«Возвращение»

Возвращение (fb2) - Возвращение [litres] (Выживший [Марченко] - 4) 1811K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Геннадий Борисович Марченко

Геннадий Борисович Марченко Возвращение Роман

© Марченко Г. Б., 2019

© Художественное оформление серии, «Центрполиграф», 2019

© «Центрполиграф», 2019

Часть первая

Глава 1

Ой, ну что за люди! Откуда же у них руки растут?! Всё нужно контролировать самому… Ну, или если не всё, то хотя бы частично, поскольку моя империя за последние годы изрядно разрослась, и Стетсон физически не успевает за всем следить. Бедняга, у него уже седые волосы появились, а ведь ему, кажется, ещё и сорока нет. Я уж намекал парню, мол, подумал бы об отдыхе, о помощнике, о личной жизни… Я вон и то женой обзавёлся на старости лет, а ты, впахивая на меня и на ФБР, сам себя уже не помнишь. Нет, я, говорит, пожизненный холостяк, от женщин одни проблемы, они только отвлекают от настоящего дела.

Надеюсь, он не меня имел в виду и мою Варю, то есть Барбару… У нас-то, слава богу, совет да любовь. На редкость скромный человечек. Когда решил назвать киностудию её именем – Barbara Films, она поначалу всячески противилась. Но я всё-таки её уломал и, невзирая на природную скромность моей супруги, видел, что ей это чертовски приятно.

А ведь в этом году пять лет, как мы с Варей официально муж и жена. Брак был заключён в мэрии Лас-Вегаса 10 апреля 1944 года, через месяц после капитуляции фашистской Германии. То есть данное самим себе обещание мы фактически сдержали, сыграв относительно скромную свадьбу после Победы.

Хотя Варя и была атеисткой, но по моей просьбе наш брак был освящён в русской церкви преподобного Евфимия Солунского. Церковь с разрешения Северо-Американской митрополии была возведена в рекордно короткие сроки – всего за пять месяцев, а настоятеля в чине иеромонаха мне прислали аж с Аляски, из Анкориджа. Увидев небольшой, но выстроенный по всем канонам православия храм, отец Феодосий перекрестился на сиявшие позолотой купола, поддёрнул рясу и отправился принимать хозяйство.

Варю даже заранее покрестили, причём тайком, потому что по легенде она уже была крещённой при рождении. Видел, что ей это не очень нравится, но мотивировал необходимостью выполнения нашего задания – создания образцовой семьи, которой необходимо выглядеть своими в обществе, где семья и церковь шли, можно сказать, рука об руку.

Помню нашу с ней первую ночь на американской земле. Случилось это в номере небольшого мотеля на окраине Лос-Анджелеса. Тогда после почти двух часов беспрерывного секса – сам удивился, что пребываю в такой неплохой форме, – Варя откинулась на подушку и выдохнула:

– Теперь можно и умереть!

На что я, глядя на её вздымавшуюся в сумраке грудь, ответил:

– Не говори глупостей, жизнь только начинается.

Несколько месяцев мы встречались, изображая случайно познакомившихся людей, прежде чем я сделал Варе-Барбаре предложение, от которого она не смогла отказаться, и перебрались в Лас-Вегас. Друзья и коллеги были за меня искренне рады, никто даже и словом не обмолвился, что такая шишка, как я, женится на вчерашней официантке да ещё и сироте. Жаль, что не могли присутствовать её родители, им просто сказали, что их дочь выполняет важное государственное поручение за границей, где вышла замуж. Варя очень переживала, что вынуждена скрывать от отца с матерью своё местонахождение, но переживала про себя. Выдержка у неё была чекистская.

На бракосочетание приехали и Науменко, и оба Вержбовских, даже Гувер прислал на свадьбу от своего имени огромный букет алых роз, сопроводив его запиской, что желает нам с Барбарой долгой счастливой совместной жизни.

А через месяц после торжества глава ФБР, не афишируя свой визит, лично прибыл в Лас-Вегас решить кое-какие дела и в приватной беседе заметил, что очень уж похожа моя супруга на ту девушку, чей портрет он видел у меня давным-давно на столе.

– А вы наблюдательны, – улыбнулся я.

И выдал заранее заготовленную версию. Якобы мне удалось по тайным каналам связаться с Варей и даже вызволить её в Соединённые Штаты, что обошлось в весьма кругленькую сумму. Благо девушка оставалась в оккупированной немцами Одессе, которую Гитлер передал Румынии. Я через своих людей нанял контрабандистов в нейтральной Турции, которые через практически невоюющую Болгарию смогли пробраться в Румынию, оттуда в Одессу и вывезти Варю тем же путём, а затем через Ближний Восток и Африку – в Соединённые Штаты.

Для всех в Союзе она считается пропавшей без вести, в курсе только родители, умело разыгравшие бесконечное горе. А чтобы уже здесь, в Штатах, не привлекать внимания, пришлось обставить наше знакомство как случайное, разыграв целый спектакль, до этого успев сделать соответствующие пометки в приютских записях и снабдив Варю поддельными документами, что тоже влетело в копеечку.

– На что только не пойдёшь ради любимой женщины, – вздохнул я и тут же изобразил почти натуральное волнение: – Надеюсь, мою жену не депортируют обратно в СССР? В противном случае НКВД отправит её в ГУЛАГ, откуда многие живыми не возвращаются. Да и поддельные документы… Вы же теперь обязаны сообщить в миграционную службу…

– Не переживайте, мистер Бёрд, – рассмеялся Гувер. – Как-никак мы с вами в одной команде, должны помогать друг другу, так что никто у вас жену не отберёт. Во всяком случае, ваша маленькая тайна дальше этих стен не уйдёт, а если понадобится, то я надавлю на нужные рычаги, поскольку ни в малейшей мере не хочу быть причиной вашей семейной трагедии. А Барбара, кстати, довольно симпатичная особа, вы не прогадали.

На этом мы с ним расстались, и больше года я с ним с глазу на глаз не общался, разве что по телефону спорадически получал какие-то рекомендации. Каждый такой односторонний звонок сопровождался моей лёгкой паникой. А ну как он что-то раскопал? Хотя вряд ли в таком случае он стал бы предупреждать меня об этом звонком, просто прислал бы самолётом своих агентов покрепче, заковали бы нас с Варей в наручники и отправили в Вашингтон.

К свадьбе для меня и Вари был отгрохан двухэтажный особняк с живой изгородью, двориком с изумрудной травой и бассейном. Не приведу же я свою жену в номер отеля, пусть он даже и относится к категории «люкс». Тем более что в доме заранее предусмотрена детская. Варя, не привыкшая к такого рода роскоши, в первый день боялась даже что-то тронуть, чтобы ненароком не повредить, насилу затащил её в бассейн. Глядя на её мышиного цвета трусики и бюстгальтер, подумал, что надо было заранее озаботиться о купальнике, но тут всё равно нас никто не видит, так что лучше вообще плавать без одежды. Тем более я намеревался завершить наши водные процедуры совокуплением, что в итоге и случилось.

Застенчивость с Вари приходилось снимать слоями, словно шелуху с луковицы. Реальный кастинг в паре голливудских студий, которые она специально провалила, а также работа официанткой хоть и ассимилировали её немного в американскую жизнь, но советская действительность сидела в моей любимой крепко. Хорошо хоть, в кафе не устроила соцсоревнование с вывешиванием портретов лучших работников на Доске почёта.

А как я водил свою возлюбленную по лос-анджелесским магазинам! После заброски в Штаты она жила более чем скромно, не позволяя себе лишнего. Впрочем, воспитанная в СССР девушка и не привычная к роскоши всё же по пути на работу и обратно в съёмную квартирку непроизвольно замедляла шаг возле огромных витрин с платьями, туфлями, сумочками и прочей дребеденью, на которую так падки женщины всех времён и народов. Да что там кривить душой, нам же, мужикам, тоже приятно, когда наши жёны и подруги «прикинуты» по высшему разряду.

Вот и я, как только мы официально заявили о своих притязаниях друг на друга, повёл Варю на шопинг. Вернее, повёз, арендовав на весь день практически новенький бьюик-роудмастер. К вечеру весь багажник был забит сумками и коробками, да ещё что-то закинуто на заднее сиденье. И всё это повезли на её съёмную квартиру. Когда я через неделю собирался повторить шопинг-тур, Варя решительно воспротивилась:

– Фима, ещё с прошлого раза вся квартира завалена покупками! Да и куда мне всё это надевать?

– А я хотел предложить сегодня вечером сходить в театр Pantages. Там сегодня мюзикл дают «Оклахома» с Джоан Робертс. У меня и билеты уже есть, – продемонстрировал я ей два цветных кусочка плотной бумаги.

– Ох, ну ладно, что-нибудь подберу на вечер, – делано вздохнула Варя. – Платье… Пожалуй, то, что мы купили в Беверли-Хиллз, но там же купленные туфли не надену, у них шпилька высокая, я на такой ходить толком не умею. Зачем мы вообще их купили? Надену на среднем каблучке.

– И колечко с бриллиантом не забудь, – напомнил я Варе о своём недавнем подарке.

В общем, понемногу выводил любимую в свет, приучая к будущей жизни жены миллионера. Хотя не особо упорствовал, чтобы не перегнуть палку, а то вдруг в Варьке проснётся избалованная светская львица – вот уж чего мне меньше всего хотелось бы. Впрочем, она и сама прекрасно чувствовала меру. Как-то, когда мы остались наедине, задумчиво крутя на безымянном пальце колечко с бриллиантом в три карата и закусив нижнюю губу, она грустно вздохнула:

– Фима, я такой подлой себя чувствую… Там война, а ты на меня столько уже потратил, что на эти деньги можно было бы купить, наверное, десять тонн хлеба. Столько советских людей можно было бы накормить…

– Не нужно себя корить, дорогая, ты в Америку не развлекаться приехала, а выполнять ответственное задание. А стране я и так помогаю по мере сил. И поверь, неплохо помогаю. Просто ты многого не знаешь.

Мы с Варей считали дни до Победы, в том числе памятуя о нашем обещании сыграть свадьбу, только когда Германия капитулирует, хотя из Центра намекали, что можно и не затягивать. Как бы то ни было, с момента нашего знакомства до свадьбы прошло десять месяцев, и за это время я столько раз побывал в Лос-Анджелесе, что сбился со счёта.

На свадьбе Вержбовский тоже распознал в моей невесте ту девушку с чёрно-белой фотокарточки, которую я всегда носил с собой и чей увеличенный портрет стоял у меня на столе. Пришлось и ему рассказывать ту историю, которую я позже преподнёс Гуверу. На мой взгляд, легенда, по большому счёту, была шита белыми нитками, но хотя бы у директора ФБР не имелось доказательств, что девушка была заброшена в США советской разведкой. Так что если он что-то и подозревал, то пока эти подозрения держал при себе. Хорошо хоть, допросов с пытками не устраивал, а ведь мог бы, невзирая на мой ещё более выросший статус, предъявить ордер.

Фитин, понятно, на свадьбу явиться не мог, но позже мне лично передал на словах поздравление от товарища Сталина. Я поинтересовался, что нового в Союзе, а то до Штатов информация, как ни крути, доходила иногда в довольно искажённом виде. Холодной войной пока не пахло, так как сенатор от штата Висконсин Джозеф Маккарти уже ни при каких условиях не развяжет «охоту на ведьм». Как только мне на глаза в моей же газете попалась это имя, я сразу же вспомнил об эпохе так называемого «маккартизма», сопоставил очевидное и пришёл к выводу, что этот сенатор и есть тот самый тип, не без непосредственного участия которого была развязана холодная война. Значит, нужно устранить этого клоуна самым безжалостным образом ещё «на взлёте», пока он не успел натворить дел. Гибель сенатора в банальном ДТП ввиду отказавших тормозов пришлась как нельзя кстати. Услышав новость по радио, я мысленно поаплодировал людям Фитина.

Самое, пожалуй, важное, что после кончины Рузвельта в 1945 году на смену ему пришёл не Гарри Трумэн, как это было в моей истории, а действующий вице-президент Генри Уоллес. Вы спросите, куда подевался Трумэн? Что ж, отвечу… Его убили. Нет-нет, не в буквальном смысле, хотя после подброшенного в прессу (в мои СМИ в первую очередь, хотя Гувер мне и высказал задним числом) компромата Трумэн мог с чистой совестью приставить ствол к своему виску. Ну а что бедолаге оставалось делать после того, как весь мир узнал о его связи с несовершеннолетней девушкой? Я-то догадывался, кто подослал её к нему в гостиничный номер, набитый скрытой аудио- и фотоаппаратурой, но предпочитал свои догадки держать при себе. Так что Трумэн не успел добраться даже до поста вице-президента и сместить с него Уоллеса, который оказался большим другом СССР. В 1944-м, сразу после Победы, он совершил официальный визит в Советский Союз, побывав даже на Колыме. И кроме того, ещё с середины 20-х являлся последователем Николая Рериха и считал его своим гуру. Опубликовать одно из давних писем нового президента Рериху в моих печатных СМИ пришлось после настойчивой просьбы Гувера, которому Уоллес, что логично, встал поперёк горла. Фотокопию письма мне передал лично Стетсон. Деваться было некуда, я не хотел раньше времени оказаться в числе врагов могущественного директора ФБР. Однако информация была подана таким образом, что якобы вредность учения Рериха ещё нужно доказать, приведя мнение специалиста по Агни-йоге.

В итоге не было атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки ни в 1945-м, ни в последующие три года. Пожалуй что и не будет. Хотя в создании ядерного оружия и в этой реальности американцы подсуетились первыми. Но СССР провёл испытания атомной бомбы всего на год позже, так что паритет был восстановлен практически сразу.

О создании НАТО тоже пока речи не шло. Глядишь, мир обойдётся и без североатлантического военного блока. Тогда отпадёт надобность и в Варшавском договоре. Зачем нагнетать обстановку?! Тем более Сталину и Уоллесу пока удаётся вести вполне добрососедский диалог.

СССР понемногу восстанавливался после жестокой войны, и сокровища, добытые не без моего участия, наверняка пригодились. Думаю, не все они ушли на покупку вооружения и прочих атрибутов войны, Коба по-любому что-то прикроил на послевоенный период. А тут ещё знаменитый генетик и селекционер Николай Вавилов, который в прежней реальности, как я помнил, угодил в опалу, на этот раз после моих записок оказался в фаворе, снова возглавив ВАСХНИЛ, и благодаря своим изысканиям за короткий срок буквально накормил всю страну. Во всяком случае, проблем с хлебом СССР не испытывал. А Лысенко угодил в опалу и трудился на благо страны на Дальнем Востоке, претворяя в жизнь наработки своего идейного противника, восставшего, словно Феникс из пепла.

Кстати, не только Восточная Европа, как и в известном мне мире, отошла под кураторство СССР. Учитывая, что сейчас англосаксы и янки, озабоченные своими проблемами в Индии и с японцами соответственно, не смогли направить в Европу достаточно мощную группировку, получилось так, что советские войска встретили Победу не на Эльбе, а на Рейне и По, и большая часть Европы согласно Ялтинской конференции в феврале 1944 года отошла под юрисдикцию СССР. А это, помимо стран Восточного блока, все Балканы, с Югославией и Грецией, а также объединённая Германия. А вот Италия, Франция, Испания, Португалия, Швейцария и Австрия, включая страны Бенилюкса, Данию и Скандинавские страны, сохранили условно нейтральный статус.

Польша вернулась в состав СССР, не говоря уже о Прибалтийских республиках. Кёнигсберг, как и в моей истории, стал советским. К СССР отошла восточная часть современной Пруссии почти до Берлина. Под шумок зацепили и Финляндию, припомнив Фридрихсгамский мирный договор от 1809 года.

С Японией мы, как водится, немного повоевали, после чего Курилы и Южный Сахалин, спустя сорок лет, вернулись в «родную гавань», то есть в российскую, а теперь уже советскую. Не знаю, имелись ли у советского руководства планы на Страну восходящего солнца, но там подсуетились янки, сразу же принявшиеся строить военную базу. А вот Корею нам удалось взять под свой контроль полностью, посадив марионеточное правительство, и мы тоже, не мудрствуя лукаво, создали там сразу две военные базы.

Югославия, кстати, после гибели Иосипа Броз Тито оказалась весьма лояльна к Советскому Союзу. Весной 1944-го Тито погиб в перестрелке с фашистами, вот только пуля почему-то вошла лидеру партизанского движения между лопаток. Догадываюсь, что не обошлось без участия советских спецслужб, как-никак я лично рассказывал Сталину о политике «и нашим, и вашим» будущего президента Югославии. И после Победы страну возглавил совсем молодой по политическим меркам Петар Стамболич, сразу же зачастивший в Москву, видно, на консультации. Именно он устроил чистку среди боснийцев и хорватов, воевавших на стороне Гитлера.

В соседней Албании к власти после окончания войны пришёл Ходжа Энвер. Насчёт него я не сильно потрошил в своё время Википедию, но память подсказывала, что эта страна выбрала не слишком правильный путь, о чём я сообщил через представителя резидента на одной из послевоенных встреч. Буквально месяц спустя Энвер был вызван в Москву. Не знаю уж, чем Иосиф Виссарионович так запугал лидера Партии труда, но, вернувшись в Тирану, тот объявил об ускоренном строительстве социализма и политике сближения с СССР.

Надеюсь, у руководства страны хватит ума не кидать все силы на восстановление экономик отныне дружественных нам государств. Нам-то досталось больше всех, да Германию ещё потрепало изрядно, но ГДР, в чём я более чем уверен, возродится за несколько лет. Немцы – педантичный и трудолюбивый народ, а мы привыкли всё делать с такой-то матерью и бросаться грудью на амбразуру. Тем более техникой мы не так богаты, а человек для многих начальников – не более чем галочка в книге трудодней.

С подачи созданной сразу после войны ООН в 1947-м Палестину было предложено разделить и образовать на её территории арабское и еврейское государства. А год спустя Давид Бен-Гурион объявил о создании Израиля. Правда, почти сразу же на новое государство напали Сирия, Египет, Ливан, Ирак и Трансиордания, но израильтяне сумели отбиться.

Не помню точных дат, о чём я тоже упоминал и в своих записках, и в разговоре со Сталиным. Похоже, Коба занял выжидательную позицию, следя, чем всё закончится. Когда же стало ясно, что евреев так просто не сломить, СССР признал новое государство, тут же установив дипломатические контакты.

В Южной Азии тем временем Индия обрела независимость, но Пакистан всё же отделился, став исламским государством. К власти там пришла Мусульманская Лига во главе с ярыми антикоммунистами Мухаммадом Али Джинной и Лиакатом Али Ханом. Правда, там успели подсуетиться наши люди, посодействовав пуштунам Северо-Запада и белуджам в Восточном Белуджистане в присоединении к Афганистану. При этом удалось наладить в целом не самые плохие отношения с Пакистаном.

Махатма Ганди сумел пережить 1948-й, в котором, как я помнил, его отправили на тот свет какие-то террористы. Не от Серова или кого-то из его людей, а из своих источников я узнал, что телохранителями Ганди являются советские специалисты. А ведь я когда-то упоминал то ли в разговоре с кем-то из советских шишек, то ли в записях, что Ганди погибнет в результате заговора. Похоже, были приняты соответствующие меры. Но при этом Ганди остался всего лишь духовным вождём страны, а пост премьер-министра занял его ученик Джавахарлал Неру. Недавно Ганди и Неру, к слову, побывали в Москве, заключив ряд важных соглашений. Индия нам как политический и торговый союзник будет весьма кстати.

В 1944-м в местечке Бреттон-Вудс в штате Нью-Гэмпшир состоялась конференция, итогом которой год спустя стало появление новой системы организации денежных и торговых расчётов. На смену «золотому стандарту» пришёл конвертируемый доллар, цена золота оказалась жёстко фиксирована – 35 долларов за тройскую унцию. Представитель СССР на конференции присутствовал, но выступил против, мотивируя это тем, что Советский Союз продолжает считать универсальной валютой не доллар, а золото. Соответственно, ещё год спустя наша страна не подписала и соглашение. Однако это не помешало созданию Международного банка реконструкции и развития и чуть позже Международного валютного фонда, так что СССР поневоле пришлось участвовать в валютных операциях на долларовой основе.

Кстати, Нюрнбергский процесс произошёл и в этой реальности. Каждый получил по заслугам, включая не успевших убежать или отравиться гитлеровских руководителей Гиммлера и Бормана.

В 1947-м состоялась наша последняя с Фитиным встреча. Он сказал, что идёт на повышение – его ставят руководить министерством госбезопасности. Впрочем, он будет продолжать курировать моё направление, а главой американской резидентуры станет Иван Александрович Серов[1]. Фамилия показалась мне знакомой, но как я память ни напрягал, ничего конкретного по этому Серову вспомнить не смог. Жаль, Фитин мне нравился, никогда не давил, и вообще профессионал, каких ещё поискать. Надеюсь, с Серовым мы тоже сработаемся.

С новым куратором в течение последующих нескольких лет я встретился всего один раз. Он передал, что, учитывая мой нынешний статус, я перехожу в разряд «спящих» агентов. Как, соответственно, и моя супруга. Хорошо не в разряд «мёртвых», а то устранили бы на всякий случай: нет человека – нет проблемы. Для страны, пояснил Серов, я и так немало сделал, а проколоться на какой-нибудь мелочи будет крайне нежелательно.

Что ж, в целом меня такая позиция устраивала, хотя я продолжал по мере сил помогать своей стране, проявляя разумную инициативу. Умудряюсь как-то лавировать между заданиями, которые подбрасывают Гувер и его люди, и пропагандой СССР – это уже, как можно догадаться, моя инициатива. Заодно в моих инфомедиа всячески намекают, какие выгоды сулит сближение двух самых сильных в мире держав. Конечно, приходится вертеться, словно уж на сковородке, но тут ничего не попишешь.

А жизнь тем временем шла своим чередом. Через год, в июне 45-го, на свет появилась Софья. Я уж грешным делом думал, что мне по жизни уготовано быть отцом мальчиков, но на этот раз система дала сбой. Хороший такой сбой, качественный, так как малышка выглядела настоящим ангелочком. Мы её зарегистрировали как София Бёрд. Жаль, не Сорокина, лучше звучало бы.

Конечно, следил я и за тем, как растёт мой сын от мимолётной связи с Кэрол Ломбард. В 1946-м Люк пошёл в начальную школу, всё ещё будучи уверен, что Кларк Гейбл его настоящий отец. В их семье правду знала только Кэрол, и мне не хотелось вторгаться со своими откровениями, разрушая их уютный мир. Тем более и доказательств у меня не было, а закатывать скандал, не имея на руках козырей, – занятие бесперспективное. Не буду же я кричать: «А глаза! Посмотрите, у парня мои глаза! И подбородок такой же!» Приходилось ограничиваться подарками ко дню рождения, уж не знаю, как Кэрол объясняла и сыну, и мужу, от кого прибыл очередной презент.

Между тем моя медиаимперия раскинула свои щупальца на весь североамериканский континент. Это касалось не только радио и ТВ, но и печатных СМИ. Тысячу раз был прав основатель династии Ротшильдов, выведший формулу: «Кто владеет информацией – тот владеет миром». И я старался поэтапно воплощать свои далекоидущие планы в жизнь. Помимо уже имевшейся местной газеты я купил базирующуюся в Сан-Франциско «Русскую жизнь» и, самое главное, приобрёл контрольный пакет акций «Нью-Йорк Пост». Их конкурентов из «Нью-Йорк Таймс» я не потянул, хотя приценивался и так и этак. Но и «Пост» оказались неплохим приобретением, издание пользовалось достаточной популярностью на восточном побережье. Причём в редакции газеты я появился лишь однажды, на первой планёрке, когда представил коллективу самого себя. Правда, та планёрка длилась почти два часа, в течение которых я заодно озвучил свои пожелания по контентному наполнению издания, привнеся кое-какие наработки из СМИ будущего. Не особо революционные, но которые могут ещё более поднять тираж. Что в итоге в общем-то и случилось, через полгода мы всерьёз подобрались к показателям «Таймс», а спустя год газету можно было приобрести уже в любом уголке не только США, включая Аляску, но и Канады.

Отель и казино по-прежнему не простаивали, но уже не считались основным источником моих доходов. Я вообще решил к началу 50-х построить ещё один комплекс, по моим прикидкам, к тому времени моё благосостояние позволит затеять подобный проект.

Пока же для начала я приобрёл солидный участок земли выше по улице, где стоял мой отель. Земля в Вегасе порядком подорожала по сравнению с тем днём, когда моя нога первый раз ступила на территорию тогда ещё захолустного городка штата Невада. Но в мэрии у меня давно всё было схвачено, и мне они продали землю не намного дороже, нежели в 1940-м. Надеюсь, налоговая и прочие не начнут копать, почему так вышло, официально же тот участок на карте муниципалитета обозначили как непригодный для застройки ввиду подвижности пластов из-за грунтовых вод. Которым, если подумать, в этих краях неоткуда было взяться по причине засушливости климата – вся вода в город поступала благодаря «Дамбе Гувера». А спустя год после покупки участка специалисты вдруг выяснили, что вся грунтовая вода чудесным образом испарилась, и земля теперь уже вполне пригодна для возведения хоть дворца. Нехорошо, конечно, обманывать государство, но кто, как не я, создал из этого куска пустыни оазис игорного бизнеса?! Так что имею право на свои небольшие преференции.

Я тут, между прочим, ещё и писателем заделался. Правда, в итоге пришлось ограничиться парой книг и потрёпанными нервами. После выхода «Экспансии» журналисты устроили настоящую охоту на её таинственного автора, но успеха не добились. Моё инкогнито было выгодно и редактору издательства Harper amp; Brothers, потому что подогревало интерес к роману и заставляло раз за разом увеличивать тираж переиздания. Даже в Германии, на территории которой уже шла война, умудрились выпустить «Экспансию» на немецком языке. Мало того, экземпляр книги обнаружили в бункере Гитлера, причём с пометками на полях, сделанными рукой самого фюрера. Однако книга тут же исчезла, наверняка осев в какой-нибудь частной коллекции.

Грэг Малкович несколько раз обращался ко мне по поводу того, не готов ли я им предложить ещё что-нибудь. А я не раз и не два думал над тем, стоит ли браться за «Код да Винчи»? В общем-то книгу Дэна Брауна я перечитывал трижды, сюжет помнил если не досконально, то вполне сносно, и по долгом размышлении, загодя не ставя в известность Малковича, взялся понемногу кропать рукопись.

Естественно, действие было перенесено в настоящее время, якобы послевоенное, так что сотовые телефоны, компьютеры и прочие приметы будущего пошли лесом. Закрывшись в кабинете, чтобы ни жена, ни дочь не отвлекали, я по два часа в день работал над рукописью. Несколько раз переписывал некоторые куски текста, по какой-либо причине мне не нравившиеся, несколько раз хотел всё бросить к чёртовой матери. В итоге книга выжала из меня все соки, но окончательный вариант меня всё же не совсем устраивал, и я, минуя машинистку, отправил рукопись Малковичу с просьбой напрячь литредактора, дабы тот облёк мой конспирологический полуфабрикат в нормальное литературное произведение. Оплатить дополнительную работу я обещал сам, что и сделал, а после выхода книги сразу стотысячным тиражом под авторством всё того же Джима Моррисона я всё равно оказался в приличном плюсе.

А вот святые отцы, не успел роман «Код да Винчи» выйти в свет, сразу же потребовали изъять весь тираж, так как книга, по мнению обитателей Ватикана, подрывает устои не только христианской церкви, но и других религиозных конфессий. Это они, конечно, замахнулись на все конфессии, все убийства в моей книге на счету «Опус деи» – организации, почти двадцать лет реально существующей на момент выхода романа в свет. Да я ещё масонов приплёл, изначально тамплиеров. Помимо прочего добавил от себя полудетективную историю с выявлением тринадцатого апостола, то бишь Савла Тарсянина, впоследствии принявшего имя Павел. Якобы в его саркофаге, находящемся под алтарём римского храма Сан-Паоло-фуори-ле-Мура, хранился свиток, проливающий свет на настоящую историю Христа и которым удалось завладеть профессору Лэнгдону. Понятно, никаких свитков в саркофаге на самом деле нет, что и подтвердила экскурсовод, когда мне довелось побывать в базилике спустя три года после вскрытия саркофага учёными. Но сейчас этого никто не знает, поэтому я писал, не ограничивая свою фантазию никакими рамками.

Гораздо интереснее, как мне кажется, получилась моя придумка с зашифрованным в книге посланием, оставленным мной для читателей помимо того, что оставил по сюжету Соньер разгадывать Лэнгдону. Это послание было столь глубоко зашифровано, что ни редактор издательства, ни цензура никакого подвоха не заметили. Однако нашёлся дотошный умник, который всё же добрался до разгадки, а то я уже подумывал, как обнародовать эту информацию, чтобы самому при этом остаться в стороне. Молодой математик из Висконсина сам побежал в редакцию местной газеты, потрясая исчёрканным карандашом листом бумаги. А послание это гласило ни много ни мало, что вся властная и экономическая верхушка Британии и США повязана участием в мировом заговоре, по сравнению с которым масоны со своими театральными сборищами – просто детский сад. Публикацию принялись перепечатывать другие издания, подключились радио и телевидение, и, естественно, мои тоже. В итоге шумиха охватила чуть ли не весь мир. Отдельно стоит отметить, что Ротшильды с Рокфеллерами в этом контексте тоже мелькали, как и якобы контролируемая ими ФРС. Неудивительно, что их представителям тут же пришлось оправдываться, заявляя, что все намёки в адрес семейств – гнусная ложь.

Как бы там ни было, к тому времени уже увидел свет второй, полумиллионный тираж издания, не считая проданных прав на переводы за границей.

Однажды вечером Малкович позвонил мне в Вегас и чуть ли не плачущим голосом сообщил, что не ожидал от меня такой подставы и что буквально час назад к нему приходили люди из ФБР.

– Откуда вы звоните?

– Из бара напротив издательства.

– Правильно, ваш телефон может стоять на прослушке. Так что им было нужно? – спросил я, уже заранее зная ответ.

– Как что?! Они хотели узнать, кто настоящий автор этой книги! Я сослался на обещание не разглашать имени писателя. Тогда мне пригрозили жёсткими санкциями, вплоть до закрытия издательства. Дали неделю на размышление.

– Неделю? Хм, что ж, попробуем за это время что-то придумать. Вы пока держите язык за зубами. И ваши люди пусть молчат. А бухгалтерские документы, где фигурирует моё настоящее имя, уничтожьте.

Так, думал я, Малкович рано или поздно расколется. Что же предпринять?… И тут мне очень кстати на глаза попалась заметка в разделе «Криминальная хроника», где сообщалось, что в съёмной нью-йоркской квартире был найдет мёртвым малоизвестный писатель Алекс Гринуэй. Судмедэксперт дал предварительное заключение, что смерть наступила в результате передозировки наркотиков. Как сообщалось, у Гринуэя из всей родни имелась только воспитывавшаяся в приюте племянница, которую он не видел три последних года, ведя исключительно замкнутый образ жизни. На что он жил и приобретал наркотики, установить пока не удалось.

В этот момент меня и озарило. А что, если автором моих книг представить несчастного наркомана? Сам он уже ничего не оспорит и не ответит на вопрос, на что тратил гонорары.

Я предпринял кипучую деятельность, первым делом разузнав подробности жизни бедолаги. Оказалось, действительно жил уединённо, употреблял морфий, который приобретал в больнице через знакомую санитарку. Когда-то у него вышла одна детективная книжонка, не имевшая успеха, после этого издательства его рукописи уже не принимали. Он пытался вести в газете криминальную колонку, но после очередного морфийного загула окончательно испортил себе репутацию.

Я позвонил Малковичу и предложил встретиться в уединённом месте, и захватил чистые бланки бухгалтерской отчётности. Сначала я разъяснил Малковичу, что Джим Моррисон – не кто иной, как Алекс Гринуэй, и тут же расписался на бланках почерком покойного. Как он подписывался, я, само собой, заранее выяснил. Для этого пришлось нанять человека с полукриминальным прошлым, бравшего за свою работу немалые деньги. Но он оказался настоящим профессионалом. Проник в комнату писателя и раздобыл мне несколько квитанций с автографом Гринуэя, а также рукописные листы с образцами его почерка.

Я не упоминал, что умею подделывать чужой почерк и автографы? Да, имеется у меня такой талант, которому наконец-то нашлось применение. Потренировавшись, я исписал с десяток листов, представив их черновиками романа «Код да Винчи», благо пишущей машинки в доме наркомана не имелось. Эти листы тем же профи были подброшены в квартиру усопшего и найдены там спустя несколько дней одним пронырливым писакой из «Нью-Йорк Таймс». Перед тем, как проникнуть в опечатанное жилище (куда мой человек как-то пробирался), репортёр получил анонимное сообщение, что в квартире Гринуэя может храниться рукопись романа. Естественно, он свой шанс прославиться не упустил, хотя и получил от копов на пряники. Надеюсь, графологи в Бюро не слишком придирчивы, иначе при всём моём старании смогут обнаружить отличия, сравнив почерк настоящего Гринуэя и мою подделку.

Ну а подписи были проставлены на бланках, которые я сейчас протягивал Малковичу.

– Ваш бухгалтер может вписать нужную сумму. Тут бланков с запасом, так что имеете право на ошибку.

Малкович заметил, что легенда шита белыми нитками, на что я возразил: мол, лучше такая, чем вообще ничего. Потому что ФБР из него душу вытрясет, и он им меня сдаст, а мне не очень хочется оказаться в центре этого скандала. И повторил просьбу всех причастных держать язык за зубами. Это же ранее я ещё раз сказал машинистке, печатавшей мой первый роман. Спокойно так сказал, мило улыбаясь, отчего девушка вдруг побледнела и часто-часто закивала.

История с неудавшимся писакой, на удивление, прокатила, хотя гонорар за второе издание был переведён на пока ещё замороженный в силу её юного возраста счёт племянницы «автора». Я не сильно горевал, мне и так неплохо перепало, а оставшейся без родителей девочке, надеюсь, столь внушительная сумма поможет встать на ноги.

Тем временем эпопея с мнимым автором книги просочилась в прессу, и издательства принялись публиковать прежде отвергнутые рукописи Гринуэя. Прочитал я одну такую книжонку – и впрямь слабоват сюжет. При этом журналисты задавались вопросом, почему, имея такие гонорары после двух удачных книг, Алекс Гринуэй вёл такое нищенское существование? В итоге пришли к выводу, что все деньги уходили на морфий, хотя, на мой взгляд, имея сотни тысяч долларов, можно обеспечить морфием десяток больниц.

В общем, скандал после выхода книги поднялся невиданный, а под банковскими системами Рокфеллеров и Ротшильдов начала проседать почва. На их фоне резко подскочили акции Bank of America и начали раздаваться голоса, что книга была проплачена семейством Джаннини, дабы насолить конкурентам. Президент Bank of America Лоренс Джаннини заявил, что подаст в суд на клеветников, однако это нисколько не снизило количество нападок. Тем более акции его банка росли с каждым днём. М-да, кабы я знал, что итальяшки окажутся в таком выигрыше, может, и подкатил бы к ним с предложением принять посильное участие в проекте, естественно, спонсируя автора. Пусть и вполне самодостаточного в финансовом плане, но, как известно, денег много не бывает.

Что ещё… Ах да, Абрам Моисеевич отдал богу душу. Жаль старика, он мне нравился, помог на первых порах освоиться в Нью-Йорке. Теперь его антикварным магазинчиком заправляла та самая, приехавшая из Европы, родня. Надеюсь, они не пустят наследие Лейбовица по ветру, пока, во всяком случае, насколько я знал, лавка принимала посетителей.

Ко всему прочему можно отметить, что Филумена встретила своего единственного. Им оказался владелец компании по торговле мясом, решивший прокутить немного денег в моём казино. Вдовец сорока трёх лет заглянул в пиццерию и был моментально наповал сражён красотой грудастой итальянки. К счастью, Филумена успела подготовить подмастерьев, так что наше с ней полюбовное расставание получилось не критичным.

А у меня между делом возникла идея сунуть нос в кинобизнес. Не как раньше, в качестве сценариста, режиссёра или даже актёра, а как владельца собственной кинокомпании. Причём и название я для неё моментально придумал – Barbara Films.

От идеи создания киностудии до её открытия прошло всего полтора года, а в её реализацию были вложены масса сил и денег. Наша с Варей свадьба проходила как раз на фоне этого события.

Заглянувший как-то на строительный объект Уорнер искренне удивился:

– Фил, зачем вам это надо? Рынок киноиндустрии уже давно поделён, вы прогорите. Послушайте мой совет – прекращайте это дело, так вы сохраните хотя бы часть денег.

Но я был свято уверен, что уж с моими-то организаторскими талантами киностудия начнёт приносить прибыль уже с первым отснятым фильмом. А ещё можно и телесериалы шлёпать. Актёров в Лас-Вегас всё ещё трудно заманить, а здесь, «по месту жительства», процесс пойдёт куда веселее.

Практически у всех звёзд имелись контракты с той или иной киностудией, а первый мой фильм должен привлекать внимание уже одними именами, не говоря уж о блестящем – в чём я был уверен – сюжете.

Между делом у меня лежали в столе три сценария под названиями «Тутси», «Молчание ягнят» в двух частях и также в двух частях «Спасти рядового Райана». Такой вот я выбор сделал для начала, постаравшись выдать три разных по жанру бестселлера.

Первые два фильма, само собой, учитывали поправку на время действия. Однако тот факт, что главный герой в образе актрисы пробуется на роль в телесериале, был сохранён. Как-никак телевидение не без моей помощи успело завладеть умами не только среднего класса Северной Америки. Телеприёмники, которые мы выпускали, были рассчитаны на самую разную аудиторию, а самый дешёвый (что не значит «самый плохой») за пятьдесят долларов могла позволить себе практически каждая семья. Соответственно, и телесериалы, особенно на двух из трёх моих каналов, приобрели невиданную популярность. Значит, сюжет, когда актёр пытается получить роль в телесериале под видом актрисы, не такой уж и опередивший своё время. Хотя опять же, повторюсь, пришлось делать некоторые поправки на то, что фильм снимается на тридцать с лишним лет раньше оригинала. Плюс сам сюжет я помнил отнюдь не досконально, поэтому местами позволил себе кое-какие вольности. Например, я не помнил, как назывался сериал, в который пробился герой Дастина Хоффмана, что-то о госпитале. Не помнил имени героя и его женского альтер-эго, конечно же, не помнил имени и медсестры, в которую влюбляется главный герой… Так что пришлось такие нюансы выдумать самому. Сериал назвал «Госпиталь Сент-Джеймс», героя – Винсом Фонтекой, перевоплотившимся в Саманту Фокс. Такая вот шутка автора. А медсестра получила имя Кэтрин Хоффман. Тоже шутка, которую могли бы оценить наши потомки… Главное, как мне казалось, должно получиться не менее смешно, чем в оригинальной версии.

Режиссёром я пригласил уже дважды оскароносного и неплохо себя ценящего Уильяма Уайлера. На роль главного героя он выбрал Генри Фонду, чей контракт со студией 20th Century Fox уже истёк. Генри решил посвятить себя театру, но мы на пару с режиссёром сумели уговорить его вернуться в Голливуд хотя бы на один фильм. Он сначала сомневался, что сможет сыграть женщину, но эти сомнения были развеяны после первых же кинопроб. Не понадобилось даже приглашать травести-актёра из Нью-Йорка, как хотел было Уайлер, чтобы тот помог Фонде вжиться в роль.

На роль медсестры Уайлер мечтал пригласить саму Вивьен Ли, но та, прочитав сценарий, почему-то отвергла его предложение. Видно, жанр картины посчитала несерьёзным. Тогда я посоветовал обратить внимание на Лану Тёрнер, в прошлом году выскочившую за миллионера Генри Топпинга. Она с удовольствием согласилась принять участие в картине. Так что пазлы понемногу складывались.

Что касается «Молчания ягнят», то здесь на роль Ганнибала Лектера я планировал подтянуть не кого-нибудь, а оскароносного Хамфри Богарта, выкупить которого на один фильм у студии Warner Bros. обошлось бы в 100 тысяч. На дружбу, если наши отношения с Джеком Уорнером можно было обозначить этим словом, я не особо рассчитывал, прекрасно понимая, что «это бизнес, парень, ничего личного».

На Энтони Хопкинса мой протеже походил мало, но обладал такой харизмой и так умел перевоплощаться, что я ни секунды не сомневался в своём выборе, в чём убедился уже на первых же кинопробах.

Однако Богарт меня тут же удивил. Прочитав сценарий, он без обиняков заявил, что в роли Кларисы Старлинг видит исключительно свою молодую супругу Лорен Бэколл, за плечами которой к тому моменту было всего три киноработы. Я тоже хотел было встать в позу, но, подумав, сообразил, что факт съёмок в одной картине суперзвезды и его молодой жены может сыграть положительную роль. Тем более они играют не возлюбленных, а двух антиподов – маньяка и агента ФБР, хотя и заключивших что-то вроде временного союза.

Тут, впрочем, имелся один момент, на который мне указал режиссёр фильма, одноглазый Фриц Ланг, которому я первому показал сценарий. Оказывается, в это время женщины в силовых структурах встречались разве что в качестве секретарш и бухгалтеров, но никак не детективов. М-да, логично, как я вообще такой факт упустил из виду… Называется – заработался. Но я на это заявил:

– Так мы создадим прецедент, может, это подтолкнёт общество к равноправию полов.

Хотя в душе я всё же оставался половым шовинистом, к своему стыду считая, что прав был Адольф, когда говорил о социальной роли женщины: «Kinder, Küche, Kirche».

Через Стетсона попросил передать Гуверу, что хорошо бы ФБР выделило для картины консультанта. Типа – и ведомству лишняя реклама не помешает, и мы не опростоволосимся.

Ну и, наконец, «Спасти рядового Райана»… Фильм обещал быть самым высокобюджетным из всех готовящихся проектов, учитывая обилие батальных сцен. Нормандская операция в этой реальности тоже случилась, хотя и наверняка что-то проходило по-другому. Не будучи большим специалистом по военной истории, я пообщался с недавно демобилизованным ветераном боевых действий при высадке в Нормандии, который помог мне добавить в сюжет логики и правдоподобности.

В оригинале постаревший Райан с детьми и внуками стоит у могилы своего спасителя, капитана Джона Миллера. Я долго думал, стоит ли засылать героя так далеко в будущее, в итоге решил ограничиться десятилетним отрезком. Пусть это будет конец 50-х, а Райан придёт на могилу капитана пока лишь с детьми.

Прерогативу выбора актёров я отдал режиссёру картины Джону Форду, который с удовольствием согласился отвлечься от бесконечной череды вестернов ради столь патриотичной постановки. Правда, обошлось без звёзд, Форд решил вывести на орбиту малоизвестных, но, по его мнению, талантливых актёров. Я дал добро, в конце концов, фамилия режиссёра уже сама по себе должна привлечь критиков и зрителей.

Все эти проекты должны были стартовать один за другим практически сразу после открытия киностудии, которое с некоторой долей помпезности было запланировано на завтра в полдень. И сейчас я грустно пялился на эту вывеску из двенадцати латинских букв, одна из которых – а именно буква f – висела чуть косо.

– Саймон, – повернулся я к своему «вечному» помощнику, – только я вижу, что одна буква висит криво?

– Нет, мистер Бёрд, я тоже это вижу. Сейчас мы этот вопрос решим… Эй, кто у вас крепил буквы? Ты? Крепил-то по-трезвому? А то вон буква f словно винных паров надышалась. У тебя пять… ладно, десять минут, чтобы привести всё в порядок.

Когда надо, Стетсон умеет быть жёстким. А размазню я на такую должность и не принял бы. И пусть он работает на Гувера, регулярно «постукивая» на меня, но дело своё знает, а это качество я привык ценить в людях.

На торжественное открытие киностудии приглашены несколько знаменитых актёров и актрис, включая тех, кто готовится сниматься в моих фильмах, пара продюсеров, пресса, и я лично должен проверить готовность моего нового детища к приёму столь важных гостей, каждый закоулочек, руководствуясь правилом «доверяй, но проверяй». И недаром, раз уже с вывески начинаются неполадки. Надеюсь, буквы к завтрашнему дню будут прикручены надёжно, и какая-нибудь из них не спланирует на головы нашим гостям. Каждая высотой в метр и весит, наверное, килограммов пятнадцать-двадцать, такая и пришибить может.

Киностудия занимала три огромных, разделённых на десятки секций ангара плюс двухэтажное административное здание. Учитывая, что Стетсону и так хватает работы, директором я назначил некоего Раймонда Дж. Куливана. Человек к своим пятидесяти пяти годам имел многолетний опыт работы на Голливудских холмах, пройдя путь от помощника осветителя до главного администратора киностудии Paramount Pictures, откуда уволился после того, как повздорил с Адольфом Цукером. Естественно, по моей просьбе ещё до моего разговора с Куливаном мне доложили, в чём была причина размолвки. Оказалось, обладающий жёстким характером Цукер был недоволен критикой в свой адрес, причём критикой по делу, за то, что запускал в производство явно провальный проект. В итоге фильм и провалился в прокате, но к тому времени Куливан уже пребывал на вольных хлебах, с которых я его и подобрал.

Несчастную букву всё-таки прикрутили прямо на наших глазах, после чего я в сопровождении Стетсона потратил больше двух часов на осмотр территории и съёмочных павильонов. М-да, тут на одни только кинокамеры столько денег ушло… Лучше не вспоминать. Дороже всего обошлась земля, она здесь буквально на вес золота. Потратился, считай, под «ноль», но всё же сумел избежать займов и возможных долговых ям. Если дело не пойдёт, киностудию или имущество частями можно продать с молотка. Но по миру мы с Верой и маленькой Софией не пойдём – нас кормили другие проекты: отель с казино, фабрика теле- и радиотехнических изделий, телерадиокомпания, газеты… Не считая моих писательских потуг, прибыли от игрушек и исполняемых Армстронгом песен, доли в компании Gibson… Может, и забыл что-то, вспоминаю, только когда мне главбухи предприятий (постаревший, но всё ещё убегающий от деменции Самсон Израилевич тащил на себе основной груз в лице Bird Inc) предоставляют ежемесячные отчёты о доходах. За всем реально не уследишь, даже Стетсон при его талантах не в состоянии всё контролировать, а люди, через чьи руки текли финансовые ручейки и реки, боялись разве что аудиторских проверок. Единственный, в ком я был стопроцентно уверен, – это Лившиц. Надеюсь, если кто-то и ворует мои деньги, то края он всё-таки видит. Иначе – рано или поздно тайное становится явным, а мстя моя будет жестокой.

Глава 2

На рассвете следующего дня, 21 февраля 1949 года, я проснулся от ощущения, что по мне кто-то ползает. Ну, так и есть, это Софа вскочила ни свет ни заря и решила забраться в постельку к маме с папой. В Casa del Mar мы сняли номер люкс с видом на океан, с гостиной и двумя спальнями. Одну из спален заняли мы с Варей, во второй, поменьше, по-хозяйски со своими взятыми в поездку Кеном и Барби разместилась дочка.

– Папа, пливет! – во все свои молочные зубы улыбнулась дочь.

В семье мы разговаривали исключительно на русском, а в обществе, сплошь состоящем из англоязычных, естественно, на языке Шекспира, хотя, думаю, великий драматург вряд ли с ходу понял бы, что говорят американцы, настолько в этой стране искажён язык предков. При этом Соньке, наверное, в силу юного возраста, такие переходы давались легко, как само собой разумеющееся.

– Тихо, не разбуди маму, – прошептал я. – Ты чего так рано вскочила? Время-то ещё – начало седьмого.

– А я уже выспалась! – тоже переходя на шёпот, ответила егоза. – Папа, а мама сделает сегодня блины?

– Мы же не дома, какие блины… О, а вот и мама, кажется, проснулась.

Варюха, улыбаясь, сначала сладко потянулась, потом открыла глаза и сразу притянула к себе Соньку, принявшись её щекотать. Глядя на это, я тоже не удержался и присоединился к «пыткам», а Соня заливалась смехом, поднимая нам настроение.

Не раз и не два меня так и подмывало признаться Варе, кто я и откуда на самом деле, но я не мог этого сделать. Не потому, что когда-то Берия взял с меня расписку хранить молчание, просто я боялся, что моё признание может что-то разрушить в наших отношениях. Кто знает, как Варя отреагирует, а меня пока всё в нашей жизни устраивало.

Так бы и занимались ничегонеделанием, но пришлось готовиться к сегодняшнему открытию. А это значит, что к девяти часам должен подойти парикмахер-стилист, какой-то там Франческо, чтобы привести мою супругу в порядок. В нашем отеле тоже, между прочим, полный комплекс парикмахерских услуг, как для женщин, так и для мужчин. Сам туда захаживаю, естественно, в мужской зал. Вроде все клиенты и клиентки довольны. Кстати, жене не нравится, что я взял моду стричься коротко. А мне в самый раз, в нашем климате, особенно с весны по осень, чем меньше волос – тем меньше потеет голова.

– Соня, почему Барби и Кен под кроватью? Тебе приятно было бы, если бы тебя засунули под кровать? Ну-ка доставай их оттуда немедленно!

Это Варя уже в соседней спальне командует. Комсорг в ней так и живёт, изредка прорываясь наружу. Когда нужно, умеет быть жёсткой. С другим характером в немецком тылу она бы столько не продержалась. Так что Соньке ничего другого не остаётся, как лезть под кровать. Её причёской, к слову, Франческо тоже займётся, так что работы ему на пару часов хватит. Мои женщины должны быть сегодня самыми красивыми.

Ровно в одиннадцать выдвигаемся. Погода солнечная, а термометр за окном показывает девятнадцать градусов тепла. Для февраля нормально.

Я за рулём купленного в прошлом году «кадиллака» 62-й серии с открытым верхом. До Вегаса меньше четырёхсот километров по прямой, почему бы и не прокатиться? «Корд» служил мне верой и правдой не один год, но время берёт своё, да и не один я теперь, а для семейных поездок такой лимузин больше подходит. Нравятся мне машины этого времени своими плавными обводами, нравятся своей натуральностью. Никакого тебе пластика и прочей хрени из будущего. Металл, кожа, дерево и мощный двигатель – что ещё нужно для счастья настоящему автолюбителю?

Стетсон вон всё советует личным водителем-телохранителем обзавестись, но я пока ещё, слава богу, и сам в состоянии крутить баранку и метко стрелять, хотя в следующем году отмечаю полувековой юбилей. Теперь оружие у меня всегда с собой на законных основаниях, нравится мне чувствовать под рукой полновесный «Кольт M1911».

У ворот студии, над которыми вроде бы теперь ровно висит надпись Barbara Films, нас встречают суета и Стетсон, который тут за распорядителя. Шустрый малый, за столько лет я ещё ни разу не пожалел, что у меня такой помощник. Потому и на жалованье ему не скуплюсь. Правда, он почти все деньги отправляет своим пожилым родителям в Спрингфилд.

Название городка, кстати, сразу напомнило мне знаменитый мультсериал будущего «Симпсоны», семейка которых родом как раз из какого-то Спрингфилда. Интересно, дорого стоит создать свою анимационную компанию?

– Всё готово к открытию, мистер Бёрд, – отрапортовал Саймон. – Гости уже собираются.

Что собираются, это я и так видел. Виктор Аскольдович с Науменко, правда, не смогли приехать, они сейчас на Аляске, решили создать золотодобывающую компанию, а это дело не одного дня без отрыва от производства, так сказать. Кстати, золотом они увлеклись с моей подсказки. Но поздравительную открытку я от них получил.

Подъезжают другие приглашённые. В частности мэр Лос-Анджелеса Флетчер Боурон и губернатор штата Калифорния Элл Уорен, уже мило о чём-то беседующие. Нужно подойти поприветствовать, справиться, как дела… Шампанское пока не предлагаем, всё это, включая бутерброды с икрой и прочие деликатесы, будет после того, как мы с президентом Гильдии киноактёров перережем алую ленточку.

А вот и он, Рональд Рейган. Да-да, именно Ронни, будущий президент США, в это время возглавляет актёрскую гильдию. Не знаю уж, как в этой реальности всё сложится с его президентством, но с делами гильдии вроде справляется неплохо. Пусть на этой должности и остаётся. Если попробует сунуться в политику, нужно его сразу прищучить, чтобы не успел натворить дел.

Звёзды кино тоже подъезжают, паркуются на автостоянке, способной вместить аж до сотни автомобилей. Среди них и те, чьи имена уже увековечены на Аллее славы Голливуда. Создали её с моей подачи, и, возможно, за это в том числе моя фамилия тоже теперь красовалась в одной из звёзд. Хотя официально причиной тому всё же была совокупность оскароносного проекта о бандах Нью-Йорка и мои работы в других, получивших заветные статуэтки фильмах как сценариста.

К кому-то подхожу, приветствую, кто-то, напротив, сам спешит навстречу. Чем-то напоминающий Лео ди Каприо актёр Орсон Уэллс, оскароносный Джеймс Стюарт в кителе военного лётчика, Энн Миллер, Джудит Баррет, ещё несколько узнаваемых лиц из первой сотни… Конечно же, и завербованные мной актёры здесь: Хамфри Богарт с Лорен Бэколл, наша «тутси» Генри Фонда, Кларк Гейбл под ручку с упорно отводящей взгляд в сторону Кэрол. Режиссёры моих фильмов стоят в сторонке, что-то живо обсуждают в облаке табачного дыма, у них явно беседы на профессиональные темы.

Многие явились со своими половинками. Мужчины преимущественно в дорогих костюмах, дамы… Ну, здесь у кого на что хватило фантазии и денег. Моя Варя-Барбара тоже выглядит на миллион. В буквальном смысле, если посчитать, во сколько обошлись пошитое на заказ платье и драгоценности. Причём пара колечек, колье и серьги, инкрустированные бриллиантами, не напрокат взяты, а подарены любимой мной лично. Комплект колье-серьги, кстати, на прошлый день рождения. А одно из колечек – то самое, ставшее моим первым серьёзным подарком Варе, когда она ещё работала официанткой.

В общем, привыкает Варенька понемногу к светской жизни, хотя богемных тусовок всё же старается избегать, присутствуя на них лишь по необходимости, когда мне бывает неприлично появиться в обществе без супруги. Да и в Вегасе не сказать что много поводов для таких сборищ, хотя городок и растёт не по дням, а по часам. Это здесь, в Лос-Анджелесе, или в Нью-Йорке, куда я несколько раз вывозил Варю, кипит жизнь.

Соня, наряженная в розовое платьишко, в сторонке ковыряет носком туфельки травку. Скучно ей здесь без сверстников, с взрослыми дядями и тётями. А вот в Лас-Вегасе у неё имеется подружка, пятилетняя Кармела, дочка выходцев из Мексики, чей отец держит автомастерскую неподалёку от нашего особняка. Кармела – девочка шустрая, но воспитанная, и Сонька ей периодически что-то дарит из своих игрушек. Мы им оборудовали в дальнем углу двора детский домик, где они могут сидеть часами, обсуждая свои девчачьи дела.

Естественно, присутствует пресса: журналы, газеты, телевидение и радио, в том числе и мои СМИ. Репортёры не устают щёлкать затворами фотоаппаратов, используя вспышку даже в солнечную погоду, дамы с радостью позируют, их спутники криво ухмыляются. Моя Варя в центре внимания. Даже немного ревную, когда актёры, режиссёры и прочие представители сильного пола выражают моей супруге восхищение.

– Леди и джентльмены! – звучит усиленный динамиками голос. – Минуточку внимания! Прошу вас всех подойти поближе. Через минуту начнётся торжественная церемония открытия киностудии Barbara Films.

Это Фрэнк Синатра, он сегодня ведущий церемонии, а заодно выступит с вокальным номером. Ещё пару-тройку песен исполнит старина Армстронг со своим оркестром. Более чем уверен, что прозвучат вещи, которые я ему когда-то презентовал.

Далее всё происходит согласно сценарию. Мы с Рейганом под прицелом фото- и кинокамер перерезаем атласную ленточку, раздаются хлопки петард, в небе вспухают цветы фейерверков. После захода солнца это, конечно, смотрелось бы красочнее, но у губернатора штата на шесть вечера запланирована серьёзная встреча, после которой он сразу улетает в Вашингтон на заседание конгресса. Так что пришлось всем подстраиваться под график мистера Уоррена.

Затем вся толпа проходит на площадку перед административным корпусом, на крыше которого развевается звёздно-полосатый флаг (надо же подчеркнуть лишний раз свою лояльность), а чуть ниже – две большие буквы BF. Ночью они подсвечиваются иллюминацией, сейчас же сияют своей белизной. На площадке установлена небольшая сцена, перед ней – столики, на которые выставлены напитки и закуска. Сегодня не сидим, двигаемся, а официанты бдительно следят, чтобы еды и напитков хватало с избытком.

Мэр и губернатор взбираются на сцену, по очереди произносят в микрофон заранее заготовленную речь, желают, в общем, большому кораблю большое плавание. Потом Синатра поёт что-то жизнеутверждающее и уступает сцену Армстронгу, а сам спускается к нам.

– Примите мои поздравления, мистер Бёрд, уверен, вашу кинокомпанию ожидает успешное будущее.

– Спасибо, Фрэнки, – обращаюсь я к Синатре более фамильярно. – Знаю, для тебя сейчас настали не лучшие времена и… давай-ка мы под тебя снимем музыкальный фильм в цвете, сыграешь главную роль.

Конечно, Фрэнки не против, а я уже думаю, самому сесть писать сценарий или нанять кого-то из больших профи. Особо в голову ничего пока не приходит, только крутится фильм «Кабаре» и кадр с поющей одноимённую песню Лайзой Минелли. Надо будет потом в тишине обдумать этот вопрос.

Для гостей проводится экскурсия, все практически в теме кинематографа, поэтому с интересом осматривают и павильоны, и технику. Через два часа самые занятые начали откланиваться. К этому времени мы с Варей уже устали всем улыбаться, но деваться некуда, это своего рода кодекс поведения на подобного рода мероприятиях. Уже сейчас для американцев улыбка много значит, пусть даже и дежурная, которая демонстрирует, что ты не собираешься никого грузить своими проблемами, типа у тебя всё ОК. Тяжелее всего приходится дочери, уже объевшейся пирожных и мороженого и теперь с сонным видом сидевшей на скамеечке.

И вот здесь всем присутствующим пришлось невольно взбодриться, потому что нашу тусовку своим появлением оживил не кто иной, как Мейер Лански. Как мой партнёр в кое-каких начинаниях, он тоже получил приглашение на открытие киностудии, пообещал прибыть, но честно предупредил, что может задержаться. Все прекрасно знали, что Лански тесно связан с мафией, неудивительно, что на многих лицах я прочитал удивление, смешанное с тревогой. Мол, этот Бёрд с ума сошёл, приглашать на такое мероприятие человека с подобной репутацией! Но мне плевать, что обо мне подумают, Лански как делового партнёра да и по многим человеческим качествам я уважал больше, чем любого из присутствующих здесь, и мы с ним душевно обнялись, приветствуя друг друга.

– Фил, наша организация не будет влезать в дела твоей киностудии, но об этом никому ни слова, – успел шепнуть он мне на ухо, прежде чем нас окружили вездесущие репортёры.

На «ты» – хотя в английском панибратское обращение не отличается от вежливого – мы с ним перешли ещё несколько лет назад, решив, что так нам с ним общаться будет комфортнее. Знали мы друг друга достаточно долго, ведём кое-какие совместные дела, так что такой переход был естественен.

И сейчас на фоне того, что коза ностра контролирует всю кинопромышленность Соединённых Штатов, имея с этого навар, мне было приятно слышать такие слова. В принципе, я готов платить отступные за спокойствие, но теперь выяснилось, что мне пошли навстречу и сделали такой вот подарок. Хотелось верить, что слово Лански кое-что значит, и в ближайшие годы, пока студия будет становиться на ноги, мафия нас не потревожит. Далеко я не загадывал, тем более, если мне не изменяет память, со временем Голливуд стряхнёт с себя этих паразитов, к коим я не без сожаления относил и Мейера, понимая, что на его месте я, возможно, избрал бы тот же путь.

Уже затемно мы, полностью вымотанные и с дремлющей на заднем сиденье лимузина Соней, наконец добрались до отеля. Душ и постель – единственное, чего нам всем сейчас хотелось. Причём постель исключительно в плане поспать, а не то, о чём некоторые сейчас подумали. Я был уверен, что впереди нас ожидает долгая и счастливая семейная жизнь, в которой найдётся немало места для интимных утех.

Варю и Софью на следующий день я отправил в Вегас самолётом. Мы ещё заранее обговорили, что, пока будут идти съёмки моих фильмов, я задержусь на студии. Мне очень хотелось, чтобы все картины «выстрелили», поэтому я собирался, не особо нервируя актёров с режиссёрами, по мере сил контролировать съёмочный процесс.

Например, ещё заранее, только подписав контракт, я посоветовал Богарту изучить досье известных убийц, побывать в тюрьмах и на процессах. В сценарии я прописал в некоторых моментах его герою не мигая смотреть прямо в камеру, хотя это шло вразрез с неписанными постулатами Голливуда. Актёры обычно не глядят в камеру, иначе это выглядит так, словно у них берут интервью. На экране должна создаваться иллюзия, что нет ни камеры, ни зрителя, что актёры играют – как живут. За редким исключением, которое как раз пригодится в «Молчании ягнят».

Кроме того, я передал через Стетсона просьбу Гуверу назначить консультанта для моего фильма. Как-никак приходилось учитывать современные реалии и не хотелось проколоться на мелочах. После этого мне позвонил лично глава ведомства и уточнил, действительно ли у меня агент ФБР – женщина. Когда я разъяснил ситуацию, Джон подумал и согласился, пообещав прислать консультантом не кого-нибудь, а своего заместителя, Клайда Толсона, ответственного за личный состав и дисциплину в ведомстве.

Старый знакомый прибыл в Лос-Анджелес в середине марта.

– Никогда ещё не был консультантом фильма, – признался он в аэропорту после обмена рукопожатиями. – Что ж, это новый вызов, к тому же мне и самому интересно, что получится в итоге.

Пришлось организовывать Клайду полный пансион в том же отеле, в котором остановился и я, плюс гонорар – три тысячи долларов за работу. К чести Толсона, сам он денег не просил, но не отказался от моего предложения. Клайд сразу проявил себя настоящим профессионалом, словно регулярно консультировал актёров и режиссёров, каждый его совет приходился в точку. Его и самого, похоже, захватил съёмочный процесс, на площадке он проводил зачастую весь световой день, возвращаясь в отель лишь переночевать.

Никакие развлечения Толсона не интересовали, тем более бары и женщины. О его более чем близких отношениях с шефом Бюро догадывался не только я, но все предпочитали молчать. Многие, кто в теме, помнили, как лет десять назад один репортёр рискнул обмолвиться в журнале Collier об ориентации шефа ФБР, и в Бюро тут же завели на него дело. Когда собрали компромат, то пустили в прессу такие подробности о не слишком безупречной жизни неосторожного журналиста, что далее последовал полный крах его карьеры. Остальные деятели прессы вняли предупреждению и впредь не рисковали хоть как-то зацепить эту сторону жизни Гувера Всемогущего. На это мне, в общем-то, наплевать, но то, что оба – гроза преступного мира, они неоднократно доказывали, не раз оказываясь под пулями. Тем более приятно, что второй человек Бюро согласился стать консультантом нашей картины. Несмотря на тот давний наезд Гувера и Толсона, когда они инкогнито проникли в мой номер, я зла на помощника директора ФБР не держал. Каждый делает свою работу, тем более нам удалось в итоге решить дело миром. А вскоре после приезда Толсона произошёл случай, ещё более расположивший его ко мне.

В тот день съёмки закончились около девяти вечера. Была отснята сцена очередного визита агента Старлинг к Ганнибалу Лектеру, где актёрам пришлось выложиться по полной. После команды режиссёра «Стоп!» Богарт под улыбки уставших членов съёмочной группы сказал своей супруге:

– Лорен, сегодня вечером, надеюсь, у нас всё пройдёт более демократично.

Все расходились с чувством выполненного долга, и я, само собой, предложил Толсону подбросить его на своём лимузине до отеля. Оставив автомобиль на стоянке, мы двинулись к холлу, как вдруг Толсон притормозил.

– Знаете что, Фил, – мы как-то легко с ним перешли на имена без всяких официозных «мистеров», – а не пропустить ли нам по стаканчику виски?

– Хм, почему бы и нет? День был тяжёлым, а завтра в съёмках перерыв, можно и расслабиться. Приглашаете в свой номер или ко мне?

– Предлагаю вон тот бар под названием «Пьяная лошадь», – кивнул Толсон в сторону горевшей через дорогу неоновой вывески.

В том баре мне бывать ещё не доводилось, но я знал, что это местечко облюбовали этнические мексиканцы. Вот и сейчас парочка, одетая в стиле Zoot Suit, стоит у входа в своих фетровых шляпах, широкоплечих пиджаках, зауженных книзу брюках и с неизменной, свисавшей ниже колена цепью. Героя фильма «Маска» лепили как раз с этих стиляг, называвших себя pachucos. Потомки выходцев из Мексики – народ горячий, заводятся с полоборота, и сам я туда в одиночку не попёрся бы. Однако не давать же задний ход перед заместителем директора ФБР!

Несколько минут спустя мы сидели за барной стойкой в помещении, под потолком которого клубился сизый дым, а в углу «Бабблер» крутил пластинку с какой-то жизнерадостной песней на испанском. Мы держали в руках по тумблеру с толстым дном, в каждом – на два пальца светло-коричневой жидкости. Из закуски – одно на двоих блюдце с подсоленными кешью.

– У нас в Бюро работает сын иммигрантов из Шотландии, который знает толк в этом напитке, – заметил Толсон, разглядывая на свет виски. – Он говорит, что шотландцы исстари пользуются правилом пяти S[2]. Я тоже стараюсь его придерживаться. Цвет мне уже нравится, от нагрева моих пальцев началось более активное испарение спиртов, а первый глоток не должен быть большим… – С этими словами он едва пригубил виски, погоняв его по языку. – Горьковатый, как я и думал. Пожалуй, немного воды не помешает.

Глядя, как он бодяжит свой виски, я в пару глотков влил в себя неразбавленное пойло, с удовольствием ощущая, как тепло опускается по пищеводу в желудок. С каждым годом крепла моя ностальгия по настоящей русской водке. Кристально чистой, в запотевшей бутылке, без всяких добавок и прочей хрени, разве что настоянной на каких-нибудь бруньках.

Не открыть ли спиртзаводик, учитывая, что русских в Америке проживает немало? Для начала небольшую линию запустить, назвать «Варваровка»… Нет, Варе не понравится, лучше что-нибудь нейтральное, типа «Русская» или «Пшеничная». В СССР что-то из этого, может, уже и выпускают, как бы не пришлось за авторские права биться, так что нужно уточнить. В тему вспомнился диалог профессора Преображенского и доктора Борменталя на водочную тему из фильма «Собачье сердце»…

– Я слышал, на вашей кинокомпании помимо «Молчания ягнят» ещё два фильма в работе?

– Что? – вынырнул я из заводи своих мыслей. – А, да, комедия и фильм о Второй мировой. Решили запустить сразу три картины разных жанров. Так сказать, залпом по зрителям.

– Не боитесь прогореть?

– Мы уже дали анонсы в прессу, в моих СМИ идёт активная рекламная кампания, включая телевизионные сюжеты, так что публика подготовлена и жаждет увидеть наши картины. Тем более в прошлом году Верховный суд США потребовал от Paramount после их десятилетней тяжбы с антимонопольным ведомством разделения кинопроизводственных мощностей и кинотеатров, а следом и Ховард Хьюз продал сеть кинотеатров RKO. Так что в этом плане особых препятствий тоже не предвидится.

– Хотите устроить жёсткую конкуренцию корифеям Голливуда?

– В точку! – усмехнулся я. – Не пройдёт и десяти лет, как я их всех обойду.

– Ничего себе! А вам самоуверенности не занимать.

Конечно, не занимать, достиг бы я иначе таких высот!

Живы будем – завалим мир своей кинопродукцией. С моей помощью Уорнеры вышли на новый уровень, я же собираюсь преодолеть ещё более высокую планку. Бубка мирового кинематографа!

– Есть ещё мысль пригласить из СССР на стажировку студентов Государственного института кинематографии, – добавил я.

– И вы не боитесь быть раскрытым? Ведь вы сразу попадете на карандаш НКВД, или кто там у них сейчас…

– Мне кажется, там и так уже знают, кто я такой. Слишком крупная фигура, чтобы так долго оставаться в тени.

– Хм, я всё же не рекомендовал бы вам делать столь необдуманный шаг. Во всяком случае, желательно проконсультироваться с мистером Гувером.

– Что ж, можно и проконсультироваться… А вы, Клайд, если не секрет, как попали в ФБР?

Толсон почесал ногтем мизинца бровь, словно давая себе время на размышление. Оно и понятно, с чего это он должен распинаться перед малознакомым человеком, на которого наверняка в штаб-квартире Бюро лежит пухлое досье. Впрочем, сомнения его были недолгими.

– Если честно, то ФБР я рассматривал как ступеньку к частной юридической практике, поскольку являюсь дипломированным юристом. Однако в Бюро меня приняли только со второй попытки, в 27-м. – Он сделал паузу, глотнул виски. Я молчал, как бы ненавязчиво предлагая продолжать. – Поработал в Бостоне и Вашингтоне в полевых условиях, был переведён на должность главного клерка ФБР, а в 30-м повышен до помощника директора.

– Неплохая карьера, – покивал я, изобразив соответствующую случаю гримасу. – Раз вы работали «в поле», наверное, доводилось и в задержаниях участвовать, подставляться под пули?

– Не без этого, – чувствовалось, что мой вопрос доставил ему удовольствие. – В 1936 году мы вместе с боссом участвовали в аресте банковского грабителя Элвина Карписа, в том же году я попал в перестрелку с гангстером Гарри Брюнетом, а в годы войны был задействован в поимке нацистских диверсантов на Лонг-Айленде и во Флориде.

– Давайте выпьем за то, чтобы вражеские пули облетали нас стороной.

Мы чокнулись тумблерами, но выпить не успели, поскольку в наше общение соизволили вторгнуться посторонние.

– Эй, голубки, хватит ворковать. Добавьте лучше хорошим парням на выпивку.

Мы с Толсоном синхронно обернулись. Тирада исходила от парня лет двадцати с небольшим, криво ухмылявшегося и вертевшего на указательном пальце кольцо с ключами от машины. Позади него стояли двое таких же pachucos, причём один из них был на голову выше меня и намного шире в плечах. Хотя тут можно было сделать скидку на крой пиджака, но центнер с лишком он точно весил.

– Малыш, может, не стоит тебе пить, если ты за рулём? – спросил я, мягко удерживая дёрнувшегося было встать Клайда и ставя свой стакан на стойку.

– Это ты кого сейчас назвал малышом?

Ухмылка исчезла с его физиономии, а некоторые в баре, большинство из которых были те же pachucos, стали оборачиваться в нашу сторону. М-да, до чего же банально… А я настолько вымотан, что совершенно нет желания махать руками. Может, просто достать «кольт» да припугнуть ребят?

Не успел. Я-то думал, что этот пацанчик сейчас начнёт по мексиканской традиции разводить всякие бла-бла-бла, а он возьми и заряди мне в челюсть. Ну, то есть это он думал, что зарядил, потому что, хотя я и стою на пороге полувекового юбилея, однако стараюсь себя поддерживать в форме. И не только утренними пробежками вокруг нашего с Варей особняка в Вегасе и тренировкой в спортзале, но и занятиями в школе «Красного дракона» некоего господина Лю Веньяна в лос-анджелесском чайна-тауне, где с некоторых пор я всегда желанный клиент. Так что мне не составило особого труда уклониться и ответным ударом ребром ладони сломать бедолаге ключицу. Тот с воплем скрючился, а я, не дожидаясь, когда стоявшие позади наглеца двое подельников примутся мстить за товарища, отправил обоих в отключку. Здоровяку пришлось заехать дважды – после хука в висок он устоял на ногах, но удар ногой в грудь послал его всё же в недалёкое путешествие спиной на ближайший столик. Предмет мебели, естественно, такого надругательства над собой не выдержал и развалился, а сидевшие за ним трое горячих испанских мужчин успели шустро вскочить и стали помогать лежавшей в луже спиртного туше принять вертикальное положение.

– Эй, вы! Я сотрудник ФБР и требую, чтобы вы немедленно…

– Клайд, сзади!

Толсон тоже обладал неплохой реакцией. Наполовину опорожнённая бутылка текилы, которую собирался опустить ему на голову ещё один любитель неприятностей, лишь чуть задела плечо потенциальной жертвы, которая успела сделать шаг в сторону и встретить негодяя апперкотом в подбородок.

– Браво, Клайд, похоже, это нокаут, – ухмыльнулся я, косясь на неподвижно лежавшее на полу тело.

Впрочем, радоваться было рано, так как завсегдатаи бара явно намеревались устроить нам «тёмную». Сколько их здесь, человек пятнадцать? Многие сняли свои цепи, собираясь использовать их как холодное оружие. В такой-то сутолоке? Мы с Толсоном – он в боксёрской позиции, я внешне расслабленно – стояли спиной к стойке, следя, чтобы, кроме причитающего по-испански бармена, там никого не оказалось.

Первым полез неугомонный здоровяк, который уже попортил мебель. Что ж, если тебе мало – лови тройку: глаза, кадык, пах. Следующий получил носком ботинка по голени. Так, одноногий уже не соперник… А как там дела у Клайда? На него скопом не лезут, тем более основной удар я, выдвинувшись чуть вперёд, принимаю на себя. Так, изредка отмахивается… Странно, почему он не достаёт ствол? Мне-то пока в кайф рукопашная, хотя, если приспичит, начну пальбу без сомнений. Первый в воздух, затем на поражение, хотя можно начать с ног.

Ого, решили все вместе накинуться? Наношу прямой правой в чью-то челюсть, затем хук слева удальцу с перебитым носом. Теперь из-за опасного сближения с противником в ход пошли локти. Периодически и мне что-то прилетает, но либо вскользь, либо я в приливе адреналиновой горячки просто не чувствую ударов. Зря они цепи достали, как я и думал, в такой толчее ими не размахнуться, туго, видно, до ребят доходит.

Как там у Лермонтова: «Звучал булат, картечь визжала, рука бойцов колоть устала…» У меня пока не устала, но вскоре такое вполне может случиться, и вот тогда придётся доставать ствол, раз уж Толсон отчего-то медлит.

Оп-паньки! А моего консультанта, похоже, собираются посадить на перо! Причём сам он не замечает, как к нему подбирается тот самый красавчик, которому я сломал левую ключицу, поигрывая стальным жалом в здоровой, правой руке. Гляди-ка, неугомонный какой, чертяка.

Все эти мысли промелькнули в моей голове в доли секунды. Я резко отталкиваю Толсона в сторону, и лезвие, направленное вспороть ему бок, летит в меня. Только и успеваю в последнее мгновение выставить вперёд левую ладонь, которую нож пробивает насквозь. Вижу в глазах подонка лёгкое замешательство, после чего, не давая ему опомниться, бью лбом в лицо. Характерный хруст подсказывает, что ещё одним сломанным носом стало больше. Ублюдок, по-бабьи вереща, складывается пополам, а удар носком ботинка в подбородок довершает дело.

А вот и долгожданный выстрел.

– Никому не двигаться, это ФБР!

Только после этого до собравшихся доходит, с кем они связались. Несмотря на предупреждение Толсона, способные самостоятельно передвигаться ломанулись к выходу. Естественно, Клайд не стал стрелять им в спину. И только сейчас меня отпустило. Сразу начало жечь огнём левую ладонь, из которой я, не мудрствуя лукаво, выдернул лезвие ножа.

– Дай бутылку самого крепкого пойла, – обращаюсь к бармену.

Тот, бледный от ужаса, протягивает мне ром Bacardi 151 крепостью 75,5 процента, испуганно добавляя:

– Бутылка стоит полторы сотни…

– Рассчитаемся, – цежу я сквозь зубы, свинчиваю пробку и щедро лью на рану.

Уф-ф, больно-то как! Терпи, казак, атаманом будешь. Полбутылки как не бывало.

– Держи, – припечатываю к стойке две купюры с портретом Франклина, и оставшуюся жидкость вливаю в себя.

На мгновение в глазах меркнет, не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть. Понемногу отпускает, вытираю рукавом пиджака выступившие слёзы. Вижу, как бармен с выражением бесконечного ужаса глядит на меня.

– Эй, как тебя, – обращается к нему Толсон, – хватит изображать жену Лота, вызывай полисменов и пожарных.

Зачем нужны пожарные, я уже догадался. Они со своими носилками использовались в качестве транспорта при доставке больного в госпиталь. Этим же занимались и похоронные команды, которых тоже частенько вызывали на место происшествия. Забавно, конечно, приехать в больницу на катафалке. Однако поскольку скорой помощи в США не существует, то и выбора нет. Только после войны начали появляться отряды добровольцев, впрочем, в большинстве своём не имевшие даже навыков оказания первой помощи.

Полиция и три пожарные команды прибыли практически одновременно. А с ними и местные репортёры, безуспешно пытавшиеся прорваться внутрь. Не иначе, у них в департаменте свой человек.

– Капитан Макферсон, – представился мордатый коп, окидывая хмурым взглядом поле боя. – Что здесь произошло?!

– По-моему, и так всё ясно, – ответил Толсон, предъявляя капитану своё удостоверение, после чего у того брови поползли вверх. – Мы с приятелем решили пропустить по стаканчику виски, а этим парням захотелось поразвлечься.

– Так это… Мистер Толсон, вы что же, вдвоём с ними справились? – недоверчиво поинтересовался капитан.

– Моя роль в этой победе невелика, все лавры принадлежат мистеру Бёрду.

Для копа это очередное потрясение, он никак не ожидал встретить в баре ещё и знаменитого медиамагната. Видно, я сейчас не очень похож на себя, раз не признали сразу. Правда, я никогда не стремился к широкой известности, но фигура такого ранга по-любому где-то будет засвечена.

– Кстати, ему нужна помощь. Ценой увечья он, возможно, сохранил мне жизнь. А нож оприходуйте как улику. Владелец ножа – вон тот негодяй в луже крови.

Ходячих тем временем грузили в автозак, а остальных – на пожарные машины, чтобы в сопровождении нескольких копов отправить в ближайший госпиталь. Я же ехать отказался. К счастью, у пожарных была с собой аптечка, и один из них довольно умело забинтовал мне руку.

Думал, после полбутылки крепчайшего Bacardi меня развезёт, ан нет, лишь слегка в голове шумит, а ноги держат крепко. Может, палёный ром? Хм, не похоже, когда пил, долбануло знатно.

Больше тревожит другое: не задето ли какое-нибудь сухожилие? Пальцами вроде шевелю, но кто его знает… Вероятно, стоит показаться хирургу, но я с детства стараюсь общаться с врачами как можно реже. Посмотрим, как будет заживать. В отеле, во всяком случае, есть медсестра, которая, надеюсь, сможет сделать перевязку. А зашивать там нечего, края раны не расползлись, как-нибудь затянется.

На выходе нас встретили газетчики, осветившие площадку перед баром вспышками фотокамер. Блин… Я попытался закрыть своё малость помятое лицо рукой, но наверняка кому-то удалось зацепить мою физиономию. Да и имена пострадавших (хотя это как ещё посмотреть, кто больше пострадал) вряд ли представляют большой секрет. О, похоже, ещё и съёмочная группа с моего телеканала тут же. Вообще здорово. Теперь Варя точно узнает, что со мной стряслось. Дать им, что ли, команду не пускать сюжет в эфир?… Хозяин я или нет?! А с другой стороны, все проверещат, а мои СМИ – как в рот воды наберут? Это уже удар по реноме.

Я подошёл к кинокамере, подозвал журналиста с микрофоном, шнур от которого тянется к переносному магнитофону с эмблемой нашего телеканала, и начал говорить. Сюжет не должен быть большим, это закон жанра, поэтому я стараюсь быть краток. Рассказываю, как мы с мистером Толсоном зашли в бар расслабиться, как на нас напали мексиканцы и как замдиректора ФБР героически разбрасывал негодяев в стороны. Клайду ничего другого не остаётся, как тоже взять слово и уже в свою очередь выставить героем меня. Газетчики судорожно записывают наши слова в блокнот, представители же радио вооружены портативными магнитофонами. Им проще, не нужно потом сводить звук и картинку, как моим ребятам с телевидения.

На следующее утро из зеркала на меня смотрела украшенная парой кровоподтёков физиономия, однако Толсон, когда я его встретил в холле отеля, выглядел на порядок хуже. Ему бы отлежаться денёк, однако нам пришлось тащиться в Западное бюро департамента полиции Лос-Ан дже ле са (LAPD) – давать показания для официального протокола. Там с нами общался сам начальник бюро Дон Донован. Забавно звучит, вот только Дон Донован оказался весьма хмурым типом, к тому же, судя по всему, не очень-то симпатизирующим ФБР. И даже звание сидящего напротив Толсона его не смутило.

– Любопытно узнать, что заместитель директора ФБР и такой богатый человек, как вы, мистер Бёрд, делали в баре, где собирается мексиканское отребье? – с ходу начал, не обращаясь ни к кому из нас конкретно.

Инициативу взял в свои руки Толсон, подробно разъяснивший ситуацию, после чего Донован предложил мне и Клайду изложить всё в письменном виде. Просидели мы в кабинете почти полтора часа, в течение которых я успел раз десять проклясть этого грёбаного Донована и всю лос-анджелесскую полицию.

Однако на этом наши мучения не закончились. Нас повели на опознание, где мы с Толсоном признали всех, включая зачинщика, который пытался зарезать моего партнёра, а в итоге покалечил мою руку. Мы и так вчера на него указали, но в суматохе его определили вместе со всеми, теперь же сопровождавший нас лейтенант сделал соответствующую пометку в своём блокноте.

В общем, полдня угрохали на эту хрень, прежде чем вернулись в отель. Прощаясь до завтра, Толсон снова поблагодарил меня за самоотверженность, достойную образцового гражданина Соединённых Штатов.

Поднявшись в номер, я позвонил в Вегас. Трубку после пятого гудка подняла Варюха, которой я первым делом признался, что ужасно скучаю по ним с Софьей, затем поведал о съёмках и только после этого как бы между прочим упомянул о драке в баре. Судя по реакции супруги, сюжет либо ещё не показали, либо она не смотрела телевизор. Я заверил её, что отделался лёгким порезом и таким же лёгким испугом, на прощание пообещав вскоре на пару дней нагрянуть в Лас-Вегас – утрясти кое-какие дела и побыть с родными.

А дела эти, кстати, касались строительства Славянского университета и прилегающих кампусов, где смогут жить студенты. Да-да, именно Славянского, где смогут учиться дети и внуки выходцев из России и других славянских стран. Вообще я сначала подумывал создать в пригороде Лас-Вегаса своего рода рус-таун, по типу китайских чайна-таунов. А то лишь в Нью-Йорке наша община более-менее кучкуется, остальные сотни тысяч выходцев из России попросту растворились среди местного населения. Многие уже и родной язык практически забыли, и культуру, а это не есть хорошо.

Потом подумал, что Лас-Вегас всё ещё остаётся оазисом в пустыне, и чем там будут заниматься жители русского поселения, не совсем понятно. Уж не сельхозпроизводством точно. Трудоустроить же всех на своих предприятиях – нереально, не выгонять же квалифицированных работников, чтобы освободить места для русских. А ничего особо грандиозного я запускать не собираюсь, по крайней мере в ближайшие годы. Посему я пришёл к выводу, что если уж создавать анклав, то в Калифорнии. Можно попытаться скупить земли в Форт-Россе. Когда-то это было самое южное русское поселение, которое в 1841 году за 42 857 рублей серебром купил некий Джон Саттер. И вроде большую часть денег так и не выплатил, хотя на этот счёт я слышал разные мнения.

Форт-Россом я планировал заняться после того, как закончу с университетом. Благо киностудия и фильмы не заставили меня лезть в кредитную яму, а средства из других источников я получал регулярно, так что мог позволить себе приступить к реализации замысла. Правда, ради этого пришлось отодвинуть на второй план строительство второго отеля-казино, но два-три года отсрочки дела не решат. Тем более Варя меня полностью поддержала в этом начинании. А когда я осторожно намекнул, что она с её задатками комсомольского вожака могла бы возглавить совет попечителей, жена тут же загорелась подобной идеей. Для меня это была гора с плеч, теперь я знал, на кого можно взвалить заботы, касающиеся университета. На первом этапе я, само собой, приму самое действенное участие, а когда процесс пойдёт, за дело возьмётся моя благоверная.

Кстати, благодарность от Гувера не заставила себя ждать. Он позвонил буквально на следующий день, его соединили с моим номером, и директор ФБР с ходу заявил:

– Клайд мне рассказал, как вы спасли ему жизнь, мистер Бёрд! Примите мою искреннюю благодарность, было бы жаль потерять такого ценного сотрудника и столь хорошего человека.

– Не стоит, мистер Гувер! Толсон мой гость, и я несу ответственность за его здоровье.

– Он говорил, что вы получили серьёзное ранение?

– Да как сказать… Ладонь продырявили ножом, надеюсь, через месяц от раны останется только шрам.

– С фильмом у вас, как я понимаю, проблем нет?

– О да, в свою очередь благодарю вас за мистера Толсона. Блестящий специалист, без его помощи, боюсь, у нас получилась бы полная ерунда.

– Что ж, не забудьте пригласить нас на премьеру.

– Кстати, я тут проговорился Толсону, что хотел бы пригласить на стажировку студентов-кинематографистов из СССР, а он предложил посоветоваться с вами. Мне кажется, в этом ведь нет особого криминала?

– Хорошо, что напомнили, потому что Клайд об этом вашем желании тоже упоминал. Зачем вам это надо, Фил?

– Я же говорил, что в душе продолжаю оставаться русским, то есть патриотом своей страны, хотя в ней и руководят коммунисты. Однако между СССР и США сейчас более-менее нормальные отношения, почему бы немного не помочь советскому кинематографу? За счёт этого мы могли бы навести ещё один культурный мост между странами и получить весьма крупный рынок сбыта нашей кинопродукции. Выгода очевидна, не так ли, Джон?

По имени я его ещё, кажется, не называл, но раз уж он меня Филом кличет, почему я не могу ответить тем же? Помнится, как в далёком таком уже будущем я смотрел прямую трансляцию встречи президента с представителями СМИ, и Владимир Владимирович панибратски так сказал немолодой журналистке: «Садитесь, Маша». На что она ответила: «Спасибо, Вова». Так что прецеденты, хоть и из будущего, имеются.

Гувер сказал, что в принципе в моих словах есть здравое зерно и он над моим предложением подумает. В общем, полюбезничали и положили трубки, довольные друг другом. Дружить – если это слово здесь уместно – с ФБР полезно, с каждым годом организация становится всё более влиятельным игроком на внутренней арене. Это тот самый хвост, который виляет, ну или одна из приводящих мышц этого рудимента, если в качестве собаки мы подразумеваем первое лицо государства. Уже сейчас, я более чем уверен, Гувер вхож к президенту, хотя Уоллес, насколько я знал, не слишком жаловал главу Бюро, постаравшись создать вокруг себя своеобразный щит из доверенных людей.

А мне хотелось и для Уоллеса когда-нибудь что-то хорошее сделать, чтобы он и его окружение относились ко мне благосклонно, и с Гувером по-прежнему поддерживать нормальные отношения. В общем, как в поговорке, которую впоследствии переделали на пошлый лад: «И рыбку съесть, и косточкой не подавиться».

Глава 3

Это воскресное утро 17 апреля я коротал в рабочем кабинете своего особняка в Лас-Вегасе. Уютная, обставленная книжными полками комнатушка на втором этаже мне нравилась, однако здесь я был всё же редким гостем, предпочитая большую часть времени проводить со своими близкими. Но когда я занимался делами какой-то из своих компаний или писал сценарии, то мог сидеть в обтянутом прекрасно выделанной кожей кресле часами, читая и подписывая документы, либо уже довольно уверенно стуча по клавишам «ундервуда». На чтение книг времени я себе практически не оставлял, и пылью они не покрывались лишь благодаря еженедельным уборкам здесь моей Вареньки. Только её я мог сюда впустить, зато на приходящую домработницу-негритянку ложилась обязанность держать в чистоте все остальные помещения дома.

Варька моя поначалу чуть было не встала в позу, мол, мало того что в Штатах на негров всё ещё смотрят как на людей второго сорта, так и ты туда же, пользуешься дешёвой рабочей силой. На эскападу жены я ответил, что эта самая рабочая сила обходится мне не так уж и дёшево, на такую зарплату миссис Джонсон, оставшаяся после смерти мужа матерью-одиночкой, может вполне нормально содержать своих троих детей. И вообще, если в СССР все профессии почётны, почему бы в США должно быть иначе? Варе не оставалось ничего другого, как признать мою правоту.

Закончив изучать содержимое папки, подсунутой мне накануне Стетсоном, я внёс на поля кое-какие пометки, откинулся в кресле и по заимствованной у янки привычке закинул ноги на стол. Ну а что, хорошо расслабляет мышцы, особенно после хорошей, совершённой пару часов назад утренней пробежки.

Взгляд скользнул по книжным полкам и задержался на корешке набоковской «Лолиты». Издание на английском языке с автографом Владимира Владимировича я получил по почте четыре года назад, сразу после выхода романа в свет. Варя, прочитав книгу, пожала плечами:

– Фима, я чувствую себя так, словно меня ткнули в грязь лицом. А почему этот Набоков выражает тебе благодарность как соавтору? Вы что, вместе писали?

Пришлось рассказать, как произошла наша встреча с писателем, которому я поведал услышанный якобы от одного знакомого похожий сюжет. А Набоков, понимаешь, вцепился в эту историю, и вот, гляди-ка, даже книгу написал.

Лёгкий халат добавлял домашнего уюта, как и чашечка кофе, впрочем давно уже опустошённая. Разве что курительной трубки не хватало, но я по-прежнему сторонился вредных привычек, лишь иногда позволяя себе несколько капель спиртного, как в случае с той попойкой в компании Толсона, завершившейся – не знаю уж, к сожалению или к счастью, – серьёзной дракой. Эта потасовка и последующее интервью, растиражированное на всю страну в газетах, по радио и ТВ, сделали нас с Толсоном в глазах рядовых американцев чуть ли не национальными героями. Престиж ФБР, как я догадывался, прибавил несколько пунктов. Как же, сам заместитель директора Бюро дрался как лев, там же в ФБР все молодцы как на подбор.

М-да, наши с Клайдом физиономии несколько дней не сходили с газетных страниц. И хотя я не любитель дешёвых понтов, но внутри меня периодически (особенно во время прочтения очередного панегирика) поднималось, как говорил ЛИБ, чувство глубокого удовлетворения.

Что же касается последствий, то лос-анджелесская полиция устроила на латинос настоящую облаву. Полицейские участки были наводнены арестованными людьми, у которых либо были обнаружены при обыске незаконные предметы типа оружия или наркоты, либо попросту не оказалось с собой документов. Таких задерживали до выяснения личности, после чего обычно отпускали. Впрочем, попадалась и рыбка покрупнее. В частности, были арестованы участники банды «чикано», на счету которой числились грабежи и убийства. Задержание сопровождалось перестрелкой, в результате двое полицейских были ранены, один погиб, у бандитов же пятеро раненых и двое погибших.

И кстати, послезавтра в Лос-Анджелесе состоится суд над участниками драки в баре «Пьяная лошадь». Вот только Толсон не сможет прилететь по причине занятости в Вашингтоне. Свою работу в Голливуде он сделал, фильм находился на стадии монтажа, и мотаться в город ангелов каждый раз ему было не с руки. Замдиректора ФБР – большая шишка… В общем, мне как пострадавшему придётся отдуваться одному. Честно говоря, и у меня не было особого желания тащиться в суд, однако я должен исполнить свой гражданский долг. Не стоит ронять своё реноме в глазах общественности, да и неявка по повестке без уважительной причины может плохо закончиться в правовом аспекте. И, наконец, должен же кто-то свидетельствовать, чтобы этих молодых наглецов отправили за решётку!

В дверь, отрывая меня от раздумий, деликатно постучали. Я быстро убрал ноги со стола и громко сказал:

– Да, солнышко!

Обращение универсальное, подходило как Софье, так и супруге, хотя по деликатности стука я уже понял, что это Варя. Открыв дверь, она поинтересовалась:

– Не помешала?

– Ты? Да никогда в жизни! Тем более я как раз закончил и собирался спускаться. Слушай, как же обалденно пахнет мой любимый борщ со свиными хрящиками!

– Я и пришла сказать, что он уже готов.

– Чем Сонька занимается?

– Как обычно, с Кармелой во дворе играют. Сейчас позову их, пусть поедят.

– А у них что на обед? – спросил я, памятуя, что Соня из русской кухни обожает пельмени в сметане, а вот щи-борщи не слишком жалует, не говоря уже о Кармеле, привычной к совсем другим блюдам.

– Суп-пюре и пицца.

– Э-э, я бы от пиццы тоже не отказался.

– На тебя тоже хватит, – рассмеялась жена, спускаясь на первый этаж. Она открыла дверь во двор и крикнула на английском, так как гостья не знала русский: – Девочки, бегом обедать!

Два раза звать не пришлось. Не прошло и пары минут, как я, Соня и Кармела сидели за столом, а Варя суетилась с блюдами. Наконец тарелки были расставлены, и она тоже присоединилась к трапезе.

Ух, до чего же хорош наваристый борщ с хрустящими сочными хрящиками и ложкой растворённой в нём сметаны! Неудивительно, что я попросил добавки. К тому времени, как я разобрался с борщом, девчонки, уже выхлебав свой суп и умяв по большому куску пиццы под кружку молока, с разрешения матери снова умчались во двор.

– Через некоторое время я хочу запустить их в бассейн, – сказала Варя, неторопливо доедая свой борщ. – Наша-то уже хорошо плавает, а Кармела пока только научилась держаться на воде, буду с лежака за ними приглядывать.

Научилась, кстати, благодаря тому, что купается в нашем бассейне, а то бы где ещё она освоила плавание? Но вслух я этого озвучивать не стал.

– Пожалуй, сегодня я тоже поплаваю. Вон, в моей газете пишут, что после обеда ожидается жара чуть ли не под тридцать градусов, как раз и охладимся всем кагалом. Надеюсь, ты с нами, или предпочтёшь лежак?

– Посмотрим. – Протянув руку, она потрепала меня по короткой шевелюре. – Только вот ещё нужно выбрать купальник…

– Они все тебе идут. К тому же здесь все свои, завидовать тебе будет некому, равно как и бросать со стороны похотливые взгляды. Разве что мне.

– Тьфу, развратник! – шутливо замахнулась она на меня полотенцем и тут же посерьёзнела. – Фима, мне нужно тебе кое-что сказать.

– Та-ак, ну-ка, давай выкладывай, что случилось? Что-то серьёзное?

– Можно и так сказать, – опустила она глаза и совсем уж тихо произнесла: – В общем, я беременна.

Ничего себе! А я-то был уверен, что мы отделались одним ребёнком, хотя, признаться, особо контрацепцией не злоупотребляли. Да и каких-либо сверхусилий к появлению ещё одного беби не прикладывали. Просто занимались сексом в своё удовольствие, когда приспичит, за исключением «красных дней», и я уже подумывал, что мои сперматозоиды не столь подвижны, чтобы оплодотворить яйцеклетку возлюбленной. А вот хрена лысого! Оказалось, есть ещё порох в пороховницах!

– Варька, как же я рад! Какая ты у меня молодец!

– Ну, ты тоже… постарался.

Моя комсомолка смущённо зарделась, а я вскочил и, несмотря на плескавшиеся во мне две порции борща, подхватил её на руки и закружил по зале.

– Всё-всё, хватит, уже голова кружится, – со смехом запротестовала Варюха.

– Когда узнала? Какой срок? – вернувшись за стол, засыпал я жену вопросами.

– Вчера была у гинеколога по поводу отсутствия месячных, он сказал, что уже три недели.

– В нашей больнице?

– Конечно! – Варя даже обиделась, или сделала вид, что обиделась.

В общем-то, возведённая три года назад на мои средства больница получила профессионалов хорошего уровня, включая специалиста по женским проблемам. Хорошая зарплата и бесплатное жильё способны сделать счастливым в Лас-Вегасе даже того, кто азартные игры обходит третьей дорогой. Так что мнению мистера… Э-э-э, как же его… Не суть важно, главное, что мнению местного гинеколога вполне можно доверять.

– А этим самым нам можно заниматься или уже всё, запрет до родов? В прошлый раз вроде бы на третьем месяце закончили?

– Мистер Козецки разрешил придерживаться обычного течения интимной жизни в первый-второй триместр, но с определёнными предосторожностями.

– А что это за предосторожности?

– Нельзя создавать давление на живот, особенно когда он уже станет заметен. Так что придётся тебе что-нибудь придумать, а я буду каждую неделю проверяться у мистера Козецки… Как думаешь, мальчик родится или снова девочка?

– А ты бы кого хотела?

– Не знаю… Можно и мальчика, – улыбнулась она. – Но и девочка неплохо, лишь бы ребёнок родился здоровеньким…

В Лос-Анджелес я вылетел на следующий день, накануне судебного заседания. Остановился в том же отеле и в том же всё ещё забронированном на моё имя номере. Стетсона не взял, у него хватало дел и в Лас-Вегасе, а вскоре маячила командировка в Нью-Йорк и переговоры с компанией-подрядчиком относительно возведения в Вегасе университета из трёх корпусов и кампуса из двух. Малый корпус кампуса будет предназначен для руководящего и преподавательского состава, большой – для студентов. Предварительная договорённость с компанией уже имелась, оставалось утрясти кое-какие детали, но для этого требовалась личная встреча, и этот вопрос я вполне мог доверить своему помощнику. Тем более зачем он мне нужен на суде? В качестве моральной поддержки?

А вечером в моём номере раздался телефонный звонок.

– Мистер Бёрд?

– Да, с кем имею честь?

– Не важно, – хмыкнул на том конце провода хрипловатый голос. – Главное, мы знаем вас и можем проследить каждый ваш шаг. Поэтому в ваших же интересах сделать то, о чём я вас сейчас попрошу.

Ого, интересно девки пляшут, по четыре штуки в ряд!.. Похоже, это наезд, только от кого? Надеюсь, это сейчас выяснится.

– И что же вам нужно?

– Чтобы вы на завтрашнем заседании сказали, что ошиблись при опознании и Пако Гарсия не участвовал в драке. Запомнили? Пако Гарсия.

Вот оно что! За того самого подонка переживают, что начал эту заварушку, а в финале продырявил мне ладонь. Стараясь сохранить в голосе хладнокровие, спрашиваю:

– Но в этом деле есть и второй пострадавший, мистер Толсон. И он в случае чего опровергнет мои показания.

– Ваше слово против его, а тут ещё ничего не ясно, хоть он и большая шишка. Если же это случится, то лишь после решения суда, к тому времени наш парень будет уже далеко.

– Ясно… И сколько вы готовы мне заплатить?

Понятно, ни на какие компромиссы я идти не собирался, так что завёл речь о деньгах лишь из чувства стёба. Мой невидимый собеседник хмыкнул:

– Да вы шутник, мистер Бёрд. Ваша жизнь и жизнь ваших близких, думаю, станет неплохой компенсацией за правильные слова.

Тут-то меня и прорвало. Не то чтобы я принялся орать, брызгая в мембрану слюной, но мой тон не оставлял никаких сомнений, что всё, что я говорю, сказано не ради красного словца.

– А теперь ты слушай сюда, чако, и запоминай. – Я почему-то был абсолютно уверен, что общаюсь с мексиканцем. – Ты не первый, кто мне угрожает, мне угрожали такие люди, по сравнению с которыми ты и твои дружки – не более чем куча вонючего навоза. И многие из моих врагов уже беседуют с архангелами. Твоё счастье, что у меня нет сейчас возможности дотянуться до тебя и вколотить в твою мерзкую смуглую рожу понятие о справедливости, чести и достоинстве. Твой дружок совершил преступление, тяжкое преступление, и ответит за содеянное по полной программе.

И я с чувством выполненного долга бросил трубку, вытирая рукавом выступившую на лбу испарину. Затем интуитивно подошёл к окну и, не сильно высовываясь, обозрел окрестности. Не знаю уж, что я там ожидал увидеть, но ничего такого, что могло бы вызвать подозрения, я не обнаружил. Тем не менее на всякий случай задвинул портьеру. Мало ли, вдруг эти уроды сподобятся на снайпера.

Несмотря на волнение, ночью спал как убитый. Утром ситуация уже не казалась столь серьёзной. Кто они такие, в конце концов? Так, мелочь пузатая. Вряд ли этот недоросль Пако является криминальным авторитетом, слишком он юн и глуп. Хотя, не исключено, за ним и впрямь кто-то стоит. Родственники с тёмным прошлым? Тоже исключать нельзя. Но вряд ли они настолько безумны, чтобы нападать на почти что друга самого Толсона и тем более на его семью. ФБР в Штатах боялись, и не зря.

Однако мои худшие опасения всё-таки оправдались. В девять утра, за час до назначенного заседания суда, я выходил из отеля, чтобы сесть в вызванное портье такси. Спускаясь с крыльца, я буквально всем своим нутром ощутил, что большая, прямо-таки огромная неприятность уже занесла свой гвоздодёр над моей черепушкой. И неприятность эта была сконцентрирована в барабане «смит-вессон», ствол которого смотрел точно между моих глаз. Чувствуя разлившийся от затылка вниз холод, я сфокусировал взгляд на полметра дальше. Из-под серой фетровой шляпы на меня смотрели два глаза, две тёмные точки на смуглом лице, обрамлённом не очень длинными, вьющимися иссиня-чёрными волосами. Классический латинос, однако в цивильном и неброском, без каких-либо выкрутасов костюме. И он собирается выпустить пулю мне в лоб!

Дальше тело действовало само. Одновременно с тем, как палец смуглолицего надавил на спусковой крючок, я метнулся вперёд, рыбкой ныряя ему в ноги. Над моей головой прогрохотал выстрел, позади раздался звон разбитого стекла, в то же мгновение подонок был опрокинут на спину, а револьвер отлетел в сторону. Смуглому хватило бы и одного удара локтем в пах, после которого он побледнел, изображая хватающую ртом выброшенную на берег рыбу, но я для верности добавил несколько раз по некоторым специфическим точкам. Теперь негодяй пробудет в отключке как минимум до приезда полиции.

Не обращая внимания на понемногу отходящих от шока зевак, я направился к портье. Пуля, как я и предполагал, пробила стекло входной двери и, что печально, вошла в бедро носильщику, толкавшему к грузовому лифту тележку с чемоданами вновь прибывших постояльцев. Впрочем, рана была явно не смертельной, и вокруг издававшего стоны страдальца уже хлопотали добрые самаритяне, один из которых по счастливому совпадению оказался врачом.

Шустрый портье уже успел позвонить в полицию. Это что же получается, мне придётся ждать приезда наряда, а потом ещё и объясняться в участке? Тогда я гарантированно не успею на суд. Таким образом, даже не сумев меня пристрелить, подонки, выходит, своего добьются? Ну уж нет!

Адреналин тем временем схлынул, о только что произошедшем напоминали разве что подрагивающие кончики пальцев. Я посмотрел на конфискованный револьвер, который держал в руке, только сейчас сообразив, что самолично уничтожил отпечатки пальцев нападавшего на рукоятке, наставив вместо этого собственных.

– Слушай, умеешь пользоваться этим? – спросил я, протягивая молодому портье оружие.

– У моего дяди на ранчо такой же, давал стрелять по пустым бутылкам.

– Тогда держи того негодяя на мушке до приезда полиции.

– Хорошо… Одного не пойму, зачем он стрелял в нашего постояльца?

Похоже, начало драмы портье пропустил, занятый своими делами. Как свидетель вряд ли потянет. Зато возле крыльца стал уже собираться народ, кто-то из них наверняка способен дать свидетельские показания.

– Джентльмены, – обратился я к собравшимся, – кто видел, что здесь произошло?

– Я видел, – протиснулся вперёд средних лет мужчина с портфелем в руке.

– И я! – Это уже подросток, увлечённо впивавшийся молодыми, здоровыми зубами в сочное яблоко.

– К сожалению, я очень спешу и не смогу пообщаться с полицейскими. Если вас не затруднит, дайте показания.

– Но я тоже спешу, у меня важная встреча, – возразил обладатель портфеля.

– Мистер, вас всего лишь просят выполнить ваш гражданский долг, – понизив голос и добавив в него стали, сказал я.

– Н-ну, хорошо… Я не против, – сразу пошёл на попятную джентльмен, поймав на себе взгляды собравшихся.

Как оказалось, в толпе зевак стоял и водитель моего такси. Он объявился, лишь когда я подошёл к машине и требовательно дёрнул ручку двери.

– Вы мистер Бёрд?

– Да, и мне нужно добраться до места как можно быстрее.

– Что там случилось? – спросил он, поворачивая ключ зажигания. – Я читал газету, когда вдруг раздался выстрел, а потом смотрю – вы избиваете того типа.

– Полиция разберётся, а вы лучше следите за дорогой.

Прежде чем покинуть такси у здания суда, я осмотрелся. Вроде ничего подозрительного. В эпоху отсутствия сотовых телефонов возможность согласовать действия среди членов преступной группировки выглядела не столь мобильной, хотя негодяи могли заранее подстраховаться, прислав сразу двух убийц – к отелю и к суду. Вряд ли тут действовал одиночка. Неужто за мной начала охоту настоящая банда? Или я зря себя накручиваю? Надеюсь, не стану жертвой навязчивой паранойи.

Заняв своё место в зале, я принялся осматривать присутствующих. Судя по смуглым лицам, тут хватало родни подсудимых, и некоторые из них неодобрительно поглядывали в мою сторону. Ну-ну, глядите, мне не жалко. Всё равно с оружием в зал суда никого не пустили бы, мне вон тоже пришлось сдать ствол дежурному офицеру.

Наконец ввели обвиняемых. Одиннадцать человек, на лицах ещё заметны следы побоев, и настроение у парней явно не радужное. Ещё бы, судья не кто иной, как Энтони Родсон, известный не только своей неподкупностью, но и крутыми приговорами. Это вам не суд присяжных, когда можно попробовать надавить на одного из его членов. На Родсона давить бесполезно, я-то уже успел выяснить, что это человек-кремень.

Смотрю на Пако, встречаемся взглядами. В его глазах мелькает удивление. Ещё бы, небось, через личного адвоката – а у него, как ни странно, таковой имелся – узнал, что со мной разберутся, и явно не надеялся увидеть меня здесь. Я незаметно для окружающих подмигнул Пако, и на его загорелом лице с выправленным носом проступила совсем не южная бледность.

Заготовленный заранее спич, когда мне дали слово, я произнёс без запинки. Прокурор довольно кивал, кидая многозначительные взгляды в сторону Родсона, который не поднимал глаза от лежавших перед ним листов бумаги. Выслушав все стороны, суд удалился на совещание. С кем ему совещаться, с самим собой, что ли?

Как бы там ни было, полчаса спустя Родсон, вытерев влажную лысину большим носовым платком, приступил к оглашению приговора. Наверное, этот вариант у него был подготовлен заранее, но нужно было создать хотя бы видимость раздумий. Слова служителя Фемиды падали в густой воздух зала суда, как камни. В итоге подсудимые получили от полугода до пяти лет тюрьмы, причём пятёрку отхватил как раз Пако.

По ходу оглашения вердикта в зале поднимался ропот, а когда Родсон треснул молотком по специальной подставке, ставя в деле точку, ропот перерос в настоящий гвалт. Чаще всего пробивались женские крики. Эмоциональные мексиканки явно не были согласны с тем, что их сыновей, братьев, мужей и женихов упекут за решётку. Что ж, надеюсь, отбывая заключение, преступники обретут житейский опыт, который в будущем поможет им избегать попадания в столь щекотливые ситуации.

Я покинул зал одним из первых, в спину мне неслись проклятия на английском и испанском языках. Неприятно, но я чувствовал за собой правоту и шёл, расправив плечи, с высоко поднятой головой. Из суда я сразу же направился в ближайший полицейский участок, где рассказал о вечернем звонке неизвестного и утреннем покушении. Лейтенант, в кабинете которого я сидел, тут же набрал какой-то номер и по телефону повторил кому-то мои показания. Затем выслушал ответ, положил трубку и велел мне ждать в коридоре.

– Стрельбой в отеле занимается другой отдел, по месту происшествия, там же пока находится и задержанный, но теперь, похоже, ввиду новых обстоятельств, это дело передадут выше. Скоро за вами должна приехать машина.

Час спустя я входил в кабинет Дона Донована. Давно не виделись!

– Всё никак не угомонитесь? – встретил он меня неожиданным вопросом, больше похожим на утверждение.

– Мистер Донован, вообще-то это в меня стреляли…

– Ладно-ладно, не кипятитесь. Почему вы покинули место происшествия?

– Потому что тогда не успел бы в суд, – пожал я плечами.

– Хм… Ясно… А почему не обратились в полицию накануне, сразу после звонка неизвестного?

– Думал, всё не настолько серьёзно. Кто же знал, что они решатся на убийство!

– Кто они? Вы думаете, общался с вами и стрелял не один и тот же человек?

– Мой собеседник говорил «мы», а в отношении Гарсии – «наш парень».

Донован задумчиво прошёлся по кабинету, постоял у окна и, не оборачиваясь, произнёс:

– В прошлый раз я не стал вам говорить, посчитав эти подробности излишними, но сейчас, ввиду новых обстоятельств… У этого Гарсии дядя по материнской линии – Гектор Сальвадо. Слышали о таком? Нет? А это не кто иной, как известный в Мексике бизнесмен и в то же время глава крупного преступного клана. Он поднялся на рэкете, а в последние годы его люди занимаются поставкой в Калифорнию марихуаны. Самого Сальвадо пока привлечь к уголовной ответственности не удаётся, тем более что мексиканские власти не очень охотно идут на сотрудничество с американцами. Живёт он по большей части в Тихуане, на самой границе с Сан-Диего, однако на территорию США не суётся, хотя кое-какие легальные дела в Штатах и проворачивает. Родители Гарсии в Лос-Анджелесе держали небольшой магазин, служивший перевалочной базой для наркотиков, но когда их накрыли в позапрошлом году, то отец отправился тянуть трёхлетний срок, а мать и младшие брат и две сестры уехали в Тихуану под крылышко Сальвадо. Пако решил остаться в Лос-Анджелесе, где ему больше нравится, чем в Мексике, и на денежки дяди он вёл вполне сносную жизнь, пока не вляпался в историю с вами и Толсоном. Это всё, что я выяснил, так что сами можете сделать вывод, кто мог подослать напавшего на вас человека. Документов наши люди при нём не обнаружили, сам же он молчит как рыба. Мы попробуем его ещё потрясти, но не исключено, на фоне вновь открывших обстоятельств этим делом может заняться ФБР.

– Думаю, даже людям из Бюро вряд ли удастся выбить из него имя заказчика.

– Это верно, такие люди расправе подельников предпочтут пожизненный срок. У них хоть и не сицилийская мафия с их омертой, но нравы мало в чём отличаются. Я попросил бы вас пока никуда не исчезать в ближайшее время. Сейчас оформим показания, а затем отправляйтесь в отель и ждите, когда вас снова вызовут.

– Вообще-то я хотел как можно быстрее оказаться рядом со своей семьёй.

– Не переживайте, я позвоню тамошнему шерифу, он обеспечит вашим близким надёжную охрану.

– Лучше им вообще куда-нибудь уехать на это время.

– А есть куда?

– Найдём.

По возвращении в отель я вызвонил Фёдора, которого посвятил в произошедшие со мной события.

– Что-то на местного шерифа у меня мало надежды, – сказал я ему. – Хватай-ка ты пару парней покрепче и с утра пораньше сажай моих жену и дочь в машину и вези их… Вези в аэропорт, на первый рейс до Нью-Йорка. Туда сопроводишь их лично, все расходы я оплачу.

– Понял, а куда в Нью-Йорке?

– А в Нью-Йорке возьмёшь в прокат машину, и отправляйтесь в вашу станицу.

– Хорошая идея, – одобрил казак. – Там никакие латинос Варвару с Софьей точно не найдут. Пусть только сунутся! А пока я направлю к вашим домой своих ребят для охраны.

После этого мне пришлось выдержать, как мне сначала казалось, трудный разговор с Варей. Однако супруга, имеющая за плечами опыт работы в тылу врага, от паники оказалась далека, информацию восприняла спокойно и пообещала уже с вечера собрать в дорогу только самое необходимое.

Ф-фух, кажется, с этим разобрались. Конечно, не стоит говорить гоп раньше времени, но всё равно на душе стало чуть легче. А с этими уродами нужно что-то делать, иначе они могут устроить за мной настоящую охоту. Пожалуй, можно и впрямь подключить ФБР, если, конечно, ребята из Бюро не возьмутся за это дело раньше моего звонка Гуверу. Попытка убийства известного в Штатах бизнесмена и мецената – не рядовое событие, уже завтра же хроникёры выдадут в газетах свою версию событий. Решено, если завтра агенты Бюро не почешутся, то к вечеру наберу Гувера, а лучше Толсона, раз уж он тоже оказался замешан в этом деле.

Чем бы занять остаток дня? На часах 14.20, не сидеть же безвылазно в номере… А съезжу-ка я на киностудию, там моё присутствие лишним точно не будет. Как раз работа над «Тутси» и «Молчанием ягнят» вступала в завершающую фазу. Комедия уже находилась на стадии монтажа, в триллере доснимались последние сцены. В общем-то, как и планировали по срокам. В военной эпопее «Спасти рядового Райана» всё шло по графику, через месяц там тоже приступят к монтажу и озвучке.

Процесс монтажа «Тутси» меня порадовал, такими темпами дело скоро дойдёт до озвучки.

Надо подумать, что брать на перспективу. Кое-кого я уже озадачил своими звонками, но очень хотелось снять фильмы по «своим» книгам «Экспансия» и «Код да Винчи». Однако это автоматически означало бы повышение интереса к моей персоне со стороны спецслужб в тот момент, когда шум относительно липового авторства Гринуэя вроде бы поутих. Опять же, как это ни смешно звучит, пришлось бы покупать права на экранизацию у племянницы Гринуэя. Не то что мне для сироты денег жалко, но такой шаг стоял мне поперёк горла. Так что с экранизациями я решил пока не заморачиваться.

Не торопясь я добрёл до павильона, где снималась очередная серия седьмого сезона «Американской домохозяйки». За эти годы Сара Хейден, исполняющая роль домохозяйки Джинджер Саймон, стала настоящей звездой. Интересно, достигла бы она таких высот, не обрати на неё в своё время внимание ассистент режиссёра моего сериала?

Хм, кстати, кинофильмы под «Оскар» – дело хорошее, но телесериалы – самый беспроигрышный вариант. Идут на двух из трёх моих каналах (не считая спортивного) в прайм-тайме, и хотя во время их показа рекламные вставки обходятся рекламодателям на порядок дороже, но в желающих отбоя нет.

А, к слову, не пора ли расширить сферу деятельности в этом направлении? Оттолкнуться есть от чего. Сериалов в своё время я пересмотрел немерено, в том числе таких, где вполне можно обойтись без компьютерных эффектов, так что на первых порах могу сценаристов порадовать идеями. Почему, например, мы незаслуженно обходим стороной фантастические сюжеты? Понятно, что снимать «Американскую домохозяйку», где весьма скудный видеоряд и весь сюжет построен на диалогах, намного проще. Но пора бы уже и картинкой брать! Если этого не сделаю я, рано или поздно найдётся кто-то более шустрый. И было бы глупо упускать такой шанс.

Мне, например, не очень нравился «Звёздный путь», но вся Америка на нём сидела десятилетиями. Вот и первый кандидат! А второй – «Звёздные врата». История о сети устройств, созданных инопланетной расой древних и позволяющих мгновенно перемещаться между различными мирами, обязательно найдёт поклонников.

Стоит подумать и о «Секретных материалах». Истории с участием Малдера и Скалли я любил. Это был бы очередной комплимент в сторону Гувера и ФБР, с которыми я старался поддерживать хорошие отношения. Джон Эдгар, надеюсь, будет не против, если мы придумаем им отдел, занимающийся делами с паранормальными явлениями…

Моё внимание привлекла пара дурачившихся молодых то ли актёров, то ли работников студии – всех в лицо запомнить просто нереально. Молодые люди, видно, в свой обеденный перерыв изображали дуэлянтов, фехтуя… швабрами. Вот, кстати, можно снять и «Зорро». Причём сначала отдельным фильмом, а потом растиражировать в виде сериала. Это уже скорее вестерн, но почти средневековый, с обилием схваток на шпагах.

На фоне нахлынувших идей даже как-то на второй план отошло вчерашнее происшествие. И когда я в задумчивости поднимался на крыльцо отеля, очередной убийца легко мог ко мне подкрасться, но, на моё счастье, этого не произошло.

Ещё раз позвонил Варе. Отчиталась, что они с Сонечкой в полной боевой готовности, что Фёдор купил три билета на десятичасовой рейс в Нью-Йорк, а его двое людей в данный момент несут охрану на первом этаже особняка.

Семь вечера. Я в халате улёгся в постель, закинув руки за голову, и подумал, что нужно озаботиться привлечением новых кадров. В частности, сценаристов, поскольку я хоть и планировал периодически садиться за «ундервуд», чтобы родить, а вернее, вспомнить нечто эпохальное, фильмы должны быть поставлены на поток, для чего требовались не один и не два сценариста, а хотя бы с десяток. Не теряя времени, я достал свою записную книжку и принялся обзванивать представителей нужной мне профессии. В первую очередь уже знакомых мне по совместной работе десятилетней давности Джона Хьюстона, Германа Манкевича и Бена Хекта. До первых двух дозвонился сразу и тут же получил их согласие. Правда, Хьюстон предупредил, что недавно закончил режиссёрскую работу над драмой «Мы были чужими», премьера которой состоится на днях, и хочет пару месяцев отдохнуть, лишь после этого сядет писать мне сценарий. Хект в своей нью-йоркской квартире ответил только в девять вечера, то есть в шесть вечера по Нью-Йорку. Выслушав, что-то промямлил заплетающимся языком, из чего я понял только, что вопрос касался денег. Похоже, старина Хект нетрезв. Заверив его, что с деньгами проблем не будет, предложил ему проспаться и созвониться утром.

До того как я, наконец, связался с Хектом, успел пообщаться ещё с парой ребят – молодым Ричардом Сейлом и более опытным Джорджем Ситоном.

Ночью спалось плохо, снова терзали какие-то смутные предчувствия. Утром первым делом отправился в душ немного освежиться. Вытираясь большим махровым полотенцем, косился на себя в зеркало, не без удовольствия отмечая, что нахожусь в неплохой форме. Лишний жирок, конечно, присутствует, но мышцы, если их напрячь, рельефно выделяются.

От акта нарциссизма меня отвлёк телефонный звонок. Босиком прошлёпал к столику и, только поднимая трубку, всем своим естеством почувствовал, что сейчас услышу плохое известие.

– Ефим Николаевич…

– Фёдор, ты? Что случилось?

– Беда, Ефим Николаевич!

В горле застрял ком, а сердце сработало через раз. С трудом придавая голосу жёсткость, выдавил:

– Рассказывай.

Из сбивчивого рассказа начальника охраны удалось понять, что мои жена и дочь этой ночью пропали. Скорее всего, похищены. Нёсшие дежурство в доме двое телохранителей утром были обнаружены мёртвыми с рублеными ранами на теле.

– Твои, казаки? – хмуро спросил я Фёдора, чувствуя, как в глазах темнеет.

– Мои…

– Как же так, почему они не отстреливались?

– Сам не понимаю, почему так вышло. Недавно прибыли из станицы, неопытные… Виноват, Ефим Николаевич, – покаянно резюмировал Фёдор.

– Жалко парней, – вздохнул я. – В полицию сообщил?

– Пока нет, решил сначала вам позвонить. Но шерифа придётся оповещать в любом случае, два трупа как-никак…

– Ладно, сигнализируй шерифу, пусть всё осмотрит, а потом… потом приберитесь. Наверное, много крови натекло… А я тут пока что-нибудь придумаю. И скажи Стетсону, пусть позаботится, чтобы о произошедшем не пронюхали журналисты.

Положив трубку, я наконец дал волю своим чувствам, засадив кулаком по ни в чём не повинной стене и заорав, а вернее завыв чуть ли не по-волчьи на высокой, протяжной ноте. Мне было плевать, услышит меня кто-нибудь или нет, пусть хоть весь отель на уши встанет от моего вопля. Затем повалился на пол и лежал так с закрытыми глазами и стиснутыми зубами неизвестно сколько времени, не обращая внимания на саднящую боль в костяшках. Думать я ни о чём не мог, перед глазами стояли улыбающиеся Варя и Соня, которых, возможно, уже и в живых… Нет, я не имею права верить в худшее, не имею права даже допускать эту мысль! Я должен думать, как им помочь, потому что уже знаю, кто стоит за этим похищением. Но в таком случае похитители должны выдвигать какие-то требования…

Очередной телефонный звонок заставил меня открыть глаза и уставиться в потолок с люстрой посередине в кольце ажурной лепнины. Механически отметил чистящую лапки муху на одном из рожков люстры. Надо же, с такого расстояния разглядел, что насекомое проводит гигиенические процедуры… Под ввинчивающуюся в мозг трель звонка медленно поднялся, добрёл до столика с телефоном и поднял трубку.

– Мистер Бёрд?

Тот же голос, который предлагал мне сказать в суде, что Пако Гарсия не кидался с ножом на нас с Толсоном. Только не сорваться, нельзя ему давать и намёка на то, что меня захлестывают эмоции. С каким бы удовольствием я выдавил этой гниде глаза!

– Да, я.

– Что-то слишком уж вы спокойны, мистер Бёрд, – я словно вижу, как усмехается мой собеседник. – Или вы ещё не в курсе относительно случившегося с вашими женой и дочерью?

Стискиваю зубы, которые, такое чувство, сейчас раскрошатся, и зажимаю ладонью мембрану, чтобы этот ублюдок не расслышал мой сдавленный рык. Перевожу дыхание и отвечаю:

– Я в курсе и надеюсь, что они живы. Вы, наверное, звоните, чтобы озвучить свои требования? И хотелось бы знать, как к вам обращаться.

– Поражаюсь вашему хладнокровию, мистер Бёрд! Что ж, можете называть меня… м-м-м… допустим, Хосе. И вы не ошиблись, ваши жена и дочь живы, хотя и находятся уже за пределами Соединённых Штатов.

«Тихуана, – мелькает в моей голове, – они в Тихуане».

– Раз уж вы отвергли наше первое предложение и уцелели после, скажем так, встречи с нашим человеком, мы дадим вам последний шанс загладить вашу вину…

– Мою вину? – саркастически переспросил я.

– А чья вина, что Пако получил пять лет? Кто вам мешал сказать, что вы ошиблись, что это не он выхватил нож и нанёс вам ранение? Поэтому наши условия такие: по миллиону за каждый год, который Пако проведёт в тюрьме. Наш друг эти годы должен прожить в уверенности, что после освобождения его ждёт райская жизнь.

А у этих ребят губа не дура. Пять миллионов по нынешним временам – огромные деньги! Понятно, мои активы, если обобщить их стоимость, оцениваются в десятки, а то и в сотни раз дороже, однако снять со счёта я могу максимум тысяч семьсот, не больше. Потому что мои деньги находятся в обороте, из которого изъять их практически не представляется возможным, о чём я и сообщил человеку на другом конце провода.

– Мы понимаем вашу ситуацию, – с наигранным сочувствием вздохнул тот, – поэтому согласны дать вам неделю, чтобы собрать нужную сумму. Продайте какой-нибудь бизнес, с хорошей скидкой его быстро у вас купят. Либо возьмите в банке кредит: такому человеку, как вы, не откажут. Думаю, ваши жена и дочь стоят таких денег. И советую не рассказывать о нашем разговоре копам, которые уже, кажется, начали рыть землю после пропажи ваших родных и гибели двух человек, которых вы неосмотрительно оставили присматривать за вашей семьёй. Пожалуй, вам стоит сейчас вернуться в Вегас, это будет выглядеть логично, а там уже озаботитесь вопросом получения наличности. Как только сумка с деньгами окажется у нас – вы получите обратно свою ненаглядную жёнушку и такую милую дочурку.

– Как я могу быть уверен, что вы меня не кинете, получив требуемое?

– Хм… Здесь вам придётся положиться на обещание, скажем так, моего босса, которого я сейчас представляю.

«Гектора Сальвадо?» – хотел я уж было спросить, но вовремя сдержался. Ни к чему им знать, что я уже обладаю кое-какой информацией.

– А чтобы вы были сговорчивее… Эй, Энрике, – крикнул он кому-то, – приведи сюда девчонку!

Через минуту я услышал в трубке голос, от которого сжалось моё сердце.

– Папа, мне стлашно! – пролепетала дочка на русском. – Какие-то дяди ночью зашли в дом, мама пыталась длаться, но один из дядей удалил её по лицу. Нам надели на голову мешки и увезли…

– Милая, где вы находитесь сейчас? Что вокруг вас?

– Папа, это какой-то дом с высоким заболом, тут дяди с пистолетами. Нас с мамой заклыли в подвале.

– Эй, – услышал я голос Хосе, – какого чёрта?!

Затем, судя по всему, он вырвал трубку у дочери и прорычал:

– Вы что, на своём грёбаном русском говорили? Учтите, мистер Бёрд, с нами шутки плохи, не вздумайте играть с нами втёмную.

– Слушай меня внимательно, Хосе, – процедил я. – Если хоть один волос упадёт с головы моей жены или дочери, вся ваша банда – покойники. А тебя и твоего босса я буду убивать медленно и со вкусом. Надеюсь, ты понимаешь, что я слов на ветер не бросаю?

– Угрожаете? – хмыкнул тот. – Вы владеете казино и должны знать, что сильнее тот, у кого на руках козыри. И они точно не у вас. Поэтому ищите деньги, а через неделю мы позвоним вам на ваш домашний номер в Лас-Вегасе.

В трубке зазвучали гудки отбоя, и я с силой опустил её на рычажки. Переполнявшая меня ярость требовала выхода, но я понимал, что все козыри и впрямь в руках этих ублюдков.

Что же предпринять?… Деньги я уж как-нибудь соберу, в крайнем случае, мне дадут кредит в Bank of America, я у них как-никак любимый клиент. Но и спускать с рук негодяям, посмевшим в своих грязных играх использовать близких мне людей, я не собирался. Зло должно быть наказано, причём самым безжалостным образом! И никакая полиция, никакое ФБР здесь не поможет.

Может, напрячь советскую разведку? Я представил, как звоню связному в Вашингтон, прошу о встрече в Лос-Анджелесе, чтобы не светить его в маленьком Лас-Вегасе. Хорошо, если у них кто-то есть на Западном побережье из системы «Амторга», под прикрытием которого работали многие агенты разведки. Пусть эта встреча состоится даже на следующий день. Я объясняю ситуацию, связной докладывает Серову, тот связывается с Москвой, там решают, как задействовать агентуру в Мексике. Имеются ли у них «ручные» боевики, которые смогут помочь вызволить мою семью? Ну или хотя бы после уплаты выкупа отомстить ублюдкам, разнеся их базу по кирпичику? Станут в Москве так подставляться? И самое главное – сколько времени всё это займёт?

А что, если обратиться к криминалу? Единственный, кто мне пришёл сейчас на ум, – Мейер Лански. Конечно, связываться с мафией, пусть даже и еврейской, дело опасное и может иметь далеко идущие последствия. Но у Лански связи чуть ли не везде, включая конгресс, не говоря уже о криминальном мире. Он точно может помочь мне выйти на это осиное гнездо и, не исключено, посодействовать, чтобы это гнездо как следует разворошить. Я даже готов заплатить ему на порядок больше, чем этим вымогателям, лишь бы в моей душе поселилось чувство удовлетворения от хорошо сделанной работы.

Лански сейчас как раз в Вегасе, и не стоит терять времени. Если он мне откажет, придётся рассчитывать только на Москву.

От размышлений меня отвлёк ещё один телефонный звонок.

– Мистер Бёрд? Это шериф Лас-Вегаса Джон Ломбардо. Вы в курсе, что произошло сегодня ночью?

– Да, мне позвонил начальник охраны моего отеля сразу после того, как были обнаружены трупы его людей, а также выяснилось, что мои жена и дочь похищены.

– Хорошо, что вы уже знаете. Я звоню вам из вашего дома, где пытался найти хоть какой-то намёк на то, кто мог это сделать. У вас нет никаких догадок на этот счёт?

– Думаю, это может быть как-то связано со вчерашним покушением на меня. Я собираюсь вылететь в Вегас ближайшим рейсом, так что уже этим вечером мы сможем пообщаться с глазу на глаз.

– О’кей, буду ждать вас у себя.

Спустя восемь часов я вышел из кабинета шерифа Ломбардо, огляделся и, не заметив ничего и никого подозрительного, уселся за руль своего «кадиллака». Лимузин по ровной асфальтированной дороге двинул в сторону отеля «Фламинго», где меня уже ожидал Мейер Лански. Я созвонился с ним перед вылетом из Лос-Анджелеса, так что он был в курсе произошедшего. Поинтересовался, может ли чем-нибудь помочь, но я предложил ему дождаться вечера, когда сам заявлюсь к нему в отель.

И вот мы сидим напротив друг друга, на столе между нами выпивка, но при одном взгляде на бутылки меня почему-то пробирает отвращение. Может, потому, что сегодня у меня во рту не было и маковой росинки, а пить на голодный желудок не в правилах хорошего тона. Есть тоже в виду сложившейся ситуации не хотелось совершенно. Так что я попросил принести только стакан холодной воды, который опрокинул в себя залпом.

– То, что они сделали, – это за гранью даже для нас. Семья священна и неприкосновенна, – сказал Лански, пуская в потолок струю дыма. – Рассказывай, Фил, что тебе об этом известно, какие догадки на этот счёт?

Совсем не бережёт свои лёгкие. Хотя, если мне память не изменяет, в прежней реальности он дожил до преклонного возраста, и в данной альтернативе этот поц жив и здоров.

В сложившейся ситуации, решив довериться своему партнёру, я не считал нужным что-то от него скрывать, поэтому выложил всё как есть.

– То есть ты уверен, что ребята из ФБР, с которыми ты так хорошо спелся, тебе не помощники? – поинтересовался Лански, когда я закончил.

– Я оценил твой сарказм, Мейер, но ты должен понимать, что после того, как я верну жену и дочь…

– Беременную жену и дочь, – поправил меня Лански.

– Откуда ты знаешь?

– Вегас – городок маленький, слухи расходятся быстро, – усмехнулся он, и я подумал, что нужно этому Козицки, или Козецки (кто ещё мог проболтаться?), сделать внушение. – Итак, что ты намерен предпринять после того, как заплатишь этим латинос пять миллионов?

– Я намерен отправиться в Тихуану и уничтожить их гадючник. Втягивать своих людей, которые занимаются охраной моих объектов, я не хочу, твоим же парням не впервой решать проблемы подобного рода.

– Значит, ты не хочешь, чтобы твои люди марали свои руки в дерьме, а моим, выходит, не привыкать?

Я стиснул челюсти, едва сдерживаясь, чтобы не послать Лански куда подальше. Мы с ним ровесники, а он разговаривает со мной, как с пацаном, хотя я уже давно отвык от подобной манеры общения.

– Знаешь что, Мейер, если не хочешь мне помочь, так и скажи, и нечего делать из меня клоуна. Лучше я проверну это дело в одиночку, чем буду унижаться до такой степени.

Я встал, собираясь покинуть его кабинет с гордо поднятой головой.

– Сядь, Фил! – В голосе Лански не осталось и намёка на иронию.

Я вернулся в кресло, приготовившись слушать.

– Не строй из себя обиженную девочку, в таких делах каждый ищет свою выгоду или, как минимум, прикидывает, сколько он может потерять…

– Я могу переписать на тебя свой отель. Телевидения, радио, газет и киностудии, не считая предприятий поскромнее, на жизнь мне вполне хватит.

– Оставь свой отель себе, у меня их у самого два, и я тоже не бедствую. Вот что я тебе скажу… Этот Сальвадо совсем берегов не видит. Мало того что его племянник едва не порешил тебя и заместителя директора ФБР, так он ещё набрался наглости требовать денег. И не какую-то там сотню тысяч, а пять миллионов! Это, скажу я тебе, беспредел, который чужаки творят на нашей земле, и без ответа такое остаться не может. Это дело принципа, Фил, плевок в лицо нашей организации.

– Ты хочешь подключить к этому делу сицилийцев? – поморщился я, вспомнив свои тёрки с этими ребятами.

– Обойдёмся без них, но они, в случае чего, будут на нашей стороне. Им тоже не по нраву, когда от их пирога кто-то пытается урвать здоровенный кусок. А Сальвадо со своей наркотой именно этим и занимается.

– Я так понимаю, ты готов выделить мне с десяток бойцов?

– За этим дело не станет, хотя десятком, боюсь, дело может не ограничиться. Мои люди выяснят, что собой представляет обитель Сальвадо в Тихуане, уже сегодня я отправлю туда парочку своих парней с мексиканскими корнями… Что ты так на меня смотришь? Или думал, в моём подчинении только евреи? Ошибаешься, у меня тут настоящий интернационал, хотя потомки Давида, не буду врать, занимают привилегированные позиции.

Ну а что, логично, да и в общем-то мне до лампочки, какова иерархия в структуре банды Лански. Хоть папуасы с автоматами, лишь бы толк был.

– Итак, – продолжил Мейер, – мои люди разузнают обстановку, а если повезёт, то найдут место, где держат твою семью. У Сальвадо, насколько я знаю, несколько гнёзд в Тихуане, твои жена и дочь могут находиться в любом из них. Опять же, мы ограничены неделей, этого времени вряд ли хватит, чтобы без лишнего шума перетащить через границу отряд моих головорезов. Поэтому тебе так и так придётся искать деньги для выкупа.

– Найду, – сказал я, твёрдо глядя в глаза собеседнику. – Думаю, в Bank of America мне дадут кредит.

– Пять миллионов? – недоверчиво покачал головой Лански. – И как ты объяснишь, на что тебе понадобилась такая крупная сумма?

– Мало ли… На строительство университета, к примеру, или скажу, что хочу ещё один отель возвести.

– Думаешь, они тебе поверят? Ладно, хоть что-то, да получишь, а если не будет хватать, то организация тебя выручит.

– Занимать у мафии? О-о, нет, Мейер, уволь, я не хочу ходить у сицилийцев в должниках.

– А кто сказал, что у сицилийцев? Я и сам человек не бедный, кое-что у меня отложено на чёрный день. А процентная ставка будет минимальной из всех возможных, мы же с тобой партнёры.

– Хм… Хорошо, если с деньгами будут проблемы, то я согласен на твоё предложение.

– Вот и отлично! И кстати, финансовая сторона операции тоже за твой счёт, а если кто-то из моих парней получит ранение или погибнет…

– Я понял, Мейер, их близкие ни в чём не будут нуждаться до конца своих дней.

– Тогда за успех! – отсалютовал мне Лански своим хай-боллом и влил в себя изрядную порцию виски.

Глава 4

От конкурирующих изданий информацию о похищении моей семьи удалось каким-то чудом утаить. Я взял с нашего шерифа обещание держать язык за зубами. Руководители моих СМИ осторожно поинтересовались, можно ли в каком-то виде обнародовать новость, однако получили от меня отбой.

На следующий день после возвращения в Вегас я посетил местный филиал Bank of America, где после личной встречи с его управляющим, который к тому же попросил время на телефонную консультацию со своим руководством, мне согласились выдать только два миллиона из пяти. Больше у них здесь не имелось, да и, похоже, они не желали давать такую сумму под непонятный проект, хотя я им представил все бумаги: мои финансисты заранее просчитали, во сколько обойдётся строительство второго отеля. Хорошо хоть, согласились выплатить стодолларовыми купюрами, иначе объём налички вырос бы в несколько раз. Как я ни хотел брать деньги у Лански, но в итоге пришлось одолжить три миллиона. На моё счастье, и Лански подогнал мне купюры такого же номинала, так что общий вес двух сумок составил ровно полцентнера.

Пока я метался между банком и отелем «Фламинго», меня выловил Стетсон:

– Мистер Бёрд, с вами очень хочет поговорить директор ФБР.

Очнулись… Похоже, Стетсон и слил инфу своему боссу. Ладно, надеюсь, хуже не будет.

Гувер в телефонном разговоре выразил сочувствие по поводу произошедшего и проявил некоторую осведомлённость в моём вопросе. В частности, он знал о неудачном покушении на меня и о возможной причастности ко всему этому Гектора Сальвадо. Я вилять не стал, сказал всё как есть.

– С задержанным общаются мои люди, но тот нем как рыба, – ровным, без эмоций голосом сказал Гувер. – Они уже просили выкуп?

– Да.

– Много?

– Пять миллионов.

– Ого… У вас есть столько?

– Уже есть, – скупо ответил я.

– О’кей, не буду спрашивать, где вы их взяли, надеюсь, удастся обойтись без выплаты.

– Времени осталось мало, а я не хочу рисковать жизнью моих близких.

– Понимаю, но всё же… Кстати, я связался с мексиканскими властями.

– И каков результат?

– Они заявили, что не видят нужды устраивать обыск и тем более проводить арест Сальвадо из-за каких-то беспочвенных подозрений. И не согласились с моим предложением прислать в Тихуану группу из криминально-следственного отдела ФБР. Поэтому я отправлю своих людей в Вегас, и они будут ориентироваться на месте.

Это была просто констатация факта, не подразумевающая моего согласия. Вот блин, только их не хватало. Я представил, в какую бойню может перерасти процесс обмена денег на людей, и мне на мгновение стало не по себе. А если мексиканцы потребуют сначала деньги, пообещав мне только спустя какое-то время выдать семью? Хрена с два, на такие условия я не соглашусь.

Гувер прислал трех человек, что вызвало у меня скрытую улыбку. Да, они казались подготовленными профессионалами, но всё же это была государственная организация, и агенты ФБР, в отличие от людей мафии, были ограничены законами. Я же планировал разобраться с Сальвадо и его подонками самым безжалостным образом, вполне вероятно, на его территории, куда этой троице, по словам их главного, путь был заказан.

– Это территория сопредельного государства, – заявил он мне, – куда мы не можем проникнуть без санкции со стороны руководства Мексики. Молите Бога, чтобы всю операцию удалось провернуть на территории США.

В то же время люди Лански вели постоянное наблюдение за виллой Сальвадо, но пока в поле их зрения ни Варя, ни Соня ни разу не попадали. Вот и думай, где их держат, стоит ли штурмовать особняк наркобарона, рискуя своей и чужой жизнью, если это окажется пустышкой. Держать моих родных могли где угодно, и не факт, что в Тихуане.

Поселились они в моём отеле под видом постояльцев. Я же все эти дни жил в своём доме, где каждая вещь напоминала о жене и дочери. Да, тяжело было здесь находиться, но именно домашний телефон был выбран похитителями в качестве средства связи. И зазвонил он рано утром ровно неделю спустя после похищения.

– Надеюсь, я вас не разбудил, мистер Бёрд?

Я узнал голос Хосе, в котором, как мне показалось, проскальзывало веселье.

– Деньги готовы, – хмуро ответил я, стискивая в кулаке телефонный шнур.

– Вы умеете порадовать. И хочу заметить, что привлечение агентов ФБР – не лучшая идея. Поэтому первоначальный план придётся менять. Сегодня вы приобретаете билет на завтрашний рейс до Сан-Диего и завтра вылетаете вместе с деньгами. В аэропорту вас будет ждать наш человек, который скажет, что делать дальше. И учтите: заметим слежку – сделка не состоится.

– Учтите и вы, что деньги я просто так не отдам. Вы их получите только тогда, когда я увижу жену и дочь живыми и невредимыми.

– Не беспокойтесь, мы вас не собираемся обманывать. Вы их получите сразу же, как только мы получим наши деньги.

Наши… Было ваше – стало наше. Нехитрый постулат, с которым приходится соглашаться. Но даже если я лишусь денег, это не отменяет того, что враги должны понести суровое наказание.

Если люди Гувера и следили за мной, то не очень тщательно. Во всяком случае, я не только без лишнего шума приобрёл билет до Сан-Диего, но и сумел тайком под видом багажа протащить на борт два баула с деньгами по 25 кэгэ каждый, на всякий случай закидав деньги сверху одеждой.

В аэропорту этого приграничного города меня ждал просто одетый мексиканец лет тридцати.

– Мистер Бёрд? – с ленцой спросил он, встречая меня у трапа и кивая на сумки в моих руках. – Это деньги? Давайте помогу.

– Куда мы идём? – поинтересовался я, отдавая ему одну из брезентовых сумок.

– Здесь недалеко. Надеюсь, вы прилетели один?

– Один, о моём отъезде из Лас-Вегаса, вероятно, ещё никто не знает.

– Это правильно, нам ни к чему лишние проблемы.

Идти и впрямь оказалось недалеко, в ближайшем проулке мы остановились у пикапа с облупленной над порогами рыжей краской, в кузове которого находились какие-то ящики.

– Я спрячу сумки в тайник под кузовом, а вы пока садитесь в кабину.

– Далеко ехать?

– Увидите.

Как выяснилось, ехать пришлось через американо-мексиканскую границу. В том месте, где мы её пересекли, граница никем не охранялась ни с той, ни с другой стороны, так что сумки можно было и не прятать, а просто закидать старым тряпьём. Весь путь от Сан-Диего до Тихуаны занял всего сорок минут, города будто плавно перетекали один в другой. Да и смуглых лиц если и становилось больше, то не намного. Странно, зачем их понадобилось разделять границей и вообще половинить на два разных города? Ну да не это сейчас для меня главное.

За всю дорогу мой безымянный водитель не проронил ни слова, да и я не горел желанием вести разговоры. Всё больше поглядывал по сторонам, делая в памяти зарубки и ощущая неудобство от засунутого сзади за ремень брюк короткоствольного револьвера. Надеюсь, в ближайшее время он мне не пригодится. Не хотелось бы вместо обмена «деньги – люди» устраивать пальбу с жертвами.

Наше путешествие завершилось на большом пустыре на безлюдной окраине Тихуаны. Водитель достал из тайника сумки и поставил их в пыль у моих ног, сам же облокотился спиной о борт машины, закинул в рот партию жевательного табака и принялся его методично жевать, периодически сплёвывая себе под ноги тёмную слюну.

Минут через двадцать раздался шум двигателей, и на пустырь въехал «бьюик», а следом за ним обычный «форд». Увидев на заднем сиденье «форда» знакомые силуэты, я дёрнулся было вперёд, но был придержан за рукав мексиканцем:

– Не спешите.

Ладно, не будем спешить.

Из «бьюика» выбрались двое. Первый, двухметрового роста, с усами до подбородка, как у Дэнни Трехо, смахивал на гориллу, второму я сразу дал прозвище – Лощёный. В машине кроме водителя на заднем сиденье угадывался ещё один силуэт в белом костюме, причём, судя по всему, весьма упитанный. Стекло задней дверцы было приспущено, и оттуда периодически выплывали клубы густого дыма, а в какой-то момент высунулась рука с пальцами-сосисками, с золотым, увенчанным крупным прозрачным камнем перстнем на мизинце, стряхивая сигарный пепел.

Здоровяк с висевшим на ремне мачете в кожаных ножнах подошёл ко мне вплотную, на ломаном английском велел поднять руки и принялся меня ощупывать, в результате чего револьвер перекочевал уже за его брючный ремень. Интересно, смог бы я вырубить этого Трехо одним ударом, завладеть своим оружием, пристрелить Лощёного и следом расправиться с остальными? Не уверен, с таким соперником, чувствуется, в рукопашке пришлось бы повозиться. Да ещё этот мачете… Уж точно владелец этого тесака умеет с ним обращаться. Так что вариант с силовым освобождением заложников не прокатит, тем более жена и дочь во второй машине наверняка под прицелом.

Потом гориллоподобный тип легко подхватил сумки и поставил их у ног Лощёного. Тот присел на корточки, открыл сначала одну сумку, увидев тряпки, поднял на меня удивлённый взгляд.

– Под ними, – подсказал я.

Разобравшись с маскировкой, он пролистал на выбор пачки купюр, удовлетворённо кивнул и велел горилле отправить сумки в багажник «бьюика». Затем что-то негромко сказал толстяку в машине. Тот важно кивнул, после чего Лощёный, держа руки в карманах, приблизился ко мне.

– С вами приятно иметь дело, мистер Бёрд! – сказал он, и я сразу узнал голос Хосе. – Мой босс доволен.

– Пересчитывать не будете?

– Мы вам доверяем.

– Тогда я хочу видеть своих жену и дочь.

Лощёный сделал знак в сторону «форда», откуда с переднего пассажирского сиденья выбрался очередной боевик наркобарона и открыл заднюю дверцу автомобиля. Первой показалась испуганная Соня, следом – Варя, наши взгляды встретились, и я испытал острейшее желание задушить этих ублюдков голыми руками. На левой скуле моей жены отливал жёлтым кровоподтёк, и мои пальцы сами сжались в кулаки.

– Я же предупреждал, что если с головы моих близких…

– Увы, мистер Бёрд, не обошлось без издержек, – развёл руками Хосе. – Сеньорита сама виновата, слишком уж горячий у неё норов. Согласитесь, это ерунда, они же живы и здоровы, я бы на вашем месте на такие мелочи просто не обращал внимания.

Я скрипнул от бессилия зубами, делая ещё одну зарубку в своём виртуальном «блокноте мести» и двинулся навстречу своим родным. Однако сейчас и в самом деле главным было то, что Варя и Соня живы.

– Как вы, как ребёнок? – сразу же спросил я, легонько трогая ещё не начавший округляться живот супруги.

– Надеюсь, всё будет хорошо, – тихо сказала она, глядя мне прямо в глаза. – Я знала, что ты придёшь.

На объятия нам много времени не дали. Всё тот же Лощёный предложил нам всем троим занять задние места в «форде» – впереди сидели водитель и один из латинос, судя по оттопыривавшимся подмышкам, вооружённые пистолетами.

– Вас и вашу семью тем же путём доставят в Сан-Диего, – сказал на прощание Лощёный. – Надеюсь, у вас наберётся денег на три билета до Лас-Вегаса? А то я могу и одолжить. Да что там одолжить – подарить, учитывая тот взнос, который вы сделали в пользу несчастного Пако.

Глядя в эту ухмыляющуюся, самодовольную рожу, я решил, что, когда он мне наконец попадёт в руки, смерть его лёгкой точно не будет.

– Деньги у меня есть. Лучше бы мне вернули моё оружие.

– Чтобы вы в порыве эмоций пристрелили наших людей? Впрочем…

Он что-то крикнул на испанском горилле, тот подошёл и протянул ему мой револьвер. Спустя несколько секунд пистолет был у меня, правда, без патронов.

– Кстати, хотел спросить… Зачем нужно было ТАК убивать людей, охранявших мою семью? Патронов было жалко?

– А, вон вы о чём… Кортесу, – кивнул он на здоровяка, – нравится пускать в ход свой мачете. Он в этом деле настоящий виртуоз. К тому же это, в отличие от стрельбы, избавляет от ненужного шума.

И ещё одна зарубка. Для меня троица тех, кто должен умереть, уже определилась.

– Что ж, счастливого пути, мистер Бёрд! – оскалился Лощёный, слегка приподняв свою шляпу. – Надеюсь, мы с вами больше не увидимся.

«Надейся, сука, – подумал я, криво ухмыляясь в ответ. – Вы мне за всё ответите».

Когда пустырь с всё ещё стоявшим на нём «бьюиком» остался позади, я, гладя по волосам прижавшуюся ко мне дочь, на русском негромко сказал Варе:

– Прости меня…

– Простить? – удивилась она. – За что?!

– За то, что позволил им это сделать.

– Ты не виноват…

– Нет, милая, виноват! Понадеялся, что они не рискнут выполнить свою угрозу, хотя после покушения на меня должен был понять, что эти… хм, – я покосился на Софью, – что эти нехорошие люди способны на всё. Теперь я вас от себя не отпущу. Во всяком случае, до того момента, пока не буду уверен в вашей безопасности. А с этими… с ними я ещё разберусь.

Надеюсь, впереди сидевшие боевики не знали русского, во всяком случае, никакой реакции от них на мои слова не последовало.

Только дома Варя позволила себе проявить слабость обычной женщины. Когда Соня уже как ни в чём не бывало видела седьмой сон, она прижалась к моему плечу, не сдерживая рыданий.

– Фима, я до сих пор не могу поверить, что этот кошмар закончился. Я так боялась… Нет, не за себя, – подняла она на меня мокрые от слёз глаза. – Я боялась за Сонечку и за нашего ещё не рождённого малыша. Я бы себе не простила, если бы с ними что-нибудь случилось. Я бы и тебе не простила.

Я гладил её по волосам и думал, что и сам бы себе не простил. А в первую очередь не простил бы Сальвадо и его отморозкам. Да я и так им не прощу, дав себе клятву, что уничтожу верхушку наркокартеля, даже если это будет стоить мне жизни.

Агенты ФБР были весьма расстроены, что их услуги не пригодились. Но в позу не вставали. Понимали, что в такой ситуации силовое вмешательство могло только всё испортить.

Ещё до их отбытия мне позвонил Гувер. Выразил радость по поводу возвращения моих родных и сожаление по поводу утраченных денег. Утешил, что с моими способностями я быстро возмещу потерю, главное, что жена и дочь снова со мной.

– На первое время могу приставить к ним нашу охрану, – добавил он, как бы намекая, что от казаков толку чуть.

– Спасибо, мистер Гувер, – вежливо ответил я, – но я планирую отправить жену и дочь пока в одно тихое место, подальше отсюда.

– О’кей, не имею ничего против. Мы же, со своей стороны, постараемся всё же добиться наказания Сальвадо и уж тем более сделать его бизнес в США крайне затруднительным.

Два дня спустя я провожал Варю с Соней в компании Фёдора в аэропорту Лас-Вегаса. Задача перед начальником моей охраны стояла прежняя: доставить жену и дочь в станицу Наумовскую, обеспечить максимальный комфорт и быть с ними рядом до тех пор, пока я не дам отбой. А дам я его не раньше, чем решу вопрос с бандой Сальвадо. И помочь мне в этом собирался Мейер Лански, чьи люди уже выяснили, где обитает наркобарон.

– Ты меня, Фил, не перестаёшь удивлять. Откуда в тебе столько энергии? Энергии и смелости? Я бы на твоём месте, наверное, плюнул на них, не стал бы так рисковать из-за простого желания отомстить. Лезть в их логово такими силами…

– Они меня развели на деньги, похитили беременную жену и дочь, да ещё избили мою Барбару. И ты спустил бы такое с рук? Вижу по глазам, что не спустил бы. Поэтому я отправил своих в безопасное место, и теперь ничто мне не помешает заняться местью.

– Жаль, что ты не сицилиец, – вполне серьёзно произнёс Лански. – Мог бы как минимум возглавить клан, а возможно, и всю организацию. Я с удовольствием стал бы твоим консильери.

– Спасибо, Мейер, за такие слова, но я рассчитываю и дальше добиваться успеха без участия в криминальных разборках. Нынешняя ситуация – исключение. А мафия… Ну, ты сам знаешь, на чём стоит ваша империя, ведь даже в твоих отелях отмываются криминальные деньги.

– Когда мы начинали, у нас не было особого выбора, – ничуть не обидевшись, ответил Лански. – Наши родители не могли нам дать приличное образование, а без него мы не смогли бы найти хорошую работу. Поэтому и занялись бутлегерством, это была хоть какая-то возможность подняться из низов. К тому же у сицилийцев принято поддерживать друг друга, должен быть человек, к которому можно прийти со своими проблемами и который поможет их решить. Местные власти зачастую плевать хотели на то, что происходит в квартале, где живут итальянцы, евреи, мексиканцы, чёрные… Поэтому им… нам приходится поневоле самоорганизовываться, выбирая лидеров. Есть власть официальная, а есть реальная, и какой-нибудь Федерико, случись что, побежит жаловаться не шерифу, а Вито Дженовезе, ну или чей там клан держит район.

В этом мне с Мейером было не поспорить. Я и сам поначалу, пробиваясь наверх, валил недругов направо и налево, причём без малейших угрызений совести, и только этим, вероятно, заработал пожизненный срок или электрический стул. Это не говоря уже о других махинациях, к примеру, с подпольным казино в Гарлеме. И о многом, кстати, тот же Гувер знает или догадывается. А при желании мог бы нарыть доказательства моей вины, даже, скорее всего, что-то и нарыл, и держит их при себе, а в случае чего достанет и предъявит уважаемому суду.

В итоге решили так: к тем двоим, уже засланным на вражескую территорию, присоединятся ещё трое его парней, более-менее понимающих испанский язык. Я же для начала перебрался в Лос-Анджелес, и там на моей киностудии гримёрша сделала меня старше лет на двадцать, добавив седины и приклеив усы и бороду, при этом заверила, что бороду можно даже мочить, ничего с ней не будет, а чтобы её отклеить, когда мне понадобится, дала пузырёк со специальным гелем. Не знаю уж, поверила ли она в мой рассказ, что я хочу разыграть своих знакомых, но поработала на совесть – из зеркала на меня смотрел совсем другой человек.

В бездомного я рядиться не стал, подобрал у костюмера неброский костюм и с чистой совестью на перекладных добрался до Сан-Диего. По счастью, копы в мою сторону поглядывали равнодушно и до проверки документов дело ни разу не дошло. Да и чем мог привлечь их внимание сутулый, опирающийся на тросточку старик?

В Сан-Диего меня подобрал человек Лански, представившийся Раулем. Когда мы встретились в условленном месте, он сначала не поверил, что перед ним Фил Бёрд, пришлось объяснять перемены во внешности. Мы отправились в Тихуану, только уже другим путём, не тем, которым я добирался с молчаливым человеком Сальвадо на стареньком пикапе.

Наше недолгое путешествие завершилось в каких-то трущобах у тихоокеанского побережья. Рауль проводил меня в стоявшую на отшибе хату, где я познакомился с ещё тремя членами боевой группы.

– Пабло сейчас следит за особняком Сальвадо, – пояснил Рауль. – Мы на крыше дома напротив оборудовали наблюдательный пункт. Вечером Пабло придёт, расскажет, что там к чему.

– Хотелось бы провести операцию пораньше, не затягивая, – сказал я, глядя, как один из мужчин, представившийся Ицхаком, выставляет на стол непритязательную еду. – Я бы не отказался наведаться к Сальвадо этой ночью.

– Почему бы и нет? – пожал плечами Рауль. – Дождёмся Пабло и решим, как лучше. Кстати, как у вас с оружием?

Я продемонстрировал короткоствольный револьвер и нож с пятнадцатисантиметровым лезвием из высокоуглеродистой стали.

– Ничего более громоздкого взять с собой не мог. Хотя, в общем-то, хотелось бы всё провернуть без шума.

– Ну не знаю, как там без шума… Ножи у нас тоже имеются, но есть и кое-что помощнее.

Рауль прошёл в угол, присел на корточки и откинул циновку. В тайнике под досками пола обнаружились пяток «томпсонов», пара укороченных дробовиков, снайперская винтовка с оптическим прицелом и даже гранаты… Это не считая имевшихся при себе у моих партнёров по акции возмездия пистолетов. Патронов – два ящика. Разве что пулемёта не хватало. Как они только приволокли всё это сюда из Лас-Вегаса? Или уже здесь приобрели? Не суть важно, главное, что с таким арсеналом можно спокойно идти на приступ любого особняка в Тихуане, даже если он принадлежит главе местного наркокартеля. Но я-то всё же предпочитал по возможности сделать всё тихо, не привлекая внимания всей округи.

– У Сальвадо под рукой всегда его адвокат и советник, он же по-нашему консильери, – объяснял мне Рауль, ко гда мы приступили к трапезе. – Зовут его Мичел Мария Хименес, с ним вы общались, когда передавали деньги…

– Так вы что, там были?

– Да, сели им на хвост, когда они на двух машинах куда-то отправились. А потом уже следили в бинокль, ближе подобраться было нельзя. Была бы у нас хоть одна снайперская винтовка на двоих… Так вот, этот Хименес живёт в квартале от виллы босса.

– Он мне тоже нужен, – заявил я, твёрдо глядя в глаза собеседнику.

– Хорошо, не вопрос, если удастся завалить Сальвадо без лишнего шума, сможем сразу же атаковать и дом адвоката. На вилле обычно присутствуют четверо вооружённых охранников, хотя при желании Сальвадо может собрать и сотню. Но на это нужно время, а мы, надеюсь, управимся быстрее.

– Это точно, затягивать нам не с руки, – кивнул назвавшийся Джеком боевик явно иудейской наружности.

– Из этих четверых особым доверием Сальвадо пользуется Кортес, тот самый здоровяк, что забрал у вас сумки с деньгами. Ходят слухи, что он бессмертный. Врут, конечно, но Кортес действительно умудрился каким-то чудом выжить после того, как его несколько лет назад буквально изрешетили пулями.

– У Сальвадо есть жена и трое детей, – продолжил Рауль, – старшему двадцать один год, он живёт отдельно, а другой сын и дочь – ещё подростки.

– С ними постараемся обойтись аккуратно, – предупредил я.

– С вашими-то они не очень миндальничали.

– Не будем уподобляться этим животным.

Как дальше выяснилось, главное – проникнуть на территорию особняка. По верху окружавшего двор кирпичного забора высотой около двух с половиной метров вилась колючая проволока, но, по словам Рауля, преодолеть препятствие можно без проблем. В дальнем углу двора возле забора рос пышный кустарник, колючий, что плохо, но высотой под три метра. С другой стороны забора – не менее пышные заросли, в которых сейчас спрятана раздвижная лестница, с помощью неё предполагалось перебраться через ограду. После наступления темноты во двор обычно никто не выходит, кроме охранника, выгуливающего перед сном немецкого дога. Это происходит обычно около десяти вечера.

– Так и будете дальше изображать старика? – с ухмылкой спросил набивавший патронами магазин «томпсона» Рауль, который, видно, в этой компании был за старшего.

– Пока да, не хочу, чтобы после нашей операции кто-то случайно увидел в Тихуане человека, похожего на мистера Бёрда. Избавлюсь от маскировки, когда вернусь в Штаты. Кстати, мало ли что может случиться, предлагаю каждому из вас для конспирации закрыть нижнюю часть лица платком. Если больших платков нет, нарежем тряпок. Мне ни к чему, я и так неплохо загримирован.

С наступлением темноты вернулся Пабло. С его слов выходило, что Сальвадо в сопровождении Кортеса отправился в одно частное заведение, где предоставляли услуги интимного характера. Попросту говоря, в публичный дом.

– При живой-то жене?! – не смог сдержать я удивлённого возгласа.

– Вряд ли он ей доложил, куда направляется, – ощерился Пабло, демонстрируя пожелтевшие от табака зубы. – Даже если бы и сказал… Она у него смирная, забитая овечка. Сальвадо приглядел её, когда ей было всего шестнадцать, и бедные родители девушки не смогли отказать уже тогда известному на всю Тихуану человеку. Они ещё ему благодарны, что Сальвадо вытащил их дочурку из нищеты.

Тут у меня родилась идея не ждать, когда наша цель вернётся под защиту родных стен, а накрыть его прямо в борделе. Предложение было одобрено, хотя и не сразу.

– А что, если, пока мы добираемся, он уже уедет? – спросил Ицхак.

– Пошлём сначала кого-нибудь на разведку, – ответил Рауль. – Я и сам могу туда наведаться под видом клиента.

– Ладно, но что будем делать с остальными обитателями публичного дома?

– Постараемся обойтись без лишней крови, – сказал я. – А если кто попробует поиграть в героя, разрешаю открывать огонь на поражение.

– Ну что, тогда готовимся к выходу?

Рауль вопросительно окинул нашу небольшую группу взглядом. Я тоже исподволь взглянул в глаза каждому. В них читалась решимость, и я понял, что Лански не поскупился, прислал если и не лучшие, то далеко не последние кадры.

Самым молодым из них был Лео, лет двадцати с небольшим. Однако, глядя на этого обладателя орлиного носа и чёрной кучерявой шевелюры, я видел, что и он в случае чего без лишних угрызений совести нажмёт на спусковой крючок «томпсона». Уверенность, излучаемая каждым из этой пятёрки, не оставляла сомнений в их готовности либо безжалостно истребить противника, либо сложить голову на поле брани. Будем надеяться, второй вариант – это не про нас.

А готов ли я сам пожертвовать своей жизнью? Оставить без мужа Варю и без отца Соню и ещё не рождённого ребёнка? Не говоря уже о Люке, хотя он и растёт в полной семье, считая Кларка своим отцом… Может, зря я во всё это ввязался? Узнай об этом Берия и тем более Сталин, разве они разрешили бы мне так подставляться? Наверняка нет. А я не могу поступить иначе. Затронута честь моей семьи, и если мне суждено погибнуть, то дети будут знать, что их отец умер как мужчина.

В этих широтах темнеет рано и резко, а тут ещё зарядил настоящий тропический ливень. Час спустя мы всей гопкомпанией кое-как – двое (включая меня) спереди и четверо сзади – загрузились в подержанный «понтиак». За рулём сидел Пабло, неплохо выучивший местную географию. Я, честно говоря, сразу же запутался в хитросплетениях местных улочек, но Пабло уверенно вёл автомобиль то по мощёной булыжником, то просто по грязной дороге, взрезая светом фар чернильную, пронизанную нитями дождя тьму.

Припарковались мы в квартале от объекта под аркой одной из подворотен. Наши плащи неплохо скрывали «томпсоны», которых на задание взяли четыре экземпляра. Захария предпочёл дробовик, я же ограничился тем, с чем и пришёл, – кольтом и ножом. Жаль, что на пистолет не было глушителя, но в общем-то он в любом случае стреляет тише, чем тот же дробовик. В нашу пользу было и то, что дождь не прекращался, и звуки выстрелов в закрытом помещении с улицы вряд ли будут очень уж слышны.

Рауль, оставив Пабло свой «томпсон», нож и «браунинг» под видом потенциального клиента отправился на разведку. Мы столпились в подворотне метрах в пятидесяти от публичного дома. От нечего делать рассматриваю вертеп. Двухэтажный дом красного кирпича, по местным меркам вполне прилично выглядящий. В нескольких окнах сквозь плотные занавески едва пробивается свет. Нетрудно догадаться, чем занимаются в этих комнатах.

– Интересно, как там моя Сара? – услышал я негромкий голос Ицхака. – Скучает, наверное, она у меня такая: нет меня день-два – вся изводится. Мы с ней познакомились три года назад на Седьмой авеню в Нью-Йорке. Она тогда работала портнихой у своего дяди, а я пришёл заказать костюм. Увидел её – и словно током меня ударило. Да и у неё, смотрю, глаза загорелись, щёчки зарумянились, грудь поднимается… А грудь у неё уже тогда, ещё до рождения Ади и Фрейды, внушала уважение…

Похоже, нервишки у подельника всё-таки дают о себе знать, волнение пытается заглушить пустой болтовнёй. Пусть себе треплется, лишь бы в ответственный момент не облажался. Надеюсь, Лански подсунул мне крепких парней, причём крепких не только физически.

Спустя минут тридцать вернулся Рауль.

– Постарался управиться побыстрее в интересах дела, правда, пришлось потратить сотню песо на какую-то тощую рыбу, – вздохнул он с притворным сожалением.

– Хочешь, чтобы тебе возместили? – ухмыльнулся Пабло, косясь в мою сторону. – И удовольствие получил, и деньги вернули?

– Получишь ты свои сто песо, – не выдержал я. – Что с Сальвадо?

– Кортес так и сидит на втором этаже в коридоре в кресле, значит, в каком-то из номеров развлекается его босс.

– Ну что, тогда идём на абордаж? – Это уже Лео азартно передёрнул затвор своего «томпсона».

Остальные, судя по их горящим глазам, готовы поддержать эту идею. Почему бы и нет? Я приехал сюда мстить и не вижу смысла откладывать месть в долгий ящик.

– Не забудьте закрыть лицо, – говорю подельникам, делая попытку шагнуть к публичному дому.

– Вы же не знаете испанского! – вовремя замечает Рауль.

– Чёрт… Как-то я об этом не подумал.

– А с чёрного хода нельзя зайти? – вклинивается Захария.

– Там закрыто и тоже охрана, – отвечает Пабло. – Я проверял, прежде чем вернуться домой. Подёргал дверь, и тут в ней окошко приоткрылось, ну я и драпанул оттуда, пока не разглядели, кто такой.

– В общем так, – говорю я. – Идёт Рауль с пистолетом и ножом, его впускают, и, пока он держит охранника под прицелом, мы проникаем внутрь. Там ещё кто-то может быть поблизости?

– В первый раз был только охранник, который вызвал хозяина борделя.

– Тогда всё намного проще. Давай, Рауль, удачи!

Первая часть нашего плана прошла как по маслу. Туповатый охранник стоял у стенки, задрав руки к потолку, и переводил испуганно-удивлённый взгляд с одного из нас на другого. По моей команде мексиканца скрутили, заведя его руки за спину.

– Скажи ему, чтобы позвал хозяина, – говорю Раулю.

Тот перевёл мой приказ на испанский, но охраннику уже ничего не нужно было делать – хозяин в цветастом халате сам спускался. Мелкий, похожий на кролика, с выступающими вперёд верхними зубами, он, однако, мгновенно оценил диспозицию и сделал попытку рвануть обратно по лестнице вверх. В метании ножей я не прекращал практиковаться, и сейчас бедолаге удалось перепрыгнуть от силы пару ступенек, когда в его правое бедро вонзился клинок. Заверещав, он всё же попытался, хотя бы прихрамывая, удрать от нас, но подсуетился Пабло, схвативший его за шкирку и стащивший вниз.

– Я сейчас вытащу нож, а ты перетяни ему ногу, чтобы не умер от потери крови, – сказал я Пабло. – А потом руки ему также стяните за спиной. Пусть со своим охранником рядом полежит.

В этот момент Лео решил проверить, что находится за ближайшей слева дверью. Не успел открыть, как до нашего слуха донеслись женские голоса, громко говорившие на испанском.

– Там у них, похоже, что-то вроде комнаты отдыха для свободных от работы жриц любви, – пояснил Лео, прикрыв дверь.

– Ты остаёшься внизу, будешь приглядывать и за девицами, и за этими двумя. А мы пойдём разберёмся с теми, кто нам нужен. Рауль, веди, только осторожно.

Кортеса мы обнаружили в конце коридора, мирно рассевшимся в кожаном кресле и подрезавшим ногти при помощи мачете. Увидев нашу пятёрку, он прервал своё занятие и медленно поднялся из жалобно заскрипевшего кресла. Какой же он, сука, огромный! Да ещё со своим тесаком, способным при достаточной силе удара раздвоить человека. Вот только против пули никто ещё не устоял. Рукопашка и ножевой бой тут смотрятся проблематично, а вот ствол – самое то. Посмотрим, какой он бессмертный.

Моя рука ещё только потянулась к наплечной кобуре, как вдруг из-за моей спины неожиданно выскочил Захария, направляя в сторону противника свой дробовик. И тут Кортес, до этого казавшийся мне тяжёлым и неповоротливым, резко и коротко размахнулся, а в следующее мгновение его тесак, вращаясь и со свистом рассекая воздух, полетел в голову Захарии. Единственное, что я успел, – это толкнуть рукой потенциального мертвеца, и за те доли секунды, что в его голову летело мачете, тот отклонился на десяток сантиметров. Этих сантиметров ему хватило, чтобы выторговать у смерти отсрочку. Но правого уха всё-таки лишился, вернее, верхней его части. В момент в моём воображении пронеслась картина, что было бы, не успей я толкнуть Захарию… Мачете просто разрубило бы его голову пополам, как спелую дыню, а так оно пролетело дальше и, словно в дешёвом боевике, застряло в висевшей над лестницей картине, изображавшей гуляющих по саду четырёх одетых женщин в белом[3].

– А-а-а… Кус охтак! Кус уммак! – истошно завопил Захария на великом и могучем иврите, прижимая к уху ладонь, из-под которой бежал тёмно-красный ручеёк.

После таких воплей, наверняка переполошивших весь бордель, уже не имело смысла таиться. Тем более что громила… нет, он не бежал, но так быстро шагал в нашу сторону и такими шагами, что я едва успел выхватить ствол и выпустить пулю в надвигающуюся на меня тушу.

Если я надеялся, что пятнадцать граммов выпущенного из «кольта» свинца остановят этого Геркулеса, то глубоко заблуждался. Он даже с шага не сбился! Второй выстрел, третий… Что же остальные-то не стреляют, мелькнула мысль, опешили, что ли?! Нажать на спусковой крючок в четвёртый раз я не успел – Кортес вонзился в нашу маленькую толпу, размахивая налево и направо своими руками-оглоблями. Я-то успел нырнуть в сторону, прижавшись к стенке, а вот остальные замешкались, и вот уже Ицхак летит спиной вперёд в сторону лестничного пролёта, а Пабло стонет и держится за левое плечо – похоже, сломана ключица.

Эдак он всю мою банду отметелит! Нужно с ним кончать… Я выхватываю нож и сзади вгоняю лезвие ему в шею. Ну наконец-то! Громила на мгновение застывает, затем поворачивается в мою сторону, пуча сочащиеся кровью глаза, и с грохотом рушится на устилающую пол ковровую дорожку.

В этот момент открывается одна из дверей, и в коридор выглядывает какой-то мужик в цветастом халате. Увидев жуткую картину, он, меняясь в лице, тут же исчезает за дверью, и мы слышим звук проворачиваемого в замочной скважине ключа.

– Ну и чего не стреляли? – с укором спрашиваю я своё воинство.

– Думали, вашего «кольта» будет достаточно, – виновато отвечает Рауль. – Кто ж знал, что он и впрямь бессмертный.

– Не такой уж и бессмертный, – говорю я, пиная носком ботинка истекающую кровью тушу. Наклонился, выдернул из шеи покойника нож, обтёр лезвие о его же одежду и убрал обратно в ножны. – Надеюсь, Сальвадо ещё здесь. Там, – киваю я на дверь, откуда выглядывал мужик, – мы его вряд ли найдём, поэтому вышибаем оставшиеся пять дверей. Захария и Пабло, спускайтесь, пусть вам Лео окажет хоть какую-то первую помощь. Ицхак, ты как? Нормально? Тогда нас трое. Надеюсь, на одного Сальвадо достаточно.

Вышибать двери ногами не потребовалось. Рауль вовремя вспомнил об оружии, и мы просто выносили замки короткими очередями. Удача нас поджидала в последней, крайней комнате. Сначала я увидел закутавшегося в простыню мальчишку лет двенадцати, испуганно жавшегося на кровати, затем распахнутое окно.

«Он там?» – спросил я парнишку одними глазами, показывая на окно. Мальчишка коротко кивнул, съёжившись ещё больше.

Я подошёл к окну и осторожно выглянул в ночной мрак. Дождь уже почти прекратился, но луна пока не могла пробиться сквозь плотные тучи. Кинул взгляд вниз – распластанное в грязи тело отсутствовало. Неужели этому борову удалось сбежать?!

А нет, вот он, красавчик! Пристроился сбоку, на карнизе шириной сантиметров тридцать, стоит, прижавшись спиной к мокрым кирпичам и пытаясь втянуть торчащее пузо, чтобы не перевешивало вниз. В белых брюках, в рубашке нараспах, в ботинках… Почти успел собраться.

Я поманил его пальцем, на что он отрицательно помотал головой, тряся тройным подбородком.

Да что я, собственно, с ним церемонюсь?! Пустить ему пулю в лоб – и всего делов. Хотелось, конечно, поизмываться, но не при детях же… Да и после битвы с Кортесом адреналин как-то уже схлынул, хотелось побыстрее закончить.

– Рауль, – обернулся я к толмачу, – пусть парня выведут в коридор… Вывели? А теперь скажи этому любителю мальчиков, что за содеянное зло он приговаривается к смертной казни. А именно – за похищение моих жены и дочери, если он меня ещё не узнал, а также за убийство двух моих людей.

– Не надо, не надо меня убивать, мистер Бёрд! – на вполне сносном английском простонал Сальвадо. – У меня семья, дети, вы их оставите сиротами… Это всё Хименес, это он всё придумал, и он предложил идею, как выманить у вас пять миллионов. Я верну, я всё верну до последнего цента!

– Давай-ка заползай обратно, – велел я ему.

Я на его месте всё же сиганул бы вниз. Хоть мизерный шанс спастись, но оставался. Хотя он по своей наивности душевной, вероятно, надеялся, что его простят… Нет, я сиганул бы.

Кое-как, с нашей помощью, забравшись обратно в комнату, подмокший Сальвадо выглядел весьма жалко. Этот человек, могущественный наркобарон, на наших глазах превратился в дрожавший от страха кусок сала. Как вообще этот слизняк мог управлять такой империей?

– Ну и где деньги? – с налётом безразличия поинтересовался я.

– Они у Хименеса дома. Я не храню у себя большие суммы.

– И что, он нам их выложит на блюдечке?

– Я могу ему позвонить, он принесёт их сюда.

– Позвонить?… А что ж, можно и позвонить.

Телефон мы обнаружили внизу в небольшой комнатушке, которую себе под личный кабинет отвёл хозяин борделя. Тот по-прежнему сидел на полу в небольшом фойе, прислонившись спиной к стене, рядом с так же надёжно связанным охранником, а мимо невозмутимо прохаживался Лео.

– Скажешь Хименесу, чтобы приехал один, что у тебя здесь встреча с крупным поставщиком, который согласен отдать очень крупную партию наркоты только за наличные. И учти, амиго, если вздумаешь чудить, кричать в трубку, что всё плохо, или подашь какой-то условный сигнал, будешь просить у меня лёгкой смерти.

Сказано это мной было тихим, спокойным голосом, однако уверен, что у Сальвадо по спине пробежали мурашки. Пока он крутил телефонный диск, я незаметно кивнул Раулю, мол, следи, что он будет говорить.

Когда Сальвадо закончил говорить и положил трубку, я приказал ему встать на колени лицом к стене.

– Не убивайте меня, я сделал всё, что вы просили, – захлюпал носом боров, становясь на колени.

– Никто тебя пока не убивает, ты нам ещё будешь нужен. Не трясись, ты же мужчина. Или я ошибаюсь?

Наверное, мои слова пробудили в нём остатки мужского достоинства, во всяком случае, Сальвадо перестал всхлипывать, вздрагивая плечами, и его голова обречённо поникла на грудь. Минут через десять он уже стал испытывать физическое неудобство от стояния на коленях. Видя это, я разрешил ему сесть на задницу, и он с облегчением привалился спиной к стене.

Прошло около получаса, прежде чем стоявший на стрёме Лео заскочил в кабинет, извещая, что напротив борделя остановился автомобиль.

– Хименес? – спросил я.

– В темноте не разглядеть, но водитель один. Наверное, он сам за рулём.

– Ну что, красавчик, идём. – Я чуть ли не за шкирку поднял Сальвадо и подтолкнул к двери. – Выходим вместе, мило болтаем на испанском. Вернее, ты болтаешь, а я киваю и смеюсь, понял?

Тот часто-часто закивал.

– Пиджак-то надень, нужно выглядеть элегантно.

Спектакль удался на все сто! Увидев своего босса и рядом меня в гриме, Хименес выбрался из-за баранки и двинулся нам навстречу. Сальвадо что-то у него спросил, тот кивнул, и наркобарон шепнул мне:

– Обе сумки в багажном отделении.

Если я раньше и собирался устроить Хименесу показательную порку в виде долгой и мучительной смерти, то сейчас мой пыл куда-то испарился. Поэтому, подойдя вплотную, я просто спросил:

– Ну что, ублюдок, узнал меня?

На его лице проявилась гримаса недоумения, спустя несколько секунд сменившаяся удивлением, смешанным с яростью.

– El diablo me toma![4] Не может быть! Как?! – воскликнул он, переводя взгляд с меня на своего работодателя и обратно.

– А вот так!

Не дожидаясь, когда рука адвоката завершит движение за лацкан пиджака, откуда он наверняка собирался извлечь ствол, я сделал резкий выпад, вогнав лезвие ножа ему в гортань и тут же выдернув обратно. Хименес, выкатив глаза, захрипел, прижал к ране ладонь, пытаясь остановить поток крови… Нет, парень, тебе уже не выжить, смирись. Успей прочитать молитву, если ты набожный человек, хотя креста на тебе, в отличие от Сальвадо, что-то не видно.

Наркобарон тем временем находился в состоянии шока, из которого мне пришлось его вывести тычком локтя в бок.

– Пойдём-ка глянем, не обманул ли нас твой дружок.

Обе сумки и впрямь лежали в багажнике. Я открыл одну, затем вторую – вроде всё на месте. Кстати, багажник объёмистый, хватит места и для такого толстяка, как Сальвадо.

– Полезай.

Тот с кряхтением кое-как забрался внутрь, втиснувшись аккурат между сумок с деньгами.

– Охраняй мои миллионы, – сказал я ему, захлопывая крышку багажника.

Повернулся к публичному дому, махнул рукой. Мои орлы за исключением всё ещё охранявшего пленных Лео один за другим двинулись к машине.

– Мы что, не будем его кончать? – спросил Рауль, поигрывая «томпсоном».

– У меня есть идея получше. Отвезём его в Штаты и сдадим людям Гувера. Вернее, я сдам, вам-то светиться ни к чему. То-то директор ФБР обрадуется! Надеюсь, этому борову впаяют как минимум пожизненный. А с вами я рассчитаюсь, как положено. И за ухо отдельно, – повернулся я в сторону несчастного Захарии.

В этот момент мой взгляд упал на крыльцо борделя, на котором стояла худенькая фигурка, в которой я узнал того самого мальчонку. Он был уже в одежде.

– Подождите, я сейчас. Рауль, пойдём, будешь переводить. – Подойдя к парнишке, я глянул ему в глаза: – Как тебя зовут?

– Марио.

– Сколько тебе лет?

– Двенадцать, сеньор.

– Как ты здесь оказался, Марио? В смысле, в публичном доме?

И я услышал грустную историю, как мальчишка рос в многодетной семье, пока мать пятерых детей не умерла от малярии. Отец, и до этого не считавшийся примерным семь янином, после смерти жены и вовсе слетел с катушек. Бутылка стала его лучшей подругой. А когда в прошлом году его одиннадцатилетний сын попался на глаза хозяину борделя и тот предложил купить ребёнка за пятьсот песо, горе-папаша согласился без малейших угрызений совести. Парнишке денег не платили, но кормили и одевали, только за это приходилось расплачиваться собственным телом. Помимо Сальвадо у него было ещё двое мужчин, правда появившихся в борделе однократно. Глава же наркокартеля заезжал как минимум раз в неделю.

Слушая его, я всё больше мрачнел. У меня появилось стойкое желание кастрировать этого борова прямо сейчас, только усилием воли я сумел себя удержать от экспрессивного поступка. Хотя, может, и зря. Но когда он окажется в тюряге, я постараюсь сделать его жизнь за решёткой похожей на ад.

– У тебя есть взрослые родные, кроме отца?

– Да, в Эрмосильо живёт тётка.

– Она сможет тебя приютить?

– Наверное. Когда мама умерла, она приезжала и хотела забрать меня и младшую сестру, но отец нас не отпустил.

– Если я дам тебе денег, сможешь добраться до Эрмосильо самостоятельно?

– Не знаю.

Я задумался. Не везти же парня с собой. Из раздумий меня вывел Рауль:

– Раз уж мы своё задание выполнили, давайте я его отвезу. До Эрмосильо на машине ехать часов двенадцать.

– Спасибо, Рауль. Проследи, чтобы его нормально приняли, и оставь этой тётке деньжат.

Я не поскупился, выдал одну из пачек из моей пятимиллионной наличности. Доллар в Мексике тоже был ходовой валютой, но баксы можно было обменять на песо. Во всяком случае, за ближайшее будущее парня я был спокоен.

– Можешь взять вашу машину, а мы отправимся в Сан-Диего и дальше в Вегас на автомобиле Хименеса. Счастливого пути!

А у меня в борделе оставалось ещё одно дело, в котором переводчик не требовался. Подойдя к сидевшему на полу всё в той же позе хозяину заведения, я без замаха так влепил ему ногой промеж ног, что тот, икнув, завалился на бок без признаков жизни. Теперь о половой жизни ему точно придётся забыть, возможно, до конца своих дней. А нечего детей под всяких извращенцев подкладывать!..

– Садись за руль, – кивнул я Пабло, плюхаясь на переднее пассажирское сиденье. – Кому-то что-то нужно забрать на базе? Нет? Тогда едем в Сан-Диего.

Глава 5

– Так что, Лаврентий, чем порадуешь? – пыхнул трубкой Иосиф Виссарионович, и его покрытое оспинами лицо на несколько мгновений исчезло за дымовой завесой.

«Не бережёт себя Коба, – подумал Берия, открывая лежавшую перед ним отделанную тонкой светло-коричневой кожей папку. – Сколько уже врачи ему говорили, чтобы отказался от курения, а воз и ныне там. Да ещё и война не прошла бесследно, немало сил отняла… Впрочем, для своих лет Сосо пока выглядит неплохо, похоже, и роковой 53-й переживёт».

Отец народов с прищуром поглядывал на сидевшего в глубоком кресле сбоку от его рабочего стола министра внутренних дел, глаза которого за круглыми стёклами пенсне казались непроницаемыми. Такими они были и тогда, когда в рамках послевоенной реформы органов власти Сталин, только что выбранный Первым секретарём ЦК КПСС, объявил, что назначает Председателем Совета Министров СССР товарища Косыгина. Молодого, сорокапятилетнего политика, о котором в общем-то положительно отзывался в своих показаниях Ефим Сорокин. Поэтому Коба и пригляделся к Алексею Николаевичу повнимательнее, и понял, что человек действительно толковый. Впрочем, бестолковый вряд ли получил бы пост послевоенного министра финансов, из кресла которого Косыгин и пересел руководить Советом Министров.

Может, Лаврентий и не рвался особо в верха, памятуя о поговорке: «Чем выше летаешь – тем больнее падать», и в приватном разговоре, когда Сталин обсуждал с ним кандидатуру Косыгина, ничем не выдал своих эмоций. Однако Иосиф Виссарионович, как никто другой, знал, насколько затягивает чувство власти, и, если с ним что случится, именно Косыгин станет первым кандидатом на пост Первого секретаря, а не министр внутренних дел.

– По линии министерства кое-какие проблемы ещё остаются, но мы их решаем, – заявил Берия, поднимая глаза на шефа. – В первую очередь, это касается связанного с послевоенной разрухой разгула преступности…

– Страшно подумать, какой был бы разгул, затянись война ещё на год, как в реальности товарища Сорокина, – пробурчал Сталин, выбивая из трубки табак в хрустальную пепельницу. – А это, считай, мы обошлись малой кровью.

– Верно, товарищ Сталин, помог нам агент Сорока. Хорошо помог, и не только словом, но и делом.

– А почему же мы ему не помогаем?

Берия уловил изменение интонации Кобы, обычно не сулившее ничего хорошего, и внутренне напрягся. Но внешне оставался таким же спокойным.

– А что, он разве нуждается в помощи? По-моему, у него там всё неплохо. Жена и дочка рядом, денег навалом, свои газеты, радио, телевидение… Я слышал, он недавно ещё и кинокомпанию открыл.

– А то, что у него жену с дочерью выкрали и едва самого не убили, не слышал?

– Откуда такая информация, товарищ Сталин?

– Фитин вчера заходил, рассказывал. Каялся, что его резидентура плохо сработала, пропустила этот вопиющий случай. Хорошо, что всё обошлось. А вот то, что ты, Лаврентий, возглавив МВД, забыл о нашем агенте, плохо! Понимаю, не твоё ведомство, но должен помнить о человеке, который и для страны немало сделал, и для тебя лично.

– Виноват, – изобразил покаяние бывший нарком, а ныне министр. – А что там всё-таки случилось?

– Вроде началось всё с банальной драки в каком-то баре Лос-Анджелеса. Наш Сорокин, как водится, надавал хулиганам по шее, тех за решётку, а один из оболтусов оказался родственником какого-то мексиканского наркобарона. Племянником, кажется. Этот наркобарон обиделся, что его племянника в тюрьму сажают, хотел, чтобы наш Сорокин в суде изменил показания. Тот отказался, и на него было совершено покушение, а когда суд вынес приговор, выкрали его жену и дочь.

– Варвару Мокроусову, а дочь у них, кажется, Софья, – вспомнил Берия.

– Ну, тебе виднее… В общем, потребовали выкуп – пять миллионов долларов. Сорокин деньги собрал, но решил отомстить. Вроде как итальянская мафия ему дала бойцов, и они в Мексике навели шороху. Кого-то на тот свет отправили, а самого главного Сорокин в Америку привёз и сдал людям из ФБР.

– Гувер, наверное, был очень рад, – хмыкнул соратник.

– Ничего весёлого тут нет, – нахмурился Сталин, и Берия втянул голову в плечи, хотя и без того от природы походил на филина, а пенсне только добавляло сходства. – Печально то, что у нас не налажен контакт с объектом. Мы должны держать руку на пульсе, даже если наш человек является… Как ты мне говорил?

– Спящим агентом.

– Вот-вот, спящим. Недоработка, о чём я и сказал Фитину.

– А не может это быть преднамеренной недоработкой? – вкрадчиво, словно про себя, поинтересовался собеседник.

– Хочешь сказать, его могли в Америке перевербовать?

Берия пожал плечами. Мол, доказательств нет, но, если надо, найдём.

– Не впадай в ежовщину, Лаврентий, – буркнул отец народов. – Но к Фитину присмотрись, ненавязчиво так, чтобы ничего не заподозрил.

– У меня есть свой человек в его окружении, ему и поручу.

Иосиф Виссарионович разломил очередную папиросу из пачки с надписью «Герцеговина Флор» и принялся неторопливо набивать трубку. Берия молчал, ожидая, что ещё скажет руководитель партии и государства. За годы работы под Сталиным он привык к подобному ожиданию. И даже табачный дым его не мог вывести из равновесия, хотя некурящий министр обороны к любителям подымить относился без особой симпатии. В его кабинете курить запрещалось, а если собирались всем руководством, приходилось терпеть. Не сделаешь же замечание, пусть даже этот некто стоит в иерархии намного ниже тебя, если тут же дымит сам Вождь.

– Я вот что думаю, – снова заговорил товарищ Сталин. – Наш Сорокин достиг в Соединённых Штатах высокого положения как бизнесмен, не пора ли ему попытаться войти во власть?

– Иностранцу? Объект говорил, что Гувер знает кое-что о его прошлом, в частности, о его побеге из лагеря в Коми, но держит эту информацию при себе. Со слов Сорокина, Гувер и в легенду его жены не поверил, пришлось ему придумывать, что он якобы помог своей невесте бежать из СССР. Боюсь, если Ефим Николаевич рискнёт сунуться в политику, преследуя наши интересы, если вы это имеете в виду, то шеф ФБР может использовать эти данные против него.

– Снова Гувер… Я всё-таки склоняюсь к мнению, что его нужно убирать. Только так, чтобы это не бросило тень подозрений на товарища Сорокина. Как считаешь, можно это доверить Фитину?

– Конечно, можно было бы посмотреть, насколько он предан делу партии. Если бы справился, то смыл бы с себя все подозрения. Однако боюсь… Боюсь, что Гувер мог подстраховаться на случай своей смерти.

– Но мы же не знаем этого наверняка?

– Не знаем. Однако исключать такую возможность нельзя. Тем самым можем спровоцировать цепную реакцию, и наш спящий агент может оказаться уснувшим навсегда. В лучшем случае получить пожизненное.

– Думаешь, они там знают, что Сорокин работает на нас?

– В любом случае мало хорошего будет, если вдруг выяснится, что известный на все Штаты магнат и меценат Фил Бёрд на самом деле не тот, за кого себя выдаёт. Многие деловые партнёры откажутся с ним работать. А уж подозревать в нём коммуниста станут в любом случае, даже несмотря на то, что он, рискуя жизнью, сбежал из исправительного учреждения.

– М-да, хотя система реформирована сразу после Победы, а несправедливо осуждённых мы стали выпускать ещё до войны, на Западе ГУЛАГом пугают обывателей до сих пор… – задумчиво протянул Сталин. – Так что ты предлагаешь, Лаврентий?

– Пусть Фитин прозондирует почву. Я слышал, у него в ФБР свой человек есть. Правда, на маленькой должности, но, может, он сумеет хоть что-то выяснить.

Сталин, не ответив, принялся расхаживать по кабинету, попыхивая трубкой, и поворачивающий за ним голову Берия ещё больше стал похож на ночного пернатого охотника.

– Хорошо, – спустя минуту сказал наконец Вождь. – Я сам озадачу товарища Фитина. Посмотрим, какой он коммунист, как умеет справляться со сложными заданиями. А нам с тобой, Лаврентий, нужно ещё кое-что обсудить. Помнишь, этот Сорокин нам рассказывал об атомных электростанциях? Доставлять ядерные боеголовки на другие континенты мы уже научились, а теперь, как куратор атомного проекта, расскажи мне, что у нас происходит с мирным атомом?

…Когда Берия выходил из Кремля, в небе громыхало, и на поля его шляпы упали первые капли дождя. Глянул на часы – время близилось к восьми вечера.

– Давай домой, – сказал водителю, усевшись в машину.

Ослабил узел галстука. Душно, да ещё позади тяжёлый разговор с Кобой. Впрочем, в прежние годы Хозяин бывал и покруче. Причём гораздо чаще, чем сейчас. Стареет… Да и он сам в общем-то моложе не становится. Вчера вон поясницу прихватило, а никогда раньше не жаловался. Но, как ни крути, другой кандидатуры, кроме своей, на случай замены Вождя, если с тем что-то случится, Берия не видел. Да, в чём-то Сорокин был прав, когда упоминал, что в ТОЙ истории народ не выдержал бы двух грузин подряд у руля страны. Но тогда ситуация была несколько иная, и проецировать её на то, что происходит сейчас, – политически безграмотно. Советский народ живёт не то чтобы хорошо, с войны-то минуло не так уж много лет, но и не голодает. А реформы они начали проводить ещё до нападения фашистов, и уже тогда эта реальность стала расходиться с прежней. Сорокин послужил тем самым камнем, от падения которого в воду истории расходятся сметающие всё на своём пути круги.

Лаврентий Павлович, глядя сквозь исчерченное дождевыми струями стекло на проплывающие мимо здания, по чему-то вспомнил уже давнее его назначение в Закавказье. Райончик ему достался тот ещё. Промышленности как таковой не существовало. Нищая, голодная окраина. К 1931 году в колхозы Грузии удалось загнать 36 процентов хозяйств, но менее голодным население от этого не стало. Тогда-то он и сделал ход конём. Остановил коллективизацию, оставил в покое частников, зато в колхозах стали разводить не бестолковые для того региона хлеб и кукурузу, а ценные культуры: чай, цитрусовые, табак и виноград. И вот тут-то крупные сельхозпредприятия оправдали себя на сто процентов! Колхозы стали богатеть с такой скоростью, что крестьяне сами повалили в них.

В промышленности он работал столь же эффективно. За первую пятилетку объём валовой промышленной продукции одной лишь Грузии увеличился почти в шесть раз. За вторую пятилетку – ещё в пять. В остальных Закавказских республиках было то же самое. Именно при нём, например, начали бурить шельфы Каспийского моря, за что его же и обвиняли в расточительности: зачем возиться со всякой ерундой! Не видели эти говоруны перспективы, зато теперь держат язык за зубами. Если они ещё у кого-то остались.

Берия встряхнулся, возвращаясь в реальность. Захотелось выпить вина. Почему бы и нет? Сейчас он поднимется домой и выпьет бокал «Александреули», а потом ещё один, и ещё… И будет пить, пока сон не свалит его в постель.

Мой презент Гувер оценил по достоинству. Разве что попенял на излишнюю жестокость, которую мне и моим ребятам – хотя, что уж тут, вся кровь практически на мне одном – пришлось продемонстрировать в Тихуане. О том, что мне помогали люди Лански, которых я по возвращении сразу же отправил по домам, он уже тоже успел откуда-то узнать. Но дал мне слово к еврейскому мафиози санкций не применять, так как, выходит, тот тоже сработал в какой-то мере на пользу Соединённым Штатам.

Как бы там ни было, передача «живого товара» произошла тут же, в Вегасе. Трясущегося от страха Сальвадо агенты извлекли из машины, нацепили на него наручники и тем же вечером отконвоировали в аэропорт. Гувер мне позвонил, когда наркобарон уже был в Вашингтоне.

– Всё-таки здорово вы разворошили этот осиный улей, мистер Бёрд, в Мексике творится настоящий переполох, – хмыкнул в трубку Джон Эдгар. – Они нам даже ноту выслали, подумали, что это спецоперация ФБР. Мы не стали ничего ни подтверждать, ни отрицать, храним гордое молчание. Кстати, Сальвадо не стал изображать героя, уже даёт показания. Что-то мы дадим прессе, уже пронюхавшей о задержании Сальвадо, и ваши хроникёры на очереди первые. А вообще я посоветовал бы вам обзавестись парой телохранителей, да и своим близким нанять хорошую охрану. Сейчас у вас появится много недоброжелателей, особенно среди мексиканцев, так что какое-то время желательно переждать шумиху в укромном месте.

Ну да, то, что всю эту кашу заварил я, знают уже, пожалуй, все, кто может. Сальвадо – само собой, к тому же я от своего грима ещё по пути в Вегас избавился, в туалете на пустынной автозаправке. Там же чуть живого Сальвадо из раскалённого багажника – солнце уже поднялось едва ли не в зенит – перетащил в салон, так что ехавшим со мной парням пришлось чуть потесниться.

Вон и Серов лично вчера звонил по защищённой линии, попенял, что не попросил помощи у своих. Небось, влетело ему от начальства. Ну да я ему популярно объяснил, что мне с ребятами от мафии работать сподручнее, они как бы всегда под рукой, и нет опасности засветить свои контакты с советской разведкой.

Что касается Лански, тот даже и не выразил особой радости, что я вернул ему деньги. Большее удовлетворение на его лице проявилось, когда я сказал, что выплатил всем парням по десять штук зелёных, а пострадавший Захария получил сверху ещё десять тысяч и оплату услуг лучшего пластического хирурга в Лос-Анджелесе.

Когда всё немного устаканилось, я рванул в Нью-Йорк, а оттуда с подарками в станицу Наумовскую, к Варе и Соне. Атаман, благо хата приличная, поселил их у себя. Жену я обнаружил ни много ни мало стирающей в корыте бельё, а дочку – играющей во дворе с двумя девчонками примерно своего возраста. По внешнему виду моих точно нельзя было отличить от местных. Это не только конспирация, но и удобство. А вообще в платке, с завязанными вокруг шеи концами, в холщовой рубахе и поверх неё в приталенном сарафане-сукмане Варя смотрелась весьма и весьма.

Фёдор был тут как тут, тоже одет по местным обычаям.

– Ефим!

Жена и дочь с радостными криками наперегонки бросились ко мне.

– Фима, это правда, что наших похитителей поймали? – первым делом спросила Варя.

– Ага, ребята из ФБР сработали, – соврал я не моргнув глазом. – Они уже допрашивают этого Сальвадо, а его ближайшие подельники отошли в мир иной. Ещё и деньги удалось вернуть… Вы-то как здесь?

Чувствовали себя мои родные в станице очень даже неплохо. Соня сразу обзавелась подругами-ровесницами, с которыми носилась бы по всей станице, если бы не требование Фёдора к членам моей семьи постоянно находиться в поле его зрения или его младшего брата Демида, который был также откомандирован из Вегаса. Варя наслаждалась местными пейзажами, напоминавшими ей о далёкой родине. Даже ручная стирка с помощью стиральной доски её не выбила из колеи, хотя дома она давно уже пользовалась стиральной машиной.

Не успели мы наобниматься, как на крыльце появилась Ефросинья Сергеевна, а следом, с улыбкой подкручивая ус, вышел и сам атаман Науменко.

– Целы, целы твои жинка с дочкой, – подмигнул мне Василий Антонович. – Мы тут бдим за ними денно и нощно. – Подошёл и заключил меня в свои медвежьи объятия. Крепок чертяка, а ведь ему уже за шестьдесят, да и ростом вроде не богатырь.

Все были званы в хату, где хозяйка принялась выставлять на стол нехитрую, но аппетитную снедь. Варя, судя по всему, неплохо здесь освоившаяся, ей помогала, а Софа снова умчалась к подружкам…

– Хорошо здесь, – улыбалась, прижавшись ко мне, Варюха полчаса спустя, когда мы сидели с ней на заднем дворе под раскидистой яблоней, – словно у бабки в деревне себя почувствовала, детство вспомнила. Разве что по тебе скучала, переживала.

– А я по вас с Сонькой. Очень хочется забрать вас в Вегас, но на всякий случай поживите пока ещё здесь. Пойми, это для вашей с Соней безопасности.

– Всё я понимаю, Фима, – вздохнула Варя. – Потерпим, тем более здесь вовсе не так плохо, как я себе представляла, даже наоборот. А ты там себя береги. Будешь беречь?

– Буду! – пообещал я, прижав правую ладонь к сердцу, улыбнулся и чмокнул жену в нос. – Кстати, у тебя кровать здесь большая?

…В станице я пробыл пару дней и засобирался обратно. Стетсону многое можно было доверить, но не всё, поэтому утром 3 мая я переступил порог своего офиса в отеле Grand Palace в сопровождении своего помощника. Предложив ему выпить, я сказал:

– Саймон, раз уж у меня на руках осталась пара миллионов, заимствованная как бы на строительство нового отеля, почему бы нам не пустить их в дело? Grand Palace обошёлся мне примерно в такую же сумму, думаю, этих денег хватит на отель Glory.

– Неплохое название, – кивнул Стетсон. – Сами придумали?

– Ага, – кивнул я, надеясь, что отелей с таким названием ещё не существует. – Хочу вообще сделать сеть отелей класса люкс, и наш Glory станет первой ласточкой.

– Тогда, боюсь, в два миллиона мы не уложимся.

– Лиха беда начало, – сказал я на русском, – как говорили мои предки. – И снова перешёл на английский: – Пока начнём строить, а потом у меня пойдут средства от кинокомпании, не говоря уже о регулярных прибылях с газет, радио и телевидения.

– И не говоря о вашей фабрике, – поддакнул Стетсон. – Кстати, куклы и музыкальные инструменты тоже приносят доход.

– Правильно мыслишь, Саймон, – хлопнул я его по плечу. – Поэтому на тебя сейчас возлагается обязанность найти приличного архитектора, который стоит своих денег. Пусть набросает сразу несколько эскизов, я не хочу, чтобы все отели были на одно лицо. Когда выберу эскиз для отеля в Вегасе, будем думать о смете и договорах с подрядчиками. Так что действуй, а я пока отправлюсь в советское консульство.

– Зачем? – напрягся Стетсон.

– Хочу пригласить на стажировку студентов кинематографического института из Москвы. Как-никак Россия – моя родина, русские и американцы вместе сражались против фашистов, и я хочу помочь им поднять свой кинематограф.

– Может, стоит проконсультироваться с мистером Гувером?

– Брось, Саймон, если я из-за каждой мелочи начну консультироваться с директором ФБР, у него ни на что другое просто не останется времени. В конце концов, я – хозяин этой киностудии и мне решать, кого приглашать на ней работать или учиться. Давай, ищи архитектора, не откладывая на завтра то, что можно сделать сегодня…

Ближайшее консульство СССР располагалось в Сан-Франциско по адресу 2563 Divisadero Street, куда я и отправился рано утром на своём лимузине. Заодно и в Лос-Анджелес заскочу, загляну на киностудию.

Меня принял лично консул, который, выслушав мою просьбу, задумчиво побарабанил пальцами по столу.

– Идея мне нравится, – сказал он, – но сам я принимать такие решения не могу. Мне нужно связаться с нашим атташе по культуре.

– Я не тороплю, делайте, что должно. Только предупредите вашего атташе: никаких блатных. Пусть отбирают лишь самых талантливых студентов, кто действительно заслуживает стажировки на одной из лучших киностудий мира.

Тут я, может, немного и загнул, но почему-то меня не покидала уверенность, что так оно и будет. Дайте мне десять лет – и студия Barbara Films нагнёт всех конкурентов. Если только они не устроят нам поджог или покушение на мою персону.

Насчёт первого я подсуетился, обеспечив каждый павильон новейшей системой пожаротушения и не поскупившись на охрану. А что касается меня… По-моему, обзаводиться кучей бодигардов глупо и неудобно, да и лишние расходы. Я сам себе лучший телохранитель, какой бы дешёвой бравадой это ни отдавало.

Оставив консулу свои координаты, я рванул в Город ангелов. На студии процесс шёл согласно графику – «Тутси» и «Молчание ягнят» были готовы для предпремьерного показа в «Китайском театре Груамана». Для комедии я назначил предварительную дату – 10 июня, для триллера – 21 июня. Подтянем критиков, прокатчиков и прочих людей, кто в теме. Выходила на финишную прямую и лента «Спасти рядового Райана», думаю, в июле и эту картину предъявим зрителю.

В Вегасе я был на следующий день ближе к вечеру после почти четырёх часов езды на своей машине. Напротив дома обнаружил стоящий «Ягуар XK 120» с открытым кузовом. Эту тачку я видел недавно в одном из глянцевых изданий, посвящённых автомобилям, кажется, там указывалось, что пока планируется выпустить всего 240 экземпляров дорогущего спорткара. И вот один из обладателей этого чуда прибыл в мои владения, а за рулём… не кто иной, как оскароносный Кларк Гейбл! А в руке у него початая бутылка виски, которую он, увидев меня, отшвырнул на обочину и довольно резво выбрался из машины. Двигался он весьма уверенно, наверное, выдул бухло не в один присест.

Я тоже вышел из машины, предчувствуя нехорошее. И предчувствие меня не подвело. Не тормозя, Кларк на ходу замахнулся и двинул мне по физиономии. Вернее, намеревался двинуть, мне хватило незаметного движения, чтобы его кулак просвистел в миллиметре от моего подбородка. Не дав сопернику ещё одну попытку, я резко двинул ему по печени, отчего Гейбл с оханьем скрючился пополам.

– Кларк, что за дела?

– М-м-м-м-м…

– Давай отдышись, и пойдём в дом, поговорим без лишних глаз и ушей.

Мой удар охолонил голливудского супермачо, и он послушно позволил отконвоировать себя под крышу моего дома. Я провёл его в ванную, включил душ и сунул его голову под холодные струи.

– Оботрись, – кинул я ему полотенце. – Как приведёшь себя в порядок, топай на кухню, жду тебя там. Похоже, мне тоже нужно выпить.

Спустя пару минут Гейбл нарисовался на моей экологически чистой кухне, где всё было выполнено из дерева.

– Мне тоже налей, – глухо произнёс он.

– Ты уверен?

– Налей! И льда кинь.

Ладно, хрен с тобой… Видно было, что мужику отчего-то не по себе. И боюсь, причиной этого являлся именно я, недаром он накинулся на меня с кулаками. Я даже догадывался, в чём именно дело, но сам себе боялся в этом признаться. Поэтому просто налил незваному гостю точно такое же виски, какой он хлестал, дожидаясь меня, так как считал, что смешивать спиртные напитки – дурной тон. Гейбл какое-то время смотрел на стоявший перед ним наполненный на одну треть стакан, затем взял и молча опрокинул в себя его содержимое, вытерев рот рукавом. Кубик льда остался лежать на дне. Гейбл поднял на меня глаза, в которых плескалась такая тоска, что я невольно отвёл взгляд.

– Это правда?

– Что именно ты имеешь в виду?

– Правда, что Люк… Что ты его отец?

Ну вот, я так и знал, что рано или поздно это всплывёт! Это ж надо, Кэрол столько лет молчала, а тут взяла и проговорилась. Или утечка произошла из клиники, от её личного доктора? Чёрт его знает, тут гадай не гадай – а разгневанный рогоносец сидит напротив меня.

В этот момент в зале как нельзя кстати затрезвонил телефон.

– Извини, я ненадолго, возможно, важный звонок.

Дверь в кухню прикрыл, может, и впрямь разговор не для чужих ушей. Не успел поднять трубку, как услышал взволнованный голос Кэрол:

– Алло! Фил, это ты? Фил, с тобой всё в порядке?

– Со мной – да, а вот твой супруг, похоже, кое-чем весьма разгневан, и я даже догадываюсь, чем.

На том конец провода явственно всхлипнули, однако несколько секунд спустя Кэрол продолжила:

– Это я во всём виновата! У нас с Кларком и раньше случались скандалы, но в этот раз после недавнего выкидыша у меня словно случилось затмение. Да ещё выпила немного… Сама не поняла, как из меня вылетела эта фраза.

– То есть ты ему заявила, что отцом Люка является Фил Бёрд, – скорее утвердительно, чем с вопросительной интонацией сказал я.

– Фил, я очень сожалею…

– Люк об этом знает?

– Люк? Нет, а…

– Вот и не вздумай ему говорить. Пока, во всяком случае. А сейчас я вынужден позаботиться о твоём муже, он у меня на кухне грустит в одиночестве.

Кларк и впрямь грустил, но уже не так отчаянно. Этот засранец, пока я общался с его женой, успел налить себе ещё и в данный момент допивал вторую, а может, и третью порцию.

– Я понимаю твои чувства, Кларк, – начал я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более проникновенно. – Не знаю, как бы я повёл себя на твоём месте. Возможно, Люк действительно мой сын, во всяком случае, всё это мне известно лишь со слов Кэрол…

– У него твои глаза. И родинка вот здесь точно такая же. – Он коснулся указательным пальцем левой щеки. – Я только сейчас это понял, глядя на тебя.

– Ну, глаза и родинка – это слабое доказательство… Ладно, пусть я отец мальчика. Я сам много думал об этом, не раз и не два мне хотелось прийти в ваш дом и заявить, что я имею право видеться с сыном и вообще требую зарегистрировать в свидетельстве о рождении ребёнка мою фамилию. Но нет, ничего этого я не сделал. Потому что спокойствие твоё и Кэрол, да и Люка тоже, для меня значит очень много. Мне крайне жаль, что Кэролайн не сдержалась. Это она сейчас звонила, сказала, как всё было.

– Надо было её убить… Нет, не стану мараться, просто разведусь! Причём она переспала с тобой, когда мы уже встречались!

– Послушай меня, Кларк… Если хочешь, ударь меня! Ну, давай, возьми и ударь, от души. Может, тебе станет чуть легче. А потом ляжешь спать, и, когда проспишься, мы с тобой поговорим.

– Ударить тебя? – Гейбл грустно усмехнулся. – Теперь уже не хочу. Перегорело. У меня только одно желание – удавиться.

– Ну-у, брат, это ты брось! Ни за что не поверю, что ты такой слабак. Давай-ка я тебе постелю в холле на диване. Как говорят русские, утро вечера мудренее…

Гейбл засопел почти сразу, а я полночи ворочался, пялился в окно на чёрное, истыканное серебряными точками звёзд небо и думал, как мне завтра разговаривать с несчастным любимцем публики.

А утром Гейбл выглядел вполне адекватно и даже извинился за вчерашнее.

– Твоей вины в произошедшем нет, тебя самого поставили перед фактом. Не знаю, как дальше буду с этим жить… Дома нам с Кэрол предстоит серьёзный разговор, будем искать выход из сложившейся ситуации. Спасибо за выпивку!

Проводив Гейбла, я прошёл на кухню и вылил в стакан остатки виски.

– Желаю тебе, Кларк, чтобы в твоей семейной гавани всё уладилось и чтобы Люк рос счастливым человеком.

Для очистки совести я спустя неделю позвонил чете Гейбл на их ранчо. Загадал, что если трубку поднимет Кларк, то положу её на место, а если Кэрол… Она и взяла. Мы поговорили минут пять, не больше. Главное, что, по словам моей бывшей любовницы и матери нашего ребёнка, обошлось малой кровью. Кларк согласился молчать, добавив, что по-прежнему будет относиться к Люку, как к своему сыну. Поинтересовалась, что у нас было с её мужем, почему он вернулся таким спокойным, и я сказал правду. Собственно, что там скрывать…

А вскоре раздался звонок из консульства. Вопрос с делегацией советских студентов-кинематографистов, учитывая тот факт, что начались летние каникулы, был решён положительно. Нужно было согласовать сроки заезда и организовать быт гостей из СССР.

– А кто у них за старшего? – не удержавшись, спросил я собеседника на том конце провода.

– Старшим будет профессор, руководитель режиссёрской мастерской, автор учебника «Основы кинорежиссуры» Лев Владимирович Кулешов. Также в составе делегации приедет сам председатель Союза кинематографистов СССР Иван Александрович Пырьев. Он прибудет с супругой, Мариной Ладыниной, освободившейся после съёмок в картине «Кубанские казаки».

Гляди-ка, и в этой реальности их сняли. Похоже, Иван Саныч решил прокатиться в Штаты за мой счёт и жёнушку заодно прихватить, развеяться. А что я могу сказать? Не вставать же в позу из-за лишней сотни-другой баксов. Я просил не присылать блатных студентов, а насчёт старшего делегации договора не было, вот они и подогнали мне самого Пырьева. С другой стороны, когда бы ещё выпала возможность лично познакомиться с легендами отечественного кинематографа? Правда, у меня и голливудских знакомств выше крыши, но тем не менее.

И неделю спустя, когда Варя с Соней уже вернулись в Вегас, а Сальвадо услышал приговор, обязывающий его следующие 25 лет жизни провести в тюрьме Синг-Синг, в порту Лос-Анджелеса высадилась делегация советских студентов во главе с Кулешовым, Пырьевым и его супругой. Мы встречали их вместе с представителем консульства, прибывшим специально из Сан-Франциско, и моим студийным помощником мистером Пэйном, который два года до войны работал по контракту в СССР, успел более-менее выучить русский, и поэтому его помощь будет кстати.

Студентов было двенадцать: три девушки и девять парней с третьего и четвёртого курсов ВГИКа. Кулешов оказался обаятельным человеком, примерно моим ровесником, а вот председатель Союза кинематографистов СССР выглядел несколько напыщенным. Хотя, возможно, первое впечатление обманчиво, но я надеялся, что мне не придётся находиться рядом с ним слишком часто. Ладынина держалась намного скромнее и проще, первая протянула мне руку.

– Я слышала, ваши предки – выходцы из России, – улыбнулась она. – Вы ещё не забыли родной язык?

– Как же можно забыть родной язык?! – улыбнулся я в ответ, отвечая также на русском. – Язык Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Достоевского, Чехова…

– А также Есенина, Маяковского и Ахматовой… Я видела на закрытом показе ваш исторический фильм о бандах в Нью-Йорке, – изящно перескочила она на другую тему. – Жестоко, но есть в этом какая-то сермяжная правда. А качество материала выше всяких похвал.

– Спасибо, мы стараемся поддерживать уровень и не останавливаться на достигнутом. Поэтому я и открыл собственную киностудию. Хотите, могу и вас снять в каком-нибудь фильме?

Вот уж не знаю, с чего вдруг из меня это вырвалось… Видно, на фоне исходящей от Ладыниной волны позитива. Стоявший рядом Пырьев едва не поперхнулся.

– Спасибо за предложение, но у Марины Алексеевны и на родине много работы, – довольно холодно ответил он за жену. – А сейчас, если вы не против, мы после долгого пути хотели бы отдохнуть.

Всю делегацию я заселил в один отель среднего класса, для супружеской четы выбрав номер чуть получше, нежели для студентов. Пусть и не люкс, но всё необходимое присутствует, плюс оплаченное двухразовое питание – завтрак и ужин. Обедать они будут на студии, благо ради своих сотрудников я не поскупился на приличную столовую. А из этого отеля до Голливудских холмов буквально рукой подать, к тому же я на весь месяц арендовал автобус, который будет возить гостей из отеля на студию и обратно.

Перед тем как покинуть земляков, я собрал всех в холле и провёл краткий инструктаж:

– Автобус отправляется от отеля в девять утра, со студии в отель – в семнадцать ноль-ноль. В студии каждый будет прикреплён к определённому специалисту. Вечер – в вашем распоряжении. Можете проводить его на территории отеля, либо выйти в город или на пляж. Но предупреждаю: не суйтесь в южный Лос-Анджелес. Там вас разденут и отберут последние деньги. Кстати, каждый, включая и вас, – кивнул я Кулешову и Пырьеву с Ладыниной, – получит на карманные расходы на всё время пребывания в Штатах по сто долларов. Поверьте, на эти деньги можно не только сувениров для родных накупить. Подозреваю, с английским у вас не всё ладно, поэтому мистер Пэйн каждому вручит сейчас по краткому разговорнику. В случае возникновения каких-то вопросов можете смело обращаться к нему, русский он знает. Я этот месяц также почти полностью проведу в Лос-Анджелесе, но у меня помимо кураторства вашей делегации есть и другие дела, так что не обессудьте.

– Один вопрос, господин Бёрд! – подал голос Пырьев, сидевший в кресле, закинув ногу на ногу.

– Я вас внимательно слушаю, Иван Александрович.

– Лично мне и Марине Алексеевне техническая часть создания фильмов хорошо знакома, думаю, она не сильно отличается от советских технологий. Тем более пока мы преимущественно пользуемся зарубежной аппаратурой, в том числе и американской. В свете этого мне хотелось бы познакомиться с президентом американской киноакадемии Джином Херлоштом. Думаю, мы найдём общие темы для беседы.

– Херлошт – человек занятой, не могу обещать, что у него найдётся время для вас.

Лицо Пырьева на мгновение исказила недовольная гримаса, но он быстро взял себя в руки.

– Всё же попытайтесь, буду вам очень признателен.

Вот ведь жук, решил тут перед всеми нами, что ли, выпендриться? Чёрта тебе лысого, а не президента киноакадемии. А вот Ладыниной, которая, в отличие от заносчивого мужа, мне приглянулась, я устрою встречу со звёздами Голливуда. О чём тут же и сообщил, на что Марина Алексеевна слегка зарделась и вновь улыбнулась своей ослепительной улыбкой, а во взгляде Пырьева промелькнуло что-то похожее на ревность. Ага, задело тебя? В далёкой прошлой жизни читал как-то в Интернете, что Пырьев женат был неоднократно, а тем, кто ему отказывал, ломал карьеру. Надо его хотя бы раз поставить на место.

Студенты и Кулешов полностью погрузились в закулисье Голливуда. Молодёжь на всё смотрела широко открытыми глазами, впитывая информацию как губка. Я тоже прочитал им небольшую лекцию. В частности, разъяснил значимость такого жанра, как кинофантастика. При том что в СССР хороших писателей-фантастов было немало, киношное воплощение по сравнению с западным по спецэффектам и декорациям здорово проигрывало, находясь, можно сказать, в зачаточном состоянии. С годами отставание будет только расти, так что пусть молодёжь учится на лучших голливудских блокбастерах, когда зачастую спецэффекты можно сделать подручными средствами без больших финансовых вливаний. Для этого я согласен организовывать для советских студентов ежегодные месячные курсы на своей киностудии. А себе дал обещание сделать Barbara Films примером практически идеального баланса режиссёрской и актёрской работы вкупе со спецэффектами.

Что же касается моего обещания Ладыниной, то за мной не заржавело. Не прошло и недели, а Марина, на ходу осваивавшая английский, уже успела пообщаться с Ингрид Бергман, Бетт Дэйвис, Марлен Дитрих, Кэри Грантом, Джеймсом Стюартом и Спенсером Трейси. Не отпускавший супругу одну ни на шаг Пырьев явно страдал, видя, как Ладынина легко находит язык со знаменитыми актёрами. И, похоже, она даже приглянулась ветерану Второй мировой, военному лётчику Джеймсу Стюарту, хотя у того, по слухам, полным ходом развивался роман с бывшей фотомоделью Глорией Маклин. Невзирая на топтавшегося рядом и исходившего желчью Пырьева, которому английский давался с огромным трудом, Стюарт весело щебетал с Ладыниной, брал её за руку и пригласил после съёмочного дня в ресторан. Я прекрасно видел всю гамму чувств на лице Марины, которой конечно же очень хотелось составить компанию звезде Голливуда, но в то же время она не могла дать согласие в присутствии мужа. Оно и понятно, зачем ей в семье скандал, опять же Пырьев легко может перекрыть ей кислород, и тогда ей придётся забыть о кинематографе. Так что с рестораном не сложилось, но может, оно и к лучшему.

Ладынину, кстати, я везде представлял как звезду русского кино. Впрочем, местным это ничего не говорило, поскольку в подавляющем большинстве они из всего советского кинематографа смотрели разве что немую картину «Броненосец „Потёмкин“» Эйзенштейна, однако какое-никакое уважение всё же старались изобразить. К тому же улыбка Марины сразу всех располагала к себе, вызывая симпатию.

Варя, узнав из телефонного разговора, что у меня гостит сама Ладынина, принялась уговаривать, чтобы я их познакомил.

– Я смотрела фильмы с её участием – «Трактористы» и «Свинарка и пастух». Жаль, что Зельдин не приехал, я бы с ним тоже с удовольствием встретилась.

Она прибыла в Лос-Анджелес вместе с Соней и Фёдором, который был одновременно водителем и телохранителем. Встречу я им устроил в ресторане отеля, попросив выделить отдельную кабинку. Ладынину и на этот раз сопровождал Пырьев, а Варя была со мной, Софья осталась на попечение Фёдора. Причём весь вечер, пока девушки общались между собой, Иван Александрович очень уж внимательно разглядывал мою Варвару.

Моя супруга на выход надела вечерний наряд, который специально привезла из Вегаса. По меркам СССР, его можно было назвать вызывающим, особенно глубокое декольте. Туда-то то и дело и нырял взгляд председателя Союза кинематографистов, который явно чувствовал себя не в своей тарелке.

Я прихватил с собой качественный, заряженный цветной плёнкой фотоаппарат, так что вечер закончился совместным фото на память. Фото размером 20x30, уже в рамочке, я на следующий день вручил Ладыниной. Такое же чуть раньше оказалось и у Вари.

Нужно отметить, что Пырьев с женой на студию заглянули буквально пару раз, всё остальное время они проводили в своё удовольствие, щедро растрачивая не только мои сто долларов, но и свой капитал. Как бы там ни было, я за четой не следил.

Когда настало время советской делегации возвращаться, с Пырьевым мы попрощались довольно прохладно, а вот с Мариной – очень тепло. Я выразил сожаление, что она в силу занятости в СССР не может задержаться и принять участие в моих кинопроектах, но в то же время выразил надежду, что в будущем она сумеет вырваться на мою киностудию. Как-никак между Соединёнными Штатами и Советским Союзом нужно налаживать не только экономические и политические, но и культурные связи.

А студентам я ещё накануне на вечеринке по поводу окончания их визита пожелал поднимать советский кинематограф, используя полученные знания и технику, которой я обещал поделиться с «Мосфильмом». Понятно, техникой не новой, но об этом я предпочёл умолчать. Новая мне и самому нужна, так как мои планы всё ещё отличались наполеоновским размахом.

Глава 6

Все три премьеры прошли на ура. За моими фильмами тут же выстроилась очередь из прокатчиков, которые живо интересовались моими творческими планами. Я всех заверил, что планов у меня громадьё, что блокбастеры будут поставлены на поток и что все получат свой кусок пирога.

К моменту, когда ушёл в прокат фильм «Спасти рядового Райана», у меня окончательно сформировалась идея снять «Бен-Гур». В этой реальности уже были сняты фильмы по книге Лью Уоллеса – короткометражка в 1907 году и самое дорогое немое кино в новейшей истории от режиссёра Фреда Нибло, презентованное общественности в 1925-м. Однако, насколько я помнил, картина конца 1950-х собрала целую кучу «Оскаров»[5], почему бы мне не снять её чуть раньше? Видел я и более современную версию от Бекмамбетова, но именно тот вариант показался мне более привлекательным и эпичным.

Сюжет я помнил неплохо, разве что диалоги придётся по большей части придумывать, но тут можно подтащить сценариста, ознакомить с идеей – и пусть работает. На роль режиссёра я решил подтянуть Уильяма Уайлера, который после того, как «Тутси» начал победоносное шествие по стране, отправился в отпуск на Гавайи. Мой звонок он воспринял с энтузиазмом и пообещал вернуться в Лос-Анджелес первым же рейсом. Тем временем мой человек успел связаться с потомками Уоллеса и выкупить права на очередную экранизацию. Так процесс пошёл.

На главную роль Уайлер решил пригласить тридцатитрёхлетнего Стерлинга Хэйдена. Когда он показал мне его фотокарточки, я про себя отметил некое сходство Хэйдена с Сильвестром Сталлоне. В то же время в его облике было что-то иудейское, что позволило мне дать своё согласие. Всё-таки Иуда Бен-Гур и выглядеть должен соответственно своей национальной принадлежности, а не как парень из версии Бекмамбетова.

На роль злодея Мессалы был приглашён некто Дэн Дэйли. Тут я уже положился на нюх Уайлера, как и в случае с остальными актёрами. На мой взгляд, состав получился пусть и не звёздный, но вполне приличный. Я сам просмотрел записи кинопроб, придраться было не к чему.

Однако бюджет картины в жанре пеплум, как в Голливуде обозначали крупномасштабные исторические проекты, приближался к 15 миллионам долларов. Честно говоря, как-то я не ожидал подобных цифр. Только декорации амфитеатра на 10 тысяч зрителей, где должны были проходить гонки колесниц, тянули на миллион. В фильме предстояло задействовать более 400 актёров, у которых имелись роли со словами, и около 10 тысяч статистов. Необходимо было изготовить около 100 тысяч костюмов и построить около 300 съёмочных площадок. Некоторые сцены планировалось снимать на Ближнем Востоке, ориентировочно в самом Иерусалиме и его окрестностях. С компьютерами, конечно, было бы дешевле и быстрее, но натуральность ленты с годами будет цениться только дороже. Хотелось, чтобы фильм стал классикой Голливуда.

Одним словом, подготовка к проекту грозила затянуться едва ли не на год. Но я не собирался отступать. Уверен, что овчинка стоит выделки и свой куш я сорву. А там, используя готовые декорации, можно и «Спартака» снять. Как, кстати, поживает Кирк Дуглас? Именно его у меня была мысль пригласить на главную роль.

Но до «Спартака» ещё нужно дожить, а сейчас полным ходом шли приготовления к съёмкам «Бен-Гура». Кассовые сборы от первых картин студии BF по итогам первого месяца проката составили в общей сложности больше семи миллионов. Пять из них я сразу пустил в дело, оставшиеся два решил придержать. Впрочем, помимо фильмов у меня имелись и другие источники доходов, исправно пополнявшие мой бюджет, но я старался их не мешать в одну кучу. Доходы от телекомпании должны идти на развитие телекомпании, доходы от завода – на развитие завода, от отеля и казино… В общем, вы понимаете. Тем более Стетсон вовсю осваивал строительство отеля Glory. Котлован уже был вырыт, сметы согласованы, и я, мотаясь между Вегасом и Лос-Анджелесом, видел, как на моих глазах начинает вырастать, словно побег диковинного железобетонного растения, будущий отель с центральным корпусом на 15 этажей и двумя боковыми крыльями на 7 этажей каждый. Позади отеля будет располагаться целый комплекс бассейнов, входящий в зону отдыха. Нет ничего лучше, чем жарким днём окунуться в прохладную воду. Поэтому я, приезжая к Варе и Соне, пользовался возможностью искупаться в бассейне позади нашего дома…

Вечером 8 июля в моём доме, где я как раз в тот момент находился, раздался телефонный звонок.

– Добрый вечер, мистер Бёрд. – Я узнал голос Гувера. – Как поживаете? Слышал, ваша кинокомпания уже выпустила первые фильмы, планирую на днях посмотреть их.

– Спасибо, мистер Гувер, уверен, что-нибудь из увиденного вам придётся по вкусу. Я старался снимать разноплановые вещи.

– Как поживают ваша супруга, дочка?

– Спасибо, с ними всё в порядке.

Так, давай уже, сволочь, выкладывай, что там у тебя! Стал бы ты звонить только ради того, чтобы поинтересоваться моими делами и здоровьем моих близких. Однако разговор ни о чём продолжался ещё минут пять, прежде чем директор ФБР наконец произнёс:

– Фил, вы ведь уже и забыли, что такое отпуск, верно?

– Есть такое, всё дела да дела, а иногда и впрямь хочется плюнуть на всё и с недельку пожить в какой-нибудь лесной глуши.

– Я вас понимаю, как никто другой. Поэтому мы с Толсоном планируем двухнедельную поездку в Монте-Рио, Калифорния, в одно уединённое местечко, где от дел праведных отдыхают многие известные политики и бизнесмены. И некоторые из них мечтают с вами познакомиться лично. Не хотели бы составить нам компанию?

– Хм, заманчивое предложение… У меня такое чувство, что вы сделали мне предложение, от которого очень трудно отказаться.

– Ну, отказаться, насколько я знаю ваш характер, вы можете всегда, – хмыкнул Гувер. – Но вы правы, мистер Бёрд, гораздо разумнее согласиться. Не каждый день сильные мира сего проявляют интерес к человеку, стоящему ниже их на несколько ступеней. Да и вам будет полезно завести такие знакомства.

– А вам-то с этого какая выгода?

– Ну, во-первых, как я уже говорил, некоторые люди попросили меня свести их с вами. А во-вторых, если вы когда-нибудь к своему финансовому благосостоянию добавите кресло, к примеру, конгрессмена, мне будет лестно иметь такого союзника.

«Нашёл союзника, козлина», – подумал я, а вслух произнёс:

– Мне тоже, мистер Гувер, весьма лестно иметь союзника в вашем лице. Уверен, такая поездка всем нам пойдёт только на пользу. Как минимум устрою себе отдых в глуши. Когда выезд?

…В четверг, 21 июля, наша троица – я, Гувер и Толсон – на автомобиле, за рулём которого находился помощник директора ФБР, прибыла в закрытый летний лагерь, известный под названием Богемская роща. Из багажника оставленной на охраняемой стоянке для членов и гостей клуба машины мы извлекли каждый по небольшому чемоданчику, в который перед отъездом сложили лишь самое необходимое. Я, кроме всего прочего, где-то между сменными трусами запрятал карманную фотокамеру FB-48. Выпускал её мой заводик, освоивший производство фотоаппаратов в 1945 году, а в 48-м выдавший на гора ограниченную партию таких миникамер, размером с пачку сигарет. Заряжалась она шестнадцатимиллиметровой плёнкой. Модель получила название по моим инициалам. Мне даже удалось выбить под эту модель спецзаказ у Министерства внутренних дел, наверное, для ФБР скупали такие полушпионские модели.

Зачем я её взял, сам не знаю. Если уж снимать виды, то надо было брать более профессиональную камеру. Гуверу я о камере ничего не сказал, мало ли, вдруг там не рекомендуется фотографировать, вдруг это настолько закрытый лагерь, что о нём говорить можно только шёпотом. Да и то при своих.

Принадлежал лагерь частному мужскому клубу искусств, штаб-квартира которого находилась в Сан-Франциско. По пути Гувер просвещал меня относительно принятых здесь порядков, сам-то он в Богемской роще не впервые. От него я узнал, что клуб существует с 1872 года, и практически столько же и Богемская роща. А постоянные летние заезды вроде нашего начались с 1899 года.

– Посетить рощу могут только члены клуба и их гости, так что вы – наш гость. Там собираются люди, облечённые властью или деньгами, а зачастую тем и другим. Не удивляйтесь, если встретите в лагере персон, о которых читали в газетах или слышали по радио… Символ Богемской рощи – двенадцатиметровая цементная сова, стоит на постаменте у искусственного озера. С 1929 года служит местом ежегодного жертвоприношения… Нет-нет, жертвоприношение символическое, а то подумаете ещё, что у нас тут сборище сатанистов. «Кремация Гнетущей Заботы» – театрализованное представление, во время которого сжигается чучело, символизирующее очищение участников ритуала. То есть на протяжении двух недель общество сжигает мирские заботы, осушая тысячи декалитров шардоне, участвуя в художественной самодеятельности, стреляя по тарелкам, вкушая малину, купаясь в речке и коллективно писая на красные деревья. – Гувер расхохотался.

Следивший за дорогой Толсон позволил себе криво ухмыльнуться, а у меня пропало всякое желание ехать в этот гадючник. Но делать нечего, назвался груздем…

Лагерь располагался посреди леса из гигантских красных секвой. На въезде нас встретило изображение совы с геральдическим девизом: «Пауки, плетущие паутину, сюда не приезжают». Как пояснил Гувер, девиз подразумевает, что все проблемы и коммерческие сделки необходимо оставить снаружи, однако на самом деле многие приезжают сюда как раз решать свои дела.

Нам предоставили трёхместный шатёр в секторе Hill Billies. Всего здесь было с десяток секторов, в которых постояльцы размещались соответственно их статусу. Например, действующий президент Генри Уоллес обитал в секторе Mandalay. По этим и другим секторам были разбросаны палатки, в которых жили банкиры, военные подрядчики, политики, включая бывших президентов (на дорожке между секвойями мы раскланялись с Гербертом Гувером), артисты, медиамагнаты, среди которых я, пожалуй, находился в ТОП-3 как минимум. На мой вопрос, почему бы не построить хотя бы деревянные домики, Гувер пожал плечами, мол, так заведено, никто не возмущается, напротив, многие находят в этом шарм.

– На июльские каникулы сюда приезжают около тысячи человек, – продолжал рассказывать директор ФБР, ведя меня куда-то под руку. – Все они соберутся на обед в парке, а вечером – на жертвоприношение и театральную постановку. Не знаю, что будут сегодня давать, обычно ставят что-то античное… О, а вот и Дэвид!

Навстречу нам прогуливающейся походкой двигался мужчина лет тридцати пяти в сером костюме и такого же цвета шляпе. При виде нашей троицы он позволил себе слегка улыбнуться, приподнимая шляпу в знак приветствия.

– Это мистер Рокфеллер, вице-президент Chase Natio nal Bank. А это наш гость, мистер Бёрд, – представил нас друг другу Гувер.

– Я узнал вас, – кивнул банкир, протягивая руку. – Очень рад познакомиться с человеком, который снимает такие замечательные фильмы и вообще обладает талантом блестящего бизнесмена. Как вам здесь?

– Пока наслаждаюсь природой и живу предвкушением знакомства с интересными людьми. Вот вас встретили, когда бы ещё так запросто пожал руку наследнику знаменитой фамилии?…

– А, бросьте, – отмахнулся Дэвид.

– Во время Второй мировой мистер Рокфеллер ушёл на фронт рядовым, служил в военной разведке в Северной Африке и Франции, а в 1945-м демобилизовался в звании капитана, – вставил Гувер. – Так что за спиной своих предков он не отсиживался.

– Право, Джон…

– Дэвид, не скромничай, этим можно и нужно гордиться! А то ведь многие думают, будто отпрыски богатейшей фамилии только тем и занимаются, что с утра до вечера пьют «Вдову Клико», проигрывают миллионы в казино и сколачивают состояния на страданиях простых американцев.

– Ну, я-то так не думаю, – удалось вставить мне свои «пять копеек». – История знает немало примеров, когда дети и внуки богачей руководствовались не своим положением, а совестью, ставя общественное выше личного.

– Вы говорите прямо как коммунист, – хмыкнул Гувер.

– Почему же, я разделяю это мнение, – пришёл мне на выручку Рокфеллер. – Нельзя отделять себя от общества и тем более ставить выше его, иначе оно тебе этого не простит. Как сказал мистер Бёрд, примеров тому история знает множество. Сколько королей были свергнуты толпой только потому, что считали себя наместниками Бога на земле, закрывая глаза на то, что творится у подножия их трона.

– Джентльмены, предлагаю перенести диспут на другое время, а то мы опоздаем на обед, – вклинился молчавший до этого Толсон.

– Действительно, – бросил взгляд на часы Гувер, – время здесь летит незаметно. Пойдёмте занимать места.

Обед проходил на большой поляне, где столы были расставлены рядами. Судя по всему, и впрямь здесь обитало под тысячу человек, и ни одной женщины! Навскидку каждый стол мог уместить человек по пятьдесят, а всего было столов двадцать. Гувер и Толсон заняли места в третьем ряду, посадив меня между собой, Рокфеллер отправился за стол во втором ряду. А в первом в числе прочих расположился президент Уоллес. Выражаясь старославянским языком, ошую от него уселся вице-президент Олбен Баркли, а одесную – спикер нижней палаты представителей Сэм Рейберн. Ну и так далее по ранжиру, многих я и в лицо-то не знал. А меня многие узнавали, кивали, здоровались, салютовали бокалами с напитками.

Обедающих обслуживали официанты в белых фраках, чёрных брюках и чёрных же бабочках. Выбор блюд, так же как и напитков, оказался вполне приличным. Минут через пятнадцать после начала застолья Уоллес поднялся и произнёс прочувственную речь о величии американской нации. А затем объявил:

– Джентльмены! Сегодня среди нас гость, это мистер Фил Бёрд, известный медиамагнат, владелец собственной киностудии. Уверен, многие из вас слышали о нём. Несмотря на то что он является потомком выходцев из России, мистер Бёрд сумел проявить себя как настоящий патриот Америки. А его вклад в победу над Германией трудно переоценить.

Раздались аплодисменты, и мне, невольно покрасневшему, пришлось встать и раскланяться.

– Обычно, чтобы стать членом клуба, кандидат ждёт своей очереди несколько лет. Но мистер Джон Эдгар Гувер, которого вы все прекрасно знаете, – директор ФБР чуть привстал и слегка кивнул, – поручился за нашего гостя. Мы поговорили с председателем Богемского клуба Фредди Роучем, – теперь уже приподнялся немолодой мужчина с брюшком, сидевший в центре того же стола, – и он тоже меня поддержал. Итак, мистер Бёрд, как вы смотрите на то, чтобы стать членом Богемского клуба?

Вот это фокус! У меня аж в горле пересохло от столь неожиданного предложения, и я, прежде чем ответить, сделал большой глоток минеральной воды Gerolsteiner.

– Признаться, вы сумели меня удивить, мистер президент. В ином случае я сказал бы, что мне нужно подумать, но в этой ситуации, как я понимаю, ответ должен последовать немедленно. Было бы странным, откажись я от вашего предложения, поэтому я его с благодарностью принимаю.

– Великолепно! Тогда предлагаю выпить за нового члена клуба, которому этим вечером предстоит пройти посвящение.

Опа, ещё и посвящение! Интересно, в чём оно заключается? Надеюсь, мне не придётся прыгать голышом через костёр или совокупляться с животными?

– Джон, это вы всё подстроили? – повернулся я к Гуверу, который уже вовсю уплетал телячью отбивную.

– Что именно? Ах, ваше избрание в члены клуба? Ну, скажем так, приложил к этому руку. А вы что, не рады?

– Хм, ну, вообще-то рад, наверное, просто пока не могу прийти в себя… Вы мне лучше объясните, что собой представляет обряд посвящения?

– Не могу сказать, это секрет. Вечером сами всё узнаете.

Таинство посвящения проводилось у подножия двенадцатиметровой статуи совы. К девяти вечера, обступив по бокам искусственное озеро, здесь собралось всё население лагеря, за исключением гостей, которым сие видеть было не положено. У постамента изваяния – я и председатель Богемского клуба, оба облачены в какие-то чёрные балахоны с капюшонами. Не иначе, подумал я, что-то типа масонского ритуала, только меча или шпаги не видно. Конкретно секта, мать их, и во что это я умудрился вляпаться?…

По четырём углам площадки горели факелы, их света хватало, чтобы зрители видели происходящее на этом возвышении.

Роуч повернулся к публике и поднял руки, словно собираясь проповедовать.

– Соратники! Сегодня в нашем клубе на одного члена станет больше.

«Вот уж точно, как есть член», – подумал я, мысленно переведя английское слово member на русский и вспомнив, что клуб чисто мужской.

– Мы уверены, что сей муж будет достоин высокого звания члена нашего клуба, но всё же обязаны задать соискателю вопрос. – Роуч повернулся ко мне, откинув с головы капюшон. – Брат, готов ли ты служить верой и правдой своим новым товарищам? Готов ли помочь им, если они тебя об этом попросят? Готов ли пожертвовать своей жизнью во имя тех, кто стоит здесь сегодня и молится за тебя?

– Готов.

А что мне ещё оставалось ответить? Главное – верить, что момент, когда мне придётся за кого-то из этих мудаков отдавать жизнь, никогда не наступит. Ну или в ближайшие хотя бы лет десять.

– Что ж, ты сделал свой выбор. Вносите!

Спустя мгновение из темноты в круг света вошли четверо в балахонах и капюшонах, неся на плечах обитый в столь же чёрную материю простой гроб. Поставив его у моих ног, двое сняли крышку, поставив её вертикально. Я с недоумением взглянул на Роуча.

– Ложись, – негромко сказал он мне и снова повернулся к зрителям. – Да грядёт ритуал очищения и перерождения!

Народ завопил, приветствуя этот акт маразма, а я, немного подумав, всё же лёг. А что мне ещё оставалось делать? Никогда ещё в гробу лежать не доводилось. Понятно, все мы там будем, рано или поздно, но всё же я надеялся, что уже не увижу, как меня выносят вперёд ногами. Ан нет, напрасно надеялся.

Лежать было относительно удобно, я даже руки на груди сложил для правдоподобия. Думал, полежу пару минут – и пригласят встать, мол, прошёл посвящение. Ага, щас! Я не видел, как сверху гроб закрывают крышкой, так как лежал с закрытыми глазами, просто сначала услышал стук, а когда открыл глаза – эти шустрые парни уже заколачивали гвозди.

– Эй, вы чего? Пошутили – и хватит!

Я ударил кулаком в крышку гроба и поморщился. Бракоделы, не могли доски нормально обстругать, занозу посадил. Не успел её вытащить – гроб подняли и куда-то понесли. Похоже, и впрямь вперёд ногами.

Несли недолго, по ощущениям метров двадцать. Гроб опустили, а затем я услышал звук вонзаемого в землю шанцевого инструмента, и комья земли загремели по крышке. Твою ж мать, меня, похоже, теперь ещё и закапывают! Они там совсем, что ли, офонарели?!

Орать, впрочем, я не стал. Ладно, ритуал есть ритуал, даже если его придумали такие извращенцы. Потерплю, ничего страшного.

Спустя какое-то время звуки исчезли полностью. Я слышал только отдававшееся набатом в заложенных ушах биение собственного сердца, явно сказывался перепад давления. Лежать в абсолютной темноте было не очень комфортно. И ведь даже зажигалки нет… Хотя оно и к лучшему, кислород нужно экономить.

Невольно вспомнилось когда-то вычитанное, что чем субтильнее человек, тем больше в гробу места для воздуха. Для дыхания здоровому взрослому человеку достаточно пол-литра кислорода в минуту, то есть весь кислород в гробу будет израсходован примерно за пять с половиной часов. Выходит, часов пять в запасе у меня, если не начну паниковать и дышать глубоко и учащённо, точно есть. А когда кислород закончится, я почувствую удушье, но перед смертью впаду в бессознательное состояние, так как углекислый газ вызывает сонливость, а затем кому.

Что вообще за чушь в голову лезет? Это же всё постановка, шутка. Сейчас полежу тут минут пять от силы, и меня откопают. Кстати, у меня же часы с фосфоресцирующими стрелками! Поглядел на время: 21.33. Пару минут уже лежу точно. Эй, вы, там, наверху, как пела Примадонна. Покуражились, и хорош!

Нет, они явно не спешили вызволять меня из этого ящика. Невольно вспомнилась героиня Тарантино, которую тоже заживо похоронили. Там она сумела-таки пробить себе путь к свободе в буквальном смысле этого слова. Подожду ещё минут десять и попробую повторить этот кинотрюк, хотя 99,9 процента что он завершится провалом.

Не успел я представить, как буду выбираться из подземного плена, как послышались какие-то посторонние звуки, и вскоре я понял, что меня наконец-то откапывают. Вытер носовым платком выступившую на лбу испарину, тихо, под нос себе матерясь на великом и могучем. М-да, интересно, они так каждого кандидата на вшивость проверяют?

Спустя несколько минут гроб был извлечён на поверхность, крышка снята и, поддерживая меня под руки, двое амбалов в накидках и капюшонах помогли принять вертикальное положение. Я снова стоял в круге света, рядом с Роучем, вопросительно на него поглядывая. Тот же смотрел на стоявшую перед ним толпу.

– Братья! Наш соратник с честью выдержал испытание и стал одним из нас! Теперь он может гордиться своим членством в Богемском клубе. Поприветствуем же его!

Народ разразился воплями, которые, наверное, было слышно в Монте-Рио. Напалмом бы пройтись по вам, насколько стало бы легче жить простому народу без этих кровопийц. С другой стороны, кого-то из них эти простые американцы и выбирали на руководящие посты во власть. Того же Уоллеса. И кстати, не самый худший президент, хоть и со своими тараканами в голове. Всяко лучше Трумэна, который в моей реальности затеял холодную войну с СССР, в этой же отношения двух самых могущественных стран были пусть и не дружескими, но вполне терпимыми. В общем, каждый народ имеет то правительство, которое он заслуживает.

– Мистер Бёрд, вы можете присоединиться к соратникам, – кивнул Роуч на толпу, и я, наконец скинув плащ, спустился к зрителям, которые тут же принялись с улыбками жать мне руку и поздравлять со вступлением в братство клуба.

Среди них были и Гувер с Толсоном. Директор ФБР панибратски хлопнул меня по плечу:

– Поздравляю, мистер Бёрд, со вступлением в наше братство! Теперь у вас есть не только права, но и обязанности. Одна из них – ежегодный вступительный взнос в размере двадцати пяти тысяч долларов.

– Ого, – присвистнул я. – Неплохо у вас тут обдирают. У меня с собой тысячи три… Правда, есть чековая книжка.

– Это дело не срочное, главное – оплатить в течение года. Для вас, уверен, это не сногсшибательная сумма… Смотрите, сейчас будет продолжение. – Он кивнул на возвышение, где Роуч снова поднял руки, призывая к вниманию.

– А теперь, – заявил он, – позвольте объявить начало следующей, уже традиционной церемонии.

Народ вновь оживился, послышались одобряющие крики. А дальше я стал свидетелем ритуала жертвоприношения. Маленькая лодка пересекла озеро, подплывая к группе фигур, закутанных в робы с капюшонами, во главе которых стоял «первосвященник», он же Фредди Роуч. Затем лодочник передал им фигурку в виде человека, которую сначала повесили, а затем сожгли у подножия статуи совы. При этом на протяжении всего ритуала из скрытых динамиков раздавался зловещий голос. Не понял, почему это зрелище вызвало такой восторг у толпы, ну да пусть порадуются в кои-то веки. Детский сад какой-то!

В эту ночь никто не спал до рассвета. Народ бухал и веселился от души. Я после своих «похорон» тоже не мог уснуть, поэтому позволил себе расслабиться. Бухали мы на пару с Дэвидом Рокфеллером, который не имел ничего против бутылки качественного бренди. По пьяной лавочке он загрузил меня воспоминаниями о Второй мировой. Я тоже мог бы ему много чего рассказать о своём прошлом, но был не настолько пьян, чтобы делиться откровениями, за которые могу угодить на электрический стул. Либо пришлось бы нечаянного свидетеля под покровом ночи устранять, а мне этого не хотелось, так как Дэвид Рокфеллер показался вполне приятным парнем, совершенно без заносчивости и снобизма.

Гувер с Толсоном как-то незаметно исчезли, а появились в нашем шатре, когда я уже засыпал. Судя по их горящим глазам, между ними точно что-то было. Ну да это их дело, лишь бы меня в свои игрища не втягивали.

До обеда народ приходил в себя, а вечером публику ждало новое зрелище. На этот раз театральное с элементами извращения. А как ещё назвать тот факт, что канкан на сцене танцевали одетые в бабские наряды мужики? Причём не какие-то приглашённые артисты, а участники Богемского клуба, среди которых я разглядел пару весьма известных и влиятельных лиц. Незаметно отделившись от толпы, я сделал несколько кадров на свою шпионскую камеру. Мало ли, в хозяйстве пригодится.

За эти дни я на свою камеру наснимал столько компромата, что за него меня раз двадцать могли бы грохнуть нанятые правительством киллеры. Политики и бизнесмены, блюющие и мочившиеся где попало, – это только цветочки. В предпоследний день нашего отпуска я стал свидетелем акта мужеложества, когда некий конгрессмен, фамилия которого вылетела у меня из головы, на небольшой полянке, куда я забрёл в попытке наконец-то обрести уединение, сношал молодого проститута. Спрятавшись за толстенным стволом секвойи, я и это запечатлел на свою фотокамеру.

Интересно, «Богемская рапсодия» моей любимой группы Queen как-то связана с этим местом? Вполне может быть, что Фредди, известный своей нетрадиционной ориентацией, бывал в этих краях, вернее, будет, так как пока он ещё, пожалуй, совсем юн.

В заключительный день лагеря приезжие артисты устроили грандиозное представление в духе античной трагедии, после которой народ в очередной раз перепился до чёртиков. Гувер с Толсоном снова где-то пропадали, я же предпочёл пьянству крепкий сон. А потому, в отличие от некоторых, утром был как огурчик. Логично, что мне и доверили вести автомобиль.

По возвращении в Лас-Вегас я уже знал, что делать с компроматом. Первой мыслью было, что в своих СМИ, ясное дело, я ничего опубликовать не смогу, а вот советские газеты вполне могут выйти со скандальными текстами под рубрикой «Их нравы». Хотя фото, где конгрессмены блюют, ссут и трахают мальчиков, наша печать явно не опубликует. Впрочем, цензура любой цивилизованной страны такое не пропустила бы, в том числе американская. Поэтому вторая мысль была куда более зрелой. Что, если фото и негативы окажутся в руках наших спецслужб, которые таким образом получат возможность влиять на отдельных американских политиков и бизнесменов? Компромат во все времена таковым был и остаётся, я же просто умою руки. С камерой в руках в лагере меня никто не видел, а там народу было тьма, хотя, если начнут рыть, то моя кандидатура так или иначе всплывёт. Ну, как говорится, бережёного Бог бережёт. В итоге неделю спустя в условленном месте прошла передача пакета с фотографиями и негативами, которые я оставлять у себя не рискнул. За что, забегая вперёд, был удостоен благодарности лично товарища Берии.

В ответ я попросил: ежели будет такая возможность, переправить в США Марину Ладынину. Специально под неё наобещал проект совместного советско-американского фильма. По сюжету войска союзников освобождают концлагерь, в котором томилась героиня Ладыниной, скажем, Мария Петрова, и среди освободителей будет, например, некий капитан Джонс. Между ними вспыхивает любовь с первого взгляда, но им приходится расстаться. Заканчивается война, американец, всё ещё остающийся холостяком, начинает поиски русской возлюбленной. И в итоге выясняет, что она живёт в далёком алтайском (сибирском, уральском) селе, так же храня верность заокеанскому освободителю. Алтайские пейзажи легко можно снять в горах Колорадо или на Аляске. Добившись возможности приехать к ней без предварительного письма (как бы сюрприз) он находит Марию в тяжёлом состоянии. Она в больнице после того, как на неё свалилось спиленное дерево, позвоночник сломан, и врачи борются за её жизнь. Маша выживает, но оказывается прикованной к инвалидному креслу. Однако Джонс не бросает подругу, клянётся ей в верности и увозит в Штаты, на ферму, где живёт с родителями. А дальше любовь творит чудеса. Маша Петрова встаёт на ноги, рожает возлюбленному пару-тройку детишек… В общем, хеппи-энд!

Цель такого фильма – связать совместными проектами в кинематографии два народа, сделать их понятнее друг другу и ближе эмоционально. Я добавил в переданной связному записке, что без Ладыниной фильма не будет, и вообще все финансовые расходы я беру на себя. Правда, 50 процентов сборов в советских кинотеатрах перечисляются на мой счёт, иначе какой я на фиг бизнесмен?

Ответ за подписью министра кинематографии СССР Ивана Большакова не заставил себя ждать. Иван Григорьевич выражал свою полную поддержку моему начинанию и передавал одобрение вышестоящего руководства. Ради такого большого дела они готовы были командировать Ладынину хоть на полгода, тем более, если расходы принимающая сторона берёт на себя. Мне оставалось только прислать сценарий, чтобы его могли утвердить на высшем уровне. Прочитав это, я хмыкнул: «Ну, бюрократы!» – и сел сочинять сценарий.

В этой суете, к сожалению, нашлось место и печальному. У Вари в Одессе, куда родители вернулись после пензенской эвакуации, умер отец, последнее время сильно болевший. Письмо от матери, Веры Фёдоровны, она получила через людей Серова. Застав супругу с мокрым от слёз лицом и узнав, в чём причина, я принялся её утешать, напирая на то, что в её положении волноваться вредно. Живот благоверной уже достаточно округлился, и похоже, я снова стану папой уже до нового, 1950 года. Хотя и понимал, что словами горю не поможешь. Хорошо Софа в этот момент находилась в распахнувшем этим летом свои двери детском саду.

– Я даже не смогла с ним проститься, – говорила Варя, вытирая распухшие от слёз глаза.

Немного успокоившись, она прочитала мне письмо вслух. Мать писала, что отец в последние дни часто вспоминал о дочери, жалел, что видел внучку только на фотографии, переданной под расписку незнакомыми людьми, и ей, матери, тоже, видимо, не посчастливится прижать к себе Сонечку.

– Может, ты сумеешь уговорить Серова или даже на Берию выйти, чтобы мне с Соней разрешили побывать в Одессе? А то ведь и правда мама свою внучку вживую не увидит.

Я жену понимал. Если у меня в Союзе родных никого не имелось, то у Вари там оставалась как минимум мама. А это, как ни крути, самый близкий человек на свете, человек, давший тебе жизнь.

– Но в твоём положении всё же лучше поберечься, – добавил я, кивая на её округлившийся животик. – Неизвестно, как скажутся на нашем малыше все эти перелёты.

Через всё того же Серова я спустя две недели после обращения получил ответ, что выезд меня и моих близких за пределы США без очень уважительной причины крайне нежелателен. Видимо, повидаться с родными за уважительную причину не сочли. Однако спустя несколько дней пришла новая директива, в которой говорилось, что в качестве компенсации жене и дочери разрешают выезд на отдых на Кубу, где при кураторстве советской резидентуры возможна их тайная встреча с Верой Фёдоровной. У меня в памяти сразу всплыла сцена встречи разведчика Исаева с женой в кафе «Слон» из легендарного фильма о Штирлице, который, кстати, в прошлом году вышел на советских киноэкранах. В американских кинотеатрах картина не шла, поэтому мне пришлось достать ленту окружными путями. М-да… Конечно, не творение Лиозновой, и нет привычных мне актёров, но по-своему фильм получился неплохим. Николай Черкасов в роли агента советской разведки смотрелся вполне органично.

Как бы там ни было, Варя, не раздумывая, дала своё согласие на кубинский вояж. Ориентировочно поездка должна была состояться осенью, так как тёщу ещё нужно подготовить к такому дальнему визиту, провести её как уборщицу советского консульства на территории, контролируемой во многом правительством Соединённых Штатов. О том, что в моём развитии истории в 1950-х на Кубе власть захватили просоветски настроенные повстанцы, Берия и Сталин знали. Но решили, видимо, не торопить события, позволив им развиваться своим чередом. Пока на Кубе правил Рамон Грау, сместивший с поста президента большого друга мафии Фульхенсио Батисту. Последний в настоящий момент жил, ни в чём себе не отказывая, в американском Дайтона-Бич. Когда я узнал об этом, то через Серова подал идею устранить Батисту, тем самым обезопасив Кубу от военного переворота. На что в скором времени последовал ответ, суть которого состоял в том, что если Батиста вернёт себе руководящую должность с помощью силы, то революционеры под предводительством Фиделя Кастро должны подняться и свергнуть диктатора, тогда-то Куба полностью станет нашим верным союзником под боком у США. В общем-то, резон в этом был, поэтому я не стал лишний раз дёргаться. Жираф, как говорится, большой, ему видней.

Тем временем, поскольку моя медийная сеть раскинулась не только на США, но и на Канаду, в середине сентября мне пришлось слетать в Монреаль, чтобы заключить новый контракт на поставку моих, если можно так выразиться, услуг. Во время личной встречи мэр Монреаля с улыбкой предложил, если я не очень тороплюсь, пообщаться с преподавателями и студентами университета Макгилла. На вопрос, какая тема их интересует, услышал: «Учитывая, насколько вы разносторонняя личность, и вопросы могут быть самыми разными. Но не думаю, что они смогут поставить вас в тупик».

Поскольку обратный билет у меня был заказан на завтрашнее утро, я сказал, что могу посвятить студентам час-другой сегодняшним вечером. Лишняя реклама мне не помешает, тем более обещалось присутствие местных газетчиков.

В семь вечера я уже занимал приготовленное мне место в университетской библиотеке. Меня заранее успели просветить, что учебное заведение, чья история насчитывала больше ста лет, было когда-то основано согласно Королевской грамоте, и учиться здесь считалось весьма престижно.

– Прежде чем кто-то задаст вопрос, прошу представляться, – предупредил собравшихся сопровождавший меня на территории университета его ректор.

Первый вопрос был от пожилого преподавателя, и касался он развития телевизионных коммуникаций.

– Как вы считаете, будущее за телевидением, или радио продолжит удерживать пальму первенства?

– Не знаю, как в Канаде, где вообще-то уже тоже работают мои телеканалы, но в Соединённых Штатах благодаря доступной цене на приёмники телевизионного сигнала, которые опять же преимущественно производит моя компания, телевидение уверенно идёт к победе над радио. Правда, это дело не одного года, и не пяти, но лет через двадцать будет одно сплошное телевидение, – приблизительно процитировал я героя фильма «Москва слезам не верит».

Следующий вопрос касался слухов относительно строительства в Вегасе Славянского университета. Мол, правда ли, что учиться в нём будут выходцы из славянских стран, и за что им такие преференции?

Я, конечно, не делал секрета из своих планов относительно этого университета, но и не афишировал, поэтому для меня удивительным было услышать подобный вопрос. Но пришлось отвечать, акцентируя внимание на том, что я сам по рождению русский.

Затем я увидел, как тянет руку худощавый парень лет двадцати, и кивнул ему, разрешая озвучить свой вопрос.

– Студент Бжезинский, – представился он. – Спасибо, мистер Бёрд, что удостоили своим вниманием наш университет. А вопрос такой… Поскольку ваши родители выходцы из России, то я хотел бы узнать, как вы относитесь к коммунистам, установившим в вашей родной стране тоталитарный режим? И эта зараза распространяется и на другие страны. Считаете ли вы такой режим злом, достойным того, чтобы его уничтожить при помощи новых видов вооружения, в том числе ядерного?

Бжезинский, Бжезинский… Не тот ли это Бжезинский, что подбивал целый ряд президентов США разговаривать с СССР языком силы?

– Простите, как ваше имя, мистер Бжезинский?

– Збигнев. Збигнев Бжезинский.

Ну вот, всё встало на свои места, пазл сложился, и в моей голове параллельно с тем, как я отвечал, стал рождаться ПЛАН.

– Збигнев, – как можно более проникновенно сказал я, – что такое, по-вашему, коммунизм?

– Насколько я знаю, это слово происходит от латинского communis, то есть общий. И в теории это общественный и экономический строй, основанный на социальном равенстве и общественной собственности. Правда, всё это в теории, то, что мы сейчас наблюдаем в СССР, – это пародия на настоящий коммунизм. Там настоящий тоталитарный режим, возведённый в культ личности одного человека.

– То есть настоящий коммунизм, выраженный во фразе «От каждого по способностям, каждому по потребностям», вас удовлетворил бы?

– Но вы же понимаете, что такое общество в данный момент создать невозможно! Поэтому идеалом на данном этапе развития человечества является строй, при котором соблюдаются свобода частной собственности, свобода предпринимательства и юридическое равенство. То, что мы сейчас наблюдаем на территории Соединённых Штатов и Канады. Каждый волен работать на себя, а не на эфемерное государство, получая от него только самое необходимое, по минимуму, а иногда и того не получая.

Хм… Можете меня распнуть, но я, в общем-то, был с этим молокососом, готовым вырасти в главного врага СССР, частично согласен. Но как человек, родившийся в Советском Союзе и чьи родители большую часть своей сознательной жизни прожили при социалистическом строе, подвергнуть этот строй остракизму у меня не поднималась рука.

Как бы там ни было, ничтоже сумняшеся я поставил себе задачу избавить мир от будущего апологета как можно раньше. То есть уже сегодня будет проведена операция, в результате которой завтра, надеюсь, мистер Бжезинский скончается в страшных судорогах.

Да-а, давненько я не применял рицин. Собственно, одним разом с мистером Джексоном тогда и ограничилось. Но, увидев эффект, я понял, что на всякий случай яд не помешает, а потому регулярно совершал набеги на кусты клещевины. В итоге за эти годы у меня накопилось граммов двести белого порошка, расфасованного по маленьким пузырькам, хранящихся в сейфе. А вот один такой пузырёк без наклейки я всегда возил с собой. Сам не знаю почему, видимо, был уверен, что препарат рано или поздно пригодится. Оказалось, не зря.

Бжезинский с разрешения куратора согласился после вечера вопросов и ответов посидеть со мной в одном из пабов Монреаля. Мол, умненький студент меня заинтересовал, хочу пообщаться с ним в неформальной обстановке с перспективой получения оным молодым человеком именной стипендии. Посидели мы хорошо, юный Збигнев только сначала стеснялся пить, а потом нахреначился так, что я мог бы подсыпать ему в пойло весь пузырёк, а это граммов тридцать, не меньше. Но мне не нужно было, чтобы парень откинулся прямо здесь и чтобы подозрение пало на меня, поэтому я ограничился дозой, которая должная проявить себя только завтра. В итоге почти совсем не державшегося на ногах Бжезинского я передал на руки таксисту и доплатил, чтобы тот помог бедняге добраться до кампуса, где его встретили бы товарищи-студенты. После чего с почти чистой совестью отправился в отель, откуда мне завтра утром предстояло выезжать в аэропорт и лететь в Нью-Йорк.

О том, что Бжезинский умер, я узнал только неделю спустя, и то благодаря моему звонку в университет. Когда я спросил, как мне оформить персональную стипендию на студента, мне с глубоким прискорбием сообщили, что мистер Бжезинский скоропостижно скончался при невыясненных обстоятельствах. Я выразил своё соболезнование, почти искреннее, так как в глубине души парня всё-таки было жаль, однако большая часть моей натуры удовлетворённо улыбнулась произошедшему. Зло лучше давить в зародыше!

Мои первые три фильма продолжали триумфальное шествие по экранам Соединённых Штатов. Знакомясь с цифрами сборов и отчислений в мою пользу, я мысленно потирал руки и был более чем уверен, что все три могут претендовать на премию киноакадемии за 1949 год.

Тем временем проект под названием «Бен-Гур» понемногу становился на ноги, а я решил удариться в ту самую фантастику, о которой читал лекцию студентам ВГИКа. С чего начать? Да пожалуй, с телесериала «Звёздный путь».

Через два дня трое сценаристов уже рожали сюжетную линию, а приглашённый мной режиссёр сериала Спенсер Гордон Беннет, который перед этим отснял «Бэтмен и Робин», взялся подбирать команду.

Когда процесс пошёл по накатанной, я подумал и о полном метре. Фантастических сюжетов уже в это время навалом, выбирай любой. А не замахнуться ли нам на Герберта, понимаете ли, нашего Уэллса? И начать, пожалуй, с «Войны миров». Тоже масштабный проект, но в любом случае он окупится с лихвой. Причём, в отличие от проектов будущего типа, того, что снял Спилберг с Томом Крузом, сделать фильм по оригинальному сценарию, по кальке с книги Уэллса. Книга написана в конце прошлого века, и сюжет повествования переносит читателя в те же годы. Конец Викторианской эпохи.

Думал подтянуть кого-то из уже проверенных режиссёров, но тот же Уайлер, которому я проговорился о своей затее, намекнул, что без дела сейчас мается Рубен Мамулян. Тот самый, что в 1940-м прославился картиной «Знак Зорро», затем из-за интриг был вынужден покинуть съёмочную площадку фильма «Лора», впоследствии отхвативший «Оскар» за операторскую работу. В последнее время Мамулян, и ранее увлекавшийся театральными постановками, вернулся на подмостки, но особо работой загружен не был.

Прежде чем созваниваться с представителем армянской диаспоры, я выяснил, что он является учеником Вахтангова, а это говорило уже о многом. Выяснил, что первый фильм «Аплодисменты», снятый им в 1929 году, поразил всех новаторским подходом к созданию кинокартинки: свободой движения камеры, монтажом звука и изображения. На его счету первый цветной американский фильм «Бекки Шарп» 1935 года. Первым стал использовать голос за кадром, как манера размышления героя вслух, что не всегда находило отклик у кинобоссов. Хм, надеюсь, в моей ленте Мамулян не станет слишком много экспериментировать.

У меня была мысль снять фильм продолжительностью порядка пяти часов, но для проката смонтировать двухчасовую версию. Полная же появится на одном из моих телеканалов в качестве пятисерийного проекта после того, как прокатная версия сойдёт с экранов. В моём будущем такие вещи проделывались неоднократно, я же всего лишь ускорю процесс.

На моё предложение режиссёр, которому пришлось звонить в Нью-Йорк, откликнулся со сдержанным энтузиазмом. Мы договорились, что более детально обсудим всё при личной встрече в Большом Яблоке. Случилось это в последних числах октября. На тот момент Варя с Соней уже неделю отдыхали на Кубе, где, надеюсь, всё-таки встретились с Верой Фёдоровной.

Мне удалось обаять Мамуляна, а может, свою роль сыграло и то, что мы общались на русском языке, и чувствовалось, с каким удовольствием режиссёр это делает. К тому же я живо интересовался у него воспоминаниями о Вахтангове, хвалил новаторские решения Мамуляна в кинематографе, что, безусловно, ему весьма льстило.

Контракт мы подписали в начале ноября, когда мои родные вернулись с Кубы. Варя после встречи с матерью пребывала в состоянии светлой печали. Мамулян же, едва поставив подпись под контрактом на 500 тысяч долларов, активно взялся за дело. Пообещал сам найти сценариста, который адаптирует оригинальный роман под киносценарий, подобрать съёмочную группу и актёров. И сразу заявил, что часть натурных съёмок придётся делать в Лондоне, а это потребует дополнительных расходов. С внутренним вздохом я согласился, поскольку ожидал, что сборы покроют финансовые затраты. Тем более, по примеру предыдущих своих проектов, я планировал запустить через свои СМИ большую РК-кампанию. А на одном из телеканалов, где тематически большую часть времени занимают фильмы и сериалы, будет выходить своего рода кинодневник о том, как проходят съёмки предполагаемого блокбастера. Так что в прекрасном будущем этого проекта я был уверен на все сто.

Глава 7

– Сыграть в твоём фильме? – В голосе Кларка на том конце телефонного провода слышалось неподдельное изумление.

– Почему бы и нет? То, что между нами было, между нами и останется. А кино – это бизнес. Хотя, если тебе не нужны деньги и очередная порция зрительской любви…

– О чём хоть фильм?

Я вкратце пересказал сюжет своего нового проекта с участием Ладыниной. А что, по-моему, неплохая идея – пригласить на роль капитана Джонса оскароносного Кларка Гейбла. Пара получилась бы похлеще, чем с Вивьен Ли в «Унесённых ветром». Марина дала своё согласие, даже не прочитав сценарий, оставалось добиться того же и от Гейбла.

– А режиссёр кто?

– Я.

– Ты?!

– Кларк, ты забыл, кто снял «Месть подаётся холодной»? Правда, это было давно, но тем не менее всё же чему ты так удивляешься?

– Ну-у-у… Просто я думал, у тебя и других дел хватает.

– У меня в этих делах есть хорошие помощники, на которых я могу положиться, как на самого себя. К тому же этот кинопроект на две страны, я хочу, чтобы он получился высокого качества, так как у русских его наверняка будет оценивать лично товарищ Сталин. Если он наложит на картину вето, она у них так и будет пылиться на полке. Тем более в главной женской роли – русская актриса, а я сам, как ты знаешь, по происхождению славянин, так что легко найду с ней общий язык.

– Мне нужно подумать, – выдохнул собеседник в трубку после паузы.

– Подумай, только учти: проходных фильмов я не снимаю, так что можем замахнуться и на «Оскар».

– В этом ты прав, я видел три картины твоей студии. Старт получился отличным и по качеству и, уверен, по сборам. Но я должен посмотреть сценарий, к тому же мне сейчас поступило ещё одно предложение.

– Хорошо, Кларк, я тебя понял. Договорились: когда будет готов сценарий, тогда и дашь окончательный ответ. А с ответом по другому предложению не торопись, скажи, что тебе нужно взять паузу.

На момент разговора половина текста уже была написана, а спустя неделю я отправил экспресс-почтой Гейблу готовый вариант сценария фильма «Из России с любовью», позаимствовав название у одной из серий бондианы.

– Неплохо, – констатировала голливудская звезда, ознакомившись с содержанием. – Очень неплохо, при качественной актёрской игре путь к сердцу зрителя будет открыт. Я даже не спрашиваю о сумме контракта.

– Уверяю, Кларк, она тебе понравится.

– Надеюсь, ты не держишь в уме тот факт, что чем больше я получу с тебя денег, тем больше потрачу на… сына? Потому что на нём я и так не экономлю.

– Вот уж точно и мыслей таких не было, – совершенно искренне сказал я. – Если бы мой сын в чём-то нуждался, я узнал бы об этом от доверенных лиц.

На том конце провода возникла напряжённая пауза.

– Ты что же, следишь за моей семьёй и моим домом?

– Ну, дружище, не утрируй, просто время от времени навожу справки, – постарался я сгладить углы. – Поверь, ты на моём месте как минимум делал бы то же самое… Ладно, это всё лирика, а теперь к делу. Всю следующую неделю я буду торчать в студии, скажи мне, в какой день ты сможешь появиться, чтобы я предупредил своего юриста, и мы в один день решили бы вопрос с контрактом?

В среду 7 сентября порог моей киностудии переступил Кларк Гейбл. Учитывая, что о его приходе я никого не предупреждал, кроме охраны на въезде, появление здесь слегка постаревшего секс-символа Голливуда вызвало настоящий переполох. Особенно у дам. Ну да, с благородной сединой на висках и щегольскими усиками Гейбл смотрелся довольно импозантно.

– Когда приступаем? – поинтересовался он, когда документы были подписаны и убраны в сейф.

– Как только на калифорнийский берег ступит нога звезды советского кино Марины Ладыниной. Их сторона, прежде чем командировать её в Штаты, попросила прислать им сценарий. Вчера я отправил его в двух экземплярах авиа почтой, через три дня он должен лежать на столе главного советского кинобосса. Так что пока можешь с авансом возвращаться на ранчо, зубрить роль, а когда советская звезда доберётся до студии, я тебе сообщу.

На калифорнийский берег нога Ладыниной ступила спустя две недели после нашего с Гейблом разговора. И, судя по её горящему взгляду, она была прямо-таки воодушевлена предстоящей ролью. Для проживания я снял ей номер в том же отеле, что и в первый приезд, только поменьше, раз уж на этот раз она одна. Впрочем, большая часть съёмок должна была пройти на севере страны. Там уже были готовы декорации концлагеря, а мои помощники активно вербовали местных жителей в массовку, желательно измождённых, так как упитанные заключённые вызвали бы вопросы. В качестве консультанта был приглашён реальный узник «Дахау», немец-антифашист, какой-то Курт Ройсс, написавший по выходе из концлагеря автобиографическую книгу.

Три месяца натурных съёмок изрядно вымотали всю съёмочную группу. И особенно Ладынину. Из цветущей барышни, какой она прибыла в Штаты, через месяц Марина превратилась в собственную тень. Худеть она начала ещё по пути в Америку, так как этот пункт был прописан в контракте. По которому, кстати, Ладынина должна была получить триста тысяч долларов, вернее, не она сама, а отдел советского консульства по культуре. Ладыниной в лучшем случае, как я предполагал, обломится процентов десять с общей суммы. Впрочем, и это выйдет неплохо. К тому же без подарков я Марину в Союз всё равно не отправлю. А вообще, как я догадываюсь, она в таком проекте готова была и бесплатно работать, тем более я ей и как мужчина, и как режиссёр, похоже, весьма импонировал.

Впрочем, никаких планов насчёт интрижки я не строил, хватило мне в своё время Кэрол Ломбард. За неё и Гейбла, кстати, появился повод порадоваться. На момент начала съёмок Кэрол находилась на третьем месяце беременности, а после завершения первого и самого сложного этапа съёмочного процесса уже с уверенностью можно было сказать, что выкидыш ей не грозит. А ведь на тот момент ей уже исполнился сорок один год, а Кларку, который не скрывал переживаний по поводу беременности жены, и вовсе шёл сорок девятый. Я был за них искренне рад, всё-таки после нескольких выкидышей они практически сумели дождаться собственного ребёнка. Правда, оставался самый главный этап – роды, но я почему-то испытывал уверенность в их успехе.

А вот у нас с Варей дитё появилось на свет 3 декабря. И это был мальчик, которого мы на английский манер назвали Даниэлем, а в семье решили звать Даниилом. Роды прошли без особых проблем, причём в Лас-Вегасе, где моими усилиями была выстроена современная клиника с родильным отделением. Кстати, всё как-то забывал попенять доктору Козецки за утечку информации, а тут с этими родами, которые он же и принимал по случаю их важности, вроде как и неудобно было наезжать. Да и кто знает, вдруг не от него ушла инфа, а от какой-нибудь медсестры.

Забот по дому у любимой после родов прибавилось, но с помощью миссис Джонсон все проблемы, если они появлялись, решались достаточно легко. Я же разрывался между семьёй и новым фильмом, из которого хотел сделать качественный продукт.

Мы сумели управиться до наступления нового, 1950 года. Встречать Новый год Марине предстояло не в заснеженной Москве у ёлки, а в Лос-Анджелесе среди пальм и у относительно тёплого моря, так как предстояла ещё озвучка картины. За эти месяцы она стала настоящей любимицей всей съёмочной группы, а приезжавшая как-то на площадку Кэрол с округлившимся животом не без ревности поглядывала, как её выглядевший счастливым муж щебечет с русской актрисой.

Очаровательную девчушку Кэрол родила в конце января. На тот момент съёмочная группа была как месяц уже распущена по домам, включая отплывшую на родину Ладынину, а фильм полным ходом готовился к премьере, до которой оставалось всего ничего. В СССР и США дата была назначена одна и та же – 10 марта 1950 года. Ровно спустя шесть лет после подписания Германией капитуляции во Второй мировой.

К тому моменту моя киностудия уже удостоилась своих первых «Оскаров». Всего одним ограничился «Тутси», два отхватил «Молчание ягнят», в том числе Хамфри Богарт за лучшую мужскую роль, хотя в кулуарах слышались негодующие голоса, мол, куда это годится, приз вручили актёру, сыгравшему каннибала. Знали бы они, про себя усмехался я, что в параллельной истории Энтони Хопкинс тоже отхватил свой «Оскар» за роль Ганнибала Лектера. А вот «Спасти рядового Райана» собрал сразу пять наград киноакадемии, включая статуэтки за «Лучший фильм» и за лучшую режиссуру. И это при отсутствии звёздных имён на афише, за исключением разве что режиссёра. С неплохим дебютом меня поздравили даже коллеги-конкуренты, включая Джека Уорнера.

Впрочем, немаловажным фактом были и коммерческие сборы. Да что там, для меня, как человека, привыкшего считать деньги, они стояли практически во главе угла каждого моего проекта. В любом случае я планировал поддерживать планку, регулярно снимая картины не ниже определённого уровня. Пусть их будет выходить с десяток в год на фоне сотни проходных, но это станут работы, которые люди будут с удовольствием смотреть и через тридцать, и через пятьдесят лет. А может, и века спустя!

На время съёмок мне и впрямь пришлось частично забросить свой бизнес, в том числе касающийся моих СМИ. Там вроде всё было отлажено, у каждого телеканала, радиостанции и печатного издания имелся свой руководитель, еженедельно присылавший мне отчёты о проделанной работе. Все работали в плюс, особенно телевизионщики.

А между делом Гувер попросил меня на моём «Первом канале», называвшемся по-английски Channel One, запустить еженедельную программу, рассказывающую о работе ФБР. В каждом выпуске, по его словам, ведущий в кадре должен рассказывать об очередном успехе сотрудников Бюро, о блестяще проведённых операциях и знакомить телезрителей со структурой ведомства, чтобы люди знали, что их покой охраняют такие же простые американцы, как и они, только со значком и пистолетом.

– Если работа полиции в большинстве случаев видна невооружённым глазом, то наша деятельность обросла массой слухов и домыслов, – говорил мне Гувер. – И домыслов зачастую весьма негативного оттенка: нас порой сравнивают чуть ли не с облечённой государственной властью мафией. Такие мифы мы и должны развеивать с помощью нашей передачи. Моё лицо тоже пусть периодически появляется в кадре, чтобы люди не забывали, кто руководит всей этой махиной, находящейся на службе закона. Всю нужную информацию мы сами вам будем предоставлять, плюс ваши люди с кинокамерами могут получить доступ туда, куда простым смертным вход запрещён. Вплоть до съёмок наших спецопераций, естественно, исключая серьёзный риск для жизни и здоровья оператора. Уверен, это будет иметь успех у телезрителя. Вы понимаете, Фил, о чём я говорю?

Я-то прекрасно понимал, особенно после того, как директор ФБР обмолвился, что не против как-нибудь взять в руки Библию Джефферсона[6]. То есть выдвинуть свою кандидатуру на следующих выборах в конгресс от округа Колумбия. Ага, видно, тесно стало Гуверу в прежних штанишках, решил попросторнее подыскать. В моей-то реальности он как был директором ФБР, так на этом посту и почил в бозе. Теперь, судя по всему, готов передать свои дела Толсону. И у них может возникнуть неплохая связка, когда один помогает другому. А тут я ещё типа в их команде, рупор, так сказать.

Уже в который раз у меня возникло желание послать Гувера с его предложениями куда подальше. И в который раз я вынужден был с улыбкой согласиться их принять. У этого сукина сына имелись серьёзные рычаги, чтобы на меня давить. Но при этом он блюдёт принцип кнута и пряника, так как в обмен на помощь в пиаре его кандидатуры на выборах в конгресс он намёками дал понять, что я не буду забыт, и мой бизнес в его округе будет иметь режим наибольшего благоприятствования. Что ж, и на том спасибо.

В итоге весну мой ведущий телеканал встретил с новой получасовой программой «Время действовать!». Название предложил сам Гувер, я на это только мысленно махнул рукой: чем бы дитя ни тешилось…

Естественно, я не мог смотреть сквозь пальцы на то, какого качества продукт выдаёт мой телеканал в прайм-тайме, поэтому в работе над первыми выпусками принял самое непосредственное участие. Например, вместе со съёмочной группой ездил в штаб-квартиру ФБР в Вашингтоне, где мы в кабинете Гувера записывали его обращение к телезрителям. Получилось, на мой взгляд, несколько пафосно, но в общем-то терпимо.

Самое интересное произошло, когда группа уже уехала, а Гувер попросил меня задержаться. Сразу вспомнилось бессмертное: «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться».

– Виски будете? – спросил он и, не дожидаясь ответа, плеснул в два стакана, один из которых протянул мне. – Нужно отметить новый проект, обмыть, как говорят у вас в России.

– Ну, к России я имею самое опосредованное отношение…

– Да ладно, Фил, уж передо мной можете ваньку, как опять же у вас в России говорят, не валять. Я-то вашу историю знаю вполне неплохо, настоящую историю, а не ту, которая фигурирует в официальных бумагах. Скажите откровенно, каково это – оказаться в ГУЛАГе?

– Хорошего мало, – пожал я плечами. – Вы наверняка читали откровения тех, кто там побывал, так вот на девяносто процентов это правда. Если только вам не попался автор по фамилии Солженицын.

– Нет, такой точно не попадался. А кое-что почитывал, и действительно, встречались жутковатые вещи.

Гувер опрокинул в себя содержимое стакана одним глотком и налил себе ещё, я же едва пригубил – в компании с таким типом всегда нужно держать ухо востро.

– Чёрт с ним, с ГУЛАГом… Который год наблюдаю за вами, Фил, и только диву даюсь, как у вас всё ловко получается. Такое чувство, будто ещё в России, сумев сбежать из лагеря, вы ухватили за хвост птицу удачи и так её и не отпускаете. Или вы продали душу дьяволу?… Шучу, шучу…

– С дьяволом встречаться не доводилось, а вот с его прихвостнями в этом бренном мире случалось. Причём как по ту, так и по эту сторону океана.

Мы обменялись понимающими улыбками, синхронно отпив каждый из своего стакана, и вновь мой глоток был на порядок меньше.

– Джон, если вы позволите себя так называть, скажите честно, зачем вам конгресс? Вы и в роли директора ФБР неплохо смотритесь, человеком на своём месте. Или всё же решили, что созрели для политики?

– Фил, вы слышали поговорку «Ни один пьяный матрос не тратит деньги так быстро, как трезвый конгрессмен»? К сожалению, она имеет под собой почву. Я не могу равнодушно смотреть на то, как миллионы с налогоплательщиков улетают на ветер… Что-то вы совсем не пьёте, а себе я ещё плесну… Так вот, в будущем я вижу себя спикером палаты представителей. А спикер между прочим является третьим лицом в «очереди наследования» президентского поста, то есть именно он становится президентом США, если действующие президент и вице-президент не могут исполнять свои обязанности. Конечно, до этого вряд ли дойдёт, но сам факт…

– А там, чем чёрт не шутит, можно замахнуться и на кресло вице-президента, – по-свойски подмигнул я собеседнику.

– Правильно мыслите, Фил! – Лицо Гувера разрумянилось, то ли от выпитого, то ли от вырисовывающихся перспектив, и он принялся возбуждённо жестикулировать. – В конгрессе слишком лояльно относятся к коммунистам, а ведь это угроза номер один для американского общества. Оно не понимает, или не хочет понимать, что коммунизм – это как раковая опухоль, её можно только вырезать, да и то, возможно, мы уже опоздали. Куда ни плюнь – везде проклятые комми. Я ведь даже вас иногда подозреваю в сочувствии к ним. Признайтесь, зачем вы затеяли этот совместный фильм? Пропаганда коммунизма? – Он прищурился и погрозил мне пальцем.

Вот и думай, то ли шутит, то ли всерьёз наехал.

– Джон, Советский Союз – это огромный пирог, от экономики которого американские компании при здравом подходе могли бы отхватить изрядный кусок. И не смотрите на то, что русским относительно недавно пришлось пережить самую кровопролитную войну в истории их страны. Экономика СССР быстро восстанавливается, хотя трудно понять, за счёт чего. Наверное, знаменитый русский характер, так что в этом плане и мне есть чем гордиться. – Я изобразил гордую улыбку.

– Загадочная русская душа, – гримасничая, кивнул директор ФБР. – Враньё всё это, нет в русской душе никакой загадки. Русские менее цивилизованны, чем европейские народы и американцы, в их характере больше первобытных черт, которые мы почему-то считаем загадочными.

– Джон, не уподобляйтесь Гитлеру, – не выдержал я. – Тот тоже начинал с превосходства арийской расы над другими народами…

– Извините, Фил, не хотел вас обидеть, – резко сдал Гувер, поднимая руку в примиряющем жесте, и снова отхлебнул из хайбола. – Иногда я бываю излишне резок, для будущего конгрессмена это неправильно, нужно уметь держать свои эмоции в узде… Кстати, знаете, что это такое? – показал он на стоявший в углу сейф.

– М-м-м… С виду сейф. Но вопрос наверняка с подвохом?

– Ха, само собой! Это, мистер Бёрд, не просто сейф, это яйца десятков американских политиков, бизнесменов и просто известных людей, которые я сжимаю в своём кулаке. Ваши яйца там тоже, кстати, есть. Ничего личного, просто бизнес.

– Ага, похоже, у вас целый сейф компромата?

– Тсс, – прижал он полупьяно палец к губам. – Никому ни слова. Это секрет государственной важности.

Похоже, у него не очень высокий алкогольный порог. Это я ещё заметил в лагере Монте-Рио, где, правда, Гувер не слишком злоупотреблял, предпочитая, видимо, интимное общество своего верного Санчо Пансы, то бишь Клайда Толсона.

– Я собирал эти сведения не один десяток лет, – продолжал собеседник. – За некоторые из них люди готовы заплатить миллионы долларов. Но эти документы не про-да-ют-ся, – по слогам выговорил он. – Этот сейф – мой билет к вершине иерархической лестницы, а вы – тоже одна из ступенек этой лестницы. Не обижайтесь, Фил…

– Ничего личного, просто бизнес, – повторил я с усмешкой его недавнюю фразу, отсалютовал стаканом и сделал теперь изрядный глоток…

Из того, что мы сняли, получилось более-менее удобоваримое зрелище, которое, судя по соцопросу, проведённому по моей, подмазанной скрытой взяткой просьбе институтом Гэллапа, смотрело тридцать три процента телезрителей. Свою роль сыграли и анонсы, выходившие на телеканале всю предыдущую неделю. Короче говоря, лиха беда начало, будем надеяться, что в будущем рейтинг программы не рухнет ниже плинтуса.

А у меня из головы не выходил тот самый сейф, в котором, если Гувер не соврал, хранился компромат на сильных мира сего. Вот бы завладеть содержимым этого железного ящика! Увы, силовой вариант исключался. Даже если я соберу с десяток верных людей, нападение на штаб-квартиру ФБР – верное самоубийство, оно того точно не стоит. Заставить Гувера самого расстаться с бумагами? Где бы взять такие рычаги?… Не запугаю же я его обещанием предать огласки, как он и Толсон проводили время в лагере для извращенцев.

Вскоре, однако, появился шанс решить этот вопрос. Серов меня попросил о встрече, чтобы узнать моё мнение относительно вероятной ликвидации Гувера.

– У моего руководства складывается впечатление, будто вы пляшете под дудку директора ФБР. Новая программа на вашем телеканале это лишний раз подтверждает. Он на вас сильно давит? Не пора ли его… хм… того? Тем более возможность есть. Прежде чем появиться в своём офисе ровно в девять ноль-ноль, он оставляет машину за три квартала и последний отрезок пути проходит пешком.

– М-да, вопиющая безответственность, – хмыкнул я. – В общем-то я не против, только у Гувера на меня имеется кое-какой компромат. Боюсь, если с ним, с Гувером, что-то случится, документы могут всплыть, и моей карьере придёт конец.

– А где он хранит этот компромат?

– В сейфе в своём кабинете. Но без шума вы в его кабинет не проникнете, а о том, чтобы вскрыть сейф, лучше и не думать. Хотя, если в вашей команде будет толковый медвежатник… Кстати, в сейфе помимо моего дела лежат документы на многих известных личностей, они нашей разведке весьма пригодились бы.

– Это да, пригодились бы… – задумчиво протянул куратор. – Ладно, посоветуюсь с Центром, может, что-нибудь придумаем.

Однако Гувер кое-что придумал за нас. В конце мая 50-го, когда Соня заканчивала первый класс, он благополучно избрался в конгресс от округа Колумбия, доверив управление ФБР, как и ожидалось, Клайду Толсону. Признаться, я ни сном ни духом не знал об операции, разработанной советской разведкой без моего участия. В первых числах июня, когда всё происходило, мы с Варей, Софьей и полугодовалым Даниилом находились на Гавайях, где проводили время в своё удовольствие. На пляж я выходил, довольный собственным видом. В год своего полувекового юбилея я выглядел очень даже вполне, чему способствовали регулярные физические нагрузки. Да и физиономия ничего. Я попытался было отпустить щегольские усики и бородку, но Варя меня так раскритиковала, что я тут же схватился за бритву.

Так вот, узнав от своего человека в ФБР, что Гувер в один из дней переезжает из здания Бюро в свой новый кабинет в конгрессе и забирает с собой кое-какие вещи, включая тот самый сейф, в Центре был экстренно разработан план по устранению как самого экс-директора ФБР, так и по похищению железного ящика с ценнейшими документами. Время и маршрут были известны, а также то, что сейф с вещами везут в грузовом пикапе, сам же Гувер за рулём «Олдсмобиль 66 Клаб Купе» едет следом. В пикапе помимо штатного вооружённого водителя находился один сотрудник Бюро, выделенный Толсоном, который уже на тот момент успел принять дела у своего бывшего босса.

Советская разведка, зная об этом и о том, что, с моих слов, в сейфе находятся ценнейшие документы, просто не могла проигнорировать подобную беспечность объекта. Может, Джон Эдгар Гувер и впрямь уверился в собственных всемогуществе и неуязвимости, недаром же он и в штаб-квартиру Бюро последние три квартала, как сказал мне Серов, ходил пешком. Как бы там ни было, всё было провёрнуто до банального просто. Примерно на полпути от здания ФБР к Капитолию обе машины остановил полицейский с роскошными усами. Вернее, остановил пикап, а уж легковушке, за рулём которой сидел сам Гувер, пришлось тормознуть следом.

– В чём дело? – высунулся из кабины пикапа водитель.

– Документы ваши можно посмотреть? – как ни в чём не бывало поинтересовался лжекоп. – Похожая машина числится в угоне, и мы проверяем все похожие пикапы. Сейчас ещё досмотр устроим, посмотрим, что вы везёте.

– Эй, это машина ФБР, – подал голос со своего места сотрудник Бюро. – Вы не имеете права её досматривать.

Гувер, встревоженный остановкой, покинул свой лимузин и направился к месту назревающего конфликта. Он не заметил, как из толпы слева и чуть позади него вынырнул тип с импозантной бородкой, в сером костюме и тёмной шляпе с плащом через правую руку. Причём плащом была закрыта вся рука, потому никто и подумать не мог, что пальцы его сжимают рукоятку безотказного «браунинга» образца 1906 года. Секунда – и все шесть патронов обоймы оказываются выпущены в спину ни о чём не догадывающегося новоиспечённого конгрессмена. Отвлечённые выстрелами водитель и пассажир пикапа выскочили наружу и с ужасом увидели, как их бывший шеф лежит на асфальте, а под ним растекается лужа крови. Они уже с оружием в руках, но и подумать не могут, что остановивший их полицейский, на которого они уже не обращают внимания, сейчас откроет по ним стрельбу из табельного «кольта». Несколько секунд – и всё кончено.

Липовый полицейский сел за руль пикапа, а его подельник в сером костюме – на пассажирское место. Автомобиль сорвался с места и скрылся за ближайшим поворотом. Через три квартала в одной из глухих подворотен пикап остановился, откуда ни возьмись появились шестеро крепких мужчин, которые за пару минут перетащили сейф на тележку и спустили его на ней в подвальное помещение. А пикап поехал дальше, и ещё через три квартала был брошен в не менее глухом закутке. Там его облили бензином и подожгли, а когда двадцать минут спустя появилась пожарная команда, тушить уже было нечего. К тому времени избавившиеся от накладной растительности на лице мужчина в сером костюме и мнимый полицейский, успевший переодеться в гражданское, уже спустились в метро и приближались к Национальному аэропорту Вашингтона, чтобы ближайшим рейсом вылететь в Нью-Йорк. В подвале же газовым резаком был вскрыт и выпотрошен сейф, а его содержимое перекочевало по сумкам мужчин, которые разошлись разными маршрутами.

Подробности всего этого я узнал значительно позже, а тогда, во время отдыха на Гавайях, прочитав утром 6 июня свежий номер моей газеты «Нью-Йорк Пост», минут двадцать пребывал в шоке. После этого кинулся искать другие издания, слушать радио и смотреть добравшееся и сюда телевидение. Везде было одно и то же: неизвестными, в том числе полицейским, было совершено нападение на бывшего директора ФБР и двух его людей. В перестрелке все трое погибли. Нападавшие скрылись, угнав пикап с сейфом. Позже догорающий пикап, но уже без сейфа, был обнаружен в нескольких кварталах от места преступления.

«Ай да Серов, ай да сукин сын!» – подумал я, восхищаясь проведённой операцией.

В том, что это дело рук советской резидентуры, я нисколько не сомневался. Недаром Серов так заинтересовался информацией о сейфе.

Остаток семейного отпуска я провёл как на иголках. Варя меня понимала, она знала, что я тесно сотрудничал с Гувером, и догадывалась, что эта история меня тоже может затронуть. По возвращении в Лас-Вегас я позвонил по известному мне номеру и в закодированной форме попросил о встрече с Серовым. Добро я получил спустя неделю, но на рандеву пришлось лететь в Нью-Йорк, зато заодно порешал кое-какие дела.

– Если бы не товарищ Фитин, у которого вы, вероятно, пользуетесь особым доверием, я не стал бы вываливать перед вами эту информацию, – заявил мне Серов.

– Ну, знаете, не очень-то и хотелось.

Я попытался сделать обиженный вид, но Иван Александрович попросил меня не строить из себя гимназистку, и уж если он обещал Фитину поделиться со мной кое-какими подробностями той операции, то он это сделает. Таким образом я стал обладателем весьма ценной информации. В том числе о том, что среди документов, которые Гувер хранил в своём сейфе, действительно имелись досье сильных мира сего, равно как и папочка с моей фамилией.

– И что он там про меня нарыл?

– А вот это уже секретная информация, – развёл руками Серов. – Как и список тех, кем ещё достаточно плотно интересовался экс-глава ФБР.

Ну и ладно, не больно-то и хотелось.

А полгода спустя в своей же, что меня изрядно порадовало, газете «Нью-Йорк Пост», из которой я впервые узнал о гибели Гувера, прочитал расследование одного из опытных журналистов, посвящённое загадочной смерти целой группы жителей США и Южной Америки «без биографии». То есть ему удалось нарыть, что биография этих так называемых граждан Америки липовая, а всех их объединяет нацистское прошлое. Впечатлённый проделанной журналистом работой, я лично отправил ему чек на десять тысяч долларов.

А в тот день, пообщавшись с Серовым, я отправился в Вашингтон, где нанёс визит вежливости всё ещё пребывающему в трауре Толсону. Он поделился, какой это для них всех удар, особенно для пожилой матери Гувера. О пропавшем сейфе я не услышал ни слова, да и спрашивать, естественно, не стал. Ни к чему проявлять подозрительное любопытство. Мы помянули старину Гувера стаканом доброго бренди, после чего я поинтересовался, стоит ли нам оставлять в сетке телеканала программу «Время действовать!».

– Думаю, не стоит ничего менять, – грустно ответил Клайд. – Пусть эта программа станет памятником мистеру Гуверу.

– А что с поисками убийц?

– Работаем, прорабатываем разные версии, кому это было выгодно, – ответил Толсон, но по интонации мне стало понятно, что преступники могут чувствовать себя спокойно. – Врагов у шефа было много, пока никто не взял на себя ответственность за совершённое преступление.

Я не тешил себя надеждой, что уж теперь-то, после смерти всесильного шефа Бюро, могу расслабиться. Ещё не факт, что Толсон, несмотря на наши вполне дружеские отношения, будет глядеть на мои действия сквозь пальцы. Да, компромат на меня оказался в руках советской разведки, но кто знает, что Гувер успел ему обо мне наплести. Наверняка Толсон что-то знает, а может, кое-какие касающиеся меня документы у него тоже где-то припрятаны. Так что раньше времени выдыхать не стоит.

Мы заглянули на могилу экс-директора ФБР, возложили цветы и разошлись, как в море корабли. Несмотря на печальное событие (хотя это ещё смотря для кого оно печальное), у каждого хватало своих дел.

Например, у меня стартовали съёмки киноэпопеи «Бен-Гур». Уильям Уайлер снимал пеплум, не жалея ни себя, ни членов съёмочной группы. Ему помогали сразу трое ассистентов, так как управиться с таким количеством людей, техники и декораций меньшим числом не представлялось возможным. Когда я как-то посетил съёмочную площадку с декорациями амфитеатра, где собирались снимать сцену гонок на колесницах, то в первый момент слегка охренел. Нет, я, конечно, знал, что массовка состоит из нескольких тысяч человек и что декорации максимально приближены к историческим реалиям, но увиденное меня по-настоящему поразило. Наверное, так выглядела заполненная двухсоттысячная «Маракана» на финальном матче чемпионата мира по футболу 1950 года, которому в этом мире ещё только предстояло состояться. Из глубин своей памяти я выудил счёт: 2:1 в пользу Уругвая. Тут же пришла мысль поставить на исход поединка. Фаворитами турнира все считали хозяев Кубка мира, бразильцев. Но в финале они продуют соседям-южноамериканцам. Так почему бы не сыграть на этом факте?

Конечно, всякое могло произойти, учитывая моё влияние на ход мировой истории, но этого матча, к счастью, оно не коснулось. В итоге на той игре я сумел поднять полмиллиона долларов. Немыслимые по этим временам деньги на тотализаторе. Так что с выигрыша я купил Варе очередное колечко с бриллиантом за семь тысяч долларов, а остальное вложил в акции IBM. Пока на их счету был только компьютер Mark-I весом более четырёх тонн, но уже полным ходом шли разработки лампового компьютера. Я скупил пока 13 процентов акций компании, но на этом останавливаться не планировал. Кому, как не мне, виделась сногсшибательная перспектива компании, у которой в ближайшие десятилетия попросту не будет конкурентов.

Итак, возвращаясь к «Бен-Гуру»… Увидев происходящее на съёмочной площадке, я проникся грандиозностью процесса и на мгновение похолодел, представив, сколько я денег в это уже вбухал и ещё вбухаю, и что если проект не окупится.

«Да нет, не может не окупиться, – утешил я сам себя. – Устроим прокат по всему миру, в одном только СССР какие сборы будут».

Кстати, надо бы сразу решить этот вопрос с руководством советского кинематографа. Они и себе в карман положат кругленькую сумму, в смысле, в бюджет страны, и мне должно хорошо перепасть. Но основные сборы должны быть в Штатах. Страна переживает если не бурный экономический рост, то, как минимум, не бедствует, а телевидение ещё не настолько серьёзный конкурент кинематографу, хотя я над этим и работаю.

А вот «Война миров» на полных парах летела к своему финальному аккорду. Мамулян зря времени не терял, хотя без новаторских штучек не обошёлся. В частности, сцена улепётывания главного героя от марсианской треноги была снята как бы одним длинным кадром почти в минуту, который, на самом деле, оказался мастерски смонтированным из нескольких кусков. Мамулян меня заверил, что премьера картины состоится ещё до Рождества.

В конце сентября я выкроил недельку, чтобы провести её в кругу семьи в Лас-Вегасе. И в это же время, по удачному совпадению, туда наведался мой старый друг Джо Смит.

Индеец приехал со своей верной скво пожить в нашем отеле в статусе вполне преуспевающего актёра в жанре вестернов, где ему приходилось играть либо злых, либо добрых индейцев. Они уже стали бабушкой и дедушкой – старший сын два года назад женился, а в прошлом подарил им внучку.

Мы хорошо с ним посидели, а на следующий день, как следует отоспавшись после вечерних возлияний, лежали на раскладных креслах у меня во дворе в тени апельсинового дерева возле бассейна уже с прохладительными напитками.

– Каждое утро начинаю с молитвы за тебя и твою семью, – завёл вчерашнюю пластинку Джо. – Если бы не твоё участие…

– Джо, не стоит, – отмахнулся я. – Ты лучше скажи, в каком проекте сейчас работаешь?

– Пока взял паузу, нужно отдохнуть от однотипных ролей, которыми меня замордовала Warner Brothers.

– А не хотел сменить киностудию?

– Ха, – хмыкнул индеец, – неужто намекаешь, чтобы я перебрался к тебе?

– А почему бы и нет? Не думаю, что Уорнеры вцепятся в тебя, ты у них хоть и заметная фигура, но не звезда первой величины. А у меня ты получишь хороший контракт на… скажем, на ближайшие пять лет и возможность сниматься в приличных фильмах.

Джо покачал головой, задумчиво глядя поверх живой ограды, покусал нижнюю губу и, покосившись на меня, тихо сказал:

– Фил, если честно, о таком предложении я и не мечтал. У Уорнеров, сам видишь, я не бедствую, могу даже позволить себе с женой покутить раз в год в твоём отеле. Но до того момента, как десять лет назад ты помог мне получить мою первую роль, я и подумать не мог, что кинематограф станет моей жизнью. Может, я и не вырос в большого профессионала, но, во всяком случае, научился разбираться, хороший или плохой фильм, хорошая или плохая роль. К сожалению, из раза в раз мне достаются посредственные роли…

– А ты уже мечтаешь об «Оскаре»? – улыбнулся я другу.

– Фил, ну что ты…

– А почему бы и нет? Знаешь, что три первых проекта моей киностудии были обласканы премиями киноакадемии? Конечно, такое будет случаться не с каждым фильмом, но, уверяю тебя, каждый год в номинациях будут фигурировать мои картины. Потому что я знаю, КАК достичь успеха. И если я предложу тебе роль, то, будь уверен, это окажется не проходной вестерн. Ну что, по рукам?

Таким образом, спустя месяц Джо стал актёром моей кинокомпании, причём за разрыв контракта со студией Уорнеров я заплатил всего пятьдесят тысяч долларов. А в этом пусть и не молодом, но ещё крепком индейце я видел большой потенциал. Конечно, его лицо так и просится в какой-нибудь вестерн, и он ещё не раз сыграет в фильмах этого жанра, но при желании индейцу можно найти и другое направление. Например, криминальную драму об индейской резервации. Показать всю правду-матку, добавив «чернухи», так как произведение мы будем снимать художественное.

Когда-то индейцы были хозяевами всего североамериканского континента, поделив территории между коренными племенами. Но пришли белые люди, и вчерашние хозяева стали изгоями. Словно бросив кость собаке, им выделили для проживания бесплодные земли, каменистые пустыни, где нет даже природных ископаемых. И вот на этом мы и сыграем.

В общем, я засел за сценарий со следующим сюжетом… Якобы в одной из доселе бесперспективных резерваций, где обитало племя народности лакота, совершенно случайно было обнаружено большое месторождение сланцевой нефти. Об этом стало известно боссу крупной нефтяной компании, которую мы назовём, к примеру, Royal Petroleum. Этот босс – предположим Джек Джонсон – решил выкупить нефтеносный район у местного племени и отправил к их вождю, Чёрному Койоту, своего человека, а тот предложил за землю вместо реальной цены чуть ли не бусы с зеркальцами. Вождь, помнивший от своих предков историю о бойне на ручье Вундед-Ни, гордо отверг предложение, заявив, что даже за большие деньги не продаст белым людям священную землю своего народа. Тем более которую собирались дырявить железками, высасывая из этой самой земли её чёрную кровь. Ответ был передан Джонсону, тот же, не привыкший к отказам, пришёл в ярость и решил во что бы то ни стало добиться своего, не останавливаясь ни перед чем. Дело закончилось большой войной. В итоге гибнут и сам Джонсон, решивший лично посмотреть, как усмиряют непокорных индейцев, и вождь племени с кучей своих соплеменников, включая жену и детей.

– Народ будет рыдать независимо от цвета кожи, – заверил я Джо.

Тот почесал затылок и согласно кивнул.

К моменту, когда начались съёмки драмы под названием «Последний из лакота», Мамулян уже монтировал «Войну миров», а съёмки пеплума «Бен-Гур» перевалили экватор. Ну и не могла не радовать победная поступь картины «Из России с любовью». Правда, эта поступь в основном приходилась на СССР, в Штатах фильм хоть и окупился, но был принят публикой не так горячо, как я ожидал. Критика хвалила осторожно, отмечая художественные достоинства картины и прекрасный дуэт Гейбла с «неизвестной русской актрисой», но в то же время обвиняя проект в попытке идеализации отношений между двумя антагонистами – Советским Союзом и США.

Ну а чего я, по их мнению, добивался? Конечно, я не кричал об этом на каждом углу, но подтекст был виден невооружённым глазом. Однако, учитывая немалое количество американцев, опасавшихся «красной угрозы», рассчитывать на благодушный приём картины подавляющим большинством потенциальных зрителей не приходилось. Ладно, посмотрим, что там надумает киноакадемия на очередном «Оскаре».

Тут ещё «Война миров» на подходе, в сентябре стартует прокат, так что за статуэтку, а возможно и не одну, мои картины поборются. Я уже посмотрел монтировавшийся материал «Войны миров» и сразу понял, что фильм способен претендовать на победы в номинациях за лучшую операторскую работу, монтаж и визуальные эффекты. В последней категории, мне казалось, конкурентов у нас вообще не должно быть. Понятно, что самой престижной наградой считался «Оскар» за «Лучший фильм года». Мамуляну это вряд ли светило, но без статуэтки он точно не останется.

Часть вторая

Глава 1

Что ж, если за дело взялась кинокомпания Barbara Films, то за качество продукта можно не беспокоиться. 29 марта 1951 года в RKO Pantages Theatre состоялась 23 церемония вручения наград премии «Оскар» за заслуги в области кинематографа. Премию за лучшую мужскую роль отхватил Кларк Гейбл, сыгравший в моей картине «Из России с любовью». Это был единственный «Оскар» этого проекта, хотя, на мой взгляд, жюри могло расщедриться и на большее. Особенно учитывая, сколько сил и средств было потрачено на съёмки. Я приглашал на церемонию и Ладынину, но она не смогла прилететь, отговорившись большой занятостью. Ну не знаю, что за занятость: в последние годы она снималась от случая к случаю, в театре киноактёра тоже играла крайне редко. Не иначе Пырьев вето на поездку наложил, с этого товарища станется. А жаль… Пусть Марина премию и не получила, но хотя бы окунулась в этот праздник кинематографа.

А «Война миров», собравшая в американском прокате чуть ли не рекордную кассу, удостоилась ожидаемых «Оскаров» за визуальные эффекты и операторскую работу. Что касается главных наград, то я от всей души поздравил младшего брата Германа Манкевича – Джозефа с присуждением победы в номинации «Лучший фильм года». Его картина «Всё о Еве» действительно того заслуживала. И, конечно же, я не мог не обратить внимание на мелькнувшую в картине Манкевича-младшего сексапильную молодую актрису Мэрилин Монро. К тому же именно она стала ведущей церемонии вручения наград киноакадемии и выглядела на сцене столь сногсшибательно, что я тут же решил: быть ей актрисой моей киностудии.

На тот момент благодаря своему покровителю Джонни Хайду она успела заключить семилетний контракт с 2 °Century Fox. Хайд вообще сыграл в жизни Монро важную роль. Сын русского эмигранта заставил её перекраситься в блондинку, а также оплатил силиконовый протез для имплантации в её челюсти и ринопластику. По иронии судьбы Джонни скончался в декабре прошлого года, спустя всего несколько дней после заключения контракта своей подопечной.

Первая наша с Монро встреча состоялась в павильоне моей киностудии. Она сидела на простом стуле, закинув ногу на ногу, и с моего позволения затягивалась сигаретой. На её коленях мирно посапывала чихуахуа, которую Монро представила как Джозефину[7]. От двадцатичетырёхлетней красотки исходила такая волна сексуальности, что я тут же налил себе из сифона воды с газом и залпом выдул целый стакан.

– Кофе, прохладительные напитки? – предложил я.

– Я бы предпочла коктейль «Манхэттен» или шампанское Piper-Heidsieck…

– Об алкогольных напитках у нас с вами будет отдельный разговор. Сегодня жарко, выпейте лучше прохладного лимонада. – И самоуверенно налил в её стакан из запотевшего кувшина, в котором плавали кольца лимона.

Она немного скривилась, но взяла стакан и сделала небольшой глоток.

– Итак, мисс Монро, поговорим о деле, ради которого я вас сюда пригласил. Я предлагаю вам пятилетний контракт, по сто тысяч за каждый год. То есть почти две тысячи долларов в неделю. Как вы на это смотрите?

– Мне нравится, – промурлыкала она негромко, опуская густые ресницы и снова поднимая их. – Это значительно больше, чем пятьсот долларов в неделю, которые мне платит 2 °Century Fox. И ваша киностудия нравится, хоть она и не очень большая. Ваши фильмы нравятся…

«А я?» – пронеслось в голове, но я тут же отогнал эту мысль прочь.

– …Однако моим нынешним работодателям за разрыв контракта придётся уплатить солидную неустойку, – закончила она фразу и посмотрела на меня с видом невинной овечки.

– Я в курсе, там что-то около пятидесяти тысяч. Для меня главным было получить ваше принципиальное согласие, мисс Монро. Тем более у меня для вас уже есть сценарий, и вы сыграете главную роль.

При слове «роль» в её глазах появился хищный блеск, а остренький язычок эротично прогулялся по верхней губе. А у меня по спине пробежали мурашки. Нет, надо всё же держать себя с ней построже, а то дашь слабину – и она тут же сядет на шею. Это пару лет назад она хваталась за любую работу, включая съёмки для рекламы зубной пасты, а сегодня это уже восходящая звезда американского кинематографа. Пусть почувствует, кто здесь хозяин.

– Вижу, моё предложение вас заинтересовало, это не может не радовать. Что ж, предлагаю вам подписать этот документ.

Я пододвинул к ней два экземпляра контракта, уже подписанные мной, и многозначительно покашлял.

– Советую сразу обратить внимание на пункты, касающиеся ваших обязанностей и штрафных санкций. Это вот здесь. – Я ткнул пальцем в соответствующий раздел отпечатанного типографским способом текста.

Мэрилин, нахмурившись, принялась вчитываться, шевеля при этом губами. Смотрю, перечитывает снова, ниточки бровей при этом взлетают вверх. Посмотрела на меня.

– Вы что, всерьёз думаете, что я могу злоупотреблять спиртным, наркотиками и медпрепаратами, способными принести вред моему здоровью?

Если бы я не помнил, отчего она отбросила коньки в моей истории, может, и не стал бы упоминать о лекарствах. Для неё же стараюсь, чтобы протянула на этом свете подольше. Если у меня будет иметься доказательная база, говоря старославянским, видоки, что Мэрилин наклюкалась в зюзю, или под кайфом, или горстями хреначит таблетки, имею право применить санкции. На первый раз в контракте прописан солидный штраф, на второй – увольнение. И никакой профсоюз не поможет.

– Хочу подстраховаться. Мало ли… Сегодня вы сама душка, а завтра, на волне успеха, начнёте делать глупости. Это может принести ущерб не только вашему здоровью, но и репутации моей киностудии. А я не хочу портить реноме Barbara Films на старте карьеры. Но, – добавил я, глядя, как обиженно надуваются её губки, – об этом пункте не будет знать никто, кроме меня, вас и моего юриста, – кивнул я на сидящего третьим в нашей компании законника, который чуть склонил голову, подтверждая мои слова.

Она стала покусывать губы, а я буквально слышал, как в очаровательной белокурой головке скрипят шестерёнки. Наконец Мэрилин протянула руку, взяла поданный Parker 51 и поставила росчерки на обоих экземплярах. Юрист шлёпнул печати, один экземпляр торжественно вручил гостье, который она свернула вчетверо и убрала в ярко-красный, в цвет помады, ридикюль, второй положила в папку.

Смотрю на неё и охреневаю от того, что сейчас происходит. Сама Мэрилин Монро будет работать на меня! Мог я о таком подумать?… Хотя уже лет десять назад, становясь на ноги в Штатах, мог. Планы у меня были наполеоновские, и я их осуществлял из года в год, так что наличие Монро в моей команде по здравом рассуждении не кажется чем-то экстраординарным.

Эх, жаль, что с моей подачи комедия «В джазе только девушки» уже давно вышла на экраны. Поторопился я что-то. Что я ещё помню с её участием?… Ну, «Зуд седьмого года» как-то видел, но запомнился фильм больше благодаря знаменитой сцене, где поток воздуха из вентиляционной шахты вздымает её платье. Сюжет я помнил довольно приблизительно, но при желании можно было над сценарием и попыхтеть. А вообще можно взять другие замечательные картины и предложить Мэрилин в них главную роль. Ну, или как вариант, нанять сценаристов и заставить их написать сюжет для Мэрилин. Больше никаких второстепенных и тем более эпизодических ролей! Буду делать из неё звезду!

– Контракт, как вы заметили, начинает действовать с сегодняшнего дня, – сказал я. – Так что вот, держите чек на сто тысяч. – И я недрогнувшей рукой прописал в чеке нужную сумму.

Она с невозмутимым видом спрятала чек в тот же ридикюль.

– Это не считая, как вы понимаете, гонораров за каждую роль, – улыбаюсь я. – Рад, что нам удалось договориться. Как только у нас появится для вас достойное предложение, а оно, уверен, появится уже скоро, мы вам сообщим, мисс Монро. Приятно было познакомиться со столь очаровательной женщиной.

Варе я сказал о новой актрисе как бы мимоходом за ужином следующего дня, когда оказался в Вегасе. Мол, в этой блондинке я вижу большой потенциал, и вложенные в неё средства обязательно отобьются.

– Блондинка? – хмыкнула жена. – Не знала, что тебе нравятся блондинки.

– Не мне, зрителям. Для многих Мэрилин уже сейчас является секс-символом, вот пусть и платят за то, что я буду её снимать.

– Надеюсь, у тебя насчёт секс-символов другие приоритеты, – наигранно нахмурилась Варя.

– О да, и ты прекрасно знаешь, какие.

А уложив детей спать, я стал на деле доказывать, какие у меня приоритеты.

Сюжет фильма «Зуд седьмого года» я набросал буквально за пару часов и сразу перепечатал его на своём «ундервуде», после чего созвонился с Фиби и Генри Эфронами. Эту семейную чету сценаристов мне посоветовал Билли Уайлдер, которого я позвал в свой проект в качестве режиссёра[8]. Пересказанный по телефону вкратце синопсис фильма его заинтересовал, к тому же, как он сам признался, ему давно хотелось поработать над комедией, да ещё с известным продюсером, недавно основавшим собственную кинокомпанию. Ну а уж мне как хотелось заполучить оскароносного режиссёра!

– В последние годы я обычно работаю со сценаристом Чарлзом Брэкеттом, – сказал мне по телефону Уайлдер, – но он сейчас занят другими делами, а у вас, насколько я понимаю, дело не терпит. Поэтому предлагаю позвонить Фиби и Генри Эфронам. Вы наверняка видели прошлогодний фильм «Джекпот», так вот сценарий – их рук дело.

Мы ударили по рукам, и в течение месяца были подписаны контракты с режиссёром, сценаристами и исполнителями ролей. Остальные участники съёмочной группы представляли мою киностудию. Мэрилин тоже, но в её контракте были оговорены гонорары за каждую роль, так что в её интересах было сниматься как можно чаще.

Правда, без небольшой ложки дёгтя не обошлось.

– А вы в курсе, мистер Бёрд, что сюжет вашего фильма позаимствован из бродвейской пьесы Джорджа Аксельрода? – осторожно заметил мне по телефону сценарист Генри Эфрон.

– Да? А, ну да, сейчас как раз утрясается вопрос с оплатой авторских.

Изворачиваться пришлось на ходу, потому что ни о каком Аксельроде я и слыхом не слыхивал. Хорошо, сценарист оказался эрудированным, иначе я мог бы на такие бабки с этими авторскими влететь… В общем, достать телефон автора пьесы и нотариально задокументировать его согласие на экранизацию не составило особого труда, пусть я и обеднел на сотню тысяч баксов.

Тем временем по телеэкранам страны победной поступью шествовал фантастический сериал «Звёздный путь». Работа над первым сезоном длилась почти два года, но результат того стоил. Я лично отсмотрел каждую из двенадцати серий, длящихся от 49 до 53 минут, и дал добро на запуск сериала на моём канале. Уже после первой серии рекламодатели, представляющие как производителей зубной пасты, так и автоконцерны США, выстроились в очередь, готовые платить повышенную ставку ради появления своей рекламы в прайм-тайме, когда после вечерних новостей шла очередная серия фантастической киноэпопеи.

Естественно, это подвигло нас к производству второго сезона. Над ним взялась работать та же команда, включая слегка разросшийся штат сценаристов. Все сюжетные ходы я им отдал на откуп, так как в моей памяти отложились всего несколько серий и сами персонажи, поэтому изначально я мог предложить лишь общую концепцию.

Гонорар актёрам, одномоментно ставшими телезвёздами, пришлось повысить, правда, в пределах разумного. Тут я сыграл на опережение, не дожидаясь, пока они пришлют ко мне своих агентов. Решил, что если я не могу предотвратить революцию, то придётся её возглавить, и в итоге буду выглядеть в выгодном свете, а не жертвой бессовестного шантажа.

Декорации космического корабля «Энтерпрайз» ещё больше увеличились в объёме, так что пришлось под них строить отдельный павильон в дальнем углу территории, на которой располагалась киностудия. Это уже не говоря о натурных съёмках, в частности, в районе Большого каньона, пейзаж которого, по замыслу режиссёра, напоминал пейзаж выдуманной сценаристами планеты Каменис, что в переводе с греческого означало «Выжженная планета».

Между тем строительство второго отеля неуклонно двигалось к своему завершению. Открытие планировалось к концу этого – началу следующего года. Пока два отеля было только у итало-еврейской мафии, но мой второй отель Glory должен был стать самым фешенебельным в Лас-Вегасе. Денег в него было вложено солидно, как нельзя кстати пришлись доходы от кинофильмов, телесериалов, СМИ и прочих моих проектов.

Одним из них стал супермаркет, выстроенный на мои средства специально поблизости от моего особняка, чтобы любимой было комфортно ходить за продуктами. Выстроен он был на площади 500 квадратных метров, работал круглосуточно, а ассортимент в плане продуктов питания и напитков по нынешним временам впечатлял. Плюс вполне демократичные цены, так как своё заведение брало товарооборотом. Не прошло и месяца со дня открытия, как супермаркет под «скромной» вывеской Victory стал центром притяжения всех жителей Лас-Вегаса.

Название супермаркета мы обсуждали с Варей. Она была категорически против, чтобы магазин, пусть и большой, носил её имя. Мол, хватит уже с ее именем и киностудии. Когда я предложил назвать супермаркет в честь дочки Sophie, Варя вздохнула и посмотрела на меня, как на ребёнка.

– Фима, ну что за мода у тебя называть какие-то проекты именами своих близких? А если предприятие прогорит или кому-то там что-то не понравится, начнут клясть твой супермаркет, ещё не хватало, чтобы имя нашей дочки склоняли на все лады.

– Прогорит?! Да ни в жисть! Вспомни хоть один мой прогоревший проект? То-то же!

– Хорошо, пусть не прогорит, но я всё равно против. Давай лучше назовём… к примеру, «Победа».

В памяти сразу всплыл отечественный авиаперевозчик из будущего со своими экономклассами.

– «Победа»? А в честь какой именно победы? – тупанул я.

– В честь победы над фашистской Германией. Естественно, Советского Союза в Великой Отечественной, а не США во Второй мировой, как они себе это представляют. Не будешь же ты перед всеми отчитываться, правильно? А если пристанут, так и скажи, что название посвящено нашей победе во Второй мировой. А уж чьей именно «нашей», пусть сами додумывают.

Это объяснение меня вполне устроило, и когда месяц спустя мы с мэром Лас-Вегаса перерезали алую ленточку, под крышей супермаркета красовалась ярко-красная надпись Victory.

Ещё на стадии строительства меня посетила идея создать целую сеть таких супермаркетов в США и Канаде. А там, глядишь, и по всему миру. Почему бы до кучи не охватить и СССР? Там, правда, частная собственность с моей подачи хоть и буйно расцветает, но это больше касается мелкого бизнеса, в основном в сфере предоставления услуг. Такие же крупные магазины типа «Гастронома № 1» являлись вроде прерогативой государства.

Опять же, название сети супермаркетов «Победа» на фоне всё ещё свежих воспоминаний о разгроме фашистской Германии должно как-то если и не воодушевлять, то хотя бы привлекать покупателей. Ассортимент, конечно, будет не такой, как здесь, в продажу пойдут продукты местных производителей. Хотя, само собой, что-то будем завозить из Штатов или других стран, в которых, к примеру, в изобилии растут бананы, ананасы и персики. Я вспомнил своё детство в 80-х годах XX века, когда за зелёными бананами выстраивались километровые очереди, и решил, что советские люди достойны покупать импортные фрукты свободно в любое время дня и ночи без очередей и по доступным ценам. Тогда мандарины к Новому году перестанут считаться экзотикой. Хотя, помнится, именно почему-то запах мандаринов у меня в нежном возрасте ассоциировался с любимым в СССР праздником.

Надо будет пообщаться на эту тему с товарищем Микояном, который заведовал всей советской торговлей. Не помню, как обстояло дело в прежней истории, но в этой Анастас Иванович, по моим сведениям, вовсю трудился на благо отечественного пищепрома[9].

– Вот смотрю я на тебя, Фима, на наших детишек и думаю, что жизнь моя складывается так, что и желать, казалось бы, большего нельзя.

Голос любимой вывел меня из раздумий. Она в милом цветастом передничке расставляла на столе овощи и жаркое – обжаренные на сковородке свиные рёбрышки. Соне уже можно было такое есть, в отличие от Даньки, ожидавшего своё картофельное пюре с морковной котлетой. По мне – гадость конкретная, а сыну нравилось. Парень рос крепеньким и больше всего любил бултыхаться в бассейне.

– Сплюнь, – посоветовал я супруге.

– Вот и я о том же. Даже страшно становится. Лежу иногда в постели и думаю: не сон ли всё это? Вдруг проснусь – а вокруг идёт война, люди гибнут…

– На наш век и одной войны хватит. А мне ещё и лагерей хватило, тоже порой не верится, что всё это было со мной.

– А помнишь, как мы с тобой познакомились?

– Пап, расскажи, как ты с мамой познакомился, – встряла уже пару лет как переставшая картавить Соня.

– Как познакомились?

Память услужливо подсунула воспоминания четырнадцатилетней давности. Словно целая вечность прошла. Сколько же всего пришлось пережить за эти годы… Арест, «Бутырка», побег, одесский порт, арест, Ухтпечлаг, снова побег, Америка, разборки с мафией, Голливуд, Лас-Вегас, потом война, Западная Украина, Москва, Сталин и Берия, индийская командировка… Не то что на роман, на трилогию хватило бы!

– Пап, ну расскажи!

– А познакомились мы с твоей мамой в другой стране четырнадцать лет назад, – покосился я на хлопотавшую с ужином Варю и заметил мелькнувшую на её губах лёгкую улыбку.

– А, это ты о Советском Союзе! – догадалась Соня. – Мне бабушка о нём рассказывала, когда мы с ней на Кубе встречались. Мам, а мы когда в эсэсэсэр поедем, в гости к бабушке?

– Обязательно съездим как-нибудь, – улыбнулась Варя. – Вот папа немного разберётся с делами – и сразу съездим.

– Легко сказать – разберётся, – почесал я небритую щёку. – Видишь, даже бриться не успеваю… Хотя, почему бы и не съездить, когда отель откроем? Потом можно будет спихнуть дела на двужильного Стетсона, пусть свою зарплату отрабатывает. Правильно я говорю?… А как… как ТАМ решат, ещё не известно.

Ну да, поездка в Союз потребует согласования с Центром. Просто так на Родину не скатаешься. Разве что под видом бизнесмена, открывающего в СССР свою сеть супермаркетов.

Варя продолжала хозяйничать на нашей большой кухне, снуя от стола, на котором создавала свои кулинарные изыски, к обеденному и обратно. В плетёной корзинке на столе источали аромат ломтики свежего хлеба из местной пекарни. Причём ржаного, испечённого по моему заказу, так как американцы предпочитают пшеничный. Не удержавшись, я ещё до начала ужина слопал ломоть, а, глядя на меня, и Соня захотела хлеб, но уже с джемом, на что получила от мамы отповедь, так как сладкое не должно идти перед основным блюдом.

В моей голове прочно засела мысль съездить в СССР. «Штирлица неудержимо рвало на Родину…» М-да, что-то я и впрямь за столько лет соскучился по нашим лесам и лугам, дошло до того, что они мне начали сниться по ночам. Наверное, к старости становлюсь сентиментальным. Хотя вон и Варя всё чаще вспоминает Одессу, маму, которая пока не видела внука даже на фотографии и от которой последний раз письмо ей передавали четыре месяца назад. Ну а что, если въедем в страну, можно и в Одессу заглянуть, навестить тёщу. А самое главное – решить деловые вопросы, связанные с продвижением моего бизнеса на одной шестой части суши.

Казалось бы, я уже сейчас достаточно богат, чтобы позволить себе остаток жизни провести на пляжном лежаке в обществе любимой женщины и подрастающих детей, не думая о том, что мы завтра будем есть. Но! Недаром русская поговорка гласит, что аппетит приходит во время еды. А клятые империалисты бизнеса давно вывели постулат – это я усвоил ещё в прошлой жизни, – согласно которому, если ты хочешь оставаться на плаву, то должен совершать поступательные движения, не довольствуясь тем, что имеешь. Иначе более шустрые конкуренты тебя сожрут и не подавятся. Примеров более чем достаточно, так что я, будучи мальчиком послушным, всегда старался следовать правилам, которые, говоря фронтовым языком, писаны кровью.

После ужина в семейную идиллию врезалась пронзительная трель телефона.

– Я сам возьму, – предупредил Варю, читавшую сыну доставленный чуть ли не контрабандой сборник русских народных сказок.

Подняв трубку, мысленно чертыхнулся – звонил председатель Богемского клуба Фредди Роуч.

– Мистер Бёрд, в прошлом году вы не смогли выбраться на наше собрание, но уж в этом-то, надеюсь, вы почтите нас своим вниманием?

Вроде сказано с долей шутки, но тоном не терпящим возражений. Хорошо, что Роуч не видел, как перекосило мою физиономию. Мне, честно говоря, и одного раза хватило, чтобы понять, чем там занимаются сильные мира сего, и получить отвращение к их затеям. Так и не придумав, как отмазаться от мероприятия, с наигранной бодростью заявил:

– Безусловно, мистер Роуч, я и сам подумывал, как бы в этом году вырваться в Монте-Рио. Так что ваш звонок пришёлся как нельзя кстати. Напомните, если не трудно, в каких числах ожидается заезд? Та-а-ак… Хорошо, записал. Что ж, до встречи!

«Сука!» – мысленно выдохнул, кладя трубку на рычажки.

– Фима, с кем это ты? – поинтересовалась из соседней комнаты Варя, прервав чтение сказки.

– Председатель Богемского клуба звонил, приглашает через две недели на очередное сборище.

– Это где тебя закапывали живьём?

– Ага, – ответил я, входя к ним, – соскучились они там по мне, видите ли.

– Зачем тебе вообще нужен этот клуб?

– Видно, я им больше нужен, чем они мне. И они уверены, что оказали мне большую честь, позволив быть в их числе. С другой стороны, там попадаются и вполне приличные персонажи, с которыми не грех было бы и знакомство завести. В прошлый раз, правда, толком этого сделать не удалось, но, может, теперь получится извлечь какую-то выгоду.

Успокаивал я больше себя, чем Варю. Ей-то было не привыкать провожать мужа в очередную деловую поездку. Да-да, отдых в Богемской роще я считал вполне коммерческим предприятием, собираясь на этот раз извлечь из вояжа какую-нибудь выгоду. Два года назад у меня не было киностудии, теперь же я, ко всему прочему, ещё и преуспевающий киномагнат. Так что кое-кому в ещё не существующем списке миллиардеров Forbes придётся потесниться.

Ну а что, если я вдруг задумаю (чего, конечно же, никогда по своей воле не сделаю) продать все свои предприятия и активы разом, то уж миллиард точно наскребу. А нынешний миллиард не чета миллиарду начала XXI века, можно смело умножать в восемь-десять раз. Впрочем, то же правило действует и в отношении других богачей, но только я один знаю, как будет дешеветь американская валюта. Или не один? Учитывая, что за последние лет сто она тоже дешевела, умные головы наверняка спрогнозировали падение американской валюты как минимум на двадцать-тридцать лет вперёд.

А лучше не грузиться лишний раз по этому поводу. В моей головной компании работает целый аналитический отдел, отслеживающий колебания курсов мировых валют, золота и прочей хрени, составляющей основу современной экономики. Выкладки, сделанные простым, человеческим языком, к тому же снабжённые рекомендательными пояснениями, на мой стол ложатся регулярно, и в этом тоже один из краеугольных камней успешного бизнеса.

Перед поездкой в Монте-Рио у меня выдалась свободная неделька, и я решил наведаться в Лос-Анджелес. Посмотрю, как дела на киностудии, а заодно навещу мастера Лю Веньян, у которого не появлялся месяца два. А тот, первый раз, почти три года назад, мне хорошо запомнился.

Перед глазами встала сцена, когда я впервые переступил порог выстланного циновками небольшого зала. Над его входом красовалась выполненная золотыми иероглифами на алом куске ткани надпись, переводимая как «Школа „Красный дракон“». А изображение крылатой рептилии можно было обнаружить внутри, в том числе в виде разукрашенной скульптуры на возвышении у дальней стены зала.

Мастер Лю Веньян, о котором я узнал чисто случайно, выглядел лет на шестьдесят, но, в отличие от гуру кунг-фу ещё не снятых фильмов категории Б, никакой жидкой бородёнки и седых бровей не имеющий. Напротив, его лицо было гладко выбрито, а сам он выглядел вполне презентабельно, если не считать свисавшей сзади куцей косички и костюма ифу для занятий восточными боевыми искусствами.

Мне повезло, я попал аккурат в получасовой перерыв между занятиями – с десяток молодых ребят азиатской наружности как раз встретились мне выходящими из зала, не обратив на меня ровным счётом никакого внимания. Учитель показался из маленькой комнатушки позади зала. При его появлении я поклонился чуть ли не в пояс, тем самым выказывая мастеру уважение. Он в ответ тоже слегка согнул спину.

– Чем могу быть полезен?

Английский язык Лю был вполне сносным, но начни он говорить на китайском, да ещё на каком-нибудь диалекте, тогда точно пришлось бы изъясняться языком жестов. Когда я объяснил, что хочу заниматься боевым искусством, старик беззвучно рассмеялся, правда, спустя несколько секунд был уже сама серьёзность.

– Я изучаю чуань-шу всю жизнь и то считаю себя прошедшим, быть может, половину пути. Вы же, стоя у порога смерти, не постигнете и десятой части того, что знаю я. И разве вы не знали, что я беру в ученики только ханьжэнь?[10]

– Не знал, – ответил я, подумав, что порой современному обществу не хватает толерантности. – А что касается моих перспектив… Я ведь не говорил, что хочу стать непобедимым бойцом. За себя я и так могу постоять, просто мне нравится узнавать что-то новое, в том числе и в боевых искусствах.

– Можете за себя постоять? Снимайте пиджак. Шляпу тоже.

Спарринг без разминки? Ну да ладно, не впервой руками и ногами махать не размявшись. Я остался в носках с подтяжками (обувь снял ещё на входе), брюках и рубашке. Мы с соперником поклонились друг другу, и я принял стойку, близкую к стойке каратиста. Китаец же ни в какие стойки не вставал, он просто в стиле Брюса Ли поманил меня к себе, предлагая нападать. Ну уж нет, ищи дурака! Давай сам нападай. Я отрицательно помотал головой и в свою очередь поманил к себе китайца. Тот ухмыльнулся краешком губ и сделал скользящее движение правой ногой вперёд, буквально сантиметров на десять. Затем ещё одно скользящее движение, уже левой ногой. Нас разделяло метра полтора, как вдруг в следующий миг Лю оказался прямо передо мной, и я почувствовал вроде бы лёгкий тычок куда-то в подреберье. А мгновение спустя меня скрючило, и я, не удержавшись на ногах, свалился на покрывавшую пол циновку. Несколько секунд в глазах плавали тёмные пятна, затем дыхание понемногу восстановилось, и прояснившимся взглядом я увидел стоявшего над собой и довольно улыбавшегося китайца.

Медленно поднявшись, я, морщась, поклонился, тот ответил не менее глубоким поклоном. Улыбка уже исчезла с его лица.

– Ничего удивительного, что вы пропустили мою атаку. Чтобы увидеть и отреагировать на неё, вы должны были, как и я, моментально войти в состояние ци.

– Может, ещё раз попробуем? – с робкой надеждой спросил я.

– Не стоит, я уже всё для себя понял.

– Жаль… А с учётом того, что в ученики вы берёте только кита… простите, ханьжэнь, мне, похоже, здесь делать нечего. Извините за беспокойство.

Я натянул пиджак, нахлобучил шляпу и собрался покинуть зал, но был остановлен негромким окликом:

– Разве я сказал, что вы мне не подходите?

Я замер.

– Что?

– Разве я сказал, что вы мне не подходите? – повторил он и добавил: – Я беру вас в ученики.

– Но я же…

– Не возражайте. Я увидел достаточно. А если будете возражать, то и впрямь задерживать не стану.

Даже годы спустя он так и не признался, что же такого в тот раз разглядел во мне. Но вряд ли взялся меня тренировать потому, что я к тому времени был известным бизнесменом и мог хорошо заплатить за своё обучение. Китаец интересовался лишь делами, происходящими внутри чайна-тауна, и думаю, посети его сам Дэвид Рокфеллер, он мог бы запросто выпроводить банкира из своего зала, окажись на то причина. О том, что он знает, кем я на самом деле являюсь, он сказал мне лишь полгода спустя.

В тот день мастер уделил мне тридцать минут. А на второе занятие я пришёл уже с комплектом одежды ифу, пошитом на заказ в чайна-тауне по рекомендации всё того же мастера Лю. Он определил меня в группу начинающих из восьми человек, и мы принялись постигать азы чуань-шу – базовый комплекс «Восемнадцать рук Лоханя», или, как его ещё называют, «Восемнадцать рук архатов»[11]. Учитывая, что в силу определённых причин я не мог регулярно посещать занятия, Лю велел выучить комплекс от «а» до «я». Постепенно дело дошло и до спаррингов. К тому времени я уговорил мастера проводить со мной индивидуальные занятия по предварительному звонку. Мы договаривались на конкретное время, и китаец уделял мне по часу-полтора, выкраивая паузы между тренировками групп. Заниматься получалось рваными отрезками. Когда я был в Лос-Анджелесе, то мог посещать мастера Лю несколько дней подряд, затем случались месячные перерывы. Впрочем, по настоянию китайца я при каждом удобном случае оттачивал полученные навыки, будь то во дворе нашего с Варей дома или в гостиничном номере. Комплект одежды ифу у меня всегда был с собой, благо он не занимал много места.

Познакомился я и с его дочерью Иинг и пятнадцатилетним внуком Юшэнгом, которого дед чуть ли не с младенчества обучал премудростям своего стиля. Когда наши отношения стали чуть более доверительными, как-то за чашкой ароматного зелёного чая старик рассказал, что вырос и большую часть жизни прожил в провинции Чжили, в 1928 году переименованной в Хэбэй. Боевые искусства в его роду изучали несколько поколений, а его дед получил право на создание собственной школы «Красный дракон». В 1936 году в городок вошли японцы и стали устанавливать свои порядки. По приказу новых властей школу закрыли, лишив семью куска хлеба. Зять подался к повстанцам, японцы об этом узнали и арестовали Лю с женой и беременной дочерью. Мол, будут сидеть под замком, пока зятёк не соизволит сдаться.

Зятёк сотоварищи попробовали совершить на тюрьму лихой налёт, однако операция оказалась неподготовленной и провалилась. Зять погиб смертью храбрых, правда прихватив с собой троих джапанезе. Возглавлявший в провинции оккупационный гарнизон Квантунской армии генерал Ойяма объявил о намеченной на днях казни семейства Веньян. Это сейчас Лю шестидесятидвухлетний старик, а тогда был моложе меня нынешнего и решил, что лучше погибнуть в бою, чем идти на заклание. Бежать собрались ночью накануне казни. Благодаря некачественности цемента в основании зарешечённого окошка его удалось расковырять и вынуть решётку. Окно было достаточным по размеру, и всем троим удалось выбраться наружу, даже находившейся на четвёртом месяце Иинг. К счастью, тюрьма была возведена недавно на скорую руку, вышки с прожекторами оборудовать не успели, что тоже сыграло беглецам на руку. Несмотря на периодически пробивавшуюся из-за облаков полную луну, они беспрепятственно миновали возведённый для завтрашней казни эшафот и добрались до заграждения из колючей проволоки. Минут за пятнадцать Лю руками сделал подкоп. Первой полезла дочка, потом жена, а когда туда собирался нырнуть и глава семьи, неожиданно нарисовался обходивший периметр японский часовой. Для него увиденное стало неожиданностью, но Лю не сплоховал. Джапанезе даже пикнуть не успел, как его кадык был вдавлен ударом костяшками среднего и указательного пальцев. Бедняга издал лишь предсмертный хрип. Удостоверившись, что противник мёртв, Лю конфисковал у него с пояса короткий меч в ножнах, напоминавший катану, и тоже покинул территорию тюрьмы.

Как они тайными тропами добирались до побережья – это целая эпопея, которую Лю обещал рассказать как-нибудь в другой раз. Как бы там ни было, семейство сумело договориться с капитаном китайской рыболовецкой шхуны, и их переправили в Шанхай. Дальше они оказались на Тайване, а оттуда перебрались в Гонконг, где у них жили дальние родственники. Оказалось, успели вовремя. Те уже собирали вещички, чтобы эмигрировать в Штаты, к другой, ещё более дальней родне. Позвали Лю и его женщин с собой, обещая даже оплатить их места в пассажирском трюме. Веньян с детства мечтал о дальних странах, однако выбраться за пределы провинции никогда не удавалось. Теперь ему представился шанс. На коротком семейном совете поездка была одобрена, даже беременная уже на шестом месяце Иинг была за, невзирая на предстоящее недельное пребывание в тёмном холодном трюме. Так они и оказались в Лос-Анджелесе.

Здесь Лю организовал свою школу, и всё у них складывалось хорошо, за исключением того, что семь лет назад супруга заболела и сгорела за месяц. Главной же отрадой стареющего мастера был внук Юшэнг, носящий фамилию отца Чжао, в котором мастер в глубине души видел продолжателя традиции школы боевых искусств «Красный дракон». Сам же внук, правда, планировал закончить колледж и поступить в университет, чтобы выучиться на врача.

Вот такой мне попался учитель. Но сегодня он почему-то выглядел хмуро и, что уж совсем для него не характерно, периодически так отвлекался на посторонние мысли, что в итоге пропустил от меня в спарринге весьма чувствительный удар.

– Мастер Лю, рассказывайте, что у вас произошло, – потребовал я. – Я же вижу, что вы думаете о чём-то постороннем.

– Да, так и есть, прошу меня извинить, – вздохнул он. – Просто в моей семье произошло несчастье.

– Та-ак, – протянул я. – Ну-ка, делитесь, может, я смогу чем-то вам помочь.

– Я не хочу впутывать вас в наши дела…

– Бросьте, я думал, мы с вами друзья. Итак?

Из рассказа Лю выяснилось, что беда приключилась с его внуком. В выходной, то бишь два дня назад, Юшэнг вместе с двумя друзьями поехал на пляж Сансет Бич позагорать, искупаться, поесть мороженого и попить колы – всё-таки при всей своей увлечённости чуань-шу парень был не чужд присущих его сверстникам радостей. Там в разгар веселья появилась компания белых ребят, принявшихся задирать китайцев. Мол, чего это узкоглазые припёрлись на пляж для белых, пусть вон купаются с неграми в вонючем загоне, куда сбрасывались канализационные воды. Друзья Юшэнга промолчали, но он не сдержался и ответил. Слово за слово, дошло до драки. Естественно, Юшэнг навалял более старшим и многочисленным супостатам. А поскольку у одного при себе был нож, которым он вздумал угрожать, то парень, недолго думая, сломал нападавшему руку. К несчастью, прыщавый задира по имени Эдвард оказался сынком окружного судьи Джона Шеффера. Вернее, он был одним из судей Федерального окружного суда Северного округа Калифорнии.

Как по мановению волшебной палочки, на месте конфликта тут же оказались копы. Китайцев повязали, а пятерых белых, включая судейского сынка, отправили в госпиталь. Нож был затоптан в песке и в деле он уже не фигурировал, поскольку пострадавшая сторона уверяла, что никакого ножа у них не было, а словам китайских ребят верить не спешили. Тем более имена и адреса свидетелей на месте записать не догадались, а теперь ищи их свищи. Ну а рука-то сломанная – вот она. Плюс следы побоев ещё четверых. Все уверяли, что их отмутузил этот невысокий худощавый паренёк. Налицо превышение пределов самообороны, за которое светит или крупный штраф, или реальный срок.

Мне сразу вспомнилась история нашей с Толсоном драки с мексиканцами. Там, правда, закон был на нашей стороне. Но и мы с заместителем директора ФБР представляли как бы национальное большинство, здесь же всё обернулось против Юшэнга.

Лю сказал, что за хорошего адвоката придётся выложить все сбережения, которые они с дочерью, работавшей в одной из пекарен чайна-тауна, копили парню на университет. Да и то не факт, что это поможет, слишком уж бурную деятельность развил судья, вознамерившись посадить обидчика своего сынка во что бы то ни стало.

– Ясно, – сказал я, выслушав горькую исповедь мастера. – В каком, говорите, участке рассматривают это дело? В Хайленд-Парке?[12] А имя следователя? Джеффри Лохан? О’кей, я вам предоставлю своего адвоката. Бесплатно, – добавил я, увидев, что Лю пытается возразить.

В общем, я развил не менее бурную деятельность, чем родитель покалеченного. В тот же день к вечеру мой адвокат мистер Бронски прилетел из Лас-Вегаса в Лос-Анджелес, а наутро вместе с мастером Лю он отправился в участок Хайленд-Парк. К обеду участок осадили мои СМИ, включая телевидение. Я лично дал установку редакторам новостных программ, указав, кого мы поддерживаем, и добавив, что это не моя прихоть, а мы всего лишь пытаемся восстановить справедливость.

Один из моих репортёров сутки спустя умудрился раскопать весьма любопытную информацию, касающуюся Шеффера-младшего. Тот и раньше не отличался примерным поведением, то и дело попадая в скандалы, а год назад в компании своих дружков пытался изнасиловать девушку. Правда, стараниями папаши это дело спустили на тормозах, якобы девица была пьяна и сама приставала к парням. Теперь же эта девица в красках живописала пускавшему слюни счастья репортёру, как эти подонки во главе с Эдвардом Шеффером во время вечеринки у подруги затащили её в спальню на втором этаже и пытались надругаться. Лишившись бюстгальтера, в одних трусиках, прижимая к себе одежду, она сумела вырваться из лап пьяных отморозков и в слезах примчалась домой. Родители написали заявление в полицию, однако, как уже говорилось выше, ход делу не дали.

В общем, не прошло и трёх дней, как население не только Лос-Анджелеса и Калифорнии, но и всей страны оказалось грамотно обработано моими средствами массовой информации. В редакцию потоком шли письма и звонки от американцев, требовавших справедливого суда.

Неделю спустя, когда дело передали в суд, у здания стояла толпа с транспарантами, скандировавшая призывы оправдать ни в чём не повинного Юшэнга Чжао. Собралась толпа, признаюсь, не без моего участия, хотя по ходу дела к ней подтянулось ещё немало желающих добиться справедливости. Всё это, само собой, шло в прямом эфире, благо технические возможности моих телеканалов и уж тем более радиостанций это позволяли. Поскольку митинг был санкционирован, полиция могла разве что охранять периметр да следить, чтобы не кричали лишнего и обошлось без членовредительства. Адвокат же выбрал линию защиты, к которой невозможно было придраться при всём желании. Нанятые им люди сумели разыскать парочку реальных свидетелей – завсегдатаев пляжного отдыха, которые в зале суда под присягой подтвердили, что именно белые первыми начали приставать к китайцам, а затем полезли в драку, причём вон тот прыщавый парень с загипсованным запястьем размахивал ножом, за что и получил.

Ну и как после этого судья мог принять решение не в пользу нашего Юшэнга? Так что вердикт человека в мантии, принявшего решение отказать в иске мистеру Шефферу, меня не удивил, а семейство Лю удовлетворил. Юшэнгу даже не присудили никакой выплаты в качестве компенсации за физический ущерб. Здание суда он покидал героем, его чуть ли не на руках несли.

Надо ли говорить, какую благодарность ко мне после этого испытывал мастер Лю! Когда мы тем же вечером собрались в лучшем ресторане чайна-тауна, чтобы отметить возвращение внука в семью, Веньян торжественно заявил, что за обучение никогда больше не возьмёт с меня ни цента.

Я в свою очередь озвучил давно сидевшую в моей голове идею. Идея эта заключалась в том, чтобы открыть в голливудском кинематографе, так сказать, новый жанр. Тот самый, который в моей реальности зародился с подачи Брюса Ли. А в роли легендарного актёра, познакомившего западный мир со стилем вин-чунь, мог бы выступить Юшэнг Чжоу, чей стиль, на мой взгляд неискушённого зрителя, мало отличается от того, что демонстрировал Брюс Ли, ныне пребывающий в весьма нежном возрасте. То есть он года на три-четыре, насколько я помнил примерно дату его рождения, был младше Юшэнга.

В общих чертах я всё это вывалил перед публикой, в которую входила малочисленная семья Лю и близкие друзья, и с ходу заявил, что готов сделать из Юшэнга звезду. Но при этом не препятствуя его желанию выучиться на врача.

У парня, само собой, тут же загорелись глаза, у его матери тоже заблестели, но не так сильно, а вот Лю выглядел растерянным.

– Я надеялся, мой внук продолжит моё дело, – сказал он печально. – На кого я оставлю школу «Красный дракон»?

– Но ведь Юшэнг всё равно планировал посвятить свою жизнь медицине, – возразил я.

– Да, я понимаю, но… А, ладно, ему решать.

Лю махнул рукой и сел, а Юшэнг, закусив губу чуть ли не до крови, переводил вопросительный взгляд с деда на мать, потом на меня и обратно. В итоге я предложил ему самому озвучить своё решение.

– Я хотел бы попробовать себя в кино.

Парень встал и поклонился сначала деду, затем мне. Присутствующие дружно зааплодировали. Лю ничего другого не оставалось, как благословить внука и присоединиться к аплодисментам. Ну а я тут же добавил, что сумма контракта со студией Barbara Films на ближайшие три года вызовет у юного актёра лишь приятное удивление, правда, ввиду его несовершеннолетия, подпись под контрактом придётся ставить матери, и деньгами тоже будет распоряжаться она.

– Затягивать не будем, завтра же встречаемся на моей киностудии, – сказал я на прощание. – Возможно, съёмки начнём ещё до начала учебного года.

По пути в отель, сидя на заднем сиденье такси, я думал, какой сюжет выбрать для первого фильма с участием Юшэнга и других мастеров рукопашного боя, которых мне удастся подтянуть к съёмкам. Сюжет должен сразу зацепить зрителя. И тут на память и пришёл фильм «Кулак легенды» образца 1990-х. Название в российском прокате было, конечно, так себе, перекликавшееся с «Кулаком ярости» Брюса Ли. Но мы придумаем что-нибудь получше.

Картину я видел раза два по телику, сюжет помнил более-менее прилично. Главный герой – студент, в свободное от учёбы время серьёзно занимается кунг-фу в школе боевых искусств. Молодые задиристые и просто дерзкие японцы, которые после оккупации Поднебесной переехали сюда, всячески притесняют китайцев и даже пытались поставить на место нашего героя, однако отличное владение кунг-фу всегда отрезвляло наглецов. После обучения в университете наш герой отправился в Японию, где вскоре получает письмо с сообщением, что в Китае от рук неизвестных японских головорезов погиб его старый друг и учитель. Тогда он решает бросить все свои дела и едет домой ради справедливой мести.

Запомнилось, как вполне прилично были поставлены боевые сцены. Конечно, поначалу придётся всерьёз напрячься самому, и со сценарием, и с режиссурой. Даже не знаю, кому это доверить, чувствую, нужно вспомнить молодость. А во вторые режиссёры возьму человека, который, глядя на работу мастера, то бишь меня, сможет продолжить моё дело на не менее высоком уровне.

Ну а потом можно снять «Разборки в стиле кунг-фу». В чём-то аналог «Банд Нью-Йорка», в этой реальности вышедшей в моей редакции как «Месть подаётся холодной», только на китайский манер. Думаю, на такое кино повалят не только проживающие в США китайцы, которых уже здесь немало, но и обычные зрители, обожающие фильмы с адреналином.

М-да, от таких мыслей и настроение повышается. Люблю творческую работу, может, мне с головой уйти в дела киностудии, продав остальной бизнес? Желающие купить точно найдутся… Нет, не смогу, совесть не позволит. Или что-то ещё… В общем, все мои компании мне дороги, как дети, и отдавать их чужим дядям я не намерен. А с новым для нынешней реальности направлением в кино всё же я вовремя подсуетился. Пусть после другие киностудии подтягиваются, но первый навар, уж извините, я сам сниму.

Глава 2

Ну что ж, с боевиками в стиле кунг-фу дело, надеюсь, сдвинулось с мёртвой точки. Актёр на главную роль имеется (причём актёр с симпатичной мордашкой, должен вызывать у зрителей положительные эмоции), сценарий в разработке, а режиссёром буду я сам. Хочу, но не могу никому доверить такое ответственное дело. Я-то знаю, как должны выглядеть лучшие образцы таких боевиков, примерно представляю, как должны ставиться боевые сцены, а доверь кому другому – наснимает какую-нибудь хрень.

Сценарий будет готов через месяц, к тому времени успеем набрать съёмочную группу, тем более помощник у меня толковый – Лэнс Флэнаган работал с Уильямом Уайлером над «Тутси».

Тем временем вышедший на экраны «Последний из Лакоты» не только проехался катком по американо-канадским кинотеатрам, но и оказался закупленным советским правительством. Признаюсь, не без моего участия, именно я, обзаведшись координатами министра кинематографии СССР Ивана Григорьевича Большакова, позвонил в его приёмную из своего офиса в Голливуде. Не станешь же всякий раз напрягать внешнюю разведку по таким пустякам, тем более каждый контакт с людьми Серова или с ним самим чреват опасностью провала. Куда сподручнее решать дела напрямую.

По итогам разговора Большаков согласился получить от меня копию картины и показать её лично товарищу Сталину. Если Иосиф Виссарионович одобрит, быть фильму в прокате. Вопрос решился месяц спустя, Кобе история о гордом индейце понравилась, и «Последний из Лакоты» стал достоянием всего советского народа. В Штатах, кстати, хоть он вызвал у зрителя неоднозначную реакцию – от восторженной до полного неприятия. Критики тоже внесли свою лепту. Обозреватели моих изданий, само собой, писали в положительном ключе, а вот в других газетах, случалось, проскальзывали негативные интонации. Мол, с какого перепугу авторы изобразили бледнолицых сплошь негодяями, а индейцы у них белые и пушистые? Вернее, красные и пушистые. История знает немало примеров, когда именно представители коренного народа устраивали набеги на несчастных переселенцев, безжалостно вырезая целые поселения, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей. Ну, что тут скажешь, были и такие случаи, только кто первый начал, кто без спроса пришёл на чужую землю? Мне – вернее, моим глашатаям в СМИ – было что ответить, так что за этим дело не стало.

…В Монте-Рио я отправился в последних числах июля. В прошлый раз я составил компанию Гуверу и Толсону. Сейчас Гувера уже и в живых-то нет, а Толсон, думаю, никому пока не может доверить оставшееся ему по наследству хозяйство, хотя в прошлый раз они с шефом кому-то доверяли. Ну, это его дело. К тому же и в душе его всё ещё царит траур по скоропостижно ушедшему в лучший мир другу и начальнику, это к гадалке не ходи. Так что придётся отдуваться в одиночку.

На сборище ехал на своём «кадиллаке» 62-й серии. Вещей взял минимум, запасшись на всякий случай наличными в количестве пары тысяч долларов. Ежегодные взносы я плачу исправно, в этом плане никто с меня ничего потребовать не имеет права, и имеющихся с собой денег должно хватить на дорожные расходы. На крайний случай есть ещё чековая книжка, но надеюсь, этот случай не наступит. Помимо прочего запасся стопкой визиток, мало ли, вдруг обзаведусь полезными знакомствами.

На подъезде к Монте-Рио миновал небольшой городишко Себастопол в округе Сонома, имеющий, как нетрудно догадаться, крымские корни. Вообще, как я выяснил, город первоначально имел название Пайнгроув. По слухам, изменение названия произошло в результате драки в баре в конце 1850-х годов, которая была связана с длительной британской осадой морского порта Севастополя во время Крымской войны 1853–1856 годов.

А в самом Монте-Рио Bohemian Avenue пересекается с Moscow Road, это не говоря уже о Русской реке, на берегу которой стоит лагерь. Куда ни плюнь – родные названия!

Для проживания мне выделили отдельный шатёр в том же секторе Hill Billies, где мы останавливались в прошлый раз. Небольшое застеклённое окошко (полиэтилен ещё не вошёл повсеместно в обиход), дощатый пол, простая, застеленная свежим бельём кровать, запасной комплект белья в тумбочке. Там же – набор посуды (вдруг человеку поесть приспичит во внеурочное время), на тумбочке – графин с водой. Ещё есть столик и стул. Такая вот непритязательная, но в целом самодостаточная обстановка. Умывальник снаружи, причём вода по жёлобу стекает в общий канализационный слив. Да, горячей воды нет, но если приспичит помыться, имеется отдельный домик с бойлером, за которым следит специальный человек.

Вообще обслуги было много. Грубо говоря, стоило только щёлкнуть пальцами, как тут же обученный персонал готов был удовлетворить твою малейшую прихоть. Иногда вплоть до того, чтобы подставить зад – в самом прямом смысле слова, так как, в чём я убедился ещё в первый приезд, среди членов клуба были и представители нетрадиционной ориентации.

Вот что мне безусловно нравилось, так это выбор места, на котором был разбит лагерь. Русская река несла свои чистейшие воды, где неторопливо, а где вспениваясь порожками. Небольшой песчаный пляж. Гигантские секвойи, росшие здесь, когда нога белого человека ещё не ступала на американский континент, создавали ощущение монументальности, такое же, какое я однажды испытал, посетив Кёльнский собор. Только эта монументальность исходила не от каменных стен и купола, а от необъятных стволов и теряющихся в вышине крон.

Первое полезное знакомство случилось в день приезда. В обед по традиции все собрались на большой поляне за выставленными в несколько рядов столами. Моими соседями оказались: слева – лысоватый худой тип примерно моего возраста без пиджака и жилета, с пёстрыми подтяжками, а справа – тучный господин с пышными бровями, пышными же усами и недовольным выражением лица.

– …Только время терять, – донеслось до меня окончание фразы.

– Извините, что вы сказали? – переспросил я, отвлёкшись от своих раздумий.

– Я говорю: совершенно пустое место, эта Богемская роща, и будь моя воля, моей ноги здесь не было бы.

– Так вас же не силком тащат…

– А попробуй откажись! Я, помню, как-то два года пропустил, так на меня начали косо смотреть партнёры по бизнесу.

Интересно, в каком бизнесе этот тип крутится? То, что он не политик, понятно, сам сказал о бизнесе, тем более политики сидят за другими столами. В своём положении я более-менее знал в лицо американскую элиту, этот же был мне незнаком.

– Не знаю, не знаю, – откликнулся сосед слева, – лично я с удовольствием посещаю эти мероприятия. Ну а что, нужно же когда-то отдыхать от работы. Кстати, Форрест Марс[13], – представился он и уточнил: – Кондитерский бизнес.

Ого, не иначе та самая компания «Марс», продукция которой хлынула мощным потоком в перестроечный СССР, неумолимо двигавшийся к своему распаду.

– А я Стэн Гримфорд, нефть, – в свою очередь представился толстяк.

Промолчать в этой ситуации было бы невежливо, поэтому я скромно заявил:

– Фил Бёрд, киноиндустрия, медиамагнат и так далее.

– Я вас узнал, – не мог угомониться кондитер. – В отличие от меня, вы иногда появляетесь на страницах газет или по телевидению. Я же предпочитаю оставаться в тени, моя продукция сама говорит за меня. – Сказал он это не без доли самолюбования, да ещё довольно хмыкнул перед тем, как отправить в рот лист салата. – Кстати, сегодня вечером мы с Фридрихом…

Сидевший чуть дальше мужчина средних лет при упоминании своего имени приподнял шляпу.

– …собираемся перекинуться в покер. Вам такие вещи ведь должны быть близки как владельцу казино?

Это да, по работе мне приходилось зачастую вникать в тонкости той или иной карточной игры. Например, именно с моей подачи быстро набрала популярность такая разновидность покера, как техасский холдэм. До этого она была прерогативой лишь небольшого городка Робстаун в штате Техас, откуда и получила своё название, теперь же в неё играл весь Лас-Вегас.

А ещё когда-то была у нас с друзьями по прошлой жизни такая привычка – после парилки в предбаннике перекинуться в картишки. Так что дилетантом в этом я себя не считал.

– Поигрывал когда-то и в покер, – признался я, – правда, в последнее время предпочитаю осуществлять общее руководство.

– Не хотите тряхнуть стариной? В этом году не смог приехать постоянный участник наших картёжных баталий и мой партнёр Брюс Мюрри из The Hershey Company, с которым мы вместе начали выпускать драже M amp; M’s. Не пробовали? Буду только рад, если согласитесь его заменить.

Почему бы и нет? Заняться вечером всё равно нечем, священнодействие у статуи совы пройдёт завтра, в день приезда Джона Дэвисона Рокфеллера-младшего[14]. Якобы он просил без него мероприятие не проводить.

– Стоимость фишек у нас символическая, от доллара до пяти, – вывел меня из задумчивости Марс, видимо превратно понявший мою заторможенность.

– Да хоть по сотне, – улыбнулся я. – Решено, вечером составлю вам компанию. Только проясните, в какую разновидность покера мы собираемся играть?

– О, мы поклонники самого старого и простого вида – пятикарточного дро-покера. Ну, вы наверняка слышали о нём? Фишки у нас имеются, играем с джокером, ставки делаем вслепую.

– Хм, правила-то я в целом знаю, а вот играть не доводилось. Ну ничего, в игре, где ставки всего по доллару, можно на первых порах и проиграть…

Я думал, игра будет проходить без посторонних. Где там! Поглазеть за перипетиями картёжной баталии собралось человек двадцать, включая давешнего толстяка Гримфорда. Народ скромно помалкивал, лишь изредка кто-то что-то шептал соседу на ухо, видимо оценивая перспективы того или иного игрока.

Марс между тем, как ни в чём не бывало, рассказывал о своей компании. Оказалось, именно он придумал обдавать рисовые зёрна раскалённым паром – для очистки его от шелухи и термической обработки. Сначала был военный заказ, давший немалые прибыли, а потом товар появился на прилавках под торговой маркой Uncle Ben’s и сразу стал лидером продаж.

– Так что кондитерским делом я не ограничиваюсь, – самодовольно заявил Форрест. – Ну что, джентльмены, вскрываемся?

И снова, второй раз подряд, Марс выложил фулл-хаус, с радостным видом подгребая к себе горку фишек. В общем, ему сегодня везло, Фридрих Миллер III, оказавшийся при ближайшем знакомстве внуком основателя пивоваренной компании Miller Brewing, выигрывал намного реже. Я, даже будучи человеком достаточно азартным, по поводу своих проигрышей особо не расстраивался, всё равно больше сотни баксов за этот вечер я не проиграю, а уже в плюсе – обзавёлся знакомствами с главами кондитерской и пивоваренной компаний. Пусть пока шапочными, но, как говорится, лиха беда начало, вполне вероятно, что впереди нас ждёт тесное сотрудничество. Тем более в ходе игры я прозрачно намекнул на возможность осуществления рекламной кампании кондитерских изделий и пива на моих телеканалах, и партнёров это сразу заинтересовало.

В ходе игры официант то и дело подливал в наши бокалы виски и подкладывал лёд, и под горячительное игралось веселее.

– Пока вы полностью не обанкротились, давайте сделаем небольшой перерыв, я развлеку публику карточными фокусами, – неожиданно предложил Марс.

Народ поддержал идею дружным гулом, и «шоколадный король» принялся демонстрировать трюки с картами. Я про себя снисходительно посмеивался – все эти номера мне были известны уже давно, после знакомства с легендарным Дэвидом (Даем) Верноном. Неплохой эффект произвел трюк «амбициозная карта», которым Вернон когда-то одурачил самого Гудини. Периодически Марс просил хоть кого-то раскрыть подоплёку того или иного фокуса, но тут, похоже, собрались полные дилетанты в вопросе карточных трюков. Я же, ведомый каким-то внутренним чувством, не спешил открывать свои знания. Неудивительно, что на лице кондитера то и дело появлялась удовлетворённая гримаса.

– Так, ладно, сейчас я заставлю вас расшевелить свои извилины, – чуть пьяно хмыкнул он. – Он обвёл собравшихся многозначительным взглядом и извлёк из кармана свежую колоду. – Внимание, джентльмены! Сейчас я продемонстрирую один трюк с угадыванием карты, и если я не угадаю, мой оппонент получит… – В воздухе повисла многозначительная пауза. – Он получит пятнадцать процентов акций в моей компании. А если я угадаю, проигравший сегодня голым пробежит по главной аллее лагеря.

Народ загудел ещё дружнее и одобрительнее, чем когда ему предложили посмотреть фокусы. Ещё бы, на кону стоял не один миллион долларов. Интересно, каким трюком Форрест собрался всех удивить? Я, конечно, не Дай Вернон, но кое-что знаю, может, и мне повезёт?

– Итак, кто будет выбирать карту?

Гомон перерос в крик, желающих было хоть отбавляй, и тут меня словно кто в бок пихнул, и я, как школьник за партой, просто поднял руку.

– О’кей, мистер Бёрд желает рискнуть.

Пронёсся общий вздох разочарования, а я внутренне подобрался. Марс разложил передо мной на столе пять карт: червовый король, трефовая семёрка, бубновый туз, червовая четвёрка и бубновая девятка.

– Итак, мистер Бёрд, перед вами пять карт, и я прошу вас мысленно выбрать одну из них. Но прежде разрешите мне пояснить, что вы имеете совершенно свободный выбор, и я не собираюсь никак на это влиять. Например, среди карт сразу бросается в глаза туз. Он является одной из главных карт в колоде и занимает в ряду самое центральное место. По этой причине вы можете выбрать его, а можете именно поэтому и не выбрать. Возможно, вы решите, что я имел какие-то свои соображения положить одну чёрную карту среди четырёх красных. Это может повлиять на ваш выбор, но, с другой стороны, вы можете оставить и это обстоятельство без внимания. Я не могу читать ваших мыслей и не могу ответить самому себе на эти вопросы.

Марс говорил, а я едва сдерживал готовую выползти на мою физиономию довольную улыбку. Похоже, мне собрались продемонстрировать не что иное, как тот самый знаменитый фокус авторства всё того же Вернона под названием «Форсирование из пяти карт». Основан он исключительно на психологии, и автор подробно разъяснил мне его суть, которую я давно крепко запомнил.

– В любом случае очень внимательно рассмотрите все пять карт, – продолжал фокусник-любитель. – Смотрите на них сколько угодно, я не тороплю, разве что джентльмены позади вас проявляют признаки некоторого волнения. Зафиксируйте выбранную карту в своей памяти, именно ту, которую я через несколько мгновений положу на стол под вашу руку. Когда вы будете прижимать её рукой, и ни секундой раньше, я попрошу вас назвать вслух выбранную вами карту. И у вас под рукой будет лежать именно выбранная вами карта. Когда я уже положу вам под руку карту, вы можете сменить ваш выбор, но, несмотря ни на что, я угадаю и этот вариант.

Не торопясь и с многозначительной миной на лице проговорив всё это, Форрест собрал со стола карты и перетасовал их так, чтобы я не видел лицевой стороны. Затем он взял одну из карт, по-прежнему пряча от меня лицевую сторону, и положил мне её под руку. Только после этого попросил меня назвать карту, и я в наступившей тишине медленно выговорил:

– Бубновый туз.

Надо было видеть, как изменилось лицо фокусника. Оно сначала стало бледным, затем начало медленно краснеть, наливаясь багровым, и Форрест резким движением ослабил галстук.

«Факир был пьян, и фокус не удался», – про себя позлорадствовал я, хотя в глубине души всё же больше сочувствовал оппоненту. Мужик он вроде нормальный, с чувством юмора, бодрячок такой, а попал на бабки.

– Ну так что, мистер Марс, смотрим карту? – спросил я как ни в чём не бывало.

– Хм, кхе, – откашлялся тот, постепенно возвращая своему лицу прежний цвет. – А вы, мистер Бёрд, умеете удивлять.

С этими словами он перевернул карту. Как я и ожидал, это оказалась червовая четвёрка. То есть та самая карта, которую участник процесса должен подсознательно выбрать как самую нейтральную в общем ряду. Может, я и выбрал бы, если бы Вернон в своё время в порыве откровения не раскрыл мне суть этого фокуса, да ещё именно с этими же картами.

– Ну что, мистер Марс, с вас доля, – подал голос выглядевший довольным Стэн Гримфорд и хохотнул, отчего его живот пришёл под серой жилеткой в волнообразное движение.

– Подарить пятнадцать процентов акций такому человеку, как Фил Бёрд, не зазорно, – парировал Форрест. – Я привык держать своё слово и отказываться от него не намерен.

– Вот это слова настоящего джентльмена! Правильно! Господь вранья не простил бы! – послышались со всех сторон одобрительные возгласы.

Мне даже стало немного стыдно, но я по-прежнему сидел с видом невинной овечки, мол, моя хата с краю. А кондитер тем временем жестом призвал всех к тишине.

– Друзья! Компания «Марс», как вы знаете, семейное предприятие, и мы очень дорожим этой семейственностью. Пятнадцать процентов акций в пересчёте на деньги – очень серьёзная сумма. И я имею честь предложить мистеру Бёрду выкупить у него эти акции. Уверен, двадцать пять миллионов долларов – более чем достойная цифра. А чтобы мистер Бёрд не сомневался в моей честности, я представлю ему документы, оценивающие активы моей компании.

Все выжидательно уставились на меня, включая «виновника торжества», из которого хмель как-то очень быстро выветрился. Впрочем, и из меня тоже – слишком уж хорошая сумма нарисовалась на горизонте. И я уже знал, как её потратить.

– Что ж, я уважаю ваши чувства, мистер Марс. Поэтому принимаю ваше предложение. И можно без документов, я верю слову настоящего джентльмена. В свою очередь, обещаю, что потрачу эти деньги на благотворительность. Конкретно – на строительство Славянского университета. Как имеющий русские корни, я хочу помочь детям эмигрантов из России и других славянских стран получить приличное образование, на которое их родители не могут заработать. Этот проект у меня вызревал давно, и мы уже, честно говоря, нашли подрядчика и приступили к первой части возведения университета, а теперь, благодаря мистеру Марсу, – кивок в сторону кондитера, – эта мечта ещё быстрее станет реальностью.

Раздались сначала жидкие, а затем всё более громкие аплодисменты. Конечно, собравшимся здесь на русских эмигрантов по большому счёту плевать, но сам факт благотворительности не мог не вызвать у них одобрения. Многие из них регулярно участвуют в подобного рода акциях, поддерживают, как и я, отдельно взятые образовательные учреждения (моими стараниями, кстати, весьма неплохо процветал Стэнфордский университет), так что мою тягу к благотворительности они прекрасно понимали.

– Кстати, в таком случае я планирую дать университету имя Форреста Марса! Если он, конечно, не будет против. И пусть кому-то это покажется мелочью, на входе в главный корпус также будет находиться памятная табличка, где будет указано, кто стал главным спонсором этой грандиозной стройки.

Снова раздались аплодисменты, а Марс, похоже, более-менее пришёл в себя, даже нашёл в себе силы улыбнуться. Не знаю, как бы я держался на его месте, потеряв столь огромную по нынешним временам сумму, но кондитер сумел сохранить лицо.

– Главное, чтобы никто не узнал, в результате чего я стал спонсором этой стройки, иначе эта история грозит превратиться в анекдот. Хотя… учитывая, сколько тут свидетелей… – кисло улыбнулся кондитер и тут же отчитался: – Мистер Бёрд, по возвращении из лагеря я сразу займусь переводом денег на ваш личный счёт или счёт компании, который вы мне укажете. А сейчас, извините, время уже позднее, мне хотелось бы отдохнуть.

«И напиться», – про себя добавил я. На его месте я надрался бы в зюзю, да и на своём, пожалуй, захвачу в шатёр бутылочку вискаря.

Уснуть мне удалось лишь после полбутылки горячительного, да ещё комары, несмотря на москитную сетку при входе, звенели над ухом. Зато выспался на славу, проспав завтрак и встав в одиннадцатом часу в приподнятом настроении. Всё-таки «подняться» одноминутно на 25 миллионов – это нужно суметь. Судьба явно не зря привела меня в этот лагерь.

Вышел я из шатра в одних трусах и босиком, поймав на себе слегка удивлённый взгляд одного из джентльменов, вдохнул полной грудью и, отойдя к небольшой утоптанной площадке между двух секвой, принялся выполнять внешнюю практику цигун, выгоняя из себя остатки хмеля. В общем-то мастер Лю показал кое-что и из внутренней практики, сочетаемой с управлением энергией Ци, но для утренней разминки я предпочитаю именно внешнюю, выполняя сначала дыхательные, а затем гимнастические упражнения.

После гимнастики я, схватив полотенце, трусцой побежал на пляж Русской речки, где вволю наплавался и позагорал. К обеду я был как огурчик и с аппетитом уминал всё, что мне подносили официанты. Аппетит мне даже не испортил сидевший рядом и периодически тяжко вздыхавший Марс.

– Друг мой Форрест, – обратился я к нему под конец обеда, – не переживайте, деньги приходят и уходят, а университет, названный вашим именем, будет стоять века.

– Только это меня и утешает, – тихо признался он. – Даже не представляю, что я скажу супруге.

– А вы скажите ей, что решили сделать крупный благотворительный взнос на строительство университета, который будет назван вашим именем. А сумму можете не уточнять, ну или принизьте, всё равно проверять не будет. А в следующем учебном году, когда, я уверен, университет распахнёт свои двери, я приглашаю вас с супругой на его открытие. Мы вместе перережем алую ленточку.

Этот короткий спич приподнял Форресту настроение, и он даже с ехидцей проехался по Рокфеллеру-младшему, приехавшему в лагерь за час до обеда.

А вечером я в числе прочих стал свидетелем «жертвоприношения» сове. Выглядело это так же, как и в прошлый мой приезд. Мы стоим на берегу озера, одетые в чёрные плащи с капюшонами, по водной глади в клубах дыма к берегу приближается чёрная гондола с человеком, также во всём чёрном. В гондоле находится гроб. У двенадцатиметровой статуи совы гроб уже ждут люди в причудливых одеждах и главный жрец, Фредди Роуч, одетый в розовое и зелёное. Под пение хора гондола пристаёт к берегу, гроб кладут на алтарь и поджигают. В этот момент над водой разносится голос: «Глупцы! Когда вы наконец поймёте, что меня нельзя убить?! Год за годом сжигаете вы меня в этой роще. Но едва вы покинете её, разве не буду я ждать вас у входа, как века назад?!»

После этого из земли по обе стороны статуи вырвались фонтаны огня, и жрецы обратились к гигантской сове: «Взываем к тебе, о великий символ всей мудрости смертных, Сова Богемии! Дай нам совет!»

В следующий миг всё внезапно меняется – огни гаснут, а из-за деревьев выходит духовой оркестр в полосатых куртках и канотье, наигрывающий разудалый регтайм. И загадочная церемония переходит в безудержное веселье, в котором я решил участия не принимать, а остаться в роли зрителя. Взял раскладной стульчик и уселся под одной из секвой, подальше от загоревшихся электрических гирлянд.

– Ты всё хорошо запомнил? Мы точно можем рассчитывать, что губернатор не доживет до утра?

– Можете не сомневаться, мистер…

– Тсс, никаких имён, мы же договаривались!

Я медленно повернулся на голоса. Они доносились по другую сторону двухметрового обхвата ствола секвойи, у которой я сидел. В ночном сумраке едва удалось разглядеть две тёмные фигуры, похоже одетые в такие же плащи с капюшонами, как и я. Тот, кто давал указания, был на полголовы повыше второго и говорил с лёгкой гнусавостью, отчего мне его голос показался знакомым. В голове крутилась догадка, но она никак не желала оформляться в окончательный образ.

Ладно, это подождёт, сейчас же меня интересовало, что они задумали. Какой губернатор не должен дожить до утра? А вообще, много ли их в лагере? Точно приехал губернатор штата Нью-Йорк Томас Дьюи, причём вроде первый раз. Я слышал, по личному приглашению своего старого товарища – сенатора от штата Айова Уильяма Бердсли. Просто какой-то средневековый заговор с тайнами мадридского двора.

Я инстинктивно вжался в свой стульчик, когда одна из фигур, та, что повыше, растворилась в ночи, а вторая, исполнитель, наоборот, двинулась на свет огней. Чуть помедлив, я пошёл следом, держась на небольшом расстоянии. Мы добрались до места праздника, где уже на смену оркестру пришла театральная постановка в античном стиле.

Главным было не потерять цель из виду. Ростом преследуемый был ниже среднего и заметно сутулился. Не иначе давила ответственность возложенного на него задания. Интересно, как он собрался убивать жертву? Кинжалом, выстрелом из пистолета с глушителем, удушением? В такой толчее подобраться к цели можно без проблем, правда, и найти её среди одинаково одетых людей непросто. Либо этот человек знает, где искать.

Кстати, не все присутствующие перед сценой стоят с капюшоном на голове. Некоторые для удобства стянули их, и вот я теперь прекрасно вижу, что так поступил и Томас Дьюи, о чём-то переговаривавшийся с сенатором из Айовы. И сутулый, похоже, именно к этой парочке и пытается подобраться поближе.

Так-так, выходит, всё же Дьюи! Я никогда к нему не пылал особой, скажем так, любовью, но своей принципиальностью он был мне симпатичен. И если его решили убрать, значит, он перешёл кому-то дорогу. Раньше, будучи окружным прокурором, он частенько переходил дорогу мафии, не исключено, что и в кресле губернатора у него случились какие-то тёрки с мафиози.

Хотя голос отдававшего приказ явно не был связан с коза ностра. Тут что-то другое… Чёрт, где же я его мог слышать?!

Между тем сутулый приблизился к жертве на расстояние полутора-двух метров, и я, не теряя времени, тоже подобрался поближе, чтобы в случае чего успеть хоть что-то предпринять. Можно было, конечно, и сейчас скрутить «охотника», но вдруг при нём никаких орудий убийства не обнаружится? И он, само собой, признаваться ни в каких преступных замыслах не станет, я же буду выглядеть идиотом. А заговорщики получат ещё один шанс, только подготовятся к акции более тщательно да ещё и убедятся, чтобы меня не было поблизости. Может, даже и ко мне на всякий случай подошлют «рыцаря плаща и кинжала», как говорится, нет человека – нет проблемы.

Пока я размышлял, сутулый извлёк из-под полы плаща какой-то небольшой продолговатый предмет и ещё на шаг приблизился к жертве. Бездействовать и дальше, оставаясь в роли стороннего наблюдателя, было чревато, так что я тоже быстро шагнул вперёд и тычком фаланги согнутого пальца в область правой почки заставил потенциального убийцу охнуть, повернувшись ко мне лицом. Особо в него не вглядываясь, я, не мудрствуя лукаво, нанёс резкий удар в кончик подбородка, подчелюстные нервные узлы отреагировали как нужно, и оппонент без звука свалился наземь.

Финальную часть сцены наблюдали не только Дьюи с сенатором, но и ещё несколько человек. И в их взгляде читалось подозрительное недоумение. На их месте я тоже подумал бы, что бить человека ни с того ни с сего – признак дурного тона. Только я-то бил ввиду неотложной необходимости, и сейчас, аккуратно, чтобы не стереть отпечатки пальцев, подобрав с земли шприц с какой-то тёмной жидкостью внутри, показал его губернатору.

– Этим, мистер Дьюи, он собирался вас отправить на тот свет.

– Что это ещё за дрянь?!

– Это покажет специальная экспертиза. Думаю, внутри шприца сильнодействующий яд. В такой толпе незаметно уколоть и раствориться в темноте легче лёгкого. Не думаю, что это кто-то из членов клуба, наверняка он проник на территорию лагеря незаконно.

– Да, мне его лицо незнакомо, – подтвердил Дьюи, разглядывая в отсветах света лежавшего преступника.

Между тем спектакль шёл своим чередом, небольшой инцидент метрах в двадцати от сцены для большинства присутствующих остался практически незамеченным.

– Но у этого типа был сообщник, – продолжил я. – Я стал невольным свидетелем их беседы вон там, на краю поляны, и, когда они разошлись, я решил следить за исполнителем.

– Вы правильно сделали, я вам благодарен, что спасли мне жизнь. А того, второго, не запомнили?

– На его голове был капюшон, я слышал только голос, и он показался мне отдалённо знакомым. Я его уже где-то слышал, но где…

– Это мы выясним, а сейчас нужно с этим что-то делать.

Дьюи слегка пнул носком ботинка начавшего подавать признаки жизни лежавшего. Я, положив шприц в карман пиджака, вытянул из брюк неудачливого убийцы ремень, перевернул того на живот и скрутил руки за спиной. После чего рывком поднял его на ноги и подтолкнул в спину:

– Давай двигай, поговорим в другом месте… Куда его вести, мистер Дьюи?

– Пойдёмте в мой офис, – подал голос невесть откуда появившийся Роуч. – Там есть телефон. Посидит до приезда полиции.

Так мы и поступили. Через полчаса примчался лично шериф полицейского департамента Монте-Рио. Ещё бы, на его территории едва не прихлопнули легендарного Дьюи, дважды баллотировавшегося на пост президента США! Шериф Джером Корбье оказался угрюмым, упитанным мужчиной с пышными усами. Прибывший вместе с ним долговязый помощник, откликавшийся на имя Лесли, казался его полной противоположностью. Прежде чем приступить к допросу подозреваемого, который тихо сидел в соседней комнатушке, он обратился ко мне:

– Рассказывайте, мистер Бёрд, как всё было.

Рассказ не занял много времени. Шериф мои показания записывал в блокнот. Когда я закончил, он кивнул на лежавший на столе шприц, уже с колпачком на игле, которую мы обнаружили во время первичного обыска у незадачливого ассасина.

– Это тот самый шприц? Отлично! Мой помощник обыс кал подозреваемого, к сожалению, ни документов, ничего… Что ж, улику мы заберём, надеюсь, уже завтра эксперты вынесут вердикт. И вот что я хотел бы у вас спросить, мистер Дьюи… У вас есть догадка, кому вы могли перейти дорогу?

Как я и думал, губернатор предположил, что эта история тянется десятилетиями с момента, когда он ещё окружным прокурором взялся за организованную преступность. Да и сейчас у него хватает недоброжелателей. Но обвинять кого-то огульно, не имея на руках веских доказательств, он не хочет.

– Ясно, – вздохнул шериф и кивнул помощнику: – Лесли, будь добр, приведи подозреваемого.

Сутулого, со скованными за спиной руками, посадили на стул в центре комнаты. Мне и Дьюи было разрешено присутствовать при допросе, и мы скромно примостились в уголке.

– Представьтесь, мистер, – обратился к сидевшему напротив Корбье. – Ну же, я жду.

Тот, исподлобья глядя на шерифа, продолжал хранить молчание. На вид ему было лет тридцать пять, и с ходу я не сказал бы, что он смахивает на киллера. Однако настоящие профессионалы и не должны выглядеть как безжалостные убийцы. Они должны уметь сливаться с толпой, а не выделяться угрюмыми физиономиями. «Горилла» может запугать, но посылать громилу на заказное убийство – дурной тон. Так что во внешности этого типа я ничего удивительного не увидел.

– Как вас зовут? Это ваш шприц?

Презрительная ухмылка скользнула по лицу задержанного.

– Что, будем играть в молчанку? – грустно вздохнул шериф. – Ладно, поедем в департамент, там посидишь в кутузке, станешь разговорчивее.

– Не думаю.

– Что? – обернулся ко мне Корбье.

– Не думаю, что после кутузки он станет разговорчивее, – повторил я. – Не станет он сдавать заказчика.

– Ну и что вы предлагаете? Пытать его, что ли?

– Почему бы и нет? Есть один метод экспресс-допроса от моего китайского друга. Правда, я его пока не опробовал, но почему бы не сделать это сейчас?

– Вы это серьёзно? – подал голос Дьюи. – Но ваше предложение противоречит Конституции Соединённых Штатов…

– Пытать можно по-разному. Никто не собирается загонять ему под ногти иголки, хотя этот вариант выглядит привлекательно. Есть менее травматичный метод.

С этими словами я встал сзади подозреваемого, запустил ладонь ему за воротник, после чего большим и указательным пальцами нажал одновременно на третий и шестой позвонки. Всё, как показывал мне мастер Лю на одном из последних занятий.

– О боже! – Несчастный дёрнулся, как от удара током.

Дёрнулись и присутствующие в комнате, но я их успокоил:

– Не переживайте, останется жив и здоров, без единого синяка. Зато развяжется язык. Эй, мистер, может, всё-таки представитесь? Тогда попробуем ещё раз…

– Не надо! Колин… Колин Столтенберг.

– Молодец, – похвалил я заговорившего. – Продолжай, чистосердечное признание поможет скостить тебе срок.

– Что продолжать? Я здесь ни при чём! Я этот шприц впервые вижу! Требую адвоката!

Ну что ж, пришлось снова надавить на болевые точки. Колин взвыл, посерев лицом, но стал явно сговорчивее.

– Ладно, ладно, я скажу, только больше так не делайте…

В общем, соловьём заливался минут двадцать, начиная от момента, как на него вышел заказчик, и заканчивая неудавшейся попыткой убийства. Естественно, всех в первую очередь интересовало имя заказчика, но тут получилась загвоздочка. Потому как киллер был уверен, что некий Джон ему представился ненастоящим именем. Как не видел он и лицо человека, с которым встречался под покровом ночи перед тем, как отправиться убивать.

– Мы по телефону договорились встретиться в условленном месте, он был в капюшоне и мне выдал плащ с капюшоном, чтобы я не выделялся среди других. Потом провёл через лагерь к поляне, ещё раз проинструктировал, и мы расстались. Я видел только нижнюю часть лица этого Джона. Да и темно было…

– Ну хоть о ней что-то можете сказать?

– М-м-м… ну не знаю, ни бороды, ни усов… Хотя… точно, слева на подбородке небольшой шрам в виде буквы V.

Все присутствующие в комнате переглянулись. Наверное, не у меня одного заскрипели шестерёнки в голове, пытаясь вытащить из глубин памяти лицо со шрамом. Прямо Scarface какой-то, ещё один сюжет для киношного детектива. У меня в этом плане был ещё бонус в виде голоса, который я слышал. Так что при совпадении этих двух примет заказчику было бы не отмазаться.

– Точно не видел лицо или мне ещё раз сделать тебе больно?

– Точно! – дёрнулся несчастный. – Богом клянусь.

Допрос продолжался ещё минут двадцать, после чего шериф, понимая, что толку больше не будет, сказал, с трудом сдерживая зевоту:

– Ладно, едем в департамент, завтра… или сегодня? Нет, – глянув на часы, поправился Корбье, – всё-таки завтра, ещё полчаса… Так вот, завтра продолжим. И вас, мистер Бёрд, я хотел бы завтра видеть у себя в кабинете. Дадите показания под роспись.

– А может… Может, нам утром осмотреть всех гостей лагеря? – предложил Бердсли.

– И как они к этому отнесутся? – возразил Дьюи. – Они будут вправе отказаться, потребовать присутствия адвокатов. К тому же это нанесёт удар по репутации Богемской рощи, верно, мистер Роуч?

– Да и не признается негодяй, даже если мы обнаружим у кого-то шрам и голос будет похож, – добавил я. – А может, он вообще не член клуба, но знает, как сюда проникнуть. И знает, что… Позвоню-ка я Толсону, если вы не против. Мне кажется, это дело должно перейти под юрисдикцию ФБР.

Я с наглой мордой прошествовал к телефону и набрал домашний номер нового директора Бюро в надежде, что тот, будучи холостяком, дома и ещё не спит. Мне повезло, Толсон практически сразу поднял трубку и, нужно отметить, его голос был достаточно бодр. Узнав, в чём дело, он сказал, что немедленно звонит в Сан-Франциско, откуда в Монте-Рио отправятся агенты. Затем попросил передать трубку шерифу, и тот с недовольной физиономией выслушал указания Толсона. Похоже, взаимная неприязнь копов и фэбээровцев существовала уже сейчас, а не только в фильмах будущего. А вот Дьюи мои действия одобрил.

– И надо выяснить, вдруг завтра утром кто-то решит покинуть лагерь, – сказал я Корбье, когда тот положил трубку.

– Одного из полисменов я оставлю дежурить на въезде в лагерь, – хмуро отозвался Корбье.

– У меня имеется полный список гостей и обслуживающего персонала, – отчитался Роуч. – Я его предоставлю вашему человеку, он сможет сверяться. Но вообще-то не хотелось бы огласки, сами понимаете, как может пострадать наше реноме.

– Этим теперь будет заниматься ФБР, им и скажете, – буркнул Корбье и кивнул своему помощнику: – Лесли, мистер Роуч проводит тебя к воротам, посиди там до утра, потом, если ребята из Бюро ещё не подъедут, я пришлю тебе на смену Фредди.

Что ж, теперь я имею полное право отправиться на боковую, что я и сделал с чистой совестью. Правда, напоследок пришлось ещё раз выслушать благодарность Дьюи за спасённую жизнь и обещание оказать посильную помощь, если она мне когда-нибудь понадобится.

Ворочаясь в постели, я мучился мыслью, кем же мог быть тот гнусавый заказчик? Ну вот же, казалось, вертелось где-то рядом… Я повернулся на другой бок, перевернув и ставшую влажной подушку сухой стороной вверх. Блин, без пол-литры точно не уснуть. Ну или хотя бы стакана доброго виски. А бутылочка у меня хранится в тумбочке. Нужно только поднять свою задницу…

А это ещё что за звуки? Хм, определённо кто-то пытается аккуратно откинуть полог моего шатра, выполненный в виде двух половинок, скрепляемых изнутри и снаружи деревянными бочонками-пуговицами. Сейчас они были застёгнуты изнутри, и некто явно стремится полог расстегнуть, я даже вроде бы разглядел в потёмках шарящие по брезенту тонкие длинные, похожие на паучьи лапки пальцы.

Ага, расстегнул одну пуговицу, вторую… Изображаю спящего, дышу ровно, с лёгким присвистом, а сам наблюдаю, как в проёме появляется едва различимый на фоне безлунной ночи силуэт. Так-так, и кого это он мне напоминает? Уж не того ли типа, что давал последние наставления незадачливому киллеру? А вот это мы сейчас и выясним, только пусть незваный гость подкрадётся поближе.

Каким-то чудом увидев в темноте направленный мне в голову ствол пистолета с утолщением на конце, я инстинктивно скатился с кровати, одновременно бросая в стрелявшего скомканную простыню. В этот момент прозвучал сухой щелчок выстрела (точно с глушителем), а спустя миг левое плечо обожгло резкой болью. Покушавшийся, выругавшись сквозь зубы, отбросил простыню в сторону и произвёл ещё два выстрела. Но на этот раз темнота была на моей стороне, и пули с глухим звуком пробили дощатое покрытие совсем рядом с моей головой. В этот момент я нашарил правой рукой ножку раскладного стула и швырнул его в убийцу.

Попал! Нападавший в лёгком шоке, и этих мгновений мне хватает, чтобы вскочить и даже с висевшей плетью левой рукой провести короткую комбинацию, после которой оппонент валится к моим ногам. Пистолет глухо ударяется о пол, но искать его некогда, нужно вязать убийцу подручными средствами.

Я щёлкнул выключателем, и под потолком загорелась скромная лампочка накаливания. Ох, блин, кровищи-то! Кость у меня вроде не задета, но из раны льёт обильно. Нет уж, пока этот тип в отключке, я лучше покрепче перетяну полотенцем плечо. Так-с, а теперь можно и уже подающим признаки жизни киллером заняться. Досталось ему хорошо, я в такой ситуации не церемонился, хотя и постарался оставить его в живых. Ну-ка, посмотрим, кого это нам ночью занесло…

Надо же, Харальд Свенсон, правая рука строительного магната Стивена Бектела, являвшегося руководителем корпорации «Бектел». Той самой, что строила плотину Гувера и замешана ещё в некоторых крупных проектах. Ну конечно же, именно у этого Свенсона гнусавый голос, хотя я и слышал его пару-тройку раз, и то случайно – мы с ним не были даже представлены друг другу.

И что же Свенсон не поделил с Дьюи? Подозреваю, дело касается бизнеса, и не исключено, что этот парень действовал с санкции своего босса. Это уж пусть ФБР разбирается, я и так замаялся ловить убийц одного за другим. Ещё вон физически пострадал. А пришить он меня собирался из самозарядного High Standard HDM с интегрированным глушителем. Хорошая игрушка, как-то довелось подержать её в руках. Чтобы не стереть отпечатков, аккуратно поднял пистолет за кончик ствола и положил на стол. Затем кое-как, чуть ли не одной рукой, скрутил уже понемногу приходившего в себя Свенсона. Когда его взгляд наконец сфокусировался на моей физиономии, он разочарованно проскрипел:

– Дерьмо…

– И не говори, – усмехнулся я. – Не хочешь рассказать, за что подослал убийцу к Дьюи? Твой босс велел? Или у самого к нему какие-то претензии?

– Не понимаю, о чём вы, мистер Бёрд.

– Ну-ну, скоро тобой займутся ребята из ФБР, они выбьют из тебя немало интересного. А меня за что решил устранить? За то, что помешал убить Дьюи?

Лежавший на полу не ответил. А у меня не было желания проводить допрос теми же методами, что недавно в отношении Столтенберга. Да и в глазах, видно, от большой кровопотери мушки летают. Как бы в обморок не грохнуться.

Впрочем, я нашёл в себе силы дотащиться до домика Роуча, который ещё даже не ложился. В том числе и потому, что с ним в данный момент общался какой-то поджарый тип, оказавшийся только что прибывшим агентом ФБР. Узнав, в чём дело, главный распорядитель лагеря чуть за сердце не схватился.

– Господи, неужели Свенсон на такое способен?! Я не верю своим ушам!

– Тогда вам придётся поверить своим глазам. Давайте поспешите, пока он ещё лежит в моей палатке, а мне не помешала бы медицинская помощь, а то в глазах уже рябит. И вот, – выкладывая на стол завёрнутый в носовой платок High Standard HDM, сказал я, – орудие несостоявшегося убийства с отпечатками пальцев преступника.

Далее события развивались по нарастающей. Меня усадили в машину и отправили в госпиталь Монте-Рио. Осматривавший меня хирург с видимым облегчением заявил, что пуля прошла навылет, кости и артерия не задеты, так что рану можно промыть и зашить под местной анестезией. А вообще мне желательно полежать пару дней под капельницей. Узнав, что мне собираются вводить какой-то декстрановый кровезаменитель, я с благодарностью отказался. Ладно бы ещё известный мне физраствор, а то… хрен пойми что.

Вообще нужно заканчивать с этой Богемской рощей. Завтра… тьфу, уже сегодня дам показания фэбээровцам и свалю домой. Дома, как говорится, и стены лечат.

Из госпиталя на машине Роуча меня отвезли обратно в лагерь, где я, накачанный обезболивающими, собирался всё же немного вздремнуть. И, едва оказавшись в постели, буквально вырубился, а проснулся, когда солнце уже карабкалось в зенит. Плечо побаливало, но не критично, однако я на всякий случай заглотил таблетку из выданного мне с собой хирургом пузырька. Кое-как одной рукой (вторая висела на перевязи) умылся и направился к Роучу узнать последние новости.

Оказалось, меня ждали, причём агент дежурил в двадцати метрах от моего шатра. Хорошо маскировался, во время умывания я его не заметил.

– Мистер Бёрд, как вы себя чувствуете?

– Более-менее, лучше, чем ночью, хотя слегка и покачивает.

– Сможете поехать в департамент дать показания?

– Легко! Только сначала я чего-нибудь перекусил бы, есть хочется ужасно.

– О’кей. Только сначала я провожу вас в домик мистера Роуча. Там и перекусите, я сейчас договорюсь.

По пути пара смутно знакомых человек тоже поинтересовались моим состоянием и пожелали здоровья.

В обители местного распорядителя помимо него самого оказался и Томас Дьюи. С красными, воспалёнными после бессонной ночи глазами, он при моём появлении вскочил со стула. Снова пришлось отвечать на становящийся навязчивым вопрос.

– Мистер Бёрд! Вы как?

– Терпимо, мистер Дьюи. Очень есть хочу, организм требует возмещения потерянной крови.

– Я уже распорядился, – откликнулся такой же невыспавшийся Роуч. – Через пять минут вам подадут обед.

– Отлично! Кстати, Свенсон что-то сказал?

– Отправили в Монте-Рио, там люди из ФБР его допрашивают, – откликнулся Дьюи. – А вы что-то успели ночью узнать? Не применяли метод… э-э-э… экспресс-допроса?

– Не в том состоянии был, – дёрнул я рукой на перевязи и невольно поморщился. – Знаю только, что Свенсон работает на компанию «Бектел». У вас с ними никаких недоразумений не случалось?

– Я об этом сразу и подумал. – Дьюи вздохнул, поднявшись со стула, брови его сошлись на переносице, а пальцы с хрустом сжались в кулаки. – В прошлом году у нас с ними случилась небольшая размолвка. А этой весной они выступили одновременно заказчиком и подрядчиком строительства одного крупного объекта в нашем штате, но проверка установила ряд серьёзных нарушений в проекте, и я, как губернатор, наложил вето. Уже наполовину построенный объект заморожен, то есть вы представляете, какие убытки несёт компания… Сначала они хотели договориться по-хорошему, а с месяц назад неизвестный позвонил по телефону с угрозами. А теперь, похоже, перешли к решительным действиям. Не ожидал, что они отважатся на такой шаг. Мистер Бёрд, я ваш большой должник. Похоже, вы не только спасли мне жизнь, но и раскрыли серьёзный заговор.

– Это ещё нужно доказать. Не факт, что Свенсон сдаст своих покровителей, возможно, возьмёт всё на себя или вообще пойдёт в отказ.

Появился официант с подносом, и присутствующие покинули домик, чтобы не мешать мне. Я надеялся, больше никто в лагере не точит зуб на меня за компанию с Дьюи, иначе вместе с этим обедом стоило опасаться отравления. Впрочем, я был так голоден, что плюнул на все опасения и, схватив здоровой рукой вилку, сразу принялся за жаркое.

Этот день ознаменовался также приездом не кого-нибудь, а папы римского Пия XII. Причём я стал свидетелем весьма неожиданного зрелища. На фоне того, что многие при встрече с папой целовали его длань, сам Пий XII поцеловал руку главы семейства Ротшильдов, также почтившего своим присутствием лагерь в Монте-Рио. Не иначе миллиардер вложил в католическую церковь значительные средства. Иначе с чего бы сам папа лобызал ему руки.

Месяц спустя в Федеральном суде Северного округа Калифорнии рассматривалось дело Свенсона и Столтенберга. Помощник главы корпорации «Бектел» так и не сдал своих боссов, которые предоставили Свенсону личного адвоката. Я же, к тому времени уже избавившийся от швов на ране, выступал в этом деле как свидетелем, так и пострадавшей стороной. Когда мне предоставили слово, я честно рассказал суду присяжных, как обстояло дело. Весомое значение сыграли отпечатки пальцев на шприце, в котором определили сильнодействующее вещество батрахотоксин[15], и на пистолете, из которого меня хотели застрелить. За Столтенбергом обнаружились ещё кое-какие грешки, так что в будущем ему предстояли и другие разбирательства, пока же он схлопотал семь лет за попытку убийства. А Свенсон – на год больше, и то, думаю, потому, что ранил меня, так бы срок был меньше.

– Уверен, за примерное поведение он выйдет из тюряги через два-три года, – шепнул мне на ухо сидевший рядом Дьюи. – Жаль, что подонок и его подельник будут отбывать срок в Сан-Квентине, а не на моей территории. Тюрьма Синг-Синг стала бы для них настоящим кошмаром.

Знал бы я в тот момент, что не за горами то время, когда мне на собственной шкуре доведётся испытать, что такое тюрьма Сан-Квентин!

Глава 3

Вторая половина 1951-го выдалась насыщенной. Сначала я пристроил выигранные у Марса 25 миллионов, и строительство университета пошло гораздо живее. После этого полтора месяца потратил на съёмки, монтаж и озвучку боевика с юным Юшэнгом под названием «Кулак ярости» – оригинальное название решил не менять. На экраны фильм должен был выйти в феврале 1952-го, причём одновременно в кинотеатрах США и Канады. Затем по делам пришлось наведаться на фабрику Gibson в Каламазу (штат Мичиган), куда я за все годы сотрудничества с Морисом Берлином заглядывал всего единожды, когда готовилась к серийному производству гитара модели ES-175.

На этот раз сотрудник компании Тэд Маккарти и гитарист Лес Пол разработали дизайн нового инструмента с цельной декой, которую я видел этой весной на присланных мне фото. Это был тот самый знаменитый Gibson Les Paul, которому ещё только предстояло стать легендой. Получился своего рода ответ на продукцию компании-конкурента, выпустившей в прошлом году модель Fender Telecaster со сплошным корпусом. Наша же, на мой дилетантский взгляд, в дизайнерском плане выглядела на порядок симпатичнее.

Когда мы утрясли все формальности с подписями и договорами, я прошёлся по цехам пока ещё небольшой фабрики. В цехе предварительной обработки бруски клёна и красного дерева были сложены в штабели, причём кле новые заготовки – попарно, чтобы составить зеркальный «разворот» верха будущей гитары. Заготовки кленового верха высушиваются в специальной сушилке, после чего их подгоняют к махагоновым корпусам и обрезают по форме. После сортировки по рисунку волокон кленовые заготовки разрезаются посередине и объединяются в «разворот», чтобы обеспечить инструмент красивым симметричным верхом из волнистого клёна. Затем заготовка отправляется на склейку, попадая в «колесо» из нескольких рядов по три струбцины. Каждая струбцина удерживает кленовый верх из двух частей, пока клей между ними не высохнет. Дальше инструмент отправляется под пресс, а тем временем в цехе предварительной обработки верху гитары придаётся выпуклый профиль. Отдельно изготавливаются грифы с анкером для регулировки – наше изобретение. Для накладок на гриф используются тонкие пластины индийского палисандра или чёрного дерева, а в сами накладки встраиваются инкрустации из белого или радужного перламутра.

В цех грунтовки и покраски мы с Берлином зашли, нацепив респираторы. Там особо вредное производство, поэтому работники цеха получали двойной оклад.

После примерно часового брожения по заводу мы наконец добрались до цеха готовой продукции. Здесь после окончательной регулировки высоты звукоснимателей каждый инструмент должен был пройти проверку в руках мастера, имевшего абсолютный музыкальный слух и, само собой, умевшего играть на электрогитаре.

– Сэм Сэмюэльсон, – представился обладатель окладистой бородки, пожимая нам руки.

– Пока Сэм апробирует в основном модель ES-175, – сказал Морис. – Это порядка двадцати инструментов в сутки. Но сейчас добавится модель Les Paul, и, думаю, нужно будет искать Сэму помощника.

– В любом случае придётся, – кивнул я, – полагаю, за гитарой Gibson Les Paul будущее. – И непроизвольно потянулся к висевшей на специальной «вешалке» гитаре расцветки «пылающий клён».

– Я её ещё не испытывал на звук, – предупредил меня Сэмюэльсон.

– Ничего страшного, я сам хочу попробовать, как она звучит.

Сто лет не брал в руки электрогитару, ещё со времён участия в институтском ансамбле «Деканат». Тогда у нас, кстати, неплохо получалось, были даже персональные поклонницы. Особенно у нашего солиста Шурика Ваганова, обладателя роскошной курчавой шевелюры и длинных тёмных ресниц, которым завидовали многие девчонки. А пел он не хуже Меркьюри. Жаль, в 90-х связался не с теми людьми и попал в бандитские разборки, после которых остался на всю жизнь инвалидом.

Ламповый усилитель для этих лет довольно компактный, да и к чему в таком помещении большой? Наша институтская группа ещё успела захватить аналогичные усилители, к слову, отличающиеся от транзисторных мягкостью звучания. Недаром в конце XX и начале XXI века почти все производимые неламповые усилители выходили на рынок с заявкой, что они воспроизводят ламповый звук.

В этот момент дверь распахнулась, и в помещении появился ещё один персонаж, на вид лет тридцати шести, с зализанными назад волосами.

– Лестер Уильям Полфусс, – представил его Берлин.

– Или просто Лес Пол, – с улыбкой пожал вошедший протянутую руку.

– А я вот как раз хочу опробовать вашу гитару, – сказал я и вставил «джек» кабеля в гнездо.

В динамиках зашуршало-затрещало, впрочем, всего лишь на мгновение. Я взял стандартный аккорд ля минор, провёл целлулоидным плектром от D’Andrea по струнам… А что, неплохо звучит. Взял ещё несколько аккордов, прибавил громкости на усилителе. Сыграл несколько гамм, после чего перед глазами пронеслись кадры из фильма «Назад в будущее», где герой Майкла Дж. Фокса шокирует публику исполнением Johnny B. Goode. Конечно, в фильме кое в чём приврал, там парнишка в 1955 году уже вовсю играл с «примочкой». Хотя… Чёрт его знает. Может, в 55-м «педаль», она же блок эффектов, уже и изобретут. Надо подкинуть ребятам идейку поэкспериментировать с искажениями звуков.

Johnny B. Goode мы тоже играли на институтской сцене наряду с песнями «Битлз», «Дип пёрпл» и «Лед Зеппелин», причём как раз на этой песне я выступал в роли ещё и вокалиста. По существу, это был практически мой сольный номер. Вот его-то я и решил повторить, пусть даже без ударных, баса и микрофона. На знаменитый «гусиный шаг» и катание по полу я тоже не решился. Но спустя три минуты насилия над гитарой и связками небольшой коллектив слушателей мне дружно аплодировал.

– Что это за вещь? – спросил Лес. – Я раньше её не слышал.

– Э-э-э… Слышал не так давно, Чак Берри исполняет. Стиль рок-н-ролл, если кто не знает.

– Почему, о рок-н-ролле я слышал, диск-жокей Алан Фрид этот термин как-то уже упоминал в своей радиопередаче. А похожую по стилю вещь под названием Rocket 88 в этом году спела блюзовая группа Айка Тёрнера. Мне кажется, у этого направления есть будущее.

– Ещё какое! – улыбнулся я Полу.

И подумал, что ближайшие полвека подарят миру столько музыкальных открытий, сколько не было за всю предыдущую историю. Один только хеви-метал чего стоит! Но пока рано шокировать общественность, пусть для начала рок-н-ролл переварят.

А в ноябре 51-го, сразу после ноябрьских праздников, у меня случился пятидневный визит в СССР. Варя очень переживала, что я улетаю без них. Ну а что поделаешь, Даниил ещё совсем маленький, ему 3 декабря только два года исполнится. Я же летел решать чисто деловые вопросы, касающиеся моих супермаркетов «Победа».

Летели мы с Саймоном бизнес-классом на Douglas DC-6 рейсом Нью-Йорк – Лондон. Вылетели из открытого четыре года назад аэропорта Айдлуайлд, который, если история пойдёт по накатанной, впоследствии получит имя Джона Кеннеди. А может, и не получит. В моей реальности Джон вроде был нормальным мужиком, после Карибского кризиса так вообще призвал искать точки соприкосновения с СССР. Если доживу до 1963-го, то постараюсь как-то уберечь Кеннеди от пули снайпера. Хотя – в чём я более чем уверен – это был государственный заговор, за которым стояли большие политики со своими интересами, а Ли Харви Освальд оказался всего лишь козлом отпущения.

Как бы там ни было, с дозаправкой в Гамильтоне на Бермудах и Лиссабоне мы добрались до столицы Англии, приземлившись в аэропорту Станстед. Из Лондона уже на Vickers Viking 1B без дозаправки долетели до Москвы.

Столица моей Родины встретила пронизывающим ветром и противным ноябрьским дождичком, порой преходящим в мокрый снег. Во Внуково меня встречали министр пищевой промышленности СССР Дмитрий Васильевич Павлов и Иван Григорьевич Кабанов – на тот момент заместитель министра торговли страны Анастаса Микояна. Крутились ещё какие-то типы в штатском, которых нам не представили, кто-то из них наверняка имел отношение к органам. Я уж грешным делом подумал, что и сам Фитин по старой дружбе заявится в аэропорт, но, не увидев его среди встречающих, понял, что тому, как главе Комитета, не с руки светиться рядом со мной. Тот же Стетсон, который в бизнесе давно стал моей правой рукой, возьмёт и стуканёт своему новому шефу, старине Толсону, что я обнимаюсь и мило общаюсь с руководителем КГБ.

По взаимной договорённости среди встречающих был и переводчик. Ни к чему лишний раз смущать Саймона, который из русских слов, как он признался в самолёте, знал только «вотка» и «блеать».

Сначала нас отвезли в гостиницу «Москва», где мы в заранее оплаченных номерах оставили вещи и переоделись в костюмы для встречи с большими начальниками. Потом отправились на приём к Микояну. Это оказался классический кавказец с нависающим над усами носом, при этом довольно обаятельный в общении. И главное – деятельный. Извинившись перед Стетсоном, которому толмач негромко переводил наш разговор, мы с Анастасом Ивановичем сначала рутинно поболтали об отношениях между США и Советским Союзом, превознося направленную на мир во всём мире политику товарища Сталина и президента Уоллеса, после чего наконец принялись детально обсуждать перспективы развития сети универмагов «Победа» на территории СССР. Павлов и Кабанов помалкивали, сидя в сторонке, только периодически включались в разговор, если того требовала ситуация.

Название «Победа» Микояну пришлось по душе, тем более в стране ещё свежи были воспоминания о победоносной войне с фашистами. Плюсом шёл факт реализации товаров отечественных производителей, в том числе кооператоров. Также министра привлекали возможные суммы налоговых отчислений. Не говоря уже о том, что строить универмаги я собирался за собственный счёт с привлечением местных подрядчиков.

– С городами уже как-то определились? – полюбопытствовал Анастас Иванович.

– В Москве не меньше трёх, парочку можно поставить в Ленинграде, и по одному универмагу в столицах союзных республик. Со временем можно ещё по одному в крупных городах страны. В общем, посмотрим, как пойдёт дело.

– Ну что ж, мистер Бёрд, – подытожил Микоян, – я не вижу препятствий к нашему плодотворному сотрудничеству. В выгоде останутся обе стороны, а я уверен, что такие универмаги западного образца будут пользоваться у советских людей популярностью. Хотя цены у нас в стране фиксированные и снизить их у вас не получится, однако, думаю, ассортимент должен заманить в «Победу» потенциального покупателя. Даже несмотря на то, что после недавней войны платёжеспособность наших граждан не так высока, как у жителей тех же Соединённых Штатов.

– Но, как уже упоминал, я планирую завозить в Союз и некоторые американские товары, которые пока не может производить советская промышленность.

– Безусловно, это ваше право! Я двумя руками за. Однако завтра должен завизировать проект у товарища Сталина, его подпись будет решающей. Надеюсь, проблем не будет.

Сталин чувствовал себя не ахти. Об этом советские СМИ, само собой, помалкивали, но информация за рубеж просачивалась, и даже в моих газетах и на радио проскальзывали подобного рода новости. Другие западные СМИ весьма смело писали, что Сталин в последнее время сильно сдал, он даже не появился на трибуне Мавзолея на параде 7 ноября, а вместо него оттуда махал рукой проходящим боевым строем войскам его двойник. Если дело так и обстояло, то далеко не факт, что генсек дотянет до марта 1953 года, когда он скончался в прежней истории. Якобы ему уже подыскивают преемника, и фамилия Берии звучала всё чаще. По мне – не самый худший вариант, в любом случае «кукурузника» во главе партии и правительства мы уже не увидим.

Учитывая, что завтра нам со Стетсоном заняться было нечем, я попросил предоставить нам экскурсовода, чтобы мы могли посмотреть Москву. При моём помощнике я не мог заявить, что и так знаю столицу СССР достаточно неплохо, потому и озвучил свою просьбу.

– Никаких вопросов, – улыбнулся Микоян. – Найду человека, который покажет вам достопримечательности города. А вечером мы с супругой идём в Большой театр на «Майскую ночь» Римского-Корсакова. Главную партию поёт Лемешев. Если есть желание, можете составить нам компанию.

– Эй, Саймон, – обратился я к своему помощнику на английском, – господин министр предлагает нам завтра вечером пойти в оперу в Большой театр. Ты как, не против?

– О, я много слышал о Большом театре и что у русских замечательная опера! Безусловно, я согласен! Правда, мой костюм…

– А что твой костюм? Чем он плох? Поверь, мы с тобой в наших костюмах выглядим весьма презентабельно. Перед поездкой в театр попросишь горничную его прогладить, и будет как новенький.

Следующий день пролетел незаметно. На выделенной нам машине с водителем и экскурсоводом, неплохо владеющим английским, мы, наверное, успели побывать во всех приметных местах столицы. Микоян с супругой подъехали за нами к гостинице за час до первого взмаха дирижёрской палочки.

– Прошу любить и жаловать, моя Ашхен, – представил нас Анастас Иванович скромно потупившей глаза женщине. – Она у меня тихоня, привыкла вести домашнее хозяйство, вся в семье, но раз в год я обязательно выманиваю её в свет.

М-да, и впрямь тихоня, так и не проронила ни слова, пока мы добирались до театра. Правда, и сидела спереди на пассажирском сиденье, а Микоян расположился с нами на заднем диване – сиденьем это назвать язык не поворачивался. Для начала он обрадовал новостью, что Иосиф Виссарионович внимательно выслушал его сегодня у себя в кабинете и в итоге подмахнул резолюцию, дав добро на реализацию советско-американского проекта. А затем всю дорогу Анастас Иванович знакомил меня с народным хозяйством СССР, рассказывая, какое большое дело сделали, когда разрешили после войны сталинские артели. Многие из них согласятся поставлять свою продукцию в мои универмаги.

В Большом театре мне бывать не доводилось ни до, ни тем более после реконструкции, ещё до окончания которой я провалился в 37-й. Я рассчитывал, что удастся побродить по фойе, по лестницам, заглянуть в буфет, но нас провели прямиком в кабинет директора театра товарища Анисимова. Александр Иванович успел напоить нас чаем с лимоном, а затем препроводил в правительственную ложу, где на креслах нас ждали отпечатанные на плотной бумаге программки с кратким содержанием оперы и списком исполнителей. В роли Левко – Сергей Лемешев, Ганну исполняет какая-то В. Борисенко, Панночку – И. Масленникова… В общем, все имена ничего мне не говорили, а вот Лемешева, даже не будучи большим поклонником оперы, я с удовольствием послушаю. В прошлой жизни я жил в другой эпохе, а тут судьба предоставила шанс увидеть и услышать легенду советской оперной сцены, почему бы этим не воспользоваться. Слышал, что у него было заочное соперничество с другим знаменитым тенором – Иваном Козловским и что поклонники того и другого чуть ли не в рукопашную сходились[16].

До начала оставалось минут десять, и публика заняла уже почти все места в зале.

– Ползала – поклонницы Лемешева, – с улыбкой прокомментировал Анисимов, прежде чем нас покинуть. – Вон, видите, на втором ярусе огромная женщина с ладонями, как лопаты? Это Базиль, самая преданная и яростная почитательница таланта Сергея Яковлевича. Как она аплодирует! Ну, вы сами увидите… и услышите.

Сидя в ложе, я под звуки настраиваемых инструментов вволю налюбовался и огромной хрустальной люстрой, и занавесом с революционной тематикой, и великолепной, ещё царских времён лепниной. Стетсон тоже был явно под впечатлением, хотя и старался сохранить невозмутимый вид.

Но вот зал стал медленно погружаться в сумрак, звуки затихли, а затем зазвучала увертюра. Постепенно загорелись рампы, освещая малоросские декорации. Как уж там в программке… «Весёлые песни звучат майским вечером на улице украинского села: это парубки и дивчата затеяли игру в „Просо“. Лишь молодой казак Левко не участвует в игре. Он торопится к своей возлюбленной, красавице Ганне. Ласковой песней он зовёт её на свидание…»

А вот и сам Левко, то бишь Лемешев, появляется на сцене под бешеные овации поклонниц и выводит сочным тенором «Солнышко низко, вечер уж близко…». В общем, к концу второго действия мне уже как-то поднадоело это зрелище, несмотря на действительно прекрасный голос Лемешева и других исполнителей. Но, видно, опера – всё же не моё, мне лучше кино с закрученным сюжетом. Хотя Гоголя я люблю, помню, в нашей домашней библиотеке были зачитанные мной же до дыр «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Миргород» в двух томах. Особенно я любил перечитывать повесть «Вий», а уж тот старый фильм смотрел раз пять, если не больше. В детстве первый советский ужастик воспринимался как киношедевр, снятый буквально по книге Гоголя. А вот с годами я понял, что это и впрямь шедевр, вот только концовка явно была испорчена идиотскими ростовыми куклами. Вроде бы над ними постарался какой-то известный режиссёр-сказочник, не то Роу, не то Птушко, по резолюции сверху заменивший прежнего режиссёра, вот и получились не монстры, а какое-то недоразумение[17]. Понятно, что до компьютерной анимации оставалось ещё двадцать с лишним лет, да и то в советский кинематограф она пришла лет на десять позже, чем в голливудский, но тем не менее можно же было сделать приличный грим, чтобы при одном взгляде на киночудовищ пробирал ужас.

А что, не взяться ли мне за этот проект? Конечно, без Куравлёва получится не совсем то, но и в нынешнее время полно неплохих актёров. Тем более современному зрителю всё равно не с чем сравнивать. А где снимать? На каком языке? Для кого? Думаю, снимать нужно прежде всего для советских людей и на том языке, на каком писал Гоголь. А соответствующий антураж можно найти только в глубинке, скорее всего, где-нибудь на Украине, в местах, где и происходило действие повести. Снимать лучше под эгидой самой могущественной на сегодня советской киностудии «Мосфильм».

Кто там у них директор, не Пырьев, надеюсь?… Помнится, он приезжал к нам в должности председателя Союза кинематографистов СССР, вот пускай на ней и остаётся, иначе точно не сработаемся. Понятно, что всё будет решаться, опять же, на высшем уровне, но с руководством киностудии по-любому придётся вести дела.

Что же касается материальной стороны дела… Снимать нужно на плёнку фирмы «Кодак», которая как раз в прошлом году освоила выпуск многослойной цветной плёнки, с успехом использовавшейся в наших последних работах. А здесь, скорее всего, снимают либо на трофейную плёнку, либо на «Свему» или «Тасму», если эти марки вообще уже существуют. Как бы не пришлось и киноаппаратуру свою везти на другой конец земного шара. А то в итоге получится своего рода подарок советским кинозрителям от голливудского киномагната. Денег за режиссёрскую работу я всё равно не планировал брать, хотя если предложат куш с проката – почему нет? Лишь бы высокие зрители не заставили переснимать особо спорные, на их взгляд, места. Буду биться до последнего.

…Грохот аплодисментов вернул меня в действительность. Громче всех била в свои громадные ладоши та самая Базиль, горой высившаяся среди бывших ей по плечо соседок. Артисты стояли на поклоне, держась за руки, а к ногам Лемешева один за другим летели букеты.

– Ну как вам? – сквозь крики «Браво!» едва разобрал я голос довольно улыбающегося Микояна.

– Прекрасно, Анастас Иванович! – так же громко ответил я, почти не покривив душой. – Лемешев был бесподобен. Жаль, мы не догадались купить по дороге цветы.

– А знаете что… Нам с Ашхен Лазаревной нужно уезжать, так я попрошу Александра Ивановича спуститься с вами за кулисы и представить вас с Сергеем Яковлевичем друг другу. Когда ещё представится подобный случай! А за вами к служебному входу я потом пришлю машину, она будет весь вечер в вашем распоряжении.

Хм, ну а почему бы и нет? На раздумье уходит несколько секунд, после чего я киваю. А тут как нельзя кстати появляется и директор театра, которому Микоян озвучивает свою просьбу.

– Отчего же, с удовольствием провожу наших гостей в его гримуборную, – расплывается в улыбке Александр Иванович и предлагает следовать за ним.

Саймону я по пути объяснил, что нас хотят познакомить с исполнителем главной роли, самым известным тенором Советского Союза. Тот пожимает плечами, мол, ну если он, как вы говорите, суперстар, я не против. По коридорам закулисья снуют актёры, всё ещё в гриме и в костюмах. Резонирует с ними одетая довольно скромно симпатичная чернявая девушка, сиротливо подпирающая спиной стенку. Две косы цвета вороного крыла, свисающие на холмики скрытых под блузкой грудей, густые тёмные ресницы, чувственные губы… И при этом, похоже, ни грамма косметики.

– Мистер Бёрд, – тормозит меня за локоть Стетсон, глазами пожирая эту девицу, до которой нам ещё с десяток метров.

Анисимов тоже притормаживает, не понимая, в чём заминка.

– Что случилось, Саймон?

– Она… Кто она? Можно это узнать?

– Ты что, влюбился?

Спросил-то ради хохмы, а вижу – Стетсон на глазах краснеет. Ого, такого мне видеть ещё не доводилось! Сколько по жизни моему помощнику встречалось красивых девиц, включая голливудских красавиц, строивших ему глазки – сам тому был свидетелем, – он на всех ноль внимания. Даже заставил сомневаться в своей ориентации. А тут вон чего… Ну да, девушка миленькая, но не сказать, чтобы уж красотка. И чем она покорила беднягу Стетсона?!

– Александр Иванович, – тихо обращаюсь к директору, – похоже, мой помощник попросту втюрился вон в ту девушку. Интересуется, кто она такая. Не знаете, случайно?

– Ах, эта? Почему же, знаю я её, это Галя Вишневская из Ленинградской филармонии. Мечтает стать артисткой Большого театра, хотя и без консерваторского образования. Сопрано у неё мощное, голос от природы поставлен. Мы не против, когда она за кулисами появляется, пусть привыкает… А что, смотрите, как ваш товарищ краснеет, и впрямь, похоже, влюбился. – Анисимов хохотнул и тут же зажал рот ладошкой, но несчастный Стетсон этого даже не заметил. Ох ты ж, бедолага!

И только спустя несколько секунд до меня дошло, что это, выходит, та самая Галина Вишневская, которой предстоит стать примой Большого театра. Её-то, из своей реальности, я видел несколько раз по телику, знал, что она жена Ростроповича и скончалась, кажется, в 2012-м.

– Только ничего у него не выйдет, – тихо продолжил Александр Иванович. – Галя сейчас замужем за директором Ленинградского областного театра оперетты Марком Рубиным.

– А почему она Вишневская? Девичья фамилия?

– Нет, это она недолгое время замужем была за каким-то моряком, Вишневским, оставила в наследство звучную фамилию. Так-то она Иванова.

Вон как ситуация поворачивается… Своего Рубина она всё равно бросит, свяжет свою жизнь с будущим великим виолончелистом, который в августе 91-го с автоматом Калашникова будет защищать Белый дом, помогая Ельцину и его подручным устанавливать новые порядки. Думаю, ничего страшного не произойдёт, если я познакомлю Галину с Саймоном.

– Её зовут Галина, она молодая певица, мечтает работать в Большом театре, – перевёл я Стетсону.

– Галина, – повторил русское имя Саймон, словно пробуя его на вкус, не сводя зачарованного взгляда с Вишневской.

– Александр Иванович, а вы нас не представите? – повернулся я к директору театра.

– Отчего же, с удовольствием.

Наша троица прошествовала по коридору и остановилась возле вопросительно вскинувшей ресницы девушки.

– Здравствуйте, Галя, рад снова видеть вас в нашем театре, – с улыбкой объевшегося сметаны кота начал Анисимов. – Господа, позвольте представить, очень перспективная певица из Ленинграда Галина Вишневская. Уверен, лет через десять её с нетерпением будут ждать ведущие оперные сцены мира. Галя, это наши гости из Соединённых Штатов, мистер Бёрд, – мой лёгкий кивок, – и мистер Стетсон, его помощник.

– Очень приятно, – хлопает ресницами Галя и по очереди протягивает нам узкую ладошку.

Саймон, пожимая её, теперь побледнел, и лоб его покрылся испариной. Такое чувство, сейчас в обморок грохнется, бедняга. Да что ж его так накрыло-то, господи ты боже мой?! Мужику под сорок, а он как шекспировский юнец, весь во власти чувств.

– Галочка, – с высоты своих лет по-отечески обращаюсь я к ней, – мы с мистером Стетсоном планировали закончить вечер посещением хорошего московского ресторана. В гостинице «Москва», где мы остановились, ресторан больше похож на столовую. Может, посоветуете что-нибудь поприличнее?

– Ой, а вы по-русски говорите? И даже без акцента!

– Мои родители русские, эмигрировали в Америку, когда я был совсем маленьким, – выдаю попахивающую нафталином легенду. – В семье мы общались только на русском, поэтому акцент и не чувствуется. Так что насчёт ресторана?

– Да я больше ленинградские знаю, хотя и в них бываю редко… Может, Александр Иванович что-то посоветует?

– Александр Иванович, голубчик, что вы нам посоветуете?

– Хм, приличные места есть, но вечером попасть туда нереально. А у меня, – приподнял левую бровку директор, понижая голос, – есть связи с руководством «Арагви» в лице его директора Лонгиноза Малакеевича Стажадзе. Там, кстати, любит бывать Лаврентий Палыч.

– Ну, мы тоже не отказались бы почтить «Арагви» своим присутствием. Может, сделаете звоночек?

– Без проблем, господа, без проблем! Правда, дороговато там, но вас, думаю, данный факт не смутит… Заказывать столик на две персоны?

– М-м-м… Галочка, а не составите нам компанию? Или вы не одна?

Гляди-ка, теперь и её тряхануло. Правда, пока не от любви, а от нашего предложения. Скромная она пока ещё, многого не видела, хотя с годами наверняка станет светской львицей, сможет побывать в лучших ресторанах мира.

– Одна, но…

– Вот и прекрасно! Александр Иванович, заказывайте на троих. Галочка, надеюсь, вы составите нам компанию? Не отказывайте, идти в ресторан без сопровождения дамы – плохой тон.

– Так вы меня приглашаете только ради соблюдения хорошего тона? – иронично улыбнулась она.

– Скажу больше: вы нам понравились, особенно моему другу, – доверительно прошептал я Гале на ушко. – Видите, как он переживает, вдруг вы откажетесь?

– Ну уж прямо-таки и переживает, – всё ещё улыбалась девушка.

– Поверьте, он не простит мне, если мы поужинаем без вас. Вы разобьёте ему сердце.

– А ничего, что я замужем? – И хитренько так на нас со Стетсоном поочерёдно поглядывает.

А он-то, убогий, языка не понимает, но чувствует, что и его персона затронута, и начинает нервно сглатывать, кадык вверх-вниз дёргается, вверх-вниз… Ой, долбанёт его сейчас инсульт, таскай потом это бревно на себе. А как помощник, как моя реально правая рука, он мне по-настоящему дорог.

Чтобы он хоть немного успокоился, я незаметно, но ободряюще подмигиваю ему, мол, дело на мази, и снова обращаюсь к Вишневской:

– Милочка, вас этот визит ни к чему не обязывает. Вечер в компании новых добрых друзей, которым ещё неизвестно когда представится возможность посетить СССР и пообщаться с будущей звездой оперной сцены.

– Так уж и звездой, – притворно вздыхает она, густые ресницы опускаются и снова порхают вверх. – Хорошо, я составлю вам компанию. Но до закрытия метрополитена нужно успеть добраться к дому подруги, у которой я останавливаюсь в Москве. А она живет возле станции «Завод имени Сталина»[18].

– О, по этому поводу можете не переживать. Товарищ Микоян выделил в наше пользование на весь вечер автомобиль, так что после приятного, надеюсь, времяпрепровождения мы доставим вас по нужному адресу.

– Прекрасно, я позвоню Стажадзе, но сначала давайте всё же заглянем к Лемешеву, – напомнил Анисимов. – Или вы уже передумали?

– Пожалуй, передумали. Нехорошо заставлять девушку ждать. Где ваша верхняя одежда, сударыня?

– В гардеробе, – ответила Галина.

– Тогда ступайте за ней и подходите к служебному входу. А мы пока поднимемся в директорский кабинет, заберём свои плащи, и уважаемый Александр Иванович сделает звонок своему знакомому в ресторан «Арагви». Правильно я говорю, Александр Иванович?

Тот в ответ широко улыбнулся и не менее широко развел руками. А я повернулся к Стетсону:

– Саймон, сейчас в компании этой милой девушки мы едем в лучший ресторан Москвы.

Ресторан «Арагви» располагался на улице Горького, рядом с Советской площадью, которую мы проезжали днём с экскурсоводом, и слушали его рассказ о строящемся памятнике основателю Москвы Юрию Долгорукому. Водитель сказал, что будет ждать нас в машине у ресторана.

На входе в заведение толклись желающие проникнуть внутрь, и нам стоило некоторых усилий пробиться к застеклённой двери, за которой на казавшемся хрупким под его мощным задом стульчике сидел здоровенный швейцар, с кривой ухмылкой разглядывавший разворот «Крокодила». Я постучал согнутым пальцев в стекло. Здоровяк в ливрее нехотя поднялся и приоткрыл дверь. Я произнёс заранее заготовленную фразу, что мы от товарища Анисимова к товарищу Стажадзе, и он нас ждёт. Швейцар, оценив наш прикид и задержав взгляд на скромном плащике и не менее скромных чулках и ботиночках Вишневской, чуть скри вился, но открыл ведущую в зал дверь – тут же в тамбур хлынули звуки музыки – и поманил метрдотеля. В нашу сторону направился немолодой мужчина с мешками под глазами и щёточкой усов под нависшим носом, одетый в костюм с тёмным низом и белым верхом, увенчанный строгим чёрным галстуком-бабочкой. Стетсон, кстати, сегодня тоже нацепил галстук-бабочку, но более модный, в мелкий горошек.

– Что случилось, Ваня? – с кавказским акцентом поинтересовался метрдотель.

– От Анисимова из театра, – пробасил тот, кивая в нашу сторону. – Говорят, Лонгиноз Малакеевич в курсе.

– Ждите, – без эмоций было заявлено нам, – сейчас уточню.

Спустя три минуты двери перед нами распахнулись, и мы оказались в просторном чреве одного из лучших ресторанов Москвы советской эпохи. Взгляд сразу же привлекли красочные панно на стенах на тему поэмы Руставели «Витязь в тигровой шкуре». На небольшой сцене у дальней стены оркестр из пяти музыкантов, включая саксофониста, негромко наигрывал что-то джазовое.

Мне как-то доводилось здесь бывать в лихие 90-е, а позже – перед его закрытием на реконструкцию. Сейчас убранство заведения выглядело намного роскошнее, хотя всего несколько лет назад закончилась самая разрушительная война в истории человечества. Да и, судя по количеству трапезничающих в этом отнюдь не самом дешёвом ресторане столицы, не все ограничивали себя в средствах. Мужчины гуляли в приличных костюмах, а некоторые ещё в офицерских мундирах с медалями и орденами, дамы – в симпатичных вечерних платьях. Галя, видно, и впрямь стеснялась своего скромного наряда, это было заметно по тому, как она периодически покусывала губы, ловя на себе насмешливые взгляды посетительниц ресторана, в то время как нам со Стетсоном предназначались взгляды другого толка, заинтересованные. Причём Саймона осматривали больше, что неудивительно, он выглядел лет на пятнадцать моложе.

Метрдотель представился Ираклием Леонидовичем. Единственный свободный столик, который нам предложили, оказался расположен весьма удобно, в углу зала. На мой вопрос, имеется ли у них отдельный кабинет, метрдотель, поджав губы, ответил:

– Имеется, на втором этаже, но он предназначен для специальных гостей. Многие почитают за счастье и столик в зале «Советский». Присаживайтесь, сейчас к вам подойдёт официант.

Я незаметно кивнул Стетсону, и тот шустро выдвинул из-за столика стул с красивой резной спинкой, на который Вишневская, сказав «спасибо», опустилась. Официант и впрямь не заставил себя долго ждать, записал в блокнот наши пожелания, а спустя несколько минут на столике начали появляться напитки и закуски. Среди последних выделялись сациви из индейки по-мингрельски, лобио, шашлык по-карски, ну и мои любимые ещё с той жизни аджарские хачапури.

Я сразу заявил на русском Гале и на английском Саймону, что сегодня будем пить настоящие грузинские вина, а не водку, коньяк и прочие крепкие напитки, поэтому выбрал киндзмараули и хванчкару, решив обойтись в этот промозглый осенний вечер согревающим кровь красным. Моему спутнику, похоже, было всё равно, что окажется на столе, он то и дело бросал в сторону Вишневской безумные взгляды, и та под таким градом невысказанной симпатии уже сама начинала чувствовать себя неудобно.

– Я же говорил, мой друг Саймон влюбился в вас с первого взгляда, – улыбнулся я Галине, при этом ногой легонько пнув своего спутника под столом.

Тот одарил меня беспомощным взглядом, но всё-таки нашёл в себе силы собраться и перестал изображать пускающего слюни идиота.

– Чёрт меня возьми, мистер Бёрд, никогда не думал, что такое со мной может случиться, – выдавил из себя Стетсон после второго бокала вина. – Словно камень на голову свалился, это будто…

– Всё когда-нибудь случается в первый раз, – успокоил я Саймона. – Просто у одних раньше, а у других позже. В своё время и я подобное испытал, и, как видишь, мы с моей Барбарой живём душа в душу.

В этот вечер мне выпало развлекать спутников болтовнёй. К счастью, Стетсон немного пришёл в себя, особенно после того, как я на английском разъяснил ему, что если он хочет завязать отношения с девушкой, нужно быть посмелее. Вино он подливал нашей гостье лично, и та в ответ улыбалась, пытаясь благодарить его на неумелом английском.

Вино, к которому Стетсон поначалу отнёсся с изрядной долей скепсиса, было превосходным, что оценил даже я, не будучи большим знатоком вин. А о закуске и говорить нечего!

– Галя, расскажите немного о себе, – попросил я девушку.

– Да обо мне особо рассказывать и нечего, – пожала она плечами. – Родилась и живу в Ленинграде. Всю войну провела в блокаде, служила в частях ПВО, в 44-м отучилась в Музыкальной школе для взрослых имени Римского-Корсакова и поступила в хор Ленинградского областного театра оперетты. Сначала была замужем за военным моряком Жорой Вишневским, но он ревновал меня ко всем мужчинам и даже к сцене, и, когда я устроилась в театр оперетты, браку пришёл конец. А потом я вышла замуж за директора театра оперетты Марка Ильича Рубина. С 47-го работаю в Ленинградской филармонии.

– И мечтаете оказаться в Большом?

– Ну а кто об этом не мечтает? По-моему, в этом нет ничего постыдного.

– Да бога ради, я за вас буду только рад, такой голос – а говорят, у вас превосходное сопрано – грех ограничивать питерской публикой.

– Спасибо, – ещё больше разрумянилась Галя. – А теперь вы расскажите о себе.

– Мы – американские бизнесмены, приехавшие в СССР налаживать деловые контакты. Мистер Саймон Стетсон – мой самый преданный помощник, скопивший за годы верной работы на меня неплохой капитал. И, между прочим, всё ещё пребывающий в статусе завидного холостяка. Признаюсь, сам удивился, когда увидел, как мой доселе непробиваемый друг и соратник вдруг воспылал чувствами к симпатичной русской девушке.

– Увы, – негромко рассмеялась Галя, – я несвободна, так что вашему другу придётся искать другой объект для воздыхания.

– Вы разобьёте ему сердце… Кстати, а какая у вас разница в возрасте с вашим мужем?

– Это так важно? – тут же погасла она.

– Н-ну, не то чтобы… Если не хотите, не говорите.

– Отчего же, я не стыжусь того факта, что Марк старше меня на двадцать два года. Любви, как говорится, все возрасты покорны.

– А дети?

Честно признаться, биография Вишневской для меня была покрыта завесой тайны, никогда особо не интересовался. Знал только, что она чуть ли не всю жизнь прожила с Ростроповичем, а что было до этого… Потому и спросил, всё же при наличии отпрысков уводить жену от мужа по меньшей мере беспринципно. Ежели имеются дети, то увезу Саймона в Америку и прикажу забыть о русской певице.

– Сын у нас родился в 45-м, – опустив глаза, тихо сказала Галя. – Илюшей назвали, в честь папы Марка. Не выжил сынок…

– Соболезную.

Наступила неловкая пауза, во время которой Саймон вопросительно смотрел на меня, требуя объяснений.

– Между прочим, она замужем, – огорошил я своего помощника доселе не известной ему информацией.

Бедняга едва не поперхнулся куском отличного шашлыка. Представляю, как у него внутри всё оборвалось. Нужно выводить ситуацию из пике.

– Но муж старше её на двадцать два года и детей у них нет. Вернее, был, но умер в младенчестве. Так что не теряйся, пригласи даму на танец, что ли, а то сидишь, как чучело, и глазами моргаешь.

– Да я не умею танцевать…

– Это несложно, главное, ноги ей не отдави.

Оркестр как раз затеял играть какой-то медляк, и Стетсон со всей возможной галантностью, пользуясь моими услугами как переводчика, всё-таки решился пригласить Галину на тур. Саймон и впрямь танцевал неважно, поэтому они просто топтались на месте у сцены, впрочем, как и ещё несколько пар. Тем более, несмотря на размеры зала, танцевать здесь размашистый классический вальс проблематично, иначе можно было снести несколько столиков.

За одним из них, кстати, в другом конце зала сидела Фаина Раневская. Точно-точно, это она, я не мог ошибиться! Этот профиль не спутаешь ни с каким другим. Она пускала дым в потолок, а перед ней стояли полулитровый графинчик явно с водкой и тарелка с какой-то едой и обычным чёрным хлебом. То ли я сразу её не разглядел, то ли она появилась позже нас, но факт оставался фактом – одна из моих любимейших актрис, сборник цитат и афоризмов которой стоял у меня дома на книжной полке, находилась от меня всего в паре десятков метров.

Не выдержав, я поднялся и подошёл к её столику. Актриса одарила меня слегка скучающим взглядом, мол, ещё один поклонник, как же вы мне все надоели.

– Здравствуйте, Фаина Георгиевна!

– И вам здоровья, молодой человек, – ответила она своим знаменитым хрипловатым голосом.

Хм, ну, молодой так молодой. Хотя, если память не изменяет, Раневская была всего на несколько лет старше меня, однако я всё равно испытывал перед ней какой-то пиетет.

– Вы за автографом?

Она достала из ридикюля несколько своих чёрно-белых фотографий, химический карандаш и по-простому его послюнявила.

– Кому писать?

– Э-э-э… Пишите Ефиму и Варваре Сорокиным.

Думаю, ничего страшного, что я раскрыл наши с супругой настоящие имена. Я же не собирался это фото показывать Толсону и вообще кому-либо, кроме Вари. Пусть хранится в семейном альбоме, останется детям на память. Эх, жаль, не захватил я из дома свой недавно купленый Contax-S, а то сделали бы фото на память. О чём я и сообщил вслух.

– Может, ещё успеете сбегать домой и вернуться, если недалеко живёте, – с серьёзным видом произнесла Раневская. – Я тут до закрытия просижу, а это ещё часа полтора.

– С удовольствием бы последовал вашему совету, Фаина Георгиевна, но мой дом находится на другом конце земного шара. Так что до закрытия точно не успею. – И одарил её своей ослепительной белозубой улыбкой, которая так нравилась моей Варе.

– Это где, в Бразилии, что ли? – Скучающее выражение на её лице сменилось другими эмоциями.

– Почти, только севернее, в Соединённых Штатах.

– Ого, и каким же ветром вас сюда занесло?… Да вы присядьте, вот же стул свободный есть.

Я сел и вкратце объяснил причину своего визита в СССР.

– То есть вы бизнесмен? Один мой знакомый ещё по Таганрогу, еврей, в юности пылко в меня влюблённый, уплыл в Америку перед самой революцией, думала, пропал совсем, а три года назад неожиданно письмо прислал. Оказалось, работает таксистом в Нью-Йорке, женат, двое детей. Обо мне, мол, часто вспоминал, особенно первое время. Недавно случайно в небольшом русском кинотеатре посмотрел картину «Свадьба», где я сыграла мать невесты, сразу узнал меня и кинулся письмо писать. Причём, как говорится, «на деревню дедушке», но всё равно каким-то чудом дошло. А я ему отвечать не стала. А нечего, если бы любил по-настоящему, не уплыл бы в свою несчастную Америку.

О, голубушка, да вы слегка, скажем так, пьяны! Не знаю, сколько там было в графинчике, но сейчас он был наполовину пуст… Или наполовину полон, это как посмотреть.

– Вас-то как на другой край света занесло? Тоже от революции сбежали? Хотя, если только с родителями…

– С родителями, только ещё раньше, до Первой мировой.

– А меня откуда знаете? Тоже случайно какой-то фильм посмотрели?

Тут я немного впал в ступор. Не стану же я рассказывать, что помню картины с её участием, а особенно ещё не снятый любимый мультик, где она озвучивает Фрекен Бок.

– Впрочем, не важно, – махнула она рукой, облегчая мои страдания. – Не хотите выпить? Жора, принеси ещё одну рюмку для товарища, – махнула она официанту и снова повернулась ко мне: – Я, честно сказать, чертовски устала сегодня с этой премьерой. Играла спекулянтку в пьесе «Шторм», по-моему, неплохо сыграла. А в телогрейке да платке упарилась, хоть роль и не такая уж большая.

– А почему вы в ресторане одна? – не очень тактично поинтересовался я.

– С кем же я должна здесь сидеть?

– Ну, не знаю, обычно дамы приходят с кавалерами…

– Да плевать я на этих кавалеров хотела! Хотите, расскажу одну историю из своей юности? В ту пору я, молодая актриса, была сильно влюблена в одного актёра, который был ужасным бабником и ловеласом. Однажды он пообещал прийти ко мне в гости вечером. Я была вне себя от радости, накрыла стол, надела лучшее платье, сделала причёску… Наконец стук в дверь, я бегу открывать… А на пороге он с какой-то девицей. И как ни в чём не бывало просит меня пойти погулять, пока они в моей квартире будут развлекаться. Я, конечно, вытолкала их взашей, а после того ужасного события сделала для себя вывод, что все мужчины не стоят того, чтобы тратить на них свои силы и дарить им своё внимание.

– Не думаю, что правильно всех мужчин чесать под одну гребёнку. И среди женщин тоже хватает, мягко говоря, легкомысленных особ.

– Да ну их к чёрту, этих мужиков и баб! Я дома цветы забываю вторую неделю полить, а я тут с вами водку пью. – Она опрокинула в себя рюмку и резко сменила тему: – Вы не были сегодня на премьере в театре Моссовета?

– Это где «Шторм» давали?

– Откуда вы знаете? Значит, были?

М-да, дама уже изрядно подшофе.

– Вы уже рассказывали о премьере, – напомнил я.

– Да? Старею… Или много пью. Может, поэтому в кино редко зовут.

– Редко, но метко. Вы – гений второго плана, – выдал я банальную фразу.

– Хорошо хоть, не третьего, – буркнула Раневская, то ли в самом деле обидевшись, то ли скрывая таким образом удовлетворение от похвалы.

– Нет, серьёзно! – заверил я её, наливая из графинчика в принесённую мне рюмку и выпивая. – Вот вы говорите, вам редко в кино роли дают, а я с удовольствием снял бы вас в каком-нибудь своём фильме.

– Вы что, помимо того, что бизнесмен, ещё и режиссёр?

– В общем-то, и в этой ипостаси мне периодически доводится выступать. Но обычно я нанимаю режиссёров для своей киностудии.

– И как она называется, позвольте полюбопытствовать?

– Вы вряд ли о ней слышали, она образовалась пару лет назад, Barbara Films, назвал так в честь своей Вари.

– Да нет, почему же, слышала. У нас не так давно в прокате ваш фильм шёл, там ещё Кларк Гейбл и наша Ладынина играли.

– Ага, «Из России с любовью», его режиссировал как раз я.

– Так вроде какой-то Фил Бёрд?

Пришлось потратить минуту на объяснения, как мои русские имя и фамилия трансформировались в англоязычный аналог.

– «Бен-Гур», который также шёл в советском прокате, тоже на моей студии сняли, – добавил я. – А ещё несколько оскароносных картин до России так и не добрались.

Вроде никогда не страдал нарциссизмом, а тут что-то понесло. Наверное, зря я вино водкой отполировал. А тут ещё воодушевляло и то, что Раневская слушала меня с серьёзным выражением лица и кивала, как бы подбадривая. А ведь могла заявить, что я тут леплю ей горбатого, хотя, может, так и подумала на самом деле, только виду не подала.

– Ох…ть, – выдала она под конец моего спича и, глядя, как я растерянно хлопаю глазами, душевно улыбнулась: – Лучше хороший матерящийся человек, чем тихая воспитанная сволочь. А я привыкла выражать свои эмоции таким вот непосредственным образом, вы уж простите.

Тем временем разрумянившиеся от танцев и вина Стетсон с Галиной вернулись за столик и посматривали в мою сторону. Я помахал им рукой, мол, сейчас буду, и снова обернулся к Раневской:

– Фаина Георгиевна, друзья без меня скучают, вынужден откланяться. Так вы подумайте над моим предложением, я под вас готов предложить хороший сценарий, а может, и на «Мосфильме» сниму что-нибудь отечественное, вам тогда вообще не придётся выезжать из страны, потому что визы и прочее – это такая морока… У меня как раз родилась задумка снять на «Мосфильме» гоголевского «Вия». Если выгорит, может, и в нём подыщем вам какую-нибудь роль. В общем, вот моя визитная карточка с номерами телефонов – рабочего на киностудии в Лос-Анджелесе и домашнего в Лас-Вегасе. Здесь же указан почтовый адрес моего офиса в Голливуде.

Вид визитки, похоже, заставил Раневскую окончательно поверить, что перед ней настоящий киномагнат, и она бережно положила картонный прямоугольничек в свой ридикюль.

Вернувшись за свой столик, я объяснил Галине на русском, а Стетсону на английском, с кем имел честь только что общаться. Саймон только пожал плечами, ему что Раневская, что Маша Иванова – он с советским кинематографом знаком больше по «Броненосцу „Потёмкин“» Эйзенштейна. А Вишневская, вытянув шейку, захлопала ресницами:

– Ой, и точно, Раневская. У неё в «Подкидыше» такая роль забавная! Помните? Ну, ещё эта фраза: «Муля, не нервируй меня»… Хотя, вы же в Америке этот фильм вряд ли смотрели.

– Почему же, я по роду своей деятельности и фильмы смотрю, в том числе с моей исторической родины.

– И что же это у вас за деятельность?

– А я разве не говорил? У меня разный бизнес, в том числе кинематограф. И своя киностудия. Вы наверняка видели картину «Из России с любовью» с Гейблом и Ладыниной? В ней я выступил как режиссёр.

– Да вы что, серьёзно? – вскинула брови Вишневская.

– Не верите? Спросите у Саймона… Тьфу, вы же не говорите на английском, а он по-русски ни бельмеса. В общем, бросайте своего Марка… как его там… Ильича, и выходите за Стетсона. Он вам покажет, что такое Голливуд и Лас-Вегас, где у меня имеются свои отель и казино.

Чувствую, понесло Остапа, алкоголь всё-таки развязал язык. Ни разу я не выступал ещё в роли свата, можно сказать, дебютирую, и совсем не хочется, чтобы дебют оказался провальным. Да и за Саймона переживаю, человек к экватору жизни подползает, а ни жены, ни детей. Зачем ему одинокая старость? Тем более у них с Галей такая симпатия возникла… Вон уже щебечут, мешая русские и английские слова и как-то без моей помощи обходятся. Не знаю, как Галина, а Стетсон ещё пару часов назад знал всего с десяток слов.

А так вот прикинешь, что к чему, и получится, что Галя Вишневская – готовая медовая ловушка. Она-то, если её как следует попросят, думаю, без проблем согласится стать наживкой для американского друга, работающего на ФБР, о чём наша разведка уже давно знает. Галя и Марка своего бросит, если партия в лице какого-нибудь Фитина прикажет. Но я не хочу впутывать сюда грязь политических игр и шпионских скандалов. Не хочу мешать светлым высоким чувствам, во всяком случае, со стороны Саймона. Но с другой стороны, будучи подцепленным на крючок, он может начать сливать советской разведке кое-какие факты обо мне, которые для слива нежелательны. Не знаю пока, что именно, но мало ли… Так что обойдёмся без медовых и прочих сладеньких ловушек.

Правда, в голове на какое-то мгновение мелькнула мысль: а вдруг Галя за кулисами оказалась не случайно, вдруг она уже работает на «контору»? Но тут же отмёл её ввиду полной профнепригодности. Слишком много совпадений, тем более учитывая прежнее равнодушие моего помощника к противоположному полу. Ну и к своему тоже, во всяком случае в гомосексуальных наклонностях Саймон замечен не был.

– …И зачем вам столько денег? – донёсся до меня голос Вишневской.

– Зачем мне столько денег? – переспросил я. – Наверное, для того, чтобы о них не думать. Конечно, я постарался обеспечить хотя бы минимальным комфортом себя и свою семью, но в общем-то деньги обеспечивают мою независимость, и я могу делать то, что хочу. Например, снимать прекрасные фильмы…

Вечер закончился в первом часу ночи хорошими чаевыми официанту и переданной через него благодарностью шеф-повару. Водитель подрёмывал в машине, в качестве небольшой компенсации за ожидание нашей компании мы вручили ему большой пакет из промасленной бумаги с ещё горячими шашлыками. Галину довезли до дома её подруги, и я предоставил Саймону возможность поболтать с Вишневской у подъезда наедине, прежде чем они окончательно распрощались. Глядя из машины, как девушка напоследок чмокает кавалера в щёчку и каким счастливым выглядит Саймон, усаживаясь в машину, я не смог сдержать улыбки.

– Похоже, мой юный друг, у вас всё серьёзно?

– Хотелось бы в это верить, – мечтательно вздохнул Стетсон.

М-да, всё-таки недаром говорится, что влюблённый человек способен потерять голову. Я вижу это на примере моего первого помощника.

– Ну ладно, ты, похоже, тоже ей приглянулся, но дальше-то что? – спросил я. – Мы возвращаемся в Штаты, она остаётся здесь. Когда я ещё, а ты со мной до кучи, соберусь в Россию… Нет, у меня есть задумка, связанная с кинематографом, да и на открытие первого супермаркета, то бишь универмага, мы заявимся. А ты, кстати, может, и раньше прилетишь, чтобы проконтролировать ход строительства. Но это дело не такого уж и ближайшего будущего, не нескольких месяцев точно. Не знаю, насколько ты будешь ей верен, но твой образ к тому времени сотрётся из её памяти почти наверняка, оставшись лишь сказочным, светлым воспоминанием о заморском принце. Да ещё, глядишь, они с мужем ещё ребёночка попытаются заделать. Тогда уж ей точно будет не до тебя.

Я покосился на Стетсона. Его радужно-мечтательное настроение вмиг испарилось, уступив место какому-то страдальческому выражению. Больно, понимаю, но будет ещё больнее, когда он столкнётся с суровой реальностью. В бизнесе Саймон собаку, что называется, съел, а вот в жизни – словно всё ещё воспитанный на романах Дюма-старшего юнец.

– Мистер Бёрд, мы должны её вытащить в Америку! Или… или я попрошу у вас через месяц отпуск и сам прилечу в Россию. Я ведь столько лет не был в отпуске, что вы, уверен, мне не откажете! – В его голосе прозвучала такая железная решимость, что я мысленно ему поаплодировал.

Гляди-ка, кто бы мог подумать, что он готов биться за своё счастье до победного конца! Ну что ж, надо пойти ему навстречу.

– Ладно, Саймон, у нас в запасе ещё пара дней, что-нибудь придумаем. А пока нужно как следует выспаться, кажется, я сегодня немного перебрал.

Глава 4

Втечение следующего дня я решал вопрос о гастролях артистов Ленинградской филармонии по Соединённым Штатам. Обязательным условием было присутствие в труппе перспективной певицы Галины Вишневской. Вопрос мы обсуждали лично с председателем Комитета по делам искусств при Совете Министров СССР товарищем Беспаловым, на приём к которому мне удалось напроситься не без помощи Микояна. Решающим фактором стало обещание оплатить все расходы по пребыванию коллектива в Штатах, а выручку от гастролей разделить поровну. Конечно, не факт, что я останусь в каком-то плюсе, но в данный момент решалась судьба моего помощника.

– Что ж, дело хорошее, пусть американцы знакомятся с советской культурой. Тем более и финансовые расходы вы берёте на себя. Но почему именно Ленинградская филармония? В стране есть немало и других хороших коллективов, тот же Большой театр…

– Дело в том, что это просьба моего хорошего товарища, уроженца Петербурга, чья мама была в прежней столице известной певицей, – выдал я экспромт.

– Да? И как её фамилия?

Вот же, блин, угодил впросак. Надо как-то выкручиваться.

– Как её фамилия – не знаю, она давно скончалась. Возможно, Вержбовская. Во всяком случае, эту фамилию носит мой товарищ.

– М-м-м, не слышал, возможно, она была не очень известна… Как бы там ни было, мистер Бёрд, ваше предложение лично меня заинтересовало. Хотя, безусловно, я должен посоветоваться с товарищами, не я один принимаю такие решения. Хотя без моей подписи никто никуда не выезжает, – хохотнул он.

– Уверен, вы сможете с ними поговорить так, что они примут верное решение, – душевно улыбнулся я. – А у меня к вам ещё одна просьба, Николай Николаевич. Можно сделать так, чтобы на гастроли отправились только актёры, плюс обслуживающий персонал в лице костюмера и гримёра, ну и кто там ещё, без кого нельзя обойтись, но без лишнего сопровождения в лице директора театра и прочих чиновников?

– Почему же это лишнего? – удивлённо откинулся в своём кресле Беспалов.

– Да вы сами посудите, зачем ездят за границу все эти деятели, которые сами на сцене не появляются, никакой существенной пользы не приносят, а только путаются под ногами да бегают по магазинам? Нет, я понимаю, кто-то должен следить за порядком, чтобы никто не загулял, не выставил, так сказать, образ советского артиста в негативном свете. Но есть же в коллективе Ленинградской филармонии комсомольцы, а возможно и коммунисты? Какой-нибудь парторг, не знаю… Наверняка есть. Вот пусть и возьмёт на себя администраторские функции.

– Ну не знаю, – прогудел предком. – Меня могут не понять… кое-где.

– Николай Николаевич, – доверчиво понизил я голос, – догадываюсь, о чём вы… Хорошо, пусть под видом администратора едет сотрудник соответствующих органов. Я ничего не имею против, таков у вас порядок, и вы не можете пойти против. Но в ваших силах отсечь действительно лишних людей. Уверен, если захотите – у нас с вами всё получится. И, кстати, совсем забыл… – Я расстегнул портфель и поставил на стол бутылку шотландского виски, в самой Шотландии именуемого скотчем. Одну такую я уже вручил Микояну ещё во время нашей первой с ним встречи, теперь и вторая, надеюсь, пригодится. – Сувенир из Америки. Chivas Regal 12, не менее двенадцати лет выдержки в дубовой бочке.

– Что вы, что вы, я не могу…

– Берите, это не взятка, а всего лишь подарок от друга, которым, надеюсь, вы меня считаете.

Беспалов, секунду посомневавшись, с хэканьем нагнулся, протягивая руку к бутылке, затем с полминуты крутил её, разглядывая со всех сторон, словно какую-то диковинку.

– Ну спасибо, удружили, – довольно прокряхтел он. – Нас каким-то скотчем угощали на приёме в британском посольстве в прошлом месяце, ничего, понравился, хотя вкус необычный, уж этот, думаю, точно не хуже будет. – Он убрал бутылку в сейф и с серьёзным видом повернулся ко мне: – Ладно, мистер Бёрд, мы учтём ваши пожелания. Хотя, повторяю, на сто процентов обещать ничего не могу.

– Заранее благодарен, Николай Николаевич. Через час с небольшим, – я бросил взгляд на циферблат недавно приобретённых Longines, – у меня запланирована встреча с товарищем Большаковым.

– Это который возглавляет Министерство кинематографии? А с ним что за дела, если не секрет?

– Да вот, пока гостил в Росс… в СССР, родилась идея экранизировать гоголевского «Вия».

– Интересно посмотреть, что из этого получится.

– Надеюсь, что получится, – улыбнулся я, пожимая протянутую на прощание руку…

Передвигался я на автомобиле из гаража всё того же Микояна. Водитель был вчерашний, Володя, но сегодня я ездил один, Стетсон остался в гостинице. До Малого Гнездниковского переулка, 7 мы добрались за двадцать минут. Кабинет Большакова находился на втором этаже некогда бывшей усадьбы промышленника Георгия Лианозова.

– Здравствуйте, мистер Бёрд! Рад наконец познакомиться с вами вживую.

Иван Григорьевич вышел из-за стола, протягивая мне сразу обе руки. Не люблю хождения по чиновничьим кабинетам, особенно по высоким, но порой некуда деваться. Вот и на этот раз выпили чайку с лимоном и конфетами фабрики «Рот Фронт», и за чаепитием мне пришлось выслушать похвальные отзывы и о фильме «Из России с любовью», и о больших сборах в советских кинотеатрах, часть денег с которых, как напомнил Иван Григорьевич, ушла на мой счёт в одном из швейцарских банков. После чего мы наконец приступили к обсуждению возможного сотрудничества на ниве любви к Гоголю.

Около шести вечера, чертовски голодный – чаем с конфетами особенно не наешься, – я постучался в соседний, занимаемый Стетсоном номер.

– Ну как всё прошло, сэр?

Сэром меня Стетсон называл лишь в моменты крайнего волнения, что за ним наблюдалось чрезвычайно редко. Хе, переживает, засранец, мысленно ухмыльнулся я.

– Ты о визите к министру культуры или к министру кино?

– Конечно же, к министру культуры, мистер Бёрд! Вы же знаете, как я переживаю, удастся ваша задумка или нет.

– Саймон, ты должен мне бутылку скотча, – выдал я и, рассмеявшись, хлопнул своего помощника по плечу. После чего вкратце пересказал итоги визита к Беспалову. – Вхождение в состав гастролирующей труппы твоей Галины было обязательным условием, – добавил я. – Надеюсь, её мужа не отправят в Америку, я очень на этом настаивал.

– О’кей, я весьма рад, – потёр ладони довольный Стетсон и для проформы спросил: – А что с кино, вы что-то хотели экранизировать, какой-то русский фольклор, удалось договориться?

– Сам ты фольклор, Саймон Стетсон! Это русская классика, к твоему сведению. Гоголя я уважаю даже больше, чем всех этих Достоевских и Толстых. Да, мы подписали предварительный договор, ориентировочно следующим летом собираемся приступить к съёмкам на Украине. А вообще я чертовски голоден, идём в местную забегаловку.

Забегаловкой я называл ресторан при гостинице «Москва». Нет, в целом заведение было приличное, тараканы по столам не бегали, официанты приветливые, еда не самая плохая… Но на фоне того же «Арагви» заметно проигрывало. Однако сейчас после всех переговоров я так хотел есть, что готов был схомячить просто огромный кусок чёрного хлеба с толстым слоем масла. Ну и икорка сверху не помешала бы, но это я уже так, привередничаю…

На следующий день мы прощались с Москвой, отбывая с пересадками обратно в Штаты. В аэропорту Микоян вручил мне экземпляр написанной им ещё до войны «Книги о вкусной и здоровой пище» с автографом. Сказал, что это последнее, переработанное издание 1951 года, только что вышедшее из печати. Я полистал ещё пахнувшие типографской краской страницы, восхитился богатыми иллюстрациями и заверил, что моя жена будет в восторге от такого подарка и рецепты наверняка пригодятся ей в стряпне.

После промозглой Москвы ноябрьский Нью-Йорк встретил нас чуть ли не летней погодой. А в Вегасе, куда мы добрались ещё сутки спустя, вообще царила жара. Долгожданная встреча с любимой и детишками закончилась раздачей подарков. Я долго думал, что привезти своим из Союза, в итоге нашёл альбом с цветными видами Одессы, Соне купил большую говорящую куклу Машу – наши барби пока не умели разговаривать, хотя я над этим уже задумывался, а Даньку порадовал игрушечной машиной из жести. В Штатах кукол и машинки можно было найти и в более притязательном исполнении, но это был как-никак привет с родины родителей. А Варя, накормив меня борщом со сметаной и расспросив, как я слетал, уселась листать альбом.

– Ой, смотри, а вот одесский порт! Помнишь, как мы с тобой познакомились?

На другом фото она обнаружила старую улочку, соседствующую с той, на которой стоял её дом. От ностальгических воспоминаний её глаза даже увлажнились. Повспоминали на пару события четырнадцатилетней давности и, тайком от детей, позволили себе выпить по рюмочке привезённой мной из Союза «Столичной», на этикетке которой было изображено не что иное, как гостиница «Москва», где мы со Стетсоном останавливались. Варя искренне увлеклась моим рассказом о русской певице, покорившей каменное сердце моего помощника, и она жаждала развития событий.

– Ориентировочно в феврале примем эту филармонию на гастроли, надеюсь, Саймон со своей любовью и свидится. Может, между ними завяжутся серьёзные отношения, и она бросит своего старого мужа.

– А мне его жалко. У них и так ребёночек умер, а тут он останется один.

– А мне лет через десять станет жалко Саймона. К пятидесяти годам он тоже будет один, вряд ли найдётся та, что сможет его увлечь так же, как Галина… Кстати, как там у Сони с учёбой? – перевёл я стрелки со скользкой темы.

Я и так знал, что с учёбой у нашей третьеклассницы всё прекрасно, училась она на A и B, что по местной системе оценок значило «отлично» и «хорошо». Особенно хорошо ей давалась математика… Или арифметика, не помню, школьными делами у нас жена занималась. После рождения Даньки в школу и из школы Соню провожал бодигард из казаков, с которым я лично проводил инструктаж. Мало ли желающих заняться киднеппингом, один раз членов моей семьи уже похитили, с меня хватило. Помимо прочего в моё отсутствие он постоянно жил в гостевом домике рядом с особняком, обеспечивая спокойствие его обитателей. Звали его Андрей, а на местный манер Эндрю. Невысокий и отнюдь не косая сажень в плечах, но я его выбрал за умение хорошо владеть стрелковым и холодным оружием, а также за то, что он был холостой и серьезный. Балаболы мне вообще не нравились, а холостяка не будут отвлекать постоянные семейные заботы.

Неделю спустя после возвращения в Америку я уже был в Лос-Анджелесе, решая накопившиеся дела своей киностудии. Меня с ходу огорошили новостью, что моё имя внесено в «чёрный список Голливуда». Якобы я якшаюсь с коммунистами, и ещё не известно, зачем летал в СССР. Может, меня там завербовали.

– Вот пидарасы, – на русском выругался я, тут же постаравшись занять голову более дельными мыслями.

Впрочем, думы то и дело сворачивали к неприятной новости. Это ж, чего доброго, со мной начнут отказываться работать и режиссёры, и сценаристы, и актёры. Хорошо ещё, кто-то ходит под контрактом. Ладно, нечего мозги всякой хренью засорять, и без того есть чем заняться.

В целом на студии всё шло по накатанной, а режиссёр проекта «Зуд седьмого года» Билл Уайлдер тут же насел на меня с требованием выделить средства на съёмки фильма. Что я и сделал со всем моим удовольствием.

Разобравшись с бумагами и решив, что маховик производства фильма благополучно запущен, я отправился посидеть в баре «Голливуд», о чём оговорился в компании Уайлдера и стоящих рядом пары человек из числа персонала студии. Пригласил с собой Билли, но он запланировал поездку к стоматологу, наконец-то решившись удалить зуб мудрости.

Бар «Голливуд» нравился мне своим антуражем и хорошей выпивкой. Особенно приятно было видеть среди висевших на стенах портретов кинозвёзд и знаменитых режиссёров свою физиономию. Ну а что, не единожды оскароносный в разных ипостасях Фил Бёрд, думается, достоин соседствовать с Кларком Гейблом, Гарри Бомонтом, Льюисом Майлстоуном, Спенсером Трейси, Кэтрин Хепбёрн, Бетт Дэйвис, Лоуренсом Оливье, Ингрид Бергман, Джоан Фонтейн и так далее.

Посидел я хорошо, почти до закрытия, вот только перед самым уходом докопался по мою душу какой-то изрядно поддатый абориген с неделю небритой физиономией и гнилыми зубами. Мол, морда мне твоя не нравится, а может, ты вообще коммунист? И всё в этом духе.

Откуда это быдло взялось в столь приличном заведении, оставалось только гадать. Я его сначала мягко послал, но когда после этого он схватил меня за грудки, то пришлось вывернуть ему запястье. Стонущий от боли крендель, баюкая руку и матерясь, упёрся в свой угол, а я заплатил за выпивку и отправился восвояси. Всё-таки испортил этот козёл мне настроение, думал я, вылавливая свободное такси.

– В Бель-Эйр, там покажу, куда рулить, – бросил я таксисту, цвет лица которого в потёмках показался мне смуглым.

С отелями я расстался здесь ещё полгода назад, купив небольшой особнячок в набиравшем престижность районе Бель-Эйр. Особнячок был с небольшим бассейном, за состоянием которого следил специальный человек, который заодно постригал лужайку и кусты вокруг дома. За чистотой в доме следила приходящая домработница. На кухне, конечно, имелось кое-что из долгохранящихся продуктов, включая консервированные, но я по приезде затарился в своём же супермаркете Victory свежими продуктами и напитками.

Приняв душ, спать я завалился во втором часу ночи, а разбудил меня звонок. Вернее, звон, так как звонок по звуку напоминал небольшой колокол. Голова хотя не очень болит после вчерашнего, но вырывать из сна… Кому там ещё неймётся в такую рань?! Кстати, сколько там на моих? Хм, ну, вообще-то уже семь. Правда, учитывая, во сколько я завалился, то с чистой совестью мог бы пролежать в постели до обеда.

В чём мать родила (здесь я мог позволить себе такую вольность) я доковылял до окна и, прищурившись (надо бы уже зрение проверить, может, очки на минус один пора покупать?), узрел стоявшую по ту сторону ограды полицейскую машину, а у калитки – двух полисменов и человека в гражданском. Этим-то какого хрена от меня понадобилось?!

Натянув трусы и запахнув халат, я открыл входную дверь как раз в тот момент, когда раздался ещё один звонок. Причём аккурат где-то над моей головой, отчего я невольно зажмурился и зажал уши ладонями. В таком виде меня и узрели незваные гости, явно оживившиеся при моём появлении. Не доходя до калитки метров двух, чтобы до них не доходил перегар, я хрипло спросил:

– Что вам угодно, джентльмены?

– Мистер Бёрд? – поинтересовался тот, что был в штатском.

– Он самый, – хмыкнул я банальному вопросу.

Я мог не знать этих людей, но они-то меня наверняка знали, и уж хоть где-то (по ТВ или в газете-журнале) мою физиономию видели неоднократно.

– Детектив Сандерс. – И увидел я перед собой значок. – Мистер Бёрд, могу я вам задать несколько вопросов?

– Да, пожалуйста.

Он выжидающе смотрел на меня, и я понял, что придётся пригласить их в дом.

– Выпить не хотите? – предложил я троице, когда они расположились в небольшом холле.

Причём в креслах расселись детектив и один из копов. А второй занял позицию у двери, словно преграждая мне путь к бегству.

– Нет, спасибо, для выпивки ещё рановато, – краешком губ улыбнулся детектив.

– Тогда с вашего позволения я себе всё же налью.

Плеснув на два пальца виски и бросив в хайболл кубик льда, я вернулся в кресло и приготовился слушать сидевшего напротив человека.

– Мистер Бёрд, вы были вчера вечером в баре «Голливуд»?

– Предположим, был, – напрягся я.

– И вы помните, как вступили в перепалку с неким Альфонсо Брейквиком?

– С Альфонсо? – наморщил я лоб. – Извините, ни с каким Альфонсо я незнаком. Но в баре вчера ко мне пристал какой-то тип, пришлось ему вывернуть запястье.

– Это он?

Перед моим лицом возникла фотография, на которой я увидел человека с закрытыми глазами и приоткрытым ртом. От вспышки лицо его казалось выбеленным, а фон был абсолютно чёрным, словно человек лежал в большой чернильной кляксе. Несмотря на качество фото, я всё же узнал вчерашнего пропойцу, о чём и сказал детективу.

– Значит, вы признаёте, что у вас вчера с Альфонсо Брейквиком случился конфликт?

– Ну, если это можно назвать конфликтом… А что с ним случилось? У меня такое подозрение, что это фото явно не спящего человека.

– Стали бы мы беспокоиться из-за спящего… Его прирезали в соседней от бара «Голливуд» подворотне.

– Нормально… И теперь вы подозреваете меня в убийстве какого-то Альфонсо?

– Дело в том, что свидетелями вашего конфликта в баре были несколько человек, включая бармена. И он утверждает, что Альфонсо вышел из бара следом за вами. А спустя полчаса его тело в подворотне нашёл случайный прохожий, который и вызвал полицию. Три ножевых ранения, одно из них, если верить судмедэксперту, привело к летальному исходу.

– Да ладно! Мало ли кто его там пырнул, я-то здесь при чём?!

– Безусловно, но, однако, мы обязаны сверить отпечатки пальцев на рукоятке ножа с вашими.

– И что мне для этого нужно сделать?

– Ничего сложного, просто проехать с нами в бюро, где у вас возьмут отпечатки.

– Могу я отлить и почистить зубы?

– Безусловно, только наш человек постоит у двери ванной комнаты. Таковы правила, – пожал плечами детектив в ответ на мою ироничную ухмылку.

Через сорок минут мы были в Центральном бюро полицейского департамента Лос-Анджелеса. Понимая, что всё это всего лишь формальность и сразу после того, как выяснится, что мои отпечатки пальцев не совпадают с отпечатками на ноже, меня с извинениями отпустят, я тем не менее испытывал лёгкую тревогу, так как в своей жизни насмотрелся немало чудес.

Подождать результатов мне предложили в коридоре, предложив кофе со сливками и сахаром в бумажном стаканчике, хотя я не отказался бы от пары глотков виски. Dixie Cup Corporation – прочитал я на донышке стакана, когда разобрался с его содержимым, после чего смял его и выбросил в мусорную корзину.

Время на часах в коридоре тянулось издевательски медленно. Сначала я наблюдал, как мимо снуют копы и посетители бюро, причём некоторые с интересом поглядывали в мою сторону. Наверняка кто-то узнал в сидящем на жёсткой коридорной скамейке кино- и медиамагната, удивившись его присутствию в этом месте. Потом мне наскучило сидеть просто так, я достал блокнот с карандашом, которые у меня на всякий случай всегда лежали во внутреннем кармане пиджака, и принялся накидывать сюжет фильма «Этот безумный, безумный, безумный, безумный мир», где Мэрилин по моей задумке предстояло сыграть Монику, жену дантиста. К сожалению, из пару раз виденного фильма я помнил лишь имя одной из главных героинь, все остальные имена придётся придумывать. Но главное – вспомнить сюжет и набросать хотя бы приблизительный сценарий. Оригинальный фильм, если память не изменяет, вышел в начале 60-х, мой же, если всё сложится, зрители увидят лет на десять раньше.

Пару раз из своего кабинета выглядывал детектив Сандерс, проверяя, на месте я или вдруг решил прогуляться. В общем-то, при желании я мог встать и уйти, поскольку ордер на арест мне никто не предъявлял. Но, будучи человеком слова – а я пообещал никуда не исчезать до объявления результатов экспертизы, – я честно сидел на неудобной скамейке, продолжая делать записи в блокноте.

На больших часах, висевших в конце коридора над аркой прохода, стрелки показывали начало первого, когда из своего кабинета в очередной раз появился детектив Сандерс. Бросив на меня настороженный взгляд, который мне совсем не понравился, он куда-то отправился скорым шагом, а вернулся с папкой для документов и в сопровождении одного из тех полисменов, которые приезжали в мой дом сегодня утром. Сандерс пригласил меня пройти в кабинет, указав на гостевое кресло, сам уселся за свой стол, а коп занял позицию у выхода.

– У меня для вас плохие новости, мистер Бёрд, – проскрипел детектив, открывая папку. – Я получил результаты экспертизы. Отпечатки пальцев на рукоятке ножа, которым совершено убийство Альфонсо Брейквика, полностью совпадают с теми, что эксперт взял у вас сегодня утром.

Сердце в груди скакнуло и замерло, а лоб покрылся холодной испариной.

– Простите, детектив, но это, скорее всего, какая-то ошибка, – наклоняясь вперёд, сказал я. – Я никого не убивал. Выйдя из бара, я сразу поймал такси и отправился домой. А этого Альфонсо я последний раз видел, когда он матерился в своём углу, потирая вывернутое запястье.

Во взгляде Сандерса мелькнула снисходительность.

– Может, вы не в курсе, мистер Бёрд, но у каждого живущего на земле человека абсолютно индивидуальный узор линий на подушечках пальцев. И никакой ошибки здесь быть не может. А теперь, если вы не против, мы оформим протокол официального допроса.

– Против. Я ничего не буду говорить без своего адвоката.

– Что ж, как скажете, – пожал плечами детектив, пододвигая ко мне телефонный аппарат.

Через сорок три минуты наш семейный адвокат Джейкоб Спенсер, как всегда одетый с иголочки, переступил порог кабинета, кивком приветствуя детектива и пожимая мне руку.

– Мистер Сандерс, – заявил он, закидывая ногу на ногу, – итак, в чём вы обвиняете моего клиента?

Допрос длился около полутора часов, в течение которых я чуть ли не поминутно восстанавливал в памяти хронологию вчерашних событий.

– Номер такси запомнили? – спросил детектив, когда я дошёл до момента своего отъезда домой.

– Если бы я знал, что это понадобится, конечно, запомнил бы.

– То есть не помните, – констатировал детектив. – А водителя?

– Да разве много в потёмках разглядишь?! По-моему, смуглый, может, мексиканец, усы у него, кажется, были. Или не были… Слушайте, да откуда там могли взяться мои отпечатки?! Сами подумайте, зачем мне его убивать? Ну набил бы я ему морду в крайнем случае, и разошлись бы, как в море корабли.

– Я тоже думаю, что вы человек разумный, и в «мокрое» дело ввязываться не стали бы. Хотя под действием алкоголя люди чего только не вытворяют… К сожалению, вынужден пока настаивать на вашем временном задержании, в течение которого вам будет предъявлен ордер на арест.

– Мистер Бёрд является законопослушным гражданином США, – встрял мой адвокат. – К тому же он немало сделал в интересах своей страны. Уверен, судья на предварительном слушании не будет против залога.

Судья, перед которым я предстал, был не против, правда, оценил мою голову в миллион долларов.

«Ничего себе аппетиты», – подумал я, выписывая чек на указанную сумму.

Впрочем, я был уверен, что деньги ко мне вернутся. Никуда сбегать я в любом случае не собирался. Ну, сделаю я ноги, а дальше что? В своё время пришлось бежать из Ухтпечлага через Архангельск в Америку, а теперь что, проделать обратный путь? А Варю с детьми бросить? Или попытаться потом вывезти и их?

Да какого хрена?! Я. Никого. Не. Убивал! Если там и правда нашли нож с моими отпечатками пальцев, значит, кто-то его специально подбросил. Нужно искать того, кому это выгодно. Либо я кому-то насолил, либо кто-то хочет у меня отжать бизнес или часть его, засадив меня за решётку. Пусть этим делом занимается мой адвокат, отрабатывает свою большую зарплату.

Но на всякий случай не мешало бы подстраховаться. Первым делом я всё движимое и недвижимое имущество переписал на Варю, это заняло у меня пару дней. Там же, в кабинете нотариуса, в присутствии Стетсона мы договорились, что, если меня всё-таки посадят, то право подписи во всех делах моих компаний переходит к моей жене, поэтому бедняжке в экстренном порядке пришлось знакомиться с ведением бизнеса. Но я надеялся, что Саймон окажет ей в этом всемерную поддержку. А чтобы он не переживал относительно приезда артистов Ленинградской филармонии вместе с Галей Вишневской, этот вопрос был тоже оговорён. Не мог я поставить под удар возможное семейное счастье моего помощника.

Далее началась законотворческая рутина. Меня вызывали на очную ставку с помнившими стычку посетителями бара и барменом. Те подтвердили, что да, именно этот джентльмен повздорил с тем джентльменом, чей труп вскоре обнаружили в подворотне. Увидел я и нож, упакованный в целлулоидный пакет, причём орудие убийства с бурыми пятнами на лезвии показалось мне смутно знакомым. Но где я его видел?… Нет, так и не смог вспомнить.

Именно этот грёбаный нож и был самой главной уликой против меня. Даже то, что нанятый мной частный детектив всё же отыскал таксиста, который в тот вечер увозил меня от бара, не спасало ситуацию. Таксист на допросе признался, что не помнит точно, во сколько мы отъехали, то есть теоретически у меня было время совершить убийство и только после этого отправиться ловить машину.

– Сами посудите, я ведь был не настолько пьян, чтобы разбрасываться ножами со своими отпечатками пальцев, – доказывал я детективу во время очередного визита в бюро. – Да и не ношу я таких ножей, таким колбасу резать стыдно, не то что людей. И вообще у меня при себе всегда зарегистрированный «кольт».

– Я вас прекрасно понимаю, – устало вздохнул Сандерс, – но попробуйте доказать это суду присяжных. А с такой уликой, думаю, дело так или иначе дойдёт до суда.

Как в воду, сволочь, глядел. Двадцать дней спустя после этого разговора я стоял перед дюжиной человек, принявших на глазах присутствующих присягу, ожидая либо оправдательного, либо обвинительного вердикта. По иронии судьбы как раз в мой день рождения, 12 декабря. И настроение у меня и моих близких было, понятно, не самое радужное. Мне слабо верилось, что сегодня вечером Варя поздравит меня в нашем лос-анджелесском домике, подарив мне себя.

Да, кое-какую работу мы провели. Например, не без труда, но выяснили имена всех присяжных, успели покопаться в биографии каждого из них и, как водится, выяснили, что у кое-кого прячутся скелетики в шкафу. Но на то, чтобы плотно поработать с присяжными, времени уже не оставалось. Плевать на мораль, тут меня самого подставили самым бесчестным образом. Но топорно, без доказанных фактов, шантажировать людей не хотелось. Разве что уже задним числом, когда те самые доказательства будут в наших руках. Но что толку, если к тому времени вердикт будет вынесен?! Разве что маленькая, запоздалая месть.

Честно говоря, учитывая тот факт, что нож по-прежнему оставался главной и, по существу, единственной уликой, у этих двенадцати белых людей разного возраста и социального статуса имелось полное право признать меня виновным, а у судьи – впаять мне срок. К тому же несколько человек из состава суда явно были настроены ко мне не слишком доброжелательно. Особенно напирала сухая, как жердь, тётка лет сорока пяти, в строгом костюме и без следов какой-либо косметики на лошадином лице. Миссис Трувор, вспомнил я её фамилию и заодно некоторые нелицеприятные факты из биографии этой мегеры, работающей и проживающей в Сан-Бернардино.

– Мистер Бёрд, а не соблаговолите ли вы объяснить суду, с какой целью вы совершили недавнюю поездку в СССР?

– Простите, мэм, какое это отношение имеет к существу вопроса?

– Просто мы хотим узнать, что вы за человек, мистер Бёрд. Ваше прошлое, насколько я знаю, скрыто густым туманом. Вы оказывали поддержку Советам во время Второй мировой войны и американцев агитировали помогать коммунистам. Вы приглашаете сниматься русских актёров. А уж о связях с сицилийской и еврейской мафией я вообще молчу. Вы ведь даже не скрываете того факта, что аэропорт строили на паях с неким Мейером Лански, который давно находится на прицеле у ФБР. Вы не только коммунист, но и мафиози!

– А вы что, работаете в Бюро, миссис Трувор? – хладнокровно возразил я, глядя ей прямо в глаза. – По-моему, вы должны вынести вердикт по конкретному делу, а не копаться в чужом прошлом. Если уж на то пошло, то и в вашей биографии женщины, прикидывающейся образцовой женой и матерью, имеются тёмные пятна. К примеру, имя некоего Бенджамина Лестера и адрес в Сан-Бернардино по Меридиан-авеню, 21-б вам ни о чём не говорит?

Судя по тому, как резко побледнела эта мымра, удар попал точно в цель. Ну ещё бы, недаром мои люди землю рыли в последнюю неделю, с того самого момента, как стали известны имена присяжных. А шестидесятилетний Бенджамин Лестер был не только её боссом, но и вот уже как два года любовником. Встречались они на съёмной квартире как раз на Меридиан-авеню, 21-б после окончания рабочего дня строго в последний четверг каждого месяца. Не знаю уж, на что в этой женщине мог польститься Бенджамин Лестер, но факт остаётся фактом. Наверное, в шестьдесят лет любовниц уже не выбирают. Причём мужу миссис Трувор объясняла свои поздние возвращения домой тем, что в конце месяца ей приходится корпеть над бухгалтерской отчётностью.

– Так что, миссис Трувор, на вашем месте я не стал бы бросаться беспочвенными обвинениями, а лучше следил бы за своим моральным обликом.

Ого, как бы не пришлось вызывать врача, что-то уж явно поплохело тётке. Зато как зашевелились навострившие уши акулы пера. Некоторые из них не только конспектировали происходящее, но и делали зарисовки, так как фотографировать в зале суда было запрещено. Интересно, удастся им передать бледность миссис Трувор?

Но тут судья, пожилой ирландец по фамилии О’Салливан с редкими рыжеватыми волосами, призывая к порядку, постучал молоточком по специальной подставке. К тому же на помощь подельнице пришёл председатель суда присяжных. Это был толстяк с тройным подбородком, на пузе которого едва сходилась жилетка, пуговицы которой, казалось, в любой момент могут разлететься во все стороны.

– Я попросил бы вас держать себя в руках, мистер Бёрд, – пропыхтел он. – Вы всё-таки с леди разговариваете. И не забывайте, что ваше ближайшее будущее в наших руках. А пока улики играют не в вашу пользу.

Право слово, у меня было желание продолжить дискуссию, но тут вмешался мой адвокат. Он, если честно, сделал всё возможное, чтобы вывести меня из-под удара, но я понимал, что этот-мать-его-нож так и остаётся тем самым камнем, который упорно тянет меня ко дну. Поэтому я не особо рассчитывал на оправдательный приговор. Лишь надеялся, что если мне и дадут срок, то не очень большой. А уж об электрическом стуле и вовсе думать не хотелось.

Слово поочерёдно взяли окружной прокурор, который, справедливости ради, не слишком-то усердствовал в своих обвинениях, а затем мой адвокат, как раз очень усердно меня защищавший. Выслушав доводы сторон, присяжные предложили выступить мне.

– Я не буду много говорить, тут за меня практически всё сказал мой адвокат мистер Спенсер. Добавлю лишь, что надеюсь на справедливый приговор.

– Суд присяжных выслушал доводы сторон и отправляется совещаться, – тяжело поднимаясь, заявил председательствующий.

Вернулись они почти час спустя, почему-то старательно избегая моего вопросительного взгляда. Разве что немного пришедшая в себя миссис Трувор пялилась на меня со скрытым во взгляде торжеством. По серьёзным лицам присяжных читалось, что их вердикт будет далёк от оптимистичного для меня сценария. Что и подтвердилось, когда слово взял председательствующий, тот самый толстяк по фамилии, кажется, Сентенс. Что ж, очень говорящая фамилия, если учесть, что на русский она переводится примерно как «приговор».

– …Суд принял во внимание все доводы обвинения и защиты, – между тем вещал толстяк, – и, посовещавшись, постановил.

В зале повисла напряжённая пауза. Я покосился на родственников покойного. М-да, все признаки вырождения в их семейке налицо. Даже удивительно, что этот тип, который, оказывается, ни на одной работе толком не задерживался, а последнее место его работы – разделывание рыбы, делал в столь пристойном баре?!

Потом я перевёл взгляд на Стетсона и побледневшую от напряжения Варю. Оба, конечно, верили в мою невиновность, но и знали, что улики, вернее, одна железная улика, играют против меня.

– Виновен!

Кто-то в зале выдохнул с облегчением (мол, получил по заслугам), кто-то, как представители моей стороны, разочарованно. Что ж, я догадывался, что этим всё и закончится. Правда, окончательный приговор должен вынести судья О’Салливан. Он подобрался и с осознанием собственной важности в голосе огласил решение, из которого следовало, что следующие пятнадцать лет своей жизни я должен провести в местах не столь отдалённых, а именно в федеральной тюрьме штата Калифорния Сан-Квентин. Правда, с возможностью выхода по УДО через десять лет. И вообще имею право подать апелляцию в десятидневный срок, пока буду находиться в ожидании этапа.

М-да, с одной стороны, в глубине души я надеялся сначала на оправдательный приговор суда присяжных, а затем на то, что судья даст минимальный срок по этой статье. С другой – мог ведь и электрический стул впаять. Во всём нужно видеть позитив. Но тут я поймал растерянный взгляд Вари, чуть ли не до крови закусившей нижнюю губу, и с ужасом понял, что не увижу её целых пятнадцать лет! Разве что короткие свидания. Это ж, когда я выйду на свободу, мне будет шестьдесят шесть! Надеюсь, всё же мне удастся первые десять лет отсидеть без косяков, хотя, зная свой характер, отнюдь не был в этом уверен.

Ой, как грустно-то!.. Конечно, в Бутырке было не лучше, когда людей ежедневно водили на расстрел, да и меня пытались на тот свет отправить, но сейчас, спустя почти полтора десятка лет, всё это казалось уже каким-то сном. Похоже, кто-то там, наверху, решил, что пора окунуть удачливого бизнесмена и счастливого семьянина Ефима Сорокина мордой в дерьмо. Эх, знать бы ещё, чьих это рук дело… Кому я перешёл дорогу, что он захотел упечь меня в места не столь отдалённые… От бессильной ярости мне оставалось лишь сжимать кулаки и двигать желваками.

– Позвольте?

Полисмен предлагал мне вложить запястья в раскрытые наручники, что я, секунду поколебавшись, и сделал. Не когти же рвать, в самом деле, ещё не хватало, чтобы меня пристрелили при попытке к бегству. Меня повели по коридору мимо расстроенного Стетсона и Вари, в глазах которой застыли слёзы.

– Саймон, доведите с Джейкобом это дело до конца, – успел я сказать Стетсону, чуть задержавшись. – Наймите хоть целую армию сыщиков, но выясните, кому я перешёл дорогу. Попробуйте напрячь своё руководство в Бюро. И кстати, добытый нами компромат на присяжных можете слить в СМИ, пусть это будет нашей маленькой местью. – А Варе прошептал на русском, одними губами: – Я тебя люблю.

На что она прошептала в ответ:

– И я тебя.

На первое время меня определили в небольшую тюрьму при здании суда. Здесь осуждённые содержались до того, как им объявят о переводе в пенитенциарное учреждение, где им предстоит отбывать постоянный срок.

– С днём рожденья меня, с днём рожденья меня… – пропел я на манер знаменитого спича Мэрилин Монро в адрес президента Кеннеди, прежде чем улечься на жёстком матрасе.

В камере на четверых нас было двое – я и неразговорчивый грустный негр. Остаток дня и ночь, ворочаясь на не первой свежести матрасе, я гадал, что собой представляет Сан-Квентин. До оглашения приговора я почему-то думал, что в случае признания виновным меня могут отправить на знаменитый остров Алькатрас, который Аль Капоне покинул уже сифилитиком. Туда, правда, отправляли самых отпетых уголовников, каковым я ещё не успел стать, но, с другой стороны, территориально она находится в штате Калифорния. Имелась на территории штата и открытая в конце 30-х годов этого столетия тюрьма на острове Терминал, но какая она, я догадывался весьма смутно. Впрочем, думаю, в Сан-Квентине если и лучше условия, чем в Алькатрасе, то ненамного.

Как я и ожидал, апелляция судом была отклонена. Утром десятого дня я кое-как привёл себя в порядок при помощи захваченных из дома рыльно-мыльных принадлежностей, включая безопасную бритву. После завтрака, состоявшего из традиционной кукурузной размазни, куска подсохшего хлеба и, как ни удивительно, стакана пусть и не свежевыжатого, но всё же сока, дверь в мою камеру распахнулась, и на пороге застыл конвоир. Смерив меня равнодушным взглядом, он кивнул, держа руку на расстёгнутой кобуре:

– Собирайтесь, мистер Бёрд, пора.

Ну вот и настал момент истины. Будем надеяться, Стетсон и адвокат сделают всё возможное и невозможное, чтобы выдернуть меня из тюряги как можно быстрее.

Глава 5

Спустя восемнадцать часов утомительного путешествия с остановкой на обед в придорожном заведении (нужно было видеть округлившиеся глаза посетителей забегаловки) и парой остановок для отправления нужды на обочине автобус с эмблемой пенитенциарной системы Калифорнии въезжал в ворота расположенной на севере штата тюрьмы Сан-Квентин.

Государственная тюрьма Калифорнийского департамента исправительных учреждений и реабилитации напоминала какого-то мифического дракона, греющегося на скале в последних отсветах редкого декабрьского солнца. Сразу вспомнились фильмы «Побег из Шоушенка» и «Зелёная миля». Кстати, даже несмотря на то, что книги Кингом ещё не написаны, можно было бы сделать экранизацию. Сюжет я помнил неплохо, особенно «Побега из Шоушенка». Другой вопрос, будет ли в застенках возможность хотя бы сценарий написать…

Я и ещё семеро бедолаг были скованы одной цепью, опутывавшей левую лодыжку каждого из нас. Из всей восьмёрки я выглядел самым спокойным, в смысле, не пускал нюни, как большинство ехавших со мной осужденных, и не хорохорился, как вон тот явно не мывшийся пару месяцев тип, назвавшийся Диком. Заявив, что это уже третья его ходка и одна из них пришлась как раз на Сан-Квентин, он решил запугать нас рассказами о жутких тюремных порядках.

– Ничего, – говорил он, ухмыляясь щербатым ртом, – тут главное – уметь себя поставить. Администрации на глаза желательно попадаться как можно реже, а при общении с другими зэками не давайте себя в обиду, и всё будет пучком. А вообще держитесь меня, я тут всех авторитетов знаю.

Кто-то даже повёлся, ведя с Диком заискивающие разговоры, я же только хмыкнул, собираясь в который уже раз рассчитывать только на самого себя. Правило «не верь, не бойся, не проси» актуально в любой тюрьме любой страны мира.

Автобус затормозил в тюремном дворе, и мы принялись выбираться наружу.

– Живее, мать вашу! Не приведи вам бог не успеть до отбоя!

– А ужином кормить нас чё, не будут?! – вякнул кто-то и тут же получил дубинкой пониже спины.

– Утром набьёшь брюхо, свинья!

Неласково нас встречают… Боюсь, в случае подобного со мной обращения могу и не сдержаться. Куда мне свой норов спрятать? Некуда, он всё равно вылезет наружу. А пограничных ситуаций наверняка ожидается немало, получается, карцер станет моим лучшим другом, а про УДО вообще можно забыть? Ох, нелёгкая это работа – из болота тащить бегемота.

Нас наконец-то отцепили друг от друга, провели досмотр с полным раздеванием, заставили принять холодный душ, свою одежду мы сменили на серую робу и брезентовые куртки – декабрь на севере штата месяц дождливый. С собой выдали по второму комплекту одежды, на случай, когда первый отправится в прачечную. После чего последовало распределение по корпусам и камерам. Каждому вручили свёрнутые в рулон матрас и одеяло, внутри которых скрывалась подушка. Сотню баксов, которую я честно предъявил на осмотре, мне оставили, сказав, что я могу отовариваться в местной лавке. Добавив правда, что цены в ней на порядок выше, чем на воле, а вообще зэк не имеет права держать при себе больше полутора сотен. Почему именно такая сумма, оставалось только гадать.

Меня отконвоировали в Западный блок, где заключённые размещались в камерах на пяти ярусах. Самые опасные преступники, насколько я понял из болтовни Дика, томились в Северном блоке, крышу которого венчала вентиляционная шахта газовой камеры. По пути надзиратель обронил с ухмылкой:

– Определим тебя к Молчуну Лу. Посмотрим, сколько ты там протянешь.

Опа, уже запугивания начались? Хм, хорошо же меня тут встречают! И чем же так славен этот Молчун? М-да, заинтриговал.

Камеры, похожие на пеналы, здесь, судя по всему, не закрывались до отбоя, то есть до десяти вечера. Часы у меня конфисковали, но на стене в конце коридора висели большие часы Hermes, чёрные стрелки на белом циферблате которых показывали без десяти минут десять. И тут надзиратель с нижнего этажа прокричал:

– Блок, приготовиться к отбою!

Зэки не торопясь потянулись в камеры, и из некоторых вслед нам донеслось что-то насчёт свежего мяса. Не иначе это обо мне.

– Сюда.

Я переступил порог камеры, освещаемой тусклой, забранной в металлическую сетку лампочкой. В дальнем конце обнаружились «очко» и умывальник с пятнами ржавчины на кране. А на нижней шконке я увидел сидевшего здоровенного негра. На вошедших он не обратил ровно никакого внимания, будучи всецело занят поглаживанием разлёгшейся у него на коленях… крысы. Только грызунов нам тут не хватало! Куда только надзиратели смотрят?

– Это его подружка, – словно прочитав мои мысли, хмыкнул конвоир. – Небольшое послабление. Он зовёт её Бу-бу.

– Бу-бу, – пробубнил, не поднимая глаз, Молчун.

Тьфу ты, сплошная антисанитария! Но делать нечего, если уж надзиратели разрешают держать крыс, то придётся с этим смириться. Да и, в общем-то, мне не жалко, лишь бы ко мне не лезла. А сосед, похоже, малость того, хорошо, если обычный аутист.

– Фил Бёрд, – представился я, когда за мной закрылась решётчатая дверь.

Негр ничего не ответил, продолжая поглаживать своего грызуна. Ну и не больно-то хотелось, тем более я уже знаю, как его зовут.

Так, раз нижняя шконка занята, кинемся на верхнюю, мы люди непривередливые. В Ухтпечлаге, помнится, тоже на верхней чалиться пришлось. Улёгшись, вытащил из кармана робы маленькое семейное фото, где мы вчетвером – я, Варя с Даней на руках и Соня – позируем на фоне нашего особняка. Специально сфотографировались, я хотел, чтобы на случай, если мне впаяют срок, с собой была память о близких.

М-да, скучновато в камере на двоих без книг и даже свежей прессы. Я бы и от несвежей не отказался, не говоря уже о радио и телеприёмнике…

– Бу-бу, – донеслось снизу. Мой сосед всё же явно производил впечатление слабоумного, оставалось надеяться, что он тихий, а не буйнопомешанный.

Ровно в десять электрический замок закрыл двери всех камер одновременно, погасли лампочки, и я попытался уснуть, но долго не получалось, всё прислушивался к доносившемуся снизу ровному дыханию Молчуна. Тот уснул моментально, лёжа на спине и вытянув руки по швам, словно солдат. Я же лежал с закрытыми глазами час, два, а может, и три, пока наконец сон всё же меня не сморил.

…Мне снилось, будто я плыву в открытом океане. Плыву на спине, лениво подгребая руками. Надо мной лазурью растеклась небесная гладь без единого облачка, только слышен где-то крик чайки. Но тут что-то вдруг меня начало тянуть вниз. Я пытаюсь сопротивляться, как-то выгрести наверх, к воздуху, однако все мои попытки ни к чему не приводят.

Задыхаясь, я проснулся в липком поту, уставившись в темноту перед собой. Затем, почувствовав чьё-то чуть уловимое дыхание, повернул голову и увидел в ночном сумраке белки глаз. Жутковато это выглядело, и я невольно подвинулся к стенке.

– Ты чего?

Белки ушли вниз, после чего послышался скрип шконки первого яруса. Молчун Лу, так и не проронив ни звука, отправился на боковую. Меня же сон покинул окончательно. Блин, с таким соседом рано или поздно загремишь в психушку. Да ещё вон крыса в углу, кажется, шебуршится. Придётся днём высыпаться, когда камеры открыты и не так жутко. Да и то не факт, что усну. Только такой пытки мне не хватало!

Всё-таки спустя столько лет трудно вновь привыкать к тюремным порядкам. Да и возраст уже не тот, то в одном месте кольнёт, то в другом… А врачи здесь я представляю какие, небось, коновалы, привыкшие штопать резаные и колотые раны.

Утром встал с тяжёлой головой. Плюс настроение было паршивым. Не иначе начался отходняк, ведь только сейчас я отчётливо осознал, в каком унылом месте мне предстоит провести пятнадцать лет, лишь изредка получая возможность встречи с родными и близкими. Надежда на то, что Стетсону и адвокату совместными усилиями удастся вытащить наружу всю правду об убийстве с подставой, таяла с каждым часом. Я подозревал, что вся эта затея была тщательнейшим образом спланирована, даже несмотря на дефицит времени и на то, что о моём походе в «Голливуд» знали два с половиной человека. Вернее, три: Уайлдер, который собирался идти лечить зубы, и отиравшиеся рядом пара человек из персонала студии.

Так, так, так… А что мы знаем о тех двоих? Да почти ничего, разве что припомнилось имя одного, кажется, Квентин. Но они знали, что я буду в «Голливуде», следовательно, могли быть причастны к тому, что затем произошло. При первой возможности скажу об этом Стетсону или Спенсеру, пусть отработают эту ниточку. Возможно, если за неё потянуть, на свет божий может вылезти немало любопытного.

– Блок, на завтрак!

Крик надзирателя вернул меня в действительность. М-да, война войной, а жрать охота. Последний раз нас кормили вчера в придорожной забегаловке, а с того времени минуло порядка восемнадцати часов.

Сунув крысу за пазуху, негр потопал вниз, и я пристроился следом, влившись в людскую толпу.

– Тебя как звать-то, новенький?

Я покосился на голос. Сальные редкие волосы, нос набок, шрам над бровью, тонкие губы, гниловатые через один зубы… Неприятный тип, на полголовы ниже меня.

– А тебя? – вопросом на вопрос ответил я.

– Я смотрю, ты борзый, – угрожающе хмыкнул индивид и поплёлся дальше в сторону столовой, откуда уже доходили вполне аппетитные запахи.

Столовая представляла собой большой зал с рядами стоящих параллельно друг другу столов и скамеек. Одновременно тут могли разместиться человек двести, а то и триста. Я догадывался, что сидельцев в Сан-Квентине на порядок больше, поэтому, судя по всему, здесь питались в несколько заходов.

Н-да, это вам не та кормёжка, которой потчевали сидельцев в Бутырке и Ухтпечлаге. Жить можно, я даже почувствовал, как в животе забурчало.

Зэк на раздаче бросил Молчуну Лу в миску черпак картофельного пюре, сыпанул жареных бобов и полил сверху мясным соусом, но тот продолжал стоять, тупо пялясь на свою пайку.

– Ты чего, первый раз, что ли? – обратился к раздатчику стоявший позади Молчуна смуглый мужик лет пятидесяти. – Не знаешь, что ему всегда накладывают двойную порцию?

Только получив желаемое, Молчун Лу поставил тарелку на поднос, где уже присутствовали хлеб, салат и сок, и потащил его в зал для приёма пищи. Прежде чем приступить к трапезе, негр сунул кусочек хлеба за пазуху, и я живо представил, как крыса, обхватив еду лапками с крохотными розовыми пальчиками, уплетает угощение за обе свои щёчки. Следом за хлебом отправилось и политое соусом пюре на кончике ложки. На этот раз я даже разглядел крысиную мордочку, тычущуюся в мятый картофель.

Что удивительно, против подобного не протестовали ни зэки (была только пара ироничных комментариев), ни прохаживающиеся между столами надзиратели. Непонятно, почему на такие вещи смотрели сквозь пальцы, но факт оставался фактом.

Наконец и сам Лу приступил к завтраку. Он ел, держа ложку (вилки нам не выдавали), как ребёнок, но с такой решимостью, что его тарелка опустела менее чем за полминуты. После чего облизал ложку, выдул сок и сыто рыгнул.

– А вчера на ужин были стейки из говядины, – произнёс с ноткой ностальгии сидевший слева от меня немолодой худощавый зэк в очках с круглой оправой.

– Вы ведь первый день здесь? Джеймс Моррис, налоговый агент, – представился он.

– Фил Бёрд, бизнесмен.

– Погодите… Уж не тот ли Фил Бёрд, что владеет телестанцией, газетами и киностудией? – округлись за стёклами очков глаза Морриса.

Я неопределённо пожал плечами, мол, как хочешь, так и думай.

– И за что же вас сюда упекли?

– Убийство на меня повесили, которого я не совершал, – коротко ответил я. Не хотелось мне рассусоливать эту тему, всё равно никто не поверит в мою невиновность. Тут кого ни спроси – все сидят ни за что.

– Много дали?

– Пятнадцать.

– В общем-то лучше, чем электрический стул… Хотя здесь на тот свет отправляют через газовую камеру, а до 42-го – на виселицу. А меня посадили за финансовые махинации, – признался Моррис. – Поимел свою компанию на 250 тысяч, получил семь лет, из которых год и два месяца уже отсидел. Правда, – хмыкнул он, – деньги они так и не нашли.

– Что, закопали в саду под деревом? – в свою очередь усмехнулся я.

– Хотите узнать, где я прячу деньги? – шутливо погрозил пальцем налоговый агент. – Этого не знает даже моя жена… – Он вздохнул, а глаза за стёклами очков резко погрустнели. – После приговора она тут же со мной заочно развелась, продала дом и вместе с нашим двенадцатилетним… теперь уже тринадцатилетним сыном уехала жить к своей матери в Небраску.

– Печально… Ну да бог с ними, с вашими деньгами, у меня и своих хватает. А что вы скажете о тюремных порядках? По пути с нами ехал один зэк, который здесь якобы уже сидел, но к его словам я отношусь с долей изрядного недоверия.

– О, – оживился Моррис, – о порядках вы должны всё знать, иначе и впрямь трудно придётся. Вы же ведь впервые оказались за решёткой, как я полагаю?

«Ага, впервые», – хмыкнул я про себя.

– Кстати, обойдёмся без фамильярностей, здесь ты можешь звать меня просто Фил, – как можно дружелюбнее улыбнулся я сотрапезнику, почему-то вспомнив русское слово «простофиля».

– Хорошо, тогда для тебя я просто Джеймс, – ещё шире улыбнулся Моррис. – Так вот, слушай и ешь, а то нас скоро погонят на работу. В общем, тюремное сообщество в основе своей поделено на банды. Членство в той или иной из них зависит от расовых критериев. Есть «белое братство», банда итальянцев, банда выходцев из Латинской Америки, банда мексиканцев, евреев и чёрные, которые стараются держаться вместе. А ещё есть проповедник – Чокнутый Мо. Правда, чокнутым его называют за спиной, побаиваются. Он обедает с другой сменой, после нас. Ходит и проповедует, да так ловко, что у него уже появилась своя паства, которую при желании можно и бандой назвать. С ним лишний раз стараются не связываться, они там все какие-то фанатики, за своего лидера глотку перегрызут. В общем, кто в какой банде, можно увидеть во время прогулок во дворе, там каждая группа занимает свой сектор, и горе тому, кто случайно попал на чужую территорию.

– И что, все вновь прибывшие обязаны выбрать себе банду? – хмыкнул я.

– Не обязательно, полно тех, особенно среди белых, кто не принадлежит ни к одной из группировок. Я, например, из таких. Конечно, нам поодиночке труднее постоять за себя, но мы особо и не выделяемся.

«В общем, каста мужиков», – подумал я.

– Но вообще принадлежность к той или иной группе – это часто вопрос жизни и смерти для новичков, которые занимают низшую ступень в тюремной иерархии. Чтобы стать членом банды, необходимо пройти ритуал посвящения – выполнить определённое задание. Например, избить указанного заключенного или достать наркотики.

– А смертников много?

– Об одном точно знаю, зовут Кэрил Чессмен, так называемый «бандит с красным фонарём». Он в камере смертников с 48-го. Несколько раз его доставляли в камеру ожидания, но каждый раз приговор откладывался. Чудак, на суде отказался от услуг адвоката, сам себя защищал. А так, может, и пожизненным отделался бы.

– И за что этого «шахматиста»[19] сюда упекли?

– Грабитель и насильник.

– Так он даже не убил никого?

– Порой американское правосудие выкидывает неожиданные номера. Ты можешь убить десяток человек и получить пожизненное, а можешь, как Чессмен, грабить и насиловать, но оказаться на… Что ж меня всё к электрическому стулу тянет?! В общем, можешь оказаться в газовой камере.

– Действительно, правосудием это назвать язык не поворачивается… Побеги случаются?

– Хочешь пойти по стопам Винсента Перри?[20] – хмыкнул Моррис. – Да, несколько попыток было, одна уже при мне, но все они заканчивались неудачей.

– Ладно, забудем о побеге… А что ты можешь сказать о моём соседе?

– Каком именно?

– Меня подселили к Молчуну Лу, – покосился я на негра. – Он не немой, случайно?

– Нет вроде, иногда мычит что-то членораздельное. А в основном не пойми что. Да и не так уж много желающих с ним общаться.

– А так-то он тихий? В смысле – не кидается на людей?

– Тихий вроде, но странный. Да ты и сам уже, наверное, успел заметить. Сразу и не скажешь, что он вырезал свою семью.

– То есть как вырезал? – едва не поперхнулся я фасолью.

– А ты думал, его за что сюда упекли? Рассказываю, что сам от других слышал, – понизил голос Моррис. – Жил он в Бронксе с отцом и матерью. Парень физически здоровый, но у него с детства с головой что-то не в порядке. Вот они и ухаживали за своим единственным сыном, который вымахал в настоящего Кинг-Конга. Видел этот фильм, в 33-м сняли?

– Видел, и смеялся от души. Когда выйду на свободу, сниму нормальный фильм, а не это убожество.

– С удовольствием посмотрю твою работу… если доведётся… Так вот, парень рос тихим, но однажды шесть лет назад среди ночи взял и прирезал своих немолодых уже предков. Перерезал горло отцу и матери тупым ножом. А потом как ни в чём не бывало отправился на боковую. Утром к ним стучится соседка. Молчун Лу открывает. Она просит, мол, позови мать, а он башкой трясёт. Она зашла, глядь – мать с отцом в луже крови в постели лежат. Ну и вызвала копов. По-хорошему, Молчуна надо было в психушку забрать, но врачи решили, что он осознаёт свои действия, так его сюда и определили на двадцать пять лет.

Ничего себе, вот так повезло мне с соседом! Если бы я знал его прошлое до вчерашнего отбоя, то ночное происшествие могло бы довести меня до инфаркта. А ну как вдруг и меня он ночью… того? Хотя откуда у него взяться ножу… Но такой детина мог бы и голыми руками придушить, особенно спящего.

– А какие у вас тут развлечения? – поинтересовался я, чтобы сменить тему.

– Ну, смотря что под этим ты имеешь в виду. Я, например, сразу записался в библиотеку, там можно полистать подшивки газет, а на руки взять книги, но не больше двух зараз. Некоторые ещё во вполне приличном состоянии. Раз в месяц в большом зале нам устраивают кинопоказ. Крутят в основном комедии и музыкальные фильмы. Кто-то занимается спортом во дворе, там же песчаное поле для игры в футбол[21]. Между прочим, хороший вариант, если нужно с кем-то разобраться типа на законных основаниях, так как защитной амуниции практически никакой. После некоторых матчей кто-то из зэков оказывается в лазарете. Кстати, директор тюрьмы – большой любитель бокса и раз в три месяца устраивает здесь турнир среди заключённых со ставками в подпольном тотализаторе. Победитель получает хорошие премиальные, а он обычно один – Эшли Редфорд. Мало желающих выходить с ним на ринг, он уже не одного зэка покалечил. Но это тоже как бы в рамках закона.

– А так, вне закона, часто калечат друг друга?

– Не без того, – вздохнул Моррис. – Раз в неделю точно случается, что кто-то кого-то порезал. Сколько камеры и зэков не обыскивай, – всегда найдётся способ заныкать заточку. Кстати, не нравится мне, как вон тот мексиканец смотрит на тебя.

– Какой?

– Да вон, сидит в компании своих подельников.

Он чуть заметно кивнул направо, где в компании смуглых мужчин разного возраста сидел такой же с чёрными курчавыми волосами почти до плеч и пялился на меня так, будто я ему должен сотню баксов. Можно, конечно, поиграть в гляделки, но ни к чему этот детский сад. Правда, когда мексиканец провёл большим пальцем по горлу, демонстрируя универсальный жест угрозы, я слегка напрягся. Это ещё что за наезды? Ладно, разберёмся, что к чему, там будет ясно, чем моя физиономия не устроила этого кучерявого латиноса.

Усмехнувшись, я подумал, что в общем-то человека в тюрьме пришить очень легко. Пусть даже на ночь камеры закрываются. Можно подговорить сокамерника – посулить всяких плюшек или пошантажировать. Можно на прогулке сунуть перо в почку или накинуться толпой в душевой, где имеется шанс поскользнуться и стать добычей для жаждущих твоей крови. Может, всё-таки провентилировать вопрос о побеге? По крайней мере, лучше свалить за кордон, нежели чалиться здесь полтора десятка лет, потерять здоровье, а возможно, и жизнь. Потом уж задним числом организовать выезд жены и детей.

– Закончили жрать! – заорал прохаживавшийся между столами надзиратель, поигрывая резиновой дубинкой. – Посуду сдаём на мойку! Живее, если не хотите отведать моей Мэгги!

– Это мистер Бутч так свою дубинку называет, – прокомментировал Моррис, хватая поднос с посудой. – В честь своей жёнушки. Говорят, та ещё стерва.

– Заключённый Моррис, прекратить болтовню!

И обещанная дубинка опустилась-таки на спину несчастного финагента. Это ещё надзиратель не разобрал, что бедолага о его благоверной сказал, иначе одним ударом по хребту вряд ли обошлось бы.

После завтрака большая часть заключённых отправились на работы, а меня до обеда запрягли подметать территорию. Я успел узнать, что десятка два арестантов трудятся на ремонте дороги в сторону Сан-Рафаела и дальше, до Олд-Тауна. На такой вид работ они соглашаются с удовольствием, это хоть какая-то возможность побывать за пределами осточертевшей тюрьмы. Причём обед им доставляют прямо туда, а обратно они возвращаются только к вечеру. Может, и я как-нибудь от скуки наймусь махать кайлом?

При тюрьме же имелись механическая мастерская и деревообрабатывающий цех, где, естественно, также трудились зэки, это помимо столовой и прачечной. Меня же, как я уже упомянул, отправили мести территорию, определив фронт работ, как говорил герой Леонова в «Джентльменах удачи», «от сих и до сих». Время дали до обеда. Я же осмотрел территорию и прикинул, что тут за час можно управиться. Лениво шаркая видавшей виды метлой, я поглядывал по сторонам, памятуя об утренней угрозе со стороны мексиканца. Если что, отобьюсь черенком, я уже проверил, что он довольно легко выдёргивается из схваченных бечёвкой прутьев. Как-никак с мастером Лю мы отрабатывали и такую технику, причём я и сам кое-что ему продемонстрировал, так как у меня имелись наработки ещё с армейских времён в прежней жизни. Мастерство, как известно, не пропьёшь.

Но инцидента не случилось. Я, не особо напрягаясь, как и предполагал, управился меньше чем за час. После чего, сдав инструмент зэку-хозяйственнику, с чистой совестью отправился к свободному тренажёру. Их тут было всего два – штанга и боксёрский мешок из потёртой, набитой конским волосом кожи. Раздевшись до пояса, я лёг на лавку и принялся качать вес. Навскидку в штанге с приваренными наглухо «блинами» было килограммов двадцать пять, ну, максимум тридцать, поэтому я рассчитывал сделать десять подходов по двадцать жимов.

– А я тут кое-что выяснил. – Ишь ты, как незаметно подкрался Моррис.

Что-то я расслабился, в другой раз, чего доброго, какой-нибудь охальник с заточкой подкрадётся, а я лежу тут, потею.

– Насчёт чего?

– Насчёт мексиканца. Тебе знакома фамилия Сальвадо? – понизив голос, поинтересовался он.

– Хм… Ну, предположим, – напрягся я, принимая сидячее положение.

– Ты ему сильно насолил?

– Так, Джеймс, не тяни кота за яйца, мои с Сальвадо дела не для посторонних. Извини, не хотел обидеть.

– Ничего, я не обиделся… Так вот, у этого Сальвадо, известного как главарь наркомафии, который отбывает срок в Синг-Синге, здесь сидят подельники, и они вроде узнали, что их босс оказался в тюрьме не без твоего участия. Понимаешь, к чему я веду?

– Куда уж понятнее… Откуда ты это узнал?

– Просто оказался в нужном месте в нужное время, если это объяснение тебя устроит.

– Что ж, спасибо за предупреждение, Джеймс, буду держать ухо востро. Кстати, как попасть в библиотеку?

Книгохранилище находилось на втором этаже корпуса «B». Посещение свободное, но я оказался единственным посетителем.

– О, а вы, похоже, из новеньких. – Скрипучий голос принадлежал пожилому зэку с испещрённым морщинами лицом.

Сидевшая на переносице мясистого носа дужка очков с большими линзами была когда-то, вероятно, сломана, а позже скреплена обычным медицинским пластырем, уже потерявшим свою былую белизну. Одет он был в стандартную серую робу, но при этом на руках зачем-то имелись нарукавники.

– Джонни Горовиц к вашим услугам, – представился библиотекарь, привстав за своей конторкой и изображая чуть заметный поклон.

– Фил Бёрд, – невольно улыбнулся я. – Действительно, в Сан-Квентин я попал только вчера и уже понял, как скучно здесь без телевидения, радио и книг. С первыми двумя пунктами ничего не поделаешь, а вот книги, я смотрю, в наличии имеются. Предложите что-нибудь почитать?

– С удовольствием! Но сначала я должен выяснить ваши предпочтения. Шекспир, Дюма, Диккенс, Толстой, Драйзер, Ирвинг, Твен, Лондон?…

– М-м-м… Ну, для начала можно что-нибудь из Дюма и… А Гюго у вас есть?

– О, один из моих любимейших авторов! «Отверженные», «Собор Парижской Богоматери», «Человек, который смеётся»? Или «Последний день приговорённого к смерти»? Знаете, в наших местах очень актуально…

– Нет, спасибо, в смертники меня пока рано записывать. Давайте «Человек, который смеётся». Я слышал, на руки вы выдаёте не больше двух книг? Тогда из Дюма, если уж в тему, как вы говорите, дайте «Граф Монте-Кристо».

Спустя минуту я держал две увесистые книги французских авторов. Гюго в ещё вполне приличном состоянии, а вот Дюма изрядно потрёпан, но, к счастью, все страницы на месте. На меня завели карточку, а вернуть книги я должен был через неделю. Но прежде чем откланяться, я поинтресовался:

– Нескромный вопрос, мистер Горовиц… Вас-то за какие грехи сюда определили?

Тот грустно улыбнулся и принялся протирать носовым платком линзы очков. Ответил, только водрузив их обратно на нос.

– Я, собственно, и не скрываю свою историю. Но она займёт не одну минуту… Согласны подождать?

– Да я не тороплюсь…

– Тогда подождите немного, я вскипячу чай.

Он достал откуда-то из-под стола два стакана, налил в них из большой банки воды и в один сунул… пару бритвенных лезвий на спичках с двумя прикрученными к ним проводками, а вилку электрошнура воткнул в розетку. Спустя минуту появились первые пузырьки, а ещё через минуту вода в стакане закипела. Старик бросил туда чайную ложку заварки, кусок рафинада и велел мне помешивать, а сам принялся проделывать такую же процедуру со вторым стаканом. Вот те на, оказывается, этот трюк с самодельным кипятильником был известен не только советским зэкам.

За чаем библиотекарь поведал мне свою историю. В Штаты его семья эмигрировала с Западной Украины в начале века, когда Джонни было двенадцать лет, и звали его Шмуэль. Было у него три брата и сестра, он – младший в семье. Осели в Огайо, родители купили небольшую бакалейную лавку, дети им помогали, потом начали разбегаться. Джонни к окончанию школы мечтал поступить в университет, но дохода, который давала лавка родителей, едва хватало на жизнь семьи. А тут ещё нагрянула любовь. Еврейский мальчик по уши влюбился в дочку богатеньких родителей с их улицы. Та возьми и заяви ему: «Выйду за тебя, когда на твоём банковском счёте будут лежать хотя бы 100 тысяч долларов». Далеко не факт, что даже в этом случае она вышла бы за него, так как её родители на евреев поглядывали свысока и наверняка искали дочке женишка с хорошей родословной. Нужно было только дождаться, когда она закончит тот самый университет, в который мечтал поступить и Джонни. Но наш герой, потерявший от любви голову, решил во что бы то ни стало заработать эти несчастные 100 тысяч, причём легальным путём. За какую только работу он ни брался, однако всё приносило мизерный доход. В итоге с партией таких же мечтателей в 1931 году отправился на Аляску мыть золото. Старатель из Джонни получился аховый, и спустя полгода он вернулся с пустыми руками. При встрече со своей любовью, та с насмешкой поинтересовалась, добыл ли он те самые 100 тысяч? Если нет, то ему нужно поторопиться, так как родители уже подыскали ей жениха. В отчаянии Джонни не придумывает ничего лучшего, как купить на последние деньги револьвер и отправиться грабить банк. Убивать он никого не хотел, даже была мысль не заряжать барабан, но в последний момент всё же передумал. Возможно, это и спасло ему жизнь, хотя Джонни сейчас предпочёл бы смерть от пули охранника, но тогда интуитивно выстрелил первым, причём чуть ли не с зажмуренными глазами, но, как известно, новичкам везёт. Несчастный охранник получил смертельное ранение в шею, а находящегося в шоковом состоянии грабителя-неудачника повязали оперативно прибывшие на место преступления копы.

– Дело могло закончиться электрическим стулом, но общественному адвокату удалось добиться смягчения приговора до пожизненного, – со вздохом перешёл к финальной части своего рассказа Горовиц. – Первые двенадцать лет я отсидел в Мэнсфилдской тюрьме, потом меня отправили сюда. Библиотекарем я стал ещё при прежнем директоре, так как ни на что другое, по его мнению, в силу своего тщедушного телосложения я не был способен, а в книгах разбирался достаточно хорошо. Правда, в последнее время зрение совсем плохим стало, просил директора подыскать мне замену, но он пока что-то не слишком шевелится…

Вот вам очередная поучительная история, думал я, покидая гостеприимного библиотекаря. А что поделать, из-за любви люди не то что банки грабят, вешаются, стреляются и травятся. Вон у нас в армии, когда я ещё в Чечне служил, случай был с первогодком… Хотя ладно, не будем о грустном.

Этот вечер я посвятил чтению. Правда, один раз мой покой попытались нарушить. До отбоя, как я уже упоминал, двери камер оставались открытыми, тут-то и завалились ко мне двое типов, в одном из которых я признал утреннего зэка, наехавшего на меня по пути в столовую. Второй был на голову его выше и шире в плечах, классический бычара.

– Ну что, новенький, платить будешь? – спросил коротышка.

– В смысле? – спокойно поинтересовался я, откладывая в сторону книгу и лениво поворачивая голову.

– В смысле, что ты богатенький хрен, а без защиты здесь тебе каюк. Если я, Фредди Крюк, возьму тебя под своё крылышко, никто не посмеет поднять на тебя руку.

– Крыша моя, значит, пришла? Ну-ну… И сколько я должен за твоё покровительство?

– Каждую неделю будешь отдавать мне по полсотни баксов. С твоими миллионами это сущая мелочь, верно?

– А какой у тебя срок?

– Зачем тебе это?

– Ну, мне же нужно знать, сколько лет я буду платить тебе еженедельно по пятьдесят долларов. Хочу подсчитать, какая сумма набежит в итоге.

Этот тип переглянулся с подельником и, осклабившись, выдохнул из щербатой пасти вместе с миазмами:

– Слушай, грёбаный мистер Рич, мне насрать, сколько ты потратишь за семь лет, что я тут ещё буду торчать. Ты, наверное, ещё не понял, что речь идёт о твой жизни. И если ты её ни в цент ни ставишь, то можешь с ней попрощаться уже завтра.

– А теперь ты послушай меня, кусок дерьма. – Я спрыгнул с нар и, глядя в глаза, ровным голосом продолжил: – Если хоть ещё раз я увижу тебя возле моей камеры или ты приблизишься ко мне ближе чем на три метра… Нет, я не буду тебя убивать, я просто переломаю тебе ноги, чтобы ты, лёжа в лазарете, мог в спокойной обстановке подумать о своём поведении. И вот этот клоун, – я резким движением схватил здоровяка сквозь штанину за мошонку, – тебе не поможет, потому что будет лежать на соседней койке.

– Отпусти… – простонал бычара, стоя на цыпочках.

На всякий случай на глазах охреневшего шантажиста я растянул удовольствие ещё секунд на десять, после чего освободил из захвата яйца здоровяка, который, выпучив глаза, согнулся пополам, держась за промежность.

– Вон отсюда!

Они ушли, тихо так, разве что бычара продолжал постанывать. Я покосился на Молчуна Лу. Тот как сидел со своей крысой, так и продолжал сидеть, поглаживая зверька как ни в чём не бывало. А я снова забрался на свою шконку, продолжив увлекательное чтение об узнике замка Иф. Всё-таки у второго яруса есть преимущество – лампочка ближе, и читать как-то сподручнее. Но всё равно не настолько яркий свет, чтобы не испортить спустя какое-то время зрение. Как бы до очков не дочитаться…

На следующий день мне снова вручили метлу, но уборка продлилась недолго – зарядил дождь. Мести грязь смысла не было, поэтому я вернулся в камеру, но не успел улечься на своих нарах с книгой в руках, как появился надзиратель, кажется, фамилия его была Лепски. Поигрывая дубинкой, он велел мне следовать за ним. Я ничего не спросил, и мы покинули корпус. Миновали тюремный двор, вошли в административное здание, поднялись на второй этаж и остановились возле двери с табличкой «Директор Генри О. Диксон». Интересно, что от меня понадобилось директору тюрьмы?

Мне сказали сесть на стул напротив развалившегося в кресле за своим столом Генри Диксона. Тот выглядел лет на сорок с небольшим, его голову венчала крупная залысина. Перед ним лежала открытая папка, и на первом листе я разглядел свою фотокарточку, сделанную при поступлении в исправительное учреждение.

– Как обустроились, мистер Бёрд?

– Терпимо, мистер Диксон, – нейтрально ответил я, теряясь в догадках, в каком ключе будет протекать разговор.

– К нам редко попадают такого полёта птицы, – улыбнулся он. – Вас вроде определили к Молчуну Лу? Небось, уже наслышаны о его прошлом?

– Странно, что он не в психбольнице, – пожал я плечами.

– Я, честно говоря, тоже удивлён, что его признали дееспособным, но это уже не в моей компетенции. Я вас к кому-нибудь ещё подселил бы, но там такие типы – клейма негде ставить. А одиночки у нас для приговорённых, да и вы там с ума сошли бы за пятнадцать лет. Надеюсь, вы с Молчуном Лу поладили? Он парень тихий, хотя и малость того.

– Ну хотя бы пока придушить меня не пытался, – вздохнул я, невольно вспоминая ночное происшествие.

– А вы неплохо держитесь для новичка.

Да уж, новичок… Знал бы ты, через что мне довелось пройти, не смотрел бы на меня с такой снисходительностью. Ваши тюрьмы не чета советским и тем более лагерям типа Ухтпечлага.

– Мне рассказали о небольшом конфликте, случившемся между вами и Грегори Смоллом, который заявился в вашу камеру со своим подручным. Вы молодец, не спасовали. А Смолл – мелкая сошка, сегодня же отправится в карцер, причину мы найдём.

Невольно вспомнился карцер, в котором мне довелось побывать в Бутырке в приснопамятном… да, в 37-м. Целая вечность прошла, а ощущение – будто вчера. Интересно, сколько живут пауки? Бармалей, мой невольный сокамерник, небось давно окочурился.

Диксон извлёк сигарету из початой пачки Pall Mall и сунул её в зубы.

– Курите?

– Нет, спасибо, не имею такой привычки.

– А я не могу бросить, иногда по три пачки в день выкуриваю. Жена уверяет, что я умру от рака лёгких. Может, так оно и будет, пока только слизь из глотки по утрам отхаркиваю. – Он сделал ещё несколько затяжек, последнюю – самую глубокую, и задавил окурок в металлической пепельнице. Его пальцы сплелись на небольшом, упрятанном в жилетку животике, а взгляд из-под кустистых бровей принялся буравить меня, словно пытаясь прожечь в моём теле дырку. Чувствовал я себя не совсем комфортно, но старался никак этого не демонстрировать. – А знаете что… – Директор приподнялся и протянул руку к сейфу, дверца которого оказалась незапертой. Спустя секунду на столе оказались початая бутылка виски и пара стаканов. – Думаю, от глотка доброго виски вы не откажетесь? – подмигнул Диксон, плеснув в каждый из стаканов на стандартные два пальца.

– Не откажусь, – согласился я, беря подвинутый мне хайболл.

Мы посмаковали напиток, и впрямь оказавшийся неплохим, после чего я наконец задал вопрос в лоб:

– Мистер Диксон, вы ведь не для того меня пригласили, чтобы угощать сигаретами и виски?

– Почему бы и нет? – крякнул от такой откровенности директор тюрьмы. – Поверьте, встретить интересного собеседника здесь весьма сложно. Мои подчинённые в большинстве своём исправные служаки, но не более того. Я уж не говорю о заключённых, девяносто девять и девять десятых процента которых – грабители, насильники и убийцы. Вас же я при всём желании не могу отнести к этой категории.

– Но ведь именно за убийство, якобы убийство, меня сюда и определили.

– Поверьте, даже если вы и убили кого-то по пьяной лавочке, то сильно отличаетесь от обычного контингента моей тюрьмы. – Он выделил слово «моей». – Я читаю ваши газеты, слушаю ваше радио, смотрю ваше телевидение, в конце концов, я не пропускаю ни одного вашего фильма! Недалёкий человек при всём желании не смог бы успешно вести такой бизнес. Ваш фильм «Месть подаётся холодной» вообще один из моих любимых, если не самый любимый. А ведь с момента его выхода уже лет десять прошло…

– Пожалуй, больше, он вышел на экраны в 39-м.

– Тем более! Вы – уникум, то ли по иронии судьбы, то ли по чьей-то злой воле оказавшийся в числе заключённых Сан-Квентина. Поэтому я и хочу, чтобы по окончании отпущенного вам срока вы вышли на свободу здоровым морально и физически. Думаю, вас выпустят по УДО. Если я не ошибаюсь, рассматривать условно-досрочное по вам будут через десять лет?

– Угу, – кивнул я.

– Уверен, при примерном поведении через десять лет вы обнимете своих жену и детей. Да, повзрослевших детей, но хотя бы не на пятнадцать, а на десять лет. Согласитесь, есть ради чего проявить терпение и законопослушание. Между прочим, у нас полным ходом идёт подготовка к Рождеству. Двадцать пятого в честь Рождества в столовой обещали испечь гигантский бисквитный торт, на него уже выделены продукты, а тридцатого состоятся театрализованное представление и концерт – всё это с участием заключённых. Может, и у вас имеется какой-нибудь талант?

– Разве что спеть под гитару пару песен.

– А что, инструменты у нас имеются, можем устроить. Вот прямо сейчас и пишу: «Фил Бёрд поёт под гитару», – принялся он черкать в блокнотике. – А вы пока подумайте над репертуаром, договорились? И если нужно, сможете порепетировать.

Ой, неспроста этот Диксон мне тут пятки лижет. Бесплатный сыр, как известно, бывает только в мышеловке.

– Если будете вести себя хорошо да ещё принимать активное участие в жизни тюрьмы, как в случае с рождественским концертом, я лично буду ходатайствовать о вашем УДО.

– Я и не собирался нарушать тюремные порядки, если только не попытаются меня оскорбить словом или делом, боюсь, в ответ могу и покалечить.

– Я наслышан о ваших геройских поступках на воле, мистер Бёрд, знаю о вчерашнем случае и уверен, вы сумеете за себя постоять. Но мы всё же стараемся не допускать нарушений закона в стенах подведомственного мне учреждения. В противном случае нарушителя ждёт карцер, а то и новый срок. Так что намотайте себе на ус.

– Тем не менее мне уже по секрету сообщили, что недели не проходит, чтобы кого-то не порезали, – усмехнулся я. – Знаете, не хотелось бы как-нибудь поскользнуться в душе, упав несколько раз подряд на некий острый предмет.

– Хм… Э-э-э… Кто же это вас просветил?

– Увы, не могу раскрыть имя своего информатора, это было бы неэтично.

И подумал, что надзиратель, возможно, заприметил, что в первый же день моего пребывания здесь за ужином я общался с Моррисом. Тогда для бывшего финагента дела могут сложиться не лучшим образом. Но всё же будем надеяться на лучшее.

– Ну да ладно, не буду устраивать вам допрос, просто поверьте – я и мои люди прилагаем все силы, чтобы тюрьма Сан-Квентин стала если не лучшей в Штатах, то как минимум образцовой. Мы хотим оправдывать доверие американских налогоплательщиков.

– «Тюрьмы построены на камнях закона, публичные дома – из кирпичей религии», – с улыбкой процитировал я.

– Читали Уильяма Блейка? Неудивительно, что вы успели уже побывать и в библиотеке. Как вам Горовиц?

– Приятный старик со сложной судьбой.

– Ну, тут у всех судьбы непростые, и у вас в том числе. Кстати, не думали, чем себя занять на ближайшие годы? Полагаю, вы способны на большее, чем просто подметать территорию.

Ловушка? Проверка? Хотя какой смысл? А что, если он искренен и всерьёз озаботился моей занятостью? Ладно, была не была.

– Мистер Горовиц пожаловался мне на плохое зрение. Говорит, мол, если бы начальство нашло ему замену… Вот я и подумал, может, мне попроситься в библиотекари? – с видом невинной овечки посмотрел я на директора, а тот на меня.

И так мы переглядывались с минуту, после чего губы Диксона расползлись в широкой улыбке.

– А вы не промах, мистер Бёрд! Что ж, я могу устроить вас в это тихое местечко, это в моих силах… Кстати, моя дочка Элизабет, – кивнул он на стоявшую на столе чёрно-белую фотографию симпатичной стройной девушки в платье в горошек. – Красотка, не правда ли?

– Хороша, – согласился я, гадая, к чему он ведёт.

– Следующей весной она заканчивает колледж в Сан-Франциско, будет дипломированным отельным менеджером, но мечтает стать актрисой, сниматься в Голливуде. Мать только смеётся, а я стараюсь дочурку поддерживать. Как думаете, сможет у неё выгореть эта задумка? Я слышал, в Голливуде нужно иметь волосатую лапу, без этого никак.

Кажется, я догадываюсь, к чему ты клонишь, мистер Диксон.

– Знаете, не всегда всё решает волосатая лапа. Если человек бесталанен как пробка, толку от связей немного. Ваша дочь участвовала в школьных постановках?

– О да, она всегда была на главных ролях и удостаивалась только восторженных отзывов!

– Что ж, если в ней и впрямь есть искра таланта, то на моей студии вашу дочь могут поглядеть. Вдруг из Элизабет и впрямь выйдет неплохая киноактриса.

– Мистер Бёрд, даже не знаю, как вас благодарить…

– Пока ещё рано, но я почему-то уверен, что у Элизабет Диксон всё получится. Только дайте мне возможность позвонить моим людям на студию. Когда она сможет туда приехать? В рождественские каникулы? То есть совсем скоро… Хорошо, я договорюсь, чтобы её посмотрели. А ещё, – жестом я пресёк выражение очередной волны благодарности, – я могу помочь Сан-Квентину материально. Ведь наверняка финансовая поддержка тут не будет лишней?

– Вы как нельзя более правы! Тюрьма содержится, как я уже говорил, на деньги американских налогоплательщиков, но помощь частных лиц мы только приветствуем. Тем более что некоторые корпуса требуют основательного ремонта, а котельная вообще дышит на ладан. Зимы в наших краях хоть и мягкие, снег – большая редкость, но проклятая сырость… Она повсюду! Плесень разъедает стены, а ржавчина – проложенные в них коммуникации! Мы устали бороться с тараканами и крысами. Так что, если вы согласитесь оказать тюрьме материальную поддержку, лично от меня вам огромная благодарность.

«Да уж, до эпохи полипропиленовых труб мы с Диксоном вряд ли доживём», – усмехнулся я про себя.

– Что ж, раз вы не против, тогда по рукам. Сейчас я готов позвонить насчёт Элизабет, а в ближайший приезд сюда моего помощника и супруги, которая на данный момент является держателем акций всех моих компаний, мы решим вопрос с финансированием ремонтных работ. И не только. Я тут уже прикинул, хорошо бы не только модернизировать спортивную площадку в тюремном дворе, но и оборудовать спортзал в помещении на случай ненастной погоды. Можно устроить комнату отдыха с бильярдом и телевизором… Согласен, насчёт бильярда я, может, погорячился, но телевизор – почему нет? Можно хотя бы включать его во время вечерних новостей и на трансляциях спортивных соревнований, благо уже второй год вещает мой спортивный канал Sport TV. Я бы от телеприёмника и в камере не отказался, но не хочу выглядеть зарвавшимся наглецом. А вот радио можно провести в каждую камеру, вряд ли кто-то будет против. Причём можно сделать так, чтобы включалось оно только с расположенного в административном здании центрального пульта и вещало не только музыку, но и передачи, направленные на моральное перевоспитание заключённых.

Блин, что я несу?! Это ж ведь и по мне ударит, я ж с ума сойду слушать ежедневно эту хрень с утра до вечера.

– А что, идея с радио мне нравится. И с телевизором можно решить, если вы согласитесь стать спонсором проекта. Давайте вы к завтрашнему дню составите подробный план, который я смогу представить на утверждение вышестоящему начальству. Уверен, их это заинтересует. А пока – вот к вашим услугам телефон, если вы действительно хотели позвонить насчёт моей дочери… Что вас смущает? Ах да, хорошо, не буду подслушивать, оставлю вас с аппаратом наедине, покурю в коридоре. Как закончите, выйдете. – Диксон с улыбкой, призванной являть собой благодушие, но больше похожей на крокодилий оскал, ненавязчиво убрал со стола моё дело в сейф, подвинул ко мне телефон и вышел из кабинета.

Ладно, воспользуемся «звонком другу», то бишь Стетсону. Думаю, в его силах организовать кастинг для девицы таким образом, что даже при отсутствии малейших способностей к актёрству она сможет засветиться в каком-нибудь проекте. Только бы он был на месте.

Мне повезло, Стетсон взял трубку после третьего гудка.

– Мистер Бёрд! Как вы?!

– Неплохо, лучше, чем могло бы быть. Звоню из кабинета директора тюрьмы, пока он вышел покурить в коридоре. В общем, тут такое дело… – Я понизил голос, чтобы Диксон, стоя за дверью, не услышал лишнего. – Уайлдер ведь уже приступил к съёмкам «Зуда седьмого года»? Актёры на все роли у него уже наверняка утверждены, но, думаю, он сумеет придумать небольшую роль для дочки директора тюрьмы.

Разговор занял буквально пару минут, Саймон всё схватывал на лету. Также я намекнул на возможные траты в пользу Сан-Квентина, которые ещё больше поднимут меня в глазах здешнего руководства. Пользуясь случаем, спросил, как там Варя, дети, попросил передать им привет и что скучаю по ним, но если супруга решит навестить меня, лучше ей это сделать одной, без Сони и Дани. Незачем травмировать психику детей, для которых папа по легенде находится в длительной командировке. Напоследок я ещё раз напомнил, как зовут дочку директора тюрьмы, затем положил трубку и открыл дверь кабинета, приглашая курившего уже, наверное, вторую сигарету Диксона вернуться в свои апартаменты.

– Вроде вопрос решили. Сейчас на моей студии приступили к съёмкам новой картины с восходящей звездой Мэрилин Монро, о которой вы ещё не раз услышите, но кое-какие вакансии остались, и Элизабет может попробовать свои силы на кастинге. Есть бумага и карандаш? Вот телефон моего человека, его зовут Саймон Стетсон, он будет курировать вашу дочь, когда она появится в Голливуде.

Покидая под конвоем здание тюремной администрации, я находился в приподнятом настроении. Да, пришлось пойти на сделку с совестью, ведь ещё не факт, что девица чего-то стоит как актриса, и материальные затраты предвидятся немалые, но, чёрт возьми, мне тут сидеть ещё хрен знает сколько, так почему я не могу сделать своё пребывание в этих стенах чуть более комфортным?

Глава 6

Следующие несколько дней почти безостановочно лил дождь, в основном мелкий и нудный зимне-осенний севера Калифорнии, лишь иногда прекращаясь, чтобы затем припустить с новой силой. Скучающие зэки сидели по блокам, кроме тех, кто работал в цехах, прачечной и столовой. На дорожные работы никого не отправляли, вероятно рассуждая, что простудятся, чего доброго, лечи их потом.

Решив, что пора вернуться к практике ушу, перед завтраком в камере я начал проделывать комплекс упражнений. В таком пенале, конечно, не разгуляешься, но когда сосед постоянно сидит на нарах, места побольше, чем если бы он болтался по камере. Флегматичный Молчун Лу даже начал коситься на меня с интересом, когда я принялся делать комплекс чанцюань. Зато после первой же тренировки я почувствовал прилив бодрости, что было отмечено за завтраком Джеймсом Моррисом. Мы с ним в эти дни изредка пересекались, причём не только в столовой, и даже как бы сдружились. Причём я не сказал бы, что он пытался ко мне подмазаться, как к человеку, владеющему огромным по нынешним меркам состоянием (впрочем, теперь им официально владеет моя супруга), я такие вещи чувствую на расстоянии. Всё происходило как-то само собой, и мне действительно было с ним комфортно общаться, благо человеком он оказался достаточно эрудированным.

Молчун Лу по-прежнему основное внимание уделял своей крысе и ночью больше меня не тревожил. Либо я просто привык и спал в полную силу.

За эти дни я пару раз успел побывать в душевой, и оба раза обошлось без эксцессов. Никто до меня не докапывался, да и сам я старался лишний раз мыло не ронять и спиной ни к кому не поворачиваться.

Также я успел добить историю о Монте-Кристо и уже наполовину осилил труд Гюго, предпочитая в дневное время читать в проходе, опершись на перила и поставив ногу на нижнюю перекладину. Тут-то меня и навестил проповедник. Тот самый Чокнутый Мо, которого я до этого видел лишь мельком, да и то издалека.

– Грешишь?

Я оторвался от книги и посмотрел на вопрошавшего. Проповедник был на вид ненамного старше меня, невелик росточком, жидкие светлые волосы спускались до плеч, а тонкие пальцы крепко сжимали потрёпанный томик Библии. Но всё внимание приковывали к себе глаза, словно горевшие праведным блеском.

– А кто не грешен? – ответил я, решив не пускаться в прения с двинутым на религии зэком.

– Крест носишь, сын мой, – его взгляд скользнул в разрез моей робы, – а на отпущение грехов не приходишь.

– К вам?

– А что, тут есть другие пастыри?

Я вспомнил Ухтпечлаг и отца Иллариона, зверски замученного уголовниками. Вот ему я с радостью покаялся бы, а не этому клоуну. Видно, прений не избежать.

– А вы какую церковь представляете, святой отец? – поинтересовался я, с иронией выделив обращение к «пастырю».

– Разве это так важно? Мы все – дети Господа нашего.

– Извините, но я русский, крещён в православной вере, и отпускать грехи мне будет только православный священник. А вы-то вообще в сан рукоположены? Или так, самодеятельностью занимаетесь? Чем вы вообще на воле занимались и за какие грехи сюда угодили?

Самопальный батюшка, похоже, онемел от такого наезда, а я вернулся к чтению, сделав вид, что не замечаю стоящего рядом со мной проповедника, хотя его негодующий взгляд чувствовал всем своим естеством. Не думаю, что ещё кто-то говорил ему подобное.

– Святой отец, – неожиданно услышал я голос подошедшего Морриса. – А вот скажите, Бог правда существует? Не хочу вас обидеть, но…

– Не богохульствуй! – прошипел Чокнутый Мо. – Если дьявол существует, то и Бог есть. А дьявола я вижу каждый день.

И снова я ощутил на себе взгляд полный столь праведного гнева, что захотелось поёжиться, однако я сдержался и продолжал как ни в чём не бывало перечитывать историю несчастного Гуинплена. Лишь после того, как проповедник удалился, я позволил себе оторваться от чтения и обменяться улыбками с Моррисом.

– Спасибо, старина, что выручил, а то что-то уж очень резво этот шут взялся за моё религиозное воспитание.

– Не стоит благодарности, – подмигнул финагент. – В другой раз ты меня выручишь. Но думаю, проповедник затаил на тебя обиду, так что не расслабляйся. А учитывая, что ещё и мексиканцы в твою сторону косо поглядывают…

– Да уж, впору нанимать телохранителя.

– А что, с твоими-то деньгами! Конечно, их ещё надо суметь переправить в тюрьму. Если нужно, могу договориться с человеком, который организует доставку с воли не только денег, но и много чего ещё, включая травку. Правда, комиссионные берёт приличные.

– Спасибо, не стоит, – улыбнулся я. – Если меня всерьёз захотят убрать, то никакой телохранитель не поможет. Но надеюсь, смогу за себя постоять.

– Если что – я на твоей стороне… Ладно, пойду в прачечную, скоро моя смена ваши тряпки стирать. – Шутливо взяв под козырёк, Моррис отправился по своим делам, я же попытался вернуться к чтению, но теперь уже никак не получалось сосредоточиться на повествовании.

М-да, выходит, я и впрямь постепенно обзавожусь недругами. Может, стоило с этим Чокнутым Мо держать себя помягче? Даже покаяться для виду в каком-нибудь грешке, типа первой мастурбации в четырнадцатилетнем возрасте? Отпустил бы грехи – и никаких претензий.

Нет уж, осадил я себя, в моей жизни случалось немало возможностей пойти вопреки своим принципам, порой причины были даже более веские, как, например, когда на кону стояла моя собственная жизнь. Но я всегда шёл наперекор обстоятельствам и, возможно, как раз потому ещё жив, хотя в данный момент и угодил в места не столь отдалённые. А посему хватит изводить себя бесплодными моральными терзаниями.

Я достал из-за пазухи маленькое семейное фото, где мы позировали на фоне ранчо, как я в шутку называл наш домик в Вегасе. Грусть всколыхнула моё сердце, захотелось хлюпнуть носом, размазывая слёзы по щекам, но я сдержал эмоции, лишь непроизвольный вздох вырвался из моей груди. Пожалуй, только сейчас я по-настоящему осознал, какая долгая разлука нам предстоит, хотя до этого разум упорно отказывался верить, что это взаправду. Попадись мне сейчас сволочь, подставившая меня, голыми руками порвал бы на части!

В приливе чувств я с такой силой грохнул кулаком по перилам, что они завибрировали, а ребро ладони отозвалось болью. Поймал на себе удивлённо-встревоженный взгляд идущего мимо зэка…

А на следующий день надзиратель велел мне шлёпать в библиотеку, принимать дела у старины Джонни. Горовиц встретил меня грустной улыбкой.

– А, это вы… Ну что ж, мои просьбы наконец достигли ушей начальника тюрьмы, и я, признаюсь, рад, что нашёл замену именно в вашем лице. Что ж, давайте приступим к делу.

В следующие три с половиной часа, пожертвовав даже обедом – мы обошлись самопальным чаем с печеньями, – Горовиц передавал мне дела. Мне не составило особого труда запомнить, на каких стеллажах находится классика, на каких – приключенческая литература, где – поэзия и так далее. Особое внимание уделялось картотеке, я должен был следить за тем, чтобы книги возвращались вовремя и в том виде, в котором были отданы на руки. В противном случае в качестве наказания читатель лишался своего абонемента.

– Надеюсь, передаю своё дело в надёжные руки, – сказал на прощание Горовиц с подозрительным блеском в глазах. – Буду заходить по старой памяти, если вы не против. Я все книги практически перечитал, но просто подержать их в руках будет приятно.

Самое главное, я получил возможность с подъёма до отбоя находиться в стенах библиотеки, и единственное, чего опасался, – зачахнуть от скуки. Впрочем, если я решу перечитать все собранные здесь книги, то ближайшие пару лет мне будет чем заняться. И кстати, не помешает обновить библиотечный фонд, опять же попросив верного Стетсона закупить книги. Наибольшим спросом у зэков пользуется беллетристика, ну так и закажем через помощника побольше развлекательного чтива, можно даже в мягкой обложке.

Хорошо бы, между прочим, достать самоучитель по переплётному делу. Подозреваю, это не такое уж и сложное занятие, а своими силами я смог бы дать вторую жизнь не одной сотне книг, так как состояние некоторых, уже по предварительным наблюдениям, было близко к катастрофическому.

А также в стенах библиотеки можно организовать литературный кружок… Хотя это я уже зарапортовался, как-то не представляю себя в роли лектора, да и не знаю, на какие темы общаться с зэками. Пусть лучше просто книжки читают.

В первый свой рабочий день я немного мандражировал. Обслужил пятерых абонентов, для которых новый библиотекарь стал новостью. А под вечер ко мне заявился сам директор Диксон, сияющий как начищенный самовар.

– Ну как вы здесь обустроились, мистер Бёрд? А я к вам ещё и с благодарностью: моя дочь успешно прошла кастинг на одну из ролей в новом фильме вашей киностудии. Правда, в колледже на время съёмок ей придётся взять академический отпуск, но это не вопрос.

Для вида порадовавшись за его дочурку, я познакомил Диксона с решением пополнить книжные фонды за свой счёт, и эта идея, конечно же, нашла живой отклик у директора. Ещё бы, за чужой-то счёт! А он просветил меня, что моё предложение профинансировать помощь тюрьме Сан-Квентин получила одобрение в Управлении пенитенциарных учреждений США, дело за малым – составить точную смету расходов.

– Если вы не против, этим займётся также мой человек, уже имеющий опыт в подобного рода делах, – заявил я Диксону.

М-да, на беднягу Стетсона в связи с моим сроком свалились ещё дополнительные заботы, помимо того, что нужно было довести до ума расследование дела, из-за которого я угодил за решётку. Но куда деваться, я же как-никак устроил ему гастроли Ленинградской филармонии, вот пусть отрабатывает свои любовные переживания.

Руководить строительными и прочими работами будут нанятые Стетсоном люди, а рабочую силу предоставит мистер Диксон, благо большой массе зэков всё равно нечем заняться с утра до вечера.

24-го, в понедельник, меня навестили Стетсон и Варя. По блату я получил возможность видеться с ними без присутствия надзирателя, тет-а-тет в отдельном помещении, правда, без окон. Стол, три стула – вот и вся мебель. Обнимаю супругу, которая едва сдерживает слёзы (да и у меня в носу предательски пощипывает), крепко жму руку Саймону. Варя рассказывает, как дома, я делюсь своим положением дел.

– Видишь, не так уж всё и плохо, – улыбаюсь чуть посветлевшей жене и добавляю по-русски: – Не сравнить с Бутыркой и Ухтпечлагом.

Потом Стетсон рассказывает о запущенном в печать и по радио и ТВ компромате на некоторых присяжных. В том числе и на миссис Трувор. Хозяйка квартиры призналась, что сдавала этой парочке жильё по указанному адресу каждый последний четверг месяца, а уж чем они там занимались – не её ума дело. Под таким соусом материал и был подан в СМИ, и нетрудно догадаться, чем могут заниматься мужчина и женщина в снятой на вечер квартире.

На бизнес-проектах мой арест сильно не отразился, учитывая, что право подписи перешло к Барбаре Бёрд, а мой помощник теперь консультирует её почти по всем вопросам. Варя ему доверяет, да и куда ей деваться… Хорошими темпами идёт возведение учебного корпуса университета, кампусы будут построены во вторую очередь, а в третью – стадион и облагорожена прилегающая территория. А вот день, когда распахнёт свои двери казино-отель Glory, виден уже невооружённым глазом. Думается, к марту все отделочные работы будут закончены, и отель класса люкс примет первых постояльцев.

– Надеюсь, это произойдёт при вашем непосредственном участии, – добавляет Саймон. – Что касается расследования вашего дела, то я созвонился с мистером Толсоном, и он прислал в Лос-Анджелес своего сотрудника, а я у него на подхвате. Он уже успел плотно пообщаться с теми двумя свидетелями вашего с Уайлдером разговора о походе в «Голливуд». Один из них – второй администратор фильма Квентин Кантор, после того, как заметил к себе интерес со стороны ФБР, неожиданно решил уволиться, объясняя это желанием перебраться поближе к пожилым родителям в Балтимор. И это в самый разгар съёмок!

– Если он в этом замешан, то такими действиями только себя подставляет.

– Агент тоже так думает, надеюсь, ниточка от Кантора приведёт к заказчику и исполнителю преступления.

Отпущенный на свидание час пролетел незаметно. Комнату я покидал с увесистой сумкой продуктов, хотя и просил Варю насчёт еды не беспокоиться. Местная пайка, конечно, на ресторанное меню не очень похожа, но и бурдой её назвать язык не поворачивается.

В библиотеке я стал и репетировать с выданной мне за три дня до рождественского концерта гитарой. Приятно видеть, что я имею непосредственное отношение к её производству, так как это Gibson-J-45. Правда, производить эту модель начали в 42-м, но, судя по виду, ей не больше трёх лет, а к тому времени я уже давно был совладельцем фабрики музыкальных инструментов, так что приложил, так сказать, руку.

За этим занятием меня и застал Генри Диксон.

– Ну, как вы здесь обустроились? Неплохо, неплохо… Что, готовитесь к концерту? Это хорошо. Что будете петь? Хм, думаю, неплохой выбор. А, ещё и карточные фокусы… Я распоряжусь, чтобы вам выдали колоду карт… Мистер Бёрд, скажите, на вашей студии никогда ещё не снимали фильм о тюрьме? А, между прочим, я считаю, в качестве воспитательной меры можно показать, например, сцену приведения в исполнение смертного приговора… Кстати! У нас завтра будет очередная попытка отправить на тот свет приговорённого.

– А что за тип?

– Джон Буше, может, слышали?

Его осудили пару лет назад, с тех пор он дожидается приговора в Сан-Квентине. Парень проник в автоприцеп и изнасиловал жену лейтенанта ВВС США. Бабёнка начала кричать, он положил ей на лицо подушку, чтобы заткнуть рот, пока он не кончит свои дела, в итоге она задохнулась. Суд присяжных состоял из восьми белых женщин, которые всеми силами пытались отправить чернокожего убийцу в газовую камеру.

– Жаль.

– Буше?

– И его в какой-то мере, и ту женщину, которую он задушил.

– Не стоит жалеть таких негодяев, хотя в общем-то парень до этого вёл более-менее приличный образ жизни, попадался только на краже в магазине… Слушайте! Если вы или ваши люди когда-нибудь решитесь снимать кино о тюрьме, я могу вам устроить просмотр завтрашней казни. Если, конечно, не последует звонка от губернатора, такое иногда случается. А у вас будет шикарный материал для нового фильма.

Честно сказать, как-то не очень у меня лежала душа к подобного рода мероприятиям, но, с другой стороны, почему бы и впрямь не снять когда-нибудь фильм о тюрьме? На фоне воспоминаний о тех же «Зелёной миле» и «Побега из Шоушенка» можно будет разбавить сюжет личными впечатлениями. Тем более, откажись я, Диксон ещё, чего доброго, подумает, что ошибался относительно стали в моих яйцах.

– Хорошо, мистер Диксон, я согласен.

– Вот и отлично! Казнь назначена на одиннадцать часов утра. Я проведу вас в зал, откуда будут смотреть за казнью заинтересованные лица. Посажу в уголок, в гражданской одежде вас, надеюсь, никто не узнает.

Построенная рядом с газовой камерой комната для наблюдения состояла из трёх рядов стульев, расположенных амфитеатром, и была способна разместить дополнительных желающих. На этот раз в Сан-Квентин подъехало с десяток человек, в том числе вдовец в форме лейтенанта ВСС США и родители погибшей. Меня же Диксон определил, как и обещал, в самый уголок, но рядом со мной зачем-то уселся тщедушный мужчина, представившийся репортёром San Francisco Chronicle Эдом Макинроем.

– Вы впервые на казни? – шёпотом поинтересовался репортёр. – А я уже в третий раз, и два из них закончились исполнением приговора. Не люблю это дело, но редактор почему-то отправляет всякий раз именно меня.

– И каково это?

– Я стараюсь к таким вещам относиться философски: живи каждый день как последний – и однажды угадаешь. Или, как сказал один мой знакомый, владелец похоронной конторы: «Все мы рождаемся верхом на могиле».

– Ну а там, после смерти, есть что-то, как считаете? Душа там, всё такое…

– Друг мой, врач-реаниматолог, так говорит: «Что происходит после смерти? А что происходит с током после того, как ты щёлкаешь выключателем? Его просто нет. Думаю, и с душой происходит то же самое, так как наше самосознание – всего лишь цепь мириадов электрических импульсов в нейронах головного мозга».

Тут на разговорившегося репортёра зашикали, и он умолк.

Шестиугольная комната была отгорожена от нашей тремя стеклянными перегородками, как бы опоясанными с наружной стороны медной перекладиной, расположенной на уровне груди. Три другие перегородки были стальные. Центральная имела тяжёлую кованую дверь, а две другие – окошечко-глазок.

Внутри комнаты для приговорённого находился массивный стул, по всей видимости, дубовый, с очень высокой спинкой. Под сиденьем я заметил ведро, насколько мне было известно, с соляной кислотой. Сидящий рядом со мной репортёр пояснил, что по сигналу палач высыпает таблетки-пастилки цианистого натрия в расположенный наклонно шланг, они падают в ведро, происходит реакция, высвобождающая цианистый газ, и приговорённому приходит конец.

В помещение для казни ввели довольно хилого на вид негра. Наверное, при такой комплекции ему пришлось постараться, чтобы совладать с жертвой. Два тюремщика принялись привязывать его к стулу широченным поясом вокруг груди, а более узкими обхватывая запястья и лодыжки. Время от времени они о чём-то спрашивали приговорённого, тот отвечал. Возможно, первые интересовались, удобно ли парню, не жмёт ли… При этом у Буше был такой извиняющийся вид, что у меня, честно говоря, душу выворачивало. Один из тюремщиков с седыми висками и грустными, как у бассета, глазами, похлопал парня по щеке и покинул комнату.

После чего в одном окошечке появилось лицо директора тюрьмы, в другом – священника и врача. Человек в сутане сделал рукой последний жест крестом, а врач, дававший клятву Гиппократа защищать жизнь, знаками стал показывать Буше, как надо сделать, чтобы как можно спокойнее умереть. Из его жестов я понял, что нужно задержать дыхание и вдохнуть поглубже.

Похоже, на этот раз губернатор решил не звонить.

– Цианистый газ поглотит все ваши внутренности, – вдруг горячо зашептал репортёр, – превратит их в горящую, обжигающую кашу, до последней клеточки разрушит ваши лёгкие, но, когда вы будете ёрзать на стуле, вы уже не будете ничего чувствовать, это будет исключительно реакция ваших обнажённых нервных окончаний.

Мы увидели, что казнимый, как его учили, глотнул большую порцию газа. И вдруг в конвульсиях его тело описало дугу, голова задёргалась, глаза закрылись, а зубы обнажились. И, как ребёнок под кислородной маской, он начал тяжело дышать, вот только его лёгкие наполнял не кислород. Негр, который должен был умереть за две секунды без страданий, продолжал тянуть вниз свои ремни, его скрюченные руки напоминали когти, мышцы его челюстей выступали, как шары. В конце концов он осел, и его обмякшее, подвешенное на ремнях тело напомнило застреленного в полёте парашютиста. Присутствующие дружно зааплодировали – номер доставил им несомненное удовольствие.

У меня же настроение после увиденного было испорчено на весь день. Захотелось напиться, но выпить под рукой ничего не имелось, а просить Диксона поднести чарку я не хотел. В конце концов я взял гитару и, запершись в библиотеке, принялся горланить Высоцкого…

В день выступления все собрались в большом зале, где обычно показывают кино. Здесь имеется небольшая сцена, на этот раз превращённая в рождественский вертеп, где при помощи ряженых зэков оживает история появления на свет Христа. Всё это сопровождается комментариями зэков из числа зрителей, зачастую весьма остроумных. Им весело, даже несмотря на грозные взгляды оборачивающихся назад с первого ряда директора Диксона и его приближённых.

Потом начинается концерт. Первым на сцену выходит почти настоящий джазовый ансамбль, состоящий из трубы-корнета, банджо, контрабаса и простенькой ударной установки. Отыграли что-то знакомое, и, кстати, вполне достойно. Затем некий Бобби Махович под аккомпанемент того же ансамбля поёт Ain’t Cha Glad? Бенни Гудмана. Духовик поочерёдно, как фокусник, успевает играть то на кларнете, то на корнете, да ещё с «квакушкой», срывая овации публики. При минимуме инструментов музыканты умудряются выдавать приличную музыку, да и голос у солиста неплохой, так что в финале – заслуженные аплодисменты, одобрительные свист и топот.

После них свой номер продемонстрировали двое чечёточников, я их про себя назвал степлерами. Косят под Чарли Чаплина: оба в мешковатых штанах, коротких пиджачках, с тросточками в руках и котелками на голове. Номер, судя по реакции зрителей, прошёл неплохо.

Я нахожусь за кулисами, сжимая слегка влажными пальцами гриф гитары. Не то что бы волнуюсь, но как-то не совсем по себе. Последний раз вот так, с гитарой, я выходил на сцену, если память не изменяет, ещё в Одессе, перед самим Утёсовым. Тогда приняли хорошо, а как здесь получится? Хотя вроде парочку вещей выбирал приличных, причём ещё никем не написанных, но неизвестно, как они будут восприняты местной публикой. Собственно, выбирал из тех песен, тексты которых помнил на английском, а таких было раз-два – и обчёлся. Плюс пришлось обновить по памяти хотя бы аккорды, о фингерстайле я уж молчу.

– А сейчас перед вами выступит заключённый из Западного блока Фил Бёрд! – слышу я задорное объявление местного конферансье из числа таких же зэков. – Он исполнит старую английскую песню The House of the Rising Sun.

– О-о, – одобрительно звучит с мест.

Судя по реакции, многие её уже слышали, но, наверное, в исполнении либо Тома Эшли / Глена Фостера, либо Джоша Уайта, либо Лида Белли. Я и сам не знал, что у Animals было столько предшественников, пока не услышал по радио сначала одну версию, потом другую, затем третью… Кто знает, может, и ещё есть, песня-то вроде как народная. Вот только их версии так разительно отличались от более позднего варианта группы из Ньюкасла, что я, возможно, по одному мотиву и не угадал бы, что за песня.

Конечно, звуковая аппаратура самая примитивная, никаких звукоснимателей нет и в помине, хорошо хоть, имеется пара микрофонов – под голос и под инструмент, плюс акустика в зале вроде неплохая, это я установил ещё в ходе единственной репетиции. Тогда участники и режиссёр шоу – настоящий режиссёр с Бродвея, пойманный на калифорнийских гастролях в постели с мужчиной – моё творчество восприняли позитивно. Посмотрим, как получится с парой сотен зэков, оккупировавших зрительный зал.

Выхожу, в глаза бьёт свет пары принесённых откуда-то софитов, аж слёзы наворачиваются. Прищурясь, даю проигрыш, после которого начинаю выводить:

There is a house in New Orleans They call the Rising Sun And it’s been the ruin of many a poor boy And God I know I’m one…

Народ сначала не врубается, им-то более знакомы другие версии. Но постепенно публика втянулась, да так, что песню мне пришлось исполнять на бис и уже при поддержке хора.

Наконец откланиваюсь и, смахнув со лба пот, скрываюсь за кулисами. Отирающийся там взволнованный режиссёр одобрительно похлопывает меня по плечу, хорошо хоть, обниматься и тем более целоваться не лезет. Но для меня шоу ещё не закончено. Через два номера я снова появляюсь на сцене, уже с карточными фокусами. Трюки с картами тоже пришлось исполнять на бис. Азартные игры, естественно, в тюрьме под запретом, но зэки всё же умудряются играть самодельными картами. Мне же после выступления колоду придётся отдавать надзирателю, выдавшему её лишь на время шоу чуть ли не под расписку.

Концерт заканчивается, народ расходится по блокам, а я задерживаюсь в гримёрке, если так можно назвать предназначенный для артистов закуток с маленьким зеркалом и парой стульев. Сейчас бы жахнуть водочки из моего домашнего холодильника в Лас-Вегасе да солёным огурчиком захрустеть… Увы, в стенах тюрьмы спиртное может себе позволить только директор, хотя те же надзиратели, если им приспичит, наверняка тайком могут пронести с собой фляжку и прикладываться к ней время от времени.

Тут меня и застал Генри Диксон.

– Вы чертовски талантливы, мистер Бёрд, – стал рассыпаться он в комплиментах. – И при этом чертовски щедры. Признаться, я благодарю Бога за то, что он ниспослал нашей тюрьме именно вас.

Скорее тебе уж нужно чёрта благодарить, потому что не иначе как его копыто подкинуло мою несчастную тушку в твои пенаты.

Я скромно улыбнулся, пожимая протянутую руку, и в ответ поинтересовался, как обстоят дела у его дочки.

– Моя Лиззи просто в восторге! Съёмочный процесс доставляет ей невыразимое удовольствие! К тому же с ней заключили контракт, и теперь она считает себя материально независимым человеком, – расплывается в улыбке Диксон.

Я сдаю гитару режиссёру, ответственному в том числе и за инвентарь. Неизвестно теперь, когда она мне понадобится, возможно, только на следующий рождественский концерт. По пути в блок меня снова терзает вопрос: кому же я перешёл дорогу? Мысль то и дело возвращается к злополучному орудию убийства, и в голове сидит занозой: где я видел этот нож?! И вдруг будто молния пронзает сознание! Ёклмн, да это же тот самый нож из моего лос-анджелесского дома, который пропал за пару недель до этого трагического происшествия! Обычно всегда лежал под рукой, когда нужно было что-нибудь нарезать, и вдруг исчез. Это что же получается, кто-то забрался в мой дом и выкрал этот злосчастный нож? Выходит, некто заранее готовил пакость с подставой, а я тут как нельзя вовремя проболтался о походе в «Голливуд», и они решили на скорую руку всё подстроить? Но тогда получается, что Квентин Кантор был либо завербован врагами, либо внедрился на студию специально меня «пасти»? Ух ты, какого масштаба коварный замысел вырисовывается, аж дух захватывает!

И тут опять всё упирается в треклятого Кантора. Заговорит он или не заговорит? Надо как-то проинформировать Стетсона. Договориться, что ли, с директором позвонить с его телефона, всё же я как-никак спонсором его тюрьмы заделался… Теперь ночью не усну, как пить дать. И кстати, до отбоя ещё почти час, успею отнести пропитанную потом робу в прачечную – нынешний концерт дался мне нелегко.

На следующий день я проснулся если не героем, то довольно известной личностью. Это при том, что до этого на меня как на «буржуина» большинство зэков поглядывали с лёгким презрением. Вот что значит правильная песня и карточные фокусы!

А три дня спустя тюрьму облетело известие, что 3 января в Сан-Квентине пройдёт турнир по боксу. Желающие могут записаться до 2 января у надзирателя Паттерсона.

– Всё равно победитель известен заранее, это Эшли Редфорд, – сказал мне Моррис за обедом. – Думаю, все ставки в нелегальном тотализаторе будут на него.

– А Диксон знает о тотализаторе?

– Наверняка знает, но делает вид, что не в курсе. По-моему, и у тюремщиков действует тоже свой тотализатор. Ну так что, сходим посмотрим? Всё ж какое-никакое развлечение.

Вечером 3 февраля в механическом цехе поставили самодельный ринг, где канвас представлял собой натянутый на дощатый помост брезент. На турнир явились четверо бойцов, то есть бои начались сразу с полуфинала. Раздевались по пояс – не до трусов, а до тюремных штанов. На ногах – обычные ботинки, никаких тебе боксёрок. Рефери – надзиратель Паттерсон, тот самый, принимавший заявки на участие. Тёмные брюки, белая сорочка и бабочка на шее. Видно, имеется опыт.

В первом полуфинале мексиканец по фамилии Суарес в непростой схватке одолел рыжего ирландца О’Брайена. Оба были в крови, у одного разбит нос, у второго – губа. Защитная капа могла бы уберечь от разбитой губы, особенно недавно изобретённая акриловая[22], но о таком здесь могли только мечтать. Для победы мексиканцу понадобились все шесть раундов и решение Диксона, выполнявшего роль жюри в единственном лице.

А вот и тот самый лютый Редфорд. До этого я видел его несколько раз мимоходом, сейчас, раздетый по пояс, он выглядел настоящим монстром. Да, не сплетение мышц, но и жировых складок не видно. Перчатки на его кулачищах казались игрушечными. На ринг против своего первого соперника вышел уверенным в себе, победно вскидывая руки и делая в сторону пытающегося сохранить видимость отчаянной решимости оппонента недвусмысленные жесты. Противостоит ему сегодня некий Ариэль Шульман. Явно не немец, хотя фамилия универсальная. Чернявый, нос с горбинкой, что выдаёт в нём представителя еврейской диаспоры. Шульман на голову ниже Редфорда, но хорохорится, разминаясь, активно машет в воздухе перчатками, пританцовывая в своём углу.

Секунданты тоже из числа зэков. Публика в количестве примерно двухсот человек – набились как сельдь в бочку – свистит и улюлюкает. Мы с Моррисом в первых рядах, как-то так само собой получилось, почти у канатов ринга.

Директор Диксон восседает отдельно на возвышении в окружении своей камарильи из числа надзирателей, зорко следящих за порядком вокруг ринга. Хотя что они смогут сделать против беснующейся толпы? Она и сейчас могла бы играючи их смять… С другой стороны, смять бы смяла, но что потом? Сбежать из тюряги не получится, посекут пулемётными очередями с вышек. Максимум – взять заложников. Но пока на это, видимо, никто не решался, иначе тюремное руководство не выглядело бы столь беспечным.

– Бой с участием Редфорда обычно обходится одним, максимум двумя раундами, – крикнул мне на ухо Моррис. – На ирландце я прогорел на пять баксов, а в этом бою, как и девяносто девять процентов зрителей, поставил на Редфорда. Не хочешь сделать ставку?

– Не вижу смысла, по-моему, этот Шульман ему не соперник.

Между тем боксёры сошлись в центре ринга, пожали друг другу перчатки, после чего рефери кивнул обоим секундантам, и прозвенел самый настоящий гонг. Шульман принялся выплясывать вокруг Редфорда, доставая того джебами левой. Тот в свою очередь старался оттеснить соперника в угол. К концу раунда это ему удалось, и Редфорд принялся лупить по защите Шульмана своими пудовыми кулачищами с такой силой, что противника мотало из стороны в сторону. Один раз громиле удалось сделать прореху в его обороне, и оппонента под оглушительный рёв публики отбросило на канаты. Но тут раздался гонг, и экзекуция была отложена на второй раунд.

Правда, со старта второй трёхминутки одно время Шульману вновь удавалось маневрировать, доставая соперника джебами, впрочем не наносящими тому абсолютно никакого вреда. В какой-то момент Редфорду это надоело, и он, просто обхватив соперниками руками, впечатал его в угол с такой силой, что тот, похоже, на несколько секунд потерял способность дышать, и, воспользовавшись его замешательством, включил режим «молотобойца»… Несколько капель крови долетели и до меня. От серьёзных увечий несчастного Шульмана спасло своевременное вмешательство рефери. Он даже смог покинуть ринг на своих двоих, хотя и обхватив рукой шею своего секунданта.

Перед решающим боем боксёры получали полчаса отдыха. Однако сегодня случилось непредвиденное. Суарес, сославшись на якобы полученную в первом бою травму плеча, отказался выходить на финальный поединок. Я его понимал, судьба мексиканца могла оказаться гораздо печальнее судьбы Шульмана, недаром на счету Редфорда в прошлых боях были покалеченные. И куда только тюремная администрация смотрит?… Хотя именно на то, как Редфорд калечит соперников, она и смотрит, причём с превеликим удовольствием.

Попробовали было вызвать О’Брайена, но тот уже успел куда-то свинтить. Назревал вариант, при котором Редфорд становился победителем турнира без боя. Народу это не нравилось, да и самому финалисту, судя по его задиристым крикам в толпу, тоже. Наконец, о чём-то переговорив сначала с Диксоном, а затем с Редфордом, рефери поднял руку, призывая к тишине.

– Джентльмены, внимание! Заключённый Редфорд готов принять вызов от любого из зрителей. Финалист получит оговорённую сумму гонорара. В случае победы – семьдесят пять процентов, в случае поражения – двадцать пять. Есть желающие?

Значит, о подпольном тотализаторе они знают и не скрывают этого. Ах ты ж, мистер Диксон, устроил тут себе государство в государстве со своими законами.

Следующие несколько минут в зале стоял гул. Из отдельных доносящихся до меня обрывков можно было заключить, что одни провоцируют других выйти в ринг, а те решительно отказываются. Оно и понятно – здоровье дороже. И вдруг вижу, Эшли Редфорд кричит что-то в мою сторону. Прислушался – да, несомненно, он вызывает на ринг меня. Ха, делать мне, что ли, нечего?… Что-что? Он что-то сказал про мою мать? Однозначно, оскорбляет не только её, но и мою жену. Типа она ему дала… Вот же сучёныш!

– Фил, брось, он это специально! – шипит мне на ухо Моррис.

А я ловлю на себе взгляды зэков, которые стоят рядом и тоже всё слышат, и в глазах одних читается усмешка, а других – сочувствие. Но усмешек больше, и это меня окончательно выводит из себя. Я отталкиваю стоящего передо мной темнокожего парня и одним прыжком взлетаю на ринг. Публика восторженно ревёт! Хлеб какой-никой у народа есть, а тут ещё и зрелище обещается.

Я скидываю робу, оставаясь, как тут положено, в штанах и ботинках. Моррис заползает на ринг следом и зашнуровывает мне перчатки, продолжая бормотать, что зря я это затеял. Я же сверлю яростным взглядом лениво прогуливающегося в своём углу Редфорда, уже представляя, как его физиономия превращается в кровавое месиво. Наконец рефери приглашает нас в центр ринга. Что? Пожать перчатки? Да пошёл он в жопу!

– Ты покойник! – рычит Редфорд, обдавая меня запахом гнили.

В ответ я обливаю его взглядом полным презрения.

Звучит гонг, следует команда Паттерсона: «Бокс!» – и я… Нет, не прыгаю на соперника с отчаянным самоубийственным воплем, а моментально включаю режим хладнокровия и повторяю действия Шульмана. Еврейчик тогда выбрал единственно верную тактику, но чего-то ему всё же не хватило.

На что способен Редфорд, я представляю и знаю свои возможности. Окажись мы на татами, я с этим громилой разобрался бы в два счёта, здесь же, работая по правилам бокса, исход представляю неоднозначным. Но внутри меня зреет уверенность, что я сумею оказать достойное сопротивление этому амбалу.

Ростом я чуть выше Шульмана, но всё равно разница в габаритах впечатляет. Однако длиной рук почти не уступаю Редфорду, чем умело пользуюсь в первые минуты боя. Соперник, похоже, сообразил, что ему придётся за мной так же побегать, как и за Шульманом, посему активно пытается зажать меня в угол и произвести действия насильственного характера. Но я продолжаю играть в недотрогу, отскакиваю, кружу, отстреливаюсь джебами, в общем, реализую на практике девиз ещё, скорее всего, пребывающего в детском возрасте Кассиуса Клея, он же будущий Мохаммед Али: «Порхай – как бабочка, жаль – как пчела».

Задуманное приносит первые плоды – под правым глазом Редфорда расплывается кровоподтёк. Лишь бы хватило сил на все шесть раундов. Звучит гонг, я опускаю руки и тут же вижу, как мне в голову летит правый прямой. В последний миг отклоняюсь, одновременно поднимая левое плечо, однако удар хоть и не в полную силу, но всё равно доходит до цели. В голове вспыхивает молния, на мгновение перед глазами всё плывёт, в ушах звенит, ноги подгибаются, и я опускаюсь на одно колено. Как сквозь туман вижу перед собой Паттерсона, губы его шевелятся, постепенно слух и зрение проясняются, лицо рефери вижу чётче, слышу крики зрителей и наконец различаю голос Паттерсона:

– …Можешь продолжать бой?

Трясу головой, собирая мозги в кучу. Пытаюсь встать на ноги и чувствую, как меня ведёт в сторону. Паттерсон, вздохнув, машет руками – бой окончен. Публика ревёт, на физиономии Редфорда торжествующая ухмылка, однако окончательное решение должен принять Диксон. Он подзывает рефери, что-то шепчет ему на ухо. Тот сквозь толпу протискивается обратно на ринг и… поднимает мою руку. На мгновение в цехе повисает недоумевающая тишина.

– Поскольку один из боксёров нанёс удар, повлекший невозможность продолжения боя, после гонга, то победа согласно правилам присуждается его сопернику.

Редфорд ревёт как раненый зверь, кидаясь к нам с налитыми кровью глазами. Он готов порвать на куски и рефери, и меня. Паттерсон испуганно отступает, а я, собравшись с силами, встречаю громилу апперкотом правой. Тот словно натыкается на стену, после чего кулем валится на канвас.

Зал взрывается криками. Быстро пришедший в себя Паттерсон командует зэкам, и они за руки и за ноги вытаскивают ещё не пришедшего в себя Редфорда. Я спускаюсь с ринга и чувствую, как меня хлопают на спине. Моррис с довольной улыбкой во всё лицо помогает снять перчатки и показывает свёрнутые купюры.

– Здесь почти три сотни баксов, – кричит он мне на ухо.

Натягиваю робу и прячу деньги в карман. Сейчас мне хочется только одного – быстрее выйти на свежий воздух, чтобы проветрить всё ещё чугунную голову. Выхожу с толпой зрителей, им в цехе делать больше нечего, шоу окончено. В основном слышу поздравления, хотя доносятся и оскорбительные выкрики. Но сил искать этих «смельчаков» и разбираться с ними уже нет. Мы отходим в сторону, я прислоняюсь спиной к кирпичной и влажной стене цеха. Моросит мелкий дождик, который в другой раз я назвал бы противным, но сейчас он приносит облегчение. В голове постепенно проясняется.

– Здорово ты ему заехал, – говорит Моррис, всё ещё улыбаясь во весь рот. – Я с тобой прошёл бы до блока, но мне до отбоя нужно успеть в прачечную, я сегодня в ночную смену.

Оставшись один, закрываю глаза и дышу полной грудью. Минут через пять чувствую, что почти в норме, и медленно двигаюсь в сторону своего блока. Вокруг никого, никому не хочется мокнуть под дождём.

Интересно, этот бой будет иметь последствия? Попробует Редфорд найти меня и разобраться? Я-то на него уже если и злился, то не так сильно, как когда выскакивал на ринг. Мой апперкот, отправивший Редфорда в нокаут, снизил градус напряжения.

Задумавшись, не сразу замечаю, что за мной на отдалении движется группка из пяти или шести человек. В потёмках не разглядишь, кто именно, но такое ощущение, что мексиканцы. Волосы на загривке встают дыбом в предчувствии опасности, однако я не сбиваюсь с шага, всем своим видом демонстрируя уверенность. Огнестрел у них вряд ли имеется, а против холодного оружия, полагаю, отбиться сумею. Даже в свои 51 год, даже после такого боя.

– Эй, голубок, ну-ка, притормози!

Та-ак, гопота всё-таки решилась. А окликнул меня не кто иной, как тот самый мексиканец, что демонстрировал мне в столовой неприличные жесты. Пабло, кажется, именно так называл его Моррис. Вся компания сейчас как раз миновала пятно света от фонаря, а их лидер шёл чуть впереди остальных.

Ну что ж, если попросили притормозить, я уважу их просьбу. Не бежать же мне с криком «Помогите!» до ближайшей вышки с охранником. Поговорим по-мужски, решим все имеющиеся у них ко мне вопросы.

Они остановились метрах в трёх от меня, обступают полукругом. Да, их шестеро. Словно стая волков, обложившая жертву. Хотя, для меня они не волки, а скорее волчата, самому старшему на вид не больше тридцати. Да и я не какая-нибудь пугливая лань, а медведь, если уж на то пошло. А медведь порой и в одиночку способен отбиться от целой стаи волков.

– У вас ко мне имеются какие-то вопросы? – спрашиваю я с самым невинным видом, не обращаясь ни к кому конкретно.

– Ага, вопросы, – хищно скалится Пабло. – Скорее привет от дона Сальвадо. Надеюсь, ты его хорошо помнишь?

– А-а, – демонстративно морщу я лоб, – это, кажется, тот толстый извращенец, который в мексиканском борделе развлекался с мальчишкой, пока я его не засунул в багажник и не сдал на руки ребятам из ФБР. А что это он решил мне привет передать? Никак соскучился?

Волчата переглядываются, они явно не ожидали от меня такой наглости, а я непроизвольно поёживаюсь от усилившегося дождя и уже более серьёзно заявляю:

– Я тут с вами мокнуть не собираюсь. И вообще, у меня только что был тяжёлый бой. Так что, если есть какие-то проблемы, давайте решим их прямо сейчас и разбежимся.

– Pues bien[23], – кивает Пабло.

И, словно по команде, пятеро его гавриков кидаются на меня. Причём не с пустыми руками, у двоих я вижу заточки, а ещё один вооружён приличным таким ножом. Ну что ж, придётся встречать жёстко, миндальничать будем в другой раз. Но в то же время хотелось бы обойтись без трупов, иначе всё может всплыть – и прощай УДО.

Одно из главных условий успешного противостояния безоружного одиночки вооружённым холодным оружием соперникам – постоянное движение. В моём возрасте, конечно, порхать, как бабочка, и жалить, как пчела, уже не так легко, тем более после боя с Редфордом, но я надеялся, что, прежде чем начну задыхаться, успею разобраться с нападающими. Уроки мастера Лю мне в помощь! Прежде всего нужно вывести из строя эту троицу, одного за другим, что я и делаю, правда заработав, как назло, довольно глубокий порез левого предплечья. Левый рукав робы тут же набухает от крови. М-да, реакция уже не та. И врагов на ногах половина, пусть и безоружных. Заточки и нож уже где-то валяются в темноте. Время, всё решает время! И чем дальше – тем хреновее будет становиться для меня ситуация. И ещё мне очень не нравится, что этот Пабло, за которым я присматривал краем глаза, как-то не слишком рвался в бой, явно чего-то выжидая. Возможно, что я стану терять силы.

Даже в полусумраке видно, что мой рукав потемнел, а значит, с каждой пинтой вытекающей из меня крови я буду становиться слабее. И подельники его, что совсем погано, не стремятся нападать, ходят вокруг. И началось это после того, как Пабло что-то крикнул им на испанском. А тут ещё двое из трёх покалеченных «меченосцев» поднимаются на ноги, тоже в общем-то готовы, если что, принять участие в моём избиении.

Ладно, пока силы есть, надо действовать. Я качнулся вправо, в сторону одного из отшатнувшихся оппонентов, и тут же прыгнул влево на другого бойца, казавшегося мне наиболее опасным. Тот явно не ожидал такой прыти от истекающего кровью противника, что едва не стоило ему жизни. Я лишь в последнее мгновение смягчил силу удара, направленного точно в солнечное сплетение, иначе мог запросто проломить ему грудину.

Так, ещё один готов, возможно, он даже без сознания, так как свалился кулём и не подаёт признаков жизни. Но убить я его точно не должен был, всё-таки занятия у мастера Лю не могут пропасть даром. А вообще всё это напоминает мне побоище в Ухтпечлаге, в результате которого я оттуда сделал ноги. Правда, там шла стенка на стенку и выглядело всё не в пример эпичнее, но сейчас выбирать не приходилось. Не до жиру, быть бы живу.

Сволочи! Продолжают выжидать, отрезая пути к отступлению, то бишь к моему блоку. Причём на пути туда именно Пабло и, чёрт возьми, он держит в руке нож. Только этого мне не хватало… Хотя ведь можно было предположить, что главарь этой банды вооружён, хорошо хоть, не огнестрелом. С другой стороны, силы тают на глазах, а кровь и не думает униматься, окропляя хлюпающую под ногами грязь. Сейчас бы чем-нибудь руку перетянуть, чтобы унять поток, но кто же даст время на это, судя по всему, у них цель – кончить меня именно здесь и сейчас.

Отвлёкшись на посторонние мысли, я не уследил, как один из негодяев прыгнул на меня сбоку. В последний момент почти успел уклониться от удара в висок, и кулак прошёлся вскользь, но и этого хватило, чтобы в глазах потемнело. Я пошатнулся, не глядя засадил ногой в сторону нападавшего и, похоже, куда-то хорошо попал, так как послышался вскрик. Но тут же налетел его подельник, и мы свалились в грязь, принявшись мутузить друг друга. Я ещё успел расчётливо подумать, что сейчас Пабло может спокойно ко мне подобраться и всадить в спину нож. Причём воспринял эту мысль как-то обречённо, понимая, что предпринять что-то не в моих силах, которых и так оставалось с гулькин нос.

Тут мне наконец удалось засветить сопернику куда-то в район трахеи, и он отвалился от меня, как насосавшаяся крови пиявка. Я же, каждый миг ожидая удара ножом, кое-как сумел подняться на ноги. Всё, боец из меня теперь аховый, разве что смогу встретить смерть стоя, а не на коленях.

А это ещё что такое? Что это за живая куча? Проморгавшись, с удивлением вижу, что эта куча состоит из двух тел – Пабло и… Молчуна Лу! Он-то как здесь оказался?! И мало того: как он не испугался схватиться с этим отморозком?

И больше никого на ногах здесь нет. Кто-то из мексиканцев в отключке, остальные в таком состоянии, что им только до лазарета доползти бы. Значит, могу, не опасаясь нападения сзади, помочь Молчуну.

Наплевав на валяющиеся в грязи купюры – гонорар с выигранного боя, двигаюсь к этой куче-мале. И вижу, как Пабло с грехом пополам выбирается из-под неподвижного тела моего сокамерника и, прихрамывая, бросается прочь. Чувствуя, что что-то не так, опускаюсь на колени и не без труда переворачиваю Молчуна на спину, с болью взирая на торчавшую из его живота рукоятку самодельного ножа. Удар был нанесён в правую часть, как раз в район печени. На автомате прикидываю, что лезвие было сантиметров пятнадцать, а Молчун Лу не такой уж и толстый, скорее, просто большой, выходит, печень мексиканец ему по-любому порезал. Вытащить нож – опасно, кровь затопит брюшную полость, оглянуться не успеешь, как вся она там и скопится. Прикладываю два пальца к сонной артерии и чувствую слабое биение пульса. Молчун вздрагивает, открывает глаза, наши взгляды скрещиваются, и я чувствую, что осталось Лу совсем немного. Вытаскивай нож, не вытаскивай – исход один. И я говорю:

– Всё будет нормально, ты только потерпи немного, я вызову охрану, они тебя отнесут в лазарет.

На что толстые губы Молчуна отвечают подобием болезненной улыбки, а его пальцы сжимают мои.

– Я их… – Дальше что-то очень тихо.

– Что? – наклоняюсь я ниже, чтобы понять, о чём он.

– Я их не убивал. – И Молчун Лу испускает дух, взирая стекленеющим взглядом куда-то в изрыгающую влагу небо.

Я продолжаю держать свои окровавленные пальцы в его руке и чувствую, как она холодеет, а внутри у меня – ноль эмоций, какое-то безразличие ко всему, полная апатия. И даже с равнодушием зафиксировал, как на опавшую грудь Молчуна взобралась крыса. Села и стала тыкать носом ему в подбородок. А потом, видно поняв, что дела плохи, повернула мордочку ко мне. И я в чёрных бусинках её глаз словно прочитал немой укор, мол, что же ты своего сокамерника не уберёг?

Высвободив руку из оцепеневших пальцев Молчуна, я стащил с себя робу, зубами оторвал полосу ткани и кое-как перетянул своё левое предплечье выше раны. Потом, напялив на себя драную рубаху, протянул руку к крысе. Та, пару секунд подумав, взобралась на мою ладонь, и я спрятал её за пазуху.

«Ну вот, очень вовремя!» – подумал я, увидев бегущих в нашу сторону двух охранников с M-1 Garand наперевес.

– Всем лежать, никому не двигаться!

– Тут и так все лежат, – кое-как двигая языком, ответил я.

– Заключённый Бёрд? Что тут произошло?

– А вы сами не видите?

– Я вижу, что здесь случилось настоящее побоище, и… Это что, Молчун Лу? Он что, мёртв?

– Как видите.

– Кто это сделал?

– Пабло, главарь вот этих ублюдков, – кивнул я на копошащиеся в грязи тела.

– Так… Адам, вызывай подмогу, а я пока подержу их на мушке.

Дальнейшее помнилось смутно. В голове почему-то сидела мысль, как бы не потерять Бу-бу, и я крепко прижимал к себе затаившегося за пазухой зверька, даже когда врач накладывал мне швы. К тому времени я потерял слишком много крови и почти ничего не соображал. Запомнил, как появился директор Диксон, что-то участливо спрашивавший, я что-то отвечал, но что – напрочь вылетело из головы.

А потом наступило забытьё. Но, что самое интересное, когда я очнулся в лазарете, причём переодетый в чистое, крыса так и была при мне, сидела за пазухой. Как это объяснить, я не знал, а спросить у медсестрички, которая помогала местному доктору, мастеру на все руки, я не решился. Вдруг она и не знает про Бу-бу, а если узнает, заставит от неё избавиться? Кстати, вообще это самец или самка? Выясню это, быть может, но попозже.

Оказалось, я сутки провалялся без сознания, под капельницей с физраствором. Иголку из моей вены не вынимали потом ещё три дня, а на второй день, как я очнулся, меня навестил Диксон и с ним какой-то мужик, представившийся следователем системы исправительных учреждений штата Калифорния. Диксон при нём держался скромно, а я, решив, что покрывать подонков не стану, выложил всё как на духу. Следователь записал мои показания, дал прочитать, расписаться и отбыл вместе с директором. К счастью, за всё время беседы крыса не сделала попытки меня дискредитировать, сидела за пазухой тихо, как мышь… Вернее, как большая мышь.

Генри Диксон вернулся спустя примерно полтора часа, вырвав меня из дремотного состояния.

– Маховик запущен, теперь нашей тюрьме не избежать полной проверки, – обречённо выдохнул он, словно обращаясь не ко мне, а к кому-то другому. – Придётся ужесточить режим, как минимум на первое время. Надеюсь, дело не дойдёт до самого высокого руководства и нас не начнут третировать проверками. – Он снова вздохнул, вытирая пот со лба носовым платком.

– Молчун Лу мне перед смертью сказал, что он не убивал, – тихо проговорил я.

– Что? Кого не убивал?

– Наверное, своих родителей. Других обвинений, насколько я знаю, на нём не висело.

– Хм, не знаю, не знаю… Следствие доказало его причастность к их смерти, он провёл всю ночь в доме с трупами родителей, а перед смертью мало ли что в мозге происходит. Может, вообразил, что их убил кто-то другой. Да и что говорить, Молчун уже отправился к своим родителям… Ладно, мистер Бёрд, поправляйтесь, думаю, денька три вы тут ещё проваляетесь. А мексиканцев и в первую очередь Пабло Эстебана ждут серьёзные проблемы. И кстати, – положил он что-то на тумбочку, – ваш гонорар. Может, не всё в грязи удалось найти, но большая часть здесь точно.

Диксон ушёл, а я равнодушно посмотрел на смятые, в пятнах засохшей грязи купюры и движением руки скинул их на пол. Пусть он их себе засунет в одно место.

Глава 7

– Вот он! Вот он, богохульник, дьявол во плоти, исчадие ада! – Указующий перст Чокнутого Мо был направлен в мою сторону, а его паства в количестве примерно полутора десятков человек явно намеревалась меня линчевать.

Отбиться нереально, тем более мне ещё даже не сняли швы с резаной раны на левой руке. И бежать некуда, вся эта масса готовых линчевать меня людей, точнее нелюдей, толпилась у входа в мою камеру. Оставалось лишь с честью принять смерть, и я с отчаянным воплем ринулся вперёд…

– Эй, ты чего?

Я открыл глаза и облегчённо выдохнул. Подушка подо мной была мокрой от пота, как и я сам. А мой новый сосед по камере итальянец Лука, только два дня назад доставленный в тюрьму отбывать семилетнее наказание за вооружённый разбой и тут же получивший от земляков прозвище grillo (в переводе с итальянского «сверчок»), из-за небольшого роста стоял ногами на своей шконке, только таким образом сумев дотянуться до меня и растолкать.

– Ты чего, Фил, приснилось что-то плохое?

Вытерев со лба пот, я облегчённо откинулся на подушку и, глядя в сумрак перед собой, пробормотал:

– Ага, что-то плохое. Извини, если помешал тебе спать.

– Да ладно, всё равно уже светает, скоро, наверное, подъём.

Я повернулся на бок, натянув одеяло до подбородка. Это в ночных кошмарах жарко, а наяву в почти неотапливаемом блоке более чем прохладно. Сон больше не шёл, и не оставалось ничего другого, как вспоминать события последних дней.

Действительно, режим в тюрьме ужесточился. Теперь можно было при малейшем намёке на неповиновение схлопотать дубинкой, а за малейшую провинность оказаться в карцере. Кстати, карцеров стало вдруг резко не хватать, и в срочном порядке силами самих заключённых под это дело были переоборудованы несколько подвальных помещений.

Я, впрочем, на себе сильно ужесточение режима не ощущал, вероятно, директор дал команду относиться ко мне со снисхождением. Но и поводов особых я не давал к проявлению какой-либо агрессии в мой адрес. После случившегося представители белых и цветных банд, в том числе мексиканцы, стали на меня поглядывать со смесью уважения и опаски. Что касается Пабло Эстебана, то его в тот вечер нашли прятавшимся в бойлерной. Сейчас он находился в карцере, а его судьбу будет решать суд присяжных. Не исключено, что наркодилер за убийство получит максимальную меру наказания, то есть газовую камеру, если после суда он вернётся в нашу тюрьму. Что ж, по Сеньке и шапка.

А тело несчастного Молчуна Лу выдали его родственникам. Причём они сначала отказывались забирать труп, о чём мне сообщил сам директор, пришлось мне надавить через свои каналы, приправив просьбу солидной пачкой денег, которых хватило бы и на церемонию, и на приличный памятник.

– Учтите, мои люди проверят, как вы ими распорядились, – без угрозы в голосе, но весомо сказал я дяде Молчуна, после чего тот, словно китайский болванчик, часто-часто закивал.

Тут пришёл и первый транш на реконструкцию тюрьмы – 200 тысяч долларов, что ещё больше расположило ко мне местную администрацию. Вместе с деньгами прибыл архитектор-проектировщик, на пару с Диксоном принявшийся обсуждать варианты обустройства территории. Я не вмешивался, с меня хватит того, что я подал идею, а вообще вся эта затея преследовала главным образом цель облегчить моё существование за колючей проволокой.

Моррис в первые дни от меня буквально не отходил, за исключением тех моментов, когда должен был присутствовать на каких-нибудь работах. Всё переживал, что его не оказалось рядом в тот роковой вечер. Дошло до того, что он стал часами просиживать у меня в библиотеке. Никогда не думал, что его присутствие так будет меня утомлять. К счастью, постепенно градус внимания к моей персоне снизился, и Джеймс стал появляться возле меня значительно реже.

От Вари я за первый месяц пребывания в Сан-Квентине получил четыре письма, по одному в неделю. Во втором было фото супруги с дочкой и сыном во время прогулки в общественном парке Лас-Вегаса, разбитом в центре города, кстати, на средства мои и Мейера Лански. Хотя его средства – это, скорее, деньги мафии.

О той драке писать Варе я не стал, ни к чему моей жене лишние тревоги, хотя, я уверен, она со своим характером справится с любой новостью. Думаю, даже моя смерть не смогла бы заставить её кататься по полу в истерике. Наверняка держала бы всё в себе. Впрочем, надеюсь, до такого рода новостей дело всё же не дойдёт.

– Подъём! – вырвал меня из размышлений голос надзирателя. – Поднимайте свои задницы, выходим строиться!

Ну да, построение, сверка заключённых, потом утренние процедуры, завтрак – и по рабочим местам. До завтрака я обычно выполнял комплекс чанцюань, минут на пятнадцать, как раз успевал. Правда, в связи с последними событиями пришлось сделать небольшой перерыв.

Сверчок, не успев прибыть в Сан-Квентин, сразу был определён в одну из вновь организованных строительных команд. В частности, ему предстояло заниматься возведением будущего спортзала.

В этот день наконец-то пришли книги для библиотеки, а с ними и самоучитель переплётного дела. Швы мне должны были снять завтра, но я с энтузиазмом принялся таскать коробки с литературой, после чего стал освобождать под новые книги место на стеллажах и выставлять издания согласно жанрам и алфавиту. Остаток дня посвятил изучению самоучителя. Всё виделось довольно просто, и уже завтра я планировал приступить к делу, благо клей, картон и приличный рулон дерматина я интуитивно заказал вместе с книгами.

Переплётом я занялся с утра, но в самый ответственный момент меня отвлёк заявившийся тюремщик:

– Бёрд, к вам посетитель. Следуйте за мной.

Хм, кто бы это мог быть?

Когда я увидел флегматичную физиономию Мейера Лански, моё удивление достигло апогея. Вот уж кого я абсолютно не ожидал увидеть в переговорной комнате.

– Мейер, рад тебя видеть! С чего это ты вдруг решил навестить отъявленного убийцу? Не боишься, что жёлтая пресса снова спляшет на твоих костях?

– Рад, что тебе удаётся сохранять чувство юмора даже после того, как тебя едва не прирезали, – невозмутимо заметил Лански. – Тут есть и мои ребята, и со вчерашнего дня им дана команда присматривать за тобой. Один из них – Сверчок Лука. Жаль, раньше не догадался этого сделать, иначе можно было бы избежать этой стычки с мексиканцами.

– Что ж, спасибо, старина… Но не думаю, что ты проделал такой путь, чтобы сообщить мне эту новость.

– Это точно, из-за этого я даже не поднял бы задницу из кресла. – Лански закурил сигарету, выпустив струйку дыма, которая легко миновала разделяющую нас металлическую сетку. Приблизив к ней лицо, он негромко сказал: – Фил, у меня информация, не предназначенная для посторонних ушей. Так что слушай и запоминай.

А далее я услышал имя человека, который, по мнению Лански, организовал подставу с убиенным якобы мной Альфонсо Брейквиком. И, услышав, совершенно не удивился, что это не кто иной, как Гектор Сальвадо. Удивился разве лишь тому, что всё было обстряпано не настолько топорно, как можно было ожидать от не отличавшегося, на мой взгляд, оригинальностью мышления наркобарона. Не иначе ему кто-то эту идею подсказал.

– Ты уверен, что это он? Ошибки быть не может?

– Девяносто девять и девять десятых процента – это он. Сведения от человека, которому я доверяю как себе.

– Та-ак… – задумчиво протянул я. – Что же мне с ним делать?

– Ну, ты уж пораскинь мозгами. Я тебе назвал имя, а дальше решай сам, что делать. Можешь сдать его ФБР, с которым, насколько я знаю, работает твой помощник Стетсон. Можешь подослать к нему киллера. Впрочем, как я понимаю, просто убийство тебе ничего не даст, этот человек должен дать признательные показания, иначе ты так и будешь гнить здесь весь срок. Либо перед судом должны предстать те, кто конкретно организовывал это убийство, так как Сальвадо, сам понимаешь, из Синг-Синга мог осуществлять лишь общее руководство. Но этих людей найти будет сложнее.

– О’кей, подумаю, что тут можно предпринять… Спасибо, Мейер, спасибо за всё. Кстати, как твой бизнес?

– Неплохо, хотя налоговики обложили со всех сторон. У тебя, я слышал, тоже дела движутся. Киностудия вовсю работает, университет строится, второй отель-казино готовится к открытию…

– Жаль, откроют его без меня, – грустно усмехнулся я.

– Надеюсь, ленточку на университетском крыльце ты всё же перережешь лично, – тоже позволил себе чуть улыбнуться Лански. А на прощание заметил: – Да, кстати, я приехал не с пустыми руками. Не знаю, чем вас тут кормят, передал посылку с кое-какими разрешёнными деликатесами, побалуешь себя на досуге. Жаль только, что спиртное запрещено, я бы сунул в коробку бутылочку из моих запасов.

Посылку после проверки надзирателем я притащил в камеру. Пригласил к «столу» сокамерника, который, как выяснилось, выполнял и функции моего телохранителя, позвал до кучи Морриса, и мы на троих умяли всё, что прислал Лански. Причём кошерного в этой куче еды было минимум, и мы смаковали мясное, сыры и фрукты в течение почти двух часов. Ещё бы чего для аперитиву… Но, увы, пришлось довольствоваться тем, что есть.

На следующий день я выпросил у Диксона разрешение на звонок, связанный якобы с вопросом по облагораживанию тюрьмы, мол, не помешало бы превратить задний дворик в небольшой сад, в котором зэки могли бы выращивать плодовые деревья и ухаживать за огородиком, а я типа договорюсь насчёт саженцев. Позвонил сначала Стетсону в Лас-Вегас, но трубку никто не брал, пришлось перезванивать в головной офис, где мне сказали, что Саймон улетел в Нью-Йорк решать какие-то важные, требующие личного присутствия дела с владельцем «Нью-Йорк Таймс». Я вспомнил, что сам зарядил ещё осенью Стетсона договориться о приобретении контрольного пакета акций издания, похоже, именно по этому вопросу мой помощник и отправился на Восточное побережье.

Не представляю, как у меня хватило наглости выглянуть в коридор и попросить у Диксона разрешения ещё на пару звонков, хотя можно было предположить, что после моих финансовых вливаний в его тюрьму и трудоустройства дочки он закроет глаза на счета от телефонной компании. Которые, кстати, директор оплачивал не из собственного кармана.

– А теперь, Саймон, слушай внимательно! – сказал я после того, как закончилась предварительная часть нашего разговора. – Ко мне приезжал один человек, которого ты хорошо знаешь, и он с гарантией девяносто девять и девять десятых процента назвал мне фамилию заказчика моей подставы. Помнишь такого Гектора Сальвадо?

– Неужели это он?!

– А чему тут удивляться? У него на меня большой зуб вырос, вот он, наверное, и вынашивал всё это время мысль, как мне отомстить. Не исключено, что такой вариант с подставой ему подсказал кто-то более сообразительный, так как Сальвадо в голову столь умные мысли вряд ли могли прийти. Если бы я лично не перерезал глотку Хименесу, то с уверенностью указал бы на него. Можешь привлечь Толсона, думаю, он не откажет себе в удовольствии снова порыться в куче этого дерьма.

Свидания в тюрьме проходили по чёткому графику, не более одного краткосрочного раз в два месяца или одного длительного раз в три месяца. Это для тех, кто ведёт себя прилично, не вступая в конфликты с тюремной администрацией. Но ради меня, даже невзирая на ужесточение режима, делались исключения. Поэтому я хоть и удивился, но не очень, когда на второй день после визита Лански увидел в комнате свиданий индейца Джо со своей неразлучной скво. Те тоже заявились не с пустыми руками, хотя, конечно, их посылка выглядела намного скромнее той, что презентовал мне босс еврейской мафии.

Поболтали в течение разрешённого времени, Джо похвалился новой ролью, рассказал о детях, постаревшая, но ещё вполне аппетитная Амитола показала фото маленьких внуков… В общем, прощался я с ними на вполне позитивной волне, приятно всё же встречать хороших друзей, особенно когда ты сам не имеешь возможности никого навестить.

Неделю спустя заявились Вержбовский и Науменко. Если Виктор Аскольдович заметно сдал, то атаман выглядел по-прежнему бодро.

– Знаю вас как весьма решительного, порой жёсткого человека, но не могу поверить, что вы оказались способны на такое убийство! – воскликнул Вержбовский.

– И правильно, что не верите, так как это не более чем спектакль, призванный засадить меня за решётку, хотя дело могло закончиться даже смертным приговором. Не могу раскрыть всех нюансов расследования, которое предпринимают мои люди, чтобы найти заказчика и организатора, но уже кое-какие результаты имеются. Поверьте, мне самому совсем не хочется куковать здесь пятнадцать лет, ну или десять, если повезёт с условно-досрочным.

В этот раз посылка содержала деликатесы, более привычные русскому человеку. В частности, меня впечатлили пласты красной рыбы и по три банки с чёрной и красной икрой. Одну из таких банок я по доброте душевной презентовал Диксону, решив, что лишний раз подмазаться не помешает. А вот кедровыми орешками и подсоленными тыквенным семечками я решил ни с кем не делиться. Всё равно ни Лука, ни Джеймс не оценили бы всей прелести такого времяпрепровождения, как щёлканье орешков или лузгание семечек.

И всё же с куда большим нетерпением я ждал приезда Вари в сопровождении Стетсона. Мне жизненно важно было знать, что он предпринял после моего звонка, есть ли подвижки в этом деле с моей подставой.

Приехали они 17 февраля. Стетсон на короткое свидание, а Варя на длительное. Судя по довольной физиономии Саймона, дело было на мази, что он и подтвердил в присутствии Вари. Стетсон решил, что от моей жены можно скрыть кое-какие подробности расследования, но имя человека, от которого пошла волна, она имеет право знать. К тому же супруга босса не такой человек, чтобы болтать о таком на каждом углу. Уж в этом Саймон за годы знакомства с Барбарой Бёрд несомненно убедился.

– Я решил всё же сообщить Толсону, вы с ним вроде в неплохих отношениях, и он обещал направить в Синг-Синг своих лучших сотрудников, настоящих мастеров допроса, которые без пыток вызнают больше, чем если бы допрашиваемому загоняли иглы под ногти. Завтра они будут в тюрьме работать с Сальвадо, и я молюсь за успех предприятия.

– А уж как я молюсь… Вся надежда на парней Толсона.

Потом у нас пошёл разговор о других делах. С открытием отеля-казино решили какое-то время повременить, хотя он уже был готов принять первых гостей. Вдруг в ближайшие месяцы получится вытащить меня из тюряги, и если я лично перережу ленточку – это будет выглядеть намного символичнее. Я сказал Варе и Стетсону, что в случае неудачи агентов ФБР с Сальвадо пусть открывают с участием мэра, губернатора и привлечением СМИ, в общем, куражатся по полной.

А вот недельные гастроли артистов Ленинградской филармонии прошли «на ура», и, как вполголоса сообщил мне Саймон, у него «наладились отношения с миссис Вишнеффской». Он устроил ей отдельную экскурсию по Нью-Йорку, когда туда добралась советская делегация, особенно гостью восхитил Бродвей с его постановками и расположенная там же Метрополитен-опера. Близости у них ещё не было, но подающая надежды советская певица уже смотрит на него влюблёнными глазами.

Ещё одна хорошая новость – приобретение контрольного пакета акций «Нью-Йорк Таймс» компанией, которой пока руководила моя супруга. Правда, обошлось это удовольствие в двенадцать миллионов долларов, что изрядно опустошило наш бюджет, но выгода от такой покупки была очевидна.

– На финальной стадии переговоров миссис Бёрд проявила себя настоящим профессионалом, – выдал комплимент Саймон в адрес чуть зардевшейся Вари.

А затем мы со Стетсоном распрощались, а с Варей в специальной комнате с запирающейся снаружи дверью до утра остались наедине. Не думал, что мои чресла хранят в себе такой запас сексуальной энергии, я делал это, словно в последний раз, и под утро жёнушка выглядела обессиленной, но счастливой.

– Как бы после этой ночи нам не пришлось третьего рожать, – целуя меня на прощание, прошептала мне на ухо Варя.

– Почему и нет? Лично я не против.

– Ты что, я уже старуха…

– Я тебе дам – старуха! Ты ещё любую молодку за пояс заткнёшь.

Полный светлой грусти, храня кожей тепло её пальцев, я отправился в библиотеку. Сегодня я собирался вплотную заняться переплётом.

Да-а, я в очередной раз убедился, что каждое дело нужно доводить до конца. Именно эта мысль пришла мне в голову, когда во время следующего визита – уже без Вари – Стетсон сообщил новость, от которой у меня едва глаза не полезли на лоб. Оказывается, правая рука Сальвадо и его официальный адвокат Мичел Мария Хименес каким-то чудом сумел выжить после того, как я распорол ему глотку, а на память о той ночи у него на шее, словно у Бендера после бритвы Кисы Воробьянинова, остался приличных размеров шрам. Правда, в отличие от Остапа Сулеймана Ибрагима Берта Мария Бендер-бея, прикрывавшего свой шрам длинным шарфом, мексиканец предпочитал сорочку с высоким воротником и галстук. Обитал он в данный момент там же, в Тихуане, но, словно паук, закинул свои сети и в Штаты, и, разумеется, в Колумбию, опутав по пути несколько стран Карибского бассейна. Именно Хименес, получив от своего босса весточку, взялся за разработку операции по подставе человека, засадившего Сальвадо в тюрьму, а его самого едва не отправившего на тот свет.

Всё это выяснили люди Толсона, раскрутившие Сальвадо на признательные показания. Подробностей Стетсон не знал, видно, рангом не вышел, но и того, что он мне сообщил, хватило, чтобы моё сердце перешло в галоп. Опять же, припёртый к стенке Кантор разговорился и сдал Хименеса, с которым поддерживал непосредственный контакт.

– Так что, мистер Бёрд, – с трудом сдерживая улыбку, заключил Стетсон, – не хочу бежать впереди паровоза, как говорит Галина, но мне кажется, надолго вы в тюрьме не задержитесь. Потому, думаю, мы ещё немного погодим с открытием отеля.

– Ты даже не представляешь, Саймон, как сейчас поднял мне настроение! Буду молиться за успех нашего предприятия. Поверь, нет ничего хуже, чем лишиться воли, зная, что ты ничего противозаконного не совершал. Во всяком случае, того, за что тебя сажают.

Надо ли говорить, что последующие дни в ожидании новых вестей я не находил себе места. Это не укрылось ни от моего сокамерника, ни от Морриса, ни от Диксона. Невзирая на статус и ранг, всем троим в ответ на их расспросы я сказал одно и то же: моё дело приобретает новый поворот. Пока же больше никаких подробностей, так как по старинной русской традиции боюсь сглазить. Да и сам не знаю многих нюансов.

Три дня спустя меня в наручниках посадили в автобус и отправили на процесс по делу о моём избиении и по убийству Молчуна Лу. Я выступал по одному случаю в качестве потерпевшей стороны, по другому – как свидетель, вторым свидетелем стал один из двух надзирателей, которые первыми прибыли на место разборки. По итогам судебного заседания Пабло Эстебан получил пожизненное, и отбывать срок его отправили на остров Терминал.

Подельники Пабло, которые всё никак не могли выбрать нового предводителя, моё возвращение встретили свистом и угрозами. Впрочем, подходить ко мне опасались, в том числе и потому, что моей охраной с некоторых пор занимались не только надзиратели, бдительно следившие за передвижениями мексиканцев, но и люди Лански. Тот же Лука, несмотря на свои скромные габариты, показался мне довольно квалифицированным бойцом, да и умело припрятанная заточка всегда была при нём. Правда, постоянное присутствие поблизости Луки немного напрягало, но хотя бы в библиотеке я мог побыть один.

Между тем события набирали оборот, и новость об аресте Хименеса я узнал, как это ни странно, из пришедшего в библиотеку свежего номера «Лос-Анджелес Таймс». Подробности ареста не сообщались, но я без труда догадался, что, коль адвокат сидел в своей Тихуане безвылазно, то фэбээровцам пришлось самим наведаться к нему в гости и попросту выкрасть недорезанного ублюдка. Браво, мистер Толсон! Вот что значит настоящий, верный друг, как пелось в одной детской песенке. Никогда не думал, что буду так благодарен директору Бюро. Если выйду на свободу, с меня ящик самого дорогого виски.

Периодически Стетсон меня информировал, как проходит следствие. С большим воодушевлением я воспринял новость о том, что Хименес под угрозой смертной казни сдал имя конкретного исполнителя, который и нож из моего дома выкрал, и прирезал несчастного Брейквика. К сожалению, взять его представлялось задачей нелёгкой, так как этот тип скрывался в одной из стран Южной Америки.

В середине марта 1952 года, буквально за несколько дней до церемонии вручения «Оскаров», на которые, как обычно, претендовало несколько моих фильмов, за мной в библиотеку пришёл надзиратель и велел идти к директору. Тот принял меня с широкой и немного грустной улыбкой. Даже похлопал по плечу.

– Итак, мистер Бёрд, у меня такое чувство, что вы и впрямь надолго у нас не задержитесь. Ваше дело отправили на доследование.

– Спасибо за хорошие новости, мистер Диксон.

– А завтра… – Директор сделал торжественную паузу. – Вашими стараниями мы открываем комнату отдыха с телевизором, бильярдом и настольным теннисом. Несмотря на ужесточение режима после памятной вам истории мне удалось добиться разрешения на неё. Она будет открываться после ужина и закрываться перед отбоем.

– И это неплохая новость. Но на сколько же человек она рассчитана? – начал прикидывать я в уме.

– Нет-нет, всех скопом туда никто не пустит. Право посетить комнату будут иметь лишь те, кто соблюдает внутренний распорядок тюрьмы и сотрудничает с администрацией. А таких, к сожалению, не так и много. Но я рад, что вы входите в их число. И знаете что, давайте прямо сейчас туда спустимся, и вы сами оцените.

Я по достоинству оценил комнату отдыха. Новенький бильярдный стол, телевизор на прикреплённом к стене кронштейне, перед ним в три ряда стулья с мягкими сидушками, в углу – пара кресел и круглый столик с журналами на военные, исторические и темы, посвящённые спорту и здоровью. Скромно, но со вкусом.

Вечером 20 марта вместе с другими зэками я смотрел прямую трансляцию из голливудского RKO Pantages Theatre с 24-й церемонии награждения премией «Оскар». Мои фильмы в общей сложности отхватили девять «Оскаров». Так что другим претендентам на статуэтки, в том числе картинам «Американец в Париже», «Место под солнцем» и «Трамвай „Желание“» с ещё молодым Брандо пришлось потесниться. Свои награды они получили, но явно в меньшем количестве, чем могли бы, не составь им конкуренцию картины студии Barbara Films. Правда, при отбое пришлось возвращаться в блок, и подробную информацию о разошедшихся «Оскарах» я узнал позже из газет.

А неделю спустя меня повезли на новые слушания моего дела.

– Жаль с вами расставаться, мистер Бёрд, но подозреваю, что больше в эту тюрьму вы не вернётесь, – напутствовал меня Диксон. – Впрочем, я буду только искренне рад, если вы обретёте свободу. И не менее рад, если негодяй, организовавший вам поездку в Сан-Квентин, займёт ваше место.

О да, а как я был бы рад предоставить свою шконку этому ублюдку Хименесу! Уверен, Лука устроил бы ему «сладкую» жизнь. Но даже просто выйти на свободу – и то великое дело. Однако лучше не загадывать, сколько раз уже жизнь давала мне оплеуху, так что, надеясь на лучшее, не стоит забывать и о негативном варианте развития событий.

– Надеюсь, финансирование тюрьмы на этом не прекратится? – с лёгкой тревогой поинтересовался директор.

– Я – хозяин своему слову, мистер Диксон, так что в этом плане можете не волноваться.

– Что ж, я знал, что вы нас не подведёте… – И уже в дверях я услышал: – И спасибо вам за Элизабет.

На что я ответил:

– Она у вас молодец.

На всякий случай попрощался с Моррисом, в глазах которого увидел некоторую грусть, а Луке оставил Бу-бу, велев за ней присматривать. И мне показалось, будто между крысой и моим сокамерником установилось что-то вроде симпатии.

С бешено бьющимся сердцем, одетый уже в гражданское, я входил в знакомый мне по осенним событиям зал заседаний. Судья тот же, а вот суда присяжных не видно. Ну и слава богу, баба с возу – кобыле легче. Это я в том числе и о миссис Трувор, у которой после ряда публикаций в моих СМИ личная жизнь, как доложил недавно Стетсон, окончательно разладилась.

В зале суда я вижу и ободряюще улыбающегося Саймона, и нервно покусывающую губы Варю, и моего адвоката, который исподтишка показывает мне большой палец, мол, всё на мази. У сверлящего меня ненавидящим взглядом Хименеса, чьё горло скрыто высоким воротником сорочки, тоже свой адвокат, правда, настроен он, судя по его виду, не очень решительно. Похоже, понимает, что единственное, на что можно в такой ситуации рассчитывать, – это максимальное смягчение приговора. Рядом с Хименесом сидят грустный Кантор и какой-то зашуганный Сальвадо. Надеюсь, каждый сегодня получит по заслугам.

Заседание длилось больше двух часов без перерыва. В итоге Хименес схлопотал пятнадцать лет, Сальвадо накинули ещё семь, а Кантор как соучастник загремел на три года. Исполнителю заочно присудили пожизненное, но чувствую, наказание его так и не настигнет.

Когда эту троицу увели, на их место усадили меня. О’Салливан улыбнулся краешком губ, поправил парик и изрёк:

– Что же касается вас, мистер Бёрд, то с этой минуты вы свободны. Если у вас имеются претензии, вы можете подать иск правительству Соединённых Штатов.

Да какой к хренам собачьим иск?! Да я в ноги готов тебе кланяться, рыжий ты мой! Это, конечно, подумалось в порыве первых эмоций, когда ко мне кинулись Варя, Стетсон и Спенсер. Объятия, поздравления, а на крыльце – кучка репортёров и пара кинокамер. Приходится давать интервью, а на вопрос относительно иска я улыбнулся и заявил, что претензий к Соединённым Штатам не имею. Тут же какойто репортёришка, вынырнув из-за спин коллег, стал спрашивать, что я думаю о внесении моей фамилии в «чёрный список» Голливуда в связи с моими прокоммунистическими убеждениями. Стетсон ловко оттёр его в сторону, и мы вчетвером сели в ожидавшую нас машину.

Первым делом мы мчимся в Бель-Эйр, в наш загородный дом, где под присмотром одной из голливудских подруг Вари (за столько лет жизни здесь обзавелась-таки парочкой) нас ждут Соня и Даня.

– Папка! – кричит на русском Софа и кидается в мои объятия.

Следом семенит, крепко сжимая в ручонке бублик-бейгл, что-то лопочущий Данька. Все улыбаются, все счастливы, а я так больше всех. Смахиваю непроизвольно выступившую слезу и заявляю, что завтра проставлюсь ближайшему окружению, а сегодняшний вечер хочу посвятить семье. И прежде всего отмыться от преследовавшего меня тюремного запаха. Конечно, ванна не заменит баньку возле нашего домика в Лас-Вегасе и эвкалиптовые веники, но всё же лучше, чем тюремный душ.

В начале десятого Данька вырубился, и мы отнесли его наверх, в десять отправили спать Соню, после чего остались с Варей наедине… Уснули мы далеко за полночь в объятиях друг друга…

Адаптация заняла около недели, в течение которой я и впрямь отправил с нарочным Толсону целый ящик Hennessy, приложив письмо с благодарностью. Спустя несколько дней Толсон позвонил мне, поблагодарил за выпивку и поинтересовался моими делами. Мило поболтали и положили трубки, довольные друг другом.

Ещё почти месяц я вникал в дела всех своих компаний, которые вновь пришлось переоформлять на моё имя. Я был бы не против, если бы владелицей оставалась Варя, но она настояла, чтобы я снова принял бразды правления.

Оклемавшись, я на скорую руку навалял сценарий, в котором под именем некоего Джона Кроу описывал свою ситуацию, правда, с некоторыми вариациями. Например, герой был не магнатом, а врачом, попытавшимся рассказать правду о новом препарате и его побочных эффектах, за что горе-фармакологи ему отомстили, устроив подставу с убийством. Потом подсунул сценарий профессиональному сценаристу на редактуру и стал подыскивать режиссёра. Поработать согласился некогда завербованный мной в проект «Молчание ягнят» Фриц Ланг. Он и занялся набором команды, после чего, подписав финансовые документы, я с лёгким сердцем пустил дело на самотёк.

После выхода из Сан-Квентина я всё никак не мог насытиться свободой и постоянно куда-то рвался. Как-то уговорил Варю слетать со мной в Нью-Йорк, где планировал не только решить кое-какие дела, включая вопрос с новоприобретённым газетным изданием, но и поразвлечься. Заглянули мы с супругой и на Бродвей, где в мюзикле «Король и я», судя по программке, играл некий Юл Бриннер. Неужто тот самый?! Вполне может быть, в общем-то физиономия похожа на ту, что я видел давным-давно в фильме «Великолепная семёрка». После спектакля я проник за кулисы и пообщался с Юлом, оказавшимся на самом деле Юлием Борисовичем Бринером, после чего я окончательно уверился, что это будущая звезда кинематографа. А почему бы ему не стать звездой при моём непосредственном участии? Почему бы на моей студии не снять ту самую «Великолепную семёрку»?

– Юл, – спросил я его на русском, – не хотите попробовать свои силы в Голливуде?

– Ну, у меня был небольшой опыт в фильме «Порт Нью-Йорка», но я не отказался бы сняться в каком-нибудь проекте студии Barbara Films. – Глаза его загорелись, он даже сигарету вытащил изо рта, и я понял, что он мой.

А три дня спустя Бриннер переступил порог моего офиса на киностудии и поставил подпись под контрактом на фильм… «Великолепная семёрка». Я подумал, что незачем изобретать велосипед, и оставил знакомое мне название.

Мне же предстояло опять засесть за сценарий, но я сделал это с удовольствием. Сюжет картины помнил достаточно хорошо, а Бриннер, само собой, получил главную роль – стрелка Криса, собравшего таких же отчаянных парней для защиты нищей мексиканской деревушки от банды головорезов.

Под это дело я подтянул и режиссёра Энтони Манна, чей вестерн «Винчестер-73» собрал неплохую кассу в 1950-м. Он только что закончил съёмки «Излучины реки» и, воспользовавшись паузой, согласился поработать на меня…

Минуло Рождество, наступил новый, 1953-й год… Пришёл апрель, а известий о смерти Сталина так и не было. Видать, жив курилка. Я по-прежнему с головой пребывал в делах и помнил о своей идее снять «Вия». А одной тёмной апрельской ночью, памятуя, что в Москве разгар рабочего дня, набрал уже знакомый телефон председателя Комитета по делам искусств при Совете Министров СССР Николая Беспалова. Связь была замечательная, словно человек сидел напротив меня. Услышав мой голос, Николай Николаевич радостно воскликнул:

– Мистер Бёрд! А я слышал, вы в тюрьме?

– Хм, ну, в общем-то, так и было. К счастью, недоразумение разрешилось, и я уже на свободе… Помните наш разговор о съёмках «Вия»?

– Ещё бы! Сами-то не утратили желания заняться этим проэктом? – спросил он, выделив в последнем слове букву «э».

– По этому поводу и звоню. Как вы, готовы принять нашу маленькую делегацию?

Разговор длился около пятнадцати минут и завершился заверением Беспалова принять американскую делегацию на высшем уровне, так как этот вопрос был согласован ещё в мой последний визит в СССР.

– Тогда, Николай Николаевич, технику я завтра же отправляю морем до Владивостока, дальше по железной дороге, а лучше самолётом, её нужно будет доставить до места съёмок, с которым мы определимся, прибыв в Москву заранее. Также придётся готовить визы для меня, моей жены, детей и моего помощника, – заключил я, памятуя, как страдает Стетсон после отъезда Вишневской.

Возражений не последовало, правда, о членах нашей небольшой делегации Беспалов обещал посоветоваться «кое с кем». И попросил перезвонить на следующий день. Я перезвонил следующей ночью и услышал, что вопрос решён положительно и мы можем подавать в советское консульство документы на выезд.

Неделю спустя мы впятером, Данька у меня на руках, спускались с трапа самолёта в аэропорту Внуково. Начало мая в Москве выдалось тёплым, так что заготовленные заранее плащи мы так и не стали надевать.

Нас встречал лично Беспалов, его помощник, явно смахивающий на сотрудника органов, и… скромно стоявшая в сторонке Галина Вишневская. Я сначала удивился её появлению, мол, откуда узнала о нашем прилёте, но, покосившись на довольно улыбавшегося Саймона, понял, что тут не обошлось без личного звонка.

– Ну иди, обними свою невесту… Или вы пока на этот счёт не говорили?

– Говорили, и она на прошлой неделе получила развод, так что Галина теперь свободная женщина, – ответил сияющий Стетсон, и на полных парах рванул к будущей приме мировой оперной сцены.

Для нас приготовили шестиместный лимузин ЗИМ чёрного цвета, куда втиснулись все, кроме Вишневской, которая, как сообщил мне наобнимавшийся Стетсон, на такси помчалась в Большой на репетицию.

– Кстати, Николай Николаевич, – окликнул я сидевшего спереди Беспалова, – нам бы валюту на рубли поменять.

– Решим, – заговорщически подмигнул тот.

За каждый доллар по официальному курсу мы получили по четыре рубля, причём больше тысячи долларов поменять не удалось. Зато теперь были на первое время карманные деньги. Это не считая моего финансирования проекта и дорогостоящей техники вкупе с рулонами «кодаковской» плёнки, плывущими от берегов Калифорнии во Владивосток. Нехилый подарок получался советскому кинематографу, хотя и я надеялся получить только с советского проката неплохую прибыль.

Несколько дней ушло на осмотр Москвы, в которой Варя давненько не бывала, а дети так вообще впервые оказались в столице СССР. Саймон же сутками пропадал с Вишневской, и, похоже, дело действительно двигалось к свадьбе.

А накануне отъезда на Украину, где мы собирались искать натуру, в нашем гостиничном номере ровно в восемь утра затрезвонил телефон.

– Мистер Бёрд? – спросил мужской голос на русском.

– Да, я слушаю вас.

– Вас беспокоит Поскрёбышев Александр Николаевич, личный помощник Иосифа Виссарионовича.

Та-а-ак, нормальный заход, и что это значит?

– Товарищ Сталин приглашает вас сегодня во второй половине дня вместе с женой и детьми посетить его дачу в Кунцево. Автомобиль за вами заедет в 16.30. Просьба в это время находиться в гостинице и никуда не отлучаться.

– Ясно… А что насчёт моего помощника Саймона Стетсона?

– Насчёт его никаких распоряжений не было.

– Ну и ладно, тогда я разрешу ему провести этот вечер в своё удовольствие.

На Ближней даче мне бывать доводилось только в прежней жизни в качестве посетителя, когда меня туда провели по блату. Планы превратить дачу в дом-музей Сталина не осуществились, и она так и оставалась режимным объектом. Сейчас же, когда Хозяин был ещё жив, нам пришлось миновать несколько постов охраны, причём на последнем обыскали не только меня, но и Варю, даже к детям настороженно присматривались. Наконец правительственный ЗИС остановился у крыльца, где нас встретил начальник личной охраны Вождя товарищ Власик.

Насколько я помнил, в этом двухэтажном с несколькими верандами строении было семь комнат, пол застлан паркетом, а на окнах висели короткие шторы, не закрывающие радиатор отопления. Тогда мне рассказали, что Сталин велел делать шторы такими короткими якобы для того, чтобы за ними не могли спрятаться злоумышленники. Сейчас имелась возможность спросить у него об этом лично, но, само собой, такой глупости я совершать не собирался.

Думал, нас заведут к Кобе в кабинет, но он вышел нам навстречу. По сравнению с нашей последней встречи, случившейся в далёком 43-м, Сталин заметно сдал, только взгляд оставался таким же острым и пытливым. Обязательные френч и сапоги, в левой руке – незажжённая трубка, но правую не протянул для рукопожатия, и она у него чуть заметно подрагивала.

– Сколько же мы с вами не виделись, товарищ Сорокин? – прищурившись, поинтересовался он с лёгким акцентом.

– Почти десять лет, товарищ Сталин, – ответил я, уверенный, что собеседник всё прекрасно помнит, а если нет, попросил кого-нибудь напомнить перед встречей.

– Хорошо выглядите… Костюм индпошив?

– Нет, итальянский, Canali.

– Хорошо сидит и стоит, наверное, дорого? Наша лёгкая промышленность пока больше направлена на удовлетворение нужд простых граждан, но уверен, лет через пять будем выпускать костюмы не хуже этой вашей, канальи… А это, как я понимаю, ваша супруга, Варя? Тоже хорошо выглядит. А как детей зовут?

– Я Софья, – представилась дочка, не дав родителям и рта раскрыть. – А это Данька.

– Даниил, значит, – улыбнулся в усы Вождь и погладил сидевшего на руках супруги сына по редким пока волосёнкам. – Софья, а вы с братиком любите варенье и шоколадные конфеты?

Соня посмотрела на меня. Я подмигнул ей, и она выдала:

– Конечно, дядя Сталин, мы же дети!

– Молодец, за словом в карман не лезешь. – Он тихо рассмеялся и кивнул Поскрёбышеву: – Проводите наших гостей в малую столовую, пусть чаю попьют… А с вами, товарищ Сорокин, мы прогуляемся. Идёмте на улицу, подышим свежим воздухом.

Я обменялся с Варей взглядами и двинулся слева и чуть сзади Сталина. Мы вышли на крыльцо, возле которого стоял ЗИС с заглушённым мотором, и неспешно двинулись по асфальтовой тропинке. Власик держался позади нас метрах в десяти. Отец народов не спешил с разговорами, а я продолжал лихорадочно прокручивать в голове варианты, что ему от меня понадобилось.

– Замечательная погода, – произнёс Сталин, словно ни к кому не обращаясь, глядя в сторону маскирующих высокий забор мохнатых елей.

– Действительно, неплохая, – поддакнул я.

– А вот здесь, – показал он рукой, – у нас сад, выращиваем для себя вишни, яблоки, груши… Вон как вишни цветут!

– Прекрасно цветут. Только, думается, товарищ Сталин, что вы пригласили меня сюда не для того, чтобы любоваться цветущими вишнями.

Конечно, такая наглая выходка в общении с Дядей Джо была чревата, но хотелось сразу дать понять, что не нужно ходить вокруг да около, я готов к серьёзному разговору, ради которого, полагаю, он и пригласил меня на свою дачу.

Иосиф Виссарионович искоса глянул на меня, но вроде не обиделся.

– Верно, не вишнями любоваться я вас пригласил. Хочу сказать, что вы в своей Америке достигли немалых успехов, стали одним из богатейших людей страны. Да и у нас уже вовсю работают ваши универмаги, быстро завоевавшие популярность у населения Советского Союза.

– Да, отчёты о положении дел поступают регулярно. Думаю, сеть универмагов «Победа» нужно расширять, не ограничиваться крупными городами. Опять же, частные подворья получат возможность сбывать свою продукцию по хорошей цене, а покупатель получит свежий продукт лишь с небольшой наценкой.

– Это правильный подход, товарищ Сорокин. Побольше бы нам в Союз таких вот капиталистов, как вы, – усмехнулся он. – Но сейчас я хочу поговорить с вами вот о чём. – Он сделал паузу, и нехорошие предчувствия затопили моё естество. А я всегда доверял своим чувствам, они меня почти никогда не подводили. – Товарищ Сорокин, вы стали одним из богатейших людей Америки. Наверное, уже к Ротшильдам с Морганами подбираетесь?

– Ну, до них мне ещё далеко, – уклончиво ответил я, не понимая, к чему он клонит.

– Тем не менее, по данным наших экономистов, посчитавших ваши активы, вы входите в число пятнадцати богатейших людей США. А ведь в 38-м, если не ошибаюсь, начинали с нуля. Ваша целеустремлённость вызывает искреннее уважение.

– Спасибо…

– Однако, – делает не понравившуюся мне паузу Сталин, – в последнее время вы частенько стали попадать в неприятные истории. То вашу беременную жену с ребёнком похитят, то вас в тюрьму ни за что упекут…

– Второе было связано с первым – месть наркокартеля.

– …Ещё вас внесли в какой-то «чёрный список» Голливуда, – продолжил, словно не услышав меня, Вождь. – В Америке – разгул преступности. К тому же известно немало случаев, когда успешные, казалось бы, бизнесмэны, – выделил он «э», – становились жертвами разного рода биржевых крахов, достаточно вспомнить случившуюся не так уж и давно Великую экономическую депрессию. В то же время в нашей стране обстановка относительно организованной преступности намного более спокойная, с массовым бандитизмом мы разобрались за несколько лет после окончания войны. А наша экономика крепнет на глазах, да вы и сами это знаете. Никаких крахов и депрессий у нас быть не может. И если бы вы свой бизнес перевели в Советский Союз, уверен, это стало бы верным решением.

Я на мгновение опешил, замерев соляным столбом, но тут же взял себя в руки.

– То есть, товарищ Сталин, если я вас правильно понял, вы предлагаете мне продать акции всех моих заокеанских предприятий и со всеми деньгами переехать в Росс… в СССР? Потому что, само собой, сюда я не смогу перетащить ни свои отели в Лас-Вегасе, ни свои газеты, ни киностудию…

– Вы верно уловили мой намёк, товарищ Сорокин, – довольно чувствительно ткнул меня чубуком трубки в грудь собеседник. – Я не настаиваю, как говорится, насильно мил не будешь, но… В Советском Союзе мы разрешили частную собственность, хотя и не в таких масштабах, как в Соединённых Штатах. Например, по всей стране успешно работают артели, и это честное предпринимательство, а не спекулятивно-ростовщическое. Бюрократия, если ещё где-то имеется, выжигается калёным железом. Ничто не должно мешать трудящимся спокойно и плодотворно работать. Мы помним ваши замечания по поводу неэффективности плановой экономики брежневского периода, и никакой Хрущёв уже не экспроприирует частные предприятия в пользу государства. Поэтому при желании вы сможете организовать какое-нибудь небольшое предприятие, которое сможет приносить стабильный доход вам и вашей семье. Почему бы вам, кстати, не организовать частную киностудию, как в Америке? Заодно будете заниматься любимым делом – снимать кинофильмы.

– А чем-то ещё я смогу заниматься? Ведь денег должно быть куда больше, чем только на киностудию. И кстати, не так-то просто вывести такие деньги из США, моими финансовыми операциями могут заинтересоваться, поэтому, даже если я приму ваше предложение, всё это займёт минимум год, да и то в лучшем случае.

– Мы вас не торопим, но и затягивать не советую. А заниматься можете чем угодно, кроме тех направлений, которые затрагивают государственные интересы. Средства массовой информации, например, принадлежат государству, сами должны понимать, что органы пропаганды мы не можем отдать в частные руки.

– Кинофильм тоже может стать пропагандой.

– Каждая картина прежде, чем попасть в прокат, проходит тщательную цензуру, так что это отдельная тема.

– И всё же, ваш какой в этом интерес?

– Это не мой интерес, а интерес страны, – нахмурился Сталин. – Ваши капиталы будут работать не на США, а на СССР. Ощущаете разницу? Для вас, как бизнесмэна, это должно быть очевидно. Вы одних налогов им столько платите, что на эти деньги можно накормить половину нашей страны. Да и вы у нас будете под присмотром, никакой наркокартель вас не обидит. Одним словом, я надеюсь, зерно упало на благодатную почву и вы примете верное решение. А государство ваши начинания на родине поддержит, никто вам не станет чинить препон, уж мне поверьте.

Да-а, вот уж влип так влип! В моих планах точно не было возвращаться на пмж в СССР. Я годами выстраивал в Штатах свою империю, а теперь всё в одночасье должно рухнуть? А ведь таким людям в их просьбах, тем более настойчивых, не отказывают. Отомстить могут так, что небо с овчинку покажется. Арестовать-то вряд ли арестуют, слишком большой выйдет международный скандал, а вот проблемы могут устроить. А могут и вовсе сдать меня ФБР как агента советской разведки. Скажет Хозяин – и в два счёта пожертвуют ферзём (а фигурой меньшего масштаба я себя не видел). Интересно, как это воспримет Толсон? Обрадуется столь крупному улову или будет весьма и весьма разочарован?

Ну за что мне это?!

Неожиданно лицо Сталина начало медленно багроветь, он перестал дышать и закашлялся. Кашель был таким сильным, что казалось, Отец народов сейчас выхаркнет свои лёгкие. Тут же рядом оказался Власик.

– Вам плохо, товарищ Сталин? – обеспокоенно спросил он, не зная, что предпринять.

Однако постепенно кашель утих, багровость ушла с лица Иосифа Виссарионовича, и он махнул трубкой на своего начальника охраны:

– Николай, я в порядке, ступай…

Когда мы снова остались одни, Сталин доверительно негромко произнёс:

– Здоровье уже не то, суставы болят, в прошлом году инсульт случился, а тут ещё эта зараза прицепилась, вторую неделю дохаю. Врачи пичкают какой-то гадостью, а я лучше их знаю, что мне пить и как лечиться. Но мысли об уходе на покой посещают всё чаще. Уже как-никак пережил себя из вашей истории, о марте 53-го помню, – грустно улыбнулся он. – Я вот и Лаврентию говорю, чтобы готовился меня подменить. Хочется пожить жизнью простого советского пенсионера. Мне этот климат противопоказан, уеду на свою дачу в Гаграх, буду поливать цветы по утрам…

А может, не стоит торопиться с выводом активов? Сталин уже не молод, вон и сам признаётся в своих недомоганиях. Если время потянуть, то, как говаривал незабвенный Ходжа Насреддин, либо ишак сдохнет, либо падишах помрёт.

С другой стороны… Я закусил губу, выдерживая внутреннюю борьбу. С другой стороны, на родине и дышится по-другому, легче, что ли… Лирика, понятно, но ведь куда приятнее бродить среди русских берёзок, с которыми вырос, нежели между кактусов Невады. Разве, изначально оставь мне Ежов достойный выбор, рванул бы я из страны? Да я с превеликим удовольствием принялся бы вкладывать все свои знания и умения в повышение обороноспособности СССР накануне самой кровопролитной войны в истории человечества. Но мне такого шанса не дали.

Зато дают теперь, при этом не обдирая, как липку, а предлагая всего лишь своими активами поддержать не американскую, а советскую экономику.

– Кстати, а вы, товарищ Сорокин, не хотели бы заняться политикой? – отвлёк меня от раздумий голос Вождя. – Вступите в КПСС, для начала займёте пост какого-нибудь секретаря райкома, затем быстрое продвижение по партийной линии, а мы вам в этом деле поможем.

– А что, разве так можно?

– Шютка, – улыбнулся Сталин и негромко, дрябло рассмеялся. – Вы бизнесмэн, делайте то, что вам ближе. Ладно, поговорили, теперь пойдёмте ужинать.

За ужином мне кусок не лез в горло, но я пихал в себя еду насильно, делая вид, что очень проголодался и всё очень вкусно. Хотя и впрямь было вкусно, несмотря на то, что блюда вроде подавались без особых изысков. Иосиф Виссарионович шутил и смеялся и даже заставил меня рассказать анекдот о нём, пришлось вспоминать самый нейтральный:

– Сталин разговаривает по телефону с Черчиллем: «Нэт… Нэт… Нэт… Нэт… Да… Нэт… Нэт…» Кладёт трубку. Поскрёбышев спрашивает: «Товарищ Сталин, а в чём вы согласились с Черчиллем?» – «А это он меня спросил, хорошо ли я его слышу».

Дядя Джо долго смеялся, а потом признался, что слышит этот анекдот впервые и постарается его запомнить.

Разговор перешёл на кинематограф, Сталин поинтересовался сроками планируемого выхода на экраны «Вия», пришлось пообещать уложиться к осени. А на прощание, уже на крыльце, наклонился к моему уху и негромко сказал:

– И спасибо вам, товарищ Сорокин, за сына. Если бы не ваше вмешательство в ход истории, одного из сыновей я мог бы лишиться.

В первый момент я не понял, о чём он, но спустя мгновение сообразил. Это же Иосиф Виссарионович о Якове! В том далёком, ещё довоенном письме на имя Сталина я упомянул, что его старший сын в самом начале войны окажется в плену, а в 43-м погибнет, бросившись на стальную проволоку концлагеря. Вот только какого, я тогда не вспомнил. Но упомянул, что в плену Яков вёл себя достойно. А сейчас Великий кормчий и вспомнил о том письме…

Варе о предложении Сталина я рассказал только на следующее утро. И к моему удивлению, Варя восприняла это известие позитивно.

– А что, я все эти годы знаешь как тосковала по Одессе?! – заявила мне суженая. – Мне эта Америка даром была не нужна, и если бы не задание партии и правительства… Ты даже не представляешь, как мне было противно изображать леди на всех этих выходах в свет. Хотя все знали, что я до знакомства с тобой работала официанткой, и помню перешёптывания за спиной. Будто сами все – потомственные аристократы. – Она фыркнула, сминая между ног свою половину одеяла, и положила ладонь мне на грудь. – У тебя волосы уже седеют, – заметила она, грустно улыбнувшись.

– Надеюсь, только на груди, – хмыкнул я.

– Ну, на голове я тоже замечала седые волоски, а вообще, мне кажется, лёгкая проседь только придаст тебе благородства…

После завтрака я постучался в номер Стетсона, но ответа не дождался. Похоже, Саймон на всю ночь завис с Вишневской. Судя по всему, их отношения шли полным ходом. Ладно, семь футов ему в штаны, а я отправился на «Мосфильм», где меня дожидалось портфолио потенциальных актёров, имена которых я озвучил по телефону ещё до прилёта в Москву.

Памятуя, что Куравлёв и Варлей сейчас пребывают в совсем юном возрасте, я заранее продумал варианты замены. В итоге после долгих размышлений и звонков в СССР на роль Хомы Брута я предложил кандидатуру Юрия Никулина, в настоящее время работавшего в цирке в дуэте с Шуйдиным. А образ зловещей и очаровательной Панночки я предложил воплотить студентке актёрского факультета Киевского института театрального искусства Элине Быстрицкой, уже успевшей сняться в паре фильмов. Оба только начинали свой путь к будущей славе, причём Никулин пока был сосредоточен исключительно на цирке. По своим каналам я выяснил, что после войны из-за якобы отсутствия актёрских способностей Никулин не смог поступить ни во ВГИК, ни в ГИТИС. Знали бы эти экзаменаторы в приёмной комиссии, каких высот достигнет этот парень!

Фотопробы мне понравились, я тут же попросил уведомить актёров, что они утверждены на роли. По остальным ролям я предложил поработать приданному мне в качестве второго режиссёра некоему Адольфу Бергункеру.

– А массовку набирать будем из местных, – добавил я, глядя на обвисший нос своего помощника.

С ним же мы выбирали места для натурных съёмок. Церковь и хутор нужны были настоящие, а не макеты, хотя солидную часть предполагалось снимать в павильонах «Мосфильма». На натурные съёмки мне предстояло отправиться в компании Стетсона и остальных членов съёмочной группы, но без Вари и детей. У них была запланирована поездка в Одессу к моей любимой тёще. Причём туда Варя и дети отправлялись по поддельным документам, а их маршрут из гостиницы на Киевский вокзал должен был напоминать уход от погони. Мало ли, вдруг за семьёй известного американского бизнесмена ведётся наблюдение?

Я был всецело сосредоточен выбором натуры. Заинтересовавшие меня фотографии откладывал в отдельную стопочку.

Опа, знакомые места! Я держал в руках чёрно-белое фото церкви, на оборотной стороне которой было написано: село Зелёное, Гусятинский сельсовет, Тернопольская область. В памяти сразу всплыли события 1943 года, когда я какое-то время партизанил на Тернопольщине и где у нас с Варей впервые случилось ЭТО!

– Вот эта церквушка мне нравится, – сунул я снимок[24] Бергункеру.

– Хорошо, тогда я сегодня же позвоню в Тернопольский обком партии, попрошу организовать встречу и размещение съёмочной группы.

– Кстати, когда будешь звонить, спроси, как там с бандеровцами, шалят ещё или уже всех в расход пустили?

– Хорошо, и насчёт командировочных выясню…

– Все финансовые издержки я обязался покрыть из своего кармана, так что в этом плане можешь быть спокоен.

Н-да, фильм, конечно, обещал влететь в копеечку: согласно смете в пересчёте на советские деньги бюджет «Вия» должен был составить порядка 300 тысяч рублей. Но деньги уже перечислены, процесс запущен, задний ход включать поздно.

По возвращении в гостиницу я сказал Варе, куда собираюсь отправиться, и она взволнованно взяла моё лицо в свои ладони:

– Фима, почему именно туда, неужели нельзя было выбрать что-то восточнее?

– Церквушка приглянулась, места живописные, всё будто создано для съёмок «Вия». Да и националистов оттуда давно выкурили, так что волноваться не о чем, – приврал я для пущего спокойствия супруги.

Двое суток спустя самолётом из Владивостока прибыла долгожданная техника вместе с достаточно известным в Голливуде оператором Джеймсом Уонгом Хау. Тот наотрез отказался лететь отдельно от своих кинокамер, предпочтя сначала морское путешествие из Лос-Анджелеса во Владивосток, а потом самолёт до Москвы. Ещё через день утром я попрощался с Варей и детьми, которых у запасного выхода гостиницы дожидался неприметный, мышиного цвета «москвич», окна которого, тем не менее, задёргивались шторками.

А вечером того же дня один из вагонов поезда «Москва – Киев» полностью оккупировала наша съёмочная группа, которой предстояло создать первый советский фильм ужасов.

Глава 8

Вобластном центре нас приняли радушно, с вокзала всю съёмочную группу повезли в лучшую местную гостиницу, заверив, что и в Зелёном нас готовы разместить. В тот же вечер меня, Стетсона, Бергункера, Хау, Никулина, Милляра и Быстрицкую повели в харчевню «Тернопіль».

Самую знаменитую Бабу Ягу советского кино на роль старой ведьмы мне выделили без вопросов. Правда, Бабой Ягой Милляр успел побыть однажды, в «Василисе Прекрасной». «Морозко» пока не сняли.

В этой реальности артист был на три года меня младше, однако все, включая меня, обращались к нему по имени-отчеству. Выглядел он и впрямь старше своих лет. Георгий Францевич оказался на редкость эрудированным, весёлым и лёгким в общении человеком, так что в поезде скучать не пришлось.

С дороги мы с радостью приняли приглашение отобедать. Украинская кухня в её лучших проявлениях меня всегда радовала, а здесь принимающая сторона расстаралась на славу.

Борщ! Король стола! Наваристый, ароматный, приправленный салом, а к нему пампушки с чесноком. Колбаски из сельской печи, крученики, полядвица, деруны… Сало, от одного вида которого непроизвольно выделялась слюна, манило своими тонко нарезанными ломтиками с розовыми прожилками.

А ведь многие украинцы не могли позволить себе таких разносолов. Впрочем, и не голодают, утешил я себя, принимаясь за пылающий тёмно-бордовый борщ. Сам видел, что после не столь кровопролитной войны, какая случилась в моей реальности, страна, включая союзные республики, уже крепко стояла на ногах. И пусть без разносолов, но на столе любой семьи всегда имелось, чем подкрепиться. Тем более в сельской местности, где редкое хозяйство обходится без коровы, кур и поросят, а также сада и огорода.

В общем, от обеда не только у меня, у всей съёмочной группы остались самые приятные воспоминания.

В райцентр решили не заезжать, так как он находился дальше от Тернополя, нежели Зелёное. В село наша делегация прибыла на двух автобусах с грузовиком, в кузове которого находились ящики со съёмочным оборудованием. Каждый прибор был проложен соломой во избежание поломки, тем более приличная дорога закончилась у Гримайлова, а дальше шла разбитая грунтовка.

– Добрий день!

К нам метнулся невысокий толстячок с пышными, обвислыми усами и широкой, в половину лица, улыбкой. Хотелось верить, что она искренняя.

– Голова сільський адміністрації Микола Володиморович Нюхня, – представился тот. – Як дісталися?

Я немного знал местную мову и ответил за всех:

– Добрались в целом справно, разве что дороги у вас тут, товарищ Нюхня…

– Тут ми нічого вдіяти не можемо, – огорчённо развёл руками толстячок.

– Но в планах на следующий год сделать щебёночное покрытие, – вставил представитель областной администрации.

Нас повели в сельсовет подхарчиться с дороги. Пусть ассортимент был и не столь впечатляющ, как накануне в Тернополе, однако обилие еды вызывало опасение, что мы встанем из-за стола изрядно потяжелевшими.

Потом последовало размещение личного состава в каком-то бараке, причём малая, женская часть от мужской была отделена двигавшейся на проволоке шторкой. Там поселились Быстрицкая, гримёрша, костюмерша и помощница режиссёра.

Утром мы всей делегацией отправились осматривать места будущих съёмок. А ничего так сельцо, живописное. Причём на окраине имеются даже мазанки с соломенными крышами – как раз то, что «доктор прописал». Ничего страшного, что в них люди живут, уж ради съёмок на недельку переберутся к родственникам. Тут всё село роднёй повязано, не может быть, чтобы не приютили.

– Так, Адольф, – меня так и подмывало назвать его Адик, – отмечай, какие дома мы определяем для съёмок. Вот этот… этот… и вон тот, за оградой, на которой крынки сохнут. Они в одной локации, близко друг к другу, и камера сможет их разом захватить, получится этакая массовка из мазанок.

Бергункер что-то карандашом пометил в блокнотике. Я краем глаза заглянул в его записи, и увидел, что мой помощник успел набросать общую схему улицы и крестиками обозначил нужные дома. Хау стоял рядом, профессионально прикидывая ракурсы будущих съёмок. Сзади замерли остальные члены группы.

– Так, а теперь пойдём глянем церквушку.

Милляр оказался ещё и набожным человеком. Шагов за сто до церкви он вдруг остановился и стал креститься. Следуя его примеру, перекрестился и я, больше никто не рискнул. Даже если среди участников нашей бригады и были верующие, в эпоху воинствующего атеизма им это приходилось скрывать.

Церковь выглядела величественнее, чем на чёрно-белой фотографии. К нашему появлению староста храма, строгая женщина лет шестидесяти, отперла её двери, хотя, как нам доложили, местный батюшка всячески противился съёмкам фильма в святом месте и в сердцах уехал на месяц к родне в Чернигов, бросив осиротевшую паству на произвол судьбы. Это он ещё не знал, какую чертовщину мы будем снимать, иначе вообще проклял бы нас до седьмого колена. А может, и проклял авансом, просто мы этого не знали.

Я прекрасно помнил фильм с Куравлёвым и Варлей и решил, что не стоит изобретать велосипед. Снимать будем то же самое, по возможности подражая оригиналу. Своей идеей фикс я считал переработку концовки фильма, сотворения реально жутких чудовищ, а не сказочной нечисти, впоследствии насмешившей искушённого западного зрителя. Воплощению моего замысла должны были послужить костюмы, эскизы которых у мастеров своей киностудии я утверждал лично и которые должны были примерно через месяц прибыть в Москву. А также мы ожидали приезд Джека Пирса, гуру гримёрного мира, сделавшего себе имя на фильмах о Франкенштейне и Дракуле. Я подобрал Пирса после его странного увольнения из Universal, и знаменитый гримёр с греческими корнями отвечал мне взаимностью, дав согласие на прилёт в Москву, чтобы поработать над советским фильмом ужасов.

Утробу старой церкви будет изображать один из павильонов «Мосфильма», где планировалось снимать все эпизоды, происходящие внутри неё и, само собой, финальную сцену. Я живо представлял, как нечисть самого что ни на есть демонического вида передвигается на карачках, ходит как зомби, ползает по стенам и даже летает благодаря перепончатым крыльям. А вершиной воплощения нечисти должен быть стать образ Вия. Не поленился, перечитал Гоголя, представил это коренастое существо с железной маской и веками до земли. Пирс уже был мной озадачен созданием на основе гоголевских видений такой страхолюдины, чтобы зритель после просмотра фильма ночью просыпался с криками и мокрыми от пота простынями.

Актёров на второстепенные роли согласился предоставить киевский театр имени Леси Украинки. Межсезонье у них должно было начаться в конце июня, но ради кино, которое собирался снимать знаменитый голливудский режиссёр, мне готовы были выделить с десяток актёров. А массовка понадобится для первых кадров фильма, когда будем снимать в Тернополе киевскую бурсу. Зданьице в областном центре я накануне присмотрел. Там для роли бурсаков уже обещали выделить десятка два тернопольских старшеклассников. А двух друзей Хомы Брута сыграют молодые актёры из всё того же театра Леси Украинки.

В наших планах крайней датой окончания натурных съёмок в Киеве и Зелёном стояло 15 июня. То есть у нас имелся в запасе практически месяц. И мы принялись за дело, что называется, засучив рукава.

Тем временем в двух десятках вёрст от Зелёного на одном из хуторов проходил любопытный диалог.

– Петро, а ти чув, що в Зелёному москалі зібралися фільму знімати?

– Що за фільму?

– Та біс його знає! Я ось що думаю… Може, пощипати їх трохи, показати, хто тут господар?

– Як би нас самих не пощипали.

– Ти що, злякався?

– Хто? Я?!

– Ну не я ж!

Петро стукнул кулаком по столу, ноздри его раздувались, словно у рвущегося в бой скакуна.

– Це ми ще подивимося, хто кого злякався, – сказал он, разжимая пудовые кулаки. – Дізнайся все як слід, а потім подумаємо, як їм можна свиню покласти.

В Зелёном нам всё же пришлось задержаться чуть дольше. Погода испортилась, и нам приходилось ждать появления солнца как манны небесной. 19 июня я объявил последний день съёмок в Зелёном, добавив, что завтра отбываем в Тернополь снимать городские сцены. Объявил во всеуслышание, так что отиравшиеся у площадки зеваки из местных, в основном ребятня, тут же разнесли новость по селу.

Надо отметить, что сельчане поначалу наше появление восприняли настороженно. Мало того что москали, так ещё зачем-то в церкву полезли. Но постепенно отношения налаживались, чему весьма способствовали финансовые вливания. В частности, я выделил непредусмотренные бюджетом фильма средства на строительство в селе клуба, так как прежний занимал помещение, больше похожее на хлев. Говорили, что после революции хотели в клуб превратить церковь, но поголовно набожные сельчане готовы были с вилами встать на её защиту. Теперь же на их глазах возводился солидных размеров бревенчатый одноэтажный барак метров 50 в длину и 25 в ширину. В торце барака появится сцена, там же будет висеть белое полотнище экрана, и, надеюсь, уже в этом году сельчане смогут увидеть «Вий», многие сцены которого снимались на их малой родине.

Ночи в этих местах темны, а последняя выдалась лунной и звёздной. Мне отчего-то не спалось, и уже за полночь я тихо, чтобы не разбудить мирно спящих коллег, встал, накинул на плечи пиджак и вышел на крыльцо, аккуратно, чтобы не скрипнула, прикрыв дверь. Где-то забрехала собака, но вскоре умолкла. Больше ничего не нарушало девственную тишину, и, глядя на мерно переливающиеся звёзды, я ощущал себя стоящим на краю мироздания. В этот момент я по-настоящему осознал, как же ничтожен человек со всеми своими проблемами на фоне Вселенной. Что вся наша цивилизация – не более чем искорка, мелькнувшая и погасшая в её бесконечности. Миллиарды лет до нас, миллиарды лет после нас… Разум отказывался принимать такие цифры. И как же хотелось верить, что где-то там, в тысячах и миллионах световых лет от нашей планеты тоже существует разумная жизнь. Не может быть, чтобы не существовала. Пусть даже в зачаточном состоянии, или сверхразвитая, где разумные существа давно покинули телесные оболочки и переместились в цифровое измерение.

От столь высокодуховных размышлений меня отвлекло раздавшееся из недр живота бурчание. М-да, прощальный ужин нам устроили весьма обильный, я еле выполз из-за стола с мыслями, что за время пребывания на Украине точно поправлюсь на пару-тройку килограммов как минимум.

Ничего, добегу до стоявшего чуть на отшибе сортира в виде деревянной будки. Там, кстати, и газетка всегда имелась, за этим следила помощница режиссёра. Причём, прежде чем отнести в сортир газеты, она всегда их тщательно просматривала. А то ведь скандальчик может выйти, ежели человек оторвёт клочок подтереться, а там портрет Сталина или ещё кого-то из руководителей партии.

Затворив за собой дверь будки, я присел на корточки, с сожалением подумав, что, наверное, зря не курю. В такой ситуации подымить – самое то… Спустя минут десять я вышел на свежий воздух. Вышел – и замер, так как возле нашего барака в неверном лунном свете промелькнули какие-то подозрительные тени. Вроде двое, вроде мужики. Что они, интересно, забыли здесь в это время?

Неслышно ступая и пригибаясь на фоне цветущих зарослей жимолости, я подкрался поближе. Опа, а что они делают? Не иначе дверь барака подпирают толстой жердиной. Ай-ай-ай, нехорошее задумали ночные визитёры. А теперь стены дома обкладывают охапками соломы да ещё и поливают их из канистры. Твою ж… бандерлоги недобитые! Не иначе решили заживо спалить всю мою команду! Ну уж нет, такого удовольствия я вам не доставлю.

Дальше пришлось действовать быстро. Хорошо, я так вовремя посетил уборную! В мои пятьдесят два двигался я замечательно. На то, чтобы вырубить не ожидавших атаки со спины мужиков, пусть и достаточно крепких, у меня ушло не более пятнадцати секунд. И чтобы скрутить им руки за спиной их же ремнями – ещё пара минут. После этого, не обращая внимания на хохляцкие проклятия, я выдернул жердину, открыл дверь и, войдя внутрь, зажёг керосиновую лампу. Другого источника освещения ввиду отсутствия электрификации барака здесь не наблюдалось.

– Рота, подъём! – гаркнул я, со скрытым весельем наблюдая, как соратники с недоумённым и обиженным видом продирают глаза.

– Что случилось? – Это Юра Никулин из своего угла подал голос.

– Ничего страшного, диверсантов поймал. Явно бандеровцы.

Ух, что тут началось! Все заметались в поисках одежды, лихорадочно натягивая кто штаны, кто сапоги или ботинки, за шторкой не меньшую активность проявляли женщины. Минуту спустя народ с керосиновыми лампами повалил с крыльца поглазеть на живых бандеровцев. Те лежали на траве, но уже не ругались, а просто ненавидяще зыркали на обступивших их киношников.

– Ну шо, хлопцы, не получилось «клятых москалей» спалить? – поинтересовался я, присаживаясь на корточки. – И откуда же вы такие взялись. Местные, из Зелёного?

Те молчали, и я попросил Никулина метнуться к главе сельсовета, у которого дома имелся единственный на всю округу телефон. Мол, пусть вызывает милицию или чекистов, в общем, сотрудников силовых ведомств.

После звонка глава сельской администрации тоже прибежал посмотреть на диверсантов.

– Тю, це ж Петро Скодоба і Василь Хвощ. З війни їх не бачили, вони тоді поліцаями служили. Думали, згинули вони. Ан ні, живёхоньки. Ну нічого, хлопчики, тепер і на вас куля знайдёться.

Под утро пленённых хлопцев со спадающими штанами увезли. Мы же ближе к полудню, собрав вещички и технику, загрузились в автобусы и отбыли восвояси.

Неделю спустя вернулись в Москву, чтобы остальную часть эпизодов отснять уже в павильонах. К тому времени в столицу возвратились и Варя с детьми. Полная светлой грусти, супруга с упоением рассказывала о поездке, я же поделился своими историями, упомянув и о схватке с бандерлогами.

– Так и знала, что вляпаешься в какую-нибудь катавасию! – всплеснула руками Варя.

– Ну здрас-сти, – обиделся я. – Можно подумать, я их лично приглашал поджечь наш барак, чтобы потом продемонстрировать молодецкую удаль.

– Надеюсь, ты свою молодецкую удаль ещё не растратил, – недвусмысленно улыбнулась Варя, расстёгивая на мне рубашку…

На следующий день меня настигла награда. Указом Президиума Верховного Совета Украинской ССР мне вручили медаль «За отвагу». Церемония проходила не в Кремле, а в столичном представительстве республики, но тоже выглядело всё достаточно цивильно…

Следующий месяц прошёл в напряжённой работе. Мы пахали как проклятые, никто себя не щадил, но теперь, после того как пришло время монтажа, я понял, что на выходе должен получить о-о-очень качественный продукт. Может, Голливуд и видел нечто подобное, но уж точно не советский кинематограф. Это будет бомба!

Лишь бы прокатная комиссия не зарубила. Надеюсь, в её ряды не затешется Пырьев. Если финал фильма покажется членам комиссии очень уж жёстким, пусть ставят возрастной ценз, но проект должен попасть на экраны страны. И не только страны, у меня уже была предварительная договорённость с прокатными компаниями США и Канады, а теперь можно будет до кучи и Европу подключить. В общем, мировой прокат!

К середине августа мы закончили с озвучкой. К тому времени Саймон успел бракосочетаться с Вишневской, ставшей Галиной Стетсон. Начинающая оперная дива подала в американское посольство документы на green card, и, если всё сложится, она получит постоянную прописку на родине мужа. Мне не жалко, она же мировое достояние, не только советской оперной сцены. Да и за помощника своего порадовался, а то сколько можно бобылём жить!

От финальных аккордов создания картины меня отвлекло приглашение посетить Всесоюзный день авиации, который отмечался 18 августа. Праздник по традиции проходил в Тушино, туда мы и поехали с Варей и детьми. Приехали заранее, за два часа до начала авиационного шоу и прибытия первых лиц, чтобы спокойно побродить на выставке авиационной техники. Сонька уплетала мороженое, а вышагивающего по земле мальца мы держали между собой – за одну ручонку супруга, за вторую я. Данька, пользуясь тем, что его держат, то и дело с радостным визгом подпрыгивал и повисал в воздухе, словно маленькая обезьянка.

– Товарищ Сорокин!

Я обернулся на возглас и, к своему изумлению, увидел Сивцева. За девять лет, прошедших с момента нашего перелёта из США в СССР и скитаний по Западной Украине, он, конечно, постарел, но в нём без труда всё ещё можно было узнать того самого Сивцева, который сумел посадить в тернопольских лесах горящий Douglas DC-3.

– Петрович! Ты!

Мы обнялись, хлопая друг друга по спине. Сивцев аж прослезился от переизбытка чувств. У меня тоже защипало в носу. Сразу нахлынули воспоминания. Оказалось, что и Варя помнит раненого пилота, которого грузили в прилетевший с Большой земли самолёт. Она тоже, хоть и менее эмоционально, поучаствовала в обнимашках.

– Ну что вы, товарищ Сорокин, как вы? – выдохнул Сивцев. – Вижу, у вас всё здорово? Здесь какими судьбами?

– Да, теперь у нас с Варей семья, дети, у меня бизнес в Штатах… – Интересно, знает он, что я Фил Бёрд? Хотя вряд ли он где-то видел фото американского кино- и медиа-магната. – В общем, прилетели в Союз снимать кино, а тут по ходу дела пригласили на воздушный праздник. А ты-то как, Петрович?

Выяснилось, что после ранения – он так и прихрамывает (это я и сам заметил) – был переведён в учебный полк, тренировать будущих асов. Вот сегодня они как раз полетят звеном бомбардировщиков. Сам Сивцев тоже полетит на Ту-2, но загруженном парашютистами. Им предстояло выполнить показательные прыжки над тушинским полем.

– Сто лет с парашютом не прыгал, – вздохнул я.

– Так можно договориться! – воскликнул Сивцев. – Не сегодня, конечно, но завтра можно устроить прыжки. У меня тут есть знакомые в аэроклубе, небось, не откажут.

– А что, я бы прыгнул.

– Может, не стоит? – нахмурилась Варя.

– Не переживай, любимая, я в этом деле профи…

Так и получилось, что на следующий день я снова был в Тушино, где после прохождения медкомиссии получил в своё распоряжение ранцы с основным и запасным парашютами, которые лично и уложил. А затем вместе с молодыми парнями, занимавшимися в ДОСААФ (пришедшем на смену ОСОВИАХИМу), загрузился в Ан-2.

Сидя в мерно гудевшей винтами машине, я понял, что и правда скучал по небу. Не по самолётам, а по чувству свободного падения, которое хоть и длится несколько секунд, но ощущения получаешь незабываемые. Хотел я, конечно, совершить затяжной прыжок, чтобы получить чуть большую дозу кайфа, но руководство аэроклуба не захотело брать на себя такую ответственность. Мол, на словах вы все мастера, а случись что – взгреют их.

И ещё всплыло в памяти, что именно 19 августа 2017 года я совершил тот самый прыжок, в результате которого оказался в прошлом. Какое интересное совпадение.

Самолёт набрал нужную высоту, и инструктор, так же загруженный ранцами и в таком же десантном, напоминавшем шлем танкиста головном уборе, дёрнул дверь люка, скользнувшую на направляющих в сторону.

– Амвросимов, пошёл!

Худой длинный парень, скрестив, как и полагалось, на груди руки, с отчаянным криком шагнул в бездну, и на какое-то мгновение «пуповиной», всё ещё связывавшей его с самолётом, оставался вытяжной фал, прицепленный карабином к натянутому под потолком тросу. Затем и эта связь оборвалась, а где-то сзади сейчас должен был вспухнуть белый купол парашюта.

– Гнидин, пошёл! Крутов, пошёл! Масолов, пошёл!..

Я всё ближе и ближе к люку. Вот и мой черёд. Мысленно перекрестившись, как всегда это делал перед прыжком, я шагнул в пустоту…

Фраза «Хьюстон, у нас проблемы!» не пригодилась. Приземление прошло нормально, хотя подспудно я представил, как приземляюсь в 2017 году, а Варя и наши дети оказываются лишь галлюцинациями параллельной реальности. Нет, не хотел бы я этого!

Та реальность мне стала казаться чем-то ненастоящим, далёким, подёрнутым пеленой времени, словно парусник на горизонте, едва видимый в туманной океанской дымке. А в этом времени я стал по-настоящему счастливым, обрёл семью и новых друзей, в конце концов, за шестнадцать лет в прошлом в моей жизни случилось столько событий, что хватило бы на целый роман. Может, когда-нибудь я и впрямь засяду за мемуары, а пока у меня хватает других дел. Через неделю предпремьерный показ картины, комиссия, пусть и без Пырьева, соберётся именитая, причём будет присутствовать и Александр Роу, уже выпустивший на экраны стереофильм «Майская ночь, или Утопленница». У него на Гоголя свои виды. Ну да Бог не выдаст, свинья не съест, тем более за своей спиной я чувствую живое участие Иосифа Виссарионовича, обещавшегося обязательно посмотреть мой киношедевр. Не стоит расстраивать товарища Сталина!

Эпилог

– Леонид Андреевич, смотрите, ещё один кусок текста. И, похоже, последний. – Старший научный сотрудник Центра экстремальной прикладной электроники МИФИ Михаил Дёмин напряжённо вглядывался в монитор компьютера, а за его спиной встал руководитель отдела Леонид Андреевич Чернев.

– Думаете, последний? – хмыкнул тот, поправляя очки с мощными линзами. – Интересно, кто же этот загадочный шутник, который регулярно присылает нам свои мемуары?

– А может, это и впрямь человек из параллельного измерения? – не оборачиваясь, с надеждой спросил Дёмин.

– Миша, вы и впрямь в это верите? В то, что какой-то чудак из 2017-го провалился на 80 лет в прошлое, повлиял на историю так, что она раздвоилась, а теперь пишет нам из своей реальности электронные письма? Бросьте! Вы же, насколько я знаю, материалист до мозга костей.

– Так-то оно так, но иногда хочется верить в чудеса, – вздохнул Михаил, тоже поправив на носу очки, правда, с менее толстыми линзами. – Но пишет он, согласитесь, интересно.

– В этом нашему загадочному автору не откажешь. Целая «Санта-Барбара»! Кстати, перешлите мне этот текст, я его на своём компьютере гляну.

Спустя несколько минут, уютно устроившись в кресле с кружкой чаю в руке, Леонид Андреевич открыл на мониторе текст и принялся читать.

«Это скорее всего моё последнее сообщение. Писать приходится из последних сил. Всё-таки 92 года – солидный возраст, к тому же врачи отводят мне ещё месяц, не больше. К сожалению, с онкологией на поздних стадиях и в этой реальности пока ещё не могут совладать.

Кстати, 1992 год в этой реальности заметно отличается от 1992-го в той, откуда я „дезертировал“ не по своей воле. О чём, в общем-то, и не жалею. Здесь я обрёл семью и прожил почти целую жизнь.

Последние два года я писал свои воспоминания в виде литературного повествования и, на мой взгляд, получалось довольно сносно. Ну, не мне судить. Издаваться здесь я не собираюсь, и родственникам не велел этого делать после моего ухода, так что пишу, можно сказать, в стол. Если же там, куда отправляет письма мой сын, и в самом деле имеется адресат, то он волен поступать с моей рукописью как хочет. Впрочем, это я уже писал. Надеюсь, что эта параллельная реальность существует, что мой сын, возглавляющий лабораторию физических измерений, не ошибся в своих расчётах по поводу возможной передачи информации пусть даже пока в одну сторону.

Два года я отправлял через Даниила свою историю по частям, и не моя вина, что успел добраться только до событий 1953 года. Поэтому вехи последних практически 40 лет изложу в сжатой форме, на большее просто не хватит ни сил, ни времени.

Итак, фильм „Вий“ был снят и принят комиссией даже несмотря на воздержавшегося Роу. Впрочем, только после официального одобрения лично товарища Сталина фильм ушёл в прокат. В общей сложности его посмотрело в три раза больше людей, чем составляет население СССР. Кинотеатры от Калининграда до Южно-Сахалинска крутили его по три месяца, неизменно собирая полные залы. Сборы изрядно подняли советскую экономику, я же не только отбил вложенные средства, но и оказался в неплохом барыше. А потом был зарубежный прокат, в результате которого доходы в отличие от советских показались мне какими-то детскими. Существуй премия киноакадемии за лучший фильм на иностранном языке уже в эти годы, „Вий“ наверняка получил бы „Оскар“. Однако именно мой ужастик послужил толчком к тому, чтобы уже на следующий год стали присуждать награду лучшему фильму на иностранном языке. И впоследствии я дважды брал „Оскар“ именно в этой номинации.

Мы вернулись в Штаты, и я стал думать, как вывести свои капиталы из страны, не привлекая лишнего внимания. Начал понемногу избавляться от акций своих предприятий, в душе моля Бога, чтобы тот поскорее прибрал зажившегося Иосифа Виссарионовича. Но тот в апреле 54-го сам передал власть Берии, а для Сталина специально придумали должность почётный секретарь ЦК КПСС. То есть он ещё присматривал за своим преемником. Народ второго грузина подряд у кормила страны принял вполне адекватно, тем более что Лаврентий Палыч удила не закусывал, а продолжал политику своего предшественника. Советская экономика пусть и не быстро, но неуклонно росла. В то же время страна активно вливалась в международные процессы, и не только в качестве агента влияния. Развивалось экономическое взаимодействие, советские туристы могли практически беспрепятственно разъезжать по всему миру, а иностранные граждане также беспрепятственно посещать СССР. При этом не тратились сотни миллионов инвалютных рублей на поддержку стран третьего мира, избравших курс на социализм. Деньги вкладывались только в те проекты, которые могли дать реальную отдачу. Благодаря техническому переоснащению армии сократилась её численность, а к 1960-му – от этой новости я и сам немного опешил – Советская армия перешла на контрактную систему. Причём служить считалось не только почётно, но и выгодно, учитывая, что рядовой за год службы мог накопить на новомодный автомобиль среднего класса „Волга“, внешне весьма напоминавший тот самый ГАЗ-21, прекрасно известный мне по прежней истории.

Наука также не без моего когда-то пинка получила ускорение. В частности, Королёв запустил Гагарина на орбиту на два года раньше – в июне 59-го. Наверное, были и другие кандидатуры, но я когда-то сказал именно о Гагарине, видно, решили и второй раз дать шанс этому парню с обаятельной улыбкой. Всё-таки на первых полосах газет и обложках журналов он смотрелся довольно выгодно.

Семимильными шагами шла и разработка как персональных компьютеров, так и системы передачи данных – Всемирной паутины. В этом направлении советские и американские учёные шли рука об руку, и в середине 1980-х многие граждане СССР могли позволить себе простенький персональный компьютер и модем для подключения к сети СоНет, действующей в пределах страны…

Снова вступило! Проклятые метастазы, из поджелудочной проникли уже в лёгкие и желудок. Приступы всё чаще, похоже, придётся попросить медсестру вколоть дозу морфия. Старался держаться без таких препаратов до последнего, но силы уже на исходе… Времени мало.

Итак, Сталина не стало осенью 55-го. На тот момент я почти полностью избавился от своих активов и решил, что из-за смерти „падишаха“ скупать всё обратно слишком утомительно. Почему бы и впрямь не вернуться в Союз, тем более и Варя не против, и Соне идея пришлась по душе – так ей понравилась поездка в СССР и к бабушке в частности. Стетсон, к слову, на то время стал папой пухлощёкого мальчугана, а Галина, посидев немного в декрете, навёрстывала упущенное на оперных сценах мира, снимаясь и в проектах компании Barbara Films. Киностудию, кстати, я продал именно Стетсону, особо не обдирая его, чуть ли не по себестоимости. Саймон же обещал приглядывать за Славянским университетом, который на момент нашего отъезда уже готов был выпустить первых специалистов. Ну а оба отеля отошли Лански, который выложил за них честную сумму.

В 1957-м мы окончательно перебрались в СССР, поселившись на улице Горького, и я принялся вкладывать проведённые через офшорные зоны средства в новые предприятия на территории исторической родины. Как и предлагал Сталин, я создал собственную киностудию, правда, в этот раз назвал скромненько – „Совфильм“. Это мне Берия посоветовал, я и не стал сильно заморачиваться. Ведущие актёры и режиссёры страны, соответственно, тут же потянулись в мои объятия, как рыба на нерест.

Мои универмаги продолжали процветать, по ходу дела я вложился ещё в кое-какой бизнес.

В начале 60-х дочка закончила МГУ и стала дипломированным биологом. Почему-то именно эта профессия её привлекла. Ещё студенткой она вышла замуж, а в двадцать пять родила дочку, после чего с головой окунулась в науку. Сын же с годами увлёкся кибернетикой, к тридцати восьми став профессором и отцом мальчишек-близнецов. Именно под его руководством в лаборатории физических измерений в конце 1980-х удалось предположительно осуществить одностороннюю связь с параллельной реальностью. Якобы с той, из которой я угодил в эту. Прямых доказательств этого не было, но сын излучал уверенность в успехе предприятия и грозился в ближайшие годы добиться установления двусторонней связи. Причём, как Даниил уверял меня, он мог отправить закодированную информацию в любую точку временной сети координат, начиная с появления на Земле моей прежней реальности Интернета. Тогда-то у меня и возникла идея сесть за воспоминания, а потом попросить сына переправить их по мере написания в 2017 год. С Варей, к сожалению, я тогда посоветоваться уже не мог, её не стало в 79-м. Теперь же и я скоро к ней присоединюсь.

Прошу прощения, что получилось так скомканно, пришла медсестра, и, возможно, я уже не смогу больше ничего написать. Поэтому на всякий случай прощаюсь».

Леонид Андреевич ещё какое-то время смотрел на монитор, затем решительно щёлкнул мышкой, закрывая текст. Посмотрел на пустую кружку из-под чая и, откинувшись на спинку кресла, закрыл глаза. Историю этого Ефима Сорокина он читал как роман, впрочем, так оно и было. Увлекательное чтиво, ничего не скажешь, правда, финал немного грустный. Может, и правда отправить в какое-нибудь издательство?

– Миша, а как вы думаете, людям интересно будет читать о похождениях Ефима Сорокина?

– Не знаю, как людям, а мне было интересно, – обернулся со своего места старший научный сотрудник. – Я тут параллельно с вами читал, даже немного жаль, что на этом всё и закончилось.

– Всё когда-нибудь заканчивается, мой друг, – философски заметил руководитель отдела. – И, кстати, я тут между делом кое-что выяснил.

– Что именно?

– А то, что Ефим Николаевич Сорокин в нашей реальности существует, причём тоже бизнесмен и бывший спецназовец. А завтра какое у нас число?

– 19 августа.

– Вот-вот, то самое число, когда он прыгнет с парашютом и угодит в 37-й год.

– И… и что же, вы хотите его предупредить? – привстал на своём месте Михаил, от возбуждения снимая очки.

– Думаете, стоит? Ведь если он прыгнет и пропадёт, то мы получим свидетельство того, что Сорокин и в самом деле провалился в прошлое. А потому я, пожалуй, съезжу завтра в подмосковный аэроклуб в районе деревни Ватулино. Хочу увидеть всё своими глазами.

– А мне можно с вами?

– Вам… Пожалуй, я вас возьму, если вы сообразите мне ещё одну кружку чаю. Очень уж он у вас хорошо получается.

Примечания

1

Серов И. А. – один из организаторов партизанского движения в годы войны. В реальной истории являлся первым председателем Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР в 1954–1958 гг.

(обратно)

2

Sight – посмотреть;\\\Smell – понюхать;\\\Swish – посмаковать;\\\Swallow – проглотить;\\\Splash – налить воды.

(обратно)

3

Репродукция картины французского импрессиониста Клода Моне «Женщины в саду», 1866 г.

(обратно)

4

Чёрт меня возьми! (исп.)

(обратно)

5

«Бен-Гур» – эпический кинофильм режиссёра Уильяма Уайлера, снятый по одноимённому роману американского писателя Лью Уоллеса. Премьера состоялась в Нью-Йорке 18 ноября 1959 г. Фильм впервые в истории кинематографа завоевал «Оскары» в 11 номинациях. По счастливой случайности нашему герою пришла в голову мысль пригласить режиссёром картины именно Уайлера.

(обратно)

6

С 1904 г. и до середины 1950-х гг. каждому новому члену конгресса вручалась Библия Джефферсона.

(обратно)

7

Собачку Мэрилин получила в подарок на свой 24-й день рождения от известного кинопродюсера Джозефа Шенка (при рождении Иосиф Михайлович Шейнкер), которую назвала в его честь – Джозефина.

(обратно)

8

По иронии судьбы Билли Уайлдер и в самом деле был режиссёром фильма «Зуд седьмого года», а также ещё одной картины с участием Монро – «В джазе только девушки», которая в этой реальности вышла без его участия.

(обратно)

9

В реальной истории Анастас Микоян в 1951 г. занимал должность зампреда Президиума Верховного Совета СССР. Вновь преобразованное Министерство торговли СССР он возглавил в 1953 г. До 1949 г. возглавлял Министерство внешней торговли СССР.

(обратно)

10

Ханьжень – самоназвание китайцев.

(обратно)

11

Автором комплекса, если верить легенде, является сам Бодхидхарма. В 527 г. в прошлом великий и могущественный индийский князь, оставивший мирскую жизнь, простым монахом прибыл в Шаолинь. Он нашёл послушников монастыря слишком слабыми для занятий медитацией, которая является основой основ на пути к Просветлению, и потому показал им комплекс специальных укрепляющих организм движений, известных с тех пор под названием «Восемнадцать рук Лоханя».

(обратно)

12

Полицейский участок Хайленд-Парк расположен на бульваре Йорк в городе Лос-Анджелес, штат Калифорния. Участок является старейшим во всем городе – он работал с 1926 по 1983 г., а ныне это музей полиции Лос-Анджелеса.

(обратно)

13

Марс Форрест Эдвард старший – американский предприниматель, бизнес-магнат. Сын основателя компании Mars Incorporated Франклина Марса. Придумал такие известные продукты-бренды, как шоколадные батончики «Марс», «Баунти», «Твикс», конфеты «M amp; M’s» и др.

(обратно)

14

Рокфеллер Джон Дэвисон младший – крупный филантроп и один из значимых членов известной семьи Рокфеллеров. Единственный сын бизнесмена и владельца Standard Oil Джона Д. Рокфеллера и отец пяти знаменитых братьев Рокфеллер. Джона Рокфеллера обычно называют «младший», чтобы отличить его от более знаменитого отца, известного как «старший».

(обратно)

15

Батрахотоксин – органическое вещество, сильнейший яд небелковой природы из группы стероидных алкалоидов. Содержится в кожных железах некоторых видов лягушек-древолазов из рода листолазов.

(обратно)

16

Фанатичных поклонниц Сергея Лемешева называли сырихами. Это прозвище вошло в обиход благодаря магазину «Сыр», стоявшему на углу улицы Горького, нынешней Тверской, и Георгиевского переулка, недалеко от квартиры, где жил Лемешев. В «Сыр» лемешистки, круглосуточно дежурившие у подъезда своего кумира, по очереди бегали греться в холодную погоду, там же происходил и обмен сведениями о малейших подробностях жизни оперного певца, в том числе о его планах на день. С фанатками Козловского они частенько устраивали жестокие потасовки, доходило даже до судебных разбирательств. Поклонницы Лемешева отличались более буйным нравом. Когда в Большом пел кто-то из тех, кого они считали его конкурентом, женщины срывали спектакли, свистя и мяукая. А супругу Лемешева Ирину Масленникову они чуть не убили прямо на сцене, сбросив на неё с верхнего яруса два мешка медяков.

(обратно)

17

Изначально над фильмом работали режиссёры Георгий Кропачёв и Константин Ершов. Однако отснятый на натуре материал разочаровал руководство «Мосфильма», оказавшись «слишком реалистическим». Так к работе было решено привлечь известного режиссёра киносказочника Александра Птушко. В результате много материала, отснятого Ершовым и Кропачевым, было вырезано, ряд идей так и остались невоплощёнными. Изменён был и облик главного чудовища фильма – Вия.

(обратно)

18

С 1956 г. – «Автозаводская».

(обратно)

19

Chessmen переводится с английского как шахматист.

(обратно)

20

Винсент Перри – герой фильма «Чёрная полоса» в исполнении Хамфри Богарта. Картина, снятая студией Warner Bros. в 1947 г., рассказывает историю побега главного героя из тюрьмы Сан-Квентин.

(обратно)

21

Футболом в Северной Америке называют игру с мячом, напоминающую регби, а обычный футбол, в который играют ногами, американцы презрительно называют soccer.

(обратно)

22

В 1947 г. в Лос-Анджелесе стоматолог Родни Лайликвист стал первым, кто изобрёл капу из прозрачной акриловой смолы и назвал её акриловой шиной. Она отливалась по форме зубов верхней или нижней челюсти.

(обратно)

23

Хорошо (исп.).

(обратно)

24

Съёмки оригинального «Вия» 1967 г. проходили в Богородчанском районе Ивано-Франковской области в деревянной казацкой Церкви святого Георгия (Святого Юра), выстроенной без единого гвоздя в посёлке Седнев Черниговской области и Елецком монастыре Чернигова. Ряд сцен снимался в деревянной церкви Пресвятой Богородицы села Горохолин Лес Богородчанского района.

(обратно)

Оглавление

Часть первая

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

Часть вторая

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg