто бывает, она легко уживалась у Александра с комплексом неполноценности.

Не всегда он был таким. Пессимистами не рождаются. В шесть лет маленький Саша был твёрдо уверен в том, что у него впереди интересная и полная событий жизнь. Тогда ему казалось, что мир только и ждёт его прихода, чтобы открыться ему во всей своей красе и заблистать миллионами граней.

Уже в школьные годы у него появилось смутное подозрение, что не всё ладно в датском королевстве, что с миром и людьми что-то не так. Но он был наивен и посчитал это ошибкой, совпадением, а не правилом. Только узнав получше историю мира, в который его зашвырнула злодейка-судьба, Саша понял, куда он попал.

Конкретно попал.

Люди убивали людей, причём с большой выдумкой. Человек был самым свирепым животным на Земле. Жестокость была нормой. Милосердие — редким и смешным отклонением. Он не принял этот мир, но у него не было выбора. Отступать было некуда, разве что в небытие. Но самоубийство стало бы актом капитуляции, поэтому он решил искать другой путь.

В какой-то момент, пока его здоровые сверстники били друг другу морды, сосали пиво на лавочках и обжимались на дискотеках, Данилов начал придумывать ирреальные миры. Они не обязательно были лучше этого. Некоторые из них оказывались даже ужаснее. Сам он не был в них суперменом или великим полководцем. В некоторых из них его вообще не было. Но зато они были куда ярче и реальнее, чем эта серая муть за окном. Это было для него своеобразной отдушиной, не дававшей ему окончательно свихнуться.

Время шло, и в век всеобщего цинизма он увлёкся романтическими иллюзиями в донкихотском стиле. Но даже свою Единственную он искал мысленно, не покидая пределов собственной комнаты, и почему-то не мог найти. Когда-то он пытался разглядеть её в толпе, среди девушек родного города, но все они были далеки от светлого образа. Тогда он стал склоняться к мысли, что её не существует в природе. Если она была, то почему не нашла его? Саша просто устал ждать. Постепенно пришло ощущение, что его обманули, подсунув вместо жизни подделку, а вместе с ним — разочарование. Годы сменялись годами, он незаметно перестал быть тинэйджером, школа плавно сменилась институтом, институт — работой. Но Саша так и не нашёл в жизни ничего, из-за чего за неё стоило бы цепляться. Разве что по инерции.

В двадцать два Саша был убеждён, что жизнь пролетела мимо, не задев его даже краем. Друзей у него никогда не было, знакомых парней трудно было назвать даже товарищами. Работа вызывала чувство, похожее на сверление бормашины, и не потому, что он неправильно выбрал профессию. Ни одна профессия не была тем, что подошло бы ему. Денег он не нажил, зато кое-что осознал. Даже если он стал бы Биллом Гейтсом, то это не приблизило бы его к счастью.

Александр был одиноким, как затерянный в океане камень, по недоразумению называемый островом, но с каждым днём окружающие были всё меньше ему нужны. День за днём он отгораживал себя от мира глухой стеной, даже не зная, хочет ли защитить себя от мира или мир от себя.

Пути господни неисповедимы. Жизнь иногда преподносит такие совпадения, что можно усомниться в наличии у Всевышнего вкуса. В этот раз судьба сыграла с Александром в рулетку, и призом был шанс проснуться в воскресенье.

Двадцать третьего августа в девять часов утра, отправляясь на свой еженедельный сеанс репетиторства, он вытянул счастливый билет, когда сел спросонья не на тот автобус. Нельзя сказать, что такого с ним раньше не происходило. Двух лет для того, чтобы нормально ориентироваться в «незнакомом» городе, ему было недостаточно. Но как получилось, что в этот же день он оставил бумажник на тумбочке в коридоре? Это тоже с ним бывало, но два таких события ещё ни разу не совпадали.

К тому же автобус оказался пригородного сообщения и увёз парня не по обычному городскому маршруту, а в неведомые дали. Он благополучно проспал до самой конечной остановки, а когда сошёл, оторопело хлопал глазами, пытаясь взять в толк, куда его занесло. Стоя на пустой остановке посреди чистого поля, Данилов ещё не начал выгребать последние медяки из кармана, как уже понял — не хватит. Но он не почувствовал испуга, обычного в таких случаях. Мысль пройтись до дома на своих двоих не вызвала у него отторжения. Даже наоборот, понравилась.

Сколько отсюда до городской черты? Километров десять? Больше? Ещё лучше.

Александр давно мечтал привести свои мысли в порядок. А лучшего способа, чем размеренная пешая прогулка вдали от людей, он не знал. Тем более что погода стояла ясная, дождя не ожидалось, а на открытой всем ветрам дороге жара не так утомляла, как в раскалённом металлическом коробе автобуса.

Помахивая пакетом с учебниками, Саша бодро шагал по нагретому асфальту, отгоняя мух и редких комаров, вдыхая сухой горячий воздух и чувствуя, как необыкновенная лёгкость разливается по всему телу. Странно, но он совсем не огорчался, хотя только что лишился возможности заработать энную сумму денег. Заботиться ему было не о ком, с голода он не умирал.

Его всегда привлекали безлюдные пространства. Здесь, вдали от чужих взглядов, он по-настоящему отдыхал душой. Иногда парень даже представлял, что в мире кроме него нет никого. Это была одна из его любимых фантазий.

Он шагал по обочине шоссе, протянувшегося через бескрайнюю равнину, кое-где пересечённую зелёными линиями лесопосадок. Мимо него с рёвом проносились автомобили, обдавая ядовитым дымом выхлопов, и в какой-то момент Данилов почувствовал жгучее желание оказаться от цивилизации ещё дальше.

На первом же перекрёстке он свернул на второстепенную асфальтированную дорогу, потом — на безвестный грунтовый просёлок, потом — и вовсе на тропинку, уходящую в редкую берёзовую рощу. Александр шёл, куда несли его ноги. Он отключил сознание, предоставил «автопилоту» направлять его движение. Внутренний компас вроде бы вёл его в верном направлении, но он бессознательно выбирал самый длинный и непростой маршрут, чтобы максимально оттянуть встречу с опостылевшим городом.

Парень и сам не знал, чего он добивался. Сбежать от цивилизации таким путем ещё никому не удавалось, а заблудиться в этих трёх соснах было невозможно даже при его талантах. Стоит пройти километр в любую сторону, и ты обязательно уткнёшься в автомобильную или железную дорогу, выйдешь к дачному кооперативу или, на худой конец, к линии электропередач. А уж звуки антропогенного происхождения слышны из любой точки этих пригородных лесополос.

Оставшись наедине с собой, Саша часто терял счёт минутам. Так случилось и в этот раз. Уже потом точное время катастрофы — без десяти два после полудня — он узнал только по остановившимся часам.

Березняк сменился запущенным сосновым бором. После городского смога дышать было невероятно легко, а приятный полумрак радовал глаза Александра, уставшие от монитора. Тихо похрустывала под ногами прошлогодняя хвоя. Тропа выглядела давно нехоженой.

Неожиданно до парня долетел далёкий нарастающий рокот, а его взгляд уловил странное движение на чистом небе. Он надел очки, задрал повыше голову и в просвет между широкими стволами сосен увидел, что небосвод рассекает множество росчерков. Инверсионные следы. Двадцать, тридцать, сорок — он никогда бы не подумал, что столько самолётов может разом кружить в новосибирском небе. Может быть, это авиа-шоу? Скорее всего.

Все они двигались по параллельным траекториям, держа путь в сторону города, и скорость их была куда больше, чем у обычных пассажирских лайнеров. С удивлением наблюдая за странным зрелищем, парень и представить не мог, как ему повезло. Ракеты летели с дозвуковой скоростью, иначе ему не сохранить бы барабанные перепонки.

Получив пищу для размышлений, он пошёл дальше. Может, это и шоу. Или авиасалон. В любом случае, его калачом было не заманить на массовые мероприятия. Он вообще мало чем в жизни интересовался.

В этот момент до него долетел гул, ослабленный расстоянием, а ноги уловили слабую вибрацию почвы. Данилов пожал плечами. Мало ли, может, неподалёку идёт тяжёлый товарный поезд или проводят взрывные работы на разрезе. Железной дороги поблизости вроде бы не наблюдалось, так что второе предположение больше походило на правду. Вот только не было в помине угольных разрезов в окрестностях Новосибирска.

Парень не мог знать, что сам город был изуродован десятком маленьких карьеров, возникших там, где закончили свой полёт крылатые ракеты с конвенциональными боеголовками. Вестники приближавшейся грозы.

Странно, но на этом Сашино везение не кончилось. Когда через четверть часа на западе зажглось второе солнце, он смотрел в противоположном направлении. Просто парень ещё не изжил детской привычки вертеть головой по сторонам. «Солнце» это было оранжевое, огромное, слепяще-яркое. Настолько яркое, что, пронаблюдав его краешком глаза долю секунды, парень наполовину потерял зрение. А следом пришла боль, такая острая, будто в глазницы залили раскалённое олово.

Данилов инстинктивно закрыл лицо руками, но было уже поздно. От полной слепоты его спасли очки-хамелеоны и заросли, находившиеся между ним и источником светового излучения. Ещё приличное расстояние и слабая облачность, которая установилась в последний час над обречённым областным центром. Но частичное ослепление на несколько часов и резь в глазах на пару суток он заработал.

Жжение распространилось на все открытые участки тела. К счастью, Саша ещё раньше, мучаясь от жары, снял чёрный пиджак — дань желанию выглядеть солидно. По законам физики тот поглощал больше тепла и мог бы вспыхнуть, а белая рубашка и светлые брюки только начали тлеть. Парень отделался покраснениями кожи лица и рук.

А в пятнадцати километрах к востоку разом оборвался миллион жизней.

Там, где недавно возник из ниоткуда исполинский огненный шар, сейчас собиралось гигантское облако пыли. Оно вытягивалось, разбухало, пока не стало походить на гриб шампиньон, вонзившийся в стратосферу. Издали казалось, что всё это происходило без единого шороха, как в немом кино. Оттуда, из центра остывающей сферы, отставая от светового излучения на несколько секунд, во все стороны со скоростью реактивного самолёта устремилась взрывная волна. Чтобы добиться такого же эффекта при обычном взрыве, понадобилось бы больше тротила, чем производит мировая промышленность за год.

Но Саша не видел ничего. Он остервенело катался по траве, сбивая давно погасший огонь, крича не то от боли, не то от ужаса. И вдруг его вопль потонул в рёве накатившей бури.

Сам он никогда не догадался бы залечь. Данилов добросовестно посещал занятия по ОБЖ и знал, что должно следовать за вспышкой. Прямо у опушки тянулся глубокий овраг. Учитывая расстояние до эпицентра, у парня имелось почти десять секунд, чтобы добежать до него. Но его мозг не успевал за скачками реальности. Сознание находилось ещё там, в прежней жизни, которая стремительно уносилась вверх вместе с пеплом и дымом. Поэтому он остался на месте.

Но даже если укрытия нет, встречать ударную волну лучше лёжа, чем в полный рост. Только это Данилов и успел сделать в последнюю секунду, прежде чем фронт избыточного давления в пятнадцать килопаскалей вжал его в землю как исполинская рука. Он уже был слишком слаб, чтобы выдавить из человека внутренности или переломать кости, а вот капризный механизм часов его не пережил. На такую встряску они рассчитаны не были.

Он лежал долго, пока предметы не обрели чёткость, а боль в глазах не стала терпимой. Потом Саша осторожно провёл рукой по лицу, коснулся тех мест на теле, где одежда успела затлеть. Вроде ничего страшного. Он уже хотел подниматься на ноги, когда услышал ещё один удар, послабее. Но земля после него дрожала даже дольше, чем после первого.

Данилов пролежал ещё минут десять, и тут до него долетел запах дыма вместе с тихим потрескиванием. Именно они и вывели его из оцепенения.

Александр встал и пошатнулся. Он чувствовал себя так, словно его пропустили через мясорубку, соединённую с грилем. Ожоги саднили, кожа лица и рук горела огнём. Одно успокаивало — кости, похоже, остались целы.

Он огляделся и оторопел. Настолько переменилось всё вокруг. Листья и почти все ветви с деревьев пропали, и теперь те стояли по-зимнему голые. Но на этом сходство с холодным временем года заканчивалось. Кругом доминировал чёрный цвет. Добрая треть сосен лежала, как после сильного урагана. У тех, что устояли, кора потемнела и потрескалась с западной стороны. Зелёный, которого и так было мало, почти исчез. То тут, то там среди пожухлой травы виднелись тёмные островки подпалин, которые быстро расширялись во все стороны. В воздухе летали хлопья невесомого пепла.

Ещё был красный цвет. Чадным пламенем горели остатки кустарника, муравейники, валежник. Сама тропинка почти не изменилась — несколько тополей упали прямо на дорожку, но их легко можно было обойти.

Треск тем временем становился всё сильнее. Похоже, его источник приближался, и Саше это не понравилось. Парень понял, что ему угрожает, и теперь быстрым шёл шагом по тлеющему бурелому, устилавшему дорогу — прочь от города.

Он выбрался обратно к шоссе. Асфальт стал горячим и вязким, как только что уложенный, дорожное полотно покрывал тонкий слой горячего пепла. Сквозь дым, щипавший глаза, Саша заметил вдалеке чёрный силуэт автомобиля. Тот был неподвижен.

Ветер дул в его сторону и гнал за собой поток нагретого воздуха, а за ним шёл огненный вал. Александр ускорил шаг. Прошло две минуты, а может быть пять, и он понял, что треск не ослабевает. Тогда Данилов побежал изо всех сил. Но далеко ему уйти не удалось. Совсем скоро путь ему преградила стена горящего леса. Встречный пал. Его загоняли как зайца. Правда, этот огонь не приближался к нему, а спокойно пожирал сухие деревья, образовавшие завал на дороге.

Саше пришлось наугад свернуть вправо, на очередной просёлок, и теперь он бежал, чувствуя, как сжимаются огненные клещи. Через пять минут у парня начали слезиться глаза, чуть позже он почувствовал першение в горле. Стало жарко как в бане, с него градом лил пот. Задыхаясь от дыма, он нёсся, не разбирая дороги.

Неожиданно на пути у него оказался Транссиб. Может, не сама магистраль, а какое-то её ответвление. Полумёртвый от угара и чёрный от копоти как шахтер, он взобрался на железнодорожную насыпь и распластался прямо на шпалах, тяжело дыша. От его одежды к тому времени остались грязные лохмотья. Но он был жив, и это было главное.

Всего через несколько минут с двух сторон от насыпи полыхало море огня. В этом месте деревья почти вплотную примыкали к путям. Конечно, то была не девственная тайга, а зелёные насаждения сталинских времён, но это мало что меняло. Страшные засухи июля и августа превратили сибирские леса в идеальный корм для огня. Лесные пожары и так стали бичом последних лет, давая много работы министерству чего-то страшного. Световое излучение взрыва стало спичкой, поднесённой к бочке с бензином.

Лиственницы, сосны и ели быстро занялись, и вскоре гигантский костёр запылал всюду, насколько хватало глаз. Искры, слетавшие с пылающих макушек деревьев, ложились совсем рядом с колеёй, в которой укрылся полумёртвый человек. Раскалившиеся стволы взрывались как петарды. Кругом стоял адский треск падающих и разрываемых пламенем деревьев.

Пожар бушевал не один час. К счастью, дым относило ветром в сторону. Саша страдал от страшного жара. Он в очередной раз потерял счёт времени, теперь уже от шока и недостатка кислорода.

Когда он открыл глаза, пожарище догорало. Окружающий пейзаж напоминал ад из книжки Данте. Пепел был повсюду — на земле, в воздухе, даже в небе, которое успели затянуть набрякшие тучи. Александр не удивился бы, если бы узнал, что сам покрыт изрядным слоем сажи.

Видимо, кто-то наверху решил смыть с него прах старого мира, и хляби небесные разверзлись. С потемневшего неба начал накрапывать тёплый дождик. Но Данилов не успел обрадоваться. Саша вспомнил о таком явлении как радиоактивные осадки. Он знал, что и так получил некоторую дозу в виде проникающей радиации.

Ему некогда было думать о розе ветров. Чертыхаясь, Данилов накинул пиджак и застегнулся на все пуговицы. На голову он надел пакет, из которого пришлось вытряхнуть конспекты, учебник и прочую мелочь. Парень расстался с ними почти без сожаления, подобрав с земли только одну вещь — свёрнутые больничные бахилы. Не далее чем вчера он собирался посетить стоматолога, но ретировался из-за огромной очереди. Слишком плотный у него был график, да и зуб почти не болел. Просто маленькая дырочка.

Теперь эти резиновые штуковины оказались как нельзя кстати. Можно было натянуть их на ноги и снять, когда перестанет лить, оставив вместе с ними львиную долю радиоактивной грязи. Лучше такая защита, чем никакой, тем более что дождь успел превратиться в промозглый ливень.

И он опять убегал, теперь уже от падающей с неба воды — по рельсам, в поисках хоть какой-нибудь крыши. Мог ли он знать, что впереди его ждёт первое Откровение?

До ближайшего населённого пункта оказалось куда ближе, чем ему думалось. Рукой подать. Но лучше бы он туда не приходил. Там, где раньше стоял посёлок городского типа с населением в тридцать тысяч человек, Александр увидел инферно. Вот что сила, пощадившая одинокого путника сила, смогла сделать с многоэтажными домами и с людьми, которые находились в них.

Человек брёл по железнодорожной насыпи уже целые сутки, без сна и отдыха. Нетвёрдой походкой, шатаясь как пьяный, спотыкаясь и падая, он шёл и шёл, сам не зная, есть ли в этом хоть крупица смысла. Один раз, запнувшись о шпалу, он рухнул пластом и ободрал себе руку в кровь, но тут же поднялся, словно не заметил этого. Он стал почти нечувствительным к боли, потому что боль была тем, что преследовало его по пятам.

Лицо идущего было ужасно. Так может выглядеть тот, кто только что заглянул в разверстую пасть собственной могилы. Взгляд его поражал отсутствием концентрации. Человек смотрел в никуда, сквозь пелену реального мира, как будто видел то, от чего другие избавлены.

Откровение застало Александра Данилова далеко от родных мест, и теперь он возвращался туда. Где-то в соседней Кемеровской области, в пятистах километрах по прямой лежал богом забытый Прокопьевск. В федеральных выпусках новостей этот город упоминался не чаще, чем раз в десять лет. В начале века он пережил краткое оживление, когда увеличивалась рождаемость и создавались новые рабочие места — в основном в торговле, — но после кризиса 2008–2012 годов медленно умирал. Теперь это была дыра с населением меньше двухсот тысяч человек, с лежащей на боку промышленностью и полузакрытыми шахтами. Больше ничего заслуживающего внимания тут не было.

Но всё то, что раньше было минусами, теперь превратилось в плюсы. Там не было ничего, что стоило бы самой завалящей ракеты. Этот город должен был уцелеть. Саше только и оставалось, что верить и надеяться.

Говорят, что дорогу осилит идущий. Но в этом случае всё пока происходило наоборот. Дорога медленно, но верно осиливала идущего человека.

Его губы беззвучно шевелились, произнося не то молитву, не то проклятие. Приблизься к нему кто-нибудь, умеющий читать по губам, он разобрал бы слова Мандельштама, звучащие как пророчество, пришедшее из глубин века минувшего:

Будут люди холодные, хилые Убивать, холодать, голодать. И в своей знаменитой могиле Неизвестный положен солдат.

Если он не сошёл с ума, то явно находился на грани, отделяющей здравый смысл от безумия. Этот человек, выбравший такое неподходящее время для своей прогулки, был странным и внешне и внутренне. Его лицо было землисто-серым, мешки под глазами походили на гематомы. Сказать, что путник был худ, значило не сказать ничего. Узник Освенцима смотрелся бы рядом с ним весьма упитанным человеком. Во всём его теле не было ни одной окружности. Как персонажи компьютерных игр на заре трёхмерной графики, он состоял из одних углов. Саша был голоден, не ел с того момента, когда всё началось.

Его одежда выглядела так, будто была позаимствована у огородного пугала. Рукава порванной, явно с чуждого плеча куртки были ему коротки. Брюки прожжены в нескольких местах и испачканы сажей. Осенние ботинки, которые при каждом шаге скрывались в грязи, разлезлись по шву и просили каши. Он, должно быть, сильно мёрз, то и дело шмыгая носом и зябко ёжась.

Синие сплетения вен просвечивали сквозь тонкую кожу рук, упрятанных в карманы. Кровь стыла у него в жилах в самом прямом смысле слова. Может, дело было в самом строении его тела, а может, в нарушении кровообращения. Саша чувствовал себя холоднокровной ящерицей, застигнутой заморозком. Он знал, что ему необходимо срочно раздобыть одежду по погоде, если он хочет протянуть хотя бы ещё чуть-чуть.

С погодой творилось что-то неладное, и Данилов был одним из немногих, кто знал, чем это вызвано. Сначала он догадывался, а теперь был уверен. Его выводы основывались на статье из журнала «Наука и жизнь», прочитанной ещё в школе, и на том, что он увидел собственными глазами за последнюю неделю.

В субботу, когда человечество совершило последнюю ошибку, выпустив ядерного джинна из бутылки, никто и подумать не мог, что худшее впереди; что испепелившее города пламя — это цветочки. Казалось невозможным, что может быть хуже. Нет, разумеется, про эффект «ядерной зимы» люди знали давно. Но мало кто предполагал, что из теоретических выкладок он может превратиться в реальность. Ни одна военная доктрина не учитывала вероятность такого развития событий.

Все были убеждены, что этого не может быть, потому что не может быть никогда.

А потом был первый чёрный рассвет. Чёрное утро чёрного дня.

И был день первый — он же день последний. И поднятая взрывами пыль, пепел сожжённых городов и лесов, дым от горящей нефти, резины и пластика поднимался в тропосферу и висел там гигантскими вихрями.

Регион Персидского залива наверняка превратился из обычной пустыни в радиоактивную. Но только ли он? Горело углеводородное сырьё, горело топливо, запасённое на чёрный день в хранилищах, горела сама человеческая плоть. Скоро из-за циркуляции воздушных масс чёрное облако накроет весь земной шар густой пеленой, вполне достаточной для того, чтобы ни один солнечный луч не достиг опустошённой поверхности.

Нечто подобное погубило динозавров. Всё повторялось. Не зря древние считали, что история совершает круг. Только тогда всему виной был астероид, а на это раз люди справились без посторонней помощи.

Разумеется, это произойдёт не в одночасье. Но однажды запущенный, процесс не остановить.

Становилось всё холоднее не по дням, а по часам. У Саши не было с собой термометра, но по ощущениям ему казалось, что уже начало октября — не больше плюс восьми днём. Ночью температура опускалась ещё ниже, и когда он просыпался, траву покрывал иней. Между временами суток пока ещё оставалась разница, а солнце несколько раз в день выглядывало из-за серой завесы.

Но тьма наступала одновременно с морозом. На самом деле именно она была первична, холод был её следствием. И если эта ночь продлится не один месяц, то…

Вспышкой в сознание Данилова ворвалась мысль: «Прекрати!».

Нельзя думать о таком. Потому что существует непреложный закон мироздания — все страхи рано или поздно воплотятся в реальность. В отличие от желаний, которые не сбываются никогда.

Парень не раз убеждался в справедливости этого закона. Стоило ему подумать о неприятном, как оно было тут как тут. И теперь своими мыслями он подписывал смертный приговор тем, кому повезло пережить Чёрную субботу; хоронил их заживо, и себя вместе с ними.

Саша бы рад запретить себе думать, но не мог. Его мысли никогда не подчинялись ему.

Итак, если тьма не рассеется в ближайшие месяцы, то цивилизации придёт конец. Она замёрзнет, как теплолюбивое растение. Но это ещё не самое страшное. Если мрак не рассеется, то за ближайший год многие биологические виды, обитающие на третьей планете Солнечной системы, исчезнут. Уцелеют микробы. Бактерии, в лучшем случае — тараканы и крысы. Человечества не станет как вида. Единицы выживших, если они и будут, позавидуют мёртвым чёрной завистью. Даже если кто-то из людей и сможет пережить катастрофу в безопасном месте, имея запас воды и пищи, то, выйдя из своего убежища, он обнаружит себя посреди бескрайнего кладбища. А это пострашнее, чем очередной ледниковый период. Земля будет напоминать Марс — мёртвый холодный мир, непригодный для жизни.

Но он этого уже не увидит. Если холод станет арктическим или, тем более, марсианским, то его не спасут даже тёплый полушубок и валенки — он просто не сможет дышать.

«Узнать бы, кто за это в ответе, — думал Александр, заходясь в приступах сухого кашля. — Кому пожелать перед смертью долгих и мучительных лет в этом аду?» Его слегка знобило. Он мог только надеяться, что это простуда, а не что-то похуже. К счастью, лёгкая тошнота, которую парень почувствовал пару часов назад, прошла бесследно. Значит, не оно. Значит, простое отравление. А теперь его мучает самое обыкновенное ОРЗ.

Забавно. Обречённый человек, а внутри у него — такие же обречённые микробы. Род людской наверняка вымрет, как и большая часть животных. А что же бактерии и вирусы, населяющие их тела?

Последуют за нами. Хоть они и могут переносить чудовищные температуры, но не способны жить и размножаться вне организма-хозяина. Если не станет людей, то и все микроорганизмы, паразитировавшие на них, обречены. В глубине души Саше было их даже жаль. Ведь они-то были ни в чём не виноваты.

И пришёл день четвёртый, и тучи лопнули по швам, и копившаяся в них влага пролилась на выжженную землю мутным маслянистым дождём. Радиоактивные осадки выпали даже в странах, отделённых десятками тысяч километров от театра военных действий.

По шоссе М-51 бесконечной вереницей растянулся поток измученных людей, в одночасье лишившихся всего. Беженцы. Это слово было правильным по сути, но могло ввести в заблуждение. Они не бежали, а шли. Эти существа, похожие на привидения, ковыляли, спотыкаясь в дорожной пыли, нестройной толпой, растянувшейся на многие километры.

Должно быть, нечто подобное происходило по всей стране. Или по всему миру, кто знает? Они шли, не останавливаясь, как будто за ними гнался лютый враг. Люди валились с ног от усталости, но привалы были короткими, и даже перерыв на сон они старались свести к минимуму. Никто не гнался за ними по пятам, но хуже любого преследователя был страх попасть под невидимые лучи.

Температура воздуха быстро падала, холодный ветер, дувший с северо-востока, хлестал беженцев наотмашь, не щадя никого. Многие из них были одеты легко, так как не все догадались и успели прихватить из дома одежду на осень. А уж про зимнюю вряд ли кто-то даже подумал.

Данилов влился в этот поток случайно, свернув не в том месте и тут же попав под магнетическое воздействие величественной процессии, змеившейся по автостраде, насколько хватало взгляда. До этого Александр предпочитал опасную тишину просёлков и второстепенных дорог, причём передвигался ночью, когда большинство нормальных людей забивались в дома и палатки и не высовывались до бледного подобия рассвета. Парень здраво рассуждал, что так он будет целее. Доверять нельзя даже себе, а уж другим и подавно. Защиты коллектив не предоставит никакой, в случае опасности ты всё равно останешься наедине с неприятностями. Если так было раньше, то почему сейчас что-то должно измениться в лучшую сторону?

Он долго избегал людей. Но потом разница между днём и ночью стёрлась до едва уловимой, а люди, бегущие на запад, из уничтоженного города в сельскую местность, заполонили даже неторные просёлочные дороги. К тому же от постоянных дождей колеи раскисли до полужидкого состояния, а каждая колдобина превратилась в глубокую лужу.

Александр знал, что это ненадолго. Если верны его прикидки, то скоро вода на большей части суши будет существовать только в виде льда.

Данилов некоторое время колебался, прежде чем присоединиться к путникам. Направление их движения не совпадало с его маршрутом. Они шли в лагерь, в Коченево, что километрах в пятидесяти к западу от областного центра. Он же двигался на запад только затем, чтобы обогнуть областной центр по широкой дуге и выйти к реке на участке, который меньше пострадал от ядерного нападения. Уже там, переправившись на восточную сторону Оби, Саша планировал продолжить путь в юго-восточном направлении — в соседний Кузбасс.

Но из разговоров других беглецов Саша понял, что ближайшие мосты через Обь перестали существовать, поэтому переправа на другой берег может стать невыполнимой задачей. В ледяной воде далеко не уплывёшь, да и пловец из него был никакой. Лодки? Но если налетавший временами ветер гнул людей к земле на суше, то что помешает ему опрокинуть утлое плавсредство? А надеяться на то, что кто-то оставил для него моторный катер или яхту, вряд ли стоило.

Трезво рассудив, парень решил, что родной город его подождёт. Сначала надо было подумать о выживании. Мёртвым он никому не сможет помочь.

Это напоминало миграцию птиц. Вряд ли всех людей выгнали из домов радиация и пожары. Данилов подозревал, что большинство идущих сорвало с насиженных мест то стадное чувство, что глубоко сидит в каждом, каким бы индивидуалистом он ни был.

Казалось бы, с приближением зимы всё живое должно перемещаться на юг. Но направление движения диктовалось не климатом, а шоссейными дорогами. По разбитому просёлку не осилишь и десяти километров с тяжёлой поклажей, а людей, путешествующих налегке, заметно не было, не считая его самого. Большую роль играла и кормовая база. По вполне объяснимым причинам народ валил туда, где были относительно крупные торговые предприятия. И только в третью очередь путь определяли немногочисленные посты «чрезвычайщиков», редкие указатели на столбах и рекламных щитах и ещё более редкие организованные колонны, двигавшиеся к таинственному ПЭПу. О смысле этой аббревиатуры парень мог только гадать.

Александр был песчинкой в водовороте, засасывавшем всё новые и новые ручейки людей из городов и посёлков, через которые лежал их путь. Они двигались практически в тишине, мрачно, почти торжественно, что делало их похожими на паломников.

Данилов ни с кем не разговаривал, впрочем, никто и не набивался к нему в собеседники. Это была толпа одиноких. Катастрофа не сблизила их, а развела по разные стороны баррикад, причём число этих баррикад приближалась к числу идущих.

Можно было по пальцам пересчитать сплочённые группы, которые повстречались Саше за время его одиссеи. Половина из них состояла из смуглолицых брюнетов с гортанными резкими голосами, а в другой половине, несмотря на славянскую внешность, угадывалось общая порода. Те и другие смотрели как на своих попутчиков надменно и вызывающе.

Они выжидали, ещё не решались действовать открыто, ещё не были уверены в том, что закон ушёл навсегда. Данилов напрягался всем телом, когда проходил мимо них, и старался выглядеть как можно беднее. Это было нетрудно. На его глазах ещё никого не убили и не ограбили, но нескольких горемык, неудачно засветивших своё «богатство» в виде хорошей еды или полезных в походном быту предметов, вежливо попросили поделиться:

— Зема, ну зачем один такую тяжесть прёшь? Давай пособим.

И они не отказались. Сами отдали свои рюкзаки, чтобы получить их назад порядком облегчёнными.

Волки уже сбивались в стаи, а «добропорядочные» граждане пропадали поодиночке, равнодушно глядя на творящийся рядом беспредел, лишь бы он происходил не с ними.

Раненых и обожжённых в толпе попадалось много, но всё же меньше, чем он ожидал. Это было тягостное зрелище. По пропитанным кровью и сукровицей бинтам можно было понять, что самыми распространёнными травмами стали ожоги лица и поражения глаз. Чуть реже встречались ожоги и переломы рук. Саша почти не заметил тяжелораненых; особенно тех, кто не способен был идти сам.

Чтобы отвлечься от созерцания бесконечного потока, Данилов поднимал глаза к небу. Над головой от горизонта до горизонта раскинулась картина, завораживающая своей противоестественностью.

Откровение не врало. Небо свернулось как свиток, звёзды осыпались с него как плоды смоковницы. Александр знал, что там, в вышине витали облака праха и пепла. Это они, преломляя лучи солнца, пропускали к земле холодный свет. Но от такого объяснения на душе не становилось легче.

К середине дня небеса расступились, и над головами людей появилась полоса синего неба с фиолетовыми краями, протянувшаяся с запада на восток. Она то сжималась, то разливалась широким потоком, а примерно в пять часов вечера с её западного края выглянуло багровое солнце. Оно светило почти сорок минут, а потом скрылось, но не за горизонт, а за тучу из пепла.

На ночь Саша счёл за лучшее удалиться от толпы в ближайшую лесополосу. Парень догадывался, что рискует наткнуться там на хищников четвероногих, выгнанных катастрофой из своих логовищ, но посчитал, что опаснее двуногих они быть не могут.

Перед тем как устроиться на ночлег, он долго смотрел на странный закат без солнца, ворочаясь на жёсткой травяной подстилке. Под вечер небо стало иссиня-чёрным, но свет ещё проникал через несколько дыр в этом занавесе, окрашивая всё вокруг в странные и причудливые тона.

Он уже засыпал, когда пришла ночь. Теперь над его головой сквозь прорехи в покрывале, наброшенном на мир, проглядывали непостижимо далёкие звёзды. Их свет был слаб, но он напомнил Данилову о том, что Вселенная всё ещё на месте. Но вдруг исчезнут и они?

Утро было серым и пасмурным.

Не сговариваясь, люди тронулись в путь в половине седьмого, не тратя много времени на сборы. Солнце не выглянуло до самого полудня.

Людей было так много, что они сделали бы дорогу практически непроходимой для транспорта, если бы тот ещё существовал в заметном количестве. Изредка их обгоняли автомобили. Одни долгими сигналами просили дать дорогу, другие прорывались на полной скорости, распугивая людей. Вторые чаще достигали успеха. Беженцы уступали путь неохотно, и на глазах Данилова не раз и не два машины застревали в местах дорожных заторов, там, где толпа становилась плотнее всего. Обычно им уже не удавалось тронуться с места. Стоило машине остановиться, как человечьи спины смыкались со всех сторон. Кричи, жми на клаксон, ругайся, угрожай — бесполезно. Добьёшься только того, что твоему авто проколют шины, а тебя самого вытряхнут из салона и отметелят.

Видел парень и мотоциклистов — несколько маленьких групп и одну ораву человек в двадцать, которые с рёвом пронеслись мимо, лавируя в людском потоке на своих юрких «железных конях». У них, как он заметил, было больше шансов прорваться и не присоединиться к массе безлошадных.

Но иногда проходили часы, а на шоссе не было заметно никакого транспорта, кроме навеки замерших скоплений железа, обречённого ржаветь и гнить под ударами непогоды. Так же, как радиация убивала живое, электромагнитный импульс губил технику. Его жертвами стали не только высокотехнологичные устройства, такие как навигационные компьютеры — взрыв не пережила и вся электронная начинка современных автомобилей, вроде системы впрыска и подачи топлива, без которой самый навороченный из них немногим отличается от груды цветного лома.

Всё же Данилов подозревал, что дело не только в ЭМИ. Только законченный самоубийца мог ездить по дорогам в эти дни. Даже если очень повезёт, уедешь не дальше первой засады или первого поста, что почти то же самое. А как теперь отличить сотрудников органов, пусть даже и бывших, от бандитов, напяливших форму?

Слишком уж хорошая приманка — движущаяся цель, ведь по логике вещей у человека на колёсах должно быть нечто такое, чем можно поживиться. Это раньше от тех же ребят с полосатыми жезлами можно было отделаться малой мздой; теперь им могла приглянуться твоя машина, твои вещи, продукты и даже твоя жена или дочь.

Менты, рэкетиры и дезертиры, просто лихие люди из придорожных селений, раздобывшие винтари, а то и автоматы. «Тяжело в деревне без нагана». Кто помешает им использовать право сильного?

Данилов вспомнил, как сам вчера едва не влетел. Он тогда путешествовал один, и так случилось, что первым признаком цивилизации на его пути стал блокпост, оборудованный на бывшем стационарном посту дорожной инспекции.

Дорога была перегорожена бетонными надолбами, сужавшими её до одной полосы. Шлагбаум опущен. Массивный, железный — протаранишь разве что на грузовике, да и то водитель расшибёт голову почти наверняка. Рядом на обочине стоял тёмно-зелёный «УАЗ».

До этого случая Саша не раз видел похожие заграждения, но все они были брошены. А на этом имелись люди. Приглядевшись, парень заметил среди пожухшей зелени движение фигур в камуфляже. Впрочем, нет. Некоторые были явно в гражданском.

Пост был распложен с умом — за крутым поворотом дороги, прикрытый от взглядов водителей зелёными насаждениями по её краям. Если бы Данилов ехал на машине, то ему не миновать бы встречи с ними, но пеший мог обойти их с любой стороны и не бояться быть замеченным — вокруг были достаточно густые заросли.

Что-то здесь явно было не так. До него долетала разухабистая музыка, знакомое «умца-умца-умца», только слова непонятные, будто на незнакомом языке. Да и движения людей были слишком резкими, расхлябанными. Что ещё за карнавал? Где-то рядом готовился шашлык, и ветер доносил до Александра восхитительный запах жарящегося мяса, от которого у него сразу свело желудок. Это что, по уставу теперь можно? Не покидая укрытия, Данилов повнимательней пригляделся к силуэтам и заметил чуть поодаль от них несколько женских. Чем дальше, тем страньше.

Может, стоит подойти и спросить, как пройти к эвакопункту или лагерю временного размещения? Разум говорил, что это будет самым логичным решением. Всё-таки это представители власти, и они должны знать дорогу.

Но инстинкт советовал обойти их стороной. Да, прошло всего несколько дней. Вроде бы для разложения нормального подразделения нужно больше времени, и дисциплина не могла ослабнуть так быстро. Но бережёного Бог бережёт.

Внезапно сзади послышался шум подъезжающего автомобиля, белые галогенные фары мазнули по спящей роще. Не тратя времени на раздумья, Данилов нырнул в «зелёнку».

Люди на посту засекли машину ещё раньше и заметно оживились. Посторонние быстро скрылись с глаз, музыка смолкла, и через полминуты блокпост выглядел вполне цивильно, будто ждал начальство с инспекцией. Мангал был предусмотрительно расположен так, что увидеть его с дороги было невозможно.

Четверо стали возле заграждения, в тридцати метрах от скрывавшегося в кустах наблюдателя. На взгляд дилетанта Данилова, к их внешнему виду нельзя было придраться. Автоматы покоились на ремнях; у того, кто стоял ближе всех, можно было разглядеть фуражку на голове.

Маленький грузовичок «Mitsubishi» нёсся на полном ходу, еле успев затормозить перед шлагбаумом. К нему вразвалочку направился тот человек, на котором довольно криво сидела фуражка — видимо, старший. Или старшой? Остальные заняли места чуть в стороне.

Последовал краткий разговор через стекло, явно завершившийся приказом выйти из машины. Водитель подчинился, и только он захлопнул за собой дверь, как его подхватили под белы руки и куда-то повели, не обращая внимания на протестующие возгласы.

Они исчезли за гаишной будкой. Командир помахал тому, кто сидел в ней, похоже, требуя открыть шлагбаум. Когда тот начал подниматься, старшой занял место в кабине и перегнал грузовик на другую сторону, скрывшись из виду — не только для Саши, но и для тех, кто приедет по дороге следом.

В этот момент до него долетел истошный крик. Затем ещё один, уже слабее. И третий, внезапно оборвавшийся. Дальше была только тишина.

Так подойти к ним? Нет уж, он как-нибудь сам справится. Данилов всегда стеснялся спрашивать дорогу, но теперь дело было в другом. Он далеко не был уверен в том, что задержанного водителя отпустили после проверки документов. Александр привык доверять своей интуиции.

Может, он становился параноиком, но в этом странном пире во время чумы ему чудилась угроза. Парень предпочёл обойти поляну десятой дорогой, оставаясь в тени деревьев.

Глава 6. Лагерь

Он уже не верил, что это когда-нибудь случится, но они пришли. Данилов поднял глаза от земли и посмотрел туда, куда были устремлены взгляды тысяч и тысяч. На щите поверх рекламы выгодного тарифа сотовой связи светящейся краской было намалёвано:

«Коченево. Лагерь временного размещения — 5 км».

Последние километры пути Александр прошагал играючи. Его душа ликовала. Теперь, убеждал он себя, ему ничто не угрожает. Его накормят, о нём позаботятся. Как бы то ни было, худшее позади.

На окраине города им встретился ещё один блокпост, но если от предыдущего за версту несло анархией, то здесь ещё чувствовалась дисциплина. За бруствером из мешков с песком расположились шестеро. Даже семеро, если считать скучающую овчарку на поводке. Саша не сомневался, что её скуку как рукой снимет команда бойца-кинолога. В направлении дороги смотрели стволы по крайней мере двух пулемётов.

Здесь не останавливали никого, кроме тех, кто был вооружён. Этих в категоричной форме убеждали оставить свои ружья и пистолеты, получив взамен расписку. Как ни странно, возражений не возникало. Сам вид людей, облечённых властью, действовал на толпу успокаивающе.

Прямо на въезде в лагерь, который присосался к городу как нарост, путников ждала ещё одна преграда. Тут было всего пятеро — четверо сурового вида бойцов в камуфляже без знаков различия и один плотный мужчина в очках, которого Данилов принял за врача или санитара. Лица всех троих были защищены марлевыми повязками. И ещё один пулемёт.

Корректно, но твёрдо они делили бредущих по дороге на три потока. Александру понадобилось минут десять, прежде чем он понял, по какому принципу.

Только женщин с грудными детьми, а также травмированных и обожжённых людей пропускали в лагерь. Большинство отправляли дальше — в сам небольшой городок, который, похоже, стал ничем иным, как его филиалом.

Тех, кто был совсем плох: тяжелораненых, людей с явными признаками лучевой болезни и инфекционных заболеваний, отправляли направо. В карантин. Там, на огорожённом сеткой-рабицей пустыре площадью с гектар томились уже человек сто, сидя на голой земле или расхаживая взад-вперёд с видом пронзительной обречённости.

Данилов видел, как мужчина с забинтованным лицом, в измочаленном костюме, но при галстуке, подошёл вплотную к забору и сквозь неплотные звенья сетки вполголоса переговаривался с женщиной, оставшейся по другую сторону. Парень был только рад, что не может видеть выражения их лиц. Ему хватало собственной горечи и тоски.

Бухенвальд. Заксенхаузен… Сцена вызвала у Саши ассоциации с ними, хотя он знал, что и сам смахивает на узника этих учреждений.

Но не похоже было, что кого-то держали тут силой. У ворот огорожённой площадки маячили двое автоматчиков, но, судя по их поведению, они охраняли находящихся внутри от тех, кто мог угрожать им снаружи. И в этом был смысл. То, что среди беженцев хватало всякой сволочи, Александр знал по собственному опыту.

Так что это, медсанчасть? Гетто? Лепрозорий?

Рядом, дополняя зловещую картинку, фырчал мотором заляпанный грязью грузовик без номеров, смысл которых теперь отпал. Когда подошли рабочие и начали быстро выгружать из него тюки, богатое воображение Александра получило дополнительную пищу.

Но это оказались всего лишь плотно упакованные брезентовые палатки. Множество палаток. За те полчаса, пока парень стоял в очереди к пропускному пункту, на огорожённом участке вырос целый городок. На его глазах были собраны и пять модульных жилищ, каждое из которых могло вместить человек двадцать-тридцать.

Рядом расположилась полевая кухня, неподалёку от которой вскоре остановился ещё один грузовик. На сером борту можно было прочесть: «Продукты».

Надпись не обманула. С машины на землю полетели коробки, которые парень не спутал бы ни с чем. Не прошло и десяти минут, как над трубой кухни закурился дымок, а затем пошёл такой умопомрачительный запах, что Данилов чуть не захлебнулся слюной. Вскоре ударили в рельс, и над всей площадкой поплыл оглушительный звон. Но ещё раньше к пункту горячего питания со всех сторон потянулись измождённые люди с жестяными мисками.

Еда была более чем скромной — водянистая похлёбка, в которой сиротливо плавали несколько жиринок, да кусок чёрного хлеба. Но за то время, пока в карантине шёл обед, Саша уже начал жалеть, что не заработал ни язв, ни волдырей. Нет ничего мучительнее, чем наблюдать, как кто-то ест, когда у тебя желудок прилип к спине.

В противоположном конце пустыря крутился экскаватор, но отрывал он наверняка выгребную яму, а не братскую могилу. Наконец подошёл и Сашин черёд. У него не проверили документы, но придирчиво осмотрели лицо и руки, спросили, как себя чувствует, где находился во время атаки, и только после этого пропустили через КПП в город. К сожалению или к счастью, но его признали полностью здоровым.

Сёла и деревни, попадавшие в «зону отчуждения», через которые он прошёл на этой неделе, выглядели почти как раньше. Обычная российская провинция — не очень ухоженная, но не производящая впечатления заброшенности. Целые стёкла, почти не разграбленные магазины, нетронутые небогатые дома. Казалось, люди не покинули их навсегда, а выглянули на пару минут — покопаться в огороде или купить буханку хлеба в сельмаге. Разве что многоэтажным коттеджам досталось посильнее, но даже эти акты мародёрства казались лихорадочными, словно совершались в спешке и панике.

Первое впечатление от райцентра можно было охарактеризовать двумя словами: культурный шок. Такого ему ещё видеть не доводилось. Саше показалось, что он очутился в трущобах Индии или Бангладеш.

Вокруг раскинула свои шатры сотня цыганских таборов. Грязь. Горы мусора, загромождающие тротуары. Вонь — щекочущая ноздри, удушающая. Запах гниющих отбросов, фекалий и живых, но давно не мытых тел, пропотевших за время долгого марша под палящим солнцем огненного августа, который только недавно сменился слякотной осенней хмарью. Специфический средневековый букет, который сравним только с запахом в вагоне трамвая, когда туда заходит полгода не мывшийся бомж. Запах антисанитарии, отчаяния и страха. Запах, который пришёл с людьми из вымершего города, где теперь не осталось даже крыс.

В воздухе пахло и гарью, почти так же, как пахло в лесу на второй день после удара. Странно было ощущать этот запах здесь, в стольких километрах от пожарища. Возможно, люди принесли его на своей одежде и коже.

А может, дело в нём самом, и это ему всюду мерещится вонь палёного мяса? Нет, всё гораздо прозаичней. Ему не чудилось — отовсюду действительно тянуло жареным. В воздухе висела атмосфера гигантской привокзальной шашлычной. Прямо посреди проезжей части люди жгли огромные «пионерские» костры и разводили огонь в железных бочках и мусорных контейнерах. Александр видел такое только в фильмах типа «Побег из Нью-Йорка». На газовых плитках, мангалах, в котелках и в обычных кастрюлях, поставленных на огонь — всюду готовилась еда. Может, по отдельности что-то из этого и могло пахнуть аппетитно, но всё вместе создавало дикую смесь запахов, от которой хотелось только зажать нос.

В этот день Саше не везло. Почти сразу же он наткнулся на труп. Это был первый увиденный им человек, который погиб не от поражающих факторов ядерного оружия.

Он висел на фонарном столбе, в паре метров от земли. С первого взгляда было ясно, что этот человек скончался не от асфиксии и уж точно не от перелома шейных позвонков. Умирал он страшно и медленно. Даже отсюда были заметны глубокие колотые и резаные раны, покрывавшие грудь и живот, а изодранные остатки одежды так пропитались кровью, что слиплись. Лица у человека не было. Вместо него синела сплошная гематома.

К истерзанному трупу была прибита гвоздями фанерная табличка с надписью «Мародёр». Намёк яснее ясного. Здесь не жаловали любителей присваивать чужое. Надо иметь это в виду. Но вряд ли это дело рук гражданской администрации. Не тот почерк. Если Данилов хоть что-то понимал в психологии людей, то беднягу прикончили его же соседушки, на зависть которым он слишком плотно успел набить свою кладовую, пока в городе существовал властный вакуум.

Он нахапал, а они, значит, не успели. Отсюда и праведный гнев. А его запасы они явно не сдали в пункт раздачи продовольствия, это уж к гадалке не ходи. Сначала, видимо, просили по-хорошему поделиться, затем, когда отказался, скопом линчевали, «раскулачили», а чтобы постфактум придать расправе видимость легитимности — вздёрнули. Их мотивы понятны. Вопрос в другом. Почему его до сих пор не сняли? Допустим, психологическое воздействие, гарантия от рецидивов. Как пугало на огороде. Но здесь же женщины, дети… Неужели за эти дни всё настолько изменилось?

На улицах было не протолкнуться, Данилову приходилось лавировать в потоках людей как в московском метро в час пик. Но движение не походило ни на что известное ему. Оно не было обычным шагом горожан, спешащих по своим делам, или размеренным променадом туристов. Это больше всего напоминало суету муравьёв в разорённой куче.

Люди не просто ходили по тротуарам или переходили улицы. Они толпились, роились возле костров. Целые группы то и дело снимались с насиженных мест и куда-то дружно уносились. В их перемещениях трудно было разглядеть признаки логики, если бы не один факт: все они шли в одну строну.

Несмотря на вечернее время, во всех окрестных домах горело всего несколько десятков окон. Даже если предположить, что этот свет был электрическим, происходил он не от городской сети. Мертвы были и уличные фонари, и единственный светофор, попавшийся на Сашином пути. Впрочем, в его работе необходимости не было — уличное движение отсутствовало в принципе. Чудовищный аромат наводил на мысль, что и канализация приказала долго жить.

Зато повсюду можно было увидеть костры, вокруг которых неопрятно одетые люди жили обычной жизнью бездомных изгоев. Они что-то обсуждали вполголоса, готовили пищу или кипятили воду, пили из пластиковых стаканчиков и алюминиевых кружек, а иногда и прямо из бутылок.

Саша не решался подойти ни к одной из этих компаний. Они выглядели не агрессивно, но настороженность успела въесться в его сознание. Он никому не доверял.

Ни света, ни водопровода, ни канализации… «Ни цивилизации», — напрашивалось продолжение. И тут ему, наконец, на глаза попался первый признак организующего начала.

Патруль. Это не могло быть чем-то иным. Пятеро мужчин в камуфляже с автоматами, уверенным шагом меряющие грязный тротуар. Данилов был готов нырнуть в ближайший подъезд, как он теперь всегда делал при виде людей с оружием, но поведение остальных заставило его расслабиться. Никто не пытался скрыться при их приближении. Раз народ не боится, значит, это не громилы с большой дороги, а власть, причём она адекватна и не враждебна. Во всяком случае, не проявляет свою враждебность направо и налево, что по нынешним временам редкость. Одного взгляда на них достаточно, чтобы понять — это не дезертиры. Он уже видел дезертиров, замечал на их лицах своеобразную печать: «А гори всё синим пламенем!». Наверное, что-то подобное было у миллионов вчерашних крестьян, возвращавшихся домой с фронта осенью девятьсот семнадцатого года.

У этих такой отметины не было. Они были дисциплинированны. «Значит, власть ещё имеет над ними власть», — выдал его мозг глупый каламбур.

Вслед за пешими стражами порядка показались и моторизированные. Обычный милицейский «бобик» медленно двигался вдоль верениц палаток и костров, изредка останавливаясь, чтобы дать дорогу праздношатающимся людям. Его фары ярким пятном выделялись на фоне неосвещённых многоэтажек.

Но к одинокому путнику ни первые, ни вторые не проявили не интереса. Ободрённый, Данилов продолжил разведку местности.

Первые впечатления его не обманули — райцентр находился в плачевном состоянии. Несмотря на остатки мирного прошлого, он выглядел жалко и униженно. Казалось, по тихой провинции прокатились Мамаевы орды, сметая всё на своём пути. Решётки на окнах магазинов взломаны простейшим способом — с использованием троса и тягача. Редкие витрины разбиты с остервенением, причём не избирательно, а все подряд. Саша знал, что так делали в самом начале, в горячке первых дней после «часа икс». Потом даже самые тупые грабители поняли, что конец света — это всерьёз и навсегда, и перестали гоняться за шубами и плазменными телевизорами, переключившись на продукты и предметы, необходимые для выживания.

Он прошёл всего метров триста, но ему уже попались четыре сгоревших частных дома. Один из них огонь явно уничтожил недавно — от пепелища ещё тянуло дымом. Среди обломков чернели обугленные балки, похожие на обглоданные костяки.

Многие заборы были разобраны почти наполовину. Похоже, дефицит дров уже дал о себе знать. И люди. Повсюду. В палатах, разбитых прямо в садах и огородах, и просто в спальных мешках, разобранных на траве… Везде, куда хватало глаз.

Его внимание было настолько поглощено зрелищем, что он чуть не налетел на маленькую женщину, которая отделилась от одной из групп и пошла ему наперерез.

Она заговорила первой, но так тихо, что в уличном шуме он уловил только начало фразы:

— У вас нет…

— Денег нет, извините, — выдал готовый ответ Саша.

— Денег? — удивление изобразилось на её лице, как будто он сказал что-то странное, но уходить она не собиралась.

Теперь Данилов поневоле рассмотрел её получше. Тощая и измождённая, она была не похожа на попрошайку — мятая, с пятнами грязи одежда выглядела не старой, но потрёпанной, как будто в ней ей пришлось долго брести по пыльным дорогам. Её лицо, чёрное от сажи и потёков косметики, было худым, щёки ввалились, под красными слезящимися глазами набухли чёрные мешки. Парню бросилась в глаза покрасневшая кожа и отсутствие бровей. Он лучше других знал, от чего это бывает.

— У меня ничего нет, — скороговоркой повторил Саша и ускорил шаг.

Меньше всего ему хотелось привлекать к себе внимание. И речь даже не о том, что он нарушил закон — в его рюкзаке брякали чужие, краденые банки, которые он достал из перевернувшейся фуры в пятнадцати километрах от сожжённого областного центра, в заражённой зоне. Где он теперь, этот закон? Другое дело, что его слишком часто пытались раскулачить, чтобы оставить хоть какие-то крохи иллюзий относительно человеческой благодарности. Так что пусть эта особа катится подобру-поздорову.

Женщина разразилась ему в след тем, что могло бы сойти за площадную брань, если бы не полное отсутствие эмоций. Так сказал бы человек, который ничего другого и не ждал.

Саша прибавил шагу. Там, где просят, могут и потребовать. И тогда уже так легко не отделаешься. На власть он больших надежд не возлагал. Эти даже в лучшие времена стояли в сторонке и не мешали сильному реализовывать своё право.

Вскоре Данилов уже стоял перед безыскусной вывеской «Продукты» и корил себя за нерасторопность. С первого взгляда было ясно, что тут поживиться нечем. Лавка была не просто разграблена. Казалось, её разнесло племя вандалов. До него здесь прошли целые орды беженцев, оставив после себя только нечистоты и мусор.

Дверь сорвана с петель, внутри свободно гуляет ветер. Саша осторожно переступил через порог и оказался в маленькой торговой точке, какие можно встретить в городках, куда ещё не добрались крупные торговые сети супермаркетов. Или добрались недавно и не успели задушить «мелочь».

Кассу он надеялся найти нетронутой, но и до неё уже добрались. Не все успели привыкнуть, что эти бумажки теперь не имеют цены. Да и сам Саша не мог. На полу среди мусора он заметил пару сотенных купюр, его так и подмывало наклониться за ними. Остаточные явления общества потребления. Но банкноты он всё-таки сунул в карман.

Зато полки его предшественники подмели так, что не осталось и сухарика. Как всегда, кто успел, тот и съел. Зайдя за прилавок, Саша заглянул в подсобку и чуть не споткнулся о баррикаду смятых картонных коробок. В нос ему ударил дикий смрад — сразу стало ясно, что это место превращено в общественный туалет. Но было что-то ещё, какой-то сладковатый запашок, слабый, едва уловимый, но до боли знакомый. Запах, от которого дурнота подступала к горлу, а аппетит и смелость пропадали разом.

Ему хотелось развернуться и уйти, но его глаза уже привыкли к полумраку, и он решил завершить начатый осмотр. Саша шёл мимо распотрошённых коробок и ящиков, перешагивал через пустые бутылки и упаковки из-под разнообразной снеди. Под ногами хрустела никому не нужная мелочь вроде телефонных карточек, канцелярской мелочи и сувенирчиков; призывно шелестели рекламные буклеты, приглашая купить товары, которые не понадобится людям в ближайшую тысячу лет. Ничего интересного. Только источающие зловоние ворохи скомканных газет и журналов с вырванными страницами, которые явно использовали по назначению. И труп в трико и майке с проломленной головой.

Мертвец лежал на спине, и красноватый свет ближайшего костра, пролившийся через разбитое окно, дал Саше возможность разглядеть всё. Он увидел багровые провалы там, где должны были быть глаза, и дыру в черепе, покрытую запёкшейся бурой коркой. Хрящи, подчистую объеденные то ли крысами, то ли кем-то ещё.

От неожиданности Данилов вздрогнул, но овладел собой почти моментально. Он и не такое видел. Поёжившись, парень вышел из магазина и быстро зашагал в сторону самого большого скопления людей, у которых он твёрдо решил узнать дорогу.

Александр собирался перейти совершенно пустую улицу, когда из-за поворота вылетело нечто, двигавшееся так быстро, что оно предстало перед ним смазанным изображением на фотографии. Он не успел толком испугаться — мимо пролетела машина, обдав его запахом гари и бензина. Только когда она скрылась из виду, парень сообразил, что, не отскочи он в последний момент, она могла бы зацепить его крылом. И вряд ли он отделался бы ушибами.

Саша ещё не пришёл в себя, когда вслед за первой по дороге, перестраиваясь из ряда в ряд и лихо объезжая брошенные легковушки, которых в этой части города было немного, пронеслись со скоростью гоночных болидов ещё три автомобиля. Их он, стоя на относительно безопасном тротуаре, рассмотрел гораздо лучше. Это были джипы, судя по размеру, количеству фар и громкому рёву — мощные и дорогие. Все они до самых колёс были изгвазданы в жидкой грязи.

Народ бросался в стороны, и только чудом никто не попал под колёса. Проезжая по лужам, каждый водитель будто специально давал газу, и брызги веером разлетались вокруг.

Данилов выругался вслед лихачам. Словно услышав его, на другом конце улицы взвизгнули тормоза, дико заревела резина, сгорающая от трения. Заложив крутой вираж, гонщики возвращались. Парня ослепил слитный свет шестнадцати галогенных фар, когда четвёрка всадников апокалипсиса снова пронеслась мимо и исчезла в темноте.

Только когда рёв моторов стих вдали, люди, предусмотрительно державшиеся на расстоянии от проезжей части, начали возвращаться к своим делам.

Что это ещё за Безумные Максы?

Через пять минут, истошно вопя сиреной, примчалась давешняя машина патрульно-постовой службы. Выскочивший из неё мужик в сером камуфляже что-то спросил у семейства в испачканной сажей одежде, расположившегося прямо на обочине со спальными мешками, сумками и коробками. Те в ответ только пожали плечами. Старший патруля повторил вопрос, на этот раз бродяге с уродливым ожогом на лице, облюбовавшему уличную скамейку. Тот в точности повторил жест. Тогда, выругавшись и махнув рукой, старший заскочил обратно в автомобиль. Тот тронулся в верном направлении, но, не доехав даже до конца улицы, затормозил, постоял пару минут, развернулся и укатил восвояси.

Александр проходил мимо сгоревшего трёхэтажного дома, от которого остались только кирпичные стены, стояки отопления и печные трубы. Возможно, причиной этого была сигарета, газовый баллон или головёшка, выкатившаяся на палас из буржуйки. Да мало ли что.

Саша перешёл дорогу, приблизился к развалинам и увидел среди груды чугунных батарей и обломков шифера лестницу, уходящую вниз, в подвал. То, что нужно. Смешно. Культура вот-вот погибнет, а он до сих пор живёт под властью идиотских предрассудков — ищет общественный туалет в городе-лагере, хотя любому понятно, что почти каждый его обитатель использует для этого кусты или ближайший подъезд.

В подвале было темно, что естественно, но совсем не сыро. И воздух был не спёртым, а вполне пригодным для дыхания, и не пахло землёй, как обычно бывает в подвальных помещениях. Можно бы было заночевать здесь, и ну его к чёрту, этот эвакопункт. Подстелить картонок, тряпья — и вот вам, пожалуйста, постель.

Ага. И без пяти минут кандидат наук заночует как вонючий бомж. Ну уж нет. Нельзя. Почему? А просто нельзя. Что-то внутри не даёт. Придётся искать этот пункт, выхода нет.

Он уже хотел уходить, когда до его слуха донеслось жалобное поскуливание. Похоже, он был не один. Данилов направил фонарик в дальний угол. Это была маленькая собачка, угадать первоначальный цвет которой было невозможно. Вся в саже и грязи, с подпалинами на шерсти, повисшей неопрятными колтунами. Откуда она? Что стало с её хозяевами?

Данилов давно предпочитал человеческой компании общение с животными или с компьютерами, но никогда особенно не любил собак. С ними надо гулять, да и места они занимают много. Ему больше нравились кошки. Но он просто не мог пройти мимо. Настолько осмысленным был взгляд этой собаки, столько в нём было страдания и невысказанной горечи. Что это — тоска по потерянному хозяину, боль ожогов или муки голода — парень не знал, но его сердце, которое он считал бесчувственным куском льда, наполнила жалость. В этом существе он увидел товарища по несчастью. Родственную душу.

Разум подсказывал Саше, что не стоит этого делать, пускай себе лежит. Вдруг она заразная или даже бешенная?! Но к разуму он прислушивался нечасто.

— Ну и что мне с тобой делать? — пробормотал Саша, глядя на беспомощную тварь.

При его приближении она не зарычала, как должна была бы, но и не завиляла хвостом, как он втайне надеялся. Просто взглянула исподлобья, если это выражение применимо к собакам, не узнала этого человека и тут же потеряла интерес к нему.

Это огорчило парня, но не сильно. Она поймёт, что он хороший — надо только немного расположить её к себе. Саша вспомнил, что у него в кармане завалялась упаковка печенья, вытащил одну штучку и положил на длинный обломок шифера, прямо перед умильной мордой. Собака недоверчиво взглянула на него своими карими глазами с зелёными ободками, но от еды не отказалась, фыркнула и съела все до последней крошки.

Похоже, она не была ранена и уж точно не болела бешенством. Живое создание не проявило никакой агрессии, когда он позволил себе погладить его, а потом и поднять на вытянутых руках. Саша ликовал — контакт был налажен. Он уже хотел было подобрать песика и аккуратно посадить в рюкзак прямо на сложенную наверху одежду, когда внезапно подпрыгнул как от удара током.

Почему так легко спине?..

Рюкзак! Он же оставил его в магазине!

Чувствуя себя вечно рассеянным героем Пьера Ришара, Данилов бежал назад, петляя среди незнакомых дворов в густом как мазут тумане. На сером небе бледным пятном проглядывало солнце, больше похожее на луну.

К счастью, он успел. Но этот эпизод заставил его ещё раз задуматься, имеет ли он право «витать в облаках», когда на каждом шагу его поджидают опасности — и не только в виде отморозка с ножом. Надо менять привычки. Надо меняться, пока не поздно.

К вечеру, исходив посёлок вдоль и поперёк, и всё острее чувствуя своё одиночество в этом Вавилоне, Саша окончательно утвердился в своём решении. «Пожалуй, возьму её с собой. Вдвоём не так скучно. К тому же пёс будет меня охранять…» — размышлял парень.

А в крайнем случае у него всегда будет под рукой два кило легкоусвояемого… Нет, не надо так. Друзей не едят. Иначе, развивая эту циничную мысль, можно дойти до того, что лучше иметь под рукой товарища послабей, которого при необходимости можно будет пустить под нож и конвертировать не в два, а в тридцать-сорок килограммов чистого мяса.

Что за мысли лезут в голову?

В темноте Саша сбился с пути и забрёл на территорию какого-то заброшенного завода, откуда долго и с приключениями выбирался. Он сильно порвал брюки, перелезая через бетонный забор, когда за ним увязалась небольшая, но назойливая стая бродячих собак. Эти подружиться с ним уж точно не хотели.

Но вот и знакомое пепелище. Осторожно ступая по битому кирпичу, парень приблизился к подвальной лестнице. Быстро сбегая по пыльным ступеням, он заметил в углу несколько смятых окурков и пару пустых бутылок из-под «Жигулёвского», но не связал этот факт с другим. С тем, что раньше их тут не было.

В подвальном помещении витал запах дешёвых сигарет и ещё какой-то дряни, которую Данилов опознал много позже, вспомнив, что так пахло в его подъезде после того, как там провели вечер местные наркоманы.

Над картонкой, где он оставил пёсика, склонились двое мутных типов в штанах-«германках». Казалось, они проводят собаке полостную операцию — для этого понадобилось разрезать ей брюхо. Увлечённые своим занятием, они не заметили, как он вошёл. А может, дело было в том, что парень следовал новой привычке привлекать к себе как можно меньше внимания, ступал бесшумно и старался держаться в тени.

«Вы что делаете?» — хотел спросить Саша, но в горле неожиданно запершило.

Он кашлянул. Не нарочно, вовсе не для того чтобы обозначить своё присутствие — просто в горле образовался колючий комок, который мешал дышать.

Мужики обернулись. На небритых помятых лицах сменили друг друга удивление и раздражение. До них быстро дошло, что незваный гость не представляет опасности. Но едва ли они были ему рады.

Тот, у которого был охотничий нож, продолжил как ни в чём не бывало разделывать тушку, насвистывая незнакомый блатной мотивчик. Второй, стоявший ближе к выходу, показал Саше увесистый кулак с наколотыми «перстнями».

— Вали отсюда, паря! Это мы бобика нашли. Топай, а то и тебя распишем.

Интуиция подсказала Саше, что это не шутки. Он попятился, чуть не споткнувшись о чугунный радиатор, и основательно вывозился в саже и грязи. Никто его не преследовал, но Данилов пришёл в себя только на пустыре за домом. Его трясло, но не от холода и даже не от страха. Он видел вещи и пострашнее. Но то, что люди уже едят своих четвероногих друзей, показалось ему недобрым предзнаменованием.

Вот тебе и суп с котом!

Ведь, если подумать, они воплотили его мысли, загнанные на самое дно, и воплотили их в жизнь. От этого у него на душе стало ещё паршивее. Он ничуть не лучше их, просто они сильнее.

Теперь ему надо было найти тот самый ПЭП — приёмный эвакопункт. Или пункт горячего питания. В общем, любое место, где можно получить миску супа и кровать с одеялом и подушкой, а также разжиться хотя бы крохами информации.

Это оказалось не так уж сложно. Надо было просто идти туда, куда шли все.

Очередь протянулась на полтора километра — через всю площадь, на половину главной улицы города. Конечный пункт отсюда было не разглядеть, но Саша решил, что это какой-то склад или большой магазин, куда свезли продукты со всех окрестностей. Возможно, таких пунктов несколько. Но чем их больше, тем труднее охранять. Значит, их немного. Скорее всего — один.

Саша видел такое всего раз в жизни. В позапрошлом году в Москве, на Красной Площади. Только теперь народ стоял здесь вовсе не ради лицезрения нетленных мощей. Тут давали хлеб, а не зрелища.

Он направился было туда, но вскоре из обрывков разговоров понял, что еду дают только по талонам. Тогда парень пристроился в хвост другой очереди, тоже немаленькой, но хотя бы обозримой — за временной регистрацией и продовольственными талонами.

Ещё надо было определиться с ночлегом, найти место, где можно оставить свои вещи. Не стоять же в очередище с мешком. Так и спину сорвать недолго, да и стащить могут в толкотне.

Вся эта уравнительная экзотика только усугубляла сходство с временами, о которых он так любил читать и сорить в комментах и блогах. «Вот он, прямой путь к коммунизму, — подумалось ему. — Довести людей до состояния животных, заморить, загнать до полусмерти. А голодных и обречённых не надо даже конвоировать — они душу продадут за кусок хлеба, и сами пойдут туда, куда им скажут».

Он заметил, что большой заводской забор, ограничивавший площадь с одной стороны, был превращён в огромную доску объявлений, возле которой ни на секунду не прекращалось движение. Подойдя поближе, Саша понял, что видит перед собой «стену плача». Здесь были безликие списки, отпечатанные на скверном струйном принтере. Результат работы команд по захоронению тел погибших. Фамилии, фамилии, фамилии. Найдены, опознаны, захоронены…

Это те, у кого нашлись при себе документы, либо те, чью личность помогли установить соседи или знакомые. Но ещё длиннее были списки безымянных, рядом с которыми люди задерживались дольше всего. Там сообщения ограничивались скупым описанием:

«Женщина, прибл. 35 лет, лицо европ. типа, волосы светл., рост прибл. 165, телосложение средн., одета: джинсы синие…».

А у некоторых не было и того. Только пол, рост, телосложение и очень приблизительный возраст да ещё особые приметы вроде шрамов или отсутствия фаланг пальцев. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что этих сложили в братские могилы. Конечно, они обгорели не от светового излучения взрыва. Так близко к городу поисковые работы не велись. Тут виноваты были вторичные факторы — возгорания легко воспламеняемых материалов, лесные пожары и ДТП.

Возле «безымянных» таблиц толпилось больше всего народу. Но ненамного меньше людей собралось возле «частных» объявлений. Они были написаны от руки на обычных тетрадных листках или половинках страниц формата А4, покрывая огромный забор настолько плотно, что не было видно бетона. Свободного места не осталось, и кое-где они были наклеены в два слоя.

Кто-то искал даже кошку Люсю, местную жительницу, сгинувшую позавчера. Должно быть, зверушка угодила в желудок одного из беженцев. Только его никто не искал.

Это не удивительно. У него не было родственников и знакомых в этом регионе. Но почему-то парень не сомневался в том, что никто не ищет его где бы то ни было. Потому что некому искать. Догадка, интуиция, предвидение, называйте, как хотите, но он это чувствовал.

К счастью, в этот день прибыло относительно немного людей. Как Саша потом узнал, в первые дни в очереди на регистрацию беженцы стояли по двенадцать часов. Но ему повезло.

Всего сорок минут спустя парень уже стоял перед столом, за которым сидел усталый капитан в помятой полевой форме с красной повязкой на рукаве.

— Фамилия, — равнодушно спросил офицер, вид у которого был явно замотанный и отстранённый.

Назвавшись, Александр со страхом вспомнил, что у него нет никакого документа. Даже жалкой справки и то нет. Вдруг без них не выпишут карточку?

— Ничего, что паспорта нет? — робко спросил он.

— Обойдёмся, — фыркнул офицер, внося в бумагу его фамилию. — Тут у половины нет. Откуда будешь?

— Из Прокопьевска, — машинально выдал парень, но, видя недоумение на лице капитана, поспешил добавить: — Родился. А живу… жил в Новосибирске.

— Понятно. Ну и как там, в городе?

— Хреново, — только и ответил парень.

— Да, знаю, — кивнул офицер, не испытывая к разговору особого интереса. — Медпомощь нужна?

Саша не слишком уверено покачал головой. Вроде бы всё цело, но кто знает… Радиация — коварная штука. Но стоит ли обращать на себя внимание? В арсенале власти есть такие неприятные штуки как изоляция, выдворение и так далее, чего ему в данный момент даром не надо. Он промолчал.

— Значит, не нужна, — хмыкнул капитан. — Считай, повезло. У нас сейчас всё равно койко-мест нет. Ладно, располагайся, если место найдёшь.

С этими словами он взял со стола печать, но неожиданно поставил её не на документ, а прямо Саше на тыльную сторону ладони. Ярко-алая клякса с десятизначным номером почему-то вызвала у него ассоциации с числом Зверя.

Всё. Ни тебе слов сочувствия, ни напутственной речи.

— А можно последний вопрос? — спросил парень, пока принтер выплёвывал порцию талонов с водяными знаками. Видимо, две меры защиты от злоупотреблений при получении пайков дополняли друг дружку.

— Ну?..

— Вот раздадите вы все продукты. А что потом?

— Потом? Суп с котом, — невесело усмехнулся офицер. — И пироги с котятами. Ладно, бери, что дают, и ступай своей дорогой. Следующий!

Лицо капитана было жёстким и не выражало никаких эмоций, но глаза его показались Саше живыми. Человеческими. Не такими, как у большинства «выживающих». В них был не свинячий страх, ставший уже привычным, а огромная, безмерная усталость и плохо скрытая боль, но не только за себя. Это мог прочесть даже такой плохой физиономист, как Александр.

Его уже оттесняли в сторону новоприбывшие, и он поспешил уйти. Нечего мешать человеку работать. Дорабатывать. Делать то последнее, что он может сделать для людей, прежде чем всё потеряет смысл.

Что они могли сделать, эти безымянные герои последней войны? Кому нужен их подвиг? Всё, что они могли сделать ценой невероятных усилий — это подарить людям несколько лишних дней. Максимум неделю.

Александр понял, что чувствует себя некомфортно рядом с такими людьми. Сам-то он на вопрос о том, что лучше, умереть человеком или жить как свинья, ответил по-другому и предпочёл жизнь любой ценой.

— Тут рядом в школе могут быть места, — донеслось ему вслед, когда он уже закрывал за собой дверь кабинета. Он даже не успел сказать «спасибо».

Данилов взялся за ручку и распахнул исцарапанную дверь с разболтанной пружиной. Он с большим трудом нашёл здание школы и должен был радоваться, но теперь чувствовал, что ему не очень хочется переступать порог.

Шагая тихо и осторожно, парень поднимался по выщербленной лестнице мимо стола, за которым раньше сидели дежурные, проверявшие у школяров сменную обувь. В нос ему ударили несвойственные этому месту запахи мочи, перегара, пота, хлорки и подгорелой еды. Саша никогда не любил школы, и ни одного приятного воспоминания об этом «золотом» времени у него не осталось.

Он сунулся в первый попавшийся класс, но там было как в маршрутке в пять вечера — «местов нет». Белье сушится на верёвках, кастрюли стоят прямо на полу. Коммуналка, да и только. Нет, раньше, чем его прикончит теснота, он умрёт от этого запаха.

Саша долго ходил из класса в класс, выбирая для себя местечко поудобнее, но везде было одно и то же. Орущие дети, надсадно кашляющие старики, выпивающие мужичины и кашеварящие женщины — и ни единого квадратного метра свободного пространства. Сигаретный дым, чад, запах испорченных продуктов и вездесущая гарь. Она прочно ассоциировалась у него с обугленными трупами.

В спортзале и актовом зале была неплохая вентиляция, но он исключил их сразу, и отнюдь не из-за того, что там было прохладно. Просто по прибытии в лагерь неожиданно дал о себе знать застарелый недуг — социофобия. Казалось бы, трагедия должна была вернуть ему чувство общности с человечеством, обратить его к людям, заставить к ним тянуться. Чёрта с два. Наоборот, он ещё сильнее замкнулся в себе, всё чаще чувствовал потребность побыть одному. И если днём — в очереди ли, в колонне ли беженцев, — Александр ещё мог мириться с толпой, то спать в окружении нескольких сотен чужаков было выше его сил.

После долгих мытарств он, обойдя три этажа и отчаявшись найти свободное место, остановился перед дверью с табличкой «Кабинет № 13. Биология».

Здесь было и просторно, и немноголюдно. На его счастье, нашлось даже свободное койко… точнее, матрасо-место. Расспросив соседей, он узнал, что его прежний хозяин ушел в неизвестность с прошлой волной беглецов, отправившихся куда-то на юг. Данилов с нелёгкой душой приватизировал эрзац-кровать, надеясь, что его не поднимет среди ночи пинком какой-нибудь Никола Питерский. «А вам не кажется, деточка, что ваше место возле параши?»

Саша ещё раз критически взглянул на предлагаемые ему удобства. Ничего, ему доводилось ночевать и в худших условиях. Простыни не полагалось, только затрапезное больничное одеяло. Ладно, не барин.

— Вы никуда не уходите? Присмотрите за вещами? — спросил он у полноватой женщины с простым лицом, похожей на учительницу начальных классов.

— Конечно, пригляжу, не бойтесь, — удрученно кивнула тётка. — А уходить… было бы куда… да сами знаете…

Он поверил ей сразу. Видимо, не исчез ещё пережиток старого мировосприятия.

На площади было гораздо светлее. Она оказалась освещена несколькими мощными прожекторами, расположенными на крышах соседних домов. Саше это напоминало какой-то безумный рок-концерт под отрытым небом. Не хватало только помоста с аппаратурой и скачущего по нему кумира с электрогитарой.

Пунктом выдачи оказался супермаркет, вполне приличный для относительно небольшого города. Правда, очередь вела не к стеклянным раздвижным дверям, которые теперь были закрыты железными решётками и намертво забаррикадированы изнутри стеллажами и тележками, а к задним воротам, куда раньше подъезжали грузовики с продуктами.

Возле них стоял караул, и с первого взгляда было ясно, что он не почётный, а вполне боевой — четверо не то солдат, не то омоновцев с «калашами». А может, с помповиками похожего дизайна. На таком расстоянии и при такой плотности толпы они даже эффективнее. Время от времени двери приоткрывались, запуская человек по десять-пятнадцать. Остальные терпеливо ждали. Никто не выходил этим путём. Казалось, люди исчезали в недрах магазина бесследно, отчего у Саши в мозгу родилась дикая мысль. А вдруг их там забивают как скот и вешают трупы на крюки в морозильной камере?

Очередь выглядела довольно организованной. Давки и толкотни не было, все стояли на своих местах, как солдаты в парадных коробках. Но когда на его глазах какой-то парень в кожаной куртке попытался ужом втиснуться в толпу со стороны, его тут же схватили два десятка рук, вырвали из гущи людей и выставили вон, наградив напоследок несколькими увесистыми пинками. Знай своё место, скотина!

— И не боятся, что кто-нибудь два раза пройдёт? — ни к кому не обращаясь, вслух спросил Саша.

— Да ты в этой очереди как раз полдня стоять будешь, — успокоил его сосед. — Аккурат до новой раздачи. А с теми, кто всё в одно рыло хочет захомячить, здесь разговор короткий.

Значит, порядок наводят силой. Данилов вспомнил повешенного. Может, он ошибся, и это сделали власти? Или народ и армия были в этом вопросе едины и вместе прижучили преступный элемент? Да уж, благородно. Но что толку? Всё равно, что затыкать пальцем дыру в плотине. Еду не производят в магазинах. Рано или поздно она там заканчивается.

Вереница людей была молчалива и сосредоточена, пустых разговоров здесь не велось. Если люди и обменивались репликами, то только с родственниками или знакомыми. Чужаков игнорировали. Чтобы хоть как-то убить медленно тянущееся время, Саша начал смотреть по сторонам.

В неровном пляшущем свете костров Коченево выглядело зловеще и таинственно. Именно здесь, в центре, разрушения были гораздо заметнее. Он насчитал с десяток сожжённых машин. Одна протаранила ограждение и въехала прямо в витрину полностью выгоревшего компьютерного магазина. Похоже, тут было жарко.

Когда Саша увидел это впервые, вопрос сам сформировался в его голове. Как, чёрт возьми, удалось пресечь грабежи и погромы? Из разговоров он постепенно сумел составить картинку того, что происходило тут в первые дни.

Сначала всё было тихо. В первые сутки после атаки люди прятались по домам, тщетно пытаясь узнать хоть что-то о том, что же произошло. А на второй день внезапно начался форменный беспредел. Молодёжь из близлежащих деревень, беженцы из пригородов Новосибирска, уже успевшие добраться сюда на колёсах, и просто местные маргиналы, вылезшие как тараканы из щелей, начали «трясти» город. Но не только они. Многие вполне приличные люди вдруг словно с цепи срывались. Это было похоже на эпидемию помешательства. Вчерашние школьники и отцы семейств вдруг присоединялись к волне погромщиков, движимые простым и понятным желанием — урвать, пока не поздно. Создать запас на чёрный день.

Некоторые заходили ещё дальше. Они тащили всё, что плохо лежит, врывались в дома, считавшиеся богатыми, избивали всех встречных и поперечных, крали, грабили. Но затем волне насилия был поставлен заслон.

Чрезвычайный комитет, организованный силовиками, начал наводить порядок, проведя пару карательных акций. И мародёры будто испарились. Местные растворились среди законопослушных жителей, а пришлые «гастролёры» отправились туда, где власть была слабее, прихватив с собой всё, что смогли унести.

Настоящих буйных оказалось немного, и почти все они ушли. Затем власти предприняли попытку наладить в посёлке и в лагере беженцев, выросшем вокруг него, мирную жизнь. Они реквизировали всё, что было в магазинах, на элеваторах и складах, и начали раздавать «каждому по потребностям». Несмотря на явную обречённость всех этих начинаний, Данилов не мог не восхищаться их действиями.

Мало кто в эти дни продолжал заботиться о других. Даже в том, чтобы разделить запас продуктов на крохотные ежедневные пайки, а не выдавать каждому недельный рацион, был свой смысл. По шоссе постоянно приходили новые люди, и раздать всё сегодня означало оставить ни с чем тех, кто придёт завтра.

Размышления всегда помогали Саше скоротать время. Он и не заметил, как подошла его очередь. Кордон из вооружённых бойцов и краткий, но тщательный обыск на входе только усиливали сходство с концертом популярной группы.

Видимо, эксцессы уже случались, подумал Данилов. Миновав разгромленный коридор, он оказался в длинном полутёмном помещении, освещённом парой исправных ламп. Но сбиться с пути ему не дали указатели, нанесённые светящейся краской на стенах, и несколько ополченцев в камуфляже, которые направляли поток людей, как регулировщики — транспорт. Возле двери какой-то подсобки Александр чуть задержался. Оттуда доносилось фырчание, а в воздухе висел терпкий запах бензина.

Элементарно, Ватсон. Должно быть, там генератор. Вот, значит, откуда у них электричество.

Но поразмышлять об этом парню не дали, ненавязчиво подтолкнув в спину. Мол, не задерживай людей. Впрочем, его уже не надо было подгонять. Его нос учуял другие запахи, гораздо приятнее. Запахи еды!

Неприветливая женщина с осунувшимся усталым лицом сунула Саше в руки кулёк, свёрнутый из газетного листа. Данилов быстро убрал его в заранее приготовленный пакет и уже собирался толкнуть тяжёлую железную дверь, когда услышал приближающийся гомон и топот. Из неосвещённых глубин магазина появились грузчики, которые притащили четыре мешка с чем-то сыпучим. Вид у них был даже более утомлённый, чем у «продавщицы», как его по привычке тянуло назвать женщину, стоявшую на раздаче.

— Всё, амба, — зло бросил один, опуская тяжёлый куль у прилавка. — Нету больше макарон.

— Да ты чего? — вытаращилась раздатчица. — Там же сорок пять было…

— Было да сплыло. Семёныч ноги приделал.

— Как?! Когда, блин?

— Да вот, минут десять как. Вывел свою «Газель», сука, типа домой поедет. Кто ж знал, что он загрузил её под завязку. А эти тоже хороши, не обыскали. Мол, начальничек, значит, вне подозрений. Ну, подходим мы, значит, к этим, которые позавчера привезли. Чувствуем, что-то не то. А там цемент! Прикинь? Догнать бы… да где его, гада, теперь ловить.

Они ещё долго обсуждали поступок коллеги, но Саша не слушал. В этот момент он заметил нечто, заставившее его мгновенно забыть о похищенных макаронах. Фортуна улыбнулась ему. Но улыбнулась не ласково, а хитро — дразня, подзадоривая. Лови момент, парень, не упусти свою удачу.

Стойка прилавка была открыта. На полу прямо перед ним стояли рядком десять пакетов — каждый вдвое больше врученного ему. Эти пайки были упакованы в полиэтилен, что делало их похожими на подарочные наборы, которые выдают школьникам на новогоднем утреннике. Через прозрачный материал можно было разглядеть их содержимое, выглядевшее так соблазнительно, что слюнки текли. Невозможно было удержаться.

Для кого их приготовили? Неважно. Саша думал о другом. Мысли неслись со скоростью курьерского поезда. Куда только подевались апатия и меланхолия! Через секунду в его голове созрел чёткий план действий.

Пакетиков было больше десяти. Все взять нельзя, но если их станет парой меньше, никто сразу не заметит. Когда поднимется шум, он будет уже далеко, а разыскать в этом муравейнике человека никто не сможет и с собаками. К тому же из-за двух мешочков никто не станет ворошить эту кучу лишний раз. Люди и без того на взводе.

Александру не пришлось перебарывать себя, инстинкт сделал всё за него. Он двигался словно на автопилоте, движимый древней атавистической программой, именуемой «Выживание».

Саша осторожно проверил взглядом каждого в зале. Как на экзамене — перед тем как достать «шпору» и начать скатывать, надо отследить, куда смотрит каждый препод из комиссии, чтобы не запалиться. Даже отличники без этого не обходились. Да кто не знает — даже аспиранты списывали. В том числе и сорокалетние, убелённые сединами.

Родиться в России — жить не по правилам. Ходить по газонам, кидать мусор мимо урны, забираться на скамейку с ногами. Раньше это казалось Саше признаками азиатской дикости. И только теперь до него дошло, что если у русских и есть шанс, то он связан именно с этими особенностями народной души.

Раздатчица отвернулась от него, что-то обсуждая с грузчиками на повышенных тонах.

«Последняя… — доносилось до него. — Нет… На один день… Дальше что?.. Как?..»

Перегнуться через прилавок и протянуть руку не так уж сложно, когда в тебе почти два метра роста. На раз — расстегнуть молнию куртки. Два — плавно, бесшумно и быстро потянуться за самым ближним мешочком. Три — надёжно спрятать его за пазуху и застегнуть молнию. Четыре — принять исходное положение.

Услышав лёгкий шорох, парень вздрогнул и обернулся. Позади него у самого порога стояла пожилая женщина в потрёпанном желтоватом плаще и теплом платке и смотрела на него с укоризной.

Наверно, бойцы сжалились и пропустили её без очереди. Как не вовремя, чёрт.

Чувствуя дрожь в коленках, Данилов слабо кивнул ей — мол, не выдавай, пожалуйста. Но бабка посмотрела на него и только покачала головой. Невысказанное обвинение повисло в воздухе как дамоклов меч. А может, и не было никакого обвинения, а он всё придумал, так и не отделавшись от комплекса вины, от которого давно пора было избавляться.

Данилов вжал голову в плечи, засунул руки в карманы и вышел прочь. Его сжигал стыд, но он был безумно рад свалившемуся на него изобилию.

Александр давно понял одну важную вещь. То, что он родился в России, давало ему серьёзные преимущества во время Армагеддона. Его родиной была страна, где каждый проходил неплохую высшую школу выживания, ещё не успев окончить среднюю. Он был сыном народа, который никогда не умел нормально жить, зато прекрасно научился выживать.

Прав был великий сатирик Задорнов, тысячу раз прав. Правы были и те, которые за двести лет до него рассуждали о русской самобытности как гигантском адаптивном ресурсе. Это на своей шкуре прочувствовали и Гитлер, и Наполеон. Внутри у каждого русского запрятана скрученная пружина, которая в годину смут и катаклизмов распрямляется и позволяет хилым, заморённым людишкам превращаться в чудо-богатырей и сворачивать горы.

На Западе всё было иначе. Данилов был там всего однажды и, конечно, видел только фасад, который мог быть и потёмкинскими деревнями, но даже этих впечатлений ему хватило, чтобы составить представление о пассажирах «Титаника», вышедшего в своё последнее плавание.

Да, тонуть они должны были с комфортом и шиком: «Гарсон, ещё шампанского, пожалуйста!». Но уже тогда в его голову впервые постучалась мысль: «Боже мой, да как же вы будете жить без этого? Куда денетесь, когда придут мор и глад? Когда прискачет конь блед со всадником, имя которому Смерть, и ад последует за ним? Кто принесёт вам пиццу на дом? Кто почистит бассейн?»

Ведь отними у них эти ухоженные газоны, чистенькие заборчики, вымытый с шампунем асфальт и игрушечные домики, вежливых копов и продавцов, гуманные законы и «демократические» выборы… Что останется? Ничего. Расслабленность, конформизм и эгоизм, а в результате — слабость. Беспомощность перед ордами новых Чингисханов, стоявшими у ворот. Саша знал, что когда-нибудь эта волна обязательно перехлестнула бы через плотины и накрыла бы захиревшую цивилизацию Запада как цунами.

В лондонской подземке и на улицах британской столицы можно было увидеть людей с любым цветом кожи. Но с белым — реже всего. Парню стало не по себе, и расизм тут был ни при чём. Просто ту страну создавала одна конкретная нация. Не ямайцы и не пакистанцы. А что с ней стало? Разбежалась по «весёлым» парадам да по клубам феммнисток? Тогда у него родилось грустное двустишье: «Нет величья былой белой расы. Здесь остались одни… папуасы».

И без всяких ядерных бомб потомки завоевателей Нового Света пропали бы не за понюшку колумбова табака. Всего лет через десять их сожрали бы голодные и злые «дикари, питаемые человечиной», как пророчески заметил Маяковский. Придя из колоний, чтобы принять участие в дележе наследства умирающей Европы, эти чёрно-жёлтые люди сами стали бы колонизаторами. Они не мстили бы за увезённых в рабство прадедушек, за грабительские программы МВФ и бремя белого человека, которое им навязали с помощью пушек и кавалерии. Для этого у них была слишком короткая память. Они просто резали бы «белых братьев» как волки овец. Как в своё время турки — армян, а немцы — евреев. Со вкусом, от души, когда беспомощность жертв только распаляет жажду крови.

Выродившихся потомков крестоносцев съели бы, как капитана Кука. И поделом, сами виноваты. Не надо кричать о произволе и геноциде. На войне нет хороших и плохих. Есть только свои и чужие, а также живые и мёртвые. Победители пишут свою историю и забывают упомянуть в ней проигравших.

«Но это Запад. Русские не такие, — размышлял Александр. — Конечно, мы можем быть абсолютно бестолковыми как нация, но каждый из нас умнее и сильнее духом среднего европейца или американца. В разы и на порядки. Просто все мы были не на своём месте. Философ клал кирпичи или выращивал картошку, писатель с отвращением учил детей, прививая им на всю жизнь ненависть к знаниям, ассенизатор сидел в Госдуме, прирождённый вор — в министерском кресле. Страна, конечно, паскудная, но где ещё найдёшь таких людей?»

Что с ними делать? Как собрать гигантскую, но разнонаправленную энергию в один аккумулятор? Пока срабатывал только один способ. Пусть придёт страшный дядя Джо…

…Чтоб разъединить их всех, чтоб лишить их воли И соединить навек в их земной юдоли Под владычеством всесильным властелина Мордора.

Данилов всегда подозревал, что милая страна, населённая зеленокожими орками, один в один срисована профессором Толкиеном со сталинского СССР. Но насколько же внушительно выглядят описания легионов мрака! В них чувствуется не только страх, но и невольное уважение человека Запада к этой силище.

Итак, пусть он придёт, этот Властелин, и железной рукой погонит нас в светлое будущее, расстреляв недовольных по подвалам. В истории такое уже было. Грозный, Пётр… Тираны. Но страна-то при них только крепла, границы расширялись, а окрестные супостаты исправно получали по мозгам. Возможно, это повод задуматься о том, что жертвы бывают оправданными, а гуманизм часто маскирует слабость.

А для чего умерли или не родились миллионы людей в ельцинскую эпоху — от безденежья и безнадёги? Но зато, панимаишь, свобода… Зато демократия.

А за что погибли десятки миллионов теперь? За чужие яхты и виллы?

Сволочи. Предатели. Как хочется надеяться, что вы не успели улететь.

Странно. Все эти мысли пришли к нему, когда никакой России уже не было. Но Саша не мог говорить о ней в прошедшем времени. Хотя её пепел был развеян по ветру, она до сих пор стояла перед его глазами. Он всегда считал себя гражданином мира, а теперь, в час, когда от его страны остались руины, открывал в себе патриота.

Да, он гордился тем, что он русский. Странный народ… со странной судьбой и психологией. Иногда Александру казалось, что каждый из его соотечественников — от олигарха до последнего люмпена — был втайне уверен в том, что на завтра назначен «час икс». Поэтому и те, и другие жили одним днём — воровали, вывозили, проедали, пропивали и зажигали, спуская последние гроши или огромные состояния. Брали кредиты, которые не могли, да и не собирались отдавать.

А зачем? Нострадамус зря говорить не будет — комета на подлёте. А не комета, так чудовищные вулканы, а не вулканы, так новый вирус, смена магнитных полюсов, ещё какая-нибудь напасть, грозящая с неба или из морских глубин. Хотя бы пришельцы. Или китайцы. В конце концов, чем глобальное потепление лучше ядерной зимы?

В этой ситуации станешь удивляться не концу света, а тому, что он так долго не наступал. Ну а раз после нас один хрен — потоп или пепелище, то самое разумное, что можно сделать, это жить одним днём, не привязываясь ни к чему. Всё равно этот мир — не более чем зал ожидания. Сходить в буфет, слопать бутерброд и хлопнуть сто грамм. Что ещё можно сделать перед прибытием поезда, который повезёт нас из этой юдоли скорби в царствие грядущее?

Даже десятилетие стабильности не вытравило это ощущение из народной души. Защитный механизм, который у народов Запада давно атрофировался, в русских продолжал жить. «Мы были ближе к природе и дальше от цивилизации, — думал парень. — Поэтому у нас есть шанс выжить и начать всё сначала. Мы сумеем победить в войне, где победить невозможно. У нас это не раз получалось».

Только в самом тёмном переулке он решился присесть на скамейку и развернуть свою добычу.

Там оказалось полбуханки ржаного хлеба, пакет растворимого горохового супа, пачка сухого печенья, комочек жёлтого масла да плитка чёрного шоколада. Натурального горького, от «Красного октября». Саша предпочитал импортный молочный. Ни картошки, ни муки, ни сгущёнки, но на халяву, как известно, и уксус — мальвазия.

Чудны дела твои, Господи. Из всего ассортимента магазинов посёлка он получил набор продуктов, которые в прежней жизни вызывали у него потерю аппетита. В другое время он рассмеялся бы в лицо за такой «подарочек», но сегодня его радость не знала предела. Он уже жил по логике времени, когда каждый мог рассчитывать только на себя, и воспринимал заботу общества не как должное, а как редкую удачу, к которой не стоит привыкать. Потому что само общество вместе с государством доживает последние дни.

Александр ел, но из головы у него никак не шёл укоризненный взгляд старухи.

Бедная. Ещё не такое увидит. Тяжело же ей придётся потом, как и всем тем, кто наивно полагает, будто в любой ситуации человек остаётся человеком. О, скоро, скоро, они увидят такое, что поколеблет их представления о человечности. Вокруг рушились не только дома из кирпича и бетона. Рушилось само тысячелетние здание цивилизации со всеми его устоями, законами и правилами. И надо было бежать от него без оглядки, иначе задавит обломками.

Александр хотел бы себя обвинить, но не мог. Стыд немного покалывал его своими иголочками, но это не мешало ему чувствовать свою железную правоту, подтверждённую истинами, куда более древними, чем Нагорная проповедь.

Интересно, были ли среди кроманьонцев свои моралисты? Ну, стоявшие за общие ценности, добро, человеколюбие и прочее. Те, которые обосновывали недопустимость применения насилия даже к пещерным львам и медведям. Их, мол, жизнь тоже священна и неприкосновенна. Возможно, и были. Но их съедали первыми, и оставить потомство они не успевали. Поэтому человек произошёл не от них, а от здоровых особей.

Можно продолжить ряд. Укради, чтобы не умереть с голоду. Обмани, чтобы спасти свою жизнь. Убей, чтобы не быть убитым. Не можешь спасти всех — спасай себя.

Ещё Саша вспоминал о повешенном мародёре. Тот ведь, в сущности, действовал верно. Только не учёл одного обстоятельства. Надо было немедленно делать ноги отсюда, пусть для этого пришлось бы бросить половину добычи. При таком количестве претендентов даже Терминатор не смог бы её отстоять.

Данилов чувствовал, что становится эгоистичной мразью. Ну-ка, какую заповедь он ещё не перешагнул? Всего одну — не убивал. Действием. Но его бездействие можно было без большой натяжки считать причиной смерти десятков людей в посёлке, сметённом взрывной волной, куда он заглянул в первый день. Он мог бы не отсиживаться в кустах, а разгребать обломки, как это делали некоторые, получить двойную дозу, продлив мучения нескольким обречённым на пару дней, которые будут наполнены адской болью.

Оно вам надо?

Часть 2. Реки крови

Его плоть и кровь вновь насытят нас А за смерть ему, может, Бог воздаст. Группа «Ария». «Штиль»

Глава 1. Град обречённых

Давно должны были выглянуть звёзды и луна, но небо так и оставалось бездонным тёмным колодцем. В полумраке Саша то и дело натыкался на людей, так же, как и он, спешивших укрыться за относительно безопасными стенами домов или хотя бы палаток. Но время шло, улицы стремительно пустели, и вскоре Данилов опять ощутил себя заброшенным скитальцем. Неважно, что где-то рядом спали тысячи людей. Им было и раньше наплевать до него, а теперь в особенности.

Счастливы были местные или те, у кого имелись здесь знакомые. Вдвойне были счастливы те, кому повезло жить в частном доме с печкой, колодцем и туалетом во дворе. После того, как отрубили коммуникации, они превратились в привилегированный класс.

Город-лагерь быстро погружался в сон. Запирались двери, застёгивались клапаны палаток и молнии спальных мешков, гасли керосиновые лампы и костры. В такую ночь любой дом превращается в крепость.

Он шарахался по пустым улицам в состоянии, близком к панике. В десятый раз Саша ловил себя на том, что пропустил нужный поворот, трижды обнаруживал, что ходит кругами, петлял, светил фонарём и вглядывался в замызганные таблички с номерами домов, многие из которых отсутствовали в принципе… Школа как сквозь землю провалилась.

Ночь опустилась как занавес. Плавно, но почти моментально полумрак сменился кромешной тьмой, и парень остро почувствовал, насколько он беззащитен. Казалось, из темноты за ним следят сотни глаз, а за каждым углом притаилась опасность. Патрули как нарочно куда-то пропали, и под погасшими навсегда фонарями могло твориться что угодно. Нормальным людям незачем было гулять в такое время. А тех, кому есть зачем, лучше не встречать. Потом он узнал, насколько был близок к истине.

Александр вырос в городе, и ему всего пару раз за время редких вылазок на природу доводилось видеть настоящую ночь — первобытную, не нарушаемую ни отблесками фар, ни слабым светом окон. Так было и сейчас. Ночь, когда одинокому путнику дорогу освещает только пламя костров или зарево далёких пожаров.

От фонарика было мало проку. В воздухе повис густой туман, убивавший его луч на расстоянии каких-нибудь десяти метров. Надо было найти ночлежку как можно скорее, пока он совсем не ослеп и не потерял направление. Если он не отыщет её раньше, чем сядет батарейка, то придётся ночевать в каком-нибудь подъезде, а то и вовсе под кустом. Трудно представить ситуацию страшнее.

Боже, ну и мрак. Неужели так будет круглые сутки? Нет, не стоит даже думать об этом. Этими мыслями делу не поможешь. Мыслями вообще делу редко можно помочь; только путаются под ногами, заразы.

Наконец он нашёл знакомый школьный двор. Но при Сашином зрении даже поиск нужного кабинета оказался делом непростым. Если бы не типовая планировка школ, построенных в семидесятых-восьмидесятых годах прошлого века, то он мог бы плутать хоть до утра. Слабенькие огоньки горели только в классах, оставляя коридоры и лестницы на поживу тьме.

На вахте опять не было охраны. Никто не просил Сашу предъявить документы, он свободно поднялся на свой этаж и только подивился такому головотяпству. Заходи и бери что хочешь. Или режь кого хочешь.

Коридоры были пустыми. Люди уже закончили свои дела, разбрелись по классам и теперь собирались отходить ко сну. Двери кабинетов они оставили приоткрытыми, видимо, чтобы хоть немного дать помещениям проветриться. Чтобы разглядеть табличку с номером, Саше приходилось освещать её фонариком, но свою родную «биологию» он нашёл быстро. Так, глядишь, он и в темноте ориентироваться научится.

Ещё в коридоре он услышал негромкие разговоры, но и представить себе не мог, что теперь в кабинете так людно. Яблоку негде упасть. Но деваться было уже некуда. Прикусив губу, он перешагнул порог, осторожно протиснувшись между наставленными всюду коробками, добрался до своего места, сбросил на пол тяжёлый рюкзак, отодвинул его к стенке и сел рядом.

Его соседями оказались вполне приличные люди. Данилов вежливо поздоровался. Несколько человек ответили ему, кто-то ограничился кивком, но большинство не удосужилось сделать даже этого. Да ему оно и не очень-то было надо.

Скоро Александр понял, что никакого коллектива тут нет. Класс жил микрогруппами, кучками, легко принимавшими посторонних, но так же легко их отпускавшими. Случайные попутчики, не более того. Как в плацкартном вагоне, с той разницей, что здесь едой и даже чайной заваркой могли поделиться разве что с самыми близкими людьми.

Люди увидели, как худощавый, да что там — тощий парень с потрёпанным рюкзаком и отсутствующим взором расположился на матрасе в углу. Несколько человек, не сговариваясь, смерили его одинаковыми подозрительными взглядами, каких теперь удостаивался любой незнакомец. Чудной какой-то. Глаза странные, будто думает о чём-то. А о чём можно сейчас думать?

Вроде интеллигент, но это ещё ничего не значит. Интеллигенты разные бывают, особенно бывшие. Может, он только и ждёт, когда они отвернуться, чтобы скрысить что-нибудь.

Да нет, ни рыба, ни мясо. На вора не похож, но и не из таких, с кого можно что-то взять. Босота — куртка рваная, будто десять километров по колючим кустам намотал, рюкзак времён перестройки, ботинки стоптанные. Жуёт какую-то корку сухую. Что с такого взять?

Все расслабились и вернулись к своим делам.

— Не расскажите, что у вас тут происходит? — подсел он к группке людей у входа. — Меня там чуть какие-то уроды на джипах не сбили.

— Повезло, что чуть, — ответил ему пенсионер в очках с толстыми стеклами. — Промахнулись, значит, малость. «Что происходит?» А сам не видишь?

— Беспорядки какие-то? — догадался новенький.

— Ещё нет. Тут рядом часть МЧС, там рулит полковник Селиванов, мировой мужик. У него не забалуешь. Вот кое-как посёлок и держат.

— И что, нормальные у вас порядки?

— Да не жалуемся, — пожал плечами дед. — Ты ж сам, поди, видел, как в других местах. Понравилось? Вот-вот. А у нас тишь да гладь.

— Ага, — поддакнул мужик в спортивном костюме. — Я сначала в Колывань подался, так там любой гоблин в камуфляже думает, что теперь каждого можно раком поставить и ничего за это не будет.

Саша вспомнил «весёлый» блокпост и ещё раз поблагодарил себя за осторожность. Он понял, куда ветер дует, и не ошибся. Может, рыбка и гниёт с головы, но здесь, на местах власть тоже начинает «протухать».

— Всей этой радости осталось на пару дней, — продолжал «спортсмен», фигура которого на самом деле была далеко не спортивной. — Закончится харч на складах, и тогда придёт мама-анархия. А пока мы как бараны стоим по стойке смирно, какие-то козлы всего нахапали и жрут в три горла.

— Да кто они такие?

— Дезертиры, — ответил за всех мужик в кепке, разогревавший какой-то супец на переносной газовой плите. — Отморозки натуральные. Грабанули половину магазинов и окопались где-то в зоне отчуждения. Радиация им, мол, нипочём, а хабару там можно найти немало. Машины у них козырные, автоматы, пулемёты, ОЗК есть, барахло «КамАЗами» возят. Теперь вот наезжают к нам ночами… и наезжают на всех.

Никто, кроме него самого, не улыбнулся этому каламбуру.

— А по мне, так и надо. Чего ждать, если можно самим взять? — угрюмо пробурчал ещё один мужчина, из-за сплюснутого носа похожий на боксёра. — Валить отсюда надо, скоро тут всем абзац. Видали пост на седьмом километре?

— Ну да, — кивнул новенький.

— Правильные пацаны. Мотопехота. Их хотели в зону направить кордоном стоять, приказ типа пришёл, а они сообразили, что к чему, и сорвались в бега. Вместе с «коробочками». Теперь горя не знают. Бабы, бухла море разливное…

— Зато от них всем горе, — пробормотал тот, что в кепке. — Тех, у кого хватает ума здесь проехать, останавливают якобы для проверки документов. А потом… — он осёкся, потому что оставленное без присмотра варево полезло из-под крышки. — Жратву и водку сгружают себе, а самого водилу с пассажирами… ну, в лучшем случае отправляют обратно в Новосибирск пешком. В худшем… — он опять замолчал, видимо, чтоб не портить аппетит, и вернулся к своему ужину, разложив на газете бутерброды с неровно нарезанной колбасой.

— Да знаю я про них, тоже мне, правильные, — вступил в разговор его сосед, молодой беженец в жилетке с кучей карманов. — Их полроты, заправляют у них то ли чеченцы, то ли даги. Они с местными кунаками командиров порешили и теперь гуляют. Дети гор! Наши у них на побегушках. Тому, кто слово против вякнет, свинцовую пилюлю прописывают, и приходится ему, хе-хе, слегка мозгами пораскинуть.

— Дела… — пробормотал новенький. — Не думал, что всё так запущено.

— Да разве ж только у нас?!

— Выходит, так теперь по всей России? Хреново. А какие-нибудь вести из Москвы есть? Пришлют нам хоть палатки с буржуйками?

Громкое фырканье. Оба мужика и дед переглянулись. Парень точно с дуба упал. Ладно, мало ли теперь ушибленных.

— Ну ты даёшь, — удивлённо приподнял брови старик. — Скажешь тоже — буржуйки. Нет больше ни твоей Москвы, ни буржуев, чтоб им…

— Что, совсем?

— Ну почему, руины-то остались местами, — хмыкнул мужчина в жилетке. — Могли бы запись со спутника показать, да у нашего телика вчера батарейки сели. А генератор эти уроды раздраконили. Кстати, ты прописался? Повезло. Говорят, сегодня приём закончился. Кто завтра придёт, могут отдыхать. Хавчика не будет.

Новенький рассеянно кивнул, словно эта тема его мало интересовала.

Он продолжал сыпать вопросами:

— А другие города?

— Тот же хрен, — ответил дед. — От Владивостока до Калининграда всё начисто. Не только миллионники. Стотысячники…

— Позавчера ещё было радио, — пояснил хозяин супа. — Прямо после обращения И. О. главкома зачитали что-то вроде списка нанесённых по нам ударов. Типа для возбуждения праведного гнева. Два часа без перерыва шло, тысячу с лишним населённых пунктов назвали. Я даже не слыхал о таких. По ходу дела, все города, где хоть один цементный завод был, накрыли, сучьи дети.

Данилов ощутил странную лёгкость во всём теле. Как будто пол уходит из-под ног, и ты проваливаешься, падаешь в тёмную бездну. Худшие опасения, как всегда, оказались верными. Это закон.

Нельзя сказать, что эти новости стали для Саши откровением. Он понял, что всё накрылось медным тазом, ещё когда увидел субботнюю иллюминацию над Новосибирском. Но те же фразы, услышанные из уст постороннего человека, подействовали на него как удар дубиной. Стотысячники… Эта новость придавила его как пресс.

«Только не говори, что не ожидал, — сказал он себе. — Врёшь. Спорим на миллион, ты ни на секунду не сомневался. Это у тебя в крови — хоронить всех заживо, себя в том числе, а после этого удивляться, когда твои пророчества сбываются. Ах, кто бы мог подумать! Нострадамус хренов…»

Больше спрашивать было не о чем, да и незачем.

— Ну, давайте за упокой души, — проговорил кто-то над ухом. — Ещё по одной.

Данилов помотал головой и вернулся на своё место. Сквозь туман до него долетело звяканье стекла и отрывистое бульканье. Пили залпом.

— А в мире что творится, мужики? — через колышущуюся пелену услышал он чей-то спокойный вопрос.

— Да почти ничего не слыхать, — отвечал всё тот же беженец в жилетке. — Японию вроде снесло. Европа горит. Америка… Насчёт всей не скажу, но восточное побережье накрылось. Нью-Йорк рыбок кормит. Смыло его в чёртов океан вместе с половиной штата. Поймали во вторник передачку по спутнику. Молодцы наши или китаёзы, хрен теперь разберёт. Подводный взрыв, мегов десять. Поделом этим америкосам. Первые же начали.

— Они, пиндосы, кто же ещё! — в один голос загалдели и стар, и млад. — Чего жалеть сволочей? Тут своих не сосчитать.

На самом деле в их тоне особой ненависти к противнику не чувствовалось. Люди находились не в том состоянии, чтобы быть способными на такие сильные чувства.

В другой раз Данилов принялся бы с жаром отстаивать свою точку зрения, всегда отличающуюся от общей. Он ещё недавно был уверен в том, что бессмысленную войну на уничтожение может начать только кровавая чекистская диктатура, подсыпающая гражданам радиоактивные изотопы в чай. Но не теперь. Возможно, за прошедшие дни его вера в либерализм и его оплот ослабла, пошатнулась. Поэтому он просто прилёг и пять минут кряду молча лежал на матрасе, глядя в потолок и сложив на груди худые руки. Сон к нему не шёл. Он не слушал, но разговор продолжался без него, перескакивая с темы на тему и ни на чём надолго не задерживаясь. Это была ещё одна светская беседа людей, которые, как уж могли, старались поймать ускользающее время.

Изредка он выхватывал из окружающего фона отдельные слова, целые фразы а иногда и фрагменты диалогов:

— Слыхали, в Колыванском лагере эпидемия? Карантин. Говорят, уже тысяч пять…

— Чушь.

— Зуб даю. Говорят, чума.

— Да не чума, а эбола. Африканская лихорадка такая, только генно-модифицированная. Распылили с самолёта.

— Да ни хрена там не распылили, просто воду перестали подвозить и нужники новые не роют. Поэтому то ли холера, то ли ещё какая кишечная дрянь и вылезла. Но люди мрут, это факт.

— …Осталось на неделю. А потом…

— Надо валить отсюда.

— На юга?

— Да какие, блин, юга? Обратно в город. Там ещё осталось чем поживиться…

— Солнышко, скоро мы пойдём домой, — утешал какой-то мужчина свою жену. А может, и не жену. Кому какое дело, когда рушится мир? — Скоро всё кончится.

«Боюсь, что так, — подумал Саша. — Только закончится оно очень плохо».

Он не узнал собственный голос, ставший вдруг глухим и низким. Его губы едва шевелились, как у чревовещателя. Данилов понял, что размышляет вслух, и смутился. Его услышали.

— Да ну тебя в баню с твоим пессимизмом, — насупился мужик с бутербродом. — Если так рассуждать, то надо ручки сложить и ждать, когда все перемрём.

— Да я этого не говорил, — попытался оправдаться, Саша. — Просто не надо обманывать себя.

Он не собирался продолжать разговор. На душе было слишком хреново.

Он проснулся посреди ночи, а может, поздним вечером или ранним утром. Его биологические часы сбились окончательно. Совсем рядом люди что-то обсуждали громким шёпотом. Данилов постеснялся включаться в разговор, но не слушать его он не мог.

Спорили двое, которых он безошибочно отнёс к образованному сословию. Учёные мужи, причём не чета Саше, который формально тоже мог причислять себя к этой категории. Доктора наук, самое меньшее. Один полный и бородатый, наверняка любитель горных сплавов и посиделок у костра с гитарой. Второй худой и жилистый, слегка сутулый и чем-то похожий на него самого. Вот только видно, что этот человек неравнодушен к выпивке, желчный и, наверное, давно разведённый. Один оптимист, другой мизантроп.

— Вот увидите, всё пройдёт.

— Да, как сказала одна планета другой: «Представляешь, у меня люди завелись. Бурят что-то, взрывают, строят. Чешется всё». Другая ей: «Не волнуйся. У меня тоже были. Прошли…»

— Я серьёзно. Через пару недель эта пакость развеется, и вздохнём свободно.

— Навряд ли.

— Это ещё почему?

— Потому, что скорее развеются наши надежды, если выражаться высоким штилем. Слышали про ядерную зиму?

— Тьфу на вас… Но ведь построения Сагана-Моисеева были опровергнуты…

— Кем? — не унимался второй. — Каким-то «академиком» на содержании у КГБ? Ясно, им же надо было объяснить, что ничего страшного не случится, если мы покажем американцам кузькину мать. Кому нужны ракеты, если ими один чёрт нельзя воспользоваться?

— Ядерная зима — миф. Мы даже погоду назавтра точно предсказать не можем, а тут калькуляция на порядок сложнее. Глобальный климатический феномен — это вам не фунт изюму. Никто не знает, какие компенсаторные механизмы климата могли включиться при выбросе в атмосферу этой хреновой кучи пепла. Высокая теплоёмкость океанов, изменение альбедо…

Тут Данилов не смог сдержать горькую улыбку. Что-то ему подсказывало — никакой механизм не спасёт. Все механизмы Земли люди давно уже отключили, и давно уже она не живое существо, а мёртвый кусок камня, загаженный и изрытый ямами астероид. И нет у него никакой ноосферы. У него и атмосферы-то почти не осталось, всю сожгли. А скоро не будет и биосферы. Хотя нет… бактерии, скорее всего, останутся.

Миф… Да посмотрите в окно, умники, если хоть что-то там разглядите. Вы сами скоро превратитесь в миф, и никто не вспомнит вас с вашими синхрофазотронами, атомными бомбами и прочими радостями прогресса.

Чуть позже Данилов лежал на колючем матрасе, одетый, прикрывшись старым пледом. Единственный бодрствующий во всем кабинете биологии, если не считать нескольких вялых мух. Насекомые чувствовали приближение холодов, и их проверенная временем программа давала установку готовиться к долгой зиме. Их не интересовало такое человеческое изобретение как календарь, но прозорливости этих насекомых позавидовали бы все синоптики мира.

Из коридора тянуло холодом и хлоркой. Спали все. Дыхание людей, неровное и сбивчивое, было таким же беспокойным, как их мысли. Иногда кто-то принимался бормотать во сне бессвязные фразы на языке, перед которым спасовал бы любой лингвист. Где-то на этаже изредка хныкал ребёнок.

В классе было душно, но его обитатели не открывали окна — на улице было более чем прохладно.

По стеклу дробно стучал дождь. Должно быть, это и был пресловутый «fallout» — выпадение радиоактивных осадков. В этой воде могли содержаться любые ядовитые примеси — сколько химических заводов и нефтехранилищ было развеяно по ветру?

Редко-редко с улицы доносился шум проезжающих машин. Фары чертили на потолке странные узоры; Данилов вздрагивал, когда отражённый луч бил ему в глаза, словно это был прожектор, который высматривал именно его. Иногда тишину нарушали другие звуки. Дикий визг тормозов, грохот шагов по бетону тротуара — кто-то за кем-то гонится. Оглушительный удар, лязг металла о металл. Авария. В этой темени немудрено столкнуться или поцеловаться со столбом.

Потом Саша вдруг услышал дикие вопли, от которых хотелось заткнуть уши. Так может кричать только человек под ножом Джека Потрошителя. Данилов ёжился и переворачивался с боку на бок, стараясь поплотнее укутаться куцым одеяльцем, и слышал далёкий рокот — то ли раскатистый гром, то ли канонаду, то ли эхо нового взрыва. Звякали и вибрировали оконные стёкла, дрожали шкафы, чуть заметно тряслось всё старое здание. Раньше Саша подумал бы на железную дорогу, но теперь он сомневался в том, что поезда ещё куда-то ходили.

А потом началось уже гораздо ближе — на улице. Несколько выстрелов, один за другим. Под утро треск автоматных очередей слился в один несмолкающий фейерверк. В классе все спали или притворялись спящими, а где-то за городом шёл бой.

Всё это было где-то на периферии Сашиного сознания. Его центр занят другим. Он никак не мог заснуть, несмотря на то, что все мышцы буквально стонали от усталости. Но то, что он увидел, не было сном. Сны не могут быть такими яркими, даже если это сны шизофреника.

Неожиданно для себя он представил…

Лучше бы ему этого не делать. Картина, возникшая у него в голове, была настольно яркой и объёмной, что стёрла все предыдущие построения, как тряпка смывает с доски неверное доказательство теоремы. Она была даже более реальна, чем новомодные фильмы с технологией Smell&Sense. Её можно было не только осязать и обонять, у неё была своя «аура», своё биополе. Или некрополе.

Картина гениального режиссёра воздействует на психику только опосредованно, через органы восприятия. А то, что выстроилось у Александра в сознании, било прямо в цель, минуя все пять чувств. Не сон, а полотно, достойное кисти Иеронима Босха, которое напрямую закачивают в мозг по сетевому кабелю.

Саша закрыл глаза, и ему было видение.

Поздний вечер. Красный шар солнца, наполовину скрывшийся за кромкой горизонта, висел над спокойной гладью залива.

Колоссальные башни из белого камня искрились в его лучах, блестели гирляндами бесчисленных окон, отливая серебром и медью. Своими вершинами они ввинчивались в тёмно-синее небо, на котором уже начали намечаться узоры созвездий, почти невидимые в неоновом свете города.

Вдали над океаном плыли белые невесомые облака, и только восточный край неба был затянут угольно-чёрными тучами.

Посреди залива — крохотный островок, закованный в гранит. Величественная фигура возвышается над неподвижными зеркальными водами. Изваяние женщины в короне. Её лицо выглядит величественным, одновременно печальным и смущённым. Ей накидка похожа на откинутый полог савана.

И вдруг что-то изменилось.

Сначала исчезли все звуки. Однако в этой тишине не было безмятежности, только тревога и ощущение, что что-то должно произойти. Потом вдалеке на востоке в небе возникла чёрная точка, быстро увеличивавшаяся в размерах.

Ослепляющая вспышка…

И всё тонет в потоках багрового пламени. А затем море пламени выходит из берегов, и гигантский огненный хлыст обрушивается на ничего не подозревающий город, сметая всё на своём пути. Красные отсветы ложатся на небесную твердь, и вот уже огненный шторм бушует на всём побережье.

Как подрубленное дерево падает статуя. Её ноги, словно глиняные, подломились в коленях, и тело рухнуло в океан. Бурлит, закипая, вода в заливе и до самых облаков поднимается красная пена.

Но это только начало.

Он закрывал глаза вновь и видел, как остров Манхэттен разделяет судьбу Атлантиды. Линия горизонта скрывается за тёмной стеной циклопического цунами. Вода поднимается до небес, затмевая солнце, и обрушивается на прибрежную полосу.

Люди не успевают даже вскрикнуть, когда волна накрывает их с головой вместе с их домами, офисами и магазинами. Она сносит здания как гигантский таран, расплющивает автомобили как консервные банки. Оказаться на её пути — всё равно, что попасть под каток, броситься под колесницу Джаггернаута. Когда цунами несётся со скоростью гоночного автомобиля, у человека, оказавшегося на его пути, остаётся мало шансов захлёбнуться. Скорее он будет раздавлен и смят.

С оглушительным грохотом рушатся башни, казавшиеся несокрушимыми, Цитадели деловой жизни западного полушария и всего мира медленно оседают в облаках клубящейся пыли, которую тут же подхватывает налетевший порыв ветра. Но даже этому звуку не сравниться с гулом идущей воды, от которого начинает вибрировать сам воздух.

Волна не останавливается. На её пути Гарлем, Бронкс. Она проходит через тетрадные клетки кварталов как раскалённый нож сквозь масло, оставляя за собой смерть и опустошение.

Она вопиюще политкорректна и не делает исключений ни для кого. Азиаты, латиносы, негры, католики, гомосексуалисты, поборники ислама — ревущей смерти всё равно. Она несёт на своём гребне автобусы, трейлеры и целые дома — американские, хлипкие, из маленьких реечек. На ней качаются небольшой океанский теплоход, эсминец ВМФ США, так и не закончивший своё последнее дежурство, и целая флотилия судёнышек помельче….

Волна приходит в «suburbia» — пригороды, населённые добропорядочными представителями среднего класса. Теми upwardly-mobile people, которые превыше всего в жизни ставят success; по кому больнее всего ударил ипотечный кризис, заставив их менять автомобили не каждый год, а раз в два года.

Волна уже утратила свою былую силу и высоту, разлившись широким фронтом по равнине, переполнив русла рек. В ней исчезала одноэтажная Америка, казавшаяся вечной. Её обитатели барахтались как котята в ведре — с теми же надеждами на спасение. Солёная атлантическая вода разъедает глаза, едкой горечью наполняет рот и заполняет лёгкие. Смерть от недостатка кислорода медленна и мучительна.

И вот Волна отхлынула, оставив после себя зловонную топь, из которой то тут, то там торчали крыши уцелевших зданий. Остров Манхэттен, принявший на себя всю мощь волны, стал страшным нагромождением руин, похожим на циклопический «сад камней» для отдыха титанов, пробудившихся к жизни. Куинс, Бронкс и Гарлем превратились в огромное болото, на поверхности которого среди обломков крыш, смятых автомобилей и мебели плавали изуродованные трупы людей и животных.

Когда вода откатывается назад, за ней остаётся обезображенный берег, покрытый сплошным ковром тел. Горы и озёра трупов. Целая лагуна, наполненная разлагающимся мясом. Гудзонов залив кишит вздувшимися мертвецами, а прибрежная полоса усеяна обломками творений человеческих рук вперемежку с останками своих творцов. В них теперь трудно узнать граждан страны, считавшей себя единственным претендентом на мировое господство. Вздувшиеся, распухшие, изломанные, разорванные на части, находящиеся в разных стадиях разложения.

Высокая теплоёмкость океана действительно смягчит эффект ядерной зимы. Мороз придёт на побережье Атлантики несколькими неделями позже, чем на юг Западно-Сибирской низменности. И конечно, ему не быть таким суровым. Если в Новосибирске тела не успеют перейти к стадии распада и замёрзнут как камни, то в Нью-Йорке всё должно обстоять иначе.

Их тысячи. Сотни тысяч. Мужчины, женщины, дети, старики и те, кого опознать не сможет и сам Создатель. Выходцы со всех континентов, перемешанные в этом гигантском миксере, проваренные в котле кипящей воды и крови… Плавильном котле.

Во влажном приморском климате они будут тлеть. Вздуются, лопнут как перезрелые тыквы, исторгая из своего нутра смрад и тлен, привлекающие полчища мух, которые будут виться над горами плоти как ядовитый чёрный туман. Мегаполис, звавшийся «Большим яблоком», стал кормом для червей.

Горе тебе, Вавилон, град крепкий.

А потом всё погасло. Видение погибшего города побледнело, и, истончаясь, как мираж, стало собственной тенью. Исчезло. Саша сам не заметил, когда погрузился в сон как в зыбучий песок. Теперь уже до самого бледного рассвета.

Под утро вдали раздался глухой рокот, стекло в окне, подклеенное скотчем крест-накрест, задрожало, а с потолка прямо ему на лицо посыпалась мелкая труха. С ворчанием Саша перевернулся на другой бок и уткнулся лицом в жёсткий матрас. Он ещё может поспать часиков пять, а потом — вставать. Зазвонит будильник, и он будет собираться, проклиная всё на свете. В школу. Или в институт. Или на работу. Этого он сквозь сон точно не помнил.

А за окном кружились в медленном танце подгоняемые ветром белые мухи. Первые снежинки.

Глава 2. Убежище

Время «Ч» + 7 дней

Майор отхлебнул тёмного варева из алюминиевой кружки и сморщился. Горечь несусветная — три столовых ложки заварки на литровую кружку. Гадость, но помогает взбодриться. При их режиме дня, когда спать удаётся максимум по четыре-пять часов в сутки, а остальное время занято безумной гонкой со смертью, это единственный выход.

Кофе в убежище не осталось почти ни грамма. Нет, не потому, что по штату не полагалось, просто запас был слишком мал. За неделю весь выпили, хлестали целыми термосами, чтобы победить сон. Чай, напротив, по-прежнему был в избытке. На складе у фирмачей оказалось несколько ящиков цейлонского листового. Пейте, мол, на здоровье. Спасибо им, конечно. Лучше бы побольше тушёнки завезли. Сахар тоже подходил к концу. Его на складе оказалось до смешного мало.

Прошлой ночью он долго не мог заснуть, мучимый тревожными мыслями. В общем-то, это было для него нехарактерно. Его мысли всегда были дисциплинированными, как вымуштрованные солдаты. Они ходили только строем, чеканя шаг — левой, левой, раз два три, на месте стой, раз два, стояли строго по ранжиру. Впереди — первоочередные, остальные — позади. Этой ночью что-то изменилось. «Ночью»… конечно, громко сказано. Всего пять часов назад он покинул свой пост, проинструктировал помощника и закрылся в своей каморке, настраиваясь на несколько часов здорового сна. Сергей чувствовал себя совершенно разбитым после очередного дня, наполненного беготнёй по кругу, в беличьем колесе подземных коридоров. Будильник он не заводил. Знал — разбудят. Как же без него?

Пять часа утра. В убежище ещё темно, лампы не зажгли — режим экономии. Наверху должен был бы заниматься рассвет. Ан нет — не будет рассвета. Ни сегодня, ни завтра, ни ещё бог знает сколько дней. Это и есть ядерная зима.

Несколько проклятых вопросов не давали ему покоя. Стоило прогнать один, как тут же вспыхивал другой — и так по кругу. Поэтому он и не мог заснуть. Это случилось в первый раз за всю его жизнь.

Вопрос первый. Почему это произошло?

Майор всегда считал, что находится в курсе международной политической обстановки. Его подход к средствам массовой информации был довольно специфичным. Телевизор он включал только ради футбола. Аналитические программы, где очередная говорящая голова с умным видом учила народ жить, его просто бесили. Слово «гламур» ассоциировалось у него с пиром во время глада и мора, а разнообразные юморины вызывали тоску по временам массовых репрессий. К электронным штучкам, заменявшим настоящую жизнь подделкой, всем этим виртуально-интерактивным шоу, он относился почти по-ваххабитски, как к сатанинским изобретениям, по капле вытягивающим из человека душу.

Зато газеты Сергей почитывал регулярно. Насколько ему было из них известно, ещё утром того самого дня положение в мире было среднетяжёлым. Всё как обычно. Местами голод, эпидемии, этнические чистки, «гуманитарные» вторжения, но в целом жить можно. Кое-где тлели угольки локальных конфликтов, время от времени вспыхивая с новой силой, раздуваемые чьими-то могучими лёгкими. Вспыхивали — и вновь погасали. Их пламя было слишком слабым, чтобы разжечь полноценный мировой пожар. Или ему просто до поры не хватало топлива.

Два месяца прошло с тех пор, как закончилась заварушка, которая некоторое время обеспечивала материалом военных корреспондентов, оставшихся не у дел после окончания Сирийской и Иранской кампаний.

В мае полыхнуло не где-нибудь на нефтеносном Ближнем Востоке и даже не на загадочном Дальнем, а в экваториальной Африке, откуда кроме мух цеце и вирусов тропической лихорадки нечего было экспортировать.

Началось всё с того, что одна африканская народность, названия которой майор не смог удержать в памяти, крепко обозлилась на своих соседей. История умалчивает, что же послужило тому причиной, но всего за одну ночь население десяти приграничных деревень — не то восемь, не то десять тысяч человек — было вырезано подчистую. И, вероятно, съедено, учитывая гастрономические пристрастия тех мест. Соседи в долгу не остались, и вскоре девственная саванна содрогнулось от раскатов артиллерийских залпов и лязга гусениц танков советского производства, которых у каждой стороны было по полтора десятка. Всё же в основном боевые действия велись стрелковым оружием, а может — чем чёрт не шутит — и копьями.

Но вот что странно. На этот раз ООН сработала оперативно. Надо было оправдаться перед мировой общественностью за свою былую нерасторопность, за жалкое блеяние Генассамблеи о «необходимости поиска компромисса и мирного урегулирования конфликта», когда натовские сверхзвуковые «голуби мира» утюжили Дамаск и Тегеран. Ну и оправдались. На заседании Совбеза все были до безобразия единодушны. Даже Россия своим правом вето не воспользовалась.

Остальное было делом техники — военной техники. Почти мгновенно был сформирован «международный» миротворческий корпус под эгидой ООН. На восемьдесят процентов он состоял из американских военных, а на оставшиеся двадцать — из пехоты стран-сателлитов из Восточной Европы, каждая из которых выделила по паре сотен человек.

Миротворцы высадились на Чёрном континенте и за неделю навели порядок, разделив враждующие стороны надёжным кордоном — десятикилометровой «демилитаризованной» зоной выжженной земли. Первым же авианалётом армии сцепившихся стран были низведены до толп перепуганных аборигенов. Вторым — превращена в пыль вся их жиденькая инфраструктура: мосты, редкие заводы, правительственные учреждения, телецентры. Куда можно отбросить страны, и так находившиеся в каменном веке? Только из неолита в палеолит.

На этом боевые действия прекратились. Контингент не потерял ни одного человека.

Затем последовала демаркация границы, назначение двух послушных временных правительств во главе с лидерами оппозиции, проживавшими до того момента в США, да Гаагский трибунал для обоих бывших вождей-президентов.

Триумф. Публика в странах «золотого миллиарда» рукоплещет. Победные реляции звучат так громко, что можно подумать, будто эта «война» — последняя в истории, а дальше нас ждёт царство всеобщей благодати с молочными реками и кисельными берегами.

Ах да, был у этой заварушки ещё один результат, который многие оставили без внимания. На карте возникло новое независимое государство, территория которого по странном совпадению включала богатейшие в регионе месторождения урана и алмазов. Концессии на разработку ценного сырья достались известной горнодобывающей корпорации. Транснациональной, но с головным офисом в США.

Что ж, ещё одно случайное совпадение.

Что это было? Рабочий момент в деле управления миром, трудовые будни «глобального жандарма»? Или отвод глаз? Обманное движение, чтоб настоящий противник, расположенный гораздо севернее, расслабился и решил, что ему ничего не угрожает?

Да, теперь майор склонялся ко второй версии. Вот только не противник мы им были, а жертва. Огромный, но старый и больной медведь, которого обложили в его берлоге. И ружья заряжены, и собаки готовы броситься всей сворой… А он всё спит и не знает, что его шкуру уже успели поделить.

Но это было потом. А тогда, сразу за тревожной военной неделей наступило благостное затишье. Даже террористы присмирели, будто все дружно решили взять отпуск и насладиться последними летними деньками, потратить денежки, заработанные кровавым трудом. И никаких тебе резких заявлений, никаких дипломатических демаршей, никаких масштабных учений под носом у «вероятного противника». Тишь да гладь. Разве что на Украине опять шумели. Но к этому за двадцать лет можно было привыкнуть.

Это что касается дел в мире. В стране… в стране всё было тоже более-менее тихо. Да, в марте-апреле, после выборов, пошумели немножко на площадях. Вылезла из нор оппозиция, проснулись политэмигранты, правозащитники и прочий сброд. Вывели не так уж много — всего тысяч десять, взяли в кольцо несколько госучреждений. На большее, видать, у их кураторов из ЦРУ денег не нашлось.

В Москве какие-то демократические придурки протащили по Старому Арбату скелет в гробу под пение сталинского гимна. Потом они пытались торжественно похоронить его в Александровском саду, но милиция вмешалась. Другие оригиналы этой же ночью раскрасили Железного Феликса несмываемой краской в бордовый цвет, который, видимо, должен был символизировать кровь. Требования у этих крикунов на площадях были обычными — отставка правительства, Думы, Конституционного суда и президента до кучи. И, разумеется, повторные выборы. Ага, размечтались. Держите карман шире.

Майору не понравилось, как повёл себя в этой ситуации сам гарант конституции. А повёл он себя, как мог повести только гражданский, который к тому же бюрократ до мозга костей. Начал юлить, показал слабину. Попытался угодить и нашим, и вашим этот бывший губернатор, чинуша. В отличие от одного из предшественников, он в разведку не ходил даже в дружественной ГДР, а привык штаны в кресле протирать, челобитные в Москву писать и на машине с мигалкой рассекать.

В своём крае он, может, и был отличным хозяином: ездил по предприятиям, произносил вдохновенные речи, фотографировался с доярками и нефтяниками, но в Кремле ему было не место. Он и сам, похоже, удивился больше всех, когда его поставили преемником. Но, коли взялся за гуж…

К счастью, государственная машина, какой бы гнилой она ни была, справилась с заразой сама. Патриоты всей страны ликовали. Но Демьянов не обманывал себя. Он не верил, что режим исправился. Он не верил в это и семнадцать лет назад, во время «маленькой победоносной войны» с Грузией.

В самой власти патриотов не было, только прагматики. Их дети учились в Лондоне, сами они отдыхали в Швейцарии, там же имели счета. Какой на хрен патриотизм, когда единственная национальная идея — загрести побольше бабок? Всё дело в том, что этой весной, как и в 2008 году, объективный ход вещей не оставил отечественному ворью другого выхода, кроме как бороться против наездов ворья заграничного. И в рамках этой борьбы от игры в либерализм пришлось отказаться.

Конечно, расстреливать никого не стали — не те времена. Просто разогнали несколько вонючих газетёнок, которые и так никто кроме американских шпионов не читал. Заглушили заграничные «голоса» и прикрыли разные «Фонды защиты свободы от совести», защищавшие, по общему мнению, в основном террористов, извращенцев и изменников, выслали за кордон полсотни самых ретивых борцов за демократию. Да оно и справедливо. Хотели демократии, так получайте её! Ещё столько же упрятали за решётку, и было за что. У всех из них рыльце в пуху. Минюст отказал в регистрации нескольким карликовым партиям, которые и так никто не жаловал, кроме недовымерших интеллигентов и агентов мирового сионизма. Затем закрыли на сутки эту помойку — Сеть — и основательно её подчистили, установив киберцензуру, как в дружественном Китае. Давно пора.

На Западе, ясное дело, первое время возмущались, но быстро умолкли. Поняли, что никому нет дела до их стенаний. Основная масса населения, в том числе и Демьянов, после этих событий вздохнула спокойно, уверенная, что беда прошла стороной. Лето обещало быть тихим и скучным.

Второй вопрос. Как это произошло?

На бумаге всё гладко. Наши радиолокационные станции и спутники слежения должны засечь пуск ракеты на любом континенте и в любой точке мирового океана. После подтверждения информации Верховный главнокомандующий отдает приказ о нанесении ответно-встречного удара.

Приводится в действие система гражданской обороны. Времени на эвакуацию и рассредоточение уже нет. Население и организации оповещаются сигналом «Внимание всем!». Укрытия и убежища принимают людей. Затем, после обмена ударами, начинаются аварийно-спасательные работы. Уцелевшие опять-таки эвакуируются в сельскую местность. Все маршруты определены заранее, все роли расписаны до мелочей. В случае такого развития событий органы власти и армия получают самые широкие полномочия. Они могут привлекать гражданских лиц для различных работ, имеют право реквизировать любой гражданский транспорт от велосипеда до пассажирского лайнера и так далее.

Но это в теории.

А на практике… Майор догадывался, что на практике всё могло быть несколько иначе. Он попытался представить себе самый страшный и одновременно самый реальный сценарий агрессии.

Президент и всё высшее руководство страны погибает в первую минуту от воздействия сверхточного оружия вроде боевых блоков со спутника. А потом враг — Америка, назовём вещи своими именами — наносит синхронный удар с помощью обычных вооружений по заранее намеченным целям. Ядерное оружие супостатом не применяется. Межконтинентальные баллистические ракеты не нужны. Только несколько тактических боеголовок по самым укреплённым бункерам Минобороны. В Новосибирске такой один, да и его стратегическое значение сомнительно.

А дальше… Дальше начиналась операция «Бей лежачего». У американцев вполне хватает сил, чтобы раскатать в блин обезглавленные остатки армии и без применения ядерного оружия.

Всё это очень похоже на правду. Но в этом «гуманном» сценарии никто не станет стирать город с лица земли. Да ещё такой научно-технический центр, как Новосибирск.

Зачем сжигать атомной бомбой то, что вполне можно забрать себе? Ведь вполне хватает неядерных средств, чтобы с пятикратной гарантией хирургически поразить все опасные объекты.

Действительно, зачем? Есть только одно объяснение. Всё-таки был ответный удар! Наш привет, нанёсший им, там, за океаном, чувствительный урон. И только после этого состоялся американский удар номер два с применением всего, что могло нести на себе ядерные боеголовки. Со стиранием городов в пыль и массовым истреблением мирного населения. Уже не скальпель, а топор. Уже не продуманная операция с целью устранения противника, а слепая месть. Такой удар, после которого на радиоактивном пепелище не остаётся ничего живого. Именно он накрыл город через двадцать пять минут после исчезновения связи и электричества.

Перед атакой для нарушения коммуникаций использовался электромагнитный импульс, который янки успешно применяли против Ирана. Возможно, высотный взрыв. Или новые, не засвеченные разработки. Пентагон мог пустить в дело всё, что имел в запасе. Ведь игра стоила свеч.

И, наконец, третий вопрос: Что же делать теперь?

Благодаря имуществу почившего в бозе ИЧП «Мухамедзянов» убежище располагало запасом провизии, достаточным для питания пяти тысяч человек в течение двадцати дней. Это значит, что они были обеспечены продуктами с огромным запасом. Уровень радиации при наземном взрыве уже через сутки уменьшается в сорок раз. Согласно инструкции, учитывая расстояние от эпицентра, людей можно было выводить на поверхность уже на третьи сутки. И вести своим ходом, стройными колоннами, к месту временного размещения. На бумаге очень гладко.

Но реальность совсем не такая радужная. Уже неделю они сидели здесь. Ни в каких инструкциях не говорилось, что солнце может взять и скрыться за серой пеленой, что в конце августа выпадет первый снег. Далеко они уйдут по такой погоде, в кромешной тьме?

В самом начале их заточения майор сделал одну очень правильную вещь. Он не поддался ложному оптимизму и распорядился о существенном ограничении пайков — в полтора раза против рекомендованных Минздравом норм. Не шестьсот грамм хлеба в день, а четыреста пятьдесят. Не две банки консервов, а одну. Наверно, Сергей что-то предчувствовал. Его решение вызвало недоумение даже среди бойцов-ракетчиков, за эти дни проникшихся к нему доверием. Хотя им-то как раз всё продолжало выдаваться в полном объёме. Ведь они работали, а не полировали лавки штанами.

Гражданские тоже, мягко говоря, не были в восторге. Конечно, до голодного бунта не дошло, но недовольный ропот был. Всё это добавилось к уже имевшимся проблемам. Например, с теми, кто хотел, невзирая на все предупреждения, покинуть убежище. Людей можно было понять. Сначала им сказали: «Пересидите тут пару часов». Потом «ещё час». Потом «до вечера». Потом «до утра». Потом «пару дней». А теперь вот уже почти неделю вообще ничего не говорили. Некоторые из них очень настойчиво пытались выбраться наружу. Но их удалось утихомирить. Одних с помощью доводов разума, других, самых твердолобых, с помощью грубой силы. И только всё успокоилось, как он снова взбудоражил всех своим решением.

Тогда никто не понял майора. Ведь по самым скромным прикидкам в убежище оказалось еды на три недели. И это только запасы склада, а ведь есть ещё торговые киоски в подземном переходе, плюс централизованные заготовки, а также то, что частным порядком приносили с собой спасатели из каждой вылазки. Это не поощрялось, но и не запрещалось.

Теперь, когда с каждым днём становилось всё холоднее, он понял, насколько правильным было его решение. Никто не скажет, сколько им ещё тут придётся пробыть. Все их шансы на спасение связаны с убежищем, наверху только смерть. Поэтому любые разговоры об эвакуации надо давить в зародыше. Вывести людей — убить их, быстро и верно. Так же верно, как наставить автомат и нажать на курок. С каждым днём температура падает на пару градусов. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять — где холод, там и голод. Единственный «урожай» этой осени — это то, что они смогут добыть из магазинов и складов.

Но даже здесь, внизу, время работало против них. Даже при драконовской экономии им хватит пищи только до конца сентября. Их слишком много. Все эти дни население убежища росло почти непрерывно. Двадцать третьего августа почти две тысячи человек не по своей воле оказались под его негостеприимным кровом. Счастливчики — сразу после атаки двери бункера замкнулись на целые сутки. Можно было стучать, орать, рвать на себе волосы и биться головой о железные ворота — не откроют. Опасность. Людей начали пускать только вечером двадцать четвертого. Тогда пришло ещё около полутора тысяч — на своих ногах, покинув подвалы близлежащих домов, погреба и прочие укрытия. Это были в основном те немногие, кто, услышав сирену, всей семьёй отправились в безопасное место, а не отмахнулись от неё как от комариного писка — типичная реакция людей, выросших в мирное время. Тогда же началась спасательная операция, на которую было мобилизовано почти всё мужское население убежища.

В ходе неё население бункера выросло ещё почти на тысячу. Кроме того, целую неделю оно пополнялось за счёт тех, кто внял призывам, переданным через громкоговорители, установленные добровольцами на близлежащих перекрёстках.

Как узнал Демьянов от некоторых уцелевших, сигнал воздушной тревоги по радио всё же был дан — за три минуты до ядерной атаки, прорвавшись отчаянным криком через шквал помех. Но кто его сегодня слушает, это радио? И что можно успеть за полтораста секунд? Разве что помолиться. Даже до подвала не добежишь, если будешь метаться, собирая деньги и документы. Это если поверишь — а большинство, как оказалось, даже не пошевелились.

Через восемь дней после катастрофы убежище стало домом почти для пяти тысяч человек. С этого момента его ворота навсегда захлопнулись для посторонних, впуская и выпуская только поисковые группы, снабжавшие его всем необходимым.

Почти всё, что могло гореть, к вечеру второго дня уже выгорело. Город напоминал огромный погасший костёр, исходящий дымом. Редкие уцелевшие деревья торчали голыми почерневшими палками, похожие на столбы. От деревянных домов остались только печные трубы. Искать там живых было бессмысленно.

Кое-где неровности рельефа сохранили строения нетронутыми — там взрывная волна прошла поверху, лишь крыши как корова языком слизнула. Но таких мест было мало, всё ж таки здесь была Западносибирская низменность, а не горы.

Меньше всего досталось частному сектору, массивы которого тут и там врезались в хайтековские районы новостроек. В основном они состояли не из коттеджей, а из деревянных избушек, кондовая одноэтажная Россия. Оправившись от первого шока, обитатели таких домов теперь или нестройными колоннами растекались по окрестностям, или — были и такие — с упоением грабили магазины. Ведь милиция в прямом смысле испарилась. Им вряд ли была нужна помощь, они могли позаботиться о себе сами.

Лучше других сохранились двух- и трёхэтажные дома послевоенной постройки, особенно те из них, что стояли, закрытые со всех сторон более высокими собратьями.

Панельные многоэтажки хрущёвской и брежневской постройки, из которых в основном и состоял район Академгородка, меньше пострадали от огня, но взрывная волна прошлась по ним катком. Воздвигнутые ещё при царе Горохе, они на тридцать-пятьдесят лет превысили свой предполагаемый срок эксплуатации и теперь с чувством выполненного долга рассыпались под ударом воздушного тарана.

Новые высотки из кирпича-монолита и современных плит, построенные в конце прошлого и в начале нынешнего века, ждала та же судьба. Они были построены якобы по современной технологии, но левой ногой. Устойчивость была принесена в жертву высоте, а надёжность — скорости возведения и прибыли. И они тоже рушились как карточные домики.

Там, под толщей железобетона и кирпича, стонали и умирали десятки тысяч людей. По логике вещей, туда и следовало бы направляться спасателям в первую очередь. Но такая логика ущербна. В экстремальной ситуации нужно руководствоваться не гуманизмом, а здравым смыслом. Помогать нужно тем, кому можно помочь.

Надо трезво оценивать свои силы, ничтожные по сравнению с масштабом катастрофы. Ведь на «обычных» спасательных работах, например, при землетрясении или оползне, на одного пострадавшего приходится несколько сотрудников МЧС и добровольных помощников.

А здесь картина была обратная. На одного человека, физически и морально готового откапывать других, приходилось двадцать погребённых под руинами. На одного врача, решившего помогать всем пострадавшим, а не только своим близким — несколько десятков искалеченных, обожжённых и облучённых.

Это было дело, заранее обречённое на провал. У них не хватало ни техники, чтобы разбирать завалы, ни рабочих рук — даже когда из-за недостатка добровольцев майор распорядился выгнать всех здоровых мужчин на посменную, по полчаса, работу на поверхности, снабдив их самодельными дыхательными фильтрами и средствами защиты кожи.

С ними, кстати, вопрос особый. Кому не знакома по компьютерным играм такая прекрасная вещь как «антирадиационный костюм»? Надел такой — и никакое излучение тебе не страшно. К сожалению, реальность далека от этой картинки. На самом деле средства защиты кожи, к примеру, ОЗК — общевойсковой защитный комплект, не «защищают» от радиации, которая есть поток альфа-частиц, бета-частиц и гамма-излучения. Во всяком случае, защищают не лучше, чем обычная плотная одежда.

Единственное назначение данных комплектов — препятствовать попаданию внутрь убежища ядерных осадков, пыли, к которой «прилипли» альфа- и бета-частицы. Их надо снимать перед дверью, как калоши. Если войти в них внутрь, то применение этих вещей теряет всякий смысл. Болотные сапоги, плащ-дождевик с капюшоном вместе с ватно-марлевой повязкой также могли бы играть роль простейшего защитного комплекта. Но ничем не хуже будут и обычные мешки из плотного полиэтилена. Два на ноги, и ещё один — на голову и туловище.

Итак, задача защитного комплекта — лишь сократить время действия радиации на человека. А для эффективной защиты от тех же гамма-лучей пришлось бы нацепить на себя свинцовый лист толщиной до семи сантиметров или двенадцатисантиметровый стальной. Естественно, даже культуристу не поднять такие «латы», больше похожие на танковую броню.

Если же предполагается повторное использование данных комплектов, то они подвергаются дезактивации — радиоактивная пыль тщательно удаляется с их поверхности проточной водой.

Именно радиоактивные осадки, кстати, и представляют собой наибольшую опасность, а вовсе не первичная радиация, выделяющаяся в момент взрыва. Последняя никого из уцелевших не должна беспокоить, ведь у современного ядерного оружия зона тотального уничтожения намного превышает область воздействия первичной радиации. Радиоактивная пыль опасна, потому что имеет неприятное свойство оседать на коже, слизистых оболочках, проникать в дыхательные пути. И если при попадании на кожу можно отделаться ожогом, то, оказавшись в человеческом теле вместе с пищей, водой или воздухом, радиоактивные вещества наносят человеку самый страшный вред, поражая клетки крови и костного мозга. Именно поэтому и нужно было каждую минуту помнить о санобработке всего и вся.

Самым ограниченным ресурсом для них стало время. Люди под завалами живут считанные дни, даже если у них есть воздух, а на дворе лето. Случаи, когда кого-то доставали через пару недель — исключения для книги рекордов. Обычно через трое-четверо суток находят только трупы.

Тут было от чего придти в отчаяние. Миллионы тонн бетона, а под ними тысячи пока ещё живых человеческих тел, которые через несколько дней станут такой же мёртвой материей. И помочь им нельзя.

Все свои усилия люди из убежища сосредоточили на разборе кирпичных домов, обрушившихся лишь частично. Там даже через пару суток оставалась надежда найти уцелевших.

Опасности подстерегали повсюду. За две ночи земля остыла, расплавленное жаром дорожное покрытие снова стало твёрдым, но кое-где ещё тлели пожары. Откроешь не ту дверку — и пламя, получившее доступ к кислороду, вспыхнет с новой силой, а тебя превратит в хорошо прожаренный бифштекс. В первый же день работ так сгорели трое, причём не самые бестолковые и неопытные.

Под тяжестью спасателей обваливались лестницы, на головы рушились крыши и перекрытия, порой проламывался асфальт и прямо под ногами разверзались бездны, из которых поднимался едкий чёрный дым.

Но этим список неприятностей не исчерпывался. Двадцать пятого числа в одной из вылазок двоих сильно потрепала свора собак, неведомо как переживших огненную бурю. Чёрные, с проплешинами голой обгоревшей кожи, покрытой коростами и волдырями, из которых сочились кровь и сукровица, с глазами прирождённых убийц, они больше напоминали диких зверей, чем домашних животных. Им повезло больше, чем людям — их тела были подвержены действию радиации в два-три раза меньше. Но рано или поздно и они, конечно, должны умереть, если инстинкт не подскажет им покинуть опасное место.

Но до этого пока было далеко. И пять человек, два из которых истекали кровью, чудом сумели скрыться от монстров на крыше обгоревшего автобуса. А те расположились вокруг. Они не лаяли. Просто молча смотрели и ждали.

Тогда безоружным спасателям самим пришлось звать на помощь. До убежища было недалеко, а у них с собой имелась рация. Но связь с наземным пунктом наблюдения убежища им установить не удалось из-за возмущений в ионосфере, вызванных взрывами. Прошло два часа, прежде чем их хватились. А те, кто пошёл их искать, не были оповещены об угрожавшей им опасности.

Если бы пропавшие находились далеко, то никто не отправился бы за ними. Таков был порядок, продиктованный не цинизмом, а разумной осторожностью. Но до них было всего полквартала, и майор сам возглавил группу, которая выдвинулась в их направлении.

Он шёл первым, когда они пробирались через улицу по узкому проходу среди сгоревших машин. Услышав хриплое рычание, Сергей Борисович обернулся. В десяти шагах, взгромоздившись на капот бывшей «Ауди» стояла точная копия собаки Баскервиллей. Стояла и смотрела на него недобрым взглядом маленьких красных глазок.

Она была крупной, с мощными челюстями. На бычьей шее сохранился почерневший ошейник с железными бляхами. Несмотря на поражённую кожу, тварь выглядела крепкой, здоровой и сытой. Медленно, будто нехотя, она пошла на него.

Демьянов выстрелил в воздух. Он хотел уладить дело миром не потому, что разделял идеи «Гринписа». Майор просто сомневался в эффективности своего ПМ против такой махины и в собственной меткости. После сдачи зачёта в тире при получении лицензии стрелковой практики у него не было.

Он ожидал, что животное убежит, поджав хвост, но вместо этого оно сходу пошло в атаку. Существо явно не боялось людей и успело убедиться в их беспомощности. С оружием оно, видимо, не сталкивалось.

Три девятимиллиметровых пули не смогли остановить его последнего прыжка. Демьянову пришлось отпрыгнуть в сторону, чтобы уже мёртвая туша пролетела мимо него и шлёпнулась в лужицу маслянистой воды. Одна из пуль пробила толстый череп. В «молоко» он всадил всего две.

В густом сером смоге майор только теперь разглядел прямо по курсу силуэт автобуса, а на крыше — фигурку человека, который отчаянно махал руками. Секунду спустя он заметил остальных тварей. Судьбу своей товарки собаки разделить не хотели и застыли на месте, напряжённо глядя в его сторону. Их было десять или двенадцать.

Когда они уже начали пятиться, двое ракетчиков, стоявших до этого столбом, внезапно опомнились и взялись за автоматы, готовые без приказа открыть огонь из «калашей» по отступавшей стае. Демьянов их удержал. Свора до сих пор была опасна, и если загнать её в угол, то ещё неизвестно, кто кого, учитывая плохую видимость и сектор обстрела, пересечённый сгоревшими автомобилями. Пусть уходят. К полноценному отстрелу этих тварей нужно подготовиться получше.

И они действительно ушли. Искусанных бедолаг, успевших проститься с жизнью, сняли с крыши и доставили в медпункт. Следовало бы провести анализ на бешенство… но где? Поэтому людям предстояло пройти малоприятный курс уколов — в убежище имелся достаточный запас сыворотки. Ничего, пусть радуются, что живы остались. После этого неприятного урока в состав каждой группы было включено по бойцу с автоматом. Как выяснилось чуть позже, не напрасно.

Угрозу представляли не только звери. Вернее, не только звери о четырёх ногах. Нападения участились к концу недели. Подниматься наверх стало опасно не из-за пожаров и завалов, а из-за людей, которые вернулись в кварталы руин, как только погас огонь, а уровень радиации стал терпим. Вернее, терпим он был, если находиться там ограниченное время. При постоянном пребывании он продолжал оставаться смертельным.

Поэтому многие люди были больны, и полученная доза не оставляла им шансов на выздоровление. Некоторые, вероятно, это понимали. Но умирать они не торопились, хотели ещё погулять напоследок.

Из донесений разведгрупп Демьянов узнавал много удивительного и жуткого. Например, о странных компаниях, которые ели и пили вволю, больше разливая и разбрасывая, орали песни, стреляли в воздух, разъезжая по немногим свободным улицам на чужих машинах — тех, которым посчастливилось стоять в подземных гаражах во время удара и избежать воздействия электромагнитного импульса.

Среди них были и те, кто окончательно потерял человеческий облик. Такие были гораздо опаснее собак. Перечень того, что эти «бывшие люди» могли сделать с тем, кто подвернулся под руку, начинался с избиения и заканчивался приколачиванием к рекламному щиту, вырезанием глаз или снятием кожи. Их было немного, таких дикарей, но проблем с ними была масса. Страха они не знали, лезли на рожон, а терять им было нечего. Оружием некоторые из них тоже не были обделены.

Они сильно отличались от обычных мародёров, которые тоже могли быть опасны, если припереть их к стене или подставить спину. Демьянов ещё мог понять насилие рациональное, когда грабят, чтобы прокормить себя и свою семью. Но тут была немотивированная жестокость, изуверство на грани патологии, и это ставило его в тупик.

Лет двадцать назад он читал в журнале статейку о влиянии радиации на сознание, но в данном случае причина заключалась, вероятно, в другом. Война была событием, равного которому не было, сильнейшей эмоциональной встряской. Крушение цивилизации — а в нём теперь мог убедиться даже самый тупой идиот — легко могло сорвать все ограничители с человеческой психики. А после… Кто-то впадает в уныние, кто-то молча сходит с ума. А кто-то реализует свои давние желания. И на поверхность прорывается то, что всегда жило внутри, загонялось вглубь социумом.

Спасательные команды из убежища не искали встреч с «бывшими», всегда пытались обойти агрессивно настроенных людей десятой дорогой. Но если уж сталкивались, и дело не удавалось уладить миром, то приходилось брать грех на душу. Жалко, конечно, но что поделаешь… Они не могли позволить себе быть убитыми какими-то отмороженными ублюдками.

Других прохожих на улицах было не встретить. Складывалось впечатление, что все нормальные люди покинули город, некогда бывший средоточием научной мысли страны. Но оно было обманчивым — остались не одни выродки. Были и те, кто до сих пор сидел по подвалам, доедая последние запасы, со страхом прислушиваясь к звукам, доносящимся с улицы, и с надеждой — к радиоприёмнику, в ожидании обращения президента или другого представителя власти, который всё объяснит и расскажет, как им, горемычным, быть дальше. В основном это были люди старшего возраста. Но радио молчало. Никто не спешил объявлять им ни об отмене воздушной тревоги, ни о начале эвакуации. Вообще ни о чём.

Таких тоже следовало спасать. Не от радиации, которая хоть и спадала, но полезной для здоровья не становилась, а от сограждан, которые уже смогли «перестроиться» и вжиться в этот новый безумный мир, воспринять его волчью логику. Где найти слова, чтобы рассказать им, что всё кончено?

Иногда им, спасателями, приходилось врываться, вышибать двери, нарушая святость частной собственности, которая так и не сумела укорениться на Руси. Они поднимали людей на ноги и вели — под руки, не слушая причитаний — к себе в убежище. В спасительный полумрак слабо приспособленного для жизни подземелья, которое будет им теперь домом, чей потолок заменит им небосвод на неопределённый срок. В мрачный Ноев ковчег, чей надёжный кров защитит их от бед, следующих за пламенем — тьмы и холода. Там, в нужде и страданиях, какие не снились последним поколениям людей, им всем предстояло жить, несмотря ни на что.

К вечеру двадцать шестого сентября стало ясно, что спасательную операцию пора сворачивать. Живые наверху стали попадаться всё реже.

Если здесь, на значительном расстоянии от эпицентра, творилось такое, то что говорить про центральные районы! Теперь на их месте даже не руины, а поле, гладкое как стол. Всё разметало по камешку и расплавило. Остался один шлак. По крайней мере, никто там не мучился.

Кое-кто мог уцелеть в подвалах, на подземных автостоянках, в метро, но как до них добраться? Это за пределами человеческих возможностей. Тут не поможет никакой героизм. Без тяжёлых экскаваторов до них не докопаться никогда.

Жестокая правда состояла в том, что спасти всех оказалось невозможно. Нельзя было распылять силы, иначе не сможешь помочь даже себе. Ведь им, укрывшимся в бункере, предстояло надеяться только на себя. Демьянов, да и все остальные, уже давно не верили в помощь извне. До сих пор они не получили из центра ни одной весточки. Вероятно, там дела обстояли ещё хуже.

Отныне их мир будет ограничен убежищем. То, что творилось за его пределами, майора не касалось, он отвечал только за своих. Остальным придётся выкручиваться самим. Жестоко, но по-другому нельзя. Всех страждущих не спасешь и не накормишь, если тебя зовут не Иисус.

Глава 3. Базар

Характер у человека, который присвоил себе звучную должность коменданта объекта, был такой, что для общения с ним требовалась железная выдержка. В глубине души Захар Петрович Прохоров, возможно, был неплохим человеком. Но этой глубины души он никому не открывал, прятал за семью замками, а показывал совсем другое: раздражительность, мелочную злобу и слабо прикрытую ненависть ко всем, кто был чуть более способным, чем он. Учитывая уровень его интеллекта, в число таковых попадали многие. Жена его, как случайно узнал майор, лет пять назад повесилась. Её можно было понять. Возможно, он и пальцем её не тронул, но постоянное выслушивание его попрёков могло довести до нервного срыва даже памятник.

В трезвом виде этот субъект был невыносим. Можно было подумать, что, набравшись, он становился ещё паскуднее, но этого не происходило. Хуже было просто некуда. Напротив, в пьяном виде его было проще терпеть, потому что он быстро отключался и засыпал.

Можно догадаться, что его, генерал-майора, перевели из столицы в Новосибирское управление тоже не за особые заслуги. Скорее всего, он натворил дел и здорово достал кого-то наверху, но, оберегая честь мундира, его отправили не на скамью подсудимых, а сюда, в Сибирь. Избавились от него с наименьшими потерями.

Майор благодарил Бога за то, что этот «оборотень в погонах» никогда не являлся его непосредственным начальником. За эти дни Демьянов начал понимать, почему так много внимания уделяется психологической совместимости космонавтов на орбитальных станциях. Ведь в экстремальной ситуации там, наверху, они могли надеяться только на себя и товарищей, а не на далёкий ЦУП.

Так же было и у них. Хотя без всяких тестов было ясно, что с психикой у гражданина коменданта — тамбовский волк ему товарищ — не всё в порядке. И существовать рядом с ним в замкнутом пространстве было очень трудно.

— Я сказал, в инструкции чёрным по белому написано: «эвакуация». Радиационная опасность миновала? Миновала. Так какого рожна мы ждём? — желчно осведомился генерал. — Особого приглашения?

— Товарищ комендант, — Демьянов изо всех сил сдерживал себя. — Вы понимаете, чем это обернётся?

— Да какая на хрен разница, что я понимаю? Я могу вообще не понимать. Ты, кстати, тем более. Понимать должны там, — Прохоров воздел палец к цементному потолку. — В государственном штабе ГО, в Москве.

— А где он есть, этот штаб? — не сдавался майор. — С нашим передатчиком нас даже в соседних областях не услышат. А с местными силами мы пытаемся связаться на установленной частоте каждый час. Всё без толку.

— Это временные неполадки, — махнул рукой комендант. — Радиопомехи. Ты в школе не учился? Ядерный взрыв вызывает… Но рано или поздно они выйдут с нами на связь, не сомневайся. И вообще, голову себе не забивай. Если оговорено, значит, выйдут.

«Вашими устами да мёд пить», — подумал майор. Самому ему в голову приходили всего два объяснения этой тишины. Первое — все мертвы. Второе — кое-кто уцелел, но они соблюдают радиомолчание, чтобы не стать мишенью для ракет противника. Ни то, ни другое не оставляло убежищу особых надежд на получение помощи.

— Захар Петрович, давайте не торопиться, — голос Демьянова звучал так, будто он разговаривает с ребёнком. — Наверху трудно передвигаться, особенно неподготовленным. У нас много пострадавших, дети… А машин крайне мало, и бензина почти нет. Да даже если бы и были… все дороги запружены, не проехать. Да и пешком тяжело будет пробираться сквозь завалы, видимость плохая, а на градуснике уже минус десять. Опять же продукты мы с собой точно не унесём. Чистая вода теперь может оказаться редкостью. И это ещё не всё. Там ведь и постреливают иногда.

— Постреливают? — недоверчиво переспросил генерал. — Кто?

«Я ему пятьдесят раз говорил. И как об стенку горохом. Будто глухой. Он что, думает, нас там хлебом-солью встретят?»

— Лица без определённого места жительства, — хмуро произнёс майор. — Теперь других-то и нет.

Около минуты Захар Петрович хранил молчание. Видимо, в его голове под фуражкой шла напряжённая работа мысли.

Затем он, явно с большим трудом, выдавил из себя:

— Так что будем делать? Мы не можем уйти, это факт. Но ведь не останемся же мы тут жить? Здесь же жить невозможно, ведь так? — В голосе генерала Демьянову послышались жалобные нотки. — Какие будут у вас предложения?

Хвала небесам, он уступил, отказался от идеи немедленной эвакуации. Похоже, не последнюю роль сыграл страх за свою шкуру. Высокий, хотя и не смертельный уровень радиации — это одно, а автоматная очередь из окна — совсем другое. Это даже идиот поймёт.

— Предложение такое, — вновь заговорил Демьянов. — Мы останемся здесь, пока не придут в норму… климатические обстоятельства.

— Это сколько?

— Я тут говорил с одним геофизиком из НИИ климатологии. Не меньше пары месяцев. Возможно, три.

— Да вы в уме? — у генерала чуть глаза на лоб не полезли. — А есть мы всё это время что будем? Запасы ведь не резиновые!

— Об этом я и хотел сказать. Пока окончательно не наступила зима, предлагаю организовать службу продотрядов для систематического пополнения наших запасов.

— Легко сказать, — фыркнул Прохоров. — Чем? Что-то я не видел наверху вагонов, набитых тушёнкой. Может, господ мародёров попросим поделиться?

— Не стоит. Есть у меня идейка, — Демьянов проигнорировал иронию. — Я думаю, на рынке что-нибудь осталось. Можно собрать оперативную группу и наведаться туда.

— Значит, решено, — подытожил комендант с явным облегчением. — Вот и займитесь этим, Сергей Борисович. Хорошо бы сегодня же организовать доставку продовольствия. Мясо, сыр, колбаса. Если наткнётесь на икру, балычок или печень трески, то тоже берите — не пропадать же добру. Да же шпроты и кильку тащите. Кто-нибудь да съест, — Захар Петрович натянуто рассмеялся. — Ну, всё. Считаю наше собрание закрытым.

Не требовалось уточнять, о каком базаре речь. Конечно же, не о ближайшем, на улице Российской. Оттуда всё растащили аборигены ещё в первые дни, похерив радиацию и другие опасности. Да и добычи там было не так много. То ли дело «гусинка».

Там, на Гусинобродском шоссе, рядом со знаменитой Барахолкой, крупнейшим вещевым рынком по эту сторону Урала, было и несколько продуктовых рынков, где на пространстве размером с пять-шесть футбольных полей стояли ряды контейнеров, трейлеров, навесов, палаток и павильонов, с которых полуторамиллионный город мог бы кормиться неделю.

Были времена, когда эта «гусинка» была единственным приносящим живые деньги предприятием города. На заре девяностых турецкие куртки и золотые цепочки стали настоящим спасением для умиравших с голоду младших научных сотрудников, переквалифицировавшихся в «челноки». Потом ситуация изменилась, в НИИ стали выплачивать зарплату, заработала промышленность, пошёл в гору бизнес; рынок менялся внешне, но своих позиций не сдавал.

Самыми верными его покупателями оставались пенсионеры и малообеспеченные, а также жители окрестных сёл. Первые приходили на своих двоих, последние приезжали на громыхающих реликтах советской эпохи, чтоб купить по дешёвке какую-нибудь хозяйственную мелочь. Даже экономический взлёт начала двухтысячных не сильно подорвал его позиции, хотя базары поменьше уже дышали на ладан, проигрывая конкуренцию огромным бастионам капитализма из стекла и бетона. Но выросшие рядом торговые центры почти не отразились на его работе. Большинство, не желая терпеть толкотню и не без основания опасаясь карманников, ходило в супермаркеты с эскалаторами, видеокамерами наблюдения и автоматическими дверями. Те, кто победнее, продолжали покупать у пёстрых разноязыких обитателей торговых рядов, благо цены там были пониже, да и возможность поторговаться оставалась. Качество же товаров было сравнимым, тем более что в супермаркетах давно изобрели свои, технологичные методы обвеса, обсчёта и втюхивания лежалого товара. Подкравшийся незаметно кризис и вовсе подарил блошиным рынкам второе рождение.

Где ещё было искать еду, если не там? Склады и продуктовые базы сгорели. Те, что далеко от города — разграблены или захвачены шайками грабителей, которые вряд ли поделятся по-братски. А на рынке площадью сорок гектаров наверняка что-нибудь нетронутое да отыщется. Как говорится, «без базара».

Дорога туда в объезд выжженных кварталов руин — ещё полбеды. Проблема была в другом: как не заблудиться в этом лабиринте контейнеров и павильонов?

Майор был уверен, что для цивилизованной части рынка, представлявшей собой современный торговый терминал, карта существовала. Чего нельзя было сказать о стихийно выросших в последние несколько лет рядах, которые и были самым перспективным местом для поиска. Как узнать, в каком из них ненужная дребедень вроде дисков, электроники, солнечных очков и токсичных китайских игрушек, а в каком — бесценные продукты?

Даже если схема и существовала, где её искать? В отделе торговли при администрации? В комитете по землеустройству? Так те точно в эпицентре располагались.

Где подробный план, безусловно, был, так это в администрации рынка. Но туда они соваться не хотели, чтобы не нарваться на конкурентов. Вряд ли такой объект никем не занят.

Но даже если он занят, то никто не сможет контролировать все подъезды и выезды. Действовать надо было быстро, не тратить время на поиски нужных рядов.

Сам Демьянов бывал на базаре не единожды, но давненько — четыре года назад, в тот период своей жизни, о котором он очень не любил вспоминать. Тогда, потеряв и семью, и работу, он наивно полагал, что хуже быть не может, думал, что опустился на самое дно. За это время многое там могло измениться, а уж расположение торговых рядов — почти наверняка. Значит, требовался проводник.

Майор ломал голову над этим вопросом, когда решение само пришло к нему в руки.

Разговор был закончен, и Сергей вышел в коридор, оставив слегка повеселевшего коменданта одного. Но майор знал, что на того скоро снова нападёт меланхолия, и он тут же ухватит очередную бутылку горячительного, на дне которой спрятано забвение.

Демьянов направился к себе, но по пути в свой необжитый и неуютный «кабинет» решил забежать в здравпункт, чтобы узнать у Михаила Петровича Вернера о состоянии людей, недавно поступивших с лучевой болезнью. Самого главврача не было на месте, зато уже на пороге майор столкнулся с Марией Чернышёвой, направлявшейся куда-то.

— Сергей Борисович, а ведь вы кофе просили.

Только через пару секунд мучительных размышлений майор вспомнил, что утром в здравпункте обмолвился при ней, что у него закончился кофе.

— Да, Машенька. Не поверишь, за неделю банку прикончил, а времени пополнить не было.

— У меня есть хороший.

Ему вдруг стало немного стыдно. Что же получается?! Он, взрослый мужчина, клянчит у девчонки кофе! Хотя, глупости. После того как деньги потеряли ценность, личное имущество тоже значило немного. Похоже, они возвращались во времена коллективной собственности. Главным, как в первобытные времена, стал вклад человека в общее дело, за который он и получал свою долю. Кстати, глава палеолитической общины не отнимал у своих подопечных еду. Они сами делились с ним потому, что он был лучшим охотником и воином.

Такая теория и льстила ему, хотя он не был вполне уверен в её достоверности.

В здравпункте немного прибрались, явно не без Машиного участия. Коробки с медицинским оборудованием, которое они принесли из рейдов на поверхность, теперь были аккуратно расставлены вдоль стены. Демьянов тогда думал, что от него будет прок, и в первые дни отправил поисковые группы во все ближайшие больницы. Впрочем, доктор Вернер вскоре охладил его пыл, сказав, что большая часть принесённого никогда не будет работать в условиях убежища — не хватит энергии, площадей, стерильности. Так оно и стояло нераспакованным.

Девушка исчезла в смежной комнатушке и начала рыться в самой верхней коробке, но через минуту вернулась с написанным на лице разочарованием.

— Вот ведь, — развела руками она. — Оказывается, всё разобрали. Совсем закрутилась с этими делами. Но у меня ещё одна оставалась, дома.

— Дома? — до майора сперва не дошло, что она имеет в виду. — Так ты что, туда…

Чернышёва замолчала, её взгляд сразу посерьёзнел.

— Да нет, я имела в виду не тот… — произнесла она после тягостной паузы. — Там-то я, естественно, не была.

«Какой же я идиот. Сразу мог бы понять, что она говорила не своём прежнем доме, который стал кучей камней»

— Растворимый? — спросил Демьянов первое, что пришло на ум, чтобы как-то снять напряжение.

— В зернах.

— Это ещё лучше.

— Да пойдёмте ко мне, я вам прямо сейчас дам.

В другой обстановке эта фраза была бы двусмысленной, но не теперь. Майор даже не улыбнулся.

— Ведите. Кстати, я у тебя до сих пор ни разу не был.

— Не так уж много потеряли. Бардак у нас, да и неуютно. Конечно, мы там появляемся пару раз в день, забежим на минутку — и снова сюда. Времени не хватает капитально. А тем, кто отдыхает после дежурства, не до ремонта.

Они прошли по главному коридору до поворота к первой секции. Маша щёлкнула выключателем, осветив небольшой отрезок коридора. Чтобы не тратить понапрасну энергию, бо́льшую часть времени их держали погружёнными в темноту. Пройдя, полагалось выключить свет за собой. За несоблюдение этого правила лишали дневного пайка.

Но идти оказалось недалеко. Они остановились у ближайшей угловой комнаты. Здесь, насколько Демьянов знал, проживали врачи. Если другие комнаты, как правило, были либо мужскими, либо женскими, то здесь деления не было. Не до приличий, когда убежище, рассчитанное на три тысячи человек, принимает пять. А весь медперсонал удобнее было собрать здесь, чем распределять по разным комнатам.

Они остановились перед тяжёлой железной дверью; Маша достала из кармана ключ и открыла. Замки на дверях появились недавно с молчаливого согласия самого майора. Пошаливать стали. Зазеваешься, даже тапочки своруют.

«А здесь ничего… — подумал Демьянов. — Зря она наговаривала».

Фанерная перегородка делила большую комнату на две равные части, так что приличия оказались соблюдены. Кроме них в левой половинке сейчас были только две женщины средних лет. Демьянов поздоровался, вспомнив, что видел их в медпункте. Одна, кажется, медсестра, другая — фельдшер. На мужскую половину он даже заглядывать не стал, не собираясь беспокоить людей, отдыхавших после тяжёлой смены.

Насчёт уюта она зря сказала. В комнате было чисто прибрано, а вместо обычной затхлой вони чувствовался лёгкий аромат освежителя воздуха. Сразу видно, аккуратные люди живут. Хотя они умудрились нарушить два пункта правил. Перепланировка помещений и пронос веществ с резкими запахами запрещалась строжайше. Ну да ладно, это не смертельно. Правила составлялись в расчёте на пару дней пребывания. А когда речь идёт о паре месяцев, благоустройством пренебрегать не нужно. Конечно, подвесной потолок не нужен, но обои наклеить или линолеум постелить — вполне допустимо.

Чернышёва полезла в тумбочку больничного типа. Вот и третье нарушение. Похоже, её самовольно пронесли и установили. Личные вещи, значит, появились. Но это тоже было неизбежно. Придётся разрешить, ведь и у самого в каморке кое-что есть.

— Вот, возьмите, — она протянула Демьянову увесистый куль, в котором приятно пересыпались зерна.

«Мародёрство, однако. Когда она успела его прихватить?».

— Я его в павильоне на углу Строителей и Лаврентьева достала, — словно отвечая на его вопрос, пояснила девушка. — Упаковка герметичная, но вы лучше ещё раз промойте с мылом для дезактивации.

«Хотя какое, к чертям собачим, мародёрство? — тут же обругал майор себя. — Она ведь это не во время вылазки за продуктами утаила. Наверно, шла в составе группы за лекарствами и прихватила из магазина. Правильно сделала, не пропадать же. Пусть берут, если это не мешает выполнять свои обязанности».

В конце концов, они ещё на третий день договорились, какие вещи могут быть только общими, а какие можно оставлять себе. Кофе к первой категории не относился.

С каждым днём Сергей Борисович всё больше уважал Машу. За эту неделю она отлично себя проявила. Не так много нашлось бы в убежище мужчин, сделавших столько, сколько она.

Нет, «отлично» — не очень подходящее слово. Отличными могут быть результаты работы; отлично можно выполнить поставленную задачу. На «отлично» можно школу закончить. Но когда человек идёт на верную смерть, чтобы спасать незнакомых людей — тем более если его никто не обязывает, — это называется по-другому. Нет, не сумасшествием, как внушали им в «демократическую» эпоху. Героизмом это называется. Он знал, что на её счету было десятка два спасённых жизней.

На второй день, когда начали набирать добровольцев для работы на поверхности, она первой сделала шаг вперёд. Майора это тогда даже немного разозлило. Девка, мол, не понимает, как там опасно, вот и лезет, дура. Но теперь он думал, что, не сделай этого шага она, и волонтёров стало бы на порядок меньше. Их число и так никогда не превышало необходимого. Готовность умереть ради других — скорее исключение, чем правило, и совершенно естественно для человека предоставить другим возможность броситься на амбразуру.

Ещё Демьянов тогда подумал, что у девушки просто возникло желание поскорее умереть. Не такое уж редкое, кстати, желание. В начале второй недели подземного плена убежище захлестнула волна самоубийств. Это было связано с объективными законами человеческой психики. Первый шок прошёл, за ним пришло понимание, что это навсегда, что всё вокруг — это не дурной сон, а то, с чем им теперь предстоит жить. Именно это понимание и заставляло людей затягивать на шее петлю из чулок или вскрывать себе вены крышкой консервной банки. Бритв и ножей не было почти не у кого.

Дружинники, набранные из ракетчиков и таких же беженцев, были призваны не только поддерживать порядок, но и бороться с этой напастью. Из полусотни тех, кто решил пойти по пути наименьшего сопротивления, только двадцати удалось покинуть этот мир. Остальным не дали. Но каждый раз, глядя в пустые глаза собратьев по несчастью, майор чувствовал, что многих из них в этом мире держит только привычка.

Машенька не вписывалась в этот образ. Глядя на неё, не верилось, что она одержима желанием уйти из жизни. Не вязалось это с её жизнелюбием, сквозившем во взгляде, в походке, в осанке. Самоубийцы так себя не ведут. Они не рассказывают анекдоты, чтобы хоть как-то поднять настроение окружающим, не следят за собой с таким усердием. А она успевала не только умыться, но и накраситься, даже при сумасшедшей занятости.

Нет, умирать Маша определённо не собиралась. Постепенно майор пришёл к выводу, что её храбрость проистекает скорее из неопытности и не очень развитого воображения. Девчонка просто не отдавала себе отчёт в том, насколько велик риск. Несколько раз он ей об этом говорил, но складывалось впечатление, что она пропускает эти предупреждения мимо ушей. «Конечно-конечно. Я поняла. Ну ладно, я пошла». Иногда Демьянов грешным делом начинал думать, что только из таких людей и получаются герои. Из зелёных, не знающих жизни, сопляков и соплячек, которые думают, что у смерти в списке нет их фамилии.

И если бы когда-нибудь их стали награждать за этот беспримерный подвиг, то майор сам просил бы за неё. Она заслужила, чтобы ей повесили на грудь самый высокий орден. Да что там орден, пусть её именем назовут улицу. Если хоть в одном городе сохранилась хоть одна.

Чернышёва быстрее других оправилась от шока и, несмотря на внешнюю мягкость и округлость, внутри была жёсткой и твёрдой как кремень. Никто не видел в её глазах ни слезинки. А ведь за эти дни майор не раз лицезрел рыдающих мужчин и почему-то не решился их осуждать. Кроме того, она была очень деятельной и за день успевала намотать по тёмным коридорам километров тридцать, если не больше. Энергия била из неё ключом. Что ей горящая изба, что ей конь! Подайте небоскрёб, объятый пламенем, подайте табун диких мустангов. А то скучно как-то.

Могло показаться, что девушка владеет искусством телепортации. Она умудрялась находиться сразу в нескольких местах и везде выполнять какие-то дела. Её можно было видеть на всех секциях и во всех закоулках, разговаривающую, о чём-то рассказывающую, отстаивающую своё мнение. Но никого это не раздражало. Наоборот. Она сразу завязала знакомства с множеством совершенно разных людей. Лучше определение, которое можно было подобрать к Марии Чернышёвой: «дама, приятная во всех отношениях». Возможно, несчастным и потерянным обитателям подземелья она казалась лучом света в тёмном царстве.

Её можно было поставить в пример любому как образец оптимизма. Правда, никто не мог с уверенностью сказать, что происходит у неё в душе — в убежище психологов не оказалось. Но если её настрой и был напускным, то разыгрывала Маша его мастерски. Она никогда ни на что не жаловалась, спала не больше пяти часов в сутки, ела то, что попадалось под руку, на ходу, на бегу, не останавливаясь, причём с таким аппетитом, каким не могли похвастаться многие другие. Если её работоспособность просто изумляла, то выдержка даже вызывала беспокойство, так как не поддавалась человеческой логике.

Густой смрад горелой и уже начавшей разлагаться плоти над развалинами родного города, где трупы людей лежали как брёвна, а безумные взгляды и бессвязные вопли выживших были ещё страшнее, чем молчание и неподвижность тех, кому посчастливилось погибнуть, она игнорировала как фон, который не должен мешать работе. Ей удавалось сохранять не только хладнокровие, но и содержимое своего желудка, чем не каждый мужчина мог похвастаться.

Риск при каждом выходе на поверхность был велик, но Маша счастливо избегала всех ловушек, словно заговорённая. Ничего не происходило и с её товарищами по звену, как будто девушка была талисманом, отводившим погибель. Все знали, что, в случае чего, она и перевяжет, и жгут наложит, и, пожалуй, на себе дотащит. Несколько раз каким-то неведомым чутьём ей удавалось находить под развалинами живых людей. По теории вероятности Чернышёвой давно полагалось пасть смертью храбрых, но она ничего не знала об этой теории и поэтому выжила всему наперекор.

— Кстати, Маша, у тебя есть знакомые, которые хорошо знают рынок? — уже в дверях задал Демьянов вопрос, так долго вертевшийся на языке.

— Знакомые… — она задумалась. — Нет, никого не припомню.

— Жаль, — покачал головой майор.

— Знакомых нет, — продолжала Чернышёва. — Но я сама могу показать дорогу.

— Ты?

— Да, — кивнула девушка. — Я там работала одно время. Недавно. Так что хорошо помню, где что есть. Могу проводить, если нужно.

— Ещё как нужно. Вот только это может быть опасно.

— Сергей Борисович, не волнуйтесь, — она посмотрела на него, и ему почудилась усмешка в её глазах. — Я же уже была наверху. Не пропаду.

Да, ей доводилось работать на поверхности. Но ведь сейчас дело совсем другое.

— Как знаешь. Но всё-таки подумай десять раз.

— Да хоть сто, Сергей Борисович, — немного резковато сказала она. — Я уже всё решила.

— Ты же врач, должна понимать, чем рискуешь.

— Да, понимаю.

Ну что он мог сделать?.. Переубедить? Запретить?

Демьянов не стал её долго отговаривать. Тем более что майор до сих пор не мог разобраться в себе и определить, что же ему нужно. Её помощь как проводника или просто её присутствие?

— Всё, мне надо бежать, — глянул он для отвода глаз на часы.

— Ладно, заходите в любое время, — тепло улыбнулась она ему.

— Непременно загляну на днях, — пообещал он. — Ладно, отправляемся сегодня в пятнадцать ноль-ноль. В полтретьего жду тебя у пункта дезактивации. А я пока подберу добровольцев.

Они расстались, но девушка не осталась «дома», а побежала куда-то к соседям.

«Ей бы поосторожней быть, — проводил её взглядом майор. — Аппетитная не только в переносном смысле слова. Ведь если с рынком не получится, то через месяц люди у нас будут как аборигены с Голодного Мыса. Господи, неужели и до такого когда-нибудь докатимся?».

— Мне нужно ещё пять человек. Давайте, давайте, мужики. За нас никто это не сделает.

Как всегда перед вылазкой, майор наставлял своих подчинённых, которым предстояла прогулка по аду на земле.

— Как вы помните, после ядерного взрыва степень радиоактивности осадков быстро ослабляется. Через семь часов она составляет всего десять процентов от того, что было сразу после взрыва. Для неграмотных — это в десять раз меньше. Через два дня — один процент. А через неделю — считайте сами. Так что опасности для жизни нет.

Он не уточнил, что если с самого начала её уровень был крайне высок, то даже одна десятая процента может представлять угрозу при длительном нахождении в очаге заражения, и что правило не годится, когда речь идёт о множественных очагах — от наземных взрывов до катастроф, вызванных авариями на атомных электростанциях, которых в радиусе пятидесяти километров от города было две.

— Даже за шесть часов вы опасной дозы не получите, — продолжал он. — Самое худшее, что может получиться — это то, что кто-то из вас не сможет стать отцом. Работать всё будет как положено, только результата не получится. Оплодотворения то есть. Будете стерильными как… — он замешкался, подбирая подходящее слово для сравнения. — Как стерилизованное молоко, короче.

Говорил он это без улыбки, совершенно серьёзно, как будто читал одну из своих лекций по гражданской обороне. Потому что это была правда. И никто не хохотал, потому что ничего смешного в ней не было.

— Но если вспомнить, в каком мире мы будем жить… Может, оно и неплохо. Может, даже лучше. Так что ещё раз подумайте, взвесьте всё хорошенько. Если кто-нибудь раздумает, я пойму. Но пойти вам всё равно придётся. Просто тогда из добровольцев вы превратитесь в призывников, и отношение к вам будет совсем другое, — подытожил Демьянов. — Ну? Есть желающие?

Волонтёры нашлись. Чернышёва привела их с собой. Как раз пятерых. Молодые парни, судя по виду, её ровесники. Одеты нормально, по-спортивному. Стрижены коротко — не какие-то там неформалы волосатые. Нормальные ребята, крепкие. Тяжелоатлеты? Да, кивают, улыбаются. Ну, это даже хорошо. Поработать мускулами придётся, пацаны. Поднятие тяжестей — как раз ваш профиль.

Вроде бы всё нормально. Не наркоманы и не психи. Только вот… шальные какие-то. А один, который со шрамом через всю щёку, вообще выглядит так, что встретишь такого раньше в тёмном переулке и десять раз подумаешь, только кошелёк отдать или ещё домой за заначкой сбегать. Ну и образина.

Ну да ладно. С лица не воду пить. Может, он человек хороший, и душа у него добрая. Кто же виноват, что у бедолаги производственная травма? Наверно, он слесарь или плотник, простой рабочий парень. На таких спокон веку Русь держится. Раз она за них поручилась, значит, нормальные и ничего не натворят.

Майор кратко объяснил им, как надевать костюмы, как пользоваться связью и в чём будет состоять их задача, и «продотряд» в составе тридцати человек покинул убежище. Наверху их уже ждали заправленные «КамАЗы», и они без промедления тронулись в путь.

Хоть её бойфренд и был человеком относительно обеспеченным, но Чернышёва часто бывала на рынке, и не только как покупатель. Она умела торговаться, а лишние деньги никогда не жгли ей карман. Но в последние год-два девушке не раз доводилось в перерыве между лекциями стоять за прилавком с солнечными очками, перчатками и другими аксессуарами производства Турции и Китая. Подрабатывала она и после получения диплома. Чего ж тут удивительного, если зарплаты врача с трудом хватает на косметику, а ощущать себя стопроцентно зависящей от материального обеспечения друга, который никак не соберётся на тебе жениться, не очень-то приятно?

Поэтому географию этого места Маша знала хорошо и смогла провести «продотряд» прямо в продуктовые ряды, где ещё оставались нетронутые контейнеры.

На рынке было тихо. Цунами мародёрства, которое прокатилось по городу в минувшие дни, уже успело схлынуть, оставив после себя вычищенные прилавки, распотрошённые грузовики и трупы людей, погибших в массовых давках.

Они ехали не скрываясь — попробуй спрячь колонну грузовиков! — делая ставку на скорость и удачу. При их приближении всё живое обращалось в бегство. Вспорхнула и исчезла пара пугливых ворон, жадно доклёвывавших какие-то бурые клочья. Брызнула во все стороны стайка голубей, нахохлившихся от холода, чудом уцелевшая посреди чудовищного жара. Свора облезлых собачонок, сгрудившаяся вокруг того, что на поверку оказалось горой присыпанных снегом трупов, поджав хвосты, исчезла в лабиринте тёмных проходов.

Люди вокруг тоже были. Но, как и собаки, они кинулись бежать со всех ног, только услышав звук моторов, ожидая от большого моторизированного и, видимо, вооружённого отряда только плохого. Разведгруппа заметила их снова только через пять минут. Они шныряли вокруг, жались к контейнерам и выглядывали из-за каждого угла. Но эти серые люди-тени держались на безопасном расстоянии и ближе не подходили.

Эти бродяги были хорошим знаком. Если они находились тут, значит, никакой серьёзной группировки в округе не наблюдалось. Иначе стали бы они терпеть у себя на делянке каких-то оборвышей?

Впрочем, эти доходяги тоже могли представлять опасность, и Демьянов подозревал, что если бы они отправились на рынок на одной-двух машинах и без автоматов, то их ждал бы другой приём. Но «местные» оценили соотношение сил и теперь лишь высматривали, выжидали.

Памятуя о недавних эксцессах, майор отрядил пятерых вооружённых дружинников приглядывать за периметром, пока остальные будут заниматься погрузкой. Осторожность никогда не повредит.

Двигатели урчали на холостых оборотах, колонна была готова сорваться с места в любой момент.

Работа состояла из двух частей — взлом и вынос. Торговцы успели аккуратно закрыть все контейнеры. Но против лома нет приёма, а там, где не помогал лом, железо резали автогеном и рвали при помощи троса и тягача.

— Веселей, веселей, не копаемся, — поторапливал всех Демьянов, глядя на время. — Вы что, тут до утра торчать собрались?

Он-то знал, что лишний час в этом месте может стоить каждому из них если не жизни, то здоровья, что в данной обстановке различалось не так уж сильно.

Они управились за полтора часа, перетаскав на себе почти пятнадцать тонн груза. Не прохлаждался никто. Майор сам принимал участие в переноске, помня, что дорога каждая пара рук. Помимо еды брали тёплую одежду, которой в убежище тоже остро не хватало. Чернышёва показала павильон, где, как она выражалась, «выбросили» зимнюю коллекцию за полцены. Он уже был основательно разграблен, но их интересовали не элитные шубы из норковых пластин, а неброские и ноские вещи. Никто не глядел на поблёкшие цифры на ценниках. Брали всё, что попадалось под руки из зимнего — пуховики и тёплые ботинки, шарфы и меховые шапки, шерстяные кофты и куртки, вязаные носки и варежки.

Они успели заглянуть и в строительный магазин за инструментами и разнообразной хозяйственной мелочёвкой, которая пригодится при ремонте и утеплении убежища. Им не помешало бы и многое другое, но для всего необходимого у «продотряда» не хватило бы места в кузовах и, самое главное, времени. Дозиметры у старших звеньев неумолимо отсчитывали личную дозу каждого, и шутить с ними не стоило.

— Ну, загрузились? — нетерпеливо спросил майор в микрофон рации, перекрикивая помехи.

— Все четыре под завязку, — пришёл ответ от Колесникова. — Можно ехать, Сергей Борисыч.

— Стойте! — вдруг зазвучал в наушниках грубый голос Сереги, парня со шрамом. — Маши нет.

— Как нет? — изумился Демьянов. — Куда делась?

Он только сейчас вспомнил, что не видел её уже минут десять. К счастью, с собой у неё, как у всех старших звеньев, должна была быть рация.

— Маша, ты где?.. Всё в порядке?.. — эфир наполнился хором голосов.

— Тихо все! Тишина! — оборвал их майор. — Мария Чернышёва, немедленно отзовитесь.

Только через несколько секунд пришёл ответ:

— Всё нормально. Споткнулась и выронила фонарь, но уже нашла. Через минуту догоню.

Голос девушки звучал абсолютно спокойно, и у Демьянова отлегло от сердца. Он уже несколько часов был под властью неприятного предчувствия. Надо было побыстрее сматывать удочки и убираться отсюда.

Через несколько минут в его поле зрения возникла Маша собственной персоной, запыхавшаяся, но живая и невредимая.

— А вот и я, — объявила девушка. — Не скучали?

— Ну, тронулись, раз все в сборе. Нечего прохлаждаться, — тут же скомандовал майор, и караван из пяти грузовиков и двух внедорожников поехал по вымершим улицам в сторону Академгородка, петляя среди остовов машин и всяких обломков.

Дома он, конечно, отчитает старшую санитарного звена Марию Чернышёву за самовольную отлучку, но мягко, почти отечески. Не так, как он обычно делал это с остальными, выливая человеку холодный душ на голову, чтоб впредь не портачил и знал своё место.

Чернышёва никогда не пошла бы туда специально, забыв на время про свои обязанности и встревожив товарищей. Судьба сама привела её на это место. Осматривая торговые ряды в поисках полезных предметов, она наткнулась на знакомый маленький подвальчик, где располагался небольшой ювелирный магазин с громким названием «Эльдорадо».

С подвалом ничего не случилось, хотя сам хлипкий трёхэтажный торговый дом стесало взрывной волной до высоты одноэтажного. К счастью, полуметровый вал из обломков пластмассы, кирпича и дерева не перегородил лестницу, ведущую к цокольным помещениям.

Машенька была там в первый и последний раз примерно за пару месяцев до катастрофы. Вместе с Русланом. Он купил ей тогда премиленькую золотую цепочку с подвеской в виде двух переплетающихся змеек. Не дутую турецкую дрянь, а настоящую эксклюзивную вещь, вроде бы чью-то бывшую фамильную драгоценность — помимо собственно лавки со стандартным ассортиментом, там оказался ещё и ломбард.

Стоила вещица порядочно. Нет, не подумайте, она не выпрашивала. Он сам купил, чтобы доказать, как сильно её любит.

Но вот незадача! Стоило ей надеть эту цепочку в первый раз, как её тут же стащили самым беспардонным образом. В метро в час пик какой-то подонок воспользовался давкой и плотно прижался к ней сзади. Машенька, конечно, от души врезала ему локтем, но когда обернулась, нахала и след простыл. Вместе с ним исчезло и украшение с её шеи. В милиции у неё тогда приняли заявление, но честно сказали, что надежды нет. Таких случаев, мол, за неделю происходит больше сотни, если и ловить преступника, то только по горячим следам — в общем, поздно, проехали. Посоветовали в следующий раз быть более осмотрительной и не надеяться, что прижимаются с «благими намерениями». Ещё и поиздевались, сволочи позорные.

Или ей надо было такую вещь под одеждой носить? Но тогда за каким чёртом она нужна?

В тот вечер Руслан божился, что из-под земли достанет негодяя, что чуть ли не с самим городским «смотрящим» чай пил. Но то ли он плохо старался, то ли это были пустые слова, и никаких возможностей воплотить их в жизнь у розничного торговца не имелось. Всё так разговорами и осталось, постепенно Машенька забыла эту историю, но рана на её уязвленном самолюбии не зажила до конца.

Она ведь намекала ему, что неплохо бы купить подходящую замену; тем более что в лавке-ломбарде как раз лежала ещё одна приглянувшихся ей цепочка, тоже старинная. Но Руслан эту тему упорно замалчивал, и Чернышёва уже начинала склоняться к мысли, что так далеко его любовь не простирается.

И вот случилось это… Этот, как бы его лучше назвать… Катаклизм.

И хрен его знает, что сейчас с Русланом Аскеровым, который последний раз звонил ей из Бердска, куда поехал за товаром. Жив ли он, обратился ли в мелкую пыль или давно зарезан, ограблен и растоптан в кровавую кашу? Или, может, так же как она, отчаянно борется за жизнь?

Маша почти не думала об этом. Жаль, конечно, но она соврала бы, сказав, что это причиняет ей боль. Может, она и не любила его никогда.

Было прохладно, девушка поёживалась. Под защитным костюмом на ней была тёплая пуховая куртка; на голове под резиновым капюшоном — вязаная шапочка. Чертовский холодный день. Её тело было сложено как раз для выживания в холодном континентальном климате. Заметная «закруглённость» минимизировала потери тепла при движении, а здоровая система кровообращения позволяла сносно себя чувствовать в условиях сибирской зимы. Лицо у неё мерзло очень редко. Ноги и руки, правда, иногда стыли, но только если она слишком долго оставалась на одном месте, а это случалось нечасто.

Но в этот раз холод каким-то образом проник в неё. Ей сразу захотелось поскорее бросить всё и вернуться туда, где тепло и есть люди. Но отступать теперь, когда оставался всего один шаг, Маша не собиралась. Ей повезло. Вещица оказалась там же, где была два месяца назад: в витрине, среди других бесполезных побрякушек.

Магазин давно никто не посещал, даже те, кто берёт без спросу. Нетронутый снег у дверей только подтвердил её догадку. Кого интересует золото, когда мир катится к чёрту на рога?!

От такого изобилия и доступности сокровищ у Машеньки начали разбегаться глаза. Мысли лихорадочно носились в её голове. Ведь что же это получается?! Можно взять любую цацку. Или всё сразу. И не только здесь. Где угодно. Правда, за килограмм золота никто, разве что полный идиот, не даст тебе и буханки хлеба.

От этой мысли как-то нехорошо стало на душе, защемило сердце. Неужели это не вернётся? Не будет больше ни красивой жизни, ни ярких красок? Только грязь, дикость и голод, болезни, вши и вонь… Новые Средние века, о которых, перебрав, болтал вчера какой-то умник в «кают-компании» убежища.

«Чепуха, — обругала она себя за кислые мысли. — Даже в Средние века можно жить. А о роскоши и богатстве пусть жалеют те, у кого они были, а уж никак не ты».

Не осознавая, что делает, Маша потянулась к витрине и неловко подняла рукой в толстой резиновой перчатке драгоценность, покрытую пылью. На память о прошлом, как объяснила она себе этот жест.

Девушка посмотрелась в чудом сохранившееся зеркало, хотя уродский костюм очень мешал — золотая цепочка в сочетании с противогазом смотрелась странно. Один вид этой комбинации вдруг вызывал у неё приступы судорожного хохота. Но он оборвался, когда она машинально заглянула за низкий прилавок.

Там лежало тело человека. Возможно, того самого, что продал ей эту безделицу. Без носа. Без глаз и ушей. Без всех мягких тканей лица. С осколком оконного стекла, застрявшим между костями ключицы, перерезавшим ему горло как нож гильотины.

Смех, застрявший было у неё в горле, всё же вырвался наружу единственным сиплым смешком. Да что она, трупов не видела? И тут Маша вспомнила, что, вообще-то, находится здесь не на прогулке, и её могут потерять. Это в лучшем случае. В худшем её могут найти, но не товарищи, а те типы, которых они расшугали, когда приехали на базар. Она ведь далековато оторвалась от своих.

Хлопнув себя по лбу, девушка сунула цепочку в рюкзак и, не задерживаясь больше ни на секунду, выбежала на улицу. Обратную дорогу она преодолела бегом, не останавливаясь даже для того, чтобы перевести дыхание. Благо, маршрут был выучен назубок.

Цепочка была не совсем идентичной — немного потолще и потяжеловеснее. Но в целом производила впечатление дорогой и солидной, хотя Маше до этого не было ровным счётом никакого дела. Ей нужна была память. Сложно заподозрить в сентиментальности того, кто прячет свои чувства под бронёй цинизма. Но это было так. Железных людей не бывает. Чернышёва страдала все эти дни из-за того, что у неё не оказалось ни одного предмета, напоминавшего о прошлом.

Маша была реалисткой и не давала надежде себя обманывать. Она понимала, что никого из тех, кого она знала в прошлой жизни, ей уже не встретить. Её дом разрушен. Родители, сестра и двоюродные братья жили в других городах, больших, которые наверняка получили свою ракету. Большинство друзей имели квартиры в районах, где начиналась зона сплошных разрушений. Смешно, но даже фотографии в памяти телефона стёрлись из-за этого проклятого электромагнитного импульса.

Майору пора было знать, что дурные предчувствия никогда не посещают его просто так. Неприятность — мелкая, но досадная — ждала их уже у самых ворот убежища. Именно с этими воротами она и была связана.

Демьянов не хотел пользоваться для погрузки входом номер два. Носиться с коробками по узким лестничным пролётам в темноте было не очень удобно, куда проще открыть главные ворота, подогнать машины почти вплотную и за пять минут с помощью «китайского конвейера» перекидать весь груз на продуктовый склад.

Было лишь две загвоздки. Участок проспекта был завален обломками стоявших рядом панельных домов. Кроме того, в конце августа, когда заморозки чередовались с оттепелями, а температура плясала около нуля, на стальных дверях намёрз такой слой льда, что даже после замены моторов открываться они не стали.

Первое время Демьянов думал, что они прекрасно обойдутся и без первых ворот, но неожиданное наступление зимы поставило людей в сложное положение. Возникла потребность транспортировать крупногабаритные грузы в убежище, и ни второй вход, ни, тем более, запасный для этой цели не подходили.

Но Демьянов всё равно тянул. Сначала было слишком опасно из-за радиации и пожаров. Потом надёжные люди были заняты, а ненадёжным майор не решался доверить эту задачу. Того и гляди попадут в беду.

Требовалось выполнить немаленькую работу — разобрать завалы примерно на стометровом участке дороги, засыпать гравием крупные трещины в асфальте и оттащить разбитые авто. В помощь бригаде был придан бульдозер, но бо́льшую часть всё равно предстояло делать руками. Майор сам отобрал человек триста, в основном молодых мужиков, дал им с десяток бойцов-ракетчиков в качестве сопровождения и объяснил задачи: расчистить проезд, работая в шесть смен, чтоб максимально сократить пребывание каждого наверху. Он надеялся, что они управятся к их возвращению.

Сергей Борисович не учёл одного. Когда его заготовительная группа отправлялась в путь, в убежище из руководства остался только сам комендант. Положение не снимало с него обязанностей управлять отдельными процессами в жизни подземелья. Более того, перед отправлением Демьянов специально переговорил с ним по этому поводу. Тот кивнул и махнул рукой. Дескать, всё сделаем.

И что же?

У ворот он увидел не аварийную бригаду, а толпу. Наверх вывели не одну смену, а всех до единого. Из них только у малой части был инструмент: остальные вместо того, чтобы откидывать снег, долбить кайлами лед и стаскивать мусор к обочинам, чуть ли не в снежки играли. Руководить было некому. Комендант куда-то пропал.

Случилось то, чего майор никак не мог предполагать. Стоило всем мало-мальски ответственным лицам покинуть убежище, как налаженная система распалась. На площадке перед главными воротами царил бардак, по которому можно было догадаться, что творилось бы во всём убежище, окажись двадцать третьего числа в нём один генерал.

Народ разбрёлся кто куда. Некоторые бестолково шарахались по сторонам, другие сидели на корточках и покуривали, третьи с любопытством оглядывали разрушенные здания. Самые смелые заходили в подъезды и магазины первых этажей, то ли проверяя их на предмет наличия полезных вещей, то ли просто из любопытства. Люди вряд ли хоть приблизительно представляли, какой опасности себя подвергают.

От этого зрелища у майора чуть не случился сердечный приступ. Он догадывался, в чём тут дело, но легче от этого не становилось. Да, человеческая психика не может выдержать непрерывное напряжение. Да, когда-то она или сломается или автоматически расслабится. Даже страх перед радиацией не может довлеть над ней вечно… Но должен же кто-то указывать людям, когда можно расслабиться, а когда — ни-ни. Для этого и существует начальство.

«Вот бараны. Ни на кого нельзя полагаться…»

Даже солдаты, на которых так надеялся Сергей Борисович, больше обменивались шуточками, чем приглядывали за порядком.

При помощи мегафона и накопленных в армии запасов красноречия Демьянов разогнал этот балаган в мгновение ока. С комендантом, который выгнал их всех наверх гуртом (наверно, хотел сделать всё побыстрее, дурья башка), он разберётся потом. Сейчас главное — навести порядок и поскорее спустить народ вниз. Даже сейчас тут не стоило находиться слишком долго. К тому же майор не считал безопасной даже относительно благоустроенную территорию вокруг убежища.

Участники рейда спрыгивали с грузовиков и присоединялись к горе-уборщикам, подгоняя их окриками и командами. Неорганизованная масса была поймана, стреножена, разбита на звенья и отряды. Дело закипело. В полчаса работа была закончена.

Теперь надо быстро стаскать все коробки из грузовиков вниз.

Когда с разгрузкой было покончено, машины загнали обратно в гараж. Ещё пригодятся, хоть и неясно, когда именно. Каждая новая вылазка оказывалась на порядок труднее предыдущей. Температура всё падала, но другого способа достать необходимое для жизни у них не было.

Затем под душ. Сначала в костюме, потом без него, чтобы смыть с себя всю зловредную грязь, чтобы ни крупинки её не пронести в убежище. Только тогда можно было отдохнуть и чуть расслабиться. Только чуть — ведь впереди очередные тревожные будни.

Их встречали как героев. Было объявлено о временном повышении продовольственного довольствия для всех без исключения. Люди, отвыкшие за это время от чувства сытости, плакали от радости при виде вздымающихся до потолка штабелей банок с тушёнкой. Им были рады те самые горожане, которые ещё две недели назад стали бы крутить нос и придирчиво осматривать этикетки. Слишком много сои, слишком мало мяса, да и консервантов полный набор! Голод сделал людей менее разборчивыми. Тогдашний суррогат теперь казался им пищей богов. Но ни одна банка не была съедена просто так. Варили суп — сначала густой и наваристый, а затем жидкий и почти безвкусный, чтоб растянуть удовольствие подольше. Демьянов через голову коменданта — чёрт его знает, вдруг взбрыкнёт и запретит! — отдельно распорядился по поводу детей и тяжелобольных. Их пайку сделали немного разнообразнее.

Эти события улучшили настроение жителей убежища. В глазах укрываемых стало чуть меньше тоски и отчаяния. Правда, те, кто не потерял от радости способности заглядывать вперёд, даже в эти минуты радости могли бы поразмыслить и придти к выводу, что всё сделанное — полумеры, способные только отсрочить неизбежное. Для решения проблемы требовались радикальные действия.

Глава 4. Час Икс

Прошла неделя. Поверхность быстро остывала. Дождь успел превратиться в снег, лужи начали покрываться тонким льдом, а пепел всё ещё витал на высоте, недосягаемой для дождей, которые могли бы вымыть его из атмосферы. И был день восьмой, и наступила настоящая ядерная зима.

Время пластично. Иногда бывает, что час тянется как вечность, но в этот раз четыре дня пролетели как одна «пара» в университете, как скучная лекция, которую читает по бумажке преподаватель, ненавидящий свою работу.

Данилов растворился в толпе и в последний раз вёл себя «как все». Вести растительный образ жизни и стоять в бесконечных очередях, занимавших добрую четверть дня, оказалось несложно. Иногда Саша жалел, что занят этим не весь день. Потом ему приходилось лежать, уставившись в потолок, слушать тягучую депрессивную музыку в наушниках плеера, найденного в разграбленном ларьке, и стараться не думать, что будет потом. Суп с котом, чёрт бы его побрал.

В этом он был не одинок. Так же поступали и другие. Он был одинок во всём остальном. В лагере Саша стал свидетелем страшного психологического феномена. Полной атомизации социума. Это был не коллектив и даже не обычная толпа. Это была птичья стая, которой управляет не лидер, а слепой инстинкт.

Поток беженцев постепенно иссякал, став ручейком, но их и так уже скопилось столько, что прежнее население городка растворилось в них, как сахар в чае. Сто тысяч? Двести? Четверть миллиона?

Да, некоторые уходили — «на юг», как он понял из обрывков путаных разговоров, которые велись на каждом углу. Уходили, сами не до конца понимая, куда держат путь. Как лемминги, маленькие грызуны, которые раз в пять лет собираются в огромные стаи и идут, сметая всё на своём пути, чтобы исчезнуть в морской пучине.

Сашу никто не звал с собой, но он не пошёл бы в любом случае. На что они надеются? Добраться пешком до экватора? Они не дойдут даже до Алтая. Все дороги заметёт после первого же бурана. В том, что бураны будут, парень, родившийся и выросший в Сибири, не сомневался. Как и в том, что никто теперь не выгонит на трассы снегоуборочную технику. К тому же не факт, что «на югах» будет лучше. Вряд ли на свете остались места, где у людей есть лишний хлеб для чужаков. А если их нет, то какая разница, где умирать голодной смертью?

Самыми страшными паникёрами оказались не тихие меланхолики. По мере того, как сгущалась тьма, безнадёга овладела даже самыми энергичными людьми, но теперь вся их энергия шла на создание нервозной обстановки в лагере. Они ходили по комнатам, расспрашивали всех, убеждали, спорили, кричали. Александр старался не слушать их бредни. Эти типы могли выглядеть как нормальные люди, но он видел у них на лицах печать всеобщего безумия.

Время шло, но никто не пришёл людям на помощь. Новостей из мира за пределами лагеря не поступало, чего уж говорить о палатках и полевых кухнях. Допотопный ламповый приёмник «Пионер», который был у деда из соседнего класса, оставался одним из немногих работающих. Почти все современные устройства скосил импульс, но даже те, что остались, могли принимать только передачи только на коротких и ультракоротких волнах. А их не было.

На третий день и из динамиков этого ветерана перестали доноситься звуки человеческой речи. «В этом мире больше нечего ловить», — подумал тогда Саша, хотя прибор, ровесник Второй Мировой войны, мог просто исчерпать свой ресурс. Даже если в лагере и были специалисты, способные его починить, никому не было дела до этого реликта. Да и пока он работал, проку от него было мало. Сколько хозяин ни крутил ручку настройки, сквозь треск и кваканье время от времени прорывались лишь обрывки сообщений. И какие отрывки!

Вначале обитатели школы — и Саша не исключение — вслушивались в них с замиранием сердца, но быстро охладели к этому. Долетавшие до них слова и фразы не внушали оптимизма. В них сквозили знакомая паника и отчаяние.

«Четвёрочка, вы ещё держитесь? А мы отдаём концы. Не поминайте лихом…»

«Восьмой, восьмой, почему не выходите на связь? Восьмой, отзовитесь. Ну отзовитесь, вашу мать!.. Да есть там, блин, хоть кто-то живой?!»

«Слава России! Смерть проклятым…»

И даже: «…ибо настал день гнева Его, и кто может устоять?»

Столицы и крупные города Сибири молчали. Вещание продолжали отдалённые гарнизоны и несколько полусумасшедших любителей, непонятно каким образом добравшихся до передатчиков. Одни из них объявляли всё произошедшее карой небес за воздвижение новой Вавилонской башни, другие — кознями сионистского мирового правительства. Третьи возвещали пришествие мессии. И все они могли быть в чём-то правы, даже последние. Данилов не удивился бы уже ничему.

Проходили дни, и всё меньше оставалось тех, кто продолжал надеяться. Да и они напоминали того человека из анекдота, который во время землетрясения успокаивал остальных: «Не волнуйтесь, всё утрясётся».

На первый взгляд, многое оставалось по-прежнему. Так же выстраивались бесконечные очереди, и так же патрулировали улицы наряды бывших милиционеров. Но кое-что изменилось.

Призрак голода уже бродил по лагерю. Его присутствие ощущал на себе каждый, но все считали своим долгом этого не замечать. Один за другим заканчивались продукты на складах, и пайки становились всё скуднее и скуднее, пока, наконец, беженцев не стали кормить одной похлёбкой, по виду да и по вкусу похожей на обойный клейстер. Но и её порции с каждым днём становились всё меньше и жиже.

Только теперь Саша понял, что быть голодным и голодать — не одно и то же. Он не ел досыта с того самого часа, но только теперь почувствовал первый симптом истощения — нарастающую слабость во всём теле.

И не только он. Беседы на отвлечённые темы стали редки. Если люди о чём-то и заговаривали, то только о хлебе насущном. Разговоры эти были страшны, в них сквозил уже не страх, а опустошение. Как будто обитатели лагеря уже смирились со своей судьбой и просто тянули время. Почти все беженцы теперь пребывали только в двух состояниях — мрачной апатии или истерического буйства, когда попасть под горячую руку мог любой встречный.

Подобно многим, Данилов избегал общества соседей и почти всё время проводил в своём углу в странной полудрёме, словно замерзающая рептилия. Пустые глаза, взгляд в потолок и наушники, надетые скорее для вида. Часто он пропускал момент, когда музыка заканчивалась.

И уж конечно, он никому не рассказывал о ядерной зиме. В этом больше не было необходимости. С каждым днём становилось всё холоднее и темнее. Небо от края до края давно было затянуто тёмными облаками, которые становились всё менее прозрачными даже в полдень. Всё, что осталось от солнца — это бледный контур, изредка проступавший светлым пятном на фоне свинцово-серых туч. Всё реже и реже оно проглядывало сквозь их плотный покров, чтобы на девятый день от начала катастрофы окончательно скрыться за чёрной пеленой.

Теперь «тёмное» и «светлое» времена суток можно стало различить лишь по температуре. Ночи были особенно морозными. В класс с превеликим трудом затащили печку-буржуйку, а старые окна без стеклопакетов заклеили плотной бумагой.

Ледяное дыхание надвигающейся зимы вселяло ужас, вместе с ним менялось и настроение толпы. Безразличие сменялось озлобленностью, равнодушие — бешенством. То и дело вспыхивали стычки, выраставшие из самых мелочных споров и заканчивавшиеся неожиданно острыми конфликтами. В лучшем случае всё сводилось к грязной ругани, в худшем дело доходило до кулаков. Хотя нет. В самом худшем — наверняка до поножовщины и стрельбы. К счастью, Данилову повезло с соседями. Но почему-то, слыша, как люди, ещё недавно бывшие культурными и вежливыми, осыпают друг друга матерной бранью и выбивают соседу зубы за косой взгляд в сторону чужой сумки, именно он чувствовал жгучий стыд.

В отличие от остальных, Александр не просто лежал и ждал развязки. Он думал. И какими бы вялыми и путанными ни были его мысли, они развивались в правильном направлении. Он размышлял о выживании, хотя сам ещё не до конца понял, хочет ли жить.

Надо взглянуть правде в глаза. Он слаб и беспомощен, да ещё и безоружен. Но даже если бы был вооружён, то чем компенсировать нехватку навыков владения стреляющими штуковинами? Как и любых других навыков, кроме узкоспециальных, академических.

В конце концов, в нём пятьдесят семь килограмм весу. А если рацион и дальше останется так же беден, то будет и того меньше. Он не умеет ориентироваться даже в незнакомом здании, чего уж говорить о городе или — кошмар — о лесе! Он не умеет готовить, если речь не идёт о сублимированной лапше, он с трудом может забить гвоздь в доску, не загнав его перед этим в свою ладонь. Чёрт, да он и в походе ни разу не был, за грибами не ездил в сознательном возрасте.

Да, он лингвист, а не десантник. Его шансы стремятся не к нулю, а к минус бесконечности. Был такой старый фильм, запомнившийся Саше по фразе «Счастье — это когда тебя понимают». Назывался он «Доживём до понедельника». Так вот, это не про него. У него мало шансов дотянуть даже до воскресенья.

Хотя зачем так прибедняться? Есть у него свои тузы в рукавах. Большинство нормальных людей даже сейчас, через полторы недели после всего, надеются, что всё рассосётся, утрясётся, перемелется, и они заживут как раньше. Снова будут жить в квартире с центральным отоплением, смотреть сериалы и дурацкие шоу по телевизору, сорить в блогах и на форумах, покупать в магазинах ненужные прибамбасы или шмотки, чтоб всё как у людей, пересекать на самолёте океан, отдыхать в жарких странах… Какие ещё там блага предоставляла наша цивилизация?

Они надеются. Он — нет. Александр давно готовил себя к худшему. Не неделями — годами. Последние несколько лет он ждал именно апокалипсиса, неважно, в какой форме. Парень верил, что в один прекрасный день всё рухнет, и он останется один. И то, что другим показалось бы паранойей, он считал здравой логикой.

Остальные не могли оставить прежнюю жизнь позади, а ему это далось сравнительно легко. У него не осталось никаких иллюзий по поводу будущего — ближайшего и далекого. Отчасти помогли прочитанные книги, живописавшие глобальную катастрофу. Этот опыт послужил ему каким-никаким источником знаний о жизни «после». Данилов примерно знал, как поведут себя люди, что станет с их средой обитания, с городами и дорогами, моралью и поведением. Он догадывался, что потеряет цену человеческая жизнь, а еда и патроны, наоборот, станут на вес золота.

Конечно, эта была учёность из серии «молодец среди овец». По сравнению с настоящим профи выживания Саше оставалось только курить в сторонке. Даже те, кому довелось побывать в местах не столь отдалённых, с их невиданным на воле знанием человеческой природы, дали бы ему сто очков вперёд. Но рядом с таким же более-менее интеллигентным учителем, менеджером по продажам и тому подобными людьми Данилов «рулил». Ведь он, в конце концов — какое ёмкое выражение! — пережил не один апокалипсис, а пятьдесят.

Естественно, не всё происходило по книжкам. Но процент сбывшихся пророчеств пока оставался стабильно высоким. Одно из двух — или авторы в массовом порядке были Нострадамусами, или предсказать такое развитие событий мог любой идиот, потому что оно лежало на поверхности и не требовало даже зачатков фантазии.

«Книжному» знанию с некоторыми оговорками можно было верить. Если выбирать между шатанием вслепую без какой-либо стратегии и хоть и слабеньким, но планом, то Саша предпочитал второе. Ведь в книжках выживали именно те, у кого был план. Взять хотя бы Робинзона.

Первой частью плана должна была стать немедленная эвакуация из посёлка. Минусы общежития вот-вот перевесят плюсы. В конце концов… — тьфу, опять! — оно становилось просто опасным.

Это случилось на шестые сутки пребывания в лагере, когда он, проснувшись чуть позже обычного, привычно пришёл к пункту распределения. На этот раз что-то подсказало ему не оставлять рюкзак в школе, а захватить с собой, хоть он и мешался бы на переполненной народом площади.

Саша почти бежал, подгоняемой одной единственной мыслью: «А вдруг там ничего не осталось?» Она занимала его настолько, что, выбежав на площадь и пристроившись в хвост огромной очереди, парень не сразу заметил одного странного обстоятельства — необычной тишины, повисшей над площадью.

Толпа молчала, и это молчание было зловещим. Пока он стоял и осмысливал этот факт, что-то снова изменилось. По человеческому морю прошло движение, похожее на рефлекторное сокращение мышц. Задние ряды начали давить, и давили всё настойчивее. Соседи безжалостно оттаптывали Саше ноги, но он поймал себя на том, что и сам ощущает нечто вроде зова — будь как все, ломай, круши и топчи вместе с нами!

Все взгляды были устремлены в одну сторону, и Данилов, сначала не понявший, что к чему, мог легко проследить их направление. Там, на крыльце магазина, перед железными решётками, которыми были защищены стеклянные двери, стоял человек в камуфляже с мегафоном на шее. Именно его голос прервал затянувшееся молчание. В нём, усиленном динамиком, звенел металл, и Данилов узнал офицера, с которым имел короткий разговор вчера.

— Я всех вас понимаю, но не надо нагнетать обстановку. Как я сказал, имели место несколько краж, сейчас ведётся учёт и составляются рационы. Предлагаю всем разойтись по… домам — пауза придала его голосу неуверенности. — В ближайшее время будет подвоз продовольствия, так что никакой…

Ему не дали договорить. У толпы прорезался голос. Сначала тихий, он с каждой секундой креп и становился всё злее и нахрапистее, в нём прорезалось невиданная ещё вчера злость. Толпу мало интересовали доводы разума, она хотела крови, неважно чьей. Она, похоже, даже не поняла, кто виноват, уловив одно: «Еды не будет». Площадь загудела, заворчала как шатун, разбуженный посреди зимы, и немного подалась вперёд.

— Сохраняйте спокойствие! — неужели металлические нотки сменились испуганными? — Машины будут максимум через два часа!..

Блефует. Саша не был готов ручаться за это, но толпе, похоже, было виднее. Словам оратора здесь не верили ни на грош. Человек с мегафоном говорил что-то ещё, но парень не слышал его слов из-за криков и громкого свиста. Тут он заметил, что все вокруг него чуть качнулись вперёд в едином порыве, словно готовясь к броску.

— Спокойно, я сказал!.. Назад, блин!

Александр так и не заметил, кто сделал первый шаг. Как по команде, вперёд одновременно ринулись десятки и десятки людей. В эту секунду он успел понять одно — у толпы нет лидера. Ею управляет не воля одного человека, а общий на всех инстинкт, как у косяка рыб.

— Назад! Стреляем на поражение!

От этих слов любой нормальный человек застынет. Но люди, сгрудившиеся перед супермаркетом, были очень далеки от «нормы». Или норма была далека от них.

Данилов не горел желанием идти вперёд, но когда тебя сзади подпирает десять тысяч тел, это здорово стимулирует. Нет, Саше не передался их заряд ненависти. Он с радостью остался бы на месте. Просто люди, шедшие позади, надавили на него с такой силой, что затрещали рёбра. Парню не оставалось ничего, кроме как включиться в общее движение.

Первый выстрел прозвучал как удар хлыста, но тут же потонул в рёве нескольких тысяч глоток. Затем прогремело ещё несколько, но Данилов даже не понял, исполнена ли угроза, или солдаты стреляли поверх голов. Толпа не остановилась. Саша нутром почувствовал, что стал свидетелем переломного момента. До сих пор собравшиеся вели себя как обычное скопление людей. Но обычная толпа замерла бы, а то и разбежалась бы в панике при звуках автоматной пальбы. А эта даже не дрогнула.

Предостерегающие крики и мат солдат потонули в злом многоголосье, и первые ряды обрушились на баррикаду как приливная волна. Люди, не сговариваясь, подняли несколько тяжёлых железных скамеек и, раскачав, начали бить ими по железным заграждениям как таранами. Удар, ещё удар. Шум и гвалт стали непереносимыми. От грохота у Данилова кружилась голова. Он гадал, сколько продержатся укрепления, когда же голодная орда ворвётся в опустевшие закрома родины. Сам он мог сдаться раньше — ноги подкашивались. Несмотря на осеннюю прохладу, в толпе было по-настоящему жарко и душно.

Но этому не суждено было произойти. Внезапно позади него, в последних рядах этого безумного «митинга» началось странное брожение. Там что-то случилось. Что-то напугало людей не на шутку. Данилов с трудом нашёл себе место для маневра и повернул голову, чтобы всмотреться в тёмную улицу, откуда повеяло новой опасностью. Парень превратился в слух и в одну из пауз между выкриками стада смог вычленить из общего гама до боли знакомый звук. Рычание моторов.

Александр увидел это одним из первых. Во-первых, он был на голову выше толпы, во-вторых, не забыл надеть очки, а в-третьих, прожектора ещё были целы в тот момент, когда из-за поворота, протаранив хлипкий забор возле здания почты, вылетело нечто огромное, пышущее жаром и отфыркивающееся, как сказочный дракон.

Сначала он увидел фары. Затем метрах в ста из тьмы возник приземистый силуэт, который парень сначала принял за микроавтобус. Да нет, побольше будет. Но только когда тот появился в широком луче прожектора, сомнения пропали.

Этот «микроавтобус» был оснащён крупнокалиберным пулемётом. Армия. Неужели они приехали навести здесь порядок? Вряд ли, разве что — свои порядки. Толпа в своей массе увидела новую угрозу позже, чем Саша, но не смогла оценить её степень до того мига, когда по ней ударил свинцовый ливень. Сонмище людей метнулась как вспугнутое стадо оленей, но было поздно. Дикий захлёбывающийся вопль вырвался из каждого горла. Несколько пулемётных очередей проделали в тесных рядах широкие просеки, заполнившиеся кровоточащей плотью. Ополовиненная толпа завыла от ужаса и закружилась на месте, выбрасывая из себя мёртвых, которые ещё висели, зажатые между живыми, и слабых, которых тут же сминали и затаптывали более удачливые.

Данилов оказался в самой середине. Но — странное дело — страх, не покидавший его с самого прихода на площадь, как рукой сняло. Теперь голова была холодна, а сердце полно спокойствием живого мертвеца. Видя перед собой альтернативу — быть растоптанным или расстрелянным, он пошёл по пути наименьшего сопротивления и предоставил выбор ближним своим. Те, не долго думая, поставили ему подножку, и он полетел кувырком. Но опять ему повезло — его не растерзали, потянув в разные стороны, не расплющили, переломав все кости. Он упал не на землю. Упругое как батут единое тело агонизирующей толпы прогнулось под ним и тут же распрямилось, вытолкнув его, как вода — ныряльщика. Ноги Александра не касались асфальта, и несколько секунд он будто парил над землёй. Толпа несла его как чемпиона или кинозвезду, подбрасывая, швыряя как щепку… тащила прямо на острые зубья чугунного забора.

Он уже видел перед собой кованые пики, на которые его должны были насадить как на шампур, успел рассмотреть каждый дефект на них, каждый прогиб и пятнышко грязи, когда людская река изменила направление, обтекая возникшее впереди препятствие. Скамейка. Боже, спасибо Тебе за Твою доброту.

Толпа изменила направление движения, но не ослабила своего напора, и в какой-то момент центробежная сила буквально зашвырнула Данилова на газон, заставив его больно приложиться лбом о кирпич бордюра. В таком положении, распростёршись на спине, он наблюдал за окончанием побоища, не в силах пошевелиться. От каждого движения голова взрывалась болью.

Первый прожектор лопнул фейерверком стекла и мгновенно погас. Второй прожил чуть дольше, пока и эту беззащитную мишень не раздолбил кто-то из нападающих. Вокруг сгустилась темнота, которую прорезали только фары автомобилей, вспышки автоматных очередей и вопли, вопли, вопли. В темноте гремели выстрелы, сквозь полузабытье Данилов слышал громкие хлопки.

Потом всё стихло, и некоторое время — минуту, а может, две — его никто не беспокоил. Затем раздался визг автомобильных шин в каких-то десяти метрах, громко хлопнула дверца.

— Пошли! Выносите!

Совсем рядом прогрохотали тяжёлые сапоги, присасываясь к асфальту с противным хлюпающим звуком. Стрельба продолжалась с редкими остановками, ухали взрывы, взвизгивали рикошеты, но в какой-то момент Данилов перестал воспринимать звуки, оглохнув от канонады и криков. Остался только мерный звон в ушах. Потом на него рухнуло что-то тяжёлое, вдавив его в мёрзлые листья и жухлую траву. Дыхание начало даваться с трудом, но сил стряхнуть с себя этот груз не было. И вскоре стало совсем тихо.

Придти в себя. Иногда это надо понимать буквально — выбраться из бездны или упасть с небес, что, в общем-то, одно и то же, а потом «нырнуть» в собственное тело, распростёртое на грешной земле. Но Саша не терял сознания. Хотя удар, пришедшийся на его голову, был чувствительным, а шок от увиденного мог подкосить и человека с более крепкой нервной системой, он не отключился, а, скорее, «перезагрузился». При этом «питание», то есть сознание как таковое, не исчезало ни на секунду.

Некоторое время он ещё лежал как труп, боясь привлечь внимание случайным движением. Потом к нему начали возвращаться ощущения. Первым врубилось осязание, и Александр понял, что лежит, придавленный не то мешками, не то подушками, не то тяжёлыми шубами. Мокрыми и скользкими. Медленно включались остальные органы чувств, сигнализируя: больно, кисло, холодно, тихо, темно. Последним проснулось рациональное мышление и выстроило всё в логическую цепочку. Лучше бы оно этого не делало. Он понял, что погребён под грузом мёртвых тел.

Парень с трудом разлепил глаза, и, разумеется, не увидел ничего. Он понюхал воздух, но ощутил только запах крови, сплюнул и высморкался, вместе с кровавыми сгустками избавившись от пыли и грязи, забивших ноздри.

«Ты везуч, Александр Данилов. Ты чертовски, незаслуженно везуч… Как бы ещё не пожалеть».

Саша читал где-то, что после сильного удара по голове последние пять минут могут стереться из памяти. Всё дело в механизме переноса информации из кратковременной памяти в долговременную. Аналогия — если выключить электричество, то всё, что не было сохранено на винчестере компьютера, пропадает из оперативки.

Может, оно и так. Но в этом ему не повезло. Последние мгновения врезались в его память если не навсегда, то уж точно надолго. Однако то была чистой воды ложная память. Он не мог видеть. Там было слишком темно, а очки потерялись задолго до падения, но перед глазами у парня стояла одна картина. Десять тонн бронированного металла проходятся по залитой кровью площади как уборочный комбайн по ниве. Саша не слышал, как хрустели кости, не видел, как рвалась плоть, но знал, как исчезали под широкими колёсами боевой машины человеческие фигурки, лежащие сплошным ковром. Как в фильме «Чистилище», где есть сцена, в которой перемалывают траками танков трупы русских солдат, чтобы не дать боевикам надругаться над ними.

Он встал, с трудом сбросив с себя чьи-то руки и ноги, зашатался и прислонился к шершавой стене. Перед глазами расплывались красные круги. Очки… Но много ли проку от очков в темноте? Фонарик… К счастью, рюкзак был на месте. Он вспомнил, что успел продеть руки через лямки незадолго до того, как его понесла толпа. Тогда мозг с трудом успевал фиксировать события. Теперь Саша получил возможность привести мысли в порядок и приблизительно представить себе, как всё происходило.

Едва ли солдаты целенаправленно стреляли по безоружным из чистого садизма. Абсурд. Скорее всего, их мишенью был магазин. Им надо было подавить огневые точки в здании и на крыше, поэтому огонь автоматов и пулемётов был сконцентрирован на супермаркете. Он вспомнил, что там, на втором этаже, вспыхивало красными огоньками то одно, то другое окно — защитники огрызались в ответ.

А толпа… ей просто не повезло. Беженцы оказалась между молотом и наковальней. Новоприбывших они не интересовали. Те воспринимали их как досадную помеху на пути к добыче, и только. Со случайными потерями «военные» или гражданские, раздобывшие где-то БТР, не считались.

Когда бойня началась, авангард толпы был приговорён. Инстинкт самосохранения заставил её расступиться, но для людей, зажатых между супермаркетом и соседними домами, было поздно. Они пытались бежать, но мешали друг другу, сцеплялись сумками, спотыкались и падали сотнями, чтобы погибнуть не от пуль, а от подошв соседей. А когда погас свет, всё превратилось в кучу малу, в которой выжить мог или очень сильный, или очень везучий. Понятно, к какой категории относился Александр. Здесь погибли сотни, если не тысячи.

Темнота начинала давить на психику. Парень сунул руку в карман, и от сердца отлегло. Каким-то чудом уцелел фонарик, который он, вопреки правилам поведения в местах скопления людей, взял с собой. Это стоило ему огромного синяка на боку, куда тот был вдавлен соседями по толкучке, зато он не был полностью слепым. Лишь наполовину.

Саша провёл лучом наискосок — никакого движения. Если говорить о живых, то площадь была пуста. В соседних домах тоже не горело ни одного окна. Несколько огоньков шевелились вдалеке, но, не считая их, посёлок будто вымер. И тихо стало как на кладбище, только ветер тихо и тоскливо подвывал, словно от жалости к себе.

Парень гадал, что же произошло тут, пока он отлеживался. Эти подонки, похоже, прибрали к рукам все оставшиеся запасы и разгромили людей из МЧС. Но что они стали делать потом? Грабить, резать, насиловать, вытрясать из людей то, что они успели получить? Или убрались восвояси, а народ сам разбежался, лишившись заступников? И сколько прошло времени — десять минут или час?

Где люди, чёрт возьми? Неужели убегают, прячутся по деревням? Дебилы. Там тоже хватает желающих вышибить безоружному горожанину его бараньи мозги.

Вспыхивавшие то и дело зарницы подсвечивали горизонт багровыми тонами, но толку от них было мало. Практически единственным источником света оставался фонарь. Держась рукой за стену, Данилов перешагивал через мёртвые тела, шатался и поскальзывался на мокром и липком. Возле разбитого окна поднявшийся порыв ветра швырнул ему в лицо пару листков, на поверку оказавшиеся продовольственными карточками, ставшими теперь такой же бесполезной бумагой, как ворохи размокших газет в киоске.

Кому теперь нужна телепрограмма на месяц вперёд? Кому нужен последний номер жёлтого журнала про изнанку гламурной жизни столицы? Кому сдались советы модного диетолога? Самая лучшая диета теперь доступна каждому. Программа на ближайший месяц для всех уже составлена и утверждена высшими силами. Но гламура в ней, увы, будет крайне мало. Только изнанка.

Данилов безумно хотел уйти с треклятой площади как можно скорее. Молчание посёлка пугало его до дрожи. Смешно сказать, когда темнота вдали вдруг разразилась длинной трескучей очередью, а над домами взвились красные сполохи, похожие на салют, он почувствовал что-то вроде облегчения. Там люди. Живые. Но это случилось всего раз, и больше тишина ничем не нарушалась.

Саша понимал, что надо уходить, но ему была необходима одна вещь. На трёх телах, лежавших рядом с ним, этого не было. Он осторожно передвигался на ощупь вдоль стены и, отойдя пару шагов от клумбы, наткнулся на отдельно лежащий труп. Мужчина, похоже, его ровесник. Может, пули настигли его у стены, а может, он приполз сюда, будучи раненым, и прислонился к ней, прежде чем испустить дух. Переборов себя, Данилов посветил ему в лицо, но ему пришлось низко наклониться, а потом и присесть рядом на корточки, чтобы рассмотреть получше. Надо было беречь зрение в своё время.

Толстая корка на сердце начала нарастать. От вида мёртвых Сашу уже не мутило, но ещё щемило сердце. Ещё вчера эти люди…

«Нет, забудь и думать о них в таком ключе. Иначе распустишь сопли, а утирать-то некому. Будешь жалеть каждого котёнка, а тебя кто пожалеет? Слабак, слюнтяй, тряпка. Что, слёзки ещё не текут? Жалко? У пчёлки оно сам знаешь где. Если хочешь жить, забудь это слово раз и навсегда».

Отметив мимоходом позолоченную оправу, парень протянул руку и совершил первый в жизни акт мародёрства. Это оказалось ещё легче, чем воровать у живых. Вроде то, что нужно. Очки пришлись впору, дело за малым… Саша навёл фонарь на вывеску и попробовал прочитать. Чёрта с два. Всё расплылось перед глазами, и стало только хуже. Тьфу ты, блин. Он же дальнозоркий…

Александр почувствовал странную злость на покойника. Ну почему тому не оказаться близоруким? Теперь придётся лазить и искать снова. Эмоции эмоциями, но без очков смерть. Кто бы мог подумать, что от этого аксессуара будет зависеть его жизнь? Да он же не пройдёт и десяти метров, упрётся в забор или напорется на тех самых выродков, устроивших кровавую баню.

Придётся лазить. Проверять их всех. Конечно, очки теперь не в моде. У тех, кто ещё на лазерную терапию не раскошелился — линзы. Не выдирать же вместе с глазами? Чёрт, чёрт, чёрт. Саша ещё раз окинул взглядом труп и только сейчас заметил, что руки убитого всё ещё сжимают лямки спортивной сумки. Данилов огляделся по сторонам. Чисто. Откуда-то снова долетел перестук выстрелов, похожий на шум работы отбойного молотка, но он был далеко. Вокруг не было ни души.

Почему бы и нет?

Конечно, до него эту сумку могли обыскать многие — те, кому повезло пережить бойню, дезертиры или просто прохожие. Если такие ещё остались на свете. Но все они могли и проглядеть что-нибудь. Поэтому, не долго думая, он схватил баул и перекинул лямку себе через плечо. Если не обращать внимания на несколько пятен крови, то можно подумать, что он его собственный.

Только отступив поближе к забору, Данилов, готовый в любой момент укрыться за углом, решился осмотреть свою находку. На открытом месте ему было неспокойно, тут ему угрожали и шальная пуля, и просто взгляд нехорошего человека. Чувствуя поднимающуюся в груди радость, он смотрел на десяток разнокалиберных консервных банок и несколько пакетов другой снеди. Незнакомец успел отовариться, похоже, на всю семью. Вот ведь повезло.

На самом дне сумки покоился немаленький брезентовый чехол. Развернув его, Данилов аж присвистнул. Противогаз гражданский ГП-5. Модель он вспомнил бы, даже разбуди его среди ночи. Именно в таких изувер, преподававший ОБЖ, заставлял их в девятом классе сидеть целых два урока кряду, заодно выполнять тест по истории, которую он вёл по совместительству. Не все выдержали.

Находка, скорее всего, бесполезная. Пусть в кино изображают последнего уцелевшего человека, понуро бредущего по радиоактивным руинам. Он своё уже отбродил, до сих пор по утрам тошнит, не хуже чем бабу беременную, а кожа с лица и рук неделю слоями отходила. Поэтому и путь он свой будет прокладывать там, где эта штука с хоботом не понадобится. Нечего чернобыльца-ликвидатора из себя изображать.

Рядом с противогазом лежала плоская серая пластмассовая коробочка с электронным табло и парой кнопок. Бытовой дозиметр «Сосна». Предельно простой и функциональный. Вот от этого будет прок, хотя тоже переоценивать не стоит. Последней находкой стал качественный швейцарский нож. Пригодится колбасу резать.

В этот момент что-то больно кольнуло парня. Но не совесть — в кожу лица холодной иголкой воткнулась маленькая льдинка. И вдруг «без объявления войны» небеса разверзлись, и на землю обрушилась вся ярость бури. Данилов вскрикнул от боли, но его крик мгновенно потонул в рокоте небес. Тяжёлые ледяные пули секли его по шее, холодным душем сыпались за шиворот.

Град! Саша осмотрел ещё несколько тел, когда тот забарабанил по макушке так, что даже волосы, отросшие за время робинзонады, не смягчили ударов. Тогда, чертыхаясь, он отбросил своё занятие и поспешил в укрытие. Тук-тук-тук — стучали ледышки по крышам и капотам оставленных автомобилей, отскакивали как шрапнель от асфальта, мягко ложились в снег и на мёртвые тела. Где-то рядом зазвенело стекло, добитое метким ударом градины.

Стихия загнала парня под навес крыльца главпочтамта. Дробный перестук над головой и подрагивание листа ДСП, заменявшего стекло в ближайшем окне, навевали мысль, что экземпляры размером с куриное яйцо там встречались. Сначала тьма — теперь «лягушки», падающие с неба. Что там дальше по списку? Реки крови, погибшие посевы, казни египетские? Боже, Боже, Боже… Хотя реки крови уже были, причём совсем рядом.

Было холодно. Машинально сунув руку во внутренний карман, Данилов вытащил потёртый пластмассовый футляр, открыл и уставился на него как на выигрышный лотерейный билет, а потом зашёлся в гогочущем смехе и хохотал, пока не поперхнулся. Он и забыл, что когда события стали принимать опасный оборот, сам убрал «стёклышки» подальше, чтобы не поранить лицо осколками.

Но первый опыт мародёрства не прошёл даром. Легко перешагнув ещё одну черту, Саша с удивлением открыл для себя простую истину. Там, за этой чертой, не было никаких котлов с кипящей смолой. Там была точно такая же жизнь. Недавние переживания остались позади. В конце концов, эти люди мертвы, им всё равно.

Перед тем как окончательно распрощаться с сошедшей с ума цивилизацией, надо было сделать одно дело. И это оказалось совсем просто. У самого супермаркета его взгляд высмотрел среди тел разномастно одетых гражданских одноцветное пятно. Мертвеца в городском камуфляже. Не МЧС. Сперва Саша подумал, что подстрелили кого-то из нападавших, но потом вспомнил про сводный отряд Новосибирского ОМОНа, который, судя по рассказам, присоединился к товарищам из другого ведомства в тщетной попытке на время сдержать анархию в отдельно взятом районе. Теперь даже дураку было ясно, что они проиграли.

Труп лежал, уткнувшись лицом в бордюр ограждения, присыпанный битым стеклом, широко раскинув руки и неестественно выставив ногу в тяжёлом ботинке. Бурый след тянулся за ним по асфальту на добрых десять метров.

«Живот прострелили, — с непривычным равнодушием предположил Данилов, машинально оценивая обмундирование. — Кровью истёк». Саша хорошо помнил, что у всех бойцов местного отряда самообороны, охранявших склад, были автоматы. Большую часть оружия, скорее всего, забрали в качестве трофея налётчики, но кое-что могли и оставить. Осторожно, стараясь не касаться руками заскорузлой одежды, Данилов проверил пояс убитого на наличие кобуры, но её там не оказалось. Плохо. Значит, либо ничего нет, либо надо проверить как следует. Придётся мараться.

Пачкаясь в вязкой крови, пропитавшей куртку на вате, и кривя рот от отвращения, Данилов, наконец, вытащил пистолет. Как он и думал, это оказался обычный «Макаров», что не могло его не радовать. Ведь только эта конструкция была ему знакома. Он выщелкнул обойму, пересчитал патроны, пощёлкал для порядка предохранителем.

Уже давно, по мере того как мир входил в крутое пике, Александр начал подумывать над проблемой безопасности, поэтому был несказанно рад своей находке. Естественно, он понимал, что даже теперь из него не ахти какой боец. Тут надо сразу растить все точки над «ё». Простой соображалки ему хватило, чтобы понять, что пистолет, равно как и нож — это оружие не для войны, а для выполнения узкого ряда задач. Например, отбиться от такого же олуха или напасть на него из засады в тёмной подворотне, чего он, конечно же, никогда не сделает. Или застрелиться, если дела пойдут совсем плохо.

Александр хотел уже было уходить, когда в глаза ему бросились ноги трупа, обутые в тяжёлые зимние ботинки с высоким берцем. И тут же, как по команде, напомнила о себе промозглая стылость в ботинках собственных, осенних и сверх меры поношенных. Конечно, они были его собственными только де-факто, а не де-юре. Он позаимствовал их на небогатой даче, оставленной хозяевами, оставив взамен у порога свои летние туфли, которые пошли пузырями от горячего пепла и расплавленного асфальта дорог.

Тогда он думал, что этого будет достаточно, теперь по зрелому размышлению, жалел, что не взял пылившиеся рядом валенки, на которые раньше не позарился бы даже самый пропитый бомж. Сашины ступни окоченели ничуть не меньше, чем у этого служивого, земля ему пухом. Они мёрзли с самого утра, но после часа, проведённого на улице почти без движения, холод казался невыносимым. Метеоусловия тоже не вызывали оптимизма. «День знаний» выдался уже не по-осеннему, а по-зимнему холодным. Календарный сентябрь явно готовился соответствовать температурному декабрю, а не ноябрю. Пришла зима, отворяйте ворота́.

Опыт выживания в экстремальных условиях, книжный и свой, выстраданный — упрямая штука. Именно он подсказывал парню, что хорошая обувь даже важнее, чем хорошая одежда. Если в плохой куртке ещё можно добрести до ближайшего жилья, то в дырявых ботах рискуешь не пройти по такой холодрыге и километра, не простыв. А ему сейчас только соплей не хватало для полного счастья. Саша хорошо помнил, что лучевая болезнь может угнетать иммунитет не хуже СПИДа. Ещё один фактор ослабления сопротивляемости организма мог свести его в могилу.

Ну уж нет, ни за что!

Парень поморщился, оттёр руки снегом и несколько раз вытер платком, который затем выбросил в ближайшую урну. Он не будет обирать трупы, тем более разувать. Даже если в противном случае рискует отморозить ноги.

Александр покинул место бойни и двинулся прочь. Прежде чем выйти на открытое пространство, он осторожно выглянул из-за угла. Улица была пустынной, почти как в зоне отчуждения. В воздухе висел запах гари и чего-то едкого, возможно, пороха.

Данилов вздрогнул и чуть не прострелил себе ногу, когда в переулке рядом с магазином кто-то заорал. Учтём на будущее, что пистолет надо носить на предохранителе и не взведённым. А то тоже мне, ковбой выискался, с такими-то нервами. Внезапно глухо ухнуло ружьё. Ему ответило сразу пара автоматов. Матерный ор сменился захлебывающимся воплем и хлопаньем пистолетных выстрелов. Сердце грозилось пробить грудную клетку, но паники не было. Адреналин шёл куда надо, придавал ногам резвость, а глазам — зоркость. Да, неподалёку завершился чей-то жизненный путь. Трагически, так сказать, оборвался. Близко, ой как близко… И чем дольше он будет стоять как монумент Ильича, тем больше вероятность его судьбу повторить.

Где-то далеко на пределе слышимости то и дело раздавалось дробное стаккато пулемётного огня. Надо же, он уже научился это различать. За углом послышался топот десятка ног. Чума на оба ваши дома, дайте уйти по-хорошему! Приближавшиеся люди явно не совершали вечерний променад, и последние сомнения — не проверить ли перед уходом разгромленный склад? — как ветром сдуло. Жизнь дороже.

Александр выключил фонарик и убрал его в карман. В нём не было надобности. Его глаза притерпелись к темноте. Над посёлком поднимался дым, но не костров, а пожаров. Горело трёхэтажное здание комендатуры, бывший ОВД. Горело здание администрации, смердя ядовитым зловонием пластика. Несколько соседних жилых домов тоже занимались, но вяло и медленно. Зато весело полыхали несколько автомобилей, причём не заметно было никаких попыток их потушить.

Пригибаясь как можно ниже к земле, стараясь держаться тёмных закоулков и идти по стеночке, Данилов кратчайшим путём достиг лесопосадок на окраине посёлка. Там он перевёл дух, отряхнулся, ещё раз проверил все свои вещи и тронулся в путь. В школе он не оставил ничего, так что можно было выбираться из лагеря подобру-поздорову. Там, где не будет людей, у него появятся шансы прожить немного дольше.

Глава 5. Сволочи

Данилов всё шёл, и перед его глазами грязный снег дороги превращался в серую бездонную пропасть. Ноги переставали ощущать прикосновение к твёрдой земле, и Саше начинало чудиться, что он парит на невообразимой высоте над мглистым провалом. «In the middle of nowhere» — так определял своё местонахождение Александр.

Нормальной подробной карты он так и не нашёл, а атлас областных автодорог не всегда мог ему помочь. В этом тоненьком буклете на отрезке между Прокудским и Толмачево не было отмечено вообще ничего, а ему уже раз пять попадались на пути островки гибнущей цивилизации. Это были даже не деревни, а дачные посёлки разной величины.

Парень старался держаться от них подальше, а те, в которых обнаруживались признаки присутствия людей, обходил на максимальном расстоянии. Таким признаком мог быть тщательно расчищенный проезд или ровный постоянный свет, которого никогда не даёт пожар. И это не говоря уже о голосах и рокоте моторов. Свободу манёвра сковывала только сама магистраль, которую он избрал путеводной нитью. Транссиб был единственным стабильным ориентиром в погружающемся в хаос мире, без которого Данилов давно бы уже сгинул. Каждый раз, удаляясь от него даже на пятьдесят метров, он чувствовал себя не в своей тарелке и с тревогой думал о том, что рано или поздно их пути разойдутся.

Железная дорога обладала одним преимуществом — шанс встретить на ней человека за пределами населённых пунктов стремился к нулю. Поэтому она идеально подходила для дальних путешествий. Хотя вряд ли, думал Александр, на свете нашёлся бы второй идиот, которому не сиделось на месте в такие дни.

Он шёл, а его мысль как заключённый, запертый в тюремном дворе, снова и снова пускалась кружиться по проторённой колее. Он вспоминал свою жизнь, восстанавливал её по фрагментам, словно готовясь записать для потомков. Могло показаться, что над всем Сашиным недолгим существованием тяготел необъяснимый рок. Точно проклятый от рождения, он в одиночку нёс бремя Кассандры, знание страшной истины, которую нельзя открыть никому.

Посреди людского моря Саша был так далёк от всех, как если бы был не человеком, а только его подобием, кибернетическим организмом или пришельцем из другой галактики. Он вроде бы делал всё так же, как и другие, нормальные люди. Он разговаривал, спал, пил и ел, ездил на работу и смотрел телевизор, но временами ему казалось, что он лишь подражает действиям настоящих людей, а сам живёт чем-то иным, в другом измерении, куда нет доступа больше никому. Так же и ему не было доступа в мир, где обитают обычные люди. На их беззаботном празднике жизни Данилов ощущал себя незваным гостем, кругом был ледяной вакуум отторжения, который следовал за ним повсюду. Ни одно слово, ни один взгляд не могли проникнуть за этот невидимый кокон. Миллионный мегаполис был для Александра пустыней Сахара, да и любой город на Земле стал бы чужим ему, отгороженному от мира персональным железным занавесом.

С самого раннего детства он носил в себе мрачную тайну, которую не мог доверить никому. Не один скелет в шкафу, а целый некрополь. Он слишком рано понял, что всё когда-нибудь заканчивается. Вспоминая наивные размышления о гибели Вселенной, ещё в пять лет не дававшие ему спать, Данилов подозревал, что уже в том нежном возрасте догадывался, какой подарок готовит ему судьба, видел сквозь мутную толщу времени себя, одиноко бредущего по опустошённой земле. Потом всё забылось, затянулось подростковыми комплексами и проблемами, чтобы ожить две недели назад, от пламени вспышки.

Он едва ли удивился, увидев в тот августовский день зарево над городом. Одной секунды ему хватило, чтобы понять, что это всё-таки произошло. Уже давно праздник жизни казался Саше пиром во время чумы, где за разукрашенными фасадами скрываются призраки войны, мора и глада. В гоготе пьяной толпы, для которой шуты, кривляясь, в тысячный раз повторяли старые, как сам проклятый мир, анекдоты, Саше слышался злорадный хохот Сатаны, потирающего руки в предвкушении богатого урожая.

И вот пришло время жатвы. Рано или поздно это должно было случиться. Ружьё на стене никогда не висит для интерьера. В один прекрасный день оно обязано было выстрелить. Люди всегда умели считать деньги, по крайней мере, по другую сторону океана. Никто не стал бы делать оружие стоимостью в миллиарды долларов только для того, чтоб оно ржавело в ракетных шахтах. А жалкий лепет про сдерживание даже не заслуживает внимания. Сдерживание — это лишь передышка. Подготовка к атаке.

Нет, оружие создавали, чтобы рано или поздно пустить его в ход. Вопрос не в том, почему это случилось, а в том, почему этого не произошло раньше. Например, в шестьдесят втором. Чем плох был Карибский кризис? Для Александра — только одним. Тогда бы он не родился. Можно подумать, провидению захотелось, чтобы он, жалкий червь, стал свидетелем величайшего действа в истории.

Увидев в небе на востоке огненные сполохи, Данилов испытал ужас, отчаяние, бессильную злобу, всю гамму отрицательных эмоций. Но не удивление. Свершилось то, чего он всегда ожидал. Желал ли? Скорее нет. Саша мог ненавидеть людей, но желать им такого — вряд ли. Он не был врагом рода человеческого, хотя иногда парню казалось, что весь мир объявил ему войну. Просто он безумно устал. В двадцать два года ему иной раз казалось, что он прожил Мафусаилов век. Особенно этому способствовали события последних дней.

Он шёл и думал о превратностях своей судьбы, как вдруг что-то заставило его остановиться как вкопанного. Это было ощущение смутной тревоги, похожее на внезапную лёгкую тошноту. Чувство чужого взгляда. Кто-то смотрел на него. Кто-то был рядом. Только человек ли это? И если человек, то живой ли?

Данилов с первых дней катастрофы подозревал, что рядом с ним постоянно находится некто невидимый и бестелесный. Он легко свыкся с мыслью, что невиданная в истории массовая гибель людей не могла пройти бесследно для психосферы Земли. Да, и раньше случались катаклизмы сравнимого масштаба, но тогда их жертвами становились только бессловесные твари вроде динозавров. Теперь же в одночасье погибли миллионы, если не миллиарды разумных существ. Каким мог быть выброс негативной энергии, когда все эти духи отправились в свободный полёт? Астральный план, как его ни назови, вряд ли рассчитан на такой наплыв, и теперь должен быть просто загромождён этими останками, изуродованными трупами душ.

Что случилось с теми, кому не хватило место там? Не оказались ли они снова здесь? Вдруг это неподвижные мёртвые очи ищут его во тьме?

«Чушь собачья», — сказал он себе. Но подсознание — странная вещь. Разум мог камня на камне не оставить от этих страхов, но глаза парня непроизвольно начали вглядываться в темноту. И каким бы слабым ни было его зрение, он увидел. Заметил их.

Впереди, примерно в сорока метрах, над землёй маячили несколько тусклых жёлтых огоньков. Похоже, они заметили его и начали двигаться. В его сторону. Мороз пробрал Сашу до костей. Неужели он был прав, и перед ним неприкаянные души тех, кто сгорел в адском пламени? Но зачем они вернулись сюда, в мир пока ещё живых? И что им надо от него?! Не хотят ли они забрать его с собой, туда, на тёмную сторону? Ледяной холод пробрал его до самых внутренностей, и этот страх был сильнее логики и здравого смысла, он их просто игнорировал.

И вдруг огоньки исчезли. Просто сгинули, погасли в одночасье. «Вот ведь… Померещится всякое. Эх ты, да тебе в психушке место, приятель». Парень хохотнул, но смешок прозвучал жалко и неестественно. Пульс же никак не желал возвращаться в норму. Саша чувствовал досаду и злость на себя, но, сам того не замечая, ускорил шаг, желая поскорее покинуть это нехорошее место. Он не знал, чего боится сильнее, потусторонних сил или собственного скольжения за грань, после которой реальность и бред станут в его сознании одним целым. Лучше уж смерть, чем безумие.

И Александр пошёл дальше, не изменив направление ни на градус. Он словно хотел доказать себе, что под недавними страхами нет никакой почвы, но не прошёл и десяти шагов, как из кромешной тьмы, изредка озаряемой сполохами далёких пожаров, ему навстречу выступил чёрный контур приземистого одноэтажного здания. Скорее всего, это была будка железнодорожника. Судя по карте, магистраль здесь пересекалась с одним из областных шоссе. Луч фонарика в Сашиной руке заскользил по окрестностям, выхватывая из темноты всё новые детали пейзажа, похожего на декорации к постмодернистскому спектаклю.

На переезде застряло с десяток легковушек и большой самосвал, перегородивший сразу оба пути. Рядом валялся, наполовину уйдя под снег, свороченный шлагбаум. Похоже, кто-то снёс его на большой скорости. Чуть в стороне виднелся и виновник происшествия, смятый в гармошку автомобиль, вписавшийся прямиком в железобетонный столб. Людей тут не было. Во всяком случае, живых. Саша так думал. Он вообще слишком много думал и мало соображал.

Человек возник из ниоткуда. Как призрак, материализовавшийся прямо из холодного воздуха, фигура бесшумно отделилась от темневшего впереди фасада и направилась в Сашину сторону, на ходу направляя на него сильный фонарь, который бестелесным духам уж точно без надобности.

Проклятый идиот! С того момента, когда он заметил огоньки, у него хватило бы времени десять раз повернуть назад. Люди скрылись из виду в тот момент, когда заметили его, и после этого, очевидно, наблюдали за ним из укрытия, определяя степень его опасности.

Теперь уже поздно. Если он попытается ретироваться, они воспримут это как приглашение к погоне. Луч фонаря в руке незнакомца ударил Саше в глаза, слепя и дезориентируя. Видимо, ещё раз убедившись в том, что угрозы нет и в помине, тень решительно направилась к нему.

Вряд ли к нему идут, чтобы поговорить по душам. Надо было действовать, действовать немедленно. Или принимать бой, или удирать. Саша склонялся к тому, чтобы выбрать второе, несмотря на ствол, оттягивавший карман. Но слишком медленно склонялся. Александр Македонский гнал из своей армии именно заторможенных вояк. Паникует, бежит — не так страшно. А вот если застыл на месте — пиши пропало.

Александр никогда не был спортивным, но благодаря длинным конечностям и хорошему соотношению мышечной и всей остальной массы мог развивать приличную скорость. Увы, в тот момент Данилов был не в лучшей форме. Слишком тяжёлым был груз, который он нёс на плечах, но ещё тяжелее — тот, что был у него на душе. Поэтому и соображал он даже медленней, чем обычно.

Слева, из-за громады застывшего на переезде самосвала вынырнула ещё одна фигура, преграждая жертве, которая уже поняла свою роль, возможный путь отступления. Впрочем, в этом не было необходимости — усталые ноги Сашу не слушались, тяжесть рюкзака придавливала к земле.

Теперь он понял — то, что он принял за огни Святого Эльма, было всего-навсего огоньками сигарет. Имей Александр чуть больше здравого смысла и чуть меньше фантазии, может, ему и удалось бы избежать встречи с неприятностями. Но так уж повелось, что всю свою жизнь чаще он сам находил неприятности, чем они — его. Так случилось и на этот раз.

Одеты незнакомцы были в новенькие не обмятые лыжные куртки, явно из магазина спорттоваров. За спиной у обоих угадывались автоматы. То, что за спиной, а не в руках, могло свидетельствовать только об их пренебрежении к Сашиной персоне.

— Эй, земеля! — окликнул его один из них сиплым голосом, когда разделявшее их расстояние сократилось до десяти шагов. — Закурить не найдётся?

Просто классика.

— Не курю, — глухо ответил парень.

— Плохо… а то у нас кончились. А ты откуда будешь? — вступил второй. — Из Новосиба?

Поразительное дело! Эти невинные вопросы, заданные будничным тоном, заставили Данилова расслабиться, хотя разум его бил тревогу. Человека не окружают вот так в пустынном месте только для того, чтобы поговорить по душам или стрельнуть сигаретку. Даже в прежние времена не окружали.

— Да, оттуда, — кивнул Саша, стараясь выглядеть как можно спокойнее.

— А мы из Кузбасса, — был ответ.

Они уже стояли вплотную, и он чувствовал их несвежее дыхание. Под дых его ударили почти одновременно. Он так и не понял, кто именно. Не кулаком — прикладом. Слегонца. Парень чудом удержался на ногах, но на мгновение ему показалось, что воздух из лёгких выкачали и заменили жидким азотом, который тут же начал растекаться у него внутри. Может, и свет у него в глазах померк, но Саша не заметил особой разницы, ведь вокруг и так было темно как в чулане.

Теперь бежать уж точно было поздно. Второй удар, кулаком, пришёлся по скуле, но вскользь, оставив только кровоточащую ссадину от перстня-печатки. Так оно и задумывалось — не изувечить, а показать его новое место. По щеке Саши потекла струйка крови, но боли он почти не почувствовал. Вся она сконцентрировалась в пространстве между рёбрами.

Плавно опускаясь истоптанный на снег, Александр ожидал третьего, завершающего удара в висок, который расколет его голову и расплещет её содержимое по грязно-серому сугробу. Поделом дураку.

Но добивать его не стали. Вместо этого рывком поставили на ноги и поволокли в сторону железнодорожного пакгауза, сложенного из старых шпал. Парень не пытался сопротивляться. Что бы они ни хотели с ним сделать, едва ли это будет страшнее того, что он уже пережил.

Там за углом, невидимая со стороны дороги, была припаркована машина, которую уж точно нельзя было принять за брошенную. В салоне горел свет. Из неё, опустив окно у водительского места, высунулся здоровила с простецкой рязанской мордой. Он в упор разглядывал пленника как диковинного зверя.

— Ты, мазута, етит твою, сколько раз про светомаскировку говорить? — накинулся на него один из мужиков, державших Александра. — Что, маленький, темноты боишься? Ещё раз увижу, пешком пойдёшь.

— Ну и пойду, — пробурчал в ответ бычара. — Сам этот пепелац чини, когда встанет.

— Хватит пузыриться, заткнитесь оба, — оборвал спор второй из Сашиных конвоиров, пониже и поплотнее. — Заводи, Андрюха, сейчас поедем. Но ещё раз облажаешься, грохну, — сказал он без тени усмешки.

Александр равнодушно смотрел на чужие разборки. Да, дружным коллективом тут и не пахло. Стая товарищей. А рожи-то, рожи какие… Кунсткамера. Странно, но он почти не боялся. Что они могли сделать с ним? Лишить жизни. А на кой она ему? Вместо испуга пришло ощущение тягучей тоски. Слишком уж глупо всё получилось. Конечно, смерть всегда нелепа, но разве стоило две недели петлять по лесам и просёлкам, пугаясь каждого шороха, чтобы самому залезть волкам в пасть? Да ещё таким.

Пока водитель прогревал мотор, парня наскоро обыскали. Появление пистолета и навороченного швейцарского ножа вызвало общий взрыв глумливого хохота:

— Ну ты прямо Рембо, чувак!

Парень знал, что они правы. Что толку с оружия, если ты не готов им воспользоваться? Саша полусидел-полулежал на снегу, с трудом хватая ртом воздух, а разбойник, задиравший шофёра — худощавый, конопатый и с неприятным родимым пятном на щеке — начал обшаривать его вещи. Сперва ему не повезло. «Собачка» молнии, которую он рванул со всей дури, осталась у него в руке, и открыть рюкзак стало проблематично. Снимать перчатки и ковыряться с замком архаровцу было в лом, и он достал что-то из кармана куртки. Блеснуло лезвие, Саша отметил зазубрины на лезвии и поставил на то, что это не сувенирная дешёвка, а хороший «охотник», не хуже, чем тот, который он сам скоммуниздил в лагере.

Потом дешёвая материя уступила отличной стали. Данилов никак не отреагировал на такое варварское обхождение, всё его сознание занимала боль в груди. Но даже будь у него силы протестовать, он оставил бы возражения при себе. Уж очень скорыми на расправу выглядели эти романтики с большой дороги, и очень большими были зазубрины на ноже. Вряд ли вспороть человеческий живот этим клинком было труднее, чем китайский рюкзак.

— О-па. Кажись, наш клиент, — тип с пятном переглянулся с товарищами и вытянул из рюкзака допотопный противогаз, за ним дозиметр и всё то, что Саша прихватил из разгромленного Коченево. — Сейчас гляну, что у него там ещё.

Бандит встряхнул останки рюкзака и начал в них рыться, грубо разбрасывая в разные стороны нехитрые пожитки, а вскоре добрался и до запасов пищи. Тут его ждала неприятность. В боковом отделении оказалась банка без этикетки, из которой при переворачивании полилась прямо на ладони мужика струя сгущёнки. Саша в своё время проколол крышку ножом, чтобы тянуть содержимое из дырочки. Разбойник, вымазавшийся в липкой сладкой жиже, матюгнулся, отёр руки махровым полотенцем, лежавшим там же, и брезгливо отшвырнул его от себя. Больше в рюкзаке не нашлось ничего.

— Не понял… — угрожающе протянул он, — А ну колись, падаль, где остальное.

Данилов снова уставился на него бараньим взглядом, но тому игра в молчанку уже надоела. Бандит нахмурился и легонько, будто нехотя, двинул Александру по носу. Тот охнул, но даже не попытался вытереть юшку, забрызгивая кровью снег. Он всё ещё раскачивался из стороны в сторону как ванька-встанька, но выражение глаз стало более осмысленным.

— Думаешь, самый умный, да? — осклабился отморозок, обнажив щербатые резцы. — Да мы уже троих таких хитрожопых поймали. Ты куда шёл, сука? В город. А все нормальные люди? Оттуда подальше. Только некоторые дебилы примороженные туда лезут. А там, факт, ещё до фига точек нетронутых стоит. По развалинам шерстят, всё, что найдут, в схроны тащат. Сталкеры, бляха-муха.

Даже сейчас, в полубеспамятстве, Саша не мог не удивиться аллюзии. И такие читают Стругацких? Да ещё поди Тарковского смотрят? Но тут же парень сообразил, что кино, как и книжка, тут ни при чём. Их его новый знакомый не осилил бы. А вот в одноимённую игру десятилетним пацаном вполне мог наигрывать.

— Тоже поначалу вертелись, типа я не я и лошадь не моя, — продолжал мужик. — Ну да ничего, как яйца прикуривателем прижжёшь, сразу склероз проходит. Проверено, народный метод. А нахапали-то сколько… за год бы не сожрали. Нехорошо… Бог велел делиться, так ведь?

— Нет, Горб, дохловат он для сталкера, — покачал головой второй. — Не при делах фраерок, просто заблудился. Ладно, поехали.

Невысокий и коренастый, он явно был главным в этом тандеме, да и в трио тоже, судя по скупым движениям и взвешенным словам.

— А с ним что? — спросил разочаровано Горб.

— Как обычно. Или, может, до вокзала подбросим и денег на дорогу дадим?

От последней фразы его спутник разразился визгливым лающим смехом.

Это скупое «как обычно» заставило сжаться всё у Саши внутри. Хотя, наверно, оно давно уже не разжималось, аккурат с первого дня.

— Да ладно тебе, Миха, вальнуть всегда успеем, — возразил парень с пятном и снова встряхнул пленника как куль с мукой. — Эй, чувырло, последний раз спрашиваю. Где нычка?

Данилов почувствовал, что от ответа зависит его жизнь. Вообще-то, он не уважал даже ложь во имя спасения. Но ему ещё не случалось попадать в ситуацию, когда спасаться приходилось не от порицания, а от пули или ножа.

Врать нехорошо. Но что-то подсказывало парню, что если сказать правду, то они огорчатся, а потом порешат его, не сходя с этого места. Не из садизма и даже не для того, чтоб кормовую базу не истощал. Просто так.

Конечно, когда обман раскроется, они тоже по голове его не погладят. Но так он хотя бы выиграет время, и есть шанс, что в пути выпадет возможность… Она просто обязана выпасть.

— Ладно, ваша взяла, — ответил он с неподдельным сожалением. — Есть тайник. Маленький, правда, и далековато. Покажу.

— Да куда денешься, — прыснул Меченый, потирая руки.

— Место опиши, — скептически прищурился главарь. — Может, лажу порешь, а мы из-за тебя время потратим.

Саша ждал этого вопроса, пытался придумать ответ заранее, но мысли скакали, и ему пришлось целиком положиться на экспромт.

Он представил перед глазами сначала развёрнутую карту района, а затем панораму того места, где мог бы находиться его тайник, и начал говорить, будто выдавливая из себя слова понемножку:

— Трасса… Это где-то километров пятнадцать к югу от Новосибирска. Не доезжая метров двести до поворота на Левые Чемы. Недалеко от дороги. В ельнике. Свернуть у домика обходчика на просёлок, рядом ещё знак будет — неохраняемый переезд. Там закопал…

Данилов перевёл дух и закашлялся. Двое головорезов смотрели на него изучающе. Было неясно, поверили они легенде или нет. Сам Александр выглядел спокойным, но это был не самоконтроль, а нервное истощение, из-за которого на смену панике пришло безразличное «будь что будет». Ему было даже любопытно, чем это закончится.

— Складно звонишь, — кивнул, наконец, тот, кого Саша мысленно окрестил Старши́м, с ударением на последнем слоге. — Залазь, прокатимся с ветерком. Нам один хрен на юг надо.

— Вот, так бы сразу, — поддакнул тот, к которому подходила поговорка «Бог шельму метит». — А то «нет» да «нет», ломаешься как девка красная. Типа мы лохи, поверим, что кто-то будет топать в город чисто так, воздухом подышать. Да ещё с противогазом. Только молись, чтобы там оно было. Понял, сучара?

— Да ты не боись, земеля, — толкнул парня в бок Старшой, поднеся к его глазам лезвие отнюдь не сувенирного ножа. — Если что не так, больно не будет. Чик, и весь ливер под ноги.

Без лишний церемоний его втолкнули в салон. Вечный пешеход по жизни, Данилов не слишком разбирался в марках автомобилей, но по высокому силуэту понял, что это внедорожник. Да по-другому и быть не могло. Разве пройдёт по такому снегу машина с малым клиренсом? Цвета он был, скорее всего, чёрного, хотя в темноте никто не мог бы за это ручаться. На дверце, которую распахнули у него перед носом, Саша успел рассмотреть мелкие частые дырочки.

Рядом с ним плюхнулся парень со странной кличкой Горб — вроде не сутулый? — от души хлопнув дверью. Зарычал мотор, и они тронулись с места, с трудом проскочив занос, образовавшийся на переезде. Данилов подавленно молчал, медленно приходя в себя. Бандиты его пока не трогали, продолжая какую-то беседу, прерванную его появлением, прерывая друг друга скабрезностями и конским ржанием.

Он так и не понял, что заставило его оторвать глаза от пола и перевести взор на ледяную пустыню за окном. И вовремя. Через десять минут в свете галогенных фар промелькнула синяя табличка:

«Коченево — 24 км».

Мимо неё он прошёл с час назад. Это был удар посильнее, чем прикладом. Саша почувствовал, как у него внутри разливается горечь бессилия, от которой хотелось выть. Его везли назад, на запад. Значит, не поверили. Значит, конец. Что с ним сделают? Вряд ли съедят или продадут в рабство. Так далеко падение нравов ещё не зашло. Скорее всего, они убьют его на ближайшей стоянке, но не просто, а с выдумкой. Фантазия человеческая не знает границ.

Он уже успел попрощаться с жизнью и весь следующий час думал только о том, что важнее — уйти из неё быстро или уйти достойно, когда новый дорожный указатель вернул в его сердце надежду.

«Новосибирск — 12 км».

Значит, всё-таки на восток. Значит, купились на его обман. Видимо, они просто объезжали препятствие на пути. Эта, казалось бы, кратковременная отсрочка наполнила Сашино сердце таким ликованием, будто он выиграл в лотерею миллион. Ему даже пришлось заставить себя думать об обугленных трупах и размозжённых костях, чтобы взгляд, светящийся радостью, не выдал его. Он расслабился и откинулся на спинку сиденья. Впереди было ещё много часов дороги.

Конечно, можно было сказать, что тайник ближе, в какой-нибудь из пригородных лесопосадок. Но путь туда недолог, и протекал бы он, скорее всего, без остановок, так что по логике вещей шанс убежать был бы мизерным. Слишком удалённый тайник тоже вызвал бы обоснованные подозрения.

«По теории вероятности попадают все в неприятности» — эта строчка из дебильной старой песни вторые сутки не шла из Сашиной головы. Путь до вымышленного тайника, который раньше можно бы было проделать за час, занял больше суток. Постоянно приходилось то съезжать с шоссе и прорываться по бездорожью, объезжая непреодолимые завалы, то плутать по просёлкам в поисках обходного пути там, где дорога превращалась в непрерывное кладбище погибших автомобилей.

Ехать в густом чёрном тумане приходилось со скоростью утомлённого пешехода, — и всё же четыре раза их «Landcruiser» поцеловался со своими мёртвыми собратьями, помяв их своим мощным «кенгурятником». Даже на десяти километрах в час встряска от столкновений доставляла пассажирам мало удовольствия. Несмотря на двести с лишним «лошадей» под капотом и зимнюю резину, машина то и дело застревала, и тогда им приходилось всем вместе выталкивать её из снежного плена.

Но всё это играло Саше на руку. Чем больше у него времени, тем выше шансы. Он надеялся на то, что, попривыкнув к нему, они потеряют бдительность. Сколь соблазнительной ни выглядела идея мести, парень хотел одного — свободы. Но пока подходящей возможности не выпадало. Во время остановок с ним рядом всегда находился хотя бы один из них.

Второй день он был пленником троих субъектов, которых про себя без изысков называл подонками. По обрывкам разговоров Данилов постепенно восстановил картину их жизни и пришёл к выводу, что ему крупно не повезло. Он умудрился повстречаться с самыми отмороженными ублюдками на территории бывшей России.

Двое из них были из Кузбасса — обращение «земеля» оказалось почти верным. Ну и что, если два последних года он прожил в Новосибирске, раз у него на генном уровне заложена принадлежность к земле Кузнецкой? Третий тоже оказался приезжим, аж из европейской части России.

«Земляки», как он узнал из их разговоров, были солдатами срочной службы, отдававшими конституционный долг Родине где-то неподалёку. Чтобы понять это, хватило бы взгляда на их чуть отросшие ёжики волос и одежду — смесь старого камуфляжа с дорогим новьём, на которое в прежней жизни они могли только пускать слюни.

Когда призвавшая их страна перестала существовать, бойцы сочли себя свободными от обязательств и в расчёте на то, что в наступившем бардаке всем будет не до них, покинули расположение части. Расчёт оправдался. Сколько бы дел они ни натворили, не было заметно милиции, идущей по кровавым следам.

Домой они не рвались, хоть и жили в соседнем регионе. Зато казённые автоматы хлопцы, уходя, решили прихватить с собой по принципу «авось пригодятся». И ведь пригодились. Видимо, звериное чутьё подсказало им, что мир перевернулся с ног на голову, и то, что было невозможным вчера, завтра станет привычным. В новом каменном веке, наступившем после затмения, прав будет не тот, у кого бабки и связи, а тот, у кого больше патронов и меньше сантиментов. Такими они и стали. А может, были всегда. Оба, кстати, за свою недолгую жизнь уже успели посидеть по малолетке, причём не за разбитое стекло.

Третий прибился к гоп-компании уже после, совершенно случайно натолкнувшись на дезертиров примерно так же, как Александр, но был принят ими, доказав свою профпригодность. Он в основном выполнял работу механика-водителя и с пленным почти не пересекался.

Вроде бы эта троица была Сашиными товарищами по несчастью, такими же беглецами от наступающей библейской катастрофы. Но почему-то парню меньше всего хотелось делить с ними кров. За те полтора дня, что он провёл в их обществе, они почти никого не убили. Всего двоих. Но что-то заставляло Сашу думать, что их послужной список гораздо шире. Двое за два неполных дня… Произведя простейшее арифметическое действие в уме, он получил цифру четырнадцать. Четырнадцать покойников за две недели.

Впрочем, тут была закавыка, осложняющая вроде бы нехитрый подсчёт. Где гарантия, что они покинули свою часть в первые же сутки? Местами, насколько знал Саша, подобие порядка держалось по инерции ещё почти неделю. С другой стороны, как теперь узнать, когда бойцы, ушедшие в самоволку, трансформировались в бандгруппу? Ведь первые дни они могли сидеть тихо и не высовываться, стараясь затеряться среди беженцев.

И, наконец, третий момент. Как узнать, насколько высокой была их активность в первую неделю, когда дороги ещё не были вымершими? Это сейчас можно было караулить сутки и повстречать только один «газик» с двумя зачуханными фермерами. А тогда поток транспорта был хоть и не сплошным, как раньше, но достаточно плотным, чтобы за один день настрелять вчетверо больше. Только заряжать успевай, да трупы в кювет сбрасывай.

Конечно, в таком деле как засада на шоссе должны были быть дни «лётные» и дни «пролётные». Но при любых раскладах количество их жертв переваливало за два десятка. Железно. Вот вам и уголовное дело в десяти томах.

Поразмыслив над этим, Данилов понял, что легко отделался. Что такое удар прикладом? Ерунда, принимая во внимание то, что у этих типов было заведено сначала стрелять, а потом смотреть, что это движется там вдалеке.

Но дело было даже не в них. В тот момент Саша любому, даже самому приятному обществу предпочёл бы одиночество. Когда ему было плохо, он нуждался не в словах утешения, а в том, чтоб его оставили в покое. Умереть парень планировал один, и никто не должен был ему мешать. Смерть он считал делом сугубо интимным, как отправление физиологических потребностей. А тут эти, которым, прямо по Блоку, на спины б надо бубновый туз.

Относились они к нему не то чтобы плохо, а как к скотине. Без зла, но так, будто до них не доходило, что он тоже человек. Большую часть времени его держали связанным — туго скрученные капроновым шнуром руки болели нестерпимо. Один раз, отправляясь втроём на вылазку к оптовому складу, ребятки на пару часов запихнули его в багажник, предварительно отобрав всю тёплую одежду. Чтоб не сбежал, даже если сумеет выбраться на манер Дэвида Копперфильда.

Его не кормили, хотя сами злодеи жрали и пили от пуза — у них было полно продуктов. Робко попросив однажды чего-нибудь пожрать, парень тут же получил по зубам от того же Горба. Не положено, значит. Чтоб знал своё место.

Всего пары часов хватило Александру, чтобы разобраться в несложной структуре банды, в лапы которой он угодил. Несмотря на размер, она обладала всеми признаками полноценной преступной группировки. Вожаком стаи был Миха, невысокий чернявый крепыш, коротконогий, накачанный, со сплюснутым носом бывшего боксёра и лицом такого типа, владельцам которых Данилов автоматически отказывал в праве иметь хоть крупицу интеллекта. Слишком уж надбровные дуги выпуклые.

Его товарищ Вадим, он же просто Горб, был «мозгом» маленькой бригады. Это ему принадлежала простая до гениальности идея устраивать засады там, где дороги местного значения вливались в федеральное шоссе, вместо того, чтобы самим рыскать по округе в поисках пищи и горючего. В деревни заезжать они, похоже, больше не решались. Александр догадывался, что могло оставить на заднем правом крыле машины странные отметины. Дробь, а то и картечь. Вот так теперь живётся в сельской местности.

Они всегда держали автоматы при себе и вроде бы были готовы вступить в бой прямо с колёс, но, похоже, не рвались этим заниматься. В пользу этого говорили те меры предосторожности, которые соблюдали головорезы.

Тактика «безопасного вождения» в период ядерной зимы была проста как мычание. Проехал несколько километров — заглуши движок и слушай, не доносится ли прямо по курсу звук чужого мотора. Андрей, таким образом, играл роль акустика на подводной лодке.

Когда случалось, они съезжали с дороги и тщательно прятали джип и Сашу в нём в какой-нибудь лесополосе, а сами исчезали в противоположном направлении, видимо, занимая позицию, дававшую возможность держать под прицелом всё шоссе, оставаясь незамеченными, а при необходимости — так же скрытно отойти. Это смотря кого там принесло. Обычно ожидание заканчивалось как раз вторым. «Романтики с большой дороги» не лезли на рожон.

Утром, хотя термины «утро» и «вечер», само собой, можно употреблять только условно, со стороны города послышался шум приближения целой автоколонны. Бандиты еле успели загнать «Лендкрузер» в проулок между двумя брошенными дачами, когда первая машина — видимо, дозор — показалась из-за поворота. Сами они залегли не то в самом щитовом домике, не то в бане, оставив Данилова связанным в машине.

Ему оставалось только лежать, слушать и надеяться на то, что кто-то из колонны соблазнится идеей проверить избушку или огород на предмет ценных вещей и продуктов. Кем бы они ни были, хуже уже не будет. Он стал бы кричать, звать их, если бы не знал, что звукоизоляция в наглухо закрытом джипе близка к идеальной. Поэтому ему оставалось только вслушиваться. Надрывать лёгкие было бессмысленно, тем более что на дворе не те времена, когда люди со всех ног побегут спасать каждого, кто зовёт на помощь. Да разве когда-то было иначе? Кричи — не кричи, но если кто-то и придёт, то только поглазеть на твой труп.

По времени прохождения и громкому рёву дизелей Саша понял, что рядом с ним движется настоящий конвой из пяти-восьми грузовиков вроде «КамАЗов» в сопровождении нескольких легковушек, скорее всего внедорожников.

Естественно, они даже не притормозили. У них были дела поважнее, чем обыскивать какое-то захолустье.

Вскоре вернулась со своего наблюдательного пункта и лихая компания. Атаковать такую силу они не решились бы даже с большого перепоя, поэтому только мечтательно обсуждали, сколько всего можно бы было поиметь с этого автопоезда. Сошлись на том, что овчинка не стоит выделки.

Через два часа в обратном направлении прогрохотало что-то тяжёлое и гусеничное. Танк? БМП? Да уж точно не трактор, судя по тому, как шустро растворились бойцы отдельной дезертирской роты в ближайшей роще.

С этим бронеобъектом вообще ничего нельзя было поделать без гранатомёта, а минно-взрывному делу они, похоже, обучены не были. Да и смысл? Этой броне ещё спасибо надо сказать за то, что снег расчистила и колею накатала — проще ехать будет.

Только к «вечеру», когда они уже подыскивали место для привала, их снова спугнули с дороги. Но это оказался всего лишь потрёпанный «козёл», также ехавший медленно, чтоб не врезаться в застрявшие тут и там машины, да ещё, похоже, нагруженный сверх меры.

Сидевшим в нём людям жить оставалось около минуты. На них бандгруппа готовилась сорвать зло за свои бесславные отступления. У проезжих не было времени, чтобы сообразить, откуда ведётся огонь. После расправы братва привычно отправилось обыскивать тела и машину, но вернулись они налегке. Как понял Саша из разговоров, разжиться удалось только мелочью вроде сигарет и патронов двенадцатого калибра да двумя дешёвыми одностволками ИЖ-18.

Серьёзные люди с таким не ездят. А значит, те, кого они вначале приняли за коллег, везущих хабар, оказались обычными селянами. А их отечественный «вездеход», как оказалось, был забит под завязку… мелкой незрелой картошкой, которую явно выкопали, оттого что ботву убило морозом.

— Колхозники, мать их, — поморщился Горб. — Чего им дома не сиделось?

Эти потусторонние существа жили по принципу: «Умри ты сегодня, а я — завтра». Они были обречены и, похоже, понимали это и принимали, но хотели напоследок урвать от жизни последний глоток свободы, власти, богатства. Всё их богатство умещалось на заднем сиденье нового, но уже успевшего покрыться частыми вмятинами «Крузера», который они, скорее всего, угнали, выписав прежнему владельцу, какому-нибудь буржую средней руки, пропуск в лучший мир. Там, в потрёпанной дорожной сумке, как понял Данилов из обрывков разговоров, лежали доллары и евро на общую сумму около пяти миллионов. Сколько народу умерло из-за этой груды туалетной бумаги, никто не узнает. Да и кому теперь какое дело?

Своими действиями трое жалких неудачников не могли оказать на статистику никакого влияния. Там, где игра шла по-крупному, где кто-то оставшийся неизвестным за один час пустил в расход целый мир, их деяния казались чем-то пустяковым, даже смешным, наподобие похищения крема с бисквитных пирожных.

Также в сумке находились какие-то ценные бумаги, акции, облигации, всё, что попалось им под руку, когда они ограбили машину инкассаторов через два часа после ЧП. Саше приходилось прикусывать губу, чтобы не улыбнуться, когда они всерьёз рассуждали о том, как заживут припеваючи на Кипре.

Да существовал ли он ещё, этот Кипр, или разделил судьбу Атлантиды вследствие попадания одной атомной боеголовки подводного базирования?

Они были вооружены до зубов. Два автомата, пулемёт незнакомой Саше марки, без патронов, как он узнал потом, минимум полтора десятка гранат и море патронов к «калашам». Всё-таки они оставались солдатами, пусть и солдатами апокалипсиса. А весь искалеченный ландшафт вокруг был их полем боя. Им было накласть с прибором на то, что будет завтра. Они просто воевали со всем, что ещё дышит, и остановить их могла только смерть. Похоже, вовсе не добыча и даже не выживание были их главной целью. Глядя на них, можно было подумать, что они просто развлекались.

Сначала Александра это удивляло, пока он не вспомнил об одном факте.

«Они же дети! Года на три меня младше. Хоть этого и не скажешь, глядя на их морды, но призвали-то их явно сразу после школы». Прав был Уильям Голдинг в своём «Повелителе мух», ой прав. И как только парень стал воспринимать их как заигравшихся малолеток, всё встало на свои места. Хотя ненависти к ним у него стало только больше.

Сами они не чувствовали к Саше особой неприязни. Его больше не били, разве что толкнули пару раз от скуки или для того, чтобы он не скучал от одиночества. Похоже, он им был в тягость, так как заставлял постоянно быть настороже. Но они терпели его как небольшое разнообразие.

Из размышлений Александра вывел голос Основного прямо над ухом.

— Так чего у тебя там?

Саша моргнул, думая, что обращаются не к нему.

— В тайнике, баран, — несильно встряхнул его бандит. — Давай, типа опись имущества сваляй. Жратвы сколько? Только смотри, ничего не забудь. А то… — он провёл ребром ладони по горлу. — Мементо уморе.

— Да разное есть, — начал парень вроде бы безразличным тоном. — Муки килограммов десять. Гречки пять пачек по кило, лапши столько же…

И снова Александр поразился, как складно у него получается врать. Когда помнишь, что от ответа зависит твоя жизнь — это здорово мобилизует. Все заложенные в детстве моральные запреты типа «обманывать нехорошо» облетают как шелуха.

— Сахара мешок початый, печенье, консервы разные… довольно много. Не считал.

— Ого, живём! Запасливый, бляха-муха, — уже потирали руки «младшие» дезертиры, но «босс» их оборвал:

— А ну тихо, пусть дальше лепит. А я у него заместо детектора лжи буду. Давай, фраер, про барахло расскажи. Противогаз лишний есть?

— ГП-7 старый, патронов к нему пять штук.

— Молодца. Дальше попёр.

— Ну… фильтр для воды, — продолжал Александр, делая вид, что каждое слово приходится вырывать из себя с болью. — Фонарика два.

— Мало что-то. Ещё.

— Аптечки, штук двадцать. Я их не смотрел, мужики, только насобирал по тачкам на трассе.

— Мужики на лесоповале, баран, — главный бандит. — А мы теперь почти в законе, весь район держим, ха-ха. Много лекарств-то?

— Антибиотики там, «колёса» всякие, бинты-пластыри. Как обычно. Сигнальные ракеты ещё нашёл. Отсырели только маленько. Да и на кой они сейчас нужны?.. Кому знаки-то подавать?

— Давай дальше, не отвлекайся.

— Одежды смена. Осенней, правда, я к зиме не готовился. Спальник тёплый. Палатка одноместная. Батарейки разные. Бензина литра три. Газовая плитка, пара баллонов.

Они чуть оживились, когда он дошёл до алкоголя и сигарет.

— Спирт медицинский — две канистры по пять литров. Вино красное — четыре бутылки. Водка — две. Девять блоков «Мальборо», четыре «ЛМ»…

— Харе, блин, — прервал его Основной. — Верю, не гунди. Не пойму только, на хрена столько бухла и курева набрал? Ты же по-любому сам не употребляешь. По роже видно.

У Данилова лоб покрылся испариной. «Никогда ещё Штирлиц не был так близок к провалу». Легенда шла прахом из-за страсти к преувеличению. Да, если бы он на самом деле устраивал тайник, то обязательно собрал бы там всё перечисленное. Такой уж у него характер. Но не слишком ли он раскатал губу? Чтоб перетаскать всё это на горбу, понадобилось бы ходок двадцать. Даже если использовать тележку или волокушу, за десять еле управишься. И главное, Саша ума не мог приложить, как объяснить, за каким хреном некурящему такая гора сигарет.

— Это он, видать, барыжить собирался, — невольно выручил его здоровяк. — Видать, не совсем лопух.

— Ага, — поддакнул Вадим. — Через пару лет он за них бы втридорога содрал. Новых не наделают, и будет народ самосадик курить, а он со своими сигаретами реальную деньгу поимел бы.

— Кто ему заплатит? — отмахнулся Основной. — Только лох вдвойне. На фиг покупать, если можно взять так? Да ещё грохнуть суку, чтоб не отсвечивал. Да и какие, на хрен, деньги? Баш на баш только если… Но «калаш» по-любому лучше бартера.

Он тоже не был законченным идиотом, иначе ему бы не стать лидером даже этой крохотной группы. Налицо были зачатки стратегического планирования. Вот только вряд ли он проживёт достаточно долго, чтоб эти планы реализовать, подсказывало что-то Александру.

Ему на плечо опустилась тяжёлая рука, в нос ударил запах перегара и ещё какой-то дряни, похожей на жженую тряпку.

— Да, накрылся твой бизнес, брателло. Мы тебя от этого богачества избавим. Грабь награбленное, хе-хе.

И все трое расхохотались смехом довольных жизнью людей.

Часть 3. Горы трупов

Всюду тьма, им всем гибель — удел. Под бури пронзительный вой На груды трепещущих тел Пал занавес — мрак гробовой. Покрывала откинувши, рек Бледных ангелов плачущий строй, Что трагедия шла — «Человек», И был Червь Победитель — герой. Эдгар Аллан По

Глава 1. Бойня

Уже пятый час они двигались через бескрайнюю серую равнину, покрытую убитой морозом травой. Для Саши время тянулось медленно, хотя обычно в предчувствии недоброго оно летит как стрела. Быть может, дело было в общем однообразии окружающего мира. Складывалось впечатление, что кроме них в этой стране мёртвых не осталось ни души.

Андрею приходилось не только крутить баранку, но и выполнять работу штурмана, находя кратчайший маршрут через заторы, завалы и заносы. Путь, который две недели назад занял бы час, растягивался на сутки.

Наконец, они сделали долгую стоянку рядом с посёлком, который на первый взгляд выглядел абсолютно нежилым. Данилов имел смутные представления о географии района, не говоря уже об области, но некоторые соображения у него имелись. Если они так спокойно останавливаются рядом с крупным населённым пунктом, не боясь нарваться на пулю, то, скорее всего, людей здесь нет. Ушли, наивные, ещё в те дни, когда самой страшной опасностью казалась радиация. Ушли, когда верили в помощь государства. Когда думали, что худшее миновало.

Так что перед ним может быть и Красноглинное, и Левобережный, и даже Толмачёво. Нет, последнее вряд ли. Так близко к городу дома должны «лежать», а эти выглядят нетронутыми, хоть заселяйся. Впрочем, это тоже не показатель. Ведь Саша не знает ни мощности, ни типа, ни даже количества взорвавшихся ядерных боеприпасов. Вдруг их было больше двух? Дьявол теперь разберёт.

Но то, что эти дуболомы были воспитаны на голливудских фильмах, где от воздействия радиации вырастала вторая голова, играло ему на руку. Они не понимали, что угроза получить смертельную дозу миновала, если, конечно, не прогуливаться по эпицентру босиком. Иначе попёрли бы напрямик через городские кварталы и уже были бы на месте. А так они объезжали Новосибирск по широкой-широкой дуге, чтобы в конечном итоге выйти почти к самому берегу Оби десятью километрами южнее.

— Слышь, Шурик.

Казалось, Данилов не расслышал его, продолжая смотреть на стены панельных домов, темневшие в свете фар. Огни их автомобиля были единственным источником света на многие километры вокруг. Он меланхолично жевал бутерброд с колбасой, который ему вопреки воле товарищей сунул в руки водитель.

Сами бывшие солдаты где-то запропали, отправившись осматривать фуру с прицепом, брошенную посреди нетронутого снежного целика. В этом был смысл — в магазины-то ещё в первые дни только ленивый не наведался, а вот в грузовике вполне могло что-то уцелеть. Саша втайне надеялся, что их там уже успели прикончить, но, скорее всего, они просто нашли что-то интересное и теперь потрошили содержимое ящиков и коробок.

— Э, аллё! Я к тебе обращаюсь.

— Что? — Данилов оторвал глаза от ландшафта и взглянул на своего надсмотрщика.

Андрей устроил ему настоящий допрос с пристрастием. То ли этот мародёр был выраженным экстравертом и не мог прожить десяти минут, не завязав разговор, то ли ему было настолько хреново, что он был рад любому собеседнику. За полчаса он выведал у Саши почти всё, начиная от его оценок в школе и заканчивая музыкальными вкусами. Конец этого катехизиса был, похоже, ещё далеко.

— Ты, Шурик… это… женат? Нет? Ну, хоть баба у тебя есть?

Казалось, прозвучавший вопрос поставил Данилова в тупик. Пару секунд он просто тупо смотрел перед собой, не зная, что ответить. Перед его глазами пролетели его последние два года жизни в Новосибирске, институт, потом аспирантура; скучная и нелюбимая работа, маленькая неуютная квартира на самом последнем этаже хрущевской пятиэтажки, где в подъезде можно было нос к носу столкнуться с килограммовой крысой, а из мусоропровода всегда тянуло запахом помойки. Это был его мир, вроде бы знакомый и привычный, хоть и холодный и бесприютный.

Саша всегда подозревал, что какой-то важный сегмент в его жизни отсутствовал, но только сейчас в полной мере понял, какой же. В погоне за призрачным идеалом он так и не постиг того, что нормальные люди постигают в девятом классе средней школы. Жизнь действительно прошла мимо, но жалеть об этом сейчас было поздно и глупо.

— Ну так как? — вопрос громилы был задан серьёзно, без иронии. — У тебя вообще кто-нибудь есть?

— Есть, — равнодушно соврал Данилов.

— В Новосибе?

— Да.

Услышав такой ответ, Андрей сразу притих и помрачнел.

«Неужели соболезнования выскажет? — пронеслось у Саши в голове. — Или поделится своей печалью утраты?»

Но Андрей ничего не высказал и ничем не поделился, зато замолчал, и за долгих десять минут не произнёс ни одного слова. Хоть какой-то прок.

Кем он был он до часа Икс, Данилов так и не узнал. Да его это и не интересовало. Главное, что сейчас этот человек был компаньоном убийц и мародёров. Пусть он сам ни разу его не ударил, никого не убил и даже не брал в руки оружия, а только крутил баранку и ухаживал за машиной, но был в Сашиных глазах ничуть не лучше остальных.

— Эх… — вырвались у водителя по окончании долгой паузы. — Вот так…

Затем он потянулся в багажник, выудил из сумки со стеклотарой бутылку виски «Джонни Уокер», открыл её и начал осушать жадными глотками. Он предложил и пленнику, но тот, как всегда, отказался, хотя потребность забыться никогда ещё не была у него такой сильной. Парень знал, что ничего из этого не выйдет. По странной прихоти его метаболизма алкоголь никогда не помогал ему расслабиться, зато даже малые дозы вызывали самоубийственную депрессию.

Андрей от такого явно не страдал, поэтому и вылакал чуть не полбутылки. Постепенно лицо его становилось всё более расслабленным.

— Скорей бы рассвело, — бандит зажевал выпивку здоровым куском копчёной колбасы. — Как думаешь, сколько ещё?

Данилов пожал плечами — это могло означать и «не знаю», и «иди к чёрту» — и опять отвернулся к окну, словно не воспринимал его как часть своей реальности.

— Чего молчишь? Мент родился? Так скоро или нет?

Саша промолчал. Ему не хотелось озвучивать ответы на этот вопрос, которые уже неделю вертелись у него в голове. Их было два: «не скоро» и «никогда».

— Да ладно тебе! — почти дружески двинул его в бок локтем Андрей, которому никак не хотелось затыкать фонтан своего красноречия. — Чего надулся? Я лично против тебя ничего не имею. Мне от тебя ничего не надо. По мне, так вали на все четыре стороны, больно ты нам нужен, только хавчик на тебя переводить.

— Тогда почему не отпустишь? — без особой надежды спросил Саша, надеясь, что его вопрос прозвучал дерзко, а не жалко. — Корешей своих боишься? Ну?

— Баранки гну, — беззлобно произнёс здоровяк. — Ни хрена я не боюсь. Я ж не заложил тебя, когда ты про нычку порожняк гнал. Я хоть и из Саратова, но у меня бабка тут в Октябрьском районе жила и дача была в Огурцово, так что места я тут знаю неплохо. Нет там ни будки, ни знака. Там вообще железной дороги нету. Один лес густой.

Данилов переваривал услышанное, а водила, продолжал:

— Да и не кореша они мне. Волки тамбовские им кореша, понял? В другое время я бы с такими уродами на одном гектаре срать не сел. Просто в одиночку меньше шансов выжить, чем втроём. По одному мы бы уже неделю назад ласты склеили.

Он ещё долго пытался его вытянуть на разговор, но Данилов оставался глух и нем. Ему хотелось посидеть в тишине.

Ранним утром следующего дня оба солдата вновь отправились на разведку — проверить обстановку, вычислить оптимальный маршрут, а заодно при случае раздобыть ещё жратвы и курева, которые никогда не бывают лишними. Андрея, как самого молодого, оставили охранять пленника, строго-настрого наказав не развязывать его и не отлучаться надолго. Но тот относился к поручению достаточно халатно. Сашу он не боялся, поэтому не видел смысла держать его связанным.

— Может, будешь? — промычал водитель, откупоривая новую бутылку, на сей раз коньячную.

— Нет, — брезгливо мотнул головой Саша.

— Ну и дурак, — беззлобно сказал бандит, сделал хороший глоток и рыгнул. — Легче будет. Когда шары зальёшь, оно и не так вшиво на душе от всей этой херни вокруг, — он на минуту замолчал, потом вдруг посмотрел прямо на парня и выдал фразу, которая, похоже, давно вертелась у него на языке: — Ты вот думаешь, ты один типа страдаешь? Ты один у нас типа такой тонкий и ранимый, а остальные — чурбаны? Да я тоже всю семью потерял! У меня сеструхе семь лет было, в первый класс собиралась идти. Уже и всё к школе купили, тетрадки там, ручки, форму школьную… А тут…

Саше показалось, что его собеседник всхлипнул. А может, и не показалось.

— И у всех так, — продолжал водитель, отхлёбывая ещё. — А ты говоришь «отпусти». Какая тебе разница? Днём больше, днём меньше. Я бы тебя отпустил, на хрен ты мне сдался, но всё равно ведь сдохнешь. Скоро. Так что сиди и помалкивай. Завтра мы, может, все ласты склеим, но сегодня ведь — не завтра, правильно я говорю?

Данилов кивнул. Этот разговор начинал его утомлять. Ещё не закинув удочку, он прекрасно знал, что дураков здесь нет его выпускать. Никто не поменяется с ним лишним днём жизни, пусть даже и последним.

Сегодня — не завтра. С этим было не поспорить. Сегодня было сегодня, мать его так. А назавтра нынешнее завтра само превратится в сегодня. А сегодняшнее сегодня превратится во вчера. А завтра, видно, не наступит никогда.

Говорить было не о чем. И снова повисла напряжённая тишина.

— Тьфу, — бандит поперхнулся, закашлялся и сплюнул на пол непрожёванную жёлтую массу.

Как бы крепок он ни был, но язык у него начинал заплетаться.

— Знаешь, смотрю я на тебя, и кажется мне, что ты на всю голову отмороженный. Да, в натуре. Хуже Михи. Тебе ж на всех насрать, бляха-муха… Погибли все, ну и подумаешь… Тебе же всё это до лампочки. Правильно я говорю?

Пока Саша гадал, риторический это вопрос, или он требует развернутого ответа с приведением всех аргументов, Андрей откинулся на спинку сидения. Бутылка выпала из его пальцев и со стуком упала на пол, но не разлилась, а встала вертикально, будто дожидалась своего хозяина, стоя по стойке «смирно». Когда ответ был окончательно сформулирован у Данилова в сознании, необходимость в нём отпала. Его собеседник уже храпел как паровоз, положив широкую ладонь на казённую часть автомата Калашникова. Сон был явно не кошмарным — бандит улыбался.

Саша завидовал ему чёрной завистью. Объективная реальность была бредом, вызванным недостатком алкоголя в крови. Данилов смотрел на неподвижное тело, и в его голове впервые за всё время плена начал формироваться связный план побега. А лучше не побега — мести.

Убежать можно. Но двери открываются не бесшумно. И даже если представить, что бандит, спящий без задних ног, его не услышит или, услышав, не сможет догнать, то куда он денется без верхней-то одежды?

Значит, надо бить. Но не кулаком, это уж точно. Дотянуться до автомата, не разбудив гада, невозможно. При себе держит, чуть ли не под голову положил. А из колюще-режущих предметов в салоне присутствует только вилка, но в её боевых качествах Данилов сомневался. А ещё сильнее — в своих. В конце-концов, у него будет всего один удар. Каким бы пьяным противник ни был, их физические параметры всё же несравнимы, с перевесом не в пользу Саши.

И тут его взгляд приковала к себе увесистая монтировка, ручка которой выглядывала из ящика с инструментами между передними сиденьями. То, что надо. Только протяни руку, и можно рассчитаться за всё. Даже за ту боль, которую он вытерпел в течение всей жизни. Да, он ничего не забыл. Если месть — это блюдо, которое надо подавать холодным, то его час настал. Его ненависть была холодна как мамонт, вмерзший в ледник. Пусть даже этот гад, дремавший рядом, ничего ему не сделал. Пусть даже он вопреки своим подельникам дал ему немного еды. Неважно. Зато его собратья по стае вряд ли собирались, как обещали, отпустить Сашу на волю после обнаружения тайника. А сколько народу они уже угробили? Сам бог велел их наказать.

Данилов смотрел в окно, в тёмную пустоту, озарённую далекими зарницами. Где-то ещё не всё сгорело. Выражение его лица быстро менялось, гримаса постепенно смягчалась, разглаживалась, пока не исчезла совсем. Уголки губ так же медленно потянулись вверх, образуя загадочный полуоскал-полуулыбку. «Чего ты лыбишься, сука?» — спросил бы его Михаил, если бы наблюдал за ним в этот момент. Но он был далеко, а его клеврет, оставленный на страже, дрых, проиграв сражение с алкоголем, и бормотал во сне диковинные слова на тарабарском наречии, которых полиглот-Саша не мог разобрать.

Взять эту железку, сжать покрепче, со всего маху обрушить на бритую башку и бить до тех пор, пока она не превратится в кровавое месиво. Хотя нет, слишком много крови. А это не годится. Лучше одним ударом — в висок, чтобы толстая лобная кость не защитила головной мозг, или что там вместо него у этого типа. Потом взять ключ из замка зажигания, вооружиться, спрятать труп на первом этаже ближайшего дома, а самому укрыться на заднем сиденье «Шевроле-Нивы», стоящей рядом с забором и наполовину занесённой снегом, и ждать его приятелей. Пусть они решат, что их шофёр сбежал, прихватив заодно «калашников» и кое-что из вещей, а пленника отпустил к едрене фене. Заодно он осложнил жизнь своим бывшим товарищам, проколов шины и изъяв ключи. Вот скотина неблагодарная. Тогда они забегают, начнут лихорадочно выгружать из машины самое ценное и нужное. Во время этой суеты они будут идеальной мишенью даже для такого профана, как Саша. Не надо быть Василием Зайцевым, чтоб с пяти метров, да ещё очередью, перебить этих засранцев как бешеных собак.

Так думал Александр, который и при нормальном освещении с трудом мог разглядеть доску с первой парты. Данилов, увлечённый кровожадными мыслями, и не заметил, как к машине приблизились два силуэта с автоматами наперевес и пустыми рюкзаками за спиной. Вылазка оказалась неудачной. Ничего стоящего найти не удалось, да и с разведкой маршрута тоже возникли накладки. Как понял Саша, отсеяв из их речи матерную примесь, все дороги в нужном направлении были непроходимы, отчего им придётся делать немалый крюк, что не могло его не радовать.

Оба промочили ноги, провалившись в какой-то замёрзший ручей, и теперь были очень злы. Спящего Андрея они грубо растолкали и устроили ему выволочку за то, что уснул на посту и не связал пленника, хотели было объявить ему сухой закон, но после долгих препирательств сошлись на том, что он ограничит количество употребляемого спиртного, если и дальше хочет находиться в их обществе. Возражений, конечно же, не возникло. На улице были все минус двадцать.

Данилов скрежетал зубами от бессилия. Прекрасная возможность сбежать, а, возможно, и превратиться из жертвы в охотника, была упущена и вряд ли представится снова. В который раз судьба поворачивалась к Саше своей филейной частью.

Пока они были в пути, он с десяток раз успел взвесить свои шансы. Да, вероятность сбежать была, но весьма малая. Призрачная. Возможно, он зря соврал насчёт тайника в надежде выгадать у судьбы лишний день. Вряд ли игра стоила свеч, если по завершении этого дня вместо лёгкой смерти его ждёт медленная и страшная.

Александр уже смирился с любым исходом, но дама с косой играла с ним, как кошка с мышкой. Это случилось, когда они уже подъезжали к пункту назначения, который должен был стать финальной точкой Сашиного путешествия.

Смешно. Там действительно оказались и будка, и знак, и просёлок. Правда, в трёх километрах севернее того места, которое он назвал, да и будка была больше похожа на сторожку лесника, а знак предупреждал водителей о выходе на дорогу крупного рогатого скота. Но это уже роли не играло.

Ведь никуда свернуть они не успели.

— Тормози! — вдруг не своим голосом заорал Вадим, похоже, заметив что-то впереди. — Нет, разворачивай! Разворачивай, кому сказал!

Сбитый с толку водитель вывернул руль, но манёвр явно запоздал, и избежать столкновения не удалось. Машину развернуло почти на девяносто градусов, а потом тряхнуло так, что у всех громко клацнули зубы. Удар был настолько силён, что Данилова швырнуло вперёд как снаряд из катапульты. Он мог, описав дугу, вылететь через лобовое стекло, но ему чудом удалось удержаться, чуть не вырвав с мясом дверную ручку и собственную кисть. При этом он ещё и стукнулся лбом о подголовник переднего сиденья.

Очки слетели с него и потерялись где-то на полу, в районе рукоятки переключения передач. Без них всё расплылось у Саши перед глазами, и три существа, выросшие в на освещённой фарами дороге, показались ему похожими на инопланетян.

Не дожидаясь дальнейшего развития событий, Данилов сполз с сиденья на грязный заплёванный пол салона. Там он лёг на бок среди мусора и шелухи, стараясь не шевелиться и по возможности не дышать. У него было дурное предчувствие относительно этих пришельцев и того, что сейчас произойдёт, а все его дурные предчувствия пока сбывались. Причём исключительно дурные. Хорошие — никогда. Прямо бабка Ванга какая-то.

Михаил, сидевший рядом с ним, который как раз набивал обойму скользкими патронами, отшвырнул оружие, будто то обожгло ему руки.

— Не стреляйте! — заорал он что было сил. — Выхожу!

Вадим, который сидел рядом с водителем, поступил иначе — рванул дверь и колобком выкатился в морозную ночь. Что произошло с ним дальше, Данилов не увидел, а услышал. Короткая экономная очередь разорвала тишину, и ей навстречу прилетел такой же короткий сдавленный крик.

Шутки кончились.

— Не стреляйте! — ещё раз прокричал Старшой, медленно, без резких движений выходя из машины. Вслед за ним вылез и здоровяк-водила.

Их не обыскивали, на них не надевали наручников, им не связывали руки за спиной. Обоих просто поставили на колени, в позу заложников, прямо на снег. Это был плохой знак.

Сквозь щёлочку — дверь была прикрыта неплотно — Александр наблюдал за развитием событий. У него уже не оставалось никаких сомнений в их исходе. Саша и раньше подозревал, что многие любители гнуть пальцы на самом деле, мягко говоря, не герои. Теперь у него имелось подтверждение. В глубине души ему было даже приятно смотреть, как трясётся и лепечет Миха под прицелом двух автоматов, глядя на выступившего вперёд человека в капюшоне, как кролик на удава. А ведь недавно корчил из себя чуть ли не Аль Капоне.

С другой стороны, поводов для радости было мало. Это только в сказках враги плохих парней — обязательно хорошие и бла-а-агородные. В жизни часто выходит так, что они оказываются ещё хуже. Поэтому и побеждают, кстати.

Жизнь многому научила Александра за эти дни. В частности, главному правилу — не высовываться. Поэтому они и не спешил покидать своё убежище. К счастью, его пока никто не заметил. Дальше всё происходило быстро. Это нельзя было назвать даже допросом — пленники не запирались, а, наоборот, готовы были выложить всё.

Но вопрос прозвучал всего один:

— Где остальные?

— Да одни мы! — хором ответили оба мародёра.

Тут же до Александра донёсся мокрый хлёсткий звук удара и хруст сломанной челюсти. Главарь стремительно уменьшавшейся банды заскулил и зашмкал, выплёвывая сломанные зубы.

— Не тебя спрашиваю, — «чистильщик», как его окрестил Александр, повернулся к водителю. — Ты, бык. Ещё раз, чётко и раздельно. Сколько вас?

— Трое. Больше никого.

— Вроде не врёте, — согласно кивнул камуфляжный. — Да и какой вам резон? Не маленькие, понимаете, что сейчас не пряниками кормить будем.

«Похоже, время у них поджимает», — подумал Саша, глядя на то, как двое других в камуфляже суетливо оттаскивают с дороги бревно. Он неожиданно пожелал им поторопиться и прикончить его бывших попутчиков побыстрее, пока они не вспомнили, здесь есть ещё один человек. Он уже успел разыскать на полу свои окуляры и теперь получил возможность получше рассмотреть новых хозяев положения.

Естественно, это были не пришельцы, а представители вымирающего вида гомо сапиенс в зимних маскхалатах, с разгрузочными жилетами и прочей спецназовской снарягой. Вместо бластеров у них было вполне человеческое оружие — автоматы неизвестного Данилову типа, даже отдалённо не похожие на отечественные разработки, знакомые ему по фильмам.

Сцена на шоссе, между тем, близилась к закономерному финалу.

— Только без обид, — продолжал их главный, отходя на шаг назад. — Мы вас не знали, вы нас не знали, так что ничего личного.

Оба приговорённых были повернуты к нему спиной и не могли видеть, как его рука потянулась к поясной кобуре. Но по затянувшейся паузе они поняли, чем пахнет дело.

— Э-э! Вы права не име… — голос Михаила сорвался на фальцет, в нём прорвались плаксивые ноты, слабо вязавшиеся с образом крутого головореза. Каждое слово должно было причинять ему дикую боль. Он понимал, что всё решено, но слишком хотел жить.

— А вот тут ты ошибся, — возразил человек в маскхалате. — Имею, причём кого хочу.

Пистолет в его руке — не то ТТ, не то «Стечкин» — чуть дёрнулся, раздался хлопок, будто откупорили бутылку с шампанским. С таким звуком лопается воздушный шарик. И уж совсем не был он похож на выстрел. Если бы не густой бурый шматок с белыми вкраплениями костей, шлёпнувшийся в снег, Саша принял бы всё это за дурную шутку типа «Улыбнитесь, вас снимают скрытой камерой!».

Но упал не главарь, а здоровяк. Несколько мгновений Андрей продолжал стоять на коленях, а потом тяжело рухнул вперёд, будто падая ниц перед своим убийцей, и тогда Данилов заметил, что у водителя напрочь отсутствует затылок, а вместо него зияет дыра, из которой смотрит неаппетитная мешанина, напоминающая манную кашу пополам с малиновым вареньем. «Неужели мы думаем этим?» — успел подумать он.

А бывшему младшему сержанту Михаилу Мухину, ныне дезертиру, мародёру, насильнику и соучастнику двух десятков убийств досталась сомнительная радость — быть последним в коротком расстрельном списке. Он заскулил. Затрясся. Может, даже обмочил штаны. Казалось, ещё немного, и приговорённый начнёт на карачках умолять оставить его в живых. Видимо, так же подумал экзекутор и пресёк начинавшийся фарс в зародыше.

Ещё хлопок. Только начинавшийся плач захлебнулся и затих. Потом тишину опять нарушил хруст снега. Палач подошёл вплотную к бандитскому «Крузеру» и начал обходить его справа, так что парень потерял его из виду. Прозвучал ещё один тихий выстрел, заставивший Александра плотнее вжаться в пол.

— Уноси готовенького, — пробурчали на расстоянии вытянутой руки.

«Контроль, — догадался Саша. — Это он Вадима, не иначе, хоть его и уложили очередью почти в упор. Впрочем, зачем эта мера вообще нужна теперь? Наверно, скорее привычка из старой жизни, чем необходимость. Обычай из времени, когда существовала прокуратура, уголовный розыск и суд, а убивать на улицах было не принято. Когда свидетелей преступления надо было убирать».

У Александра в горле застрял ком. Он перестал дышать. Он допустил ошибку, приняв устроителей засады за бойцов местного отряда самообороны, летучей опергруппы по истреблению двуногой нечисти. Они явно были из другой оперы. Опять его угораздило попасть из огня да в полымя. Разве легче оттого, что эти уж точно не будут мучить, а сразу спишут в расход?

Наступила тишина. Только ветер глухо завывал в вершинах голых деревьев. Данилов по опыту знал, что такое затишье почти наверняка означает приближение бурана. Тем лучше. Кем бы они ни были, непогода заставит их торопиться с поисками укрытия. Да и ему будет проще скрыться.

Главный экзекутор ещё раз прошёлся вокруг автомобиля, Александр слышал хруст снега под его ботинками.

Потом этот человек вернулся на то место, где стоял, когда застрелил двух Сашиных попутчиков, и отчётливо произнёс в гарнитуру, которую парень заметил у него ещё раньше:

— Всё чисто, продолжайте движение. Так, мелочь… Трое ушлёпков. Уже разобрались.

Затем он повернулся к трём другим бойцам, переминавшимся с ноги на ногу поодаль.

— Пацаны, в темпе вальса. Саня, отгони эту рухлядь на хрен, а то встала, не пройти, не проехать. А вы давайте, мясо хотя бы с дороги оттащите и снежком присыпьте, чтоб не светились.

Страшные фигуры начали оттаскивать мёртвые тела к обочине. Они выглядели как самый крутой спецназ, но что-то подсказывало Александру, что перед ним не армия. Даже не бывшая. Он насмотрелся на воинские подразделения разной степени морального разложения, но эти не походили ни на одно.

— Рановато он их привалил, — проворчала одна из них. — Своим ходом дошли бы.

— Да хрен с ними, пусть бы лежали, — откликнулась вторая. — Кто запалит-то? Как будто без них жмуров вокруг мало.

— Разговорчики!.. — рыкнул на них тот, кто привёл приговор в исполнение. — Я пойду встречу, чтоб поворот не пропустили. Бегом давайте, пять минут на всё. Едут уже.

Он мотнул головой в сторону шоссе, на котором пока нельзя было ничего разглядеть кроме тёмной пелены падающего снега.

Бойцы неясной ведомственной принадлежности работали слажено и споро, как мясники на бойне. Это было не первое применение ими «ликвидационных мер» за этот день.

Они торопились. Им надо было опередить стихию и достигнуть цели до того, как видимость станет нулевой. Погода не внушала оптимизма. За эту неделю температура могла упасть ещё на десять градусов.

Тела оттащили к обочине и пинками столкнули вниз. В принципе, это не входило в их задачу и являлось «перевыполнением плана». Покойничков можно было и в канаве оставить.

Перед этим от нечего делать один из бойцов провёл над трупами карманным рентгенометром и тут же от души выругался. Все тела довольно сильно излучали. Шутка ли — тридцать рентген в час! После этого можно было говорить, что они оказали им услугу.

Конечно, на то, чтобы похоронить убитых даже в братской могиле, благородство этих людей не распространялось. У них не было ни времени, ни желания копать землю, уже успевшую схватиться морозом.

Совсем не за этим проделали они свой неблизкий путь через эту враждебную страну. Вовсе не охота за нарушителями закона, не наведение порядка привели их на это шоссе. Ни закона, ни, тем более, порядка в этом мире больше не существовало, и каждый был сам за себя.

Они забрали себе автоматы убитых, и теперь собирались проверить «Крузер» на предмет боеприпасов.

Александр до самого конца надеялся, что его не заметят, думал, беда пройдёт мимо, экзекуторы залезут в свою машину, которая должна быть где-то рядом, и укатят своей дорогой, а он вылезет и исчезнет во мраке, чтобы больше никогда не попадаться на глаза никому, хоть отдалённо похожему на человека. Потому что от людей нельзя ждать ничего хорошего.

Даже когда он услышал приказ убрать с дороги машину, надежда его не покинула. Он знал, что с переднего сиденья его не разглядеть, а лезть на заднее они не станут. Им же незачем, так ведь?

Тихо скрипнула дверь.

— Епть, да тут ещё один.

Совсем близко, буквально над ухом, щёлкнул затвор. Саша обернулся через плечо — на него смотрело дуло автомата. Он мало что понимал в знаках различия, но форма этого бойца была лишена их в принципе. Лицо его было таким же невыразительным и незапоминающимися.

«Я не с ними! Меня взяли в заложники!» — хотел было закричать Саша, но язык прилип к гортани. Из горла удалось выдавить только жалкое меканье.

— Понял, — неожиданно произнёс пришелец.

«Как это он меня понял?» — недоумевал парень долгих полсекунды, пока не сообразил, что фраза предназначалась не ему. Она была ответом на приказ командира, прозвучавший у «санитара» в наушниках. И, судя по тому, что чёрное дуло начало подниматься, ничего хорошего тот не сулил.

— А ну, вылезай.

Это уже, ясное дело, сказано ему.

На сером среднестатистическом лице смотревшего на него человека Александр не мог прочесть ничего. Ни злости, ни жалости, одно тупое равнодушие, как у работника разделочного цеха после восьмичасовой смены.

В голове вдруг стало пусто. Все мысли ушли, как крысы, покидающие тонущий корабль. Похоже, они чувствовали, что их вместилище вот-вот разольется по асфальту кровавым желе.

Но одна оттёрла другие и чуть задержалась. Его враг воспользовался рацией. Значит, он здесь один. Остальные далеко.

В следующую секунду Данилов сделал то, на что не был способен в прошлой жизни. Он монтировкой ударил изо всех сил по просунувшейся в салон голове. Рукоятку его пальцы нащупали минуту назад, шаря по полу в поисках очков, и сжали совершенно независимо от мозга. Ударил без ненависти — для этого он был слишком напуган.

Замах был на рубль, а удар получился если не на копейку, то на полтинник. Недостаточный, чтобы проломить череп или хотя бы лишить человека сознания, к тому же частично амортизированный шапкой. Но чтобы на время ошеломить врага, его хватило. Ещё не выйдя из-под власти рефлексов, Александр снова обрушил своё оружие, теперь уже на абсолютно лысый череп. И снова слишком слабо. Сказывался недостаток практики. Затем, закрепляя успех, он придал незваному гостю пинка, вытолкнув обмякшее тело на вьюжное шоссе. К счастью, мерзавец был щупл и невысок ростом. Оглушённый, он не сумел сохранить равновесие и растянулся во весь рост.

Александр перевёл дыхание. Его пальцы разжались, инструмент, сыгравший свою роль, упал на сиденье. Путь был свободен — несостоявшийся убийца мешком лежал в снегу. Крови натекло как со свиньи, так что пол-лица было не разглядеть.

Уж не угробил ли он его часом? А ведь похоже. Лежит и не шевелится. Ну, тогда покойся с миром, чёрт бы тебя побрал. Сам виноват, нечего было мирных путешественников изводить.

Но тот вдруг тихо застонал, сквозь зубы процедив трёхэтажное ругательство. Жив, просто крепко по кумполу получил, и бровь рассечена. А что на помощь не зовёт, так это ненадолго.

Данилов почувствовал смесь облегчения и досады. Теперь он знал, что чист с точки зрения Общечеловеческих Ценностей, но не сомневался в том, что это лишь отсрочка. Инициацию кровью проходить придётся. Если, конечно, он останется жив сегодня.

Чуть поодаль, у высокого ребристого колеса лежал автомат, но взгляд парня задержался на нём всего на мгновение. Он знал, что пути реальности и сказки расходятся далеко.

Рэмбо походя добил бы раненного и, подбирая оружие, небрежно прикинул бы: «Сколько их там осталось? Всего трое!» Обычный человек кинулся бы прочь без оглядки. Саша оставался до мозга костей обывателем, и лимит геройских поступков исчерпал на много дней вперёд.

Как бы хорошо их… очередью от пупа да всех наповал. Но, увы, теперь Александр даже вчерашние мечты о расплате отмёл как наивные. Перед ним лежала не воздушка и даже не мелкашка из тира. Но проблема была даже не в том, что он не знаком с этим автоматом. Если ты не держал в руках никакого оружия, то нет гарантии, что попадёшь с десяти шагов в слона, а не в себя. В такие моменты взвоешь, жалея, что ты — плоскостопый белобилетчик, не пожелавший тратить год драгоценного времени «неизвестно на что».

Данилов бежал, как не бегал никогда. Он мчался в темноте по рыхлому серому снегу, пригибаясь как можно ниже. Он почти ничего не взял из машины, только самое необходимое, без чего не ступишь и шагу — фонарик. Ещё Саша прихватил самый лёгкий из рюкзаков, даже не глядя, что там внутри. ПМ остался за поясом у покойного главаря, но Саша о нём не сильно жалел. «Easy come, easy go», как говорят американцы. Автомат парень тоже оставил своему владельцу, ведь лишние три-четыре килограмма железа, бьющего по спине, могли стоить жизни.

Ему хватило одного взгляда, чтобы понять, что все трое не так уж далеко. Всего в четырёх или пяти десятках метров плыли в воздухе светлячки их фонарей, которые, как парень разглядел ещё раньше, были закреплены у них прямо на стволах.

Александр думал, что выиграл хотя бы пару минут, но его заметили гораздо раньше. Видимо, подал голос временно нейтрализованный им бритоголовый.

Огонь был открыт сразу же, без предупреждения. Сначала били одиночными, затем «двойками», потом — парой коротких очередей. Похоже, он здорово их разозлил. Или у этих людей просто патронов куры не клюют?

Они палили «в молоко», но пару раз пули ложились в опасной близости от него, и холодные снежные брызги летели ему в лицо. Дорога здесь делала небольшой подъём, и они брали слишком низко.

Саша бежал зигзагами, как заяц от своры борзых, наполовину оглохнув от грома выстрелов. Его выручало только то, что даже на таком расстоянии от города на шоссе часто попадались стоящие машины, хорошо перекрывавшие врагам сектор обзора. Именно они принимали на себя почти весь вражеский боезапас.

Парень уже успел оценить диспозицию и нашёл её удручающей. Шоссе было двухрядным, но с достаточно большой разделительной полосой. С обеих сторон не было ни деревца, только ряд чахлых кустиков, обозначающих собой зелёные насаждения. А за ними — ровное как стол поле, тянувшееся, насколько хватало глаз, точнее, фонаря. Мощность снежного покрова на этих колхозных угодьях вполне могла приближаться к человеческому росту.

Из этого Данилов сделал простой вывод — бежать можно только вперёд. Завязнув в снегу, он облегчит преследователем задачу до предела, а это в его планы не входило. Он хотел ещё побарахтаться.

Александр как на автопилоте нёсся от одного укрытия к другому под набирающим силу дождём из пуль. Никаких глубоких мыслей в этот момент в его сознании не было, да и неглубоких тоже. Само сознание ушло на второй план, уступив место механизмам, гораздо более древним, чем сама человеческая раса. Мысль была одна, даже не мысль, а установка — выжить любой ценой. Вопрос «для чего?» не ставился.

Они брали Сашу в полукольцо, лучи трёх фонарей лихорадочно искали его. Несколько раз им удавалось его обнаружить, и тогда автоматы били почти прицельно. Только панелевоз, огромная дизельная фура и пара рейсовых автобусов, очень кстати оказавшиеся на пути, спасли беглеца от неминуемой гибели.

Но большей частью лупили наугад, вслепую. Правда, иногда пули оставляли за собой след, похожий на то, как изображают лазерный луч в фильмах серии «Звёздные войны». Трассеры… В такие момент тьма над шоссе расцвечивалась новогодней иллюминацией, а Данилов замирал, стараясь слиться с фоном. Его спасало только обилие металлического хлама на дороге.

Зато была и хорошая новость. Ряды карликовых уродцев кончились, и слева высилась сплошная стена настоящих деревьев. Похоже, не посадки, а полноценная роща, дававшая хоть какую-то надежду на спасение. Именно туда начал упрямо пробиваться Александр, но каждую его попытку пресекали интенсивным беспокоящим огнём. Как назло, левая полоса была почти свободна от мёртвых автомобилей, и укрыться там было негде.

Почему же они гонятся за ним так упорно и не жалеют патронов? Думают, что закон ещё может вернуться, и тогда он будет опасен как свидетель? Или его приняли за соратника расстрелянных братков, который, если дать ему уйти, приведёт по их душу остальную банду? Откуда им знать, может, в километре лагерем расположилась кодла отморозков?

Справа тоже закончилось унылое однообразное поле, и вместо него потянулся достаточно крутой спуск. Овраг, дна не разглядеть. Прыгать туда Саше не хотелось. Под снегом могли скрываться острые предметы, приземление на которые закончится распоротым животом и смертью куда более болезненной, чем от пули. Впрочем, как только беглец приближался к краю оврага, огонь становился настолько плотным, что он нырял обратно под прикрытие машин. Даже пять метров без этой защиты могли оказаться непреодолимыми.

Они гнали его вперёд, не давая свернуть. Таков был их бесхитростный и вроде бы обречённый на успех план. От ближайшего из преследователей беглеца отделяло метров шестьдесят, но отрыв и не думал увеличиваться. Александр бежал быстрее, меньше проваливался в снег, так как весил всего шестьдесят кило против их центнера, но чаще падал. Враги в их тяжёлом обмундировании должны были при каждом шаге проваливаться глубже, но твёрдо держались на ногах. Наверное, потому, что были спокойны и сосредоточены.

Саша был скорее спринтером, чем стайером. Он довольно быстро начал выдыхаться, уже минуте на пятой почувствовал боль в боку. Он не знал, какова физподготовка у этих «санитаров», но молил Бога, чтоб не было никакой. С бойцами элитных, да и любых других, если честно, родов войск ему не потягаться.

Судьба над ним словно издевалась. Она позволила ему пережить Армагеддон только для того, чтобы раз за разом нарываться на людей, которые спят и видят, как сделать из него удобрение для новой жизни.

Он снова оглянулся. Враги сильно растянулись. Один шёл ровно, а двое отстали. Похоже, они начинали уставать. Но не все — тот, что бежал впереди, даже приблизился. Стоит ещё раз упасть, и всё, капут. Сильная резь в боку… Надо дышать носом, не ртом, и следить за ритмом дыхания. Вдох-выдох, вдох-выдох. Чёрт возьми, догоняет!..

Фонарь всё ближе и ближе. Теперь Саша уж точно почувствовал себя загнанным зверем, не волком, а беззубым травоядным. Оленем, блин.

Стрелять стали гораздо меньше и, похоже, только прицельно. Одна пуля просвистела рядом с ухом. С таким же успехом она могла его отстрелить. К этому моменту его уши так замерзли, что перестали восприниматься мозгом как части организма. Другая пролетела в сантиметре от темени, парень почувствовал огненный мазок по волосам. Он помнил, что «пуля, которую ты слышишь — не твоя», но это приносило мало облегчения.

Пока его выручали только темнота да целый список счастливых случайностей, но бесконечно это продолжаться не могло. Если так пойдёт дальше, то они смогут поймать его живым без единого выстрела. Ещё немного, и Александр просто свалится в снег.

Хватаясь за последнюю соломинку, Данилов решил прорываться туда, куда подсказывало ему вновь включившееся сознание — вправо, к оврагу. Во тьму, сулившую смерть или спасение. Либо и то, и другое.

Враги, похоже, не ожидали такого поворота событий. Тот, кто должен был прикрывать правый фланг, отстал сильнее всех и теперь мог помешать беглецу только неприцельным огнём. Но он и того не сделал. А тот, кто бежал впереди, замешкался, похоже, меняя обойму.

Саша был уже у самого края оврага, когда вслед ему, наконец, ударили из трёх стволов. Чувствуя, что вот-вот будет настигнут целым роем пуль, он совершил совершенно немыслимый прыжок из самых последних сил. Этот кульбит привёл бы в ужас любого легкоатлета, но своей цели он достиг — полёт закончился уже за пределами насыпи.

И опять ему повезло. Он не сломал шею и даже не вывихнул ни одной конечности. Внизу не оказалось ни острой арматуры, ни камней, ни деревьев, или они были, но он их благополучно избежал. Только ровный, покрытый глубоким снегом склон, достаточно пологий, чтобы снежная масса могла на нем задерживаться, но достаточно крутой, чтобы человек мог съехать по нему на пятой точке. И Саша поехал.

Данилов летел вниз по склону, ветер свистел в ушах, и в памяти у него оживали светлые эпизоды из далёкого детства — вот он на простой картонке катится с огромной горки, которую строили на площади в его родном городе. Да-да, и он когда-то был ребёнком, которого нельзя было загнать домой, который мог часами гулять во дворе, носиться наперегонки и играть в войнушку. Но всё это, как говорится, было давно и неправда.

Тогда ему не стреляли в спину из самых настоящих автоматов, но дух захватывало почти так же. Весь спуск занял примерно десять секунд, они не показались Саше вечностью, но за это время он успел подумать сразу о нескольких вещах. Во-первых, о своих пожитках, которые остались в машине братцев-мародёров. Там был и его фонарь, без которого придётся очень туго в бесконечной темноте. А во-вторых, о перспективах его похода на восток. Сколько ещё ему предстоит вынести, прежде чем он дойдёт?

Удар оказался неожиданно чувствительным, едва не вышвырнув душу прочь из Сашиного измученного тела. Снежок внизу успел схватиться коркой и встретил его совсем не мягкой периной. Но в этом были свои плюсы — по твёрдому насту можно было бежать.

В голове звенело и трещало, дыхание превратилось в хрип. Дико болел правый бок, принявший на себя всю силу столкновения. Только бы не рёбра…

Он был на пределе. Если что-то и удерживало его в этом мире, то только остатки воли. Хотелось одного — не вставать и не шевелиться. Но разлёживаться было некогда. Где-то на шоссе мельтешили огоньки. Их свет был далёк и, похоже, не думал приближаться, но Данилов не позволил себе расслабиться. Даже если «санитары» махнули на него рукой, надо сделать так, чтобы между ними и им оказалось хотя бы пара километров снежной пустоши.

Парень вскочил на ноги. Ему показалось, что половина костей отозвалась на это хрустом и тупой болью, но он заставил себя не думать о них.

Этот отрезок пути дался ему нелегко. Вряд ли в прежнем мире хоть кому-то доводилось бегать в полной темноте. Ни одному человеку в здравом уме такое не пришло бы в голову, да и тьмы такой раньше было не найти, разве что в пещерах. Но и сумасшедший спелеолог не снискал бы лавры спринтера. Без света даже бег по идеально гладкой поверхности чреват падениями. Человеческому мозгу трудно поддерживать равновесие тела, когда в пространстве вокруг нет ориентиров. Вот он и падал, но тут же поднимался.

Александр бежал долго, до тех пор, пока проблески опасного света не скрылись вдали. Пока он не остался в абсолютной, ничем не нарушаемой темноте. Там Саша как подкошенный рухнул на снег, который показался ему твёрдым будто асфальт, и затрясся в судорогах.

Тут же с ним случилось то, что он в тот момент принял за начало лучевой болезни. Его вырвало. Стошнило от этого мира, от этих людей и нелюдей, разница между которыми стала неуловимой, и от кошмара, в котором не было просвета. Страшный спазм согнул Данилова пополам. Его продолжало выворачивать наизнанку, пока желудок не превратился в пустой съёжившийся мешок.

Последние остатки сил покинули его вместе с остатками пищи. Осталось одно желание — лечь и спать, спать, спать, надеясь, что во сне не будет выворачивать наизнанку тошнота, и перестанет отзываться тупой болью избитое тело.

Но нет, лежать нельзя. Это смерть. И тогда он призвал на помощь последний резерв. Этот метод Александр изобрёл, когда ему надо было вставать в шесть утра, чтобы ездить на работу на другой конец огромного города. Для кого-то это как два пальца об асфальт, а он был классической «совой». Способ назывался «60 секунд» и был прост, хотя, как и всё гениальное, индивидуален. Если невмоготу подняться сейчас, то скажи себе: «Я встану через минуту. Не раньше и не позже. Умру, но встану». И отсчитывай секунды, заодно собирая в кулак волю.

Спустя ровно минуту Александр поднялся, чуть пошатываясь, отряхнулся, вытряс снег из ботинок и вытер лицо, разгорячённое погоней. Щёлкнул кнопкой карманного фонарика. Никакого эффекта.

Парень истерически рассмеялся. Он знал, что его положение близко к безнадёжному. Как нарочно… Выходит, именно фонари врагов были последним источником света в окружающем мире. Стоило им пропасть, и тьма накинулась на него с такой яростью, словно знала, у него нет против неё никакого оружия. Только пара спичек в измятом коробке да сдохший чужой фонарик. Лишь высоко-высоко в небе тускло мерцали несколько бледных звёзд, последние осколки исчезнувших созвездий. Но и они были бессильны рассеять ночь, окутавшую мир.

Эх, Андрюха, Андрюха. Проклятый забулдыга, ты ещё, оказывается, идиот, каких мало. Ну почему ты не позаботился о «тревожном рюкзаке?» Ты же должен был держать в голове план быстрого расставания со своими подельниками! Не всю же жизнь с ними таскаться. Ну хоть пару запасных батареек-то можно было при себе иметь?

При более детальном осмотре оказалось, что на самом дне рюкзака, под туалетными принадлежностями и спортивным шмотьём, прятался новёхонький смартфон, закинутый подальше, как надоевшая игрушка. Но сейчас самыми главными достоинствами этой штуки были не объём памяти и не разрешение экрана, а хорошая подсветка и приличный заряд батареи.

Данилов машинально снял блокировку, ввёл стандартный пин-код 0000. «Сеть не найдена». Странно, с чего бы это вдруг? Но этим перечень полезных находок не исчерпывался. Свет телефонного экрана помог Саше найти в боковом отделении старый советский компас без футляра и на позорной верёвочке вместо шнурка. Это уже кое-что. Всё, можно трогаться. Куда? Ежу понятно, обратно к дороге; только выйти на неё желательно в другом месте. А дальше — двигаться в направлении норд-ост и молиться, чтобы уцелел хоть один мост через главную реку Западной Сибири.

То, что река замерзла — это факт, вот только недели минусовой температуры может быть недостаточно для образования ледяного покрова, способного выдержать его тщедушное тело. Но проверять это как-то не хочется. Значит, остаются мосты.

Странна человеческая психология. Если было очень хорошо, а стало просто хорошо — горю не будет предела. А вот если «очень плохо» превратилось в «плохо» без эпитетов, то особой радости это не вызовет.

Но всё же с этими двумя находками Данилов почувствовал себя капельку уверенней. Теперь он, по крайней мере, не был слеп, хотя поле зрения и ограничивалось несколькими шагами. Да ещё древнейший навигационный прибор раздобыл, которому никакой ЭМИ не страшен. Уж он-то точно не подведёт.

Но компас подвёл. Александр помнил, что где-то рядом должен находиться берег, но никогда бы не подумал, что так близко. Он снова стоял на краю. Проклятый прибор безбожно врал. Судя по положению магнитной стрелки, парень двигался на запад, в сторону шоссе, но ноги упрямо вынесли его на мелководье, затянутое тонким ледком. Данилов понял это, только когда под ногами предательски захрустело и начала прогибаться корка, похожая на стекло.

Парень опрометью бросился назад. Ему уже удалось снова оказаться на твёрдой земле, когда нечто попалось ему под ноги. Он был бы рад пройти мимо. Но судьба распорядилась по-иному — он споткнулся, растянулся во весь немалый рост на чём-то твёрдом, вроде бревна, и уткнулся лицом в окоченелую, замёрзшую, твёрдую как деревяшка руку.

Ты спрашивал, где люди? А вот они. Только, боюсь, ты вряд ли обрадуешься своему знанию.

Он вскочил как ошпаренный. Если бы в реальности хоть один человек поседел от пережитых кошмаров, из Саши получилась бы копия ведьмака Геральта. Вокруг было не одно такое «бревно». Вокруг их были сотни или тысячи. Должно быть, весь берег был усеян ими.

Странствуя по удалённым от поймы Оби местам, Александр совсем упустил из виду плотину Новосибирской ГЭС. Её строили с пятьдесят третьего по пятьдесят девятый год наверняка с солидным запасом прочности, как раз в расчёте на ядерную войну. Но ни одно творение человеческих рук не совершенно. Даже если она смогла выдержать воздушный взрыв, то после второго, наземного, вызвавшего несравнимо больший сейсмический эффект, ей было не устоять. Когда она рухнула, миллионы тонн воды из верхнего бьефа плотины — Новосибирского водохранилища, которое иногда называли Обским морем — пришли в движение и устремились в бьеф нижний, то есть в саму реку Обь.

Потом, разливаясь широкой волной, вода прошлась по тому, что осталось от пригородов и тех районов города, которые лежали ниже уровня рукотворного моря. Удар волны был слаб, а высота — невелика. Поэтому она топила, а не дробила.

Здесь сон Саши стал явью. В город пришла большая вода. Обь смыла пепел и прах, оборвала страдания раненных и вобрала в себя тех, кто сумел спастись в подвалах и других укрытиях. Быть может, залила она и метро, подарив его последним пассажирам лёгкую смерть вместо страшной гибели от удушья. Возможно, вода собрала даже более обильную жатву, чем пламя.

Когда она отступила, на её месте образовалась отмель из жидкой наносной грязи, перемешанной с трупами людей и животных. Новая береговая линия могла находиться в километре или двух от старой. Потом началась зима, вода стала льдом, а тысячи мёртвых тел вмёрзли в него, застыв, как мухи в янтаре. И вот они здесь. Люди, вырванные волной из своих домов, намертво вмёрзли в лёд. Когда Архангел Гавриил вострубит, созывая всех на Страшный Суд, им придётся затратить немало усилий, чтобы из него выбраться. Они ждали его, зная, что он придёт.

Спокойно, парень! Дыши глубже. Мёртвых нечего бояться. Они лежат тихо и никого не кусают. Здесь тебе не шедевр Джона Ромеро. Наоборот, по нашим временам мёртвый сосед — хороший сосед. Бояться нужно живых. Это у них появляется навязчивое желание сделать мёртвым тебя.

Рядом с этим некрополем Данилов вдруг вспомнил про то, что где-то далеко позади, на дне безымянного оврага остались лежать три трупа с аккуратными дырками во лбах и начисто снесёнными затылками. Да, они были подтверждением Сашиной теории: «Мир не без злых людей». Причём зло здесь не было абстрактным. Оно было реально, зримо, осязаемо. Это зло не пряталось в далёких горах, не кралось тёмной ночью с кинжалом в зубах. Нет. Оно могло все эти годы проживать на соседней улице, покупать продукты в том же магазине, что и ты, ходить в одну школу, сидеть за одной партой.

Они сполна заслужили свою смерть, но она пришла к ним не как расплата. Они просто оказались не в том месте не в то время — как, впрочем, и остальные. Как миллионы других людей, которые погибли, сгорели двадцать третьего на работе, дома, в гостях, в машинах и в автобусах; перед телевизором и в собственных постелях. Это была не кара Божья, а нелепая случайность.

Александр размышлял с диким чувством полной ирреальности, а из ледяных могил продолжали глядеть пустыми глазами жертвы великого потопа. Правда об этом кошмаре когда-нибудь да всплывёт. Лёд, в отличие от огня, сохранит в себе следы до конца зимы. Вот только не факт, что будут люди, которые их увидят.

Данилов шатался. Мир вокруг него терял чёткость, грозил перевернуться и стряхнуть его со своей гладкой поверхности. Так продолжалось почти минуту. Больше всего он боялся снова упасть, потому что догадывался, что может не подняться и навсегда остаться в этом месте.

Качание ещё не утихло, а Александр уже шёл прочь самым быстрым шагом, на какой был способен. От того, чтобы перейти на бег, его удерживал только страх споткнуться ещё об один такой же «предмет».

Саша опомнился, только когда кошмар остался позади, а вокруг, насколько хватало света, тянулись ряды голых мёртвых берёз. Он приближался к шоссе. На опушке парень остановился, вслушиваясь в шум, доносящийся со стороны дороги, и тут же опустился на снег, укрывшись за горкой валежника. Возможно, это было лишнее, но осторожность ещё никогда не вредила ему.

Машины ехали почти в полной темноте, по всем правилам светомаскировки. Колонна растянулась почти на километр. Он сбился со счёта, считая машины. Караван был явно больше, чем тот, который проезжал мимо него, когда он находился в плену. А те четверо, на кого угораздило нарваться беднягам-мародёрам, могли быть только этим… как его там… передовым охранением. Ночным дозором, короче говоря. Да, сейчас это был один из двух возможных способов передвижения по дорогам. Второй выбрал он сам. Или большая вооружённая группа — или бродяга-одиночка.

Чуть ли не половину колонны составляли оранжевые вахтовки на базе «КамАЗов» и «Уралов». Данилов не раз видел такие в родной области. На них возили рабочих на различные угольные предприятия. Вывод напрашивался сам собой. Перевозят не груз, а людей. Похоже, кто-то очень важный собрал подчинённых с семьями, провизию, вот теперь они и перебазируются куда-нибудь, где можно пересидеть самые тяжёлые денёчки. Сволочи…

Почему-то Данилов вдруг проникся острой завистью к людям, которые сейчас ехали в тепле и сытости, под охраной вооружённых мордоворотов, направлялись в надёжное и безопасное место. Наверно, с такой злобой не смотрел бы и обитатель бразильских трущоб на кутежи золотой молодёжи Сан-Паулу.

Вот так всегда. Напрасно он думал, что апокалипсис смёл все социальные перегородки, приравнял и раба, и тысяченачальника, как написано в одной священной книге. Ни хрена подобного. Наоборот, кто был никем, теперь имеет гораздо меньше шансов выплыть, чем тот, кто был всем.

Так чья ж такая кавалькада? Олигарх, градоначальник или губернатор удирает? Полпред? Глава военного округа? А почему он в таком случае не прихватил какой-нибудь лёгкой бронетехники? БТР там, БМП, БРДМ — вспомнил Саша названия, знакомые только по книжкам.

Нет, тут скорее штатские. Можно сказать, ему повезло. Будь это военные, даже бывшие, как Миха, они бы из него решето сделали, никакие зигзаги не помогли бы. А у этих лбов, похоже, больше понтов, чем умения.

Наверно, служба безопасности какого-нибудь местного босса выполняла роль зондеркоманды, прокладывая для шефа дорогу через разгромленную область. Санитары леса, блин. Мусорщики. Где-то внизу, в стороне от дороги, лежал мусор, который совсем недавно был людьми, паскудными и подлыми, но всё же человеками разумными. Если бы пришельцы ими ограничились, то он был бы не в обиде. У него самого руки чесались прервать жизненный путь этих уродов. Но эти люди и его хотели порешить за компанию. Он сейчас мог бы лежать там же.

Ждать пришлось почти четверть часа. Только когда последняя из машин скрылась вдали, парень решился покинуть своё убежище. Он не помнил, на каких остатках горючего ему удалось пройти оставшиеся сто метров. Главное, что в конце пути его ждала награда. Плата за страдания этого дня и шанс дожить до следующего. Здесь, в паре километров к северу от того участка, где проходила их безумная погоня, трасса встречалась с какой-то второстепенной дорогой и проходила над ней широкой эстакадой.

Здесь не было ни на градус теплее, зато за бетонной опорой Данилов был защищён от промозглого ветра. Первым Сашиным побуждением было спрятаться в одном из автомобилей, но он подумал, что в железном гробу температура не будет отличаться от уличной. Про печку можно забыть из-за нулевого заряда аккумулятора даже там, где электромагнитный импульс не сделал своё чёрное дело.

Зато в машине не разведёшь костёр. А здесь, под мостом, с помощью последних спичек, бутылки бензина и такой-то матери ему удалось разжечь из искры пламя и накидать в него картонных коробок и деревяшек.

Александр устроился рядом с ним, грея руки и наслаждаясь живительным теплом. Затем путём проб и ошибок, почти как первобытный человек, парень «отрегулировал» костёр так, чтобы тот, не слишком разгорался, но давал достаточно тепла, чтоб не превратиться в сосульку. Особого доверия к огню он всё равно не испытывал, поэтому завёл будильник на трофейном смартфоне на два часа. Не хватало ещё замерзнуть во сне рядом с кучкой головёшек.

Закончив эти манипуляции, Данилов устроился поудобнее возле своего творения, и только тогда, получив разрешение, силы оставили его. Лишённое волевого каркаса, тело обмякло как марионетка, которой подрезали ниточки, и откинулось на тряпки, расстеленные на снегу. Он мгновенно провалился в забвение, чего с ним не случалось давно. Во сне Саша свернулся калачиком, приняв позу эмбриона. Возможно, так терялось чуть меньше тепла.

Не прошло и получаса, а разгулявшийся снегопад уже почти завалил его убежище и превратил пересечённое следами шоссе в ровную гладь. Александру снился сон, не кошмарный, но и не особо приятный, совсем как жизнь. Про людей, которые делили с ним кров целые сутки. Про подлых, жестоких, мерзких обычных людей, которых нелёгкая занесла не на ту дорожку во всех смыслах, и потому они теперь смотрели заледеневшими глазами в чёрное безответное небо. Се ля ви. Во сне, как и наяву, они совершали мерзкие поступки и, в конце концов, умирали. Но ему не было жаль их — заслужили. Во сне ему не было жаль даже себя. Он сам был ничем не лучше их.

И был день пятнадцатый, и Данилов остался совершенно один. Саша чувствовал, что впереди у него ещё были километры и километры заснеженных лесов, дорог и шоссе, недели и месяцы одиночества, холод и пустота вокруг и внутри. Он не станет сильно переживать, если на следующий день не проснётся, но вряд ли небо пошлёт ему такой подарок.

Сквозь сон ему слышалось приглушённое шуршание снежной массы, похожее на шорох падающих песчинок в песочных часах. Далёкие завывания вьюги становились всё тише и тише, пока, наконец, не слились со звуком его дыхания. Под этот монотонный шум он уплывал всё дальше, и иногда ему казалось, что он летит, а иногда — что проваливается в бесконечный тоннель.

Глава 2. Ковчег

Вот уже почти неделю они никого не спасали. Из-под обломков и из уцелевших зданий извлекались только продукты и вещи, необходимые тем, кому досталось место под землёй. Тому было несколько причин, и то, что в развалинах города к началу сентября спасать стало почти некого, стояло не на первом месте.

Не хватало людей для работы наверху. Время пребывания там ограничивал всё ещё опасный для здоровья уровень радиации, который колебался в зависимости от розы ветров. Не было лишних средств индивидуальной защиты и транспорта. Чувствовался недостаток жилых площадей и продовольствия. Но главным было другое.

Сама логика ситуации диктовала простую и жестокую линию поведения. Надо было спасать себя. Никто ещё не помог им, так с какой стати они должны были помогать всем?

Вряд ли можно обвинять тех, кто встал у руля убежища, в бесчеловечности. Слишком много на них свалилось проблем и помимо работ на поверхности. Надо было устроить жизнь пяти тысяч человек — целого посёлка — в месте, которое для длительного пребывания людей абсолютно не приспособлено. Требовалось не только разместить их и организовать распределение продуктов и воды, но и поддерживать в рабочем состоянии системы жизнеобеспечения, снабжать топливом прожорливый генератор.

В первые дни подземелье лихорадочным перемещением людей и грузов напоминало разорённый муравейник. Самый большой вклад в эту дезорганизацию вносили, конечно, гражданские. За редкими исключениями от них было больше вреда, чем пользы. Нашлось, правда, несколько бывших пожарных и милиционеров, с десяток отставников, не успевших растерять навыки и обрасти жиром, столько же врачей разной квалификации и несколько просто толковых мужиков. На остальных надежды было мало. Особенно на молодёжь, которую майор в глаза называл «поколением дебильников». Выдернутая из привычного быта, она напоминала выводок слепых котят. Пользы от неё было ноль, а чтобы присматривать за этой оравой, приходилось отрывать от дел нужных людей.

Странным было уже то, что в таких условиях им удалось спасти хоть кого-то. Они оказались в полном вакууме, никто не собирался отвечать на отчаянные призывы, которые они с равными интервалами посылали в пространство, рискуя обратить на себя внимание совсем не тех, с кем пытались связаться.

Кое-какие из портативных радиоприёмников с короткими антеннами уцелели, но Демьянов не поощрял их прослушивание. Хватало и того, что слышал он сам, то есть тишины в эфире на коротких волнах и обрывков фраз на длинных и средних, которые с трудом прорывались через мешанину помех. Ионосфера Земли ещё бурлила, потревоженная взрывами тысяч боеголовок. Но и тех крох информации было достаточно, чтобы понять — помощь не придёт никогда. Всем просто не до них.

Не сумев установить контакта ни с кем, кого можно бы было считать властью, убежище отправилось в автономное плаванье. И тогда то, что раньше существовало только на бумаге, начало обретать плоть. Возник орган управления, штаб и аварийно-спасательные формирования. Были вытащены из бюрократического чулана правила внутреннего распорядка.

Демьянов был далёк от того, чтобы считать себя героем, в одиночку вытащившим с того света пять тысяч человек. Он понимал, что везение значило тут больше, чем его личный вклад. Ведь это не он собрал в одном месте продукты ИЧП «Мухамедзянов» и солдат с подходящим снаряжением, да не где-нибудь, а в одном из немногих исправных убежищ. Но даже в поддержании этого убежища в исправном состоянии не было его заслуги. Сколько лет он о нём не вспоминал?

Сергей Борисович не сомневался, что повезло не им одним. Наверняка в море разрушения выстояли и другие островки, на которых укрывались люди. Вопрос был лишь в том, где их искать.

В любом из двух сотен других защитных сооружений города? Сомнительно. Демьянов слишком хорошо разбирался в этом вопросе, чтобы питать иллюзии на этот счёт.

Едва ли не две трети из того, что значилось как убежища, представляло собой обычные подвалы без намёка на необходимое оборудование. Естественно, на предприятии любому проверяющему показали бы бумажку, согласно которой этот подвал можно переоборудовать в полноценное защитное сооружение в течение суток.

Разбежались! Думали, противник вам даст эти двадцать четыре часа? Честно предупредит: «Иду на вы»? Ага, щас. И гуманитарную помощь подкинет в придачу. Нейтронную, вам на голову.

Но даже там, где поддерживалась видимость порядка и куда от случая к случаю заглядывали инспекции, за годы накопилась хренова куча проблем. Почти все остальные убежища построили ещё при Хрущёве, их системы жизнеобеспечения устарели и морально, и физически. Самым больным местом была вентиляция. Если в такое помещение набьётся пятьсот человек, то за пару дней там получится душегубка не хуже, чем в Бухенвальде, с углекислым газом вместо цианида.

Далеко не везде были установлены противовзрывные заслонки, и при ударе взрывной волны от такого убежища было бы не больше проку, чем от подвала или метро. Все, кто бы там находился, пострадали бы от явления, которые американцы называли эффектом попкорна. Разогнанные до громадных скоростей частицы песка вызвали бы волдыри на открытых участках тела, что вместе с парой других патологических процессов вело к мучительной смерти за несколько дней.

Даже получи эти объекты сутки на подготовку, это бы их не спасло, потому что одного дня не хватит, чтобы залатать такие дыры. Тут понадобится неделя ударного труда бригады строителей и монтажников. И деньги. Немало денег. Любой директор, а тем паче владелец, скорее удавится, чем выделит их.

Но это ещё полбеды. Насколько майор знал, ни в одном из других убежищ не хранилось ни крошки хлеба и ни банки тушёнки. В документах стояло, что если грянет гром, то НЗ будет завезён в течение 24 часов… Без комментариев.

Да, некоторые из них тоже могли использоваться под склады. Но легче ли будет укрываемым, если это склад стройматериалов, железных дверей или пластикового профиля?

Их участь будет пострашнее смерти от удушья. При отсутствие пищи первыми умрут дети, у которых нет подкожного жира. За ними последуют хронические больные и старики. Про беременных женщин и младенцев и не говорим. Демьянов знал, что даже у него на объекте из девятнадцати будущих мам на разных сроках через две недели остались в живых четырнадцать, а плод сохранили только пять. А сколько из них доносят — и доживут? Правда, из малышей, «счастливчиков», появившихся на свет за несколько месяцев или лет до конца света, выжили почти все. Спасибо ассортименту молочных смесей и детского питания, найденных на бескрайнем складе господина Мухамедзянова, а также тому запасу прочности, который природа закладывает в новый организм.

Можно, конечно, представить, что на другом конце города, на таком же удалении от эпицентра есть некое убежище. Его проверка тоже была назначена на субботу, и ответственное лицо точно так же начало проводить его в готовность в режиме аврала… Им повезло иметь в качестве арендатора оптового торговца продуктами.

Можно представить. Вот только майор не верил, что столько счастливых случайностей могут совпасть. В городских убежищах искать везунчиков бессмысленно. Всё это гробы, братские могилы. Как и метро. Надо посмотреть в другую сторону.

Кто-то окажется в лучшем положении. Представим себе, например, чудом уцелевшую военную базу, где у руля встанут кадровые офицеры, которые стянут туда со всей округи части, сохранившие боеспособность. Плюс закрытые города, гарнизоны, тьма-тьмущая секретных и режимных объектов, раскиданных по всей необъятной стране… Не могли же все они сгинуть. Даже тактика выжженной земли не работает без осечек.

Не надо забывать и о бункерах Урала, врытых глубоко в горную толщу, рядом с которыми его «объект» покажется деревенским погребом. Вот уж у кого больше всего шансов наложить лапу на один из стратегических складов «Росрезерва». Там продуктов столько, что хватило бы кормить всю Россию-матушку полгода. Вот только с самого начала они предназначались лишь для своих.

Эти форпосты смогут гарантировать своим обитателям не только жизнь, но и её приемлемый уровень. Может, те сумеют навести порядок на ограниченной территории — в городе или сельском районе.

«Сумеют, ещё как. Но вряд ли захотят», — мрачно подумал Демьянов. И спасать будут только себя и свои семьи. Максимум — тех, кто сможет быть им полезен. Большинство людей окажется за бортом таких городов-крепостей и погибнет в ближайшие месяц-два. Возможно, в будущем именно такие анклавы станут фундаментом, на котором поднимется новая цивилизация.

Но так далеко в грядущее майор предпочитал не заглядывать. Слишком там было темно. Его занимали дела куда более насущные. Например, разработка плана по спасению собственных задниц, как любят — или любили? — выражаться проклятые америкосы.

В первые дни все работы велись урывками и наскоками; скорее по наитию, чем по плану. Да и какой план мог предусмотреть то, что случилось с ними в субботу? Все концепции, разработанные в мирное время, оказались несостоятельными, когда за десять минут перестало существовать государство, раскинувшееся на одной седьмой части суши. Эти планы были продуманны до мельчайших деталей, разработаны специалистами лучшей в мире системы гражданской обороны. Они не учитывали лишь одного — не всё можно запланировать.

Они могли вытаскивать себя из этого дерьма только по методу Мюнхгаузена — опираясь на собственные силы. Сама мысль о «самодеятельной» поисково-спасательной операции, проводимой в отрыве от государственной пирамиды, была злостной ересью. Она противоречила всему, что было разработано на эту тему несколькими НИИ в течение шестидесяти лет.

Она показалась абсурдной и Захару Петровичу, но тот почти не пытался возражать. Особенно после того, как майор намекнул, что в любой момент может эвакуировать товарища генерала вместе с его сопровождающим наверх.

Субординация летела к чёрту, но в убежище уже выстраивалась иная иерархия. Бывший генерал занимал в ней место английской королевы. Легитимируя любой приказ, он не имел полномочий даже на проверку качества его исполнения. Стараниями Демьянова и его новообразованного штаба идея получила форму конкретных приказов и распоряжений. Это сразу придало их деятельности более упорядоченный характер.

Первый вопрос, с которым они столкнулись, был связан с ориентированием на местности. Ещё недавно людям, выросшим в городе, и в голову бы не пришло, что это может стать проблемой. Но за воротами их встретил не Новосибирск, а нечто иное. То ли Сталинград-43, то ли Грозный-96, то ли ночной кошмар параноика, помешанного на конце света. Найти соответствие между знакомыми домами и окутанными дымом руинами было нелегко, а ещё труднее — выбрать безопасный маршрут, продвигаясь среди остовов домов, готовых в любой момент обвалиться. Город превратился в огромный испытательный полигон, на котором обитателям убежища пришлось проходить проверку на выживание.

Нужна была подробная карта, но в сейфе пункта управления её не нашлось, да и не могло найтись. Там полагалось лежать только схеме объекта, вверенного заботам Демьянова. Но от той было мало проку ввиду того, что сама автобаза теперь курилась дымом сплошного пожара.

Не было даже простейшей и схематичной карты из тех, что помещают в туристические буклеты. Об электронной системе оставалось только мечтать. Их и в действующей армии не хватало. Россия — не Америка. Это у них там каждый новобранец может носить на себе высокотехнологичного оборудования на несколько миллионов долларов. Системы целеуказания, наведения и определения «свой — чужой», GPS-карты, миниатюрные роботы-разведчики с запасом хода в тридцать километров без подзарядки, биосканеры, позволяющие засечь противника даже сквозь толщу бетона. Доходило до того, что афганские моджахеды брали выкуп не только за звёздно-полосатых пленников, но и за их электронное снаряжение.

Ну а русский солдат, даже в частях, находящихся на боевом дежурстве, чаще всего видел эти вещи только на картинках в учебных пособиях. Нет, всё это было изобретено и даже производилось на предприятиях ВПК в ограниченных количествах, но в основном для индусов и арабов. До Западно-Сибирского военного округа всё это добро доходило не сразу и не всегда.

В воскресенье навигационный прибор всё-таки отыскался в магазине охотничьего снаряжения. Но удача обернулась очередным разочарованием. С аппаратом было что-то неладно. В тот вечер двое спецов по электронике долго колдовали над ним в мастерской. Они разобрали до винтика и разложили на столе всю начинку, отдельно возились с каждой деталью, проверяли контакты, снова собрали, включали в разных режимах. Чтобы испытать устройство, им приходилось каждый раз подниматься на поверхность. Под землёй оно в принципе работать не могло. Но и наверху надпись «Сигнал отсутствует» упрямо не исчезала.

Почему-то никому сразу не пришла в голову мысль, что дело тут не в приборе, а в аппаратах, которые должны были передавать на него сигнал. Никто в убежище не мог знать, что вся российская орбитальная группировка, как военная, так и гражданская, была выведена из строя в первые минуты атаки. Американская система GPS тоже не откликалась.

Вот почему навигационному устройству предстояло пылиться на полке рядом с другими достижениями прошлого, в одночасье ставшими грудами металлолома. Над сожжённой планетой на геостационарной орбите таким же бесполезным хламом висели мёртвые искусственные спутники. Внизу колыхалось безбрежное море серого, прорезанное редкими небесно-голубыми проплешинами, но и те постепенно затягивались равномерной чёрной коростой. Лишь полюса оставались чистыми и сияли первозданной белизной во тьме космической ночи.

Обычную бумажную карту с достаточной детализацией — в пункте управления она заняла целую стену — удалось найти только в администрации района. После этого работать стало гораздо легче. Демьянов распорядился делать на ней пометки маркерами, и уже через день вся её поверхность запестрела несколькими цветами. Густо заштрихованный красным центр — братская могила под открытым небом. От него, как от брошенного в пруд камня, через равные промежутки расходились концентрические круги — зоны поражения. Полного, сильного, среднего, слабого, незначительного.

В самом Академгородке обозначения были чуть подробнее. Зелёная точка — уцелевшее здание. Красная — разрушенное. Красный крестик — улица, перегороженная сгоревшими или брошенными машинами, тромб в артерии мертвеца. Зелёная линия вдоль улицы или проспекта — разведанный безопасный маршрут. Такие можно было пересчитать по пальцам. Красное поле с каждым днём всё ширилось и ширилось. Мёртвых оказалось больше, чем живых.

Сколько бы там моралисты ни говорили про абсолютную ценность человеческой жизни, но такие рассуждения хороши только в уютном кабинете, когда за окном светит солнце и чирикают птички. Тогда можно говорить, что каждый индивид уникален и потому бесценен. А в экстремальной ситуации, когда всё вокруг горит и рушится — будь то война, пандемия или конец света — работает простая арифметика, понятная любому первокласснику. Пусть лучше умрёт один, чем тысяча, пусть лучше погибнет тысяча, чем миллион, и так далее.

Но и это уравнение нужно дополнить ещё одной переменной. Этот параметр — «степень близости». Тогда окажется, что жизнь твоего товарища не равна жизни абстрактного человека со стороны. Возможно, получится, что пусть лучше погибнет тысяча чужих, чем один свой.

Они не были настолько глупы, чтобы включать в свою общность всех граждан России, прекратившей существование. Даже мысленно. Это было бы не только абсурдно, но и опасно для психики, которая и так подвергалась невиданным испытаниям.

Поэтому для жителей убежища своими навсегда стали те, кто оказался в нём до начала холодов. Об остальных они старались не думать, и у большинства это вполне получалось. Остальных для них словно не существовало. Даже узнай они, что на другом конце города томится под завалом сам господин Президент со всей администрацией, они и его оставили бы на произвол судьбы, не чувствуя за собой вины.

Не так много стоила жизнь одного, когда гибла вся страна. Это можно было сравнить с гиперинфляцией, когда вчера считали рублями, а сегодня за целый мешок ассигнаций не купишь и буханки хлеба, поэтому ими можно топить печку.

Они вычёркивали погибших и обречённых тысячами — домами, улицами, целыми районами. Они хоронили не только мёртвых, но и временно живых.

Это произошло во время очередной поисковой операции. У Чернышёвой это был шестой по счёту выход на поверхность. Сами того не замечая, они начали считать их, как военные лётчики — боевые вылеты.

К концу второй недели поисковая кампания начала сворачиваться. Если раньше на выездах находилось одновременно до пяти групп, то теперь убежище не покидало больше одной за раз. Только три кита материального обеспечения — продовольствие, ГСМ и медикаменты — продолжали сохранять актуальность.

Именно за лекарствами они и отправились. Нет, антисептики и перевязочный материал в медпункте ещё не подходили к концу. Больше того, имелся приличный запас их, который даже при самом интенсивном использовании можно было растянуть на три месяца. Просто в голове у высшего руководства убежища наконец-то забрезжила мысль, что даже эти сроки могут оказаться заниженными.

Ещё на вторые сутки из медучреждений района было вывезено всё, что удалось разыскать в полуразрушенных и частично выгоревших зданиях. Теперь приходилось расширять зону поисков. Была выбрана городская травматологическая больница на улице Раздольной. Риск, безусловно, присутствовал. Этот район находился далеко за пределами разведанной области, километрах в семи от убежища, если считать по прямой. Причём самая короткая дорога туда была пересечена красными крестами заторов пять раз. К тому же с каждым днём поступало всё больше сообщений о нападениях на поисковые группы. А если от больницы остались одни головешки, то риск будет к тому же бессмысленным. Но попробовать стоило.

И Машенька вызвалась. Она и так при каждой возможности меняла относительный комфорт медпункта на ледяной ад мёртвого города. Возможно, из-за того, что рутинная работа в медпункте была не менее страшна, чем рейды по поверхности, и требовала не меньших нервных затрат. Особенно после приказа о «последнем лекарстве».

Начальник отдела ГО обычной автобазы стал новатором. Он первым на территории бывшего СССР легализовал эвтаназию для смертельно больных. Конечно, это избавляло обречённых от страданий, а остальных — от обузы. Но была ещё одна причина. Хоть все и знают, что лучевая болезнь не заразна, но, ослабляя иммунитет, она делает человека лакомым кусочком для любой инфекции — от насморка до конго-крымской лихорадки. И чем больше в палате медпункта будет таких больных, тем выше вероятность, что в нём вспыхнет эпидемия, которая затем выплеснется за его пределы. А в почти антисанитарных условиях убежища и при недостатке лекарств даже не очень страшное заболевание может выкосить многих.

Да, это было гуманно и рационально. Но в душе у девушки зрел глухой протест, который становился всё сильнее с каждой такой процедурой. Не против Сергея Борисовича — его она винить не стала бы никогда, прекрасно зная, что этот шаг чуть не стоил ему инфаркта. Винить можно было разве что войну и тех уродов, которые были за неё в ответе.

Но если следовать этой логике, то в таком укольчике нуждался каждый из них. Ведь все они были в некотором роде безнадёжными пациентами. Сегодня лекарство от жизни должны были дать двум мальчуганам, трёх и пяти лет. У их отца, привлечённого для какой-то чёрной работы наверху, хватило ума притащить своим пятикилограмовый пакет муки из супермаркета.

И всё бы ничего, если бы кто-то до него уже не распечатал этот пакет. Один Бог мог сказать, сколько дряни впитала в себя мука первого сорта за ту неделю, что магазин стоял с разбитыми витринами, продуваемый ветром насквозь.

Конечно, его домашние недоедали. Но разве это повод заставить их угасать в течение трёх дней, сгорая в страшной лихорадке? И оправдаться обычным «я не знал» этот недоумок не мог. Ещё с третьего дня на каждой стене в главном коридоре висели плакаты, на которых очень подробно, с иллюстрациями, рассказывалось про радиацию и защиту от неё. Это многократно дублировалось уроками, которые вёл для всех укрываемых сам Сергей Борисович. Он объяснял им всё максимально доступным языком, гораздо более простым, чем в школе.

Это смог бы понять и умственно отсталый ребёнок, но взрослый тридцатилетний мужик не понял и потерял семью. Его надо было бы расстрелять, но майор решил, что лучшим наказанием для незадачливого поисковика будет жизнь, но за пределами убежища. Его выставили за порог, не дав взять с собой даже личных вещей.

В этот раз коллеги мягко намекали Маше, что пришла её очередь брать шприц со смертельной дозой. Потому что все, кроме неё, это уже делали.

Клофелин, адельфан, азалептин… В уколах для тех, кто уже потерял сознание и не сможет проглотить. В уколах и для тех, кто не захочет. Но для детей дошкольного возраста лучше всего в таблетках: «Скушай витаминку». Те, кто постарше, догадаются — по выражению лица, по дрожанию рук медработника или санитарки. Взрослый тоже догадается, но, скорее всего, не откажется от лёгкой смерти.

Она понимала этих измученных «врачей-убийц». Знала, что дело не в извращённой круговой поруке. Просто кому охота прибавлять к своему грузу на сердце лишние тонны? Понимала, но ничего не могла поделать. Кому-то из дружного коллектива медпункта придётся испить эту чашу вместо неё. Чтобы не участвовать в том, что ей казалось казнью, она отправилась бы даже в пекло. Но сегодня у неё имелся прекрасный повод — вылазка на поверхность.

Как будто сама судьба подбросила ей этот шанс не брать грех на душу. Так уж вышло, что место назначения девушка знала, как свои пять пальцев. Именно там она проходила практику всего год назад. Всё лучше, чем давать ни в чём не повинному ребёнку «последнее лекарство».

Возражений её кандидатура не встретила. Маша была чуть ли не единственной женщиной в поверхностных звеньях, но к тому моменту успела хорошо себя зарекомендовать. Немаловажным было и то, что общее время её пребывания в очаге пока не зашкаливало за пределы допустимого.

Даже подвергая подчинённых смертельной опасности, Демьянов не считал себя вправе отправлять их на верную гибель. Поэтому он строго следил за соблюдением режимов радиационной защиты. В местах, где от треска в наушниках прибора можно было оглохнуть, работы велись короткими сменами, так, чтобы никто не находился в опасной зоне более получаса. Командирами звеньев скрупулёзно велись журналы облучения личного состава, куда дозиметристы заносили данные после каждой вылазки. Те, у кого суммарная доза за четыре дня превышала двести рентген, выбывали из состава этих подразделений практически бессрочно. Их можно было записывать в санитарные потери.

Увы, не уменьшались и потери боевые. Если в городской черте стало безлюдно, то пригороды просто кишели вооружёнными формированиями. Естественно, незаконными. Как будто бывают другие? Так что у майора голова болела не только о продовольственной безопасности, но и об обороноспособности. Слишком лакомым кусочком были их закрома для бродячей швали.

С большим трудом он вытряс из генерала Прохорова расположение всех складов мобилизационного резерва в районе и теперь планировал обеспечить убежище боевым оружием в достаточном количестве. Того, что успели спустить вниз ракетчики, прежде чем проспект превратился в море огня, хватало только на взвод. Да и ассортимент подкачал — ни крупнокалиберного пулемёта, ни гранатомёта, ручных гранат очень мало, всего пара десятков.

Демьянов знал, что рано или поздно проблема встанет в полный рост. Он хорошо видел контуры постъядерного мира, в котором право сильного заменит и отменит все остальные права. Майор догадывался, что как только пыль осядет — и в прямом, и в переносном смысле, — на поверхности развернётся настоящая война. Вернее, множество маленьких войн, в которых никто не будет прикрываться правами человека или исторической справедливостью. Они будут честными, эти войны. Племя против племени, за территорию, за рабов, за чистую воду и охотничьи угодья. За право жить, а не сдохнуть, в конце концов.

Они не смогут вечно отсиживаться в этой яме как кроты. Рано или поздно придётся выбираться, и вряд ли их встретят цветами. Пока на этом поприще были одни обидные неудачи. На месте ближайшего из складов оказалось воронка, а сам комплекс из нескольких зданий ангарного типа разметало по кирпичику. Должно быть, потрудились всё те же беспилотники или крылатые ракеты. А может, и диверсанты размялись, «грибники» из «Delta-force» или британского SAS с пластиковой взрывчаткой. Можно представить, как должно было громыхнуть, когда всё это добро сдетонировало. Скромненько так, на одну килотонну.

Группу, направленную к мобилизационному складу номер два, обстреляли уже на подходе из снайперской винтовки, ювелирно побив в головной машине зеркала заднего вида. После такого намёка оставалось развернуться и убираться подобру-поздорову.

Третьей группе сначала везло. До места они добрались без проблем, склад оказался не только свободным, но и нетронутым, так что оба «Урала» за неполных три часа были забиты так, что самим грузчикам места осталось впритык. У Демьянова сердце забилось чаще, когда ему зачитали список находок. Вот оно! Теперь не будет мандража, если к убежищу снова подойдёт бандгруппа в сто человек.

Но не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. Перед тем как отправиться в обратный путь, поисковики в последний раз вышли на связь, сообщив об ухудшении метеоусловий. Больше о них было ни слуху, ни духу.

Только через неделю, когда стало очевидно, что ждать конца зимы придётся месяцы, а по дорогам скоро не проедет даже вездеход, Демьянов решил организовать четвёртую, самую многочисленную экспедицию из сорока пяти человек, самых подготовленных и проверенных. Этот поход мог быть долгим. Они должны были ехать «до упора», проверяя оставшиеся склады один за другим, при необходимости удаляясь и на двадцать, и на тридцать километров от города. Демьянов чувствовал бы себя спокойнее, если бы сам возглавил поход, но оставлять подземелье на такой срок он не мог. Поэтому командиром отряда стал заместитель по охране общественного порядка Колесников, человек надёжный, к тому же имевший боевой опыт двух кампаний на Кавказе.

Чтобы собрать и экипировать эту группу, пришлось свернуть все работы на поверхности, кроме самых неотложных. Когда они покинули убежище, наверху остались действовать только три звена — «продуктовое», «топливное» и «лекарственное».

Уладив все дела в медпункте, Маша быстрым шагом шла по коридору в направлении шлюза, на ходу проверяя содержимое аптечки. Цистамин, калия йодид… До отправления оставалось двадцать минут, пора было раздать пацанам защитные средства.

— Подожди! — послышался знакомый голос.

Не успела она обернуться, как откуда ни возьмись появился Вася Лапшин, техник из звена материально-технического снабжения, и без лишних слов всучил ей какой-то предмет, завёрнутый в промасленную ветошь. Был он хмурый, злой, с опухшим лицом, не иначе как с похмелюги.

— Это ещё что? — слегка опешила она.

Её ладони теперь покрывало липкое машинное масло.

— Пистолет Марголина МЦ-У, — равнодушным тоном ответил Вася. — Распишись.

Парень протянул ей отпечатанную на серой бумаге форму и авторучку, и Чернышёва машинально поставила размашистый иероглиф раньше, чем сообразила, за что расписывается.

— А на хрена он мне сдался, Вася?

— Ничего не знаю, — оружейник покачал начинавшей лысеть головой. — Распоряжение Борисыча, никому без ствола не выходить.

— Так я во вспомогательном формировании, — попыталась отбиться девушка. — Мне-то зачем?

— По-русски сказано, никому, — отрезал парень, глянув на неё поверх очков с толстыми стёклами. — Ты не в курсе, что десять минут назад ещё трое накрылись?

— Где?

Маше хотелось сказать спокойнее, но голос выдал её.

— В Караганде… На засаду нарвались почти у самых ворот. Пятерых еле дотащили, ими сейчас ваши занимаются.

У девушки немного отлегло от сердца — в том звене её знакомых не было. Но всё равно скверно. Что же это получается?.. Три смертельных. Пятеро раненых. Такого ещё не было. Нет, без вести пропадали и вчетвером, но это другое. Кто их знает, может, просто до хаты подались вместе со снаряжением. А тут три покойника…

Чернышёва понимала, что это означает. Вылазки будут прекращены со дня на день. Возможно, они — одна из последних групп. И уж точно для неё это последний выход. Как ни хочет батя обеспечить убежище всем необходимым на десять лет вперёд, он не станет посылать людей на убой.

— И что я этой финтифлюшкой делать буду? — спросила девушка, взвешивая пистолет на ладони. — Застрелюсь, если припрёт?

— А это уж сугубо твои проблемы, — пожал плечами Василий. — Или думаешь, что я сейчас тебе персонально пулемёт подгоню?

— Себе оставь, хам, — прыснула Мария. — А ты чего такой кислый? На складе средство для протирки оптики закончилось? Так зайди к нам в здравпункт, там нальют.

— Данке шён, — блеснул техник знанием немецкого. — А вообще, я не врубаюсь, как вы там выдерживаете. На этих постоянно смотреть… Да после этого для тебя, поди, наверху как на курорте.

Места в «палате» давно не хватало, больных клали в общем зале и даже в отсеке коридора, примыкающем к здравпункту. Не самых тяжёлых, конечно. Таких держали в отдельной отгороженной секции. Не для того, чтоб не травмировать чувства остальных, а из соображений санитарии.

После нескольких часов рядом с этими человеческими обломками, которые лежали под капельницами, замотанные как мумии, медикам мучительно хотелось выбраться на свежий воздух. Даже если он радиоактивный и ледяной.

— Ты это… осторожнее там, — выдавил парень из себя дежурное напутствие любому, кто отправлялся наверх.

— Да не понтись, — хлопнула его по плечу Чернышёва. — Я же знаю, за что ты переживаешь. Будет тебе сувенирчик. Разве я друзей кидаю? Ну, давай, вали, тебя уже, наверное, начальство обыскалось.

Спохватившись и хлопнув себе по лбу, Лапшин убежал, даже не махнув ей на прощанье, а Маша ещё раз скептически оглядела полученное оружие.

Оружие ли это или спортивный пугач? Да из такого только по фанерным мишеням стрелять. Наверно, и убойной силы никакой. Разве что на крысу с таким ходить. Хоть это и был единственный пистолет, который девушке доводилось держать в руках, свой уровень владения им она оценивала на тройку с минусом. В тире, который недавно был организован в подземном переходе, она успела побывать всего дважды.

Страстью Сергея Борисовича была организация досуга подчинённых. Редко-редко у них выпадала свободная минутка, но и её практичный руководитель любил занять разнообразной деятельностью, например, стрелковой подготовкой, физзарядкой, лекциями, полезными и не очень, благо в убежище оказались специалисты почти любого профиля.

Он явно считал, что солдата, свободного от выполнения боевых задач, нужно загрузить по максимуму, чтобы не заводилось лишних мыслей в стриженой голове, не ослабела дисциплина и не расшатался моральный дух. То, что у него в подчинении на девяносто процентов находились гражданские лица, майора не останавливало. Наоборот, он считал, что к непривычным к несению службы «шпакам» надо прилагать вдвое больше усилий.

К тому же причин для возникновения этих нехороших мыслей было через край. Например, он не дал воссоединиться семьям. А ведь многие рвались, хотя это означало бы «воссоединение» на небесах. Майор не отпустил даже тех, у кого близкие проживали в самом Академгородке, не говоря уже о других населённых пунктах, и не делал никаких поблажек для тех, кто хотел первым делом спасать своих близких. Только в общем порядке.

Чернышёва хотела было сказать Василию, что у неё в звене будут двое с автоматами. Если уж и они её не защитят, то от её пукалки проку не будет. Хотела, но тот уже скрылся за поворотом коридора. Так уж и быть, для очистки начальственной совести она эту штуку возьмёт. Карман не оттянет, хотя могли бы и кобуру дать. Хотя, может, в рюкзак?.. Нет, его на всякий случай надо держать свободным.

Глава 3. Схождение в ад

Через полчаса они уже ехали по вымершим улицам.

Их отделение сократилось до звена — вшестером они вольготно расположились в кузове и кабине бывшей «Скорой помощи». Больше народу не требовалось, да и иначе не осталось бы места под ценный груз.

Полноприводный УАЗ был для таких вылазок машиной почти идеальной. Транспортное средство большей грузоподъёмности не требовалось — всё-таки не уголь везти, а проходимость была достоинством, которое трудно переоценить. Ведь теперь почти все асфальтированные дороги разом превратились в бездорожье, даже те, где не торчало ни одного застрявшего автомобиля и ни одного упавшего обломка.

Дело было не только в снеге. Повсюду в черте города само дорожное полотно вздыбилось, покрылось широкими трещинами и колдобинами. Если некоторые из них представляли опасность для колеса или моста, то в других могла по самую крышу скрыться легковушка. И поминай как звали. Разведка докладывала, что по мере приближения к эпицентру эти разрушения становятся всё сильнее.

Звено было сборной солянкой. Возглавлял его младший лейтенант Ефремов, самый молодой из офицеров, но мужик упёртый и непреклонный, которого «парнем» язык не повернётся назвать. Он тоже принадлежал к породе тех, кому нечего терять. Он никому об этом не говорил, но в замкнутом пространстве слухи циркулируют быстрее, чем воздух. И даже если ты ничего не расскажешь сам, окружающие всё равно выведают твою подноготную.

Девушка знала, что его жена и ребёнок в тот самый момент находились где-то неподалёку. Поэтому он имел редкую возможность, которой были лишены другие — не абстрактно «потерять» их, а убедиться во всём самому во время очередной плановой операции. Сама Маша от такой возможности с радостью отказалась бы.

Как дозиметрист, Чернышёва перед каждым выходом раздавала звену, а раньше — отделению, индивидуальные дозиметры, а по возвращении снимала с них показания. Её уже дня три терзали смутные подозрения, что Павел химичит со своим приборчиком, нарочно занижая полученную дозу. Уж слишком маленькая она у него получалась для такого количества выходов. А ведь с него сталось бы. Зарядное устройство, с помощью которого можно было обнулять показания, находилось в рюкзаке у командира. И тот мог скручивать свой счётчик как душе угодно.

По внешним признакам она могла диагностировать у Павла лучевую болезнь лёгкой степени. Этот выход у него должен был быть последним, иначе изменения состава крови могли бы стать необратимыми.

Маша плохо относилась к стукачеству, но решила для себя, что если он не остановится, то она расскажет кому надо и будет права. Что бы человек ни испытывал, так себя гробить нельзя.

Несмотря на дневное время, фары были включены, но и это помогало мало. Машина двигались в густом вязком киселе, прокладывая в нём туннель, который тут же смыкался позади. Повсюду был снег, похожий на пепел. Хлопья его кружились вокруг машины и падали на лобовое стекло, как надоедливые насекомые.

Они ехали медленно, не больше двадцати километров в час, но это была экстремальная езда — по тротуарам, лавируя среди поваленных деревьев и столбов, всё дальше и дальше в глубь неразведанных районов. Широкие улицы давали некоторый простор для манёвра, но пару раз они всё же оказались в тупике, когда хаотическое нагромождение автомобилей или обвалившаяся стена создавали впереди непреодолимую преграду. Водителю приходилось разворачиваться, а если просвет был слишком узок — выруливать задним ходом и искать пропущенный поворот в тёмном лабиринте когда-то знакомых улиц. По мере того как между ними и убежищем ложились новые километры, вокруг оставалось всё меньше ориентиров. Пожары утихли, но город непрерывно менялся. Энтропия продолжала набирать обороты, и там, где ещё вчера можно было проехать свободно, теперь тянулись бесконечные завалы. Очень скоро карта стала бесполезной, и если бы не геометрически-правильная планировка, то им никогда не удалось бы найти нужную улицу.

Сергей Борисович рассказал, что эти широченные проспекты прокладывались вовсе не для того, чтобы компенсировать жителям тесноту их «хрущёвок». Главной целью при планировании районов новостроек в пятидесятых — восьмидесятых годах была минимизация последствий ядерного удара. Майор клонил к тому, что следует отдать должное предусмотрительности советских градостроителей. А ещё к тому, что на тесных переулках центра столицы не выжил никто.

На четвёртом повороте что-то хрустнуло под колёсами. Машина притормозила на секунду, а потом снова набрала скорость, но Чернышёвой хватило этого времени, чтобы рассмотреть внезапную помеху.

Сколько она их уже перевидала… Скрюченное тело, раскрытый в предсмертной агонии рот, почерневшая кожа, серые лохмотья одежды, по которой уже не разобрать, кто перед ними — бездомный или банкир. Поперёк его живота тянулся отчётливый след протектора.

Вот к этому Маша привыкнуть ещё не могла. Ей делалось нехорошо от той бесцеремонности, с которой им приходится обращаться с теми людьми, которые недавно могли быть их соседями. Ни медицинское образование, ни посещение морга с прозекторской её к этому не подготовили.

Трупов на их пути становилось все больше и больше. Там и тут свет фар выхватывал из серой пелены останки, лежащие на асфальте останки. Водитель, матюгаясь, изо всех сил пытался объехать их, но узкий тротуар почти не оставлял ему пространства для маневра. Когда что-то трещало под колёсами и стучало о днище, машина даже не замедляла хода.

У них не было достаточно времени, чтобы позаботиться о живых, что уж говорить о мёртвых. Если поставить себе задачу предать земле всех мертвецов в городе, то на это понадобится как минимум сто тысяч человеко-часов. И то при условии механизации работ.

Однако в радиусе километра от главного входа тела были убраны уже через полторы недели после трагедии. Не столько из этических соображений, сколько и из санитарных. Тогда никто ещё не предполагал, что похолодание превратится в зиму, поэтому и торопились убрать тела, чтоб не иметь под боком источник заразы и пищи для крыс. Маша принимала участие в этой малоприятной операции, хотя могла бы и отсидеться в относительном комфорте медпункта. Но медработник требовался каждому подразделению, работавшему наверху, и она посчитала себя не вправе уклониться.

Когда стало ясно, что они застрянут в Убежище надолго, Демьянов в авральном порядке выгнал на эту страшную «уборку территории» все аварийно-спасательные формирования. Официально их маленький отряд тогда назывался «звеном по опознанию и захоронению тел погибших», но на самом деле никто не утруждал себя установлением личностей жертв катастрофы. На эту роскошь не было времени, да и документы нашлись бы не у каждого. Они просто рыли и заполняли могилы, а ещё чаще использовали готовые котлованы и траншеи.

Командовал сержант-контрактник, четверо солдат носили тела, двое стояли в кузове самосвала, принимали их и укладывали рядами. Роль же Маши как сандружинницы сводилась к тому, чтобы быть начеку и при необходимости оказывать первую помощь — своим. Окажись на «площадке» чудом уцелевший, она не смогла бы сделать для него ничего. Вряд ли они даже довезли бы его до убежища, медпункт которого и так был переполнен.

Маше повезло, и ей не пришлось вступать в ненужный конфликт со своей совестью. Никто ей не встретился. К исходу десятого дня там было некого спасать, ведь все, кто мог уйти — ушли, а кто не мог — отправились в лучший мир. Работа осталась только для «похоронщиков».

Не все могли выдержать этот ад. Один бывший ракетчик, не сорви она с него противогаз, захлебнулся бы рвотными массами. Другой, увидев то, что Бог не должен дозволять человеку видеть, прошёл ещё десять метров и сполз по стене — свалился в глубокий обморок, так что его пришлось отправить обратно прямо во время операции. Говорили, что после этого он попросил перевести его на любую работу под землёй и начал заикаться так, что трудно было разобрать хоть слово.

Ещё рассказывали, что после работы в похоронной команде какой-то сержант стал седым как старик, но Маша считала это выдумками. Из того, что она помнила о строении человеческого волоса, никак не следовало, что тот может потерять весь пигмент за пару минут или даже за час. Для этого он должен как минимум выпасть, а на его месте вырасти из луковицы новый. Если бы это было так просто, то она сама давно ходила бы с волосами цвета снега.

Но в основном обходилось без эксцессов. Слабонервных среди «гарнизона» почти не оказалось, да и те за эти дни огрубели душой почище, чем санитары морга. За воскресенье одна их группа совершила три полных рейса. Пунктом назначения была ближайшая стройка, где имелся котлован под фундамент подходящих размеров, чтобы стать временным захоронением. Там бортовой «КамАЗ», превращённый в ладью Харона, подъезжал вплотную к братской могиле, борт откидывался, и бойцы начинали сбрасывать содержимое кузова в глубокую яму. И так раз за разом.

Последний рейс выдался самым тяжёлым. На повороте тяжёлую машину занесло на мокром от радиоактивного ливня асфальте, и она застряла в глубокой выбоине. Пятнадцать человек долго толкали её, стоя в луже, а из-под колёс им в лицо летели холодные брызги и комья глины. По уши в грязи, продрогшие и промокшие до костей в своём ОЗК, третий час не снимавшие противогазов, с утра во рту маковой росинки не имевшие, они чувствовали себя не героями, а самыми жалкими идиотами на свете.

Даже сознание важности выполняемой работы не помогало, потому что его не было и на горизонте. Только страшная усталость и отупение каторжников. А ведь все вызвались добровольцами. Кто-то сетовал, мол, было бы проще, будь у них самосвал. Уж лучше побольше тротила, чтоб сразу отправить покойников на небеса. И никто не увидел в его словах ничего кощунственного.

Чернышёва помнила каждый из этих маршрутов. Она сидела в кабине и слышала, как в кузове бьются друг о друга окоченевшие «пассажиры». Её состояние тогда было таким, что она не могла найти в себе хоть каплю сочувствия к ним. Мёртвых жалеть глупо, думала она. Они отмучились. Живых пожалейте. У них ещё всё впереди.

И всё же звено свою работу выполнило, а следом приехал и самосвал, свалив в яму пять тонн гравия. Предполагалось, что эта мера будет временной, и после прибытия помощи жертв катастрофы ждёт эксгумация и нормальные похороны. Тогда ещё некоторые идеалисты в это верили.

Вскоре снег, начавший низвергаться с небес, сделал за «похоронщиков» всю их работу. Тогда и сами звенья упразднили. Помощь из центра так и не приходила, и обитатели подземелья предоставили самим себе тех, кто остался наверху — и мёртвых, и живых.

Слава богу, это осталось в прошлом. Настал момент, когда у всех сработал какой-то защитный механизм психики, заставивший живых относиться к мёртвым как к другим неодушевлённым предметам — например, кирпичам или камням.

Сегодня начиналось всё хорошо, и две трети пути были пройдены как по маслу. Только ветер стал крепчать, да то и дело пропадала связь с поверхностным постом убежища. Впрочем, это было скорее нормой, чем происшествием. Затем в километре от места назначения они налетели на нечто. С трудом разглядев в темноте причину аварии, Чернышёва не смогла подавить смешка. По ним плакала книга Гиннеса! Самое странное ДТП в истории автомобилестроения — столкновение с почерневшей эмалированной ванной. Смех застрял у неё в горле, когда на дне она разглядела ссохшиеся обугленные кости.

Да, здесь не было ничего забавного. Целая секция панельного дома рухнула в этом месте на дорогу, став ещё одним напоминанием о том, насколько непрочно всё, сделанное людьми. За ванной тянулись переплетения труб, поодаль вросли в землю гармошки батарей — всё, что не могло сгореть. А чёрные потеки на стенах могли быть остатками дотла сгоревшей мебели, бытовой техники… и их хозяев.

Большего они разглядеть не могли. Сразу после удара вокруг стало темнее в два раза. Несмотря на мизерную скорость, толчок был ощутимым, и результатом аварии помимо пары ушибов и ссадин стала разбитая фара. Серый кисель сомкнулся вокруг маленького освещённого мирка ещё плотнее, грозя проглотить его без остатка.

Водителю пришлось перейти на черепашью скорость, благо до цели оставалось рукой подать. Ещё издалека они заметили контуры главного корпуса больницы среди зубчатых гребней развалин. Наверно, у каждого отлегло от сердца. Не зря ехали!

Но их ждало горькое разочарование. Здание оказалось внутри пустым. Над пепелищем словно декорация возвышалась единственная стена, покрытая с внутренней стороны густой копотью. От остальных трёх осталось только кирпичное крошево, которое теперь полностью ушло под чёрный снег.

Теперь эта стена стояла как костяк скелета, чудом удержавшегося на ногах. Ловить здесь было нечего. Можно было лишь поразмышлять — в качестве разминки для ума, — как такое могло произойти. Ведь запаса прочности больницы хватило, чтобы выдержать ударную волну.

Само по себе световое излучение на таком расстоянии от эпицентра не могло привести к таким разрушениям. Слишком далеко. Оно вызвало бы обычный пожар, но не превратило бы здание в пепел. Не угрожал тому и «огненный шторм». Плотность застройки тут, да и во всём районе, была не настолько велика, чтобы вызвать к жизни страшный эффект сплошного городского пожара. Поэтому те немногие здания, которые не рухнули под ударом спрессованного воздуха, как правило, пережили и огонь.

Жёсткий лимит времени не позволял им предаваться размышлениям. Но командир и так всё понял, когда разглядел среди обломков обгоревшие строительные леса, отброшенные на порядочное расстояние от корпуса. Рядом валялась и разломанная малярная люлька.

Всё было ясно как божий день. Ремонт. А где ремонт — там лаки, краски, баллоны с пропаном… Вспышка сработала как бикфордов шнур, воспламенив всё, что могло гореть. Остальное сделала хорошая тяга и старые деревянные перекрытия.

Их не наказали бы, вернись они в убежище с пустыми руками. Форс-мажор, что поделаешь. Но каждый или почти каждый из них каким-то седьмым чувством понимал, что это не вариант. Поэтому звено уже готово было двигаться вслепую, разыскивая в темноте всё, что хоть сколько-нибудь похоже на аптеку или поликлинику, когда Маша вспомнила, что неподалёку имелся небольшой аптечный склад, с которого они в своё время получали какие-то лекарства.

Ухватившись за эту ниточку, они проехали ещё метров двести и остановились рядом с раздавленной коробкой автобусной остановки. Оргстекло оказалось прочнее, чем железобетон. Оно оплавилось, но сохранило форму хотя бы местами, чего нельзя было сказать о здании напротив. Сейчас Маша смогла разглядеть там только высокое крыльцо магазина сотовых телефонов, занимавшего противоположное крыло. Это было всё, что уцелело от старой «хрущёвки», ровесницы самого города учёных. Теперь она осела аккуратной стопкой плит, будто неведомые рабочие разобрали её в один миг, решив, что семидесятилетняя старушка отслужила своё.

Эти плиты должны были намертво перекрыть доступ к складу и замуровали бы его, если бы лестница, ведущая в подвал, не оказалась вынесена за пределы зоны образования завалов. Что же до самого подвального помещения, то оно почти не пострадало. Усиленный фундамент предохранил его от разрушений, а герметичная дверь не дала попасть внутрь радиоактивной пыли и влаге.

Они взяли с собой всё, что смогли вынести. Забросив в кузов последний свёрток с бинтами и марлей, Чернышёва попыталась прикинуть, насколько этой груды должно хватить убежищу. Получалось, что на полгода даже при самом интенсивном использовании. Это означало, что они со своей задачей справились.

Они опять проезжали по Раздольной, когда внезапно на мир опустился непроницаемый занавес. Ветер, до этого незаметный, за минуту усилился двукратно, превратившись в шквал, а тот — в ураган.

Чернышёва уже однажды столкнулась с этим феноменом, который про себя называла «Буря столетия», по названию книжки любимого ей Кинга. Девушка знала, что у природы действительно не было плохой погоды. До недавних пор. Только грубое вмешательство людей в тонкие механизмы атмосферного обмена вызвали к жизни это чудовище — бурю, во время которой скорость ветра в порывах достигала шестидесяти метров в секунду. Её естественный аналог существовал разве что на Южном полюсе.

Едешь будто в мешке. Фары не помогают. Видимость — максимум десять метров. Пыли столько, что было бы мало проку даже от приборов ночного видения, которых у них всё равно не было. Их забрала группа, откомандированная на поиски оружия.

В прошлый раз Маше повезло. Она находились в двух шагах от убежища с группой охраны общественного порядка, и они немедленно вернулись домой. Никто их не осудил за оставление поста. Летающие в воздухе куски жести и выворачиваемые с корнем деревья — зрелище не для слабонервных.

«Буханку» начало ощутимо сносить, несмотря на ничтожную скорость. Девушке показалось, что застонали и задребезжали металлические части кузова.

— Давай сюда, — коротко приказал Олег, указывая на одинокий силуэт высотного дома, темневший справа.

Они начали пробираться в густом молоке пурги, выбирая дорогу среди разломов в дорожном покрытии и смятых автомобильных каркасов.

— Товарищ командир, а куда это мы движемся? — подал голос Боря Мельниченко по кличке Кабанчик, новенький в их звене. — Не заблудились часом? Дом-то наш, помнится, в другой стороне.

— С тобой забыли посоветоваться, — достаточно мягко осадил его Павел.

— То-то и оно, что забыли, — не унимался толсторожий балбес, наглый как танк и похожих габаритов. — А может, стоило?

Он был неприятным типом, а гонор его объяснялся двумя причинами. Во-первых, он был ровесником лейтенанта. Его призвали рядовым после университета прошлой весной, когда государство начало лихорадочно затыкать бреши в обороне, забривая всех, у кого число рук и ног было чётным, и кто не мог доказать свою принадлежность к женскому полу, а заодно увеличив срок службы аж до двух с половиной лет.

Другая причина состояла в том, что он не знал Павла. Перед ним был не Сергей Борисович, который сразу поставил себя так, что все поняли — качать права перед ним бесполезно, где сядешь, там и слезешь. И даже не его зам, Олег Колесников, здоровый как лось.

Ефремов же был молчуном, себе на уме, и производил впечатление человека, на которого можно надавить. Обманчивое впечатление. Маша знала, что он, флегматичный и сдержанный, умел осадить оппонента и без рукоприкладства — чисто вербально, «базаром» задавив. Но Боря этого не знал. Он не был с ними с самого начала, а прибился вместе с сомнительной ватагой дезертиров.

Как эти бродяги вышли на убежище, загадка из загадок. Зато вопроса «зачем?» не возникает — шкуры свои спасая. То ли им крепко вломили конкуренты, то ли начала косить лучевая, но на третий день они вышли к наружному патрулю с поднятыми руками, а потом, попав к подземному начальству, начали чуть ли не на коленях умолять принять их на любых условиях.

Почти сутки, пока решалась их судьба, новеньких продержали в отгороженном закутке подземного перехода, превращённого в импровизированную КПЗ. Потом заместитель коменданта по безопасности, бывший следователь РУБОПа, пропустил их через сито перекрёстного допроса. После него трое, у которых руки были замараны кровью, исчезли бесследно, а остальные получили второй шанс. Десять человек не могли угрожать убежищу, а люди, владеющие оружием и прошедшие суровую школу выживания, были нужны. Хотя бы для замещения убыли — почти каждый день кто-то не возвращался с поисковых операций.

Взяли их с испытательным сроком, от греха подальше раскидав по разным подразделениям. Сергей Борисович прекрасно понимал, что доверять таким надо с оговорками. Если они остались в обречённом городе, то имели на это веские причины. И можно догадаться, какие. Демьянов был не настолько наивен, чтобы поверить в сказочку про бедных заблудившихся солдатиков. Скорее всего, они чистили квартиры и магазины, да слишком увлеклись.

Ну и что? Кто теперь без греха? Пусть занимаются тем же, но уже на законных основаниях. Люди, умевшие выживать, были им нужны, каким бы ни был их моральный облик.

— Звездец всему… Это что же, мы ночевать тут будем? — продолжал нудить Мельниченко. — И так лишнего схватили.

— Никто не говорит про ночевать, — попыталась урезонить его Маша. — Переждём час-два и обратно.

— А мы за эти час-два светиться не начнём? — ядовито осведомился Кабанчик.

Разговаривали они вполголоса, но в обязанности командира входит быть в курсе настроения подчинённых и принимать меры.

Молчавший до этого Ефремов повернулся и смерил Бориса тяжёлым взглядом, смысл которого был ясен даже сквозь стекла противогаза, но тот продолжал лезть в бутылку:

— Не пойму, неужто кому-то охота «виагру» всю оставшуюся жизнь принимать? Или башку лишнюю отрастить?

— Я тебе сейчас и эту оторву, — негромко, но с металлом в голосе произнёс Павел. — А ну хвост прижми, пока я тебя не расстрелял за дезертирство.

— Так я же не бегу, — уже не так дурашливо заметил Борька.

— Побежишь, — пообещал Ефремов, хрустнув пальцами. — Так побежишь, аж пятки засверкают.

Машенька с удовольствием наблюдала, как наглец побледнел и притих. То, что раньше звучало бы как шутка, по нынешним временам выглядело серьёзным предупреждением. Она подозревала, что у Кабанчика и так рыльце в пуху. Иначе за что его согнали с тёплого места на продскладе и направили в опергруппу поисковиков?

Ему ещё повезло. Чернышёва считала, что по хорошему счёту его надо было не к ним отправить, а сразу к стеночке. Всю малину давно пора было перетряхнуть, а то эти крысы прибурели не по-детски. По сравнению с тем, что вытворяли они, её собственные прегрешения выглядели детской шалостью. Подумаешь, кофе забыла сдать в общий котел. Там у них второй подряд ящик тушёнки дематериализуется, не говоря уже о всяких мелочах.

— Раз больше возражений нет, остаёмся, — подытожил командир. — Маша, что там у тебя?

— Один и три рентгена в час, — ответила девушка, взглянув на показания радиометра. — Терпимо. Я бы даже сказала, незначительно. Ветерок, видать, сдувает.

— Многовато. Ещё один замер сделаешь внутри, там должно быть меньше. Ждём максимум три часа. Если не уляжется, будем прорываться.

Обернувшись через плечо, Чернышёва оглядела остальных. В их взглядах она прочла то же беспокойство. Иван и двое молодых солдат, которые раньше работали на погрузке, терпеть не могли бывшего кладовщика, но тоже были обеими руками за возвращение. Опасность сбиться с курса и попасть в аварию пугала их меньше, чем радиация.

Страх облучения стал массовым не сразу. Лучевая болезнь коварна — не считая лёгкой тошноты, которая начинается через пару часов, а потом проходит, основные симптомы проявляются только через несколько дней. Понадобилось почти две недели и десяток нелепых смертей, что вбить это в голову каждому. Тогда возник страх. Как тут не бояться, когда на твоих глазах товарищи теряют волосы и начинают выблёвывать внутренности? У многих страх этот вышел за рамки разумного и превратился в натуральную радиофобию.

Сама Маша, всё взвесив, была за то, чтобы переждать ураган. Она надеялась, что и лейтенант не будет потакать ничьим психозам. А то в таком несработанном подразделении дисциплина полетит к чёрту.

Но тот и не думал показывать слабину.

— Сворачивай вон там, — скомандовал он водителю.

Мог бы и не уточнять, дорога была всего одна. Путь прямо преграждал упавший рекламный щит.

Здание стояло особняком, на значительном расстоянии от других, которые уже скрылись из глаз, заслонённые снежными вихрями. Потеряв часть крыши, оно всё равно гордо возвышалось над соседями, от которых остались лишь почерневшие остовы. Его возвели лет пять назад и явно с учётом завышенных требований сейсмобезопасности.

Лучшего места для стоянки было не придумать, потому что в таком доме должно найтись более-менее защищённое от пыли помещение, где можно будет разоблачиться. Сидеть во время привала в «скафандрах» и противогазах — удовольствие на любителя.

— Здесь тормозни, — Ефремов указал на подъездную дорогу, которую когда-то окружала аллея голубых елей. Теперь все они лежали макушками на восток, сломанные взрывной волной как спички.

На территорию жилого комплекса они заехали через ворота в поваленном ажурном заборе с претензией на барокко. Будь здесь сторожка охранника, группа в ней и остановилась бы, но периметр, похоже, контролировался видеокамерами, а ворота открывались автоматически.

Их путь лежал через обширную автостоянку, на которой глаза разбегались от обилия дорогущих тачек. Теперь за этот мёртвый металлолом никто не дал бы и банки сайры в масле.

— Хороший дом… — пробормотала себе под нос Мария. — Квартирки тут, наверно, дорогие.

— Занимай любую, — услышал её Иван, шагавший поодаль. — Только на новоселье пригласи.

— Отставить базар, — прозвучал голос командира. — Да растянитесь вы, чего в кучу сбились?

Здание нависало над ними сумеречным утёсом всех своих двенадцати этажей. Чернышёвой оно напомнило замок из фильма про вурдалаков. Она заметила, что выгорела дочерна только одна его сторона — западная, в то время как другая смотрелась почти нетронутой. Портило дело только отсутствие стёкол в дорогих деревянных рамах. Впрочем, не всех — пару раз лучи фонариков отразились от блестящей поверхности. Эти, наверно имели хорошее бронирование.

Вокруг дома не было привычного завала из шифера и кирпичей, только несколько кусков металлочерепицы и отделочных материалов. Маша помнила, что такие повреждения квалифицируются как слабые. «Пригодно для заселения после планового ремонта».

Вот только не стала бы она там селиться. Не нравились ей эти тёмные окна. Конечно, начальству видней, но она предпочла бы остановиться в менее приметном месте. Пусть оно будет напоминать развалины Колизея, зато там было бы меньше шансов наткнуться на чужих. Да что там руины… Она согласилась бы переждать и в самой машине.

Девушка поёжилась, представив, что её могут держать на прицеле. Она понимала, что их меры предосторожности годятся только от дилетанта. Серьёзные люди разделают их под орех раньше, чем они заметят опасность. Оставалось надеяться, что таким нечего делать в этом гиблом месте.

— А нас там не завалят? — озвучил её опасения Иван.

— Волков бояться, в лесу не валяться, — тупо скаламбурил его сосед, слегка разрядив обстановку.

Снег кружился вокруг них косматыми смерчами. Казалось, он больше не падал сверху, а, наоборот, поднимался восходящими потоками обратно в небеса. Снежинки со скрипом тёрлись о стекла противогазов, зато, по крайней мере, не налипали на них, как неделю назад, когда температура плясала около нуля.

— Так, двигаемся быстро, но тихо, — в тысячный раз инструктировал их Павел. — Кто будет топотать как слон, заставлю идти босиком. В здании не толпимся и не орём. Когда разделимся, все переговоры по рации и только по существу.

Сама обстановка не располагала к пустому трёпу. Подъезд встретил их тишиной, которой подошёл бы эпитет «зловещая». Они ступали осторожно, стараясь не создавать шума.

Маша была наслышана про дураков-поисковиков, которые, входя в здание, на разные голоса кричали: «Эй! Есть тут кто живой?», а потом получали от этого живого пулю в спину. Причём стрелявший человек мог и не быть мародёром. Законный владелец имел даже больше оснований на применение оружия. Так что это палка о двух концах. Иногда открыто обозначить себя значит избежать столкновения, показав, что ты пришёл с миром. И, наоборот, в того, кто подкрадывается аки тать в ночи, сам бог велел залепить из всех стволов.

Все они были вооружены. На пятерых у них было два автомата, два помповых ружья и четыре пистолета. У всех была и решимость пустить оружие в ход при малейшей угрозе. Держа под наблюдением всю сферу в 360 градусов, они пересекли пустой холл, прошли мимо покинутого стола консьержки, на котором рядом с раскрытым каталогом Stratford-on-Avon стоял стакан чая, неясно как сохранивший вертикальное положение.

Под потолком застыла мёртвая камера наблюдения на длинном кронштейне. Пол был истоптан так, словно тут прошла целая демонстрация, оставившая после себя горы мусора. Им приходилось смотреть в оба и тщательно выбирать дорогу, ступая почти след в след.

— Хрень какая-то, — произнесла полушёпотом Мария. — Где народ?

— Кто-то может быть и у нас, — снизошёл до ответа командир. — А остальные… вокруг. Кроме тех, которых мы в котлованы свезли.

— Это понятно, — кивнула девушка. — Но в городе полтора миллиона, а у нас пять тысяч не наберётся. Столько же мы похоронили. А тел вокруг не так уж много. Что-то не сходится.

— Может, в пригороды подались? — предположил Иван. — Я бы на их месте так сделал.

— Многие ушли, — кивнул Ефремов. — Но явно не все.

— Так что, остальные сквозь землю провались? — снова подала голос Маша.

На этот раз её реплика прозвучала довольно громко, и на неё зашикали. Павел сделал знак, что дискуссия окончена, и на этом все разговоры прекратились. Прислушиваясь к каждому шороху и стараясь производить как можно меньше шума, они миновали холл и оказались в широком коридоре, в который выходили четыре двери из ценных пород дерева. Планировка тут тоже была не такая, как в домах для простых смертных. Похоже, весь первый этаж здания был поделён между четырьмя квартирами.

Сейчас все двери были распахнуты настежь. Можно было подумать, что жильцы приняли первый взрыв за землетрясение и разом забыли про чудесные свойства своего дома. Выбежав на улицу, они, вероятно, стали жертвами второго взрыва.

Коридор был под стать всему остальному, просторный и помпезный, с тропическими растениями в кадках, бронзовым литьём и парой красивых репродукций на стенах. Портила великолепие только та же бурая грязь на полу.

Но на лестничную площадку они не попали. Проход к ней преграждала внушительная металлическая дверь, снабжённая прорезью для электронного ключа. Путь верхние этажи оказался закрыт.

Теоретически они могли вскрыть её. Хотя их группа и отправилась в дорогу налегке, освободив как можно больше места для груза, керосинорез у них в машине был, так как входил в список самого необходимого снаряжения. Но командир рассудил, что лучше не тратить время и дефицитное горючее. Дверь явно была не из простой листовой стали, а наверху вполне могла оказаться ещё одна. В первоначальный план пришлось внести коррективы и поискать убежище на первом этаже.

Разделившись на двойки, они начали поиски комнаты с целыми стёклами, где можно бы было стать лагерем и на время снять с себя надоевшие костюмы. Чернышёва с Иваном немного отстали, задержавшись возле дверей пассажирского лифта. Девушке надо было подтянуть лямку рюкзака.

В этот момент до её слуха донёсся идущий откуда-то сверху слабый писк или плач.

— Стой… — замерла Маша. — Слышал?

— Что такое? — моргнул Иван.

— Как будто плачет кто-то.

— Показалось тебе, — пожал плечами Ваня.

— Да нет же! Я точно слышала. Как будто ребёнок…

— Маша, ты бредишь, — парень посмотрел на неё с сочувствием. — Какой ребёнок? Две недели… Пошли, надо идти.

— Подожди-ка!

— Э… э! Не надо!

Но Машу уже поздно было останавливать. Одним движением она стянула с себя противогаз, и тут же в её сознание ворвались, на мгновение затопив его, десятки ощущений. Запахи, звуки. Тот самый плач, только гораздо отчётливее. Жалобный, полный тоски, боли и страха. Ребенок? Но как?..

Ей ли было не знать, что дети погибали первыми. И дело было даже не в низкой сопротивляемости организма, а в том, что их жизненно важные органы находились ближе к уровню земли. А значит, и ближе к выпавшим на неё радиоактивным осадкам.

Когда она смотрела на маленькие трупики, ей мучительно хотелось, чтобы к ней в руки попался тот, кто это начал. Расчленять его скальпелем — только медленно, очень медленно.

В этот момент крик раздался снова. Своё решение Чернышёва приняла мгновенно.

— Ваня, у тебя же есть ломик? — тронула она за рукав товарища.

Девушка могла поклясться, что звук идёт сверху.

Глава 4. Зверь

Это оказалось несложно. Одно движение ломика, и в двери щёлкнуло. Развивая успех, Иван чуть подналёг на инструмент плечом, расширяя зазор. Дверь расклинилась. Она и была спроектирована так, чтобы снаружи работники соответствующих служб могли открыть её без особого труда.

Мешая друг другу, оба они рванулись вперёд и осветили пространство кабины своими светодиодными фонарями. Когда дрожание двух источников света успокоилось, Чернышёва аж присвистнула. Любят же эти нувориши пускать пыль в глаза. Стены, отделанные дорогими породами древесины, зеркало в бронзовой раме. Медные поручни, мозаичный пол под мрамор, чёрный матовый потолок.

Но это был только фон страшной и странной картины. Только через секунду они заметили скрюченное тело в тёмном углу. Похоже было, что этот человек умирал не один день. Бедняга сидел вполоборота к ним, прислонившись к панели с кнопками. Его серовато-жёлтая кожа напоминала выгоревший пергамент; лицо окоченело и отливало всё той же желтизной, а широко распахнутые глаза состояли из одних зрачков, похожих на бездонные ямы. Рука судорожно сжимала телефон-«раскладушку», отливавший металлом.

Только сейчас Маша заметила, что ноги мертвеца в мокасинах крокодиловой кожи не касаются пола, а галстук повязан как-то необычно, слишком туго. Наверно, это было непросто — повеситься на тонком шёлковом галстуке, пропущенном через поручень, находящийся на уровне пояса. Только полное отчаяние могло подтолкнуть человека к такому выходу.

Выходит, изнутри эти двери без специальных приспособлений невозможно было открыть в принципе. Что ж, тогда ему было от чего отчаяться, попав в эту мышеловку. Потолок в кабине был высоким — два с лишним метра. Не дотянуться, да и не допрыгнуть, если только ты не баскетболист. Но он не умер от удушья. Видимо, пассивная вентиляция в здании продолжала действовать, и воздух поступал в кабину через замаскированную решётку под самым потолком. Его ждала смерть от жажды.

Когда они приблизились к нему вплотную, Маша представила себе, каково это — оказаться в замкнутом пространстве, в полной темноте, полностью отрезанным от внешнего мира, и не знать, что же происходит с этим миром за стенами кабинки. Всё равно, что быть заживо погребённым. Тут впору умереть не от обезвоживания, а от шока. С ней, подумала девушка, именно так и случилось бы.

И в этот момент плач раздался снова. Теперь Чернышёва сумела точно локализовать его источник. Им была лестничная площадка, но не второго этажа, а третьего или даже выше.

— Ваня, чего застыл? — позвала она товарища. — Подсади, блин!

Через полминуты Чернышёва уже стояла на крыше лифта, глядя на упрятанную в нишу металлическую лестницу, предназначенную для работников коммунальных служб. Выглядела она прочной, но кто знает?

Воздух тут был спёртым и до сих пор сохранил в себе запах гари. От поднявшейся пыли щипало нос и хотелось чихнуть.

— А-а-п-ч-хи! — не сумела сдержаться девушка и тут же неловким движением ноги задела крышку люка.

Тот захлопнулся с громким хлопком, и шахта лифта сразу стала тёмным склепом, где не было другого света кроме её налобного фонарика. Маша встала на первую ступеньку и посмотрела себе под ноги. Внизу, гораздо ниже уровня первого этажа, виднелось тёмное дно подвала или подземного гаража. Но ей туда было не надо. Вверх можно было и не смотреть. Лестница тянулась, насколько хватало глаз, исчезая во тьме. Она казалась достаточно прочной, чтобы выдержать человека её массы, но слабо скрипнула, когда девушка поставила ногу на вторую ступеньку.

Маша знала, что может вернуться в любой момент и никто её за это не осудит. Эта мысль согревала её, и в то же время казалась подлой и трусливой. Она решила не отступать.

Раньше ей такое не приснилось бы и в страшном сне. Неизвестно какая высота, скользкие ступеньки. Руки в резиновых перчатках напоминали клешни. Даже рюкзак не хватило ума внизу оставить. При свете дня Маша вряд ли решилась бы на эту авантюру, но в полумраке было не так страшно.

Подъём длился целую вечность. В тёмном однообразии шахты лифта сознанию было не за что зацепиться, и даже постоянное напряжение рук и переставление ног не могло внушить ему, что движение продолжается. Когда девушка шевелила головой, луч фонарика отражался от гладких металлических стенок, плясал вокруг двух туго натянутых тросов толщиной с детскую руку.

Чернышёвой уже начинало казаться, что она висит на одном месте, когда пятно света выхватило из темноты чётко прорисованную цифру четыре. Значит, закрытые заслонки на втором и третьем она проскочила, даже не заметив. Впрочем, в любом случае она не сумела бы открыть их на весу, практически на ощупь. У неё не было ни нужной силы, ни сноровки.

Она тихо выругалась. Всё это с самого начала было затеей, обречённой на провал. Должен был лезть Иван… если бы только она сумела его подсадить. Чернышёва уже хотела бросить всё и спускаться, когда на расстоянии вытянутой руки перед ней показалось чёрное отверстие, из которого тянуло холодом. И цифра пять.

Дверца была открыта лишь наполовину. Её тоже заклинило, но просвет оказался достаточно широким, чтобы человек Машиных габаритов мог проскользнуть внутрь. Иван, который ждал её на том же месте, всё это время напрягал слух, надеясь услышать хоть что-нибудь. Он нервничал, но не мог уловить ничего, кроме шума ветра за разбитым окном. Свой собственный противогаз он тоже снял. Внезапно у него в кармане раздался сигнал зуммера. Только теперь он вспомнил, что в суматохе они с Машей не оповестили остальных о том, что найден способ подняться на другие этажи. Хотя стоило ли оно того? Почему-то сам он не рвался туда. Мало ли что…

— Маша, спускайтесь, — ожила переносная «Моторола», которую Чернышёва оставила Ивану, отправляясь в неизвестность. — Стоянка отменяется!

Рации имели при себе только командир звена и она.

Когда Иван изложил Ефремову причину отсутствия старшей сандружинницы, тот пару секунд молчал, а потом выпалил:

— Ребёнок?! Вы там что, обкурились? Ладно, разбор полётов потом. Стой, жди её и смотри в оба, оружие наготове держи.

— А что случилось?

— Тут во второй квартире кровищи как на мясокомбинате. Кого-то зарубили, а потом волокли через все комнаты. И, похоже, не одного.

— Так может, это в первый день… — предположил Иван.

— Не умничай, судмедэксперт хренов, — оборвала его рация. — Кровь свежая. Короче, у вас пять минут, чтоб собрать манатки и выйти к нам во двор.

«По истечении этого срока вы считаетесь погибшими при исполнении», — мысленно закончил фразу парень. Хотя, конечно, такого не бывало. Своих у них не бросали.

Милости прошу к нашему шалашу.

Входная дверь была открыта. Зато запертой оказалась та, что вела из прихожей в глубину апартаментов. Но это уже была не проблема. Стекло в ней было выбито. Чернышёва просунула руку и нащупала задвижку. Миновав великолепный коридор, девушка оказалась в комнате, которую у них в семье назвали бы залой.

— Кучеряво живёте! — пробормотала она, разглядывая мебель и огромный, во всю стену, плазменный экран.

Всюду была чёрная копоть, но даже сквозь неё проглядывала былая роскошь обстановки. И тут из-под большого кожаного дивана донёсся громкий писк.

Вот дура набитая. Как же она сразу не догадалась?

— Кыс-кыс-кыс, — позвала Маша, садясь рядом на корточки и наклоняясь вперёд. — Иди сюда, моя радость. Да не бойся, не съем я тебя.

Животное, судя по всему, не верило и вылезать не торопилось. Незнакомое человеческое существо не внушало ему доверия. К тому же луч налобного фонаря девушки бил ему прямо в мордочку. От всего этого маленький комочек шерсти забился ещё дальше, в самый угол, и оттуда на Машеньку смотрели жёлтые глазищи, полные дикого ужаса.

Когда она протянула руку, тот ощетинился и зашипел.

«Ох ты, какой грозный. Ну, не хочешь по-хорошему…»

У неё не оставалось времени миндальничать с ним, но и бросать его здесь было не по-людски. Девушка принялась шуровать рукой под диваном. Через пару секунд тощее как скелет существо стрелой метнулось прочь и тут же попало в рюкзак, распахнутый на его пути. Вжикнула молния, и безымянный котёнок стал пленником Марии Чернышёвой.

Он тут же начал отчаянно царапаться, но его коготки только скользили по плотному прорезиненному материалу рюкзака, который было не просто разрезать и ножницами. Судя по размеру, котёнок был не старше трёх месяцев от роду. А вот насчёт породы сомнений быть не могло — шерсти он не имел, уши торчали как локаторы. Это был сфинкс. Только окрас его нельзя было определить, настолько он был выпачкан в копоти и саже.

— Кончай пищать, — она продела руки в лямки и закинула рюкзак за спину. — Будешь хорошо себя вести, придём домой, дам чего-нибудь вкусненького. А будешь плохо — отдам самого на пищеблок.

Строго говоря, проносить животных на территорию убежища строго воспрещалось по санитарным соображениям. Это было чёрным по белому написано во всех нормативных документах. Тех, кто после рёва сирены поспешил к подземному переходу, взяв с собой кроме паспорта и денег ещё и домашних любимцев, ждало разочарование. Четвероногих друзей пришлось оставить за бортом Ноева ковчега — на входе в туннель солдаты бесцеремонно отбирали их у владельцев, не обращая внимания на уговоры. До них ли тут? Самых упорных, не желающих расставаться с хвостатыми «членами семьи», никто вниз силой не загонял.

Их право.

По рассказам одного срочника, стоявшего тогда в оцеплении, Маша знала, что после того как поток желающих укрыться иссяк, на автостоянке поодаль остались два десятка кошек и почти столько же собак. Некоторых люди привязали, других просто оставили за высоким забором паркинга. Этим повезло чуть больше. Одного здоровенного дога пришлось пристрелить, когда он увязался за хозяевами вниз и никак не хотел уходить. Но большинство вело себя смирно до самого последнего момента, когда ручная сирена стихла и сами бойцы начали спускаться в подземный переход. Тогда, словно почувствовав приближение конца, вся орава разразились душераздирающим лаем. Говорили, что он не смолкал, пока не задраили наружную дверь.

Через сутки с лишним, когда первая разведгруппа покинула убежище, чтобы обследовать окрестности, на стоянке не было никого. Чернышёва не сомневалась, что даже если кому-то из зверей инстинкт и подсказал спрятаться за мгновения до вспышки, то судьба их была незавидной. Потеряв своих хозяев в водовороте катастрофы, они вряд ли имели шансы протянуть сутки. Даже притом, что радиация почти на всех млекопитающих действует в три-четыре раза слабее, чем на людей.

За эти дни многое изменилось. Теперь у администрации хватало других забот, помимо недопущения в убежище представителей фауны. Чего стоили одни только паникёры и жалобщики. Первых удалось обуздать, только припугнув расстрелом или изгнанием, со вторыми приходилось поступать не менее жёстко. Их лечили направлением на самые тяжёлые и грязные работы как в самом бункере, так и в подземном переходе над ним, который спешно переоборудовался в дополнительные жилые секции. Оптимизма после восьми часов с лопатой в обнимку прибавлялось у любого, а нехорошие мысли уносились вместе с пролитым потом.

Всего же остального недоставало — добровольцев, имеющих хоть какой-то опыт, врачей, медикаментов, койко-мест, чистой воды, калорийной еды, даже несчастных матрасов и одеял. Почти все в убежище спали на голых деревянных лавках и нарах, а самые невезучие — прямо на полу, на подстилке из картонных коробок и газет, укрываясь чем придётся. Но сильнее всего не хватало надежды. Их настоящее было ужасным, а будущее рисовалось в таких тонах, что волей-неволей приходилось жить одним днём и не думать о том, что будет завтра.

Солдаты и добровольцы валились с ног от усталости, а начальство не могло находиться всюду одновременно. Поэтому тех, кто появился в подземелье уже после, никто всерьёз не досматривал — считали по головам да фамилии записывали. К тому времени в убежище при желании можно было провести кого угодно. Администрация в лице зама коменданта по общим вопросам Демьянова махнула рукой: «Ведите хоть целый зоопарк, только кормите сами».

Но желающих делить скудный паёк даже с самыми близкими существами оказалось немного, и теперь во всех комнатах набралось бы от силы пять кошек и пара собак, из которых ни одну нельзя было назвать крупной. Хозяева всё время держали их при себе, не выпуская в коридор, и запаха от них не было. Как думаете, кем будет пахнуть в тесном плохо проветриваемом помещении — пятью тысячами человек или двумя собачонками?

Такая привязанность была за пределами Машиного понимания, хотя сама она не могла себя назвать человеком равнодушным. В кошках её отталкивал некомпанейский характер, но собаки у них дома не переводились, сколько она себя помнила. Но до них ли тут, чёрт возьми, когда такое творится?

Для Чернышёвой даже человеческая жизнь никогда не была абсолютной ценностью, и всё же её она ставила несколько выше, чем жизни других живых существ. Но не на порядок, а на несколько пунктов.

Иногда её мысли возвращались к тем, кто остался наверху и разделил судьбу своих питомцев. Конечно, вряд ли дело в романтическом принципе «Мы в ответе за тех, кого приручили», из-за которого-де люди добровольно выбрали смерть. Они просто недооценили опасность. Так почему же так муторно становится от таких мыслей на душе?

Девушка обыскала просторную кухню, оборудованную всеми нужными и ненужными достижениями технической мысли. Огромный холодильник разочаровал её пустотой. Только в просторном морозильнике сиротливо лежало мясо в целлофановом пакете, килограмма полтора. Всё бы хорошо, но оно источало запах, который говорил о происходящих в нём бактериальных процессах. В убежище его могли бы обрезать с краёв, вымочить в уксусе да и бухнуть в котёл, поперчив посильнее, чтобы отбить амбре. Но Маша себя уважала и не собиралась набивать желудок тухлятиной. Уж кто-кто, а она о возможных последствиях была осведомлена. Даже коту она достанет что-нибудь получше.

Больше на кухне не оказалось ничего интересного. Даже в мини-баре — вот как жили, сволочи! — было шаром покати. Видимо, покидая дом, хозяева забрали с собой всё съестное и горячительное и всё мало-мальски ценное. Чёртовы буржуи. Или нет… как-то не складывается. Если у них было время забрать туалетные принадлежности из ванной, то почему забыли котика? И почему в комнатах такой разгром, будто Мамай прошёл? Телевизор раскурочили, всё раскидали. И следы грязные вокруг. А… ну, конечно. Мешочники прошлись. Знаем такую породу.

Наверно, дверь с кодовым замком на первом этаже сначала была открыта. Стервятники беспрепятственно проникли в здание, перевернули его вверх дном, а уходя, случайно захлопнули хитрую штуковину, которую теперь было не открыть без автогена.

Сучьи ублюдки. Вон как всё перерыли, да ещё нагадили в коридоре. Подчистую подмели, ничего не пропустили. Расстреливать таких уродов мало.

Нет, кое-что они всё-таки забыли. В шкафу отыскался целый блок хороших сигарет, оставленный хозяевами и пропущенный стервятниками. Было ихнее — стало нашенское.

Это была бесценная находка. Настоящий дефицит, учитывая то, как быстро расходовались сигареты. Мужская половина убежища дымила почти поголовно. Уж здесь Демьянову и его распорядку пришлось уступить. Зная, что бороться с пагубной привычкой бесполезно, Сергей Борисович поступил мудро и локализовал её, объявив общественной курилкой один из шлюзов-«предбанников».

Посему сигареты — такая же твёрдая валюта, как спирт. Даже лучше, ведь за попытку сбыть его можно было нарваться на любые санкции, в зависимости от настроения майора. Тот не одобрял спаивание подчинённых, да и простых укрываемых тоже. А вот из-за сигарет ещё никому не попадало. Кроме того, они не относились к списку вещей, которые запрещалось иметь в личном пользовании. Личный запас продуктов нельзя было создавать, они сдавались подчистую и без всякого вознаграждения, а вот сигарет — пожалуйста.

Пора было возвращаться. Чернышёва глянула на часы. Вся её вылазка заняла десять минут, но всё же незачем было в очередной раз испытывать терпение спутников. Оставалось проверить одну теорию.

Маше не хотелось спускаться тем же путём. Вряд ли, думала она, изнутри эти чёртовы двери нельзя открыть без карточки. Кому нужен такой геморрой? Там должна быть кнопка, как на обычных дверях с домофонами. Заодно она окажет услугу всему звену, открыв им путь к любым апартаментам в здании.

Проходя по коридору, напоминавшему гостиничный, в сторону лестничной площадки, Чернышёва в последний раз оглянулась и вздрогнула, чуть не подпрыгнув на месте. В дверях ближайшей квартиры возвышался тёмный силуэт.

Пока девушка стояла, онемев, и пыталась унять колотящееся о рёбра сердце, человек сделал шаг вперёд и вышел из тени. Фигура загородила собой широкий проём, и Маша получила возможность разглядеть его, о чём тут же пожалела.

С высоты своего роста на неё взирал монстр. Он был здоровенным — под два метра. На нём были спортивные штаны, костюм «Адидас» и кроссовки с оплавленными до черноты подошвами. Пустые, лишённые выражения глаза незнакомца смотрели сквозь неё так, будто он не замечал её присутствия. Внезапно в горле у него забулькало, и вместе с лающим кашлем чудовище сплюнуло себе под ноги кровавым комком.

— Эй… — нарушила молчание Чернышёва. — Вам помочь?

В конкурсе на самый глупый вопрос она заняла бы первое место.

«Если он сделает ещё шаг в мою сторону, я побегу», — решила она.

Может, он и не был опасен, но от одного его взгляда у неё по коже поползли мурашки. Девушка пятилась к лифту, уже чувствуя, что может не успеть.

Ему не нужна была помощь. Последнему, кто пытался ему помочь, он размозжил голову дубовой дверью. После этого были и другие… Теперь он умирал сам, но всех, кто встречался на пути, по-прежнему пытался забрать с собой.

Не чувствуя ни голода, ни усталости, человек догадывался, что его дни сочтены, а холод, который постепенно разливается по телу, означает смерть.

Холод пришёл не сразу. В первые дни был жар. Сначала обжигающий жар снаружи. Потом глухой и давящий жар изнутри — с ударами молоточков в ушах, с бесконечной рвотой и ломотой. Но не жар был страшен. Вместе с ним пришла боль, поселившись в голове и начав грызть лицо, как голодный волк.

Затем жар перестал ощущаться, а молоточки смолкли. Осталась только боль, не стихающая ни на минуту, рвущая тело когтями. Настал момент, когда человек попытался сорвать её с себя вместе с кожей, но это было бесполезно — она впивалась ещё сильнее и в отместку начинала жрать его с удвоенной силой.

Человек ел, спал и испражнялся. Более сложные побуждения давно покинули его разум. Сознанию негде стало обитать в мозге, который потоки заряженных частиц превратили в фарш. Всё остальное время он сидел на диване в одной из квартир, стараясь не шевелиться. Когда он не двигался, было не так больно.

Но время от времени приходили они. Всё делали нарочно! Будто не знали, что от них становилось хуже! Их голоса, прикосновения, даже запах — всё усиливало страдания. Они помогали боли, и он убивал их. Резал, пластовал и кромсал до тех пор, пока не стихали их крики, а тела не переставали дёргаться на полу, застыв окровавленными грудами. Тогда он возвращался к себе в комнату и снова впадал в оцепенение, становясь похожим на статую. Из этого состояния его мог вывести только звук приближающихся шагов.

Смертельная болезнь день за днём подтачивала его организм, обещая скорый конец, но в огромном теле оставалось сил на несколько дней странной жизни на грани забытья. Единственным его побуждением было прогнать боль прочь. Он помнил, что пока люди корчились у него под ножом, та затихала.

Вряд ли он жил здесь. Уж слишком не походило это создание на пресловутый типаж нувориша или «эффективного менеджера». Но вовсе не его одежда привлекла внимание Маши в первую же секунду.

Его лицо. Мать честная, такого не бывает…

Девушка не понимала, как можно быть живым с такими ранами. Мир сразу показался ей зыбким, ненастоящим. Это просто кошмарный сон, сейчас она ущипнет себя и….

Лицо человека покрывал серый налёт из грязи и сажи. Но куда хуже оказалось то, что находилось под ним. Правая щека была разорвана осколком — кожа свисала там рваными лоскутами, открывая слои эпителия и жировой ткани, как у макета в кабинете биологии. Ожоги первой и второй степени покрывали до половины лица. Остальное представляло собой дикую мешанину. Щёки, лоб и подбородок были изборождены язвами размером с пятак. Некоторые волдыри присохли, а другие ещё сочились желтым гноем.

Маша зажмурилась до рези и снова открыла глаза, но ничего не изменилось. На неё, чуть пошатываясь и подволакивая левую ногу, шёл восставший мертвец.

Усилием воли Чернышёва отогнала наваждение. Нет, перед ней был человек. Больной, получивший большую дозу радиации и, похоже, ставший жертвой сильного шока. Но человек.

Надо было обладать очень устойчивой психикой, чтобы, пережив крушение мира, сохранить здоровый рассудок. Таких людей было мало даже в убежище. Каждый организм реагировал на запредельный стресс по-разному. Обычно шок подавлял человека, рвал тонкие нити, связывавшие его с внешним миром. Одни бились в истерике, обвиняя себя в смерти близких. Других охватывала суицидальная апатия. Третьи ударялись в приступы параноидального бреда, доходившего до навязчивых галлюцинаций. Четвёртые просто забивались в тёмный угол и дрожали как ребёнок или побитая собака.

Она встречала немало людей, оглушённых катастрофой. Но бывало и другое — агрессия, когда человек без видимых причин бросался на соседа так, будто тот был виноват во всех его бедах, и хорошо если с кулаками, а не с топором.

Существо между тем приближалось, издавая сиплые стоны и хрипя сквозь стиснутые зубы:

— У-у-р-г-х-х-р-ф…

— Что, простите? — переспросила Маша, чтобы потянуть время. — Что вы сказали?

Она уже почти бежала, но одновременно с ней прибавило ходу и уродливое нечто. Оно уже отрезало её от шахты лифта, а выход на лестничную площадку находился прямо у него за спиной. У неё оставался только один путь отступления — обратно в квартиру.

Случайно или нет, но его глаза снова встретились с её глазами. Ещё недавно лишённые выражения, они обдали девушку волной дикой злобы. В этот момент Чернышёва, наконец, вспомнила, у кого встречала такой взгляд, пустой и одновременно ненавидящий. У бешеной собаки, которая как-то раз забралась к ним на дачу через дыру в заборе.

«Дура, драпай от него пока не поздно!» — вскричало её сознание, но от таких мыслей был только вред — ноги становились ватными и начинали заплетаться.

Он шёл за ней как Медный всадник. В грязных пальцах, покрытых кровоточащими нарывами, был зажат нож для разделки мяса. Острый, с широким лезвием длиной в локоть. Запах, который шёл от этого существа, почти не отличался от запаха разлагающегося трупа.

В рюкзаке забился и заворочался котёнок, словно чувствуя приближение беды. Чернышёва влетела в прихожую, чуть не споткнувшись о вываленные на пол вещи. Дверь закрыть за собой она уже не успевала, зато успела выхватить предмет, который весь день лежал в накладном кармане комбинезона, натирая ей ногу. «Самовзвода нет», — крутилось у неё в голове, когда она сжала рукоятку и положила палец на спусковой крючок, одновременно поворачиваясь лицом к опасности.

Маша выстрелила почти в упор, прямо в уродливую маску из папье-маше. Как ни мал был калибр, в замкнутом пространстве от грохота у неё заложило уши. Вместе с кровью из раны под глазом брызнуло что-то жёлтое и мерзкое. Но это не помешало ей ещё раз нажать на курок. Только после этого монстр завалился на бок и рухнул, опрокинув журнальный столик. Последний выстрел она сделала уже в неподвижное тело.

Слава богу, с внутренней стороны все двери открывалась нажатием кнопки. Спуск по пожарной лестнице Маша могла бы не выдержать. Руки у неё тряслись. Когда она спускалась по ступенькам, её штормило, как пьяную. Она шаталась из стороны в сторону, спотыкалась о разбросанные вещи и мусор, а на площадке третьего этажа налетела на пальму, уже начинавшую вянуть.

Они ждали её внизу — не во дворе, а на площадке у лестницы. У девушки просто не было сил удивляться этому.

Но почему все четверо так странно на неё смотрят?

— Пацаны, чего вы на меня…

Нет, не на неё.

Она увидела его отражение в гладкой поверхности стенной панели.

Её старый знакомый стоял позади неё. Ступенек на пятнадцать выше. Чернышёва понятия не имела, как ему удалось приблизиться так бесшумно. Кровь текла из трёх ран на его теле, но все они были неглубокими. Похоже, боли, которую они причиняли, он даже не замечал.

— Эй ты, чудила, а ну стой! — кажется, это крикнул Мельниченко, стоявший ближе всего. — Замри, кому сказал! Последний раз…

На мгновение казалось, что существо подчинилось и застыло. Но Маша увидела, как в замедленной съёмке, что он продолжает двигаться, хоть и медленно. И вдруг, сделав пару обманчиво неуклюжих шагов на месте, он расплылся в прыжке, закончившемся на нижней ступеньке, прямо у девушки за спиной. На расстоянии вытянутой руки.

— Маша, пригнись!

Она упала на пол. Тут же ухнул помповик Ивана, но зверь с неожиданным проворством тоже успел уйти с линии огня, и разлетающиеся картечины ушли в стену, разнеся в дребезги осветительную панель.

И тут заговорил автомат. Чей, Чернышёва сначала не поняла. Лёжа на полу, она слышала только резкие, отдающие в череп выстрелы — три подряд — и чувствовала едкий запах пороха, который мгновенно перебил даже вонь немытого и гниющего заживо тела.

Когда она нашла в себе силы открыть глаза, то увидела, что нашпигованное свинцом тело как мешок растянулось на ковровой дорожке. К счастью, существо лежало лицом вниз, и в смерти выглядело почти человеком. Но за секунду до неё, на последнем издыхании оно успело потянуться к ней, и скрюченные пальцы остановились в нескольких сантиметров от её ноги.

— Допрыгался, — произнёс Ефремов, вытирая со лба каплю пота. — Спортсменом, наверно, был… Ну, чего застыли? Пошли уже. Пора домой. А вы, сладкая парочка, думайте пока, что будете в объяснительной Борисычу писать, — он обвёл взглядом Машу с Иваном. — И противогазы наденьте, незачем усугублять. Всё равно это ваш последний выход.

Почему-то эти слова Чернышёву совсем не расстроили.

— Как думаете, отчего он таким стал? — задал уже в машине Иван вопрос, который, наверно, пришёл в эту минут в голову каждому. Но никто не нашёлся, что ему ответить.

Поисковикам повезло, потому что в своих костюмах были защищены не только от радиоактивной пыли. Они были избавлены от жуткого смрада, который витал в воздухе над погибшим городом, и который не могли прогнать никакие бури и бураны. Они же не чувствовали ничего, кроме резиновой вони, хотя и она за три часа могла довести любого до белого каления.

Они уезжали в спешке, если не сказать больше. На верхних этажах, в наглухо забаррикадированных квартирах могли оставаться другие люди. Но всем им придётся вспомнить поговорку про спасение утопающих. У поисковиков на тот момент были исчерпаны все резервы физических и моральных сил, а время пребывания в «зоне» превышало допустимое почти в полтора раз. Пора было побеспокоиться о себе любимых и о тех, кто ждал их в убежище.

Обратный путь прошёл на удивление спокойно. Только пару раз Маше что-то чудилось в неровном свете фар, словно какие-то серые тени плясали, кружились, водили хороводы вдоль дороги, то расходясь в стороны, то сжимая кольцо вокруг жестяной коробки с людьми внутри.

«Померещится же… — зевая, подумала Чернышёва. — Всё от недосыпа».

Она сунула под голову мешок с бинтами и ватой и задремала. Обычно девушка спала как убитая, в этот же раз её сон был чуток, прерывался от каждого резкого толчка, но через пять секунд возвращался. И тогда перед Машенькиными глазами чередовались обрывки сновидений на тему прежнего быта с кошмарами нынешнего. Раз за разом ей являлось бледное как смерть лицо чудовища, в глазах которого плескалась тёмная вода безумия. Ей показалось, что прошло всего минут пять, когда ей разбудили, объявив, что они уже дома.

Дома…

Эта грязная, холодная нора, где с потолка капает, а по стенам бегают тараканы со спичечный коробок, уже успела стать для неё чем-то большим, нежели временным пристанищем. Чем-то близким и без преувеличения родным.

Знакомая лестница, знакомый коридор, всё та же тяжёлая железная дверь, за которой шлюз — а за ним безопасность и долгожданный отдых. Убежище. Как верно подобрано это название!

Родные стены помогли людям придти в себя. Когда все помылись под струей довольно холодной воды из шланга — специально для Маши повесили ширму, правда, немного прозрачную — переоделись в цивильное и расположились покурить, обсуждая прошедший день, им уже казалось, что от этих кошмарных событий их отделяют недели.

Не могла расслабиться только Чернышёва, так как знала, что ей предстоит обсудить ещё одно дело. Когда перекур был закончен и они собирались уже покинуть «предбанник», девушка решила, что тянуть больше нельзя.

— Пацаны, а с ним что будем делать? — с этими словами она расстегнула молнию рюкзака, вытащила присмиревшего зверёныша и посадила его на кафельный пол.

Все охнули, а через мгновение разразились гомерическим хохотом.

Кот как кот, только абсолютно безволосый. С огромными, широко расставленными ушами, со складками «лишней» шкуры на шее, лапах и спине, с неприлично голым хвостом невероятной длины, напоминающим сосиску. Лоб животного, казалось, избороздили глубокие морщины. В сочетании с задумчивым, отрешённым выражением медно-золотистых глаз это производило настолько комичное впечатление, что сдержать смех не смог даже обычно невозмутимый Ефремов.

— У меня нет галлюцинаций. Это он кричал, — она взяла на руки трясущееся существо. — А я приняла это за детский плач.

— Стоило рисковать из-за кота в мешке? — хмыкнул Борька Кабанчик, разглядывая сфинкса. — Ну и чучело… Прямо мутант какой-то.

— На себя посмотри! — окрысилась Чернышёва. — Он, по крайней мере, жрать будет меньше. Как думаешь, Сергей Борисович не запретит? — последняя фраза предназначалась уже Павлу.

— Как будто у него других забот нету, — хмыкнул тот. — Если сможешь прокормить, бери. Будет типа талисман. Только не свети сильно, а то народ, сама знаешь, кушать хочет. Хронически.

— Никому его в обиду не дам. Ещё бы, при таких обстоятельствах достался…

— Ну-ну. Я в тебе не сомневаюсь. Ладно, я пойду, доложусь Борисычу. Так уж и быть, про твою выходку ни слова. Ты всё-таки молодчина. Мало кто на твоём месте… Про то, что нарушила прямой приказ и подвергла товарищей опасности, забудем. Ты же из лучших побуждений.

— Издеваешься? — подняла бровь Маша. — Всё равно спасибо. Я теперь и так наверх ни ногой.

Все пошли по своим делам, а девушка, набрав тазик тёплой воды, занялась котёнком. Правда, имя ему она ещё не придумала. В голову лезли одни Барсики и Тимофеи. Такие имена подходили для заурядных сибирских, сиамских и персидских, но не для такого чуда-юда. Вопреки всему, что говорят о кошках, этот принял водные процедуры очень спокойно. Более того, когда она намыливала его и тёрла губкой, вид у него был довольный и расслабленный. Он начал тихонько мурлыкать, и Чернышёвой даже показалось, что часть морщинок на его высоком лбу разгладилась.

«Нравится… Дома тебя, наверно, часто мыли».

Здесь её ждала ещё одна неожиданность. Под слоем сажи и грязи обнаружилась кожа розового цвета, нежная и бархатистая. Теперь зверёныш стал напоминать новорождённого… или даже зародыш из учебника анатомии с хвостом-пуповиной. Извлечённый из воды, котёнок тут же начал покрываться гусиной кожей. Машенька насухо вытерла его махровым полотенцем и в полотенце же завернула, одни уши остались торчать.

— Эх ты, ошибка природы. Одеть бы тебя по-человечьи, а то простудишься, — говорила девушка, гладя маленького по спинке. — Не боись, малыш. Прорвёмся.

Глава 5. Тьма египетская

Проснувшись, Александр не сразу понял, где находится.

Вокруг было темно, но не это его удивило. Воздух был неподвижен, а тело никак не давало о себе знать, словно парило в невесомости. Не ощущалось ни тепла, ни холода, будто все рецепторы разом перестали передавать информацию.

Иногда уходящий Морфей дарит человеку бесценный подарок — несколько мгновений чистого восприятия действительности. Это время, когда мы ощущаем мир как новорождённые, когда на нас не давит груз ошибок и воспоминаний, а страхи и тревоги почуют сладким сном. Но его невозможно продлить, как ни старайся. Потом память «включается». Александр вспомнил вспышку, огненное море, руины, где тела людей похожи на бронзовые памятники, скотов, которые хотели его смерти, своё укрытие под мостом и костёр.

Костёр…

Ему стало не по себе. Что, если тот погас?

Саша вдруг вспомнил теорию о том, что в смерти сознание не исчезает, а остаётся запертым там, где ты ещё жив — в последней секунде, растянутой в вечность. Вот такая весёлая перспектива, по сравнению с которой материалистическое «ничто» смотрится оптимистично.

Какая ересь. Нет, он жив, иначе не чувствовал бы давления на стенки мочевого пузыря и круговых движений пустого желудка. Окончательно придя в себя, парень попытался подняться, но уткнулся в стенку, ударившись плечом обо что-то твёрдое. Нет, он точно не покойник.

Саша часто заморгал, но проку от этого вышло немного. Вокруг было не видно ни зги. Обычной ночью светят звёзды и луна. Ночь ядерная, соответствовавшая земному дню, освещалась остатками солнечного света, которым удавалось пробиться сквозь пыль и сажу. Они не помогали определять направление, служа скорее напоминанием, памятником утраченному светилу. Но даже когда ядерная ночь накладывалась на обычную, крохи лунного света пробивались сквозь облачный покров и достигали Земли.

Ядерным «днём», если очень хорошо приглядеться, можно было рассмотреть предметы, находящиеся в нескольких шагах. Ядерной «ночью» — ладонь, поднесённую к лицу.

Сейчас он не видел и этого. Когда он закрыл глаза, стало даже светлее, словно из глубин черепа распространялось красноватое свечение, которое становилось тем ярче, чем крепче он зажмуривался. Парень сжал веки до боли, пока перед глазами не начали плясать разноцветные круги, и снова открыл глаза. То же самое. Нет, он не умер и даже не ослеп. Всё гораздо проще, и нечего наводить тень на плетень.

Уголок под мостом, который сначала показался Данилову подходящим местом для стоянки, оказался для неё непригоден. Стоило ветру изменить направление, как он получил доступ в этот карман, образуя в нём турбулентные потоки и продувая Сашу до костей. К тому же проклятый костёр полностью выгорел за полчаса, и ещё чудо, что парень проснулся от дикой стужи, а не замёрз в своём тонком спальном мешке.

Холод хорошо прочищает мозги, и Данилов вспомнил, что рядом есть укрытие, где можно заночевать с куда большим комфортом. К тому времени он замёрз до ломоты в костях, и ему было плевать, кого он там встретит. Пусть убивают, лишь бы быстро. Однако рядом с джипом, который всё так же одиноко торчал на обочине, не оказалось никого. Двери были открыты, и никто не помешал ему забраться внутрь, запереться и включить печку. К счастью, бак был почти полон. Данилов помнил, что мародёры заправили машину перед последним отрезком пути.

А вот двух пятилитровых канистр на месте не оказалось. Их утащили запасливые налётчики. И, забегая вперёд, стоит отметить, что это было не единственной потерей.

Температура в салоне, которая вначале не отличалась от наружной, начала быстро расти, и вскоре стало достаточно тепло, чтобы парень смог устроиться в своём спальнике на заднем сиденье. Возможно, передние можно было разложить горизонтально, и тогда Александр смог бы заночевать с ещё большим комфортом, но, как говорится, от добра добра не ищут. Парень был слишком утомлён, чтобы разбираться. Стоило ему принять горизонтальное положение, и он тут же уснул под мерный рокот работающего мотора.

Он выспался. К телу сквозь боль и покалывание медленно возвращалась чувствительность, и Саша понял, что его руки скрещены на груди, а ноги поджаты к животу. И те, и другие одеревенели настолько, что он с трудом мог пошевелить пальцами. Места вокруг было предостаточно, и, засыпая, он мог принять такую неудобную позу только для того, чтоб снизить потери тепла, пока салон не успел прогреться.

Не без труда парень дотянулся пальцами левой до «молнии» и расстегнул нагрудный карман, где лежал смартфон. Светил он слабо, давая узкий, сфокусированный луч. Им было хорошо пользоваться там, где незачем выдавать своё присутствие, что, впрочем, не снимало необходимость поисков нормального фонаря.

Его пальцы скользили по гладкой ткани, пока онемевшая рука наконец не справилась с застёжкой. Синий пучок света ударил в темноту, но тут же отскочил, наткнувшись на преграду. Из темноты выступили очертания просторного салона джипа. Ещё около минуты Александр разминал ладони, потом нашарил на приборной панели кнопку, включающую освещение. В абсолютной темноте машина должна была засиять как новогодняя ёлка — он надеялся только на то, что вокруг не было ни души.

Зажигать фары было незачем. Пока он спал, мимо не раз и не два могли проходить люди, встрече с которыми он не будет рад. Ещё повезло, что, обыскивая автомобили в поисках ценных вещей, как часто делал он сам, они не наткнулись на него, тёпленького. Ещё спросонья он слышал, как совсем рядом кто-то скребётся. Это был противный металлический скрежет, вызвавший чувство смутной тревоги, а может, очередной сон.

Саша с третьей попытки разблокировал водительскую дверь и ухватился за ручку. Но упрямая дверца лишь немного приоткрылась. Что-то снаружи мешало.

Глоток ледяного воздуха обжег ему носоглотку, но заставил сознание проясниться. Данилов открыл окно, оценив удобство электрического стеклоподъёмника, и тут же понял причину. Снега нападало до середины дверей. Навалившись плечом, он с трудом раскрыл её наполовину. При его габаритах этого было достаточно, чтобы протиснуться наружу.

Саше показалось, что он попал из одной тёмной каморки в другую, чуть побольше. Было непривычно тихо. Бушевавшая всю «ночь» непогода сменилась полным безветрием, и теперь непривычная тишина давила на нервы. Данилов мог только строить догадки, сколько продлится этот штиль.

Вокруг него во все стороны тянулось бескрайнее идеально ровное поле. Оно было бы белым при свете дня, но сейчас, в слабом свете телефонного «фонарика», казалось тёмно-фиолетовым, как поверхность чужой планеты.

Ни движения, ни дуновения ветерка. Только снег повсюду. Машина утонула в нём как в болоте, по самые обводы крыльев, и даже на крышу успело нападать почти полметра снега. Видимо, пока он спал, буран разгулялся не на шутку. Целых пятьсот миллиметров осадков. Интересно, это недельная норма или месячная? Теперь уж точно дорог больше нет. А значит, горе всем, кто оказался вдали от тёплого крова.

О вчерашнем побоище не напоминало больше ничего. Кровавые следы занесло, как и отметину в том месте, где волокли труп с простреленной головой. С неба продолжали падать отдельные снежинки, похожие на тополиный пух.

Опомнившись, Данилов захлопнул за собой дверь, чтоб не выпускать нагретый воздух. Хотя ему безумно хотелось вернуться обратно в тёплый салон, он решил пройтись вокруг автомобиля и слегка размять косточки. Мороз был градусов пятнадцать-двадцать.

Сделав первый нетвёрдый шаг и нарушив девственную поверхность снега, парень утонул по самую голень. Снег был свежий и рассыпчатый как мука, и его тут же набрались полные ботинки. Затем Саша, высоко поднимая ноги, пересёк то, что раньше было автодорогой, и тут же заковылял обратно. Удаляться от машины на большее расстояние он был пока не намерен.

Пронизывающий холод лишний раз напомнил парню, что одет он не по погоде. Тут пригодились бы валенки, да и вместо этой куртки давно было пора найти дублёнку или пуховик. Сгодился бы даже рабочий ватник. Но вокруг, как назло, ни жилья, ни магазинов. Надо было раньше, да кто же знал?!

Парень вернулся в машину, отметив, что лампы светят гораздо тусклее, а волна тёплого воздуха, идущая от печки, стала почти неощутима.

Что за хрень? Движимый страшной догадкой, Александр кинулся к приборной панели, чтобы проверить уровень бензина. Так и есть. Стрелка застыла в крайнем левом положении, строго напротив нуля. Бак был пустым, а двигатель давно молчал.

Напрасно он крутил рукоятку. Печка не собиралась раскочегариваться. Наоборот, она грела всё слабее и слабее и через двадцать минут испустила дух. К тому времени лампы уже горели вполнакала. Аккумулятор разрядился.

Увы и ах. «Крузер» был неплохим убежищем. Не оставь он мотор работающим, можно было бы переждать тут ещё какое-то время, восстановить силы. Но собственная глупость лишила его этой возможности. Может, другой на его месте сумел бы добыть топливо из брошенных авто с помощью шланга, воронки и канистры. Саша видел, как это делают в кино, но сильно сомневался, что обладает такой сноровкой.

В конце концов — хоть это и рассуждение из разряда «зелен виноград», — что дадут ему лишние день-два отдыха? Лучше уж двигаться вперёд, чем сидеть и думать, какой из четырёх вариантов сбудется раньше. Он будет убит, замёрзнет, наложит на себя руки или сойдёт с ума?

Прежде чем уйти, Александр ещё раз обыскал салон и багажник. Естественно, ничего нового поиск не дал. Эти сволочи из каравана сразу же после погони всё-таки наведались к джипу и забрали не только запас горючего, но и всё оружие, снаряжение и продукты. Ещё бы, запас карман не тянет.

Исчезли даже некоторые из его собственных вещей, которые лежали у разбойников по разным углам, в том числе противогаз, по большому счёту бесполезный, нож и пистолет. Из всего имущества убитых бандитов Саше достался только рюкзак водителя Андрея, который он успел схватить в горячке бегства. Обмен был невыгодным. Сам рюкзак оказался качественной вещью, но внутри было не на что смотреть. Там не оказалось даже минимального набора для выживания. Спальный мешок никуда не годился. Не было ни спичек, ни фонаря, ни компаса, ни аптечки. Последнее, впрочем, было легко поправимо. Не было и никаких продуктов, кроме двух десятков слипшихся сникерсов, в усвояемости которых Александр сильно сомневался. Вот и весь его рацион на ближайшие дни.

Парень уже собирался распрощаться с этим местом, когда его взгляд задержался на бурых потёках на заднем колесе. Данилов вспомнил о недавних преследователях и пожелал им нарваться на кого-нибудь ещё круче.

Господи, как же холодно…

Александр брёл на восток. Он больше не собирался отклоняться от маршрута, выбранного им в самом начале маршрута. Братки-дезертиры сэкономили ему день или два, подбросив почти к самой Оби. Теперь оставалось перебраться на другой берег и двигать дальше на восток, в Кемеровскую область.

Данилов не мог поверить в то, что все до единого мосты разрушены, и собирался проверить это лично. Машин на дороге попадалось немало, и парень обходил их по очереди, потроша перчаточные ящики в поисках любого источника света, который сейчас был для него важнее хлеба. Он собирал всю полезную мелочёвку вроде батареек, дорожных карт, спичек и аптечек, чувствуя себя мелким воришкой. На угонщика он не тянул — с запертыми автомобилями парень не связывался. Разбивать стёкла оказалось непросто, да и опасность порезаться его останавливала. Ни одежды, ни еды ни в одном из транспортных средств не нашлось. Даже трейлер с заманчивой надписью «продукты» зиял пустотой. Закончив беглый осмотр, бывший интеллигент шёл дальше, к следующей цели. Холод обжигал его и гнал вперёд, заставляя передвигаться почти бегом. Саше казалось, что ещё немного, и его кожа начнёт лопаться по швам.

Он продолжил свой марафон, и через двадцать минут «его» дорога пересеклась с другой автострадой, потянувшейся с севера на юг. Вроде бы это было Бердское шоссе, хотя он не стал бы ручаться. Зато парень с первого взгляда понял, что здесь проходил один из маршрутов Исхода.

Ёжась от налетавшего ветра, Александр смотрел на то, что за какую-то пару дней превратилось из дороги жизни в дорогу смерти. Лучика экрана хватало лишь для того, чтобы худо-бедно освещать пять метров дороги. Тем страшнее было видеть, как из темноты выступают кошмарные картины.

Ему опять повезло. Он просто обязан был лежать среди них. Ему дали кров и тепло, но не друзья, а враги, убийцы. Вот так ирония судьбы.

Тела попадались по обочинам, на середине шоссе и даже в машинах. Одиночки, семьи и целые группы. Мужчины, женщины и дети. Тихо замёрзшие, разорванные зубами и со следами смерти, явно причинённой рукой человека. Вздумай парень вести им счёт, он давно сбился бы на тысяче.

Погибали слабые — стар и млад, больные и искалеченные. А ещё те, кто не сумел украсть или силой добыть тёплую одежду. Вот женщина, накрывшая собой ребёнка, словно пытаясь защитить от ледяного дыхания зимы. Семья с тремя детьми мал-мала меньше, сбившаяся в тесный кружок в навеки застрявшем микроавтобусе «Тойота»… Старик со старухой, присевшие на поваленный столб как на завалинку, да так и оставшиеся сидеть.

Ему казалось, что все они смотрели на него с молчаливым укором. Саша убеждал себя в том, что этот укор адресован не ему, а тем, кто ушёл дальше, бросив их умирать, но всё равно с трудом выдерживал взгляды их мёртвых глаз.

Одетые как попало, с костями, выпирающими как у узников Варшавского гетто, с лицами, обезображенными волдырями и тёмными пятнами ожогов. Каждый из них мог бы рассказать историю своей трагедии. Но Данилову не было до них дела. Все слёзы он давно выплакал, и даже собственная драма уже не заставляла его сердце разрываться как раньше, иначе он давно соскользнул бы за грань. Глядя на их посиневшую кожу, парень думал только о том, что ему до зарезу нужно обновить свой гардероб. Иначе скоро и он будет выглядеть так же.

Прошло ещё долгих десять минут, прежде чем ему повезло. В бардачке «Мерседеса» времён первоначального накопления капитала нашёлся такой же допотопный фонарик, обмотанный изолентой.

Включив его и осмотревшись, Александр почувствовал, как волосы зашевелились у него на голове. На снегу вокруг него, припорошённые поземкой, виднелись следы. Одна, две, три цепочки, слишком чёткие, чтобы быть старыми. Как ни слаб был снегопад, за час он скрыл бы их полностью.

Они были четырёхпалые, каждый размером с детскую ладошку. Каждый палец оканчивался вызывающими уважение когтями. Волки или одичавшие собаки. Только Маугли или Дерсу Узала определили бы это точно, но никак не городской житель в четвёртом поколении.

Ещё вопрос, какой из вариантов хуже. С одной стороны, волков весом в центнер не водится, а собаки бывают. Мастино-неаполитано, тосу-ину и что ещё там?.. Даже обычному «кавказцу» под восемьдесят кило не будешь рад, когда сам весишь в полтора раза меньше. Но если посмотреть с другой стороны, волки всё же страшнее. Сказки и мифы всех народов мира тому порукой. Жутко хитрые твари, если верить Бианки и Сетон-Томпсону. Они отличают вооружённого человека от безоружного, охотника от грибника. Нападают стаей, по всем правилам тактики. Кабана валят, лося, быка. И нюх у них такой, что прятаться бесполезно.

Они были тут, пока он спал. Если бы у него хватило дурости остаться под мостом, то там уже белели бы его кости. И те шорохи, которые Саша слышал сквозь сон… Это наверняка они скреблись в дверцу и облизывались, чувствуя близость мяса. Его здесь было предостаточно, но твари могли предпочитать парное, а не мороженное.

Странно, что ему это раньше не приходило в голову. Всё время думая о врагах двуногих, Данилов упустил из виду, что четвероногие могут быть не менее опасны. Пару раз за эти недели ему казалось, что он слышит далёкий вой, но Саша относил это на счёт воображения.

Парень ещё раз отругал себя за то, что так бездарно лишился пистолета. С ним он не чувствовал бы себя таким беззащитным. И если от вооружённых людей, как показал случай с дезертирами, шансов отбиться мало, то отпугнуть или убить одно животное, а не стаю — ему по силам.

И не факт, что он разживётся им в ближайшем населённом пункте. Александру оставалось только сокрушаться, что Россия — не Америка. Там, где по статистике приходилось по паре стволов на душу населения, включая младенцев, он нашёл бы новую пушку без проблем. Если не в первом заброшенном доме, то во втором.

А у нас!.. Господа законодатели, чтоб им горелось дольше и жарче, два года назад решили, что простым людям огнестрел незачем. Вот и сделали так, что получить лицензию быстрее, чем за полгода, стало нереально, если ты не охранник и не член охотсоюза с пятилетним стажем.

Это было первым побуждением власти, когда мировая экономика накрылась медным тазом, а на горизонте замаячил призрак чего-то более страшного, чем дефолт. Ясное дело, иметь — во всех смыслах — вооружённый народ сложнее, чем безоружный, особенно когда в обозримой перспективе рисуется развал и анархия. Тех, кто стоял у руля, можно понять. Вот только защищаться они были готовы лишь от собственных граждан. Это ведь вам не ракеты строить и не атомоходы модернизировать. Это дёшево.

Потому-то в час икс и оказались вооружёнными только бандформирования, законные и незаконные. Честный обыватель в начале событий мог рассчитывать на перцовый баллончик, которым котёнка не отпугнёшь, топор, ломик или дрын от забора. Поэтому и жил он плохо и недолго.

Данилов не сомневался в том, что умные и предусмотрительные граждане всё же приобрели «товары народного истребления» заранее. Другие, не такие умные, но везучие и шустрые, раздобыли их в бедламе первых дней. Отделения милиции, воинские части, охранные структуры, тиры, магазины, которых было меньше, чем в Штатах, но тоже немало… Однако вряд ли эти везунчики захотят поделиться.

С оружием произошла та же история, что и с едой, в чём-то повторившая приватизацию по-русски. Самые ушлые растащили всё, набрав себе целые арсеналы, а те, кто в первые дни ловили ворон, остались ни с чем. И вот попробуй, найди теперь самый завалящий ствол.

Каким бы мирным человеком Саша ни был, на дворе стояли времена, когда добрым словом можно было мало чего добиться. Ночь скрывала мириады опасностей, и не все они были бестелесны как радиация. У некоторых имелись зубы и когти.

Данилов ускорил шаг. Каждую секунду он ожидал, что на его горле сомкнутся клыки. Вглядываясь в темноту, парень боялся увидеть в ней фосфоресцирующие глаза. Или это только у кошачьих они горят? Он не помнил.

Снег вокруг был истоптан так, будто здесь крутилось не два или три, а, по крайней мере, полдесятка зверей. Следы то расходились, то вновь собирались, кружа вокруг отдельных автомобилей. Казалось, звери начали собственную миграцию, пути которой совпадали с главными маршрутами бегства из городов бывших «царей природы».

Бескормица ли выгнала хищников из родных лесов, или, потеряв хозяев, они вернулись к состоянию своих предков — неважно. Настоящими хозяевами положения теперь были именно псовые, а не приматы. Человек едва мог передвигаться, выдирая ноги из глубокого снега, а они должны были чувствовать себя вольготно, скользя на мягких лапах по его поверхности.

Александр заметил его издалека и тут же нырнул за сугроб, замерев как ящерица. Только убедившись, что силуэт остаётся неподвижным, парень покинул своё укрытие и осторожно приблизился к нему. Опасности не было, просто, обжёгшись на молоке, он дул на воду.

Человек был мёртв, и чтобы определить это, не требовалось щупать пульс — одного взгляда на бледно-синее лицо было достаточно. Впрочем, дело даже не в цвете. Саша не удивился бы, увидев в зеркале точно такую же синюшную морду с инеем на ресницах и щетине. Просто такие спокойные и отстранённые лица редко бывают у живых.

Он сидел, прислонившись спиной к опоре рекламного щита, словно отдыхая после долгого пути. Двумя руками человек обхватил большую спортивную сумку. Это сначала и ввело Сашу в заблуждение, заставив поверить, что перед ним живой.

Умер он, судя по всему, недавно, иначе успел бы превратиться в снеговика. Только причина оставалась загадкой. Одет мертвец был куда как тепло — в прекрасную куртку-«аляску» с капюшоном, ватные штаны и валенки. Ни ожогов, ни следов лучевой болезни на его лице не было. Да и измождённым этого типа нельзя было назвать.

Да бес с ним… Что парня заинтересовало, так это объёмистый баул. Он был на сто процентов уверен, что там окажется что-нибудь съедобное. А для него, вплотную подходившего к порогу голода, к этой категории относилось многое.

Надо было отдать незнакомцу должное — даже в смерти держал он крепко. Только когда Данилов, используя «трофейный» Андрюхин нож как рычаг, сломал ему большие пальцы, баул удалось высвободить. Парень мимоходом отметил рельефно наколотые «перстни», рядом с которыми настоящая печатка смотрелась блёкло. Они не оставляли сомнений в социальном статусе умершего.

Наконец Александр добрался до содержимого сумки, которая, как ему показалось, весила целую тонну. Или это он так ослаб? Но судьба не собиралась поворачиваться к Саше лицом. Еды в торбе было мало. Зато было много другого. Воистину, удивительное существо — человек.

Золото, золото, золото. Кольца и браслеты, серёжки и колье. Несколько секунд Саша разглядывал сверкающие безделушки, а потом всё понял, догадался, почему на эти сто кило татуированного мяса не позарились волки, и испытал жгучее желание убить эту мразь ещё раз.

Некоторые вещи мерзавец не мог взять из магазинов. Только старое золото бывает таким мутным. Но они происходили и не из ломбарда, иначе не были бы такими мокрыми и липкими. Разве что их сняли с окоченевших пальцев и шей, иногда при помощи маленького топорика, который висел у подонка на поясе в чехле из плотной ткани.

Когда-то Саша был убеждён в том, что скорее небо упадёт на землю, чем он опустится до того, чтобы обирать мёртвых. Ну, что ж, он дождался, небо упало. Так чего же стоять истуканом? Надо брать всё, что может помочь его выживанию. На этот раз его совесть будет чиста. Он же грабит награбленное.

Естественно, золото его не интересовало. Повинуясь внезапному порыву, парень опрокинул рюкзак, и оно жёлтым ручьем утекло сквозь снег. Подумав, он всё же сунул в свой рюкзак полукилограммовый кулёк с монетами. Золотые червонцы царского министра Витте? Они уж точно чистые. Если миру суждено устоять, то этого вполне хватит.

Топорик Александр повесил себе на ремень, став похожим на Робинзона Крузо. Тщательно обшарив карманы куртки покойника, он разжился острой заточкой с тонким, как у стилета, лезвием. Банку таким инструментом не откроешь, зато в печёнку сзади всадить, наверно, сподручно. Она была сухой и чистой, но бог знает, сколько раз её пускали в ход. Подумав, парень зашвырнул её подальше в темноту.

Зато другая находка пришлась очень кстати. Фонарик был маленьким, плоским и легко умещался в ладони, но при нажатии на кнопку давал луч слепяще-яркого белого света. При этом в пластмассовом корпусе не было ни разъёма для подзарядки, ни гнёзд для батареек. Когда Александр сообразил, что к чему, его радость не знала предела. Он понял, что перед ним был «вечный» фонарик — выбор охотников, туристов и прочих любителей побыть вдали от цивилизации. Данилов вспомнил рекламу подобной вещи в каком-то телемагазине. Если верить ей, такая штука не требовала ни зарядки, ни даже замены лампочек. Принцип её действия был основан на законе Фарадея. Если встряхнуть фонарик, то магнит высокой мощности начинает перемещаться внутри катушки с проводом. Ток, индуцированный в катушке, заряжает конденсатор фонаря, от которого получает питание светодиод.

Не веря своей удаче, Данилов прибрал замечательную вещь в карман. Но свой старый фонарь он не подумал выбрасывать, тем более что располагал теперь солидным запасом пальчиковых батареек.

Еды было немного, причём деликатесами здесь и не пахло — шесть банок мясорастительных консервов с большой примесью явно трансгенной сои, немного лапши, крупы и картошки. Пузырь дешёвой водки. Ни икры красной, ни икры чёрной, ни заморской баклажанной. Ничего, сойдёт. И водяра тоже — раны промывать. Но только не душевные.

Ещё одной находкой оказалась походная карта с карандашными пометками, смысл которых Саша даже не пытался понять. По всему было видно, что уголовник подготовился заранее, ещё до холодов, что характеризовало его как не совсем пропащего идиота. Другой вместо «аляски» взял бы ещё один рюкзак под хабар. Зачем зимняя куртка и валенки, когда по календарю начало осени? Видимо, ещё в начале сентября в голову лихого человека закралась смутная догадка, и тогда он украл или отобрал эту одежду. Вряд ли мужик слышал про ядерную зиму, скорее сработала крестьянская смекалка.

Куда он шёл? Домой, к своей бабе? Если только не к скупщику краденного. Как бы то ни было, он торопился. Ночевал в машинах, кафешках, сараях. Наверное, думал, что органы уже идут по следу. Ха! Бегут и спотыкаются. Половина уцелевшей милиции занята тем же делом, что и этот громила, вторая спасает себя и свои семьи.

Он идёт, и снег тоже. И ветер дует… Ветер на всём белом свете, как у Блока в поэме. Холодает. Мародёр хочет добраться до жилья и передохнуть, но решает, что беды не будет, если посидеть минут пятнадцать, дать отдых ногам. А там, глядишь, найдётся какой-нибудь домишко и получится выспаться как следует.

Вот он выбирает место, более-менее защищённое от ветра, снимает с плеча сумку, усаживается, не выпуская из виду свою поклажу, потом достаёт бутылку. Всего пару глотков для сугреву. Ему действительно становится теплее, тело расслабляется, никуда идти уже не хочется. Снег всё падает, но холода больше нет. Совсем.

Так неизвестный вор стал иллюстрацией в книжке, предназначенной для проведения антиалкогольной кампании. Но судьба оказалась милосердна к нему — его смерть была лёгкой. Он не мучился, как те, на шоссе, или другие, придавленные бетонными плитами в городе. Про умерших от лучевой болезни нечего и говорить.

Данилов ещё раз взглянул на сидящий труп. Парень знал, что пора переходить к самой неприятной части программы. Он до конца надеялся, что делать этого не придётся, верил, что найдёт магазин или брошенный дом, откуда можно будет позаимствовать тёплую одежду без пререкания с хозяевами. Но, как назло, вокруг таких не было, а ближайший населённый пункт, судя по карте, лежал аж в пяти-семи километрах по прямой.

Александр был уверен, что не осилит и половины. Холод уже почти не беспокоил его, и это было самым плохим знаком. Если вначале кожу лица жгло, кости ломило, а онемевшие пальцы кололо иголками как на допросе в гестапо, то теперь все болевые ощущения исчезли.

Зато пришла слабость, которая с каждой минутой овладевала им всё сильнее. Хотелось присесть, а лучше прилечь. Саша догадывался, что это означает. Выбор был простым — прибегнуть к последнему средству или встретить свой последний час.

Из всех мертвецов только этот шакал и был одет по-зимнему, остальные бедняги закутаны в тряпки как солдаты разбитой армии Наполеона. Пусть покоятся с миром, он не будет их тревожить. Если кому-то придётся поделиться с ним одеждой, то пусть это будет тот, кто сам явно снял её с чужого плеча.

Александр уже начинал стягивать валенок с холодной окоченевшей ноги, когда его передёрнуло. Это запоздало взбунтовалось его прежнее «я», то, что осталось в нём от интеллигентного юноши из Новосибирска. Та часть, которая ещё не порвала с прежней жизнью.

«Чем ты тогда будешь отличаться от этого грабителя мёртвых?» — вопрошала она. Но парень спокойно проигнорировал этот порыв. Он знал, что ничем, кроме того, что ещё живой и немного умнее, поэтому имеет шанс остаться в живых ещё какое-то время.

Данилов быстро переобулся, порадовавшись, что ему повезло найти мертвеца с подходящим размером ноги. Обувь села как влитая, а ведь если бы попался недомерок с тридцать девятым, то он на свои ласты никогда бы её не натянул.

Затем пришёл черед верхней одежды. Онемевшими руками парень расстегнул куртку мародёра и накинул её на себя. Тот был одного с ним роста, но значительно шире, так что она легко налезла поверх двух Сашиных свитеров. Это же позволило Александру легко надеть снятые с мертвеца штаны поверх своих брюк. От одной мысли, что придётся разоблачаться на таком морозе, равно как и о прикосновении к голой коже одежды, снятой с трупа, брала оторопь. Пусть он лучше будет как капуста. Чем больше слоев задерживают нагретый воздух, тем теплее.

Немного подумав, Данилов решил экспроприировать и кроличью шапку. Его вязанная была довольно тёплой, но никто не скажет, какие изменения погоды ждут впереди.

Александр уже собирался уходить, когда заметил деталь, которую его взгляд сначала упустил. Что-то лежало в снегу возле правой руки мертвеца. Какой-то ремешок. Парень машинальной поддел его ногой и вытянул из сугроба лыжную палку. Ремешок был ничем иным, как темляком для удобного захвата. Там же оказалась и остальная часть лыжного комплекта — всё в отличном состоянии.

Вот чем объяснялась мобильность покойного мародёра, да и сам факт его долгой жизни. Что ж, спасибо тебе, добрый человек. Может, в аду тебе спишут пару грешков за спасение одной жизни.

Проверив крепления, Александр сделал первый неуверенный шаг. Лет пятнадцать прошло с тех пор, как он в последний раз занимался этим видом спорта. Третий класс средней школы…

Оказалось, что ничего хитрого в этом нет, и вскоре Саша эмпирическим путём освоил эту науку заново. Теперь он мог перемещаться раза в полтора быстрее, чем пешеход. Но главным преимуществом была экономия сил. С «журавлиной» ходьбой, когда каждую секунду выдираешь ноги из снежной толщи, даже не сравнить.

И снова Саше почудился умысел, замысел и промысел Божий. Что бы он делал, если бы этот гаврик пошёл бы дальше, благополучно отдохнув? Остался бы и без одежды, и без средства передвижения.

Итак, в путь. Если верить карте, до магистрали оставалось всего несколько километров. Конечно, теперь идти станет легче, но сколько он пройдёт, прежде чем на его след выйдут «братья наши меньшие»?

Александр давно не обращался к Богу. Ещё подростком он понял, что тот не Дед Мороз и не Золотая рыбка, исполнять желания своих чад Всевышний не расположен. А может, дело в том, что никто не любит нытиков, и Вседержитель не исключение. И вот впервые за десять лет парень вполголоса повторял слова молитвы.

Саша догадывался, что со стороны выглядит смешно со своими неуклюжими движениями и далеко не атлетической фигурой. Бегом от инфаркта, блин. Спортобщество «Трудовые резервы», бляха-муха. Но некому было оценить картинку и посмеяться.

Полчаса он потратил только на то, чтобы научиться ходить, не сбиваясь и не теряя темпа. Ещё сорок минут ему понадобилось, чтоб добраться до железной дороги. Двадцатью платился Александр за желание срезать путь через бурелом и овраги.

За это время он успел раз восемь проститься с жизнью, когда ветер доносил до него звуки, похожие на шорох волчьих лап. Тогда он сжимал лыжную палку до боли в ладони, собираясь дорого продать свою жизнь даже с этим «оружием». Но всё обошлось. Парень решил, что лёгкой добычи на дорогах всё ещё оставалось больше, чем охотников, которые не успевали всюду.

Рельсы скрылись под снегом, и здесь, на равнинном участке, где не было насыпи, Саша легко мог бы пройти мимо. Пропустить их ему не дала катастрофа двухнедельной давности. Пассажирский состав сохранился только наполовину. Остальная его часть вместе с маневровым локомотивом выгорела дотла, и теперь скелеты вагонов стали саркофагами для костей пассажиров.

Данилов прикинул расстояние до эпицентра. Оно было слишком большим, чтобы всё могло так основательно выгореть только от светового излучения взрыва. Скорее поезд накрыло огненной волной, когда от вспышки рванули цистерны на соседних путях. От них самих остались одни катки, над которыми возвышались остатки стенок, похожие на лепестки. Мазут, бензин, дизтопливо? Шандарахнуло так, что вагоны товарняка, стоявшего через один путь, погнуло и посекло осколками в решето, а часть из них и вовсе сошла с рельсов.

Но ещё раньше, чем Саша их увидел, он почувствовал слабый запах. Пахло гарью и тем, что всегда ассоциировалось у него с железной дорогой. Возможно, пропиткой для шпал. Но в этом букете присутствовало что-то ещё — резкое, химическое. Повинуясь догадке, Данилов разгрёб носком валенка снег. Под ним была не убитая морозом трава, а чёрная спекшаяся корка. Внешне похожая на асфальт, на ощупь она оказалась маслянистой и крошилась под ногами. Земля была не просто выжжена. Её верхний слой сняло как ножом вместе с травой и корнями. Почва, пропитанная жирной копотью, источала густой едкий запах, от которого резало глаза и першило в горле.

Александр прошёл ещё метров сто в том же направлении, обходя поваленные столбы и железные фермы. В какой-то момент вонь стала одуряющей. Тогда парень интуитивно взял вправо, и только удалившись на порядочное расстояние от странного места, вздохнул полной грудью.

Похоже, в час икс тут был выброс в атмосферу большого количества токсичной дряни. Парень подозревал, что если бы он пришёл сюда дней десять назад, то его смерть была бы быстрой. Но всю последнюю неделю дули такие ветра, что любое облако давно разогнало по всей области. А дождь ещё раньше должен был потушить тлеющие пожары. Только запах и остался.

Аммиак? Нет, он летуч. Хлор? Нет, тоже вряд ли. Какие ещё есть отравляющие вещества, долго сохраняющиеся на местности?

В тех цистернах могли перевозить не только топливо, но и удобрение, и сырье для химической промышленности, и даже что-то похуже, вроде отработанных ядерных отходов. Они, правда, не имеют вкуса и без запаха. Когда всё это воспламенилось от светового излучения взрыва, в воздух попал такой коктейль, в котором люди, уцелевшие в катастрофе, должны были погибнуть быстрей, чем в газовой камере.

Из темноты выступали всё новые остатки инфраструктуры железной дороги. Бетонные столбы и металлические конструкции, назначение которых было для него тайной. И вагоны, всё новые вагоны. Вокруг них ковром лежали вещи и тела, почти неотличимые друг от друга.

Мародёры не могли обойти эту делянку стороной, так что лучше было не тешить себя чрезмерными надеждами. И точно, многие чемоданы были явно второпях обысканы, а их содержимое — вывалено на снег. Если тут и были уцелевшие пассажиры, то им явно не хватило времени даже забрать своё. А эти пришли позже, чтоб основательно пограбить останки.

Тщательно выбирая дорогу, Александр шёл вдоль полусгоревшего пассажирского состава. Судя по обтекаемым линиям, это был один из новейших скоростных поездов, которые с большой помпой пустили на этой линии года три назад. Поравнявшись с более-менее сохранившимся вагоном, Данилов прочитал на почерневшем от сажи боку название рейса: «Новосибирск — Новокузнецк» и криво усмехнулся. Надо же, им по пути. Жаль, билета нет.

Пройдя ещё немного, он наугад навёл луч фонарика на оплавленный провал окна и даже не удивился, увидев в купе мертвеца в обгорелых лохмотьях, который раскинул руки так, словно собирался заключить кого-то в объятья. Б-р-р-р-р… Изыди. Однако для того, чтобы отбить у Саши желание лезть внутрь, требовалось нечто большее. В вагоне-ресторане могло найтись то, чем он мог разнообразить своё меню.

Но парень моментально забыл о желудке, когда у него за спиной раздался хриплый лай. Александр оглянулся и задрожал как осиновый лист, высветив метрах в двадцати несколько тёмных силуэтов, которые выскочили из-под платформы с сельхозтехникой. Да, они уже были здесь. И ближайшая тень ростом в холке могла тягаться с пони.

Увиденное придало парню прыти. Он запрыгнул на подножку, быстро взбежал по лестнице и перевёл дух только рядом с купе проводников, трясущимися руками закрыв за собой дверь тамбура. Он очень надеялся, что его не обнаружили. Данилов знал, что зрение у этих тварей не лучше, чем у людей, а вонь, царящая вокруг, должна перебивать любой запах, делая их нюх бесполезным. Зато у них хороший слух.

И всё же парень надеялся, что они пришли не за ним. Выслеживая добычу, ни одно животное не станет выдавать себя голосом. Лай говорил о внутригрупповых разборках. В глубине души парень был рад, что это не волки. Как ни озверели эти домашние питомцы, им не сравниться с дикими сородичами в части охотничьих навыков. Это не означает, что они упустят случай полакомиться свежей человечиной, но только в том случае, если та будет настолько глупа, что сама отдаст себя им в лапы.

Несколько раз Александру казалось, что он слышит рычание, но парень не собирался подходить к окнам, чтоб это прояснить. Стёкол в них не было, и хотя перрон был далеко внизу, кто сказал, что такой прыжок псу-вожаку не под силу?

Про «трофейный» нож Саша даже не думал. Это был инструмент для нарезания колбасы и открывания банок, а не средство самообороны, тем более от такого монстра.

В закутке проводников окна не было, и именно там Данилов отсиживался до тех пор, пока все подозрительные шорохи на перроне не стихли. Он оказался прав. Животные не сунулись в вагон, пахнущий металлом и пластиком.

Убедившись, что снаружи не доносится ни звука, парень тихо встал с койки и вышел в коридор. Тут Александр после пары неудачных попыток сумел раскочегарить диковинное устройство под названием «Титан», что сразу принесло ему массу выгод. Во-первых, он получил тёплую воду для умывания — кто знает, не была ли эта грязь радиоактивной? — а во-вторых, смог не просто подкрепиться парой шоколадных батончиков, но и выпить настоящего чаю.

Потом, чтобы отвлечься от неприятного ожидания, Саша решил осмотреть то, что осталось от состава. Вагон-ресторан, к его разочарованию, находился в голове поезда и не уцелел. Но в пяти других ему удалось найти немало того, о чём недавно он мог только мечтать. Тщательная ревизия поездных запасов заняла два часа, но жалеть было не о чем. После неё парень стал обладателем приличной «продовольственной корзины».

Среди поклажи бедолаг-пассажиров он насобирал килограмма три овощей и фруктов, вкус которых уже начал забывать. Немного пожухлые, они всё равно пошли на ура. Бананы, конечно, испортились, растеклись в жидкую кашицу. Помидоры и огурцы тронула плесень, но их можно было есть, немного поскоблив. Первый найденный апельсин Саша с трудом заставил себя сначала тщательно помыть, а уже потом очистить от кожуры. Радиометра у него больше не было, так что приходилось подстраховываться. Потом он съел его, радуясь не только вкусной и здоровой пище, но и источнику витамина С. «А ведь это и последний апельсин в твоей жизни», — подумал он, когда вытирал руки тряпкой.

В этом купе осталось четыре покойника, из которых двое умерли прямо за раскладным столиком. В соседнем нашлось грамм триста сыра и пара банок сайры. В следующем — булка чёрствого хлеба и две пачки растворимой лапши. В третьем — немного колбасы. И так далее… Даже изголодавшиеся беженцы, которые прошли тут до него как стая саранчи, не могли сожрать всего.

Немного подумав, Саша взял также соль, приправы и растительное масло, которыми до этого времени пренебрегал. На консервах и концентратах можно прожить, но рано или поздно они начнут лезть из ушей. Когда-нибудь можно отведать блюд собственного приготовления. Великим кулинаром ему не стать, но необходимые ингредиенты лучше иметь под рукой.

Впервые в постъядерной жизни Александру так подфартило. Всё-таки он был слишком нерасторопным, посещая потенциально хлебные места, почти всегда успевал к шапочному разбору. Все магазины, в которые ему довелось заглянуть, были уже разграблены более проворными субъектами, судя по всему, не единожды. Его встречали вынесенные двери, разбитые витрины и абсолютно пустые полки, как при развитом социализме. Как насмешка судьбы, на пустых стеллажах валялись только россыпи телефонных карт оплаты и презервативов в разноцветных обёртках. Джентльменский набор эпохи. Созвониться и…

Лишь однажды, на второй день после бегства из Коченево, ему по-настоящему повезло, когда в подсобке какого-то сельмага среди пустых ящиков и разного хлама нашлись безнадёжно просроченные рулеты. Много. Кому же торгаши собирались их подсунуть? Какая разница? Они не пахли. Да, по хорошему счёту, там и портиться было нечему, сплошные консерванты. Упаковка герметичная, протереть как следует и можно есть. Данилов тогда ещё думал, что его желудок способен справиться с любой дрянью, поэтому особого страха не испытывал, набрал полный мешок, как Санта-Клаус, и пошёл дальше. Больше такой удачи ему не выпадало до самого поезда.

Вскоре Сашина добыча стала так обильна, что встретилась с двумя ограничениями, которые хорошо знакомы любителям ролевых игр — вместимостью рюкзака и его собственными силами. Но, увы, эти рамки были жёсткими. Больше десяти килограммов себе на горб он взваливать не решался, ведь кроме продуктов приходилось носить с собой минимальный «набор для выживания».

Если бы к этому моменту Сашин противогаз был при нём, то он выкинул бы его без промедления. Пусть придурок, начитавшийся книжек про мутантов, носит с собой лишний килограмм резины и стекла. Нормальному человеку больше проку будет от лишней пары банок сгущённого молока. Чтобы освободить побольше места, он выложил даже смену нательной одежды. Найти новый свитер или футболку проще, чем ту же банку сгущёнки. И всё равно придётся делать мучительный выбор. Всего не унести.

О том, чтобы остаться здесь ещё на пару дней, речи не шло. Поезд с тысячей непогребённых трупов — не лучшее место для сна. Он должен привлекать живность со всей округи, и не только четвероногую. Откуда пришлым мародёрам знать, что тут уже нечего ловить?

К тому же хватит с него задержек. Он и так топчется на месте уже вторую неделю. Если проходить по пять километров, а потом делать остановку на сутки, то года не хватит, чтобы добраться до Кузбасса. Поэтому он решил не задерживаться в «Сибирском экспрессе» дольше, чем понадобится для одного плотного обеда. Или ужина? Или завтрака, чёрт его разберёт?..

Главное, что этот приём пищи будет самым основательным за последние полмесяца, да и самым разнообразным. Причём к столу будет подано только то, что могло испортиться в перспективе. Остальное он постарается впихнуть в свою котомку.

После обеда в пустом купе Данилов находился в прекрасном расположении духа, но к бочке мёда примешивалась крохотная ложечка дёгтя. Увы, опять никакого оружия. Если тут и были сотрудники транспортной милиции, то они находились там, где сгорело всё и вся. А ведь втайне он надеялся, что наконец-то перестанет быть беззащитным. Увы. Придётся и дальше полагаться только на незаметность и свою редкую удачу. Разве что лыжной палкой да топориком отбиваться от врагов.

Перед тамбуром Александр почувствовал, как по коже снова ползут холодные мурашки. Он не хотел становиться чьим-то обедом, но переборол себя и рывком распахнул расшатанную дверцу, которая не забыла протяжно скрипнуть, лишний раз подхлестнув его нервы. Погода была спокойной и безветренной. Будто компенсируя бесполезность зрения, его слух за последние две недели стал гораздо острее или мозг, лишённый половины внешних раздражителей, лучшее обрабатывал оставшуюся информацию. Да и сам Александр стал куда более внимательным.

Парень высунулся наружу и осмотрелся. Следы на снегу, уходящие в темноту, говорили в пользу того, что твари оставили одинокого беглеца в покое. А может, они и не подозревали о его присутствии. Но разум подсказывал ему и другое объяснение. Стая могла разделиться. Что если часть животных убралась прочь, а другая поджидает неподалёку, под вагонами?

Однако Саша следовал принципу Оккама и, попав в затруднение, отбрасывал сложные объяснения в пользу простейших. В конце концов, это всего лишь животные, за тысячелетия рабства у людей успевшие потерять многие свои таланты. Ушли, и бес с ними. Забыть и не думать. Хватает других поводов для беспокойства.

Александр спустился по лесенке и спрыгнул на примятый снег, произведя довольно много шума. Но он не таился — если они рядом, пусть лучше покажут себя сейчас, пока у него есть возможность запрыгнуть обратно.

Снег, покрывавший перрон, был весь истоптан, но среди отпечатков не было ни одного, хоть отдалённо напоминающего следы волкодава или мастиффа — только следы множества маленьких лапок. Так велики оказались глаза у страха. Парень вспомнил нечёткий силуэт увиденной им «собаки Баскервиллей» и подумал, что размером она не отличалась от своих товарок. Просто игра света и тени.

В последний раз взглянув на поезд, издали казавшийся кораблём пришельцев, потерпевшим крушение, Данилов двинулся вдоль занесённых путей, в ту сторону, куда мчался состав, прежде чем встретить свою гибель.

«Куда же ты прёшь? — спрашивал он себя в тысячный раз. — На тот свет торопишься?»

Глава 6. Ветер

Данилов шёл на восток. Его взгляд был устремлён туда, где каждый день вставало из-за горизонта невидимое солнце. Он уже ни во что не верил и ни на что не надеялся, но продолжал идти вперёд как заведённый.

Уходя всё дальше во тьму, Александр убегал от себя, но мысли гнались за ним, не отставая ни на шаг. Он достиг нижней точки своего горя, Марианской впадины отчаяния, но продолжал скользить вниз. Ему хотелось только одного — провалиться сквозь землю и падать, падать, падать…

В день он проходил едва ли километров пятнадцать. У его выносливости имелись чёткие пределы, но они не шли ни в какое сравнение с теми барьерами, которые воздвигала перед ним взбесившаяся погода. «Бабье лето» в этом году не порадовало уцелевших людей ни одним тёплым деньком. К середине сентября температура упала настолько, что никакая одежда уже не могла защитить от ледяного дыхания зимы.

После одного часа ходьбы в этом антарктическом аду он чувствовал себя так, будто отмахал три смены кузнечным молотом, хоть и имел смутные представления об этом занятии. Все кости ломило, все мышцы горели. Хотелось одного — лечь и не вставать хотя бы целые сутки.

Возможно, будь на его месте кто-нибудь более тренированный, он бы справился лучше. Но не факт. Данилов смутно догадывался, что для человека, непривычного к физическим нагрузкам, он держится хорошо. Порукой тому служило продолжение его марафона, в то время как другие, может быть, куда более сильные, на его глазах сходили с дистанции.

То, что Александр до сих пор жил, иначе как чудом назвать было нельзя. Человек, который чуть ли не с самого рождения вёл малоподвижный образ жизни, презирал зарядку и не хотел заниматься никаким спортом кроме шахмат, продолжал бороться наперекор всем законам физики и физиологии.

Но самым страшным испытанием был даже не холод, а невиданной силы ветер, стихавший всего на несколько часов в сутки. Повинуясь вселенскому закону подлости, его направление почти всегда было противоположно Сашиному. То есть дул он тому исключительно в лицо и хлестал парня как плеть жестокого надсмотрщика, словно задавшись целью сорвать и без того почти невесомую плоть с его костей. Саше оставалось лишь стиснуть зубы и закрыться колючим шарфом, оставив небольшую «смотровую щель». Защитить глаза помогли бы лыжные очки, но он их пока не нашёл.

Весь мир был против него. Живое, неживое — всё ополчилось на бедного скитальца. Казалось, кто-то могущественный и злой задался целью остановить его любой ценой. Но Александр знал, что должен дойти до финиша во что бы то ни стало. Должен вернуться домой. Для чего? Этот вопрос он старался себе не задавать.

Считая про себя шаги, Данилов не позволял себе делать передышку до тех пор, пока счёт не дойдёт до тысячи. Мизер, по прежним меркам. Меньше, чем от дома до автобусной остановки. Если принять его шаг равным метру… Потом краткий привал и снова в путь. Пятнадцать или двадцать таких отрезков в сутки — максимум, отмеренный ему самой природой. Чтобы хоть немного уменьшить сопротивление, он шёл, согнувшись в три погибели.

«Погибели?»

Он двигался вперёд, гадая, что же произойдёт раньше. Откроется второе дыхание или прекратится первое? Но иногда сила ветра была такова, что его передвижение можно было описать формулой «Шаг вперёд — два шага назад». Куртка, такая тёплая и удобная, сразу начинала играть роль паруса. О том, чтобы идти с высоко поднятой головой и гордо выпрямленной спиной, не было и речи. За гордыню пришлось бы расплачиваться немедленным падением.

Ему и так часто приходилось валиться на землю. Отдельные порывы, налетавшие со скоростью автомобиля, сбивали его с ног как кеглю. Такие нокауты были довольно болезненными, когда падать приходилось не на только что выпавший снежок, а на слежавшийся наст или на ледяную корку.

Казалось, в их появлении не было никакой закономерности. Иногда они проносились каждые полчаса, иногда раз в десять минут, а порой следовали один за другим и почти всегда заставали его врасплох. Саша не мог высчитать их периодичность. Он не сомневался, что если бы не рюкзак, под завязку набитый едой, его давно бы сдуло как пушинку и унесло к чёрту на рога — с его-то массой.

Он знал, что ветер тоже был частью этой аномалии. Исходя из его скорости, правильнее было бы его назвать бурей или ураганом. Но разве может ураган продолжаться неделями? Что там говорит шкала Бофорта?

Саша был «лириком», а не физиком. Климатология лежала далеко от сферы его увлечений, но он был достаточно начитан, чтоб догадаться, что эти явления связаны с перепадами атмосферного давления. А те, в свою очередь — с зимой.

Она ведь никак не могла наступить одновременно на всём земном шаре. Похолодание должно было идти неравномерно. Резкое падение температуры в Северном полушарии, где располагались государства, начавшие войну, должно было по логике вещей привести к глобальному перераспределению воздушных масс. А «ветер» — это другое название такого перераспределения. Движение воздуха относительно земной поверхности.

Иногда это «движение» было таким сильным, что ему приходилось сутками сидеть, забившись в какую-нибудь нору, пока на улице неистовствовал буран. Когда события принимали такой оборот, он особенно остро ощущал свою незначительность рядом с силами двух первоэлементов — огня и льда, — вершивших судьбы мира. Хлипкое здание, давшее ему приют, ходило ходуном, порой с крыши срывались листы шифера или жести, а Саша молил всех богов, чтобы те не позволили непогоде застать его вдали от населённых пунктов. Однажды боги его не услышали, и в чистом поле парня настигло настоящее торнадо, которое принялось вертеть и швырять его словно пушинку. Всё, что он мог сделать, чтобы спасти свою жизнь, это упасть лицом в снег, поплотнее вжаться в него, а потом целый час слушать над собой завывания, исполненные вселенской тоски и жажды отмщения.

Свой путь по тёмному небосводу совершала бесконечная вереница бездомных призраков. Мириады погибших без погребения, которых некому оплакивать. Никто не объяснит им, в чём состояла их вина, и кто в безумной гордыне распорядился их судьбами. Бессильная ярость, дающая силы буре тысячелетия — вот всё, что у них осталось. Движение воздуха… Движение неприкаянных душ.

Они охотятся за ним. Ищут, чтобы забрать с собой. Но так ли уж велика разница между их жребием и тем, что вытянул он? Они никогда больше не увидят солнца. Никто не вспомнит о них и некому будет за них молиться. А разве этого нельзя сказать и о нём?

Когда Саша пришёл в себя, над ним уже намело целый сугроб, похожий на скромный могильный холмик. Но он был жив, что только подтверждало его предположение. Похоже, в загробном мире не осталось свободных мест. Он как всегда опоздал.

Именно бури часто заставляли его сходить с выбранной им стези. В поисках укрытия Саше волей-неволей приходилось удаляться от железнодорожного полотна, но каждый раз, сворачивая к зданиям, темнеющим слева или справа, он боялся, что потеряет единственный ориентир — цепочку рельсов, которая как нить Ариадны соединяла его с родным городом.

Заблудиться было проще некуда. Данилов опасался доверять свою судьбу даже такому прежде надёжному прибору, как компас. Стрелка этого дьявольского изобретения словно взбесилась. Она указывала туда, куда ей вздумается, но только не на север. Видимо, школьные данные безнадёжно устарели, и все карты придётся переписывать заново.

Парень изо всех сил старался найти убежище как можно ближе к железнодорожной линии. Столбы служили единственными надёжными указателями. Магнитный полюс Земли мог изменить своё положение, мог вообще перестать существовать, но они оставались на своих местах. Кроме тех, конечно, что повалило взрывом.

Отходить от железнодорожного полотна дальше, чем на двадцать метров, было самоубийством. Луч фонарика быстро таял в этой вязкой темноте, а за пределами освещённой зоны расстояние искажалось. Иногда Саше казалось, что до какого-то строения двадцать шагов, а на деле оказывалось вдвое больше.

Укрытия бывали разные. Это мог быть и свинарник, и сарай, и даже кузов грузовика. Но лучше всего, конечно, дом. Желательно одноэтажный и деревянный. Совершенно не годились для этой цели большие помещения — вокзалы, депо, склады и так далее. Температура в них не сильно отличалась от уличной, а ветер гулял свободно, как ему вздумается. Даже костёр не разведёшь. Да и не прогреешь такие хоромы. С таким же успехом можно спать под открытым небом.

Методом проб и ошибок Данилов сформулировал главное требование к убежищу в холодную погоду — теплоизоляция. Чем меньше щелей, тем лучше. Но и материал, из которого сделано временное жилище, имеет значение. Надо быть идиотом, чтобы остановиться в металлическом вагончике или гараже, если на термометре минус тридцать. Один раз у него хватило ума так сделать.

Не стоит забывать, кем Саша был раньше. И кем он не был. На любителей активного отдыха — всяких таёжников, охотников, любителей зимней рыбалки — он всегда смотрел как на сумасшедших, предпочитал комфорт городского жилища с тёплым сортиром.

Тепличному растению, представителю эпохи всеобщей виртуализации, ему пришлось постигать азбуку выживания на собственной шкуре. Его слегка оправдывало только то, что до него через это никто не проходил. Да, на Земле и раньше рушились цивилизации. Вавилон, Микены, Рим… Но никогда падение не было таким стремительным — за две недели от постиндустриальной эпохи к доисторическому собирательству. Даже до охотников палеолита большинство уцелевших, и Саша в том числе, ещё не доросли.

Он был пионером, сродни первым исследователям полюса. Но тем было проще. За спиной у них оставалось человечество, они чувствовали его моральную поддержку. Им было ради чего бороться и не сдаваться. Да и хватило бы у Амундсена или Скотта воображения представит себе полярную ночь, опустившуюся на целый мир?

Кто вообще мог всерьёз задумываться о ядерной зиме?! Только законченный параноик. Надо быть психом, чтобы допустить саму возможность такого сценария, что ещё раз доказывает иррациональную природу бытия, которое проще понять безумцам, чем здоровым.

Почему-то никто, кроме разве что Иоанна Богослова, не спешил давать практические советы по встрече апокалипсиса — куда идти, где прятаться, чем питаться. Словно учёные мужи боялись накликать беду. Мол, не буди лихо, пока оно тихо. Но лихо проснулось, и никто не оказался готовым к его встрече.

Первые попытки предусмотреть и подчинить своим директивам Армагеддон относились к временам СССР. В советской системе гражданской обороны, казалось бы, всё было проработано до мелочей. Время обязывало! Рекомендации были оптимистичными. Собирайтесь, граждане, на сборном эвакопункте и организованными колоннами следуйте к приёмному эвакопункту. Подразумевалось, что дальше всемогущее государство всех накормит, обогреет и утешит. Никто не брал в расчёт возможность глобального катаклизма, при котором государство никому не сможет помочь. Оно распадётся на атомы ещё быстрее, чем плутоний, и каждый будет думать только о том, как выжить самому и выжить других.

«Обязательно напишу книгу „Ядерная зима: советы пережившим“, — невесело шутил сам с собой Александр. — Если род людской уцелеет в этой бойне, то такие советы ему рано или поздно могут снова понадобиться».

Даже тёплые рукавицы не мешали рукам постепенно замерзать. Вот и сейчас после долгого перехода они задубели настолько, что перестали чувствовать холод. Это был сигнал, что пора устраивать привал. Данилов и так уже давно вглядывался во мрак, присматривая себе временное пристанище.

За последние полчаса ему то и дело мерещилось, что из темноты проступают очертания дома, но всякий раз это оказывалось игрой воображения. Интересно, возможны ли миражи в ледяной пустыне?

И вот ему снова показалось, что впереди что-то чернеет. Саша зашагал ещё быстрее, теперь он почти бежал. Стало немного теплее, но чувствительность к рукам пока не вернулось. По своему опыту он знал, что «размораживаться» гораздо неприятнее, чем замораживаться. Процесс отогревания замерзших конечностей проходит очень болезненно. Боль такая, будто в тканях уже успели образоваться маленькие кристаллики льда, и они начинают лопаться с треском. И ведь замерзли не только руки и ноги. Если он не поторопится, то отогревать будет нечего.

Недалеко от дороги за символическим ограждением из проволочной сетки стоял одноэтажный бревенчатый домик. Был он явно дачным и вряд ли раньше играл роль постоянного жилья.

Отодвинув щеколду, Данилов проник в чужой огород. Будь он повнимательнее, его насторожило бы, что снег на дорожке, которая тянется от калитки к дому, немного примят. Но руки ломило от холода, и такие вещи сознанием даже не фиксировались.

Не тратя время, парень дёрнул за ручку. Дверь распахнулась, и он носу к носу толкнулся с худым и бледным призраком. Это мог быть бродяга-мародёр, а мог быть и сам дачник. Как бы то ни было, Саше он был явно не рад. Об этом же говорила двустволка в его руках.

С рёвом, которым можно было истолковать как пожелание валить к такой-то матери, он навёл на парня ружьё. Тот в ответ промямлил что-то невразумительное и попятился. Ружьё не двигалось, по-прежнему нацеленное ему в живот.

Тогда Александр бросился прочь со всей скоростью, на какую был способен. Но лыжи мешали ему. Труднее всего оказалось пройти через калитку. Парень замешкался возле неё, даже не успев подумать, что представляет собой отличную мишень. Там он потерял драгоценные секунды.

Саша уже был по другую сторону забора, когда человек выстрелил. Возможно, у него было право защищать свою собственность, а может, он просто не любил непрошенных гостей. Удар в спину заставил Данилова кубарем скатиться с уклона на железнодорожную линию. Там он и лежал, тяжело дыша и надеясь, что стрелок ограничится выдворением его со своей территории.

Вдруг парень почувствовал странный холодок, который медленно распространялся по ногам. Первая мысль была смешной до неприличия. Сколько Александр себя помнил, он не страдал медвежьей болезнью. Его организм реагировал на страх разве что аритмией и головокружением. Но когда сознание отбросило эту нелепую идею, легче не стало. Пришла вторая мысль, страшная, но более правдоподобная. Его подстрелили. А боли он не чувствует, потому что задет позвоночник.

Но оказалось, что и первый, и второй варианты далеки от истины. Просто рюкзак, туго набитый консервами, принял на себя весь заряд утиной дроби. Ладно бы только консервами. Их содержимое пребывало в замороженном состоянии, на каждом привале еду приходилось сначала разогревать. Но там же стояла фляжка со спиртом, который он прихватил в чисто медицинских целях. Теперь рюкзак понемногу «истекал» алкоголем. Внутри всё слиплось, смёрзлось в комок; упаковки полопались, треть продуктов была безвозвратно подпорчена, перемешана со свинцовыми шариками и битым стеклом. Да и рюкзак придётся менять.

Конечно, это лучше, чем изойти кровью самому. Но как же ему было жаль банки, добытые с риском для жизни банки. Убить сукиного сына мало…

Потом Саша часто вспоминал этот случай как единственную трагикомичную историю в череде страшных драм. Хотя и в ней страшного было больше, чем смешного. Всё же тот выстрел мог его угробить. Пропитанная ледяной жидкостью одежда жгла холодом; парень знал, что у него есть несколько минут, чтоб найти кров и переодеться. Иначе хана.

Данилов обошел дачный посёлок с другой стороны, и его выбор пал на недостроенный двухэтажный коттедж. Его внимание привлёк не сам дом, а почерневшая рубленая баня во дворе, видимо, доставшийся владельцам от прежних хозяев. Жить там было трудно, разве что пересидеть денёк. Но это не означало, что до него не нашёлся такой умник. Снег во дворе был нетронут, но, наученный горьким опытом, Александр погасил фонарик и кинул в окно снежок. Выждал минуту, стараясь не обращать внимания на то, что промокшие ноги немеют, и их уже почти не ломит. Потом кинул ещё один. Потом осторожно приблизился к постройке и приоткрыл дверь. Никого.

Парень дал себе зарок, что впредь, прежде чем ломиться в двери, он будет проводить детальную рекогносцировку местности. Лучше перестраховаться, чем нарваться на ещё один такой гостинец. Ему и так невероятно повезло, что незнакомец не довёл дело до конца.

Слабая вспышка на небосклоне, далеко на востоке. На фоне антрацитового чёрного неба возник бледный росчерк. Самолёт? Реактивный снаряд? Осветительная ракета? А может, падающая звезда, метеорит, сгорающий в земной атмосфере. Если так, то надо загадать желание.

И Саша загадал. Нетрудно догадаться, какое именно. «Пусть всё будет по-прежнему». Он не повторил бы своей ошибки. Он бы…

«Что бы ты сделал? — оборвал он себя. — Не допустил бы запуска ракет? Не слишком ли много на себя берёшь, герой? Да что ты вообще мог сделать, если бы знал?» Провести эти двадцать лет по-другому? Пить, гулять и веселиться? Ха-ха-ха, с таким-то знанием. Это всё равно, что узнать свой приговор от доброго врача-онколога. Но почему он должен обвинять себя? Разве он Бог? Нет. Обычный, в меру умный, в меру способный человек. Один из миллионов. И даже его вина — обычная, рядовая.

Свет с востока угас. Саша снова оказался в темноте. Через десять минут он достиг реки Обь.

Нет, он был лишён этого зрелища — панорамы погибшего города, раскинувшегося по берегам застывшей водной артерии. С первых дней ночи мир для него замкнулся в сфере радиусом в двадцать метров. А до места, где начинается сплошная застройка, отсюда было километра три. Правда, то, что не могли видеть глаза, дорисовывало воображение.

На противоположном берегу, теперь уже в трёхстах пятидесяти километрах, был Сашин настоящий дом, там же лежала страна мёртвых, место, из которого не возвращаются. Если это так, то река перед ним зовётся Стиксом, а где-то рядом его должен ждать Харон со своей лодкой. Вот только Саше нечем платить за переправу. Не сделают же для него исключение? А может, даже не Стикс, а Лета, река забвения. И из неё он должен испить чёрной ледяной водицы, чтобы стереть остатки воспоминаний о былой жизни.

Саша знал, что где-то здесь должен быть новый автомобильный мост. Должен, но, увы, не обязан. Если не считать мостом хаотическое нагромождение бетона и железных конструкций. «Сжечь все мосты» — когда-то он любил это выражение, хотя у самого никогда духу не хватало так поступить. Даже уезжая из родного города «навсегда», Данилов держал в голове план отступления, этакого возвращения блудного сына. И вот теперь он его запоздало выполнял.

Но порвать с прошлым окончательно — на это он никогда не решался. Чаще всего у него не хватало воли, чтобы принять решение, и Саша полагался на судьбу. Именно она сжигала или разводила мосты то перед ним, то позади него, направляя движение его жизни, как бег морской свинки в стеклянном лабиринте.

Вот и сейчас Данилов знал, что в относительной близости от этих мест находятся два других автомобильных моста. Но для того, чтобы их достичь, надо будет идти через зону сильных разрушений, кварталы сплошных руин. Он не был уверен, что вынесет это морально и физически. К тому же вряд ли тем сооружениям повезло больше, чем этому, ведь их строили ещё в советские времена.

Зато совсем рядом был мост железнодорожный. И если уж какой-то из мостов уцелел, то это должен быть он. Учитывая проходящий по Транссибу грузопоток, его должны были возводить с расчётом на куда большую нагрузку. Александр очень надеялся, что он не ошибся. Иначе ему придётся просто повернуть назад.

Приближаясь к цели, Данилов переключил фонарь на режим «дальнего» света. Для обычных случаев он обходился «экономичным» — более слабым, зато позволяющим не привлекать к себе лишнего внимания. Но когда нужно было что-то хорошенько рассмотреть издалека, он не годился.

Мост вроде бы был на месте. Сначала это очень обрадовало Сашу, опасавшегося, что тот рухнул от удара взрывной волны. Но радость моментально схлынула, уступив место неприятному предчувствию. Это надо было видеть. Справа и слева поднимались к небу стальные рёбра моста, похожие на огромные деревья, вершины которых смыкались на недосягаемой высоте. В десяти метрах впереди твердая земля заканчивалась, её сменяли железные балки, из просветов между которыми задумчиво поглядывала чернота. Полотно дороги шло дальше прямо по ним, а вот с обеих сторон ничего не было. Шаг вправо, шаг влево мог считаться попыткой улететь.

Парень остановился, прикидывая, как быть дальше. Мост выглядел надёжным и прочным, но эти широкие просветы вызывали тревогу. Да и держаться на нём было не за что. Если дорожки и перила для ремонтного персонала и были предусмотрены, то после ударной волны от них ничего не осталось. Всё равно, что пройти по доске над пропастью. А вдруг впереди пролом? Вдруг половины моста вообще нет?

Возможно, существовали и другие способы переправы. Оставаясь на безопасном расстоянии, Данилов посмотрел вниз. Там было высоко. Двадцать или двадцать пять метров. Как шестиэтажный дом. Всюду, куда мог дотянуться луч света, река была неподвижна. Её гладкая поверхность казалась чёрной как асфальт. Саша догадывался, что этот лёд не засверкает и при свете дня, успев впитать в себя достаточно пепла. Но десяти дней минусовой температуры не могло хватить, чтоб сковать такую полноводную реку ледяным панцирем. Даже если у берега он будет прочен, где гарантия, что на середине реки не окажется промоины, и тонкий как яичная скорлупа ледок не проломится даже под его пятьюдесятью пятью килограммами?

Оказавшись в воде, лучше сразу нырять, чтобы облегчить расставание с жизнью. Без смены сухой одежды, без угла, где можно согреться и обсохнуть, и без тех, кто мог бы помочь, укутать, растереть, человек, промокший до нитки на двадцатиградусном морозе, обречён. Надо рассуждать здраво и выбирать лёгкую смерть.

Саша заранее знал, что не пойдёт по льду ни за какие пряники. Сорвись он с моста — и смерть будет лёгкой и мгновенной, а вот вода, заполняющая лёгкие, такого эффекта не даст. Парень потряс головой, будто отгоняя неприятное видение, и решительно шагнул вперёд. Нет уж, дудки. Лучше чувствовать под ногами высоту, а не глубину.

Чёрт побери, надо-таки поторапливаться. Слишком близко к эпицентру. Конечно, он не голый, да и времени с момента удара прошло немало, но всё-таки на нём даже марлевой повязки нет, один шарф. Надо прибавить шагу. Здесь, на левом, западном берегу он каждую секунду получает небольшую дозу. А ведь она имеет свойство накапливаться.

Данилов передвинул переключатель на своём верном динамо-фонаре обратно в «экономичный» режим. Чтобы выбирать направление, этого света будет достаточно, а большего ему и не надо. Когда под тобой пропасть, то чем меньше видишь, тем дальше будешь.

— Так, дети, никогда не повторяйте этого, — пробормотал Александр, делая первый шаг. — Железнодорожные мосты не предназначены для пешеходов. Но если очень надо…

Лыжи он снял и повесил за спину. До противоположного берега было около километра или двух. Всего-навсего. Парень шагал быстро и вроде бы уверенно, хотя первым его побуждением было припасть к земле и ползти на четвереньках. Но Саша догадывался, что так он куда вернее лишится контроля над собой и потеряет равновесие.

А контроль был необходим. Парень до сих пор жил именно потому, что заставлял себя держаться на плаву. «Ужасные стрессы» прежней жизни теперь казались ему уморительными. Подумаешь, защита диплома или собеседование перед приёмом на работу. Каждый день сейчас мог стоить месяца тогда.

Вот и теперь Александру хотелось ползти ужом, но он поднимал себя и, стиснув зубы, гнал вперёд, как скотину на убой, как в атаку на пулемёты, загоняя ужас поглубже и стиснув зубы, чтоб не стучали, сбивая с ритма.

Несколько раз его валенки почти теряли сцепление с дорогой — мост, открытый всем ветрам, был хорошо очищен от снега. Саша держал равновесие как опытный канатоходец. Сложно сказать, удалось бы это ему, будь на нём скользкие ботинки. Наверно, он тогда испытал бы недолгое, но захватывающее чувство полёта. Дважды ему показалось, что под ногами что-то осыпается и трещит. Но он шёл, чуть наклонившись вперёд, светил и смотрел только прямо перед собой, запретив себе отводить глаза в сторону.

Переход показался Саше вечностью, хотя вряд ли длился больше двадцати минут. Но когда нет других ориентиров, кроме собственных шагов, тяжело отмахнуться от дежа вю и поверить, что не топчешься на месте, снова и снова проходя один и тот же участок пути, прокручивающийся под ногами как лента эскалатора. Только на другом берегу парень позволил себе остановиться и присесть. Все его мышцы болели и подёргивались — сказывалось напряжение. Но расслабляться было рано, он всё ещё находился слишком близко к опасной зоне. Для того чтобы устроить привал, надо было отойти от черты города хотя бы на пять километров. А это ещё час пути. Потом он передохнёт и только после ещё одного такого отрезка будет искать место для ночлега.

Саша, наученный горьким опытом, больше не раскладывал свой спальный мешок где попало. Если вокруг не было капитальных построек, то он продолжал движение, пока не находил их, даже если валился с ног от усталости. Воспоминания о кошмаре, пережитом пару дней назад, когда он расположился на ночлег в погребе, а утром обнаружил, что его занесло, были ещё свежи. Быть похороненным заживо — что может быть страшнее? Только участь ходячего трупа, которым он себя всё чаще ощущал.

В этот раз его приютила будка смотрителя на переезде. Что бы он делал без Министерства путей сообщения? Нетронутый снег вокруг неё говорил в пользу того, что она не занята, но Александр из предосторожности потратил четверть часа на скрытное наблюдение и только после этого зашёл внутрь.

Нет, там не было не души. Даже неприкаянных душ не было. Бедненькая обстановка, голые стены, шанцевые и прочие инструменты вдоль них. Могилу, что ли, выкопать? Не дождётесь.

Зато у другой стенки — прекрасная буржуйка. Дымоход выведен наружу, так что отравление угарным газом не грозит. Окна целы, заклеены бумагой крест-накрест и даже закрыты ставнями, что вообще чудесно. Какой же идиот покинул такую комфортабельную «хижину дяди Тома»? Не иначе тоже на юга подался.

Именно попадая в такие уютные места, Данилов задумывался о том, что неплохо бы где-то осесть и прекратить этот затянувшийся турпоход. «Зачем ты идёшь туда? — вопрос возник у него в голове настолько чётко, что Данилову показалось, что его задали вслух. — Думаешь, там тебя кто-то ждёт?»

Мысль эта грубо оторвала Сашу от того ощущения расслабленности, которое возникает, когда приходишь с мороза и постепенно отогреваешься. Он ворочался с боку на бок на кушетке в маленькой каморке рядом с пышущей печкой, но ему снова было холодно. Этот вопрос испортил парню удовольствие и от вкусной каши с тушёнкой, которую он разогрел на печке.

Не сказать, чтобы эта мысль мучила Сашу постоянно. Он не мог себе позволить подобную роскошь при всех опасностях, нависших над его существованием, но во время редких передышек она навещала его как призрак старинного замка, выныривая из тёмных глубин памяти. В такие моменты парень чувствовал себя неуютно, даже если был сыт и обогрет.

Ведь если быть честным с собой, то спрашивать надо о том, осталось ли хоть что-то в родном городе. И ответ на него напрашивался.

Да, ему можно было остановиться. Двухнедельный запас пищи, который он имел с собой, легко превратить в месячный, если немного умерить свой аппетит. Останется законопатить все щели, завесить двери и окна одеялами, заготовить побольше дров… Месяц можно будет продержится с относительным комфортом, а там посмотрим.

Можно остановиться. Но тогда появится слишком много свободного времени, и мысли начнут грызть его с удвоенной силой, а отчаяние заставит своими руками затянуть петлю на шее. Ему не продержаться и недели, и никакой запас еды не спасёт. Он сойдёт с ума от одиночества и горя.

Надо было идти, каким бы безумием это ни выглядело. Во время тяжёлых переходов пронизывающий ветер прогонял все скверные мысли, а холод заставлял организм направлять кровь, которая в состоянии покоя подпитывала головной мозг, на обогрев замерзающих конечностей. Так зима из врага превращалась в Сашиного союзника, помогая ему бороться с самим собой.

Но на привале всё возвращалось на круги своя. Часто у парня не хватало сил на то, чтобы стянуть с себя валенки, но на то, чтобы в очередной раз прокрутить в голове мысль о том, что всё бесполезно, они оставались. Каждую «ночь» он ложился в постель как в гроб, чувствуя себя бесконечно усталым, закрывал глаза, но сон не спешил приходить. Саше приходилось ворочаться и метаться несколько часов, прежде чем долгожданный Морфей начинал заворачивать его в свой кокон.

Затем наступало забвение, которое казалось потерянным раем, даже если сны приносили с собой чудовищные видения. Они всё же были менее страшны, чем то, что он видел наяву. Саша был бы не прочь хоть раз забыть дорогу назад. Но каждое «утро» вырывало его из постели-могилы и возвращало к подобию жизни. Он вставал и по инерции шёл дальше как лунатик. Данилов давно потерял грань между сном и явью, жил во сне и во сне же готовился умереть.

«Когда же ты, наконец, сдохнешь? — спрашивал он себя. — Ведь всё кончено. Дело не только в твоём городе и твоих родных. Можешь идти хоть на край света и не увидишь ничего нового. Потому что ничего другого в этом мире просто не осталось. Только снег, руины и трупы. Ты прекрасно знаешь, что это конец. Даже если случится чудо, и ты уцелеешь, какое будущее тебя ждёт? Не лучше ли завершить эту историю прямо сейчас?..»

Нет, не лучше. Разумом Александр понимал, что бороться бесполезно, но что-то в нём упорно не хотело умирать и делало всё, чтобы прогнать отчаяние. Избранный им способ оказался тяжёлым, но, возможно, был единственным. Безнадега уходила, только когда он выжимал себя до полного истощения сил. Поэтому Саша и нёс своё бренное тело на восток.

Луч фонаря скользнул по покатым крышам, наполовину занесённым снегом. Данилов замер на месте и тут же потерял интерес к этому селу. Над ближайшей к железной дороге избой — той самой сакраментальной хатой с краю — струился слабенький дымок. Это был едва заметный сигнал, который нельзя спутать ни с чем. Люди!

Выключив фонарик и осторожно выглянув из-за сугроба, в который превратился занесённый снегом трактор, Саша сделал второе открытие. В нескольких окнах мерцали тусклые огоньки — не иначе, свечи жгут, если не лучину.

Значит, живы ещё деревенские. Или городские, выбившие деревенских, что тоже не могло радовать. В любом случае здесь ему делать нечего. Кто бы там ни находился, они наверняка встретят одинокого путника хорошей порцией свинца. Такие нынче законы гостеприимства. Саша на их месте поступил бы так же, если бы к нему в дом начал ломиться небритый бродяга с большим рюкзаком за спиной.

Такое сейчас время. Жаль, дома у него не было, как не было запасов еды и близких людей, которых надо было бы защищать. Поэтому он был свободен как ветер и так же одинок. Всё его имущество умещалось в том самом туристском рюкзаке, вся его нынешняя жизнь — на страницах потрёпанного дневника, который он давно уже не вёл, а всё его прошлое — в паре фотографий, которые он носил с собой скорее по инерции, чем от реальной потребности часто вспоминать о тех днях. Да что говорить…

Он мог бы обойти село по периметру, зайти со стороны лесопосадок и там заглянуть в пару домов, но решил не искушать судьбу. Пока у него оставалась еда, не было смысла рисковать. Своя голова дороже.

Километрах в пяти райцентр. Там можно будет и переночевать, если это слово теперь что-нибудь да значит. «Утро вечера мудренее», — подумал парень с привычным сарказмом висельника.

«Утро» застало его в дороге. Это был ещё один обычный день, такой же чёрный, как и десять предыдущих. Облако сюда дотянуться не могло. До любого крупного города, который мог бы словить ракету, было минимум сорок километров. Городок был «чистый», но, похоже, абсолютно заброшенный.

В любом населённом пункте Данилов с фонарем в руках чувствовал себя всё равно что с мишенью на спине. Его луч прогонял мрак почти на тридцать метров, и в полной темноте должен был быть заметен как маяк. Но иначе было нельзя. Риск заплутать впотьмах или упасть в канаву выше, чем вероятность нарваться на неприятности антропогенного характера. Чтобы снизить опасность таких встреч, надо поскорее пробежаться по домам, загрузить рюкзак едой так, чтоб еле закрывался, и двигать дальше. Шансы на то, что несколько десятков тысяч беженцев пропустили хоть что-то съедобное, минимальны, но они всё же имеются. Саша внимательно смотрел по сторонам и ещё внимательнее — под ноги. Хорошо ещё, если, упав, он сломает шею. А если ногу?

Вроде бы всё как обычно. Покинутые жилые кварталы без единого трупа на улицах. Все словно испарились. Такую картину Саша наблюдал не в первый раз. Все города-призраки, избежавшие ядерного «возмездия», выглядели до боли одинаково и могли бы рассказать одну и ту же историю паники и запустения. Когда в местных магазинах заканчивались продукты, погреба пустели, а запасы истощались, люди поступали шаблонно и глупо — отправлялись искать спасения в сельской местности. Как будто там их кто-то ждал.

Слепой инстинкт самосохранения гнал их прочь с насиженных мест, но не к спасению, а навстречу верной гибели. Это была не эвакуация, а исход. Великий поход леммингов. Когда-нибудь историки — если в мире они снова будут — должны именно так назвать этот безумный зимний марафон.

Он свернул к ближайшей панельной пятиэтажке. Отсюда и начнём. Весь городок, даром что в нём было всего пятнадцать тысяч жителей, он проверить не успеет, но в паре-тройке домов пошерстит.

Первый подъезд, железная дверь с домофоном распахнута настежь. Гостей ждём… Саша поднялся по занесённой снегом лестнице. Все стёкла уже давно повыбивало ветром, и теперь только он один гулял по вымершим пролётам, завывая в вентиляционных трубах и хлопая навсегда распахнутыми окнами. Тем лучше.

На первом этаже ему не повезло — все три двери были закрыты. Лезть в окна в зимней одежде ему не улыбалось, поэтому он, не задумываясь, поднялся выше.

Там ему повезло больше. Увидев на лестничной площадке телевизоры, компьютеры и другую ценную бытовую технику, парень лишь хмыкнул. Значит, и здесь некоторые горожане бежали вместе со всем домашним скарбом. Что-то вытащили за дверь, часть шмотья успели спустить вниз и запихнуть в грузовики. Но таких хозяйственных людей было мало — большинство удирало налегке, взяв с собой лишь деньги и паспорта, такие же бесполезные, как весь этот высокотехнологичный металлолом.

Остовы этих «Газелей», «Рено» и «Тойот» ржавели теперь где-то на трассе, намертво застрявшие в бесконечных сугробах. В кабинах порой оказывались тела водителей, а в кузовах — потрескавшиеся и покоробившиеся от мороза предметы их обихода, спасённые с таким трудом. Данилову попадались даже кухонные гарнитуры эпохи «застоя» и хрустальные сервизы тех же годов выпуска. Саша видел в этом такой же смысл, какой вкладывали древние в свой ритуал погребения, когда в могилу клали оружие, амфоры с вином и зерном, украшения и даже рабов и коней, чтоб усопшему было не скучно там, куда он уходил.

Да кто бы говорил. Сам был таким же дураком всю жизнь. Жмот несчастный. Не мог поверить, что в гробу карманы не предусмотрены. Трясся из-за каждой копейки, на себе экономил. Откладывал на чёрный день, ага.

И чем стали эти деньги? Если посмотреть на Армагеддон с позиции финансиста, то он представляет собой лишь обвал на бирже. До нуля. И такую же инфляцию, когда мешок денег не стоит мешковины, из которой сделан. Суета сует. Прав был его тёзка Македонский, завещав похоронить себя с раскинутыми руками — мол, ни с чем пришёл в этот мир, ничего и не забираю с собой.

Саша зашёл в левую открытую дверь. Бедненькая обстановка, совковый, как принято говорить, интерьер. Но это ещё ни о чём не говорит. Наоборот, люди пожилые, старой закалки, ответственнее подходят к устройству запасов. У этих нюх на катаклизмы — мало, что ли, на их долю выпало?

В прихожей мутное зеркало, разделённое на десяток секций, как фасеточный глаз мухи. Разбитое, оно обещало семь лет несчастий. Нет, столько ему при любом раскладе не протянуть, даже семь недель будут чудом.

Александр взглянул в самый крупный из осколков и вздохнул. Sic transit gloria mundi. На него смотрел уже даже не бомж — дикарь. Любой бездомный несёт на себе печать утраченной цивилизованности, глядя на него, можно смутно догадаться, кем он был в прошлой жизни: рабочим, селянином, инженером, учителем. А с Сашей это не проходило. Чёрта с два, да он со своей щетиной выглядел натуральным Крузо, но уже после тридцати лет на острове, хотя скитался всего неполные три недели. Правда, вместо тропического острова судьба, казалось, забросила его в самое сердце Антарктиды. Будто он всю жизнь мечтал стать героем-полярником, блин.

Он стал настолько «бывшим», что распознать в нём без пяти минут кандидата наук не смог бы никто. Все нити, которые связывали его с прошлым, были разорваны, причём лишь часть из них оборвала катастрофа, обрушившаяся на него. Остальные он оборвал сам, чтобы облегчить себе задачу выживания в мире, где лингвистика была без надобности, и где котировался только один язык — сжатых кулаков. А бороду он отпустил не для красоты, естественно. Не очень-то приятно бриться на морозе.

Равнодушным взглядом Данилов пробежался по фотографиям на стене. Мужик, по виду простой работяга, жена — домашняя курица, двое ребятишек-погодков младшего школьного возраста. Что с ними сталось? Да чёрт их знает. Сашу сейчас волновало только то, что осталось после них. Надо проверить шкафчики. В спешке хозяева запросто могли что-нибудь забыть.

Улов был невелик, но он всё же был. Литровая банка засахаренного варенья — малина, лучше не придумаешь! — немного сухарей и початая коробочка сахара-рафинада. Во второй квартире, не в пример более обеспеченной, носившей следы евроремонта и даже кое-каких дизайнерских решений, не нашлось и того. Как корова языком слизнула. Больше во всём подъезде не оказалось ничего стоящего.

Данилов не стал тратить время и силы на то, чтобы проникнуть в закрытые помещения, хотя жизнь уже худо-бедно научила его управляться с ломиком. До заправского домушника ему было далеко, да и не стоила игра свеч. Вокруг было полно открытых квартир, только зайди в соседний подъезд.

Глава 7. Преступление

Вскоре осмотр был закончен. Больше он почти ничего не принёс. Александр быстро сбежал по лестнице, замер перед тёмным прямоугольником двери и остановился на пороге, погасив фонарик. Жизнь уже научила его быть бдительным. Прежде чем выйти на крыльцо, парень долго всматривался и вслушивался в окружающую ночь.

Тихо и спокойно в мёртвом городе. Только, как в песне поётся, ветер гудит в проводах. Данилов осторожно высунул голову и огляделся. Вроде бы горизонт был чист. Лыжи вместе с палками, которые он аккуратно прислонил к стене дома, повалило ветром. Парень наклонился за ними, и в этот момент услышал шорох слева, со стороны подвала, слишком громкий, чтобы быть вызванным естественными причинами. Данилов обмер. Боковым зрением, урезанным из-за капюшона, накинутого поверх шапки, он уловил тёмный силуэт, метнувшийся к нему, начал оборачиваться…

Поздно! В свете дрогнувшего фонаря мелькнуло что-то блестящее. Тень нанесла парню вполне осязаемый удар, от которого тот должен был упасть с разрубленной головой. И упал бы, но реакция не подвела Сашу, и он успел заслониться лыжной палкой.

Треск разрубаемого стеклопластика… Правую руку больно рвануло и выкрутило. Ещё немного, и она сломалась бы как ветка. Левая непроизвольно разжалась, «вечный» фонарик выскользнул из сведенных судорогой пальцев, но не нырнул в снег, а стукнулся о наледь, покрывшую деревянный тротуар. В нём что-то хрустнуло, и, дважды мигнув на прощанье, он погас, в очередной раз доказав, что в мире нет ничего вечного.

Дальнейшее происходило в полной темноте. Если бы не внезапный «блок», то удар раскроил бы Саше череп, а так он расщепил палку и ушёл в сторону. Но обухом парня неслабо задело по плечу. Каждый нерв руки отозвался болью.

Когда мир погрузился во мрак, Данилов почувствовал, как холодные щупальца страха забираются к нему под рубашку. В последнем осознанном действии он отбросил бесполезные обломки и рефлекторно лягнул нападавшего в живот. Тот охнул и, потеряв равновесие, на мгновение упустил инициативу. Тут Саша совершил ошибку — вместо того, чтобы закрепить успех, он поддался нахлынувшей волне паники.

Это был не разумный страх потерять жизнь, а животный трепет жертвы перед хищником, от которого одно спасение — бежать! Он помчался галопом, забыв про лыжи, оставленные у подъезда, хотя уже догадывался, что это не выход.

Кроме инстинкта жертвы, в большинстве homo sapience живёт и инстинкт охотника. Вот и его враг не стал исключением и включился в преследование. Кругом была тьма без единого проблеска света, будто обоих выбросило в далёкий космос. Странным казалось, что вокруг есть воздух, которым можно, хоть и с трудом, но дышать. Затем внезапно предметы опять обрели очертания. Данилов не сразу понял, что ему в спину нацелен луч фонарика. Он почти не освещал ему путь и лишь слегка прорисовывал контуры зданий по обеим сторонам дороги, заставляя проступать из мрака силуэты деревьев и фонарных столбов.

Данилов нёсся, не разбирая дороги, по заснеженной улице. Слава богу, он не проваливался при каждом шаге. Снег на его пути большей частью превратился в наст, по твёрдости не уступавший асфальту. Света было недостаточно, но он помогал Александру держаться середины улицы и избегать встреч с препятствиями. Парень не видел даже своей тени и не слышал ничего, кроме собственного топота и дыхания. Саша готов был продать душу дьяволу, лишь бы сделать их не такими громкими. Никаких других звуков не было. Даже предательский ветер стих.

Казалось, ситуация была хуже некуда. Но стало стократ хуже, когда он начал подозревать, что топот и тяжёлое, с присвистом, дыхание принадлежат не ему и постепенно приближаются. Парень не решался проверить свою догадку, чтобы не сбиться с темпа, и это только удваивало мучения. Каждую секунду он ожидал толчка в спину, который свалит его на землю.

Саша бежал со всех ног, а со всех сторон к нему тянулись костлявые руки, извивались щупальца, скалились хищные пасти — в них нелегко было узнать ветви тополей, погружённых в смертельное оцепенение. Эта пляска теней могла свести с ума любого, если только он уже не потерял разум.

Улучив момент между глубокими вдохами, парень оглянулся, как оказалось, лишь для того, чтобы сделать новое страшное открытие. Расстояние сокращалось. Враг бежал быстрее. Медленно, но верно он сводил на нет фору, полученную Сашей в начале забега.

Пару драгоценных секунд парень потерял, споткнувшись обо что-то твёрдое. Он больно ударился коленом и чудом удержался на ногах, рюкзак чуть не сломал ему спину. Нога налилась свинцом, но боли не было — её вспышку отложил адреналин, впрыснутый в кровь. Этот предмет мог быть и обычным бревном. А мог и не быть. Блин, да какая разница, если сам скоро…

Потерянные мгновения чуть не стали роковыми. Ему бы несдобровать, если бы он не рванулся с удвоенной силой, надрывая жилы. Но наверстать упущенное не удалось, преследователь всё равно приближался. Возможно, он был в лучшей форме или полноценнее питался. К тому же у незнакомца не было мертвого груза за спиной, а Сашу тянула к земле его ноша. Лишний пуд осложнял бег хотя бы потому, что живого веса в парне было чуть больше полцентнера. После находок в поезде он питался плотно, но килограммы, потерянные в первые дни, не желали восстанавливаться. Все лишние калории шли на борьбу со средой.

Каждый вдох давался ему труднее, чем предыдущий, с хрипом, идущим из глубины. Силы были на исходе и таяли с каждым новым шагом. Положение было аховым. Укрыться в темневших прямо по курсу домах было элементарно, найти его там — невозможно. Но для этого нужен был отрыв, небольшой, хоть на двадцать метров, иначе всё впустую.

Как Саша ни старался, дистанция между ними не увеличивалась. Даже наоборот. Чувствуя приближение рока, Александр, как всегда, выбрал самый плохой вариант. Худший из возможных. Он метнулся к ближайшему подъезду дома, который на мгновение высветил луч чужого фонаря, пронёсся мимо автомобиля, превратившегося в снежную скульптуру, к высокому крыльцу с обледенелыми перилами и распахнутому зеву двери.

Взбежав по скользким ступеням, Саша влетел в подъезд как раз в тот момент, когда преследователь, поскользнувшийся и потерявший несколько секунд, появился перед дверью. Данилов захлопнул её прямо у него перед носом, опять отрезав себя от единственного источника света, и попытался закрыть замок. Но тот не желал защёлкиваться — мешала наледь. В следующий миг дверь толкнули с той стороны. Это заставило парня попятиться, но он удержался. Секунду спустя толкнули снова, и на этот раз преследователь навалился всей тяжестью, выдавливая его сантиметр за сантиметром.

Александр упёрся всем телом и отчаянно сопротивлялся. Это напоминало перетягивание каната, только участники соревнований толкали, а не тянули. Дважды Саше почти удавалось закрыть дверь, его онемевшие от мороза пальцы скользили по ручке замка, но задвижка примёрзла настолько, что не сдвинулась с места.

Враг тем временем сменил тактику и теперь не жал изо всех сил, а налегал враскачку, то ослабляя, то усиливая натиск. Саша начал сдавать. Он чувствовал, что не удержится. С таким же успехом можно было противостоять бульдозеру.

В его голове оформился простой и нахальный план. Александр выбрал момент перед очередным «накатом» и отскочил от двери. Тут же неприятель под действием приобретённого импульса влетел в подъезд. Он удержался от падения, но за время, которое понадобилось ему, чтобы восстановить равновесие, Александр пробежал уже два пролёта вверх по лестнице. Но на втором этаже он не нашёл убежища. Перед его взором мелькнули закрытые двери, глухие и неприступные. Все они были на одно лицо, как типовые надгробия на кладбище. Тяжёлые шаги грохотали следом.

Данилов уже просился с негостеприимным миром, когда, задыхаясь, поднялся на третий этаж. Выше был только запертый чердак. Здесь располагалось всего две квартиры, и двери обеих были открыты. Одна, деревянная и обшитая дерматином — чуть-чуть, другая, железная — широко, словно приглашая зайти. Вот только замок на той, что была распахнута, явно раскурочили чем-то тяжёлым. Недолго думая, Александр открыл другую и ворвался в квартиру. Дверь он захлопнул за собой, заперся на все замки, накинул для верности цепочку и только после этого прислонился к косяку и перевёл дыхание.

Ф-у-у-у-х. Спасён. Здесь его не возьмут.

Мысли Александра прервал топот на площадке.

— Что, добегался? — хрипло произнёс преследователь снаружи.

Саша замер, стараясь даже не дышать.

— Молчишь, падаль? — продолжал голос. — В прятки играть будем? Да мне на тебя насрать, придурок. Отдавай рюкзак и вали из моего города.

Ещё пять долгих секунд молчания.

— Ну, всё… Сам напросился. Я тебе не завидую. — И тут же по ушам Александра, привыкшим к тишине, резанул звук сильного удара.

Дверь дрогнула, но не подалась. Прочная. Сколько ему понадобится, чтобы управиться с ней? Небольшая отсрочка.

Данилов лихорадочно достал из кармана зажигалку, чтобы оглядеть жилище, куда занесла его судьба. Обе комнаты, которые хорошо просматривались из прихожей, отсутствием мебели напоминали застенки. Вряд ли это бережливые хозяева успели вывезти всю обстановку. Скорее тут проживали пропащие алкоголики, которые успели разломать на растопку то немногое, что имели. Даже телевизора не видно.

Зато повсюду виднелись следы запустения. Обои отслаивались и висели рваными клочьями, бурые потёки виднелись на потолке и стенах, лопнули и заледенели батареи. Вот и все убогие декорации к последней сцене.

До него донёсся слабый запах разложения. Хотя вместо стёкол в окнах была фанера, он не выветрился даже после ураганов сентября. Значит, в ванной Сашу вполне мог поджидать двухнедельный труп. Не важно… Сегодня их тут станет одним больше.

Удары продолжались. Сначала они были глухими, как если бы дверь пытались высадить плечом. Но после третьей попытки явно пошёл в дело топор. Сталь рассекала гнилой дерматин и с хрустом впивалась в дерево. Наверное, в наше время мало осталось квартир без железных дверей, но Сашу угораздило попасть в одну из таких.

От отчаяния у Данилова родилась безумная идея. Парень метнулся к окну, запрыгнул на высокий подоконник и слегка отогнул неплотно прилегающий лист фанеры. Сердце камнем ушло вниз. Он не видел земли, но чувствовал, что до неё далеко. Здесь были высокие потолки. Самоубийство. В лучшем случае он сломает ногу и всё равно не уйдёт. Только сейчас до него дошло, как по-идиотски он влип. Кто не давал сбросить рюкзак?.. Жадность?

Он начал понимать, что чувствует попавший в западню зверь, слыша шаги приближающегося охотника. Разум метался в поисках выхода, и находил всего один. Дверь всё сильнее тряслась под тяжёлыми ударами. Грохот эхом разлетался по всему вымершему зданию.

Первым побуждением Саши было забиться куда-нибудь и сидеть, пока лихо не пройдёт стороной. Проклятый инстинкт самосохранения, в просторечье именуемый страхом, много раз помогал ему, но сейчас Александр пожелал ему убираться. Кроме страха было что-то ещё. Одновременно с ним в глубине его существа просыпался вулкан. С Сашей и раньше случались приступы ярости на весь мир, но выплёскивать её на людей ему не доводилось. Так загнанная в угол крыса становится опасной даже для животных покрупнее.

У него не оружия, кроме топорика на поясе, с удобной рукояткой, которая так и просилась в ладонь. Именно сейчас парень понял, что им можно рубить не только сучья для костра. В этот момент в прихожей раздался громкий треск — должно быть, последний замок не выдержал. Не спасла и цепочка. Заняв позицию в углу спальни, Александр видел, как распахнулась дверь и в квартиру вступила тёмная фигура в ореоле бледно-оранжевого света.

Враг приближался спокойно, без спешки. Он знал, что добыча никуда не денется, и не собирался напрасно тратить силы. Преследователь безошибочно угадал, где искать жертву, направившись не на кухню, не в зал, а прямо туда, где затаился Александр. Вот он появился на пороге бывшей спальни. Луч проклятого фонаря ударил Саше в глаза, и незнакомец, загнавший его в угол, сначала предстал тёмным силуэтом на фоне проёма. Через миг Данилову выпала возможность рассмотреть его получше. Худое лицо, заросшее грязной неухоженной бородой, острый подбородок, тёмные ямы глаз, подвижных, но невыразительных. Кого-то он парню напомнил, вот только кого?

Немая сцена. Такая могла произойти в Клондайке во времена золотой лихорадки, или в Москве начала девяностых. Только на кону были не самородки и не пачки банкнот, а десять банок мясных и рыбных консервов, да две, из которых одна начатая, — кукурузы.

Данилов отступил на шаг и уткнулся в голую стену. Охотник открыл рот и хрипло закашлялся, облако пара вырвалось из беззубого провала.

— Рюкзак… — просипел он и провёл рукой по горлу.

Рукавиц на нём уже не было. Его пальцы, красные и задубевшие, были похожи на клешни рака.

— Бегом!

Данилов не отвечал. Он мог быть наивным, но не настолько, чтобы надеяться выторговать свою жизнь. На Земле с давних пор действовало правило: «Горе побеждённым». Недавно оно стало ещё категоричнее: «Победитель получает всё».

Падающего толкают, бегущего догоняют и загрызают, лежачего пинают скопом, пока он не перестанет шевелиться. Такова жизнь. Даже это существо ещё не оскотинело настолько, чтобы видеть еду в телах своих мёртвых сородичей. Оно хочет его смерти, потому что неподвижный труп лучше, чем живой конкурент. Такова логика времени.

Саше было глубоко наплевать, что станет с его останками. В конце концов, каннибалы ему ещё не встречались. Но он не собирался отдавать богатство, добытое и сохранённое с таким трудом.

Фонарик колыхнулся в руке загонщика, и луч света задержался на острие топора. Александр понял, что из этой комнаты выйдет один из них. В рюкзаке были банки, целых десять штук, обещавшие пять дней жизни, вернее, существования на самом её краю. Этот неприкосновенный запас стоил теперь дороже золота Гохрана и Форт-Нокса вместе взятых.

Враг ещё пересекал прихожую, а Данилов уже знал, что не будет агнцем, которого ведут на заклание. Когда их разделяли пять метров коридора, Саша понял, что будет драться до последней капли крови за оставшийся у него кусок жизненного пространства. Где-то внутри него не открыли, а сорвали кран, и сердце парня наполнилось ледяной клокочущей яростью. Не той бессильной злобой, которую он испытывал до сих пор, сталкиваясь с непреодолимой силой судьбы. Та могла только грызть его изнутри, отравляя ему жизнь, а эта прошла по телу как электрический разряд, вернула тонус мышцам и ясность восприятию. Даже откройся ему в этот момент спасительный выход — он не ушёл бы.

Крохотный топорик против большого топора — не самый лучший вариант. Но, как всегда, других вариантов судьба ему предоставлять не собиралась. Головной мозг, попав в невозможную ситуацию, отказывался думать, и тогда вступил в дело его старший брат, мозг спинной. Тот, епархия которого — догонять, рвать, терзать, давить. То, что нужно.

Они сходились, как боксёры, начинающие первый раунд, хотя оба понимали, что это будет бой с единственным правилом — никаких правил. Не дойдя до Александра шесть шагов, преследователь замер. Похоже, и до него дошла нелепость ситуации. Есть такой шахматный термин — цугцванг. Это когда одна из сторон вынуждена сделать ход, который ухудшит её позицию. Но он бывает и взаимным, обоюдным. Они попали как раз в такое положение.

Нелегко орудовать топором, имея в распоряжении одну руку, но ещё сложнее ловить человека в полной темноте. Положить фонарик на пол? Луч не будет давать достаточного обзора. А других источников света на несколько парсеков вокруг не наблюдалось.

Враг решил дилемму виртуозно. Когда между ними оставалось всего три метра, он резко швырнул фонарик в Сашу, и если бы парень в последний момент инстинктивно не отшатнулся, тот угодил бы ему в лицо.

Раздался звон бьющегося стекла, и снова их окутала темнота, к которой обоим было не привыкать. Последним, что увидел Данилов, стал не взметнувшийся топор, а убийственно спокойные глаза врага. Но тот рано праздновал победу. Он мог ожидать от загнанной жертвы отступления, бестолкового шараханья в сторону, но не атаки. А жертва, вместо того чтобы пятиться, рванулась вперёд. Александр вложил всю силу в один замах, не очень умелый, зато исполненный ненависти, которая его противнику и не снилась. Они ударили одновременно и оба промахнулись, но топорик Саши на излёте врезался во что-то твердое, а колун его противника встретил пустоту.

Враг вскрикнул, его оружие с грохотом упало на пол. Саша уже замахивался по новой, когда тяжёлая кувалда кулака врезалась ему в скулу, расцветив мрак множеством красок. Пытаясь отскочить, парень заскользил на линолеуме, но его уже обхватили медвежьи лапы. Вырываясь, он лишился последнего преимущества — его оружие оказалось там же, где топор. Парень ударил наотмашь, похоже, расквасив ублюдку нос, но не успел даже порадоваться брызнувшей крови. Удар в челюсть чуть не отправил его самого в нокдаун.

Потеряв равновесие, он сумел войти в клинч и увлёк противника на пол. Несколько секунд они катались как одержимые, нанося друг другу бешеные удары, половина из которых проходила мимо. Враг, хоть он и был ранен, оправился первым и сменил тактику. Данилов почувствовал, как холодные пальцы сомкнулись на его горле и сдавили с такой силой, что у него перед глазами заплясали разноцветные круги.

Чувствуя, как его покидают остатки сил, парень лихорадочно пытался освободиться, но обе его руки были прижаты к полу. Тогда он вывернул левую до хруста и что было духу поддал локтем. Ему повезло. Кажется, удар пришёлся в солнечное сплетение, и даже толстая куртка не смягчила его. Враг не проронил ни звука, но ослабил захват, и этого оказалось достаточно. Саша смог повернуть голову, одновременно впиваясь зубами в душащее его запястье. Человеческие резцы и клыки не предназначены чтобы рвать мясо. Но если очень постараться…

На этот раз подонок заорал как оглашенный, на секунду разжав руки. Живительный воздух снова начал поступать в Сашины лёгкие, а с ним пришла и надежда на то, что не всё потеряно. Это был странный бой в абсолютной темноте. Здесь не было ругани и криков, сопровождающих обычную потасовку. Противники могли ориентироваться только по звуку и старались производить как можно меньше шума. Не было тут и запрещённых приёмов. Садануть коленом в пах, выдавить глаза, схватить за волосы — всё было допустимо, кроме поражения.

Александр так и не понял, как ему это удалось. Он не был ни более сильным, ни более ловким. Просто судьба опять сдала ему хорошие карты. Когда Саша уже отчаялся и начал сдавать, его неприятель вдруг поскользнулся в луже собственной крови, заставив Данилова вспомнить старое забытое чувство нежданной победы при игре всё в те же шахматы. Когда неверный ход противника превращает его выигрыш в разгром.

Он с трудом мог поверить в свою удачу, но это не помешало ему начать методично лупцевать эту тварь. Парень понимал, что главное сейчас — не дать тому подняться, и бил лежачего молча, закусив губу. Даже зверь испытывает жалость к себе подобным, но Александр был человеком и не мог убивать спокойно, как животное. Ему хотелось долбить эту падаль до тех пор, пока та не потеряет сходства с человеческим существом. Он продолжал бить, не видя наносимого урона, хотя тот не мог быть слишком большим — на ногах у него были валенки, а сам он успел запыхаться.

Но количество переходило в качество. Это в Голливуде после десяти ударов по лицу герой со злодеем скачут и дерутся как ни в чём не бывало. В жизни не так, и лицо врага наверняка напоминало кусок мяса. Он хрипел и рычал, как собака, но сдаваться на милость недавней жертвы не собирался. Видимо, чувствовал, что не видать ему этой милости.

Стоило Саше на секунду остановиться, как он тут же пожалел об этом. Его ухватили за ногу, и когда он вырвался, валенок с носком внутри остался в чужих руках. Несколько раз его чуть не отправили на пол болезненные удары по голени. У этой сволочи были ботинки с твёрдой подошвой. Пора было заканчивать это, а то они того и гляди опять поменяются местами.

И вдруг нога Александра — та самая, босая, задела что-то холодное и явно металлическое. Он наклонился, и его пальцы нащупали шершавую рукоять, обмотанную изолентой. Шатаясь как пьяный — или он действительно опьянел от крови? — Саша слабеющими руками поднял трофейный топор и обрушил его на то место, где по его прикидкам должна была находиться голова врага.

Звук. Он ожидал другого, не такого сухого и скрипучего. Саша не сразу понял, что промахнулся и топор прорубил потрескавшийся линолеум, войдя в доску пола в каких-то пяти сантиметрах от его собственной ноги, а когда сообразил, с трудом вырвал его и занёс вновь. Он привык доводить начатое до конца. Новый удар…

Иным был не только звук, но и ощущение, передавшееся от топорища ладоням. Как будто вгоняешь лопату в рыхлую землю, перерубаешь корни, жирных червей, прошлогодние клубни картофеля. В комнате стало тихо, но парень ещё не верил, что всё кончено, и со всего маху снова обрушил на врага своё оружие, направив его по прежней траектории. На этот раз топор не застрял, а свободно прошёл через кость и мякоть с мокрым тошнотворным хрустом.

— Получилось… — прошептал парень, и наклонился, чтобы подобрать свой валенок.

Не хватало ещё простыть.

Александр не увидел агонии. Когда он разыскал зажигалку, всё было кончено. Враг не шевелился, но Саша всё равно остерегался подходить к нему, словно ожидая подвоха. Убить человека оказалось одновременно и сложнее, и проще, чем Саша предполагал. Трудно было ломать сработанное на совесть человеческое тело, куда сложнее, чем это изображают на экранах. Легко было переступить черту. Он не заметил никакого морального барьера, даже маленькой перегородочки.

Наконец, парень собрался с духом и шагнул к распростёртому трупу. Приступ гнева прошёл, сменившись дикой усталостью, от которой подкашивались ноги и звенело в ушах. Оглушённый победой, Данилов смотрел на свои ободранные руки и не мог поверить, что до сих пор дышит.

Когда он перевёл взгляд на убитого, с тем начало происходить странное. По мере того как бледнела и размывалась красная пелена перед глазами, убитый монстр уменьшался в размерах. Вскоре он уже не казался Саше чудовищным циклопом. Как убитый оборотень, если верить кино, превращается обратно в человека, так и этот мародёр стремительно терял звериные черты и вскоре уже выглядел как обычный мужчина лет тридцати, не такого уж спортивного телосложения.

Открытие было страшноватым, но даже оно не лишило Сашу законного чувства триумфа. Он выстоял, победил. Он не тварь дрожащая. Радость, правда, омрачал гаденький вопросик, свербевший на задворках сознания: «Разве это нормально? Я совершил это и ничего не чувствую?»

Абсолютно. Ни ужаса от содеянного, ни намёка на чувство вины. Но это не стало для него неожиданностью. Саша с самого начала знал, что его реакция будет такой, и именно это пугало его. Положа руку на сердце, он и раньше ловил себя на том, что не испытывает перед смертью пиетета.

Он подумал, что нужно было непременно вернуться туда, где этот гадёныш напал на него. Он навряд ли путешествовал налегке, у него просто обязан был быть вещевой мешок — такой же, как у Саши, или даже объёмистее, если ему чаще улыбалась удача. Где он мог его оставить?

Что, если нападение было спонтанным, и мерзавец сбросил его аккурат перед началом преследования? Мизерный шанс. С таким же успехом он мог заблаговременно оставить свои вещи в любом из подъездов по соседству, особенно если заметил Сашу давно и «пас» от самой деревни. Но попытка не пытка.

Нет, ещё какая пытка. Адреналин схлынул, и ушибленное колено дало о себе знать. Сначала его просто поламывало, но через пять минут боль стала невыносимой. Он болело даже сильнее, чем плечо. Только бы не трещина. С каждым днём в его теле оставалось всё меньше нормально функционирующих частей. Рука, нога, что там на очереди?

Он пытался отвлечь своё внимание, но его взгляд упорно возвращались туда, где скорчился на грязном линолеуме труп с раскроенной головой. Кровь быстро подсыхала, а её запах уносило сквозняком. За окном опять поднималась вьюга, сквозь широкие щели между листами фанеры в комнату залетал пушистый снежок, кружился в луче фонаря, добытого с боем, оседал на полу и на мёртвом теле, покрывая его погребальным саваном.

Перед тем как навсегда покинуть дом, в котором ему довелось переступить последнюю черту, парень заглянул в ванную. Он ошибся. Там на ворохе тряпок свернулась калачиком околевшая от голода собака, преданная своим хозяевам и преданная ими во время поспешного исхода людей из города. Почему-то бессловесное существо ему стало жаль сильнее, чем человека «разумного».

Он хорошо помнил, что никуда не сворачивал во время своего бегства. Ноги сами несли его туда, где на него напал тогда ещё живой покойник. Обратная дорога заняла у него почти в два раза больше времени, он выдохся, выложился до самого донышка. Пройдёт ещё немало времени, прежде чем он сможет выдержать такой же темп.

Его усилия были вознаграждены. А может, не усилия, а вера в чудо, которая на время сменила его обычный скептицизм. Случилось небывалое — Саше повезло в третий раз за этот «день». Он нашёл иголку в стоге сена. В том самом тихом дворике, ставшем свидетелем подлого нападения, не доходя десяти шагов до места, где валялся в снегу разбитый фонарик, он буквально налетел на санки. Обычные саночки. Когда-то, целую вечность назад… нет, к чёрту воспоминания. Прошлое прошло, а будущего не будет. Настоящее только настоящее, всё остальное — призрак, мираж.

И всё-таки молодец незнакомец. Будь он трижды отмороженный псих, но в житейской смекалке ему не откажешь. Саша никогда бы не додумался до такого простого рацпредложения — вместо того чтобы таскать всю тяжесть на горбу, везти её за собой на полозьях.

Парень подошёл поближе, и тут же его вниманием мгновенно завладело нечто большое, с трудом уместившееся на деревянном днище и прихваченное обледенелой верёвкой. Предмет рокового спора был вдвое больше, чем его рюкзак. Саша тяжело опустился на корточки, снял варежки и трясущимися руками с третьей попытки ослабил тугие завязки. Сердце стучало как паровой молот. Что там? На мгновение лицо парня озарила улыбка ничем не омрачённого счастья. Но только на миг. Затем он вернул себя с небес на землю, вспомнил, что мало получить, надо ещё и удержать.

Данилов воровато оглянулся — опять ему всюду мерещились подкрадывающиеся тени — и потащил свою добычу к ближайшему подъезду. На его лице блуждала довольная улыбка. Ещё бы, трофеи были его пропуском в будущее, даже если оно не сулило ничего светлого.

Ревизия содержимого мешка заняла добрых двадцать минут и стала самым приятным событием последних недель. Саша воспринимал её как заслуженную награду за свой кровавый ратный труд, и всё же это было странное кисло-сладкое, радостно-горькое ощущение. К ликованию примешивался страх самому получить топором по черепу. Что-то подсказывало парню, что от него он избавится не скоро.

Он составил список своих новых приобретений. Получилось вот что:

Сало солёное — 2 кг.

Шпик венгерский — 0,6 кг.

Тушёнка говяжья — 8 банок по 380 г.

Сгущённое молоко — 4 банки.

Пряники мятные — ок. 2,5 кг.

Крупа гречневая — 3 кг.

Молоко сухое — 400 г.

Лапша быстр. приготовления — 23 пачки.

Бульонные кубики (разн.) — 110 штук.

Шоколад натуральный — 5 плиток по 100 г.

Сухари (серый хлеб) — ок. 4,5 кг.

Чай чёрный байховый — 5 пачек по 350 г.

Если сложить найденное… нет, добытое в честном бою, с тем, что уже он уже имел на руках, получится неплохой капиталец. Да он просто богач. Олигарх, хе-хе. Теперь бы не дать себя раскулачить. Если расходовать продукты умеренно, то их с лихвой хватит на месяц. А больше и не понадобится. Даже при самой черепашьей скорость за это время он доберётся до места назначения.

Увлёкшись заготовками провианта, Александр совсем забыл о первоначальной цели своего прихода в город — отдыхе. Но теперь, когда он разложил на кухонном столе свою скудную добычу, усталость вдруг нахлынула на него с удвоенной силой. Господи, как же он вымотался за этот день… Уму непостижимо. Это же было почище, чем шесть пар теоретической грамматики подряд высидеть.

Наскоро перекусив и выпив чая с вареньем при радующем глаз свете замечательного фонарика, Саша залез прямо в одежде под одеяло и вскоре забылся здоровым сном человека физического труда. Ещё один чёрный день был позади.

Ему приснился Новосибирск. Не новый — с погнутыми фонарными столбами, перевёрнутыми автобусами, домами, превратившимися в нагромождения из бетонного крошева и битых кирпичей. Старый. С неразграбленными полками супермаркетов, заставленными едой, застеклёнными окнами и новенькими машинами, припаркованными у сверкающих ремонтом зданий. Но без людей. В звенящей тишине он шёл один по вымершим улицам, звал кого-то по имени, но даже эхо не отвечало на его отчаянный призыв. Ему было страшно только в самом начале. Потом, по мере того как он проходил через пустые районы к центру, ужас постепенно съёживался и перешёл в удивительное чувство покоя и тихой отрешённой радости. Ему и одному было хорошо.

Он никогда не любил этот город, так и не ставший ему родным. Но от мысли, что никто больше не потревожит, никто не обидит его, и всё это изобилие принадлежит ему, Саше сделалось тепло и приятно.

Александр быстро забыл о человеке, имени которого так и не узнал. Перед сном этот образ был ещё достаточно свеж, но на следующее утро потускнел под натиском новых событий. Начали стираться детали, пока, наконец, от него не остались лишь бледные контуры.

Саша знал свойство своей памяти — помнить плохое, постыдное, мучительное, но это не относилось к тому, что он совершил полчаса назад. Мальчики кровавые не стояли у него в глазах, и ни разу лицо убитого им человека не являлось Саше в его спутанных сновидениях.

Данилов долго не мог поверить, что отделался так легко, и ожидал отсроченных мук совести. Однако ни через день, ни через два, ни даже через пять болезненное раскаяние не наступило. Недели сменялись неделями, а голос совести не давал о себе знать. Синдрома Раскольникова Александр избежал.

Часть 4. Лёд

Кто говорит, мир от огня Погибнет, кто от льда. А что касается меня, Я за огонь стою всегда. Но если дважды гибель ждёт Наш мир земной, — ну что ж, Тогда для разрушенья лёд Хорош, И тоже подойдёт. Роберт Фрост. «Огонь и лёд»

Глава 1. Охрана порядка

В который раз ему не дали спокойно пообедать. Помешал звонок телефона. Вот уже третий день благодаря местным Кулибиным линия была проведена прямо к нему в «кабинет» — отгороженный закуток пункта управления. Предполагалось, что заместитель коменданта по общим вопросам, как он скромно значился, должен быть на связи в любое время дня и ночи. Как раз для решения этих вопросов. На практике же его чаще всего беспокоил сам генерал.

Демьянов нажал на кнопку, и тут же крик Прохорова заставил его сморщиться:

— Общая тревога! Поднимай всех и веди в секцию шесть! Тут такое… Настоящий бедлам!

«Ни хрена себе… Что такое? — пронеслось у него в голове. — Голодный бунт? Неужели уже?»

— Захар Петрович, что случилось? — спросил он, но генерал уже дал отбой.

Вот засранец, нет чтоб объяснить всё по-людски! Пожелав начальнику стать первой и последней жертвой массовых беспорядков, Сергей Борисович начал обуваться. В этот момент телефон зазвонил снова. Это был Ефремов, и он изложил всё чётко и ясно, чем сэкономил майору массу времени и нервов. Зря он только первым оповестил генерала.

— Сергей Николаевич, в пятой и шестой секциях массовая драка. Звоню с матсклада. Началось полчаса назад, вроде бы на почве межнациональной розни. Прибежали из третьей, тут разгром, раненые, вверх дном всё. Говорят, «чёрные» приходили. Народ пошёл им мстить. Человек сто, не меньше, с прутами, ножи у некоторых. Теперь они в коридоре чёрт-те что устроили. Жертвы уже есть.

Демьянов схватился за голову. Вот те на… Хороши стражи порядка. И сам хорош, Илья Муромец… такое проспать.

— А мои что? Дружинники, ракетчики? — спросил майор, застёгивая кобуру, хотя прекрасно отдавал себе отчёт, что это на крайний случай.

— Здесь у меня человек тридцать, скоро подтянутся ещё. Заслон поставили в коридоре, но пока не вмешиваемся.

— Вот и не вмешивайтесь, — распорядился майор. — Ничего не предпринимать без меня, слышишь? Не пытайтесь их разнять. Лучше даже на глаза им не показывайтесь!

В трубке послышался шум, крики, топот, ругань.

— Что это ещё? — нервно спросил Демьянов.

— Всё в порядке. Какие-то козлы хотели под шумок наведаться на продуктовый. Уже у дверей были.

— Задержали?

— Удрать успели. Прикажете преследовать?..

— Не до них тут! — прервал его майор. — Стойте на месте, и чтоб никакой стрельбы. С этими потом разберёмся.

А ведь хорошо у парня голова работает, подумал он. Догадался не кидаться в пекло очертя голову, а взять под охрану особо важные объекты инфраструктуры убежища. При любых массовых беспорядках так и делается.

— Ладно, через пять минут выдвигайтесь в сторону дизельной, я вас нагоню.

«Какая ещё рознь? — недоумевал майор, пробегая по главному коридору, выглядевшему странно пустым, будто вымершим. — Бред какой-то».

Все эти дни его мысли были настолько заняты обеспечением биологического выживания, что он совсем упустил из виду другие вопросы человеческого общежития. А ведь были среди них и такие, о которых забывать нельзя — слишком они взрывоопасны.

Когда всё внимание уделяется одной проблеме, другие часто уходят на периферию и там незаметно вызревают как опухоли, повинуясь закону перехода количества в качество. А потом нарыв лопается совсем не там, где ждали. Хотя нельзя сказать, что это случилось как гром среди ясного неба. Были предвестники. Пара столкновений в людных местах. Жалобы о домогательствах. Несколько сообщений о кражах с предположительно известным авторством.

Это была лишь верхушка айсберга. А сколько таких симптомов остались незамеченными! Угрозы, недобрые слова и просто косые взгляды — кто их считал? Гнев копился долго. Трения между «коренными» и «приезжими» возникли буквально на третьи сутки, но до поры до времени их скрывала обстановка общей суматохи, которой всегда сопровождается становление нового коллектива. Но она улеглась, и вместе с обычным порядком жизни пришли обычные проблемы. Раздражение было обоюдным, хотя перечень обид, которые стороны могли предъявить друг другу, был не совсем равным. Но каждая сторона чувствовала себя правой.

Как это нередко бывает, неприятности начались с пустяка. В очереди за пайкой хлеба люди всегда напряжены до предела, нервы у каждого как натянутая струна, внимание обострено — а вдруг соседу достанется больше? А вдруг пролезет без очереди? Не был исключением и этот раз.

Два парня, с виду ровесники, оказались у вожделенного окошечка одновременно, ловко опередив старушку в платочке и оттерев замешкавшегося интеллигента в очках с толстыми стеклами. Они были чем-то похожи — невысокие, атлетически сложённые, коротко стриженные, с одинаковым выражением самоуверенного превосходства в глазах. Разве что у одного эти глаза были серые, а у другого — угольно-чёрные. Один носил на олимпийке надпись «Russia» и триколор, а одежда другого подобной символики не имела.

Оба торопились получить свою долю и поскорее покинуть усталую бормочущую толпу. Ни один не собирался уступать. Не было даже попытки решить конфликт мирным путём. За грубым словом последовал толчок в корпус, затем хук правой в скулу. Второй в долгу не остался. Всё произошло настолько быстро, что никто из всей очереди не успел заметить, кто нанёс удар первым.

Зато некоторые заметили, что один из парней принадлежит к иной национальности. В тот же миг с криком «наших бьют!» в свалку, расталкивая народ, кинулось ещё человек пять, когда-то бритых, но успевших обрасти свинячьей щетиной — в убежище было непросто побриться. В одинаковых камуфляжных штанах, коротких куртках и тяжёлых ботинках. По-английски они звались «кожаные головы».

Конечно, это было не по правилам. Но по правилам дерутся разве что японские самураи. Выходцы из спальных районов Новосибирска, из любых районов любого российского города не знали кодекса бусидо. Зато они смотрели фильмы про ментов и бандитов, которые выясняли отношения совсем по другим кодексам, поэтому не видели ничего плохого в соотношении сил шесть к одному.

Сражаться по-честному можно, когда отношения выясняют свои. Если же надо защищать брата по крови от посягательств представителя враждебной стаи, то нет ничего зазорного в том, чтобы навалиться скопом. Для победы все средства хороши. В отличие от политиков, эти ребята прекрасно понимали, что выражение «война по правилам» звучит смешно.

Несмотря на подавляющее численное превосходство врагов, южанин не сдавался. Он даже успел расквасить чей-то нос, прежде чем на него навалились массой и сбили с ног. Есть, конечно, второе старое правило. Лежачего не бьют. Но как же можно ему следовать, когда глаза застилает красный туман и хочется только прибить, размазать, растоптать? Выместить злобу на мир, загнавший тебя, молодого и полного сил, в тёмный вонючий подвал и посадившего на жалкую баланду, куда хуже зэковской?

Конечно, это была не их вина. Они не могли быть другими, потому что страна, в которой они росли, не оставила им иного выбора. Родись они лет на сорок раньше, из них получились бы нормальные комсомольцы и трудяги. Но их детство пришлось на лихие девяностые, а юность — на самый разгар финансового краха, когда о молодёжной политике вспоминали редко. Они были потерянным поколением.

Несколько старушек в толпе охали: «Ой, да что же это делается…». Теперь им будет о чём поговорить долгими вечерами. Интеллигент возмущался, но настолько тихо, что даже люди, стоящие рядом, не услышали ничего, кроме невразумительного бурчания.

Экзекуция длилась недолго, и это спасло чужаку жизнь. Интерес быстро улетучился, ярость молодцев прошла, сменившись скукой и отупением.

— Ну и хватит с него, — произнёс здоровяк в патриотической олимпийке, вытирая пот со лба. — А то ещё копыта откинет. Пошли, пацаны.

Все сделали по одному прощальному пинку и удалились с поднятыми головами под неопределённый гул толпы, в котором звучало то ли одобрение, то ли осуждение. Враг их поднялся на ноги и прислонился к стене, вытирая кровь. Некогда орлиный нос его был свёрнут влево, один глаз заплыл и не открывался. Зато второй светился такой лютой волчьей злобой, что толпа расступилась перед ним как море.

Он бросил на людей последний долгий взгляд, чтобы запомнить всех свидетелей своего позора, и, пошатываясь как зомби, заковылял в сторону лестницы, провожаемый чьим-то издевательским гоготом и новыми скабрезностями. Это была ошибка номер два.

Сами кожаноголовые «патриоты» через пять минут забыли об этом маленьком инциденте, будто его и не было. Откуда-то появилась потёртые глянцевые карты, из ящиков соорудили стол, кто-то, имевший знакомых в здравпункте, принёс банку медицинского спирта.

Пожалуй, на этом бы всё и закончилось, если бы избитый был из своих. Будь он послабей, мог бы просто смириться. Если бы не смирился, если бы привёл своих товарищей, и всё вылилось бы в драку, то и её последствия были бы не такими ужасными. Ворон ворону глаз не выклюет. Ритуальный поединок вполне мог закончиться братанием и совместной пьянкой.

Но он был чужаком. Поэтому к злобе униженного самолюбия добавилась ярость оскорблённого национального достоинства. За него тоже всё было предопределено социальной и культурной средой, в которой он вырос. Южанин не был экстраординарно жестоким. Просто подставлять правую щёку было не в традициях его народа и религии, хотя вера для него значила не больше, чем для среднестатистического русского «православного», который крестится левой рукой, а при слове «пост» вспоминает только ГАИ.

Не это было главным. Просто черта, разделявшая его и тех, кто наносил удары, стала вдруг ещё чётче и резче. Что бы там ни говорили адепты политкорректности, а заложен этот водораздел едва ли не на генном уровне. Дальше события развивались по старому как мир принципу снежного кома.

Они нашли их быстро. Буквально через десять минут два десятка чернявых смуглых и вёртких парней остановились перед некрашеной деревянной дверью. Та оказалась незапертой.

— Э-э-э… куда прётесь?! Вы кто вообще такие, а?..

Шмяк!

И тесное помещение стало быстро наполняться враждебно настроенными выходцами из некогда солнечных стран.

— Атас, пацаны! Черти!

Поздно. Соотношение сил было примерно равным, но стремительный натиск южан решил исход короткой схватки. Их недруги, успевшие за это время расслабиться, не успели ничего предпринять. Били всех, кто сидел за столом. Для верности. Били всех, кто встретился чуть раньше, в коридоре. Естественно, только мужчин боеспособного возраста. Старше десяти.

Были крепко, но не насмерть — кулаками, да и ногами тоже. Око за око. Ножи в ход не шли, разве что против тех, кто активно сопротивлялся, но таких было мало.

В пылу всеобщего избиения перестало быть важным, против кого был направлен первоначальный импульс. Досталось ли именно тем, кто был тогда возле пункта раздачи продуктов? Какая разница?.. Главное, отмщение совершилось.

— Ох, батюшки, что делается, что делается!

— Да где же это видано?.. Чтоб посреди бела дня…

— Что делать будем? Как-то надо…

— Да, что делать?

— Может, мы…

— Может, к дружинникам обратимся? — прозвучал чей-то робкий голос. — Комендант…

— Да ну тебя в баню с твоим комендантом! Им до нас дела нет. Солдатня вообще вместе со своим командиром уехала чёрт знает куда. Сами должны…

— Надо собраться и разобраться, — пожилой мужик в кепке произнёс на первый взгляд парадоксальную фразу и провёл рукой по горлу, выразив этим общие настроения.

К нему начали прислушиваться. От него ждали руководства к действию. К этому моменту вокруг собралось уже тьма народу. Толпа запрудила всю «площадь». В этом месте главный коридор несколько расширялся и был лучше освещён, что как нельзя лучше подходило для проведения сходок и собраний.

Люди быстро вооружилась. Железные пруты, обрезки труб, доски с гвоздями — всего этого добра в убежище хватало, если поискать. У кого-то блеснул раскладной нож. Дружинники физически не могли изъять все колюще-режущие предметы.

Организованной колонной, состоящей приблизительно из трёхсот человек, мстители двинулись в сторону секции номер пять. Впереди шёл, размахивая импровизированным знаменем на шесте, Матвей Кожевников, бывший борец и тренер, тёртый калач и стреляный воробей, сумевший выступить катализатором гнева толпы.

— Из-за них мы здесь! — подогревал своих сторонников Кожевников. — Из-за этой мрази. А теперь они и тут нам житья не дают…

Никто не возразил ему. Настоящий виновник катастрофы был недосягаем, хотя и известен. До него нельзя было дотянуться рукой, ему нельзя было проломить голову, чтобы рассчитаться за всю боль, за погибших близких и за пепелище на месте родного дома.

Но погрома, то есть избиения и грабежа беззащитных, не предвиделось. Тут сила выступала против силы, как на поле Куликовом. Навстречу отряду бывшего спортсмена уже выдвигался другой, не менее грозный и распалённый. Сложно было даже примерно сказать, чья же ярость была сильнее. Скорее всего, коса нашла на камень.

Сначала удача улыбалась северянам. Под напором двукратного численного перевеса и боевого азарта славян «чёрные» откатились почти без боя, оставив своих противников с ощущением лёгкой победы. Но это была только видимость, обманный манёвр, чтобы завлечь превосходящие силы врага в засаду. Так хитрый волк заманивает одуревшего от ярости медведя в свою узкую нору, чтобы там, вместе со своими сородичами, если и не растерзать его, то порядком потрепать.

В следующей секции им пришлось столкнуться с сильным сопротивлением. «Чёрные» успели подготовиться к бою. Они перегородили коридор баррикадой из ящиков и заняли за ней оборону, вооружившись таким же строительным хламом.

— Вперед, бойцы! — заорал Кожевников. — К ногтю их, гнид! Бей нерусь!

Когда самые резвые оказались в десяти метрах от укрепления, их встретил настоящий град из камней и обломков кирпича. Брызнула кровь, раздались крики боли, кто-то упал, авангард дрогнул и уже было попятился, но сзади напирали основные силы, среди которых метался неистовый и бесстрашный вожак, готовый отдать за победу жизнь, причём не только свою.

— Мочи ублюдков!

А навстречу им неслось:

— Бей русню! Режь свиней!

И только мат-перемат был с обеих сторон одинаков, оказавшись самым стойким культурным заимствованием.

Баррикада была преодолена и буквально сметена валом идущих напролом людей, которые яростью и умопомрачением могли бы соперничать с берсеркерами викингов. Но за ней их встретили такие же осатанелые защитники. Завязалась уже не драка, а побоище.

Защитники добились своего, строй атакующих сломался, битва распалась на сотню отдельных схваток, итог которых был далеко не так однозначен. Чаша весов начала склоняться в пользу южан. Кое-где они даже начали переходить в молниеносные и жестокие контратаки.

Армия Кожевникова между тем поредела. Робкие, слабые или прибившиеся только для того, чтобы поизмываться над слабыми — а такие всегда идут в арьергарде любого ополчения, за какое бы справедливое дело оно ни сражалось — покинули её ряды. Остались только твёрдые духом бойцы. Их оказалось не так много, но пожар достиг максимальной силы. Для него ещё хватало дров.

Майор с кучкой дружинников подоспел через пять минут, но с ходу переломить ситуацию им не удалось. К этому времени на поле боя «смешались в кучу кони, люди» — не разберёшь, где коренные, а где пришлые. Женщины и дети забаррикадировались в комнатах, но к ним никто не лез. И всё же это была не честная мужская драка — на глазах Демьянова двое парней в кожаных куртках пинали неподвижное тело, неподалёку трое мочалили одного. То тут, то там в толпе мелькали люди с колюще-режущими предметами, несколько тел лежали в крови.

Сама секция и прилегающий к ней коридор изменились до неузнаваемости. Внимание майора привлекло оборонительное сооружение, возвышавшееся посреди прохода и перегораживающее его от стены до стены, которое было построено из строительных досок, ящиков, вырванных с мясом нар и лавок. Но если бы просто возвышалось. С одного края конструкцию начинал охватывать огонь!

Теперь уже было не разобрать, что это было — пропитанная бензином тряпка, самодельный коктейль «Молотов» или просто вырванный кем-то провод под напряжением. Ещё меньше было шансов узнать, кто пустил в подземелье «красного петуха». Как в этом дурдоме разобрать?

У Демьянова сжались кулаки. Это переходило все границы. Открытый огонь в плохо вентилируемом подземном помещении, заполненном людьми по самое не могу. Трудно даже представить, что может быть страшнее. Надо было пресекать этот бардак, и чем скорее, тем лучше.

Попытка усмирить толпу одним начальственным окриком окончилась ничем. Люди к этому моменту были настолько распалены схваткой, что едва ли подчинялись даже своим вожакам. Когда на горизонте появился новый враг, разом ставший общим, львиная доля ударов начала перепадать ему. Нет, это не привело к перемирию между русскими и южанами. Они как били друг друга, так и продолжали бить. Просто значительная часть тех и других развернулась на сто восемьдесят градусов и обратилась против новоприбывших.

Очень скоро стало понятно, что шапкозакидательство себя не оправдало, и тогда, отбиваясь от наседающей своры, люди майора начали пятиться к выходу из секции. Там, в узком проходе легче было держать оборону. Речь уже не шла о наведении порядка — свою шкуру бы спасти. Они были в меньшинстве, у них не было оружия, кроме десятка резиновых дубинок, и они так до конца и не поняли, против кого им приходится сражаться.

От полного разгрома их спас только внезапно погасший свет. Темнота замедлила наступление толпы, но полностью остановить его уже не могла. Стражей порядка здорово потрепали. Многие недосчитались зубов, почти у всех синели гематомы. Несколько врачей из медпункта, среди которых была и Маша, теперь занимались их ранами.

— Сергей Николаевич, что будем делать? — спросил Паша Ефремов.

Это он сумел проскочить в щитовую мимо погромщиков и отключить электричество.

— Не знаю, — лицо майора украшал огромный кровоподтёк. — Совсем озверели, блин. Напролом прут.

— Эх, надо было автоматы брать из оружейки, — сквозь зубы пробормотал оказавшийся здесь же генерал, явно поднятый из-за обеденного стола.

— Ты чего городишь? — майор был настолько ошарашен предложением, что перестал играть роль подчинённого. — Это же свои!

— Как бы нам эти «свои» ноги не повыдёргивали.

— Предлагаете отступить?

— Вам решать. Вы же мой зам по общим вопросам. Вот и решайте один из них, — с этими словами Прохоров исчез с глаз, укрывшись в соседнем коридоре.

Вслед за ним засеменил и помощник, когда-то приехавший вместе с генералом проверять объект. Теперь этот долговязый тип, похожий на Дуремара из «Золотого ключика», находился при коменданте не то в качестве денщика, не то просто наперсника. Как его там… Сергей Борисович до сих пор не потрудился запомнить его имя. А зачем?.. Дрянь человечишка. Поговаривали, что он присутствует на мероприятиях убежища только для того, чтоб зондировать почву и собирать компромат.

В общем, Демьянов вздохнул с облегчением, когда оба скрылись из виду. Ему и без них было несладко.

— Может, снова отойдём, а они пусть сами успокаиваются? — предположил Павел.

— А огонь?.. — глухо возразил майор, тряся головой. — Даже если вырубить вентиляцию, так просто не потухнет. Слишком много натаскали барахла. Дым пойдёт. Если не затушить, все задохнёмся. Убежище придётся эвакуировать. А куда?

— Вот дерьмо!

— Оно самое.

Кто бы мог подумать, что кроме опасностей внешнего мира у них под боком проснётся свой огнедышащий вулкан, способный свести на нет их шансы на спасение. Вот он, человеческий фактор, во всей красе.

— Что за штука, Сергей Борисович? — лейтенант пнул носком ботинка гофрированный шланг, похожий на грязную анаконду.

— А? — Демьянов не расслышал его из-за гула надвигающейся оравы. — Что?

— Я говорю, что это за шланг?

— Шланг как шланг. Обыкновенный… Насосом воду откачивали, когда трубу прорвало. Сто раз говорил убрать с дороги на хрен.

В этот момент лицо Ефремова прояснилось, как будто на него сошло озарение:

— А вы видели, как разгоняют беспорядки водой?

— Видел, как же. И не только по телевизору. Хм, говоришь-то ты правильно, — майор нахмурился. — Одна проблема. Воды нет.

— Как «нет»? А откуда тогда мы?..

— Из резервуаров. Про скважину не слыхал? С утра на ремонте. Плановом.

Демьянов поморщился, прекрасно зная, что этот ремонт правильнее было бы называть авральным. Отголосок дальнего взрыва запредельной мощности вызвал подвижки в земной коре. Артезианская скважина, выдержавшая ядерные удары, была частично повреждена. Каким-то чудом в убежище оказался инженер, кумекавший в таких делах, на складах ЖЭКа отыскали трубы нужного сечения, насосное оборудование. Восстановительные работы велись день и ночь, но майор до сих пор не был уверен в том, что они справятся. Неизвестно, что раньше даст о себе знать — голод или жажда.

— А резервуары? — не унимался подчинённый.

— Нельзя, неприкосновенный запас.

— А если этот, как его… водосборник?

— Отстойник, что ли? — уставился на неё Демьянов. — Ты в себе? Это же не вода, а отрава. Хотя, что я говорю… Как будто у нас есть выбор. Вроде ничего идейка.

Сергей Борисович наморщил лоб. С технической стороны это было возможно. Мощные насосы убежища могли перекачать весь отстойник — пять тысяч кубометров — за полчаса. Если открыть вентиль, то вода хлынет из форсунки под давлением в несколько атмосфер. Вряд ли она будет дробить породу как гидромонитор, но человека вполне может слегка покалечить. Демьянов окинул взглядом мелькающие в темноте огоньки — факелы в руках буянов. Слишком уж быстро они приближались. Нет, к чёрту сантименты. Сами напросились.

— Ну, мужики, на счёт три!

Демьянов ещё раз проверил, надёжно ли зафиксирован шланг, поплевал на руки.

— Р-раз. Два. Три… Пошла! — он что было сил крутанул вентиль.

Только бы справился насос, только бы не засорился шланг, только бы никого не убило!.. В рукаве что-то заворчало, забулькало, он начал раздуваться, словно внутри полз, извиваясь, кто-то огромный и скользкий. Затем на три секунды повисла тишина. Враги приближались. Ещё немного, и они отрежут их от главного коридора.

Зловонная река устремилась навстречу атакующим. Кто-то в передних рядах в ужасе отпрянул, но бежать было поздно. Напор был слабоват для того, чтобы разрезать человека пополам или вышибить из него дух, но вполне достаточен, чтобы сбить с ног и отбросить на несколько метров. Люди разлетались как кегли в боулинге. Подняться на ноги они уже не могли и барахтались, едва не теряя сознание от чудовищных миазмов.

Демьянов знал, что им угрожает не только дизентерия. Почти все стоки, попадавшие в отстойник убежища, были слаборадиоактивными. Но тут уж не до гуманизьмов. После все гуртом пойдут на дезактивацию — ледяной водой.

Всё было кончено. Битва была прекращена так же быстро, как началась. Баррикаду размыло в мгновение ока. Остывали трупы убитых при скоротечном штурме. Застывала на полу и стенах зловонная слизь, которую теперь не так-то просто будет отчистить. Самых строптивых дружинники лупили ногами, без особого энтузиазма, но и без оглядки на расовую солидарность. Трудновато определить, кто какого роду-племени, после таких водных процедур.

Большинство драчунов уже отрезвело, их сознание после краткой эмоциональной вспышки возвращалось к тупой апатии. Застарелой, древней как мир ненависти был дан выход, и давление на стенки котла спало. На время. Но в их ситуации каждый прожитый день следовало считать чудом.

«То, что начинается как драма, заканчивается как фарс», — вспомнил майор, глядя на толпу, изгвазданную в вонючей жиже. Он думал о том, как сделать, чтобы подобное не повторилось. По законам военного времени можно было поставить буянов к стенке, но Демьянов хорошо понимал, что ему этого не простят. Ведь если уж карать, то надо карать зачинщиков как с той, так и с другой стороны. Нет, после этого ему будут подчиняться по-прежнему, но что-то изменится. Майор не был к этому готов. Впервые жизни ему придётся поступить как политику. Надо любой ценой сохранить хрупкий мир в убежище, не дать ему уподобиться внешнему хаосу.

Необходимо было провести расследование. Разумеется, не открытое, с опросом очевидцев, составлением протоколов и анализом орудий преступления. Смешно… Ещё, блин, дактилоскопическую экспертизу устроить. Естественно, расследование должно быть негласным, и для этих целей у майора был на примете человек.

— Семён? — вызвал он по внутренней связи. — Третья группа вернулась? Моются? Скажи Петру Петровичу, чтоб ко мне явился. Чем быстрей, тем лучше.

Такой ценный кадр занимается не своим делом. Опер с двадцатилетним стажем, волкодав — и руководит погрузкой. Это всё равно, что гвозди микроскопом забивать. Конечно, его можно понять. У него двое детей. Живых. А в поверхностных группах, особенно продуктовых, больше возможностей раздобыть лишний кусок. Формально он чист. Подал неделю назад заявление — Сергей Борисович завёл у себя на объекте делопроизводство в полном объёме — и перевёлся наверх из замов по безопасности. Но чисто по-человечески поступил как сволочь. Надо бы устроить ему разнос за то, что мышей не ловил во время бунта и перед ним. Ведь чувствовал, догадывался что что-то назревает. Но разнос без хамства, чтоб не расхолаживать, а стимулировать человека.

Да, без материального стимулирования никуда не денешься. Похоже, волей-неволей придётся скоро вводить в убежище имущественное, то есть продуктовое, неравенство. Иначе никак.

Всего через день к майору на ковёр были вежливо, но очень настойчиво вызваны пять неформальных лидеров «южной» общины. Выяснить, кто среди диаспоры пользуется авторитетом, оказалось не так уж сложно. Люди, желающие трудиться информаторами за дополнительный паёк, находились без проблем среди представителей любой национальности. На этой встрече Демьянов поставил перед аксакалами вопрос ребром — или обуздаете своих отморозков, или пойдёте искать себе новую малую родину всем кагалом.

Установить, кто же был подстрекателем среди братьев-славян, было ещё проще. Но по отношению к ним Сергей Борисович ограничился небольшим внушением. Как ни пытался он быть непредвзятым, его симпатии были на стороне братьев по крови. Он даже не слишком пытался это скрывать. Возможно, это была ещё одна примета отката к простым и честным понятиям средневековья.

В тот же день своим распоряжением Демьянов ввёл в убежище апартеид и сегрегацию. Сообщение между «этнической» шестой, куда заодно переселили кое-кого из пятой, и остальными секциями было прекращено до лучших времён.

Глава 2. Тени

— И я по шпалам, опять по шпалам иду домой по привычке, — бормотал Саша себе под нос старую песенку.

Передвигаться по железнодорожному полотну было почти комфортно. Главное — смотреть под ноги, а то недолго и навернуться с насыпи. Даже если при всей своей «ловкости» он не сломает шею при падении, то под снегом может быть много острых предметов, которые сделают приземление малоприятным, а то и смертельным.

Сам того не замечая, он начал считать шпалы: раз… два… три… четыре… пять… девяносто шесть… девяносто семь… девяносто девять… сто… сто один… сто два… сто три… триста… триста один… триста два…

В детстве, в электричках и поездах он часто занимался тем, что просто считал предметы за окном. Столбы, мосты, машины определённого цвета или марки, встречные составы и так далее, просто глядел в окно с молчаливой сосредоточенностью и считал про себя. Что интересного он мог находить в этом занятии?

Тысяча девяносто один… тысяча девяносто два… тысяча девяносто три… Так считают овец, когда хотят заснуть. Раньше, когда его мучила бессонница, он пробовал — бесполезно. Хоть до утра считай. Но теперь что-то в нём изменилось. Во всяком случае, глаза у Саши скоро начали слипаться, а ноги всё чаще спотыкались, требуя передышки и не желая нести его дальше. Всё это кончилось тем, что он, наконец, споткнулся окончательно и бесповоротно, еле удержался на краю насыпи, судорожно схватившись за куст, и набрал полные валенки снега. Идти дальше было невозможно.

Он сел на корточки прямо на шпалах, подперев голову руками, и дал себе пять минут передышки; достал из рюкзака банку сгущёнки и отпил немного через дырочку. Углеводы тоже нужны.

Рюкзак он теперь не нёс на спине, а тащил за собой на обыкновенных детских саночках. На таких он когда-то гонял с горки. «Ну и феномен ты, Сашка, — сказал он себе. — Полмесяца тебе понадобилось таскать на горбу тяжеленный рюкзачище, чтобы додуматься до элементарного рацпредложения. Давно бы уже так сделал, сколько сил бы сэкономил».

Что такое гуманитарная катастрофа? Это когда человек, получивший гуманитарное образование, попадает в экстремальную ситуацию. Жалкое зрелище.

Вспоминая себя в первые дни после катастрофы, Данилов не переставал удивляться, что они не стали для него последними. Совсем один, напуганный, не знающий, куда идти, он был обязан погибнуть ещё по дороге к эвакопункту.

Но вряд ли одно везение помогло ему выжить. Иногда Александру казалось, что причины надо искать в его собственной психологии. Саша давно заметил, что обладает одним, но коренным отличием от всех людей, какие встречались ему на жизненном пути.

Он не нуждался в мире. Большинство не было готово к тому, что в одночасье порвутся все социальные связи, и само общество, в котором они были кем-то, исчезнет. Они слишком вжились в роль и не могли существовать вне неё.

Александр мог. На общество ему было начхать. Он готов был в любой момент уйти в «автономку», как подводная лодка, способный чувствовать себя комфортно, задраив все люки и соблюдая радиомолчание. Это можно было заметить с раннего детства.

Его адаптивный потенциал внешне никак не проявлялся. В нетипичных ситуациях Саша соображал медленно, на незнакомой местности ориентировался плохо, а в толпе часто натыкался на людей, как будто никак не мог привыкнуть к своим габаритам. Как можно представить, что в таком человеке запрятан «выживальщик»?

Но всё же этот потенциал имелся. Возможно, это был тот нерастраченный багаж, который в прежней жизни мог бы позволить ему стать творцом, учёным или политиком. Но он им не воспользовался, не стал ни кем и ни чем. Только когда мир изменился, Данилов пустил его в ход. Вернее, даже не он, а тот инстинкт-автопилот, который перехватывает управление в критических ситуациях.

Можно назвать это мутацией. Этакое крохотное отличие от сородичей, которое не имеет значения в привычных обстоятельствах или даже играет отрицательную роль, осложняя обладателю жизнь. Но в случае радикальных изменений среды оно даёт носителю выигрышный билет.

Такое постоянно происходит в истории разных биологических видов. До девятнадцатого века на деревьях Британии обитали бабочки белого и чёрного цветов. Белые доминировали, чёрные были редки и жили недолго. Их было хорошо заметно на фоне светлой коры, и они первыми отправлялись на корм дроздам. Но когда пришла промышленная революция, и от сажи кора деревьев стала чёрной, бабочкам белого цвета не повезло. Теперь уже они стали лёгкой добычей птиц. А чёрные не только выжили, но и захватили всю биологическую нишу.

Возможно, и человек не свободен от действия этого эволюционного закона. Тогда, рассуждал Саша, после гибели стержневой ветви цивилизации Земля станет полигоном, на котором будут проходить обкатку альтернативные модели. Это будет продолжаться до тех пор, пока из них снова не выделится новая доминанта. Впрочем, это была только его теория, из разряда мыслей ни о чём, которыми парень заполнял редкие минуты, свободные от забот о собственном выживании.

Беда, как всегда, пришла откуда не ждали — не снаружи, а изнутри.

«За всё приходится платить». Александр никогда не подвергал сомнению эту истину. Но где ж видано, чтобы за былую тягу к пирожным и конфетам человек расплачивался такими муками?

Теперь сладкое было для него не лакомством, а источником энергии. Вот и на этот раз он, как обычно, завтракал батончиком «с арахисом, карамелью, нугой и толстым-толстым слоем шоколада», когда почувствовал острую тянущую боль. Саше понадобилась пара минут, чтобы определить её источник. Сигналы посылал четвёртый коренной зуб справа. Там уже было дупло, а бесплатная отечественная пломба, которую он поставил год назад, быстро раскрошилась и выпала. По-хорошему, надо было уже тогда сходить к стоматологу, но Александр имел дурную привычку откладывать всё напоследок. Да и людей в белых халатов он не переваривал, как и их неразлучную спутницу — бормашину, будь она хоть трижды лазерная. Теперь Данилов проклинал себя за это. Что ему стоило потерпеть десять минут?

Трудно сказать, чем и когда он разбередил этот зуб. Вряд ли дело только в злополучном «сникерсе». В последние дни он грыз немало сухарей и прочих продуктов, засохших до твердокаменного состояния. Неделю назад, пережёвывая пряник, Саша почувствовал болезненный укол, но не придал этому значения. Боль тогда не была хозяйкой его психики.

Через пару дней после форсирования Оби начала ныть десна, и только тогда парень забеспокоился. Слегка, ведь вокруг было полно более насущных поводов для тревог. Он надеялся, что всё обойдётся, и пытался снять боль народными средствами вроде полоскания солёной водой. А зря. С каждым днём инфекция набирала силы, но делала это медленно и осторожно, будто хотела усыпить его бдительность и устроить ему ловушку.

К обеденному времени боль только усилилась, теперь огнём полыхала вся нижняя челюсть, с интервалом в пять секунд в ней взрывались тротиловые шашки.

Тогда Саша начал глушить боль анальгином. Вроде бы помогло, и парень снова расслабился. До самого вечера зуб его не беспокоил, а перед сном он принял ещё пару таблеток для гарантии. Ночь прошла нормально, утром нежданно-негаданно поднялась температура, и опухло пол-лица. Данилов решительно не знал, как быть, и чувствовал дикую досаду на собственную глупость. Кто ему мешал два месяца назад сходить в кабинет через дорогу? Времени не было, денег? Нет. Просто не хотелось оказаться в лапах эскулапов.

К полудню мука стала невыносимой. Саша уже трижды полоскал рот, выпил две таблетки парацетамола и одну — анальгина, перевязал щёку колючим шарфом. Он даже прочитал заговор из книжки «Практическая магия», хотя раньше называл эзотерику общим термином «херомантия». Эти манипуляции не дали эффекта. Кроме солёной воды — от неё стало ещё больнее.

К вечеру второго дня боль завладела всем его существом. Заниматься чем-то кроме самолечения было невозможно, как и дышать холодным воздухом. Даже думать о постороннем стало нереально, мысли сами возвращались к зубу. Боль накатывала волнами, примерно через каждые три секунды и разливалась по всему телу, дёргая за каждый нерв.

С детства из всех людей в белых халатах Саша больше всего не любил стоматологов, но сейчас отдал бы все сокровища мира за то, чтобы в соседней комнате вдруг оказался живой дантист со своим пыточным креслом и инквизиторским набором. Господи, как больно! Неужели так будет всегда?

Саша представил себе, как зелёные микробы плодятся и множатся в дупле и точат, точат, вгрызаются в зуб до самого корня. Он готов был продать душу дьяволу, лишь бы остановить или хотя бы притупить боль. Но, похоже, даже отец лжи покинул Александра в его мучениях. Конечно, у князя тьмы были дела поважнее, как-никак апокалипсис был в полном разгаре. И Люцифер мог наложить лапу на всех, оптом, не тратя время на каждого отдельно.

Можно ли сойти с ума от боли? Наверно, да, когда у тебя рак в последней стадии или обширные ожоги. Но Данилов подозревал, что ещё немного, и его рассудок выбросит белый флаг. Даже такая мелочь могла стать последней каплей при его расшатанной психике. Надо было что-то делать, и парень знал, что именно.

Ему придётся прибегнуть к крайним мерам оперативного характера. Какой-то гаденький человечек, сидящий внутри его головы, пытался отговорить Сашу.

«Не надо! — верещал он. — Потерпи немного, всё пройдёт…»

Но Данилов не слушал его. Он искал в квартире плоскогубцы и быстро нашёл их. Его рука чуть подрагивала, но не от страха или мороза, а от ста граммов водки, которыми он сначала прополоскал рот, а потом, переборов отвращение, проглотил. Он не был идейным трезвенником, просто игра природы наделила его организм идиосинкразией на алкоголь. Никаких других эффектов, кроме жестокой депрессии и раздражения мочевого пузыря, парень после его приёма не чувствовал, поэтому с трудом мог понять людей, которые получали от этого удовольствие.

Но в качестве местной анестезии зелье имени Менделеева сгодится. Конечно, предпочтительней был бы укол новокаина, но где же его взять-то? Сейчас он откроет рот, ухватится за зуб как следует и резко, одним рывком, извлечёт причину своих страданий на свет божий. Ну же!..

Руки у Саши дрожали, пульс подскочил вдвое, а рот наполнялся слюной так быстро, что он не успевал её сглатывать. Он знал, что сейчас займётся вивисекцией, и мысленно передавал привет Леопольду фон Захеру-Мазоху и всем его последователям.

На счёт «три». Враскачку, с вывертом. Во имя отца и сына и святого духа, а…

— А-а-а!

Он не удержал инструмента, и тот, вместе с зажатым в нём кусочком кости, почерневшим сверху и окровавленным снизу, пролетел через всю комнату и вдребезги разбил стекло в стенном шкафу. Этот момент Саша запомнил. Потом кровь хлынула у него изо рта, заливая всё вокруг, а перед глазами всё начало смазываться, расплываться.

Пошатываясь, как пьяный, Александр едва дотащился до спальни. Что-то подсказывало ему, что до кровати не дойти — комната вокруг раскачивалась как на качелях, а огонёк свечки двоился, троился, четверился.

Но нельзя, нельзя терять сознание, как бы этого ни хотелось. Надо остановить кровь. Иначе, даже если он не истечёт до смерти, как потом восполнять потерянный гемоглобин? Где взять усиленное питание?.. Вату и марлю Саша тоже приготовил заранее, но движения его стали неловки, и он долго не мог засунуть ватный тампон себе в рот так, чтобы тот лёг точно на кровоточащий участок десны.

Как только звенящее эхо шокового удара растворилось, боль пришла, но это была уже другая боль. Не вкручивающийся в десну шуруп, а молот, обрушивающийся на бедную черепную коробку. Но, как ни странно, переносить такую массированную атаку было легче, чем локализованную. Может, от сознания того, что скоро всё пройдёт.

Оставалось принять свои любимые таблетки и отправиться на боковую. Это был предел. Мягкий продавленный диван милостиво приняло его вес, лишь чуть-чуть скрипнув. Вес был невелик. И почти тут же мир вокруг Александра растаял как дымка.

В эту «ночь» ему снился хороший сон. Если бы кто-нибудь зашёл в этот момент в комнату и осветил фонариком его лицо, он заметил бы на нём усталую улыбку. Те, кто знал его в прежней жизни, ни за что не поверили бы, что она может озарять его лицо. Но это было так. Продержалась улыбка недолго, а затем сменилась выражением полной расслабленности. Впервые за много дней он спал спокойно.

Проснувшись, Данилов сразу же почувствовал — что-то изменилось. Исчезло. Когда же до него дошло, что не стало боли, он сперва решил, что умер. Но всё оказалось не так просто. Вокруг по-прежнему была знакомая до тошноты комната, показавшаяся ему вдруг такой родной. А вот боль ушла. Может, она ещё таилась где-то на задворках сознания, но её время миновало. Отмочив тёплой водой повязку и заменив её новой, Александр с удовлетворением заметил, что кровь перестала сочиться из ранки, а челюсть больше не сводит судорогой. Похоже, можно было и поесть.

Наконец, он решился встать. Дотащившись до шкафа и посмотрев в зеркало, Данилов вздрогнул. Вылитый вампир! Бледное как простыня лицо, дикие глаза и запёкшаяся красная корка на губах. Кровь была не только на лице и на руках. Она была повсюду. Казалось, в комнате поработала целая артель мясников. Но он знал, что не мог потерять её слишком много. Вряд ли больше ста миллилитров, а ещё вероятнее, не больше рюмки. Восстановится. Нужно только есть побольше белка.

Он прополоскал рот тёплой водой, умылся, попытался оттереть свитер, но бурое пятно въелось глубоко. Да и чёрт с ним. Вот уж чего он не собирался делать, так это стирать. Греть воду, полоскать — зачем эта морока, если в шкафу наверняка найдётся другая одежда? А не в этой квартире, так в соседней.

Данилов языком ощупал то место на десне, где ещё недавно находился источник его страданий, и поздравил себя. Зуб был вырван чисто. Его корень не остался в десне, как он того боялся. Видно, не совсем он пропащий, что-то ещё может… Например, работать стоматологом.

«Надо было тебе поступать в медицинский. Какой врач пропадает…» — думал он, уносясь куда-то вдаль.

Так Александр лишился одного из коренных зубов, но не только его. Вместе с ним ушла часть страха перед будущим. Парень знал, что впереди его ждёт немало страданий, но теперь ему казалось, что к встрече с ними он готов. Саша мог записать в свой актив ещё одну победу. Только на этот раз он одержал её над врагом, который был пострашнее бродяги с топором — над самим собой. Зная свою натуру, Саша понимал, что это много стоит.

«Зуб — это ерунда. А если аппендицит? — спрашивал парень себя. — Сам себе операцию сделаю?»

«Сделаешь. Куда ж ты денешься? — отвечал безапелляционный внутренний голос. — Попробуешь. А не получится, значит, не судьба. Ты немного потеряешь».

Весь следующий день он собирал по окрестностям вещи и продукты для нового отрезка пути.

Потом он снова шёл сквозь тьму и холод, а за ним, кривляясь и извиваясь в луче света, тащилась его тень — уродливое существо, отдалённо напоминающее человеческую фигуру, гротескный гуманоид с длинными конечностями и головой гидроцефала.

Александру не нравилось это соседство. В глубине души он подозревал, что, стоит ему потерять бдительность, как эта тварь схватит его и утащит за собой, на ту сторону. Однажды это ему настолько надоело, что он попробовал идти в полной темноте, справедливо рассудив, что там, где нет света, не может быть и теней. Саша погасил фонарик, и призрак тут же исчез. Некоторое время парень брёл наобум, наслаждаясь одиночеством, пока не напоролся на поваленное металлическое ограждение и чуть не проткнул себя насквозь. Это было похоже на последнее китайское предупреждение, и больше он так не экспериментировал.

Но однажды, в кошмарный мороз, когда Александр меньше всего ожидал услышать чей-то голос, тень сама заговорила с ним.

— Саша, — тихо прозвучало вдалеке.

Данилова словно током ударило. От неожиданности он споткнулся и в который раз набрал полные валенки снега. Лямка нагруженных санок больно врезалась в поясницу. Он уже успел отвыкнуть от звука человеческого голоса, и сама возможность осмысленной речи казалась ему абсурдом посреди ледяной пустыни.

Путник замер, превратившись в слух. Даже ветер стих, чтобы не мешать ему. Так прошло две минуты. Никого. Тишина. Чёрное безмолвие. Здесь никто не мог знать его имени, да и людей тут, вдали от населённых пунктов, быть не могло на десятки километров вокруг. Но тогда кто?..

Медленно, словно стараясь оттянуть встречу чёрт знает с чем, парень обернулся. На секунду ему показалось, что там действительно кто-то стоит, отбрасывая огромную тень. Дерево. Обычная берёза. У него медленно отлегло от сердца, но ещё долго стучала кровь в висках. Сердце билось о рёбра, не давая забыть о пережитом. Только через минуту он смог даже посмеяться над собой, хотя смех прозвучал не очень убедительно.

Ну разумеется, послышалось. Обычное дело. Нервы, что же с вами делать?.. Неужели он сходит с ума? Да что удивляться, он же не железный. Любой на его месте был бы подвержен этой опасности.

Парень уже собирался навьючить на себя тяжёлую поклажу и продолжить путь, но в тот самый момент, когда ему с горем пополам удалось взять себя в руки, его окликнули снова, гораздо громче:

— Саша, слышишь?

Сердце парня сжал стальной обруч. Ещё немного, и грудь лопнет, разорвётся на куски как граната. Или как гранат брызнет красным соком во все стороны.

Наконец, выдох прорвался наружу сдавленным воплем:

— А-а!

Собственный вскрик показался ему неестественным, как реплика актера в старинной оперетке. Но ничего другого он не мог из себя исторгнуть. Тяжелее всего быть естественным, когда сталкиваешься со сверхъестественными вещами. Там, где должен был стоять тот, кто говорил, не было даже деревьев. Ровная поляна без единой кочки и снег, не нарушенный человеческими следами.

Не понимая до конца, что же он делает, парень начал мелко креститься, шепча слова давно позабытой молитвы, сохранившиеся в подкорке. Это действие было инстинктивным — никакой благодати он не ощущал. Только ужас без пяти минут утопленника, который хватается за любую соломинку.

«Отче наш, иже еси на небесех… — вот всё, что он мог противопоставить неведомому ужасу. — Да святится имя Твое, да пребудет воля Твоя…»

В этот момент Александр ещё горше пожалел о поступке, который совершил в самые первые минуты после катастрофы. Тогда он сорвал с себя нательный крестик и зашвырнул его в придорожную канаву, сопроводив этот жест проклятьем: «Грёбаный старый садист! Я от тебя другого и не ждал». Это было первым побуждением и шло из глубины души.

Теперь тот поступок представлялся ему выходкой капризного ребёнка, который не хочет идти в садик. Глупо и слишком театрально. Маленький кусочек серебра, якобы несущий в себе частицу божественной благодати, ни при чём. Да и бог, если он есть, тоже. Не бог нажал на кнопку, и не дьявол. Это мы. Единственной ошибкой Всевышнего было то, что Он дал нам свободу воли, явно переоценив нас.

— Саша, — прозвучало в третий раз у него за спиной. — Саша…

«Разве ты не хочешь поговорить со мной?» — казалось, хотела сказать темнота.

В прошлый раз говорящий находился метрах в десяти позади, теперь же он был совсем близко. На расстоянии прыжка.

Александра схватил за горло страх, какого ещё он не чувствовал. Сердце переместилось в пятки, лёгкие стали тяжёлыми как гири и ухнули вслед за ним, а желудок наоборот подскочил, подарив уже привычную дурноту. Мозг отреагировал последним, с запозданием в несколько секунд. Он откликнулся безумным воплем внутри черепной коробки: «Погибаю!»

Данилов взвыл и закружился на месте. Фонариком, который парень держал в вытянутой руке как фехтовальщик — рапиру, он очертил круг света, словно тот мог отогнать от него все наваждения.

«А может, обращаются не к тебе? — стрелой промелькнула нелепая мысль. — Имя-то не редкое». Но вокруг не было не только других Александров, но и вообще никого, кто мог бы иметь имя. Места, куда он забрёл, были безлюдными даже в лучшие времена. Теперь тут можно было скитаться годами и не встретить живой души.

Обращение могло быть адресовано только ему. Значит, надо было отвечать, чтобы не показаться невежливым. Но он медлил.

Тишина. Только снег скрипит под подошвами валенок. Вокруг раскинули свои руки-ветки голые деревья, не спящие в ожидании новой весны, а промерзшие до самой сердцевины. Они напомнили Саше скелеты тех чудовищ, что населяли Землю за сто пятьдесят миллионов лет до его рождения. Гибель этим тварям принёс катаклизм, схожий с нынешним. Поделом им, они были безмозглыми, уродливыми и злобными. Неудачные творения Создателя, ничем не лучше людей, разве что слишком глупые, чтобы придумать оружие массового поражения.

Дёрнувшийся палец попал на кнопку фонарика, и Данилов тут же ослеп от накатившей волны мрака. В темноте он ощутил себя ещё беззащитнее. Не вынеся испытания темнотой, парень тут же снова включил свой «динолайт». Он наугад провёл лучом слева направо, но тот свободно проходил сквозь глыбы заледенелого воздуха. Кругом не было ни души. Только его тень, которая находилась на прежнем месте. Уж не она ли обращалась к нему?

Александр собрал в кулак остатки самообладания. Глупо бояться собственной тени, даже если она пытается заговорить с тобой. И всё же ему хотелось бежать, бежать, пока между ним и этим местом не окажется целый континент.

Но он знал, что это бессмысленно. Она будет преследовать его до самого конца и рано или поздно настигнет. Не проще ли остаться здесь? Это его успокоило. Ничто так не придаёт сил, как осознание того, что все усилия напрасны.

Он больше не слышал никаких посторонних звуков. Вокруг не было никого, кто мог бы быть их источником. Никого из имеющих тело.

Стоп. Саша ещё сохранил остатки трезвого рассудка. Он допускал существование призраков, но не верил в возможность контакта с ними. Поэтому его разум пытался найти всему рациональное объяснение.

На первый взгляд, ответ напрашивался такой — шизофрения. В расщеплённом сознании как в миксере смешиваются реальность и фантазии, так что грань между ними сначала становится зыбкой, а потом и вовсе исчезает.

У него никогда раньше не было галлюцинаций, но мысль о собственном безумии показалась парню заманчивой, как последний спасательный круг. Может, этот зов только мерещится ему?

Пусть он бредит, лишь бы это не было правдой. А что же было на самом деле? Может, он бросался на людей и орал о приближении Армагеддона, а перепуганные соседи вызвали наряд милиции, который, увидев, что случай не в его компетенции, связался с людьми в белых халатах? Доктора сработали оперативно. Они заломили «клиенту» руки, надели смирительную рубашку, посадили в машину с красными крестами и отвезли в дом скорби, по дороге или уже на месте вкатив лошадиную дозу какого-нибудь транквилизатора. И вот он лежит, привязанный к койке и обколотый сильнодействующими препаратами, в городской психушке, в отделении для буйных, а вовсе не стоит посреди занесённой снегом железной дороги.

Чушь. Нечего тешить себя иллюзиями. Окружающий кошмар — явь! Хотя бы потому, что ни одно сновидение не может длиться целый месяц, что бы там ни говорили всякие умники о субъективном времени.

Есть ещё одно объяснение этому голосу из ниоткуда. Когда столбик термометра падает ниже сорока, человеку порой начинают слышаться странные шумы. Саша вспомнил, что об этом рассказывали в телепередаче про Оймякон, где находится Евразийский полюс холода. С атмосферой при низких температурах что-то происходит. Кажется, коренные народности Севера называли это шёпотом звёзд. Так поэтично, чёрт возьми, что не верится.

Но в таком случае его окружала голимая проза, в которой не было места пришельцам с того света. День-то и вправду выдался на редкость холодным. Саша не удивился бы, узнав, что в термометрах замерзла ртуть.

Шорох снега под ногами, потрескивание коры деревьев, падающие снежинки — всё это исказилось под действием непостижимых законов акустики. Его нездоровое воображение сложило эти звуки в слова, чтобы воспалённый разум, подхлёстнутый одиночеством, мог сотворить виртуального гостя.

Вот и всё. Тени исчезают в полночь. Мёртвые остаются мёртвыми, а живые ждут и не дождутся своего часа, чтобы к ним присоединиться. А он опять поверил чёрт знает во что.

— Придурок… — вслух произнёс Саша.

В этот момент порыв холодного ветра налетел на него и заставил замолчать. Данилов потеплее замотал лицо колючим шарфом. Не были видны даже глаза, прикрытые лыжными очками, которыми он разжился отнюдь не в магазине спорттоваров. Но они прилегали к лицу не очень плотно, поэтому поток ледяного воздуха иногда достигал своей цели. Окоченевшие пальцы он спрятал ещё глубже в карманы. Даже варежки не помогали.

Слова ничего не значат. Они всего лишь колебание воздуха, произведённое речевым аппаратом человека с одной целью — донести информацию до другого представителя своего вида. А если нет адресата, то ни к чему тратить энергию. Бестелесным духам слова не нужны.

«Вначале было слово». Ложь. В начале начал было великое безмолвие. Космические катастрофы — большой взрыв, рождение звёзд, столкновения галактик и туманностей — тоже происходили в абсолютной тишине, потому что в вакууме звук не распространяется.

Только потом, когда звезда по имени Солнце обрела свою третью спутницу, новорождённый мир заполнил хаос звуков — грохот падающих с неба камней, шипение раскалённой магмы, гул первобытного океана, и рёв голодного зверя, выходящего на охоту. И только через миллионы поколений бессловесной животности какой-то питекантроп, не от хорошей жизни вставший на задние лапы, изрёк первое слово. «Ургх», например.

Лингвисты сломали много копий, споря, было ли это существительное или глагол. У Саши имелась на этот счёт своя версия — междометие, и доказать это было легко. На первом месте для человека стоят не предметы и не действия, а его отношение к ним. Оно есть нечто первичное, базовое, следовательно, должно получить средство для выражения раньше всего остального. Итак, эмоции — положительные или отрицательные. А поскольку жизнь в те времена была не сахар, вероятным выглядит второе. Следовательно, вскрик ужаса, вздох разочарования или вопль ярости и превратился в первое человеческое слово, из которого, как из семечка, выросло могучее древо языков, обеспечив хлебом многие поколения толмачей-переводчиков.

Каким было это семечко? Универсальным. Ведь не одни только отрицательные эмоции довлеют над родом людским. Чем выразить и смертельную злобу, и переполняющее душу счастье, и глубочайшее разочарование? Всё говорит о том, что первым человеческим словом был аналог русского мата, но всё когда-нибудь заканчивается. Слова нужны только людям, причём живым. Если не станет человечества, то они, записанные на плёнку, диск или другой носитель, станут бессмысленными наборами звуков, а буквы в книгах — чернильными черточками, которые будут содержать в себе меньше информации, чем следы животных на снегу.

Дома, плотины и мосты будут напоминать о расе несостоявшихся покорителей космоса несколько веков, пока не обратятся в пыль или не будут поглощены наносами песка и глины. А слова станут ничем, как только умрёт последний из тех, кто способен их понимать. Но вряд ли именно он окажется этим последним, особенно если и дальше будет идти напролом, не считаясь с температурой. Посадит лёгкие, это как пить дать, и привет.

Александр решил, что на сегодня его путь закончен. Благо от своего укрытия он успел удалиться всего на километр. Сейчас он вернётся и переночует, а если холод не спадёт, то останется там насовсем.

Ему повезло, если можно назвать это везением. Наутро Саша долго оттаивал кипятком стекло, чтобы разглядеть градусник за окном. Но когда ему, наконец, это удалось, парень только усмехнулся. Он это предвидел. Всего минус восемнадцать и полное безветрие. Ни снежинки в воздухе. Будто кто-то очень хотел, чтобы он добрался до своей цели.

Глава 3. Тошнота

«Третий ангел вострубил, и с неба упала большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод.

Имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки…»

Красивые слова. В жизни всё оказалось гораздо прозаичнее и грубее. Впрочем, горечь во рту временами действительно напоминала вкус полыни. Целую неделю Саша чувствовал себя довольно сносно, и вот сдал за один день, превратившись из здорового человека в развалину.

Как же так получилось? Где и когда он умудрился схватить дозу? Именно этим и объяснялись все его вчерашние видения, а инфекция только усиливала их.

Теперь можно было принять это как данность. Для себя Александр решил, что всему виной неравномерность распределения радиоактивных осадков в первую неделю после катастрофы. Оно ведь больше зависело от направления ветра, чем от расстояния до эпицентра. В этой русской рулетке он проиграл, как и миллионы тех, кто пережил первые дни и вздохнул с облегчением. Потом им прямо на головы, за сотни километров от места нанесения ударов, выпал пресловутый fallout, незаметные крупинки радиоактивного вещества.

С ним это могло случиться и двое, и трое суток, и даже неделю тому назад, если помнить о латентном, скрытом периоде развития болезни. Он мог наткнуться на них где угодно и даже не заметить, расположиться на ночлег среди них или разложить еду на столе, покрытом слоем этих частиц. Они ведь не светятся в темноте, разве что при запредельной концентрации.

Первым звоночком было лёгкое головокружение. Вторым — тошнота, которая медленно поднялась по пищеводу и подступила к горлу. Сначала он не придал им значения, потом пытался успокоить себя и списать эти симптомы на пищевое отравление и стресс. В эти дни его желудок часто подвергался испытаниям некачественной едой, а поводов для головокружения было хоть отбавляй.

Но когда появились все хрестоматийные признаки страшной болезни, необходимость в самообмане отпала сам собой. Последними пришли жар и слабость во всем теле, так что всё вокруг поплыло по волнам…

Анемия. Что её вызвало? Синдром хронической усталости, простуда? Или и первое, и второе? Нет, приятель, всё гораздо хуже. Это пришёл на мягких лапах пушной зверь. Песец. Житель арктических широт, которые теперь тянулись до экватора.

Сашу постоянно рвало. С интервалами в пять минут тело сотрясала дрожь, а желудок исторгал из себя содержимое. Даже если во рту целый час не было ни крошки, эта периодичность не нарушалось. Его рвало слюной и желчью, что было ещё неприятнее. Компанию тошноте составляла головная боль, как будто в череп медленно вкручивали шурупы, и температура под сорок. Вдобавок ко всему слезились глаза и текло из носа, как при гриппе или ОРЗ. Полный комплект.

Это было похоже на садистскую пытку. Данилов был зверски голоден и носил с собой запас продуктов на два месяца, но не мог ничего проглотить — его тут же начинало выворачивать наизнанку. Александр посылал проклятья и богу, и чёрту, но на последнем издыхании пёр вперёд. Как нарочно, приступ застал его посреди бесконечного перегона между станциями. Надо было во что бы то ни стало найти кров, даже если тот станет его последним приютом.

Незаметно, исподволь у Саши сформировался менталитет бродяги-рецидивиста. Он спокойно залезал в чужие дома, брал чужие продукты и вещи, ломал и жёг чужую мебель, без зазрения совести ворочал мертвецов и шарил по их карманам. Мародёрство стало для него образом жизни, причём это выходило у него так естественно, будто ничем другим он раньше и не занимался.

Всё же его жизнь отличалась от жизни люмпенов старого мира в худшую сторону. Последнему бомжу в прежние времена жилось гораздо комфортнее. Да, тот тоже мог протянуть ноги от голода, холода или болезней. Его могли от скуки прикончить собратья по несчастью или просто «добрые люди». Но этот изгой видел рядом нормальную жизнь и имел хоть призрачные, но шансы на возвращение. В крайнем случае бродяга мог разбить витрину и сесть в тюрьму, обеспечив себе еду и крышу над головой на пару лет.

А он? Какие перспективы у него? Да только ли у него?! Люди похожи на мух, прилипших к клейкой ленте. Кто-то ещё дёргается, борется за жизнь, другие уже бросили эти попытки и смирились с неизбежным, а третьи, которых большинство, уже лежат и не шевелятся.

Финал будет один. Смерть придёт ко всем — к добрым и злым, к честным и лжецам, к чиновникам и пролетариям, к верующим и атеистам. Бегите и прячьтесь, зарывайтесь поглубже. Вам всё равно не избежать общей участи, ибо пришёл чёрный день. Землю, погрязшую в пороках, сначала выжгли, а теперь вымораживают, чтоб не осталось ни одного человеческого паразита.

Александр еле плёлся, глядя перед собой невидящим взглядом. Надо было найти укрытие, пока он ещё мог переставлять эти длинные ходули, по недоразумению называемые ногами. Последний километр до городской черты парень прошёл как в тумане, не чувствуя под собой ног. На карту он не смотрел уже давно — перед глазами всё размазывалось, как у пьяного. Компас тоже покоился в чехле. Странновато было пользоваться им шиворот навыворот, с поправкой на то, что запад и юг поменялись местами. Таким уж стал этот дивный новый мир. Данилов давно потерял бы направление, если бы не железная дорога, которая, почти не отклоняясь, вела его на северо-восток, приближаясь к тому, что когда-то было границей между Новосибирской и Кемеровской областями. Там, на другой стороне, «всего» в двухстах километрах лежал пункт назначения. Впрочем, теперь он и не надеялся добраться туда.

Наконец, впереди показалась жилая зона. Он толком не знал, какой это населённый пункт, а смотреть на карту было невмоготу. Главное, что ноги принесли его сюда. А там посмотрим, куда кривая вывезет.

В этом доме его явно не ждали. Он рванул дверь из последних сил — раздался хруст, и железная ручка осталась у него в руке. Удержать равновесие парень не сумел и тяжело рухнул на обледенелый бетон.

— Мать твою!.. Зараза, сволочь!..

Отряхивая снег и потирая ушибленное колено, Саша продолжил Сизифов труд. Подъезд со стороны выглядел так, будто уже много дней никто не входил и не выходил из него. Что ж, это даже к лучшему. Гостей нынче кормят всё больше свинцом.

Ему пришлось изрядно попотеть, отбрасывая в стороны снег куском фанеры, но и на этом мытарства не кончились. Дверь была не заперта. Кодовый замок раздолбили, судя по всему, задолго до катастрофических событий августа. Всё бы хорошо, но она успела намертво примёрзнуть.

В четырёхэтажном здании было ещё два подъезда. Но их тоже пришлось бы откапывать, и не факт, что у него бы хватило бы сил. Если бы не пожарная лестница, спиленная до уровня второго этажа, не иначе, чтоб дети не лазили, то можно бы было влезть через один из балконов. Но, увы…

Половина окон первого были намертво забиты, почти все остальные — закрыты ставнями, сколоченными на скорую руку. Если жильцы укреплялись по принципу «мой дом — моя крепость», то почему всё бросили? И куда направились? Может быть, их централизованно вывезли туда, где потеплее?

Но думать об этом без сарказма у Саши не получалось. Куда эвакуировать? В пекло, что ли? Его внимание привлекли несколько окон, в которых луч натыкался на мутные грязные стекла. Да, стекла. Он уже отвык от них. Видимо, ударная волна сюда не докатилась.

Что ж, не получится с дверью — придётся выбивать. Кирпичей вокруг хватает. Опасно, правда, и карабкаться высоко. Не дай бог, он порежется. Можно, конечно, плюнуть на всё и заночевать в дровяном сарае или гараже. Малоприятно, но не впервой. А если смерть придёт к нему этой ночью или следующей, то не всё ли равно, где это случится? Нет! Он человек, и не пристало ему подыхать как псу в конуре.

Сплюнув красным — дёсны слегка кровоточили, как при цинге, — Данилов снова навалился всей своей массой… но какая у него на хрен была масса? Смех один. Не телосложение, а теловычитание. Поэтому дверь поддаваться не желала, а лишь скрипела и дёргалась, иногда приоткрывалась на несколько сантиметров, но тут же захлопывалась, словно издеваясь над ним.

— У-у-у, зараза!..

Пот лил с него градом, головокружение стало таким, будто его крутили в центрифуге. Ну, навались! Чтоб тебя, падаль! Сим-сим, откройся! Ну!

Не открылся. Снова захлопнулся перед самым носом. Господи, если ты есть, открой эту проклятую дверь. Открой, если тебе ещё есть дело до нас. Поддаётся. Понемногу, по чуть-чуть. Просунуть ногу, чтоб не закрылась. А! Последний рывок. Сделано! Ура! Интересно, уходя, люди заперли квартиры на замки? Заперли. Молодцы, чтоб вам там пусто было.

Саша поднялся вверх по лестнице, дёргая каждую дверь, и только одна на третьем этаже уступила его мольбам. Спасибо вам, вовек не забуду. Не волнуйтесь, с вашим имуществом ничего не случится. Ну, разве что немного мебели уйдёт на растопку. Но вы же не в обиде?

Он проснулся, когда на часах было полпятого. Наверно, скоро рассвет, которого никто не увидит. Александр прямо в одежде лежал под тяжёлым пуховым одеялом. На ногах у него были валенки, а на шее — шарф, но он всё равно стучал зубами от холода. Его бил озноб, и он никак не мог взять в толк, то ли у него жар, то ли в комнате так чудовищно холодно. Да и не было теперь никакой разницы. Если всё закончится сегодня, то так тому и быть. Он давно уже не имел ничего против.

У него не было сил даже на то, чтобы привстать на кровати и включить фонарик. Темнота не отпускала его из холодных объятий. Тепла он не чувствовал, хоть и был укрыт с головой. И всё же Саша предпочитал лежать под спудом. Так создавалась иллюзия защищённости от внешнего мира. Он, жуткий и тлетворный, начинался не за пределами комнаты или дома. Для Александра он начинался прямо за пределами старого одеяла, набитого пухом, какие оставались разве что у самых древних стариков.

Парень думал о том потоке, который изо дня в день проходил сквозь его тело и делал свою разрушительную работу. Его нельзя было увидеть или почувствовать, но он разрушал молекулярные связи в клетках, уничтожал эритроциты, изменял наследственную информацию в хромосомах и явно причинял иной вред, о котором Саша, далёкий от медицины, даже не догадывался. Может, оно и к лучшему.

Человек несовершенен. Природа не наделила его, как и другие свои творения, за исключением нескольких бактерий, способностью ощущать ионизирующее излучение, так как вряд ли предвидела такое развитие событий.

Пару раз Александру удавалось, собрав последние силы, немного приподнять свой импровизированный саван, но только для того, чтобы ещё раз убедиться в безвыходности своего положения. Вокруг не становилось светлее. Он не видел даже своей руки, протянутой в темноту. По правде говоря, Саша уже отчаялся увидеть свет. Вначале он надеялся, думал, что через месячишко всё вернётся на круги своя, но каждый новый день оказывался таким же чёрным и холодным, как предыдущие. Теперь ему казалось, что скорее он сам начнёт светиться от рентгенов и беккерелей, чем дождётся восхода солнца.

Густой чернильный мрак заполнял комнату, вызывая мысли об упокоении и забвении. Комната на третьем этаже старого облезлого дома, построенного, похоже, до прошлой мировой, была Сашиным склепом. Данилов мог бы совсем не открывать бесполезных глаз, но веки смерзались от слёз, и их приходилось разлеплять через боль.

Слёзы текли у него беспрерывно, но это не были слёзы горечи или отчаяния. Когда-то в детстве он действительно много плакал, потому что видел всю мерзость мира, в который ему пришлось придти против своей воли. Одни смеялись и показывали на него пальцем, другие стыдили, третьи пытались утешить, думая, что он плачет о потерянной игрушке или порезанном пальце. Но все они не видели и не понимали главного. А он видел. Видел, что этот мир обречён, потому что все вещи в нём несут в себе семена своей гибели. И это причиняло ему двойные страдания. Потом, чуток повзрослев, он вдруг в одночасье разучился проливать слёзы, словно в нём щёлкнула пружина, ответственная за слезоотделение.

Со стороны могло показаться, что он повзрослел и от его детской ранимости не осталось и следа. Но это было не так. Вместо того чтобы, подобно остальным, зачерстветь душой и принять мир в его неизбежности, Саша приобрёл второе зрение. В то время как первое, обычное, постепенно ухудшалось, другое, внутреннее, делалось всё чувствительнее. Боль не просто осталась прежней, она стала сильнее, так как, повзрослев, Саша стал видеть мировую «неправильность» гораздо отчётливей и всё чётче слышал тяжёлые шаги Командора. Но парень не хотел доставлять окружающим удовольствия видеть свою боль, не стремился отрывать их своими догадками от праздника жизни.

Теперь это были слёзы гибнущего организма. Разрушенная иммунная система не могла противостоять инфекции. Саша был уверен в том, что эта инфекция — самый обычный грипп, которым он раньше болел редко и всегда переносил на ногах. Сколько он себя помнил, температура у него не поднималась выше тридцати семи. Он считал это само собой разумеющимся и называл симулянтами тех, кто целые недели проводил в постели с грелкой из-за какой-то простуды.

А теперь он умирал от гриппа. Не от птичьего, не от гонконгского или сингапурского, а от самого обычного. В этом чувствовалась особенно злая ирония Создателя, который заставил его пройти через огонь и воду только затем, чтобы он мог умереть «нормальной» человеческой смертью, почти по Гумилёву — на постели, только без врача и нотариуса. Врач ему уже не поможет, а нотариус вряд ли понадобится. Что он может завещать потомкам, которых у него не было и теперь уже не будет?

Данилов не вставал с кровати и не выходил из комнаты почти сутки, и ему начинало казаться, что за её пределами нет ничего. Ни одного атома, сплошная пустота. В самой комнате он мог слышать звуки — постукивание форточки, которую он заткнул кое-как, из последних сил, скрип кроватных пружин, когда он ворочался на своём ложе, потрескивание обоев, отклеивающихся от стен, и своё собственное тяжёлое дыхание. Ещё он слышал тиканье наручных часов, лежащих на тумбочке, и биение своего сердца, словно два часовых механизма адской машины, отсчитывавших минуты до взрыва.

Это в комнате. А за окном стояла тишина. Ватная. Мёртвая. Если раньше вой вьюги вызывал у Саши новую боль и вселенскую тоску, то теперь он был бы рад услышать даже его. Только бы не оставаться в этой тишине. Он пытался говорить сам с собой, но его собственный голос звучал почему-то жутко. Тогда он решил молчать. Молчание — золото. За эти недели парень мог бы озолотиться… Это не требовало усилий. Разговаривать было не с кем. Живые, подобно мёртвым, соблюдали обет молчания, им не о чем было говорить с товарищем по несчастью. Даже их взгляды были так же пусты и холодны.

Каждый в эти безумные дни был сам за себя. Первобытная «война всех против всех» — выдумка либерастов, никогда не существовавшая в реальности — стала явью. Но успели ли её авторы порадоваться, прежде чем их разорвали на клочки?

Не обладая ни силой, ни оружием, Данилов старался держаться от людей подальше, обходя десятой дорогой даже одиночные фигуры, тем паче большие группы. Этой нехитрой тактике, да ещё темноте он был обязан тем, что дожил до этого дня. Красться, затаив дыхание, прятаться, прислушиваться к каждому шороху, змеёй ползти среди сугробов, идти на ощупь, вслепую, чтобы луч фонаря не выдал тебя чужакам — это никогда не было частью образа героя. Но на его глазах убили слишком много людей, чтобы он мог думать, что такое поведение является трусостью. Саша хорошо усвоил, что лучше быть живой крысой, чем дохлым львом. Он обязан был остаться в живых, чтоб дойти до конца.

Но теперь о пути можно было забыть. По иронии судьбы, сумев уберечь себя от людей и зверей, Данилов пал жертвой микроорганизмов, которые до поры до времени мирно жили в его собственном теле.

В горячке и лихорадке, чтобы хоть немного отвлечься от нарастающей головной боли, Александр размышлял о конце истории, который ему довелось застать. Это было решение всех вопросов мировой политики, от территориальных споров до межнациональных распрей. Радикальное и окончательное, как эвтаназия. На фоне этой новой, великой бойни померкнут все минувшие. Забвение поглотит имена героев, ставших тиранами, даты великих побед, обернувшихся поражениями, и открытий, вызвавших к жизни новые кровавые бани.

Всесожжение всё спишет. Что такое тридцать тысяч загубленных душ там, где гибнут миллиарды? Статистическая погрешность. Как там у бедняги Мандельштама:

Миллионы убитых задёшево Протоптали тропу в пустоте, Доброй ночи! Всего им хорошего От лица земляных крепостей!

Венец творения, ну почему тебя не разорвали саблезубые тигры и не растоптали мамонты, пока ты бегал на четвереньках, а весь твой арсенал состоял из дубины из ближайшей рощи? Лучше бы ты вымер, а не они. Ведь это ты сначала превратил мир в свалку, а затем — в пустыню.

Каким же лицемером надо быть «среднему человеку», чтоб называть нелюдями садистов и детоубийц! Наоборот, они люди. И он мог бы быть на их месте, и они — на его. Работники концлагерей тоже были людьми, как и пилоты бомбардировщиков, поливавших напалмом мирные города. Ведь человек — это звучит гордо, хоть выглядит мерзко и подло.

Странно только, что им не лень было придумывать целые теории, чтобы найти оправдание своей потребности убивать. Обычный маньяк-душегуб честнее и чище, чем профессиональный палач или тот, из чьего кармана оплачена его работа. Чего стоит хотя бы их логика, проверенная тысячами поколений. «Я — человек. Ты — не я. Следовательно, ты — не человек».

Но это самообман. Не могли же они не понимать, что между ними — белыми, жёлтыми, чёрными, носящими на шее крест, полумесяц или не носящими ничего — нет существенных различий? Что все они одинаково глупы и никчёмны, одинаково беззащитны перед лицом вечности и Вселенной?

Ладно, чего уж теперь ворошить пепел. Когда-то Саша проклинал людей за тупую скотскую злобу, которая передавалась из поколения в поколение как эстафетная палочка. По-отдельности они оставались слегка разумными созданиями, но, собираясь вместе, становились даже не стадом, а стаей.

Теперь, после случившегося, он не мог ненавидеть обречённых. Он их презирал, как неразумных детей. Нет, даже не детей, которые могли вырасти и поумнеть, а червей, одноклеточных, которые никогда не поняли бы своих ошибок, потому что их нервная система настроена только на самые простые реакции.

Весь двадцатый век был для них одним большим уроком гуманизма. Сто двадцать миллионов погибших в трёх мировых войнах могли бы научить людей чему-нибудь. Ну а какие они сделали выводы? Логичные, казалось бы. Больше бомб, ракет, хороших и разных. И войны — но уже не на своей территории и с равным противником, а далеко и только по телевизору. Нажимаете на кнопку, и экран открывает вам окно в окружающий мир, где кто-то другой в этот момент нажимает на кнопку, чтоб обеспечить этот экран зрелищем хорошо прожаренной плоти.

Каждый из них ценил превыше всего свою жизнь, но все были подсознательно готовы воевать до последнего человека. Потому что каждый верил, что лично ему не придётся стать этим последним. Что ж, вы своего добились. Радуйтесь, если ещё можете. Мигом решилась масса проблем — перенаселённости и иммиграции, недостатка водных и минеральных ресурсов. Вот оно, ваше окончательное решение всех вопросов.

Он не мог их ненавидеть, но и жалеть не получалось. Слишком многого он лишился из-за них. Может быть, бог их и простит, а Александр — вряд ли. Теперь-то он уж точно не успеет. У него не осталось времени даже для того, чтоб умереть от рака кожи или белокровия. Есть вещи, которые прикончат его гораздо раньше.

Думать больше ни о чём не хотелось. Мысли больше не помогали отвлечься от боли.

Голова опустилась на подушку, тяжёлые веки смежились, и Данилов не заметил, как провалился сквозь кристаллические решётки атомов в иное бытие.

Стоило Александру смежить веки, как его тут же подхватило нечто и понесло вдаль, вон из квартиры, прочь от его временного укрытия. Ему привиделось, что он идёт или даже парит, не касаясь ногами земли, над бескрайней ледяной равниной. Этот лёд не блестел, он был тёмным и проглатывал свет как чёрная дыра.

Нет, у Саши не было крыльев, и он не сам направлял свой полёт. Он чувствовал себя пушинкой, которую мчит ураган; обломком корабля, который могучее океанское течение несёт к неведомым берегам, знал, куда этот путь его приведёт, и не хотел идти по нему, но его никто не спрашивал.

До самого горизонта равнина была обозрима, несмотря на то, что на небе не было ни солнца, ни звёзд, ни луны. Но Александра это почему-то не удивило. Возможно, он знал, что сверхъестественное зрение — это то, что получает каждый при развоплощении.

Да, его измученному полумёртвому телу ничто не угрожало. Оно осталось там, на кровати, измученное, но пока ещё живое. А вот душа без хрупкой защиты немощной плоти чувствовала себя словно голой. Данилов осознавал свою бестелесность. Это было невыразимо — чувствовать, как ветер продувает тебя насквозь, смотреть и видеть всё сквозь себя, как через стекло.

Но самое страшное было даже не в этом. Тем, что окружало его вместо кожи, он чувствовал чудовищное давление. Словно он стоит, прижавшись лицом к стеклу иллюминатора, а по другую сторону — миллионы тонн океанской воды. И стекло трещит…

В этот момент под ним начался пологий спуск, постепенно становившийся всё круче и круче, чтобы затем в одночасье рухнуть вниз неприступным обрывом. Перед ним была пропасть, какой не видел мир. Из глубины поднимались тёмные испарения, тянуло могильным холодом. Всё вокруг было окутано странным мерцающим светом, мертвящим, вытягивающим душу, лишающим воли.

Немного неожиданно для самого себя — как это часто бывает во сне — Саша поплыл к самому краю и глянул вниз. Он посмотрел в бездну, а бездна посмотрела на него, внимательно и вдумчиво. Наверно, каждый из них сделал выводы из увиденного, вот только свои Саша так и не смог сформулировать, а о заключениях другой стороны ему не хотелось даже гадать.

Затем его втянуло вниз как в воронку, как в горло ненасытной всепоглощающей твари. Внизу пульсировало, билось, перетекало само в себя в вечном движении и хаосе чёрное слепое нечто…

Как водится, сон был прерван на самом «интересном» месте. Данилов вздрогнул как от удара током, запомнив только ощущение слепящего ужаса от столкновения с живой бездной. Застонав, тряхнув гудящей головой, он тяжело опустился на подушку и снова сомкнул веки. Александр забыл Провал. Вот только забудет ли Провал о нём?

Будто тонущий ныряльщик, Данилов всплыл в реальность только на пару секунд. Несколько судорожных глотков воздуха — и новое погружение в пучину бреда. Просыпаясь… просыпаясь песком сквозь прорехи в рвущейся реальности, он успел подумать, а можно ли потерять сознание во сне? И если да, то куда в этом случае попадёшь?

Саше предстояло это выяснить.

Глава 4. Крысы

В этот раз Машу опять разбудили странные звуки. Она слышала эти шорохи и шебуршания уже несколько ночей подряд, и объяснение, что это де оседают потревоженные взрывом породы, её не удовлетворяло. Давно они должны были осесть. Осторожно, чтобы не разбудить котёнка, спавшего у неё в ногах, девушка привстала на узкой деревянной койке и прислушалась.

Почти неделя прошла с тех пор, как они зажили вдвоём, и за это время Маша успела здорово прикипеть к нему. Оригинальное имя ему она пока не придумала, называла просто — Малыш. Для трёхмесячного котёнка он был очень флегматичным, спал примерно восемнадцать часов в сутки, а остальное время проводил полусидя-полулёжа, глядя на неё преданными глазами. Максимум, что он мог, это совершить степенный променад по комнате, отрабатывая походку. В коридор зверёныш никогда не рвался.

Её соседи-врачи отнеслись к его появлению снисходительно. Во всяком случае, они никогда не высказывали ей неодобрения. С котёнком не было проблем. Он не орал, не бегал, а к тазику она приучила его с первой попытки, просто посадив туда и оставив на некоторое время.

Да и мыши в последние дни совсем распоясались. Как только они пробрались в герметичное убежище? Демьянов по этому поводу однажды отрядил человек сто на замазывание микроскопических щелей в стенах, но те как лезли, так и лезут. У Маши на этот счёт была своя версия. Она подозревала, что маленькие твари пришли не после катастрофы, а жили себе тихо-мирно на складе ИЧП «Мухамедзянов» с самого дня сдачи помещения в аренду.

«Вот Малыш подрастёт немного и всех их переловит», — часто говорила Чернышёва, словно не замечая, что из её слов вытекает, что им придётся провести в убежище минимум полгода. Но с этим, похоже, уже все смирились.

Незаметно котёнок стал для неё самым дорогим существом. Такое с ней происходило впервые. Сколько она себя помнила, у них дома всегда жили кошки, но ни одну из них нельзя было назвать по-настоящему домашним животным, не то что членом семьи. Они гуляли сами по себе, сами обеспечивали себя питанием и досугом и никогда не допускались до человеческой постели, куда и не стремились, предпочитая проводить ночи, выслеживая добычу или общаясь с друзьями-подругами во дворе.

Малыш вёл себя по-другому. Даже если оставить в стороне его бесшёрстность, в нём было много необычного. В его повадках проскальзывало что-то неуловимо собачье. Ну где, к примеру, увидишь кота, который лижет людям руки и лицо своим шершавым языком?

Он тоже привязался к ней. Не к жилищу, что, по идее, должны делать кошки, а именно к хозяйке. Он не возражал, когда она брала его с собой в медпункт, и мог спокойно сидеть у неё на коленях или даже под стулом, но оставаться в комнате один не любил. Когда же ей приходилось ночевать на работе, а такое случалось нередко, учитывая её напряжённый график, котёнок начинал скучать. Страдал он молча, но стоило девушке показаться на пороге, как Малыш буквально бросался ей на шею. Каким-то образом животное узнавало о её приближении. По звуку шагов, по запаху, а может, и вовсе по эманациям биополя, но всегда, стоило ей открыть дверь, как он был тут как тут.

Ластился котёнок к ней и ни к кому больше. Других людей он побаивался, и, когда в комнате находились посторонние, вёл себя настороженно. Стоило кому-нибудь громко рассмеяться, звякнуть посудой, топнуть или хлопнуть дверью, Малыш тут же забивался под кровать и долго не покидал укрытия. При этом он был удивительно покладист. Наверно, его можно было мять и тискать как мягкую игрушку, а он не выпустил бы когтей. Скорее всего. Но Маша оборвала бы уши любому, ребёнку или взрослому, если бы он вздумал провести такой эксперимент.

Странности в комнате начались давно, просто на первых порах никто не придавал им значения. Сначала люди заметили, что оставленная в открытых упаковках еда имеет тенденцию убывать. Потом это же стало происходить и с продуктами в тумбочках. Наконец, у жильцов начали пропадать даже несъедобные предметы. Первой это ощутила на себе сама Чернышёва, лишившись электронных часов, которые она оставляла на тумбочке. Пятнадцать человек её «сокамерников» разводили руками — вечером видели, а утром как сквозь землю провалились. Хотя куда уж глубже.

Поиски продолжались недолго. В комнате было не так много мест, куда часы могли закатиться. Да и какой смысл лазить с фонарём по углам ради вещи, каких на складе вагон? Но именно тогда ей в голову впервые пришла мысль, что не только они, люди, считают убежище домом. Чернышёва не верила в полтергейст и в то, что кому-то из соседей понадобилась эта китайская поделка. Чужих тут не бывало, в комнате проживал только медицинский персонал.

Дальше — больше. В тот день, вернувшись к себе после дежурства, она не обнаружила Малыша на обычном месте, в коробке рядом с её нарами, где лежала тёплая подстилка. Там он обычно и спал, свернувшись в клубок и закрыв коричневый нос лапами, когда хозяйки не было дома. Теперь вместо этого он забрался к ней на койку и забился в одеяло. Маша была готова поклясться, что мордочка и глаза у него были испуганные. Кого, спрашивается, тут бояться?

Кот был ещё и лекарством от депрессии — состояния, которого она в прошлой жизни не знала. Маша не раз обзывала себя плаксой, нюней, но ничего не могла поделать со свербящей тоской, которая нападала на неё, когда она оставалась одна. Разве что работа помогала отвлечься. Теперь Маша больше не скакала по руинам, а сидела в тёплом кабинете, но нервных клеток это сжигало не меньше, чем выходы на поверхность. С девяти утра, как по команде, в медпункт тянулись нытики, у которых, независимо от пола и возраста, даже жалобы были типовыми: слабость, тошнота, расстройство пищеварения. Некоторые просили дать чего-нибудь от головы — шуточки про гильотину надоели девушке уже на пятом посетителе. Каждому второму она выписывала витамины, которых было завались, каждому пятому, с согласия главного врача убежища — дополнительный продпаёк. Но часто она не могла помочь ничем. Половину пациентов выпроваживала, даже не осматривая. Это были люди с расшатанной психикой или симулянты, которые пытались отлынивать от работы. Она научилась узнавать их за версту. Изредка были действительно тяжёлые случаи — лучевая болезнь, острые инфекционные заболевания. Тогда Маша вызывала старших коллег.

Попадались среди бесконечной вереницы посетителей и весьма любопытные экземпляры. Оказавшись в подземелье, почти все недавние жители научной столицы Сибири перестали уделять внимание гигиене, сначала вынужденно, из-за недостатка воды и бытовой неустроенности, а потом и привыкнув к такому ходу вещей. Протер человек лицо мокрым полотенцем, вот и весь утренний туалет.

С одеждой тоже была связана серьёзная проблема. Первоначально у многих не было с собой даже смены белья. Потом поисковики худо-бедно решили эту проблему, но не до конца. Наверху, где двадцать третьего числа вспыхнуло всё, что могло гореть, найти одежду было непросто, особенно в удовлетворительном состоянии.

Однако дело было не только в этом. Кое-что поисковикам всё же удавалось достать — например, из закрытых контейнеров. Но даже новая одежда не шла впрок жителям убежища, потому что под землёй она быстро маралась и изнашивалась. Это случалось то ли из-за особенностей здешней атмосферы, то ли по причине небрежного отношения самих укрываемых, у которых после катастрофы не могло не возникнуть чувство «временности» всего их бытья. Результат не заставил себя ждать. Это коснулось всех, но было особенно заметно по одиноким мужчинам всех возрастов и социальных классов, которые стремительно превращались в сборище немытых и нестриженных клошаров, говоря по-русски, бомжей.

Чернышёвой было любопытно наблюдать за бывшими «хозяевами жизни». Многие из тех, кто сегодня смахивал на обитателей городского дна, три недели назад обладали деньгами и положением. Чем выше они забрались по социальной лестнице, тем больнее пришлось падать. Можно было только пожалеть их, но к профессиональному Машиному сочувствию примешивалась доля злорадства.

Пару дней назад она выписывала рекомендацию на двойной продпаёк бывшему ректору городской медицинской академии. Вот уж кто не вписывался в образ «бедного врача». Нефтяным магнатом он, конечно, не был, но по доходам стоял посредине между ними и большинством своих коллег-медиков. Он читал у них один спецкурс, но, разумеется, не узнал её. Разве запомнишь каждую студентку? К тому же она сильно изменилась за эти дни. А вот его девушка вычислила сразу, несмотря на нечистую бороду, треснутые очки и изгвазданный пиджак.

Девушка нарочно вертела бланк в руках почти минуту, словно раздумывая — подписать или нет. Маша помнила, что примерно так же он крутил её зачетку, перед тем как вернуть её с оценкой «удовлетворительно». Теперь они поменялись местами.

Виктор Павлович не просто возглавлял один из крупнейших за Уралом медицинских ВУЗов. Он был академиком, автором запатентованной методики лечения ожогов и десятка монографий, объездил весь свет со своим курсом лекций, и, кажется, сам президент вручил ему орден «За заслуги перед Отечеством» какой-то там степени. Лицо его мелькало на телевидении и страницах областных газет. В придачу ко всему, он был депутатом областного парламента и свободно говорил на пяти языках.

Но ладно, пёс с ним, этот-то всего своим умом добился. А ведь среди тех, кто приходил к ней жаловаться на вшей и диарею, клянча банку сгущёнки раз в два дня, теоретически могли быть и настоящие буржуи, ворочавшие раньше миллионами. Теперь попробуй, отличи их от бывших дворников.

«Вот ходили вы, нос задирали, пальцы гнули, — думала она. — Если вы и замечали какую-то там Машу, то только из-за её внешних данных. А где теперь ваши деньги, связи, машины, дачи?» Почему-то эта мысль Чернышёву слегка согревала. Ведь апокалипсис сделал то, что никакому Энгельсу с Марксом было не под силу. Из формулы Шарикова «всё отнять и поделить» он воплотил в жизнь хотя бы первую часть. Всё отнял.

Шорохи в стене не унимались. Заворочался и забормотал во сне кто-то из соседей. Но тут же перевернулся на другой бок и снова захрапел, натянув одеяло до глаз. Привычка — сильная штука.

Девушка тихо зверела. Проклятые микки-маусы, чтоб вас разорвало. Ну сколько можно? Взглядом, привыкшим за эти дни к темноте, Чернышёва всматривалась в вентиляционную решётку под самым потолком. Спокойней от этого не становилось. Расстояние между прутьями казалось ей достаточным, чтоб в комнату могла пролезть даже крыса. Маша знала, что если так случится, то она будет кричать так, что перебудит всё убежище. Не крыса, разумеется. А если утром голой ногой наступить на эту тварь, то даже на поверхности услышат.

Но как же быть? Заделать отверстия нельзя, и так свежего воздуха не хватает. Эта система коммуникаций тянется через всё убежище, так что чувствовать себя там мышки должны вольготно, попадая, куда им надо, как на метро. Всё, баста, пора подавать коллективную жалобу Борисычу. Сколько бы дел ни было, а борьба с паразитами должна вестись до победного конца. Развели тут Ноев ковчег. Это же не шутки, а инфекция ходячая… Кто знает, сколько их там? Они же плодятся быстрее кроликов. Скоро на головы сыпаться будут. Пусть начальнички бросают всё и проводят эту… дератизацию, назначают человека, ищут, где хотят, пестициды и травят этих тварей до последней. С такими кровожадными мыслями она снова заснула.

Наверху продолжала бушевать буря. Ветер с корнем вырывал промёрзшие деревья, срывал крыши с опустевших домов и валил столбы линий электропередач, словно стараясь стереть последние следы деятельности её неблагодарных «хозяев». Небо было затянуто непроницаемой коркой из пыли. Набрякшие тучи, как плёнка катаракты, закрыли солнце от человеческих глаз.

Но это там, наверху. Здесь, в десяти с лишним метрах под землёй, было тепло, сухо и почти уютно. Одной из главных привилегий начальственного положения было право занимать на зависть остальным отдельную комнату и наслаждаться в ней почти всеми благами цивилизации, включая электричество. Первый заместитель коменданта Демьянов был в числе этих небожителей.

Конечно, был ещё пункт управления — капитанский мостик убежища и одновременно его кают-компания, где могли собираться свободные от вахты командиры формирований, чтоб выпить и поговорить. В основном, конечно, чтобы выпить. Потому что разговоры, с чего бы они ни начинались, невольно переходили на главную тему — о том, что они потеряли. Тут уж беседы быстро сворачивались сами собой, и дальнейшая часть застолья происходила в гробовом молчании. Потому что не пристало взрослым мужикам прятать глаза, чтоб не разнюниться.

Посиделки проходили мирно и обходились без эксцессов, так что Демьянов не стал пресекать это нарушение дисциплины, в котором сам порой принимал участие. Ну не сидеть же, как сычу, в своей каморке!

Ещё три недели назад он покрутил бы пальцем у виска, если бы ему сказали, что он будет радоваться как ребёнок обычной розетке, в которую можно включать приборы мощностью до одного киловатта, и только в продолжение тех шести часов в сутки, когда не работает насос скважины. Всё-таки только в таких пещерных условиях по-настоящему понимаешь, что электричество было своего рода наркотиком, на котором сидела цивилизация. Пока он доступен, его не замечаешь, но без него становится не просто некомфортно, а невыносимо. Майору было проще, чем молодым. Он не нуждался в ежедневной порции виртуального допинга и даже без телевизора обходился легко. Но когда столько привычных с детства вещей мгновенно перешли из разряда предметов быта в область научной фантастики, его ощущения были весьма странными. Это к хорошему человек привыкает быстро, а к плохому — поди ж ты… Но куда деваться? Придётся привыкать. Вернее, отвыкать. Возможно, не так уж далёк тот день, когда им придётся полностью обходиться без электричества. Но пока мало кто был к этому готов.

Даже самовольно установленная розетка была нарушением всех документов, которые регулировали жизнь в подземном убежище. Но тот, кто их писал, не мог предположить, что людям придётся не просто прятаться в нём в течение пары дней, пережидая огненную бурю и радиоактивные осадки, а по-настоящему жить.

Года два назад Демьянов читал в каком-то журнале, что в нескольких горных массивах Северной Америки полных ходом идёт строительство гражданских убежищ невиданных размеров. Они были не чета нашим «погребам». Их планировали оснастить даже ядерными реакторами. Тысячи укрываемых, которых лучше бы назвать жителями этих подземных городов, могли бы находиться там несколько лет со всем комфортом. К их услугам, как говорилось в статье, были кинозалы, солярии, сауны и чуть ли не площадки для гольфа. Там нашлось бы место даже для кусочков естественной среды — подземных гидропонных оранжерей, напоминавших смелые проекты звездолётов, несущих в себе частицу земной среды для рекреационных целей.

Но самое интересное было даже не в этом, а в том, что его звёздно-полосатое величество дядя Сэм не потратил на их возведение ни цента. Это был от начала и до конца частный проект. Убежища принадлежали компании «Арк-тек инжиниринг», которая продавала в них места всем желающим по цене пары хороших коттеджей в Майами. Это была единственная компания, акции которой кризис заставил взлететь до небес.

Но это они с жиру бесились. России о таких вещах даже мечтать не приходилось. Разве что Ямантау… Да и тут наверняка сказка для дезинформации противника. Иначе как объяснить периодические сливы информации? Если такие объекты на самом деле строят, то в прессу о них не просачивается ничего.

Поэтому теперь им оставалось довольствоваться дизельным генератором, который, исходя из названия, потреблял горючее, дефицитное даже по прежним довоенным временам. А так как любое топливо, даже в масштабах всего Земного шара, имеет заканчиваться, перспектива вырисовывалась безрадостная. Пересидеть конец света с комфортом не удастся. Электрочайник, кофемолка, одноконфорочная газовая плитка да настольная лампа на столе — вот, пожалуй, и все достижения прогресса, доступные первому заместителю коменданта убежища. Хотя нет, был ещё переносной электрообогреватель в углу.

Кто сказал, что он единоличник? Такие же стоят в медпункте и в пункте управления. Остальным в общих секциях не так холодно, они там надышат. На продскладе вообще — чем холодней, тем лучше. А у него, пока не притащили этот аппарат, зуб на зуб от холода не попадал. Майор уже подумывал о том, чтобы переселяться в общую комнату.

Убежище ещё не замерзало, но уже мёрзло. Демьянов забыл, когда они включали калорифер последний раз. Энергии на него не напасёшься, а те двадцать шесть бочек соляры, которые они успели запасти, неизвестно на какой срок придётся растягивать. Возможно, теплоизоляция тоже была неидеальной.

Что ещё ему хотелось бы иметь в личном пользовании? Холодильник, а к нему — то, чем его можно заполнить до краёв. Но только не консервы, чтоб им пропасть. Мясо. Телятина парная. Или свинина.

Ну, хватил! Мясо!.. Это уже даже не научная фантастика. Это фэнтези, Толкиен, чтоб его. Про такое лучше не думать, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Подумать только, на какую ерунду можно тратить драгоценное время и не замечать маленьких радостей жизни.

Замечаешь их только тогда, когда они становятся недостижимы. Какая, к чертям собачьим, телятина, какая свинина? Такие вещи, если очень повезёт, можно увидеть разве что во сне. Как и синее небо над головой вместо низкого оштукатуренного потолка, который давит на мозги как пресс, и с которого то и дело сыплются на рабочий стол мелкие насекомые. Вот тебе и всё мясо.

Майор хорошо осознавал, что нарушает собственное распоряжение. Договаривались греть воду, готовить и осуществлять приём пищи только коллективно, что, мол, важно не только с точки зрения энергосбережения, но и для поддержания атмосферы добрососедства. С этим, конечно, можно было поспорить. Он понимал, что поступает нехорошо, да ещё подчинённым плохой пример подаёт, но ничего не мог с собой поделать. Соблазн был слишком велик — кофе оказался отличным.

Надо пользоваться, пока есть возможность. Скоро, очень скоро и от этой маленькой роскоши придётся отказаться. Наступит режим строжайшей экономии, тогда уж кофейку не попьёшь, да и у себя в комнате книжку не почитаешь. Будут работать только система жизнеобеспечения, лампы в главном коридоре и насос, который качает воду из скважины, а остальное придётся вырубить. Один этот чёртов насос жрёт столько энергии, что вся их хвалёная экономия похожа на переноску воды решетом.

Кофемолка закончила свою работу, превратив откалиброванные зёрна в бурый порошок. Бурча себе под нос что-то из советской классики, Демьянов сполоснул любимую кружку и зачерпнул из ведра воды, отстоявшейся за день. Дно ёмкости покрывал почти сантиметровый слой взвеси. Вода из артезианской скважины очищалась от солей и радиоактивных примесей, но всё ещё была слишком жёсткой.

Употребление заражённой пищи или питья становится причиной смерти не реже, чем поверхностное облучение. Прежде чем открывать банку, бутылку, любую упаковку, её надо вымыть так, чтоб блестела. Если продукт хранился в открытом виде — снять верхний слой, минимум три сантиметра, а лучше вообще выкинуть, от греха подальше. Жалко? А кровью блевать и кожу сбросить как змея не жалко?

Майор каждый день повторял это по сто раз, но жертв собственной беспечности не становилось меньше. Он видел, как люди сгорали за пару дней, попробовав подутов, принесённых с поверхности. Знакомый сценарий — рвота, понос, температура под сорок, внутреннее кровотечение, судороги, смерть. Перед этим часто бред и галлюцинации. Об этом не стоило забывать даже в краткие минуты отдыха.

Демьянов отключил из розетки кофемолку, воткнул чайник. Больше одного электроприбора за раз лучше было не врубать — всё могло сгореть к чёртовой матери, прецеденты уже имелись. Не зря в каждой секции и служебном помещении висят огнетушители. Один из них находился и в его кабинете.

Майор открыл наугад паршивый детективчик в мягкой обложке примерно на сотой странице. Когда он пил кофе, ему хотелось даже не читать, а видеть перед глазами буквы, хоть инструкцию к зубной пасте, не важно.

Всё было готово, и в этот момент в дверь громко постучали.

— Кто там?

— Сергей Николаевич, срочное дело.

Зашел Иван Шабалин, который — майор точно помнил — должен был нести дежурство на складе. Каким ветром его занесло сюда?

«У тебя должна быть очень веская причина. Если это очередная чушь, отправишься ты у меня наверх, ворота сторожить, — мстительно подумал Демьянов. — До самого утра».

Нет, он не был злопамятным. Просто за двадцать пять лет, прошедших после окончания военного училища, у него выработался своеобразный кофейный ритуал, отработанный до мелочей и не терпящий нарушения, как намаз у правоверного мусульманина. Даже в трудные годы безденежья он ему не изменял. Эти пять минут принадлежали только ему одному и не предполагали вмешательства посторонних.

Есть проверенная временем закономерность. Если у вас ответственная должность, и вы должны находиться на связи, то можете быть уверены — вы понадобитесь в тот момент, когда это менее всего удобно. И чем беззащитней ваше состояние, тем серьёзней будет оказия. Так что в туалет, ожидая важного сообщения, лучше не ходить.

— Сергей Николаевич, ваше присутствие требуется, — сообщил Иван.

Вид у него был серьёзный, даже встревоженный.

Вначале Демьянов хотел, чтоб в убежище утвердился наполовину неформальный стиль общения. Ему казалось, что всякие «разрешите доложить» и «так точно» будут ненужным позёрством. Тем более что формально он оставался гражданским человеком. Раз уж они заперты здесь на неопределённый срок, думал майор, надо стать большим, нежели просто группой товарищей по несчастью. Пусть не семьёй, но хотя бы чем-то вроде большой дружной деревни. Утопия, конечно, но лучше так, чем каждый за себя.

Увы, не вышло. Иерархия оказалась жизненной необходимостью. Он понял это интуитивно и чтобы избежать разброда и шатания, надевал на себя маску сурового отца-командира, хотя иногда забывал это сделать.

— Как дети малые!.. Поконкретней, Ваня, — попросил он бойца. — На что я должен взглянуть? Труба потекла? Крысы на складе завелись?

— Именно крысы, Сергей Борисович, — парень как-то странно улыбнулся. — Самые натуральные, только на двух ногах ходят.

Демьянов нахмурился. Он старался быть демократичным, но надо же знать меру! Лицам, «приближённым к особе императора», дозволялись некоторые вольности, но иногда они начинали забываться.

— Хиханьки для Маши оставь, — майор был в курсе даже личной жизни подчинённых. — Докладывай по существу.

Через пять минут, отпустив своего ординарца с категорическим наказом не трепать языком, Сергей Борисович тяжело рухнул на шаткий стул. Нормального кресла в убежище до сих пор принести не сподобились. Ещё с минуту Демьянов хранил молчание и смотрел прямо перед собой, мрачный как туча.

Всего он ожидал, но не такого. Сомнений быть не могло. Кто-то из его бойцов обворовывал убежище или помогал ворам обстряпывать их делишки. Причём не один, такие дела не провернёшь в одиночку. В сговоре должны быть как минимум трое — боец из караула, кто-то из кладовщиков, у которых есть ключи, и как минимум один из парней, дежуривших на посту в главном коридоре. Иначе до жилых секций добычу не донесёшь. А то, что украденную еду надо искать именно там, это к гадалке не ходи.

Надо было раскрыть преступление и наказать виновных. Как можно быстрее и как можно жёстче, иначе всё пойдёт в разнос. «А если я закрою на это глаза, скоро нам всем придётся их закрыть», — пришёл ему на ум невесёлый каламбур. Надо было выйти на всю цепочку. Поймать их с поличным, желательно в момент передачи украденного. Иначе всегда будет риск, что кто-то из мерзавцев ускользнёт. Надо взять их всех до единого, и тогда…

Но это потом. А пока придётся изо всех сил ломать комедию, прикинуться болваном, сделать вид, что ничего не произошло, и находиться целый день среди людей, один или несколько из которых моральные уроды, способные на такое.

Он будет отдавать приказы, выслушивать донесения, шутить для разрядки обстановки, читать свои лекции. И всё ради того, чтоб мерзавцы ничего не заподозрили и в эту или в одну из следующих ночей снова пошли на дело. Скорее всего, он не раз будет находиться на расстоянии вытянутой руки от тех, кто это сделал, и мечтать будет только об одном — найти гада, схватить за горло и придушить на месте.

Паскудное, мерзкое ощущение. Будто сам воровал и попался, а теперь вынужден выкручиваться. И как ни поступи, всё равно останется осадок. Вокруг одни идиоты и подонки. Ещё неизвестно, кто хуже. Кто знает, не захочет ли какая-то тварь стрельнуть ему в спину в тёмном коридоре?

Никому нельзя было доверять, кроме пары надёжных людей. И одному из них Демьянов по внутренней связи приказал явиться к себе.

Сразу после того, как вернулась большая экспедиция, Сергей Борисович осуществил разграничение полномочий. Олег Колесников, бывший старлей ракетчиков, отныне должен был выполнять обязанности «министра обороны» и частично «внутренних дел», то есть обеспечивать безопасность от внешних и внутренних угроз в физическом смысле. Но для решения деликатных задач он был слишком прямолинеен и недалёк. Тут требовался человек с опытом оперативно-розыскной работы. Им и был Пётр Петрович Масленников, бывший следак уголовного розыска.

— Предлагаете выставить усиленную охрану? — спросил он, внимательно выслушав.

— Нет, — покачал головой Демьянов, сощурив левый глаз. — Пусть всё будет как есть.

— Выманим? — догадался новый помощник.

Схватывал бывший опер на лету.

— Верно мыслишь. Ты вот что… Про инцидент никому не слова. Отбери троих толковых пацанов. Нормальных, но чтоб без чистоплюйства. Вам придётся делать всё от начала до конца. Будете и группой задержания, и следственной бригадой…

— А потом ещё и расстрельной командой? — закончил за него милиционер.

— Ты это… вперёд не забегай, — уклончиво ответил майор. — Засаду устройте где-нибудь тут, — он указал на высокие, почти в человеческий рост, ряды ящиков и картонных коробок.

— Понял, Сергей Борисович, — взгляд бывшего мента явно говорил: «Не учите учёного». — А с применением оружия как?

— По обстановке, — ответил Демьянов. — Сам понимаешь, хорошо бы взять живьём, но если что не так, стреляйте на поражение без разговоров.

Даже крысы, если их припереть к стене, могут быть опасны. А сейчас меньше всего был нужен прецедент вооружённого столкновения в убежище.

К счастью, всё обошлось. Пётр Петрович и его добровольные помощники сработали настолько чётко и оперативно, что той же ночью взяли всю шайку-лейку без единого выстрела. Дальше — больше. Той же бригаде без труда удалось развязать им языки и заставить назвать своих постоянных покупателей, которых выдернули прямо из постелей, вернее, сорвали с нар.

На следующий день укрываемых подняли с утра пораньше. Радио во всех секциях надрывалось, впервые с момента закупорки созывая граждан на общее собрание. «Явка строго обязательна!» — вещал знакомый всем голос. Не коменданта — этот почти не принимал участие в жизни убежища, а его заместителя по общим вопросам.

Даже большой зал, как стали называть этот участок главного коридора, освобождённый от лавок, не мог вместить такого количества людей. После того как тот заполнился, опоздавших людей начали заворачивать обратно. Им придётся довольствоваться передачей по громкой связи.

Очень сжато, буквально в двух словах Демьянов изложил собравшемуся народу суть дела. Он говорил, а люди ловили каждое его слово.

— У меня всё. Кто-нибудь хочет высказаться в их защиту? — закончив, обратился майор к ним.

Гробовая тишина. Можно услышать, как где-то капает вода. Надо не забыть послать работяг, чтобы законопатили.

— Нет желающих, — констатировал Сергей Борисович. — Тогда приступаем к вынесению приговора. Честно скажу, руки чешутся удавить этих гнид без лишних слов. Но мы на территории Российской Федерации, поэтому всё будет по закону. Итак, уважаемые собравшиеся, предлагаю вам побыть присяжными. Поднимите руки, если вы согласны, что единственное наказание за воровство у своих — смерть.

Во время этой речи Демьянов чувствовал себя слегка неловко. У него не было опыта публичных выступлений, да и не любил он громкие слова, поэтому и сомневался. Не пережал ли? Не слишком ли много пафоса?

Но реакция толпы подтвердила правильность его действий. Всего через секунду над ней взметнулся лес рук. Никто не остался в стороне. Впрочем, майор этого и ожидал. Люди, чей паёк ограничен скудной нормой, вряд ли обрадуются оттого, что кто-то берёт лишний кусок без спроса.

Принято.

— Подсудимые, встаньте, — произнёс он так чётко, что его голос мог слышать весь коридор. — Общее собрание убежища рассмотрело ваше дело и пришло к единогласному выводу. Вы признаны виновными в краже общественной собственности, которая могла повлечь за собой смерть ваших товарищей и гражданских лиц. Вы также обвиняетесь в сопротивлении при аресте. Мера пресечения — смертная казнь. Приговор будет приведён в исполнение незамедлительно.

«Со своих детей я спрошу строже». Вроде бы что-то в этом духе говорил Христос. А может, и не он.

Их завели в тупик и поставили к глухой внешней стене. Все трое оказались напротив мешков с песком, заранее принесённых сюда с материального склада. Никто не сопротивлялся, и выглядели расхитители как сомнамбулы. Майор не знал, то ли их чем-то накачали, то ли просто хорошо сломали на допросе.

Краем глаза он оглядел своих помощников, которые уже взяли оружие на изготовку. Они сделали сложный выбор, согласившись стрелять в бывших сослуживцев. Лиц их никто не увидит — мало кто любит палачей.

Демьянов сам скомандовал «Огонь!». Ему казалось, что так он снимает с ребят большую часть ответственности, перекладывая её тяжесть на себя. Всё-таки в стенах убежища придётся прозвучать выстрелам. Но пусть уж лучше так.

Промахов не было, криков тоже. Просто тела повалились на грязный пол, а из пробитых пулями мешков потекли струйки песка. Позднее это место назовут просто стенкой.

Когда он вернулся, демонстративно поправляя кобуру, толпа стояла не шелохнувшись. Они всё слышали. Можно было выставить трупы с размозжёнными головами напоказ, но надобности в этом не было. Все и так понимали, что он не шутит. Эффект получится не меньше, чем у расстрела, транслируемого по ТВ, как в Китае.

Теперь очередь была за теми, кто пользовался их услугами. Их тоже привели сюда и теперь выводили под конвоем дружинников на середину коридора. Демьянов бросил на них взгляд и благодарил небо за то, что оно послало ему именно таких нарушителей. Образцово-показательных, бляха-муха.

Нет, приговор остался бы в силе, будь на их месте больные старики и мамаши с грудными детьми. Но тогда он, Демьянов, стал бы ещё хуже спать по ночам. А у него и так иногда были с этим проблемы. Нечего их усугублять.

Первым стоял красномордый пузан в пиджаке и спортивных штанах. Рожа его аж лоснилась. Про такого точно не скажешь, что он умирает от истощения. Рядом с ним переминалась на длинных худых ножках потасканная дамочка, которая то и дело визгливо лаяла на конвойных. Чуть поодаль притулился шнырь неопределённого возраста с помятой пропитой физиономией в неопрятном свитере. На заднем плане, подпирая собой стенку, расположился типичный гопник дегенеративного вида в несвежей футболке, трениках и белой кепочке, какие носили хулиганы ещё во времена «Чёрной кошки». Где он её только откопал? Последним был чернявый мужичок с орлиным носом и чёрной щетиной, начинавшей уже превращаться в бороду. Господи, ну и компашка. Как можно жить в одном городе с такими уродами, и не замечать их?

Подсудимые подавленно молчали, сбившись в кучку под тяжёлыми взглядами толпы. Здесь у них друзей явно не найдётся. Ни у кого из зрителей в глазах не промелькнуло ни тени сочувствия. Хорохорился только пузан, который вполголоса цедил сквозь зубы что-то злобное. Сергей Борисович разглядел за этой бравадой только страх. До его ушей долетела фраза: «По какому праву?»

— А ну пасть заткни, толстый, — прервал майор поток его истеричных угроз. — По какому праву, говоришь? А по простым человеческим понятиям. Знаешь, что за такое полагается? Рассказать?!

Мужик сник и будто сдулся.

— Ну а с вами что делать? — обратился Демьянов к ним всем. — Объясните мне, дураку, как вы докатились до такой жизни? Вы что, голодали? Вам доставалось меньше, чем остальными? Нет, всё было по-честному. Просто вы привыкли жить как раньше и ещё не поняли, что правила изменились. А здесь вам не тут. Никто не будет больше с вами нянчиться. Вы вспомните, вас же никто не гнал работать наверх, на холод. Ваше дело было сидеть тихо, ходить по струнке, выполнять посильную работу внизу и жрать, что дадут. Мы в это время пытались вас спасти. Нет, вам этого было мало. Хотелось всего и сразу. Вы хоть поняли, что не у меня воровали, а у них? — он обвёл рукой толпу, запрудившую коридор, и перевёл дух.

Речь его была неказиста, но она действовала как раз так, как было нужно.

Он продолжал:

— Вы так же виноваты, как и те трое, которым мы вышибли мозги. По-хорошему вам тоже надо прогуляться до стенки. Но я сегодня добрый. Я вас отпускаю.

Майор ещё окинул взглядом осуждённых. Они не поняли.

— Отпускаю, — повторил Демьянов. — Вы будете жить. Но не тут и не с нами.

«И недолго».

— Тёплая одежда есть? Если нет, поделимся. Мы не жадные, — продолжал Сергей Борисович в абсолютной тишине ласковым, почти отеческим тоном.

Похоже, они начали понимать, к чему он клонит.

— Пятнадцать минут на сборы, и чтоб духу вашего здесь не было, — в его голосе снова зазвучал металл. — Появитесь в километре от убежища… Скажу только, что расстрелом не отделаетесь.

Он перевёл глаза на трёх заплаканных женщин, жавшихся в сторонке. Одна держала за руку такую же зарёванную девчонку. Рядом с другой стоял оболтус лет десяти. Этот не ревел, но выглядел так, как будто прекрасно соображал, чем дело пахнет.

— Члены семей, — это был не вопрос, а утверждение. — Выбирайте. Можете оставаться. Можете валить с ними. Дело ваше.

Молчат. Глаза потупили. Никуда они не пойдут, можно было и не спрашивать. Вот так же в своё время отказывались дети и жёны от «врагов народа».

Прекрасно. Перевелись на Руси жены декабристов. Тем лучше для них.

— Привести приговор в исполнение.

Четверо дюжих, специально отобранных бойцов повели приговорённых прочь. Те были так подавлены, что не сопротивлялись, даже по сторонам не глядели, шагая вперёд как зомби. Лишь иногда конвоирам приходилось легонько подталкивать их в спину.

Демьянов смотрел им вслед до тех пор, пока они не скрылись за поворотом коридора, ведущего ко второму выходу. Он знал, что произойдёт дальше. Преступников буквально под руки поднимут по лестнице, прогонят по подземному переходу, который использовался как дополнительный склад, а частично и как жилая зона. Потом их пинками вытолкают за ворота.

Демьянов не пошёл наверх «провожать» изгнанников, перепоручив эту роль незаменимому Колесникову. Вместо этого он вернулся к себе в кабинет, заперся на ключ, налил себе водки и выпил рюмку, не закусывая.

Кофе ему и в этот раз попить не дали. Он безнадёжно остыл; в нём сучил всеми восемью конечностями какой-то паукообразный клоп; оставленная книжка так и лежала, открытая на сто пятой странице. Брезгливо вычерпнув непрошенного гостя ложечкой, майор хотел уже пригубить напиток, но вместо этого выплеснул его в раковину рукомойника. Мерзость.

Так же гадко было у него на душе, хоть он и чувствовал железную правильность сделанного. Шоу закончилось. Дай бог, его не понадобится повторять.

Сколько продержатся изгнанники? Сутки? Двое? Майор подумал, что приговор солдатам был куда гуманнее. Зато воспитательный эффект будет колоссальный. И если граждане убежища не полные бараны, то рецидивов не последует. А все мерехлюндии — к хренам собачим. Крыс надо давить без жалости и сомнений, не позволяя ни на секунду задуматься об их «чувствах» и «правах». Демьянов давно понял: чтобы сохраниться, их островку цивилизации придётся стать жестоким. Может, даже более жестоким, чем хаос вокруг.

После окончания собрания прошёл час или два, когда Демьянова вывел из полудрёмы резкий стук в дверь. На пороге стоял Олег Колесников, запыхавшийся, красный, взволнованный. Что-то серьёзное.

— Сергей Николаевич, у нас ЧП.

«А что у нас ещё может быть? Детский утренник?» — подумал Демьянов, снова влезая в тяжёлые сапоги.

— Что стряслось?

— Два часа назад разведгруппа засекла перемещение автоколонны в районе Нового Посёлка. Один БТР, пара «УАЗов» и три грузовика.

— Два часа?! — взорвался Демьянов. — Какого хера ты только сейчас мне докладываешь?

— Сами знаете, какие теперь помехи, — спокойно выдержал взгляд шефа Колесников. — Смогли выйти на связь только на подходе сюда.

— А, точно… — майор вспомнил, насколько капризной стала радиосвязь после «атомной субботы». — Продолжай.

Мысленно он уже прикинул расстояние. Всего километров шесть.

— Они стали лагерем в самом посёлке. Занимаются заготовками. Местных не трогают. Их там осталось человек сто.

— Как они передвигаются? У них что, снегоочиститель с собой? — съязвил майор.

— Цепи на колёсах. Идут медленно, зато прямо по снегу.

Да, это был грамотный ход. Если ещё придётся устраивать вылазки, можно перенять техническую находку у неведомых пришельцев.

— Думаешь, армия?

— Не похоже. Камуфляж как у частных охранников. Но оружие нормальное, стоянку организовали грамотно, прикрыты со всех сторон. Наши чуть не нарвались. На банду не похоже. А ещё они явно обчистили мобсклад.

Последняя фраза заставила Демьянова почувствовать себя неуютно. Вот, значит, кто мог их опередить.

— С чего решил?

— БТР у них шестидесятый. Такие с вооружения ещё чёрт-те когда сняты. Только на складах мобрезерва и остались.

— Да, помню, — кивнул майор, в голове у которого уже вырисовывалась хреновая картина. — Никто из твоих им на глаза не попался?

— Обижаете, Сергей Борисович, — ответил Колесников. — У меня в разведке баранов нет.

— Ясно. Значит так, — отрывисто произнёс майор, изучая подробную карту района, висящую на стене. — Все действия на поверхности свернуть, патрули отозвать, следующий продотряд пусть задержится до выяснения обстоятельств. Оповестить только наших. Узнаю, что кто-то в присутствии укрываемых проговорился, язык вырву. И спокойно там. Если не лоханёмся, то опасности нет.

Демьянов хорошо скрывал своё напряжение. Когда старший лейтенант вышел, он налил себе ещё и выпил, закусив бутербродом со шпротиной.

Взвод, судя по транспорту. Это вчетверо меньше полноценных бойцов, чем может выставить убежище. Или в десять раз меньше, чем будет защитников у подземелья, если вооружить самых надёжных гражданских. Для этого у них имелись охотничьи и помповые ружья, добытые в оружейном магазине по соседству, а также немного милицейских «Макаровых» и АКСУ из оружейки полуразрушенного райотдела. К огромному сожалению майора, поход по мобскладам окончился оглушительным провалом. Всё, что не было разрушено, было занято, причём такими серьёзными людьми, что подходить к ним ближе, чем на километр, стал бы только душевнобольной. В одном месте им предложили махнуться не глядя — оружие на еду. Увы, вопрос транспортировки делал невозможной такую сделку. На предложение переселиться в убежище складские ответили хохотом: «Нам и здесь хорошо».

Но и без этого у них было чем отразить атаку. Что такое убежище, если не идеальная крепость? Однако, несмотря на такой перевес в свою пользу, майору было неспокойно.

Он прекрасно знал, что причины для беспокойства есть. По своей структуре этот отряд не был похож на самостоятельную силу, как те банды, которые шлялись в округе. Это могла быть только разведгруппа такой же системы, как они сами.

Конкурирующая группировка, да ещё с техникой. Другое убежище? Или уцелевшая воинская часть? Вот этого стоило бояться. В Академгородке им может оказаться тесно. И дело даже не в месте, которого предостаточно, а в ресурсах.

Расположение убежища — палка о двух концах. С одной стороны, конечно, крепость, но с другой — капкан. Если гости узнают, где находятся входы, то у жителей укрытия появятся проблемы.

Во время работ на поверхности они упустили из виду ма-а-аленький вопросик. Необходимость заметать следы. Он такой задачи не ставил никому. Зачем? Здесь же не вражеская территория. Тут все свои. И чем раньше их обнаружат, тем быстрее придёт помощь. Вот она и пришла.

«Местных не трогали»… Это ещё ничего не значит. Надо же, гуманисты какие. Может, потому и не трогали, что с тех нечего взять. А с убежища — есть чего.

Демьянов отдавал себе отчёт в том, что если что-то случится, то вина будет только на нём и по законам военного времени, которое теперь наступило бессрочно, он ничего кроме пули из собственного пистолета за такую халатность не заслуживает. Но надо было не биться головой о стену, а действовать.

«Сначала рассмотрим худший вариант, — размышлял он. — Потенциальный противник обнаружил нас. Какую тактику он выберет? Взять убежище измором у них навряд ли получится. Оно не получает извне почти ничего и легко проживёт без нынешних редких вылазок. Можно ли подорвать главные ворота? Сложно, но можно. Если это, допустим, беглые зэки, даже успевшие вооружиться до зубов, то они могут и не справиться, даже имея необходимые взрывчатые вещества. А если всё же дезертиры, и в колонне найдётся толковый подрывник, тогда пиши пропало».

Тамбур там слишком широкий, да и главный коридор тоже будет хорошо простреливаться, причём в обе стороны. И если у врага есть гранаты — а Демьянов был уверен в том, что теперь любой отряд, достаточно наглый для того, чтобы перемещаться по дорогам, их имеет, — то численный перевес и лучшая выучка могут решить всё. Глупо надеяться, что «последний заслон» получится создать из безоружных гражданских с дрекольём. Даже когда бой идёт в замкнутом пространстве, количество почти всегда побеждается качеством.

Запасной вход пришельцы тоже, скорее всего, найдут, если они не полные идиоты. Слишком уж там натоптано. Взломать люк проще пареной репы, но оборонять узкий тоннель, в который противник будет вынужден спускаться по одному по пожарной лестнице, тоже несложно. Один пулемётный расчёт справился бы ещё лучше, но нет пулемёта, нету. Эх, надо было не в развалинах ковыряться в поисках полуживых, из которых потом половина всё равно скончалась в течение недели, а искать полноценное оружие.

Но супостаты могут сделать и проще — с помощью экскаватора или даже лопат завалить все вентиляционные шахты или хотя бы две трети из них, которые можно найти, если постараться. Тогда обитатели подземелья сами запросят, чтоб их добили из жалости. Поэтому все козыри будут у атакующей стороны. Они могут ставить условия и требовать от запертых в мышеловке «кротов» дани за право жить дальше.

Майор держал в голове ещё один серьёзный фактор, который мог сыграть против них — наличие в убежище потенциальной пятой колонны. Что-то подозрительно тихо себя вели «гости с юга» в последние дни. Можно конечно, уверять себя, что их удалось замирить окончательно, но всё же… Нет, нельзя спускать с них глаз.

Однако всё это поводы для беспокойства, а не для паники. В убежище они в безопасности ровно до тех пор, пока никто не знает о них. Вряд ли их станут искать целенаправленно. Если случайно не привлечь внимания незваных гостей, то они проедут мимо, проверят магазины да склады и укатят обратно. Остаётся ждать и надеяться, что кривая, как обычно, вывезет.

Глава 5. Бездна

Вначале ему показалось, что он пришёл в себя. Или не совсем?.. Во всяком случае, куда-то он пришёл. Та же комната, но всё в ней по-другому. Она освещена тусклым багровым светом, идущим непонятно откуда. А за окном — белёсое нечто, колыхающееся как полотно. И тишина, ни звука, ни шороха. Александру показалось, что даже его сердце остановилось, чтобы не нарушать этого вселенского молчания.

Данилов посмотрел на дверь. Она была распахнута настежь, хотя он прекрасно помнил, как закрывал её на замок и цепочку, опасаясь за свою жизнь. Но ещё более странным было то, что за ней взору открывалась не лестничная площадка, а длинный коридор, конец которого терялся во тьме. Стены его от пола до потолка были выкрашены красным. Они были яркими до рези в глазах.

В этот момент Саша заметил движение вдалеке. Кто-то шёл к нему оттуда, из багровой темноты.

— Э-эй, кто здесь? — хрипло крикнул парень.

Нет ответа.

— Да кто вы такие?

Тишина.

Не реагируя на его вопросы, размытые фигуры быстро приближались и приобретали очертания мужчин, женщин, детей разного роста и по-разному одетых. Роднила их только странная походка. Они не шли, а будто плыли, слегка раскачиваясь при каждом шаге. Когда первый из них пересёк порог, Данилову показалось, что ноги призрака не касаются пола, а висят в воздухе в нескольких сантиметрах над ним. Но не это заставило его закричать от ужаса.

Лица. Их не было! На том месте, где полагалось находиться глазам, носу и рту, у визитёров была расплывчатая субстанция, по которой шла мелкая рябь. Иногда она складывалась во что-то знакомое, но это длилось мгновения, а затем картинка в калейдоскопе менялась, образуя нечто новое, чужое. Александр вспомнил набор готовых черт лица из программы-фоторобота.

По одному они вплывали в комнату и быстро заполнили её так, что яблоку стало негде упасть. Их было много. Десятки, сотни, может быть, тысячи. То, что в комнатушке малогабаритной квартиры поместилось такое скопище народу, Данилова не удивило. Его логика к этому моменту уже капитулировала.

Он чувствовал не изумление, а дикий ужас, рядом с которым бледнел даже его страх перед хищниками, испытанный на дороге. Они подходили к кровати, обступали его, протягивали к нему прозрачные руки и касались его головы, но он не ощущал их прикосновений. Их губы шевелились, они что-то говорили, но слов не было слышно. Саше показалось, что кто-то из них перекрестил его серой невесомой рукой.

Он не мог узнать никого. Некоторые существа вначале показались ему знакомыми, но стоило ему приглядеться, как их черты искажались и смазывались.

— Что вам?.. — в отчаянии вопрошал Данилов, чувствуя, что сердце вот-вот вырвется из груди. — Кто вы? Оставьте меня!

Комната превратилась в проходной двор. «Посетители» задерживались возле него на короткое время и удалялись прямо через красный настенный ковер, будто тот был дверью. Им на смену шли новые. Это продолжалось вечность.

Но даже вечность, как оказалось, имеет конец. Вдруг всё исчезло. Призрачные фигуры рассеялись как дым. Но забвение не отпустило Александра из своих объятий, закружив в его хороводе миров и лиц, швыряя из одного наваждения в другое, разворачивая перед ним яркие полотна сумасшедших художников. Как телевизионные каналы, сменяли друг друга пласты мироздания, не позволяя Саше сосредоточиться ни на одном из них, не давая ощутить почву под ногами, остановиться хоть на секунду.

Вселенные проносились мимо него со скоростью света. Или тьмы? Темп безумной карусели всё увеличивался, видения мелькали и расплывались, а затем наступил момент, когда всё слилось в один вихрь света и пламени, в котором невозможно было разобрать отдельных фрагментов.

Вспышка… и долгожданное освобождение. Преодолев момент непереносимой яркости, свет начал медленно бледнеть, как гаснут лампы в театре. Потом на сцену не плавно опустился, а тяжело рухнул железный занавес. Это был всего лишь сон.

Когда вокруг него снова воцарилась абсолютная темнота, Данилов понял, что вернулся в то, что по прихоти людей называлось «реальностью». Ни один из миров, кроме этого, не хотел его принимать.

Сашу бил озноб. Почувствовав подступающую тошноту, он с трудом свесился вниз с кровати, и его тут же вырвало густой склизкой массой, оставившей после себя горький металлический привкус. Он прекрасно понимал, насколько это плохо, и теперь гадал, сведёт ли его в могилу кровотечение, прикончит инфекция или радиация.

Голова болела как при похмелье, которого он ни разу не испытывал. Парень судорожно пытался вспомнить, где же он побывал, но особенность сновидений в том, что, какими бы яркими те ни были, они редко откладываются в человеческой памяти надолго. Сам материал, из которого они сделаны, для этого не предназначен. Он истлевает и рассыпается при контакте с миром вещей как вампир, на которого попал луч солнечного света. В лучшем случае мы помним то, что сочинили после пробуждения, пытаясь подогнать инобытие под рамки нашей реальности.

Как при ретроградной амнезии, через десять минут Саша не смог бы описать произошедшее с ним. Он снова был один на многие километры вокруг. Все остальные умерли в один день.

Макушка чесалась, и парень стянул с себя шапку, в которой ходил уже четверо суток, не снимая, а день тому назад улёгся спать. Неожиданно вместе с ней покинула голову и часть его собственных волос. Ещё один скверный сигнал. Несмотря на отдых, он не чувствовал себя лучше. Слабость была такая, что трудно было пошевелить рукой.

Александр посмотрел на светящийся циферблат часов. Половина седьмого. Вот только утра или вечера? Несмотря на этот недостаток, Данилову нравились его нынешние часы — позолоченные именные «Командирские». Наградили ими, естественно, не Сашу. Тот, с кого он их снял, остался лежать возле разбитого поезда, поглоданный собаками, так что парень считал их своими по праву. У них был ударопрочный водонепроницаемый корпус и, самое главное — стрелки, покрытые люминесцентным составом. Вроде бы фосфор, которым те были намазаны, давал слабый фон. Смешно…

Но имелась у них ещё одна слабая сторона. Автоподзавода у них не было. Каждый божий день их надо было заводить, а это составляло проблему, с его-то «феноменальной» памятью. Один раз он спохватился только после того, как они полдня показывали одно и то же время. А Саша всё удивлялся, как долго тянется час. Тяжело ориентироваться, когда на дворе только одно время суток — тёмное.

С тех пор они верно служили ему. Его собственные часы он выбросил на второй день после событий, стрелки на них навсегда застыли в положении 13:50 — время катастрофы.

Если на дворе утро, то время раннее. Можно и не вставать. А если вечер, тем более. Куда торопиться?

Сны были непонятными, страшными, но у них было одно преимущество. Там, за гранью, он не мёрз. Данилов снова укрылся одеялом с головой, но ему всё равно было холодно, зубы отбивали маршевую дробь. От холода никуда не деться. Он проник внутрь него и превратился в жар. Саша потрогал лоб — тот пылал, будто облитый бензином. Хотелось закрыть глаза, лишь бы не видеть этой бесконечной темноты, уснуть и не просыпаться, только бы не чувствовать вселенского холода вокруг. Боль окопалась в каждом нерве, и недавний пульпит просто смешно было с ней сравнивать.

Александр вдруг отчётливо понял, что с него хватит. Всё равно город, к которому он идёт четвёртую неделю — мираж в ледяной пустыне, где никто его не ждёт, да и не ждал никогда. Этот самообман был с самого начала нужен только для того, чтоб дать ему стимул продолжать жить. Теперь, на половине дороги, этот стимул себя исчерпал. Жизнь стала совершенно невыносимой, да и конец её был очевиден. Какая разница, днём раньше, днём позже? И фантастическое везение, и перенесённые тяготы — всё оказалось впустую.

В какой-то момент он принял решение. В отличие от всего того, что парень делал в эти дни, оно было продиктовано холодным рассудком. Это не был поступок истеричной барышни: «Никто меня не любит, никто не приголубит». Просто взвесив всё «за» и «против», что-то в нём решило заканчивать спектакль.

Ему было известно всего одно окончательное средство. По аптечкам Саша набрал пять стандартов азалептина — препарата, прекрасно сбивающего давление. Надобность в нём отсутствовала, ведь Александр не был гипертоником. Напротив, давление у него было слегка пониженное. Именно поэтому даже пять таких таблеток могут его убить. Десять прикончат гарантированно, а двадцать — с большим запасом. Он выпьет одну упаковку, закроет глаза и постарается расслабиться, а потом бездна примет его так же, как в том сне, но больше уже не отпустит.

Теперь ждать. Ещё немного. За ним снова придут и уведут с собой туда, откуда не возвращаются.

Александр лежал и прислушивался к ощущениям тела. Пока ничего, но скоро, он знал, его начнёт охватывать слабость, которая будет нарастать и завершится потерей сознания. Границу между жизнью и смертью он проскочит незаметно. Саша всегда удивлялся идиотам, которые прыгали с крыши, резали вены, вешались и даже пили уксус. Наверное, в этом было много позёрства. Не могли же они не знать такого простого средства? Никаких тебе неприятных ощущений и стопроцентная гарантия. Главное, чтоб не успели откачать, но в его ситуации этого бояться не стоило.

Александр настолько отрешился от всего постороннего, что, казалось, вот-вот должен был увидеть своё тело на кровати со стороны. И тут на него накатило неприятное ощущение, совсем не похожее на смерть. Спазм произошёл так неожиданно, что парень не успел даже приподнять голову. Через секунду он чуть не захлебнулся едкой горячей жидкостью. Рот заполнила дикая горечь, как будто его рвало желчью пополам с соляной кислотой. Это продолжалось долго, и ему казалось, что рвотные массы вот-вот закупорят дыхательное горло, но рефлексы сделали своё дело. Отплёвываясь, Саша начал дышать. Его желудок был осушён до донышка.

Александр прокашлялся и рассмеялся сквозь слёзы. То, что с ним произошло, не было похоже на реакцию на препарат. Слишком рано, таблетки ещё не успели бы раствориться. Да вон они — лежат, не переваренные, на полу. Просто у судьбы было странное чувство юмора. Лучевая болезнь, которая готовилась свести его в могилу, спасла его от самого себя.

Десять минут спустя он с сомнением смотрел на оставшийся препарат. Были и другие способы… Ну нет. Два раза не вешали даже осуждённых на смерть. Если верёвка порвалась, это знак. Наверное, судьбе видней, и тот, кому суждено сгореть, не утонет. Александр решил дать себе ещё один шанс.

Надо было бороться. «Надо» — мерзкое слово, нигде от него нет спасения. Данилов сжал зубы так, что они заскрипели, рванулся всем телом так, что в скрипе кроватных пружин ему почудилась мировая скорбь, и, собрав остатки воли, сбросил одеяло. Холод набросился на него как разъярённый зверь. Он хотел, чтобы умирающий оставался на смертном одре, и теперь кусал и рвал его, принуждая вернуться под мёртвую пуховую тяжесть. Но Саша не собирался отступать и вскоре добрался до рюкзака.

Там были еда и витамины. Ему противна была сама мысль о пище, но телу требовалась энергия для продолжения борьбы.

Так прошло четыре дня. Александр спал большую часть суток, но у него больше не было ни снов, ни видений. Он выжил. Его организм оказался сильнее, чем воля. Всё это время он ел только супы из пачек с добавлением тушёнки, которые варил из растопленного снега, поддерживая себя витаминными комплексами.

На пятый день его организм впервые смог принять твёрдую пищу. В тот же день он сумел пройтись по квартире, не держась за стену. Но слабость всё ещё была страшной, и о том, чтобы выходить на улицу, не было и речи.

На шестой Саша решил немного размять мышцы. Никогда в жизни он не делал утренней зарядки, а тут начал выполнять самые элементарные упражнения — поднимал по очереди руки, прыгал на одной ноге, приседал. Со стороны это должно было выглядеть уморительно. Истощённый человек с красными слезящимися глазами скачет и машет руками, словно отгоняя комаров. Когда он подумал об этом, хриплый смешок вырвался из его груди. Всего один. Затем он вспомнил, что вокруг нет никого, кто бы мог оценить комичность ситуации, и смех застрял у него в горле.

Надо было двигаться, чтобы не околеть. Псевдочукотская пословица «Не шевелись, а то замёрзнешь» — не полная ложь. В ней есть рациональное зерно. Глупо на арктическом морозе тратить энергию на бесполезные движения, особенно при недостатке пищи. Но сидение на месте сократит человеческую жизнь до нескольких часов. Поэтому надо шевелиться, но делать то, что действительно нужно для выживания, а не просто махать руками или скакать на одной ноге.

Закончив зарядку, он, чуть пошатываясь, приблизился к прикроватной тумбочке. Там стояла пластмассовая баночка с аскорбиновой кислотой. Его движения были всё ещё неточными, и крышку он рванул слишком резко, так что часть витаминок раскатилась по полу. Бес с ними. Ползать сейчас с фонарём ему меньше всего хотелось.

Он высыпал в ладонь всё, что оставалось в баночке — штук пятнадцать. Вообще-то это чревато гипервитаминозом, но на крайний случай допускается. А у него случай — крайнее не бывает. Ударная доза поможет мобилизовать все силы организма. Чтобы быстрее подействовало, он разжевал витамины, запил их водой, согретой минут десять назад, и тут же почувствовал волчий голод. У него не хватило терпения даже на то, чтоб нормально разогреть суп. Стуча зубами о край эмалированной кружки, Данилов пил куриный бульон чуть тёплым. Он сварил его вчера, но потом у него был новый приступ, и ему стало не до еды. Тогда он подозревал, что через тысячу лет эту кружку найдут рядом с высохшей мумией.

Конечно, химия сплошная, но куда деваться… Ему нужны не только витамины, но и белки, жиры и углеводы, даже если они изготовлены из нефтепродуктов. Осушив суп оранжевого цвета, показавшийся ему необыкновенно вкусным, Саша вернулся под одеяло.

Считал ли он это своим вторым рождением? Нет, скорее отсрочкой смерти на неопределённый, но не очень большой срок. Он настолько привык засыпать с мыслью, что уже не проснётся, что теперь сама возможность другого развития событий его удивляла.

Неужели он может выжить и после этого? Раньше Саша был ярым сторонником эвтаназии. «Если жизнь приносит больному одни адовы муки, почему он не имеет права послать её к чертовой матери?» — так думал парень. Он не понимал, чем руководствуются люди, продлевающие страдания обречённых. Да и сами обречённые, затягивающие своё пребывание в мире, который превращается для них в одну большую пыточную камеру, в котором они всех тяготят и пугают, так как служат для здоровых живым укором и напоминанием о неизбежной смерти. Зачем истязать себя и других?

Теперь он не стал бы рассуждать так категорично. Небытие, которое раньше казалось ему заслуженным отдыхом, теперь отталкивало его своей неопределённостью. Если там ничего нет, то это не очень страшно. А вдруг есть?

Побывав у самой границы, он понял, что за ней наверняка что-то есть. Ведь любая граница по определению отделяет одно от другого. Даже если отбросить всю христианскую метафизику, разница между хорошей жизнью и плохой жизнью как-то терялась, если представить разницу между жизнью и не-жизнью. Сегодня ты ещё дышишь, думаешь, страдаешь, а завтра будешь разлагаться, как гниют арбузные корки или рыбные головы в помойном ведре.

Пока он здесь, остаётся хоть ничтожный, но шанс выкарабкаться. Может, один процент или даже одна десятая процента. Такой же шанс, какой был у обречённых пациентов хосписов. Но они надеялись, и иногда — очень редко — наступала ремиссия, болезнь уходила, и они получали свою отсрочку. Вовсе не благодаря стараниям врачей и «чудесным» препаратам, а вопреки им. Врачи вообще мало что могут, если на то нет разрешения некой высшей инстанции.

Но если больной действительно хочет жить, то медицина бессильна. Саша страстно хотел, хоть и сам об этом не догадывался. Ему ещё слишком многое надо было сделать. В глубине души он любил жизнь, хоть эта любовь и казалась ему неразделённой.

Победа над болезнью пришла неожиданно. Просто на седьмой день он понял, что чувствует себя если не хорошо, то уж не хуже, чем до облучения. Он по-прежнему мёрз, но его больше не морозило. Лихорадка отступила, и все остальные симптомы постепенно сошли на нет.

Его заслуги тут не было. Эта была битва, которую выиграл не он, а его организм. Саша ему нисколько не помогал. Он ничего не знал о курсах лечения антирадиационными препаратами, да и диета его разнообразием не отличалась.

Природа не дала ему ни экстраординарной силы, ни сверхъестественной ловкости. Не наградила она его и избытком ума. Интеллектом — может быть, а вот умом он явно уступал многим смышлёным двоечникам. Зато одной вещью она одарила его щедрою рукой — живучестью. В годы, когда восемьдесят процентов новорождённых появлялись на свет с целым букетом патологий, Данилов родился здоровым.

Таковым же он мог и умереть, если вспомнить, сколько раз он, движимый жаждой исследования, находил на свою голову неприятности, стоившие ему множества шишек и шрамов. С ранних лет встречи с твёрдыми предметами — мебелью, дверями, качелями на детской площадке — часто заканчивались печально для маленького Саши. Чудом ему удалось благополучно пережить детство, но с началом пубертатного периода столкновения не прекратились. Стала больше масса тела, костная и мышечная, но нервная система не поспевала за ростом организма, да и координация движений оставляла желать лучшего.

Он редко болел. Если судить по мировой литературе, то для людей его темперамента это не характерно. Согласно клише, меланхолик должен быть бледен как поганка, постоянно хворать, непременно быть астматиком, аллергиком и диабетиком. Но Саша выбивался из этого стереотипа и был очень жизнестойким пессимистом.

Даже образ жизни, который он вёл в студенческие годы, не смог загнать его в могилу. Полное отсутствие режима, бессонные ночи через одну, физическая зависимость от компьютера, рацион, состоящий почти исключительно из углеводов — всё это способно подорвать даже богатырское здоровье. Ему же удалось угробить только зрение и, в меньшей степени, зубы. Остальное сохранилось до двадцати двух лет почти нетронутым — здоровое сердце, сильный иммунитет. Редкие хвори парень переносил на ногах. Что говорить, Александр ни разу не воспользовался страховым полисом, ни одного дня в институте не пропустил по болезни. Ему достался бесценный капитал, который он абсолютно не ценил. Ни разу в жизни ему не пришло в голову поставить знак равенства между счастьем и здоровьем.

От вынужденного безделья у Александра впервые после катастрофы возникла потребность доверить мысли бумаге. Благо под рукой был карандаш, которому не страшен мороз, и записная книжка в кожаном переплёте. Нет, он не собирался вести дневник, хотя понимал, что тот мог бы стать ценным историческим документом.

Ну её в баню, эту историю. Его собратьям по несчастью сейчас не до чтения, а до той эпохи, когда у потомков появится время заниматься археологией, бумага не долежит. Так что писать он будет исключительно для себя. Саша никогда не понимал людей, которые ведут дневники и скрупулёзно заносят туда всё, начиная от вскочившего прыщика. Глупость это, пополам с манией величия. У него даже блога в живом журнале не было. Поэтому он ограничится краткими заметками на полях. Возможно, это поможет ему привести в порядок свои мысли. А не поможет — листы пойдут на растопку на следующем привале.

Конечно, приятнее описывать крушение мира, сидя в тёплой квартире и наслаждаясь всеми благами цивилизации. А писать про конец света после его начала — что может быть нелепее? Зато честно. Ни грамма выдумки, в отличие от графоманов, сочинявших страшилки на потребу публике.

Что можно сказать об «этом» конце света? Это не христианский апокалипсис, после которого всех ждёт Страшный суд и Царство Божье. Тут ими и не пахнет. Это, скорее, языческие Сумерки богов.

Данилов взял лист бумаги и написал на нём одно слово — «Рагнарок». Вообще-то, правильнее «Рагнарёк», как в «Эдде», но тогда поди, зарифмуй. Тут он понял, что чего-то не хватает. Скрепя сердце парень достал из стенного шкафа свечку и зажег её. Ну не при фонарике же творить!

Фитилёк загорелся ровно, и тусклый огонёк показался его отвыкшим от света глазам необычайно ярким. Сложнее всего было написать первую строфу, а дальше всё пошло как по маслу. Через четверть часа творение было готово. В этот момент Саша чувствовал себя если не Пушкиным, то доктором Живаго из одноимённого романа.

Рагнарок

Надежды у нас больше нет, Человек человеку — враг. Бледнеет последний рассвет, Завтра землю укроет мрак. Предвещал много лет назад Нашу участь седой пророк. Будет сечь нас железный град — Приближается Рагнарок. Всё, что было — исчезнет вмиг, С неба спустится древний страх, Захлебнётся последний крик, Все, кто жил — обратятся в прах. Всё окутает чёрный дым, Гибель хлынет со всех сторон. Позавидуй сегодня им: Предстоит им кормить ворон. Твоя участь стократ страшней: Обречён в тишине веков Ты скитаться среди теней, Избежав ледяных оков. Проклянёшь ты тот день и час, Когда Смерть, помахав рукой, Сохранит тебя про запас И не даст обрести покой. Предвещал много лет назад Твою участь седой пророк. Будешь смерти своей ты рад. Приближается Рагнарок…

Вот так. Недурно, хотя и не шедевр. Надо бы добавить кое-куда аллитерацию, но не лезет. Только Пушкин тут не при делах. Это похоже на Бальмонта, Гумилёва или Брюсова. Серебряный век, декаданс.

Сашино настроение снова пошло в гору. Его обычное расположение духа можно было охарактеризовать как спокойно-подавленное. Сейчас оно ни выше, ни — слава богу — ниже не стремилось. Но он ещё помнил времена, когда оно ни с того ни с сего вдруг как с цепи срывалось. Тогда стрелка в его внутреннем барометре начинала скакать как бешенная. Парень знал, что если суметь прервать качание этого маятника в его высшей точке, то можно целый день наслаждаться относительным покоем. Сделать это довольно трудно, но тут могла помочь вкусная еда и минимальный комфорт быта.

Под завывания вьюги за окном он и не заметил, как заснул прямо над «рукописью», свернувшись при этом калачиком, что могло показаться несолидным для человека его возраста и роста. Но Саше так нравилось. Он и раньше часто спал в позе зародыша, прижав ноги к животу. Видимо, это помогало ему переноситься в то время, когда он только готовился к встрече с этим миром. Дольше положенного срока на три недели, будто всеми силами он пытался оттянуть этот момент.

На восьмой день Данилов почувствовал себя окрепшим и готовым продолжить путь. Перед уходом он ещё раз прошёлся по квартире с фонариком и проверил все шкафы. До этого дня он был не в той форме, чтобы заниматься тщательным осмотром. «Я не вор, — в который раз парень себе. — И не мародёр. Я просто беру то, что мне нужно, на время, попользоваться».

Поиск принёс свои плоды, хоть и невеликие. Предметов, полезных в быту выживальщика, в квартире не нашлось. Из тёплой одежды — только старый свитер. В холодильнике повесилась мышь; зато в хлебнице нашёлся засохший батон, в кухонном шкафчике — полбутылки подсолнечного масла, немножко мёда на донышке литровой банки, а он полезен при простуде, килограмм гречневой крупы и бутыль уксуса. Мало ли, вдруг и он пригодится. Саша не побрезговал даже малиновым вареньем, покрытым сверху толстым слоем плесени, который можно было счистить. Негусто, но не пропадать же добру.

Укутавшись как немец под Москвой, Данилов вышел на лестничную площадку и захлопнул дверь, отрезая себе путь к отступлению. Только вперёд. Спасибо этому дому, пойдём к другому. Без всякого сожаления он оставил позади место, где думал упокоиться навеки.

Из своей недолгой жизни Саша пока извлёк только один вывод. Чтобы добиться хоть чего-то, нужно идти вперёд, не оглядываясь и не задумываясь. Остановись на минуту, начни размышлять — и ты уже потерял темп, засомневался. Ты уже задаёшь себе ненужные вопросы: «Долго ли ещё?», «Куда я приду?», «Что ждёт меня там?» и самый страшный — «Есть ли в этом смысл?»

А это первый шаг к тому, чтобы плюнуть, повернуть назад и вернуться к тому, с чего начал — к нулю. Потому что смысл во всём, может быть, и имеется, но человеку, ввиду слабости его ума, он обычно недоступен.

Александр догадывался, каким будет конец его пути. Не жизненного, здесь он у всех один, а конкретного пешего перехода Новосибирск — Прокопьевск. Он догадывался и всё равно продолжал идти. Ведь оставалось совсем немного. Каких-то двести километров.

За спиной у него смыкалась тьма, но впереди, он знал, его ждали ответы на все вопросы. Он помнил, чем закончилось дело в «Младшей Эдде» и в большинстве других мифов о конце света, и это вселяло в него тень надежды.

Глава 6. Тупик

Александр не раз находился на волосок от смерти, но этот волосок всегда оказывался на удивление прочным. Всё вокруг рушилось и рассыпалось в прах, но старуха с косой по одной ей известной причине обходила Сашу стороной, ограничиваясь напоминаниями. Мол, я здесь, помню о тебе, так что будь паинькой и жди своего часа. Эти знаки были повсюду, но Саша давно не обращал на них внимания, перестав даже замечать их. Это ему удавалось до встречи с Провалом.

Данилов не убегал от смерти. Наоборот, могло показаться, что он делает всё, чтобы ускорить встречу с ней. Он понимал, что весь его переход с самого начала был безумием в квадрате. С его запасом надо бы сидеть и не высовываться, пока небо не прояснится. Но что-то не позволило ему спокойно ждать. Ноги сами несли его на юго-восток, в Кузбасс, хотя он пытался придать этой тяге разумное обоснование.

Вспоминая все передряги, через которые он прошёл, Саша видел, как судьба смеялась над теорией вероятности. Существовал один шанс из тысячи, что он дойдёт хотя бы до этого места. Он дошёл и продолжал двигаться дальше.

Границу двух регионов он никогда бы не заметил, если бы не это. Вокруг ничего не изменилось — снежная пустошь с одной стороны и точно такая же с другой. Только огромный щит у дороги сказал ему, что он отныне на родной земле. «Добро пожаловать в Кемеровскую область». Саша не удивился бы, если бы кто-то зачеркнул последние два слова и вместо них размашисто вывел светящейся краской: «Добро пожаловать в ад».

Раньше это была привокзальная закусочная — не то шашлычная, не то пельменная на узловой станции. Естественно, всё, что там было съедобного, вынесла ещё первая волна беженцев. Теперь тут ели совсем другую пищу.

Трое убитых были одеты разномастно. Один в зимнем камуфляже, другой в поношенном китайском пуховике, а третий в цивильном дублёном полушубке и шапке из нерпы. В том, что они были именно убиты, а не умерли от более-менее естественных причин, сомневаться не приходилось. Хотя теперь трудно было сказать, как именно они встретили свою смерть. Их одежда была частично разодрана, снег вокруг — весь изгваздан в крови. Похоже, голодная свора пыталась добраться до их внутренностей.

Александр сомневался, что волки или собаки могли одолеть такую многочисленную группу, да ещё и вооружённую — мертвец в пуховике всё ещё сжимал ружьё. Скорее всего, они пришли на запах свежей крови, когда всё было кончено. А убили их люди, может, даже бывшие товарищи. Не надо быть судмедэкспертом, чтоб увидеть, что у человека в камуфляже затылок размозжён тупым предметом, а у того, что круче всех прикинут и упакован, в груди чернеет дыра с опалёнными краями. Наверно, симметричная имеется в спине. Третий лежит лицом вниз в засохшей лужи крови, но и его тоже вряд ли загрызли. Не стал бы человек стоять и ждать, пока его растерзают, в двух шагах от дверей кафе, где легко укрыться от хищников.

Какое-то движение впереди. Александр вздрогнул, когда при его приближении от здания закусочной «У Петровича» бросились прочь несколько теней. Собаки. Мелкие. Они взяли на себя функции шакалов в новой экосистеме. Похоже, их пиршество находилось в самом разгаре. Лица у трупов были наполовину объедены. Пожитки тоже кто-то растребушил, причём с первого взгляда было ясно, что поработали люди. Зверьё расстёгивать замки-«молнии» не обучено. Всё это значит, что ни на что стоящее тут рассчитывать не приходится. Но попытка не пытка.

Он не ошибся. Из еды ему досталась только куча сублимированной лапши с уморительной надписью на пачках: «Можно употреблять в сухом виде». «Сами ешьте эту дрянь», — подумал Александр, у которого такого добра и так было полрюкзака, но всё же уплотнил свои пожитки и загрузил всё до последней пачки.

Зато в кармане полушубка того, кто, судя по всему, был главарём, парень нашёл бытовой дозиметр-радиометр «Сосна». Такой же, какой был у него самого. Это оказалось как нельзя кстати. Там, куда он шёл, показания этого прибора могли сказать ему о многом. А именно — прав ли он был, когда вбил себе в голову, что Кемеровская область пострадала меньше соседней Новосибирской. Он будет следить за динамикой уровня заражения местности, который сейчас был почти на нуле. По мере приближения к крупным городам Кузбасса всплески или спады счётчика скажут ему, есть ли основания надеяться.

Закончив проверять карманы, Данилов занялся ружьём. Вроде бы это был гладкоствольный охотничий карабин, но он не стал бы ручаться. Медные детали до сих пор блестели, и выглядел он как вещь, которую не стыдно преподнести в дар крупному чиновнику или бизнесмену. Вещь была, судя по всему, импортной. И точно, в глаза Саше бросилась гравировка «Made in Italy». И крупно, с завитушками: «Franchi». Это, надо понимать, фирма-производитель.

С минуту парень вертел эту вещь в руках как обезьяна в басне Крылова и только потом, сообразив, не без усилия переломил пополам. Пусто. По крайней мере, один выстрел бедолага сделать успел. Да, эта штука была однозарядной, что вначале немного разочаровало Сашу. Он уже настроился на помповый или магазинный ствол. «Сайгу», например, про которую он что-то слышал.

А машинку для закатывания губы не хочешь?! После того как он десять дней проходил с одним топориком, надо было радоваться и этой находке. Как там в пословице: «Не было ни гроша, да вдруг алтын».

Сняв с мертвеца патронташ, Саша стал богаче на шесть патронов двенадцатого калибра. Одним из них он немедленно зарядил своё приобретение и с трудом поборол желание опробовать его в деле. Он представил, как его пальцы нажимают на спусковой крючок, а окрестности вымершей закусочной оглашаются эхом, которое в тишине должно прозвучать как грохот пушки.

Ага, щас. Идиотизм чистой воды. Выдать своё местонахождение зверям и людям на несколько километров вокруг, да ещё потратить патрон, которых и так кот наплакал. Нет уж, он будет осторожен. Хотя Александр хорошо понимал, чем вызваны такие мысли. Ему давно хотелось почувствовать себя не тварью, которая дрожит от каждого шороха, а Человеком, да ещё и с ружьём. Пусть приходят. Он угостит их хорошей пилюлей из чистого «плюмбума».

Но там, куда его привела судьба, ружьё не понадобилось. Юг Кемеровской области был местом, где Александру не встретилось ни одного живого существа. Если раньше он думал, что уже побывал в аду, то теперь понял, что настоящее инферно на этой планете располагается в местах, которые раньше назывались землёй Кузнецкой.

Его встречала страна льда и пепла. Здесь не было даже руин в привычном понимании слова. Только груды обломков, словно выровненные бульдозером, среди которых стояли как надгробные памятники несколько уцелевших кирпичных стен. Саше давали приют только крохотные деревни и дачные посёлки, в которые он заглядывал, когда убеждался в том, что они необитаемы. За восемь дней перехода по югу Кузбасса Данилов не посетил ни одного города, и на это были веские причины.

В первый раз Александр столкнулся с этим возле Ленинск-Кузнецкого, города средней величины, одного из центров угольной промышленности региона. Ещё в пятнадцати-двадцати километрах от городской черты ландшафт начал постепенно меняться. Снежный покров под ногами уступил место почти голой почерневшей земле, покрытой коростой заледеневшей грязи. Даже снег едва задерживался на ней. Его сдувало ветром, и теперь он заполнял глубокие овраги с изломанными краями, которых вокруг тоже резко прибавилось. Надо было быть вдвойне осторожным, чтобы не переломать ноги и не лишиться лыж. Это в лучшем случае.

Но вскоре ему пришлось остановиться. На лыжах идти дальше стало невозможно, а санки приходилось тащить практически волоком. Тут Александра запоздало осенило. Он понял, что идёт прямо в зону выжженной земли. Так далеко от города ему ещё не доводилось встречать такое.

Не было и речи о том, чтоб углубляться туда, где не осталось ничего, кроме спёкшейся породы. Парень изменил курс, чтобы обойти циклопическое пепелище стороной, хотя для этого ему пришлось покинуть железную дорогу. Какая разница, если впереди даже рельсы расплавились и испарились?

Данилов чувствовал мороз по коже, когда пытался прикинуть мощность заряда. Он кое-что читал об этом. Плоды военной гигантомании, эти пяти-десятимегатонные монстры лежали в арсеналах ещё со времён испытаний на Новой Земле, практически без надежды быть пущенными в дело. Они были бесполезным излишеством, изобретённым во времена, когда системы наведения были несовершенны, а грубая мощь могла компенсировать недостаток точности.

Этот «последний довод королей» мог понадобиться только тогда, когда работа велась бы не по целям, а по площадям. Ведь даже одной мегатонны хватает, чтобы стереть с лица земли мегаполис вместе с пригородами.

Но неужели в этом городе имелись цели, достойные такой силы? Да и во всей области, единственным богатством которой был уголь, они вряд ли нашлись бы. Тут был глубокий тыл, никаких частей ПВО или РВСН, никакой военной промышленности, достойной упоминания. Зачем? Саше в голову приходило только одно объяснение, простое и шокирующее. Уголь… Топливо несостоявшегося будущего.

Он много читал в Интернете о так называемом пике Хабберта — точке, когда добыча нефти на планете достигнет максимума, после которого будет только спад. В конце десятых годов нового «миллениума» даже дворник дядя Вася знал, что такое кризис. Человек более образованный сказал бы, что кризис бывает не только финансовый, но и, к примеру, энергетический. Просто из-за первого все забыли о втором как о чём-то далёком и туманном. А ведь он никуда не делся.

Да, цена на нефть была низкой, но никто не отменял простой истины о том, что нефть конечна. Теория о её возобновляемости себя не оправдала. Те же эксперты подсчитали, что пик Хабберта был пройден примерно в 2012 году. Лет через тридцать нефтедобыча прекратилась бы всюду, кроме стран Персидского залива. И не потому, что запасы были бы исчерпаны, а потому, что извлечение остатков с каждым годом обходилось бы всё дороже. Какой бы ни была цена, она стала бы нерентабельной. Ну а когда и на Аравийском полуострове остановилась бы последняя скважина, тут уж и дураку стало бы ясно, что всей машинной цивилизации «труба».

Решением проблемы могла бы стать технология контролируемого термоядерного синтеза. Термояд. Дешёвая, экологически чистая энергия, вырабатываемая из отходов «классических» ядерных реакторов. Но что-то у учёных не клеилось, и за пятьдесят лет с момента теоретического обоснования этого метода они не продвинулись дальше опытных образцов. И дело тут, думал Саша, не в заговоре нефтяных корпораций, о котором трубили маргинальные футурологи. Воротилы топливного бизнеса и рады бы спонсировать перспективные проекты. Конечно, не из благотворительности, а чтобы получить патент, который в нужный момент принесёт не миллиарды — триллионы.

Но… не было таких проектов! А те, что имелись, были провальными, и увеличение объёмов финансирования — частного или государственного — не могло сдвинуть дело с мёртвой точки. Десятки лабораторий по всему миру, тысячи лучших умов бились над этой проблемой, но безрезультатно. За полвека ни один эффективно работающий генератор не был продемонстрирован публике.

Реакторы на быстрых нейтронах и так называемые бридеры оказались непригодными к промышленному использованию. Холодный термоядерный синтез остался в громких пресс-релизах. Шестьдесят процентов энергии в стране и мире по-прежнему вырабатывали на ТЭЦ, где сжигали мазут, природный газ и тот же уголь.

Наверно, перед разработчиками термояда встали проблемы фундаментального характера, иначе за полвека что-нибудь бы придумали. Но если это так, то человечество загнало себя в ловушку. Обычные ядерные реакторы и гидроэнергетика могли лишь слегка замедлить откат назад. В век угля и пара, где дирижабли были бы основным видом воздушного транспорта, а бензин синтезировался из того же угля, но только для нужд сверхбогатых людей. Ведь мировой автопарк сократился бы в сотни раз.

Неожиданно парень почувствовал злость на себя. Ну его в задницу, это альтернативное будущее. Глупо стоять на холодном ветру среди выжженного ледяного поля и думать о том, что было бы через сто лет, не случись войны. Это не случившееся будущее было мало связано с бомбардировкой его родного региона. Всё проще и ближе.

Россия — не Саудовская Аравия, хоть она и добывала нефти побольше, но по запасам она уступала даже маленькому Кувейту, где себестоимость добычи и транспортировки была куда ниже. Российский газ тоже не был бесконечен, как бы ни хотели этого паразиты, присосавшиеся к трубе.

На Западе знали о нашей способности восставать из пепла как птица феникс. Как же сделать, чтоб мы не поднялись никогда? Умные головы за океаном должны были просчитать и крайний вариант, когда Россия всё-таки успела ответить на удар и обе страны лежали в руинах. Как даже в этой ситуации обеспечить себе хорошее положение в новом мире, а противнику — окончательный крах? Лишить его энергии.

Кузбасс… Не Ямал, не побережье Каспия, а именно этот медвежий угол во второй половине двадцать первого века должен был стать энергетическим сердцем России. Отечественной нефти уже не было бы, газ стал бы фантастически дорог, а уголь — вот он, ещё на тысячу лет. Область, которую помнили только по стуку шахтёрских касок на Горбатом мосту, получила бы геополитическое значение как один из двух крупнейших угольных бассейнов мира.

Допустим, очевидный противник прибегнул к силовому варианту. Александр не знал, кто первый начал, хотя что-то подсказывало ему, что это была не его страна. Не имеет значения. Итак, первые бомбы сброшены, враг ответил, карусель завертелась. Через день нет ни армий, ни промышленных центров, ни трети населения. Но это ещё не конец. Что дальше? Братские объятья со слёзами раскаяния? Как бы ни так.

Ядерная зима ещё кажется глупой страшилкой, а боеголовки — по крайней мере, у них, остались. Они-то никогда их не распиливали, а только прибирали на склад, на чёрный день. А средства доставки… даже если кончились ракеты, найдутся старые добрые бомбардировщики B-52.

Что будет делать руководство Штатов, укрывшееся в своих бункерах, которые у них никогда не демонтировались и не сдавались в аренду под казино? Работать на перспективу. Отступать некуда, Рубикон перейдён. Пока остатки армии подчиняются приказам, пока есть контроль за базами ВВС и связь с подводными ракетоносцами, надо действовать и идти ва-банк.

Их собственное Аппалачское месторождение могло обеспечить нужды Великого Пиндостана в течение пятисот лет даже при довоенном потреблении, если они не смогут удержать Персидский залив. Но что же делать с другим, на противоположном конце земного шара? Уничтожить. Оккупация была бы бессмысленна даже в лучшие времена. Уголь не нальёшь в танкер и не повезёшь через океан. Не лучше ли сделать так, чтобы он не достался никому?

Отбросив врагов в каменный век, хорошо бы иметь гарантии, что они останутся там навсегда. Ладно русские, но ведь есть ещё Китай, который уже исчерпывал собственный бассейн Хуанхэ. Данилов не знал, затронула ли война азиатского дракона, или он в соответствии с восточной мудростью выжидал в сторонке. Но то, что двум сверхдержавам и в постъядерном мире было бы тесно на Земле, ясно как дважды два. А без энергоносителей уцелевшие в атомной бойне погибли бы быстро. Люди вымерли бы от голода, когда трактора и комбайны встали бы с пустыми баками.

Так мог рассуждать мировой гегемон двадцать четвёртого или двадцать пятого августа. В тот момент им уже были не нужны наши недра. Они просто хотели, чтоб те не достались никому и никогда. Что-то подсказывало Саше, что им удалось этого добиться, уничтожив добывающую инфраструктуру и нанеся серьёзный урон самим пластам каменного угля.

Вряд ли месторождение можно полностью уничтожить; но вот затруднить добычу на долгие годы — это выглядит вполне реальным. Наверняка удару предшествовали долгие расчёты критических точек и мощностей зарядов с помощью компьютерных моделей. Это они могли сделать и заранее, просто на всякий случай.

Только одеревеневшие руки дали Данилову знать, что он уже четверть часа стоит без движения, оглушённый тем, что ему открылось. Может, он и ошибся, но никакое другое объяснение ему в голову не приходило.

С неба падал снег, перемешанный с пеплом. Это был настоящий ад на Земле. Пламя не оставило ничего от того, что уцелело после взрывной волны. Иногда на его пути часами не встречалось ни деревца. Пожары должны были полыхать тут до тех пор, пока не сгорело всё. Сколько же килоджоулей теплоты выделилось в тот день?

Данилов никогда бы не подумал, что в преисподней может быть так холодно, и всё же мороз здесь переносился легче, потому что ветров, какие терзали его на Западно-Сибирской равнине, в этих краях не было. Холмистый рельеф Кузнецкой котловины сдерживал хаотическое движение воздушных масс.

Средний радиационный фон был слабым, как и в соседнем регионе — не больше тридцати миллирентген в час, но по мере приближения к тому, что раньше было городами, он увеличивался резкими скачками. Эти старые бомбы были ещё и «грязными».

Саша надеялся на свою плотную одежду, дополненную лыжными очками и шарфом поверх лица, как у полярника, так что не оставался открытым ни один сантиметр кожи, но приближаться к этим «зонам» ближе всё равно не стоило. Радиация имеет свойство накапливаться в организме. А он и так не до конца оправился от болезни.

Каждый раз, когда впереди начиналась полоса чёрной испепелённой почвы, Данилов круто менял направление, для чего ему приходилось «сходить с рельсов». Парень прибавлял шаг и нёсся вперёд что было сил, пока уродливый ожог на теле Земли не оставался позади, а вокруг снова не было ничего кроме снега. Миновав опасное место, он с помощью своего сумасшедшего компаса вновь отыскивал в темноте железную дорогу.

Ему ещё не раз предстояло увидеть подобное зрелище. За неделю он прошёл мимо трёх городов, от которых не уцелело ни одного дома, и миновал семь посёлков, от шести из которых остались одни воспоминания. На привалах Александр долго сидел над картой с циркулем и линейкой, высчитывая безопасный маршрут, но каждый раз оказывалось, что без опыта ориентирования на местности он может следовать ему только приблизительно. Его как магнитом тянуло в места, где месяц назад было применено самое эффективное средство поражения «биологических целей». Что бы он делал без маленькой коробочки радиометра?

Первым серьёзным препятствием была река, названия которой он даже не знал. Вроде бы Томь, а может, и Чумыш. А может, вовсе Иня. Сашины познания в географии исчерпывались объектами планетарного масштаба. Он мог удержать в памяти гору Джомолунгма и водопад Анхель, но не речки родного региона.

Раньше Данилов кривился, когда слышал трескотню о «крае родном». Он всегда считал, что у шахтёрского региона, где его угораздило родиться, нет никакой культуры, кроме лубочных плясок в кокошниках, и никакой истории, кроме бивней мамонта под слоем пыли в краеведческом музее да пулемёта «Максим», принадлежавшего не то красным, не то «зелёным» партизанам, которые разбили на этих холмах Колчака. Парень слышал, хоть об этом почти не писали, что где-то здесь Верховный правитель устроил и первый в России лагерь смерти. Не просто концлагерь, как Соловки, а близкий аналог Освенцима. Ещё он где-то читал, что именно в Кузбассе спецпереселенцев-кулаков освободили последними, уже через пару лет после смерти Сталина. Прекрасные традиции, ничего не скажешь. Теперь Саша часто укорял себя за былое неуважение к малой родине, которая сама стала историей.

Александр шёл, спотыкаясь, по припорошённому снегом льду. Речка была всего метров двадцать в ширину, но от мысли о том, какая глубина на её середине, нехорошо посасывало под ложечкой. Конечно, это не Тихий океан, не озеро Байкал и даже не Обь. Но есть ли разница, где тонуть, когда ты в зимней одежде и с рюкзаком? Разве что здесь быстрее достигнешь дна.

Но он не особенно боялся провалиться в холодную могилу. Лед просто обязан был выдержать его — невелика тяжесть. Даже раньше Сашин вес можно было вычислить, отняв сто тридцать от роста в сантиметрах. У такого телосложения были как свои плюсы, так и минусы. Конечно, поговорку про худого и толстого никто не отменял. Было бы неплохо иметь «неприкосновенный запас», который всегда под рукой, вернее, под кожей. Но таскать на себе вместе с рюкзаком и тяжеленной одеждой ещё и лишние килограммы — увольте!

Преимущества «теловычитания» были налицо. Запас — дело хорошее, но для того, чтобы использовать его по назначению, надо, как минимум, прожить достаточно долго. Сашу не раз спасала быстрота ног, это вечное оружие травоядных и слабых. Как тут побегаешь, если от излишних запасов жира после пяти минут быстрой ходьбы начинается одышка и перед глазами всё плывёт? Это всё равно что плавать в горной реке с гирей на шее. А когда тебя догонят, питаться запасёнными в твоих жировых тканях веществами будет кто-то другой. Собаки, например.

Нет, худым быть лучше. Ещё лучше, конечно, иметь спортивное телосложение. Но лучшее — враг хорошего. Спортивное телосложение предусматривает определённый психотип. Тип уверенного в себе супермена, который прёт напролом, а Сашу не раз выручала его нерешительность, благодаря которой он в последний момент отказывался от принятого решения и спасал свою жизнь.

Закончив переход, Александр расстегнул воротник рубашки и поправил крестик, который постоянно сбивался на спину. Он взял его из церковной лавки рядом с храмом, медный, на простой верёвочке. «Пусть Всевышний бережёт хотя бы меня, если не смог сберечь всех», — думал Саша.

На другом берегу парень вскоре добрался до тёмного, нетронутого пламенем, но, похоже, полностью заброшенного города под названием Белово. Саша предпочёл и его обойти по касательной, хотя местечко и манило возможностью пополнить запасы. Незачем. Лишний риск и лишняя задержка, а провианта у него и так хватает. Ни к чему тянуть, когда до цели подать рукой.

То, что он увидел, говорило в пользу его версии. По случайному совпадению или нет, но уцелел населённый пункт, рядом с которым не было ни шахт, ни разрабатываемых открытым способом месторождений. Только предприятия лёгкой промышленности и цинковый завод.

Чем ближе Данилов подходил к родному городу, тем сильнее становилось его волнение. Когда до цели оставалось три часа пути, он буквально заставил себя посмотреть на счётчик, и его показания заставили парня воспрянуть духом. Двадцать пять миллирентгенов в час. Даже ниже среднего, и никакой выжженной земли, никакого марсианского ландшафта. Белый и пушистый снежок. Идти легко и даже приятно.

С удвоенной энергией он впрягся в лямку санок, изрядно полегчавших за две недели, и прошёл за следующие полчаса двойную норму. Санки, казалось, ничего не весили, а он сам и подавно. Перед небольшим подъёмом он остановился, вытер разгоряченное лицо и снова посмотрел на радиометр.

Двадцать восемь. Ничего страшного. Это колебания в пределах нормы. Роза ветров… Влияние рельефа…

Он думал, что быстрее некуда, но оказалось — можно. Саша не замечал усталости, как будто принял допинг.

Тридцать один. Снег под ногами уступил место жёсткой ледяной коросте. Появились проклятые овраги, как будто землю рванули в стороны, и она порвалась, как прогнившая ткань. Нет, это ещё ничего не значит.

Сорок шесть, пятьдесят два.

На сороковой день после падения бомб Александр вернулся домой. Вернее, на то место, где когда-то стоял его дом. Это была новая бомба, с иголочки. Чистенькая, нейтронная или литиевая — кто теперь ответит? Даже странно, что её не пожалели на такую цель. Наверно, достойных к тому моменту не осталось.

Александр ждал подобного, но то, что открылось его глазам, было слишком даже для его нервов. В посёлках и деревнях, покинутых людьми, дома стояли как «живые». В самом Новосибирске в них можно было узнать прежние очертания, как бы ни были здания искорёжены взрывной волной и пламенем. Тут всё оказалось иначе. Не было ни сиротливо стоящих зданий, в которые не вернутся жильцы, ни поля руин со шлаковым «катком» посредине. Ничего.

Кромешная тьма не помешала Саше увидеть если не всё, то многое. Рельсы впереди внезапно оборвались, земля вздыбилась, ровная насыпь превратилась в горный серпантин. А потом произошло невероятное. Данилов остановился как вкопанный — дальше дороги не было. Если бы только дороги — не было земли!

Это было похоже на бред. Перед ним в двадцати шагах расстилался во всем своём инфернальном величии Провал. Огромная яма с рваной осыпающейся кромкой, бездонная пропасть, противоположный край которой он не разглядел бы и при свете дня.

Александр не сразу осознал его размеры. Он долго шёл по спёкшейся выжженной земле, чуть присыпанной чёрным снегом, достаточно твёрдым, чтобы выдержать его вес, но чуть похрустывавшим под ногами. Мимо сосен, чудом сумевших устоять в складках местности, мимо поваленных бетонных столбов и перевёрнутых товарных вагонов. По одну руку тянулись постройки, разбросанные по кирпичику или раскинутые по брёвнышку, а по другую… Он старался туда не смотреть. Только изредка, чтобы, не дай боже, случайно не сократить расстояние.

Уцелевший человек обходил новоявленный каньон по периметру, пытаясь найти хоть полоску «суши» посреди безбрежного океана. Он надеялся, что ошибся, но напрасно. Судя по карте, Провал имел форму почти идеального круга, его очертания почти соответствовали границам центрального района. Обрыв был крутым, стенки — почти отвесными. Всего в паре мест склон выглядел достаточно пологим, чтоб попробовать спуститься, но такая мысль не посетила бы парня и в страшном сне. Саша даже не рисковал подобраться к краю ближе, чем на десять метров. Под снегом мог скрываться лёд, а скоростной спуск по каменистом склону вряд ли оставил бы в человеческом теле много целых костей. Сорваться с кручи и долго-долго лететь до столкновения с каменной породой ему тоже не хотелось, несмотря на драматизм положения.

Мощность этой бомбы могла быть невелика в абсолютном исчислении, но точка приложения оказалась верной. Зев пропасти раскинулся там, где располагался старый центр города. Там были жилые дома, в одном из которых он обитал целую вечность назад, школы, в одной из которых он когда-то, будто в прошлой жизни, получал ненужные, бесполезные знания. Отмахиваться топором от врагов и грабить магазины там не учили. Был стадион, на который он никогда не ходил, потому что не выносил скоплений людей, аллеи и скверы, где никогда не гулял по вечерам, предпочитая тишину и мертвящий покой четырёх стен да морок старых книг, написанных такими же сдвинутыми затворниками. Место, где он надеялся и верил, мечтал… О чём?

Пропади оно пропадом. Чтоб оно всё провалилось. Катись оно всё…

Там был его дом.

Бойтесь, бойтесь желать, ибо ваши желания могут сбыться.

Теперь всё это в прошлом, а прошлое похоронено в этой яме.

Когда-то он трусливо бежал из этого города, думая, что сможет измениться, начать «новую жизнь». Он ушёл, бросив себя прежнего, прокляв его и всех тех, кто был рядом, обвинив их в своих неудачах. Но порвать с прошлым не удалось, он так и не нашёл новой жизни, не нашёл вообще ничего, кроме разочарования.

Теперь, после всеобщей гибели, он возвращается на пепелище. «И дым отечества нам сладок и приятен». Но здесь не пахло дымом. Здесь не было запаха жирной гари, который витал месяц назад над сгоревшими развалинами Новосибирска и посёлков, попавших в зону поражения, не было густой копоти на стенах. Если они и были, то давно выветрились, унесённые ураганами, трепавшими истерзанную плоть земли. А родные стены… их тут осталось немного.

Теперь это место было лишено звуков, запахов, всего. Даже ненавистный ветер и тот исчез. Провал скрывался в темноте, как разверстая пасть голодной могилы, поджидающая новую жертву. Он выглядел в точности как в том сне.

Что почувствует неосторожный человек, если буран занесёт его в эти края, и он обнаружит пропасть, только ступив в пустоту? Даже остановившись как вкопанный и отшатнувшись, он не спасётся. Взгляд вслед за лучом фонаря упадёт вниз и не встретит преграды, тело в рефлекторном движении качнётся вперёд. Совсем немного, но достаточно для того, чтобы потерять равновесие. А ветер тут как тут. Он подтолкнёт падающего в спину, и душу засосёт в бездну, а внизу, на острых камнях, останется лежать лишь изломанная, пустая, как змеиная кожа, оболочка.

Провал поражал воображение, настолько он не походил ни на один из земных ландшафтов. Куда больше он напоминал кусок марсианской поверхности, перенесённый на Землю дьявольской силой. Наверное, такими представляли древние греки ворота в царство Аида. Границу между миром живых и миром мёртвых. Ворота, открывающиеся в одну сторону.

Он был глубок. Аккумуляторный фонарь, которым Данилов разжился совсем недавно, не помог ему разглядеть дна. Больше пятидесяти метров. Александр вспомнил, что на такой глубине вроде бы начинались скальные породы. Геолог, пожалуй, мог бы объяснить научно, а чего ждать от филолога? Саша мог представить, как это было, только приблизительно. Он знал, что подошва холмов, на которых стоял город, напоминала червивое яблоко. Под ним располагался лабиринт шахтных выработок, часть из которых после ликвидации предприятий была затоплена, часть просто брошена. Они со всех сторон окружали нетронутые целики, над которыми располагались жилые районы. Лет пятьдесят назад был случай — подработали несколько улиц, и людей пришлось спешно выселить, если не сказать «эвакуировать». На том месте образовался уголок лунного ландшафта с озёрами из дождевой воды.

Здесь было то же самое, только в ином масштабе. «Грабен» — подсунула ему память подсказку из школьного учебника. Так назвался опустившийся по разломам участок земной коры. От немецкого «der Graben» — канава, яма, котлован. Однокоренное с «das Grab». Могила.

Он догадывался, и всё равно не мог поверить, хотя сознание, издеваясь, давало ему развёрнутое объяснение. Кинетическая энергия взрыва вызвала тектонические подвижки, температура в эпицентре вызвала возгорание угольных пластов, чудовищное давление создало эффект вакуумной бомбы. Один большой «хлоп».

Какой-то тёмный контур выступил из мрака по правую руку от него, метрах в сорока от ямы. Данилов отправился туда, радуясь поводу оставить между собой и бездной хоть какое-то расстояние. Ничего интересного, участок стены какой-то постройки. На полпути к ней, споткнувшись о железный обломок, Данилов матюгнулся, но тут же его язык прилип к гортани. Не отдавая себе отчёта, Саша наклонился и выковырял предмет из снега. Блеснули буквы: «Тупик».

Так называлась эта часть Центрального района, рядом с железной дорогой и заводом «Электромашина», где раньше делали какую-то начинку к подводным лодкам. «Которые, надеюсь, успели отплатить супостату по полной программе. Сотней миллионов убитых минимум…» — пришла вдруг мысль в его голову. Фашистская, людоедская, но очень естественная. В последнее время его либерализм и гуманизм растаяли на глазах.

Подержав указатель несколько мгновений, Данилов разжал пальцы, и он со свистом исчез в чёрной яме. Как ни старался Саша услышать звук падения, бездна хранила молчание. В гулкой тишине, повисшей над бывшим городом, любой шорох должен разноситься на километры. Неужели там не было дна? Чушь, у любой пропасти оно по определению есть. Наверное, внизу лежал метровый слой снега, который поглощает все звуки. Самое логичное объяснение. После ворот в ад.

Им внезапно овладело странное чувство, словно всё это уже когда-то было или будет — и не раз. И пропасть, и страх, и гнетущее ощущение чужого присутствия.

«Бежать, бежать пока не поздно, без оглядки», — проснулся старый знакомец, внутренний голос. Саша цыкнул на него, и тот замолчал. Можно убежать. Он так всегда делал, но раньше у него было куда бежать, а теперь отступать некуда. Позади… да ничего не было позади.

Нет, не дождутся. Он в кои-то веки попробует сделать не то, чего от него ждут. Для начала взглянет страху в глаза. Окинет взором своё прошлое и только после этого повернётся и уйдёт. Ведь именно за этим он сюда шёл.

Борясь с головокружением, парень приблизился к самому краю, к тому месту, где горизонтальная поверхность превращалась в наклонную и резко уходила вниз. Он подошёл, присел на корточки и посмотрел туда. Это продолжалось всего пару секунд, но они показалась Данилову вечностью. Потом он медленно опустился на снег, в паре метров от края.

Края родного…

Он всё понял. Остатки его надежды канули в такую же бездонную пропасть. В Тартарары, в Шеол, в Лимб, в Геенну огненную, как ни назови. Его захлестнуло отчаяние — запоздалое, потому что полтора месяца назад зарево над Новосибирском сказало ему обо всём красноречивее слов. Уже тогда было ясно, что идти некуда, но непостижимым образом, обманывая и отвлекая себя житейскими пустяками, Саше удавалось поддерживать искру надежды до этого дня.

Хотя какой это «день»? Чёрный. Тот самый, в ожидании которого люди пытались оставить что-то про запас. Как будто к этому, как к смерти, можно подготовиться.

Он смотрел вниз. Его удивляло только то, что он ещё не ощущает желания спрыгнуть. Видимо, это придёт позже. Время ещё было.

Надо было уходить, пока не поздно, но он медлил, словно у гроба дорого ему человека. Александр сидел и смотрел в небо, такое же тёмное и пустое, как яма под ногами. Как это бывает после смерти близкого человека, до него с опозданием дошло, что это произошло на самом деле. Произошло с ним, со всеми, и ничего уже нельзя изменить. Дикая усталость обрушилась на него прессом, вдавила в стылую землю. Так он и лежал, пока не перестал чувствовать холод.

После увиденного в Провале он не видел смысла продолжать. Как можно бороться с тем, что никогда от тебя не зависело? С объективной логикой истории. С тупиком, в который зашла цивилизация. С человеческой тупостью, жадностью и злобой. Против него действовали силы, определявшие ход человеческого «прогресса» и его финал. То, что он уцелел — исключение из правил, их же и подтверждающее. Притом, временное исключение.

Вдруг Данилов понял, что встал на ноги. Это его удивило, он не помнил, чтобы отдавал своему телу такой приказ. Тем не менее он стоял и более того — шёл! Медленно, незаметно приближаясь… Не помня себя от ужаса, парень попытался остановиться, но его ноги заскользили как на льду и продолжили движение.

Он застыл на самом краю, почувствовал кожей воздушные потоки, поднимавшиеся из глубины. Ему осталось сделать «маленький шажок для одного человека» навстречу зовущей бездне, нырнуть в спасительную тьму, раствориться в ней, забыть жизнь как дурной сон, будто он не рождался вовсе или родился мёртвым, не шёл по дороге скорбей и страданий, появившись на свет настолько не вовремя.

Всего один шаг разделял их. В тот момент Александр хотел этого истово, всей душой, но что-то ему помешало. Это была не его воля — откуда ей взяться? Что-то иное, постороннее, но очень сильное, гораздо сильнее его самого. То, что заставило отвести взгляд от манящей пропасти, а затем и повернуться к ней спиной, сделав шаг в противоположную сторону. Прочь от Провала.

Видимо, всё имеет свой предел, даже отчаяние. Если слишком долго проваливаться сквозь землю, то можно просто пролететь сквозь шарик и вынырнуть с противоположной стороны. В какой-то момент падение неизбежно превратится в подъём с глубины. Если бы в человеческую психику не был заложен огромный запас прочности, то этот вид исчез бы без следа тысячелетия назад.

В этот момент Александру на плечи словно обрушилась тяжесть всех грехов мира, и у него опять подкосились ноги. Он упал у самой кромки, чудом задержавшись в расщелине среди ржавых труб и битого кирпича. От недавней лёгкости в ногах не осталось и следа, Саша с трудом сохранял вертикальное положение. Пудовые гири тянули его к земле и ещё глубже — в землю. Как будто яма очень не хотела, чтобы он уходил.

Леденящая боль набросились на него со всех сторон. Она была в не груди, не в голове и даже не во всём теле — в душе. Он был слаб и проиграл бы в этой борьбе. Но та, другая сила по-прежнему оставалась с ним. В какой-то момент притяжение уравновесилось, Саша почувствовал, что ещё чуть-чуть, и его разорвут надвое. Но яма, похоже, начинала сдавать, либо эта игра ей попросту надоела. Шаг за шагом парень удалялся от неё, и немые голоса в его голове ослабевали. Зазвучав в последний раз, они уже не звали, а проклинали и грозили: «Всё равно ты вернёшься».

Александр не помнил, как ему удалось добраться до одноэтажного домика, уцелевшего благодаря причуде местного рельефа. Он толкнул входную дверь, перешагнул через драный тулуп, валявшийся в сенях, вошёл в единственную комнату, разделённую пополам высокой голландской печью, и рухнул на жёсткую кровать, не обращая внимания на её громкий скрип. Вот всё, что он сумел.

Окна были забраны ставнями и забиты досками, щели законопачены. Видно, что кто-то коротал здесь последние дни. Но тепло давно ушло из этого жилища, температура была недалека от уличной, поэтому ватное одеяло не просто не грело, а морозило, успев обрасти сосульками, а подушка стала похожа на ледяной брусок.

Делать нечего, Саше пришлось вставать. На его счастье, с дымоходом всё было в порядке, дрова оказались под рукой, а сам он за полтора месяца овладел нехитрой наукой топить печку, хотя раньше не знал, с какой стороны к ней подходить. Через какое-то время в комнате стало заметно теплее.

Данилов был на пределе. Его хватило только на то, чтобы снова дотащиться до постели и рухнуть в неё камнем. У него не было сил даже горевать, только уткнуться лицом в волглую, начинавшую оттаивать подушку и завыть, слабо и глухо, проклиная всё. Но даже для проклятий нужна энергия, а он исчерпал себя до дна. Силы покинули его, и он незаметно уснул или потерял сознание — грань между этими состояниями для него давно стерлась.

Очнулся Александр от дикого холода, дрожа, с трудом нащупал фонарь и с третьего раза нажал кнопку. Пальцы его не слушались, скользили по ледяному металлу. Слабый свет вонзился в отвыкшие от солнца глаза иглой.

Сколько он провалялся? День? Пожалуй, иначе откуда взяться такой холодрыге? Печка остыла. Стуча зубами, парень вскочил на ноги и принялся лихорадочно приводить её в чувство. До чего же неудобная штука, то ли дело центральное отопление.

Когда огонь, наконец, занялся, а по комнате снова начало разливаться живительное тепло, Саша вздохнул спокойно. В голове было тихо и темно, как в чулане. Если он и видел сны, то они не отложились на его «жёстком диске». Слава богу. Данилов побаивался не новых гекатомб с горами трупов и реками крови, а снов о счастливых прежних временах, снов, в которые поверишь, а потом проснёшься… здесь. Явь даст фору любому кошмару.

Он случайно увидел своё отражение. Из разбитого зеркала серванта на него смотрело иссушённое лицо, бледно-зелёное, как у киношного мутанта. Да не одно, а целый десяток разных Даниловых, его двойников, каждый из которых из-за отсветов пламени казался непохожим на остальных. Александр горько улыбнулся и облизнул потрескавшиеся губы. Парень не верил, что разбитое зеркало связано с человеческой судьбой, но не заметить аналогию не мог.

Не было никаких «до» и «после». Жизнь после двадцать третьего августа раскололась не на две половины, нет. Она превратилась в сумасшедший калейдоскоп, стекляшки в котором перемешались так, что между ними не найти было никакой связи. В одной из этих параллельных вселенных он сидит с кружкой чая, просматривает статейку и поёживается, представляя горящие танкеры в Ормузском проливе и американские ракеты, «избирательно» стирающие с лица земли школы и больницы в Тегеране.

И он же, испуганный и жалкий, мечется как оглашенный по дорогам области, пока не налетает на трёх отморозков. Они изобьют его и засунут в багажник, но не прикончат, поверив басне про тайник, якобы устроенный им.

Вот он получает магистерский диплом с отличием, а вот радуется, выудив подгнившую свёклу из колхозной грядки, и ворует из пункта питания кулёк с крупой. Вот Саша размышляет о геополитике и приходит к выводу, что не имеет ничего против «Pax Americana». Мол, если объединить человечество на началах коммунизма, гуманизма и так далее не получается, то хоть так — по-свински. Плохой шериф, мол, лучше, чем никакого. Человечеству от глобализации одна польза, хоть оно, тёмное, этого не понимает. Ещё он искренне поражался людям, костерящим в Интернете Запад. Ведь они, гады, используют его же плоды, технологии информационного общества. Попробовали бы при «отце народов» в форуме посидеть.

Вот он с остервенением дробит череп ближнему своему за мешок с продуктами, которые в прежней жизни стоили копейки. Вот идёт на митинг в защиту свободы и демократии на площадь Ленина — гримаса истории! — чтобы проклинать кровавую гебню, а вот топает по дороге в колонне оборванных беженцев, согнанных с родных мест страхом перед высадкой «миротворцев», которые, к счастью, так и не пришли.

А вот под занавес он добредает до родного города, чтобы увидеть на его месте пятикилометровый лунный кратер. Саша никогда не любил этот город. По иронии судьбы самым мягким словом, которое парень употреблял по отношению к нему, было слово «дыра».

И всё это он, только такой разный, что трудно поверить. Саша мог бы протянуть ниточку от прошлого к настоящему и склеить эти части, но знал, что получившаяся картина ему не понравится. Слишком уж плохо она его характеризовала. Да, он наделал много ошибок, не в то верил и не тому поклонялся. Теперь поздно было пытаться что-либо исправить, да и некому стало каяться. И вообще, пусть кидается камнями тот, кто в минувшую эпоху вёл себя как Человек с большой буквы.

А интернет-патриоты пусть помолчат. В сети они могли соревноваться, кто больше любит Сталина и СССР, кто самый соборный и имперский, а, возвращаясь в реал, наверняка жили как все. То есть как свиньи, расталкивая окружающих локтями в крысиной беготне за длинным рублём… вполне в духе тех же пиндосов.

Где они теперь, эти «бойцы невидимого фронта»? Если, конечно, выжили… Сидят по своим норам на ящиках тушёнки? Не им судить его. Как, впрочем, и не ему — их.

Парень оставил попытки самоанализа и попытался встать. Это далось ему не с первого раза — его всё ещё пошатывало. Александр чувствовал себя лучше, мысли снова стали ясными. Похоже, пока он спал, его мозг сумел не только почистить оперативную память, но и провести дефрагментацию. Возможно, он даже отформатировал этот самый диск, освободив его от груза, который все эти недели лежал у Саши на плечах.

Тем лучше, впереди много работы. Во-первых, надо найти себе настоящее жильё. Во-вторых… Вчера, сразу после откровения у пропасти, Саша рассмеялся бы таким мыслям. Тогда у него был одни план — поскорее умереть, но теперь он знал, что этой мечте не суждено сбыться. Он заставит себя бороться, чтобы снова не столкнуться с Провалом и дожить до рассвета.

Прокопьевск, сентябрь 2007 — ноябрь 2008

Примечания

1

МБР — межконтинентальная баллистическая ракета.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Часть 1. Огонь

  Глава 1. «Гробовщик»

  Глава 2. Объект № 28

  Глава 3. Когда всё решают секунды

  Глава 4. Вспышка

  Глава 5. Идущий

  Глава 6. Лагерь

Часть 2. Реки крови

  Глава 1. Град обречённых

  Глава 2. Убежище

  Глава 3. Базар

  Глава 4. Час Икс

  Глава 5. Сволочи

Часть 3. Горы трупов

  Глава 1. Бойня

  Глава 2. Ковчег

  Глава 3. Схождение в ад

  Глава 4. Зверь

  Глава 5. Тьма египетская

  Глава 6. Ветер

  Глава 7. Преступление

Часть 4. Лёд

  Глава 1. Охрана порядка

  Глава 2. Тени

  Глава 3. Тошнота

  Глава 4. Крысы

  Глава 5. Бездна

  Глава 6. Тупик

Реклама на сайте