«Фантастическое приключение городского лучника»

Фантастическое приключение городского лучника (fb2) - Фантастическое приключение городского лучника 720K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Сергей serdobol

Сергей (serdobol) Фантастическое приключение городского лучника, или Кровавый Кукиш

Краткое предисловие

Этот литературный эксперимент по погружению в прошлое состоялся совершенно неожиданно для всех его участников. В неожиданном месте — на форуме (современных) лучников «Лукомания». В 2014 году мы вдруг неожиданно были погружены по самую маковку, и вовлечены по самые дальние уголки наших душ в совершенно не оставившее никого равнодушными ПРИКЛЮЧЕНИЕ…

…Казалось бы, излюбленный, и уже изрядно избитый фантастами приём про эдакого «трафаретного» и «картонного» «попаданца» в некий такой же «картонный» мир…

Да только вот этот «картонный попаданец» вам на этих страницах не встретится! — Герой автора, по сути, по душе своей — каждый из нас, тех, кто искренне любит леса, поля, горы, тайгу, снежные сугробы, искрящиеся под зимним солнышком, кто ЛЮБИТ нашу Родину, Русь Изначальную, Русь Начинающуюся. НО! Любит не «лайково-соцсетево-гламурно», а любит, потому как сам — частичка своей Родины. Нашей Родины.

…Представьте, что ваше любимое увлечение, которое всю жизнь, вас, с детства, будоражит, и заряжает интересом к жизни и миру вокруг, вдруг становится самым главным, тем, что придает истинное значение вашей жизни, помогает защитить и сохранить ваших родных и близких…

Скажете, и это тоже был неоднократно? Конечно! Только вот ТАКОГО настоящего народного колорита, таких интересных народных старинных оборотов и «словец», таких сочных характеров, такой реалистичности и правдивости быта и жизни — бывших 800 лет назад, я лично не встречал в современной фантастике. А фанатом этого великолепного рода литературы я стал еще в 3-м классе, навсегда покоренный печатавшимся в журнале «Вокруг света» романом «Пасынки вселенной» Роберта Хайнлайна. Герберт Уэлс со своей «Машиной времени» был для меня уже после летящего в беспамятную бесконечность корабля-колонии, и двухголового интеллектуала мутанта Джо-Джима… С тех пор более трех десятков лет я с огромным удовольствием ловлю всё новое, талантливое и интересное, что появляется из-под чудесного пера этих невероятных мастеров Фантазии, тех, кто умеет вместить в себе «частичку той реальности», которая «могла быть» — вместе с теми «нами» — которыми МЫ могли быть, а что еще правильнее — ДОЛЖНЫ быть. С любовью, отвагой, искренностью, исканием себя в этом удивительном Мире…

Автор (Сергей) — человек в меру романтичный. В ходе написания им «Кукиша» онлайн, и нашего увлечённого чтения, мы как-то быстро сдружились.

Сейчас, большую часть времени он проживает за городом, работает руками, по хозяйству и мастерит традиционные луки. Обдумывает следующее произведение.…

P.S. Да, должен отметить, что в тексте Автором приведены наречия, говоры, диалекты совершенно удивительные и уникальные, дающие повествованию совершенно живые, натуральные краски.

Приятного Вам погружения в эту увлекательную историю!

Андрей (ака And Ray) модератор ресурса bowmania.ru

Часть первая. В путь!

Зовут меня Владислав Павлович Пеплов. Когда-то я был холостяк, ибо этот термин применим к разведённым мужикам. В своей жизни ничем, особо, себя не возвысил и не проявил. Жил как все. Ел, пил, спал, чистил зубы, ходил на горшок и на работу. Так бы и прозябал, если б не произошли чудные события, о которых хочу поведать.

Началось всё, как я теперь понимаю, вечером, в пятницу. Пятница, для среднестатистического горожанина, светлый день, так как перетекает в долгожданные выходные. Придя вечером с работы, мы расслабляемся, строим планы на субботу и воскресенье и где-то в глубине души ликуем. Почему-то у меня, в этот пятничный вечер, предвыходной эйфории не было. Я сидел перед телевизором и внимал рассказчику, повествующему о древностях. Давило чувство беспокойства, смешанное со скукой.

Не зная, чем заняться, решил настрогать овощей для салата и опрокинуть рюмашку. Принял пятьдесят грамм и дело пошло. Огурчики, зелень, помидориусы, и на тебе, порезал большой палец. Порез был самый, что ни наесть, не приятный. Ранка была совместима с жизнью, ампутация не требовалась, но это был тот самый, противный порез из которого льёт кровь и не хочет останавливаться, а по болевому ощущению напоминает укол, при взятии крови из пальца, только очень долгий. Вроде мелочь, но долго заживающая и не приятная, как звуки двухлетнего ремонта в соседней квартире, во время просмотра телика.

Не противясь природным инстинктам, я засунул палец в рот и в таком виде стал протирать капли крови, которые изобразили на столе толи Микки Мауса, толи Олимпийского Мишку. Тут позвонили в дверь.

За дверью стоял тот самый сосед Толян, который второй год, шумно делал ремонт, когда по телеку шли интересные передачки.

Перемешивая слова с иканием, он заговорил:

— Здоров, Владик, ик! У тебя, случаем, саморезов нет? Штук пять, а то вот кончились, а до, ик, магазина бежать поздно, — громко спросил он, обдавая меня свежим сивушным духом и распространяя эхо от иканий по подъезду.

— Привет Толян, заходи. — Вздохнул я, и пошёл рыться на балкон.

Сосед, получив желаемое, предложил по рюмахе домашнего самогона на сон грядущий, я в отказе мотнул головой, он оспасибил меня, навязчиво извинился и убыл, пошатываясь, оставляя икающее эхо.

Нет, он не был алкашом, просто очень любил делать всякие хэндмейд настойки и наливки на базе народного продукта и как создатель дегустировал первым, а качество и вкус его продукта превосходило магазинные образцы, включая заграничные. Мне казалось, что он обладает какими-то тайными знаниями по этому вопросу. Бывало, придавит одинокая хандра, а Толик нальёт пятьдесят грамм и на тебе, хочется петь, а в мозгах чисто и трезво. Попросишь ещё пятьдесят, он откажет, мол, хватит и этого, ибо больше вредно.

Мне стало тоскливо. Из пальца опять капала кровь. Я сел на диван, поднял кровящую руку вверх и уставился в телевизор, а там шёл разговор о крови, генетике, истории, месте человека в этом мире и средневековой жизни. Диктор утверждал, что труд крестьянина в средние века был тяжелейшим в сравнении с нынешним. И тут на меня рухнуло прозрение! Я понял, что устал жить по закону города, что нужно отдохнуть хотя бы пару недель на природе. Лето кончалось, а я так и не отдыхал.

Позвонить начальнику было делом пяти секунд. Выслушав от него возможные последствия моего внепланового отпуска, я льстиво извинился и, ехидно сотворив фигуру из трёх пальцев, отключил телефон кровавым пальцем «фиги». Мысли злорадно представили, как на том конце «провода», начальник вытаращил глаза на вылезший из трубки кукиш, с кровоточащим главным пальцем.

Сожалений не было, ибо я и так собирался уходить на другую работу.

Всё, СВОБОДА! Кровавый кукиш усиливал зов предков, живших, когда-то на лоне природы. Засунув опять палец в рот, я бросился собирать дорожные вещи и всякие необходимые, по моему мнению, мелочи. Складной лук в чехле привлёк внимание, и был упакован в рюкзак. Три оставшихся стрелы, наконечники, пёрышки, хвостики, суперклей пять тюбиков… Та-а-к… Во мне закипала страсть охотника и земледельца одновременно и в сей момент, я вожделел ими стать, хотя бы на дачном уровне. Куда ехать я уже знал. Меня давно приглашал в гости приятель Вовка Пятёркин, по кличке (для своих) Пятак, живущей в Вологодской области. Лет пять назад, с его телефонных слов, он купил там домик на отшибе и стал хуторянином, можно сказать исчез. Год отстраивался, а потом привёз, неизвестно откуда, жену Ладу и зажил. Все это он рассказал мне по телефону. Я, конечно, не понимал, как он, прекрасный хирург, чудный механик-любитель, смог всё бросить, продать квартиру в Москве и утонуть в сельской жизни.

Познакомились мы с Пятаком давно. Как-то оказались зрителями на историческом фестивале, разговорились, поболтали малость о стрельбе из лука, ибо обоих это интересовало и других исторических разностях, в которых не разбирались. Потом вместе ездили на пострелушки, в общем, стали товарищами по оружию. Знакомство переросло в дружбу, а пять лет назад жизнь разлучила, общение свелось к редким телефонным разговорам, причём один раз в год.

Прошлый раз он звонил и приглашал, когда я, купаясь, на озере в июне, порезал ногу. Позапрошлый раз приглашение совпало с моим разбитым носом. По последним заморозкам, в марте, я поскользнулся и долбанулся о подъездную дверь. Первый раз тоже оказался кровавый и был связан со сдачей крови. Оказалось, что все три раза звонок друга пересекался с моей кровопотерей. Теперь, вот опять, порезав палец я вспомнил Вовку. Совпадение.

Перебив мои размышления, прокукарекал мобильник.

«Приезжай в гости. Владимир» — гласила эсэмэска. Волосы на голове встали дыбом, я нездорово хихикнул и сглотнул образовавшийся в горле ком.

К свободе.

Воскресным днём я уже шагал по Вологодчине. От ЖД станции до хутора приятеля было километров пятнадцать по трассе, плюс пять от трассы к деревне. Напрямик почти втрое короче. Решил идти короткой дорожкой, через лес по тропинке вдоль реки, как когда-то разъяснил мне в трубку Вовка, уверяя, что ошибиться невозможно, и я приду по назначению. Можно было поехать на автобусе, но хотелось именно пройтись. Недолго думая, я нырнул в прохладную тень леса.

По началу, шагалось бодро. Я даже вспомнил песенку Иванушки из фильма «Морозко» и выдал на весь лес:

Погляжу я на себя, Сам себе отрада, Не косой и не рябой, А такой как надо!

Певшие в округе птички замолчали, как я понял, в недоумении. Что ж, они правы, не умеешь петь, нефиг начинать, тем более в присутствии специалистов. Я извинился в поклоне перед пернатыми маэстро и дальше шагал слушая их, иногда подсвистывая.

Потом начала проявляться усталость. Обходя болото, пришлось далеко отклониться от реки, что привело к потере главного ориентира. Теперь я двигался на авось, через бурелом, иногда через густой подлесок, пытаясь выйти к заветной речке. Тропа виляя, то появлялась, то исчезала, ноги гудели и просили отдыха, спина поскуливала, вспоминая юность. Однако, не двадцать лет чтоб с набитым рюкзаком, по лесам скакать. Попробовал позвонить Вовке, но в телефоне не было сигнала.

— Блин, надо передохнуть. Пробурчал я и уселся на поваленное дерево.

Отхлебнул минералки из початой бутылки, полез за конфеткой в рюкзак и тут мне показалось, что где то далеко залаяла собака. Превратившись в "слух", я вытянул шею и замер. Так просидел около минуты, но ничего не услышал, показалось. Было давно за полдень, а на Пятаковскую деревеньку не было и намёка.

Больше всего пугал лес. Нет, он не был страшен, он просто был не тот, к которому я привык. Многие деревья, хвойные и лиственные, были огромны и неохватны, покрыты мхами, как в сказках Роу.

— Догостевался, турист хренов?! Заблудился? — Спросил я себя в голос, смачно выругался и закурил.

Так я и сидел в размышлениях. Стало прохладнее и сырее. Лес потемнел и начал затихать. Приближались сумерки. Они несли в этот мир другие звуки, другую жизнь, другие правила, нагоняли первобытный страх и в то же время пробуждали первобытные чувства, обостряли восприятие, подталкивали к действиям. Это заставило поспешить на поиски более подходящего места для ночлега. Всплывшие в памяти истории про лешего пробежали холодком по спине. В миг, куртка была вывернута на изнанку и надета. Говорят, что вывернутая одежда отводит чары лесного деда. Вскоре показался заветный ориентир — берег реки. Кто бы рассказал, не поверил! Теперь верю.

— А вывернутая штормовка то помогла! Подумал я ошарашено и, ругая себя за опоздание, принялся собирать дрова для костра, подсвечивая себе фонариком, всё ещё не веря в произошедший факт.

Всю ночь на реке раздавались всплески, плюхи и прочие звуки. Река жила своей ночной жизнью, как и лес. Где-то, вдалеке, за стеной камыша, гоготали утки. Иногда слышался свист их крыльев над головой и шумное приводнение. Шорохи в лесу не давали заснуть, пугая своей близостью и не известностью, лишь греющий свет костра успокаивал и обнадёживал.

Вот оно! За этим я сюда и ехал, подумалось мне. Что ж, преодолевай, сказал мне голос предка, и я ему грустно улыбнулся. Глядя на огонь, вспомнилось стихотворение Вадима Шефнера:

Огонь потрескивая ветками, мне память тайную встревожил. Он был зажжён в пещерах, предками, у горнокаменных подножий. Как трудно было им единственным, на человеческом рассвете, На не уютной и таинственной, на не обстроенной планете. На них, презрительными мордами, как на случайное уродство, Поглядывали звери, гордые своим косматым первородством. Мы стали опытными, взрослыми, а предки шли призывниками, Как смертники в разведку посланные предшествующими веками. Ещё не поклонялись идолам, ещё анналов не писали, А Прометей был позже выдуман! Огонь они добыли сами!

Настроение улучшилось, ведь это была свобода, о которой просила душа, а завтра всё наладится. Вспомнились медведи, которые тут были не редкость и я, озираясь на темноту леса, подбросив дровишек в огонь, закутался в спальник, отгоняя дурные мысли. Постепенно сон сомкнул мои веки и унёс в мир сновидений. Снилась какая — то каша, состоящая из разговоров с Вовкой и людьми в белых одеждах.

Пробудила меня утренняя прохлада. Вставать не хотелось, но нужно было развести огонь, заварить чайку, умыться и так как утро мудренее вечера, обдумать дальнейшие действия. Лес уже жил не ночной, а утренней жизнью. Сквозь туман река несла свои воды тихо, устало от ночного гуляния.

Любоваться долго не пришлось, ибо здравый смысл и речная прохлада быстро вернул меня к реальности. Я принялся собирать дровишки. За работой мне померещилось, что я слышу петушиный крик. Я разогнулся, прислушался — никого и ничего. Показалось. — Эх, где же вы люди! Крякнул я, подбирая ветки.

— Толи чудится мне, толи кажется, толи старый колдун куражится? — Слетели с моих губ слова из фильма «Морозко» и тут меня как током прошибло! Метрах в десяти от меня, в туманном мареве, по щиколотку в траве, стоял старик, а из-за него выглядывал мальчишка, лет восьми, держась за рубаху старца. Это было так неожиданно, что я чуть не вспомнил о туалетной бумаге. Фигура деда была весьма колоритна. Колдун! Чистейшей воды! Точнее былинный ведун! Одет он был в длинную, ниже колен, свободную рубаху серо-белого цвета, с длинными и широкими рукавами, поверх которой была наброшена накидка, похожая на шерстяной плед. На пояске, который представлял собой плетёную верёвку, висели мешочки и нож. Шею старика украшали непонятнее побрякушки, спадавшие на грудь как бусы. Седой волос был подобран кожаной полоской вокруг лба и ложился на плечи и спину. Усы, свисали ниже подбородка, где прятались в белоснежной бороде.

Во взгляде старика читалось не поддельное любопытство, ум, и настороженность. Глаза казались колючими и буравили меня насквозь. Под ложечкой засосало.

Внезапное появление гостей застало меня врасплох.

— Здрав будь Дедушка! Заикнулся я и оробел, оглянувшись на всякий случай.

— И ты не хворай путник! Откудова путь держишь и куда?

Сказано стариком было больше, но я понял только это.

— Из Москвы дедушка. Еду друга навестить. Честно ответил я.

Дед покрутил недоумённо головой по сторонам и сказал:

— А иде ж твой комонь и далече ли друже твой живе?

— У селения Гудково, на хуторе. Подскажите, как мне туда выйти, а то я, похоже, заплутал.

Дед молчал, будто осмысливал мои слова складывая из них пазл, потом проскрипел:

— Нет тута таких селений.

— Как нет?

— Так, нет. А что с перстом?

— С кем? — Не понял я. Ах пальцем, — еще в Москве, позавчера, перед отъездом порезался.

Ответил я, зачем то, разматывая бинт и показывая палец деду.

— Позавчёра говоришь из Москвы то? Швыдкий! — Тихо произнёс старикан и подозрительно прищурился.

Дед отошёл подальше и начал заниматься своими делами, изредка поглядывая на меня, и как мне показалось, сурово. Мальчишка, одетый так же как дед, зыркнув в мою сторону испуганными глазами, скрылся в лесу. Я повернулся к ним спиной и начал разводить огонь. Дурные мысли полезли в голову. Куда малец убежал? Ща приведёт местных, те оберут как липку, да ещё бока намнут. Да ладно б бока, кабы хуже не было… Стоп! Это ж люди! Не к ним ли шёл?

Пацан опять появился, но уже с удочкой в руках. Так вот зачем они здесь. Я на автомате, лихорадочно, полез в рюкзак за телескопическим спиннингом и коробкой с блёснами, шепча себе под нос:

— Лапти (!), на мальце были лапти, а на деде какие-то кожаные чешки, ё-моё! Что происходит, где я? Уж не к староверам ли меня занесло, или ещё каким клоунам-рецидивистам?

Старик и мальчишка уже выудили не большую плотвичку и сажали её на крючок.

— Понятно, будут щуку на живца ловить, — подумал я и забросил блесну. Металлическая приманка пролетела метров 30, плюхнулась в воду и начала свой путь в толще воды. Крутя ручку катушки и иногда поглядывая на своих соседей, не трудно было заметить, что мальчуган замер и смотрит на мою снасть с нескрываемым любопытством. Что ж, мальчишки все одинаковы, хоть староверы, хоть нововеры, а вот поплавок у его деда кокой то допотопный. Темнота!

— Поплавок у Вас интересный, допотопный. — Сказал я, дабы развеять неловкость молчания.

Дед глянул из-под бровей и парировал:

— А ты нешто жил до потопа?

Я смутился и замолчал, дед то мои слова буквально понял.

Честно говоря, не ожидал, что щука ударит на первом забросе, но это произошло. Удилище изогнулось дугой и вскоре рыбка, около двух килограмм, была на прибрежном песке. Сердце заколотилось от такой удачи, я радостно хохотнул.

— Деда, деда, видал? — Чуть не закричал мальчуган.

Его восторгу не было предела! Он захлёбывался от удивления, шепча деду, как я поймал щуку.

Я принялся чистить щуку, достав складной нож. У мальчонки снова округлились глаза, но, когда я натёр солью, нафаршировал рыбину луком и завернул в фольгу (!) малый, окончательно потеряв страх, подошёл ко мне и стал пытливо наблюдать за моими действиями, переминаясь берестяными лопаточками. Мне казалось, что он хочет спросить у меня что-то важное. Но он молчал и глядел, то на мои действия, то мне в глаза.

Пока рыбка запекалась в углях, старик с мальчишкой поймали две щуки, одну такую как у меня, а вторую поменьше. Потом разобрали снасть и собрались уходить. Я не мог их отпустить, не выудив информации, поэтому вежливо предложил «староверам-отшельникам» отведать приготовленный мной улов. Мальчуган умоляюще посмотрел на деда и тот уступил.

Щуку я поделил на три части. Старику голову с доброй частью рёбер, себе не большой кусочек серединки, а мальцу заднюю часть брюшины и хвост. Старик одобрительно крякнул и обратился к подростку:

— Добряша, хлебца принесь.

Вот это имя, подумал я. Не староверы они, а скорее «родноверы». Упёрли в леса, имён себе понапридумывали…

Мальчуган вмиг подбежал к своему скарбу, лежащему в сторонке, и принёс пол каравая хлеба, завёрнутого в холстину.

Дед чинно отломил кусочек хлеба, кусочек щучьего мяса, пошёл к реке и, пробормотав некие замысловатые слова, бросил эти крохи в воду. Добряша повторял за ним и что-то шептал. От меня, видимо, ожидали подобного, и я последовал их примеру. Рыбу и хлеб я бросил в реку со словами благодарности за доброту и угощение.

После этой процедуры дед немного оттаял и стал смотреть на меня менее подозрительно. Ели молча. После трапезы пошли к реке мыть руки, перекидываясь словами о вкусном завтраке.

Мой походный литровый чайник был извлечён из рюкзака, наполнен водой и водружён на угли. Ожидаемый фурор чайник не произвёл.

— Сейчас чайку попьём! — Произнёс я, роясь в рюкзаке в поисках пакетиков чая.

Не найдя оных, плюнул с досады и пояснил новым знакомым, что забыл взять заварку. Дед ухмыльнулся в усы и достал из мешочка на поясе сушёный пучок травы:

— На-ка во, волшебной. Она и хвори изгоняет и к девкам тягу поддерживает.

Мальчишка тихонько хихикнул и тут же получил от деда лёгкий подзатыльник.

Я сразу узнал запах. Это был чабрец, смешанный ещё с какой — то травой.

— Не уже ли вы, дедушка, тоже тягу поддерживаете? — Съехидствовал я.

— А то как жа, — серьёзно буркнул дед, в людском теле всё должно бысьть во здравии, пока дух в нем удерживается.

Я не знал, что сказать и полез в рюкзак.

К душистому отвару я достал шесть помятых, подтаявших шоколадных конфет, сказав, что это волшебные сласти, к волшебному чаю. Дед с пацаном насторожились, но я пояснил, что просто вкус у них очень приятный и называются они шоколадом.

Через чур они странные, «староверы» эти. — Подумалось мне.

Конфеты вызвали у моих сотрапезников полный восторг, но дед констатировал, что много их есть нельзя, ибо появятся хвори, но по не многу можно.

Пока заваривался чабрец, мы познакомились. Деда звали Буреем, а мальца Доброгой. За разговором я прояснил кое-какие вопросы, от которых волосы встали дыбом. Когда я спросил про железную дорогу и район нашего нахождения дед помолчал и ответил:

— Не слыхивал я Владислав про чудо дорогу. … Рази токмо, в былинах про такое сказывали, али потомки измыслят? Можа в Вологде (с ударением на второе «О») знают? Там купцы Новеградские, можа слыхивали что. Ты мне вот что скажи, имя у тебя наше, язык наш, а не понять тебя. Одёжа странная, уда мудрёная… …откудава? Уж не ведун ли ты, или колдун? — Усмехнулся Бурей в усы.

После этих слов, моё сердце упало в живот и запуталось в кишках. Какие, нафиг, Новоградские купцы, какие былины, какие ведуны???

— Нет Бурей, э-э-э, не знаю вашего отчества (дед в недоумении поднял брови), не ведун я. Обычный человек. А вы здесь откуда? Спросил я чувствуя как потеет лоб.

— Из веси мы. Тут недалече. Пойдём, гостем будешь! Ты нас попотчевал, не откажись и нашего угощения отведать.

Хоть и подозрительным мне всё казалось, но другой возможности выйти к людям у меня не было. А что? В деревне наверняка есть связь, или почта…! Там сориентируюсь и всё будет по плану. Ну не мог же я в прошлое попасть. Бред какой — то.

Шли, минут десять вдоль, реки. Потом Бурей наказал Добряшке бежать вперёд, дескать, нечего за взрослыми слушать. Тот мигом улетел вперёд, сверкая жёлтыми лопаточками, не взирая на тяжесть улова. Дед спросил:

— Что ныне на Москве?

— Да всё, как всегда.

— Эт как жа?

— Пробки, нелегалы и всё такое…

Дед задумался и опять спросил:

— Сам то, на крест молишься?

— Крещёный, крест ношу, но и Треглава уважаю, ибо он истина от великих пращуров наших, выдал тирадой я. Не хватало ещё на дыбу из-за местных религиозных пристрастий попасть.

Бурей удовлетворённо кашлянул и произнёс:

— Эт я в тебе сразу узрел.

— Как же? — Спросил я.

— По одёже вывернутой. Видать от лешего вывернулся. — Усмехнулся дед. — Истые заботники греческой веры до пота молятся, крест на себя перстами накладывают, а всё одно пропадают в лесах. А увидел лешак одёжу изнанную, сразу понимает, что православный славянин идёт и отпускает его, ибо свой он по духу…

Я, огорошено, спохватился, остановился и начал переодеваться.

— Какой, кокой славянин…?

Метров через сто лес начал редеть и мы вышли на огромный луг. Деревенька, в десяток бревенчатых домов, одной стороной смотрела к лесу, а другой на берег реки. На лугу паслись коровы, козы, где-то раздавались звонкие удары молотка о железо, перекрикивались петухи. Лёгкий ветерок доносил запахи шлака, навоза, дыма, сена и чего-то вкусного. Всё выглядело как в современной деревне, только как-то проще и, я перестал дышать, не было столбов и проводов. Я покрутил головой, точно, электричества нет. Спросить у деда, какой год? А что мне оно даст? Это только в кино, герои помнят разницу лет и древних правителей. Школьная программа, давно забыта.

— Скажите Бурей, а что, свеи лютуют? — С надеждой спросил я наобум, припоминая название шведов.

— Бывает. Оттяпают кроху нашей землицы, пыжатся, зазнаются. Всё им мало, всё не уймутся. Ну да приде время и на них управа будя. Ныне свея только ленивый не бьеть.

— А на Неве их не бивали, не слыхал?

— На Неве? — Задумался дед, — не, не слыхал.

Меня начало колбасить. Что ж выходит, я влип в историю раньше 1240 года, то есть, до невской битвы со шведами?

Захотелось курить. Я вспомнил соседа, который второй год, ремонтными шумами, создавал уют и себе и мне. Это было так здорово, так чудно. Вспомнился Вовка Пятёркин, к которому я так стремился и не попал. Похоже, о сигаретах пока лучше забыть. Тут за куренье колдовство пришить могут и на костёр отправить. Рука в кармане самостоятельно разжалась, отпустив пачку сигарет. К домам шли молча. В нутрии меня, моё естество твердило что этого не может быть.

— Ты не хворый паря? — Спросил Бурей. — Бел как мука.

— Не дед Бурей не болен, просто устал малость. — Ответил я, а сам подумал, что, пожалуй, надо побеседовать с психологом.

Бычьи пузыри на окнах домов, причем, вполне современных рубленых домов, вгоняли меня в истерику. Появился Добряшка и ещё какой — то бородатый, очень крепкий мужик. Я не знал, что говорить и когда меня повели к двери какого-то строения, кто-то долбанул меня сзади по голове. Теряя сознание, я успел запомнить, как меня уложили на сено и всё…

Встреча.

Провалялся я не долго, во всяком случае, мне так показалось. Голова болела. Открыв глаза, увидел только сено. Сел. Какая-то соломинка ткнулась в порезанный палец, рука рефлекторно дёрнулась и с моих губ слетело шипенье.

— Во я попал! Ядрёна корень!

Маленькое окошко на уровне человеческого роста давало не много солнечного света, но этого хватало, что бы рассмотреть помещение, в котором я находился. Этим помещением был обычный бревенчатый сарай.

Потирая затылок, подошёл к двери, толкнул.

— Заперли клоуны ряженые! — Задохнулся от негодования я.

Расставив руки в стороны, покрутился на месте, поискал глазами рюкзак. Нету, забрали. В голову опять полезли дурные мысли. А что если эти психи меня в жертву принесут? Недаром же у Бурея, или как его на самом деле зовут, на шее всякие костяшки висели.

Проверил карманы, там всё на месте.

— Ну, вот тебе и кирдык! — Сказало внутри меня.

Мысли лихорадочно забегали:

— Не-е-т, живым не дамся. — Прошипел я, прикуривая сигарету.

Немного подумав, достал складной нож, затянулся и, выпуская табачный дым, отрешённо взглянув на лезвие, потрошившее до этого только рыбу, подумал, что вот и настала очередь человеческого мяса. От этой мысли всё внутри похолодело. Начало тошнить. Я глянул порезанный палец. На нём была маленькая кровавая точечка, растревоженная случайной соломинкой. Я сотворил кукиш, сжал его, красная капля набухла и скатилась на сено.

— Во вам ребята. Меня так просто не возьмёшь!

Палец тут же оказался во рту, и бесноватые мысли начали приобретать смысл. Для начала нужно выбраться от сюда, да брёвна ножичком не перепилишь и башкой не прошибёшь. Задрав голову, я начал изучать потолок. Потолка как такового не было. Вместо него поперёк помещения лежали две бревенчатые балки, а над ними, сходилась скосами ввысь, двускатная крыша. Всё было построено из дерева и это открытие давало шанс выбраться через кровлю.

Ухватиться за балку подпрыгнув? Не, не получится, ибо толстовата, но взобравшись на нее, я мог рассчитывать на побег через крышу.

Все обезьяньи попытки влезть на потолочные перекладины ни к чему не привели кроме усталости. Я сел на земляной пол и начал скисать… Пол! Он земляной!

— Подкоп! — прошептал я и превратился в землекопа.

Разочарованию не было предела. Старые венцы уходили в землю, а на сколько, то одному богу известно. Уставший, испачканный в земле, одолеваемый мыслями о неизбежной кончине я искал выход, облокотившись о стену сарая, и разговаривал сам с собой с закрытыми глазами.

Одно моё «Я» сказало:

— Ну что, Монтекристо пластилиновый? Не можешь даже из деревянного сарая вылезти, а узник замка Ив в камне дыру проделал.

Другое «Я» ответило:

— Тык он с направлением лоханулся и попал к соседу измученным и в истлевшем рубище, а копал двадцать лет.

Глаза радостно открылись:

— Рубище, одежда! Вот выход.

Штаны с курткой были сняты и связаны, а после успешно перекинуты через балку. Немного покорячившись, я взобрался на заветную перекладину и первым делом, развязав одежду, начал натягивать изрядно помятую куртку. Ликуя от счастья приближающейся свободы.

Мой слух не сразу различил приближающиеся на улице голоса:

— Успокойся Ладушка, нешто Горын не знает, как по темечку приголубить? Чай не первый год куёт, и завсегда удар рассчитывает. — Увещевал кого-то голос Бурея.

— Хоть и ведун ты Бурей, а всё одно как все мужики телёнок. Зачем велел Добряшке Горына предупредить? У того ж силища бычья. — С переживанием и аханьем звенел, отчитывая Бурея, женский голос. — А вдруг у него, как говорит Володимир, «крыша поедет»?

— Да я легонько, полешком в кожу завёрнутым. — Винился третий, басистый, густой голос. — Ни куды крыша его не денется. У Володимира же не делась, а наоборот поправилась. Он давича сам говорил…

От этих слов я оторопел:

— «Крыша поедет»? Да это ж современное выражение! Выходит, я дома, в две тысячи тринадцатом? Ну, слава богу! Хоть какое-то облегчение.

В этот момент двери распахнулись и в сарай зашли Бурей, бородатый коренастый мужик и миловидная женщина. Одежда их была в одном стиле, в средневековом.

— Ну и иде он горемычный? Куда гостя дели пни косматые? Ох, да он нору копал, хотел землёй уйти сердешный. — Причитала женщина.

У меня опять помутилось в уме, и я крепче ухватился за балку, чтобы не брякнуться под ноги своих похитителей. Нападать у меня уже не было желания. Хотелось убедить себя в том, что это всё дурной сон и побыстрее проснуться. На звук моего шевеления все трое повернули головы.

Глаза их расширились. Я потом представлял себе эту картину:

«Сидит на корточках, под крышей, мужик тридцати шести лет от роду, сидит на балке ухватившись за неё же, измазанный в земле, без штанов, но в куртке и в ботинках, глаза бешено-перепуганные, в руке небольшой ножичек. Жуть! Тут даже психиатр не сразу диагноз поставит».

— Точно, крыша поехала! Доигрались, лешаки бородатые! — Жалобно промолвила женщина.

— Владушко, соколик, ты, что там творишь? — Спросил Бурей тихим и добрым голосом.

В голове всплыл ответ из мульта «Жил был пёс»:

— Птичку ловлю. — Оторопев, съехидничал я, вытаращив глаза.

— Вот Горын, зри деяния рук своих. — Всплеснула женщина.

Коренастый бородач попятился:

— Не может того бысть Ладушка. Да я ж его легонько… да как жа так?

К уговорам, ласково, подключился Бурей:

— Ты слязал бы Владислав, бо неча как циплок на насесте сидеть. Пойдём в дом, молочка попьешь, каши поешь, хош ушицы щучей, а хош говяжьей. Чай солнце за полдень, пора и трапезничать.

Тон моих собеседников подействовал успокаивающе. Моё тело, чувствуя усталость, само спрыгнуло вниз и больно саданулось задом о земляной пол.

Сидя на земле и таращась на, участливо присматривающихся ко мне, людей я тихо спросил:

— Люди добрые, какой сейчас год?

— Шесть тысяч шесть сот восемьдесят восьмой от зарождения мира. — Произнёс степенно Бурей.

— А по вашему, тысяча сто восьмидесятый, от рождества Христова. — Добавила Женщина улыбаясь.

— По чьему "по-нашему"? — Отрешённо спросил я.

— По твоему, с Володимиром. — Уточнил, улыбаясь бородой и глазами, Горын. — Порядок у тебя видать с головой. — Порты то одень — уже веселее усмехнулся он.

— А кто такой Володимир, у которого крыша поправилась? — С безразличием спросил я, натягивая штанину.

— Так друг твой, который тебя и пригласил, — а я жена его Лада, — улыбнувшись, ответила женщина.

Я так и остался в одной штанине:

— Вовка? — Воскликнул я. — Ну Пятачина, ну я ему! Да за такой розыгрыш я ему руки не подам! Ну, блин, уух! — Вылетело из меня негодование.

— Какие уж тут игрища, да разыгрищи? — Пробурчал Бурей. — Всё взаправду. — Он поначалу тоже не верил.

— Во что не верил? — Осёкся я.

— Пойдём в дом. Володя вернётся сам тебе и расскажет, он же тебя встречать пошёл. Ныне третий день, должен вернуться. Он ить третий год тебя встрянуть ходит, в заветный час, да в заветное место… и по трое дён тебя ждёт. — Уже веселее прозвенела Лада.

Дом, в который меня привели, показался обычным деревенским. Печь с лежаком, загнетком, плитой и всем полагающимся, сундуки, лари, добротный стол… Только вот лавки вдоль стен, вместо стульев и табуретов, смотрелись не привычно. На стенах висели деревянные полки, шкафчики, мелкая утварь.

— Печка у Вас знатная, — обратился я к Ладе устало.

— Да, теперь тут у всех такие, — улыбнулась она, — Володя сам и избу, и печь ставил, а потом и люд из Гудошной веси начал рядом строиться, да перенимать мужнины умения, так наш хутор превратился в весь. На-ка во, выпей, — Лада поставила передо мной ковш с каким-то питьём.

— Не уж-то Вовка сам и дом, и печь сложил? — безразлично спросил я и порядочно отхлебнул.

— Измыслил сам, а мужики Гудошнинские руками да могутой помогали. Да и как не помочь, ежели он ихних деток, да увечных лечил.

— Каких увечных? — хмелея, спросил я, впадая в сонливость.

— Третьего лета мужи Гудошные на торжище за солью ходили по реке, а до этого, в тех местах, ватага новгородская на ушкуях погуляла, да местных охотников на рухлядь обобрала до нитки и посекла, ну а те, на волоке, на наших и отыгрались. Выжившие говорили, что их за новгородских приняли, орали вот, мол, вам за наших… еле отбились. Как так? — всплеснула руками хозяйка. — Ведь ушкуйники то, и сброей, и одёжей побогаче выглядят, — вздохнула Лада. — Все, кто выжил, и были увечные. Еле до веси добрались. Из четырёх расшив две до дому еле дошли. А потом на весь черемисы налетели, пожгли, да пограбили. Народец то, кто в лесу, кто на болоте попрятался. Защищать было некому, у мужей раны свежие ещё не зажили. На наш хутор тоже тогда четверо черемисских воев вышли. Я чуть запереться успела. Муж троих стрелами побил, а одного рогатиной угомонил, но тот ему тоже бок порезал. Уж я плакала тада. Потом от черемисов послы приходили, замирялись, откуп приносили, мол тех татей наказали, за нарушение добрососедства……

Толи напиток подействовал, толи нервное напряжение прошедших часов, а скорее всего и то и другое, но я начал отключаться. Сквозь дрёму слышался приятный женский голос, рассказывавший мне про моего друга Вовку "Пятака". Потом всё стихло. Я спокойно спал.

Наступил вечер.

Проснулся я от топота ног и голосов на ступенях дома.

— Где? Где он? — Громко спрашивал знакомый голос Пятака.

— Спит, не ори оглашенный — отвечала Лада, — за столом уснул. Чуть умом не тронулся сердешный, тык я ему хмельного на травах подала, он и уснул.

— Некогда Ладушка! Беда! Горын, собирай мужиков! — Раздавался голос Вовки.

Я бросился в дверь, но кто-то дёрнул её снаружи и моё тело, поддавшись этому посылу, вылетело в сени, сбивая с ног Вована.

— Здравствуй Влад, здравствуй дорогой, вставай друже, обниматься будем потом! Ты уж меня извини и давай вникай в обстановку. Ватага снизу рекой идёт, вроде Буртасы, около полусотни, можт поболи малость, все оружные, на двух лодиях. Ща в полдне от нас стоят, можт отдыхают, можт ждут кого. Откуда взялись сам не пойму. Они тут вроде никогда не появлялись. Да что я тебе рассказываю, ща сам всё узнаешь.

— Кто идёт? — окончательно проснулся я.

— Не знаю точно, но мерянский охотник сказал, что брони у них буртасские, что прибрежные селения грабят. Идут скоро, особо не задерживаясь. Эх, елы-палы! Говорил я мужикам, что крепостицу надо ставить, да не успели, — поднимая меня, сокрушался Владимир.

— Какой охотник, что ставить? Вовка, мы в прошлом да? — Ошалело спросил я и поспешил за другом на улицу.

Вовка обернулся и, взяв меня за плечи, посмотрел в глаза:

— Да Влад, в прошлом. И я не сошёл с ума. Мы сейчас снова собираемся с тобой на пострелушки, но на выживание и с… Он замолчал.

— С чем «с»? — Выдохнул я.

— С поножовщиной, Влад, и мне страшно. — Обрушился громом тихий ответ.

События начали развиваться с огромной быстротой. Я уже верил в то, что попал в прошлое, но в то, что здесь сейчас творилось, верить не хотелось, ибо в воздухе витал страх.

Народ, сходился к центру селения, и кучковался вокруг Горына. Как выяснилось потом, Горын был бывший черниговский сотник и тут преподавал НВП (начальную военную подготовку) и мечный бой. Кузнечил по совместительству.

Народу собралось человек шестьдесят. Боепригодных было не много, десяток мужиков как я и постарше, да десяток лет двадцати-двадцати пяти, остальные подростки разных возрастов, бабы да старики под стать Бурею.

Горын, по-быстрому, разогнал лишних, раздав им указания, а остальных пригласил в свой дом на совет.

Вовка положил мне руку на плечо и подбодрил:

— Пошли, пошли. Может и ты, пособишь.

Совет длился не долго и не громко. Всё это время я сидел на краю лавки и внимал говорящим. Решено было отправить в ночь разведку, а вокруг веси снарядить часовых в секреты. Это поручили молодым охотникам во главе с опытным Кириллом.

— Ага, — подумал я, — тут и крещёные есть. Мало того, этот Кирилл ещё и заведует разведотделом. Значит в плане религии тут мир и дружба…

Сидевший у печки Бурей прокашлял, все повернулись к нему.

— Детишек малых, да баб ко мне в лес отправьте, да в провожатые пяток отроков оружных отрядите. — Друже Кирилле, дай на это дело троих сынов твоих, хоть и юны они ещё, но в ночном лесу аки совы, да и стрелы мечут не хуже взрослых. — А ты, Любим, своих двух чад дай. Те тоже лихие лесники.

Кирилл и Любим тут же ушли, а Бурей обратился к Владимиру:

— Твоего гостя мы не знаем куда применить, поэтому решай сам.

— При луке будет, — кивнул Бурею Вовка и добавил, — втянется, а там посмотрим.

— Добро! — Встал из-за стола Горын.

Все быстро и тихо разошлись.

Володька потащил меня к себе. Дома Лада собрала какой-то скарб и одевала двух детишек. Вовка сел на корточки к детям, улыбнулся:

— Ну что воробышки мои? Охраняйте мамку то. Хорошо?

— Хорошо, тятя, — ответил старший малец.

— Тятя, а кода ты плидешь? — пискнула девчушка.

— Когда-когда! — Начал учить сестру малец, — когда головы ворогам посечёт, тогда и придет.

У Лады покраснели глаза.

— Береги себя Володенька. Береги для нас, любый мой. — В её голосе послышался срыв…

Я вышел в сени и закурил в раскрытую дверь, облокотившись о притолок. В моей голове был полный сумбур, к горлу подступил комок. Тут даже дети знают, что батя идёт головы рубить и это нормально, а у нас "Ну погоди" запрещали для показа малым детям, мол, опасно для психики… Возникшую обиду за прохладную встречу, я выбросил из головы, потому что только сейчас понял, за что Володька готовился стоять и, если понадобиться умирать. Я чувствовал переживания друзей и завидовал их чувствам друг к другу. А что со мной дальше будет? Захотелось вдруг себя пожалеть…

Лада с детьми вышла и торопливо пошла к назначенному месту. Мне хотелось ей сказать что-нибудь доброе, но не нашлось чего. Проводив её взглядом я, расстроенный вернулся в дом.

Вовка уже обряжался в кольчугу:

— Одевайся Влад, сбруя на столе — и он кивнул на воинские причиндалы.

Володька помог и объяснил что к чему, поэтому одевание было не долгим.

— Я лук с собой привёз, — заикнулся я.

— Какой?

— Фирмы «Бэр», плечи шисят восемь фунтов.

— Пойдёт.

— Только стрел у меня нет.

— На вот, сам делал, — Вовка достал из сундука берестяной тул набитый стрелами, — тридцать штук, я ими с местного лука, килограмм на сорок пять, стрелял. Думаю, тебе подойдут. Только под хвосты обмотку подгони.

Минут через десять хвостовики садились на тетиву плотно.

— Пошли. — Посерьёзнел Володька и улыбнулся уголками рта.

— Пошли. — Почувствовал я его состояние и, наверное, побледнел. В этот миг мне очень сильно захотелось жить.

На улице было тихо. Дальняя разведка давно ушла в поиск, ближняя слившись с темнотой, растворилась в лесу. Весь жила ночной жизнью, по своим правилам и правилам леса, по людским законам и законам природы.

Мы сидели в загоне для коров и, наблюдая за улицей сквозь щели строения, тихо беседовали. Время тянулось мучительно долго. Я поведал Вовке свою историю, он мне свою рассказал, как Бурей открыл тоннель времени, что он Вовка туда попал, когда искал домик на продажу. Как он угрожал арестовать всю весь Гудошное и сдать куда следует, как бросился на Горына, выхватив у мальчишки тренировочную рогатину, а тот увернулся и голоменью меча влепил Вовке по лбу до потери сознания. Хорошо, что Бурей вступился. А потом у него «крыша ехала» и опухали мозги от нежелания верить в происходящее. …

Среди ночи в лесу ухнул филин, ближе к деревне застрекотала белка. Вовка шикнул. Напряжение росло. У меня начался мандраж, сердце колотилось очень громко и казалось, заглушало все звуки в округе. Что ж, у хорошего бойца, всегда перед боем понос.

Вовка тихонько коснулся моего плеча, это был сигнал к вниманию.

По веси двигались тени, вызывая во мне дрожь, бурление в низу живота. Четыре силуэта, появились попарно, с разных сторон. Я шевельнулся, Пятак сжал моё плечо. Ещё минут пять не прошеные гости шныряли вдоль домов, потом всё затихло, через некоторое время прострекотала белка.

— Расслабься пока. — Тихо сказал мой приятель, — ща будем новостей ждать.

Через некоторое время напряжение спало. Я начал осмыслено различать звуки. Вот где-то корова вздохнула, вот ещё какая-то скотина топнула в хлеву…

Сырая прохлада ночи забиралась под одежды и выгоняла тепло, вызывая мелкую дрожь. Краешком глаза я уловил какой-то блик и прильнул к щели. В ночном небе, чертя огненные полосы, загорались и тухли падающие звёзды. А я и забыл, что уже конец августа. Говорят, что август — месяц падающих метеоритов, но он, скорее месяц гибнущих звёзд. Вспышек было намного больше, чем в моём, современном времени, видимо до нас их сгорело огромное количество, а нам остались крохи.

— Небо видал? — Шепнул я Вовке.

Он промолчал, но его кивок был уловим.

В стороне реки послышалась возня и лёгкий плеск, погодя прокрякала утка, ей вторила другая. В лесу опять коротко стрекотнула белка, а за ней ухнул филин.

У меня возникло чувство беспокойства:

— ВовкО, ты слыхал, что б белка ночью стрекотала?

— ВладкО, а ты вообще слыхал, что б белка с утками и филином по ночам беседовала?

Я выдохнул …

— Отож. — подытожил дружок с тихим смешком.

— А что ж собаки молчали?

— Бурей увёл.

Вскоре раздался шорох, причём возле нашего укрытия. Волосы под шлемом встали дыбом, показалось что, натянулся подбородный ремешок.

— Ну, што вы тут браты, скучаете? Порты ещё не замочили? — шёпотом, вползая к нам, проговорила тень, трясясь от смеха.

— Данила, ты? — Убирая нож, ахнул мой товарищ. — Ты ж в дальнем дозоре был?

— Тык был и уже назад обернулси-си-си. — Смеясь, шептал парень.

— Впредь упреждай на перёд, а то я тя, чуть было, ножом не полоснул! — Прошипел Володька.

Данила пискнул мышью:

— Так годится? Ладно не серчай, — перестал трястись Данила, — меня Кирилл до Горына послал, а тот велел всех оповестить. Одна лодья, с тремя десятками воев, крадётся по Кубене к нашему плёсу. Тихо идут, видать вёсла чем-то обмотали, ишшо два десятка воев берегом идуть, все доспешные. Наши и тех и тех доглядывают. Вторая лодия, встала в пяти стрелищах, на том берегу Кубены, там ещё у них десяток остался, полон стерегут.

— А что на нашем берегу случилось. — Тихо спросил Владимир.

— Да засадные хлопцы, четверых ихних, возле наших расшив, повязали, да одного невзначай зарезали. Они челны пытались увести, видать мало им двух лодий то.

Мне опять стало жарко. Что значит невзначай зарезать, спросил я себя. Выходит, и меня так же и кого угодно. Ну и времена.

— Что порешили? — Спросил Вовка.

— Как высадятся, наши у берега их пропустят, солому за спинами подпалят и по краю зайцами до вас, а вам по свету противников легче стрелами забросать будет, мы пешцев у леса встрянем. Горын наказал, чтоб сдуру в сечу не лезли, бо покрошат. Ща к заслону переползайте, там уже наши схоронились. Ежли татей стрелы не остановят, то отбегайте к избам, там Горын и други их в мечи примут, а вы пособите. А твой щит иде? — Шепнул Данила.

— Сижу на нём. — Тихо ответил я.

— А-а! Эт ты знатно удумал. Налетит хто, щитом прикрыться не успеешь.

Одна задница, на щите останется Во всей своей красе И мыслей в ней не будя О девичей косе! 

— Затрясся в беззвучном смехе парень и ужом исчез в темноте.

Не знаю, покраснел ли я, побледнел ли, но под ложечкой, от стыда засосало.

Вован, видимо почувствовав моё смятение, шепнул:

— На Данилу не дуйся, он и рубака дай бог каждому, и на язык остёр, даже Бурея иногда цепляет. Меня по началу, цеплял часто, я злился, а потом разглядел душу его. Он чужое горе как своё воспринимает. На людях всегда весел, а один всегда в думах да в грусти. Ладно, хватит шептаться, пошли.

Проползти сто метров, до так называемого заслона, оказалось для меня мукой. Я никогда в жизни не предполагал, что буду ползти в средневековом доспехе, в наручах и поножах, со здоровенным тесаком на поясе, с луком и стрелами, со щитом на спине, по достаточно высокой траве на стрелковую позицию. Заслоном оказались расставленные в траве бочки, причём без соблюдения какого-либо порядка, где по две, а где по три в ряд, тут же были разбросаны пучки соломы. По сути это был не заслон, а временные укрытия для лучников, хаотично расставленные на лугу для запутывания вражеской разведки, догадался я. Между ними валялись калитки от изгородей, доски и даже пни. Тут мы и заняли оборону, все по своим укрытиям, за своей бочкой. Началось томительное ожидание.

Долго ждать не пришлось. Минут через десять пятнадцать от реки донёсся лёгкий шум. Прокрякала утка, ей отозвалась другая.

В ночной тиши скрежет ладейного днища о прибрежный песок, отозвался мурашками по спине. Шорох множества ног приближался, слышалось густое дыхании людей, идущих убивать. В ночном воздухе стал ощутим запах пота и будущей крови. У меня прослабили колени и в этот момент за спинами противников полыхнули четыре соломенные копны. — …Киев бомбили, нам объявили, что началася война… — Вставай страна огромная!.. — пронеслось в голове.

Меня обуяла дикая, первобытная злость, которой я раньше не испытывал. Она пьянила и требовала жёстких действий.

Стрела плотно села на тетиву. В ста с лишним метрах от меня, подсвеченный четырьмя кострами, на нас бежал враг. Послышались хлопки тетив, и я впервые отправил стрелу в человека, в людей которых не знал, которые шли, чтобы забрать мою жизнь.

Мандража не было, рядом щёлкали, позвякивали, похлопывали тетивы, сливаясь в какой-то ритмичный аккомпанемент всему происходящему. Я был частью этой убийственной музыки, я был музыкантом этого кровавого оркестра, я чувствовал, что посылаю смерть.

Стрела за стрелой уходила в противника, тот взялся в щиты и превратился в непробиваемую стену. Теперь посыпались стрелы на нас. Стреляли с ладьи, причём довольно результативно. Шмелиное гудение пролетающих мимо стрел вызывало холодок в желудке, появились раненые. Наши ответили, похоже не без успеха, ибо послышались крики боли. Мы продолжали обстреливать противника. Где-то с лева в лесу раздавались крики и звон железа. Похоже, шутник Данила сотоварищи, сшибся с лесным отрядом ночных «гостей».

Костры затухали, по лугу разнёсся дым, пепел и запах гари. Ночная тьма опять укрыла нападавших.

Противник, с рёвом, пошёл в атаку. Кто-то дал команду отступать.

— Пепел, айда к домам! — Крикнул Вовка.

— Ща! — отозвался я отпуская тетиву и видя как зарылась в траву завывшая тень. — Пепел стрельбе не мешает!

— Пепелац, быстрее! Вла-а-д! — Раздирая горло орал Володька.

— Я пришёл в себя. Пепел и Пепелац были мои клички, придуманные Вовкой ещё в молодости, по моей фамилии Пеплов.

— Пятак орал благим, умоляющим матом.

Я метнулся на голос. В щит, висевший на спине, что-то сильно ударило. Падая в траву, пришла мысль: — Всё, кранты.

Чужие руки потянули за одежду. Моё тело рванулось что было сил. Из глотки вырвался вопль обречённого человека, и лук, зажатый двумя руками, прошёлся по ногам противников, потом по головам, не нанеся особого вреда, а потом налетел на чей-то, умело подставленный меч, и развалился на две половины. Рука дёрнулась к поясу за тесаком, а голова тут же получила сильнейший удар. …Уходя в забытье, я услышал, как лопнул ремешок шлема и тот слетел с головы. Что-то тёплое залило лицо, наступила темнота.

Занялась зоря, травы окутанные туманом, прогибались от капель росы, и была бы идиллия, ежели б обезумевшие люди не резали друг друга, одни защищаясь, другие нападая.

Я лежал залитый кровью, серое небо смотрело на меня сквозь клочья тумана. Промокшая одежда холодила тело. Слышался шум битвы, и он мне казался не нужным и мешающим. Придя в себя, захотелось встать, но любое шевеление вызывало приступ сильной головной боли с тошнотой, что вызывало физические муки. Иногда мой разум проваливался в забытьё, а иногда приходил в сознание, чтобы снова отключиться…

Очнулся я на полу, покрытом шкурами. Из одежды на мне была русская льняная рубаха да повязка на голове. Башка тихонько ныла, во рту тоже было погано, болел язык. Рядом слышались стоны и причитания. Кто-то матерился. Открывать глаза не хотелось, боясь спугнуть покой и вызвать головную боль, но глаза всё-таки открылись, не смотря на слипшиеся ресницы.

Несколько женщин обходили лежащих, как и я на полу, раненых. Кому-то делали перевязки, кого-то чем-то поили. Прям прифронтовой госпиталь, подумал я и приподнялся на локтях. Кто-то позвал Вовку, тот появился, хромая на костыле, весь в синяках с ковшом в руках.

— Ну что живой? — обратился он ко мне, — на-ка во, испей.

Я с жадностью приложился к воде и, отдышавшись, с трудом ворочая языком, спросил:

— Что с ногой?

— Бог миловал, скоро заживёт.

— А что со мной? Долго валяюсь?

— Сотрясение, рассечения и ушибы тканей, прикушенный язык, ну и синяки да шишки, ибо побегали по тебе изрядно. Можно сказать, повезло. Валяешься часов десять. Рассечение на твоей башке я зашил, а надо было наоборот глубже проковырять, что б впредь исполнял команды. Ладно, отдыхай. Потом потрындим, мне к Даниле надо.

— А что с ним?

— Когда вторую лодью взяли, он помогал павших да раненых подбирать, а потом один по лесу железо да стрелы искал, ну и на пятерых недобитков нарвался. Хоть сам порядком помятый, да подраненный был, но троих положил, а ещё с двумя уже не сдюжил… Благо парни Любимовы, авангардом, от Бурея возвращались. Они, долго не думая, вогнали супостатам по стреле под глаз, а Данилу с топорком в лопатке и сломанной кистью ко мне на руках принесли.

Остаток дня я провёл в думах и посильной помощи раненым. Кому воды приносил, хромая всем телом, а из-под кого убрать надо было, тоже не брезговал. Ночью спал беспокойно. Сны, сны, сны, да все разные, тяжёлые.

Утром появился Бурей. Всех обходил, прислушивался, Вовке советы давал, а тот к моему удивлению соглашался и просил потом помочь. Бурей не отказывал.

Старик не обошёл вниманием и меня.

— Как твои хвори-свербячки Владислав? — Спросил ведун.

— Уходят, дед Бурей. Уже бегаю.

— Да видал я, како ты с ковшом телепался, переваливаясь яко утка на льду. Знатно по тебе посигали. До дому не тянет? — серьёзно спросил он.

Я понял, к чему клонит Бурей и ответил:

— Нет, Бурей. Позвольте я у вас ещё погощу.

— Значит любо тебе наше гостеприимство! — Старик удовлетворённо кивнул и удалился к раненым. Я проводил его взглядом и откусил яблоко… Кислятина-А-А……

Через пару дней я был почти огурцом, с редкими болями в голове. Поселили меня у бабы Меланьи. Бабуся была добродушная, но ворчливая, а по разговору напоминала кино-Бабу-Ягу в исполнении Милляра. Меня это очень веселило и подталкивало на общение в стиле героя киносказок Иванушки. Когда я её спрашивал что сделать по хозяйству, она говорила что ныне я всё вытрудил и должён итить гулять:

— Мужи в твои годы уже детей рОстят, а тебе из дому под вечер не выгнать!

Мне так и казалось, что она добавит: — чуфыр-чуфыр…

Я целовал её в морщинистый лоб, а она тыкала мокрой тряпицей в мой лоб и называла недорослем, улыбаясь почти беззубым ртом.

По утрам я начал стрелять из слабенького лука, дабы вернуть помятому телу былые качества. Лук одолжили мне меньшие сыновья Кирилла, близнецы Алексий и Андрей. Они оказались друзья Доброшки. Все три друга, после утренней рыбалки для лазарета, с серьёзным видом учили меня обращаться с их луком, и я им подыгрывал.

Потом я помогал бабе Миле, а отделавшись, заходил к Вовке, проведать его и раненых. Как-то заглянув к выздоравливающему Даниле, я опять нарвался на его колкости, но благодаря этому я свободнее заговорил с весянами, местными барышнями, а они со мной.

Он сидел на лавке в одних портах, с перебинтованным торсом и рукой в лубке.

— Будь здрав Даниил! — Приветствовал я.

— И ты не хворай Влад! Ты шож это свою одёжу не забрал, и баб смущаешь?

Я спохватился:

— А где она и почему смущаю.

— Бабы-Ы! — Крикнул хохмач, закашлявшись, — добрый молодец Владислав, за одёжей пришедши. Няситя! Только порты они тебе нипочём не отдадуть — серьёзно продолжал он…

В помещении воцарилась тишина. Стонущие перестали стонать, мухи перестали жужжать. Мужики, бабы, девки помошные, Вовка — все замерли.

— Почему? — Оторопело спросил я.

— Да потому што с переду, на портах твоих, цепь золочёная обнаружена.

— Так то не цепь, то застёжка такая, замок «молния», — не смело отозвался я.

— Тык, а я про што? Это ж какое добро в портах нужно иметь, что б под замком его хранить и молыньёй боронить? — Быстро нашёлся он. — Все вои видали, как вороги тебя навзничь положили, а потом отскакивали, видать, ты их молыньёй поражал, — предположил Данила, — али добром, што под замком в портах было? — закатил глаза в догадке весельчак и покрутил локтем, присвистывая.

Средневековый, созданный Володькой, лазарет взорвался от хохота. Где-то упала посуда. Люди смеялись до слёз. Тяжёлые лежачие корчились от смеха, а Вовка, со слезами смеха на глазах, пытался их успокоить. Бабы и девки, закрыв лица ладонями, тряслись в истерике. Кто-то хлопал меня по плечу, женщина, принесшая мне одежду, тряслась от смеха, упёршись головой в другое моё плечо. Я, поддавшись общему настрою, хохотал вместе со всеми, и только бледный, выздоравливающий Данила, глядя на меня, добродушно улыбался сквозь короткую, темно-русую бороду, изредка потрясываясь от смеха. Напряжение прошедших суток было снято, и я почувствовал, что стал частью этой веси.

…Ступая по стёжке новенькими поршнями, примотанными по онучам кожаным ремешком, моё естество ликовало. На мне были порты, рубаха, пояс, нож, в общем, всё как у всех. Именно у всех, так как с ножичком тут ходили и женщины, и подростки. Как же в этой одежде легко и приятно ходить! Сколько потеряли мы современники, поддавшись веяньям моды! Вспоминая, содрогаюсь. Уф!

За прошедшие, после нападения, две недели я освоился почти полностью, даже успел поругаться пару раз, но не серьёзно, а так, поспорил по-соседски.

Со мной здоровались встречные, я уважительно отвечал на приветствия. Молодые девки смущённо краснели и отворачивались, хихикая и шепчась, зрелые женщины вызывающе улыбались, распрямляли осанку, выпячивая "обильность", здоровались, иногда допуская лёгкую пикантную колкость. Я подыгрывал, мы расходились, смеясь и передавая здравицы друг другу и родственникам.

Ноги несли меня к Пятаку. Возле дома ко мне подбежали, протягивая руки, Вовкины карапузы Мишутка и Дашутка.

— Здрастя, дядька Влад! — Закричали они наперебой.

— Здравствуйте птенчики, здравствуйте Владимирычи, здравствуйте Пятаковичи! — ответил я, подхватив их на руки, — где ваш тятя?

— Та-А-м! — закричали они, указывая пальчиками во двор, и ухватили меня за уши.

— Ах вы, сорванцы, мелочь пузатая! — шутливо ругнулся я, спустил их на землю что б шлёпнуть по задам.

Пузатая мелочь, с визгом рванула в рассыпную и, засунув пальцы в носы, начала из далЯ, хихикая, показывать свои языки и корчить рожи.

— Ну, все в отца! — громко сказал я, протягивая руку Пятаку.

— Ага, особенно вон та кудрявая! — Сказала с порога Лада, вытирая руки о расшитый ромбами, да свастиками полотенец.

— Здравствуй Влад, — она палец глубже суёт, потому и похожа.

От я им! — уже серьёзнее добавила мать.

Детей как ветром сдуло. Мы засмеялись.

— Проходи в дом.

— Та не, давайте на улице посидим. — предложил я.

Я вот что думаю Вовко, — медленно начал я, — Кирилл давеча говорил, что скоро мясозаготовки начнутся, оленина там, лосятина, кабанятина…

— Ну, верно. К чему клонишь то?

— Он говорит, что зверя лучше бить с двадцати, двадцати пяти шагов не больше, но близко не всегда подойдёшь…

— Ну и что?

— А я предложил с сорока — пятидесяти и более, а он в ответ, мол у лося шкура ого-го …

— Ладно, беседуйте, — Лада пошла в дом.

— Да не тяни ты! Говори, чего затеял, — не выдержал Вовка.

— А ржать не будешь?

— Нет! Говори!

Я закурил:

— Хочу лук современный сделать, для охоты.

— Тьфу ты! Тут не смеяться, а плакать надо! — Махнул рукой Вован, — Пепелац опять гравицапу из башки потерял! Неужели ты думаешь, что тут можно сделать толковый блочник?

— Нет, но думаю, что здесь можно смастырить нормальный рычажник! — мой указательный палец ткнул в небо, — блоков нет, лишь пару дверных петель, — выпустил дым я, — понял, Пя-та-чёк? — засунул я за пояс хирурга.

Пятак хлопнул глазами, положил ладонь на темя, замер на миг в задумчивости и пригладив волос ко лбу хлопнул ладонью по колену:

— А ведь точно! Только что с релизами и прочим обвесом?

Теперь удивился я:

— Да на хрена они нужны?!

— И то верно, делай!

— Что значит делай? Вот за этим я к тебе и пришёл. Ты машины ремонтировал, кости сращивал, давай размеры продумывай, а я плечами займусь. Первый пробный сделаем.

— Давайте ка мыть руки и все за стол, пора уж! — пригласила хозяйка.

Я было отказался, но Вовка похлопал по плечу и подтолкнул:

— Пошли, пошли! Пока экология чиста надо пользоваться.

Обед был замечательный. Густой куриный суп с репой просто отпад. Как говориться «ум отъешь и жопу в кровь истешешь» так вкусно.

После трапезы Мы с Вовкой пошли в сарай, где у него была мастерня, и там начали обсасывать будущие луки.

Через пару дней, Володька выдал чертёж качающихся деталей и их крепежа.

Вечером, после огородных трудов, мы вдвоём направились к Горыну.

На пороге нас встретила его жена, женщина лет сорока пяти:

— Будь здрава хозяюшка! — Склонились мы, — нам бы Горына повидать.

— Горы-ыня, до тебя пришли! Не громко позвала она мужа, — Входитя гостюшки, — пригласила она нас.

Горын появился вытираясь полотенцем и поприветствовав нас кивнул на лавку. Мы уселись. Я впервые внимательно его рассмотрел. Он был в рубахе на выпуск, рукава засучены выше локтей, в кожаных тапках. Крепкие натруженные руки были обвиты венами и исчерчены шрамами, сухая, но мощная шея тоже несла на себе следы военной молодости. Мужик за пятьдесят, а выглядит как скала. Не даром имя своё носит.…

— Младушка, подай что на стол. — Просительно пробасил хозяин.

В сенях громыхнуло и охнуло, Горын метнулся на оханье и внес в горницу в одной руке жену, в другой кадку с водой.

— Да шо-ж ты не сказала Младушка? — С укором за переживал Горын, — рази можно такую тяжесть ворочить то?

Та виновато улыбнулась.

Мы с Вовкой, понимающе, переглянулись. Горын то с Младой, вон чё… Скоро пополнение будет.

— Ну байте голуби, с чем пожаловали. Сел на лавку старый воин, поставив на стол холодный пирог и хмельное.

Вовка коротко рассказал нашу затею.

— А-а-а, Кирилле мне шо-то говорил о вашей затее с сумлением. — Задумчиво проговорил Горын.

— Вовка развернул перед ним лист бумаги бересяные рулончики с карандашным и чертежами, на что я вытаращил глаза.

Кузнец сосредоточено начал изучать чертежи придвинув ближе свечу. Мы нетерпеливо ерзали на лавке, попивая из ковшей и заедая пирогом с картошкой и луком. Время шло, мы черпнули ещё.

Я попытался вставить свои разъяснения, но бородач наконец ухмыльнулся в усы и выдал:

— Мудрёно. Это что ж выходит, с этого лука дитя сможет стрелы метать, ежели по началу, тетиву стронет?

Лёгкий хмель вылетел из головы. Мы с Володькой, от удивления, перестали жевать.

— Только тяжёл лук то выйдет. — Продолжил Горын. — Бо плэчи его надо делать булатные, а у нас никто булат не куёт.

— Ну а петли скуёшь?

— Всё сделаю. Сверлом пройду, подгоню и этого, ну як его, а-а (!) — люфта не буде.

— Всё Горын, будь здрав, чертежи оставляем, куй. — Попрощались мы, и ошарашенные вышли.

Небо начинало сереть. Мы шли и восхищались светлой головой бородатого война-кузнеца. Я остановился, потому что понял что меня терзало:

— Володь, а картошка откуда?

— В пироге то?

— И в супе у тебя дома!

— Так это я завёз. Я ж по указаниям Бурея ловил момент открытия двери времени и бегом в ближайшее сельпо за покупками и за розеткой для телефона для СМС тебе. Поэтому свёрла, механические дрели три штуки, полотна по металлу, картошка и многие мелочи, вот бумага и что можно унести в рюкзаке это я припёр.

— Так вы должны были стать тут все богатеями, на картошке то…

— Должны, но не так быстро. Я ж картофель носил не мешками, а по паре кило, что бы и на другое в рюкзаке место было. Поэтому картофана тут, на продажу, пока нет, но для себя, разнообразить стол, хватает.

— А Горыновский «ЛЮФТ»?

— Эт он от меня перенял.

— Да у вас тут коммунизм! — Засмеялся я.

— Что-о ты! — Ухмыльнулся Вовка как герой Куравлёва в «Афоне».

И мы врезали «В тёмном лесе, в тёмном лесе».

Следующий день был посвящён плечам будущего лука. Перво-наперво я попытался распедалить Вовку на пластик:

— Володь, можт мы мотнёмся домой, ну в смысле в будущие, в смысле к нам, хапнем стеклотекстолита, а если повезёт, ламинат лучный урвём. А?

— Не выйдет Влад. Во первых в сельпо нет подобных материалов, ехать искать по области опасно, мало ли дверка закроется.

— Ну тык Бурей откроит.

— Теперь четыре года не откроет. Понимаешь, у этого прохода расписание есть, четыре года открывается один раз в год, на три дня, а следующие четыре ни-ни, — объяснил Вовка, — так что мы теперь тут на четыре года, без связи с будущим сидеть будем.

Мне стало не хорошо:

— А Бурей?…

— А что Бурей? Он не изобретатель, а, по местным меркам, учёный и хранитель тайных знаний. Как-то при беседе он обмолвился, что ещё две двери есть, но он их ещё не вычислил. В нашу дверку то он сам нырял… ещё до меня, — Володька задумался и с горечью продолжил, — да сразу попал на подпившую кампанию. Во общем они пьяные были, бутылки да банки валялись, срач кругом… Он как из воздуха появился, а наши ему, мол ура Дед Мороз и все проявления пьяного дерьма. Ему налили, пытались заставить выпить. Дело до драки дошло. Он сначала их словом вразумлял, потом, когда ему попало и ножи появились, отметелил всех посохом своим и нырнул домой. Теперь ему в будущее не хочется. Я же слышал в Харовске историю про белого лешего, который с палкой по лесу ходит и всех колотит, а потом сюда попал и познакомился с ним. — Улыбнулся мой приятель.

— Придётся плечи делать из подручных материалов.

…После разговоров с местными спецами, я остановился на биокомпозите.

Пару турьих, вываренных рогов, сухожилия и рыбий клей я выменял у Кирилла на складной нож. Берёзовые ламели, шестьдесят миллиметров шириной и толщиной два миллиметра, я изготовил сам, изрядно попотев. По дороге в кузню к Горыну меня окликнул Данила:

— Влад! Здрав будь. — Подошёл он с вёдрами на коромысле. — Гляжу несёшь чего то, что затеял?

— Лук хочу изготовить.

— Так ты лучник? А по што молчал? Хорошее дело затеял.

— Не, не лучник, но пытаюсь им стать.

Он осмотрел мою ношу и пригласил зайти к нему. Дома, из-за печки он достал горшок и протянул его мне:

— Держи. Попробуй роговой клей. Себе делал, но ща не до него, бо каждый день спину в порядок привожу.

— Всё ещё болит?

— Малость.

— Спасибо Данила.

— На здравие! …

… Плечи были собраны в бутерброд от живота — рог дерево, сухожилия, дерево, сухожилия, дерево, сухожилия, дерево… и со спины четыре слоя сухожилий. Толщина плеча получилась почти полтора сантима у рукояти и чуть тоньше к концам, то есть лук был цельным и кривым. Процесс был нудным и долгим. Ламель обильно покрывалась роговым клеем, укладывался слой сухожилий, опять ламель, сухожилия и т. д. Всё это обжималось и сушилось. Потом приклеивался рог, а уж потом четыре сухожилия на спину. В концы сразу крепились петли, зацепы для тетивы, эти места укреплялись роговыми пластинами и приматывались с пропиткой обмотки. Промежуточные и окончательная сушка происходила в закрытой кузне. Ох и напотелся я! Лук был готов за три недели. Ещё три дня было потрачено на тиллер по спине. Мы с Вовкой очень переживали за такое быстрое творчество и не были уверены в качестве нашего детища, хотя при тиллере лук гнулся и упирался как положено. С изготовлением рабочей тетивы были сложности и у нас ничего не получилось. Помог нам в этом, Любим. Он никак не мог сообразить, зачем их три, но всё же свил, две из конского волоса, и одну из шёлковой нити, за что пришлось ему подарить своё (современное) огниво. Обе тетивочки получились толще обычных, но мы за это особо не переживали.

И вот наступил день испытаний. Моща нового изделия была в районе тридцати пяти кг и поэтому пришлось попотеть в сарае устанавливая волосяную тетиву и немного потягав изделие, мы завернули секретное оружие в тряпицу и пошли его испытывать. На встречу попался Доброшка с приятелями.

— Здрастя! Поздоровались дети.

— Привет парни! — ответили мы.

… В качестве мишени мы выбрали бочку с проломанным дном, стоящую на берегу реки. Стрелком испытателем был Вовка.

Он надел шелом, наруч, перчатки, выдохнул, с силой стронул тетиву, подвижные рога повернулись в петлях и Пятак удовлетворённо улыбнулся, радуюсь сбросу нагрузки. Первый выстрел он смазал, и стрела мгновенным пунктиром исчезла в траве. Потом подумав повторил попытку. Прицеливался долго. С сорока шагов калёная стрела пробила бочонок на вылет.

Мы обрадовано переглянулись и тут за спиной раздался голос.

— Ежели б своими очами не видел, не поверил бы! — Раздался хитрый голос Данилы.

Мы оглянулись, за нами наблюдали наши помощники — снабженцы и пацаны и даже бабы.

— Чему? Тому что новый лук бочку пробьёт? — Раздуваясь от гордости спросил я.

— Та не. Тому что Волод да Влад по утрам в шеломах с бочками воюют.

Все заржали, а Вовка покраснев лицом снял шлем и усмехнулся.

Мужики подошли к бочке и увидели эффект выстрела.

Потом было обучение, объяснения и пробы стрельбы. Стреляли все взрослые, дивились сбросу нагрузки и мощи выстрела. Одну стрелу Горын запулил на дальность. Как стрела набирала высоту видели все, но где упала не усекли. Искали долго, в итоге нашли на дистанции 636-ти моих шагов, это приблизительно 500 метров.

Мы были довольны и луком, и довольством нашим товарищей.

К сожалению Наша конструкция прослужила не долго. Потом, спустя месяц, лук подсел и перестал выдавать нужную мощь. Наши охотники тоже потеряли к нему интерес и мы раздосадованные разобрали конструкцию.

Увлечённый процессом я продолжил свои изыскания и принялся за изготовление привычного, для местных охотников, лука, но с некоторыми своими доработками.

Пролетел месяц. Похолодало. Частые дожди, наводили хандру. Конец октября был слякотным и промозглым. Весяне оделись в более тёплые одёжи, шапки и обулись в кожаные сапоги. Люди развлекали себя как могли, без отрыва от забот. Женщины ткали холсты, сучили пряжу, шили одежды, устраивали посиделки, пели песни. Мужская половина веси, включая детей, не прекращала заниматься воинским и охотным делом, упражнялись, стреляли, изготавливали силки и вили верёвки. Бурей часто рассказывал сказки и былины подыгрывая на гуслях, собирая слушателей всех возрастов. Вообще с музыкой всё было налажено. многие играли на гуслях, гудках, жалейках. Для музыки годилось всё, из чего можно было извлечь звук.

Наконец, установилась сухая погода, с лёгкими ночными заморозками. Вовка предупредил меня сказав, что б я готовился к охоте и я не замедлил со сборами. Законченный лук, обмотанный жёлто-коричневой берестой, которым я был очень доволен, не терпелось испытать в деле, тем более, что наши охотники, постреляв из него сделали заказы, отметив его быстроту и постоянство выстрела. Биокомпозит, по мотивам археологических ноходок из швецкого Хольмгарда и русского Новгорода оказался очень стабильным и предсказуемым. Для не следующих, это укороченный, до метра шестьдесят пять, новгородский лук, на котором концы плеч являют плоскости перпендикулярные плоскостям плеч, как на хольмгаардском. Со спины приклеены четыре слоя сухожилий, а на животе турий рог. Лук почти прямой, с небольшим выгибом на спину, когда без тетивы. Я гордился своей работой и не отказывал заказчикам. Каждодневные тренировки в стрельбе с нового лука сделали своё дело. Собрать десяток стрел с сорока шагов в кожаный шар, растянутый на верёвках, для меня было просто. Попытки бить уток в лёт тоже радовали, ибо три-четыре из десяти сбивал, но мои товарищи в этом были искуснее, особенно Любимовы и Кирилловы сыновья. Те вообще почти не мазали, ни в уток, ни в шар, причём с вдвое, втрое большего расстояния…

Я сидел в сенях и готовил охотничьи причиндалы. На завтра намечался выход за мясом. Перебиралось всё, проверялась острота наконечников, короткого копья с висящей на ремешке, ниже наконечника, перекладиной, наличие ложки, и всяких нужностей. Во общем перепроверял то что было уже проверено и получал от этого удовольствие. Наверное, меня поймёт каждый рыбак и охотник. С копьём я научился обращаться достаточно сносно. Метал метров на десять и попадал в козий бурдюк набитый соломой.

Хоть и занимался я любимым делом, а в душе была тоска. Даже песенки у меня были теперь больше грустные, чем весёлые:

Меня девушки хорошие не любят, А плохие самому мне не нужны…

Дверь со скрипом отворилась, пламя трёх свечек колыхнулось, на стенах задвигались тени:

— Всё тоскуешь, горе горемычное? — Спросила баба Мила.

— Да нет, просто пою. — улыбнулся я.

— Жениться тебе надо Владушка, а то так усохнешь.

— Да я уж был, хватит.

— Не там был видать. Нака вот тебе одёжу охотничью, и не только!

Баба мила порылась в дощаном ящике, в котором лежал лапник, веники для бани и достала от туда кожану куртку, тканые толстые порты, шерстяной свитер и расшитый, да отделанный тесьмой, плащ-накидку.

— Порты орехом крашены в коричневый цвет, а куртка корнем крапивы в зелёный. Тут таких ни у кого нет!

— Эт што ж такое бабуль, когда ты успела сшить? Ну спасибо, буду должен.

— Пень ты берёзавай, дубина стоеросовая (!), — Начала отчитывать меня Бабуся-Ягуся, — да рази я, в своих-то летах, так сделаю?

— Чу-фыр, чу-фыр! — Передразнил я засмеявшись.

— Для такой работы у меня уж давно взор не тот! — ответила она и врезала костяшкой пальца мне по лбу, за передразнивание.

— А кто ж тогда? Опешил я.

— Тфу ты! Годами вышел, а умом нет.

— Да скажи, кому я теперь должен?

— Мне Светла наказала не говорить. — Хитро отозвалась старушка.

— Светла? — Громко переспросил я.

Это была та милая, симпатичная женщина, которая в лазарете слегка опёрлась мне о плечо головой, смеясь над шуткой Данилы. Её мужа лет десять или больше назад медведь поломал, она теперь жила одна, деток то не успели завести. Жила тихо в маленькой избёнке, вросшей в землю, мужиков к себе не подпускала, как бы те не хорохорились. Я на неё давно поглядывал, но не решался не то что бы подойти, но даже в глаза посмотреть. Так выходит, мы друг на друга смотрели и боялись не понравиться. То-то Бурей часто о ней говорил при мне, привлекая при этом моё внимание, мол Светла, опять замолодилась, расцвела, томится, а я балбес не понимал о ком и для кого он это говорит…

— Выходит Бурей специально… А я баран тугой…Так надо к ней зайти, сказать…

— Тфу, тялок ромейский. — Огрызнулась бабуля.

— Почему ромейский? — Растерялся я.

— Потамушта сначала обгадиться, а потом хвост подымает. — Отозвалась Баба-Яга и шаркая, по скрипучим половицам, зашла в горницу.

Рано утром охотники собрались у расшив и занимались погрузкой вещей. Было слегка морозно, людей окутывал пар от дыханья, под ногами хрустела заиндевелая трава и скрипел прибрежный песок. Кругом шныряли пацаны, помогая отцам, жёны укладывали хлебы и другие продукты. Собаки радостно вертя хвостами каральками, понимая куда собираются люди, сами прыгали в расшиву и устраивались поудобнее, иногда огрызаясь друг на друга.

Планировалось уйти от веси на день пути, остановиться у зимовья и там начать охоту, а через пару тройку дней возвернуться.

— Ух хороша у тебя одёжа и в лапнике вылежанная! — принюхиваясь похвалил Данил.

— Шо так далеко идём? Возле веси зверя ж достаточно. — Спросил я у него.

— Вот поэтому и далеко, что б своего сберечь. Уразумел?

— Угу.

Погрузка заканчивалась. Кто-то передавал передачку родственникам, жившим в полдне пути, кто-то друзьям.

Женские руки подали мне наплечную суму.

— Кому? — принимая вещ и поднимая глаза выпрямился я.

— Вот. — Неуверенно ответила Светла, испугано глядя и пятясь назад.

— Благодарствую. — Тихо ответил я и улыбнувшись повесил сумку на плечо.

Глаза её расширились, и она скромно улыбнулась. К нам подошёл Бурей.

— Не пуха ни пера Влад! — А ты Светлушка готовь кадки, пялки, скребки, соль для добычи… Чай охотник с добычей приде.

Светла покраснела, а я опять улыбнулся.

Расшива отчалила, гребцы налегли на вёсла, заскрипело в уключинах, судёнышко набирало ход. Она сделав шаг, помахала мне рукой, я в овеет шапкой.

Во мне всё ликовало! Меня ждали на берегу не только друзья, но и любовь. Это было счастье! Вовка сзади похлопал меня по плечу. Данила обернулся и как всегда выдал:

Завилóсь у селезня на хвосте колечко, Видно ждёт желанная, дома на крылечке. И порты на селезне стали тесноваты Не стерпеть желание, засылайте сватов.

По расшиве прокатился смех. Я, смущённо смеясь, шлёпнул Данилу по шапке. Он обернулся и с улыбкой записался в сваты.

Мы шли в верх по течению.

Первые минут десять мы шли достаточно ходко, потом Кирилл, являющийся старшим, дал команду, и расшива пошла более спокойно, держась своего берега. Мимо «плыли», привычные взгляду, леса. Иногда от берега отходил лось и скрывался в чаще. Через два часа, нас сменили на вёслах наши товарищи. Настроение у всех было хорошим, чему способствовал Данил.

Я думал о Светле и боялся, что вдруг мы не подойдём друг другу, вдруг любовь угаснет, не разгоревшись и тут же отгонял эти мысли, переключаясь на другие размышления.

Наш маленький промышленный отряд поднимался выше и выше по течению реки Кубены. Вот жизнь, думал я, чтобы съездить на охоту, тринадцать человек идёт почти в полном вооружении. В расшиве лежали мечи, сулицы, луки с наполненными тулами, щиты, шеломы, не было только доспехов. Всё это добро было на всякий случай. Дай бог, что бы это всё не пришлось применить.

Вскоре Кирилл дал команду поменять загребных. Моя шестёрка снова взялась за вёсла.

К полудню показался песчаный пляж, на котором стояли не большие челны. Это было соседское селение. Встречая нас к берегу сходились люди, улыбались, махали руками приветствуя.

Мы пристали к берегу. Кирилл выпрыгнул и подтянул нос судна на песок.

— Доброго здоровица соседи! — он степенно поклонился, — Здравствуй МогУт!

— И тебе здравия Кирилле! Тебе и твоим спутникам. Отдохните у нас, расскажите новости, отведайте хлеб соль. — Ответил, МогУт, глава этой деревеньки, и пожал руку Кириллу.

— Благодарствую! — И наш предводитель махнул нам рукой.

До этого мы сидели молча и теперь с шумом, смехом и разговорами начали высаживаться на берег и выгружаться. Полуденное солнышко пригревало, не смотря на осень, распотевшиеся мужики, поснимав верхние платья белели в одних рубахах. Началась мелкая торговля и передача посылок. Сразу же где-то раздался хохот. Это Данила опять что-то учудил. Наши привезли на торг, различные металлические изделия. Ножи, скобы, петли, навесы, скребки, даже рыболовные крючки, нашего производства, пользовались здесь не плохим спросом из-за качества, количества и дешевизны. Оно было и понятно, нашим мастерам помогал инструмент, внесённый в этот век Вовкой. Я с интересом наблюдал за торжищем и жалел, что мне нечего предложить, не ради наживы, а просто ради общения, ради «себя показать и на людей посмотреть». Мне нравилось всё происходящее и для меня обозначилась чёткая граница настроений и поведения людей моего времени и времени наших далёких предков. Здесь всё было просто и открыто, а у нас всё натянуто и не откровенно. Дальние родственники торговались меж собой, иногда доходило до повышенных тонов и ругани. Со стороны хозяев плёса, были выделены люди, которые следили за происходящим и не допускали ссор. Это были два молодых здоровяка типа Горына, и спорить с ними было себе хуже.

— Ничё, в следующий раз свои луки привезёшь, или ещё чего и расторгуешься. — подошёл ко мне Володька.

— Привезу, обязательно привезу! — Кивнул я, горя глазами.

На берегу был поставлен котёл, разведён огонь и началось приготовление супа, а точнее пшённого кулеша. Каждый член команды почистил по две картошины и мелко их порезал, в котёл была налита вода и засыпано пшено. Пока крупа варилась, очищенный лук запекался над углями до золотистого цвета, нанизанный на прутики, потом порезан и заброшен вместе с сушёным мясом и картофаном в котёл. В конце сыпанули соли и сушёной зелени. Запах плыл по всему берегу. Наши собаки не подпускали хозяйских собак к котлу, и провоцировали драку, поэтому пришлось их привязать на расшиве. После трапезы был отдых и разговоры с хозяевами.

МогУт поведал, что в серпень, меж Стрибожьим днём и Златогоркой (я потом узнал, что это с 21 по 28 августа) налетели на них несколько человек доспешных буртасов, злые были, ошалевшие. Пытались пограбить, но селяне их прижали, одного полонили, остальные пятеро, не солоно хлебавши в леса ушли. Пленник оказался нашим русином, он и рассказал, что была у них ватага, разномастная, русские, меря, один варяжек, буртасы и другие люди. Не то все беглые, ни то изгои за грехи… В общем сплотились они в ватажку и пошли мошну набивать, да приключилась с ними беда. Ходили по Волге, на двух лодиях, а очутились тут. Начали местных грабить, а наша весь их побила. Пленный всё валил на демонов, а когда случайно услыхал, кто княжит в Новгороде, и какой ныне год, не поверил, кричал, что мы на сто лет ему врём и князья те уже померли давно, плакал, просил у кого-то прощения и умом тронулся. Хоть он и зарубил двух местных защитников, люди сжалились над блаженным и оставили жить.

Услышав этот рассказ, мы с Володькой переглянулись:

— Выходит, они как и мы сюда влетели? — Спросил я.

— Выходит так. — Вздохнул Пятак, — но психика у нас покрепше оказалась.

Отдохнув с часок, наш отряд, продолжил путь. Облегчённая расшива резво шла, рассекая воду, легко реагируя на потуги вёсел. Уже в сумерках, мы причалили к берегу, возле дальнего зимовья. Собаки сразу бросились в полаз и исследовав берег вернулись. Весь скарб был перенесён в домик, расшива на руках доставлена под стену сруба. Двое сынов Кирилла мигом растопили глиняную печь, организовали лёгкий перекус, и все улеглись отдыхать перед завтрашними охотными трудами. Я открыл суму и рассмотрел, что дала мне в дорогу Светла. В суме лежало огниво, трут, тёплые портянки и зашитая ладанка (!). Оберег, она дала мне оберег, значит она дорожит мной, бережёт, любит. Мне было хорошо. Я повесил заветный мешочек на шею под одежду, потушил свечку, расстелил на полу рысью шкуру и довольный уснул, накрывшись плащом.

Утром все были на ногах и не торопясь собирались. Было слегка зябко и поэтому, все по очереди заигрывали с собаками, чтобы разогреться. Умные животные скакали козликами, носились сбивая с трав утренний иней, а подбегая к оружию поскуливали в нетерпении и предчувствии охоты. Решено было разделиться на три группы по три человека и уходить на поиски зверя, а оставшиеся четверо исследуют угодья вокруг зимовья и приглядят за обстановкой. Перед отходом, охотники исполнили ритуалы поклонения и просьб своим богам. Я мысленно поздоровался с лесом, попросил его дать мне зверя, а лешего попросил не мешать, но помочь.

…Наша тройка шла на юг к дальним болотам. Первой бежала Вовкина собака Дуся, за ней следовал Вовка, потом я и замыкал шествие Данила. Идти по хвойной подстилке леса было очень приятно. Она смягчала поступь и глушила шаги. Двигались часа три. Всё больше попадалось лиственных деревьев, растущих не в одиночестве, а колониями. Облетевшая листва уже не давала тишины и шуршала под ногами. Изредка стрекотала сорока, выдавая нас всему лесу, и Данила грозил ей пальцем. Иногда на лицо прилипала, брошенная паучком, паутина, не замеченная глазом. Дуся, всё время бежавшая носом в землю, иногда останавливалась, прислушивалась, вынюхивала что-то под корнями поваленных деревьев, сбегала с тропы в сторону и делая не большую петлю, возвращалась, поглядывая на нас умным взглядом, как бы говоря, что тут столько всего, но интересного мало. Чуть погодя начался смешанный лес.

Мы остановились передохнуть, глотнуть воды и послушать. Дуся сразу сделала круг и подбежав села у Вовкиных ног, глядя в сторону дубравки.

— Чует. — Проговорил Данил.

— А что там? — Спросил я.

— За дубами сырость, болотина, осинник, ельник, кабан, лось, олень к воде выходит. Ща изведаем.

Припрятав крошни (заплечная рамка с полкой, заменяющая рюкзак) и всё лишнее под стволом необъятной, поваленной ели, мы растянулись цепочкой, оставив Володьку с Дусей в центре. Охота началась внезапно. Собака почти сразу нырнула в осинник и залаяв, выгнала на нас трёх лосей. От неожиданности мы подняли луки и всадили стрелы залпом в одного самца. Он был ближе ко мне и моя стрела оказалась более точной и смертельной. Начался мандраж, я был доволен собой и луком.

— Ты гляди как тебе попёрло! — Сказал Вовка.

— Ни чё Володь, мы его нагоним! — Азартно проговорил Данила.

— Дуся ищи! Надо переплюнуть этого задаваку! — Прошипел Вован.

Дуся сразу вся изменилась, стала серьёзной и пошла в полаз.

Мы двигались цепочкой, с луками наготове. Я, то пригибался под нависшие ветви, придерживая копьё за спиной, то перешагивал валежину. И вот собака сработала. Метрах в ста от нас, из ельника лился громкий хрипящий лай, отзываясь эхом по лесу. Мы ускорили шаг, лай собаки перемещался из стороны в сторону. Когда до места оставалось метров тридцать, из ельника не торопясь выбежало стадо кабанов. Ай Дуся, ай умница, на нас ведь выгнала. За дикими свиньями, с лаем, вылетела охотник Дуся, стараясь укусить последнего, самого крупного кабана, который периодически останавливался, чтобы дать отпор назойливой собаке. Моё сердце заколотилось, отдаваясь ударами в висках, происходящее перед нами, лай, рык, кабаний запах, глухой стук копыт, всё это горячило кровь. Я растянул лук, взял упреждение и мягко отдал тетиву. В глазах всё происходило в замедленном темпе. Я слышал хлопки тетив моих товарищей, я видел, как отошла от лука стрела, извиваясь оперением, как она летела на перехват бегущего кабана и только момент поражения цели оказался резким и быстрым, с характерным хрустом пробитой шкуры. Вторая стрела летела следом за первой, а третья, уже догоняя стадо, срикошетила о ветви деревьев.

Вовка резко свистнул призывая Дусю, что бы успокоить её и не дать уйти за стадом.

Шапки у всех были на затылке, всем было жарко. Данила подошёл к собаке и потрепал её за ухо:

— Молодец Дуся! Не зря тя хозяин на цепь не садит. Такой как ты на цепи не место.

Собака понимая, что все её хвалят, дышала, вздымая бока, счастливо виляла хвостом, высунув язык, и поглядывала в сторону ушедших кабанов, показывая, что ещё не такое может в такой доброй компании.

Просидели около получаса, остывая и попивая травяной настой.

— Пора. — Тихо сказал я.

Товарищи кивнули и мы двинулись по следам. Я посчитал шагами дистанцию стрельбы, оказалось примерно одиннадцать — двенадцать метров. Ну, посмотрим.

Собака сразу взяла след и повела нас за ушедшими кабанами. Обилие крови по сторонам тропы говорило о хороших попаданиях. Тут же, у тропы валялся окровавленный обломок стрелы, длиной в ладонь с моим наконечником. Шагов через семьдесят, Дуська присела, вздыбила холку и зарычала — не далеко лежала чёрная масса дошедшего кабана, килограмм под сто. Вовка вытащил за хвост стрелу:

— Твоя Влад. Похоже лёгкие прошла.

— Хороший выстрел. — Похвалил Данила.

Мы шли дальше. Шагов через сто лежал ещё один кабан, тоже одной стрелой битый в лёгкие, второй в брюшину и с третьей, моей, в заднице. Первые две были Даниловы.

— Ну у тебя и скорость стрельбы! — Удивился я, обращаясь к Даниле, — две успел всадить пока он мимо-то бёг.

— На том стоим! Но ты его в зад добил, — довольно улыбнулся он.

— Данила с отрочества со степняками сшибался! Что верхом, что пешим, вот и поднаторел. — Вставил Вовка.

— Где? — Изумился я.

— Под Курском. Курянин я. — Взгрустнул Данила. — Так, не слабнем други!

Дальше по крови шли минут десять, подошли к редкому камышу, у Дуси поднялся загривок.

— Хреново! — Сказал Данил и снял копьё, — он ща нас поджидает, теперь мы для него мишень, а не он для нас.

Мы на приличном расстоянии друг от друга, медленно двинулись в камыш. Дуся первая, за ней Володька, пригнувшись и низко неся копьё. Я и Данил шли плечом к плечу позади.

Секач с красными, налитыми злобой глазками, вылетел внезапно, Дуся бросилась на встречу, увернулась от его клыков и вцепилась ему в заднюю ногу. Зверь этого почти не заметив атаковал Володьку, тот упёр комель копьеца во влажную землю, наступил сапогом и принял кабана под рыло, на отточенный лист копья.

Древко вошло в мягкую землю и сломалось. Удар по ногам Вовки со стороны казался просто толчком, на самом деле это было чревато порванными и поломанными ногами. Вован сиганул что было мочи и падая, подался в сторону, Дуся, с рыком бросилась спасать хозяина, вцепившись в пятак зверя. Данила молнией оказался в ревущей, орущей, визжащей куче и всадил своё оружие в бок секачу, тот перекинул свой гнев на него и стряхнув собаку, мотнул мордой по Данилиным ногам, тот отлетел вместе с копьём. Я с налёта, что было дури сунул свою рогатину кабану в шею, под ухом, тот рванул на меня, опрокинул, но подоспел Вовка, он подхватил Данилово оружие и всадил в сердце бешеного зверя.

Покалечены были все. У Вована был порван сапог и кожа голени, у Данилы раскрыта кожа на бедре, у меня вывих кисти на одной и разрез по предплечью на другой руке, спасибо Светле за куртку, смягчила удары клыков. В общем мы легко отделались. Хуже всех была Дуся. Она в полулежащем положении, поскуливая, пыталась зализать правое, разорванное плечо. Шкура висела лохмотьями.

— Раздевайтесь! — Заорал уже не Вовка а опытный хирург.

Он быстро снял с пояса кожаную аптечку, обработал нам с Данилой раны, перебинтовал и бросился к Дусе, припав на колени.

— Дусяна моя, потерпи, я сейчас, я быстро. — Шептал он, склонившись над собакой.

Дуся, поскуливая, пыталась слизнуть слёзы со щёк трясущегося Вовки. В конце концов он пришёл в себя, перетянул свою кровоточащую руку и принялся обрабатывать, а потом зашивать собачьи раны, причитая:

— Дуся, сколько ж под тобой крови, ты только не умирай, кости целы, жилы целы, а мясо и шубку твою, я зашью, держись, иначе что я детишкам скажу, они же тебя любят, а кровь я тебе добуду, — приговорил хирург теряя слезинки. Потом Володька начал зашивать нас и успокоился, а под конец, вправил мне кисть и упаковал в лубок. Я подивился мастерству хирурга и его медицинским запасам в аптечке.

О разделки добычи не могло быть и речи. Забинтованная Дуська встала и пошла пошатываясь. Пройдя десяток шагов села уставшая. Кровопотеря была огромной, глаза застила пелена…

Сделав волокуши для раненой собаки, мы возвращались к зимовью израненные, уставшие и забрызганные кровью, от сапог до шапок.

… Пришли уже в темноте. Наши встретили нас с расспросами и переживаниями.

Кирилл сразу отправил команду за нашей добычей. Нам наносили воды и помогли помыться. Одежду мужики постирали и разложили на глиняную печь.

Володька сделал перевязки и утомленный лёг на рысью шкуру возле своей собаки. Мы с Данилой пристроились рядом.

— Дуся, — обратился к собаке Данила, — с тобой не пропадёшь.

Она попыталась нас облизать, но мы, рассмеявшись, отклонили её старания.

Она устало завиляла хвостом.

— Выздравит! — Констатировал я.

Ослабевшие от вчерашних злоключений мы проспали утро и не слышали, как встали наши товарищи. Мы торопливо поднялись. Володька сразу занялся нашими ранами, промыл каким-то отваром и намазюкал мазью из тюбика, который откопал в своём мешке, потом забинтовал. Пока он обрабатывал Дусю, та вяло старалась слизнуть мазь и лизнуть Вовкины руки. Наш доктор всё бубнил про какой-то сепсис и другие медицинские штучки.

— «Левомиколь», — прочитал я надпись на тюбике, — эт что?

— Злобных микробов не пускает на рану.

— Эт хтож такия? — Спросил Данил вертя в руках мазь.

— Демоны не видимые! — Ответил доктор.

Данила посерьёзнел и уважительно положил тюбик к Вовкиным причиндалам.

В домик вбежал сын Кирилла, Никифор, что-то ища.

— Никиша, шош не побудили то? — Спросил вяло Данила.

— Тятя не велел. Он давича с Могутой договорился, тот как обещал, малую расшиву прислал. Парни вчетвером засветло вышли и уже тут. Притомились сердешные. — Деловито, по взрослому ответил парень и исчез с мешком в руках.

Надев на затылок шапку я вышел на морозный воздух. Пробежав взором по окрестности, поймал себя на мысли, что, живя в двадцать первом веке, у меня никогда не было такого чудного ощущения от выхода на улицу, как здесь. Воздух! Его приятно было вдыхать, он пьянил, бодрил, казалось, он давал силы.

За спиной появился Данила и поправляя пояс на куртке спросил:

— Ну, шо тут они без нас нагородили?

— Пошли, поглядим.

Мы спустились к реке. На берегу стояли две расшивы, наша восьмивёсельная, без пары вёсел и малая, наших соседей, о четырёх вёслах.

— Данило! — Окликнул Кирилл, — грести из вас троих кто может?

— Я.

— Не густо! Пойдёте на малой расшиве, она уже гружёна, я сыновей своих вам на весла дам, по течению управятся. Хозяева здесь остаются, будут ждать своих охотников. Дойдёте до их плёса, могут пособит по разгрузке, вернёте расшиву и ждите нас, а мы за вами, как с мясом закончим.

— Добре.

Володька, западая на раненую ногу, спускался к берегу с собакой на руках.

…Расшива, подгоняемая течением и парой вёсел, шла достаточно ходко. Я сидел на корме и разговаривал с Данилой об охоте. Иногда к разговору, аккуратно, дабы не перебить старших, подключались сыновья Кирилла Ефим и Никифор, Вовка изредка корректировал движение судна, предупреждая гребцов.

На одном из поворотов реки, течение прижало расшиву ближе к берегу…

Ни кто не ожидал нападения, но оно произошло, из-за поваленного дерева вылетела извивающаяся, длинная, чёрная «змея», волосяная петля обвила Даниловы плечи и он кувыркнулся в ледяную воду.

— К берегу, к берегу! — Разрывалась моя глотка.

Вовка схватился за лук, братья налегли на вёсла и судёнышко, найдя открытый берег, зашуршало дном по отмели. Сорвав с левой руки лубок, торопливо навесив на пояс меч, за ним тул, за спину щит я прыгнул в холоднющую воду с луком в руках. Продираясь сквозь кустарник, было слышно, как Володька отослал гребцов подальше от берега смотреть в оба. Выскочив на бережок, у злосчастной, поваленной в реку лесины, крутанулся в поиске следов и рванул по ним в чащу. Тропа была хорошо видна, видимо животные ходили по ней на водопой, она огибала поваленные деревья и уходила в глубину леса. Я бежал, задыхаясь от гнева, уж слишком много с нами произошло за прошедшие сутки, чтобы быть спокойным. Вскоре остановился в поисках человеческих следов. Обернувшись на топот, я увидел хромающего Вовку, он не останавливаясь навалился на меня всем телом и повалил наземь, над нами в ель врезалась стрела, раздался топот удаляющихся шагов.

— Пепел, ты куда бежишь? — Задышал в ухо Пятак, — вишь как хитро нас уводят от реки.

Я оглядел тень леса, мысли быстро прокрутились в голове:

— За расшивой охотятся? Буртасы, или кто они там?

— Угу.

— Что делать будем?

— Не знаю, но надо к берегу идти. — Констатировал Вовка, — Данилка где то там коченеет.

У меня сжалось сердце.

— Давай разделимся, обманем?

— Попробуем. — Согласился Вовка и вскочил. — Ты догоняй, а я наших позову на берег. — Крикнул он, удаляясь в сторону реки.

Я рванул за беглецом. Пробежав метров сто остановился и тут же услышав хлопок тетивы рухнул на хвойную подстилку. Ах ты ж клизма дырявая! — пронеслось в голове.

Откатился под поваленную ель, встал на колени, опять хлопок, рухнул… Острая боль пронзила левую руку, я вскрикнул. Стрела пробила кожу на кисти меж большим и указательным пальцем и раскола рукоять лука. Лук треснул и стал треугольным, теперь он мне не был нужен, ибо левая рука стала недержалой. Еле слышные шаги обошли меня стороной и затихли.

…В висках стучало, мысли роились в голове, но сообразить и выбрать план действий я не мог, сказывалось нервное напряжение. Мокрые ноги начали замерзать и вдруг снова раздалось шуршание шагов. — За стрелой идёт, догадался я и перестал дышать.

Толчком ноги враг перевернул меня на бок. Мои глаза открылись, тело рванулось и засапожный нож, зажатый в правой руке, воткнулся в ногу под одеждами противника, тот взвыл и начал заваливаться на колено, пытаясь замахнуться копьём, я увернулся, меч молнией вылетел из ножен и, пусть не умело, но смертельно, поцеловал противника ударом в шею. Тело закачалось стоя на коленях, завалилось ничком на землю, задрожало как осиновый лист, отпуская грешную душу и заливая жёлтую хвою кровью.

Никогда в жизни я не думал, что когда-нибудь придётся убивать, причём открыто, не задумываясь. Меня начало мутить, потом вывернуло на изнанку. Утерявшись рукавом и овладев собой, я начал убеждать себя, что, убив врага поступил правильно. Злость и страх убийства столкнулись во мне и грозой вырвались наружу:

— Я на тебя не нападал, …ты сам виноват! — Крикнул я остывающему телу, трясясь в бешенстве, — ты хотел моей смерти! Вот видал? — окровавленная рука скрутила кукиш, из моих уст вырвался нездоровый смех.

Голоса и лай собаки у берега остановили моё бесево, а ноги понесли к реке, было ощущение, что от жалости к себе я был зол на всех и готов резать кого угодно. У воды слышались перекрикивания спорящих людей. Аккуратно подобравшись к кромке леса, я наблюдал за сложившейся обстановкой и, она была весьма плачевна для моих товарищей. Вовка, связанный по рукам и ногам лежал на боку под ногами чужака, держащего в руке меч, окровавленный Данила, скрутился в калач на сыром, прибрежном песке, а возле него валялись два чужих тела.

Прохаживаясь по берегу, второй, как оказалось не буртас а русский, головорез, уговаривал наших парней отдать ему расшиву, в обмен на жизни Володьки и Данилы. Наши отвечали, не веря увещеваниям, Дуся призывно лаяла.

Голова прояснилась, злость закипела с новой силой. Надо показать Ефиму и Никифору, что я жив, мелькнула догадка. Как там Данила учил? … Не умелый беличий стрёкот, слетел с моего языка.

Расшива медленно пошла к берегу и когда ей осталось метров десять до кромки воды, я, с бешеными глазами и рёвом «За Родину», вылетел из-под разлапистых елей, с мечом в руке. Этот безрассудный поступок, отвлёк внимание злодеев. Кирилловы сыновья бросили вёсла, схватились в луки и дали залп. Володькин сторож бросился на меня, сразу выбил меч, опрокинул ударом ноги, я заслонился пробитой рукой и… …Я увидел как из его горла выскочил наконечник стрелы, потом он задёргался, будто его били сзади…

Откатившись от падающего противника, набитого стрелами как поролоновая игольница, я метнулся к Пятаку, разрезал его путы…

Второй злодей лежал на песке с одной стрелой в щеке, другой в груди и тяжело дышал.

— Что же та гад, своих то резал? — Как бы ища оправдания себе, спросил я.

— Каких своих, ежели свои, жену и детей порешили? — Прохрипел, изрыгая кровь умирающий.

Мне стало не по себе.

Данила был жив, но очень окоченел. Побелевшие губы шевелились, что-то шепча, пытались улыбнуться.

Расшива причалила. Братья бросились собирать дрова и разводить огонь. В умелых руках пламя быстро занялось. С бледного, холодного Данилы стянули мокрые одежды, напоили горячим отваром и закутали в рысьи меха. Ефим и Никифор разделись до нижних порток и залезли к замерзающему под шкуры, чтобы скорее согреть его своими телами.

Володька занялся моей рукой.

— Пошевели пальцами.

Я морщась выполнил требование.

— Везучий ты Пепел.

— Что так? — Отрешённо спросил я.

— Дырку тебе в руке сделали, а кости и жилы целы.

— Что с Данилой.

— Переохлаждение. …Он, скованный холодом, одного всё ж умудрился засапожником порешить.

— А второго?

— Второго я. — Ответил Пятак, — А что с тем в лесу?

— Убил. — Коротко отрезал я и пошёл собирать трофеи.

Даниле постоянно давали горячее питьё. Через некоторое время, он начал говорить, озноб отходил проч.

Скрип вёсел и знакомые голоса взбодрили нас. Большая расшива причалила, и Кирилл выпрыгнул на берег.

— Что тут у вас? — Спросил, с трудом пряча отеческие чувства, старшина, глянув на лежащих под шкурами.

Мы вкратце описали ему произошедшие события…

Шли достаточно ходко. Перегруженные расшивы стали тяжелей и неповоротливей, но загребные особо не налегали на вёсла, а лишь подруливали и помогали попутному течению, отдавая суда под власть реки. Мужи тихо беседовали, река подталкивала челны, мимо проплывали дремучие леса, шёл первый снег. Зима Морёна вступала в свои права. До Могутовой веси дошли без происшествий, передали расшивку, одарили мясом за помощь и двинули до своих дымов.

Я находился в подавленном состоянии, а поначалу вообще начался мандраж. Нет, тряслись не руки, тряслось всё и с наружи, и внутри, потом нахлобучило и я впал в задумчивость. Недавний бой на берегу, осел на душе тяжёлым бременем. Я хладнокровно зарезал человека! Умом я понимал, что всё было правильно, что мы защищались, а душой не мог понять и принять произошедшее, не мог отнестись спокойно, как мои товарищи. Война то и им нужна как зайцу курево, но всё же они переносили её легче, а может мне так казалось… Я думал о Светле, думал о том, что именно её (!) мне сейчас не хватает, её нежности, женственности… Кем я перед ней явлюсь, израненным неудачником или героическим воином? Не хотелось быть ни тем, ни тем. Я представлял её образ и хандра немного отпускала, просыпались природные инстинкты, приливы нежности, хотелось плакать и смеяться, но что-то внутри тормозило эти проявления природы, тлела какая то злость на мир…

Кирилловы парни тихо, меж собой, обсуждали схватку, кичились, друг перед другом, своими меткими выстрелами и восхищались моим нападением на врагов с криком «За Родину».

Я смотрел на парней и думал об их отце Кирилле. Надо же, возраст за сорок, а имеет пятерых сыновей и двух дочек, а я под сорок ни кола, ни двора, ни детей. Тоска опять навалилась, серой пеленой, плевать на всё. Я задремал.

Снег сыпал и сыпал, укрывая тёмно-зелёные леса белым покрывалом, лишь река выделялась чёрной лентой, сопротивляясь наступающей зиме.

Я очнулся от лая собак. Расшива в темноте подошла к родному берегу и хрустя ломаной наледью ткнулась носом в песок. Запах дыма, от печных труб, навевал ощущение скорого, домашнего тепла. Гребцы выпрыгивали из лодок, снимали вёсла, подхватывали мелкий скарб и выносили на хрустящую от заморозка траву. К лодкам, с факелами, сходились весяне, встречая своих родных и близких. Две собаки, прыгнувшие с расшив, встретились со своими собратьями и начали весело носиться, то пропадая в темноте, то появляясь возле людей. Кирилл и сыновья были возле Бурея и что — то ему объясняли. Тот слушал с очень серьёзным видом, иногда задавая короткие вопросы. Я не ловко перевалился через борт и хотел было прихватить что-нибудь на берег, но кто-то из мужиков тронул меня за плечо:

— Не дури Владша! Сначала руки поправь…

Я молча побрёл на берег ища глазами Светлу.

Сзади толкнул Данила:

— Вон она Влад…

Я повернул голову и увидел её. Она стояла в свете факелов, в зимней одежде из грубого, толстого сукна. Одной рукой она прикрывала губы, а другой как-бы искала кого-то среди мужчин. Я сжал ладанку в руке и ноги понесли меня к ней. Она повернулась, наши взгляды встретились. Радость в её глазах быстро сменилась испугом:

— Что ты Владушка? Что с тобой?

— Ничего, я пришёл к тебе, пошли домой…

Меж нами встал Бурей:

— Нет Владислав, пойдём ко мне, а потом домой.

— Бурей, давай завтра? Я устал как шахтёр.

Ведун подозвал Пятака:

— Володимир, как собаку устроишь, со своей сумой ко мне иди.

В очах Бурея метался огонь факелов. Взгляд был властным и жёстким.

Вовка заартачился, но глянув в глаза Бурею сразу согласился.

— Иди ко мне Владислав! Доброга тебя проводит.

Появившийся из толпы Доброшка, взял меня за руку и потянул:

— Пойдём Влад.

— Ну, хорошо, пошли.

Мы вышли за деревню, я оглянулся, Светла стояла метрах в пятидесяти и казалось плакала.

— Не плач, я скоро! — Обратился я к ней…

Доброшка бросил факел в снег, всё погрузилось во тьму.

— Пойдём Влад, дед Бурей ждёт.

Мы шли по ночному лесу около получаса, снег хрустел под ногами и это мне не нравилось. Было какое-то чувство наготы. Меня все слышали, а значит и видели. … и вот, впереди показался свет. Сквозь частокол молодых осин вела узкая тропинка. Доброшка смело шагал вперёд, ведя меня за руку. Деревья редели, где-то впереди горел костёр, мы двигались к нему.

От неожиданности я вздрогнул, на меня глядели огромные, чёрные глазницы черепов животных, посаженые на вкопанные в землю колья. Присмотревшись к одному, остановился и щёлкнул его по лбу, он отозвался пустотой, вызвав у меня улыбку и лёгкий смешок.

— Прав был Кирилл. — Прозвучал голос Бурея.

Как он тут оказался (?), — мелькнуло у меня удивление.

Я повернулся прошёл сквозь коридор деревьев и передо мной раскинулась, освещённая пламенем костра, поляна на которой по кругу стояли, деревянные, в рост человека, истуканы, присыпанные первым снегом. На противоположной стороне круга, стояло большое изваяние какого-то, как я понял, бога. Бурей сидел за этим кругом в глубине поляны, на деревянном «троне», сделанном из цельного ствола дерева и покрытого мехами, а за ним высилась сказочная изба, с высоким коньком. Отблески костра на его одеждах и лице делали его огромным и всемогущим. Взгляд был пронизывающим и сосредоточенным.

— В чём прав? — устало спросил я.

— В том, что в тебе начала стираться светлая сущность. Ты сегодня первый раз убил человека своими руками, очищения не сделал, ибо не знаешь. Это тебя изменило. Не твоя в том вина.

Голос старика бил по ушам как звук огромного барабана. Я понимал, что со мной что-то не то.

— Выпей! — Потребовал голос Бурея. Рядом появился Доброшка с ковшом в руке.

Я принял ковш и залпом выпил до дна. Жидкость не была приятной, но и не являлась гадостью. Прошло несколько секунд и глаза зАстила пелена.

— Ты не убивал! — Звучал, утробно, голос ведуна, — и вот что произошло…

Потом поплыли разные образы и глазам предстало видение того самого боя. Я проживал ту ситуацию с самого начала, от вылетевшего аркана и до конца, но по другому сценарию. Я никого не убивал и поэтому убивали нас, всех по очереди, я рыдал от горя, но не мог помочь друзьям…

..далёкий голос диктовал события и они являлись перед глазами…

Потом убивали меня, я кричал, просил о помощи, меня резали и кромсали…

Потом, далёкий голос Бурея, начал рассказывать то, что произошло на самом деле и я заново пережил ту ситуация, но там было продолжение, где друзья благодарили за помощь, смеялись, даже бывший Московский начальник похвалил меня за спасение друзей. Потом был сумбур и каша из отрывков мультфильмов.

Очнулся я в бане. Пахло травами, деревом и благовониями. Бурей и Вовка, в одних нижних портах, аккуратно, минуя мои раны, мыли меня тёплыми настоями.

— Пятачина, ты жив? — Как я рад что ты жив!

Бурей кашлянул.

— Жив, жив Влад. Если б не ты, то те бегунцы посекли бы нас.

— А что вы меня моете, я и сам могу. — Вскочил я.

Состояние было обалденным. Лёгкость, свежесть, сила. Дрожь в членах и кишках пропала, а самое главное прояснилась голова.

(Потом Вовка мне рассказал, что Буей, после рассказа Кирилла, разглядел в моих глазах безразличие и злость, это мог быть сдвиг по фазе, или рождение берсерка, ведун устранил неполадки в психике с помощью внушения, трав и, по мнению Вовки, грибочков.)

Потом Вован сделал мне и себе перевязку. Бурей снова стал хитрым, мудрым волхвом, а на рассвете мы покинули его логово. Проходя мимо последнего конского черепа, я уважительно глянул в его пустые глазницы, извинился и поблагодарил, а выйдя из осинника, на всякий случай, перекрестился. Вовка, видя это, хмыкнул.

До веси дошли быстро. Наступало зимнее утро, воздух звенел. Снегу, за ночь подвалило, морозец окреп, дышалось легко и приятно. Впереди, разбрасывая брызги снега, из-за сруба, с призывным лаем, вылетела лохматая собака. На её призыв появились ещё две. Добежав до нас они услышали наши голоса, поводили носами, признав в нас своих повиляли хвостами и с чувством выполненного долга убежали искать себе другое развлечение.

— Володь, посоветуй куда идти. — Спросил я друга.

— Ну не к бабе Миланье! Этот точно.

Мы пожали друг другу руки и разошлись.

Я не смело постучался в дверь, за ней послышались тихие шаги.

— Кто?

— Я Светлушка.

Дверь открылась и Светла всплеснув руками, облокотившись на притолок, прошептала глядя мне в глаза:

— Ты вернулся.

— Вернулся. Всё хорошо.

Она обняла меня за шею, встав на носочки, я прижал её к себе.

— Я вернулся. — Ещё раз прошептал я.

— Да что ж мы на пороге? — Опомнилась Светла и мы зашли в дом.

… Лежа на моей руке, она спросила:

— О чём ты мечтаешь?

— О куче детишек.

Она смущённо улыбнулась и прижалось всем телом.

— А ещё о чём?

— А нормальном доме, где будем жить мы с детишками.

— Да, надо летом дом поставить, какия Владимир измыслил. А ещё у меня корыто рассохлось, надо бы новое…

У меня в голове щёлкнул тумблер, опять двадцать пять. Я поглядел на Светлу и спросил:

— Что надо?

— Корыто. — Испугано отозвалась она.

Пришлось рассказать ей целую сказку «О рыбаке и рыбке». Потом мы смеялись. Я называл её столбовой дворянкой, а она меня старым дедом.

Через пару дней зашёл Бурей и с деланным серьёзным видом отругал нас за не серьёзность отношений, мол надо свадьбу играть.

— Род наш един и вы должны стать, как там Володимир говорил, — наморщил и без того морщинистый лоб старик, — о (!), ячейкой обчества!

Я засмеялся, Светла покраснела.

— Шо ты блеешь? — Стукнул посохом об пол Бурей, — что б народ мне угостил и напоил. Твоя семья — это часть всех нас понял? — Так что готовьтесь голуби.

Так как мы со Светлой когда-то состояли в браках, то наше бракосочетание, произошедшее через неделю, было несколько упрощённым в ритуальной части, но сама свадьба была со всеми вытекающими. Руки нам полотенцем вязали, зерном осыпали, подарками задаривали и гуляли по полной всей весью, благо еду помогала готовить тоже все. Я никогда не слышал столько песен, прибауток, смеха и чудных пожеланий, а уж о танцах я вообще не говорю. Данила был на высоте со своими колкостями, а чуть поддатая, баба Мила добивала всех, срамными частушками, крутясь на месте и притопывая хромой ногой. Смеялись все до слёз и язычники и христиане, только крещёный люд потом крестился со слезами на глазах. Веселились от души. Люди есть люди и не важно, какой они веры, важно, как они живут друг с другом. Тогда я понял всю силу и величие единения нашего народа.

Шли дни. Зима полностью вступила в свои права. Река покрылась ледяным панцирем. От дома к дому, к колодцам, к реке, к лесу, повсюду вились стёжки — дорожки, протоптанные в не глубоком снегу. Каждый день начинался с забот о хозяйстве и прочих хлопот, какие есть в сельском быту. Я занимался изготовлением луков, помогал Светле по хозяйству с мыслями о барабанной стиральной машине, планировал на весну добавить к двум козам и курям ещё какую-нибудь скотину, иногда заходил к Вовке поболтать. Дуся поправилась, но прихрамывала, поэтому, ни о каких охотах с ней Володька пока не мыслил.

… Закончив утренние работы в нашем живом уголке, я вошёл в дом выпустив клубы пара, обил ноги и окликнул жену:

— Светлушка, пойду до Данилы дойду, заодно загляну к бабе Миле.

— Погоди Владушка. На вот передай Миланье от меня гостинец. — И супруга подала мне корзину всякой всячины.

Надев полушубок и кунью шапку ушанку, подаренную мне на свадьбу Вовкой, я захрустел сапогами по стёжке. День был солнечный, давление высокое, сверкающий снег слепил глаза. На душе было светло и радостно.

— Привет баб Мил! — Приветствовал я Ягу с порога.

— И ты здравствуй Владислав. — Ответила бабуся.

— Как сама?

— Ноня што-то головой хвораю, видать помру. — Констатировала Миланья улыбаясь двумя зубами.

— Не торопись, какие твои годы.

— Тык восемьдесят седьмой годок по земле хожу, пора уж.

— Ого, ты наверное Бурею сверстница? — Спросил я и поставил на стол гостинец, — вот Светла тебе передала.

— Благодарствую! Светле от мине поклон передай, а Бурей таким бородатым был когда я в девках ишо ходила.

Я обалдел:

— Так сколь ему годов щас?

— Да наверно полторы сотни. Он ить род свой ведёт от Святогоровых потомков, а те и по три сотни лет жили, а пращуры их и по пять сотен. Мне вспомнились ветхозаветные герои.

— Да ну?

— Вот те и ну.

— Не верю!

— Твоё дело. Всё, иди от сель, вишь полы мету.

— Чу-фыр, чу-фыр, — засмеялся я.

Бабуля замахнулась метлой, смеясь беззубым ртом, я отпрянул в дверь и выскочил на мороз.

— Двери то, хату выстудишь! — Послышались причитанья бабы Милы.

Ни фига се, Бурей то библейский долгожитель. А может и нет.

У Данилы сидел Вовка. Они ждали меня попивая горячий мёд.

Обстановка у холостяка была обычная холостяцкая. Печь, стол, лавки и куча оружия на стенах.

Данила налил мне мёда.

— Ну что, куда пойдём?

— За вырубки. — Ответил я.

— Что так? Спросил Пятак.

— А там и куница и белка и горностай. По пути у деревни я ещё хочу петель наставить, а потом с вами поучиться дуплянки на куницу устанавливать и силки на рябца. Общим собранием предложение утвердили, потом мы с Вовкой начали склонять Данилу к женитьбе…

Под конец посиделок Данила добавил:

— Влад, петли ты сам сходи поставь, а вместе пойдём уж по пороше.

— Добре.

Потом я заглянул в кузню к Горыну.

— Здаров, Горын. Как сам, как Млада?

— Мне то што, а вот Млада, сам понимаешь.

— Понимаю. Я что зашёл то (?), ты проволоку можешь вытянуть ноль восемь миллиметра, миллиметр?

— Эт что?

Подняв с пола соломину я показал её Горыну:

— Примерно вот такой толщины.

— Попробую. Свёрла такие у Володьши вроде есть. А что затеял?

— Да петли на зайца.

— Что, с бечевы или жилы не нравятся?

— Нет. Крепить не удобно, всякие палочки веточки подставлять… Дюж мороки много.

— Завтра заходи попробуем.

— Добро.

На следующий день Горын натаскал мне проволоки в один миллиметр диаметром. Куски были примерно по метру, то что и требовалось.

Вечером во время изготовления петель при горящих свечах я думал об оконных стёклах и тёплом сортире. Надо будет летом покумекать. Жена сидела за прялкой и нахваливала агрегат (спасибо Вовке, принёс через временное окно в разобранном виде).

Готовые петли я поместил в котелок и проварил с хвоей. Потом просушил и натёр тряпицей с льняным маслом.

Утром убрал за козами, задал сена и начал собираться в заогородье, ставить петли. Через плечная сума с сушёным мясом, огнивом, хлебом, солью, тул, трофейный лук, так как мои были в процессе изготовления, петли, — всё было готово…

… Я не торопясь вышел, встал на лыжи, оглядел светлеющее небо и тронулся за огород.

— Чё то я рановато. Заяц ещё не сел, а если и сел, то не присед елся.

Дойдя до изгороди остановился и решил подождать. Жизненные, приятные мысли полезли в голову. Как же всё-таки здорово, что Вовка пригласил меня сюда. Я обернулся, посмотрел на домики, где жили мои друзья и любовь. Как здорово, что не надо идти на работу в скучный офис…

Утро набрало силу, просветлело как днём. Ноги сами пошли, двигая лыжи и вскоре попались заячьи следы, изучив их, определив тропы я принялся расставлять петли. …Совсем низко ставить нельзя, иначе косой влетит головой и лапой, потом рванётся и поминай как звали. Расставив пять силков ноги понесли меня обратно к изгороди.

С приготовленным луком в руках мои инстинкты ждали прыжка беляка. По пути движения попадались заячьи катышки и множество ночных следочков. Подходя к, оставленному кем-то, не большому вороху сена, я приготовился, чутьё мне говорило, что сейчас будет белая вспышка снега и из неё рванёт белоснежный зимний зайчишка. Но этого не произошло. Постояв в разочаровании, двинул лыжу и тут снег взорвался. Нервы косого не выдержали, его первый прыжок был стремителен и резок, тетива натянулась, и стрела рванулась в погоню за ушастым. Тупой наконечник ударил в белый бок, цель кувыркнулась, забилась…

Отжав зайцу брюшину я, довольный собой, навострил лыжи к дому. Внутреннему ликованью не было предела, ведь тренировки в стрельбе не прошли даром.

Дома зайчишка был помещён в холщовый мешок и оставлен на три дня, в подвешенном виде, на морозе.

Светла, видя, как я рад своим охотничьим достижениям, подыгрывала мне, но не перехваливала. Мы уже привыкли радоваться друг за друга это наверное и был, тот самый семейный лад.

Все три дня я был в нетерпении, ибо мне хотелось отведать зайчатины, впервые добытой из лука.

На четвёртый день зайчик был разделан, шкурка трубкой натянута на пялку, а тушка изъята супружницей, для дальнейшего кулинарного волшебства. Она готовила, а я валялся и ни ЧЁ (!) не делал, наслаждаясь ничегонеделанием, правда иногда вставал и подсматривал за процессом.

То Время одарит, То руку пожмёт, То больно ударит, То разум крадёт. В большом сундуке Из космической пыли, Упрятало Время Сказки и были.

(Рассуждения Бурея в моей рифме)

… Прошло, без малого, четыре года. Сейчас, оглядываясь назад, мне кажется, что я повзрослел. Не потому мне сорок и множество седых волос, что у меня, точнее у нас со Светлой, родилась доча Настя, я стал папой и всякое такое, а потому, что я начал видеть, ощущать время и жизнь по новому, по взрослому, хотя остался тем же балбесом, не перестающим удивляться чудесам жизни.

За прошедшие годы я многому научился, много узнал, много переделал, пролил малость и своей, и чужой кровушки, так и не став ловким воином и рубакой как многие, но с луком я управляюсь не хуже других, а может и лучше. Наша весь разок горела, потом отстраивалась сызнова, превратилась в городок, обрела частокол, вал, вышки четыре башенки, церквушку и общий дом, он же детинец. На реке теперь стояла деревянная пристань, были проложены мостки и установлены погрузочные краны-журавли.

… Май, чудное время. Всё кругом распускается, цветёт, птички пою-ют! Весь заканчивала посадки своих и общих огородов. Народ трудился на земле и был благодарен ей.

…Я очищал от коричневой земли лопату и наблюдал как дочка, сидя на маленьком стульчике, покрытом шкурой, кормит крошками курей. Доче, всего то два с половиной годика, а уже хозяйка. Куры клевали у неё с рук, она смеялась и иногда, по-детски ойкала. Рядом с ней, отвалившись на бок, лежала рыже-серая собака Люля, коротко Лю. Вовкина Дуся принесла щенков в день рождения нашей дочки, и мы со Светлой решили взять одного себе. Собака на улице не отходила от маленькой Настёны ни на шаг и постоянно была на страже, даже мух отгоняла от дитя. Вот и сей час она, млела на солнышке, но как только девчушка переставала смеяться, сразу поднимала голову и напрягалась. Видя, что всё в порядке, я рядом, а Настя достаёт из туеска горсть крошева, глянув на кошку, которая лежала на её хвосте, падала головой на землю и закрывала глаза.

Дверь ворот открылась, Лю подняла голову, появился Данила и Вовка.

— Здрав будь Влад!

Лю узнав своих, опять улеглась.

— Здоров парни.

— Ты всё молодишься? Какие уж мы парни?

— Ну не знаю. Стареть, всяк рановато. — Ответил я, пожав друзьям руки.

На пороге появилась Светла.

— Здравствуйте гости, проходите в дом, отведайте угощение. — Пригласила жена поглаживая «новый» живот.

— Здравствуй и ты Светлушка, и дети твои. Благодарствуем за предложение, но не досуг. Ещё свои все труды не вытрудили.

— Да заходите. — Подтолкнул я друзей.

— А чё ты толкаесся? — И Вован своей шапкой хлопнул меня по голове и заржал.

— Ты чё на? — В шутку возмутился я и тут же получил шапкой от Данилы. Затеяв шапочную потасовку, смеясь, мы ввалились в горницу.

Светла видя всё это развела руки:

— Вроде взрослые мужи, а всё как жеребята бестолковые и брыкливые.

— Что-то ты Влад припозднился ныне с огородом. Уж вечёр наступает, а ты ещё не отделался. — Спросил Данила садясь за стол.

— Не юли! Давайте, выкладывайте, с чем пожаловали.

Светла подала на стол горячие крапивные щи в глиняном горшке и деревянные ложки.

Данила потянул носом, оценивая запах варева:

— Да-а-а! Живёшь ты сладко Владко!

— Так женись, и у тебя сладость прибудет. — Вставил Вовка ухмыляясь.

Данила погрустнел:

— Не браты, пока её не найду, на другой не женюсь.

— Кого её? — Спросил я и отхлебнул из ложки.

— Свою любовь. — Грустно улыбнулся весельчак.

— Так до скончания века будешь искать… — Вставил Вовка.

— Как знать. — Задумался Данил. — Ладно, давайте о деле, а дело такое, до купальницы пойдём на Кубенское озеро, там в Городке торжище будет. С Вологды купцы прибудут, с Волги, со степей, так что народу наберётся достаточно, что б с нас меха собрать, да облапошить. Что показать на торжище у нас имеется, да и слухи о наших изделиях наверняка распространились. — Ну и ещё одна мелочь. Помните татя что полонён был Могутовыми воями и умом тронулся? Ну, потом его дружки меня, як жеребёнка, из расшивы арканом выдернули…

— Ну-ну, помним, — глянул на меня Пятак, — эт те бегунцы, что остались после ночной битвы, когда Пепел к нам пришёл.

— Ну! — Не выдержал я, — Что случилось то?

— Ты што так раскалилси-то? — Засмеялся Данилка, — прям хоть кувалду бери и куй по темечку. — Ни чё не случилось, просто оттаивать он начал, перестал метаться, плакать, но всё равно в головушке белки скачут. Пожалела его одна вдовица и приняла к себе жить. Он, по началу, как дитя звериное был, а потом отходить начал, видать женское сердце чудо сотворило. Она то теперь говорит, что любит его, а он об этом и понять не может. Ныне привела она его сюда, к Бурею, мол он может поможет, разум поправить, крышу так сказать подлатать. Ну Бурей-то вдовицу расспросил, а про то как лодии буртасские сто лет перемахнули, расспросил особо. — Рассказал Данила и принялся хлебать щи, поглядывая на нас с Вовкой.

— Ну а мы-то тут причём? — Спросил я.

— А при том браты, что Бурей нас приглашает в своё логово, на капище, так как мы тож через время шагнувшие были. — Облизнул ложку Данила и хлопнул ею по столу.

Мы с Володькой открыли рты.

— Ну што вылупились аки сычи? — Спросил, как ни в чём ни бывало, хохмач, приглаживая усы.

— Ты что же чувак столько молчал? — Привстал из-за стола Пятак с шипеньем, — мне ж даже не с кем потрещать было о былом, о кино и прочем!

Я ловил ртом воздух и не верил происходящему.

— Тихо, тихо Вовко! — Выставил вперёд ладони Данила, — я ж из прошлого сюда попал, за сто пятьдесят годочков.

Вовка плюхнулся на лавку, в горнице воцарилась тишина. Все думали про себя. Наконец Володька очнулся:

— Всё равно мог бы сказать. — Помолчав добавил, — а как попал то?

Данила собрался с мыслями и коротко рассказал.

— Прибыл тогда на Русь митрополит — грек Феопемпт. В Киеве уже золотые врата стояли. Вроде всё нормально, но народец некий, роптать начал по разным углам Руси. Я тада уж крещёный был, а зазноба моя нет. Вышло так, что якобы язычники, осквернили Десятинную церковь. В Киеве началась охота на осквернителей. Народ старой веры начал уходить в леса и ещё по-далее. Докатилась и до нас в Курск эта жатва… …Я со своей Милёной, на купалу, у костров был и тут конные налетели… Никто не готов был, а как подготовишься, все на свету костров, а подсылы с тьмы ночной наехали. …Кого за волос ловили, кого верёвкой, кто отпор давал, того успокаивали мечом, аль копием… …Я кричал что крещёный и что Милёна моя, а что толку (?), они выполняли чей-то посыл. — Данила замолчал, переживая давние события, взъерошил волос и криво усмехнувшись продолжил, — Когда её за косу потащили, я уж не выдержал, одного скинул с коня, обезоружил, и дал отпор. Пятерых зарубил, меня тоже чутка зацепили, Мелёну потерял во тьме… а утром объявили, что чародеев и антихристов казнить будут прилюдно. Пошёл я искать милушку свою, а её на площадь с другими купальниками ведут… Ох и горько мне стало тогда! Горько за правду нашу, и за любимую. Это она то чародейка? Она антихрист? Она мыша в амбаре убить боялась. Унёсся я рысью домой, одел сброю и на площадь… Во общем вырвал я любимую из лап зверских, а за мной погоню отправили. — Данила вытер лоб и продолжил. — Целую седьмицу мы скрывались, потом, хвост мне, всё же, прищемили. Нагнали в лесу, а мы у реки отдыхали, их десяток я один. Ну думаю стрелами побьют, так нет, решили живьём брать. Я дал им бой, шестерых закрутил и посёк, остальные скрутили любушку мою и на коня… …я за ними, а их нет, исчезли. Спужался я тогда сильно, думал колдовство, но всё ж ринулся по следам и вот незадача след пропал. Я вперёд пробежал, нет следов. Ну думаю надо на-конь, и поискать, оборачиваюсь, а и коня нет, и полянка не та. Вот тада мне Бурей и встрянулся. Он мне всё разъяснил, я принял спокойно, и решил что здесь буду искать любушку мою Мелёну, а Бурею дал слово ни кому не говорить.

Данила замолчал. Молчали все. Под потолком, жужжа, кружили мухи, Светла за спиной всхлипывала, закрыв лицо платком.

— Ни хрена себе! — Прошептал я, — а нам что ж рассказал?

— Ныне Бурей дозволил.

Я резко обернулся на Светлу, та с легкой улыбкой проговорила:

— Я уж давно знаю что вы с Володей не тутошние, а вот о Даниле не догадывалась. Не бойтесь, я никому…

Обстановку разрядил детский плач и лай собаки. В горницу, по детски не уклюже перешагивая порог, плача огромными слезинами, зашла дочка Настя:

— Тятя, мама, — всхлипывала она, крутя грязными кулачками глаза, — Петя Натю попу клюк.

— Что-что? — Не понял Данила.

— Пятух в попу клюнул. — ответила жена и повела дочку к кадке умыться.

— Настя, а Люля за тебя заступилась? — Спросил Данила.

— Да. — Резко констатировала малютка сквозь мамины умывающие ладони, — Люля на петю ав, ав, ав. Петя на заболе сидит и боися.

Мы засмеялись. В хату зашла лохматая Лю, дождавшись Настю, лизнула её в щёку и вывела на двор кормить птиц.

— А что ж мы Бурею понадобились? — Спросил я.

— А хто его знает, можт узнать что хочет. — Задумался Вовка.

— А когда?

— Ноня звал. — отозвался Данил.

— Ну давай сходим, может чем пособим. — Согласился я. — Светлушка, мы до Бурея обернёмся.

На окраине селения, под лесом нас ждал Доброшка. Он уже был не тот восьмилетний мальчуган, он был подросшим, посерьёзневшим подростком.

Как же он догадался что мы идём, подумал я, но спрашивать не стал.

…Пройдя ельник, мы подошли к осиновому коридору. Конские черепа глядели на нас пустыми глазницами как бы спрашивая: «А ты» (?) Я молча поздоровался и двинулся за Доброшкой, за мной шли друзья.

На поляне стояли прежние изваяния богов, горел большой костёр и на деревянном троне, от которого отросли ветки с молодыми листочками, сидел Бурей с посохом в руке. Возле него сидел тот самый человек, о котором говорил Данила. Он играл с мелкими косточками, какого-то животного иногда посмеиваясь.

— Встань чадо ПрокОш, пришли твои друзья. Они хотят с тобой выпить и поиграть. — Добродушно произнёс ведун, обращаясь к безумному.

Прокош подошёл к нам, оглядел, остановившись на мне спросил:

— Почему ты в печали? Я не хочу пить, давайте играть.

— Но они не будут играть, пока ты с ними не выпьешь. — Прозвучал, теперь уже властный, голос Бурея, отдавшись по спине мурашками.

Мужчина расстроился, что-то тихо промямлил и согласился. Я был поражён пустыми, глуповатыми глазами человека, который когда-то был смелым войном.

Доброга поднёс четыре берестяных кружки, одну подал персонально прокошу, три другие мы взяли сами. Молча выпили. Потом началось не вероятное. Безумец зашатался, лицо его покраснело, он заплакал говоря, что ему очень жарко, потом резко побелел и впал в беспамятство.

Он зашатался, его ноги начали подкашиваться. Мы бросились поддержать, но Бурей остановил наши действия и велел отойти от подопытного.

Лес накрыли сумерки. Лесные стены поляны казались чёрными. Лики богов, смотрели на происходящее, отражая играющий свет костра и казалось блюли правду действия, не допуская кривды. Они были строги, суровы и справедливы, страшны и добры. Мне стало не по себе, я задрал голову, отключившись от происходящего. Серое темнеющее небо принимало улетающие искры костра и растворяло их в себе. Справившись с суеверным, первобытным чувством я вернулся к происходящему на капище.

Прокош шатался как пьяный, с трудом балансируя на подломившихся в коленях ногах. Казалось, что он вот-вот упадёт, но этого не происходило, он стоял, словно сопротивляясь не видимому ветру. Бурей начал говорить, перечислять богов, обращаясь к ним и отгоняя кого-то. Чуть отхлебнув из глиняного сосуда, он устроил допрос безумному. Тот хныкал, но рассказывал. Из бессвязной речи одурманенного, в конце концов, прояснилась картина давних событий…

… Прокош и его брат Прокуд были изгоями из Новгорода, за поножовщину. Подрезали какого-то персида, но не просто так, а защищаясь, ибо тот требовал уступить ему и его четырём охранникам дорогу. Братья упёрлись, мол мы дома и тут хозяева, а тот, я ибн Раджа или как там у них наглец… Прокош ответил, что послать бы тебя на., да видать ты оттуда пришёл, толпа вокруг спорщиков ударилась в смех. Толмач перевёл слово в слово, завязалась перепалка, переросшая в схватку. Те сабли вон из ножен, а братья засапожники в руки и показали наглым «гостям» где раки зимуют, в живых остался один охранник. Потом судилище было, братьёв выгнали из города. Они помыкались и прибыли в Рязань. Начали обживаться, Прокуд женился, детки пошли… А потом было не довольство Новгородом и их как Новгородцев прижали на торге, послухи они. Когда братья домой доползли, от дома один пепел и жуткое зрелище осталось… Не стало у Прокуда жены и детей, погорели. Дальше мужиков ждала ватага на Волге, разбой, злость, кровь и обиды на судьбу. В одном из походов, ночью, их две лодии прошли сквозь густое воздушное марево, оказалось, что очутились здесь, на сто лет назад от своего времени…

…Бледный как холст Прокош, казалось, вот-вот упадёт. Он выглядел очень уставшим. Ещё бы, ведь он пережил заново горькие события своей жизни. Бурей велел усадить его. Доброга тут же принёс лавку, и мы аккуратно усадили страдальца. Бурей накрыл голову бедолаги большим пучком, скомканных, конских, волос, начал что-то бубнить, вытягивая по волосине, вскоре от пучка остался тугой узел, размером с кулак.

— Смотри Прокош! — Зычно воззвал ведун, — вот твоя хворь!

Прокош открыл глаза и уставился на волосяной пук, лежащий у Бурея на ладони.

— Ты славный вой Прокош! Разруби узел хвори своей! — Старик положил спутанный пучок на колоду и подал мужчине топорок.

Одурманенный оживился, приняв боевой топор. Глаза заблестели, обрели смысл. Он обернулся на нас, по детски улыбаясь.

— Руби! — Крикнул я, не выдержав.

Прокош встал со скамьи, лихо размахнулся и, с оттягом, всадил топор в хворобный узел. Нити развалились, колода треснула, безумный рухнул на землю, кровь прилила к его щекам, а лицо приняло смысл и покой. Прокош спал, размерено дыша. Бурей подхватил тонкой кожей колоду с обрубками волос и бросил всё в огонь:

— Сгорайте хвори в пепел, в тлен, безвозвратно! — Громовым голосом прогремел старик. В безстенном языческом храме заметалось эхо, у меня помутилось в голове, костёр полыхнул, вздёрнув пламя до небес.

— Неситя его в избу. — Промолвил Бурей, превратившись в обычного себя.

Прокош спал на Буреевом ложе укрытый шкурами, а хозяин проводил с нами инструктаж по будущему походу на Кубенское озеро.

… — На купалу оконце ныне откроется, ибо четвёртый год пошёл, вы туды и сходитя.

— Как так? — Спросил я, — ведь раз в четыре года!

— Не в четыре, а на четвёртый и скользить окно по году как хоча. Не перебивай, я всяк на годок постарше! — Отчитал меня старик. — Ты Володьша пойдёш за нужностями разными в своё время. В спутниках тебе будут Кирилловы сыны, да Любимовы.

— Пепел, дашь мне свою одёжу Московскую. Ныне в магазины пойду не один, что б принесть поболе. Благо деньги на карточке ещё есть. — Обратился ко мне Вовка.

— Не перебивай! — Стукнул посохом об пол ведун, — недоросль! — и пожамкав усы губами продолжил, — вы же голуби, — обратился ко мне и Даниле Бурей, — пойдёте искать вот это, — ведун показал четырёх лучевую, закрученную в спираль, свастику, вырезанную на деревянном диске, — оно в сундуке дОлжно быть, на могучем дубу.

— Эт што ж? Ни как смерть Кащея? — Снова влез с вопросом я.

Бурей сурово глянул из под бровей:

— Сам ты Кащей! Это образ мира. — Окно внутри устроено как светлая горница, со многими входами и выходами, — продолжал старик, — что б понять куда итить, нужно представить образы и эти образы проявятся у нужной тропы. Данила, я мыслю, что ты найдёшь, что ищешь. — Глянул на Данилку волхв.

Наступил рассвет. Бурей велел отвести Прокоша к Кириллу, что б тот отвёл его на крещение в церквушку, ибо это излеченному во благо. Я был удивлён такому мнению язычника.

— А почему бы ему не остаться в своей вере? — Обратился я к старцу.

— Потому сыне, что теперь он будя жить в любви со своей спасительницей, а она крещёная, — поучительно молвил Бурей, — и всю жизнь вспоминать и детям рассказывать как его лечил волхв-ведун, а это и есть укрепление моей веры в умах потомков. — Поразил меня мудростью старик, подняв сухой палец.

Данила потом рассказал мне, как Бурей с нашим священником вместе ведут беседы, читают древние книги, а иногда, в тихую, принимают за воротник и очень довольные друг другом спорят о мироздании.

Прокош шёл с нами, мы отвечали на его вопросы, он кивал, восстанавливая в памяти события очень сокрушался и переживал, потом молчал в раздумьях и уже возле веси очнулся, остановился и произнёс:

— Что ж други, значит будем жить здесь и ныне.

Мы похлопали его по спине, пожали руки. У дома Кирилла его встретила та, которая его сюда привела. Мужчина заглянул ей в глаза, долго смотрел, потом обнял, а она заплакала. … Бурей творил чудеса.

… Сборы к отплытию были не долгими. Весь следующий день народ сносил по мосткам будущий товар. Катили бочки, несли меха, железо, кожи, посуду, даже инструменты и станки в виде прялок, токарных станочков и не больших ткацких станов и всякую всячину. Я с Данилой переносил наши луки, полные тулы, древки и прочие лучные прибамбасы. Вовка пёр излишек овощей, резное дерево, кость, рубанки, фуганки. У причалов стоял гомон, смех, посулы и пожелания.

Решено было идти на двух лодиях и тащить буксиром малую расшиву, гружёную, не большим, челном.

Прощание было не долгим.

— Ты ж береги себя Владушка, — сказала Светла поправляя мне на лбу волос, — ох чует моё сердечко не ладное.

— Всё хорошо будет, роднуля. Отторгуемся и прибудем. — Успокаивал я жену.

Люди вокруг поделились на пары, тройки, семьи. Все прощались с родными. На носу ладьи стоял в одиночестве Данила и наблюдал с грустью за берегом, поправляя иногда развивающийся на ветру вихор.

— Ну всё пора. — Поцеловал я Светлу, — дочуля, до свидания, я скоро приеду, — поставил я Настёну на землю. Ну всё, родные мои, пошёл.

Ладья отчалила, по уключинам застучали вёсла, становясь на свои места, судно набирало ход. Я ещё долго махал своим провожающим, пока они не исчезли из виду за лесом.

— Пошли Влад, Бурей зовет. — Позвал меня Володька.

— Как Бурей? Откуда?

— Да мы пока на берегу лясы точили в прощаниях, старый хрыч уже на лодье обжился, за тюками. — Тихо ответил дружбан усмехаясь.

Ведун сидел на тюках с кожей и хитро смотрел на нас.

— Ты что ж дед с нами-то пошёл? — Спросил Вовка.

— А хто вам окно укажет? А ежели меня хрычём величать будешь, превращу в мыша. Понятно?!

— Понятно. — Отшатнулся Вован и уже степенно спросил — По што звал то, дедушка?

— О тож. Да просто так, язык почесать.

Ладьи, подгоняемые течением, уходили от родных дымов дальше и дальше. Мимо плыли родные леса, песчаные берега, затоны, поросшие камышом, в котором покрикивали лысухи, притоки и отмели на которых жировали утки. Иногда наш караван приставал к какой-нибудь прибрежной деревеньке, чтобы размяться, совершить мен товара и немного поторговать. Загребная команда, состоявшая теперь из молодых парней, менялась примерно через каждый час. Мы болтали с ведуном о разных вещах, даже о космосе. О нём Бурей особо внимательно слушал, иногда кивал головой в знак понимания, а иногда сам вставлял фразы, которые поражали нас истиной сказанного, например, то, что в космосе очень холодно и нечем дышать, что ярый свет солнца может сжечь глаза, если нет на шеломе забрала. Данила, все слушал с большим интересом, по нему было видно, что эта научная информация воспринималась им хоть и тяжело, но желанно и жадно. Когда мы сказали что земля круглая, а точнее шарообразная, Бурей укорил меня с Вовкой в невежестве:

— Запомните голуби, вселенская утка снесла яйцо и образовалась земля матушка, сие означает что земля не шар, а яйцо! Не ляпните где про шар то, а то осрамитесь.

Вовка глянул на меня:

— А ведь точно! С полюсов то наш шарик приплюснут!

— Откуда ты это ведаешь дедушко? — Ошарашено спросил я ведуна.

— Поживёшь с мое, тоже познаешь. — Хитро прищурился старик и отослал нас, оставшись, наедине, со своими думами.

На четвёртый день плаванья наш флот, миновав острова и отмели в устье Кубены, над которыми кружило множество чаек, вошёл в Кубенское озеро. Народ приободрился, послышался говор, смех, пошла движуха, прозвучала команда ставить парус. Мы находились на переоборудованной Вовкой, в плане парусного вооружения, ладье, поэтому с интересом и опаской ждали результата. Вместо привычного прямого паруса Пятак, ещё в прошлом году, решил поставить рейковый, разрезной парус, не много поднятый над палубой. Примерно одна треть рейкА располагалась перед мачтой, а парус был разрезан на две части, на носовую — меньшую (кливер) и кормовую — большую (фок).

… Рей был поднят на мачту, паруса растянуты, вёсла убраны и… Сколько было тренировок дома на реке, изысканий, додумываний. Подбирался балласт, оттачивалась слаженность работы команды и кормчего. Получилось так, что на двенадцатиметровую лодию, поставили шлюпочный такелаж, с несколько увеличенными парусами…

Судно, шло курсом юго-запад, к селению с названием Городок. Сильно кренясь одним бортом к воде и довольно уверенно совершая повороты, через час хода, мы привлекли внимание народа у причала. Вторая ладья, не смотря на свой прямой и большой парус, заметно отставала, не имея попутного ветра. Я был доволен Вовкой, хотя он наоборот хмурился, видя какие-то свои недоработки.

— Что не так? — Спросил я?

— Не знаю, но хотелось бы получше. В окно уйду, постараюсь литературку поискать по парусам и судам. — Ответил Володька глядя на надутые паруса.

Над нами кричали чайки, а за бортом шумели волны. Это была ещё одна познанная, переполняющая радость, которая досталась нам с Вованом в этом мире.

На пристани уже толпился народ, встречая неизвестное судно, лихо идущее к торгу. Мы убрали парус, и ладья аккуратно подошла к пристани. С носа и кормы полетели канаты, подростки на мостках их приняли и пришвартовали нас. От нашего борта перекинулся трап и мы, возглавляемые Любимом сошли на берег.

Любима узнали, раздались приветствия, он ответил кивками, малыми поклонами и в сопровождении подошедших воев отправился оформлять торговое разрешение и что-то ещё к этому причитающееся.

Пока мы осматривались, причалила вторая наша ладья, с неё сошёл Кирилл и переговорив с портовой службой отправился за Любимом, неся в руках берестяные грамоты.

Наша команда вывалила из ладей что бы размяться и осмотреться. Как оказалось, здесь было много знакомых лиц, некоторых я помнил по именам. Кругом слышались приветствия, шутки, хитрые торговые вопросы, мол что торгуете, да что за цены. Сразу появились купеческие доверенные и начали разнюхивать, что да почём. Наши особо не болтали, а если кто-то наседал, отвечали с улыбкой, что на торгу все будет выставлено. Интересовались товаром и барышни, при чём разных возрастов и сословий.

Наученные Володькой парни отвечали им заученными фразами в стиле нашего времени, типа новая зимняя коллекция мехов, аксессуары по уходу за волосами, для женщин ценящих свою красоту, будут представлены на торжище. Девицы и женщины, не совсем понимая, что им ответили, но услышавшие слово «красота» и показывая свою осведомлённость, чинно проходили мимо говоря друг другу, что наконец — то, чего — то дождались. Эти ответы вызывали всеобщий интерес, что было нам на руку.

Где то играла музыка и слышалась многоголосая, задорная песня. Я, чуть пританцовывая, стал притопывать в такт.

Вовка обратил на это внимание:

— Помнишь Влад, мы на гитарах брыньчали песенки и мечтали послушать, да попеть древние, народные произведения?

— Помню. Я бы с удовольствием щас сбацал, что-нибудь фольклорное, но в стиле двадцать первого века.

Данила услышав наши страдания, как всегда, коротко вставил:

— Ну так сбацайте, коль могёте.

— Слушай, а точно! — Сверкнул глазами Пятак, — а что играть то?

Я, от балды, предложил песенку из мульта «Три богатыря и шемаханская царица» отбивая такт ладонью по ляжке:

За горами, за лесами, горы да леса, А за теми, за лесами лес, да гора…

— пропел я и дополнил, — только тут бас нужен и ударник с тарелками для мощи восприятия.

Пятак, а башка у него работала быстро, встрепенулся и положил руку на плечо Даниле:

— Даня, надо раздобыть тончайшие, отбитые, медные бИла, вот такого размера, — и Вовка сложил руки кольцом.

Данил потёр ладонью вихор и ответил:

— Сделаем. До вечера будут готовы. Что ещё?

— Бубны глубокие.

— Не знаю, можт найду.

Вовка в нетерпении покрутился и убежал на ладью, а мы вступили в беседу с мужиками с чужого корабля. К причалам подходили и подходили суда. Местный люд привозил на торг всякую всячину, в основном меха, кожи, бересту и ткани. Наговорившись с соседями мы отошли к своим ладьям и Данила переговорив с Вовкой, который строгал деревяшки, куда-то смылся.

Вскоре появились довольные Любим и Кирилл. Они заняли, за мзду естественно, место под торговлю, не далеко от центра торжища и теперь отдавали распоряжения своим ладейщикам по разгрузке торгового добра.

Прибыл Данила с бубнами под мышкой и представил мне своего спутника:

— Во Влад, знакомься, это Янгур. Прибыл аж с низовий Итиля, с берегов Хвалынского моря с посёлка Аш-тархан. Лучных дел мастер и коваль меди, такие кувшины чеканит, загляденье…

Я кликнул Вовку:

— Пята-ак, тут чеканных дел мастер прибыл.

— Вовка слетел с трапа и сразу начал с объяснений своего заказа. Мастер кивал и задавал вопросы чуть коверкая слова. В конце концов он достал из сумы два листа меди, толщиной миллиметра в два, молоток, наковаленку, типа сапожной и усевшись на предоставленный ему складной стул начал чеканить. Я впервые увидел этот процесс. Мастер работал размеренно и чётко, изредка проводя пальцем по отбитому металлу, видимо проверяя его ровность. Данила уселся рядом и наблюдал как под ударами молоточка метал истончался, уплотнялся и принимал нужные формы.

С ладьи опять пришёл Вован с дрыном в руках. На дровиняке были натянуты четыре проволоки:

— Во Влад, видал?

— Эт чё?

— Ты что не видишь? — Возмутился друг, — это ж гриф для, э-э-э, гитары.

— Чиво-о-о? — Заржал я.

— Таво!

Янгур перестал чеканить и с интересом слушал наш разговор.

— Вон видишь, даже аштарханец офигел. — Сказал я.

— Так вы Аштарханец? — С интересом обратился к чеканщику Пятак, — знаменитые места!

— Чем же знаменит моя маленькая деревня? — Удивился гость.

— Долго рассказывать.

Вовка мотнулся на ладью и принёс большой глиняный горшок:

— Смотри и слушай.

Он, всунул один конец псевдогрифа в горшок и пробежался по грифу пальцами, прижимая металлические струны. Горшок за резонировал и выдал мощный звук похожий на звук бас-гитары.

— Ни фига себе! Обалдел я. — Это ж контрабас! Но…

— Ни каких но! — отрезал Вован, — к вечеру соберу сей «контрабас» и, — он глянул на готовые медные тарелки, — ударник.

— Ты с чем прибыл Янгур? — Спросил я, — на купца не похож, на свирепого война тоже.

— Степняк он, Влад. — Встрял в разговор Данила, — они если надо все в сёдла садятся.

— Не воин я, — ответил южанин — доставая из сумы чеканную чару, украшенную камушками, узорами, проволоками. — Моё сердце красота любит.

— Ни чё се! — пробормотал я, рассматривая медный бокал, — а луки?

Янгур снял из-за спины свёрток и, довольно улыбаясь, достал из него лук.

Немая сцена длилась долго. Мы с Данилой, по очереди, крутили оружие в руках восхищаясь красоте отделки. На зелёном фоне лука вились золотые ветви и листья, бежали гепарды летели птицы, цвели алые цветы. Смуглое лицо Янгура сияло от удовольствия, видя наше восхищение.

— Ты украшал? — спросил Данила.

— Я и делал и украшал. Моя дочь золотую краску написала.

— А как бьёт?

— Завтра покажу.

На меня многозначительно глянул Данил и произнёс:

— Пора и перекусить.

— Вовша, давай повечеряем. — Крикнул я…

Володька отказался сославшись на занятость.

После лёгкого перекуса мы долго беседовали, потом Янгур поблагодарил нас за угощение, получил от Вовки плату за работу и пригласив нас в гости, ушёл к своему стану. Немного поболтав, мы занялись установкой шатров на отведённом, для нашего каравана, месте.

Перед сном мы втроём прошлись по берегу озера, найдя тихое местечко под ивами, искупались и постирались. Потом сидели у костра, тихо беседовали, перебирая события прошедшего дня. Вовка всё хвалил свой «контрабас», Данила лук Янгура, а я просто молчал и слушал. Мне было приятно ощущать себя в кругу друзей, которые довольны тем что я рядом, что мы вместе друг с другом.

— А где этот Аштархан? — спросил я просто так.

— В Астрахани! — Бросил Вован и переключился на «контрабас».

— А она уже есть разве?

— Вроде нет, но есть первое название, маленького поселения, Аш-тар-хан. По-моему, это и есть будущая Ас-тра-хань. Там щас разные, родственные, племена живут, ну и естественно татары, с которыми у нас скоро будут серьёзные зарубы, благодаря монголам, а потом наоборот, мир, дружба, жвачка и братство.

Ни чё себе, думал я, города ещё нет, а народ вот он, есть, делает красоту, торгует, мечтает о прекрасном. Мир растёт, появляются новые города, деревни… а в наше время наоборот, вымирают деревни, увядают города из-за закрытия предприятий… Охо-хо…

Костёр догорел. Мы затушили угли и отправились спать…

С рассветом меня разбудил Вован:

— Вставай, на репетицию.

— Куда-а-а?

— Давай, давай. Подымайся…

Контрабас из корыта меня менее впечатлил, чем ударная установка из бочки обтянутой кожей, с грубой педальной, деревянной колотушкой, трёх, разных, бубнов-барабанов укрепленных на ножках и двух тарелок, одной висячей, а другой закреплённой жёстко.

— Ну, садись за ударник, попробуй.

— Ты сдурел! Да наши нас в озеро побросают.

— Не дрейфь! — Подбодрил Пятак и выдал на контрабасе, — не ходите дети в школу, пейте дети кока-колу.

Я взял палочки и приложился к установке. Получилось очень даже интересно. Вовка позвал нашего гудошника и гусельника. Парни лет двадцати пяти с удовольствием приняли приглашение в ансамбль и после короткого ознакомления с музыкой выдали нужную мелодию и аккомпанемент. Данила быстро вставил в музыку «за горами, за лесами…», получилось не дурно. В шатёр заглянул Кирилл:

— Мужики пора. — Молодёжь сразу исчезла и Кирилл добавил, — взрослые люди, а всё как дети.

— Всё приходящее, а музыка вечна. — Ответил ему Володька.

— Это понятно, но делу время, а потехе час! — Парировал Кирилл усмехнувшись…

Товары и торговцы занимали свои места у столов, лавок, навесов.

Утро наполнялось, шумом голосов, криков зазывал, пеньем петухов, гоготанием гусей. Это был торг, базар, рынок. Вдоль прилавков, на встречу друг другу, двигался народ. От разноцветия одежд рябило в глазах. На слух попадали разные наречия родного языка, и совсем не знакомый, иностранный говор.

Подошёл Бурей и сел на лавку под нашим навесом:

— А что молчитя! — Зазывать надо, хвалить свой товар.

— Да разве тут перекричишь? — Спросил Володька.

— А ты не кричи. Ты вчарась весь вечер карыту свою строгал, вот и давай пой. У нас две лодьи товару, продать нужно сразу, ибо потом цены ниже будуть.

Вовка почесал затылок, глянул на меня:

— Ну?

— А давай.

Не сыгранный ансамбль собрался в кучку. У меня появилась дрожь в коленях, Вовка тоже заметно нервничал, остальные музыканты, включая хомача Данилу, наоборот ржали и успокаивали нас:

— Главное шуму поболе и всё пойдёт…

Я сел за ударные и дал глуховатый ритм. Мимо проходящие начали останавливаться, я оробел, видя мою робость подключился бледный Вован с «контрабасом», потом весело загудел наш гудок, зазвенели гусли и Данила зычно запел:

За лесами за горами лес да гора, А за тою, за горою горы да леса, А за теми за лесами есть мастера. Мастера куют да пилят с ночи до утра!

Мы продолжали тихо играть, Данила зазывал, нахваливал стихами товары и потрясывал, да позвякивал небольшим бубном:

Подходи народ честной, похвались тугой мошной, Покупай товар отменный, из-за лесу привезенный. Шпоры петушиные, гребешки куриные…

— Эт што жа за гребешки? — Спросила смеясь женщина в расшитом сарафане и накидке.

— Вот гляди! — Данила, подбежал к Вовкиным изделиям и показал, костяной, полированный гребень, украшенный замысловатой резьбой. — Подходите бабоньки, выбирайте, гребни, самопрялки, рубели, коромысла, всё резное, маслом напитанное, русским потом политое, красивое, надёжное, к излому не возможное…

Сразу образовалась толпа, гомон, женские голоса, требующие у мужей купить красивую расчёску. Контрабас смолк, ибо Вован погрузился в торговлю.

Подходи охотнички, На промысле работнички. Луки, тулы, стрелы, Сделаны умело. На стрелочках перья гусей домашних, Ращеных, токмо, на вкусных кашах!

Коренастый бородач остановился, выбросил с руки ореховую скорлупу и жуя спросил:

— А чем хужее стрелы с перьями от дикого гуся?

— Тык по осени нельзя стрелять! — Быстро нашёлся Данила.

— Эт почему? — Вытаращил глаза мужик.

— Знамо дело почему, с диким то пером улетят стрелочки в тёплые края.

Толпа отозвалась хохотом.

— Ух и хват ты паря! — Похвалил бородач Данилу, рассматривая стрелу, смеясь в бороду, — Беру твои стрелы и лук. Подбери ка мне пуда на три.

— А осилишь ли, чай уже не молод? Да и стоит он не дёшево.

— Говядарь я, по сему и лук нужон добрый. А силушка имеется. — Бородач, демонстративно ухмыляясь, раздавил пальцами орех. — И платить есть чем.

Данила уважительно посмотрел на крепкие пальцы мужика:

— Тут неча говорить, силён, вот те лук, вот тетивочка в запас, вот те правИла для лучных плеч, коль лук обратно выгнется. Как парить и править ведаешь?

— Ведаю, не впервой.

Бородач потягал тетиву, зажмурив один глаз, посмотрел на рога лука, проверяя их соосность. Удовлетворительно крякнул и спросил:

— Спытать бы надоть.

— А как жа! — Поддержал Данил, подмигивая мне. Пошли за ряды.

Наша музыка заихла и я уже не барабанил, просто сидел и нервничал — понравиться ли мой лук чужому охотнику…

Толпящийся народ собрался за Данилой и охотником на лосей.

— Погодь борода, надо и мастера с собой взять. — Сказал наш зазывала и поманил меня.

Бурей до этого степенно следивший за торгом подтолкнул меня в спину:

— Иди.

Мы вышли с торжища на открытое место у озера. Бородач отсчитал сотню шагов от мишени, которая являла из себя старую бочку с белым пятном в центре. Оглянувшись на зевак, поставил стрелу, зацепил тетиву кольцом и выстрелил.

Стрела прошибла дно бочки в стороне от белого круга. Народ радостно похвалил стрелка, но бородач поморщился и приложился второй раз уже вогнав стрелу в центр.

— Вот теперь добре. — Сказал говядарь, рассматривая оружие. — Знатный лук. Беру!

После этих испытаний, возле наших прилавков постоянно толпился народ. Данила бегал вдоль всех наших столов, расхваливая товары нашей веси. На ура пошли меховые муфты, женские шапки «таблетки», что были модны в начале двадцатого века, шубки, унты. Мужикам понравились куртки с внутренними потайными карманами, видать тяга к заначке в нас сидит очень давно. Инструменты, особенно рубанки, расходились достаточно бойко. Самопрялки, с ножным приводом, тридцать штук, ушли в первый же день. Что удивительно, Вовкин «контрабас» и барабаны, на следующий день, купил какой-то купец.

Торговая неделя подходила к концу. Из Гудошного подошли две наши большие расшивы для отправки накупленного. Мы уже не бегали к ладьям за товаром, так как почти всё продали, но бегали что бы загрузить накупленное. Грузили соль, которую привез караван, с которым пришёл Янгур, мёд, от отечественного производителя. С медоносами в наших краях было туговато, поэтому медок покупался, причём в достаточном количестве, как и остальные продукты пчеловодства. Покупались цветные ткани и много всякого нужного, включая древесину и металлы.

Всю неделю нас навещал Янгур. Мы с ним беседовали о луках и их изготовлении. Как-то на испытаниях у нас купили лук и тут же передали Янгуру для украшения, тот взял заказ и через два дня, по уговору, принёс к нашим прилавкам, для передачи заказчику. Это было честно, ведь он не переманивал к себе покупателя, а предлагал свою услугу от наших лотков, правда и цену за работу брал не малую. Украшенный лук уже был без бересты, но имел шёлковую обмотку и радовал глаз красивыми узорами.

— Янгур! — Обратился я к Астраханцу, — ты ж так свои луки не продашь!

— Я уже их продал. — Хитро прищурился южанин. — Продай мне свои оставшиеся по сходной цене?

Мы с Данилой переглянулись, оставалось три комплекта.

— А забирай, на две десятины дешевле. По рукам?

— По рукам! — обрадовался Янгур.

В конце недели, начались развлечения. Были хороводы, песни, пляски и кулачные стенки. Данила не усидел и поучаствовал в мордобитии.

Устроители боёв поделили желающих на две стены. Всех предупредили о запрете какого-либо оружия, кастетов и прочих нечестностях.

Мужи разделись по пояс, одна стена обвязалась полотенцами, что б отличаться от противника. Сначала заиграла музыка, и каково же было моё удивление, когда загромыхала Вовкина ударная установка, к ней подключился «контрабас» и прочие инструменты, гусли, гудки, сопелки, обертоновые флейты. Скажу честно, у парней получилось веселее, чем у нас. Видимо играли профессионалы этого века.

По отмашке рефери, стенки сшиблись и началось месиво. Иногда, из-под толпы дерущихся, кто-то выползал на карачках сплёвывая кровь и утеревшись снова вклинивался в драку, не взирая на заплывший глаз. Сквозь шум драки слышались команды старших бойцов, иногда Данилин голос требовал что-то держать. Зрители напоминали хоккейных болельщиков, кричали, хвалили, хулили и просто смеялись. Наконец потасовка закончилась. Команда Данилы проиграла и по уговору выставила бочку мёда и бочку кваса победителям. Довольный Данила, с припухшей щекой, подошёл умыться и спросил:

— Как мы им а?

— Вы ж проиграли! — Съехидничал Вовка, скривившись.

— Да, за линию нас выбили, — отфыркиваясь от воды ответил Данил, — но строй то удержали, не провалились и не рассыпались, ровно стояли. В бою это зело важно. А что подались назад, тык у нас в стене молодых много было, но все молодцами стояли, а у супротивника, в основном, все мужи с опытом. Они бы нас сразу смяли, но нет, поступили мудро, дали молодёжи покуражиться, поучиться, а уж потом старшой их гаркнул и нас смяли, на том им и старшине их спасибо.

Умывшись Данила приложил к щеке медяху:

— Што там ещё интересного?

— Турнир намечается. — Ответил я.

— Придётся сходить, показать удаль молодецкую. — промямлил Данила, наводя на голове красоту, смотря на своё отражение в кадке с водой.

…Дальнейшие мероприятия представляли собой полуспортивные соревнования. Бойцы бились на колах, боролись, поднимали тяжёлые колоды, бегали с бочками, наполненными водой, прыгали через планку, бились на бревне мешками, перетягивали канат. Потом дело дошло до стрельбы из лука.

Стреляли на дальность, на точность, сидя на бревне и с разворота.

Данила с Вовкой заставили меня поучаствовать.

Сорок стрелков, включая меня, по вкопанным в землю доскам отстрелялись отлично. Потом, с пятидесяти шагов, стреляли в подвешенные на перекладине кожаные свёртки, размером с футбольный мяч. Трудность заключалась в том, после первого попадания мишень раскачивалась, полной её остановки ожидать запрещалось и надо было метнуть ещё две стрелы. После этой дисциплины, стрелков поубавилось. Я был в напряжении, но стрелял без промаха. Потом мы отошли от мишеней на семьдесят шагов, потом на сто. На стрелковой линии осталось человек двадцать. Среди коллег по стрельбе я узнал Янгура, одетого в праздничный наряд и бородача охотника на лосей.

Да, подумал я, тут профи остались, тяжеловато будет.

В итоге после отсева остались мы втроём, шли как говориться ноздря в ноздрю. Зрители, спорили кто из нас победит, бились об заклад.

Кто-то из зрителей предложил:

— Пусть гвоздь вколотят! Добрые стрелки, должны справиться!

Метрах в десяти от стрелковой линии, в землю вкопали столб, наживили тремя гвоздями не большой дверной навес и огласили правила. Мы должны были вбить стрелами каждый свой гвоздь и тем самым приколотить навес к доске. Для такой стрельбы были выделены стрелы с тупыми наконечниками. По жребию выбрав расположение своего гвоздя, встали на изготовку.

Впервые я участвовал в таком замысловатом соревновании. Нервяк пропал, ибо я почувствовал себя хорошим стрелком.

— Давай! — прозвучала команда.

Мы тиснули из тулов стрелы и начали стрельбу. Первый выстрел сделали все одновременно. Стрелы звонко ударились в шляпки гвоздей и упали на землю. Когда я приложил натяг к уху, Янгур уже пустил вторую стрелу и потянулся за следующей…

Стрелы летели без остановки. Говядарь отошёл от линии. Прозвучала команда остановиться.

Судья пошёл к мишени и оглядев её крикнул, что верхний гвоздь забит. Первое место получает бородач Иван Копыто.

Копыто усмехнулся и пригладил бороду с усами.

Народ уважительно загалдел, воздавая хвалы бородачу и подначивая нас на продолжение стрельбы.

— Давай! — Крикнул судья.

Я и Янгур пустили по стреле. Моя ударилась в металл, и отскочила назад, а Янгурова вильнула хвостом и срикошетила. Судья поднял руку и подошёл к цели:

— Владислав с Гудошного вбил гвоздь, лучник Янгур согнул гвоздь. — Огласил результат глашатай.

Так я стал вторым забивателем гвоздей. Потом подбрасывали тряпичный мяч и стреляли по нему в лёт. Ни я, ни бородач ни разу не промахнулись, но Янгур нас обставил, ибо успевал всаживать по две стрелы, пока мишень летела.

Самым сложным оказалось конное состязание, особенно для нас лесников. Лошадки у нас конечно были и ездить на них умели и стрелять верхами, но не так искусно, как южане и степняки — кочевники. Я был в восторге от лихости умелых наездников и даже немного завидовал их мастерству. Если я вернусь в своё время, то обязательно куплю лошадь, думал я, глядя на всадников.

Данила долго следил, за конниками и не выдержав сам встрял в соревнования.

Лошадь предоставляли по выбору. Данила долго выбирал и остановился на не высокой кобыле. Лошадь оседлали, Данила оплатил прокат и выехал на поле.

Я давно знал, что наш весельчак лихой рубака, но то что он выдавал в седле вызвало у меня восхищение и гордость за друга. Он на всём скаку метал стрелы, сулицы, орудовал мечом срубая выставленные ветви и, казалось, не допускал ошибок. Наши цокали языками, приседая хлопали себя по бёдрам, кричали хвалебные слова.

Янгур, отдыхая, внимательно следил за Данилой, прищурив один глаз.

Когда тот, пройдя всю полосу, спешился и пошёл к нам, Янгур остановил его и похвалил за мастерство:

— Ты славный воин Данир! — Где так выучился?

— В дружине, на границе со степью. — Коротко ответил весельчак.

Янгур хитро улыбнулся и взлетел в седло:

— А я в степи! — Крикнул он Даниле и гикнув понёсся по полосе «препятствий» выполняя те же воинские финты с добавлением своих, поражая зрителей и даже Данилу своей верховой сноровкой.

— Ой и лихой этот Янгур! — Залюбовался Данил, — а я давно в седле не сиживал. …Не ожидал, что это будет так трудно.

После всех развлекух мы отдыхали, продавая остатки товара по сниженной цене. К нам подошёл Янгур:

— Уходит мой караван. Уходим в Новгород. Хотел бы с вами остаться, да не знаю примите ли.

— Эт друже не к нам, эт…

— Эт ко мне. — Перебил Вовку Бурей, появившись как приведение тихо, аж все вздрогнули.

— Ты шаман? — Спросил Янгур.

— Не, я вчё…, как там Володьша, — обратился ведун к Пятаку.

— Учёный муж. — Подсказал Вовка и отвернулся смеясь.

— Верно, вчёный муж. А ежели кто будет смех прятать, — сдвинул на Вована брови Бурей, — тот в мыша прям тута превратится.

Вовка перестал хихикать, но захихикали мы.

Старик, указывая на нас сухим пальцем, уже серьёзнее промолвил:

— Сие всех касаемо! — Бурей сел на скамью.

— Ты с кем прибыл человече?

— С бабой своей и дочерью. — Ответил степняк.

— Я про караван твой.

— Этот караван не моего народа, они шли с юга, я заплатил им что бы идти сюда, продавать своё уменье.

— А родня твоя что скажет?

— Отняли у меня родню, отняли двух сыновей, отняли овец. Налетели со степи и всё пожгли.

— Ох соколики, беды большие вскоре грядут. Что ж оставайся, приводи свою семью.

— Карашо! — Улыбнулся Янгур, крепкими белыми зубами.

— Вот вам братие дока по кутюшкам. — Бурей чинно встал и удалился к ладьям.

— По чём? — Переспросил я.

— По разведению овец. — Объяснил Данила, — и не только, — моргнул он Янгуру и хлопнул его по плечу. Тот опять отозвался улыбкой и ушёл за своими.

— Пятак, ты и впрямь веришь, что Бурей превращать людей умеет? — Спросил я Вовку.

— Когда его нет, не верю, а когда рядом хочу не верить. — Ответил Вовка смутившись.

— Вот и я так. — Вставил Данила.

Вечерело. Озёрная сырость, не смотря на июнь, забиралась под рубахи. Накинув шкуры на плечи, наша компания сидела за лотками и укладывала вещи. Мимо нас проходил веселящийся люд. Мы разговаривали и смеялись, вспоминая Данилины шутки и прибаутки. Какая-то подпитая компания подвалила на наш смех. Здоровый бугай, с припухшим глазом, нагло зацепился:

— Над кем смеётесь мужички?

Местная гопота, подумал я. Это добром не кончится.

— Над собой паря, над собой! Ступай себе мимо. — Ответил Данил.

— А не ты ль мне глаз подбил в «стенке»?

— Может и я. Рази упомнишь всех. — Ответил Курянин натягивая на плечи волчью шкуру.

— Да ты дерзкий! — Рявкнул бугай и дёрнул Данилу за плечо, что тот упал со складного стула.

Мы вскочили. Наш товарищ поднялся, накинул опять шкуру на плечи:

— Иди паря своей дорогой, не мешай людям, не доводи до греха.

— Что-о-о?! — Взревел детина, — Трусишь? Накрылся волчьей шкурой и хвост свой волчий поджал.

Эт он зря, подумал я и хотел было начать успокаивать задиру, но наш Курянин миролюбиво заговорил.

— Однажды козёл показал волку рога и спросил: «Что Волк, испугался? Поджал свой хвост промеж ног?». Волк посмотрел себе под брюхо, покраснел, но потом оскалился в улыбке и ответил козлу: «Смотри внимательнее козёл, там у меня, на тебя, не хвост!»

Несколько секунд стояла тишина. Вовка засмеялся в кулак…

До задиры дошло. Он с рёвом бросился на Даньку, его дружки последовали его примеру и начали нас месить. Мы отбивались как могли. Перевернулся прилавок, посыпалось железо и мечи. Нападающие похватали оружие. Нам ничего не оставалось делать как тоже вооружится. Но трое против шестерых — это слишком. Началась рубка. Трое насели на меня с Вовкой и оттеснили, а трое на Даньку. Данил лихо отбивался, но кровь пускать не хотел. Один из наших противников подключился к нападавшим на Курянина. На него наседали всё сильнее и сильнее. На улице послышались крики. Кто-то побежал к озеру звать наших, кто-то в Городок за охраной.

Каким то не понятным образом мы соединились.

— Строй держать крикнул Данил. И мы встали спинами к дощаному, ещё не убранному щиту. Я орудовал мечом хуже всех, поэтому Данька, стоя про меж нас с Вовкой, работал и за меня тоже.

В драку, с сабелькой в руке, влетел Янгур и два клинка засверкали с новой силой и скоростью. Мы с Вовкой, тяжело дыша, как то остались вне драки.

— Янгурчик, только без крови! — Крикнул Курянин.

— Карашо Данирка!

Янгур и Данила теснили шестерых мечников. Их оружие звенело, защищая себя и товарища. Выпады, уклоны, парирования, всё слилось в завораживающий танец. Постепенно, у обоих сторон, начала проявляться усталость, двое нападавших пали без памяти. Ещё бы? Голоменью по башке получить не шутка… Прибежала охрана. Дерущихся разняли и хотели повязать, но люди ставшие свидетелями ссоры встал за нас.

— Что хотите с них? — Спросил стражный вой.

— Ничего. — Ответил Данил, — так, развлеклись мальца, без злобы. Воины увели драчунов что-то говоря про их дурные головы.

Отдышавшись, хохмач и Аш-тарханец пожали друг другу руки.

— Карошая битва! — Выдыхая произнёс Янгур, — если бы они был трезвый, то худо нам пришлось.

— Вот и я про то! — Ответил Данила, — хмельной мёд и тут помог. Ты очень вовремя Янгур. Прав я оказался, ты не только по кутюшкам, и вы братцы молодцами держались, — повернулся к нам друг, — но теперь я гонять вас больше буду, а Янгур поможет. Пошли к шатрам.

Янгур позвал своих жену и дочь, ожидавших в сторонке, возле лошади, запряжённой в двухколёсную арбу и представил нас. Женщины учтиво поклонились нам, и мы ответили тем же.

Две большие расшивы отчалили к родным домам, увозя часть закупленного на торгу. Мы собирались за ними следом. Ладьи были загружены. Погрузили даже арбу и лошадь Янгура. Мужики, довольные прибытком, заканчивали последние сборы, принимали последние заказы на осенний торг от местных хозяйственников.

Я укладывал подарки своей семье и бабе Миле. Платки шёлковые, цветные, отрез красный, отрез голубой, отрез белый. Пастила медово-яблочная, куклы дочке. С куклами вообще потеха, ибо мы их сами продавали, но привезти подарок из далека было нужно. Прожив здесь около четырёх лет, я так и не уговорил мастериц делать этим игрушкам глаза. — Нельзя, иначе в куклу может вселиться зло и навредить ребёнку — упорно твердили мне. Разглядывая игрушку, я перенёсся мыслями к семье. Как там они? Всё ли в порядке? Как Светлушка? Ведь она вынашивает второго дитя, а я не рядом. Как моя малютка Настёна, кормит ли курочек с лохматой Люлей. От переживаний я вздохнул и засунув руку за пазуху прижал старый, подаренный когда то женой, оберег-ладанку.

— Скучаешь? — Раздался за спиной тихий голос Бурея.

— Скучаю дедушка. — Ответил я не поворачиваясь.

— Ничего Владша, всё будет хорошо.

— Скажи Бурей, только не криви, сколь лет тебе? Говорят возраст твой велик.

— Не бось Миланья наговорила?

— Она.

— И что ж сказывала?

— Что ты таким бородатым был, когда она в девках ходила и тебе теперь полтораста лет.

— Вот карга старая, — усмехнулся Бурей — всё молодиться. Я, сто сорок второй годок отсчитываю, а она сестрица мне, на два годочка молодшая — ведун пожевал ус и продолжил, — в девках до тридцати лет бегала, а до пятидесяти лик девичий имела. Как-муж-то её утоп, при усобице, она ворожить стала, мужики её боялись… А я-то в волхвы с отрочества выбран был, вот борода и росла… Устал я Владша от жизни. Устал не жить, а видеть, как люди ныне живут. Путь, небесной десницею указанный, превозмочь не могут, всё ошуйно пройти пытаются. Правь забывают, слово правильное, знание великое забыли. Потомки его обретать начнут, но при этом биться на смерть будут… Горе то оно по земле тенью ходит, а люди его друг на друга насылают, забыв про то, что всё вернётся назад…

— Много таких долгожителей как ты? — спросил я удивлённый откровенностью старца.

— Малость осталось, — Вздохнул Брей, — тут я последний. Есть на Дунае ишо один старец… Теперь люди столько не живут и не будут, истину говорю.

— Почему?

— Не хотят люди. Не учат чад своих как долго жить, да и чада не хотят учиться и мир наш поменялся, не тот воздух, не та твердь, не та вода.

— Грязнее стало?

— Нет, сушее и холоднее. Раньше то на земле окияны были меньше, а небесные воды больше, ну как в бане, когда пару поддашь (парниковый эффект, пронеслось у меня в голове) … Зим не было. Дерева были другия, выше в пять крат и толще, и на их пнях годовых колец не было. Жили люди в сим ирии земном благостно и долго. Потом подёрнулась твердь земная, стала меньше твердь небесная (Уменьшилась биосфера, подумал я) и начал мир меняться…

Ладья Дёрнулась и отошла от пристани. Надулся ветром двойной парус, судно накренилось на борт и пошло под углом к ветру, буксируя расшиву гружёную челном. На носу заржала Янгурова лошадь и застучала копытами по доскам настила, раздался смех, мат, говор. Над нами кричали чайки. Птицы, взмывали и пикировали на кильватерный след, что-то выискивая в потревоженной воде. За нами отчалила вторая ладья, завершая наше пребывание на торжище.

… В устье Кубены входили на вёслах, преодолевая течение и обходя острова. Речные птицы поднимались с песчаных отмелей и с криками кружили над не прошеными гостями. Иногда попадались челны рыбаков, проверяющих сети или просто идущие вдоль берега встречным курсом. Всё это было не ново, но по-прежнему удивительно, видимо я, до сих пор, был человеком своего времени и иногда скучал о прежней, как мне казалось беспечной, жизни. Живя в этом старом мире и выживая своим трудом на земле и в лесу, я замечал в себе изменения. Мои чувства обострились, моё обоняние узнавало присутствие зверя, слух слышал шорох мыши в лесной подстилке, а вот зрение начало давать сбой. Мне казалось, что не хватало света. Наверно это было возрастное.

Через три дня движения против течения, наша флотилия остановилась на длительный отдых. Сразу были расставлены посты и отправлены дозоры. Мы купались, стирали солёные от пота одёжи, трапезничали, отдыхали и ловили рыбу. Интересно было наблюдать как люди разной веры выполняли традиционные обряды перед едой и отдыхом. Кто-то молился, кто-то отдавал богам часть своей пищи, причём не абы как, а создав маленький алтарь под веткой или кустом, угощая берегинь. Жена и дочь Янгура напекли вкусных лепёшек и угощали всю команду. Сам Янгур гонял, по кругу, свою лошадку на длину верёвке, давая ей размяться.

Из дозора вернулся Данил:

— Ну что тут пожевать есть? — Сел он возле нас и наложил себе остывшей каши. — Я тут подумал, может мне купцом заделаться? А что (?), сварганю лодию и буди ходить на торги, богатеть.

— Не выйдет из тебя торгаш! — Сказал подошедший Бурей.

— Что так? — усмехнулся хохмач.

— Бесстыдства в тебе нет. Не умеешь торговаться.

— Как так? Я ж народ к нашим лоткам заманил.

— Народ не к лоткам шёл, а тебя скомороха поглядеть, да зубы поскалить. Ты мог и к нужнику народ собрать и сие не значило бы, что все до ветру хотят. Ладно, говори, что приметил.

— Сам не приметил, — посерьёзнел Данил, — но Любимовы парни, у реки, в пяти стрелищах в верх, чудо заметили.

— Что за чудо?

— Ветру не было. Как перед грозой. Одесно, говорят ветерок есть, ошуйно, есть, а посереди нет. — усмехнулся разведчик.

Бурей весь собрался:

— Где Володьша? Ну ка, кликните яво.

… Ну вот мужи настал и ваш черёд. — Степенно проговорил Бурей. — Ты Володьша, с Кирилловыми да Любимовыми сынами, в окошко, в свой мир пойдёшь, не задумываясь. Наберёшь что надо, а вы, — обратился ко мне и Даниле старик сослужите мне службу и пойдёте искать суть нашего мира то что я тада показывал. Вижу, что найдёшь ты свою любовь Данилша. Верь мне! Ну всё пора.

Собрав походные мешки, мы погрузились в челны. Вовка, оделся в свою одёжу 21-го века, а в мою, одел одного из парней и начал загрузку в расшиву, а мы с Буреем и Данилой заняли не большой чёлн. Пока поднимались по течению, все молчали.

— Вот это место. — Констатировал ведун.

Я бы сам никогда не обратил внимание, но, когда ткнули носом в чудо, удивлению не было предела. От берега к берегу проходила линия безмолвия и тишины. На обоих берегах не шевелилась ни одна травинка, ни одна камышинка, а ниже и выше по течению, ветер играл с растениями, шелестя листьями.

— Значит я не ошибся с местом. — Промолвил старик. — Уж скоро. Давайте к берегу, ждать будем.

На берегу Бурей передал мне не большой полупрозрачный шар, размером с кулак:

— Нака во. Это электр, внутри которого кремень и прутья золотыя. Внутри кремня сила. Как окно откроется сей шар руку колоть начнёт и нагреваться.

— За чем, он нам?

— Всяко может случиться. Он следующее окно поможет найти. А коль путь потеряешь, кровь себе пусти и шарик отзовётся.

Так вот ты какой путеводный клубочек, значит в сказках не всё лож. И тут, до меня дошла не весёлая догадка:

— Что значит следующее окно? — Панически спросил я, — через год?

— Всяко может случиться, но ты не беспокойсь, — попытался успокоить меня ведун.

Перед глазами всплыли образы жены, дочки, собаки, друзей. Страх! Страх пробрался в моё сознание. Мне стало не по себе. Я совсем не желал кануть в вечность, пропасть во времени.

— Спужался? — Тихо спросил Бурей. — Может не пойдёшь?

— Не за себя. — Так же тихо ответил я и увидев умоляющие глаза Данилы, добавил, — Но пойду!

Часам к пяти вечера, шарик ущипнул меня током. Я доложил от этом Бурею, а тот дал команду грузиться в лодки. Любимовы и Кирилловы сыновья не много нервничали, но держались молодцами. Володька дал им команду отчалить и дойдя до тихой полосы на воде, они исчезли. Запахло озоном.

— Нате кА, выпийтя по глотку и оставьте себе. Обратно пойдёте, сызнова хлебнёте. — Протянул Бурей глиняную бутыль. — Войдёте в окно представляйте образы и они отзовутся.

Мы сделали по глотку и в глазах помутилась, изображения поплыли, звуки стали далёкими и басистыми, но голова осталась чистой.

Наш челнок пошёл на встречу течению, я оглянулся, но Бурей исчез…

Часть вторая. Домой!

… Наш чёлн оказался в полупрозрачной, затемнённой сфере, с дышащими, текущими, то темнеющими, то светлеющими стенами. Сквозь струящуюся оболочку, тёмной зеленью размазанных красок, просматривался лес, переходя вершинами в размытое небо, а по берегу в тёмную мутноватую реку. Всё это было похоже на живую фотографию, но с очень плохой резкостью.

— Ввоот — от-от онн-на-на! — Произнёс я и удивился, своему растянутому, басовитому, голосу и такому же эху.

— Ктт-то-то-то? — Спросил Данила?

— Ррекк-ка-ка-ка врр-мме-ни-ни-ни-ни.

Поминая наставление Бурея, я представил чёрную, плавно закрученную свастику, моё представление проявилось на стенке сферы. Изображение становилось ярче и чётче, потом часть стены начала изменять геометрию, вытягиваясь в длинный коридор отросток, в который хлынула река, догоняя улетающую в даль прохода, голограмму Буреевой свастики.

Я указал Даниле рукой на открывшийся тоннель, и мы налегли на вёсла. В тоннеле река понесла чёлн с большой скоростью, всё вокруг закружилось, быстро приближающийся свет заставил зажмуриться и наше судёнышко, потеряв скорость, выплыло на медленнотекущую поверхность кристально чистой реки.

…Запах! Меня поразил запах. Пахло как в оранжерее, цветами, травами, свежестью. Из-за гомона птиц и треска насекомых казалось, что вокруг джунгли Амазонки. Воздух казался очень густым и влажным, но дышалось легко и хотелось вдыхать больше и больше. Данила похлопал меня по плечу и указал рукой на прибрежные леса. Я огляделся и от удивления замер. Дерева, достигавшие пять, шесть метров в диаметре, были огромны, их кроны уходили к облакам и терялись в светлой туманной выси. Кустарники, походили по размеру на привычные мне деревья. Огромные листья и стебли трав будоражили воображение, навевая мысли о возможном размере таящихся в них насекомых. В подтверждении этого, муха, размером с шарик для пинг-понга, ударилась в лопасть весла, сильно толкнув его, брякнулась в воду и поплыла, барахтаясь по течению. Я ошалело наблюдал за насекомым, провожая его взглядом и ожидая, что её слопает какая-нибудь рыба, но меня отвлёк Данил:

— Чудеса-а. — Протянул он. — Ну и куда путь держать будем? Ни камушка на распутье, ни стрелочки указующей. …Куда податься славным витязям? А, Влад?

Я засунул руку в суму и коснулся путеводного шарика, тот ответил лёгкой теплотой. Наверно мы на верном пути, коль есть тепло, подумалось мне:

— Хрен его знает. Поплыли на авось.

— А поплыли!

Мы взялись за вёсла и медленно двинулись по течению реки, озираясь на прибрежные леса. Животные, выходящие из леса, без страха взирали на нас, даже если мы проплывали в двух, трёх метрах от берега. Такая близость настораживала, и мы отходили подальше. Дикие обитатели этого мира, а точнее времени, чем-то походили на наших, только были крупнее размерами, бархатистее шкурами, несколько тяжелее мордами и медлительнее.

Я приложил ладонь к шару:

— Блин! Он ледяной! Данила давай назад!

Мы развернули чёлн и нажали на вёсла. Течение было слабым, поэтому плыть на встречу ему было не сложно.

— Давай к брегу Владша, а то вдруг в оконце назад ухнем.

— Не ухнем Даня. Бурей говорил, что только при сильном желании кого-либо, в него влететь можно.

После часа гребли сопротивление течения усилилось, приходилось сильнее работать вёслами, к спинам прилипли рубахи и мне казалось, что мы худеем на глазах. Впереди, сквозь шум леса, приближался шум водопада. Путеводный «клубок потеплел».

Кто бы мог подумать! Я офисный сиделец, сначала попал в прошлое, обжился, женился и теперь меня, опять куда-то запузырило время… …или Бурей. И всё из-за моей беспечности и бестолковости… …а может везения?

— Даня! Как ты думаешь, где мы?

— В началах! — Серьёзно ответил мне Данил.

— В началах чего?

В ответ приятель пожал плечами.

За поворотом реки показался водопад. В ста метрах от нас, с высоты второго этажа, по всей ширине потока, низвергалась вода, создавая сверкающую, радужную дымку и неся на встречу челну завихрения с водоворотами.

… Чёлн, шурша днищем о каменисто-песчаное дно, ткнулся в берег. У борта раздался гулкий всплеск и огромный плавник рыбины, скрылся в речных струях. Мы вытащили челнок подальше на сушу и двинулись берегом, вверх по течению и преодолев порог отдались от реки по звериной тропе.

Идти в тоннеле из высоких трав и видя над головой лишь кроны деревьев, с редкими проблесками яркого, туманно-перламутрового неба, было не привычно. Шли сторожко. Иногда, пропуская животных, сходили с тропы в травяные заросли держа оружие наизготовку, я лук, а Данила рогатину. Животные, проходя мимо, останавливались, принюхивались, рассматривали нас сквозь высокую поросль. Зверюга, высотой около двух моих ростов, похожая на безрогую корову, заставила нас изрядно понервничать. Ей не хватило простого созерцания двух человек, и она двинула с тропы к нам. Мы начали пятиться, но запутавшись в травах становились. Я выставил лук и приготовился умереть. Животное опустило морду, шумно сопя обнюхало лук, потом руку и лизнув шершавым языком пялец, дотянулось влажным носом да моего лица, потом до Данилы.

— Как порты? — Шепнул курянин, глядя с низу в верх зверюгу.

— В них со спины течёт. — Выдохнул я, чувствуя дрожь в коленях.

— Вот и у меня, токмо не пойму, со спины ли. — Хохотнул хохмач, отворачивая лицо от длинного «коровьего» языка, медленно приседая.

У меня забегали на щеках желваки. Это ж надо, нас могут раздавить в лепёшку, а он шутит. Не исправимый!

Данила, прошуршав сумой, медленно выпрямился и протянул зверю сухарь:

— Зоря, Зорька, — тихо приговаривал дружок, — угощайся.

Животное схрумкало засохший хлеб, коротко, по коровьи, мукнуло и принялось, шумно сопя, заботливо вылизывать Даньку, а оставив его в слюнях принялось за меня, потом ещё раз мукнув ретировалось.

— Да тут рай. Переводя дух проговорил я, — зверьё миролюбиво.

— Ой ли? — Утираясь бросил хохмач.

… Мокрые в слюне с головы до пояса, мы продолжили путь, не рискнув вернуться по тропе к реке для купания. Путеводный «клубок» всё сильнее нагревался, а значит мы двигались в нужном направлении. На пути часто попадались ручьи, под ногами иногда шныряли небольшие, по местным меркам зверьки, похожие толи на мелких двуногих обезьян, толи на хвостатых человечков. Когда мы сделали привал, эти существа окружили нас прячась в травах. Данила поймал одно за хвост и нам удалось его рассмотреть. Росточком оно было 55–60 сантиметров, имело гибкий подвижный хвост, нижние конечности оканчивались четырьмя пальцами, каждый из которых оканчивался маленьким коготком, как у собаки, верхние конечности были похожи на беличьи лапки. Головка, размером с теннисный мяч, была шишковата, поэтому казалось, что на ней растут четыре рожка. Мордашка была скорее более человечья нежели обезьянья, но заячья губа придавала лику вид грызуна. Всё тельце было покрыто буроватым мелким мехом, похожим на кротовый.

Животное издало жалобный звук, похожий на «аш-чуш-ка».

— Ха! — Воскликнул Данила, — да это анчутка, бесёнок придорожный.

— Ты видел их раньше? — Удивился я.

— Не, бабка сказывала. Только она баяла, што рыло у них поросячье, а тут как у зайца.

К вечеру лес начал редеть, растения несколько уменьшились в размерах, начали попадаться поляны, а Буреев шар-навигатор был уже терпимо горячим. Нужно было позаботится о ночёвке, и мы начали собирать сушняк. Данила зашёл в густой кустарник. Через некоторое время я услышал зычный призыв друга:

— Влад, сюда, скорее-е!

С оружием в руках я бросился на голос. Продравшись сквозь дебри, я вылетел на огромную поляну, поросшую высокой, почти в человеческий рост травой. Данила стоял, задрав голову и зачарованно смотрел на стоящее вертикально деяние разума. В центре поляны стояло тело похожее на космический корабль из фантастических рассказов.

— Не может быть. — Прошептал я и зажмурив глаза тряхнул головой. Видение не исчезло. У меня захватило дух. — Вас ищут в будущем, а Вы в прошлом.

Космическое тело, частично лишённое обшивки, обросшее различными лианами, стояло слегка накренившись, как Пизанская башня. В корпусе, зияли чёрной пустотой открытые, огромные люки.

— Что не может быть? — Встревожено спросил Данил.

— Я никогда в это не верил, но это небесная колесница, на которой прилетели боги. — Произнёс я трясущимися губами.

— Прадеды значит? — Вытаращил глаза курянин и перекрестился. — Вот это, да-а!

— Может быть. — Медленно кивнул я и заглянул в суму. Шар был слегка тёплым, но светился ярким голубоватым сиянием. — Нашли мы Даня дуб железный, на котором сундук должен висеть, в котором цель нашего путешествия хранится. С Бурея магарыч!

— Тык стребуем. Пошли сундук искать.

— Нет дорогой. Я пойду один, ибо (замялся я) … Ибо детишек у тебя ещё нет, а у меня есть. Хотя если тут есть радиация, то мы оба изрядно её получили.

— Что получили? — Крутя головой, спросил мой спутник.

— А, не вникай. Давай-ка к ночи готовиться, а то уж темнеет. А завтра уж будет видно.

… Глядя в темноте на огонь, я размышлял об этом мире, о животных, о тех, кто прилетел на космическом судне. Где они, куда делись, живы ли? Не ужель это наши предки, или создатели? Мысли путались и заходили в тупик. Данила спокойно спал, он был уверен, что попал на землю во времена своих предков-богов.

Ночь была очень долгой. Мне показалось, что она раза в два длинней нашей привычной, впрочем, как и вчерашний длиннющий день.

Когда расцвело мы перебрались к космолёту.

… Открытая «рампа» заросла толстыми мхами, и мы ступали достаточно тихо, как по ковру, поднимаясь внутрь корабля. Почему-то мне казалось, что небесное судно, очень, очень давно, совершило скорее аварийную, чем намеренную посадку и объяснить эту версию я не мог. Впереди, из темноты трюмов послышался шорох. Данила шедший впереди поднял руку и приготовился. Каким-то шестым чувством я ощутил опасность и отпрянул. Данька быстро семеня спиной, встретил нападение выставленной вперёд рогатиной. Поджарое животное, размером поболе нашего медведя, летело в прыжке из мрака отсека на курянина, выставив когтистые лапы. Мой товарищ принял его грудь на рогатину, подсел и выпустив из рук оружие откатился. Хищник тяжело приземлился и вогнал себе копьё ещё глубже.

Казалось, зверь был удивлён своим промахом и начал медленно поворачиваться для новой атаки на непрошеных гостей. Данила дёрнул меч.

Я, не дожидаясь повторного нападения, вскинул лук и вогнал, в шею зубастой громадине, две стрелы подряд. Медлительное существо взревело, пустило кровавую пену и разглядывая нас кошачьими глазами начало оседать, на качающихся лапах, заливая траву кровью из пробитой груди.

— Похоже ты рогатину в легкие вогнал. — Обратился я к другу.

— Похоже. А ты говорил рай…

Мы простояли наготове, пока зверь не затих, около пяти минут, потом занялись изготовлением факелов, для дальнейшего исследования тёмных недр корабля.

… Исследуя помещения космического судна, мы поражались их размерам. Здесь всё было огромно, дверные проёмы, трапы, кнопки… Я не успевал удивиться одному, как на глаза попадалось другое. В одном из отсеков с оплавленными стенами была зияющая рваная дыра. От останков какого-то пульта, в дыру, по наружной обшивке, свисали рваные жгуты проводов, на которых висели остатки оборудования, обросшие лианами. Шар в сумке начал вибрировать. Вот и цель путешествия.

— Вот он, сундук на дубе висящий. — Облегчённо промолвил я и указал Даниле.

Курянин взялся за топорок и принялся рубить жгуты удивляясь их материалу. Обрубленные провода скользили за борт и уносились к земле с высоты тридцатиэтажного дома. Последний жгут распался под топорком и за бортом раздался треск ломающихся лиан. Остатки пульта, ломая и разрывая растения, опутавшие корпус корабля, полетели вниз.

— Ё-моё! — Вырвалось у меня, — побьём «сундук» то!

Недолго думая мы поспешили вниз по трапам и лестницам.

— Не побьём. В былине сказано, что он железный. Што ему будет то? — Отвечал на ходу Данил.

Выбежав и обежав корпус космолёта, у меня вырвался вздох облегчения. Искорёженный пульт висел в десяти метрах от земли, на двух растительных канатах.

— Как там в былине Даня?

— Как, как? Медведь помог дуб завалить, вот как, но тут он не помощник.

— А дальше?

— А дальше, заяц, потом утка и обоих стрелочкой из лука.

— Ну, так тому и быть. Произнёс я и достал стрелочку со срезнем.

Стрелял я раз десять, пока две лианы не лопнули и к нашим ногам упало ожидаемое. Шар в суме завибрировал и мы, перевернув упавшую груду увидели свастику.

Это был диск тёмного стекла, похожий на обоюдно выпуклую линзу, в тёмных недрах которого, мерцая множеством огоньков, медленно крутилась четырёх лучевая, плавно закрученная свастика, а на одной из её лучей теплилась оранжевая точка.

От догадки меня бросило в пот:

— Так это, это… Бурей, он знает… — Я захлебнулся от переживаний и закашлялся.

— Что Влад? — Испугано спросил Данила.

— Не знаю, поймёшь ли, но свастика — это модель нашего мира, а точнее, это модель нашей галактики!!! В одном из этих многозвёздных лучей находится наша солнечная система, наше солнце, наша земля! Понимаешь? — Выговорил я с выпученными глазами.

— От куда знаешь?

— Ещё в школе по астрономии проходили.

Было видно, что Данила ничего не понял, но суть важности уловил.

Потом был длительный процесс раскурочивания пультового короба и изъятия стеклянного, или из чего он там сделан, диска. Наблюдательный Данил сразу заметил, что если наш шарик-навигатор находился далеко от «стеклянной модели мира», то она потухала и становилась просто тёмным полупрозрачным стеклом, а когда шарик подносили ближе «линза» включалась, показывая спираль галактики. Касаясь стекла пальцем, как экрана на планшете, изображение увеличивалось до чёткого распознавания планет…

…Я был восхищён находкой, но не мог понять, зачем она Бурею. Хотя он ведун, волхв, ему видней.

Путь обратно к реке занял намного меньше времени, хотя мы и опасались, наученные опытом, местных могучих хищников.

У воды стояло не большое стадо, гигантских псевдо-коров. Мы терпеливо выждали, пока те утолив жажду улеглись отдыхать, на узком пляже. Когда челнок был загружен нашим малым скарбом, сквозь шум водопада, послышалось призывное, приветственное му-у-у. К нам двигалось знакомое, огромное безрогое, которое облизывало нас вчера. Подойдя к Даниле оно, громко сопя, лизнуло его вытянутую руку, я быстренько положил на камень несколько сухарей, и мы спешно отчалили, дабы не быть зализанными.

Челнок летел по течению, мы иногда отвлекались на псевдо-оленей и прочую береговую живность, выходящую к берегам…

Мой друг был серьёзен и собран, ведь теперь мы шли искать его счастье, его любовь.

— Данила, подходим к окошку, готовсь. — Предупредил я товарища, отдёрнув руку от ущипнувшего током путеводного шарика.

На реке проявилась полоса безветрия и тишины, переходя на берега.

……………………………………………………………………………………………………………………………………….

— Даня, ты ж учти, что прошли годы! Вы оба стали старше!

Курянин гребанул веслом, направив чёлн к лесу. Судёнышко ткнулось носом в берег, Данила выпрыгнул на сушу, упал на колени и усевшись печально проговорил:

— Ты прав Влад. Прошло уж десяток лет, мне тридцать восемь, ей тридцать второй годочек… …поди клянёт что не уберёг, если жива, а то и забыла на веки. — Он опустил голову на грудь, обхватил голову руками и затих.

Господи, что я говорю, пронеслось у меня в голове, он же меня не понял! Разбрызгивая воду, я вылетел из челна, подтянул его на берег, опустился перед Данькой на колени, схватил его за плечи:

— Что ты друже? Она любит тебя, помнит, ждёт! Я лишь хотел тебя упредить, что бы ты нужный образ представил, что бы мы не оказались в прошлом, в её прошлом, в её молодости! Понимаешь? Ты ж постаршел.

Данила поднял на меня красные глаза.

Я улыбнулся:

— Бурею веришь?

— Как себе. — Кивнул он.

— Он же сказал, что ты найдёшь что ищешь!

— Спасибо тебе Влад. Я верю. Я понял, но. — Он уткнулся мне в плечо.

— Ни каких, но! Идём за ней!

В небесах крикнула неведомая птица. С высоты своего полёта она видела сверкающую ленту реки, причаленный челнок в котором лежали два щита, оружие, брони и двух, сидящих на берегу, людей в серо-белых рубахах, держащих друг друга за плечи. Птица зычно крикнула, эхо вторило её голосу над рекой.

— Слышишь Данила? Птица кричит «ДА»! — Сказал я вставая задрав голову. Странная птица, круглоголовая.

— А вдруг это Гамаюн? — тихо спросил курянин, глядя в небо. — Откуда прилетела, ни с восхода ли?

— Нет, с севера.

— Хороший знак.

— Ну, тогда вперёд…

…Челнок влетел в дышащую, полупрозрачную сферу и почти остановился. На стенах начали появляться образы наших мыслей. Я постарался отключиться от дум, что б не мешать другу и увидел её, Данилову любовь. Всадник уносил девушку, перекинув поперёк седла, стена ожила, начала вытягиваться, образ быстро пропал и появился другой, её лик в суматохе каких-то событий, потом она же, но старше, в грязном рубище. Образ проявился, стал чётче, стена сферы вытянулась и голограмма понеслась в образовавшийся коридор, за ней хлынула вода, увлекая наше судёнышко…

…Над лесостепью сгустились сумерки. Челнок плыл по течению, не нарушая покоя тёмной глади. Данила крутил головой принюхиваясь и прислушиваясь.

— Что? — Прошептал я.

Данька постучал пальцем по губам и шепнул.

— Похоже я дома.

— В Курске?

— Да не, но запах этих трав, я помню. Похоже, что поюжнее. Дым впереди чуешь?

Я сосредоточено втянул носом воздух:

— Вроде да и что?

— Степь. Кто здесь костры разводит?

— Кто?

— Ты шо с луны свалился? Копчёные тут разбоят.

— Это хто?

— Степняки. Может новые селяне, а может печенеги.

Я молча открыл рот. Вот те на, до печенегов добрались.

— А можт наши?

— Ща узнаем.

Данила направил чёлн к ивняку и пристал к берегу.

— Облачайся. — Шепнул курянин.

Челнок мы схоронили в зарослях камыша, натянули доспехи и тихо тронулись сквозь кустарник. Данила то останавливался, долго прислушиваясь, то не надолго исчезал в зарослях …

К запаху дыма присоединился запах пищи. Видимо впереди варили мясо. Потемнело, не привычно резко, буквально минут за тридцать — сорок. Прибрежный лес оборвался и открыл взору горящие во тьме костры. Пахло конским потом и навозом.

— Владко, я разведаю, а ты тут погодь. Потом решим, что и как. — Помолчав, хохмач добавил, — порты береги…

— Сам береги. — фыркнул я.

— А я и берегу, поясок то потуже перевязал, а вот ты нет, в сече то и спадут. Беззвучно трясясь от смеха, Данила исчез в сырой траве.

Я сплюнул с досады. Это ж надо, впереди враг, а он ржёт. Сразу всплыла в памяти наша первая встреча. Тоже про порты шутил, про то, что я на щите сидел…

После этих воспоминаний, пришлось, чертыхнувшись, Данилин щит из-под задницы. Хорошо, что Данил не видел, а то заклевал бы.

Время шло, над головой иногда слышался свист утиных крыльев, где-то у реки квакали лягушки, в подлеске копошилась мыши, а с луговины, впереди, доносилось редкое, конское фырканье. В голове крутились тревожные мысли, сколь их там, хазар этих, у трёх костров то? Как вдвоём с ними воевать?…

Прошёл час, где-то справа, от холма раздался шорох, пропищала мышь, наступила тишина, потом крикнула сова и снова тишина. Напрягая все свои способности, я затрещал по беличьи. Снова шорох, но уже ближе. Стрела тихо легла на тетиву. Сквозь ночную мрак я разглядел крадущуюся тень.

— Влад, эт я. — Прошептала тень.

— Ты шо такой чёрный? — Спросил я, вытирая пот со лба.

— В болотине извалялся. — Шепнул разведчик садясь на землю.

— Ты как в неё попал?

— А шо я, белым к кострам попрусь?

— А-а. — Протянул я, восхищаясь смекалкой друга, — ну и…?

— Думал печенеги, но не они, полтора десятка отдыхают, многие спят, двое полон охраняют, один спал в пол-стрелища отсюда, на холме у края леса, — Данил хищно ощерился и похлопав по сапогу продолжил — один на холме сидит супротив костров и один на той стороне луговины, всего два десятка. Все при оружии и брони сняты, лошадей много. Полон человек пятьдесят, в основном бабы, да детишки, мужей не много, все повязаны. Я поближе подполз, послушал плачь полоненных, наши это, русские. Мы то на реке Бетюк (Нынешний Битюг) оказались, знаю я эти места, гуливали тут когда-то печенегов гоняючи. А злодеев этих наши половчанами рекут, кто такие мне не ведомо. Далёко меня занесло, аже степняки тут другие.

— Ни фига се! — Удивился я. Так мы на половцев набрели. Что делать будем?

— Маловато нас для нападения, посекут нас Влад, за зря пропадём. — С горечью выговорил друг. — Ох бабоньки, как же вас из беды вызволить? — Вздохнул он задумавшись. — Вот што, ты скидай с себя железа и подходи к ним с реки, ибо они там охрану не ставили, а я у них коней сведу. Как повскакивают в суматохе, бей копчёных. Во общем втянемся, а там ужо поглядим. Ежели на тебя нажмут, уходи рекой, в неё они не сунуться, я степью утеку. — Данила помолчав продолжил, — встрянёмся у челна, если что не поминай лихом. Мы обнялись, простились и разошлись.

…В обуви и портах, по грудь в воде, тихо двигаясь вдоль стены тростника, осознавая всю горечь прощания, я содрогался при мысли о возможной гибели Данилы и не верил, что такой боец может умереть. О себе не думал, ибо верил, что река спасёт, что уплыву в ночи.

Тростник кончился. Заняв позицию на отмели, за кочкой поросшей осокой, я начал ждать сигнала от друга. Через некоторое время начали ныть руки от неудобного держания лука над водой, потом начал донимать лёгкий озноб и комары. Противное гудение кровососущих раздражало и заставляло иногда вяло отмахиваться. Минут через сорок меня начало трясти от холода, шевеля губами, чтобы приободриться, я беззвучно напевал:

На речке, на речке, На том бережочке Мыла Марусенька Белые ножки…

От берега, с холма, крякнула утка. Ну всё, Часовых на бугре уже нет. Сердце заколотилось в преддверии битвы, стало теплее…

От костра отделилась фигура человека и направилась к реке. Ёксель-моксель! Ко мне шёл противник. Как же я так место выбрал, как раз возле удобного подхода к воде? Моё тело торопливо вползло в осоку. Человек подошёл к берегу и прислушался, казалось, что в темноте он смотрел именно на меня.

— Ну давай, делай то за чем пришёл.

Тень зашла в воду и послышалось бульканье. Похоже бурдюк набирает, подумалось мне.

Чужак что-то проговорил и отошёл от берега в осоку, послышалось журчание. Мне, стало не приятно. Половец, прошуршав одеждой, замер, прислушался, и как мне показалось, повернулся в мою сторону. Раздался звук скольжения сабли по ножнам. В этот момент раздался волчий вой, лошади разбойников рванули, послышалось тревожное ржание, глухой топот множества копыт, человеческие крики. Чужак, стоящий в пяти метрах от меня, что-то злобно сказав, поспешил к своему стану, а я хладнокровно всадил ему меж лопаток стрелу. Тело споткнулось, со стоном зарылось в осоке. Трясущаяся на фоне костров трава, выдавала трепет обездвиженного, умирающего, человека. В голове мелькнула мысль, что попал в позвоночник.

Табун лошадей поднимался на холм, направляясь в темноту холмистой степи. Среди тёмной несущейся массы, мне померещилось светлое, еле различимое в ночной мгле пятно. Половцы вскакивали на пойманных лошадей и уносились в погоню за уходящим табуном. В степи, за холмом, опять завыл волк. Раздались удары кнута, крики боли и детский плачь. Злость, закипевшая во мне, дала посыл к действиям. Я вылез на берег и пригнувшись, стал сближаться с противником, жадно ища глазами того, кто бил полоненных руссов.

Два человека бегали вокруг повязанных пленных и что-то крича, осыпали их ударами кнутов. Оставшиеся у костров кочевники одевали брони, пристёгивали оружие. Расстояние меж мной и кострами сокращалось, правая рука натянула тетиву, приятная тяжесть нагрузки сдавила плечи, вызывая дикое ликование души, пальцы расслабились, и стрела сорвалась в стремительный полёт. Дальше всё было как в тумане. Мой лук щёлкал без остановок, мне почти сразу начали отвечать. Чёрные стрелы, проносясь во тьме мимо меня, иногда обдавали моё мокрое тело ветром. Это было не очень приятно, но руки продолжали доставать мокрые стрелы из тула и осыпать врагов, выискивая подходящую цель. Противник отгородился полоном и отодвинувшись от костров стал во тьме слабо различимым. Я растерялся и замер. Топот всадников погнал меня к реке. Преследователи двигались из темноты. Ноги понесли меня к Бетюку и когда по ногам плеснули воды реки, на мои плечи легла ременная петля, сильный рывок опрокинул на спину, лук вылетел из руки.

Н вот мне и конец пронеслось, пронеслось в голове. Двое всадников спрыгнув с коней, отходили меня ногами, до потери сознания и привели в чувство окатив водой. О сопротивлении не могло быть и речи, сил не было. Как цепную собаку, на верёвке, окровавленного, грязного шатающегося меня подвели к кострам, начали допрашивать на ломаном русском:

— Твоя русин?

Холодок страха зашевелился под ложечкой, я задумался, что отвечать, кто я, коль бабка украинка, дед русский, прадед с по-донья, глаза карие, волос, тёмно-русый, а живу сейчас на Вологодчине, среди славян, мерян, веси. Вспомнились друзья, Вовка, Курянин Данил, лихой татарин Янгур, Черниговец Горын, дети жёны. Рассмотрев на своих светлых штанах, свою же кровь, усмехнувшись прохрипел:

— Русич я.

— Откуда?

— С Вологды.

— Зачем наших воев стрелял? — Он повёл рукой на раненых и трёх убитых.

— Хотел полон отбить.

— Глупый Рус. — Засмеялся половецкий старшина. — Они не с Вологда, зачем жизнью за чужих рисковать? И зачем сразу кровь пускать. Подошёл бы к моему костру гостем и договорились бы миром.

— Родня они мне, да и не миром ты их от домов своих увёл.

— Ты глупый человек, но смелый воин. Оставайся у меня, получишь коня, саблю, богатый станешь. Твоих друзей, что в степь коней угнали, всех убили, ибо они трусы, коль бросили тебя.

Ага-а, подумал я, Данька ещё жив, ежели они не знают что нас двое всего. Кто-то из степняков принёс мой лук бросил рядом с моим же тулом.

— Всех пятерых? — Изумился я сплёвывая кровавый сгусток.

— Всех пятерых! — Громко засмеялся половец, отдал какое-то распоряжение и пятеро всадников, в полном вооружении, ускакали в ночную степь.

— Ну что? Станешь моим войном.

— Нет, не воин я. — Выдохнул я, мутнея сознанием.

— Не воин но лук у тебя кароший.

— Охотник я.

— Правильно, — засмеялся половчанин, — ты не воин, и даже не охотник, ты теперь мой товар.

Меня обыскали, вытащили засапожник, отволокли к толпе полонян и привязали к общей верёвке.

Пленные молчали, боясь избиения кнутами. Да и что им было спрашивать, если они слышали кто я и зачем здесь.

Тело болело, голова кружилась, глаза опухли и плохо открывались. Хотелось отдыха, сна и покоя. Вскоре я провалился в тяжёлый болезненный сон, трясясь от озноба. Сквозь багровую дремоту я почувствовал, как с двух сторон меня кто-то обнял и стало теплее. Я был благодарен своим соплеменникам, которые прижались ко мне, чтобы согреть.

…С рассветом меня разбудил конский топот, это вернулись с ночных поисков половецкие табунщики. Глаза с трудом раскрылись. Бородатый мужик слева и молодой парень справа лежали, прижавшись ко мне спинами.

— Благодарствую други. С меня не убудет— С трудом ворочая языком, прохрипел я.

— Не зарекайся кмет, бо путь наш долёк. Дойдём ли живя?

— Ничего, дойдём. Меня Владом кличут.

— Елизар я. Пахарь. — Отозвался мужик.

Молодой парень промолчал.

Половцы начали спешно собираться. На запасных лошадей грузили тюки с награбленным, седлали свежих коней, заливали костры, раскидывали угли, набирали воду в бурдюки. Кнутами подняли нас, дали напиться воды. По степнякам было видно, что они очень злые, разговаривали меж собой отрывисто, нервно. Из двадцати человек осталось двенадцать. Курянин трёх дозорных зарезал и я, стрелами, трёх точно. Лихо мы с Данькой погуляли в ночи.

— Интересно, о чём они говорят? — Тихо проговорил я.

— Знамо дело о чём. — Отозвался Елизар, — старшой их кричит, что в степи пятеро наших було, а его полотва упирается, говорит, что десяток и что десять коней не хватает. Он их своими матюками кроет, мол как так десять и не одного не словили. Переживает их старшой, что мало их, своих же боится повстречать в поле, бо отымут добро и полон, да посечь могут. У нас с ихним ханом сейчас замиренье, вот и боятся ватажники наказанья.

Я вспомнил про курянина и усмехнулся, во он их помотал.

… Шли медленно. Иногда свистели плети, подгоняя отстающих пленников. Часа через два свернули к реке и сделали привал.

………………………………………………………………………………………………………………………………………

Скрип гружёных телег затих, лошади фыркали, чуя воду. Утреннее солнышко уже припекало. Нам дали сухих лепёшек. Есть не хотелось, но Елизар тихо буркнул, держа связанными руками сухарь:

— Ешь паря, а то последние силы уйдут. Идти долёко, а упадёшь добьют.

Я нехотя принялся грызть сухарь, размышляя о возможном побеге. Путных мыслей в голову не приходило.

— А что Елизирар, часто наших в полон уводят? — Тихо обратился я к пахарю.

— Ныне не часто. Наши то князья с ихними породнились, потише стало. Но и народ наш далече от городов и лесов не селился, а как степь поспокоилась, так пошёл обратно на свои земли, где пращур скот пас, да земли ратал.

— А рази степи раньше наши были? — Спокойно спросил я.

— А то как жа! — С подозрительным интересом посмотрел на меня пахарь, — на Брянских землях раньше северяне жили, остальные роды южнее. — Ты шож это, былин не слухал?

— Слухал, но в них мало говориться о землях наших, только о хоробрах, да чудищах, таких как соловей разбойник.

— Да какое ж он чудище? Сам ты чудище. — Елизар отвернулся и принялся за сухарь.

— Ну как же, свистел то он как убийственно!

Елизар хмыкнул в бороду и ответил:

— Человек то был. Сильный, могучий и по правде живущий. Соловка абы кого не трогал, а Соловей прозвище его было, тому как свистать мог аки соловушка чисто, с разными коленцами, да так громко, шта на всю округу слыхать было. Песни петь любил. — Пахарь прожевал твёрдую лепешку и продолжил, — Жил то он в селе Девять Дубов. Свое название то сельцо получило благодаря древнему пню, что стоял аккурат посерёдке селения. Задолго до Соловья, годов за пять сот, на этом пне выросли девять дубков-отростков, да так тесно сплелись меж собя, что превратились в могучий, витой дубовый ствол кружиной с избу и не найти было места лучше под гнездо для дозора лихому Соловке. Когда князь Володимир велел старую веру искоренять, народ ушёл в леса, а Соловей собрал хоробров и давай княжих людишек трясти, дабы дальше не совались, — пахарь помолчал, как-бы припоминая события и продолжил, — потом Илюша пришёл со своими воями, ну и …

На Елизара опустилась плеть, он сгорбился и сморщился от боли. Я хотел было возмутиться, но кнут резанул острой болью по плечам.

— Пить, вода бери. — Раздался голос половца.

Кожаное ведро перешло от Елизара ко мне и черпая речную воду связанными руками, я кое-как похлебал.

Лежащий рядом молодой парень не поднялся. Надсмотрщик хлестнул его плетью, но тело не отозвалось на удар.

— Помер. — Обдала жаром догадка.

Ведь шёл бодро, бодрее меня. Произошедшее было странно и горько.

В этот момент бездыханное тело перевернули. Под ним на траве лежал не тронутый сухарь.

— Как же так? — прошептал я.

— Он позавчЁра ещё замолчал. Сказал, что к своим уйдёт и замолчал, призывая свояво Чернобога. Сдержал-таки слово. Силён духом был сей муж. — Проговорил, крестясь Елизар.

— К каким своим? — Выдохнул я.

— К жонке да чаду грудному, что живьём, на его глазах, в избе, половчанами подожженной, сгорели. Молодые степняки, крики услышав, сами бросились дверь вышибать, да поздно было, а он сердешный так связанный и смотрел на огонь и выл аки волчонок…

Мне стало плохо. На душе плохо. Да шож такое происходит? Где власть, где правда, сколь долго наш народ страдать будет. Перед глазами встали умирающие деревни моего времени, закрывающиеся в деревнях больницы и роддома, алкаши, потерявшие веру и надежду в лучшую жизнь…

Руки усопшему освободили от пут и тело осталось лежать вольно, свободно от плена. Кто-то из баб тихонько завыл, но грубый голос степняка оборвал этот горестный звук.

На меня навалилась тоска. Дурные мысли лезли в голову. Даниле одному не справиться, помощи искать негде. Один в поле не воин — это я понял теперь дословно. Поле, вот в чём причина. Не укрыться, не спрятаться, только бежать, и то не далеко, ибо догонят. Ночь помощник, но этот день последний для возврата домой, к жене, к доче, ибо ночью окошко закроется, до следующего года.

В раздумьях я наблюдал за нашими похитителями. Половцы, почти все были молодые парни, самому юному лет шестнадцать-семнадцать. Их главарь, тянул на двадцать пять. Видать он то и собрал ватагу, да пошёл в степь за добычей. Выходит, решила погулять молодёжь, разбогатеть на чужом горе… …Сами видать горя не хлебали. Мои мысли перенеслись к Даниле, к его любви.

— Эх молодость. — Вздохнул я, — почему ты позволяешь делать глупости и творить зло.

На бугре маячил конный часовой, наблюдая за холмистой равниной. Половчане отдыхали. Средь двух крепких степняков завязалась возня, которая переросла в борьбу. Остальные с интересом наблюдали за поединком силачей и подначивали борющихся. Потом начались другие соревнования. Наблюдая за удалью своих похитителей я, не поворачивая головы, обратился к Елизару:

— А скажи друже Елизар, нет ли тут среди женщин, некой Милёны?

Елизар задумался, повернулся ко мне и долго глядел мне в лицо, потом вымолвил:

— А ты хто таков?

— Друг, — ответил я, не поворачиваясь, — друг её суженого.

— Колдун?

Вот он момент истины, значит она тут, или он её знает, пронеслось в голове.

— Нет, не колдун, но видывал чудеса, что и она.

На прибрежной траве начинался спор лучников. Стреляли примерно с тридцати шагов по тюку, скрученному из старой кожи. В этот момент, с меловых холмов раздался утиный кряк. Оглянувшись я не увидел конного наблюдателя.

— Ох уж этот Курянин. — Слетело у меня с языка.

Не подав виду, я взбодрился, ибо узнал сигнал друга и понял, что он всё время был рядом и именно теперь, когда противник затеял лучные игры, подал знак, значит, мне надо было что-то придумать и начать действовать.

— Так что Елизар, — уточнил я, — есть тут Милёна.

— Есть, вон та, темноволосая, на колесо тележное спиной припала.

— Ну и добре. Чуть что, будь наготове, но не спешай.

Пахарь встрепенулся, оживился. Это заметили наши надсмотрщики, загалдели, закрутили головами, потянули кнуты. Я вскочил и крикнул в сторону Елизара:

— А вот и попаду! Я лучший охотник в веси был.

На мою спину, обжигая болью, опустилась плеть. Я повернулся к обидчику, вырвал у него, связанными руками, плеть и бросив её под ноги пошёл к стрелкам:

— Ну, кто так стреляет, — кричал я, — разве можно бахвалиться стрельбой в такой большой тюк?

За спиной раздался, остужающий пыл, скрежет сабли по ножнам.

Главарь шайки подошёл и спросил:

— Что ты хочешь?

— Ничего. Просто видя, как стреляют твои вои (а они стреляли очень хорошо), я поспорил что могу лучше, а вот он начал меня пороть.

— Лучше? Ну, покажи лучше!

— Не, — замялся я, — руки затекли.

Половец велел развязать меня. Почуяв свободу мои руки сами задвигались, замахали, разгоняя застоявшуюся кровь. Боль в натёртых запястьях начала утихать.

— Дайте мой лук.

Мне принесли лук, дали одну стрелу с «бронебойным гвоздём» и обступив предложили стрелять.

— Куда стрелять то, в тюк? Это детская забава. Молодые кочевники оскорблено загалдели, хватаясь за сабли.

— А куда можешь? — Ощерился главарь.

На его пальцах красовались золотые перстни, я кивнул на эти побрякушки:

— В сие жуковинье.

Половчанин засмеялся, снял перстень и подойдя к мишени, поставил его в складку на кожаном тюке, отверстием ко мне.

— Попадай. — Ухмыльнулся он, и самоуверенно заглянул мне в глаза.

— Так отсюда его и не видать. — Простовато проговорил я и сократил расстояние, примерно до двадцати шагов. Присмотрелся, закрыл глаза, расслабился, помолился всем своим богам. Перед глазами предстала дочка, кормящая курочек в компании лохматой Лю. Стало тепло и спокойно. Открыл взор, натянул лук и без фиксации, быстро отдал тетиву. Стрела вжикнула в полёте и кожаный тюк качнулся, принимая в себя древко. Все наблюдавшие на миг замолчали, потом раздали возгласы одобрения и удивления. Перстень висел на стреле.

Половецкий начальник снял перстень с древка, внимательно рассмотрел его и повернувшись ко мне выговорил:

— Карош стрелок. Чем ещё удивишь?

В голове закипели мозги. Оружие у меня в руках, стрел нет, Милёна на привязи, одиннадцать противников — одни минусы. Из плюсов — в ста метрах, на холме, Даньша.

— Он хвастал что яйцо с головы сшибает. — Встрял связанный Елизар.

— Сшибаю, да только где их взять то? Я б показал.

Половчанин засмеялся и подойдя к ворованной телеге достал из кучи награбленного, ведро, в котором были мочёные яблоки:

— Докажи. — Ухмыльнулся степняк.

— Ты меня плохо знаешь батыр. Я не просто докажу, но сделаю так, как твои не смогут. Дозволь двух пленников развязать для показа. Ну хоть эту обессилившую бабу и этого кудлатого смерда, — указал я на Елизара и Милёну.

— А почему ты их выбрал?

— Так они по виду дешевле, ежели я промахнусь.

Половец зашёлся смехом, задрав голову:

— Ты мне нравишься охотник. Если убьёшь кого из них, то тебе башка с плеч, а нет, то я тебя не продам, моим рабом будешь, а может и не рабом.

На холме опять появился всадник, и как мне показалось с луком у луки седла. Понятно, Данил готов к войне.

Елизара и Милёну развязали. Я отвёл и ближе к реке и велел расставить руки. На ладони и головы поставил по яблоку. Хотел объяснить им свой замысел, да за спиной стоял половецкий воин.

Пахарь начал читать молитву. Милёна ободрилась и раскрыла глаза.

Боже мой! Я увидел в её очах не страх, но страданье и готовность умереть. Мне стало страшно. Не дай бог промахнуться. Чтоб отвести дурные мысли обратился к Елизару:

— Што мужик, страшно?

— Я видел, как ты стрелы мечешь. Делай дело, а коли што, я на тебя зла не держу. — Громко ответил Елизар.

Степняк засмеялся, и мы с ним отошли на двадцать шагов, к толпе хозяев положения.

Я поднял лук и толи Елизар понял меня, толи случайно, но одно яблочко-мишень упало с его руки. С деланной досадой я поспешил к нему и поднимая мочёный фрукт шепнул:

— Как подойду после стрельбы, вырубай степняка, и все бегом чрез ивняк, к реке. Поняли?

Милёна очнулась и поглядела на меня, вытаращив глаза.

Двадцать шагов. Для таких игр это много, да и не игры это. За спиной, на холме, верхом на коне, в половецком платье, за моим представлением наблюдал Даньша. Как же ему было страшно в этот момент, как он молил меня не промахнуться.

Свой тул я нагло забрал и привычно повесил за спину. Постоял, помолчал, достал стрелу, сосредоточился и без остановки пустил шесть стрел.

Рука пахаря дёрнулась. Яблоки попадали, разбрызгивая сок, кроме одного, на ладони Милёны.

За спиной раздались одобрительные крики и смех.

— А один не попал! — Выговорил здоровый, кривоногий кочевник.

— Пошли, поглядим, — поманил я его, — если что перестреляем.

Елизар стоял, опустив руки, с левой, порванной ладони, капала кровь, а Милёна, так и стояла крестом. Яблочко на её ладони было лопнувшим.

Половчанин, взял мочёный плод и радостно им замахал, мол попадание есть, и тут же увидел несущегося с холма и мечущего стрелы всадника. Степняк указал на Данилу и заорал. Толпа разбойников повернулась к нам спинами, принимая стрелы курянина грудью. Елизар хватил врага, мужицким, натруженным кулаком по затылку и подхватив обмякшее тело начал снимать оружие. Толкнув к реке Милёну, я начал осыпать опешивших врагов стрелами, в их рядах началась паника. Прилетающие с двух сторон стрелы поражали их, не давая опомнится…

… Данька влетел в их ряды с дьявольским лицом, его сабля молнией сверкала на утреннем солнце, разбрызгивая красную росу. Я миг стоял заворожённый этим видением, и пришёл в себя, когда перед другом появились копья. Мой лук защёлкал, поражая копейщиков. Елизар, вооружившись трофейным луком, подключился к битве.

Солнце припекало всё сильнее. Судя по его положению было в районе десяти часов. Утро, начало дня, оно должно нести человеку жизнь, заботы, труд.

Жаль, что это утро принесло зло, вражду и смерть.

… Четверо, включая главаря шайки, израненных половцев, стояли не веря произошедшему.

………………………………………………………………………………………………………………………………………

Я, хрипя, заорал:

— Ну шо шпана, повторите моё умение?

— Бросайте сабельки хлопцы, не то вам кирдык. — Вторил курянин и болезненно качнулся в седле, казалось, что он держит под мышкой стрелу. Сабля выпала из повисшей руки и он, ткнувшись лицом в гриву израненного скакуна, начал валиться на бок и упал с коня.

Главарь татей ощерился и обратился ко мне:

— Что ты один против нас можешь?

— Стрелами побью, козлы драные. Видит бог, не хочу я вашей смерти, но и свою жизнь отдавать не охота. Верно, Елизар? — Выговорил я, с горечью глядя на лежавшего Даньку, который не подавал признаков жизни.

Елизар мыкнул за спиной, и сипло проговорил:

— Прости Владша, что-то силушек нет.

Пахарь припал на колени и глядя на меня уставшим, изнурённым взором, выдыхал с раскаянием:

— Прости Влад, кровь-руда уходит.

А ведь я ж зацепил его, когда яблочки сшибал, вспомнилось мне. С простреленной мной ладони Елизара текла кровь, левая щека и ухо были рассечены, в плече торчало обломанное древко, нашли всё же вражьи стрелы цель. Трофейный щит лежащий перед ним был нашпигован стрелами, видимо, когда опустошился тул, пахарь управлялся им, прикрывая нас обоих…

Противники, прикрывшись щитами, пошли на меня. Не раздумывая, я всадил стрелу в подъём ноги здоровяку, который рванулся в атаку. Тот взвыл. Потянувшись за плечо к стрелам, я ужаснулся, тул был пуст. Осознание безоружности отозвалось в мозгах как удар током. Семеня, я начал боком отступать, отводя противников от раненого Елизара. Ногам что-то мешало, лоб взмок от пота, в душу начал закрадываться страх. Вот и всё, подумал я и краем глаза заметил шевеление в толпе полоняников. Какая-то женщина, зажав меж колен стрелу, перерезала об перо наконечника путы. В моей голове творился сумбур и ужас, но искра надежды придала наглости:

— Ну что ребята, втроём на одного? А мы то вас всех втроём раскатали.

Женщина уже освобождала связанных мужчин. Зашевелился Данила и издал стон.

Жив! Всё-таки жив курянин, семижильная чёртова болячка! Кривая улыбка скользнула по моим губам:

— Ну что мужики, готовьтесь к смерти.

Степняк глянул на Данилу:

— От него смерть идёт? — И страшно улыбнувшись, пошёл к моему, лежащему на спине, другу, покручивая саблей.

Я ждал чуда, я надеялся, что мой приятель вскочит и даст жару врагу, но чуда не произошло. Половчанин толкнул Данилу ногой, тот издал стон.

— Это он придаст меня смерти? — Спросил с насмешливой злобой степняк и замахнулся саблей…

… Я бросился на врага, схватив лук двумя руками, в надежде помешать расправе, но от ивняка, пунктиром, мелькнула стрела и вонзилась разбойнику в бок под замахнувшейся рукой. Я повернулся на выстрел, неужели Елизар? Нет, он так и сидел на коленях, пытаясь выдернуть и половецкого щита, стрелу, а рядом стояла Милёна с луком в руке. В этот момент к спинам степняков подошли освободившиеся пленники, вооружённые кто чем.

— Стойте! — Гаркнул я, срывая голос, — я не хочу их крови! — И уже тише добавил, — Сколь можно её лить? Хватит.

Половцы повернулись к вооружённым крестьянам и презрительно взирая на них, готовились дорого отдать свои жизни.

— За батьку мово! — Крикнул один из селян и пустил в ход копьё.

Я отвернулся, чтобы не смотреть на происходящее и побежал на заплетающихся ногах к Даньке, слыша за спиной разъярённый мат мужиков и предсмертные крики разбойников.

Он лежал со стрелой под мышкой. Наконечник, пробил впадину под рукой, разрезав мышцы. Одежда на правом боку и рукав пропитались кровью. Курянин был бел и безмолвен. Рядом опустилась на колени Милёна.

— Данилушка. — позвала она, но он молчал. — Данилушка, — из её глаз закапали слёзы. — Данюшка-а-а! — Начала подвывать женщина, срываясь на стонущий плачь.

Я зажмурился и затрясся, стараясь сдержать рыдания. Мои глаза смотрели в голубое, небо, на солнце, которое пыталось согреть остывающие тело Даньки. Господи, ну почему ты забираешь именно таких людей?

— Господи! — Закричал я в голос, грозя кулаком небу, — почему, разве так можно?

Мои зубы скрипели от злости и досады, руки колотили землю и вырывали траву. Нервное напряжение было столь велико, что силы начали покидать меня.

— Тише. — раздался голос Данилы.

Милёна прекратила завывания, я повернулся, не веря ушам.

— Данюшка живой? — Спросила женщина радостно улыбаясь и гладя кудри любимого.

— Жив?! — Заорал я. И тут меня прорвало на рыданья.

— Даньша, а я уж думал хана нам, — говорил я, утирая грязными руками слёзы.

— Ага, во! — Шепнул, вяло улыбнувшись Данька и сделал раненой, окровавленной рукой окровавленный кукиш!

Я засмеялся сквозь слёзы и поднял глаза к небесам.

Спасибо! — бросил я мысль в высь. — Во славу мою, — сверкнул в голове яркой вспышкой ответ. Я офигел:

— Спасибо Боже! Слава тебе!

…Попытка встать не увенчалась успехом. Начался отходняк, мандраж. Ноги не слушались. Освобождённые люди метались возле телег, разбирали добро, ругались, ловили коней. Меня взбесило увиденное:

— Всем стоя-ять! — Срывая голос рявкнул я. Рука нащупала в траве саблю, ноги сами разогнулись в коленях. — Если кто-то думает, что стрельба из лука — это мой конёк, тот глубоко ошибается, — крутанув кистью сабельку я двинулся к телегам.

— Ты, кмет охолонись, — Обратился ко мне белобрысый мужик, держа в руке лук, — жалёзкой своёй не маши, а то быстро гонор выбью. Не баись, тебе тож оставим, не обидим, отблагодарим за спасение.

Я медленно пошёл на говорящего.

— Успокойсь паря, не доводи до греха! — Серьёзнее предупредил белобрысый.

Тело само рванулось вперёд, изгибаясь, как потягивающаяся кошка, поднырнуло под стрелу, рука отработанным движением предала клинку скорость и сабля рубанула верхнее плечо лука бывшего полонянника, вторым замахом кривой клинок шлёпнул плашмя наглеца по лбу и тот завалился наземь, закатив глаза.

Мужики набычились. Затевать с ними битву было глупо, ибо забили бы, но прекратить мародёрство было не обходимо.

Медленно наклонившись к поверженному, я достал из-под его рубахи крестик. Подняв его, на сколько позволяла верёвочка, я промолвил:

— У многих ли из вас на груди такой крест?

— Поди у всех пашти. — Ответил кто-то из толпы.

— И все народ одной земли?

— Все.

— Вот видите, все… и все вы грызётесь, хотя только, что были на волосок от плена, смерти. Вы все сейчас пытались ограбить своего соседа, с которым мирно жили много лет. Одумайтесь! И простит вас ваша земля, ваш бог и ваши пращуры…

Раздался женский крик:

— Ой бабоньки, а ведь верно! Ведь правду кмет бает. Што ж это мы, а?

Кто-то начал молиться и каяться, к ним присоединялись остальные. Некоторые стали извинятся друг перед другом. Я был удовлетворён.

Возле Даньки колдовала Милёна, а Елизара обхаживала женщина, которая первой освободилась от пут и оказалась его женой.

— Люди добрые, есть ли средь вас травники, кто раненых может поднять? — Крикнул я.

На мой вопрос отозвались две женщины и мужчина. По моей просьбе они занялись обоими ранеными. В развороченном обозе нашёлся горшок, горько пахнувшего барсучьего жира, чему очень обрадовались знахари.

— Нам то что делать? — Спросил меня взъерошенный мужик.

— Обед готовьте, на всех. А потом готовимся к отходу к домам.

— А добро?

— Кто жив из вас и ваших родов, пусть своё получит обратно, добро умерших передайте родственникам, а коли нет таковых, меж собой поделите.

— А добро половчан?

— Как хотите. Хотите усобицу с властью, забирайте себе. Спросят где взял, что ответишь? Что в поле нашёл? Бронь, саблю, нож, плеть, одёжу?

— Да-а, закавыка. — Мужик почесал затылок.

— Вот те и да. Сами думайте, что вам из того добра надо, что продать сможете…

— А ежели опять вороги на пути?

— А вы прям в атаку кинетесь?

Мужик замолчал, задумался и ответил:

— Из огня, да в полымя сново не хотца. Раз уж спаслись от полона, то постоим за волюшку.

Я взглянул на крестьянина. Что-то было в его простых словах светлое, душевное, но ни как не боевое.

В небе завис жаворонок привлекая моё внимание, солнышко пекло и слепило глаза.

— А тот жаворонок вольная птица? — Спросил я.

— Знамо дело вольная, пока копчик не налетел.

— А как налетит?

— На земь сядет и затаится.

— Хм. Вот и вы так действуйте.

Мужик почесал бороду и понимающе крякнул с ухмылкой, а я направился к реке, чтобы ополоснуться.

— А табе стрелы в портах не мешают, кмет? — Крикнул с ехидцей вдогонку мужик.

— Каки..? — слетело с моих губ, но две, застрявших в правой штанине, стрелы сказали сами за себя. Я сплюнул с досады, ведь вот что мне мешало.

Бетюк, поразил прозрачностью вод. Вода была до того чиста, что было видно раков, ползающих в глубине по песчаному дну, проплывающих рыбёшек, ракушки перловицы. На воде, большие белые цветы кувшинок иногда сменялись жёлтыми кубышками, украшая закраины вод бело-жёлтым ковром. Желание окунуться в эту чистоту усилилось и моё тело рванулось в прозрачные воды реки.

Купание было достаточно длительным. Сначала я понырял, потом тёрся сорванной травой, потом просто лежал в воде на отмели, отключившись от мира. В это время люди на берегу готовили пищу, делили добро, пере укладывали телеги. Знахари заваривали травы для промывки ран, суетились возле Данилы с Елизаром и других раненых.

Жжение кожи вернуло меня к реальности. Солнце сделало своё дело, я сгорел. Грудь и плечи слегка болели, но как известно, это «слегка сейчас», вечером отзывается «сильно потом». Отругав себя мысленно за оплошность, я поторопился к возам и отыскав своего недавнего собеседника попросил рубаху или что-то подобное, на что тот ухмыльнулся и выделил половецкое облачение. Пришлось снова идти к реке и застирывать бурые пятна с продырявленного одеяния.

Вскоре меня окликнули и я заторопился на зов. Елизар пришёл в себя и похоже держался молодцом, а вот с Данькой было плохо, он был в беспамятстве.

— Владислав! — Позвал Елизар приподнявшись на локте.

— Что Вам? — отозвался я, присев возле раненого.

— Спасибо тебе?

— Эт не мне, эт вон ему — и я кивнул на бессознательного Данилу.

— Обоим вам спасибо, выручили.

— Да ладно. Пустое это. Мы все свои.

— Нет не пустое. Я уж третий раз с полона бегу. В этот раз с женой и дитями попал. — Елизар кивнул на двух девиц и двух парней, стоящих рядом. — Один бы я утёк, но семью бросить не мог. Выходит вы семью мою спасли, а значит и род…

— Уймись Елизарушка. — Успокаивала его жена.

— Погоди Авдотьица, человека отблагодарить хочу. — Мой дом завсегда примет тебя и твоего друга, дажа ежели нужда будет, всё одно примем. Помирать буду детям и внукам наказ дам…

— Благодарствую Елизар, спасибо тебе.

— Скажи за кого здравицу ставить?

— За Владшу Пеплова и Данилу… — я задумался о фамилии Данилы и обратился к Милёне, обтиравшей смоченной в отваре тряпицей обнажённую грудь Даньки:

— Скажите Милёна, как звать величать Данилу вашего.

— Тык Данилой и величать, — она задумалась что-то припоминая и слегка улыбнувшись грустно добавила, — а раньше его Кочетком кликали, уж больно задиристый был в отрочестве.

Я повернулся к Елизару:

— … И за Даниила Кочеткова, Курского десятника, князя Мстислава Черниговского.

Елизар уставился на меня вытаращив глаза и перекрестился, а я поняв что прокололся добавил:

— Ну, или кто там ныне у власти?

— Авдотьица, оставь нас на миг. — Обратился пахарь к жене. Женщина отошла, отведя детей и пахарь продолжил, — я сразу понял, что ты не прост. Вроде русский, но не тутошний.

— Эт с чего же? — Занервничал я.

— А с былины про Соловку — Разбойника. Истину все знают, даже чады малые, а ты нет, как с луны свалился. Кто ты кмете, откуда?

— Тык ежель скажу ты не поверишь.

— Поверю, вот те крест, поверю. Уж не ангел ли ты хранитель?

— Нет, не ангел, не гневи бога. Я.… — я заглянул в глаза пахаря и тихо произнёс, — из будущего!

— Эт как жа?

— Ну, ща какой годок от рождества?

— Тысяча сто восемьдесят четвёртый. — Перекрестился Елизар.

— А я из две тысячи тринадцатого.

Мой собеседник помолчал и с сомнением начал было:

— Ты паря того, здоров…

— Да здоров я, здоров. Говорил же что не поверишь.

— А он? — Кивнул Елизар на Данилу.

— А Даньша с тысяча тридцать пятого, кажись.

— Эт как жа вы всренулись?

— Сам не пойму. Ну да ладно, выздоравливай давай, на тебе лица нет, белый весь.

Елизар замолчал тараща, на меня глаза.

— Да шо ты меня глазами точишь как бабу голую? — Не выдержал я и встал собираясь уйти.

— Погодь, — выдохнул пахарь и тронул меня рукой, — верю я табе. Потомкам своим в веках, коли род не оборвётся, накажу принимать тебя и друга тваво и детей и внуков ваших, как братьев.

— Спасибо Елизар. Бог даст свидятся они, а тебя то как величать?

— Елизарий, по прозвищу «Плетень».

— А батьку как звали?

— Егорием крестили.

— Спасибо тебе Елизар Егорыч Плетнёв, за слова дружные. — Я улыбнулся и пошёл готовиться к отбытию, ибо меня торопили раны Данилы. За спиной пахарь удивлённо повторял своё новое, полное имя, на современный лад.

— Эт что ж выходит, — крикнул раненый во след, — произнося на твой лад имя, отцы поминаются?

— Ага! — откликнулся я не оборачиваясь.

Сборы и обеды закончились. Мужики облачились в трофейные брони, нацепили на себя оружие по выбору и наш караван отправился обратно, до родных мест, выпустив перед собой разъезд, для упреждения внезапного нападения.

К родным местам народ двигал повеселее. Под скрип телег, по всем колоне шли разговоры, слышались шутки, кто-то рассказывал о своих планах, а кто-то молчал упоённый свободой. Долга ли она свобода? Дома прижмут свои налоги, батоги и прочие беды, впрочем продолжится то, к чему привыкли.

— Ты с нами, али как? — Обратился ко мне белобрысый мужик, которого я хлопнул голоменью сабли по лбу.

— Нет, я до своих дымов подамся. Ты уж на меня обиды не таи. Не со зла я.

— Я и не таю.

— Скажи, а что там? — Указал я на юг. Чьи земли?

— Там Бетюк в Воронеж вподает, а дале степи бескрайние.

Так вот мы где, пронеслось в моей голове. Воронежская область. Понятно.

Вскоре показось то место где мы с Данилой наткнулись в ночи на Половецкий стан. Колона спустилась к реке на роздых, я скоренько углубился в лес и вскоре нашёл наш челнок. Всё было на месте. Скинул половецкие одёжи, повесил на шею ладанку, облачился в свою рубаху. Стало как-то легче и приятней. Что ж, своё есть своё, от чужого толку мало. Пора подумал я и заспешил к Даниле…

— Всё Елизар, пора мне. Давая прощаться.

— Уходишь?

— Да. Не поминай лихом. Пусть сыны твои помогут Даньшу до реки донести, у меня там челнок в лесу причалян.

— Прощай Владислав. Бог даст свидимся.

Данилу несли на доске от телеги. В спину глядели множество провожающих глаз. Не доходя до леса я не выдержал и обернулся.

Люди стояли молча. Стало не по себе и моё тело согнулось в земном поклоне, а рука коснулась земли.

Народ ответил мне тем же и замахал руками в прощании. Послышалось женские голоса:

— Скатертью дорога.

Это было как в сказке, по доброму, по нашему. В моём времени, так принято говорить когда люди ругаясь выпроваживают друг друга, а здесь наоборот от доброты и участия.

Веко задёргалось, глаз помокрел. Что-то мягчат меня годы, всхлипнула мысль и ноги заспешили за носилками.

Даньку аккуратно погрузили в челнок, Милёна уселась у его головы, я поблагодарил Елизаровых сыновей, поставил перед собой Буреев бутылёк, и нажал на вёсла в верх по течению, крутя головой, ища заветную тихую полосу…

… Тёмно-зелёный еловый лес и не такая прозрачная как Бетюк Кубена облегчили душу.

— Буре-ей! — Что было силы крикнул я и направил челнок к месту нашего расставания с ведуном.

Челнок ткнулся в берег. Казалось ничего не изменилось, за время нашего отсутствия, даже время дня, похоже было тем же.

— Буре-ей!

В подлеске затрещали ветки и на берег выбежал запыхавшийся дед.

— Эк вы скоро обернулись. — Проговорил он, глядя на обалдевшую Милёну и безмолвного Данилу.

— Вовка прибыл, тут ли?

— Тута. Ты вот что красавица, — обратился старик к Милёне, — вылазь с челна, мы с тобой по берегу пойдём, а ты Влад дуй вверх к нашим, передай яво, — кивнул на Даньку дед, — Вовше. Пущай он скорее его лечит.

Женщина испугано мотнула головой. Опять потерять любимого, она явно не желала и готова была броситься в драку.

— Не бойтесь Милёна, — успокоил устало её я, — мы друзья.

Она доверилась и покинула челнок, я нажал на вёсла и облегчённая лодочка понеслась вверх по течению.

……………………………………………………………………………………………………

Казалось, за время нашего отсутствия ничего не изменилось. Народ отдыхал, чистил оружие, пере укладывал закуп и прочую утварь. Вовка загружал в лодии материалы и товары из будущего. Кириловы и Любимовы сыны горделиво щеголяли в новеньком камуфляже отечественного производства. Они помогали укладывать Пятаку новые вещи и деловито одёргивали пятнистые куртки, с любовью и уважением выполняя указания хирурга.

Как только я причалил, мой челнок подтянули на берег и подбежавшие Янгур и Володька засуетились над Данилой, перенося его под растянутый тент.

— Ты как сам? — Спросил Пятак серьёзно и холодно, что не удивило, ведь хирург, занятый своим делом это мясник.

— Цел. — Вяло ответил я.

— А что весь в синяк покрыт? — Спросил Янгур не поворачиваясь, — где вы были, почему на помощь меня не звал?

— …Упал. — Съехидничал я, — ты бы Янгурка нам точно пригодился, да поздно было…

— И часто? — Уточнил Вован.

— Что часто?

— Падал!

— Не издевайся. — Устало спросил я.

— Я не издеваюсь, я переживаю. Вон Даньша, когда у него нервяк перед боем он шутки мочит, а я пытаюсь в себе жалость придушить, иначе оперировать не смогу.

— Да я понял.

— Где же Бурей делся?

— Пешим идёт, с Милёной.

— Нашли-таки! Как она перенесла переход?

Янгур слушал и не мог понять, о чём мы говорим.

— Не знаю. Судя по всему, после первого перехода у неё всё в порядке, а как ныне не знаю. Полагаю, Старик с ней сейчас по лесу не просто идёт, а свои психо-штучки применяет, проверяет.

— Наверное. — Вовка задумался и продолжил, — а я что-то по дому заскучал…

— Скоро будем.

— Не, ты не понял, я про тот наш дом, про будущее…

Я помолчал в раздумьях и произнёс:

— Я об этом тоже много думал, тоже туда тянет. Что там в 2017-ом то?

— Да как сказать, задница как была, так и осталось. Украина развалилась, пиндосы постарались, да немного просчитались, ибо Украина не Ливия, однако…

За спиной раздались голоса:

— Бурей, Бурей….

Я обернулся, увидел старика, вспомнил о задании волхва, и спохватившись поспешил к челну за сумой с заветным артефактом.

Ведун ждал меня беседуя с Вовкой, который уже зашивал Данилину рану. Милёна стояла рядом, с тихой надеждой и горечью наблюдая за действиями костоправа-мясника Вовки.

Я подошёл и передал суму ведуну:

— Вот Бурей, прими.

Старик загляну внутрь, благодарно глянул мне в глаза, удовлетворённо кивнул и удалился на ладью. Я устало расслабился и понял, что отдых мне нужен и срочно.

— Пойду на лодью парни, что-то дрёма одолевает.

…Погрузка и пере укладка была завершена, пора было идти дальше, к родным дымам.

…Противно скрипело в уключинах. Мокрые от пота спины то наклонялись, то распрямлялись, в такт им махали вёсла толкая судно на встречу течению. Я смотрел на это сонными глазами и думал о жене и дочке. Правильно говорила когда-то моя матушка, земля ей пухом, утверждая, что любому мужику нянька нужна. Когда мужику плохо, просто необходимо что б его кто-то пожалел, поддержал, успокоил, взъерошил волос на голове, пошептал на ухо что-нибудь доброе, убаюкивающее, тем самым снимая напряжение, хандру, тоску. Никто не сможет это сделать, лишь она, одна единственная жена. Даже в гаремах басурманских, она такая одна единственная, по званию «любимая». Вот и Даньша её искал, свою самую желанную, свою Милёну. Я дремал и мысленно ждал встречи с ней, со своей Светлой, которая помоет моё усталое, ослабшее тело в большущей кадке, подаст чистые порты и рубаху, накроет на стол, а потом накроет покрывалом и сон сморит меня в ворохе мягких шкур, застеленных льняным холстом-простынёй. Усталость сомкнула веки и тяжёлые, не дающие отдыха, дневные сны вторглись в моё сознание. Снился Бурей размышляющий над древним стеклянным навигатором, Вовка, который заштопывал рубаху, говоря, что скоро она поправиться, Данила показывающий окровавленный кукиш, какие-то сечи, битвы, крестоносцы, американский флаг с черепом на дырявом полотне, украинцы, глядящие на него с низу вверх безумными глазами и держащие в окровавленных руках мечи. Я им кричал что бы они показывали флагу кровавые дули, мой голос разрывался, хрипел, но они не слышали и продолжали смотреть на флаг в ожидании чего-то обещанного, но тот на глазах гнил, превращался в тлен и молчал…

Очнулся я от толчка:

— Владка, Данилка очнулся, тебя зовёт. — Осведомил меня Янгур.

— Спасибо друже что побудил, а то сны тяжкие сниться начали. — И мы поспешили, перелезая через скарб к Даниле. Милёна поила раненого горячим бульоном, Вован проверял пульс, что-то сам себе бубнил и кивал.

— Довёз-таки нас Владша. — Вяло промолвил курянин пытаясь улыбнуться. — Как же любо вас всех видеть.

— Ты молчи пока, бо нельзя тебе ща силушка потратить на разговоры… … А мы рядком посидим и за вас с Милёнкой порадуем, — широко улыбаясь сказал Янгур.

Я одобрительно кивнул, в подтверждение слов «астраханца».

Милёна молчала. По её лицу было понятно, что больше она не страшиться, что мы для неё уже не чужаки.

— Ну как он? — Спросил я.

Милёна с надеждой глянула на Вовку, тот ответил:

— Да как? Как видишь, хорохорится. Хороший признак, но. — Вовка глянул с надеждой в небо, приподняв брови …

Я понял Вована по взгляду. Его взор говорил, что всё в руках божьих.

— Понятно, — я улыбнулся Даньше, — значит жить будешь, ибо он тебя любит, но на пианине песни играть не сможешь.

По бледному лицу хохмача пробежало переживание:

— Шо так? — Тихо спросил он.

— Тык пианины у нас нет, ну а ты её ещё и в глаза не видывал!

Данька улыбнулся и казалось порозовел. Шутка ему понравилась и подбодрила.

Вовка хихикнул, потом хихикнул я, потом Янгур, потом застонал улыбаясь курянин. Настроение передалось Милёне, и она слегка улыбнулась.

Будем жить коль так, подумал я и похлопал Даньку по руке…

… Родной плёс встретил яркими бликами июньского солнца. К деревянной пристани сходился народ. Женщины, семеня ножками под длинными сарафанами, торопились встречать своих родных и любимых. Дети радостно кричали и повизгивали как мелкие поросята, узнавая отцов на прибывших судах. Собаки, чувствуя радость людей и приняв их настрой, громко лаяли виляя закрученными хвостами, игриво носились по берегу, иногда сбивая детишек и ловко уворачиваясь от наказующих ног хозяев. Я искал глазами Светлу и когда увидел её, чувство счастья и нежности захлестнуло разум. Она стояла среди односельчан, одной рукой поддерживая круглый живот, а другой держа за руку маленькую Настю. У ног дочки сидела верная Лю. Меня встречала вся семья. Да, да! Лю тоже член семьи.

Судно дёрнулось, упёршись в причал. Мои ноги понеслись, подчинившись чувствам. Светла, увидев моё стремление, поспешила навстречу, и мы соединились в объятиях. Господи, спасибо тебе, как это всё приятно. Доча, будучи мной исцелована, радостно смеялась и что-то тараторила, лохматая Люля повизгивала и то перебирала передними лапами, то становилась на задние, то крутилась волчком, а жена… жена пускала слёзы и тёрла солёным платочком синяки и ссадины на моём лице. Так мы и стояли, обмениваясь взглядами и объятиями. Я был дома, мы все были дома, у родных дымов, садов, огородов.

…Дома сталось так, как я и мечтал в дрёмах. Огромная деревянная кадка, чистые порты, рубаха, густые щи из печи, роздых, потом сидение во дворе на лавочке, разговоры с женой и Настенной. Светла справлялась о произошедшем, о моём побитом теле, о Даниловых ранах и его избраннице. Я рассказал обо всём, кроме задания Бурея. Всё было чудно, тихо и спокойно. Лю счастливо лежала рядом, положив остроухую морду на мои босые ноги, на её хвосте млела кошка, наступал вечер. Комары кусались и противно звенели, вечерняя сырость и прохлада окутывали землю и её обитателей.

В темноте ночи, укрывшись льняным покрывалом, мы тихо беседовали. Светла расспрашивала меня о моём времени, то веря, то не веря, то сомневаясь или восхищаясь:

— А бабы какия сарафаны носят? — Шёпотом, что бы не побудить дочь интересовалась она.

— Никакие. — Шепнул я.

— Как так?

— Ну рубахи юбки, джинсы в обтяг.

— Эт что ж за одёжа?

— Джинсы то? Да порты узкие, облегающие.

— Охо-х! Срам то какой! И куда ж ихние мужи смотрят?

— А ни куда! Там все так ходят. Ни знаков различия родов, ничего нет из узоров.

— Ой врёшь небось? — хихикнула Светла.

— А что мне врать. Там все так одеваются, и мужи, и жёны, и дети… …а бабы ещё и на каблуках, высоченных ходять, толщиной с лучину.

— Охо-х, да ведь не удобно, в землице небось вязнут?

— Не, не вязнут, бо по землице твёрдые стёжки из камня уложены.

— Как в Константинополе?

— Ну, наподобие. А ты откуда знаешь? — Поднял брови я.

— Попин наш сказывал после обедни.

— А-а. — Делано успокоился я.

— А скотину там держат?

— В городах нет, а в деревнях держат, но теперь очень редко.

— Что так?

— Прокормить не могут.

— Как так, трав нет на покосах?

— Травы, то есть, но… — я задумался.

— Что, но?

Чёрт возьми, пронеслась в голове мысль, да мы разделились на собственников одиночек, работать не хотим, мотивируя тем что продать негде. Но тут то работам всей весью и продаём всей весью.

— Но косить не кому, старики в деревнях слабы, а отроки все в города стремятся. — Я выдержал паузу и грустно добавил — умирают Русские веси, обезлюдели покосы.

Светла задумалась, долго молчала и:

— Не покосы обезлюдели, а люди обездушили. Обленились потомки то наши, закостенели их навьи, притупились их помыслы, но желания воспалились. Бросили они землицу кормилицу и видать ждут подаяния, а кто видать и рад бы, у того силушек нету ни телесных, ни духовных, съела их жизнь окаянная в погоне за гривной дармовой…

Ничего себе, подумал я. А ведь права моя ненаглядная.

— Ну не все. Люди в городах работают, дома строят, дороги, печи, телеги самокатные, телевизоры, утюги.

— Вутюги? Эт што-ж за строение?

— Эт не строение, эт помощник для женщин. Вот ты бельё рубелем охаживаешь после сушки, оно размечается, распрямляется, но складочки и помятости всё одно остаются, а утюгом пройдёшь по рубахе, и она гладкая, да ровная, разогретая и пахнет жаром.

— Чудно. А по што у нас нет, или Вовша не сможет сделать такое?

— Думаю Вован сможет, но не такой как там, а на угольях. А ещё есть стиральные машины, тоже хозяйкам большая помощь.

А эт что ж?

— Ну эт бочка такая. В неё стирку бросаешь, и она сама стирает, потом выжимает и остаётся только повесить досушить.

Я ещё много рассказывал о своём времени сквозь дрёму, к концу концов уснул, а Светла лежала в темноте и переваривала услышанное, доселе не ведомое чудо нашего мира.

Под утро я очнулся ото сна. Тело слегка ныло. Рядом сопела Светла, в кроватке спала дочка, в сенях скребла двери Люля, давая понять, что пора вставать. Что ж!.. Хочешь не хочешь, а надо, ибо скотина ждёт. Жена заворочалась и открыла глаза. Я чмокнул её в глаз и приступил нехотя к делам. Надо же, подумалось мне, стоило лишь поговорить о прошлой жизни, как появилась лень. Да! Мне хотелось домой, в моё будущее, я соскучился по современности, по телевизору, компу, микроволновке и эти мысли легли тяжёлым бременем на душе. Надо было поговорить с Вовкой, высказаться, успокоиться.

…………………………………………………………………………….

Куры, гуси, корова, две козы, навоз, во общем обычное, трудовое крестьянское утро. Кошка Катя, подняв хвост трубой, тёрлась об ноги в ожидании утренней дойки. Что ж, она заслужила немного тёплого молочка, ибо у порога лежали несколько заигранных мышек. Люля не отступала от неё не на шаг, иногда отталкивала Катёну мордой, мол не мешай, скоро всё будет. Я засмеялся и погладил Катёну. Люля носом подковырнула мою ладонь на свою голову, мол гладь меня и виляя хвостом уставилась на кошку.

За спиной хлопнула дверь, то вышла во двор жена.

— Владушка, давай подою.

— А как ты с пузом-то согнёшься?

— Ну, до этого сгибалась не поломалась, чай сдюжу и ныне.

Я уступил скотину жене, а сам принялся за прочие дела.

Пока убирал навоз, всё думал о своём времени, поглядывал на жену, предполагал, как бы она там обжилась. Наверное, не смогла бы, хотя может и наоборот, приспособилась бы получше моего, голова то свежа и готова к ученью…

Светла, угостив кошку, унесла молоко в дом и вскоре на пороге появилась умытая доча. Настя начала помогать мне что-то советуя и командуя.

Через часок я закончил свои работы.

— Светлушка, я чаю надо бы до Данилы сходить, проведать, к Владимиру заглянуть…?

— Конечно сходи. Возьми одну козу, на кой нам две, отведи Даниловой хозяйке, пусть обживается хозяйством. Чай мы не чужие, пособим. Возьми ещё гостинцев, яиц там али ешо што… я в миг тебе соберу.

Выйдя со двора, пройдя вдоль дощатого забора, я оказался перед Вовкиным домом. Стукнул в ворота и зашёл, затаскивая за собой козу. На встречу, принюхиваясь, поднялась Дуся. Я залез в карман достал прихваченный кусочек сушёного мяса:

— Здравствуй Дусяна, вот тебе доча Люля гостинец передала. — …и потрепал собаку за ухом. — Ну а теперь, гавкни для порядка, Дуся, проглотив лакомство счастливо виляла хвостом и подозрительно поглядывала на козу. — Гавкни!!! — потребовал я снова, и она однократно гавкнула козе в морду, та офигела и выставив рога спряталась за меня.

Дверь избы открылась, во двор вышла Лада с кадкой в руках:

— Здрав будь Ладушка, хозяин дома ли?

— И ты здоровей Владислав. Володька до Данилы побёг. Собрал свою «птичку» и побёг.

— Какую «птичку»? — Не понял я.

— Ну в которой его травы и снадобья.

— А-а, аптечку? Понятно… А что побёг то?

— Да детвора его с утра выкричала. Вроде как кровить Даньша начал, а Милёна его в слёзы, детей соседских послала… а ты шо с козой то?

— Да вот решили подарить Милёне с Даньшей козу, для обжития так сказать…

— А-а. Ну поторопись, а то можт и не успеешь.

— Угу. — отозвался я и ретировался со двора. Что значит не успею, думал я, неужто Данька так плох? Вчера вроде ел…

Мне стало не по себе, а вдруг что серьёзное и я поспешил по улочке обходя церквушку. Скопление народа у Данилина дома заставило занервничать. Господи, не уж то помер? Ноги двигались на автомате, руки сопротивлялись рывкам козы, седце билось в испуге за жизнь раннего друга.

— Что случилось люди? — Спросил не громко я.

Народ стоял с козами, лукошками, кошёлками, как будто шёл с ярмарки.

— Здравствуй, Владша! — Приветствовал меня Горын, держащий на одной руке своего трёхлетнего сына и корзину, а другой рукой придерживал за веревку козу.

— Здравствуй Горын. А што с Данилой? Почему все с добром?

Горын хитро прищурился:

— А сам то, по што корзину, да козу за собой волочёшь?

— Ты я это, Даниле, дабы хозяйство увеличить.

— Вот и я с тем… …и все тута за этим, покуда.

По мне пробежал какой-то нервяк:

— Да с Даньшей то што?! Где Володьша?!

— Тык тута, в хате.

Я рванул сквозь толпу.

— Да куды ж ты прёшь? — раздались голоса.

Взлетел на крыльцо и грохнул в дверь:

— Пятак! — Вырвалось из меня переживание.

Дверь открылась, Милёна увидав меня поманила, я втащил козу в сени, и женщина задвинула засов.

— А ты то что с козой? — спросила Милёна.

— Тык гостинец. Как Данила?

— Утром раздухарился, начал рукой махать, мол во как, уже зажило, ну шов то и потёк рудой. Я с перепугу за вашим знахарем послала детишек с улицы, а потом люди в гости пожаловали. Вона их кольки у крыльца. Все с добром! Уж я им, а так, и сяк говорила, что благодарна всем, но всё принять не могу, всё одно стоят с гостинцами. Не приму обижу, а как столь принять то?

— Что с Данилой то? — перебил я её причитания.

— Ничего, со знахарем разговаривают, смеются.

Я успокоился. Коза дёргалась на верёвке. Тащить животное обратно не хотелось:

— Ну, мою то козу примешь? Чай я не чужой Даниле.

— Заводи во двор, — сказала Милёна, потеряно махнув рукой, и указала на открытую дверь во двор.

Моему взору предстал Данилов двор, в котором базировалось стадо коз, голов в десять-двенадцать. Животные выедали невыкошенные травы под забором, сараями и вообще по периметру всего не богатого хозяйства.

— Так вот что значило Ладино «не успеешь». — пробормотал я, — И откуда узнала то? — пожал я плечами.

— Так ишо вчарась вечером, бабы со мной говорили, знакомились, сулили ныне пособить с обзаведением хозяйства.

Я поглядев на свою козу, вздохнул:

— Придётся тебе Галя домой топать, бо опоздали мы, — и привязав козу во дворе, дабы не навалила гороха в сенях, вошёл в горницу. Данила сидел на лавке в углу горницы, перемотанный бинтами.

— Здрав будь Даньша! — приветствовал я.

— Здарова, Влад, проходь, садись рядом с Вовшей.

Вы будитя галдеть, А я слушать и глядеть. 

— хохотнул весельчак.

— Тьфу ты. — психанул я, — тут бежишь, переживаешь, а он хохмит и издевается. Тык я ещё и козу привёл…

Больной рубака и здоровый хирург взорвались в истерическом хохоте.

— Я ж те говорил, — выговаривал сквозь смех слова Пятак, обращаясь к Даниле, — все, кто коров держат, все от коз избавляться начнут и станешь ты козопасом.

Когда смех улёгся, я досадливо произнёс:

— Ну кто ж знал, что все коз попрут?

— Да ладно Влад, садись за стол.

— Есть не хочу, но квасу отведаю.

Милёна была тут как тут и квас разлился по кружкам.

Данила поманил к себе женщину, усадил возле себя и произнёс:

— Ныне пойду до церкви, поговорю со священником о крещении Милёны, а потом и свадебку сыграем.

— Что ты Данилушка, боюсь я креститься то. — молвила Милёна.

— Ничё, с Буреем поговоришь и осмелеешь. Бурей то он волхв, разум его велик и мудр. Да и с попином он на дружеской ноге.

— Как скажешь Данилушка.

— Ты шо смурной Влад? — спросил Даньша.

Я глянул исподлобья на Вовку:

— Да мысли у меня, последнее время, дезертирские.

— Эт как жа?

Я опять глянул на Пятака, перевёл взгляд на курянина и потупив взор выдохнул:

— Домой тянет.

Хирург заколотил пальцами по столу, Данила с интересом вперил в меня взгляд.

— Что-то устал я браты, хочу телик посмотреть, радио послушать.

— Ну про телик ты мне как-то сказывал, — заговорил курянин, — сам хочу диво сие узреть…

— Я тоже домой хочу! — Перебил Вовка.

Данька замолчал, он понял, что мы говорили очень серьёзно. В горнице повисла тишина. Под потолком жужжали мухи, на улице галдел народ, по веси кричали петухи, и блеяли козы.

Мы молчали, боясь нарушить эту тишину, будто она была последняя в жизни.

— А как же я, мы, астрономия? — Прошептал Даньша.

— Тык можно с нами. — Неуверенно ответил Вован.

— Тык, а шо мы киснем, если можно? Надо с буреем, да с отцом Прокопием потолковать, узнать, что они скажут. — Уже бодрее, с улыбкой произнёс курянин.

…На том и порешили, как Бурей в весь из лесу прибудет, так и обмозгуем, а пока живём как жили. Потом курянин сам вышел на крыльцо и уговорил людей разойтись.

— Люди добрые, — начал Даньша поклонившись в ноги весянам, — всем сердцем благодарю вас за потуги и помощи ваши мне немощному и суженой моей. Было бы тягостно нам поднять хозяйство в болезни моей и помощь ваша зело заботлива и упоительна. Но не могу я уследить за таким обилием скота козьего, ибо аще немощен, а по здраву буду занят другими, не менее важными, заботами. Скоро свадьба наша со Милёною, по сему прошу простить мя, что отклоняю ныне дары ваши и прошу помочь в свадьбе нашей и приглашаю всех прибыть на пир свадебный…

Народ, выслушав благодарную и впервые серьёзную речь балагура, одобрительно загудел и разошёлся, пожелав Даниле скорого здравия. Горына с сынишкой Даньша пригласил за стол.

…Сидели мы у Данилы долго. Беседовали, вспоминали былое, смеялись. Уставшая за последние дни Милёна спокойно уснула за шторкой и мы, стараясь её не будить убавили громкость разговоров. Обедать разошлись по домам.

…Бурей долго ждать себя не заставил и скоро заявился в веси. Порешав какие-то свои вопросы зашёл к Даниле справиться о здравии. Даньша высказал ведуну наши чаяния, тот выслушал, переварил и ушёл к церкви, где, усевшись в тени бревенчатого храма, предался размышлениям.

Он сидел, не обращая ни на кого внимания, весь в белом, расшитым красной нитью, одеянии. Люди, проходившие мимо него, лишь почтительно кивали, стараясь не отвлекать ведуна от дум.

Бурей размышлял до конца обедни, потом к нему вышел отец Прокопий, тот самый священник, с которым ведун водил некую дружбу. Они о чём-то коротко обмолвились, и священник уважительно пригласил ведуна в церковную пристройку, на что волхв, не менее уважительно, согласился коротко кивнув. Видимо у них намечался серьёзный разговор.

…Да-а, подумалось мне, не дай бог сюда нагрянут какие-нибудь проверяющие Вологодской церкви, тада нашему Прокопию кранты. Обвинят в ереси, в пособничестве язычеству и накажут по-свойски, предадут анафеме, отлучат от церкви.

Как потом оказалось, Бурей и Прокопий говорили о нас, о нашем желании вернуться домой, в наш мир, с нашими новыми семьями. Два умудрённых мужа обсуждали правильность наших желаний, моральную чистоту нашей затеи и эта беседа способствовала исполнению наших чаяний.

…………………………………………………………………………………….

Вечером, перед сном ко мне забежал Вовка. Он постучал в ставню. Лю откликнулась приглушённым коротким лаем. Я вышел на крыльцо:

— Кто тут?

— Да я это. — Полушёпотом отозвался Вован.

— Ты чё припозднился то?

— А-а, — тоскливо махнул рукой друг, — понял, что не засну, поговорить захотелось.

— Заходь, — тихо пригласил я.

— Я тут это, вон чё. — Таинственно произнёс хирург и достал из тяжёлой сумы предмет, который и в сумраке сеней определялся как бутыль русской.

— Фига се! — удивился я, — эт ты «оттуда» припёр, каков калибр?

Вовка утвердительно кивнул:

— Ноль семь.

У меня началось обильное слюноотделение.

— Есть закусь, втихаря от Светлы? — Неловко спросил хирург.

— Найдём. А чё ты боисся, чай мы не там и жёны наши не те.

— Кто там Владушка? — спросила жена, высовываясь в сени в ночной рубахе.

— То Володимир Светлушка, — ответил я, присев от неожиданности.

— Здрава будь Светла, я это. — Приветливо ответил Вовка, спрятав пузырь за пазуху.

— Ну что вы в сенцах то шепчетесь, проходите в дом.

— Да не Светла, боюсь мешать буду, а потолковать надобно, — робко ответил Володька.

— Женуля, ты ложись, а мы с Вовшей на погребке потолкуем. — С деланным спокойствием молвил я, прикидывая в мозгах закусь.

— Ну как хотитя. — И Светла закрыла за собой дверь.

Мы оба прекрасно понимали, что Светла подала бы на стол хмельного да съестного, но нам обоим хотелось другого, нам хотелось посидеть вдвоем, с бутылкой беленькой, без присутствия дам, в простой, свойской обстановке, как раньше.

…Мы вышли в сумеречный двор, Лю сразу окружила нас вниманием, из курятника донеслось куриное кряхтенье, под ногами появилась кошка Катя, я отворил дверь времянки, катёна нырнула внутрь, Вовка потряс какой-то погремушкой и протянул её мне. Это были спички.

— Блин! Что ж ты раньше их не приносил оттуда?

— Всё просто, всегда хотел и всегда забывал. Ныне припёр на всю весь, на тысячу рублей накупил. Понимаю, что немного, но при необходимости будет у каждого.

Толстая свеча, осветила помещение, наши тени заиграли на стенах, я засуетился с закусью, открыл в полу лаз и слазил в погреб за солениями, щами, мочёными яблоками. Вовка, продолжая меня удивлять, достал набор из семи нержавеющих стопок, грамм по сто каждая, несколько вилок и газету. Елки палки, газета приковала мой взгляд, мне хотелось её прочесть, узнать новости, влиться в ту жизнь, почувствовать себя частью того мира, мира в котором родился и вырос. Меня поразило моё желание, ведь я никогда не интересовался газетными новостями, да и вообще прессой.

Вовка, взяв газетный лист, произнёс:

— Что тут? О, программа передач. Что ж, будем есть на программе. — И постелил газетный лист на табурет как скатерть.

— Дай почитать. — Сказал жадно я и взял остальные листы.

— Читай. — Ответил хирург и хрустнул винтовой крышкой бутылки. — Я тож давича жаждал, а прочитав понял, что люди там на голову больные, выдержав паузу Вовка продолжил:

— Пока не читал, хотелось домой, а как прочитал, так пожалел о своём желании. Ну давай вздрогнем, — и Вован поднял стопку.

— Давай. — Ответил я.

Мы чокнулись, выпили и только потом сели на скамьи.

Некоторое время молчали, слушая свои животы и смакуя вкус водки. Первым очнулся Володька:

— И всё-таки она гадость! Согласен?

— Согласен.

— Вот за это и выпьем. — И мой дружок наполнил стопки.

Мы чокнулись и опрокинули по второй.

Во дворе тихо заворчала Лю.

— Кого там ещё бог принёс? — Напрягся я.

Мы прислушались. Тихие шаги приближались к двери, раздался голос жены:

— Тут они, заходитя.

Дверь открылась, пламя свечи заколыхалось, разбрасывая по стенам кривые тени, в дверном проёме, из темноты ночи появился Данила, за ним Горын.

— О как Горын, видал? — Обратился к старому воину курянин, — как меч рудой поить так оне вместе со всеми, а как меды распивать так оне отдельно! Двигайся Вовша, чё расселси!

— И шо вы тута вкушаете? — Поинтересовался Горын.

— Грузди солёные, щи холодные, яблоки мочёные, хлебушко. — Ответил я.

— А что испиваете?

— Русскую водку. — Констатировал Володька.

— Шо? — Пригляделся к нам Данил. — Да вы очи свои видали? Давно сидите видать.

— Только начали. — Ответил хирург и поставил на табурет початую бутылку, — а тебе по ранению такое рано потреблять.

Даньша с Горыном переглянулись и Горын вымолвил:

— Видать сильна настойка! Наливай, — черниговец вытащил из своей сумы печёную рыбину, добрый шмат сала и положил на газету. — Во Даниле нёс, а шо за грамота? — справился он, доставая лук и пареную репу.

— Газета. — Буркнул Вовка.

— Видать дюжа ценна, коль скатёркой пошла.

— Эт да. — Ответил Вовка разливая водку по стопкам. — Ну…

— За нас… — вставил я и стопки стукнулись друг о друга.

Мы с Вовкой привычно опрокинули пойло в глотки и показав своим видом что проглотили гадость принялись закусывать яблоками, потом рыбой с хлебом.

Горын выпил, не скривился, некоторое время молчал, выпучив глаза, потом выдохнул:

— Зело-о-о! Чую как по нутру идёт.

Я нарезал сало.

Данила хлопнул стопку, открыл рот и задышал, я подсунул ему щи, он отхлебнул прямо из миски и сдавленным голосом прохрипел:

— Это шож такое?

— Алкоголь. — Пьянея ответил хирург. — Называется Русской Водкой.

— Ядрёна водица! — Отозвался курянин, хрустя солёным груздём.

На улице опять раздались голоса. Светла снова направила кого-то к нам.

Кто ж там ещё?

Дверь отворилась во времянку зашли Бурей и отец Прокопий.

— Здравствуйте чада. — Степенно промолвил священник.

Во влипли подумал я.

— А шо ты спужалси, Влад? — Будто прочитал мои мысли Бурей.

— Да я ничего. Проходите, садитесь. В охмелевшем мозгу сверкнуло открытие, что люди здесь не говорят присаживайтесь и я перестал говорить, что слово «кончить» означает лишь окончание дела. Как это правильно и верно, без изврата, без кривды и пошлости.

Мы потеснились, старцы расселись.

— Ну потчуйте. — И Бурей, видя наш харч, положил на газету отменный кусок вареного мяса, завернутый в холст, а Прокопий лук, мёд и десятка два расстегаев.

Ни фига себе, подумал я, вот это старцы, во это блюстители вер.

— А вы… — смутился Вовка.

— Мы тоже люди, чадо. — Вставил Прокопий, — шли Даниилу навестить, а он у тебя окозался…

Горын и Данила чрезмерно внимательно рассматривали нержавеющие стопки.

Вовка крякнул, разлил водку в шесть стопок и достал из своей сумы ещё одну ноль семь.

Все выпили разом.

— Однако, прости господи. — Выдал Прокопий и перекрестился.

— Однако! — Закашлялся Бурей.

Остальные уже просто выдохнули и принялись закусывать.

— Ты припёр Володьша? — Поинтересовался Бурей жуя закусь.

— Угу. — Кивнул хирург.

— На кой? — Продолжил вопросы Прокопий.

— Хвори лечить, — ответил Вован с набитым ртом.

— Что б я боле этого тута не видал! — Вставил ведун, — токмо для хворей.

Володька испуганно глянул на волхва.

— Сие есть грешное питие, уразумел? — Добавил Прокопий.

Вовка бледно кивнул. Все затихли.

— Что затихли чада? — Спросил священник, — будите молить за грехи свои? — Мы закивали, — ну тада наливай покуда, — толкнул Вовку в коленку Прокопий.

Вовка оживился и принялся за дело.

— Мудр ты вельми Прокоп и зело умён разумом. — Поправил усы Бурей в одобрении слов священника.

— На том сами стоим и вера наша. Помилуй, господи. — Перекрестился священник.

— Так и мы не лыком шиты, — отозвался Бурей, — наливай Володимир.

— Знаю Буреюшка, знаю. За что и уважаю тебя.

О как, подумал я, развязались языки у стариков.

Выпили ещё, закусили, точнее поели, потом начались беседы.

Бурей и Прокопий от дальнейшего пития отказались, мы допили остатки.

— Вот вы с Володей домой захотели, — обратился ко мне ведун, — а всё ли обдумали?

— Да не думали мы, просто захотелось, — ответил я.

— А ежели мы туда всей весью уйдём?

Мы с Пятаком переглянулись.

— А народ согласится?

— Ежели добрые посулы услышит, то и согласится.

И тут я понял, как решаются судьбы людей. Бурей и Прокопий являлись политической силой веси, как они народу объяснят, так и будет. Людям оставалось только решиться на тот шаг к которому их подбивают. Хорошо, что эти политические силы в руках у умных и мудрых старцев.

— А не грешно ли это? — Спросил Вовка. — за людей то решать?

— А что есть грех? — обратился к нему священник.

— Ну. — смешался Вован, — запретное деяние.

— Нет Володимир, грех — это ОШИБКА, сделать которую просто, а исправить сложнее, а, не исправив которую сделаешь худое. Представь идёшь ты по стёжке, вокруг грязи и что б сократить путь ты идёшь по грязям, пачкаешь ноги, порты. Выходит, ты допустил ошибку скоротав путь и стал грязен. Но ты можешь помыться и опять станешь чист. Если, спасая кого, ты бросишься в грязи, суть доброго деяния перекроет страдания о грязной обуви, и помывшись ты даже не заметишь переживаний от грязей, но радоваться будешь за спасённого — Прокопий помолчал и продолжил, — эта ошибка пустяковая, но бывают разные, более тяжёлые ошибки, смертные ошибки, поэтому каким бы грех ни был, он всегда является ошибкой, но тяжесть у него разная.

Бурей одобрительно крякнул. Прокопий, чуть заметно, благодарно кивнул.

— Токмо так жить и думать надо сызмальства. — Прокомментировал Горын.

— Так что делать то? — Спросил Вовка. — Идти нам домой или нет?

— Никто вас силком удерживать не будет и обид не затаит, — начал Бурей, — сюда вы по дурости своей и по уменью моему попали, но теперь вы не одни, у вас чады, жёны, дымы. Думайте. Не одолеют ли хвори тамошние людей здешних, коли ваши семьи туда попадут, примут ли люди тамошние вас и семей ваших?.. Год ещё до следующего оконца, так что думайте. Как надумаете скажите, а там поразмыслим.

…Разошлись за полночь. Я забрался по одеяло, Светла заворочалась, фыркнула:

— Фу, чем вы беседы свои заливали? — И закинув на меня ногу и руку, тихо засопела.

Я ещё долго лежал в темноте и думал о словах наших стариков. Жаль, что я никогда не думал об этом раньше, жаль, что современные люди не думают о праведности и мудрости. А водка всё-таки гадость… …но под хороший закусь не такая уж и гадость. Утром вставать с петухами…

……………………………………………………………………………………

…Постепенно страсти утихли, жизнь пошла своим чередом.

В конце месяца липеня (июль), Светла родила мне вторую дочь.

Рождение первой Настёны было встречено мной в не понятном нервяке и опаске, а папой я ощутил себя, когда первеница впервые сказала «тятя».

Ныне нервяк был ещё больше.

Данила с Милёной, Вовка с Ладой, Горын с Младой, Янгур с женой и дочерью сидели на лавках во дворе дома под окном. Настя играла в компании детей гостей. Лю сидела в ногах у Горына, а кошка Катя лежала на её хвосте.

Сомкнув перед собой пальцы рук, я ходил, в зад — вперёд, по двору, не находя себе места, друзья наблюдали за мной молча, двигая в след головами.

— Да усядься ты! — Буркнул Пятак.

Горын вздохнул.

Я сел. Начал дёргать коленом и потирать ладони:

— Володь, ты-ж врач, может ты там поможешь? — Кисло спросил я.

— Влад я могу голову к заднице пришить, а тут… — помолчав продолжил, — Лада рожала, тык я в дом войти боялся. Миланья ежели кликнет, так я чем смогу…

Горын снова вздохнул.

— Охолонись Влад, всё добрёшенько пройдеть. — Обратилась Милёна.

— Я не, я ничё, всё нормально, — промямлил я и опять затряс коленом.

— Ды всё хорошо будя, — подключилась Лада, — первый раз труднее, а второй уж легшее.

— Да-да, я понимаю.

Горын вздохнул и почесал бороду.

— Скоро ты двойной тятя будешь, — улыбнулся Янгур, — и я тоже, погодя.

Эта новость меня немного отвлекла:

— И вы тож? А когда?

Все сидящие перенесли взоры на жену Янгура Лею, та смутилась и покраснела:

— РанА об том. — Тихо молвила она.

Горын опять вздохнул. Я, переживая, на него уставился:

— Что? — Вылетело из меня.

Горынова Млада двинула мужа сухеньким локотком:

— Та шош ты всё вздыхаешь? Нешто не видишь, что у человека крыша едет?

Весь женский состав присоединился к Младе, обругав могучего черниговца.

Испуганный могучий черниговец плюнул:

— А шо я? Ты, когда рожала, оне тож вокруг меня вздыхали — и встав присоединился ко мне.

Теперь мы топтали двор вдвоём.

О, как мы слиплись в дружбе, подумал я, каждый переживает, участвует.

— Да шож вы шарохаетесь? Усядтесь! — Встряла Лада, и толкнув Вовку, продолжила:

— Скажи ты им.

Пятак потёр бок, молча встал и пересел на бревно, лежащие у сарая, напротив.

Мы с Горыном уселись рядом. Данила с Янгуром покрутив головами пересели к нам. Так мы некоторое время сидели разделённые на два лагеря, женский и мужской, а меж нас играли дети возле которых легла Люля.

Я посмотрел на кошку:

— Катя, а ты за кого?

Та посмотрела на Лю и запрыгнула на лавку, на нагретое Горыном место.

В доме раздался женский полу-крик, полу-стон.

Я вскочил и опять начал мерить шагами двор, а друзья, собака и кошка наблюдали за мной как за маятником. Как только мой зад уселся на бревно, все вскочили.

…Детский крик! Крик появившегося человека огласил дом, трубя миру о новой жизни, о новых слезах, о новых радостях. Встать я не смог, только дурашливо улыбался.

Через некоторое время дверь дома отворилась, и баба Миланья поманила меня:

— Иди дочь встревай.

Я рванулся в дом, в уме договаривая за Миланьей «чуфыр-чуфыр».

Даньша пошёл в присядку, закидывая ладони на затылок, потом ползунком:

Ох, ёлочки-сосёночки, Ой, родилась девчоночка… Радуйтесь, родовичИ Не угаснут русичи!

Горын, подхватив на руки своего сынишку и Настю, топал ногой и приплясывал, Вовка кружил своих мелких «Пятаковичей». женщины тоже вошли в притоп, А Лю прыгала и лаяла…

Раньше мне думалось, что сын — это хорошо, а дочь не плохо. Ныне было всё наоборот. Я ликовал больше чем Кот Матроскин, который с двумя коровками стал вдвое счастливее. Радости было «полные штаны». Вторая дочь, это вторая нежность и доброта, это косички и бантики, это снова «петя в попу клюк» … А мальчишки, ну и их нарОдим, лишь бы женушка не хворала, дай ей бог. Вот она, ещё одна частичка счастья.

Жизнь потекла рекой дальше. Забот чуть прибавилось. Ночные подъёмы, недосыпы, кормления, всё опять легло на плечи Светлы. Я конечно помогал чем мог, подменял на баюках пока она спала и так далее, но всё равно, чадо было всегда при ней, у её груди. Сколько ж в матерях выносливости и сил? Иной раз стыдно за нас мужиков.

В заботах угасали мысли о возврате домой. Вовка тоже был отвлечён новой идеей прокладки дороги через лес к соседям. Данилова жена крестилась, взяв имя Мария и теперь у них, после венчания, был как бы медовый месяц, без отрыва от грядок и коз.

Бурей заходил в весь реже и реже, отец Прокопий тож был загружен службами, да крещениями.

Однажды я спросил у Бурея, почему он дал нам год для размышлений о переходе в своё время, он ответил, что надеется научиться открывать окошко сам, но ещё пока не властен, а тот прибор, что припёрли мы с Данилой, будет этому подмогой.

Мне казалось, что наша весь изменилась. Нас часто навещали не знакомые торговцы, причём особо ничего не покупали, а так разнюхивали, мол готовились к большому торжищу. Мне иногда казалось, что все знают о нас, в окно ходивших, о том откуда мы, из каких времён прибыли. В воздухе чувствовалось какое-то напряжение, какая-то не видимая сжатая пружина.

По этому поводу мы частенько беседовали. Подозрительнее всех были Янгур и Горын. Назвеневшись железом, отдыхая, мы делились мнениями.

Горын твердил о грядущей беде. Не нравились ему эти не известные люди, приплывающие в челнах. Янгур тоже подозревал подвох. Мы с Вовкой не видели ничего плохого в гостях, ибо и раньше так бывало, но нехорошие предчувствия тоже имели. Данила отрицал наши переживания, видимо сказывалось обретение любимой, но одобрял наши бдения.

…И беда всё же пришла.

Вначале вересеня (сентябрь) собирались пойти снова в Городок, на торжище, расторговаться урожаями да ремёслами, да торжище само к нам прибыло, с огнём да сечей.

…Однажды утром, охотники обнаружили в лесу убитого, опознали как рыбака из соседней веси. Он был завален валежником не далеко от берега Кубены, причём не очень аккуратно, видимо тать спешил. При осмотре определили, что мужчина убит стрелой в спину, стрелу убийца забрал. О происшествии доложили Горыну, тот велел знающим помалкивать и принял некоторые меры. К соседям были посланы договорщики о совместном походе на торжище и пара человек с острым глазом да резвым умом, дабы разнюхать об убиенном подробнее. Ушли большим челном, особо не сторожась, а следующим днём, к нашему причалу, прибыли три больших лодии. Наши дозоры сообщили о подходе гостей заранее. Чужаки, достаточно бесцеремонно, пришвартовались и начали высадку. Береговая стража попыталась пресечь их наглость, на что гости проявили деланное дружелюбие и согласились дождаться наших старшин и их разрешения.

Как выяснилось, команды судов состояли из разного люда. Были и славяне, и свеи, и немчины, общим числом под сто человек.

Кирилл с мужами, поговорив с пришлыми, дал им добро на установку палаток у пристани, в стороне от мостков.

Гости принялись расставлять столы-прилавки, носили с лодей не приметный товар, растягивали холщёвые «дома».

Наши мужики подтягивались к берегу, к столам, к товарам. Вскоре появились жёны, подростки.

Торговля была вялой. Как не старались, как не расхваливали свой товар гости, а большого интереса, у весян не возникло. Слышались возгласы наших, что мол это мы и сами делаем, а это у нас лучше, а от этого старья давно отказались.

Меня удивляло то, что торговцы не обижались на хулу их товара, а наоборот радовались и желали посмотреть наш. Наши убегали в городок, приносили свои изделия и с гордостью выпячивали груди на цоканье и похвалы иностранцев.

Иностранцы представлялись купцами, всё выспрашивали чем торгуем, что изготавливаем, да кто научил. Видимо, кто-то из весян, взболтнул, по простодушию лишнего, взвалив на Вовку чрезмерное внимание гостей.

Володьку, глядя на его изделия, расспрашивали о его инструментах и приспособах. Вовка нервничал и не понимал, почему возле него постоянно крутятся чужаки.

— Да шош вы до меня прилипли? У нас все мастера «на все руки от скуки»!

— А это как делать? — Показал иностранец современное сверло.

— Откуда это? — Сдвинул брови хирург.

— Тут купил, — ответил немчин, — очшень дорого.

Вовка обернулся ко мне:

— Всё, достали. Пошли отсель. Даньша где?

— Та где-то тут с Янгуром был.

— Влад, что-то тут не чисто. Пойду ка я с Горыном потрындю, а ты давай найди Даньку с Яном и до нас.

— Добро.

Вовка исчез в толпе.

Было за полдень и мне хотелось быстрее найти друзей и выпить холодного квасу.

Походив меж палаток изучая обстановку, я пошёл к лодьям.

От судов двигались Данил и Янгур. Шли молча, не торопясь. Заметив меня, повернули навстречу и прибавили шагу.

Подойдя ко мне, они приветствовали меня смеясь и хлопая по плечам.

— Вы чё? — Улыбнулся я.

— А ни чё! — Ответил Янша.

— Разговор есть. — Добавил Даньша, сверкнув не хорошей улыбкой.

— А — а, тык и я про то. Пошли до Горы. — Ответил я тише и тоже улыбнулся.

Мы, по-приятельски закинув руки друг другу на плечи, шеренгой направились в горку, к воротам нашего городка.

— Вот что браты, — начал я, — тут наше свёрлышко у гостей нашлось, говорят купили.

— Свёрлышко? — Как бы переспросил Даньша, — у нас два деда пропали. Ушли с утра в лес, грибочки ягодки, к полдню обещали быть. Доброга нашёл, в пяти стрелищах, в лесу. Их кто-то кистенями… и лапником присыпал.

— Думаешь эти? — Кивнул я на пристань.

— Можт и эти… а можт и аще какия.

— В лодиях, — вставил Янгур, — у некоторых кольчуги под рубахами…

……………………………………………………………………………………

…В веси была заметна лёгкая суета. Народ не торопясь забирал крупный скот с пастбищ, заводил коров и лошадей за ворота, загоняя в хлева и стойла. Для меня это показалось странным. На стенах крепостицы тоже велась работа. Не торопливо, как бы обыденно, приносились кожаные свёртки со стрелами, сулицы, корзины с камнями.

У Горынова дома лениво дремали два молодца. Это были караульные, поставленные здесь на время военного совета. Хоть вид у них был и не официальный, своё дело они выполняли отлично, следя за обстановкой. Мы не успели раскрыть в вопросе свои рты, как один из молодцов, вытащив изо рта соломину, слегка кивнул на крыльцо. Не задавая вопросы, мы вошли в дом.

Совещание наших старшин проходило тихо. По горнице летали, довольные прохладой бревенчатых стен, мухи. Мужи беседовали иногда, отмахиваясь от крылатых насекомых. Вовка сидел со сдвинутыми бровями, да и лица всех присутствовавших не были светлы и расслаблены.

— Будем говорить с «гостями». — Сказал Горын, подняв чёрную, треугольную бровь, собирая складки на лбу, — похоже, не чисты оне на намерения. С низу идёт ишшо одна лодия, похоже ихня…

На лицах совета прочитался вопрос.

— Доброга поведал, а ямУ наши передали. — Пояснил Горыня, — ежли шта, в лес не уйдём, поздно. Ихние уж везде шарохутся, — помолчав добавил, — наглеют, однако.

— Как борониться будем? — Спросил Вовка, — их поболе сотни!

— Так и будем. У нас одна печаль, не сгореть, по сему воду пусть по колодцам набирают.

— Так можт, пока до сечи не дошло, в леса уйдём? — Вставил кто-то.

— Узрят, что бабы да дети уходят, сразу в мечи и за ними, а мы из-за стен не помощник. Пока из ворота выйдем, головы потеряем… — встрял Янгур.

Горын постучал пальцами по столу:

— Что им надобно то? Не пойму. Ежли добро, то нападай и секи, ежли люд, тоже сеча…

Я позволил себе предложить версию:

— А можт и то, и сё, и передовые технологии? Уж больно буржуи падки на превосходство в экономической и технической сфере. Оне готовы на любую подлость за это. А буржуев на лодиях пруд-пруди!

На меня глянули как иностранца, не поняв о чём я, только Горын посветлел взором, ибо общение с Вованом обогатило его технические познания и словарь.

— А ить могет и так-то! — Почесал броду черниговец.

— Ты всем то растолкуй. — Попросил Кирилл.

— Да шо тут толковать, — отозвался Горын, — мы думали наш Володимир первый мастер — затейник в округе, а вышло шта и в немчинах, и свеях о нём узнали, вот и хотят энти тати оттяпать у нас и навыки, и струмент, и похоже Володьшу.

Все замерли, уставившись на Пятака. Тот побледнел, на лбу появились капли пота. Мужики молчали.

— Эт как жа так, братцы, — прохрипел хирург, — мы ж вместе всё делали, мы ж свои…

Я не мог и предположить, что Горын так глубоко разовьёт мою версию.

— Не-е, — протянул я с умным видом, — оне бы сначала его подкупить попытались, а уж опосля выкрасть.

Вовка зыркал выпученными глазами. Кирилл глянул на него:

— Охолонь Володьша, в обиду не дадим.

Внезапно раздался голос Бурея:

— У гостей, на лодье, пленник имеется.

Все вздрогнули, ибо ведун умел появляться тихо и неожиданно. Он стоял у двери, старый, высокий, осанистый, с посохом в руке.

— Прокуд углядел, человека повязанного, за щитами, — продолжил Бурей, — я пошёл на догляд и хоть прятали его, но воду всё ж давали… узнал я добра молодца, который на прошлом торжище, со товарищи, свару с нашими устроил…

Я вспомнил бескровное рубилово с подпитыми молодцами в Городке.

— …коль повязан, — вещал волхв, — то не волен он собой… тут и нам надоть готовиться к худу…

После совета все разошлись по местам заведований согласно указаниям.

Мы с Вовкой собирались по домам, но нас остановил Бурей.

— Вот што мужи честные, соберите всё самое необходимое на случай отступления, мало ли … да и всем своим передайте.

…Любим, Данила, Кирилл и я, в сопровождении четырёх воев направились к лодьям «гостей», минуя их палатки. У палаток нас остановили и узнав цель прибытия пригласили в один из шатров, где находились старшины противной стороны. Четверо наших воинов остались у входа в шатёр, в окружении чужаков.

— Почему с оружием пожаловали? — Спросил немец через своего толмача.

— Есть причины. — Тихо ответствовал Любим.

Беседа длилась скользко и не долго. Обсуждались разные вопросы и в конце концов Кирилл заговорил о главном:

— С вашим прибытием, у нас в веси произошли беды. Ныне пропали в лесах наши люди, — выдал надумано Кирилл, — а также убиты два почтенных старца. Хотелось бы знать, не причастны ли ваши люди к сим деяниям.

Толмач перевёл нам ответ, мол гости люди мирные и не хотят никому зла, что прибыли только для торговли и распространения благ, а также для обращения заблудших дикарей в истинную веру Христову.

— У нас есть свой проповедник веры, — ответствовал Кирилл и показав нательный крест продолжил, — ведомо нам, что есть у вас полоняники. Ежели они наши, то требуем их вернуть нам, ежели они злое содеяли, то заплатим за них виру и накажем сами, пред вашими взорами, а ежели вы зло затеваете, то быть вам битыми.

— Нет у нас ваших людей. Мы никого не пленяли и не неволили.

— А вязаные на лодьях? — Вставил я.

— То наши люди. Воровали у своих, теперь ждут наказания за содеянное.

— Дозвольте убедиться, что полоняники не наши сродники и мы уйдём в весь и успокоим родовичей.

— Конечно, сейчас их приведут.

— Нет, дозволь нам самим.

— Хорошо, пусть двое из вас пойдут убедится в нашей честности, а остальных приглашаю отведать наше кушанье.

Кирилл глянул на меня и Даньшу, мы встали, учтиво поклонились хозяину, тот что-то сказал своему поверенному и указал на выход.

По пути к лодьям нас сопровождали чужаки, ибо наши вои остались у шатра.

Нам показали связанного здоровяка, что лежал за щитами, которого мы сразу узнали, не смотря на побитое лицо. Это был тот самый детина, который затеял в Городке свару, зацепив Данилу.

— За что тебя? — Обратился к пленнику Данила.

— Утечь хотел. — Сплюнул лежащий на боку беспомощный здоровяк, не поворачивая головы.

— А что содеял?

— То и содеял.

— Знаешь меня?

— А хто ты таков, штоб о тебе знали?

— Волк, с хвостом поджатым. — Ответил Данил.

Пленник молчал, не понимая чужой интерес к нему.

Я обратился к охране:

— А где остальные вязаные?

— Тута ишо двое, под холстиной.

— Живы ли?

— Живы, сцо им станется — ответил мужик с новгородским акцентом и край тента приоткрылся.

Ну да, подумал я, та же компания.

— А что сотворили?

— Нанялись охраной, а вчарась ночью, мечи да брони на мель покидали и сами утечь хотели, да все не успели. Но трое всё ж утекли.

Я поставил галочку в уме «было шестеро», вся компания из Городка.

Провожатый немчин что-то сказал, а толмач перевёл:

— Видимо те тати ваших и побили.

Мы молча сошли на берег и направились к шатру, где «гостевали» наши старшины.

За спиной раздался крик связанного здоровяка:

— Помню волков, берегитесь волки!

Мы с Данилой переглянулись, выходит узнал нас задира и предупредил.

В шатре доложили, что пленники не наши, на что немчин льстиво улыбнулся.

Кирилл задумался и обратился к чужаку:

— Вас было больше сотни, а теперь чуть более половины, где остальные, не затевают ли замятню?

— Нет. Мои вои ловят рыбу на реке и охотятся.

— А кто дал добро на охоту вокруг нашего града?

— О-о, нет, мы охотимся на другой стороне реки, далеко.

— Понятно. Весь те места не трогает, бережёт, а вы значит хозяйничать начали?

…Мы шли к стенам нашего городка и тихо рассуждали. Теперь было понятно, что весь окружена по лесу не большими отрядами и уводить баб, старцев и детишек в дебри поздно, ибо попадут в полон и начнётся шантаж. Надо было готовить оборону нашего городка, а по большому счёту готовиться к сожжению городка и наших домов.

— Тут, братцы, серьёзные вои собрались, по ним видно. — Высказался серьёзно Данила, — лютые вои, не торговцы.

Кирилл вздохнул.

Настроение у меня было препоганое. Воевать не хотелось, да и не чувствовал я себя воякой, а вот тревога за семью усиливала беспокойство.

Наверное, раньше мне показалось бы, что вот я, вот мы и где-то рядом романтика, но тут было не так, была сухая безысходность, говорящая только о сече, крови, смерти. Это я чувствовал от своих друзей и товарищей, от их серьёзности и сосредоточенности. Данила не шутил и не балагурил, но всем своим видом показывал серьёзность положения.

За что, почему? Почему там, слева по карте, затевается зло против меня? Почему оттуда даже ветры поганые дуют, несущие дожди, слякоть, морось, болезни, мор? Почему оттуда идёт безбожие и гадость на нас, на всех нас?

Мы зашли к Горыну и доложили о том, что узрели.

— Обложили! — Стукнул по столу кулаком черниговец. Как так случилось?

… На улице ударило, загудело било, в сенях послышался топот ног. В горницу залетел караульный:

— От леса Кириллочи и Любимичи бегут, с ними люди, за ними вои, чужие. Наши со стен стрелы мечут, пытаются отсечь погоню, на пристани железо звенит. Похоже сеча у реки. Ворота открываем.

Все рванули вон из дому…

… Я торопливо облачился в железа, вспомнив совет Бурея о главном и необходимом, проверил документы, давно потухший телефон (вдруг пригодится), современную одежу, обувь и засунул всё это комом в рюкзак.

…На стенах уже ожидали атаки.

Ворота закрылись, Кирилловы и Любимовы сыны уселись на землю, тяжело дыша, ловя ртом воздух. Возле них повалились двое наших, которые были посланы с челном к соседям. Три облаченных в доспех чужака лежали пластом, не в силах подняться.

Расспрашивать было некогда, ибо было понятно, что наши гребцы нарвались на лодии пришлых и были побиты. В трёх чужаках мы признали тех задир, что были в компании здоровяка на торжище.

…………………………………………………………………………………….

Я рванул на стену. У реки, меж белых палаток чужаков, просматривалась битва. Звон железа, крики, русский мат доносились и с такого расстояния.

— Хто ж там так рубится? А кричат как сердешные! — Раздался за спиной юный голос.

— Ты что тут малец делаешь? — Обернулся я.

За мной стоял мальчишка лет восьми.

— Тятю ищу. Можт он там? Тык я пособить пришёл. — Кивнул он в сторону реки, поднимаясь на цыпочки к бойнице.

— Может и там.

И горько мне стало:

— Иди в низ вой, охраняй мамку и матерей наших, от стрелы, от камушка прилётного, да от огня вражьего, я верю что ты превозможешь сей тяжкий труд, ибо слова твои не мальца, но мужа.

Мальчонка убежал, осчастливленный речью взрослого. Подошёл Вовка.

— Влад, ты со Светлой попрощался?

— Да как то не успел в суматохе и она как-то быстро с детями в церковь собралась.

— Обернись.

Я обернулся и шаря глазами нашёл своих стоящих у ворот храма. Она стояла, устремив на меня взор, держа на одной руке меньшую дочу, подняв другую руку в прощании. Настёна стояла рядом, а собака сидела возле походной котомки у ног людей. Мне показалось, что семья со мной прощалась, прощалась навсегда.

По моей спине пробежал холодок. Нет, не может так всё кончиться, пронеслась в голове мысль. Тело двинулось к лестнице, но Вовка удержал меня за рукав.

…Я тоскливо уставился на пристань:

— Сколь там наших?

— Десятка полтора, можт чуть боле. — Ответствовал Пятак.

— Сложат головы бедолаги.

От реки донёсся, различимый сквозь битву, крик:

— Ратуйте братцы, ратуйте!!

Рядом появился Данила:

— Помощи, защиты просят сердешные, гибнут. — Стукнул он кулаком по бревенчатому частоколу.

Кучка доспешных бросилась к воротам, громовой голос Горына остановил помощников, запретив выходить за стены.

Кто-то из воинов, чей порыв остановил Черниговец, зарыдал. На стенах кричали воины, прося прощения у друзей и родственников, которые рубились у реки.

Как же тяжело слышать крик о помощи, о близкой смерти и не мочь помочь…

Я злился о своей бесполезности, о безвыходности ситуации.

Горын смотрел на реку плотно сжав губы и сдвинув брови.

— Долго стоят браты наши, не гнуться. — Вырвалось, громко у него.

— Видать превозмогли науку твою Горыня. — Отозвался Данила.

— Ты тож к тому приложился Даньша. — Парировал Горын и помедлив заорал, — Кубеной, челнами!! — и тихо добавил, — Авось пробьются и по реке уйдут.

Так и вышло. Видать услыхал береговой десятник Прокош совет Горына и дал команду своим уставшим воинам на пристани.

Послышались злобные крики чужаков, пошла какая-то подвижка и через некоторое время по Кубене пошла большая расшива, закрытая щитами, как броненосец. За ней отчалила вторая, видимо в погоню.

— Ого-го-о!! — Раздались радостные крики с нашей стороны.

— Добре Проко-ош, добре-е! — Гаркнул Горын, довольный произошедшим.

Вскоре, от реки двинулась кучка Иностранцев с белой овечьей шкурой на копье.

Кто-то пустил стрелу. Горын матюгнулся и зычно скомандовал:

— Не стрелять!

— Что хотите? — Обратился он к парламентёрам, когда те подошли под стену.

— Отдайте нам грант-магуса Бурегерта и его помощника, гроссе-найлера Вольдемара. — Перевёл толмач.

— Нету у нас таких.

— Мы знаем, что есть. Воину не пристало врать. Если отдадите этих людей, то мы уйдём с миром.

— Кого они хотят? — Не понял я.

— Кого, кого, Бурея и Вовшу. — Отозвался Данила.

Вовка сидел на заднице облокотившись о стену с серым лицом, да и было с чего киснуть, ведь в эти времена, города и веси запросто откупались малыми людьми дабы сохранить жизни многих. Хоть за Вовку, который перелечил всю весь и скот, народ стоял горой, но мне стало страшно.

— Чё Вован, порты взмокли! — Выдал Данила весело зыркнув, — Вышатка! — крикнул он отроку, принеси ка порты старые, да похужее, да в навозе извози.

Мой взгляд остановился на Бурее. Он шёл к воротам. Неужели его выпустят? — содрогнулся я.

Отрок был скор на ногу и в руках у Данилы уже были старые, порты. Он выглянул в бойницу и гаркнул:

— Эй пиндосы, гейропейские! Вот вам подарок, мудрая грамота, от Бурея Святогорыча и Владимира Евгенича! — и, запихнув тряпьё в холщовый куль, швырнул его со стены. — Не будя у нас с вами договору, потому как мы задами не вышли.

Желаю дух порток вдыхать!

Друг друга на печи имать!

— Похоже Данила готов руду лить. — Раздалось весело справа.

— И дерьмо ворожье! — Раздалось хохоча слева.

По стене прокатился хохот и матёрые ругательства в сторону противника.

Я глянул на Пятака, тот смеялся.

— Эт ты его научил? — Ухмыльнулся я.

— Да не учил я его, просто рассказывал. — Кивнул Пятак, — он как узнал, что в нашем времени, у них мужики в жёны мужиков берут, хохотал и не верил, не верил и хохотал.

На мостках появились отец Прокопий и Бурей.

— Слыхал я твой ответ Даниил, — обратился священник к хохмачу, — после сечи зайдёшь ко мне причастишься, а пока будь как есть.

Данила добродушно кивнул и глянул на Бурея. Тот стоял довольный, высокий и осанистый, всем своим показывая довольство от ответа курянина.

…Наступал вечер. Противник работал топорами, колотил шиты, разбирая мостки, разжигал дымы, готовился к осаде.

…Крики на берегу оповестили нас о каком-то происшествии, все прильнули к бойницам.

От леса к стенам бежал человек. Кучка противников бежала ему в след, осыпая беглеца стрелами. Мы дали залп в ответ и открыли ворота. Запыхавшийся залетел в ворота и осел от устали.

— Хто таков? — Спросил подошедший Горын.

— Микула я, с Ярославля, — глотая воздух, представился беглец, — в Городке нанялся гребцом к немчинам, да злодействовать они начали. Решил утечь, да вот токмо ныне и вышло.

— И много русинов вёсельных у ворогов?

— Дюжина была, да не на одной лодии, а три поделены.

— Как утёк?

— На одной лодии повязанные были, да новгородец один путы им порезал, те охрану ближнюю прибили и в сечу, помогай кричат браты. Тут ваши на помощь кинулись, ну и мы пособили своих лодейщиков угомонили… Токмо мы бездоспешные были то, пришлось кулаком, да засапожником жилу резать… По лодиям, по воде к вашим пробились. Кое кто из нашего — живота лишились. А ваши крепко стояли, ой крепко. Место они заняли, на мостках. Спереду ворог, позади река, отступать не куда. Потом прижали нас дюжа, думали вы с крепости пособите, но смекнул ваш десятник видать, что помощь така всем смертью грозит и приказал расшиву отбить, благо она рядом… Ух что там началось, немчины горло дерут, ваши стену держат, — помолчав, отдышавшийся продолжил, — а я в лодочку не поспел, побросал железа и сиганул в воду то, да прикрылся покойником, течение отнесло, я в лес, а там на энтих нарвалси, и бечь… думал не поспею до вас, но Бог миловал.

— Много ль наших полегло? — Спросил Данила.

— Пяток точно посекли.

— А ваших?

— Трое, можт четверо остались.

По стене пробежал гул, крики. Ворог атаковал.

… Прикрываясь большими, дощаными щитами, противник подходил к стенам, осыпая весь стрелами. Наши отвечали поначалу залпами, а потом беспорядочно, но густо. Гуденье стрел и наших, и вражеских слилось в один глухой гул. Высунуться в бойницу для выстрела, было очень опасно. Деревянная, с железным наконечником, смерть была всюду, на каждом сантиметре, возле каждого человека. Стена крепости ощетинившись оперёнными древками издавала барабанную дробь, принимая в себя всё новые и новые стрелы. Появились убитые и раненые. Постепенно стрелы начали падать со всех сторон, городок был окружён и методично осыпался стрелами, теперь более редко, но прицельно.

Спускались сумерки. Прохладный вечерний воздух, которому мы радовались после дневной жары не ощущался. Взмокшие одежды прилипали, пальцы тянувшие тетивы гудели, натруженные плечи просили отдыха. Всего то час-полтора стрельбы, а на тренировках и дольше приходились стрелять, но, наверное, не больше.

… В наш маленький городок полетели зажигательные стрелы, горшки с маслом и грады камней из свеже сработанной камнемётки. Кое где занялся огонь. Женщины и подростки бегали с вёдрами, туша очаги пламени. Мальчишки залезали на крыши домов и поднимая на верёвках кадки с водой, тушили крыши. Разгорячённый, я стал замечать полёт стрел как в замедленном фильме. Они летели медленно, угрожающе, заставляя тело двигаться быстрее, чтобы увернуться, отойти. Женщины, старики, дети, накрывшись деревянными щитами, крышками от бочек, подбирали стрелы и подавали пучками нам, на пристенные мостки., не взирая на град камней. Повсюду на стены, строения, крыши лилась вода.

Я отпрянул от бойницы провожая взглядом чужую стрелу и увидел, как она сбила мальчонку с крыши, того самого, что пришёл на стены тяте помочь. Тот упал и лежал маленький и тихий. К нему подбежала мать, отбросив плетёный щит и склонившись на коленях обняла его, что-то причитая… Очередной град камней накрыл их обоих, превратив голову женщины в кровавое месиво, а по крыше уже лез другой парнишка. От увиденного стало плохо. Вот были люди, матушка и дитятя, и нет их, умерли.

"…И кто слабым был тот сильным стал, а кто сильным был стал ещё сильней…", — вспомнил я и утёр, чёрный от копоти, пот с лица. Весь горела, плакала, стонала. Мне стало страшно, я поискал глазами своих. Вовка, поняв мои страхи успокоил:

— В церкви они Влад…

… Мычание коров, ржание лошадей, блеянье коз говорило о беде.

Не устоять нам, не удержать городок, — стучало в висках, — погорим.

Противник, мелкими группами, распределился вокруг стен, закидывая огнём городок, и растягивая нашу оборону. Основная масса врагов скучковалась напротив ворот, готовя таран.

Горын метался по стене раздавая указания, где-то помогал, а где-то и давал пинка для скорости. … И вот он остановился, призвав к себе десятников.

…План Горына был дерзок и опасен. Решено было пробиться к реке, пустив перед собой и по флангам скот, а там попытаться захватить лодии.

Вся домашняя живность была согнана к воротам. Мечники, при поддержке стрельцов, должны были выгнать скот навстречу врагу, и расклинив стадо на два крыла, пробиваться к реке, ведя за собой по живому коридору, весь люд, прикрывшись животными. План был доведён до всех жителей и вот животные, люди, птица, собрались на площади перед воротами. Тот, кто не нёс малых и слабых, все были вооружены. Над головами торчали, вилы, дубьё, в руках старые топоры, ножи. Народ готов был биться и спастись.

………………………………………………………………………………….

Горын дал указания по распределению воинов. Часть мечников и копейщиков, идя клином, должны были погнать стадо, их поддерживали лучники, а по флангам и в тылу шли самые опытные бойцы, дабы сдержать боковые и тыловые атаки противника.

— БрАтушки, — раздался голос Микулы Ярославца, одевающего бронь, коль в реку попадаем, то потонем в сброе то, по сему ремни ослабьте, авось выпрыгнуть успеете, да и засапожником, шлейки прослабшие, легче поддеть, на себе спытано.

— А кольчужникам как быть? — Спросил кто-то.

Ярославец развёл руками.

— Добре Микулша. Не плох совет. — Одобрил Горын и как-то сурово и отрешённо поправил пояс на кольчуге.

…Время шло. Ночная тьма поедала остатки дня. Горын ждал сигнала со стены. И вот раздался крик от бойниц:

— Идут, таран прут!

Горын выжидал иногда, покашливая от дыма, город всё сильнее разгорался, глаза воинов, отражая блики пламени, пожирали черниговца, ожидая приказа к действию. Рёв скота усиливался, животные проявляли нетерпение и начинали метаться, вдыхая пугающий дым.

— Сотня шагов! — Раздался крик со стены … даже за общим шумом был слышен глухой залп наших лучников.

— Пора. — Буркнул в бороду старый воин. — Не подкачай браты! — Заревел Горын, — айда-а-а!

Я бросил щит, закинул за спину рюкзак, ворота открылись.

…Ржание и мычание перебивало общее, вечернее эхо, обезумевшие животные, почувствовав свободу, ринулись в проход, толкаясь и стесняя друг-друга. Мы рванулись вслед, на ходу надрывая пальцы тетивами, прикрывая наших передовых латников стрелами.

… Животные неслись, спасаясь от нарастающего жара горевшего города. Неслись в темноту, освещённую вражескими факелами, неслись к прохладе реки и леса. Мы, что есть сил, старались не отставать. У таранной установки начали падать люди, которых достали наши стрелы. Коровы, быки, лошади врезались во вражьи ряды, рассеивая их по ночному лугу. Среди животных носился верховой демон Янгур, не пожелавший отпустить в стадо своего скакуна. В волчьей шапке, в небогатом доспехе, с саблей в руке, он старался поспеть везде, не давая животным рассыпаться по пойме, сшибаясь с вражескими копейщиками умело управляя конём. Видать не ожидал враг, что у нас была лихая конница, хоть и в лице одного конника, но была. Народ городка бежал меж воев следом. Женщины, дети, старики, все старались поспеть за воинами, прорубающими путь к реке.

Враг голосил, кричал, орал, видимо призывая на помощь окруживших городок товарищей, и те не замедлили появиться. На обоих флангах шла сеча, не на жизнь, а на смерть. Козы, замыкающие наше бегство, все-таки мешали врагу двигаться более поспешно, и наши тылы, весьма результативно, осыпали догоняющих стрелами, задерживая их продвижение.

— Замыка-а-ай!!! — Ревел Горын задним.

Тылы попытались выстроить линию, но не получалось, ведь маневрировать приходилось бегом, да ещё и пятясь.

Данила ринулся в хвост, бросившись на кучку преследователей, послышались его команды, которые немного поправили положение, но потом наши всё же завязли. Темноту оглашал мат-перемат, иноязычная ругань, стоны, крики боли… Мы приближались к мосткам причала. У меня кончились стрелы, я выхватил меч и встретил противника, не выпуская и лук. Отбив атаку, сам ответил с плеча по косой, враг ушёл, выставив свой клинок, и, обо что-то споткнувшись, засеменил, падая на спину, мой меч и моё тело последовали за ним в замахе, но ноги тоже встретили препятствие. Мы рухнули оба. Ворочаясь в траве, я торопливо поднимался и уже распрямляя колени увидел блик летящего, на меня меча. Противник оказался проворнее и выговаривая, что-то типа «доннерветтер» заканчивал атаку.

Древко дружеского копья, подбило локоть немчина, меч просвистел мимо меня… Мой спаситель ударил грудью врага, тот потерял равновесие и получив окольчуженным кулаком в лицо завалился в траву.

— Тягай все стрелы с маво тула! — Заорал Микула Ярославский — поправляя рукавицу на кулаке. С лука то у тя луче выходит! — Оскалился он.

Лука у него не было, видать утратил в бою и теперь орудовал копьём.

— Спаси тя бог! — Поблагодарил я Ярославца за спасение и дёрнул весь пучок его стрел.

— Данылу выруча-ай! — Расслышал я чей-то крик.

— К лодьям! — Ревел командами Горын.

— Сам погибай, а товарища выруча-ай! — Резанул слух знакомый суворовский девиз.

Ага, Вован жив и рвётся в тыл к Даньке. Я бросился, сквозь толпу на призыв Пятака.

Кучка наших замыкающих пыталась прорваться к уставшему, с трудом отмахивающемуся от троих наседающих противников, Даниле. Я огляделся, возле меня стояли молодые весяне, парни лет девятнадцати-двадцати. Мог ли я вести их в бой, наверное, нет, но эта необходимость была и мы, толкаясь плечами, бросились на выручку, ворог перестроился, уплотнился, не желая выпускать Даньшу.

Тут лук был не нужен, ибо можно было зацепить своего.

Меч взлетел в руке над головой:

— Стрела тут дура, браты, но меч молодец! — Переделал я Суворовскую поговорку, стараясь не отстать от красноречия от Вовки, — а ну покажем ворогу, чему нас Данила учил! — Подбодрил я парней, и мы бросились в атаку…

Хорошо, что Янгур на коне подоспел, подсобил, а то бы нас посекли.

Запыхавшийся Данила, сразу принял командование над нашим арьергардом…

…На причале наши теснили охрану лодей, разбив тылы противника. Народ скучковался за спинами наших передовых. Многие женщины и старики не оставались в стороне, помогая оборонятся, вытаскивать из-под ног раненых. Тот тут, то там мелькали вилы, дубьё, выручая своих воев в нужную минуту послышался топот ног по сланям и палубам лодок.

— Баб и детишек в лодии! — Командовал, сквозь битву, громовым голосом черниговец.

— Наподдай! — Орал Микула, у которого уже вместо копья были меч и засапожник.

Освещённые, пожарищем родного города, весяне грузились в лодьи. Шесть судов заполнялись народом, количество обороняющихся на берегу уменьшалось, с трудом сдерживая натиск противника. Где-то мелькнул окровавленный отец Прокопий с копьём в руке, Бурей с посохом на перевес …

Обвешанные щитами суда отчаливали от пристани, выбрасывая концы канатов в воду.

Мы стояли последними, теснимые неприятелем.

— В воду браты! — Скомандовал Горын, — реж доспех.

Наши посыпались в чёрную, ночную Кубену, на лету доставая засапожники.

Враг разразился криками и с яростью бросился в атаку. Но было уже поздно.

Что-то больно резануло меня поруке, потом грохнуло по голове и я, ошеломлённый, полетел в воду, выпуская меч. На лету я заметил, как потрёпанные Любим и Кирилл столкнули в воду, изрядно помятого Горына…

… резанув по ослабленным ремешкам доспеха, я начал судорожно стягивать рюкзак, который надувшись пузырём, держал меня головой вниз. Сознание мутилось, уходило куда-то в даль… Вынырнул, глотнул воздух и увидел, как при свете догорающего городка в воде барахтались люди, цепляясь за волочащиеся за лодиями канаты. Людей подтягивали на палубу и вновь забрасывали канаты за борт. Лодочки удалялись.

— Светла-а-а-а-а-а-а-а-а! — Вырвалось у меня.

В одной из лодок, раздался женский крик и что-то свалилось с борта в Кубену.

Тут же по башке что-то хлопнуло, я забарахтался, теряя сознание, ноги перестали болтать воду, промокший рюкзак уже не держал на воде, я тонул…

…Что-то попало под руку я рефлекторно сжал кисть… рюкзак… надо бросить… Кто-то схватил за руку и потащил. Моя голова вынырнула из воды… кашель запершило горло… глаза открылись…

— Лю!!! Ты моя собака, пробулькал я, — домой… сквозь ночную тьму, показалась светлая полоса через всю реку, и я отключился… появились не прозрачные сны, воспоминания, видения…

— Влад, саморезов нет? — Спросил сосед… Домой — подумал я, — хочу домой…Течение подхватило моё тело, поволокло с большой скоростью, закрутило… но не топило, а я крепче сжал кисть…

…Очнулся от холода, лёжа на песчаном пляже. Лежал ничком уткнувшись щекой в песок. С трудом поднял голову, было утро, где-то крякали утки. Рука сжимала ремешок рюкзака. Голова, руки, пальцы, ноги, спина, ВСЁ сильно болело. Попробовал встать, но приступ тошноты бросил меня на колени… …вырвало… завалился на бок, схватился за голову и нащупал опухшую ссадину…

— Костёр, нужен костёр, иначе болезнь и смерть.

Огромным усилием воли я заставил тело двигаться. Раскрыл рюкзак и остановился, в памяти всплыла Люля. Она же меня спасала…

— Лю! — Хрипло позвал я, озираясь вокруг.

Тишина. Чуть потосковав начал рыться в рюкзаке и о счастье, коробка спичек, завёрнутая с документами в гермопакет, оказалась на месте, не забыл.

Вскоре заполыхал костёр, и вся мокрая одёжа была развешана для просушки вокруг огня. Ласкающее тепло пламени нагнало на меня дремоту и погрузило в сон. Ночью проснулся от озноба, натянул на себя не до конца просохшие штаны, свитер, куртку-ветровку и подбросив дров в огонь отключился.

…Какой-то знакомый звук, идущий издалека, медленно приближающийся, начал нервировать и мешать дрёме. Просыпаться не хотелось. Хотелось отогнать этот звук, отмахнуться как от назойливой мухи, но он упорствовал, он нарастал и вот он ревел у меня над ухом, и вдруг резко оборвался.

— Пьяный что ли? — Раздался вопрос.

… Я очнулся, открыл глаза. Передо мной стояли два мужчины, одетые в камуфлированные куртки.

— Э-э, приятель, ты как? — Спросил один и пощёлкал перед глазами пальцами.

Второй закурил и спокойно глядел на меня, дымя сигаретой.

— Вы чьи будите? — Спросил я, — давно ли тут?

— Мы то свои, а ты вот чей дядя?

В голове всё перевернулось. Я медленно сел и задумался. Мысли, в бешеном вихре носились в голове и казалось, что вот-вот вырвутся наружу, пробив черепную коробку. Нет, не может быть. Что ж это, я спасся, а остальные нет?

— А остальные? — Спросил я, глядя на мужчин.

— Что остальные?

— Спаслись?

— Ты про кого, псих?

Я прикусил язык, увидев моторную лодку с торчащими из неё концами удилищ.

Я лихорадочно полез в рюкзак, нащупал телефон.

— Во мужики, телефон сел, — лихорадочно затряс я мобилой, — дайте позвонить.

Один из собеседников подал простенький мобильник.

Мои пальцы, трясясь забегали по кнопкам, снимая блокировку и (!)…

Я, наверное, побледнел, ибо на экране трубки стоял две тысячи тринадцатый год, август…

— Ну ты что, звонить то будешь? — спросил меня курящий.

— До Харовска долече, мужики?

— Да не, километров двадцать. — Ответил хозяин мобилы, забирая телефон. — мы туда идём, садись подбросим.

Я глянул на лодку:

— С рыбалки?

— Ага.

— И как?

Мужчина скривил губы, вместо ответа…

… В Харовске, отблагодарив своих извозчиков, я поплёлся на вокзал, всё ещё не веря произошедшему. Может мне всё снилось? Древняя Русь, Бурей, друзья…

На следующий день, вечером, я сидел на диване, в своей квартире в тоске и полном упадке духа…

Часть третья. Дома!

Чувство опустошения, от навалившейся современности, смога города, шума музыки из окон автомобилей, вони, гари, суматохи, смурных лиц взрослых и бестолковых криков молодёжи, вывело из равновесия, отняло силы, и положило на диван, заставив взор подпирать поток. Часы на стене показывали начало шестого. Спать было рано, но огромная усталость, в союзе с унылостью и чувством плена, потихоньку притупили восприятие действительности.

— Может напиться? — Спросила одно моё я.

— Тык легче не станет. — Ответило второе.

— А что делать?

— Выговориться.

— Кому? — Прошептал я безнадёжно, — с кем говорить, кто поверит? Сочтут за психа и поминай как звали Влада Палыча Пеплова. Белая палата, решетчатые окна, в соседях Барак Обама, чтоб ему пусто было и Бонапарт…

Дремота навалилась тяжёлым, чёрным покрывалом, накрыла с головой, отделив свет от тьмы…

…Сны, тяжёлые, не понятные сны, винегрет из каких-то городских событий… …глубокое, яркое, слегка затуманенное небо, а в нём птица. Высоко, над гигантскими деревьями, парила птица с человечьей головой.

— Уж не гамаюн ли? — Спросил голос Данилы.

— Не с запада ль летит? То худо. — Переспросил я.

— Не, Пепелац, с севера. Всё добре будя. — Успокоил голос Вовки.

…Потом позвонил телефон, я вскочил, растирая слипшиеся глаза:

— Да! — В надежде гаркнул я в трубку, дёргая зарядный шнур из мобилы.

На том конце, призывно, лаяла собака, потом лай перешёл в поскуливание с присвистом.

— Лю! — Радостно заорал я, узнав собаку. — Люля, ты моя, соба-а-ка! Ты где Лю, я приду, подожди, я одеваюсь.

Связь оборвалась.

Я заторопился, рыдая не то от радости, не то от горести и беспомощности. Одевая штаны запутался в штанинах и грохнулся на пол, сильно долбанувшись локтем…

…Глаза открылись. Во сне моё тело сверглось с дивана, лоб был мокрым, локоть болел, телефон тихо заряжался на кресле. На часах было 19–30.

— Час спал, а устал как час пахал. — Прошептал апатично я, — надо чё то пожевать.

В сознании всплыли события сна, а именно лай лохматой Лю, зовущей меня прийти к ней на помощь.

…Всё это был сон, подумал я. Русь, жена, мутная Кубена — всё сон. Жаль!

В дверь позвонили.

Ноги дошаркали до двери, а руки открыли замок.

— Вла… Здрасте, а Владислав дома? — Подозрительно спросил сосед Толик.

— Привет Толя, давненько не виделись, заходи.

— Влад, это, э-э-э, это ТЫ?! — Ошарашено спросил сосед.

— Узнал. — Апатично улыбнулся я.

— Что с тобой?

— А что?

— Эт парик? — и Толян потянул меня за подкрученный, седеющий ус.

— Да не… — я осёкся.

Мысль настойчиво начала прогонять сонливость.

— Мы с тобой, когда виделись Толя?

— Позавчера, я саморезы брал. — Упал задом на обувной ящик, бывший прапор ВВС, отвесив челюсть. — Ты как умудрился, за сутки, так обрасти и поседеть?

Вот он момент истины, всё не сон, сверкнула вспышка в голове:

— Толя, не поверишь, но я, по-моему, был в прошлом, в древней Руси!

Сосед коротко и дико хохотнул:

— Опять на пострелушки свои, что ль, ездил?

— Пытался, но попал в прошлое.

Толик хохотнул, сглотнул слюну:

— Погоди. — Сказал он не однозначно и исчез за дверью.

Ща позвонит куда надо, подумалось мне.

— Да не-е, — заговорил я сам с собой, — Толик свой мужик, бывший военный, трудяга и своих не сдаёт.

Так и было. На лестнице хлопнула соседская дверь, открылась моя, и зашёл Толик, с пакетом в руке. Не расшаркиваясь на пороге, он, по-холостяцки — свободно, прошёл на кухню и поставил на стол ноль семь домашнего «сэма», настоянного на чём-то ягодно-красном:

— Аля «АМГ»! — Гордо, с улыбкой, констатировал сосед, — под неё и расскажешь!

— Эт чё, алюминиево-магниевое нечто?

— Не, АМГ это гидравлическое масло в самолёте, почти такое по цвету. Закусь есть?

Я пожал плечами, и открыл холодильник:

— Не помню, ща глянем. Салат, почти свежий, колбаса, банка огурцов…

— Годится! — перебил меня Толик и достал из своего пакета сало и зелень.

— Не, так не пойдёт, — начал скучно хозяйничать я и отнёс два табурета в комнату, которые поставил перед диваном в виде стола. — Вот так пусть будет.

— Ну пусть так. — Согласился гость и перенёс харч в комнату.

… Потом мы пили. Толян слушал мою историю, иногда кивал, иногда ржал, а иногда сокрушался от услышанного.

— А доказательства! — Вопрошал Толян.

Тут же мной выворачивался рюкзак и предоставлялись артефакты — ещё влажные порты, рубаха, кресало, трут… Почему-то не было сапог.

— Были сапоги на лосинной подошве! — Ответствовал я, — видно у костра забыл…

— Не, это не доказательства. — Осаживал меня Толик.

Я иногда пламенел речами, иногда плакал, а иногда замолкал, роясь в воспоминаниях. Толик наливал чарку и моё естество сново было на трибуне, и история лилась в уши соседа.

… — Вот так Толя, хош верь, а хош нет. — Опустил я пьяную головушку.

— Если б я тя не знал Влад, то не поверил бы, но я тебя давно знаю, поэтому верю, — отвечал, во хмелю, Толик.

— Что мне делать Толь, лечиться?

— За-а чем, ты ж здоров!

— А сегодня мне сон приснился. — И я рассказал сон про Люлю.

— Это знак Влад! Завтра же надо ехать искать твою… эту… ну как её — жизненную стезю, и Люлю.

— Да Толя, ты прав, завтра… Спасибо что выслушал, что поверил…

— Я с тобой поеду Влад.

— Спасибо. А вдруг этого не было?

— За два дня, Владик, такого не придумаешь, не поседеешь и усы не отпустишь! Понял? — Очень серьёзно и удивительно трезво сказал сосед. — Завтра едем.

Потом мы тихо пели, уперевшись друг в друга:

«…есть только миг Между прошлым и будущим Именно он Называется жизнь…»

Толик ушёл.

— Хороший мужик. — Сказал тихо я, сидя в одиночестве. — Ни куда мы не поедем, всё это бред!

… Проснулся я от длинного звонка и стуков в дверь.

— Ну ты чё Влад? — сказал с порога бывший прапор ВВС, — семь уже!

Анатолий стоял в походном снаряжении городского рыбака-охотника, собравшегося, как минимум, на неделю в речные и лесные дали.

— Что чё? — спросил я, разлепляя опухшие глаза.

— Мы ж собирались твою Древнюю Русь искать.

Его ответ меня ошарашил и заставил полностью проснуться. Уж больно призывно звучали слова «Древнюю Русь искать». Снова верилось в чудо:

— Я ща! — Отвел я и кинулся в ванну.

Пока я умывался, Толик хозяйничал на кухне, и готовя мне завтрак шипел и шкворчал яичницей…

…Вечерело. Мы шли по лесной тропинке, моим маршрутом, проделанным четыре года назад. Мои мысли не давали мне покоя. Куда идём, зачем, что найдём? Почему открылось временное окно и забросило меня домой, ведь раз в четыре года…?

— Далеко ещё? — Спросил мой спутник, доставая карту-атлас.

— Да где-то тут. От реки отошли, болотину обогнули, ща опять к реке надо.

— Надо к ночёвке готовиться, ибо скоро стемнеет.

Мы свернули вправо к реке и вскоре вышли к песчаному берегу.

…Костёр горел, котелок кипел, макароны варились, тушёнка ждала своего часа.

— Я не представляю, как искать, где и что? — Буркнул я.

— Поищем мета, тебе знакомые, ну или те, за какие глаз зацепится.

— А потом?

— А потом будем ждать, рыбачить. До заморозков ещё далеко, так что поживём недельку, я от города отдохну, ты мыслями посвежеешь, может вспомнишь что важное.

Сумерки сгустились, наступила ночь. Кубена издавала всплески и бульки, где-то над головой, иногда, слышался свист утиных крыльев, в лесу раздавались редкие крики потревоженных птиц, потрескивания, шелест ветвей и шорохи в лесной подстилке. Природа жила своей дикой жизнью, по своим законам, по своим меркам и правилам.

— Я гляжу, Влад, ты не куришь? — Спросил Толик и отхлебнул чай.

— Давно уже, четыре года почти.

— Правильно.

— Пойду в темноту.

— Зачем?

— Отолью.

Я углубился в прибрежный кустарник и сделал своё дело. На ходу застёгивая молнию, меня остановила мелькнувшая тень. Какое-то существо мелькнуло под светом костра и слилось с чёрной травой. Что за зверёк?

Направившись к костру, я чуть не споткнулся о кого-то. Этот некто остался позади.

Оглянулся. Освещённая светом костра, подняв хвост трубой, боком ко мне, стояла кошка. По-моему, у меня тогда затряслась губа, ибо это была Катя, моя Катёна!!!

— Катёна! — Выдохнул я, — Катя, кыс-кыс-кыс.

Та мяукнула, и как бы нехотя, по кошачьи лениво пошла ко мне и потом скакнула под ноги, затёрлась о них, замяукала.

— Толя! — Крикнул я, — моя Катёна здесь, — и подхватил кошку на руки, зарывшись носом в её шубке. — Ты моя домушка, — шептал я, — а где все, где люди?

Катёна «запела ворночку», замурчала и прижалась к груди как дитя…

Потом мы сидели у огня, кормили котю тушёнкой, и при свете пламени рассмотрели опаленный мех бедного животного. Что она пережила, как сюда попала, то одному богу известно.

— Вот это и есть доказательство большого пожара. — Сказал Толик, чухая Катю за ухом, — люди во всём виновны, даже в бедах животных.

— Влад, а может мы уже там? — Озираясь спросил Толян.

— Нет, дерева не те. Там могучие были. — ответил я, прижимая родное существо к груди…

… Туманное утро, повеяло прохладой и сыростью. Мы пробудились. Кошки в палатке не оказалось. Я попереживал немного, но Анатолий меня успокоил:

— Не куда она не денется, коль нашлась, не переживай.

И в самом деле, вскоре кошка появилась у опушки леса и терпеливо нас ждала, будто бы призывая к походу.

Мы сварили чай, перекусили, свернулись и двинули в путь.

Шли вдоль реки, чуть углубившись в лес, по заметной тропе. Не большой ручей, пересекавший нам путь, мы благополучно перешли по положенным кем-то брёвнышкам. У ручья Катёна выгнулась дугой и попятилась. Оказалось, на влажной глинистой почве, был отпечатан не давний след медведя.

Вскоре показалась обширная луговина, на которой стояли несколько домов. Точнее домов было два, остальные домами назывались с натяжкой. Пахло дымом и стряпнёй, видимо кто-то готовил пищу. У одного из строений стоял, видавший виды уазик.

………………………………………………………………………………….

— Похоже, аборигены харч готовят. — Констатировал Толян.

— Ну да.

Катя бежала впереди, то исчезая, то появляясь в высокой траве.

— Вот те и путеводный клубочек. — Улыбнулся Толик на кошку.

Я вспомнил Бурев шар и подумал, что жаль что его сейчас нет. А что? Пустил бы себе кровь и впал бы в нирвану, как инструктировал когда то ведун, шар бы отозвался…

Толику про поход в прошлое из прошлого я не говорил, подумал что не к чему, а вот сейчас захотелось рассказать, но я сдержался и улыбнулся кошке, которая остановилась дожидаясь нас.

— Деревня Плясово. — Пробухтел Анатолий закрывая атлас.

У меня внутри что-то затрепетало, загудело, по телу прошла волна дрожи. Я засунул руку под рубаху и прижал Светлину ладанку к груди.

— Это тут Толя! Я чувствую! Здесь было Гудошное…

— С чего взял? — Спросил мой спутник.

— Чую, Толя! Вот те крест! — И я перекрестился, удивив себя.

— И что тут тебе знакомо?

— Всё, Толя! Река, лес, воздух, трава, даже запах пожарища чую.

Толик заглянул мне в глаза. Его взор был очень серьёзен и проницателен. Казалось, что его взгляд пронзил меня насквозь, потом заглянул в душу, затуманил мысли..

— Толя… — Прошептал я робея.

Он дёрнулся, и улыбнулся:

— Ну что ты сел, пошли к домам. — Сказал сосед и пошёл по заросшей тропке за кошкой.

Я поспешил за ним, ловя себя на мысли, что такой взгляд я уже ощущал, когда первый раз встретил Бурея.

— Анатолий, как твоё отчество, а то два года соседи а я и не знаю.

— Борисыч. А твоё?

— Палыч. — Ответил я, разглядывая соседа, нагруженного рюкзаком. — А лет тебе сколько?

— Сорок девять, по паспорту.

— А без паспорта? — Вылетела из меня усмешка.

— Без, можт и больше. — Хохотнул Борисыч.

…Мы пересекли большую луговину и подошли к дому.

— Хозяева! Есть кто живой?

Из-за новенького редкого забора вылетела мелкая собачонка, и начала визгливо лаять. Катёна вздыбилась, выгнула спину колесом и, бочком отойдя к высокой траве, исчезла.

— Лилу! — Призывно крикнул мужской голос и из-за дома показался его обладатель.

— Здравствуйте. — Поздоровался Толян и продолжил, — можно у Вас водички набрать.

— Заходите, — нехотя произнёс хозяин и открыл калитку…

…Мы познакомились. Аборигена звали Владимир. Он не был слишком разговорчивым, но Толик одарил его двумя банками тушёнки, и он помягчел, и разговорился. Потом мы спрашивали о истории деревни, о названии, разговаривали о прошлом.

Хозяин и единственный житель деревни, о истории этих мест ничего не знал, так как сам поселился тут всего два года назад, убегая от городской суеты, но зато оказался интересным собеседником на тему древних верований и древних культур.

— Вы позволите мы тут недельку походим, посмотрим, может покапаем, порыбачим? — Спросил Толик.

— Так вы копатели?

— Нет. — Ответил я. Мы ни чего себе не берём, просто интереса ради. Есть версия, что тут, восемьсот лет назад, была древнерусская весь и там жили мои родственники и друзья.

— Чего? — Скривил рот в непонимании Владимир.

— Ну, — осёкся я, — в смысле наши древние предки.

— А-а. И что?

— Ну хотелось бы узнать.

— Ды копайтесь, только без газетных сенсаций. Мне одному тут тихо и хорошо.

Мы помолчали и продолжили беседу на другие темы.

…Потом мы помогали хозяину с ремонтом ветхого дома, готовили обед и все вместе обедали. Собачка Владимира Лилу к нам привыкла и даже давалась погладить. Я вспомнил свою Лю и погоревал, ведь она не дала мне утонуть. Что с ней сейчас, жива ли?

… Вечером мы с Толиком сидели на берегу мутной Кубены. Толик рыбачил, я просто сидел, молча уставившись на воду и периодически отмахивался от назойливых комаров. Солнышко постепенно приближалась к макушкам тёмно-зелёных лесов.

— Где ж Катя? — Промямлил я?

— Да вот она.

Катёна стояла метрах в пяти от нас и терпеливо смотрела на меня.

— Что ж ты смотришь? Где ты была весь день? — Поднялся я, и направился к кошке.

Та исчезла в траве.

— Катя, Катя!

Но она только замяукала в ответ.

— Знать бы что она говорит. — Задумчиво произнёс Толик…

— То нам не ведомо.

— А ты постарайся понять.

— Да как же? — Отозвался я и шлёпнул себя по щеке, прибив летающего кровопийцу.

— Кошка твоя? Твоя! Она тебя понимает, а ты её нет. Странно, не правда ли?

— Да шож тут странного? Что же я должен как Маугли с ней говорить, типа «мы с тобой одной крови»?

Толик глянул не меня пронзив знакомым взглядом и проникающим в желудок голосом наставника, произнёс:

— Именно! По-другому — ни как! Только не просто скажи, а уверуй, всей душой, всим нутром, в правильность своего действа.

У меня пропал дар речи. Казалось, что я услышал поучение Бурея. Голос, манера говорить, проницательность и уверенность в своей правде меня поразили. Где-то в позвонках стало холодеть. Я икнул и не уверенно спросил:

— А если не получиться?

— Превращу в мыша! — Резко отрезал Толик.

Волосы встали дыбом.

— Толя, — аккуратно спросил я, — а ты случайно не-е…

Толик шикнул и кивнул на поплавок, тот пару раз качнулся, полез из воды и лёг. Сосед подсёк, с возгласом — Лещ (!), телескоп согнулся, рыба, хлебнув воздуха и прекратив сопротивление, оказалось на песке.

Толян хлопнул себя по ляжке и хохотнул:

— Я знал, что поймаю!

Он радовался как дитя, а я, оглушенный своей растерянностью, переваривал услышанное.

Успокоившись, Борисыч глянул на меня с улыбкой:

— Спрашиваешь как? — он пошёл к тропке, — ну может как то так, — и остановился выискивая кошку взглядом.

Вскоре Катёна появилась, и усевшись у его ног начала вылизывать лапку. Толик спокойно смотрел на неё. В его взгляде было умиротворение и сосредоточенное добродушие.

Катя прекратила умывание, муркнула и побежала по заросшей стёжке. Толян позвал меня, мотнув головой, и мы поспешили за животным, вниз по течению реки.

Пересекли луг, углубились в лес и минут через двадцать вышли на небольшую полянку, ту самую полянку, на берегу которой я очнулся, потом сушился и спал…

…Я затрясся от увиденного, меня терзали разные чувства, жалость, радость перемешанная с чувством вины и наверно маленькое счастье. Возле раскидистого куста, в стороне от моего недавнего кострища лежала лохматая Люлька. Катя вылизывалась возле неё.

— Лю! — Выдохнул я и бросился к собаке, — так это ты прыгнула в воду с лодии на крик!

Я обнял её за шею, зарылся носом в шести, пряча влажнеющие глаза и вдыхая знакомый, дорогой, запах псины.

Верное животное повизгивало от радости, пытаясь вырваться из объятий и лизнуть меня в лицо. Мой взор упал на что-то лежащее под собакой. Сапоги! Это были те самые, на лосиной подошве, мои сапоги! Люля, найдя обувь, лежала на ней, верно ожидая меня и охраняя моё, нет наше (!), имущество. Пытаясь подняться, она поскуливала и заваливалась задом на бок. Оказалось, что в задней лапе у неё была рана. Из-под шкуры торчал обгрызенный кусочек древка стрелы. Наконечник застрял где-то в мясе…

— Прости меня Лю! Прости что не дождался!

Люля лизнула меня в щёку. Я позвал Катёну, та подошла и была насильно мной обласкана, за ум, смекалку и верность.

…К дому мы вернулись уже в сумерках. У хозяина, в аптечке, нашёлся бутылёк перекиси, и мы занялись лечением собаки.

— Эт кто ж её так? — Спросил Владимир.

— Злодеи. — Ответил я.

Он непонятливо посмотрел на меня, но вопросов задавать не стал.

Когда перевязка была закончена и бронебойный наконечник ходил по рукам, накормленное зверьё отдыхало, валяясь во дворе дома и наслаждалось ночной прохладой, при свете дворовой лампочки. Лю вытянулась во весь рост, Катёна устроилась на её хвосте, иногда играя с его кончиком, а хозяйская собачонка Лилу, устроившись на старой пружинной кровати застеленной дерюгой, наблюдала с суровым видом за новыми знакомыми.

Наступала ночь, заполняя окружающие травы стрекотанием кузнечиков. На темном августовском небе метеориты чертили яркие штрихи.

— Да-а, а у нас метеоритов поболе будя. — Задумчиво произнёс я, задрав голову.

— Эт где? — Спросил наш хозяин.

— А в Гудошном.

Толик промолчал…

………………………………………………………………………………………

… Чуть позже, хозяйская собачонка попросилась в дом и Владимир впустил свою любимицу.

… Рано утром, перед рассветом, глухо кашлянула Лю, и коротко гавкнула.

— На корову что ли? — Пробубнил во сне я и очнулся.

Все проснулись и заторопились, поднимаясь с пола.

— Кого там не лёгкая…? — Проговорил хозяин, открывая двери в сени, а его собачка вторила ему гнидодавным рыком.

Скрипнула дворовая дверь и раздался удивлённый и одновременно настороженный голос Владимира:

— А ну стой! Кто таков?

Мы с Толяном заторопились на помощь нашему новому знакомому. Мало ли что!

В конце двора, возле старенького хлева, дворовая лампочка слабо освещала прижавшегося к забору худенького не высокого человека в камуфляже. Возле него виляла хвостом Лю.

Хозяйская Лилу, надрывалась хриплым визгливым лаем стоя на пороге у ног хозяина.

Владимир двинулся к незнакомцу, но тот выхватил засапожный нож и присел, готовясь ни то к бою, ни то бегству.

На крыше хлева что-то зашуршало и на фоне ночного неба я различил силуэт человека с луком. И что-то знакомое, родное повеяло от этой фигурки:

— Кириллычи, вы ли? — Спросил я громко.

Фигуры замерли. Из-за старой, покосившейся дровницы вынырнула тень, и осторожно вышла на свет:

— Владислав? — Спросил молодой человек.

— О как! — Ответил я, хлопнув себя по ляжкам не скрывая радости, — и Любимычи тут! Неразлучные парочки…

По двору прошлось какое-то движение, каких-то сил и эмоций. Я обнимал подростков, ворошил им волосы, хлопал по спинам, расспрашивал их о весянах, о своей семье. Они коротко отвечали, что мол все тут, не далеко, в лесу, день ходу. Я лохматил их волосы, хвалил за смелость и тут же смеясь укорял что они так просто попались Владимиру. Они смеялись и обвиняли во всём дворовую лампочку, мол загляделись на чудо сие, и ждали пока погаснет, а оно не гаснет, «светило тягомотное», потом хотели потрогать и затушить насильно, но Лю их учуяла…

…Моему счастью не было предела, казалось, что среди ночи воспылало солнце — так светло у меня было на душе.

Владимир, хоть и понял, что боятся нечего, немного нервничал. Его что-то тревожило, но он не задавал вопросов.

…Потом хозяин пригласил всех в дом. Парни исчезли на минуту в утренних сумерках и явились в полном вооружении, неся луки, тулы, копья… вот только доспеха ни у кого не было.

Поняв выражение моих поднятых бровей, Ефимша по-взрослому ответил:

— Тык не в сечу шли, но в догляд, а по лесам без сброи сподручнее, бо телеса не тянет.

Я понимающе кивнул:

— И то верно, Ефим Кириллыч, верно вы собрались.

В комнате подростки опять уставились на лампочку, потом попривыкнув к сему диву огляделись и осторожно уселись на подставленные табурет, стул и лавочку, не выпуская оружия из рук.

За столом парней угостили лёгким завтраком, потом я завалил их вопросами, и они на перебой отвечали.

Решив, что наш гостеприимный хозяин всё равно ничего не поймёт, я осмелел, и повёл более откровенную беседу. Анатолий молча слушал и казалось, очень переживал об услышанном, а Владимир застыл в одной позе и лишь хлопал глазами.

Пусть хлопает, думалось мне, мы уйдём, а ему всё равно никто не поверит.

Я коротко пересказал события, которые произошли со мной. Пацаны оживились и поведали как их корабли утром оказались на другой Кубене, как видели самоходный челнок, который с рёвом вёз по реке человека, как бурей вразумлял люд не чему не удивляться, слушаться Володимира, его и отца Прокопия, как все, кто способные роют землянки, собирают лес, валят дерева, охотятся, готовятся к зиме. Володимир скачет за всеми, лечит раны, и всё переживает что придёт какой-то большой лесник и большой «егорь» (егерь-догадался я), и начнут качать «праву». Как христиане просили бога помиловать их и отвести этих «правокачей» от оставшихся в живых весян, а язычники призывали лешего не пускать ни того ни другого в лес. Потом рассказали о Светле и моих дочках, и я почувствовал, как заколотилось, потом сжалось сердце. Как же я соскучился по ним…

Всё это время Толик с интересом слушал рассказ парней, а Владимир ошарашено взирал на всё происходящее и видимо не понимал всего сказанного, язык то ещё тот — древний, а уж понять происходящее было и мне трудно…

Так мы проболтали до светлого утра.

…Утром, не дождавшись просыхания росы, мы собрались в путь. Сборы были коротки и не прихотливы. Владимир с неверием наблюдал за вооружением молодых древнерусских охотников в камуфляже, потом подошёл ко мне и спросил:

— Послушай Владислав, если я правильно понял, вы все пришли из прошлого, или играете в реконструкции, или у меня помешательство?

Я заглянул ему в глаза, как когда-то на меня глядел Пятак:

(Владимир отшатнулся)

— Да, они прошли сквозь восемьсот лет…

Хозяин дома и единственный житель умершей деревеньки Плясово, выпучил глаза. На его лбу выступил пот.

— За дурака меня ставить не надо!

— Я и не смею. — Отвернулся я.

…Я шел последним, а за мной брёл по заросшей тропинке приютивший нас абориген.

— А ты от куда? — Неожиданно спросил Владимир, как-то дико глядя мне в глаза.

— А ты поверишь?

— Не знаю.

— Я тутошний, в смысле современный. — Улыбнулся я, — там гостил и вернулся домой.

— Этого не может быть, не верю!

— Тык я и не настаиваю, и не собираюсь что-то доказывать. — Пожал плечами я, — ты спросил я ответил.

— А они?

— Пацаны да, они оттель, а Толян тож здешний, сосед мой.

— Как же так?

— Не уж то веришь?

— Нет! — Некнул Владимир.

— Ну как хош! — Усмехнулся я снова.

— Да я с трудом разобрался в вашем старославянском, как тут не поверить…Кажется, что я схожу с ума… Не, не верю… А, может и верю. Ох плохо мне.

— Не бери в голову Володь.

— Так что, пресветлый гостеприимец, — лестно обратился к Владимиру Никеша, услышав наш разговор, — я, моит, твоим прадедом мозю бытии, а коли так, ты мне внучком придется моиш, — ощерил в усмешке зубы лихой подросток.

Владимир открыл рот, пытаясь понять сказанное. Пацаны гыкнули смехом.

— Что? — Переспросил наш хозяин.

Я виновато поднял брови:

— Никифор свет Кириллыч, бает что он может дедом тебе приходится, а ты соответственно ему правнуком. Охотники и разведчики они знатные, а вот важу к старшим иногда перебдевают.

Подростки затихли, засмущались.

— Понятно. Принимается! — пробормотал Владимир, — лучше перебдеть, чем недобдеть, можт он и прав.

Не забывайте меня, заходите в гости, а может и рядом живите.

— Нас много, где поселишь? — Спросил я улыбнувшись.

— Но ты ж говорил, что тут деревня была. Я так понял, что это ваша деревенька была-то… тогда, давно.

— Правильно понял. Ну там видно будет, если что жди в гости.

…Вскоре мы попрощались с заброшенной, но всё ещё гостеприимной в лице одного жителя, деревенькой Плясово и углубились в лес…

Лю бежала первой, за ней бравые подростки, потом я с Катей на плече и замыкал колону Анатолий.

— Я с тобой Влад. — Тихо сказал Толик мне в спину.

— Я не против, главное сам не пожалей.

— А что жалеть то? …Иль там народ иной?

— Иной Толя, иной. Там все с верой живут, ни как у нас.

— Я всю жизнь с верой был и корил себя за…

— За что?

— Ой Владик, как-нибудь расскажу.

— Зверя тут мало. — Заговорил один из Любимычей.

— Но пушнины и птицы хватает. — Отозвался Кириллыч.

— А вы что вообще тут делаете?

— Доглядываем.

— А тут что делаете. Вам небось затихориться велели, а вы по реке шлындаете.

— Тык тут весь наша была.

Я замолчал. Узнали, значит, Родину пацаны. Сорвал на ходу соломинку и сунул в рот.

Вот пацаны, всё знают и уже не удивляются, не пугаются будущего, место родное помнят и видимо тянет их сюда.

Далече ль идти?

— Не.

— А не заплутаете?

— Не, места чай, знаёмые ужо. Щас в расшиву-то сядем, и пойдём. Тут на самом деле не далече, да на том берегу.

…Из густого камыша, молодые охотники выгнали чёлн, Лю первой заняла место и удовлетворительно буркнула, приглашая людей в судёнышко. Лодочка приятно порадовала глаз своей знакомостью.

— Откуда челн? — Спросил я.

— Да за лодию был привязан, так вместе с нами сюда и закинулся.

— Сколь идти то?

— Десяток перестрелов. — Отозвались гребцы.

Я кивнул и глянул на Толика.

— Два с полтиной кэмэ сидя, эт не трудно. — Улыбнулся Толян.

— Примерно так, — ответил я и осёкся. — А ты откуда знаешь, чему равен перестрел?

— Так ты сам рассказывал.

— А-а-а. — Успокоился я и попытался вспомнить, когда я это ему рассказывал… Так и не вспомнил.

Вскоре, пройдя под огромной, скрывающей берег, ракитой, мы зашли в камышовый тоннель, который вывел наше судёнышко в довольно крупный затон, где нашёл пристанище весь наш флот, четы лодии, расшивы, челны.

Чудное место, с реки и не углядишь.

… От затона к родному стану шли не торопясь, следуя за Кириллычами и Любимычами, они в свою очередь шли осторожно, чутко прислушиваясь к лесу, к деревьям, животным и, наверное, к самой природе. Метрах в двухстах от реки по лесу раздался беличий стрёкот. Никешка ответил и остановив всех пошёл вперёд.

Из-за корня поваленного дерева вышел подросток Торопка. Никифор поговорил с ним и махнули нам рукой.

«Всё секретничают, всё играют» — подумал я и тут же вслух добавил:

— А может уже и не играют вовсе, давно не играют.

— Ты об чём, Влад? — Спросил Ефимка.

Я потрепал его по шапке и улыбнувшись ответил:

— О былом друже, о былом.

Вскоре нос угадал запах дыма, потом послышался стук топоров, потом залаяла собака, закричал петух. Лю остановилась, заурчала и глянув на меня, вздыбив загривок, поспешила вперёд.

— Надо же, петуха уберегли. — Пробубнил я.

— А Янгурша и скакуна своего сохранил, тот чуть ноги не поломал. — Ответил мне Ефимка.

— Эт как жа?

— Да он из сечи коня направил прям на Лодью. Конь взлетел с пристани аки птица сказочная, под самые под облака, и на копыты ступил уже в лодии (Вот так и рождается былина, мелькнула у меня мысль), несколько досок треснули и сам подкосился, встать не мог, Янша с седла слетел, и головой об брус саданулся, аж искры из глаз. Янгур плакал по коняке своей, дажа про саблю, что в бою потерял, позабыл, так коня жалел… Но, скакун отлежалсы, и потом поднялсы, а Янгурша танцевать начал. Ночь на реке, раненые стонут, бабы и мужики всхлипывают, а он, танцуя, да чудно так. Одёжа в руде, руки в стороны, кистями крутит, про скакуна что-то напевает, так люди стонать перестали, увидев диво такое, а Данила возьми и ляпни, что мол, Янше не баба в жёнах нужна, а кобыла, тогда он всю жизнь от радости плясать будя, тут народ и заржал, а Ян в Даньшу горшок запустил, тот чуть увернулся.…

Ефимка бубнил, его приятели помогали ему, а я их слушал.

Лес начал редеть, открывая обширную поляну. На поляне велась работа. Строились шалаши, стучали топоры, варились котлы, пахло травяными отварами. Кругом шныряла детвора. Тот тут то там раздавались возгласы о моём появлении. Я здоровался с людьми, обнимался.

Впереди, возле огромной кучи хвороста, всхлипывала и пищала мелкая, годиков трёх, девчушка, слушая дразнилки мальчишек. Утирая глаза кулачком одной руки, другой она прижимала к себе соломенную куклу.

Толик поспешил к девочке, присел перед ней на корточки:

— Ты что плачешь, краса ненаглядная?

Девочка, увидев чужого человека, испуганно замолчала, кривя в страхе губки.

— Ты угадал Толя, её Красавой зовут. — Поспешил я развеять испуг малютки. Та увидела меня, узнала, осмелела и опять пустила огромные слезины:

— Меня мальцы дразнят гусеницей. — Пищала она.

Стоящие рядом мальчишки захихикали.

— Эй, тараканы, вы за что её гусеницей дразните? — Строго спросил Толян.

— А у ей сарафан зелёный. — Отозвался один и хохотнул.

— Как у гусеницы. — Засмеялся пацан помельче.

Толик повернулся к девчушке:

— Видишь ли дитятко, гусеница превращается в прекрасную, красивую бабочку. Так?

Девчушка кивнула и шмыгнула носом.

— А тараканы, — Толик кивнул в сторону пацанов, — как были тараканами, так и останутся. Так что ты на них не обижайся, они сами того не ведая, твою красоту хвалят.

Девчушка всхлипнула, улыбнулась, показала язык пацанам, поклонилась Толику и деловито зашагала прочь. Мальчишки были ошарашены доводами Толяна, и ловили ртами воздух.

А говорит-то мой сосед по тутошному, как плёткой хлестнула догадка…

…Мурашки пробежали по моей спине, и я почувствовал себя голым. Мальчишек как ветром сдуло. Обернувшись мои глаза поймали взгляд Бурея. Он стоял худой, высокий, мудрый и буравил взглядом спину Толика. Тот медленно повернулся…

Они смотрели в глаза друг другу около минуты.

Толик первым опустил глаза, и пал на колени:

— Прости мя, тятя! Прости дитя своё не разумное! — И Толик приложился лбом к ногам ведуна…

У меня сорвалось дыхание. Как тятя? Неужель Бурей отец Толяна?

— Наконец то, я тебя нашёл дитятко! — прохрипел Бурей, старея на глазах, — вот мать то обрадуется.

— Прости меня тятя! — Громче застонал Толян.

— Давно простил сыне, давно. Не было дня, что бы я не искал тебя, но не хватало чутья… Глаза волхва слезились.

Моя голова кружилась от эмоций и энергий, исходящих от двух Святогорычей. Как в пелене я видел бегущую, плачущую бабу Миланью.

— Толкуня, сынок! — Причитала она, вешаясь на шею Толику.

Ничего себе, подумал я, робко отходя в сторонку.

Они, трое, обнялись и плакали.

… Потом Бурей рассказал, что Миланья была ему сестрицей в волховании, но в жизни они, не долго, были супружеской парой. Их единственный сын Толкун был одарён не хуже родителей и приобщаясь к делам отца исчез во времени в молодом возрасте. Не выдержав разлуки с сыном Миланья отошла от ведовства и рассталась с Буреем, винив ему пропажу сына.

Лай Люли отрезвил сознание, и я повернулся. Ко мне бежала Светла, ведомая собакой. Раскинув руки, она бросилась в мои объятья…

— Прости мя ладо моё. — Промолвил я сорвавшимся от счастья голосом.

— За что? — Шепнула жена.

— За то, что муж у тебя не рубака, не удачливый добытчик, не крепыш здоровяк, а так…

— Як?

— Раззяватый ротозей, попадающий в разные глупые передряги.

— От твоего ротозейства у нас двое дочек, и это не конец. — Шепнула жена и чмокнув меня в щеку повисла на губах.

Я отдышался и спросил:

— Где они?

— Спят…

……………………………………………………………………………

…Вновь соединённая семья Бурея исчезла в лесу. Ученик Бурея Доброга остался в стане на сутки и помогал нам "погорельцам беженцам" в делах и хлопотах, а на второй день ушёл в лес к Бурею.

— Видать настроения слушал, по поручению Бурея. — Обмолвился, усмехнувшись, о Доброшке Вован, — у старого хрыча везде глаза и уши.

— И хорошо! — Ответил я.

— Конечно хорошо — бардака нет…

…Весь потихоньку отходила от трагических событий и переживаний. Уж такой это народ, что горевать долго не может, ибо велено ему богами не унывать в бедах и горестях. Помянут люди с утра ушедших сродников, и рукава засучивают.

Всё чаще слышался смех, шутки и прибаутки. По просьбе женщин мы с Пятаком и Данилой добыли для детей молока. Сходили на челне в Плясово к уже знакомому мне Владимиру, а оттуда в два соседних посёлка за молочком. Не много не мало, но двадцать литров привезли. Вовкина Лада удивилась такому малому количеству, мол плохо мы просили, но когда узнала, что в двух деревеньках всего три коровы, то была удивлена до предела.

— Народ русский совсем обленился! — Причитала она, — как же можно то, без коровы то…

Данила был на седьмом небе от счастья, что увидел наши современные деревни, мотоциклы, лампочки и прочие мелочи нашего современного быта. Он просто балдел от разговора со мной по мобильнику Пятака. Отбежит шагов на сто и звонит, видит, как я трубку беру, отвечаю, а сам заливается радостным смехом как дитя и кричит в трубу, мол вот диво то дивное, да чудо чудное…

После трудов мы с Вовкой ломали голову как устроить весь, как зарегистрировать и паспортизировать наших весян, ведь просто так они будут "никто и нигде". Выходило, что без паспорта, здесь у нас, можно жить лишь в глухой чаще, куда не достают блага цивилизации и радетели законов, которые не заклюют, так задёргают, мол это не стреляй, тут под елочкой не сядь, а этих не трожь, ибо они хозяева на земле русской и не мешай им «апэлсины торговат».

Весяне умели жить в лесах и закон они блюли свой, человеческий, но нам с Вовкой уже не хотелось отказываться от благ нашего мира коль мы тут и поэтому ломали головы над тем как объединить современность с древностью в рамках современного законодательства.

Однажды произошёл забавный случай. Все тесали брёвна, Вовка отошёл к бадье с водой утолить жажду и тут запел его "смарт". Данила с умным видом, копируя Пятака, принял звонок:

— Данила Кочетков слухае!

На том конце что-то спросили.

— Нет, он пьёт… — кликну, передам… — Даньша плавал, Даньша знает, Даньшу нечева учить, — и выключил "смарт".

— Ты с кем так? — Ухмыльнулся я.

— Та Бог его знает, как горит к нам доехать. Хм!.. А то я ведаю где он?!

Я засмеялся, подошёл Вовка, вытирая руки с улыбкой:

— Мне тут звонят, а ты людей отваживаешь.

Данила скривился и поглядел на Янгура, ища поддержки, но тот съехидничал:

— Ты лошара, Даня!

Курянин плюнул и сморщил нос…

Вечером, уложив дочек спать, во временном жилище в виде полуземлянки, чмокнул жену:

— Светлушка, пойду к Вовше поговорю.

— Не долго, Владушка. Хорошо?

— Да-да…

Пятак был как раз шёл мне на встречу:

— А я к тебе собирался, потрещать. — Вздохнул Вовка.

— И я к тебе.

Потом мы медленно шагая обходили стан тихо беседуя о делах и переживаниях:

— Володь, ну откуда Ян "лошару" узнал? — Напал я на Пятака.

— От меня, и что?

— Ни чего, просто мы портим их язык.

— Ну я ж не виноват, что они так быстро всё схватывают. Да ладно успокойся, это всё газы.

— Что, какие газы?

— Да все желания и понты, по медицинскому выражаясь, это газы. Газы отошли, и нет желаний и понтов, ты здоров… Понял?

— Неа. А если газов много? — Усмехнулся я.

— Тада надо перестать кушать и перейти на капельницы. — Тихо засмеялся хирург.

— Ну да, ну да. — Тихо улыбнулся я задумавшись.

В становище нас встретил Прокопий, причём появился на пути внезапно, тихо и загадочно, видать дружба с Буреем не прошла даром. Видимо, Прокоп от Бурея научился быть вездесущим и внезапным, а Бурей приобщился проповедям и пользовался библейскими примерами. Прокоп раненый в бою за весь носил перебинтованную левую руку на перевязи:

— Отдыхаете чады божьи?

— Можно сказать и так. — Ответил Владимир и перекрестился.

— Да батюшка Прокопий, гуляем. — Осенил себя крестом и я.

— То добро, перекрестил нас попин. По работе и отдых. Вот что я вам сказать хочу мужи честнЫе. Погорела наша весь, да ведь душа её жива…

— Эт как жа? — Напрягся Вовка.

— Церкву закладывали?

— Закладывали. — Кивнули мы, — и что?

— Весь погорела?

— Ну погорела. Да не тяни отче?

— Хм…не тяни, — в сумерках сдвинутые, чёрные брови священника показались суровыми, — церква-то цела!

— Эт почему?

Священник присел на поваленное дерево, отмахнулся от назойливых комаров:

— Явилась ко мне вчарась во сне богородитца, и речёт, мол не бросай, Прокопий, прихода своего, не строй нового, но возвращайся в старый и собирай паству, что бы свята Русь крепла, что бы не угасла душа народа, что бы восстала из пепла весь ваша, чтобы земля эта бала не только полита русской кровью и слезами, но и покрыты и оборонена молитвами христианскими Руси, доды не будя конца правде русской и душе.

Мы с Вовкой стояли молча, не зная, что сказать. Священник некоторое время ждал от нас слов, но не дождавшись продолжил:

— Без вас тяжело будет…

Вовка вздохнул:

— Помилуй господи! А может тут осядешь, ты ж и тут нужен.

— Охо-хох, — да я и хотел, да вишь что богородица наставляет? Видать так-то и правильно, видать корни рубить нельзя, а коль больны, то лечить надо, — уставился в тёмное, уже звездное небо священник и перекрестился. — Видать помереть я там должен, видать там меня бог призовёт, видать там я что-то не доделал, и мы все.

Помолчав Прокопий продолжил:

— Вот как жизнь понять, — задумался священник, — грек я наполовину, а за Русь переживаю, и русины родня мне и нет их ближе и не потому что когда то из полона ослобонили, так как уйти мог, и не потому что раны залечили, ведь все народы помочь готовы, а потому что душа светла у Руси, даже у последнего татя есть свет и все народы что живут тут, вскормленные этой землёй, все таковыми являются, светлыми да славными и я просветлел и раны получил кои мне в радость, бо бился как хрестьианин за правду русскую, хрестианскую.

Прокоп кашлянул и замолчал.

— Ты говоришь отче, что на половину грек, а вторая половина? — Спросил Вовка.

— Иудейка матушка моя, со святый землИ приведена отцом, по любви христианской обоюдной. Ноня поминал я батюшку с матушкой, и чую, что рады они, что я Русью живу, бо свята Русь, и все народы, живущие в ней к свету идуть.

Прокоп, крякнув, встал с бревна, и зашаркал по траве, продолжая свой обход стана.

— Ну, что скажешь? — Спросил Пятак.

— Похоже что народ назад захочет.

— Во-во. Ладно, пошли народ навестим, который не спит.

……………………………………………………………………………………………………………………………………

Потом мы задержались у землянки Данилы, потрандили о том, о сём о Бурее, о мыслях Прокопия, о изрядно помятом и побитом Горыне, здоровье которого заметно покосилось после последней битвы, о том, как пацаны чудом подобрали мой лук, перебросили в лодию, и я до сих пор его не видел, и ещё о многом, насущном и нет.

— Этого и следовало ожидать, — говорил Вован о здравии Горына и священника, — человеческий организм не железный. Я вот тоже начал хандрить, иной раз оба-на (!), а сил нет топориком потесать… скорее всего скоро все тут болеть и помирать начнут, без медпомощи.

— Эт почему? Насторожился я, а Даньша, гыркнул прочищая горло.

— Да потому! — Сделал паузу Пятак, — потому что у нас тут в воздухе всякой заразы болезной тьма!

— Какой заразы? — Выдохнул Данила.

— Маленьких, невидимых микробов.

— Фу ты, напугал! У тебя ж «Левомиколь» есть.

— Эт точно! — улыбка доктора расплылась в темноте, — да только этой мази маловато будет.

— Да почему Володь? — Встрял я, — почему болеть то будут? Чем?

— А чем угодно! Гриппом, ангиной и всем остальным.

— Да почему? — Не унимался я.

— Да потому, что воздух там, — мотнул головой хирург, — в прошлом, чище чем в хирургическом кабинете после кварцевания! Помнишь «Таёжный тупик», про семью староверов Лыковых, найденных в тайге?

— Помню.

— Так вот они вымирать начали, потому что мы их нашли и привезли к ним нашу заразу, а у них иммунитета к ней нет, понял. Тут выходит, что остатки нашей веси сами прибыли в рассадник бацилл и прочей современной заразы. Понял?

— Понял. … — Здаров! — Кивнул я подошедшему Янгуру.

— О чём баете браты?

Данила вкратце изложил суть нашего разговора.

— Что делать надА? — положил руку на сабельку степняк.

— А ты всё с саблей? Я ж тебе говорил спрячь, — укорил степняка Вовка, — бо тут тебе там.

— А я спрятал, но на ночь опять нашёл, — Ян сделал паузу и добавил, — ведь ночь, однако. Тык что делать надА.

Все уставились на Вовку, как на главного знахаря, стараясь разглядеть во тьме его эмоции.

Хирург помолчал, нервно сплюнул, хмыкнул:

— Хм, валить надо!

— Кого валить, на кой? — Не понял Янгур.

— Вот кувшины ты, «нянька конская», чеканишь ладные, а и голова у тебя что кувшин, такая же ладная и такая же пустая. — Съязвил Янгуру Данил. — Тут некого (!) валить, а куда (!) Понял оглобля?

— А-а-а, понял, — уразумел Ян и ответил на колкости курянина, — сама ты «конская».

Все засмеялись.

— Вот что браты, — тихо выговорил Пятак, — не хочется мне в полуземлянку возвращаться. Вот приду я щас, а в глаза жене посмотреть не могу. Конечно, я понимаю, что она и не такое терпела, но всё одно тяжко… Владша, я о нас в интернете рассказал…

— Ё-кэ-лэ-мэ-нэ! Где?

— На форуме стрелков.

— И что?

— Сначала посмеялись, потом пошла болтовня, что мол хорошая идея и т. д., и т. п.…

— Когда успел-то?

— На второй день как сюда вернуло.

Данила и Янгур слушали нас не перебивая, пытаясь понять суть.

— Ну да бог с ним, с интернетом, всё равно никто не поверил.

— В том то и дело, что некоторые уже к нам едут.

— В смысле к нам? Сюда? — возмутился я, — ну ты Вован даёшь! Люди из сечи, из огня спаслись, а ты к ним туристов зовёшь.

— Да понимаешь, я помощи попросил, в личку. Несколько человек уже собираются, через несколько дней прибудут, надо будет встренуть в Харовске, — виновато отчитался Вовка.

— Ну дела-а-а.

— Что, что? — Встряли в разговор Данил и Ян.

— Да ничего, скоро гости появятся, на нас поглазеть, а можа и помочь чем, — пожал плечами я…

…Потом мы тихо поговорили о приближении осени, о детях, о делах и бездельях, о раненом Горыне и резко сдавшем попине Прокопии…

… Через три дня прибыл Бурей сопровождаемый Толиком и Доброгой. Мы сучковали стволы валеного сухого леса, как вдруг застрекотала сойка и ей ответила белка. Сведущие отложили топоры и осмотрелись. Бурей, Бурей — послышались голоса.

Старик чинно шагал по вырубке к центру поляны, причём по правую руку волхва шёл Доброшка, а по левую шёл великовозрастный сын, и немного отставал.

— Ты гляди, Доброшка одесно вышагивает, а чадо отстал ошуйно, — пробубнил рядом Микола с Ярославля.

— Видать дело какое-то старик решать решил, а так-то он сына по прави поставил бы, — ответил Данила.

Бурей подошёл к работающим, оглядел всех:

— А иде отроки Кериллочи, да Любимичи, да други ихния? — Осведомился старик.

— По птице в лес ушли.

— Ты вот что, Доброша, — обратился ведун к подростку помощнику, — бяри лук, и догоняй другов своих, чай найдёшь их, бо не долече ходють.

Паренёк расплылся в улыбке и хотел уж было слинять, но Бурей остановил:

— К вечере будь, будь добёр, бо Прокопия надо уважить, службу его постоять, да и тебе надоть больше у него позновать.

Доброшка растянул улыбку, кивнул соломенными волосами и исчез, тут же опять появился:

— Владислав, дозволь твой лук взять? — молельно спросил юный ведун.

— Тык я не знаю где он!

— Тык я ведаю. — Сверкнул белыми зубами юноша, приподняв виновато брови.

— Ну тык возыми! Но что б нежно с ним, понял? — Наиграно сурово наставил я.

Белых зубов у Доброги стало ещё больше:

— Да я с ним как, как… как дед Бурей с девками в младости. — И исчез, не дав нам шанса отчитать его за охальный ответ.

Бурей только пыхтел губами от негодования, Толик хихикал, Вовка, боясь быть превращённым в мыша, отвернулся и смеялся в кулак.

— От я ему, когда приде! — Сдвинул брови Ведун.

— А што ж потом, а не щас? — Окликнула подошедшая Меланья, — догони охальника, да воспитай важу к себе.

— Тьфу ты, — плюнул Бурей, — от всё не по её, всю жисть!

— Да ладно серчать то, старый. Нам ужо пора их слухать, а не учить.

Бурей улыбнулся старушке:

— И то верно Милушка. Но всё одно, как приде, я яго направлю на скус.

— На курс! — Поправил Вовка.

— Во-во, на курс истинный! — Поднял указательный палец к небу Ведун.

Да-а, постарел Бурей, подумалось мне, постарел. Превращается в добродушного обычного дедушку, со слезящимися глазами.

Ведун вдруг глянул на меня:

— А ты мене не торопи. — И что-то гордое, мощное сверкнуло в его красных очах. Свои знания я знаю, мне ещё истину Прокопа постичь надо, а ему мою! — и опять мои волосы встали дыбом, ибо взгляд Ведуна был как удар током.

…Вечером народ собрался у общего костра. Потом было вече не вече, совет не совет, но общий разговор обо всём и всех. Люди переживали за своих сродников, оставшихся там, за живых и за мёртвых, за тех, которые успели первыми отбиться и переплыть на расшиве на другой берег. Всем хотелось назад. Прокопий говорил о церкви, о вере, о долге и чувствовалась в его словах прощальная нотка. Старик слабел и отказывался от всякого лечения, уповая лишь на свои молитвы, за себя и всех-всех весян поимённо. Бурей очень переживал за своего друга и товарища по цеху, всячески поддерживал его, не взирая на конфликтность вероисповеданий.

Когда все разошлись Володька, сказал ведуну, что скоро приедут гости, которых он призвал.

Бурей некоторое время жамкал ус, потом выдал:

— Добре, пусть идуть. Когда и сколь?

— Послезавтра четверых встренуть надо, в Харове (Харовск), эт вверх по течению, полдня ходу от нашей веси, на махАх.

— Восем сотен с лишним лет, и пол дня. — Поправил ведун, — посля завтра говоришь? — оживился старик, — вот и ладно! Пойдеш ты, Владислав и Данила. Расшиву возьмите. Пусть бабы ваши, добро соберут какое есть ни то, мало ли дожди, аль грозы, пусть скарб в одном месте будет.

Не ведал я тогда, что схитрил старый хрыч, во благо нам сделал, но обманул.

Наступило то самое послезавтра. Ранним утром, ещё до восхода солнца мы отчалили от берега, вышли из заветного затона и направили расшиву против струй Кубены. Шли не спешно, наблюдая за лесом, за природой, прислушиваясь к звукам, прибрежной чащи, присматриваясь к живой водной глади. Часа через полтора послышался рокот мотора и из-за поворота вылетела надувная моторка. Сидевшие в лодке два рыбака с интересом проводили нас глазами и скрылись за излучиной.

— Вот бы нам такую карыту, самоходную! — Завистливо воскликнул Данила.

— Авось, когда и будет. — Отозвался Вовка.

— До Харовска добрались без приключений, Пятак отзвонил гостям о прибытии и месте нашего положения, мол мы у пляжа ближе к Сплавной улице. Час мы пеклись на солнышке. Изредка к нам подходили местные рыбаки и отдыхающие, рассматривая наше судно улыбались, смеялись, некоторые цокали языками.

Вскоре появились и гости. Один был с Москвы, один с Брянска, двое Питерцы. Знакомство было радостным и приветливым, ибо приятно было увидеть людей, с которыми долго общался на клавиатуре. Со слов прибывших товарищей, нужно было подождать ещё супружескую пару, прилетевшую аж из Красноярска. Пришлось потратить ещё пару часов. Как оказалось, все были отпускники и оставшиеся дни отпуска решили потратить по призыву Вовки. Думали, что это этно-тур, фестиваль или что-то наподобие. Прибыли, с фотиками, зачехлёнными луками, тубусами набитыми стрелами.

Пока мы махали вёслами назад, гости узнавали краткую историю наших приключений, как говориться из первых уст, и после первого часа хода глаза их были выпучены, а сами они похоже немного напуганы.

— Шо браты, порты тесны? — Засмеялся Данила, — тык вы все дома, а представьте каково нам было, када мы оказались не знамо где, да ишшо и не знамо, как!

— Мужики, вы шутите? — Переспросил брянский гость.

— Александр э-э-э, как тя по батюшке? — Спросил Вовка.

— Плетнёв Александр Николаевич, но давайте на «ты» …

— Я с интересом впёрся взглядом в Николаича.

— Что? — спросил Александр.

— Слушай, а у тебя прапрадеда из плена никто не спасал, лет так восемьсот назад? — Улыбнулся я.

— Ну не восемь сот, а лет триста было дело. Бабушка матери рассказывала, что дед с бабкой были в плен угнаны в степи, да отбили их.

Я оживился:

— А случайно не так? — И поведал всем краткую историю, спасения Даниловой жены и освобождения полона.

— Именно так, и что? Тык тогда, наверное, всех так спасали. Прискакали, порубали, ускакали.

— Хм, — не сдержался я, — а деда не Елизаром величали?

— Елизаром. — Осёкся Александр.

— А случайно не Елизаром Егоровичем Плетнёвым?

— Именно! Откуда знаешь?

— Тык тот пахарь, который с лука полОву поливал, и есть твой пра-пра-прапрадед! Именно тогда мы с ним и познакомились, а вот он, — кивнул я на Даньшу, — и есть тот лихач.

— Ребята, вы психи? — Спросила жена сибиряка.

— Не, просто мы заигрались. — Грустно ответил Вовка. — Ладно придём к становищу сами послушаете говор, язык, посмотрите, а потом скажите, что думаете.

Дальше шли молча, изредка отвечая на обыденные вопросы.

…Вот последний поворот реки, последняя излучина, скоро заветный скрытый затон… Легко идёт расшива по течению, ходко, ещё и ветерок помогает. Гости смотрят вперёд, разгибая спины, смотрим назад…

— О! — Воскликнул кто-то из новых друзей, — парусники!

Мы, втроём, обернулись.

Наши лодии, метрах в трёхстах уходили вниз по течению.

— Не понял. — Пробубнил Вовка.

Раздался глухой хлопок, и первая лодочка испарилась, потом вторая…

— Не-ет! — Закричал Данила, — на вёсла!

Мы нажали. Гости, не понимая происходящее, наблюдали за исчезающими корабликами. Расшива понеслась вдогонку за парусниками, к временному окну.

— Стойте, стой! — Срывая голос гаркнул Вовка, — с нами же люди.

Вёсла упали на воду и челнок, подчинившись Кубене, медленно поплыл к затону.

Я смотрел на пустую реку и горечь подступала к горлу:

— Да скоко ж можно, то, А?

Расшива ткнулась в берег. Гости молчали, ошарашенные увиденным и их можно понять, ибо не каждый день они видят исчезающие во времени корабли.

— Господи Боже наш, помилуй нас грешных, помоги вернуть сродников… — молился Данила, осеняя себя крестом.

— И он тебя услышал! — Раздался голос Янгура.

Он выехал из-за кустов на своей лошадке, грызя дикое яблочко и криво морщась от его кислоты:

— Твой лицо кислее этот яблоко. — Судорожно сощурил глаз степняк и криво усмехнулся.

— Янша! — Радостно крикнул Данила…

…Потом Ян передал нам письмо от Бурея, корректированное Толиком. В нём он просил нас не гневаться на его решение, но он вынужден воспользоваться моментом и увести весян назад, в прошлое, ибо там их место. Время сильно растревожено частыми перемещениями в нём отрицательных эмоций, а это перемешивает информацию эфиров времён, что до добра не доводит. Могут начаться междоусобные войны, ибо идеи одного времени, попадают в другое, да не в те умы и не на том уровне. Надо дать времечку время успокоиться.

Толик от своего лица добавлял, что мы скоро увидимся, что его пенсионная карточка и код в портмоне, а оно у Светлы, мол пользуйтесь, скоро буду. Осваивайтесь и осваивайте Данилу и Яна.

— Светла где? — Запереживал я.

— Да тут она, и Лада, и Твоя Мария, — кивнул Ян на Данилу, — и дети и собаки…

…Теперь мы, а точнее моя семья, Вовкина семья, Янгурова семья, Данилина семья — живём в деревне Плясово, где когда-то была весь Гудошное. Вовка барским жестом выкупил четыре участка в этом заброшенном селении, и теперь оно нами возрождается. Сейчас ставим церквушку, которую называем Прокоповской. Дети наши растут, учим пока их сами. Вовка где-то раздобыл старые советские учебники, конца семидесятых годов, до пятого класса включительно. Сила-учебники, не то что нынешние.

Данила всё свободное время их зубрит, потом в интернет лезет, сравнивает. Говорит, что в интернете проще, но в учебниках заковыристей, доходчивей и гущей. Всё в космос глядит. Янгур от него не отстаёт, в электрику лезет. Уже разок током садануло. Даньша хохотал минут двадцать, а Ян за ним с пассатижами бегал, и орал зарублю, потом похватали щиты, и начали на палках рубиться. …А, ведь взрослые люди

…Помнится, вчера стреляли из луков. Гости то теперь к нам часто, бо поверили и сдружились.

Так после пострелушек я погладил свой лук, и аккуратно засунул в чехол.

— Как ты его ласково! — Заметил Сашка Плетнёв.

А вечером, лёжа в постели, я поймал себя на мысли, что если бы не увлечение стрельбой из лука, если бы не лук (!), то и не попал бы я в прошлое, и не было бы у меня жены и дочек, и множества друзей, и моей любимой собаки люли и кошки Кати, и не узнал бы я как крепка моя Родина, когда мы друг другу БРАТЫ!

А тем, кто нам станет мешать, али с мечом придёт, у нас есть что показать!

КУКИШ! На том стояла и стоять будет Русская земля, а ныне Великая Россия и все её народы.

Об этом ещё светлый князь Александр Ярославич Невский говаривал, мол «ВО вам»!

Калининград. Январь 2014 — сентябрь 2017 г.

Оглавление

Краткое предисловие

Часть первая. В путь!

Часть вторая. Домой!

Часть третья. Дома! Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg