«Курганник»

Курганник (fb2) - Курганник 1197K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Николай Васильевич Немытов

Николай Немытов Курганник

Пролог

Клинок медленно остывал. Темнота легла на кромку лезвия, будто окружающие сумерки проникли в саму сталь и постепенно просачивались в нее, жадно поглощая малиновый свет. Очень скоро можно было лишь угадать густо-малиновый отблеск в глубине металла. Кузнец рассек клинком воздух, прислушиваясь к звуку, поднес его к лицу. Наборное лезвие будто вновь обрело силу, глубинный огонь на мгновение вспыхнул, и три «креста», три слоя стали четко обозначились.

Как и было задумано. Теперь следует остудить клинок на воздухе, довести лезвие и сделать рукоять — кузнец держал будущий ятаган за хвостовик, обмотанный тряпкой. Усталость навалилась на плечи, высыхающий пот стянул кожу. После нескольких часов, проведенных у горящего горна, жаркая августовская ночь казалась прохладным родником, омывающим тело.

— Что-то мы сегодня загуляли, — пробормотал мастер, оглядывая сонную округу.

Время длилось к полуночи, в селе гасли окна, лениво тявкали собаки, и с гулким эхом проносились по далекой трассе запоздалые машины. Тьма вступала в свои права.

Кузнец взглянул на россыпь звезд над головой, улыбнулся. Хватило сил проработать весь день, чтобы довести, наконец, клинок до ума. Не первый, не последний. Отковав однажды хороший ятаган, мастер принялся пробовать новое сочетание сталей, закалок, форм лезвий и заточки режущих кромок. Были неудачи, но из нескольких поделок получилось два отличных клинка. Второй он сейчас держал в руках.

Мастер повернулся к двери кузницы и замер — что-то с треском порвалось, будто силач рванул старый брезент. Послышалось или нет? После звона наковальни и стука молота в ушах еще немного звенело.

Звук повторился, и вокруг кузнеца стала сгущаться тьма. Во время работы он не включал в кузнице свет, чтобы было хорошо видно нагрев заготовки, а теперь и вовсе воцарился эбонитовый мрак. Еще горячие угли налились алым, и кажется, не огонь это вовсе, а злые глазки смотрят на мастера, оценивают, пылающий рот растягивается в усмешке.

Кузнец хотел вздохнуть, но грудь сдавило то ли от нахлынувшего страха, то ли накрывший с головой пронзительный холод не давал двинуться с места. Пространство сжалось до размеров сердца в груди, нахлынувшее вдруг отчаяние готово было перерасти в панику, рот открылся для крика…

Вновь треснуло. Кузнец оглянулся — еле смог повернуть голову, мышцы одеревенели. В густой тьме за дорогой, разрывая степной дерн, поднимались тени. Алые огни бродили по их силуэтам, открывались горящие красным глаза. Нежить оглядывалась, словно кого-то искала, а завидев кузнеца, двинулась к нему. С расстояния трех шагов мастер смог рассмотреть: скелеты, переплетенные травой, сыпля комьями земли, топали на сгнивших ногах, как на ходулях. Но страшили не сами костяки, а те злые алые глазки, глядящие на кузнеца из старых черепов, мелькающие среди проломленных ребер.

Запах тлена и пыльной разогретой под летним солнцем земли коснулся ноздрей мастера, однако отступить не было возможности. В черепе скелета противно захихикали, наслаждаясь властью над живым человеком, костлявые пальцы схватились за клинок в руках кузнеца, рванули на себя… Трухлявые кости осыпались наземь. Скелет упрямо потянулся к клинку другой конечностью.

В минуты страха, когда ледяной ужас охватывает тело, когда мрак старается подчинить тебя, нельзя сжиматься. Иначе холод проникнет в твое сердце, помутит разум, заставит в панике бежать в поисках укрытия… навстречу гибели. Откройся, стань крепче на ноги, расширь пространство вокруг себя силой воображения, какие бы страшные картины ни рисовал соперник-страх.

Кузнец вспомнил слова своего деда, представил его под цветущей вишней в саду и усмехнулся, глубоко вздохнул. Легкие судорожно приняли воздух — тлен и пыль, но это земля, на которой родился и жил мастер. Он вздохнул еще и еще, медленно поднял клинок и коснулся им левой ладони, обнял пальцами. Сталь еще хранила жар горна. Этот жар поднялся по предплечью к сердцу, горячей волной окатил тело, ударил в голову, и кузнец закричал, чувствуя прилив вернувшихся сил.

Темная мгла отпрянула, мрак растворился в звездном небе. Кузнец встряхнулся, отгоняя наваждение.

— Брысь отсюда! — гаркнул он окружившим его скелетам, обретая прежнюю отвагу.

Алые глазки растерянно моргнули, что-то зашуршало, завозилось под трухлявыми ребрами. Нежить двинулась на мастера, не желая признавать поражение.

— Как хотите, — пробормотал кузнец, подныривая под поднятую конечность.

Удар в плечо — хруст, костяк упал и рассыпался. Комки травы — или нежить степная? — испуганно бросились в стороны. Остальные не сдавались, но тоже получили хороший отпор — кости, комья земли летели в разные стороны.

Дерн порвался вновь. Из земли подымался голем: выше человека на голову, кости увиты травой, острые когти на длинных конечностях. Кузнец увернулся от удара, нанес удар в ответ. Если костяк и был трухлявым, то травяной покров и туго сплетенные корни хорошо защищали его.

Кузнец пропустил толчок в грудь, едва не упал на спину, отскочил в сторону и поднял клинок. До этого мастер не применял оружие, оберегал его — неостывший металл мог искривиться от ударов, кромка притупиться.

— Ладно, — пробормотал человек. — Значит, по-хорошему не будет.

Опустился на колено и произнес:

— Господи! Иже многою твоею благостию и великими щедротами твоими дал ты мне мимошедшее время нощи сея без напасти прейти от всякого зла противна. — Молитва Макария Великого пошла напевом сама собой: — Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Аминь!

К кому еще обратиться человеку, если нечисть наседает, а товарищей рядом нет?

Кузнец покрепче взялся за хвостовик и, поднимаясь с колена, ударил снизу вверх. Голем шарахнулся, попятился, однако человек напирал. Вот левая конечность чудища полетела в сторону, вот правая упала под ноги. А вот и сами степные нечестивые бросились врассыпную, оставив костяк под градом ударов стального клинка.

Голем упал в траву, кости рассыпались прахом. Меж стеблей мелькнули алые глазки, но уже не злые, испуганные.

Мастер топнул ногой, прогоняя нечисть, перевел дух. Мозолистой ладонью провел по лезвию, проверяя, нет ли повреждений, и остался доволен.

— Эх, погуляли, — улыбаясь, пробормотал кузнец.

Часть первая Раскаленная степь

Глава 1 Все дороги ведут…

Беспамятная ночь угрюма и чиста. Пришла пора бежать из дома и из плена. Янина Грошева

Слева ярко-голубым вспыхнул дорожный указатель. Четко проступила белая надпись: «Гостра Могила — 0,5 км». Подчиняясь ритму рок-н-ролла, Виктор Ковалев заложил крутой поворот. Расплата за лихачество пришла незамедлительно: левое переднее колесо резко стукнуло, скрежетнуло днище, следом ударило левое заднее. Машину сильно качнуло, мотор рыкнул, злясь на неожиданное препятствие.

— Приехали, — буркнул Ковалев, запоздало сбрасывая скорость.

Удовольствие от быстрой езды по трассе улетучилось. Теперь автомобиль медленно полз среди ухабов и ям, зияющих в свете фар черными кляксами на пыльном полотне дороги.

Когда машина выбралась на более ровный участок, Виктор на секунду отвлекся — захотелось курить. Но пачка «Кэмел» выпала из рук, соскользнула на пол салона. Ковалев тяжело вздохнул: все одно к одному, одно к одному. Если с утра не сладилось — к ночи не исправится…

Хорошая идея — ехать к другу на ночь глядя — посетила его на кухне за столом. Коньяк к тому времени остался желтым ободком на дне бутылки, от лимона — высохший за день тонкий ломтик. Сигаретный дым плотным облаком висел под потолком, похожий на старую паутину. Самое время проветриться, глотнуть свежего воздуха.

В половину первого ночи Виктор сел за руль. Бордовая «ауди» сотой модели, подчиняясь мимолетному желанию хозяина, пронеслась по железнодорожному мосту, пролетела улицу Кима и, не сбрасывая скорости, выскочила на Евпаторийское шоссе. В новеньком дисковом проигрывателе звучала классическая «Лабу-лабуда» старика Элвиса. Ритм вселил в Виктора чувство беспредельной наглости и безмерной значимости, и машина понеслась в открытом пространстве ночной трассы.

Однако очень скоро порыв угас. Напряжение суматошного дня дало о себе знать: машина убаюкала урчанием двигателя, шелестом шин, комфортным сиденьем. Веки отяжелели, глаза резало, мысли путались в первых бредовых признаках надвигающейся дремы. В пути Виктора спасали сигареты. Да и до села было не так далеко — полчаса хорошей езды, и вот он на месте. Почти.

Надо было закурить.

Пачка сигарет умудрилась нырнуть под сиденье. Придерживая руль, Ковалев пошарил рукой по полику — ничего. Наклонился ниже, сгибаясь в трехпогибельной асане…

По днищу вдруг зашуршало, зашелестело, будто тысяча щеток принялось чистить автомобиль, «сотка» слегка клюнула носом. Ковалев автоматически нажал тормоз, при этом хорошенько приложившись лбом о баранку. С соседнего сиденья с грохотом посыпались банки с пивом, прихваченные в дорогу.

— Да что ж это за хрень! — прорычал Виктор, хватаясь за ушибленное место.

Кое-как разогнулся, что, оказалось, сделать сложнее, чем отправиться на поиски сигарет. От удара усталость обернулась раздражением: все назло! Даже машина сегодня спорит с хозяином. Разразившись проклятиями, Ковалев отхлестал руль ладонями.

Отомстил — немного полегчало. Шипя сквозь зубы, ощупал место ушиба — горячая боль вновь привела в ярость, и на этот раз досталось приборной доске. Виктор вздохнул: нет, не имеет человек права на маленький кусочек счастья, если его с утра раздолбали на работе, жена устроила истерику с показным уходом «к маме», а вирус сожрал отчет в рабочем компьютере. Все не хватало времени на установку защиты. Так бывает: потом, потом — выходит суп с котом. Неприятности цепляются бездомными собаками, грызя измотанные нервы, и никому не придет в голову просто поинтересоваться: а пил ли ты сегодня кофе, Виктор Сергеевич? Как спалось тебе, дорогой? Или еще что-нибудь человеческое в этом роде.

Виктор собрал рассыпанные банки. С жадным желанием открыл одну, обливаясь пеной. Да черт уже с ним! И с тем, что оно, пиво, теплое. Черт с ним! Раз уж так поперло в тартарары — пусть прет дальше. Жаль, нет ствола. Настроение такое, что застрелился бы без сожаления. Только пистолет ночует в гараже, а стреляться лучше на рассвете, как и расстреливать.

В этом тоже не повезло.

Виктор откинулся на спинку кресла, чувствуя тяжесть нахлынувшей усталости.

Пистолет… Стрелять ему пришлось лишь однажды, спасаясь бегством от пацанов другой группировки. Стрелял Витек аж два раза: первый выстрел — с прищуренными от страха глазами — оглушил, пороховой дым полез в нос, заслезились глаза, потому второй выстрел едва не вырвал пистолет из рук. Вспоминать противно.

— Так. Куда же нас занесло?

Он открыл дверцу машины и замер: свежий воздух остудил лицо, а вокруг, сколько хватало взгляда, раскинулась высокая трава. Виктор вдохнул полной грудью, словно глотнул свежей родниковой воды. В порыве блаженства к нему пришли мечты о домике в деревне, о чистом колодце, о саде с красными яблоками…

Ковалев спохватился: еще минуту назад автомобильный кондиционер сражался с духотой и пылью, под колесами хрустели камешки и сухой бурьян, проросший в трещинах старого асфальта. А тут — высоченная трава.

Тихонько звенел сигнал открытой дверцы, гармонично вливаясь в ночную песнь сверчков. Фильтрованный воздух салона стал затхлым, удушливым от ароматизатора и горячей пластмассы.

Ковалев обалдело смотрел на траву, пытаясь осознать происходящее. Дрожащей рукой сорвал пару стеблей, поднес к лицу — зеленые, чего быть не может засушливым летом. Разве что озимые или какие-нибудь яровые на хорошем поливе вымахали.

Виктор порылся в бардачке между креслами, достал фонарик. Стоило немного разведать дорогу, прежде чем продолжить путь. Кряхтя, выбрался из салона — трава по пояс.

Прощай, летний костюмчик! Брюки станут зелеными, и пиджак можно выбросить следом за ними. В приличном обществе господина Ковалева не поймут, если он будет носить только пиджак от костюма.

Да чего уж теперь. Одно к одному! Одно к одному…

Когда фонарь не зажегся с первого раза, Ковалев вновь пришел в ярость. Он схватил фонарь обеими руками и принялся отчаянно трясти, будто пытался задушить непокорный светильник. Яркий свет ударил в лицо, ослепил. Возникло огромное желание забросить фонарь куда подальше. Трезвая мысль победила: необходимо осмотреться и выбираться отсюда, чем скорее, тем лучше.

— Ни хрена не видно, — пробурчал Ковалев, ожидая, когда глаза отойдут от вспышки.

Позади машины оказалась колея, тянущаяся назад шагов на десять. И все! Дальше трава была нетронутой, словно автомобиль спустился с небес.

— С ума сойти. Не мог же я так далеко заехать…

Где же дорога?!

Ковалев, позабыв про брюки и туфли, путаясь в сочных высоких стеблях, прошел по следу машины — от дороги ни следа, ни намека. Не хватало чего-то еще, чего-то весьма важного. Виктор повел лучом фонаря вокруг, пытаясь понять причину тревоги, но понимание ускользало от него, подобно ночной тени. Тогда он выключил свет и прислушался, до рези в глазах всматриваясь во тьму.

Тишина, нарушаемая только гулом мотора. Темная глубина неба. Дрожащие звезды. Сверчки скрипят свои однообразные песенки. Никаких признаков жизни. Ни огонька, ни запоздалой машины, идущей по трассе, с которой он только что свернул. Ни-че-го! Сама деревня будто растворилась во тьме тьмущей.

— Полные кранты, — сдавленно прошептал Ковалев.

В голову пришла смутная догадка. Он схватился за мобилку, как за соломинку. Однако телефон не отреагировал на нажатие клавиш. На таком удалении от города связи, понятное дело, никакой, но по меньшей мере экран-то должен засветиться. Значит, села батарейка.

— Жил в одном городе маленький черный гробик мобильной связи, — пробормотал Ковалев, взвешивая на ладони бесполезную «Нокию». — Ну и ладно.

Устало доплелся до машины и хлопнулся на сиденье. С тоской осмотрел испачканные травой брюки и туфли. Злиться не было уже сил. Тяжело вздохнул: курить, надо закурить.

Проклятая пачка лежала на полике на самом видном месте. «Кэмел» — возьми с собой в дорогу! В рекламе сигарет крепкие мужики то падали в воду, то сражались с питонами в джунглях — приключения что надо! Ерунда. Вы попробуйте ночью приехать в деревню и найти дорогу! Круче любого сафари будет.

Виктор достал наконец злополучную пачку, извлек сигарету.

— Да-а, — многозначительно произнес он. — Такой хрени еще не случалось с вами, Виктор Сергеевич.

Табачный дым привел его в чувство. Спокойное урчание мотора вернуло душевное равновесие, уют салона отогнал тревоги.

— А что, собственно?.. Ночь теплая, есть не хочу, пить тоже, — он хлебнул пивка, — не хочу.

Сигареты есть, только устал, как собака, надо выспаться. А утречком спокойненько доедем. Если есть указатель, значит, есть деревня. А деревня — это Зот, а Зот — это хорошая компания.

— А хорошая компания… — Виктор цокнул языком, изображая открывающуюся бутылку. — По-моему, так. Кто ходит в гости по утрам? Тарам-барам, барам-тарам! — и заключил: — В общем, мудро.

Радио не работало: FM-каналы отвечали треском и шипением. Уже ничему не удивляясь, Ковалев выключил двигатель, послал аудиодиск в проигрыватель и удобнее устроился в кресле.

Максим Леонидов тоже, видимо, когда-то пережил крушение любви. Хотя черт их знает, певцов да артистов. За что у них ни возьмись — пиар: черный пиар, голубой пиар, розовый. Один беспросветный пиар, никакой личной жизни.

Композитор! А ну, сделай так, чтобы душа сначала свернулась, а потом опять развернулась!

От Питера до Москвы Вези меня, тепловоз. От Питера до Москвы Бутылка да стук колес. На будущем — пелена, На прошлом — туман с Невы… —

терзал душу певец.

Сквозь мурлыканье тихой мелодии до Виктора долетел посторонний звук. Он прислушался, уменьшил громкость, потом вовсе поставил на паузу. На какое-то мгновение воцарилась полная тишина.

Впереди зашуршало, легкая волна прошла по траве. Виктор включил дальний свет.

Испуганно заржали лошади. Одна стала на дыбы, едва не скинув всадника. Кто-то закричал на незнакомом языке. Лобовое стекло с треском лопнуло, стеклянное крошево ударило в лицо, при этом что-то со свистом ожгло, дернуло правую щеку. Виктор вскрикнул от неожиданной боли, нырнул под приборную доску. Еще дважды треснуло стекло. Ковалев осторожно повернул голову и опешил: из спинки кресла торчало два оперенных прутика.

Господи! Стрелы, что ли?! Что за кошмар?! Что за бред?!

Два раза ударило по капоту. Снова отрывисто воскликнули на чужом языке. Забытое чувство — выжить любой ценой, — притупленное сытой жизнью, подхлестнуло лучше плети. Не медля ни секунды, Ковалев ужом выскользнул в высокую траву, успев схватить фонарь.

Неплохо было бы вооружиться, но инструмент лежал в багажнике. А пистолет спрятан в один из многочисленных ящиков в гараже. Уж и заржавел, наверно.

Виктор оглянулся: в свете задних габаритных огней темно-красными силуэтами маячили всадники. Обложили! Путь к багажнику перекрыт, оставалась одна дорога — в степь. И Ковалев бросился прочь от машины.

Вильнул в сторону, припал к земле, пополз, откатился и, вскочив на ноги, побежал дальше. Его маневр увенчался успехом — стрелы просвистели мимо, однако слишком близко. Слишком…

— Вот гады! — прошипел Ковалев, опять прижавшись к земле. — Ничего себе ночная прогулочка!

Перекатился. Перебежал… Земля ушла из-под ног. От неожиданности вскрикнул, попытался схватиться за край обрыва — пальцы едва коснулись острого каменного края, упругие стебли травы ощекотали ладонь. Он пролетел метра три, не осознавая, где верх, где низ, и кубарем покатился по склону. Звездное небо не один раз мелькнуло перед глазами, земля ударила в пятки, колени едва не вышибли зубы. Спружинившие ноги бросили тело вперед на колючки сухой травы.

Тьма сгустилась, отчего головокружение усилилось. Виктор пошевелился, ощупал пространство вокруг. Он лежал на животе, жесткая трава колола лицо, руки-ноги вроде целы, раненая щека горит, дергает. Со стоном перевернулся на спину, сел и отплевался. Хотел отряхнуться, да попал по ушибленному плечу.

— Вот повезло-то, а?! — По спине будто танк проехал. — Мама родная… Во повезло-о…

Он прыснул смехом и тут же расхохотался. Вспомнив о погоне, зажал ладонью рот, но смех не оставлял его. Плотно прижимая к губам грязную ладонь, Ковалев хохотал, кашляя сквозь пальцы. Приступ истерики закончился слезами отчаяния. Сбивая кулаки, он колотил по земле что есть мочи, рыча и проклиная себя, жену-суку, начальника-урода, придурков на конях.

Потом отдышался, огляделся. Справа-слева кустарник с серой листвой, выше через черную кромку оврага подмигивают звезды. Противоположный берег показался Виктору более пологим, и он осторожно покарабкался наверх, цепляясь за корни кустов, затаиваясь при каждом звуке.

Со степью что-то было не так. Присев на корточки, Ковалев прислушался — прежняя сверчковая тишина. Он приподнялся, огляделся: сухие пучки травы вениками торчат из земли, темные остовы колючек то здесь, то там гротескными чудовищами поднимаются к трепещущим звездам. Овраги и балки, заросшие все тем же серым кустарником, изрезали эту землю вдоль и поперек. От травяного моря не осталось даже следа.

Неприятно сжало низ живота. По трассе медленно проползла фура, украшенная гирляндами габаритных лампочек. Но минуту назад дороги не было. Чертовщина!

На той стороне оврага никакого движения. Всадники, похоже, исчезли с травой вместе. Однако машины тоже нигде не видно, а ведь Виктор оставил фары включенными, дверцу — открытой, и в салоне горел свет.

Вот это номер! Угнали родимую авдюшку, «соточку» любимую. Угнали, пока он кувыркался в траве. И чего удумали: лук, стрелы! Тьфу! Деревня! Хотя, надо признать, эффект внезапности был ошеломляющим. Только зачем лобовое стекло разбивать? Уроды! На запчасти пустят. Тьфу!

Ковалев замер, присел. На грани слуха родился новый звук. Виктор повернулся вправо, пытаясь уловить направление. Звук повел себя странно: он возник за спиной, переместился левее, глухим эхом поднялся со дна оврага, откуда Ковалев только что выбрался. Холодок ледяными лапками пробежался по спине, а звук превратился в тихий плач, идущий от кромки оврага левее Виктора. Кто-то жалобно всхлипывал, сетуя на судьбу.

Возникло острое желание сесть рядом и пореветь в два горла. Однако Ковалев, чувствуя стыд за свои бессильные слезы, старался забыть о минутной слабости. Другое дело — мужик все-таки — помочь ближнему. Может, этот ближний покажет дорогу в село.

Осторожно ступая, Виктор подкрался к стенающему. Мужчина в светлой порванной футболке и темных брюках сидел на краю оврага. Ковалев не мог разобрать ни одного слова из тех «гы-ы-ыр» и «хры-ы-ыр», что долетели до его слуха. Смутное нехорошее предчувствие сдавило грудь — Виктор старался меньше шуметь, невольно задерживая дыхание.

Рыдающий почувствовал его присутствие. Смолк, замер, выпрямив спину, и неожиданно обернулся. Широко раскрытые безумные глаза оказались у самого лица Ковалева. Незнакомец вскрикнул, брызгая слюной в лицо Виктору, скрюченные пальцы безумца вцепились в горло. Ковалев похолодел, узнавая в нападающем себя самого: волосы растрепаны, одежда — сплошные лохмотья и порез! Порез на правой щеке от бандитской стрелы!

Инстинкт самосохранения заставил тело вспомнить, чему его когда-то учили. Виктор ударил снизу вверх, разрывая захват безумца, и толкнул его прочь от себя, налегая всем телом. Не удержавшись, Ковалев упал на колени, жадно хватая ртом воздух. Напавший отшатнулся к краю оврага, но остался на ногах. Оскалившись, он готовился вновь прыгнуть на противника, — или добычу? — у которого не осталось сил для новой схватки с самим собой! Не усталость, но ужас заставил тело оцепенеть, руки и ноги не слушались.

Окружающая картина изменилась в мгновение ока: серая пелена тумана возникла за спиной призрака и накрыла обоих своим покрывалом.

Яркий свет ослепил. Виктор от неожиданности упал — соленая вода ударила в лицо, пальцы зарылись в песок. Вскочил как ошпаренный — еще не хватало утонуть! Оказалось, неглубоко, ноги быстро обрели опору. Перед глазами расплывались цветные пятна, влажным горячим воздухом было трудно дышать, намокшая одежда противно липла к телу. Кровь тяжелым молотом стучала в ушах.

Виктор прикрыл ладонью слезящиеся глаза, постепенно привыкая к яркому свету, огляделся. Он стоял по колено в воде — вокруг него простиралось неведомое море. Справа вдали темнели горы. Танцующее горячее марево искажало их контуры, создавая впечатление парящего в воздухе острова.

Ковалев оглянулся, отступил назад. Показалось, что огромное черное чудовище, изогнув спину, спешит к нему по водной глади. Но черная глыба, украшенная острым гребнем, не двигалась, и Виктор понял, что это всего лишь причудливая скала, поднимающаяся над водной поверхностью.

В следующий момент он невольно вскрикнул, когда нечто шевелящееся коснулось его ноги. Членистое тело размером с подошву ботинка ткнулось в щиколотку, шевеля усами или чего там у него, обошло препятствие и двинулось дальше. Все мелководье кишело этими членистыми тварями разных расцветок, размеров и форм сегментных панцирей. У Виктора невольно отвисла челюсть, когда он увидел тварь с выпуклыми глазами, носом и открытым ртом, очень напоминающими человеческие.

— Твою мать, ты пришелец, что ли?

Существо не удостоило его ответом.

Надо было выбираться из воды. Кто знает этих огромных мокриц! Может, они на завтрак предпочитают менеджеров?

Виктор побрел к черной скале и не заметил, как сзади на него быстро надвигается стена густого марева.

Глава 2 Песчаная воронка

Вот холм сомнительный, подобный вздутым ребрам. Чей согнутый хребет порос как шерстью чобром? Кто этих мест жилец: чудовище? титан? Максимилиан Волошин. Киммерийские сумерки

Где-то далеко прокричал петух: пришло время самого глубокого сна и первой рассветной песни. Через минуту-другую крик повторился — молчание было ему ответом. Ничто больше не потревожило сырых от росы сумерек. Тогда неугомонная птица прокричала в третий раз, неистово, сильнее прежнего, выкладываясь в этом порыве полностью. Звук повис в сыром воздухе, замер на последней ноте, и тут подмога не заставила себя ждать: на противоположном конце деревни запевале ответила другая птица, потом третья, еще одна и еще. Наконец, перебивая друг друга, петухи устроили утреннее состязание.

Мир дрогнул, очнулся от глубокой темной дремоты. Низко стелясь над сухими стеблями сухой травы, по степи пронесся ветерок. Мир преобразился, неуловимо меняясь, приобретая привычные для людей черты. Призраки ночи отступили, отступили тревоги и томления, порождаемые тьмой. Все вернулось в привычную колею августовского раннего утра.

Макар Зотов приподнялся, осмотрел округу. Дыхание ночи исчезло не сразу. Оно, словно горячее марево, искажало окрестности, создавая двойники и фантомы. Даже курганов некоторое время было два: видение прошлого, украшенное каменной стелой, маячило растянутым миражом над курганом Рытый, лишенным каменного изваяния. Смена миров длилась несколько секунд, и у Макара захватило дух от этого зрелища. Он ощутил приступ тоски, отчаяния, когда мираж стал растворяться, истончаться, проваливаясь то ли в иновременье, то ли в иномирье — за ту грань, куда человеку ступить невозможно, но так желанно и любопытно.

Наконец видение исчезло. Степь стала прежней унылой равниной под мутной пеленой предрассветных небес, изрезанной морщинами балок и оврагов. Серый туман лежал в них, путался среди высокой травы, но еще не поднялся выше пояса.

Зотов устало побрел к рукотворному холму, плывущему в туманном море. Балка у подножия кургана превратилась в дымящуюся реку, при виде которой любого, увидевшего посреди степи такое чудо, охватывала оторопь. Казалось, ступи в нее — и тут же беззвучно возникнет ладья Харона, и перевозчик протянет к тебе свою костлявую ладонь за двухмонетной данью.

Макар передернул плечами. Когда вокруг глухо и неясно, то лучше не предаваться таким размышлениям. Он понимал, что бояться уже нечего, но, окунаясь в туман, все же потянул ятаган из заплечных ножен — туманы Шпаревой балки иногда таят смертельную опасность. Осторожно ступая, Зотов прошел по дну к противоположному берегу и стал подниматься.

По расчетам, пора было бы вынырнуть из тумана, увидеть вершину холма, однако, перевалив через край балки, Макар все еще брел в непроглядном молоке. Пот холодной каплей пробежал меж лопаток, капля влаги упала со лба на нос, щекоча ноздри. Зотов присел, прислушался, а потом быстро прошел вверх по склону и вынырнул из мглы у самой вершины.

Ничего страшного не произошло. Просто налетевшим порывом ветра туман выплеснуло на курган, в эту прибойную волну и попал Макар.

Он огляделся. В селе гавкали собаки. Их лай немного успокоил, и все же не следовало расслабляться до тех пор, пока солнце не войдет в полные свои права и не разгонит туманные сумерки.

Синяя тетрадь:

«Название свое Рытый курган получил из-за воронки на вершине. О яме этой рассказывают разное. В нашей семье Зотовых есть свое предание, связанное с курганом. Мой прадед Илья был совсем молодым, когда со своими товарищами попытался достать скифские сокровища из могильника. Копали целый день, а под утро яма землей заросла. Поначалу струхнули: колдовство, не иначе. Посовещались малость и решили копать день и ночь, покуда не доберутся до сокровищ: может, курган при людях осыпаться не станет.

Коварный холм новое коленце выкинул.

Земля копалась хорошо, и к вечеру яма была в полтора человеческих роста. Тут-то грунт и пошел потоком назад. Из всех удальцов только Илья жив остался: он на вершине раскопа стоял и успел отпрыгнуть. Мама рассказывала, что земля зыбкой стала, водой потекла в недра коварного холма. Горемыки, которые в яме были, даже крикнуть не успели.

Потом здесь дважды копали археологи. Первую экспедицию в 1926 году якобы перебила не то банда белогвардейцев-врангелевцев, не то ватага белоказаков. Прятались бандиты якобы в подземелье, что связано с курганом тайными ходами. Археологи, мол, вскрыли те ходы, а ночью белогвардейцы вырезали всех до одного.

Вторая экспедиция пришлась на время развала Советского Союза. Приезжали люди из Симферополя, толкались в деревне, ходили к кургану, даже брались копать, но вскоре все затихло: техника у кургана не развернется, а вручную копать не стали. Так и остался курган рытым, с небольшой воронкой на самой макушке — то ли снаряд во время войны угодил (болтают и такое), то ли след от археологов остался».

Макар осторожно подошел к краю ямы. Воронка была неглубокой, почти правильной конической формы. Такие образуются, когда нечто сыпучее проваливается в полость. Длинные плети порея оплели стены ямы, но глубоко не укоренились.

Зотов поднял полог травы и ткнул в землю ятаганом. Песок. Речной песок. Макар усмехнулся, сделал шаг и вновь ткнул оружием в яму, проверил грунт вокруг себя — довольно твердо. Однако, чем дальше он продвигался к центру, тем сыпучее и суше становился грунт. Если по краям ямы плети травы корнями еще как-то скрепляли стены, то в середине они были совсем слабыми и просто лежали на поверхности. Зотов сделал еще один маленький шажок. Центр ямы оказался прямо перед ним на расстоянии вытянутой руки. Поразмыслив, Макар с размаха вонзил клинок ятагана в воронку. Ничего не произошло, но, когда он потянул оружие на себя, песок пришел в движение, бойко потек из-под ног в образовавшуюся «рану». Зотов быстро отскочил назад, чувствуя, как грунт увлекает его за собой, не выдерживая массы. Макар упал на спину, перевернулся на живот и пополз по-пластунски, пока совсем не выбрался из коварной ямы.

— Нормально, — пробормотал он, садясь на землю, чтобы перевести дух.

Туман поднялся к небу и скрыл весь белый свет молоком. Макар быстро промок, от футболки повалил пар. Он опустился на колени, сел на пятки, руки ладонями вверх легли на бедра. Глаза закрылись сами собой. Его душа объяла окружающий мир и растворилась в нем, легла под сухой дерн, устремилась в пелену туманного небосклона.

Синяя тетрадь:

«Рабочий землекоп Петренко был ранен в ногу стрелой! — писал один из участников экспедиции в своем дневнике. — Я бы решил, что это скифская стрела, не будь она такой новой. Мы явно кому-то мешаем, и этот кто-то весьма хитер и образован. Он хочет, чтобы мы поверили в проклятие кургана, если взялся мастерить такие стрелы. Наш руководитель в растерянности».

Дальше: «Проездом был Игнатий Яковлевич. С его специализацией на нашем раскопе делать нечего. Мы славно провели вечер, слушая рассказы о московских подземельях, и поутру Игнатий Яковлевич отправился далее в Симферополь. О том, что якобы мы нашли подземелье в кургане — досужие россказни местных».

Мне повезло с дневником. Вот что значит — книжный червь! Наша сельская библиотека чего только не хранит. Старую тетрадку археолога сунули в раздел «История — археология». Хотя кто, кроме меня, залезет в эти книги?

Итак: Игнатий Яковлевич. Судя по дневнику, он занимался поисками подземелий — в том была его специализация. В 1926 году это мог быть только один человек — Игнатий Яковлевич Стеллецкий, известный в то время специалист по подземельям. Вопрос: почему местные были уверены, что археологи нашли подземные ходы?

Со слов Спиридоныча, местного старожила (чтоб он был здоров!), известно, что до Великой Отечественной войны на совхозных полях часто находили каменные плиты.

— Сдвинешь такую, а под ней костяк человеческий, казаны, горшки стоят. Старики нам, молодым, тогда еще говорили, мол, то человеческие жертвы, совершенные нехристями, — поведал Спиридоныч таинственным шепотом, дыша убойным перегаром.

Потрепаться о всяких страхах — его хлебом не корми.

Мне сразу стала понятна история с подземельями. Такие захоронения оставила после себя кеми-обинская культура, которая существовала в Крыму во 2-м тысячелетии до нашей эры. Первое нашли при раскопках кургана Кеми-Оба в 1957 году. После подобные могильники были обнаружены едва ли не по всему Старому Свету: в Африке, в Азии и Европе. Четыре стены, составляющие каменный ящик, украшали рисунком из красных, белых и черных полос, причем рисунок каждой могилы дважды не повторялся. Подобным образом украшали стены даже шумеры. Главное: курган Рытый под Гострой Могилой некогда являлся центром целого сакрального комплекса.

Очнулся Макар, когда веки залило красным светом, приятное тепло солнечных лучей согрело лицо и живот. Тело с наслаждением потянулось к протаявшей синеве небес, по которым плыли блеклые клочья тумана. Трава, увешенная каплями росы, сверкала мириадами крошечных самоцветов. Радостная сила наполнила душу, заставляя трепетать жилы и мышцы. Макар обнажился до пояса и понесся с кургана вниз, купаясь в холодной росе.

Глава 3 Гостра Могила

Снова в поле, обвеваем Легким ветерком. Андрей Белый. Деревня

Виктор проснулся от холода. Тело трясло, рубашка и брюки промокли от росы, руки и ноги плохо слушались. Он медленно перекатился на бок, поджал ноги в тщетной попытке согреться. Не помогло. Его начинало корежить — судороги схватывали то икры, то плечи, потому Ковалев снова лег на спину и вытянулся во весь рост. Восходящее солнце немного согрело живот и бедра, но стоило пошевелиться, холодная мокрая одежда противно липла к коже.

Кряхтя, словно глубокий старик, Виктор кое-как поднялся и сел. Августовское солнце, висящее в утренней дымке, ослепило закисшие глаза, зато грело сильнее. Ковалев встал на ноги, принялся растирать занемевшие конечности. Зубы громко стучали, норовя прикусить язык. Он попытался сцепить челюсти — начало сводить судорогой мышцы скул.

— Что-о-о за-а-а черт? — Непокорность собственного тела начинала злить.

Ладонями он тщательно растер уши, щеки, шею, потом, дергаясь от дрожи, как марионетка, стал делать зарядку. Во время приседаний сухожилие под левым коленом быстро задеревенело, тупая боль пронзила ногу, икра напряглась. Виктор едва не свалился. Сидя на корточках, стиснув зубы от боли, принялся тщательно чесать задеревеневшую мышцу ногтями, пока судорога не отпустила. Снова поднялся на ноги, отдышался.

Солнце неуклонно делало свое дело — дрожь прошла, рубаха на плечах начала подсыхать. Еще полчаса — и надо будет искать укрытие от солнцепека: август в этом году выдался жаркий.

Виктор прикрыл глаза от яркого утреннего света и огляделся. Метрах в двадцати от него земля полого уходила в овраг, до следующего «берега» было метров двадцать пять, и у самой кромки из-под земли торчали серые зазубренные выступы известняка. Вот откуда Ковалеву пришлось лететь прошлой ночью. Слава богу, о камни не зацепился. Повезло…

Слева в полутора километрах от оврага пролегала трасса, сверкающие на солнце жуки-автомобили уже спешили по своим делам. Виктор хорошо различил и злополучный указатель, и поворот на Гострую Могилу, однако его машины видно не было.

— Чтоб вы провалились, — прошипел Ковалев, в очередной раз проклиная налетчиков.

В селе, расположенном километрах в двух от оврага, пели петухи. Виктор удивился самому себе: вот это драпанул! У страха глаза велики и ноги быстры.

Первым делом Ковалев решил пройти на место преступления, где на него напали всадники. А потом можно будет найти Зота и обратиться к участковому. Машину необходимо найти хотя бы потому, что в пиджаке, оставленном в машине, были документы.

Виктор осторожно подошел к краю оврага, но спуститься в него не решился — пошел в обход к трассе, где ров превращался в глубокую обочину.

Машина пропала. На месте ее Виктор нашел пластмассовый колпак с четырьмя кольцами да колдобину со свежими царапинами — в этом месте авдюшка скрежетнула дном. Ковалев покрутил колпак в руках и с силой запустил его в степь.

— Опаньки! Пошла, родимая! — крикнул кто-то сиплым голосом.

Виктор обернулся на окрик. По старой дороге от трассы катил тарантас, влекомый желтой кобылой. Полуспущенные колеса, которые когда-то принадлежали тракторному прицепу, хрустели камешками. Управлял этим экипажем старичок в засаленной милицейской рубахе и в серой потрепанной кепочке.

— Здорово, отец! — поприветствовал его Виктор. — До села довезешь?

— Тю! Дык ты ж уже ж вроде как?

— Чего «как»? — не совсем понял тарабарщину возницы Ковалев.

— Да в селе ты ужо!

Виктор на ходу присел на плоскую дощатую платформу слева от извозчика:

— Это понятно. Мне бы человека одного отыскать. Поможешь?

Старичок обернулся к пассажиру и, дыхнув убойным перегаром, лукаво улыбнулся:

— Ты шо ж пеши к нам пожаловал, чтоб человека сваго сыскать?

— На машине, — пожал плечами Виктор. — Да только не знал, что у вас тут банда орудует — машины крадет.

Извозчик крякнул, насупился и, отвернувшись, стеганул кобылу:

— Но, Маркитантка! Ить едрить тую дивизию!

— Так что, отец? Поможешь мне человека найти?

— Чё ж не помочь, — пробурчал старик. — Токма кого ж ты шукаешь, сынок?

— Макара Зотова. Знаешь такого?

Спина извозчика выпрямилась. Он качнул головой: «От ешь-трешь!»

— Знаю. Как не знать. Однак Макарку ты щас дома не застанешь. На работе ен.

Старичок принялся еще чего-то объяснять, но Виктор не слушал его треп. «Надо переодеться и помыться, — рассуждал он. — Значит, первым делом к Зоту домой. Хотя нет. Там Клавдия Ивановна, я ее своим видом только перепугаю. И что прикажете делать?»

— М-да, история, — вслух произнес Виктор.

— А я ж тебе чё и говорю! — подхватил старичок.

— Послушайте, отец, вас как зовут? А то нехорошо как-то: едем вместе и еще не познакомились.

— Мене? — Старичок неожиданно растерялся. — А так ить я ж Вадим Спиридоныч Ляпунов, своею персоною. — Он приподнял кепочку, обнажая розовую лысину, и отвесил небольшой поклон.

— Очень приятно. — Ковалев протянул руку. — Виктор Сергеевич Ковалев.

Обменялись кривым рукопожатием — старик сидел спиной к пассажиру.

— А ты ж по какому такому делу к Макарке? — поинтересовался извозчик.

— Мы вместе служили на флоте. Вот решил заехать повидаться.

— Эгеж-эгеж, — пробормотал Спиридоныч.

— Дорога тут у вас — просто жуть.

К тому времени старый асфальт сменился пыльным проселком, на который выходили огороды сельчан. Народ уже вовсю работал на богатых овощами наделах, и Вадим Ляпунов часто приподнимал кепочку, приветствуя односельчан.

— Та какая энто дорога! По ней никто ж не ездить, — ответил Спиридоныч после очередного «доброго здоровьичка!».

— А указатель?

— Де?

— На трассе.

Старик фыркнул:

— И шо, шо указатель? Каки дороги — таки и указатели. Прислали трех дурней тот бисов указатель ставить. Они старый столб корчанули, новый — вкопали. И шо? Тута Катькина верста стояла. Пришли кацапы с красным флагом колгосп строить: версту срыли — указатель поставили. От как пошла та дурь от них, так по сию пору. — Спиридоныч махнул рукой.

Шарабан свернул в проулок, прополз между домами и выкатил на центральную улицу села. Здесь асфальт имел не столь удручающий вид, хотя ухабов хватало.

— От тебе дорога! От самого тракта идеть. На ее указатель ставь — не промахнешься, — пояснил возница.

Спиридоныч слегка толкнул Ковалева локтем:

— Он, бач? — Он ткнул толстым пальцем на здание справа от дороги. — Поместье Шпарево. Ране тута правление було, потом клуб соорудили, а теперя бар-шмар… Тьху! Женька под свой магбзин сцапала. Сюды старая дорога шла. Посля переселенцев приперли и дома строили. Знамо дело, улицу провели прям к шасе.

Виктор спохватился:

— Э, погоди, Вадим Спиридоныч. Сигарет хочу купить.

— От и хорошо, — кивнул возница. — Мне тож надо. Баба просила соли узять.

Здание удивило Ковалева своим внешним видом. Широкая лестница вела под центральную арку, справа и слева располагались еще два арочных проема, под которыми стояли пластмассовые столы и стулья. Над всем этим находился балкон, огороженный каменными стойками и гнутыми стальными прутьями.

— А это герб помещика? — спросил Виктор, указывая на украшение над балконной дверью.

Спиридоныч глянул из-под козырька кепки на барельеф и пожал плечами:

— Бис его знает. Може, и помещика. Коммуняки, так те бы звезду присобачили.

На щите красовалось изображение крылатого кентавра, вставшего на дыбы, причем на голове его был то ли колпак, то ли шапка. Видимо, когда-то щит венчала корона — ее не срубили со стены, но тщательно замазали зубцы штукатуркой. Получился выступ, похожий на вазон для цветов.

Справа возвышалась восьмигранная башня в три этажа, увенчанная зубцами, как и лицевая стена здания. Нижнее окно, видимо в целях безопасности, заложили кирпичом, оставив небольшое отверстие в левом верхнем углу.

Над правой аркой висела желтая вывеска с ярко-красными буквами «БАР». Наверняка краска была со светонакопителем, которым рисуют дорожные знаки, чтобы поздние клиенты не ошиблись адресом.

Вторая вывеска над левой аркой была выполнена в более художественном стиле. На зеленом фоне красовалась каллиграфическая надпись желтой краской: «Мини-маркет „Евгения“». «Магазин имени меня красивого», — пробормотал Ковалев, припоминая слова Спиридоныча о Женьке с магазином.

Хозяин второго этажа тоже не долго думал над названием своей парикмахерской: «Парикмахерская (черными неуклюжими буквами по красному) у Назима (зеленые буквы в восточном стиле)».

Однако при всей любви к ярким вывескам своих заведений хозяева нерадиво относились к самому зданию: во многих местах нежно-салатовая штукатурка осыпалась, обнажив белый камень и ракушечник. Как говорится, у семи нянек — дитя без глаза.

На лестнице, которая от времени не сильно пострадала, сидело трое неопрятных мужиков с лицами землистого цвета — завсегдатаи «бара-шмара». Виктор усмехнулся. Бар он представлял себе по-городскому: стойка под дерево, высокие стулья или табуретки, бармен, ловко жонглирующий бутылками. И вот такие рожи в дорогих костюмах при галстуках заказывают выпить «на троих» — смешно.

У входа в здание толстенная бабка нависала над скамеечкой с мешочком жареных семечек. Ковалев никак не мог понять, на чем торговка сидит: со всех сторон свисали телеса, и, видимо, где-то в их недрах утонуло сиденье.

Когда старик шел мимо компании следом за Виктором, один из постоянных клиентов, в коричневой вытянутой футболке и драных спортивных брюках, просипел:

— Здорово, Спиридоныч…

— Здорово, Витька, — равнодушно ответил Ляпунов.

Ковалев невольно оглянулся: тезка, оказывается.

— Дело есть. Давай потолкуем, — заговорщически произнес Витька, шамкая опухшими губами.

— Да ай! — отмахнулся старик. — Все твои дела давно известны!

Пьяница еще попытался остановить Вадима Спиридоныча, но тот уже подошел к торговке и потерял всякий интерес к секретным делам.

— Доброго здоровьичка, Петровна!

— Здорово, Вадим. Куда это ты нынче пропал? Жора все колеса истер, по селу колеся. Кого только за тебя не спрашивал. Хотели уж собаками искать. — Торговка противно захихикала.

— Та тю на того Жору! — ответил Спиридоныч. — Ен же сам меня послал в Курганное за лемехами.

— Тебя бы за смертью послать. — Петровна снова рассмеялась, и троица на лестнице подхватила ее смех, сыпля шутками в адрес старика.

Спиридоныч, тихонько ругнувшись, поспешил за Виктором, который уже вошел в распахнутые двери. Местные сплетни Ковалева сейчас интересовали меньше всего.

— Не ходи туда! — завизжала следом торговка. — Манька полы моить!

Но было уже поздно. Виктор вошел в просторный холл, из которого широкая лестница вела на второй этаж. Богато жил местный помещик, отметил про себя Ковалев: пол под ногами украшала замысловатая мозаика из разноцветных не то плиточек, не то камешков.

Гость свернул направо к бару и едва не столкнулся с коренастой круглолицей молодухой со шваброй в руках.

— Тебе чего, пьянь подзаборная? Не видишь — человек пол моет! — звонким голосом возмутилась она и воинственно дунула на соломенный локон, падающий на лицо.

— Э-э-э… Простите, — промямлил Виктор, отступая назад.

— Эк ты дура, Маняшка! — вступился за приезжего Спиридоныч. — Человек усю ночь в степи торчал, чуть жив остался, а ты — «пьянь подзаборная». У, дурища!

В глазах молодухи появился испуг. Она озадаченно хлопнула ресницами.

— Все одно, — пробормотала, упрямо насупившись, — сюда не пущу. Зайдить через веранду.

Пришлось подчиниться.

Бар удивил Виктора не меньше, чем здание: стойка из темного дерева, деревянные полки во всю стену, уставленные разносортными дешевыми винами, наливками и водкой. Ячейки этой своеобразной витрины бликовали вставленными зеркалами. Конечно, высоких стульчиков не было. Всю мебель составляли четыре пластиковых набора, как и на веранде под арками.

— Доброго здоровьичка, Любаня! — Спиридоныч расплылся в улыбке, снимая засаленную кепочку.

Загорелая жгучая брюнетка слегка насмешливо смотрела на вошедших огромными очами цвета крепкого чая. Легкий синий топик прикрывал высокую грудь.

— Здравствуй, Спиридоныч, — небрежно ответила барменша. — Тебе как всегда — в долг?

Взгляд Виктора невольно устремился в декольте. Он кашлянул, заставил себя смотреть девушке в глаза, однако это оказалось не легче. Красивых дур он знавал немало, а вот умницы тигриной породы чаще всего заставляли его трепетать, отступать, а потом злиться на себя самого за минутную слабость. Главное для Ковалева — не спасовать сразу, не испугаться, а там пойдет.

— Тю! Как можно, Любань? Я ж с кобылою, — возмутился старик на слова девушки.

Она улыбнулась:

— Да вроде это конь! — кивнула на Виктора.

Спиридоныч в сердцах чертыхнулся.

— Вот как гутарить с ею? — спросил он Ковалева. — Ты ж вроде не дура, Любань?

— Вот спасибо! Вот приветил! — Девушка уперла руки в боки и воинственно произнесла: — Ты, старый дурень, или заказывай чего, или проваливай!

Спиридоныч отступил на шаг, а Виктор оперся на стойку и спокойно, медленно подбирая слова, произнес:

— Мне, пожалуйста, блок «Кэмел». — Он спрятал двадцатку в карман и положил на блюдце перед барменшей сотку, чтобы та видела деньги. — «Союз-Виктан» ноль-пять с собой и того же по сто здесь.

Ковалев имел привычку держать небольшую сумму в кармане брюк. Теперь эта привычка выручила его как нельзя кстати, и оказалось там ни много ни мало сто двадцать гривен. Для Виктора сумма небольшая, так сказать, на мелкие расходы, а для деревенских — довольно приличные деньги, при виде которых Спиридоныч крякнул, вытер ладонью рот, как после сытного обеда.

— «Виктан» — водка дорогая, — заявила барменша. — Я ее не разливаю. Хотите — берите вторую целую.

Теперь Виктор пожалел, что выложил большую купюру. Любаня разводила его и, не скрывая этого, лукаво улыбалась.

Ковалев прищурился, глядя на нее в упор, — пришлось призвать на помощь все свое самообладание, и хмыкнул:

— Две так две. Тогда и два стаканчика, пожалуйста.

Перед ним возникли пластиковые стопочки.

— Стеклянные, пожалуйста, — настоял Виктор.

Он вдруг почувствовал себя значительно смелее. Игра в разводилово начинала его забавлять.

— Кошерно! — восхитился он, когда Люба поставила на стойку невысокие стаканы с толстым дном.

— Может, тогда и поухаживаете за клиентом? — поинтересовался Ковалев, излучая саму приветливость.

Улыбка девушки слегка смялась, но она старалась держать марку.

Старик Ляпунов крякнул от удовольствия, наблюдая, как барменша наполняет его стакан.

— Ах, Вадим Спиридоныч, — вздохнул столичный гость, не сводя глаз с девушки, — как я вам завидую.

— Мене? — удивился возница. Его рука замерла на полдороге к вожделенному лакомству.

— Конечно! Вы каждый день можете видеть такую красоту.

Девичьи ресницы взметнулись, Люба в упор посмотрела на приезжего.

— Любовь, можно вас пригласить сегодня на вечеринку? — гнул свое Виктор.

Она подалась чуть вперед, давая заезжему хлыщу возможность оценить свои прелести в полной мере. Сейчас будет от ворот поворот, решил Ковалев.

— Вечеринка в нашей деревне? — Люба усмехнулась. — Это ж надо. За ваш счет?

— Ну, я же приглашаю. — И Виктор подался чуть вперед, опираясь на прилавок.

— И к кому ж приехал такой щедрый господин?

Она пахла просто великолепно. Сначала Ковалев решил, что это духи, однако очень скоро понял — так пахнет загорелая чистая кожа девушки. Темно-карие очи оказались с золотой искрой, а длинные ресницы без малейшей крапинки туши.

— К другу. Макара Зотова знаете? Мы с ним вместе служили в Мурманске.

Ее зрачки вдруг расширились, на какое-то мгновение в них полыхнуло пламя. Или показалось? Люба отстранилась, отвела взгляд.

— Знаю, — чуть кивнула она. — Знаю Макара.

Спиридоныч шмыгнул носом, напоминая о себе.

— Поехали, чё ль?

Виктор отмахнулся, увлеченный предвкушением желания.

— Ну, так придешь?

Люба глянула на него исподлобья — ресницы взметнулись крыльями. Ковалева слегка качнуло от нахлынувшей страсти.

— Приду.

Виктор почувствовал, что сейчас завертится, как щенок, от радости. Он едва сдержал себя и, развернувшись, направился к двери, однако Люба окликнула его.

— Постой. Тебе рану надо обработать. — Она сняла с полки коробочку. — Нечего кровью людей пугать. А рубашку скинь. В магазине напротив купи чего-нибудь.

Виктор невольно коснулся пореза на щеке, поморщился от боли — следует обработать, перевязать. Да и совет насчет рубашки вполне дельный.

Глава 4 Лиза

На крышах — свет, и плоский желтый домик облит желтком шафрановым. Яйцо разбилось где-то за мольбертом. Кроме закрытых окон — никого. Лицо, мелькнувшее пчелиной тенью — медом, — испуганно пред будущей грозой, висящей в небе.

Янина Грошева. Полдень

Белый домик с синими обводами окон Виктор помнил хорошо: девять лет назад по дороге со службы он гостил здесь денек.

Ковалев помнил, как они с Макаром оставили сумки на скамейке во дворе и вошли на веранду — деревянную пристройку с большими окнами, которая служила прихожей и летней столовой. Клавдия Ивановна стояла на табурете, вешая на карниз выстиранный накрахмаленный тюль. Макар снял бескозырку, не решаясь окликнуть маму, пригладил ладонью ежик волос.

— Здравствуй, мам, — тихо произнес он, когда женщина спустилась.

Клавдия Ивановна охнула, обернулась, близоруко щуря глаза.

— Кто здесь? — Сразу и не поняла, что за военные появились в ее доме. — Макарка, ты?!

— А то кто ж, — пожал плечами Зотов, радостно улыбаясь.

Виктор помнил маму Макара — невысокую женщину с проседью в висках, с добрыми карими глазами, помнил ее пухлые прохладные ладони на своих щеках, когда она на радостях расцеловала обоих.

Еще в тот день Виктора удивило, с какой скоростью в селе распространяются новости. Не прошло и получаса с их появления в Гострой Могиле, когда у ворот остановилась машина, и во двор вошел коренастый мужчина — отец Макара, Платон Федорович. Оказалось, он тоже служил на флоте, и сын подарил отцу тельняшку, которую тот надел к ужину, чтобы не отличаться от парней. Они просидели до глубокой ночи, непрерывно обмениваясь новостями и историями.

Виктор помнил, как после северного авитаминоза первая майская зелень с огорода Зотовых бойко пошла в ход, и друзья сутки питались исключительно салатами радушной хозяйки. Ковалев пускал слюни, глядя на обильные, но еще незрелые вишни-черешни, алычу и абрикос. Обещал непременно летом навестить…

Вот и навестил. Через девять-то лет. Зато как обещал — летом.

Виктор открыл деревянную калитку, ступил на бетон двора. Май 1996 — три года назад дату красиво выписали пальцем по сырому раствору. У забора напротив веранды оставили полосу свободной земли с кустами смородины, а слева под окном, смотрящим на улицу, стояла старая черешня с обрезанной верхушкой да цвело несколько разносортных кустов роз. В памяти Виктора роз не было — может, Ковалев в первый свой приезд не обратил на них внимания, а может, их тогда еще не посадили.

У веранды на дорожке, ведущей в сад, возлежало целое гусиное семейство: большая гуска с пятью молодыми гусями и гусак, стоящий рядом на страже покоя семьи. При виде гостя птицы важно поднялись, а отец семейства, задрав оранжевый клюв к небесам, вострубил предупреждение.

— Ты, эт! Полегче! — крикнул Виктору Спиридоныч. Он предусмотрительно остался по ту сторону калитки. — Колдяк, ешь-трешь, гусяра злобный!

Меж тем пернатое стадо неспешно направилось в сад, а вождь воинственно затрубил вновь, раскрыв огромные белоснежные крылья.

Из кустов смородины вдруг выскочил рябой собачонок и, обежав стороной грозную птицу, бросился на Виктора.

— Вот блин! — ругнулся Ковалев.

Щенок бегал вокруг него, норовя ухватить за штанину. Гость не столько боялся остаться покусанным, сколько опасался нечаянно наступить на маленького отважного сторожа, который юлой вертелся у ног.

Спиридоныч сипло захохотал:

— Да не пужайсь ты! Эт ж Рахвинад, чтоб ен був здоров! Тварюка безвредная!

Возница вытер слезы тыльной стороной ладони и крикнул во двор:

— Лизка! Лизавета! Ходь, гостей зустричай!

Она появилась из-за веранды. Виктор на секунду растерялся, забыв про назойливого щенка. Девушка лет семнадцати, в синем сарафане в белый горох, убрала с лица русую прядь и настороженно взглянула на чужака ясными серо-голубыми очами. Среднерослая, тоненькая в талии, с приятными формами бедер и груди. Ковалев ощутил прилив горячей крови к своему естеству, а еще стыд и смущение, ведь это была девушка его друга. Хотя, может, и сестра, однако он не помнил, есть ли у Макара сестра. Точно — нет у Зота сестры.

— Вот, Лизавета! К твому! — отрекомендовал Виктора старик. — Гость из столицы — Виктор… как бишь… А! Сергеевич Коваленко.

— Ковалев, — поправил гость.

— От звиняйте! Запамятовал.

Колдяк гоготнул, мотая клювастой башкой — тоже мне гость, — и чинно удалился в сад. А Рафинад радостно бросился к хозяйке, всем своим видом давая понять: я хороший! Я хороший!

— Здравствуйте. — Гость протянул руку.

Лиза вытерла ладони старым передником, который все это время держала в руке.

— Здравствуйте.

Виктор осторожно пожал маленькие нежные пальчики.

— Я старый корабельный товарищ Макара. Собственно, — он смущенно пожал плечами, — приехал навестить… м-м-м… Макара.

— А его сейчас нет. На работе он, — ответила девушка, разглядывая пришельца, как показалось Виктору, с долей презрения.

Ковалев мысленно поблагодарил барменшу за пластырь на рану и за идею купить новую рубашку. Однако брюки Ковалева выглядели скверно: рваные, пыльные, с темно-зелеными пятнами от травы. Да и светлые штиблеты выглядели не лучше.

— Понятно, — произнес Виктор. — А Клавдия Ивановна? Платон Федорович?

Лиза опустила взгляд, словно решила изучить свои стройные загорелые ноги, обутые в старые шлепанцы.

— Родители уехали к старшему брату Кириллу в Чистенькое. — Она наконец подобрала нужные слова.

— Ясно. Мне бы с Макаром переговорить, — гнул свое Ковалев. — Тут такая история. Кому расскажешь — не поверят. — Он растерянно улыбнулся. — На меня напали какие-то местные бандиты на конях, машину отобрали, а там документы, деньги.

Взгляд девушки стал серьезным. Она посмотрела на Спиридоныча, все еще стоящего за калиткой. Старик кивнул, с вздохом потер ладонью подбородок, и Лиза смилостивилась.

— Проходите в дом, — сказала она. — Как бы ни было, а вы гость, и вам нужно принять душ и переодеться.

Лиза убрала прядь с правой щеки за ушко, и Виктор отчетливо увидел кривой тонкий шрамик, тянущийся от уголка губ к подбородку. Впрочем, светлая полоска шрамика не портила личико, только губки с этой стороны капризно изгибались. Не портили ее и редкие конопушки, почти невидимые под загаром. Но ее волосы! Русая грива отливала золотом и чудно гармонировала с чистой загорелой шейкой и открытыми плечами.

Лиза скрылась в доме. Ковалев остался стоять у веранды. За последний час ему посчастливилось увидеть двух девушек, красота которых взволновала его и охватила желанием. Ах, если бы это был город и если бы девчонки жили в разных районах! Вот тогда можно было бы покрутить.

Спиридоныч наконец позволил себе войти во двор и сесть на лавочку у стены. Рафинад тут же очутился рядом, подставляя рябую спинку под добрую ладонь старика.

— Сидай, Витя, покурим, — предложил Спиридоныч.

— И то дело, — кивнул Ковалев.

Щенок тоже уселся, удивленно глядя то на гостя, то на старика, которые дружно пускали дым, затягиваясь из табачных палочек. Рафинад почесал за ухом, прилег, начиная грустить: никто играть не хочет.

Из дома появилась хозяйка:

— Идемте, Витя. Покажу вам душ.

Ковалев поспешно притушил сигарету и остановился, решая, что делать с окурком на таком чистом дворе.

— Давай сюды, — деловито произнес старик. — Чойт выбрасывать полцигарки.

Сразу за домом стояло персиковое дерево, склонив облепленные плодами ветви к земле. Виктор невольно сглотнул, представляя, насколько спелы персики. Тут же росли две алычи, три черешни и кусты крыжовника с последними янтарными ягодами. Под сенью деревьев в пыли купались куры, гуси плескались в старом жестяном корыте, вкопанном в землю. Вновь завидев чужака, гусак приподнял голову, но в этот раз обошлось без крика.

— Хорошая у вас охрана, — заметил Виктор.

Лиза глянула искоса на птицу.

— Вы с ним осторожнее — у гуся сильные крылья. Может ушибить ногу.

Душевая кабинка представляла собой небольшое строение из ракушняка с двухсотлитровой бочкой на крыше. Получив все необходимое, а также новые брюки и носки, Виктор стал под сетку душа, открыл кран и с воплем отскочил — не подумал, что вода окажется такой горячей.

После купания полегчало, только ранка на щеке немного пульсировала, отчего болел правый висок и ныла скула. В остальном Виктор чувствовал себя вполне нормально. Он не спеша оделся, прикидывая на ходу, как поступить дальше. Выходило одно: надо ехать к Макару, а там видно будет.

Туфли оказались не только зелеными от травы. Внутри набилась земля и соломинки. Пришлось мыть обувь и идти босиком — зачем пачкать чистые носки в грязной обуви.

В саду Ковалев постоял немного, позволив солнцу подсушить влажные темно-русые волосы. Огляделся. Взгляд упал на каменную плиту, покрытую выбоинами и канавками. Виктор подошел ближе. Судя по всему, плита долгое время лежала в земле, однако рисунок на ней был явно искусственного происхождения. Не может быть, чтобы матушка-природа сама сотворила такое на камне. Ковалев поскреб плиту ногтем и совсем забыл о хозяине сада.

Вытянув шею, гусь тихо подкрался к чужаку и яростно вцепился в штанину, принявшись трепать ее, как бобик тряпку. Не раздумывая, Виктор замахнулся туфлями, но коварная птица быстро вжала шею и попятилась.

— Ага! — торжествовал Ковалев, наступая на Колдяка. — Попался, каналья!

В конце концов гусь сдался, раскрыв крылья, отбежал к своей семье. Несмотря на поражение, он трубил победную, подняв клюв к небу, и семья ответила хвалебным гоготом, одобрительным киванием.

Пока Виктор купался и воевал с гордой птицей, Лиза собрала на стол. Спиридоныч уже успел причаститься из небольшой чекушечки, стоящей среди мисок с салатами и двумя чистыми супниками. Запах бульона, свеженарезанной зелени отозвался в животе гостя утробным урчанием. А еще на кухне пахло сухими травами, висящими на окне, на старом буфете, и самогоном. Ковалев не удержался, чихнул.

— Будьте здоровы, Виктор… м-м-м…

— Сергеевич, — снова подсказал старику Ковалев.

— Во-во! — обрадовался захмелевший Спиридоныч и предложил, наливая из бутылочки: — Давайте, ребятки, за знакомство.

Виктор хотел было возразить: сколько можно знакомиться, однако рассудил, что с такой красивой хозяйкой грех не выпить. Пусть пока не на брудершафт.

После глотка наливочки, пахнущей малиной и смородиной, гость принялся с аппетитом поглощать еду.

— Хочу спросить, — обратился он к хозяйке, когда почувствовал сытость. — А до Макара долго ехать? Далеко?

Лиза ничего не ела: для завтрака поздно, для обеда не время. Она пила наливочку мелкими глотками, заедая ломтиками яблочка белый налив.

На вопрос гостя она пожала плечиком:

— Километра три.

На мгновение Виктор представил, как нежна загорелая девичья кожа, когда прикасаешься к ней губами. Как он целует трепещущую жилку на нежной шейке. Левую щеку щекочут душистые пряди, а под ладонью…

— К-хем… — откашлялся Ковалев, восстанавливая дыхание. — Неплохо было бы глянуть, чем Зот… то есть Макар занимается.

— Да чё там смотреть, — махнул рукой Спиридоныч. — Кузнец ен обнакновенный. Куеть да гнеть железяки.

— Вот и поглядеть бы.

Возница тяжело вздохнул: ему никак не хотелось подниматься из-за стола и ехать куда-то за три версты в такую жару.

— Давай, Спиридоныч. Поехали. — Виктора и самого начинало размаривать. Если сейчас не встать, то через еще одну стопку и вовсе не подняться.

— Ну, поехали, поехали, — пробурчал старик, напяливая кепочку. — Вот тить нету к старости покою.

У калитки Ковалев оглянулся: Лиза стояла на крыльце, закусив нижнюю губку, с обидой и печалью в глазах провожая гостя.

Глава 5 Кузнец

Вся в зареве горна, рука Верна, и тверда, и метка. Дмитрий Семеновский. Кузнец

Макар слегка простучал откованную пластину, выравнивая небольшой изгиб, проверил на глаз — ровно — и оставил остывать на зеркале наковальни. Темно-серая окалина на заготовке стала потрескивать, разбрасывая по сторонам мелкие острые чешуйки. В этот раз Зотов не мудрил со сплавами и сваркой в пламени горна. Для кухонного ножа он взял выхлопной клапан из тракторного двигателя и разбил его на молоте. Теперь можно было передохнуть.

Кузнец вышел на улицу. День перевалил за полдень. Раскаленное добела пятно солнца, ползущее по блеклому небосклону, иссушило землю, выбелило траву, загнало все живое в норы и исказило горячим маревом горизонт.

Макар сел на лавочку в тени навеса, стащил с головы ситцевый платок и вытер им мокрое от пота лицо. Тело, будто праздничный студень, дрожало от усталости, от жара горна. После часа у наковальни августовское солнце кажется не таким уж нестерпимым, а суховей не таким уж и сухим. Зотов упер ладони в колени, давая телу остыть и высохнуть, на минуту прикрыл глаза, наслаждаясь усталостью. Шум ветра скрыл все звуки, однако тут же легкий шорох привлек внимание Макара. Он сразу догадался, кто крадется к нему, встав на цыпочки.

— Володька, если хочешь ко мне подкрасться — не сопи, как паровоз.

Зотов открыл левый глаз. Из-за распахнутой на улицу двери кузни медленно вышел чумазый лохматый тип в старых рваных «варенках» и в стоптанных коричневых сандалиях, при этом на его худых плечах красовался почти новый светлый пиджак. Лохматый, застенчиво теребя полы одеяния, медленно семенил к кузнецу, желая, чтобы тот хорошенько рассмотрел обнову. Макар слегка удивился, откуда у деревенского дурачка такая дорогая вещь, но с расспросами не торопился.

— Ого, Владимир! Да ты теперь совсем джентльмен! — одобрительно кивнул кузнец, показывая большой палец. — Выглядишь на все сто.

Володька расплылся в довольной улыбке, повернулся спиной, а потом продемонстрировал внутренний карман — эта вещь его радовала больше всего.

В Гострой Могиле дурачка звали Волохой. Наверное, от слова «волохатый», «лохматый», а может, по какой другой причине — поди спроси людей, — только настоящего имени бомжа никто не знал, да и откуда он взялся, никто не помнил. Один Зотов звал Волоху Володькой: ущербному хватает и того, что он ущербный, так пусть хоть имя будет человеческим, рассудил кузнец. Потому к Макару дурачок испытывал братские чувства. И потому Зотов нисколько не сомневался, что обнову Волоха еще никому не показывал.

Володька вдруг спохватился, озабоченно принялся хлопать себя по бокам, совать руки во все карманы. Последнее ему доставляло особое удовольствие — он страстно любил карманы. Дурачок оттопыривал каждый из них, стараясь заглянуть внутрь, и наконец извлек из-за пазухи черную коробочку с множеством кнопок и толстенькой антеннкой.

— Ни хрена се! — невольно вырвалось у Зотова, когда он принял из рук Володьки мобильный телефон. — Эт мне, чё ль?

Дурачок закивал, тыкая грязным пальцем в грудь Макара.

— Ну спасибо, братан! Ну удружил!

Кузнец сжал чумазую ладонь Володьки.

— «Нокиа», — прочитал Зотов название аппарата и пожал плечами.

Туфта, наверное, какая-то. Не «Филипс» и не «Сони», но вещь явно недешевая. Одна незадача: в Гострой Могиле мобильник для понта — не более того. Людям такая роскошь не по деньгам, а если бы даже и был телефон у каждого, так нет связи или, как говорят, нет зоны покрытия. Прогресс все больше в городах, а в деревнях всякие штуки появляются, когда цена им в базарный день — выеденное яйцо. Кто ж знает, когда мобильная связь станет вроде радио Попова?

Ничего этого счастливому Володьке Макар объяснять не стал, просто благодарил да нахваливал подарок.

— По такому случаю и перекусить не грех, — предложил кузнец.

Прерваться на обед вовремя не пришлось, зато теперь все, что Лиза собрала в тормозок, Макар выложил на газетку, которую предусмотрительно расстелил на лавке.

— Держи, брат. Твой любимый бутерброд.

При виде колбасы с сыром на ржаном хлебе у дурачка потекли слюни. Он вцепился в любимое лакомство двумя руками, но так и замер, покосился на кузнеца. Зотов ел не спеша, аккуратно чистил вареное яичко, солил щепотью, осторожно откусывал, стараясь не крошить.

Макар проделывал это перед Волохой специально. Дай дурачку волю — измажется весь с головы до ног в растаявшем сыре и крошками сверху присыплет. К тому же сам кузнец отучал себя есть, быстро набивая рот, — была такая привычка, когда одолевал голод.

Горячее дуновение прилетело со степи. Перед обедающими раскинулась Шпарева балка со всеми оврагами и отрогами. Правее на сравнительно ровном участке возвышался небольшой бугор — курган Рытый, а слева хорошо просматривался край села, примыкающий к трассе с бестолковым указателем, заманивающим нежданных гостей в овраги.

Остальную панораму Гострой Могилы с дорогой, что ведет к кузнице и на мехдвор колхоза, закрывали своими буйными кронами три ивы, растущие у водяной колонки в десяти шагах от цеха Макара Зотова.

Из-за этих деревьев и появилась понурая Маркитантка, влекущая воз.

— Оба-на. Еще сюрпрыз, — усмехнулся Макар. — Не иначе Спиридоныч лемеха из Курганного привез. Не прошло и полгода.

Стоило кузнецу отвлечься, Волоха тут же отхватил большой кус бутерброда и сам испугался такой выходке. Соря крошками на лацкан нового пиджака, дурачок принялся ворочать кусок во рту, опасаясь, что Макар увидит и разочаруется в нем, в Володьке. Зотов заметил, но не подал вида.

— Утрись.

Одернув светлый рукав, Волоха осторожно стер слюни и крошки грязной ладонью. Макар поморщился: хорош воспитатель — руки-то не помыли.

Меж тем Маркитантка доковыляла до навеса и остановилась в тени, дрожа боками.

— Ах ты ж, сердешная, — вздохнул Зотов, тяжело вставая с лавки.

Спиридоныч лежал на возу, надвинув кепочку на лицо, и похрапывал, выдувая поток славного угара. С другого конца воза дрых Виктор Ковалев, одетый в новую рубаху в синюю клетку и камуфляжные брюки Макара.

— Тятя, тятя, наши сети притащили… — пробормотал кузнец и улыбнулся.

Он дернул Виктора за колено и крикнул так, как делали старослужащие — годки — на корабле:

— Эй! Рыба! Кому спим?

Ковалев дрогнул, быстро сел, прикрыл ладонью глаза от яркого солнечного света и сонно произнес:

— На кого буром прешь, душара?

Если прозвище «рыба» или «карась» — матрос, служащий первые полгода, — еще можно было стерпеть, то «душарами» или «духами» на флоте называли тех, кто только пришел на службу и не успел принять присягу. Форменное оскорбление, которое теперь звучало как шутка между старыми друзьями. Макар рассмеялся, хлопнул по подставленной Ковалевым ладони и потянул его с телеги. Виктор ахнул от неожиданности: рука кузнеца оказалась сухой, мозолистой.

— Полегче!

— Та ладно!

Макар едва не выбил дух из гостя, обнимая и хлопая по спине.

— Что-то меня раскумарило в дороге, — признался Виктор, когда Зотов схватил его за плечи и отстранил, чтобы лучше рассмотреть.

— Та-да, слабоват стал! Городская жизнь, кнехтом тебя…

Завозился Спиридоныч, сладко чмокнул губами, но захрапел с новой силой.

— Ну-к, милая! — прикрикнул на Маркитантку кузнец, отпустил друга и хлопнул лошадь по крупу, заставляя затащить воз под навес.

— Судя по запаху, ты уже квасанул, — заметил Макар, — вот и раскумарило. А этого в собутыльники взял? — кивнул он на храпящего Спиридоныча.

Виктор мотнул головой, отгоняя сонную одурь. Зотов вновь усмехнулся.

— Там, — указал на ивы.

— Чего? — не понял гость.

— Колонка — родниковая вода. Умыться-напиться.

При мысли о холодной воде Ковалев оживился и поспешил к колонке.

— Чудны дела твои, Господи, — пробормотал Макар ему вслед. — Кова приехал — это ж надо.

Пока Виктор плескался и пил, кузнец выбрал из сена лемеха и за работой не заметил, куда подевался Володька. На его месте остались лишь крошки да мобильник. Стеснительный он, чужих боялся, а Спиридоныча недолюбливал за его длинный язык. Зотов досадливо вздохнул: когда теперь дурачка расспросишь — где взял? Что видел? Волоха — птица вольная. Может в соседнее село утопать. В какое — поди сыщи. Везде его знают, и везде найдутся добрые люди: кто денежку подкинет, кто пирожок в руки сунет.

Макар сходил в кузню и набрал ведро воды для лошади. В цеху у него был свой умывальник, хотя мыться он любил под колонкой. В раковине не шибко поплескаешься. Маркитантка опустила морду в ведро, не дождавшись, пока человек поставит его на землю, а Зотов, захватив пук соломы с воза, принялся обтирать мокрые дрожащие бока лошади.

— Эх ты, путешественница, — приговаривал он. — Все хозяин тебя по местным кураям[1] гоняет, покоя не дает.

Покончив с делом, Макар понюхал руки и поморщился. Теперь придется отмываться душистым мылом, иначе Лиза на порог не пустит.

У колонки испуганно воскликнул Виктор. Зотов обернулся: гость сидел на траве, закрываясь от чего-то или кого-то правой рукой.

— Мать честная! — спохватился Макар, срываясь с места. — Совсем забыл!

Виктор, подобно крабу, как мог, пятился от колонки, пока не уперся в гусеницу старого разобранного трактора. Зотову не удалось увидеть виновника переполоха, только серо-желтая тень мелькнула в траве. От сердца отлегло: самые страшные опасения не сбылись.

— Ты чё орешь?

Он помог другу подняться.

— Т-там… Ё-моё…

— Хомяка испугался? Тю!

— Хомяка? С такими глазами?!

— А мож, он по нужде сидел, дулся, — пожал плечами Макар, улыбаясь. — На себя-то глянь — глазища словно плошки.

Отряхиваясь и чертыхаясь, Ковалев вошел следом за другом в кузню.

— Вот если бы ты встретил хозяйку колонки, тогда бы орал. — Макар предложил гостю стул.

— Это еще кто?

— Степная гадюка у нас тут живет. Рот захлопни. Змеи у нас — дело обычное. Вон в балке их пруд пруди. — Зотов зевнул с завыванием, принялся мыть руки, щедро намазывая их мылом.

От спокойных слов друга Ковалева бросило в дрожь. Он ведь всю ночь провел в степи и даже спал под кустом до рассвета, ничего не подозревая.

— Извини, конечно, — повинился Макар. — В голову не пришло, что ты чужой. Наши-то мужики все в курсе.

— И почему вы ее не прибьете? — злился Виктор.

— Так ведь другая приползет и поселится у воды. Прикармливай опять.

— Вы ее еще и кормите?!

— Ну да. — Макар опять зевнул, открывая рот во всю ширь. — Просто так не подступиться.

— А если чужой? Вот так, как я?

— Чужие здесь большая редкость. Вроде северного оленя в Африке. Ой, мама родная! Чойт я ра-аз-зевался-а-а! Ты вот что, Кова: погодь минут пятнадцать. Мне малость отдохнуть надо. Походи, погляди чего интересного. Лады?

Зотов стряхнул с рук воду, тщательно вытерся старым махровым полотенцем с изображением плюшевого медвежонка. Потом уселся на стул, вытянул усталые ноги, свесил руки и опустил голову на грудь.

Виктор знал еще со службы умение Зота высыпаться за пятнадцать минут. Матросу по первому году приходится несладко. Одна радость: найти теплое, скрытое от посторонних глаз место — шхеру — и отоспаться хотя бы полчасика, пока старослужащие — годки — не кинулись на поиски. Рано или поздно всех молодых ловили на таком грешке. Особо злостных храпунов «гасили» из пенного огнетушителя. Только Макар ни разу не попался и всегда молча пахал на корабельных работах.

Он охотно поделился своим секретом с Виктором: мол, специальная подготовка, вроде аутотренинга, которой научил его дед Федор. Ковалев первое время активно занимался, но тренировки быстро надоели. Прислушиваться к биению пульса в кончиках пальцев рук, ног и так далее — нудно и скучно.

Ковалев с завистью посмотрел на уснувшего друга, для верности провел ладонью перед его лицом. Макар спал крепким сном усталого кузнеца.

Делать нечего. Гость решил воспользоваться предложением и осмотреться. Когда еще придется попасть в настоящую кузню.

Возле двери у стены стояла железная полка, заваленная всяческим металлическим хламом, самодельными ковшами разных размеров, поршневыми гильзами двигателей. За полкой возвышался станок, видимо, гидравлический молот — блестящий от масла цилиндр заканчивался тяжелой призматической вставкой, которая опиралась на такую же призму, закрепленную снизу. Дальше — вторая полка, вдвое меньше первой. Здесь лежал мудреный инструмент: клещи, всевозможные молотки и странные железки, назначение которых для Виктора оставалось загадкой. За полкой у стены верстак и пыльный стеллаж — видимо, сюда кузнец заглядывал редко. Станок с роликами и большим штурвалом сверху, кубическая бадья с серым песком располагались у восточного большого, во всю стену, окна. В углу у горна — литые цилиндры алюминиевых болванок, гора старых поршней.

Под единым вытяжным кожухом располагалось два горна, разделенные корытом с углем. Горн справа еще дышал жаром. Виктор оглянулся на спящего, стараясь не шуметь, взял кочергу и повозился в угасающем огне, представляя себя кузнецом. Тут же решил, что надо будет напроситься к Макару в ученики, денек поработать кувалдой или даже молотом. Хотя стоять у открытого огня в такую жару, наверно, не очень приятно, но очень уж охота поработать с раскаленным железом.

Больше ничего особенно интересного в цеху не было: корыто с водой, железная мойка с краном, двойной фанерный шкаф, большой, почти под потолок, сверлильный станок да точило. Впрочем, была еще одна вещь — символ кузницы и непременный ее атрибут — наковальня. Она, подобно бюсту героя, возвышалась над полом на широком деревянном пне. В пень была вбита скоба, на которой висели два молотка. Виктор подхватил самый большой, размером в два кулака. С уважением взвесил в руке — непросто целый день такой железякой орудовать. Вернул инструмент на место, едва не прищемив палец.

На глаза попалась пара заготовок весьма интересной формы. Это были тонко откованные, изящно изогнутые железные листья и лепестки. Ковалев удивленно цокнул языком. За то время, что друзья не виделись, Макар стал настоящим мастером. Даже как-то обидно: а кто ты, Витек Ковалев по корабельному прозвищу — Кова? Менеджер крутой компьютерной фирмы. Был вчера.

Виктор достал сигарету и вышел на улицу покурить.

Взгляд невольно уперся в колонку с ивами. Что-то хитрит Зотов: та тварь совсем на хомяка была не похожа, а на змею тем более. Больно уж глаза велики да шерсть длинна. Существо скорее напоминало глазастый пучок травы с ушками, как у ежа. Может, суслик, а может… Черт его знает!

На повозке храпел и булькал Спиридоныч. Мухи вились над ним, ползали по торчащему из-под кепки подбородку, по потной красной шее, норовили залезть в уши. Вадим Спиридоныч вздрагивал, вяло отмахивался, но просыпаться не собирался. Развезло старика на солнышке.

Виктор закурил, присел на лавочку, где еще лежала расстеленная газета с остатками обеда. Где-то в мастерской работало радио. Солист группы «Руки вверх» утверждал, что нелегко быть его женою…

На мобильный телефон Ковалев сначала не обратил внимания, а когда увидел — подскочил на месте. Любой человек узнает свою вещь из десятка похожих: там потертость, тут шероховатость, здесь царапнул — так и Виктор узнал свою «трубу» сразу.

— Макар! — Он вбежал в кузницу, совершенно забыв, что Зот уснул.

Однако друг уже переодевался в чистое, собираясь ехать домой.

— Та шо ж вы такой беспокойный, Виктор Сергеевич? — пробормотал друг, целясь ногой в штанину. — Пугаетесь всего.

— Откуда мобильник?

— Волоха принес — дурачок местный. — Макар подпоясался и стал натягивать синюю хлопчатобумажную безрукавку.

— Откуда он у него?

— Грець его знает. Я расспросить не успел. Тут ваша персона подкатила, а Володька чужих стесняется.

Зотов закрыл шкаф и забросил за спину рюкзак, в котором что-то тихо звякнуло.

— Где его можно найти, вашего дурака?

— Ты, земеля, не лютуй так, не лютуй. Ищи ветра в поле. Куда Волоха подался — одному Богу известно. Вещь, я так понимаю, твоя?

— Да, Зот, моя вещь. Я к тебе сегодня ночью приехал и свернул по указателю — черт дернул! На ваших всадников нарвался! Развели, как лоха последнего, — стыдно вспомнить. Машину забрали, а на меня — прикинь! — с луками охотились.

Макар слушал внимательно, уставившись на друга исподлобья.

— Светлые туфли ты к своему летнему костюму прикупил? — поинтересовался он, выслушав сбивчивый рассказ друга.

— Да. — Выдохшись, Виктор опустился на стул. — Я как вышел в траву — все, конец костюмчику.

— Пиджак потерял?

— В машине оставил и пиджак, и барсетняк, и мобилу. — Ковалев сокрушенно покачал головой. — Зот, этот ваш Волоха точно с всадниками тусуется. Надо бы его потрясти.

Макар широко улыбнулся:

— Да уж! Волоха со всеми… Как ты сказал? Тусуется? — Он вздохнул и добавил: — Я бы и сам не прочь познакомиться с теми, кого он знает.

Виктора вдруг осенила догадка.

— А ведь ты, Зот, тоже всадников знаешь. Ты ведь единственный в округе кузнец? Лошадей-то подковывать надо. Скажешь, нет?

Улыбаясь, Зотов покачал рыжей головой, хмыкнул:

— Прям Шерлок Холмс — «Союз рыжих», — и признался: — Скажу — да. Что дальше?

Ковалев помрачнел.

— Крепко вас тут держат. Наверное, и участковый в замазке?

Макар хрюкнул от смеха. Его карие глаза вспыхнули золотыми искрами.

— Расслабься, Кова! — Он положил горячую сухую ладонь на плечо друга. — Если твою машину забрали всадники, ее никто не вернет. Разве что Господь Бог. — Он снова вздохнул. — Ты даже представить не можешь, что у нас тут творится.

— Так расскажи, — сердито произнес Виктор, чувствуя, что его во второй раз хотят развести в деревне, в Гострой, блин, Могиле. Старый друг хочет развести! Ковалев уже сто раз пожалел, что приехал сюда, однако теперь деваться было некуда.

Взгляд Зотова стал печальным.

— Ты к нам надолго?

— Не знаю. Дома полный разлад, жена типа «ушла к маме». Безвозвратно. А тут еще машину угнали, и документы в ней остались…

— Ну и ладно. — Макар похлопал его по плечу. — Поживешь у нас, отдохнешь… М-да… Отвлечешься от своих проблем. А с машиной что-нибудь придумаем.

Ковалев видел, что друг недоговаривает. Успокаивает, подбирая правильные слова, — в глаза не смотрит.

— Поехали, — сказал кузнец, выкатывая на улицу зеленый велосипед с хромированными крыльями.

— На велике?

— Можно и на велике. «Украина» не Боливар — двоих выдержит. Только зачем упираться?

Он забросил свою педальную машину на телегу.

— У нас таксомотор есть!

Зотов приподнял кепочку: физия Спиридоныча стала похожа на бурак — такая же красная и круглая.

— Извозчик! — крикнул Макар. — Кобылу угнали!

Старик разлепил мутные глаза.

— Шо? — прошамкал он, дыша перегаром.

— Кобылу угнали, говорю, — строго произнес Зотов.

— Макарка? — удивился старик. — А как ты здеся зъявился?

— Ветром надуло. Вставай, Спиридоныч, счастье проворонишь.

Кряхтя, возница сел и оглянулся.

— А я тута тебе гостя из столицы привез… — начал было он.

— Поехали взад, — махнул рукой Макар в сторону села. — По дороге разберемся, кто кого привез.

— Тю-тю-тю! Швыдкий какой! — возмутился Вадим Спиридоныч, вытер кепкой вспотевшее лицо и шею. — А кобылу напоить? А обтереть? Скотина — она ить внимания требует.

— Да ну! — делано удивился Макар. — Эй, Маркитантка! Тебя поить-тереть надо?

Лошадь оглянулась, кося на кузнеца влажным глазом, и, фыркнув, замотала головой.

— Видал, — указал на Маркитантку Зотов. — Говорит, уже не надо.

Спиридоныч сплюнул с досады, закряхтел недовольно:

— Вот вражья сила!

— Грузимся, — сказал Макар другу, садясь на платформу.

Старик тряхнул поводьями. Послушная скотинка двинулась в путь.

Раскаленный мир дышал жаром. Виктор старался отвернуться от могучего светила. Похоже, он немного обгорел, хотя этим летом не раз ездил на море купаться и загорать. Видимо, даже солнце здесь решило досадить Ковалеву. Ну и хорошо! Ну и ладно! Пропади все пропадом!

Вон рыжий сидит себе и в ус не дует. Говорят, рыжие боятся солнца, сильно обгорают, а Зот загорел — конопушки на лице почти исчезли, — ресницы и брови стали цвета соломы.

Макар заметил внимательный взгляд друга и подмигнул ему: мол, не дрейфь, наладится.

Глава 6 Ганс Спиридоныч Андерсен

Рассказ мой, дескать, кончен, как ни жаль, К чему еще идея и мораль? А что концы не сходятся с концами — Так в жизни тоже так. Судите сами. Роберт Грейвз. Черт дает советы писателю

— Как поживают в Курганном, Вадим Спиридоныч? — поинтересовался Зотов, слегка толкая друга локтем в бок.

Извозчик дернул кепочку за козырек, прикрикнул на лошадь.

— Да так же, как и везде. Как там исчо поживать можуть, — уклончиво ответил старик.

— Как там кум твой — Петро Данилыч?

— А шо кум? Хорошо кум. Работает кум, шо ему сделается?

Макар улыбнулся, подмигнул Виктору.

— У этого шельмеца машинка работает, как у молодого, — тихо шепнул другу Зотов. — Пока кум на мехдворе трактор лелеет, он кумушку обхаживает.

Ковалев удивленно качнул головой. Спина Спиридоныча напряглась, а правое ухо едва не вытянулось в их сторону в тщетной попытке услышать слова кузнеца. В конце концов старик сердито прикрикнул на «вражью силу», тряхнул поводьями.

— Кум сказывал, шо опять мужики в степи хатку видели, — как бы между делом сообщил возница. — С поля они чимчикували. Поздненько так. По балке решили навпровстець, а там… В обчим, как всегда.

— Кто-то пропал? — спросил Макар, внимательно слушая старика.

— Та не. Наши ж ужо ученые.

— Так чего ж «как всегда»?

— А того ж! Хозяйку оне видели. Вот как я тебя.

— Как ты меня? Это через правое плечо, что ли? Выходит, мужики сразу стрекача дали.

Спиридоныч в сердцах плюнул, злясь на «грамутных кузнецов».

— Что за хозяйка-то? — шепотом поинтересовался Виктор.

— Байка местная, — так же шепотом ответил Макар.

— Хе-х! «Байка»! — Возница держал ушки на макушке. — Хороша байка, када народ щезает.

Зотов усмехнулся, покачал головой:

— Ну так расскажи гостю из столицы. Он не в курсе.

Спиридоныч повернулся к Макару, с подозрением посмотрел на него: не насмехается ли?

— Давай-давай, — подбодрил его кузнец. — И я послушаю, ехать-то далече.

Спиридоныч вытер ладонью лицо, прикрикнул на кобылу в качестве вступления.

— Ет исчо до кацапов было…

Виктор посмотрел на друга.

— До революции, — пояснил Макар.

— Шпарь — помесчик, знач, тутошний — на ноги хорошо поднялся, решил ен и балку захарланить. К рукам, знач, прибрать. От! Мужики ж оно как: покосить траву в маю, да больш ту землю стараются стороной обходить. Скотину пасли под хорошим приглядом — пастухи с кобелями сторожили. А до кургана, — Спиридоныч перекрестился, — прости Господи! не поминай к ночи — ходить боялись! Не то чтобы косить или скотину пасти. Конечно, оно раз на раз не приходится. Кто помоложе, так им хоть кол на башке теши. — Старик оглянулся через плечо на Макара. — С такими-то шустрыми усе и приключается.

— Ага. — Зотов тяжело вздохнул. — Доля у нас такая. Нелегкая.

— Доля ваша, — сердито пробурчал возница, — на жопу интересу искать. — Он откашлялся и продолжил: — Так вот. Под поздний вечерок трое мужиков домой верталися. Батраки с Курганного, знач, до дому навпровстець. А короткая дорожка, знамо дело, напрямки через балку идеть. Тут-то оне на хатку и набрели. Переночевали бы осталися, токма кожна сопля знаить, шо нет никакой хаты в степи до самой Гострой Могилы. Обошли оне ее десятою дорогой, а тута, как назло, из балки туман полез. Бредуть, горемычные, незнамо куда. Вроде как народ гутарить, коровы мычать, знач, в село мужики двигають, да села того и близко нема. Ни через час, ни через два.

Намаялись мужички, притомилися. Тут хата энта бисова из тумана появилася. Шо мужикам делать? Страшновато, так ить не среди ж степи укладываться. Заглянули в окошко единственное: никого не видать, тока стол посреди стоит, да свеча на ем горит. Собрались духом: «С нами крестная сила!» — да и вошли.

Спиридоныч вздохнул, покачал головой:

— Вошли оне, значит, и сразу на красный угол креститься, а икон-то нету. Мужичок, шо среди них старшой был, говорит: креститесь, братцы, креститесь да на стол все как есть выкладывайте. Много-то у мужиков не было. Усе, шо бабы на работу давали, за день пошти съели. Осталась впрок корка хлебная, пара луковиц да картошек печеных. Вот энто все как есть выложили на стол. Хозяйвам, знач, вроде гостинца.

Страх не страх, а мужики повалились на пол спать. Весь день ведь как заведенные косили. Не железные, чай. К утренней зорьке ближе самый молодой проснулся от того, шо его кто-то по имени кличет. Он глаза продрал, огляделся — в дверях, знач, стоит молодая женшина, в белое одетая, и рукой за собой манит. Зоветь, знач. — Спиридоныч тряхнул поводьями. — Эк, давай, Маркитантка, вражья сила!

— Так, Спиридоныч, то хлопец был или кобыла? — встрял Макар, сдерживая смех.

— Тю на тебя, Макарка! — обиделся возница. — Вот слова боле от меня не дождетеся!

— Да брось, Вадим Спиридоныч, — примирительно заговорил Зотов. — Я ж пошутил. Ты вон гостя моего совсем застращал. — Он снова толкнул друга в бок. — Вон у парня глаза навыкате от страха.

Виктору самому впору было расхохотаться, но и дослушать историю хотелось — так дорога короче будет.

Возница развернулся всем телом к парням, с подозрением глянул на их серьезные лица.

— Не слушайте этого трепача, Вадим Спиридоныч. Продолжайте, — попросил старика Виктор. — Позвала его женщина в белом. А дальше?

Спиридоныч дернул кепку за козырек и, отвернувшись, продолжил:

— Позвала она хлопца за собой. Оторопел парняга от такого дива, да, мож, и шага не ступил бы, тока ноги сами шагають след вслед за хозяйкой домика. А та вывела, знач, его из дома и дале манит за собою. Топает парень за ней. Туман — шо молоко, а хозяйка знай себе торопится, и завороженному не так-то просто поспевать… — Спиридоныч хотел было прикрикнуть на кобылу, но на полуслове поперхнулся, только вожжами тряхнул. — Хозяйка обернулась в последнее и исчезла в тумане, растворилась, знач. Слышит парняга — в селе петух прокричал. Нечисть, она вся кочета пуще пожару боится. От крику энтого туман рассеиваться стал, а хлопца приворот отпустил. Стоит посреди степи, ногами переступает, руками шевелит — радый свободе до беспамятства. Э-эх! Пшла, родимая! — по привычке крикнул Спиридоныч и покосился на кузнеца.

Макар молчал. Развалившись на платформе, он жевал травинку, погруженный в свои думы.

— Тут ен спохватился, обернулся к хатке, а та уж по крышу в землю вросла. Бросился парняга своим товарыщам на выручку. Где там! Хозяйка его далече отвела, а тех двоих с собою забрала. Покуда парень бег, земля над хатою сошлась и дерном накрылась. — Рассказчик тяжко вздохнул и перекрестился: — Прости, Господи, души их грешные! — Закончив креститься, продолжил: — Паренек-то тот, знамо дело, в деревню сперва бросился за народишком. Люди ему поверили, стали шукать пропавших. Та де там! Степь, она везде однакова — поди сыщи, под какой травой нечисть мужиков зарыла.

Спиридоныч смолк, ссутулился, словно скорбел по пропавшим душам.

— А с парнем-то шо стало? — тихо спросил Виктор, невольно подражая говору рассказчика.

— С парнем-то? А чего с ним? Барин — помещик Шпарь — не поверил ему, вызвал пристава. Сызнова искали, а посля парнягу на каторгу сослали за душегубство. Таки дела.

— А хозяйка не появлялась больше?

— Народ разное гутарит. — Спиридоныч обернулся. — Вот наши девки, кто замуж до срока не вышел, ходят до ней суженого покупать.

— За грош ломаный — дюжину, — вставил Макар и рассмеялся.

Возница в сердцах сплюнул и хлестнул лошадь.

Справа вдоль дороги потянулось нераспаханное поле, поросшее высокой, ныне сухой травой. Цикады грохотали в ней, и, казалось, не горячее марево искажает горизонт, а невидимые музыканты сотрясают воздух своей мелодией. Виктор задумался, глядя на горящее в солнечных лучах золото. Чем-то поле тревожило его, что-то напоминало. Ковалев вздрогнул, когда догадка пришла на ум: зеленая высокая трава в ночной степи! Озноб охватил его.

— М-Макар, — шепотом позвал Виктор, желая отогнать страх присутствием друга, стараясь унять стук зубов. Зотов не расслышал, а на второй призыв не хватило сил.

То тут, то там в траве стали появляться бугры, сглаженные дождями и временем. Продолговатые, едва различимые в земле, они напоминали Виктору… могилы! Старые могилы. Ковалев оглянулся — дальше стояли покосившиеся темные кресты, словно изъеденные неведомым кладбищенским зверем. Мокрая рубашка прилипла к спине. Казалось, чужая холодная ладонь легла меж лопаток, примиряя с неизбежностью: обречен, и поздно что-то менять. Живой мир ушел в небытие, и нет ничего, кроме пыльной дороги, кладбища и скрипучей телеги, влекомой понурой клячей. Телега, везущая покойника. Везущая Виктора Ковалева. Оцепенев от ужаса, он видел, как темнеет небо, надвигается сумрак и тускнеет солнце, а свет его становится неживым, электрическим.

Горячее коснулось плеча покойника.

— Что?!

— Да ничего. — Макар протягивал другу бутылку с водой. — Попей, умойся. На тебя смотреть жалко. Это жара.

— Да, жара. Спасибо, — прошептал тот, хватая бутылку обеими руками.

— Да, пожалуйста, — пожал плечами Зот. — Не смотри долго на траву — в глазах потемнеет.

От слов его Виктору полегчало — пригрезилось, значит.

Было около пяти вечера, когда они подъехали к дому Макара. Жара стала спадать, солнце клонилось к западу за Шпареву балку.

— Вот спасибо, Вадим Спиридоныч! — поблагодарил Зотов, снимая с воза свою «Украину».

— Всегда пожалуйста, — пробурчал Спиридоныч, проверяя упряжь.

Когда кузнец отошел к калитке, старик горячо шепнул Виктору на ухо:

— Тот парубок — Макаркин прадед. Ен об этом никому не рассказывает.

Виктор удивленно уставился на старика. В ответ тот многозначительно подмигнул: смекай, мол.

— Чего он тебе нашептал? — От Зота не ускользнул их разговор.

— Да так просто, — пожал плечами Ковалев. — Стращает все.

— Ага, и всем говорит, что тот паренек мой прадед.

Виктор хмыкнул: интриги как при французском дворе. Меньше всего хотелось встревать в них со своими мерками.

— А разве нет?

— Доля правды в его балачке есть, но очень малая. Спиридоныч у нас известный рассказчик.

— Что-то ты меня совсем запутал, Зот, — обиженно пробурчал Виктор, глядя вслед удаляющейся бричке.

— Не напрягайся, Кова. Относись к старику как к Гансу Христиану Андерсену, и все будет нормально.

Едва Макар ступил во двор, под ноги к нему бросился Рафинад. Радостно лая, щенок вертелся у ног, и хозяину пришлось поднять собачонка на руки.

— Э нет! Целоваться не будем. — Зотов отстранился, когда Рафинад попытался лизнуть его в щеку.

Щенок присмирел, но короткий хвостик продолжал неустанно вертеться от радости.

На веранде друзей уже ждал накрытый стол. Ароматы печеного, свежей зелени и чего-то сладкого вскружили Виктору голову. Желудок отозвался голодным спазмом.

— Ну-ка, Рафинадус, иди гулять. — Макар отпустил собачонка во двор. — Сюда нельзя, — погрозил он пальцем.

Щенок понял слова хозяина, порог не переступил, но и от двери не ушел, усевшись на бетон.

Кузнец повесил рюкзак на крючок на стене.

— Хозяюшка! — позвал он, заглядывая в кухню. — В огороде, наверно, — заметил Макар. — Тогда пошли. В душе помоемся.

Глава 7 Вечер обещал быть томным

Легковерен женский нрав, И изменчив, и порочен. Ф. Шиллер. Поминки

Петр вошел в бар, приподнял зеркальные очки. Она, как всегда, разливала местным забулдыгам водку и бросила на вошедшего беглый невыразительный взгляд. Конечно, Люба не оценила ни темно-фиолетовой рубашки из шелка, ни светлых брюк, тем более не заметила лайковых туфель с острыми носами. Петр знал — прикати он в бар на «харлее», девушка и бровью бы не повела. Однако сегодня у него было больше шансов привлечь внимание Любы не только хорошим прикидом.

Петр опустил очки и не спеша подошел к прилавку, коротко отвечая на удивленные приветствия завсегдатаев.

— Привет, красивая. — Тренировка перед зеркалом не прошла даром, но пара слов — еще не разговор. А Петр понятия не имел, о чем говорить дальше.

Равнодушный взгляд в ответ. Тонкие пальцы с черными ногтями быстро отсчитывают мелочь, темные глаза смотрят на него в упор, без выражения, как на любого другого посетителя.

— Привет. «Лонгер» с апельсином?

Приятно, что хоть это запомнила — он любил апельсиновый «лонгер». Петр замешкался: снять очки, чтобы она не подумала, будто он стесняется? Или не снимать? Пусть думает, что он спокоен и уверен в себе, что поездка к брату в Симферополь удалась, что он заработал приличные деньги и купил прикид за свои.

— Апельсин? Можно апельсин. Только не «лонгер»! — остановил он девушку и добавил с улыбкой: — Мартини. Пожалуйста.

Левый уголок алых губ насмешливо приподнялся.

— Ради одного стакана я бутылку открывать не буду, — предупредила она. — Хочешь купить полную?

Ага! Вот тут ты, красотка, попала. Петр широким жестом достал из заднего кармана портмоне из желтой кожи.

— Без проблем. — Его пальцы зависли над раскрытым «лопатником», выбирая нужную бумажку.

— Пятьдесят четыре гривны. — Ему показалось или ее голос действительно дрогнул?

Петр взглянул на девушку поверх очков — она едва сдерживала смех, оттого голос и дрожал. Он быстро поправил очки, чувствуя, что начинает краснеть. Едва сдерживая ярость, Петр большим пальцем правой руки припечатал сотню к крышке прилавка. Именно так, иначе она увидит дрожь в его руках. Люба тщательно вытерла салфеткой прозрачную бутылку со светло-салатной жидкостью, смахнула деньги.

— Сдачи не надо. — Петр тем же широким жестом вернул портмоне на место, но от волнения в первый раз промахнулся мимо кармана и чуть не выронил кошель. — Купи себе шоколада.

Однако Любовь уже положила остаток на пластиковое блюдце.

— Боюсь испортить аппетит, — ответила она, опершись на прилавок. — Меня сегодня пригласили в гости. К Зотову приехал друг из города — бизнесмен. Зашел заказать выпивку и пригласил. — Девушка поправила волосы. — Не могу, говорит, пройти мимо такой очаровательной девушки.

Петр стиснул зубы. Резко развернувшись на каблуках, пошел к выходу, но на полпути остановился:

— Я прибью его! Вот увидишь — прибью!

— Давай-давай! — подбодрила Люба, хохоча. — Только зубы не растеряй!

На веранде в обществе друга и его любимой девушки Виктор по-настоящему понял смысл слов «согреться душой». Привыкший быстро глотать обеды в кафе и ресторанах, Ковалев взялся за еду с привычным рвением. Отбивные под плавленым сыром дразнили нос и желудок, салаты дышали зеленью.

— А картошечки пожарить можно? — спросил он Лизу во время приготовления ужина.

Девушка внимательно посмотрела на гостя, удивленная странным пожеланием. Зотов рассмеялся:

— Да, зема! Придавил тебя стольный град Симферополь! А помнишь, как мы на камбузе втихаря картофан жарили?

Виктор пошел в отказ:

— Нет, если какие-то затруднения…

Кузнец чуть не лопнул от смеха:

— Затруднения? Ха-ха! Не боись, Кова, у нас даже молодая картошечка есть. Сейчас Лизавета мяско запечет и в противень меленькую картошечку целой положит, а потом в духовку — пщ-щ-щ!

Гость громко сглотнул.

— Во! — Зотов оттопырил большой палец. — Во будет!

Картошка действительно удалась на «Во!». Ковалев мурчал от удовольствия, позабыв о присутствующих дамах.

— Не-тара-пися, — приостановил его Макар, наливая в хрустальные стопочки рубиновую жидкость. — Никто отбивные не съест. Кроме меня, конечно.

Зотов улыбнулся:

— Ну, давай.

— За тех, кто в море!

Во рту Виктора разлилась малиновая вкуснота, язык щипнуло кислинкой. Гость восторженно уставился на пустой стаканчик, потом на бутылку с настойкой.

— Это вино?

— Та какое вино! — отмахнулся Зотов. — Какое вино в нашей Оторвановке? Чистый самогон.

— Макар делает из местного пойла прекрасные настойки и наливки. — Лиза коснулась пальчиками руки кузнеца.

Виктор позавидовал другу, когда увидел, с какой нежностью девушка смотрит на Зота.

Ковалев решил блеснуть красноречием:

— Как человек, кое-что понимающий в выпивке, — он ничего не понимал в ней, но статус столичного гостя обязывал, — скажу так: питье сделано с любовью. Какая классная штука! Можно создавать торговую марку.

Макар хохотнул, а Ковалева охватил приступ черной зависти, подогретый алкоголем. Лиза прислонилась к Зоту, едва не касаясь пушистыми ресницами его загорелой щеки. И что в нем привлекательного? Нос картошкой слегка облупился на солнце, брови выгорели. Полные губы? Длинные белые ресницы? Пожалуй, в сочетании с карими глазами они нравятся женщинам. Но рядом с аристократическим профилем Виктора Макар выглядел простовато. Деревенщина, одним словом. И все же Ковалев никогда бы не рискнул встать на пути Зота.

Виктора всегда удивляла одна особенность взгляда друга: когда он смотрел прямо на собеседника, у человека создавалось впечатление, что у кузнеца печальное лицо, нечто от плаксивого Пьеро. Потому многие обманывались, считая Макара трусом. Но стоило Зоту чуть наклонить голову, бросить взгляд исподлобья… Волчий яростный взгляд останавливал насмешника. А каким яростным бывает друг, Ковалев знал не понаслышке…

Полночь с 1987 на 1988 год

Над Кольским заливом стоял непроглядный туман. Так бывало, когда мороз под сорок и ниже. Час назад пробила полночь московская, провозглашая приход нового года. Виктору выпала редкая удача заступить в этот момент на трап. Понятное дело: кто же должен стоять на вахте в праздник, если не молодой карась? Макару повезло немного больше — он заступил к дизель-генератору. Шумно, зато тепло. А береговые команды — они суки. Взяли да и вырубили питание в десять вечера.

Витек вздохнул и потопал в корму корабля. На трапе — тоска смертная. Если не будешь топать взад-вперед, время совсем остановится. Оно и так едва ползет, будто не осталось внешнего мира или стоишь на самом его краю. Справа по борту — причал с громадой портового крана, контейнеры между его рельсами. Дальше — куб одного из цехов атомбазы ледоколов. За кормой черный округлый нос с надписью: «Арктика» да рыжая надстройка над ним.

А по левому борту… Из непроглядной тьмы поднимается к темному небу стена тумана. Да и есть ли оно, небо? Ни зги не видно.

Витек доковылял до фальшборта, осторожно протянул руку. Сейчас нафантазировать можно все, что угодно, однако мысли ворочались вяло, после дня, проведенного на суматошном камбузе, страшно хотелось спать. Даже в сорокаградусный мороз, даже с громадой тулупа на плечах и шинелью под ним. Даже стоя. Ковалев широко зевнул под шарфом. Холод сушил ноздри и норовил вцепиться в горло. Витек поднял шарф выше, прошелся вокруг крышки кормового трюма.

Хоть бы снег пошел. За уборкой время быстрее движется. Он вновь остановился у левого борта. Иней на тросах топорщился рыхлыми иглами. Почему-то вспомнилась «Сказка про Машу и Витю». Хорошее доброе кино — это детство, дом, мандарины из Грузии, конфеты в цветных обертках и фольге.

Витек оперся на фальшборт. Интересно, туман только чудовищ лепить может? А вот если девчонку? Ту, которую они с Макаром видели в Кандалакше. Девочка в джинсах и синей короткой шубке. Ах, куколка! А под шубкой… М-м-м! Красота! Тепло, нежно. Она ручками за шею обнимет, прижмет к груди. А на ней лиф кружевной беленький. А под ним сосочки розовенькие.

Мороз жег щеки, сон смежил веки. Витька Ковалева качнуло вперед, в туман. Сам же он пребывал в объятиях симпатичной незнакомки.

— Стоять! — рявкнул кто-то, дергая задремавшего трапного за пояс. — Ех…ная рыба! Жить надоело? — орал человек, задыхаясь от мороза.

Витек увидел перед собой темную воду залива и почувствовал себя висящим вниз головой. Паника ударила в голову.

— Н-не дергайся, п-падл-ла! — орал Макар, едва удерживая его за пояс. Ковалев узнал моториста по голосу. — Швартовый брус, с-сука!

Меховые рукавицы соскальзывали с обледенелого борта. Если их скинуть — годок Охрим прибьет молодого карася.

— Ше-ве-лись!

Ковалев стряхнул рукавицы, оставаясь в шерстяных перчатках. Удалось упереться в причальный брус борта. Зотов подтянул его выше, а там и фальшборт близко.

Макар ухватил трапного за ворот, отбросил на палубу.

— Рыба ех…ная, — шипел Зотов, задыхаясь. — Кому спим?

Пошатываясь, он подошел к Ковалеву и пнул без жалости, как в грушу. Пятясь, Витек поднялся на ноги.

— О п…де замечтался, сука?

Ковалев только закрывался руками, а Зотов лупил его локтями — замерзшие пальцы не сгибались в кулак.

О происшествии на трапе никто не узнал, но с тех пор Витек Ковалев стал побаиваться рыжего моториста, хотя они и были одного призыва и оба служили в БЧ-5…

— Чего на часы поглядываешь? Вроде торопиться некуда.

— Да тут, — Виктор с загадочной улыбкой покрутил в пальцах веточку петрушки, — у вас девушек красивых — пропасть. И я пригласил одну в гости.

— Девчонок у нас красивых много — факт, — согласился Макар и накрыл своей ладонью пальчики Лизы. — Только ведь они у нас не простые.

Виктор замер, наблюдая, как просветлело лицо девушки, обращенное на кузнеца, легкая улыбка коснулась ее губ.

Во дворе залаял Рафинад.

— Вот! — Ковалев вскочил с места. — Она, наверно.

Люба уже прошла в калитку, и веселый собачонок крутился у ее ног белой тенью. Ковалев почувствовал тонкий аромат чайной розы и еще чего-то неуловимого, что можно было назвать запахом женщины.

«Моя ты, лапочка! Болваном буду, если ты от меня сегодня уйдешь».

— Привет, — негромко произнесла она.

— Привет, Люба. — Он осторожно взял ее под локоток и повел в дом.

Лизы на кухне не было. Макар сидел на своем месте во главе стола, разливая по стопкам малиновку.

— Добрый вечер, — поздоровалась Любовь.

Зотов бросил беглый взгляд на гостью.

— Привет, Люба. Заходи — гостьей будешь.

Виктор, очарованный длинными темными волосами девушки, распущенными по плечам, не замечал возникшей напряженности. Ковалев усадил гостью на табурет и опустился на свое место, не сводя глаз с загорелой гладкой шейки и ложбинки в разрезе тонкой красной блузы.

Вышедшая из комнат Лиза со стуком поставила перед гостьей чистую тарелку и стопочку.

— Давайте выпьем, — предложил Макар.

— За что? — спросила Люба.

В ее взгляде, обращенном к кузнецу, было нечто большее, чем просто внимание.

— За то, что все мы здесь сегодня собрались, — не отводя взгляда, ответил Зотов.

— Замечательно! — подхватил Виктор.

— Прекрасно! — согласилась Лиза. Она одним глотком выпила наливку, отчего у нее перехватило дух. Слезы брызнули из глаз.

— Да что же ты так, — спохватился Макар, подавая любимой стакан с компотом.

— О да! — Лиза перевела дух. — Что-то я поторопилась.

Она вытерла пальчиками слезы и улыбнулась Зотову, глотая обиду. Макар понимал ее чувства, но от Виктора это ускользнуло.

По мнению Ковалева, вечер удался. Макар принялся рассказывать о службе, о Мурманске и спасательной бригаде Северного флота, в составе которой находился их родной «Алдан» — спасательное судно ледокольного типа, построенное в Швеции. Однако надежды провести ночь с красавицей Любой пошли прахом. Когда он провел девушку до дома и уже пустил слюнки, напала странная сонливость.

Люба тихо рассмеялась, когда он обнял ее за талию и потянулся с поцелуем, а попал в шею.

— Перестань. Ты валишься с ног. — Девушка пыталась отстраниться, но из объятий не вырывалась. Такая желанная, манящая, теплая.

— Но ведь не упал, — возразил Виктор. — А если даже упаду, то только с тобой, обворожительная.

В сумраке ночи ее темные глаза превратились в огромные очи с прелестным изгибом век.

— А силенок хватит? — спросила она, и Виктору показалось на мгновение, что в его объятиях взрослая опытная женщина, прикасаться к которой — страшное кощунство. Невольно вспомнились слова Зота: девушки в Гострой Могиле непростые.

Ковалев отступил, но Люба почувствовала настроение ухажера, обняла его за шею и произнесла привычным голосом:

— Все вы объясняетесь в любви, а потом сбегаете к таким, как Лизка.

Девушка испытующе посмотрела на Виктора в упор. И от этого взгляда душа ушла в пятки — показалось, что бестия в юбке читает его мысли, понимает порывы и желания.

— Да ладно. — Он старался казаться беспечным. — Что Лизка по сравнению с тобой. К тому же она девушка Макара.

— Болячка она его. Болячка на всю голову, — вздохнула Любовь. — А тоже ведь в любви клялся.

Ковалев рассеянно моргнул:

— Кому клялся?

— Мне и клялся.

— И… ушел к Лизке?

— Ага. Ушел.

— Дурак.

— Его проблемы. Макара жаль. Лизка ведь порченая.

— В смысле?

— Вы, мужики, действительно дураки, — вздохнула Люба. — Лет пять назад она поступила в университет — учительницей русского решила стать. А в городе, да еще в студенческой общаге, соблазнов много. Вот и пошла сестренка по рукам.

Виктор хохотнул:

— Ее можно понять — девочка вырвалась на свободу… Так погоди! Она тебе сестра?

— Ага. Родная. Мать как узнала, что доченька натворила, сразу слегла, а вскорости… не стало мамы.

— Бедная ты моя. А отец?

— Да что отец. Первый сварщик на селе. Почет, уважение, потому не может никому отказать, когда наливают, а наливают часто. — Девушка махнула рукой: да чего говорить. — Лизка после учебы явилась — не запылилась. Ну, колхозу учитель-то нужен. Дали ей домишко. Тут Макар ее и заприметил.

— Бедная, бедная девочка. — Виктор прижал девушку к себе.

— Эй-эй. Я бедная, но не беззащитная.

— Какая девушка! Я не хочу выглядеть лжецом, как… как некоторые. Но я тебя ни на кого не променяю.

— Посмотрим.

Она запустила ладони в задние карманы его брюк и поцеловала Ковалева в губы. Виктор на мгновение растерялся, прикосновение к ягодицам ошарашило его, горячая волна возбуждения ударила в голову.

Когда же он очнулся, девушки рядом не было, только тихонько скрипнула дверь в доме.

Виктор остановился у открытых дверей веранды докурить сигарету. Макар по-прежнему сидел во главе стола, попивая чай. Лиза собирала грязную посуду в большой пластиковый таз. Яркий свет лампы под потолком хорошо освещал лицо и плечи, мягко падал на проворные тонкие руки с маленькими ладошками. Теперь, зная все или почти все о девушке, Ковалев взглянул на нее по-другому.

Несомненно, Лизка была похожа на Любовь, но тоньше в талии, изящнее, миниатюрнее. Впрочем, Ковалев не испытывал к девушке прежнего интереса. Обычная деревенская… дурочка, которая сорвалась, сбежав от пристального внимания родителей. Таких не соблазняют, таким наливают водки, и делай с ней что угодно. Хочешь сам, хочешь с друзьями.

Виктор щелчком отбросил окурок и вошел на веранду. Лиза отвела за ушко русую прядь — Ковалева словно окатило ледяной водой от ее взгляда.

— Стоять! — глухо произнес Зотов.

— Не понял…

— Стой на месте.

— Ты чего, Зот?

Елизавета поставила таз с посудой рядом с мойкой и, скрестив руки на груди, осмотрела Виктора с головы до ног.

Кузнец подошел к другу, взъерошил волосы на голове, словно проверяя на вшивость.

— Руки в карманы совала? — строго спросил Зотов.

— Н-нет… То есть да, но…

— Выворачивай!

Виктор достал сигареты, зажигалку.

— Ага! — Макар выхватил из его рук пачку, высыпал содержимое на стол, довольно хмыкнул: — Чисто.

Вывернутыми карманами он тоже остался доволен.

Виктор стоял на пороге дома с поднятыми руками, чувствуя себя на допросе в милиции.

— Задний карман, — признался он. — Она засовывала туда руку, — и покраснел от упоминания столь интимной подробности.

Макар осторожно извлек из кармана колечко темных волос и сунул Виктору под нос.

— Вот тебе сюрприз, — саркастически произнес Зотов.

— Чего это?

— Прядь дамы сердца, сэр Ланселот. Раздевайся, — велел он приказным тоном, зажигая горелку газовой печи. Виктор никогда не видел, чтобы волосы горели зеленым ядовитым пламенем.

— Что, блин, творится? Зот, ты, часом, не двинулся рассудком?

— Нет, но у тебя есть такая возможность.

— В смысле?

— Потом. Все потом.

Лиза достала из старого буфета водочную бутылку с винтом и налила полный стакан:

— Выпейте, Витя.

Ковалев поморщился:

— Нет. За один раз мне столько не потянуть. К тому же я и так хорошо выпил.

— Это не водка, брат. — Макар положил руку на его плечо. — Это лекарство.

— А я болен? — удивился гость.

— Сойдешь с ума, — обыденным тоном ответил Зот.

Ковалев пригубил — обычная вода.

— Пей-пей. До дна.

Виктор опорожнил стакан.

— Хорошая водичка. — Он причмокнул губами. — Теперь-то штаны можно надеть?

— Валяй. Больше сюрпризов нет.

— Чего-то я ничего не понимаю. — Ковалев застегнул брюки и накинул рубашку.

— Скоро поймешь. Айда во двор.

Ковалев взял со стола сигарету и зажигалку, последовал за другом.

На дворе совсем стемнело. Виктор затянулся, выпустил дым к небу, украшенному звездной россыпью августа.

— Хорошо, — вздохнул он. — Так от чего меня лечили? И за…

Ковалев кашлянул. Тошнота неожиданно подступила к горлу.

— Ага, блин! — прошипел сквозь зубы Макар. — Вот зараза.

Ковалева трясло и давило, слезы текли по лицу, жгло носоглотку, а поток не кончался. Когда же все прошло, он почувствовал тонкие нити, свисающие из горла.

— Терпение, брат, терпение. — Зотов потянул за них.

Виктор скосил глаза и, к своему удивлению, увидел несколько длинных темных волос. От увиденного его скрутил новый спазм, но желудок был пуст.

— Теперь все, — вздохнул кузнец.

Виктор выпрямился, кое-как доплелся до скамьи у стены.

— Господи… Это чё было-то? — тяжело дыша, спросил он.

— Святая вода.

Ковалев внимательно посмотрел на друга.

— Ты давал ее мне? Причастил, значит. А? — Он изобразил волосы, вытаскиваемые изо рта.

— Волосы — бабий приворот. Не дергайся. С тебя на сегодня хватит.

— К-как? И кто? Люба?

— Ну а кто ж. Патлы любимой не узнаешь, что ли? Привязать тебя хотела. Парень городской, видный. Бизьнесьмен. Сейчас на бизьнесьменов самая охота.

— Да пошел ты…

Виктор отвернулся. Макар с легкой улыбкой наблюдал за другом, испытывая жалость к человеку, который волей случая попал в странные обстоятельства и теперь пытается объяснить их с точки зрения собственного опыта. У Ковалева дрожали руки, от него воняло рвотой.

— Я же не глотал… это, — тихо произнес Виктор.

— В тарелку сыпанула толченых.

— И ты знал?! — Ковалев подскочил на месте. — Видел?!

— За ней уследишь! Как же! Ты же втюрился в нее с полоборота.

— Да пошел ты!

— Сам пошел! Умываться.

Виктора трясло от холода, потому самостоятельно умыться у него не получалось. Лизе пришлось поухаживать за гостем. Теплые ладошки омыли лицо, шею Ковалева, а потом вытерли толстым полотенцем. Виктор с наслаждением окунулся в махровое облако, чувствуя себя маленьким мальчиком в материнских руках.

— Ну вот. Как новенький, — сказала Лиза, глядя на него грустными глазами.

— Спасибо, — тихо произнес Виктор, не отводя взгляда. Вранье!

Вранье все, что Любка наплела. Лживая сука! Тварь!

Он коснулся губами девичьей ладошки, но Лиза быстро отдернула руку.

— Идите спать, Витя, — посоветовала она, отворачиваясь. — Я вам в комнате постелила.

Макар отбросил тюль, зашел в беседку, где они с Лизой обычно спали теплыми летними ночами. Он сел на постель, принялся вытирать влажную после душа голову. Девушка наблюдала за ним, прикусив нижнюю губку.

Зотов бросил полотенце на спинку стула и сидел, ссутулившись, думая о чем-то своем.

— Мак, — тихо прошептала Лиза. — Мак, может, тоже выпьешь воды?

— Перестань, мышонок. — Голос Макара был немного раздраженным. — Второй раз на те же грабли — это слишком. Тем более я сидел далеко. Будет она на виду у всех через стол тянуться.

— Ты ведь видел, как она Виктора приворожила?

Девушка говорила осторожно, опасаясь разозлить вспыльчивого возлюбленного.

— Ну видел, — после некоторой паузы ответил Зотов. Он чувствовал ее напряжение и испытывал стыд и жалость к любимой.

«Господи, неужели я такой зверь? Бедная моя мышка, прости. Прости меня!»

— Разозлился я на этого бабника — нашел, кого пригласить. А с другой стороны — Витек не виноват.

Лиза выскользнула из-под простыни, обняла за плечи, прижалась обнаженной грудью к крепкой горячей спине Зотова.

— Будет ему уроком, — заключил Макар.

Он усадил девушку на колени и заглянул в глаза, синие в сумраке ночи.

— Милая моя. — Зотов облегченно вздохнул, словно скинул с плеч непомерную тяжесть. — Моя радость. Моя любовь. Прости меня, мышонок. Я уже сотню раз пожалел, что заморочил тебе голову…

— Перестань, перестань, перестань… Я люблю тебя, люблю. — Она принялась целовать лицо кузнеца, а потом прижала к своей груди.

Макар прислушался к ее маленькому сердечку.

Будь ее воля, Лиза никогда бы не пустила его в ночной поход, но он уйдет, все равно уйдет, и не спросит, и не станет спорить, и не скажет, куда направится в этот раз: в старую усадьбу ли, на курган ли. Он уйдет, потому что хочет знать, хочет видеть, пока доступна аномалия, пока темными тенями проносятся по степи всадники, пока снятся чудные сны. Уйдет, потому что потом не будет ничего, потому что дальше предстоит обычная жизнь, лишенная чудес, опасности, туманов.

Он знает, что может случиться так, что «дальше» не будет, может произойти то, чего так боится она. Может случиться так, что он просто не войдет во двор дома ранним утром измотанный, покрытый пылью и радый открытию нового прохода к кургану или найденной древней безделице. Однажды он вернулся с раной в предплечье и обломками стрелы в руке. Глаза его светились радостью — стрела оказалась скифской! Она испугалась, но не подала вида. Больше всего ее тогда потрясло то, с какой скоростью зажила рана. На нем любые раны заживали, как на собаке. Он поправлял: как на волке.

— Я люблю тебя, рыжий волк, — прошептала она.

Глава 8 «Баробаро!»

Видит, львы резвятся, радуясь жизни. Боевой топор он поднял рукою, Выхватил из-за пояса меч свой, Словно копье, упал между ними… Со слов Син-леке-уннинни, заклинателя. О все видавшем

Виктор с наслаждением опустился в чистую хрустящую постель. Тревоги и желания быстро уступили сладкой дреме. Ковалев заснул, вольно раскинувшись по дивану.

Сон Виктора Ковалева

Белоснежные, сверкающие на солнце горы поднялись из Молочного океана навстречу ладье. Они вздымались мощной преградой к самому синему небу, такому глубокому, что с ним могла сравниться лишь бездна океана под днищем корабля.

«Лед», — понял Виктор, со стороны наблюдая за происходящим, и в одно мгновение вдруг осознал себя стоящим на дощатой палубе.

— Лед, — прошептали его губы.

Человек, в плаще из перьев и в шапке из шкурки сокола с крыльями и головой птицы, обернулся к нему. Его синие глаза с лукавым интересом смотрели на Виктора.

— Рипейские горы, — сказал он.

На какое-то мгновение Ковалев вновь потерялся. «Что происходит? Кто этот человек? Где? Где я?!» Он зажмурился, пытаясь собраться с мыслями, — только сильнее закружилась голова. «Нет! Стоп! Так можно сойти с ума. Пусть все идет своим чередом».

Когда Виктор открыл глаза, синеглазый в птичьей шапке снисходительно улыбнулся.

— Увидеть Рипеи — уже подвиг, — произнес он с некоторым пренебрежением.

Воины на веслах уменьшили темп. Все с ожиданием смотрели на Ковалева такими же синими и голубыми лукавыми глазами. Горбоносые, белокожие, с узлами рыжих или соломенных волос на затылках, с золотыми дисками в мочках ушей. Сильные жилистые руки гребцов крепко сжимали весла. Они не боялись дразнить грифонов и наверняка ходили к самой Великой Харе — Харе Березайти. Однако на предложение странника ответили ужасом в голосе, а потом стали пугать сказками о чудовищах Молочного океана, о бродящих по морю белых скалах, о лютых морозах и ветрах, о повелителе Вайюхе, охраняющем подступы к острову блаженных. Эти люди все время испытывают его, дерзнувшего выпытать у богов рецепт бессмертия. Да, он боится! Боится! Потому что не мог себе даже представить, какие они есть — Рипейские горы! И если это только Рипеи, то какова же тогда сама Великая Хара.

Виктор вытер ладонью потное лицо. Должно быть, он смертельно побледнел, так как человек в птичьей шапке озабоченно спросил:

— Гиль-Шаш, тебе плохо?

— Степь не волнуется так под ногами, — взяв себя в руки, ответил странник. Их ладья мерно покачивалась на легкой ряби.

Ур-Шанаби понимающе кивнул.

— Горы впечатляют, — продолжил Гиль-Шаш, стараясь не показать, насколько ошеломили его Рипеи, и громко, чтобы слышали все, добавил: — Однако то, что ищу я, находится за ними! Ты, Ур-Шанаби, сможешь провести туда свою ладью?

Это был вызов. Вождь мореходов громко рассмеялся и, обернувшись к своим гребцам, указал на белые громады.

— Баробаро! — крикнул он.

— Баробаро!!! — ответила ему команда четырьмя десятками глоток.

Шаман с бубном в руках стал отбивать ритм для гребцов, затянув какую-то песню.

— Баробаро! — выдыхали гребцы, налегая на весла.

— Баробаро! — звучало припевом к ритмичной песне шамана.

Гиль-Шаш просил у него бубен, чтобы рассмотреть рисунок, нанесенный на кожу, но певец не позволил даже прикоснуться. Теперь же странник хорошо рассмотрел изображение, так как шаман ходил по настилу между гребцами и разворачивал бубен лицевой стороной к чужаку, направляясь к носу ладьи. Гиль-Шаш принял это как уважение к своей персоне, признание певцом смелости и мужества странника.

Ур-Шанаби давно заметил его интерес к бубну шамана и объяснил, что тот не может ни показать рисунок, ни тем более дать инструмент в чужие руки. Это табу, ведь для мореходов странник — инородец. Однако спрятать бубен от случайных взоров певец никак не мог. А случайный взгляд — не намеренное действие, за него нет наказания. Ведь видят бубен шамана звери морские и птицы, а они тоже люди, и тоже инородцы, однако возможно ли их всех наказать или наказать певца за то, что он случайно показывает им тайное изображение?

Только как ни присматривался Гиль-Шаш, он не мог понять смысл рисунка. Полотно было разделено неровными полосами на четыре части, по наружной кромке изображения частоколом поднимались крыши домов.

— Это рисунок земли, в которую мы идем, — тихо подсказал Ур-Шанаби.

«Карта! — понял Виктор. — И это не крыши домов, а горы!»

— Это большой секрет, — продолжил мореход. — Шаман не показывал тебе ее, потому что твоя душа может улететь в земли блаженных через рисунок, как улетает душа певца во время камлания. Но он может вернуться, а твоя душа останется там, и без нее тело твое либо умрет, либо станет зверем, либо бессмысленной куклой, вечным рабом какого-нибудь злого чародея.

Гиль-Шаш внимательно посмотрел в синие серьезные глаза и усмехнулся:

— Не пугай меня сказками, Ур-Шанаби. Просто скажи, что чужим незачем знать дорогу к Хара Березайти.

Мореход улыбнулся в ответ:

— Ты очень смекалист, Гиль-Шаш! Неудивительно, что тебе удалось пройти полсвета и добраться до Молочного моря. Но ты идешь на верную гибель и вряд ли расскажешь о стране блаженных кому-нибудь из своих соплеменников…

Чем ближе они подходили к горам, тем больше плавучих белых скал и целых гор преграждало им путь. Ладья петляла среди глыб размером с храм Солнца и более, рискуя быть раздавленной, но кормчий умело управлялся с правилом, каким-то неизвестным Гиль-Шашу чувством выбирая правильный путь.

Когда они миновали очередную ледяную громаду, человек на мачте закричал, указывая пальцем в небо. Гребцы быстро отложили весла, схватились за оружие, притаились у дощатого настила. Тварь размером с молодого быка мягко опустилась на ладью, большие крылья ударили ветром в лицо, из орлиного клюва раздался громкий клекот, и судно качнулось. Второй зверь сделал круг над ладьей и пронзительно ответил на зов своего товарища.

Над скамьями гребцов вырос лес копий. Существо попыталось достать людей клювом, но наконечники дружно отбили первую атаку. Тварь подалась чуть назад, обиженно вскрикнув от боли, и тут же попыталась достать гребцов с правого борта лапой. Люди отразили этот удар тем же способом.

Гиль-Шаш оглянулся: оказалось, что он один стоит на дощатом настиле. Шаман с Ур-Шанаби скрылись под защитой копий, бросив его наедине с чудовищем. Но странник напрасно так плохо подумал о мореходе. Голова Ур-Шанаби появилась на корме судна.

— Эй, странник! Быстрее сюда! — крикнул он замешкавшемуся Гиль-Шашу.

Ему не хватило нескольких мгновений, чтобы спуститься в укрытие под настилом. Второй крылатый зверь преградил путь, опустившись на доски кормы. Быстрая птичья голова тут же попыталась клюнуть, и Гиль-Шаш едва успел уклониться. Он отскочил к мачте, оглянулся. Первый зверь медленно крался, заходя со спины, второй подступал спереди. Гребцы пытались колоть их копьями, но острые наконечники скользили по плотному оперению или вязли в толстом пуху. Несколько копий звери перекусили крепкими клювами, и мореходам пришлось отбивать своих товарищей, потерявших оружие. Однако все внимание тварей было приковано к беззащитному человеку, стоящему у мачты.

И тогда над Молочным океаном прозвучал протяжный волчий вой. Мир вокруг замер. Звери на мгновение отпрянули, присев на задние лапы и прижав уши, будто испуганные кошки. Такого звука еще не слыхали величественные Рипеи.

Обсидиановая двухлезвийная секира Гиль-Шаша описала дугу и плашмя ударила по голове грифона, подступающего справа. Зверь слева попытался достать верткую добычу лапой, но попал когтями в мачту. Не растерявшийся странник саданул обухом по лапе, успев спрятаться за мачтой от второго зверя. Мореходы тоже не теряли времени — копья кололи грифонов в мягкие ткани, не закрытые перьями.

Гиль-Шаш крутился вокруг мачты, используя ее как прикрытие для спины. Его секира со свистом рассекала воздух, и тяжелые удары сыпались на головы и лапы тварей. Наконец зверь справа пришел в неописуемую ярость от множественных порезов. Он поднялся на дыбы, желая смять несговорчивую дичь. Улучив момент, когда чудовище поднялось почти в полный рост, Гиль-Шаш, собрав все силы в кулак, разбежался и ударил зверя всем телом. Не удержавшись на задних лапах, грифон рухнул в воду через головы гребцов.

Ладья угрожающе накренилась. Зверь слева крикнул и взлетел в воздух. Мореходы дружно выскочили из-под настила, и теперь все судно ощетинилось длинными копьями, не позволяя грифону вернуться на борт. Упавший в воду полулев-полуорел, жалобно стеная, плавал вокруг ладьи, пытаясь выбраться. Крылья беспомощно хлопали по воде, все больше намокая. Взлетевший грифон завис над своим товарищем и, схватив его всеми четырьмя лапами, потащил в небо.

Гиль-Шаш наблюдал, как звери опустились на льдину и принялись чиститься, то, как кошки, языками зализывая раны, то отряхиваясь, будто собаки, то распрямляя клювами смятые перья, подобно птицам. Время от времени они клацали клювами и кричали, вытягивая шеи в сторону удаляющейся ладьи, на которой ликовали победители.

— Грифоны, — кивнул в их сторону Ур-Шанаби.

— Красивые, — заметил Гиль-Шаш. — Мокрый теперь погибнет?

— Нет. Они же наполовину кошки и живучи, как кошки. Горы совсем близко, долетят.

— Позовут стаю, — заметил странник.

— Не позовут, — покачал головой мореход. — Они живут парами и парами нападают. Гордые… Мы предпочитаем их избегать или отпугивать. Убивать жалко.

Он внимательно посмотрел на Гиль-Шаша:

— А ты не робкого десятка, странник. Может, тебе и повезет.

Гиль-Шаш усмехнулся. Сорок пар ясных глаз с одобрением смотрели на него. Подняв секиру в воздух, странник крикнул:

— Баробаро!

— Баробаро!!! — громыхнуло ему в ответ.

Глава 9 Грифон

Когда краток твой день и досадно, что ночь длинна, Почему бы тебе со свечою не побродить? Древний Китай. Девятнадцать древних стихотворений

Ковалев рывком сел на ложе. Руки вцепились в простыню, а перед глазами еще стояли ледяные вершины гор.

— О господи, — выдохнул он, приходя в себя.

Сон был настолько осязаемым, настоящим, что даже ладони горели от рукояти секиры и ныли плечи после тяжелого боя.

Виктор быстро поднялся и бросился на кухню. Едва не врезался в дверь комнаты — сонный дурман еще мутил сознание. На ощупь нашел мойку и, открыв кран, принялся хлебать воду. Плеснул в лицо, отгоняя смутную тревогу, растер мокрой ладонью шею.

Полегчало. Однако сумрак, сгустившийся в углах кухни, прячущийся под столом и за буфетом, пугал призраками чудовищ, когтистыми лапами, острыми клювами.

Ковалев встряхнулся.

— Нет‑нет‑нет. Это сон, всего лишь сон.

В окне, выходящем в сад, он заметил движение, отпрянул назад, стараясь не выдать себя. По садовой дорожке смутной тенью неспешно шел Макар, натягивая на ходу футболку.

Виктор попятился назад в комнату, быстро лег на диван и прикрыл глаза. Зотов двигался почти бесшумно. Только по шороху, по легким стукам можно было определить, в каком месте кухни он находится.

Вот у входа в комнату вздохнула дверь шифоньера. Виктор приоткрыл глаза: кузнец извлек из-под кучи белья газетный сверток длиной в руку. Тихо хрустнула половица — тень Макара на мгновение скрыла проход в кухню. Скрипнула дверь веранды.

Ковалев поднялся, прислушался — тишина. Он быстро нацепил футболку и джинсы, прокрался на кухню. Макар удалялся прочь от дома по той же тропинке.

— Чего это тебе не спится, Зот? — пробормотал Ковалев, надевая туфли на босу ногу. — Чего не спится?

Он вышел во двор, быстро прокрался следом за другом. Остановился у беседки, закрытой старым тюлем. Лиза спала, приоткрыв пухленький ротик. Простыня сползла с маленьких упругих грудок, прядь упала на загорелую щечку. Безмятежное лицо девушки было обращено к Виктору, и ему показалось, что ресницы спящей дрогнули, она просыпается, почувствовав пристальный взгляд. Ковалев ругнулся, помянув свою жадность: уже одну соблазнил, едва жив остался. Он прошел к покосившейся калитке, выходящей на огороды и дальше на грунтовую дорогу, тянущуюся вдоль сада. Прячась за кустом шиповника, Виктор осмотрелся. Макар, не скрываясь, шел в сторону старой усадьбы — его темный силуэт четко вырисовывался на фоне белесой дороги.

Ковалев прокрался под тень деревьев и двинулся следом, стараясь не ступать на сухую ломкую траву. Однако не прошел и ста метров, как впереди раздался дробный стук копыт. Прямо на Зотова выскочили двое всадников, три неоседланные лошади плелись следом за ними. До слуха Виктора долетели голоса: похоже, встретились старые знакомые, весело поприветствовали друг друга и перекинулись парой фраз.

— Вот так, кузнец, вот так, — зло прошептал Ковалев. — К всадникам ты не имеешь никакого отношения. Сволочь ты, Зот, сволочь.

Всадники миновали прячущегося под деревьями Виктора и скрылись в ночном сумраке.

Словно какой-то бес вселился в Ковалева, толкал вперед — настигнуть предателя, чтобы… Виктор не задумывался, что скажет, что сделает. Злость билась в груди гулким стуком крови.

Макар услышал его бег, обернулся, не спрятался и не убежал.

— Так вот, значит, как, да? — В тишине собственный голос показался Ковалеву очень громким, и последние слова он произнес едва ли не шепотом.

— Не ори, — тихо ответил Зотов.

— Не ори, да? — ярился Виктор. — Сука ты, Зот. Куда идешь? Очередного дорожного лоха разводить? Или ты их добиваешь? Вон какой тесачок у тебя за спиной. А дружки твои небось за луками и стрелами поехали? Сука ты, Зот. Сука.

Макар стоял, расставив ноги, волком глядя на гневающегося друга.

— А ты дурак, — спокойно ответил он. — И мозги у тебя куриные.

— Ох, набил бы я тебе морду, — прошипел Виктор. — Да тесачок у тебя хороший.

Зотов усмехнулся:

— Не проблема.

Он снял со спины ножны, скинул пояс с ножом и флягой. От неожиданности Виктор отшатнулся, когда Макар сделал два шага навстречу.

— Ну? Долго ждать?

На какое-то мгновение Ковалев растерялся и поплатился за это. Удар пришелся под дых. Зотов бил не сильно, так чтобы противник смог быстро отдышаться.

— Долго возишься, Кова, — наставительным тоном говорил кузнец. — Много треплешься.

Виктор бросился вперед и запнулся о подставленную ногу. Успел только выставить руки. Пока Ковалев поднимался на ноги, восстанавливал дыхание, Макар вновь вооружился.

— Некогда мне с тобой сопли разводить — полночь уже. Времени мало. Хочешь со мной? Идем. Поможешь, раз увязался. А нет — домой топай.

— Да пошел ты!

— Как знаешь, — пожал плечами Макар. — Одно скажу: наши пацаны тебя бы просто пристрелили. Им луки не надо. Ты для них чужой — кто тебя в степи искать будет? Пристрелили бы и прикопали. А на машину твою им плевать. Заметная слишком в наших кураях. Они конокрады.

Он развернулся и пошел к старому помещичьему дому. Виктора грызла обида на всех и на все. Вокруг творится черт знает что: всадники, ведьмы, сны еще дурацкие. С ума можно сойти. Он посмотрел в спину друга. А ведь Зот все знает, и если быть с ним рядом, то можно найти объяснение происходящему. Возможно, даже вернуть машину.

В цокольном этаже усадьбы со стороны старого сада оказалось арочное окно, скрытое большим кустом сухого молочая. Макар отодвинул жесткие ветви и ногами вперед проскользнул в темный лаз. Виктору досталось от тонких колючек куста.

— Сорняки-то можно было выполоть? — прошипел он, сползая по холодной стене подвала.

Горячая ладонь друга легла на его губы.

— Молчи, — едва слышно прошептал Зотов у самого уха.

Они простояли в сырой темноте минут пять, хотя Виктору показалось, что прошло около получаса, пока друг коснулся его руки и потянул в глубь подвала.

Ковалев понял причину столь долгого ожидания: глаза привыкли к темноте, и теперь можно было не опасаться, что споткнешься о ящик или стукнешься о балку головой. На фоне стен из белого известняка препятствия были хорошо видны, и заложенную серым дикарем арку не пришлось искать долго. А именно ее искал Макар. Видимо, когда-то здесь специально навалили кучу земли и каменного крошева, чтобы скрыть… Вход в подземелье? Виктор не сомневался в этом — верхний край прохода находился значительно ниже того окна, через которое они с Макаром пробрались в подвал.

Кто-то раскопал арку полностью (Ковалев не сомневался, что этот загадочный «кто-то» стоит сейчас рядом с ним). Оставалось только разобрать кладку.

— Помогай, — прошептал Зотов, принимаясь за дело.

Строители, заложившие вход в подземелье, больше рассчитывали на земляную насыпь и необработанные камни сложили без раствора, потому друзья быстро справились с препятствием.

Виктор хотел отдышаться, но неутомимый кузнец быстро нырнул в открывшийся тоннель. В лицо дохнуло холодом, когда Ковалев, пыхтя, пошел следом за другом. Пришлось пригнуть голову, потому смотреть вперед было не очень удобно.

Здесь оказалось не так уж темно. Или это глаза окончательно освоились в кромешной тьме? От запаха земли и плесени першило в горле, сбивая дыхание.

Виктор склонил голову к левому плечу, чтобы видеть происходящее впереди, и невольно остановился: темный силуэт Макара четко выделялся на фоне свечения, скрытого его спиной.

— Зот? — прошептал Виктор.

Кузнец не ответил, присел на корточки. На расстоянии пяти шагов от него в воздухе посреди прохода висел бледно-голубой огонек. Огонек не дрожал подобно горящему пламени природного газа, а медленно менял форму: косой ромб перетекал в трехлучевую корону, которая в следующую секунду превратилась в завиток, в кленовый лист.

Макар подполз к чудному препятствию на четвереньках, остановился на расстоянии вытянутой руки. Двигаясь не спеша, он вынул из ножен ятаган и медленно провел клинком под горящим пламенем. Ничего особенного не произошло; тогда Зотов проделал то же самое свободной рукой. Виктору это напомнило работу сапера, который разминировал машину одного серьезного человека в 1993 году. Сапер точно так же проводил зеркалом под днищем «мерседеса» в поисках бомбы. Она оказалась в багажнике и сработала, едва специалист отошел за инструментом.

Зотов лег на спину и прополз под голубым пламенем. Проползая следом, Виктор задержался, желая рассмотреть чудо поближе, однако Макар схватил его под мышки и вытащил. На возражения кузнец зло зашипел на друга, сунул под нос кулак.

— Да ясно, ясно, — пробормотал Ковалев, отстраняясь.

Тоннель закончился старой деревянной дверью. Кованые петли слоились от ржавчины, дерево от земли подгнило и покрылось белой шубой плесени. Макар взялся за кольцо ручки, с трудом поднял его, сыпля рыжим крошевом, и потянул. Дверь не поддалась, хотя никаких запоров или замочных скважин на ней не было.

Зотов хмыкнул, качнув головой, снял с пояса стеклянную флягу размером с портмоне, оплетенную кожаными ремешками. Виктор подумал, что друг плеснет на петли, однако во фляжке оказалось какое-то питье. Макар сделал один глоток, протянул другу. Ковалев принюхался — травы, малина, кажется. На вкус очень похоже на то, что они пили сегодня вечером за столом, но в этом настое чувствовались иные оттенки. Вместо легкого опьянения, которое ожидал, Виктор ощутил прилив сил. Он удивленно посмотрел на кузнеца. Зотов подмигнул в ответ и кивнул на дверь.

Когда они вдвоем потянули, петли громко хлопнули и поддались. Их ржавые стержни не выдержали — друзья едва удержали тяжелую дверь, падающую на них. Зотов ловко развернул ее и прислонил к стене.

Фонарик осветил деревянные стеллажи, засыпанные грязью, затянутые не то паутиной, не то нитями плесени. Круг света переполз от стены к стене, а когда он упал на стол посреди подвала, Виктор забыл обо всех предупреждениях и наставлениях.

— Грифон!

Глава 10 Кукла под дерном

К тому, кто обижает безвинного человека, чистого и безупречного человека, именно к такому глупцу возвращается зло, как тончайшая пыль, брошенная против ветра.

Дхаммапада. IX глава о зле

Старый тюль колыхнулся, словно ночной ветер коснулся его своим дыханием. Призрачная фигура проплыла по воздуху, постепенно приобретая более четкие очертания. Седая бледная женщина в истлевшем старомодном костюме встала над спящей девушкой. Волосы, кожа, ладони ее на беглый взгляд ничем не отличались от человеческих, но стоило присмотреться… Все тело словно было сложено из мельчайших крупинок — не плоть, не песок и не земля. Прах. А глаза… Были ли у нее глаза? Никто не ответил бы точно. Казалось, отблеск звезд застыл в глазницах скорбного лица.

Женщина стояла у изголовья, будто не решаясь совершить нечто, что ляжет на ее душу тяжелым грузом.

— Прости меня, девочка. — Голос звучал подобно шороху песка. — Я не могу иначе. Прости.

Что-то блеснуло на ее серой щеке. Слеза? Песчинка. Но если бы в печальных глазах осталась влага…

Женщина склонилась над спящей. Тень страшного сновидения легла на лицо девушки. Грудь ее приподнялась, дыхание участилось, легкий стон сорвался с приоткрытых губ.

Ладони женщины скользнули под подушку, черный тленный рот желал поцеловать живые уста.

— Прости.

И вдруг она вскрикнула, отшатнулась назад. Призрачное тело прошло сквозь тюль и стойку беседки.

Лицо спящей разгладилось, кошмарный сон отступил.

Пальцы рук женщины осыпались прахом, ужас охватил ее. Облачко невесомой пыли не опадало на пол. Оно клубилось в воздухе, поднимаясь к щели в занавеске, к крыше беседки. Тленное тело рассыпалось от чего-то, что не укладывалось в понимание женщины. Она хотела вновь засунуть руки под подушку, чтобы найти нечто, принесшее ей страдание, но руки уже распались.

— Господи, прости меня, — зашептала несчастная. — Не по своей воле… Прости меня.

Кто-то бежал по дорожке сада. Тюль распахнулся — Макар замер с ятаганом на изготовку. Рассыпающаяся прахом голова повернулась к нему.

— Прости, — унеслось с последним пыльным облачком.

— «Баробаро»?

— Точно! «Баробаро», — вспомнил Виктор. — Ты, похоже, знаешь, что это такое.

Только что он рассказал другу свой сон. Макар слушал с удивлением, часто переспрашивал, уточнял. Ковалев рассказывал, что помнил, а Зотов складывал мозаику сна, пользуясь своими знаниями.

Более благодарного слушателя у Ковалева никогда еще не было. Впрочем, и в столь странную ситуацию попадать ему еще не доводилось. Виктор так старался, что вдруг поймал себя на желании немного приврать, приукрасить свои приключения во владениях Морфея. Но Макар будто знал, в чем друг врет, а где описывает истинные видения. После окончания рассказа он задал единственный, вполне конкретный, однако неожиданный для друга вопрос:

— Не помнишь, какая ладья была? Материал бортов?

Виктор призадумался. Действительно, это как-то ускользнуло от его внимания, в памяти остался деревянный настил палубы да мачта, у которой он сражался с грифонами.

— Ну, дерево, какой же еще материал, — пробормотал он неуверенно.

Макар только усмехнулся.

— Ладно. Ты мог не заметить в суматохе боя, — успокоил он друга. — Иногда нужно знать, что ты ищешь.

— Похоже, тебе известно это загадочное «баробаро»? — заметил гость.

— Да, — кивнул Зотов. — «Баробаро» — клич древних мореходов.

— Что-то вроде «полундра»?

— Не совсем. «Баробаро» имеет несколько смысловых значений: «ура», «да здравствует», «приветствую», «здравствуйте», «с нами Бог». Что-то вроде этого. Само слово Тур Хейердал — известный мореход двадцатого столетия — услышал на Мальдивском архипелаге в северной части Индийского океана.

— Знаю. Приходилось слышать. Шикарный курорт!

— Тем более, — кивнул Зотов. — Так вот, эти самые Мальдивы, возможно, стали последним оплотом морской цивилизации.

— Ты хочешь сказать, что я побывал на корабле этой цивилизации?

— Другого объяснения я не вижу. Скажу даже больше: тебе довелось побывать в шкуре главного героя шумерского эпоса о Гильгамеше. Едва ли не самое первое произведение подобного рода во всей мировой литературе. Битва Гильгамеша со львами отразилась в культуре многих народов, только рисовали по-разному: индусы изображали его в битве с двумя тиграми, скифы на золотых гребнях заменяли тигров грифонами. Твой сон типа пророчества, что ли: тебе предстояло встретиться с грифоном — и вот череп перед тобой.

— А такое зверье существовало? — Виктор завороженно слушал друга.

Зотов взглянул на часы.

— Надо возвращаться. — Он еще раз окинул взглядом стеллажи подвала. — Хотя тут есть что еще посмотреть, но нам хоть бы череп допереть. Остальное оставим напосля́.

Назад пришлось большую часть пути ползти по-пластунски. Синие языки пламени висели на потолке, на стенах, над полом. Макар извивался змеей, избегая резких движений, чтобы даже потоком воздуха не потревожить синие огни. Для Виктора опасность казалась довольно сомнительной. Он устал, даже вторая порция красного зелья не прибавила сил. Ладони и локти саднили, колени ныли. Ковалев испытывал острое желание встать и идти — плевать на огни! — но рыжий изверг тащил на себе череп грифона, неустанно следя за ползущим позади другом.

Ругаясь, Виктор сгоряча попытался смять куст молочая у выхода из подвала. Сухой ствол не поддался, а Ковалев изранил руки тонкими иголочками. Макар в очередной раз подхватил его под мышками, поставил на ноги, словно мальчишку. Это уж слишком! Виктор попытался отряхнуться и зашипел от боли: иголки впились в ладонь.

— Идем. Скоро рассветет.

— У вас не сорняки, а колючая проволока, — всхлипнул Ковалев, пытаясь рассмотреть в утреннем сумраке колючки на ладонях.

— Дома очистишься… — Макар не договорил.

В воздухе родился звук, едва различимый, но от него в душе зародился страх, нахлынула необъяснимая тоска.

— Забери череп! — Зотов бросился бегом к дому, словно услышал в звуке голос Лизы.

Ковалев замешкался:

— Макар!

Кузнец ворвался в калитку, выхватывая из ножен ятаган. Лиза спала, а у изголовья кровати висел тающий призрак женщины. Зотов остановился в растерянности.

— Прости, — с печалью произнес призрак и исчез.

Когда Зотов вышел из дома и направился к калитке, что ведет к огородам, тень осторожно вышла из-под ветвей придорожного ореха. Она замерла, прислушиваясь к шагам кузнеца, к тишине безлунной ночи. В старом саду за домами перекликались совы-сплюшки. От их унылого пения на сердце становилось сумрачно, звезды казались глазами невиданных тварей, и тени приобретали живые очертания.

Люба задержала дыхание, прогоняя подступающий страх. Нет ничего, а все, что мерещится, навеяно недавним колдовством над могилою. Она смешала болотную жижу Балкина озера со своей кровью, сняла со старой могилы лоскут дерна и развела глину насыпи приготовленным составом. В этой же ямке она вылепила куклу, а потом вернула дерн на место, похоронив под ним глиняшку. Она специально выбирала могилу, чтобы на ней не было креста или плиты.

Собравшись с силами, Люба произнесла:

— По позднему вечеру выйду я на улицу и отрекусь от Исуса Христа, от царя земного, от Бога вышняго, от веры православной, от батюшки, от матушки. Предаюсь я к нечистому духу, — губы похолодели от страха, но останавливаться было уже поздно, — …поступаю я на разлучницу-воровку, на денную похитницу, на полуношную грабительницу Елизавету…

Тьма сгустилась или только показалось? Она так смотрела на потревоженный могильный дерн, скрывающий куклу, что окружающее для нее отстранилось прочь, перестало существовать.

— Окаянные духи, придайте мне силы, помогите и пособите мне, чтобы не было Елизавете ни в день житья, ни в ночь спанья, ни в час моготы, ни в полчаса терпежу.

Мир вокруг нее озлился: звезды трепетали от ненависти, отдаленные кресты скрипели, раскачиваясь в гнездах.

— Дело сделано, — выдохнула Люба, поднимаясь с колен.

Теперь надо было спешить в дом Зотова, чтобы увидеть прикосновение проклятия к ненавистной разлучнице.

Люба подняла лежащий у дороги велосипед — полночь близится, а пешком не так уж близко. С первого раза сесть в седло не получилось. От чарования дрожали колени, ноги срывались с педалей, а руль норовил вырваться из рук. И хорошо. Значит, выложилась, значит, получится, значит, поможет.

Она ждала, что Зотов в эту ночь пойдет опять к кургану, но он пошел в другую сторону. Зачем, курганник? Зачем тебе старый сад? Люба тут же поняла: вовсе не сад нужен был Макару. Сад позволит ему незамеченным пройти к помещичьей усадьбе и пробраться в подвал. Не зря же они с Волохой крутились у подвального окна с той стороны здания. Дурачок, видимо, что-то показал курганнику в подвале, что-то очень важное, и Макар спешил этой ночью забрать сокровище.

Вот и дружок городской прокрался за Зотовым следом. Ему-то что не спится? Да черт с ним! Главное — увидеть, что дух зачарованный сделает с Лизкой, а в подвал после сходим.

Призрак явился перед рассветом. Люба пряталась у сарая, недалеко от беседки, в которой спала сестра, и уже не ждала, что чарование получится.

Вот так бы войти и изуродовать ненавистную разлучницу, порезать ей лицо. Пусть Зотов смотрит на свою уродину, жалеет, что бросил красавицу Любу ради нее. А что? Ночь темная, глухая. Придавить Лизке нос и рот ладонью и покромсать личико ножичком. Ножей в кухне — любой выбирай на вкус. Брыкаться будет — по ногам-рукам полоснуть. Больше шрамов — страшнее уродка. Скула у нее уже со шрамом. Насильник ей вроде ножом угрожал. Брехуха! Сама небось под богатого решила подстелиться, да ему деревенская дурочка не понадобилась. Выгнал, что тебе шавку. Рыдала, цеплялась за мужика, вот он ей и врезал в сердцах. А может, даже брюхатая была? Точно! Аборт неудачно сделала, иначе у них с Макаром давно бы ребеночек был. Второй год вместе, а все никак.

Люба так замечталась, что едва не пропустила момент появления призрака. Тюлевый занавес мешал ей хорошо рассмотреть происходящее, поэтому девушка подошла ближе и спряталась за большой черешней.

Дух мертвой женщины виделся ей серым столбом, то ли парящим, то ли стоящим у изголовья кровати. Лизка тяжело вздохнула, заворочалась.

— Прости меня, девочка… — Не голос — шорох песка. Да это призрак говорит со спящей! — Прости… Я не могу иначе.

Дух невинной покойницы не мог сопротивляться злому чарованию, совершенному на могиле. Заклятием Люба принудила его к совершению порчи и теперь едва справлялась с нервной дрожью, прячась за стволом дерева. Но ей хватило сил пробраться к одному из восьми столбов, держащих крышу беседки, чуть отодвинуть тюль. Призрак склонился над Лизой, желая запечатлеть на ее губах мертвящий поцелуй.

В саду послышались быстрые шаги — кто-то бежал по дороге к дому. Дух покойницы вскрикнул, отшатнулся от ложа, непонимающе глядя на свои пальцы, которые вдруг стали рассыпаться прахом.

Люба успела отойти в тень сарая, когда в сад ворвался Зотов с ятаганом в руке. Застал бы на месте — зарубил бы за свою Лизку, не раздумывая. Он вихрем ворвался в беседку. Люба тенью прокралась следом. Желание увидеть финал пересилило страх быть пойманной.

Призрак уже почти растаял.

— Прости… — прошелестел его едва различимый голос.

Кузнец стоял посреди беседки, пораженный видением. Он шумно выдохнул, когда последнее облачко тлена поднялось к потолку и растворилось в утреннем сумраке. Ятаган с легким шелестом скользнул в ножны. Макар аккуратно приподнял подушку под головой спящей, двумя пальцами вытащил тяжелый нож и отбросил на пол, словно ядовитого паука. Булатный клинок гулко упал на доски. Люба дрогнула — на секунду показалось, что нож летит в нее.

Проклятье! Освященный клинок берег Лизку, пока курганник ходил в старую усадьбу. Булат принял на себя чарование, став носителем наговоренного зла. Не получилось — жаль. Ну и ладно. Люба присела, стараясь не шуметь, поспешила к распахнутой калитке, а там — в старый сад и к усадьбе.

По дороге она встретила городского дружка Макара. Тот, пыхтя и ругаясь, тащил коровий череп. Похоже, это все, что нашел Зотов в усадьбе, но Люба сгорала от любопытства: а вдруг курганник сокровище припрятал на потом? Ведь о подвале никто не знает, кроме него и дурака Волохи.

Часть подвала усадьбы занимал склад магазина, отделенный кирпичной кладкой. Часть пустовала с давних времен, потому девушка справедливо полагала, что найти тайник не составит труда. Единственное, чего не хватало Любе, — фонарика. На улице посветлело, небосвод обрел серо-жемчужный цвет, бело-желтая полоса пролегла на востоке, но в подвале, как сначала показалось Любе, было совершенно темно. Если Зотов не закрыл тайник, то найти его можно было на ощупь, однако глупо надеяться на такую грубую ошибку курганника.

Люба не сдавалась. Она подождала, пока глаза привыкнут к темноте, и осторожно двинулась вдоль стены. Где же еще может быть тайник, если не в стене? В полу! Горячая кровь ударила в голову. Так и провалиться недолго. Пришлось ощупывать и землю под ногами.

Удача улыбнулась ей. Сперва девушка решила, что Макар оставил на месте входа горящую свечу, однако пламя оказалось синим, постоянно меняющим форму. У стены лежала куча дикого камня, а в небольшой яме чернел арочный проход, ведущий от дома в сторону сада. Над вершиной кучи и плясал язык синего огня. Пахло сыростью, землей и озоном. Воздух был так насыщен электричеством, что шевелились волосы. Люба коснулась головы рукой — голубые искры с треском посыпались на земляной пол. Она спустилась в яму и пошла по подземелью.

Дверь нараспашку. В подвале горит десяток синих «свечей», дрожащих на остриях предметов. На столе посреди подвала отпечаток — чистая поверхность. Значит, здесь лежал коровий череп. Странный этот Зотов: покрытые материей стеллажи не тронуты, а там могут быть более интересные вещи. Например, шкатулки с украшениями. Значит, хочет еще раз вернуться сюда, уверенный в том, что до него никто не позарится на сокровища. Как был наивным дурачком, так им и остался. Ну и ладно!

Люба приподняла бурую тряпку, покрытую нитями плесени. Край сломался, раскрошился в пальцах. Она попробовала еще раз — отломился кусок побольше, в свете фонаря блеснул желтый металл, покрытый зелено-голубыми натеками. Бронзовый кругляш удобно лег в ладонь. С одной стороны он был отшлифован, с другой — украшен завитушками, а в центре рисунка — обломанная петелька. Непонятная штучка. Брошь не брошь. Так себе цацка.

Люба приблизилась к голубому огоньку, чтобы лучше разглядеть кругляш. Свет, отраженный гладкой поверхностью, ослепил. На мгновение показалось, чье-то лицо глянуло прямо в глаза, зрение затуманилось. Любу качнуло, но она успела опереться о стол, устояла.

Наваждение какое-то. Призрак теперь преследует ее? Ерунда! Трусиха. Надо выбираться из подвала. Устала ведь за ночь.

Однако она ушла не сразу. Повинуясь наитию, Люба сняла крошащуюся материю с одной из полок, смела ладонью крошки и пыль. Бронзовая маска уставилась пустыми глазницами на девушку…

Виктор протопал в сад и бросил череп под черешню. Костяк не был таким уж тяжелым, но события прошедшей ночи окончательно вымотали Ковалева. Самое время помыться и в люлю, только спать он боялся. Боялся сомкнуть глаза, чтобы не увидеть вновь очередное сновидение, сводящее с ума своей реальностью.

Темное небо поблекло, налилось голубизной. Веки слипались и зудели, ноги ныли, локти и ладони саднили. Ковалев невольно всхлипнул над своей проклятой судьбой. Мало проблем в городе — он не сомневался, что с этого дня уволен, — так и отдых в деревне «удался». Из огня да в полымя.

Ковалев протопал к дому, стараясь не смотреть в сторону беседки. Любопытство взяло верх. На цыпочках он прокрался ближе: Лиза безмятежно спала, заботливо прикрытая простыней. Макар, словно верный пес, дрых прямо на дощатом полу возле кровати: под головой свернутое покрывало, из-под которого торчит рукоять ятагана. В стороне валялся большой охотничий нож.

Для Виктора осталось непонятным случившееся. Что за звук потревожил рассветные сумерки? Почему вдруг Зот побежал сломя голову?

Виктор сделал еще шаг к беседке, уже не боясь, что его увидят. Лезвие ножа покрылось ржой, деревянная рукоять истлела почти наполовину. У Ковалева от удивления отвисла челюсть: сталь разрушалась, распадалась рыжими хлопьями и трухой прямо на глазах.

Все! Хватит! Виктор отскочил, показалось, что ржавое лезвие хочет вонзиться в его сердце. Спать, и ко всем чертям синий огонь, черепа грифонов и трухлявые ножи.

Он долго стоял под теплыми струями душа, стараясь ни о чем не думать и не вспоминать события последних суток. Оказалось, избавиться от видений не так-то просто. Тогда Виктор переключил смеситель на холодную воду и задохнулся от обжигающего ледяного потока, омывшего голову и плечи.

— Н-ни фига себе. — Зубы клацнули, он быстро выключил душ.

Никак не ожидал, что вода будет такой… освежающей. Впрочем, неудивительно — насос качает прямо из колодца.

Ковалев с силой растерся полотенцем и почувствовал себя значительно лучше. В дом заходить не стал. Там диван, а диван — это сон, а сон — очередной кошмар. Присел на лавку во дворе и жадно закурил.

Восходящее солнце пробилось сквозь листву деревьев в саду, позолотило кроны орехов, растущих вдоль дороги. Село просыпалось: кто-то спешно шел в сторону трассы, на ходу обсуждая технологию установки гипсокартона, кто-то, матерясь, крутил «ручной стартер», пытаясь завести машину. С грохотом пронесся трактор с прицепом, подняв облако пыли. В соседнем дворе протяжно замычала корова.

Жизнь. Настоящая человеческая жизнь вернулась в Гостру Могилу и зазвучала в утреннем чистом воздухе с новой силой. Виктор поднял глаза к блеклому небу, струйкой пустил дым. Две облачные черты с белыми наконечниками самолетов медленно ползли в вышине, посылая к земле запоздалый гул.

Жизнь. Ковалев облегченно вздохнул. Нормально. Все нормально.

Из-за веранды появилась Лиза. Окруженная лучами солнца, девушка неспешно шла, вытирая влажные волосы. Веселый Рафинад бежал следом, юлой вертелся возле хозяйки, радостно поскуливая. Завидев Виктора, щенок подскочил к нему и тявкнул.

— Привет, собака, — улыбнулся Ковалев, склоняясь к собачонку.

Тот с радостью подставил лопоухую голову под ладонь, зажмурился от удовольствия, когда ему почесали загривок и спину.

— Доброе утро.

Виктор поднял голову.

— Доброе утро, Лиза.

Темная прядь прилипла к ее влажной щечке, превращая девушку в красавицу в стиле ретро.

— Лиза, постой. — Ковалев поднялся, плюнул на окурок и спрятал его в кулак, чтобы не сорить во дворе. — Извини меня, — спешно заговорил он, пока хватало смелости, пока она не ушла, бросив беглый взгляд.

Но Лиза не торопилась уйти. Она стояла, глядя на Виктора с печалью и жалостью, слушала его неумелые извинения, чуть склонив голову набок.

— Я не знал, кто Любка. Я не хотел. Не хотел создавать Макару… То есть тебе. Не хотел создавать вам проблем.

Девушка кивнула, понимая его состояние, ничего не ответив, направилась было в веранду. Ковалев взял ее под локоток. Лиза дрогнула, глаза сверкнули гневом.

— Нет-нет! Извини еще раз. Просто скажи, что прощаешь, — попросил он, убирая руку.

— Прощаю, — равнодушно произнесла она. — Что это меняет?

В этот момент она очень была похожа на Макара, и Виктор подумал, что они очень подходят друг другу. Больше он не задерживал девушку.

Действительно, что это меняет? Что?

Глава 11 Сон о медузе

Говорит Паллада отцу:

— …И всех дерзостнее и отважнее непокорная Форкиева дочь — Медуза.

О, горда горгона! Не чтит меня.

Кичится силой. Кичится титановой древней вольностью.

Отдай ее мне.

Яков Голосовкер. Сказание о титаниде горгоне Медузе

Лиза еще спала, а он успел убрать с пола кучку ржавчины — остатки заговоренного ножа, оставленного охранять любимую от всякого колдовства, — и сходить в дом за книгами. В душе шумела вода — Виктор смывал подвальную грязь, фыркая, словно загнанный конь.

Надо как следует осмотреть череп грифона. Возможно, на нем остался знак владельца, а это дает очень много. Например, к какому народу принадлежал хозяин: к скифам, сарматам или боспорской знати? Может, даже к царям Феодоро — государства, столицей которого когда-то был пещерный город Мангуп-кале недалеко от нынешнего Бахчисарая.

Однако, прежде всего, следует записать сон, пришедший к Макару в предутренний час. Происходили ли приснившиеся ему события на самом деле? Наверняка нет. Зотов считал сновидение итогом впечатления, которое произвела на него недавно прочитанная книга Валерия Никитича Демина «Тайны русского народа». Но насколько реальным было видение!

— Боже! Что это, Зотов?

Макар взгромоздил череп прямо на стол, прикрыв раскрытыми книгами.

— Это? — Он пожал плечами. — Эт грифон, мышка моя.

Лиза внимательно посмотрела на Зотова:

— Ты меня разыгрываешь? По-моему, череп когда-то принадлежал корове.

— Да нет. — Макар убрал маскировку с костяка, демонстрируя девушке клюв с зубами: — Вот клюв, зубки — все как надо.

Глаза девушки подозрительно прищурились.

— Честно?

Макар фыркнул, возмущенный недоверием к своим словам:

— Мышонок, когда я тебя обманывал?

Она ловко обернулась простыней и села на колено Зотова.

— Я грязный, — предупредил Макар, но ей было все равно.

Лиза внимательно осмотрела руки, шею кузнеца, ощупала ребра.

— Да целый, целый, — улыбнулся Зотов, вздрагивая от щекотки.

— Слава богу, — вздохнула девушка, заглядывая ему в глаза.

Маленькие ладошки отерли щеки кузнеца от пыли, и Лиза поцеловала его дважды, припала к губам.

— Это хоть того стоило? — спросила она, отстранившись.

— Еще бы! — восторженно произнес Макар. — Представляешь, какая это штука… — начал было он, указывая на череп, но тонкий пальчик коснулся его губ.

— Для меня главное, что живой, — прошептала Лиза.

Зотов почувствовал себя виноватым перед ней.

— Прости. Как-то…

— Я знаю, ты по вечерам что-то подмешиваешь в мой чай. Нет-нет, не извиняйся. Лучше я буду спать, чем сходить с ума каждую ночь.

— И все же прости.

— Я сама выбрала тебя и не откажусь.

Макар подхватил ее на руки и, вскочив, закружил по беседке.

— Никому не отдам! Никуда не отпущу! Все мое!

Лиза вскрикнула, рассмеялась. От движения и утреннего ветерка нижние края тюля взметнулись над полом, словно закружили вокруг влюбленных невидимые танцовщицы в невесомых белых платьях.

— Отпусти! Сумасшедший, отпусти!

Макар замедлился, остановился, не сводя с девушки радостных глаз. Ее лицо раскраснелось, ротик приоткрылся, взгляд был полон восторга… Зотов осторожно прикоснулся губами к ее губам. Лиза не отпрянула, коснулась правой ладонью его щеки, жадно ответила.

— Мне снился кошмар, — пожаловалась она шепотом, когда они отдышались.

— Что именно? — посуровел Макар.

— А я не помню. Как ты говоришь: куда ночь — туда и сон.

Ветер норовил перевернуть страницу, улучив момент, взъерошить все листы, и Макару пришлось придавить их другой книгой. Тогда ветер принялся играть уголками, перебирая их невидимыми пальцами. Зотов пресек это баловство, опустив на книгу свою властную длань.

Синяя тетрадь:

«Шпарева балка располагается почти в полутора километрах от Гострой Могилы, однако я нисколько не сомневаюсь, что аномалия оказывает свое воздействие на людей. Сны стали подтверждением тому. Никто и никогда не расскажет мне о своих сновидениях, но и держать все при себе люди не могут. Слишком велика эмоционально-психологическая нагрузка. Кое-что просачивается, обрастая слухами, выдумками пересказчиков. Единственный мой информатор — Спиридоныч. Иногда, правда, он несет откровенную чушь или пересказывает собственную выдумку, однако последнее время хитрый старик сообразил, что я вижу ложь, и старается раздобыть действительно ценную информацию.

Однако в данный момент меня больше волнует собственное сновидение. Выдумка ли это иль реально произошедшее событие? Горгона Медуза. С одной стороны, жуткое чудовище греческих мифов, с другой — прекрасная Лебединая дева, дочь титана Форкия, Морского Старика из еще более древних мифов тех же греков. Познавшая печаль».

Сон Макара Зотова

Он протянул руку к ниспадающим до земли ветвями ивы и чуть отодвинул этот зелено-золотой занавес. Над синим, как зимнее небо, озером возвышалась темно-красная скала с золотыми и белыми жилами. Водопад тонкой кисеей падал с ее высоты в озеро, порождая серебристый перезвон капель и струй. Поток был столь тонок, что казался пологом из серебряной материи, прошитой жемчужными нитями и наброшенной на скалу.

Пять дев, сбросив белые одежды из невесомого лебяжьего пуха с большими белыми крыльями, с разбегу бросились в воду. Белая пена закипела вокруг резвящихся прекрасных существ. Но шестая, та, что краше всех, вела себя сдержанно и спокойно: неторопливо собрала золотые пряди в узел на затылке и царственно вошла в воду. У него захватило дух, когда девушка поплыла к сестрам, неспешно рассекая поверхность озера.

— Персей!

Герой вздрогнул. Сильная рука схватила его за запястье, глаза спутницы гневно сверкнули. Афина! Восхищайтесь ею, поклоняйтесь ей, если не хотите заполучить опасного, коварного врага. Богиня пристально посмотрела на него, неприятный холодок пробежал по спине Персея. Она была вовсе не красавица, тем более если сравнить ее с Лебедиными девами — златокудрыми горгонами, серебристоволосыми граями, — купающимися в озере. Однако в ней была сила другого порядка, которая влекла к ней героев и подчиняла их ей. Руками героев Афина творила божественное правосудие от имени отца Зевса, не считаясь с потерями.

Взгляд Персея невольно упал на темный плотный платок, повязанный поверх ее нагрудника. Всю дорогу богиня не снимала его и строго следила, чтобы платок нигде не сполз или, еще хуже, вовсе не слетел. В такую же материю был завернут круглый щит, лежащий с нею рядом. И то и другое Афине дал отец перед дальней дорогой сюда, в Гиперборею. Какая сила таилась в этих доспехах, Персей не знал, но подозревал, что все это, изготовленное бежавшим Дедалом, находится здесь не зря. Многое Искуснейший увез с собой на Крит. Однако то, что лежало в сокровищнице Зевса, осталось нетронутым, и чудные доспехи наверняка именно оттуда.

— Что дальше? — спросил Персей.

— Ты должен сделать все, как я тебе говорила. — Ни тени сомнения, будет так, как сказала Афина. — Вот она, Медуза. — В голосе презрение и ненависть через край.

Она плескалась среди сестер, полностью отдаваясь наслаждению. Персей видел то ее упругую высокую грудь, то плавную линию бедер, то нежный живот. Синие очи светились счастьем, ресницы, словно опахала, двигались плавно, царственно. Медуза, единственная из сестер, была коронована: в золоте волос видна диадема из змеек зеленого золота. Головки змеек, сверкающие самоцветами, обрамляли ее прекрасное лицо: одна опускала свою головку меж бровей; две касались висков; еще две лежали на щеках; последняя пара касалась скул.

Персей вновь дернулся, в этот раз от нещадного щипка.

— Очнись, герой, — прошипела Афина. — Помни: тебя ждет Андромеда.

— Конечно, — буркнул Персей.

— Тогда действуй!

Он покорно полез добывать платье Медузы.

Дедал славился своими крылатыми сандалиями, которые делал из чистого золота. Такую обувь предпочитали все Крониды и не позволяли мастеру шить ее кому-либо другому. К большим крыльям они относились скептически, потому что почти все гипербореи пользовались ими, а живущие за Бореем — северным ветром — в родстве с презренными титанами, и, значит, крылья не для олимпийцев. Поэтому Зевс даже не обратил внимания на две пары крыльев, изготовленных Дедалом, а мастер их так тщательно прятал. Призрак мести великого Олимпа стоял за его спиной, когда Искуснейший торопливо заканчивал крылья для сына. У страха глаза велики, но расплата мастера за собственный страх была ужасна.

Оказалось, крылья сандалий, как и крылья Лебединой Медузы, имели один и тот же рисунок пера, непостижимый для взгляда несведущего человека. Мало того, все платье красавицы горгоны было связано из такого пуха. Какую же чудную силу должно иметь одеяние! Персей почти не чувствовал его веса в руках, а материя, наверное, могла пройти сквозь кольцо с тонкого пальчика Андромеды.

— Отлично! — Афина вырвала платье из рук, злорадно хохотнув. — Очнись, герой! — Она бесцеремонно хлопнула Персея по плечу. — Сейчас эти утки улетят, и мы поговорим с гадиной… по душам.

Богиня пристально посмотрела ему в глаза.

— Не вздумай подвести меня, брат, — прошипела Паллада.

Даже сразу не поймешь, кто из них большая змея.

— Может, хватит? — угрюмо произнес герой. — Если я здесь, все сомнения отброшены. Меня ждет невеста.

Афина согласно кивнула:

— Хорошо, очень хорошо.

Тем временем пятеро Форкид, беззаботно смеясь, оделись и улетели, оставив прекраснейшую на берегу.

— Догонишь — расскажешь, кто он! Какой он! Откуда он! — кричали сестры, поднимаясь в небо. Все было воспринято как шутка пылкого поклонника. Афина вновь оказалась права: она рассчитывала именно на это.

Медуза осталась одна, вовсе не смущенная наготой, но немного расстроенная сложившимся положением. Она огляделась в поисках застенчивого воздыхателя.

— Где же ты? — позвала она, глядя прямо на Персея. — Выйди, покажись!

Герой невольно пригнулся ниже к земле, хотя понимал, что горгона не видит его.

Со злорадной усмешкой Паллада надела свой шлем, украшенный золотой фигурой совы с расправленными крыльями, как императоры надевают лавровый венец, подхватила крепкое копье с широким наконечником. Ивовые ветви сами распахнулись перед ней, и Афина выплыла на песчаный берег.

«Стерва!»… Плечи богини чуть дрогнули, будто она услышала мысли брата. У того даже дух перехватило, но Палладе было не до этого. Она мстила!

— Ты?! — удивилась горгона.

— Я! — Афина гордо вскинула подбородок.

— Что в этот раз? Отравленный наконечник копья, коварные чары, хитрый удар?

— К чему? — пожала плечами богиня. — Я смотрю, напиток с ядом забвения не подействовал. Коварство не помогает, хитрость бессильна. Осталось одно.

Левая бровь Медузы удивленно приподнялась.

— Поединок! — с вызовом крикнула Афина. — Честный поединок!

Медуза улыбнулась и вдруг рассмеялась; даже слезы выступили на глазах — так горгона задорно хохотала, прикрывая ладошкой рот.

Персей, сидящий в засаде, криво усмехнулся: честный поединок с Афиной? Действительно обхохочешься.

Пальцы Паллады, сжимающие древко копья, побелели, оружие стало медленно погружаться тупым концом в песок.

— Хватит! — Она словно гавкнула.

Медуза смахнула с ресниц слезы.

— Ах, прости. Что-то нашло.

Афина скрипнула зубами, перемалывая оскорбление:

— Приступим немедля!

— Как пожелаешь, — пожала нежными плечами горгона.

Паллада пошла по кругу, обходя соперницу слева, а Медуза словно погрузилась в глубокое раздумье. Ее глаза прикрылись длинными ресницами, умиротворенное лицо было обращено прямо к Персею.

«Красота незнаемая!»

Время потянулось долгими мгновениями, Персей замер, потрясенный красой девы. Он летел уничтожить жуткое чудовище с медными когтями, с телом, закованным в крепкую броню, чей единственный взгляд опустошал целые страны. И теперь…

Он почти рванулся, чтобы упасть на песок к ее ногам и признаться в своих страшных замыслах, но мир ожил, прекрасное тело грациозно изогнулось, пропуская мимо широкое жало копья из черной крепкой бронзы. В следующее мгновение началась такая круговерть, что герой порой не успевал осознать смысл действий.

Афина постоянно атаковала, напористо наступая на соперницу. Все, как учил отец Громовержец, не знающий или, скорее, не признающий поражений. Это разница — не знать и не признавать. Не знает поражений настоящий мастер боя. Даже само поражение он принимает как новый урок, шаг к совершенству. Не признавать — упрямо идти к цели, а цель — смерть противника, и чем она будет страшнее, тем лучше.

Медуза проваливала яростные атаки соперницы, уворачиваясь от ударов. Ей даже не приходилось бить Афину: горгона просто выставляла навстречу движению соперницы кулак, локоть, стопу, и Паллада натыкалась на эти препятствия, двигаясь по инерции собственного тела, едва успевала уклоняться от столкновения. В конце концов Медуза, в очередной раз пропустив дочь Зевса мимо себя, с разворота ударила ее ладонью между лопаток. Афина вскрикнула от неожиданности и упала в песок. Прекрасный шлем слетел с ее головы, темно-русые кудри рассыпались по плечам. Паллада медленно поднялась на ноги, ее тяжелый взгляд готов был испепелить соперницу, грудь тяжело вздымалась. Горгона, напротив, была само спокойствие.

— Достаточно? — поинтересовалась она.

— Нет, — прохрипела Афина. — Отсюда уйдет только одна из нас. Только одна.

Медуза огорченно вздохнула. Она стояла спиной к Персею и не заметила его появления из укрытия. Герой шел как на собственное заклание, автоматически переставляя ноги: глаза Паллады держали его лучше оков.

— На этот раз все кончится! — прокаркала богиня. — Все кончится, Андромеда!

«Андромеда… Не надо колебаться. Горгона — тварь… тварь!»

— Что? — растерялась титанида, но крепкая веревка не дала ей договорить. Петля легла на ее шею, резко дернула назад. Персей взвалил дергающееся тело на спину, потянув другой конец веревки через плечо.

— Смерть тебе, проклятая!!! — завопила Афина, безумными глазами глядя на муки соперницы.

Герой держал, пока бездыханное тело не повисло в петле.

«Все… Все… Что я наделал!!!»

Задушенная мешком упала к ногам Паллады. Афина захохотала во все горло. Подняв руки к небу, она стала кричать о свершившемся правосудии, о проклятии на головы титанов, о славе Олимпа. А герой стоял рядом, угрюмо глядя на мертвое тело, укрытое длинными золотыми волосами, словно птичьим крылом. Черная, непроглядная тьма заполнила его душу. Когда богиня велела ему отрезать голову горгоны, он безропотно выполнил приказ.

— Держи за волосы, — сказала Афина.

Она сбросила плащ с черной полированной поверхности щита, в котором отразилось еще совсем недавно такое прекрасное, а теперь перекошенное лицо с выпученными глазами и высунутым языком. В центре щита стало проявляться светлое пятно, в котором отпечаталось изображение ужасной головы с растрепанными золотыми волосами, перепачканными кровью. Покончив с этим, Паллада скинула платок с нагрудника из того же черного материала. Магическое действо повторилось.

— Прекрасно! — восхитилась Афина.

Персей оскалился в ответ, сердце убийцы окаменело, разум накрыла черная пелена злобы.

Тем временем богиня складывала в мешок белое пушистое платье.

— Натяну на щит с внутренней стороны, — деловито произнесла она. — От этого он станет легче.

Герой взглянул в мертвое лицо горгоны. Оно могло напугать кого угодно, а через пару дней лик почернеет и станет еще ужасней. Зевс наверняка хранит для себя такой же щит, как у его дочери. Изображение на нем получится просто кошмарным.

А Посейдон? Он в большом горе. Зевс-Дий об этом знает, потому к повелителю Атлантиды послан Гермий. Хитроумный всегда найдет нужные слова утешения.

Персей бросил голову в мешок и стянул завязки. Паллада, наблюдавшая за братом, усмехнулась.

— Ты стал настоящим воином, героем без страха и упрека, — похвалила она. — Теперь ты знаешь, каково убить злобную вражину.

* * *

У полосы прибоя стоял Тритон, угрожающе подняв огромную секиру. Обломки разбитого корабля и трупы воинов усеяли берег. Он был сильнее пришельцев и возвышался над ними нерушимым утесом, закованный в зеленую броню чешуи, но не был богом, в отличие от Афины.

— Верный пес Посейдона, — сквозь зубы процедила Паллада. — Прочь с дороги!

Водяной в ответ грозно раздул шипастые жабры, стал угрожающе надвигаться на непрошеных гостей. Богиня лишь рассмеялась:

— Покажи ему, Персей! Покажи!

Герой вытащил из мешка отрубленную голову, покрытую струпьями крови. Ужас и непомерное горе отразились в глазах титана. Скорбные рыдания вырвались из его горла, рукоять секиры выскользнула из руки. Он рухнул на колени, закрыв глаза перепончатыми ладонями.

— Глупец, — фыркнула Афина. — Только корабль зря испортил.

Она приподняла подол, открыв сандалии с золотыми крыльями, и тут же поднялась в небо. Персей поспешил за ней. Его ждала Андромеда.

Глава 12 Клейменый череп

Нет тех, кто мог бы дать ему ответ…

Филипп Жакоте

Виктор закурил и побрел в сад. Оказалось, Макар сидит в беседке за столом, добрую половину которого занимал череп грифона. Три раскрытые книги лежали перед кузнецом, и из одной он что-то переписывал, придерживая кремовые потертые страницы левой рукой.

— Не помешаю? — Виктор приоткрыл тюлевый полог.

— Валяй, — кивнул Зотов. — Чего не спишь, земеля?

— Не спится, — пробурчал Ковалев, садясь на табурет справа от друга. — Дым не мешает?

— Скажешь тоже. — Макар хмыкнул. — Когда это кузнецу дым мешал?

— Мало ли.

От черепа несло сыростью и землей. В носу засвербело — Ковалев поспешил затянуться. У ног на досках пола он заметил рыжее пятно. Откуда? И тут же пришло понимание: нож рассыпался ржой, которую смели веником.

Виктор выпустил дым в сторону, неотрывно разглядывая череп.

— Какой-то зубастый попугай, — задумчиво произнес он. — Где такие водились?

— В пустыне Гоби, — ответил Макар, откладывая ручку.

— То есть грифоны в натуре летали над пустыней, клевали караванщиков? Но ведь я видел их во льдах.

Зотов улыбнулся:

— То просто сон. Реальный такой себе сон. Вроде голливудского фильма. Главное в нем — предсказание.

— Как это?

— Судьба предсказала тебе встречу с грифоном. После ты просыпаешься, крадешься за мной, и совместными усилиями, так сказать, мы находим череп мифического зверя.

Виктор задумчиво выпустил дым уголком рта. Он рад был бы возразить, но другого объяснения найти не мог.

— На самом деле это череп динозавра — протоцератопса, — пояснил Зотов. — Видишь обломки костей в затылочной части? Остатки дуг, на которых рос кожаный панцирь, закрывающий шею чудовища.

— Не очень-то оно большое, твое чудовище, — вздохнул Ковалев, стряхивая пепел в пол-литровую банку из-под майонеза.

— Размером с хорошего кабана да плюс хвост.

Виктор присмотрелся:

— Здесь какой-то знак.

Макар кивнул. Находка доставляла ему огромное удовольствие.

— Точно! Знак боспорских царей. — Он указал пальцем в потолок беседки. — Уникальная вещь.

Зотов раскрыл коричнево-черную книжечку в мягком переплете и положил ее перед другом.

— Крючочки-закорючечки, — пробормотал Виктор, разглядывая рисунок.

— Заметь: крючочки с трезубцем книзу — родовые знаки боспорских царей. Остальные — сарматские родовые знаки. — Зотов указал на череп. — У нас трезубец есть. К его двум вертикальным зубчикам дорисованы крючочки — как на боспорских знаках.

— И это означает…

— Схематическое изображение всадника: три черты снизу — передние и задние ноги лошади, между ними — ноги седока.

Виктор замер с открытым ртом. Он ожидал несколько иного ответа.

— Ну, если ты утверждаешь, — он присмотрелся к рисункам в книге, — то я тебе верю.

Макар усмехнулся:

— Спасибо за доверие.

— Да пожалуйста. А как насчет крючков?

— Хвост и голова коня.

— Ага. Я так понимаю: все, что выше трезубца, — всадник.

— Не совсем.

От азарта Макар едва не потирал руки, и Ковалеву чудно было видеть друга в таком вдохновленном состоянии. Поначалу Виктор боялся ляпнуть что-нибудь глупое, показать свою полную беспомощность в знаках древних царей. Однако он очень скоро понял: главное для Макара — внимание собеседника, а если тот ошибается или задает глупые вопросы — ерунда. Зотов поправит и объяснит.

Виктор видел перед собой изголодавшегося по общению умного парня, одинокого в этой степной глуши. Любовь к Лизе, пожалуй, единственная вещь, которая давала ему силы не сорваться, не стать тупым пьяницей, утонувшим в омуте деревенской тоски, повседневных обязанностей.

— О, — произнес Макар, заметив отвлеченный взгляд друга. — Извини, я тебя замучил своими раскладами.

— Нет-нет! — спохватился Виктор, ругая себя за невнимание. — Продолжай. Что же у нас выше трезубца, если не всадник?

— Родовое имя царя. — Зотов потерял интерес к знаку, понимая, что не всем интересны его поиски. Он стал складывать тетради.

— Да? — Ковалев сделал вид, что не заметил перемены настроения друга. — В книге нет подобных знаков. Вот смотри: здесь есть имена, обозначенные треугольниками вершиной вверх. На черепе — треугольник вершиной вниз.

Он подсунул Макару книгу с иллюстрациями и ткнул пальцем в гравюру на лобной кости черепа.

— Я видел, — кивнул Зотов. — Кроме того, к левому углу треугольника у нас пририсована завитушка, а к правому — что-то в виде птичьей лапки. Признаюсь честно — я в тупике.

В раздумье он поджал губы. Виктор перевел дух — кажется, Зот вновь в деле — закурил.

— Ты персики-то ешь, — предложил Макар. — А то все никотином питаешься.

Он хлопнул себя по руке — в красном пятнышке расползлись крылышки и лапки.

— Зато комары не жрут.

— Эт точно, — потирая руку, согласился Макар.

— Ну, так в чем загвоздка? — спросил Виктор, выбирая персик, — полная эмалированная миска плодов стояла на краю стола.

— Чтобы разобраться, начнем по порядку. Так. Треугольник на знаке царей, видимо, обозначает тяжеловооруженного всадника — катафрактария.

— Эк как его! — прыснул смехом Ковалев.

— Не плюйся соком. Сладкое ведь, липкое.

Виктор утерся рукой, хрюкая от смеха.

— Извини.

— Лопай-лопай. — Макар задумчиво потер подбородок, покрытый мелкой золотистой щетиной.

— Так. Попробуем зайти с другого конца: треугольник вершиной вверх — мужское начало, воин. Треугольник вершиной вниз — женское начало. Ага! Женщина-всадница, женщина-воин. А если точнее — боспорская царица.

Зотов поморщился — такое предположение его смущало.

— Ерунда какая-то, — признался он.

— Ну почему, — возразил Ковалев, откладывая вторую персиковую косточку. — Женщины-воины… Они ж знаменитые… Как же их? Амазонки! Вот!

— Мифический народ, придуманный греками. — Макар вздохнул. — А у нас конкретная царица. Только о царицах Боспора я никогда не слышал.

— Значит, ты, Зот, сделал открытие.

— Да уж! — Кузнец отбил пальцами ритм и продолжил: — Вензеля боспорских царей похожи на сарматские родовые знаки. Вот в том, что у сарматов были воительницы, я не сомневаюсь. Вот птичья лапка на нашем рисунке и спиралька подтверждают версию о том, что речь идет о женщине, о жрице и царице. Она вполне могла совмещать престол со званием верховной жрицы. Кроме того, — Макар достал из-под книг два белых листа писчей бумаги с ксерокопиями рисунков, — на одном из наскальных рисунков в Чуилинских горах есть изображение женщины, у которой одна рука скручена в спираль — символ змеи, символ земли; другая, трехпалая, похожа на птичью лапку, — символ неба. Эдакий образ Богини-Матери всего сущего.

— Насчет змеи — согласен, — вставил Ковалев.

— Выходит, женщина, чей родовой знак вырезан на черепе, — сарматская царица, верховная жрица Богини-Матери или иного бога, о котором можно только гадать на кофейной гуще. Сведений о сарматах маловато… Чего смотришь?

— Ну ты даешь, — покачал головой Виктор.

— Со мной так бывает. — Макар снова погрустнел.

— Может, скажешь и имя царицы? — осторожно поинтересовался Ковалев.

— Нет. Имени не скажу. Не знаю. Хотя могу предположить, что она одно время служила наемницей на Великом шелковом пути.

— Вот это девушка! Но, черт побери, Холмс, как вы узнали? — Виктор притворно шлепнул себя по лбу.

— Элементарно, Ватсон, — подыграл ему Макар. — Вы невнимательно слушали. Я с самого начала сказал: череп протоцератопса из пустыни Гоби в Монголии.

— А! Да-да-да!

— Скифы и сарматы нанимались в охрану караванов, идущих Шелковым путем. Часть их пути проходила через Монголию.

— И что с того? Череп еще откопать надо.

— В Гоби иногда ветры выдувают целые скелеты и гнезда, полные окаменелых яиц. Собирай не хочу. Огромные кладбища динозавров просто лежат на поверхности.

— Ни фига себе-е-а-а! — Виктора неумолимо потянуло в сон, и он зевнул.

— Их открыл один советский палеонтолог — Иван Антонович Ефремов. После он стал знаменитым фантастом.

— «Туманность Андромеды», — вспомнил Виктор, потирая слипающиеся глаза. Лекция друга подействовала на него лучше всякого снотворного.

— Ты бы прилег, Витек, — предложил Макар. — Не ровен час, свалишься.

— Я на диванчик, — прокряхтел Виктор, поднимаясь с табуретки. — В дом.

Ковалеву уже было все равно, что приснится и в каких количествах. Он хотел спать, очень хотел спать.

Глава 13 Сон второй — Посейдон и Медуза

Я так много мечтал о тебе, Я так много ходил, говорил, Я так сильно любил твою тень, Что теперь у меня ничего от тебя не осталось. Одно мне осталось: быть тенью в мире теней, Быть в сто раз больше тенью, чем тень. Чтобы в солнечной жизни твоей Приходить к тебе снова и снова. Роберт Деснос

Виктор во сне поднимался по лестнице следом за человеком в камуфляжных брюках. Он знал, кто это, но в тот момент его внимание сосредоточилось на другом. Ковалев глянул вниз с лестничной площадки и понял, где находится. Старая усадьба. Вот мозаика на полу, слева бар, справа магазин. Именно разноцветная картинка из стеклышек привлекла его: голова красивой женщины с закрытыми глазами, лицо обрамляют темно-русые пряди, в которые вплетены золотые змеи.

Виктор пригляделся внимательнее и, как часто бывает в сновидении, изображение стало плыть, словно водяная рябь, освещенная солнцем, побежала по мозаике. Ковалев склонился вперед, крепче вцепившись в деревянные перила. Солнце ослепило его.

Деревянные перила? Почему деревянные? И в следующий момент он не узнал свой голос…

Сон Виктора Ковалева

— Не пойму, почему это море назвали Негостеприимным, — сказал Посейдон, прикрывая глаза от яркого летнего солнца.

— Не всем так повезло, как нам, — ответил Гермий. — Симплегады стоят, не шелохнутся, а значит, Харибда успокоилась. Скиллу с ее амазонками отбросили на север, и пока некому грабить корабли в Дардановом проливе. Однако близко подходить к берегам Тринакрии — треугольного острова — я бы не советовал.

Повелитель Атлантиды выпрямился во весь свой немалый рост и гордо приподнял голову.

— Ты думаешь, я испугаюсь каких-то местных пиратов? Да я утоплю их в этой луже, которую они именуют Солнечным морем.

Синие глаза Гермия смотрели на гневное лицо повелителя всех морей спокойно, даже как-то сочувствующе, что иногда раздражало не только Посейдона, приводило в гнев самого Зевса.

— У них тростниковые суда, и не мне тебе напоминать — такое судно непотопляемо. А тростниковый парус дает больше скорости легкому кораблю. Если пиратская флотилия нападет на «Коня морей», нам придется туго.

— У нас есть негасимое пламя! — отмахнулся повелитель Атлантиды.

— У медведя есть клыки и когти, однако свора собак справляется с ним, загоняет в ловушку, — негромко возразил Гермий.

Блики солнца играли на угрюмом лице Посейдона. Ему хотелось вернуться к любимой во всем величии, в блеске и славе. Что дикари побережья? Что бродячие скалы и коварные водовороты? Он идет к Медузе, он спасет ее, увезет из этой варварской земли.

Гермий прекрасно его понимал, поэтому считал своим долгом уберечь атлантида от поспешных поступков, грозящих гибелью.

— Мы можем ночью подойти на веслах? — уже не утверждал, а спрашивал Посейдон.

— Пираты слушают море. Я думаю, они давно заметили наше присутствие по плеску волн о борт корабля, по свисту ветра в снастях, по скрипу такелажа, — ответил посланник богов. — Они ждут, когда «Конь морей» подойдет ближе, на расстояние атаки.

Посейдон в упор посмотрел в синие холодные глаза, на дне которых всегда пряталось лукавство. Он знал, что у Гермия готово решение возникшего затруднения, иначе его не было бы на борту корабля.

Они прекрасно поняли друг друга. Гермий молча поставил ногу на борт и размотал шерстяные обмотки вокруг икр. Золотые крылья в локоть длиной расправились на его сандалиях, полыхнув огнем в ярком свете летнего солнца. Костяшки кулаков повелителя Атлантиды побелели, лицо стало серым.

— Это не лучшее решение, — хрипло произнес он.

— Это единственное решение. Иного нет, — в тон ему ответил Гермий. — Ты хотел сразить тысячу врагов, утопить ради нее сотни кораблей. А всего лишь надо надеть крылатые сандалии.

Посейдон не мог признаться в своей слабости, но взлететь над палубой было выше его сил.

— Лучше уж корабли да пираты, чем… — угрюмо произнес он.

— Спасая любимую, не думают о себе, — заметил Гермий.

Удар был ему ответом на дерзкие речи. Однако посланник богов птицей поднялся к небу, и кулак атлантида рассек воздух.

— Солнечное море тебе не подвластно! Даже Зевс не может распоряжаться судьбами местных народов! — продолжал Гермий. — Пиратам наплевать на твою силу, величие Атлантиды, мощь Олимпа. Они видят только добычу и придут за ней.

Секира повелителя Атлантиды полетела в наглеца. Гермий ловко поймал ее за рукоять, опустился на палубу. Команда корабля подняла оружие: похоже, задета честь их повелителя, их капитана. Но суровые лица моряков не произвели на Гермия должного впечатления.

— Хочешь боя? — не унимался он. — Там, — подняв руку с секирой, он указал на искривленную линию земли, — сестры граи охраняют свою любимую Медузу. Иди и выплесни гнев на них, если вздумают преградить тебе дорогу.

Гермий протянул рукоять секиры атлантиду.

При упоминании о демонах в женском обличье бывалые мореходы тревожно заозирались, кто-то незаметно совершил оберегающий жест и прошептал заклятие. Теперь у Посейдона не оставалось никакого выбора: либо он отрекается от любимой, поворачивает корабль вспять, либо осеняет себя славой неустрашимого бога, покорившего и море, и небо.

— Хорошо! — громко произнес он, чтобы слышали все на палубе. — Мы летим! Прямо сейчас!

Лицо Гермия осталось невозмутимым. Он тут же открыл свою котомку и достал вторую пару золотых крылатых сандалий.

Белый, пышущий жаром шар солнца достиг зенита, когда они с Гермием опустились у скалы в двадцати шагах от входа в пещеру и затаились. Посланник богов быстро спрятал крылья сандалий под холщовыми обмотками, чтобы не мешали при ходьбе. Посейдон последовал его примеру. Небесное путешествие завершилось. Еще, конечно, предстоит обратный путь, но это будет потом, а пока можно перевести дух.

— Почему мы прячемся? — шепотом спросил атлантид. — Нас наверняка уже заметили.

— У них чуткий слух, но глаза почти ничего не видят. Афина ослепила грай неугасимым пламенем, обожгла их лица. — Гермий на секунду умолк, собираясь с мыслями, и вдруг продекламировал: — Несется навстречу горгонам и грайям от Олимпа та тучка в радугах. И сверкает в ней что-то чудно: сама Паллада золотой дождь солнца на щит берет, мечет жгучее золото в глаза сестрам грайям. Ослепила три Бури. Застонали, завыли…[2]

— Хватит! — прошипел Посейдон сквозь зубы. — Что это за ерунда?

— Народное творчество, — невозмутимо пожал плечами посланник богов. — Из народной песни слов не выкинешь. События уже обросли легендами.

Они осторожно подобрались к площадке, расположенной перед пещерой, и выглянули из-за камня.

Три девы сидели в тени нависающего карниза. Жуткие шрамы покрывали их лица, лишенные бровей и ресниц, багрово-красные рубцы уродовали щеки и лбы, порванные губы не скрывали черные пеньки, оставшиеся от зубов, а глаза превратились в бельма. Однако, несмотря ни на что, чешуйчатые доспехи воительниц, изготовленные из бычьих рогов, сияли чистотой, луки с полными колчанами стояли у стены. Парные мечи в простых ножнах висели на широких поясах, украшенных бронзовыми бляхами.

Грайи обедали. Корзины с хлебом и фруктами, кувшины, украшенные местными узорами, наполненные вином, медом и родниковой водой, стояли у ног.

Амазонки ушли из этих земель, однако потерпевшая поражение, пережившая позор Медуза и ее сестры грайи, дочери Морского Старика Форкия — Пемфредо, Энио и Дино, — скрылись в горах. Горцы много раз пытались выбить страшных ликом демонов из своих владений, но воительницы разбили и разогнали их войско. Тогда мудрые жрецы тавров, признав Медузу воплощением своей богини Девы, стали приносить сестрам подношения. В свою очередь грайи научили горцев военному делу и оказывали помощь, если в горы вторгались степные народы.

Одна из сестер будто почувствовала чужое присутствие. Накинув на правый уцелевший глаз повязку с выпуклым прозрачным кристаллом, она поднялась на дозорный камень.

— Я пошел, — одними губами прошептал Гермий. — Двинешься по моему сигналу.

Едва грайя обратила свой взор к восточному горизонту, он вышел из укрытия. Воительница отреагировала мгновенно. Острый яркий луч отразился от клинка ее меча, вышедшего из ножен.

— Приветствую тебя, Дино! — весело и торжественно произнес Гермий.

Грайя удивленно вскрикнула. Пемфредо и Энио вскочили с мест, щуря слепые бельма.

— Что там, сестра?

— Кто смел вторгнуться в наши пределы?

— Это посланник богов! — ответил за нее Гермий.

— Гермий?!

— Это ты, коварный?!

— Он, — откликнулась Дино, спускаясь с камня и целя мечом в грудь пришельца.

Велика сила олимпийцев, но еще более велика их спесь! Могучий род титанов был уничтожен коварно и зло, без колебаний и пощады. Теперь невозможно себе даже представить, как были прекрасны эти седые старухи с лицами, похожими на ломти кровавого мяса.

— Приветствую вас, могучие воительницы!

Гермий не торопясь поднялся на площадку и предстал перед грайями.

— С чем пожаловал, коварный? — презрительно произнесла Дино, удерживая клинок у лица непрошеного гостя.

— Какой приказ принес ты от своих хозяев? — эхом откликнулась Пемфредо.

— Или привел ты армию Кронидов? — вторила ей Энио.

Гермию стало немного не по себе: жуткие белые бельма глаз, обращенные к нему, смотрели с угрозой и недоверием. Он немного переместился влево, якобы желая присесть на камень, на самом деле проверяя, насколько грайи слепы. Глаза его не отпустили, а Дино отошла чуть в сторону, чтобы можно было видеть и подъем на площадку, и посланника богов.

— Я никогда не водил армии, — возразил Гермий. — Война не лучший довод. К тому же доспехи тяготят того, кто всю жизнь в пути.

— Прошла пропасть времени. Мир изменился, — усмехнулась Дино. — Ты мог перенять науку Ареса.

Гермий улыбнулся в ответ:

— Ты не скудеешь мудростью, сестра грайя.

— А ты — коварством, — парировала Форкида.

Пемфредо и Энио стали плечо к плечу, заслоняя собой вход в пещеру. Никакого доверия, ни к Кронидам, ни к их посланникам. Если ты даже просто прошел рядом с Олимпом, для этих несчастных ты уже злейший враг, опасный шпион. Мало ли что могла нашептать тебе во сне Афина, мало ли чем мог пригрозить тебе Зевс, мало ли какое зелье могла тебе вручить Гера. Каждый из богов мог повелеть тебе отправиться на край Ойкумены, чтобы убить титанид, а иначе горе тебе и твоим близким, несчастья городу твоему.

Энио прищурила опаленные глаза, присматриваясь к посланнику.

— Сестра Дино, по-моему, лукавый так же молод, как и прежде? Или мои слепые глаза обманывают меня, сглаживая морщины его лица? — спросила она.

— Нет, твои глаза не обманывают, — недовольным тоном ответила Дино.

— О чем вы говорите? — вступила Пемфредо. — Гермий по-прежнему молод?

— Как и все Крониды, — прошипела сквозь зубы Дино.

— Ах, сестра! Дай мне волшебный глаз — взглянуть на него!

— И я хочу! Я тоже хочу увидеть Гермия без блеклого тумана в больных глазах.

— Да перестаньте же! Тут не на что смотреть!

Но сестры уже подошли к ней, протягивая руки к выпуклому кристаллу на головной повязке. Дино пыталась утихомирить их, но Энио с Пемфредо были непоколебимы в своем желании увидеть гостя.

— Ты все такой же, Гермий, — вздохнула Энио, рассматривая его сквозь кристалл.

— Да, он все так же молод и силен, — ахнула Пемфредо, отобрав волшебную вещицу у сестры. Ее ладонь в кожаной перчатке легла на предплечье Гермия.

— Я привез амброзию и нектар, — объявил посланник.

— Что ты привез? — удивилась Дино.

— Амброзию? Нектар? — эхом повторили сестры.

— Ты нам даешь то, что вез для Зевса? Или это все коварный замысел отравления?

— О нет! Я могу сам отведать из каждого сосуда, если вас мучают сомнения.

— Зачем нам вечность, Гермий? Ты подумал, каков будет гнев богов, которым ты служишь?

— Но вы богини здесь. Народ горцев сделал вас бессмертными. — Гермий подал условленный знак Посейдону, а сам раскрыл свою походную суму, в которую грайи тут же с любопытством заглянули.

— Олимп и так бессмертен, — продолжал он, краем глаза наблюдая за перемещением атлантида. — Если бы он был так же справедлив, как спесив. Где бы взять зелье от чванливости?

Он захохотал, и грайи подхватили его шутку. Улучив момент, Посейдон бросился к пещере, но песок предательски скрипнул под его нетерпеливыми шагами.

— Кто здесь? — мгновенно отреагировала Дино, оборачиваясь к входу в пещеру, куда как раз входил повелитель Атлантиды. Кристалл был у нее в руках, и грайя не замедлила им воспользоваться. — Посейдон! — воскликнула она, бросаясь к Гермию.

— О, ты коварный раб своих богов-хозяев! Нет никакой правды в лживых словах твоих! Схватите его, сестры!

Гермий рванулся к входу в пещеру, чтобы преградить путь грайям.

— Выслушайте меня, могучие! — воскликнул он.

— Убить! — прошипела Дино.

Темный проход закончился каменным цирком, освещенным полуденным солнцем. Посейдон замер, не в силах сделать шаг.

Она сидела у естественной каменной чаши, заполненной бьющим из недр скалы родником, склонив голову над свитком. Солнечный свет, отражаясь от желтого полотна, освещал ее умиротворенное лицо и открытую нежную шею. Простая туника покрывала тронутые бронзовым загаром плечи, а ноги от бедра до щиколоток в чешуйчатой броне, нашитой, по обычаю амазонок, на кожаные штаны. При виде ее изящных пальцев, держащих свиток, и обнаженных нежных рук, полной груди, мерно дышащей под грубым полотном туники, у повелителя Атлантиды перехватило дыхание. Он помнил Медузу юной, яростной, необузданной, теперь перед ним была зрелая женщина, еще более прекрасная и… величественная. Одно в ней осталось неизменным: корона из зеленого золота в виде семи змеек по-прежнему держала тяжелый узел ее золотых волос.

Голова Посейдона пошла кругом, огонь страсти горячим потоком ударил в сердце. «Она будет моей!»

Он сделал шаг вперед…

— Мама!

Женщина встрепенулась. В тот же момент мальчишка, сидевший в тени и потому невидимый для Посейдона, поднял лук и выстрелил в пришельца. Уходя от стрелы (тело само рефлекторно отклонилось в сторону), повелитель морей успел удивиться силе малолетнего бойца. Мальчишке было от силы лет двенадцать, но в руках он держал настоящий боевой лук!

— Нет! Нет, Скиф! — закричала Медуза, останавливая новую стрелу, готовую к полету.

Мальчишка послушал ее. Однако вместе с двумя своими братьями подбежал к матери, заслонив собой, держа оружие наготове.

Посейдону на мгновение показалось, что перед ним Хризаор: три мальчугана были похожи друг на друга, как капли воды, только вооружены по-разному. Один из братьев Скифа держал короткий меч, предназначенный для ближнего боя, другой опирался на копье с широким наконечником. Конечно, это был не Хризаор, хотя внешнее сходство угадывалось, ведь и у Хризаора, и у Скифа с братьями была одна мать — Медуза.

Горло Посейдона перехватило спазмом. Еще мгновение назад он хотел рыдать у ее ног, а теперь все слова застряли горьким комом нечаянного разочарования в связках.

— Мне рассказывали о трех сыновьях Геракла, — сипло произнес он.

— Но ты не мог допустить, что я стану женой героя, — закончила за него Медуза; снисходительная улыбка коснулась ее губ.

— Скиф, отведи братьев к морю, — велела она старшему сыну, но мальчишка не сразу подчинился. Он внимательно посмотрел на мать, перевел суровый взгляд на пришельца. — Все в порядке, — с ласковой улыбкой заверила его Медуза. — Этот несчастный не опасен.

— Он будет героем, — заметил Посейдон, когда братья скрылись в пещерном сумраке.

— Он будет царем, — гордо произнесла горгона. — И у него будут свои боги.

— Новый пантеон? — Атлантид криво усмехнулся. — Нет ничего могущественней Олимпа.

— Здесь Олимп безвластен. Зачем пришел?

Посейдон присел на край чаши источника. Она осталась стоять, будто подтверждая нежеланность его визита и скорый уход.

— Как ты могла? — прошептал он после некоторой паузы. — Как ты могла? Геракл — убийца, тупой дуболом. Это он отсек головы нашим близнецам, нашему Хризаору.

— Твоему Хризаору, — уточнила Медуза.

Его глаза расширились от изумления.

— Да, я мать Хризаора. Но взял ли его отец Посейдон меня своей любовью? Нет! Он просто использовал меня, как подстилку! Просто так, из очередной прихоти своего божественного естества! — Ее голос сорвался в крик, глаза полыхнули гневным зеленым огнем.

Он молчал, глядя на бурунчик родника среди каменной чаши. Все не так, все не то! Она должна быть раздавленной, несчастной, потерявшей смысл жизни, смысл существования, но… О боги! Будь проклят весь гордый род титанов!

Атлантид взглянул на нее исподлобья. Царица! Каждая из них царица: непокорные, упрямые, неустрашимые. А Медуза повелевает ими, и так будет всегда. Ее сила за пределами понимания обычных людей, да и не всем богам она понятна.

— Все не так? — прочла она в его взгляде.

Он был разбит, раздавлен еще до того, как ступил на палубу «Коня морей», чтобы плыть к этим берегам. Гермий его предупреждал, но, поддавшись желанию, он поступил как поступают все Крониды — по-своему, повинуясь собственному желанию.

— Тебе надо было послушать Гермия, — как эхо его собственных мыслей прозвучали слова Медузы.

И тогда Посейдон сделал то, чего не делал ни перед одной из женщин, будь она хоть трижды богиней и четырежды царицей. Он опустился перед ней на колени.

— О, великая царица, достойная имени бессмертной богини, — начал он шепотом, еще стыдясь собственных слов. — У твоих ног я прошу об одном: прости. Прости меня! — воскликнул он. — Прости мне унижение, прости мне насилие, прости мне предательство! — кричал Посейдон, чтобы заглушить в себе голос рассудка, расчетливого божественного ума, пытающегося усмирить поток раскаяния трезвыми доводами.

— Мне нет оправдания! — каялся Кронид. — Ни молодость моя, ни божественное происхождение, ничто не может служить мне оправданием в том насилии, которое я совершил над тобой, о царица!

Прижав стиснутые руки к груди, ошеломленная Медуза слушала его речи, не веря происходящему. В ее глазах смешались растерянность и страх: никто и никогда не мог сказать, что видел кающегося олимпийца, тем более поведать, что бог раскаивался перед человеком в причиненном ему, смертному, зле.

Посейдон взглянул на горгону. Его лицо дергалось, губы тряслись. Царица вдруг поняла, что атлантид рыдает. Первым ее порывом было желание простить его, поднять с колен, прекратить это унижение. Однако тогда пришлось бы принять его предложение и стать его супругой. Верность богов своим женам известна всем, а Посейдона тем более. Медуза нисколько не сомневалась, что скоро надоест своему мужу и будет вынуждена вернуться на остров к сестрам грайям. Быть обманутой женой, пусть даже на самом Олимпе, — участь не для нее.

Значит, его надо отвергнуть, стать самым ненавистным врагом повелителя Атлантиды. Могущественный враг! Сколько их было, сколько будет? Число не имеет значения: врагов не считают, их бьют!

Растерянность и страх сошли с ее лица. Медуза стала такой же спокойной, умиротворенной, как несколько минут назад.

— Не молчи, — прохрипел он, стуча зубами от беззвучных рыданий. — Самое страшное, когда ты молчишь.

— А когда я кричу и сопротивляюсь, это тебя заводит, — устало произнесла она. — Ты мне сам об этом говорил, хохоча в лицо, выкручивая руки за спину. Помнишь?

Посейдон взревел раненым зверем. Горькая обида и смертельная тоска прозвучали в том громогласном крике.

Его рык, способный заглушить самый лютый шторм, эхом пронесся по пещере и вырвался наружу. Ошеломленные грайи отшатнулись от входа, опустили оружие.

— Я его предупреждал, — вздохнул Гермий, убирая свой меч в ножны.

— Она убила его, — прошептала Энио.

— Пронзила ножом, — эхом откликнулась Пемфредо.

— Лучше бы оскопила! — прошипела Дино.

Гермий печально покачал головой: Форкиды по-прежнему были безжалостны к врагам и ненавидели Кронидов, истребивших их род.

— Он жив, но пронзен насквозь, — сказал посланник богов. — Я предупреждал его.

— Медуза добьет его.

— И бросит тело в море.

— Нет. Лукавый говорит о другом. — Прищурив глаза, Дино неустанно следила за Гермием, будто ожидая нового подвоха. — Ведь так, Гермий?

В зеве пещеры появился серый силуэт человека. Он шел тяжело, как пьяный или смертельно раненный. Посейдон чувствовал себя именно таким. Пробитая словами Медузы грудь ныла тяжелой обидой, зияла язвой горечи, в которой сбивалось с ритма униженное сердце Кронида.

Его взгляд был страшен. Грайи невольно вновь подняли оружие, чувствуя смертельную угрозу. Атлантид захохотал, обращая лицо к яркому летнему небу, и прыгнул навстречу клинкам, презирая их острую сталь.

Гермий едва успел схватить его сзади, насильно оттянуть от суровых воительниц, готовых к лютому бою с обезумевшим богом, коим был Посейдон в ту минуту.

— Пусти! — взревел атлантид, пытаясь высвободиться из крепких объятий. — Пусти! Уничтожу, мерзкий предатель!

Но Гермий только крепче сжал зубы, напрягая все свои силы. Он постепенно отступал к камням, таща за собой беснующегося Посейдона, выкрикивающего проклятия в адрес воительниц, которые с надменными лицами наблюдали его позор.

Глава 14 Чужие в доме

Есть много праздных смут у здешней скуки бытия. Валерий Гаевский

— Пусти! — заорал Виктор, взмахнув руками, пытаясь освободиться от захвата.

Перед глазами был белый потолок комнаты, но плечи еще чувствовали крепкую хватку Гермия. Ковалев быстро поднялся и сел, желая убедиться в собственной свободе. Голова слегка кружилась.

— Что за черт! — злым шепотом произнес Виктор, тщательно протирая глаза. — Что за черт!

Сила видения не отпускала его, мороча разум галлюцинациями. Вот шкаф превратился в валун, вот из стены вышла разъяренная гарпия с мечом в руке, морской прибой лизнул голые ступни. Ковалев вскочил, едва не столкнувшись со столом, — видения отхлынули.

— Черт! — Он растер лицо ладонями.

Виктор тяжело оперся о стол, отдышался. В этот раз головокружение было не столь сильным, но призраки сна не отпускали. Он готов был обнять круглый стол посреди комнаты, если бы хватило рук, вцепиться в него, словно утопающий в обломок корабля, чтобы не оторваться от реальности.

Ковалев отдышался, подождал, пока успокоится гулкий стук сердца, кое-как натянул штаны и подпоясался. Держась за стол, прошел на кухню, но остановился на полдороге. Дверь в соседнюю комнату слева была открыта — на глаза попался стеллаж, от пола до потолка заполненный книгами. Виктор зажмурился, потряс головой. Когда открыл глаза, книги остались на месте.

— Ни фига себе! — Он проковылял в комнату.

Размер библиотеки поразил — стеллаж закрывал всю стену комнаты. «Эвпатриды удачи», — прочел он первый попавшийся на глаза корешок. Рядом «Приключения одной теории» и автор — Тур Хейердал.

У окна слева рядом с дверью — письменный стол, заваленный книгами, вырезками из газет и журналов, тетрадями. Тут же стоял старенький кассетный магнитофон «Сони», стопка кассет и настольная лампа с самодельной подставкой, снятая с какого-то станка.

Виктор помнил магнитофон. Он сам привез его из Швеции другу Зоту, когда «Агатан» — спасательное судно Северного флота, на котором они служили, — вернулся из ремонта. Макара Зотова не зачислили в ремонтный экипаж, видимо, по идейным соображениям: прадед — казачий сотник и имел до революции магазин в Петербурге. Мало ли кто мог ждать старшего матроса Зотова за границей?

Комнату освещал солнечный свет, падающий из окна с восточной стороны. Под ним стояла двуспальная кровать, над которой висела иконка с Троицей. Виктор взял со стола первую попавшуюся тетрадь с синей обложкой, пролистал ее: схемы, карты на кальке, круг со звездным небом и записи от руки. Одна карта привлекла внимание Ковалева: на тонкой кальке черной пастой выведен контур Крыма, пересеченный четырьмя дугами и широкой полосой. «Линия разломов», — гласила надпись. На пересечении дуг и линии, тянущейся с севера на юг, Макар нарисовал звездочку и подписал: «Гостра Могила».

Ковалев хмыкнул, перевернул кальку:

«Судя по схеме, мы живем в точке пересечения подземных водоемов и линии разломов полуострова. Прекрасно! Теперь понятно, почему древние создали здесь целый погребальный комплекс с Рытым в центре. Археологам, которые возились в районе Гострой Могилы, было бы логично копать в Курганном, где есть три больших искусственных холма. Я долго думал над тем, почему их неумолимо тащило к Рытому в Шпареву балку. Объяснение только одно: интуитивно ученые чувствовали, что центр комплекса, его самая большая загадка, находится здесь.

Скорее всего, в Рытом похоронен вождь, а курганы вокруг — могилы родственников или соплеменников. Рытый не отличается величиной, зато в его недрах спрятан каменный купол с дромосом. Сильные дожди в апреле — мае хорошо промыли склон, и с восточной стороны кургана обнажилась кладка арки дромоса — тоннеля, ведущего к погребальной камере. Вряд ли кто найдет эти камни. Они под большим кустом серебристого лоха. А если и найдет… Ну и что? Нужно еще понять, что перед тобой.

Итак, под курганом Рытым расположена усыпальница царя. Иначе тут не возводили бы каменный дромос и не выкладывали камнем погребальную камеру. Похожие захоронения: Царская могила под Керчью и „Сокровищница Атрея“ в Микенах.

Кто же похоронен в кургане? Скифский царь? Не буду гадать. В августе все узнаю».

— Вот и август, — пробормотал Виктор, закрывая тетрадь. Теперь кое-что становилось понятным. Например, откуда Макар черпает знания, так поразившие Ковалева во время утренней беседы.

Виктор вышел на кухню, попил воды из эмалированной кружки с черным пятнышком скола. Будильник на старом буфете показывал половину десятого утра. В доме царили тишина и покой. Ковалев прикрыл глаза и прислушался. Ему стало хорошо, тревоги, навеянные сновидением, показались совершенно надуманными, нереальными, что, в сущности, так и было.

Он выглянул из окна в сад. Гуси плескались в жестяном корыте, махая крыльями, обтирая бока длинными шеями, перебирая перья оранжевыми клювами. Ковалева привлек женский смех. Он вытянул шею, чтобы увидеть происходящее. Лиза играла со щенком, пытаясь отобрать у верткого собачонка тряпку. Рафинад злился, урчал, мотал головой, радуясь веселой забаве.

Загорелое гибкое тело Лизы прикрывала полосатая тельняшка без рукавов — явно с Макарова плеча, старые джинсы подвернуты до колен, ступни измазаны в грязи. Видимо, девушка занималась огородом, когда неутомимый Рафинад приволок откуда-то кусок ветоши.

Ковалев отошел от окна, боясь, что его увидят.

— Хороша, — прошептал он, вынимая из кармана брюк сигареты.

Хотелось рассмотреть красавицу поближе. Но как? Не будешь же дальше подсматривать, словно озабоченный юнец. А выйти просто так — нагловато. Значит, следует все превратить в случайность.

Виктор взглянул на себя в зеркало, висящее у двери на кухню. Темно-русые волосы немного слежались от подушки. Ковалев сплюнул на ладони, пригладил торчащие вихры, а трехдневная щетина — он огладил ладонью лицо — сейчас в моде, только вряд ли это известно Лизе. Ладно, бриться уже поздно, тем более что кожа на щеках, лоб и нос обгорели на солнце. Тут прикасаться больно, не то что бриться.

Виктор прищурил светло-серые глаза, надменно глядя на отражение. Потом взглянул исподлобья. Так сурово, как у Макара, не получилось, зато вышло довольно обольстительно. Ковалев приподнял левую бровь — еще лучше. Для дурочек — просто неотразимо. Только Лиза не дура.

Он взял с газовой плиты спички, прикурил. Немного поразмыслив, сунул коробок в карман. А вот с животом надо что-то делать. Растет, зараза. Ковалев подтянул брюшко и вышел во двор.

Лиза стояла спиной, склонившись к собачонку. Виктор выпустил дым сквозь зубы: моя ты хорошая.

Девушка почувствовала его похотливый взгляд, обернулась.

— Господи, Лиза! — Ковалев сделал вид, будто только что заметил ее. — Простите. Я вас напугал.

Девушка спрятала упавшую на глаза прядь за ушко.

— Ничего, — ответила она, отдавая тряпку на милость Рафинада.

Глаза ее блестели от испытанной радости игры, алый ротик был чуть приоткрыт — баловство немного утомило. Виктор откровенно разглядывал девушку, продолжая изображать смущение:

— Простите, ради бога.

— Ерунда. Я думала, вы будете спать долго.

Она говорила с ним без прежней неприязни, но холодность в голосе осталась.

— А Макар?

— Он в шесть уехал в кузню.

— В кузню? В такую жару?

Легкая улыбка коснулась губ Лизы.

— Такая у него работа. К тому же он нормально переносит жару.

— Завидую. А я чувствую себя на таком сильном солнце как вареный рак.

— Вам надо обработать ожоги и рану, — заметила Лиза.

— Вы так думаете? — Виктор коснулся пластыря на щеке. — Если вас не затруднит… — Он поморщился, словно от зубной боли.

— Нисколько. — Лиза пожала плечиком, прошла в дом.

Царапина после Любиного лечения его почти не тревожила. Ковалев хотел сорвать повязку, но передумал. Это сделает Лиза своими маленькими пальчиками.

Рыжий петух с лихо заломленным алым гребнем вскочил на каменную плиту, стоящую у сарая, и заорал, широко разинув клюв. Виктора вновь заинтересовал камень. Петух настороженно покосился на него, когда Ковалев коснулся края плиты. Недовольно покудахтав, гордая птица соскочила на землю и удалилась к своему гарему.

Виктор внимательно осмотрел оспины на камне, прямоугольное отверстие в центре плиты — дело рук человеческих. Только вот что оно означает? И зачем оно Макару?

Он спросил о плите Лизу, когда девушка намазывала его руки кремом.

— Звездная карта, — обыденным тоном ответила девушка, суетясь вокруг сидящего на деревянном чурбаке гостя.

— Вы серьезно?

— Так Макар говорит. Сережка Балабнов выпахал ее за Балкиным озером, хотел на бут для фундамента пустить, да Макар выкупил. За пару бутылок малиновки.

Слушая Лизу, Ковалев наслаждался: прохладный крем остудил горящую кожу, а заботливая девушка нет-нет да и невольно прикоснется грудью к плечу или прислонится бедром к его ноге. Виктору очень нравились ее кругленькие грудки: ничуть не отвислые, словно Творец, создавая их, разрезал ровно напополам круглый плод. Острые сосочки проступали сквозь материю тельняшки. Ковалев уже прикидывал, как ляжет на эту грудь его ладонь…

— А-а-а! Сука! Твою мать! Куда лезешь, тварь!

Гость вздрогнул.

— Скотина! Шоб ты сдохла, падлюка!

Лиза тихо засмеялась:

— Страшно?

— Что это было? — Виктор растерянно моргнул.

— Соседка с коровами управляется.

Из-за дощатого забора, разделяющего два двора, понесся отборный мат.

— Сейчас будет больно, — предупредила Лиза и сорвала пластырь с раны на щеке.

Виктор дернулся.

— Ничего-ничего. — Лиза подула на ранку. — Почти зажило и порез неглубокий.

— А щетина? — капризно произнес раненый, морщась от боли.

— Ой, прости. Я просто…

Ковалев спохватился: надумал капризничать. Ты мужик или где? Терпи же, размазня.

— Ничего страшного, — отмахнулся он. — Немного неожиданно, но терпимо.

В воздухе вновь грохнул трехэтажный мат, и за минуту гость из столицы узнал, что несчастная женщина работает одна, муж не отдает ей пенсию, кошка-блядь залезла в молоко, собака-сука сожрала сваренное для поросенка, а сама хозяйка устала и больна, может даже, смертельно, так как напоследок она обещала упасть и умереть всем назло, чтобы посмотреть, как они будут жить после ее смерти.

— Да провалиться тебе, — пробормотал Виктор, выслушав истерические вопли. Он сам был рассержен: рана после перевязки пульсировала болью.

— Мы привыкли, — вновь пожала плечиками Лиза.

— Бабку в сумасшедший дом отправить надо. Кто будет пить молоко из-под ее бешеной коровы?

— Она быка руками удерживает. Санитары не справятся, — улыбнулась девушка.

Виктор поднялся с чурбака, осмотрел лоснящиеся кремом руки и коснулся пальцами марлевой примочки на щеке.

— Значит, так: я залатан… то есть подлатан… гм! Меня залатали. — Он хотел поцеловать девушке ручку, но вспомнил свой прошлый опыт и решил не портить наладившиеся отношения. — Теперь я могу помогать по хозяйству.

— Чем же? — Серо-голубые глаза Лизы лукаво прищурились.

— Ну, могу копать, цапать или собирать урожай, — заверил он.

— Только футболку наденьте, а то снова обгорите.

— Точно.

Виктор бросился в дом.

— Вот как славно, вот как славно, — напевал он, предвкушая приятное общение.

Все начинается с малого: пара фраз, маленький общий интерес. Главное — без спешки. Следует присмотреться к отношениям между Макаром и Лизой — наверняка есть трещинка, куда можно вбить незаметный клинышек. Да вот хотя бы Любка. Ковалев еще не представлял роли Любови в своей интриге, но чувствовал, что эта чертовка ему пригодится.

К воротам подъехала машина. Виктор выглянул в окно над диваном, который служил ему ложем. Раскидистая крона грецкого ореха у дороги мешала хорошенько рассмотреть происходящее на улице. Кажется, трое. Во двор не спешат, ждут. Очень скоро у дома Зотова остановилась вторая машина, и нежданные гости бесцеремонно вошли в калитку.

Опасность! Давно забытое чувство шершавого комка страха в груди. Вот черт! Этого еще не хватало. Нет. Все в порядке. Наверняка гости сейчас поговорят с Лизой и уедут восвояси.

Он врал себе, потому что знал цели таких визитов, чувствовал угрозу и боялся признаться в том, что давно с ним не случалось — встрять в разборку.

Не давая страху окончательно овладеть им, Ковалев быстро вышел во двор и оказался за спинами четырех парней. Пятый стоял у калитки.

— Опа! — Коренастый с проседью у виска радостно воскликнул, складывая ладони вместе. — А вот и любовничек.

Он был самым старшим из незваных гостей, примерно одного возраста с Виктором. Остальным визитерам — лет по восемнадцать — двадцать. Ковалев прикинул, что может сделать, если начнется заварушка. Парни в явном подпитии, у двоих бутылки с пивом, которые быстро превращаются в «розочки». Коренастый — серьезный противник: настроен на драку и в хорошей физической форме. Значит, драться нереально. Попробуем поговорить.

Стройный темноволосый парень в черной футболке с изображением газетной страницы «Нью-Йорк таймс» поднял очки на лоб и с презрением посмотрел на Виктора. Вот, пожалуй, и заказчик стрелки. Прикид у него городской, вещи недешевые. Держится, правда, немного нервно — все время дергает правым коленом.

Лиза стояла на дорожке в сад. Она не выглядела напуганной, что немного удивило Виктора. Конечно, она понимает происходящее и рассчитывает на помощь. Возможно, сейчас в калитку войдет Макар, и все решится само собой. Появление Зота — самый лучший вариант и самый невозможный.

— Какие проблемы, парни? — спросил Виктор. — Вы двором не ошиблись?

— Да что ты. — Коренастый усмехнулся. — Такой двор у нас один. Только я не вижу хозяина. — Он сделал растерянный вид. — Не уважает он нас, что ли? Нехорошо.

Двое с пивом закивали, помянули Макара матюгами.

— Ах да! — Старший хлопнул себя по лбу. — Он же в кузне колхозный план кует.

Парень в черной футболке не разделял общего веселья. Он оценивающе рассматривал Виктора, как будто имел к нему какие-то претензии.

— План — это хорошо, — трепался коренастый, веселя товарищей. — Хоть и колхозный. Но смазливая девка — тоже неплохо. — Он подмигнул Виктору. — Даже если она девка друга, да?

— Пошел вон! — прошипела Лиза. — Пошел вон со двора!

Весельчак рассмеялся.

— Да нет, Лизок. Так просто мы не уйдем. — Он, пританцовывая, подошел к девушке. — Чё зря ноги бить, а? Или ты мне не дашь? Какому-то городскому хлыщу дала, а мне — Сереге Сивому, односельчанину? Я ж первым в очереди был. — Шутки стали злыми, Сивый быстро охватил девушку за талию, притянул к себе. — Напомнить?

В следующий момент произошло то, чего никто не ожидал от хрупкой Лизы, особенно Ковалев. Девушка отстранилась, желая уклониться от тянущихся слюнявых губ Сереги Сивого. Тот потянулся к ней. Виктор не сразу сообразил, зачем Лиза поворачивается корпусом и прячет сжатый кулачок за голову. Удар в широкий пористый нос Сивого получился смачный, звонкий.

— А! Тварь!

Лиза змейкой выскользнула из рук Сереги. Из-за черешни появился грязный лохматый тип в светлом пиджаке Виктора. Он принялся махать Лизе рукой и громко гукать. Девушка побежала к нему. Один из парней пытался ее поймать, но лохматый кинул в него толстую палку. Парень увернулся, запутался в собственных ногах и едва не упал — пиво дало о себе знать.

Виктор оттолкнул от себя «Нью-Йорк таймс», бросился следом за девушкой в сад. Плюясь кровью из разбитого носа, Сивый успел преградить ему путь. Удар под дых скрутил Ковалева пополам.

Глава 15 Раскаленная степь

Платья легкого рукав Можно потянуть и оборвать; Ширму высотою в восемь чи Можно перепрыгнуть и бежать; Меч, что за спиною прикреплен, Можно быстро вынуть из ножен. Неизвестный автор. Янский наследник Дань

— Если-т так дальше пойдет-т, зимы не будет, — заверил Сашка Степанян, щурясь сквозь сигаретный дым.

— Та откудова ты знаешь? — возразил дядя Миша. — Ну-у, вот в каком году?

Он обратился к Макару.

— В девяносто втором, — ответил тот, вытаскивая из скобы тяжелый ручник.

— Да! Вот тады ж зима в ноябре началась.

Сашка колупнул мизинцем в широкой ноздре, внимательно изучил добычу и щелчком отправил ее на свободу.

— Да-т вчера смотрел — ученые говорят, что потеплело на два градуса. Это гребаное течение-т в эт-том а-акеане… — Он щелкнул пальцами, пытаясь вспомнить.

— Гольфстрим в Атлантическом океане, — подсказал Макар.

— Ага-т! Оно льды в Арктике моет-т, л-льды тают.

— Та де тот Голвстрым, — отмахнулся дядя Миша.

Макар включил гидромолот, и слова спорщиков утонули в уханье станка. Гидравлика на молоте давно дала течь, потому кузнец перед работой постоянно вытирал стол, чтобы при ковке горячее масло не летело в стороны.

Мужики бросились врассыпную, когда Зотов ловко бросил под молот пылающую жаром болванку. Пронырливый дядя Миша отошел к двери — всегда можно выскочить на улицу, — а плотный Степанян спрятался за спину кузнеца — самое безопасное место в кузне. Не обращая внимания на мужиков, Макар оттянул заготовку, поставив на ребро, выровнял округлившиеся края и, выключив молот, стал доводить зубило на наковальне.

— Ладно-т. Я потом зайду, — сказал Сашка, с уважением глядя на работу кузнеца.

— Завтра, — уточнил Макар. — На сегодня я завязываю. Отпросился на полдня.

Он подошел к стеллажу с готовым инструментом и выбрал зубило нужного размера.

— Вот тебе готовое.

Пыхтя сигаретой, Сашка рассмотрел инструмент и, довольный увиденным, вышел из кузни.

Дядя Миша еще топтался в нерешительности.

— Там у меня поршни есть, — как бы невзначай тихо произнес он.

— Сколько? — спросил Зотов, снимая брезентовый передник.

— Шесть.

— Почем?

Дядя Миша замялся, дернул плечом. Макар знал, что с ним можно торговаться до бесконечности, однако не сегодня.

— Беру по трояку, — предложил кузнец.

Лицо дяди Миши озарилось улыбкой: считай, пузырь самогона за каждый поршень — лихо.

— Так я ж щас принесу. — Он бросился в дверь, но Макар остановил.

— Завтра, дядь Миш. Все завтра.

— Ага. Тада с утра приходь.

Зотов закрыл за ним дверь.

Не надо было приходить на работу. Лучше бы взял отгул, однако от кузни до кургана дорога ближе, и пройти можно практически незамеченным. Не будет же он идти по деревне с тесаком за плечами и флягой на поясе, как какой-то гребаный супергерой. Макара смущало его снаряжение. Можно оставить ятаган, сунуть в карман раскладной нож, фляги с водой и «федоровкой» в рюкзак, а там налегке к кургану. Только ятаган кован не для красоты, флягу из рюкзака извлекать долго, и это может стоить жизни. Ночные походы убедили Зотова: курган не прощает наплевательского отношения.

Синяя тетрадь:

«Мы живем в миру, и он руководит нашими поступками, формирует наши привычки, характер. Достичь спокойствия нам очень сложно. Постоянные раздражители с разных сторон выводят из состояния равновесия. Так учил меня дед Федор и заставлял молиться. Он говорил, что человек может только тогда найти себя, только тогда обрести внутренний покой, когда слушает свое сердце и душу. Мир не дает нам такой возможности, влияя извне, и мы невольно принимаем его вторжение, стараясь подстраиваться под него. Но когда сила человека идет изнутри, от его души и сердца, окружающая действительность теряет власть над ним, а такой человек получает невиданные силы.

Я не понимал этого, пока не испытал на себе. Аномалия кургана не подпускает людей, она может свести с ума и даже убить, если подходить к ней с привычными мерками. Например, пытаться постичь ее одним научным подходом. Молитва дает душевное равновесие, что прибавляет силы, устанавливает защиту, обостряет реакцию и понимание происходящего. Мне тоже бывает страшно, но страх не сковывает тело, не заставляет бежать сломя голову. Он спасает и предупреждает».

Макар быстро переоделся и присел перед дорогой на стул. Волнение не отпускало его все утро, и теперь он позволил мыслям спокойно течь по своему руслу, как перед сном. Легкая дремота охватила тело, смежила веки, слова «Отче наш» привычно потекли в памяти.

Он не слышал ничего — ни гула автомобильных моторов, ни шагов нагрянувших чужаков. Даже когда забарабанили кулаком в двери, кузнец спал крепким сном…

— Где этот гребаный кузнец? — Сивый принялся дубасить в дверь.

— Чаво шумишь. — Из соседней двери сварочного цеха вышел худощавый мужичонка в серой робе. — Ва-первых, здорова.

Он протянул Сереге темную от загара руку, но тот только поморщился.

— Где кузнец?

— А шо энто ты не здоровкаешься? — обиделся мужичок.

— Здоровее видали. Где кузнец?

Виктор стоял у коричневого «москвича» под присмотром парней. Еще ныла грудь от удара: здоровый бугай этот Сивый, и носяра у него крепкий — кровь быстро остановилась. Чем же зацепил его Зотов?

Вторая машина — салатовая «копейка» — едва не подпирала двери кузни.

— Видали, да и хрэн с вами, — совсем обиделся серый мужичок. — Нужен кузнец — сам ыши. — Он отвернулся, пошел в мастерскую.

Сивый начинал злиться, хотел догнать старого пердуна, но в этот момент на двери кузни шаркнул засов, и на пороге появился Зотов: за спиной рюкзак, рукоять тесака из-за правого плеча, на широком офицерском поясе фляжка с «федоровкой».

Вот тебе здрасьте! На дом напали, девушку едва не изнасиловали, друга — Виктор осторожно прикоснулся к солнечному сплетению — избили, а он стоит как ни в чем не бывало. У Ковалева создалось такое впечатление, что друг пользуется не только лекарственными травами… Сказать, что Зот полностью отстраняется от окружающего, нельзя. Кузнец вел себя нормально, реагировал быстро, говорил логично, хотя и мало. Но вот этот взгляд и легкая улыбка на губах… Как говорится, придурок. А с другой стороны, кузнец словно понимает происходящее лучше остальных и такое положение его забавляет.

Вот и теперь Макар выглядел вполне безмятежным, спокойным. Закрыл цех на ключ и повернулся к парням.

— Ой-ой! Кого мы видим, — раскланялся Сивый. — Привет, придурок.

— Витька отпусти, — спокойно сказал Зот, правильно оценив обстановку.

Серега засмеялся, скалясь ему в лицо. Пацаны стали сходиться в полукруг. Волки. Нет, не волки. Щенки, ведомые волком. И плевать им, что за спиной кузнеца тесак. Знают, паскудники, что Макар оружие в ход не пустит.

Зотов посмотрел на них исподлобья и быстрым движением схватил Сивого за ключицу. Тот ойкнул, скрутился в три погибели.

— Беги!

Повторять Виктору не пришлось. Но куда бежать? Да еще босиком — домашние шлепанцы он потерял во дворе дома, когда пацаны волокли его к машине. Ковалев бросился назад по дороге к селу. Пушистая пыль брызнула из-под ступней, а мелкие камешки впились в нежную кожу.

На ходу оглянулся. Зотов пробился сквозь строй нападающих, как шар сквозь кегли.

— Держите его! — орал Сивый, матюкая кузнеца и сопливых товарищей.

Виктор никогда не видел, чтобы кто-то так стремительно бегал. Зотов пулей перемахнул через водяную колонку, проскочил между ивами и оказался впереди Виктора. Преследователи ринулись в погоню, но едва первый приблизился к колонке, Ковалев различил в траве длинное змеиное тело, покрытое коричневым рисунком. Парень заорал, отстранился, падая на бегущих позади товарищей. Гадюка стремительно свилась кольцами, подняла голову, украшенную роговым наростом в виде короны. Трава вокруг нее шевелилась от множества меньших тел. Виктор похолодел от увиденного и тут же получил толчок в спину.

— Беги, — шепнул Макар у самого уха.

Когда одна небольшая змейка появилась у ног Ковалева, тот подпрыгнул на месте и дал стрекача не хуже друга.

Надолго Виктора не хватило. Дыхание дало сбой, ступни горели, пот ручьями потек по лицу, выедая глаза. Ковалев остановился, желая дать передышку избитым ногам, однако раскаленная пыль, словно кипяток, жгла ноги.

— Извини, — пыхтя, произнес Виктор, когда Зот подошел к нему. — Больше нет сил.

Макар не осуждал и не ругался. Молча снял домашние тапочки, что были на его ногах.

— Надевай.

— А ты?

Зотов не стал долго объяснять, а просто указал в сторону мастерской — коричневый «москвич» выехал из-под навеса и развернулся. Погоня!

— Он приставал к Лизе, — быстро затараторил Виктор, обуваясь. — Она отбилась…

Довольная улыбка коснулась губ кузнеца.

— …и убежала с лохматым. На нем был мой пиджак.

— Волоха, — ответил Зотов, разворачиваясь в сторону от дороги к балке.

Золотая трава путалась, цепляла за ноги, но рычащий позади автомобиль подгонял. Виктор никогда бы не подумал, что в домашних тапках так легко бежать, словно в кроссовках. Ступни после знакомства с проселком горели, но чувствовали себя уютно. Одна досада — это не добавляло сил. Виктор выдыхался.

Он вспомнил уроки бега в секции карате: главное — выдохнуть весь воздух, тогда вздох произойдет рефлекторно. «Э-эй-се-о!» — произносишь при выдохе и свободно вдыхаешь. Только тренировки давно заброшены, навыки забыты, а попытка дышать по правилам окончательно сбила с ритма.

Макар на ходу вытащил тесак, кажется, увеличил скорость — наш паровоз! — вдруг взмахнул руками, подпрыгнул и словно провалился сквозь землю. Виктор добежал до места исчезновения друга, отшатнулся. Не удержавшись, сел на пятую точку. Ровное полотно степи здесь понижалось, заканчивалось обрывом. Макар стоял на дне оврага, прикрыв глаза ладонью, смотрел на Ковалева.

— О господи! — всхлипнул тот, вытирая мокрое лицо.

Черт его дернул приехать к этому чокнутому кузнецу? Да ушла жена — да хрен на нее! Чи не горе! Или не хватило бы коньяка, чтоб забыться? Или не хватило бы шлюх, чтоб забыть свою дуру? Да вечером по центральным улицам города ходят такие девочки — только просигналь им, открой дверцу «ауди», не вылезая из машины, и они сами подерутся за место рядом с тобой. Шелест зеленых бумажек — самое верное заклятие в мире, делающее всех податливее и доступнее.

У Виктора на секунду мелькнула мысль откупиться от преследователей. Он-то тут при чем? Им кузнец нужен. С таким намерением Ковалев поднялся на ноги. Рычащий «москвич» затормозил, с водительского места вылез Сивый и, скалясь, двинулся на Ковалева.

— Черт, — выругался сквозь зубы Виктор.

Оставалось только прыгать.

Дно оврага заросло камышом и кустарником с серебристой листвой, потому идти пришлось по склону. В зарослях шипело, шуршало, квакало. Сначала Виктор оглядывался, всматриваясь в сплетение ветвей и стеблей. Он хорошо помнил свитый клубок змеиных тел у колонки. Однако ничего страшного не происходило, а вот злое солнце пекло голову и плечи.

Ковалев махнул на все рукой и сел в жесткую траву, растущую на склоне. Макар остановился, постоял, наблюдая за другом все с тем же спокойным пониманием во взгляде.

— Давай передохнем, — попросил Виктор.

— Отдыхай, — кивнул Зотов, скидывая рюкзак и ножны с тесаком.

Он снял футболку. На левом бицепсе ярко сверкнул лунный камень на кожаном шнуре — можно и не гадать, чей это подарок.

Макар достал из рюкзака полуторалитровую пластиковую бутылку с водой, в которой плавал изрядный кусок льда. До Виктора вдруг дошло: Зот вышел из кузни, словно заранее знал о приезде лихих парней. Словно он знал, что придется спасаться бегством в балке, и появление друга расстроило его планы. Ковалев невольно влез в местную разборку.

По-своему Виктор был прав, однако он даже не мог представить, зачем кузнец идет в степь, к чему так тщательно готовился.

Меж тем Зотов намочил футболку водой и, скрутив из нее что-то вроде чалмы, водрузил головной убор на макушку друга.

— Ой, мама, — облегченно вздохнул Виктор, принимаясь слизывать текущие по лицу прохладные капли.

— Так-то лучше, — подмигнул кузнец и заставил выпить глоток «федоровки», которую Ковалев уже пробовал в подвале помещичьей усадьбы.

Силенок прибавилось, но и пить захотелось сильнее. Он глянул на рюкзак — вторая, непочатая бутылка со льдом лежала в запасе, завернутая в толстое полотенце.

Зотов понял взгляд друга и дал попить. Виктор почувствовал себя значительно лучше, поднялся на ноги и потянулся всем телом — ощущение бурлящей силы радовало его.

— Зот, а чего им надо от тебя? — отважился наконец спросить.

— От меня? — усмехнулся Макар и многозначительно приподнял левую бровь.

Виктор открыл рот, но ответ пришел сам. Любка! У нее наверняка есть воздыхатель, которому ухаживания приезжего горожанина не понравились. И возможно, о ее колдовстве парень не догадывается.

— Люба, — тихо произнес Ковалев.

Кузнец кивнул.

— Так все из-за меня. Это мне Сивый решил отомстить, а ты попался по ходу.

— Сивый ни при чем. Хотя у нас с ним старые счеты, и ему только дай повод. Там был такой парнишка в черной футболке…

— «Нью-Йорк таймс»?

— Петр Баширов.

— Зелен он еще для такой крали. Или тоже приворожила?

— Нет. Тут он сам.

Зотов глянул на солнце:

— Идем. — Он сунул Виктору рюкзак, набросил на голые плечи перевязь с тесаком и, не дожидаясь ответа, выступил вперед.

— А мы куда? — догнав друга, спросил Ковалев.

— Прямо, — ответил Зотов, не вдаваясь в подробности.

— И что там?

— Засада.

Глава 16 Озеро, которого нет

Где вы! Слушайте, вольные волки! Повинуйтесь жадному кличу! Валерий Брюсов. Скифы

Берега балки разошлись в стороны за очередным изгибом, открывая небольшую долину, поросшую серебристым лохом. Однако это были не привычные кусты, какие встречались повсюду. Большие деревья раскинули свои кроны над головами друзей.

Макар неожиданно остановился и присел, положив руку на рукоять ятагана.

— Засада? — Виктор осмотрелся, пытаясь разглядеть в зарослях затаившихся преследователей.

— Хуже, — ответил Макар.

Ковалев удивленно уставился на друга: куда уж хуже?

Ему вдруг показалось, что солнце умерило свой пыл, воздух стал свежее и прозрачнее, словно наступило утро. Ковалев удивился — длинные тени вдруг поползли от деревьев. Но если бы обратил внимание на небо, то заметил бы, как значительно сместилось назад к востоку светило.

— Вот черт, — пробормотал Макар. — Двигаем. Быстрее!

Едва они сделали первый шаг, как масса желтокрылых бабочек поднялась из травы и окружила друзей шелестящим облаком. Виктор ахнул, чувствуя на руках и лице легкое прикосновение воздушных балерин. Словно зачарованный мальчик, Ковалев поднял руки, чтобы открытыми ладонями почувствовать прикосновение. Он ощутил себя ныряльщиком на дне воздушного океана, где в коралловых дебрях живут мириады удивительных желтых пловцов. Макар обернулся, готовый наорать на рассеянного друга, но лишь усмехнулся, глядя на озаренное удивлением и восторгом лицо Виктора. Душа Ковалева открылась…

Синяя тетрадь:

«Как быстро и просто слетает всякая наносная шелуха с человека, попавшего в аномалию кургана. Сталкиваясь с ее опасностями и чудесами, ты делаешь выбор: либо испугаться, что вполне нормально, либо открыться, почувствовать неведомое, осознать его существование. Дальше труднее всего остаться человеком. Аномалия каждый раз норовит перекроить тебя, изменить под себя, чтобы ты не смог уйти, чтобы у тебя осталась одна дорога — в ее зоопарк».

Где-то недалеко послышались голоса. Макар сгреб друга в охапку и затащил под дерево. Виктор хотел возмутиться, однако хорошо знакомая ладонь закрыла ему рот.

Беседовали двое мужчин.

— Сергей Петрович! — восхищенно воскликнул один. — Посмотрите, сколько здесь желтушниц!

Двое в широкополых соломенных шляпах вышли на открытое место. На боку каждого из них висел планшет, а в руках они держали сачки.

— Бог мой, Аркадий! — воскликнул высокий худощавый в тон коллеге. — Это просто немыслимо!

Второй, которого он назвал Аркадием, был среднего роста, плотного телосложения. Его лицо лоснилось от пота, а светло-серые глаза светились от радости при виде бабочковской феерии.

— Вот где можно взять великолепные образцы для вашей коллекции, — не унимался худощавый.

— Полноте, Сергей Петрович. Что еще я не знаю о колиас? — Аркадий обернулся. — А вы были правы, Макар, — место просто удивительное. Найти за один день в Крыму актидиум локти, встретить актидиум элангатум — просто чудо какое-то. Как и эта популяция желтушниц.

— Ботаники, — презрительно прошептал Виктор и тут же осекся, когда из зарослей появился третий.

— Все как обещал, — кивнул Зотов, легкая улыбка играла на его губах.

Ковалев покосился на Зотова, стоящего рядом. Макар угрюмо наблюдал за своим двойником, пот ручейками стекал по серому лицу. Заметив взгляд друга, он оскалился и прошептал:

— Размножаюсь, — подмигнул: — Почкованием. А сейчас медленно отступаем.

Ошарашенный Виктор двигался словно лунатик и потому умудрился свалиться на Зотова. Макар выругался сквозь зубы, быстро вскочил на ноги и потащил неуклюжего друга под мышки прочь от поляны.

Когда они выбрались из зарослей, солнце привычно палило с небес, трава пожухла, а у камышей стоял коричневый «москвич».

Синяя тетрадь:

«Вчера сопровождал в балку двух энтомологов. Высокий усатый дядька с очками на носу назвался профессором Сергеем Петровичем Ивановым. Второй, круглолицый, — Аркадий Эрнестович Милованов. Фамилия очень ему подходит: бледная кожа лица, губы бантиком, серые, чуть печальные глаза. У него своеобразная манера обращения: „помилуйте, Макарушка“, „полноте, Сергей Петрович“.

Их привел Спиридоныч (кто ж еще!) и наплел, как всегда, с три короба. Но не это главное.

Поначалу я хотел отказаться от роли проводника. Потом, слушая их просьбы и доводы, передумал. Решил, что, возможно, эти чудаки с сачками найдут нечто, подтверждающее аномальность кургана Рытый и Шпаревой балки. Ведь до всего приходится доходить своим умом, делать выводы, порой очень сомнительные.

Маленькая экспедиция энтомологов стала бы первым шагом к научному исследованию аномалии. И поход закончился вполне успешно! Аркадий и Сергей Петрович нашли два редких для Крыма вида среднеазиатской пчелы: актидиум локти и актидиум элангатум. Никогда бы не подумал, что наплыв на камне — гнездо пчелы. Но энтомологи знали, что искать.

Аркадий в восторженных чувствах заверил меня, что единственный образец локти есть только в Петербурге и что нам сказочно повезло. Еще он упомянул, что пчела якобы пришла в Крым вместе с кочевыми народами, шедшими когда-то из Средней Азии. Вот это уже интересно! Если существует временная аномалия, то ничего удивительного в том, что популяция пчел живет в Шпаревой балке.

Еще одно происшествие случилось возле Балкина озера, когда мы набрели на популяцию желтушниц. При виде сотен бабочек энтомологи вновь впали в детство и не обратили внимания на шум в зарослях. Я сначала решил, что это ходит Гера, но, присмотревшись, заметил две человеческие тени. Двое парней быстро продвигались по зарослям в сторону Балкина озера. Странно. Даже не знаю, кто бы это мог быть».

— Хорошо бегаешь, кузнец! — Сивый загыгыкал, доставая из-за пояса ПМ. — А пулю обгонишь?

Пацаны испуганно переглянулись. Стрелять в кузнеца никто не договаривался.

— Постой, Сивый! — Петр перехватил руку с пистолетом. — Такого уговора не было. Это наше с кузнецом дело.

— П-подожди! — Виктор сделал шаг вперед, страшась своей смелости, даже голос дрогнул. — Это я пригласил Любку на ужин. Зот тут ни при чем.

Петр обернулся к нему и получил кулаком по затылку от Сивого.

— Гы-ы! Потом со своими бабами разберетесь! — заорал он. По багровому лицу ручьями тек пот, глаза горели яростью. — Главное — между нами. Да, кузнец? Волчара, мать твою! Ты решил меня напугать? Убил волка — герой! Только я тебя не боюсь, придурок!

— Волчара, — негромко повторил Макар, по-прежнему оставаясь спокойным, несмотря на пляшущий ствол оружия в трех шагах от груди. — А это идея.

— Что теперь скажешь? Может, тебя связать и выпороть кнутом? Или вообще опустить, а, козляра?

Легкая улыбка коснулась губ Зотова.

— Так это правда. Тебя выпороли…

— Заткнись! На колени, сука!

Зотов опустился на одно колено, коснулся ладонью правой руки травы у ног, склонил голову. Виктор не ожидал такого поведения друга. А собственно, чему удивляться: у противника веский довод — пистолет. Против пули нет спасения. Ковалев встал на оба колена рядом с другом, искоса глянул на Зота. Макар улыбался — и вдруг завыл, поднимая лицо к блеклому небу. Волоски на руках Виктора поднялись дыбом — рядом с ним на коленях стоял настоящий зверь и тоскливо выл, нагоняя страх на окружающих его врагов, на друга.

Сивый выругался, затравленно оглянулся, словно ожидая, что на призыв волка из камышей выскочит яростная стая. И ответ пришел! Вой в несколько глоток пронесся над Балкиным озером. Товарищи Сивого попятились к машине.

Грохоча когтями по капоту, через «москвич» перепрыгнул молодой пегий пес и рыкнул, отгоняя людей от укрытия. Сивый повернул ствол на зверя, но ему на спину прыгнул второй, более матерый, опрокинул наземь. Макар двинулся с низкого старта, перехватывая руку с пистолетом. Сухо щелкнул курок, еще раз. Виктор втянул голову в плечи, ожидая выстрела и отчаянного скулежа раненого зверя, но ничего такого не произошло.

Серега Сивый лежал на брюхе, тщетно пытаясь разглядеть волчицу, стоящую на его спине. Макар сидел на корточках перед зверем, глядя ему прямо в глаза.

— Ну, здравствуй, Гера, — тихо произнес он.

Волчица завиляла хвостом, прижала уши, подставляя голову под мозолистую ладонь. Три молодых пса стояли вокруг испуганных парней, скаля зубы не от злости, а для порядка, чтобы пленники не надумали бежать или делать резких движений. Зотов коснулся лбом лба волчицы, и некоторое время они просидели так, словно обменивались мыслями.

Серега Сивый под лапами зверя едва дышал…

…Как-то в конце марта Макар, возвращаясь домой в шестом часу вечера, встретил расстроенную Лизу у калитки.

— Здравствуй, мышка моя. — Он привлек девушку к себе и чмокнул в прохладную щечку. — Меня встречаешь?

Серые глаза девушки наполнились слезами. Она ткнулась в плечо Зотова.

— Макар, нас ограбили, — прошептала она.

— Чего? — Кузнец не сразу понял, о чем идет речь.

— В доме натоптано, все перевернуто, твои книги разбросаны, — всхлипывая, рассказывала Лиза.

— Гребаный кнехт, — выругался Зотов. — Здрась, приехали.

Он обнял девушку за плечи и вошел во двор.

Входная дверь в веранду была взломана монтировкой. Макар подумал, что, может статься, он сам сделал тот инструмент. Кузнец-то в селе один.

На кухне разбросаны травы, под ногой хрустят осколки битой посуды. Даже холодильник приоткрыт — на полу лужица талой воды. Кругом грязные следы: кроссовки, берцы или кирзовые сапоги и рубчатая, почти стертая подошва теплых ботинок. Человека три орудовали в поисках… Чего?

Наверняка искали помещичье золото. Многие поговаривали, что семья Зотовых знает секрет и хранит в тайнике большую часть сокровища, добытого после Гражданской войны в могильнике кургана.

Макар поднял табурет и сел за стол.

— Мак, я только на пять минут в магазин забежала. — Лиза присела перед ним, заглянув в усталое лицо.

— Да-да. — Он взял ее ладони, прижал к губам, сказал первое, что пришло в голову: — Курей, гусей не покрали?

— Нет. — Лиза шмыгнула носиком. — Я проверила — все на месте. Вокруг плиты топтались. Сдвинуть пытались, что ли?

— Ага, — кивнул Зотов. — Под ней дурни искали. Ну и ладно. Давай-ка наведем порядок и поедим чего-нибудь.

Он поднялся и двинулся к двери.

— Ты куда? — спохватилась Лиза.

— Пивка захотелось. Светлого. — Макар достал из кармана заработанную сегодня пятерку, подсчитал мелочь. — Крымского.

Дрожащие пальцы девушки коснулись его запястья. Макар улыбнулся:

— Не бойся, мышка моя. — Он обнял ее, целуя в щечки и в губы. — Солнышко мое, — вздохнул он, зарывшись носом в густые русые волосы. — Устал я что-то, наработался. А это… Ерунда все это. Переживем…

Тех, кто ввалился в его дом, Макар увидел сразу, как только вошел в бар. Рустем — из бедных татар, у которых не было денег на постройку хороших домов и жили в «коробках» из ракушечника. На его ногах — кирзовые сапоги. Второй — Серега Сивый, по прозвищу Афганец, отсидевший пять лет за грабеж, — поношенные кроссовки «Найк». И третий — Сухолист, местный пьяница, — теплые ботинки с рубчатой подошвой.

— Пива крымского светлого, — заказал Макар, не глядя на Любу.

— Сколько? — спросила она равнодушным тоном.

— Пол-литра в стекле.

— Это Рустем с Сивым к тебе вломились, — шепнула Люба, выставляя бутылку на стойку.

— Открой, — попросил Макар, слушая вполуха.

Он рассчитался и направился к выходу из бара. По пути приветствовал налетчиков поднятием бутылки. Рустем едва заметно кивнул, быстро отведя взгляд. Сивый презрительно скривил губы, а Сухолист готов был лезть под стол, чтобы не попадаться на глаза кузнецу.

В холле старой усадьбы толстая Маняшка орудовала шваброй, вытирая грязные следы.

— Чтоб вы провалились, — бормотала она, полоская тряпку в ведре парующей воды. — Ходят взад-вперед водку свою лакать. Шоб она вам боком повылазила.

Маняшка бы орала в голос, если бы видела своего Сухо-листа в баре. Еще не вечер, как говорится.

Завидев Макара, уборщица замерла с открытым ртом — белый локон прилип к красному лбу. Ясно, что вся деревня уже в курсе происшествия. Возможно, односельчане ждали, когда кузнец пригласит к себе участкового и начнется следствие. Вот и Маняшка знала, кто залез в дом Зотова, и, столкнувшись с ним в холле, ждала от него расспросов о благоверном.

— Назим не уходил? — спросил Зотов.

Уборщица хлопнула ртом — кузнец спросил о другом, что на секунду сбило ее с толку.

— Он раньше семи не уходит, — пролепетала Маняшка.

Зотов отхлебнул пива и поднялся на второй этаж в парикмахерскую. Заходить с бутылкой в руках не стал. Допил пиво и бутылку опустил в урну перед дверью. Маняшка заберет.

Смесь запаха одеколонов напоминала Макару детство: душистое мыло, горячая вода, мама натирает полотенцем свежестриженую голову. И потому Зотову нравилось бывать здесь.

— Здорово, Назим!

Татарин, в овчинной безрукавке поверх короткого белого халата, гостеприимно раскинул руки, пригласил к столу, за которым уже сидело трое его соплеменников — пили чай. Лица у всех удрученные, и Зотов знал причину их печали. Затем и пришел.

— Салям, уважаемые.

— Садись, дорогой. — Парикмахер Назим указал на свободный стул. — Только заварил свежий чай.

— Сколько знаю трав — не пойму, что ты в свой чай добавляешь, — похвалил Зотов, отпив из пиалы.

Толстые губы парикмахера растянулись в довольной улыбке, обнажив редкие кривые зубы.

— У каждого свой сэкрет эсть, — погрозил он Макару пальцем.

— Точно, — кивнул кузнец. — Но ни для кого не секрет, что у вас, уважаемые, проблемы с волками.

Татары переглянулись. Сидящий рядом пожилой мужчина в серой каракулевой шапке качнул головой:

— Да, кузнец. Волки повадились овец резать.

— Прямо в кошары залазят, — подтвердил второй в рябой шапке. — Делали засаду — бесполезно.

— Это не волки, — сказал Макар, рассматривая плавающие в чашке чаинки. Он поднял голову — собеседники внимательно смотрели на него, ожидая продолжения. — Это волчищи — помесь собаки и волка. Они крупнее и умнее, к тому же вовсе не боятся человека. Железо и порох чуют за километр, потому ружья в засаде не помогут, а наоборот, выдадут охотников. — Зотов отпил чая, смачно причмокнул. — Кроме того, человек сам пахнет: пахнет кровью, потом страха или одеколоном после бритья.

Назим усмехнулся.

— А всего-то надо — вожака убить, — подытожил Зотов.

Сосед Макара тяжело вздохнул:

— Тут бы просто отбиться, хозяйство защитить.

— Я убью вожака, — заявил кузнец.

Мужчины переглянулись, один презрительно фыркнул, что-то пробормотал на татарском, второй, в рябой шапке, одернул его.

— Если человек идет на такое, значит, у него есть большая причина, — медленно произнося слова, сказал Назим. — У нас причина — наше добро.

Он смолк, ожидая ответа от Макара.

— У меня причина есть, — ответил Макар. — Вы поймете ее, когда все кончится…

Конец марта выдался морозным. К утру лужицы покрывались корочкой льда с бахромой инея по краям.

Зотов взял на работе отгул и стал готовиться к охоте. Достал из чулана стоптанные кирзачи, рваную телогрейку, натянул ватные штаны. У соседей прикупил ведро свежего коровяка и, одевшись, вывозился в нем. Пол-литра самогонки просто выплеснул на грудь, а сам принял глоток «федоровки».

Лиза пришла в ужас, увидев приготовления.

— Зачем, Мак? Это же волки. — Она стояла на крыльце, накинув на плечи меховую курточку.

— Это всего лишь волки, — ответил Зотов, натягивая старую ушанку, выпрошенную у Спиридоныча. — Людей надо бояться. Им, сволочам, мирно жить не хочется.

— Но зачем тебе лезть на рожон?

— Затем, чтобы тебя и меня в покое оставили, — зло ответил Зотов. — Если все выйдет, никто больше в мой дом не посмеет ступить. Об этом сам Князь — Назим — позаботится.

— А если не получится? — Ее голос сел.

Макар печально улыбнулся.

— Тогда Назим будет тебе защитой, — тихо ответил он. — Дом у тебя есть…

— Макар! — воскликнула Лиза, закрывая уши ладошками. — Не надо, прошу, не надо!

— Прости. — Он не подошел и не утешил — вонючий грязный мужик в рванье.

Она хотела броситься на шею, не пустить, но Зотов держался на расстоянии и отступил, когда она сделала робкий шаг.

— Я вернусь — ты же знаешь…

В сухой прошлогодней траве, побитой ливнями и морозами, звериные тропы влажно блестели. Коты ходили в степь за мышами, беспризорные собаки — на охоту за зайцами, дрались с волками за добычу, нагуливали приплод, который теперь вырос и терроризировал село.

Макар нашел тропку за домом Седрика Мермудинова — кошара у него была солидная, а дом стоял на новой татарской улице третьим от окраины. Трех овец у него волки уже зарезали, и Зотов надеялся — хищники еще вернутся.

Татарский самозахват, который ныне превратился в улицу, заканчивался двумя брошенными коробками из ракушняка — желтого известняка. Хозяева переселились ближе к Симферополю. В этих развалинах и поджидал Зотов хищников.

Стояла ясная лунная ночь, потому морозная. Раза два Макар прикладывался к «федоровке», разгоняющей кровь, согревающей тело. После полуночи кузнец выбрался из укрытия и, шатаясь на неверных ногах, побрел к тропе. Идти получалось плохо. Очень скоро он зацепился за корень сухого молочая и упал. Водка из открытой бутылки оросила землю.

— Ыц! Зараза, — пьяно пробормотал Макар, пытаясь подняться на ноги.

Не получилось, и тогда Зотов махнул на все рукой, лег на живот и через несколько минут мирно засопел.

Так выглядело со стороны. На самом деле Зотов приложил правое ухо к земле, подложив ухо шапки, и распластался, чтобы хорошо чувствовать чужие шаги, даже самые легкие. Волк ходит на пальцах, как вор — на цыпочках. Макар успокоил дыхание и замер, вошел в полудрему.

Лежит у заброшенной «коробки» пьяный в доску мужик, сопит. К утру, когда кровеносные сосуды после попойки сузятся и морозец покрепчает, может, и замерзнет насмерть, но уж точно добром для него такая ночевка не кончится. Волки его сразу почуяли, обошли по дуге, однако никакой опасности мужик для них не представлял. От человека несло навозом, водкой да мочой. Только лежал он неудобно — на тропе к кошаре.

Волк осторожно подошел к мужику на расстояние шага — ни запаха страха, ни вони стали или пороха. Горячая кровь стучит в жилке на шее, дразнит хищнику нос. Добыча, но не та. Если бы так овцы в степи ночевали.

Волчица подошла к волку, игриво лизнула в морду, обнюхала грязный сапог человека, фыркнула. И все-таки пьяный мужик не нравился вожаку. Он прошел вдоль пьяного тела, нюхая землю, ткнулся носом в плечо. Шапка человека съехала, обнажив грязную шею. Волк коснулся нежной кожи носом и с опозданием попытался отступить. Человек резко перевернулся на спину, тяжелая острая сталь ударила зверя в горло. Желтые клыки запоздало клацнули. Второе лезвие ударило под ребра, и лапы ослабели.

От горя и безысходности волчица жалобно заскулила, припав на лапы. Для ее друга все было решено. В тщетной попытке защитить его она успела схватить человека за руку, которой он бил волка в грудь. Мужик вскрикнул, откатился, оставив ножи в падающем теле зверя, но она не бросилась на врага. Осталась на месте защищать умирающего, чтобы человек больше не мог ударить его кислой сталью.

Волчица прокусила рукав телогрейки, кровь горячими каплями стекала по пальцам. Макар не ожидал, что волк будет таким большим. Зотову здорово повезло, что второй удар добрался до сердца зверя.

Волчище лежал на брюхе, и лунные блики медленно таяли в его глазах — жизнь уходила. Уходила, несмотря на отчаяние волчицы, рычащей на двуногого врага. Макар смотрел в глаза умирающего, не в силах отвести взгляд. Он никогда не видел такой тоски, тоски умного сильного зверя, которого перехитрил враг. Вдруг к Зотову пришло понимание: а ведь волчица тяжелая! И как она теперь будет без мужа? Виноваты ли они в том, что охотились, что жили охотой, что в их владениях оказались кошары людей?

Волк так и остался лежать с застывшей матовой тоской в глазах. Чувства Макара неожиданно обострились, и он понял, что в деревне почти никто не спит. Селяне замерли со страхом и ожиданием, прислушиваясь к вою на околице. И никто не выйдет, даже если есть ружье, даже если кузнец позовет на помощь. Не выйдут. Ждут, чья возьмет.

Зотов обернулся к притихшему селу. Да Бог с ними! Он скинул телогрейку, из-за пазухи достал припасенные бинты и перевязал рану. Благо клыки волчицы не зацепили вену.

Не обращая внимания на ее скорбный вой, он пошел в село.

Лиза бежала навстречу по татарской улице.

— Господи, Зотов, — прошептала она, крепко прижимаясь к его телу. — Живой… Живой…

— Да нормально, мышка, — устало пробормотал он, обнимая девушку здоровой левой рукой.

— Нормально, — повторила она, отстраняясь. Крупные слезы стекали по бледным щекам, воспаленные глаза смотрели с укором. — Нормально. — Она стукнула кулачком его в грудь с отчаянием и обидой. — Нормально… нормально…

Лиза била его по щекам, по груди, заливаясь слезами, а Макар и не думал сопротивляться, давая ей избавиться от страха, от страха за него. Ведь не сомкнула за ночь глаз, ведь молилась, дрожа от каждого звука. И неизвестно, кого благодарить: собственную удачу или Господа Бога, который услышал ее молитвы…

Утром пришла делегация с татарской улицы во главе с Седриком Мермудиновым — пожилым мужчиной в серой каракулевой шапке, с которым Макар пил чай у Князя. Зотов заставил себя встать — после ночного бдения сон отпускал с трудом — и выйти к гостям. В маленькую кухню набилось пять человек, еще трое топтались на веранде.

— Салям, уважаемые. — Макар тяжело опустился на табурет.

Лиза стала за его спиной, положив ладони на плечи любимого.

— Солнце, предложи гостям чая, — попросил Макар.

— Не надо, — остановил девушку Седрик. — Мы ненадолго.

По знаку его руки стоящий позади молодой татарин положил перед Макаром сверток: в шелковый платок были завернуты ножи Зотова, вычищенные до блеска.

— Шкуру зверя мы выделаем и принесем, — заверил Мермудинов.

— Нет, — отказался Макар. — Зверь был настоящим противником. Заройте его в степи.

Седрик понимающе кивнул.

— Мы знаем: один из наших ограбил твой дом, — продолжил он. — Он будет наказан. Может, и с остальными поговорить?

— Главное: теперь они знают, что я могу с ними сделать.

— Преступление должно быть наказано, — настаивал Седрик, — иначе найдутся другие воры.

— Но прежде сто раз подумают.

Татары сдержали слово. Из всех налетчиков досталось больше всех Сереге Сивому. На него вся деревня давно зуб точила: наглый, сумасшедший афганец каждого норовил зацепить или обидеть. К тому же про службу в Афганистане он врал: на границу в учебку Сивый попал перед самым выводом контингента войск, но удостоверение участника боевых действий получил наравне с воевавшими ребятами.

А Макар не бросил одинокую волчицу с выводком. И часто во сне он видел тоскливые глаза умирающего зверя…

По камышовым зарослям шли гуськом: впереди вожак стаи — Макар, за ним волчица, которую он называл Герой, за ней Виктор Ковалев. Последний пугливо оглядывался на трех молодых волков, ковыляющих следом. Но скоро новое очарование отогнало пустые страхи. На мохнатых метелках камыша, на его острых листьях танцевали стрекозы: голубые, салатовые, темно-зеленые и черные с синими бликами на боках. Они бесстрашно садились на рукоять ятагана, висящего на спине Зота, на плечи Виктора, раскрывали радужные крылья, взлетали вновь, сверкая слюдой на солнце.

Ковалев так засмотрелся, что нечаянно наступил на пятку другу. Макар обернулся на ходу — слюдяные блики взметнулись покрывалом с его плеч. Виктор покраснел, хотя куда уж больше — лицо и так темно от раскаленного солнца.

— Смотри под ноги, — пробурчал Макар, не осуждая.

Притихший Сивый и четверо его подельников остались на поляне у машины. Лишенный оружия Серега не утратил злобы, но при волках благоразумно решил ее не показывать. Зыркал на кузнеца исподтишка, шарахаясь от его зверей.

Виктор благодарил удачу, что пистолет налетчика был не заряжен.

— Кто тебе это сказал? — усмехнулся Зотов, поднимая оружие с земли.

Он вытащил обойму — патрон сверкнул красной медью в лучах августовского солнца. Виктор похолодел.

— В балке огнестрельное оружие часто не срабатывает, — пояснил кузнец.

Хотя пояснением это можно было назвать с большой натяжкой. Сказки Пушкина. Макар вернул обойму на место и выстрелил в воздух — звери дрогнули от грохота.

— О! — удивленно приподнял брови Макар. — Работает. Ну и ладно.

Он забросил оружие подальше в камыши и направился в заросли.

Когда они порядком удалились от поляны, позади послышался крик Сивого:

— Кузнец! Мы еще ничего не решили!

Макар замер, обернувшись, — над камышами поднималась тонкая струйка дыма.

— Вот придурок, — процедил сквозь зубы Зотов.

— Амбец вам, суслики! — не унимался Серега.

Сухой камыш вспыхнул, пламя с гулом слизнуло пушистые метелки, с треском вгрызлось в трехметровые сухие стебли.

— Счастливого пути, кузнец! — орал Сивый по ту сторону пламени.

Он хохотал, улюлюкал, приплясывал на месте. Волки насторожили уши, попятились, прижимаясь к ногам людей, как обычные дворовые псы при виде смертельной опасности.

— Гера! Уходите! — Зотов махнул в сторону зарослей.

Прижав уши, волчица заскулила, тычась головой в колени вожака. Макар потрепал ее по загривку и глухо рыкнул. У него это получилось весьма натурально — глубокий гортанный рык с угрозой-приказом. Волки послушались и удалились дальше по тропе, а Макар потащил замешкавшегося друга влево к склону кургана.

Очень скоро они выбрались из зарослей, поднялись выше, откуда хорошо было видно происходящее на поляне.

В горячке Сивый не учел направления ветра. Огонь взялся за камыш яро, но его продвижение замедлилось, остановилось, и пламя поползло вспять к машине. И еще кое-чего не учел беснующийся поджигатель.

— Что это? — растерянно спросил Виктор.

Трава вокруг машины, вокруг парней вдруг пришла в движение. Травяные кочки закружили у ног Сивого. Он испуганно отшатнулся, однако из намеченного круга выбраться не смог — ноги спотыкались, идти было невозможно.

— Ветер, — ответил Макар.

— Брось. Ветер так не кружит, и потом…

Небольшой снопик травы пронесся у ног Ковалева, и он хорошо рассмотрел большие глаза и прижатые к голове уши. Это было то же существо, которое первый раз напугало Виктора у колонки возле кузни.

— Вот-вот! Смотри!

— Да не ори ты.

Существа сходились к огню, уже бушующему под колесами машины. Парни хотели добраться до «москвича», но огонь вдруг поднялся столбом, завертелся смерчем, охватывая автомобиль.

— Степки́ это, — сказал Зотов, печально наблюдая за происходящим. — Или стйпки — народ их по-разному называет.

Сивый заорал во все горло, закрываясь руками от пламени. Огонь бросился к нему, словно хищный зверь.

— Пошли. — Зотов взял друга под локоть.

— О господи… — Виктор содрогнулся, когда охваченный пламенем человек с визгом заметался по поляне. — Мы не можем помочь ему?

— Он сделал выбор, — угрюмо ответил Зотов. — У нас любой дурак знает: степь палить нельзя.

— А как же пацаны?

Виктор увидел ответ на вопрос: четверо ребят бежали со всех ног к кургану, огибая тлеющие заросли, и степки́ не тронули их. Грохнуло так, что Виктор невольно присел. Горящий бензин не расплескался по поляне, а огненным клубком поднялся к небу, превращаясь в облако черной копоти.

— На этой земле мы чужие. — В голосе Макара звучал металл. — С огнем сюда лучше не соваться.

Глава 17 Ледовое побоище

Кажется полезным и этот строй — клин — потому, что командиры построены по периметру, а фронт, уменьшенный в острие, легко позволяет пробить любой вражеский строй.

Арриан

Спешить было некуда: погоня превратилась в стайку перепуганных мальчишек, перепачканных сажей. Они угрюмо плелись следом, изнывая от жары. Виктору не нравилось такое положение. Он все время оглядывался, боясь отвлечь Макара вопросом.

— Через курган дорога в село ближе, — устало ответил Зотов, опередив друга.

Он остановился на вершине холма, оглядел округу, прикрывая глаза ладонью от палящего солнца. На востоке в горячем мареве плыла Гостра Могила — дома, деревья слоились миражами, разделенными водяной гладью несуществующего мелководного озера. Кресты старого сельского кладбища стежками грубой нити связывали небесную и земную деревни.

— Зот, а у вас тут нигде скалы поблизости нет? — вдруг спросил Виктор. Вид водяного миража пробудил в нем воспоминание.

Макар задумчиво свел брови:

— Ну, когда колодцы роем, натыкаемся на скалу.

— Когда я ночью бродил по степи, то попал в такое… место. Странное место. Там было мелководное море с такими огромными мокрицами, а может, не мокрицами, но очень похожими тварями. Только у них были и глаза, и нос, и рот — как у нас с тобой. Ты чего?

Зотов улыбнулся и покачал головой, удивляясь про себя, в какие дали забросили друга туманы кургана.

— Что у тебя за привычка смеяться над всеми? — возмутился Виктор.

— Спокойно, брат. Я не смеюсь, а улыбаюсь…

— Чему тут улыбаться?!

— Тихо-тихо. Это были трилобиты — такие древние мокрицы, большие мокрицы.

— С глазами?

— Ага. Были и такие. А про скалу что-то спрашивал?

— Ну да! Только ты опять ржать начнешь.

— Не буду…

— Вот опять! Ты опять улыбаешься!

Зотов достал из рюкзака бутылку с водой, протянул Виктору. При виде воды Ковалев понял, как мучает его жажда.

— Скала там была черная, — отдуваясь после жадного глотка, продолжил Виктор. — Очень похожа на хребет какого-то зверя или изогнутую спину с гребнем.

Макар задумчиво потер обгоревший на солнце нос.

Синяя тетрадь:

«Откуда произошло название „Гостра Могила“?

Разбирать происхождение названий — очень интересное занятие! Вот взять, к примеру, наш поселок типа городского Гвардейское, он же станция Остряково, он же Сарабуз. Последнее название, согласно переводу с татарского, означает „Желтый Лед“. Но если перевести с санскрита: сара — течь, вода; бус — туман. Получается „Текучий Туман“ или „Туманная Вода“, что более соответствует истине. Иногда только над рекой стоит плотный туман.

Гостру Могилу татары называют Сюйрюмзар — дословный перевод с тюркского: сюйрю — острый, островерхий; мезар — могила. Но есть еще вариант названия: Сюйряйлык — „Острая Грива“. Найти аналогичные слова на санскрите мне не удалось. Возможно, просто не располагаю достаточной информацией».

Теперь понятно происхождение названия. Вероятно, в старину кто-то, подобно Виктору, попал в далекое миллионолетие и видел черную скалу, похожую на спину чудовища с острым гребнем.

— А ты молодец, зема, — похвалил Зотов друга. — В такую передрягу попал… Не каждый выдержит.

— В принудительном порядке, — буркнул Ковалев. — Пришлось выкручиваться.

— Я и говорю: молодец. Однако вернемся к нашим баранам. Вона в кучку сбились.

Парни остановились чуть в сторонке от друзей. Изнуренные жарой, испуганные жуткой смертью вождя, перепачканные копотью.

— Что замерли, бойцы? — насмешливо спросил Зотов. — Или дорогу показать?

Ребята не ответили. Петр Баширов подошел к Макару. Он потерял свои зеркальные очки, покрылся копотью и пылью, пот тек по лицу, оставляя светлые дорожки, словно Петр совсем недавно плакал. Однако сдаваться парень не собирался. Упрямство держало его в узде.

— Мы еще встретимся, кузнец! — заявил он, сжимая кулаки. — И тогда разберемся конкретно!

Душевное равновесие, достигнутое молитвой, развеялось. Макар сердился на Витька с его неудержимой тягой к симпатичным девкам, на Сивого, на этого бестолкового мальчика, которого угораздило влюбиться в Любку. А ведь очень скоро может случиться так, что кузнецу понадобятся все силы, произойдет то, к чему он долго готовился, и всех этих людей с их желаниями и претензиями в планах Зотова не было.

Макар рассмеялся.

— Да пошел ты к черту! — бросил он Петру.

Парень подскочил к обидчику, метя кулаком в лицо. Зотов чуть качнулся и оказался за спиной Баширова. Дальше все было похоже на игру в прятки: Петр крутился волчком, Макар тенью скользил за его плечами. В конце концов, Баширов запнулся о сухую траву и упал на одно колено.

— Ну что, Петя, достаточно унижения? — спокойно спросил Зотов.

Он даже не запыхался.

— Я все равно… все равно тебя достану, — пыхтел Баширов, поднимаясь в очередной раз.

В недрах холма ухнуло. В одно мгновение Петр погрузился по колено в песок. В пылу драки Зотов не заметил, как противник попал в центр песчаной воронки.

— Стоять! — испуганно крикнул Макар и ужом скользнул с края ямы, протягивая вперед руки. — Держись, мать твою!

Баширов побледнел, растерянно глядя, как песок, осыпаясь, тащит его в глубину.

— Мама… — сорвалось с губ Баширова.

Зотов подался еще чуть вперед, вцепился в пояс парня.

— Витька! Держи меня!

Ковалев не растерялся.

— Что стоите, мариконы! — гаркнул он на оставшихся парней. — Быстро вытаскиваем!

Макара схватили за лодыжки, потянули за штаны. Петр упал на Зотова сверху, бестолково цепляясь то за ножны, то за ремень с флягой, словно утопающий за спасателя.

Макар не мог ни кричать, ни дышать. Он зарылся лицом в песок, боясь выпустить из рук тонущего. Когда их с Петром вытащили, Зотов долго отплевывался и сморкался. Хорошо, что не попало в глаза.

Виктор извлек из рюкзака запасную бутылку с водой, налил в ладони, помогая умываться. Измотанные парни жадно смотрели на текущую воду, не решаясь попросить напиться. Когда Макар вполне отмылся, Ковалев отдал остатки им.

Виктор насторожился, протер глаза. Ему показалось, что вокруг потемнело.

— Ты в порядке? — спросил Зотов.

— Что-то со зрением. Наверно, от яркого солнца.

Макар не успел ответить. Дробный стук копыт донесся с запада.

— Всадники! — воскликнул Ковалев.

Макар вытащил из-за спины ятаган. Парни попятились, дико озираясь вокруг.

— В сторону! — крикнул Зотов, указывая клинком на южный склон кургана.

Гул копыт нарастал, к нему прибавился собачий лай, и кровь в жилах Виктора застыла. Ковалев вдруг вспомнил старый фильм «Дикая охота короля Стаха», вспомнил жуткие фигуры верхом на конях, которые появлялись из тумана, наводя ужас на врагов. Судя по звуку, всадники уже должны были появиться, однако на западном склоне лишь дрожал воздух.

Лошадиная морда возникла прямо перед Виктором, бронзой сверкнули украшения узды. Конная лавина вышла из горячего марева и поскакала на людей, стоящих на вершине кургана. Бородатые воины в высоких войлочных колпаках и кожаных доспехах неслись по степи. Огромные псы, похожие на серых лохматых овчарок, бежали у ног лошадей. Вот левый фланг отряда, наложив стрелы на тетивы, выстрелил в неведомого противника — десятки стрел с гулом рассекли воздух.

Виктор запоздало заорал, упал на землю, закрывая голову руками, но всадники исчезли мгновенно, словно кто-то выключил телевизор.

Стало тихо, солнечный свет померк. Макар обратил взгляд к небу и приложил к глазам пластину темного стекла. Есть! Конные скифы — только начало. Должно произойти нечто, доселе невиданное, иначе все ожидание, вся забава с аномалией останется не более чем детской игрой в войнушку.

Синяя тетрадь:

«Откуда на кургане берется столько энергии? Линия разломов. Она работает по тому же принципу, как мы заряжаем пластмассовую палочку, натирая ее о шерсть. Возникает статический заряд.

Разломы тоже двигаются, создавая подобный заряд, и „синий огонь“ — наглядный тому пример. Только линия разломов в тысячу, в миллионы раз мощнее. Трещины породы в глубине земных недр пересекаются, тем самым усиливая поток заряженных частиц, выходящих на поверхность.

Почему же на кургане наиболее ярко проявлена аномальная активность?

Не знаю… Думай, думай, голова. Шапку куплю. Ла-ла!!! Бла-бла!!!

Вариант первый и единственный. Пока. Итак, под курганом Рытый несколько трещин в породе проходят на разных глубинах, и если бы мы смотрели с вершины кургана в земные недра, то, возможно, увидели бы, что разломы пересекаются в одной точке и тем самым создают мощный электромагнитный поток. Энергия каждого из них приумножается в точке пересечения, образуя своеобразный луч — источник питания аномалии. Периодически активность земных недр усиливается, и, естественно, усиливается электромагнитный поток, идущий к поверхности».

— Что это было, Зот? Что это? Почему темнеет?!

— Солнечное затмение. Газеты читать надо.

Макар сунул в руки друга стекло. Виктор взглянул на светило — солнце превратилось в полумесяц.

— О, черт, — выдохнул Ковалев с облегчением.

— Максимума затмение достигло над Черным морем. А у нас его видеть не позволяет широта, — пояснил Зотов обыденным тоном. — Будем довольствоваться полумесяцем.

Синяя тетрадь:

«Как сила кургана влияет на людей?

В округе много стариков с больными ногами. Неудивительно: электромагнитное поле создает в организме кровяные тромбы. Сколько народа умерло оттого, что тромб оторвался и закупорил какой-либо важный сосуд. Но аномалия связана и с психологическим состоянием человеческого организма. Я так думаю.

Самое интересное будет 11 августа 1999 года — в день полного солнечного затмения. Во-первых, по Нострадамусу, оно предвещает конец света — чушь собачья со времен фараонов, если не раньше. Во-вторых, люди и без того взвинчены: некоторые испытывают страх, подогретый предсказанием. Но восторг от предстоящего события — это тоже эмоция, тоже энергия! Что же произойдет, если человеческая энергия сложится с энергией земных недр?»

Со стороны Балкина озера вдруг дохнуло холодом. Виктор содрогнулся.

— Макар! Почему так… — Он не договорил.

Сухой камыш, в котором они недавно спасались от Сивого, расступался, таял в воздухе, и открывшееся пространство превращалось в ледяную поверхность. Дыхание мороза охватило берега озера, покрыло инеем оставшиеся пучки камыша, лизнуло землю, поползло по склону кургана.

Парни попятились, а потом вовсе побежали в сторону села. Виктор посмотрел им вслед, испытывая огромное желание присоединиться, однако Макар даже не обернулся.

— Зот, надо уходить. Мы замерзнем к чертовой матери.

Мороз не поднялся к вершине искусственного холма, только дыхание его нет-нет да и долетало до Зотова, заставляя тело вздрагивать от ледяных прикосновений.

Картина у подножия кургана приобретала все более четкие очертания. Вскоре Виктор увидел не сухое озеро, а полноводную замерзшую реку с обросшими камышом берегами. Серые пятна снега лежали на земле. По небу плыли блеклые клочья тумана.

На льду реки стоял отряд рыцарей. Ковалев видел частокол копий, украшенных вымпелами, видел тусклый блеск оружия, луки в колчанах и оперение стрел. Чешуйчатая броня защищала фигуры всадников, длинные полы покрывали ноги рыцарей. Шлемы с медными или бронзовыми налобниками на головах, маски скрывают лица. Во главе отряда на самом острие боевого клина — всадник с бронзовой маской, которая показалась Виктору знакомой.

Головы, шеи и спины рыцарских коней покрыты той же чешуйчатой или пластинчатой броней.

Тяжеловооруженные всадники стояли по периметру клина, прикрывая центр — несколько легковооруженных всадников и две телеги.

— Аб-балдеть. — Подбородок Виктора дрогнул, едва не лишив его языка.

Метрах в двухстах от боевого клина готовился к бою второй отряд, вдвое превосходящий рыцарей, — те самые призраки, которые едва не сбили Ковалева с ног.

— Зот, это рыцари? — тихо спросил Виктор, чувствуя себя мальчиком на турнире реконструкторов «Генуэзский шлем» в Судаке.

— Катафрактарии, — ответил Зотов, не отводя взгляда от картины минувшей эпохи.

Он вдруг спохватился и поднес темное стекло к глазам. На какое-то мгновение в просвете рваных облаков выглянуло солнце… Выше висело второе светило.

Ковалев громко выругался, а сумасшедший кузнец рассмеялся, поднимая руки к небу.

— Звезды! — воскликнул Макар.

Первое светило полностью скрыла луна, и на небе загорелись звезды. Второе солнце превратилось в месяц.

Синяя тетрадь:

«Что же произойдет?

Возможно, возникнет временной мостик, и мы увидим картину прошлого. По ночам в зоне возникают „провалы“ в иные эпохи или даже миры. С этой точки зрения очень легко объяснить историю загадочных всадников, которая существует в Гострой Могиле с давних времен: в нашей степи всегда жили орды кочевников — киммеры, скифы, сарматы, — имена многих племен не сохранила для нас история. Когда сила кургана достигает максимума и возникают временные сдвиги, всадники появляются в окрестностях Гострой Могилы. Конечно же, в большинстве случаев это призрачные отряды, но иногда, особенно по ночам, в степи появляются живые люди, вооруженные луками и мечами. В большинстве случаев воины верхом. Достоверно известно, что во время голода 1922 года наше село выжило за счет того, что казаки совершали ночные набеги на так называемых „диких кочевников“, воруя у них хлеб и скот.

Но вернемся к аномалии. Выше я уже писал о сложении психологического потенциала с мощным электромагнитным полем. А что, если и в древние времена на месте кургана Рытого произошло некое событие с мощным психологическим и электромагнитным всплеском? Например, во время активации зоны здесь произошла битва. И возможно, энергии прошлого и настоящего, сложившись, создадут устойчивую связь между эпохами».

— Медуза, — прошептал Макар, узнавая маску на лице всадника, возглавляющего войско.

Так вот к чему был сон о Медузе и Афине! Конечно, во сне присутствовали ассоциации: прочитанная книга оказала несомненное влияние на сюжет сновидения. Но кто может поручиться, что во сне не было элемента предсказания, как часто случается под действием аномалии кургана?

Безусловно, это не Медуза. Скорее всего, всаднику изготовили маску горгоны Медузы в Херсонесе. Там горгона — символ защиты от злых чар, от нехороших намерений и врагов. Выходит, всадник — катафрактарий — защитник Херсонеса? И он… не мужчина!

Командир отряда поднял длинное копье — двое всадников слева и справа от него дунули в трубы. Мощный рев огласил округу. Отряд катафрактариев двинулся с места, опуская копья. Легкий отряд с двумя повозками остался на месте.

Толкущиеся на льду скифы еще не успели сгруппироваться в боевой порядок, а рев боевых труб вовсе привел их в замешательство. Зотов не понимал действий скифов: опытные бойцы вели себя как новобранцы, впервые столкнувшиеся с врагом.

Атака сарматов повергла скифов в смятение. Они кричали, размахивая руками, ругались меж собой, хватаясь за рукояти коротких мечей-акинаков, словно не существовало клина тяжелой конницы, несущейся с копьями наперевес.

Сарматы врубились в толпу противника, как камень, пущенный катапультой в хлипкую стену старого укрепления. Легковооруженные скифы брызнули в стороны, открыв беспорядочную стрельбу из луков. Две половины разделенного скифского отряда поднялись на берега реки. Второй небольшой отряд в это время неожиданно появился в тылу сарматов, атаковав обоз. Катафрактариям нужно было развернуться под градом стрел. Они проделали маневр довольно слаженно: отряд разделился надвое, и командир проехал по образовавшемуся проходу, а следом за ним весь ударный отряд — словно наконечник стрелы вывернулся наизнанку. В момент, когда Медуза повернула коня, скифы атаковали: разделенный отряд ударил с берегов, а тыловой, временно оставив обоз, напал по льду реки.

Катафрактарии сменили копья на длинные двуручные мечи. Первых нападавших не спасли ни кожаные панцири, ни бронзовые бляхи: тонкие граненые клинки пронзали насквозь.

В мешанине боя сарматы старались держать клин. Макар видел, как упал один из катафрактариев. Товарищи хотели прикрыть его, сомкнув строй, но скифы оказались быстрее. Человек в тяжелых кожаных доспехах не смог сам подняться со льда и был затоптан конями врага.

Скифы упорно стремились к центру отряда сарматов, где сверкала в тусклом солнечном свете маска горгоны Медузы. Катафрактарии проигрывали бой, и тогда они изменили тактику. Четверо всадников окружили предводителя, остальные бросились на прорыв в сторону разгромленного обоза. Хитрость удалась. Скифы отпрянули, и пятерка всадников вырвалась в образовавшуюся брешь.

Морозный день далекого прошлого начал таять. Макар взглянул на первое солнце — солнечный луч вспыхнул на краю темного диска, гася звезды. Иней попятился со склонов кургана, сухой камыш стал прорастать сквозь замерзшую гладь реки, серые клочья тумана, несущиеся по небу, растворились в горячем августовском воздухе.

— Нет-нет! Не сейчас! — взмолился Макар.

Пятерка катафрактариев постепенно превратилась в размытые тени. Вот они промчались к границе времен, слились с какой-то темной массой, и силуэты окончательно потекли. Зотов еще успел рассмотреть отделившихся от общей свалки скифов, — погоня! — и видение окончательно исчезло. Горячий воздух омыл тело. Макар застонал от досады и облегчения. От досады, что все так быстро кончилось. От облегчения — только сейчас он почувствовал, как сильно замерз. Зотов раскинул руки, подставил лицо под солнечные лучи.

— Макар! — дрогнувшим голосом крикнул Виктор. Он тоже очень замерз на границе миров, его трясло, как в лихорадке.

— Чего? — вяло ответил Зотов.

Постоянные вопли друга порядком надоели ему. Вот опять чего-то. Наверно, мышка бежала, хвостиком махнула.

Левой руки коснулось морозное дуновение. Макар отпрянул, вытаскивая ятаган. Чужой клинок, сверкнув в лучах солнца, ужалил предплечье. Зотов зашипел разозленной гадюкой, но не ударил в ответ. Замер на месте перед… высокой девушкой. Мгновение она стояла в ожидании ответного удара — зеленые, чуть раскосые глаза внимательно следили за Макаром, красивое обнаженное тело подобно сжатой пружине, каждая мышца взведена для боя.

— Интересно, — пробормотал Зотов, разглядывая широкий пояс, охватывающий тонкую талию поверх белой набедренной повязки. Он видел опасного противника, чувствующего любые движения соперника, способного предвосхитить его ошибки, готового без колебаний нанести смертельный удар и обезглавить.

Видя колебания Зотова, девушка отступила к горящему за ее спиной костру, около которого лежала ее одежда. Она сделала это легко, словно двинулась «лунной» походкой великого Майкла.

— Ух ты! — удивился Ковалев. — Какая телка! Откуда она здесь?

— Степная Хозяйка, — медленно проговорил Макар. Слова друга покоробили его, потому, чтобы хоть как-то заставить Витька уважать незнакомку, Зотов соврал. Почти соврал.

— Макар, ты ее… с ней будешь драться? — прошептал Ковалев.

Кузнец только качнул головой: нет. Если бы она хотела убить, это ей ничего не стоило мгновение назад. Ей понадобилась кровь. Значит, около костра она провела какой-то обряд.

— Анатарс ксадра, ардар аспайна! — произнесла девушка красивым певучим голосом.

Макар повторил ее слова, стараясь запомнить. Дома можно будет попробовать перевести на русский хотя бы приблизительно.

Его словно толкнуло упругой преградой в грудь, в лицо. Облик девушки приобрел смазанные черты, как будто по мановению чьей-то руки меж ними возвели матовое стекло. Зотов еще видел, как она спрятала в ножны меч, присела, поднимая с земли одежду.

— Странная у нее голова, — заметил Ковалев. — Какая-то удлиненная, словно… у пришельца, что ли?

Макар смотрел на исчезающее видение, пока сквозь него четко не проявилось шоссе, дрожащее в августовском мареве. Боль в левой руке напомнила о себе, едва Зотов пошевелился.

— А ты видел пришельцев? — с иронией спросил он друга, морщась от боли.

Часть вторая По следу крови

Глава 18 Заклинатель призраков

Вот врата глаз, когда видением обманчивым они ошибаются. Как человек, что в пустыне видит и город, и деревья, и воду, и еще многое.

Неизвестный автор. Притча об обманчивости пяти чувств

Долгожданные несколько минут пронеслись мгновением. Опустошение. Макар так явственно чувствовал его легкое присутствие, что на некоторое время замер, пробуя опустошение на вкус. Не обремененный рассуждениями мозг не спеша чередовал обрывки картин, лица. Катастрофическое затмение Нострадамуса прошло без каких-либо последствий, превратившись в рядовое чудо прошлого, как новогодняя елка утром первого января.

Макар вытянул из пачки сигарет, оставленной на скамейке Виктором, один табачный цилиндрик, примял его пальцами. Несколько крошек упало в подставленную ладонь. Зотов слизнул их и разжевал. От резкого вкуса рот наполнился слюной.

Кто же та царица? Почему он думает о ней, а не о пропавшей Лизе? Усталость. Да, скорее всего, в ней причина апатии и опустошения. Так бывает после большой нагрузки. Царица… Конечно, она погибла, иначе откуда взяться кургану у Гострой Могилы? Кургану с каменным склепом. По крайней мере, дромос точно есть. Лиза… Где же ты, мышка моя?

А как звали царицу? Откуда появилась Степная Хозяйка? Он так увлекся битвой, что прозевал даже нападение жрицы. Без сомнения, она была жрицей. Сарматы имели кастовое общество подобно индусам: кшатрии — воины; крестьяне, торговцы — сейчас даже не вспомнить названия их каст; и брахманы — жрецы, мудрецы. Значит, женщина была брахмани. Названия сарматских каст могут звучать совершенно по-другому, но через пропасть времени они не переправились. Пусть будет по-индийски — брахмани.

Из сада появился Ковалев с полотенцем в руках, которое он осторожно прикладывал к обгоревшему на солнце лицу.

— Да здравствует вода, — тяжело дыша, как после долгого заплыва, произнес он. — Смотрю, решил покурить?

Макар крутанул сигарету в пальцах и осторожно положил на лавочку.

— Нет. Табак люблю нюхать.

— А-а-а. Ну, тогда… — Виктор заглянул в веранду, набросил влажное полотенце на проволоку, протянутую через двор. — А Лиза?

— Ее пока нет.

— Странно. — Ковалев уселся рядом, нетерпеливо закурил. — Зачем ей прятаться до сих пор?

Помощь, оказанная Волохой, радовала и тревожила Макара. С одной стороны, девушка в безопасности — Володька спрячет ее от всех и вся. Но именно такое положение тревожило: кто знает, где шхера деревенского дурачка — его тайник? Хорошо, если в соседней деревне или хотя бы в Балкином озере, но ведь, лишенный страхов перед неведомым, Волоха мог спокойно ходить по иным мирам и пространствам, не догадываясь, где его носит. Что нормального человека может повергнуть в ужас, то может быть привычным для дурня. А если после затмения сила кургана начнет резко спадать, и Зотов не успеет вытащить любимую из омута времен?

Макар вздохнул. Скорее всего, не все так сложно и мрачно. Волоха спрятал Лизу в какой-нибудь своей берлоге и скоро приведет, радостно гугукая и пуская слюни на Витькин пиджак.

— Иди освежись, — предложил Ковалев. — На тебе лица нет.

— Пожалуй, — согласился Зотов, чувствуя, что воняет от него, словно от коня ломового, и тяжело поднялся на ноги.

На улице заревел приближающийся мотор, жалобно взвизгнули тормоза — возле двора Зотова остановился милицейский уазик. Облако пыли, подхваченное ветром, полетело дальше, а у калитки появился худощавый высокий лейтенант в форменной рубашке с коротким рукавом.

— Здоров будь, хозяин! — окликнул он Зотова.

Чистые голубые глаза милиционера щурились.

— Здорово, Евгений Иваныч, гражданин начальник, — откликнулся Макар и пробормотал: — Вот и шухер, Витек.

Участковый неспешно прошел во двор, и они обменялись рукопожатиями. Зотов представил Виктора как старого корабельного товарища, приехавшего погостить. Не соврал.

Ковалев испытал цепкий оценивающий взгляд лукавых глаз и крепкое пожатие Евгения Ивановича, который годился обоим друзьям в ровесники. Участковый снял фуражку и вытер платочком вспотевший лоб. Виктор заметил про себя, что без форменки милиционер выглядел простовато: белобрысый, лопоухий — эдакий живчик, всегда готовый составить компанию за кружкой пива.

— Видел, что сегодня творилось? — по-приятельски спросил Макара участковый.

Еще бы не видеть! Виктор насторожился: дымище от горящей машины видать было за пять верст. Но Зотов заговорил о другом:

— Затмение? Видал.

Участковый усмехнулся. Ковалев готов был поклясться, что Евгений Иванович в курсе, почему кузнец стоит перед ним босой, в одних камуфляжных штанах, перепачканный с головы до ног пылью, и что за длинный предмет лежит под лавкой у рюкзака, замотанный в футболку, которая совсем недавно служила Ковалеву чалмой.

— Затмение — это одно, — продолжил участковый. — Затмение — это конечно. А мираж?

Евгений Иванович спросил то, чего друзья от него не ожидали, потому откликнулись одновременно:

— Мираж?

— Ага. Мираж. Целое прям рыцарское сражение.

Лукавые глаза участкового внимательно следили за собеседниками.

— Со стороны кузни ничего не было видно, — пожал плечами Зотов. Сообщение о мираже озадачило его, отвлекая от темы разговора.

Холодный воздух прошлого мог сработать призмой, которая спроецировала картину боя на небо, как на экран. Потому происходящее могли видеть все жители Гострой Могилы.

— Так ты зачем пожаловал? — Макар вынырнул из раздумий.

Участковый сел на лавочку и неторопливо расстегнул молнию на коричневой папке.

— Поступило заявление, — лист бумаги был исписан мелким колючим почерком, — от гражданина Ильяса Меметова.

Евгений Иванович сделал паузу, наблюдая за реакцией Зотова. Макар усмехнулся и кивнул. Он ожидал чего-то подобного.

— Гражданин Меметов обвиняет Макара Платоновича Зотова в разбойном нападении, в поджоге автомобиля «Москвич-412», регистрационный номер 72–38 КРША, а также утверждает, что Макар Зотов убил гражданина Сергея Андреевича Сивоненко и сжег его труп.

— Ого! — вырвалось у Виктора. — И под этим подписалась толпа свидетелей?

Участковый внимательно посмотрел на него:

— Свидетели имеются.

— А я свидетель того, как гражданин Сивый Сергей…

— Сивоненко Сергей Андреевич…

— Да хрен с ним! Сивый подпалил камыш, и ветром огонь погнало на него самого. Короче, Сивый сгорел с машиной по своей дурости.

Калитка во двор распахнулась вновь.

— Гражданин начальник! Что вы с ним церемонитесь? — Пунцовый от гнева татарин лет сорока пяти подступил к Макару, размахивая руками. Еще четверо его соплеменников недовольно гудели позади, и трое остались у калитки.

— Спокойно, Ильяс Эскандерович! — Участковый вскочил с места и преградил ему путь.

— Зотову предъявлено обвинение, и он должен дать показания.

— Э-э-э! Какие показания?! Он чуть не спалил моего сына! — накручивал Ильяс. — Сжег машину — вся деревня дым видела.

Ковалев хотел броситься на защиту друга, но Макар положил руку на его плечо и качнул головой: не вмешивайся.

— О покушении на вашего сына в заявлении ничего не указано, — заметил Евгений Иванович.

— При чем тут не указано? Я вам говорю! Я — отец! — Ильяс обернулся за поддержкой: — Люди! Где справедливость?! Татарин — не человек! Слыхали?!

Мужики подступили ближе к Зотову, бросая в его адрес и адрес властей слова возмущения.

Виктор заметил: еще минуту назад они украдкой улыбались, переговариваясь меж собой, а теперь праведный гнев горел в глазах. Играют в справедливость. Участковый постарается не допустить драки, но все идет к тому. Ковалев встал с лавки, прикрывая друга со спины.

Представление оборвал сам виновник. Макар отстранил участкового и схватил Ильяса за грудки. Неподдельный страх мелькнул в глазах обвинителя, его приятели на мгновение оторопели, а потом скопом вцепились в руки кузнеца, но тот даже не качнулся.

— Хочешь справедливости? — прорычал Зотов в лицо Ильясу. — Тогда пошли к Князю. Или он для Ильяса Меметова не авторитет?

В глазах обвинителя появился испуг, его сторонники быстро пришли в себя, отступили в сторону.

— Ну, что скажете? Вы же мужики! — обратился к ним Зотов. — Князь для вас тоже не авторитет?

Зотов отпустил Меметова, который тут же поспешно отошел к калитке.

— Идем все! — орал Макар, заглушая ропот. — Прямо сейчас! А ты, — он ткнул пальцем в Ильяса, — не забудь своего пацана и свидетелей!

Виктор ожидал попасть в богатый дом, стоящий посреди большого двора, обнесенного высоким забором, — обычный особняк богатого татарина. Однако они с Макаром и участковым доехали на уазике до помещичьей усадьбы и под незамысловатую мелодийку Татьяны Сенчуковой — «Эти глазки — золотые глазки! Эти сказки — золотые сказки!» — поднялись на второй этаж в парикмахерскую.

Топая по лестнице, Ковалев обратил внимание на мозаику на полу холла усадьбы — горгона Медуза! Снова этот лик предстал перед ним. Только эту горгону художник изобразил с человеческим лицом — красивая женщина смежила веки, будто уснула.

Виктор коснулся локтя друга, тыча пальцем в мозаику. Зотов только кивнул в ответ.

На втором этаже они с участковым повернули направо, прошли к двери с вставками из фигурного стекла под скромной вывеской: «Парикмахерская, часы работы…» Ковалев огляделся — слева выкрашена белым деревянная дверь. Стеклянная табличка в жестяных креплениях: «БИБЛИОТЕКА».

— Как говорится, альма-матер, — шепнул на ухо Зотов, завидев интерес друга. — Здесь такие экземпляры попадаются — закачаешься.

— Самая читающая страна в мире, — пожал плечами Ковалев. — Была.

Кривозубый татарин с мясистыми чертами лица, одетый в подрезанный белый халат, встретил их в парикмахерской, как дорогих гостей. Черноголовый мальчишка бойко подставил к низкому столику еще стульев и метнулся за напитками.

Кроме радушного парикмахера, за столом сидело двое парней: очкарик с пухлым лицом и губастый цыган с пышной курчавой шевелюрой. Первого Макар представил как Джорджа, которого в действительности звали Вова Шелевальник. А второго незамысловато прозывали Цыганок — он же Юрик Капустин.

«Конокрады», — вспомнил Виктор, пожимая коричневую от загара ладонь Цыганка, потом пухлые пальцы Джорджа. Именно с ними шептался Зот в ночи, когда отправился на разведку подвала помещичьей усадьбы.

— С чем пожаловали? — улыбаясь, спросил Назим-парикмахер.

— Сивый сгорел, — без вступления ответил Макар, усаживаясь за столик, на котором уже стояли два чайника со свежим чаем и розетка со сладостями.

— Ха! Новости! — фыркнул Цыганок. — Сколько ж можно бухать в такую жару.

При этом он хорошо приложился к запотевшей бутылке пива.

— Не, Цыган, — возразил ему Макар. — Он в натуре сгорел. Дымище видели? Сивый подпалил камыш в Балки-ном озере, а огонь на него попер.

Конокрады переглянулись. Виктор понял, что они знают про степков, но говорить о них не хотят.

— Дурак, что ли? — заметил Джордж.

— Дурак не дурак, а теперь на мне висит его смерть и сожженная машина.

— Чего-то я не вкуриваю, — расплываясь в улыбке, сказал Цыганок. — Каким боком? — Он внимательно посмотрел на Евгения Ивановича: — Гражданин начальник, чё за ботва?

— Поступило заявление… — начал участковый, но в этот момент дверь открылась, и в парикмахерскую осторожно вошел Ильяс со своим сыном Нариманом. Расклад сил сменился в пользу Зотова — сторонников потерпевшего и след простыл. — Ага, — произнес участковый. — Вот гражданин Меметов нам все и изложит.

— Теперь моя очередь говорить, — заявил Макар, наливая чай в пиалу. — Короче, расклад такой: Петька Баши-ров решил мне набить морду…

— Ну-ну! — хмыкнул Джордж.

— …потому как я у него увожу Любку. Сам он, понятное дело, не мог справиться и собрал корешей. — Зотов обернулся к сыну Ильяса: — Так было, зема? Да ты там не стой, выдь, чтобы люди тебя видели. И ты, Ильяс, не робей. Давай на сцену. Ты ж этот… как его… центровой обвинитель. Чего-то ты скис. А! Соседи бросили, разбежались. Хреново, — сочувственно произнес Макар. — Мож, тебе других корешей завести? Подумай.

Он отхлебнул чая. Джордж с Цыганком похохатывали, слушая кузнеца.

— А Сивый, он же у нас… Как бы это культурнее? Поротый — вот! Тоже типа обиженный мною.

Цыганок захохотал, склоняясь к столу.

— В натуре? — тихо переспросил Джордж.

— Ну, я ему намекнул: тебя татары по весне кнутом побили. Он как заорет! Тут и козе понятно.

Джордж затрясся от смеха:

— Афганец липовый!

— Ага. И вот они на двух тачках прикатили ко мне домой на разборки.

— Так их было больше? — спросил Цыганок.

— Та ты шо! Такая банда — пугайтесь все! Витьку, корешу моему корабельному, они сообща навесили и с собой взяли. А Лизавета сбежала. — Макар указал пальцем на Наримана. — Если она мне пожалуется на любого из вас — ховайтесь! Бо́шки поскручиваю!

— Макар, — остановил его запал Евгений Иванович. — Давай без угроз.

— Прошу прощения, — извинился Зотов. — Больше не повторится. И вот эта банда ко мне в кузню подвалила и погналась за мной по балке.

— Между прочим, угроза физической расправы там была не словесная, — встрял Виктор. — Я потерпевший от рукоприкладства и свидетель погони — не забывайте, гражданин начальник. Кроме того, у гражданина Сивого имелся ствол, — он наморщил лоб, словно силясь припомнить подробности, повернулся к сыну Ильяса: — Или у тебя «макаров» был?

— Н-н-е-е-т, — округлив глаза, замотал головой парень. — У Сивого!

— Вот! Правда поперла, — усмехнулся Зотов. — В общем, когда мы с Витьком в камышах спрятались, Сивый подпалил их и сам… того-этого, — он вновь обратился к Нариману: — Ну чё, брателло? Всю ботву с моим арестом Петька придумал?

— Ага, — тихо отозвался парень.

— Ага, — передразнил его Джордж. — В жопе нога! Говори, как нормальный чувак!

— Стоп, парни! — остановил его красноречие участковый. — Нельзя оказывать давление на свидетеля…

— Да в курсе мы, начальник, — скривился Цыганок. — Так ты гляди в натуре: пацан-то в разбойном нападении принимал участие, так?

Ильяс побледнел.

— Какое нападение? Кто принимал участие? — промямлил он.

— Кто-кто, — встрял Джордж. — Твой пацан теперь бандюган, и зона по нем плачет.

— Нет! Не надо зона! — Ильяс вцепился в руку Евгения Ивановича. — Гражданин начальник, я отказываюсь от показаний! Сын напутал все! Его заставили!

Участковый шумно выдохнул, покачал головой, помянув звездец.

— Короче! — рявкнул он, перекрывая стенания Ильяса. — Едем в участок и там разберемся.

Макар поднялся следом за Евгением Ивановичем.

— Твое присутствие не обязательно, — остановил его тот.

Виктор заметил, как участковый взглянул на молчавшего всю разборку Назима.

— Вот и хорошо, — кивнул парикмахер, довольно улыбаясь. — Гражданин начальник сам разберется.

После ухода милиции и обвинителя Виктор наконец позволил себе налить в пиалу черного чая и пригубить. Бархатный вкус немного вязал язык, горчил — заварки не пожалели.

— Хочу предупредить, — сказал Макар, возвращая свою пиалу на стол. — Сила кургана может иссякнуть в любой момент. Пойдете за конями — будьте осторожней.

— Лафа кончилась, — покачал головой Джордж.

— Кончилась. Затмение прошло. Может, курган побуянит еще неделю, а может, не дотянет до утра.

— Ну, неделя — это много, — протянул Назим.

Виктор насторожился: Зот не рассказывал подельникам о его похищенной машине, но конокрады могли сейчас выдать себя сами неосторожным словом. И все-таки Макар в деле! Ковалев почувствовал, как злость на друга закипает с новой силой.

— Вам вообще можно позавидовать. — Зотов повернул голову в сторону Цыганка. — Столько скота увели, и, слава богу, всадники на вас не напоролись.

— Тьфу-тьфу-тьфу! — сплюнул за спину Назим. — Жалко, если все кончится. Рефкат просит еще пару бычков подкинуть.

Макар хохотнул, покачал головой:

— Жор приходит во время еды! А что с деньгами?

Назим посмотрел на него поверх пиалы, перевел взгляд на Виктора.

— Витек свой, — заверил Макар. — Правда, он думает, что это вы его машину угнали и самого чуть не хлопнули. Да, Витек?

Ковалева такое заявление застало врасплох. Он затравленно оглянулся на Джорджа и Цыганка: первый презрительно смотрел ему прямо в глаза; второй с довольной улыбкой открывал новую бутылку с пивом.

— Не дуйся, не дуйся, — успокоил Виктора друг.

— Да я так и не думаю, — пожал плечами Ковалев, уставившись в чашку.

— Твои мысли у тебя на лбу написаны. Так что с деньгами, Князь?

Назим отошел к столу с большим зеркалом, открыл выдвижной ящик и извлек из него конверт, который отдал Макару. Зотов не стал пересчитывать, просто сунул в боковой карман брюк.

«Вот тебе и сейф с секретным замком», — хмыкнул про себя Виктор, припоминая босса: тот долго бренчит ключами, а потом шепчет наизусть комбинацию, когда достает вот такой же конверт для Ковалева.

— Ну, за удачу, соратники! — провозгласил обыденным тоном Макар, салютуя чашкой с чаем.

Люба видела сквозь открытую дверь бара Зотова в компании с участковым и сразу сообразила: кузнец связан с дымным столбом в стороне Балкина озера. Весь народ вывалил на мраморные ступени усадьбы, где лучше всего было наблюдать грандиозное действо: по небу скакали рыцари с длинными копьями, навстречу которым выступили всадники в высоких шапках. Словно кто-то огромный, невидимый наклонил над курганом Рытым большое зеркало, чтобы показать селянам сражение далекого прошлого. Дым возник до миража и немного портил видение, затемняя небесное «зеркало».

— Свет! — окликнула Люба напарницу. — Я отойду.

Светлана Коротченко, крашеная блондинка с глазами чайного цвета, подбоченилась:

— Зачем это?

Она была в курсе сердечных дел подруги и тоже заметила кузнеца — второго рыжего в деревне не было.

— Надо, — коротко бросила Люба, выходя из-за прилавка.

— Ой, да знаем мы ваше «надо», — насмешливо произнесла Светка. — Видели мы ваше «надо».

— А видели, так чё зря спрашивать? — пробурчала Любовь.

— Да иди уже! Только недолго.

В холле усадьбы Люба едва не столкнулась с Ильясом Меметовым. Татарин торопился, толкая перед собой угрюмого сына.

— Иды-иды. Если ты меня подставил, я тэбе устрою суд. — Он негромко добавил несколько слов по-татарски. — Мне толка ссоры с Князэм не хватало. Топай, шалопай!

— Что-то случилось? — спросила его барменша.

Меметов даже не обратил на нее внимания — махнул рукой и поднялся на второй этаж в парикмахерскую.

Люба вышла на улицу. Бурное обсуждение миража закончилось. Народ расселся на скамеечках под раскидистыми орехами, разошелся по домам: августовское солнце давно перевалило за полдень и жара достигла своего пика. У лестницы стояли две легковушки — дверки салонов раскрыты, в динамиках надрывно жалуется «Ляпис-Трубецкой»: «Ты-ты кинула!» Чуть в стороне в тени ореха уазик участкового. Петр Баширов стоял у капота своей желтой «шестерки», потягивая с друзьями холодное пиво. Она быстро подошла к назойливому поклоннику. Тот даже не успел отстраниться — девушка схватила его за грудки, оттолкнув приятеля, оказавшегося на ее пути.

— Ну что, женишок? Колись, чего натворил?

— Э! Осторожней, кошка! — возмутился тот, которого толкнули.

— Заткнись! — бросила Люба через плечо.

— Охренела?! — Петр попытался вырваться, но острые ногти девушки впились в футболку, разрывая материю. — Порвала, дура!

— От дурака слышу! Запомни, сопляк: не лезь к Зотову, иначе будешь иметь дело со мной…

— Ой, боюсь-боюсь-боюсь… — хорохорился Баширов, краснея на глазах.

— Тогда бояться будет поздно, — прошипела Люба ему в лицо. — Навек хвостик засушу. Понял?

Первыми от Князя вышли участковый и Ильяс с сыном Нариманом. Перепуганный Меметов бежал следом за Евгением Ивановичем, заверяя, что его шалопай перепутал, что не надо оформлять «лживый свидетель», что он дома разберется с сыном и тот больше не будет «наговаривать сплетня на уважаемый людей». Участковому уже порядочно надоели заверения обвинителя и сама история с поджогом машины. Он молча сел за руль, дождался, пока отец с сыном залезут на заднее сиденье, и завел машину. Уазик развернулся в сторону трассы и, пыля, покатил по сельской дороге.

Люба стояла у колонны, наблюдая за Петром, который стал в один момент чернее тучи. Допрыгался мальчик!

Минут через пятнадцать появился Макар с городским другом. Босой, в запыленных камуфляжных штанах, кузнец немного задержался на крыльце — у Любы создалось впечатление, что он хочет ее о чем-то спросить, но не решается. Зотов встретился с ней взглядом — Люба сплюнула шелуху семечки, крепкими зубами щелкнула новую. Не спросил, лишь кивнул — поздоровался. Городской гость смотрел в другую сторону, словно и не клялся вчера вечером в любви, не лез с пьяными поцелуями.

Виктора больше волновала группа парней у машин. Те косились на кузнеца, переговариваясь с Башировым, однако Зотов не удостоил их вниманием. Он выглядел усталым. Обошел машины, не спеша потопал в сторону дома.

— Видишь, ничего с твоим кузнецом не стало, — мрачно сказал Петр Любе. — Но для него еще не все кончилось.

— Утри сопли, Петя, — вздохнула девушка. — Зотов тебе не по зубам.

Баширов окрысился:

— Не говори так, иначе я прибью его прямо здесь!

— О господи! — Люба покачала головой, глядя на парня с сожалением. — Я уже видела только что, как дружка твоего повязали в два счета. А ведь ты небось подговорил его на Макара поклеп навести. И помощь обещал. И бросил. — Она сплюнула в ладонь скорлупу. — Кишка у тебя тонка против Зотова.

Петр скрипнул зубами. Он прыгнул за руль своего желтого жигуленка, захлопнул дверь. Приятели бросились врассыпную, когда машина развернулась задним ходом. Нетрудно было догадаться, что придумал мстительный парнишка. Люба ахнула: нашла, кого за хвост дергать! Но сделать ничего не успела.

Городской друг окликнул Зотова, показал на машину. Тот усмехнулся, остановился посреди дороги, слегка покачиваясь на чуть подогнутых ногах. Виктор дернул его за руку. Кузнец вырвался, рыкнул, не желая уходить. Петр вытянул из окна правую руку, оттопырив средний палец. Зотов пожал плечами и хлопнул ладонью по правому бицепсу.

Люба видела, как водитель ругнулся сквозь зубы. Машина взревела — из-под колес полетели мелкие камешки, пыль поднялась столбом. Жигуленок рванулся с места… Макар не убегал, не прыгал на капот. В момент столкновения рыжий кузнец качнулся и оказался у левого крыла машины. Завизжали тормоза, на пороге усадьбы заголосила бабка: «Убили! Убили!» Вопль подействовал на свидетелей происходящего пуще холодной воды — куда делись бравада и хмель? Друзья Петра застыли бледные, рты нараспашку, один вовсе опустился на корточки, прикрыв руками голову.

Хотелось по-другому, а вышло как всегда. Петр, рассчитывая на свою удаль, желал пугнуть соперника, но в горячке не подумал, что разбитый асфальт присыпан мелким гравием и тормозной путь значительно увеличится. Машина продвинулась дальше того места, где стоял Макар, на целый капот и должна была сбить Зотова, если бы не его проворство.

Баширов, белый как мел, глядел круглыми глазами на кузнеца, стоящего у левого крыла. Зотов наклонился, заглядывая в салон.

— Я говорил, — похлопал он по крыше машины. — Кто чем делан.

Он вдруг выпрямился и оглянулся назад: среди улицы возникло горячее марево, дальние деревья и дорога словно окунулись в воду.

— А теперь моя очередь! — воскликнул Зотов и оскалился, вновь выскакивая на середину дороги перед автомобилем.

Зеленая гладь дрожала в двух десятках шагов перед ним, неясные тени мелькали в ней донными рыбами, металлические отблески загорались в глубине.

— Воины мои! — заорал Зотов, показалось или нет, глаза его вспыхнули яростным желтым огнем, как у волка. — Вперед!

Отряд всадников — тех самых, которых сельчане видели в мираже, с высокими шапками на головах — вынырнул из марева и понесся на жигуленок во весь опор. Зеленая трава призрачным ковром стелилась под копыта коней, закусивших удила, наконечники копий сверкали на солнце. Скачущий первым бородач в пластинчатом нагруднике крикнул — воины быстро вытащили луки, и десяток стрел вонзились в автомобиль. Петр заорал благим матом, принялся биться об дверь салона, пытаясь вырваться наружу, на мгновение обезумев, забыв об открывающей ручке. В конце концов он упал на пассажирское сиденье, в ужасе обхватив руками голову.

Компания перед усадьбой бросилась врассыпную, снова истошно заголосила баба. Плотный мужик в цветастой рубахе пытался спрятаться под автомобиль возле крыльца усадьбы, но тут же застрял. Другие просто попадали, осыпанные очередным залпом стрел.

— Ага! Ха-ха! Страшно?! — ликовал рыжий. — А будет еще страшней!

Миновав усадьбу, всадники растворились в дрожащем зыбью воздухе. Зеленая дорожка травы, что стелилась под копыта коней, истончилась, исчезла. Воины промчались, не подняв дорожной пыли, не наскочив на мечущихся людей, никого не ранив остроконечными стрелами. Беззвучные и легкие — очередной каприз аномалии Шпаревой балки.

— Призраки, — облегченно выдохнул Виктор.

— Здорово получилось, правда. — Макар выглядел счастливым. — Класс! — Он подпрыгнул от удовольствия.

— Ты хочешь сказать… Ты их сам вызвал?

— Ты чё, Витек? Может, я и чокнутый, но всему есть передел… предел. Просто повезло.

Он, склонившись, уперся ладонями в колени, чтобы отдышаться.

— Здурово, здурово…

— Да, с непривычки шизануться можно. Особенно когда в тебя стреляют и ты не знаешь, что это призраки.

— А каково им? Представь: едешь по степи и — раз! — вокруг чужие люди, квадратные чудовища, — Зотов кивнул на машину, — со стеклянными глазами. Демоны — не иначе. А демона надо грохнуть. — Он выпрямился.

— Но в меня ночью стреляли настоящими стрелами, — возразил Ковалев.

— Настоящие всадники приходят из тумана. Из марева появляются призраки, — пояснил Зотов, оглядывая поле брани.

— Эх! Погуляли… — Он смущенно поскреб в затылке.

Перепуганный народ выходил из укрытий. Полный мужик глухо верещал из-под машины, мешая татарские слова и русский мат. В желтом жигуленке скулил Баширов. У входа в усадьбу стояла Любовь, скрестив на груди загорелые руки. Карие очи неотрывно смотрели на кузнеца не то с восторгом, не то с осуждением.

— Концерт окончен, — пробормотал Зотов. — Простите… если что.

Глава 19 Бессилие волка

Так! Что вам до меня? Что вам беда моя? Она лишь про меня, — С ней не расстанусь я! И. В. Гете. Вильгельм Мейстер

Разбудил Виктора гусь. Ковалев даже сначала не понял, что за ор. В беседке так хорошо спалось на свежем воздухе, странные сны не донимали, как на диване, которого гость уже начинал побаиваться.

Дремота не отпускала, и Виктор, перевернувшись на другой бок, уткнулся носом в подушку. Однако новый крик птицы не дал уснуть. Захотелось просто полежать — ничего не вышло. Иные звуки коснулись слуха: шуршание, легкие стуки, едва различимое журчание, словно кто-то переливал из склянки в склянку воду.

Виктор вздохнул, перевернулся на спину.

— Привет, — сонно произнес он, разминая ладонями заспанное лицо. — Сколько времени?

— Шестой час, — ответил Макар, отмеривая на аптекарских весах щепоть мелко рубленной травы.

— Ты чего? Не ложился?

— Ложился, ложился, — пробормотал Макар, не отвлекаясь от занятия.

— А Лиза? — Виктор поднялся и сел. — Лиза вернулась?

— Лиза не вернулась, — глухо произнес Зотов.

Ковалев смолк, понимая, что друг не расположен к беседам.

На столе перед Макаром лежали пучки трав, склянки с настойками, пакетики из тетрадных листов, в которых хранились порошки. Отмеряя определенные доли, Зотов ссыпал ингредиенты в пол-литровую банку с алой жидкостью. Виктор сообразил, что друг колдует над «федоровкой». Покончив с настойкой, кузнец принялся за мазь, растирая сухие травы в ступке.

— Лизы нет нигде, — вдруг заговорил он.

— А волохатый не появился?

— Сквозь землю провалился, — с досадой произнес Макар.

— М-да, ситуация, — задумчиво откликнулся Виктор.

В беседку вбежал Рафинад. Прошелся, принюхиваясь к доскам пола, чихнул, наткнувшись носом на сухую былинку, упавшую со стола.

— Эй, собака! — шутливо окликнул его Виктор. — След возьмешь?

Щенок склонил голову набок, подошел к ногам Ковалева, обрадованный вниманию. Виктор поднял Рафинада на руки и почесал рябое, почти голое брюхо.

— Ты у нас служебная собака, Рафинад?

Щенок извивался, приоткрыв от удовольствия пасть.

— Нет, не служебная. Балованая ты собака. Никакого толку.

— И что теперь делать? — спросил Виктор друга, играя со щенком.

— А ничего не делать, — буркнул Макар.

— Так ведь…

— Не знаю я, что делать! — рявкнул Зотов, грохнув кулаком по столу.

Снадобья опрокинулись, травы и порошки перемешались, алая жидкость тонкой струйкой устремилась к полу.

— Не знаю, — сжимая кулаки, рычал Макар. — Все впустую: книги, тренировки, походы. Все к черту! На кой хрен мне все это понадобилось!

Он рывком обернулся к Виктору — волк в гневе с тоской в глубине горящих глаз. Ковалев почувствовал, как шевелятся волосы на загривке: перед ним стоял настоящий волк в человечьем обличье.

— Знаешь, что для человека главное?

Виктор отшатнулся, столько в Зотове было бессильной… мощи.

— Она ему нужна, понимаешь? Она одна! Деньги, слава, власть — дерьмо на штиблетах. Курганы, сила, ум — блажь, чушь собачья. — Макар выпрямился, гордо подняв голову: — Смотри на меня: любого в деревне порву на ветошь, знаний мне не занимать. — Он махнул рукой. — И что я без нее? — Зотов подскочил к другу, положил руку на плечо, заглянул в глаза. — Вот они просто бухают, и туманы им нипочем, — он указал рукой в сторону, видимо в сердцах говоря о своих товарищах-конокрадах, — а мне надо молиться, тренироваться, учить историю. Любая мелочь может стоить жизни…

Гнев в его глазах потух. Макар вернулся к столу, с грохотом опустил кулаки прямо в травяную смесь. Обессилев, опустился на табурет.

Виктор понимал друга — пару дней назад он сам пережил нечто подобное, но… Ковалев призадумался: здесь другое. Да, стоит признать, что его больше давила обида на жену, которая взяла и ушла к другому. Она что-то лепетала про умершую меж ними любовь, что-то о внимании к себе, что-то банальное до рвоты: «Я так больше не могу».

А чего — мочь? Все было к ее услугам: квартира, деньги, шмотки, машина. Виктор крутился, как белка в колесе, появлялся по первому зову и терпел обидное прозвище: «Мой Хомячок, какая же ты белка?»

А здесь… Словно из человека стержень вынули. Но стоит ли так отчаиваться?

— Брось, братан. — Виктор дотянулся до сигарет, прикурил. — Найдется твоя Елизавета. Куда ей деться. Ваша деревня — не город.

— Лучше бы город, — глухо произнес Макар.

— Брось, — повторил Виктор. — Давай сейчас соберемся и поищем ее вместе.

Зотов тяжело вздохнул, окинул взглядом разруху на столе.

— Нет, — сказал он, отряхивая испачканные руки. — Здесь мне самому надо разобраться.

— Вдвоем веселее.

Макар усмехнулся, посмотрел на друга. Теперь он был абсолютно спокоен и даже надменен, но тоска все же лежала тенью в глубине глаз.

— Витек, ты среди белого дня пугался каждого шороха, а ночью будет стократ страшнее. Тем более нынешняя ночь после затмения — ночь новолуния…

— А при чем тут ночь? Я предлагаю поискать Лизу сейчас. Думаю, миражи не повторятся. — Последнюю фразу Виктор произнес с надеждой в голосе.

Макар улыбнулся, видя его сомнение.

— Ну, ты чего сразу ржать начинаешь? — обиделся Ковалев.

— Прости, — сдерживая смех, сказал Зотов. — Прости. Просто твоя наивность…

Виктор вскочил:

— Я просто хочу помочь! В конце концов, ты мне жизнь спас и… надо же как-то по-человечески.

Ковалев бросил окурок на пол и со злости растоптал его. Помеха. Для Зотова он был помехой. А Лиза… Хорошо, когда ты один. Никто не стоит за твоей спиной, не надоедает советами. Хуже, когда за спиной дорогой тебе человек, который не понимает всей опасности. Тогда защитить, оградить очень трудно.

Виктор ушел в душ…

Макар вновь взялся за порошки и настойки. Ничего не получилось — дрожали руки. Давала о себе знать усталость. Пока Виктор отсыпался, он обошел все село, расспрашивая народ о Лизе. Исчезла. Исчезла бесследно.

Трудно, когда за спиной близкий человек…

Зотов заставил себя подняться. «Так. Подведем итоги, — размышлял он, топая к сараям, нужно было управиться по хозяйству. — Мираж иного времени действительно открылся. Когда-то давно на Салгире — река текла по старому руслу, которое сейчас Шпарева балка, — произошло ледовое побоище между скифами и сарматами. В сражении погибла предводительница сарматов — воительница в маске горгоны Медузы. Впрочем, смерти ее мы не видели».

Макар налил гусям полное корыто свежей воды. Колдяк, расправив крылья, едва не бросился в пляс, оглашая сад воплями восторга. Зотов направил струю воды прямо на птицу, прижав край шланга пальцем. Гусь, раскрыв клюв, ловил падающие капли, как человек ловит первые капли дождя после долгой засухи.

Рафинад гавкал и визжал от восторга, радуясь новой игре, затеянной хозяином.

— Совсем я вас позабросил, — пробормотал Макар.

«Смерти царицы мы не видели. Тогда кто похоронен в кургане? И вот еще вопрос: откуда взялась жрица? Зачем ей понадобилась моя кровь?»

На глаза Зотову попалась плита с кургана, которую он когда-то выменял на самогон у Сергея Балабнова. Курган-ник не видел ее на холме во время сражения, значит, захоронение с плитой сделано позже.

Макар омыл камень водой. Лунки и канавки быстро заполнились, а плоская поверхность, нагретая дневным солнцем, тут же высохла, проявляя рисунок.

«Захоронение с плитой сделано после битвы. Царицу могли похоронить на месте гибели. В то время сарматы теснили скифов по всем фронтам. С Херсонесом скифы воевали, а сарматы могли заключить с мегаполисом союз. Потому, видимо, жители Херсонеса подарили царице маску горгоны — хранительницы от злых чар и врагов».

Мокрый Рафинад отряхивался и норовил залезть под руку хозяина, присевшего у каменной плиты. Зотов машинально принялся чесать ему уши, размышляя о своем.

— Чего увидел? — раздалось за спиной. Виктор отчаянно вытирал влажную после душа голову.

— Увидел дату смерти сарматской царицы. — Понимание пришло к нему только что, пальцы Макара коснулись двух круглых лунок. — Созвездие Близнецов — его звезды соединены желобками, как их соединяют линиями в современных атласах. Эти три звезды лишние… — Зотов задумался. — Или это созвездие Малого Пса…

Рафинад гавкнул на полотенце, болтающееся в руках Ковалева.

— Молчите, Малый Пес, когда старшие разговаривают, — пригрозил ему пальцем Виктор.

— Художнику не хватило пространства, чтобы поставить его на привычное место — ниже Близнецов. Тогда стела, — Макар указал на прямоугольное отверстие в центре плиты, — которая здесь вставлялась, символизировала центр мира — Полярную звезду, Небесный Кол. Да!

Зотов так неожиданно вскрикнул, что щенок шарахнулся в сторону.

— Новолуние! — Макар ткнул пальцем в кривой желобок — серпик луны. — Оно наступает после солнечного затмения. Значит, там тоже был момент затмения!

Он поднялся — глаза Зотова горели восторгом.

— И та колдунья на холме знала об этом, — сказал Виктор.

— Скорее всего. Тебе не показалось — она будто что-то искала?

— Или кого-то. Чтобы убить. — Виктор кивнул на перевязанную руку друга.

— Хотела бы убить — убила бы. Я слишком увлекся сражением и проворонил ее появление. Здесь что-то другое.

Виктор покачал головой:

— Ни хрена себе историйка!

— Ото ж…

Взгляд Макара погас. Прежняя озабоченность легла морщинами на лоб.

— Какова же дата смерти?

— Дата смерти?

— Ты сам сказал, что увидел на плите дату смерти сарматской царицы.

— Ах да! Скорее всего, двадцать первого — двадцать второго декабря — день зимнего солнцестояния. Надо пересмотреть даты затмений солнца тех времен и определить…

Макар запнулся на полуслове. Виктор с уважением посмотрел на друга, самую малость завидуя ему. Этот найдет Лизу и у черта на куличках. И пусть кто-нибудь попробует преградить кузнецу путь.

— Четырнадцатое марта сто восемьдесят девятого года до нашей эры, — вдруг выдал Зотов.

Ковалев сглотнул:

— Чего «четырнадцатого марта»?

— Было полное солнечное затмение, — будничным тоном ответил Макар. — Затмение достигло максимума над северным побережьем Азовского моря.

Виктор недоверчиво уставился на друга:

— Это ты чего, сейчас прям вычислил?

Зотов засмеялся:

— Да нет, земеля! Я ж тебе не вычислительный центр. Просто перед походом смотрел в справочнике. Интересно стало, когда над Крымом еще случались полные солнечные затмения.

Ковалев хотел обидеться — теперь он понимал отношение Спиридоныча к кузнецу, всегда готовому отшутиться или рассмеяться.

— И знаешь, удивительная вещь: в то время произошло два затмения подряд, которые достигли максимума над Черным морем. В сто восемьдесят девятом, кажется, четырнадцатого марта и в сто восемьдесят втором, в октябре.

— Октябрь нам не подходит, — сказал Ковалев. — В октябре реки не замерзают.

— Ты прав, — кивнул Макар. — В октябре альфа Льва не видна. — Носком кроссовки он коснулся отдельной лунки. — Значит, второе затмение, которое мы видели на кургане, произошло четырнадцатого марта сто девяностого года до нашей эры.

— Весна в том году выдалась холодная.

— С чего это вдруг?

— Лед на реке выдержал тяжеловооруженных всадников. Зотов с уважением посмотрел на Виктора.

— Ну, их не так уж и много было, чтобы лед проломить, однако ты прав. — Макар пожал другу руку.

Глава 20 Не дури!

Я надела прозрачное платье, Умастилась сандалом желтым — Меня, такую прекрасную, На кого ты покинуть хочешь? Гатха Тхери Чапы. Тхригатха, 291–311

У веранды на скамейке сидел Спиридоныч.

— Что слышно? — спросил его Макар.

Старик пожевал губами, рассматривая свои толстые пальцы.

— Тай! — махнул он рукой. — Как в воду канула твоя Лизавета.

— А Володьку кто видел?

— Та де там. Я думаю… эт, можа, их того… засосало?

— Куда? — растерялся Зотов.

— Ну, туда. — Старик ткнул большим пальцем в небо.

— Точно. Засосало, — пробормотал Макар, проходя в веранду.

Спиридоныч уже строил собственные версии.

— Стой, Макарка.

— Чего еще?

— Там до тебя гости.

— Какие еще гости?

— Ну. — Федор Спиридоныч развел руками. — Сама пришла.

— Лиза? — спросил Виктор.

— Та какая Лиза!

— Ясно, — буркнул Зотов.

Виктор поспешил за другом, чтобы увидеть непонятных гостей.

За столом на кухне сидела Люба — темные волосы сложила в высокую прическу, обнажив шею и загорелые плечи. Платье с серо-белым причудливым рисунком облегало красивое тело. Виктор невольно сглотнул — под тонкой материей выступали крупные соски полной груди.

Ее карие очи в обрамлении пушистых ресниц с надеждой смотрели на Зотова, и Ковалев сразу почувствовал себя лишним. Однако горячее желание рассмотреть девушку удержало его. Виктор притворился непонятливым, а Макар не возражал.

— Чё надо? — недовольно произнес Зотов, едва удостоив гостью взгляда.

Теперь Виктор увидел ятаган друга, лежащий посреди стола. То ли Макар его оставил без присмотра, то ли Люба достала его… Ковалев запнулся у двери, чувствуя крупную разборку.

Зотов меж тем помыл руки.

— Чё молчишь? — спросил он, вытираясь. — Зачем пришла?

— Поговорить. — Голос Любы дрогнул. Откровенная неприязнь Макара смущала ее, но девушка сдерживалась, чтобы не убежать от стыда, не расплакаться от обиды.

— Об чем? — Зотов достал из холодильника миску с овощами, снял с крючка разделочную доску.

— О нас, — ответила девушка, набравшись смелости. — Я так больше не могу, Макар. Я устала от постоянного ожидания. Я не могу больше видеть ее рядом с тобой. Я… — подбородок Любы дрогнул, — знаю, что ты не охладел ко мне, что ты любишь… надеюсь, любишь меня.

Зотов распанахал огурец и принялся нарезать его тонкими ломтиками. Остро заточенный нож дробно стучал по доске.

— Ты решила выяснить отношения, — кивнул Макар. — В который раз? Третий? Пятый? Двадцать пятый? — Зотов говорил спокойно, как человек, которому смертельно надоело повторять одно и то же. — Хорошо. Давай поговорим. Только обещай мне одну вещь, — он ткнул ножом в сторону Виктора, — при свидетеле: разговор последний, и, когда он закончится, ноги твоей не будет в моем доме.

Любовь бросила короткий взгляд на Ковалева, и тот почувствовал жар стыда на лице, словно юный любовник перед взрослой женщиной.

— Я, пожалуй… — Он сделал шаг назад, но Макар остановил.

— Не уходи, зема. Ты теперь свидетель. — Он сбросил нарезанные огурцы в миску и взялся за перья зеленого лука.

— Я согласна, — ответила девушка. — Если ты… Если мне не удастся переубедить тебя, я уйду. Навсегда уйду из этого дома.

— Отлично! — Зотов бросил в рот луковый листик и смачно захрустел. — Все равно целоваться не будем, — заметил он, отрывая еще один лист. — Удался в этом году… — цыкнул зубом, — лучок. Так, о чем это мы? А-а-а! Старая пестня о главном, — коверкая слово, произнес кузнец. — Ну-ну.

— Не надо так, — попросила Люба.

Макар тяжело вздохнул, воткнул нож в доску.

— Как «так»? — спросил он, теряя терпение.

— Так жестоко.

— Жестоко. — Зотов покачал головой. — Ты знаешь, когда я ходил, словно чумной, возле твоего дома, когда на работе думал о тебе, часто попадая молотком по руке, когда мчал домой с работы, чтобы увидеть тебя, я понимал — это любовь. Сколько сил и смелости мне нужно было, чтобы остановить тебя на улице и признаться…

Люба улыбнулась:

— Ты выпалил все сразу и смолк.

— Да. Я помню. И очень хорошо, что помнишь ты. Первые встречи умерили мой пыл, но явилось нечто большее. — Макар пошевелил пальцами, подбирая слова. — Я понял, насколько ты дорога мне. Я не спешил, стараясь показать себя, добиться ответного чувства…

— И ты добился его, но Лизка…

Макара перекосило.

— Не лги! Умоляю, не лги. Мы оба знаем, что она совершенно ни при чем. Она твоя сестра, и я должен был ей помочь. Ты согласилась.

— Она…

— Нет, Люба! Ради бога, хоть сейчас будь откровенна со мной. Да со мной — ладно. Черт со мной! Признайся сама себе — ты просто ревновала Лизу ко мне. Все! Никаких других причин просто нет.

Макар смолк, ожидая ответа. Виктор замер, стараясь стать невидимым и неслышимым.

— Да, — тихо ответила девушка. — Я ревновала. Да, я приготовила приворотное зелье и подливала тебе.

Она встала из-за стола — клешеная юбка распустилась дивным цветком, тонкие шпильки выгодно подчеркивали стройные загорелые ножки. Люба подошла к Зотову и заглянула в его глаза.

— Я прошу прощения, — негромко сказала она. — Прости меня, Макар. Пожалуйста, прости.

— Давно простил, — в тон ей ответил Зотов.

— Тогда… тогда позволь мне остаться. — Ее ладони легли на плечи Макара. — Мне тяжело без тебя. Лиза поймет. Она ведь… добрая. Мы для нее что-нибудь придумаем.

Зотов хмыкнул, покачал головой:

— Никаких «мы» быть не может. «Мы» давно умерло, сгорело и развеялось. — Он достал из холодильника подсолнечное масло. — Наше «мы» быльем поросло. Кончено.

С ресниц Любы сорвалась слеза.

— Как жестоко, — сдавленным голосом произнесла она. — Ты не человек, Зотов.

Он пожал плечами: суди как знаешь.

— Проклятый курганник… Что же ты со мной сделал? Может, опоил? — Любовь оперлась левой рукой о стол, правой размазывая по щекам слезы, смешанные с тушью. — А-а-а. Я поняла. Это Лизка наколдовала зелья. Иначе почему я не могу тебя забыть?

— Понеслась трында по кочкам, — пробормотал Макар, смешивая зелень в миске.

— Со мной так поступать нельзя, — прошипела Люба. — Сдохнет твоя Лизка, понял?! И тебе туда дорога!

Она вытащила ятаган из ножен. Макар быстро отступил назад, столкнулся с растерявшимся Виктором и не удержался — друзья рухнули на порог кухни.

— Получи, проклятый! — Перехватив ятаган двумя руками, девушка подняла его над головой.

Ковалев попытался подняться, чтобы помочь другу, но только мешал Макару встать на ноги. Их спасло то, что Люба неожиданно сомлела, ноги ее подкосились, и она повалилась на пол. Зотов облегченно выдохнул.

— Витек, убери свои ноги.

Наконец Ковалеву удалось встать. Макар поднялся сам.

— Извини, — пробормотал Виктор.

— Проехали.

В веранде появился озабоченный Спиридоныч.

— Вы чегой т тут? — спросил он, но, увидев лежащую без чувств Любу, отвернулся. — Макарка, ты чей т с девки труселя… того?

— Очень надо, — зло бросил Зотов. — Сама наряжалась, — и одернул задравшуюся на девичьей попе юбку.

— А-а-а… что это у нее? — промямлил Виктор.

Он присел, желая вновь приподнять оборки.

— Та не срами ты девку! — одернул его старик. — Что-что? Тебе оно надо? Токма под юбку бы залезть. Тьфу! Городская срамота.

— Да ладно тебе, Спиридоныч, — злился Макар. — Пусть посмотрит.

Он приподнял подол: от поясницы до ложбинки между ягодицами рос у Любы клинышек волосков длиной в палец.

— Это хвост? — Виктора перекосило от отвращения. — Бэ-э! Жуть какая.

— Этими волосками она и привораживала, — авторитетно заявил Зотов.

Ковалев побледнел, вспоминая длинные волосы на языке.

— Ты шутишь?

— Да какие шутки! А еще менструации добавляла для крепости.

Виктор вылетел во двор, едва не сбив с ног Спиридоныча.

— Только не в крыжовник! — успел крикнуть ему вослед Макар.

— От ты… — сердито произнес старик. — За шо ж ты так ее?

Люба застонала, содрогнулась всем телом. Карие очи распахнулись.

— С добрым утречком, — язвительно произнес Зотов.

На девичьем лице проступил испуг, словно она впервые увидела Макара.

— Давай вставай!

Люба приподнялась, отползла назад, испуганно глядя на разозленного кузнеца.

— Та шо ж ты делаешь, курганник? — возмутился Спиридоныч. — Сердце в тебе есть али как?

— Есть, тока закакано… всякими.

Старик вздохнул, укоризненно качая головой.

— Пошли, Любань. — Он протянул к девушке руки, желая помочь.

Та вдруг испуганно вскрикнула, разглядывая свое платье, руки и ноги, а завидев лежащий на полу ятаган, змеей бросилась к оружию.

— Та шо ж энто!..

— Уходи!

Макар успел вытолкнуть старика на веранду и нырнуть под руку с клинком. Люба смотрела на него затравленным зверем.

— Ого, красотка! — удивился Зотов. — Да ты знакома с оружием.

Девушка ответила, шипя сквозь зубы:

— И на каком языке мы заговорили?

Она повторила шипение, энергично махнув левой рукой в сторону.

— Надо выйти? Понимаю. Только не пущу. — Макар встал в дверном проеме.

За спиной, кряхтя, возился Спиридоныч.

— Та вы совсем сдурели! Ну ладно, девка от амуров с глузду съехала, но ты-то, Макарка…

— Уйди, дед. Не Люба это.

— Та не дури! — Старик вцепился в Макара.

Используя момент, девушка сделала выпад.

— Не дури!

Старик тянул влево, и Зотову пришлось повернуться к атакующему противнику боком. Люба сделала шаг вперед, чтобы не потерять равновесие, — Макар придавил ее телом в дверном проеме, вышибая дух.

Когда Зотов отодвинулся, девушка вновь упала без чувств, роняя оружие.

— Отстань! — рявкнул Зотов на Спиридоныча, вырываясь из его цепких пальцев.

Не желая искушать судьбу в третий раз, он отфутболил ятаган и перевел дух.

— Жива, — сказал он, приложив пальцы к шее Любы. — Вот это был номер, чтоб я помер.

— Ну, ты совсем стал зверюкой, курганник. Девку чуть не пришиб.

— Выживет, — отмахнулся Зотов. — Надо меньше с духами якшаться, — он подхватил свой клинок, — тогда освященный булат не будет ядом.

Спиридоныч смотрел на ятаган, открыв рот: три креста украшали лезвие, словно вплавленные в него во время ковки. По сути, так и было: Макар отковал брус из разных сортов стали, разрубил его поперек и из трех кусков сложил основу лезвия, как из мозаики.

— Боже святый, — тихо произнес старик, теребя в руках засаленную кепочку. — Как жи ж так, Макарка? Как жи ж так? Ведь она ж дитё исчо неразумное. Ей жи ж жить исчо и жить, дитёв рожать, а она… Еш трешь!

— Ото ж. Эге ж, — в тон ему ответил Зотов. — Одним словом, дура!

Он вздохнул, грустно глядя на бесчувственную девушку.

— Дура-дура-дурище, — приговаривал он, поднимая Любу на руки. — Горе с этими бабами.

Макар внес ее в комнату и положил на диван. Поспешно вернулся на кухню — Спиридоныч сидел за столом, вытирая кепочкой красную взмокшую лысину.

— Столичного гостя не видать? — спросил Зотов.

— Тута. Полощется у колонки.

Макар достал из буфета пол-литровую бутылку, поставил перед Ляпуновым.

— Вот тебе, Спиридоныч. Противоударное средство, так сказать.

Глаза Спиридоныча загорелись интересом. Он деловито откашлялся.

— Чой т ты, Макарка, салатик не доделал? — как бы невзначай поинтересовался он.

— Доделаешь тут с вами, — пробурчал Макар, разминая пальцами воск. — Набежите толпой: то у вас любовь, то морковь. Дома спокойно не пожрешь за детьми, на базаре — за нищими.

— Тю на тебя, курганник! Сам же ж выпить предложил. А как же ж без закуся?

— Вот и пей, и закусывай, — Зотов поднял указательный палец, — но в комнату чтобы ни одна живая душа не вошла! Понял?

— Никак нечисть выводить будешь? — вытаращив глаза, прошептал Спиридоныч.

— Все-то вы знаете, барин, везде-то вы побывали.

— Страсть-то какая, Макарка, — жалобно произнес Ляпунов. — А ежели оно да это…

— Чтобы не это — сиди, самогон квась. Нечисть пьяных не переносит, — заверил Зотов. — Оно как начальство — одного поля ягоды. — Он усмехнулся, подмигивая старику.

— Да ну тебя, кузнец!

Когда Макар скрылся за дверью, Спиридоныч приложил пухлую ладонь к груди, где под вылинявшей милицейской рубахой висел серебряный крестик.

— С нами крестная сила!

Тут же спохватился: Макар бутылку дать-то дал, а наливать во что?

Спиридоныч на цыпочках прокрался мимо закрытой двери, осторожно залез в буфет — шесть стопочек стояли рядком меж тарелок. Заполучив желаемое, старик вернулся на место. У двери прислушался: вроде курганник чего-то бормочет. Спиридоныч сглотнул, борясь с искушением послушать, но забурчавший не ко времени желудок чуть не выдал его.

— А где народ? — На пороге возник зеленый от рвоты Виктор.

Старик сделал страшное лицо и приложил палец к губам. — Чего? — шепотом спросил Ковалев.

Корча рожи, Спиридоныч замотал головой, силой увлек непонятливого гостя за стол.

— Макарка беса гонять будет, — прохрипел старик, дыша в лицо Виктора.

Ковалев отшатнулся — запах гнилых зубов едва вновь не вывернул его наизнанку.

— Это как?

— Тют ты! — вырвалось у Спиридоныча. Он быстро закрыл рот ладонью, покосился на дверь. — Крестом, ясное дело. Крестом да святой водой.

Федор Спиридоныч Ляпунов налил себе самогона. Ковалев усмехнулся, воротя нос от запаха спиртного, — у каждого своя святая вода. Спиридоныч расценил его усмешку как недоверие.

— Зря смеешься. — Он закатил глаза. — Прости, Господи, меня, грешного, — и, выдохнув в сторону, одним махом осушил стопочку.

— Живете в том городе, — морщась, просипел старик, — горя не знаете.

Спиридоныч уткнулся носом в потную кепку, занюхивая первую.

— Э-эх! — с облегчением выдохнул он, смачно захрустел щепотью салата из миски. — От Макарка беса из Любки вышибет, глядишь, и поладят.

— Ты чего мелешь, дед? А Лиза? Сомневаюсь, чтобы Зот… Макар отвернулся от нее.

Спиридоныч цыкнул зубом:

— Видал я, как ты на Любку таращишься. — Глаза его хитро прищурились. — Нравится-то краля? Вот и скажи: кто из девок краше?

— Ясное дело, кто… — пробормотал Ковалев.

— Вото ж! А Лизка… — Старик махнул рукой, хлопнул еще одну стопочку. — Чё та Лизка? Чудо кладбищенское. Она с детства с прибабахом была — у-ух! Забористо пошла! — передернул плечами, что тебе цыган. — Все в степь бегала, цветы собирала да в Балкином озере купалась.

— Так там камыш один! Где ж купаться?

— Эт щас камыш! Тада исчо родники били — усек? Пацанва даж рыбу ловила.

— Ну вот! А говоришь, одна Лизка туда бегала.

— Оно конечно, — согласился старик. — Детвора везде нос сует. Тока энту за версту дурочкой дразнили.

Спиридоныч приблизился к Виктору, горячо зашептал:

— А дорожка к тому холму проклятущему — видал! — через погост идет. Ближе к селу-то новое кладбище, а правее, если на курган идти. Там, — Ляпунов оглянулся, словно опасаясь чужих ушей, — старые могилы. Бог весть, с какого времени покойнички лежат. От Лизка возьми в один час да и потеряйся… — Спиридоныч со значением поднял брови, округлив глаза: — С пацанвой на озеро пошла. Ребятня уж вернулась, а ее как не быват! Ну, врозлые стали допытываться, не случилось ли чего, не обидел ли кто девчонку — с пацанов станется! Нет, говорят. Када вертались, знач, до кладбисша вроде шла следом, а после — щезла.

Старик развел руки: таки дела. Перевел дух, принялся выбирать из салата дольки огурца. Виктор отвернулся, чтобы не видеть черную грязь под его ногтями. Спиридоныч, довольно улыбаясь, аккуратненько налил третью и ни с того ни с сего выдал:

— Хе-х! Исчо тот археролог!

Закусывая, он сжевал недорезанную Макаром луковицу вместе с перьями и умял большую часть салата, постанывая от наслаждения.

Брезгливо морщась, Виктор наблюдал за пьянеющим дедом. Мысли старика путались, язык заплетался. Приплел вот какого-то «археролога».

— Кто знает, шо б с девчонкой стало, ежели бы ему в башку не втемяшилось могильные плиты раскапывать, — продолжил плести Спиридоныч.

— Что-то я ни хрена не понимаю, — сердито пробурчал Ковалев.

— Да чё тут понимать, дурья твоя башка? — возмутился старик. — Ен пошел старые могильные плиты копать, шоб знать, знач, какие людишки у нас на погосте схоронены. Ен и нашел Лизку на могиле. Ее солнышком шарахнуло — девчушка и сомлела. А ен откачал ее, знач.

— Да кто ен-то? — терял терпение Виктор.

— Та тихо. — Спиридоныч зашипел, вжимая голову в плечи. — Шо ж ты так орешь? — Он кивнул на дверь. — Ен жи ж и нашел.

— Да кто? — взмолился Виктор.

— Да Макар жи ж.

Ковалев в сердцах сплюнул.

— Они ж с Лизкой два сапога пара. Одна цветочки собирает, другой всяко разно старье копает. Посля ентого случаю друг за дружкой бегали по степи, та шо тебе сайгаки.

Виктор покачал головой, с трудом разбираясь в болтовне Федора Спиридоныча Ляпунова. Вот уж Бог дал фамилию! Нет, то, что Макар с Лизой сдружились, — понятно. Но откуда Любовь появилась? Почему Спиридоныч хочет, чтобы именно у нее с Зотовым сладилось?

— Та шо тута понимать. — Круглая физия старика расплылась в улыбке. — Лизка — энто ж детство. Вот тебе и весь сказ! А Любаша — энто ж, — он потряс кулаками, — э-эх! Тута настоясша любовь. Усе по-взрослому. К тому ж как Макар расти стал… Как тебе растолковать-то? Бриться начал — о! Понимаш?

— Ясно, — кивнул Ковалев. — Дети выросли.

— Вроде того, — согласился Спиридоныч. — Макарку на флот забрили, а Лизка исчо в школе сидела. Когда Макар вернулся, она в институте была. А тут Любов, — руки старика описали в воздухе контуры женского тела, — краса сама собою. Ну, Макарка и того… энтого.

Спиридоныча разморило. Он посмотрел на ополовиненную бутылку, что-то прикидывая в уме.

— Пойду-кась я прилягу, — пробормотал старик, пытаясь закрутить пробочку. С третьего раза получилось. Криво.

Глава 21 Чужая тень

И песня пробуждает души мертвых, Зароненные, словно семена, В чужое невозделанное сердце, В котором зло с добром переплелись, Как корни трав на поле одичавшем… Ритта Козунова

Люба лежала неподвижно, будто уснула. Но ресницы ее мелко дрожали, глазные яблоки шевелились под сомкнутыми веками, пальцы чуть вздрагивали. Похоже, она и правда видела сон, в котором ей приходилось беспрестанно двигаться, словно на нее нападали со всех сторон невидимые Макару враги. Демон ли, дух ли, проявивший себя в драке, теперь увлек сознание девушки в свои миры. Кто знает, сколько может продержаться там Любовь? Если сейчас приняться за изгнание мятежного подселенца, можно самому подцепить нечто подобное или принять изгнанного в себя. Да и не по силам Зотову изгнание. Все, что он хочет, — заглянуть за занавес, увидеть чужака, быть может, понять, откуда взялся, чего хочет: завладеть телом или вернуться в иной мир.

Макар сел на стул рядом со спящей, принялся разминать пальцами воск, начитывая слова:

— Знаменуйся, раб Божий Макар, крестом животворящим — одесную и ошую, спереди и сзади…

Он прикрыл глаза. Бьющие в окно лучи солнца просвечивали веки. Когда в сердце и душу кузнеца пришел покой, он ощутил себя плывущим в золотом дожде. В вышине — волнующаяся поверхность моря, в глубине — за ним неповоротливыми рыбами плывут неясные тени, охотятся, и только яркий свет сдерживает хищников.

— Близ меня Христос и вся сила небесная…

Яркие вспышки, похожие на шаровые молнии, стали загораться вокруг Макара, и он неожиданно понял, что никуда не плывет, а висит на месте в подвижном огненном море.

— А далече от меня со своею темною силою стоит, и со всеми человеки прогнан бысть, третьюстами и шестидесятью ангелы стали Божии…

Покончив с установкой защиты, Зотов приоткрыл глаза. Если бы сейчас кто посторонний заглянул в них — испугался бы. Зрачки Макара горели оранжевым пламенем, словно в них полыхал костер.

Кузнец нацепил размятый воск на свой крестик, осторожно взял девушку за запястье, как это делает доктор, нащупывая пульс.

— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Аминь! Нравом причастник и Апостолам наместник, Апостолом быв, деяние обрел еси боговдохновенне…

В золотом сиянии солнца за закрытыми веками прорисовался контур тела обнаженной девушки. Сначала обозначился золотистой линией, потом приобрел объем, в котором стали видны потоки и искрящиеся линии — кровотоки, нервные импульсы — закрутились взвеси. За девичьей спиной возникла тень. Зотов сначала не обратил внимания — увлекся поиском темной «медузы» наговора или злого чарования, которое могло вложить в Любу подселенца. Но такового не находилось, зато тень набрала силу, повторяя контуры золотого тела. Сразу так и не отличишь. Теперь отчетливо проступили различия: плечи и бедра шире, удлиненная форма головы.

— …с него же молимся человеколюбчу… — Слова стали даваться Макару с усилием.

Пришедшая на ум догадка не давала сосредоточиться. А ведь нет никакого чарования! Любка сама, по доброй воле или любопытной неосторожности подцепила неприкаянную душу. Каким только образом умудрилась?

— …очиститися и избавитися рабе Божьей Любви от всякого злого чарования, обаяния, колдования, — дочитывал Макар, наблюдая синхронное колебание светлого и темного контуров, — …от сего часу и минуты по весь ее век и на всю жизнь, во веки и веки. Аминь!

Золотое море огня вспыхнуло и исчезло вместе с силуэтами — солнечный свет пробивался через опущенные веки. Девичье запястье в пальцах кузнеца дрогнуло.

— Зотов? Ты чего? — В голосе испуг, неприязнь.

Он открыл глаза — темные кляксы плавали, скрывая лицо Любы.

Диван скрипнул. Девушка резко села и охнула — после всего случившегося кружилась голова. Макар поднялся со стула осторожно, чтобы та же участь не постигла и его. Ладонями растер уставшие глаза, виски.

— Ты чего тут творил со мной, курганник?

— Ты где-то нашла старинную вещь, — сказал напрямую Зотов. — Где? Что?

— Какую еще вещь? — жалобно всхлипнула Люба. — Отстань!

Курганник стиснул ее руку, девушка испуганно отстранилась. На мгновение их взгляды встретились — для Макара этого было достаточно.

— Старую бронзовую бляху размером с ладонь, — не унимался он.

— Зотов, будь же человеком. — Непритворные слезы потекли по щекам девушки. — У меня голова раскалывается.

Зотов ругнулся про себя: экзорцист хренов! Не разобравшись, что к чему, принялся изгонять из девки беса. Вместо этого едва насильно не оторвал подселенца, а без предмета, из которого вышел дух, этого не сделать. Скорее всего, Люба нашла зеркало, причем старинное, возможно, сарматское. Иначе откуда у нее вдруг появился навык фехтования и с чего вдруг она заговорила на странном языке, очень похожем на язык Степной Хозяйки?

Курганник, ты пропускаешь важные мелочи. Устал. Нет, халтуришь…

Апрель 1984 года

— Халтура, — недовольно произнес дед Федор.

Макар сильнее зажмурился, в ушах загудело от напряжения.

— Халтура, — тверже произнес дед и шлепнул внука палкой по бедру — не сильно, но ощутимо.

Макар отскочил в сторону, потирая ушибленное место.

— А можно без этого? — спросил он деда сердито.

— Можно, только по-другому не запомнится, — наставлял Федор, сложив жилистые ладони поверх навершия палки. — Ты ведь можешь. Почему халтуришь?

Макар шмыгнул носом, возвращаясь на исходную позицию. Они тренировались в беседке под цветущей черешней. Апрельское солнце заливало сад ярким светом и за день хорошо прогрело воздух. Разве усидишь дома? А через час в клубе начнется фильм — «Ангар-18». Фантастика с пришельцами! Такое очень редко показывают. Потому фантазия Макара рисовала одну яркую картинку за другой, отвлекая внимание, мешая сосредоточиться.

— Если бы ты успокоился, то почувствовал бы мое намерение ударить, — продолжал наставлять дед. — Или молитву забыл?

— Нет.

Дед был во всем прав. Макар, понимая это, все равно злился на старого Федора, на себя. Издевается: молитву забыл.

— Отче наш. Иже еси на Небеси… — забубнил внук из ехидства.

— Не вслух, неслух! — Дед стукнул палкой об деревянный пол беседки. — Перестань себя жалеть и ерничать. Ты шо, балбес?

Макар прикрыл глаза, усмирил дыхание и бьющееся от обиды сердце. Прислушался к звукам, ощутил на лице дуновение ветра. Хорошо! Тренированное тело вспомнило отработанное бесчисленными упражнениями состояние покоя, расслабилось: руки повисли вдоль тела, голова опустилась на грудь. С первыми словами молитвы тепло окутало обнаженные плечи, словно Макар окунулся в чистую воду. Улыбка коснулась губ.

Он не знал, что заставило его поднять правую ногу и развернуться. Когда открыл глаза, дедова палка била концом в грудь. Макар с ленцой в движении скользнул в сторону и оказался за спиной Федора. Поединок длился секунды три и закончился победой деда — палка достала внука поперек спины.

— Достаточно! — остановил внука Федор.

Макар вытянул руки по швам и поклонился.

— Свободен, — пробурчал дед.

Похвалу от деда внук слышал очень редко, но Макар знал точно: недовольство наставника — лучшая награда за выученный урок. Чувство легкости и просветления — иначе не назовешь — теперь не оставит до самого вечера, и если после фильма придется столкнуться с парнями из Укромного, то… будет неплохая тренировка в боевых условиях.

— Чтоб сегодня кино без драк, — предупредил дед, глядя ему прямо в глаза.

— Как скажешь, деда, — пожал плечами внук. Откуда он знает?

Когда Макар убежал, в беседку поднялась Клавдия Ивановна — невестка Федора Зотова, мама Макара. Женщина села за стол, расстелив перед собой газету. Гречневая крупа с шелестом высыпалась из пакета на газетину.

— Зачем вы так, папа? — Ей не нравились наказания палкой. — Мальчишка ведь совсем.

— К чему заводить старый разговор, Клавдия, — вздохнул старик. — Талантливый он у нас, а талант в узде держать надо, если поймет свои силы — зарвется.

Мать заправила выбившуюся темно-русую прядь под ситцевый платок, принялась за крупу.

— Чтоб он так в школе учился, как вашу науку учит, — негромко произнесла она.

— Я жизни учу…

— Сверстников лупить?

— За это наказую, — твердо ответил дед, недовольный тем, что его перебили. — Видела, сколько он читает? Думаешь, случись кургану проснуться, он пройдет мимо?

Женщина вздрогнула, испуганно взглянула на свекра.

Старик вздохнул: слишком уж Макар на мать похож — глаза карие с длинными ресницами. Потому Клавдия любила его больше старшего и, по мнению деда, баловала больше меры.

— Господь с вами, папа!

— Вот тогда и пригодится моя наука, — устало произнес Федор. — Пойми, дочка. Макарке сейчас пятнадцать, а он уже может то, что я только к двадцати усвоил.

Клавдия Ивановна принялась за гречку, проглотив слезы. Федор, казалось, заснул, сидя на табурете, с наслаждением вдыхая терпкий запах цветущей черешни. Беспокойная синица влетела в беседку. Женщина охнула от неожиданности, а птица прыгнула на плечо старика, крутанулась на месте, словно приглядываясь к человеку, и скакнула на руки, лежащие поверх навершия палки.

— Чик-динь! Чик-динь!

Федор приоткрыл глаза. Легкая улыбка коснулась губ старика…

Макар вышел на кухню за «федоровкой». Здесь дым стоял коромыслом — Ковалев задумчиво курил в полном одиночестве.

— Ну, чего там? — спросил он, глядя на друга, как на факира в цирке.

— Все то же, — буркнул Зотов, отливая в стопочку глоток эликсира. — Окно открой — дышать уже нечем.

Когда он вернулся в комнату, Люба по-прежнему сидела на диване, упершись локтями в колени и низко опустив голову. Она распустила волосы — темные волны спадали на плечи, скрывали лицо. Макару стало жалко бестолковую девчонку: натворила всякой всячины, чего на ум пришло, да еще дух чужой подцепила. Неизвестно, как его извлечь и что из этого выйдет.

Он присел перед девушкой на корточки, дрогнувшей ладонью — вдруг ударит по руке, закричит: не прикасайся! — убрал волосы с ее лица. Люба смотрела с укором, в уголках глаз блестели слезы. Горячей ладонью Макар вытер влажные щеки девушки, она отпрянула, откидывая волосы на спину. Курганник смутился. Надумал нежничать.

— Выпей, — предложил он.

— Не надо меня жалеть, — сглатывая слезы, с болью и обидой в голосе, ответила Люба. — Если все кончено — так тому и быть.

— Выпей, — повторил Макар, не желая возобновлять разговор.

Девушка дрожащими пальцами приняла стопку, глотнула «федоровки».

— Вот и хорошо, — одобрил Зотов. — Прости, если… что не так.

А «не так» все. Все не так, потому что не по-ее получилось, не по-Любиному, хотению-повелению…

Когда девушка ушла, Зотов плюхнулся на табурет, водрузив на кухонный стол литровую бутылку с вишневой настойкой.

— Как все прошло? — поинтересовался Виктор, наблюдая, как Макар вытирает пальцами чашку.

На слова друга курганник кивнул, налил себе вишневки и, немного поразмыслив, предложил:

— Пить будешь?

Выглядел он рассеянным и усталым, глубокая морщина пролегла меж бровей — Зотов думал сейчас о чем-то своем.

— Не откажусь, — пожал плечами Виктор. — Только с закуской.

— Да вот салат… — Макар придвинул к нему миску, — еще есть.

Ковалев поморщился:

— Там были пальцы Спиридоныча.

— А-а-а, — произнес Макар, плохо понимая, при чем тут пальцы Спиридоныча. — А-а-а! — До него наконец дошло. — Тогда салат мой, а ты возьми в холодильнике чего пожелаешь.

Не дожидаясь, пока друг сварганит закуску, курганник выпил вишневки, занюхал светлыми волосками на правой руке и задумчиво уставился в чашку, словно не понимая, как это она так быстро опустела.

— Так, — Виктору пришлось налить себе самому, выпить в одиночестве, и теперь он грыз ломтик сыра, — чего у вас было?

— Да чего там было, — задумчиво произнес Зотов. — Не пойму: такое впечатление, что эта дурища нашла где-то старинное зеркало и посмотрелась в него.

— Ну и что? — Виктор хмыкнул. — У нас в офисе старинное зеркало висит. Здоровенное такое. Конец прошлого века — не хухры-мухры. Шеф перед ним любит хорошиться. — Ковалев облизнул губы, склонился к Макару, желая выдать страшную тайну. — Говорят, он перед зеркалом тем Дашку Ларич — у нас одна фифа бестолковая — пялил.

— Хухры-мухры, мухры-хухры. — Зотов остался равнодушен к столь пикантной подробности из жизни Витькиного офиса. — Это пока никто из вас чужой дух не подцепил, как Любка. Вот тогда кому-то будет — мухры.

— Это как? — Виктор замер с поднятой бутылкой.

— А так: к примеру, если человек часто смотрелся в зеркало и не был похоронен — мало ли что: война, катастрофа над морем и концов не найти — его душа уходит в зеркало и может подселиться к любому, кто посмотрится в зеркало позже. Непохороненный дух остается неприкаянным.

Виктор сглотнул.

— Наливай-наливай. — Макар ложкой зачерпнул салат, почмокал с удовольствием и вновь предложил другу. — Будешь?

— Нет. Я ж тебе говорил: Спиридоныч там грязными пальцами копался.

— Ничего ты мне не говорил — первый раз слышу. А если и так, добру пропадать, что ли? — Зотов зачерпнул еще, прожевал, чокнулся с другом чашкой, выпил. — Вот сарматы! Они, зема, делали бронзовые зеркала. Одну сторону шлифовали до блеска. Изображение, конечно, кривенькое малость получалось, но ничего. И из Китая тогдашнего привозили бронзовые зеркала. На похоронах зеркало оставляли вместе с погребенным в кургане. Иногда даже ломали, чтобы душа усопшего не вернулась к родственникам. А ты думаешь, почему, по обычаю, у нас в доме покойника зеркала завешивают?

— Постой. Но ведь бронзовое зеркало за столько лет могло потемнеть, — заметил Виктор.

Макар внимательно посмотрел на друга.

— А разве нет, — пожал плечами Ковалев.

— Да вы гений, Виктор Сергеевич! — воскликнул Макар и тише добавил: — Я не знаю, что тебе ответить. Башка совсем не варит. Ну, наливай для дезинфекции. А то, может, Спиридоныч ел салат. Он все больше любит есть руками, которые не моет.

Глава 22 И раз в сто лет…

…И я с душой мятущейся — лишь слепок Давно прошедших, сумрачных теней. Михаил Зинкевич. Темное родство

В вечерних сумерках черты Макара заострились, морщинки стрелками собрались в уголках глаз. Конопушки казались оспинами на бледном лице, рыжие волосы приобрели пепельно-серый цвет.

Виктор осторожно достал сигарету, прикурил. Облако дыма окутало голову Макара, но он не обратил на это внимания.

— Чай пить будешь? — спросил бесцветным голосом, тяжело поднимаясь с лавки.

— Буду, — тихо ответил Ковалев. — Только докурю.

Виктору стало жаль старого товарища. По-настоящему жаль. Сколько сил потратил Макар сегодня, спасая Ковалева от пьяных пацанов, сколько сил отобрала глупая дуэль с машиной, скольких сил ему стоили поиски Лизы и спасение Любы. Зотов страшно вымотался и устал. Как еще на ногах держится? Виктор вдруг понял, почему конокрадам так все удается, а Зоту приходится прилагать массу усилий для достижения своих целей. Джордж и Цыганок просто воруют коней, уводят коров. Им абсолютно все равно, где они это делают. Они могут воровать пьяными в дым, могут уходить от погони, пересекая границы миров вдоль и поперек, — ничего с ними не станется. А Макар знает эти миры, видит, что происходит на самом деле, идет к разгадке тайн Шпаревой балки и кургана Рытого… Тайны не любят, когда их разгадывают. Вот если бы у кого-то была тайна, захотел бы он, чтобы посторонний человек прознал о ней? Так и с курганом. Больше знаешь — больше спрос с тебя, больше препятствий, сложнее задача.

На кухне пахло травами. Две большие чашки паровали на столе — Макар заварил чай прямо в них, чтобы не терялся вкус и запах. Сам Зот складывал бутерброды: на черный хлеб два ломтика копченого сыра и два ломтика сухой колбасы.

— Хорошо-о, — с наслаждением принюхался Виктор.

— Ромашка, мята, цедра, — перечислил Макар, — жасмин. Все собрано на кургане в урочный час, так что имеет полную силу.

— И цедра с жасмином? — лукаво прищурился Ковалев.

Зотов улыбнулся бледными губами, но ничего не ответил.

Виктор жадно впился в бутерброд и принялся жевать, упиваясь вкусом. В животе заурчало — час назад пили, практически не закусывая.

На пороге кухни появился Рафинад, поскулил, напоминая о себе.

— О! — хмыкнул Макар. — Явление.

— Тож чафю хофет, — прошамкал Ковалев, с трудом ворочая челюстями, — пожадничал, блин.

— Ну, заходи, — кивнул щенку Макар.

Рафинад шустро пробежал к табурету хозяина, сел на задницу, вопросительно уставившись на Зотова.

Март 1999 года

После схватки с волками Лиза заболела — бронхит. Терапевт высказал опасение, что возможна пневмония и лучше всего отвезти девушку в больницу на стационар.

— Только учтите, что в поликлинике с отоплением неважно, постельное нужно брать свое…

— Тогда какой смысл в стационаре? — спросил Макар.

— За вашей женой присмотрят, будут делать уколы. — Терапевт говорила скучным усталым голосом.

Зотов прекрасно понимал ее: весной, когда простуда и грипп валят народ толпами, докторше приходится нелегко, и то, что она сейчас объясняет Макару, она повторяла не один раз за день другим больным.

Зотов испугался по-настоящему: температура у Лизы не падала, сухой кашель терзал горло, и Макар не находил себе места, считая болезнь наказанием за убийство волка.

Он купил бутыль меда, поил любимую травяными отварами — в медпункте не оказалось необходимых медикаментов, а ехать в город — значит оставить ее одну. Зотов разрывался между необходимостью поездки и страхом за девушку.

А тут еще Любка вновь стала здороваться да разговоры разговаривать. Все больше сочувственные, с предложением помощи. Макар отвечал, что Лиза идет на поправку, а за помощь спасибо, не требуется.

— Да брось ты, Макар. В конце-то концов, Лиза сестра мне, — горестно вздыхала она. — Мы ж не чужие.

— Точно, — кивнул Макар, убирая руку из-под ее ладони. — Ну так заходи в гости. Как надумаешь.

Однажды Зотов задремал у кровати больной и очнулся от тишины в комнате. Девушка лежала неподвижно, в сумраке комнаты темные круги под глазами показались кузнецу пустыми глазницами. Макара прошибло, кровь острыми иголочками ударила в пальцы рук. Он склонился над Лизой, прислушиваясь к дыханию, но мешал шум в ушах. Девушка чуть пошевелилась, хрипло вздохнула. Зотов хлопнулся на стул — больная впервые за последние несколько дней спокойно уснула и до смерти напугала его.

Пользуясь моментом, Макар решил быстренько смотаться за свежим хлебом. На обратном пути он и нашел Рафинада.

Нечто грязное, скулящее возилось в сухой траве под забором, пытаясь выбраться из частокола стеблей сухого молочая, но слишком толстым было брюхо, а лапы — слишком короткими.

— Боже ж ты мой, — покачал головой Зотов, за холку вытаскивая щенка на белый свет. Звереныш задрыгал задними лапками и заскулил еще громче. Макар переложил хлеб за пазуху и сунул щенка в освободившийся пакет.

Так Рафинад попал к ним домой. Когда Макар вошел из веранды на кухню, Лиза, сидя на табурете, заваривала чай.

— Зачем ты? — спохватился кузнец.

— Надоело лежать, — слабым голосом ответила девушка.

Макар быстро скинул куртку и обнял любимую.

— Слава богу, слава богу, — затараторил он, целуя ее в прохладный влажный лоб.

— Все нормально, — заверила Лиза, отстранившись. Маленькая ладошка легла на колючую щеку Зотова. — Сам похудел, осунулся.

В пакете, который Макар оставил у двери на полу, тявкнуло, завозилось. Девушка удивленно посмотрела на Макара.

— Под нашим забором нашел, — сказал тот, демонстрируя щенка любимой.

— О-е-ей! — восхитилась Лиза. — Какая собака!

— Рябой масти. Зовут… Как звать-то тебя? А! Рафинад…

— Странное имя для собаки. Сахар любит, что ли?

— Колбасу он любит, — усмехнулся Макар. — Просто он похож на кусочек рафинада: весь мелкими пятнышками.

Виктор зевнул, широко раскрыв рот. От чая тело покрылось испариной, и Ковалев сидел, расставив руки, как курица крылья в жару. Глаза слипались.

— Не верю я твоим корешам, — вдруг заявил он. — Все же сперли они мою авдюшку.

Макар внимательно взглянул на друга.

— А пшиму бы нет. — Ковалев сонно хлопнул ресницами. — А ты щас при мние бабло отхватил за нее. — Он прыснул смехом. — Ирония сутьбы! Кнехтом вас по чайнику… Коней оне воруют — не смеши меня, Зот. Вам тот гребаный поворот — мания… манная небесная. Скока в месяц лохов на него ведется? Мылчишь? А-а-а! А всье потому, шо я прав. Развел ты меня, земеля, как последнего лоха развел. Гребаный кнехт! Зот, за шо? Я ж вроде свой, а? — Ковалев заглянул в спокойные глаза друга.

— Дурень ты, Кова, — не повышая тона, ответил Макар. — Лохов мы ловим? Ну да! Каждый проезжий турист, как увидит вывеску «Гостра Могила», сразу к нам вертает. Прямо не деревня, а Канны с Канарами. Двинься об кнехт!

— Врешь! У вас крыша хырошая. Вон! Участковый даже не пикнул при Князе.

Макар придвинулся к Ковалеву:

— Чтобы ты, Витек, заглох, я расскажу тебе, что творится. А там можешь верить, можешь — нет. Сам решай.

Глаза Зотова зло сверкнули золотым огнем — сонливость словно ветром сдуло.

— Аномалия кургана включается где-то раз в сто лет. Это как в старых преданиях: страшный клад, из-за которого гибли люди, заложенный на человеческую голову, раз в сто лет поднимается из земли, и его можно взять голыми руками и прожить безбедно всю жизнь. Но аномалия может сработать и тогда, когда происходит нечто вроде полного солнечного затмения. А сейчас произошло два затмения: двадцать восьмого июля было лунное. Сегодня — солнечное. Да еще Нострадамус предсказал конец света. — Макар усмехнулся. — Как мы до сих пор живы — ума не приложу? В этом веке она уже включалась: в двадцать втором году, когда в Крыму голод свирепствовал. Чего моргаешь? Ты о таком слыхом не слыхивал. Мой прадед — Илья Зотов — казачий сотник из тех, кто добровольно перешел на сторону советской власти. В то время он вроде председателя в селе был, да власти не могли допустить, чтобы военный из бывших на руководящей должности стоял. Прислали сознательного рабочего. Но я не об этом.

Макар отхлебнул чая.

— Первый раз мужики в иной мир… Да не на тот свет! А реально в другой мир… Случайно они туда попали и нарвались на стадо диких лошадей. Пригнали пяток в деревню — шо делать? Пошли к прадеду за советом. Понятно, что Илья велел всем молчать. Конину втихаря резали и по домам разносили. Тока шила в мешке не утаишь. Новый председатель, который из рабочих, да пара сознательных придурков стукнули на мужиков — и приехали чекисты. Они вроде тебя, тож неверящие попались. Не психуй, не психуй… Им больше понравилась своя версия происходящего, которую командир красного отряда из пальца высосал. Типа мужики золотишко из кургана помещичье выкопали и за него конины у врагов советской власти купили. Прадеда Илью взяли под стражу, а мужиков на курган золото копать отправили.

— Ну, и нашли? — обиженно произнес Ковалев.

— Ты песчаную яму видел? Видел, как Петька в нее провалился? Вот там почти все чекисты и остались. Ловушка это для всяких охочих до золота. А чё Спиридоныч? Я тебя предупреждал — трепач он порядочный. Так вот… О чем я? — Зотов на секунду задумался. — Так вот, когда в этот раз курган чудить начал, Цыганок и Джордж по пьяни в балку забрели. Попросили их сельские помочь на кладбище, могилу выкопать, и самогона дали. Ну, те выкопать выкопали, да дорогу назад перепутали. Не знаю, сколько они бродили, только утром с тремя коровами вернулись. Сечешь, где они скот взяли? М-да. Я понял, откуда ноги растут, только на все мои предупреждения конокрады начхали с высокой башни. Скот, считай, ничейный, а колбасный цех Рефката — вон, — Макар указал за спину, — в соседнем селе. Конина в копченку всегда нужна, и от говядины он не откажется. В деревне особого дохода. — Он скрутил шиш. — Зимой приходится Новый год с пирожками с картошкой да салом встречать — не до тортов, не до елок. Возле усадьбы было пяток сосен — ни хрена не осталось. Джордж с Цыганом, ясное дело, быстро свое пробухают. А я откладываю на черный день. Моя доля самая маленькая, да чё жаловаться. Кузнецу всегда работа есть и без этого.

— А в случае чего золотишка из кургана копнешь, — пробормотал Виктор. — Ведь курган открыт сейчас, и никто, кроме тебя, об этом не знает, курганник?

Макар грохнул смехом, едва не падая с табурета.

— Ты опасный человек, Виктор Сергеевич, — вытирая слезы, сказал Зотов. — Вычислил меня с полуоборота.

— Очень… опасный. — Ковалев вновь стал клевать носом. — Потому ты меня опоил?

— Ага. Чтобы под ногами не болтался. — Макар помог другу подняться. — Давай-ка спать.

— Ну и черт с тыбой. — Виктор не сопротивлялся. Он готов был упасть на пол и заснуть прямо на кухне, только бы его оставили в покое, дали выспаться. — Ой, вымотался я, — тихо пожаловался Ковалев. — Не деревня, а… Срамдом и Геморрой.

— Содом и Гоморра, — уточнил Зотов.

— Во-во. — Виктор упал без сил на диван. — Мшину украли… — шептал он, засыпая. — Хорошая была… мши-на… нывая… пшти…

Макар скинул с друга тапочки.

— Спи, Кова. Хватит с тебя приключений.

Он выключил свет и вернулся на кухню.

Июнь 1922 года

Мужики слушали молча. Про еще живую контрреволюционную сволочь, про индустриализацию всей страны, про происки Антанты и наставления далекого товарища Ленина. О последнем они знали меньше, чем об Антанте, в основном слухи: кто говорил, что Ленин самолично засеял поле вокруг Москвы, чтобы помочь голодающим, кто болтал, что заправляет теперь всем немецкий шпион под фамилией Ленин…

Мужикам Гострой Могилы было все равно. Вождь всемирного пролетариата от них так же далек, как солнце, и, как солнце, он со своих высот иногда припекал их. Вот теперь напасть: мировому пролетариату и строителям социализма понадобилось золото. Вроде обещали деньги уничтожить, чтобы не допустить эксплуатации, золото выбросить, а поди ж ты — понадобилось.

— Потому мы должны все как один помочь советской власти! — орал агитатор, надрывая связки.

Как говорится, уря-уря! Только ведь пролетариату, будь он неладен, понадобилось золото помещика Шпаря, которое тот сокрыл в кургане Рытом. Вот вождь и направил в Гостру Могилу красноармейцев во главе с товарищем Гориматенко. А для разъяснения политического положения прислал агитатора да тачанку, запряженную двумя тощими клячами. Деревня казацкая, многие воевали на «белой» стороне, потому может статься всякая неприятность. Например, сокровище привлечет недобитков, и красным бойцам придется защищать село. Если они подымут свои трехлинейки. Красноармейцы выглядели не лучше запряженных в тачанку кляч: худые, оборванные, на ружьях вместо ремней — пеньковые веревки, такими же веревками подпоясаны. Всю кожу на прокорм пустили. Как сами живы — непонятно.

— Есть ли какие вопросы, граждане казаки? — обратился к селянам агитатор, вытирая рукой вспотевший лоб.

Мужики переглянулись. Кто покачал головой, кто махнул рукой. Выглядели они не лучше красноармейцев, только почище да поживее.

— А как же! — откликнулся коренастый мужик в фуражке красноармейца — на выгоревшем от времени околыше остался пятиконечный след. — Вы тута правильные слова сказали, гражданин агитатур. Все как один! Все — скока нас есть!

Селяне загомонили, заусмехались, но быстро смолкли, ожидая, что скажет местный балагур Спиридон Ляпунов.

— Эт правильно! — гнул свое он. — Тока одна незадача, — сдвинул фуражку на лоб и поскреб затылок. — Чё ж получается: я буду работать. Вот народ буит работать, а Илья Зотов прохлаждаться буит?

Агитатор растерянно оглянулся на комотряда товарища Гориматенко.

— Граждане казаки! — громко произнес тот, поднимаясь из-за стола, накрытого куском красной материи. Именно «граждане», чтобы помнили: каждого из них, как врага советской власти, Гориматенко может прямо здесь связать и отправить в подвал бывшего помещичьего дома, а ныне сельсовета. После справедливый суд селян, решение за который примет тот же Гориматенко — так как многие селяне еще несознательные и не разбираются в борьбе за их свободу, — приговорит контрреволюционеров к высшей справедливой мере наказания — расстрелу.

— Граждане казаки! Илья Зотов — бывший белогвардейский сотник, и дело его будет рассматривать советский суд.

Казаки насупились еще больше, а Спиридон кивнул:

— Эт народу понятно, товарисч красный командир. Только если же Илья Зотов теперя арештант, так пущай береть лопату и работает за троих, а то и за десяток. Так сказать, искупляет свою вину перед трудовым народом, — он развел руки, указывая на селян, — и перед совейской властью.

Гориматенко скрипнул зубами. Его нижняя челюсть выдвинулась чуть вперед, а правая рука легла на кобуру нагана.

— Я предупреждал, — робко прошептал председатель колхоза. — Они не пойдут на курган без Ильи.

Председатель был в Гострой Могиле человеком пришлым, относился к тем пролетариям, которых направили в село на строительство колхозов. Окрыленный столь высокой честью, а еще больше — властью, он бойко принялся руководить, да только сельское хозяйство оказалось совсем иным делом, нежели работа в слесарной мастерской. Чужака быстро поставили на место.

Товарищ комотряда испытывал острое желание взять сельчан под конвой и вывести на земляные работы на курган. Но, как правильно говорил агитатор, еще жива контрреволюция. Сегодня выгонишь их на работу, а завтра волки в степи будут грызть твой хладный труп. Да хорошо, если волки. Ныне голодающие пуще волков — живьем съедят, не побрезгуют. Был отряд — нет отряда. И тачанка не подмога.

Кроме того, у Гориматенко еще оставалось нечто в душе, что мешало порой поступать согласно приказам. Ведь приняли их гостромогильцы, накормили, и даже доноса не испугались. Правда, один конвойный помер от переедания, да и сам комотряда едва держался, чтобы не обожраться. А с другой стороны, село зажиточное. Ведь нашли, чем угостить, да и сами не тощие вусмерть. Уж на голодающих доходяг комотряда насмотрелся.

— Захин!

Красноармеец, стоявший у ступенек в усадьбу, поспешил ковыляющим шагом, волоча приклад старенькой винтовки по земле.

— Я, товарищ комотряда!

— Возьми двоих. Приведите сюда Зотова. Да поживее.

Гориматенко дернул за козырек фуражки:

— Граждане колхозники! Илья Зотов будет у нас работать за троих. — Он бросил угрюмый взгляд на Спиридона Ляпунова. — И за десятерых тоже. Пусть попробует, как достается хлеб трудовому народу.

При упоминании хлеба комотряда невольно сглотнул. Вчера ему довелось сжевать лепешку, размоченную, страшно сказать, в бульоне, — первую за последние полгода. Где только взяли? А там и взяли — чего тут гадать? — золотишко в сокровищнице Шпаря, видать, немалое. Если по хатам не хронят — а хаты обыскали еще вчера и допросили арестанта как надо, — значит, еще лежит сокровище в кургане и селяне знают где. Берут понемногу, чтобы не заподозрил никто, сбывают у скупщиков и жратву покупают.

— Все! Построение… Кхем! Общий сбор через полчаса у сельсовета, то есть здесь же. При себе иметь лопаты, кирки или носилки…

Высокий казак в порванной рубахе стоял посреди сельской площади под надзором трех красноармейцев, слизывая сукровицу с левого уголка разбитой губы. Рыжий чуб прилип ко лбу, и потому многим издали казалось, что голова бывшего сотника Зотова в крови. Мужики топтались вокруг конвоя, до хруста в пальцах сжимая лопаты, — человека, который спас от голода всю деревню, расстреливать собираются, как будто сами не знают, что такое голод, как будто сами не ловили людоедов, торгующих детьми на убой. Красноармейцы озирались, словно загнанные собаками зайцы, пот катился по их лицам, липкими струйками тек по худым спинам.

— Здорово, Илья! — крикнул издали Спиридон Ляпунов. — О! А ты уж и без сапог! Неужто красноармейцы щи с них сварганили? Да и то — скажи спасибо, ноги не обгрызли.

Народ дружно грохнул смехом. Зотов улыбнулся, кровь вновь потекла по подбородку.

— А то! — ответил он бузиле. — Пролетариат пролетал так низенько-низенько, и поцупыв!

Смех грохнул с новой силой.

— Ну, ты! — вспыхнул праведным гневом красноармеец Захин, поднимая трехлинейку с пристегнутым штыком, опасаясь и казаков, и командира. Первых много, и сотника они в обиду не дадут. Второй — не погладит по головке, если Захин допустит разговоры с арестантом и насмешки над гегемоном мировой революции.

— Ну, я, — усмехаясь, ответил Илья, и красноармеец совсем скис.

С мраморных ступеней сельсовета спустились Гориматенко, председатель и агитатор. Смешки стихли, народ насупился, ожидая очередного распоряжения. Но ничего особенного не произошло.

Троица села в подъехавшую тачанку, в которую впрягли конфискованных у того же Зотова крепких лошадок, мужики взвалили на плечи лопаты да кирки. Начальство поехало впереди, за ним потопал конвой с арестантом, следом поплелись бывшие казаки, а теперь колхозники.

К полудню обошли курган с северной стороны по краю Шпаревой балки и по берегу пересохшего Балкина озера — засуха даже родники высосала, — поднялись на пологий склон холма, созданного древним, почти забытым народом.

Дойти — дошли, а что дальше делать — непонятно. Ком-отряда озадачился: расчет на то, что на кургане будет видна яма, из которой казаки брали золотишко, не оправдался. Невысокий холм, ткни лопатой — звенит, будто в кирпичную стену ударили. Копай с любого края, а с какого сокровища лежат — поди сыщи. От семейства Шпарей осталась одна вдова помещика — умалишенная старуха Жузель Аидовна, которую селяне именовали Чернавкой. Ходила она во всем черном и постоянно бормотала под нос что-то неразборчивое. И уж все почти забыли, что родом она из Франции и зовут ее Агата. Видимо, по причине такой забывчивости новая власть не тронула Аидовну.

— Копать надо с вершины, — сказал председатель, вытирая лицо рукавом рубахи. — Мужики говорили, что весь холм — что тебе железо. Зато вершина рыхлая.

— Добро, — согласился комотряда.

Он спустился с тачанки и дал знак конвою следовать за ним.

— Ну что, Илья, — обратился Гориматенко к арестованному. — Вот тебе шанс оправдаться перед советской властью.

Зотов стоял, беспокойно поглядывая на землю под ногами. Здесь и вправду оказался песок — рой сколько душе угодно.

— Чего ж мне еще совершить надо? Вроде кровушкой искупил сполна, — возразил он.

— А брату Евдокиму зачем помогал?

— Брат проститься заехал. Так ведь если и помогал? Брат он мне — родная кровь.

Илья переминался с ноги на ногу, будто ощупывая почву. Комотряда принял его беспокойство за страх перед расстрелом и довольно улыбнулся.

— Кровь одна — верно. Потому пока доверия у власти к Зотовым нет. — Он кивнул конвою, и Захин развязал арестанту руки. — А раз так, берись за лопату и добывай золотишко, которое припрятал.

Илья хмыкнул, взвешивая лопату в руке:

— Добро, гражданин начальник. Добудем мы сокровища, раз уж нужда в том есть.

Мужики работали плохо, то и дело останавливались, вытирая потные лица. Они скинули рубахи, и загорелые тела блестели на ярком солнце, словно начищенные до блеска. Худые люди походили на деревянные живые скульптуры, которые колдун-ваятель заставил ковырять землю.

Илья копал со всеми, незаметно передвигаясь к Спиридону Ляпунову, пока они не столкнулись плечами.

— Слухай сюды, Спиря, да другим передай, — быстро заговорил бывший сотник, смахивая с бровей капли пота. — Держитесь по краю ямы. А я как крикну, шо поклад нашел, отступите назад.

— Ты чё ж это удумал? — горячо заговорил Ляпунов. — К Степной Хозяйке удумал?

— Цыц, Спиря! Нам со всех сторон кранты. Так хоть кто-то останется, за бабами да детьми присмотрит. Делай, что говорю.

— Добро, Илья Свиридович. — Спиридон произнес это таким тоном, будто простился с сотником навек.

Илья лишь подмигнул в ответ.

Несмотря на вялую работу мужиков, вершина кургана копалась неплохо. Под дерном лежала прослойка речного песка. Мужики, как велено было им сотником, стали вокруг песчаной ямы, а Зотов принялся орудовать лопатой в самой ее середине. И докопал.

Воронку Илья увидел вовремя, отступил. Песок посыпал в глубину холма, но быстро остановился.

— Нашел! — крикнул Илья, поднимая лопату. — Здеся!

Мужики замерли, глядя на счастливого сотника, ожидая какого-то подвоха. Гориматенко встрепенулся, отгоняя дрему.

— Что там? — спросил он председателя, из-под ладони глядящего на вершину холма.

— Зотов чего-то нашел, — пожал плечами тот.

— Так быстро? — удивился комотряда, вылезая из тачанки, в которой они с агитатором находились все время, пока шла работа. — Значит, знали, где копать, сами там припрятали.

Под тенью серебристого лоха хорошо было лежать, и на солнцепек совсем не хотелось. Ничего не поделаешь — революционный долг.

— Где? — спросил он арестанта, когда поднялся к вершине.

— Там, — указал Илья на землю в шагах трех от себя. — Лопата о ящик стукнула.

Зотов азартно облизал губы, отвел глаза.

Гориматенко на всякий случай поправил портупею: такой за золотишко и лопатой может. Яма уже, считай, готова, прикопают — не найдешь.

— Ну-к, Захин, подсоби. — Комотряда прошел к указанному месту, стараясь держать бывшего сотника в поле зрения.

Красноармеец передал трехлинейку товарищу и, отобрав лопату у Ляпунова, стал рядом с командиром. Копнули — песок ручейком устремился в глубину.

— И правда, что-то…

Гориматенко не успел договорить. Усердный Захин с силой ударил в землю. В недрах холма глухо ухнуло, и весь раскоп в одно мгновение превратился в воронку сыпучего песка. Зотов успел отскочить, выбрасывая держак лопаты мужикам, стоящим на краю. Спиридон Ляпунов тут же вцепился в палку, потянул, уперевшись ногами в крошащуюся землю.

— Стоять! — крикнул напоследок комотряда Гориматенко, проваливаясь в недра коварного холма.

Следом едва не соскользнул председатель, но Зотов успел схватить его за ворот рубахи. Председатель задергался, вывалив язык, — ворот стал душить его.

— Тыщите! — заорал на оторопевших мужиков Спиридон.

Казаки ожили, вцепились кто в держак лопаты Ильи, кто в руки Спиридона. И потянули. И вытащили.

— Господи, та шо ж это, та как же это, — сиплым голосом причитал председатель, хватая ртом воздух.

— Полна… победа пролетариату, — пробормотал Ляпунов, сидя на корточках.

— А-а т-таварищ Г-горимат-тенко? — У агитатора от страха дрожал подбородок и тряслись руки. От комотряда не осталось и следа. На вершине холма успокаивалась желтая песчаная воронка с торчащей из нее рукоятью лопаты красноармейца Захина.

— Хош раскопать сваго командира? — поинтересовался Ляпунов, поднимаясь на ноги. — Так давай!

Он протянул агитатору лопату, от которой тот шарахнулся, как черт от ладана.

Глава 23 Сон о Тесее

Во сне — и то нет отдыха душе, Перед глазами образы теснятся… Карл Шпиттелер. Между «Илиадой» и «Одиссеей»

— Гадство, — пробормотал Макар, ощупывая повязку на левом плече.

Рана пустяковая, а вот то, что он потерял лунный камень, подаренный Лизой, — непростительно. И как следствие — Лизу он тоже потерял. Зотов вздохнул, сжимая и разжимая кулаки. Хоть разревись, а чем это поможет? Можно и головой об стену побиться, стеная от горя. Можно пойти к Любке и сказать, какая она сука, что это она наворожила на сестру, даже врезать ей пощечину. И люди поймут. Нет, конечно, они осудят поступок Зотова, но потом поймут — как он любил Елизавету! — пожалеют — сгоряча это он, а Любке нечего было лезть в чужое счастье. Народу интересно будет поговорить о случившемся, посудачить. Даже если потом Макар приведет в дом другую — его поймут, не век же горевать.

Все так и будет, только Зотова не устраивало такое будущее. Оставалось одно: идти в зону и надеяться, что аномалия выведет в мир, где Волоха спрятал Лизу. Нечего скулить. Вот когда ни черта не выйдет — тогда хоть шкертуйся-вешайся. А пока…

Макар понимал, что вероятность найти схрон Волохи ничтожно мала, и все же если деревенский дурачок проходит в обе стороны, то, может статься, курганнику повезет. Не зря же дед его учил всяким премудростям.

— Так. — Зотов огладил щетину на щеке. — Нужен рюкзак.

Он принялся спокойно собирать вещи и продукты. Много не возьмешь — скорость передвижения важнее. Если наткнешься на всадников, придется повертеться. Киммеры, скифы, сарматы или другие, о которых история умалчивает, чувствовали себя в степи как дома. Отдельные дозоры охраняли лагеря и стоянки, поселения и курганы — места захоронения усопших и поклонения богам. Неудивительно, что, когда аномалия открывалась, в Гострой Могиле появлялись чужие всадники. Дед рассказывал: в двадцать втором его отец — прадед Макара — Илья столкнулся с всадниками, а потом, собрав самых крепких мужиков, крал в ином мире скот и хлеб для своего села. В том году в Крыму лютовал голод, народ вымирал целыми деревнями, крали детей и торговали человечиной, а госторомогильцам повезло — их спасла аномалия кургана.

Теперь Джордж с Цыганком крадут скот. Хоть Макар их и предупредил, но он знал наверняка — парни сегодня попрутся в зону. Жадность фраеров погубит.

На диване мирно храпел Виктор Ковалев. Сама безмятежность. Оно и понятно — Зотов отмерил хорошую дозу снотворного, устраняя помеху. Наворотил Ковалев дел своим появлением, едва все планы не пошли прахом. Теперь пусть дрыхнет — хватит с него приключений. А то еще, не ровен час, увяжется следом, и носись с ним по ночной степи, как дурень с писаной торбой.

Макар постоял, раздумывая, стоит ли написать другу записку на всякий случай. Взялся за бумагу, достал из заначки в шифоньере деньги. Проснется Кова утром — никого нет. И что? Без денег, без документов. Кто куда пропал — непонятно. А так бабки на проезд до Симферополя и на первое время. Записка, чтобы не ждал Макара назад, если тот не вернется к утру.

— Посидим на дорожку, — пробормотал Макар, опускаясь на табурет.

Рафинад, до этого мирно дремавший в углу у порога, поднялся и неспешно проковылял к хозяину.

— Не грусти, собака. Витек — человек хороший. Я написал, чтобы он к старшему брату Валерке съездил с письмом. Братан обстоятельный, хозяйство не бросит, а такую собаку и подавно.

Курганник поднялся, закинул на плечо перевязь с ятаганом, набросил рюкзак.

— Ну, прощай, верный пес Рафинад, — потрепал щенка по загривку. — Даст Бог — свидимся…

Молитва не шла. Как Зотов ни начинал сто раз кряду, как ни жмурил глаза — ничего не получалось. Халтура! Прости, Господи!

На минутку прилег под открытым звездным небом, прямо на земле. Мелкие травинки иголочками укололи спину, разогретая за день земля щедро поделилась теплом. Молодой нетопырь промелькнул малым мотыльком, пометался над человеком и канул во тьму небес. Светлой точкой прополз спутник, а может, обломок какой, говорят, сейчас их не счесть.

Макар вздохнул, с наслаждением потянулся, закинув руки за голову.

Открылась бездна, звезд полна. Звездам числа нет, бездне — дна.

Раз с молитвой не получилось, значит, надо подойти с другой стороны: вспомнить чувство умиротворенности, и натренированное тело на несколько минут провалится в сон, а потом придет в боевую готовность. Усталость уступит место бодрости, но покой в душе останется.

Сверкающие небеса вдруг оплыли… исчезли в светлой пелене, опустившейся на глаза.

Сон Макара Зотова

Царь Минос стоял перед ним, одетый в расшитое золотом платье для торжеств, довольная улыбка не сходила с его лица. На груди красовался сверкающий самоцветами амулет: священный бык с солнечным диском в рогах. За спиной Миноса, за надменными вождями критских племен и заморских гостей, иногда появлялось знакомое лицо, но едва Тесей встречался с тем человеком взглядом, как он вновь стремился спрятаться, словно боялся, что сын Эгея его узнает.

— Так вот он какой, Тесей! — воскликнул Минос.

— Такой же толстый, как все греки, — заметил смуглый черноволосый гость из Египта. Он был гибок и строен, сила леопарда чувствовалась в его движениях.

Шутка была принята под дружный хохот окружающих. Критский царь смеялся больше всех.

«Дедал!» — узнал прячущегося человека Тесей. Гости качались от смеха, потому беглый мастер лишился своего укрытия. Славный же он построил Лабиринт!

Только человек, стоящий по правую руку от Миноса, не разделял всеобщей радости. Он выглядел варваром среди пышно разодетых вождей: льняная безрукавка скрывала мощную грудь и плоский живот, сильные руки со стальными браслетами на запястьях, кожаные штаны степняка с далекого севера и дорогие золоченые сандалии, никак не гармонирующие с остальной одеждой. Легкая улыбка замерла на его губах.

— Толстый грек! Ха-ха! — не мог остановиться Минос.

— И быка ему найдем потолще! — захихикал какой-то вельможа. — Пусть ползают по арене!

Шутка породила новый приступ хохота. Варвар повернул голову к смеющемуся Миносу. Он ничего не говорил, не супил брови, лицо его оставалось непроницаемым, однако повелитель Крита вдруг поперхнулся, радость быстро сошла с лица.

Кто же этот варвар? Волосы коротко подстрижены, борода тоже аккуратно подрезана, глаза синие, словно небо над снежными вершинами высокогорья. Почему надменный Минос подчиняется ему?

— Я думаю, пора начать, — спокойно произнес варвар.

— Да, да, — заторопился критский царь. Он дал знак стражам — подвести Тесея к толстой деревянной двери, обшитой бронзовыми бляхами. Пока двери Лабиринта закрывались, Тесей успел услышать, как Минос приглашает всех гостей в царскую ложу.

Лабиринты — древнее наследие северной легендарной прародины. Теперь уже забыли об их истинном предназначении. Строят и рисуют все так же, но это просто символ. Дедал придумал строить крепости-лабиринты, полные ловушек, тупиков, скрытых провалов, а Миносу он возвел Лабиринт для игрищ с быками.

Все народы и племена, живущие на берегах моря, поклоняющиеся священному животному по принуждению Крита или нет, присылают на праздник лучших укротителей-акробатов для участия в поединке с критскими быками. А непокорных греков бросают сначала в Лабиринт под трибунами, где их поджидают воины-жрецы в золоченых масках быка. Когда же разгоряченные представлением зрители потребуют крови, на сцену выгонят оставшихся в живых греков. На арене их поджидает грозный противник — любимый белый бык Миноса, Минотавр. Потому в кровавую жертву Крит требует сильнейших юношей и красивейших девушек.

Факелы чадили высоко под потолком. Тесей минуту стоял в неверном красном сумраке подземелья, чтобы привыкли глаза. Он собирался начать путь, но вдруг услышал неясный шорох прямо за своей спиной.

Человек, одетый в плащ с накинутым на голову капюшоном, в страхе отпрянул, когда царевич развернулся к нему, готовый отразить нападение.

— Остановись, сын Эгея! — воскликнул девичьим голоском незнакомец.

— Кто ты? — настороженно спросил Тесей, ожидая подвоха.

Она скинула капюшон, распахнула плащ. Будто луч солнца пробился сквозь гранитные плиты Лабиринта: белое платье облегало стройный девичий стан, золотые украшения сверкали, создавая вокруг незнакомки драгоценную дымку, отчего она представлялась воплощенным идеалом красоты. На секунду царевичу показалось, что перед ним сама златокудрая Афродита.

— Я не богиня, — улыбнулась незнакомка, польщенная растерянным видом Тесея. — Я — Ариадна, дочь Миноса.

— Если ты пришла посмотреть на мою гибель, то еще слишком рано, — сразу ополчился пленник.

— Ах, Тесей, зачем ты осуждаешь меня! — с укором произнесла девушка. — Ты ведь даже не знаком со мной.

Царевич насупился, чувствуя ее правоту.

— Чего ж ты хочешь? — буркнул он.

— Вот. — Она протянула ему клубок белой пряжи. — Привяжи конец здесь у входа и иди. Нить покажет тебе обратный путь.

Тесей надменно усмехнулся:

— Если я укрощу Минотавра, мне откроют парадные ворота, как всем победителям.

— О боги! — воскликнула девушка от досады. — Как же вы, мужчины, бываете глупы! Мой отец всерьез намерен погубить тебя! Кто из эллинов прошел через парадные ворота? Назови мне имя того, кто вернулся домой победителем! У тебя будет лишь один выход — назад через Лабиринт по пройденному пути.

Царевич не мог принять помощь от дочери врага. Что-то внутри его пыталось пробить панцирь гордыни, монотонно твердя, что Ариадна права, что клубок — отличная идея, он укажет обратный путь, но упрямство брало верх.

Тесей был непреклонен.

— Пусть так, но я и без нити найду обратную дорогу.

Девушка с жалостью посмотрела на несчастного упрямца.

— Он был прав, сто раз прав, — печально произнесла она. — Тебя погубит твой собственный Минотавр — твоя гордыня. — Она бросила клубок к его ногам. — Поступай как хочешь. Одного не пойму: почему такой человек помогает тебе?

— Так тебя кто-то послал? — понял Тесей.

Ариадна уже запахнула плащ, собираясь уйти. Он поймал ее локоток.

— Кто тебя послал?

— Пусти! — вскрикнула она.

Пальцы царевича тут же разжались.

— Кто тебя послал? — повторил Тесей, заслоняя ей выход.

— Пропусти.

— Кто он? Варвар в кожаных штанах и золотых сандалиях?

— Мое отсутствие заметят. Пропусти же, наконец!

— Это варвар, да?

— Прочь с дороги!!!

Тесей отшатнулся от ее гневного взгляда. Ариадна золотой змейкой проскользнула мимо. Еще некоторое время в подземелье витал нежный аромат ее благовоний.

Царевич поднял клубок шерсти. Дочь Миноса права: если он будет продолжать в том же духе, Минотавра — ни критского, ни собственного — ему не одолеть. «А ведь варвар, скорее всего, олимпийский бог», — догадался он, привязывая нить к костылю в стене. Только кто из них? Ничего, ответ всегда в конце пути!

Воины Лабиринта оказались все как на подбор высокими, широкоплечими мужами. Они вставали на пути Тесея, словно вырастая из камня. Вооружение их было разнообразным, и методы борьбы отличались, но царевича это не волновало: он был знаком со всеми видами оружия, какие только существовали в Ойкумене, а Хирон научил его справляться с любым соперником.

Однако не только воины угрожали Тесею: ловушки, капканы подстерегали на каждом шагу. Плиты потолка падали на голову, стены сходились, в полу открывались бездонные провалы, стрелы и дротики летели в него из скрытых в стенах отверстий, острые клинки грозили разрубить на части. Он кожей ощущал каждое движение, малейшую угрозу — наставления учителя теперь спасали ему жизнь.

Когда перед ним открылась очередная дверь, солнечный свет немилосердно ударил по глазам, рев бушующей толпы оглушил. Это оказалась ниша в стене круглой арены, зарешеченная толстыми бронзовыми прутьями. На высоте в два человеческих роста начинались трибуны с орущими зрителями. В отдельной ложе с навесом сидел царь Минос в окружении гостей и подданных. Забыв о великолепных фруктах и винах, именитые люди кричали, жестикулировали не меньше простых горожан. Только двое спокойно беседовали по правую руку от повелителя Крита. Загадочный варвар что-то говорил прямо в маленькое розовое ушко Ариадны, иначе она просто не услышала бы его голоса из-за гвалта, царившего на трибунах. Критская принцесса улыбалась, отвечала гостю. Они смеялись.

А тут стоишь в крови и поту. Что тебя ждет дальше — одни боги ведают! Тесей сплюнул на пол. Хоть кровь пока не твоя, пара порезов — не в счет. Он еще раз взглянул на царскую ложу и встретился глазами с варваром.

Да кто же ты? Если бог, то какой из них? Золотые сандалии — может, в них ответ? Сын Эгея вдруг увидел, как варвар кивнул ему, именно ему, никому другому.

Гранитная плита за спиной царевича ушла вверх, и Те-сею стало не до загадок. Израненная девушка в порванных одеждах упала прямо ему в руки, а стенная плита не собиралась опускаться, чтобы преградить путь здоровенному стражу с двойной секирой в руках, который гнался за гречанкой. Из рук несчастной выпал кинжал, и царевич, не раздумывая, воспользовался им — лезвие по рукоять вошло в горло преследователя. Выпучив удивленные глаза, воин рухнул на пол, гранитная плита опустилась ему на голову, расплющивая рогатый шлем. Тесей выругался: теперь каменный пол был скользким от мозгов и крови. Он заботливо перевязал раненую, усадил ее в сторонке на чистый гранит.

Да, наверное, эллины еще дикари, если их женщины могут сражаться наравне с мужчинами и выходить из Лабиринта.

Он наблюдал, как укротители-акробаты играют на арене с быком, терпеливо ожидая своей очереди. Акробаты танцевали у самой морды разъяренного животного, а в это время их товарищи, изловчившись, перелетали через холку тавра, опираясь на длинные острые рога, и вопли одобрения были им наградой. Если акробат сбивался с ритма танца или делал ошибку в прыжке, разъяренный бык сминал неудачника или насаживал его на рога. Ненасытные зрители выли от недовольства и возмущения, танцоров выгоняли с арены под улюлюканье и свист. Другие с новым быком занимали их место.

На протяжении многих лет только критяне выходили из главных ворот победителями. В этот раз традиция не изменилась: критские акробаты загнали мощного золотистого тура. Измученное животное упало посреди арены, исходя желтой пеной. На песок полетели украшения, зрители визжали от восторга.

— Ну, наш черед, — произнес Тесей.

Минотавр был огромен. Под белой ухоженной шкурой перекатывались глыбы стальных мышц, маленькие красные глазки злобно горели, ноздри раздувались, поднимая песчаные вихри, копыта величиной с человеческую голову рыли землю, оставляя глубокие канавы. Под одобрительные крики зрителей бык с ревом пронесся по кругу. Метнулся в одну, в другую сторону в поисках противника и замер посреди арены мраморным изваянием.

Широкая улыбка озарила лицо Миноса. Он указал на животное, склоняясь к самому уху варвара. Тот, выслушав хвастливые слова, лишь кивнул в ответ. Ариадна целиком была поглощена происходящим: ее тонкие пальцы вцепились в подлокотники кресла, она чуть подалась вперед, отчего тонкая материя платья натянулась на высокой девичьей груди. В глазах принцессы была тревога.

Толстые прутья решетки ушли в пол. Тесей собирался оставить раненую в нише: здесь бык не достал бы ее. Он уже ступил на арену, когда стены ниши стали сходиться, угрожая раздавить девушку.

Скромник Дедал! Слава Искуснейшему!

На арену, кроме Тесея, вышли двое парней. Третьего тяжелораненого в соседней нише раздавило стенами. Из девушек осталась спасенная царевичем Тесса.

Бык ринулся на парня, который стоял слева, под самой царской ложей. Несчастный был ранен в ногу и едва успел отскочить в сторону.

Тесей сжал зубы. Боевая ярость бурным потоком вливалась в сердце, из него с кровью в мышцы тела.

— И-и-е-а-а-а!!! — завопил он.

Бык еще крутил головой в поисках врага, когда эллин подбежал к нему сзади и что было сил пнул под зад. С диким ревом тур побежал по кругу. Тесей злорадно усмехнулся: это вам не ритуальные танцы. Битва так битва.

Тур увидел противника, ринулся вперед, опустив голову. Царевич легко запрыгнул ему на холку и, перекувыркнувшись по спине, очутился вновь сзади чудовища. Сосредоточившись на поединке, он не слышал восторга зрителей: нельзя было дать быку приблизиться к остальным.

Едва Тесей возник в поле зрения, Минотавр атаковал снова. Больше царевич не радовал публику изящными пируэтами, он вел бой. Уворачиваясь от острых рогов, человек наносил удары кулаками по голове, шее и бокам быка. Зрители замерли: критская арена еще не знала такого поединка. В полной тишине раздавались лишь звуки ударов, похожие на стук стенобитного орудия. Все с ужасом наблюдали, как белоснежная шкура Минотавра покрывается темными синяками — за каждого убитого эллина, за каждую погибшую деву, за каждого павшего акробата!

В конце концов измученное побоями чудовище споткнулось и остановилось. Неуверенно сделало пару шагов — вновь остановилось. Пена хлопьями падала с морды Минотавра, мышцы трепетали от усталости, синяки налились черной кровью. Тесей сам шатался от усталости, кулаки ныли, костяшки кровоточили, но победа была еще неполной.

Тур порывисто бросился вперед. Время для эллина остановилось. Он видел медленный, очень медленный бег чудовища и знал, что это последнее столкновение. Он видел напряженные лица гостей, бледную физиономию Миноса с выпученными глазами, Ариадна, закусив губку, с тревогой следила за поединком. Только глаза варвара горели задором, загадочный незнакомец одобрительно кивнул Тесею, опустив большой палец вниз. Царевич усмехнулся, кивнул в ответ.

Он легко, словно танцуя, качнулся вправо, пропуская мимо себя опущенную рогатую голову, налитые кровью глаза горели звериным безумием. Копье в напряженной руке человека пробило шею быка, разорвав жилы. Чудовище дернулось, сбив Тесея с ног, и царевич кубарем покатился по песку. Раненый Минотавр взревел, задрав голову к небу, из разорванной артерии толчками выплескивалась кровь. Передние ноги его подкосились, кровавая пена залила белоснежную морду, бык, хрипя, рухнул на песок арены. Предсмертная судорога волнами прошла по мощному телу. Потрясенные зрители повставали с мест и, затаив дыхание, наблюдали за происходящим. Когда Тесей затих в десяти шагах от сраженного зверя, слезы хлынули из глаз Ариадны, она уткнулась в грудь варвара и разрыдалась.

Так вот ты кто! Гермий Трижды Величайший — посланник Олимпа, вечный странник. Потому-то на нем были золотые сандалии с крыльями, спрятанными под обмотки на ногах, и одежда дикого степняка-всадника с северных окраин Ойкумены.

Размазывая слезы по грязному лицу, над валявшимся царевичем убивалась спасенная Тесса.

— Чего ревешь-то? — просипел он, скосив на деву глаза. Шевелиться было лень, не то что встать на ноги.

— Жив!

— Конечно! Уж и прилечь нельзя.

Он поднимался тяжело, словно отрывал от земли свинцовое тело, но, когда выпрямился, трибуны разом грохнули от восторга. В гневе Минос разбил вдребезги свое золоченое кресло. Тесей доковылял до царской ложи и поднял над головой вырванный из шеи быка кусок мяса. Ликование грянуло с еще большей силой. Царевич рад бы был избавиться от этого кровавого шмата, только пальцы свело судорогой.

— Держись, Тесей! Тебя благословляют боги! — раздались над его головой слова Гермия.

Макар очнулся. Сердце бешено колотилось, затрудняя дыхание, тело покрылось потом, болели сжатые до дрожи кулаки. Курганник сел, попытался разжать пальцы — будто судорогой свело. Нет, так дело не пойдет. Сон еще держит его разум, и чувства, полученные от Тесея после прошедшего боя, не отпустят ближайшие несколько минут.

Зотов несколько раз глубоко вздохнул, вновь опустился на теплую землю, раскинув руки.

— Запомни, внук, и заруби себе на носу: нет безнадежных дел, потому что Творец не дает испытаний не по силам, — наставлял Федор, когда уезжал два года назад к старшему брату Макара Валерке. — Ежели ты это уяснишь, ничто не сможет помешать тебе в деле.

У матери болели ноги, и за ней требовался присмотр. Макар давно договорился с братом, что заберет Валерка матушку к себе в дом на некоторое время. Село Чистенькое было ближе к Симферополю, маршрутки в центр города из села идут, а там врачи, больницы. Макар обещал помочь деньгами — Валерка тоже не миллионер, да и детишек двое: старшему, Ваське, двенадцать, Маришке — восемь. Следом за матерью заартачился отец — поеду, сказал, внуков проведаю, а по правде сказать, не хотел он Клавдию одну отпускать.

— Если уж на то пошло, то и я уеду, — заявил дед. — Пущай Макарка сам малость поживет. Ему на пользу.

Польза была в том, что, когда аномалия кургана открылась за два дня перед лунным затмением, никого из родных рядом не было. Никто не отговаривал, не вздыхал украдкой, не переживал ночами, пока курганник ходил по Шпаревой балке в поисках прохода к усыпальнице. Никто, кроме Лизы. Он рассказал ей все сразу и об опасностях, и о страсти к курганному делу, а она не ушла и от него не отказалась. Сказала, что будет ждать.

Кулаки раскрылись. Макар помассировал пальцы и встал на ноги. Прямо перед ним темнели бугры сельского кладбища. Кресты, ограды, кусты сирени едва просматривались в темноте безлунной ночи. Зотов накинул перевязь с ятаганом, поднял рюкзак. Сумрачное, едва ощутимое наваждение коснулось человека.

— Я начинаю путь, — прошептал Макар.

Глава 24 Гнетущая ночь

Ночь вампиров и чудовищ, Время кошек и зеркал… Яна Грошева

В этот вечер Жора Темник — по паспорту Георгий Евгеньевич Темкин, двадцати пяти лет от роду, прозванный Темником за постоянно угрюмый вид, — со своими пацанами удачно разрулил стрелку: без пальбы они получили под свою крышу несколько «батискафов» — железных кубических ларьков, в которых начинающие предприниматели торговали барахлом. Реальные бабки для реальных пацанов.

И Темник бросил клич: гуляй, братва! Парни быстро разъехались по городу в поисках девок — хавчик и пойло предоставили новые крышуемые абсолютно бесплатно. Возможность забуриться в ресторан Жора игнорировал, затусил всех на новую дачу в Демидовке — на северной окраине Симферополя, где строили особняки весьма уважаемые люди.

— Витек, — обнимая за плечи Ковалева, хорошо поддавший босс наставлял молодого пацана на путь истинный. — Все фуйня! Бабки — грязь! Главное — вот! — Темник продемонстрировал кулак, украшенный золотым тяжелым колдяком-перстнем с черным квадратным камнем. — Главное — братва вместе! — Он щелкнул пальцами — кто-то из пацанов наполнил их с Витьком стопки. — Тебе сегодня свезло — базар обошелся без стволов. Чисто зашибись! — Жора обратился к пирующим товарищам: — Братва! Сегодня мы разрулили дело без мокрухи! Бухнем за это! Братва, не стреляйте в друг друга!

Слова из любимого шансона Темника пошли из уст в уста. Пацаны выпили, кто-то блеванул под стол — уже не лезло, но чтобы отказаться от водки — никогда! Жора влез пальцами в оливки, край расстегнутой манжеты вместе с запонкой окунулся в рассол, и закусил.

— Ты классный пацан, Витек, — заверил босс новичка. — Реальный.

Пьяный Ковалев попытался встать, чтобы прилюдно поклясться в преданности, но Темник дернул его за руку.

— Погоди. У меня для тя есть сюрпрыз. — Он вытер пальцы о галстук.

Кое-как они поднялись на второй этаж — двое пацанов имели телку прямо на лестнице. Здесь располагались спальни, и в одну из них вошли Витек с Жорой.

— Витиек, — Темник тяжело оперся на плечо новичка, — она твоя. — Он хихикнул. — До тебя у нее был только я. Отдыхай.

Жора вернулся за стол к пирующим, оставив Ковалева наедине с лежащей на широкой кровати девушкой. Витьку сначала показалось, что она без сознания, но глаза девчонки были открыты. Она лежала, раскинув ноги и руки, потому кудрявый лобок сразу попался пацану на глаза. Ковалев почувствовал голод: он постарался припомнить, когда в последний раз трахался, но пьяная память путалась в событиях последних дней. Витек решил, что девчонку тискал он давно, потому быстро скинул футболку на кучу изорванной девичьей одежды. Ему было неприятно подобное положение, он знал, что братва просто выцепила смазливую девку на улице и привезла подарком для босса. Темник любил такие «сюрпрызы» и с ножом в руке сам срезал с брыкающейся жертвы одежду.

Ковалев покраснел, однако мужская плоть уже отозвалась на обнаженное тело. Да и потом: мужик ты, Виктор Сергеевич, или кто? Докажи пацанам свою реальность.

Витек скинул джинсы и взобрался на кровать. Девчонка никак не отреагировала, когда он коснулся ее небольшой груди, повернул ее лицо к себе. На правой скуле кровоточил порез…

Где-то он уже видел такую ранку? Или шрам? Витек на секунду задумался.

Девчонка вдруг дрогнула всем телом, ее взгляд стал осмысленным.

— Ты чего? Очнулась?

Ненависть исказила девичье лицо. Радужка глаз стала темнеть, обретая антрацитовую черноту, а кожа на лице стала бронзовой. Витек удивленно моргнул: пряди волос пленницы тоже превратились в бронзовые завитки со змеиными головками на конце.

— Маска горгоны, — вспомнил Ковалев.

В глубине прорезей зло сверкнули глаза, змеи зашевелились, каждая из них была увенчана рогатой короной, как королева колонки возле кузни Макара. Ковалев отшатнулся, но не успел закрыться руками — змеи впились в щеки, в лоб, в шею…

Виктор заорал, вскакивая с дивана. Темная комната качнулась — он едва не упал. Успел вцепиться в крышку стола. Вот новости! Сказочные сновидения закончились бредом из прошлого. Для полного счастья только Темника не хватало. Или он тоже бог, а может, герой? Да, непременно герой. Нашего времени. Кто-то говорил Виктору при встрече — кто-то из бывших пацанов Жоры, — что в девяносто шестом Темника прижали свои, и он успел драпануть, но по дороге пропал без следа. Похоже, награда настигла героя. Туда ему и дорога.

Опираясь на стол, Виктор лунатиком вышел на кухню.

В углу у буфета зашуршало, тяжело вздохнуло. Сердце Ковалева ушло в пятки.

— Рафинад? — неуверенно позвал он.

В ответ щенок тихонько заскулил.

— Тьфу ты, дурачок, — в сердцах выругался Виктор, переводя дух. — Что ж ты так пугаешь.

Из открытой двери на веранду приятно повеяло прохладой. Виктор вымыл лицо и шею в кухонной мойке. Головокружение не проходило, но стало легче дышать, и потревоженное испугом сердце немного успокоилось. Он прикоснулся к щекам, провел пальцами по лбу — боль от укусов растворилась вместе с дремотой. Все же смутная тревога бередила душу. Виктор выглянул в окно — тьма-тьмущая, ни силуэтов деревьев, ни звезд на небе. Впрочем, звезды могут быть скрыты кронами деревьев, или небо заволокло облаками.

— Да и на небе тучи, — припомнил он слова одной популярной песенки. — А тучи, они ведь как люди… — подумав, добавил: — Серые и надутые. Хе-хе! По-моему, так.

Правда, о рыжем такого не скажешь. «Луч света в темном царстве!» — цитата из школьной классики. Так называли, кажется, одну молодую телку, которая сказала свекрови, что та — сука, нашла себе блядуна и загуляла, а потом утопилась назло врагам.

Виктор отвернулся от окна — смотреть там нечего, только гнетущее чувство усиливается. Жадно прикурил, пыхнул дымом, присмотрелся. На листке в клеточку, лежащем под солонкой посреди стола, что-то написано. Не иначе Макар оставил для друга на всякий случай.

— Ни хрена не видно, — пробурчал Ковалев, ткнувшись носом в бумажку, оглянулся в поисках выключателя. — Прям предсмертная записка… — и похолодел, ляпнув последние слова.

Хотел пошутить, да получилось вроде как правда. Зря Зот записки писать не будет. Споткнувшись о табурет, Виктор нащупал на стене граненую кнопку. Свет резанул по глазам с такой силой, что Ковалев невольно закрыл лицо ладонью, ворча проклятия.

«Извини, Витек. Я опоил тебя снотворным, чтобы ты в этот раз не бежал следом. — Виктор вытер слезящиеся глаза — мелкий, кривой почерк, яркий свет. — Если я не вернусь утром, сделай все так, как написано. Первым делом…»

— Какого хрена! — в голос выругался Ковалев, когда в кухне вновь воцарилась темнота. Лампочка затрещала, замерцала и, похоже, перегорела. Для верности Виктор пару раз щелкнул выключателем. Сгорела, кнехтовина паршивая! Навсегда.

Впрочем, иначе и быть не могло — философски рассудил Ковалев. Череда неудач продолжалась. Похоже, Виктор где-то свернул не туда и теперь шел — нет! — брел, плелся, полз на брюхе вдоль темной полосы шириной в московский проспект, и светлой ему не видать, как своих ушей. Ковалев даже догадывался, где этот чертов поворот и какой указатель следует взорвать, выкорчевать, сровнять с землей, чтобы не попадать в такие истории.

Следовало пройти в комнату и дочитать про «первое дело» и так далее, однако щенок вдруг заурчал, сердито тявкнул.

— Ты чего, Рафинад? Тихо, дружок, это я…

Щенок тявкнул вновь и со всех лап бросился на улицу, минуя оторопевшего Виктора. Быть может, вернулся Макар? Или наконец-то объявилась Лиза? Ковалев поспешил во двор, по дороге нацепив на ноги старые кроссовки друга.

Плотный туман окутал всю округу. Вот почему нет звезд. Виктор плюнул на тлеющий окурок, бросил в сторону, где за бетонной дорожкой — он знал, но не видел — росли кусты смородины и крыжовника, и почувствовал себя на дне глубокого моря, в бездонном провале, а двери на веранду — задрайка корабля. Стоит протянуть руку вправо, и почувствуешь твердый борт — стену дома. А если двинуться вдоль борта, метров через двадцать — двадцать пять возникнут в морской мгле гребные винты корабля, плененные рыбачьей сетью. Макар уже минут десять орудует кусачками, и ему нужна помощь.

Было такое. Когда-то. А теперь борт и гребные винты — наваждение, рисуемое фантазией и туманной мглой. Виктор прошел к калитке. Чего бояться? Дверь на веранду — сзади, дощатый заборчик — вот он. Два больших ореха темными громадами справа и слева. А дальше — хоть глаз выколи.

Странно: Зот писал, что снотворного подсыпал, но что-то спать совсем не хочется. Или Ковалев действительно спит? Он до боли в суставах вцепился в доски забора. Вполне реальные доски.

Рукоять секиры Гель-Шаша тоже была вполне реальной, после боя горели ладони; захват Гермия казался вполне реальным; укусы бронзовых змей — Виктор коснулся лица — реальнее не придумаешь. Ковалев осторожно прикусил губу — больно! Да нет же! Не сходи с ума, Виктор Сергеевич. Ты в реальном мире: Рафинад, записка от Макара… Черт. Обронил, когда щенок выскочил на улицу. В какой-то момент испугался, что Рафинад бросится кусаться.

— Рафинад, — позвал он собачонку. Попытался присвистнуть, но, боясь нарушить тишину, только прошипел.

Ковалев неспешно вышел за калитку. Под ногами дорожка к дому, распластанные кустики спорыша на ней — темными кляксами, дальше край старого асфальта. Виктор сделал пару шагов к дороге: мир впереди проявился смутными пятнами; мир позади — скрылся в пелене тумана. Шагнул на дорогу. Теперь все вокруг исчезло, остались камешки да выбоины под ногами. Ни орехов, ни калитки, ни тем более дома. Игра с туманом все больше увлекала Виктора. А вот если покружиться, найдет ли он с первого раза калитку дома или попадет во двор напротив?

Он воровато оглянулся, опасаясь, что кто-то из сельчан станет невольным свидетелем его чудачества. Потом долго будут тыкать пальцем в спину, хихикать: городской-то совсем из ума выжил! Представляешь, Семеновна, ночью кружился посреди улицы. Дурень!

Похоже, никого. Шагов и голосов не слышно. Виктор быстро крутанулся на носке левой ноги. Совершенно напрасно. Головокружение — видимо, все-таки последствие снотворного — усилилось.

— Тихо-тихо, — зашептал Ковалев, раскинув руки в стороны, чтобы не упасть.

Пальцы коснулись чего-то теплого, живого. Рядом всхрапнула лошадь. Виктор удивленно вскрикнул. Тумана как не бывало. Перед ним стояло три всадника: высокие шапки, металлические нашивки тускло блестят в свете звезд.

Всадники! Ковалева словно кипятком ошпарило. Он заорал во все горло, бросаясь наутек. Высокая трава тут же спутала ноги, и Виктор упал в темноту.

Глава 25 Кровь паралата

В тот час, когда погаснет солнце, Она забьется, запоет — Светлее звонкого червонца И полнозвучней синих вод. Константин Бальмонт. Двойная жизнь

Когда уцелевшие в бою принесли разрубленный пояс, Дарсата почувствовала, как когтистые лапы барса сдавливают ее сердце.

Сестра! Амаканга!

На мгновение весь мир растворился во мгле.

Амаканга! Сестра!

Ударить предателя прямо сейчас в сердце, и никто не заступится за него, не прикроет своим телом. Даже самые верные, что стоят за его плечами, бровью не поведут. Но…

Дарсата прикрыла глаза — держись! — не давая горю завладеть разумом — держись! Ведь она осарта — женщина справедливого Арта, — способная видеть суть человеческую.

— О боги! — прошептал Мадсак.

Дарсата повернулась к нему. Амаканга мертва, но вождь, муж смотрит на разрубленный пояс, как на ядовитую гадюку. И вместе с тем в глубине его глаз горит алчный огонь — наконец-то! Теперь власть целиком в его руках. Мадсак протянул рог, украшенный золотом, рабу-виночерпию, и тот ловко наполнил сосуд, не пролив ни капли.

Проклятый рогоносец! Даже в такой скорбный час он не упустил момент напиться. Любимый рог всегда при нем, за что знать и прозвала его Рогоносцем. Что ж, у кого в руках постоянно рог, полный вина, власть не удержит.

Вождь плеснул вина в жаровню. Привычная поминальная жертва показалась Дарсате хвалой богам. Сторонники Мадсака довольно переглянулись. Взгляды быстрые, едва уловимые, но и без слов понятно, кто теперь у власти союза племен. Уж точно не этот пьющий властолюбец — Медовый Олень.

Таскар. Он принес пояс Амаканги. Отчего же ты опускаешь глаза, могучий параласпайн — железный копьеносец? Отчего не смотришь на Дарсату? Гнетет ли тебя тяжкая утрата, грозящая изгнанием в свой удел, или?.. Или ты знаешь нечто, скрытое от глаз скорбящего мужа — твоего вождя?

Мадсак не притронулся к поясу Амаканги. Дарсата вышла вперед — Арта, дай силу ее ногам! — приняла скорбный дар от уцелевшего в бою. На мгновение их взгляды встретились. Надежда! Маленькую толику надежды увидела жрица в глазах Таскара. Варкас и Арсанар, стоящие у входа в шатер вождя, сражавшиеся плечом к плечу с Амакангой, тоже смотрели на нее с надеждой.

Значит, сестра жива? Ранена? Верные параласпайны спрятали ее от предателя-мужа?

— Мы потеряли ее, — сказал Таскар уже в шатре осарты, когда они остались наедине. — Нам пришлось отступить малым клином. Большая часть сарматов осталась прикрывать царицу, но скифы припрятали засадный отряд и ударили с тыла, насели с двух сторон.

Воин сжал кулаки, его глаза сверкнули доблестной яростью, блеск клинков отразился в них.

— Нас накрыл туман. — Его плечи поникли, Таскар ссутулился. — Он был густым, словно молоко кобылицы. Я окликнул Амакангу. Скифы тоже заорали от испуга на все голоса. А когда пелена спала… Мы остались втроем.

Таскар перевел дух. Дарсата поднесла ему кубок с вином, чтобы параласпайн смочил пересохшее горло. Он принял его обеими руками, словно изнывал от жажды.

— Мы нашли сброшенные доспехи Амаканги недалеко от места засады, — продолжил он. — Удар скифского аки-нака пришелся… — воин провел ладонью по завязкам доспехов на левом боку, — и разрубил пояс на стыке пластин. Мы двинулись по ее следу…

Ему трудно было говорить. Таскар — один из тех, кто завоевывал свое положение не за спиной вождей, а вместе с Амакангой сопровождал караваны Шелкового пути, кто вернулся следом за ней — победительницей грифонов — в сиянии славы.

Дарсата положила ладонь на его плечо, покрытое кожаным щитком. Чешуя из аспайны, нашитая на кожаную основу, тихо звякнула, когда Таскар накрыл ее пальцы своей ладонью.

— Ты не нашел ее мертвой, верно? — сказала Дарсата, не отнимая руки.

— Да. Не нашел. Следы ее коня оборвались, словно проклятый туман поглотил Амакангу и уволок с собой.

— Хорошо, — облегченно выдохнула осарта, высвобождая руку. — Оставь мне пояс и иди. Очень скоро мне понадобится твоя защита.

Таскар порывисто поймал ее ладони и пал на одно колено.

— О боги, Дарсата! Давай уйдем в мой клан! Пока Мадсак будет пропивать победу, пока волки будут делить кусок власти, мы соберем всех преданных Амаканге параласпайнов, все верные ей кланы, и снесем властолюбцев одним ударом. Молю, давай уедем!

Взгляд жрицы был полон нежности и печали.

— Мой преданный воин, какие странные слова я слышу из твоих уст! Неужели ты забыл, кто я?

Таскар упрямо замотал головой, темные кудри, с сединой на висках, разметались по плечам.

— Нет, нет, нет! Не надо говорить мне то, что известно всем. Речь только о тебе и мне. Не поминай Арта и его аз-коны. Ответь на единственный вопрос, который ты давно знаешь.

Дарсата подняла взор к потолку шатра. Не надо ничего говорить. В порыве страсти, почувствовав близость, Таскар принялся за старое, которому не повториться, несмотря на все его уговоры.

Параласпайн поднялся на ноги, не дождавшись ответа. Он знал, что так и будет, но никогда не сдавался, не терял надежды.

— Не надо меня просить о защите, — глухо произнес он, не поднимая головы. — Я всегда рядом.

Кровь… Она — сок жизни и утоляет жажду вождей, она — вино для духов… Она — зов родного сердца. Кровь сестры могла провести Дарсату по нити миров и освободить Амакангу из плена. Скифов? Слепого случая? Из плена чар. Только злые чары могли наслать на отступающий отряд сарматов такой густой туман. Только злые чары могли выдернуть раненую царицу из родного мира. Только злые чары могли отвернуть светлый лик Арта, покровителя царицы.

Со времени пропажи сестры прошел день, и еще не поздно пройти по следам зла. И кровь на поясе поможет Дарсате.

Таскар, Варкас и Арсанар провели осарту к месту сражения и оставили одну на небольшом возвышении у излучины реки.

В серых сумерках раннего утра Дарсата разожгла большой костер и, скинув с себя одежду, подвязалась поясом сестры. В левую руку она взяла посох с бронзовым навершием в виде дерева жизни, сплетенного из фигурок священных баранов. Правой подняла меч длиной в руку.

— О Арта милосердный! О солнце! О пламя! О вода! О ветер! О мать-земля! — глубоким голосом произнесла осарта. — Прошу вас! Помогите открыть истину!

Она полоснула мечом по левой руке и стряхнула капли с клинка в ревущее пламя…

Таскар, стоявший у основания холма, не мог отвести взгляда от прекрасной фигуры обнаженной женщины, начинающей танец духов у костра. Вот она резко рубанула мечом пламя — сбросила капли жертвенной крови. Замерла на пару мгновений, качнулась из стороны в сторону, словно прислушиваясь к едва различимым голосам, и пошла по кругу, замирая на каждом шагу.

Над степью пронесся звук, словно сказочный великан ударил в бубен. Таскара толкнуло налетевшим дуновением. Мир качнулся. Параласпайн почувствовал страх, волною накативший на него, и понял, почему Дарсата запретила им троим смотреть на танец.

— Духи вовлекут тебя в пляску, и ты погибнешь, — предупредила жрица.

— Ради тебя…

Она подняла руку, велев ему замолчать.

— Не будь так безрассуден, Таскар! Ты только помешаешь мне. — Она едва не сорвалась на крик, чтобы пресечь его возражения. Дарсате всегда не нравилась эта его черта — рядом с ней опытный параласпайн превращался в упрямого, капризного мальчишку.

— Танец — удел жрицы, а не воина!

Таскар поджал губы, упрямо глядя ей в глаза. Взгляд осарты смягчился. Ладонь коснулась его щеки.

— Прошу, не спорь. — В ее голосе появилась нежность.

Воин коснулся запястья Дарсаты губами. Она позволила ему это, понимая, что так не должно продолжаться долго.

— Я не могу защитить тебя от злых духов, — с тяжестью в сердце произнес он. — Но, клянусь, ни один чужак не поднимется на холм с оружием или без, пока ты не закончишь свой танец…

Ткань мира не порвалась. Она стала упругой, прогнулась под движениями Дарсаты, будто полотно легкого шатра. Замерзшая река, камышовые берега, серое небо над головой и размытая линия горизонта постепенно слились воедино. Дарсата оказалась внутри кокона. Здесь не было времени, пространства, а она все ускоряла кружение танца, заставляя разум отринуть понимание происходящего.

В конце концов Дарсата почувствовала себя рыбой, плывущей во мглистой глубине без каких-либо ориентиров, но каждой клеткой тела слышащей зов. Зов крови. Чужой мир открылся ей через туннель. Будто осарта очутилась в матовой гробнице: вокруг костра — купол, небольшой коридор-дромос ведет наружу. Она ожидала увидеть сражение или отряд параласпайнов во главе с Амакангой, идущий по замерзшей реке. Она готова была увидеть падающую с коня сестру и кровь на ее бедре, готова была подставить ей свое плечо и, если придется, вступить в неравный бой со скифами, но судьба распорядилась иначе.

Дарсата стояла на том же холме над излучиной замерзшей реки. Рыжеволосый воин, одетый в одни анаксириды — шаровары — цвета травы, стоял спиной к осарте, наблюдая за сражением на льду реки. Второй, с замотанной головой, видимо, был его кагар — раб. Он прятался за спиной господина, содрогаясь от холода, ползущего по склону холма. Сколько было гордости и силы в фигуре воина, столько же раболепства и страха в позе кагара, хотя Дарсата сказала бы, что они одногодки. Так иногда делают: раб растет рядом с господином, чтобы прислуживать ему всю жизнь и лечь с ним в курган после смерти. За спиной воина висел мешок с множеством нашитых на нем кармашков, а из-под мешка торчала рукоять оружия. На широком поясе — тяжелый нож в ножнах. Несомненно, воин был паралатом — как скифы называют своих царей-воинов, — вождем этого мира.

Дарсата поспешила оглядеть происходящее на льду и едва не закричала от досады: она застала самый конец битвы, когда отряд Таскара прорвался из окружения, прикрывая сестру. Видение битвы стало таять, отступающие параласпайны превратились в тени и растворились в тумане. Скифы бросились следом, но Дарсата так и не увидела, догнали ли они Амакангу. Конечно, догнали. Теперь она знала точно.

Осарта закрыла лицо руками, скорбя о доле сестры. Арта, за что ты так караешь свою верную жрицу? Где твой свет, твоя правда? Дарсата поняла, что ей удалось попасть сразу в два мира: мир рыжего воина и в мир-час ледового сражения. На секунду она задумалась: а что, если паралат имеет какое-то отношение к Амаканге? Что, если не зря судьба свела их здесь, на кургане, вместе?

Осарта подняла голову. И воин, и кагар не принадлежали ни к скифам, ни к сарматам. Они вышли из чуждого далекого мира, который Дарсата не может себе даже представить. Быть может, именно там следует искать след Амаканги? Она больше не колебалась. Меч сверкнул в лучах горячего солнца, отблеск упал на голубой круглый камень на плече паралата. На какое-то мгновение Дарсата прикоснулась к руке воина — горячие искры сыплются от ударов тяжелого молота, раскаленная полоса аспайны превращается в клинок. А еще загорелое девичье лицо, голубые глаза прищурены — она смеется.

Паралат дернулся от нанесенной раны, хотя кагар успел его предупредить. Он глянул в глаза Дарсаты и не стал доставать меч.

— Ты бесстрашен, доблестный повелитель железа! — с восторгом сказала она на языке, которого тот вряд ли знал.

Ночь с 21 на 22 июня 1941 года

На долю Федора не выпало пробуждение кургана. Однако в его судьбу Рытый внес немалую лепту.

Игнат Рогожин огляделся, прислушался.

— Кажись, в той стороне пес брешет.

— В какой енто стороне? — зло спросил Спиридон Ляпунов.

И действительно, в какой? Со всех четырех сторон стоял непроглядный туман. Где он пса услышал? Ни звука, ни шороха.

— Глядите лучше, дядьки, под ноги, — подал голос Федор Зотов — самый молодой. — Не ровен час, в балку сковырнетесь.

— У-у! Щанок! — презрительно глянул на него Спиридон. — Да я энту балку почище вашего брата курганника знаю. Хоть с затуленными глазами ходи.

— А вот глаза затулять не надо, — пряча улыбку, попросил Федор. — Доставай вас потом, дядь Спиридон, из оврага.

— Ах ты ж, возгря нечесаная! — взвился Ляпунов, да так распалился, что Игнату пришлось заслонить парня своим худосочным телом.

— Погодь-погодь, Спиридон. Гляньте-ка. Чойт белеет.

— Чойт тама белеет, — огрызнулся Ляпунов. — Кругом бело…

Он осекся. В тумане и впрямь белело что-то вроде палатки или шатра.

— Тют ты, — удивился Спиридон. — Откель у нас такой штуке узяться? Казахи приехали, что ль?

В этот раз мир упруго выталкивал ее назад. Дарсата с трудом признала свою ошибку: перед очередным обрядом нужно было отдохнуть, но она решила, что сил вполне хватит, и поторопилась. Самонадеянность подвела ее, и теперь осарта застряла в межмирье, словно муха в паутине: назад не вернуться, вперед — не пробиться.

Она поставила шатер у излучины реки, где бесследно исчезла Амаканга. Мадсаку было объявлено, что осарта Дарсата удалилась из стойбища, чтобы предаться общению с духами, которые, если будут благосклонны, проведут заблудшую душу погибшей Амаканги в божественный чертог. По такому случаю царь напился, сокрушаясь о несчастной судьбе возлюбленной жены, — на самом деле радуясь самоустранению конкурентки.

Преданный Таскар сопроводил осарту к месту сражения, его люди возвели для нее шатер и каждый день наведывались, следя за покоями Дарсаты с противоположного берега реки, опасаясь козней Мадсака. Осарта запретила тревожить ее до тех пор, пока сама не пожелает вернуться в стойбище.

Грань мира упруго толкнула в грудь. Шатер растворился в непроглядном тумане. Даже трава у ног стала зыбким видением, то зеленой волной поднимаясь до пояса, то опадая жухлыми кустиками. Течение веков кипело вокруг женщины Арта, причудливо переплетая миры.

— Ну, чего делать будем, православные? — тихо спросил Игнат, трижды осеняя себя крестом.

Посреди шатра тлел очаг. Дым блеклой струйкой уходил в дыру в крыше. На утрамбованной земле лежали камышовые циновки. Возле очага — ворох шкур. На столбе горит плошка с козьим жиром.

— А чё тут делать? — проворчал Спиридон. — Кошма есть. Циновки — вона! Переночуем. Не шибко похоже на казахскую юрту, но и не хуже.

— Та далась вам, дядька, та казахская юрта, — сказал Федор, осторожно проходя в темный закуток. — Уна! Гляньте-ка.

Он держал в руках меч в ножнах из белой конской кожи, украшенных бронзовыми фигурками зверей.

— Тако вы у казахов видели?

— Вот вы ужо, Зотовы, грамутные! — возмутился Спиридон. — Вот ужо умные! Прям на усю голову!

— Та будет тебе! — махнул рукой Игнат. — Нам, мож, исчо повезло, шо Федорка с нами пошел, — и к Зотову: — Шо буим делать-то, курганник?

Парень огляделся, вернул меч на место.

— Уходить бы отседа надобно, — сказал он, топая к выходу. — Да тока зайти мы могем в такие дали, шо… — Открыв полог шатра, он присвистнул.

Земля у порога дышала. Ее поверхность казалась и не землей вовсе, а морем — неясные тени бродили по его дну, сверкая огнями, зыркая на человека выпуклыми глазами. Федор отступил.

— Не, мужики. Туда нам ходу нет, — заключил он.

— Вот скаженна сила, — прошептал Спиридон, снимая старую фуражку, осеняя себя крестом.

— Дело такое, — сказал Зотов. — Спать нам не придется. Будем сторожить, покуда землица за порогом не затвердеет. Как тука таку случится — быстро даем ходу. А пока молитесь, мужики, Господу Богу и всем святым, коих помните.

Духи бродили вокруг Дарсаты поодиночке, парами, целыми стаями. Кто-то останавливался, разглядывал жрицу, дыша в лицо, топтался рядом, недовольно фыркал, громко булькал, но осарта не открывала глаз, молясь справедливому Арту. У нее появилась крошечная надежда, что в круговерти духов ей вдруг откроется душа сестры, отзовется на ее печальный зов. Тщетно. Дарсата в очередной раз пожалела, что поторопилась, не восстановила силы и застряла здесь, среди бесплотных существ, где даже земля под ногами непостоянна. Ей оставалось лишь молить о прощении за свою гордыню, чтобы Арта указал путь назад.

И бог смиловался: на мгновение туман перед Дарсатой расступился, и она увидела шатер.

Сон сморил дядьку Спиридона, а следом и Игната. Федор не стал будить мужиков — пусть дрыхнут, наработались же за день. Он принялся ходить по шатру из конца в конец, подбрасывая в очаг хворост. Если сядешь — сразу уснешь, проворонишь время, когда путь откроется. Ноги гудели, колени ныли от ходьбы. Федор лег на пол, задрал ноги к потолку, уперевшись пятками в деревянный столб, который держал крышу. Надо немного отогнать тяжелую кровь от ступней. Усталое тело, почуяв циновку, расслабилось, что тебе кошка на солнышке.

Не-не. Так не пойдет… Так не пойдет… Уснуть можно. Еще минутка, и встану… Встану…

Федор встрепенулся от петушиного крика. Птица звонко орала, будто стояла за стеной шатра. Федору сперва привиделось, что он дома на лавке. Ан нет! Все тот же потолок над головой, светлое пятно дыры вверху. Зотов опустил затекшие ноги — переборщил. Теперь покалывают иголочками — не подняться.

Полог шатра вдруг открылся, и на пороге возникла Степная Хозяйка.

Зов крови все же свел их вместе. Правда, рыжий парень — не паралат в рябых анаксиридах, но мог быть ему братом или предком, в жилах которого текла та же кровь. Тот же взгляд исподлобья — волчий. Одно поняла Дарсата: ему не место в шатре, в ее мире. Ему надо вернуться. На циновках спали еще двое, но силы жрицы иссякали, и провести она могла только одного.

Дарсата поманила рыжего за собой в белую пелену тумана.

Зеленые очи Хозяйки дразнили несказанной, неземной красотой, влекли за собой пуще любого призыва. Позабыв о боли в ногах, Федор поднялся и, оставив спящих товарищей, покорно потопал за женщиной.

Он очнулся от наваждения, когда очи Хозяйки вспыхнули ярким светом. Федор заслонился рукой, а проморгавшись, увидел горячий край восходящего солнца, сверкающий над горизонтом. В Гострой Могиле снова заорал петух. Федор помотал головой, приходя в себя. Оглянулся назад. В балке еще лежала тонкая кисея тающего тумана. На какое-то мгновение он увидел на вершине кургана белый шатер, но видение исчезло с порывом ветра.

— Спиридон! Игнат!

Мужиков рядом не оказалось. Пропали без следа, и думай теперь, что сказать родичам? Кто поверит в сказку про Степную Хозяйку, про заколдованный шатер? Хотя поболтать про нее каждый охоч, но кто же поверит?

— Зачем ты меня вывела? Зачем? Лучше бы…

Далекий гул долетел до слуха Зотова. Прикрыв глаза от солнца, Федор посмотрел в небо. Высоко над землей летел черный крест.

Потом была тюрьма, война, штрафбат, искупление кровью. Но чудеса на кургане Рытом с Федором Зотовым больше не случались.

Глава 26 Отчаяние

О, торопись к Сестре, Подобно посланцу, Вестей которого в нетерпенье ждет царь… Древний Египет. Три желания

Безумец рычал и плевался, не подпуская Таскара и Арсанара к девушке, укутанной в овечью шкуру. Дарсата, за которой послали быстроногого Варкаса, вышла вперед, жестом повелев параласпайнам опустить оружие.

Едва Дарсата сделала шаг к безумцу, как тот бросился в атаку, размахивая палкой. Сумасшедший пугал. Не добежав до осарты двух шагов, он зарычал, скаля порченые зубы, и сердито затопал.

Таскар коснулся ее плеча.

— Отступите. — Легким движением осарта отстранилась. — Безумец боится вас. Боится, что вы отберете у него девушку.

— Он не человек, потому непредсказуем, — возразил параласпайн. — Не думаю, что этот зверь быстрее наших стрел. — По мановению его руки Варкас и Арсанар приготовили луки. — Пусть только попробует прикоснуться к тебе — женщине Арта.

Дарсата не стала спорить. Оставив воинов позади, она сделала еще пару шагов к девушке. Бедняжка сидела на земле, содрогаясь от холода.

С утра выпал снег, земля покрылась тонким пуховым платком. Ближе к полудню солнце пробилось сквозь снежные облака и пригрело по-весеннему, выпалив в снежном покрывале темные бреши, но сырой ветер гулял над степью.

Из-под овчины торчали голые лодыжки. Шкуры не хватало, чтобы полностью скрыть мерзнувшую. Дарсата заметила загар на лице и ногах девушки. Бедняжка. Похоже, этот безумец украл ее из солнечного мира, где сейчас жаркое лето.

Едва Дарсата приблизилась, тот разъяренным псом ринулся навстречу. На безумце было странное одеяние вроде короткого кафтана, драные на коленях штаны и потрепанные сандалии. Тоже одет не по времени, но холод сумасшедшего совсем не тревожил.

Рыча, он неистово замотал головой — грязные волосы веером взметнулись, и Дарсата, к своему удивлению, узнала его.

— Ну, здравствуй, убийца, — произнесла она, глядя прямо в гневные глаза.

Безумец замер, раззявив слюнявый рот. В следующее мгновение он захныкал, попятился, роняя на землю палку.

— Узнал, — поняла Дарсата. — Каким же чудом ты вплетаешься в эту историю?

Вчера Дарсата вступила в необычный мир. Она стояла на гладкой, как клинок нового меча, поверхности, лентой, уходящей во тьму. Дорога? Скорее всего. Но не булыжная и не плиточная — не видно швов.

Осарта прислушалась к звукам ночи, к своим ощущениям. Почему судьба забросила ее сюда? Что привело ее в столь странное место? Кровь сестры? Кровь рыжего паралата? А может, его талисман? Или возникла какая-то помеха?

Дарсата взглянула на темное небо — знакомые созвездия дрожали в вышине. Конечно, весенние звезды ее степи повернуты иначе. С середины осени до середины зимы по Солнечному Кругу идут по небу Братья-Цари, ведущие за собой Белого Тура и Златорунного Барана, два Пса помогают им. А сейчас над головой Великий Воин пустил стрелу в Белую Речную Птицу — примерно середина лета[3].

Над степью пронесся мерный гул. Справа возникло пятно белого огня, которое вскоре разделилось надвое, превращаясь в горящие глаза. Дарсата замерла: что это? Хранитель миров, который запрещает безнаказанно путешествовать по мирозданию? Или мятежный дух какого-то чудовища?

Огонь приближался. Существо надвигалось на жрицу с сытым урчанием, ослепляя ее сиянием глазищ. Дарсата поспешила отойти, уступая дорогу. Интересно: ринется ли чудовище за ней в степь, если оно привыкло к такому ровному полотну?

Тварь пронеслась мимо, обдав женщину Арта смрадным дыханием. Черные бока отшлифованы до блеска, вместо лап — толстые колеса, сверкающие металлом. Чудовище больше походило на повозку, чем на живое существо.

Вскоре осарта убедилась в правильности своей догадки. Что-то пронзительно заскрипело, повозка остановилась, сверкнув красными огнями. Надсадно рыча, покатилась задом к Дарсате и замерла в двух шагах, вновь сверкнув огнями. С противоположной стороны открылась дверь — повозка осветилась изнутри, и женщина увидела в ней людей. Один человек вышел, а двое остались сидеть, сквозь прозрачные пластины глядя на стоящую в стороне осарту.

По одежде она поняла, что это мир рыжего воина. Но где же он? В повозке? Свет внутри тусклый, сразу не разберешь.

Человек что-то выкрикнул, обращаясь к Дарсате. Слов не разобрать, но и без того понятно — мужчина пьян. Второй Мадсак! Пьян, как властолюбивый царь-сармат.

Мужчина подошел к осарте, осмотрел ее с ног до головы, как осматривает новый хозяин только что купленную рабыню. В повозке открылась вторая дверь — другой мужчина был моложе. В его руках блестел металлический цилиндр, из которого он хлебал хмельное пойло.

Молодой прикоснулся к локтю, и Дарсате пришлось ударить его по руке, не сильно, но так, чтобы понял: прикосновение инородцам к женщине Арта запрещено. Однако парня это не остановило. Он возмутился поведением незнакомки. Отбросив металлический сосуд в траву, парень грубо схватил осарту за плечо и поволок к повозке, к удовольствию первого мужчины.

Зря они смеялись, довольные мужской силой. И зря пили хмельное. Дарсате не составило труда освободиться от захвата пьяного, оттолкнуть его от себя. Молодой удивленно вскрикнул, ударившись плечом о бок повозки. Первый пришел ему на помощь, махая перед Дарсатой ногами, словно пойманный арканом жеребец, — странная тактика атаки, оставляющая без защиты промежность.

Третий пьяница, вышедший из машины, тоже не оказался рыжим воином. Он был коренаст и крепок, не стал махать ногами или бить кулаками. Он достал из-за пазухи небольшой вороненый предмет и направил его на осарту. Черное отверстие на торце предмета глянуло Дарсате в лицо. Опасность! Женщина успела отпрыгнуть за повозку. Предмет зло тахнул, плюясь огнем, — невидимая стрела просвистела над головой Дарсаты. Злость охватила ее. Рабское отродье! Ну, держитесь, навозники!

Пелена тумана накрыла всех троих вместе с повозкой и, подчиняясь гневу осарты, понесла по мирам. Этот гнев окунал их в глубину морей, бросал в лапы невиданных хищников, заставлял приплясывать над краем пропасти и лететь с головокружительной высоты. Стрелок терял своих товарищей, они вопили, моля его о помощи, но тот дрожал, вцепившись в землю до судороги в пальцах, и боялся пошевелиться, чтобы не потерять единственную опору. Дарсата парила над ним демоном мести, равнодушно наблюдая за гибелью пьяниц, которые несколько мгновений назад чувствовали себя царями, по одному жесту которых женщина должна падать ниц и исполнять все их желания.

Когда осарта почувствовала усталость — гнев, ярость, месть отбирают силы, опустошают душу, — товарищи стрелка сгинули в круговерти миров без следа. Того же спасло предчувствие опасности. Инстинкт приказал стрелку упасть на землю и не шевелиться, забыть об орущих от ужаса друзьях, но не мог спасти от увиденного, защитить от услышанного, оградить от кошмара, творящегося вокруг.

Дарсата вернула стрелка в его мир на гладкую дорогу для блестящих повозок. Выдернула его из сплетения миров, словно рыбак, подсекающий клюнувшую на приманку рыбу.

— И как ты себя чувствуешь, повелитель вселенной? Что ты мычишь, владыка Ойкумены?

Дарсата подошла к распростертому на дороге — он вскочил и шарахнулся прочь, дико озираясь вокруг.

И вот вновь безумные глаза перед ней. Почему? Зачем?

— Иди сюда, — властно приказала Дарсата безумцу.

Скуля побитым псом, тот нехотя подчинился, присел перед повелительницей на корточки. Когда пальцы осарты коснулись его лба, брови сумасшедшего приподнялись, придавая грязному лицу еще более жалкий вид.

Прикрыв глаза, Дарсата увидела его память. И удивилась увиденному. О, судьба! Как причудливо переплетаются нити жизни в руках твоих! Жестокий насильник, лишившись разума, стал единственным защитником своей жертвы в чужом мире. Безумец был более человечным, чем человек, жестокий до безумия.

Дарсата оставила стенающего сумасшедшего и подошла к девушке.

— Не бойся, — та пыталась отстраниться, но не было сил, — я не причиню вреда. — Дарсата достала голубой шарик лунного камня на кожаном шнурке. — Он жив. — Глаза девушки испуганно смотрели на амулет, дрожащая рука приняла его из рук осарты. — Ты вернешься к нему. Обещаю.

* * *

Безумный сбежал ночью. Тихо прокрался к пологу шатра и был таков. Дарсата притворилась спящей. Обретя безумие, он бесстрашно пускался в путь по мирам, не осознавая опасности путешествий. Не пропадет.

Те двое, что забрели вчера в шатер с предком рыжего воина, долго не могли понять, что происходит. Таскару пришлось ударить молодого, которого звали Игнат, когда он бросился к Дарсате с кулаками: «Ведьма! Ведьма!»

Старший упал перед жрицей на колени, моля о пощаде: «Прости, Хозяйка! Прости! Не признал я тебя тогда. Уж больно ночь темная выдалась. Думал, ведьма в селе завелась». Она не понимала слов Спиридона — вполне сарматское имя для человека из иного мира, — но смысл их был ясен. Еще он молил отпустить их домой и простить Игната: «Струхнул мужик малость. Молодой ж ить исчо».

Просил то, чего Дарсата не могла сделать.

Время темного солнца все больше отдалялось, сила, открывающая проходы в миры, слабела, а Амаканга так и не найдена. О, сестра! Где ты? Где же ты?

Дарсата подняла Спиридона с колен и, печально глядя ему в глаза, сказала правду: «Прости, но не в моих силах вернуть тебя на родину. Прости».

Мужик ссутулился, скорбно покачал головой.

— Таскар, сделай для них, что сможешь.

— Я отправлю их в свой стан и прикажу беречь пуще глаза, — поклялся воин.

Правой ладонью он коснулся пластин легких доспехов, покрывающих его грудь. Мизинец и безымянный палец не выпрямлялись — Таскар зашиб их в юности в учебном бою, свалившись с лошади. Амаканга тогда посмеялась над незадачливым соперником, а Дарсата попыталась помочь, но оскорбленный насмешками юноша оттолкнул ее. Пальцы остались горьким напоминанием: Дарсата вскоре стала женщиной Арта, расценив равнодушие молодого параласпайна как нелюбовь. И который год его удел — следовать за ней, любя и страстно желая недоступного. А прозвище Таскар — Могучий Клык — закрепилось навсегда — правая рука со скрюченными пальцами держала в бою секиру крепче здоровой конечности.

Девушка, которую так рьяно охранял безумец, спала под меховым одеялом, свернувшись, словно ребенок в утробе матери. По сути, она и была ребенком: маленькие белые ступни без мозолей и порезов, никогда не ходившие босиком, ладошки с маленькими аккуратными пальчиками тоже без мозолей, а значит, никогда не державшие оружия. Такая не могла быть подругой славного воина, но Дарсата чувствовала в ней скрытую силу.

Хвала богам, девушка не успела ничего отморозить, хотя на ней было всего лишь тонкое полосатое одеяние и куцая овечья шкура. Однако путешествие вымотало ее, лишило сил. Неизвестно, сколько миров пришлось пройти ей, сколько кошмаров увидеть, скольких опасностей избежать. Сумасшедшему проще. Ему проще даже, чем Дарсате. Не видит, не понимает, играет переходами, будто малое дитя бронзовыми оберегами на поясе родителя.

Дарсата почувствовала, что теряет самообладание. Безысходность накрыла ее толстым покрывалом, и бесполезно метаться в поисках выхода. Она не найдет сестру. Все кончено.

Дарсата закрыла ладонью рот, чтобы не разрыдаться в голос. Осарте нельзя показывать слабость, нельзя показывать слез. Не в силах удержаться, она выскочила из шатра в непроглядную ночь. Снежный заряд ударил в лицо, талая вода смешалась со слезами.

— Амаканга! Сестра! О Арта, зачем ты так жесток!

Дарсата босиком ринулась вниз к реке, не чувствуя колючек сухой травы под тонким покрывалом снега.

— Амаканга!!!

— Дарсата… — пришел неожиданный ответ. — Дарсата… — тяжело вздохнула ночь. — Где ты… сестра?

— Здесь! Я здесь, Амаканга!

И Дарсата ступила на лед.

Июнь 1922 года

Амаканга не видела потолка, но чувствовала, как он давит на грудь. Она пыталась оттолкнуть его руками, но руки налились свинцом. Амаканга давно не обращала внимания на вонь гнилой соломы и испражнений, она свыклась, сжилась с разваливающейся хибарой. С тьмой.

Иногда на стене появлялось светлое пятно — сквозь грязное окошко пробивался дневной свет, но потолка Амаканга все равно не могла разглядеть. Она его чувствовала, и дыхание с хрипом вырывалось из придавленной груди.

— Дарсата… Сестра… Где ты?

Иногда с потолка к ней спускались видения: знакомые лица что-то спрашивали, требовали, просили. Корчились убитые враги, останавливались взгляды погибших друзей. Одних она узнавала, других силилась вспомнить, но память предательски ускользала речной рыбой сквозь пальцы.

Молодой мужчина с усами и короткой бородкой. Лицо приятное, озабоченное. Заглядывает в глаза, а из-за его спины летят в Амакангу снежинки. Вот он крикнул в сторону. Появился еще один человек: всклоченная борода, из-под лохматой шапки собачьего меха глаз не разобрать, рот открыт от удивления. Господский кагар, не иначе. Точно! Кагар, а тот первый — его господин. Даниил Шпарь.

Имя она узнала потом, когда перебесилась, когда поняла, что назад пути нет. Когда… Он был терпелив, добр. И нежен. Ухаживал за Амакангой, пока та оправлялась от раны. Учил языку, сам пытался усвоить язык сарматки. Потом предложил стать женой. Терпеливо ждал несколько лет, пока Амаканга поняла — здесь, чтобы выбрать понравившегося мужчину, не надо убивать трех врагов. Она решила, что хватит и тех, которых она победила в своем мире.

О Арта! Но почему она так долго думала? Новое племя — голодное, злое, все разрушающее — наскоком ворвалось в их жизнь. Даниил говорил, что они с дикарями одного народа, только Амаканга видела яростных варваров, абсолютно чуждых ее возлюбленному, и знала точно — они победят. «Весь мир насилья мы разрушим!» Амаканга знала, что значит противостоять дикой орде в одиночку. Она билась рядом с мужем, как положено сарматке. Их разделили и пленили поодиночке. Даниила расстреляли из ружей с расстояния десяти шагов, как скифы расстреливали из луков раненых параласпайнов. Окровавленный труп Даниила привязали к лошади и поволокли по степи, а ее повалили на спину у кирпичной стены, изрешеченной пулями. Она осталась жива, но потрясение повергло ее в безумие, превратило в старуху.

Теперь смерть пришла к Амаканге, но почему-то кружила за стенами дома вместо того, чтобы впиться в сердце. Потолок хибары придавил тело гордой сарматки вместе с душой.

В окошко тихо постучали. Варя, чуткая к малейшему шуму, пошевелилась под боком мужа.

— Илья, стучат, — прошептала она.

Илья Зотов словно ждал команды: выхватил из-под подушки наган, бесшумно прокрался к окну. Варвара вскочила следом. Подняла на руки спящего Федорку и забилась в угол хаты, подальше от окна — на случай, если начнут стрелять.

— Кто? — коротко спросил Зотов.

— Свои.

— Свои коней уводят, — недовольно пробурчал Илья, отпуская боек нагана. — Сейчас выйду.

— Спиридон приперся, — сказал он жене.

— Чего ему? — растерянно спросила Варя. — В глухую-то ночь нелегкая принесла.

— Ложись. Я скоро.

Илья вышел из дома под свет лунной четвертушки. Спиридон шагнул ему навстречу из тени хаты.

— Чего принесла нелегкая? — недовольно спросил Илья, здороваясь с ним за руку.

— Ведьма в селе, — горячо прошептал сельский балагур, оглядываясь, что тебе заговорщик. — Токи шо видел. Вот прям как тебя щас вижу.

— Тьху-т-ты! — Зотов принюхался. — И трезвый вроде.

— Та шо ж, я вру, получается? — обиделся Спиридон.

— Не ори, — прошипел Зотов. — Дитё спит.

— Обидно мне, сотник, шо ты старого товарища за брехуна считаешь.

Илья тяжело вздохнул: все равно ведь разбудил, черт полосатый!

— Де она?

— К хибаре Адамовны бегла, — заторопился Спиридон. — Уся босая, патлы по земле стелятся. Рубаха бела на ей.

— Ладно, — остановил его Илья. — Разберемся. Ща, тока штаны натяну.

* * *

Дарсата мчалась по спящему чужому миру на зов родного голоса, не замечая ничего вокруг. Залитый лунным светом мир казался ей серым, невзрачным, с черными кляксами теней. Сверчки зло дребезжали, нетопыри сновали над головой, жаждая вцепиться в развевающиеся волосы. А может, то и не сверчки вовсе? А может, не летучие мыши, но кровожадные неведомые твари проносятся в вышине? Дарсате не было до них никакого дела.

— Дарсата… Где ты, старшая?

Дарсата свернула к краю поселения, темные дома которого стояли немыми могильниками. На бегу она едва не сбила с ног мужика, пристроившегося у покосившегося плетня.

— Ведьма! — сдавленно выкрикнул тот, отшатнувшись.

Его голос показался жрице знакомым, будто она уже слышала его, но сейчас Дарсате было не до этого.

Голос сестры доносился из заброшенной лачуги, в свете луны похожей на могильный холм. Дарсата едва смогла найти вход, склонилась, касаясь руками земли. Здесь было темно. Лунный свет обозначил маленькое окошко, но вовсе не проникал внутрь дома.

— Дарсата… — тот же знакомый голос-вздох.

Осарта сделала несколько шагов к куче, лежащей у стены, противоположной от окна. Запах нечистот и гниения стал резче. Так может смердеть только…

Ноги подкосились: поздно! Все поздно. Амаканга умерла.

Осарта заставила себя сделать шаг и склонилась над телом. Бледный овал лица, серые волосы разбросаны грязными плетями вокруг удлиненной головы. Перед Дарсатой лежала древняя старуха, в которой едва ли кто-либо мог узнать властительную Амакангу — сарматскую царицу. Сестру.

— О боги. — Дарсата опустилась на колени в гнилую солому.

Амаканга едва заметно вздохнула и открыла глаза — темные провалы.

— Амаканга… Сестра… — Голос Дарсаты дрожал.

— Если ты явилась, значит, я уже умерла. — Старуха хрипела и пришепетывала — зубы давно сгнили. — И это… не Вольная Степь…

— Нет-нет! Ты жива, Амаканга, ты жива. Я так долго тебя искала, — слезы хлынули из глаз Дарсаты, — и Арта был благосклонен.

Боги помогают сильным и упорным. Но жрица не рассчитывала найти это.

Бледная рука, покрытая пятнами, — от старости или гниет плоть? — поднялась из грязного тряпья, коснулась локтя холодными пальцами. Подбородок старухи трясся, она не могла говорить. Влага падала ей на лицо.

— Не плачь, сестра, — справившись с дрожью, прохрипела Амаканга. — Не надо. Я умираю.

— Нет, ты не умрешь! Я ведь здесь, и мы вернемся к сарматам, к твоим верным параласпайнам! Иначе зачем столько усилий, столько странствий, столько испытаний.

А слезы текли, неудержимо текли по щекам, отрицая все, что Дарсата силилась сказать. Все — ложь. Слова — пустая трата времени. Одно утешает сердце: Амаканга умрет на ее руках, и осарта заберет ее душу в Вольную Степь.

Дарсата достала из ременного мешочка бронзовое зеркальце, которое сестра подарила ей, вернувшись из Желтых земель. Тогда же Амакангу прозвали Победительницей Грифона — она добыла череп зверя на пределах Ойкумены.

Осарта поднесла зеркальце к лицу сестры.

— Посмотри, Амаканга. Посмотри. Ты по-прежнему прекрасна. Ты победительница грифона. Ты царица сарматов.

Умирающая прищурилась. Она не могла ничего различить, но нельзя было допустить, чтобы Амаканга умерла забытой всеми старухой в чужом мире.

— Да. Я — царица сарматов. Я — Амаканга.

Царица вдруг увидела цветущий простор, над головой ее раскинулась небесная синь, ветер ударил в лицо — боевой конь мчал ее по Вольной Степи. Радостный клич поднялся к небесам, и боги увидели Амакангу во всей славе и красоте.

Холодная ладонь упала. Дарсата закрыла сестре глаза. Тело Амаканги теперь останется навеки здесь, но душа вернется и будет похоронена в кургане, как и подобает погребать цариц.

За стеной хибары послышались осторожные шаги. Осарта поднялась с колен, обернулась к выходу, и тут же человек схватил ее за руки. От неожиданности Дарсата выронила бронзовое зеркальце. Второй человек стоял позади напавшего: круглые от страха глаза, бледное лицо. Спиридон? Осарта рванулась из захвата.

Облако тумана окутало ее, скрывая лунный свет в окне.

— Вот шельма! Вырвалась, — прокряхтел Спиридон, прикрывая ладонью подбитый глаз. Когда ведьма посмотрела на него, Ляпунов дернул к выходу и врезался в низкую притолоку. — Видал, как она над старухой-то колдовала. Шептала чегой-то на йихнем языке. Не иначе Аидовна ей свое ремесло передала.

— Хорош трепаться, — остановил его Илья.

Он стоял над мертвой старухой — вдовой помещика Шпаря.

— Завтра похороним по-людски — и дело с концом.

— Хоронить?! — Спиридон едва не подпрыгнул на месте, если бы позволил низкий потолок. — Нечисть хоронить рядом с христианскими душами?

— Да кончай ты трындеть, Спиря, — рассердился Илья. — Она человек ведь. Сделаем все как след и схороним.

Что-то тускло блеснуло у ног Зотова. Он наклонился — бронзовый кругляш размером с ладонь. С одной стороны он был отшлифован до зеркального блеска, с другой — украшен причудливым узором из завитушек.

— Я б не стал тута ничё брать, — прошептал Спиридон.

— А я и не беру. Снесем в подвал к остальным вещам. Может, на обмен пойдет.

О подвале под усадьбой знали только они двое. Хранилище Шпаря не содержало несметных сокровищ, о каких мечтал погибший комотряда красноармейцев Гориматенко, хотя старинное золотишко имелось. В основном помещик прятал от людей исторические ценности, которые привезла с собой в наследство француженка Агата. В этот голодный год большая часть сокровищ пошла на обмен.

А после… Илью забрали в свирепом тридцать седьмом, припомнив ему пропажу отряда красноармейцев, — нашлись свидетели и документы. К Спиридону доля оказалась не так сурова. Он остался жив.

* * *

Со своей плоской шапкой Спиридон расставаться не хотел и выглядел среди сарматов как гвоздь в крепостной стене Херсонеса. Детишки не оставляли пришельцев ни на минуту, а уж поглазеть на чудилу в странной шапке прибегали даже в выделенный ему шатер. Потеха для всего стана.

Дарсата увидела его сразу, когда въехала за деревянную ограду на взмыленном коне. Спиридон шел с деловым видом, заложив руки за спину — кафтан нараспашку, — и стайка ребятни с восторгом следовала за ним. Чужак останавливался возле шатров, с видом знатока рассматривал коновязи, утварь, висящую на шестах, скреб пальцем кожаные ремни упряжи, качал головой.

Завидев Дарсату, он словно наткнулся на прозрачную стену, вытаращил глаза и замер. Прямо как этой ночью в старом доме-могиле. Когда осарта в сопровождении Таскара подошла, Спиридон сорвал с головы дурацкую шапку и раболепно склонился, пряча глаза.

Дарсата взяла его за плечи, заставила поднять голову.

— Здравствуй, Спиридон. Теперь я узнаю тебя.

Он не понимал ее слов, но готов был упасть на колени, моля о пощаде. Как с ним говорить? Но Дарсата не сдавалась. Она положила ладонь на непокрытую голову мужика, чувствуя дрожь его тела. Спиридон едва не упал, когда вновь увидел себя в хибаре Аидовны, вновь увидел смердящее тело старухи, зеркало — зеркало? бронзовая бляха? — в руках Ильи.

— Она человек ведь. Сделаем все как след и схороним.

Дальше — день. Исхудалые мужчины — они голодают! — обкладывают старую хибару сеном, хворостом. Один читает из книги — что не понимала Дарсата, подсказывал разум Спиридона, — молитву за упокой. Илья Зотов — рыжий предок воина — с горящим факелом в руке. Пламени почти не видно на фоне утреннего солнца. Рыжий обходит хибару, поджигая солому. Погребальный костер возносится к небесам, проваливается ветхая крыша, дым на мгновение рисует девушку верхом на коне, летящую в бледное летнее небо.

Горечь слез подступила к горлу Дарсаты. Она убрала ладонь со лба Спиридона.

— Хотели схоронить в земле, да посля подумали, что Аидовна, могеть, больна тифом аль холерой, — пролепетал он, и жрица поняла его слова. — А люди в том годе страсть как голодали и хворями маялись. Пришлось палить.

— Не вини себя, человек. Обряд совершен верно.

Сруб-гробница обожжен пламенем, только курган не насыпан. Об этом Дарсата позаботится уже здесь.

Глава 27 Ночь-ведьма, ночь-чаровница

Есть целомудренные чары, — Высокий лад, глубокий мир… Осип Мандельштам

Темная степь. Звезды-насмешницы взирают с мрачных небес, скрипят сверчки — то ли смеются, то ли злорадствуют. Виктор поднялся на ноги, затравленно огляделся, готовый в любой момент дать стрекача, прислушался. Тишина издевалась: чувствуя его страх, шуршала, хрустела, громко топала.

Спокойно, спокойно, спокойно. Просто кровь шумит в ушах, просто пульс гулко бьется, просто дыхание сипит от напряжения.

Ковалев с перепугу не сразу понял, почему здесь так светло. Полнолуние! Время оборотней и всякой нечисти. Тьфу-тьфу-тьфу! Не к ночи будь сказано. Он не верил в подобную гадость. Хотя совсем недавно он и во всадников из прошлого не верил, а теперь вздрагивает от каждого шороха.

Села не видно. Далеко от дома не отходил, должен был стоять посреди улицы. Да и луна полная откуда взялась, только что затмение солнечное прошло? Макар говорил, должно быть, наоборот — новолуние. Куда идти? Если хорошенько подумать — к кургану Рытому. Большая возможность встретить Макара. Тот непременно поможет, проведет тайными тропами, объяснит происходящее.

Когда поднимается туман, появляются реальные всадники. Мгла порождает призраки. А интересно, мглу видно ночью? Дрожит ли воздух ночью? С таким светом, наверное, можно увидеть туман издали.

Луна посеребрила траву, которая издали казалась прозрачной, будто стеклянной. Виктор двинулся вперед, к темным полосам Шпаревой балки, хорошо видимым в белом свете ночного светила. Как ни старался, ни всматривался в округу, а туман прозевал. Клубящаяся белая масса морским прибоем возникла в пяти шагах от него, словно вырвалась из земли, мгновенно выросла в два человеческих роста и накрыла с головой. Ковалев успел сделать два шага назад — не спасло.

Снова тьма, ни зги не видно. Нечто покосившееся расставило в стороны руки — лапы? — выступило белесой тенью прямо перед Виктором. Справа еще одно, и слева, и дальше. Кресты! Завитушки на концах перекладин, что тебе раскрытые ладони. Кладбище Гострой Могилы.

Крыши татарских домов позади, торчат из тумана причудливыми призмами. Почему-то вспомнилась школа, тема из геометрии: «Пересечение объемных фигур». Витьку Ковалеву туго давалась планиметрия. Треугольники вписанные-описанные, хорды, трапеции и прочая дребедень доводили его до исступления. Когда же начали учить стереометрию, Ковалева словно прорвало. Он смело рассекал шары, призмы и конусы, находил площади секущих поверхностей и упивался славой геометра.

А вот интересная задача. Дано: туман отсек жилые комнаты дома от крыши. Найти: в каком мире находится жилая часть дома, а в каком крыша? Неизвестно. Понятно одно: крыша дома съехала.

Виктор прыснул: действительно ведь съехала! Смешно. Если туман развеять — дом на месте. А так — крыша тю-тю!

Он вздрогнул: в туманной мгле проступила тень всадника. Ковалев присел, прячась за оградками, метнулся, не разгибаясь, прочь — в степь, к кургану. Туман не преследовал его. И слава богу. Но надо быть настороже: вон как быстро прибоем накрыло. Не отвертишься.

Овраг возник у ног. Виктор уже был готов к неожиданностям, остановился, вглядываясь во тьму, скрывающую дно. Обойти бы надо, да можно заплутать, если свернуть в сторону. А идти напролом рискованно. Он хорошо помнил, как летел с каменного выступа в первую ночь. Тогда ему повезло. Новичкам всегда везет. Почти.

Обойти — не проблема, да с какой стороны быстрее? Слева — трасса. Машин не видно, но дорога точно там. Справа, вдоль старого русла Салгира, ныне Шпаревой балки, роща серебристого лоха и поросшее камышом Балкино озеро, где они с Макаром прошли днем. Какую дорогу курганник выбрал в этот раз?

С одной стороны, Макар хочет увидеть открывшуюся гробницу, ее клад, который якобы должен подняться из-под земли. С другой — ищет Лизу, а где искать — сам не знает.

Ковалев прокрался к обрыву. Темно. Где дно, где кусты — ничего не разобрать. Он сел на край и попробовал осторожно спуститься, вцепившись руками в пучки травы. Неплохо получалось. Ноги скользили по уклону, упирались в камни — хоть какая-то опора.

Перехватился руками, стараясь удержаться, неудачно — куст травы легко выдернулся. Виктор лег на живот — тут спуститься не получится, но и назад уже никак не вылезти. Завис на грани, пока ноги не соскользнули, и съехал на брюхе во тьму. Потеряв опору, полетел спиной вниз. Упругий удар, треск веток. Виктор вскрикнул — сучки расцарапали бедро левой ноги, впились в бок.

— Гребана кнехтовина, — ругался Ковалев, пытаясь выбраться из зарослей.

Что оказалось не так-то просто. Опереться практически было не на что, ветви пружинили, прогибались, хлестали по лицу, освобождаясь от веса человека. Сколько до земли? А вот в кино показывают, как герои лихо прыгают в кроны деревьев и хоть бы хны. Здесь же…

— Ай! Мать! Епсель-топсель!

Толстая ветвь упруго вырвалась из-под руки — Виктора перевернуло вверх тормашками, спиной припечатало к теплой земле. Слегка забился при ударе — воздух со свистом вылетел из легких, — но лежать на склоне даже с задранными выше головы ногами гораздо приятнее, чем кувыркаться в кустах.

Отдышался, прислушался к ноющему телу: все печет, свербит, липко от пота, но кости вроде целы, суставы не вывихнуты. Справа зашуршало. Память нарисовала картинку: большая змея, и вокруг нее клубится мелочь. Змеи! Оказалось, легче всего встать на ноги, кувыркнувшись через голову. Ветви цепкого кустарника вновь уперлись в спину. Виктор бросился влево, прочь от страшного шуршания.

Кромка оврага хорошо просматривалась на фоне звездного неба. Со дна оно выглядело еще краше — Млечный Путь гулял поземкой по темно-синему бархату. Несколько раз ярким росчерком над головой проносились метеоры. У Ковалева было единственное желание к падающим звездам — выбраться на поверхность. Пока желание не сбывалось. Склоны крутые, а к пологому подъему не пускала поросль ежевики.

Притомившись, Виктор сел на землю. Закурил бы, так потерял сигареты! Пот залил ссадины и царапины — щипало просто нестерпимо. Если и дальше не будет хорошего подъема, придется топать до самого Балкина озера. Сразу следовало идти туда, не пытаясь срезать дорогу. Поверху двигаться значительно легче. Если бы появились всадники, тогда бы Ковалев спрятался на дне балки. Теперь приходилось ковылять по склону оврага.

Слева хрустнула ветка — сердце ухнуло в пятки, кровь острыми иголочками ударила в голову. С перепугу Виктор громко крикнул:

— Кто там?

— Я, — ответили ему.

Ковалев даже не думал, что это может быть не курганник.

— Макар! — Виктор вскочил на ноги, завидев сквозь ветви темный силуэт. — Зот! Как я рад тебя…

Слова застряли в горле. Не Макар — за плечом не видно рукояти ятагана, двигается рывками, будто суставы клинит, голова склонена на грудь, ломится сквозь кустарник напрямик.

Ковалев отступил на пару шагов, вглядываясь в тощий силуэт незнакомца. Волосы на загривке зашевелились, но закричать не смог — горло сдавил спазм. Шагающий мертвяк сгнил наполовину: кости таза торчат в стороны, ребра выпирают вперед, на месте живота что-то шевелится, сразу не поймешь — пучок травы? ком земли? На костях болтаются не то обрывки одежды, не то остатки плоти. Мертвяк глянул на Виктора — в глубине облезлого черепа сверкнули красные глаза. Чужие глаза, словно какое-то существо поселилось в костяке и таращилось на Виктора через пустые глазницы.

— Привет. — Мертвец говорил глухим голосом, словно из бочки.

Впрочем, говорил не он. Мертвяк только разевал пасть, клацая зубами, но то, что сидело в его животе…

Ковалев обезьяной выскочил из оврага и помчал по краю, слыша за собой хруст ссохшихся суставов. Он даже не обратил внимания, что по другому берегу оврага бежит в обратную сторону.

Очень скоро начал задыхаться, однако упрямо старался прибавить ходу. В конце концов дышать стало невыносимо тяжело, и страх отступил. Виктор остановился, обернулся, желая встретить преследователя лицом к лицу. Никого. Хруст суставов мертвяка был хрустом сухой травы под ногами.

— Вот черт, вот черт, — повторял он, хватая ртом горячий воздух. В горле словно песок застрял и мешал надышаться. Виктор сел на обрывистый край оврага, свесив ноги. — Вот черт, — вытер потное лицо порванной футболкой. — Чё ж дальше-то?

Он тихонько заскулил, разглядывая порезы на руках и драные коленки. Ушибы ныли, раны пекли огнем, бронхи скрипели сломанной губной гармошкой, и Ковалев не сразу различил осторожные шаги — кто-то подкрадывался справа. Виктор выпрямился, насторожился. Да что же за дела такие: стоит остановиться, сразу находится охотник. Загнать решили к чертовой матери?

Нет, не показалось. Догнал мертвяк проклятый. Виктор быстро вскочил, готовясь к драке. В этот раз он не уступит…

Виктор Сергеевич Ковалев, еще в более-менее чистой светлой рубашке с короткими рукавами и летних брюках, ошарашенно смотрел на грязного оборванца — Виктора Сергеевича Ковалева. На щеке чистого Ковалева сочился сукровицей свежий порез.

Обман! Видение! Витек вцепился в горло наваждению. Если мертвяк его дурачит, значит, под пальцами Ковалев почувствует кости позвоночника. Чистюля испугался, ударил по рукам снизу вверх, разрывая захват, толкнул в грудь. Грязный Ковалев отшатнулся, устоял на кромке обрыва, и это спасло его от тумана, который белесой массой упал на плечи чистюли, накрыл с головой. Недолго думая, Виктор бросился в сторону — прочь от врат иного мира, прочь от оврага.

* * *

Бархатная ночь обняла Макара Зотова. В лицо дул прохладный ветер, насыщенный запахом трав с привкусом меда. Обернешься — душная жара дышит в лицо, словно опускаешь нос в пушистую шкуру. Покой ароматной земли, уставшей от дневного пекла, — утомленная красавица на любовном ложе. Завлекает в свои объятия приданым — звездами-бриллиантами, рассыпанными по темному покрывалу неба, наливает полную чашу сладкого сонного вина.

Макар с наслаждением пил августовский воздух, но не для упоения — принюхивался к поветриям, текущим к нему, прислушивался к звукам, скрытым мелодией сверчков, присматривался к теням, стелющимся у земли, мечущимся среди звезд.

Зотов ссутулился, чуть согнул колени, развел в стороны руки, словно приготовился к нападению неведомого врага. Волчья суть проснулась в нем, рычанием вырвалась из груди — не угрозой, но радостью. Глаза сверкнули желтым. Курганника охватил боевой задор, захотелось побежать, подчиняясь настроению зверя… Опасно это. Он хорошо понимал и знал тайны аномалии. Ни к чему так рисковать.

Справившись с сиюминутным порывом, Макар двинулся к балке.

Белые волны тумана поднимались от самой земли, вырастали в два человеческих роста, проносились белесыми холмами и опадали, бесследно растворяясь в ночном воздухе степи. Зотов пытался охотиться на них, желая попасть в иной мир, где, возможно, его ждет Лиза, но волны играли с ним в прятки. В конце концов он решил не метаться, идти к кургану с давно намеченной целью — проникнуть в гробницу сарматской царицы.

На подступах к ближайшему оврагу туманная волна внезапно накрыла его, а когда высокая трава достала до пояса, Зотов вытащил из ножен ятаган и приготовился к драке. Или бегству.

Слева, приблизительно в полукилометре, столб света бил в степь, как от галогенных фар автомобиля. На фоне огня мелькали силуэты всадников. Интересное кино: степь скифская, но это действительно автомобиль. Зотов двинулся к машине.

Яркий голубоватый свет падал на лица бородатых всадников, морды испуганных коней, отражался от пластин доспехов. Взволнованные появлением чудовища, скифы пускали стрелу за стрелой в стоящий в траве автомобиль.

Дверка водителя открыта, в салоне горит свет, слышно мерное урчание двигателя.

Опачки! Похоже, Витькина таратайка нашлась. Не знакомые с машинами воины, скорее всего, решили, что чудовище затаилось, принимая работу двигателя за утробное рычание зверя, а свет фар — за всевидящие глаза. Чудовище ждет, когда кто-нибудь из людей потеряет осторожность, подойдет ближе. Потому скифы кружили, расстреливая зверя на расстоянии.

Машина что — фиг с ней, с машиной. Другое дело — документы. Глухой рык вырвался из горла курганника, волчий вой поднялся к ночному небу. Одна лошадь встала на дыбы, едва не скинув всадника. Тот умело прижался к шее животного, гортанно крикнул.

Зотов перебежал, рыкнул громче — пусть противник думает, что его окружает стая. Перебежал в другую сторону, завыл. Не каждый скифский конь испугается волка. Изловленного в степи дикаря и прирученного не напугать волчьим воем. Такой не однажды забивал копытами нападающих голодных хищников. Но сейчас кони под всадниками были напуганы: ночь, яркий свет бьет в глаза, чуждые запахи лезут в ноздри, да еще волки пожаловали.

Один из скифов крикнул и махнул рукой на юг. Воины рванули за ним. Зотов проводил их взглядом, тоскливо завыл: куда же вы, родимые? Волчья суть убитого вожака пела в нем, потому получалось очень похоже.

Пригибаясь к траве, курганник прокрался к машине: из капота торчала пара стрел, в переднем и заднем крыле — еще пяток. Макар скользнул на место водителя, обломав торчащие из него прутики с оперением из крыла чайки. Бардачок пуст — никаких документов. На заднем сиденье под брошенным пиджаком — маленький чемоданчик с замком — борсетка, новый писк моды для бизнесменов.

Пиджак! Сейчас на машину набредет Волоха и стащит его вместе с мобильником — телефон лежит на переднем сиденье. Если забрать пиджак и мобилу, вряд ли это изменит что-то в прошлом Макара и Волохи. Никаких временных парадоксов, о которых так любят рассусоливать фантасты. Старый Федор учил внука своей философии: главное — нить твоей судьбы, которая переплетается с судьбами других людей. Прошлое совершено, а каким оно будет, решать тебе сиюминутно. Решай. Не времена пересекаются в зоне кургана Рытого, а миры.

Зотов бросил борсетку в рюкзак — будет чем порадовать друга по возвращении. Если, конечно, курганник вернется.

Ночная степь, над головой равнодушные искры-звезды выпучили глаза, будто зрители в цирке. Виктору это было знакомо: однажды он выходил на арену по просьбе фокусника. Для номера требовалось яркое освещение цирковой сцены, и Ковалева тогда поразил не столько сам фокус и участие в нем, сколько лица зрителей на затемненных трибунах. Свет, отражаясь от алого покрывала, освещал бледные лица с темными провалами глаз, уподобляя их безжизненным заготовкам голов для кукол, умело сработанным искусным мастером.

Виктора тогда передернуло от холодка, пробежавшего по спине. Фокусник же принялся его успокаивать, решив, что зритель просто пугается сцены. Он улыбался заученной безжизненной улыбкой того самого кукольника, который рассадил свои изделия на трибунах.

В траве зашуршало, возвращая Ковалева к действительности. Красные огоньки заметались в траве вокруг него. Рука Виктора невольно потянулась к груди, где, согласно правилам бизнеса, должен был находиться крест на тридцать граммов золота с серебряным распятием. Дрожащие пальцы коснулись футболки — символ веры был утрачен вчера во время ночных приключений.

Виктор обреченно вздохнул, огляделся — и едва не вскрикнул от неожиданности: пока он пугался нечисти, туманная пелена подкралась сзади и нахлынула, перенося в иное время. Или пространство? Ковалев попытался уклониться, но опоздал: в следующее мгновение мир изменился.

Здесь всецело царил туман, сумрак окружил человека со всех сторон. Ажурная, на вид металлическая трава доходила Виктору до колен, то тут, то там из нее вырастали шаровидные кустарники в человеческий рост. А в туманной мгле двигались огромные тени — трава скрежетала, соприкасаясь с боками неведомых созданий, хрустела и трещала под их тяжелой поступью. Один из гигантов прошел темной громадой недалеко от человека — Ковалев с ужасом ощутил дрожь земли, сотрясаемой чудовищем. Серая пелена закружилась вокруг существа, и Виктор увидел в десяти метрах от себя обезьяну в три человеческих роста. Она двигалась медленной слоновьей походкой, опираясь на длинные… Нет, руками это назвать было нельзя. Копыта с тремя толстыми пальцами взрывали землю. Задние короткие конечности очень походили на слоновьи. Из пасти под кабаньим рылом у монстра торчали два саблевидных клыка, загнутые вниз-вперед. Серая шкура бликовала металлом, словно гигант был отлит из алюминия.

Чудовище остановилось, подняло рыло к сумрачному небу и гортанно завыло. К своему ужасу, Виктор услышал ответный вой еще нескольких чудовищ. Ковалева затрясло: он взмок в густом тумане, страх довел едва ли не до паники. Наверняка эти существа не имеют к нечисти никакого отношения, но оттого они не менее опасны.

Новые тени появились в густом тумане, надвигаясь на Виктора. Ковалев попятился, уходя с пути клыкастых монстров… И вдруг почувствовал накатившее тепло. Сухая трава зашелестела под ногами. Ковалев взглянул на ночное небо в поисках знакомых созвездий, облегченно вздохнул.

Глава 28 Забавы неведомых зверей

Ночь хмурая, как зверь стоокий, Глядит из каждого куста! Федор Тютчев

Августовская ночь расщедрилась: горстями разбросала бриллианты светил по темно-синему бархату небесного свода, будто гадалка, предсказывающая судьбу по драгоценным каменьям. Сверчки пиликали своими смычками, аккомпанируя ворожбе. Сова-сплюха отозвалась незамысловатой, но будоражащей песней, похожей на звук сонара субмарины. Ночь набирала силу, завлекая в круговорот тьмы всех, кто не сомкнул глаз, кому теперь не будет покоя до самой утренней зари…

Падают с темного покрывала небес драгоценные каменья-метеоры, случайно оброненные гадалкой-чаровницей, даруя людям надежду на мечту. Макар успел загадать. Одна, вторая звезда упала. При таком обилии можно просто сесть и ждать счастья. Зотов усмехнулся — держи карман шире! Он уже дважды шел на курган, и дважды его разворачивали лицом к погосту. Крутят-вертят, как хотят. Озоруют, шельмы, и никто им не указ.

Он вновь повернул к кургану. Присмотрелся: звезда над бугром то исчезает, то появляется. Открылся-таки зачарованный холм! Стела на вершине появилась — звезду заслоняет — значит, и проход есть. Зотов двинулся вперед, забирая все время правее, — может, так удастся выкрутиться.

Дерн под ногами дрогнул, словно где-то ударили в землю огромным молотом. Курганник отступил — это еще что? — потянул из ножен ятаган, левая рука легла на рукоять ножа. Новый удар пришел из-под земли. Дерн в двух шагах от Макара затрещал, вспучился. Рвались корни, сыпалась земля — человеческий костяк вставал перед курган-ником в полный рост. Рванье болтается на бедрах и ключицах, и не понять — гниющая это плоть или остатки одежды. В пустом черепе сверкали красным искры, что-то зашевелилось на животе — ком земли? пучок травы?

Вокруг Зотова в темной массе травы мелькали маленькие красные глазки. Кто-то шуршал, шептался, противненько хихикал, окружая стоящего на краю балки курганника. Земля под ногами поплыла, чернеющая на фоне звезд вершина кургана раздвоилась, звезды переплелись в немыслимые созвездия.

Куда ты попал, смертный? Бойся и беги со всех ног, путайся в лабиринте оврагов, моли богов своих, но знай: никто не услышит, никто не поможет. Мы царствуем в ночной степи!

Мертвяк поднял конечности, сделал шаг к курганнику. Макар отступил. Ему было не по себе, но Зотов уже сталкивался с такой нежитью и бежать не собирался. Он смотрел на дерганье человеческих останков, как на представление с марионеткой. Правда, кукловодов здесь добрая дюжина, если не больше.

Его отступление расценили как испуг. Вновь захихикали, забегали вокруг, стараясь сбить с толку, повергнуть в ужас. Мертвяк гулко заревел, поперхнулся — ком земли вывалился из зубастой пасти. Заревел с новой силой. К идущему от него запаху земли примешивалась вонь горелого, и Зотов понял, чей именно труп размахивает перед ним костями рук.

Вот так, Сивый. Вот так. Нельзя жечь степь — степки́ не прощают. Самого спалят и сделают страшилом для непрошеных ночных гостей.

— Что? Не признали? — усмехнулся Макар, медленно поднимая ятаган.

В траве шарахнулись прочь красные глаза от испуга — размером с пятаки. Тот, что сидел в животе мертвяка, хлопнулся в траву, а второй из пустого черепа еле выбрался. Хотел дать стрекача, да запутался в кусте колючей травы. Зотов осторожно извлек из колючек пучок травы с короткими ножками и ручками — лапками? — похожими на человеческие. Потеряв кукловодов, костяк Сивого рухнул на спину. Осыпались сгоревшие ребра.

Степенок засучил ножками, задергался, шмыгнул ежиной мордочкой, прижал большие уши к голове. Курганник приблизил к нему булатный клинок — три креста тускло обозначились в свете сумасшедших звезд. Нечистого заколотило, словно в лихорадке: освященная сталь действовала на него не хуже серебряного креста.

— Одного раза вам мало? — спросил Зотов.

Степенок жалобно пискнул. Его сородичи метались по траве, озабоченные судьбой малыша, но приближаться боялись. Курганник чувствовал себя последней сволочью — захватил малыша, угрожает оружием, а родители мечутся, скуля от страха. Выбора не было.

— Где проход к кургану? — спросил Макар.

Нечистый лишь шмыгнул носом.

— Очень жаль, но сегодня мне не до шуток.

Клинок лег на шею степенка — туда, где под жестким мехом, похожим на сухую траву, должна быть шея, — запахло паленой шерстью. Нечистый заканючил, и тогда среди травы возник старый степок — из шерсти, похожей на седые стебли полыни, глянули на курганника два красных печальных глаза, на спине нечистого рос куст горького молочая. Тяжело вздохнув, старик поклонился человеку.

— Ближайший проход, — повторил курганник для него. Степок поклонился вновь. Земля заходила ходуном пуще прежнего, сама понеслась под ногами. В мгновение ока Макар очутился у северной оконечности аномальной зоны.

Черным причудливым остовом из земли торчал старый плуг, правее белели кроны серебристых лохов, а дальше виделись темной массой камыши Балкина озера. Зотов легко ударил по железу тесаком. Глухо звякнуло — настоящий, без обмана. Степок в очередной раз поклонился, мол, все по уговору.

Твари они были, по мнению Макара, безвредные, хоть и шкодливые. Ну, покуражатся, до утра погоняют по буеракам пьяного дядьку или нерадивую бабу, пугая старым скелетом, но никогда не лишат человека жизни, в смертельную ловушку не заманят, а иногда, бывало, помогут ни с того ни с сего — просто так. Если не палить степь, конечно.

Зотов поставил степенка на землю. Тот замер, ожидая подвоха, осторожно оглянулся, втянув голову в плечи, — мех торчком. Курганник улыбнулся в ответ:

— Дуй к деду! — и топнул для острастки ногой.

Малыш бросился напролом через бурьян, только сухая трава затрещала.

Ее имя — Лиза — для Дарсаты было созвучным со словом «вознаграждение» — «миста». Таких не делают наложницами, они не любят насилия над собой и либо погибают, либо убегают, в лучшем случае оставляя насильника скопцом, в худшем — с кинжалом в горле. Для любимого они создадут рай, врага одурманят и убьют. Сильные мужчины, привыкшие воевать, не вглядываются в глаза пленных дев, они берут положенное, за что потом расплачиваются собственной жизнью. Такие девушки становятся женщинами Арта, стоят рядом с царями и даже над ними.

Лиза сидела у очага, обхватив колени руками, — в зрачках отражалось танцующее пламя. Дарсате пришлось понянчиться с ней. Возникла проблема с едой: если гостья иного мира столь нежна внешне, то пища сарматов могла оказаться для нее грубой и даже вредной. Из всех яств оставалось молоко, вскипевшее на костре, чтобы огонь очистил его от привычных для сарматов и, возможно, смертельных для Мисты примесей.

Девушка с удовольствием напилась теплого молока, немного поспала. Осарта села напротив, подкинула хвороста в очаг и сама, завороженная огнем, погрузилась в нелегкие думы.

Мы гасим костры, мы уходим отсюда, Возвращая курганам покой. Черно-белые сны, спрятав годы в минуты, Вместе с нами уходят домой… —

запела женщина Арта, подчиняясь ритму пламенного танца:

Слишком слабым был крик, слишком тихим был стон. Слишком громок был смех на курганах. Мы пришли, словно здесь сто тысяч войн, Горели в открытых ранах…

Кони мчали сарматский клин в атаку, пеший противник рассыпался перед параласпайнами брызгами щитов, мечей, крови:

Наши кони неслышно подминают траву. Наши стрелы лежат в колчанах. Те, кто начал с улыбкой эту войну, — Навсегда в черно-белых снах…

Сармат падает с коня, разъяренные враги стаей голодных волков набрасываются на опрокинутого параласпайна — упавшему в полных доспехах самому не подняться:

Мы слышим, как горы плачут навзрыд И роняют на камень камни. Им запомнится только шорох копыт. Остальное уйдет вместе с нами[4].

Сильный голос осарты, способный призывать духов, вещать над толпой, внушая почтение к милости Арта, заполнил собой шатер, будоража душу.

— Красиво, — вздохнула Миста, склонив голову набок.

Румянец лег на ее щеки, в глазах появился живой блеск. Теперь она была совсем не похожа на замерзшее существо, зачем-то похищенное безумцем.

Дарсата отдала ей амулет рыжего паралата. Девушка удивленно вскинула брови, глянула на Дарсату с надеждой и тревогой.

— Прости, Миста. Я ранила его, но так было надо, — извинилась осарта, разговаривая как с равной. — Я искала сестру… и не успела. Прости. Это твое.

Девушка попыталась связать разрезанный шнурок — Дарсата накрыла ее пальцы ладонью, порылась в поясной сумке и достала плетенный из кожаных нитей шнурочек. Миста лишь поблагодарила кивком. Поменяв шнурок, она повесила амулет на шею.

В анаксиридах и коротком кафтане на меху она была похожа на мальчика-херсонесита, случайно попавшего в шатер сарматки — слишком нежная, тонкая в кости. Свою одежду Миста спрятала в суму, подаренную Дарсатой.

Она была любопытна. Осарта часто ловила на себе задумчивый взгляд голубых глаз.

— Ты что-то хочешь спросить?

Лиза мотала головой, ничего не понимая из сказанного.

— А если я попробую так? — Дарсата приложила ко лбу Мисты указательный палец, чувствуя дрожь девушки, которую вспугнуло странное действие. — Так ты слышишь? — спросила осарта.

Нет ответа, но чистый лоб под пальцем наморщился — слышит, но не понимает происходящего.

— Ответь, если слышишь.

— Да. Слышу.

— Ты постоянно с удивлением смотришь на мою голову. Со мной что-то не так?

— У вас… длинная голова.

— Сарматы считают это красивым. Разве нет?

— Наверное… Но вы не прилетели с другой планеты?

Дарсата не поняла вопрос. Почему Миста вдруг решила, что осарта… упала с неба? Пришла со звезд?

— Я не богиня, — по-своему истолковала она ответ. — С раннего детства именитым сарматам связывают голову, чтобы она становилась удлиненной. Ничего волшебного здесь нет.

Девушка вздохнула, загрустила.

— Как твое здоровье?

— Нормально. Мне… мне придется остаться у вас?

Правильный вопрос. Если бы Дарсата знала ответ…

— Давай выйдем.

Макар беззвучно спустился вниз. Островерхая арка дромоса, несколько камней вывалились из кладки, и нет осыпавшейся кучи земли, закрывающей вход, нет серебристого лоха, вросшего в вершину арки. Курганник присмотрелся: голубоватая тень висит над входом, будто волшебный куст вырос — отголосок иного мира.

Он подошел ближе. Проход не темный, слабый голубоватый свет пробивается из дромоса — «синий огонь», конечно. Курганник спрятал оружие и шагнул под своды… и получил неожиданный удар по нервам. Было такое впечатление, словно мириады мелких ледяных иголочек одновременно впились в тело. Вместо крика получился сдавленный сип — горло парализовало, неописуемый ужас накрыл ледяной волной. Отступить, но тело не слушалось, потому он просто рухнул на спину. Консервные банки, лежащие в рюкзаке, впились острыми гранями в позвонок, в ребра. Превозмогая боль, Макар перевернулся на живот — передышка. Пополз, цепляясь непослушными пальцами за землю. Наконец вытащил из пасти дромоса и онемевшие ноги.

— Ни фига себе примочка, — тяжело дыша, пробормотал курганник.

Закон ехидства в действии: загордился победой над нечистью — получил по мозгам в прямом смысле. Ладно. Обошлось вроде.

Тело ныло от пережитой боли и холода, но прогретая за день земля щедро делилась теплом. Апатия накрыла ватным одеялом, сладкая дремота растеклась по телу. Почудилось или нет? Шуршание в траве, противненькое хихиканье, мелькнули глазки. Вот уже кто-то заглядывает в лицо, скаля белые острые зубки, мелкие лапки пробежали по спине.

Макар, стиснув зубы, резко отжался от земли и встал. Степенок, сидевший на плече, полетел кубарем вниз, но крепкая рука поймала его за шкурку.

— Тебе что, нет в жизни покоя? — спросил Зотов.

Нечистый задергался, заканючил. Вот зловредные твари! Подсунули-таки свинью! Ведь знали о ловушке и пошли следом, чтобы, как сейчас говорят, поприкалываться.

Макар хотел было отшвырнуть степенка, да подальше. Не по-людски как-то. Жив же остался, руки-ноги на месте — в пальцы малость еще колет. Курганник опустил малыша наземь, почесал меж прижатыми ушами.

— Ступай, непоседа. Не поминай лихом.

Непослушные пальцы отыскали на поясе флягу из толстого стекла, оплетенную кожаным шнуром, дрожащие губы жадно припали к горлышку. Теплая волна растеклась по телу, мышцы обрели упругость, боль растворилась в горячем потоке крови. Тело с удовольствием потянулось, хрустнули суставы, настраиваясь на работу. Воткнув булатный тесак прямо перед собой, Зотов опустился на колени.

— Господи! Иже многою твоею благостию и великими щедротами твоими дал ты мне, Макару-курганнику, мимо-шедшее время нощи сея без напасти прейти от всякого зла противна. — Молитву Макария Великого Зотов постоянно повторял, когда ходил в ночь к кургану, обретая душевное равновесие, испрашивая помощи у святого покровителя. — Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Аминь!

Рука легла на левый бицепс — забыл, что Лизин подарок срезала Хозяйка. Тоска ударила камнем под дых. Ничё, справимся.

Макар вошел в дромос, рассекая булатным клинком воздух перед собой. С треском посыпались голубые искры, словно порвался невидимый полотняный занавес. Возникшая из искр фосфоресцирующая тварь бросилась на него, но Зотов прошел сквозь чудовище.

Макар стряхнул с рук голубые искры, волосы на голове шевелились, потрескивали. Едва повернешься или сделаешь резкое движение, мириады искр сыплются на пол с треском и шелестом. Кирпичи свода обросли огнями святого Эльма, в коридоре танцуют языки «синего пламени». Не царская гробница — зачарованный замок. Не хватает эльфов — не ушастых убийц, а крылатых дюймовочек.

В синем свете огней Зотов сразу заметил опасность: в конце дромоса, при входе в погребальную камеру, на полу лежали выпавшие кирпичи, серый песок покрывал все толстым слоем, а верхние ряды конического свода прогнулись под тяжестью чего-то, давящего на них сверху.

Курганник осторожно двинулся вперед: даст Бог, строители склепа не вставили меж плиток пола подвижную панель, обрушивающую свод. В неверном свете Макар уже различал погребальный каменный одр с человеческими останками. Барельеф украшал его грани… Увиденное отвлекло его: рука неосторожно коснулась «синего пламени» — хлопок, знакомый удар иглами по нервам. Зотов заорал от боли, опустился на колено. «Синие» один за другим схлопывались, подбираясь к просевшему своду. Первый кирпич упал вниз. Сцепив зубы, курганник поднялся на ноги. Лавина песка рухнула разом — Зотов прыгнул в проем склепа.

Полог шатра распахнулся. Порыв холодного ветра ворвался звоном стали — снаружи шел бой. Огонь в очаге возмущенно взревел, освещая трех воинов в кожаных доспехах. Лица их были скрыты повязками. Чужие!

— Назад! — Дарсата отошла к противоположной стене шатра, прикрывая собой Мисту.

— Как вы посмели войти в святилище Арта?! — воскликнула осарта, вытаскивая из-за пояса длинный кинжал.

Они молчали, опасаясь, что Дарсата узнает голоса. Значит, Мадсак посмел покуситься на жизнь сестры царицы. Его лазутчики донесли о странствиях женщины Арта, и властолюбец решил положить этому конец.

Двое убийц стали обходить Дарсату с боков, третий зло щурился сквозь дым очага, довольный своим превосходством. Осарта заговорила заклинание первое, которое пришло на ум. Незнакомые слова насторожили убийц, они присели, словно загнанные в угол волки.

Внезапно сверху рухнули камни, пыльное облако накрыло горящее пламя, что-то грохнулось в потухший очаг.

— Блин! Гребаный кнехт!

— Макар!

— Лиза!

Паралат оглянулся в поисках любимой.

— Осторожно! Сзади!

Убийцы вжались в войлочные стены шатра. Старший стоял, пошатываясь, выронив акинак. Руками он держался за голову, видимо, один из камней ударил его.

— Кто это?!

— Убийцы!

Больше Зотов не спрашивал. Одним движением вытащил ятаган и большой нож, присел, утробно рыча на противников. Двоих просить не пришлось — они пулей выскочили из шатра, вереща что-то о проклятии осарты. Третий упал на спину, получив удар ногой в грудь. Паралат выскочил следом за убийцами. Дарсата, быстро накинув волчий плащ, поспешила за ним. Теперь она знала нужное заклятье.

Трое параласпайнов сражались пешими, спиной к спине. Противник не застал их врасплох, но превосходил «железных воинов» впятеро. Таскар видел убийц, заходящих в шатер Дарсаты, попытался пробиться сквозь вражеские клинки. На него насели и едва не ударили в спину. Нарушать строй было нельзя, иначе смерть всем троим. Однако знать, что и в шатре идет неравный бой, невыносимо тяжело.

Таскар упустил момент, когда в спину врагу ударил невесть откуда взявшийся союзник. Воины в кожаных доспехах стали падать один за другим, в их строю начиналась паника.

— Варка! Варка! — неистово кричал бегущий к своей лошади человек, заливая снег кровью из раны на левой руке.

Над степью раздался волчий вой, и Таскар наконец увидел жуткое создание, снующее среди врагов. Человек с волчьей головой орудовал изогнутым клинком, глухое рычание вырывалось из его горла. Таскар взглянул в сторону шатра — осарта стояла у сорванного полога над поверженным убийцей, напевая заклинание. Значит, вот откуда помощь.

Лошади под конными противниками присели на задние ноги, попятились. Один из всадников поднял лук. Варка поворачивался лицом к нему и не успел бы уклониться от летящей стрелы. Нож Таскара ударил стрелка в горло.

Противник бросился врассыпную, оставляя убитых и раненых, бросая перепуганных лошадей.

— Макар!

Таскар моргнул, отказываясь верить своим глазам. Варка обернулся рыжим паралатом с ножнами за плечами. Усталая Дарсата опустилась в сугроб, наметенный ветром у стены шатра. Рыжий шагнул навстречу хрупкой девушке, которую привел с собой безумный бродяга. Облако изморози накрыло его с головой.

— Макар!!!

Глава 29 Склеп осарты

Мертвых я видел своими глазами на Темной Земле, Праху подобны они. Хеттская литература. Песнь об Улликумми

Когда речной песок ухнул в проход, пыль поднялась столбом. Песок лез в глаза, уши, нос, набивался тертой наждачкой в рот. Из звуков — только шелест сыпучего потока. На какое-то время Макар ослеп и оглох, даже потерял сознание: когда падал, острый камень рассек кожу над правой бровью. А потом… Пламя в лицо, грохот падающих камней, звон клинков, крик Лизы. Он метался среди людей в кожаных доспехах, защищая любимую. Три воина в чешуйчатых плащах сражались спина к спине в окружении врагов, и Зотов стал четвертым.

— Макар!!!

Он шагнул навстречу любимой, но ударился лицом в песок. Правая часть головы, погруженная в липкое, болезненно пульсировала, в ушах стучало от недостатка воздуха. Страх остаться заживо погребенным заставил курганника пошевеливаться. Во время падения успел подобрать под себя руки, теперь, упершись ими, пытался выбраться из обвала. Песок над головой поддался, осыпался под подбородок, однако сдавил кадык. Двигаясь вверх частыми толчками, удалось освободиться по грудь. Первый глоток воздуха ворвался в горло пополам с пылью и песком, резкий кашель сотряс тело, однако Зотов упорно рвался вперед, выгребая из-под себя камни.

Промывая глотку, глаза, нос, отчаянно вычищая уши, он израсходовал почти всю воду. Кашель долго корежил тело, и теперь болели ребра, саднила глотка. Правый глаз курганник отмыл от кровяной корки, но саму рану не тронул: кровь запеклась пополам с песком — остановилось кровотечение. Для подъема тонуса Макар глотнул «федоровки».

Бой и Лиза — как наваждение. Может, уже грезит наяву? Или следствие ранения?

Пока приводил себя в порядок, «синие огни» вновь заполнили гробницу. Огонек свечным пламенем возник на черном квадратном предмете, торчащем из песка. Кирпич? Кусок деревянной балки? Макар протер слезящиеся от пыли глаза и различил стертый каблук ботинка.

Он подошел к завалу, осторожно разгреб песок — показалась иссохшая человеческая нога в заскорузлых, полусгнивших обмотках. Скалящийся череп, высохшие пальцы торчали скрюченными веточками. Красноармеец!

Нет ничего необычного в том, что на вершине кургана Рытого земля иногда проваливалась, увлекая за собой кладоискателей. Был такой обычай: делать над захоронением сруб, а после насыпать курган. Когда бревна потолка прогнивали, проседали, на вершине кургана образовывалась воронка. Осенью и весной она наполнялась водой, потому даже в самое засушливое лето здесь постоянно росла пушистая, сочная травка, как символ победы жизни над смертью. Она отлично маскировала ловушку. Потолок делали похлипче, чтобы быстрее рухнул. На Рытом же постарались, укрепили на совесть, словно предчувствовали: алчные народы, которые придут следом, будут копать в начале двадцатого века. К тому времени дерево подгниет, получится хорошая ловушка — страсть до злата часто сильнее разума. Когда в центр воронки ступил Петр Баширов, рухнула последняя преграда. На голову курганника. Наверняка тут и арка специально ослаблена, а механизма вовсе нет. Не кино, чай, про ловкого грабителя гробниц.

Знал бы Петя, что курганника присыплет песочком, прыгал бы от радости, размахивая ручонками. Не дождетесь! Зотов глянул на завал. Или дождутся? Песок под самый потолок дромоса. Осыпается постепенно тонкими струйками, обнажая останки жадных жертв, сухих, словно старые мухи в паутине. Приклад трехлинейки, заскорузлая фуражка с красной звездой…

Волосы шевелились на голове. Не от страха — от электричества.

Пол был очерчен ровным кругом стен, смыкающихся яйцевидным куполом, — шагов пятнадцать от стены до стены. Как и предполагал Зотов, захоронение похоже на Царскую могилу под Керчью или на «сокровищницу Атрея» в древних Микенах. В центре — постамент с барельефом. Макар вытер пыль: подвиг Персея — убийство горгоны Медузы. За спиной героя богиня Афина с совой на плече тыкает пальцем ему в спину: убей эту гадину, в конце концов! Герой ты или погулять вышел? И мало кто знает, что горгона когда-то была красавицей, Лебединой девой. Пока ее Посейдон не возжелал и не изнасиловал. Хорошая история про богов. Так похожа на сельскую сплетню.

Зотов обошел постамент — с торцов маски Медузы. Ого! Это интересно: обычно горгону изображали с высунутым языком — символ удушенного, повешенного колдовства. А на барельефе смертного одра — красивое лицо женщины, только по традиции змеи вокруг головы дыбом. А с другой стороны постамента…

Курганник перевел дух, не веря собственной удаче: на барельефе отряд сарматов — чешуйчатые доспехи, длинные копья. Катафрактарии. Впереди женщина с длинным мечом на боку, волосы струятся по плечам, голова чуть удлиненная. Сарматская царица — одета в штаны с чешуйчатыми нашивками, на плечах — туника. Макар тщательно очистил контуры царицы: похожа на Змеедеву — богиню, с которой встретился в далекой Скифии Геракл и которая родила от героя царя Скифа. Мальчик натянул тетиву отцовского лука, стал вождем.

У сарматки ноги покрыты чешуей, а супругу Геракла изображают змееногой — два чешуйчатых хвоста вместо ног. Значит, Змеедева носила чешуйчатые доспехи, но история ее произошла задолго до появления сарматов.

Курганник вернулся к барельефу. Навстречу царице из крепостных ворот — Херсонес? — выходят греки. Первые двое несут маску горгоны Медузы — тоже без высунутого языка, — которая к тому времени у эллинов стала оберегом от нечисти. Они наносили изображения жуткой головы на ворота домов и вырезали на стенах зданий.

— И зовут тебя — Амага. — Макар вновь прикоснулся к силуэту царицы.

Херсонесу досаждали скифы, грабили во время набегов, перехватывали караваны с зерном, и тогда город обратился к сарматам. Царем у последних был Мидосак, и больше всего на свете он любил вино. Короче, царек-пьяница. Пошло бы прошение греков прахом, если бы Мидосак не был женат на прекрасной Амаге. А так как у сарматов царило равноправие, Амага приняла прошение послов вместо мужа и обещала помочь. Помогла. Собрала небольшой отряд преданных воинов, выдала каждому по две запасные лошади и за одну ночь добралась до столицы скифов. После того сражения при одном упоминании об Амаге каждый скиф вздрагивал и оглядывался. Греки своеобразно отблагодарили царицу, избавившую их от степной орды, — изготовили маску защитницы Херсонеса. Как царица и верховная жрица, Амага приняла дар. Для нее змеи на маске символизировали землю, но высунутый язык, как на традиционном изображении горгоны Медузы, она приняла бы в штыки. Точнее, в копья. Для воительницы высунутый язык обозначал висельника. Город-государство не выдержал бы удара сарматов. И предусмотрительный мастер изготовил маску-портрет царицы, чтобы она своим видом устрашала врагов. В том числе врагов Херсонеса.

Но страху иногда приходит на смену ненависть. Униженный раб, побежденный воин при возможности не откажутся от мести. Видимо, в бою на льду Салгира скифы и отомстили Амаге. Это сейчас река изменила русло и похожа больше на большой ручей, а когда-то по ней ходили на лодках, переправляли товары.

Зотов разогнулся, закончив осмотр помоста. Припорошенные вековой пылью перед ним предстали останки: удлиненная голова, истлевшие одежды.

— А ты, милочка, не царица Амага.

Рядом со скелетом лежало бронзовое навершие посоха — дерево жизни.

Пар облачком вырвался изо рта. Миста вдохнула свежего воздуха, глотая соленые слезы, посмотрела на звездное небо, проглянувшее сквозь космы белесых туч, тихо произнесла:

— Они у вас такие же.

Без прикосновения осарта не поняла ее, но тоже взглянула на звезды.

— Не надо отчаиваться. Если паралат нашел тебя здесь, то возвращение еще возможно. Если Арта будет к нам благосклонен, то… — Она не договорила.

Слишком часто Дарсата повторяла «если», «если будет благосклонен», слишком часто надеялась на справедливого бога. Больше не хочется упоминать его имя. Пусть забудет о своей женщине, отдыхая в небесных чертогах. Осарта все сделает сама. Так она надеялась, но Арта услышал мысли женщины и отомстил.

Тень метнулась к Мисте — светлый короткий кафтан, растрепанные волосы. Девушка испуганно вскрикнула, Дарсата бросилась наперерез безумцу. Туман ударил в лицо, и звезды погасли.

Облако тумана возникло у песчаного завала. Заклубились тени, знакомый голос выкрикнул имя курганника, — женщина в белом оттолкнула от хрупкой девушки — Лиза! — зло рычащего Волоху. Забыв о почтении к останкам, Макар перемахнул через каменный одр. Ятаган возник между девушкой и деревенским дурачком, острие клинка замерло перед Степной Хозяйкой. Получилось ненамеренно, но курганник был рад такому положению — расстановка сторон ему пока была непонятна. Сердце радостно ухнуло в груди.

— Мышка! Ты как?

— Господи, Зотов! — Лиза дала волю слезам, припадая к его плечу, белому от песка и пыли. — Живой? Здоровый? Почему ты бросил меня там? Почему не забрал после боя? — Она говорила, что приходило на ум, только бы он больше не исчез, только бы говорил с ней.

— Тих-тих-тих. — Макар прижал ее рукой к груди, не выпуская из вида ни Хозяйку, ни Волоху.

Значит, не пригрезилось, бой был. Неисповедимы пути твои, аномалия!

— У тебя рана!

— Не сейчас, мышонок. Я в порядке.

Дурачок несказанно обрадовался появлению кузнеца — завертелся в танце радостного шимпанзе, подпрыгивая на месте, взмахивая руками. Женщина наблюдала за Волохой с долей удивления и… презрения.

— Здравствуй, повелитель железа, — с улыбкой произнесла она, слегка склонив голову.

Макар поклонился в ответ. Как бы незнакомка не ладила с Волохой, но, похоже, она готова была постоять за Лизу.

— Если бы я мог понять и ответить, — с досадой произнес Зотов.

— Она поздоровалась, — пояснила Лиза. — Дарсата называет тебя повелителем железа — ардар аспайна. Красиво.

— Ардар аспайна, — повторил курганник.

— Осарта Дарсата, — эхом ответила женщина.

— Она жрица, женщина бога Арта, — пояснила Лиза.

Зотов с интересом посмотрел на любимую:

— Умная девочка.

Умная девочка улыбнулась в ответ:

— Есть хороший учитель.

Волоха, заметив, что кузнец не собирается прогонять страшную тетку, заворчал, загукал, махая в сторону Дарсаты.

— Она тебе не нравится? — спросил Макар.

Володька часто-часто закивал.

— Он очень напугался, когда воины нашли нас и привели Дарсату, — ответила за дурня Лиза. — Они как будто встречались раньше, и жрица до ужаса чем-то напугала Волоху.

— Может, он чего спер, а… осарта — я правильно сказал? — поймала его на горячем, — заметил Макар.

Внимание осарты привлек помост с останками. Она присмотрелась к украшениям, коснулась навершия посоха, взяла его в руки. Ее подбородок дрогнул, появилась растерянность во взгляде. Макар отметил, что женщина не так уж и молода, как показалось им с Виктором тогда на кургане: морщинки у глаз, у рта, левая бровь с тонким шрамом у виска, пальцы сухие, с чуть припухшими суставами.

— Здесь похоронена царица, которую ты искал? — тихо спросила Лиза.

— Здесь похоронена Дарсата, — в тон ответил Макар.

— Надо копать, пока мы не задохнулись. — Макар скинул с себя рюкзак, снял ножны с ятаганом. — Поможешь?

Он показал Волохе на завал, подгреб руками воздух, объясняя, что надо делать. Дурачок согласился, но, похоже, мертвецы, чьи конечности торчали из завала, пугали его.

— Ясно, — сообразил Зотов, понимая его страх.

Забравшись на песчаную гору, он схватился за ногу красноармейца, потянул на себя. Сухие кости затрещали, новая осыпь устремилась в дромос, засыпая ноги курганника по колено. Волоха жалобно заскулил, когда Зотов отшвырнул оторванную у трупа ногу.

— Если так пойдет, нас либо засыплет, не при дамах будет сказано, на хрен, — он вытащил свои ноги из песка, — либо вверху откроется проход.

Помощник забился за каменный одр, его округлившиеся глаза с ужасом смотрели на сухую конечность мертвеца в высохшем ботинке и сгнивших обмотках. Однако лежащие на помосте останки его так не пугали. Макар понял одно: работник из Волохи никакой. Придется самому отгребать песок и камни.

Помощь пришла с неожиданной стороны. Дарсата заправила подол белого платья за пояс, чтобы он не путался под ногами, и поднялась к курганнику.

— Памошка, — сказала она, принимаясь за работу.

Помощь. Зотов кивнул. Лиза тоже присоединилась к ним.

— Погоди, моя хорошая, — остановил ее Зотов. — Мы тут все не поместимся. Будешь подменять. Там в рюкзаке есть еда, если проголодалась.

Лиза отказалась — как же тут спокойно есть, если остальные работают.

Проход вверх открылся после получаса работы. У Макара от сердца отлегло: может, к утру удастся выбраться. Может, вообще удастся выбраться. Дарсата вытащила заклинивший камень, песок потоком потек вниз, увлекая женщину за собой. Курганник протянул руку, успел схватить за локоть, удержал.

— Благодарна, — произнесла осарта.

— Своих не бросаем, — ответил Зотов, еще сам не понимая, кто здесь свой. — Гляньте-ка, девушки! Чудная дыра.

Он быстро увеличил проход и влез в него по пояс. Балки нижнего перекрытия проломились, стали вертикально и подперли собой верхнее перекрытие, остановив часть песчаной лавины. Образовался лаз — человек пролезет, только рюкзак придется оставить, с ним тут не пропихнуться. Макар выбрался из лаза.

Дарсата сидела на насыпи, подогнув правую ногу, Лиза — внизу в обнимку с рюкзаком — держит так, словно от мешка с лямками зависит ее жизнь. Она, конечно, так не думает, но считает, что в рюкзаке необходимые вещи, важные в походе на курган. Волоха боязливо выглядывал из-за каменного одра.

— Там вполне можно пролезть, — сообщил Макар. — Только все лишнее желательно снять.

Он расстегнул пояс, скинул перевязь с ятаганом. Лиза и Дарсата обменялись парой фраз, долго и тщательно подбирая слова. Осарта наконец разобралась в происходящем, без лишних размышлений сняла свой пояс, украшенный бронзовыми фигурками животных. Второй пояс — Амаканги — скрутила, отложила в сторону. С ним она не расстанется ни при каких обстоятельствах — поводырь в мирах и пространствах. Скинув белое платье, женщина Арта осталась в рубахе без рукавов, заправленной в шаровары. Русые волосы дождем упали на плечи — Дарсата сняла даже платок и витую гривну. Женщина ловко скрутила волосы в узел на затылке, перевязала их тесемками.

Лиза сняла кафтан, оставаясь, как и жрица, в рубахе-безрукавке и шароварах. Зотов откровенно любовался возлюбленной. Широкие шаровары придавали бедрам девушки больший объем и делали талию тоньше. Лиза была похожа на статуэтку танцовщицы, которые украшали древние храмы в Индии.

Макар смутился, поймав на себе взгляд осарты, — женщина с улыбкой смотрела на него.

— Эй, Волоха! — крикнул дурачку Зотов, отвлекаясь от созерцания, которое могло затянуться. — Вылазь из шхеры! Домой пора.

Волоха обошел помост с другой стороны, чтобы не столкнуться с оторванной ногой и останками других погибших в западне кургана. Разгребая завал, Макар вытаскивал их из песка, складывал в одном месте.

— Ну что, Володька? Пиджачок придется снять, — со вздохом сказал Макар Волохе.

Володька покосился на Дарсату, на одежду, сложенную на полу, замычал, мотая головой. Зотов быстро нашелся что сказать.

— Вот зацепишься своими карманами в проходе, — он указал на черный зев лаза, — и останешься с мертвяками здесь навсегда.

Глаза дурня округлились от страха.

— Будешь лежать на песочке в белом пиджачке, весь такой себе красивый и мертвый, — стращал его курганник, — а кореша-мертвяки будут чесать тебе пятки.

— Не-е-е… — заблеял Володька, снимая пиджак. — Не-е-е-а…

Зотов посмотрел на дыры в джинсах Волохи — тоже может зацепиться, но не раздевать же его догола.

Перед штурмом насыпи курганник дал всем по глотку «федоровки». Долгая ночь вымотала людей, и кто знает, что еще ждет впереди. Лучше бы ничего, кроме выхода из склепа. Дарсата принюхалась к эликсиру, попробовала языком, кивнула:

— У́кус, — и выпила.

Прилив сил привел ее в восторг.

— Искусна, ардар аспайна, — привычно коверкая русские слова, похвалила женщина Арта.

Она первой полезла в дыру. Макар припас крепкую веревку — мало ли, какие случаи бывают. Жрица опоясалась ею и, когда пробралась на ту сторону завала, дернула три раза.

— Нормально, — с облегчением вздохнул Зотов. — Теперь, мышка, твоя очередь. Не торопись, двигайся осторожно, но и не задерживайся, что бы ни случилось.

Лиза подошла к нему, поцеловала в губы.

— Мой любимый курганник, ты совсем вымотался, — шепотом произнесла она.

— Еще немного, мышка, — ответил он, грустно улыбаясь. — Еще немного.

Волоху не пришлось долго уговаривать. Он на четвереньках полез по насыпи в лаз, что тебе барсук, виляя широким задом. Вскоре веревка в руках Макара дернулась три раза — дурачок добрался до выхода.

Курганник вздохнул. Ну, вот и все. Теперь он знает такое, чего его дедам и не снилось. Если когда-нибудь археологи доберутся до кургана Рытого, они офигеют от количества артефактов — предметов, не имеющих отношения к эпохе захоронения жрицы Дарсаты. Ну, с трупами красноармейцев понятно — песчаная западня. Но как сюда попал рюкзак с продуктами? Возможно, кто-то вспомнит о Зотовых, владеющих тайной сокровищ помещика Шпаря, и снова начнется таинственная история.

Судьба плетет свою нить, ввивает ее в полотно жизни, причудливо переплетая с остальными нитями, и время с пространством становятся лишь «когда?» и «где?».

Зотов скрутил пояс с флягами в кольцо, достал из рюкзака Витькину борсетку, ножны с ятаганом взял в другую руку — самые важные вещи — с собой.

Глава 30 Под Утренней звездой

На прощенном огне, Где сожгут амулеты и стрелы Братья долгой войны, Сестры долгих смятенных обид. Валерий Гаевский. Миры Доверия

С другой стороны завала царила паника. Волоха лежал на каменном полу, содрогаясь так, словно взялся за оголенные провода.

— Дарсата хотела ему помочь выбраться из лаза, — рассказывала Лиза, — он зацепился драными штанами за обломок бревна. Волоха стал брыкаться, а потом вывалился наружу, бросился бежать.

«Синий огонь» — понятно, на что нарвался дурачок.

— Вианаавата, — сказала осарта с сожалением.

— Не страшно. Потрясет и отпустит, — успокоил ее Макар.

— Но ты мне рассказывал, что «синий огонь» вынимает из человека кости, — напомнила Лиза.

— Книжная болтовня, — поморщился Зотов. — Меня уже дважды колбасило, и кости в порядке.

Волоху действительно перестало трепать. Он лежал на спине, хлопая глазами, словно увидел стоящих над ним людей впервые.

— Ты как, Володька? — Зотов протянул ему руку, помог подняться.

Дурень угрюмо молчал, ссутулившись, отошел к стене, чтобы отдышаться.

Дарсата коснулась руки курганника, тихо произнесла:

— Астарожнбста.

— Осторожность нам не помешает, — согласился он.

— Нетб. — Женщина мотнула головой. — Астарожнбста са нима. — Она указала на Волоху.

Ох, что-то здесь не так! Что могло произойти между жрицей далекого мира, почти забытого племени и деревенским дурнем?

Курганник промолчал. Взяв Лизу за руку, он не спеша двинулся к выходу из дромоса, стараясь избегать танцующих языков «синего огня».

Восток полыхал голубым, подсвеченным золотой полосой у самого горизонта. Утренняя звезда трепетала чудным бриллиантом, небо, разделенное надвое голубым и темно-синим цветом, шатром стояло над головой до самого запада. Под золотом неровной тенью вырисовывались кроны орехов и тополей над крышами Гострой Могилы. Где-то в траве проснулась пичуга. Борясь с утренней прохладой, принялась за свою затейливую песенку: «Тресь-тресь! Чик-тр-р-ресь!» Маленькая мухоловка сидела на сухом стебле щирицы, ухватившись за него тонюсенькими лапками, — хвостик торчком, из маленького клювика поднималось кисейное облачко пара.

— Боже, как хорошо, — прошептала Лиза, потягиваясь всем телом. Свежий воздух омыл лицо.

Туманная дымка легла на склоны кургана Рытого, постепенно опускаясь в балку, закрывая собой проход в усыпальницу.

— Па́ра, — сказала Дарсата. — Данно́ста назад.

— Спасибо тебе за Лизу, осарта Дарсата. — Макар прижал правую ладонь к груди, поклонился.

— Дана… — Жрица не успела договорить.

Вскрикнула Лиза. Зотов развернулся, вытаскивая ятаган.

— Амага!

— Амаканга!

— Стоять, курганник! — Знакомый голос был приглушен маской — личиной горгоны Медузы, принадлежавшей некогда сарматской царице. В руках кинжал — лезвие у горла Елизаветы.

— Черт, — прошипел Зотов. — Люба, не дури.

— Пошел ты… — Незнакомое слово слетело с губ.

— Амаканга! Сестра! — Дарсата шагнула вперед. Она узнала кинжал в руках царицы — достаточно крошечного пореза.

— Стой на месте, сестра! — на сарматском.

— Отпусти девушку, Амаканга. Уйдем домой.

— Уйдем, несомненно. Но сначала этот раб ответит за свое высокомерие.

— Чем он оскорбил тебя?

— Он отверг меня, Дарсата. Что может быть более оскорбительным для царицы сарматов? Ты знаешь, я убила не одного врага, и их скальпы украшали мое седло. И я воспользовалась правом выбора. Выбор пал на этого недостойного.

— Амаканга, но твой муж — Мадсак. Вспомни: я сама давала вам брачную чашу.

Люба смолкла. Макар ни слова не понял из разговора. Он видел, что слова осарты смутили дух, живущий в девушке сейчас. Кинжал у Лизиного горла чуть опустился.

— Послушай меня, Люба. — Он стал на колено и положил ятаган на землю. — Пожалуйста, послушай. Отпусти Лизу, я тебя умоляю. Отпусти, и можешь меня прикончить, если уж тебе невмоготу.

Она засмеялась.

— Видишь, Зотов, как ты слаб. — В голосе зазвучало презрение. — Стоит придавить твою проститутку, и ты готов лизать мне ноги. Я ненавижу и презираю тебя, курган-ник. Да и какой ты курганник! Курганник — гордая вольная птица, а ты — побитая шавка, вор-конокрад.

— Кто угодно, только отпусти Лизу, — согласился он, опуская повинную голову, чтобы она решила, что он раскаивается. Он опустил голову, пряча от Любы гнев, разгорающийся в душе, ярость, готовую вырваться наружу мгновенным броском на противника. Любовь не успела бы полоснуть по горлу сестры — левая рука курганника коснулась рукояти ножа, висящего на поясе. Двоедушница прикрылась сестрой, но ее правое плечо открыто, и этого достаточно…

* * *

— За что?! — Макар схватился за левую руку, морщась от боли.

Даже слезу пустил от обиды.

— Халтура, — рассерженно ответил дед Федор. — Подбери нюни!

— Левой у меня не получается…

— Вранье! — Старый Федор отобрал нож и всадил его в бревно почти без замаха. — Видал?

— У меня не получается, — упрямился внук, потирая ушибленное место.

Старик огорченно вздохнул. Уже час они тренируются, и дела у Макара идут из рук вон плохо. Возраст. Вбил себе в голову, что все уже умеет, понял, что талантлив в рукопашке, и теперь ломается, как сдобный пряник.

Дед Федор ничего не сказал. Тяжело оперевшись на палку, пошел к дому. Так он ходит, когда сильно расстраивается.

Макар почувствовал вину, но извиняться не собирался. Он подошел к бревну, желая вытащить нож. Не вышло. Повалил бревно наземь и минут пять пыхтел, пытаясь извлечь клинок из дерева.

В тот день он тренировался до вечера, упорно приучая левую руку к броску…

— Отпусти ее! — заорал курганник, ударяя кулаком о землю. — Отпусти!

Сарматская речь вновь зазвучала из уст Любы. Амага-Амаканга наслаждалась унижением врага, его постыдным коленопреклонением, его бессильным гневом. Два духа смешались в одном теле, не понимая сотворенного ими.

— Ну что, козел?! — кричала Люба, надрывая связки. — Теперь будешь ходить на кладбище, дрочить на могилку милой Лизоньки!

Зотов поднял голову, оскалился волком. Его вторая натура тоже дала о себе знать. Он все же вытащил нож, сделал шаг с низкого старта. Люба испугалась — глаза Макара горели желтым светом.

Перед Амакангой поднялся яростный противник. Ей ли бояться? Кинжал просвистел в воздухе. Волчья суть курган-ника опередила бросок. Оскалившись, Зотов легко уклонился и даже не заметил, как чужой клинок оставил след на ребрах слева.

— Макар! — Лиза рванулась испуганной птицей.

— Стой! Не отпущу! — Люба вцепилась в ее горло.

Девушка захрипела, широко раскрыв рот.

— Давай же! На равных! — закричал курганник, выставляя перед собой нож с узорным булатным клинком.

Амага выкрикнула что-то по-сарматски, отталкивая от себя Лизу, шагнула навстречу.

Люба была в футболке и джинсах, на армейском поясе, видимо позаимствованном у отца, висели ножны с коротким скифским акинаком…

…Любовь удивилась, когда под крохкой материей нашла позеленевшую, потемневшую маску. Зотов рассчитывал вернуться следующей ночью, раз не осмотрел все стеллажи подвала. Люба закусила губку от предвкушения мести: вот будет разочарование для кузнеца, если он не найдет всего этого!

Она быстро сорвала гнилое покрывало с вещей — поднялось облако пыли, запах сырости усилился. Девушка чихнула. Под дерюгой лежали кинжал и небольшой меч в ножнах. Оружие было аккуратно завернуто в промасленную бумагу, которая рассыпалась от малейшего прикосновения. Еще рядом с маской она нашла кругляш размером с ладонь. Люба повертела его в руках. Синий свет подвальных огоньков отразился от чистой отшлифованной поверхности — остался не тронутый окислением маленький участочек величиной с ноготь. Лучик света уколол глаз. Люба заморгала, пытаясь избавиться от темного пятна, мешающего видеть в сумраке подвала. Возможно, от этого она почувствовала головокружение и на мгновение потеряла сознание. Но не упала…

Амаканга замерла. Воняло сыростью и землей. Арта справедливейший! Она в своем склепе? Или это подземелье владык земных? За какие грехи боги упекли ее сюда? Нет, все же это склеп. Перед ней лежала личина, подаренная херсоннеситами, кинжал Змеиное Жало — ее страшное оружие — и акинак.

Склеп… Царица вновь чихнула, прикрыв ладошкой нос. Чужая ладонь! Амаканга шагнула назад, разглядывая себя в тусклом свете «синих огней». Чужое тело! Такое непривычно слабое, нежное. Черные ногти!

Амаканга оглянулась — выход из склепа открыт. Можно попытаться добраться до завала и если земля еще свежая, то… К ее удивлению, дромос привел ее в еще один склеп, значительно больший первого. Слава Арту, у него оказался выход.

Люба очнулась, когда вылезла из подвала усадьбы, и утренний свет ударил по глазам.

Неожиданно для Макара силуэт девушки размылся, холодная испарина покрыла его лоб. Зотов вытер лицо. Устал, просто очень устал.

Он пошел по кругу, стараясь закрыть собой лежащую на земле Лизу.

— Ты как, мышка? — быстро спросил он.

Тяжело дыша, Лиза кивнула в ответ.

Холод медленно растекался по телу курганника, а Амага не торопилась лезть в драку. Если так пойдет и дальше, сил на схватку не останется. Пот застилал глаза, ноги стали ватными.

— Чувствуешь, проклятый, дыхание смерти? — кричала Амаканга. — Холод сковал твои ноги! Колени подкашиваются!

Дарсата поняла, что происходит, и бросилась к Макару, который уже едва стоял на ногах.

— Яна́ по́мошка, яна́ по́мошка, — причитала она, придерживая оседающего наземь курганника.

— Сестра! Не делай этого! Он заслуживает смерти! — кричала Амаканга, и тут же истошный визг огласил балку.

Люба сорвала с себя маску Медузы и кричала по-сарматски:

— Сестра! Сестра Дарсата! Что я натворила?! Я же люблю его, сестра! Люблю! — и по-русски: — Господи! Господи, прости меня!

— Д-Дарсата, — позвал Макар.

Женщина Арта склонилась над ним.

— Ты поможешь… я знаю.

— Молча-молча. — Осарта запрещала ему говорить, снимая с пояса маленький сосудик, но Зотов продолжил:

— Помоги этой… д-дуре. Считай, мое… посмертное… желание.

— Помо́шка. Та́ка, помо́шка. Ты-ка́ жива́, жива́.

— Ага. Клево… — Он опустил голову на землю.

— Нет-нет-нет… Не умирай, — взмолилась Лиза, заглядывая в лицо курганнику.

Он остался безучастным к ее мольбам. Дарсата придержала голову Зотова, вливая в посиневший рот зелье из сосудика.

В стороне, упав на колени, выла Люба. Волоха, напуганный происходящим, вытянув шею, наблюдал, что делает с кузнецом злая тетка со странной головой. Из раззявленного рта дурня стекала струйка слюны на затасканную рубаху, расцвеченную в синюю клетку.

Кадык Макара дернулся, и Дарсата облегченно вздохнула.

— Он… он… — Лиза никак не могла произнести страшное слово.

Женщина мудрого Арта положила ей руку на плечо, качнула головой.

— Онка́ креп. Онка́ варка. — Он сильный. Он волк.

Лиза закрыла глаза, горькие слезы скатились по щекам.

Дарсата поднялась и подошла к стенающей Любе. Раскачиваясь со стороны в сторону, девушка тихо выла, не отрывая взгляда от посеревшего лица курганника.

— Пора, — сказала ей осарта, беря под локоть.

— Куда? Зачем? — Люба не поняла сарматского слова, но сообразила, что ее хотят увести. — А он? Что с ним?

— Пора домой, — настаивала Дарсата, уводя ее прочь, к кромке балки, где медленно волновался туманный прибой.

— Нет. Туда не надо. Не надо. — Люба слабо сопротивлялась, постоянно оглядываясь на распростертое тело курганника и на сгорбленную фигурку сестры возле него.

Дарсата приказала параласпайнам держать лежащую на алтаре руками. Путы могли навредить девушке, потому Арсанар и Варкаса взяли девушку за запястья, а Таскар придавил ей лодыжки. Дарсата завязала им глаза — не лишняя предосторожность. Своенравный дух царицы Амаканги мог вселиться в одного из них. Готовые служить царице в любой ипостаси, верные параласпайны не стали бы сопротивляться. И тогда сармат пойдет на сармата, и зазвенят мечи, и польется кровь. Кто верен Амаканге, кто стоит за Мадсака — смерти все едино. Враги — те же скифы — только посмеются, а улучив момент, ударят, обращая женщин и детей в кагаров.

Дарсата могла справиться с духом Амаканги — духом сарматской царицы. Духом родной сестры. Эта девочка на алтаре не по своей вине получила его и не смогла подчинить упрямую Амакангу — стычка у кургана тому свидетельством. Остается только Дарсата — осарта, женщина мудрого Арта.

Дарсата запела, поднимая курительницу над головой девушки. Легкая улыбка коснулась губ Таскара при звуке знакомого голоса. Улыбнулась и девушка, слегка изогнувшись, словно под ласками возлюбленного. Дарсата запела громче. Дым сухих трав окутал девичью голову. Пленница дернулась в руках параласпайнов, не желая вдыхать сизый дурман. Блаженная улыбка на ее лице сменилась тревогой, руки напряглись, пытаясь вырваться из захватов, чуть приподнялись колени, но Таскар удержал ноги, жилы на его запястьях вздулись.

Осарта Дарсата продолжала петь, заставляя девушку метаться по алтарю. Параласпайнам пришлось бы туго, если бы на алтаре лежала Амаканга — Тяжелая Рука. Но даже эта слабая, нежная — Дарсата никак не могла запомнить ее имя — доставляла трем воинам немало хлопот. Обнаженные по пояс параласпайны покрылись потом, хотя никто не разжигал очаг, и в шатре было довольно прохладно. Их ладони стали скользкими, и удерживать пленницу становилось все труднее. Наконец Дарсата запрыгнула на алтарь и села ей на живот.

— Отпустите! — крикнула она воинам. — Повязки не снимать!

Глаза девушки горели безумием, она приподнялась, желая дотянуться до горла осарты, — та перехватила ее запястья. Размытая тень потянулась от пленницы к Дарсате, словно призрак пытался выйти из тела обезумевшей. Женщина Арта радостно вскрикнула:

— Амаканга! Царица! Сестра!

Тень изогнулась, повторяя контуры девичьего тела, и… перетекла в Дарсату. Обессиленная девушка распласталась на алтаре. Осарта тоже почувствовала смертельную усталость. Она кое-как спустилась, постояла, пошатываясь, тяжело опираясь на алтарь.

— Дарсата? — позвал ее Таскар. — Дарсата?!

Не дожидаясь разрешения женщины Арта, параласпайн сорвал с глаз повязку.

— Дарсата. — Он коснулся ее локтя.

Осарта вскинулась, грозно взглянув на воина.

— Таскар?! — В голосе удивление и радость, словно увидела его после долгой разлуки. — Ты выжил. Слава Арту. Где мы? В стане?

Воин на мгновение растерялся. Перед ним стояла царица Амаканга… в теле ее сестры Дарсаты.

Амаканга взглянула на свои руки, коснулась пальцами лица.

— Дарсата…

— Она приняла ваш дух, царица, — объяснил Таскар.

Амаканга тяжело вздохнула, прикрыв глаза.

— Пусть так. — В следующее мгновение она гордо вскинула голову. — Легкие доспехи и оружие. Быстро!

Лучники у шатра Мадсака не посмели задержать Дарсату. Они никогда не видели женщину мудрого Арта в доспехах, но препятствовать ей не стали. Остановить — значит коснуться осарты. И тут же лишиться руки. Они не посмели задержать и трех параласпайнов, сопровождающих ее. Таскар — грозный опытный воин, первый помощник погибшей Амаканги, — красноречиво положил искалеченную правую ладонь на рукоять секиры, торчащую из-за пояса. Два скрюченных пальца — безымянный и мизинец — не позволяли ему полноценно владеть мечом, но лучники знали, как смертельно опасна секира в правой руке Таскара.

— О боги! Дарсата! — воскликнул Мадсак, отстранив от себя дочь кагара.

Он был уже порядком пьян и размахивал любимым рогом, орошая вином ковры и шкуры, разбросанные вокруг. Верные люди царя, удостоив осарту беглого взгляда, вернулись к своим забавам.

— Ну что тебе еще надо? — капризно взмолился Мадсак. — И зачем… Зачем ты надела это?

Он махнул рукой, плеснув вина под ноги вошедшей.

— Это доспехи сестры. Ты против? — Дарсата взглянула на царя сверху вниз.

— Нет. Что ты, нет. — Царь попытался подняться, ноги не слушались его. — Просто ты в них так похожа на нее, и мою тоскующую душу, — Мадсак пьяно всхлипнул, — терзает тоска.

— Так возрадуйся же! — воскликнула Амаканга. — Твоя супруга вернулась из Вольной Степи!

Она шагнула вперед, клинок кинжала уперся в ложбинку меж ключиц Мадсака.

— Ам-маканга, — прохрипел напуганный до икоты царь. Рука с кинжалом задрожала, словно, возродившаяся, боролась сама с собой.

— Убью, — шипела Амаканга, но крепкая рука Дарсаты не давала кинжалу впиться в плоть Мадсака.

— Нельзя, — шептала осарта. — Распри нам не нужны, а они непременно начнутся, если Мадсак умрет.

Амаканга крикнула от досады и отошла от мужа. Царь наконец позволил себе отдышаться.

— Как бы там ни было, я вернулась! — громко произнесла Амаканга. — И я — царица!

Волоха осторожно подошел к Лизе, тронул ее за плечо. Девушка вздрогнула, обернулась.

— Нет его больше, — прошептала она сдавленным голосом, глотая слезы. — Нет. Она убила… Отомстила ему.

Дурачок сжал губы в скорбной гримасе, переводя взгляд с Лизы на Макара. Он присел на корточки, коснулся пальцев кузнеца — они оказались очень холодными. От неожиданности Волоха отдернул руку, непонимающе посмотрел на Лизу. В отчаянии прижав руки к груди, девушка повалилась на грудь курганника.

Из балки появился человек. Облако тумана поднялось над краем, выпуская из своих недр Виктора.

Ковалев двигался как лунатик, разве что руки его были не вытянуты вперед. Он шел прямиком ко входу в дромос, который уже засыпался землей и зарос кустарником. Достигнув насыпи, Виктор принялся ходить вокруг, словно искал вход.

— Виктор? — окликнула его Лиза — действия Ковалева со стороны выглядели жутко.

Виктор насторожился, оглянулся назад. Механически подошел к девушке, склонился над Зотовым.

— Что с вами, Витя?

— Ни хрена се. Витек… Я ж тебе дал лошадиную дозу… снотворного.

Курганник хрипло вздохнул.

— Господи! Макар! — Лиза обняла его за шею, расцеловала в колючие холодные щеки.

Зотов прикрыл глаза, замер.

— Жив пока, жив, — едва различимо произнес он.

Появление чужака насторожило Волоху. Он внимательно присмотрелся к Ковалеву и решил, что этот грязный, оборванный тип не лучше тех ведьм. Рыча, дурачок прыгнул на спину Виктору, и они повалились наземь. Волоха хлестал чужака ладонями, плевался, а когда Виктор попытался отстранить его от себя, укусил за руку.

Трепка пошла Ковалеву на пользу. Он удивленно вскрикнул, оттолкнул дурачка ногами.

— Отстань!

Виктор отбежал в сторону, дико озираясь вокруг:

— Чего тут творится?

Он уснул в степи под серебристым лохом, окончательно выбившись из сил. Наплевать на всадников, мертвяков, змей и прочие страсти. Сон милее девушки. Уснул с твердым намерением пройти к кургану и разыскать друга.

Рядом кто-то жалобно причитает. Лиза! Склон кургана, серый куст среди камней. Значит, дошел. Но где?..

— Зот! Ё-моё! Зот! Что случилось? Как? Кто?

— Не кипишуй, Кова… — слабо отозвался курганник.

— Надо в больницу!

— Доски надо…

Лиза плакала молча, прикусив кончики пальцев.

— Нет! Не умирай, Зот! Я не вернул тебе долг! Я должен… должен признаться. — Слова шли туго, просить прощения всегда трудно, но Виктор заставил себя. — Когда-то я… я…

— Знаю, — откликнулся Макар, — знаю… Лиза увидела твою фотку… в моем дембельском альбоме… рассказала.

— Ты все время знал? — Ковалев был готов провалиться на месте от позора.

— Знал… Ты же был пьян и… не смог…

— Прости!

Виктор чувствовал себя загнанным в угол. Зачем? Почему должен умереть Зотов? Он лучше, умнее, его любит Лиза. Почему?

— Простите, ребята, — повторял он. — Я подлая тварь. Простите! — Будто сейчас с небес спустится ангел и заберет его вместо Макара, будто это он не хочет умирать непрощенным. — А этот что тут делает? — Он ткнул пальцем в рычащего Волоху.

— Волоха… Ты его искал.

— Волоха? Это Жора Темник! Это он… — Ковалев осекся на полуслове, взглянул на Лизу.

— Темник? — переспросила она, присматриваясь к дурачку.

— Он, — кивнул Виктор. — Трудно узнать в бомже бандюгу, но это он.

— Темник, — повторила Лиза удивленно.

Дурачок не понимал, почему все так зло смотрят на него. В чем он провинился перед кузнецом? Ведь он спас Лизу. Он защищал Макара.

— Не надо, мышка. — Макар протянул к девушке слабую руку. — Все прошло…

Девушка взяла его слабую ладонь, поцеловала бледные, покрытые царапинами пальцы.

— Да провалиться им, проклятым, — прошептала она, не сводя взгляд с Зотова.

— Он уже сто раз… наказ… — Курганник потерял сознание.

Дурачок попятился, жалостно глядя на кузнеца. Ничего больше не будет, понял он, Макар не пустит его в кузню, не угостит вкуснющими бутербродами, Лиза не подарит вязаную шапку к зиме. Дурачку стало очень жалко себя, и он побежал, побежал прочь.

Лиза положила голову курганника на колени и принялась отирать его лицо от песка и сукровицы, сочащейся из раны на лбу. Крупные слезы из ее глаз падали на лоб и щеки Макара, смывая грязь. Виктор Ковалев стоял в стороне, словно деревянный истукан, стараясь не смотреть на умирающего друга.

Над краем балки задрожало марево, стук копыт в прозрачном воздухе звучал громко, словно раскат грозы, призрачные тени понеслись с севера на юг, на мгновение приобрели четкие очертания всадников в высоких шапках. Лохматые псы бежали у ног коней, оглашая лаем округу. Солнце вспыхнуло на горизонте, освещая проснувшийся мир, и в его слепящих лучах силуэты коней и людей слились. Виктору показалось, что по берегу балки мчат кентавры с помещичьего герба на старой усадьбе. Жора Темник, а ныне дурачок Волоха, затерялся среди теней. На мгновение Виктор увидел, как радостно закружились вокруг дурака псы всадников, как тот упал на колени, прикрывая руками голову. Стук копыт затих вдалеке, марь унесло первым порывом утреннего ветра.

В Балкином озере тоскливо завыла волчица…

Примечания

1

Заброшенные, заросшие травой — кураем — места, тропы. Местный диалект.

(обратно)

2

Я. Э. Голосовкер. Сказания о Титанах: Сказание о титаниде Горгоне Медузе и о сыне золотого дождя.

(обратно)

3

Древние названия созвездий: Близнецы, Телец, Овен, Малый и Большой Пес, Орион и Лебедь. Солнечный Круг — линия эклиптики, годовой путь Солнца по небосклону.

(обратно)

4

Дмитрий Лукин. Киммерийская песня.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Часть первая Раскаленная степь

  Глава 1 Все дороги ведут…

  Глава 2 Песчаная воронка

  Глава 3 Гостра Могила

  Глава 4 Лиза

  Глава 5 Кузнец

  Глава 6 Ганс Спиридоныч Андерсен

  Глава 7 Вечер обещал быть томным

  Глава 8 «Баробаро!»

  Глава 9 Грифон

  Глава 10 Кукла под дерном

  Глава 11 Сон о медузе

  Глава 12 Клейменый череп

  Глава 13 Сон второй — Посейдон и Медуза

  Глава 14 Чужие в доме

  Глава 15 Раскаленная степь

  Глава 16 Озеро, которого нет

  Глава 17 Ледовое побоище

Часть вторая По следу крови

  Глава 18 Заклинатель призраков

  Глава 19 Бессилие волка

  Глава 20 Не дури!

  Глава 21 Чужая тень

  Глава 22 И раз в сто лет…

  Глава 23 Сон о Тесее

  Глава 24 Гнетущая ночь

  Глава 25 Кровь паралата

  Глава 26 Отчаяние

  Глава 27 Ночь-ведьма, ночь-чаровница

  Глава 28 Забавы неведомых зверей

  Глава 29 Склеп осарты

  Глава 30 Под Утренней звездой Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg