«Время Вьюги. Трилогия»

Время Вьюги. Трилогия (fb2) - Время Вьюги. Трилогия [СИ] (Время Вьюги) 5300K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кулак Петрович - Ада

Кулак Петрович и Ада Время Вьюги Трилогия

Время Вьюги Часть первая

Пролог

1

«Когда в штабе все идет через известное место, пехота потом обязательно идет через место неизвестное».

К своим тридцати двум годам Ингрейна Дэмонра все еще не знала, какая математика могла бы отвечать за такое странное распределение неведомого в мире, но интуитивно чувствовала глубокую правоту этой мысли. А иногда, как сейчас, и на собственной шкуре ощущала. Особенно когда чужие великие планы загоняли ее мобильный стрелковый полк в малознакомые места глухими зимними ночами.

Спасибо на том, что из всего полка отправили одну роту. Видимо, идея незаметно и быстро протащить добрых шесть сотен человек через лес кому-то все же умной не показалась. Дэмонре, впрочем, вообще не казалось умным идти короткой дорогой, будучи в Рэде. Плоха была та короткая дорога, на которой не сидело бы хотя бы два десятка местных патриотов с неместными винтовками. Братская любовь, оформленная в виде договора о добровольном присоединении Великого княжества Рэдского к Калладской кесарии, за последние триста лет дала вполне определенные всходы.

В лесу было холодно, как в аду, черно и мертво, но нисколько не тихо. От мороза резко трещали ветки, заставляя и без того взвинченную нордэну думать о засаде. Где-то далеко тоскливо выл волк — вот уж кому было даже хуже, чем им, если такое возможно. Январь только-только вступил в свои права, а стужа стояла такая, что морщились и покрякивали даже привычные к любым холодам калладцы. Дэмонре не очень хотелось знать, чем такими зимами в обычно теплой Рэде будут питаться волки сейчас, и все прочие — весной.

Снег сухо скрипел под ногами почти сотни человек за спиной Дэмонры. Яркий огонь фонаря — единственное теплое пятно на фоне черно-синей ночи — плыл впереди и был подарком для каждого стрелка, догадавшегося залечь в местных сугробах.

— Вроде пехота — а топота как будто эскадрон драгун с жалованья в бардак спешит! Не на параде, давайте потише! — раздраженно процедила Дэмонра. — Мондум, давай они еще песню затянут? Чтоб мне точно первым выстрелом башку снесли.

— Здесь можно потише, только если крылья отрастить, — невозмутимо возразила та, но куда-то назад все-таки зашипела. — Разведка была здесь три часа назад и никого не нашла.

— Она бы и задницы своей без карты не нашла. Или от башки бы не отличила, — пробурчала Дэмонра. Разведка — это, конечно, прекрасно. А вот вкопанный в снег бочонок пороха, снаружи обвернутый тряпьем с гвоздями, щебнем и металлическими шариками — это уже существенно менее прекрасно.

Дорога — вернее то, что зима с ней сделала — круто поворачивала. Дэмонра, шедшая впереди, остановилась сама и подняла руку, чтобы рота тоже замерла. Она даже не успела осознать, что именно ей не понравилось — в зимнем лесу ей не нравилось все, от белой земли до черного неба — как раздался резкий сухой треск. Дружный. Как будто со всех сторон сразу.

— Рассредоточиться! — заорала Дэмонра, падая в снег и отшвыривая фонарь как можно дальше.

Первые несколько секунд она не видела ничего, кроме рыхлого сугроба перед собой. Выстрелы все стрекотали, но уже как-то недружно. Это позволяло надеяться, что они налетели не на профессиональных борцов за справедливость, а на обычных местных партизан. Впрочем, их в любом случае стоило сперва перестрелять ко всем бесам, а потом уже разбираться, кто они были и чего хотели. Но для начала следовало, самое меньшее, понять, откуда ведут огонь.

Дэмонра быстро приподняла голову, оценивая обстановку, и юркнула обратно. Стреляли с обеих сторон от тропы и явно довольно близко. Во-первых, она хорошо видела огненные вспышки — лупили по ним из винтовок, конечно же, не местных. Во-вторых, попасть в таком лесу более чем с двадцати метров даже в идущую колонну — еще надо было суметь.

Она быстро перекатилась к дереву — на фоне черного ствола разглядеть черную же пехотную форму было сложнее, чем на снегу — прижалась к нему спиной, выхватила пистолет и, дождавшись вспышки, пальнула почти вслепую.

Система Рагнвейд при таких ничтожных расстояниях просто чудеса творила.

Из прореженной короткими сполохами темноты раздался крик. Очень высокий и удивленный.

Дэмонра выстрелила еще раз. Кто бы там сейчас ни прятался в темноте — дети, взрослые или случайно спорхнувшие с икон белокрылые Заступники — у нее имелся приказ доставить роту в помощь гарнизону Вальде, и она должна была ее туда доставить. Все остальное было частностями, даже если частности орали тоненькими детскими голосами.

Пуля врезалась в ствол почти у уха Дэмонры, обдав ее щепками. Щеку как огнем обожгло. Нордэна снова перекатилась, на этот раз уже целенаправленно, к довольно удобной ямке между корней разлапистой ели.

— Крыть их на три часа и на десять! Крыть, вашу мать!

Дэмонра могла только догадываться, скольких ее людей выкосили первым залпом — на снегу чернело как минимум пять шинелей — однако оставшиеся огрызнулись огнем очень удачно. Прямо-таки показательно, как на учебных стрельбах. Подлесок по обеим сторонам тропы буквально прошили пули. Грохнули выстрелы, затрещали ломаемые ветки, завизжала покрытая льдом кора. Нордэна прищурилась, пытаясь уловить мельтешение в лесу, тьму темнее тьмы. Не могли они положить всех нападавших разом. И улететь те не могли. Поняли, что наскочили на целую роту, обломали зубы — и сейчас будут драпать, будь они рэдцы или их заграничные друзья.

В лесу, перескакивая от одного дерева к другому, мелькнула тень. Дэмонра выстрелила почти в тот же миг, метя в ноги. Тень неловко подпрыгнула — как подстреленный заяц — и упала, взметнув тучу снежной пыли. И взвизгнула так же пронзительно.

— Создатель, — в повисшей на какие-то мгновения тишине Дэмонра четко различила полувыдох-полустон лейтенанта Эрвина Нордэнвейдэ. И поняла, что закопает его прямо здесь же, среди партизан, если он при ней еще хоть раз скажет хоть одно слово на рэдди или позовет рэдского же бога. В Каллад бога упразднили за ненадобностью лет за триста пятьдесят до ее рождения и никто, кроме крестьян уж в совсем глухих деревнях, в критических ситуациях его не звал. Эрвин совершил типичный промах, после которого шпионы частенько оказывались на соснах.

Имя Создателя, разумеется, сработало. Но, наверное, несколько иначе, чем предполагал помянувший его лейтенант. Лес опять огрызнулся пулями. Уже не так дружно и не далеко так метко, но огрызнулся. Кто-то со стоном осел на землю.

— Залп на три и на девять, — скомандовала Дэмонра и выстрелила сама.

Она уже поняла, что нападавших было не так много, как ей показалось изначально. Рэдцы просто засели по обе стороны тропы и отлично использовали эффект неожиданности. Но нападение двух десятков на сотню — на такую помесь романтизма и идиотизма были способны или святые, или и вправду дети малолетние. Правда, малолетки с винтовками из Аэрдис, в личном понимании Дэмонры, резко прибавляли в возрасте. Человеку, который десять лет назад в щепки разнес ее жизнь, тоже вряд ли было больше четырнадцати, но с бомбой в руках метрики уже не требовалось.

— Магда! Зондэр! Чтоб ни одна мразь не ушла!

Все было кончено в какие-то десять секунд. Может, кому-то и удалось уйти, но Дэмонра не имела ни малейшего желания гоняться за привидениями глухой зимней ночью по малознакомой территории. Нордэна поднялась, отряхнулась, добрела до ближайшего трупа, проваливаясь в снег почти по колено, и брезгливо перевернула носком сапога.

— М-да. В трактире бы я ему не налила. Во избежание лишних проблем с законом, — задумчиво высказалась майор Магда Карвэн, оглядывая плод их трудов.

— Можно только порадоваться, что есть статья, запрещающая им наливать, и нет статьи, запрещающей их убивать, — поджала побледневшие губы Зондэр Мондум.

Дэмонра дернула плечами.

В руках мертвец сжимал сильно побитую жизнью винтовку производства империи Аэрдис образца двадцатилетней давности. Все бы ничего, но самому новоиспеченному покойнику лет было куда как меньше.

Нордэна добралась до следующего трупа. Картина существенно не изменилась. Одеты как крестьяне, вооружены как аэрдисовские наймиты, более чем юны. Ничего хорошего, но ничего уж совсем из ряда вон. Кроме того, что разведка проморгала настолько явных дилетантов. Дэмонра, впрочем, тоже отличилась: понадеялась на разведку и даже малого отряда вперед не выслала, пошла через лес как на парад. Неудивительно было, что это плохо закончилось.

— Потери?

— Пятеро ранены серьезно, один совсем тяжело, шестерых наповал. Царапины не в счет.

Дэмонра мерзла и злилась. Фактически на ровном месте они потеряли убитыми шесть человек, просто потому, что какому-то идиоту из разведчиков было лень на ночь глядя вылезать из теплой постели. «Под трибунал загоню», — мысленно пообещала себе она, прекрасно осознавая, что, скорее всего, обещания не сдержит. Сословная армия — это сословная армия. Если бы ранили ее или на худой конец капитана — еще можно было бы говорить о чьей-то халатности, а всяких там Георгов да Францев — кто их считать будет? Крестьянки новых нарожают, вот и все тут. Расходимся пить игристое вследствие несовершенства мира, и никто ничего не видел, как обычно.

Дэмонра вернулась на тропу. Там уже споро и несуетливо делали волокуши и для мертвых, и для раненых. Волчий вой, как ни странно, стал ближе. Впрочем, наверное, странно это не было — серые, видимо, оголодали настолько, что запах крови действовал на них сильнее, чем запах пороха.

Нужно было отправлять раненых и убитых назад, выделив им сопровождение, а самим продолжать путь. Они и так потеряли время. Дэмонра сощурила глаза и кое-как определила, что стрелки ее часов показывают половину четвертого. Час волка, ничего не скажешь. Видимо, хвостатым сегодня повезло, потому что закапывать она никого не собиралась.

Нордэна рассеянно оглянулась, и ее взгляд зацепился за деталь не на своем месте. Лейтенанту Нордэнвейдэ следовало находиться на дороге, со своим взводом. А он торчал в подлеске, да еще и за дерево держался, как будто собирался хлопнуться в обморок.

— Нордэнвейдэ, вы там что, застряли?

Тот ее то ли не слышал, то ли не слушал.

«Каждое второе доброе дело наказывается еще в этой жизни, верно мне мама говорила». Дэмонра, нахмурившись, подошла к Эрвину. Посмотрела туда же, куда и он. Причины расстройства лейтенанта стали вполне понятны. Из-под мохнатой шапки убитого партизана выбились длинные девичьи косы. Хорошие такие косы, каждая в руку толщиной, светлые, лишь немногим темнее снега под ними.

— Соз…

— Нордэнвейдэ, еще раз прилюдно вспомните Создателя — и я вам с ним свиданку устрою, — почти беззвучно зашипела Дэмонра, не оборачиваясь к лейтенанту. Не хватало из-за одного человека испортить годами работавшую схему. — Эрвин, серьезно. Пристрелю. — И уже громко продолжила: — Лейтенант, вы закончили изливать элегическую грусть? Мне думается, я знаю ей лучшее применение. Эта чистая душа только что не без успеха стреляла в ваших сослуживцев, так что недурно бы написать их семьям что-то помимо похоронок.

Эрвин как будто вышел из ступора. Обернулся к Дэмонре. У нее на секунду промелькнула мысль, что тот попытается ее ударить, но бледное невыразительное лицо застыло окончательно.

— Так точно.

Дэмонра проводила удалившегося лейтенанта взглядом и снова посмотрела на убитую. Девчонка, лет четырнадцати. Можно понять, отчего мутило Эрвина — развороченный пулей лоб действительно хорошо не выглядел. Зато почти черная кровь на почти светящемся голубом снегу выглядела нарядно, как картина на какой-нибудь новомодной фотовыставке.

Нордэна думала не об искусстве, в котором ничего не смыслила, а о волчьем вое.

«Не я дала им винтовки. Не я начала бойню за идеалы на их грядках. Жалеть их и хоронить их тоже не я буду».

— Зондэр, строй всех. Выступаем.

— А…

— Выступаем.

Конечно, Мондум ее решение не нравилось.

— Проблемы, — одними губами произнесла та и кивнула в сторону, где лежали убитые. Проблемы и вправду были — аж шесть штук, у половины из которых, к гадалке не ходи, семеро по лавкам бегали. А вторая половина только-только сама из-под этих лавок вылезла. Зондэр поднесла к ним фонарь, и в неверном свете Дэмонра оглядела смутно знакомые лица.

У одного из солдат глаза были распахнуты. И вокруг крохотных, сжатых в точки зрачков неумолимо выступала радужка неестественного темно-фиолетового цвета. Зондэр, убедившись, что цель достигнута, быстро убрала свет. Дэмонра наклонилась и молча закрыла солдату глаза. Со стороны командира этот жест подозрительным не выглядел. И освещение здесь было хуже не придумаешь. Вряд ли кто-то успел заметить.

А вот медики заметить могли, и тогда Дэмонре лучше было на этот свет просто не рождаться.

— Приберите.

Зондэр потерянно посмотрела на Дэмонру.

Какими они ни были друзьями, а иногда нордэне хотелось надавать затрещин этой библиотекарше в погонах.

— Магда, займись ранеными и убитыми. Возьми десять человек и возвращайтесь. Зондэр, выступайте. Времени мало. Я догоню. Магда?

Магда, хоть и писала с тремя грамматическими ошибками на строчку, в критических ситуациях всегда была куда более толковой. Во всяком случае, она не задавала вопросов, ни глупых, ни умных, когда надо было дело делать.

— Ребятки, берите раненых, — распорядилась она. — Мертвых я тут посторожу, никто к ним не сунется. Давайте, давайте, времени мало. Георг, с тебя спрошу. Дотащишь всех живыми — с меня ящик ее, родимой. И всем по чарке, как вернусь. Марш!

Дождавшись, когда остатки роты во главе с Мондум скроются за поворотом, а раненые на волокушах и их сопровождение растают в темноте, Дэмонра подошла к ближайшему рэдцу. Подняла винтовку, передернула затвор. Вроде должна была еще пострелять.

— Паскудно все это, — поделилась впечатлениями Магда. Она уже деловито вытряхивала из полушубка партизана, больше других тянувшего по комплекции не на школьника, а на солдата.

— Менее паскудно, чем многое другое. — Нордэна стянула с мертвого солдата шинель и отбросила ее в сторону. Принялась за верхнюю рубаху.

— Да брось ты, полушубок надень на него и ладно, — посоветовала Магда.

— Ладно будет, когда нас с тобой к стенке поставят.

Раздевать и одевать трупы приятно не было. По счастью, они еще не успели окоченеть. Но на таком холоде до этого было недалеко. Перчатки пришлось снять, пальцы слушались плохо, а петельки и пуговицы оказывали ожесточенное сопротивление, однако делать было нечего. Вскоре перед Дэмонрой лежало пятеро калладских солдат и один рэдский партизан — даже с ладанкой на шее — а в подлеске среди убитых рэдских партизан затесался калладский солдат. Тоже весьма натурально выглядящий, хоть и очень молоденький.

— Ну, малец, извини, — вздохнула Магда и с двух шагов выстрелила ему в лицо из рэдской винтовки. Дэмонра провернула ту же операцию, но воспользовалась винтовкой калладской. Результат был непригляден и очень прост: парня, еще день назад имевшего какое-то имя и будущее, теперь бы и мать родная не узнала. Ну а добрые доктора не узнали бы, какой секрет он унес с собой в могилу.

— Дальше сама разберусь. Догоняй их, пока Зондэр с перепугу не спутала бунт прачек с мировой революцией…

— Помяни мое слово, Магда, мировая революция как раз с бунта прачек и начнется. Уж точно не с интеллигентских бредней…

— Выпить тебе надо, Дэм, вот что я скажу. Вечно тебя на философию несет, когда надо просто стрелять или делать вид, что собираешься стрелять.

— Вершина мировой философии, если уж на то пошло, уметь отличить, когда нужно первое и когда достаточно второго, — буркнула Дэмонра, натягивая перчатки. Магда была права в том, что копаться и вправду не стоило. Ни вообще, ни в своих мыслях и чувствах. Следовало как можно скорее догнать Зондэр, желательно, не нарвавшись на волков. Хотя последние, вроде бы, выли еще достаточно далеко отсюда.

— Второго здесь было явно недостаточно.

— Повтори мне это, если Нордэнвейдэ на днях повесится. И да. Доберешься до штаба — бей по мордам или пои кого хочешь, но я должна знать, кто тут так до нас хорошо разведал.

— Ящик игристого, и ты будешь знать, кто заразил сифилисом сынка императора Гильдерберта и на чьи деньги, — хмыкнула Магда. — А про разведку я тебе и так скажу.

Услышав имя, Дэмонра несколько секунд молчала, просто не зная, что ответить.

— Это… это точно?

— Точнее некуда.

— Тогда забудь об этом и больше никогда никому не говори.

— Не говорить до того момента, как на нас повесят всех собак или когда вешать будут уже не собак, а непосредственно тебя?

— За что? За десяток малолетних партизан? Не смеши меня, Магда.

Магда кивнула на труп без лица:

— Честно говоря, мне уже не очень смешно. Ладно, ну хоть Наклзу ты скажешь? Я думаю, ему-то можно сказать.

Дэмонра скривилась:

— Наклзу можно сказать все. Но только когда все закончится хорошо и все поженятся, и ни секундой раньше.

2

— Я бесконечно признателен вам, мессир канцлер, за столь высокую оценку наших… подвигов.

Офицер говорил медленно и тихо, тщательно выбирая слова и глядя куда-то в район воротничка собеседника. Если до этого момента у Наклза еще оставались сомнения, что дело идет к большим неприятностям, то при виде колоритной парочки у окна они окончательно рассеялись. Определенно, канцлер Рэйнальд Рэссэ очень сильно промахнулся с адресатом дифирамбов. За «освобождение Рэды» лучше было похвалить тех, кто пил игристое неподалеку, а не тех, кто ее на самом деле «освобождал». «Прачкин бунт» закончился, не начавшись. «Две роты в помощь местному гарнизону и два часа делов», — метко заметила Магда Карвэн и, скорее всего, не солгала. В общем, окажись он на месте офицера, Наклз, вероятно, и сам дал бы в морду всем расточителям похвал, начиная от деревенского дурачка и заканчивая кесарем Эдельстерном Зигмаринен. Однако в свете последних событий стрелковому полку «Ломаная Звезда» следовало сидеть предельно тихо и культурно, не ввязываясь в скандалы. С другой стороны, прием, более похожий на плохой маскарад, длился уже почти два часа. Они и так не огрызались столько, сколько могли. На памяти Наклза памятники в бронзе ставили и за меньшие подвиги.

Он быстро двинулся к окну, у которого застыли друг напротив друга чрезвычайно любезный канцлер Рэйнальд и мужчина в черной форме. Лицо последнего было серым от усталости, чего не мог скрыть даже теплый тон освещения, и до крайности невыразительным. Офицер был то ли от природы скуп на эмоции, то ли прекрасно владел собой, но на фоне цветущего в профессиональной улыбке канцлера выглядел он особенно тускло. На взгляд Наклза, с этой парочки можно было смело рисовать аллегорию Победы, поскольку они идеально отражали ее дуализм. Или аллегорию Ненужной Победы, если вдуматься в суть происходящего.

— Рэдский казус — это очень неоднозначный вопрос, — глубокомысленно сообщил канцлер. Он вообще отличался потрясающим умением говорить самые избитые пошлости с самым умным видом. Наклза это периодически просто обезоруживало. Вот и сейчас Рэйнальд Рэссэ, сообразивший, что здорово промахнулся с собеседником, воспользовался излюбленной тактикой. Возможно, ему и удалось бы выкрутиться, если бы он стал первым, кто поздравил Ломаную Звезду с потрясающим успехом последней кампании. Но офицер, похоже, принимал подобные поздравления уже часа два, так что был готов свернуть шею даже спорхнувшему с фрески Заступнику. А перед ним стоял государственный деятель, приложивший руку к началу упомянутой кампании. И вдумчиво ронял банальности.

— Рэдский казус, — отчетливо повторил офицер, неотрывно глядя на канцлеров воротник, словно прикидывая его обхват. — Очень хорошо, что вы это сказали. А то у меня, знаете ли, были сомнения, каким словом следует назвать размахивание винтовками перед носами старух и детоубийства на оккупированной территории.

— Детоубийства на оккупированной территории обычно называют побочным эффектом войны, — самым скучным тоном, на который он только был способен, ввернул Наклз, подходя, и тут же продолжил, — мессир канцлер, мне казалось, вас разыскивает миледи Агранн. У нее появилось какое-то новое предложение насчет благотворительного сбора в пользу… честно сказать, я запамятовал в пользу кого, — здесь он бессовестно врал. Впрочем, у упомянутой Агранн всегда имелась масса предложений, наблюдений и замечаний по любому поводу. Повод не являлся обязательным условием. Богатый и яркий внутренний мир обязывал непременно поделиться своим мнением с окружающими, и она делилась. Стареющая благотворительница была бесценной находкой Наклза: Агранн обладала воистину бульдожьей хваткой и могла часа на полтора заболтать даже искушенного в казуистике канцлера. И у нее имелся абсолютный иммунитет к пошлостям: она сыпала ими еще бессовестнее Рэссэ.

— Прошу меня простить, господин лейтенант. Мы не в том положении, чтобы пренебрегать столь благородными порывами граждан, — прошелестел Рэссэ, кивнул Наклзу, наградив его выразительным взглядом, и смешался с толпой в центре зала.

— Филантропы, — очень тихо бросил ему вслед офицер, как выругался, и отвернулся к окну. — Мне, наверное, следует вас поблагодарить, — сообщил он не Наклзу, а стеклу, понизу покрытому морозными узорами. Наклз встал рядом и тоже посмотрел на улицу. День, медленно клонившийся к вечеру, сделался золотым, как вино. Безупречно белый снег составлял прекрасный контраст с грязью по эту сторону стекла. Грязь, разумеется, качественно присыпали золотом и позолотой, завесили портретами героев всех мыслимых кампаний и прикрыли обнаженными плечами приглашенных дам. Дамы старались как могли, да и свежевыданные ордена красиво сверкали в свете свечей. Но грязи от этого меньше, разумеется, не стало.

Наклз никак не мог отделаться от ощущения, что некоторые победы благоухают не игристым, а выгребными ямами. Его собственный вклад в общее дело «освобождения» Рэды, по счастью, был минимален, и исчерпал себя лет восемь назад. На этот раз даже либеральная пресса клеймила Седьмое Отделение «извергами» и «палачами» только за компанию. С прачками и без магов-вероятностников отлично справились.

— Благодарить совершенно не обязательно, — спокойно ответил Наклз. — У меня имелся личный интерес, а благотворительность оставим госпоже Агранн. Я помню ваше лицо, но имя запамятовал.

— Лейтенант Эрвин Нордэнвейдэ к вашим услугам, мессир, — слова были вежливыми, но нечеловечески ровный тон явно давал понять, что никаких услуг лейтенант никому оказывать не намерен.

Наклзу стало окончательно ясно, как вовремя он вмешался. Если бы Эрвин все-таки ответил канцлеру любезностью на любезность, непременно началось бы разбирательство. В ходе которого выяснилось бы, что никакого Нордэнвейдэ в Каллад быть не должно. Документы на это имя, насколько знал Наклз, были фальшивыми. Или настоящими, но тогда фальшивым был их нынешний обладатель, — это уже зависело от ревизской сказочки, которую на сей раз сочинили в Ломаной Звезде, а в этом полку служили мастера сочинять сказочки. Дополнительную пикантность ситуации добавлял тот факт, что под основным протоколом, необходимым для получения калладского гражданства, стояла подпись ни кого иного, как Рэйнальда Рэссэ. У жизни вообще имелось очень своеобразное чувство юмора.

— Мне не пришлось побывать непосредственно в Рэде. Так что я знаю о тамошних событиях только по газетам. Это значительно меньше, чем ничего. Но, судя по тому, что старшего офицерского состава Звезды я здесь не наблюдаю, дело действительно плохо, — заметил Наклз.

— Они все живы, — коротко сообщил Эрвин. — От разочарований в нашем возрасте уже не умирают.

— Ни мгновения не сомневаюсь, что трагически стреляться пойдут другие. В основном это будут истеричные гимназисты. Я имею в виду, что старшие чины напиваются где-то в другом месте. Чтобы все остальные гости тоже остались живы.

На такое откровенное хамство полагалось отвечать совершенно определенным образом, вне зависимости от того, насколько оно соответствовало истине. Но лейтенант все так же смотрел в окно и ничего не говорил. Стоял, поджав губы, и созерцал снег, как будто вещи важнее в мире не существовало. Следовательно, дело было совсем плохо.

— Лейтенант Нордэнвейдэ, я могу узнать, что там произошло?

Бледное лицо осталось неподвижным.

— Все в отчете. Я уверен, госпожа полковник не возражает, когда вы их читаете.

Госпожа полковник даже не возражала, когда Наклз их диктовал, если уж на то пошло. Ему не раз приходилось сочинять небылицы под мягкое клацанье старой печатной машинки. Вернее, хоть как-то приближать к реальности небылицы, сочиненные другими.

— Отчет я уже видел. И должен поздравить человека, который эту сказку написал. Такое умение не называть кошку кошкой доступно только дипломатам со стажем. Кто это сочинил? Я точно знаю, что не полковник Дэмонра, не ее заместитель Мондум и уж никак не майор Карвэн: для них там слишком много запятых и слишком мало непечатных выражений. В частности, наймиты Аэрдис в отчете называются «силами противника». А это значит, что ни одна из перечисленных дам его даже не читала.

Офицер тихо фыркнул.

— Нет предела совершенству. Примем к сведению.

— А кого вы назвали «вооруженным бандформированием»?

Нордэнвейдэ дернул щекой, но вполне ровно сообщил:

— Знаете, разница между разбойниками и партизанами часто бывает чисто стилистической. В нас упомянутые партизаны стреляли. Так что мы решили классифицировать их, как бандитов.

— А кем были эти бандиты? Я имею в виду, национальный состав.

Офицер резко развернулся и даже изволил сверкнуть глазами. Видимо, подобными вопросами лейтенанта сегодня засыпали все кому не лень, в лучших традициях артиллерийского обстрела. И бастионы его терпения, похоже, находились в крайне плачевном состоянии. Нордэнвейдэ потер виски, словно у него нестерпимо болела голова, и тусклым голосом, не без некоторого яда, поинтересовался:

— А сами вы как думаете? Если бы они были аэрдисовцами, мы бы непременно назвали их «силами противника» и расстреляли бы на месте за милую душу. Впрочем, последнее мы и так сделали. Что касается деталей, не вошедших в отчет. Думаю, самому старшему рэдскому патриоту было не больше четырнадцати. Кстати, это была девочка. Но я это уже потом сообразил, когда увидел труп — было темно, мы почти вслепую стреляли, но залп есть залп. Что касается всего прочего, то их было десять человек, в возрасте от двенадцати лет, предположительно, разумеется, — Нордэнвейдэ говорил негромко и сухо, не выдерживая драматических пауз, не горячась и не сводя с собеседника каких-то уж слишком черных глаз. Вот поэтому Наклз ему поверил, сходу и безоговорочно. Поверил усталому бледному офицеру, а не радостно трубящим о победе консервативным газетам, последние дни пестрившими заметками о героических деяниях калладцев на территории Рэды. — Я не знаю, какая белокрылая мразь дала им оружие, — между тем продолжал Нордэнвейдэ, — но зато точно знаю, что эти детишки положили четверых, прежде чем мы стали отстреливаться. После первого детского вопля из кустов мы, правда, прекратили огонь. Двоим это жизни стоило. Меня, раз уж вам так нужны детали, едва не вывернуло прямо в тех кустах, когда я увидел, в кого попал. Лейтенанта Маэрлинга тоже. Мы, надо полагать, слишком сентиментальны и недостаточно патриотичны, поэтому развороченный пулей детский лоб мне показался… неприглядным зрелищем. К счастью, госпожа полковник и ее заместитель качественно разрешили проблему. Они здраво рассудили, что детки, лупящие по нам из аэрдисовских винтовок, это очень плохие детки. Насколько мне известно, вера запрещает им убивать детей. Впрочем, страдать в кустах, когда убивают калладцев, им запрещает что-то еще. Поэтому они… навели порядок, как сумели. Предвосхищая ваш следующий вопрос… леди Мондум, насколько мне известно, сейчас в часовне на улице Гончих Псов. О местонахождении полковника я ничего сказать не могу, но ни одному человеку на свете я бы сейчас не порекомендовал ее искать. Я уже договорился до дуэли или вы желаете еще каких-нибудь красочных подробностей? Ландшафт, погода, цвет волос той девочки?

Чего-то подобного Наклз ожидал с тех самых пор, как услышал про чрезвычайный успех кампании в Восточной Рэде от канцлера Рэйнальда Рэссэ, а не от главнокомандующего Вильгельма Вортингрена. Известие о том, что упомянутый Вильгельм набрался до совершенно скотского состояния в «Стертой подкове» и там громко объяснял своему отражению, какие именно сношения он имел с Рэдой и войной, пока его не утащили «поправлять здоровье» за закрытые двери, хороших предчувствий не добавило. Как оказалось, не зря.

Узел рэдских противоречий Наклза, не имевшего никакого официального отношения к армии, традиционно волновал мало. Он даже не смог бы с точностью сказать, что заставило кесаря подписать приказ о дальнейшем наступлении на Рэду, красиво именуемом «освобождением братского народа». Возможно, и весьма вероятно, что дело было в рудниках Карды и только в них. В любом случае, к приказу прилагались многочисленные рассказы о зверствах аэрдисовцев на оккупированной ими территории Рэды, повешенных из-за неправильного цвета глаз женщинах и детишках и всех прочих радостях войны. Армия, похоже, верила в красивую версию о братской помощи, в которой рудники не фигурировали. Вернее, раньше верила. А потом выяснилось, что угнетенные женщины и детишки не очень-то их и ждали на своей земле.

Так или иначе, теперь упомянутый узел следовало разрубить как можно скорее. Пока он не оказался ключевой деталью калладской петли.

— Дуэли в военное время запрещены эдиктом кесаря Эдельстерна. А дуэли с офицерами Ломаной Звезды еще и очень вредны для здоровья, — вежливо улыбнулся Наклз. — Считайте, ваш рассказ меня на такой подвиг не вдохновил.

— Приятно слышать. Полковник Дэмонра лично бы меня убила, если бы я согласился с вами стреляться и по каким-то причинам выжил, — Нордэнвейдэ не льстил и не любезничал, он просто был серьезен как катехизис.

Наклз подумал, что кого бы Дэмонра за это убила, был еще очень спорный вопрос. Возможно, даже никого. Зная ее характер, можно было ожидать, что дело закончилось бы парой затрещин нравственного толку. Скорее всего, она бы отправила проштрафившегося лейтенанта высаживать цветочки или морковку за штабом. По общепринятой версии, ее народ полагал, что это увлекательное занятие учит терпимости, смирению и множеству других положительных качеств. Наклз, в свою очередь, полагал, что общепринятая версия как обычно врет, а сами выходцы с Серого берега терпимость и смирение положительными качествами не считают. Во всяком случае, за последние пять веков нордэны не сделали ни малейшей попытки упомянутыми добродетелями обзавестись. Он бы скорее поверил, что им просто нравится ходить по газонам.

Эта крамольная мысль впервые посетила Наклза еще лет десять назад, в самом начале его знакомства с Ломаной Звездой и ее начальством. Более того, он точно знал, что дело обстоит именно так от первоисточника по имени Магда Карвен. Первоисточники по имени Ингрейна Дэмонра и Зондэр Мондум предпочитали загадочно отмалчиваться или отделываться глубокомысленными сентенциями о красоте, которая спасет мир, если в Каллад резко закончится пудра и спиртное. Самым активным борцом за красоту последние года три выступал виконт Маэрлинг. Вот уж кого Наклз регулярно видел высаживающим за штабом омерзительно розовые розы. Белокурый лейтенант по совместительству приходился кесаревым дальним родственником, и, наверное, только это спасало его от более серьезных проблем, чем общение с грядками. Количество только тех дуэлей Маэрлинга, о которых в Каллад знала каждая кошка, хорошо переваливало за дюжину. То же касалось числа его официальных любовниц.

Бытовало мнение, что у Ломаной Звезды имелись три проблемы: война, мир и Витольд Маэрлинг. Последняя считалась принципиально неразрешимой при текущем уровне прогресса.

— Не хотелось бы мне проверять, кого бы упомянутая леди убила. Кстати о дуэлях и убийствах. Я не вижу лейтенанта Маэрлинга. Почему его здесь нет? — Наклз обвел зал взглядом. Младший офицерский состав Звезды отдувался за отсутствие старшего с мужеством, достойным героев древних сказаний. То тут, то там мелькали парадные черные мундиры и приклеенные к лицам любезные улыбки. Однако виконта Маэрлинга рядом со стайкой дам не наблюдалось. А больше нигде его быть не могло по определению.

— Госпожа полковник разрешила ему упасть с лестницы, — как о чем-то вполне очевидном сообщил Нордэнвейдэ.

— Всегда подозревал, что ей не чуждо милосердие. А почему вам не разрешили?

Эрвин вздохнул:

— Потому что разрешения на внезапно возникшие проблемы со здоровьем очень лимитированы.

Наклз едва не фыркнул. По официальной версии все старшие офицеры Звезды, вернувшиеся из Рэды, вчера вечером отравились некачественным печеньем, которым заели некоторое количество ведер очень качественного игристого. Так что квота «трагических случайностей» определенно была исчерпана на пару месяцев вперед.

Наклз снова посмотрел в окно. Снег сверкал так, что резало глаза. Желтоватый зимний закат, прошитый черными ветвями деревьев парка святой Рагнеды, казался неправдоподобно далеким. Впрочем, Рэда со всеми ее неразрешимыми противоречиями вообще представлялась чем-то вроде страшной сказки. В сердце Моэрэнхэлл Каллад все было хорошо. Здесь рекой текло игристое, проштрафившиеся дамские угодники высаживали розы и морковку, студенты стрелялись, а гимназистки травились исключительно от несчастной любви, большей частью неудачно. И детишки не палили с крыш.

«Нам не следовало ввязываться», — подумал Наклз. «Ни за что не следовало ввязываться. Ни ради рудников, ни ради мира во всем мире и Вселенской Гармонии в придачу. Аксиома Тильвара наводит справедливость самостоятельно. Ей одинаково бесполезно мешать и помогать. И они бесовски зря снова полезли в Рэду».

— Знаете, он говорил на морхэнн, — медленно произнес Эрвин. Зимнее солнце блеснуло на его новенькой медали и утонуло в тени. Лейтенант нахмурил брови, словно какая-то мысль не давала ему покоя. — Последний… «партизан». С перепугу, наверное.

На самом деле, половина Рэды, если не больше, свободно говорила на морхэнн, что не являлось секретом ни для кого, кто хоть раз в жизни открывал учебник истории. Но признавать этот факт считалось очень немодным, что в Каллад, что в Аэрдис. Впрочем, Эрвин едва ли собирался обсудить тонкости языкознания.

— Пощады просил? — уточнил Наклз.

— Нет, конечно. Были жертвы, так что командование не было намерено делать скидку на возраст. Не могу никого за это осуждать. Так или иначе, этот рэдец проклинал нас. Нас и всех калладцев, которые пришли на их землю. На довольно чистом морхэнн, честно скажу, это звучало… не слишком хорошо. Мы привыкли выслушивать проклятия на аэрди. Не хотелось бы отвыкать.

Чтобы иметь приятную возможность выбирать себе врагов самостоятельно, не следовало идти в армию. Но говорить этого Наклз, конечно, не стал. Тем более, у человека с фальшивыми документами выбор, скорее всего, был невелик.

— Господин лейтенант, он просто повторил сказки, которые ему рассказали аэрдисовцы. Не больше, не меньше, — мягко и убедительно проговорил Наклз. — Вы же не думаете, что они сами смастерили винтовки и сами догадались устроить вам засаду ночью?

— Конечно, на это их надоумили аэрдисовцы, — спокойно согласился Нордэнвейдэ. — Справедливости ради стоит отметить, что убить их мы догадались сами. Мессир Наклз, вы не боитесь?

Вопрос офицера поставил Наклза в тупик. Калладцы прошли Восточную Рэду за три дня. Им не оказали никакого внятного сопротивления. Белокрылые «друзья» рэдцев сбежали почти сразу, оставив некоторому количеству храбрых сопляков оружие и указания по его применению. И все. Наклз даже гипотетически не мог представить ситуацию, при которой Каллад имел шансы проиграть. Здесь нужно было даже не чудо, а целая совокупность чудес. Чума, смена династии, массово сошедшее на государственных деятелей слабоумие, какие-нибудь неслыханные катаклизмы и гражданская война в довесок, для полного комплекта. Меньшее бы не сработало.

Самым смешным при всем этом было то, что Наклз действительно боялся.

— Поражение Каллад просто невероятно. Математически. Логически. Как угодно.

— Если я хоть что-то понимаю в истории и тактике, победа Каллад в битве на Моэрэн тоже была невозможна. Математически. Логически. Как угодно. Что в итоге не помешало ей состояться.

— Это было почти пять веков назад. И калладцы должны были победить. Они защищались, их поддерживало местное население, — начал было Наклз излагать прописные истины о благородной борьбе молодого Калладского государства против огромной империи Аэрдис, раздувшейся на чужой крови, и вдруг понял, какую чушь несет. Эта чушь отлично подходила для школьных классов или для амвонов. Но никак не для беседы двух взрослых людей, которые уже что-то повидали в жизни, и прекрасно знали, что ингредиента «правда с нами!» в победном пироге нет. Там было мужество солдат и офицеров, разумное командование, хорошее оружие и лошади, даже интенданты, ворующие меньше обычного, но никак не «правда». — К тому же, это могла быть случайность.

В конце концов, разница между случайностью и тем, что принято называть промыслом, тоже часто бывала чисто стилистической.

— Вы полагаете, справедливость имеет срок давности? — невесело усмехнулся офицер.

— Не знаю, — легко соврал Наклз. — Но я думаю, в наших интересах, чтобы она периодически объявляла амнистии.

— Главное, чтобы проценты по отложенным долгам не начисляла, — суховато заметил Нордэнвейдэ. — Меньше всего на свете я хотел бы наблюдать таких же малолетних патриотов на улицах столицы. Надо же, какой чистый снег, — тише и мягче добавил он, видимо, надеясь как-то загладить последние слова. — Помню, когда я впервые увидел Каллад, именно это потрясло меня больше всего. Здесь как будто вообще нет грязи и копоти, хотя часто пахнет дымом. Никогда этого не мог понять. Я был сопляком двадцати лет и почему-то счел нужным загадать желание. Чтобы здесь всегда было так же чисто. Такая невероятная глупость возможна только по молодости, не находите?

— Да нет. Я бы даже сказал, очень нетривиальные надежды. Обычно люди, приехавшие в Каллад, загадывают деньги, или должность, или на худой конец знатную любовницу. Так что хорошее было желание. Полагаю, оно не сбылось первой же весной, столкнувшись с распутицей?

— Оно благополучно пережило шесть исключительно слякотных весен. Умерло на прошлой неделе, — совершенно спокойно, как о чем-то само собою разумеющемся сообщил Эрвин. Затем извлек из-под отворота мундира маленькое круглое зеркальце и бросил в него быстрый взгляд. Наклз удивился, но долго удивляться ему не пришлось. Нордэнвейдэ так же быстро убрал зеркальце обратно и скучным голосом заметил:

— А теперь извините меня. Кажется, к нам идет госпожа Агранн. Маэрлинг много о ней рассказывал. Двенадцать поколений чистейшей крови и предков, не запятнавших себя трудом и коммерцией, мне на трезвую голову не вынести. Еще раз прошу меня извинить. Мне, видите ли, строго-настрого запретили ввязываться в скандалы.

Наклз и Эрвин обменялись прощальными кивками, после чего последний исчез так быстро, словно его феи унесли. Иными словами, дезертировал, оставив Наклза разбираться с превосходящими силами противника. Агранн плыла к нему словно каравелла, целеустремленно, величественно и неотвратимо, да еще и юбками шелестела как волнами. Наклз пораскинул мозгами. С одной стороны, окно было отличной стратегической позицией. С другой стороны, если бы здесь должно было произойти что-то важное, оно бы уже произошло. Кесарь на прием не пришел, старшие чины Ломаной Звезды его также проигнорировали. Никаких перспектив, кроме беседы с Агранн, Наклз не видел, а подобные ужасы следовало наблюдать с предельных дистанций. В итоге он здраво рассудил, что в некоторых ситуациях бегство является единственно возможным выходом, и сбежал. Мысленно отдав должное талантам канцлера: Рэссэ удалось избавиться от благосклонного внимания госпожи Агранн всего за полчаса и даже натравить ее на обидчика. Люди получали ордена и за меньшие подвиги. Не зря все-таки старый греховодник, проворовавшийся минимум трижды и продавшийся самое малое двум разведкам, все еще был канцлером.

3

Дом полковника Ингрейны Дэмонры смотрел на заметенную снегом улицу слепыми темными окнами. Жутью от двухэтажного каменного особняка, построенного почти три сотни лет назад, веяло даже в погожие летние дни, не говоря уже о зимних вечерах. Наклз, начисто лишенный сентиментальности и не склонный к суевериям, и тот предпочитал бывать там в темное время суток как можно реже. Будучи математиком, он, разумеется, прекрасно знал, какому именно врачу следует показаться, если мерещатся призраки и таинственное свечение на верхних этажах, но в этом доме не хотелось лишний раз заглядывать в зеркала или ночами ходить по лестнице.

Впрочем, саму хозяйку особняка его не слишком приятная атмосфера тревожила мало. В один прекрасный вечер она, по ее словам, просто-напросто переколотила все зеркала в доме, сменила нервного любовника-драматурга на куда менее нервного законника, а заодно вызвала каменщиков, раз и навсегда решивших проблему со скрипом деревянных ступенек. И уже спокойно наслаждалась видом заката над парком и темной ленты Моэрэн из чердачного окна.

А еще Дэмонра всеми силами поддерживала скверные слухи о населяющих дом духах. В основном это выражалось в том, что из окон в неприятных ей людей периодически летали бутылки. На все претензии она дрожащим от возмущения голосом отвечала, что никогда не стала бы тратить вино на всяких гнид, поэтому готова нести ответственность только за брошенные пустые бутылки. «Призрак» же, конечно, метал полные. И не всегда попадал с первого раза. Зимой улица, испятнанная темно-бордовыми кляксами, выглядела поистине незабываемо.

Наклз миновал невысокую кованую решетку и палисадник. По дороге к дверям он насчитал четыре багровые кляксы. Это говорило о том, что Дэмонра, во-первых, была дома и пребывала в отвратительном настроении — во-вторых. Наклз поднялся по трем высоким ступенькам, обледеневшим до безобразия, и оказался у двери.

Прибитая к ней записка лаконично сообщала, что внутри никого нет, а господа воры могут смело залезать, предварительно для верности побеседовав с духовником или нотариусом, в зависимости от личных убеждений. Что-то подсказывало Наклзу, что самоубийц, рискнувших воспользоваться этим любезным предложением, не нашлось. Видимо, все прогрессивное население уже было в курсе, что по новому закону убийство вора в доме при попытке ограбления наказывалось весьма умеренным штрафом и нотацией на предмет допустимой самообороны.

Впрочем, от всех других визитеров Наклза отличало наличие запасного ключа. Он из вежливости пару раз стукнул молоточком по бронзовой пластине и, не дождавшись никакой реакции, отпер дверь.

В прихожей было темно, как в погребе, и столь же уютно. В воздухе висел кислый запах вина. Наклз подозревал, что дело плохо, но масштаб катастрофы пока оставался загадкой.

— Если у тебя любовник, будь любезна, скажи сразу. А то прошлый меня чуть на дуэль не вызвал, когда я вошел без стука, — учтиво попросил он темноту. Темнота промолчала. Наклз счел это хорошим знаком и просчитался. Едва он снял меховое пальто и прошел в гостиную, в стену рядом с грохотом врезалась бутылка. Достаточно близко, чтобы напугать, но недостаточно, чтобы поранить.

— Дэмонра, перестань. Мне кажется, ты лучше других знаешь, что осколки могут сделать с человеком, — воззвал он к разуму нордэны.

Нужно отдать должное, больше бутылок из спальни не полетело. Наклз стал предельно осторожно пробираться через завалы перевернутой мебели к смутно чернеющему прямоугольнику дверного проема.

— Я уже понял, ты в отличном расположении духа. Если я себе что-нибудь сломаю, тебе правда полегчает?

— Я даже не уверена, что мне полегчает, если ты провалишь отсюда ко всем бесам, — раздраженным женским голосом ответила темнота. — Но мы можем проверить.

Тем не менее, в спальне послышалась какая-то возня, а затем вспыхнуло пламя свечи. Огонек стал приближаться, и Наклз разглядел хозяйку дома. Выглядела она далеко не цветуще, но скорее напоминала человека, который не спал пару суток, а не того, кто все это время пил. Серые глаза были усталыми, злыми и совершенно трезвыми. Лежавшие под ними тени в неверном свете казались черными. Дэмонра куталась в плед. Наклз только теперь понял, что в доме сегодня не топили.

— Холодно, как в аду. За что ты платишь Греберу? И где, собственно, эта свинья?

— У него отпуск. И мне не холодно.

— Ну разумеется. И пневмония будет не у тебя, — с некоторым раздражением ответил Наклз и стал на ощупь пробираться к камину. — Когда-нибудь я доберусь до этого старого пьяницы. Между прочим, попытка уморить полковника может расцениваться как диверсия против государства, ты знаешь?

— Оставь Гребера в покое. Он пошел на пару с Зондэр замаливать наши тяжкие. Это надолго. Мне сказать, что я рада тебя видеть?

Наклз, к своему некоторому удивлению, обнаружил дрова и даже масло для розжига камина. Усатый пьяница Гребер был все же не безнадежен. Услышав последний вопрос, он усмехнулся.

— Ну что ты. Я сегодня уже имел удовольствие пообщаться с канцлером. Так что получил запас вежливой лжи на неделю вперед.

— С… е… этот канцлер, — кратко и емко высказалась Дэмонра, отпихнув с дороги стул. Тот с хрустом врезался в стену. — Мне утром передали его поздравления. Надеюсь, зубы посланца он уже получил. Вместо ответа.

Наклзу стал примерно понятен источник агрессии «призрака». А еще он никак не мог осуждать дворника, который решил сегодня не расчищать дорожку к дому Дэмонры. Это было на редкость здравое решение.

— Боюсь, поздравлениями только тебе он не ограничился, — сообщил Наклз, вспомнив бледного как смерть Нордэнвейдэ.

— Искренне надеюсь, что Зондэр он не нашел. Иначе Каллад придется разоряться на очень дорогую панихиду, — Дэмонра рассеянно обвела взглядом разгромленную комнату и хмыкнула. — Вот же бесы. Упадешь в обморок, если приглашу в спальню? Камин хоть разжигай, хоть не разжигай, а холодно сейчас везде одинаково.

— А что, там больший порядок? — поддел Наклз.

Насколько он знал Дэмонру — а знал он ее почти двенадцать лет — слова «Дэмонра», «спальня» и «порядок» могли совмещаться в одном предложении в количестве максимум двух штук, хотя и группировались по-разному.

— Там меньший бардак, — и не подумала смутиться Дэмонра. — Сломать хорошую дубовую кровать — занятие довольно трудоемкое. Что бы ни болтал виконт Маэрлинг.

— Кстати о Маэрлинге. Это было довольно жестоко с твоей стороны.

— Да неужели? Может, мне следовало попросить его закрыть глаза и предупредить, когда мы начнем палить по этим безмозглым щенкам? Или дать нас всех расстрелять к бесам единственно из человеколюбия? Что именно мне следовало сделать?!

— Я не про твои рэдские приключения. Про них я не хочу знать ничего, сверх того, что уже знаю.

— Правильно делаешь, — кивнула Дэмонра. — Жаль, все остальные так не делают.

— Хотя, не отрицаю, мне любопытно вот что: как ты считаешь, причина — это рудники или все-таки благородная придурь кесаря, на которой неблагородно сыграли?

— Если бы я это знала, меня бы уже повесили. Либо за убийство кесаря, либо за убийство Сайруса, в зависимости от причины. Но я не знаю. Полагаю, все сразу. Но ни то, ни другое не тянет на основную причину. Поэтому я не знаю. Что говорит тебе твоя возлюбленная Аксиома Тильвара? Она же вроде как знает все обо всем и чуть больше, ее и спроси!

— Она никогда ничего не говорит о причинах. Только о следствиях.

— Отличная отговорка. А что так потрясло твою нежную душу в случае с Маэрлингом? — Дэмонра критически оглядела смятую постель и, недолго думая, рванула гардины. Карниз, по счастью, выдержал такую вероломную атаку, а вот крючки — нет. В комнату плеснулся рассеянный вечерний свет и заиграл на солидной коллекции бутылок, ровно выстроившихся у окна. Боезапас впечатлял. Пока Наклз предавался размышлениям на тему того, что полк Ломаная Звезда — в надежных руках, Дэмонра застелила кровать получившимся в результате агрессивных действий покрывалом и уселась на край. — Так что показалось тебе жестоким, ты, эталон бесчеловечности?

— То, что на прием отправились держать осаду три с половиной лейтенанта.

— Не угадал. Один Нордэнвейдэ стоит пяти.

— Я заметил. Он даже умудрился не сказать канцлеру ничего нелюбезного.

— У него был хороший стимул. Гражданство второго класса — оно, знаешь ли, учит вежливости и спокойному отношению к идиотам. А уж поддельное гражданство второго класса…

О том, что его лучший и, по сути, единственный друг отличается нестандартным мышлением, Наклз знал довольно давно. Но вот так запросто отправить на прием, куда мог заявиться сам кесарь, человека с фальшивыми документами — это было слишком даже для выходца с Серого берега. Может, нордэны и мыслили нестандартным образом, но шейные позвонки у них при повешении ломались точно так же, как и у всех прочих.

— А если бы он ему все-таки врезал?

— Рыжик, ты наивен. Выбивать канцлеру зубы на приеме — это так неэстетично. С Эрвина бы сталось аккуратно пырнуть его стилетом в какое-нибудь очень неожиданное место и потом долго сокрушаться, что канцлера в цвете лет настиг сердечный приступ. Понимаешь, такие заботы, такие заботы…

— Не отнекивайся! Ты держишь в Звезде несанкционированного «вампира»?

— Ты так орешь, словно думаешь, что я держу в Звезде только одного несанкционированного «вампира», а это наивное заблуждение, — отрезала Дэмонра, сверкнув глазами. — И вообще мерзкое слово, ты ж не безграмотная горничная и прекрасно понимаешь, кто здесь жертва, и кто — чудовище. Сыворотка Асвейд, к твоему сведению, из порфириков ручных котят делает. И я, бесы дери, держу в Звезде, кого считаю нужным. Включая, прошу заметить, натурального кесарева племянничка. Хоть и двоюродного.

— Может поэтому вас еще не пересажали.

— Может, поэтому. А может потому, что Наместница Архипела — моя интимная подружка. И Немексиддэ очень не понравится, если меня упекут в тюрьму по ложному обвинению. Как ты думаешь, моя голова, прибитая над городскими воротами, стоит взрывчатки, лекарств и ядов, идущих из Дэм-Вельды? Рыжик, вся разница между Немексиддэ и мной заключается в том, что я эту бесову страну люблю, а она на нее работает. И, как ты понимаешь, прекратить второе гораздо легче, чем первое. Учитывая расположение Дэм-Вельды, они могут завтра же объявить свою независимость от всех, включая зеленых похмельных бесов. И сидеть на наших островах, хоть пока Хилледайн не затрубит в свою дудку и все дружно не откинут копыта от великой радости! И, если уж тебя так заботит вопрос моей личной безопасности, я, опять-таки, могу удрать на Архипелаг хоть завтра.

Наклз вздохнул. В споре все разумные доводы и вправду с пугающей регулярностью разбивались об аргумент «я люблю Каллад». Этот аргумент, собственно, был железным и основным. К нему прилагался ряд модификаций, порой весьма неожиданных и забавных, но в целом он объяснял любую глупость, когда бы то ни было выкинутую Дэмонрой.

Еще было «я не люблю идиотов». Оно действовало в тех случаях, когда объяснить сломанный нос оппонента стремлением к благу Родины ну никак не получалось.

— С тобой бесполезно спорить.

— Так не спорь со мной, — Дэмонра улыбнулась, уже более миролюбиво. — Чувствуешь в себе желание запить последние новости? Да не смотри ты на это пойло, это снаряды. Я патриотично скупаю рэльскую кислятину с альтернативными целями. Для тебя же у меня есть в запасе бутылочка первоклассного даггермара. Даже не спрашивай, какими правдами и неправдами я утащила его с Дэм-Вельды. Кесарь запретил ввозить в столицу напитки крепче сорока градусов. У нордэнов по этой причине траур. Жестоко, да?

Наклза так и тянуло ответить, что в Каллад столько спиртосодержащего нет, чтобы запить подобные новости. Даже если это был восьмидесятиградусный дэм-вельдский даггермар, в народе носящий нежное произвище «чернила», «тьма» и еще несколько таких, какие не следовало употреблять при дамах. По твердому убеждению Наклза, нужно было родиться на Архипелаге, чтобы получать хоть какое-то удовольствие от распития этой пропахшей полынью горькой дряни.

— Чувствую в себе желание проснуться. Нам всем твоя, как бы это назвать, блажь голов может стоить.

Дэмонра откинулась на кровать и почти нараспев протянула:

— Рыжик, ты зануда. И к тому же ты бесчеловечен. Но будь спокоен. Даже если нас надумают засудить за какие-нибудь грехи, этого не случится раньше конца рэдской кампании. А уж она будет долгой. И веселой. Поверь мне.

— Долгой? Кто, прости, там сопротивляется? Кусты и изгороди? Или, может быть, иконы?

— Угадал. Кусты, изгороди, перелески. Любая щель, в которую может забиться человек. А иконы, — Дэмонра скривила губы. — Насчет икон ничего сказать не могу: ни одной не видела. Они все куда-то загадочным образом исчезли. Это, впрочем, заметила не я, а Зондэр. Ей это, кстати, очень не понравилось. А особенно ей не понравились люди, на чистейшем морхэнн орущие, что наша кровь восстанет сама на себя. Если они просто призывали на нас чуму и сифилис, могли бы выразиться более конкретно. В общем, Рыжик, догадайся я в свое время уверовать в Создателя, непременно огорчилась бы с Зондэр за компанию.

— Неужели там все настолько плохо?

— Мы победим, если ты об этом спрашиваешь.

— А если не об этом?

— Тогда — да. Там все плохо. Белокрылые научили местных детишек какой-то очень альтернативной истории. Это мы, оказывается, разграбили Арну, ты знал?

Наклз знал, что, по мнению Аэрдис, Каллад виноват во всем. Начиная с фатального сбоя в мироздании, из-за которого май приключался всего раз в году, и заканчивая тем, что у истаскавшегося не по летам сынка императора Гильдерберта обнаружилась некая дурная болезнь, при текущем уровне науки не поддающаяся излечению.

— Теперь знаю. И местных жителей, независимо от пола и возраста, на каменоломни согнали тоже вы, надо полагать?

— Почему независимо от возраста? Всех, кому не исполнилось десяти лет, тогда, помнится, утопили как котят, — Дэмонра смотрела в потолок, как будто видела там нечто донельзя интересное. — Поправь меня, если я ошибаюсь, но именно в это время Студеную переименовали в Багру. Так или иначе, почти вся Восточная Рэда полагает, что это наши заслуги. Кстати, я бы не сказала, что наши с Зондэр действия добавили кесарю популярности. Завоевать — еще не значит убедить. Штыки — вообще бесовски неудобное орудие переноса идей, как считаешь?

— Считаю, что да, идеи от этого портятся, — прищурился Наклз. — Идеалы любви, добра и всепрощения вообще очень быстро загнивают, столкнувшись с суровой реальностью. Они годятся исключительно для тепличных условий. Но это не секрет ни для кого, кто ухитрился выйти из подросткового возраста. А что с Западной Рэдой?

— Там все по-другому. Местное население уже сполна хлебнуло благости Аэрдис, так что нам они будут рады, как родным. Но не приведи нас бесы туда сунуться.

— Думаешь, вам окажут сопротивление?

Дэмонра нахмурилась и медленно покачала головой:

— Думаю, три четверти населения нас встретит цветами. Вот поэтому мне будет бесовски стыдно оттуда уходить, как только умники из правительства решат, что армия жрет слишком много золота, а рудники Карды все-таки на востоке. Они, конечно, те еще идиоты, но через месяц-другой, возможно, и у них хватит мозгов глянуть на карту.

— Я даже не хочу спрашивать, что вы тогда станете делать.

Дэмонра резко села и обернулась к Наклзу. Серые глаза нехорошо блеснули:

— А ничего. Мое дело — исполнять приказы. Прикажут — войдем в Рэду, прикажут — уйдем из Рэды. Прикажут — будем «партизан» вешать, устраивать стойла в их соборах или на какой там еще идиотизм у начальства ума хватит… Вот только по возвращении в Каллад я сделаю все, чтобы люди, громче всех кричавшие о необходимости «освобождения» Рэды, украсили собою фонари! В частности — союз промышленников полным составом. И вообще, они будут бесовски хорошо смотреться под мирным фиолетовым знаменем. В глубине души, Рыжик, я люблю поэзию, а это будет чрезвычайно поэтичное и поучительное зрелище. По-моему, канцлер когда-то говорил об «аллегории мира». Что-то там про смеющихся ребятишек, белых голубей и цветущую сирень. Так вот, Сайрус и компания, висящие на фонаре на фоне фиолетового знамени и слогана «Aeterix meden», представляются мне гораздо более аллегоричными и символичными, чем вся избитая классика мира, с ее с пухлощекими детками и белыми голубями!

Наклз удивился. Дэмонра не то чтобы была эмоциональной женщиной — нет, она могла вполне громко кричать, хохотать так, что дрожали стекла, и очень выразительно трясти кулаками перед лицами интендантов при надобности — но внутренне всегда казалась ему вполне спокойной. Истинная дочь своего народа, она чем-то напоминала летящую пулю, а пули не нервничали и не думали, что летят не туда. Дэмонра вроде бы тоже.

— Что не в порядке?

— Мир дерьмо. Мир не в порядке.

— А если конкретнее?

— А если конкретнее, то тащи стаканы. Мы с тобой все-таки запьем нашу победу, потому что такие победы нужно как можно качественнее запивать и забывать. Не хмурься, я знаю, тебе завтра лекции с девяти читать. Хочешь, я скажу всем, что ты поскользнулся на крылечке?

— Как вы дружно «печеньем отравились»? Мне даже спросить страшно, кто из вас додумался до такой потрясающей глупости.

— Глупости? Как бы не так! Напоминаю, по официальной версии, это некачественное печенье было запито ведрами качественного игристого. И спасибо, потому что мне сегодня не хотелось тащиться никуда. Кстати, додумалась до этого Магда. Вернее, она просто поделилась кое-какими деталями своей красочной биографии. А Сольвейг Магденгерд наш рассказ документально подтвердит. Она, видишь ли, тоже любит восьмидесятиградусный даггермар. Чего сидишь, забыл, где стаканы стоят? Или, пока мы прыгали под рэдскими елками, мир непоправимо изменился и теперь настоящие мужчины пьют только из горлышка?

4

Шутка Дэмонры насчет падения с крыльца оказалась не такой уж смешной: поутру Наклза от перелома некоторого количества ребер спасли только широкие перила да неплохая реакция. В результате своевременного соприкосновения с первыми он умудрился не посчитать ступени, а сразу познакомиться с приличных размеров сугробом, наметенным за ночь. Пока Наклз отфыркивался от снега, вытряхивая его из самых неожиданных мест, он успел окончательно протрезветь. Маячащая впереди лекция начала казаться более серьезной проблемой, чем тяжелая, но при этом странно пустая голова.

Наклз пытался вспомнить, что он сегодня читает. Не вспоминалось. Тогда он решил опустить к бесам лишние подробности и хотя бы понять, кому. Существенно это картины не улучшило.

Дэм-вельдский даггермар — самый крепкий на территории Каллад алкоголь — потому и слыл отличным способом избавиться от неприятностей, что на утро люди, прошедшие терапию этим напитком, о проблемах помнили крайне мало. Наклз набрал в ладони снега и мужественно растер его по лицу. К моменту, когда он сумел относительно проморгаться и вспомнить некоторые безрадостные детали своего расписания, уже окончательно рассвело. Со стороны улицы послышался скрип снега. Какой-то самоубийца, похоже, решил нанести Дэмонре ранний визит. Заинтригованный Наклз обернулся на звук и увидел мужчину, спешащего к крыльцу по тому, что за ночь осталось от дорожки. Мужчина его тоже увидел и замер, как вкопанный. До сознания Наклза стало постепенно доходить, что нелегкая свела его с тем самым любовником, который был с крепкими нервами и юридическим образованием. Пикантности и без того довольно пикантной ситуации добавлял тот факт, что Рейнгольд Зиглинд приходился кесарю дальним родственником.

Этот законник отличался весьма трезвым взглядом на вещи, любезными манерами и безукоризненно белыми воротничками, не говоря уже о безупречных родичах и репутации, а также той мерой неприязни к «либеральной интеллигенции», какая была позволена порядочному человеку в кесарии. Наклз плохо себе представлял, как совокупность перечисленных факторов могла привести его к Дэмонре, с ее любовью к радикальным решениям и индивидуальной непереносимостью идиотов, которой она объясняла украшающие ее бурную биографию многочисленные скандалы и драки, однако как-то привела. Отношений они по понятным причинам не афишировали — как ни крути, это был бы мезальянс — но Наклз несколько раз видел Рейнгольда, выходящим поутру из дома Дэмонры. Теперь вот и Рейнгольд видел его выходящим поутру из этого дома. И, судя по всему, делал какие-то очень далекие от истины выводы.

— Доброе утро, — Наклз изобразил на лице самую доброжелательную улыбку из своего, увы, очень ограниченного арсенала. В голове тут же зазвенело, поэтому от приветственного поклона он решительно воздержался. Мир плыл и без резких телодвижений. При большой надобности Наклз мог более-менее правдоподобно прикинуться существом безобидным и бестолковым, эдаким «гением не от мира сего», и вполне цинично этот образ эксплуатировал, когда хотел избежать неприятностей. Еще слишком свежи были воспоминания о темпераментном драматурге, который трижды со всего маху пытался отвесить ему пощечину, едва держась на ногах от выпитого вина, и, в итоге, сломал себе запястье, совершенно самостоятельным образом потеряв равновесие и упав. Наклз не чувствовал в себе моральной готовности еще раз объяснять Дэмонре, что он «это» пальцем не тронул.

— Доброе утро, — подчеркнуто вежливо откликнулся Рейнгольд, приближаясь. Именно с такими вежливыми лицами в Каллад обычно лепили друг другу затрещины. Наклз мудро предпочел решительных действий со стороны бедняги не дожидаться и с ходу сообщил:

— Мессир Рейнгольд, вы не то подумали, уверяю вас.

Родич кесаря нахмурился. У него были светлые брови и такие белокурые волосы, что они почти не отличались по цвету от упавших на них снежинок. Водянисто-серые глаза, предельно разнившиеся с голубыми, как лед, и столь же холодными очами кесаря, не слишком уверенно обшарили лицо Наклза, как будто искали там некий ответ. Наклз отвлеченно подумал, что, скорее всего, зрение у Рейнгольда было не блестящее.

— Вы так полагаете? — наконец, поинтересовался Рейнгольд.

— Я в этом абсолютно уверен.

— Вы думаете, я вам сейчас истерику закачу? — сухо уточнил законник.

— Вы же не беременная гимназистка. Конечно, я так не думаю. Я просто не хочу, чтобы вы тоже думали что-то не то.

— Все, что я думаю, так это то, что вам удалось попасть в дом, в котором меня вчера спустили с лестницы, — подозрительно спокойно проинформировал Рейнгольд. — Из этого я делаю только вывод о том, что некая дама относится ко мне, как к собаке, а не о том, что она вас любит. Так что стреляться с вами я не намерен.

Наклз решил, что с собакой Рейнгольд промахнулся. Дэмонра не так, чтобы была в восторге от всяческих четвероногих, но зимой она бы пса с лестницы не спустила. В остальном же тот был прав. Однако это следовало отрицать до последнего.

— У упомянутой дамы было крайне скверное настроение. Не без причин, должен отметить. Вам не приходит в голову, что ей просто не хотелось срывать злость именно на вас? К тому же, могу предположить, что вы не тот человек, в чьей компании упомянутая дама стала бы распивать крепкие спиртные напитки и с изрядным цинизмом ругать по матери весь мир скопом. Это обычно бывает вопросом срока знакомства. Но иногда бывает вопросом уважения. Такой вариант не приходил вам в голову?

Серые грустные глаза стали совсем растерянными.

— Приходил. Но он слишком жизнеутверждающий.

В трезвом взгляде на вещи кесареву родичу было не отказать.

— В любом случае, от меня вы правды не добьетесь хотя бы просто потому, что я знаю даже меньше вашего. — Наклз не любил вмешиваться в чужую личную жизнь и еще меньше он любил давать советы. С его точки зрения, молодой человек, стоящего под снегом и быстро-быстро моргающего белыми ресницами, сделал очень сомнительный выбор, но здесь не ему было судить. При всех ее недостатках, Дэмонре нельзя было отказать в некотором обаянии, видимо, идущем от силы характера. — Мессир Рейнгольд, окна здесь расположены низко. Сугробы намело высокие. Возможно, вы придумаете какой-то способ потрясти упомянутую даму настолько, что она осознает возможность пить и ругаться и в вашем обществе тоже, раз уж вам это так важно. А теперь я желаю вам доброго дня.

Кланяться Наклз снова разумно не стал, потому что голова у него все еще гудела. Впрочем, Рейнгольд, похоже, оторопел настолько, что прегрешения против этикета не заметил.

— Доброго дня, мессир, — только и откликнулся он вслед. Но Наклз уже шел по улице и мало что слышал за мерным гулом, звучащим где-то в районе затылка.

Утро выдалось холодным и светлым, таким, что блекло-голубое высокое небо почти не отличалось от снега, а человеку с мигренью хотелось лечь и умереть на месте. Дворники успели почистить дороги, так что, догадайся Наклз с вечера не накачаться дэм-вельдским сокровищем, прогулка показалась бы ему сплошным удовольствием. Теперь удовольствие портили головная боль и крайне смутное представление о том, что он скажет студентам. И еще одна неопределенная мысль, обитающая где-то на задворках сознания. Что-то о Рэде и о том, что совать нос туда не следовало.

У моста сидела плотно закутанная в шерстяной платок женщина неопределенного возраста. Рядом с ней примостился мальчик лет десяти. Попрошайничество по калладскому закону приравнивалось к воровству, а воровство — к диверсии против государства. Раньше за это можно было легко лишиться рук, а потом попрошаек стали отправлять куда-нибудь, куда солнце не заглядывает, добывать камни, уголь или даже «голубое серебро». На рудниках, где обнаружилось последнее, больше полугода не выживали даже сильные мужчины. В общем, профессиональных нищих в Каллад не было уже лет двести. Зато имелось некоторое количество уличных торговцев, сбывающих всякую дешевку, вроде спичек и вязаных рукавиц. Эти двое как раз предлагали восковые свечи. Вернее, свечи были разложены на тряпке перед женщиной, а мальчишка что-то мастерил.

Носы у обоих по цвету мало чем отличались от лучших калладских маков.

«Мир остается прежним, мир всегда остается прежним», — как заклинание повторил про себя Наклз, проходя мимо. Аксиома Тильвара, по большому счету, исключала сколько-нибудь значительное изменение баланса того, что принято считать «добром» и «злом». Кто-то все равно будет вести занятия в Калладской Академии Наук и пить после этого теплый чай на кафедре, а кто-то будет сидеть у моста, пытаясь продать никому не нужные свечи омерзительного желто-зеленого цвета. Кто-то взойдет на трон, а кто-то — на плаху. Кто-то будет убивать в Рэде, а кто-то будет умирать в Каллад. Ничего никогда не менялось.

Наклз развернулся и пошел обратно, к сидящей паре.

— Сколько? — рассеянно полюбопытствовал он, кивнув на свечи.

Женщина подняла на него бесцветные глаза и хриплым голосом ответила:

— Большая — пять кольдэ. Маленькая — три. Возьмете две — сброшу кольдэ с каждой, мессир.

— Все вместе — сколько?

В бесцветных глазах мелькнуло что-то непонятное.

— Вы покупаете свечи или мой уход отсюда?

Наклзу хотелось сказать, что он покупает отсутствие воспаления легких у ее ребенка, но мальчишке было лет десять, не меньше, а в таком возрасте оскорбления уже запоминались. Поэтому он только пожал плечами:

— Свечи. У меня званый вечер. Давайте сюда все, что есть. Сколько?

Женщина какое-то время беззвучно шевелила губами, видимо, считая, потом ответила:

— Восемьдесят пять кольдэ.

Наклз полез в кошелек, хотя прекрасно знал, что там не будет ни восьмидесяти пяти, ни даже пяти кольдэ. Он навскидку даже не мог вспомнить, когда в последний раз держал в руках мелочь: на профессуре в Каллад не экономили, потому что предпочитали в отдаленном светлом будущем сэкономить на тюрьмах. В лучшем случае в кошельке могло оказаться несколько марок серебром. Но лучший случай, как известно, наступал крайне редко: серебра тоже не оказалось. Наклз протянул торговке хрустящую ассигнацию.

— У меня нет сдачи, — холодно сказала женщина.

— Доставка включена в оплату, — в тон ей отозвался Наклз. И назвал адрес. Бумага легла в покрасневшую ладонь и тут же исчезла где-то в складках платка.

— Храни вас Создатель, — ухмыльнулась торговка. В традиционно атеистически настроенном Каллад за такие слова легко можно было получить в зубы. — Сынок, поблагодари доброго господина.

Мальчишка исподлобья поглядел на Наклза и буркнул:

— Спасибо. Храни вас Создатель.

«Рэдцы», — сообразил Наклз, глядя в полные ненависти светлые глаза. Ниже глаз обнаружилась латаная-перелатаная курточка и недоплетенное лукошко в очень красных руках. Это решило дело. Наклз молча присел на корточки и пересыпал все содержимое кошелька в лукошко, не переставая мерить мальчишку взглядом. Парнишка платил той же монетой, но сдался первым.

— Б… калладская, — пробормотал он по-рэдски.

— Я прекрасно понимаю твой язык. И я не могу быть б… хотя бы в силу пола, — на чистейшем рэдди ответил Наклз. Глаза торговки стали круглыми, как монеты.

— Тогда ты прекрасно понимаешь, что вас ждет, — на рэдди продолжила она. — Надеюсь, ты боишься.

— Мало кто здесь хотел этой войны. Проклинайте виноватых, а не всех.

Женщина хрипло засмеялась.

— Так вы убивайте виноватых, а не всех!

— Вы не хуже меня знаете, что это невозможно.

— Нет ничего невозможного. Вся Рэда молит Создателя, и когда-нибудь Он ответит. И знаешь, что тогда случится?

С Наклзом столь важные персоны не разговаривали, он с ними — тем более. Но узнать было соблазнительно.

— Нет.

— Наклонись ближе.

Выполнение просьбы дамы попахивало возможностью обзавестись вшами. Впрочем, вряд ли они стали бы прыгать на таком холоде. Наклз подался вперед.

— Ваша кровь восстанет сама на себя, — тихо, почти нежно пообещала женщина ему на ухо. — Меня зовут Марина. У меня было пятеро детей, остался один сын, да и тот не мой, а соседки. В тот день, когда Каллад падет, ты вспомнишь меня. Ваша драгоценная калладская кровь восстанет сама на себя, и все будет кончено.

Что-то в ее тоне было такое, что Наклз даже не оскорбился, а просто слегка оторопел. Как если бы увидел в школьной хрестоматии нечто из высшей математики. Ничего сложного или страшного в сказанном, конечно, не было, а было легкое выпадение из общей логики происходящего, как случайная фальшь в мелодии.

Но у Наклза на такие вещи была приобретенная на профессиональной почве аллергия. Ненавидел он доморощенных пророков и пророчиц всех мастей.

— Поверь мне на слово, для вас все кончится еще раньше, — так же тихо и ласково пообещал ей Наклз. — Расти своего змееныша хорошо. Лет через пять его уже можно будет записать в передовой отряд калладской пехоты. Я не знаю, как выглядит кровь, восставшая сама на себя, но знаю, что ударные части, сформированные из неграждан, живут в среднем трое суток. Меня зовут Койанисс, и плевать мне, вспомнишь ли ты меня в тот день, когда станешь матерью очередного славного героя, павшего за Каллад, поняла?

— Мразь! — пронзительно взвизгнула женщина и попыталась вцепиться Наклзу в волосы, но он легко увернулся. Быстро выпрямился, развернулся, взметнув подолом плаща тучу снежной пыли, и, не слушая дальнейших воплей, пошел по мосту.

Впрочем, долго орать торговке никто бы не дал. Во-первых, на улицах Каллад было запрещено говорить на любом языке, кроме морхэнн, и вряд ли мадам попала бы под исключение как иностранный дипломат или особа прибывшая по специальному приглашению. Во-вторых, ругаться посреди бела дня не разрешалось даже на нем. В-третьих, негражданам вообще лучше было помалкивать. И, если бы при ней обнаружили такую сумму в золоте, разговор был бы предельно коротким, в-четвертых.

Снег громко скрипел под сапогами, заглушая глухой гул в области затылка.

«В следующий раз, когда мне захочется просто так кому-то сделать добро, я пойду и покажусь Сольвейг», — думал Наклз, глядя, как из-за белых от инея ветвей вырастают шпили Калладской государственной академии. «А их Создатель, который придет и надает нам тумаков за плохое поведение… У Аксиомы Тильвара есть перед ним одно важное преимущество: она объективно существует. Не где-то в бесконечности и пустоте, на сияющем троне, а здесь, под боком, всегда и каждый день. Она не откликается на молитвы, не наказывает виновных и не вознаграждает добродетельных. Она только отвечает за смысл последствий. Рассчитывает противодействие к действию. Когда-нибудь я обязательно пойму, по какому принципу она исчисляет коэффициенты, и перестану совершать ошибки. Возможно, дав этим двум рэдцам деньги, я спас двух калладцев в Рэде. Или спас их с вероятностью в восемьдесят процентов. Или в шестьдесят. А, может быть, убил четверых, если подоплека поступка принимается во внимание. Хотя вряд ли ей интересна такая чушь, как чьи-то намерения. Остается только понадеяться, что у справедливости все-таки есть срок давности и предусмотрены амнистии для тех, кто увяз по самые уши. „Чудо на Моэрэн“ может повториться. Будет до крайности паршиво, если оно повторится с обратным знаком».

Перед зданием академии шумели студенты. Кто-то отчаянно пытался списать у приятелей задание, кто-то громогласно рассказывал вольную фантазию на тему «как и с кем я провел выходные», кто-то с изрядным цинизмом обсуждал новенькую преподавательницу с кафедры словесности. Никто из них не отвечал за то, что союзу промышленников захотелось чужие рудники, а кесарь, которому очень удачно скормили благородную сказочку, подписал приказ о наступлении на Рэду. Аксиома Тильвара имела самое близкое отношение к тому, что называлось скользким словосочетанием «высшая справедливость». А высшая справедливость ну никак не могла подразумевать коллективной ответственности. Или Наклзу просто очень хотелось в это верить.

Из вихря не самых приятных мыслей его вырвал знакомый голос.

— Мессир Наклз, как я рада вас видеть! — темно-голубые глаза Кейси Ингегерд напоминали о позднем лете и бескрайних полях, пахнущих васильками, даже самой холодной зимой. Птичкой спорхнувшая со ступенек девушка лучезарно улыбалась. Она умудрялась занимать не последнюю должность в «Ломаной Звезде», состоять аспиранткой в академии и при этом любить весь мир. По совокупности красот и безобразий. Обычно Наклз такую потрясающую лояльность к окружающей действительности объяснял недостатком ума, но это явно не было случаем Кейси. Кейси глупа не была. Пожалуй, она была умна. А еще красива как фарфоровая кукла, весела, удачлива и всегда готова поделиться своей удачей и прийти на выручку всем нуждающимся. В обывательском значении этого слова, вероятно, она была добра.

И, как ни странно при всех этих неисчислимых достоинствах, она Наклзу совершенно не нравилась. Если он хоть что-то к своим тридцати семи годам понимал в жизни, не могло в таком роскошном плоде не быть какой-то гнильцы.

В Рэде ее не оказалось по чистой случайности. Уж если кто действительно поскользнулся на лестнице за два дня до того, так это Кейси. Вот и не верь после этого в мудрость жизни, которая все расставляет по своим местам…

— Взаимно, миледи Ингегерд. Я не уверен, что видел новую версию вашей работы. Но непременно посмотрю ее при первой же возможности.

Васильковые глаза улыбались.

— Благодарю вас. Я обновила третью главу и слегка переписала заключение. Но смысл остался прежним. Могу себе представить, как меня за это будут чихвостить самые неподкупные и идеологически правильные дамы с кафедры социологии.

В своей кандидатской эта девушка пыталась расширить категорию существ, попадавших под эдикт кесаря Эвальда «Об обеспечении социальной стабильности». В частности, Кейси утверждала возможность адаптации порфириков, заваливших тест Кальбера в силу давности заражения. Это, конечно, было совсем не по профилю Наклза, но она почему-то просила его прочесть и высказать мнение. А что Наклз мог ей сказать? Что она права, но кандидатскую ей завалят?

— Кейси, вам не следует упоминать сыворотку Асвейд.

Цветущая улыбка стала удивленной.

— Что? Но… как это можно, она же — мой основной аргумент? Она притормаживает агрессию, восстанавливает недостаточность кровяных телец и…

Ну конечно. Удачливая девочка из нордэнской семьи писала кандидатскую диссертацию, а неудачливому мальчику из какого-то рэдского села за это светила пуля в голову. Трудно было видеть такие взаимосвязи и не тронуться умом, но на месте Кейси все-таки стоило и об этом подумать.

Почему-то каждый раз так получалось, что при разговоре с ней Наклзу хотелось уйти в глухую оборону. А лучше — просто уйти. Но он заставил себя кое-что объяснить:

— Кейси, я знаю, зачем она нужна. Комиссия непременно и у вас спросит, откуда вы это знаете. Вы, конечно, скажете, что читали и видели ее действие на зарегистрированных порфириках собственными глазами. Но в вашей работе утверждается, что на тех, кто не прошел тест на социальную адаптацию, она действует точно так же и в той же мере. У вас спросят, откуда вы и это знаете. И здесь аргумент «я читала» не сработает, а «я видела» будет стоить жизни одному нашему с вами общему знакомому. Или даже не одному.

Кейси кивнула, а потом тихо заметила:

— Но вы же знаете, что это правда. Вы же сами его видели.

— Видел. Если бы я выбирал, с кем сесть за один стол, с ним или с теми самыми неподкупными дамами с кафедры социологии, я выбрал бы его. Но это ничего не меняет. Мне очень жаль, что я сейчас убиваю научную новизну вашей работы.

Девушка побледнела:

— О какой научной новизне вы говорите, Наклз? Я… я чуть не убила…

Кого бы она ни жалела сейчас, точно не Эрвина и ему подобных. Уж про отношение безупречной Кейси к безродным мигрантам Наклзу кое-что известно было.

— Без имен, прошу вас. Сожалею, мне пора идти. Я посмотрю вашу работу и постараюсь привести ее в тот вид, от которого упомянутых дам хватит удар, но придраться будет не к чему. Доброго дня.

— Доброго дня, — пробормотала Кейси и быстро ретировалась, поддерживая тяжелую юбку на лестнице. На последних ступенях она снова порхала, как ни в чем не бывало.

Наклз проводил уходящую Кейси взглядом. Кто-то — пусть неумно, ради славы или каких-то еще соображений, отличных от сострадания — пытался доказать полудюжине зажравшихся снобов и всему миру заодно, что такие, как Эрвин Нордэнвейдэ, имеют право на жизнь, а кто-то тем временем чужими руками делил чужие же рудники. В общем, мир был бесконечен и для пущей радости, похоже, непостижим. Последнее огорчало его, как ученого. С другой стороны, непостижимость мира как раз исключала повторение «Чуда на Моэрэн» с обратным коэффициентом и прочую гадость, которая лезла Наклзу в голову последние два дня.

«Мир остается прежним. Мир всегда остается прежним».

Глава 1

Моэрэнхэлл Каллад. Два месяца спустя

1

— Нелюдь! Бей, кто Каллад любит!

Эрвин Нордэнвейдэ глубже зарылся носом в воротник. В прошлый раз, когда его хотели нашпиговать осиновыми колами, окружающие орали «Бей, кто в Создателя верует!». Дело было в Рэде, и тогда у страждущих действительно нашлись осиновые колы. У нынешних преследователей имелись только кулаки, факелы и уйма энтузиазма, компенсировавшего отсутствие колов. Впрочем, это были чисто стилистические тонкости, отличавшие Рэду от Каллад. В большинстве людей вино будило желание петь и плясать, а вот в некоторых — религиозное рвение или приступы не совсем понятного Эрвину патриотизма, но тут уж каждому были свои игрушки.

Лейтенант Нордэнвейдэ, не оборачиваясь на голоса, повернул к парку Святой Рагнеды. В Красную Ночь там всегда проходили массовые народные гуляния, так что смешаться с толпой труда бы не составило.

— Лови кровососа!

— Да шоб я его видел! Грег, сам глаза разуй!

— Упустили гада…

Эрвин шел по парку, стараясь не сбиться с шага и не побежать. Разгулявшимся «охотникам на вампиров», которые по безграмотности верили в наличие у тех самых «вампиров» длинных клыков, а заодно, вероятно, встречали на своем веку бесов и русалок, только это и надо было. За следующим поворотом должен был находиться памятник Рагнеде и Дэзмонду-Заступнику. А также толпа молодых людей разной степени трезвости и влюбленности. Вот толпа-то Эрвину и была нужна.

«Я в полной безопасности», — как заклинание повторил он про себя. Заклинание не работало. Эрвин чувствовал резь в глазах, а, значит, у него оставалось не так уж много времени до того момента, как белладонна прекратит действовать. О том, что закономерно случится дальше, не хотелось даже думать. В довершение ко всему, саднило обожженный висок. В общем, приключений на одну ночку выходило многовато, даже если это была самая праздничная ночь в году.

— Слышь, глянь! Тот, в длинном плаще!

Длинных плащей вокруг хватало, благо холодная калладская зима доживала свои последние часы, но выкрик Эрвину все равно не понравился. Меньше всего на свете ему хотелось начинать новый год с художественной нарезки местных патриотов. Расхожее поверье гласило, что год как встретишь, так и проведешь. У лейтенанта Нордэнвейдэ были совершенно другие, гораздо более человеколюбивые планы.

— Хватай нелюдя!

«Вот же дрянь дело», — подумал Эрвин, нащупывая холодную рукоять офицерского кортика. Памятник Рагнеде и Дэзмонду маячил уже совсем близко, но толпа еще не была достаточно густой, чтобы скрыться. «Только бы не подключилась полиция». У жандармов хватило бы ума не только попытаться выбить ему зубы, но и попросить документы. А вот здесь у Эрвина начались бы по-настоящему серьезные проблемы.

— Эй, красавец, в беду попал?

Определение «красавец» не подходило Эрвину даже в годы самой светлой юности, а сейчас он выглядел хорошо за тридцать, да еще мог похвастать новоприобретенным ожогом на лице. Впрочем, даже без ожога худощавый, болезненно бледный шатен с длинным и не особенно выразительным лицом плохо вписывался в калладские представления о красоте. Но в беду он и впрямь попал. Так что лейтенант механически кивнул. Румяная пышнотелая девица вполне профессионально повисла у него на шее. От нее пахло дешевым вином и дешевыми же духами.

Учитывая, что даже удирающего от погони Эрвина она сочла симпатичным, определить профессию женщины труда не составляло.

— Милый, ну не надо так выразительно морщить нос, — ухмыльнулась она.

— Не хватайте за волосы, — спокойно попросил Эрвин, оценивая ситуацию. Девица, заметив ожог на его виске, тут же ослабила хватку и слегка приоткрыла рот.

— Ой… Да ты на самом деле?

Насколько лейтенант Нордэнвейдэ знал продажных девиц — а знал он их мало и плохо — орать они умели громко. Так что ей точно не следовало врать в духе «все в порядке, дорогая, тебе кажется».

— Давайте это потом обсудим, — быстро предложил он, прикидывая, каковы шансы успешно уйти от погони, если девица решит поднять шум. Перспективы не впечатляли. Но тут незнакомка его удивила:

— Хорошо, — согласилась она и с неожиданной силой поволокла Эрвина куда-то в гущу толпы. — Да не бойся ты. Знаю я вашего брата. Идем, идем. Как Красную Ночку встретишь, так и год проведешь. Нечего сегодня крови литься. Пойдем, красавец, потанцуем…

Прилично танцевать Эрвин за шесть лет в Каллад так и не научился, но тут уж было не до деталей.

— До нумеров ты со мной, конечно, не прогуляешься? — безразлично поинтересовалась женщина, когда они вышли из толпы с другой стороны, протанцевав внутри кольца не меньше четверти часа и оставив свору калладских патриотов с носом. Вернее, с большими носами, красными то ли от мороза, то ли от выпивки. Говорила она тихо, так что за взрывами смеха и доносящимися отовсюду песнями разобрать слова было непросто. Эрвин скорее угадал вопрос, чем его услышал. И полез в кошелек. Не слишком толстый, но, по счастью, не пустой.

— Нет. Но я вам заплачу.

Та резко отстранилась.

— Как мило. Правы они. Души у вас нет.

Если уж на то пошло, проблема, насколько Эрвин представлял из путаного объяснения знакомого медика, была в каком-то «гемоглобине», а вовсе не в душе. По крайней мере, при вскрытии души не обнаруживалось не только у поганых кровососов-порфириков, но и у калладцев с безупречной родословной.

— Нелюдь — нелюдью останется, — припечатала она.

— Вне всякого сомнения. От этого, к сожалению, пока не лечат, — сухо согласился Эрвин. Его так и тянуло сообщить даме, что быть «вампиром» в Каллад крайне невыгодно хотя бы в экономическом плане. Сыворотка Асвейд стоила совершенно немыслимых денег, даже в тех редких случаях, когда ее можно было достать легально. Что, конечно, для большинства зараженных порфирией находилось далеко за пределами возможного.

Пышка поджала губы.

— Действительно. Такая штука, как советь, не продается. Я тебе жизнь спасла, а ты мне серебро суешь. И сколько же стоит одна спасенная жизнь?

Сколько стоит спасенная жизнь, Эрвин не знал. Но, учитывая не самый внушительный размер его лейтенантского жалования, она определенно стоила не так дорого, как принято было полагать среди романтиков. Если пересчитать на количество спасенных Ломаной Звездой жизней, выходило что-то вроде пары марок за десяток. Расценки за ночь у ночных бабочек точно были выше.

— Я понятия не имею, сколько она стоит, — честно сказал Нордэнвейдэ. Наверное, даже несколько грустно.

— Да ты военный, — сообразила женщина. Скорее всего, заметила фасон сапог. Но, возможно, и тон ответа. — Прости, красавец. Сдуру ляпнула. Вопросы сняты. Считай, я проявила гражданскую сознательность. И убери ты к бесам свое серебро. Сегодня же Красная ночка. Добрые калладцы делают друг другу подарки.

Эрвин поправил воротник плаща. В том, что девица опознала в нем военного, ничего ужасного еще не было. Но ей ни при каких обстоятельствах не следовало знать, в какой конкретно структуре он состоит.

— Тогда спасибо за подарок. Как вас зовут?

— Марита Пышка. Так и зовут. Будешь вдруг в «Зеленой лампе», кликни такую. А теперь уж прости, красавец, но мне работать пора. Думаю, большая часть мужиков уже набралась до того состояния, когда симпатичной кажется любая баба. Так что мне время терять не с руки. Доведу тебя до моста и назад пойду. И вот, держи платок, обмотай голову. Да не отнекивайся, захочешь — потом вернешь. А то по дороге еще столько шпаны соберешь, что мало не покажется. Да глаза спрячь.

От шерстяного платка невыносимо пахло фиалками, но отнекиваться Эрвин действительно не стал: не до того было. А голову можно было потом и вымыть. К тому же, Марита сейчас не столько совершала гражданский подвиг терпимости, сколько задабривала судьбу на следующий год. Калладцы всегда казались Эрвину очень любопытным в этом плане народом: они криком кричали о своем неверии в приметы, гороскопы, рок и прочую метафизику, но не забывали отдать последний глоток вина огню, избегали смотреть в зеркала в темное время суток и уж, конечно, ни за что не выезжали со двора, если спотыкался конь или выли псы.

— Счастливого нового года, Марита, — сказал он на мосту.

Марита улыбнулась:

— Теплой весны, долгого лета, — и поспешила назад, туда, где горели огни и шумела толпа. Нордэнвейдэ, как она и советовала, опустил глаза и пошел вдоль набережной. У него было не так много времени, чтобы сочинить более-менее пристойную версию событий. То есть объяснить полковнику Дэмонре, почему лейтенант Маэрлинг в тюрьме, Кейси Ингегерд — у лекарей, а у него самого рожа — краше в гроб кладут. Объяснить так, чтобы Дэмонра никого не убила и не уволила хотя бы до завтра. Не следовало начинать год с членовредительства среди своих — паршивая это была примета.

2

С улицы донесся очередной взрыв смеха и нещадно перевранная песня, в которой человек, обладающий хотя бы зачатками музыкального слуха, в жизни не узнал бы калладского гимна. Наклз его узнал только потому, что музыкального слуха был начисто лишен.

— Никогда не понимал, как можно с таким вдохновением вопить «Пусть нечистая кровь оросит наши долы…», когда празднуешь совершенно мирное событие, — недовольно заметил он, запирая за собой двери.

Дэмонра стряхнула с шапки снежинки и широко улыбнулась:

— Неужели ты предпочитаешь, чтобы народ в пьяном виде распевал арии Клотильды Сладкоголосой? Или, хуже того, всякие ужасы про сияющую любовь и ликующую смерть из Марграда? По мне, пусть лучше орут марши. Марши так и пишут, что их ничем не испортишь…

Наклз, если уж на то пошло, предпочитал, чтобы пьяные толпы не таскались по ночам мимо его окон, но для этого следовало поселиться где-нибудь подальше от набережной. А за удовольствие созерцать архитектурные шедевры прошлых веков на фоне темных вод Моэрэн приходилось платить. Плата не всегда равнялась аренде. В дни государственных праздников приходилось доплачивать душевным равновесием и спокойным сном. Пока Наклз мысленно проходился по юным и не очень романтикам, которым по такому холоду дома не сиделось, Дэмонра повесила плащ на крючок и заглянула в гостиную.

— Огня можешь не зажигать: светло как днем, — радостно сообщила она.

И не погрешила против истины: по улице как будто тек живой поток пламени, столько горело факелов. Веселиться калладцы любили и умели.

— Светло как днем и холодно как в могиле, — проворчал Наклз, оглядывая выстывшую до безобразия комнату. Пляшущие и поющие за окном люди уже третий час встречали весну, которая нынешней ночью официально вступала в свои права. Процесс встречи дорогой гостьи сопровождая бурными возлияниями и массовым сжиганием самой злостной оппонентки весны — Госпожи Стужи. Соломенная Стужа сдавалась быстро, но на погоду это никак не влияло. В Каллад по-прежнему стоял лютый мороз и раньше, чем через полтора месяца, существенно лучше не стало бы.

Калладскую погоду он ненавидел даже сильнее, чем калладский ура-патриотизм.

— Представь себе, у меня есть оригинальное предложение, как согреться, — Дэмонра плюхнулась в любимое кресло и принялась разворачивать сверток, который до этого несла под плащом. — Ты упадешь!

— С некоторых пор слово «оригинальное» в твоих устах меня пугает.

— Нет, Рыжик, двести сорок семь позиций «Великого наслаждения» — это неоригинально. Три сотни лет для книги — серьезный срок. — Дэмонра, наконец, справилась со свертком. В ее руках появилась внушительная емкость. При таком освещении определить цвет жидкости внутри возможности не представлялось, но Наклз никогда не был склонен к лишнему оптимизму. И достаточно долго знал Дэмонру, чтобы расстаться даже с тем, который лишним не был. Но она правду говорила — с ног эта штука валила как новомодный дэм-вельдский пулемет.

— Ты, конечно, понимаешь, что это противозаконно? — скорее для проформы поинтересовался он.

Дэмонра, конечно, понимала. И потому была довольна, как кошка.

— Ну так законник придет только через тридцать минут. По Рейнгольду можно сверять часы и рецензировать справочники этикета. Как и по Зондэр, кстати. Так что у нас есть еще полчаса на всяческие незаконные и аморальные действия. Только потом надо очень качественно спрятать бутылку. А то я до сих пор помню, что сказал мне Вильгельм, когда бутылка упала на него со шкафа прямо в штабе.

— Что же сказал главнокомандующий? — полюбопытствовал Наклз, разжигая камин. — Что ты снова не получишь премии?

— Можно подумать, я ее хоть раз в глаза видела, ту премию! — не без гордости заявила Дэмонра. — Нет, Рыжик, он очень обиделся и сказал, что я его не уважаю. Как ты понимаешь, мне пришлось тут же бросать все дела на Зондэр и прямо в кабинете доказывать, как сильно я его уважаю на самом деле. Часа через три я башки своей без карты найти не могла. А ему — хоть бы хны, пьет и не морщится! Знаешь, как обидно понять, что ты — безнадежный дилетант рядом с профессионалом. С другой стороны, армия — в надежных руках, это я тебе точно гарантирую.

Дрова, наконец, стали понемногу разгораться. Наклз же, смирившись с судьбой, пошел за бокалами. Учитывая состав приглашенных, ждать помощи раньше, чем через полчаса, все равно не приходилось.

Почти черного цвета напиток, как и предвиделось, на просвет оказался темно-фиолетовым. Дэмонра довольно щурилась, глядя, как даггермар медленно стекал по стенкам бутыли.

— Отличные «чернила», между прочим. Готов к уроку чистописания?

Суровое будущее стремительно приближалось. Наклз попытался хотя бы временно уйти от опасной темы:

— Истинная калладка после первой не закусывает? — поинтересовался он, прикидывая, что съестного могло заваляться в доме. Сам он обычно перебивался с сахара на печенье, а деликатесы вроде котлет покупал в институтской столовой. Но Дэмонре ни за что бы в этом не сознался. Нордэна тоже была неприхотлива как кошка, но она могла сказать Магде. А если бы за рацион Наклза взялась последняя, он, скорее всего, уже бы умер.

— Истинная калладка не закусывает раньше третьей. А у тебя что, что-то съедобное в доме есть? По-моему, здесь последний таракан повесился с голоду, еще когда я была невинной гимназисткой с идеальным аттестатом.

Наклз мог бы сказать, что тараканов в его доме никогда не водилось, но предпочел проигнорировать такую наглую клевету. В то, что лет пятнадцать назад Дэмонра окончила гимназию, он даже верил. А вот идеальный аттестат вызывал некоторые сомнения: нордэна до сих пор отчетливо морщилась при слове «логарифм» и совсем уж не стеснялась в выражениях, когда слышала про «танцы».

— Невинной гимназисткой? С идеальным аттестатом? А такое мифическое время действительно было?

— Где-то между золотым и серебряным веком. Так или иначе, во имя спасения голодающих умников Зондэр принесет с собою курицу. А ты лей-лей, не отнекивайся, Рыжик. Что значит «сколько»? Краев не видишь? Вот и я их вижу, не пытайся мухлевать.

Пока Наклз мужественно боролся с контрабандными «чернилами» и излишне радикально настроенной собутыльницей, горожане под окнами решили качественно сменить репертуар. Калладский гимн затих, и вместо него зазвучала популярная песенка о сметливом Эрвине, продающем прошлогодний снег. Как и все подлинно народные песни, она отличалась тем, что хорошо спеть ее на трезвую голову мало кому удавалось. А вот на пьяную и хором — выходило вполне ничего.

— А у этого твоего лейтенантствующего сокровища имя такое же фальшивое, как и документы? — вспомнил знакомого Наклз. Вопрос был в своем роде отвлекающим маневром. Пока Дэмонра соображала, в чем подвох, Наклз умудрился достать из серванта самые маленькие рюмочки. Скорее всего, военная подлость не осталась незамеченной, но возмущаться нордэна не стала и только покачала головой:

— На самом деле, все документы, кроме протокола о прохождении теста Кальберта, у него настоящие. Скорее уж поддельный он сам. Эрвин Нордэнвейдэ — мещанин из Торлье, умер лет двенадцать назад. Волки задрали. Сам понимаешь, в холодные зимы они подходят совсем близко к жилью. Погибший соответствовал нужным параметрам — рост, телосложение, даже цвет волос — так что мы отсыпали его матери кругленькую сумму, и она признала, что ее пропавший без вести сынок жив. Так в «Ломаной Звезде» появился Эрвин Нордэнвейдэ. По иронии судьбы его зовут Эжен, кстати. С поправкой на морхэнн, это ведь почти Эрвин. Что говорит на этот счет твоя концепция объективности случайностей?

Концепция объективности случайностей говорила Наклзу, что однажды Дэмонру непременно попытаются повесить. Объективно и неслучайно.

— Как тебе удалось уговорить канцлера Рэйнальда на такое безумие? Сама знаешь, что бывает за подписание заведомо фальшивых документов. Тем более, тестов на социальную адаптацию.

— То же самое, что и за казнокрадство. Его сынок продулся в карты в пух и прах. По, гм, иронии судьбы обыграл молокососа лейтенант Маэрлинг. У Рэйнальда был вариант: позаимствовать у казны или у нас. Я считаю, он выбрал правильно. Мы просто поставили… необычные условия кредитования.

Чем больше Наклз узнавал о внутренних делах Ломаной Звезды, тем меньше они ему нравились. От половины гражданских подвигов Дэмонры и ее приятелей ощутимо пахло пеплом Волчьего поля.

— Когда-нибудь вам и это припомнят.

Нордэна безмятежно рассмеялась.

— Припомнят? Едва ли хоть кто-то из нас об этом забывает. Ладно, Рыжик, с даггермаром ты, я смотрю, справился. Давай тост.

Наклз задумался. Пить за весну было неоригинально и рано, за войну — грустно и поздно, за Каллад — тошно, а за торжество вселенской справедливости — просто страшно.

— Я разливал. Ты это чудо принесла, ты и тост сочиняй. Впрочем, можем выпить за счастье. В качестве модификации, за счастье всем и каждому, чтоб никому мало не показалось.

Дэмонра вертела в руках рюмку, разглядывая напиток на просвет.

— Нет, Рыжик, мне крайне невыгодно быть счастливой. Меня, представь себе только, сразу тянет прощать всех моих врагов. Оптом и в розницу. Я даже начинаю думать, что у них могли быть какие-то причины поступать так, а не иначе. Ну и что они вроде тоже как живут в этом мире и чего-то там хотят… Сам понимаешь, с подобными мыслями в армии делать нечего.

Наклз подумал, что с такими мыслями нечего делать не только в армии, но и вообще где-либо, кроме кладбища, но решил не пускаться в доморощенную философию. Стояла слишком хорошая ночь, чтобы обсуждать вопросы экзистенциального характера.

— Ну, посвящать наш последний зимний тост врагам будет неправильно. Пусть идут туда же, куда и обаяние борьбы, а заодно все наши высокие идеалы, не к ночи будь помянуты.

— Придумала! Пьем за прощенье и любовь? Как тебе такой тост?

— Договорились. За прощение и любовь. С приходом весны тебя.

— И тебя, Рыжик.

По Рейнгольду Зиглинду и впрямь можно было сверять часы — законник вошел точно с одиннадцатым ударом колокола. Зондэр Мондум, как истинная леди, явилась с пятиминутным опозданием. Под боком она тащила корзину с закусками, размер которой устрашал. Впрочем, следом возникла Магда Карвэн, волокущая ни много ни мало, как чучело Госпожи Стужи в человеческий рост. Разумеется, она не могла не застрять в дверях гостиной, что, в конечном итоге, очень плохо закончилось для нижних петель.

Пока Магда отчитывала Наклза за «хлипенькие» двери и неприлично узкие коридоры, Зондэр вполне профессионально накрыла на стол, использовав при этом предусмотрительно захваченную белую скатерть в цветочек, а Рейнгольд с неожиданной сноровкой откупорил две бутылки игристого. Дэмонра тем временем боролась с Госпожой Стужей, пытаясь поставить ее так, чтобы она не падала. Но символ уходящей зимы сдаваться легко не желал, поэтому гостиную периодически оглашали отчаянный грохот и следовавшая за ним цветистая брань на двух языках.

— …! Наклз, у тебя тут было бесово зеркало?!

— Это не «бесово зеркало», это вильярское стекло. Подарок коллег на пятилетие педагогической деятельности.

— В общем, у тебя было вильярское стекло, а теперь нет! Магда, тащи метлу! И где ты достала только это кривоногое чучело?!

— Вообще-то у нее ноги прямее, чем у тебя и меня, — Магда, всегда простая и безыскусная, как удар топора, как ни странно, почти всегда оказывалась права. Дэмонре на ее справедливое замечание осталось только стиснуть зубы и пойти на очередной штурм настырного чучела.

Когда до полуночи осталось минут десять, обмотанная белыми ленточками Стужа все же сдалась и встала относительно ровно, будучи привязанной к шкафу и карнизу. Пояс после этого благого дела остался только у Рейнгольда, чрезвычайно вовремя решившего закопать игристое в снег во дворе и удравшего, пока молчаливая Зондэр и необыкновенно красноречивая Дэмонра воплощали шедевр своей технической мысли с такими выражениями, которые даже офицеры стараются не употреблять при солдатах.

— Как-то она стоит криво, — оценила плоды их трудов Магда, закончившая разносить Наклза и его интерьер.

— Скажи еще «воинское приветствие не отдает, одета не по уставу», — огрызнулась взъерошенная Зондэр. Госпожа Мондум была истинной аккуратисткой и потому страдала при виде асимметрии, но наводить симметрию дальше сил в себе, очевидно, не чувствовала.

— В колонну по двое, шагом марш за стол! — пресекла скользкую тему Дэмонра, которой тоже явно не хотелось производить еще какие-то перестановки.

Наклз аккуратно отправил в мусорную корзину остатки вильярского стекла и порадовался, что следующее подобное чудовище ему подарили бы не раньше, чем через пять лет. У него самого как-то рука не поднималась выбросить безвкусное зеркало в раме с крылатыми детками: коллеги, наверное, с ног сбились, пока нашли подобное уродство. Чужие старания Наклз уважал.

За столом случилось чудо: Рейнгольд Зиглинд покраснел практически до ушей и, опустив очи долу, поставил на скатерть извлеченную из-под полы бутылку. Жидкость, содержавшаяся в бутылке, по цвету здорово напоминала дэм-вельдский даггермар, а по пищевкусовым свойствам и вовсе вряд ли от него отличалась. Наклз понял, что в очередной раз недооценил то разрушительное влияние, которое Дэмонра имела на порядочных людей.

— Орел! — оценила Магда.

— Конфискат, — не понял ее Рейнгольд.

— Полгода условно, — внесла ясность Зондэр. У нее имелось базовое юридическое образование и друзья, на примере которых можно было наглядно изучить большую часть статей административного кодекса и даже кое-что из уголовного.

— Это если нас поймают, — выдала свое обычное уточнение Дэмонра. — Дамы и господа, учитывая специфику напитка, классические первый и второй тост — то есть за Каллад и за его прекрасных дам — я предлагаю сразу объединить с третьим.

— Это с каким же?

Дэмонра расплылась в хитрой улыбке и полюбопытствовала:

— Магда, ты хоть раз видела премию?

Карвэн недоуменно нахмурилась:

— Ты еще спроси, верю ли я в бесов и русалок! Нет, ну столько я никогда не пила.

— Решено, пьем за Каллад, дам и вещи, столь же прекрасные, сколь и недостижимые. Ну там, за премию, Вселенскую Гармонию и за то, чтобы хоть эта весна выдалась теплой!

Победный звон бокалов перекрыл громкий стук в дверь. Во избежание драк и конфликтов, открывать пошел несколько озадаченный Наклз. Он не был прекрасной дамой, не содержал подпольного притона и даже не приторговывал галлюциногенами, как делали почти все его коллеги-веротяностники, так что к нему в дом редко кто ломился за пару минут до полуночи.

Увидев на пороге Нордэнвейдэ, Наклз почти не удивился. Лейтенант стоял, прислонившись к перилам крыльца, и прижимал к виску и щеке комок снега. На голове у него был намотан ярко-зеленый платок. В довершение всего, Эрвин благоухал фиалками как целая клумба или прихожая публичного дома.

Наклз каким-то шестым чувством понял, что ничего смешного не происходит, хотя зрение и нюх вопили об обратном. Так или иначе, рассматривать лейтенанта, стоя в дверях, не было лучшей политикой.

— Заходите, — бросил Наклз, отступая с прохода.

Нордэнвейдэ не двинулся с места.

— Это совершенно лишнее, мессир. Лучше позовите госпожу полковника. Это важно.

Едва ли кто-то рискнул бы отрывать Дэмонру в Красную Ночь от дегустации достижений дэм-вельдской алкогольной промышленности, не будь дело и впрямь важным и срочным.

— Нордэнвейдэ, не ломайте комедию. Если вы попали в историю, то уже поздно. Если нет — бессмысленно.

— Дело в том, что я не знаю, попал я в историю я или нет, — совершенно спокойно и без малейшего раздражения отозвался Эрвин. — Поэтому не хотел бы…

Чего бы лейтенант Нордэнвейдэ хотел или не хотел, никому узнать не удалось. В определенных ситуациях Магда Карвэн бывала на диво убедительна. Вот и сейчас возникшая из-за спины Наклза дама, не вдаваясь в долгие объяснения и рассуждения о конспирации, схватила Эрвина за плечо и практически швырнула в коридор, так что последний с глухим стуком врезался в стену. Магда деловито закрыла дверь и расплылась в улыбке:

— Нашли, когда трепаться. Холода напустите.

— Ой, да кто ж тебя так приложил? Да в Красную Ночку? Ох, и молодежь пошла, — причитала Магда, с чистым полотенцем прыгая вокруг вяло отбивавшегося Эрвина. Учитывая, что представитель «молодежи» если и был младше Магды, то только по званию, сцена выглядела комично. Дэмонра доброго расположения духа подруги определенно не разделяла. Первым делом она швырнула злосчастный платок в камин. Вторым — коротко выругалась и извинилась перед Рейнгольдом за свой морхэнн. И только потом ледяным тоном осведомилась:

— Какого беса у вас ожог на лице, лейтенант?

Эрвин без особенного успеха попытался прикрыть покрасневшую кожу над бровью волосами, но быстро сдался.

— Госпожа полковник, я не уверен…

— Если кто и был не в курсе, теперь все точно в курсе, так что не стесняйтесь! У вас что, от радости крыша поехала? Забыли, что сыворотка Асвейд категорически не совместима со спиртным любой градусности?!

— Я помню, — тихо отозвался Эрвин.

— Тогда какого беса произошло?

Нордэнвейдэ поднял глаза. Наклз тут же примерно понял, отчего тот смотрелся в зеркальце на приеме в позапрошлом месяце. Из-под черных, предельно расширенных зрачков, медленно выступала радужка неестественного фиолетового цвета. Похоже, заканчивалось действие белладонны или чего-то подобного. Лейтенант очень вовремя убрался с улицы. Хотя Наклз бы предпочел, чтобы порфирик укрылся не в его доме.

— Мне кажется… произошла провокация. Я не уверен, но… трое молодых людей очень настойчиво пытались привлечь внимание госпожи Ингегерд.

— Что как раз вполне нормально, — пожала плечами Зондэр. По сравнению с Дэмонрой она, пожалуй, выглядела спокойной, как ледяная статуя. Только в огромных синих глазах стыл плохо скрытый страх. Наклзу эта женщина всегда чем-то напоминала до предела сжатую пружину, хотя он ни разу не слышал, чтобы она даже слегка повышала голос. Просто проскальзывало что-то не то в ее внешнем спокойствии, как фальшь в мелодии. — Помимо того, что Кейси ваш начальник и приличный некромедик, она еще и вполне миловидная блондинка, — ровно продолжила Зондэр, не отвлекаясь от белой салфетки в своих руках. — Причем последнее видно без диплома и документов.

— Они прекрасно знали, кто такая госпожа Ингегерд. Методы привлечения внимания были… очень наглые. Я удивился, потому что самоубийства сейчас в моде у гимназистов, а эти были старше.

— Кейси отшутилась? — уточнила Дэмонра, уже менее раздраженно. — Эрвин, вот вам чай. Пейте, простудитесь. — Нордэна поставила перед лейтенантом кружку, от которой поднимался пар. — Кейси не дура, она не стала бы ввязываться в скандалы, когда вы были с ней.

— Да. Но с нами был лейтенант Маэрлинг.

Услышав имя родича кесаря, Дэмонра выразительно поморщилась.

— Не продолжайте, я поняла, что Маэрлинг устроил драку. Я не поняла, какое отношение к этому имеете вы? Я не говорю, что вам следовало сидеть дома в Красную Ночку, в конце концов, ничто не мешает вам принимать участия в народных забавах. Но, бесы дери, в драку вы зачем ввязались?

— А я не ввязался в драку, — просто сказал Эрвин. — Эти молодые люди плеснули мне вином в лицо. Я не успел увернуться.

Наклз нахмурился. Плохо было дело. Вино и впрямь действовало на всех, кто принимал сыворотку Асвейд, как святая вода из легенд. По сути, это был единственный серьезный недостаток данной сыворотки. К сожалению, в Каллад каждая курица знала, кого следует кликнуть, если выпивка оставляла ожоги.

— Надеюсь, это произошло на улице? — нахмурилась Дэмонра. В конце концов, на улице было достаточно пара и дыма, да и на факелы можно было списать многие проблемы. За известную сумму кто-нибудь бы обязательно подтвердил, что был не слишком аккуратен.

— Сожалею, но это произошло во «Враньем когте». Мы зашли туда погреться. Вслед за нами явиась та компания. Сейчас мне кажется, что они за нами шли вполне осознанно.

— Вам плеснули вино в лицо при большом скоплении народа в хорошо освещенном помещении трактира? — Рейнгольд был совершенно спокоен. Он деловито уточнял подробности происшествия, глядя на Эрвина безо всякой неприязни. Принимая во внимание тот факт, что приключения лейтенанта Нордэнвейдэ вполне могли стоить головы не только лейтенанту, но и любимой женщине Зиглинда, Наклз заподозрил, что видит первого в своей жизни адвоката, которого следует немедленно канонизировать. Ему самому хотелось надавать лейтенанту затрещин. А лучше — тихо закопать на заднем дворе, чтобы до следующей весны не нашли. Не то чтобы Эрвин был в чем-то виноват. Ни Эрвин, ни Дэмонра, ни кто-либо другой не были виноваты в том, что «внутреннего врага» в Каллад лепили из кого придется, в том числе из безобидных и забитых порфириков, которые, разумеется, не пили крови, не кусались и не превращались в летучих мышей, волков и прочую живность. Но, укрась Ломаная Звезда собою виселицы, вряд ли кому-то стало бы легче от факта невиновности порфириков во вменяемых им грехах.

— Да, так и было, — хладнокровно подтвердил Эрвин. Зондэр поджала губы, но смолчала. Рейнгольд ровно продолжил:

— Что вы сделали?

— Попытался увернуться. Не успел, как вы можете видеть.

— Я не силен в химии… И никогда не защищал… неграждан. Кажется, ожог не сильный?

— Не огорчайтесь, мне не известен ни один адвокат, который в Каллад защищал бы неграждан. При охоте на ведьм адвокаты ни к чему, — сухо ответил Эрвин. Рейнгольд и сам, похоже, понял, что его ремарка, с точки зрения лейтенанта, была вполне бестактна.

— Прошу прощения, я крайне неудачно выразился.

— Почему же. Вы правильно выразились и все именно так и есть. Вам не за что извиняться. А ожог действительно легкий. На мое счастье, они пили вино, а не даггермар.

— Действие сопровождалось какими-то эффектами? Световыми, шумовыми? Я не издеваюсь, — тут же добавил Зиглинд.

— Едва ли это знание пригодится вам в профессиональной деятельности, но — нет, зеленый дым от ожога клубами не валит. Что касается шумовых эффектов, то виконт Маэрлинг очень громко бранился, если вы об этом. А миледи Ингегерд… уронила люстру. Почти сразу, как плеснули вино. Прошло не больше секунды.

— Кейси всегда похвально быстро соображала, — Дэмонра пробарабанила пальцами по столу. — Это хорошо, что упала люстра. Кстати, а почему она упала?

— Цепь лопнула.

— Я пошлю господину Ларсу новые люстру и цепь, а также наши глубочайшие извинения. Думаю, если приложить к ним двадцать марок, их даже примут. Что было дальше?

— После падения люстры началась паника. Занялся небольшой пожар, но его быстро потушили, кажется. Дыма там, во всяком случае, хватало, так что едва ли кто-то обратил внимание на меня. Дальше я решил, что не стоит находиться в трактире с обожженным лицом и стал пробираться к выходу. Один из тех ребят попытался мне помешать.

— Где труп? — Дэмонра тоже соображала похвально быстро.

— Там же, где и два других. Виконт Маэрлинг, как я уже говорил, был крайне зол.

— Прекрасно. Прежде чем переходить к угрозам, ругательствам и святотатствам, мне остается выяснить, где Кейси Ингегерд и виконт Маэрлинг.

— Кейси Ингегерд формально ничего не сделала, так что, вероятно, пошла искать, — Эрвин осекся, — пошла искать одного знакомого. На случай, если и его решили проверить на вампиризм народным методом. Думаю, по пути ей придется навестить госпожу Сольвейг, так как у нее, вероятно, будет сильно болеть голова, — Наклзу даже думать не хотелось, как будет болеть голова у человека после спонтанного выхода во Мглу. Без страховки, без маяка, без некромедика, нужных галлюциногенов и прочих полезных приспособлений, позволяющих случайно там не остаться. Но жестокое похмелье после такого, определенно, показалось бы легким неудобством. — Лейтенант Маэрлинг, насколько я понял со слов стражи, в городской тюрьме.

— Да… я этого Маэрлинга! — взвилась Дэмонра. Под колокольный звон, возвещающий начало весны, она экспрессивно и емко изложила, что еще с упомянутым виконтом делала. Рейнгольд покраснел и нахмурился. Наклз тут же заверил его, что Дэмонра выражается метафорически и что вот это как раз точно неправда. Дэмонра продолжала метафорически выражаться, сокрушаясь, как ей не повезло с коллегами по службе, которые даже в самую праздничную ночь года не могут засунуть куда-нибудь свою придурь и не вляпаться в историю. Эрвин слушал внимательно и не перебивал. Зондэр все хмурилась. Потом заметила:

— Ну вот и встретили весну.

— С новым годом! — расплылась в улыбке Магда, но мигом посерьезнела, перехватив не самые дружелюбные взгляды подруг.

— Ну и кто пойдет этого, гм, Маэрлинга из тюрьмы вытаскивать? — мрачно поинтересовалась Дэмонра. Судя по тону вопроса, на самом деле она выясняла меру тяжести травм, которые лейтенанту нанесут при встрече.

— Я в прошлый раз ходила, — отрезала Зондэр. — И клялась в следующий раз сделать так, чтобы его прямо там и прикопали во дворе где-нибудь.

— Причина, — согласилась Магда. — Но мне его не выдадут. С тех пор, как я случайно выбила им дверь в дежурку, в городской тюрьме на меня косо смотрят. Хотя, замечу, я извинялась.

— Думаю, я мог бы сходить, — безмятежно проговорил Рейнгольд. — В конце концов, я ему родственник, хоть и дальний. А, если дело будет совсем плохо, я всегда могу припомнить еще более дальнее родство.

— Отлично, Рэй. Я с тобой. Всегда мечтала сломать Маэрлингу нос. Ты ведь не возражаешь против маленького членовредительства в узком семейном кругу?

— Узком семейном кругу? — подняла брови Магда. — Так ты…

— Забыла сказать. Мы помолвлены. Поженимся, как кончится война, — Дэмонра подмигнула. — Так что ты, Магда, попала на ящик «чернил». А ты, Зондэр, отдашь мне половину выигрыша, потому что без меня его бы не состоялось.

Магда и Зондэр дружно покраснели. Видимо, поняли, что в штабе у стен все-таки были уши.

Рейнгольд стоял с таким сияющим видом, словно лучшей партии для него нельзя было выдумать даже нарочно. Наклз поймал себя на мысли, что следует принести либо поздравления, либо соболезнования, но только не пялиться на Зиглинда с открытым ртом, как деревенский олух. Даже у Нордэнвейдэ, которому полагалось изображать из себя предмет интерьера, несколько округлились глаза.

— Ну, весну мы уже встретили. Дальше празднуйте без нас, вас, лейтенант, это тоже касается. Счастливо! — улыбнулась Дэмонра и, выплеснув в огонь содержимое своего бокала, исчезла в коридоре. Зиглинд вежливо раскланялся со всеми, включая явно не находящего себе места Нордэнвейдэ, и тоже пропал из виду.

— Пусть нечистая кровь оросит наши долы! — снова грянуло с улицы. Эрвин заметно дернулся, но ничего не сказал.

Повисло тяжелое молчание. Магда, закончив перевязку — то есть просто-напросто обмотав голову пострадавшего солидным слоем бинта — некоторое время удивленно созерцала соседей по комнате, а потом громогласно заявила:

— Начальство дало приказ праздновать. А не сидеть с кислыми рожами. Пить тебе, Эрвин, конечно, нельзя, но танцевать ничто не запрещает, верно?

Наклз едва не прыснул. Вынужденная трезвость была лейтенанту до крайности полезна: танец с Магдой требовал изрядной сноровки и увертливости. Такие мелочи, как ноги партнера, госпожу Карвен никогда не волновали.

— Миледи Мондум? — быстро поинтересовался он, делая приглашающий жест.

3

Дорога до городской тюрьмы была не слишком долгой. На окраинах столицы ютились преимущественно темницы, пользующиеся дурной славой, такие как Эгрэ Вейд или Игрэнд Дэйв. Городские власти здраво рассудили, что соседство с помещениями, откуда периодически доносятся вопли, стоны и брань надзирателей, будет плохо сказываться на ценах на жилье. А вот место, куда попадали на денек-другой особенно рьяные гуляки, находилось почти в двух шагах от моста Дагмары Скульден. Дэмонре с Рейнгольдом оставалось только перейти Моэрэн и немного прогуляться вдоль набережной.

В морозном воздухе медленно кружился какой-то нереально белый снег и так же медленно оседал на темный лед реки. Рейнгольд молчал, не то чтобы мрачно, но достаточно красноречиво.

— Мне жаль, что я испортила тебе праздник, если тебе интересно, — наконец оценила его безмолвие Дэмонра.

— Мне интересно. Но врать все же не стоит, — чрезвычайно любезно посоветовал Рейнгольд в ответ.

«Крепись, подруга, сегодня первый день весны. Хамство в любой форме исключается, а то кто-то решит, что я совершенно не ценю его общества», — не без раздражения подумала нордэна, подставляя лицо снегу. Она, в отличие от большинства военных, была абсолютно не склонна к суевериям, но порой делала скидку на то, что никто не обязан разделять ее здравомыслия.

— Хорошо. Тогда мне жаль, что так вышло, но я ничуть не раскаиваюсь. Ближе к истине?

— При чем здесь праздник? Даже если на этот раз вам удастся выкрутиться, рано или поздно вы попадетесь.

«Сегодня Красная Ночь. Хорошие нордэны сегодня весь день говорят только о котятах. О пушистых серых котятах…», — Дэмонра подключила все свое воображение, представляя упомянутых котят. Они гоняли клубок розовой шерсти и не отвлекались на посторонние предметы.

— И это скорее будет рано, чем поздно, между прочим.

Котята сдали стратегическую позицию и исчезли вместе с клубком. Дэмонра поняла, что нужно переходить на какие-то более серьезные средства защиты. «В начале мира была метель», — мысленно процитировала она первую строку священной книги нордэнов.

— Ты меня не слушаешь, мне кажется.

Рейнгольду не казалось. Дэмонра уже в подробностях представляла себе процесс отделения неба от земли в условиях ярившейся метели. Этот пункт программы творения мира с юности вызывал у нее большие сомнения. Но глас разума, представленный законником, долетал даже туда, в снежную мглу создаваемого мира.

— Я считаю твое поведение безответственным.

Увы, отделить небо от земли у Дэмонры так и не вышло. Она от души пнула попавшийся под ноги кусок льда и процедила:

— Не впадай в тон Наклза. Он тебе крайне не идет.

— Нисколько не сомневаюсь, что давать тебе советы позволено только мессиру Наклзу, — с поправкой на характер Рейнгольда эту фразу, видимо, стоило считать сарказмом. — Он, надо думать, тоже не в восторге?

— Он, что б ты знал, вообще не склонен к бурным восторгам. Во всяком случае, за двенадцать лет, которые мы знакомы, я от него ничего подобного ни разу не видела, — процедила Дэмонра. Обычно после этого она не забывала с многозначительной улыбкой добавить: «Кроме как в постели, конечно», но Рейнгольд был одним из немногих людей, кто никогда не задавал ей глупых вопросов на счет их более чем давней дружбы. А потому резкостей не заслуживал. — Так или иначе, мое некрасивое поведение раздражает его меньше, чем некоторые особенно нелепые параграфы закона об обеспечении социальной стабильности. В противном случае он бы Эрвина на порог не пустил. Если ты помнишь, спустить с лестницы канцлера он не постеснялся.

Рейнгольд вздохнул. Не демонстративно, всем своим видом показывая, как ему надоела одна конкретная идеалистически настроенная дура, а просто устало.

— Либо он просто тебе все прощает. С моральной точки зрения ты права. Но…

Дэмонра быстро перехватила инициативу и самым безмятежным голосом продолжила:

— Рэй, я понимаю, мораль — моралью, закон — законом. И, если попадусь, обещаю, я сделаю все возможное, чтобы ты не представлял мои интересы в качестве адвоката. Не хочу поломать тебе карьеру безнадежным делом, — попытка отшутиться не сработала. Рейнгольд совершенно спокойно поинтересовался в ответ:

— А жизнь мне поломать ты хочешь?

От неприятной необходимости сообщать, что у нормальных людей при столкновении с суровой реальностью ломаются иллюзии, а не жизнь, нордэну избавила беззлобная брань мужчины средних лет, стоявшего у тюремных ворот. Он определенно мерз и страдал. И, как следствие, был готов поделиться кое-какой информацией, чтобы улучшить свое положение. Вскоре они уже знали, когда и куда притащили Маэрлинга, а мужчина получил пару монет, которые мог с чистой совестью прогулять в соседнем трактире по окончании дежурства.

Посетителям крупно повезло. Секретарь, ведущий прием, оказался человеком на редкость вменяемым и не попытался сорвать на них злость за то, что в праздничную ночь сидит в непротопленной комнате, одинокий и трезвый. Рейнгольду даже не пришлось трясти перед его носом метрикой, намекая на родство, которое он очень не любил афишировать, им и так сообщили все, что полагалось знать. Рейнгольд остался заполнять форму для посетителей, а Дэмонра отправилась вниз по коридору, беседовать с Маэрлингом.

Не доходя до камер, она столкнулась нос к носу с импозантным мужчиной лет пятидесяти пяти, который был тут же опознан ей, как почтенный родитель Витольда Маэрлинга. Нелегкая сводила их уже раз пять, и каждый раз — при крайне сомнительных обстоятельствах.

— Мессир. Какая неожиданная встреча, — улыбаясь, соврала нордэна. Как раз эту встречу можно было ожидать.

— И все же радостная, — Эвальд Маэрлинг одарил Дэмонру поклоном и улыбкой прожженного дамского угодника, которая ему поразительно шла, несмотря на возраст. По твердому убеждению нордэны, граф вообще был человеком на редкость симпатичным и приятным в общении. Близко они знакомы не были, но, исходя из подборки его врагов, Дэмонра подозревала в Маэрлинге-старшем очень хороший вкус. — Надеюсь, этой встречей я не обязан одному дурно воспитанному юнцу? Видит небо, я сделал все, что мог.

— У вас прекрасно получилось, — честно сказала Дэмонра. Витольд Маэрлинг, конечно, был одной сплошной проблемой, но отличался известной порядочностью, аккуратностью в действительно важных делах и истинно рыцарским пониманием чести. То есть, как она полагала, унаследовал от папаши не худшие из возможных дворянских предрассудков. А родись он лет на сто раньше — и вовсе цены ему бы не было.

— У меня больше нет сына, — в меру печально возвестил мессир Маэрлинг. Роль убитого горем родителя давалась ему особенно хорошо. Наверное потому, что он примерял ее в среднем раз в полгода, лишая Витольда титула и наследства после каждой особенно громкой дуэли. И признавал отпрыска обратно после каждой новой медали «За храбрость и глупость», как любила говорить Зондэр. Дэмонра не сомневалась, что пропустила прелестнейшую семейную сцену, и ничуть об этом не жалела.

Оставалось уладить некоторые формальности практического характера.

— Разумеется, сына у меня больше нет. Но я внес залог за этого опустившегося юнца, — ответил мессир Маэрлинг на ее невысказанный вопрос. — Так что вы можете забрать его и наказать сообразно вашим представлениям. Я лишь просил бы не увольнять его из армии. Мне хочется верить, что он сумеет смыть позор со своего имени в бою.

Примерно такие речи от мессира Эвальда Дэмонра слышала уже раза три. Зондэр — раз пять. И ни для кого это не было секретом.

— Вы не возражаете, если я оттаскаю этого опустившегося юнца за уши? — вопрос был задан исключительно для проформы. Уши Маэрлинга не могло спасти уже ничто в этом мире.

— Пользительно. Весьма пользительно для усвоения основных принципов хорошего тона, — важно кивнул безутешный отец. В его черных глазах кувыркались бесенята. — Только не оторвите вовсе. Нужен плацдарм, на который его дети будут вешать ему лапшу. Я верю в преемственность поколений и в то, что мои внуки за меня отомстят. А теперь… Сожалею, что вынужден покинуть вас, госпожа. Однако дела не терпят.

«Дело» было на три года младше сына Эвальда Маэрлинга и отличалось взрывным темпераментом. Что при этом самое поразительное, пасынка Милинда Маэрлинг любила. Раз уж отпустила мужа вытаскивать его из затруднительного положения в ночь прихода весны.

— Я желаю вам удачно разобраться со всеми вашими делами. Счастливой весны, мессир.

— Позвольте ручку, миледи. Никогда не целовал руку прекрасной дамы в тюрьме. Надо же начинать.

Дэмонра решила не уточнять, что ручку прекрасной даме под сводами тюрьмы он так и не поцеловал: с дамой не задалось. Но ее отвратительное настроение вдруг стало хорошим. Во всяком случае, ей расхотелось ломать Витольду Маэрлингу конечности.

Камера, как ни странно, была практически пуста. Самых активных гуляк то ли еще не привели, то ли уже отпустили с миром. В дальнем углу развалилось какое-то существо, предположительно женского полу. Оно с упорством маньяка рассказывало потолку, стенам и единственному сокамернику о том, что в юности было любимой фрейлиной кесаревны, но зависть и интриги заставили ее бежать из дворца. А «те проклятые серебряные ложки» подбросили недоброжелатели. В максимальном отдалении от «фрейлины» восседал Витольд Маэрлинг. Он несколько картинно запрокинул голову назад и только вздыхал на самых сильных моментах монолога жертвы людской зависти.

— Витольд, на выход! Прилетел твой личный Заступник. Сейчас будет наносить тебе травмы!

— Что, второй подряд? — Маэрлинг, наконец, заметил посетительницу и расплылся в улыбке. Дэмонра в очередной раз удивилась тому факту, что он сумел сохранить за собой изначальный комплект зубов.

— Ну ты красавец, — фыркнула она, и погрешила против истины. Вообще, Витольд действительно был красавцем в сильном смысле этого слова. Девочки, девицы, дамы и старые девы вешались ему на шею с пугающим единодушием. Нордэна понятия не имела, было ли дело в романтических льняных кудрях, жарких очах или умении сыпать неплохими комплиментами со скоростью артиллерийского обстрела, но факт оставался фактом: второго такого дамского угодника еще нужно было поискать. Правда, сейчас два внушительных «фонаря» под глазами определенно убивали хорошее впечатление. — С папашей беседовал?

— Как вы догадались? — поразился Витольд. — Я имею в виду, как вы догадались, что я «беседовал» именно с папашей?

— А так, что после каждого лишения титула и наследства тебе отчего-то ломают нос. Удивительное совпадение. Как тебе удалось сохранить фамильную горбинку?

— А ее не было никогда, фамильной горбинки, — ухмыльнулся он.

— Но… погоди. У твоего отца ведь тоже нос с горбинкой…

— У моего отца был мой дед, — виконт Маэрлинг расплылся в очень отцовской белозубой улыбке. — Папаша называет это «преемственностью поколений», если не путаю.

Против «преемственности поколений» было не поспорить.

— Я пришла тебя забрать.

— Благодарю вас, госпожа полковник. Я могу попросить вас в ближайшие двадцать четыре часа оградить меня от общения с майором Мондум? Дело в том, что получать удары морального толку после физических — особенно больно. И плохо сказывается на фамильной горбинке. Завтра вечером я сам явлюсь к ней с повинной, букетом морковки и глубокими извинениями.

Самым поразительным в этом белокуром паршивце было то, что злиться на него долго не могла даже серьезная и собранная Зондэр. А у Дэмонры биография была не так чтоб многим лучше, чем у Маэрлинга. На это она тоже порой делала скидку.

— Ну, с новым годом тебя, лейтенант. Постарайся провести его не так, как встретил.

Улыбка Витольда сделалась совсем безмятежной:

— Госпожа полковник, смею вас заверить, непосредственно весну я встретил в компании очаровательной барышни-следователя. И ни в чем, кроме своей искренней расположенности к брюнеткам, не сознался.

4

Пока Рейнгольд улаживал с секретарем оставшиеся формальности, Дэмонра и виконт вышли на улицу. Там падал крупный снег и периодически раздавались радостные вопли запоздалых гуляк. Меньше всего на свете Каллад походил на державу, находившуюся в состоянии войны с кем бы то ни было.

Маэрлинг тут же слепил из снега небольшой комок и приложил его к носу.

— Хорошо-то как, — мечтательно протянул он. — Госпожа полковник, вы не находите, что жизнь прекрасна?

— Не слишком хорошо, — сообщил подошедший Рейнгольд. — Разбирательство все-таки будет. И вам нельзя покидать столицу до его окончания.

— Вот уж, покидать столицу весной — несусветная глупость. Сюда же как ласточки слетятся самые хорошенькие барышни.

— Вам, виконт, исключительно повезло. Все трое живы, — развивать тему хорошеньких барышень Рейнгольд решительно не желал.

— Ну так это им повезло, а не мне, — не разделил мнения законника Маэрлинг.

— Кому повезло на самом деле, мы обсудим не здесь и не сейчас, — отрезала Дэмонра. — Подробности приключений расскажешь по дороге. В конце пути я разрешаю тебе свернуть, потому что Зондэр рада тебе не будет. И вообще, Маэрлинг, я хочу знать, какого рожна вас потащило развлекаться во «Враний Коготь»? Да еще такой компанией?!

Лейтенант глубоко вздохнул. Обычно оправдания для руководства сочинял его закадычный приятель Нордэнвейдэ, но незаменимого сказочника под рукой как на грех не оказалось.

— Вы не поверите, госпожа полковник, — уныло сообщил он. И ошибся. Когда речь шла о подвигах Маэрлинга, Дэмонра, будучи наученной горьким опытом, безоговорочно верила почти в любые глупости. Эти глупости периодически сказывались на ее жаловании, так что были вполне материальны.

— На вас, надо полагать, напала бригада зеленых бесов? И на аркане потащила в трактир?

— Не совсем. Изначально мы с лейтенантом Нордэнвейдэ хотели отметить праздник в моем доме. Тихо, мирно, в узком кругу сослуживцев.

«С вином, девками и метанием подручных предметов в трофейный портрет императора Гильдерберта», — мысленно закончила Дэмонра. Она хорошо знала, что именно в армии подразумевается под «тихим и мирным торжеством в узком кругу сослуживцев». Впрочем, такие торжества здорово поднимали духовность соседей: к третьему часу празднества молиться начинали даже прожженные атеисты. А если к пятому часу ничего еще не горело и не рушилось, торжество следовало считать скучным и неудавшимся.

— Однако я был вынужден утром зайти в академию по делам.

«Дело» определенно было брюнеткой. В мирное время Маэрлинг раньше полудня в принципе не вставал без крайне веских на то причин. Крайне вескими причинами считались только дамы. Судя по тому, что более «дело» нигде не упоминалось, лейтенант получил афронт.

— Там я встретил миледи Ингегерд.

Дальше все было как в известном калладском фельетончике «очень просто, очень мило». Как выяснилось, Кейси Ингегерд в третий раз попытались завалить кандидатскую, она вспылила и прошлась по двухсотфунтовому «венцу творения», забраковавшему ее работу, с применением очень армейской терминологии. Кафедра социологии ее казарменного красноречия не оценила и попыталась добиться отчисления задним числом. Кафедра некромедицины, практически полностью состоявшая из выходцев с Серого берега, прослышав о таком, естественно, встала на дыбы. Пока в Калладской государственной Академии шла невидимая миру война и лились слезы «венца творения», миру вполне видимые, Кейси решила временно передохнуть, вышла на крыльцо и там обнаружила лейтенанта Маэрлинга. Тот, разумеется, решил, что это могло быть перстом судьбы, а барышням в затруднительном положении следует помогать. Увы, с кандидатской он помочь не мог решительно ничем. Когда выяснилось, что опечаленная барышня никогда в жизни не пробовала лечить грусть глинтвейном, Витольд окончательно укрепился в мысли, что он послан Кейси самим небом. По счастью, у него хватило соображения не компрометировать ее прогулкой по трактирам тет-а-тет, так что к славной компании присоединился Эрвин Нордэнвейдэ, который по части занудства и умения следовать этикету мог составить достойную конкуренцию самому Наклзу.

Бравая троица решила пойти посмотреть, как станут сжигать Госпожу Стужу, предварительно заглянув во «Враний Коготь» и угостив Кейси вином. И заглянула. Маэрлинг клялся, что подозрительных «молодчиков» он заметил еще на улице, но не обратил особенного внимания: все подходы к центру Моэрэнхэлл Каллад были забиты народом. По словам Маэрлинга выходило, что они втроем мирно сидели в уголке наводненного посетителями трактира, Кейси пила глинтвейн, а он с Эрвином — чай, в знак мужской солидарности. Все трое заедали приятную беседу свежими эклерами и горя не ведали, как вдруг какой-то прыщавый юнец начал весьма настойчиво предлагать девушке сменить столик и общество. На первый раз Кейси вежливо отшутилась, сообщив, что двух кавалеров ей одной вполне достаточно. На второй, когда ценителей женской красоты стало уже двое, отшутилась чуть менее вежливо. На третий виконт Маэрлинг своротил любителю «смазливеньких северяночек» челюсть. Нордэнвейдэ тоже занес кое-какие правила вежливости в грудную клетку парню, намекнувшему на расценки. Вот тут-то подлетел третий юнец и, вместо того чтобы поддержать товарищей активными действиями или хотя бы позвать на помощь, плеснул Эрвину в лицо вином. Не швырнул бокал, а именно выплеснул напиток. Кейси сообразила, что происходит, быстрее всех прочих. По рассказу Маэрлинга выходило, что люстра сорвалась с потолка почти сразу. Эрвин тотчас же покинул помещение через служебный выход, столик рядом с которым был предусмотрительно выбран им заранее. Нордэнвейдэ вообще был исключительно аккуратен. Правда, на прощание ему пришлось как следует приложить головой о стол одного из любителей северяночек. А Витольд, отвлекая внимание на себя, устроил классическую трактирную драку с двумя оставшимися, то есть переколотил максимальное количество посуды и произвел очень много шума. Кейси, получившая адскую головную боль после спонтанного выхода во Мглу, с видом мертвецки пьяного человека по стеночке выползла из трактира и, скорее всего, направилась к кузине Сольвейг Магденгерд, живущей в трех минутах ходьбы от «Враньего Когтя». А час спустя виконт Маэрлинг уже встречал весну в городской тюрьме.

— На новую люстру Ларсу скидывайтесь сами, — подвела итог Дэмонра, выслушав рассказ. — Я платила ему в прошлый раз, когда мы набрались и стали вырезать похабщину на столешницах. И то только потому, что не уверена, кто именно был автором.

— Насколько я помню — а помню я плохо — автором был я. Но вы были идейным вдохновителем и диктовали.

— Да, ответственность идеолога — вещь неприятная. Пришлешь ему марок двадцать, как проснешься. Нет, лучше тридцать. Я хочу быть уверена, что, когда мне в следующий раз захочется тамошних расстегаев, в них не сыпанут стрихнина.

Хозяин трактира, господин Ларс, крайне нервно реагировал на порчу своего имущества, а потому принципиально не любил студентов и офицеров. Договориться с ним миром получалось только постфактум. Правда, он никогда не забывал послать пострадавшим наутро по кружечке эля за счет заведения. За что и числился «благодетелем».

5

Время близилось к утру. Натанцевавшись, Магда и Зондэр уговорили-таки контрабандную бутылку даггермара и довольно долго обсуждали какие-то непонятные трезвому Наклзу вопросы бытия. Эрвин смотрел на дам, как на привидений, и в беседу предусмотрительно не вступал, отделываясь от прямых вопросов глубокомысленным «все возможно». Такие скучные кавалеры дамам, разумеется, надоели, о чем прямолинейная Магда не постеснялась поставить в известность всех, включая прохожих — громкость голоса ей позволяла. Наклз, которому как хозяину было положено гостей развлекать, сколь бы ни хотелось спустить их всех с лестницы, был несколько пристыжен и предложил фанты на интерес. Это была единственная игра, которую он знал, помимо шахмат. Нордэнвейдэ наградил его прямо-таки потрясающе выразительным взглядом, но момент был безвозвратно упущен. Магда и Зондэр переглянулись, после чего первая от радости захлопала в ладоши. Наклз понял, что совершил непоправимую ошибку.

«Напоить, пока не поздно», — одними губами прошептал лейтенант. Однако Наклз и сам сообразил, что деликатные проблемы не всегда требуют деликатных решений. И резко вспомнил, что у него имелись запасы очень качественного игристого в погребе.

Наклз проворно дезертировал, оставив Нордэнвейде держать оборону в одиночку.

— А может все-таки не стоит? — неуверенно поинтересовалась Зондэр, вертя в руках маленькое круглое зеркальце.

— Стоит, — Магда была абсолютно безжалостна. — Я ж не предлагаю ему облобызать первого вошедшего в комнату. Поскольку понимаю, что это будет Наклз, несущий игристое. Наклз шутки не поймет и игристое разольет, а ему можно найти лучшее применение. Я имею в виду — игристому, хотя и Наклзу тоже. Эрвин, ведь ты же согласен, что фант — это святое?

— Согласен. Но я совершенно не умею петь, — с мужеством отчаяния отбивался лейтенант. Впрочем, в глубине души Эрвин был готов сдаться, если ситуация станет опасной. Лобызать Наклза ему определенно хотелось даже меньше, чем исполнять романс. Он еще помнил случай, когда Витольд Маэрлинг при сходных обстоятельствах запечатлел пламенный поцелуй на устах Рагнвейд Скульден, почему-то вошедшей в комнату раньше главнокомандующего Вильгельма. Лейтенант Маэрлинг тогда получил три звонкие затрещины физического толку и без счета — нравственного.

— А я не умею кукарекать! — не прониклась Магда. — Но меня же это не остановило.

— Может, ограничимся стихотворением? — гнула свое Зондэр. Полбутылки даггермара настроили ее на человеколюбивый лад.

— Эрвин, ты выразительно читаешь стихи?

— Незабываемо. То есть еще хуже, чем пою, если только такое возможно. Мой преподаватель изящной словесности не уставал утверждать, что я — его личное воздаяние за грехи юности.

— Отлично! Тогда скажешь комплимент! Развернутый комплимент. Не меньше десяти слов. И без «глаза как звезды»! Все ясно?

— Ясно, — убито согласился Нордэнвейдэ. Он уже искренне сожалел, что курс калладской лирики прошел мимо него.

Когда Наклз вернулся из погреба, он застал в гостиной картину на свой манер удивительную. Красный как мак Рейнгольд круглыми глазами смотрел на не менее красного Нордэнвейдэ, который, в свою очередь, смотрел в пол. Зондэр тихо хихикала в рукав. Магда хохотала во всю мощь легких. А Дэмонра подозрительно принюхивалась и на повышенных тонах интересовалась, чем они умудрились за полтора часа накачать не переносящего алкоголь лейтенанта до состояния, когда симпатичным ему начинает казаться ее, между прочим, жених!

— Это фанты, — успокоил ее Наклз. — А фанты — это святое.

— И ваш, Наклз, фант все еще у нас, — улыбнулась Зондэр, показав всем присутствующим карманные часы на цепочке.

— А у меня — индульгенция в количестве двух бутылок, — не растерялся хозяин дома. Десять с лишним лет близкого знакомства с нордэнами сделали свое черное дело. Магда с Зондэр понимающе переглянулись, и вопрос был решен.

Когда в шестом часу утра гости расползлись по спальням, у стола остались только Наклз и Дэмонра с Рейнгольдом. Зиглинд тут же вежливо поблагодарил за приятный вечер и ушел домой, не дожидаясь невесты, что Наклзу сразу показалось странным. Женщина проводила его до дверей, вернулась и опустилась на стул. Тихо усмехнулась:

— Что мне в тебе нравится, так это то, что ты никогда ни о чем не спрашиваешь.

— Я просто плачу тебе любезностью за любезность. Двенадцать лет назад ты была настолько галантна, что оставила мое прошлое в покое. Считай, я проникся глубокой благодарностью. И вообще, я давно усвоил одну нехитрую истину: легче полчаса подождать с расспросами, чем полтора часа упрашивать.

— Да ты, я смотрю, специалист по дамскому мышлению…

— Я консультировался с Маэрлингом-старшим. Вот уж кто — профессионал. В любом случае, захочешь — сама расскажешь, — пожал плечами Наклз и принялся убирать со стола. — Хотя, не скрою, твоя помолвка меня удивила. Тем не менее, прими мои поздравления. Мне кажется, твой будущий муж — очень порядочный человек.

— Мой жених, — поправила Дэмонра. — Он мой жених, а не мой будущий муж.

— Не вижу никакой разницы. Даже стилистической, как выражается один твой сослуживец.

— Она не стилистическая, она чисто практическая. Мы поженимся в конце войны. Тебе это не напоминает «когда зимой фиалки зацветут»?

— Я думал, имеется в виду конец рэдской кампании, а не войны с Аэрдис вообще. Он ведь законник. Так что не мог пропустить мимо ушей такую важную оговорку.

Дэмонра достала из-под отворота мундира какую-то бумагу. Швырнула ее на скатерть и уронила голову на скрещенные руки с видом смертельно уставшего человека. Наклз, с самого начала ожидавший чего-то подобного, поднял документ и пробежал глазами идеально ровные строчки. Потом сел рядом и тихо спросил:

— Ты уверена, что не глупая шутка?

— Это очень глупая шутка, Рыжик. Помесь идиотизма и предательства. Но там подпись кесаря. Под этой глупой шуткой стоит кесарева подпись, — не поднимая головы, ответила Дэмонра. — Мне Гребер принес. Он полночи искал меня по городу, чтобы это передать. А они умны, эти промышленники. Упросили кесаря подписать приказ в Красную Ночку. Пока все праздновали, они поделили Рэду. Наши узнают об этом только завтра-послезавтра. У нас как раз будет время собрать вещи и — вперед, к великим свершениям! Ненавижу…

Наклз еще раз прочитал документ. Приказ о вводе войск в Западную Рэду был датирован последним днем зимы. Не очень хорошо кесарь весну встретил, если верить народным приметам.

— И ты три часа молчала.

— А что, начни я криком кричать о своих открытиях, кому-то стало бы лучше? Третьего числа все все узнают из газет. Самые либеральные в очередной раз обругают нас «вешателями» и «извергами», а самые консервативные назовут «опорой престола».

Наклзу было глубоко безразлично, что и о ком скажут либеральные и не очень газеты. Ему только хотелось, чтобы всю кашу, заваренную в Рэде, расхлебали без Дэмонры. Потому что на вкус эта каша без сомнений была бы отвратительна.

Он поднялся, плотно задернул шторы, проверил, заперта ли дверь, вернулся и спокойно заметил:

— Ты всегда можешь уехать на Дэм-Вельду. Бери своего жениха и уезжай. Он с тобой уедет, наплевав на всякое родство. Такие вещи по глазам видно. Не дожидайтесь третьего числа. Уезжайте сегодня же. Твои финансы я приведу в порядок. Просто уезжай.

— «Просто — только неверных жечь, для всего остального голова на плечах нужна», как поговаривал Дэзмонд-Заступник, за что и вылетел из официального аэрдисовского пантеона, — фыркнула Дэмонра. — Рыжик, а кто в Рэду поедет? Зондэр? Магда? Или, может быть, Кейси?

Вопрос был резонный. И очень скользкий. И думать над ним нужно было до того, как начинать свою самоубийственную благотворительность. Эрвин, вероятно, был хорошим человеком, но уж слишком много от него было проблем.

— Солдатский состав неподсуден, когда речь идет о решениях офицеров. Значит, собирайся и уезжай. А Эрвина своего увольте задним числом. Я бы предложил его пристрелить для верности, но не думаю, что ты согласишься.

— Я говорила тебе, что ты бесчеловечен?

— Да, постоянно говоришь. Много было бы проку от моей человечности? Если хочешь, как-нибудь могу умилиться котенку или солнышку в небе, но порфирика твоего надо убрать отсюда подальше. Я этим займусь.

— Наклз.

— Успокойся. У Каллад, кроме столицы, знаешь, еще есть провинции, деревни, а еще мир как-то не заканчивается на его границе. Ты, думаю, это даже видела не так давно.

— Видела, — хмуро согласилась Дэмонра.

— Вот потому бери своего юриста и уезжай на Дэм-Вельду. Там не запрещено это ваше восьмидесятиградусное издевательство, в конце-то концов…

Нордэна тихо рассмеялась:

— Это называется «государственная измена», Рыжик. За нее вешают всех, включая родственников, слуг и соседей, недостаточно быстро сообразивших, что ренегата надо обругать последними словами.

Наклз хотел сказать, что Гребера забрать с собой ей будет несложно, родственников стараниями прошлого кесаря и всяческих патриотов у нее не осталось, а на соседей ему наплевать, и вообще никакая это не измена, а глупая детская попытка улучшить мир, при столкновении с реальностью крупно провалившаяся, как вдруг скрипнула лестница. Он едва не подскочил и обернулся на звук. На ступеньках стояла Магда Карвэн, белая как полотно. Судя по всему, последние новости обладали прекрасной способностью снимать всякий хмель.

— Магда, ты чего? Иди спи, — попыталась сделать хорошую мину при плохой игре Дэмонра. Попытка, разумеется, не удалась: майор Карвэн слышала достаточно. Карие глаза женщины нехорошо сузились:

— Приплыли. А берег, гляжу, все тот же.

— Тот же, Магда, другого не придумали. Спать иди. Толку теперь от наших душевных метаний? — устало спросила Дэмонра.

Магда неторопливо спустилась.

— Наклз дело говорит. Немексиддэ не выдаст, кесарь не съест.

— Предлагаешь удрать?

— Предлагаю тебе уезжать с женихом. Срочно в отставку, бросить все и уехать. А мы с Зондэр как-нибудь да отбрешемся. Уволимся, наконец.

— Как жаль, что я не верю в вечную жизнь, — скривилась Дэмонра. — Я бы тебе тогда сказала, что мне мама бы за такое на том свете все уши оборвала. Но у меня и такой отговорки нет. Магда, а ты бы что сделала?

Карвэн тяжело вздохнула:

— Извини, но я рада, что я не на твоем месте. Потому что понятия не имею, что бы я стала делать. Разумеется, после того, как протрезвела бы и закончила материться. Я ничего не понимаю ни в политике, ни в этой вашей метафизике, поэтому сужу просто. Нам предлагают сделать очень паскудное дело, поскольку война — вообще дело паскудное. А уж война со слабым противником, прикрытая какой-то там «защитой интересов народа» — дело паскудное втройне. Но это паскудное дело кому-то все равно делать придется. Так вот, надо бы сообразить все так, чтобы обошлось без лишнего паскудства.

— Иными словами, наше плохое дело все равно надо сделать хорошо.

— Что-то в этом роде.

— Люблю я тебя, Магда, — криво усмехнулась Дэмонра. — Еще когда гимназисткой была, уже понимала, что у тебя мозгов на троих хватает, когда до столкновения с суровой реальностью доходит. Потому и давала сочинения про возвышенные чувства скатывать. Считай, ты только что все долги закрыла.

Извини, Рыжик. Видимо, у меня на роду написано повторить мамины подвиги. А теперь идите спать, а я найду Гребера и распоряжусь на счет завещания, на всякий случай. Надо оставить пару писем. Вот весну и встретили, осталось ее пережить.

6

В глубине души Наклз надеялся, что к моменту, когда он вернется, у Магды хватит такта убраться из кухни. Но Магда и такт были двумя несовместимыми понятиями. Женщина сидела за столом и перечитывала приказ, запустив пальцы в и без того всклокоченные волосы. Услышав шаги, она подняла глаза и нахмурилась:

— Не надо смотреть на меня так, словно я ограбила тебя в темной подворотне, Наклз. Если ты хотел, чтоб я наврала, мог бы хоть подмигнуть.

— А это что-то бы изменило? Вы стали понимать намеки? — Наклз даже не пытался иронизировать. Магда относилась к той категории людей, которые были совершенно невосприимчивы к насмешкам.

— Ну, мне пришла бы в голову такая возможность. Наверное. Нет, намеков я не понимаю. Я предпочитаю людей, говорящих без обиняков. Не сомневаюсь, что ты меня считаешь дурой.

Дурой Наклз Магду не считал уже давно. Хотя периодически ему и приходила в голову мысль, что душевная организация майора Карвэн чуть менее примитивна, чем устройство булавы. Но Магда регулярно заставляла его усомниться в этом. Нет, умной она не была, как не была начитанной, склонной к размышлениям или хотя бы увлеченной искусством. Высокая дворянская культура, которой так гордились калладцы, явно прошла мимо госпожи Магды Карвэн, чем нисколько не огорчила последнюю. Но Магда отличалась большим благоразумием. А монолитность ее убеждений, какими бы примитивными они Наклзу ни казались, порой вызывала у него приступы острой и бессильной зависти. Его собственные истины хромали гораздо сильнее и нуждались в доказательствах. От отсутствия которых хромали еще сильнее, и так по замкнутому кругу.

— Я вовсе не считаю вас глупой, миледи Магда, — сказал Наклз, присаживаясь напротив. — Я считаю, что у вас смещенная система ценностей. Не лично у вас. У всех нордэнов. Безнадежно смещенная система ценностей.

Магда поморщилась:

— Ты говоришь слишком умными словами. Но суть, я так понимаю, в том, что ты не согласен с решением Дэмонры.

— Да. Я считаю его нерациональным. Нисколько не сомневаюсь, что вы в ответ укажете мне на безнравственность другого варианта.

Магда тихо прыснула:

— Нравственность, безнравственность. Когда я слышу эти слова, у меня перед глазами встают строчки гимназических сочинений. «Почему лично я против тирании?», «Имел ли право Линденвейрэ застрелить своего брата?» и все такое прочее. От моральных норм пахнет промокашками, чернилами и списанным в последние десять минут заключением.

Классической барышне, успешно окончившей Калладский Институт благонравных девиц, после таких признаний оставалось только упасть без чувств. Наклз скорее испытал к Магде смутное уважение. Он вряд ли сумел бы вот так запросто говорить правду в лоб, не задумываясь о возможных последствиях своих слов.

— Тогда мне совсем уж непонятно, зачем вам Рэда? Там будет пахнуть гораздо хуже, чем просто промокашками и чернилами.

Магда посмотрела на Наклза с каким-то неясным выражением.

— О морали здесь думаешь и говоришь ты, Наклз. Я говорю о необходимости. Не о готовности отвечать перед вечностью и потомками, или перед чем ты там готов отвечать, а о том, что можно и нужно делать сейчас.

Наклз едва не фыркнул. Религия северян недвусмысленно сообщала, что будущее предопределено и не меняется. То есть, по логике вещей, любая борьба была лишена смысла изначально. Все равно мир начался метелью, а кончится — неким Хилледайном, трубящим в рог, звоном колоколов и битвой, в которой полягут обе участвующие стороны. Он, конечно, мог бы указать Магде на эту нестыковку, но тогда спора о сущности бытия было бы не избежать. А Наклзу сейчас только этого и не хватало для абсолютного счастья.

— Я вообще думаю о морали значительно меньше, чем вам кажется. Поэтому я и считаю, что вам следовало соврать и заставить Дэмонру уехать под крыло к Немексиддэ. Я подумал о простом таком обывательском уюте. Мещанском счастье. Можно подобрать много других нелестных синонимов. Шутка в том, что такое мещанское счастье, не предусматривающее никакой ответственности за внутреннее содержание эпохи, лучше гордой борьбы за чужое дело. Тоже, кстати, не особенно праведное.

Наклз мог бы добавить, что проверил этот тезис на личном опыте, но не с Карвэн же было откровенничать.

— Ты опять слишком умно говоришь. Что такое «обывательское» счастье? Я знаю, что есть просто счастье.

Наклз устало вздохнул. Тут имел место конфликт двух вселенных. Никто никого понять не мог бы, даже если бы и хотел.

— Извините, Магда, мне кажется, наш разговор беспредметен. Каждый видит то, что может видеть.

Женщина сдвинула брови, как будто силилась понять какую-то неимоверно сложную вещь, а потом вдруг выдала:

— Наклз, да ты же… ты же Каллад не любишь.

Примерно с таким же бесконечно удивленным видом ему лет пятнадцать назад совершенно другая женщина заявила, что он в Создателя не верует. Она тогда тоже сочла это за великое откровение. Наклз тихо рассмеялся.

— Магда, вы бесподобны. Давайте я облегчу вам процесс дальнейших страшных открытий, чтобы вы окончательно поняли, с каким подлецом говорите. Нет, я не верю в богов, ни в аэрдисовского Создателя, ни в ваших северных молодцев с большими булавами. Хотя последние, не скрою, кажутся мне более… симпатичными в силу их потрясающей природной, гм, незамутненности всякой философией. Нет, я не люблю Каллад, по совокупности причин личного и не очень характера. В частности, я считаю его потрясающе уродливой социальной системой, которая недалеко ушла от Аэрдис с ее кастами и «неполноценными расами». Не хмурьтесь, я объясню. Уродливая социальная система — это когда вовсю идет торговля гражданствами первого и второго класса. Понимайте это — правом законно зарабатывать на хлеб и не быть брошенным в темницу только потому, что на чей-то взгляд рожей не вышел. Но все при этом морщат носы, кричат о равноправии и о том, что все мы — любимые подданные кесаря. Вы, конечно, можете мне возразить, что Каллад — это не только торговля гражданствами и рэдские подвиги. Это еще живопись Тальберта, поэзия Тэлля и музыка Вирдэна. В крайнем случае, это сияющий снег и пахнущая дымом весна. Я это даже с натяжкой пойму, хотя сам и не калладец, а вот вкалывающие по восемнадцать часов в сутки граждане «второго класса» — вряд ли. Им не до Вирдэна, а весна для них все равно пахнет железной стружкой. И тот Каллад, который вы так любите и Дэмонра так любит… он очень милый и симпатичный, этот Каллад. Только его не существует. Он фикция. Магда, фикция — это такая вещь, которой на самом деле нет. Девять из десяти калладцев не имеют к вашему Каллад никакого отношения, Магда, это вы понимаете?

Наклз осекся, потому что увидел в карих глазах какой-то странный блеск. Нет, Магда конечно не плакала. Из всей Ломанной Звезды плачущей он, пожалуй, мог представить только Кейси Ингегерд, которая была лет на десять моложе всех прочих, и то с большой натяжкой. Плачущая Магда — это вообще было что-то из разряда дурного анекдота. Карвэн просто смотрела на него широко распахнутыми блестящими глазами с таким видом, как будто увидала привидение. Наклз сообразил, что наговорил очень много лишнего.

— Знаешь, я тебе еще одно «открытие» про тебя скажу, — тихо произнесла Магда после некоторой паузы. — Бесы с ним, что ты в богов не веришь и Каллад не любишь. Людей ты совсем не любишь, Наклз. А вот это уже плохо.

Плод напряженного мыслительного труда существа, к этому труду самой природой неприспособленного, конечно, прошел бы мимо Наклза. Слова его вообще мало задевали. Задел тон. Магда говорила грустно и ласково, как будто обнаружила в собеседнике какое-то непоправимое душевное или физическое уродство, и пыталась его успокоить. Разве что конфетку не протянула.

Сводить счеты с женщиной было бы некрасиво, неправильно и, главное, бессмысленно.

Наклз поднялся из-за стола и кивнул:

— Доброй ночи, Магда.

— Не ходи сегодня во Мглу. И так выглядишь как покойник, — майор Карвэн была верна себе и как всегда учтива.

7

«Враний Коготь» был трактиром респектабельным, просторным, хорошо освещенным и чрезвычайно чистым. Выпить там чаю или пропустить пару стаканчиков чего покрепче после трудового дня не гнушались даже высокопоставленные калладцы. Наклз, с его острой нелюбовью к скоплениям народа, заходил туда лишь однажды, но очень хорошо запомнил обстановку и расположение дверей, как запоминал практически все, что когда-либо видел: полное отсутствие воображения у него компенсировалось почти фотографической памятью. Для спусков во Мглу второе было необыкновенно полезно, а первое — и вовсе бесценно.

Оборотная сторона Каллад, как и всякая оборотная сторона, выглядела если не безобразно, то уж во всяком случае, значительно хуже лицевой части. Как-то в далеком детстве Наклзу довелось увидеть вышивку на пяльцах и ее изнанку. Когда лет через семь после этого его впервые выбросило в странный тусклый мир, он провел, пожалуй, единственную художественную параллель в своей жизни, решив, что это место напоминает реальность в той же степени, что изнанка вышивки у неумелой мастерицы — саму вышивку. То есть рисунок вроде бы тот же, но что-то с ним не так, видны ошибки, которых с лица не разглядеть, а узлы и перетяжки попадаются в самых неожиданных местах.

Во Мгле у каждого места и почти у каждой вещи имелось отражение, более или менее похожее на оригинал. Для этого как раз и нужна была хорошая память. Чем детальнее маг представлял себе место, в котором желал оказаться, тем больше у него было шансов действительно попасть туда, а не просто проснуться с адской головной болью пару часов спустя. Поход во «Враний Коготь» через Мглу был в этом плане занятием совершенно безопасным, если определение «безопасный» вообще можно было применять к чему-нибудь, хотя бы косвенно связанному с Мглой.

Как правило, чем больше дурных слухов ходило о том или ином месте, тем меньше оно напоминало себя во Мгле. Во «Враньем Когте» пару раз приключались роскошные драки, один раз он даже горел, но всегда обходилось без жертв, так что опасаться там было нечего.

Наклз извлек из прикроватной тумбочки склянку с экстрактом виссары и видавший виды клубок грязно-красной шерсти. Первая, как сильный галлюциноген, должна была отправить его во Мглу, второй — быстро вернуть назад в случае необходимости. И оба должны были вызвать очень косые взгляды коллег. На счастье Наклза, косые взгляды его волновали мало еще до того, как он встретил Дэмонру. А уж долгое знакомство с ней и вовсе давало абсолютный иммунитет к неприятным мелочам жизни.

Наклз налил из графина в стакан холодной воды и растворил там содержимое склянки. Затем уселся в кресло, положив на колени клубок, и залпом опрокинул получившуюся смесь. Народная мудрость вероятностников гласила «сколько виссару не разводи, все равно получишь горькую дрянь вечером и головную боль — утром», и в этом ничуть не лгала. С первой бедой Наклз боролся тем, что всегда использовал ледяную воду — так вкуса почти не чувствовалось, а вторая мага почему-то миновала. Вернее, его мигрень не имела конкретной временной привязки и, как истинная женщина, приходила, когда хотела. Так что никакого вреда, кроме периодически приключающихся бронхитов, виссара Наклзу не причинила.

Выход во Мглу для каждого мага выглядел по-своему. У Наклза этот процесс всегда сопровождался чрезвычайно гулким ударом колокола где-то в области затылка, заставляющим вспомнить о нордэнском конце мира, и чувством, что он очень быстро погружается в ледяную воду на большую глубину. «Вынырнул» Наклз уже у дверей трактира. Первыми из серой мути выступил дверные створки с прихотливым узором и колокольчиком над ними, затем — нечеткие контуры крыльца и ступеней, а последними — звуки. Слышимость во Мгле всегда была до отвращения плохой, так что использовать это место для беззастенчивого шпионажа было почти бесполезно. Иногда до слуха мага долетали какие-то обрывки слов, но их глушил далекий, невнятный рокот. Выросшему в Рэде Наклзу никогда не доводилось видеть приближающейся снежной бури, но он верил Кейси, которая утверждала, что шум Мглы похож именно на это. Хотя ни снега, ни бури там, конечно, не было.

Дождавшись, пока створки дверей станут четкими, Наклз прошел сквозь них и оказался внутри. Швейцар его, разумеется, не видел и продолжал неспешную беседу с половым. Трактир был почти пуст, и только на дальнем столике, по-детски подложив ладонь под щеку, спал какой-то господин средних лет. На полу в центре зала чернела небольшая подпалина, а к стене у служебного входа была прислонена столешница с подозрительными подтеками темно-серого цвета. Кровь во Мгле, как и все остальное, была серой, но за долгие годы практики Наклз научился отличать ее оттенок от всех прочих. Вообще единственным цветным пятном, которое маг видел, был клубок грязно-красной шерсти в своих руках.

Наклз перевел глаза на часы, висевшие над стойкой. Они показывали без четверти семь. Маг предельно четко представил, как стрелки начинают двигаться в обратную сторону и длинная делает восемь полных оборотов.

Без четверти одиннадцать. И еще зима. В дверь переполненного трактира вваливаются хохочущая Кейси и два ее спутника. Витольд Маэрлинг ослепительно улыбается всему, что можно хотя бы с натяжкой отнести к женскому полу, а Нордэнвейдэ пристально оглядывает помещение, словно ищет путь к срочному бегству, если потребуется. Компания усаживается за столик в углу, с которого хорошо обозревается вход в трактир. Эрвин садится лицом к двери, а Кейси — у окна. К ним подбегает услужливый половой, затем мчится на кухню, получив заказ, а Наклз наблюдает за дверью. Через пару минут действительно входят три молодых человека, двое из которых безобразно пьяны. Третий, прыщавый тип, похожий на шпика в худших романных традициях, напротив, кажется кристально трезвым. Компания сразу обращает внимание на столик, за которым сидит Кейси, и приземляется неподалеку.

Наверное, Наклз попытался бы осмотреть занятных молодых людей поближе, но тут его взгляд случайно упал на Кейси. Девушка повернулась под таким углом, что в окне отразился ее правый висок. В первый момент магу пришла в голову совершенно глупая мысль, что нордэна по какой-то причуде приколола к волосам яркий цветок, скорее всего, красный. Потом он вспомнил, что Кейси никогда не страдала безвкусием, а носить цветы под шапкой — дело нелегкое. Миновав подозрительную троицу, Наклз стал аккуратно обходить помещение трактира, стараясь не попадать в отражения зеркал и окон. Это было первым, чему учили магов, выходящих во Мглу. Зеркала здесь вели себя, мягко говоря, странно. На тему этой аномалии студентами и учеными мужами было измарано едва ли не столько же бумаги, сколько досталось феномену «гремящих морей» и «рэдскому казусу». Наклз по молодости имел глупость подойти к зеркалу почти вплотную, и быстрое хватательное движение с той стороны, как будто что-то метнулось в стекло, запомнилось ему достаточно хорошо, чтобы не повторять прошлых ошибок. Маг застыл в пролете между окнами. Эрвин с убийственно серьезным выражением лица рассказывал что-то, а Кейси и Витольд хохотали так, что почти плакали. Нордэна движением головы откинула с лица выскользнувший светлый локон. В левом виске у нее была аккуратная маленькая дырочка. Очень яркая и четкая. Тоненькая темная струйка стекала по шее за воротник.

«Вероятность — одна вторая», — сказал кто-то чужой в голове Наклза, прежде чем он сам успел удивиться. И обрадоваться, что все-таки оказался здесь. Вероятность можно было и поменять. Нуль, конечно, из одной второй не получить, как ни крути, но сделать одну вторую — одной десятой — это тоже хорошо, просто замечательно. «Причина… Нужна основная причина и повод. Или хотя бы повод. Но лучше — причина», — Наклз рассеянно обвел помещение трактира взглядом, хотя причину там он, конечно, не искал. Причиной, к гадалке не ходи, были «подвиги» Ломаной Звезды. Причем скорее гражданские, чем военные.

«Я минимизирую вероятность. А потом вернусь к Дэмонре и расскажу ей, что каждое второе доброе дело наказывается еще в этой жизни».

Взгляд Наклза зацепил нечто необычное. Оказывается, он не был единственным человеком во «Враньем Когте», кто сейчас следил за Кейси Ингегерд через Мглу. У противоположной стены спиной к Наклзу стоял высокий худощавый мужчина и пристально смотрел в зеркало. Зеркало как раз должно было отражать Кейси и, собственно, окно, в котором она отражалась.

Будь это просто человек, глядящий в зеркало и окно, он вряд ли бы увидел то, что хотел, учитывая игру теней и освещение трактира. Но, пока в них отражался непосредственно маг, зеркала во Мгле не давали никаких искажений картинки. Правда, надо было быть законченным безумцем, чтобы пользоваться этим. Следовательно, следящий за Кейси из Мглы мужчина был, во-первых, магом и — сумасшедшим, во-вторых.

Наклз, недолго думая, направился к нему, стараясь не попасть в зону отражения зеркала. С магом явно было что-то не так. Он стоял неподвижно, как истукан, и не отводил взгляда от ровной поверхности. Наклз обходил его справа. И почти не удивился, когда на виске мужчины обнаружился тот же «цветок», что и у Кейси. Только калибр пули, видимо, был крупнее. Когда Наклз сообразил, что именно, помимо лишней дырки в черепе, ему не нравится в этом человеке, было уже поздно. Мужчина повернул голову и встретился с ним глазами.

«Виссара довела меня до доппельгангеров», — механически подумал маг, глядя в собственное лицо безо всяких зеркал. В коллекции любимых ночных кошмаров Наклза определенно ожидалось приятное прибавление.

Двойник коснулся виска и несколько мгновений озадаченно рассматривал густую темную жидкость на пальцах. А потом рассеянно улыбнулся Наклзу и что-то сказал. За глухим гулом слов маг не разобрал, но кое-что он давно умел читать по губам.

«Единица».

Клубок в руках Наклза резко дернулся, а потом в лицо ему ударило холодом. Он не рассчитывал провести в трактире много времени, так что доза виссары была маленькой. Время вышло.

— Что — «единица»?! — еще успел крикнуть маг, прежде чем серый мир дернулся куда-то вверх и вбок.

Вопрос был преглупый. Он и сам прекрасно понял, что единице равнялась сумма двух продырявленных черепов. Потому что вероятность «единица» для еще не наступившего отдельного события не встречалась в природе.

Глава 2

1

Сани скользили по снегу так быстро, что, казалось, еще мгновение — и они полетят, вместе с серебристой поземкой и тройкой лошадей, из ноздрей которых на морозе валили клубы пара. Извозчик напевал что-то залихватское и удалое, колокольчик под дугой заливался звоном, а укутанные в меха пассажиры — смехом. Стоял ясный и холодный день, и два студента последнего курса, без пяти минут дипломированные некромедик и инженер, спешили в ресторан, на блины с семгой. Впереди маячили выговор от декана, строго поджатые губы родителей и огромное, безбрежное счастье, в какое верится только по юности.

Сани свернули. Мимо пронесся вход в парк святой Рагнеды и черные голые деревья за кованой решеткой, улица Хельги Асвейд, желто-белый кадетский корпус его величества кесаря Эвальда и, наконец, в лучах зимнего солнца ослепительно сверкнула темная лента Моэрэн. Тройка помчалась по набережной.

Дэмонра смотрела на эту картинку как будто со стороны. Она давно не чувствовала никакой связи между собой и смеющейся девушкой, прижимающейся к плечу Мейнарда Тальбера. Мейнард навсегда остался двадцатиоднолетним, красивым и счастливым, точно как в тот зимний день. А вот девушка куда-то исчезла. Дэмонра больше не встречала ее ни в зеркалах, ни на фотографиях. Одиннадцать лет спустя она начала сомневаться просто в факте ее существования.

На перекрестке, перед мостом, показался подросток в лохматой черной шапке и не по размеру большой шубе. Сани неслись прямо, мимо перекрестка. Дэмонра почему-то видела все это не из-за плеча извозчика, как в жизни, а с высоты птичьего полета. В тот ясный зимний день она заметила даже не подростка, а просто какую-то размытую темную фигуру, метнувшуюся к саням. Заметила в самую последнюю секунду, уже после того, как светлые глаза Мейнарда стали черными и бездонными из-за расширившихся зрачков.

Сейчас Дэмонра имела сомнительную радость в тысяча первый раз наблюдать, как мальчишка в несуразной шапке неловко подбегает к перекрестку, путаясь в ногах и едва не падая на льду.

Парень мог трижды поскользнуться. Заметивший его за пару секунд до этого жандарм мог его задержать. Дэмонра и Мейнард могли досидеть до конца скучнейшую лекцию и только потом поехать кататься. Могли выбрать другой маршрут. Извозчик даже, наверное, мог успеть повернуть. Самодельная бомба могла взорваться в любой другой момент или не взорваться вообще никогда.

Красивая и уютная теория вероятностей столкнулась с реальностью и полетела к бесам.

Подросток в смешной шапке ковылял последние шаги и уже доставал что-то из-под шубы. Дэмонра предельно четко видела его красный нос и сжатые в линию губы. Все это было бы очень смешно, если бы не было так страшно.

Колокол ударил вдруг, неожиданно и гулко. Улица замерла. Мальчишка так и не достал бомбы. Извозчик еще не сумел понять, почему смеявшаяся секунду назад девушка завизжала «Поворачивай!». Мейнард еще не успел вышвырнуть спутницу из летящих саней. Замерли сани, прохожие, даже вихрившаяся в воздухе морозная пыль. Бил колокол. Дэмонра слушала звучные, полновесные удары и ждала.

Кому-то на Архипелаге она, видимо, здорово понадобилась, если там нарушили негласный запрет на пользование Мглой и пролезли в ее сон.

Долго ждать ей не пришлось.

Из ближайшего подъезда вышла Ингегерд Вейда, как всегда строгая и подтянутая. Мать Кейси, занимавшая место начальника городской службы безопасности и уволенная после серии терактов, жила на Дэм-Вельде уже почти десять лет. Наместница Рэдум была слишком занятой дамой, чтобы странствовать по Мгле и доносить до других нордэн свои пожелания и домыслы, так что эта сомнительной прелести задача легла на плечи Ингегерд. Учитывая, что кесарь выгнал последнюю без выходного пособия, выбирать матери Кейси не приходилось.

— Сожалею, что нарушаю твой сон, — казенно отрапортовала Вейда, оглядываясь с некоторым опасением. Дэмонра, наконец, начала осознавать себя. Не двадцатилетнюю девочку, летящую в санях, и не некоего абстрактного наблюдателя, а просто себя — разозленную, тридцатидвухлетнюю, даже во сне не выспавшуюся женщину.

Меньше, чем обсуждение важных дел во Мгле, она любила только разглагольствования о долге калладской интеллигенции перед народом да нравоучительные романы. И, пожалуй, Эйвона Сайруса. Хотя к самой Ингегерд нордэна тоже светлых чувств не питала.

— Слушаю тебя, — во сне, по счастью, громко орать не приходилось. Колокола били вдалеке и особенно не мешали. Гораздо больше Дэмонру смущала зависшая в воздухе поземка. Она слишком живо напоминала тот злополучный день, когда они с Зондэр, еще гимназистки-старшеклассницы, на пару надышались эфиром в надежде повидать волшебные миры и пообщаться с их обитателями. Волшебных миров они тогда не нашли, а вот отец, забрав дочурку из больницы, единственный раз в жизни всыпал ей по первое число. Ремнем и добрым словом раз и навсегда отбив у нее охоту к общению с инфернальной фауной и вообще экспериментам подобного толку.

— Немексиддэ просит, чтобы ты не артачилась и шла, куда посылают, — огромным плюсом Ингегерд было то, что она не имела привычки ходить вокруг да около и подготавливать собеседника к неприятным новостям.

Дэмонра поморщилась. Просьба Наместницы была ожидаемой, но лучше от этого не становилась.

— Я и так не артачусь. Иду, куда посылают. А посылают меня на… да в общем сама видишь, куда меня посылают, — проинформировала она. Казенное спокойствие Ингегерд вымораживало нордэну с ранней юности. Мать Дэмонры, генерал Рагнгерд, эту даму тоже не жаловала. Даже отец, предельно спокойный и вежливый Бернгард Вальдрезе, и тот ее недолюбливал. Видимо, у них это было семейное.

— Ну вот и иди. Дэм-Вельда гарантирует тебе безопасность при любом исходе.

— Чушь собачья. Пуля, знаешь ли, дура. Но поумней всякого мудреца.

— Я не о том, с пулями на западе ты сама разберешься, не маленькая. Безопасность — после.

— Как моим родителям? — не удержалась Дэмонра.

— Прошлые ошибки учтены, — ровно заверила ее Ингегерд. Внимательные глаза нордэны остановились на начавших переворачиваться санях. Надо думать, та была достаточно наслышана о биографии Дэмонры, чтобы понимать: она влетела в сердце кошмара, который правда пока как кошмар не выглядел. Пришла бы на пять секунд позже — застала бы куда более разнообразную цветовую палитру, чем белое и голубое. — Тебя также выведут из-под кесарской юрисдикции, если возникнет такая необходимость, и будут судить по праву стали. Но Западная Рэда должна быть нашей к началу лета.

«Право стали» Дэмонра намеренно пропустила мимо ушей. Когда человека хотели осудить, его осуждали по «серебру». Если Дэм-Вельда при этом сильно упрямилась и вопила, что видит прямую «волю богов», его судили по праву стали, иными словами, по нордэнскому закону, и даже чудом могли оправдать. «Чудо» по праву серебра стоило больших вносов в казну и не только, а «чудо» по праву стали стоило большой благосклонности Немексиддэ Рэдум. И заплатить «по серебру» было куда как проще и приятнее. Как обстояло дело доподлинно Дэмонра не знала, но у нее, как у обывателя, складывалось впечатление, что Дэм-Вельда лезла в судебные дела — и вообще политику — не так уж часто и с большой неохотой. Явные исключения делались только в тех случаях, когда под суд по разным причинам попадали близкие к старой нордэнской аристократии семьи, то есть владельцев фабрик и заводов, объединенных в Иргендвигнандэн, «Зимнее безмолвие». Наверное, самую крупную группу промышленных компаний во всем обитаемом мире. Защищая их интересы, дэм-вельдские Наместницы демонстрировали поразительную непреклонность с поразительным же единодушием.

Классическим примером тому служила нашумевшая почти тридцать лет назад история Рагнеды Скульден, боевого офицера из Каллад, и Дэзмонда Кадияра, тоже боевого офицера, но уже от Аэрдис. Любовь с первого взгляда началась как в романе и едва не закончилась точно так же. Дэмонра была слишком мала, чтобы помнить, какие страсти кипели в столице, армии и головах, но финал был хорошо известен всему Каллад: кесарь по праву серебра осудил идеологически неверных голубков на смерть, нордэны оправдали по стали. Если верить Рагнгерд Дэмонре, ее матери, Архипелаг тогда пошел на этот шаг тоже скорее из-за ситуации с наследством Скульден, чем от склонности к рыцарской романтике. Коса нашла на камень, полетели искры, а чуть позже — выбитые стекла. В принципе, на золотоволосого красавчика из Аэрдис было плевать всем нордэнам, кроме его гражданской жены — тогда это называлось несколько более грубым и емким словом — но вот терять фабрики, принадлежавшие семье Скульден, Дэм-Вельде не хотелось. И умные люди решили пойти на компромисс. Кесарь получил улучшенную модель револьвера (по тем временам немыслимый шедевр оружейного дела), а морально нестойкие голубки — право валить из Каллад к собачьей матери, предварительно подписав посмертную дарственную на имя Рэдум Эстер, тогдашней наместницы Архипелага.

Дэмонра считала этот случай классическим еще и потому, что Рагнеда и Дэзмонд случайным образом утонули в море при попытке переправиться на Архипелаг. Вместе с нерожденным ребенком Рагнеды, который бы сделал ее «дарственную» простой бумажкой. Такие вот удивительные дела творились в кесарии.

Мать Дэмонры неоднократно высказывалась на тему того, что она думает о праве серебра и о праве стали. А также о том, какими незначительными отличиями обладают две эти субстанции, с серебром и сталью как раз предельно несхожие. Дэмонра разделяла ее взгляд на вещи, но право на такие выражения давал чин от генерала и выше.

— Зачем нам Рэда к лету? — мрачно поинтересовалась Дэмонра, разглядывая застывшего, точно изваяние, мальчишку. Видеть своего несостоявшегося убийцу так близко ей еще не доводилось. А это был совершенно обычный мальчик, какой мог бы сидеть за партой калладской гимназии и карябать в тетрадке скверные стишки про розы и морозы. — На кой ляд? От Рэды мы последние полсотни лет не видели ничего, кроме неразрешимых проблем этического свойства. Пшеницу и тк продают…

— Затем, что иначе через пять лет в Дэм-Вельде будут есть кору, вот зачем. И в Каллад — лет через пятнадцать. Граница Гремящих морей придвинулась еще ближе, — сообщила Ингегерд.

Последнее прозвучало так бесовски зловеще и столь же дешево, что живо напомнило Дэмонре дурную оперетту. Не хватало только какому-нибудь клоуну в черном плаще на заднем плане протанцевать.

— Шикарно. Если я что-то помню из курса географии, она придвигается каждый год. На пару метров. Простая математика подсказывает мне, что у Дэм-Вельды есть порядка трех тысяч лет в запасе на решение этой проблемы. А у Каллад — и того больше. Через три тысячи лет люди сами себя уничтожат. Да что я говорю? Артиллерия, газовое оружие, автоматические пистолеты системы Рагнвейд. Пятьдесят лет назад половину из этого считали невозможной сказкой. А еще лет через пятьдесят кто-нибудь все-таки придумает, как бы шарахнуть по соседу издали чем-нибудь таким, чтобы там все живое разом передохло. Желательно, сохранив при этом его, соседа, как это бишь называть? — природные ресурсы. И назовут это прогрессом, между прочим. И я советую заранее проклясть тот день, когда мы сумеем подняться в воздух на чем-то более скоростном, чем дирижабль. Ингегерд, серьезно, проблему с Гремящими морями можно оставить в покое. Мы перебьем друг друга значительно раньше, чем сюда придут холод и мгла.

— Сто лет назад на Дэм-Вельде росли яблони, — пожала плечами бывшая глава калладской службы безопасности.

— А теперь не растут, — продолжила Дэмонра. Притчу о наливных дэм-вельдских яблочках и их трагической судьбе она слышала уже достаточное количество раз. Большинство нордэнов в этом плане огорчались только тому факту, что теперь приходилось гнать сидр из привозных. — Сто лет назад в Рэде нам краснощекие и довольные жизнью девахи пекли пироги и наливали самогону. А теперь не пекут и не наливают. Мы обсуждаем золотое вчера, когда трава была зеленее, даггермар крепче, и при слове «любовь» люди вспоминали не бардаки, а браки.

— Северное побережье Дэм-Вельды становится полностью непригодным для рыбной ловли. Пропало больше десятка рыбацких лодок за полгода, рыба мутирует, — гнула свое Ингегерд.

— Отлично. Семга в Каллад подорожает. Но не исчезнет. У Дэм-Вельды, помимо северного, еще три побережья, если я правильно помню карту.

Светлые брови Ингегерд сошлись на переносице:

— Я сожалею, что воспитание прошло мимо тебя. Рагнгерд бы не одобрила подобного тона.

— А вот это вы с ней обсудите при встрече, — оскалилась Дэмонра. Ничто между небом и землей не убедило бы ее, что Ингегерд могла прошляпить подрыв церкви, полной важных сановников, без чьего-то вполне ясного указания.

— При встрече я ей скажу, что глупо было экономить на учителе географии. Каждый дэм-вельдский нордэн скажет тебе, что два метра в год — это миф.

— И сколько тогда?

— В прошлом году — километр. И два — в этом.

Дэмонра нахмурилась:

— Бред. Это минимум девять сотен квадратных километров территориальных вод за последние три года. Каллад на войне столько ни разу не терял. Кесарь бы уже трубил во все трубы и вешал виноватых.

— Кесарь опоздал с виноватыми на пять с лишним столетий, — невозмутимо возразила Ингегерд. — К тому же, кесарю не следует совать свой нос в такие дела, пока мы исправно поставляем ему оружие. И ты забываешь ветра, дующие с севера. Мы теряем не только территориальные воды и милую твоему сердцу семгу. Дыхание Гремящих морей, как бы тебе сказать, не очень полезно. Последние четыре года у нас плохо растет пшеница. Даже на фоне обычных, и без того не блестящих показателей. Нельзя бесконечно рассчитывать на прошлые запасы. И на апельсинную дипломатию. Смотри на вещи трезво. В плане хлеба Каллад в лучшем случае может прокормить себя. Без завоеваний последних десятилетий — и этого бы не смог. Кто будет кормить Дэм-Вельду?

— Рэда, конечно, — фыркнула Дэмонра. — Сперва когда-то дружественная Рэда. Потом ныне дружественная Виарэ. Потом Эсса, Эфел, Эйнальд. Оттяпаем чужие сырьевые придатки, делов-то. Но наш бодрый марш на запад рано или поздно закончится у границ Аэрдис. Это если наши белокрылые друзья, замечу в скобках, не потопают нам на встречу, а я бы на их месте потопала. И что мы тогда станем делать? Искать очередного неотягощенного умом блондинчика с генеральскими погонами и рассказывать ему, что мы на самом деле спасаем мир, а не делаем то, что все нормальные люди подумали? Нам второй раз так едва ли повезет.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего, — скривилась Дэмонра. — Предлагать нашим умникам поумерить амбиции — дурная затея. Поэтому сказать мне нечего.

Ингегерд тяжело вздохнула:

— Я передала тебе волю Немексиддэ. Ты всегда ставишь свой долг под сомнение?

Дэмонра закатила глаза.

— Напротив. Меня папа приучил, что при моих финансовых обстоятельствах — я уверена, ты знаешь, они не блестящие — нужно вести долгам строгий учет. Я всегда отлично помню, кому и сколько задолжала. А потому ненавижу, когда мне пытаются приписать лишнее.

— Дэмонра, за последние три года у нас на сто младенцев восемь рождаются с уродствами, ты хоть это понять можешь?!

— Могу. Пейте меньше и меньше курите всякой дряни. Еще можно вести более упорядоченную интимную жизнь, хотя тут не мне…

— А не хочешь узнать, сколько сотен младенцев у нас вообще родилось в этом году?

Вопрос, конечно, был плохой. Истинный гордиев узел. Вот только не Дэмонра его завязала, и не Дэмонре было его рубить.

— Не хочу. Ушел поезд. Мне было сказано, что мое присутсвие на Архипелаге нежелательно, я все поняла и уехала в Каллад. Если уж вы лишили меня возможности любоваться родными елками, то и от созерцания ваших скорбей тоже избавьте. Это будет честно.

— Ты по юности все приняла слишком близко к сердцу. Если это и было изгнанием, то только в твоих глазах.

— А твое увольнение — увольнением только в твоих. Ну а если говорить серьезно, от того, что мы оттяпаем еще кусок Рэды, мы не перестанем вымирать, как саблезубые кошки, Ингегерд. Ты это если не лучше меня знаешь, то уж точно лучше меня видишь.

Повисла пауза. Дэмонра уже рассчитывала, что сейчас ее собеседница исчезнет и на мир обрушится грохот, но не на ту нарвалась. Ингегенрд несколько раз выдохнула — пара от ее дыхания не шло — и похоже, совершенно успокоилась. С ледяной любезностью поинтересовалась:

— Мне передать Немексиддэ твой гордый и решительный отказ?

— Передай ей, что она получит желаемое к концу весны, — процедила Дэмонра. — И заплатите, наконец, вашим магам-погодникам. Если вспомнить всю ту же несчастную географию, на которой так бессовестно сэкономили мои родители, у каждого района есть роза ветров. Вот и попробуйте ее поменять.

Ингегерд смерила Дэмонру взглядом синих глаз, холодных, как фьорды за час до рассвета.

— Доброго тебе дня.

— И тебе тоже сдохнуть.

Колокол вдалеке смолк. Нордэна исчезла, а вслед за ней взвихрилась поземка. Мальчишка все-таки извлек из-под шубы сверток, рыжеволосая девушка вылетела из саней, потом раздался визг полозьев, страшных грохот и металлический лязг. Белый снег застил черный дым.

2

Наклз проснулся далеко за полдень и совершенно разбитым. Калладские маги славились умением спать не только в креслах, но и вообще на любых не приспособленных для этого поверхностях, так что шея и спина не ныли сильнее обычного. А вот голова болела. Где-то в области затылка гулким эхом перекатывались слова, которые он слышал в последнюю минуту сна.

Наклз нащупал подлокотники и прикинул программу мероприятий на сегодняшний день. Она мало чем отличалась от обычной. «Итак, начинаем сеанс некромантии для невежественных романтиков», — бодро продекламировал про себя Наклз начало студенческой песенки весьма игривого содержания. Если ему что в этом чуде и нравилось, то это энергичный мотивчик, отчасти напоминающий сильно перевранный калладский гимн. «Романтик» из студенческого фольклора нашел массу приключений, от последствий которых потом долго лечился, тоже с приключениями. У Наклза планы были куда более скромные и скучные. «Шаг первый — поднятие трупа. Шаг второй — доставка трупа на кухню. Шаг третий — накачка трупа седативом, если по дороге предметы отрастят себе лишние углы, тени и проблемы с перспективой».

Каждый пункт программы сопровождался решительными действиями. Наклз действительно выполз из кресла, без приключений добрался до кухни: она сияла поразительной чистотой и недвусмысленно намекала на хозяйственные таланты Зондэр Мондум — Магда и уж тем более Дэмонра никогда уборкой себя не утруждали. Разве что бутылки контрабандного даггермара всегда сами прятали, не доверяя другим операции такой важности. Наклз открыл шкафчик, где хранил чай и несколько менее безобидные достижения дэм-вельдской промышленности, и ощутил глубокое разочарование. Третий пункт плавно трансформировался в «донести труп до аптеки, не напугать аптекаря». На фоне большинства калладских магов Наклз, возможно, и выглядел вменяемым, но по утрам встреченные дворники и извозчики все равно тихонько осеняли себя знаменем. Многочисленные выходы во Мглу не сказывались на внешности самым печальным образом только в дамских романах.

Давным-давно стоило нанять слугу, но Наклз отличался еще более тяжелой формой непереносимости идиотов, чем Дэмонра. Если последняя крыла их по матери и в итоге как-то добивалась своего, то у него после второго глупого вопроса начинались приступы черной меланхолии и натуральной зубной боли. Мало того, что в итоге он все равно делал все сам, так еще и с испорченным настроением. Поэтому в аптеку предстояло идти самостоятельно.

Гости ушли, убрав со стола, перемыв посуду и расставив по местам мебель с чисто армейской дисциплинированностью. Впрочем, Госпожа Стужа все еще возвышалась в углу и угрюмо поглядывала на Наклза нарисованными синими глазами. Здесь явно имело место вмешательство Магды. Впрочем, они догадались не спалить чучело прямо в доме, что само по себе было очень хорошо. На чистом столе лежала записка. Обладатель каллиграфического почерка благодарил за гостеприимство и сообщал, что за дверями приглядывает некий швейцар, имя которого Наклзу ничего не говорило. С другой стороны, ни один домушник в здравом уме не полез бы к магу, водящему знакомство с Ломаной Звездой. Существовали гораздо менее болезненные способы расстаться с жизнью.

Солнце светило омерзительно ярко. Снег сверкал еще хуже. Улица была идеально пуста. Но аптеки работали. Более того, в стеклянных витринах стыдливо переливались бутыли с содержимым нежно-зеленого цвета. Объем и количество емкостей впечатляли. Наклз, впрочем, был уверен, что через пару часов, когда продерут глаза самые активные гуляки, от всего этого богатства не останется и следа. Резервами в таком щекотливом вопросе заблаговременно озадачивались только медики да военные.

Держательница ближайшей аптеки, госпожа Розье, завидев клиента, расцвела в дежурной улыбке. Ярко-изумрудное платье в мелкий оранжевый цветочек в другой момент нанесло бы жестокий удар по эстетическим идеалам Наклза, но у него имелись проблемы более практического характера. Так что он перевел взгляд на белые букли подозрительной густоты и пышности.

— Добрый день, госпожа. Вытяжка из кайлены есть?

Розье заулыбалась еще шире.

— Да всю раскупили, почитай. Но я для особого клиента приберегла. Чуяла душа моя, что вы придете, мессир.

Наклз бы голову свою против трех грошей поставил, что обостренно чувствующую душу аптекаря спонсирует Третье отделение. Благо, у него имелись все необходимые бумаги.

— Как любезно с вашей стороны. Будьте добры две склянки.

— Про рецепт не спрашиваю, — кокетливо заметила Розье, скрываясь где-то за стойкой. Наклз мрачно подумал, что у него и рецепт, и назначение врача на лбу написаны. А если не на лбу, то под глазами — точно.

— Мессир Наклз, что-нибудь еще?

— Нет, спасибо, — он давно взял за правило не покупать в городских аптеках ничего крепче кайлены. В слухи о том, будто бы власти сознательно ухудшают качество продаваемых магам седативов и галлюциногенов, чтобы последние вели себя смирно, он, конечно, не верил. Но дэм-вельдские вытяжки выгодно отличались от конкурирующих продуктов тем, что действительно работали всегда. Хотя за последние пять лет Наклзу пришлось сменить уже три препарата, и радоваться здесь было нечему. Кроме, может быть, того факта, что он дожил до тридцати семи и до сих пор ухитрялся производить впечатление совершенно вменяемого существа, иногда даже на себя самого. Большинству его коллег по ремеслу повезло куда как меньше.

— Может быть, виссару? — отвлекла его от неприятных мыслей Розье.

— Спасибо, не стоит.

— Как угодно, как угодно, все для клиентов. А вы, знаете ли, наша гордость. Как посмотришь иногда на других магов, аж дрожь берет. Шатаются, глаза бегают, руки трясутся…

Во-первых, Наклз терпеть не мог, когда специалистов в области вероятностных манипуляций называли магами — они все-таки не кроликов из шляпы доставали, да и стальные цветы едва ли заставили бы расцвести. «Вероятностники» звучало как-то менее нелепо. Во-вторых, проведи Розье хотя бы пару минут во Мгле, она бы не шаталась и даже не ползала. Но он решил не грубить. К тому же, судя по интонации, женщина собиралась добавить что-то еще.

— А вот вы, такой видный господин. А жена у вас есть?

Наклз мысленно присвистнул. Да в ход пошла тяжелая артиллерия. Оставалось дождаться лихой штыковой атаки.

— Нет. Знаете, вероятностники вообще редко женятся.

«Как правило, женщины предпочитают мужчин, хотя бы теоретически способных дать здоровое потомство и не спятить окончательно к сорока годам», — мысленно добавил он.

Мадам Розье даже со всем ее зелено-оранжевым платьем, шедевром куафера на голове и слоем пудры, способным удержать выстрел из винтовки, меньше сорока пяти-пятидесяти дать было сложно. Но ее лоб не бороздила ни единая морщинка. Наверное, это стоило бы счесть достоинством, но Наклзу всегда казалось, что отсутствие знаний и, увы, неразрыно следующих за ними скорбей, напрочь убивает любое очарование. Розье сморщила нос — что в ее случае, видимо, считалось выражением крайней задумчивости — а потом перегнулась через стойку и драматическим шепотом сообщила:

— А у меня и от этого травки есть.

Удар прошел мимо цели: упомянутых проблем Наклз у себя не замечал. Но такая вероломная атака стоила ответной галантности.

— И что, работают? — любезно поинтересовался он, заблаговременно убирая склянки в сумку и оставляя на стойке монеты.

— Еще как! А уж если и дама нужная попадется, — «нужная дама» затрепетала ресницами, на тот случай, если безмозглый колдун еще не понял. Безмозглый колдун смотрел на ее поблескивающее обручальное кольцо и думал, что, может, не так уж ему и не повезло. — Бывают в жизни такие встречи…

Наклз же уяснил, что ничего принципиально нового не услышит, а потому тоже слегка наклонился над стойкой и мягко уточнил:

— А что, мужу вашему они уже совсем не помогают? Если рост дозы не помогает, нужно сменить средство, как маг я в этом понимаю…

Контрудар сработал даже слишком хорошо. Аптекарь налилась багровым румянцем:

— Все маги — мерзавцы. До единого, — гордо сообщила она после выдержанной трагической паузы.

— А это необходимое условие или достаточное?

— Что?

— Не спорю, все маги — мерзавцы. Но не все мерзавцы — маги. Подумайте об этом на досуге, в качестве гимнастики для ума. Доброго дня.

3

Дэмонра сидела, обняв подушку, и мерила Рейнгольда раздраженным взглядом. Разбуженная ранним утром после государственного праздника, в полном соответствии с известным калладским анекдотом, нордэна чем-то напоминала невыспавшуюся сову, разве что отнюдь не производила впечатления милого существа.

— Наступает конец света? — наконец, фыркнула она, устав от попыток просверлить любовника взглядом. Рейнгольд отрицательно покачал головой и отхлебнул чаю.

— Тебе снилось что-то не очень хорошее. Я решил тебя разбудить.

Под рыжими ресницами, еще не подчерненными достижениями дэм-вельдской косметической промышленности, серые глаза женщины казались очень темными, гораздо темнее, чем днем. Рейнгольд механически подметил эту деталь и снова сделал глоток. Он давно знал, что, если не реагировать на первые три-четыре выпада, злость нордэны проходит сама собой и не наносит особенных разрушений. Конечно при условии, что речь не шла о каких-то действительно серьезных проблемах. Поэтому он спокойно пил чай и ждал, когда гроза разразится и отгремит.

Дэмонра ненавидела, когда ее будили. А Рейнгольд ненавидел, когда его любимая женщина, чуть не плача, металась по подушке и монотонно повторяла: «Поворачивай».

— Я весьма сожалею, что мешаю тебе спать не только тогда, когда ты этого хочешь!

Рейнгольд молча кивнул на вторую чашку. Первые два выпада прошли мимо цели. Он вовсе не имел ничего против. Хотя в глубине души и мечтал уговорить Дэмонру на какое-нибудь легкое снотворное.

— В конце концов, ничто не мешало тебе подцепить более роскошную юбку! — продолжала шипеть женщина.

— Когда мы познакомились, ты была в брюках, — меланхолично возразил Рейнгольд. — В брюках и на коне.

Дэмонра прыснула. Видимо вспомнила, как через пару часов после этого знаменательного события они попали под сильнейший ливень и оказались в убогой деревенской гостинице. Без коней, а спустя какое-то время — даже без брюк.

— Я обычно так не знакомлюсь, вернее, стараюсь быстро раззнакомиться. Просто на тех учениях ты сумел произвести на меня неизгладимое впечатление.

Эту фразу Рейнгольд слышал от Дэмонры уже не раз. И давно чуял подвох. Он пожал плечами и поглядел в окно. Еще и не думало светать, но времени все равно оставалось слишком мало. После разговора с Наклзом Дэмонра вернулась неожиданно спокойной и умиротворенной, улыбалась, шутила и весьма пикантным образом стягивала чулки. Тогда Рейнгольд подумал, что она все-таки согласилась бежать в Дэм-Вельду. Промучившись с этой мыслью весь остаток ночи, он решил, что поторопился с выводами. Серьезного разговора было никак не избежать, и лучше бы он состоялся раньше. Тогда у него осталось бы больше времени или на упаковку чемоданов, или на прощание с иллюзиями.

— Я вчера, то есть уже сегодня, так и не понял, что ты решила. Мы едем на Дэм-Вельду?

Улыбка нордэны исчезла так быстро, словно ее стерли ластиком.

— Тебе не понравится тамошний климат. Солнца нет по полгода. Оставшиеся полгода его слишком много, — сообщила она не Рейнгольду, а одеялу на своих коленях.

— А еще в Дэм-Вельде нет ежедневных газет, театра и работы для адвокатов, — спокойно продолжил Рейнгольд. — Но жить-то там все же можно?

— Жить можно везде. Вопрос — нужно ли, — Дэмонра поморщилась и стала заплетать косицу. Как истинная калладка, на ее конце она носила черно-белую подвеску с четырьмя ромбами. Нордэна с преувеличенным тщанием переплетала между собой тонкие оранжевые прядки и смотрела куда-то мимо.

— Я так понимаю, ты остаешься.

— Да, — Дэмонра ответила сразу, без раздумий, безо всякого пафоса, спокойно и ровно. Она не стала рассказывать Рейнгольду, как любит Каллад или что бесполезно ее отговаривать. И тогда-то он окончательно понял, что надежды нет.

— Жаль. У меня мелькнула глупая мысль, что ты послушаешь Наклза, — скорее подумал вслух, чем обратился к собеседнице Зиглинд. Дэмонра под белой фатой уплывала куда-то в туманную даль рэдских полей и перелесков. Это было логично, ожидаемо и абсолютно немыслимо. Рейнгольд давно знал, что у их истории может быть только такой финал, но всегда как-то надеялся, что минует. Разумеется, не миновало.

— Можно подумать, ты знал, что он скажет, — буркнула Дэмонра.

— Твой маг не похож на рыцарствующего дурака.

— Зато я похожа на рыцарствующую дуру.

— Это ты сказала, не я. Я всего лишь выразил сожаление, что дельные советы Наклза прошли мимо тебя. Тот факт, что мое мнение всегда постигает та же участь, меня уже давно не огорчает.

Дэмонра, к большому удивлению Рейнгольда, не стала фыркать в ответ. Вместо этого она покачала головой:

— С тобой тяжело спорить, Рэй. Это у тебя врожденное или благоприобретенное?

— Профессиональное.

— Тогда твои профессиональные знания должны помочь тебе понять, что меня загнали в угол. Я могу оттуда шипеть и огрызаться, но кардинально ничего уже не могу изменить. Давай на этом закончим. Хочешь, я прямо сейчас уберусь из твоей спальни и твоей жизни? Я это хорошо умею.

Рейнгольд смотрел в темное окно. Рассвет почему-то медлил.

— А я ведь тебя люблю. Глупость какая.

— Действительно, глупость какая. Ничего это не меняет. — Дэмонра пошарила по полу в поисках чулок. — Можно я задам тебе еще один глупый вопрос в довесок?

— Задавай, конечно.

— Если выйдет так… что я повторю мамины подвиги. Что делать станешь?

Рейнгольд мог бы отшутиться, сказав, будто Дэмонра никогда бы не сумела повторить подвиги генерала Рагнгерд просто потому, что больше в Рэде столько фонарей не было. Местное население, увидев их альтернативную функцию, быстро означенные фонари ликвидировало. Так что вешать инсургентов Дэмонре предстояло на каких-то менее прогрессивных устройствах, вроде старых добрых виселиц, шибениц и обыкновенных березок.

— Затаскаю по судам первую либеральную газету, которая назовет тебя дурным словом, разумеется, — сухо сообщил он.

— А думать что при этом будешь?

— Это уже второй глупый вопрос. Я сделал тебе предложение, которое, будем честны, стоит мне возможности видеть большую часть моего семейства. А ты можешь сделать из этого какие-то выводы. Я имею право на встречный вопрос?

Дэмонра подозрительно прищурилась и кивнула:

— Задавай.

— Чем же я ухитрился произвести на тебя неизгладимое впечатление при первой встрече? Только не говори, что у тебя склонность к людям, скверно читающим карты. Не поверю.

Лицо нордэны просветлело. Дэмонра благодарно улыбнулась:

— Гм, видимо сегодня у нас утро тяжелых откровений. Ладно, Рэй, все значительно проще, чем ты думаешь. Я просто в тот день впервые в жизни увидела человека, догадавшегося притащиться на учения в лесу с театральным биноклем.

Рейнгольд не первый раз подумал, что некоторые вещи, перестав быть тайной, теряют половину своего очарования.

— Так вот, я сразу решила, что у тебя интересный взгляд на мир и не ошиблась. Не злись на меня, пожалуйста. Мы поженимся в июне. А потом махнем на историческую родину Магды, под крыло к ее дедушке. Обаятельнейший старик, гонит распрекрасный самогон из самых неожиданных ингредиентов и играет на чудном музыкальном инструменте со струнами. Добрые Заступники и зеленые бесы нас там не достанут, ты уж мне поверь. Он сбивает их на подлете винтовкой, видевшей еще виарскую кампанию.

4

— К вам какая-то барышня приходила, — сторож говорил на морхэнн преувеличенно правильно и убийственно серьезно, с выражением лица, которое больше пристало бы министру накануне получения грандиозного разноса от кесаря. Так что это вполне невинное сообщение Наклзу с ходу не понравилось.

— Барышня? — удивился он. До начала сессии было еще слишком далеко, чтобы особенно бестолковые студентки приступали к правильной осаде. Во всяком случае, количество откровенно глупых вопросов и томных взглядов еще не превышало обычного уровня.

— Ну, то есть не совсем барышня…

У Наклза имелись совершенно четкие и определенные представления о том, как должна выглядеть классическая калладская «барышня». Как правило, это было миловидное, восторженное и совершенно не приспособленное для жизни существо, заботливо взращенное на сентиментальных романах из маменькиного шкафа и гуманистических идеалах полувековой давности. При хорошем раскладе родители все же догадывались отдать упомянутое существо не в пансион, а в реальную гимназию, где, помимо мертвых языков, изящных искусств и танцев, преподавались азы математики и медицины. Тогда был шанс получить на выходе кого-то похожего на Кейси Ингегерд. «Не барышня», обыкновенно, имела гражданство второго класса, ходила в платье со шлейфом даже днем и при случае весьма мило стреляла папироски у прохожих молодых людей. И уж дворники со сторожами умели различать эти два непересекающихся множества лучше других.

— Не совсем барышня — это барышня в перьях? Или в штанах? — окончательно запутался в определениях Наклз.

Сторож кивнул:

— Именно так, мессир. Страшно сказать, в штанах.

— Барышня в штанах — это очень современно, — сдерживая улыбку, заверил собеседника Наклз. Долгое общение с нордэнами приучило его стоически воспринимать и гораздо более пикантные зрелища. Одна Магда, лет восемь назад подошедшая к нему с вопросом «А как эти бесовы хреновины цепляются на эту бесову дрянь?» дорогого стоила. Особенно учитывая тот факт, что помимо чулок и пояса для этих самых чулок надето на ней было не особенно много. Пожалуй, это было последнее нравственное потрясение в жизни Наклза.

— Так и до конца света дожить недолго, — буркнул сторож. — Но, в штанах она или не в штанах, а все-таки девица. Замерзла бы, бедная, на таком морозе ждать. Я ее в сторожку свою отвел.

— Благодарю. Пусть приходит, раз уж у нее какое-то дело. Это вам на чай. Вы меня очень обяжете, если не станете отказываться.

Сторож спрятал монету и улыбнулся в бороду:

— Благодарствую. Куда ж мне отказываться? Пятеро малых, а цена на сахар все растет.

«Бесы с ним, с сахаром, — подумал Наклз, поворачивая ключ в замке. — Удивительно, что не растет цена на хлеб».

Лет двадцать назад в Рэде его делали из отрубей уже на второй год войны. Да и суп из крапивы ему хорошо запомнился. Как и прочие кулинарные изыски из предметов, самой природой для кулинарии не приспособленных. А Каллад все держался.

«Поразительная удача и страшная страна».

5

«Не совсем барышня» явилась через четверть часа. Медная пластинка и молоточек ее совершенно не заинтересовали, так что в дверь она колотила по-простому, да еще, судя по громкости звука, ногой.

«Очень современно», — оценил ее старания Наклз и резко распахнул дверь. Бедняжка едва не потеряла равновесие, но все же ухитрилась устоять на ногах. Наклз с интересом оглядел гостью. Нет, ничего подобного у него точно не училось. Такое чудо к престижному учебному заведению на выстрел не подпустили бы.

— Ежели вы собираетесь меня держать на пороге, как нищего, то так и скажите! — с вызовом заявила гостья нарочито низким голосом.

— Прошу вас, — Наклз вежливо посторонился, пропуская удивительное создание в прихожую. Сразу после разговора со сторожем он представил себе эдакое «эмансипе» с подчерненными ресницами, кокетства ради нацепившее брюки, но тут случай был явно серьезнее. На девице, помимо непонятного покроя штанов, болталось мужское пальто, которому лет было никак не меньше, чем самой гостье, а довершали образ короткий парик чернильного цвета и криво наклеенные усики.

Магда в таких случаях вздыхала: «Конспирация…!» — и тянулась за шашкой. Нет, бомбу такому чуду бы не доверили. Впуская барышню в дом, Наклз не рисковал ничем, кроме нервов.

Едва он успел закрыть дверь и поинтересоваться, чем он может служить, как удивительное создание возопило на чистейшем рэдди:

— Я пришел по поручению Боевых Ястребов Революции, — название организации не сказало Наклзу ничего, сверх того, что у ее создателей не было ни мозгов, ни даже вкуса, — и буду вас судить! — и извлекло револьвер.

Такого выкидыша оружейной промышленности Наклз не видел давно. Он оторопел. В револьверах и оружии вообще маг понимал мало, но по его представлениям чем-то подобным калладцы гоняли горцев еще в виарской войне. То есть лет эдак тридцать назад.

— Пришла, — механически поправил он, с интересом рассматривая с позволения сказать оружие. — Ваш маскарад не обманул даже сторожа. Простите, а где вы достали подобный… экземпляр? Там есть еще такое?

Наклз не язвил и не пытался язвить. Не то чтобы до этого дня его никто не хотел убить — хотели этого многие и не раз. Но еще никто не догадывался угрожать ему музейной редкостью. У него имелись серьезные сомнения, что эта вещь в принципе может стрелять.

— Сатрап! Палач! Изверг! — завизжала несостоявшаяся судья. — Пятно на совести мира!

— А вы, извините, пятновыводитель? — полюбопытствовал он, аккуратно уходя из-под прицела. Если бы девушка собиралась стрелять, она бы уже стреляла. Наклз спокойно обошел ее и запер дверь.

А потом с интересом выслушал беллетризованный пересказ своей биографии. Политическое кредо барышни он слушал уже с меньшим интересом. Ясноглазые идеалисты не отличались широкой образованностью и обычно цитировали один и тот же «научный труд», и речи их отличались разве что количеством упоминаний «свободы», «равенства» и «справедливости» на единицу текста.

Пока девушка сыпала ворохом скверных цитат и собственных измышлений на тему того, чем мир плох и как сделать так, чтобы он срочно стал хорош, Наклз отмечал детали. Лет двадцать-двадцать пять. Скорее всего, блондинка или светло-русая. Брови подкрасить не догадалась. Стрелять явно не умеет, даже оружие держит каким-то чудным образом. Судя по всему, последний раз нормальную еду видела давно или очень давно.

Дэмонра ласково звала таких «идиолистами». С очень выразительной паузой после «о».

— Так вот, — девица перевела дух. Шедевр оружейной промышленности отплясывал в ее руках какой-то варварский танец. — Я знаю, что переживу вас ненадолго. Но мой долг в том, чтобы смести вас с земли, как отвратительное насекомое!

— Я должен предупредить, что ваши Боевые Орлы Революции выдали вам очень некачественный инсектицид, — серьезно сказал Наклз, лучше многих знавший, как выглядит развороченный череп. И это было несколько не то зрелище, которое ему хотелось бы наблюдать в собственной прихожей.

— Что? — осеклась юная революционерка. Видимо, «пятно на совести мира» вело себя несколько не так, как ожидалось, и пятновыводителя не боялось. Оно не звало полицию, не хваталось за спрятанный под полой кинжал и даже не повышало голоса.

— То, что это чудо в лучшем случае не выстрелит. В худшем мне придется вызывать врачей, чтобы вам пришили назад руки и голову. Для красоты, естественно.

Девушка надула губы. Потом каким-то театральным жестом сорвала парик и уставилась на Наклза с непонятным ему торжеством.

Безусловно, рыжевато-русый цвет волос шел ей больше, чем иссиня-черный, но ослепительной красавицей метаморфоза барышню все равно не сделала. Эту проблему вряд ли решила бы даже ванна и хорошее трехразовое питание.

Наклз молчал, ожидая продолжения спектакля. Право слово, если в этот момент к нему через черный ход пытались влезть домушники, он все равно был почти благодарен за представление. В Каллад писали недурные драмы, но вот с комедиями там всегда было туго.

— Я пришла стреляться.

— На здоровье. С каких пор для этого нужна компания? Вы знаете, калладский закон запрещает дуэли, а вот о самоубийствах ничего не говорит.

— С вами стреляться!

— Извините. С девицами не стреляюсь. Из-за девиц — другое дело, — сухо проинформировал гостью Наклз. Голубые глаза расширились от удивления:

— Вы меня еще и оскорбляете?!

Видимо, в кругу Боевых Орлов Революции ей привили какой-то очень странный взгляд на логику человеческих отношений. Наклз честно не понимал, с каких пор было принято восхищаться залетными девицами, трясущими револьверами и фонтанирующими банальностями либерального толку.

— Вы, вы… Вы, в конце концов, мой отец!

Идеально круглые глаза Наклза девушке, похоже, не понравились, потому что она дрогнувшим голосом добавила: «Что меня, конечно, очень огорчает».

Наклз еще пару мгновений изумленно созерцал гостью, а потом покатился со смеху, плюнув на всякую вежливость.

— Как верную дочь Революции огорчает? Честное слово, я пальцем не тронул вашу маму. Или вам жаль, что арифметика прошла мимо вас? — отсмеявшись, поинтересовался он.

— Арифметика? — опешила девушка.

— Да, барышня, в мире существует такая упрямая вещь, как арифметика. К сожалению, с точки зрения арифметики столь излюбленный всяческими орлами и ястребами трактат «О всеобщем равенстве» не выдерживает никакой критики. Так что профессиональным революционерам ее, я полагаю, не преподают?

Революционерка хмуро молчала. Даже чудом оружейного дела перестала трясти. Когда молчать дальше стало невозможным, вскинула голову и выдала:

— Я так и думала: вы подлец.

— Я подлец, а вы никак не думали, — утешил ее Наклз. — Пойдемте в кухню, я вам чаю наведу. Выпьете, успокоитесь.

Верная дочь революционных орлов вдруг совершенно по-детски всхлипнула и шмыгнула носом. А Наклз вспомнил все, что недавно наговорил Магде и что наговорила ему Магда. И решил, что препираться с этой великовозрастной деточкой некрасиво и просто неспортивно. Как котенка пнуть.

— Не нужно мне от вас ничего! Я…

— Я понял, вы от меня ничего не хотите и стреляться пришли. Давайте выпьем чаю, я уверен, шпики снаружи как-нибудь подождут, а потом я принесу нормальные револьверы и мы с вами сыграем в калладскую рулетку. Это такая «дуэль наоборот», — мягко и успокаивающе сообщил он. — Плакать только не надо.

Несостоявшегося судью и палача в одном лице звали Маргери или Магрит, если на калладский манер. Услышав эту сногсшибательную новость, Наклз уронил обе чашки на пол. Потом кое-как собрал осколки, еще раз налил девушке горячего чая, без особенной надежды залез в кухонный шкаф и, увидев там остатки вчерашней курицы, мысленно возблагодарил майора Мондум с ее максимализмом. По выполнении всех обязанностей хозяина он удалился на крыльцо, где вдумчиво курил минут двадцать, пока не убедился, что руки у него трясутся от холода, а не от нервов.

Наклз всегда знал, что у жизни гораздо больше юмора, чем принято полагать, и гораздо меньше — милосердия.

Залетная дурочка носила то же имя, что и его единственная дочь. Последняя вместе с матерью погибла в «исправительном лагере», организованном Аэрдис для родственников «врагов империи». Ей было шесть. По иронии судьбы «врагом империи» Наклз стал несколько позже, уже после того, как солнечным утром, едва вернувшись из длительной командировки, получил извещение из того самого лагеря. Как выяснилось, в Аэрдис плохо умели писать рэдские фамилии. Ошиблись на одну букву и вместо родственников какого-то пойманного на взятке чиновника в Тихий Лес отправились Элейна и Маргери. Императорская канцелярия даже изволила прислать ему лист с казенными извинениями и сотню гильдеров компенсации.

О том, что произошло дальше, Наклз предпочитал не вспоминать никогда.

Вторая Маргери благополучно дожила до двадцати четырех лет, вынашивая в растрепанной русой головке планы мировой революции, которая начнется в Каллад и принесет всем счастье. Революцию же в Каллад принесут рэдцы. Разумеется, на деньги Аэрдис, но об этом идеалистически настроенная деточка как-то не подумала.

То, что первая умерла, и то, что вторая выжила, казалось Наклзу какой-то адской таблицей умножения и сложения вероятностей, непостижимой уму и чуждой всякой логике.

Одна Маргери умерла потому, что кто-то росчерком пера сделал из Кресэ Крессэ, кто-то другой украл ничтожную сумму из какой-то богадельни, а кто-то третий гонял врагов императора слишком далеко от места развития событий, и все это одновременно. Вторая Маргери прошла заполненный переодетыми шпиками город в накладных усах, мужских брюках и пальто, видавшем еще прошлый рэдский переворот. Не говоря уже о чуде оружейного дела, за счастье подержать в руках которое некоторые коллекционеры друг другу бы глотки перегрызли. Это настолько плохо вписывалось в красивую и уютную теорию вероятности, с шариками разных цветов, случайным образом извлекаемыми из корзины в качестве наглядной иллюстрации возможных исходов, что Наклзу становилось тошно.

Когда он вернулся, Магрит уже выпила весь чай, съела все, что в доме было съедобного, и только виновато улыбалась:

— Спасибо! Неделю нормальной еды не видела. Чуть цветок на подоконнике не схарчила за компанию. Потом он на меня зашипел, гнида такая!

— Он ядовитый, — ухватился за нейтральную тему Наклз. — Это дэм-вельдская модификация мухоловки. Так называемая «мухоловка Немексиддэ». Кусается, жжется, шипит и вообще имеет отвратительный характер.

— Я так и подумала, что гнида. Заменяет кошку особенно невезучим людям? Я оставшиеся осколки прибрала и пол вытерла. Что-то случилось? — взгляд девушки стал беспокойным.

— Ничего. Мигрень.

— Лицо у вас зеленое.

— Всегда такое, — покривил душой Наклз. Вообще, лицо у него было бледное от природы, а скверный столичный климат здоровому загару никак не способствовал. Разве что веснушек в апреле подкидывал.

Чай закончился, поэтому Наклз налил себе кипятку, уселся за стол и пристально посмотрел на Магрит. Голубоглазая смерть теории вероятности недоуменно улыбалась.

— Как вы до моего дома добрались? Нет, не то. Как вы вообще до Моэрэнхелл Каллад доехали? Бесы с ним. Как вы сумели просто пересечь калладскую границу?

Магрит нахмурилась, как будто вспоминая.

— Ой, да как-как, как все… Первое — пехом. Второе — поездом, третьим классом. А границу… да под военным эшелоном проехала. Был там один сержантик — феерический дурак.

— Феерический дурак, — тихо повторил Наклз. — Одно совпадение есть. Хорошо.

— Что «хорошо»? — не поняла Магрит.

— Все хорошо, — рассеянно отозвался он. — И феерический дурак — тоже хорошо. Как без документов в поезд сели?

— Да говорю ж, как все! Сказала, что в шальную столицу еду. На заработки. Знаете, сколько нас таких едет? Да по желтому билету, калладки они же все морально стойкие, своей родной национальной проституции в Каллад нет! — для особенно непонятливых пояснила Магрит с некоторым раздражением. — Денег сунула и поехала. Хорошо, хоть деньгами взяли, а не в… натуральной форме.

— Да, неплохо, — согласился Наклз, прихлебывая кипяток. Его уже почти не мутило. — А в столице?

— Ну, желтый билет мне еще Ястреба сделали. Почти как настоящий. Показать?

— Не стоит, — Наклз в жизни не видел и не держал в руках желтого билета, так что имел крайне смутное представление о том, как он должен выглядеть. — И многим вы его уже показали?

— А то, — расплылась Магрит в радостной улыбке. — Желтый билет — штука полезная. Метрики после него уже не спрашивают.

Наклз задумался. Перед ним действительно сидела смерть теории вероятности. Глупость этой девицы воистину была подарком небес. Магрит, похоже, даже в голову не приходило, что по этому самому желтому билету ее спокойно могла позаимствовать на ночь дюжина ребят из Третьего отделения. Они, надо думать, сильно удивились бы, когда гордая дщерь революции извлекла бы из сумочки свое чудо породы револьверовых. Но едва ли очень расстроились бы. Инсургентка — это все-таки шик. За такое выдают премии.

— Магрит, извините, вы не могли бы пройтись по кухне?

— Что? — удивилась она. — И вообще, Магрит — это как-то по-калладски. Меня зовут Маргери.

— Мы в Каллад, Магрит, — тусклым и скучным голосом сообщил Наклз. — Пройдитесь, пожалуйста, по кухне.

Девушка пожала плечами, но просьбу выполнила. Наклз, проследив взглядом ее движение, вздохнул:

— Я так и думал. Очаровательно.

— Что именно кажется вам очаровательным? — снова заулыбалась Магрит.

Наклз тактично смолчал. Он вдруг понял, что чуть более получаса назад, то есть еще посреди бела дня, все соседи могли видеть, как в его дом, активно вихляя бедрами, вошел худосочный брюнетик с усами, как у профессионального «кота». До этого брюнетик успел показать желтый билет дворнику, сторожу и, надо думать, вообще всем желающим.

Осада студенток, имеющих проблемы с точными науками, по всей вероятности, отменялась. Главное, чтобы их место не заняли такие же студенты с широкими взглядами на вещи. Наклз залпом допил остывший кипяток и бросил:

— Магрит, если вы не возражаете, в калладскую рулетку играть будем завтра. Прежде чем мы разойдемся досыпать, задам вам еще один вопрос: с чего вы взяли, что ваш отец — именно я?

— Да мне знакомый сказал, что я на тебя страшно похожа, — домашний уют, чай и остатки кулинарных талантов майора Мондум явно настроили Магрит на миролюбивый лад. Девушка сонно мурлыкала и совершенно спокойно говорила «ты». Без панибратства и как-то очень естественно. — И, кстати, похожа. Хотя ты, конечно, посимпатичней будешь, — безапелляционно добавила она.

— Магрит, подумайте… подумай сама, — беседовать на «вы» с этим безнадежно выпавшим из реальности существом и вправду было смешно. — Подумай сама. Тебе двадцать четыре, ты сама сказала. Мне четыре месяца назад исполнилось тридцать семь. Я никогда не копался в этом вопросе, но, думается мне, стать отцом в двенадцать — задачка не из легких. Не говоря уже о том, что, когда мне было двенадцать, полным ходом шел третий раздел Рэды. Это, я тебе скажу, было невесело. Хлеб из отрубей, размоченная березовая кора, комендантский час и все прочие радости, которые только могли дать миру белокрылые. Надо было иметь очень много жизнелюбия, чтобы в такое время бегать за девицами. У меня столько никогда не было.

— А жаль. Ты, вроде, хороший. Хотя, конечно, перебежчик и вообще морально нестойкая личность, променявшая Родину на черно-белое гражданство.

Морально нестойкому Наклзу оставалось только проигнорировать этот выпад. Он действительно был абсолютным космополитом. Не по убеждениям, а за их полным отсутствием в данном вопросе. За что был нещадно обруган Дэмонрой и не раз.

— Хм, как звали человека, который тебе сказал, что ты на меня похожа?

— Кассиан Крэссэ.

Наклз в уме считал быстро. И братца своего знал хорошо. Вот уж у кого наличествовал воистину неисчерпаемый запас жизнелюбия. И на момент третьего раздела Рэды ему как раз было шестнадцать.

— Ясно. Не огорчайся. У него тоже всегда имелись большие проблемы с арифметикой.

6

Револьвер инсургентки потряс воображение Дэмонры. Она долго ходила вокруг него, едва не облизываясь, и бросала томные взгляды то на оружие, то на Наклза. Будь у нее хвост, она, наверное, и им бы помахивала, как кошка. Процесс всесторонней оценки достоинств оружейного шедевра длился не менее десяти минут, а потом Дэмонра совершенно несвойственным ей мурлычущим тоном поинтересовалась:

— Рыжик, где мне надо расписаться, что я продаю тебе свою бессмертную душу? Неси бумагу.

— Мне кажется, оно не стреляет, — с сомнением протянул Наклз. — Во всяком случае, не стреляет, когда должно стрелять.

— А зачем ему стрелять? Некоторые вещи убивают одним своим видом. Рыжик, давай ты выдашь мне эту штуку в счет моих будущих дней рождений на десять лет вперед?

— На что оно тебе?

— Да жалко мне его, — необыкновенно серьезно сообщила Дэмонра. — Похоронить я его хочу. В земле, понимаешь? По-человечески. Прикопать ветерана где-нибудь под осинкой, у чистого ручейка. А то его, бедного, в музей заберут, будут в него пальцами тыкать. Рыжик, где ты, собственно, достал это чудо?

— Мне им сегодня угрожали. Я даже действительно испугался грешным делом. Бесы знают, как, когда и куда такая штука может выстрелить.

Дэмонра несколько секунд созерцала Наклза, рассеянно теребя оранжевую косичку, по калладскому обычаю перекинутую на грудь, а потом расхохоталась. До громкости смеха Магды Карвэн ей, конечно, было далеко, но стекла все равно жалобно позвякивали.

— Рыжик, да у тебя никак появилось чувство юмора! Я тебя сердечно поздравляю, — пробормотала она. — И сказки научился сочинять. А то все «классическое мышление, классическое мышление»…

— Не шуми, — попросил Наклз. — Пойдем. Я тебе кое-что покажу. На свой манер еще более потрясающее, чем револьвер. Тоже можно в музей сдавать, но жалко.

Магрит мирно спала, свернувшись калачиком посреди кровати, и тихо посапывала. Скорее всего, в классический интерьер спальни она вписывалась не очень хорошо. Во всяком случае, брови Дэмонра вскинула высоко. С интересом осмотрев одетый в штаны подарочек рэдских друзей, который, правда, додумался снять сапоги и поставить их у изножья кровати, она тихо присвистнула:

— Это ведь не проститутка? Я уверена, твой хороший вкус распространяется на все аспекты жизни.

— Это инсургентка, — заверил Наклз. — Но желтый билет у нее есть, я так понял, это у них модно.

Дэмонра поморщилась.

— Избитая классика. Всех рэдских, гм, дев с желтыми билетами тщательно проверяют. Сюда попадают только профессионалки и отнюдь не на поприще борьбы с тиранией. Чего она хотела?

Наклз задумался. Чего от него хотела эта милая барышня, он сам до сих пор в толк взять не мог. Поэтому честно воспроизвел хронологию событий.

— Сперва, как водится у этих борцов за свободу, она хотела равенства, смерти сатрапов, мести, крови и, конечно, справедливости. Потом угомонилась и захотела поесть. Сейчас устала витийствовать, поела и мирно спит в моем доме, как ты можешь видеть. Не шуми, пожалуйста. Девочка сюда долго добиралась, ей надо отдохнуть. Перед вторым заходом обличительных речей.

— Думаю, второго захода не будет. Судя по нежности, с которой она сопит и обнимает подушку, мы имеем дело с идиолисткой обыкновенной. Idiolista vulgaris, как говорит Сольвейг, а уж она во всяких дивных тварях понимает, стольких препарировала… Пара рассказов о необходимой жестокости и тяжелой ноше кесаря, затем, непременно, пара шелковых чулок и кулек леденцов на дорожку — и инсургентка простит нам тот факт, что мы тоже живем на земле. Эти юные и не очень борцы за свободу обходятся Каллад гораздо дешевле, чем принято думать. Видишь ли, Рыжик, те, кто действительно приезжает стрелять и швырять бомбы, не витийствуют. Они сразу стреляют и швыряют бомбы.

Дэмонра непроизвольно коснулась левой щеки. Калладская медицина и дэм-вельдские мази сделали невозможное: шрама у нее не осталось. Но одна сторона лица все равно двигалась чуть хуже другой, так что улыбка выходила кривоватой. Окружающие были склонны списывать это на скверный характер нордэны, а Дэмонра не была склонна опровергать такого рода домыслы.

Наклз поспешил сменить тему:

— Эта барышня утверждала, что я прихожусь ей отцом, между прочим, — пожаловался он.

— Серьезное обвинение, — кивнула Дэмонра. — Ты отбрехался, надеюсь?

— Да. Я показал ей свою рэдскую метрику, прошедшую огонь двух войн.

— Она же поддельная.

— Вещь, за которую столько уплачено, может быть только подлинником.

— Боюсь, у тебя все-таки склонность к коллекционированию реликтов.

— Дата рождения убедила бы ее лучше, чем долгий рассказ.

Дэмонра тихо обошла кровать, поглядев на спящую со всех ракурсов, затем придирчиво осмотрела профиль Наклза и сообщила:

— Хм, знаешь, а в чем-то она права. Носик у нее, конечно, подгулял. Крупноват. Но форма — фамильная. В прошлом веке такое еще называли «породой».

Наклз тонко улыбнулся:

— Моя «порода» — остаточный продукт двух переломов, если говорить о форме носа. У белокрылых весьма далекие от педагогики методы вбивания информации в пустые головы.

— Их методы выбивания искомой информации, надо думать, от педагогики еще дальше.

— Не проверял.

— Впрочем, я не про твой, как выясняется, многострадальный нос. С этой проблемой можно найти понимание у Маэрлингов. Обоих. Я имела в виду, что барышня и впрямь на тебя несколько похожа. Во-первых, она тоже рыжая, хотя и менее радующего глаз оттенка. Во-вторых, пока она спит и молчит, в ней можно заподозрить некую внутреннюю красоту. Некую, Рыжик, и внутреннюю, не улыбайся. И для истинной рэдки она неприлично тоща — в-третьих.

— Валькирия, как грубо, — все-таки расплылся в улыбке Наклз. — Зеленая зависть тебе не к лицу.

Дэмонра недовольно фыркнула и гордо покинула спальню. Даже самые современные калладки в некоторых вопросах отличались весьма консервативными взглядами.

Пять веков назад беженцам из Аэрдис, ставшим первыми калладцами, выбирать не приходилось. Они спокойно приняли тот факт, что нордэны, приютившие их на своей земле, не хотят слышать аэрди и видеть крестов. Как результат, появился морхэнн — несколько вульгаризированный пришельцами аналог языка нордэнов — а также привычка не обсуждать свои и соседские верования на улицах. Столкновение патриархата беженцев и матриархата коренного населения тоже обошлось без кровавых драм и постепенно вылилось в равенство полов. А вот столкновение монархических убеждений бывших аэрдисовцев и теократических — нордэнов создало гремучую смесь. В итоге родился непогрешимый кесарь, который был прав даже тогда, когда его неправота была интуитивно очевидна пятилетнему ребенку. Текло время, два народа ассимилировались. Все прошло так хорошо и так мило, что Наклз подозревал у терпимости нордэнов какую-нибудь очень некрасивую подоплеку. Подоплека терпимости бывших аэрдисовцев была проста — они хотели жить. А для этого с нордэнами следовало дружить. Одна была беда: выходцы из Аэрдис приняли чужой язык, чужой социальный строй, чужие традиции и обычаи, даже чужую кулинарию, но принять чужие идеалы красоты было выше их сил. Беженцы считали, женщина должна выглядеть как женщина. Даже если она ходила на медведя, состояла в армии или в одиночку воспитывала пятерых детей. И формы ей полагалось иметь женственные. Северянок же природа приятными округлостями в массе своей обделила. Комплекция Магды Карвэн считалась чем-то вроде дара небес за особые заслуги. Умные северянки, конечно, очень быстро придумали особый крой корсетов, а также корсажи, турнюры и прочие женские хитрости, которыми успешно пользовались последние несколько веков. Взгляды на красоту давным-давно стали куда более широкими. Но чистокровные нордэны на пышнотелых, румяных рэдок все равно косились недобро. По старой памяти и унаследованной от прабабок горькой обиде.

— Я тебе, Рыжик, это припомню, — ласково посулила Дэмонра, устраиваясь на кухне. Последняя хранила следы пребывания Магрит, то есть была перевернута практически вверх дном. По счастью, большая часть шкафов пустовала, так что навести окончательный бардак юному дарованию не удалось. — Пусть твое чудо отсыпается. Так и быть, пару шелковых чулок, кулек леденцов и билет до Гвардэ я ей организую. В обмен на ее револьвер, конечно. Да, Рыжик, ветеран заслуживает почетного погребения в родной земле.

Наклз нахмурился:

— В родной? Значит, ты все-таки решила ехать.

Серые глаза нордэны зло сузились:

— Именно так я и решила. Может быть, ты даже сумеешь придумать какую-нибудь новую причину, по которой мое решение следует считать неправильным? Рейнгольд вот полчаса изощрялся.

— Рейнгольд ведь сам из Зигмариненов. Почему бы тебе не попросить его поговорить с кесарем? Родственника по материнской линии он послушает…

— Втягивать любовника в политику? — вскинула брови Дэмнора. — В этом, определенно, есть что-то безвкусное. К тому же, Рейнгольд — мальчик из хорошей семьи.

В понимании Наклза «мальчиком из хорошей семьи» обычно называлось начисто лишенное каких-либо мозгов и талантов существо, которое терпели разве что из уважения к заслугам родителей.

— В каком смысле?

— В таком, что весь союз промышленников и прочую примазавшуюся к ним сволочь он не перекричит. И вообще, не стоит давать повод испортить ему послужной список.

Вероятно, в другой раз Наклз и попытался бы возразить, но тут ему необыкновенно ясно вспомнился висок Кейси Ингегерд с аккуратной дырочкой.

— Похвальная щепетильность. А зачем ты в политику девочку втянула?

— Какую девочку? — не поняла Дэмонра.

— Кейси. Разве она не замешана в этих ваших вампирски-гражданских благодеяниях? Да она кандидатскую пишет по социальной адаптации кровососов, и вообще носится с ними, как с пушистыми котятами, — несколько злее, чем сам от себя ожидал, высказался маг.

— Если бы ты иногда отвлекался от своего идеального мира, Наклз, то заметил бы, что кровососы не пьют кровь. И что упомянутой девочке уже двадцать пять лет, десять из которых она благополучно по тебе сохнет в худших традициях прошлого века, — весьма холодно отозвалась нордэна. — Но это все не имеет значения. Потому что Кейси не участвует в наших «вампирски-гражданских благодеянияхх». Она даже не знает ни о ком, кроме Эрвина и Крейга. Все списки хранятся у совершенно другого человека, который и в Звезде-то не состоит. Я ответила на твой вопрос?

— Ты, я надеюсь, пошутила?

— Насчет Кейси?

Наклз дернул щекой. Нежные чувства Кейси его сейчас беспокоили куда меньше потенциальной дырки в ее голове.

— Да нет. Про человека со стороны.

— Нет.

— О бесы. Может, он вас еще и финансирует?

— Не без этого.

Наклз сообразил, что еще пара слов, и он все-таки выложит Дэмонре свой взгляд на нордэнскую манеру вести дела, который ей явно не понравится, а заодно и свое политическое кредо, которое понравится ей еще меньше.

— Мне остается только понадеяться, что, если вас поймают, ты сделаешь все возможное, чтобы тебя судили по праву стали. По серебру это вышка, Дэмонра. Спроси у Рейнгольда, если мне не веришь.

— Я тебе верю. Я, собственно, заходила, чтобы тебе сказать: поезд у меня послезавтра в девять вечера. Через четыре дня будем в Рэде. Придешь проводить?

— Разумеется.

— Ах да, желтобилетная инсургентка…

— Девочку я устрою сам. А ты забирай револьвер, раз уж он тебе так приглянулся.

7

Домой Эрвин вернулся около часа дня. Впрочем, «домой» — это было излишне сильно сказано. Лейтенантское жалование позволяло ему снимать две комнаты у госпожи Агнесс Тирье, проживающей в не самом худшем районе столицы. «Рабочие кварталы» начинались несколько дальше, так что фабричным дымом каморка Эрвина благоухала только в особенно неудачные дни. Хозяйка представляла собой апофеоз всего, что лейтенанту не нравилось в людях, но при этом была опрятна и не болтлива. Выбирая между скандальным нравом Тирье и серыми простынями у добряка Тэссэ, Эрвин выбрал чистоту. И периодически горько об этом жалел.

— Притащился, на ночь глядя, — пробурчала ему вслед эта славная дама более чем средних лет, с явной надеждой услышать ответную грубость. К сожалению, форма и погоны Эрвина не пугали ее сами по себе, а скандалить с женщинами он был не приучен. Возможно, догадайся он прийти снимать комнаты при полном параде, Тирье была бы вежливей, но ему хватило ума надеть гражданское пальто. Впрочем, позже мундир позволил ему выбраться из категории «явился, потаскун», но до «здравствуйте» по-прежнему было далековато.

— Доброго вам дня, мадам, — чрезвычайно любезно отозвался Эрвин, взлетая по лестнице. Его комнаты находились в мезонине. К несчастью, прямо под ними располагалась «гостиная», обставленная с чисто мещанским шиком. В частности, там имелся шкаф с коллекцией литературы весьма сомнительного качества, конный портрет предыдущего кесаря Эвальда в полстены и пианино. Последнее было причиной многих бессонных ночей и нравственных терзаний Эрвина. Пианино, впрочем, страдало гораздо сильнее. Судя по облупившейся надписи и старомодной виньетке, оно было ветераном, а, учитывая таланты хозяйской дочки, ветераном боевым, прошедшим жестокие испытания и многое повидавшим. Все, что Эрвин знал об Анне — худеньком как воробушек создании с мышиного цвета волосами — сводилось к тому, что у девочки имеется достойное удивления отсутствие таланта к музыке, во-первых, и, похоже, нечто неприятно напоминающее астму — во-вторых. Впрочем, бдительная мамаша ни разу не позволила ему и словом перемолвиться с дочуркой, периодически громко намекая, что некоторые неотягощенные моралью личности только того и ждут, как бы испортить малолетку да жениться на приданом. Эрвин при всем желании не смог бы сказать, сколько Анне лет — а ей могло с равным успехом быть и тринадцать, и семнадцать — и уж, конечно, не намеривался породниться с госпожой Тирье. А потому вежливо кланялся девушке, изредка встречаясь с ней в коридоре, и все. Ее брату, несколько забитому, но неглупому мальчишке двенадцати лет, он еще периодически приводил в порядок контурные карты, нужные для гимназии. Исключительно из любви к спокойной и кропотливой работе. Эрвину и в голову бы не пришло таким способом добиваться себе каких-то привилегий, но жизнь сыграла занятную шутку. Увидев, что с появлением подозрительного квартиранта оценки сына пошли в гору, Тирье скрепя сердце научилась приносить Эрвину чай до того момента, как он успевал окончательно остыть, и не сыпать туда соль вместо сахара. И даже не поднимала плату последние полгода.

— К вам гость заходил, — проорала Тирье снизу. Слышимость в деревянном доме была отличная, и Эрвин всегда об этом искренне сожалел. Спрашивать у старой жабы о личности посетителя было бесполезно. В лучшем случае Эрвин услышал бы лекцию о том, что порядочная дама не обязана знать в лицо всех сутенеров и карманников района. В худшем та могла даже поделиться деталями своей биографии, рассказав о горьком пьянице-муже и его ужасных друзьях. Это была единственная тема, которую Тирье могла обсуждать бесконечно и даже с некоторым благодушием. Поэтому Эрвин никогда не задавал лишних вопросов.

Из третьей комнаты мезонина, самой светлой и уютной, вышел крепкий мужчина в форме жандарма. Он был ниже Эрвина почти на полголовы, но шириной плеч превосходил его раза в полтора, не меньше. Красное, несколько бычье лицо с коротким и заросшим жесткими волосами лбом напрочь отбивало подозрение, что у этого человека может быть хоть какой-то ум. Первое впечатление было до чрезвычайности обманчивым.

Эрвин очень хорошо знал это, потому что с Ярцеком судьба сводила его уже трижды. Два раза доэтого Эрвину чудом удавалось выкрутиться. Сейчас маленькие глазки жандарма поблескивали от удовольствия. Лейтенант приказал себе успокоиться и вежливо улыбнулся:

— Доброе утро, господин полицейский. Я могу вам чем-то помочь?

— Ну что вы. Я пришел поглядеть, все ли с вами в порядке, — благодушно заверил жандарм в ответ. — А то вчера, знаете ли, вышло такое досадное недоразумение во «Враньем Когте». Мол, вам в лицо плеснули вином, а вы — представьте себе, чего только эти пьяные шалопаи не сочинят! — задымились! Ха-ха-ха!

— Молодые люди действительно были безобразно пьяны, — мягко и спокойно известил Эрвин, судорожно соображая, был в его комнате обыск или еще нет. Если был, то дело определенно принимало очень скверный оборот. Полиция не занималась нелюдью. На это существовал специальный отдел внутри Третьего отделения. А уж он состоял исключительно из профессионалов, которых трюком с двойным дном ящика не обмануть. — Вино и кровь так похожи. Боюсь, кто-то из них просто огорчился, когда оказался на полу с хорошим ушибом. Знаете, эти юноши, они такие нервные и ранимые. Как гимназистки.

Ярцек, наконец, изволил прищуриться:

— Один из них — сын прокурора.

— Прокурор плохо воспитал сына. Это неприятно, но такое бывает.

— А что у вас с виском, любезнейший?

По счастью, этот вопрос майор Мондум предвидела. И решила проблему радикально, в лучших нордэнских традициях, с привлечением подруги юности. Сейчас от Эрвина на три шага пахло помесью самогона и прогорклого масла.

— Да вот знакомой даме масло в лампаде менял. Стал выливать, и не заметил, что оно еще не остыло. Едва все на себя не опрокинул. Какое огорчение.

— Как даму-то зовут? — деловито уточнил жандарм.

— Магденхильда Карвен, — не без мстительного удовольствия сообщил Эрвин. С одной стороны, прикрываться именем честной женщины ему до крайности претило. С другой стороны, с майором Карвен люди в здравом уме не связывались. Она могла запросто спустить с лестницы даже жандарма, а потом свалить все на помутнение рассудка вследствие контузии. О том, была ли у нее на самом деле контузия, знала только она сама да Сольвейг Магденгерд. Но зубов через это дело лишились многие.

На туповатом лице Ярцека не отразилось ничего. Этот враг был опасен тем, что умел спокойно проигрывать и не сдавался в случае неудачи.

— В любом случае, я рад, что эпизод исчерпан. Берегите себя. Доброго дня.

— Доброго, — кивнул Эрвин спускающемуся жандарму и вставил ключ в замочную скважину. Дверь в его комнату, сказать по чести, можно было выбить ударом ноги, причем без особенных усилий. Но наличие замка на ней все-таки давало какую-то иллюзию если не безопасности, то хотя бы приватности.

Снизу донесся на редкость противный аккорд. Хозяйская доченька в очередной раз решила сыграть на пианино и нервах Эрвина. Второе, в отличие от первого, удавалось ей блестяще. Лейтенант Нордэнвейдэ до глубины души ненавидел диверсии против гражданского населения. Но тут он почти решился на военную подлость: ночью тихо спуститься в гостиную и поработать над крышкой инструмента. Она была добротная и тяжелая. При внезапном падении могла отбить горе-пианистке пальчики недели на две. И желание играть — на всю жизнь. Если очень повезет, конечно.

Ключ дважды повернулся в замке, Эрвин переступил порог первой комнатушки и замер. Внутри витал запах дыма. Марку сигары лейтенант, разумеется, сказать бы не смог, но это определенно было что-то недешевое. Ключ от комнаты был еще у Маэрлинга, на случай непредвиденных неприятностей, но Витольд курил нечто менее пахучее и уж, конечно, не стал бы делать этого в комнате приятеля. При всей своей сомнительной репутации, Маэрлинг-младший был на удивление неплохо воспитан. Особенно для единственного сына весьма небедного графа.

«Что за чушь?» — лихорадочно соображал лейтенант под аккомпанемент мучимого пианино. Обыск был более чем вероятен. Но какой дурак стал бы курить во время секретного обыска? О молодцах из Третьего отделения Эрвин думал мало хорошего. Он считал большую часть из них теми еще тварями, садистами и подонками. Но вот идиотами — не считал уже довольно давно.

— Как мило, что вы пришли, — донесся смутно знакомый голос из дальней комнатки. — Я уже устал вас дожидаться.

Ленивые «хозяйские» нотки сделали свое дело — Эрвин вспомнил обладателя голоса. «Мразь. Вот же мразь».

— Вас о визитах предупреждать не учили, мессир Винтергольд? — крайне холодно полюбопытствовал лейтенант, нащупывая кобуру. На первый взгляд, было непохоже, чтобы в его вещах рылись. С другой стороны Герхард Винтергольд, всесильный шеф тайной полиции, мог бы научить своего единственного сынка каким-нибудь профессиональным премудростям и выкрутасам, так что радоваться Эрвин не торопился. Он прошел в дальнюю комнатку, служившую ему помесью кабинета и спальни, и неприязненно уставился на посетителя. Тот был разодет, как на парад. Или как дама полусвета, случайно попавшая в приличное общество. Солнце играло на двух крупных перстнях, каждый из которых стоил значительно больше, чем весь этот домик вместе с жильцами. В глубине души лейтенант понадеялся, что местные воришки данный факт тоже отметили.

— Мессир Винтергольд? Ну зачем так официально, Эрвин? Я по старой дружбе зашел.

Лейтенант решил не уточнять, когда это между ними была дружба.

— Сделайте одолжение, перестаньте курить. У девочки снизу — астма.

— Да я бы на вашем месте еще спасибо сказал. Это бесцветное чудовище насилует пианино уже третий раз за утро. И мои эстетические идеалы заодно, — благодушно просветил Эрвина Винтергольд-младший, но сигару действительно затушил.

В жизни лейтенанта Нордэнвейдэ было не так уж много вещей, которые он безоговорочно ненавидел. Но Эдельвейс Винтергольд был близок к тому, чтобы попасть в их число. Вопрос «А не пойти ли вам на хрен, мессир?» вертелся у Эрвина на языке, но людям с фальшивыми документами следовало сдерживать прекрасные порывы души.

— Вы музыку пришли послушать? Или у вас было ко мне какое-то дело, достаточно важное для того, чтобы вламываться в чужой дом?

— Эрвин, вы наивны. У хозяйки есть запасной ключ. И она давно подозревала, что для вашей нервной работы вы подозрительно тихо себя ведете. Ни драк, ни скандалов, ни попоек — ничего.

— Даже животные не гадят там, где едят, — сухо сообщил Эрвин. — Все мои драки и попойки проходят вне дома. Или мне стоит таскать девиц прямо сюда? Пусть Тирье только скажет.

— Оправдания хорошие. Так или иначе, она дала мне ключ и она хозяйка дома. Вторжения не было.

— Был визит без приглашения, что в хорошем обществе считается недопустимо дурным тоном. Излагайте, зачем пришли, или выметайтесь.

— Вампир показал зубы?

Верхний ящик стола не был выдвинут. Возможно, все еще было в порядке. Огромный мир быстро сжался до нескольких метров, заполненных сигарным дымом, плавающим в ярком солнечном луче. Эдельвейс развалился в кресле рядом с этим проклятым столом и мерил Эрвина проницательным взглядом.

— А вот это вам придется еще доказать, — тихо посулил лейтенант.

Эдельвейс благодушно расхохотался:

— Какая гадость. Доказывать это будет мой почтенный родитель. Я не занимаюсь охотой на ведьм. Я пришел попросить об одной услуге.

— Занятно, что вы с этим пришли ко мне. Дело в том, что я не оказываю услуг людям, которых…

— Которых считаете ублюдками? Выражайтесь яснее, Эрвин, я не обижусь. Я же, так сказать, породистый ублюдок. С родословной, полной таких же ублюдков. Чего замолчали?

— Которых плохо знаю.

— Древняя мудрость, между прочим, говорит, что вы в некоторой степени несете ответственность за мою жизнь, — расплылся Эдельвейс в улыбке. Улыбалась у него только нижняя половина лица. Ярко-голубые глаза, признак немалой толики аэрдисовской крови, были пусты и ровным счетом ничего не выражали.

«Да знай я тогда, чьему выродку не дал прыгнуть с моста, сам бы подтолкнул», — раздраженно подумал Эрвин. О том, что некоторые добрые дела наказываются еще в этой жизни, он узнал с солидным опозданием почти в пять лет.

— Еще древняя мудрость гласит, что незваный гость может случайно навернуться с лестницы. Давайте к делу, если оно есть. Если его нет, то я, простите, не спал всю ночь, маюсь похмельем и вообще валюсь с ног.

— Мой почтенный батюшка решил в очередной раз прошерстить неграждан.

«Менее радикальные средства от старческого бессилия ему уже, видимо, не помогают», — Эрвин тоскливо посмотрел в окно. От визита сыночка четвертого человека в государстве он закономерно не ждал ничего хорошего.

— Удачи ему в славном деле избавления Каллад от выродков, бесов, ведьм и прочих приспешников Вселенского Зла.

— Не желаете узнать, есть ли вы в списке подозреваемых?

— Разумеется, я там есть. Давайте уже переходить к услуге.

Эдельвейс резко выдвинул верхний ящик стола. Эрвин сделал все возможное, чтобы не дернуться и сохранить спокойствие. Ящик изнутри был обит зеленым, вытершимся от старости сукном. Именно там сейчас и сходился весь бескрайний мир. Конец перспективы.

— Не хотите ничего сказать?

Мысли лейтенанта потекли очень быстро, четко и размеренно. Сейчас Эдельвейс извлечет склянку с сывороткой. Ухмыльнется. Скажет какую-нибудь пошлость. А Эрвин как раз успеет взвести курок. С такого расстояния невозможно промахнуться. Пулю в голову ублюдку и… И в окно. Выстрел услышат во всем доме, так что да, в окно. Закоулками до дома Витольда, взять денег на дорогу в долг и рвануть в Рэду. В Рэде будет война. Там можно прятаться хоть до скончания века. Нет, к Витольду идти нельзя ни в коем случае. Незачем никого втягивать. Втягивать. Да вся Ломаная Звезда окажется втянута. Вместе с ним. По самые уши, — сердце отбило в груди какой-то бешеный ритм. — Значит, не так. Придется застрелить Эдельвейса, немедленно уничтожить сыворотку, по возможности создать иллюзию крупной пьянки и застрелиться самому. Ничего не остается. Но тогда в Эдельвейса придется стрелять через подушку. Хорошо.

Эрвин молча обошел стол и прошествовал к кровати. Белая пуховая подушка была как раз тем, что требовалось. Но ее потом тоже придется куда-то деть.

Эдельвейс, посмеиваясь, извлек из ящика бумаги и ложное дно. Эрвин за его спиной вынул из кобуры револьвер и потянулся к подушке.

— …! — сынок всесильного Герхарда Винтергольда удивленно выругался, а потом расхохотался. Эрвин механически посмотрел в ящик. Он прекрасно знал, что там должно было лежать.

Сыворотки Асвейд — рубиново-красной жидкости, которую мало с чем можно было спутать — в зеленой склянке там не лежало. Вместо нее на дне ящика, стыдливо поблескивая тусклым боком, покоилась бутылка дешевой калладской водки. И огурец. Отличный такой огурец, крупный, зеленый, весь в пупырышках. Как картинка из букваря. Бутылка была ополовинена, а огурец надкусан.

Эдельвейс смеялся как ребенок. Эрвин бездумно созерцал натюрморт и глазам своим не верил. Голова стала неожиданно звонкой и пустой.

— Восхитительно, — простонал сынок начальника тайной полиции. — Я считал, вы скрываете вампиризм. Но, бесы дери, лучше иметь порфирию, чем такой дурной вкус! Водка с огурчиком! Ха-ха! Очень народно. Поддерживаете калладского производителя? Бла-агородно, нечего сказать!

Чудовище с первого этажа на пару мгновений перестало терзать инструмент, но тут же продолжило с новой силой. Эрвин пару раз моргнул. Огурец не исчез, не выпорхнул в окно, он все так же лежал в ящике и вызывал у Эдельвейса приступы непонятного веселья.

— Да…. на… эту «агентуру»! «Подозрительный тип», «не пьет»… Не могу!

Эрвин молча опустился на кровать и убрал револьвер под подушку. И тоже расхохотался, правда несколько более дребезжащим смехом. Не сиди он на сыворотке Асвейд, наверное, получилась бы отличная истерика, но упомянутая сыворотка отчасти притормаживала эмоции. И все равно на одни сутки чудес и приключений выходило многовато.

— Итак, Эдельвейс, вы выпить пришли со мной за компанию, или уже изложите просьбу? — поинтересовался лейтенант, поборов приступ смеха.

— Нет, спасибо, я такой дряни не пью. На самом деле, я хочу, чтобы вы передали Дэмонре вот это, — молодой человек несколько театральным жестом извлек из петлицы кипенно-белую розу и протянул цветок Эрвину. Лейтенант не в первый раз за этот день подумал, что они с Зондэр жгли в доме Наклза какие-то очень странные свечи.

— Что?

— Роза, Эрвин. Цветок такой. Не отравлена, что вы так смотрите? Я ее руками без перчаток держу.

— Вижу, что роза, — роза и вправду была отличной. Свежая, только сегодня срезанная оранжерейная «зимняя роза», имеющая такую кипенно-белую окраску, что кажущаяся почти светящейся. — Есть более простые способы послать цветы даме сердца. Если вы не укажете в записке имени дарителя, полковник Дэмонра, пожалуй, даже может не вышвырнуть их сразу.

— Дамам я обычно отправляю красные. Знаете, белые символизируют чистоту, невинность помыслов и рыцарское преклонение, а это несколько скучно и крайне немодно. Отдайте ей цветок. Так скоро, как сумеете. Она все поймет.

— Сказать, что от вас?

— Сказать, что от моего почтенного родителя. От меня можете прикупить пару розовых — увидите презабавную сцену.

8

Когда Эдельвейс, крайне довольный собой и все еще тихо посмеивавшийся, наконец, убрался, Эрвин заперся изнутри, припер дверь стулом и склонился над бутылкой водки, принюхиваясь. Судя по запаху, в ней и вправду была самая что ни на есть обычная дешевая водка. Сыворотка пропала безвозвратно. Анна в гостиной все измывалась над пианино, отчаянно колотя по клавишам.

Лейтенант задумался. Несколько часов назад кто-то спас его жизнь. Скорее всего, этот кто-то был в доме. Почти наверняка. В конце концов, спаситель имел доступ к его комнате и знал про ящик. Это никак не могла быть хозяйка, поскольку Тирье ни за что не стала бы покрывать «вампира». Даже если бы она хорошо относилась к Эрвину, а она к себе-то не всякий день относилась хорошо. Чего уж взять с квартиранта, периодически притаскивающегося домой под утро. Кай, ее сын, по причине светлой молодости и наличия идеалов куда больше походил на роль спасителя. Вот только мальчишка едва ли додумался бы до того, чтобы не просто найти и вытащить сыворотку, а еще и сунуть на ее место такой плебейский набор. Прислуги Тирье не держала. Из возможных вариантов оставалась только Анна, с упорством, достойным лучшего применения, убивавшая и без того немало повидавший инструмент.

Девица играла уже минут на тридцать дольше обычного, если то, что она вытворяла, вообще можно было назвать игрой. Всем домочадцам, кроме Эрвина, сказочно повезло: у них не было и намека на музыкальный слух. А вот у него слух был почти идеальный. Последний год Эрвин совершенно серьезно считал это своим большим недостатком.

Так или иначе, лейтенанта не погладили бы по головке, если бы он потерял неизвестно где полбутылки качественной сыворотки, поэтому беседа с музыкально одаренной барышней была неизбежна. Эрвин спустился в гостиную. Бдительная мамаша — о чудо! — не вышивала у окна. Она, скорее всего, копошилась на кухне. Нордэнвейдэ это как нельзя более устраивало. Взгляд лейтенанта упал на тоненькую шейку под жиденьким узлом волос. С некоторым запозданием он сообразил, что девушке никак не могло быть ни двенадцати, ни четырнадцати: калладские девочки в таком возрасте еще заплетали косички. Этому бледному, забитому жизнью существу было не меньше шестнадцати.

Анна с силой ударила по клавишам. Рояль издал почти что стон.

— Анна, спасибо.

Худые плечи дернулись, но девушка не повернулась. Только шея пошла частыми красными пятнами.

— Не стоит благодарности, — тоненьким голоском ответила она, не переставая стучать по клавишам. Мать в кухне, скорее всего, слышала только адскую какофонию. Видимо, на то сметливая юница и рассчитывала.

— Я могу узнать…

— В серванте. Рядом с вишневой наливкой.

Эрвин оглянулся на сервант и обомлел: между вишневой наливкой и какой-то идиллически-розовой вазочкой действительно поблескивала знакомая зеленая бутыль. «Вот же молодежь пошла», — не без восхищения подумал он. Сыворотка Асвейд стояла едва ли не на самом заметном месте. Но розовая вазочка с барашками, видимо, полностью убивала ее своим гордым присутствием.

Эрвин извлек сокровище и спрятал под полу.

— На самом деле я хотел спросить, как вы догадались.

— Никак. Просто интуиция. Вы были не похожи на остальных жильцов.

— Прошу прощения?

— Те меня хоть иногда замечали. Делали фальшивые комплименты, просили устроить скидку, — Анна выбила из рояля еще какой-то потрясающий аккорд. — А вы как будто вообще нас за людей не считали.

Эрвин мог бы сказать, кто кого на самом деле за людей не считал, но после сегодняшнего поступка Анны у него возникли на сей счет некоторые сомнения.

— Вы ошибаетесь. Я как раз считал вас за людей.

— Не своего круга.

Эрвину даже стало любопытно, к какому такому кругу он, по мнению Анны, принадлежит. Сын органиста, сбежавший из родной страны на двадцатом году жизни.

— Я тоже не дворянин, если вы об этом. И у меня тоже гражданство второго класса. Как вы можете понимать, поддельное.

— Нет. Не ошибаюсь. Я уже год колочу по клавишам, хотя это мне смертельно надоело, а вы даже ни разу не изволили сделать мне замечание.

Мужской разум никак не выдерживал столкновения с женской логикой и был близок к капитуляции.

— Тогда я теряюсь в догадках, зачем вы меня спасли.

— А вот затем, чтоб вы это все поняли! — Анна вновь со злостью ударила по клавишам. Пианино тоже было близко к капитуляции, причем безоговорочной.

— Вы сейчас разнесете инструмент. И ничего не объясните толком.

— А я и не собираюсь ничего объяснять!

Чрезвычайно любопытный разговор готовился пойти по кругу. Эрвин невозмутимо скрестил руки на груди.

— Как вам угодно. В таком случае, позвольте сказать, что вы проявили изрядную изобретательность. Мало кто из моих сверстников додумался бы до такого.

Нервная игра стала чуть ровнее. Эрвину даже показалось, что он начинает узнавать мучимое девушкой произведение.

— Особенно меня потряс огурец.

Анна хихикнула:

— Я специально одолжила у дворника дешевую водку. А то, положи я туда мамину наливку, ваш отвратительный гость мог бы предложить вам выпить. Огурчик прилагался.

«Отвратительный гость» был отнюдь недурен собой и считался одним из самых завидных столичных женихов. Правда, Витольд Маэрлинг мог переплюнуть его по обоим параметрам, так что Эдельвейс, по слухам, лейтенанта не терпел. А широкий взгляд Анны на вещи заслуживал похвалы.

— В Третьем отделении вам бы цены не было. С такой-то выдумкой.

— Никогда я не стала бы на них работать.

— А на кого стали бы? — когда Эрвин понял, что задал ужасно бестактный вопрос, было уже поздно. Анна резко опустила крышку рояля и обернулась. В глазах у нее стояли слезы.

— Вы надо мной издеваетесь? Меня через год-другой на свете не будет, — тихо и прерывисто произнесла она.

«Астма», — сообразил Эрвин. А шедевр, который девушка пыталась играть, был прологом оперы Вирдэна «Кассиата». Великому композитору удалось положить на музыку в целом довольно банальный роман о любви юноши из хорошей семьи и безнадежно больной дамы полусвета. В книге он и она на протяжении трех с лишним сотен страниц соревновались в самопожертвовании и занимались прочими глупостями подобного толку, а потом женщина умерла. Героиня запомнилась Эрвину только пристрастием к белым лилиям и сценам ревности. Вирдэн был гением, так что сумел превратить скучнейшую книгу в великолепную оперу. Анна сейчас от него не отставала, превращая великолепную оперу в дурную оперетту.

— Простите. Почему вы не уедете? Насколько я знаю, в таких случаях полезен морской климат.

— На какие деньги?

— Например на те, которые можно выручить с продажи этого дома.

— Мать не поедет. Она еще девочкой видела, как горцы прошли Виарэ, и как калладцы потом гнали их обратно по той же Виарэ. Она из Каллад никуда не уедет. Ей кажется, что это адово место — единственно безопасное на свете.

— А вы тоже так считаете, Анна?

Анна пожала плечами. Она куталась в большой шерстяной платок и смотрела мимо Эрвина. Щеки у нее горели.

— Это не имеет значения. Дом не мой.

Лейтенант задумался. В Виарэ у него не было ни друзей, ни знакомых. Зато оставались какие-никакие связи в Рэде. При больнице неподалеку от того местечка, где он родился, раньше жила очаровательная супружеская пара средних лет. Милейшие люди, к сожалению, бездетные. Кормили яблоками всю окрестную малышню, включая Эрвина. Если они еще были живы, то не отказались бы взять девушку на какую-нибудь несложную работу. В Рэде, конечно, не имелось моря и, как следствие, целительного морского воздуха, но там было гораздо менее холодно и сыро, чем в калладской столице.

— А в Рэду бы вы поехали? Потом.

— «Потом» не будет. Я бы куда угодно поехала. Невесело ни с того ни с сего начинать задыхаться.

— Я скоро буду в Рэде… по делам. Поспрашиваю и непременно что-нибудь найду. А теперь, будьте добры, уступите мне место. Пусть эти стены хоть раз услышат правдоподобную «Кассиату».

Анна улыбнулась, мигом похорошев, и приглашающе кивнула на стул.

9

Дни летели удивительно быстро. Первое число прошло в каком-то мутном мареве, второго в воздухе уже запахло неясной угрозой, а третьего с утра пораньше либеральные газеты возопили «Захватническая война!» «Защита интересов кесарии!» — ответили консервативные издания, имевшие хоть чуточку совести. Другие с ходу брякнули «Спасение братского народа!». И понеслась.

Наклз давно подозревал, что история представляет собою скорее направленный необратимый процесс, нежели что-то иное, и время ее не имеет ни малейшего отношения к тому времени, которое гимназисты в тетрадках по физике обозначали буквой «t». Время как бы распадалось на два несовпадающих по скорости и направлению потока: его, Наклза, жизнь, которую можно было отмотать назад и поглядеть, что было за пять, десять, двадцать лет до нынешнего дня, и еще на один поток. Или, скорее, круто уходящую вверх спираль. Ее нельзя было даже мысленно перечесть назад. Терялись сцепки и причинно-следственные связи. Жернова истории мололи мир, ее маховик раскручивался все быстрее, безумная круговерть подхватила тысячи людей и бросила навстречу друг другу.

А Каллад спокойно спал и, наверное, видел хорошие сны.

Если бы кто-то спросил Наклза, что не так, он бы твердо ответил: «Лихорадит историю». Потому что ничего другого в Каллад гарантированно не лихорадило. Солдаты в новеньких шинелях с песнями грузились в эшелоны, как грузились туда их отцы тридцать лет назад. Мрачноватые офицеры хмурили брови и обещали вернуться к концу весны, привезя женам и детишкам корзину рэдских яблок, вызревавших необыкновенно рано. Художники, как и раньше, рисовали нечто такое символически-мистическое, совершенно непонятное, но, по слухам, талантливое. Поэты средней руки наперебой воспевали нежных Маришек, которых добрые калладцы освободят от имперского гнета. Хорошие поэты молчали или писали о том, о чем пишут обычно — о любви. Безо всякой псевдопатриотической чуши и «нежных Маришек». Государственные театры давали блестящие спектакли. Балетная группа Тэссина была выше всяких похвал. Газеты грызлись между собой с остервенением, до которого дойдет не каждая свора голодных собак. Матушки оплакивали падение нравственности, пустые музеи и переполненные публичные дома. Гимназисты украдкой бегали по борделям и сомнительным пьескам, гимназистки потихоньку вдыхали эфир и все они, иногда совместно со студентами, периодически стрелялись и травились из-за роковой любви или двойки по химии. В основном, бестолково и неудачно.

Мир оставался прежним.

Магрит, ранним утром третьего числа по слогам прочитавшая газетный заголовок, к удивлению Наклза не схватилась за нож и не стала крыть его последними словами, как приспешника злобных сатрапов. Девушка просто закрыла лицо руками и горько зарыдала. Видимо, в русой головке уже поселилось какое-никакое чувство реальности, и оно подсказало, что кулаками махать поздно.

Наклз бегал по академическим делам, пытаясь попутно состряпать новоявленной «родственнице» хоть какие-нибудь документы. При слове «племянница» специалисты по щекотливым вопросам дружно цвели в двусмысленной улыбке и сообщали, что «как мужчина мужчину» они его, конечно, понимают, но пока метрических свидетельств в продаже нет.

Дэмонру и всех ее знакомцев он почти не встречал. Только утром третьего числа получил записку, в которой указывался номер поезда и час отправления. К назначенному времени Наклз взял извозчика и добрался до вокзала. Там было черно, людно и шумно. Сквозь ночь летело мелкое снежное крошево. Тоскливо стонали паровозные гудки. Толпа гудела, какая-то тоненькая поэтесса миленьким сопрано читала скверные патриотические стихи. Какой-то сынок крупного дельца даже догадался притащить корзину гвоздик. Головки цветов скорбно пожухли. Парень невнятно ругал пройдоху-продавца по матери. Стайка неведомо как попавших сюда гимназисток громко восхищалась благородным порывом и боевым духом воинов. Благородные воины из простых курили, покрякивая от мороза, и периодически посылали барышень на известный простому народу адрес. Хорошеньких, кроме поэтессы, на платформе не оказалось.

Все это Наклз фиксировал чисто механически, пока пробирался через шумно дышащую и гомонящую толпу. Сперва он увидел Магду. Женщина возвышалась в конце платформы, как корабельная мачта. Узнал ее Наклз по исключительно безвкусной шапке и внушительному развороту плеч. Командирский рык майора Карвен пробился сквозь метель несколько позже. Она поучала свою сестричку, Эйрани, известную красавицу известных нравов. Жизненные советы, которые Магда оставляла младшей сестре, в основном касались той сферы жизни, которую Наклз вообще предпочитал не обсуждать, тем более, на людях. Денщики с интересом слушали и порой кивали, уважительно поглядывая на такой светоч знаний. Дэмонра обнаружилась чуть дальше, у самых перил. Она говорила с Рейнгольдом. Законник в шумящей толпе, периодически выдающей очень непечатные выражения, казался несколько потерянным. Он близоруко щурился и пытался прикрыть Дэмонру от ветра. Это было совершенно невозможно: хорошая калладская метель мела сразу во все стороны. Нордэна обернулась и встретилась с Наклзом взглядом, что-то проговорила Рейнгольду, а потом, активно работая локтями, сквозь толпу поспешила навстречу.

— Я рада, что ты пришел! — перекрикивая метель, сообщила Дэмонра. — Да кто ж тебе завязывал шарф? Руки бы оторвала!

— Я и завязывал, в моем возрасте, знаешь ли, уже пора научиться одеваться самостоятельно и еще рано — разучиться, — отшутился Наклз. Дэмонра тем временем оборачивала его шею концами шарфа еще раз.

— С платформы спрыгнуть сможешь?

Вопросы подобного толку от Дэмонры не ставили Наклза в тупик уже лет десять. К некоторым вещам следовало просто привыкнуть.

— Разумеется.

— Отлично. — Нордэна легко перелезла через перила и плюхнулась в сугроб. Наклз повторил ее подвиг, хотя и менее изящно. За платформой мело чуть слабее и было не в пример тише. Во всяком случае, ему так показалось.

Дэмонра крепко его обняла. Удивиться маг не успел: он почти сразу почувствовал, как в его кармане хрустнула бумага. Нордэна была не тем человеком, который стал бы играть в Третье отделение без веских на то причин, поэтому никаких вопросов Наклз не задал.

— Вечером прочтешь, не срочно, — прошептала Дэмонра. — И еще одно.

Нордэна сняла шапку и протянула ее Наклзу со словами: «Подержи!». Если под шапкой когда-то и была прическа, то метель расправилась с ней мгновенно. Свою вполне приличную косу Дэмонра остригла, так что теперь несколько напоминала пажа из прошлых столетий. Она вряд ли нуждалась в каком-то комментарии к новой прическе, поэтому Наклз разумно решил оставить свое мнение при себе. А считал он, что следовало сохранить косу и избавиться от Каллад, и никак не наоборот. Нордэна расстегнула верхние пуговицы шинели и теперь копошилась, пытаясь что-то сделать с воротом мундира не снимая перчаток.

— Что ты хочешь?

— Естественно, я готовлю тебе прощальный танец с раздеванием, я слыхала, это теперь модно, — огрызнулась Дэмонра. А потом извлекла из-под мундира и сняла через голову длинную ленточку. На ней висел колокольчик без язычка. Сквозь мелкий снег Наклз удивленно смотрел на покачивающуюся черную ленту и маленький кусочек серебра на ней.

— Это все, конечно, чепуха, — нахмурившись, пробурчала Дэмонра. Наклз глазам своим не верил: он впервые за двенадцать лет видел ее смущенной. — Но ты все-таки носи его, ладно?

Дэмонра протягивала ему ключи от персонального нордэнского рая. Наклзу не слишком хотелось попасть туда, где каждый день воюют и каждую ночь пьют, но широту этого жеста он оценил. Нордэны считали, что колокольчик без язычка позовет их на битву, когда зазвонят его старшие братья, висящие в Дэм-Вельде, над холодным морем. И по этому звону каждый нордэн — живой или мертвый — найдет дорогу к своему войску, где уже будут ждать братья и сестры по оружию.

Потом состоится битва, нордэны проиграют, дружно полягут, но и победителей с собой захватят, и через это дело благополучно попадут в свой казарменный рай. А новый мир возродится под новым солнцем, но уже без них.

И Дэмонра только что пожертвовала свой входной билет в вечность в пользу страдающего неверием мага. Что, конечно, было даже глупее, чем просто выкинуть его в снег.

— Ты же понимаешь, что я это взять не могу.

— Не переживай. Нашим богам плевать, веришь ты в них или нет.

— Я не о том. Тебе он больше пригодиться. А я не вынесу компании боевых дам на неопределенный срок. Я, знаешь ли, очень консервативный и занудный человек.

— Босая, беременная и на кухне?

— Около того, — приврал Наклз.

— Все равно, надевай. Мы потом под шумок переправим тебя на верхний круг аэрдисовского ада. Будешь там скучать с древними мыслителями. Зануду к занудам — хороший же вариант.

Перспектива была заманчива, но Наклз предпочел бы остаток вечности проскучать в компании жены и дочки. К сожалению, для этого надо было верить в вечность, как самый минимум. У него не было даже упомянутого минимума.

Дэмонра прищурилась и раздельно повторила:

— Чепуха все это, Рыжик. Но ты надень, будь так любезен. Может, у меня корыстная цель. Может, я так смогу тебя найти… Ну, если что.

«Если что» Наклзу определенно не понравилось, но никаких уточняющих вопросов он задавать не стал. Дэмонра вообще редко отягощала его просьбами. Маг вздохнул, развязал шарф, расстегнул плащ и тугой ворот мундира, надел ленточку и заправил колокольчик под рубашку. Безделушка была холодной, как лед. Потом совершил некоторое количество обратных действий и снова уткнулся носом в шарф.

— Довольна?

— Вполне.

— Ну и глупо очень. Потому что я тебя всегда бы нашел, даже если бы ты не повесила мне на шею этого вашего инфернального чудо-компаса.

— Но ты его не будешь снимать? Даже в бане и у девок?

Наклз фыркнул:

— Обещаю и клянусь. Девицы будут в восторге от такой реликвии. Возвращайся скорее.

— Приглядишь за Рейнгольдом?

Наклз не был настолько бестактен, чтобы спросить, что же помешало Дэмонре повесить колокольчик на шею жениху или приглядеть за ним самостоятельно, никуда не уезжая. Хотя эта мысль его и посетила.

— Он взрослый мальчик, и я ему не нравлюсь. Но я постараюсь.

Паровоз издал пронзительный гудок. Дэмонра поджала губы:

— Счастливо, Рыжик, — и, не дожидаясь ответа, побежала к лестнице на платформу, проваливаясь в глубокий снег.

Когда Наклз по ее следам доковылял до той же лестницы, поезд уже отходил. Толпа отхлынула к перилам, паровоз выбрасывал в воздух клубы дыма, кто-то наспех осенял кого-то знамением — хваленый калладский атеизм в таких ситуациях нередко прижимал уши — кто-то плакал. Дэмонра висела на подножке поезда и жизнерадостно махала Рейнгольду шапкой. В освещенном окне вагона Наклз увидел лицо Кейси, почти под тем же ракурсом, что два дня назад во Мгле. Висок девушки был чист и прикрыт кокетливым пшеничным локоном. Она что-то сказала соседу по купе — его Наклз не рассмотрел — и повернулась лицом к стеклу. Встретившись с васильковым взглядом, маг подумал, что ему следует помахать Кейси рукой. Но делать это было совершенно бессмысленно: из освещенного купе она ни за что не увидела бы, что творится на темной платформе.

Наклз обернулся. Дэмонры на подножке уже не было: видимо, ее утащила внутрь Магда, крайне серьезно подходившая к технике безопасности и здоровью сослуживцев. Но нет, оранжевая, припорошенная снегом голова мелькнула еще раз, уже из открытого окна:

— Не забывай ухаживать за моими зимними розами на чердаке, — задорно улыбнулась нордэна. — Слышишь? Не забудь!

Такую просьбу было сложно забыть: Дэмонра не любила розы и отродясь их не выращивала.

Поезд медленно набирал ход. Наклз, в свое время не самым удачным образом эвакуированный из Рэды, терпеть не мог смотреть вслед уходящим составам. Он поднял глаза к небу: через ярящуюся метель пробивалось мертвенно-белое пламя луны.

А замерзшая поэтесса несколько дребезжащим сопрано все рассказывала людям о необходимости братской помощи и неизбежном вознаграждении за благие дела, о любви и памяти, смерти и бессмертии.

— Хватит выть, не за яблоками едут, — бросил ей какой-то молодой человек в одежде рабочего. Девушка испуганно осеклась.

Поезд медленно таял в черно-белой круговерти.

Глава 3

1

Эйрани Карвэн была ослепительно хороша собой — на данном суждении сходились и ее друзья, и ее враги. Первые никогда не забывали при этом добавить, что ее красота равняется уму, а вторые заменяли «ум» на «распущенность». Наклз бы не поручился, какая из версий ближе к правде. Его никогда особенно и не занимало ни содержимое хорошенькой головки Эйрани, ни тем более чистота ее простыней. С тем фактом, что сестрица Магды — редкая красавица, стала бы спорить только другая красавица. А вот что Наклзу в ней не нравилось, так это некий налет вульгарности, почти неуловимый и ни в чем конкретно не выражающийся. Нет, на фоне Магды Эйрани, разумеется, выглядела образчиком блестящих манер и всего возможного светского лоска. Младшая Карвэн не употребляла грубых слов, возмущенно трепетала ноздрями тонкого носика, когда при ней их употреблял кто-то другой, виртуозно танцевала, первоклассно имитировала живейший интерес к словам собеседника и умела при случае блеснуть очаровательным невежеством по любому злободневному вопросу. Иными словами, Калладский Институт благонравных девиц смело мог бы гордиться своей выпускницей, если бы только она его действительно окончила. Наклз в жизни не видел Эйрани не то что пьяной, кричащей или ведущей себя развязно, а даже недостаточно любезной или неаккуратно причесанной, но для него она все равно осталась в категории «не барышня». И дело было вовсе не в тонких сигаретках, которые Эйрани при случае весьма мило покуривала. Наклз и сам бы не ответил, в чем же было дело. Но общепризнанная красавица, звезда балов и предмет десятка только известных дуэлей, магу чем-то не нравилась. Впрочем, даже нравься она ему, благосклонность дамы такого уровня стоила денег, которые приват-доцент никогда бы не заработал честным трудом. Нежелание общаться с компетентными органами также стояло на страже сердца и кошелька Наклза.

Когда маг боковым зрением заметил, что Эйрани его догоняет, он едва сдержал желание ускорить шаг. Впрочем, сделать это в вокзальной толкотне было бы непросто. У перил лестницы они практически поравнялись. Дальнейшее игнорирование госпожи Карвен-младшей уже попахивало дурным тоном — как-никак они были представлены друг другу еще в те годы, когда Эйрани только начинала свои светские успехи. Наклз мрачно подумал, что при случае свалит свое нехорошее поведение на проблемы со зрением, но предприимчивая красавица не оставила ему выбора: с жалобным вскриком Эйрани почти упала на мага. В принципе, ступеньки были достаточно обледенелыми, чтобы поскользнуться на них совершенно естественным образом, особенно если учесть ныне популярные среди столичных модниц тоненькие каблучки, но Наклз знал цену таким вот чудесным совпадениям. Что, конечно, не помешало ему поймать даму, хотя и несколько менее нежно, чем требовал этикет.

— О, мессир Наклз, какая неожиданная встреча! — Эйрани взмахнула роскошными ресницами, на которых застыли снежинки.

— И весьма приятная, — холодно и неубедительно заверил ее маг. — Надеюсь, вы не ушиблись?

— О нет, но только благодаря вам, — Карвэн одарила спасителя благодарным взглядом глубоких медовых глаз. Наклз засунул руку в карман, проверяя наличие полученных от Дэмонры бумаг. Меньше всего на свете он готов был поверить, что и впрямь заинтересовал признанную столичную красавицу своими скромными достоинствами. Достаточного количества наивности у него не было даже по юности.

— Знаете, это все так неожиданно. Я совершенно выбита из колеи, я потрясена, я в растерянности…, - продолжала мурлыкать Эйрани, не забывая заглядывать ему в глаза. Если Наклз хоть что-то понимал в жизни, дальше ему следовало стать «милым Найджелом» и выслушать какую-нибудь просьбу. — Кто бы мог подумать, в наше время — и такое зверство, война, ужас… — В том, что война — это ужас, Наклз ни секунды не сомневался. Но он, в отличие от Эйрани, имел по этому вопросу знания самые практические, а потому предпочел ими не делиться.

— Как я волнуюсь за сестру! Она такая… отважная. Болтают, что Магда — заговоренная, но ведь всякому везению есть предел!

«Еще бы не волновалась», — не без раздражения подумал маг: нуждающаяся в поддержке Эйрани вцепилась в его руку вполне профессионально. Держала как капкан, правда очень красивый и пахнущий дорогими духами. «Кто-то же должен оплачивать твои капризы, а молодые люди в наш век достаточно прагматичны, чтобы понять — бордель в экономическом плане выгоднее, чем дама полусвета. Если верить Маэрлингу, сословие куртизанок почти растоптано сапогами мирового прогресса».

— Война ужасна и противоестественна, а госпожа Магда чрезвычайно отважна, — сухо подтвердил Наклз, нисколько не сбавляя шага. Увы, Эйрани перебирала каблучками с весьма приличной скоростью.

— Как умный человек, скажите мне, нам стоит опасаться?

— «Нам»? — «не понял» Наклз.

— Ну, я имею в виду жителей столицы.

Еще бы она имела в виду жителей провинции или других городов. С точки зрения госпожи Карвэн обитаемый мир, наверное, заканчивался сразу за кольцом загородных вилл и дач. А дальше так — ветер гуляет, пирожные сами по себе на кустах вызревают, да ученые медведи странствуют по трактирам в поисках ангажемента. И еще бабы в платках до бровей веселые песни поют, государственная опера в этом вопросе не может ошибаться.

— Опасаться? Разумеется, если не соблюдать известную осторожность. Весна на дворе. Туберкулез и тиф пока никто не отменял, — маг упорно «не понимал» и не желал понимать.

— Я говорю о возможности поражения.

Даже профессионал в области вероятностей скорее всего употребил бы здесь очень непрофессиональное словечко «невозможность».

— Об этом вам следовало спросить сестру. Госпожа Магда определенно смыслит в подобном значительно больше меня.

— Она ужасная молчунья, когда речь идет об армейских делах, — вздохнула Эйрани.

Наклз проникся к Магде Карвэн уважением задолго до этого дня, и пока не имел причин о том жалеть. В практических делах эта «приземленная» дама с троичным аттестатом и грамматическими ошибками даже в бранных словах давала многим признанным умникам сто очков вперед. Например, умела не трепать языком при родственниках — а на подобных вещах и «государственные умы» прогорали. Маг, правда, никогда не стал бы вербовать Эйрани в качестве шпиона — красавица все-таки имела альтернативные источники дохода, сопряженные с куда меньшим риском. За аморальное поведение ее разве что пожурили бы люди, которым внешность подобного поведения позволяла бы, а вот за работу на кого-то из соседей сразу бы повесили.

— А я в этих вопросах ужасный невежда, — отрезал Наклз. Он искренне полагал разговор оконченным. Но и прелестница сдаваться не торопилась:

— Мессир Наклз, у вас есть какие-то личные причины так меня не любить?

Вопрос был задан в лоб и уже гораздо менее капризным тоном. Маг даже несколько смутился:

— Нет, никаких, — быстро ответил он.

— И все-таки я вам не нравлюсь.

— Думаю, это с лихвой компенсирует толпа ваших поклонников, госпожа Карвэн, — не стал изощряться во лжи Наклз.

— Вы очень жестоки. Я только что проводила сестру на войну.

«Но это еще не повод провожать меня до дома», — раздраженно подумал маг. Вся эта комедия не нравилась ему с самого начала.

— Поглядите на перрон. Вы не так одиноки в своем несчастии, как вам кажется.

— Я забыла дома кошелек, — фронтальная атака не удалась, Эйрани перешла к фланговой.

«И любовника, видимо, тоже. Не только у меня сегодня паршивый день».

— Разумеется, я буду счастлив нанять для вас экипаж.

— Вы решительно отказываетесь меня проводить?

Силуэты извозчиков уже выступали из снежной круговерти. До них оставалось шагов десять. Наклз собирался ответить, что всего лишь решительно отказывается нести ответственность за возможное воспаление легких у Карвэн после пешей прогулки по такому морозу, но тут рядом с ним мелькнуло что-то темное. Движение было слишком быстрым, чтобы не быть опасным. Эйрани весьма целеустремленно висла на его правой руке, а левая у него была в кармане, так что при столкновении с неожиданным препятствием маг едва удержал равновесие. Что-то сильно пихнуло его в левый бок. Наклз рефлекторно высунул руку из кармана и мгновением позже понял свою ошибку. Раздался хруст бумаги. Маленькая черная тень спешила прочь, унося с собой так и не прочитанное послание.

— Мразь, — с несвойственной ему экспрессией прошипел Наклз. Преследовать вора в черно-белой круговерти было бесполезно, маг вообще не то чтобы отлично бегал, да еще в зимней одежде, по льду и с красавицей на буксире. Но документы Дэмонры ни в коем случае не должны были попасть к третьим лицам, пока он хотя бы не знал их содержания. Магу не оставалось ничего, кроме спонтанного выхода во Мглу. Увы, после этого уже не он волок бы Карвэн домой, а она — его.

Не успел Наклз додумать свою мысль, как Эйрани вытащила из муфты револьвер и резко взвела курок.

Народу вокруг особенно много не было. Но еще чуть-чуть, и вор мог бы смешаться с толпой, схлынувшей с перрона.

Наклз, впрочем, сильно сомневался в способности Эйрани попасть в цель. А вот зацепить кого-то из прохожих и втянуть его в совершенно ненужное разбирательство она сумела бы легко.

— Уберите, вы не попадете, — механически пробормотал маг, думая о своем. Мир начал стремительно тускнеть и выцветать, умирали привычные звуки и запахи. Наклзу показалось, что на него обрушился поток ледяной воды, а потом в ушах возник привычный гул, как от быстро надвигающейся бури.

Он уже вполне четко видел свою цель. И даже успел представить, как беглец поскальзывается на льду и падает. Но больше ничего сделать так и не успел.

Горхот выстрела над ухом спровоцировал то, что в учебниках называли «выбросом». Наклз имел несчастье пару раз проходить это на практике и вовсе не рвался обогатить свой опыт. В пособиях аккуратно писали, что маг, спустившийся во Мглу без страховки, в процессе спонтанного возвращения оттуда, спровоцированного событиями в реальном мире, испытывает «неприятные ощущения». Но люди, это утверждавшие, явно имели склонность преуменьшать масштаб проблемы. «Неприятные ощущения» были чем-то из породы красивых эвфемизмов, как «партизаны» Нордэнвейдэ. В первый момент Наклз просто решил, что Карвэн выстрелила в него. Наверное, даже если бы сестрица Магды всадила пулю в череп ему, а не удирающему вору, сильнее голова у мага все равно не затрещала бы.

— Твою мать! — прохрипел Наклз, оседая на снег. Это было вовсе не все, что маг хотел сказать, но дыхания на большее не хватило.

— Но я попала, — возмутилась Эйрани.

«В кого ты попала, курва мать твоя?» — думал Наклз, морщась от нестерпимой головной боли. Произнести такую длинную фразу вслух он бы сейчас ни за что не сумел. Удержаться в сознании — и то было бы хорошо.

Пока Наклз мысленно крыл Эйрани всякими словами, часть которых с учетом ее ремесла уж точно была по адресу, она крепко подхватила мага под локоть и совсем уж улечься лицом в снег не позволила. Сквозь метель и выступившие слезы Наклз видел темный силуэт на земле в десятке шагов от себя. Откуда-то раздался пронзительный свисток городового.

Эта дура Эйрани уложила вора с одного выстрела. Прямо у вокзала, при десятке свидетелей, достала из муфты оружие, спустила курок и теперь стояла тут, как аллегория Победы в собольей шубке. Не будь Наклзу так плохо, он непременно сказал бы ей, что именно думает о девицах с револьверами, на которых ему последние три дня подозрительно везет, вообще, и именно об этой — в частности. Ничего хорошего Эйрани гарантированно не услышала бы. Сейчас маг был как никогда против эмансипации.

— Бумаги, — пробормотал он, борясь с тошнотой. С паршивой овцы хоть шерсти клок, принесет, не переломится. В глазах медленно плавали красные круги. Бесы бы побрали эту Эйрани.

— А, да, — опомнилась женщина, отцепилась от Наклза — он немедленно опустился на снег окончательно — и быстро принесла листы. Зрение шутило с Наклзом дурные шутки, но на то, чтобы разглядеть отпечатанный список каких-то имен, его хватило. Два листка, по две колонки на каждом.

Не нужно было быть гением, чтобы догадаться о содержимом списка. И еще меньше ума требовалось на то, чтобы осознать: Дэмонра скорее бы умерла на месте, чем отдала Наклзу такую вещь там, где могли быть шпионы. Вернее всего, нордэна даже не стала бы его печатать. Этот список был сама жизнь и сама смерть — смотря в чьи руки он бы попал. А потому маг ни мгновения не сомневался — подделка и провокация. Бесы бы побрали и Дэмонру с ее чисто нордэнскими шутками заодно.

Наклз, не говоря ни слова, спрятал листы за пазуху. Цепкий взгляд Эйрани, брошенный на них из-под длинных ресниц, не остался незамеченным.

«Ах ты моя хорошая. В Третье отделение поиграть решила. Убегающему человеку в метель, не целясь, полчерепа снесла. Спасительница моя. Ну-ну».

Городовой топал, как медведь. Комплекцией от упомянутого зверя он тоже мало отличался. Хотя, возможно, дело просто было в огромном тулупе с медной начищенной бляхой поверх. Головная боль мешала Наклзу фиксировать детали. Он скинул шапку и вцепился в виски, пытаясь приглушить звон молоточков, отбивающих там нечто наподобие калладского гимна.

— Это было нападение! — очень правдоподобно возмутилась Эйрани. — На нас напали! Мой спутник ранен!

«Ранен, убит и срочно нуждается в отпущении грехов. Она все-таки не провокатор, слишком топорно…»

— Моя голова, — простонал маг, глядя на городового измученными глазами. Вот уж в том, что внутри черепа пульсировало нечто, готовое в любой момент взорваться ко всем бесам, Наклз не врал. — Этот тип пытался меня оглушить.

— Я испугалась, — продолжала Эйрани. Вот уж чего, а ни малейшего испуга на красивом лице написано не было.

«Испугалась, бедняжка, и с перепугу попала в голову удирающему человеку, не в спину, не в ногу, не мимо, а прямехонько в затылок. С первой же пули. Ни дня не проведшая в тире дама полусвета. Волшебной случайностью. Бесы дери, как же я ненавижу идиотов».

Городовой кивнул. Первым делом он попросил у Эйрани документы и разрешение на оружие. И то, и другое у нее, видимо, оказалось в полном порядке. Более того, раскрыв метрическое свидетельство красавицы, служитель закона несколько побледнел. Видимо, иметь дело с вооруженной нордэной, к тому же обладающей таким талантом к стрельбе, ему не слишком хотелось. Еще меньше мужчине понравилась метрика Наклза: среди горожан бытовало мнение, что, раз связавшись с магом, беды не оберешься. А тут на снегу развалился натуральный кесарский маг второго класса, о чем имелась соответствующая запись в графе «род занятий», и просто неприятный тип с расфокусированными зрачками в придачу. Городовой вернул документы владельцам, зычным голосом попросил любопытствующих отправиться расходиться — судя по тону, к бесам — и подошел к трупу. Провозившись там какое-то время, он неодобрительно крякнул:

— Клятые рэдцы. Негражданин.

Наклз тем временем кое-как добрался до тела — если быть точным, Эйрани его туда почти доволокла — и поглядел на несостоявшегося вора. При падении шапка скатилась с макушки, по белому снегу расплылось большое темное пятно, а окровавленные волосы успели заледенеть. Голова убитого была повернута в профиль к Наклзу. Но он все-таки его узнал. Этому щенку или кому-то чудовищно на него похожему маг два месяца назад дал некоторую сумму в ассигнациях и некий ценный совет. Как дело обстояло с деньгами, маг не знал, а вот совет не лезть не в свое дело парень, если это и впрямь был он, определенно проигнорировал. Что, конечно, было весьма неосмотрительно с его стороны.

Эйрани принялась что-то убедительно внушать городовому. Да, тот понимал, что все произошедшее суть досадные недоразумения и совпадения. Да, бесовы рэдцы совсем от рук отбились, то-то кесарь им устроит сладкую жизнь, ворам проклятым, сладу с ними нет. Нет, он совсем не считает, что имеет смысл поднимать шум из-за какого-то малолетнего ублюдка, который все равно мертв. Да, парень мог бы с тем же успехом поскользнуться на льду и сломать тощую шею самостоятельно. Да, он не дожил бы до совершеннолетия, при таком-то ремесле, чего уж тут и гадать, не здесь бы помер, так в следующей подворотне. Да, он, разумеется, верит, что Эйрани вовсе не хотела стрелять — хрупкая женщина всего лишь испугалась. Давняя травма, шок. Нет, конечно, никому не нужен скандал, в котором к тому же будет замешана сестра действующего майора калладской армии и, страшно сказать, кесарский маг высшего разряда! Разумеется, все останется сугубо между ними. Нет-нет, не нужно никаких денег, ни в коем случае: кесарь не одобряет подобного решения проблем. Ах, проблемы-то и нет. Есть труп бродяжки, без метрики, очевидно, какого-то рэдского выродка, которому помереть дурной смертью было на роду написано. Прекрасной госпоже вовсе не стоило беспокоиться. Все будет улажено наилучшим образом. Да-да, какие свидетели, когда снегом все так и заметает? Не иначе, Создатель мир за грехи наказывает. Разумеется, он неудачно выразился, нет никакого Создателя, он вовсе не хотел задеть религиозные чувства госпожи нордэны. Нет-нет, никакой помощи не требуется, протокол он составит сам. А господам он желает всего наилучшего и просит прощения, что так долго мучил их вопросами.

— Все в порядке, это ваша работа, — промурлыкала Эйрани. Конечно, красавица была довольна как кошка. Разом продемонстрировала безмозглому колдуну и свое умения стрелять, и свое умение договариваться, а какие еще навыки она собиралась показать — об этом магу оставалось только догадываться. Но он бы поставил на что-то совсем уж пикантное.

А вот быстрый, неприязненный взгляд городового Эйрани, полная осознания собственного величия и успеха, проигнорировала. Медведеподобный увалень смотрел на нее так же, как и на мертвого рэдца, разве что соотношение испуга и брезгливости сильно сместилось в пользу первого. Простые калладцы недолюбливали нордэнов. Идеальный мир Ингрейны Дэмонры и Магды Карвэн при такой новости затрещал бы по швам, но для Наклза это не было новостью уже лет десять. Скорее его интересовало, доживет ли он до того дня, когда все эти городовые, лавочники и рабочие покажут зубы. Ему бы очень не хотелось дожить.

Социальное устройство Каллад на первый взгляд выглядело абсолютно монолитным. Чуть более трети жителей кесарии составляли граждане первого класса, равные в своих правах. Обслуживали всю эту камарилью граждане второго класса, равные в своем бесправии, как мрачно шутили интеллигентствующие умники за закрытыми дверьми. И здесь они здорово ошибались: у граждан второго класса тоже были кое-какие права. Например, всяческим роскошной красоты нордэнам с детскими травмами и отменными револьверами нельзя было стрелять по ним на улицах, как по бездомным псам. А еще были неграждане. Наклз не был склонен давать окружающему миру какие-либо художественные определения, но этих не называл про себя никак иначе, чем «покойники на побывке». Они действительно в Каллад долго не задерживались. В лучшем случае неграждане покидали кесарию, в худшем — грешный мир. Худший наступал чаще: депортировать нелюдей из страны денег стоило, веревки же и пули в Каллад были относительно дешевы, а моральные нормы — относительно гибки. Вечное состояние войны имело некоторые своеобразные преимущества.

Примерно так, но, разумеется, с густой приправой из всяческих ужасов и антикалладской пропаганды, рассказывали о кесарии детишкам в Аэрдис, и именно с таким представлением об этой стране Наклз прибыл сюда двенадцать лет назад. В теории все было очень понятно и скучно, а в реальности оказалось намного хуже. Во-первых, все граждане первого класса, конечно, были между собой равны. Но некоторые — в частности северяне, хотя и не только они — были «равнее» прочих. Во-вторых, непересекающиеся множества иногда пересекались. За очень большие деньги. В-третьих, политическая и экономическая власть в кесарии окончательно размежевались еще лет двести назад. Род Зигмариненов и Зимнее безмолвие — практически независимая система нордэнских заводов, частично расположенных на Архипелаге и частично на материковой части страны — вот были два крыла, которые несли Каллад к будущему, где через клубы порохового дыма мелькало синее небо и всеобщее счастье. Во всяком случае, так было принято думать.

По счастью, до сих пор у кесаря и Иргенвегнанден хватало ума поддерживать друг друга, но Наклз не рискнул бы предположить, как долго продлится такая благодать. Одно он знал твердо: людям в здравом уме с нордэнами и их полунезависимой Дэм-Вельдой связываться не стоило. И даже не потому, что северяне полагали свою земную жизнь только прологом к Последней Битве и из-за этого смотрели на льющуюся ведрами кровь — как собственную, так и чужую — весьма философски. Причина, по которой нордэнов стоило любить, была куда более прозаичной: все калладское оружейное дело, вся химия и почти вся медицина были в руках выходцев с Серого берега. Зимнее Безмолвие, которое нордэны называли Иргендвегнанден, цепко хранило свои секреты и никого близко к ним не подпускало. На материковых заводах работали этнические калладцы, но на островных — никогда.

Правда, и нордэнам следовало приканчивать таких представительниц своего народа, как Эйрани Карвэн, в глубоком детстве. Чтобы не провоцировать лишнюю ненависть. Магда Карвэн и еще сто с лишним тысяч ее сородичей состояли в армии, регулярно воевали и периодически умирали за кесарию. Но истории о ваннах игристого и пьяной пальбе на улицах почему-то всегда запоминались лучше.

Самой Дэм-Вельды, за исключением одного острова, Наклз не видел, однако простая логика, помноженная на минимальные знания географии, подсказывала ему, что кушать там особенно нечего. Нет, нордэны регулярно отправляли кесарю апельсины, персики и какие-то вовсе диковинные фрукты, выращенные в оснащенных по последнему слову техники теплицах, тем самым попутно демонстрируя, что Каллад они хоть и любят нежно, но и без поставок хлеба проживут. Однако в глубине души маг был абсолютно уверен: кесарь легко мог бы сделать так, чтобы на Архипелаге начался голод. А нордэны легко могли бы сделать так, чтобы от Аэрдис калладцы отбивались копьями и молитвами — от туберкулеза и тифа.

«Традиционная» и «новая» буржуазии в Каллад разнились как день и ночь, и общее имели только одно: нелюбовь к нордэнам, фактически узурпировавшим самые перспективные отрасли. Иргендвегнанден была нарождающемуся калладскому капиталу как кость в горле. И уж совсем остервенело северян ненавидели жители окраин кесарии, которые еще лет сто-двести назад были совершенно другими самостоятельными государствами. Рэдские и все прочие инсургенты за последние полтора века покушались на калладских кесарей и членов венценосного семейства только трижды, причем все три раза — неудачно. Зато в высокопоставленных нордэнов стреляли и метали бомбы чуть ли не каждый год, с разными степенями успеха. Славная традиция закончилась на смерти генерала Рагнгерд, министра просвещения Вальдрезе и еще полусотни гражданских, которым просто не повезло стоять с ними рядом. Кесарь Эвальд, не оценивший подрыва часовни во время молебна, ответил совершенно однозначно: в Восточную Рэду еще раз вошли войска. Оставшиеся фонари украсили крайне сомнительные гирлянды, ряд военных получили медали «За усмирение», а рэдцы в здравом уме решили, что никакое политическое убийство не стоит массового погрома, так что популярность инсургентов в народе резко упала. Кесаря, правда, тоже с тех пор сильнее уважать не стали. Эвальд разрешил проблему, как сумел, а прежний кесарь нестандартным мышлением не отличался. Расстрелять, повесить, согнать на рудники, запретить поступления в учебные заведения — это было по его части, ликвидировать корень проблемы, которой три сотни лет — увольте. Впрочем, как подозревал Наклз, тут сплоховали бы даже Заступники, доведись им спорхнуть с икон.

А всякие Эйрани Карвэн создавали сыну Эвальда — стороннику мер если не менее жестоких, то хотя бы более разумных — дополнительные трудности на ровном месте. Убийство вряд ли попадет в газеты. Но в пересуды — точно попадет. И окажется, что чокнутая нордэна застрелила не вора, а невинное дитятко лет семи, по нелепой случайности оставленное на улице.

Наклз ощутил острое раздражение. Хотя, возможно, виной всему была раскалывающаяся голова. Предприимчивая красавица тем временем нашла извозчика, и они совместными усилиями погрузили мага в сани. Меховая полость, которой Наклза накрыли, была теплой, мягкой и просто сказочно приятной на ощупь. В нее хотелось зарыться носом и не просыпаться до весны. Маг мужественно боролся с накатывающими волнами сна, но был близок к капитуляции.

— Едем куда? — вырвал его из дремоты густой бас.

Карвэн назвала адрес, судя по всему, свой. Наклз бы сейчас предпочел нанести визит Сольвейг Магденгерд, которая славилась ну прямо-таки потрясающе действенными обезболивающими, но был не в том состоянии, чтобы диктовать условия. К тому же, комедию, разыгранную Эйрани, стоило досмотреть до конца. Сестричка Магды тоже влезла под полость и весьма мило промурлыкала ему в ухо:

— Все улажено, проблем не будет. Переночуете у меня.

Последнее прозвучало бесовски многообещающе. Не раскалывайся у Наклза голова, он бы непременно посмеялся. Его так и тянуло уточнить, как давно Эйрани обнаружила у себя склонность к некрофилии. Обещать ночь любви магу, только что не по своей воле вынырнувшему из Мглы, было, по крайней мере, самонадеянно.

Поездка длилась минут двадцать. В продолжение этих двадцати минут Наклз успел даже подремать на любезно подставленном плечике, благоухающем приморской весной. В голове не то чтобы совсем прояснилось — там по-прежнему было вязко и мутно — но какой-никакой план действий у мага за это время созрел. Поднимаясь по ступенькам, ведущим в дом роковой красавицы, в обнимку с упомянутой красавицей, он уже примерно представлял, чем собирается удивить ее нанимателей. На то, чтобы удивить саму Эйрани, особенной выдумки не требовалось. Достаточно было просто заснуть в ее постели, едва коснувшись головой подушки, а уж это Наклзу сейчас не стоило бы ровным счетом никаких усилий.

2

Дэмонра из-под прикрытых век созерцала бушевавшую за стеклом метель. Зима предпринимала последние попытки отвоевать себе лишние недели жизни и, конечно, была обречена на провал. После полудня, покидая дом, нордэна совершенно отчетливо ощутила висевший в воздухе запах дыма. Так пахла калладская весна. Сперва был пряный дым и только потом — звон капели, песни вернувшихся пташек и первые почки, набухающие на деревьях. Поэтов все это, конечно, ужасно возмущало. Они в один голос вопили, что весна должна пахнуть чем-то менее вульгарным, чем железнодорожный вокзал, и дружно чуяли в воздухе запах какого-то растения, о котором непременно нужно было справляться в ботанике, чтобы понять, о чем вообще идет речь. Дэмонру это волновало мало. Калладская весна пахла дымом задолго до того, как люди узнали о существовании железных дорог, паровозов и фабрик. И нордэна с детских лет любила эту шутку природы.

Ее бессменный денщик Гребер приволок в купе солидный кулек печенья и скрылся с подозрительной скоростью, стараясь не дышать. Зондэр проводила его суровым синим взглядом:

— Дэм, тебе не кажется, что он собирается напиться? — с ледяной любезностью поинтересовалась она.

Дэмонра полулежала на сиденье и все смотрела сквозь стекло на вихрящийся снег. Приход Гребера нисколько не отвлек ее от этого приятного занятия.

— Нет. Десять вечера. Он уже сделал все, что собирался, и, думаю, пошел по второму кругу, а, может, и по третьему, — лениво сообщила нордэна. Гребер никогда не откладывал на завтра распитие напитка, который представлялось возможным распить сегодня. Иногда Дэмонру даже посещала кощунственная мысль, что ее денщик в этом плане может составить достойную конкуренцию ее покойной матери. К слову, раньше он служил ей. Можно сказать, по наследству перешел.

— И ты не собираешься его уволить? — нахмурилась Зондэр.

— Нет.

— Тут вопрос даже не в дисциплине — я понимаю, она тебя не волнует. Но для твоей же безопасности…

Как будущий некромедик, Дэмонра в юности пыталась получить медицинское образование. Биология входила в курс прослушанных ею дисциплин, поэтому нордэна имела кое-какое представление о рефлексах. И на слова «твоя безопасность» у нее уже лет десять как имелся условный рефлекс: Дэмонре мигом представлялся Наклз, серьезный и укоряющий.

— Ох, Зондэр, я всегда давалась диву, и чего ты не вышла за Наклза? Ты б только свистнула. Накачали бы его чем-нибудь покрепче и — в магистрат, а утром — «ох ты ж, бесы, колечко лишнее на руке, где я вчера был-то?» Вы были бы потрясающей парой.

— Предпочитаю живых людей, — процедила Мондум.

— А он живой, — постояла за честь друга Дэмонра. — Просто хорошо мимикрирует под книжный шкаф. Тоже, знаешь, полезно бывает. Хотя любовнику, конечно, такое полезнее, чем мужу, но он вообще человек серьезный, от рогоносцев бегать не будет…

— Это ты Кейси скажи. Он ей даже рукой не помахал.

— Он наверняка подумал, что из освещенного вагона темной платформы не видно. Кстати его бы и не было видно, если бы некоторые так старательно не пытались проделать в нем дыру взглядом.

— Тогда ему скажи, чтоб думал поменьше, — Зондэр все хмурилась. — И не жалко ему бедную девочку?

— Ты чего? — поразилась этому смелому предположению Дэмонра. — Это мой любимый, идеальный Наклз. Ему никого не жалко. Он просто не понимает, что это такое. Как мы с тобой не понимаем, что такое производная от тангенса икса в кубе. Мы знаем о том, что такая вражеская штука существует. Мы регулярно получали за нее «крайне дурно», так что верим в ее материальную природу. Но мы совершенно не можем ее себе представить, верно? Рыжик же понимает, что такое эта бесова производная и еще кучу вещей, от которых у меня голова кругом идет. А вот жалости — не понимает. За что также периодически получает по морде и по самолюбию, а потому тоже верит в ее материальную природу. Злиться на него за это так же бесполезно и глупо, как злиться на человека за отсутствие таланта к математике или к музыке.

— Другое это, — мрачно покачала головой Зондэр и замолчала.

Наблюдая за метелью в темном окне, Дэмонра вспоминала последний разговор с Ингегерд и все пыталась представить себе Архипелаг, где не была почти одиннадцать лет, с тех самых пор, как получила письмо Рэдум Эстер с глубокими соболезнованиями и аккуратным предложением написать дарственную на наследство Рагнгерд «ради вящего блага» на «всякий непредвиденный случай». Тогда Дэмонра очень невежливо отказалась, заколотила двери и окна в доме матери и пообещала оставить все наследство жертвам войны и бездомным кошечкам, если с ней вдруг приключится «непредвиденный случай». Более Архипелага Дэмонра не видела. С Немексиддэ, сменившей на посту наместницы Эстер, отношения у нее были значительно лучше, но все же не до такой степени, чтобы возвращаться к родным пенатам без крайне веских на то причин. Теперь нордэна с некоторым удивлением поняла, что очень плохо помнит Дэм-Вельду. Храм-над-морем, Эльдингхель, лаборатории имени Тильды Асвейд и даже оранжереи с апельсинами, символизирующие абсолютное торжество прогресса над природой и здравым смыслом, она могла в подробностях представить. Точно так же, как могла бы представить их, если бы видела все это на фотографиях, а не своими глазами. Картинка осталась, но все, что эту картинку наполняло, исчезло. В Моэрэнхелл Каллад, или Каллад на Моэрэн, Дэмонра жила с семи лет и искренне считала кесарию своей Родиной, ради которой можно и следует пойти если не на все, то очень на многое. Но при слове «родная земля» раньше ей все равно представлялась не гранитная набережная столицы, а белый лед, черный вулканический песок и серое море до горизонта. Сейчас не представлялось ничего. Лед, песок и море сделались иллюстрацией из учебника по географии.

Никакой трагедии здесь, конечно, не было, но при этой мысли Дэмонре все равно стало несколько неуютно.

Вагон слегка покачивался, а мерный перестук колес нагонял сон. Сквозь ночь и последние потуги зимы поезд мчал на запад, в весну и на войну.

— Помнишь, мы в детстве хотели посмотреть мир? — снова разбила уютную тишину Зондэр. Прежде чем начать разговор «за жизнь» майор Мондум молча страдала над остывшим чаем и картой Рэды не меньше получаса, поэтому грубить ни в коем случае не стоило. К тому же, Дэмонра искренне считала Зондэр изумительным человеком.

Они дружили чуть больше, чем полжизни, то есть с того самого дня, как расквасили друг другу носы еще на первом году гимназического обучения, а потом, стараясь не хлюпать этими самыми разбитыми носами, выслушали длиннейшую лекцию на предмет хороших манер и возможного отчисления. В процессе нравоучения девочки поняли, что между небом и землей других врагов, кроме как классной дамы и «Уложения о наказаниях» у них нет, и с тех пор стали не разлей вода. В ранней юности Дэмонра и Зондэр совместно объявили марш к совершенству. Лет в двадцать пять они совместно же декларировали полный провал этого мероприятия, хорошенько запив похороненные идеалы. К тридцати решили, что жизнь, конечно, не удалась, ну а в целом все в порядке.

А еще существование в бескрайнем мире Зондэр Мондум, с ее вечно нахмуренными бровями, строго поджатыми губами и толстенной темно-русой косой, давало Дэмонре веру в свое маленькое персональное бессмертие. Пуля, конечно, была дурой, но Зондэр, определенно, была умницей, пусть не очень храброй, но очень ответственной. Так что у Дэмонры имелся человек, на которого она не побоялась бы оставить Ломаную Звезду, то, что Наклз столь презрительно именовал «гражданскими благодеяниями» и, страшно сказать, самого Наклза. В глубине души нордэна была убеждена, что в одиночку непогрешимый и умнейший маг проживет ровно столько, на сколько в его доме хватит запаса печенья. А потом мирно умрет с голоду, столкнувшись с неразрешимой практической проблемой. Гении — народ такой, о земной грязи не думают. Дэмонра бы без колебаний поставила свое месячное жалование на то, что Наклз считает, будто хлеб растет на деревьях. В виде булочек различных размеров и форм.

— Так ты это помнишь? — повторила Зондэр.

— Помню, — сонно согласилась Дэмонра. В детстве она определенно хотела посмотреть мир. Не могло же ей тогда прийти в голову, что в нем окажется не так уж много хорошего.

— Ты ведь себе это не так представляла?

Нет, Дэмонра в детстве представляла процесс осмотра достопримечательностей мира совершенно иначе. В ее детских мечтах обязательно присутствовал муж, чем-то похожий на помолодевшего папу, коляска с четверкой рысаков и яркий солнечный свет. И, разумеется, дивные дива, которые они осматривали, до этого не обстреливала артиллерия.

— Не так. Я, как и ты, не думала, что буду делать это с шашкой и пистолетом. И еще я не думала, что за спиной у меня будет полк единомышленников. То есть я, конечно, думала, что единомышленников у меня будет целый полк, не меньше. Но им, бесы дери, тоже полагалось быть без шашек, — пожаловалась Дэмонра. Еще она могла добавить, что в детстве ей бы в голову не пришла возможность выколачивать из «экскурсоводов» информацию по маршруту посредством мордобития, но почла за лучшее не развивать эту тему.

Зондэр вздохнула.

— Как ты думаешь, почему так вышло?

Дэмонра и сама не отказалась бы узнать, почему все вышло именно так. Наклз, с высот своих познаний, сказал бы, что по совокупности многих сотен причин внешнего и внутреннего характера у каждого человека имеется только одно максимально вероятное и объективно возможное будущее. Он мог бы расписать на формулах то, что старушки звали таким немодным словом «судьба». Религия нордэнов, в целом, подтверждала теорию Наклза, разве что внутренние причины там в расчет не брались. Но Дэмонре с самого детства не нравился постулат о существовании в мире безличной, чужой и холодной силы, которая расставляет все по местам.

— Потому что мы с тобой не выучились на балерин или классных дам? — предположила нордэна. Ей очень хотелось уснуть и проснуться ближе к последним числам весны. А лучше сразу к осени, когда страсти уже относительно улягутся. В гимназии ей хотелось так же проспать уроки танцев, и сессию — в Академии. Годы спустя Дэмонру бесконечно забавлял тот факт, что тройки когда-то казались серьезными проблемами. И ей совершенно не хотелось знать, что еще перестанет казаться серьезными проблемами лет через десять.

— Для карьеры балерин мы росточком не вышли, для классных дам — норовом, — со знанием дела пояснила Зондэр. — Карьеру куртизанок опустим. Для нее мы капитально не вышли рожами. А это бы что-то поменяло в целом?

Дэмонра подумала, что рожа для куртизанки — не самое главное. Для этой профессии тоже следовало выйти характером. Однако решила оставить свои наблюдения при себе.

— Ох, Зондэр. «В целом» ничего никогда не меняется. Но об этом лучше спросить Наклза. Он умеет это объяснять как-то так, что после его объяснений хочется напиться, а не повеситься. Я считаю, у него талант.

Зондэр нахмурилась. При всех своих неисчислимых достоинствах, Наклза она недолюбливала. Недолюбливала молча, исключительно вежливо и спокойно, но для Дэмонры ее чувства секретом не были. Сперва она грешила на свойственную Мондум недоверчивость и не самое благоприятное происхождение Наклза, но давно осознала свою ошибку. Зондэр не считала мага ни шпионом, ни ренегатом, ни даже трусом, продавшимся за потенциальные гражданство и пенсию, о чем Магда первые года полтора не стеснялась говорить вслух. Это, видимо, просто был тот редкий случай, когда всегда сдержанная Зондэр не сошлась с кем-то характером.

— Ладно, Зондэр. Я не знаю, — Дэмонра попыталась представить себе ситуацию, при которой они могли бы быть классными дамами. Ситуация представлялась довольно смутно: мешали остатки человеколюбия, которые ей удалось сохранить к тридцати с небольшим годам. Нордэну дети, особенно в большом количестве, раздражали, но не до такой степени, чтобы учить их правильно жить. — Ну, были бы мы с тобой классными дамами. Сидели бы сейчас где-нибудь в кабинетах, по двадцатому кругу слушали творческий пересказ биографии Поля Вирдэна, из которого вырезали десяток куртизанок, зато оставили верную супругу. И уже они, а не мы, гадали бы, почему она столь часто меняет инициалы, читая посвящения. Мы же потом третировали бы девочек за недостаточно скромный вид и недостаточно возвышенные интересы. Вечерком почитывали бы бульварные романы сомнительного качества. В лучшем случае, у нас при этом были бы мужья и, может, даже дети, от чего, конечно, упаси нас боги. Я как-то не уверена, что способна воспитать хорошего человека и хорошего гражданина одновременно, а это, бесы дери, надо было бы как-то сделать. Так вот, к идеальной картине… Мужья наши после ритуального прочтения утренних газет морщились бы брезгливо и говорили о том, что кесария гниет изнутри, а поведение ее армии в Рэде, Карде, Тиссе и далее по списку в высшей степени аморально. Все офицеры — сумасшедшие кокаинисты и кокаинистки, жеманные как кокотки, и горазды только беззащитных бить. Мы бы поддакивали, попивая чай, который привозят в Каллад только благодаря этим безнравственным кокаинистам и кокаинисткам, устраивающим регулярные оргии и ванны из игристого. Мне продолжать?

— Не стоит. Я не очень люблю, когда ты так кривляешься. Уверена, все могло быть как-то еще.

— Конечно могло быть. Если бы пять сотен лет назад наши предки применили головы по прямому назначению, все могло бы быть как-то еще. Теперь не может. Я говорила с Ингегерд.

— И что? — мигом полюбопытствовала Мондум.

Дэмонра поморщилась, как от зубной боли:

— И все.

«И все» пояснять не требовалось. Зондэр, как и каждая нордэна, прекрасно понимала смысл этих слов. В языке северян для них имелась уйма синонимов, в массе своей емких и непечатных. Пожалуй, самым литературным аналогом был «Сумерки Богов». Которые, правда, по общепринятой версии состоялись пятьсот лет назад, то есть несколько раньше запланированного срока, и как-то не спровоцировали обещанного перерождения и очищения мира.

— Можно сделать хоть что-то? — без особенной надежды поинтересовалась Зондэр, помолчав немного. Дэмонра хлебнула остывший чай.

— Можешь помолиться своему Создателю, как вариант. Дэм-Вельдских демонопоклонниц он, как ты понимаешь, слушать не станет, а у наших родных богов затянувшийся отпуск.

— Бесы дери, Дэмонра, тогда почему они выращивают апельсины для кесаря, а не хлеб?!

— А такого, что этих теплиц там — раз, два и обчелся. Этого хватит, чтобы по праздникам поднять настроение знати и ее деткам, но не хватит, чтобы прокормить сто пятьдесят тысяч ртов. Не важно, что через пару десятилетий данная цифра сократится хорошо, если не вдвое. Жрать они хотят сейчас! Ах бесы, совсем забыла: они хотят жрать вкусно. Мы же богоизбранный, мать его, народ, вершина эволюции…

Зондэр глубоко вздохнула:

— Разговор беспредметен. Мы только поссоримся.

— Даже не думай. Не собираюсь я с тобой ссориться из-за каких-то фундаментальных проблем мироздания. И вообще, ты обещала быть у меня подружкой невесты, — подмигнула Дэмонра. Обсуждение перспектив Дэм-Вельды, трезвая голова и хорошее настроение были совершенно несовместимыми вещами.

— А ты обещала назвать дочку Мирабеллой, если выйдешь замуж раньше меня.

— Бесы, Зондэр, мы тогда были очень пьяные? — Дэмонра сдвинула брови, вспоминая подробности столь опрометчиво данного обещания. Пол-ящика даггермара, причитающиеся с Магды, мало улучшали общую картину.

— Мы, Дэмонра, тогда были очень молодые, и ненавидели только «синявок» и уроки нравственного закона, — грустно улыбнулась Зондэр.

— Никогда не подумала бы, что и от этого похмелье бывает. Да еще такое запоздавшее, — пробурчала Дэмонра. И соврала. Эта мысль приходила ей в голову неоднократно и чем дальше, тем чаще. Каллад, каким бы он ни был, дал ей безоблачную юность. На безоблачную старость ее родителям уже не хватило, конечно. Но этот факт не отменял первого. И за все в мире следовало платить.

— Кстати, Зондэр, еще одно. Со мной тут связывался всесильный Винтергольд, великий и ужасный. Через своего старшего ублюдка.

— Он законный, между прочим, — Зондэр не любила двусмысленностей. — И не старший, а единственный. Вернее единственный, кого Винтергольд признает своим.

— Да, в наш прогрессивный век можно быть ублюдком, даже являясь законным ребенком, мы значительно продвинулись со времен рыцарства, тебе не кажется? Так вот, кто-то пытается собрать информацию по «Зимней розе». Что самое занятное, этот «кто-то», по-видимому, не имеет никакого отношения к имперской разведке.

— Что сказал по этому поводу Винтергольд?

— Ну, он три часа намеками да экивоками пытался выведать у меня, с каких пор я занялась садоводством и что за бесовы розы мы выращиваем. Я, естественно, грязно материлась и все отрицала первые часа два с половиной, а потом рассказала сказочку про дэм-вельдские зимние розы. Из которых года через три можно будет добывать сильнейший опиат и с помощью означенного опиата еще лет через пять мирно травить аэрдисовцев в колыбели. Разумеется, он мне не поверил, да что поделать? Сказал быть предельно осторожной и, наконец, попробовать приобрести хоть какие-то манеры. Но денег на бонну, как ты понимаешь, не дал!

Зондэр вздохнула и потерла виски.

— Тебе это не показалось странным? В темницу можно угодить и из-за меньших подозрений. А уж там допрашивают не под граммофон и бокал красного вина.

— Не показалось. Смотри на вещи трезво, Зондэр. Нас не арестуют, пока мы не выкинем какой-нибудь воистину великолепной глупости. Не потому, что нас любят и уж, конечно, не потому, что мир исполнен справедливости и за добрые дела не наказывают. Все столь же просто, сколь и мерзко. У каждого, знаешь ли, есть — такое современное словечко — социальная роль. Ну, там любимая… министра финансов — поставщик информации для банкиров. Или школьный учитель нравственного закона — поставщик идеалистов для будущей войны. Ну, вот и мы с тобой тоже исполняем полезную социальную роль.

— Любимые кесарские шавки?

— Гончие. Но это уже детали. Угадала. К счастью, мы не левретки, так что лизать руки хозяина нам совершенно не обязательно. А вот лаять придется в строго заданном направлении.

Зондэр мрачно молчала, созерцая стекло и мутно проступающий по ту сторону лес. Метель стихла и в небе плыла белая огромная луна. Колеса поезда мерно стучали, нагоняя сон. Нордэна отвела взгляд и сообщила не Дэмонре, а белой скатерти на столе:

— Я уволюсь после этой кампании. Жизнь, конечно, заново уже не начнешь, но это не повод оставаться.

— Это непрактично. Еще пара лет, и ты — полковник.

— Еще пара лет — я и покойник, Дэм. Живой такой покойник. Без семьи, без детей, без перспектив, зато с солидным пенсионом. Как твой любимый Наклз. Меня тошнит при мысли о такой старости.

Дэмонра поморщилась:

— Я бы на твоем месте молилась, чтобы поджидающая нас старость была именно такой. Мне кажется, она будет значительно более веселой, вот только нам от этого совсем не будет весело.

— А мне уже не особенно весело.

— Разговор беспредметен. Хорошо, когда все будет подходить к логическому завершению, сымитируем тебе какое-нибудь серьезное ранение, выдадим медальку и можешь отправляться на все четыре стороны.

Зондэр тяжело вздохнула:

— Мы вернулись к тому, с чего начали. «На все четыре стороны» — это куда? Учитывая, каким именно способом мы «смотрели мир» последние десять с лишним лет, про четыре стороны ты, Дэм, лучше забудь. Нам остается только север. Вечно закатывающая истерики Нейратез, подбирающиеся Гремящие моря и апельсины в тепличках. В классических трагедиях такое, кажется, называется «заслуженным финалом», нет?

— Нет, Зондэр, и не мечтай. Если я что-то помню с гимназии, в классических трагедиях герои совершали преступления ужасные, но в какой-то мере все же красивые. Они проливали моря крови, мстя за честь семьи, или сжигали дотла города во имя любви. Заметь, никаких денег там и близко не упоминалось. И врагов там, кажется мне, убивали за то, что они враги, а не за то, что они попали в «отбраковку» по методологии Кальберта или не угодили эстетическим идеалам императора Гильдерберта. То, что останется после нас — декрет о проститутках, исправительные лагеря, «тест на лояльность», система усовершенствования канализации — не предмет трагедии, Зондэр. Так что существует вариативность концовки. И давай уже спать. Утром будем в Тальде.

3

Эйрани рассыпалась в извинениях удивительно мило. Она, о ужас, сегодня как назло отпустила горничную! Кто бы мог подумать, она не рассчитывала принимать гостя… Но очень надеется, что Наклз не станет возражать, если она поухаживает за ним самостоятельно. У нее найдется отличное вино, а также бездна внимания и понимания.

Маг пропустил большую часть ее монолога мимо ушей. У Эйрани было на редкость приятное контральто, которое отчасти окупало всю произнесенную чушь. Хотя было бы значительно лучше, если бы она проговорила вслух таблицу умножения или какой-нибудь кулинарный рецепт.

Наклза все так же мило поставили перед фактом, что он предпочитает красное вино. Маг, наученный долгим знакомством с нордэнами, предпочитал чай, но вежливо не стал спорить. Он был уверен, что еще через полчаса его поставят перед фактом, что он предпочитает брюнеток.

— Вас пытались ограбить! — продолжала щебетать Эйрани, позвякивая бокалами. — В столице! В самом центре. Ужас какой…

«Нет, ну что вы, это определенно выглядело как покушение на мою добродетель», — лениво подумал Наклз, оглядывая комнату. Освещение было предельно тусклым, но канделябры Карвэн расставила стратегически правильным образом. В уютном полумраке пышно тонула широкая кушетка с обилием шелковых подушек медного и терракотового цвета. Чуть поодаль призывно поблескивал роскошный хрустальный сервиз, над которым Эйрани в настоящий момент колдовала, разливая темное вино в тонкие бокалы с золотой гравировкой. А разгоравшиеся в камине дрова бросали теплые отблески на шкуру какого-то предельно пушистого и экзотического зверя, крайне эффектно брошенную на пол. Наклза столь совершенная и функциональная подборка декораций заставляла вспомнить то ли о театре, то ли о дорогом борделе. Маг шарил взглядом по стенам и темным углам. Его интересовало исключительно наличие зеркал. По счастью, для разговора младшая Карвэн в собеседнике нисколько не нуждалась, а потому продолжала изливать на Наклза бездны внимания и понимания.

— Ах, я, признаться, так испугалась за вас. Какие страшные времена пришли. Раньше было иначе. Вот я помню…

Судя по тому, что помнила Эйрани, они с ней выросли в разных мирах. Либо лет ей было значительно больше, чем Наклз просто мог себе представить, и она все-таки застала легендарный золотой век, когда трава была зеленее, люди — добрее, а преступность существовала только для того, чтобы почтенным отцам семейств утром было интересно читать газетные сводки.

— Это, наверное, были какие-то очень важные бумаги? — такт Эйрани и ее умение идти обходными путями поражали воображение. Наклз окончательно перестал подозревать происки аэрдисовской разведки. Императорская служба вербовала шпионов очень избирательно и просто так денег не платила.

— Да, важные, — подтвердил Наклз, принимая условия игры. — Я чрезвычайно благодарен вам, госпожа Карвэн…

— Эйрани. И позвольте называть вас Найджелом.

Наклза можно было называть хоть Найджелом, хоть Грегором, хоть кесарем калладским — правды там было бы одинаково.

— Эйрани, — легко согласился маг. — Ваше мужество спасло много жизней.

Красавица улыбнулась, поглядывая на Наклза из-под ресниц.

— И вы потрясающе хорошо стреляете, — не удержавшись, навесил он. — Наверное, это семейное?

Эйрани с большим энтузиазмом стала рассказывать об их с Магдой фамильных талантах. Наклз слушал в пол-уха. Он вытащил из-под одежды бумаги и, не разворачивая их, направился к наконец-то обнаруженному на стене зеркалу в тяжелой раме. Маг ни минуты не сомневался, что оно должно найтись. Эйрани определенно относилась к тому типу людей, которые чаще смотрят в зеркало, чем в окно. Не требовалось выдающегося умения читать в душах, чтобы это понять.

— Что вы делаете, Найджел?

Наклз делал то, от чего сообщник Карвэн во Мгле сошел бы с ума от злости.

— Эйрани, у меня плохое зрение, — в меру своих скромных умений промурлыкал маг, поднося к гладкому стеклу предусмотрительно подхваченный со столика подсвечник. Мурлыканье вышло несколько металлическим. — А так света в два раза больше.

Наклз стоял к зеркалу почти вплотную. Он развернул документы и начал читать. Как и следовало ожидать, Дэмонра продемонстрировала нордэнское чувство юмора, на взгляд Наклза излишне специфичное. Маг держал в руках «Список калладских подонков и ублюдков, расширенный и дополненный, 8-ое издание под редакцией полковника Ингрейны Дэмонры». Сомнительной чести быть занесенными в данный перечень удостоились люди самых разных общественных слоев, но лидирующую позицию, вне всякого сомнения, занимали члены совета промышленников. Эйвон Сайрус гордо возглавлял первую колонку. Вторая, по-видимому, представляла собою оценочную характеристику. Во всяком случае, Наклз так подумал, потому что двух слов из трех он не знал. Третье было «демагог».

Умелец, благодаря поддержке которого Карвэн снесла полчерепа воришке, постарался совершенно зря. Но он едва ли узнал бы об этом, поскольку прочитать письмо из Мглы становилось возможным, только оказавшись у Наклза за плечом. А это была зона прямого отражения зеркала, да еще и точка, совсем близкая к поверхности стекла. Маги, конечно, в массе своей имели солидные проблемы с рассудком, но даже того, что от него оставалось, хватило бы, чтобы напрочь отмести саму мысль о подобном эксперименте.

Довольный своей в общем-то примитивной, но действенной выдумкой, Наклз снова аккуратно сложил листы, а затем с самым серьезным выражением лица отправился к камину и стал их жечь. Эйрани, не знающая о таких тонкостях работы во Мгле, как неприятности с зеркалами, довольно улыбнулась. Дама определенно полагала, что справилась с возложенными на нее обязанностями как нельзя лучше, у мага же и в мыслях не было ее разочаровывать.

Наклз для верности поворошил кочергой оставшийся от двух листков невесомый пепел и развалился на кушетке. Можно было со спокойной совестью засыпать. Карвэн меньше всего на свете была похожа на потенциальную убийцу. К тому же, наличие трупа мужского полу в доме красавицы могло очень дурно сказаться на ее дальнейших светских успехах.

— Это было очень секретно? — прошептала Эйрани, присаживаясь рядом. Значительно ближе, чем того требовали светские приличия. В воздухе запахло приморской весной.

— И очень опасно, — не открывая глаз, заверил ее маг.

— Какая отвага, — героически продолжала мурлыкать Эйрани. Не раскалывайся у Наклза голова, он, наверное, даже оценил бы ее старания — все-таки более красивую женщину нужно было еще поискать. Пока маг думал, что ему делать и делать ли хоть что-нибудь, предприимчивая красавица перешла к активным действиям. Далеко выходящим за границы скромного и разумного поведения, рекомендуемого всем калладским незамужним дамам. Сообразив, что объяснять про головную боль в данной ситуации будет совершенно неуместно, Наклз вывернулся, перехватил ручки прелестницы, притянул ее к себе — что не встретило у нее ни малейшего сопротивления — и тихо уточнил:

— А за это вам тоже заплатили? Или хотя бы скажите мне расценки, нужной суммы у меня с собой гарантированно нет, но я расписку напишу.

Медовые глаза Эйрани, в свете свечей — почти золотые, расширились, но тут же сузились в щелки. В золотистой глубине отражался огонь. Она не стала хлопать ресницами, деланно удивляться или пытаться оправдываться. Наклз с удивлением сообразил, что эта дама хорошеет до просто невозможной степени, когда перестает изображать из себя глупую куклу.

— Нет, — Эйрани невозмутимо продолжила разбираться с крючками на мундире Наклза, с вызовом глядя ему в лицо. — Вот за такие вещи мне никто и никогда не платит. И те, кто заплатил за остальное представление, в том числе. С вас я тоже ничего не возьму, кроме одного обещания.

— Это какого же? — прищурился маг. — Как порядочный человек, я обязан предупредить, что жениться не намерен.

Эйрани засмеялась низким, чарующим смехом:

— Да не бойтесь так, жениться не придется. Мужа я себе найду богатого, глупого и влюбленного. Размеры вашего состояния мне неизвестны, но по оставшимся двум пунктам вы мне гарантированно не подходите. Все значительно проще, — она закончила с крючками Наклза и принялась за собственное платье. — Я делаю вам подарок. Ценность этого подарка вы осознаете несколько позже. И, если найдете его достаточно ценным, отплатите мне тем же, когда придет срок.

— Если я найду, что это был очень плохой подарок, вы меня не переживете, Эйрани, вы знаете? — мягко полюбопытствовал маг. Наклз редко опускался до угроз. Но в определенных ситуациях он предпочитал дать исчерпывающие пояснения.

— Знаю, разумеется. А теперь перестаньте делать такое умное лицо. Оно меня бесовски смущает и лишает веры в себя.

Наклз усмехнулся:

— Какое есть.

— Ладно, я поняла, доминирование интеллекта над здравым смыслом. Случай тяжелый и запущенный, — Эйрани весьма пикантным образом выбралась из корсета. Нижнее платье из белого шелка больше демонстрировало, чем скрывало. Собственно, вопрос, зачем она при таких формах вообще носила корсет, для Наклза остался открытым. Но для понимания в мире существовала математика, у женщин же явно было какое-то другое предназначение. — Свечи оставить?

— Как угодно. И зеркало занавесить, — добавил маг. Никакого резона в этом действии не было, но, как подозревал Наклз, в происходящем на данный момент вообще было скорбно мало толку.

Эйрани выполнила просьбу, использовав для этой цели плащ гостя, а потом стала по одной задувать свечи.

— «И вашим, и нашим — все вместе попляшем», — как говорил мой дед. Вы не любите зеркала. А я не люблю, когда на меня смотрят, как на пособие по занимательной психологии. Стало быть, вам про меня очень много плохого рассказывали, не так ли? — промурлыкала Эйрани. — С удовольствием подтверждаю, что все это — чистая правда. Желаете проверить лично?

— В некоторых вопросах эмпирический путь бывает наилучшим из возможных, — кивнул Наклз.

Эйрани снова тихо рассмеялась:

— Я поняла. Сделайте милость, помолчите. Мне, не скрою, хотелось сегодня прикоснуться к чему-то умному и полному тайн, но еще пара таких ремарок, и этим умным и полным тайн будет толковый словарь. Я как-то рассчитывала на менее высокодуховное времяпрепровождение. Убийца и блудница вместе читают душеспасительные книги только в романах…

— Эйрани, повесить на меня обвинение в убийстве не легче, чем привлечь вас за проституцию.

— Вот именно. Все дело, как говорится, в масштабе.

4

Последние три дня перед отъездом прошли как в каком-то мутном сне.

Лет до двадцати Эрвин имел обыкновение вести дневник, записывая там события и впечатления, но потом у него появились чрезвычайно веские причины расстаться с этой привычкой. По дневнику «кровососа» можно было бросить в тюрьму любого упоминающегося там человека, если не как прямого пособника злобной бестии, то хотя бы как сочувствующего и, следовательно, недостаточно морально стойкого, чтобы быть калладцем. Но коренные жители кесарии в этом плане еще могли сойти за образчик гуманизма. В религиозной Рэде за «вампиризм» и пособничество «вампирам» добрые люди до сих пор могли нашпиговать осиновыми колами или забить камнями. Эрвин очень хорошо понимал, что делал, когда удирал из родной страны, оставляя там престарелых родителей и невесту.

С толстой тетрадкой в переплете пришлось распрощаться примерно тогда же, а вот привычка по вечерам перебирать в памяти события прошедшего дня сохранилась.

Три дня назад он первым делом бросился искать Дэмонру и передавать ей розу и привет от Винтергольдов, понятия не имея, что это может значить, однако ничего хорошего справедливо не ожидая. Получив привет и цветок, нордэна как-то невесело хмыкнула, но сообщила Эрвину, что никуда без ужина его не отпустит. Мотивировала она свой поступок тем, что офицерам ее полка не пристало бегать на посылках у какой-то шпионствующей камарильи. Пока лейтенант без особенного аппетита разбирался с шедевром кулинарного искусства Гребера — Эрвин подозревал, что до момента, пока его не тушили три часа, «это» было кроликом — в дом ввалилась Магда Карвэн. Она со свойственными ей учтивостью и предупредительностью настояла на том, чтобы лейтенанту положили добавку. «А то будет тощий, что твой Наклз» — резюмировала Магда свой приступ человеколюбия. Дэмонра, видимо, хотела, чтобы Наклз остался уникальным, а потому перед Эрвином возникла еще одна тарелка и крайне сомнительные перспективы ухода домой. Дамы тем временем расположились в креслах неподалеку, Гребер притащил печатную машинку, видевшую, наверное, еще закат прошлого столетия, прозрачный графин, который вряд ли содержал в себе воду, и пошла потеха.

— Эрвин, а как будет «курва» по-рэдски? — невинно полюбопытствовала Магда. Дэмонра замерла над печатной машинкой в позе пианиста-виртуоза.

Лейтенант чуть не поперхнулся.

— Так и будет, — любезно заверил он.

— Говорила я тебе, Магда, курва — слово интернациональное. Объединяет нас с Рэдой, Виарэ, Тальдой и, страшно сказать, самим Аэрдис, — довольно сообщила Дэмонра, стуча по клавишам. — Итого, Маделина Виссариа — шпионка, курва и…

— И б…! — радостно подсказала Магда.

— Не пойдет, смысл тот же, — покачала головой Дэмонра. — Пусть будет шпионка, курва и просто дура. Для женщины, работающей в министерстве просвещения, я считаю, набор неплохой. Едем дальше. Альберт Вильденсберг.

— Ну, во-первых, он рогоносец, но этим-то он Каллад не вредит, — задумчиво протянула Магда. — Ну, раз рогатый, стало быть, козел. Или баран.

— Так и зафиксируем. Весьма созвучно с титулом, которого он домогается. Итого, баран, казнокрад и лизоблюд.

Магда предложила еще несколько авторских вариантов. Эрвин к своему удивлению понял, что три слова оказались ему принципиально незнакомы. И это после шести лет калладской армии. Мир, воистину, был непостижим.

Весь вечер Дэмонра старательно печатала какой-то список. Клавиши старой машинки громко жаловались на жизнь, сопровождая это отчаянным клацаньем. Периодически нордэна лениво советовалась с развалившейся в кресле неподалеку Магдой. Та, не морщась, уничтожала запасы Греберова «лекарства от сердца» и не менее лениво давала советы. Консультативная помощь выражалась в словцах такой степени грубости, что Эрвину периодически хотелось провалиться сквозь пол. До этого дня он наивно полагал, что в морхэнн для него тайн нет. Магда в клочья порвала эту иллюзию.

По завершении работы весьма довольные нордэны вручили Эрвину два листка и посоветовали тыкнуть в них носом Винтергольда-младшего, если последний еще хоть раз попытается помотать ему нервы. Себе они оставили еще два. Лейтенант с большим трудом представлял, как список, состоящий из грубейшей площадной брани чуть менее чем полностью, поможет ему избавиться от представителя «золотой молодежи», но решил поверить начальству на слово. Между всякими емкими и непечатными выражениями все же проскальзывали «шпионы» с «пособниками террористов».

Домой он вернулся далеко за полночь и сразу завалился спасть. Весь следующий день паковал вещи, делал необходимые покупки и вспоминал, что же такое важное он забыл. К ночи вспомнил, что задолжал теплый платок даме по имени Марита. А иметь долги Эрвин терпеть не мог, поэтому следующим утром, едва пробило восемь, он взял остатки своего жалования и пошел улаживать это досадное недоразумение. На соседней улице находился небольшой магазинчик, где торговали предметами дамской одежды. Эрвин в данной одежде, а также в моде и вопросах «к лицу — не к лицу» не понимал ничего. Поэтому он честно изложил продавщице все, что мог вспомнить, умолчав только о профессии Мариты. Дальше ему был нанесен второй сокрушительный удар за два дня. Оказывается, салатовый, хвойный, изумрудный, бутылочный и травяной были разными цветами. Лейтенант в унынии созерцал пять минимально отличавшихся друг от друга кусков шерсти, которые в его понимании были просто «зелеными», и изумлялся глубине своего невежества. Добросердечная продавщица тем временем попыталась рассказать и без того озадаченному клиенту о последней моде и какой-то особой горной козе с шерстью мягкой будто волосы младенца. Тут Эрвин окончательно понял, как плохи его дела, кивнул на платок, который показался ему наименее марким, расплатился и дезертировал из страшного места, унося с собой добычу.

Найти «Зеленую Лампу» было не так уж сложно. Лейтенант Маэрлинг услугами борделей вряд ли пользовался, но почему-то всегда был в курсе, где они располагались. Даже в городах, в которых бывал впервые в жизни. Видимо, у него имелось что-то вроде чутья. Знаниями своими Маэрлинг всегда охотно делился с друзьями, так что приблизительным адресом дома терпимости Эрвин разжился легко, в качестве бонуса получив совет все-таки пойти в «Дыхание розы». Попытка попасть в «Зеленую Лампу» днем определенно не была самым умным из всех возможных поступков, но времени в запасе уже не оставалось. Сначала Эрвин очень долго и занудно объяснял вышибале, что он не шпик и не налоговый инспектор. Потом примерно столько же объяснял заспанной «маман», что он не извращенец, опять-таки не налоговый инспектор, и что любая другая пышная девушка ему не подойдет. Стоявшая рядом брюнетка с цветком в волосах — изумрудного, как Эрвин теперь знал, цвета — пообещала, что ради него ее будут звать как угодно, но лейтенанта такой расклад не устраивал. Наконец, маман, скрестив руки на груди, заявила, что ее «девочки», во-первых, все как одна здоровы, и не воруют — во-вторых, так что гость может смело идти к бесам и жаловаться им, ежели его что не устроило. К счастью, на шум выползло несколько «девочек», среди которых была и Марита. Окончательно издерганный Эрвин пообещал заплатить двойную ставку за неурочное время, лишь бы их оставили в покое. Марита пробормотала что-то очень диалектное, чего лейтенант совсем не понял, и потащила его куда-то вглубь помещения. За увешанной оберегами дверью оказался узкий обшарпанный коридор. Марита деловито миновала большую часть, свернула, распахнула створки и пропустила Эрвина в помещение, которое даже он бы иначе, чем конурой, не назвал. В комнатушке была кровать, помятая, но, вроде бы чистая, большое зеркало с отбитым уголком в простой раме, и еще ровно столько свободного места между стеной и постелью, чтобы там поместилось два человека.

Марита закрыла дверцу и довольно улыбнулась:

— Пришел-таки, красавец. Не думала вот, что придешь. Такие как ты к нам не захаживают. Приглянулась тебе Марита?

Эрвин потрясенно шарил взглядом по комнате. Не то чтобы жизнь обошлась с ним очень мягко, но он все равно смутно представлял себе, как человеческое существо может жить в таких условиях. Тем более — женщина.

— В первый раз в дешевом борделе что ли? Успокойся, вшей тут нету. Нас инспекция каждые две недели трясет. Знаешь ли, не охота пойти в тюрьму за «дисперсию против боеспособного населения», оно теперь так называется.

— Диверсия, — отстраненно поправил Эрвин. — Дисперсия — это когда белый свет, проходя через призму, разлагается на все цвета радуги. Или еще, — лейтенант осекся. Он нес явную чушь и сам это прекрасно понимал. Для Мариты не имело никакого значения, чем диверсия отличалась от дисперсии, и почему в небе можно увидеть радугу. — Я… я вообще-то пришел вам кое-что вернуть, Марита. Вот, возьмите, пожалуйста, — Эрвин протянул женщине сверток, перевязанный лентой.

Марита удивилась, но сверток приняла, развернула и ахнула.

— Красивый какой!

— Спасибо вам, — поблагодарил обрадованную женщину лейтенант и с некоторой опаской устроился на краешке кровати. Марита, накинув платок на плечи, довольно вертелась перед зеркалом. Не самый дорогой кусок зеленой шерсти отчего-то представлялся ей диковинкой.

«Я сплю, и мне снится страшный сон. Это какой-то другой город. Это не может быть сердцем кесарии. Это… это ад».

Отражение кривлялось Эрвину из мутноватого зеркала с паутиной трещин в нижнем углу.

— Извините, Марита, я пойду.

— Как? Уже?

— Я заплачу. Извините меня.

Марита уперла руки в бока.

— Ничего не понимаю. Странный ты какой-то. Ты что, думаешь, я не знаю, как оно передается? Не боись. Все можно устроить без лишних проблем.

— Вы не поняли. Я… тороплюсь. Понимаете, я должен ехать вечером. Я просто заходил отдать платок.

Женщина глубоко вздохнула, уселась на кровать рядом с Эрвином и уточнила:

— Так правда, что говорят? Что в Рэду снова едут? За… яблоками.

На «яблоках» Эрвина ощутимо передернуло. А еще он сообразил, что выражение «поехать в Рэду за яблоками» употребляют только коренные рэдцы. Калладцы о своих боевых подвигах говорили иначе и в гораздо более героическом ключе. Но даже самый ярый местный диссидент сказал бы «поехать в Рэду фонари проверять». Яблоки были чем-то уж очень рэдским и национальным.

— Вы откуда, Марита? Я из Мильвы.

— Я из Вели. Почти соседи.

— Я там шесть лет не был.

— А я — все десять. Как уехала в пятнадцать на годик-другой деньжат заработать, так и с концами.

— Да, Марита. За яблоками едем, — Эрвин не был уверен, что хочет услышать историю этой женщины. История, вероятно, мало отличалась от тысяч таких же историй. На сотню рэдок в замужние дамы или хотя бы в более-менее обеспеченные куртизанки выбивалась в лучшем случае одна. Все это знали и никого это знание не останавливало.

Марита не стала спрашивать, почему он едет, не стала укоризненно качать головой или милосердно уверять, что все понимает.

— Ясно. Ну, тогда ты уж под пули-то не лезь.

Эрвин запустил пальцы в волосы. Он совершенно не представлял, что тут можно ответить.

— Ты чего? Я зря спросила. Ты это, позабудь. Наверное, не поверишь, но к нам иногда приходят просто поговорить. Хочешь, расскажи мне что-нибудь? Нам, бабам, от этого всегда легчает. Или… слушай, по тебе видать, ты хороший парень. Хочешь, я тебе песню спою? На тебе ж лица нет.

На том, что отражало зеркало, лица действительно не было. Но от того, что Марита, выглядящая на все сорок в свои двадцать пять, спела бы песню, которую ему в детстве пела мать, лучше бы никому не стало.

— Марита, давайте мы с вами договоримся. Я вернусь и зайду к вам. Дорогу я уже знаю. Будет все хорошо — споете мне песню.

Назад из борделя Эрвин шел, как в тумане. Дома его ждало почти чудо: мадам Тирье, убедившаяся, что ее жилец — не поганая нелюдь и даже не беспринципный охотник за приданым, а заодно едет воевать в составе святого кесарского воинства, расщедрилась на прощальный ужин за свой счет. На собственный манер эта дама была ревностной патриоткой. Эрвина встретил стол, накрытый кипенно-белой скатертью, непривычно большая порция мяса, игриво поблескивающая бутыль драгоценной наливки и сама мадам в розовом чепце. В ее тени скромно держалась Анна.

— В эти тяжелые дни, когда каждый мужчина должен встать грудью на защиту нашей Родины, — механически, как по заученному изрекла девушка, — долг каждой доброй калладки, — Анна зашлась в приступе кашля, не договорив. Эрвин же понял, что на сегодня с него определенно достаточно. Пока он соображал, как сказать нечто не очень грубое, но дающее исчерпывающее представление о его отношении к тяжелым дням и защите огромной кесарии от крохотной Рэды, Анна исчезла в своей комнате.

— Долг каждой калладки — привечать героя, — закончила за нее Тирье, кажется, нисколько не смущенная. — Изволите поужинать с нами?

Отказаться — значило завести себе врага на всю жизнь. На саму Тирье Эрвину было глубоко наплевать, но вот Анну было жалко.

— Благодарю вас, вы необыкновенно добры. И очень патриотичны.

— Я верная слуга кесаря, — заверила его Тирье, не уловившая иронии.

«А я — поганый рэдский кровосос, нелюдь, негражданин и по совместительству почетный представитель святого кесарского воинства. Скверно же идут дела у означенного воинства», — зло подумал Эрвин и сам удивился своей злости.

Мясо было вкусным — уж что-что, а готовить Тирье умела даже лучше, чем цепляться к людям. Отвертеться от наливки лейтенанту удалось только после того, как он пересказал сотрапезнице половину уложения о наказаниях калладской армии, кое-что присочинив от себя. Тирье сдалась и выпила за грядущую победу кесари в гордом одиночестве, а Эрвину отлила во флягу, взяв с него слово, что и он выпьет за то же, как только обстоятельства позволят. Лейтенант рассыпался в благодарностях, предложил еще три велеречивых тоста в духе великой кесарии и окончательно споил правоверную калладку с чисто виарским носом и разрезом глаз. Тирье мирно дремала на столе и выглядела почти идиллически. До поезда лейтенанту оставалось два часа времени. И одно неулаженное дело.

Анна сидела в самой большой комнате мезонина, кутаясь в шаль, и смотрела на Эрвина совершенно измученными глазами.

— Я не хотела этого говорить…

— Я понял, — прервал ее Эрвин. Он вовсе не жаждал выслушать извинения за то, в чем Анна определенно не была виновата. — Вам совершенно не стоило имитировать приступ. Такое иногда плохо кончается.

— Вы ее не убили?

— Конечно, нет. Но я напоил вашу мать. Не могу сказать, чтобы мне было стыдно за этот поступок.

— Она хорошая. Просто… она боится. Вы этого не поймете. Она про Виарэ такие ужасы рассказывала. Впрочем, вам до этого вряд ли есть дело.

Эрвин вздохнул:

— Вы правы, мне нет никакого дела до Виарэ. Это было почти тридцать лет назад. Меня тогда еще на свете не было.

— Правда? — удивилась Анна и тут же пошла пятнами от смущения.

Тот факт, что он выглядит старше своих лет, давно не был для Эрвина секретом. И уж тем более никогда не был поводом для огорчения.

— Правда. Нельзя изменить то, что было тридцать лет назад. А то, что будет завтра, наверное, можно и нужно. Я, собственно, пришел к вам по делу.

— Делу? — Анна явно не понимала, какое у них может быть дело. Эрвин же все для себя решил, еще когда выходил из «Зеленой Лампы». До беседы с Марит он подумывал, не купить ли больной астмой девушке хороший букет белых лилий, раз уж она их так любила. Просто потому, что у нее не так много в жизни было поводов для радости. По дороге назад он уже точно знал, что станет делать.

— Да, делу. Вы, Анна, барышня очень разумная, а потому послушайте меня, не перебивая. Праведное возмущение изольете в конце. Я не оскорблять вас пришел, постарайтесь это понять.

Анна подозрительно прищурилась и медленно кивнула:

— Я вас выслушаю молча. Говорите, — фраза явно была взята из какого-то романа, но Эрвину было не до деталей.

— Я кое-что накопил за это время. Родных у меня нет. Вероятность, что со мной что-то случится, предельно мала, но Создатель любит хорошо пошутить. Я не доверяю банкам, — в банках слишком тщательно проверяли документы, поэтому дорога туда Эрвину была заказана, — и хотел бы оставить часть своего, гм, назовем это «капиталом», вам.

В сентиментальных романах, которыми была уставлена гостиная Тирье, дамы лепили кавалерам пощечины и за меньшее. Правда, злодеи там предлагали деньги в обмен на услуги, но это уже были тонкости.

— Продолжайте, — пробормотала Анна, побелев как полотно.

— Это, собственно, все. Там немного, но… на билет до Тальде и полгода скромной жизни этого хватит. Оттуда совсем недалеко до Мильве, это что-то вроде крупного села, но жить там вполне можно. В нем есть больница святого Стефана — я не знаю, как калладцы ее переименовали, но раньше она называлась так — при ней работала чета Триссэ…

— Эрвин, что вы такое говорите?

— То, что смерть от астмы может быть красивой только в книжке. В жизни все несколько иначе. Я прекрасно понимаю, что букет лилий выглядел бы значительно лучше, но толку больше будет от билета до Тальде. Дождитесь, пока завершится вся эта котовасия, и поезжайте.

— Вы, Эрвин, вообще знаете, каким словом называют женщину, берущую деньги у мужчины, который ей не отец, не брат и не муж? — подозрительно звонким голосом поинтересовалась Анна. Романы из матушкиного шкафа, увы, даром не прошли.

— Для этого есть масса вполне определенных слов, — поморщился лейтенант. — И меня удивляет, что их знаете вы. Я еду на вокзал. Вот, — Эрвин положил на столик перед девушкой небольшой мешочек, тихо звякнувший при соприкосновении с поверхностью. — Поступайте, как считаете нужным, Анна. Будьте счастливы.

Не дожидаясь ответа, Эрвин пошел к двери. Слова Анны, полузадушенные из-за всхлипов, догнали его уже на лестнице:

— Чтоб ты сдох там, нелюдь поганая!

Последним, что он слышал, закрывая за собою входную дверь, был звон монет, катившихся по ступенькам, и шелест ассигнаций.

Три часа спустя Маэрлинг и Гребер, пьяные вдрызг, на спор полезли на паровоз на полном ходу. Кейси Ингегерд, поймавшая их на обратном пути с измазанными сажей лицами, отругала на чем свет стоит всех участников, включая и дежурившего Эрвина — его за то, что не доложил начальству о такой опасной глупости. Витольд получил очередную гневную отповедь от проходившей мимо Мондум, явно пребывавшей в дурном расположении духа. Гребер, завидев ее, очень профессионально слился со стеной. Кейси отважно соврала, что приказ залезть на паровоз отдала она, мол, что-то подозрительно грохотало. Мондум пробурчала что-то грубое на языке нордэнов и скрылась в купе. Эрвин тоже почел за лучшее убраться с глаз начальства. Он залез на верхнюю полку, отвернулся к стене и стал слушать стук колес. На душе у него было паршиво как никогда.

«Я узнал, что существует как минимум пять оттенков зеленого, люди могут жить хуже собак и не считать это трагедией, а правоверные калладки носят розовые чепчики. Еще в этот день я умудрился смертельно оскорбить умирающую от астмы девочку, и сам не понял чем. Точка. Третье марта», — мысленно завершил оценку прошедших суток Эрвин и провалился в сон.

5

Наклза разбудило солнце. Метель, бушевавшая ночью, стихла, и теперь в окна лился ярчайший солнечный свет. Маг какое-то время созерцал пляшущую в луче пыль, соображая, где он есть и что здесь делает. Размышление прервало сонное посапывание у плеча. Наклз скосил глаза и уперся взглядом в бурю растрепанных локонов, обрамляющих более чем миловидное личико.

— Не вздумай вставать, — пробормотала Эйрани Карвэн, не открывая глаз. — Я еще сплю.

— А я — уже нет.

— Виктор…

— Да, Мартина?

Эйрани аж подбросило. Какое-то время она осоловело разглядывала Наклза, а потом рассмеялась:

— Да ты потрясающая язва. Очко в твою пользу.

— Как скажете, Эйрани.

Красавица поморщилась и потянулась за нижним платьем.

— Мои надменные боги, даже постель теперь не считается поводом для перехода на «ты»? О времена, о нравы. Занятно, а у тебя на шее и впрямь висит колокольчик. Я полночи гадала, с чего бы мне явилась такая странная галлюцинация. Скажи честно, Наклз, что ты намерен делать в нашем раю?

— Проповедовать любовь и терпимость. А также трезвость и добродетель.

— А, так ты собрался в рай Создателя через мученическую смерть, — понимающе кивнула Эйрани. — Признавайся, что ты там такого оставил?

Наклза сейчас куда больше волновало, где он с вечера оставил штаны и некоторые другие предметы одежды, но для подобного вопроса он был слишком хорошо воспитан. Маг пошарил взглядом по полу и вскоре обнаружил почти все искомое.

Эйрани весьма завлекательно потянулась:

— Уже уходишь? Какая жалость. Вообще я, знаешь ли, с вечера подумала, что совершаю гражданский подвиг. Но нет, темперамент у тебя…

Меньше всего на свете Наклза волновало, что почти профессиональная шлюха думает о нем и его темпераменте. Ясным утром, когда он успел выспаться и согреться, а запах приморской весны перестал казаться волшебством, превратившись просто в очень дорогие духи, все выглядело несколько иначе, чем вчера. Налет тайны исчез, осталась душная комната, полуодетая красивая женщина с весьма прозаическими целями и осознание, что гордый уход вечером смотрелся бы куда более уместно, чем утром. Маг совершенно не представлял, что он мог бы сказать и что младшая Карвэн хотела бы услышать. Вот уж точно за кошельком лезть не следовало.

— Доброго дня, Эйрани, — сухо кивнул Наклз, снимая свой плащ с рамы. Зеркало брызнуло осколками с такой готовностью, словно кто-то изо всей силы ударил по нему изнутри. Маг сам не понял, как увернулся. Мелкие куски стекла переливались в солнечном свете, несколько осколков покрупнее каким-то образом удержались в раме по краям. Эйрани пронзительно вскрикнула и прижала ладонь ко рту.

— Я… я не знаю, что это было, — несколько очень долгих секунд спустя выдохнула она.

— Зато я знаю, — маг стряхнул с плаща осколки, надел его и стал быстро застегивать пуговицы. Руки у него дрожали, так что процесс отнял больше времени, чем требовало самоуважение. Карвэн тем временем с опаской приблизилась к зеркалу, помялась, а потом сняла его и поставила на пол, остатками стекла к стене. На задней поверхности, как раз над фирменным знаком, была криво накарябана нордэнская руна. Как ученый, Наклз, разумеется, считал рунический алфавит Дэм-Вельды не более чем занятным памятником ушедшей эпохи, вызывающим приступы энтузиазма у декаденствующих гимназисток, но кое-какие представления по этому вопросу у него все же имелись.

— И что это такое вы, конечно, тоже не знаете?

Эйрани поежилась:

— Знаю, конечно. Это перевернутая «свобода». То есть тюрьма. Но я не рисовала.

— Это не имеет значения. Руническая магия — столь же осмысленное занятие, как вращение доски на спиритическом сеансе. То есть пустая трата времени в сочетании с самоубеждением, наркотиками и прочими радостями гимназистов.

— Тогда почему оно вылетело?

У Наклза дернулась щека:

— А это чудо. Весьма хорошо оплаченное чудо. Если у ваших друзей хватило денег, чтобы нанять очень дорогую проститутку, что мешало им нанять заодно и очень дорого фокусника?

Младшая Карвэн молчала, глядя на осколки, потом покачала головой.

— Магда правду говорит: ты на редкость жестокий человек.

— Уверен «на редкость» она не говорила. Доброго дня, Эйрани.

Домой Наклз добрался к полудню. Первым, что он увидел, была Магрит, свернувшаяся на стуле в прихожей. Девушка спала в такой позе, что ей люто позавидовала бы любая кошка. В принципе, от рэдской революционерки можно было ожидать и более экстравагантных выходок, так что Наклз тихо прошел мимо нее и направился на кухню за успокоительным. Экстравагантные выходки Магрит встретили его прямо за дверью. Кухня была перевернута кверху дном. Мухоловка Немексиддэ сиротливо валялась на полу, в груде черепков и комьев земли, и не подавала ни малейших признаков жизни. В дверном косяке торчал нож, вогнанный в дерево сантиметра на полтора. В довершение всего, стены были исчерканы аэрдисовскими крестами. Вернувшись в полутемную прихожую и приглядевшись, Наклз обнаружил там сходное по тематике творчество. Дальше кухни полы были старательно залиты водой. К чужим религиозным убеждениям, а также суевериям всех мастей маг всегда относился спокойно, но, увидев, что осталось от гостиной, он понял, что у них с Магрит назрел очень серьезный разговор на предмет пользования чужой жилой площадью и правил хорошего тона.

Однако прежде Наклз занялся спасением мухоловки. Как-никак, он считал ее своим домашним животным на протяжении последних пяти лет. И она, определенно, была гораздо более удобным соседом, чем подарок от любвеобильного братца.

— Доброе утро, Магрит, — как мог спокойно произнес Наклз. Сеанс практической некромантии почти настроил его на философский и мирный лад. В конце пациентка даже начала шипеть, тихо и жалобно, и тянуть к хозяину жгущиеся усики. Маг счел это хорошим знаком.

Магрит подскочила на стуле и с грохотом приземлилась на пол. Способность новообретенной племянницы производить максимум шума и разрушений при минимуме усилий не удивляла Наклза уже вторые сутки. Все резервы его удивления вышли еще в первый день знакомства.

— Не изволишь объяснить, почему квартира выглядит как помесь часовни и бассейна? Надеюсь, до моей спальни ты не добралась?

Ответ поставил Наклза в тупик. Магрит испуганно покачала головой и пробормотала:

— В спальне она сидит.

— Кто — она? — не понял маг.

— Девочка.

— Какая еще девочка? — начал терять терпение Наклз. Он не выносил, когда ему врали, честно хлопая при этом испуганными глазами. Студентов на экзаменах в этом отношении магу хватало с избытком.

— С бантиками.

— Ты что, надо мной издеваешься? — тихо и раздельно поинтересовался Наклз, прикидывая, куда можно пристроить это сокровище, пока Дэмонра и компания не отваляют свои бессмертные подвиги. И назад, в Рэду, пусть она его братцу там сказки рассказывает.

— Девочка с бантиками, вылезла из зеркала наверху и стала шуровать по дому! — завизжала Магрит. — Я что, такие ужасы сочинять буду?! — девушка отчетливо всхлипнула. Наклзу картина сделалась более-менее ясна. Он понял, что сам дурак, а шкафы надо запирать.

— Магрит, ты чай из какой банки наводила? — полюбопытствовал он.

— Ни из какой! Я тебе говорю, по дому шлялась какая-то девка из зеркала!

— Магрит, никогда больше не бери в руки зеленую жестянку. В ней лежит гадость, которую тебе пить совершенно не стоит, если ты, конечно, планируешь иметь детей и не планируешь закончить свои дни в доме скорби.

— Да видала я твои дурманы! Посмотри, она все стены обляпала. Ну, посмотри. Ты что… ты не видишь? — Магрит испуганно осеклась и вжала голову в плечи. — Ты… правда не видишь?

— На стенах ничего нет, кроме того, что ты нарисовала.

— Ты мне не веришь? — жалобно протянула девушка.

— Я тебе верю. Просто, пожалуйста, никогда больше не трогай мои склянки, хорошо?

Магрит глубоко вздохнула и уже спокойнее предложила:

— А ты поднимись в спальню. Только аккуратно. Она, кажется, там сидит.

«Она» определенно сидела только у Магрит в голове, но Наклз слабо представлял, как успокоить девушку на грани истерики. Дэмонрины методы с затрещинами всегда казались ему сомнительными с чисто медицинской точки зрения, не говоря уже о морально-этической стороне вопроса.

— Хорошо. Посиди здесь. Я ее прогоню и вернусь, договорились? — Магрит отрицательно дернула головой. — Хорошо, идем со мной. Только не бойся. Привидений не бывает.

Лестницу тоже щедро окатили водой. Ведро валялось рядом. Рэдцы верили, что всяческая нечисть не может переступить через чистую проточную воду, но Магрит проявила широту взглядов и использовала для борьбы с галлюцинацией то, что поступало из калладской системы водоснабжения. На месте привидения, Наклз бы тоже оскорбился и забаррикадировался в спальне.

Никаких опасений маг не испытывал. Всяких загадочных тварей, ходящих через зеркала, следовало бояться во Мгле. В реальном мире эти потусторонние ужасы были не опаснее сквозняка. Разве что иногда провоцировали инфаркты у наркоманов и профессиональных алкоголиков, увидевших что-то «эдакое». Но 'эдакое', по глубокому убеждению Наклза, могло быть вовсе и не Мглой, а больным воображением, тут уж не проверить. Вероятность 'протащить' с собою что-то по возвращении из оттуда составляла меньше тысячной доли процента, а сами по себе твари в реальный мир пролезть не могли. И, кстати, не факт, что хотели. Серая изнанка мира не страдала перенаселением. В общем, Наклзу было легче поверить в расшатанные нервы бедной рэдской девочки, чем в то, что некоторые фундаментальные закономерности мироздания дали сбой исключительно с целью довести мага, которого не сумела довести содержанка.

Комната, как и следовало ожидать, была абсолютно безлюдна и — о радость! — не хранила на стенах следов художественных талантов Магрит. Наклз переступил порог, повертел головой и обернулся к девушке, намериваясь поделиться своими наблюдениями. Та застывшим взглядом смотрела в дальний угол. С точки зрения Наклза, абсолютно пустой. Вернее, там стояло мягкое глубокое кресло с несколько потертой бархатной обивкой, местами облитое чаем. Но уж кресло-то точно пустовало.

Взгляд Магрит Наклзу настолько не понравился, что он выдвинул ящик стола и извлек оттуда миниатюрный пистолет, единственно с благородной целью прогнать «призрака» у девушки на глазах. Модель системы Тильды Асгерд считалась типично дамским оружием, но маг ценил сочетание компактности и точности, а всяческие рыжеволосые любительницы тяжеленных автоматических пистолетов могли зубоскалить сколько им угодно.

— Магрит, здесь пусто, — несколько менее уверенно, чем собирался, сообщил Наклз, выходя на середину помещения. Боковым зрением он уловил какое-то движение. Не в углу с креслом, а в противоположной стороне комнаты, где стоял высокий книжный шкаф. Маг уперся взглядом в стеклянную створку и почувствовал, как пол уходит из-под ног.

Блестящее на солнце стекло отражало кресло и сидящую в нем фигуру. Девочка, подобрав под себя ноги и оперевшись локтями о подлокотник, смотрела в окно. На голове у нее, похоже, и в самом деле были бантики. Наклз видел картинку очень смутно, как через толщу воды, но не узнать не мог.

Тонкие ручки, золотистые косички, белые банты. Волосы как солнышко.

В кресле сидело что-то такое, чего и в мире этом быть не могло. Математически. Технически. Просто никак.

А потом девочка стала поворачиваться. Бесы его знали, был это доппельгангер, Попутчик, одна из пяти десятков изученных аномалий Мглы или аномалия неизученная, но одно Наклз знал точно: не стоило дожидаться, пока оно вылезет из отражения, потому что потом пули ему ничего полезного не сделают. И, скорее всего, он даже не успеет понять, что именно его убьет. Или утащит за зеркало. Или наденет как пальто и выйдет в его теле вместо него. Тут была вариативность: те, кому довелось проверить, по понятным причинам не болтали.

Маг выстрелил в стекло почти в упор. После попадания второй пули оно вывалилось наружу и разлетелось на осколки. Наклз механически разрядил всю обойму в пол и зачем-то в кресло, а потом тихо опустился на колени. Его трясло как в лихорадке.

— Магрит… все?

— Все, — кивнула та. — Все-все. Нет ее.

— Там на кухне шкаф…

— Какая склянка?

— Желтая. Три ложки. Нет! Ч-четыре, — бросил он ей вдогонку и с чувством выполненного долга свернулся калачиком на полу, стараясь не глядеть на осколки. Его трясло. Хотя в такой ситуации трясло бы и куда более храброго человека. Не предупреди его Магрит, он, конечно, спокойно бы сел в это кресло. А дальше? Детский смех, белые ручки на горле и вообще ничего?

— Давай три? Я знаю, это вредно, — Наклзу казалась, что Магрит возилась с настойкой не меньше получаса, хотя он прекрасно слышал, как та быстро бежала по лестнице, разбрызгивая воду. Маг молча опрокинул чашку нестерпимо горькой дряни. Мир стал более тусклым, но менее отвратительным.

— Из какого зеркала она вышла?

— Там, в коридоре…, - начала сбивчиво рассказывать Магрит.

— Сними его к бесовой матери.

— Уже. Все зеркала сняла. На крыльце сложила. Кому надо, пусть эту дрянь забирают.

Наклз начал потихоньку соображать, на каком он свете:

— Брось на них сверху какую-нибудь тряпку. Я потом замажу краской и сожгу. Нельзя оставлять такие вещи на улицах как попало. Там особая процедура, потому что я из Седьмого. И меня арестуют, если…

— Хорошо, хорошо, я спрячу. Ты только ляг и укройся, давай, тебя всего трясет.

Совет был дельный, но заставить себя лечь в спальне Наклз буквально не мог. Он распахнул окно, выпуская запах пороха, спустился в гостиную, прохлюпав по лужам, и рухнул на диван. Магрит возилась, наверное, минут пять, потом вернулась. Уселась на краешек кровати и тихо-тихо спросила:

— А кто она?

Наклза пробрала дрожь. Кто она — здесь была вариативность. Какая-то тварь из Мглы. Вот спроси Магрит, на кого она похожа — здесь вариантов было бы куда как меньше.

— Так кто это девочка?

— Это что угодно, только не девочка.

— И все же?

— Уже никто.

— А где живет?

— Да нигде она уже не живет!

— Неправда, — Магрит со знанием дела покачала головой. — Она маленькая, раз маленькая, значит, в раю живет. Маленьких Создатель всех принимает.

— Нет никакого рая, — скривился Наклз. — Гниль и плесень. Гниль и плесень, — механически повторил он и рассмеялся. Магрит недовольно поджала губы с видом умудренного жизнью человека, но спорить не стала.

6

Второй раз за этот день Наклза разбудило шипение. Он снова обнаружил себя не в самой привычной обстановке, но уже хотя бы в собственном доме. На сей раз он спал в гостиной, на диване, а на столике неподалеку мирно шипела чудом выжившая мухоловка. Сама юная революционерка примостилась рядом и всем своим видом давала понять, что несет неусыпную стражу. Аэрдисовских крестов на стенах определенно прибавилось. Часы показывали без четверти восемь.

— Гнида. Шипит, — добродушно пояснила Магрит, заметив, что он проснулся и смотрит на растение. — Давай назовем ее Аделью? Я подумала, что раз уж это твое домашнее животное…

— Это растение. Но все равно спасибо за заботу, — поблагодарил Наклз. В голове у него уже относительно прояснилось. Во всяком случае, блестящее на солнце стекло книжного шкафа больше не стояло перед глазами. А еще маг окончательно осознал, что без деятельной помощи специалиста из Мглы вылезти невозможно. И что Магрит была редким случаем — человеком, который мог видеть некоторую часть Мглы безо всяких вспомогательных средств. Подобное случалось нечасто и обычно заканчивалось печально. За свою жизнь Наклз таких людей встречал всего троих — окружающие неизменно считали их сумасшедшими — и все они покончили с собой в сравнительно раннем возрасте. Доля иронии в его отношении к рэдской инсургентке резко поубавилась. — Ты случайно не видела, она сама пришла? Она одна была?

Магрит заулыбалась.

— Вот, ты, наконец-то мне веришь. А то мне обычно никто не верит. Нет. Там еще мужчина какой-то был. Труп трупом. Но этот из зеркала не вылезал. Так, зыркал.

«Труп трупом» сидел в кресле. А вот ублюдок, протащивший это в реальный мир — или, во всяком случае, подкинувший до самого его порога — был живее всех живых.

— Внешность запомнила?

— А то. Страшенный. Тощий, как жердь, то есть еще тощее тебя… Ой, извини.

— Да, я понял. Если покажу фотографию, узнаешь?

Магрит уверенно кивнула.

Наклз, вздохнув, поплелся за «семейным альбомом».

Отношение к магам в Каллад было более чем терпимым. Во всяком случае, им не делали татуировки с идентификационным номером на тыльной стороне ладони, как в Аэрдис, и не отправляли в подземные казематы по истечению «срока полезного пользования», как это частенько приключалось южнее Виарэ. Но строгий учет все равно вели. Во избежание непредвиденных трудностей. Раз в три года Наклза самым вежливым образом приглашали на своеобразный банкет, где настойчиво просили сфотографироваться с коллегами по ремеслу. Единственным плюсом было то, что фотографии после съемки получали и сами приглашенные. Так что у Наклза имелось нечто наподобие картотеки столичных магов. Магрит с восторгом листала тяжелый альбом из черной кожи с эмалевым калладским гербом на обложке. Своих фотографий у мага не было уже лет пятнадцать, кроме пары общих планов с Ломаной Звездой, но вот пейзажи и особенно немногие карточки с церемоний вызвали у Магрит приступы неподдельной радости.

— И часто такая красота бывает? — восхищенно прошептала она. Рэдская инсургентка, похоже, впервые в жизни видела парадные платья. Каскады воздушного кружева явно потрясли воображение девочки, не надевавшей ничего, кроме сукна и шерсти.

— Часто. И, чем хуже дела, тем чаще, — поморщился Наклз. — Раскрой на середине. Видишь общую фотографию? Полсотни людей в одинаковой форме.

— Ага, — Магрит старательно водила пальцем по черно-белой фотокарточке большого размера. — Вижу тебя. Второй ряд, пятый слева. Ты уксусу перед этим нахлебался? Э… в плане, у тебя такой задумчивый вид.

— «Трупа» ищи. Скорее всего, он здесь есть.

Маг-нелегал в столице был чем-то из категории дурного анекдота. Во всяком случае, ни о чем подобном за последнюю дюжину лет Наклз не слышал.

Девушка вдумчиво изучала фотографию не менее пяти минут, а потом безапелляционно заявила:

— Нет его тут. Но, наверное, вот это его сын, — и ткнула пальцем в молодого человека, стоящего в самом дальнем от камеры ряду. Наклз едва не фыркнул. Георг Виссэ. Вот уж чего, а этого можно было ожидать.

— Уверена?

— Ну да. Только этот лет на двадцать моложе.

«Это он просто еще не на последней стадии туберкулеза».

— Замечательно, Магрит, спасибо, — несколько рассеянно поблагодарил маг. Он уже мысленно перебирал в голове известные ему адреса хосписов.

— А что это? — девушка восторженно смотрела на несколько потускневшую фотографию набережной-променада и спокойного моря.

— Виарэ. Южное побережье. Думаю, летом ты могла бы туда съездить.

На бледном после зимы, но все-таки покрытом остатками веснушек личике Магрит отразилась напряженная мыслительная работа:

— А почему у тебя совсем нет карточек Рэды?

За отсутствие патриотизма ему выговаривала еще Дэмонра, благо давно перестала. Наклзу вовсе не хотелось по-новому объяснять, что он плохо понимает смысл словосочетания «родное пепелище».

— Потому что это неинформативно. Карточки Виарэ похожи на то, как Виарэ действительно выглядит. А, глядя на рэдские фотографии, всегда полезно справиться с географическим атласом и знающими людьми, чтобы понять: эти места уже обстреливала имперская артиллерия или еще нет?

— Или кесарская артиллерия, — сухо добавила Магрит.

— Или кесарская. На руинах обычно не написано. Во скяком случае, если им меньше тысячи лет и люди, сделавшие их таковыми, не озаботились красивой легендой.

7

Георга Виссэ Наклз хорошо помнил еще студентом. Маг предпочитал не расходовать свои симпатии и антипатии на людей, которым преподавал, но для Георга в свое время сделал исключение. Вероятно потому, что, как ни претило Наклзу это признавать, парень напоминал магу его самого в юности. Виссэ в свое время чудом эвакуировала из Рэды какая-то сердобольная санитарка, через год он с трудом сдал тест на знание морхэнн, получил гражданство второго класса и — к удивлению санитарки и большого количества скептиков, считающих рэдцев сугубо неспособными к обучению — прошел конкурс с высочайшими баллами по точным наукам. Но до последнего курса писал с просто ужасающими грамматическими ошибками.

Георг был феноменально прилежен, аккуратен и, как ни странно при таком сочетании, весьма одарен. Наклз был почти уверен, что молодой человек блестяще защитит диплом и останется аспирантом, однако тут вмешалось то, что нордэны называли «роком», а люди, с хорошими баллами по теории вероятностей — «неучтенным фактором».

Георг умудрился подхватить чахотку.

Заболей он лет на десять раньше, это было бы приговором, но семь лет назад все прогрессивное население уже знало, что безнадежная чахотка — это из оперы, а в жизни есть туберкулез, возбуждаемый некоей палочкой с непроизносимым названием, и его можно лечить дэм-вельдскими антибиотиками. Так что молодой и многообещающий маг не слишком испугался, во всяком случае для той скверной ситуации, в которую попал. Он обратился за советом к преподавателю, видимо как-то почуяв в бледном Наклзе родственную душу. Наклз поговорил с Дэмонрой, Дэмонра поговорила и выпила с кем-то еще, и драгоценное лекарство с Архипелага в столицу доставили меньше, чем за месяц, и по весьма умеренной цене.

Принявшего препарат Георга едва откачали. До этого Наклз был уверен, что такие совпадения случаются только в бульварных романах плохого качества, но факт оставался фактом: у молодого человека была абсолютная непереносимость данного антибиотика. А принципиально отличавшегося по составу лекарства с аналогичными свойствами не существовало.

Остальное доделали скверный столичный климат, расшатанные нервы — о существовании «рэдского синдрома» медики поговаривали уже тогда — и галлюциногены с сигаретами, как неотъемлемая часть жизни рядового мага.

Тем не менее, Георг отучился последние курсы, блестяще защитил диплом по специальности «вероятностные манипуляции» — он изучал влияние временного промежутка между событиями на эффективность работы с вероятностями. Наклз очень хорошо это помнил, потому что буквально за пару недель до защиты Георг пришел к нему — с блестящими впервые за последние несколько лет глазами — и стал с математическими выкладками рассказывать, что в некоторых случаях аксиому Тильвара можно обойти, то есть изменить уже произошедшие события. Наклз слушал внимательно. Примерно к тому же выводу он сам пришел лет за десять до того, но, в отличие от счастливого своим открытием Георга, продвинулся в этом вопросе достаточно, чтобы растерять весь энтузиазм. Выслушав студента до конца, маг попытался объяснить, что «можно» не всегда значит «следует». На первый взгляд, внушение подействовало. Во всяком случае, последнюю главу дипломной работы Георг полностью переписал: прошлое там более не фигурировало. Но Наклз сильно сомневался, что двадцатитрехлетний парень, которому вовсе не хотелось умирать от туберкулеза, воспринял предупреждение серьезно. А дров он наломать мог, причем немалых. Наклз не был его нянькой, да и в общем просто не хотел дальше копаться в этом вопросе, попутно демонстрируя излишне умному стунденту столь же лишнюю осведомленность.

Интеллигентским чистоплюйством Наклз никогда не отличался. Знай он, что сын дворника готовит покушение на губернатора, он бы донес. А Георг, как и любой маг, был одновременно и человек, швыряющий бомбу, и сама бомба, да еще с ненадежным механизмом. Наклз поставил в известность кого следует.

Дорога в аспирантуру и, как следствие, доступ к более углубленным тренировкам и сильным галлюциногенам для Георга оказались закрыты. Тот о поступке Наклза, скорее всего, узнал, но прямо ни разу ничего не сказал. Он благополучно закончил обучение, получил лицензию и стал практиковать управление вероятностями на бытовом уровне, то есть, в основном, разыскивать пропавших собак и неверных мужей. В более высокие сферы граждане второго класса не допускались.

С тех пор прошло шесть лет. Две общие фотографии в альбоме. При последней встрече Наклз его не сразу узнал: чудовищно худой мужчина, тяжело опирающийся на трость, выглядел старше него. Маг сообразил, что перед ним стоит Георг, только когда последний поздоровался. Как показалось Наклзу, несколько иронически. У мага впервые в жизни не повернулся язык спросить человека, как у того дела. Все было и так понятно. И еще было понятно, что на следующей общей фотографии Георга, скорее всего, уже не будет.

Сколько бы Наклз ни говорил себе, что тот сам выбрал свою участь, потому что мог сменить профессию или уехать к морю, в глубине души он прекрасно понимал, как мало альтернатив было у рэдца со слабым здоровьем, отлично считающего в уме и пишущего с чудовищными ошибками. История, конечно, знала случаи, когда будущие маги высшего класса годами работали мойщиками паровозов, но для таких жизненных кульбитов все-таки требовались некоторые внешние обстоятельства. Наклз прекрасно понимал: он сам безбедно живет в калладской столице вовсе не из-за каких-то своих выдающихся талантов или, тем более, заслуг. Отнюдь. Просто двенадцать лет назад мимо его жизни пролетала одна из последних валькирий, молодая, рыжая и глупая. Ему повезло, а Георгу нет.

Текущий адрес Виссэ Наклз получил на работе. Это стоило ему коробки хороших конфет и пяти минут любезного мурлыканья. Покидая здание, Наклз уже знал, куда ему следует направиться дальше, и это его нисколько не радовало.

Дом святого Ингмара, бывший лепрозорий, а ныне просто лечебница для безнадежных больных, смотрел на улицу узкими слепыми окнами. В таком месте действительно можно было только умирать. Впечатлительным Наклз не был от природы, а профессия только добавила ему безразличия. И все равно магу стало несколько не по себе, когда он проходил через короткой аллейку, обсаженную скрюченными деревьями. Сам дом представлял собою двухэтажное строение конца позапрошлого века, выкрашенное желтоватой краской, которая, впрочем, уже поблекла, а местами цвела пятнами лишайника. Перед домом располагалась открытая веранда, сейчас заметенная снегом. Заснеженное кресло-каталка на трех колесах, сиротливо стоящее в углу, произвело на Наклза самое отвратительное впечатление.

Маг был реалистом и подозревал, что, случись с Дэмонрой беда, сам он будет умирать примерно в таком же месте. Причем не сказать, чтобы это была отдаленная перспектива.

«Мир справедлив, и все, что сделано тобой, назад к тебе вернется полной мерой», — припомнил Наклз строчку из нордэнского катехизиса. При помощи этой мудрой мысли Дэмонра пыталась научить его правильно расставлять запятые. У жизни имелось чувство юмора.

Первым человеком, кого маг встретил на территории больницы, оказалась кастелянша. Престарелая женщина в заляпанном переднике тащила груду серых простыней. На Наклза она уставилась так, словно увидела привидение. Видимо, посетители здесь бывали не так уж часто. Кастелянша проводила его к старшей сестре — такой же пожилой и худощавой женщине.

Как выяснилось, Георг Виссэ жил здесь уже полтора года, то есть несколько дольше, чем живут обычно, но из комнаты не выходил с лета. Наклз удивился было, что в подобном заведении кто-то выделил гражданину второго класса отдельную комнату, но подоплека вскрылась быстро: остальные обитатели мертвого дома его боялись. Старшая сестра тихим шепотом рассказала, что с Георгом «нечисто». И повторила обычную в таких случаях чушь про ходящую отдельно от мага тень, муть в зеркалах и участившиеся смерти среди пациентов. Наклз, конечно, мог бы спросить, а что делали здесь пациенты до прибытия Виссэ, но не посчитал нужным воевать с чужими предрассудками.

Комната Георга была последней по коридору на втором этаже. Коридор Наклз миновал очень быстро, стараясь не смотреть по сторонам: обитатели мертвого дома больше походили не на живых людей, а на персонажей средневековых гравюр, изображающих души грешников и нечестивцев. Это было глупо, но он пытался ничего здесь не касаться и дышать как можно меньше.

Маг постучал в дверь, хотя был совершенно уверен, что та не заперта.

— Заходите, Наклз, — донесся с другой стороны хриплый голос. Георг, конечно, его ждал.

То, что осталось от студента Академии, сидело в дальнем углу, у окна, спиной к свету. Света, впрочем, в комнатушке было не так много. А еще внутри было холодно, сыро и одуряющее пахло лекарствами, хотя Наклз понятия не имел, как можно лечить от туберкулеза человека с непереносимостью антибиотиков. Маг заставил себя посмотреть в кресло. Скорее всего, это была такая же трехколесная каталка, как та, что стояла на веранде, но точно сказать было нельзя: на ноги Виссэ был наброшен плед, тонкий и дырявый. На пледе обнаружились руки, состоящие, кажется, исключительно из костей, обтянутых пергаментной кожей. Выше рук — старый больничный халат, поверх которого был намотан грубой вязки шарф, когда-то, вероятно, белый, с традиционными калладскими ромбами. На этих проклятых ромбах следовало закончить осмотр, развернуться и уйти, но Наклз все-таки поднял глаза выше. Лица сидящего человека он не узнавал. Он бы, собственно, и лицом это не рискнул назвать. От молодого Георга Виссэ остались только черные как смоль волосы, отчего-то не поседевшие и не выпавшие. В остальном же это был череп с тускло поблескивающими глазами.

— Как-то вы пошутили, что у вас склонность к реликтам, — усмехнулось приведение в кресле. — Вы что-то другое имели в виду?

— Абсолютно, — кивнул Наклз и прикрыл за собой дверь. — Здравствуйте, Георг.

Комната мага выглядела именно так, как должна была выглядеть обитель злого колдуна из сказки. Стены были измалеваны всяческими перевернутыми крестами, пентаграммами, искаженными нордэнскими рунами и прочей «бесовщиной» в обывательском понимании этого слова. У Георга было слишком хорошее образование, чтобы он надеялся извлечь из этой чуши какую-то практическую пользу. Если только Виссэ не пытался напугать персонал, что ему блестяще удалось.

— Хорошая шутка, — Наклз кивнул на измалеванные стены. — А вот то, что вы выкинули в моем доме — очень плохая шутка.

Виссэ растянул губы в улыбке:

— Знаю. Вот так выходит боком приглашение на чай шестилетней давности. Зато у вас было очень забавное лицо.

— Оно скрасит вам смертный час?

— Вряд ли. Смертный час мне скрасит мысль о том, что вы ошиблись куда страшнее, чем я.

— Да неужели? — улыбнулся Наклз. По позвоночнику у него прошел озноб. Математический аппарат, которым владел Георг, в принципе, мог позволить ему сделать некоторые открытия, делать которые совсем не следовало.

— Одна тысяча пятьсот девяносто семь человек, — спокойно сообщил Георг. — Хотите что-нибудь добавить?

Добавить здесь было нечего. Георг и вправду был талантливым магом. Мог бы получить, минимум, второй класс, если бы его учили.

Вот только учить его не могли. Он должен был умереть от туберкулеза. Так решила Аксиома Тильвара и вариативность концовки стремилась к нулю.

— Хочу. Вы больны. И вам никто не поверит.

— Разумеется, я болен. А вот про «поверит» — еще вопрос.

Наклз присел на подоконник. Сквозило безбожно, но задерживаться долго он не собирался.

— Неужели? Вы сидите один-одинешенек в доме, полном выживших из ума стариков, где даже начальство верит в черную магию, и малюете на стенах пентаграммы. Ваши показания будут иметь огромный вес. Скорее всего, их напечатают в юмористической колонке какой-нибудь второсортной газетенки.

— Вы заблуждаетесь, — Георг был совершенно спокоен. Он сплел пальцы, больше похожие на птичьи когти, и даже отчасти добродушно пояснил. — Мгла — хорошее место. Понимаю, вы мне не верите. Но посудите сами. Здесь — я просто шмоток мяса с гнильцой, которое вот-вот начнет разлагаться. Знаете, легочный туберкулез — это очень неприятно, но костный — это еще и очень больно. Вам, наверное, это безразлично, а вот мне пришлось очень хорошо выучить, что такое «ноль целых пять десятых процента социально неблагополучных элементов болеют туберкулезом». Причем, двадцать процентов из этих нуля целых пяти десятых имеют туберкулез костей и хрящей. Морщитесь? Правильно, это омерзительно. Иногда костный и легочный протекают параллельно. Очаровательно, не так ли? Последний год я не могу даже ходить. Коленная чашечка и все такое прочее. А мог быть и позвоночник, так что не жалуюсь. Так вот, Койанисс, Мгла — это единственное место, где все это не имеет никакого значения. Она, как бы это объяснить, сугубо демократична. Ей наплевать, рэдец ты или калладец, есть у тебя гражданство или нет. Она прекрасна.

— Да. Мгла прекрасна. Заходишь в какой-нибудь дом, где пару лет назад делали подпольные аборты, стоишь и умиляешься красоте, — процедил Наклз. Лично его знакомство с Мглой началось именно в такой обстановке.

— Вы узко мыслите, Койанисс. При всем вашем уме, который я не отрицаю. Вы даже не будете возмущаться, что я зову вас настоящим именем?

— Ну вы же не на «ты» меня зовете, там я бы мог возмутиться, поскольку на брудершафт мы не пили. Называйте меня как хотите, это безразлично. Касаемо вашей оценки моих способностей — премного польщен. Итак, допустим, Мгла прекрасна. А еще вы перетряхнули много грязного белья, знаете, как меня зовут, кого я любил, кого я убил и еще кучу бесполезной вам информации. Денег вы у меня не просите. Галлюциногенов тоже не просите. Тогда к чему этот ваш чисто рэдский «индивидуальный террор» с зеркалами и призраками?

— А вы на меня все-таки обиделись?

— Вообще-то я пришел вас убить и убью. Но нет, я не обиделся.

— Мне хотелось проверить мою теорию. Что вас на самом деле зовут Койанисс Крэссэ, что вы — бывший маг из Аэрдис, погибший при загадочных обстоятельствах, что…

— Георг, заткнитесь. Давайте ограничимся тем, что вы угадали.

— Я не угадал — я просчитал. Это, как вы изволили заметить, другое.

— Можете предъявить ваши замечательные расчеты жандармам. Они будут ржать, как кони.

— А Седьмое отделение тоже будет ржать?

— Перед тем, как оттуда уволиться, я тоже перерыл много грязного белья. Так что папка с вашим открытием окажется где-нибудь очень далеко в архивах. А, может, сразу пойдет на растопку камина.

— Ну а эта ваша героическая нордэна с картинки? Она обрадуется?

— Она не читает доносы и вряд ли сделает исключение, даже если вы изложите мою биографию в стихах. Итак. Моя омерзительная двуличная сущность, ваша распрекрасная Мгла. К чему вы ведете?

— Я веду к тому, что человек, который однажды не испугался и сумел в одиночку переломить ход вещей, сумеет сделать это снова. Я технически понимаю, как это можно сделать, но я слишком слаб. Нервы ни к бесу, физическое состояние — сами видите. Я не выйду из транса. Думаю, в вашем доме я совершил свою последнюю прогулку по Мгле. Но важно не это. Тут вопрос не в том, чего не могу я, а в том, что вы можете.

— Я вас не понимаю, — совершенно честно сказал Наклз. Нет, печаль и страдания Георга он, в принципе, вообразить мог, но вот чего этот человек от него хотел — ни в малейшей степени. Наклз мог быть полезен ему шесть лет назад, а теперь Георгу вообще ничего не помогло бы, разве что свечку пойти поставить, если он окончательно умом тронулся.

— Вы все понимаете. Наклз, я в вас верю, как в аэрдисовского Создателя не верил. Вы меня сдали, но я не сержусь. Наверное, у вас были причины. Все эти рэдские инсургенты — такая мелочь и чушь. По молодости я почитывал все их дурацкие листовки про равенство и братство, но равенство и братство возможно только во Мгле. Рэдцы, калладцы, имперцы, живые, мертвые…

Если до этого у Наклза были какие-то сомнения в том, что он говорит с сумасшедшим, то при этих словах они развеялись окончательно.

— Выпускаем Мглу в мир? Отлично. Дайте мне гарантию, что они не взаимоуничтожатся при соприкосновении. А то есть и такая теория.

Георг дернул щекой.

— Ладно. Неверие — это неизлечимо. Попробуем по-другому. Меня наняли нелегально, чтобы я слегка помог прочесть список. Все прочее — на совести Карвен. Ахаха, совести Карвэн, как я загнул-то…

— Кто нанял?

— Не знаю. Эйрани тоже не знает, уверяю. Платило подставное лицо, это точно. Но кому-то очень нужны некие загадочные цветочки.

— Не понимаю, о каких цветах речь. Я не ботаник.

— Не валяйте дурака. Вы же все видите, Наклз, не можете не видеть.

— Что я, бесы дери, должен видеть?!

— Будет буря. Я тоже от души посмеялся над списком калладских подонков, но это не так смешно. В Каллад и впрямь хватает подонков. Что такое «Зимняя роза»?

— Не имею понятия.

— Лжете. Ладно, лгите. Только я вам кое-что скажу. С вероятностью в девяносто процентов. Вы же любите цифры. Так вот, по моим оценкам, проект «Зимняя роза» обойдется Каллад очень дорого.

Вся эта возня с порфириками, несомненно, дорого бы обошлась кошельку Дэмонры, а в крайнем случае — и ей самой, не никак не Каллад. Это были величины разного порядка.

— Вы бредите, Георг.

— Да нет, я умираю. Но мыслю пока ясно. И, кстати, ваши прошлые подвиги я оценил довольно точно, не находите? Мгла дает кое-какие возможности для оценки последствий, а уж в сочетании с нашей любимой и незыблемой Аксиомой… За цветочки и ту, что их сажает, придется заплатить. От восьми до тринадцати. Я сам считал.

— Что?

— От восьми до тринадцати миллионов. Это называется «вилка прогнозирования».

— Марок? Если верить отчетам, у нас столько в казне нет.

Виссэ неприятно засмеялся:

— Смотрите на вещи шире.

Глава 4

1

День лейтенанта Нордэнвейдэ начался даже более скверно, чем обычно. Сперва Маэрлинг, уставший после карточных подвигов и заявившийся в купе ближе к утру, изводил соседа молодецким храпом человека, совесть которого находится в состоянии первозданной чистоты. Потом, как только слух Эрвина несколько привык к руладам и лейтенант задремал, к ним стал ломиться Гребер. Денщик Дэмонры слезно просил спрятать самовар. Судя по тому, с какими умоляющими глазами он прижимал к груди эту посудину, внутри плескался отнюдь не кипяток. А Зондэр Мондум вышла на охоту. Скорее всего, Гребер расчитывал застать Маэрлинга, который, как сын графа, мог позволить себе «либеральничать». Эрвин тоже не видел проблемы в том, чтобы за закрытыми дверьми говорить с людьми, которые не окончили школы, по-человечески, но они все-таки не на даче сидели, и субординация требовала немедленно донести до Гребера его место в этом мире не самым интеллигентным способом. Если вообще существовал интеллигентный способ объяснить, что деление на людей и вещи происходит не по принципу наличия души, а по графе «происхождение» в метрике.

Пожалуй, если бы наглости для подобного поступка хватило у обычного солдата, Эрвин на первый раз просто закрыл бы дверь перед носом просителя, но Гребер обычным не был. Насколько лейтенанат понимал, этот хитрый мужик лет пятидесяти являлся переходящей ценностью двух поколений семьи Вальдрезе-Рагнгерд. Ценностью, на взгляд Эрвина, очень сомнительной, но Ингрейна Дэмонра пьющего денщика до сих пор не выставила вон и не пристрелила, а это о чем-то да говорило. Разумеется, он не верил грязным сплетням на предмет рода услуг, которые упомянутый Гребер оказывал сперва матери, а потом и дочери. Но какие-то услуги он им, определенно, оказывал, раз Дэмонра терпела его поведение.

— Создателем прошу… — печалился Гребер, воровато оглядываясь по сторонам. Видимо, охотники висели на хвосте и времени на препирательство у него не оставалось, вот в ход и пошла тяжелая артиллерия.

Хотя в том, чтобы божьим именем умолять спрятать водку, было что-то бесконечно народное. Эрвин разозлился.

— В следующий раз при упоминании Создателя заставлю молитву прочесть, — проскрипел зубами он, принимая самовар. — Не сумеешь — пеняй на себя.

Гребер торопливо кивнул и ушел окрыленным. Эрвин, впрочем, был намерен подрезать крылья его радости самым практическим образом. Лейтенант с трудом приподнял раму и стал избавляться от содержимого самовара, вначале выливая его в свой стакан, и потом — за окно. Учитывая, что вагон покачивался, руки тряслись, а жидкость, пролейся она куда не надо, могла нанести ему серьезные ожоги, процесс был пренеприятный.

Когда явилась карающая справедливость в лице майора Мондум, ничего неуставного, кроме подозрительно сладко посапывающего Маэрлинга, в купе не находилось. Зондэр сверкнула синими глазами, поводила носом, нахмурилась, реквизировала пустой самовар и процедила:

— Вот от вас, Нордэнвейдэ, я такого не ожидала.

— Поверьте, госпожа майор, для меня появление данного… предмета также стало полной неожиданностью.

— Появление? Еще скажите, что он к вам сам прилетел! Насколько мне известно, самовары сами обычно не летают. Во всяком случае, я не слышала об их сезонной миграции.

— Данный предмет я обнаружил под дверью. Мне сложно что-то сказать о его жизненном пути, предшествующем этому моменту. — Эрвин никогда бы не рискнул шутить в разговоре с Зондэр — эта дама своим обществом меньше всего на свете располагала к веселью — но на «сезонной миграции» та уже улыбалась и морозила глазами не так сильно, как обычно.

— Самовар с пропавшим спиртом — это все-таки не дама в беде, хотя одно из другого может последовать. Поэтому я от души рекомендую вам в другой раз двери сомнительным гостям не открывать, — сообщила Зондэр и покинула купе, аккуратно прикрыв за собою дверь. Витольд даже не заворочался.

Тускло зазолотился восток. Маэрлинг вывел очередную руладу. Эрвин обреченно стащил с головы подушку, которая совсем не помогала приглушить храп соседа. Вот придуши он этой подушкой Маэрлинга пару часов назад, были бы шансы выспаться, но хорошие мысли, увы, обычно опаздывают. Лейтенант привел себя в порядок, проведал свой взвод, убедившись, что все в порядке, вернулся. Еще не было восьми, когда в купе снова постучали. Свежий голосок сообщил, что это Кейси Ингегерд. Эрвин, уже одетый по форме, умытый и причесанный, сделал все возможное, чтобы придать помятому лицу пристойный вид. Счастье, надо думать, на нем расцвело и так, и его срочно требовалось стереть. Он, может, и был достаточно глуп, чтобы влюбиться в Кейси, но все-таки не до такой степени, чтобы свою влюбленность демонстрировать. Они, мягко говоря, принадлежали к разным кругам. Без порфирии это было бы просто неприятно и смешно, как средненький водевиль, а с ней скверная комедия грозила превратиться в трагедию или, упаси небо, модную драму. Увы, Нордэнвейдэ, в отличие от современных литературных героев, вовсе не ощущал в себе гордой готовности немедленно идти и всеми способами выколачивать у жизни счастье, которого он достоин просто по факту рождения на свет. А потому не торопился швырять Кейси в лицо свою любовь.

Пригладив волсы, Эрвин вздохнул и вышел в коридор, плотно прикрыв за собой дверь.

Кейси, свежая как весна, поправила выбившийся из косы золотистый завиток и улыбнулась:

— Доброе утро, Эрвин.

До этого момента утро было каким угодно, только не добрым, однако теперь лейтенант был склонен с Кейси согласиться.

Капитан Ингегерд была невысокая, изящная как фарфоровая кукла, с огромными глазами цвета полевых васильков и невесомыми кудрями. Сложно было найти человека, на котором форма смотрелась бы как маскарадный костюм сильнее, чем на ней. Наверное, даже если бы Гребера каким-то чудом запихнули в офицерский мундир, и тот выглядел бы убедительнее. А Кейси всегда напоминала Эрвину сказочную нимфу, случайно спорхнувшую в грешный мир и навек оставшуюся там из какого-то веселого любопытства.

А еще из всех его знакомых Кейси чуть ли не единственная умела улыбаться просто так и от всей души. То есть не только вздергивала вверх уголки рта, а именно улыбалась: глазами, губами, даже смешно наморщенным курносым носиком. И она, несомненно, относилась к той категории людей, в присутствии которых просыпается желание жить. Разумеется, нордэнская аристократка с золотыми локонами и блестящими перспективами была далека, как небесная звезда, но светила эта звезда исправно. Даже по утрам.

— Доброе утро, капитан Ингегерд, — неловко улыбнулся Эрвин. Его не оставляло страшное подозрение, что в присутствии Кейси он начинает краснеть, как гимназист. А ведь последние лет пять он не краснел даже тогда, когда Магда Карвэн описывала жизненные кульбиты, а Дэмонра выражала ей свое сочувствие.

Кейси заулыбалась еще лучезарнее.

— Сколько раз я просила звать меня по имени, когда мы не на плацу и никто не видит? Так вот, Эрвин, там от вас Дэмонра и Зондэр чего-то хотят. Ждут в купе номер шесть.

Нордэнвейдэ вздохнул. Он примерно догадывался, о чем с ним собираются побеседовать упомянутые дамы. Видимо, мрачные домыслы хорошо читались у него на лице. Кейси покачала головой:

— Нет, Гребера Зондэр не поймала. Кажется, старый греховодник нашел приют у санитарок. Санитарки отрицают, конечно, но уж больно громко.

Когда Эрвин по покачивающемуся коридору подходил к шестому купе, ушей лейтенанта достигли очень странные слова.

— Ваты пихай больше! И плотнее! — провалиться Эрвину на этом самом месте, если Дэмонра не была зла как бес. И без того невеликое желание навестить начальство умерло окончательно.

— Как-то оно ненатурально выглядит…

— Магда, может, ты мне свои под проценты ссудишь?! — истово возмутилась из-за двери Дэмонра. — И ты семнадцать лет молчала, что так можно было?!

— Отставить пораженческие настроения. Как говорится, некрасивых нордэн не бывает, бывают неверные идеалы красоты, — Магда, как всегда, была спокойна и деловита. — Вот так вроде бы и ничего.

— Нет, «ничего» там было до ваты, — едко заверила Дэмонра в ответ.

Эрвин, поколебавшись, постучал. Раздалось какое-то шуршание, а потом дверь открыла бодрая, словно не она полночи гонялась за Гребером, Зондэр.

— Доброе утро, лейтенант, — Эрвина впервые в жизни посетила мысль, что госпожа Мондум способна иронизировать. Уж больно «добрым» было его утро.

— Доброе утро, госпожа майор. Капитан Ингегерд сказа…

— Да-да, проходите. Нам требуется консультативная помощь.

Магда очень громко и столь же фальшиво закашлялась.

Как только дверь в купе с тихим клацаньем закрылась, из-за угла показалась Дэмонра. Эрвин пару раз моргнул, гадая, что же было такого в парах спирта, которые он, по всей видимости, вдыхал. Картинка перед глазами меняться решительно не желала. Во-первых, на нордэне была расшитая рэдская косоворотка, выпущенная поверх форменных галифе. Во-вторых, полковник определенно округлилась в стратегических местах. До сего дня Дэмонра, как и подавляющее большинство северянок, была высокой и подтянутой, но, чего уж греха таить, любой нормальный рэдец назвал бы ее тощей. Нордэнвейдэ, увы, разделял «неверные идеалы красоты», которые не разделяла Магда.

— Эрвин, дышите спокойно. Нет, мы тут не нюхали эфир, — улыбнулась Дэмонра. — Ну как, сойду я за правильную рэдку?

Лейтенант задумался: вежливость вошла в конфронтацию со здравым смыслом. Вообще, женщину, меньше походящую на рэдку, чем Дэмонра нужно было еще поискать.

— А с какого расстояния? — осторожно уточнил он. Магда издала сдавленный стон.

— С расстояния, которое определяется словом «посмотреть», — фыркнула Дэмонра, метнув грозный взгляд на веселящуюся подругу. — Я прекрасно понимаю, что на «пощупать» маскарад с треском провалится.

— Шагов с десяти — сойдете. Но… у вас… черты лица несколько не рэдские.

Магда всхлипнула. Дэмонра поморщилась:

— А я подрумянюсь! Зондэр, дай Магде водички, а то она сейчас задохнется. Эрвин, пожалейте мою подругу, не надо про черты лица, я прекрасно понимаю, что это не единственная «не рэдская» деталь моей внешности. Тем не менее, раздобыть курносый нос и ямочки на щеках мне ну вот совсем негде. Зато мы достали косоворотку, полушубок и накладную косу. Вас, собственно, вот зачем позвали: я давно заметила, что рэдские крестьяне очень своеобразно шнуруют косоворотки. Вы мне не объясните, каким именно образом они это делают?

Лейтенант даже несколько растерялся от такого вопроса. Он все-таки ожидал разноса, а не беседы о быте и нравах своей исторической родины.

— Если это облегчит вам воспоминания, могу дать слово, что не собираюсь использовать полученные знания для диверсий против мирного населения, — Дэмонра улыбнулась. В отличие от Кейси, у нее улыбались только губы. Серые, как осеннее небо, глаза оставались непроницаемыми. Эрвин бы не стал употреблять к ним всякие определения в духе «ледяные». Просто цвет был такой, а выражения в них и вовсе никакого не было. — Итак, лейтенант, как это шнуруется?

Нордэнвейдэ был чрезвычайно далек от мысли, что он понимает поступки нордэны или тем более подоплеку этих поступков: зачем-то же она шесть лет назад вытащила его с порога того света, хотя могла легко найти на его место сотню здоровых людей. Но вот в том, что Дэмонра никогда не делает ничего просто так, он не сомневался. И обычно все заканчивалось хорошо.

Биография полковника большим секретом не была: нордэна оказалась в армии чуть более десяти лет назад, и за это время успела построить впечатляющую для относительно мирного времени карьеру, тем более удивительную, что она никого не обхаживала и не вешала. Несколько раз Дэмонра довольно изящно проходилась по самой грани скандального увольнения, но всегда умудрялась удержаться сама и не сбросить тех, кто был с ней. О двух ее дуэлях было известно совершенно точно, еще о трех болтали — сложно сказать, правду или нет — она планомерно довела до сердечного приступа высокопоставленного снабженца, а однажды на глазах всего честного народа влепила первоклассную пощечину сотруднику эфэлской дипмиссии, перед этим заверив того, что бьет его по роже как частное лицо. Впрочем, намек, который перед тем обронил эфэлец, и вправду был довольно рискованный и касался не Дэмонры, а социального устройства кесарии. Стреляться с женщиной, которая даже пьяной в стельку дырявила монеты и гасила свечи с двадцати шагов, тот благоразумно не стал, сославшись как раз на то, что она женщина. И по законам Эфэла такая дуэль была бы бесчестной. Дэмонра во всеуслышанье объявила, что готова пристрелить его хоть в юбке, хоть в портках, и по такому случаю согласна даже усы нарисовать, но поединка так и не состоялось, а щепетильный кавалер отбыл на историческую родину. Нордэну громко отчихвостили, тихо похвалили и все пошло по-старому.

В полку ее любили в той мере, в которой вообще можно любить справедливого человека, а Дэмонра, при всем своем крутом нраве, была кристально справедлива. Она не обладала обаянием Магды, утонченностью Зондэр или хотя бы красотой Кейси, но Эрвин точно знал: начни рушиться мир, он помчался бы к этой женщине, и не за утешением, а за разумным приказом. Ее было ни камнями с неба, ни гневом начальства не напугать.

— Эрвин. Я все еще жду ваш ответ.

— Я не могу дать каких-либо гарантий: я не был здесь почти шесть лет, — попытался увильнуть Нордэнвейдэ. Не тут-то было. Дэмонре случалось общаться с Маэрлингом, пытавшимся отвертеться от встречи с папенькой. У нее явно имелся абсолютный иммунитет к оправданиям.

— Суеверия так быстро не меняются, лейтенант.

— Хорошо. Шнуруют они обычно крест-накрест, как все, только правый шнурок всегда кладут поверх левого. Оставляют длинные концы. На правом завязывают три узелка. Зачем — не знаю. Видимо, это что-то с языческих времен. Я жил в доме органиста при церкви, мне таких тонкостей не объясняли.

— Ясно, — кивнула Дэмонра. — Что-то еще?

Эрвин опустил глаза:

— Определенные… детали одежды крестьянки не носят.

Нордэна фыркнула:

— Боюсь, при отсутствии упомянутой детали чужачку во мне заподозрят значительно раньше. Полушубок будет застегнут стратегически правильным образом, не беспокойтесь. К тому же, думается мне, такой слой ваты удержит винтовочную пулю, — усмехнулась она.

— Я б сходила, да я на рэдди могу только на… послать, — пояснила Магда. — И то с жутким калладским акцентом.

Эрвин невольно улыбнулся. Калладский акцент — очень жесткий выговор, характерный для морхэнн — и вправду был страшной вещью. Особенно незабываемо он звучал, когда калладцы, в фонетическом алфавите которых почти не было мягких звуков, пытались изъясняться на нежном и певучем рэдди. «Полушко-полэ», распеваемое пьяным вдрызг Витольдом Маэрлингом, в свое время казалось Эрвину сущим кошмаром. До знакомства с Анной, надо признать. После этого лейтенант серьезно пересмотрел критерии ужасного.

— Вам бы еще на шею ладанку повесить. Если это не очень противоречит вашим убеждениям, — добавил Эрвин. Ему, конечно, было интересно, во что же такое ввязывается полковник. Не каждый день высший офицерский состав устраивал костюмированные представления на территории вероятного противника. Но, если жизнь Эрвина чему-то и научила, так это лишний раз промолчать.

— Ладанку… А молнии в Рэде по грешникам бьют прицельно? И до земли долетают? — уточнила Дэмонра. — Или как везде?

Молнии были штукой загадочной. Эрвин, случалось, видел их в небесах — всего раза четыре за жизнь — но вот чтобы те долетели до земли — никогда. И вообще считал, что ударивший с небес белый огонь — просто байка с Архипелага. У них там вроде как и молнии до земли долетали, и Гремящие моря пели, и тролли днем превращались в камни, а ночью устраивали обвалы в горах. Это цветущей Рэде можно было не размениваться на сочинение красивых легенд, а жителям Дэм-Вельды, наверное, требовалось обосновать свое сидение на холодных каменных островках на самом краю обитаемого мира какими-нибудь волшебными чудесами.

— Как везде.

— Тогда и впрямь сейчас позаимствуем у кого-нибудь подходящую цацку. Спасибо, Эрвин. Можете быть свободны. Только по пути распихайте Маэрлинга и скажите, чтобы пулей летел сюда. И, лейтенант, вы, разумеется, меня не видели. Майор Мондум отчитывала вас за пропавший самовар водки.

— Который я вам, кстати, Эрвин, еще долго буду помнить, — вздохнула Мондум.

— А уж Гребер и подавно не забудет, — широко ухмыльнулась Магда. — В окно, небось, вылил? Ты уж, Эрвин, обижайся не обижайся, но на такой поступок способен только упырь. Или Наклз.

— Наклз бы водку не вылил. Он считает, она отлично оттирает полы.

— Вот я и говорю, что души у него нет!

— Да вот уж этим заявлением ты его вряд ли обидишь. Он согласится с выводом, но не с причиной.

* * *

Дэмонра кивнула на расстеленную по столу карту. Витольд Маэрлинг, с третьей попытки сумевший сфокусировать взгляд, воззрился на переплетение сплошных и пунктирных линий. Он искренне пытался понять, какое отношение карта имеет к предмету, за который он, судя по виду майора Мондум, сейчас будет получать разнос.

— Витольд, как у тебя с памятью?

— Я не помню, кому и сколько проиграл, госпожа полковник, — с ходу предвосхитил все дальнейшие вопросы Витольд. Маэрлинг упрямо смотрел в карту и карты не видел. Он в принципе терялся в догадках, как сумел без приключений добраться до шестого купе. — Я вообще не помню, с кем я играл.

— Похвальная забывчивость, — оценила Зондэр, поблескивая синими льдинками глаз. — Особенно учитывая, что игра запрещена.

Витольд вздохнул. Обсуждать устав с обладательницей таких восхитительно синих глаз было даже большим дурным тоном, чем этому самому уставу всегда следовать. Увы, майор Мондум относилась к правилам и порядкам с почти религиозным пылом. Такая страсть такой женщины, несомненно, заслуживала иной точки приложения, но что было поделать. Витольд бы не удивился, узнав, что Зондэр, за достойную жизнь загремев в рай, очень огорчится и отпросится у Создателя парой этажей пониже, строить бесов и прививать им основы дисциплины. Несчастные твари доживали последние спокойные дни.

— Какая жалость. Я, наверное, играл с зеркалом. Это тоже запрещено?

Дэмонра поморщилась:

— Я спросила про память. Проблемы, лейтенант, решаются по мере поступления.

Вот уж в том, что от полковника может поступить масса проблем, Витольд нисколько не сомневался. Он уже не первый год сажал морковку и считал себя морально готовым вернуться в университет, чтобы там все-таки дописать кандидатскую на тему «Широкий взгляд на вещи как национальная черта нордэнов».

— Тогда не жалуюсь.

Дэмонра улыбнулась:

— Вот сейчас мы это проверим. Если ты соврал, Витольд, я буду считать это попыткой диверсии. И уж тогда не поленюсь выяснить, сколько ты проиграл зеркалу по имени Крессильда Виро, и попрошу графа погасить долг.

Реакцию папаши представить было несложно. Почтенный граф рассказывал, что в юности не касался карт, вина и женщин. Правда бабка Витольда после наливки, хихикая, рассказывала совершенно другое, но это уже были детали. Эвальд Маэрлинг весьма нервно относился к карточным долгам сына. То есть сперва он их оплачивал, а потом неизменно состоялся «серьезный разговор» за жизнь, в результате которого Витольд обычно бывал больно бит, не всегда по морде, но всегда — по самолюбию. Виконт вздохнул:

— Капитулирую на ваших условиях, госпожа полковник.

Витольд был готов поспорить, что при этих его словах Зондэр как-то очень странно усмехнулась.

* * *

Дэмонра влезла на подножку поезда. Ветер бил в лицо и грозил лишить нордэну честно вплетенной в кое-как отросшие волосы фальшивой косы. Тяжеленный полушубок, надетый наизнанку, тоже не добавлял особенного комфорта. В довершение всего, снаружи трясло значительно сильнее, чем в вагоне. Нордэна мертвой хваткой вцепилась в поручень. Свою героическую гибель она в юности представляла как-то иначе.

Да и вообще последние пять лет серьезно намеривалась спиться, без лишних изысков.

— Минута до моста, — отрапортовала Зондэр из тамбура.

Мост Дэмонра уже видела. Ее цель была как раз за мостом, в трех километрах севернее по проселочной дороге. Правда, для начала нужно было выйти на эту самую дорогу.

Мост стремительно приближался. Внизу заблестела темная лента реки, почти освободившейся ото льда. Поезд, как всегда перед мостами, несколько сбавлял ход.

— Три часа, помнишь?

— Помню, Зондэр.

— Не нравится мне все это…

Дэмонру так и тянуло спросить, а кому бы такое понравилось, но препираться с Зондэр было бессмысленно. У той, как и у Наклза, имелось одно отвратительное качество: всегда выходило, что они правы.

— Жалость-то какая. Встретимся в Мильве, — пресекла все дальнейшие рассуждения Дэмонра. Это крупное село было идеальным вариантом. Во-первых, перед тем, как оказаться в Мильве, поезд делал приличный крюк. Во-вторых, Дэмонра в свое время здесь бывала, а потому представляла себе прямой путь через поля. То есть, при хорошем стечении обстоятельств, могла отыграть около трех часов, при условии наличия лошади. Условие пока не соблюдалось, но Дэмонра достаточно хорошо знала местный быт и нравы, чтобы рэдскому присловью «конокрад — не вор» на часок и поверить. И, наконец, у Мильве поезд никак не стоял бы меньше четверти часа: уж больно хороши были тамошние платки в цветах, пряники и яблочный сидр. Особенно сидр. В Каллад эту радость, благоухающую яблоневым садом, вывозили бочками. Конечно, люди в здравом уме не стали бы пытаться сделать это по пути «туда», но договориться на «обратную дорожку» — за милую душу. А о храбрых дегустаторах позаботилась бы Магда Карвэн, в боевых ситуациях терявшая всю свою хваленую широту натуры.

По самым скромным подсчетам, на подвиги у Дэмонры было часа три, при оговорке, что она не заплутается и угонит лошадь. И то, и другое было выполнимо. А ее отсутствие в поезде героически прикрыли бы Зондэр и Маэрлинг. Дэмонра даже подумать боялась, что бы Наклз сказал об этом плане, но тот, по счастью, мучил студентов очень далеко отсюда.

— Три часа. Не перепутай!

Внизу промелькнула вспененная река, остался позади мост, а насыпь сделалась ниже. Невдалеке чернела опушка леса, над которым сияло светло-голубое, как нарисованное небо. Дэмонра глубоко вздохнула, простилась со своей дурною головой и прыгнула под откос, по направлению к паровозу, чтобы хоть как-то компенсировать горизонтальную скорость.

Ветер ударил в лицо, как живое существо, и швырнул ее назад.

Приземление в подтаявший снег, в целом, прошло терпимо. Нордэна несколько раз перекувыркнулась, но сохранила позвоночник в предписанном природой состоянии. Посчитала боками колдобины, мысленно возблагодарив Магду за ватный шедевр технической мысли на своей груди, дающий хоть какую-то защиту от ушибов. Ну и, в качестве достойного завершения, плюхнулась точнехонько в лужу под насыпью.

«Весна-красна, твою мать, пришла», — решила нордэна, отфыркиваясь. Впрочем, лучше было наглотаться талой воды весной, чем травы и грязи летом. Она поднялась, кое-как отряхнулась, проводила взглядом тающий вдали поезд. Черные клубы дыма пятнали голубое небо.

Времени у Дэмонры было чуть меньше, чем ничего. Перспектив, если поразмыслить, примерно столько же. Но от грустных дум не прибавлялось ни первого, ни второго, поэтому нордэна быстро вывернула полушубок чистой стороной, кое-как пригладила волосы, отерла лицо снегом, показавшимся ей наименее грязным, и поспешила к лесу.

В Восточной Рэде Дэмонра бывала неоднократно и обычно — с самыми миролюбивыми целями. В начале лета в рэдских лесах наблюдалось просто поразительное количество земляники, а осенью — грибов. К тому же, как ни крути, климат там тоже был значительно лучше, чем на большей части исконно калладских территорий. Так что состоятельные и не очень калладцы еще лет пятнадцать-двадцать назад с удовольствием снимали здесь дачи на длительный срок. Дэмонра хорошо говорила на рэдди исключительно потому, что в свое время немало гоняла мяч в компании местных ребятишек и обворовывала яблоневые сады соседей. Совокупность этих фактов дала ей практически неисчерпаемый запас ходовой лексики и знаний местного фольклора. Она даже умела без акцента петь «Полюшко-поле», чем в глубине души немало гордилась. Правда, отсутствие акцента не гарантировало попадания в ноты. Судя по лицу Эрвина, становящемуся нежно-зеленым после первой же пары строк, ей все-таки лучше было не петь. Как сын органиста он в этом плане служил неплохим индикатором.

Нужную дорогу Дэмонра нашла довольно быстро. В Каллад это дорогой, конечно, бы не назвали, но тут уже было не до тонкостей терминологии. Две глубокие колеи были практически до краев заполнены талой водой. Все остальное пространство представляло собою сплошную глину. По краям сиротливо чернели голые кусты. И над всем этим безобразием в голубой лазури сияло солнце. Мало того, оно грело. В Каллад такая благодать пришла бы не раньше, чем через пару недель. Дэмонра с удовольствием подставила лицо теплым лучам и быстро похлюпала по обочине, прекрасно понимая, что ее сапоги не спасет уже ничто в этом мире. Впрочем, помимо сапог следовало спасти Дэм-Вельду с ее апельсинами, престиж кесарии с ее инсургентами и, для полного комплекта, остатки собственного патриотизма, попутно посрамив Аэрдис. Наклз, прознай он о ее целях, наверное, сказал бы мало хорошего.

Родители Дэмонры, надо отдать им должное, к жизни ее подготовили, хотела она того или нет. «Герои всегда заканчивают по уши в дерьме», — поучала ее в юности мама, и нордэна уже тогда интуитивно ощущала глубокую правду этой мысли. Но никто и никогда не предупреждал ее, что и начинают герои по колено в той же субстанции. Но Дэмонра браво хлюпала вперед, стараясь смотреть не на глиняную квашню под ногами, а на быстрые птичьи росчерки в небе.

Таверна, конечно, никуда не делась. Ее хозяин был слишком основательным человеком, чтобы бегать от всяких грошовых войн и революций. Он полагал, что клиентура, независимо от национальной и политической принадлежности, стабильно хотела есть, пить, спать и пощипывать служанок за крепкие бока. Судя по тому, что «Рудый яр» процветал уже не первое десятилетие, какое-то здравое зерно в этом было.

Здание выглядело несколько менее нарядно, чем в прошлом году, но все-таки вполне прилично. Застекленные окна были целы, на них даже висели идиллически-белые занавесочки в цветочек, а крыльцо могло похвастаться свежим слоем краски, правда, испятнанным все той же неизбежной глиной. В какой-то мере Дэмонру это порадовало, потому что сама она заляпалась грязью выше колен и вовсе не хотела привлекать к себе лишнее внимание, оставляя на вылизанном крыльце жирные красно-коричневые следы. Впрочем, правильной рэдской крестьянке не пристало волноваться из-за таких мелочей, поэтому нордэна без долгих раздумий толкнула дверь и оказалась внутри.

Беглый осмотр зала давал все основания для черной меланхолии: нужного человека внутри не наблюдалось. Похоже, Зондэр оказалась права — что, в общем, уже давно никого не удивляло — и Дэмонра совершенно напрасно занималась изучением рэдских традиций, воздушной эквилибристикой, сопряженной с риском сломать шею, и забегом по пересеченной местности, убившим ее запасные сапоги. И да, Витольда Маэрлинга со списком своих особых примет она тоже ознакомила зря. И еще, чтобы успеть к моменту, когда поезд будет подъезжать к предместьям Мильве, ей все-таки пришлось бы украсть лошадь.

«Вот же дрянь», — оценила ситуацию Дэмонра, но делать было особенно нечего. Никто ее на подвиги не подбивал, так что и винить в неудаче было некого. Она решила, что сделка в силе, а ее партнер счел боевые действия на сопряженной территории форс-мажором, и, с точки зрения коммерческих традиций, был абсолютно прав. Нордэна плюхнулась на ближайшую скамью, припоминая расположение конюшни, и пробурчала на рэдди, что хочет суп с клецками. В ответ у нее, в полном соответствии со сложным рэдским этикетом, поинтересовались, не хочет ли она пойти подальше? В такое время — суп ей с клецками подавай! И это как раз Дэмонру обрадовало: ее приняли за местную, несмотря на чисто нордэнский острый нос и формы, ставшие интересными только благодаря талантам Магды. С приезжими здесь общались куда как более учтиво. Пять минут препирательств и взаимных оскорблений до полного удовлетворения друг другом завершились тем, что кружку пива хозяин речистой гостье пообещал за счет заведения.

Дэмонра созерцала янтарный напиток, который в силу какой-то игры природы с ее точки зрения пах почти так же, как разлагающееся мясо, и злилась. На себя, на кесаря, на весь белый свет и даже на кошку, которая так и не изволила отреагировать на многочисленные «кис-кис». Видать, чуяла иностранного интервента, дрянь полосатая.

— Грех предаваться унынию, когда есть другие грехи, — негромко порадовал ее половой, убирая уже пустую тарелку супа со стола. Дэмонра ушам своим не поверила: уж слишком знакомым был голос. Она во все глаза уставилась на его источник. Процесс опознания протекал долго и трудно, буксуя из-за плохого освещения и осознания полнейшей вздорности предположения, что профессиональный революционер с двадцатилетним боевым стажем может замаскироваться под лохматого полового, который сам едва второй десяток разменял. Наверное, нордэна так и решила бы, что ей привиделось, но тут чудной парень подмигнул.

«Кассиан Крэссэ, твою мать, ненавижу тебя и всю твою бесову семейку», — почти с нежностью подумала Дэмонра, поднимаясь и следуя за «половым». Хозяин за стойкой демонстративно смотрел в потолок. Не видеть и не слышать ничего необычного также было одним из его основополагающих жизненных и профессиональных принципов.

2

Дни в Моэрэнхэлл Каллад стояли солнечные, ветреные и какие-то суматошные. Эхо доносило с границ глухое ворчание, ходили слухи о каких-то погромах против «нелюдей» на задворках кесарии, столичные либеральные газеты плевались грязью даже активнее обычного, а консервативные, как и положено в «роковые минуты испытаний», обсуждали дамские прически и собачьи выставки. Рейнгольда такое положение дел нисколько не удивляло. Периодически приходящие ему анонимные угрозы удивляли и того меньше. Как и всякий порядочный калладец, Зиглинд искренне презирал письма без подписи и их авторов, так что большую часть отправлял на растопку камина, даже не затрудняя себя прочтением.

После отъезда Дэмонры Рейнгольд с удивлением обнаружил, что привык просыпаться под звон бьющейся посуды и трехэтажные конструкции на той части морхэнн, которую в университетах не преподавали. Теперь тарелки лежали в серванте целые и нетронутые, а в квартире стояла тишина. Элемент хаоса, привнесенный темпераментной нордэной, крайне плохо ладившей с кухонной утварью, исчез.

Рейнгольд с некоторым опозданием осознал, что ему даже нравилось, когда Дэмонра в чулках и отобранной у него рубашке лихо скакала по кухне, пытаясь одновременно прибрать осколки и не дать сгореть тому, что она по каким-то непонятным причинам полагала блинчиками. Блинчики эти были в числе самых чудовищных вещей, которые Зиглинд встречал в жизни, и стояли примерно наравне с Циркуляром о кухаркиных детях или тестом Кальдберга. Рейнгольд всегда старался заболтать Дэмонру, чтобы ее кулинарные шедевры сгорели окончательно. Тогда появлялась надежда пойти в ресторацию неподалеку и там все-таки поесть. Теперь тарелки не бились, ничего не горело, не чадило, не взрывалось и вообще лежало там, где Рейнгольд это оставил. Ему даже не требовалось практиковаться в казуистике и изобретать новые и новые предлоги, чтобы отвертеться от ночного кошмара повара, который нордэна отчего-то полагала завтраком. С ее отъездом все вроде бы вернулось на круги своя, но Рейнгольд почему-то не мог отделаться от скверного ощущения, что это не мир пришел в равновесие, а карусель остановилась.

Дэмонра, как ни крути, ему не подходила. Он подходил ей в еще меньшей степени, если такое только было возможно. Брак не понравился бы кесарю. Нордэна бы ни за что не оставила полк. Северянки довольно часто не могли иметь детей. Как юрист, Рейнгольд мог бы назвать еще с дюжину причин, почему эту женщину ему следовало обойти по самой широкой дуге, чтобы всем, кроме него, было хорошо и спокойно. Увы, единственная ситуация, при которой хорошо и спокойно было бы ему, требовала хоть за шкирку, но доволочь Дэмонру до алтаря. Кто кому жизнь погубил или, наоборот, осветил, они успели бы обсудить в старости, но старость он хотел встретить именно в ее компании.

С Дэмонрой все вечно шло кувырком, с первого дня знакомства и до момента, когда нордэна, жизнерадостно махая ему шапкой на прощание, пропала в окне отъезжающего поезда. Еще при встрече можно было догадаться, что так оно и будет. Жизнь свела их в обстоятельствах, предельно далеких от того, как Рейнгольд представлял себе это в ранней юности. Все началось до отвращения обыденно: его, как родственника кесаря, пригласили посмотреть на учения, проходящие неподалеку от летней резиденции Зигмариненов. Сначала его в столице задержали дела, и он не прибыл за сутки, как все прочие родственники, а потом он и вовсе пропустил поезд. Следующий был только вечером, так что Рейнгольд ни за что бы не успел, если бы не решил добираться верхом, благо, путь был близкий.

От станции он отъехал с приличным запасом времени и твердо решил держаться железнодорожного полотна, поскольку плохо представлял себе дорогу, да и вообще не чувствовал желания скакать по пересеченной местности. Для этого следовало родиться лихим кавалеристом или самоубийцей, а он был обычный адвокат. Минут через сорок неспешной езды Рейнгольд увидел небольшую речку. Железная дорога проходила по мосту над ней, и ему ничего не оставалось, как проехаться вдоль русла и найти переправу, которой там просто не могло не быть. Переправу он действительно нашел, а потом выехал на узкую лесную дорожку, ведущую, предположительно, в правильном направлении. Минут через десять его нагнала рыжеволосая женщина на взмыленном коне. И конь, и всадница выглядели так, как будто реку они форсировали вплавь. Рейнгольд был воспитан в лучших калладских традициях, и потому никак не мог допустить, чтобы дама разъезжала по лесу одна. Дама на его вежливое предложение сопроводить ее до Красных горок сперва округлила глаза, а потом залилась смехом. Он к тому моменту уже успел сообразить, что на ней надета мокрая насквозь черная форма, так что его любезность явно была лишней. Отсмеявшись, незнакомка сообщила, что ей больше нужен не храбрый рыцарь, а путеводная звезда, которая доведет ее до государя раньше, чем начальство подкинет ее к самому Создателю. Рейнгольд, скрепя сердце, согласился побыть путеводной звездой.

Из леса они выехали на широкое поле, и вот там-то их застал сильнейший ливень, убивший всякое представление о расстоянии, направлении и времени. Небо, трава и земля превратились в совершенно однородную мокрую и вязкую массу, к тому же ледяную. Одежда Рейнгольда теперь была не суше, чем форма его случайной попутчицы. Струи дождя, за которыми не было видно ни зги, перестали бить минут через пять-семь, но существенно это ситуацию не улучшило. Дождь все еще капал, а небо не светлело: сделалось сумеречно, тоскливо и холодно. На поле легла мгла. Кони понуро брели, поскальзываясь и проваливаясь в грязь по бабки. Последние мысли о том, что дорога «где-то там» покинули Рейнгольда довольно быстро. В роли путеводной звезды юрист, мало знакомый с местностью, с треском провалился, в чем сознался. Поле они кое-как пересекли и увидели в сырой дымке тусклый огонек. К сожалению, это была не дорога на летнюю резиденцию, а постоялый двор, но Рейнгольд к тому моменту был бы рад любой крыше над головой, включая конюшню. Разумеется, о том, чтобы в таком виде продолжать поиски и речи идти не могло. Даже успей они в последнюю минуту, лучше было не явиться вообще, чем шокировать родичей костюмом утопленника. Рейнгольд бы не удивился, свисай с его шляпы натуральная тина.

Видимо, нордэна разделяла его взгляды на приличия, потому что без лишних слов отвела лошадь под навес и направилась в здание. Рейнгольду ничего не оставалось, как последовать ее примеру.

Десять минут спустя мокрый насквозь родич кесаря сидел в дешевой — а других не было — комнатенке под самой крышей и, слушая барабанящий по ней дождь, предавался мыслям о том, что он — хронический неудачник и пятно на репутации семьи. Мало того, что Рейнгольд из-за плохого зрения не попал в армию, что вообще для члена правящей фамилии было немыслимо, так он даже добраться до места проведения учений самостоятельно не сумел. Унылые размышления прервал стук в дверь. На пороге, улыбаясь, стояла его попутчица с флягой в руках. Из одежды на ней, собственно, была простыня и традиционный колокольчик без язычка, который нордэны носили на шее. На случай Последней Битвы, видимо.

— От воспаления легких. Но от печали тоже, — сообщила она, протягивая флягу. Ситуация явно не располагала к тому, чтобы Рейнгольд начал рассказывать попутчице о вреде алкоголя, который, как известно, в Каллад губит людей больше, чем оспа и чахотка вместе. Сам он не пил, впрочем, лишь из тех соображений, что после окончания института пить стало не с кем: практикующий юрист и родич кесаря не могли бы позволить себе напиваться в компании даже по отдельности, а у Рейнгольда эти два несчастия группировались. Впрочем, залетную нордэну едва ли интересовали бы его профессиональные секреты или тем более детали биографии. Довольно безрадостной, если вздуматься. Во всяком случае, дожив до двадцати шести лет, он ни разу не попал ни в одну историю, о которой было бы стыдно рассказать и приятно вспомнить. Прошлое Рейнгольда было безупречно и уныло, как пособие по этикету. А веселая нордэна в простыне, протягивающая ему плоскую фляжку, очень криво вписывалась в настоящее. Более откровенные зрелища Рейнгольду видеть доводилось, но более интригующие — никогда.

— Спасибо, — растерянно поблагодарил он, прикидывая, как вежливо отвертеться от знакомства с содержимым фляги. О вкусовых пристрастиях северян ходили страшноватые легенды. Женщина засмеялась:

— Это всего лишь чай. Я только что вниз бегала, к хозяйке. И не доверяю чистоте местных чашек, а во фляге, уж поверьте, недавно была отличная дезинфекция. Вы тверды в своем стремлении умереть от воспаления легких?

— Что?

— Советую снять мокрое и развесить его на кухне, у хозяйки, там быстрее высохнет. Это милейшая старая карга лет шестидесяти. Она на вас не набросится, не опасайтесь. Нет, если вы очень настаиваете, я могу сходить с вами и покараулить вашу добродетель.

Рейнгольд заверил неунывающую спутницу, что справится с этой непростой миссией сам и дезертировал, чтобы не сказать какой-нибудь глупости.

Вернувшись в комнату, он обнаружил там нордэну, с самым беззаботным видом попивающую чай. Пропущенные маневры, дождь за окном, скучнейший попутчик и маячащие в перспективе неприятности, определенно, нисколько ее не волновали. Женщина сидела на подоконнике и периодически прикладывалась к фляге, откидывая голову назад, словно емкость содержала в себе что-то менее безобидное, чем чай. У нее было классическое для северянки несколько треугольное лицо, очень белая кожа, светлые брови и промокшая косица, закрепленная на затылке посредством карандаша. Картину довершали разводы под глазами, оставшиеся от макияжа, и широкая ухмылка человека, который искренне любит эту жизнь и пользуется взаимностью.

— Так значительно лучше, — несколько двусмысленно сообщила она закутанному в простыню Рейнгольду. — Льет как из ведра. Мои предки сказали бы, что на маневры нам сегодня попасть не судьба.

— А мои бы сказали, что стоило выезжать с большим запасом времени, — вздохнул Рейнгольд.

Нордэна весело хмыкнула:

— Так вот что такое «кросс-культурный контакт»! Я-то всегда считала, что этим словом называют мордобитие, а нет, есть вариативность.

Рейнгольд не выдержал — улыбнулся. Не столько замечанию незнакомки, сколько ситуации в целом. Отличное было место и время для философской беседы.

— На самом деле, можете не огорчаться. Все маневры отчасти похожи. Светит солнце, вьются стяги, трезвый и вежливый генералитет всем своим видом демонстрирует потрясающую боеспособность кесарской армии. Условия, максимально отдаленные от жизни. К счастью, армия и впрямь боеспособна, — безмятежно пояснила незнакомка. — А вы — журналист?

— Вообще-то я юрист. А вы, конечно, генерал?

— Комплимент хороший и плохой одновременно: мне не столько лет и я, увы, только полковник. Боюсь, пожизненный. Вы все еще не хотите чаю?

Рейнгольд с удовольствием сделал пару больших глотков. Женщина и впрямь раздобыла чай, правда, пахло от него чем-то травяным и горьким. Но о происхождении «дезинфекции» Рейнгольд предпочел ничего не знать. Пока он разбирался с не успевшим остыть напитком, нордэна заперла дверь, сняла колокольчик, положила его на прикроватную тумбочку и уселась на постель. Истолковать ее поведение двояко было просто невозможно.

— Простите, а у вас не будет неприятностей? Из-за всего этого.

Та только ухмыльнулась:

— Да, руководство меня оборет, но это будет потом. Или это вы так изящно выясняете, замужем ли я? Нет, не замужем. И мне, честно говоря, не особенно интересно ваше семейное положение. Весьма вероятно, что мы больше никогда не увидимся. В крайнем случае, друг друга всегда можно «не узнать», как это принято в лучших домах. Надеюсь, медицинской справки вы не потребуете? Если нет, то сейчас я предлагаю заняться профилактикой простудных заболеваний.

Биография Рейнгольда была даже слишком чистой для того беспорядочного времени, в котором он жил. Но окружающие не перестали бы сетовать на падение нравов, изобрази он гордый уход, а вот слушать их после было бы гораздо занимательнее. Причастности к осуждающей стороне Рейнгольд никогда не чувствовал, оставалось присоединиться к осуждаемой. Все было интереснее, чем позиция отстраненного наблюдателя, которую он занимал всю жизнь.

Рейнгольд направился к постели, но с непривычки запутался в простыне и споткнулся о табурет. Сам он удержал равновесие, а вот предмет мебели грохнулся на пол, словно только того и ждал.

— Ох как громко нравы-то падают, — протянула нордэна, как будто мысли его прочитала.

— А пусть не торчат, где не просят, — вывернулся Рейнгольд.

— Ответ, достойный юриста. Я спокойна за нашу юстицию, — рассмеялась женщина и сбросила простынь. Дальше, конечно, разговаривать не стал бы и самый речистый адвокат.

«Профилактика простудных заболеваний» удалась более чем хорошо. Рейнгольд проснулся ранним утром, отдохнувший и довольный жизнью. Его высохшая одежда была принесена с кухни и теперь аккуратно висела на стуле, а сама нордэна, уже причесанная, умытая и одетая, красила глаза, смешно щурясь. В довершение приятной картины, в окно светило яркое солнышко. Почему-то эта веселая рыжеволосая женщина с богатой фантазией и большим набором красивых эвфемизмов ассоциировалась у Рейнгольда именно с таким ясным утром.

Солнце поднялось высоко, разговаривать, если подумать, было не о чем и Рейнгольд с полным освнованием опасался, что нордэна просто улыбнется и уйдет. И ушла бы раньше, но его окно выходило на солнечную сторону, а ее комната была через коридор, вот она и поправляла макияж здесь. Выходи оно на другую — скорее всего, нордэны он бы больше не увидел. Это, определенно, была не та дама, которой следовало рассказывать, что приличный человек на его месте обязан жениться. Увы, как раз жениться ему действительно было пора, пока любящие родственники не подсунули очередную кринолинную куклу с хорошей родословной и минимумом мозгов. Рейнгольду было очень неудобно каждый раз врать родным, что он — завзятый карьерист, заодно обижая очередную Амалию или Агнессу.

При виде этой женщины его родственников хватил бы инфаркт. Он тоже как-то не намеривался встретить свою будущую супругу на постоялом дворе и тем более обстоятельно изучить ее экстерьер раньше, чем хотя бы узнать имя. Стадию красивых ухаживаний они явно проскочили. Рейнгольд не знал, ни как называть подобные отношения, ни что дальше делать, поэтому решил до последнего изображать, что все происходящее в порядке вещей:

— Извините, а вы настаиваете на том, чтобы я вас при случае «не узнал»? Или мне все-таки можно позвать вас в театр? — аккуратно уточнил он.

При слове «театр» нордэна отчетливо прыснула.

— Театр — это уже серьезный шаг, — оценила она. — Ближайшие две недели меня будут чихвостить, но потом, если надумаете, можете позвать. Только, имейте в виду, на классическую комедию не пойду. Мне в жизни этого добра хватает. Хотя можем уронить еще какие-нибудь нравы и без лицедеев.

Ронять нравы, действительно, можно было и без лицедеев, однако Рейнгольд, буквально чуявший, что не так все просто, решил пойти длинным путем, предусматривающим театры, рестораны и букеты. Он доподлинно не знал, что из этого сработало — едва ли букеты — но Дэмонра тоже предприняла какие-то попытки встроиться в его жизнь и за пределами спальни. Ее друзья и блинчики, конечно, были чудовищны, но Рейнгольд ценил их как символ. Через шесть месяцев, когда прознавшие о связи родственники уже перестали имитировать инфаркты и лить потоки слез, он подумал, решил, что подумал плохо, но передумывать не будет, да и сделал Дэмонре предложение по всем правилам. К тому моменту он даже успел привыкнуть, что чулки действительно могут висеть на люстре, не провоцируя немедленный конец света, и вообще женщина в доме — к беспорядку, но порядок не всегда благо. Предложение руки и сердца Дэмонра встретила совершенно круглыми глазами и почти испуганным вопросом: «Рэй, а случилось-то что?» Рейнгольд как мог четко объяснил, что случилось. Доводы в пользу семейной жизни Дэмонру, увы, не впечатлили. Она считала, что военным в Каллад семьи создавать не стоит по той простой причине, что не следует множить потенциальных вдов и вдовцов, поскольку это бьет по государственному бюджету и престижу. Вышел принципиальный конфликт интересов, в результате которого по комнате летала посуда, а поздние прохожие были поставлены в известность семейных, политических и некоторых других взглядов нордэны.

Консенсус был достигнут только следующим утром. Рейнгольд приложил все мыслимые усилия, чтобы съесть приготовленный ему завтрак, и отважно ковырял блинчик, надеясь, что кто-нибудь срочно позвонит в дверь. Дэмонра, опаздывающая на какую-то встречу, носилась по его дому в поисках второго чулка, посылая выразительные проклятья всему сущему. Отчаявшись, она тоже решила позавтракать, молча позаимствовала у Рейнгольда из тарелки половину порции и откусила кусок. Он был готов поклясться, что такого непередаваемого выражения лица не видел ни раньше, ни позже. Дэмонра судорожно проглотила кусок, потом все так же молча отправила свою, а затем и его порцию в мусорную корзину, выпила два стакана воды, вздохнула и выдала:

— Ты самый мужественный человек, которого я встречала в жизни. Когда, говоришь, венчаться пойдем?

К сожалению, буквально через несколько дней после этого судьбоносного решения в армии поползли слухи о возможных неприятностях в Рэде, и Рейнгольд разумно решил не добавлять Дэмонре проблем. А вот теперь она уехала, и никто не шумел, не отвлекал от работы, не подбивал на алкогольные подвиги и не таскал у него глаженые рубашки в последний момент. Стало очень скучно.

Рейнгольд позавтракал вполне сносной яичницей, собрался в контору, вышел на крыльцо и едва успел отскочить назад: в шаге от него на ступеньки упала огромная сосулька. Он перевел дыхание и поглядел наверх. Ему показалось, что там мелькнуло что-то темное, но Рейнгольд не слишком полагался на свое зрение. А вот о том, что крыши в столице обычно чистят хорошо, он знал. В почтовом ящике, как и ожидалось, нашлось очередное анонимное письмо. «Калладский патриот» и «добрый друг» деликатно информировал Рейнгольда, что в следующий раз сосулька упадет не рядом, а точно ему на голову, если он не одумается и не исполнит свой прямой гражданский долг. «Гражданский долг», разумеется, заключался в том, чтобы пренебречь пятнающей его репутацию связью и рассказать «доброму другу» о «Зимней Розе», тем самым оказав державе неоценимую услугу. Рейнгольд не был склонен нервничать по пустякам, но сосулька ему не понравилась. И еще меньше ему понравилось то, что сосульки могли падать не только в Каллад, но и в Рэде. А еще там летали шальные пули. Рейнгольд вернулся домой и быстро написал две записки. Первую он отослал с сыном дворника в контору, предупреждая, что заболел. Вторая была для Наклза.

Сказать, что маг был ему симпатичен, было бы сильным преувеличением. Даже если пренебречь тем фактом, что друг невесты противоположного ей пола нравился бы только жениху святому или глупому, Наклз вообще мало походил на человека, способного вызвать симпатию. Он казался поразительно бесстрастным даже для профессионального мага, а такое не располагало к личному общению. Насколько Рейнгольд знал, маги третьего класса и выше прекращали работать по специальности или через пять лет после начала карьеры, получая права на пожизненную пенсию, или сразу, как только зарабатывали гражданство, если приехали в кесарию откуда-то еще. Во всяком случае, это было их официальное законное право: профессия, мягко говоря, не способствовала физическому и душевному здоровью. Выходы во Мглу в принципе можно было рассматривать как затянувшуюся попытку самоубийства, так что поведение Наклза, бывшего гражданином первого класса уже лет десять, казалось в высшей мере непонятным. Но о таком, конечно, спрашивать смысла не имело.

В записке он запоздало поблагодарил мага за оказанное в Красную ночку гостеприимство и просил Наклза зайти к нему, как только позволит время, но по возможности скорее.

3

Магрит проснулась значительно позже обычного. Видимо, сказались приключения последних дней. В результате упомянутых приключений в доме не осталось ни единого зеркала, кроме подаренной ей пудреницы, и вообще ничего такого, что могло бы дать отражение. Накануне Наклз вернулся домой поздно — Магрит еще удивилась тому, что от его плаща шел тяжелый больничный запах — и методично замазал краской все, что блестело, включая дверные ручки и металлические краны. Компанию ему составили двое молчаливых мужчин в заляпанных передниках, которые занялись дверью в кабинет мага. Собственно, они сняли ее с петель, пробили проем на два метра левее, а предыдущий заложили кирпичом. Возились всю ночь — Магрит различала звук скребка сквозь сон — ушли под утро, заляпав коридор и дорогой ковер на лестнице. Рэдка смотрела на результат с непониманием, но вопросов задать не решилась. В конце концов, Наклз был человеком умным, поэтому, наверное, преследовал какую-то еще цель, кроме как сделать воздух непригодным для дыхания и испортить стену. Сам маг ушел спать в гостевую спальню, так ни слова и не сказав, и Магрит еще долго слышала через стенку, как он расхаживал туда-сюда. Еще с вечера она распахнула все окна на втором этаже, чтобы запах краски выветрился, так что утром у нее зуб на зуб не попадал от холода — до того все выстыло.

Спустившийся к завтраку Наклз был даже бледнее обычного, кутался в шарф и кашлял. Магрит была готова получить вполне справедливый разнос, но маг ничего не сказал, только поблагодарил за приготовленный завтрак в своем духе, то есть чрезвычайно отстраненно. В первый раз Магрит решила, что ее кулинарные таланты не достойны его светлости Наклза, но потом поняла, что у мага просто манера говорить такая.

— Где ты вчера был? — Магрит мужественно решила разрядить обстановку. — Адель, ну, то есть Гнида, она меня к себе не подпускает. Поливай ее, когда уходишь, а то она сдохнет.

— Мухоловка Немексиддэ живет лет десять-пятнадцать, — рассеянно отозвался Наклз, ковыряя вилкой кулинарный шедевр Магрит. В Рэде это называлось омлетом. Как Магрит смутно догадывалась по слишком уж непроницаемому для такого невинного занятия лицу Наклза, в Каллад это называлось несколько иначе. — Она меня переживет.

— Так мало? — поразилась девушка.

— Для растения это много.

— Ты собираешься жить так мало?

Магрит встретилась взглядом с холодными серыми глазами, зрачки которых были совершенно неподвижны, как у хищной птицы.

— Магрит, в Каллад такие вопросы считаются бестактными. В Рэде, если мне не изменяет память, тоже. Что касается мухоловки, то и ты можешь ее поливать.

— Она так не считает. Она на меня шипит! — возмутилась Магрит. Гнида или Адель, но тварь начинала страшно шипеть, едва девушка приближалась на пару шагов. А еще она несколько раз недвусмысленно пыталась схватить ее за палец.

— Она и на меня шипит. Это не кошка, она не умеет мурлыкать.

— А почему ты завел эту шипучую уродину? — Магрит казалось, что такую тварь мог завести только человек с очень своеобразным чувством юмора. У Наклза она пока не видела не то что «своеобразного» — вообще никакого.

— Потому что у меня аллергия на шерсть. А эта уродина, как ты могла заметить, шерсти лишена. Когда отправишься в пансион имени Дагмары Скульден, я раздобуду тебе котенка, — ровно продолжил маг, нисколько не отвлекаясь от изучения содержимого тарелки. — Устав там не запрещает иметь домашних животных.

Магрит уронила вилку.

— Куда-куда я отправлюсь?!

— В пансион Скульден. Заведение с безупречной репутацией. Не надо делать таких удивленных глаз. А ты что думала?

— Что я оста… я думала, ну, тебе ж должен кто-то готовить там, не знаю, Гниду твою поливать, пыль вытирать. А я еще и духов вижу. Я полезная! — Магрит понимала, насколько глупо и жалко звучат ее слова. Но новость подействовала на нее, как ушат холодной воды на голову. Надо было хоть что-то противопоставить такой страшной будущности, как обучение в чужой стране за компанию со всякими калладскими «сливками общества». Да и вообще как-то слишком уж быстро этот человек вызвался распоряжаться ее жизнью. Впрочем, последнего она ему бы сказать не рискула.

Наклз вздохнул и устало сообщил:

— Да нет, Магрит, ты не думала. Ну хорошо, допустим, все будет так, как ты говоришь. А дальше что?

— В смысле — дальше?

Наклз поморщился:

— Вероятностники обычно живут лет до сорока пяти, если бросают практику в тридцать. Мне тридцать семь. Это называется «перспектива». Давай, Магрит, расскажи, какую ты тут видишь перспективу. Лично я вижу девушку без образования, которая плохо говорит на морхэнн. Проблема в том, что метрику я тебе купить могу, а вот знание языка — вряд ли. Как ты думаешь, что может случиться лет через пять?

— А может и не случиться, — упрямо боднула лбом воздух Магрит.

Маг потер виски, словно у него болела голова.

— Магрит, вчера умер мой коллега, который был младше меня почти на десять лет. Я не знаю, по какому принципу в Каллад будет вестись охота на ведьм даже в будущем году, не говоря уже о ближайшем десятилетии. Так что я ничего не хочу слышать: ты едешь учиться.

— Ты просто хочешь меня выставить, вот что!

— Если бы я хотел выставить тебя «просто», пансион бы не понадобился.

— Да, ты еще и поиздеваться хочешь на прощание!

Наклз спокойно отложил вилку и нож, поднялся из-за стола и направился к лестнице, не удостоив ее и взглядом, не говоря уже об ответе. Магрит была близка к тому, чтобы начать швыряться посудой со злости. Но посуда все-таки принадлежала не ей, поэтому она лишь гордо шмыгнула носом, мысленно дав себе слово сбежать в Рэду и построить там мировую революцию при первой возможности, и пошла поливать Адель.

Процесс полива гадины был в самом разгаре — то есть полито было полкухни, но никак не шипящая Адель — как вдруг раздался звон колокольчика. Видимо, к Наклзу кто-то пришел. Маг строго-настрого запретил Магрит подходить к дверям, пока она хотя бы не получит метрики, поэтому девушка и Адель продолжали самозабвенно мотать друг другу нервы, не обращая внимания на звон. Но Наклз не торопился спускаться. А посетитель явно не хотел уходить. Магрит аккуратно подошла к окну и из-за штор поглядела на крыльцо. Там стоял и звонил в колокольчик подросток, меньше всего на свете походивший на агента охранки, пришедшего арестовать рэдскую беженку. И Магрит решила, что большой беды не случится, если разок сделать по-своему. В конце концов, Наклз отличался некоторой долей параноий: срочное замазывание зеркала и перенос дверей, портящий интерьер, как-то не выглядели разумными мерами предосторожностями.

Парнишка вручил ей письмо и был таков. Магрит, конечно, было любопытно, кто может написать такому нелюдимому типу, как Наклз, но честь революционера — и малая грамотность, чего уж там — не позволяла читать чужие письма, так что девушка заперла дверь и пошла относить добычу адресату.

Разговор она заслышала еще на лестнице. Это было странно, потому что наверху никого, кроме Наклза, быть не могло, строители уже ушли, она точно слышала. Говорил именно маг, и говорил как-то взвинчено, гораздо громче, чем обычно. Магрит удивилась: Наклз не изволил повысить голос даже после того, как она — разумеется, с самыми благими намерениями — изрисовала все стены традиционными рэдскими оберегами. Ей вообще не приходило в голову, что замкнутый маг может выходить из себя и почти кричать.

Заинтригованная девушка стала красться по лестнице, испятнанной следами грубых башмаков. На винного цвета ковре те выглядели как-то зловеще. Коридор второго этажа был не лучше. Свежую кирпичную кладку еще не успели заштукатурить или поклеить обоями, и она смотрелась как кусок одного дома, каким-то образом угодившего в другой. Магрит при всем желании не могла понять смысл этой перестановки: дверь переехала едва ли на пару метров, а грязи — море.

В конце концов, если уж серая девочка так потрясла Наклза — а Магрит она, что уж говорить, напугала до мурашек — тот мог просто переместиться в другую комнату, их только наверху было еще две, не считая той, которую занимала она. Зачем магу такой большой дом — это была отдельная загадка. Четыре просторных комнаты наверху, две внизу, да еще гостиная, кухня и библиотека. А также чердак и подвал. Подобный дом предполагал или большую семью, или хотя бы слуг, но у Наклза не было ни того, ни другого. Магрит как-то рискнула спросить его, кто здесь убирает — вообразить Наклза, гоняющего пыль, было так же тяжело, как, например, представить его весело танцующим — и получила нейтральный ответ: «Человек приходит по четвергам». Просто «человек», даже без имени. Магрит не считала себя великом знатоком людской натуры, но этот ответ ей про Наклза много сказал. Кстати, она тоже вполне могла быть «человеком, который готовит».

Впрочем, судя по тому, что из кучи комнат Наклз пользовался буквально тремя: кухней, гостиной — довольно редко — и спальней, совмещенной с кабинетом, — особняк этот он приобрел с расчетом на кого-то еще. Магрит сложно было поверить, что такой человек планировал завести семью с кучей детишек, но еще меньше было похоже, будто он купил большой дом из желания покрасоваться. Так или иначе, это она у него никогда бы не решилась спросить.

Магрит пробралась к комнате мага, стараясь ступать как можно тише. Слов из-за закрытой двери разобрать не получалось, но Наклз явно был не рад кого-то видеть. Кажется, он говорил на рэдди. Подслушивать под дверью было бы некрасиво, неправильно и, главное, чревато испорченными отношениями, если бы маг все-таки ее заметил. Но в записке могло быть что-то важное, недаром же курьер так ломился в дом, а потому ее следовало передать как можно скорее. Воодушевленная этой нехитрой мыслью, Магрит толкнула дверь и вошла.

Шторы были задернуты, так что в комнату проникало очень мало света. Кресло Наклз выбросил следующим же утром после инцидента, заменив его старой качалкой, до этого дня мирно пылившейся на чердаке. Та стояла у противоположной от двери стены, в углу, повернутая почти спинкой к входу, чтобы сидящий в ней мог смотреть в окно.

Качалка неспешно двигалась туда-сюда, издавая тихое поскрипывание.

Магрит застыла на пороге, соображая, что ей с ходу не понравилось, кроме того, что мало радости, наверное, смотреть в задернутые шторы.

Через мгновение девушка поняла, что сам Наклз не находился в кресле. Маг сидел в паре шагов от него, на краю кровати, лицом к качалке, и, похоже, пристально что-то слушал, зло сощурив глаза.

Магрит осторожно сделала шаг в сторону, надеясь понять, кого же там такого видит Наклз, что он ему так не рад.

Качалка была пуста. Что не мешало ей раскачиваться, медленно, как в дурном сне.

Двигаясь, Магрит что-то задела. Кажется, упала книга. Испугаться по-настоящему девушка так и не успела: события понеслись слишком быстро. Сперва Наклз резко выпрямился, точно подброшенный пружиной, и обернулся к ней. Потом он в какую-то секунду преодолел расстояние в три шага, которое их разделяло. Магрит очень близко увидела искаженное белое лицо. Затем в воздухе что-то пронзительно свистнуло. А еще через мгновение Магрит обнаружила себя в коридоре, сидящей на полу, спиной к стенке, о которую она, судя по общим ощущениям, хорошенько приложилась. Во рту стоял солоноватый привкус.

Магрит заставила себя оторвать взгляд от весело барабанящих по полу красных капелек и поднять его выше. В дверном проеме застыл Наклз. Маг не сводил с нее холодного, тяжелого взгляда.

— Пойди умойся и собирай вещи, — тихо и ровно сообщил он. — Ты возвращаешься.

Договорив, развернулся и исчез, затворив за собой дверь. У Магрит в ушах до сих пор стояло тихое поскрипывание.

«Бежать надо из этого бесового дома», — тоскливо подумала она, глядя в запертую дверь и заложенный кирпичом проем рядом.

4

Обстановка комнатушки поражала своей функциональностью. Из предметов мебели в ней имелась широкая кровать и подоконник, на который при желании можно было сесть. И крохотная тумбочка с букетиком искусственных цветочков солнечно-желтого цвета. В общем, военное лихолетие или его предчувствие все же сказалось на интерьере: раньше меблировка напоминала бордель существенно в меньшей степени. Пока Дэмонра созерцала арену своих будущих подвигов, Кассиан Крэссэ задернул занавески, стянул с головы парик и с явным удовольствием отправил фартук в угол.

— У нас сегодня программа минимум или программа максимум? — оживленно осведомился он, плюхаясь на кровать. Кровать издала жалобный стон. Дэмонра скинула ненавистный полушубок и задумалась. Сесть на подоконник значило выбрать заведомо неверную диспозицию. Да и не стоило отдавать неприятелю львиную долю территории комнатки сразу. Остановившись на такой мысли, нордэна плюхнулась рядом с Кассианом и тут же наподдала излишне инициативному кавалеру локтем под ребра:

— У нас сегодня — не поверишь! — программа «по делу»! И вообще, чтоб ты знал, я теперь без пяти минут замужняя дама, — безапелляционно заявила она.

— Какая сволочь меня опередила? — удивился Кассиан, мигом принимая позу оскорбленного достоинства. — А как же лебединая верность и все такое прочее?

Дэмонра едва не фыркнула. Кассиан Крэссэ был определенно слишком умен для всех тех глупостей, которыми он сыпал со скоростью приличного артобстрела. А еще он был слишком умен для своих очаровательных кудряшек, трогательно-невинного выражения лица и большущих детских глаз, опушенных длинными ресницами. Профессиональный революционер сорока лет каким-то чудом умудрялся выглядеть не больше, чем на тридцать, и при этом напоминать аэрдисовского Заступника с фрески, лишь слегка потрепанного жизнью. Разве что блондином не был. Боевой стаж и почетное звание шестого врага всея Аэрдис (в списке врагов Каллад Кассиан стоял несколько дальше) крайне плохо сочетались с честными серо-синими глазами и безобидным выражением лица. Магда называла такое выражение «усыновите меня, пожалуйста» и очень плевалась. Дэмонра смутно догадывалась, что большую часть женского населения оно наводит на гораздо менее невинные мысли. В общем и целом, профессиональный революционер скорее напоминал обаятельного учителя словесности из женской гимназии. Разумеется, до того момента, пока не открывал рот. Дэмонре вообще иногда приходило в голову, что природа здорово ошиблась, наградив Кассиана умением говорить: оно определенно приносило и ему, и окружающим больше проблем, чем пользы.

Так или иначе, занятное несоответствие внешней формы и внутреннего содержания в этом человеке интриговало нордэну уже не первый год. А конкретнее — пятнадцатый.

— А у нас тут, как ты мог заметить, сплошь сложные времена, — усмехнулась Дэмонра. — Войны, потрясения, падение нравов…

— Пустые музеи, переполненные бордели, — продолжил логический ряд Кассиан. — Бесы дери, как занятно звучит мораль в твоем исполнении.

— Можно подумать, я говорю с монашком.

— Ты не сказала, за кого выходишь, — напомнила Кассиан.

— Ты спросил, кто тебя опередил. Опередили тебя многие.

Кассиан, сволочь такая, недоверчиво хмыкнул.

— А замуж я выхожу за адвоката, — договорила Дэмонра прежде, чем он что-то сказал о сеновалах их юности.

— Практичный выбор, — одобрил Кассиан. — Ты внезапно разжилась житейской мудростью или просто ограбила кесаря?

— В каком-то плане. Этот адвокат еще и кесарев родич.

Кассиан весело хмыкнул:

— Врешь как дышишь. И сказки год от года все интереснее. Ты не думала на старости лет промышлять писательством?

Дэмонра как-то вообще не думала, что доживет до упомянутой старости лет. И ее всегда бесконечно удивляло, что Кассиан на полном серьезе собирался дожить.

— Ты знаешь, в конце моих сказок некоторым невоздержанным кудрявым красавчикам будут стабильно отрывать головы. Как думаешь, это что-нибудь значит?

— Твой жених, во-первых, не красив, и не кудряв — во-вторых, — Кассиан, как и братец, никогда не лез за словом в карман. Иногда Дэмонре казалось, что на этом их сходство и заканчивается. Так или иначе, все семейное здравомыслие досталось младшему, а старший получил неисчерпаемый заряд жизнелюбия. Наверное, поэтому один уже двадцать с лишним лет окунался в революционную романтику, а другой имел стабильный оклад и гарантированную государством пенсию, работая на злобных калладских эксплуататоров. Но тот факт, что оба еще были живы, гарантировал наличие у обоих немалого ума.

— Знаешь, мне через два часа надо быть в Мильве.

— Будешь, — белозубо улыбнулся Кассиан. — И там еще час будешь ждать поезда. У них предвидятся небольшие неполадки с рельсами.

Дэмонра подозрительно прищурилась.

— Никакого «индивидуального террора», — усмехнулся Крессэ. — Я еще не настолько сошел с ума, чтобы пускать под откос калладские эшелоны. Больше тебе скажу, все подполье радо вам, как родным. Это, пожалуй, единственное, что объединило все фракции за последние лет пятнадцать.

— Еще бы, — поморщилась Дэмонра. — Чем больше мы наваляем глупостей, тем проще вам будет поднять знамя борьбы за свободу.

— А то. Вас бы не затруднило ограбить пару ферм по дороге? Или угнать десяток коров? На крайний случай, может, разнесете часовню?

— Могу только последнему революционному романтику шею свернуть, раз уж ты так жаждешь бурной активности калладской стороны, — посулила Дэмонра. Больше всего в ситуации ее злило то, что Кассиан был кругом прав. Кесарь только что фактически собственными руками объединил рэдское подполье, лидеры которого остервенело грызлись между собою на протяжении последних полутора десятков лет. — Принес, что обещал?

— Что я всегда любил в нордэнах, так это привычку обходиться без прелюдий, — Кассиан шутил, но взгляд у него стал жестким. Он легко спрыгнул с кровати и прошелся по комнатушке туда-сюда. Несколько нервно. — Принес. Не передумала?

— Пошел к бесам. Давай сюда.

Кассиан молча извлек из-под рубахи листок и протянул нордэне. Дэмонра быстро пробежала его глазами.

— Мало, — пробурчала она.

— Хватит, чтобы нам обоим пойти на шибеницы, — возразил Крессэ. Возразил справедливо. Дэмонре за эту встречу грозила именно виселица. По калладскому закону никакое дворянство и заслуги предков сношений с врагами государства не окупали.

— Так значит, это все-таки не пандемия? — продолжала хмуриться нордэна, глядя на список.

— Не знаю. Они, как ты могла бы сообразить, по врачам не бегают. К тому же, я брал в расчет только самые надежные источники. Сейчас провокаторов — как дерьма. Куда ни ступи, попадешь или на кесарскую охранку, или на имперскую разведку. Ну да это ты и сама знаешь. К тому же, Триссэ умер. Его жена, конечно, женщина хорошая, но она, бесы дери, ветеринар. Ты бы пошла с порфирией — к ветеринару?

О том, как в Рэде принято обходиться с «вампирами», Дэмонра знала. Нет, обнаружив у себя признаки порфирии, она не пошла бы к ветеринару. С таким диагнозом повеситься сразу было куда рациональнее.

— Все равно мало. Здесь всего сорок человек. В прошлый раз было двести.

— Радуйся. Может, мир стал лучше, — безмятежно улыбнулся Крэссэ.

— Может ты, Кассиан, работать стал хуже?

— Может ты, Дэмонра, забыла, что я не работаю ни на тебя, ни на твою богоданную кесарию? Это был жест доброй воли.

— Конечно-конечно, а куртизанки, в отличие от проституток, работают исключительно по любви! Мне напомнить, что твоя добрая воля неплохо финансируется? — процедила Дэмонра.

— А вот это уже твоя воля. Не могу судить, насколько добрая. Но я склоняюсь к мысли о национальных фанабериях, не позволяющих некоторым людям просто говорить «спасибо», — не остался в долгу Кассиан.

Дэмонра глубоко вздохнула. Большого смысла в перепалке с Наклзовым братцем не было. Это бы не изменило ровным счетом ничего.

— Хорошо. Ты получаешь деньги и финансируешь восстание против моей страны, я получаю живой материал и финансирую экспансию против твоей. Мир чудо как хорош, и мы оба не лучше. Давай не будем ссориться. Я просто увидела несколько меньше, чем ожидала.

Кассиан закатил глаза:

— Прости, я как-то не горю желанием быть повешенным. И, как ни грустно это признавать, я не настолько патриотичен, чтобы хотеть увидеть на виселице тебя. И я устал тебе повторять, что не финансирую никаких восстаний, я еще планирую тут жить. Хоть с вами, хоть без вас. Что касается дела. Вероятно, заразилось человек двести. Я знаю точно только о сорока, поскольку они обращались за помощью к доверенным лицам. В конце концов, тебе придется запоминать сорок имен, а не двести. Ты радуйся.

Дэмонра смерила Кассиана мрачным взглядом. Она видела в ситуации очень мало поводов для радости.

— Сыворотка будет. На известных условиях.

— Насчет известных условий…, - Кассиан замялся. Дэмонра нисколько не сомневалась, что заминка была строго рассчитана. При всем его легкомысленном виде, это был вовсе не тот человек, который мог делать что-то на эмоциях. Иногда Дэмонру даже преследовало неприятное подозрение, что по градусу внутреннего холода этот обаятельный и улыбчивый мужчина может составить Наклзу достойную конкуренцию. — Там трое детей-сирот. Восемь лет и двое шестилеток. Девочки.

«Приплыли. И берег все тот же», — раздраженно подумала нордэна, глядя в честные, чуть грустные сине-серые глаза. Чем чаще она в них глядела, тем больше ей хотелось их выцарапать. Уж слишком изворотливой сволочью был их счастливый обладатель.

— Я не занимаюсь благотворительностью, Кассиан! Я разве неясно выразилась, когда сказала, что люди младше четырнадцати меня не интересуют?

Кассиан непроницаемо улыбался. В такие минуты он как никогда напоминал братца.

— Бесы дери, ты это нарочно делаешь!

— Ну что ты, — улыбка стала еще отстраненнее, — я, как и ты, не интересуюсь благотворительностью. Просто так вышло. Хочешь, я зашью их в мешок и утоплю в Ларне перед отправкой остальной партии? — невинно полюбопытствовал он, усевшись на подоконник и изучая желтые цветочки так внимательно, словно ничего важнее не было во всем белом свете.

Дэмонра подхватила вазочку и с большим удовольствием запустила ей о стену. Полетели осколки, цветы рассыпались по не слишком чистому полу. Кассиан и бровью не повел.

— И почему калладцам всегда надо что-то разнести для ясности мышления, — только и пожал плечами он.

— Кассиан, какой же ты ублюдок…

— Породистый, — нисколько не смутился Крессэ. — Больше в комнате бить нечего, если только ты не надумаешь драться со мной. Но я с бабами не дерусь, даже с такими боевыми, как ты. Итак?

— Какой процент пригоден к службе? — скорее для формы поинтересовалась Дэмонра. Ее позиция всегда была сильнее. И почему-то она всегда проигрывала. Видимо, семейство Крессэ было ее личным роком.

— Зависит от твоих моральных принципов. Большая часть — подростки. Но здоровы.

— Будут стоять на заводах три смены, — зло огрызнулась Дэмонра, прекрасно понимая, что крыть ей нечем. Условия сделки Кассиан соблюл. Разве что ту троицу отказаться принимать. — Ты, надеюсь, объяснишь им, во сколько мне обошлась шкура каждого из них и что я с этой шкурой сделаю при первом намеке на диверсию или леность? — прошипела нордэна, чтобы хоть как-то стереть с лица собеседника непроницаемую улыбку. В исполнении Наклза такая улыбка раздражала ее несколько меньше.

— Как всегда, — кивнул Кассиан. — Мне кажется, до сих пор с этим проблем не было.

— А фактор войны?

— Не отменяет того, что они хотят жить. В Рэде им жизни не дадут. Так что будь спокойна. Никакой агитации на заводах твоей семьи.

Дэмонра достала листок бумаги, записала номер счета и ключ. По счастью, славное семейство Веберов, через которое она вела дела последние лет десять, не было склонно задавать лишних вопросов. Потом протянула бумагу Кассиану. Тот не сделал попытки ее принять. Напротив, скрестил руки на груди и сухо заметил:

— Поправь меня, если я ошибаюсь. Экономическая целесообразность «Зимней розы» исчерпала себя уже давно. Если она вообще существовала.

Нордэна скривилась:

— А ты умеешь считать? Как давно?

— Дэм, это не смешно, — Кассиан, наконец, изволил перейти на человеческий тон. — Объясни, что происходит, я тебя прошу.

— Бери бумагу и выдай мне лошадь. Я тороплюсь.

— Все, видимо, очень просто, но я тебя не понимаю.

— Раньше отсутсвие понимания тебе не мешало.

— А отсутствие инстинкта самосохранения и, уж прости, мозгов не мешало тебе. Но раньше было раньше. Считай, я дозрел до момента, когда меня заинтересовали причины.

Дэмонра швырнула листок на кровать и фыркнула:

— А я — меценат! Третье поколенье ублюдков обычно занимается меценатством, ты не знал?! А теперь выдай мне бесову лошадь, пока я не угнала первую попавшуюся клячу, Касс!

Кассиан Крессэ только головой покачал:

— Лошадь я тебе дам. Только, Дэм, помяни мое слово, кончится твой крестовый поход к совершенству паршиво. И вот на это случай знай: у меня всегда лежит для тебя рэдская и эфэлская метрики — на выбор. А деньги свои на этот раз себе оставь. Мне для полного счастья хватает калладских эшелонов. Твоя метрика ждет тебя у Гвинет.

Нордэна непременно оценила бы широту этого жеста, если бы не знала, что Кассиан никогда и ничего не делает просто так. К гадалке не ходи, к документам прилагалась просьба чуть-чуть повоевать на стороне Рэды против Аэрдис. Ну совсем малость. А потом еще чуть-чуть. И так до логического конца.

— Тебя твои же романтики за это вздернут, — кисло улыбнулась Дэмонра. Вся ее ярость вышла, осталось утомление и желание как можно скорее попасть в привычные условия: в покачивающийся вагон, к людям в черной форме. В Каллад все выглядело не так, как в Рэде.

— И все же, — пожал плечами Кассиан. — Шпиков стало подозрительно много даже для Рэды.

— Коней на переправе не меняют, Касс. Я все сказала. Партию отправишь обычным маршрутом. Ту троицу — передашь Гвинет, она разберется. А мне уже более чем пора.

— Я провожу через поле, если не возражаешь, — мягко проговорил Кассиан. Дэмонра иллюзий не питала: ее мнения не спрашивали. Как и братец, Кассиан редко опускался до споров, но делал всегда только так, как того хотел сам.

— Что, ты все-таки решил угнать пару коров и свалить это дело на нас?

— Да нет, все проще. Из тебя вышла отвратительная рэдка. Должен же рядом ехать видный парень и отвлекать внимание от твоей явно фальшивой… косы.

5

— Магрит, а что у тебя с лицом?

Вопрос Наклза поставил девушку в тупик. Мгновение назад она собиралась популярно объяснить ему, что чуть зуба не лишились — и вообще на женщин поднимают руку только хамы! — но удивление, написанное на лице мага, выглядело очень натурально. Магрит в свою очередь не менее потрясенно воззрилась на обидчика. Нет, обладатель таких изумительно честных, широко расставленных серых глаз врать не мог никак.

— Магрит, ты меня слышишь?

Слышать-то Магрит все слышала. Но вот понимала происходящее уже крайне смутно. Не более четверти часа назад Наклз не допускающим возражений тоном послал ее паковать вещи, перед этим хорошенько съездив по физиономии. Теперь маг мирно заваривал чай и безобидно любопытствовал, с чего это у нее синяк на половину морды.

— Да ты ж мне в зубы и дал.

Брови Наклза поползли вверх.

— В самом деле? Магрит, ты хорошо спала?

Магрит вспомнила пустую качалку, движущуюся саму по себе, и засомневалась.

— Н-не знаю. Но мы завтракали вместе?

— Разумеется. И не стоит делать вид, что ты забыла про пансион Скульден. Пожалуйста, не пытайся наставить себе синяков: это ничего не поменяет. Я займусь твоим устройством, как только получу метрику.

— Я не сама! — возмутилась такому гнусному предположению Магрит. Маг невозмутимо помешивал чай. Нет, он определенно не походил на человека с перекошенным лицом, мелькнувшего в дверном проеме. Скорее всего, ей померещилось. Призраков девушка видела еще в Рэде. Другое дело, что у призраков обычно не бывало тяжелых кулаков.

Пытаясь понять, на каком моменте заканчивается реальность и начинается бред, Магрит быстро перебрала в голове утренние события. Подъем. Завтрак. Попытка поливки Гниды. Визит подростка с запиской. Разговор, услышанный с лестницы. Дверь, темная комната, качалка, движущаяся сама собой. Наклз, удар в лицо. Ванная комната, кровь в раковине. Осознание, что вещей, которые надо собирать, у нее нет. Спуск в гостиную. Наклз с чаем. Магрит запустила руку в карман и испытала некоторое облегчение: записка там была. Хотя бы эта часть дня ей не приснилась.

— На, вот, держи. Приносили, пока ты был наверху.

Наклз хмуро посмотрел на кусок бумаги в ее руках.

— Я еще раз настоятельно прошу тебя не подходить к дверям. И меня не было наверху.

После этого Магрит только и оставалось поинтересоваться, а кто же тогда наверху был, но такой вопрос был чреват скандалом и в конец испорченными отношениями. А ссоры она с детства не любила.

— Я не буду больше подходить к дверям, — пообещала Магрит.

Когда Наклз пробежал записку глазами, его сумрачное лицо стало совсем уж недовольным. Маг отложил бумагу, взялся за чайник и мгновение спустя уронил его на пол, зашипев от боли.

— Зараза!

Магрит, по счастью, успела отпрыгнуть, так что вылившийся кипяток на нее не попал. Маг раздраженно тряс в воздухе правой рукой.

— Сильно обварился? — испугалась девушка. Она примерно представляла, что такое хороший ожог. В свое время Магрит довелось развозить листовки, и одним из наборщиков типографии был бывший заводской рабочий, не сумевший вовремя отскочить от сруи пара. Половина его лица выглядела так, словно ее залили воском. Зрелище запомнилось ей на всю жизнь. — Очень больно?

— Не очень, — Наклз быстро открыл кран и подставил пострадавшую руку под струю воды. Маг стоял к Магрит почти спиной и их разделяла лужа, так что девушка не видела, насколько сильно он обжегся. Но, судя по голосу, Наклзу было больно. — Но это весьма некстати. Боюсь, Магрит, тебе придется немного попрактиковаться в чистописании.

— В чистописании? Мне? — испугалась она.

— Именно. Я абсолютно уверен, что у тебя способности к языкам, — Наклз выразился очень вежливо. Но Магрит примерно представляла, где лежат корни этого умозаключения. Ей было до сих пор стыдно за свою арифметическую ошибку, заставившую ее назвать отцом человека, у которого явно никогда в жизни не было не то что семьи — даже кошки. — И не пытайся мне рассказывать, что ты не пишешь на морхэнн. Его преподавали в каждой первой школе еще в моем счастливом детстве, а с тех пор политика калладизации продвинулась значительно дальше.

Магрит ничего не оставалось, как скривиться: маг был хорошо осведомлен о положении дел своей бывшей родины. И печально сознаться:

— У меня по языкам тоже «крайне дурно» было.

— Ничего, я продиктую медленно и с запятыми, — пообещал маг. — Бери бумагу, да, прямо эту, сделаем приписку. Итак. Мессир Зиглинд. Запятая. Со следующей сточки…

6

Рейнгольд подозревал чью-то дурную шутку, но подоплека жуткой безграмотности письма вскрылась быстро: хозяин дома встретил его с перевязанной рукой. Наклз, наверняка, только диктовал, а записывал дворник, вот и выходило по пять ошибок на строчку. Законник, даже с его профессиональным умением разбирать самые ужасные каракули, одолел записку только с третьего раза. И взял в толк, что его вежливо зовут в гости.

— На вас напали? — встревожено осведомился он, едва хозяин закрыл дверь. Наклз тонко улыбнулся:

— Да, меня атаковал чайник с кипятком. Вероломно. Впрочем, я чрезвычайно рад, что вы все-таки не поверили своим глазам и пришли. Боюсь, я подхватил легкую простуду, так что не обессудьте, мне не хотелось усугублять ситуацию. На улице сыро и холодно одновременно. Каллад можно любить уже только за его великолепную погоду, вы не находите?

Рейнгольд несколько неуверенно улыбнулся в ответ. Он очень хорошо помнил, что в Красную ночь Наклз не шутил и даже не пытался изображать веселье, хотя поводов хватало. Вежливая полуулыбка, застывшая тогда на его лице, скорее говорила о хорошем воспитании, чем о добром расположении духа. И было странно, что маг старательно улыбался сейчас, когда дела шли не самым блестящим образом. Да и вообще в роли радушного хозяина он смотрелся более чем странно. Приход весны отмечали в доме Наклза только потому, что свой Дэмонра бы разгребала до следующей весны, а у прочих участников веселья имелись нервные соседи.

— Прошу прощения за беспокойство. Я хотел бы поговорить с вами об одном деле, если можно.

— Ну разумеется, — левой рукой Наклз сделал приглашающий жест в сторону гостиной. — Только вино вам придется налить себе самому: я не держу слуг.

Рейнгольд снял плащ и бегло огляделся. Чудовище с крылатыми детками, разбитое Дэмонрой в новогоднюю ночь, выкинули, но другого зеркала так и не поставили. Законник неожиданно сообразил, что в пределах видимости вообще нет ни зеркал, ни предметов с зеркальными поверхностями. Окна были занавешены, хотя на улице еще стоял день. Все это, вкупе с нарочитой веселостью Наклза, Рейнгольду очень не понравилось. Исходя из профессионального опыта, он решил, что маг или чего-то боится, или что-то скрывает.

Рейнгольд честно разлил предложенное вино по бокалам, хотя догадывался, что Наклз пить не станет, да ему и самому не слишком хотелось. Однако политес обязывал.

— Итак, — Наклз повертел бокал в левой руке и поставил обратно на стол. — Что вы хотели обсудить?

— Зимнюю розу, — Рейнгольду было не по себе, сложно сказать из-за утренних событий или из-за атмосферы дома. Ему хотелось покончить с неприятным разговором как можно скорее.

Наклз усмехнулся. Уже более по-человечески:

— Ее многие со мной в последнее время хотят обсудить. В таком случае, я сожалею, что вы потеряли время. Дело в том, что я почти ничего об этом не знаю, — ровно сообщил он, глядя на бокал.

— Почти?

— Почти, — любезно согласился маг. — Я знаю, что туда втянута Дэмонра, во-первых, что там вертятся большие деньги, во-вторых, и что это гарантированно ничем хорошим не кончится по совокупности первых двух пунктов — в-третьих.

— И все? — Рейнгольд был более чем разочарован. До слов мага он пребывал в полной уверенности, что уж тому-то Дэмонра все рассказала. Конечно, оставалась вероятность, что Наклз врет, но ему не было особенного смысла этого делать. Рассказав Рейнгольду, маг не рисковал бы ничем.

— Гадаете, вру я или нет? Вообще врать плохо. Но в некоторых ситуациях — необходимо и, стало быть, хорошо. У революционеров и прочей человеческой сволочи это называется «диалектика». Но нет, сейчас я говорю чистую правду. Я сам пытался узнать, во что же ввязалась Дэмонра, и потерпел полный провал. Она не говорит. Как вы понимаете, в случае с ней это точно не «интересничает».

Рейнгольд вздохнул:

— Понимаю. У вас нет больше никаких предположений?

Наклз потер висок и устало прикрыл глаза.

— Ну, если мы пойдем в область предположений… Я почти уверен, что к выращиванию цветочков эта «зимняя роза» никакого отношения не имеет. Я, видите ли, имею счастье знать Дэмонру довольно давно. Она, сколько ее помню, называла черных котов Снежками, белых псов — Чернышами, а мухоловки Немексиддэ — нежными женскими именами. Я всегда списывал это на чисто нордэнский национальный юмор, на мой взгляд, излишне специфичный. Так вот, будьте уверены — вещь, которую она красиво назвала «зимней розой», максимально далека от всякой поэзии.

Рейнгольд не имел счастья знать Дэмонру так долго, но по общим пунктам был согласен. Начать следовало с того, что мягкая, добрая и милая кличка «Рыжик» подходила предельно холодному и замкнутому Наклзу как корове седло. Его можно было с тем же успехом звать «Цветочком». Да и рыжим Наклз был очень относительно: у него были скорее темные волосы с рыжеватым отливом. Во всяком случае, рядом с оранжевой копной Дэмонры похвастаться ярким окрасом маг не мог.

— То есть она вам совсем ничего не говорила? А как же тогда, на вокзале? Я точно слышал, она просила вас поухаживать за ее цветами.

— Я тоже это слышал и удивился куда больше вас. Вы ведь бывали в ее доме. Где вы там видели цветы, кроме как на обоях? Дэмонра не любит цветы и их не выращивает. Кажется, Гребер как-то приволок ей мухоловку Немексиддэ, но она почти сумела убить даже это воистину неубиваемое растение. Я получил мухоловку в самом скорбном виде. Да еще и с тяжелой формой алкоголизма. Вы когда-нибудь видели растение, глушащее спирт? Вот и я пятый год диву даюсь.

Беззаботный тон мага, с которым он обсуждал судьбу некоей мухолвки, с каждой минутой нравился Рейнгольду все меньше. К тому же, ему начало казаться, что по коридору сверху кто-то ходит. Быть этого не могло, потому что маг жил один и, по собственным словам, не держал прислуги. Рейнгольд напряг слух. Тихий звук шагов никуда не исчез.

— Это ветер. Окна наверху открыты, там сейчас сквозняк. Я сам пару раз пугался, — беспечно пояснил маг, поднимая голову. — Почему вы пришли сегодня? А не вчера или, скажем, послезавтра?

— Потому что меня уже давно грозят убить, а вот попытались — только сегодня. Я думал, тут просто обычные угрозы, но сосулька, едва не упавшая мне на голову с вычищенной крыши, разбила эту иллюзию.

— Понятно, — кивнул Наклз. — Мне кажется, ваш статус позволяет вам нанять телохранителей.

— А на Дэмонру сосульки падать не будут?

— В Рэде они уже растаяли, я думаю. Но могу с вероятностью, приближающейся к восьмидесяти процентам, пообещать, что в этот раз она из Рэды вернется невредимой. Я такие вещи обычно проверяю сам.

Вот уж в чем, а в профессионализме Наклза Рейнгольд ни мгновения не сомневался. По слухам, этому магу благоволил сам канцлер Рэссэ. У старого греховодника был профессиональный нюх на нужных людей. Подвел он его только однажды, когда по настоянию канцлера проверять рэдские фонари отправили молодого и перспективного полковника Рагнгерд, набедокурившую в столице. После кампании дама стала генералом, но вряд ли исполнилась благодарностью. Наверное, выживи ее старший сын, Рэссэ уже столкнулся бы с серьезными проблемами, но брата Дэмонры застрелили на глупейшей юнкерской дуэли еще в училище. Сама нордэна соблюдала вооруженный нейтралитет. То есть при возможности крыла канцлера по матери, но ни в какие альянсы с его врагами не вступала.

— Вероятность — восемьдесят процентов. А еще двадцать процентов? — все-таки уточнил Рейнгольд, хотя примерный ответ он представлял.

Серые глаза мага с совершенно неподвижными зрачками остановились где-то над плечом Рейнгольда. Наклз говорил сухо и спокойно, как будто читал лекцию:

— Ошибки, неучтенные факторы и прочая сопряженная метафизика. Люди с более гуманитарным образованием, чем у меня, обычно говорят, что мир бесконечен и непостижим. Вот эти двадцать процентов суть его непостижимость и бесконечность. Что касается покушения на вас. Я, если пожелаете, проверю, что там произошло, а пока порекомендую нанять охрану. Думаю, для родственника кесаря это большой проблемы не составит.

Вот здесь маг несколько заблуждался. В списке потенциальных наследников Рейнгольд шел двадцать вторым. А после женитьбы он точно оказался бы вне этого списка, принимая во внимание репутацию невесты, сомнительную даже по либеральным калладским меркам. Так или иначе, никто с двадцать вторым представителем славного семейства Зигмариненов не носился как с писаной торбой. Но рассказывать про это, разумеется, было бесполезно. В глубине души Рейнгольд прекрасно понимал, что младшее поколение кесарского семейства уже успело наломать достаточно дров. Вряд ли о его представителях стали бы думать лучше, даже если бы выяснилось, что Рейнгольд живет на жалование, принципиально не берет взяток, не знакомит обладателей тяжелых кошельков с нужными министрами и даже действительно жертвует десятую часть заработка на благотворительность, а не просто фотографируется для газет.

— В таком случае, я прошу вас поставить меня в известность, если вы что-то узнаете. Извините за беспокойство. Доброго дня.

Маг бросил быстрый взгляд куда-то чуть выше плеча Рейнгольда. Не первый за встречу. Юристу сделалось окончательно не по себе. Он с трудом поборол желание обернуться, хотя прекрасно знал, что никого, кроме их двоих, внутри нет.

— Не беспокойтесь, я сделаю все возможное. Доброго дня, мессир, — несколько механически ответил маг. Потом все-таки перевел взгляд на гостя и улыбнулся.

Выйдя из дома и подставив лицо студеному ветру, Рейнгольд испытал немалое облегчение, как будто он покинул панихиду.

7

Рэду можно было любить уже только за ее бесконечные поля. Дэмонра полной грудью вдохнула запах влажной земли, потрепала коня по шее, да и пустила его галопом, не сильно беспокоясь, что обдаст спутника грязью. Кассиан зашипел, как рассерженный кот, и легко нагнал ее.

— Шею свернешь! Здесь рытвины и ямы.

Дэмонре было уже море по колено. Нордэна гнала по полю, нисколько не отвлекаясь на недовольного попутчика. Из-под копыт летели комья земли и грязи. Кассиан с сердитым лицом держался рядом. Дэмонру его настроения беспокоили мало. Он, в конце концов, сам хотел проводить ее. В следующий раз будет думать лучше, если в этот раз шею не свернет. В Каллад по Кассиану никто скучать бы не стал. Даже родной брат. А может — в особенности родной брат. Дэмонра всегда старалась оказаться как можно дальше от внутренних дел этой странной семейки.

И еще, летя через ветер, солнечные лучи и запах просыпающейся от зимнего сна земли, нордэна как никогда понимала, почему на рэдди «поле» и «воля» прекрасно рифмовались. Был в этом какой-то глубокий смысл.

Правда, свою «волю» рэдцы потеряли в чистом поле лет триста назад. Ирония истории. А Кассиан все отказывался понять, что найти «волю» в том же самом поле не получится.

Солнце заливало поле ярким светом. Все дышало весной. И если калладская весна пахла дымом, то рэдская, несомненно, землей и водой.

— Если загонишь коня, своего не дам, так и знай!

— Может, мне шагом пойти? Как раз успею к следующей весне.

— Помяни мое слово, следующую весну мы с тобой будем встречать гражданами разных государств, — лихо улыбнулся Крессэ. — И в разных государствах. Если пообещаешь не брать пистолета, приглашу на пирожки с яблоками.

— Уж не ты ли их напечешь?

— Ну, раз ты замуж выходишь, чего бы и мне не жениться? Эх, ряды холостяков редеют. Никого не пощадила жизнь…

— Продаться за яблочные пироги значительно менее глупо, чем за мировую революцию. Давно пора.

— У тебя наблюдается достойное сожаления отсутствие романтики.

— А у тебя — избыток. Прямо-таки прискорбный.

Кассиан весело хмыкнул. Нет, избыток романтики ему явно не мешал.

Рэдское полюшко, как и все хорошее в жизни, закончилось куда быстрее, чем хотелось бы. Впереди показался перелесок, еще серый и безжизненный. Впрочем, рэдцам первых листочков оставалось ждать существенно меньше, чем калладцам. За перелеском проходила железная дорога. Дэмонре предстояло залезть в поезд на ближайшей станции. У Мильвы, крупного села, состав стоял четверть часа. Следовало торопиться. Она поглядела в сторону дороги, ища глазами столп паровозного дыма. Дыма в синем небе не было.

— Я же тебе сказал, проблемы с рельсами, — довольно пояснил Кассиан, проследив за взглядом спутницы. — Ты еще успеешь дойти до села и выпить молока. Но я бы не советовал. Маскировка безобразная.

— Уж куда мне до тебя. Двадцать пять лет подполья, двадцать — боевого стажа…

— Три заочных смертных приговора, — услужливо подсказал Кассиан. — Каждый играет в свои игрушки. Когда поезд подойдет, у платформы будет толпа — торговцы, девицы не сильно тяжелого поведения, просто обыватели. Смешаешься с ней.

— Что ж. Тогда прощай. Будут новости — напишешь Милинде. Сам понимаешь, я в ближайшее время буду максимально далека от всяких человеколюбивых начинаний.

Дэмонра спрыгнула с коня и погладила животное. Гнедой красавец недовольно фыркнул и отвернул морду. Он, определенно, тоже не любил интервентов.

Кассиан уже поворотил коня, но вдруг обернулся и спешился.

— Да, еще одно, — Крэссэ снова замялся. Дэмонра приготовилась к очередной приятной новости, но тут Кассиан ее удивил. Кажется, тот на самом деле смутился. — Как он? — глуховато поинтересовался Кассиан, глядя мимо.

Дэмонра не стала уточнять, о ком ее спрашивали. Скорее она удивилась факту вопроса. Наклз, если ей вдруг доводилось при нем упоминать Кассиана, несколько менялся в лице, но, в целом, делал вид, что знать о таком не знает.

— Жив, — холодно отозвалась нордэна. Она не представляла, что к этому можно прибавить.

— А можно чуть более развернуто? Я знаю, что он еще не умер. Он в Каллад, конечно, сделал недостаточно, чтобы день его похорон здесь стал государственным праздником, но я все равно вряд ли пропущу такое событие.

— Мне тебе сказать, что он жив, здоров и счастлив? Я не знаю, Касс, — Дэмонра поджала губы. — Последние два пункта он со мной не обсуждает.

— Но хоть что-то ты сказать наверняка можешь?

— Могу. Он утверждает, что у него ничего не болит. То есть врет. И вообще, как только у кого-то хватает ума спросить его о здоровье, он тут же вспоминает, какая погода стоит на улице или какие выставки проходят на этой неделе. Воспитание не пропьешь, как поговаривает мой денщик. Это все, что ты хотел знать?

Кассиан поморщился:

— Вот ты мне не поверишь, а он и в детстве таким был. Ни слова не вытянешь. То сутками молчит, то рассказывает, что давеча встретил соседа, который опочил в мире лет пять назад. Мать, бедная, с его россказней чуть умом не тронулась.

— И продала его на мясо имперцам, — подсказала Дэмонра. — Я заочно люблю эту женщину.

— Ей следовало дождаться, пока стог, в котором он спрячется, истыкают вилами? — вскинулся Кассиан. — Думаю, милые нравы белокрылых для тебя особенной тайны не представляют. Ее бы вздернули за укрывательство, хорошенько позабавившись напоследок.

— Ах, прости. Я уже прониклась глубоким уважением к этой разумной женщине.

Лицо Кассиана стало холодным и злым:

— Ты вряд ли помнишь время, предшествовавшее третьему разделу Рэды. Ты тогда еще лежала в кружевных пеленочках и радостно гукала при виде сахарной куколки. Кстати спроси как-нибудь шутки ради у Койанисса, когда он впервые узнал, что в мире есть конфеты. Ответ тебя удивит.

Ответ на этот вопрос Дэмонра знала. И он ее скорее огорчал, чем удивлял. Учитывая, в какое время и в каком месте маг имел несчастье появиться на свет, все было вполне ожидаемо.

— Пытаешь давить на жалость? Очень зря, Касс. Хочешь, шутки ради скажу тебе, когда я впервые узнала, что в мире есть бомбы?

Кассиан отрицательно мотнул головой и примирительно сообщил:

— Так или иначе, она в одиночку пыталась прокормить четверых детей, один из которых регулярно рассказывал ей страшилки. А аэрдисовцы в тренировочных лагерях потенциальных магов голодом не морят. Она решила правильно. Ему бы рэдцы все равно житья не дали.

— Давай уточним: голодом не морят тех, кто выживает. То есть процентов десять рекрутов, если разведка не врет.

— Стоило рискнуть.

— О да. Чужие жертвы примерно так всегда и воспринимаются. Той дуре с древним револьвером тоже стоило рискнуть?

Кассиан отчетливо скривился:

— Ее зовут Маргери. Рад, что девочка добралась.

— Не сомневаюсь.

— Как ты понимаешь…

— … она не убивать его во имя революции поехала, — продолжила нордэна. Не требовалось выдающихся способностей, чтобы сообразить такую нехитрую вещь. — Я так и подумала, что это чудо отправил ты. Само бы оно не доехало.

— Зря ты так, — вступился за девушку Кассиан. — Маргери, конечно, звезд с неба не хватает, но прилежания ей не занимать.

— Ты говоришь, как учитель младших классов о бездарном ученике.

— Как все прошло?

— О, думаю, все было очень мило и невинно. Когда я пришла, это чудовище уже сопело в его подушку с самым блаженным видом. Наклз, знаешь ли, гуманен, особенно для профессионального мага. Бездомных животных в мороз на улицу не выгоняет.

— Она ему пригодится. Судя по тому, что она рассказывает, девчонка видит Мглу. По крайней мере, страшилки в ее исполнении здорово напомнили мне братца.

— Я рада, что ты додумался послать ему сиделку, а не проститутку. Только, боюсь, если он узнает, ей несдобровать.

— Он не узнает. Вернее, не подумает. Я не удивлюсь, если он не помнит, как меня зовут. С их галлюциногенами и не такое забудешь. К тому же, девочка искренне считала, что едет его убивать. Это было совершенно безопасно. И, кстати, Маргери понимает в медицине.

— Да неужели? — делано изумилась нордэна. — Она ветеринар?

— Она, Дэмонра, жертва ваших же цензовых законов. Рэдцам ведь нельзя учиться по продвинутому курсу! — Кассиан еще долго мог тянуть волынку о промашках калладской юстиции и несправедливости мироздания к рэдцам в целом, но это никак не входило в список любимых тем Дэмонры. Она скучным голосом заметила:

— Напомню, Касс, рэдцам, которые «звезд с неба не хватают», нельзя учиться по продвинутому курсу. Талантливым ценз не мешает.

— А калладцам?

— А на хрена нам к своим бездарным неучам ваших прибавлять? Кто-то должен и картошку чистить.

— Будь ты рэдкой, ты бы рассуждала так же? — невинно полюбопытствовал Кассиан.

— Будь я рэдкой, я бы прыгнула с бомбой на какого-нибудь несчастного еще лет пятнадцать назад, — огрызнулась Дэмонра. — По счастью, я калладка.

Кассиан вздернул нос и ничего не ответил. Когда упоминались бомбы, он вообще старался не вступать в дальнейшую полемику. Большая часть уважения Дэмонры к этому человеку строилась на том, что он не просто не участвовал в терактах на калладской территории, а еще и орлам своим молодым не давал. За что был неоднократно обруган «демагогом» и «мямлей» среди более радикально настроенных подпольщиков.

— Ладно, цензовые законы — это плохо. Как и многие другие законы. Но куча плохих законов лучше одной хорошей анархии. Извини, Касс, мне и впрямь пора. Спасибо тебе.

Крессэ ухмыльнулся и лихо вскочил на коня. Замер несколько картинно.

— Последний вопрос. Из чистого любопытства.

— Валяй.

— Адвоката своего любишь?

— Как сто тысяч сестер любить не смогли бы, — блеснула Дэмонра знаниями родной классики. Очень скромными и носящими остаточный характер.

— То есть все-таки меньше, чем одна любовница, — сделал свои выводы из сказанного Кассиан. — Я так и предполагал. Бедный парень.

«Значительно больше, чем тебя. Но все же несколько меньше, чем твоего брата», — не без иронии подумала нордэна, отворачиваясь. Судя по короткому, злому ржанию Крессэ дал коню шпоры.

Дэмонра, намурлыкивая «Полюшко-поле», направилась к перелеску. До места она почти добралась. Оставалось сесть на поезд. И уповать на умение Маэрлинга много и красноречиво врать, если вдруг придется. Хотя человек с пятком только официальных любовниц, по идее, должен был это уметь на профессиональном уровне.

8

Распрощавшись с кесаревым родичем, у которого имелись все шансы в ближайшее время лишиться своего полезного статуса, Наклз стал собираться в академию. По четвергам он читал лекции во второй половине дня, начиная с четырех, но еще следовало поглядеть на скопившиеся за неделю работы. Основанием для пропуска занятия могла стать только справка, а вот уж ходить за справками среди вероятностников было ну очень, очень плохой профессиональной приметой. Как и жаловаться на нервы и выходящих из зеркал мертвецов. К тому же, в глубине души Наклз любил свою нынешнюю работу. Во всяком случае, лучше у него никогда не было: учить студентов быстро считать и думать было куда приятнее, чем бродить по серому миру, строя будущее, которое власть имущим отчего-то казалось оптимальным. Никаких финансовых рычагов воздействия на Наклза давно не существовало. Тем не менее, три раза в неделю он, независимо от погоды и самочувствия, отправлялся вбивать в пустые и не очень головы продвинутый курс теории вероятностей.

Без зеркала в прихожей было неудобно, но мага до сих пор передергивало при воспоминании об отражении в стеклах книжного шкафа. Выбирая между сохранением остатков душевного равновесия и комфортом, он решил поступиться последним. В конце концов, заскочить побриться можно было и к куаферу — заодно и о дрожащих руках можно было не волноваться. А уж шарф маг и без зеркала мог намотать. На этой умиротворяющей мысли Наклз кое-как привел в порядок волосы, влез в теплую одежду и занялся пуговицами плаща, не в первый раз мысленно проклиная калладскую моду. Обилие пуговиц, шнуровок, крючков и кучи других, на его взгляд совершенно лишних, приспособлений тут считалось нормой. В Рэде люди в основном довольствовались завязками и нисколько от этого не страдали. А вот в Каллад мундиры с кучей пуговиц не носили разве что проститутки, и то, надо думать, потому, что снимать было неудобно. Наклза такая необъяснимая приверженность самых широких слоев общества к военному стилю всегда неприятно удивляла и ставила в тупик. Пора бы уже людям и наиграться в солдатики, за пять сотен лет-то.

— Ой, а что у тебя на шее? — Магрит подошла сзади неслышно, как кошка. Наклз едва не подскочил. Он все-таки привык жить один, и внезапные появления Магрит его нервировали. Умение девушки ходить почти бесшумно — до момента, когда она внезапно сшибала какой-нибудь предмет обстановки — уже стоило Наклзу двух разбитых кружек и, вероятно, пары лет жизни.

— Шарф, — механически сообщил он, подумывая, не уговорить ли инсургентку на звенящий при ходьбе браслет. В наличии у Магрит какого бы то ни было вкуса маг испытывал большие сомнения, так что стоило попробовать.

— Да нет, под ухом.

Наклз коснулся шеи и тут же понял, что так живо заинтересовало Магрит. Желание сказать Эйрани что-нибудь ласковое и задушевное вспыхнуло с новой силой.

— Тебя душили? Там синяк.

— Территорию метили, — сквозь зубы сообщил злой, как бес, Наклз. Магрит, судя по недоумевающему лицу, не расслышала или не поняла. Маг, разумеется, и не думал вдаваться в объяснения. Приключение с Карвэн вообще было темой, которую он предпочел бы не обсуждать. Вся эта история очень скверно выглядела. — Я за метрикой, потом на занятия. Вернусь к десяти вечера. Не открывай, кто бы ни стучал. У меня есть ключи, — бросил он, замотался в шарф по самые уши и вышел за дверь. Магрит пыталась рассказать какую-то чушь про качалку в спальне, но Наклз в сказки не верил, тем более, по утрам.

Дурное настроение мага несколько улучшилось, когда в его руках приятно хрустнула калладская метрика на имя гражданки первого класса Магрит Тальвер. Тоненькая книжечка со скверной фотографией стоила больше, чем рабочий завода получил бы за полгода, но она определенно окупала средства, в нее вложенные. Наклз придирчиво изучил документ и остался им совершенно доволен: эта вещица могла бы выдержать даже проверку в Третьем отделении, хотя и не слишком тщательную. Но никому бы не пришло в голову тщательно проверять Магрит. «Племянницами» состоятельных господ компетентные органы интересовались крайне редко.

Расплатившись и выдавив из себя двусмысленную улыбочку в ответ на еще более двусмысленные поздравления, Наклз направился в Академию. Толпы у центрального входа уже давно никого не удивляли, но сегодня что-то было не так. Маг, не питавший ни малейшей любви к большим скоплениям народу, стал аккуратно обходить толчею. Толпа курила, покрякивала и выплевывала довольно грязные выражения политического толку. Лет двадцать назад за такое можно было получить тюремный срок, лет десять назад — просто в зубы от первого проходящего офицера. Теперь это называлось «либеральными идеями». Юные либералы и либералки, похрустывая засахаренным миндалем и дымя тонкими сигаретками, возмущались поведением мракобесов, пославших в братскую Рэду солдат, и еще более — безнравственными мракобесами, которые туда поехали.

Наклз, пробираясь к входу, ощутил некоторую брезгливость, не столько физическую, сколько какую-то еще. Эти люди, в массе своей не способные не то что на жизнь заработать, а даже диплом самостоятельно написать, говорили о «благе народов» с такой уверенностью, будто излагали азбучные истины. Собственную жизнь не могли устроить, а уже смело выводили формулу народного счастья. Огненными литерами. И громко ставили окружающих в известность о своих достижениях.

В прошлом веке таких еще разогнали бы нагайками. Но Эдельстерн, которого собравшиеся молодчики, к гадалке не ходи, считали «кровавым тираном», предпочитал не прибегать к крайним мерам. Дэмонра в сердцах не раз говорила, что зря. И, как Наклзу ни претил ее махровый монархический патриотизм — или патриотичный монархизм, там бы сами бесы не разобрали — в этом он был с ней согласен.

— Ставка проворовалась! Вот они грабить и едут! — взвизгнула какая-то девица из толпы, которая имела к Ставке еще меньшее отношение, чем Наклз, если такое только было возможно.

Маг слабо представлял, каким образом можно поправить финансы в Рэде. Разве что сидра набрать впрок. Но радостно голосящих либералов такие тонкости не волновали.

— Наказать захватчиков!

— Агрессорам — позор!

— А, может, занятия отменят? — робко вопросил басок. Басок, видимо, был одним из немногих, кто понимал реальные задачи митингующих.

— А, может, и каникулы дадут? Ну, пока будем вести…

— … диалог с властью!

«А, может, вам еще денег дадут за сегодняшнее представление, детки? Нацепили фиолетовые банты», — раздраженно подумал маг. В глазах рябило от тряпок традиционного «мирного» цвета. Наклз аккуратно подвинул молодого человека, вещавшего точно посреди прохода, брезгливо смахнул с плаща неосязаемую грязь, оставшуюся после этого действия, и все же попал в вестибюль. Там царила та же толкотня и свобода мысли, но уже не курили и орешки не грызли.

Мысли и чаянья остались прежними. Диалог с властью, немедленный вывод войск из братской Рэды и отмена занятий. Желательно, на месяцок. Нет, стипендии все равно следовало выплатить. Группка девиц жизнерадостно обсуждала, куда можно поехать из столицы весной.

Принимая во внимание особенности характера ректора, орущие детки стояли в шаге от каникул, правда, бессрочных и неоплачиваемых.

Маг пробрался к гардеробу, старательно огибая фиолетовые кучки, сдал плащ и направился на кафедру. От шума у него уже начинала гудеть голова.

Агнесса, молоденькая лаборантка, выглядела испуганной. Русые кудельки печально поникли вокруг бледного лица, а здоровенная папка едва не плясала в дрожащих руках. Помимо лаборантки, на кафедре не было ни души.

— Агнесса, с вами все в порядке? — учтиво осведомился Наклз. Наличием глубокого ума барышня не отличалась, но работу свою выполняла толково. А еще она заваривала великолепный чай по первой просьбе и даже без нее. Чем купила его расположение еще пару лет назад.

Лаборантка дернула щекой:

— Все… все в порядке. Я просто… Создатель, да что же это такое творится? — не выдержав, быстро проговорила она. — Там… на входе. Чего они хотят?

— Каникул, — успокаивающе улыбнулся Наклз. — Каникул и отмены сессии. Выданных за красивые глаза дипломов. Стипендий троечникам, неучам и неудачникам. Ничего такого, чем мы с вами могли бы им помочь, даже если бы хотели, госпожа Агнесса.

Агнесса быстро оглядела кафедру, словно надеялась убедиться, что там точно больше никого нет, и тихо сообщила:

— Меня… грубо обозвали. И сказали, что я… ну… поддерживаю экспансию. Мол, будь у меня совесть, я бы тоже повязала этот бант.

— По счастью, у вас есть вкус и вы его не повязали. Давно тут такое творится?

— Второй день. Вчера срывали занятия. На нашей кафедре еще ничего, но на других, говорят, совсем плохо. Только математики да медики с некромедиками как учились, так и учатся. Химики, вроде, тоже. Правовой факультет на ушах стоит.

— Странно, что правовой факультет еще не распущен. Что ректор говорит?

— Ничего, — Агнесса снова настороженно огляделась и почти беззвучно сообщила. — Инсульт. Но говорят…, - слово «отравили» так и не было сказано, но повисло в воздухе, как липкая паутина. Наклз дернул щекой:

— Не думаю. — Скорее всего, этот «инсульт» родился где-нибудь на закрытом заседании сената. Ректор был человек старой закалки, мог и жандармов вызвать. Наверное, его «попросили» временно поболеть, чтобы решить проблему более деликатными методами. — Так или иначе, это не первый всплеск сомнительного патриотизма. Через пару дней все уляжется.

— Я… я очень боюсь, мессир Наклз. Я же вечером ухожу, уже темно, и…

«Ублюдки малолетние, — совершенно спокойно подумал маг, глядя на перепуганную лаборантку. — Запугать девочку, пожалуй, проще будет, чем кесаря. Бесовы спасители Рэды, защитники свободы, мать их. И калладцы хороши: носились со своими гуманистическими идеалами, вот и вырастили… гуманистов».

— Где живете?

— В Литейном квартале.

— Агнесса, соберитесь и успокойтесь. Дождетесь меня после лекций, через пустырь я вас провожу, — в блекло-голубых испуганных глазах загорелась радость. Выслушивать благодарности у Наклза не было ни малейшего желания, так что он быстро извлек бумаги из своей полки и кивнул Агнессе:

— А теперь извините меня, мне пора.

— Осторожнее. Вчера эти, фиолетовые, они и по чужим лекциям шатались, — пробормотала она вслед.

Наклза прожекты орущих деток волновали мало. Во-первых, у него имелся план лекций, от которого не следовало отклонятся, чтобы не менять билеты перед зачетами и экзаменами. Во-вторых, в кармане мага лежал универсальный шестизарядный аргумент, понятный даже самым отъявленным неучам. В-третьих, либеральная молодежь, в лучшем случае, умела говорить, а лучший случай наступал не так уж часто. Всего остального борцы за гражданские права и свободы делать гарантированно не умели.

В коридорах царило вполне понятное возбуждение. Пройдясь до лекционного зала, Наклз, наконец, окончательно взял в толк мечты и чаянья людей с фиолетовыми бантами. Либеральное студенчество, скверно понимающее в вопросах экономики — как, впрочем, и в любых других вопросах, не носящих сугубо отвлеченный характер — очень возмущалось отвратительному нападению на Рэду. Гуманитарные факультеты бурлили и фонтанировали идеями: от студенческой забастовки в знак солидарности с угнетенными рэдцами до марша к кесарскому дворцу с требованием немедленно прекратить военные действия во имя гражданских прав и свобод. Наклз примерно представлял, в какой форме означенные детишки получат «права и свободы» от отрядов жандармов, и нисколько им не сочувствовал. Маг вообще с большим презрением относился к народным сходкам и не любил массовой истерии. Всем разумным людям было понятно, что из-за визгов пары сотен экзальтированных недоучек никто эшелоны назад не повернет.

Правда количество «мирных» фиолетовых ленточек и бантиков, которые нацепили на себя студенты, Наклза неприятно поразило. В его понимании, политикой стоило заниматься лет после сорока, а выстраивать идеальную модель общества — и того позже. Перед этим стоило пожить, набраться опыта, заиметь хоть какой-то здравый смысл и просто выбросить из головы молодую дурь. Сам маг политикой интересовался мало. В юности ему было не до того, а общественное устройство Каллад было делом калладцев. Наклз был лояльно благодарен этому ледяному аду за внушительную пенсию, но никакой тяги к решению социальных задач не ощущал. Имейся хоть малейшая возможность уговорить Дэмонру бросить ее черно-белые идеалы, маг давным-давно бы собрал вещи и удрал куда-нибудь в Виарэ, спокойно стариться у моря.

От количества калладских либералов-идеалистов пестрило в глазах. По сути дела, это было первое поколение, выросшее в условиях, когда угроза вторжения Аэрдис стала всего лишь страшной сказочкой. И вот упомянутое поколение отчего-то решило с младых ногтей заняться политикой и спасением бездомных котят. Вероятно потому, что насущные задачи в духе «где бы раздобыть еду?» и «как бы не попасть на фронт?» перед этими болтунами никогда не стояли. Наклз, стараясь не обращать внимания на докучливые фиолетовые тряпки, пробирался к нужному залу. При приближении к лабораторным корпусам и вотчине специалистов по техническим дисциплинам картина существенно менялась в лучшую сторону. Ореол революционной романтики тускнел. На десять химиков фиолетовыми лентами на рукавах и шеях могли похвастаться разве что трое. Некромедики вообще делали вид, что ничего не происходит, и были одеты точно так же, как всегда. Кафедру некромедицины спонсировала Дэм-Вельда. Там модные слова «демократия», «революция» и «республика» считались чем-то вроде ругательств. Так что будущим спасителям магов было не с руки рядиться в фиолетовое. На кафедре математических методов вообще учиться было сложно и долго, отчего двоечников и революционеров там не водилось. Лаборантка беспокоилась совершенно зря. Среди «фиолетовых бантиков» Наклз не видел ни одного знакомого лица.

В аудитории мага ждал большой сюрприз, а именно — полный аншлаг.

В глубине души Наклз сознавал, насколько скучно и сложно звучит расширенная теория вероятностей для людей, никогда в жизни не видевших Мглы и представлявших принцип работы с ней только по рассказам. Поэтому нисколько не протестовал, чтобы студенты, не собиравшиеся в дальнейшем специализироваться на вероятностных манипуляциях, лекции пропускали и приходили сразу на зачет. По глубокому убеждению Наклза, арифметику, азы тригонометрии и логарифмы должны были знать все. А дальше он уже готов был делать скидку на склад ума, пол, возраст и просто старание студента. Только потенциальных магов на зачетах допрашивал безо всякого снисхождения, прекрасно понимая, что Мгла скидок на склад ума, пол, возраст, старание, а также на влиятельных родственников, делать не станет.

Наклз обвел взглядом непривычно многолюдные ряды. Во-первых, свободных мест почти что не было. Во-вторых, его студенты сгрудились слева, в передних рядах. И выглядели мрачно. Центр занимало то, что люди старой закалки именовали «смешанным обществом». Смешанное общество зевало, пожевывало конфеты и невнятно гудело. Правый ряд и галерка раздражали обилием фиолетового цвета. Наклз глазам не поверил: своим милостивым вниманием его лекцию решили почтить студенты то ли юридического, то ли и вовсе философского факультета. Не меняясь в лице, маг спокойно прошествовал за кафедру, положил листки и улыбнулся в пространство над головами первых рядов:

— Добрый день, дамы и господа, — на лекциях Наклз всегда старался говорить негромко и проникновенно. Таким образом происходил процесс естественного отделения агнцев от козлищ: те, кому предмет был интересен, внимательно слушали, а все остальные тихо засыпали и не раздражали лектора пустыми коровьими глазами. — Мне чрезвычайно лестно, что вы заинтересовались общим курсом вероятностных манипуляций. Такие аншлаги большинству моих коллег доводилось наблюдать только в конце мая. Премного польщен. Итак, мы сразу приступим к теме шесть «Специфика минимизации второй наиболее вероятной возможности» или у кого-то есть животрепещущие вопросы?

В принципе, посещение лекций в Академии было свободным. Выгнать лишних людей Наклз, конечно, мог, но для этого ему пришлось бы пойти к проректору по работе с учащимися и потерять если не свой престиж крайне независимого преподавателя, то уж точно некоторое количество времени. Проще было выяснить, чего щенки хотят, и вежливо отправить их за искомым.

Справа поднялся высокий субъект с огромным фиолетовым бантом на шее. В принципе, молодой человек и так отчасти напоминал пуделя, а потому, на взгляд Наклза, ему стоило консервативнее подходить к выбору украшений. Ассоциативное мышление у мага работало не слишком хорошо, но даже ему в голову пришла мысль о собачьих выставках.

— Мы знаем, магики могут предсказывать будущее, — на всю аудиторию гаркнул он. Скорее всего, юноша считал, что вид имеет бодрый и воинственный.

«Магики» и «предсказатели будущего», сидящие слева, заскрипели зубами.

— «Мы» — это Его Величество кесарь Эдельстерн Зигмаринен, — невозмутимо отозвался Наклз. — И то только в самых важных документах. Магиков, молодой человек, не существует, это такие фольклорные персонажи в колпаках со звездами и волшебными палочками. И предсказанием будущего занимаются особого рода специалисты, использующие кофейную гущу или куриные потроха. Их адреса вы можете посмотреть в любой газете на последней странице. Я по-прежнему не понимаю, чего вы хотите.

Скверное начало социально активного молодого человека, конечно, не смутило. Тот возвысил голос:

— Приспешники сатрапов… — молодой человек вещал почти минуту, однако четкость дикции была принесена в жертву эмоциональному накалу речи, поэтому сути Наклз не разобрал. Но он и не особенно старался: в конце концов, щенок не был виноват, что магу не нравится его слушать. Не стоило давать ему наговорить на три повешения только по этой причине.

— Юноша, институт сатрапии свойственен восточному типу деспотии, — поскольку первые два слова Наклз разобрал четко, то и прицепиться следовало к ним. Это было бы куда удобнее, чем обсуждать проворовавшихся чиновников или что там еще молодой человек с него спрашивал. — Вы находитесь на географическом севере. Не путайте понятия, за такое можно и в тюрьму случайно попасть. Чего вы хотите? У меня техническое образование. Сделайте на это скидку и выражайтесь конкретнее.

— Мы хотим знать правду, — расстаться с «мы» юноша не мог никак. — Про нападение на братскую Рэду.

Как коренной рэдец, Наклз мог бы ответить, кто, по его мнению, является фиолетовому пудельку братом, но в зале все-таки присутствовало некоторое количество девушек. В глубине души маг пожелал оратору однажды встретить рэдских товарищей и всесторонне оценить тот аналог братской любви, который он от них получит.

— Тогда газеты читать не советую, — пожал плечами маг. А что еще он мог сказать?

— Как вы оцениваете рэдскую кампанию? — это уже поинтересовалась девица чрезвычайно томного вида. Наклз был готов поспорить, что она — кокаинистка, во-первых, и будущий светский обозреватель — во-вторых.

— Знаете, оценкой рэдской кампании будет заниматься военное ведомство. Или министерство финансов, если вы про денежную сторону вопроса говорите.

— Мы имеем в виду вероятность, — не отстал от девицы «пуделек».

— Вероятность чего?

— Того, что Рэда отобьется.

— О, она лежит где-то в интервале от нуля до единицы включительно, — левые ряды фыркнули. — Ближе к двойке, — не удержавшись, добавил Наклз. Пуделя и это не смутило.

— А конкретнее?

— А конкретнее, молодой человек, шансы Рэды успешно оказать сопротивление все-таки незначительно отклоняются от нуля. Чего не сказать о ваших личных шансах закончить данное учебное заведение.

— Это угроза? — вскинулся пуделек.

— Это пророчество, — улыбнулся Наклз. — Потом можете проверить у соответствующих специалистов. Еще вопросы?

Зал тихонько гудел и до этого, но теперь шум нарастал. Правое и левое крыло, вероятно, сцепились бы уже давно, но дело спасали центральные ряды. Товарищи пуделька крыли разными словами какую-то нордэну, которая, в свою очередь, громко обещала продырявить им головы на любом пустыре по их выбору и из любых пистолетов. Ее подружка добавляла, что с вероятностью, приближающейся к двойке, мозга они в ходе операции не обнаружат. Сидящие в центре барышни с факультета языкознания вежливо предлагали всем успокоиться и найти конструктивное решение проблемы. Красивое и комплексное, учитывающее общие интересы. Барышням в ответ предлагали куда более разнообразные вещи.

В целом, к студентам Наклз относился хорошо. Но недостаточно хорошо, чтобы слушать гвалт. Маг вообще не любил шум: ему во Мгле звуковых эффектов хватало. Он нашел в кармане связку ключей и от души грохнул ей о кафедру. За громким металлическим звоном, как маг и ожидал, последовало несколько мгновений тишины.

— Значит так, молодые люди, — Наклз говорил спокойно, ровно и даже отчасти любезно. — Ваши мечты и чаянья благородны, что похвально. Ваши методы достойны… ума тех, кто вам их посоветовал. Срывая лекции, страдающим рэдским братьям вы ничем не поможете. На месте молодых людей, я бы также был очень аккуратен, вешая на шею банты. Нет, проблема не в том, что прислужники сатрапов, о которых я также рекомендовал бы почитать на досуге, вместо этих бантов наденут вам на шеи петли. Просто уж очень все это напоминает представление с цирковыми собачками. За лекции по этикету платят не мне, и отбирать хлеб у коллег я не намерен. Так что более ничем не могу помочь. Представление закончилось, собачки и зрители свободны. Покиньте аудиторию. Если вы это сделаете тихо и уложитесь в пять минут, я решу, что фотографическая память на лица мне отказала и вы, возможно, сумеете-таки доползти до дипломов. А теперь все лишние люди — вон отсюда, — холодно предложил Наклз, глядя прямо на пуделька.

Дуэль взглядов длилась недолго. Пуделек громко фыркнул и потрусил вон из помещения, всем своим видом демонстрируя гордое презрение к палачам и извергам, врагам свободы. И одной конкретной профессорствующей сволочи. За пудельком потянулась остальная фиолетовая свора. Центристы из филологов, несколько пристыженные, уходили тише и дверь за собою придерживали. Совсем уж пристыженные химики даже извинились. Исход либеральной интеллигенции благополучно завершился. Наклз поглядел на часы и остался недоволен: социально активные особи отняли у него почти треть лекции.

Когда последний лишний человек покинул аудиторию, Наклз, во избежание дальнейшего знакомства с юными романтиками, запер дверь изнутри и вернулся за кафедру. Маг ощущал спокойную, холодную ярость. Он даже не знал, что разозлило его сильнее: недоучки, узурпировавшие право судить всех и вся, или бесхребетные идиоты в ректорате, так и не догадавшиеся дать означенным недоучкам отпор. Как ни странно, в итоге маг пришел к выводу, что сильнее всего его взбесили девочки-филологи, без малейшей задней мысли пришедшие послушать «умные речи». Скорее всего, часть этих дур даже жила в том же Литейном квартале, что и запуганная светочами либеральной интеллигенции лаборантка.

«Безмозглые. Ленивые. Невежественные. В конце концов, неопрятные. Громкие. Пустые. Не способные критически мыслить. Вот это — авангард будущей революции и республики? Кесарь может спать спокойно, держава в полной безопасности».

Оставшиеся в аудитории студенты выглядели весьма мрачно.

— Ну и давно к вам такие образованные соседи повадились ходить? — поинтересовался Наклз, медленно перекладывая бумаги. Маг никогда не читал лекции с листа, ему просто хотелось выгадать немного времени, чтобы успокоиться.

— Второй день, мессир.

— Еще раз придут, можете им передать мое предсказание, как магика. Не существует такой дисциплины, как, простите меня, дамы, «либеральный треп». А с зачетами по всем прочим возникнут серьезные проблемы.

— Простите, мессир, а правда… что-то будет? — спросили ряда с третьего. Так тихо, словно спрашивающий сам не знал, хочет ли быть услышанным. Наклз поглядел в зал.

— Не думаю. Уверен, многие разделяют идеи господ, нас только что покинувших, в отношении Рэды, конституций и тому подобных вещей. К сожалению, идеи хороши или плохи ровно в той степени, в которой хороши или плохи их носители. Носителей вы видели. Вывод сделайте сами. А вообще, постарайтесь взять в толк следующее: революция не является функцией перераспределения свобод в обществе. Она перераспределяет скорее капиталы. Горланящим господам стоило бы задуматься, в чью пользу произойдет перераспределение, если сейчас рабочие на заводах за тяжелый физический труд получают меньше, чем студенты-хорошисты в виде стипендий. А теперь предлагаю все же перейти к лекции. Итак. Кто помнит, как определяется вторая максимально возможная вероятность?

9

Короткая дорога к Литейному кварталу действительно пролегала через пустырь, продуваемый всеми ветрами. Весна в Каллад была достойна ненависти и без таких прогулок. Наклз хотел взять коляску, но Агнесса заупрямилась, насколько можно было применить это определение в адрес человека, который смотрел в землю, говорил почти неслышно и отчаянно краснел. Маг так и не взял в толк, какие силы ада сорвались бы с цепей, если бы они поехали, а не пошли пешком, но сдался довольно быстро. В конце концов, Агнесса была живой человек, у нее имелись свои представления о том, что такое репутация и как ее беречь. Если уехать с приват-доцентом на коляске было стыдом и позором, а пойти пешком с ним же — нормальной ситуацией, то Наклзу такие тонкости были не по уму. Пришлось провожать пешком, заодно демонстрируя совершенно лишние знания в географии данного района. Десять лет назад маг эту свалку людей и вещей ненавидел, потом почти забыл, а теперь вот пришлось вспомнить. Когда Наклз довел Агнессу до дома, было уже около половины девятого, так что ни о каком визите в особняк Дэмонры и речи идти не могло. Там бывало весьма неприятно даже яркими солнечными днями, что уж говорить о темных ночах. Поисками мифических роз уставший, замерзший и злой Наклз справедливо решил заняться с утра пораньше, на свежую голову.

На следующий день Магрит, получившая метрическое свидетельство, сперва долго хлопала глазами, а потом запрыгала по коридору с самым счастливым видом: в конце концов, это был ее билет на выход из дома и осмотр города. Она повисла на шее у Наклза, едва не сбив мага, неприученного к таким бурным проявлениям признательности, с ног, разнесла вазу, радостно рассмеялась и убежала. Он проводил ее взглядом, гадая, какого еще предмета интерьера недосчитается вечером и не спрятать ли мухоловку от греха подальше, а потом намотал шарф и направился к Дэмонре.

Сторож сообщил, что с момента отъезда хозяйки никто не заходил. Мага он знал давно, регулярно получал от него на чай и уж конечно не рассматривал в качестве потенциального вора. Наклз своим ключом отпер дверь и оказался в прихожей. Прихожая, разумеется, была перевернута вверх дном, но вывод об обыске из этого делать не стоило. У Дэмонры было чисто нордэнское представление о порядке, порядком же у северян считалось такое состояние помещения, когда хозяин может найти все, а остальные — ничего. Эстетическая сторона дела в расчет не принималась. Когда двенадцать лет назад Наклз впервые оказался у Дэмонры дома, он грешным делом подумал, что к нордэне вломились какие-то самоубийцы. Думал так раза три. Потом привык.

Маг прислушался. Как и следовало ожидать, в доме стояла мертвая тишина. Наклз немного подождал, пока глаза привыкнут к полумраку, и стал пробираться к лестнице, аккуратно переступая через опрокинутые вешалки. Спальня Дэмонры никаких тайн в себе не содержала. На канделябре висело два чулка, причем разных цветов, у окна по-прежнему стоял ряд бутылок скверного вина. Часть бутылок была пуста. Следовательно, последним дом покидал все-таки Гребер. Наклз всегда терялся в догадках, как нордэна его терпит. В понимании мага, Гребер воплощал собой верх несоответствия служебным обязанностям. Застать эту любопытную помесь дворецкого и денщика умеренно трезвым можно было только по утрам, и то не каждый день, а занятым делом — и вовсе невозможно. В лучшем случае он сидел на крыльце и стругал деревянные игрушки, в худшем — делился с прохожими философскими сентенциями о сущности бытия собственного производства, сводившимися к нехитрой мысли, что жизнь дерьмо. И при всем этом он неизменно звал Дэмонру «барышней», игнорируя зубовный скрежет тридцатидвухлетнего боевого полковника. В общем, в мире не существовало логики, которая объяснила бы, почему Гребера еще не рассчитали.

Не обнаружив в спальне никаких цветочков, Наклз, подумав, направился на чердак. Тот был вполне благоустроен — во всяком случае, в достаточной степени для Дэмонры, которая легко обходилась минимумом удобств, но обожала большие пространства и высокие окна — и служил ей чем-то вроде кабинета. Ведущая туда лестница была темной, так что поднимался маг скорее на ощупь. В воздухе висела пыль. Наклз толкнул дверь и оказался в самом просторном помещении дома. На деревянном полу в центре лежали ровные прямоугольники света, в углах свернулись тени. Окна были распахнуты настежь, и сквозняк носил по полу мелкий мусор, какие-то обрывки бумаг и комки пыли. Одна из створок издавала тихий скрип, покачиваясь от ветра. За окнами в бесконечность уходило серое северное небо, прошитое белыми стрелами лучей.

Наклз замер на пороге. У него возникло неприятное чувство, что кто-то смотрит ему в спину. Чужой взгляд ощущался точнехонько в основании черепа. Маг медленно нащупал в кармане плаща пистолет. С некоторых пор он решил, что расставиться с шедевром Тильды Асгерд неразумно. Ощущение взгляда в спину не исчезло. Наклз резко развернулся, вскидывая оружие для стрельбы. Темная лестница была пуста. Он шагнул за порог, на ступеньки. Взгляд пропал. Вернулся — появился.

«Нордэнские шутки — самые несмешные шутки в мире», — раздраженно подумал Наклз уже на лестнице, не зная, то ли убирать пистолет и признавать, что нервы у него окончательно сдали, то ли вовсе убираться из этого дома. Наверное, он остановился бы на втором варианте, но в поле его зрения попал стул у окна. На стуле стояло нечто, подозрительно напоминающее цветочный горшок. Стул здесь находился всегда, а вот единственным растением, который Наклз видел у Дэмонры, была небезызвестная мухоловка. Несколько лет назад Гребер, более не способный смотреть, как его «барышня» измывается над живым существом, распивая с ним калладскую огненную, притащил несчастную тварь к Наклзу. Глухой зимней ночью денщик умолял сонного и не вполне соображающего, что происходит, мага принять «цветочек» на сохранение. О том, что «дружелюбный и преданный» цветочек, оказывается, без алкоголя становился еще более агрессивным чем обычно и кусается почем зря, маг узнал с некоторым опозданием. В принципе, тварь следовало выбросить, но ее шипение живо напоминало кошачье, а возможности завести кошку маг был от рождения лишен по причине сильнейшей аллергии на шерсть. По прошествии тридцати лет Наклз, родившийся в селе, вообще удивлялся, как с такой особенностью организма не отдал богу душу еще в детстве.

Снова оказавшись за порогом комнаты, маг догадался поднять глаза. С потолка на него настороженно глядел темно-рыжий мужчина, цветом лица очень походящий на привидение. Инстинкты человека, не первый год спускавшегося во Мглу, сработали четко. Наклз сначала выскочил из зоны отражения зеркала, и только потом неласково помянул Дэмонру с ее умными находками. Хотя, если вдуматься, идея была не такой уж и плохой. Зеркала на потолке с лестницы видно не было, а непрошенных гостей, решивших нанести нордэне визит через Мглу, ждал более чем неприятный сюрприз. Но это не отменяло того факта, что сердце у Наклза колотилось как бешеное.

Маг быстро пересек комнату, старательно переступая через хаотично разбросанные по полу пустые бутылки, карандаши и книги. На стуле действительно стоял цветочный горшок, судя по количеству сколов и царапин, видевший еще зарю калладской государственности. Воткнутая в сухую и потрескавшуюся землю табличка сообщала, что в горшке произрастает зимняя роза, также известная как «Клотильда». Наклза смутил даже не тот факт, что никакой розы в горшке не наблюдалось: учитывая садоводческие таланты Дэмонры, это было как раз ожидаемо. Но зимние розы, выращиваемые в Рэде, в народе совершенно точно звали не Клотильдами, а Милиндами. Наклз помнил эти розы еще с поры своего детства. Определенно, что-то здесь было не так.

Маг переставил горшок на пол, опустился на стул и задумался, отдыхая взглядом на темной ленте Моэрен, все еще скованной льдом. Нет, зимние розы «Клотильды» могли существовать только в воображении Дэмонры. Маг извлек из земли табличку и еще раз пристально осмотрел ее. Написанная там чушь никуда не исчезла. Зато теперь Наклз заметил рисунок, сделанный очень тонким карандашом. Под надписью кто-то в меру своих весьма скромных художественных способностей изобразил некий предмет. Наклз в силу своих еще более скромных способностей к творческому мышлению опознал в предмете колокольчик. Хотя человек с большей фантазией, наверное, сумел бы разглядеть в хаотичном переплетении линий и облако, и розу, и даже овцу.

Маг быстро перебрал в памяти сцену трогательного прощания с Дэмонрой. Фальшивый список в карман, колокольчик — на шею. Все это было так трогательно, что Наклз удивился, как он сразу не понял подоплеки. Для нордэны Дэмонра была ну просто на редкость атеистически настроенной дамой. И, следовательно, она повесила колокольчик ему на шею с какими-то более прозаическими целями, чем забронировать для друга место в казарменном раю северян. Маг вытащил колокольчик из-под одежды, благо, лента была длинная, и перевернул. Внутри обнаружился клочок бумаги, настолько маленький, что Наклз ощутил некоторое разочарование. Бумагу держал крепеж, на котором во всех нормальных колокольчиках висел язычок. Наклз принялся аккуратно выковыривать бумажку из ее ложа, воспользовавшись для этих целей ближайшим вечным пером, чернила в котором кончились, судя по всему, еще в прошлом году.

Покончив с этим трудоемким процессом, он решил не рисковать и разворачивать послание стал, лишь оказавшись точно под зеркалом.

На скомканном листке обнаружилось всего четыре слова.

«Миранда Тиссэ = Милинда Маэрлинг».

Наклз извлек из кармана зажигалку и поджег бумагу. Несколько секунд спустя от нее остался только темно-серый невесомый пепел. Маг с чувством выполненного долга растер его между пальцами и зачем-то снова поднял глаза к потолку.

Лучше бы ему этого было не делать.

Наклз ошарашено смотрел на свое отражение. Отражение кривило губы в улыбке. Маг крепко зажмурился и приказал себе немедленно успокоиться. Все законы физики гласили, что в зеркале не может отражаться ничего такого, чего бы перед ним не находилось. Зеркала имели самую обыкновенную кристаллическую решетку и в реальном мире были совершенно стабильны, чего бы там ни вопили особенно нервные барышни, посвященные в некие «высшие материи». Наклз нервной барышней не был и цену «высшим материям» знал. Более того, многие спуски во Мглу научили его почти непрошибаемому материализму в обычной жизни. Все отражающие поверхности в собственном доме маг ликвидировал не столько из предосторожности, сколько из желания поберечь свои и Магрит нервы. Войти в его дом из Мглы было технически невозможно: единственный маг, знавший расположение комнат, благополучно скончался на днях, а если он кому-то и успел набросать план, то Наклз перенес дверной проем. Всего на пару метров, но этого вполне хватило бы, чтобы отправить незваного гостя в Дальнюю Мглу без обратного билета.

Маг досчитал до десяти и открыл глаза. Отражение больше не улыбалось, не скалилось и не хмурилось. Оно просто меряло его настороженным взглядом, как тому и следовало быть. Все вроде бы было в порядке. Наклз, не отрывая от отражения взгляда, убрал со лба взмокшие волосы. Зеркальный двойник сделал то же самое, только на пальцах у него осталось что-то темное. Маг несколько мгновений бездумно созерцал простреленный висок своего отражения. Все это время по бледному лицу неправдоподобно медленно и вопреки всем законам физики ползла темная струйка. Добравшись до середины щеки, она замерла на очень долгую секунду, а потом сорвалась и полетела вниз. Наклз ощущал не страх, а полнейшую апатию. Происходила объективно невозможная вещь. Где-то на грани сознания мага пронеслась успокаивающая мысль, что сейчас он проснется в своей постели или в любой другой постели, но непременно проснется.

Капелька упала Наклзу на щеку. Ледяное прикосновение вывело мага из ступора. Что бы ни происходило, сном это не было: во сне Наклз никогда бы не почувствовал холода.

Если с той стороны стекла могла упасть капля, следующим ходом оттуда могло вылезти все, что угодно. Первое правило поведения во Мгле настоятельно советовало не проверять, что именно оттуда полезет.

Наклз пулей вылетел из зоны отражения. Спуск по лестнице в таком стоянии был чреват переломом шеи — собственно, лестницы профессиональные вероятностники любили и не любили, в зависимости от специфики работы, именно за это — так что маг отскочил вглубь комнаты. Потрогал щеку. На пальцах осталась кровь. Быть этого не могло никак. Наклз во второй раз за сумасшедший день извлек пистолет, крайне смутно представляя, чем тот ему поможет и от кого он собрался отстреливаться. По полу у порога сперва редко, а потом все чаще застучали капли. Маг глазам своим не верил. По доскам растекалась лужица. Она празднично багровела на присыпанном пылью полу.

С зеркала на потолке все барабанила красная капель. Створка за спиной скрипела как-то уж слишком тоскливо и близко, но Наклз не оборачивался. Он просто физически не мог отвести взгляда от разливающейся по полу лужи.

— Ну что, у тебя остались какие-то сомнения? — не без яда осведомился голос, сильно напомнивший Наклзу его собственный. Источника голоса маг определить не смог, но эта проблема отпала довольно быстро.

В лужу, взметнув тучу брызг, шмякнулось что-то светлое, мгновением позже опознанное, как кукла с белым фарфоровым личиком и пшеничными локонами.

Куклу эту Наклз помнил предельно хорошо. В свое время на нее ушла почти половина его зарплаты. Фарфоровая красотка с глуповатой улыбкой и небесно-голубыми глазами начала свою жизнь в дорогом магазине на одной из центральных улиц имперской столицы, а закончила, скорее всего, в Тихом лесу, в печи. Если, конечно, кто-то из лагерных охранников не утащил ее раньше.

Кукла моргнула и перевела на мага пустой лазурный взгляд.

Нервы у Наклза сдали окончательно. Маг машинально взвел курок, совершенно не представляя, какой от этого может быть толк. Скалящаяся в улыбке фарфоровая мерзость уже была с ним в одной реальности.

Он отступил назад, не отводя взгляда от лужи, и еще успел удивиться, почему пол и потолок быстро меняются местами. Грохнул выстрел и сделалось совершенно темно. Последним, что маг расслышал перед тем, как потерять сознание, был бодрый перестук капель и приближающийся лязг шарниров.

10

Поезд почему-то остановился, не доезжая до Мильве. Из обрывочных разговоров Эрвин понял, что с рельсами приключилась какая-то незначительная неполадка. Десяток солдат погнали ее устранять. Нордэнвейдэ несколько потерянно обошел вагоны, где на сколоченных в два этажа нарах лежали или сидели растерянные солдаты, нашел свой взвод и объяснил, что причин для беспокойства нет никаких. Заспанная, но весьма довольная Крессильда Виро отправила своих людей наблюдать за местностью и подмигнула Эрвину:

— Мильвские цветные платки. Через часок калладская армия будет беззащитна, как никогда.

Эрвин не стал возражать. В словах лейтенанта Виро была немалая доля правды. Более беззащитной калладская армия бывала только утром первого дня весны.

Пока солдаты приводили в порядок рельсы, Эрвин тоскливо созерцал пейзаж за окном. Было в чистом лазурном небе, проталинах, уже тронутых редкой зеленой дымкой, и белых домиках с резными наличниками что-то пасторальное и неправдоподобное. В раздираемом противоречиями мире Рэда выглядела как рисунок пастелью, который кто-то повесил на стену, чтобы закрыть дырку в старых обоях. К сожалению, правды в этом рисунке было мало. Идеальная Рэда была не такой уж идеальной.

Нордэнвейде задумался. Сейчас, по прошествии лет, он мог бы честно сказать, что ему никогда не нравилась рэдская власть, не нравилась местная церковь, беспардонно вмешивающаяся во все сферы жизни, его злила политика и злили «патриоты», швырявшие бомбы под пассажирские поезда. Совсем уж он ненавидел рэдскую привычку решать чисто медицинские проблемы при помощи святой воды и осиновых колов. Эрвину не нравились законы, запрещающие разводы и аборты, браки с иноверцами и даже некоторые медицинские операции, на взгляд лейтенанта не имеющие никакого отношения к морали и нравственности. И все это не имело никакого значения. Эрвина могли сколько угодно бесить власть, политика и церковь, но ночами ему все равно периодически снились залитые солнцем клеверные поля и песни, которые в детстве пела мать. Цветущая на школьном дворе верба. Зеленый забор у дома.

И темные сине-серые, как предгрозовое небо, глаза Марины. Где была сейчас эта Марина, знал, наверное, только ветер. Эрвин отвернулся от окна.

Почти десять лет назад ничем не примечательный рэдец по имени Эжен Нерейд окончил мужскую гимназию при монастыре святого Людвига в шести километрах отсюда. Детали биографии этого Эжена всплывали в памяти как нечто совершенно постороннее, вроде сюжета непрочитанной книги, пересказанного приятелем. Мальчишку в форменной гимназической фуражке по ту сторону окна и мужчину в черной калладской форме — по эту, не связывало ничего. У них даже имена были разные.

«Купленное имя, купленное гражданство, купленная родина, купленная форма, купленная жизнь», — мысленно перебирал Эрвин список своих героических достижений за последние шесть лет, откинувшись на сиденье и прикрыв глаза. Еще вечером он мечтал выйти из поезда и пройтись. Теперь сама мысль покинуть вагон вызывала чувство, близкое к ужасу. Лейтенант почти погрузился в дрему, как уютную темноту разбил оклик:

— Лейтенант Нордэнвейдэ!

Эрвин вздрогнул и обернулся. В дверях стояла майор Мондум, непривычно веселая. В руке нордэна держала платок глубокого индигового цвета. Видимо, она была чрезвычайно довольна покупкой, сделанной на одной из прошлых станций. В другой момент Эрвин бы позабавился наличию у леденяще вежливой и сдержанной Зондэр Мондум некоторых женских слабостей, но сейчас ему было не до того. Лейтенант попытался встать, как-никак в купе вошел старший по званию, да еще дама. Зондэр махнула рукой, мол, сиди, и прикрыла за собой дверь. Несколько секунд изучала Эрвина, потом вздохнула:

— Лейтенант, а вы могли бы сделать менее убитое лицо? Будь я из Третьего отделения, тотчас бы поняла, что передо мной сидит снедаемый муками совести рэдец.

— Извините меня, — отвел глаза Эрвин. Фальшивые улыбки ему всегда давались тяжело.

Зондэр отложила платок и присела на сидение напротив.

— Эрвин, можно я на «ты» буду? На брудершафт потом выпьем.

— Разумеется, можно, госпожа майор, — пожал плечами Нордэнвейдэ. Вот как раз шансы выпить на брудершафт что-то, кроме чая или сиропа, равнялись нулю, и Зондэр после Красной ночки вроде как это знала. А, может, и до того знала.

— Вот и хорошо, — нордэна вздохнула. — Ты, Эрвин, очень славный и порядочный человек, — после некоторой паузы выдала она.

— Извините? — лейтенант был уверен, что ослышался. Заслужить похвалу от Зондэр Мондум считалось одной из принципиально невыполнимых задач в калладской армии.

— Не перебивай, — Мондум сверкнула пронзительными синими глазами. — У нас Дэмонра и Магда по части душеспасительных речей. Я и так стараюсь на пределе своих возможностей. Так вот, ты порядочный и славный человек, которому один раз крупно не повезло. Ух, как же это трудно, — нордэна дернула щекой. — Я сижу и говорю о совершенно очевидных вещах, а ты мне, конечно, не веришь.

— Я не думаю, что вы лжете, — вежливо заверил ее лейтенант. Нордэна не лгала — она ошибалась.

Зондэр усмехнулась:

— Знаешь, когда все эта глупость закончится, я настою, чтобы Дэмонра рекомендовала тебя нашему дипломатическому корпусу. Про «Vox mоlae» слышал?

Вопрос, надо признать, поставил лейтенанта в тупик. Он покопался в памяти.

— Кажется, было такое музыкальное произведение. Или пролог к трагедии. К сожалению, не помню деталей.

Зондэр уважительно кивнула.

— Да, это увертюра из оперы Ингмара Марграда. О гибели богов. Я удивлена, что кто-то, кроме нордэнов, его вообще слушает. Он бесовски мрачен даже для нас. Пять часов неотвратимой поступи рока под заунывный вой хора, алое пламя пляшет в чертогах рая, сжигая богов и героев, и семь минут спасения через любовь в финале. На такую шутку способен только истинный калладец.

— Вы про спасение через любовь?

— Да. Очень… очень не северная традиция, — Зондэр улыбнулась, не слишком весело. — Если бы эту оперу писали нордэны, в финале на головы героям просто обрушились бы обгорелые балки, а потом зазвонили бы колокола. Но, собственно, и пяти часов плавно подступающего рока не было бы. Тем, кто верит в рок, не нужно пять часов, чтобы о нем рассказать. Впрочем, я не хотела бы обсуждать мертворожденную религию севера и мое к ней отношение. Мы говорили о Vox molae. На морхэнн это примерно переводится как «звук жерновов», или «лязг жерновов», если угодно. Суть проста. Мои предки считали, что миром правит холодная, безличная сила, в равной мере чуждая добру, злу и любому человеческому понятию о справедливости или морали. Для простоты обзову ее судьбой. Она приводит мир в наиболее сбалансированное состояние. Фактически, это эдакий ветер времени, вращающий жернова истории. А жернова мелют мир. Тебе еще не кажется, что я несу опасную ересь?

— Нет. Мне очень интересно. Честно сказать, мне всегда казалось, что нордэны — это последний народ, который может верить во всемогущество судьбы.

— Судьба всемогуща и необорима. Только это не имеет никакого значения, Эрвин. Ты не выбираешь ни дня, ни часа своего рождения, как не выбираешь ни дня, ни часа своей гибели. И, кстати, своей посмертной участи, как учат нордэнские жрицы, ты тоже не выбираешь. В ледяной ад можно попасть просто потому, что у пряхи, которая спряла твою судьбу, было паршивое настроение.

— Очень… жизнеутверждающая религия, — растерялся лейтенант. Он догадывался, что у нордэнов все как-то грустно, но масштаб катастрофы оценил только сейчас.

— О да. Ей, как бы это помягче сказать, не присущи традиционные гуманные ценности. Но, на мой взгляд, ей присуща одна ценность, которая стоит многих других. Ты не выбираешь, когда и кем родишься, не выбираешь, когда и кем умрешь. На то, куда ты попадешь после смерти, ты тоже влияешь мало. Можешь сделать какой-нибудь вывод?

Ни одного хорошего вывода из услышанного Эрвин сделать не мог. Его голову с детства забивали совершенно противоположными догмами.

— Вы очень смелый народ.

— А менее лестный для нас?

— Не хотел бы я родиться на Архипелаге.

Зондэр усмехнулась и кивнула:

— Видит бог, я тоже. Но, как уже говорилось, рождения человек не выбирает. Вывод, на самом деле, очень простой. Ты не свободен выбирать обстоятельства, но свободен в своих личных поступках. То, что тебе перелили зараженную кровь, это обстоятельство. То, что ты шесть лет терпишь Маэрлинга, меня и Дэмонру — поступок. Близкий к подвигу.

Эрвин неловко улыбнулся:

— Ну что вы, миледи Мондум. В конце концов, мне оказали честь.

— «И купили метрику», вот что ты на самом деле думаешь. Так вот, перестань об этом думать. Купленных метрик, жизненных историй, должностей и даже мест за чьим-то столом вокруг значительно больше, чем ты себе можешь представить. Так что оставить пораженческие настроения. Сейчас ликвидируют неполадку с рельсами, и мы доберемся до Мильве. Я бы очень хотела увидеть тебя на платформе, бодро торгующегося за бутыль рэдской наливки. В качестве профилактической меры от шпионов.

— Мне кажется, торговаться лучше получится у лейтенанта Мэрлинга.

Зондэр неожиданно хихикнула как девчонка:

— Маэрлинг не может. Он защищает честь полка. В поте лица. Ладно, Нордэнвейде, я все сказала.

— Приказ понял. И… спасибо вам.

Майор Мондум подхватила с сиденья платок, улыбнулась напоследок и была такова. Только дверь тихо клацнула.

Через четверть часа неполадку на рельсах благополучно устранили, и поезд плавно покатил к Мильве, выбрасывая в лазурные небеса густые клубы дыма.

* * *

Когда состав подошел к платформе, Дэмонра успела проскучать в ожидании не меньше получаса, перекинуться парой слов с торговцами, которым, как и ожидалось, было без разницы, кто там ездил в поездах — калладцы, имперцы или бесы рогатые, лишь бы платили. Нордэна оценила такую широту взглядов. Недаром в Каллад поговаривали «торгующий враг — полврага». Кесарь всегда охотно спонсировал закупки товаров, предлагаемых на окраинах государства. И чем менее устойчивы были отношения этнических калладцев с благоприобретенными, тем активнее первые покупали хлеб, алкоголь, ткани и суверниры. Умные люди уже давно понимали, что проще привязать окраины кесарии экономически, чем как-то еще. Да и вообще великоимперские настроения в Восточной Рэде просыпались, в основном, в неурожайные годы. Правда в последний раз, при матери Дэмонры, они проснулись так, что с тех пор Каллад ни дня не спал спокойно. То бомбы, то манифесты.

Рэду, храбрость князей которой существенно превосходила выучку их дружин, кесария и империя поделили почти три сотни лет назад, и, надо сказать, довольно неудачно. Либо поделили удачно, но неудачно воспользовались плодами дележки. Западная Рэда, отошедшая блоку Аэрдис, в отличие от нынешнего великого княжества Рэдского хотя бы не смотрело на кесарию волком. Возможно, дело было в том, что имперцы выжимали свои сырьевые придатки еще сильнее, чем калладцы, но здесь уж Дэмонра не могла ничего сказать наверняка. Так или иначе, война Белого года, отгремевшая почти век назад окончательно показала, что две половинки некогда целого государства объединиться категорически не способны, ни ради высших идей, ни ради собственного счастья. Князья метались и переметывались, сперва имперцы гнали калладцев на восток, потом калладцы, обозлившись, погнали имперцев на историческую родину, ну а Рэду в процессе сожгли даже не дважды, а раза эдак четыре за три года. В конце концов, в Восточной Рэде нашелся князь, который совсем уж убедительно принес кесарю оммаж, заодно казнив собственных братьев, который сделать этого не удосужились. Кассиана буквально дергало при имени Моргана Эскеле, а Дэмонра считала его самым умным человеком в рэдской истории после Создателя, который от своих добрых подданных, надо думать, утопал очень далеко.

По перрону вышагивали одетые в полушубки женщины со связками баранок, пряниками, какой-то расписной утварью и знаменитыми рэдскими платками в цветах. Еду из предосторожности не брали, но вот платки шли нарасхват. Женщины покупали себе, мужчины — женам и дочерям. Рядовые бегали за кипятком. Лейтенанты тоскливо косились на сидр и пытались выбирать платки. Торговки бодренько рассказывали им сказки.

Дэмонра, благоразумно закутавшаяся в платок, выискала глазами в толпе русую макушку Зондэр. Та обеспокоенно осматривалась по сторонам. Нордэна протолкалась поближе к подруге и, поняв, что та ее заметила, подмигнула. Лицо Зондэр посветлело.

— Ты меня в могилу сведешь, — пробурчала она, как только Дэмонра оказалась рядом. — Приведи себя в порядок в каком-нибудь сарае и лезь в поезд. Этот дурень там, наверное, уже умаялся.

— Этот дурень отрабатывает карточный долг, причем не худшим из возможных способов, — усмехнулась Дэмонра и, убедившись, что на нее никто не смотрит, сошла с платформы и гордо направилась к зданию общественной уборной, скорее всего, благополучно заброшенной. Рэда, как ни крути, была частью кесарии только по документам. Привить истинно калладский педантизм местному населению было решительно невозможно, хоть губернаторов меняй, хоть вандалов вешай.

Грязи внутри было по щиколотку, а местные крысы визиту нордэны не обрадовались. Проследив взглядом удаляющиеся тощие хвотсы, Дэмонра вздохнула и приступила к скоростному переодеванию. Через минуту вместо невразумительной рэдки, которую жестоко обидела матушка-природа, на грязной плитке стоял вполне типичный калладский офицер после трудового дня. Только без мундира. Купленный полчаса назад платок решал и эту проблему. Дэмонра вывернула его наизнанку, чтобы слегка поменять цветовую гамму, на тот случай, если кто-то видел странную рэдку до метаморфоз, накинула на плечи и с самым независимым видом направилась к поезду, предварительно запихнув весь свой маскарадный костюм поглубже в грязь, от греха подальше. Теперь о ее приключениях напоминали только безвинно убитые сапоги.

Больше всего Дэмонре хотелось попасть в вагон и там завалиться спать, но это было бы крайне подозрительно. Нордэна, постукивая зубами от холода, прошлась по платформе, по пути подмигнув Мондум. Та понятливо кивнула и исчезла в недрах поезда. Трудовая вахта Маэрлинга, изображавшего получение грандиозного разноса от начальства — хотя Дэмонра бы голову свою поставила против дохлой кошки, что они с Магдой уже в карты режутся — подошла к концу.

Нордэна засмотрелась на сидр. Ведь хороший же был сидр. И Рейнгольд признавался, что никогда его не пил. Не привезти жениху гостинца было бы просто некрасиво. Правда, покупка алкоголя находилась под официальным запретом. Ну так и игра была запрещена, и мордобитие и, собственно говоря, употребление этого самого алкоголя в любых целях, кроме чисто медицинских. Иными словами, половину армии давным-давно следовало уволить по статье «несоответствие». На этой жизнеутверждающей мысли Дэмонра, приказав зубам громко не стучать, отправилась на поиски подарка.

Сама она, как истинная северянка, в слабоалкогольных напитках понимала мало. Душистым яблоневым садом пахло отовсюду, что процесс выбора никак не облегчало. По этой причине Дэмонра решила пойти от обратного и найти продавца, смахивающего на пройдоху меньше, чем другие. В качестве критерия отбора нордэна определила для себя чистые рубахи под полушубками и, по возможности, чистые руки. Собственно, она уже присмотрела полную бабенку лет пятидесяти, увешанную красными бусами даже поверх зимней тужурки, с румянцем во всю щеку и широкой улыбкой. Торговка громко нахваливала свой товар, шутила с соседкой и вообще производила впечатление человека, полностью довольного жизнью. Дэмонре она живо напомнила ее кормилицу — совершенно необъятных размеров даму, поэтическую любовь Гребера, жившую с ними лет семь — и проблема выбора была решена. Нордэна уже направилась к улыбающейся рэдке, как вдруг краем уха услышала что-то странное. Сперва ей просто не понравился тембр незнакомого голоса. Через несколько мгновений, когда Дэмонра уже сумела разобрать отдельные слова, они понравились ей еще меньше.

Какая-то молодая рэдка, шипя, как кошка, крыла какого-то Эжена по матери в выражениях, от которых краснеть начала даже Дэмонра. Ее чуть ли не впервые в жизни посетила мысль, что грязная брань, вырывающаяся из уст женщины, грязна вдвойне. Нордэна обернулась на голос и обомлела: «какой-то» Эжен оказался тем самым Эженом, которому вообще не стоило на платформу выходить. Лейтенант Нордэнвейдэ стоял, сцепив руки за спиной и чуть откинув голову назад, как приговоренный перед расстрелом, а вокруг него едва ли не металась, звеня многочисленными побрякушками, незнакомая девица. Для рэдки она была уж очень изящна и смугла. Судя по всему, еще минутка, и девица кинулась бы на лейтенанта с явным намерением расцарапать ему лицо.

Самым странным в происходящем было то, что Эрвин не отвечал и не делал попыток уйти. Он молча слушал, бледнея на глазах.

Дэмонра удивилась. Вообще, если она кого-то и считала удачным приобретением «Зимней розы», так это Эрвина. Хладнокровный рэдец с отменными манерами и привычкой игнорировать идиотов казался ей созданием в высшей мере симпатичным. Эрвин был сдержан, учтив и неконфликтен, и, что самое волшебное, совмещал эти качества с чувством собственного достоинства. Нордэнвейде едва ли позволил бы оскорблять себя, тем более, средь белого дня и в толпе народу. Даже девице.

По счастью, на странную парочку еще не глазели. Все были заняты. Дэмонра не в первый раз в жизни подумала, что толпа — идеальное место для осуществления почти любых дел, и стала пробираться к месту стычки.

— …! Женился небось уже… ты калалдская?! А куда мне выродка от тебя девать было, это ты подумал? — шипела незнакомка. Ее пальцы загибались, как птичьи когти, в опасной близости от застывшего лица Нордэнвейдэ. — Чего молчишь?!

Эрвин судорожно вздохнул и на рэдди, как и девица, ответил:

— Марина, но я не знал. Ты же мне не сказала…

— «Не сказала»! Ха, кобель бесов, все вы одинаковые! — Марина зло рассмеялась. Вряд ли она была рэдкой. Дэмонра механически зафиксировала, что у нее типичный для Виарэ несколько хищный нос и темные глаза. Если исключить общую потасканность, Марину, пожалуй, можно было назвать красавицей. Во всяком случае, она была на порядок красивее самой Дэмонры. Только уж очень не шли красавице слова, которые она продолжала выплевывать. — «Женюсь-женюсь», и что?! Женился, я тебя спрашиваю?

— Марина, я же тебе писал, почему уехал, — как-то устало отозвался Эрвин.

— Ты б сперва спросил, умею ли я читать!.. гимназисты, романтики…! Стихи, звезды, твою мать. На те записульки твои мне ответы подружка писала. Чего глазами хлопаешь? Аль сказать нечего?

Судя по совершенно потерянному лицу Нордэнвейде, сказать ему и впрямь было нечего. А вот Дэмонре уже давно хотелось подойти и как следует приложить горланящую дуру о ближайшую твердую поверхность.

— Погоди, Марина. Ты сказала, у тебя ребенок, — сообразил лейтенант.

— Из ума выжил?! Стала б я от тебя ублюдка рожать!

Эрвин, наконец, вспыхнул:

— Все сказала? Тогда меня послушай. У меня сейчас нет времени тебе всего объяснять, но при первой возможности я вернусь, и мы все спокойно обсудим…

— Да на… ты мне сдался, свет ясный?! — сверкнула зубами Марина. — Иди своей дорогой, благодетель ты…! Калладский наемный пес, — выплюнула она. — Я уж постараюсь, чтоб твои старики про это узнали. Могу себе представить их рожи. Пожалеют, что шесть лет назад меня с лестницы спустили.

— Не стоит этого делать, — угрожающего улыбнулась Дэмонра, подходя. — А то лестница, с которой тебя спустят в следующий раз, станет очень длинной и очень скользкой.

Нордэнвейде дернулся и повернулся к нордэне. Вид у него был пренесчастный. Скорее всего, он вовсе не жаждал, чтобы в дело вмешивалось начальство. Дэмонра и сама была бы рада не лезть, но ее офицер при всем четном народе беседовал на безукоризненном рэдди с какой-то потаскухой. Причем девица шипела такие вещи, за которые легко могла бы схлопотать по лицу даже в Каллад, не говоря уже о Рэде, где равенства полов и в помине не было.

— Твоя новая…? Ну и рожа, — ухмыльнулась Марина. Потом сообразила, что на Дэмонре офицерские галифе, и, видимо, решила, что дальнейшее перечисление ее недостатков небезопасно.

— Пасть закрой, — лениво посоветовала нордэна на морхэнн. Желание сломать красивый, тонкий нос Марины росло с каждой минутой. — Нордэнвейде, в вагон — быстро, — пролаяла Дэмонра. — Быстро — это значит «немедленно», лейтенант. Личную жизнь будете в отпуске налаживать, ясно? Спутался со шлюхой прямо на станции. Даже Маэрлинг себе такого не позволяет!

У Эрвина заалели скулы, сложно сказать, от выговора или от злости. Тем не менее, он опустил глаза, быстро щелкнул каблуками и ушел в вагон. Ни разу не обернувшись. Марина проводила его горящим взглядом.

Дэмонра все убеждала себя, что избивать красотку будет некрасиво и вредно для интересов кесарии. Но кулаки чесались.

— А теперь я тебя предупреждаю один раз и повторять не стану. Ты обозналась. Если хочешь жить, запомни это накрепко, — на чистейшем рэдди и без акцента сообщила Дэмонра. Очень тихо и убедительно.

— Все вы тут передохнете, — не менее убедительно пообещала Марина.

— Безусловно. Но позже, чем ты. Так и знай. Попробуешь открыть пасть — познакомишься с моими местными друзьями. Они, как и я, очень не любят курв. Особенно прирожденных.

* * *

— Дайте-ка угадаю, Нордэнвейдэ. Романтическая юношеская любовь?

Эрвин отвернулся от окна, за которым лениво уплывали прочь чистенькие белые домики, и встретился глазами с Дэмонрой. С поправкой на характер лейтенанта, нордэна даже решила, что глянул он на нее недобро.

— Прошу прощения, госпожа полковник. Этого не повторится, — тихо и вежливо сообщил он уже не Дэмонре, а своим вычищенным сапогам. Сапоги нордэны находились в значительно более скверном состоянии, но переобуться она не успела.

— Не сомневаюсь, — нордэна поджала губы. — Вы не похожи на человека, у которого на каждой станции по великой любви с довеском. Мне другое интересно. Вы вообще поняли, что натворили?

Судя по прямо-таки отрешенному лицу, Эрвин вот именно сейчас что-то понимал о своей жизни, но это были вещи другого порядка. С таким выражением думают о судьбе, а думать надо было об охранке.

Дэмонра плотно прикрыла за собой дверь, подошла к лейтенанту и почти беззвучно сообщила:

— Вы мещанин из Торвилье, понимаете? Вы не можете отлично говорить на рэдди как местный. У вас не может здесь быть подружек.

Колеса издавали мерный перестук. Стоящий на столике стакан тихо позвякивал о подстаканник. Эрвин молчал долго, словно что-то обдумывал, потом уточнил:

— Нас, конечно, видели?

— Кто? Кто-то вас определенно видел, вы, знаете, не прозрачные.

— Я имел в виду тех, кому… кому не следовало.

«Твою мать же, Эрвин, да никому не следовало!»

— Не знаю. Но это более чем возможно.

— Прошу меня простить. Я немедленно напишу увольнение по собственному…

— Эрвин, очнитесь! — зашипела Дэмонра. — Ваше «увольнение по собственному» равносильно надписи на лбу «да, я рэдский шпион в калладской армии, очень рад знакомству!»

Нордэнвейде вздохнул и устало уточнил:

— Тогда что вы хотите, чтобы я сделал?

Дэмонра едва не фыркнула. Эрвин был хороший парень и верил в Создателя. Он ей по-человечески нравился. Нет, поставь тот своим существованием под угрозу всю операцию, Дэмонра, конечно, сделала бы так, чтобы его нашли в петле или не нашли никогда. Но сама его о подобном точно бы просить не стала.

— Вы ее искали?

Эрвин поднял глаза. Из-под черноты опять начала выступать неестественного цвета радужка. Дэмонре оставалось только понадеяться, что на платформе все еще было нормально. Лейтенант покачал головой:

— Нет, никогда. Хотя, не скрою, мне хотелось ее увидеть.

Врать Нордэнвейдэ умел очень посредственно, поэтому обычно нордэна ему верила.

У Дэмонры язык не повернулся спросить, рад ли Эрвин исполнению своего желания. Даже после ранения два года назад он выглядел лучше и держался бодрее. Это Нордэнвейдэ-то, которому вообще крови лишний раз лучше было не терять.

— Сделаем так. Вы, Эрвин, пытались снять проститутку, но не сошлись в цене и повздорили. За что получили от меня только что суровый выговор. Понятно?

— Так точно, госпожа полковник, — механически кивнул Нордэнвейде. Дэмонра поморщилась. Не подцепи парень порфирию, ему следовало бы налить плохой водки и дело с концом. Все проблемы на какое-то время отошли бы на задний план, а уж похмелье он как-нибудь да пережил бы. Чем в такой ситуации утешить человека, которому даже пить нельзя, нордэна представляла очень смутно.

Во всяком случае, кричать и ругаться смысла не имело. Можно было только попробовать изложить свой взгляд на проблему, что нордэна и сделала:

— Эрвин, простите, что я так на вас набросилась, — уже мягче сказала Дэмонра. — Но у меня двадцать семь человек с тем же диагнозом, что у вас, только в «Звезде», и вы это знаете. Я даже представлять не хочу, что начнется, если это всплывет.

— Я не… я не имею никакого права обижаться, госпожа полковник, я прекрасно понимаю, что вы правы. Это мне следует извиниться, я совсем не ожидал встретить… встретить старую знакомую и растерялся. Мне следовало сделать вид, что я ее не знаю и просто пройти мимо.

«Надо срочно притащить сюда Маэрлинга. В его устах чистое мужское утешение „все бабы дуры“ будет звучать более убедительно, чем если бы это сказала я», — подумала Дэмонра, разглядывая осунувшееся лицо Эрвина. Нордэна твердо верила, что у каждого человека достоинства компенсируются недостатками, а ошеломительные достоинства — крупными недостатками. Прекрасный характер лейтенанта, видимо, уравновешивался его отвратительным вкусом, когда дело касалось дам.

— Вот мимо этой — точно следовало, — безапелляционно заявила нордэна.

— Извините?

— Мимо этой точно следовало пройти и не оборачиваться. Я не думаю, что эта женщина сказала хоть слово правды. Если вам когда-нибудь понадобится типология, хм, прекрасных падших созданий, обратитесь к Магде Карвэн, у нее есть целая теория. Перевод непонятных слов потом спросите у меня. Но, в целом, получите исчерпывающую информацию по вопросу. И да, лейтенант, учитывая, какие наказания в Рэде применяются к людям, делающим аборты, цены на данные услуги просто заоблачны. Да и вообще мир более-менее справедлив, думаю, такие твари не размножаются.

Вообще Дэмонра знала, что справедливый мир отказал в возможности нормально продолжать род кое-каким другим тварям, жившим гораздо севернее и восточнее, и через это случилось очень много зла, следствием которого был, в том числе, тот самый Эрвин и его вывихнутая жизнь. Но такие ужасы она не стала бы рассказывать даже Наклзу.

11

Приход Наклза в себя отчасти напоминал продолжение кошмара — то есть в непосредственной близости раздавался скрип, а на лицо ему капало что-то холодное — но, как оказалось, все было вполне невинно. Маг, с трудом сфокусировавший взгляд, выхватил из бело-серого марева крупную фигуру. Фигура охала и причитала, что господин хороший, ужас какой, расшибся и поранился. И все это через беспорядок. Поганая бутылка.

«Так, бутылка», — мысленно повторил Наклз причитание дворника, пытаясь сложить хоть какую-то картину происшедшего. Судя по тому, что дворник пытался растереть ему лицо снегом, а не просто с воплями бежал подальше из проклятого дома, никаких зеркал на потолке здесь кровью не истекало, кукол не ползало и двойников не ходило.

Дворник, скорее всего, прибежал на шум. Наклз вспомнил, что дверь за собой не запирал. Все примерно объяснялось.

— Пауль, спасибо, — проговорил маг и сам не узнал своего голоса.

— Да что вы, милсударь, сейчас-сейчас. Может, беленькой хлебнете? — предложил дворник испытанный народный рецепт. Наклз не без раздражения подумал, что с ним галлюцинации случаются и без беленькой, но, конечно, ничего не казал. — Вы затылком приложились, — продолжал сочувственно бормотать дворник.

Вот уж что, а затылок свой маг чувствовал отлично. Судя по ощущениям, приложился он и впрямь качественно. Хорошо, если обошлось без сотрясения.

Наклз кое-как оторвал голову от пола и при помощи дворника сумел сесть. Мир перед глазами плыл и местами цвел совершенно немыслимыми огненными всполохами. Но, в целом, видимость была приемлемая. Никакой лужи крови на полу под зеркалом, конечно же, не было. Не было, собственно, и самого зеркала. Зато имелись осколки, поблескивающие в солнечном луче. Похоже, отступая, он запнулся о бутылку, не удержал равновесия и рухнул назад. С перепугу все-таки выстрелив и попав ровнехонько в зеркало на потолке.

Последняя загадка заключалось в том, почему из зеркала полезла всякая мерзость, но ответ Наклз знал с того самого момента, как увидел обеспокоенную физиономию Пауля и разбитое зеркало. А если быть до конца честным — то даже раньше.

Ответ назывался «синдром приобретенной дезинтеграции мыслительных процессов и эмоциональных реакций». В просторечии — сумасшествие. Это был как раз совершенно нормальный финал для сказочки про калладского мага. Других финалов пока не придумали.

Наклз с некоторым удивлением понял, что не ощущает ни страха, ни печали, ни обиды — вообще ничего. Происходящее было закономерно. Только уж очень не вовремя.

— У вас кровь, милсударь. Осколком, видать, зацепило. Я платком руку перевязал.

«Как удачно. Я же утром „ошпарился“. Совсем из головы вылетело», — подумал маг, глядя на правую кисть, обмотанную белым платком.

— Спасибо, Пауль.

— Вы не слышали выстрелов? Я подумал, на вас напали.

«О да. На меня напала кукла мертвой девочки, которая, формально, никогда не рождалась на свет». Мысли о Маргери, как ни странно, тоже не вызывали ровным счетом никаких эмоций. Была такая хорошая девочка. А потом не стало. А потом стало так, что ее вроде бы как никогда и не было.

Наклз подумал, что ему пора бы испугаться, но ничего не происходило. Маг поправил платок, осознал, что дворник ждет ответа, и сказал:

— Да, я стрелял. В крысу. Промазал. Знаете, боюсь крыс.

— А, — сочувствующе протянул дворник. — Может, крысолова позовете, пока госпожа полковник в отъезде?

— Позову, не волнуйтесь, — Наклз сделал отважную, но преждевременную попытку подняться. Пауль крепко подхватил его под руку и повел к лестнице:

— Ничего-ничего. Сейчас поймаю вам извозчика, милсударь.

Покидая дом, Наклз убедился, что Пауль запер дверь, потом засунул ключ в карман и на всякий случай заметил:

— О крысах не беспокойтесь. Не думаю, что госпоже Дэмонре понравится, если кто-то без спросу станет шастать по ее дому. И вообще, там… нечисто, — шепотом прибавил Наклз. Осознание того, что последнее — истинная правда, видимо, добавило словам мага убедительности. Сторож поежился:

— Ваша правда, мессир. Всякое говорят. Не буди лихо, пока спит тихо.

«Спит. Да как бы не так».

* * *

Дома Наклза ждал тяжелый бой. Магрит, заметив красные пятна на платке, громко поставила мага в известность, что сейчас его будут лечить. Наклз не то чтобы плохо относился к Магрит. Но не до такой степени, чтобы доверить недоучившемуся ветеринару лечение от сумасшествия, которое было неизлечимо в принципе. К тому же, даже у рэдской революционерки должно было хватить ума, чтобы понять: ожог не может полностью исчезнуть за сутки.

— Да, конечно, Магрит, — спокойно и любезно согласился Наклз. — Бинты на кухне, в буфете. Посмотри в ящиках.

Магрит помчалась на кухню, тихо поругиваясь на рэдди. Ругалась она без привлечения особенно грубых слов и как-то по-детски. Впрочем, маг был уверен, что через пару минут эмоциональный накал речи возрастет: никаких бинтов в кухне, конечно, не лежало. Лежали они в ванной. Где Наклз благополучно заперся и принялся, тихо шипя, обрабатывать порезы перекисью. По счастью, это были почти царапины, и никакого стекла внутри не осталось.

Магрит что-то возмущенно кричала из-за двери. Наклз, глядя на окрашенную в розовый воду, думал и считал.

Все вероятностники, которые умудрялись не погибнуть «при исполнении», стабильно сходили с ума. Раньше или позже, но всегда. Безумие у них считалось чем-то вроде профессионального заболевания, как проблемы с легкими у шахтеров. За пределами их среды этот факт старались лишний раз не афишировать, но все, как водится, знали все и даже существенно больше.

На самом деле, это был вполне логичный финал. Постоянный контакт с Мглой по понятным причинам сказывался на состоянии рассудка не лучшим образом. Некоторые медики вообще утверждали, что она опасна сама по себе и имеет неприятное свойство задерживаться вокруг мага даже после возвращения в реальный мир. Мгла якобы формировала некое «поле», нестабильное и опасное, которое влияло на объективную реальность. Наклз допускал мысль, что какое-то здравое зерно в этой гипотезе есть, но не слишком ей верил. Убедительных доказательств ученые до сих пор не нашли. А тот факт, что медики, специализирующиеся на возвращении магов в реальный мир, тоже частенько умирали молодыми и не слишком вменяемыми, можно было объяснить нервной работой и постоянным контактом с галлюциногенами. Все-таки морфинистов в среде некромедиков хватало.

Если среди магов на галлюциногенах, сильных седативах и просто веществах, за употребление и распространение которых обычный человек мог легко получить серьезный срок в тюрьме, сидел каждый первый, то среди откачивающих их медиков — каждый третий.

Впрочем, Наклз действительно полагал работу некромедиков даже более собачьей, чем работу вероятностников. Последние хоть на что-то влияли, а первые только и могли, что держать полутруп за руку и обещать, что все будет хорошо. Прекрасно зная, что все будет еще как плохо, а, если плохо настанет прямо сейчас, то именно они превратят полутруп в труп. И еще потом будут писать скучные объяснительные.

Наклз вытер руки полотенцем, швырнул его в корзину для грязного белья, сел на краешек ванны и задумался. Откуда-то снаружи доносились возмущенные вопли Магрит, но шумовые эффекты ему уже давно не мешали.

В кесарии называть заслуженных вероятностников сумасшедшими запрещалось категорически. Это плохо сказывалось на притоке молодых специалистов в профессию и, как следствие, на боеспособности Каллад. Так что умные люди никогда не говорили, что у тех есть «проблемы с рассудком». Проблемы с рассудком бывали у излишне словоохотливых чиновников и диссидентов, отправляемых на куда-нибудь на воды без обратного билета. У специалистов по вероятностям могли быть только «приобретенные особенности ментала». Но за этим длинным эвфемизмом скалилось обычное безумие. Фобии, мании, зачастую — раздвоение личности и много разной другой дряни. Ну и укол с лошадиной дозой морфия, в качестве достойного финала.

Наклз старался копаться в этом вопросе как можно меньше. Свое примерное будущее он представлял, а красочные подробности его не интересовали. Маг знал, что отклонения ментала делятся на шесть стадий. Еще он знал, что первые три более-менее безопасны, в том плане, что человек сохраняет способность отличить явь от бреда, и, как следствие, может обманывать докторов, а при должном старании — и себя самого. А до четвертой, когда такая способность пропадает, ему дожить все равно не позволили бы.

В Законе о социальной стабильности имелось некоторое количество параграфов, широкой общественности не известных. Сколько точно, Наклз не знал, но их явно было немало, потому что параграф, касающийся вероятностников, имел номер двадцать семь.

Специалистов по вероятностным манипуляциям, имеющих отклонения ментала выше третьей ступени, в Каллад «устраняли». Та же операция, проведенная, скажем, над собакой, называлась бы «усыплением». Любой маг, находящийся на государственной службе, в первый же день своей профессиональной деятельности подписывал документ, где говорилось, что он нисколько не возражает против такого финала. Наклз, разумеется, тоже это подписывал.

Можно было, конечно, сказать, что данная норма — неоправданная жестокость и просто варварство, демонстрирующее саму звериную суть калладского государства. Но Наклз, Каллад не любивший, с собой был честен: из всех стран, где человеку могло не повезти родиться со способностью видеть Мглу и контактировать с ней, кесария была лучшим вариантом. В Аэрдис к вероятностникам относились в лучшем случае как к говорящему мясу с полезными и опасными способностями. И убивали их там без всяких писулек.

В принципе, и те, и другие поступали верно. Неуправляемый и боящийся собственной тени специалист по вероятностям — это было нечто вроде бомбы с испорченным часовым механизмом. Только значительно опаснее. От заданий по «ликвидации» этих замученных кошмарами существ Наклз всегда старался увильнуть, хотя поначалу его редко кто спрашивал о предпочтениях и моральных убеждениях.

Справедливости ради стоило отметить, что в Каллад для применения параграфа двадцать семь нужны были веские основания. К магам классом ниже четвертого он не применялся в принципе, поскольку бытовало мнение, что натворить больших бед они не могут. Во всех других случаях факт безумия должен был быть неопровержимо доказан. Шараханье от собственного отражения считалось чем-то вроде легкой девиации, приобретенной на профессиональной почве, и смертью, конечно, не каралось. Наклз даже знал нескольких умельцев, которым удавалось водить компетентные органы за нос годами и спокойно умереть в своей постели. Умельцы напоследок наставляли его, что главное — как можно чаще делать значительное лицо и ни в коем случае не разговаривать со своими призраками на людях. А в идеале стоило найти кого-то вроде напарника, подтверждавшего при надобности, что маг беседовал с ним, а не с голосом в своей голове.

Наклз никогда раньше не шарахался от зеркал, не слышал голосов, не боялся темноты и вообще считал, что уж в этом отношении ему крупно повезло. Как выяснилось, везение не было таким уж везением. Он, видимо, просто проскочил первые две или три стадии, не заметив этого. Если верить Абигайл, его бывшему некромедику, такое иногда случалось. Все бы ничего, но с четвертой стадии разрушение ментала становилось прогрессирующим и необратимым, так что поддерживать его на прежнем уровне при помощи легальных дэм-вельдских травок уже не удавалось. На шестой наступал полный распад личности. По словам той же Абигайл, ходили слухи, что можно выйти на седьмую, но что творилось в голове у человека, дожившего до такого, не сказал бы ни один специалист. Наклз считал это чем-то вроде страшной профессиональной байки и не слишком верил. Если теория «поля нестабильности», идущего от Мглы, имела хотя бы косвенные подтверждения, то представить себе совершенно невменяемого калладского мага, которого не успели усыпить, он не мог. Калладские компетентные органы не были до такой степени некомпетентными.

«Итого, четвертая», — поздравил себя Наклз. Он ощущал полнейшую апатию. Происходящее волновало его не больше, чем вошедшие в Рэду войска. Сильный жрет слабого. Маги слетают с катушек. Норма не обязана выглядеть хорошо, на то она и норма.

Следовало как можно скорее завершить дела, переписать завещание на Дэмонру и Магрит, всеми правдами и неправдами оградить нордэну от неприятностей в будущем — а для этого требовалось срочно выдать ее за Рейнгольда, а последнего научить, как затолкать ее в сундук и сесть сверху с пистолетами — ну и, по возможности, попасться добрым врачам со шприцами как можно позже. Наклз бы не стал утверждать, что он любит свою жизнь, но, как и всякое существо с теплой кровью, смерти он боялся.

Четвертая стадия — это было плохо, но еще не критически плохо. Один его знакомый обманывал калладские тесты даже на начале пятой. Недолго, правда, но все же. К тому же, до обследования ему оставалось еще почти полгода. Можно было как-то привести в порядок нервы и подготовиться. Ну и достать те дэм-вельдские травки, которые легальными не были, это тоже могло помочь. Прелесть ситуации заключалась в том, что уж теперь вообще мало что навредило бы.

Маг еще раз перевязал руку, скорее чтобы скрыть отсутствие ожога, чем из-за царапин, пошевелил пальцами и прикинул программу мероприятий на ближайшее будущее.

«Я перехожу на сон-траву. Бес с тем, что это незаконно. Сольвейг и не такое достать может. Я перестаю в одиночку шляться по сомнительным местам и вообще избегаю стрессовых ситуаций. Я выдумываю легкую фобию и теперь периодически шарахаюсь, скажем, от крыс. Демонстративно. И да, от зеркал тоже. Вероятностнику такое простительно. Скорее даже подозрительно, если он так не делает. А еще я обязательно придумаю, как отличить реальность от бреда. У меня есть минимум полгода на решение этого вопроса, если я не натворю глупостей. А я не натворю».

— Ну ты и врун! — возмутилась Магрит, когда Наклз вышел из ванной. — Ты это нарочно сказал!

— Мои поздравления, Магрит, ты начала мыслить логически. Ни в коем случае не останавливайся на достигнутом.

— Ты и вчера так сделал?

— Что сделал?

— Я не сама себе морду разбила, Наклз!

В принципе, если Наклз видел ходящую куклу, он мог и Магрит ударить, хотя маг сильно сомневался, что стал бы это делать. Несмотря на аллергию на кошек, желания шпынять котят он никогда не учувствовал.

— Магрит, перестань кричать. Ты все равно поедешь учиться. С осени. И не пытайся рассказывать мне страшные сказки, — отмахнулся от всех возможных возражений Наклз.

«Моя жизнь — самая страшная сказка на свете, деточка, и ты все равно ничего лучше не придумаешь: здесь фантазия нужна. И ненависть».

* * *

С Милиндой Маэрлинг Наклз был знаком очень шапочно. Они едва ли перекинулись в жизни парой фраз. Все знания мага об этой милейшей белокурой графине сводились к тому, что так очаровательно и убедительно изображать дуру может только очень умная женщина и тонкая актриса. У графини Маэрлинг имелся полный боекомплект «светской львицы», начиная с кипенно-белых локонов и тоненького смеха и заканчивая крохотным лысым чудовищем неопределенной породы, постоянно дрожащим и издающим визгливый лай. Такие жертвы эволюции среди продвинутых дам отчего-то считались собаками. Наклз крыс видел крупнее. И симпатичнее. В довершение всего, означенную «собаку» звали «Фифи». В общем, Милинда знала, что делала.

О том, что она действительно была дура, Наклз даже мысли не допускал по двум причинам. Во-первых, Эвальда Маэрлинга он считал умным человеком, а умный человек не женился бы на женщине, которая была ровесницей его сына только из-за ее прекрасных глаз. Проблем с состоянием у Маэрлингов не было, следовательно, Милинду граф выбрал за душевные качества. Во-вторых, Милинда не держала либерального салона и не прикармливала дурно воспитанную молодежь, распираемую прогрессивными идеями. От стареющих меценаток, ищущих ключ к сердцам и душам юного поколения, Наклза мутило. У этих дам, уверенных, что молодежь предана им беззаветно и фанатически, еще хватало глупости удивляться, когда из дома пропадали серебряные ложки.

Принимая во внимание светские условности, в идеале следовало получить приглашение, прежде чем наносить графине визит. Времени разыгрывать коленопреклоненного рыцаря у Наклза не было, так что маг решил пренебречь этикетом, насколько это было возможно. В итоге он послал Милинде корзину свежих, как весна, белых роз и прилагавшуюся к ним любезнейшую просьбу о беседе, меру приватности которой ей предлагалось определить самостоятельно. Записка вернулась вечером того же дня. Сделанная изящным почерком приписка лаконично сообщала, что друзья Эвальда — так же и друзья графини, а своих друзей она принимает после пяти, независимо от дня недели. Далее следовало галантное и невинное приглашение на чай.

В прихожей маг был практически атакован дворецким, уверенным, что благородный господин не способен выбраться из плаща самостоятельно. Пока Наклз пытался наиболее деликатным способом высвободиться из цепких рук седого как лунь старика в идеальной ливрее, из гостиной послышался женский голос:

— Мессир, прошу вас, не огорчайте Фредерика.

Фредерику, судя по всему, было лет сто, не меньше. Наклз мудро решил, что огорчать его и впрямь будет некрасиво. Маг передал дворецкому шарф с перчатками и прошествовал в гостиную.

В особняке Маэрлингов Наклзу бывать приходилось, большей частью по делам. Правда с тех пор, как граф вторично женился пять лет назад, он перестал принимать гостей в доме. Поговаривали о ревности, которая вообще присуща бракам между зрелыми мужчинами и юными красавицами, но Наклз был об Эвальде лучшего мнения. Скорее всего, у него имелись куда более веские причины оберегать свою супругу от посторонних глаз. После эпизода на чердаке маг даже догадывался, какие именно это были причины.

С появлением женщины, что ни говори, в особняке стало уютнее. Классическую для богатого дома обстановку — тяжеловесную мебель красного дерева, плотные гардины, витые канделябры старого золота и потускневшие портреты предков в духе великой кесарии — разбавили приятные мелочи, вроде фотографий и цветов в вазах, отличавшие театральную декорацию от обитаемого места.

У ног Наклза раздался визгливый лай. Только хорошее воспитание помешало магу от души пнуть скалящуюся Фифи. Пока он раздумывал, можно ли как-то отделаться от этого уродливого существа, по возможности, не пачкая об него даже сапог, с лестницы донесся тихий шелест платья. Милинда не торопясь спускалась в гостиную.

Графиня была хороша собой до степени, замужней даме с безупречной репутацией просто неприличной. Скорее полная, чем худая, с роскошной копной льняных волос и лазурно-голубыми глазами, она несколько напоминала красавиц позапрошлого столетия. В ней не было ровным счетом ничего жесткого и хищного. Эмансипация, прогресс и прочая новомодная дурь прошли мимо Милинды Маэрлинг, ее не коснувшись. Женщина улыбалась загадочной улыбкой, какую теперь можно было встретить разве что на старинных портретах, и двигалась медленно и плавно, как вода. От кремового шелка платья, гораздо менее декольтированного, чем можно было ожидать в такой час, разливался легкий аромат жасмина.

Даже Наклз, довольно равнодушный к красоте, сообразил, что перед ним стоит изумительной прелести дама, нисколько не напоминающая куклу, которую ему доводилось встречать на балах.

Милинда, не переставая улыбаться, протянула магу руку для поцелуя. Прогрессивные и современные калладки за такое непременно бы заклеймили графиню ретроградкой. Наклз коснулся губами кончиков пальцев Милинды и снова ощутил запах жасмина.

— Рада, наконец, увидеть вас в нашем доме. Эвальд всегда отзывался о вас исключительно хорошо, — мягким контральто проговорила Милинда.

— Благодарю вас, графиня, что уделили время, — более-менее сносно мурлыкать Наклз при необходимости умел, но делать этого принципиально не стал. Маг отрешился от витающего в воздухе жасмина и перешел на свой обычный, отстраненно-вежливый тон. За таким тоном, в том числе, было удобно прятаться от роковых красавиц всех мастей, а Милинда, несмотря на демонстративно «уютный» и мирный вид, явно принадлежала к их породе.

Первое впечатление, которое производила Милинда Маэрлинг, было без малого сногсшибательным. Но где-то на задворках сознания у Наклза засела мысль, что в этой ослепительной красоте есть нечто неестественное.

Этикет не допускал пристального разглядывания лица дамы. Маг перевел взгляд на прыгающую у его ног жертву калладской моды.

— Фифи, брысь! — возмутилась графиня. — Ну что за несносная собака? Она вас не укусила? Безобразница! Вон отсюда, Фифи!

Фифи, пронзительно взвизгнув напоследок, потрусила прочь.

— Вы не любите собак, — констатировала Милинда, не переставая улыбаться.

— Это декоративная собака. Я просто ничего не понимаю в декоре, — отозвался Наклз. Он пришел сюда вовсе не собак обсуждать, но начинать разговор о «Зимней розе» прямо в гостиной было немыслимо.

— Думаю, вы считаете ее довольно уродливой. Не отрицаю. Тем не менее, она вполне справляется со своей чисто декоративной функцией.

«А вы со своей — нет», — подумал Наклз. Милое воркование графини уже начало его несколько нервировать. Он до сих пор терялся, когда красивые женщины начинали с ним кокетничать без какой-то явно видимой цели.

— Не откажетесь выпить чаю?

— Благодарю вас. С огромным удовольствием.

— Пройдемте в кабинет. Сейчас все подадут.

В кабинете Милинды было что-то от кукольного домика. Вышитые подушечки, канарейка в клетке, ни единой книги. Наклз, впрочем, не торопился с выводами. Он опустился в предложенное мягкое кресло и выжидательно посмотрел на графиню. Маг не слишком представлял, как ему следует начать разговор.

«Не состоите ли вы в заговоре, за который нас всех перевешивают, любезнейшая?» — вряд ли было наилучшим вариантом, а других вариантов ему на ум пока не приходило.

К счастью, как только слуга принес поднос с чаем и закрыл за собою двери, графиня взялась за дело самостоятельно. Она оправила кремовое платье, зачем-то коснулась и без того идеально лежащих локонов и спокойным тоном произнесла:

— Итак. Раскрою карты. Я знала, что раньше или позже, вы придете, и знала, зачем. — Милинда улыбнулась и пригубила чай. — И вот вы здесь.

Наклз откинулся на спинку кресла и кивнул:

— В проницательности вам не откажешь.

— Как и вам. Дэмонра ведь ничего не сказала?

— Разумеется, нет.

— О да. Она не склонна посвящать кого-либо в свои личные дела.

Наклз был вынужден мысленно с Милиндой согласиться. Даже если в проблемы Дэмонры было втянуто полгорода, она все равно упорно продолжала считать данные проблемы своим сугубо личным делом. В принципе, это можно было списать на национальные особенности характера.

— Я надеюсь, меня в них посвятите вы. Вернее, я могу озвучить некую гипотезу.

«И мне остается только молиться, чтобы ты ее опровергла».

— Попробуйте.

— «Зимняя роза» — операция по вывозу зараженных так называемым «вампиризмом» людей из Рэды в Каллад. Я имею в виду, не разовая благотворительная акция, а полномасштабная операция.

— Вы очень мило называете их «людьми», — тонко улыбнулась графиня. — Обычно их называют кровососами, вампирами и другими еще менее лестными словами. — В тусклом свете свечей ее глаза все равно оставались ярко-голубыми и очень блестящими. Эта странная шутка освещения Наклза настораживала. По идее, глаза у графини должны были быть черными.

— «Кровососы» — неточный термин. Питье человеческой крови им никак не помогает. Я прав?

— В том, что кровь не помогает? Отчасти.

— В том, что Дэмонра и вы покупаете зараженных рэдцев.

Графиня перестала улыбаться.

— Не покупаем. Покупают скот. Выкупаем. Допустим, вы правы.

— Список действительно существует?

— Нет. Вернее, не в бумажной форме.

Наклз был рад, что у них хватило ума хотя бы на это. Оставалось выяснить безрадостные детали:

— Как вы объяснили рост закупок сыворотки Асвейд? На Дэм-Вельде не могут не заметить, что…

— Никак, — отрезала Милинда.

— Значит, ее синтезируют нелегально.

Женщина мелодично рассмеялась:

— Можно подумать, нелегальный синтез сыворотки и промышленный шпионаж — наше самое большое преступление.

В этом Милинда, безусловно, была права. Учитывая все прочие их подвиги, нелегальное производство защищенной патентом сыворотки вправду никого бы не волновало.

Техническая сторона вопроса сделалась Наклзу примерно понятна. Разумеется, будь заводы действительно так убыточны, как следовало из отчетности, Дэмонра давно бы от них избавилась.

Принципиально непонятным оставалось только одно.

— Да зачем же? — без особенной надежды уточнил маг.

— А что, гипотезы у вас кончились? — уколола Милинда, поблескивая глазами.

— По поводу смысла данного… предприятия? Да у меня их и не было никогда.

— Вы считаете, то, что творится в Рэде — справедливо?

Если бы перед Наклзом повесили географическую карту и попросили ткнуть пальцем туда, где «справедливо», в юности он бы ее поджег. А сейчас просто стал бы смеяться.

— Я считаю, что обостренное чувство справедливости свойственно подросткам и людям, так и не вышедшим из подросткового возраста.

— Тогда мне очень жаль. У «Зимней розы» нет никакого далеко идущего практического смысла. Мы занимаемся спасением бездомных котят. Прямо как девочки и мальчики в фиолетовых бантиках. Почему вы не смеетесь, Наклз? По-вашему, это должно быть бесовски смешно.

Ничего смешного Наклз не видел. Зато он очень отчетливо видел виселицы, которые за все эти дела светили.

— И давно вы… котят спасаете?

— Я — пять лет. Дэмонра, думаю, все десять.

«Двенадцать», — мысленно поправил Милинду Наклз. Считая его собственный долгий и полный приключений путь в Каллад, выходило все двенадцать.

— Дэм-Вельда, надо думать, очень огорчится, получив остатки «наследства Рагнгерд», — предположил маг.

— «Наследства Рагнгерд» уже года два как не существует. У Дэмонры остались только фабрики. И да, Дэм-Вельда огорчится. Можете считать это дополнительным стимулом к спасению котят.

— Эвальд, конечно, знает?

— Конечно. А вот Витольд — нет. Я посчитала неправильным втягивать в это его сына. В конце концов, он весьма достойный юноша. Сожалею, что не прихожусь ему родной матерью. Я, как вы понимаете, тоже попала сюда по «Зимней розе».

— Теперь понимаю. Хотя сам — в жизни бы не догадался.

— Я считаю, что мне невероятно повезло. И, в меру своих сил, возвращаю долги. Создатель, мессир Наклз, учил делать добро. А не выяснять, какому возрасту свойственно болезненное чувство справедливости и почему.

— Тогда мне остается только спросить, понимаете ли, что вас ждет, если… если что-то пойдет не так.

Милинда улыбнулась. На это раз, возможно, даже искренне.

— Я никогда не занималась вероятностными манипуляциями и, по счастью, понятия не имела, что меня ждет. Иначе бы повесилась лет в тринадцать и никогда не встретила бы Эвальда, к примеру. Я допускаю, что «Зимняя роза» сведет в могилу меня и, при плохом исходе, Эвальда также. Но все в мире имеет свою цену. В устах графини это, вероятно, звучит смешно, но я графиней была не всегда, мне и полы драить доводилось.

Милинда поднялась из кресла и прошлась по кабинету, шелестя шелковой юбкой. Замерла против Наклза и продолжила:

— Вы знаете, я недавно с компанией «дам из высшего общества» навещала один приют. «Благотворительность», раздача значков, сюсюканье, шелковые платочки к сухим глазам и все такое прочее. Думаю, вы представляете. Так вот, там было четверо ребят из наших первых «бездомных котят». Теперь это две воспитательницы, повар и дворник. И они выхаживают еще пятерых. И, думайте что хотите, Наклз, но там цвела верба. Я посмотрела на вербу, этих детей и поняла одну простую вещь: даже если моя жизнь прошла, это — не пройдет.

Списка не существует. Тайна умрет со мной. А всех — не отловят. Сейчас в Каллад живет уже второе поколение, да и синтез сыворотки неплохо поставлен. И, кстати, своей родиной они считают Каллад, давший им шанс на жизнь. Вот вам и третья причина, по которой котят спасает Дэмонра. Подумайте об этом на досуге, Наклз.

— Что ж, графиня, я благодарен вам за разъяснения, — Наклз отодвинул чашку. У него голова шла кругом от свалившихся новостей. — Примите мое восхищение. Вы очень отважная женщина.

Милинда взмахнула красивыми полными руками:

— Да что вы. Я ужасная трусиха. Бывает ночью проснусь, так заснуть не могу. Но здесь нам с Эвальдом ничто не грозит. Мы всегда успеем уехать.

— Никуда эта дура уехать не успеет, — сообщил за спиной Наклза спокойный голос. Магу стоило большого труда не обернуться. Он прекрасно знал, что за креслом — стена, оклеенная цветочными обоями. Наклз, стараясь успокоиться и не обращать внимания на явную чушь, перевел взгляд на чашку. По тонкому белому фарфору причудливо вились золотистые прожилки.

Прожилки стали медленно распускаться в какие-то диковинные цветы и переползать на скатерть.

«Спокойно. Ничего не происходит».

— Мессир Наклз, с вами все в порядке? — голос Милинды долетел как из-за толстого слоя ваты.

— Да, — кивнул маг, не отрывая взгляда от вьющихся по скатерти цветов.

— Врать плохо. Тебе мама в детстве не говорила? — доппельгангер вышел откуда-то из-за кресла и присел на стол, так близко к Милинде, что она вполне могла коснуться его, если бы вытянула руку.

Женщина, конечно, ничего не видела.

— Скажи ей, что она — обчитавшаяся романтических сказок дура. Бывшая шлюха в придачу, кстати, ты же не поверил в сказку про поломойку? Кольцо с ядом на ее пальце. Такая чушь помогает только в романах про отравителей прошлого века.

«Спокойно. Я же прекрасно знаю, что нас здесь двое».

— Спроси, кого она отравить собралась? Пьяную солдатню?

— Мессир Наклз!

— Все в порядке, извините. Голова закружилась.

— Да неужели? — доппельгангер наклонился над Наклзом. Видеть собственное лицо без зеркала было жутковато. — Ты прямо как нервная девица. Но, вообще, нервничать стоит ей. Ты проживешь еще восемь лет, если не умрешь через полгода. А вот ее с муженьком разорвут в той самой комнате, где она тебя встречала. Кстати, в том самом платье.

— Сидите спокойно. Я сейчас принесу лекарство. Или кликнуть доктора?

— Не стоит. Я…

— Посоветуй ей все-таки повеситься. Это будет очень кстати. Трупу конечно все равно, но у пьяной черни бывают очень широкие понятия о прекрасном и…

— Прочь, — сквозь зубы процедил Наклз. Доппельгангер тихо фыркнул.

— Вот молодец. Осознание проблемы…

Дослушивать Наклз не стал. Он схватил чашку и швырнул ее в улыбающееся лицо. Чашка разбилась о стену. Осколки попали на платье Милинды. Женщина тихо вскрикнула, но потом быстро сжала губы, подошла к Наклзу и как следует встряхнула его за плечи.

— Вы меня слышите?

«Да. И, по счастью, теперь только тебя». Мысли текли как-то заторможено. Наклз с удивлением осознал, что ему очень холодно. Зуб на зуб не попадал.

— Мне точно не стоит принести вам чего-нибудь от головы?

— Нет, спасибо, не стоит, — Наклз, тяжело опираясь о стол, поднялся. Скатерть была так же бела и чиста, как и в начале беседы. — Прошу прощения за чашку. Я… извините меня, — маг быстро направился к выходу. В висках у него бешено стучала кровь.

Милинда с неожиданной для женщины силой схватила его за руку.

— Ну нет, никуда вы не пойдете, я вызову извозчика, — не терпящим возражения голосом заявила она.

Маг ловко вывернулся, почти бегом спустился по лестнице, подхватил плащ и выскочил на улицу. Фредерик с перчатками и шарфом в руках проводил его изумленным взглядом.

Как Наклз добрался домой, он не помнил. Дверь открыла Магрит, потому что сам он в замочную скважину ключом попасть не мог, как ни старался. Маг осел на пол прямо в коридоре. Коридор явственно раскачивался из стороны в сторону, и удержать в нем равновесие никак бы не получилось. Где-то над ним промелькнули круглые от ужаса глаза Магрит.

— Врача! Кто-нибудь, ради Создателя, врача позовите! — испуганный голосок звучал как из густого тумана.

— Посоветуй ей лучше позвать тебе исповедника. Толку одинаково, так хоть посмеемся напоследок.

Глава 5

1

Дэмонра раньше всех лихо соскочила с подножки поезда и едва не поплатилось за свою дурость первоклассным падением: лед не был сбит. Платформу тускло освещали газовые фонари. Толпы встречающих с венками и флагами, по счастью, не наблюдалось. Собственно, для этого канцлер Рейнальд, старый лис, и позаботился о том, чтобы составы приходили в столицу ночью. Победоносного возвращения никто не ждал раньше начала мая. Да и сама Дэмонра искренне полагала, что день рождения Рейнгольда — а тот появился на свет точнехонько в первый день апреля — она будет встречать в чистом поле, с шашкой и пистолетом. Но они серьезно недооценили рэдцев. Или переоценили совесть их аристократии — это уже как посмотреть. Западную Рэду сдали со скоростью, которую даже Дэмонра с ее широкими взглядами на вещи сочла неприличной. Пять дней. Даже путь туда-обратно занял больше времени.

— Да тебя, гляжу, встречают, — хмыкнула Магда, приземлившись рядом. — Вон, стоит твой, гм, гражданский. За букетом спрятался. Но я его и с такого расстояния узнаю.

Дэмонра пригляделась. Метрах в тридцати, на кругу, где обычно крутились извозчики, действительно скучал Рейнгольд.

Магда не то чтобы не любила господина Зиглинда. Пожалуй, она даже очень хорошо к нему относилась. Но все никак не могла поверить, что подруга выходит не за генерала с большими усами и косой саженью в плечах, и даже не за Наклза, что, конечно, придурь сумасшедшая, но этого хоть можно было ожидать, а за тихого и вежливого юриста. То есть за человека сугубо мирного, без казарменного красноречия, командного голоса и твердого представления, что правильно — это «вон туда и быстро!» По мнению Магды, Дэмонра практически губила свою жизнь. Майор Карвэн имела совершенно определенное мнение о том, как, куда, когда и с кем ходить — хоть в нумера, хоть замуж. По ее мнению, настоящей нордэне пристало бегать на свиданки с дворянами, поскольку те умеют красиво ухаживать и, в случае чего, понимают слово «нет» без сопутствующего перелома чего-нибудь. А также, в отличие от экзальтированных представителей иных сословий, не станут трясти пистолетом перед носом несостоявшейся дамы сердца, обещая застрелиться — все-таки поколения породистых папенек страховали от подобных глупостей, отбор, все дела. Коротать ночи было позволительно с творческими личностями, поскольку так можно было разом и время хорошо провести, и знания об искустве подтянуть, а при большой удаче еще и музой оказаться. Правда здесь следовало тщательно выбирать, потому что частые хождения в искусство могли закончиться больницей. Но вот замуж выходить можно было только за военных. При крайней необходимости — за умников вроде Наклза, но и то исключительно в целях улучшения породы. Причем только в том случае, когда потенциальное улучшение породы было возможно и планировалось. Поэтому конкретно для ситуации Дэмонры Магда Наклза решительно не одобряла.

— Зависть грех, — добродушно фыркнула нордэна в ответ. Высокого начальства не наблюдалось, и хвала богам. С тем, чтобы проследить за тем, как рядовой состав покидает поезд, справились бы и без нее. Победа была такая расперкрасная, что выпить за нее не решился даже Гребер, а уж он был тот еще барометр народной души. Так что должно было обойтись без эксцессов. Дэмонра поспешила к Рейнгольду, пока на платформу еще не набилась толпа. Тот, сконфужено улыбаясь, протянул ей замотанный в оберточную бумагу букет.

— По правде говоря, поздравлять меня не с чем, — пожала плечами Дэмонра, принимая цветы и попутно пытаясь нарисовать на своей хмурой морде хоть какую-то радость. Формально они привезли победу. Если победой можно было назвать такую ситуацию, когда победители даже не постреляли, а побежденные большей частью удрали, а меньшей — пострелялись сами. Не то чтобы нордэну так уж тянуло в очередной раз радикально попортить рэдцам поля или города, но как-то все равно вышло мерзко. Хотя, если подумать, кесарь должен был быть доволен.

— Я просто рад видеть тебя живой и здоровой. Хотя, бесспорно, никто не ждал так рано.

— Какой ужас. Ни там нас не ждали, ни здесь нас не ждут, — посетовала нордэна. — Как ты здесь оказался?

— Воспользовался служебным положением.

— Адвоката? — усмехнулась Дэмонра.

— Ну ладно, родственными связями. Можешь считать, мне очень стыдно.

Судя по счастливым глазам, сделавшимся ярко-голубыми, Рейнгольду нисколько не было стыдно за свою информированность.

— За злоупотребление связями, сдается мне, бывают всякие неприятные последствия…, - задумчиво протянула Дэмонра, оглядываясь. Встречающих было мало. В основном здесь находились те, кого обязывала к тому служба. Из вагонов споро выходили люди, платформа потемнела от шинелей. Покрикивали. Хрустел снег, скрипел лед. Вокруг становилось шумно.

Дэмонра бы лично пристрелила каждого, кто сказал бы ей, что она стесняется связи с Рейнгольдом. Если уж кому и следовало стесняться, так ему: для него это был бы мезальянс, для нее — великолепная партия, с точки зрения светских условностей по крайней мере. Но стоять и болтать с ним при постронних нордэна не любила. Пожалуй, лучше всего это можно было описать как чувство, будто она у кого-то что-то украла. И вроде бы доказать нельзя, но все знают, кроме самого обкраденного.

— Будь добр, подожди меня, мне надо… получить последние инструкции и нагоняи. И подержи извозчика, пожалуйста.

Зиглинд дернул плечами и кивнул, разом как-то потускнев.

Правда на то, чтобы не пихнуть букет обратно Рейнгольду и не сунуть его подбежавшему Греберу, Дэмонры все же хватило.

Она направилась назад к платформе. Ее сильно смущало, что нигде в поле зрения не было Наклза. Вот уж кому, а ему доступ к информации позволял знать, что она приехала, безо всяких родственников и прочих утечек. Не то чтобы маг был уж прямо обязан явиться ее встречать, но обычно Наклз поступал именно так. Он вообще не любил, когда Дэмонра находилась в толпе, а его при ней не было, и чем более мирным и невинным предполагалось событие, тем сильнее маг нервничал. А потому исправно таскался по театрам, пока Дэмонра не решила прекратить это измывательство и не свела выходы в свет к самому минимуму. Возможно, это у него остался такой профессиональный заскок со времен, когда они служили вместе. Или, что вернее, Наклз просто знал что-то такое, чего не говорил. Меньше всего Дэмонра собиралась пытать лучшего друга на предмет того, когда и как она умрет. Для этого существовали всяческие профессионалы и профессионалки, публикующие свои адреса на последних страницах газет. И судьбу бы предсказали, и на коне объехать ее бы помогли, а заодно сняли бы родовые проклятия, венец безбрачия и тягу к спиртному.

Вторый тревожный колокольчик прозвенел, когда у перил обнаружилась скучающая Сольвейг Магденгерд. Ее присутсиве и отсутствие Наклза вовсе не были обязаны иметь между собою какую-то связь, но Дэмонре все равно сделалось не по себе. Решив не воевать без толку с дурными предчувствиями, нордэна направилась прямиком к Сольвейг. Та заметила ее издали и кивнула в знак приветствия:

— Ну здравствуй, орел ты наш боевой, — Сольвейг расцвела в иронической улыбке, больше похожей на оскал какого-то не очень крупного, но вполне хищного зверька. Обижаться на нее за это не стоило: работа накладывала известный отпечаток на личность. Дэмонра не помнила ни одного человека, по долгу службы регулярно откачивающего полумертвых магов, которому к тридцати годам удалось бы сохранить хоть сколько-нибудь доброжелательный настрой. Это было почти то же самое, что катить в гору тяжелый валун, который все равно бы сорвался назад за пару шагов до вершины. Только в этом случае валун еще мог жаловаться на набитые синяки, плакать и просить оставить его в покое.

— И тебе не болеть, защитник глубокого тыла, — в тон ответила Дэмонра.

— Мне, конечно, интересно, почему вас так рано принесло. Но это, видимо, военная тайна и завтра я все в газетах прочитаю, — Сольвейг все делала преувеличено быстро и четко — ходила, жестикулировала, разговаривала. Ее слова сыпались как бисер, стучащий по полу. — Поэтому удовлетвори мое любопытство по другому вопросу. Где ты достала это конопатое нечто по имени Магрит?

Вопрос, надо признать, поставил Дэмонру в тупик. Ее удивлял сам факт знакомства Сольвейг с Кассиановым подарочком на ножках. Наклз вообще не то чтобы вел активную социальную жизнь или принимал гостей без необходимости. И уж конечно он не пустил бы в дом и самого надежного человека, зная, что под одной крышей с ним находится инсургентка прямиком из Рэды. Не говоря уже о том, что некромедиков он недолюбливал на профессиональной почве, и на единственное исключение — оборотистую дамочку по имени Абигайл Фарессэ — Сольвейг не походила ни внешне, ни внутренне.

— Магрит. Гм. Она не моя внебрачная дочь от Наклза. Как бы тебе ни хотелось это услышать.

— К сожалению, да. В твою защиту говорят ее румяные щечки и арифметика. А ты только представь, какая отменная вышла бы сплетня. Правда меня больше забавляла та, где утверждалось, что вы — родные брат и сестра, к тому же состоящие в кровосмесительной связи.

Дэмонра слышала много сплетен на предмет их с магом загадочных отношений. Пару раз даже наносила сплетникам травмы разной степени тяжести.

— Надеюсь, здесь в мою защиту тоже что-нибудь да говорит?

— Та же арифметика. И еще то, что я хорошо помню Вигнанда.

Дэмонра скривилась, как от зубной боли. Своего старшего брата она тоже хорошо помнила. К сожалению, теперь старшей была она, потому что Вигнанду навечно осталось двадцать. То ли очень глупая братнина дуэль, то ли очень умные мамины враги. Вот этого она бы уже никогда не узнала.

— Ладно. Так где ты встретила конопатое нечто?

— В опере, — фыркнула Сольвейг. — Дэмонра, ну сама подумай, где бы…

Дэмонре показалось, словно ей за воротник бросили пригоршню льдинок.

— Что с Наклзом?!

— Он уже в порядке, да слушай же…

«Боги мои, не так…»

На улице как-то резко похолодало, а горящие над в небе крупные звезды стали еще дальше, чем всегда. Дэмонра поежилась, сунула руки в карманы шинели и внутренне собралась. Наклз мог сколь угодно долго и убедительно врать, будто все в порядке. Не могло быть все в порядке у сильно потрепанного жизнью и службой в двух армиях тридцатисемилетнего мага. Она была почти уверена, что у него больное сердце. Рано или поздно это должно было случиться. И, видимо, случилось.

— Удар? Когда? — безнадежно уточнила Дэмонра, чувствуя, что мир несет куда-то в сторону. Неизбежность пришла, чего было удивляться, но люди каждый раз такому удивляются.

Сольвейг скривилась:

— Дэмонра, ну ты прям как та крестьянка из сказки. Только с парнем поцеловались, а она уже думает, кого на свадьбу приглашать и где люльку вешать. Не было никакого удара. Выдохни и слушай. Маг твой в рубашке родился. Честное слово, Дэм, не будь я уверена, что мне потом придется срочно паковать вещички и удирать от тебя на Архипелаг, сама б его убила. Потому что такого придурка…

— Сольвейг.

— Хорошо, все поняла. Перехожу к делу. Твой маг…

— Он не мой маг! — взвилась Дэмонра. Ее колотило. — Что случилось?!

Сольвейг и бровью не повела.

— Ну допустим бегающий за тобой как привязанный маг все-таки не твой. Итак, этот не твой маг поймал отличнейшую пневмонию. Качественную такую, левостороннюю, с жаром, бредом, галлюцинациями и прочими полезными надбавками за храбрость и глупость. Мало того, судя по рассказам Магрит, он благополучно провел на ногах не меньше трех-четырех дней, прежде чем окончательно свалиться в прямом смысле этих слов. Ты уже ощущаешь глубокую гордость за него? Не каждый день встретишь такую выдающуюся придурь на своем пути.

Дэмонра ощущала немыслимое облегчение и, где-то на задворках сознания — благодарность к Кассиану, догадавшемуся прислать из Рэды инсургентку с револьвером. Ей думать не хотелось, что могло бы случиться, если бы Наклз, как обычно, жил один. Прислуга приходила к нему раз или два в неделю. У мага имелись все шансы проститься с жизнью. Совершенно одному, в доме, где и огня было бы некому зажечь.

— Пневмония… Что с ним сейчас?

— Отлеживается, отварчики пьет, морально страдает, я думаю. Попробует встать — я разрешила Магрит его больно отлупить по мягким местам, если сумеет такие отыскать. Собственно, сама бы не отказалась его поколотить. Пятеро суток не отходила постели и делала ему уколы. Даже мой муж ревновать начал, а Грегор, знаешь ли, не из ревнивых. Вообще, сейчас Наклз, надеюсь, спит, так что лететь к нему на крыльях любви и верности прямо отсюда не обязательно…

— Спасибо, Сольвейг. Заткнись, пожалуйста.

— Хорошо. Я поняла: тебя переполняет благодарность. Захочешь ее как-то оформить, потолкуй с Немексиддэ. Они совсем там на Архипелаге ума лишились. Еще чуть-чуть, и я решу, что легче подпольно синтезировать виссару, чем покупать легальную. Даже если вбить сырье, взятки всем инстанциям, плюс родственникам и заинтересованным лицам, аренду цеха и зарплату рабочим, то как раз выйдем на половину ее нынешней «справедливой» цены.

— Поняла, Сольвейг. Еще раз спасибо тебе. Я достану тебе виссары сколько надо.

— Да чего там, свои люди — сочтемся, — нордэна улыбнулась. Ее глаза блеснули, как лед на солнце. — В конце концов, не каждый день видишь живое анатомическое пособие, которое еще и что-то там бормочет. Ты кормить его не пробовала? Говорят, иногда помогает. Магрит наловчилась делать уколы — как я поняла, эта милашка училась на ветеринара, судя по остаточным знаниям — так что можешь не беспокоиться. Выкарабкается твой маг. Если бы он собирался умереть, уже бы умер. И, да, когда очухается настолько, что перестанет путать тебя с вурдалаками и бесами, уговори его перейти на хорошее успокоительное. Я рэдди почти не знаю, но бреда его наслушалась. Мне кажется, твоему магу мерещатся страшные вещи.

Дэмонра насторожилась, даже «своего» мага мимо ушей пропустила. Сольвейг-то может рэдди и не знала, а вот Магрит — знала. Наклз бы точно не обрадовался. Но очень глупо было бы сейчас начать заинтересованно выяснять, что же Наклз такого сказал.

— Я тебя вряд ли удивлю новостью, что маги действительно говорят о том, что видят, но вот то, что они видят, обычно не существует.

— Дэмонра, послушай, — Сольвейг подошла совсем близко и понизила голос до еле различимого шепота. — Я ничего не знаю и знать не хочу. Я не хочу знать, почему кесарский маг второго класса бредит на рэдди и вспоминает какой-то аэрдисовский лагерь. Меня нисколько не заинтересовал ожог на его руке, который по месту ну просто чудненько совпадает с тем, где имперцы обычно выбивают своим наймитам идентификационные номера. И уж совсем я не хочу знать, почему в кошмарах этот человек говорит об аксиоме Тильвара. Компетентным органам тоже лучше бы всего этого не знать. Потому что даже мне лезут в голову не самые приятные параллели.

Дэмонре осталось только молча возблагодарить своих богов за то, что Сольвейг и понятия не имела, как она права. Во всяком случае, насчет лагерей. Про аксиому Тильвара Дэмонра знала лишь то, что эта штука ей не по мозгам.

— Ты шпионский роман часом не сочиняешь, Сольвейг?

— Я не пишу ни романов, ни доносов, Дэмонра. Но, для твоего понимания, он не на губернатора, знаешь ли, покушение готовит, он болтает об имперских лагерях! Тут уж не до модной фрондеры и медицинской тайны. Не будь он твой друг, я сдала бы его, не сомневаясь ни секунды. А теперь, прости, мне пора. Без двадцати минут полночь. Муж не поймет.

Дэмонра проводила быстро удаляющуюся Сольвейг взглядом. Муж Герберт ту бы не понял. А вот Рейнгольд бы, конечно, понял, если бы она сейчас же помчалась проводить бессонные ночи у постели Наклза. Нордэне вспомнилось насмешливое лицо Кассиана и тон, которым было сказано: «Я так и думал. Бедный парень». Сделалось совсем тоскливо. В довершение всего, под полы шинели лез холод. Вернуться из Рэды в Каллад было странно, как из весны — в зиму. Рейнгольд, наверное, тоже мерз и злился.

«И принесли его бесы меня встречать», — недовольно размышляла нордэна. Недовольна она была миром в целом и сама это прекрасно понимала, но вот злилась почему-то на Рейнгольда. С его блестящей мыслью притащиться сюда, с букетом и днем рождения, так аккуратно приходящимся именно на приближающийся день.

— Дэмонра, прости, — Кейси подошла неслышно, как кошка. Вид у нее был испуганный. — Мне показалось, или тут была моя кузина?

Можно подумать, Сольвейг, всегда разряженную так, словно она только что сошла с витрины модного салона дамского платья можно было с кем-то перепутать. Особенно в толпе людей, одетых куда как более однообразно.

— Тебе не показалось, — отрезала Дэмонра. У нее не было ни малейшего желания разговаривать.

Кейси нервно поправила волосы:

— С Наклзом ведь… ничего не случилось?

«Ну как ничего, он тридцать семь лет на этом свете живет!»

Дэмонра стиснула зубы, чтобы случайно ничего не ответить.

Чувства Кейси были личным делом Кейси, и нордэна в жизни бы не позволила себе что-то тут сказать, но вот именно этой придури подруги она решительно не понимала. Чисто практически обхаживать Наклза было так же бесполезно, как обхаживать фонарный столб. Если маг решил, что какой-то элемент не попадает в итнересующую его часть мира, можно было хоть стреляться, хоть в одних чулках танцевать, он бы и бровью не повел. Допустим, Наклз выглядел интересно бледным и трагически неприкаянным, с тайной за душой — все как любят молодые барышни с избытком эмоций и недостатком практических проблем. Ну вот и остановилась бы Кейси со своим желанием кого-то отогреть и облагодетельствовать на Эрвине. Тоже тот еще безвинно гонимый, только моложе, глупее и симпатичнее. Напоить обоих одинаково тяжело, но вот Эрвина под венец заволочь было бы гарантировано проще, главное побольше плакать и рассказывать, что любовь в жизни одна.

Собственно, примерно этот совет Дэмонра уже готова была дать, но одернула себя. По большому счету, Кейси ведь не была виновата, что все шло наперекосяк. Если что ей и можно было поставить в вину, так это не вполне красивое намерение осиять жизнь человека, который вовсе не просил о подобном счастье.

— У Наклза пневмония. Кризис прошел. Теперь выздоровление — дело времени. Ну, еще уколов и постельного режима.

На лице Кейси отразилось облегчение.

— Это… это очень хорошо. Ты не думай, я не подслушивала, просто… Ладно, я подслушивала, вернее, пыталась. Он же обычно встречает, а его не было, вот я и решила, что… Бесы! Понимаю, у меня ужасно глупый вид и ты ужасно не одобряешь мое поведение…

— … и уже готовлюсь писать твоей матери, — голосом благотворительной дамы закончила Дэмонра, и Кейси с облегчением рассмеялась. Видимо, представла лицо Ингегерд, доведись той прочесть письмо о падении нравов ее дочери за авторством Дэмонры. Да стальная леди Архипелага повесилась бы на собственной косе, предварительно прокляв их в стихах.

— Ты ведь сейчас к Наклзу, да? Давай я передам рэдского варенья? Оно с чаем отлично пойдет, очень полезно, и он любит сладкое…

Дэмонра поглядела на часы. Без четверти полночь. Пятнадцать минут до апреля. Можно было лететь к Наклзу или стоять тут и обсуждать с Кейси, что маг любит и не любит: Рейнгольд бы, конечно, все понял, как обычно. Но как-то уж слишком много ему приходилось понимать.

— Нет, Кейси, я поеду домой. Передашь варенье сама. Наклз, наверное, спит, но Магрит утром тебя впустит.

— Маг-рит? — у дочери Ингегерд было такое лицо, точно ее ударили. — Это…

— Это племянница, — быстро пресекла ее раздумья Дэмонра. — То есть не племянница. Но она ему не племянница в хорошем смысле этих слов.

Кейси пыталась вникнуть в суть сказанного несколько секунд. Но, вникнув, снова расцвела в улыбке и защебетала:

— Так мне можно у него подежурить, как думаешь? Он не рассердится?

Зная Наклза, Дэмонра бы такими разрешениями разбрасываться не стала.

— Мне не кажется, что это хорошая мысль… Весна впереди длинная, и есть более приятные места для встречи.

— Есть, — тускло согласилась Кейси. — Только он туда, конечно, не пойдет.

Рейнгольд, как и обещал, ждал ее у круга. Рядом дежурила коляска. Конь пофыркивал, выбрасывая из ноздрей клубы пара. Все свои сумки Дэмонра оставила Греберу, так что ее не тяготило ничего, кроме букета и сомнений.

— Прости меня, Рэй, я заканчивала дела, — сообщила она, приближаясь.

Зиглинд обернулся и кивнул:

— Разумеется. Я нанял извозчика. Можешь ехать сейчас же.

Дэмонра внимательно изучало лицо Рейнгольда, но этот процесс, как обычно, ничего не давал. Порой она от души завидовала его умению держать свои эмоции при себе. А иногда хотела сказать что-нибудь предельно резкое и злое, чтобы посмотреть, как вежливая маска пойдет трещинами, осыплется и все-таки покажет настоящее лицо. Рейнгольд как всегда невозмутимо выдержал взгляд и сделал приглашающий жест в сторону коляски.

— Твой багаж у Гребера?

— Да, — ответила Дэмонра, усаживаясь. Все шло не так. Нужно было срочно что-то решать. Рейнгольд устроился рядом и, ничего не спрашивая, назвал адрес Наклза. Рассказать ему было некому, видимо, отменно работала интуиция.

— Я зайду к тебе завтра во второй половине дня, если ты не возражаешь, — как бы между прочим заметил он. — Если ты не выспишься, просто сними колокольчик, я тогда не буду колотить в дверь.

Чем безупречнее вел себя Рейнгольд, тем большей свиньей ощущала себя Дэмонра. Она прислонилась к его плечу, думая о своем. Если верить часам, только что наступил апрель. Это, конечно, ничего не меняло. По-прежнему было черно, холодно, а в небе горели далекие ледяные звезды.

Наклз говорил, что в мире вообще никогда ничего не меняется. Но не мог же он быть прав.

«Годы идут. Может, мир и не меняется, а мне уже тридцать два. У меня нет семьи, и такими темпами скоро не будет родины. Я ничего не хочу. И нет, я не люблю Рейнгольда. Он прекрасный человек, но это ведь ничего не меняет. Или меняет?»

Дэмонра судорожно вздохнула. Она была уже давно не в том возрасте, когда можно было плакать из-за отвлеченных вещей. Щеку холодило сукно пальто Рейнгольда.

«Мир не меняется. Мир меняется. Миром правит судьба. Мы сами делаем свою судьбу. Мир начался метелью и закончится звоном колоколов. А, может, правы они, и тогда мир начался совсем не тем и закончится совсем не так. Боги мои, как холодно. И как все глупо. Такая ошеломительная, такая огромная ахинея, как здесь понять-то…»

— Мы едем к мосту святой Дагмары, — громко сказала — почти крикнула — нордэна. Рейнгольд даже вздрогнул.

— К мосту Дагмары? — переспросил извозчик. — Не на Гончих Псов?

— К мосту Дагмары, — подтвердила Дэмонра, с удовольствием отметив, как расширились глаза Зиглинда. — Остановите у церкви.

Когда они достигли нужного места, было уже не меньше половины первого. Газовые фонари освещали пустынную улицу ровным мертвенно-желтым цветом. По сравнению с набережной во дворах было довольно сумрачно. Дэмонра соскочила с коляски и осмотрелась. Огня в окнах в такой час уже почти никто не зажигал. А вот церквушка, стоящая в глубине двора, была подсвечена ярко и ровно. Даже, пожалуй, празднично. Дэмонра впервые в жизни пожалела, что так и не догадалась расспросить ни Зондэр, ни Гребера о режиме работы «дома Создателя». Блестящий план, сложившийся в ее голове за последнюю четверть часа, перестал казаться таким уж блестящим. Но нордэна все равно браво вздернула нос.

— Метрика у тебя, конечно, с собой. Свидетелем возьмем вот его, — Дэмонра кивнула на извозчика. — За марку подышишь ладаном и поскучаешь пять минут?

Повисло молчание. А потом Зиглинд засмеялся. Негромко, но очень весело. Вылез из коляски.

— Трогай, — бросил он извозчику. — Трогай-трогай.

Мужик странно покосился на них, но действительно подстегнул лошадку и поехал. Колеса тихо поскрипывали. Нордэна проводила удаляющуюся коляску взглядом. Когда та скрылась за поворотом, обернулась к Зиглинду, в ожидании объяснений. Тот улыбался как именинник. Впрочем, до именин ему и вправду недолго оставалось. Ночь стояла холодная, и Дэмонра уже начинала жалеть, что не позаимствовала у Гребера «лекарства от сердца» на дорожку.

— Твой модный либерализм не заходит так далеко, чтобы взять в свидетели извозчика? Нас обвенчают так? — изогнула бровь нордэна. Рейнгольд покачал головой:

— Нас с тобой вообще не обвенчают. Ни с ним, ни без него.

— Из-за меня? Чушь. Нордэнам можно, если ты про это. Все равно на Архипелаге все континентальные религиозные обряды считаются недействительными…

— И все равно не обвенчают, — улыбнулся Рейнгольд.

— А за деньги?

— Дэмонра, я спросить боюсь, какой такой грех ты хочешь прикрыть настолько сильно, что готова сунуть взятку за венчание перед богом, в которого не веришь?

— Пф, Рэй, взятки в таких случаях суют магистрату! Создатель как-то не очень превращает незаконных отпрысков в законные и все дела, тут печати нужны… А взятку я предлагала дать, чтоб не мерзнуть, раз приехали.

— Померзнуть придется, до конца апреля вообще никого не венчают. Нельзя. Там церковные праздники идут сплошной чередой.

— Твою мать, — пробормотала нордэна. Никогда она об аэрдисовской церкви ничего хорошего не думала. И да, на уроках нравственного закона, дающего, в том числе, кое-какие сведения о религии имперцев и их праздниках, она спала или рисовала карикатуры на преподавателя, похожего на здоровенную засушенную рыбину. Нордэнов освобождали от экзаменов по этому предмету. Да и калладцы проходили его по большей части для «общего развития». Специалистов по данному вопросу готовили в единственной на стомиллионную кесарию семинарии. Каллад был светским государством, и формально, и неформально. В отличие от империи, церковь здесь была полностью отделена от государства, и свобода совести, пожалуй, была одной из немногих свобод, которой и впрямь мог похвастать каждый калладец. Храмы, украшавшие столицу, по большей части построили лет триста-четыреста назад, их реставрировали по необходимости — и только. В основном церковь спонсировали выходцы из восточных провинций да богобоязненные меценаты. Желавшие провести службу — венчание или панихиду — оплачивали это удовольствие самостоятельно. Дэмонра по многим причинам относилась к дому Создателя почти как к лавке и сильно удивилась, застав ее закрытой. — Да… Однако. Мои предки сказали бы: «Не судьба» и пошли пить. А твои бы что сделали?

— А мои бы сказали: «Надо было заранее справиться с расписанием или хотя бы предупредить жениха, чтобы он заблаговременно раздал взятки», — Рейнгольд счастливо смотрел куда-то в ночь. — И, наверное, тоже бы пошли пить.

— Хоть в одном планы сходятся, — буркнула Дэмонра. Удачные комбинации в штабе ей еще периодически удавались, а вот мир она проигрывала с треском и завидной регулярностью. Вся в маму.

— Не хмурься.

Дэмонра от души пнула льдышку под ногами.

— Ты, помнится, сам мне велеречиво намекал, что сожительство не вписывается в твои традиционные ценности и представления о достойном поведении, — взвилась она. — Ну, я подумала, что можно пойти и повенчаться.

«Раз уж мне не пришлось торчать у постели Наклза и слушать ахи-охи Магрит. Надо же было провести ночь с пользой».

— Ты, как всегда, впадаешь в крайности, я всего лишь предлагал заглянуть в магистрат, это решает все вопросы семейного и имущественного характера. А касаемо вещей более… которые просто более. Мне интересно, а о том, что нам с тобой потом на Последнем суде вместе стоять, ты случайно не подумала? — серьезно уточнил Зиглинд.

Дэмонра могла бы порадовать законника новостью, что нордэнский конец мира никакого суда не предусматривает, поскольку в программу мероприятий входит только масштабное мордобитие под колокольный звон, но решила не делиться такими подробностями.

— Ты адвокат, Рэй. Я подумала, что ты там как-нибудь да отбрехаешься за нас обоих.

Рейнгольд усмехнулся, обнял Дэмонру и, глядя в глаза, сообщил:

— Я оценил широту жеста. Честное слово. Он был очень широкий.

— Адвокаты всегда брешут!

— Ох уж мне твой правовой нигилизм…

— Правовой кто? Звучит как название дурной болезни… Я тебе не изменяла, если что.

— Что мне надо сделать, чтобы уговорить тебя на нормальную церемонию, белое платье и фату? Звезда с неба? Мир во всем мире?

— Да далась тебе эта, — Дэмонра хотела сказать «собачья выставка», но сообразила, что с ее стороны родственников не будет, а со стороны жениха будут все, и выражения лучше подбирать. — Это… костюмированное представление.

— Это чисто семейные предрассудки.

Против такого аргумента, надо признать, было не попереть. Дэмонра вон в фактически прямую госизмену влезла из-за семейных предрассудков, а Рейнгольд всего-то и хотел, что замотать ее в белый шелк и предбявить родне.

— Если вдруг будет сын, называем его Бернгард.

— А если дочка?

— А если дочка, тебя вообще никто спрашивать не будет! И вообще, имя дочки я уже проспорила, поэтому для начала нам нужен сын.

— Я, кажется, начинаю понимать, почему в нордэнских словарях нет слова «компромисс»…

— Боюсь спросить, какую еще дрянь ты мог прочесть в наших словарях…

— Ну, именно дряни там не так уж и много. У вас нет брани или вы не посвящаете в нее иностранцев?

— Ну как сказать «нет брани». Скорее, она, в отличие от калладской, не грешит разнообразием. Но да, слов, обозначающих шлюху или ублюдка ты не найдешь: продажа того, что тебе принадлежит, законна, а все здоровые дети тем более законны, иначе они бы просто не родились. А проезжаться по умственным способностям собеседника пятьюдесятью разными способами у нас не принято. Как говорится, сколько ни ори, а врезать надежнее.

Рейнгольд покачал головой и улыбнулся:

— Ужас. А больше всего мне понравилось, что глагол «любить» у вас не имеет формы прошедшего времени.

Формы будущего времени у этого глагола тоже не существовало. О чем Дэмонра могла бы сказать, но не сказала. Ей вспомнился отец, серьезный, сдержанный, очень строгий, пристально глядящий на мир из-за блестящих стекол очков. В отличие от матери, он никогда не повышал голос и почти никогла не ошибался. Бернгард Вальдрезе был прекрасным человеком, к сожалению, слишком занятым делами министерства просвещения, чтобы просвещать собственных сына и дочь по всяческим приземленным вопросам. Он мог часами рассказывать, чем плох Циркуляр о кухаркиных детях и как важно поскорее разрешить вопрос всеобщего образования, преодолев исконное недоверие крестьянства ко всем этим «книжным премудростям», пока не стало поздно. Но едва ли мог бы объяснить, почему не расходится с женщиной, которая максимально не подходила ему даже тогда, когда еще не привезла медаль «За усмирение», не разбила этой медалью лицо канцлеру и не спилась. А Рагнгерд была не из тех, кто останавливался на достугнутом, и бесы знали, что она успела бы наворотить, если бы не одна подорванная часовня. Сестры отца и особенно его мать невестку ненавидели и души бы продали за то, чтобы Бернгард потребовал развода, но отец так и не потребовал. Они с Рагнгерд прожили вместе два десятка лет и даже умерли в один день, хоть и не так, как о том пишут сказки. Никаких полезных советов на этот счет родители Дэмонре не оставили, но, чем дольше она жила, тем ближе подходила к одной простенькой мысли. Влюбиться можно было за доброту, красоту, верность, остроумие, молодость и многие другие качества. А можно было и без всего этого. Иногда случалось, что человек любил другого только за то, что тот любил его: просто потому, что нечасто встречаешь любовь на своем пути и еще реже своевременно узнаешь.

Рейнгольд, во всяком случае, сделал все, чтобы сомнений в природе его чувств у Дэмонры не возникло. А это уже дорогого стоило.

— Будет и белая фата, и магистрат, что хочешь, то и будет, — махнула рукой она. Рейнгольд нахмурился:

— Если это настолько убивает в тебе всякую радость, можно и без них. Но тогда придется уехать…

Нордэна не отказалась бы узнать, что именно убивает в ней всякую радость, потому что кроме абстрактного слова «время» на ум ничего не приходило. Но вот уж точно Рейнгольд был не при чем.

— Я не для того тут полжизни шашкой бряцала, чтобы теперь уезжать! — отрезала Дэмонра и отвернулась. Потом сообразила, что говорит не то и не тому, кое-как привела голос в порядок и уже мягче добавила: — В том смысле, что, конечно, мы не будем шокировать твоих родственников больше, чем уже это сделали…

— Да нет, полагаю, ты сказала именно то, что думаешь. Про шашку и про жизнь.

— Тогда я не понимаю, почему ты не смеешься и не уходишь.

— Потому что я видел, кому руку и сердце предлагал. Меня больше пугает, что и ты больше не смеешься.

«Гораздо хуже, что я и не ухожу».

— Давай сойдемся на том, что мы поставим нужные штампы, сделаем мне нужные прививки, чтобы твои родственники в обморок не падали, и не будем лишний раз попадаться им на глаза. Я вернулась. Все закончилось.

2

— Эрвин, ты так сильно торопишься? — Витольд Маэрлинг, как обычно, улыбался широко, обаятельно и несколько дурашливо. Весь путь от вокзала он шел рядом с самым независимым видом, даже насвистывая. Нордэнвейдэ еще глубже зарылся носом в воротник и неохотно ответил:

— Да.

И здесь соврал. Он даже не знал, чего ему хотелось меньше: оставаться на продуваемом всеми ветрами вокзале или идти на съемную квартиру, к незабвенной мадам Тирье.

Настырный Маэрлинг не отставал:

— Может, пойдем по стаканчику пропустим? Тьфу, в карты поиграем…

Только немалое уважение к Дэмонре мешало лейтенанту вернуться и доступно объяснить полковнице, что ставить виконта Маэрлинга в известность о личных проблемах бывшего человека по имени Эжена Нерейд было в высшей степени некрасиво. А потом объяснить Маэрлингу, что помощь не нужна. Еще более доступно. Наверное, даже с кулаками.

Виконт изливал на Эрвина потоки дружелюбия уже вторую неделю. Нордэнвейдэ сперва вежливо улыбался и отказывался играть в покер. Потом отказывался, уже не затрудняя себя улыбками. А напоследок и вовсе заявил, что у него нет ни желания, ни денег. Маэрлинга, к сожалению, такие мелочи не смущали. Он продолжал подзадоривать Эрвина ко всяческим сомнительным подвигам и нисколько не огорчался, получая отказы, с каждым разом становившиеся все менее и менее любезными.

Останавливало готового сорваться Нордэнвейдэ только то, что виконт Маэрлинг других своих приятелей вызвал бы на дуэль и за половину услышанного им от Эрвина. Видимо, он искренне хотел помочь. А Эрвин уже искренне хотел кусаться. Или, на крайний случай, исправить Витольду благоприобретенную асимметрию носа посредством хорошего удара справа.

— Эрвин, а может в бардак?

— Спасибо, нет.

— Да ладно, а если в хороший? Это безопасно.

— Спасибо, нет.

Витольд пробурчал что-то нелестное, но Нордэнвейдэ вовсе не собирался вступать в перебранку. Он окончательно решил, что ночевать у Тирье не намерен, и теперь перебирал в памяти адреса гостиниц, где было можно было остановиться хотя бы до завтра. Здесь нужно было совместить требования приличий и имеющийся бюджет, и данный процесс требовал сосрелоточенности. А не Маэрлинга с его прожектами.

Они давно сошли с платформы, почему-то миновали извозчиков и теперь брели прочь от вокзала. Эрвин тащил легкий саквояж, злился и отчаянно мерз. Маэрлинг, оставивший сумки кому-то еще, шел налегке, распахнув шинель, и жужжал, как шмель.

— Эрвин, может тогда ко мне? — предпринял он очередную попытку растормошить сослуживца.

— Спасибо, нет, — проскрипел зубами Нордэнвейдэ.

— Эрвин, вы меня вообще слышите?

— Спасибо, не… Что?

— Все, — констатировал Маэрлинг, притормаживая. — Видит рэдский Создатель и особенно полковник Дэмонра, я этого не хотел!

Что произошло дальше, Эрвин понял не сразу. Сперва Маэрлинг дернул его за плечо, останавливая. Возмущенный такой фамильярностью Нордэнвейдэ развернулся с намерением как следует объяснить невоспитанному графскому сыночку, что руки распускать тот будет с дамами. Но ничего объяснить он так и не успел: последовал превентивный удар в ухо.

У Эрвина искры из глаз посыпались, и отчаянно загудела голова.

Где-то в глубине души он подозревал, что без драки в итоге не обойдется, но такой наглой атаки никак не ожидал. И вообще, это он должен был начать.

Нордэнвейде пошатнулся, но равновесие удержал. Более того, даже попытался отмахнуться кулаком, метя в злосчастный нос оппонента с намерением возвратить ему первозданную симметрию. Куда там. Витольд ловко уклонился, а вот Эрвин поймал второй удар, прямехонько в скулу.

Дело было дрянь. Маэрлинг выигрывал и по массе, и по опыту. Как бы Эрвин ни был зол, а это он осознавал отлично. Нордэнвейдэ попытался увернуться, не сумел, получил в зубы и понял, что надо срочно что-то менять, пока его не отваляли, как школьника. Вернее даже не понял, а сообразил как-то в обход мыслительного процесса. И здорово разозлился.

Это было даже хорошо. Забыв о морально-этической стороне вопроса, которая говорила, что для взрослых людей вообще и офицеров в частности они ведут себя недопустимо, Эрвин протаранил обидчика головой в живот. Маэрлинг, такого коварства не ожидавший, ничего предпринять не успел. Оба полетели на припорошенные снегом камни мостовой.

Маэрлинг оказался снизу и приложился сильнее. У виконта, видимо, перехватило дыхание, и несколько секунд он не только не был способен кулаками махать, но и просто шевелиться не мог, чем Эрвин не преминул воспользоваться. Вдохновленный добытом в честном бою преимуществом, он от души врезал сослуживцу по носу. В конце концов, он мечтал об этом последние дней десять.

Пришедший в себя Витольд, разумеется, в долгу не остался.

Далее последовала совершенно безобразная сцена, в ходе которой они, ругаясь сквозь зубы, катались по снегу, пихались, пинались и вообще вели себя в лучших традициях гимназической потасовки.

Как долго сцена продолжалась, Эрвин не знал, но вот финал у нее был вполне предсказуемый. Чуда не случилось, и Витольд, хлюпая разбитым носом, все-таки подмял его под себя.

Прижатый к тротуару Эрвин вяло отбрыкивался, а Маэрлинг отвешивал ему качественных калладских «лещей», одного за другим, приговаривая:

— Ну что, веселее, чем в бардаке-то? А?

— Да пошел ты! — огрызался Эрвин. Его мотало из стороны в сторону. Шапка куда-то исчезла еще в первые секунды драки, так что теперь он имел сомнительное удовольствием пересчитать затылком некоторое количество камней тротуара. А также все их неровности.

Изловчившись, Эрвин все-таки пнул обидчика. Маэрлинг откатился, но не растерялся и, прежде чем Нордэнвейдэ сумел предпринять еще какие-то активные действия, схватил его за шкирку и сунул головой в ближайший сугроб.

Эрвин поперхнулся снегом. Проблема нанесения Витольду максимума повреждений временно отпала: очень хотелось дышать. Увы, Маэрлинг держал крепко, да еще и что-то приговаривал. Нордэнвейдэ его не слышал и не слушал. В голове шумело, лица он от холода просто не чувствовал. Возможно, это было к лучшему.

— Охладился? — поинтересовался Витольд, переворачивая переставшего отбиваться Эрвинаэ. Тот вслепую отпихнул его и зашелся в приступе кашля. Откашлявшись, стал кое-как оттирать лицо, всякое мгновение ожидая, что его угостят очередной увесистой зуботычиной. Но нет, Маэрлинг стоял рядом, отряхивался, посмеивался и не демонстрировал ни малейшей агрессии. Разве что поругивался, впрочем, совершенно беззлобно.

— Да что вы себе позволяете… — зашипел Эрвин, поднимаясь. Потасовка потасовкой, а вообще-то пришлось бы стреляться. С сыном графа. Лучше не придумаешь.

Маэрлинг весело хмыкнул:

— Получить по морде из чистого человеколюбия. И вправду, это чересчур. Платок выдать?

Нордэнвейдэ, проигнорировав вопрос, стряхнул с лица остатки снега и отер выступившие слезы. Виконт цвел в самой жизнерадостной улыбке, потирая ссадину на щеке. При виде его расквашенного носа лейтенант ощутил некоторое удовлетворение. Хотя его собственный нос явно находился в куда более плачевном состоянии. Если даже у более сильного Маэрлинга вся нижняя часть лица была в крови, был разорван рукав, а под правым глазом наливался синяк, знать, как выглядит он сам, Эрвину нисколько не хотелось.

Все еще с опаской поглядывая на сослуживца, Нордэнейдэ извлек из кармана платок и стал вытирать лицо. Крови было не так уж много, но голова гудела, как будто в затылке били колокола. Эрвин никогда не подозревал за неунывающим виконтом таких тяжелых кулаков.

А еще ему было стыдно за безобразную драку, более приличную гимназистам, чем офицерам.

И, конечно, он был страшно зол на Маэрлинга. Вызвать обидчика немедленно ему мешало только воспитание. В конце концов, швырять в разбитое лицо грязную перчатку было последним делом.

«Подойду через недельку и влеплю затрещину. И пусть Дэмонра потом хоть вышки требует», — зло подумал Эрвин.

Маэрлингу же явно ни за что стыдно не было. Он подобрал шапку Эрвина и протянул ему, примирительно улыбаясь.

— Бесы бы побрали твой «спокойный, нордический темперамент», — изумленно присвистнул он. — Ты мне чуть нос не сломал.

— Это драка, а не брудершафт, — поморщился Эрвин. Но шапку все-таки надел. В Каллад с погодой лишний раз шутить не стоило.

— Да чего уж там. Не злись. Полегчало?

Нордэнвейдэ мог бы сказать, что теперь, помимо всех прочих бед, у него течет кровь из носа, разбита губа, раскалывается голова, оторван погон на шинели и вообще он так со школьной скамьи не развлекался, но вдруг понял, что Маэрлинг прав.

Образ скалящейся Марины явственно потускнел.

Видимо, страдания нравственного и физического толку вместе все-таки не уживались.

Эрвин сплюнул кровь:

— Полегчало. Но от благодарностей воздержусь.

— Правильно! Поблагодаришь, когда я тебя с Люсиндой познакомлю, — расцвел Маэрлинг. — Огонь, а не женщина.

— Только с такой рожей к Люсинде и идти, — фыркнул Эрвин. В зеркало он себя не видел, но по общим болевым ощущениям масштаб проблемы представлял.

— Ты знаешь слово «рожа»! — искренне обрадовался Витольд. — Я смотрю, не все еще потеряно!

К Эрвину постепенно возвращалось обычное восприятие реальности и, как прямое следствие, воспитание. Оно не позволяло употреблять грубых слов, а препираться с избалованным дураком не позволяло самоуважение.

Нордэнвейде закончил вытирать лицо, поднял саквояж, проверил, целы ли застежки, и ровно проговорил:

— Я должен вас предупредить, Витольд, что в следующий раз при сходных обстоятельствах я буду вынужден вызвать вас на дуэль.

Виконт согнулся от смеха:

— Все-таки потеряно. В следующий раз, Эрвин, я не проявлю такого человеколюбия и не стану подставлять рожу, чтобы поднять тебе настроение. А теперь я все-таки предлагаю пойти в бардак.

— Спасибо, нет.

— И еще меня упрямым считают, — истово возмутился Маэрлинг. — Ну хорошо, тогда пошли сперва ко мне, а потом — в бардак.

— К тебе? — Эрвин решил, что драку в лучших школьных традициях все же можно счесть своеобразным брудершафтом, за неимением другого пути.

— Именно. У меня как-то нет желания рассказывать отцу, что там случилось в Рэде. Он не одобряет, когда дворяне сквернословят. Старая закалка и все такое. Так что, Эрвин, сказочку расскажешь ты. Заодно приплетешь наши с тобой синяки и ссадины. Я требую героических деяний и спасения златокудрых девственниц из затруднительного положения. А я за это познакомлю тебя с Люсиндой.

— Не хочу я знакомиться с Люсиндой. Но… я, пожалуй, буду благодарен за ванну и завтрак, — сдался Эрвин. Сказочка была не такой уж и высокой ценой за возможность не видеть патриотичную мадам Тирье лишние сутки. Все равно в таком виде ни в одну приличную гостиницу его бы не пустили.

3

— У меня в детстве был знакомый ослик по имени Еше. Так вот, по сравнению с тобой он был очень сговорчивый, — пробурчала Магрит. Пробурчала негромко и предварительно убедившись, что Наклз ее не слушает. Он, впрочем, вообще редко опускался до того, чтобы ее слушать. Теперь вот маг спрятался от окружающего мира и Магрит с микстурой за разворотом газеты. Девушка видела только выпирающие из-под одеяла острые колени, кисти рук да взлохмаченную макушку. — Да, это был очень славный и сговорчивый ослик, — недовольно продолжала она. — Не то что некоторые люди, которые не хотят пить лекарство. Как тебя мама в детстве лечила такого?

Увы, у вредного Наклза слух был как у кошки.

— На мое счастье — никак. И что же стало с Еше? — хмуро поинтересовался маг, не опуская газеты. — Его залечили до смерти?

— Вообще-то его реквизировали твои черноштанные друзья! — Наклз не одобрял, когда люди выражались, так что Магрит пришлось искать эвфемизм, которым можно было в его присутствии называть калладцев.

— Хм, а почему твои златоштанные друзья им не помешали? Или они только революцию спонсировать горазды? — не остался в долгу маг.

— Знаешь, Наклз, что ты об Аэрдис ни думай, а они у рэдцев хлеб не отбирают…, - в который раз попыталась девушка изложить свои политические взгляды. Попытка снова провалилась. Наклз, нисколько не обеспокоенный угнетением своей исторической родины, явственно фыркнул.

— Отбирают, — маг опустил газету, и Магрит встретилась с пронзительным серым взглядом, холодным как зима. Под таким взглядом хотелось немедленно извиниться за свою глупость и провалиться сквозь землю, по возможности, более никого не беспокоя. Магрит очень не завидовала студентам Наклза. — Отбирают, ты уж мне поверь. Но у них хватает ума делать это более хитрым способом. Они промывают мозги мальчикам и девочкам, и те бросают плуги, престарелых родителей и нормальные человеческие мечты и идут метать бомбы. В других мальчиков и девочек, преимущественно калладских, а также в их родителей. В итоге даже те поля, которые ухитряются обработать оставшиеся без поддержки рэдские старики, потом вытаптывает конница калладских карателей. Аэрдис бьет по Рэде дважды. И трижды — по Каллад. Они очень умные негодяи. Рэйнальду Рэссэ стоило бы у них поучиться.

— Канцлер Рэссэ — негодяй? — хоть в этом у Наклза и Магрит взгляды, кажется, совпадали.

— Двойной.

— Как так?

— Канцлер и должен быть негодяем — это нормальная профессиональная добродетель казначея, вот если на этот пост вдруг попадает альтруист-бессребренник — плохи дела у такого государства. Но вот быть идиотом канцлеру все-таки не обязательно, — недовольно пояснил Наклз. — Глупый канцлер — это преступление перед отечеством, а Рэссэ делает подозрительно много глупостей в последнее время. Взять хотя бы эту, — маг кивнул на передовицу. Магрит сосредоточилась и с третьей попытки одолела непривычные буквы. Броский заголовок сообщал, что Западная Рэда добровольно вошла в состав кесарии.

Магрит западных рэдцев не жаловала, но все равно была не в восторге от этой новости. Впрочем, ничего другого и ожидать не стоило.

— И чего вам, плохо что ли? Захапали еще кусок земли, — буркнула она.

— Проблем там больше, чем потенциального хлеба. И в определенных ситуациях хлеб вообще выгоднее покупать. Чтобы лишний раз не нервировать других, гм, поставщиков. А еще никогда нельзя брать то, что так спокойно отдают тебе враги.

— Отдают враги?! Западная Рэда была независима…

Наклз явственно поморщился, словно услышанная глупость причинила ему натуральную зубную боль, и мягко поинтересовался:

— Курс занимательной и очень альтернативной политологии тебе тоже Кассиан читал?

Магрит кивнула.

— У него с ней не лучше, чем с арифметикой. Ладно, давай не будем портить друг другу картину мира. Дай мне пузырек с микстурой, пожалуйста.

— Но…

— Мне не настолько плохо, чтобы кормить меня с ложечки. Просто дай мне эту склянку, Магрит.

— Сольвейг сказала…

— Я догадываюсь, что сказала леди Сольвейг. Медики вообще говорят много и, преимущественно, глупости.

— Неправда! — обиделась за Сольвейг Магрит. Женщина та была резкая и в общении малоприятная, но с того света Наклза не добрые Заступники вытаскивали. И да — она говорила дело. Например, что одним печеньем даже такой тощий маг как этот сыт не будет. Наклзу вменялось есть каши, бульоны и прочие вещи, от которых он гордо воротил нос.

— Хорошо, неправда. Ты дашь мне склянку? Или мне все-таки придется нарушить предписанный леди Сольвейг постельный режим?

Магрит знала, что рекомендованное Сольвейг лекарство было горьким, как касторка. И была почти уверена, что Наклз мухлевал, словно мальчишка, отсчитывая количество капель самостоятельно. Маг ревностно оберегал этот секрет, но рэдка подозревала, что строгий и занудный чародей — сластена каких поискать. Во всяком случае, сахар из сахарницы исчезал быстро и загадочно.

— Вот, держи, — во избежание дальнейших препирательств девушка почла за лучшее лекарство отдать. — Двенадцать капель, она сказала.

— Вчера она «сказала» десять, — не попался на примитивную уловку Наклз. — Магрит, пожалуйста, умерь свой пыл. Я тридцать семь лет живу на свете и еще ни разу не умер.

Поспорить с этим заявлением было сложно. Хотя Магрит не удивилась бы, если бы маг солгал и здесь. Чем дольше она находилась с ним под одной крышей, тем более странным существом он ей казался. Свою нехитрую жизненную историю девушка рассказала едва ли не в первые дни знакомства. Ответной любезности за месяц так и не удостоилась. Конечно, все можно было списать на пневмонию, свалившую Наклза почти на две недели, но здравый смысл подсказывал Магрит, что маг и в трезвой памяти не стал бы делиться деталями своей биографии.

Скорее она до сих пор терялась в догадках, почему Наклз не выставил ее вон при первой возможности. Спросить об этом Магрит, конечно, могла, но нюхом чуяла, что Наклз либо опять очень вежливо и умно соврет, либо ответ ей сильно не понравится.

— Хорошо, хорошо, будь по-твоему. Но ты хотя бы поспишь?

— Да. Разбуди меня немедленно, как только появится Дэмонра. Ее фотографии ты видела.

— Разумеется, разбужу, — не моргнув глазом, соврала Магрит. Кое-чему у Наклза она успела научиться.

Маг отложил газету на стул, стоящий у кровати, честно отсчитал десять капель, выпил микстуру и откинулся на подушки. Магрит хотела было поправить одеяло, но вовремя вспомнила, как Наклзу не нравились подобные проявления заботы. Не отбивался он первые дней пять-семь после приступа, и то, как подозревала Магрит, просто потому, что редко приходил в себя и был слаб, как котенок. Но, едва ему слегка полегчало, показал зубы. Разумеется, фигурально и очень вежливо. Не то чтобы Наклз капризничал, совсем уж отказывался принимать лекарства или нарушал предписанный Сольвейг режим. Но любые попытки поговорить с ним ласковым тоном, как это обычно делают с больными, взять за руку, растормошить и развеселить неизменно проваливались. «Если тебе так нужно охать надо мной, подожди пока я из полутрупа превращусь в полноценный труп, или выйди в другую комнату», — вот, собственно, была вся благодарность Наклза за заботу. Еще и к стене отвернулся, не дожидаясь ответа. Магрит обиделась было, но потом разумно решила, что не станет воевать с чужими придурями, и всю свою кипучую жажду общения теперь изливала на мухоловку. Адель за недели, проведенные без Наклза, видимо, осознала все трудности своего положения и позволила Магрит себя поливать. Теперь вечера скрашивал не только толстый альбом с фотографиями, но и дружелюбное шипение.

Магрит забрала с тумбочки склянку, подошла к окну и задернула шторы так, чтобы на постель не падало света. Чем больше Наклз бы спал, тем скорее бы поправился.

— Спасибо, — негромко поблагодарил маг, не открывая глаз.

Девушка, стараясь не шуметь, вышла в коридор, спустилась на первый этаж и уселась за стол гостиной, воевать с калладской грамматикой. К сентябрю ей предстояло постичь, зачем подданным кесаря потребовалось семь падежей там, где рэдцы прекрасно обходились четырьмя и нисколько не страдали.

«Есть кот. Нет кота. Дать коту… Как можно дать что-то коту, если кота нет? Вижу кота… Ну да, я тоже регулярно вижу вещи, которых нет. Ладно, вижу, значит, кота. Зову кота. Кот не идет…»

Магрит отстрадала над грамматикой не меньше часа, как вдруг услышала стук в дверь. Нежданный гость не звонил, хотя там висел колокольчик, а именно стучал, причем не очень громко. Безо всякого сожаления закрыв книгу, она отправилась открывать. Как-никак метрика у нее уже имелась, а Наклз не стал бы ругаться, если бы не узнал.

На крыльце стояла молодая барышня с огромной корзиной в руках. Из-под мохнатой шапки выбивались светлые волосы, в лучах заходящего солнца казавшиеся совершенно алыми. Барышня несколько смущенно улыбнулась и засыпала Магрит скороговоркой на отличнейшем морхэнн. Отдельных слов та разобрать не могла, но, в целом, поняла, что незнакомку зовут Кейси Ингегерд, что она знакомая Наклза и пришла от полковника Дэмонры.

— Я могу войти? — уже медленнее поинтересовалась Кейси, видимо, сообразив, что Магрит ее плохо понимает.

Видя, что ее слова не слишком убедили хозяйку, Кейси примирительно улыбнулась и поставила свою ношу у ног Магрит. На солнце заблестела огромная банка варенья, обложенная какими-то плюшками, пирожками и диковинными фруктами ярко-оранжевого цвета. Рэдка впервые видела такие вживую, но знала, что они называются «апельсины».

— Привет с далекой Дэм-Вельды, — заметив удивленный взгляд Магрит, пояснила Кейси. — Я все понимаю, зайду потом. Но уж гостинцы возьмите, сделайте милость.

Магрит задумалась. С одной стороны, Наклз ждал Дэмонру, а не некую золотоволосую девушку с лучистым взглядом. С другой стороны, девушку эту она уже видела. На фотографиях, аккурат рядом с той самой загадочной Дэмонрой. И, в отличие от бледной женщины с умным треугольным лицом, Кейси Магрит с ходу понравилась, а рэдка привыкла доверять своей интуиции. Наконец, спускать с лестницы человека, не будучи хозяином дома, было бы по меньшей мере некрасиво. К тому же Кейси принесла апельсины, о стоимости которых Магрит предпочитала не знать ничего. Видимо, очень хотела золотоволосая девушка, на которой калладский мундир выглядел как карнавальный костюм, доставить Наклзу радость.

— Прошу, — улыбнулась Магрит, отступая с прохода. — Он спит. Но я делаю чай.

* * *

Загадочная «племянница» Наклза произвела на Кейси не самое плохое впечатление. Странная девушка скверно говорила на морхэнн, немного нервничала и была преувеличенно гостеприимна, но незабвенную Абигайл Фарессэ ничем не напоминала. Ни глаз с поволокой, ни слишком тугого корсажа, ни юбки, которой вечно не хватало пять сантиметров в подоле, ни серег с фальшивыми камнями. Даже если бы ко лбу Кейси приставили пистолет, она все равно не смогла бы объяснить, как Наклз, не имевший проблем с хорошим вкусом, просто рядом мог стоять с такой откровенной дешевкой. А они с Фарессэ, надо полагать, не просто рядом стояли.

Впрочем, каким образом судьба могла свести с замкнутым Наклзом это милое, нелепое и явно бесполезное существо тоже было загадкой. Кейси задумчиво попивала чай. Магрит разумно воздержалась от ведения светской беседы и большей частью молчала, но не мрачно, а как-то выжидающе. Кейси вовсе не хотела нажить себе врага в лице домочадца Наклза, а потому тоже молчала, боясь говорить слишком быстро или слишком медленно, чтобы ненароком не обидеть рэдку. Национальность Магрит с головой выдавал акцент.

— Совсем чудовищно, да? — вдруг поинтересовалась та, глядя в чашку.

— Простите, что? — не поняла Кейси.

— Совсем паршиво говорю?

— Почему же. Вполне сносно, — несколько приукрасила действительность нордэна. — Я на рэдди вообще двух слов связать не могу…

— У тебя нет необходимости, — мгновенно ответила Магрит.

Кейси, по счастью, довольно быстро сообразила, что это не было оскорблением. В Рэде к сверстникам на «вы» не обращались. Вряд ли Наклз успел донести до Магрит все тонкости калладского этикета.

— Нет, — миролюбиво согласилась Кейси. — Морхэнн — очень сложный язык. Собственно, его за то и выбрали национальным языком, что он такой сложный.

На конопатом личике Магрит проступила помесь печали и злости.

— Семь падежей, — вздохнула она. И тихо добавила что-то на рэдди. Скорее всего, это было ругательство, впрочем, сказанное без особенной экспрессии.

— Семь. Но активно используют только шесть, — подхватила Кейси. Ей пришло в голову, каким образом она могла бы обзавестись союзником в этом холодном доме. Попутно никому не соврав и не сделав ничего предосудительного. Даже наоборот, совершив хороший и правильный поступок, который очень трудно истолковать превратно. — Если хочешь, я могла бы раздобыть тебе неплохую грамматику и вообще помочь.

Голубые глаза Магрит просияли. Да уж, это точно не была операция «ледяная крепость». И нет, она не приходилась магу ни племянницей, ни тем более «племянницей».

— Можно я взгляну на Наклза, прежде чем уйти? — аккуратно уточнила Кейси. — Грамматику принесу завтра после обеда, — быстро добавила она, пока Магрит не задумалась над странностью ее просьбы.

Рэдка, видимо, в мыслях уже обращала в позорное бегство все семь грозных падежей, а также спряжения глаголов и прочие прелести морхэнн, и потому доброжелательно кивнула:

— Можно. Но тихо очень. Он рассердится. Я его будить обещала.

— Я тихо и очень быстро, — заверила Кейси. И подумала, что Наклз именно в ее случае вряд ли стал бы размениваться на какие-то эмоции. Впрочем, даже если бы он вдруг посмеялся в мыслях, то вслух сказал бы что-нибудь вполне невинное, любезное и холодное, как подаяние. Ей, по всей видимости, удалось то, чего достигли немногие: в свое время она сумела действительно разозлить Наклза. Да так качественно, что с тех пор он на нее больше не злился.

Если бы Кейси точно знала, что сегодня последний день на земле и завтра вообще не будет, она непременно подошла бы к магу и спросила, стоило ли оно того.

4

Кейси очень хорошо запомнила тот день, когда впервые встретила Наклза, хотя, по большому счету, запоминать там было особенно нечего. Это произошло почти двенадцать лет назад. Стояла непривычно теплая и слякотная осень, и холодный город, разделенный пополам закованной в гранит рекой, казался молоденькой нордэне, оставившей приволье Дэм-Вельды, еще более отталкивающим, чем он был на самом деле. Время было не самое приятное. Рэдские подвиги генерала Рагнгерд тогда еще не успели стать страшноватой сказкой, а казенные цветы на ее и ее мужа могилах — увянуть. Кесарь Эвальд доживал свои последние дни, задыхался, запивал страх калладской огненной, жертвовал на сиротские дома и требовал новых арестов среди «отравившей» его нелюди. Его старший сын, Эдельстерн, тихим голосом обещал «смягчение режима» и всяческие блага тем, кому следовало это пообещать. Наместница Рэдум Эстер, чей престиж после истории со скоропостижной и внезапной гибелью Рагнеды Скульден сильно упал и более никогда не поднялся, оставила заботы об Архипелаге племяннице и тоже готовилась покинуть этот мир. Окраины кесарии лихорадили погромы против «нелюдей», либеральные газеты молчали, консервативные проводили обзоры дамских мод и собачьих выставок. В самом воздухе под низкими облаками висело что-то безнадежно-тоскливое. О том, что такое безвременье называется «реакция», Кейси узнала куда как позже.

В один из тех омерзительных вечеров она, гимназистка предпоследнего года обучения, зашла к старшей подруге. Формально — за книгой, на самом деле — за советом. Кейси переживала очередную отчаянную любовь, имени которой теперь не могла даже вспомнить. И, разумеется, тогда на свете не существовало ничего, важнее той любви: ей было почти пятнадцать.

Бессменный денщик Дэмонры по фамилии Гребер, в мирное время выполнявший функции то ли повара, то ли дворецкого, а может все сразу, открыл дверь и пропустил изрядно промокшую Кейси внутрь. В гостиной обнаружилась хозяйка дома — тогда еще криво и коротко остриженная девушка с тонким шрамом через щеку — и некий незнакомец, которому та пыталась что-то втолковать. Незнакомец стоял у окна, скрестив руки на груди, и самым любезным образом ее не слушал. Дэмонра говорила на рэдди. Услышав шаги, она тут же перешла на морхэнн.

— Это не обсуждается, это не просьба, — прошипела она мужчине и уже совсем другим тоном продолжила, — Кейси, милая, как я рада тебя видеть!

«Милая Кейси» сильно сомневалась, что она пришла вовремя. У нее даже мелькнула мысль, что великая любовь до завтра не сдохнет. Девушку не оставляло ощущение, что она прервала какой-то чрезвычайно важный разговор и что ей не рады. По крайней мере, незнакомец точно рад ей не был.

— Кейси, милая, знакомься. Это Найджел Наклз, специалист по вероятностным манипуляциям, — Дэмонра, как и все нордэны, не одобряла, когда магию называли магией. Магия превращала троллей с великанами в горные хребты и обратно. А калладские маги — так, вероятностями баловались понемножку. — А это — Кейси Ингегерд, гимназистка, надежда калладской некромедицины в будущем и просто красавица, как ты можешь видеть уже сейчас, — преувеличенно весело отрекомендовала подругу нордэна.

— Чрезвычайно рад знакомству, — представленный Наклзом мужчина действительно смахивал на нечто типично калладское, но легкий акцент с головой выдавал какого-нибудь Грассэ. Поклонился он любезно и отстраненно. Светлые, широко расставленные глаза мага с совершенно неподвижными зрачками смотрели прямо сквозь Кейси. Признанная красавица гимназии и всего прилегающего мира впервые в жизни столкнулась с такой потрясающей бестактностью. Обычно мужчины в ее присутствии не забывали восхищенно — или на худой конец глуповато — улыбаться. К пятнадцати годам особенного ума или хотя бы выдержки взять было неоткуда, поэтому она тут же вздернула носик и окатила «специалиста по вероятностям» уничтожающим взглядом. Маг — ну бывают же такие истуканы! — проигнорировал и это.

— Я тоже весьма рада, — ледяным тоном заверила подругу Кейси. — Я, пожалуй, пойду. На минутку заходила.

Дэмонра, видимо, почувствовала неловкость ситуации, а, может, подумала о дожде за окном. Так или иначе, она покачала головой:

— Пять минут никого не убьют. Я заварю чай, а Гребер найдет тебе извозчика. Не дело в такую погоду шататься по улице. Будь добра, развлеки господина Наклза беседой. Он в столице впервые и еще не успел ее посмотреть, я уверена, тебе будет, о чем ему рассказать. Я сейчас вернусь, — и исчезла в коридоре.

Кейси неприязненно оглядела на потенциального слушателя. Ничего примечательного он из себя не представлял и на первый взгляд мог сойти за измученного жизнью клерка из бедного района. Нордэна отметила старую мешковатую одежду, явно с чужого плеча, нездоровую худобу, прямо-таки мертвенную бледность лица и глубокие тени под глазами. Правда, для своего потрепанного жизнью вида маг держался чересчур прямо. Кейси он с ходу показался высокомерным и неприятным. Позже она поняла, что, скорее всего, перепутала высокомерие с замкнутостью. А вообще весь вид Наклза, от холодного прямого взгляда до вскинутого подбородка и скрещенных на груди рук говорил, что маг готов держать оборону и ничего хорошего не ждет.

Будь Кейси старше и умнее, она, конечно, не стала бы проверять, насколько эта оборона крепка, но ей было пятнадцать, а нахал с ледяными глазами ей даже не улыбнулся.

«Ну держись», — с веселой злостью подумала нордэна, предвкушая показательную порку.

— Итак, вы впервые в столице? — проворковала она.

— Да, впервые. Миледи Дэмонра очень добра, — глуховатым голосом сообщил маг. Без малейших эмоций. Он даже смотрел не на Кейси, а куда-то чуть мимо ее лица. — Я вовсе не претендую на ваше внимание. Все, что мне следует знать о Каллад на Моэрэн, можно найти в справочнике. Благодарю.

Будь Кейси хотя бы на пять лет старше, она бы поверила, что человека не интересуют столичные достопримечательности, а не строго обязательно она сама, кивнула бы и инцидент был бы исчерпан. Но пятнадцатилетняя звезда гимназии настолько явного пренебрежения своим обществом стерпеть не могла. Она задрала нос так высоко, как только сумела, и принялась ронять общеизвестные факты о Каллад, нисколько не скрывая, что делает магу великое одолжение. Среди общеизвестных фактов она, в том числе, пару раз упомянула, что рэдских беженцев — рассадника заразы и преступности — здесь и без Наклза более чем достаточно. Разумеется, это было сказано очень вежливо и тонко, со всем очаровательным великосветским ехидством, доступным старшекласснице. Замкнутое лицо мага стало еще более замкнутым. Наклз поблагодарил Кейси за сведения сухо и ровно, только акцент сделался чуть заметнее.

Воодушевленная успехом и собственным красноречием, она продолжила самозабвенно отпускать шпильки. А также попутно демонстрировать свои знания из самых разных областей, от литературы и театра до химии. Обычно окружающие млели, когда миловидная блондинка так умно рассуждала о философских течениях, природе материализма и многих других вещах.

Дэмонра отсутствовала минут десять. Мага все это время изящно и ненавязчиво ставили в известность, что он невежда и хам, не имеющий ни малейшего понятия об окружающем мире, но, так и быть, здесь можно сделать скидку на его происхождение из варварской страны, и эта скидка любезно делается. Наклз слушал, не перебивая.

Кейси была свято уверена, что тот просто дар речи потерял, а она, умница, проучила нахала, указав ему его место. И вообще эту головомойку он долго не забудет.

Вот уж с тем, что Наклз не забыл, она не ошиблась.

Когда Дэмонра вернулась, в гостиной стояла напряженная тишина. Сыпать колкостями при подруге Кейси не позволял этикет, а маг и вовсе молчал, как истукан, глядя в пламя камина.

— Ну, Кейси, ознакомила нашего гостя с калладским гостеприимством? — поинтересовалась Дэмонра, все так же преувеличенно бодро. — Наклз, ты уже веришь, что здесь можно жить, несмотря на климат?

Маг отвернулся от огня и ни к кому не обращаясь сообщил:

— Я верю, что в Каллад превосходная система образования.

— В самом деле? — любезно улыбнулась Кейси. Она была почти готова простить нахала, наконец, оценившего ее заслуги по достоинству.

— Да. Меня чрезвычайно впечатлили ваши познания по самому широкому спектру… отвлеченных дисциплин.

Вот тут Кейси начала постепенно понимать, что маг вовсе не делает ей комплиментов. Комплименты таким тусклым голосом не отвешивают, если только не хотят оскорбить. Пока она соображала, что такое несет маг, Наклз все так же скучно закончил:

— С таким багажом знаний вы выйдете из учебного заведения великолепным специалистом. Всесторонне подготовленным… к поражению.

— Наклз, пожалуйста, — довольно резко начала Дэмонра.

Маг дернул щекой и что-то сказал на рэдди. Рэдди Кейси тогда понимала с пятого на десятое, но на то, чтобы разобрать слова «злая кукла» и «я ухожу», ее познаний было достаточно. Дэмонра так же резко заявила на рэдди, что Наклзу бы следовало уважать ее друзей. Тот, не отвечая, развернулся и направился к двери в коридор. Дэмонра схватила его за руку выше кисти. Рукав плаща задрался, и те несколько секунд, которые маг со злым лицом выворачивался из хватки, Кейси очень четко видела синие цифры идентификационного номера, выбитые на тыльной стороне его ладони.

Рэдский маг, служивший в Аэрдис, теперь в Каллад. Такого безумия Кейси даже от Дэмонры не ожидала. Она смотрела на номер с таким чувством, будто видит сон.

Война Каллад и Аэрдис шла уже пятую сотню лет с небольшими перерывами, переменным успехом и неизменной жестокостью. Большую часть этого времени враги выясняли отношения на чужих территориях, так что в средствах особенно не стеснялись. Потом появилась дальнобойная артиллерия и, значительно позже, хлор в баллонах. А дальше дружно взвыли Эфэл, Эсса, Рэда и вообще все, кому не повезло оказаться испытательным полигоном во время бойни за идеалы. Выть они могли бы долго и безрезультатно, но к вою прибавились диверсии. Когда в Каллад рванул третий завод, а в Аэрдис утечка хлора погубила несколько сотен человек, заинтересованные стороны решили пересмотреть границы дозволенного. Так родился знаменитый пакт Рэссэ-Мадиар. Многие до сих пор считали его верхом гуманизма.

Этот документ, принятый почти десять лет назад, запретил использование газового оружия, закрепил возможность обмена пленными и вообще снизил общий уровень варварства с обеих сторон. Он же категорически осудил применение вероятностных манипуляций в любом виде. Не то чтобы это сильно помогло — магов по-прежнему использовали во всю — но вот отношение к войне несколько поменялось. Пленных солдат и офицеров теперь не обязательно добивали, могли и отпустить за выкуп. Магам повезло меньше: если их удавалось схватить, никто не разбирался, чем они там занимались в армии — лечили камни в почках генералу или пытались устроить светопреставление в рядах противника — и разговор был предельно коротким. Брать их в плен было официально запрещено. Любого имперского вероятностника ждал расстрел на месте, будь это хоть жуткий-прежуткий «Цет», хоть помщник медика с минимальным магическим классом.

И у Дэмонры, протащившей в Каллад татуированное диво, могли быть очень серьезные неприятности. Вплоть до повешения, если у дива, помимо номера, имелась героическая биография.

Наклз, перехватив взгляд Кейси, вспыхнул. Буквально пошел красными пятнами, словно ему надавали затрещин.

— По твоим же словам, пытки в Каллад запрещены лет двести как, довольно ломать мне руку, — уже на морхэнн попросил он Дэмонру. Если это было просьбой — на комнату как будто слой инея лег от его тона. Нордэна разжала пальцы. Маг резким движением одернул рукав и все же вышел прочь. Не забыв напоследок отвесить короткий поклон и сообщить Кейси, что он был чрезвычайно горд познакомиться со столь умной и светской барышней, которая, безусловно, помогла ему составить самое выгодное мнение о Каллад. Ошеломленная Кейси слушала быстрые удаляющиеся шаги и гадала, зачем Дэмонра притащила сюда такое опасное и, очевидно, ненормальное существо. А также чего такого она сказала, что существо настолько оскорбилось.

Дэмонра нервно пробарабанила пальцами по столу и нахмурилась:

— Кейси, что у вас здесь было?

— Да ничего, я рассказала про город, как ты просила…

— Видимо не так, как я просила. Он бы не набросился первым.

— А мне кажется их… этих… этих существ как раз так и тренируют, чтобы они первыми бросались!

— Ты с каких-то пор стала специалистом и в данной области?

После слов мага подобный вопрос просто не мог Кейси не взбесить:

— Велика честь! И этот псих даже не калладец! — основное правило Дэм-Вельды гласило, что, когда аргументов нет, следует вспомнить национальность. Если Дэмонра не могла презирать мага как подданая кесаря, то уж как нордэна она просто обязана была это делать.

— Не калладец. И не гражданин, если ты об этом. Но он все-таки человек, — сощурилась Дэмонра. К удивлению Кейси, правило не сработало.

— Мне странно слышать это от тебя.

— А мне вдвойне странно говорить тебе такие очевидные вещи! В следующий раз я попрошу тебя оставлять великоимперские амбиции Архипелага за порогом этого дома и уважать моих друзей.

— Друзей?! Это цепной пес Гильдерберта! С соответствующей татуировкой, между прочим. Такие, как он, наших ребят сотнями убивают! — возмутилась Кейси. Возмутилась громко и горячо, уже понимая, что, скорее всего, не была права.

— «Ребят» на линии огня не бывает, — довольно зло одернула ее Дэмонра. — Не путай антивоенные романы и реальность. Ребятишки у нас не воют довольно давно. И, нет, Наклз занимался не этим. Впрочем, даже если бы он младенцев потрошил, он мой гость, а ты — в моем доме. Отношения выясняйте за его порогом! И тебе пора, если ты ничего не хотела.

На том и порешили. Впрочем, Дэмонра с тех пор пристально следила за тем, чтобы Наклз не пересекался с прочими ее гостями. Во всяком случае, в доме нордэны Кейси больше его ни разу не видела. А о той нелепой сцене быстро позабыла.

Вторая их с Наклзом встреча случилась почти через полтора года. Две холодных, ветреных и на редкость бесснежных зимы успели начаться и кончиться, стоял конец апреля, и Кейси вместе с толпой абитуриентов пыталась подать документы в Калладскую государственную Академию. Часам к пяти вечера ей это все же удалось. Девушка выходила из здания уставшей и, как ни странно, счастливой. Не успела она спуститься с крыльца, как зарядил крупный дождь. Солнце продолжало светить, и Кейси, сочтя это добрым предзнаменованием, глазами искала в небе радугу. Радуги не было. Зонта у нее с собой тоже не было, но ждать, пока дождь закончится, не хотелось: Кейси так и тянуло прогуляться под золотившимися на солнце нитями.

Темная лента Моэрэн тускло блестела. Свежий ветерок шевелил полы нового пальто. Кейси уже успела промочить ноги, но, бредя по набережной, чувствовала себя абсолютно счастливой. Она касалась рукой влажного гранита ограждений, сверкающего на солнце, шлепала по лужам, загребая воду носками щегольских ботиночек, улыбалась прохожим и любила весь мир разом, как бывает только в юности. В довершение всего, по дороге к ней прибился черно-белый котенок. Грязный и мокрый комочек истинно калладской расцветки жалко пищал и, наверное, хотел есть. Сострадание и нежелание испачкать дорогое пальто боролись в Кейси около минуты, но пищащий котенок, не отстающий от нордэны, победил. Она остановилась, присела, подхватила догнавшего ее зверька на руки, стараясь все-таки держать его подальше от белого мехового воротника, а когда снова подняла глаза, то уже близко увидела на набережной высокого мужчину под большим зонтом, идущего ей навстречу. Что-то в его осанке и посадке головы показалось ей смутно знакомым. Сердце Кейси забилось сильнее. Никаких объективных причин для этого не было, просто уж слишком истекающий золотом вечер напоминал сцену романа. Из такого яркого солнечного марева навстречу нордэне непременно должна была выйти ее судьба в лице юнкера старшего курса, но можно сразу и офицера. Непременно в красивом мундире и с кучей медалей на груди. Увы, с офицером не задалось: прохожий был одет в гражданскую одежду. На нем было черное пальто с глухим воротом, любимого профессорами и интеллигентами фасона, слишком чистые для такой погоды ботинки и перчатки поистине снежной белизны. Солнце слепило глаза и мешало разглядеть лицо. Мужчина поравнялся с Кейси, замер, а мгновение спустя она сообразила, что дождь на нее больше не капает. Выпрямившись, нордэна обнаружила себя под услужливо подставленным зонтом.

— Спасибо, — улыбнулась она, запрокидывая голову, чтобы разглядеть незнакомца. Тот все-таки был очень высок.

— Пожалуйста, — ответил он с некоторым опозданием и как-то глуховато. На этот раз он говорил уже без малейшего акцента. Но голос Кейси узнала раньше, чем лицо.

Лица она, по чести сказать, и не узнала бы. Маг с их первой встречи сильно изменился в лучшую сторону. Если в гостиной Дэмонры стоял усталый, побитый жизнью и совершенно измученный рэдец, даже огрызавшийся вяло и невыразительно, то теперь взору нордэны предстал идеально причесанный и выбритый калладец, явно ни разу в жизни плохо не евший — не говоря уж о какой-то там войне, которую он мог видеть.

Наклз ее, скорее всего, тоже узнал с опозданием.

Столкнувшись с холодным как зима серым взглядом, Кейси решила, что маг сейчас в лучшем случае просто развернется и уйдет вместе со своим спасительным зонтом. А в худшем — еще и скажет ей что-нибудь на память. Полтора года спустя Кейси уже начала понемногу понимать, что ей не следовало накидываться на человека просто потому, что он вовремя ей не улыбнулся.

Скользнув взглядом по лицу Кейси, маг перевел взор на пищащего котенка, которого нордэна от удивления прижала к груди, и едва заметно усмехнулся:

— Неожиданно.

Сложно было сказать, относилось это замечание к их встрече или к тому, что Кейси решилась испачкать пальто из-за безродной твари. Правда, на сей раз четвероногой.

— Д-добрый вечер. Вас сложно узнать.

— Сочту за комплимент, — без капли тепла сообщил маг.

— Нет-нет, я в хорошем смысле! — сбилась Кейси. Она прикусила язык за секунду до того, как ляпнула, что у мага и акцент совершенно пропал. Он говорил с прямо-таки эталонным столичным произношением. Увы, любая похвала, с учетом их прошлой встречи, могла быть истолкована как оскорбление. И выражение светло-серых глаз, от пылающего неба и воды сделавшихся опасно золотыми, ей подсказывало, что именно так оно и будет. — Я, наверное, вас задерживаю? — там, где не сработало бы очарование, следовало проявить манеры.

— Ничуть.

Другого человека Кейси непременно бы спросила, не гуляет ли он, и, если да, то как находит город, но с учетом всего, что произошло в гостиной Дэмонры, это было немыслимо. Нордэна думала только о том, как бы ненароком не поглядеть на белые перчатки, под одной из которой должен быть спрятан синий номер. А те почти светились, притягивая взгляд.

— Погода не располагает к прогулкам без зонта. И с животными. Я мог бы поймать вам пролетку или проводить, если желаете, — прохладно-вежливо сообщил Наклз. Кейси растерянно кивнула и оперлась на любезно подставленную руку. Остаток пути до дома нордэна помнила смутно. Котенок жалобно попискивал, маг молчал, дождь звонко барабанил по лужам, а она все думала, как бы так поаккуратнее извиниться, чтобы исправить отвратительное впечатление, которое она, к гадалке не ходи, произвела на Наклза. И с удивлением осознавала, что у нее краснеют не только щеки, но и уши.

Маг в гробовом молчании довел ее до подъезда. В голове Кейси к тому моменту уже созрел наивный замысел, включающий в себя чай, конфеты и припасенную тайком от тетушки бутылку розового игристого. Лучезарно улыбнувшись — от ее улыбки окружающие обычно таяли, и Кейси это знала — нордэна попросила Наклза зайти на чашку чая. Маг чрезвычайно вежливо отказался. Шоколад и игристое также не возымели никакого эффекта. Разве что бровь потенциального гостя поползла вверх.

— Вы, должно быть, очень на меня сердиты, — со ступенек сообщила Кейси, прижимая к груди пригревшегося и переставшего пищать котенка. Ей было стыдно за собственную глупость почти до слез. — Это справедливо.

Маг покачал головой:

— Нет, ничуть.

— Но вы же на меня обижены?

— Конечно, нет.

— В самом деле? Почему?

— Потому что оскорбления столь юной барышни стоят недорого, — любезно и отстраненно пояснил Наклз.

Кейси хлопнула глазами. Это еще могла быть ошибка. Не могла вся логика мира дать сбой разом. Ни улыбка не сработала, ни кофеты с игристым, а теперь еще и ее неловкая попытка извиниться терпела крах. она собрала в кулак всю свою волю и поинтересовалась:

— А извинения?

— Не дороже, — все тем же ровным тоном ответил маг. Он, очевидно, не имел желания ее оскорбить, так, давал исчерпывающие пояснения. Ответный удар, пришедший через полтора года, был болезненным. — Доброго дня, — добил Наклз, прежде чем Кейси успела ответить хоть что-то.

Глядя вслед удаляющемуся магу, нордэна дала себе слово, что будет вечно презирать и ненавидеть этого бессердечного гордеца, отучится на некромедика, возьмет его под крыло и когда-нибудь, непременно, спасет ему жизнь, в обход всех правил и с риском для себя. И уж тогда-то он горько пожалеет, что был так несправедлив, глух, слеп и вообще. Проще говоря, Кейси влюбилась по самые уши, но и об этом она догадалась с солидным опозданием.

За следующие десять лет она сделала большой прогресс. А именно, действительно отучилась на некромедика, хотя Наклз, как специалист второго класса, вчерашней студентке, конечно, не достался. Попасть в его жизнь с этого входа было невозможно, и Кейси стала искать другие. Она осталась в аспирантуре, потому что Наклз устроился в академию приват-доцентом. Одни бесы знали, считал ли профессиональный вероятностник «случайные» встречи на лестнице случайными, но Кейси к делу подошла ответственно. Защищала неграждан при каждом удобном случае. Хвалила мелодичность рэдди и народные песни, написанные на нем. Даже как-то съездила в Рэду на недельку, но досрочно вернулась из «райского уголка» вся искусанная комарами. Правда, с шикарными фотографиями, которые показала, как только привела руки и лицо в приличный вид. Впечатление они произвели на кого угодно, только не на Наклза, равнодушно похвалившего свет и композицию, а не вековые сосны и поля под солнцем. Кейси не сдавалась. Она теперь могла написать про Наклза целую энциклопедию: точно знала, какой маг пьет чай и какое предпочитает вино. Убедилась, что он чихает на кошек, не выносит благотворительных дам, вежливо прячет зевки, когда речь заходит о политике, спасении мира и последних веяниях искусства, и может терпеть без ущерба для окружающих не более трех глупых вопросов к ряду. С тем, что Наклз не любил, все было понятно, предметы, которые ему не нравились подчинялись определенной системе. С тем, что любил — дело обстояло сложнее, там были сплошные исключения. Наклз, судя по всему, питал светлые чувства только к теории вероятностей, которую преподавал, к Дэмонре — по совершенно непонятным причинам, потому что двух столь различных людей найти было сложно — к тишине и крепкому чаю с каким-то невероятным количеством сахара.

И, да, той далекой весной он не соврал, никакой обиды или неприязни к Кейси он не испытывал. Равно как и никакой приязни. Кейси Ингегерд просто выпадала за границы интересующего его мира. Впрочем, за эти границы выпадало многое, и здесь оставалось только смириться. Кейси смирилась. Другой вопрос, стало ли ей легче.

О ее любви, наверное, знали все, кроме Наклза. Это «кроме Наклза» Кейси очень оберегала. Интуиция подсказывала ей: исчезни это единственное исключение, и маг сделает так, что они более не увидятся. Наклз не был тщеславен, безответно влюбленная дура в качестве аксессуара ему не требовалась, даже если дура была хороша собой и готова на все. Так что Кейси, истратив много сил, приучила себя не краснеть, не запинаться и не нести околесицу, стоило магу показаться в поле зрения. Первые года два Дэмонра не уставала ее подкалывать, мол, оценила скромное обаяние интеллигенции? Потом, видимо, сообразила, что придурь затянулась. Поговорила «серьезно», объяснив, что Наклз ей не пара, потому что он вообще никому не пара и такие умирают холостыми. Кейси понятливо кивнула, и ничего не изменилось. На пятый год Дэмонра, перехватив очередной влюбленный взгляд Кейси, брошенный вслед магу, звучно выругалась и пообещала его как следует напоить при случае. Магда предложила добавить кулаком, для лучшего, так сказать, взаимопонимания. Кейси так и не поняла, то ли они и вправду ходили ее «сватать», то ли что, но Наклз чудесным образом почти перестал с ней пересекаться. Кейси не помнила, что именно наговорила подругам, но точно помнила, что сумела испугать даже бесстрашную Магду.

Потом Кейси пару раз видела Наклза идущим по улице с Абигайл Фарессэ, некромедиком на государственной службе. Фарессэ была замужем, но ходили слухи, что услуги, которые она оказывает магу, не ограничивались профессиональными. Впрочем, какой мог быть профессионализм у рэдской выскочки, как-то прорвавшейся через цензовые законы. Кейси очень хорошо запомнила, как они шли по залитой солнцем улице. Наклз с самым невозмутимым видом вел Абигайл под руку и, видимо, рассказывал что-то смешное, потому что Фарессэ, почти повиснув на нем, смеялась до слез. И, нет, их явно не волновало, кто на них смотрит и что думает. Затасканное слово «ревность» обрело смысл, и оно выглядело как черноглазая смеющаяся женщина в мягкой немодной шляпке. Кейси впервые в жизни желала человеку зла, искренне и от всей души. Иногда ей казалось, что, если бы Абигайл вдруг пропала, всем стало бы только лучше, особенно Наклзу, которому вовсе не следовало связываться с замужней охотницей за деньгами. Нордэнские боги услышали свою подопечную: через два года Фарессэ вроде как уехала в Рэду вместе с мужем. И ничего снова не изменилось. Кейси, забыв о нордэнской гордости, а заодно и о своем образовании, позволяющем ей понять, что чудес не бывает, пошла к «ведьме» и заплатила немалые деньги за приворот на крови. Привороженный и пожизненно приговоренный к бесконечной любви маг ничего не заметил и, конечно, страстью не воспылал. Кейси не огорчилась только потому, что ничего уже и не ждала.

Нордэна все на свете отдала бы, чтобы как-то переиграть тот далекий осенний вечер. Но, увы, роковые ошибки оставались роковыми ошибками, даже если они выглядели скорее смешно, чем страшно.

Все эти воспоминания промелькнули совсем быстро, ровно за то время, которое нордэне потребовалось, чтобы подняться по лестнице на второй этаж, пройти короткий коридор и осторожно приоткрыть последнюю дверь слева.

Кейси замешкалась на пороге, бросила быстрый взгляд на профиль мага, смутно белеющий в темноте, отчего-то испугалась, что он может проснуться, и поспешила прочь. С омерзительным ощущением, будто у кого-то что-то украла. Магрит удивленно посмотрела на нее, но ничего спрашивать не стала. Подхватив шинель, Кейси выскочила на холодную улицу и только там поняла: Наклз не идиот, он спросит, откуда в доме апельсины. И, конечно, узнает, что она приходила. А заодно и то, какую чушь наплела бедной рэдке.

«Я обязательно вернусь завтра. Расскажу Магрит про падежи. Сама наделала глупостей, отступать некуда. Довольно того, что он считает меня дурой. Пусть хотя бы не считает лгуньей», — подумала Кейси, покосившись на окно спальни. Шторы по-прежнему были задернуты и огня не горело. Нордэна подняла воротник, поежилась и направилась домой.

Там больше не было кошки, потому что на кошек Наклз чихал, зато имелись апельсины, двадцать сортов чая, сладости и фотографии клеверовых полей. Там все было уже готово.

5

Из постели Дэмонра вылезла около полудня. Она бы и дальше продолжила валяться на кипенно-белых, благоухающих лавандой простынях, но ванная с горячей водой тоже была тем еще искушением. Желание поспать и помыться боролись в нордэне около получаса, но последнее все же победило. Дэмонра, недолго думая, цапнула рубашку жениха, с вечера отправленную ею на спинку кровати, с удовольствием потянулась и, стараясь ступать как можно тише, стала пробираться к ванной комнате. Рейнгольд, с детски-умиротворенным видом обнимающий подушку, даже не думал просыпаться. Нордэна вообще не была склонна к сентиментальности, но это зрелище ее умиляло.

Она неоднократно подмечала, что спящие люди выглядят совсем не так, как бодрствующие. Сон стирал фальшивые улыбки, напускное равнодушие и вообще любые дневные маски. И, как казалось Дэмонре, высвечивал некоторые истинные черты характера человека. Не последнюю роль в ее решении все-таки выйти за Рейнгольда сыграло его умиротворенное, почти ласковое лицо.

Дэмонра прокралась по комнате, на ходу подобрав с пола один чулок. Куда делся второй, она даже отдаленно представить не могла. Судя по свету, пробивавшемуся из-под плотных штор, день выдался ясный. Отмокать в ванной она направилась в самом радужном настроении. Дэмонра даже подумывала, не приготовить ли Рейнгольду потом завтрак. Но передумала, рассудив, что и он имеет право на хорошее настроение.

— Я сперва решил, что мне просто приснился очень хороший сон, но потом понял, что у меня пропала рубашка, — констатировал Зиглинд, когда нордэна вернулась. Дэмонра развела руками:

— Мне она больше идет.

— Не поспорить. Можно я не буду отвешивать тебе казарменных комплиментов в духе «а ее отсутствие идет тебе еще больше»?

— Можно. В свете последних событий у меня теперь аллергия на любые комплименты. Представь себе только, у меня обнаружили «полководческий талант». Полководческий талант, Рэй, у человека, который на маневрах шестью сотнями командует! Я прямо так и представила представила себя на коне во главе войска, в дыму и пламени, под грохот канонады… Князь Эскеле бы с зависти удавился.

— Князь Эскеле, полагаю, не удавился бы, а удавил. Вроде бы он так поступил с парочкой кузенов, а где родню не пожалел, там хвалителей не пожалел бы и подавно.

— И правильно все сделал их светлый князь, а решил бы заодно вопросы с женой и сыном, глядишь, в Рэде сейчас меньше свинства было бы, сидели бы смирно, со своей религией и финансово системой… Но это был еще не конец! Оказывается, обнаруженный у меня военный талант равен моей же «ослепительной красоте»! Моей. Красоте. И мне пришлось молча снести такой плевок в сторону кесарской армии, да еще и поблагодарить за добрые слова.

— Не верю, что молча, — улыбнулся Рейнгольд.

Дэмонра скривилась:

— Ну хорошо. В ответ я сравнила доблесть рэдской аристократии с ее же государственным умом. Дальше Рэссэ сделал мне страшные глаза, так что пришлось молчать и пить.

Рейнгольд все цвел в улыбке:

— Давай я сделаю омлет, а ты расскажешь мне, что там творилось, если хочешь. Газеты я читал, они… невыразительны.

Дэмонра опустилась на ближайший стул и стала вдумчиво натягивать чулок. Когда Рейнгольд уже перестал ждать ответа, она поинтересовалась:

— Ты разве любишь сказки?

— Пока их не путают с реальностью — да, люблю. Только с хорошим концом. И с моралью.

— Юрист — и с моралью?

— Что поделать, — он уже резал на ломтики принесенный из холодного погреба кусок ветчины. — Кому чего не хватает. А у твоей сказки будет хороший конец?

— Хороший конец в нордэнской сказке обычно исчерпывается «и все они умрут, но не сегодня».

— Но сказка-то рэдская.

— Не знаю, бесов в мешок мы тоже не зашивали и принцесс не умыкали. Это, Рэй, вообще странная сказочка на стыке с драмой. Десяток трупов в прологе, ни одного — в основном действии, а сколько и чего будет в эпилоге — еще видно будет. Началась, Рэй, сказочка с того, что мы переехали через Седую… Реки, знаешь ли, ленивы, они не склонны разливаться в тот самый момент, когда следует потопить к бесам захватчиков, а больше нам никто помешать и не пытался, так что мы спокойно добрались. Выгрузились из эшелонов, взяли винтовки и… Ты в чудеса веришь?

— Нет.

— Хорошо. Тогда мы переехали через Седую, выгрузились из эшелонов, взяли винтовки и… Видимо, там или горели конопляные поля, и дальше была одна большая галлюцинация. Потому что я не знаю, как объяснить тебе весь бред, который случился после. Тебя еще ничего не смущает в моем рассказе?

— Меня смущает, что рэдцы не подорвали мост. Через Ларну ведь не так много удобных мест переправы?

— Седую, Рейнгольд, Седую. Я понимаю, что Ларну мы оттяпали не по закону, но все-таки мы ее оттяпали и назад не отдадим. О да, мост был целехонек. Нас это тоже смутило. Мы часов пять искали взрывчатку, подпиленные сваи, мага-диверсанта и все прочие простые радости войны. Не нашли. Но дальше на поезде ехать не рискнули. И потащились через поля. По пути, хм… Как бы это выразиться? По пути захватывая вражеские деревни и села, пару городов. Вражины поили нас молоком, хлеб-соль, твою мать… Ни единого выстрела, Рэй. Я не шучу. Старосты сразу выходили к нам на встречу с символическими караваями, мэры — с ключами. У последних лица были покислее, но, тем не менее, сопротивления как такового не было. Помнишь, как горцы прокатились по Виарэ? Вот мы прокатились почти до их «столицы» с той же скоростью, никого, правда, не убив. Оставляли в тылу отряды и шли себе дальше. Правда, пить после второго сдавшегося города решительно перестали. Как-то уж очень было подозрительно. Мечта наемника, а не война, если коротко. И, да, самое главное: ни одной аэрдисовской свиньи. Всю эту мразь как помелом вымели. Если бы не климат, я бы подумала, что мы топаем на маневры где-нибудь в провинции. Чувство вполне сказочное, потому что…, - Дэмонра замялась.

— Все ненастоящее, — подсказал Рейнгольд.

— Именно. А пуля откуда-нибудь из кустов — настоящая. Да вот пули нет. Есть только кусты, поля и люди, которые тебе улыбаются. А вот как раз улыбаться-то они и не должны.

— И что же было потом?

— А потом мы добрались до Грады, чтоб она сгорела, и все стало очень просто и очень мило. В газетах это, наверное, описано иначе, но дело было так. В дневном переходе от Грады нас встретили какие-то расфуфыренные субъекты в лисьих шапках. С предложением немедленно заключить мир на любых приемлемых для кесарии условиях. Я сама их только мельком видела, но, говорят, то еще было зрелище. Полагаю, переводчик догадался творчески подойти к делу и то, что посоветовал этим ослам Вильгельм, перевел очень неточно. Выяснилось, что белокрылые приятели рэдцев улетели еще три дня назад, причем местный князек, не будь дураком, удрал вместе с ними, прихватив казну и бросив штаб.

Дэмонра могла бы добавить, что так Западная Рэда лишилась главного сторонника ее независимости, неоднократно и громко заявлявшего, что калладская власть за Седой установится только через его хладный труп. А Кассиан никогда не забывал ехидно добавить, что львиную долю населения Западной Рэды такой расклад более чем устроил бы.

— С казной все понятно. А как штаб?

Дэмонра скривилась и стала преувеличенно внимательно осматривать резинку чулка:

— Как-как… Да со штабом тоже все понятно. Одни застрелились, другие поступили умнее и сделали вид, что смены власти не заметили. Затрудняюсь сказать, на чьей стороне мои симпатии. Так или иначе, мы никого не убивали.

— Я догадываюсь, на чьей стороне твои симпатии, Дэмонра. Так вот, они были неправы.

— О да, форменные негодяи. Выпачкали своей кровью нашу блестящую, так скажем, победу. Какой моветон. Ладно, об этом не будем. Через три дня явился канцлер Рэссэ — то есть, как ты можешь понимать, то, что было сюрпризом для нас, для него не было таким уж сюрпризом, — с бумагами от кесаря. И Западная Рэда, наконец, воссоединилась с Восточной, правда, в составе Кесарии Калладской, ну да это детали.

Это счастливое историческое событие обмывали еще три дня, разными составами, а потом нас, наконец, отпустили домой…

— Дэмонра, а ты действительно предпочла бы там месяц или два стрелять, месить грязь, разносить чуже дома…

— … устраивать танцульки в соборах, вешать студентов на фонарях, продолжай уж! — взвилась она.

— Я просто не понимаю, почему тогда ты плачешь.

Дэмонра зло утерла глаза:

— Это солнце. Светит ярко. И снег. Я отвыкла.

— Что там еще было?

— Ничего, Рэй, ничего там не было такого, о чем стоило бы рассказывать! Своего первого дезиртира я застрелила десять лет назад, а с тех пор в армии не происходило ничего такого, от чего можно было бы плакать. Это солнце.

— Это может быть солнце, ветер, гроза и что угодно другое, но я прошу тебя: выходи в отставку. Ты или лжешь, или плачешь над отвлеченными вещами. Первое я переживу, а второе тебя убьет.

— Отвлеченные вещи этого не умеют. Меня убьют или пуля, или бутылка. Уверяю тебя, мать была единственным исключением в родословной, и то не по своей вине.

* * *

В часы, предшествующие приему, настроения среди большей части калладцев царили самые мрачные. Солдаты ничего не понимали, но это было простительно — готовности сложить голову по первой придури умных и понимавших было вполне достаточно. Гораздо более неприятным Дэмонре казалось то, что и офицеры понимали в происходящем не больше. Калладская народная мудрость гласила, что не стоит есть пирог, который сам не лепил. И вдвойне не стоит есть пирог, который слепили враги, как бы вкусно тот ни пах. Канцлера Рэссэ, довольного, как обожравшийся сметаны кот, это явно нисколько не беспокоило. Ему, видимо, светили очередной орден за заслуги перед отечеством и прибавка к жалованью, которое без того позволяло оплачивать придури трех безмозглых сыновей и одной дочери.

Случайно столкнувшись с ним, Дэмонра в меру вежливо поклонилась, но разговора поддерживать не стала, отделавшись каким-то поверхностным замечанием и отговорившись множеством дел. Дел у нее, разумеется, не было и быть не могло, но тот сделал вид, что верит.

Сослуживцев своих нордэна нашла на квартире, выделенной ей и Зондэр. Гребер дежурил у дверей и, судя по тому, как старательно он выговаривал слова и отводил глаза, времени денщик даром не терял.

— К вам заходили, бар-рышня, — сообщил он сапогам нордэны.

— Хоть на людях называй меня «ваше благородие», — поморщилась тридцатидвухлетняя «барышня» с шашкой у пояса.

— Дык люди — внутри сидят, а тут, того, свиньи бродят, бар-рышня, — не растерялся Гребер.

— Лисы, Гребер, лисы, а не свиньи. Свиньями они будут через час-другой, когда начнется кормежка, — пробормотала нордэна, заходя. Ее мать, наверное, за такой комментарий съездила бы Греберу по зубам, но Дэмонра никак не могла одернуть человека за то же самое, что сама думала, только потому, что она дворянская дочь, а он — крестьянский сын. И дело здесь было не в благородстве натуры и уж, конечно, не в либерализме — Дэмонра была бесконечно далека от политики и скорее считала себя консерватором, если консерватор — это такой человек, который видит вокруг очень много грязи, но тяги ее убирать не имеет. Просто Гребер, чей бы сын он ни был и сколько рэдской самогонки он бы ни выпил, был прав, а воевать против правды было делом заведомо провальным.

В комнате было сумеречно, накурено и, как ни странно, уютно. Уют создали лампа под зеленым абажуром, большущий, пышущий жаром самовар и раскормленная хозяйская кошка, временно уступленная дорогим гостям вместе с помещением. Кошка проявила хороший вкус и вальяжно развалилась на коленях у Эрвина. Лейтенант рассеянно поглаживал полосатую красавицу, издававшую утробное урчание. Маэрлинг, разместившийся в кресле напротив, пытался сманить даму к себе, суля ей кусок ветчины, но дама так дешево не продавалась, о чем сообщала презрительным зеленым взглядом. Зондэр, Магда и Кейси устроились вокруг небольшого круглого столика, застеленного скатертью с кистями, и вели между собой неспешный разговор.

Магда совершенно серьезно выпытывала у окружающих, успеет ли она до вечера обратиться хоть в какую-нибудь религию и удрать на благодарственный молебен по случаю победы, причем так, чтобы вытаскивать ее оттуда было недипломатично, неполиткорректно и вообще затруднительно. Слов «политкорректно» и «дипломатично» в словаре Магды не было, поэтому она выражалась проще и доступнее «и чтоб… меня оттуда достали». Мотивация ее была предельно проста: в церкви, конечно, пахнет какой-то приторной штукой, шумят и мешают спать всякие священники, но даже там будут пороть меньшую чушь. Кейси предлагала варианты. Зондэр молча рылась в добытом у санитарок медицинском справочнике, периодически аккуратно выписывая оттуда названия редких болезней и их характерные симптомы. Она, похоже, еще верила в возможность «заболеть». Маэрлинг пошел дальше и уговаривал Эрвина устроить ему какой-нибудь легкий перелом. Эрвин в ответ уныло сообщал, что в военное время каждый офицер находится в распоряжении Каллад, то есть является фактически государственным имуществом. А за порчу государственного имущества полагались такие штрафы, что он, будучи лейтенантом, за три года столько не заработал бы. Сердобольная Магда, услышав это, предложила Витольду свои услуги, мол, пусть хоть кому-то будет хорошо. Маэрлинг в кои-то веки применил голову по прямому назначению и чрезвычайно любезно отказался, выразив готовность страдать со всеми вместе. Возможно, это было вызвано порядочностью виконта, а может у него все еще были свежи воспоминания о том, что такое «удар правой» в исполнении Магды.

Дэмонра молча реквизировала у Нордэнвейдэ кошку — дама возражала и царапалась, но нордэна была слишком зла, чтобы обратить на это внимание — уселась на стул в углу и, запустив пальцы в пушистую шерсть, стала размышлять, не напиться ли ей еще до мероприятия. Алкоголь у Гребера имелся всегда. В конце концов, существовали вещи, вынести которые на трезвую голову не представлялось возможным. И это не всегда были лекции Наклза, случались в мире вещи и пострашнее. Рыжика со всем его интеллектуальным превосходством, в конце концов, всегда можно было попросить заткнуться посредством битья посуды, а обычно он даже понимал слова. С рэдцами все обстояло сложнее.

Судя по мельком виденным глазенкам под лисьими шапками, «освобожденные» от гнета Аэрдис собирались говорить, говорить и снова говорить. С дрожью в голосе и слезами благодарности. Вот уж что, а использовать лук в тактических целях рэдцы умели, о чем Дэмонра хорошо знала. Впрочем, порыдать на публику большая часть могла и без лука и прочих вспомогательных средств. Калладцы все-таки были более сдержанным в этом отношении народом. В кесарии пустить слезу считалось позволительным только по какому-нибудь очень далекому от реальности поводу, вроде серебристой тучки в небе или полного краха идеального мироустройства. Более приземленные вещи следовало переживать молча.

Вообще, Дэмонре трудно было представить, что бы она сказала или сделала на месте рэдцев. Воображение отказывалось рисовать удирающего ночью кесаря, брошенную столицу, увезенную куда-то казну и оставленную без единого приказа армию, даже если в этой армии без аэрдисовских наймитов оставалось три с половиной интенданта. То есть свою роль она, пожалуй, представить могла. Она, конечно, пальнула бы с крыши в какую-нибудь шишку из захватчиков. А потом застрелилась бы. Или, если бы ума хватило, застрелилась бы сначала, ни в кого не стреляя. Но вот что было делать всем этим графьям, купечикам, горожанам?

Ответа на это вопрос нордэна не знала. Но она точно знала, чего бы калладцы делать не стали ни при каких обстоятельствах. А вот рэдцы сделали. Когда кесарские войска вошли в уже сугубо дружественную столицу, их встречала неведомо как сооруженная в рекордные сроки помпезная стела. Причем, насколько Дэмонра поняла, архитектор от избытка усердия увенчал ее фигурой кесаря Эдельстерна в окружении исконно рэдских святых. Иными словами, излишне старательный дурак оскорбил и традиционно атеистически настроенных калладцев, и очень религиозных рэдцев. Хорошо было только то, что у него хотя бы хватило ума не приклепать крылья заодно и кесарю. Учитывая сложности родословной последнего, за такое украшение Эдельстерн мог бы и повесить.

Благодарность «освобожденных» рэдцев для Дэмонры была столь же непреложной истиной, как честность политиков. Тот факт, что простой народ ненавидел калладцев несколько меньше, чем имперцев, еще не следовало путать с любовью. Нордэне вообще слабо верилось, что тамошним крестьянам станет сильно легче от мысли, что их хлеба летом вывезут вроде как союзники. И накормят ими вроде как сюзерена.

Впрочем, Дэмонра была далека от того, чтобы сочувствовать рэдцам. У тех в свое время хватило ума встать на сторону Аэрдис и весело пускать красного петуха на границах слабого когда-то Каллад. Потом лаборатории Тильды Асгерд несколько уравняли шансы, а затем и круто поменяли расстановку сил. Дэмонра сильной Рэды уже не застала, как не застали ее мать и бабка. На ее памяти это уже была хорошая, солнечная земля, идеально пригодная для строительства летних дач и населенная народом, степень лояльности которого напрямую зависела от подушевого уровня дохода. В целом, восточные рэдцы калладцев по понятным причинам не любили, считали поработителями и безбожниками, но кормили исправно и исправно же получали за это калладские деньги, мало подверженные инфляции. Западные рэдцы, вероятно, рассматривали Каллад только как билет в свое относительно независимое от империи Аэрдис будущее. Вернее даже, как билет до первой железнодорожной развилки. А там рэдцы, к гадалке не ходи, собирались, как и их восточные братья, поехать своим путем, оплатив любезную услугу Каллад некоторым количеством бомб.

За что Дэмонра рэдцев не любила, так за некоторую национальную идею, что вечно разобиженной, но при этом каким-то чудом богоизбранной стране, все должны делать подарочки без отдарочков и процентов по кредитам. Богоизбранная Дэм-Вельда хотя бы ни от кого ничего не просила и не ждала — нордэны молча брали то, что им нужно, не размениваясь ни на торги, ни на благодарности, ни на угрозы.

В оправдание политики кесарей, Дэмонра к тому же могла бы добавить, что калладцы за все эти годы ни разу не устроили в Рэде зачисток по идеологическим соображениям. И даже не сносили их храмы. Позволить рэдцам сохранить самоназвание, язык, религию, неприятно напоминающую об Аэрдис, и прочие вещи, которые имперцы у завоеванных народов пресекали на корню, конечно, было благородно и хорошо. А нордэнская мудрость гласила, что каждое второе доброе дело наказывается еще в этой жизни.

В дверь постучали. На пороге нарисовался смутно знакомый адъютант, белокурый, безусый и молоденький до неприличия.

— Господа, сбор через четверть часа, — отрапортовал он. Потом замялся и уже менее звонко добавил, — Генерал Вортигрен просил передать, что все понимает, но очень хотел бы вас там видеть.

— То есть массовую увольнительную он нам не подпишет? Какая жалость. А что он сам?

— Генерал Вортигрен упал со ступенек. Человек, не проследивший, что доски гнилые, уже наказан. К величайшему сожалению, генерал получил весьма неприятный ушиб, так что он выражает свои глубокие сожаления…

Магда, представив себе сожаления Вильгельма и их глубину, громко расхохоталась. А Дэмонре стало очень любопытно, сколько тому пришлось заплатить за нерадивость плотника. Впрочем, на ее взгляд, здесь цель определенно окупала средства.

— Спасибо. Что-то еще?

Молодой человек тяжело вздохнул. И с некоторой опаской выложил оставшуюся часть поручения. Как оказалось, канцлер Рэссэ тоже все-все понимает, но и он хотел бы видеть офицеров Звезды на приеме. Красивыми и трезвыми. Злые они и так.

В принципе, это было ожидаемо. Полк был показательный. В том смысле, что их смело можно было показывать, если требовалось убедить смотрящих, что сейчас будут есть младенцев. На по-нордэнски светлые глаза, тонкие носы и ледяные улыбки у местных просто не могло не быть аллергии. По старой, пробабкиных времен, памяти.

— Маэрлинг, вытащи флягу из-под мундира, — вздохнула Дэмонра, когда дверь за адъютантом закрылась.

Загорелая мордашка виконта выразила скорбь, сделавшую бы честь десятку помешанных на благотворительности старых дев, которые вдруг услышали, какими словами на самом деле выражаются приютские детишки.

— И переложи в сапог. Молодежь. Всему учить надо.

Званый вечер далеко превзошел самые худшие ожидания Дэмонры. Проклятые рэдцы по каким-то непонятным ей причинам даже разворовать средства, выданные на проведение мероприятия, не удосужились, и игристое в фонтане било часа четыре. Со всеми вытекающими последствиями, то есть прочувствованными речами, раздачей наград и глубокомысленными намеками на содержание выеденного яйца.

Вильгельм Вортигрен любезно «упал с лестницы», сложно сказать, по просьбе кесаря или по своей личной инициативе. Так или иначе, привыкшего называть кошку кошкой Вильгельма заменил вездесущий Рэйнальд Рэссэ, чей лексикон был полон красивых эвфемизмов, а рэдское происхождение предков вроде как намекало на братские чувства к «освобожденным». Канцлер оправдал возложенные на него надежды, то есть с вежливым вниманием выслушал все, что ему сказали «дорогие друзья». Даже сделал вид, что верит.

К сожалению, на этом изъявления благодарности и братской любви не закончились. У рэдцев имелось еще некоторое количество цацек и наградного оружия, которые следовало впихнуть кому-нибудь, кто мог бы обеспечить им лояльность калладской власти. Даже Дэмонра получила дурно сбалансированную железку с длинной и славной историей. И подозрительно крупными рубинами на рукояти. А заодно узнала от чрезвычайно любезных учредителей столько о добродетелях Каллад и калладцев, что ей оставалось только спросить, когда их сбираются канонизировать.

Мрачные лица горожан, виденные нордэной по дороге к особняку губернатора, где проходил прием, намекали, что канонизация будет посмертной. Но простой люд, конечно, на костюмированное представление «Рэда благодарит Каллад за оказанную помощь» не пригласили. Зато цвет нации присутствовал в полном составе. Отличительной чертой местного высшего общества можно было назвать то, что даже Маэрлинг не нашел дамы, с которой ему захотелось бы полюбезничать. А лейтенант в этом вопросе отличался взглядами, потрясающе широкими даже по демократичным калладским меркам.

Тосты за грядущий радостный мир, вечный союз, великую кесарию и нерушимую дружбу народов нужно было терпеть хотя бы из соображений дипломатии. Они и терпели. Велеречивые ответы, по счастью, взял на себя канцлер, а всем прочим оставалось только пить и не морщиться. После сияющих перспектив мира устроители перешли в более серьезное наступление. За взаимопонимание и всепрощение Дэмонра еще выпила. Но потом прозвучал тост «За всех героев, обретших покой в этой земле». Вообще, покой в этой земле на протяжении последних трехсот лет обрели многие. Нордэне захотелось уточнить, кого конкретно разглагольствующий усатый урод считал героями: белокрылых, пришедших вырезать Восточную Рэду, потому что им активно не нравился тамошний этнический состав, или калладцев, которые, двести лет назад прокатившись по Восточной Рэде, теперь заняли заодно и Западную? Этнический состав которой, в свою очередь, не очень нравился уже калладцам, но пшеница там вызревала неплохая. Ничего такого, конечно, уточнять было нельзя. Будучи в самом омерзительном расположении духа, Дэмонра опрокинула еще бокал, размышляя, когда же можно будет, наконец, изобразить подпитие и уйти. Судя по цветущей роже Рэссэ, этот счастливый момент был еще далек.

— Слава Калладской Кесарии!

— За то, чтобы эта война стала последней!

— И за наших славных калладских союзников, которые принесли мир и спокойствие нашей многострадальной земле!

Дэмонра намеренно уселась подальше от окон, проигнорировав приглашение вполне симпатичного рэдца со старомодными бакенбардами. Симпатию к нему у нордэны вызвало именно мрачноватое лицо мужчины. Нынешний сосед нордэны цвел в улыбке и время от времени пытался подлить даме вина, хотя у него самого руки уже явственно тряслись. Дэмонра все ждала, когда же кто-нибудь из западных рэдцев, не оценивший своего сияющего калладского счастья, швырнет в окно камень. В порядке демонстрации большой личной благодарности. Но, видимо, в саду стояла приличная охрана. Вечер плавно перетекал в ночь. У Дэмонры уже начинала понемногу кружиться голова.

— Как благородные люди, давайте выпьем и за наших врагов, честно павших за свое неправое дело! — протянул кто-то с другого конца стола.

Хрустальный бокал брызнул осколками. Зондэр Мондум, увы, не оказалась достаточно благородной и побелела, как полотно. У нее, видимо, имелись свои представления о том, кто здесь честно пал и за чье неправое дело.

— Простите мою неловкость, — проговорила она в повисшей тишине.

— Тогда уж лучше выпейте за ваших друзей, честно павших за неправое дело наших врагов! — рявкнула Магда. Дэмонра удивилась, что после такой солидной порции выпивки Карвэн еще сохраняла способность говорить длинными предложениями.

Канцлер сделал Дэмонре страшные глаза. Пшеница стоила дорого. На его взгляд, достаточно дорого, чтобы временно приравнять убийц и убитых. «Позор для мертвых — не позор», — мысленно повторила нордэна рефрен старинной северной песни, отсчитывая удары крови в висках.

— Майор Мондум поранила руку, — сообщила Дэмонра своей тарелке, соображая, у кого в Ломаной Звезде самые крепкие нервы. Она бы поставила на Эрвина Нордэнвейде. В конце концов, жить в Каллад с гражданством второго класса, да еще и поддельным — это было смело. А уж водить знакомство с Витольдом Маэрлингом и ни разу тому ничего не сломать — это вообще было нечто уму не постижимое. — Лейтенант Нордэнвейдэ, проводите майора Мондум и проследите, чтобы ей оказали помощь.

— Разумеется, — коротко поклонился тот и с самым невозмутимым видом подал Зондэр руку. — Прошу вас.

Игристое в фонтанчике, наконец, закончилось, но, как выяснилось, радость оказалась преждевременной. В зал вплыл десяток ребятишек в белых костюмчиках. Хор. Дэмонра не знала, что они там символизировали: невинность, мир или надежду на светлое завтра, но это уж точно было лишнее. На Архипелаге с каждым рожденным ребенком носились как с великой ценностью, а здесь взяли свое будущее, пихнули в белые тряпки и отправили петь перед злыми дядями и тетями. В церкви, где подорвали ее родителей, детский хор тоже вознесся к создателю полным составом. Поразительно, что это так и не научило тупиц не втягивать в свои разборки детей. Нордэна поднялась, неразборчиво промычала слова восхищения, снесла бедром соседний стул, схватилась за скатерть, чем изрядно сократила количество целых бокалов, и дезертировала. Не забыв угостить подаренной железкой ближайшую вазу.

«В конце концов, канцлер извинится, не переломится. Внесет, так сказать, посильный вклад в дело беззастенчивого прикарманивания чужих хлебов», — мстительно подумала она, пытаясь определить, какая из трех дверей перед ней — настоящая. Все выглядели бесовски правдоподобно, но прошлый опыт подсказывал, что идти следует все-таки в центральную.

После пропитанного духами, цветами и еще какой-то приторной дрянью зала, улица показалась Дэмонре чем-то приближенным к рэдскому раю в лучших традициях. Главным ее достоинством, бесспорно, являлось то, что она была совершенно пуста. Спустившийся на острые шпили и черепичные крыши вечер пах влажной землей. Небеса постепенно приобретали густо-лиловый оттенок. Каллад своих жителей такими красотами не баловал, однако у нордэны было слишком омерзительное настроение, чтобы любоваться небом, чужим, но очень манящим. Ей не хотелось возвращаться на квартиру, оставаться в Рэде, впрочем, хотелось не больше, поэтому она бесцельно пошла по дороге, прочь от арены своих дипломатических подвигов. Арена ее боевых подвигов, к счастью, была еще дальше, за медленной и широкой рекой, которую за пепельно-серый оттенок вод рэдцы звали Ларной, а калладцы — Седой.

Дэмонра храбро решила, что за время пешей прогулки до квартиры она как раз успеет протрезветь. Насущной задачей было не налететь на Гребера по возвращении. Иначе, принимая во внимание настроение нордэны и наивную веру денщика в «лекарство от всех скорбей», вульгарная попойка стала бы неизбежной.

— Грустная ты.

Дэмонра едва не подскочила и повернулась на голос. У обочины стояла девочка лет десяти. Белое платье, торчащее из-под пальтишка, белые ленточки, белые башмачки. Нордэне все стало ясно.

«Хористка, твою мать».

Дэмонра решила, что Создатель или кто-то еще определенно на нее сильно взъелся.

— Банкет — там, — махнула нордэна рукой по направлению к особняку. — Но я бы не советовала.

— А ты тогда почему тут? — полюбопытствовала девочка. Она говорила на морхэнн довольно чисто, что для жителей Рэды было вполне типично, пусть модно стало утверждать обратное, и, похоже, совсем не боялась. Скорее всего, хористка просто не поняла, с кем ее столкнула нелегкая. Хотя к десяти-двенадцати годам пора уже было приобрести стойкую аллергию на иностранную военную форму. Дэмонра отстраненно удивилась, что налетела на девчушку в белом платьице, а не на отряд вооруженных патриотов. С последними она хотя бы представляла, что делать.

— Чтобы меня не было там, — сказала нордэна правду, и сама не поняла зачем. Скорее всего, дело было в вине и настроении.

— Мой брат говорит, что лучше бы вас вообще здесь не было, — бесхитростно заявила девочка. И, подумав, добавила, — Ты не обижайся.

— Да я не обижаюсь. Прав твой брат. Только теперь все будет по-другому.

— Лучше или хуже?

Дэмонра вовсе не собиралась объяснять десятилетней девчушке с белыми ленточками и наивными голубыми глазами вещи, которые плохо понимала сама. Нордэне, конечно, было бы приятно думать, что калладцы несут мировой прогресс и фактически меняют хлеб на качественное медицинское обслуживание и обустройство начальных школ. Правда, в школах этих учили только морхэнн.

Но вот Наклз, конечно, знал, что прогресс и гуманизм здесь не при чем. Все дело было в рудниках Карды, рядом с которыми желательно было иметь спокойную границу, да в хлебе.

«Боги мои, как я все это ненавижу», — подумала Дэмонра, тоскливо глядя в вечернее небо.

— Так теперь будет хуже?

— Просто по-другому.

«Очень сложно так по-другому».

Девочка нахмурилась.

— Ты врешь, точно так же, как и мой брат. Все взрослые врут.

— А что им еще остается? Вырастешь — и тоже врать будешь, — сказала Дэмонра и, к слову, соврала. Она сильно сомневалась, что хористке дадут вырасти.

Угораздило же ту родиться на спорной территории между двумя великими державами. «Рэдский казус» — звучит неплохо. Прекрасная тема для диссертации по политической географии: тут и пестрый национальный состав, и социальная дифференциация, и запутанная историческая перспектива, не говоря уже о регулярно приключающихся «апогеях противоречий», «коллапсах» и «катарсисах». Выглядел этот «казус» правда отвратительно. Воды Седой не всегда были мутно-серые. При всяческих «апогеях» и «катарсисах» они стабильно становились мутно-красными.

— Не буду я врать никогда.

— Ну попробуй. Глядишь, получится.

— У меня брат за Ларной остался.

«Может даже в том перелеске, под Винье. Бес вас разберет, все на одно лицо — румяные, голубоглазые, романтичные такие в идиотской вашей одержимости свободной Рэдой…», — вспомнила Дэмонра январскую пальбу в перелеске. Ей стало совсем тоскливо. Может, и был там брат этой девочки — она не подписывалась всех помнить и трагически скорбеть.

— А у меня брат — и того дальше. Что тебе от меня надо? — довольно резко поинтересовалась нордэна. Здравый смысл настоятельно советовал ей срочно проверить все окрестные кусты на предмет ребяток с ножами. Что-то странное было в этой встрече. Дэмонра даже стала подумывать о том, не могло ли в вине оказаться опия. Даже если и так, галлюцинация в беленьких ботиночках исчезать не торопилась.

— Да ничего мне от тебя не надо. Вы ведь скоро уйдете?

— А это тебе кто сказал?

— Слышала, как взрослые болтали. Мол, хлеб взойдет, и вы с ним уйдете. И тогда вернется князь.

Дэмонру ощутимо передернуло. Девчушка даже не понимала, какую страшную вещь сейчас сказала. Князь без имперцев бы не вернулся. А уж у тех имелся весьма определенный взгляд на то, как следует поступать с населением, находившимся на временно оккупированной территории. Когда Наклз впервые упомянул милую привычку вешать все, что шевелится, дабы случайно не пропустить предателей, Дэмонра по молодости решила, будто у мага бесовски мрачная фантазия. Ей стало очень стыдно, когда выяснилось, что бесовски мрачная фантазия Наклза на самом деле была бесовски мрачными воспоминаниями.

— Не думаю, что мы уедем так скоро.

— А правда, что за Ларной совсем нечего есть?

— Неправда.

— Но брат писал…

— Брат твой писал то, что ему сказали писать. Это ложь. В Восточной Рэде сейчас спокойно.

— А священник сказал, что там кошек едят.

— Ваши священники вообще много… много говорят. Не едят там кошек. А твой священник не говорил, что в нашей столице ваши молодчики бомбами швыряются? Гибнут в процессе, что характерно, обычно люди, никакого отношения к политике не имеющие.

— Говорил. И говорил, что это их долг и, ой, там слово сложное, я не запомнила.

— Гражданская сознательность и святая миссия, конечно. Повесить бы того священника вверх ногами.

— Вы и священников вешаете за Ларной?

— Нет. А стоило бы.

— Понятно, — вздохнула девочка. Дэмонра ей от души позавидовала: вот нордэне творящийся вокруг бред был сугубо непонятен. — Так брат ко мне не вернется? — грустно уточнила девочка.

— Извини, но, наверное, нет. Не знаю.

— А где твой, раз он еще дальше? Я слышала, за Каллад лежит Белая земля. Там живут мертвые.

— Да, Дэм-Вельда лежит еще севернее Каллад.

«И, да, там живут мертвые. Лучше не скажешь».

— И твой брат там?

— Еще дальше. Послушай, не дело тебе здесь ходить одной ночами. И вообще, куда смотрят твои родители?

— Мама уехала в Аэрдис с… с дядей Августом. Отчима вы же тут и застрелили.

— Ни в кого мы не стреляли! Тут и в этот раз, я имею в виду.

— Да? Мне тетя так сказала. Он в штабе был. Мама тоже не вернется, значит?

Дэмонре захотелось опуститься на землю и тихо завыть. Она не подписывалась отвечать на такие вопросы. Девочка смотрела прямо и строго. Маленький глупый человечек, попавший в жернова истории. Нордэна как наяву слышала далекий лязг. Vox molae, сказали бы на Дэм-Вельде. Грустно развели бы руками и наклепали бы новых пистолетов.

— Почему ты не поехала с матерью? Отчим не пустил?

— Его благородие Август не взяли.

«Его благородие Август». Дэмонра давно не ощущала такой огромной, раскаленной ненависти к Аэрдис. Она могла понять накачанных наркотиками и пропагандой рэдцев с бомбами, могла понять синий идентификационный номер, выбитый на ладони Наклза — в конце концов, это была политика и это была война. Но такая простая бытовая мерзость у нее в голове никогда не укладывалась.

— Сукин сын его благородие, — поморщилась Дэмонра. — С тетей живешь?

— Не знаю. Дом опечатали, там какие-то люди ходят, тетя меня забрала пока, но у нее своих трое.

Девочка не жаловалась, она просто объясняла странную ситуацию, которую, видимо, не до конца понимала сама. Дэмонра же поняла достаточно для того, чтобы ей захотелось пойти и кого-нибудь убить. Желательно, его благородие Августа, но можно и князя. А лучше императора Гильдерберта. А — если уж совсем смотреть правде в глаза — бесы бы с ним, с императором. Убивать надо было канцлера, Немексиддэ, Иргендвегнанден, может, даже и кесаря. В общем, надо было или как-то примириться, или пойти и повеситься самой, никого в свой конфликт с миром не втягивая.

Но вот хитрую мразь Эйвона Сайруса, заварившего всю эту поганую кашу с рудниками, точно стоило повесить прямо здесь на сосне. Только вот он, конечно, в Рэду носа не совал.

— Ясно, — кивнула нордэна и стала рыться в карманах в поисках денег. Как она сама понимала, вполне тщетных. Даже если бы она с собой что-то и взяла, вряд ли тетя девочки, увидев калладское серебро, пришла бы в восторг. Особенно учитывая уверенность рэдцев в том, что осенью захватчики уйдут. Впрочем, денег Дэмонра и не нашла.

На трезвую голову нордэна бы такого, конечно, не сделала, но она все-таки была пьяна. И выбита из колеи, и событиями, и рассказом, и просто честными голубыми глазищами девочки, чьи шансы увидеть следующую весну были минимальны. Дэмонра молча стянула с безымянного пальца левой руки кольцо — узенький ободок белого золота, три маленьких бриллиантика. Подарок отца на успешное окончание гимназии. Успешное в том плане, что родитель серьезно сомневался в возможности Дэмонры получить хоть какой-то аттестат. Кольцо ей никогда не нравилось, и при жизни родителей она его не носила. Уже потом носила не снимая. Кольцо поддалось не сразу, но все-таки нордэне удалось его снять. Девочка заинтригованно смотрела на все это действо.

— Держи. Думаю, это может заставить твою тетю передумать. Камни маленькие, но настоящие.

Поколебавшись, девочка взяла кольцо и сунула куда-то под пальтишко, ничего не сказав. А потом стала быстро выплетать из косички ленту.

— Что ты делаешь?

— Есть такая традиция. Тот, кто получит от незнакомца подарок, и отдаст ему в ответ подарок, может загадать желание, и оно обязательно исполнится. Ты возьмешь мою ленту, правда? Она красивая, я ее сама бисером вышила… Возьми, пожалуйста! Я хочу, чтобы брат вернулся. Это ведь будет несправедливо, если он захочет домой, а его не будут пускать.

Брата у девочки, скорее всего, уже не было. И, да, справедливым это тоже не было. Но Дэмонра уже давно догадывалась, что справедливость не при чем, когда речь идет о дележке рудников и полей слабого соседа. Сильный при случае всегда может убедительно доказать, что сажа белого цвета.

— Как тебя зовут? И брата?

— Агнешка. А брата — Милош. Милош Тассэ, — сообщила девочка, протягивая нордэне белую ленточку. Ленточка, как оказалась, была не такой уж белой. На ней криво, на старательно, вышили серого то ли кота, то ли кролика, не разобрать. Во всяком случае, у чудо-зверя наличествовали и длинные уши, и длинный хвост. И еще глазки-бусинки из мелкого речного жемчуга.

Дэмонру как будто в грудь ударили — ей стало трудно дышать и под ребрами что-то заныло. Все слезы, душеспасительные речи, многословные изъявления благодарности и поющие хором детишки не произвели на нее такого впечатления, как мятая лента в руках девочки по имени Агнешка.

— Возьми. На счастье, — лицо девочки сделалось серьезным, почти скорбным. На взгляд нордэны, это было крайне неподходящее выражение для детского лица. — Он тебя охранять будет.

Смотреть на котокролика дольше Дэмонра не могла. Нордэна опустила глаза на белые башмачки.

— Спасибо, Агнешка.

— Я тебя помнить буду.

«Я тоже подыхать буду не забуду».

Белое платье и русые волосы уходящей девочки растаяли в накатывающих сумерках. Дэмонра стояла одна на дороге, вдыхая запах влажной земли, и сжимала в руках ленточку. А в голову ей лезли всякие глупые мысли о том, что жизненный срок еще можно было как-то оправдать. Как она сама понимала, совершенно глупые и ненужные мысли.

Нордэна прекрасно знала, зачем они в Рэду пришли. Примерно представляла, когда оттуда уйдут. И, разумеется, догадывалась, каким именно образом Аэрдис на это ответит.

«Мир остается прежним, мир всегда, всегда остается прежним».

Присказка Наклза не работала. Дэмонре было больно дышать и совсем не хотелось смотреть в небо.

* * *

— И вот мы вернулись, — со второй попытки Дэмонра все-таки закончила свой несколько пятнистый перерассказ событий, в котором не фигурировала ни девочка по имени Агнешка, ни чудовищная попойка с Гребером, состоявшаяся той же ночью, после которой нордэна палила по зеркалам и окнам и едва не пристрелила кошку. Кошку она в итоге забрала с собой. Гребер был в восторге и уже назвал ее Матильдой. Впрочем, после почти недели, проведенной в компании Магды Карвэн, Матильда откликалась на самые неожиданные слова и даже целые обороты. — Я тебя уверяю, ничему, кроме моей печени, опасности там не угрожало.

— Ясно, — кивнул Рейнгольд. — В газетах все, как всегда, выглядит несколько иначе.

Вот уж в чем, а в умении писак с ходу назначить черное белым Дэмонра не сомневалась ни мгновения. В конце концов, ей доводилось читать прочувствованный некролог, посвященный генералу Рагнгерд. Мать бы здорово удивилась, ознакомившись со своей альтернативной биографией и еще более альтернативным списком природных добродетелей.

Нордэна хмыкнула и перевела тему:

— А там не возмущались, что я взяла в плен очаровательную рэдку? Владеет навыками предательского нападения с верхней полки и имеет абсолютный иммунитет к Витольду Маэрлингу. Уж как он ее ни соблазнял, и колбасой, и ветчиной, и лживыми посулами…

— Жениться, надеюсь, не обещал?

— Да этого не дошло, по счастью. Матильда, конечно, роскошная красавица в лучших рэдских традициях, но Эвальд Маэрлинг — человек старой закалки. Четыре ноги и хвост невестки его бы смутили.

Рейнгольд улыбнулся и прошелся по комнате, подбирая разбросанные по полу и креслам вещи. Он любил порядок во всем, от личной жизни до бумаг. Дэмонра ему в этом отношении от души завидовала. Она тоже любила порядок, но эта ее любовь так и осталась без взаимности.

— Любопытный сувенир, — оценил Рейнгольд белую ленту, выскользнувшую из кармана брюк нордэны. Он легко подхватил ее, не дав упасть на пол, и поглядел на просвет. В солнечном луче блеснули глазки чудо-зверя.

— Да, красивая вещица. На базаре купила. Случайно, — не моргнув глазом соврала нордэна. По мелочам она лгала легко и свободно, не ощущая ни малейших угрызений совести.

— Тем лучше. Может, ты все-таки передумаешь и снова отрастишь косу.

— Ты что-то имеешь против стриженной невесты? — Дэмонра взяла ленту и снова засунула в карман. Далее обсуждать вещи, хоть как-то связанные с Рэдой, ей совершенно не хотелось. — Мне кажется, сильнее твои родные плеваться не будут, даже если я вставлю кольцо в нос, как это делают представители примитивных культов, — задумчиво добавила она. Своим будущим родственникам нордэна уже была представлена. И касательно их чувств не заблуждалась.

— Плеваться — это непристойно. Они будут имитировать апоплексические удары и обмороки. Но когда-то же им это надоест, — безмятежно сообщил Рейнгольд, щуря глаза на яркое солнце. — К тому же, ты пропустила роскошный скандал. Мой старший братец Освальд сбежал с актрисой, причем дважды разведенной. Эту прелестную женщину можно поблагодарить. Матушкино «попробуй еще хоть раз притащить сюда нордэну в брюках!» превратилось в очень выразительное «ну, когда же хоть один из моих непутевых сыновей осчастливит меня законными внуками? А где сейчас та милая рыженькая особа из старинного рода?»

При первом знакомстве с «милой рыженькой особой» особу окатили таким взглядом, что в пору было пойти и повеситься. Дэмонра добродушно фыркнула:

— Это можно считать родительским благословением?

— Думаю, да. Во всяком случае, когда я был дома в последний раз, по удивительной случайности в гостях не казалось ни одной Амалии, «достойной девушки из очень приличного семейства». Впервые за последние лет пять.

— Когда вечером будем обмывать твой двадцать седьмой день рождения, напомни мне, чтобы отдельный тост был посвящен дважды разведенным актрисам, самоотверженным меценаткам нового века, — рассмеялась Дэмонра. — А вообще, Рэй, ты непрактичен. Из приданого у меня только неземная красота и острый ум. Я где-то слышала, что в валюту такое не конвертируется…

— За приданое не беспокойся. В валюту прекрасно конвертируется оружие с твоих заводов, — довольно мрачно заметил Рейнгольд.

— Ты опять об этом?

— Продай их, Дэмонра. Пока ты не продашь, Иргендвегнанден не даст спокойной жизни.

— Это мое наследство, Рэй. Тебе не простят женитьбы на бесприданнице, — полушутя-полусерьезно ответила Дэмонра. Она догадывалась, что это женитьбу Рейнгольду не простят, даже если она будет самой богатой невестой Каллад. А в кесарии хватало невест и богаче. И с гораздо менее испорченными репутациями.

— Ты помнишь, как делили наследство Скульден?

— Я была маленькая тогда. Но моя мать видела. И приняла соответствующие меры. Один взрыв, и наследство Рагнгерд — пепел. И нет, я не продам заводы. Считай это моим вкладом в нашу с тобой будущую веселую старость.

— Мне безумно приятно слышать, что ты намерена до нее дожить и, более того, встретить ее в моем обществе, — сдался Рейнгольд. Или вежливо сделал вид, что сдался.

Дэмонра могла бы сказать, что за свою жизнь она поочередно намеревалась стать министром просвещения, как папа, генералом, как мама, медиком, баронессой Тальбер, мстителем за честь семьи и даже, страшно вспомнить, калладским героем, а закончилось все стареющей меценаткой в худших традициях прошлого века, разве что без миниатюрной собачки. Реальность о планах нордэны справлялась мало.

6

Эрвин не слишком любил ходить в гости и совсем уж не любил там задерживаться. Но мачеха Витольда — как ни мало это слово подходило к улыбающейся и очень красивой даме лет двадцати пяти — была неумолима. Ночь прошла спокойно — их впустили слуги, хозяев дома никто будить не стал — но вот утром пришло возмездие. Обнаружив, что у пасынка все же есть друзья, отказывающиеся от вина хотя бы утром и не употреблявшие грубых слов, Милинда Маэрлинг засыпала Эрвина сотней вопросов о делах полка. Граф Эвальд, заинтересованный рэдскими событиями, от жены не отставал. Завтрак прошел под перекрестным огнем. Сочинять приходилось правдоподобно, красиво и быстро. Ситуация усложнялась тем, что врал Нордэнвейдэ довольно посредственно, то есть чуть лучше средней гимназистки. Так что он трижды проклял тот час, когда согласился-таки пойти с приятелем. Витольд с видом Заступника с фрески сидел рядом и нисколько не помогал. Допрос закончился не раньше полудня. Милинда, прошелестев шелками, сообщила, что ей пора идти по делам благотворительного сообщества, патронируемого самой герцогиней Зигерлейн, но она будет рада в любой день видеть Эрвина в этом доме. Обедать в гостях Нордэнвейдэ тоже не любил, однако на всякий случай вежливо поблагодарил даму.

Эвальд поднялся из-за стола и направился в курительную, жестом потребовав идти за собой. Там извлек портсигар, предложил остальным и закурил сам, расположившись в кресле. Лейтенанты дружно отказались. Несколько минут в комнате висели клубы ароматного дыма и предгрозовая тишина.

— Витольд, будь любезен, проверь, не забыла ли Милинда просмотреть утренние письма. Кажется, ей приносили нечто с вензелем, — безмятежно проговорил граф.

Маэрлинг-младший глянул на папеньку с некоторым подозрением, но быстрокивнул:

— Как скажете.

Дождавшись, пока дверь за сыном закроется, Эвальд широко улыбнулся:

— Знаете, молодой человек, если вам когда-нибудь потребуется составить протекцию по дипломатическому ведомству, только скажите. А теперь будьте добры еще раз с самого начала, можно с грубостями, но без сказок. Если не возражаете.

Возражать графу с родословной длиннее, чем история калладского государства, было бы излишне самонадеянно.

— Вы хотите знать что-то конкретное?

— Именно. Про тамошних девиц и их нравы мне расскажет Витольд. Вы можете сразу переходить к тому, как вас встретило местное население. У меня доля в одном из приграничных заводов, так что хотелось бы знать заранее, к чему готовиться.

— Местное население… лояльно.

— А по-человечески?

— Они нас не любят, конечно, но нападать не станут, пока их не поддержат белокрылые. А белокрылые удрали. С князем и казной.

— Думаю, князь лежит со свернутой шеей где-нибудь под насыпью. И поделом. Редкий подлец даже по нашим диким временам. До того, как стать ярым ненавистником Каллад, он валялся у кесаря Эвальда в ногах и клялся служить ему до последней капли крови. Меня до сих пор мучает совесть, что я тогда мог поспособствовать этому и никак не поспособствовал. Некоторых, скажем так, государственных деятелей следует убивать заблаговременно. Во всяком случае, так их можно уберечь от клятвопреступления, что есть грех непростительный.

Эрвин кивнул:

— Вне всякого сомнения. Тем не менее, отвечая на ваш вопрос, скажу, что население лояльно.

— Излишне лояльно! — подал голос Витольд, переступая порог столовой. — Я заметил любопытную закономерность. Чем страшнее была девица из «благородного рода», набивающаяся на танец, тем большую лояльность кесарии она демонстрировала! Последняя — это, я вам скажу, был тихий ужас! — знала о нашей культуре и истории втрое больше, чем я. Она спросила меня, кто, на мой взгляд, внес наибольший вклад в развитие экзистенциализма в Каллад! — праведно возмутился Маэрлинг.

Атака и впрямь была вероломной.

— И что же ты ответил? — полюбопытствовал граф.

— Я замялся, но потом свалил все на нордэн. На них же модно все сваливать. Как позже выяснилось, это было несправедливо. Девять из десяти спрошенных мною нордэн заявили, что о такой позе в жизни не слышали, а десятой была майор Карвэн.

— Потрясающе, — оценил широту ее кругозора граф. — Я, увы, лишен счастья быть близко знакомым с миледи Магдой, но имел удовольствие знать ее мать, госпожу Карвэн Магденхильд. Та философскими течениями интересовалась мало. Но знала всегда необыкновенно много.

Граф поднялся и улыбнулся:

— Что ж, судя по вашим рассказам, рудники, заводы и кесария в целом находятся в полной безопасности. Не скрою, я ожидал другого, поэтому мне особенно приятно это слышать. Господин лейтенант, присоединяюсь к моей супруге: вы можете приходить в этот дом, когда пожелаете. А теперь позвольте откланяться, господа, не одну Милинду ждут дела государственной важности. Бредни сената тоже должен кто-то слушать.

— Бедный папаша, — оценил Витольд уход родственника. — Благотворительность — это, конечно, омерзительно скучно, но там хотя бы бывают внучки благотворительниц. А сенат… Я иногда подумываю о том, чтобы умереть молодым! — подмигнул он.

— Мне сенат не грозит, и я хочу дожить до старости, — честно сказал Эрвин. — У тебя очень приятная семья.

— А то, — хмыкнул Маэрлинг. — Ну что, синяки, будем считать, украшают мужчину, как и шрамы. Может, все-таки к Люсинде?

К Тирье Эрвину по-прежнему не слишком хотелось, но знакомиться с Люсиндой он тем более не имел никакой охоты.

— Мне пора домой.

— Безнадежен, — припечатал Витольд, закатив глаза. — Воистину, Эрвин, если рай существует, тебе уже заготовлено там отличное местечко. Но это не отменяет скорбного факта, что ты глубоко неправ.

Глубоко неправый Эрвин вежливо распрощался, подхватил саквояж и направился на улицу Хельга Дэйна, к незабвенной патриотке Тирье и ее чересчур начитанной дочке.

7

По дороге к Наклзу Дэмонра забежала в кондитерскую и купила Магрит самую большую коробку конфет с витрины. Подумав, решила бантиками не перевязывать. Рэдка пришла в неописуемый восторг и без них. Глядя на довольную девушку, Дэмонра поняла, что с подарком не прогадала, шелковые чулки можно оставить до лучших времен, а билет до Гвардэ и вовсе никогда не покупать.

— Где Наклз? — нордэна решила не мучить презент от Кассиана и говорила на рэдди. Презент от Кассиана явно был счастлив таким положением дел и объяснил, что маг в спальне, а вставать ему Сольвейг запретила. Но он уже проснулся и читал утреннюю газету.

Утренняя газета — это было неплохо. Иногда бредни хроникеров приводили мага в доброе расположение духа. Дэмонра была уже в курсе, что между Милиндой и Наклзом состоялся разговор, которого, конечно, следовало бы избежать, но кто же мог знать, что Рэду возьмут без единого выстрела и вернутся в апереле? Дэмонре бы такое и в бреду не привиделось.

В спальне было в меру сумеречно, пахло каким-то лекарством, но, в целом, нордэна ожидала, что будет хуже, а о причинах переноса двери она решила спросить позже. На прикроватной тумбочке стояла ваза с апельсинами. Наклз прятался от окружающего мира за «Калладским вестником», но вряд ли читал при таком освещении. К своему зрению маг относился аккуратно.

— Ну здравствуй, Рыжик, — с порога обратилась Дэмонра. — Скажи сразу, мы будем скандалить или ты проявишь потрясающее милосердие?

Маг опустил газету и поглядел на нордэну не слишком ласково. Дэмонра не расстроилась, поскольку прекрасно знала: чтобы перехватить его ласковый взгляд, следовало быть какой-нибудь очень сложной формулой, а не простым смертным. Но градус холода впечатлял.

— Я проявлю благоразумие, — мрачно пообещал Наклз. — Скандалить мы будем после. Попроси Магрит налить тебе чаю и присаживайся.

— Может, я все-таки позорно дезертирую? У меня есть надежда, что в ближайшее время ты остынешь?

— Нет. И я не случайно забеременевшая гимназистка, чтобы полыхать страстями. Садись уже.

«Садись уже» Дэмонра сочла хорошим знаком. Она аккуратно прикрыла за собою дверь и уселась на стуле в изголовье кровати. Вблизи маг казался гораздо более похудевшим и усталым. Кожа, кости и ледяной взгляд. Просто вылитый неупокоенный труп из страшной сказки.

— Сперва скажи, как ты?

— Хорошо.

— Для «хорошо» ты слишком плохо выглядишь.

— На «хорошо» я не выглядел никогда, — парировал маг. — Не надейся, мы не мой внешний вид обсуждать будем.

Дэмонра вздохнула. Облапошить Наклза ей удавалось только тогда, когда он сам хотел быть облапошенным. А приступы гуманизма с ним приключались редко.

— Честное слово, Рыжик, знай я, что это будет такой трагифарс, я б и не заикнулась…

Наклз поморщился и перебил:

— Я должен тебя поздравить. Мне известно много способов промотать наследство. Но такого я еще не видел. Что мешало тебе просто просадить его в рулетку?

— Отсутствие мозгов? — попыталась отшутиться Дэмонра.

— Да разве же оно тебе когда-то мешало? — не понял или не захотел понять шутки Наклз.

— Что сделано, то сделано.

— Это ты очень верно заметила. Сделано тобою немало.

— Ладно, рулетка бы не помогла. Видишь ли, крупный проигрыш в казино куда заметнее убыточного завода.

— Убыточного оружейного завода? Не скажи.

— Было пять заводов. Три химических, два оружейных. Оружейные еще не закрылись. Химическим… пришлось. Я не покупала сыворотку на Архипелаге, это было бы слишком подозрительно. А ее нелегальный синтез безумно дорог, вот и верчусь, как могу.

— И Иргендвегнанден просто смотрит сквозь пальцы, как ты просаживаешь деньги?

— Не совсем. Но моя мама и об этом позаботилась.

— Дэмонра, очнись! Ее двенадцать лет как нет.

— У старых грехов длинные тени, как говорят на Архипелаге. В путаную историю моих отношений с Иргендвегнанден лучше просто не лезь. Я синтезирую сыворотку подпольно, в подвалах завода, купленного подставным лицом. Далеко отсюда. Оплачиваю это той небольшой прибылью, которую имею с оставшихся моими заводов. Что-то, наверное, ворует управляющий. Мне все равно. Я, как ты можешь видеть, живу на жалованье, мне хватает.

— Ты объяснила мне как. Но я так и не понял почему.

— А я и не собиралась тебе этого объяснять. Ты хотел знать, в каких делах я замешана. Теперь ты знаешь. Причины значения не имеют, — отрезала нордэна. Ей очень хотелось верить, что Наклз выйдет из себя, назовет ее дурой и все на этом закончится. Увы, у мага имелись другие планы:

— Тогда причину назову я. А ты поправишь меня, если я ошибаюсь.

Дэмонра скрестила руки на груди:

— Ну?

— Рагнгерд встала не на ту сторону, когда делили наследство четы Скульден. И поэтому много людей погибло.

Дэмонра пробарабанила пальцами по подлокотнику стула, помолчала немного, собираясь с мыслями, потом поджала губы:

— Ты слишком умный, Рыжик. Иногда я тебя боюсь. Это тебе сказала Аксиома Тильвара?

— Она не говорит о причинах. Никогда и ничего. Это мне сказал здравый смысл. По твоему лицу вижу, что я угадал.

— Не совсем. Рагнгерд как раз встала на ту сторону, если «той стороной» считать заветы наших богов. И наследства Скульден в строгом смысле тогда не существовало, потому что Рагнеда с Дезмондом еще были живы и умирать не собирались. Но, в целом, да, ты прав. Почему ты об этом вспомнил?

Наклз невозмутимо скрестил руки на груди. Возможность пересчитать большую часть их костей даже при таком скудном освещении Дэмонру совсем не радовала.

— У меня было время подумать. Твой адвокат, которому, между прочим, это тоже может головы стоить, достал мне газеты почти двадцатилетней давности из архивов. Оставалось сложить два и два.

— И получить семь?

— И получить шестьдесят два трупа в конце. Скульден сходится с иноверцем, и они умирают. Трагически и безвременно. Участие Рагнгерд в этой истории мне не совсем понятно, но, я предполагаю, она как раз пыталась предотвратить безвременную гибель голубков. Чего Архипелаг так и не простил твоей матери?

— Она догадывалась, что море не будет спокойным. И предложила этим остолопам удирать на запад, но они предпочли Дэм-Вельду. Архипелаг жутко оскорбился, надо думать, а потом неожиданно приключился шторм. Концы в воду.

— Красиво. Что было дальше?

— Дальше матери предложили переписать завещание. Нордэнские технологии должны оставаться в руках нордэнов, это аксиома, и Иргендвегнанден терпеть не может, когда ее истинность пытаются проверить. Моя математически безграмотная мама решила, что данная аксиома нуждается в доказательствах.

— И тут террористы внезапно взорвали церковь в Рэде, — прищурился Наклз.

— О да.

— Мне остается лишь спросить тебя, была ли дуэль, на которой за год до этого застрелили твоего старшего брата, случайностью.

— Бес знает. Мама никогда никого в открытую не обвиняла. Юнкерская дуэль. Совершенно безопасный способ устранить человека. Думаю, отец тогда что-то понял, стал наводить справки и…

— И теракт.

— И теракт. Шестьдесят трупов, сотня раненых. Меня там не оказалось по чистой случайности. Несданный экзамен. Я осталась в столице, поехала кататься с… поехала кататься. А дальше ты знаешь. Думаю, мне очень повезло, что кесарь понял, как далеко Дэм-Вельда пойдет, и испугался. Ничем иным тот факт, что мне случайно не вкололи слишком много морфия в больнице, я объяснить не могу.

— Испугайся он раньше, цены б ему не было.

— Возможно. К счастью, его сын в этом плане куда как менее отважен. Не стоит связываться с Дэм-Вельдой по собственному почину и трижды не стоит лезть в ее дела, если она вдруг просит вмешаться. Таково мое глубокое личное убеждение.

— Я тебя понял.

Дэмонра снова раздраженно пробарабанила пальцами по подлокотнику. Толку с того, что Наклз ее «понял» было немного. «Понимающих» хватало, что двенадцать лет назад, что позже. И ничего не изменилось. Разве что у Рагнгерд появились героическая репутация и флер великомученицы. За которые мать, если бы была жива, многих умников шашкой порубила бы.

Нордэна тряхнула головой, отгоняя неприятные мысли о том, как она в свое время безуспешно пыталась навести справедливость.

— Мне остается добавить, что террорист погиб на месте, а люди, участвовавшие в организации взрыва, никаких сногсшибательных показаний не дали и очень быстро покончили с собой в камерах. Психические расстройства — у всех, как у одного. Прелестно, правда? Кучка умалишенных одним махом устранила двух генералов, трех министров и бесову уймищу девочек с цветочками!

Наклз едва заметно поморщился. Он не любил повышенного тона.

— Ингегерд Вейда, подтвердившая эту версию, тоже была умалишенной? Или все проще? — ровно уточнил маг.

— Все проще, Наклз. Но дело закрыто. Никаких улик, указывающих на Дэм-Вельду, разумеется, нет. Виновные вроде как наказаны. Отмщение отходит суду последней инстанции и переносится на неопределенный срок. Так что все должны быть очень счастливы. Считай, мы ничего не обсуждали. Все это теперь не имеет никакого значения. Наследство Рагнгерд почти промотано. Я решила проблему так, как сумела. Это было проще, чем доказывать каждому встречному-поперечному, что все кругом сплошное вранье. Ты услышал все, что хотел?

— Я услышал все, что ожидал услышать, и, небеса мне свидетели, ничего из этого слышать мне не хотелось. У меня осталось два вопроса. Первый — почему ты взялась за рэдских кровососов? Содержать приют или больницу было бы законно и безопасно.

— Вот поэтому я и предоставила приюты, больницы и богадельни великим герцогиням. Не стоит отнимать чужой хлеб. Мы взялись за рэдских кровососов, потому что у них не было бы другого шанса. Считай, мной двигала гордыня. Я хотела и до сих пор хочу доказать, что твоя… аксиома Тильвара — сказка.

— Не верю, но дело твое. На второй вопрос ты мне тем более не ответишь, но я его все же задам. Эти технологии того стоят?

Дэмонра мрачно помолчала, потом буркнула:

— Да.

— Это оружие.

Нордэна не сразу сообразила, что слова Наклза не были вопросом. Сообразив, усмехнулась:

— Да уж не кулинарный рецепт. Извини, но об этом я не могу говорить даже с тобой. Я и так стою скорбно близко к ледяному аду. И Рейнгольд не поможет мне отбрехаться: иноверцев наши боги не слушают.

— Кстати о богах и высоких материях, — Наклз потянулся к вороту. — Забери колокольчик. Я думаю, свою практическую функцию он исчерпал.

— Оставь себе, — отмахнулась Дэмонра, вполне благодушно. Тот факт, что разговор ушел от проклятого наследства, ее полностью устраивал. — Подарочки — не отдарочки, как говорит дед Магды. А меня он к совершенству уже не приблизит, даже если я еще пять таких нацеплю. Кстати о совершенстве, — нордэна кивнула на вазу. — Премилые апельсины. Может, уже оценишь старания бедной девочки?

Наклз непонимающе вскинул брови, потом догадался:

— Ты все о Кейси?

— Скорее это Кейси вот уже десять лет как все о тебе.

— Уверяю, я интересую ее даже меньше, чем она меня.

— Не сказала бы. Она тебя страшно любит. Это уже даже мне перестает нравиться.

— Мне это нравиться даже не начинало. Я бы предпочел, чтобы меня любили без таких ужасов. Впрочем, в случае Кейси я искренне сожалею о своем поведении. Если бы десять лет назад у меня хватило мозгов сымитировать бурный восторг при первой встрече, она бы поставила галочку и занялась чем-то более полезным.

— Наклз, давай честно. Кейси очень красива. Молода. К слову, богата, много богаче меня: ее мать — третье лицо Архипелага, после высшей жрицы и наместницы. Веселая. Добрая… Неужели она тебе совсем не нравится?

— Она не веселая и не добрая. И нет, мне не нравится быть лотерейным призом. Потому что единственный человек в мире Кейси Ингегерд — это Кейси Ингегерд. Остальные не существуют вне своего назначения.

— Довольно злое замечание.

— Но я ответил на твой вопрос. Подари ей котенка или подговори какого-нибудь мальчика из семьи поприличнее. Иногда это помогает, — без малейшей издевки пояснил маг.

Дэмонра взоднула. Любила она Наклза всегда. Но вот нравился он ей далеко не всегда.

— Заведи хоть немножко человечности. Это никогда не помогает, но все же бывает полезным для личностного развития. А теперь, извини, но мне пора к Рейнгольду. У него день рождения, а я еще без подарка.

— В таком случае, доброго тебе дня.

«Доброго тебе дня!», — мысленно передразнила Дэмонра Наклза, прикрывая за собою дверь в спальню. Потом спустилась по лестнице на первый этаж, где и обнаружила счастливую Магрит среди шоколадных оберток, и сообразила, что, препираясь с магом, забыла уточнить одну очень важную вещь.

— Ты кому-нибудь говорила, о чем бредил Наклз?

Девушка испуганно вскинулась, потом покачала головой:

— Нет! Ни словечка.

— Умница. Ни в коем случае не отступай от этой мудрой политики. Кстати, так о чем он говорил в бреду?

Магрит нахмурилась и буркнула:

— Я не поняла.

— Умница, — улыбнулась Дэмонра насупившейся девушке. — Все-таки ты умница. Я зайду завтра или послезавтра. Если нужны какие-то продукты или вещи, составь список. Пришлю Гребера. Спасибо тебе, — подумав, добавила нордэна. Магрит удивленно поглядела на нее, но ничего не ответила.

8

Первым человеком, кого увидел Эрвин на улице Хельга Дэйна, была Анна. Закутанная в шубку и большой шерстяной платок девушка бродила по двору, периодически обращаясь к дворнику, деловито сгребавшему с дороги потемневший снег. Нордэнвейдэ только теперь понял, что наступила оттепель. С крыши весело стучала капель, светило солнце и вообще жизнь, за исключением нескольких частностей, была хороша. Одна из этих частностей, увы, перекрывала путь к парадному входу.

Разумеется, у Эрвина и в мыслях не было не поздороваться с Анной, хотя нарваться на очередную отповедь ему совершенно не хотелось. В итоге лейтенант решил, что у младшей Тирье хватит ума не скандалить на улице, и предельно вежливо пожелал ей доброго утра. Анна обернулась, явив Эрвину красный как мак нос, и сделала шаг навстречу. Нордэнвейдэ удивился, но долго удивляться ему не пришлось: девушка неловко ступила на брусчатку, попала каблучком в щель между камнями, всплеснула руками и полетела на землю. Эрвин едва успел ее подхватить. Анна неумело вцепилась в его шинель, все еще хранившую следы вчерашней потасовки, наклонилась к уху и почти беззвучно сказала только одно слово.

«Чистильщик».

Эрвину резко стало холодно, несмотря на льющиеся с небес солнечные лучи. Сыворотка была у него при себе, фляга лежала во внутреннем кармане шинели. Избавиться от нее до момента, когда он переступит порог дома, было невозможно. Развернуться и пойти прочь значило навлечь подозрения не только на себя, но и на Анну. К тому же, раз чистильщик ждал внутри, ордер на обыск у него, скорее всего, был. Блестящих идей у лейтенанта не появилось. Оставалось только пройти пять шагов до крыльца, подняться по лестнице и встретить неминуемое.

«Создатель, ну когда уже это прекратиться?», — подумал Эрвин скорее с усталостью, чем с обидой. Внезапно ставший тяжелым саквояж оттягивал левую руку. На правой не слишком изящно висла Анна.

— Я подвернула ногу, — довольно громко сообщила девушка высоким, злым голосом. — Вы разве не поможете мне дойти до крыльца?

Эрвин понятия не имел, что задумала Анна, но точно знал, что без ее выдумки ему конец. Обысками чистильщиков в Каллад не шутили. Третье отделение — это вообще было совсем не смешно.

— Конечно, к вашим услугам, — механически ответил Эрвин и, поддерживая Анну, направился к крыльцу. Пять шагов. Затем дверь, а за дверью, конечно, агент охранки, специалист по нелюди. В просторечии — чистильщик.

Четыре шага.

— Коридор темный. Светильник упадет, — тихо сообщила Анна, очень натурально кривясь от боли. На ногу она тоже припадала весьма реалистично. — Где оно?

Три шага. Два. Нордэнвейдэ по-прежнему не представлял, что будет через несколько секунд.

— Где? — злее повторила Анна, все так же глядя в снег.

Эрвин молча коснулся груди. Фляга была под шинелью.

— Расстегните. Очень быстро, — выдохнула девушка. Они уже почти поднялись на крыльцо. Перед Эрвином темнел прямоугольник двери со скромным цветным витражом. Анна замешкалась на лестнице, слабо вскрикнув. Лейтенант опустил саквояж перед дверью, позвонил в колокольчик. Девушка что-то делала с пуговицами шинели.

— Дурак, — пробормотала она. — Да расстегни ты это, — тут Эрвин сообразил, что Анна и вправду едва не плачет. А заодно и то, что ее легко могут арестовать за содействие нелюди, если он немедленно не возьмет себя в руки. Нордэнвейдэ нащупал пуговицы, негнущимися пальцами расстегнул верхнюю. Дальше пошло проще. Дверь распахнулась через пару секунд. Анна неловко ввалилась в коридор, потащив за собою Эрвина, а потом раздался звон металла. Канделябр с полки полетел на пол, две свечи, упав, потухли, третья покатилась по направлению к Тирье. Открывшая дверь хозяйка взвизгнула и отскочила вглубь коридора. Анна опустилась на пол у двери, сопроводив это действо потрясающе выразительным взглядом. Эрвин резко закрыл дверь. На несколько мгновений в прихожей стало сумеречно, как в склепе. Нордэнвейдэ наклонился, чтобы поднять девушку. Что она сделала дальше, он понял не до конца, но фляга из его шинели точно исчезла. Прошло не более трех секунд, как распахнулась ближайшая дверь. Оттуда пробился дневной свет. В желтоватом прямоугольнике четко обозначились две фигуры.

— Что за комедия? — поинтересовался незнакомый Эрвину писклявый голосок.

— Не знаю, — гаркнул в ответ человек, мгновением позже опознанный как Ярцек. Жандарм вышел в коридор первым. Анна к тому моменту уже успела прижаться спиной к двери и уставиться на представителя правопорядка, как кролик на змею.

— Поскользнулась, — почти беззвучно выдохнула она. Эрвин кивнул. Потом сообразил, что выглядит, как последний олух, чем подводит под монастырь не только себя, но и Анну. Плохо было дело.

— Добрый день, господа, — как мог твердо произнес лейтенант. — Я могу быть вам чем-то полезным?

— Не мне, — покачал головой Ярцек. Он смотрел на Эрвина спокойно, без неприязни. Из-за его спины выскользнул невзрачный человечек, с бледной, какой-то рыбьей физиономией, сам напоминающий вампира даже сильнее, чем Эрвин. Человечек пригладил слипшиеся волосы, потер руки и возвестил:

— Третье отделение. Проверка.

Нордэнвейдэ механически кивнул.

— Вот ордер, — человек протянул лейтенанту бумагу. Спокойный, деловитый Ярцек тем временем вышел в кухню, явился с еще одним канделябром и поинтересовался:

— Где ваш саквояж?

— На крыльце, — отозвался Эрвин, в тусклом свете свечей пытаясь разобрать строчки ордера. — Госпожа Тирье, мне кажется, вам с дочерью лучше уйти.

— Пойдемте, мама, — поддержала его Анна. — Мне страшно.

— Нет уж, останьтесь, барышня, — растянул человечек безгубый рот в подобии улыбки.

— С кем честь имею? — довольно грубым тоном поинтересовался лейтенант, возвращая бумагу. Ордер, увы, был в полном порядке. Чистильщику разрешался досмотр личных вещей гражданина второго класса Эрвина Нордэнвейдэ и обыск его жилища.

— Вы не возражаете, если за вашим саквояжем схожу я? — тем временем вполне любезно спросил Ярцек. Эрвин невозмутимо выдержал его взгляд:

— Не возражаю. Но я возражаю, чтобы любители копаться в грязном белье, выворачивали содержимое моего саквояжа при юной барышне.

Человечек вспыхнул:

— Это неуважение к служителю закона!

— Не то чтобы лейтенант пока проявил какое-то неуважение, — буркнул Ярцек. У Эрвина сложилось впечатление, что рыбоподобный субъект и тому неприятен. В конце концов, жандармы и чистильщики традиционно питали друг к другу мало симпатии, хотя порой и работали сообща. Ярцека сюда захватили скорее всего потому, что опасались сопротивления. Так уж исторически повелось, что в массе своей борцы за чистоту калладской крови были заморышами, гонять воров и убийц по улицам не способными. И, по глубокому убеждению Эрвина, негодяями они были всегда. В конце концов, от избытка желания помочь стране можно было пойти в армию или жандармерию. Какие причины заставляли людей потрошить чужие чемоданы и регулярно проверять трущобных девиц, Нордэнвейдэ оставалось только гадать. Жандармов в Каллад, в отличие от армейских, не то чтобы любили, но хотя бы уважали через одного. Чистильщиков же просто боялись. Причем не столько их самих, сколько стоящую за ними машину и всесильного Герхарда Винтергольда.

Пока чистильщик, вероятно впервые в жизни столкнувшийся с откровенным хамством, беззвучно хлопал ртом, все больше напоминая карпа, жандарм сходил за саквояжем, вернулся и опустил его на пол. Застежки тихо клацнули.

— Мама, мне дурно…, - простонала Анна. Эрвин с изумлением понял, что в этой бесцветной девушке пропала отменная актриса. Даже он уже начинал верить, что Анне и вправду очень плохо. Та почти висела на руках у матери. И вот тут Тирье пошла в атаку. Хозяйка лихо боднула воздух чепчиком и громко возмутилась:

— Я позволила обыск в моем доме! Пошла на сотрудничество! Что вам еще от меня и моей дочери надо?

— Ваша дочь находилась наедине с подозреваемым, — с нескрываемой радостью ввернул человечек.

— Чушь, — с ходу отмел это предположение Эрвин. — Госпожа Анна подвернула ногу у крыльца, только и всего. Если уж вам так нравится лазить по чужим карманам, приступайте, но дайте девушке уйти.

— Пусть сперва вывернет карманы, — улыбнулся чистильщик. Присутствие жандарма явно добавляло ему смелости.

— Вы пошутили? — мягко уточнил Эрвин. Ему необыкновенно хорошо представилось, как с хрустом ломается тонкая шейка, торчащая из серого мундира. Один хороший удар в трахею решил бы проблему. А вот Анна у стены, кажется, и вправду начала задыхаться.

— Астма? — коротко спросил жандарм. Нордэнвейдэ быстро кивнул. Ярцек насупился, потом пробурчал:

— Уведите девицу, мадам. Не дело это.

— Пусть сперва карманы вывернет!

Анна втянула воздух с каким-то страшноватым присвистом. Эрвин мысленно сосчитал до трех и любезно спросил:

— Сударь, уж не знаю вашего имени, вас когда-нибудь оскорбляли? Например, называли ублюдком в лицо? Нет? Мне кажется, самое время.

Чистильщик пошел густыми красными пятнами:

— Что?!

— Что слышали. Господин Ярцек, я уже кого-нибудь оскорбил?

Ярцек усмехнулся, но усмешку быстро подавил:

— Пожалуй, еще нет. Флауэрс, преступайте к обыску. Мадам, уведите дочь.

— Но…

— На нее ордера нет. И оснований я не вижу.

— Не вашего ума дело, Ярцек!

— Флауэрс, если уж в вас взыграло такое служебное рвение, пойдите и обыщите извозчика. Он пробыл наедине с подозреваемым никак не меньше, чем барышня.

Чистильщик, вероятно, хотел еще что-то сказать, но только дернул подбородком и занялся замками саквояжа. Эрвин равнодушно взирал, как сменные сорочки летели на не слишком чистый пол. И благословлял Зондэр Мондум.

— Рэдская самогонка. Три бутылки.

— Это преступление? — угрюмо полюбопытствовал Эрвин.

— Да! Она на два градуса крепче, чем позволительно напиткам, ввозимым в Каллад.

— Прелестно. Пятнадцать марок штрафа, конфискация и я свободен?

Флауэрс ожесточенно тормошил остальное содержимое саквояжа. Никаких сногсшибательных открытий его не ожидало. Лейтенант демонстративно уставился в потолок.

— Ничего, указывающего на порфирию, в саквояже, — подвел итог десятиминутной работы чистильщика Ярцек. — Вашу комнату мы уже осмотрели. Там тоже чисто. Вы возражаете против личного досмотра?

Брезгливый от природы Эрвин еще как возражал, но делать было нечего:

— Не обещаю случайно не дать в зубы означенному господину, если он станет распускать руки больше необходимого, — пожал плечами лейтенант. Ярцек снова тихо хмыкнул:

— Ладно уж, служба, извините.

— Снимайте шинель, сапоги и мундир!

— Я вам от всей души сочувствую, если раздевание представителя вашего же пола вызывает у вас такой прилив энтузиазма, — процедил Эрвин, но требование выполнил. Шинель Флауэрс перетряхивал долго и тщательно, лейтенант уже замерз стоять на холодном полу.

— Если вы ищете заначку, она не там. Сколько вам не хватает до получки?

— Молчать!

— Господин Ярцек, я обязан хранить молчание во время обыска?

— В принципе, нет. Флауэрс, вы ее по швам распороть решили? У меня дежурство сегодня в два заканчивается, давайте скорее. Господин Нордэнвейдэ, будьте любезны, выверните карманы брюк.

По выполнении просьбы Эрвин явил жандарму горсть мелочи и трофейную карамельку в зеленой обертке. Флауэрс был жестоко разочарован, потому что карамелька оказалась не капсулой с наркотиками или ядом, а именно яблочной карамелькой. Чистильщик раздраженно швырнул ни в чем не повинную конфету на пол. Снова взялся за шинель. Ярцек хмыкнул и махнул рукой, мол, все. Порядок.

— Да нет там ничего! — взвился чистильщик, все еще страдавший над шинелью и мундиром. — Говорю же, он что-то передал, когда светильник грохнулся! Пошли девку проверим.

Возможно, Эрвин бы сдержался, но тут Флауэрс добавил:

— Это не контуженная Карвэн, в зубы не даст, — и тут же получил в зубы. Правда не от упомянутой Карвэн, а от Нордэнвейдэ, который очень не любил, когда плохо говорили о порядочных женщинах вообще, и о его знакомых — в частности. Ярцек, по счастью, подхватил чистильщика до того, как тот впечатался спиной в стену.

— Нордэнвейдэ, спокойно, — распорядился он.

— Это оскорбление, — прошмякал Флауэрс из-за плеча жандарма, потрясая крохотным кулачком.

— Я не думаю, что, назвав мешок с дерьмом мешком с дерьмом, я кого-то оскорблю, — прошипел злой как бес Эрвин.

— Хватит! — рявкнул Ярцек. — Вы, Нордэнвейдэ, следите за своим языком. Штраф за самогонку вам выпишут завтра, бутылки я забираю. Флауэрс, нам пора. Как видите, донос был ложный.

— У него глаза черные. И он не пьет.

— Я просто со всякими мразями не пью, поэтому с вами пить не буду, — оскалился Эрвин. Помощь пришла неожиданно:

— Флауэрс, я не силен в процедуре, но знаю: чтобы взять кровь на анализ или просто накачать кого-то спиртом, надо предварительно найти что-то, указывающее на порфирию. Пока на это ничего, кроме воплей разобиженного недоросля, не указывает.

— В конце концов, он меня оскорбил!

— А вы потребуйте сатисфакции, — пожал плечами Ярцек. Эрвин был готов поклясться, что жандарм ухмыляется в усы. — Я уверен, лейтенант вам не откажет, хоть это и не вполне законно.

— Не откажу, — с готовностью заверил Эрвин. — Вы считаете себя оскорбленным?

Увы и ах, чистильщик с разбитой губой оскорбленным себя не счел. Что, конечно, было печально, но вполне ожидаемо. Флауэрс от души пнул саквояж, который ответить не мог, надел пальто, натянул шапку и, не глядя на Эрвина, вышел вон. Ярцек неторопливо застегивал пуговицы. Нордэнвейдэ был почти уверен, что тот что-нибудь да скажет, но жандарм молчал. Сам лейтенант нужные слова нашел, когда Ярцек уже разобрался с застежками и шагнул к двери.

— Спасибо. Я должен перед вами извиниться: я думал о вас хуже, чем следовало.

— Не за что. И я не знаю никого, кто бы о нас думал хорошо без очень веских причин, — отмахнулся Ярцек. Но под его усами явственно растягивалась довольная улыбка.

— Позволите пожать вам руку? Или людям, находящимся под подозрением, не следует такого предлагать?

Жандарм довольно хмыкнул, снял перчатку и протянул Эрвину широкую ладонь. Лейтенант от души пожал его руку.

— Как-нибудь при случае прихвастну знакомым в Звезде, — ухмыльнулся Ярцек. — Будьте аккуратнее. Флауэрс вам этого не спустит.

Оптимистом Эрвин не был никогда. Он и так догадывался, что только что приобрел одного врага. И, как ему хотелось верить, одного товарища. На этой радостной мысли он отправился собирать разбросанные по всему коридору вещи.

Ярцек, как выяснилось, оказался гуманистом: из трех контрабандных бутылок, купленных по настоянию Зондэр, он конфисковал только две. Толку от этого было мало, но широту жеста лейтенант оценил.

* * *

— Мадам, я съезжаю, — без обиняков начал Эрвин, едва из гостиной показалась Тирье. Чепец ее скорбно поник.

— Я не могла отказать представителю закона, — вяло возмутилась она из-под кружевных оборочек.

— Вы весьма безотказны, — не удержался от иронии Нордэнвейдэ. — Во всяком случае, когда речь идет о жандармении. Это уже второй раз, а год только начался. С меня довольно.

— Уж извините, я порядочная калладка! — взвилась Тирье, калладкой бывшая разве что по паспорту. Внешность ее недвусмысленно указывала на виарские корни.

— Будь вы действительно порядочной калладкой, вы бы уже давно собрали вещи и увезли дочь на юг, — процедил Эрвин. Ревностная патриотка Тирье, на его взгляд, большой чести Каллад не делала. — Скоро здесь будет сырость, тиф и все прочие столичные радости.

— Вас вот уж спросить забыла!

— Потому я сам и сказал. Дайте мне час на сборы. Аванс за апрель можете оставить себе, за беспокойство.

Не дожидаясь ответа, Эрвин миновал разгневанную даму, прошел в гостиную, мельком заметив забившуюся в кресло Анну, и поднялся к себе.

Обе комнаты были перевернуты вверх дном. Кабинету досталось сильнее, там старательный Флауэрс даже обои кое-где отколупал от стены. С другой стороны, старая истина, гласящая, что нет худа без добра, отчасти подтвердилась: на полу валялись некоторые вещи, которые Эрвин безуспешно искал месяцами. Лейтенант повертел в руках подаренный и благополучно потерянный бинокль, жестянку из-под кофе, где он в лучшие времена хранил всякие мелочи, и две новые пары перчаток, бесследно исчезнувшие сразу после покупки. Все-таки жизнь была полна сюрпризов.

В принципе, от обыска скорее пострадала патриотичная мадам Тирье, поскольку именно ей принадлежала большая часть вещей в комнатах. Сам Эрвин обходился минимумом, как будто чуя, что в один прекрасный день из этого гостеприимного дома ему придется уходить, причем уходить быстро. И вот этот прекрасный солнечный день настал. Лейтенант, насвистывая песенку, чтобы успокоить нервы, принялся кидать в саквояж и небольшой чемодан остатки вещей, благо, их было мало. Снизу донеслась «Кассиата», на сей раз идеальная. Эрвин было удивился такому прогрессу Анны, но быстро сообразил, что слышит еще и хор. Видимо, ревностная патриотка все же разорилась на ныне модный граммофон с пластинками.

Собирать чемоданы под ликующие аккорды «Кассиаты» было легко и приятно. Эрвин справился минут за двадцать, а бардак, наведенный чистильщиком, решил оставить Тирье в порядке небольшой личной мести. Солнечные лучи, бившие из окна, празднично освещали самый настоящий бедлам.

Из неприятных дел в этом доме Эрвину оставался только разговор с Анной. Нордэнвейдэ подхватил свои пожитки и спустился в гостиную. Не останавливаясь там, вынес чемодан в коридор. Потом тихо вернулся. Мадам Тирье, видимо, отходила от хамства постояльца где-то еще, потому что в гостиной ее уже не было. Анна из кресла смерила лейтенанта подозрительным взглядом.

— Вы далеко?

— По возможности как можно дальше, — не стал врать Эрвин. — Боюсь, я все-таки неудобный постоялец.

Девушка пожала плечами:

— Далеко не худший из возможных. Вы хорошо подумали?

Эрвин встал у самого граммофона. Говорил он тихо, так что слышать его могла только Анна.

— Да. Мне не очень нравится, когда мне спасают жизнь дважды за месяц.

— За прошлое спасение вы уже сунули мне денег, — сощурилась девушка. — Что будет на сей раз? Вексель?

— Совет. Уезжайте из Каллад. Я не видел вас всего три недели, но вы уже успели сильно побледнеть. Этот климат вас убьет.

— Прелестно! Еще советы будут?

— Будут. Больше никогда не лезьте в подобные дела.

— Ну разумеется! Этот бледный типчик будет являться мне в кошмарных снах.

Лейтенант вздохнул. Он считал Анну несколько странной, но все же умной девушкой. А теперь ему под пиликанье скрипки над ухом приходилось разжевывать ей совершенно очевидные вещи. Настолько очевидные, что их понимала даже патриотичная Тирье-старшая с ее чепчиками и верой в страшных-престрашных рэдцев, угрожающих безопасности Каллад.

— Дело не в человечке. Вашим врагом сегодня чуть не стал не Флауэрс, а Каллад. Государство, Анна. Самое сильное государство во всем обитаемом мире.

— Герхард Винтергольд и все его силы ада? — усмехнулась девушка. — Честное слово, мне уже страшно.

— Мало вам страшно, — процедил Эрвин, которому еще шесть лет назад в ходе обзорной экскурсии по столице показали и казематы Эгрэ Вейд. А заодно популярно объяснили, что кодекс Клодвига, запрещающий пытки, на неграждан не распространяется. На тот случай, если он вдруг вздумает кого-то предавать или просто плохо себя вести. — Думаете, вы еще долго сможете проявлять чудеса сообразительности? Если бы жандарм сегодня не проявил чудес благородства, сообразительность ваша вам же боком и вышла бы!

Анна поджала губы:

— Сыграйте мне на прощание «Кассиату», и мы в расчете. Вот сыворотка, — девушка извлекла из складок платья флягу и протянула Эрвину. Флягу лейтенант взял, но вот граммофон не остановил:

— Обойдемся без «Кассиаты» на пианино, ваша мать и так довольно рассержена.

Анна отвернулась к стене и процедила:

— В таком случае, прощайте. Не думаю, что вы оставите мне адрес, по которому стоит писать письма.

— Не оставлю, — согласился Эрвин. Он не слишком понимал, что творится сейчас в голове у младшей Тирье, но ситуация ему инстинктивно не нравилась. — Потому что сам еще не знаю этого адреса. Но, как только он у меня появится, я вам сразу напишу, не обессудьте, в обход вашей матери. Ненавижу, когда мои письма перлюстрируют. Кесарской цензуры нам вполне хватит.

Анна с любопытством покосилась на Эрвина:

— Даже так? И как же вы намерены мне написать?

— Потеряйте перчатку. Я передам письмо с дворником, который ее найдет.

Девушка усмехнулась:

— Ну просто шпионский роман. А как мне написать вам, если что-то случится?

— Знаете бакалейщицу Мирту, которая держит лавку на параллельной улице?

— Познакомлюсь.

— Если что-то произойдет, отдайте письмо ей. А теперь прощайте. Спасибо вам, Анна.

— До свиданья! — с непонятным вызовом ответила девушка. Эрвин поклонился и покинул комнату.

В коридоре, у чемоданов, его, конечно, ждала ревностная патриотка. Розовые кружева чепца негодующе трепетали.

— Даже не вздумайте сюда писать, — прошипела Тирье на прощание. На этот раз поклоном лейтенант себя затруднять не стал и молча вышел в солнечный полдень.

9

День рождения Рейнгольда отметили хорошо. Даже, пожалуй, слишком хорошо. По счастью, Зиглинд и старший сын кесаря родились в один день, так что все внимание общественности было приковано к последнему. Рейнгольду по этой причине удалось организовать скромное торжество в узком кругу друзей, где не оказалось ни венценосцев, ни благотворительных дам из великих герцогинь, ни всей прочей титулованной публики, на которую у Дэмонры имелась стойкая аллергия. Нордэна, первый раз в жизни выступая в качестве пусть и неофициальной, но все же «хозяйки дома», весь вечер проявляла чудеса нордэнской дипломатии. Она загадочно молчала, когда все принимались вспоминать случаи из «бурной молодости», следила, чтобы гостям вовремя подливали вина, и делала вид, что прекрасно понимает юридический юмор, а также хорошо знакома со всеми громкими делами за последние десять лет. Иными словами, выполняла чисто декоративную функцию. И, по собственному убеждению, справлялась с этой функцией неплохо, разве что все время цепляла шлейфом всяческие посторонние предметы.

Часам к четырем утра закончилось и вино, и юридические анекдоты, а на какие-то более игривые темы перейти мешало присутствие дамы. Дама не сомневалась, что в данных вопросах понимает уж никак не меньше гостей, благо знакомство с Магдой серьезно расширяло горизонты, но на всякий случай скромно смотрела на скатерть. Такая тактика принесла плоды довольно быстро: после еще пары тостов за именинника и милейшую хозяйку дома гости откланялись. Дэмонра с чувством выполненного долга изобразила еще пару улыбок и с удовольствием проследила, как входная дверь закрылась за последним из приятелей Рейнгольда.

— Спектакль удался? — промурлыкала нордэна.

— Репетиция, — поправил Рейнгольд, улыбаясь. — Спектакль будет послезавтра.

— Послезавтра? — не поняла Дэмонра. Она надеялась, что чудес дипломатии с нее хватило. Родителям ее уже тоже представляли. Нордэна задумалась, в чем же подвох.

— Ты когда-нибудь заглядываешь в почтовые ящики? — совсем уж загадочно поинтересовался Рейнгольд.

— Раз в месяц Гребер вытряхивает из них мусор, — честно ответила нордэна. — Мне, знаешь ли, никто не пишет. В том смысле, что мне не пишут люди, чьи письма я стала бы читать. Там бывают только счета и приглашения. Счета Гребер оплачивает. Приглашения — выкидывает. Все просто.

— Очень смело. Я о приглашениях.

— Они всегда приходят с опозданием. Вот незадача.

Репутация Дэмонры в свете оставляла желать лучшего. Имя ее отца, конечно, открывало многие двери, но рэдские подвиги матери, дурацкая дуэль брата и — здесь нордэна не обольщалась — главным образом ее собственное поведение эти двери закрывали. Отношения с более-менее либеральной аристократией, за исключением Рейнгольда и четы Маэрлингов, у нордэны не сложились. Последнюю приличную книгу она прочитала еще в гимназии, о чем честно поставила в известность пару родовитых дарований от литературы, музыка ее не интересовала в принципе, политика — тем более, а еще Дэмонра от всей души ненавидела прогрессивные идеи и их носителей. Общих тем с либералами не находилось. С консерваторами Дэмонра также не сошлась по причине ношения штанов и ряду других отягчающих обстоятельств. Так что приглашения на именины дальних родственников по отцовской линии неизменно приходили ей с недельным опозданием. Что нордэну, конечно, нисколько не огорчало. По прошествии лет она могла признать, что плохо знала своего отца, но вот его многочисленных тетушек она знала даже слишком хорошо и знать лучше не хотела.

— Письма с кесарским вензелем всегда приходят вовремя, — возразил Рейнгольд. — Послезавтра бал.

Нордэна тихо, но выразительно ругнулась.

С балами, которые давал кесарь или его многочисленные родичи, дело обстояло сложнее. Здесь Дэмонре, как и любому отпрыску более-менее приличной фамилии, не отягощенному брачными узами, приглашения приходили регулярно и вовремя. И их уже нельзя было со спокойной душой отправлять в мусорную корзину, а потом сваливать свое отсутствие на простуду, неумение танцевать, похороны горячо любимого кота, коня и мышки или просто на запой.

— И мне там надо быть?

— Да. О чем мне было велено тебе напомнить.

— В честь чего танцульки?

— Эгмонту же исполняется пятнадцать.

— Вот уж велика радость для венценосного семейства, — пробурчала нордэна. За предыдущие четырнадцать лет ничем, кроме унаследованного от деда тяжелого характера, Эгмонт не отличился. Дэмонра, разумеется, лично с наследником никогда не общалась, но знающие люди поговаривали, что с таким кесарем Каллад по умеренно-либеральному Эдельстерну, имевшему хорошую привычку сначала слушать и только потом — вешать, еще наплачется. Впрочем, обо всем этом волноваться было рано: кесарю в минувшем году исполнилось тридцать пять. При хорошем раскладе, ближайшие лет тридцать страна находилась бы в надежных руках. — И вообще, Рэй, я уверена, это происки твоей матери. Она просто хочет, чтобы ты увидел, какой коровой я смотрюсь среди семнадцатилетних благовоспитанных барышень из хороших семей, — пошутила Дэмонра. Доля шутки в этой шутке была не так уж и велика. Нордэна с ранней юности ненавидела балы. Танцы были единственным предметом, «крайне дурно» по которому она считала великой милостью преподавателя.

— В любом случае, это происки кесаря, а не матери. Не знаю, зачем ты ему понадобилась, но уж расстройство моей свадьбы его волнует в последнюю очередь, можешь мне поверить. У кесаря есть более насущные проблемы, а кесаревна Стефания не настолько несчастлива в своем браке, чтобы устраивать чужие.

Поверила Дэмонра безоговорочно. Увы, причин выпавшей ей чести она от этого больше понимать не стала. Нордэна была предельно далека от политики, налоги платила исправно, с иностранными дипломатами дружбы не водила и вполне могла дать в зубы за любое неодобрительное высказывание в адрес кесаря. Не потому, что не согласна, а потому, что в кесарии должен быть порядок. Наконец, ее внешность и репутация полностью исключали возможность стать очередной придворной юбкой. По совокупности перечисленных фактов Дэмонра даже примерно не могла представить, с чего бы кесарю ей заинтересоваться. Но на всякий случай насторожилась.

10

Маленькая гостиница, в которой временно разместился Эрвин, оказалась не такой уж плохой. Во всяком случае, там было чисто, а хозяйка напоминала госпожу Тирье разве что наличием кружевного чепца. В остальном же это была вполне милая дама, в качестве приятного бонуса предлагающая постояльцам чай и пирожки. Пирожки были не лучше, чем в офицерской столовой, но вот крепким сладким чаем дама Нордэнвейдэ купила. Он, не торгуясь, заплатил за две недели вперед и отправился в свой номер.

Эрвин редко когда принимал серьезные решения с налету. Обычно ему требовалось посидеть в спокойной обстановке, подумать, даже составить табличку возможных вариантов действий и их последствий на бумаге. И только после этого лейтенант приходил к каким-то однозначным выводам. На этот раз табличка выстроилась быстро и просто, но вот никаких однозначных выводов из нее не вытекало. Основных вариантов по-прежнему было два: уволиться и удрать или не увольняться и остаться. Каждый сулил определенные сложности, равно как и определенные выгоды. Удрать из Каллад было очень заманчиво, но тут ребром вставал вопрос с сывороткой. Свою Эрвин получал в первую очередь за то, что состоял в полку, и без этого рассчитывать на бесплатные поставки не приходилось. С другой стороны, если бы его схватили в Каллад, проблем вышло бы гораздо больше хотя бы потому, что на виселицу Эрвин пошел бы в хорошей компании. В лучшем случае это была бы Дэмонра, но лейтенант нюхом чуял, что такие аферы в одиночку не проворачивают. В общем, плохо выходило и так, и эдак. Нордэнвейдэ поломал голову часов до шести вечера, но ни до чего так и не додумался. Дальше мучиться не имело смысла. В итоге Эрвин рассудил, что утром отправится в штаб и попытается поговорить с полковником, поужинал, почитал немного и лег спать.

Всю ночь ему снилась какая-то муть, в которой фигурировала Анна, патриотичная Тирье, рыбоподобный человечек и еще какие-то люди, которых лейтенант знать не знал. В этих снах он то ли что-то искал, то ли сам от кого-то прятался. Сны были разные, но концовка у них была одинаковая: Эрвин очень четко видел криво вбитый в землю рэдский крест, с неаккуратно выцарапанными на нем цифрами. Вместо последних двух цифр года рождения стоял прочерк, смерть датировалась будущим годом. Имени не было. В третий раз увидев эту злополучную могилу, Эрвин понял, что спать сегодня ему больше совершенно не хочется. Наручные часы, оставленные на тумбочке у кровати, показывали половину седьмого. Комнатка выходила окнами на улицу, так что лейтенант мог видеть, как из-за труб Литейного района медленно разливается бледный рассвет. День обещал быть ясным.

Старая байка о том, что в восемь часов утра в штабе Звезды можно было встретить только уборщиков, призраков и майора Мондум жизнью полностью подтвердилась. Насчет призраков Эрвин ничего с уверенностью сказать не мог, поскольку был трезв, но вот уборщики и Зондэр наличествовали. Выждав под дверью минут пять и окончательно убедившись, что из кабинета доносятся шаги, лейтенант постучал. Он услышал, как в замке поворачивается ключ и тихий щелчок, и еще успел удивиться, от кого бы запираться в восемь утра, а потом дверь открылась. Если Мондум и была удивлена, увидев посетителя, то об этом знала только она сама. Она, как всегда, выглядела выспавшейся, подтянутой и идеально уместной.

— Доброе утро, гос…

— Эрвин, мы не на параде. Доброе утро. Вы здесь так рано? — прежде чем лейтенант сумел придумать, а почему он, собственно, так рано — не про дурные сны же ему было рассказывать — Зондэр нахмурилась и уточнила:

— Что-то случилось?

Нордэнвейдэ глянул по сторонам. Коридор был пуст. Лейтенант кивнул.

Хмурое лицо Зондэр Мондум стало совсем уж хмурым. Она посторонилась от двери, только теперь пропуская Эрвина внутрь.

— Заходите. Там поговорим.

Он вошел и глазам своим не поверил. Кабинет, еще недавно являвшийся гордостью штаба и образцом того, как должен выглядеть порядок в калладской армии, имел совершенно нежилой вид. Со стола пропали фотография в рамке, чашка и еще какие-то мелочи. Полки были практически пусты. На стене остался только кесарский портрет. И грустно поникшая мухоловка тихо шипела с подоконника.

Зондэр, заметив взгляд лейтенанта, поджала губы.

— Да, Эрвин, я ухожу в отставку. Давайте не будем этого обсуждать.

Нордэнвейдэ только и осталось, что хлопнуть глазами. В полку майор Мондум казалась чем-то незыблемым. Эдаким оплотом порядка в бушующих волнах не всегда адекватной отваги. Она была вторым человеком полка, а в кое-каких вопросах, пожалуй, и первым. Отставка Зондэр выглядело чем-то из разряда дурного анекдота.

— Извините. Конечно не будем.

— Присаживайтесь, Эрвин, — нордэна невозмутимо продолжила сортировать бумаги. Одни она клала в сумку, другие — во внушительный гроссбух, третьи пока оставляла на столе.

Нордэнвейдэ опустился в потертое кожаное кресло и посмотрел в окно. Ничего интересного там, конечно, не было. Пустой плац неподалеку и чахлые кустики у дорожки. Память о высаженных Маэрлингом прошлой весной розовых розах. Эрвин с удивлением понял, что нынешняя весна была и в половину не такой спокойной, хотя ничего особенного вроде бы не происходило. Началась и кончилась какая-то война, которую никто особенно не заметил, отшумели студенческие волнения, на которые тоже особенного внимания не обратили, активизировались шпики всех мастей. Все вроде бы было в порядке, но что-то шло не так. Впрочем, возможно все дело было в ночном кошмаре, который заставлял воспринимать мир в более мрачных тонах.

— У вас ведь стоит защита от прослушивания через Мглу? — скорее для формы спросил Эрвин.

Зондэр, не отрываясь от работы, хмыкнула:

— Легальная и нелегальная. Нелегальную Наклз ставил.

О Наклзе лейтенант знал немного, но даже этих немногих знаний хватило, чтобы счесть ответ Мондум исчерпывающим.

— Вчера у меня снова был обыск.

Зондэр, наконец, оторвалась от бумаг и сердито сверкнула синими глазами:

— Ну не надоело им? Лучше б убийц ловили.

— Ловить убийц не так безопасно, как стращать граждан второго класса в идеальном государстве…

— Каллад не рай, но это Каллад, — отрезала Мондум. Как показалось Эрвину, не столько агрессивно, сколько устало.

— Я вовсе не то имел в виду, — смутился Нордэнвейдэ. — Я скорее о… контингенте стращающих, чем о кесарии в целом.

— Эрвин, извините. Меня просто разговорами о гражданах и социальной несправедливости последние полгода изводят все, кому не лень. Как будто раньше была справедливость.

— А была?

— В Каллад-то справедливость? — изумилась нордэна такому смелому предположению. — Никогда. У нас исторически имелось слишком много воинственных соседей, чтобы мы думали об отвлеченных вещах. Итак, обыск. Ничего, конечно, не нашли?

— Нет, но мне уже второй раз необыкновенно повезло. Долго такое продолжаться не может.

— Именно с вами — может довольно долго. Под вашим протоколом о прохождении теста Кальберта стоит подпись канцлера Рэссэ. А канцлер достаточно любит свою должность, чтобы оградить вас от неприятностей.

— Вам виднее. Но мне показалось, что «чистильщик», во-первых, точно знал, к кому шел, и вовсе не собирался уходить с пустыми руками — во-вторых. Если бы не хозяйская дочка, сыворотку бы нашли.

— Так вам помогла хозяйская дочка?

— Хозяйская дочка и порядочный жандарм.

Мондум тихо фыркнула:

— Сюжет как в сказке.

— Чем дальше, тем страшней, — конкретизировал Эрвин. Нордэна помолчала с минуту, потом поинтересовалась:

— А вы-то сами чего бы хотели, Эрвин?

Сам Эрвин хотел бы в двадцать не получить осколочное ранение и, собственно, литр зараженной крови, начисто перечеркнувший все его мечты и чаянья. Но с этим желанием добрая фея Мондум опоздала на шесть лет.

— Выжить. И никого при этом не привести на виселицу.

— Дополнение очень похвальное, а ответ очень честный. Хорошо. Видите ли, какое дело. Я увольняюсь, мое место, скорее всего, займет Магда Карвэн, а ее — капитан Бернгард Глир. Таким образом, у нас появляется одна капитанская вакансия. Вместо того, чтобы пристраивать туда какого-нибудь генеральского внучка со стороны, мы хотели поставить вас. Маэрлингу капитана давать бесполезно, а вам — в самый раз. Шесть лет безупречной службы и все такое прочее. Да и повышение жалования вам будет нужнее, чем ему.

Три дня назад Эрвин бы очень обрадовался, получив капитанскую должность. Теперь подарок судьбы оказался ненужным.

— Меня беспокоят «чистильщики».

— Да, — кивнула Мондум. — Меня тоже. Значит, вы склоняетесь к варианту увольнения?

— Думаю, это было бы разумно. Я бы уехал куда-нибудь в провинцию, а, может, и вовсе в Восточную Рэду.

— В Рэду даже не думайте сунуться, — предупредила Мондум. — Если вы, конечно, не сумеете убедительно рассказать, почему шесть лет шатались в калладской армии. А с вашим умением врать, уж простите, это вряд ли выйдет. Можно выбрать какой-нибудь городок на границе с Виарэ. В принципе, я бы даже могла замолвить словечко, чтобы вас отправили в штат военного агента в Эйнальд.

От «штата военного агента», насколько Эрвин понимал, за версту пахло «деятельностью, несовместимой с дипломатическим статусом». При его неумении врать согласиться на это было бы уж очень смело. Видимо, сомнения отразились у лейтенанта на лице, потому что Зондэр улыбнулась:

— Спокойно. Руководство военной разведкой в Эйнальде вам никто не предлагает. Там уже есть умельцы. Вы можешь разве что какой-нибудь патрон новомодный «нечаянно» в карман сунуть. Ну и за калладскими захоронениями поухаживать. Им уже, конечно, лет под двести и калладцы лежат там вперемешку с эйнальдцами и эфэлцами, но, как говорится, порядок должен быть. К тому же, дипломатический иммунитет вам пригодится, как никому.

Все это было прекрасно, как во сне, но имелась одна большая трудность:

— Я не говорю на эйльди.

— Тот, кто говорит на рэдди, язык Эйнальда освоит за месяц, но грамматику советую подтянуть. Ингмар Таргрейн, наш военный агент, не выносит, когда при нем ляпают ошибки. Я это очень хорошо знаю, потому что имею несчастье быть его племянницей по отцовской линии.

Эрвин изумленно воззрился на Мондум. Он ничего не знал о ее семье, но почему-то пребывал в уверенности, что там были только военные. А она, оказывается, состояла в родстве с не последней династией дипломатов.

Зондэр убрала в сумку последние бумаги и ровно добавила:

— Но увольнительную вы на всякий случай напишите, а там можете еще подумать.

— Но…

— Знаю, шесть лет назад уже писали, осталось только дату подставить. Но шесть лет назад все еще пользовались перьевыми ручками. Теперь предпочитают шариковые. Не будем недооценивать мировой прогресс и все его кляксы.

Зондэр протянула Эрвину листок бумаги. Нордэнвейдэ не слишком удивился, обнаружив в правом нижнем углу «Одобрено» и размашистую подпись полковника Дэмонры. Сделанную новомодной шариковой ручкой.

— Поставьте вчерашнее число. На всякий случай, — добавила нордэна. Помолчала еще немного, потом задумчиво сказала: «Нет, все-таки позавчерашнее».

— Отнести в канцелярию? — поинтересовался лейтенант, закончив. Бумага в его руках являлась итогом целых шести лет жизни. Как ни странно, никаких особенных эмоций эта мысль не вызывала. Эрвину просто было не по себе и просто хотелось спать.

— Оставьте, я передам, — Зондэр поежилась. — Давайте не будем сжигать мосты, — нордэна несколько сконфуженно улыбнулась. — Я вот свое тоже пока не отнесла. Не то чтобы я суеверна, но у меня какое-то нехорошее предчувствие.

Эрвин вспомнил криво накарябанные на кресте даты. У него, определенно, тоже имелся целый вагон нехороших предчувствий. Светившее за окном солнце и очумело орущие от такой радости коты развеять их нисколько не помогали.

Мондум нервно пробарабанила пальцами по столу.

— Vox molae. А ведь прав был Марград. Пять часов надвигающегося рока в наличии. Интересно, а рай в конце гореть будет?

Эрвин вдруг вспомнил, что пожар сегодня ночью он тоже видел. Его передернуло.

— Надеюсь, что нет.

11

День бала у Дэмонры не задался с самого утра. Началось все с того, что при генеральной примерке платья — собственно, единственного подходящего в ее гардеробе — Гребер, тащившийся мимо, наступил нордэне на шлейф. Все бы ничего, но она этого не заметила и сделала шаг в сторону. В результате платье приобрело очень интересный разрез, идущий точно по шву на талии. Грубейшая площадная брань, которой нордэна покрыла денщика, модистку и весь мир, делу не помогла. Туалет был безнадежно испорчен и починке в домашних условиях не подлежал: Дэмонра относительно собственных талантов в области кройки и шитья никогда не заблуждалась. Оставалось извлечь из шкафа парадный мундир и попытаться отбить сильнейший запах лаванды каким-нибудь другим сильным запахом. Пристыженный Гребер в стремлении помочь притащил очень пахучий самогон. Дэмонре стало совсем тоскливо.

Беда, разумеется, не пришла одна. Через полчаса пришла записка от Рейнгольда. Тот, выходя из дома, поскользнулся на ступеньках и неудачно упал. Явиться на бал к кесарю с вывихом и синяком в пол-лица с точки зрения светских условностей было хуже, чем не явиться вообще. Дэмонра, надеявшаяся отсидеться за кавалером, поняла, что на этот раз ее не спасет уже ничто, даже фляга в сапоге. Флягу нордэна убрала от греха подальше, лицо нарисовала, улыбку приклеила. В карман брюк она положила ленту Агнешки, на счастье. Несуеверная Дэмонра в ситуациях, приближающимся к критическим, становилась очень даже суеверной.

До прибытия большей части гостей в роскошно убранном зале было очень скучно. С прибытием, разумеется, стало намного хуже. Те из дальних родственников, которых не отпугнули штаны и короткая стрижка нордэны, даже поздравили ее с успехами на поле брани. Дэмонра не поняла, было это вызвано наглостью или глупостью, но на всякий случай отвечала так, что поток поздравителей иссяк быстро. Кардинально это ситуацию, конечно, не улучшило.

В итоге Дэмонра забилась в самый дальний угол зала и оттуда следила за кружащимися парами, ожидая, пока ее отзовут куда-нибудь за портьеры, скорее всего, для очередной выволочки на предмет дурных манер. Если вообще отзовут. Конечно, именное приглашение, спасенное Гребером из мусорной корзины, вряд ли было ошибкой, но Рейнгольд мог что-то не так понять. Вероятно, кесарь хотел побеседовать с ним. На этой мысли Дэмонра окончательно успокоилась. Как оказалось, напрасно. Из спасительного угла ее весьма деликатно извлек Гофмиллер, лейтенант флота, скорее всего в жизни не видевший моря, и по совместительству близкий друг кесаря.

— Добрый вечер, госпожа полковник. Рад видеть вас в добром здравии, — самым любезным тоном заверил он. Нордэна ни мгновения не сомневалась — соврал. Придворные, заявлявшие, что они ей рады, всегда вызывали у Дэмонры большие подозрения.

— Благодарю. Вы чего-то хотели?

— Для начала я хотел бы пригласить вас на танец, — нимало не смущаясь резкому тону нордэны пояснил Гофмиллер. — Знаете ли, дама, весь вечер следящая за танцующими из угла, это подозрительно.

— О да. Явные происки имперской разведки, — поморщилась Дэмонра. Танцевать, тем более с франтоватым молодым человеком, который явно умел делать это гораздо лучше нее, нордэне нисколько не хотелось.

У Гофмиллера за годы при кесаре, видимо, выработались некоторые профессиональные добродетели. Он то ли не замечал грубостей, то ли очень хорошо делал вид, что не замечает. Друг венценосца только улыбнулся:

— Все возможно. Так вы позволите пригласить вас на танец?

Дэмонра задумалась, глядя на кружащиеся пары. Большинство дам были в светлом, именины наследника все же. Ее парадный мундир, как на зло, был черный. В лучшем случае, получилась бы ворона в стае ласточек. Лучший случай наступал редко, так что ворона, скорее всего, превратилась бы в корову.

— Я отвратительно танцую, — процедила нордэна. Гофмиллеру пора уже было обидеться и перейти к делу.

— И все же я рискну вам не поверить, — гнул свое придворный.

Дэмонра мимоходом оценила состояние его сапог. Блестели как зеркало.

«Блестят последние минуты в своей жизни», — не без злорадства подумала она и мужественно кивнула.

Минут через десять Дэмонра с мстительным удовольствием обозрела остатки былой роскоши, которая больше не сверкала. В защиту Гофмиллера следовало сказать, что он умудрился весь танец сохранять на лице самую непроницаемую улыбку. Нордэне впервые в жизни пришла в голову мысль, что и у придворных шаркунов, наверное, есть какие-то таланты.

— Я вас уверяю, наш, гм, танец, видели все. И больше на происки аэрдисовской разведки, надо думать, не грешат. Если вспомнить историю, все шпионки оттуда были напропалую изящны и прекрасны. Диверсия против сапог противника — это мелко.

Гофмиллер улыбнулся:

— Я совершенно уверен, Его Величеству все равно, как вы танцуете, пока вы бьете наших врагов. Его Величество… умеет учиться на прошлых, — придворный сладчайше улыбнулся, — недоразумениях.

«Прошлые недоразумения» имели место лет эдак пятнадцать назад. В последние годы правления кесаря Эвальда высокие посты занимали в основном аристократы из самых старых родов. Аристократы эти, ввиду тонкой душевной организации и изысканного чувства прекрасного, больше тяготели к искусствам, чем к земной грязи. В результате нередко получалось так, что за балет и за артиллерию в кесарии отвечал один и тот же человек. Как шутил отец Дэмонры, балет был на высоте, а вот пушки стреляли скверно. По счастью, продолжалась такая глупость недолго: Эдельстерн в первые же годы повышибал из военного ведомства и казначейства всех любителей поэм, после чего пушки стали стрелять исправно, а инфляция, наконец, начала медленно снижаться. Иными словами, предыдущий кесарь спился очень своевременно. Или ему помогли, тоже весьма своевременно. Из области экономики Дэмонра понимала только то, что деньги, по всей видимости, не растут на деревьях. Но вот армию за три последние года Эвальд чуть не развалил, здесь сомневаться не приходилось.

— Извольте следовать за мной, — мягко продолжил Гофмиллер, покинул зал и уверенно двинулся куда-то вглубь анфилады. За третьим из гобеленов, изображающих серию героических побед юной калладской кесарии над грозной империей Аэрдис, оказалась маленькая дверца. Гофмиллер умело прошмыгнул туда. Дэмонра юркнула следом. Как и всякая нордэна, крысиные лазы она не любила, но делать было нечего. Оставалось только считать повороты и пытаться хотя бы примерно представить, куда они направляются. Коридорчик петлял. Минуты через три Дэмонра сдалась окончательно.

— А человеческий путь туда, куда вы меня ведете, есть?

— Есть. На самом деле, все просто. Из кабинета выходите в приемный зал, затем в коридор, на третьем повороте сворачиваете налево, спускаетесь на этаж и идете вперед до комнаты с портретами. Оттуда вы увидите зал, где танцевали. А дальше вы дорогу знаете. Ну, еще, конечно, можно миновать комнату с портретами и выйти через старое крыло, если не хотите встретить знакомцев, — благодушно вещал Гофмиллер.

Он остановился у неприметной дверцы и постучал. Дэмонра даже без музыкального слуха сообразила, что Гофмиллер отбил какой-то ритм. Щелкнул замок, и дверца приоткрылась. После сумрака коридорчика освещение показалось Дэмонре очень ярким.

— Войдите, — прошелестел прохладный голос. Нордэне не впервые за этот вечер сделалось не по себе. Она вошла в комнату, где обнаружила за столом одного-единственного человека. Гофмиллера как ветром сдуло. Только дверца за спиной тихо клацнула.

— Ваше Величество, — нордэна поклонилась, выпрямилась и застыла по струнке, избегая смотреть в лицо сидящему за столом человеку. Эдельстерн Зигмаринен за одиннадцать с небольшим лет умудрился навести в стране порядок, за что пользовался заслуженным уважением, в том числе среди решивших остаться на континенте нордэнов. Но это нисколько не отменяло факта, что кесарь был вовсе не тем человеком, с которым хотелось поболтать по душам.

— Вольно, — распорядился кесарь. Но сесть, разумеется, не предложил. Дэмонра, впрочем, нисколько не сердилась. Весь свой либерализм кесарь продемонстрировал, когда отменил отцовский циркуляр, фактически запрещавший детям разночинцев получать высшее образование, и ряд других столь же бессмысленных, на взгляд нордэны, законов. А то, что в обществе Зигмаринена приходилось стоять и смотреть в пол, можно было и потерпеть. В конце концов, люди много сотен лет бились за право поцеловать край одежды его предков. Такие вещи накладывали известный отпечаток на характер.

Настолько близко кесаря нордэна видела только однажды, в день, когда приносила присягу, и тогда они оба были значительно моложе. Дэмонра не удержалась и все же бросила на него осторожный взгляд исподлобья. И тут же столкнулась с холодными глазами, голубыми, как небесная лазурь, и такими же пустыми. Кровь Аэрдис жила долго. Играть в гляделки с кесарем, определенно, не стоило. Нордэна снова уставилась в ковер. Ледяной взгляд ощущался где-то между бровей.

— Я позвал вас, чтобы поговорить, — спокойно заметил кесарь. — Вортигрен считает, что ваше мнение отчасти отражает мнение многих нордэнов. — Дэмонра не знала, радоваться ей этому известию или огорчаться. С одной стороны, кесарь полагал, что с ней можно разговаривать, а это было лестно. С другой стороны, вряд ли разговор пошел бы о каком-то приятном предмете.

— Почту за честь, Ваше Величество.

— Насколько мне известно, нас не подслушивают, так что можете не добавлять титул каждый раз. Я не страдаю расстройствами памяти и, по счастью, помню, кем являюсь. Перейдем к делу.

От человека за столом веяло холодом. Можно было сколько угодно говорить, что кесарь надменен как бес, горд, неприятен в общении и тому подобное. Дэмонра с некоторым удивлением поняла, что все это обычная чушь и россказни. От кесаря просто веяло холодом, как от растворенного в снежную ночь окна, ни больше, ни меньше.

— Как вы оцениваете итоги последней рэдской кампании? — вопрос прозвучал жестко. Дэмонра, и до этого дня не завидовавшая министрам, стремительно начинала испытывать к ним сочувствие.

— Я? — опешила нордэна. Она даже не командовала операцией и совершенно не понимала, чего от нее хотят.

— Лично вы. Если бы я хотел узнать мнение канцлера Рэссэ или генерала Вортигрена, я спросил бы их. Собственно, канцлер о своих взглядах меня информировал уже раза три. Мнение совета промышленников и лично Эйвона Сайруса мне также известно. Я хочу знать ваше. Как человека, у которого нет денежных интересов в этом деле.

Оказаться на одном счету со всеми поименованными господами, разумеется, было чрезвычайно лестно, но вопрос нордэне все равно не нравился.

— Лично я не оцениваю их никак. Невозможно оценить итоги того, что еще не закончилось, — набралась наглости Дэмонра. — Если я правильно понимаю положение дел, разумеется. Правительство, подписавшее мир…

Политология в институте прошла мимо Дэмонры, поэтому культурного слова, обозначающегоситуацию, когда власть мгновенно рухнет без иностранных захватчиков в своей же стране, не знала.

— Нелегитимно, — подсказал кесарь. — Очень возможно. Оно не проживет и дня, если вернутся войска Аэрдис. Но речь идет не о кучке лисиц, внезапно обнаруживших, что облюбованный ими курятник горит со всех сторон.

Речь в Каллад, скорее всего, шла о хлебе. Все прочие проблемы кесарии были разрешимы.

— Рэдские земли плодородны, — осторожно заметила нордэна.

— Безусловно. А правительство Виарэ разумно решило пойти нам навстречу и дать хорошую скидку.

В большой политике Дэмонра понимала даже меньше, чем в экономике. Но упоминание виарских торгашей и их скидки в таком контексте ей не понравилось.

— Значит, в этом году удастся избежать роста цен на хлеб, — сказала Дэмонра, чтобы сказать хоть что-то. Кесарь помолчал с полминуты. Нордэна за это время успела трижды проклясть свою леность и институтские прогулы. Требовалось сложить кампанию в Рэде со скидкой от Виарэ и потенциальным голодом на Дэм-Вельде, помножить все это на интересы многочисленных придворных группировок и получить какой-то результат. На такие подвиги, наверное, даже Наклз не был способен.

— Скидка уже получена. Поставка уже оплачена, — наконец, сообщил кесарь. — И рудники Карды уже наши. Вы прекрасно знаете, какую часть казны каждый год съедает армия. Поэтому я повторяю свой вопрос. Целесообразно ли оставаться в Западной Рэде, где, в целом, ничего полезного нет? Проблемных территорий у нас и так с избытком.

Дэмонре с гимназической поры не нравились вопросы, начинающиеся со слов «целесообразно ли…». В нордэнских словарях не было самого понятия целесообразности. Имелось понятие справедливости и понятие необходимости, которые даже теоретически не могли противоречить друг другу, поскольку любая необходимая или неизбежная вещь априорно считалась справедливой. Включая гибель Дэм-Вельды и отсутствие того самого хлеба. Определение целесообразности Дэмонра, получив пару «очень дурно», наизусть выучила. Смысла слова так и не поняла. В конце концов, в девяти случаях из десяти его можно было заменить на «удобно».

— Не мое дело судить о целесообразности тех или иных действий, в особенности — действий не боевых. Меня этому не учили. Моя задача заключается в том, чтобы максимизировать потери врага и минимизировать — наши, — механически ответила нордэна.

— Сказки мне обычно рассказывает канцлер, — сухо заметил кесарь. — И у него это получается более убедительно, чем у вас, хотя бы в силу солидного опыта. Мы здесь одни и я всего лишь хочу услышать ваше мнение. Я вовсе не собираюсь мигом воплощать в реальность все, что вы посоветуете, так что говорите спокойно.

А какое у нордэны бесы ведают в каком поколении могло быть мнение?

— Хорошо. Тогда война и еще раз война. До победного конца, — Дэмонра все же поняла глаза на кесаря.

Тот расплылся в улыбке. Трудно было сказать, чего в ней было больше — иронии или усталости.

— А где, позвольте узнать, вы видите ее конец? — полюбопытствовал кесарь. — На западной границе Рэды? Или, быть может, на Триумфальной площади Аэрдис?

— Я бы не отказалась вымыть сапоги в фонтане, расположенном на последней, раз уж вы спросили, Ваше Величество. Но, если смотреть на вещи реалистично, на первое время западной границы Рэды нам как раз хватит. Потом — я имею в виду сильно «потом» — можно заняться Эйнальдом и Эфэлом. Тявкают громко.

— Если смотреть реалистично, нам хватит рудников. Именно эту мысль сегодня утром до меня пытался донести совет промышленников во главе с Эйвоном Сайрусом. Война, как и все в этом мире, имеет экономическую целесообразность. Упомянутые господа утверждают, что экономическая целесообразность с захватом Карды и получением виарского хлеба по сниженным ценам себя исчерпала.

Дэмонра, наконец, взяла в толк реальные причины вторжения в Западную Рэду. Демонстрация силы. Из виарских поставщиков радикальным образом выбили скидку, только и всего. Ну, и попутно оттяпали с десяток роскошных полей.

«Хлеб взойдет, и вы с ним уедете. А потом вернется князь».

Князь не князь, а белокрылые бы вернулись. Дэмонру ощутимо передернуло.

Экономическая целесообразность — это было прекрасно. Но на тех немногих занятиях политэкономией, которые нордэна по каким-то причинам не прогуляла, ей так и не сумели внятно объяснить, какой такой целесообразностью оценить мертвых детишек в кустах. Видимо, на это требовался очень серьезный математический аппарат. Ее дальше азов тригонометрии и логарифмов так и не продвинулся.

— А сколько золота эти господа положат в свои кошельки, если война закончится сейчас, они не уточнили? — сдерживая бешенство, тихо поинтересовалась нордэна. У нее перед глазами стояла сытая и благостная рожа Сайруса. Эта мразь поставляла армии продовольствие не то чтобы блестящего качества, попутно сказочно наживаясь на дефиците в полуголодных предместьях Рэды. Ну, и конечно каждый воскресный день бегала в местную часовенку — вознести истовую молитву о мире. Мразь.

— Полагаю, что-то да положат, — равнодушно бросил кесарь. — Бессребреников сейчас найти сложно.

— Ну да. Отступить тогда, когда мы можем получить земли до самой границы Эйнальда. Такая помесь идиотизма с предательством должна очень хорошо оплачиваться! — дольше удерживать свой рык в рамках вежливой беседы у Дэмонры не получилось. Ей как на грех вспомнилась январская пальба в перелеске, его благородие Август, отчаливший на поезде, и девочка Агнешка с мятой ленточкой, которую пригнали петь душещипательные песенки победителям.

Голубые как лед глаза Эдельстерна Зигмаринена блеснули, но голос остался ровным:

— Попридержите язык. Мне нужно ваше мнение, как специалиста. Темперамент оставьте для мужа, любовника или кем вам там приходится мой племянник.

— А я не специалист! — взвилась Дэмонра. Ледяные очи кесаря как-то перестали ее пугать. — Специалисты у вас победный пирог делят. А я его пеку. Знаете ли, довольно грязный процесс! Начинка громко орет…

— Я второй раз прошу вас перестать на меня кричать, и в третий раз просить не стану. Если вы сумеете доступно мне объяснить, почему калладцы должны и дальше лить свою кровь в Рэде, я вас выслушаю. Вот Эйвон Сайрус сумел достаточно доступно объяснить мне, почему делать этого не стоит. С цепочкой убедительных доказательств.

Сайрус, к гадалке не ходи, знал о загадочной природе «целесообразности» раза в три больше, чем Дэмонра. Нордэна решила пойти с другой стороны:

— Какое из них было самое убедительнее, Ваше Величество?

Кесарь нахмурился:

— Инфляция. В текущей… ситуации рост цен был бы очень вреден.

— В текущей… ситуации показательные порки были бы весьма полезны. И разве нельзя, к примеру, обложить акцизами предметы роскоши, а на вырученные деньги субсидировать…

— Остановитесь, — устало прервал кесарь. — Здесь начинается разница между тем, что написано в книжках, и жизнью. Представьте себе только, нельзя. Вы считаете, если обложить акцизами предметы роскоши, их станут покупать меньше?

Дэмонра нравы большей части аристократии представляла скверно, но вопрос был несложный:

— Вряд ли.

— Именно. А где возьмутся дополнительные деньги?

— Не знаю.

— Тогда объясню. Лишние расходы вобьют в цены вещей, которые производят фабрики, принадлежащие элите. В лучшем случае, подорожает одежда. А могут подорожать, скажем, лекарства. Как раз к весне, к самому тифу, ангинам, простудам… Или удобрения, или сталь. Вы уже начинаете соображать, что мир, в отличие от нашего флага, не имеет четких границ черного и белого?

Тот факт, что симпатичные калладские ромбики имеют мало отношения к реальности, Дэмонра понимала давно. Но все равно не могла взять в толк, о чем так беспокоится кесарь. Да, привозные шелка, чай, кофе и табак в Каллад были дороги. Но, в конце концов, сукно вполне приличного качества производилось в самой кесарии. Никто бы без шелка не умер, особенно учитывая, что лето в традиционном понимании этого слова в Каллад длилось дней эдак десять-пятнадцать в год.

Нордэну так и тянуло спросить, когда же ей предстоит усмирять голодные бунты и жарить кошек. Только привезла из Рэды Матильду — и вдруг выясняется, что в сытом Каллад, оказывается, скоро есть будет нечего.

Кесарь впервые изволил поморщиться:

— Каллад нужен мир.

Дэмонра нисколько не удивилась. Каллад и впрямь был нужен мир. Причем весь и желательно сразу. Но можно было взять и по порциям. В священной книге нордэнов примерно так и было написано.

— Для новой войны, смею полагать?

— Именно. Думаю, даже такая отчаянная сторонница радикальных мер, как вы, согласится, что рудники Карды позволят нам быть более… убедительными.

— Лет через пять в лучшем случае.

— А если бы и через десять. Ни я, ни вы умирать не собираемся.

Дэмонре хотелось спросить кесаря, как часто смерть консультируется с ним на предмет того, когда и при каких обстоятельствах намерена его навестить. Но дальнейшее хамство ощутимо попахивало ссылкой, поэтому она сделала все возможное, чтобы смолчать. В поисках нейтрального ответа беспомощно обвела кабинет взглядом. Увы, блестящих идей от этого действия больше не стало.

— Ваше Величество, о чем вы думали, подписывая приказ о вводе войск Рэду?

— Вы намекаете, что я не думал вообще?

— Вот уж нисколько, — быстро возразила Дэмонра. Намекать кесарю на подобные вещи было небезопасно. — Я пытаюсь понять. О Каллад? О Рэде? О виарском хлебе? О рудниках? О том, что всегда полезно выставить из страны пару тысяч самых горячих голов? О чем-то еще?

Эдельстерн тихо фыркнул:

— Метко. Вот уж о рудниках и Виарэ я тогда точно не подумал.

— А о чем же?

— Какая разница? Мне сегодня утром математически доказали, что я, как бы помягче выразиться, идеалистически настроенный олух, который не заботится о своем народе.

— Будьте спокойны, подлецы, которые вам показали те бумажки с цифрами, о народе заботятся еще меньше.

— Ладно, вашу позицию я понял, — кесарь устало покачал головой. — Война и еще раз война. Настроения порядочной части армии мне ясны. Утопим в крови всех инакомыслящих. Мой покойный отец, не к ночи будь помянут, говорил то же самое.

— А ваш дальний кузен до сих пор говорит. К сожалению, он одними разговорами не ограничивается, — сболтнула Дэмонра прежде, чем успела подумать.

Эдельстерн наградил нордэну тяжелым взглядом. А она в очередной раз поняла, что ее злейший враг — не Сайрус и прочая «гражданская сволочь», а собственный язык. Срочно пойти и отрезать. Наклз бы такое решение одобрил.

— Не будь вы действительно хорошим офицером, во всяком случае, в понимании Вортигрена, я бы вас только за эти слова сослал куда-нибудь, куда солнце не заглядывает, — процедил кесарь. — Особенности моей родословной обсуждайте с товарищами в кабаках. Я и так помню, кому и кем прихожусь.

— Прошу проще…

— Вы можете идти.

Дэмонра очень хорошо осознавала, что, если она сейчас уйдет — бесславно, зато безопасно — из Рэды они потом уйдут еще более бесславно. Чем сильно порадуют всяческих благородий Августов. По идее, одним упоминанием родства правящих домов она уже заработала на три повешения. Дальше можно было не бояться.

— Половина Рэды говорит на морхэнн, — отчеканила нордэна, глядя кесарю в лицо. — Вы понимаете, что это значит?

Кесарь явно не привык, чтобы его прямым приказам не подчинялись. Но повышать голос не стал. Разве что бровь вздернул.

— Да. Это, по всей вероятности, значит, что вторая половина на нем не говорит.

— Нет. Это значит, что не хрен было туда вообще лезть, — оскалилась Дэмонра, нисколько не сомневаясь, что следующий раз слово ей дадут в лучшем случае в камере, в худшем — на эшафоте. Глаза кесаря широко распахнулись. Нордэна нащупала в кармане ленточку Агнешки. Девочки, которая отлично говорила на морхэнн, хотела видеть брата, плевала на все рудники мира, родилась в Западной Рэде и по совокупности этих причин не должна была дожить до следующей осени. Все стало окончательно просто и легко. — Бесы бы с ними, обошлись бы эти б… рэдцы без нас! И мы без их б… рудников обошлись бы! Так нет же, влезли! Устроили форменную комедию! А теперь отваливаем с приличествующими извинениями?! Мол, так и так, у нас тут война вроде бы была, мы ее даже выиграли, но мы погорячились! Ну да вы не стесняйтесь, дело житейское! Возвращайтесь, суки вы белокрылые, творите, что хотите! Мы тут так, не Заступники, просто мимо пролетали, арки всякие триумфальные ставили! Выгребем хлеб разок и провалим. А вы, белокрылые, возвращайтесь, шпионов и предателей по сосенкам вешайте, вы это умеете! Вы географию учили?! У нас рудники, а три четверти Рэды — за рудниками! Мы отдадим три четверти Рэды, и все, кто там окажутся, по закону империи будут предателями! Не гражданскими, не военнопленными, вы меня слышите?! По закону Аэрдис им следовало сесть кружочком и самим перерезать себе горло, когда мы только входили в Рэду! Или выйти с рогатками на винтовки! Ты их всех убьешь, если отдашь приказ убраться оттуда, понимаешь ты или нет, сука ты белокрылая? Да е… я эту войну, ваш приказ и всех ваших имперских родственничков!

Кесарь пристально смотрел на нордэну и слушал очень внимательно. Даже моргать перестал. Дэмонра не знала, то ли он пытался вникнуть в суть речи без перевода, то ли думал, какой максимально болезненный способ казни предусмотрен действующими закономи. Нордэну это все, впрочем, уже волновало мало: чтобы пойти на эшафот так много слов не требовалось. Одного определения «белокрылый» в адрес кесаря было вполне достаточно. Дэмонра вынула из кармана ленту и швырнула на стол у самых рук государя. Собиралась швырнуть в лицо, но каким-то чудом удержалась.

Кесарь побелел как полотно, но держался поразительно спокойно. Он даже не дернулся, когда кусок белой ткани упал на стол. Оторвавшаяся бисеринка отскочила на пол. Дэмонра фиксировала детали чисто механически. Понимала, что не так много деталей ей в жизни осталось увидеть.

— Вот она, цена ваших рудников и вашей победы! И ваша, кстати, тоже! Ненавижу! — прошипела она напоследок. Злость вышла, а страх еще почему-то не накатил. — Я бесовски сожалею, что приносила вам присягу, — уже более-менее ровно закончила нордэна. Нервничать теперь точно смысла не имело, и Дэмонра ощущала необыкновенную отстраненность от реальности, которую с некоторой натяжкой можно было бы назвать спокойствием.

Кесарь поднялся из-за стола и скрестил руки на груди:

— Благодари Создателя или своих северных демонов за то, что ты женщина. Для потомка белокрылых с… это имеет кое-какое значение, не то пристрелил бы прямо здесь. Ты свободна от присяги.

«Еще бы. Покойники — они от всего свободны», — мрачно подумала нордэна. Кесарь сверлил ее взглядом, Дэмонра в меру своих сил отвечала тем же. Дуэль длилась недолго:

— Ты такая же сумасшедшая, как твоя мать. Только глупее.

— Вы такая же мразь, как ваш отец. Только умнее.

— Пошла вон отсюда.

Дэмонра щелкнула каблуками, поклонилась и вышла.

Когда холодный воздух обжег нордэне лицо, она с некоторым удивлением поняла, что это конец. Совершенно однозначный и неизбежный. Дэмонра механически поправила мундир, поняла, что на улице очень холодно и домой идти не стоит, потому что ключ остался в кармане плаща, плащ — у лакея, а Гребер вряд ли откроет. Зачем-то направилась к набережной, где долго смотрела на уже подтаявшую Моэрэн и ледяные звезды над ней. Там нордэна окончательно закоченела и поняла, что оправдать жизненный срок не получилось, а Агнешке и всем остальным придется ее простить: в конце концов, она впервые жила на этой земле. Если бы могла вернуться вторично, прожила бы по-другому и наваляла бы меньше глупостей. Но что толку было теперь, если она все равно не вернулась бы сюда, как никто не возвращался.

Окружающий мир, который отчего-то не умер в тот самый миг, когда жизненная история тридцатидвухлетней нордэны по имени Ингрейна Дэмонра закончилась, напомнил о себе самым радикальным образом. От перил моста ее оттащил благоухающий, словно винная лавка, мужик, бормочущий нечто вроде «Чего ревешь, красавица?». «Красавица» не ревела, «красавица» беззвучно смеялась и все никак не могла остановиться. Оставив озадаченного доброхота удивляться дальше, Дэмонра перешла мост и задумалась на распутье.

— Подвезти? — окликнул ее мужчина на пролетке.

— У меня денег нет.

— Да мы что ль нелюди? Замерзнешь, барышня. Садись.

Дэмонра, которую никто, кроме Гребера, барышней не звал уже лет десять, подивилась про себя, как, оказывается, везет покойникам. Но села.

— Куда едем?

Нордэна закуталась в меховой плед и пробормотала:

— К Рейнгольду.

— Куда? — не понял извозчик.

— Бульвар Вешних вод, седьмой дом. С мезонином, — уточнила Дэмонра и провалилась в черноту.

Удивительно было и то, что по пробуждении нордэна обнаружила себя именно у седьмого дома с мезонином, а не где-нибудь на свалке Литейного квартала и без сапог. Более того, совсем рядом слышался взволнованный голос Рейнгольда.

— Помогите мне довести ее до дома, пожалуйста.

Дальше происходило еще что-то не вполне понятное. Небо и земля мерно раскачивались, а потом резко стало светло и тепло. Дэмонра сообразила, что ее занесли в дом, и процедила:

— Все нормально. Я жива.

Сперва вокруг нее метались две тени, потом одна, и никаких заверений в том, что все в полном порядке, настырная тень не слушала. Потом тень поднесла к губам Дэмонры стакан и голосом Рейнгольда приказала:

— Пей!

Нордэна послушала, и тут же была наказана за свою легковерность: судя по всему, в стакане была водка или что-то на нее похожее.

— До дна пей! Ночью, в апреле, без плаща. Дэмонра, какого беса?!

До воспаления легких еще надо было дожить. Нордэна, морщась и кашляя, допила остатки жидкости. Как ни странно, в голове от этого действия несколько прояснилось. В частности, она поняла, что своим приходом только что донельзя скомпрометировала Рейнгольда.

— Что произошло? На тебя напали?

— Нет. Не кричи. Сядь.

— Что случилось, бесы дери? Я чуть со страху не умер, когда тебя без сознания в пролетке увидел! — оказывается, в редких случаях даже Зиглинд мог изъясняться вполне эмоционально. Дэмонра помотала головой. Тени вокруг разбрелись по углам.

— Ты сядь сперва. Слушай. Я только что от кесаря. Мы… мы повздорили.

Рейнгольд несколько секунд оторопело молчал. Он, видимо, не очень хорошо представлял, как можно «повздорить» с кесарем.

— Сильно повздорили? — подозрительно спокойным голосом осведомился он.

— Сильно, — не стала врать Дэмонра. — Мне хватит.

— Что значит тебе «хватит»?

— То и значит. Извини, я очень зря сюда приехала.

Рейнгольд поднялся и прошелся по комнате. Дэмонра обратила внимание, что он прихрамывал.

— Что ты ему сказала?

— Истинную правду. Что он белокрылая мразь. Так и есть.

Рейнгольд замер, как вкопанный.

— Этими же словами? — тихо уточнил он.

— Гораздо более грубыми словами. Знаешь, чем была рэдская кампания? Мы, оказывается, у виарцев скидку вытрясали… Скидку, представляешь?! Когда мы по этим малолеткам палили, когда нас прачки бранью крыли, когда у Агнешки отчим застрелился, а мать удрала — мы вытрясали скидку, понимаешь?! Скидку! Чтоб цена меньше стала, а сколько мы за это заплатили — мы, я, Магда, Агнешка, все! — это кто посчитал? Это никто, никто никогда не считает! Она очень дешевая, Рэй, кровь в чужих полях, и никто ее никогда выкупать не будет… — Дэмонра, не договорив, зарыдала.

Рейнгольд молчал долго. Минуты две, не меньше. Потом похромал куда-то прочь из комнаты. Дэмонра не стала предпринимать попыток встать с дивана, потому что прекрасно понимала — не получится. Стакан водки не самым удачным образом сочетался с расшатанными нервами. Зиглинд больше так и не появился. Через полчаса прибежала незнакомая запыхавшаяся женщина и вместо того, чтобы объяснить Дэмонре, какого беса происходит, вероломно сделала ей укол. Нордэна бездумно проследила, как количество жидкости в шприце уменьшается, и снова провалилась в темноту.

Проснулась она почти через сутки, ближе к вечеру, с тяжелой — скорее всего от опия — головой и ватными ногами. Рейнгольд, у которого вместо одного кровоподтека на лице теперь отчего-то было два, дремал в кресле рядом, положив голову на широкий подлокотник. Дэмонра изучала его черты, стараясь запомнить. На эшафот с собой следовало унести как можно больше хороших воспоминаний. В конце концов, не каждый человек встречает любовь на своем пути.

Зиглинд заворочался и открыл глаза. Вид у него был хмурый, как, впрочем, и у всякого человека, чье лицо украшают два синяка. Никаких вопросов нордэна задавать не стала. Все и так было вполне очевидно. Непонятно было только, что Рейнгольд здесь делает, или, вернее, почему она все еще в его доме. А не, например, в Эгрэ Вейд.

— Часть войск останется в Рэде, — бросил Рейнгольд, глядя не на Дэмонру, а в потолок. Сердце нордэны ухнуло куда-то вниз. — Кесарь не станет выносить сор из избы. Тебя не казнят, хотя рассчитывают при дворе более никогда не видеть.

— Ты был у кесаря?

— Да.

— Рэй, что ты такого ему сказал?

— Что ты права. Хотя и очень плохо воспитана.

— И что он сделал?

— Отвесил мне пощечину, разумеется. Его Величество отличается терпением, но у всего есть разумный предел.

— И что сделал ты?

— Я сказал ему, что с правовой точки зрения это очень сомнительный аргумент.

— Что было потом?

— Много чего. Потом он вышел из себя, поклялся повесить меня на одном столбе с тобой и всей твоей шайкой, затем долго ругался, взывал к Создателю и кому-то еще, даже плакал под конец, кажется. После этого глотнул чего-то прозрачного из графина — я не думаю, что это была вода — и подписал приказ. Западная Рэда остается за нами. Войска встанут на границе с Эйнальдом.

Дэмонра до сих пор не могла поверить, что все разрешилось так просто.

— И все?

— Почти. Где-то в промежутке между облаиванием моей скромной персоны и молитвами мы почти подрались, если тебе так уж интересны детали. И еще одно, — Рейнгольд нахмурился. — У тебя есть еще сорок восемь часов, чтобы покинуть Каллад.

— Покинуть Каллад? — переспросила Дэмонра. Она как-то настраивалась на эшафот, но совсем не ожидала изгнания. Мать за подобный же поступок только из столицы выставили.

— Да, — голос Рейнгольда стал жестким. — Покинуть Каллад. У меня есть два билета до Виарэ и дом там. Поступай как знаешь. Сейчас восемь вечера. Поезд отходит в четыре утра. Я на нем уезжаю. Как потомок белокрылых мразей, я, разумеется, ни минуты не навязываю тебе своего мнения. Но, если через сорок восемь часов ты все еще будешь находиться на территории Каллад, можешь считать себя врагом государства. Я сказал.

— Рэй!

Зиглинд поднялся и похромал к дверям.

— У тебя восемь часов до поезда и сорок восемь до… очень нехорошего финала.

12

Магрит, подавляя зевки, сидела в гостиной и прислушивалась к ночной тишине. В кресле у камина свернулся Наклз. Маг спал и дышал так тихо, что рэдка периодически вставала и подносила к его губам зеркальце. Зеркальце, по счастью, туманилось, но ей все равно было очень страшно.

Все неприятности начались прошлой ночью. Где-то в час пополуночи к магу заявился взволнованный незнакомец со ссадиной на лице и почти белыми волосами. Пока Магрит гадала, впускать его или не впускать, на верху лестницы показался Наклз, проснувшийся из-за шума. Маг, едва взглянув на гостя, изменился в лице и попросил мужчину подняться. О чем они говорили потом, Магрит не знала, но незнакомец ушел через четверть часа, по всей видимости, успокоенный. А вот на Наклза было страшно смотреть. Маг спустился в кухню и принялся лазить по своим таинственным жестянкам на полках. Рэдка сразу почуяла нехорошее, потому что все нужные лекарства, включая успокоительное, давно хранились у Наклза в спальне. Следовательно, искал он не лекарство. А спускаться во Мглу Сольвейг ближайшие три месяца запретила категорически. Когда Магрит попыталась об этом заикнуться, то получила в ответ такой взгляд, что сама не помнила, как вылетела из кухни.

Маг ушел в спальню со своими жестянками, щелкнул замком, а потом часа три его было не видно и не слышно. Когда на рассвете он сполз в гостиную, Магрит впервые за последние две недели всерьез испугалась, что Наклз умрет. Таких белых лиц у живых людей быть не могло никак. Но маг просто тихим голосом попросил Магрит разжечь камин. В доме было тепло, однако рэдка быстро сделала, как сказали. Наклз из-под ресниц смотрел на огонь и молчал. Когда Магрит уже решила, что он без сознания, негромко сказал:

— Я сейчас могу отключиться, причем надолго. Если придет Дэмонра, обязательно меня разбуди. Если… не получится, скажи ей, чтобы бросала все и ехала в Виарэ. Скажи ей, что я позабочусь о ее… бездомных котятах, так и передай, слышишь?

— Конечно, — быстро пообещала Магрит. — Не получится? Наклз, ты ведь не…

— Перестань думать всякие глупости. Разумеется, я не умру. Просто от лошадиной дозы виссары клонит в сон. — Наклз даже изобразил улыбку, по которой Магрит окончательно поняла, насколько плохо дело. — Не бойся. Все запомнила?

Девушка кивнула. Потом, наплевав на все фанаберии мага, устроилась на подлокотнике и положила его голову к себе на колени. Наклз, вопреки ее ожиданиям, ничего не возразил. Серые глаза с расфокусированными зрачками еще несколько минут шарили по потолку, а потом маг уснул.

Больше всего Магрит напугало то, что спал он весь день, не меняя позы, не шевелясь и, если смотреть со стороны, даже как будто не дыша. Дэмонра все не приходила. Рэдка была готова ее за это убить.

Часы на каминной полке показывали уже без пяти минут два часа ночи. Если бы рыжая нордэна собиралась прийти, она бы давно пришла. Магрит раздраженно потрясла сонной головой и покосилась в кресло. Маг и не думал просыпаться.

В дверь тихо постучали. Настолько тихо, словно гость не был уверен, хочет ли он, чтобы его впустили. Магрит пулей метнулась к входной двери. За ней, как и ожидалось, обнаружилась Дэмонра. Нордэна, не здороваясь, скинула плащ и сапоги, миновала коридор, вошла в гостиную и замерла, как вкопанная. После короткой паузы отрывисто спросила на рэдди:

— Магичил?

— А то, — не без раздражения ответила Магрит.

— Ну, намагичил он хорошо, — вздохнула Дэмонра. Обошла кресло, в котором спал Наклз, по кругу. Магрит думала, что нордэна его разбудит, но та даже не попыталась. Она встала спиной к свету, так что на ее лицо падала густая тень, и с минуту молча смотрела на мага.

«Налюбовалась на то, что сделала?» — хотела спросить Магрит и молчала. Не нужно было быть гением, чтобы догадаться, кого Наклз спасал от крупных, видимо, неприятностей, рискуя головой.

— Я сейчас навсегда уезжаю из Каллад, Магрит, — наконец произнесла Дэмонра. Рэдке показалось, что голос у нее подрагивает. — И оставляю тебе самое дорогое, что у меня здесь есть. Ты ведь не собираешься вернуться?

Магрит поджала губы:

— Куда мне возвращаться? Знаешь, что я в отряде делала?

— Знаю. Кашеварила. Боевиками туда идут девушки сплошь образованные, начитанные и умеющие умно рассуждать о добре, зле и легитимности насилия. Дуры безмозглые, если короче.

Рэдке осталось только подивиться, откуда рыжая нордэна так хорошо знает быт и нравы революционеров.

— Я здесь останусь.

— Хорошо. Тогда слушай меня очень внимательно, это крайне важно, и ты имеешь право знать. Все маги, рано или поздно, сходят с ума.

— Я знаю.

— В Каллад мага класса Наклза, если такое случится, немедленно усыпят.

Магрит стало холодно.

— Усыпят? — поразилась она. От таких новостей она даже злиться на нордэну перестала. — Как собаку?

— Именно. Что бы ни происходило с Наклзом, на людях он не должен вести себя подозрительно, запомни это накрепко, пожалуйста. Он достаточно умен и осторожен, но когда против тебя играет твой собственный разум — случиться может всякое. Следи за ним. И пиши мне, если тебе просто покажется, что что-то пошло не так. Когда что-то по-настоящему пойдет не так, писать будет уже поздно, поняла?

— Поняла, — кивнула Магрит.

— Условимся вот о чем. Письма перлюстрируют, и вряд ли наша с тобой переписка будет исключением. Если что-то случится, начни письмо описанием погоды. Если ты напишешь «было солнечно и ветрено», я пойму, что дело совсем плохо и примчусь немедленно, всеми правдами и неправдами. Благо, солнечно и ветрено здесь бывает часто. Поняла?

— Да.

— И еще одно, — Дэмонра бросила быстрый взгляд на кресло. Наклз спал. — Если тебе покажется, что он говорит с людьми по имени Элейна или Маргери, пиши «солнечно и ветрено» немедленно.

— Кто такая Маргери? — этот вопрос интересовал Магрит с первого дня. Но спросить Наклза она не решалась. Маг вообще не был склонен обсуждать с ней свою жизнь. — Он грохнул две чашки, когда я представилась.

Дэмонра дернула щекой:

— Не знаю, кто такая эта Маргери. На самом деле не знаю. Но знаю, что в живых ее нет. Зондэр Мондум останется в столице. Ей ты можешь доверять, как себе. Если что-то случится, сразу беги к ней. Вот адрес.

Магрит взяла протянутую ей бумажку и сунула в карман. Нордэна нервно поправила волосы.

— И еще одно. У Наклза дис…, - нордэна осеклась. — Впрочем, неважно. Просто следи за ним очень внимательно. И пусть отправляет мне весточки дважды в неделю. Иначе я за себя не ручаюсь, так ему и передай. Адрес пришлю сразу, как приеду. По счастью, меня сослали, но право переписки оставили. Все ясно?

— Все. Наклз велел мне тебе сказать, чтобы ты сразу уезжала. И еще он обещал поухаживать за твоими котятами.

— За моими котятами поухаживают Мондум и Магда. У него аллергия на кошек, так что пусть он не лезет в это дело. Прощай, Магрит. Счастливо тебе.

Нордэна дернулась, словно хотела подойти к Наклзу, но в последний момент развернулась и поспешила в коридор.

— Мне ему сказать, что ты его очень любишь? — у дверей спросила Магрит.

Дэмонра поморщилась:

— Такие вещи, Магрит, запомни накрепко, стоит говорить только лично. И то не всегда стоит. И вообще, истории роковых ошибок не рассказывают за пять минут. Прощай.

Не дожидаясь ответного прощания, нордэна торопливо спустилась вниз по ступенькам и скоро растаяла в холодной сырой ночи. Магрит зачем-то поглядела ей вслед, а потом вернулась в гостиную. Маг по-прежнему спал и по-прежнему очень мало походил на живого человека. Рэдка поднялась в спальню за пледом, накрыла Наклза, а сама устроилась на диване и, наконец, с чувством исполненного долга провалилась в темноту. Безумные сутки закончились.

13

Когда Дэмонра вылетела на платформу, до отправления поезда оставалось минут семь, не больше. Платформа, освещенная мертвенно-желтым светом газовых фонарей, была почти пуста. У дальнего конца Дэмонра увидела Зиглинда, прислонившегося к перилам и глядящего куда-то в темное небо. Нордэна понятия не имела, что он хотел там высмотреть.

— Я думал, ты не придешь, — сообщил он, когда Дэмонра приблизилась.

Нордэна хотела честно ответить: «Я тоже», но вовремя прикусила язык. В конце концов, Рейнгольд ломал свою карьеру и, вероятно, жизнь, попутно подставляя рожу, не совсем для того, чтобы она сдохла под дверью Наклза в лучших романных традициях. Вступиться за человека, обругавшего кесаря на чем свет стоит, было подвигом. Чудом. Таким же чудом, как и то, что выкинул Наклз, только, может, еще более ценным, потому что простые люди чудес не творили.

— А ты тоже сослан? — вместо ответа поинтересовалась Дэмонра, глядя мимо.

— Разумеется. Но это тебя ни к чему не обязывает, — ровно проинформировал Рейнгольд. Дэмонра даже отдаленно представить себе не могла, как он должен на нее злиться сейчас. Но догадывалась, что она на его месте непутевую невесту убила бы на месте, а не пошла бы вместо этого героически получать зуботычины от сильных мира сего. И совсем уж ей не хотелось думать, как всю эту историю восприняли родители Рейнгольда.

— Я до сих пор не видел списка людей, которых ты считаешь белокрылыми суками, и, следовательно, ничего конкретного не могу сказать о своем положении в данном списке, — тем же тоном продолжил он.

— Тебя там нет. Это могу тебе сказать я.

— Мне представляется очень неправильным ненавидеть людей только за то, что пять сотен лет назад они удрали из страны, после которой им даже этот ледяной ад на радостях раем показался.

— Вероятно, ты прав. Я прошу прощения. Не за кесаря и всех твоих родичей, а лично у тебя. Мне стоило аккуратнее выбирать выражения. Вот уж тебя я никогда бы так не назвала.

Паровоз пронзительно свистнул и выбросил клуб дыма.

— Идем, — бросил Рейнгольд. Дэмонра молча проследовала за ним в купе. Едва они успели сесть, как поезд тронулся. Освещенная желтыми фонарями платформа медленно качнулась и поплыла назад. Потом замелькали редкие огоньки на каких-то складских помещениях. Поезд набирал ход. Не считая мерного перестука колес и позвякивания стаканов о подстаканники, в купе висела тишина.

Дэмонра прекрасно понимала, что кругом виновата она и никто другой. Но все равно начинала злиться. Вся ее прошлая жизнь, ее дело, друзья, даже Гребер с Матильдой, с каждой минутой оставались все дальше.

Наклз оставался все дальше. А если бы Магрит где-то ошиблась?

А если бы где-то ошиблась Зондэр?

А если бы даже никто не ошибся, но правда о Зимней розе все-таки всплыла бы? Если бы Иргендвигнанден перестали бояться и начали копать — что стало бы тогда?

Дэмонре захотелось закричать. Перевернуть что-нибудь. Высадить стекло. И просто вернуться в Каллад, абсолютно любой ценой.

Рейнгольд молча смотрел в окно. В темном стекле отражалось напряженное лицо. Нордэне даже стало интересно, а что сейчас уплывало в черную ночь от него? Карьера? Успех? Спокойная старость?

— Может, ты уже скажешь мне, что ты очень сердит? А я тогда напомню тебе, как с самого начала предупреждала, что не хотела ломать тебе карьеру! — прошипела Дэмонра. Ей не столько нужен был ответ, сколько хотелось разбить тишину. Начать скандал. Что угодно, только не сидеть и не считать потери. И так было ясно, что она потеряла все, что может потерять человек, и даже чуть больше.

Результат у этой фразы был на свой манер потрясающий. Рейнгольд отвлекся от молчаливого созерцания темных далей за окном и сверкнул глазами. Дэмонра резко осознала, что он кесарю хоть и седьмая вода на киселе, а все-таки родственник. И умение морозить взглядом у них фамильный талант.

— Ты мне жизнь чуть не поломала, дура, — совершенно спокойно, если не брать в расчет выразительного взгляда, сообщил Зиглинд. — Тебя собирались повесить. Пожалуйста, осознай эту фразу. Повесить, Дэмонра. Вульгарно вздернуть за оскорбление величеств на тюремном дворе, понимаешь? И, если бы не Наклз, думаю, так оно бы и вышло. Я не знаю, что за существо этот маг, но он не человек, потому что человек сквозь дворцовую защиту не пробился бы. Когда я шел к кесарю, я был почти уверен, что мы с тобой покойники. То, что мы живы — чудо, Дэмонра. Я не разбираюсь в вероятностях, я только знаю, что после некоторых поступков люди не живут.

Нордэна слушала молча.

— Тебе кажется, мирно стариться у моря в моей компании — плохой финал? Что ты все теряешь? Что с тобой несправедливо обошлись? Что ты достойна лучшей доли? Очень возможно. Но сегодня ты стояла в шаге от еще менее героического финала. Наклз сказал, вероятность твоего повешения подкатывала к девяноста шести процентам. Мы с ним на пару организовали чудо, Дэмонра, самое настоящее чудо, о каких в сказках рассказывают! А ты сидишь и проявляешь большое недовольство, что злобная белокрылая бестия вышвырнула тебя из Каллад. Чем очень наглядно демонстрируешь свое отношение и ко мне, и к Наклзу, и к этому чуду. Так вот, я-то как-нибудь это переживу, а Наклзу ты будешь писать письма. Регулярно. И в этих письмах ты будешь сообщать, что невероятно счастлива и высоко ценишь оказанную тебе услугу. Надеюсь, ты меня очень хорошо поняла, потому что повторять я не буду.

— Вы, два героических чудотворца, могли бы меня вначале спросить, что мне кажется более подходящим финалом, — огрызнулась Дэмонра.

— Могли бы. Но Наклз сразу сказал, что мнение героических дур следует спрашивать только постфактум.

Дэмонра прижалась лбом к холодному стеклу. За ним мелькали последние предместья столицы. Дальше будут пустынные поля и редкие огни больших городов. А через тридцать часов они увидят цветущую Виарэ.

— Ты все сказал?

— Да.

— Тогда я испорчу тебе настроение. Я не жалею ни об одном своем поступке за последние два дня.

Рейнгольд устало покачал головой:

— Я, Дэмонра, очень надеюсь, что тебе и впредь не придется ни о чем таком пожалеть. Но насчет писем в Каллад я не пошутил. Они должны быть сплошь веселыми и жизнерадостными. Потому что неблагодарность — это порок. А чаще просто свинство.

— Пиши ему восторженные письма сам! Это будет бесконечно либерально и современно, с оттенком эдакого высшего благородства… С поцелуями только поаккуратнее — он все-таки рэдец, может с перепугу в морду дать…

— Дэмонра. Или ты сейчас закрываешь рот, или я выхожу из купе и все свои дальнейшие проблемы в жизни, которую мы с Наклзом на пару тебе так изгадили, ты решаешь сама. С этой самой секунды.

— И ты этим меня думаешь напугать?

Рейнгольд вздохнул, скорее устало, чем печально:

— Я вообще не думаю, что тебя возможно напугать. Именно поэтому людям, которые тебя любят, очень сильно не повезло в жизни.

— У вас был выбор, мученики вы святые.

— По счастью, нет. Не было. И это — твоя удача.

— Расскажи мне про мою удачу, когда я стану стареть в этой бардачной Виарэ! Полюблю сладкое, куплю себе десяток юбок, заведу левретку, начну вышивать салфетки и сплетничать. Хотя нет. Если ты меня любишь — просто пристрели меня прежде, чем это случится.

— На следующем «если ты меня любишь», я тоже встану и уйду. Мне, кажется, только на лбу осталось написать, что это так, а ты все не веришь.

— Предположим, верю. Что это сейчас меняет?

— Ничего. Ты же сама говорила — любовь ничего не меняет. Ложись и спи. Не то чтобы завтра будет лучше, но завтра хотя бы будет. Какая ни есть, а радость.

Эпилог

За окнами орали калладский гимн. Орали уже, наверное, битый час. Наклз нервничал и даже злился. Игристое было давным-давно откупорено и стояло во льду у крыльца, салаты пахли на весь дом, Госпожа Стужа сверкала из угла недобрыми синими глазищами, часы готовились бить полночь, а Дэмонра до сих пор не явилась. Мага несколько удивляло спокойствие Рейнгольда и остальных, а также поведение Дэмонры — еще немного, и по милости нордэны Красная ночка прошла бы мимо. В конце концов, она почему-то попросила ее непременно дождаться, и теперь опаздывала, а ему приходилось исполнять все обязанности радушного хозяина, игнорируя усиливающуюся головную боль и вопли с улицы.

Колокольчик за дверью зазвонил неожиданно и как-то тревожно. Маг быстро прошел в прихожую. У Дэмонры были свои ключи, и он не понимал, с чего бы ей звонить в дверь.

За порогом действительно стояла нордэна, счастливая и сияющая, как именинница.

— Рыжик, ты посмотри, кого я привела! Надеюсь, все в сборе? У меня такой замечательный сюрприз!

Наклз удивленно посмотрел на «замечательный сюрприз». Им оказалась девочка лет десяти, одетая ну совсем не по погоде. Маг сразу же обратил внимание на ее легкие белые ботиночки. Это была не та обувка, чтобы щеголять в ней по заметенной снегом калладской столице.

— Заходи скорее, застудишь барышню, — Наклз отошел с прохода, пропуская обеих гостий в прихожую. — Все в сборе, мы только тебя ждали.

Девочка стянула шапку и сбросила платок, в который до этого кутала голову и плечи. Наклз едва удержался, чтобы не спросить Дэмонру, чем она думала, вытаскивая практически раздетого ребенка на улицу в такой мороз. Под платком у гостьи обнаружилась только вязаная белая кофточка и платьишко, едва прикрывающее колени. И причесана она была как-то нелепо: одна косичка лежала на груди, вторая была вовсе распущена, как будто про нее забыли. Даже Наклз, скверно умевший заплетать косички и вообще обихаживать детей, и тот понимал, что дело плохо.

Девчушка, видимо, замерзла, потому что сразу же подняла воротник кофты на манер шарфа, наклонила голову и приобняла себя за плечи.

— Пойдемте скорее в гостиную, там натоплено, — не слишком ласково предложил маг. Он злился на Дэмонру, хотя и не помнил, почему. Что-то она то ли сделала, то ли собиралась сделать, то ли, наоборот, не сделала, а теперь еще и какую-то девчушку чуть по дороге не заморозила. К гадалке не ходи, маленькая гостья тоже была чем-то из категории ее гражданских подвигов, от которых пахло пеплом Волчьего поля.

Спрашивать об этом при Рейнгольде и остальных Наклз, конечно, не стал. Под бой колоколов он честно опрокинул бокал игристого, не почувствовав ничего, кроме холода, поковырял вилкой салат — большей частью для приличия — и стал думать о том, когда будет можно подняться к себе и лечь спать. Головная боль донимала его все сильнее.

Наклз сам не понял, в какой именно момент он сообразил, что на улице стало тихо. Как будто все гуляки разом то ли вымерли, то ли осуществили его мечту и завалились спать. Маг бросил взгляд на окно, но увидел только темноту за морозными узорами понизу. Всех прочих людей в доме это явно ничуть не волновало. Кто-то успел завести граммофон и теперь три пары — Дэмонра с Рейнгольдом, Зондэр с Эрвином и Магда с Витольдом — неторопливо закружились в вальсе.

«Откуда у меня пластинка с вальсом?» — отстраненно удивился маг, а потом его взгляд накнулся на лишнюю деталь. Девочка на стуле. Она сидела во главе стола, все так же обняв себя за плечи, и тряслась. Губы у нее были почти белые. И никто как будто не обращал на нее внимания.

«Ну мы и скоты, однако», — Наклз понял, что сам успел почти позабыть про Дэмонрин «сюрприз». Даже имени не спросил, хорошо же он гостей принимал. В конце концов, малышка вряд ли были виновата в том, что его добивала мигрень.

Маг поднялся и направился к девочке. Улыбнулся ей. Опустился на корточки возле стула и как мог мягко начал:

— Давай я передвину твой стул к камину? Если тебе хо…

И не закончил. Потому что девочка неловко передернула плечами, и под воротником Наклз необыкновенно четко разглядел широкий красный след. А потом и вещь, которую в скудно освещенном коридоре принял то ли за ленту, то ли за какое-то украшение.

Удавка.

Наклз отлетел от девочки. На ее белом как пудра лице стала медленно проступать улыбка, детская, простодушная и милая. Труп даже не скалился, как положено трупу в кошмаре, а именно улыбался, словно происходило что-то веселое.

В гостиной вдруг стало холодно. Наклз понял, что его дыхание вырывается изо рта клубами пара.

— Что… что ты такое?

Девочка все молча улыбалась, а воздух все выстывал. Наклз подскочил к ней, схватил за руку — холодную, окоченевшую — потянул на себя и стал целенаправленно волочь прочь из комнаты. Что бы это ни было, его здесь не должно было находиться.

— Что ты такое?! — прорычал он, уже вытащив непонятную тварь в коридор. Тварь, правда, не нападала и вообще не демонстрировала никаких агрессивных намерений. Только снова прикрыла руками передавленное веревкой горло и уставилась на Наклза не мигая. — Что ты такое? — уже тише повторил маг, перекрывая ей путь в гостиную. У него зуб на зуб не попадал от холода. — Это ты делаешь? Немедленно прекрати!

— Это не я, — на рэдди ответила девочка. — И здесь теперь всегда будет холодно.

— Что происходит?

— Я не за тобой пришла. Отойди.

Наклз, пожалуй, достаточно выжил из ума, чтобы говорить с какой-то потусторонней тварью в прихожей собсвенного дома, но все же не настолько, чтобы впустить ее в комнату, где танцевала Дэмонра.

— Убирайся вон!

— Но я уже здесь, — просто ответила девочка. Безо всякого вызова, буднично, даже, пожалуй, грустно. Тон ответа настолько не вязался с происходящим, что Наклз оглянулся через плечо и оторопел. Гостья с удавкой на шее сказала правду: гостиную, где все еще танцевали пары, заметал снег. Маг очень четко видел иней на столе и стульях, сосульки на канделябрах, лед на полу и медленно оседающие снежинки. Как пепел во Мгле. Как кошмарный сон.

Дэмонра, оставив Рейнгольда кружиться одного, как заведенную куклу на карусели, быстро шла к дверям.

— Что ты такое сюда притащила?! — прошипел Наклз.

Нордэна уже стояла в проеме. Она пожала плечами и как самую очевидную вещь на свете сообщила:

— Так это справедливость, Рыжик. Все ее звали, ну вот она и пришла. — И с извиняющейся улыбкой добавила: — Ты прости меня, пожалуйста. — А потом резко захлопнула створки дверей у Наклза перед носом.

По стеклянным вставкам почти мгновенно зазмеились снежные узоры.

— Дэмонра! — рявкнул Наклз и дернул ручки. — Немедленно открой, Дэмонра, ты что творишь?!

Створки не шелохнулись, только ледяные цветы и перья поползли выше. Маг еще видел лицо нордэны. Виноватую улыбку. Грустные глаза.

Наклз выворачивал ручки, бил кулаками в стекло — все было бесполезно. Лицо по ту сторону исчезало за слоем льда. В конце концов, нордэна приложила ладонь к стеклу, Наклз сделал то же самое и не почувствовал ничего. Ни гладкости поверхности, ни ее холода — как будто перед ним вообще не было никакого препятствия. Но пройти вперед он не мог.

— Дэмонра!

Перед магом осталась только заиндевевшая дверь да перья, горы и леса, нарисованные морозом по стеклу.

Появившийся откуда-то из-за спины доппельгангер встал с ним рядом, почти коснувшись плечом, и небрежно поинтересовался:

— Ну что, герой, дай угадаю, ты снова сделал все, что мог?

«А что я мог?»

Наклз потерянно оглянулся. Пустой коридор. Никакой девочки. Конечно, девочка же осталась по ту сторону, там, где теперь не было ничего, кроме льда и снега.

— А я что-то мог?

— Конечно же, нет. Ты что, принципиально никогда ничему не учишься? Давай, это же упражнение для двоечников. Ты его уже проходил. Неужели забыл главное утешение профессиональных неудачников? Подсказываю. Мир… всегда… остается…

* * *

— Мир всегда остается прежним… Всегда остается прежним…, - Магрит не поняла, что так сильно напугало Наклза, но очнувшийся маг повторял эту немудреную фразу, как молитву. Да еще прижав правую руку к груди характерным жестом, будто хотел схватиться за висящую там ладанку. Конечно же, у профессионального строителя светлого калладского будущего ничего подобного на шее болтаться не могло. Магрит быстро поднялась с дивана и подбежала к Наклзу. Взяла его ладони в свои. Поняла, что мага трясет.

— Наклз, Наклз, все хорошо. Ты дома. Все в безопасности. Все получилось. Все кончилось. Она уехала. Слышишь?

Слышал Наклз или нет, но колотило его знатно. Взгляд мага прыгал с лица Магрит куда-то на стены и потолок, потом обратно. Наверное, прежде чем он пришел в себя окончательно, прошло около минуты.

Сообразив, в каком мире он находится, Наклз вывернулся из хватки Магрит. Потер виски. И вдруг озадачил рэдку просьбой, в его устах звучавшей почти невероятно:

— Расскажи что-нибудь.

— Что? — опешила Магрит, не веря своим ушам.

— Расскажи что-нибудь. Таблицу умножения. Сказку. Молитву — что угодно.

— Наклз…

— Нужно прогнать отсюда эхо! Говори.

В своем твердом знании таблицы умножения дальше восьми Магрит уверена не была, поэтому бодро затараторила молитву. Даже если она и допускала какие-то ошибки и меняла слова местами, маг этого не замечал. Он сидел и словно напряженно прислушивался к чему-то, как прислушиваются собаки перед грозой.

У Магрит запершлило горло. Ей казалось, что она говорит уже с час, хотя прошло, наверное, минут пятнадцать. Наклз, наконец, успокоился. Суховато поблагодарил. С трудом выполз из кресла, держась за подлокотники. Поковылял к лестнице.

— Тебе помочь?

— Нет.

— Что-нибудь принести?

— Нет.

— Все уже в порядке?

— Нет.

— А можно все-таки относиться ко мне как к человеку?

Магрит была готова услышать все то же ровное «нет», но Наклз обернулся через плечо и снизошел до другого ответа:

— Прости. Я видел дурной сон. И испугался.

— За Дэмонру, да?

— Да.

— Она уехала, с ней все будет в порядке. Велела тебе не трогать каких-то котят и писать ей каждые две недели, вот. Мне кажется, она храбрая и она точно тебя очень любит, так что вряд ли даст себя в обиду. Не бойся за нее. Тем более, как маг может бояться? Это я могу бояться, а ты же будущее видишь и все знаешь. Знаешь же? — Магрит старалась щебетать как можно веселее и улыбаться как можно шире. Внутреннее чутье подсказывало ей, что так будет лучше.

При ее последних словах маг, держащийся за перила, отчетливо скривился.

— Будущего не существует, Магрит. Только ряды меняющихся цифр. Я не вижу ни цели, ни правды. Мы так же ничего не знаем, как и вы. Только вы боитесь войны или инфляции, а меня до полусмерти напугала девочка с распущенной косичкой и в белых башмачках. Потому что вы нормальные, а мы — нет. Вот и вся разница, на самом-то деле.

— Никакая девочка сюда не приходила, пока ты спал. Ни с одной косичкой, ни с тремя, — заверила Наклза Магрит. — Я дежурила!

Маг все-таки улыбнулся:

— Я понял. Спасибо, Магрит. Если к нам сюда вдруг заявится какая-нибудь Справедливость, Необходимость, Необратимость или любой другой выкидыш нордэнского рока, я вежливо отправлю их к тебе, договорились?

— Ну да. Метла стоит в чулане, рогатки делать умею. Разберемся, вот увидишь.

Конец первой части

Время Вьюги Часть вторая

Пролог

— Снова гроза, — недовольно сообщил Ингмар Зильберг, поглядев поверх дымчатых очков на ставшее пепельным небо. — Ветра дуют с севера уже неделю, — ровно продолжил он, не дождавшись никакой реакции. — Нужно с этим что-то делать.

Немексиддэ оторвалась от бумаг и посмотрела в окно. Грозовой замок, или Эльдингхэль, как его звали нордэны, стоял на утесе и возносился над землей и морем на добрые две сотни метров, так что открывающиеся виды впечатляли. В ясную погоду и с мощным биноклем отсюда даже получалось разглядеть силуэты островов Внутренней Дэм-Вельды. Впрочем, за последние лет двадцать внутреннюю Дэм-Вельду стало модно называть «дальней». Что, на взгляд Немексиддэ, являлось хорошей тенденцией: видимо, и самые упорные осознали, что вернуть исконные территории им не светит, сколько винтовок ни собери.

Горизонт на севере сделался уже почти того же цвета, что и штормовое море. Свинцовую даль прошили яркие белые всполохи.

— Молнии, — поморщился Ингмар. — Ну и что прикажешь сказать нашим дорогим гостям?

— Небесный огонь, подарок с Гремящих морей, — пожала плечами Немексиддэ. — Вранье, знаешь ли, не позолота, не стирается при употреблении.

— Вранье имеет свойство устаревать. Последняя группа калладцев притащила с собой какой-то прибор. Мне он неприятно напомнил доисторический электорофор.

Немексиддэ считала Зильберга незаменимым работником и прекрасным человеком. Но, как и почти все ее знакомые маги, он был отчаянным пессимистом, а потому видел электорофоры даже в самогонных аппаратах. Хотя она нисколько не удивилась бы, узнав, что именно самогонного аппарата тот в жизни и не видел.

— Ингмар, не паникуй. Первые годы они буду пытаться ловить «небесный огонь» в мешки и очень удивляться, что не получается.

— «Первые годы» уже далеко не первые. Напоминаю, на территории материка нормальных гроз с молниями не бывает вообще, — менторским тоном заметил маг, по своему обыкновению мрачный и принципиально не желающий понимать шутки. — Что-то к нам на каникулы зачастили студенты-физики.

— Может, у них тут тетушки.

— Может и тетушки. Только троих при попытке проникновения на закрытые территории уже пришлось пристрелить, а потом долго и нудно прятать трупы. Как долго мы еще сумеем показывать им теплицы с апельсинами и станки, на которых уже лет двадцать ничего путного не производят? Рано или поздно кто-то да поймет, что современные пистолеты при помощи старого оборудования не собрать. И что провода — это не обереги. Один умник тут попытался отпилить кусочек «оберега» на память…

— Ты что-то конкретное предлагаешь, Ингмар? — устало спросила наместница. Белые нити молний прошивали небо вдали все чаще.

Ингмар стряхнул с серого мундира невидимую пылинку, поправил очки и в упор посмотрел на Немексиддэ:

— Да. Соврать, что на Архипелаге эпидемия. Объявить карантин на неопределенное время. Никаких экскурсий. К бесам всех племянников и племянниц, меценатов, журналистов, картографов, фотографов, полярных исследователей и просто идиотов. Разгружаем и загружаем суда на рейде, в порты никого не пускаем. Оспа и точка. Можно сделать так, чтобы самые любопытные уехали отсюда со стильно пятнистыми мордами.

— И что же это за такая загадочная эпидемия, если никто не болеет? Кесарь, конечно, в отличие от своего приснопамятного батюшки, не склонен к излишней паранойе, но даже ему может прийти в голову, что Дэм-Вельда готовится отделиться.

При последних словах маг явственно фыркнул:

— Об этом разговоры ходили, еще когда я алгебру зубрил, чтобы держать вступительные экзамены. То есть лет двадцать назад. Уверяю, в сознании обывателей Дэм-Вельда и так много дальше, чем рай. А кесарь знает, что мы не станем делать глупостей. Глупостей наделали без нас и до нас.

Ингмар отошел к своему столу и принялся рыться в газетах. Он весьма внимательно относился к калладской, виарской и имперской прессе и каким-то непостижимым образом всегда знал, что происходит в самых дальних уголках мира. Немексиддэ оставалось только возблагодарить богов за такого советника. Маг умудрялся перерабатывать совершенно немыслимый, с точки зрения нордэны, объем информации. Чем дольше она с ним сотрудничала, тем сильнее укреплялась в мысли, что потрясающее интеллектуальное превосходство северян над материковыми соседями — очередной дэм-вельдский миф. Вроде «небесного огня» и преданности идеалам Калладской кесарии.

— Кстати о глупостях, — Ингмар извлек из вороха бумаг газетную вырезку. — Вот, полюбуйся. В ночь на четвертое апреля под Вильдо взорвался завод.

— Под Вильдо? — удивилась Немексиддэ. Если память ее не подводила, там не производили ничего особенного. В всяком случае, в «золотую сотню», которую она обязалась блюсти денно и нощно, этот завод не входил. — Разве он представлял опасность? Насколько я помню, не должен.

— Не должен был, — тем же менторским тоном поправил Ингмар. — Утечка хлора, чудом до города не докатилось. Отравилось несколько каторжников с лесоповала, которых пригнали копать траншею, да ночной сторож от взрыва погиб.

— Погоди, погоди… Ты сказал «хлора»?

— Хлора. Прекрасный свечной заводик, не находишь?

— Как там вообще мог оказаться хлор? Все заводы с «повышенной опасностью» — в «золотой сотне» и на них работают наши наблюдатели. Что за чушь… Кому он принадлежит?

— Номинально — Рудольфу Вейзингу, местному дельцу. Вот только делец тот уже года три как живет в Виарэ, лечит камни в почках в компании полудюжины девиц без медицинского образования и носу в Каллад не кажет. А что касается реальной принадлежности… Управляющий — хитер как лис, он просто бесподобно изображает святую невинность. Но у меня есть очень неприятное подозрение, что в этом замешана небезызвестная тебе Дэмонра Ингрейна. Банковская тайна — препятствие серьезное, но мне удалось выяснить, что расходы по ее счетам примерно совпадают по времени с поступлениями на завод денег из виарского банка. Доказать — я имею в виду убедительно доказать, чтобы хотя бы инициировать проверку — это невозможно, мои дурные предчувствия к делу не приложишь.

— У Дэмонры два оружейных из «сотни», не считая закрывшихся фармацевтических, и мы с тобой это уже обсуждали. Да, она не умеет нанимать управляющих и совершенно не делец сама. Рагнгерд такая же была. Лучше бы имущество отошло более умелому человеку, но оно не отошло. Не стоит поднимать бурю в стакане воды, особенно в стакане такой грязной воды. В дополнение к тому, что она уже развалила, ну на что ей свечной заводик?

— Свечной заводик с ударным запасом ядовитого хлора. Вот уж не знаю, что там за свечки лепили, — скривился Ингмар. — Ворон прилетел сегодня утром. Ничего подозрительного на остатках завода не нашли. Мой контакт опросил местных. Некоторые говорили, что слышали не один взрыв, а один и минут через десять — еще три или четыре, но как-то глухо. Если на том заводе и находилось что-то ценное, оно погребено под землей. Так или иначе, страховку пострадавшим выплатили, поэтому сильно копаться в этом никто не будет. Кому нужна глухая провинция?

Немексиддэ молча пробежала глазами коротенькую заметку и отложила ее.

— Что-то еще на континенте, о чем мне следует знать?

— Кроме того, что вооруженные силы в Западной Рэде остаются минимум до осени, ничего существенного.

— Неожиданно. Я считала, основная цель данной авантюры была достигнута до ее начала. То есть в день, когда уведомление получил виарский посол.

— Некоторые полагают эту авантюрой спасением братского народа, страшно сказать. Впрочем, нет худа без добра, если что-то начнется, оно начнется на шесть сотен километров западнее, а иметь подобного рода запас всегда полезно. На случай непредвиденных обстоятельств. В остальном все по-старому. Встал один из столичных судостроительных заводов, но требования рабочих чисто экономического характера, ничего особенного. Начало апреля, старые запасы подходят к концу, своих овощей еще нет, импортные — дорогие. Обыкновенная история.

— Им, надеюсь, не думают ответить картечью?

— На экономические требования в мирное время картечью отвечают только уж совсем уверенные в себе и державе кесари, наш, по счaстью, не такой. Требования частично выполнили — надбавки, ограничения рабочего дня, все как обычно. А кроме этого… В венценосном семействе очередной скандал, на этот раз из-за одной весьма талантливой актрисы. Смотритель столичных театров попался на взятках. Какие-то два местных светила поэзии стрелялись, оба промазали и дружно напились игристого по этому случаю, после чего устроили дебош под окнами замужней светской львицы. Львица в ужасе, прайд на грани распада. Маленькие собачки вернулись в моду, а турнюры, напротив, окончательно признаны пережитком прошлого. Целовать руку дамам, к слову, теперь тоже признак отсталости, одна вон в суд недавно пошла…

— Боюсь даже спросить, с какой целью.

— Довольно трудно утверждать, что нанесший ей это беспрецедентное оскорбление мужчина не джентльмен. Следовательно, хотела доказать, что она не дама, а нечто иное. К счастью, в столице недостаточно свихнулись, чтобы иск удовлетворить. Что поделаешь — весна. Ну и напоследок: самоубийства среди гимназисток приняли характер эпидемии, но, так как причины «романтичные», бороться с этим — тоже признак отсталости. Если верить газетам, вот самые важные новости на сегодня. И, значит, или цензура работает хорошо, или дело действительно плохо.

— С ума сойти, — вздохнула Немексиддэ. За окном все сверкало. Над Внутренней Дэм-Вельдой, похоже, творилось форменное светопреставление, а у Эльдингхэль даже капли не упало, только в воздухе чувствовалось напряжение.

Телефонный аппарат на столе Ингмара, замаскированный под вычурную статуэтку, пронзительно задребезжал. Советник снял трубку, что-то выслушал, нахмурился и положил ее на место. Глаза за дымчатыми очками недобро сверкнули.

— Эта гиена. Просит, чтобы ее пустили.

«Этой гиеной» могла быть только Ингегерд Вейда. Ингмар, как и большинство магов, не отличался фантазией, а потому обычно не раздавал окружающим клички и прозвища, и исключение сделал только для Ингегред и Нейратез. Правда, высшую жрицу он звал еще менее ласково. Гиену Немексиддэ видела только на картинках и, как ей казалось, это пятнистое сгорбленное существо мало напоминало эффектную блондинку Ингегерд, ходячий эталон северной красоты. Но маг настаивал на некоем «внутреннем сходстве, базирующемся на морально-этических характеристиках обеих рассматриваемых особей».

— Могу сказать Имладу ее спровадить. Никакой аудиенции у нее на сегодня не назначено.

— Пусть заходит, — махнула рукой Немексиддэ. — Дурные вести полезно получать своевременно.

— Тогда будь уверена, они опоздали.

* * *

Эльдингхэль Ингегерд не нравился никогда. В детстве он ее пугал, потому что на вершине кособокой громадины из серого камня порою горели бледные огни, как на мачте легендарного корабля-призрака. Потом детство прошло, флер романтики исчез, и Грозовой замок превратился именно в то, чем являлся на самом деле — в несуразную постройку Темных веков, дополненную современниками в меру их способностей и фантазии. По счастью, долго любоваться Эльдингхэль Ингегерд не пришлось: она на десять лет уехала в континентальную столицу, из которой вовсе не намеривалась возвращаться. После изящных дворцов материковой части кесарии замок и вовсе напоминал коровник, пусть и довольно просторный, к которому кто-то шутки ради приделал высоченные башни. Сейчас над этими башнями кружились вороны, а еще выше — тучи, холодные даже на вид.

Ингегерд плотнее запахнула пальто, с тоской подумав о горячем чае, оставшемся недопитым, и прогулке, которую пришлось отменить. А также о выстывшем просторном зале, где под тоскливый вой ветра в плохо застекленных окнах Наместница принимала гостей. О сторожащем двери Имладе с его манерой смотреть на всех приходящих так, будто он видит их через прицел. И о маге, который как крупная серая крыса ловил каждое ее слово из своего угла, а потом с упорством маньяка ставил палки в колеса. Ингмар пока не навернулся с подъемника и не отравился грибами исключительно потому, что и осторожен он был точь-в-точь как крыса. Обычно во время разносов от Немексиддэ Ингегерд развлекалась тем, что представляла себе пулевое отверстие точнехонько между стеклами дымчатых очков. Рано или поздно проклятый южанин где-то да ошибся.

Нижние этажи Эльдингхэль были наполнены жизнью — запахами моря и кухни, снующими котами, торопящимися куда-то слугами, гомоном и суетой. Выше — в северной башне — жили мертвецы. Четверо. Наместница Архипелага, вечно хмурая Немексиддэ Рэдум. Затянутая в темно-фиолетовое платье до самого подбородка, с учительским пучком и строгой вертикальной морщинкой между бровями, она казалась частью обстановки, даже тогда, когда начинала говорить. Голос у нее был под стать ветру в окнах — такой же дребезжащий и неприятный. Имлад Бьорнгард, телохранитель. Редкое дело — чистокровный и здоровый нордэн, хоть в учебники вставляй такое медицинское чудо с идеальными генами. Бесцветный как гербарий мужчина неопределенного возраста — Ингегерд могла легко дать ему и двадцать пять и сорок — с двумя тяжелыми пистолетами на поясе и таким выражением глаз, точно в них встроен новомодный оптический прицел. Его коллега, Сигрдрив Бьорнхильд. Самым нордэнским в ней было имя — невысокая, щуплая и темно-русая Сигрдрив плохо вписывалась в северные каноны красоты. Что нисколько не мешало ей превосходно стрелять хоть на слух, хоть на нюх, хоть вообще каким-то мистическим способом. И, наконец, Ингмар Зильберг. Выходец из материковой кесарии — то есть южанин — маг и, по глубокому убеждению Ингегерд, сумасшедший. Нордэну раздражало в нем все, от происхождения до дымчатых стекол очков. Ей нечасто доводилось слышать, как он говорит, и никогда — как повышает голос. Они едва ли беседовали десять минут за десять лет. Но Ингегерд не сомневалась, что в стенах «мертвой башни» врага страшнее у нее нет.

Шумные нижние этажи остались позади. Ингегерд направилась к подъемнику. Механизм скрипел, но можно было не сомневаться, что устройство в полном порядке, поскольку замковые слуги славились педантичностью. И, к сожалению, неподкупностью. Ингегерд воспользовалась продуваемым всеми ветрами подъемником на внешней стене только потому, что побаивалась лифтов с закрытыми шахтами. Под протяжный скрип и вой она поднялась на головокружительную высоту. На севере все еще бушевала гроза, южный горизонт тонул в молочно-серой хмари. Пахло свежестью и бедой.

Выходя из подъемника, Ингегерд обернулась через плечо и невольно поежилась. Бескрайняя, пронизанная ветром даль каждый раз навевала на нее тоску. Что ни говори, а Храм над морем, хоть и располагался значительно выше, не создавал ощущения такого безграничного одиночества человека в мире. Вернее, даже не одиночества, а чувства, что люди — одно, мир — другое, и общего у них нет.

«Только Немексиддэ и ей подобные ненормальные могли по доброй воле запереться в этой голубятне», — подумала Ингегерд, приближаясь к дверям кабинета наместницы. У них, как и следовало ожидать, в одинаковых позах — точно колья проглотили — замерли Имлад и Сигрдрив. Нордэна молча прошла под прицелами пристальных взглядов, от всей души понадеявшись, что рано или поздно найдется умелец, которого два по два тяжеленных пистолета системы Рагнвейд не остановят. Попросила доложить о своем приходе. Не дожидаясь никаких слов, сняла пальто, выложила на столик связку ключей и ручку — больше ничего теоретически способного представлять опасность у нее при себе не имелось. Но Сигрдрив все равно вполне профессионально проверила ее на наличие оружия, и только после этого Имлад, успевший за это время позвонить Немексиддэ, молча распахнул перед нордэной дверь.

Залитая сероватым светом комната, как всегда, выглядела нежилой. Слева от входа засел в засаде маг — серая штатская крыса с умными злыми глазами. Когда Ингегерд вошла, он ограничился кивком, и не подумав встать. Нордэна искренне недоумевала, как наместница терпит наглого южанина. Она, впрочем, даже кивать ему не стала — велика честь.

— Добрый день, Немексиддэ, — громко поздоровалась Ингегерд. Скорее всего, свист ветра вовсе не был таким пронзительным, как ей казалось, но в этих стенах она всегда почти неосознанно повышала голос. Благо наместница, слишком измотанная делами, редко обращала внимание на тон собеседника.

В свои неполные сорок та выглядела на все пятьдесят. Разве что с сероватого от недосыпания лица глядели по-молодому яркие, пронзительно-синие глаза. Облик Немексиддэ еще хранил некоторые следы прежней красоты, но их разглядел бы только человек, знавший ее раньше. Ингегерд не без мстительного удовольствия отметила, что с момента их прошлой встречи — то есть за месяц с небольшим — Наместница сдала еще больше. Темно-фиолетовое платье — цвета дэм-вельдского флага — с эмалевым вороном у горла только подчеркивало нездоровый цвет лица и глубокие тени под глазами.

«Эпоха уходит, сказали бы поэты. Прагматики бы сказали, что эпохе помогают уйти. Самое время прощаться».

— Добрый день, Ингегерд. Весьма неожиданно. Что тебя привело? Надеюсь, мы не станем возвращаться к тому разговору о поставках оружия в Эйнальд, не так ли?

Ингегерд едва не поморщилась. Поставить оружие в Эйнальд и поставить оружие в Аэрдис — это все-таки было не одно и то же. Но благородная Немексиддэ, которая, видимо, могла питаться корешками и чувствовала некий внутренний долг перед далекой кесарией, отказывалась понимать такую простую вещь. Так или иначе, со стороны Ингегерд и подбившей ее на это Нейратез оказалось очень глупо попытаться договориться с Наместницей официально. Будь она умнее, поставили бы в обход Каллад, например, в Виарэ — морем, а оттуда — в Эйнальд через Рэду. Под видом ящиков с инструментами. Невелика наука.

Увы и ах, после беседы по душам невеликая наука сильно осложнилась за счет ужесточения внутреннего контроля за отгрузкой оружия.

— Разумеется не станем. Я уже поняла, как широко ты трактуешь понятие государственной измены. Так что никоим образом не хочу пасть в твоих глазах еще ниже, чем пала.

— Прекрасно, что ты меня так правильно поняла, — поджала губы Наместница. Визитеров та, похоже, не ждала, помадой не воспользовалась, и Ингегерд могла с удовольствием оценить их бледный, почти серый, цвет. Выглядела Немексиддэ откровенно плохо. Увы, чем бы она ни болела, если болела, эта информация до Храма-над-морем не дошла. — Чем в таком случае обязана?

— Вестям из столицы. Наша благородная и гордая соотечественница обругала кесаря. Подробностей я не знаю, но ее красноречия хватило, чтобы Дэмонру Ингрейну и ее, как это сейчас модно говорить, «гражданского мужа» вышибли в Виарэ без права вернуться.

Вопреки ожиданиям Ингегерд, Немексиддэ осталась каменно спокойна.

— Это очень печально для Дэмонры, но я не совсем понимаю, почему ее частные трудности должны нас заботить.

— Несомненно печально для нее. Но мне более печальным представляется кое-что иное. Люди, перешедшие дорогу кесарю, долго не живут. Даже если они и доедут до Виарэ без того, чтобы на завтрак им подали какие-нибудь не те эклеры, то уж там Дэмонра непременно утонет в море.

Немексиддэ сплела пальцы и негромко сообщила:

— Рожденный быть повешенным не утонет. Дэмонра, определенно, рождена быть застреленной. Так говорят звезды, руны и, главным образом, люди, которые с ней знакомы.

— Я подняла ее личное дело и кое-что перепроверила у Говорящей с Вьюгой. Пуля — устаревшая информация. Убьют ее «мир и перья», что бы это ни значило. К тому же, я не стала бы рассчитывать, что кесарь поверит пророчествам. Немексиддэ, напоминаю, за этой дамой я слежу уже двенадцать лет. Ничего нордэнского, кроме записи в графе «национальность», у нее нет. Она неадекватна, неуправляема, не сознает свой долг и не любит Дэм-Вельду. Тот факт, что она — безмозглый солдафон, я даже упоминать не стану.

— Не осознает свой долг перед кем и чем? Свой долг перед кесарией она, определенно, выполняла вполне хорошо. Безотносительно того, что я думаю о ней как о личности, что у дочки Рагнгерд вполне пристойная биография. Если ты освежала в памяти ее личное дело, ты это знаешь.

— Только она двенадцать лет сожительствует с магом, вывезенным из Рэды.

Сожительство с южанином Ингегерд в принципе считала чем-то на одном ряду со скотоложством, а с магом — вообще сильнейшей из возможных девиаций.

— Это как-то сказывается на ее поведении, когда речь заходит о войне?

— Это как-то сказывается на ее поведении, когда речь заходит о мире. Она оформила на него свое завещание. Мне точно известно, так и есть. Наследство Рагнгерд попадет в руки какого-то полукровки!

— Вы минуту назад утверждали, что он рэдец, — негромко прошелестел из своего угла Ингмар. — Вы непоследовательны. Просто сразу скажите, что он не человек, и дело с концом.

— Он не нордэн, — прошипела Ингегерд, не оборачиваясь к магу.

«Как и ты, поганый крысеныш».

— Несомненно, это чудовищное преступление, — согласился маг. — Уверен, он раскаивается.

— Немексиддэ, избавь меня от выслушивания сложной гаммы настроений твоего… секретаря.

— Ингмар…

— Все в порядке. Я не стану смущать… храмовую охранницу.

— Ингегерд, я не могу взять в толк причину твоего прихода сюда, — быстро проговорила Немексиддэ, не дожидаясь, пока прозвучит ответная любезность. А Ингегерд было, что сказать. — С каких пор такие мелочи, как ссылка одной-единственной нордэны, начали беспокоить Храм?

— С тех самых пор, как ее завод может перейти в руки иноверцу. Любой мало-мальски приличный инженер сообразит… Да сама понимаешь, что сообразит.

— И что ты предлагаешь?

— Я предлагаю поступить так, как должно.

В кабинете повисла тишина, нарушаемая только завываниями ветра.

Немексиддэ медленно поднялась из-за стола, расправила тяжелые складки платья, прошлась по комнате. Ингегерд все это время молча смотрела в серое небо за окном. «Как должно» не требовало никаких комментариев и уточнений.

— Не вдаваясь в морально-этическую сторону вопроса, а вам есть чем откупиться после очередных пышных похорон? Эдельстерн не Эвальд, полынный дистиллят тут не поможет.

— Ингмар, будь так любезен, помолчи, — Наместница, по счастью, одернула его раньше, чем Ингегерд. Та бы сделала это в других выражениях.

— Я лишь интересуюсь, чем вы собираетесь оплатить очередной тер…

— Помолчи, Ингмар. Я тебя поняла. Ингегерд, нет.

— Последней наместницей, с которой считались, была Рэдум Эстер, — с некоторым нажимом произнесла Ингегерд. — У тебя еще есть шанс сравняться с ней.

— Полагаю, двенадцать лет назад Нейратез сказала Рэдум то же самое, но там последней наместницей, с которой считались, была Эстер Сигрлинд? — медовым голосом осведомился Ингмар из своего угла.

— Для… южанина вы неплохо знакомы с нашей историей, — процедила Ингегерд. Она уже не первую минуту сожалела, что так и не сумела протащить с собой ничего огнестрельного.

— Как южанин я могу вам сказать, что в данном конкретном случае история вряд ли повторится. Кесарю больше не требуется квалифицированного снятия похмельного синдрома и у него есть голова на плечах. Он помнит, что Дэм-Вельда — провинция Каллад. Пусть самая полезная и богатая, но — провинция. Не считайте себя внутренней империей. Второй раз убийств, обставленных с такой беспардонной наглостью, вам не спустят.

Спорить с южанином было ниже достоинства чистокровной нордэны. Ингегерд вновь обратилась к наместнице:

— Немексиддэ, решать тебе. Но Нейратез видит прямую волю богов. Что просит учесть.

— Колокола не звонят уже лет десять, — отмахнулась Немексиддэ. Ингегерд только и оставалось, что рот открыть: признать факт молчания богов при иноверце было чем-то немыслимым. — Уж мне вы с Нейратез сказки не рассказывайте. Но позицию Храма над морем я поняла.

— Мы твоей не поняли.

— Вы, миледи Ингегерд, не кесарь, — ввернул маг. — Так что оставьте монаршее «мы».

— Я представляю Храм над морем и Нейратез!

— А я, по всей видимости, представляю здравый смысл…

Немексиддэ поднялась и сверкнула глазами:

— Замолчите оба. Ингмар, выйди. — Ингегерд не обернулась, и лишь с удовольствием услышала, как тихо клацнула дверь. Поганый маг даже не изволил садануть ей на прощание, словно его не выставили вон, как школяра при беседе взрослых людей. — Хорошо, Ингегерд, я поясню мою позицию, — прищурилась Немексиддэ. Видимо, она все-таки разозлилась, во всяком случае, двигаться стала более резко и чуть повысила голос. — Я хочу, чтобы ты и Нейратез бросили самодеятельность. Вашу дурную, безответственную, опасную и стоящую мне лично многих нервов, скандалов и испорченных отношений самодеятельность. Ее цена — полное небытие. Вы не можете приказать времени пойти назад, яблоням расцвести на снегу, а Дальней Дэм-Вельде — вновь сделаться пригодной для жизни. Все кончено, Ингегерд, а что не кончено — то кончается. И в ситуации, в которую мы… скажем так, мы попали — хотя, замечу, вот уж это судьбой назвать трудно — лучше вести себя тише и вообще не привлекать внимания. Тем более, что колокола молчат.

— Не молчат.

— Молчат, Ингегерд, и молчали, когда я еще носила косички и короткие платьица.

— Да, с таким взглядом на вещи сложно, наверное, вести Дэм-Вельду к будущему…

— У Дэм-Вельды будущего нет. Посмотри на рождаемость, посмотри на смертность. Посмотри на диагнозы, с которыми рождаются дети.

— Тебе не хуже меня известно, что рождаются только здоровые дети.

— Я надеюсь, когда нас не станет, сюда не приедут и не будут нас изучать, проводить раскопки, потрошить секреты. Из всей дряни, которую я сделала или позволила сделать в этой жизни, мне больше всего будет стыдно за Красное Веретено. Если море что-то оставит суше, под утесом найдут очень много скелетов со сросшимися пальчиками. Ты когда-нибудь видишь это во сне? Ты вообще еще видишь сны, Ингегерд? Или только сияющее будущее?

— Тем меньше оснований миндальничать.

— О, вот в бесхребетности вас с Нейратез никак не обвинить. Я даже уже не думаю, что вы слепы или глупы. Вы обе просто ненормальны.

— Или у нас осталась воля, которой не осталось у те… которой не осталось у других.

— Да, ты совершенно права: у меня никакой воли на все это смотреть не осталось. Нужно перебираться на континент, пока еще есть кому перебираться.

— И что там делать? Полы мыть по причине внезапно пропавшего у нас таланта к точным наукам? Я не говорю о том, что Аэрдис, потеряй твой любезный Каллад преимущество в технологии, тут же раскатает его в тонкий блин.

— Ингегерд, соображения, по которым мы тут сидим можно назвать разными словами, например, «гордыня», «прагматизм» или «трусость». Но вот точно не стоит приплетать сюда «самопожертвование».

Ингнегерд стоило большого труда не засмеяться. Немексиддэ напоминала ей человека, который пошел копать траншею с детским совочком. Причем траншею, лежащую ровно по линии прибоя.

— Хорошо. Поставим вопрос иначе. Как полагаешь, какой процент калладцев нас не ненавидит? Я спрашиваю именно с такой формулировкой, потому что в данном случае подразумевается ненависть, а не ее отсутствие.

— Ингегерд, раз уж тебя интересует мое мнение по данному вопросу, ну, процентов пять нас, может, и не ненавидит. И лучше перебираться, пока эти пять процентов не стали, например, двумя. Здесь, как и в наступлении Гремящий морей, уж прости, закономерность ясна.

— Гремящие моря могут остановиться. Завтра или через год. Или через десять лет. А мы не вернем то, что отдадим никогда.

Наместница махнула рукой и тут же прижала пальцы к виску. Видимо, ее донимал не только разговор, но и головная боль.

— Спор беспредметен, — тускло сообщила она. — Вернемся к более практическим вопросам. Дэмонра Ингрейна… Да боги с ней, пусть живет. Горы трупов — не то место, где стоит прятать наши секреты. Там отчего-то любят копаться все, кому не лень. Оставьте ее и мага в покое. Я напишу Дэмонре и попрошу отказаться от наследства в пользу Дэм-Вельды, а ее магу переведу соответствующую его стоимости сумму. Этого исчерпает вопрос до того, как полетят пули и перья.

— А если она не согласится?

— Она согласится. Дэмонра уехала с любовником, а не застрелилась, стало быть, хочет жить.

— Рагнгерд не согласилась. А у нее имелся муж и на момент, когда мы попросили в первый раз, двое живых детей.

— Попытаться запугать Рагнгерд — это было… интересное начинание.

— Она перевешала пять сотен студентов на фонарях по приказу кесаря. Усмирение Рэды — это, прямо скажем, не та операция, на участие в которой нашлось много желающих, и все-таки она ее возглавила. Если она испугалась кесаря, могла и Нейратез испугаться.

— А почему вы, собственно, решили, что Рагнгерд испугалась кесаря?

— Ну даже я не думаю, что она поехала туда за чином и медалькой. И еще сильнее сомневаюсь, что она сделала это просто из удовольствия.

— Она могла это сделать по множеству разных причин, хотя я бы поставила на ту, что ехать было некому, а ехать было надо. Или Рагнгерд спасала карьеру кого-то еще, кто отказаться бы не мог.

— Кого бы?

— Не имею понятия, но дети ее от мужа. И Вьюга всех рассудит, спросишь Рагнгерд при встрече. Дэмонра согласится, и хватит об этом. А теперь меня ждут дела. Ты можешь идти, Ингегерд, передавай Нейратез мои наилучшие пожелания.

Покидая кабинет, нордэна прекрасно слышала, как маг, ничуть не понижая голоса, проинформировал Сигрдрив:

— В следующий раз, когда кто-либо явится без предупреждения, у меня непременно будут галлюцинации. И я буду по ним стрелять.

Ингегерд не отказала себе в удовольствии притормозить и усмехнуться Ингмару:

— На здоровье жалуетесь?

— В моем положении это вполне естественно. Как в вашем — жаловаться на детей, например.

Ингегерд подняла со столика ключи. Руки дрожали, но, при желании, вколотить в лицо мага некоторое количество железа она бы успела.

— Ингмар, наместнице тридцать девять.

— Гремящие моря холодные.

— В каком смысле?

— Извините, я думал мы просто обмениваемся очевидными фактами.

— Не совсем. Я лишь советую вам заранее разжиться рекомендациями.

— Спасибо за совет, я им воспользуюсь. Со своей стороны, посоветую вам не беспокоиться: вам рекомендации не пригодятся.

Не стой здесь Имлад и Сигрдрив, маг бы уже отправился в окно. Нордэна сжала кулаки в карманах и мягко сообщила:

— Ингмар, буду честна. Я вас убью при первой возможности. Причем сделаю так, что процесс вам запомнится на тот случай, если лучший мир для континентальной мрази все-таки есть.

— Ингегерд, буду так же честен. Я бы на вашем месте не обольщался. На предмет порядка нашего отбытия в лучший мир для мразей.

Глава 1

1

Так сложилось, что за всю свою двадцатишестилетнюю жизнь по-настоящему серьезные решения Эрвину приходилось принимать только дважды. И в обоих случаях они сводились к нехитрой дилемме «уйти или остаться», когда уйти проще, а остаться — по-человечески правильнее. В первый раз Эрвину еще не исполнилось двадцати, он был напуган, отчетливо представлял себе осиновый кол и крайне размыто — другие перспективы. Единственной «другой перспективой» оказалось бегство в Калладскую кесарию, с последующей службой упомянутой кесарии. Как сын своей страны, Эрвин никак не мог одобрять такого выхода, но ему вовремя объяснили, что лучше быть живым калладским наймитом, чем мертвым рэдским медиком. В принципе, те шесть лет, которые он провел в Каллад, за редким исключением, можно было считать хорошим временем. Конечно, по меркам Рэды, жизнь Эрвина категорически не удалась: все его сверстники к двадцати шести годам либо являлись отцами семейств, детишками с тремя, не меньше, либо лежали в земле, окруженные ореолом трагической славы инсургентов и борцов за независимость. Эрвин не сподобился ни разжиться большой семьей, ни красиво умереть за свободу, то есть коптил небо совершенно напрасно. Впрочем, если смотреть правде в глаза, в последний раз желание сложить голову за Рэду, совершив напоследок нечто эдакое — значительное, трагическое и в высшей мере геройское — его посетило лет в пятнадцать, после отказа дочки старосты пойти с ним на прогулку. После ему хотелось уже не красиво умирать, а прилично жить.

Будучи гимназистом последнего курса, он встретил Марину — настоящую русалку, темноволосую, с бездонными глазами и загадочной улыбкой — тайком просил ее руки, догадываясь, что родители не одобрят затеи жениться на бесприданнице, и поехал в ближайший город учиться на врача и зарабатывать на будущую семейную жизнь. Все шло прекрасно до того солнечного дня, когда институтка и красавица Эжени Ассэ швырнула самодельную бомбу под карету прокалладски настроенному бургомистру. Бомба взорвалась секунды на три-четыре позже, чем должна была. Бургомистр спокойно проехал, а пешеходам на тротуаре достался ударный заряд шрапнели. Эрвину крупно повезло трижды. Во-первых, он оказался не в эпицентре взрыва, во-вторых, успел закрыть лицо руками, и в толпе нашелся доктор — в-третьих.

Видимо, события выстроились подобным образом, чтобы компенсировать катастрофу, случившуюся парой часов позже, или, напротив, сделать так, чтобы она точно состоялась. Кого-то же ждали пол-литра зараженной крови.

Как его довезли до больницы и что там происходило — Эрвин не помнил. Наверное, это был единственный случай, когда тихий и покладистый студент действительно боролся вопреки обстоятельствам, но никаких связных воспоминаний о сражении за жизнь не сохранил.

Выписавшись, он первым делом отправил родителям и невесте письма с заверениями, что все в полном порядке и беспокоиться не о чем. Благополучно вернулся к учебе, потому что социальные потрясения социальными потрясениями, а оценки ему требовались хорошие: цензовые законы, все дела. А где-то через месяц Эрвин с удивлением понял, что не может долго находиться на солнце. Когда к головным болям стали прибавляться ожоги, он сообразил, что дело не просто плохо, а хуже некуда. Тут же купил билет на ночной поезд и поехал в родное село, к знакомому врачу. Идти к незнакомому было прямым самоубийством, а так оставались шансы, что друг семьи не сдаст и что-то посоветует. Худшие подозрения Эрвина подтвердились: он подцепил то, что врачи называли приобретенной порфирией, а широкие массы — вампиризмом. О том, чтобы с таким диагнозом вернуться к нормальной жизни, и речи идти не могло.

Эрвин провел не самую приятную ночь во флигеле у доктора. Ему до сих пор иногда снилась крохотная запущенная комнатушка с зеленоватыми обоями в цветочек и отличнейшим крюком, на котором висела затянутая паутиной люстра. Он совершенно отчетливо помнил, что тогда не повесился не из каких-то религиозных убеждений или выдающейся силы воли, а только из нежелания умирать в таком гадком месте. Во флигеле Эрвина прятали неделю. Все это время жена доктора носила ему безвкусные бутерброды, а он целыми днями смотрел на зеленые цветочные обои и думал, как же такое могло случиться с ним. Он не употреблял наркотиков, не путался с продажными девицами, да и вообще жил тихо и скучно, откладывая на «приданое» для Марины. Эрвин по всему находился вне «группы риска», и все-таки по его венам потекла грязь, разом измаравшая всю будущую жизнь. Не было бы там теперь ни солидной практики, ни свадьбы, ни детей, ни визитов к родителям, ни даже месс по воскресеньям, позволяющих ему играть на стареньком органе — совершенно ничего.

А на восьмую ночь во флигель пришел похожий на лиса человек с красивым лицом и недобрыми глазами и предложил решение проблемы. На тот момент Эрвин сбежал бы из комнатки с зелеными обоями не то что к калладским эксплуататорам — к бесам бы удрал и еще «спасибо» бы им сказал за эвакуацию и политическое убежище.

Самым сложным годом, как водится, оказался первый. Знакомство Эжена Нерейда с кесарией началось с рыжеволосой нордэны, которая весьма резко заявила, что, во-первых, его теперь зовут Эрвин Нордэнвейдэ, нравится ему это или нет, и он из казармы не выйдет, пока не выучится говорить без «этого ужасного рэдского акцента» — во-вторых. О стоимости его шкуры и о том, где именно эта шкура окажется в качестве интерьерного украшения, если он начнет валять дурака, нордэна тоже рассказала в подробностях. И именно в таких выражениях.

На счастье Эрвина, он унаследовал от отца-органиста отличный слух, так что проблема с акцентом решилась быстро. Чтобы ревизская сказочка, написанная для него Ломаной звездой, выглядела убедительнее, он даже научился подражать нижнекалладскому выговору, свойственному Торвилье, из которого якобы был родом. Там у него даже нашлась «мать», с которой пришлось съездить и познакомится. Выходя от чужой старой женщины, за несколько марок согласившейся называть его своим сыном и получать письма, он почти заплакал, вспоминая собственную маму. Ей, конечно, ему писать никогда не позволили бы.

К концу второго года Эрвин получил лейтенантский чин, к концу третьего — ранение и медаль, а к четвертому — обзавелся кем-то вроде друзей среди сослуживцев. Нордэна, наговорившая ему грубостей в первый день, оказалась полковником и, в сущности, неплохим человеком, хотя, на взгляд Эрвина, для женщины благородного сословия вела себя резковато. Город ему нравился, народ тоже. Он даже, скрепя сердце, признавал, что калладская аристократия менее заносчива, чем рэдская, а калладские мещане — менее чванливы. С лютыми морозами и затяжными осенними дождями оставалось только смириться. И они были не такой уж высокой платой за возможность продолжать относительно нормальную жизнь.

После разговора с майором Мондум в штабе Эрвин решил пройтись до гостиницы пешком, чтобы привести в порядок мысли. За время прогулки он едва не угодил под омнибус, засмотревшись на солнце в луже, перехватил прелестный взгляд из-под шляпки с перышком и зачем-то вышел к набережной. Там, любуясь медленно катящимися водами Моэрэн — свинцовыми, без блеска, тяжелыми даже на вид — вдруг понял, что любит этот пропахший дымом город и совсем не хочет отсюда уезжать просто потому, что какая-то снулая рыбина из Третьего отделения вздумала сжить его со свету. В конце концов, один раз в жизни можно было поступиться гордостью — он все-таки не принц, позолота с него не облетит — да и попросить Витольда, чтобы его отец замолвил словечко. Против Маэрлингов люди в здравом уме бы не пошли. Эрвин сделал большой круг по центру города, замерз и пошел отогреваться в кофейне, где неожиданно для себя улыбнулся чем-то похожей на Кейси барышне за соседним столиком. Та ела мороженое — умение калладцев поглощать это лакомство при столичном климате до сих пор вызывало у Эрвина восхищение с удивлением пополам — и стреляла в него глазками из-за тоненького томика лирики.

«Никуда я не поеду. Хватит с меня перемены мест слагаемых без перемены их суммы. Остаюсь, и все». В конце концов, Эрвину было уже не двадцать, он не сидел запертым в полуразвалившемся флигеле и мог что-то решать о своей жизни сам. А господа шпики по этой причине могли пойти к бесам и там их всесторонне обслужить. В большие окна лился мягкий вечерний свет, делавший кокетку за столиком красивой и загадочной, а откуда-то со стороны реки доносилась тихая и нежная мелодия скрипки. Нордэнвейдэ пил крепкий кофе, отдающий корицей, и даже жмурился от удовольствия. «Никуда не поеду. Довольно, набегался!»

В пятницу он вернулся к себе едва ли не за полночь. Хозяйка проводила его понимающим взглядом и беззлобно вздохнула: «Эх, молодежь…» В субботу с самого утра зарядил мелкий дождь, но уже ничто не могло испортить Эрвину настроение. Он окончательно решился, а потому сделался спокоен и всем доволен. В конце концов, на случай катастрофы в штабе всегда лежало его заявление. Как и то, прошлое, пролежит еще лет шесть, потом напишет новое, уже какой-нибудь другой новомодной ручкой, дел-то. Лило все выходные. Эрвин валялся на кровати, трижды в день лениво выползая к самовару и за пирожками, и читал купленный сто лет назад исторический роман. Историческая достоверность ввиду количества прекрасных дам, благородных рыцарей, склонных к самопожертвованию друзей и наперсниц, а также неимоверно подлых и глупых имперцев, вызывала некоторые подозрения, но в целом похождения бравой троицы калладцев оказались занимательны. В финале, как и ожидалось, зло было героически повержено, златокудрая Клотильда спасена из башни, аэрдисовский граф пошел по миру, а герои, напротив, озолотились и закатили пир на весь мир. В целом, Эрвин считал, что путать исторические хроники со сказками очень вредно, но все равно остался глупейшей книгой доволен. Как он подозревал, при таком хорошем настроении можно взяться даже за калладскую поэзию, которую лейтенант ненавидел со школьной скамьи. Но на такой подвиг Эрвин все же не решился.

Рассвет в понедельник выдался мутно-серый, утонувший в мороси и холодный. Лейтенант не знал, дали ход его заявлению или еще нет, а потому решил, во избежание недоразумений, одеться в гражданское. Весеннее пальто с непривычки показалось ему легким и холодным, так что Эрвин старательно замотался в шарф, уткнулся носом в поднятый воротник и направился в штаб. Но туда так и не добрался: у поворота на улицу, где в тени вековых сосен пряталось двухэтажное тускло-желтое здание штаба, навстречу лейтенанту выскочил паренек в клетчатой кепке. По виду — типичный продавец газет, один из этих вездесущих как ветер пройдох.

— Срочные новости! — бодро сообщил он. — Скандал в благородном семействе!

«Скандал в благородном семействе» для людей, вывезенных по «Зимней розе», служил условным сигналом, означавшим высокую, но не максимальную, меру опасности. Эрвин, чувствуя, как у него перехватывает горло, остановился и кивнул:

— Большой скандал-то?

— Большущий! Купите газетку, не пожалеете!

Эрвин вынул из кармана завалявшуюся с прошлой осени горсть мелочи и стал счастливым обладателем последних светских сплетен, кроссворда, колонки юмора, а также адреса дамы, снимавшей по фотографии порчу, алкогольную и наркотическую зависимость, венец безбрачия и родовые проклятия любой мощности. Дама также укрепляла мужскую силу и заговаривала на деньги. Судя по фотографии кудесницы, украшавшей рекламную страницу, ей самой не помог бы даже приворот на крови. Эрвин приказал себе успокоиться и пробежал глазами передовицу. Газета считалась прогрессивной, так что статья с заголовком «Остаемся зимовать?» была написана в духе едкого сарказма. Как водится, авторы под громкими псевдонимами проехались по бездарным военным, безмозглым рэдцам и совсем чуть-чуть по взаимным счетам «братских народов» с едва заметными плевками в сторону калладских «освободителей», вероятно, для придания либерального колорита. Маэрлинг, видя такие выкидыши печати, обычно улыбался и говорил, что пока ублюдки пишут под псевдонимами — нация жива.

В газете между страницами лежал пухлый конверт без надписей.

Парнишка, схватив мелочь, исчез. Эрвин, чтобы сразу круто не менять направление, прошел несколько домов, заметил лавочку, сел. Мысленно досчитал до десяти, глядя на передовицу, а потом, спрятавшись за разворотом, аккуратно извлек содержимое из конверта. Там оказалась коротенькая газетная заметка, еще более коротенькая записка на обрывке бумаги, красиво написанное рекомендательное письмо, железнодорожный билет и две крупные ассигнации.

Сердце Эрвина пропустило удар. В этом наборе не было ничего такого, что следовало бы принять за предзнаменование роковых событий, но лейтенант почти физически ощутил дыхание беды. Вырезанная заметка лежала сверху, с нее он и начал. Некий К.Вейзер с плохо скрытым злорадством сообщал, что представитель «весьма почтенной фамилии» после громкого скандала покинул кесарию в компании гражданской жены. Автор выдвигал версию, что «гражданская жена» представителя «почтенной фамилии», будучи офицером одного «весьма почтенного полка», проворовалась и ввязалась в некие финансовые махинации, после которых была вынуждена уволиться из армии и в сорок восемь часов оставить страну, дабы избежать разбирательства, ареста и суда. Дальше Вейзер многословно сожалел о падении нравов в среде военных, но его философские сентенции оказались безжалостно обрезаны маникюрными ножничками где-то на середине.

Новость ошеломила Эрвина. Он бы скорее поверил в духов и призраков, чем в то, что Дэмонра стала бы воровать. Большой личной симпатии нордэна у него не вызывала в силу несхожести характеров, но при всех своих недостатках она, определенно, любила Каллад вообще и полк — в особенности. Еще меньше Эрвин мог допустить, что та все бы бросила и уехала добровольно. В первый момент ему в голову пришла паническая мысль о «Зимней розе» и провале, но он довольно быстро сообразил, что в этом случае простым изгнанием нордэна бы не отделалась. Следовательно, произошло что-то другое.

Эрвин, предчувствуя нехорошее, сунул вырезку в карман пальто и вернулся к содержимому конверта. Автором записки оказалась майор Мондум, а та всегда умела выражаться очень вежливо, но при этом доступно и недвусмысленно. Ввиду отбытия Дэмонры, им прислали бы полковника со стороны. Увольнение лейтенанта Нордэнвейде официально состоялось три дня назад. Соваться в штаб ему категорически запрещалось, а в дома бывших сослуживцев — не рекомендовалось. К этой информации прилагалось несколько крупных банкнот — Зондэр почему-то было угодно назвать деньги «недоплаченным жалованием» — рекомендательное письмо к военному агенту Эйнальда и коротенький постскриптум, сообщающий, что она желает ему всяческого счастья и просит в ближайшее время не возвращаться в Каллад по известным причинам. К просьбе в свою очередь прилагался билет на поезд, отбывающий нынешним же вечером. Все просто и ясно как день.

И обижаться здесь, конечно, не следовало. Мондум защищала всех, кого могла, в том числе его. Эрвин сам написал заявление и сам еще три дня назад серьезно подумывал уехать, но билет и деньги все равно жгли руки. Его не то чтобы выкидывали, как вещь. Скорее его сдавали, как собаку в питомник — в хорошие руки. Даже о билете первым классом позаботились. Выходило так мило и прелестно, что хотелось найти майора Мондум и на очень простом и понятном морхэнн объяснить, как, с точки зрения Эрвина, выглядят ее забота и благие намерения.

Умом он хорошо понимал, что в случае ссылки Дэмонры уехать будет самым разумным вариантом: так выйдет безопаснее и для него, и для полка. Собственно, примерно на подобный случай лейтенант и писал заявления без даты. Он и сам бы первым делом пошел покупать билет куда-нибудь в глубинку. А Зондэр расщедрилась: до столицы Эйнальда, первым классом — Эрвин в жизни первым классом не ездил. И все равно у него возникало чувство, словно его облили помоями. Он сделал бы ровно то же самое, но можно же было сказать ему все по-человечески. Впрочем, довольно наивно ожидать, что с нелюдью станут поступать по-человечески.

Больше всего на свете Эрвин сейчас желал бы дойти до штаба и с приличествующими случаю благодарностями вернуть билет, деньги и рекомендательное письмо, но в его положении последнее сделалось прямой — и, увы, единственной — инвестицией в будущее. Запаса сыворотки хватило бы на полгода, а там пришлось бы срочно что-то искать. Да и вообще не стоило сжигать мосты там, где их и без него отлично спалили.

Нордэнвейдэ посидел на скамейке еще пару минут, успокаиваясь и делая вид, что его необыкновенно заинтересовало содержимое газеты. Лет шесть назад он бы, наверное, расплакался, не от обиды так от злости, но людям, чей возраст подкатывал к третьему десятку, рыдать на скамеечках было неприлично.

Эрвин еще раз взглянул на билет. Мондум позаботилась даже об удобном времени: у него оставалось еще двенадцать часов на то, чтобы собрать вещи и закончить незавершенные дела. Поезд отходил в половину десятого вечера.

Бывший лейтенант Нордэнвейдэ аккуратно сложил газету, опустил ее в ближайшую урну и отправился паковать вещи.

Сборы много времени не заняли. К четырем часам вечера Эрвин успел съехать с квартиры, сдать вещи в камеру хранения на вокзале, выбросить в мусорный ящик героические похождения трех друзей-калладцев и некоторые собственные надежды и идеалы, а также плотно пообедать и даже купить шляпу, уродовавшую его до полной неузнаваемости. С таким предметом гардероба никакая маскировка не требовалась.

До поезда еще оставалось время, но идти было некуда. Настолько некуда, что Эрвин, подняв воротник и надвинув шляпу на глаза, направился к дому, где жила Кейси Ингегерд. Разумеется, у него и мысли не возникло заходить: разговаривать им, по счастью, было не о чем. Эрвин никогда не льстил себе мыслью, что занимает в жизни золотоволосой нордэны какое-то особенное место. Она с самого начала держалась с ним мило и любезно — но Кейси вообще держалась мило и любезно. Эрвин же был в нее влюблен, но, как сам осознавал, слегка. Точно так же он мог любить музыку, живопись или собственную оставшуюся в клеверных полях молодость. Нордэнвейдэ прекрасно понимал, что плохо знал Кейси как человека, а если быть честным — не знал вовсе. Скорее всего, Кейси, жившая в его воображении, и капитан Ингегерд оказались бы совершенно разными людьми.

При его диагнозе и социальной пропасти между ними, которая не исчезла бы, даже окажись Эрвин совершенно здоров, ему и в голову не приходило признаться Кейси в любви. Шесть лет у него хватало ума не превращать светлые чувства в комедию или, хуже того, банальную драму о «несчастной безответной любви» «бедного художника» и дамы из высшего света, и он вовсе не собирался испортить все в последний день. Эрвину просто хотелось напоследок посмотреть на золотые локоны и летящую походку. Каллад заслуживал того, чтобы унести о нем какие-то более приятные воспоминания, чем хрустящие банкноты майора Мондум.

Кейси жила в небольшом двухэтажном доме в пяти минутах ходьбы от парка святой Дагмары. Эрвин нашел скамейку неподалеку, откуда открывался вид на парадный фасад, сел, нахохлился от холода и стал методично скармливать голубям припасенную на вечер булку. Голуби курлыкали, махали крыльями, клевали и отпихивали друг друга от вожделенной еды и вообще активно сражались за счастье, выглядевшее как белые крошки. Как выглядит его собственное счастье, Эрвин понятия не имел. Как рэдцу, ему давно следовало обзавестись женой, с минимумом образования, толстыми косами и правильными взглядами на жизнь. Но порфирикам, вроде бы, не следовало заводить семьи. Не следовало ни жениться, ни детей растить, ни вообще жить на свете. Нордэнвейдэ с удивившим его самого спокойствием подумал, что он никогда в жизни не пытался бороться с обстоятельствами больше, чем считалось «приличным». Что он не по своей воле оказался в кесарии и не по своей воле через несколько суток окажется вне ее. Что ему скоро будет тридцать. Что он эмигрант, без страны, без семьи, без корней — вообще без всего, чем обычно держит людей земля. И что ни один человек на земле не огорчится, если сегодня по дороге на вокзал Эрвина собьет пролетка, и меньше всего — он сам.

Был в современной литературе модный типаж «лишний человек», весьма такой романтический персонаж. Лет в семнадцать Эрвин бы себя с гордостью причислил бы к этому племени — одинокие, непонятые и непонятные, но так всем нужные, объект роковой любви благороднейших женщин — но жизнь, увы, оказалась на порядок изобретательнее литературы. И куда как более жестока. Обнаружив нечто лишнее, она просто вынесла ненужный элемент за скобки и оставила там сиротливо дожидаться известного финала. Накатай какой-нибудь признанный «знаток души человеческой» про Эрвина роман, наверное, над героем лили бы слезы — обреченный, гонимый, одинокий, да в конце концов просто выпить не может, уж это горе любому калладцу понятно. А вот в жизни его никто не пожалел. Отправили по рекомендательному письму, как товар по накладной, и никаких душеспасительных разговоров и благородных девиц, клянущихся ждать всю жизнь.

Нордэнвейдэ пробрал озноб. Булка давно закончилась. Голуби с недовольным курлыканьем разлетелись. На город медленно опускались сумерки. Кейси так и не появилась.

Впрочем, она вовсе не была обязана прийти домой прямо из штаба. Скорее всего, сидела сейчас где-то, где горели свечи, лилось вино, играла гитара и звучали романсы. Окошко на втором этаже так и осталось темным. Карманные часы показывали без четверти восемь. Эрвин вздохнул, подышал на заледеневшие руки, прождал еще минут двадцать и понял, что дожидаться бесполезно. Счастья от жизни — вообще, и Кейси под домом — в частности.

Поднялся и медленно, как смертельно уставший человек, пошел через темный парк к далеким огням вокзала.

Публика, прогуливавшаяся у вагонов первого класса, выглядела солидно. Дамы блестели дорогими мехами и камнями перстней, господа сверкали бриллиантовыми портсигарами и карманными часами. Ворам здесь было бы раздолье, но Эрвин успел заметить как минимум трех жандармов, дежуривших на платформе, в непосредственной близости от всего этого великолепия. В первый момент он даже подумал, что стражи порядка явились по его душу, но быстро убедился, что жандармам наплевать на него в той же мере, что и всем остальным. Нордэнвейдэ замерз еще в парке и вовсе не жаждал окончательно закоченеть на продуваемой всеми ветрами платформе. Он быстро направился вдоль поезда, ища нужный вагон, но не тут жизнь внесла свои коррективы.

— Эй, Эрвин! Стой! Нордэнвейдэ!

— Маэрлинг? — безнадежно уточнил Эрвин.

— А, ты знал, ты знал! — Витольд как всегда цвел в самой жизнерадостной улыбке. Хуже того, лейтенант догнал его и теперь бессовестно держал за рукав, видимо, чтобы жертва не убежала раньше времени.

Эрвин наградил Витольда самым холодным взглядом, на какой только был способен. Увы, знойный темперамент Маэрлинга оказался сильнее. Виконт вцепился в Нордэнвейдэ, как бес в грешника, и закатил глаза:

— Эрвин, не надо на меня так смотреть! Ты не моя некстати забеременевшая подружка и даже не ее огорченный папаша. В том плане, что ты, конечно, парень хороший, будь ты девицей, добродетельной и страшной, я б, наверное, на тебе даже женился на старости лет, но, бесы дери…

— Витольд, вы чего-то хотели?

— Ты чего-то все-таки накурился, да? Я тут один! Так вот…

— Витольд, разберитесь со своими ба… дамами без меня. До свиданья!

— Послушай, я серьезно…

— Вы в своем репертуаре, Витольд.

— Зато ты в роли собственного надгробного памятника смотришься преотвратно!

— Пошел к бесам, — прошипел Эрвин. Потерю рукава он уже перестал рассматривать как неприятность. Неприятность вцепилась ему в плечо и сыпала словами, как бисером.

— Я соболезную твоему горю. Я понимаю, ты тяжело переживаешь потерю такого замечательного друга, как я. Слезы отчаяния застилают твой взгляд? Нет еше?

Эрвин молча выворачивался, но Маэрлинг держал крепко.

Нордэнвейдэ начал подумывать о драке. Останавливали его только три жандарма на платформе.

? — Ты там смотри не запей с горя!

— …! — в сердцах помянул продажных девиц Эрвин.

— Где? — мигом оживился Маэрлинг. — Небеса услышали меня? Ты, наконец, разжился подружкой?

Вместо ответа Эрвин попытался молча дать доброхоту в зубы, но не преуспел. Маэрлинг перехватил его кулак и ослепительно улыбнулся:

— О, темперамент у тебя все же есть. Это хорошо. Только смотри, не заливайся слезами слишком сильно, когда будешь писать мне письма, и адрес дрожащей рукой выводи очень старательно! А то я никогда не узнаю о твоих бедах и горестях…

— Я тебе сейчас перелом носа старательно выведу, — прошипел злой, как бес, Эрвин. Жандармы перестали казаться ему серьезной проблемой. А нос Маэрлинга взывал к наведению симметрии как никогда раньше.

— О, он начал огрызаться! — бурно возрадовался Витольд. — Я же говорил, еще не все потеряно. А теперь серьезно, Эрвин. Мир сегодня не кончится. Если верить газетам и магистрам оккультных наук, светопреставление обещают только в будущем году. К чему такой траур?

— Можно подумать, ты б на моем месте плясал от радости, — пробурчал Эрвин, высвобождая руку.

Предположение, конечно, было глупейшим. Потомственный аристократ и родич кесаря никак не мог бы оказаться на месте безродного рэдца с фальшивой метрикой и зараженной какой-то неизлечимой гадостью кровью.

— А что б нет? Эйнальд! Вдумайся, Эрвин! Чистый воздух, девственные леса, не слишком девствен… ну то есть вполне себе свободных нравов аристократки, крестьянки с пышными, гм, косами. Меня б туда — эх… Дурак ты, Эрвин, счастья своего не видишь.

— Я тронут, я очень тронут твоей заботой.

— Судя по всему, ты у нас сейчас тихо тронешься. Не надо. Сядешь спокойно в поезд, подумаешь и увидишь, что жизнь бесовски хороша.

— Чего ты вообще сюда пришел? — резко поинтересовался Эрвин. Витольд поднял брови:

— Вообще-то я твой друг, если ты не заметил еще.

— Вот именно, не заметил, — Эрвин быстро огляделся и шепотом добавил, — да ты мне ни слова не сказал за два дня, «друг» ты разэтакий.

Маэрлинг смущенно улыбнулся и с кристальной честностью ответил:

— Да я позже тебя узнал. Пьяный был. До майора дошел в полдень. Она с меня чуть шкуру не спустила.

— Да ну?

— Ну да. Понимаешь, приятель гимназических лет женился, позвали на проводы его холостой жизни. Приехали, как водится, выпили, закусили, пошли по актри… в театр! В общем, все начиналось хорошо и продолжилось еще лучше… Первый ресторан я помню, второй помню, третий уже смутно, что дальше — не помню. Представляешь, Эрвин, просыпаюсь я утром, голова болит адски, смотрю — мои, вроде, штаны на люстре висят, поворачиваю голову — а там парень какой-то дрыхнет! Я так до тех штанов и подскочил! К счастью, на той же кровати спали еще две девицы, так что все в порядке, но, гм, непорядок. Вылетаю я, значит, на улицу, на ходу впрыгивая в одежду, потому что помню, что в понедельник в девять утра я должен быть в штабе, красивый и трезвый. Там какая-то баба в платке улицу метет. Я к ней, мол, подскажи, где тут можно извозчика поймать? Ну, или омнибус на крайний случай. Она на меня смотрит-смотрит, губами шамкает, а потом как скажет: «Омнибус что такое — не знаю, но до ближайшей железнодорожной станции тебе, милок, час пешком через поле чесать!»

— И как?

— И почесал. Протрезвел по дороге. Ума не приложу, как меня на ту дачу занесло, но с приятелем своим я на сей предмет еще побеседую. У нас с гимназии еще правило — друзей на поле брани не бросать, ни в драке, ни бардаке!

Витольд оглянулся и тоже несколько понизил голос:

— Прихожу в штаб, а там Зондэр, серая, чуть не плачет. Говорит, полковник уехала и не вернется, на ее место пришлют кого-то со стороны, тебя уволить пришлось и еще двоих.

— Что полковник на самом деле сделала?

— Не знаю. Даже отец не знает. Тебя, Эрвин, не это должно волновать. Поезжай в Эйнальд, скоро страсти улягутся, и мы сделаем все, чтобы ты вернулся.

— Не стоит.

— Эрвин, не глупи и не злись. Вот, гляди, что у меня для тебя есть, — Маэрлинг с самым довольным видом извлек из кармана толстенькую книжечку небольшого формата и портсигар.

— Словарь тебе, как не трудно догадаться, от майора Мондум. А портсигар — от нас с Кейси. Весь вечер бегали, выбирали.

Портсигар и вправду был красивый. На нем даже имелась очень прилично сделанная иллюстрация из древних сказаний, мода на которые вернулась несколько лет назад. Качеством работы приличия исчерпывались. Полуодетая девица в крылатом шлеме пришпиливала к земле явно забитого жизнью дракона. Тряпок на победительнице чудовища оказалось настолько мало, что даже Эрвин с его серьезным подходом к искусству счел картинку порнографической.

— Вообще-то я не курю, — Эрвин с трудом сдержал улыбку. Мир летел кувырком, но Маэрлинг оставался в своем репертуаре.

— Да знаю я, что ты не куришь, — отмахнулся Витольд. — Там зеркало внутри. А то ты своей пудреницей всех приличных девиц распугаешь! При первом знакомстве ты ей даже меня в нехорошие размышления вогнал.

Прежде чем Эрвин успел придумать достойный ответ, паровоз свистнул. Вероятно, не в первый раз, потому что народ отхлынул от центра платформы, кто в вагоны, кто к перилам. В темноте замелькали белые батистовые платочки.

— В добрый путь! — крикнула какая-то дама из провожающих.

Маэрлинг обнял Эрвина так, что у него аж ребра хрустнули.

— Сопри там какой-нибудь новомодный патрон и возвращайся национальным героем!

— А ты постарайся сберечь печень к моему триумфальному возвращению, — усмехнулся Эрвин и заскочил в вагон за несколько секунд до того, как поезд тронулся. Отдал засмотревшейся на Маэрлинга служащей билет, встал у окошка в коридоре и сквозь сырую темноту наблюдал, как Витольд машет ему рукой на уплывающей назад платформе.

— Слышишь, пиши нам письма! Над адресом не плачь, а то могут потерять! Только над самим письмом, понял?

2

— Не продырявь мне башку пламенным взглядом, — процедила нордэна, не оборачиваясь, и снова приложилась к бутылке. Вторая, уже пустая, валялась рядом с креслом. Рейнгольду оставалось только порадоваться, что при виарском климате даже Дэмонра не могла пить даггермар и переключилась на игристое.

— Губернатор сегодня звал нас на бал, — все еще спокойно сообщил Рейнгольд. Он понимал, что жизнь Дэмонры в двадцать четыре часа полетела к бесам, радостно прохлопав крыльями на прощание. Понимал, что она не любит юг, Виарэ, жару, цветущие олеандры и, по всей видимости, не любит его. Но вот чего он совершенно не понимал, так это как выпивка поможет решить все перечисленные проблемы. И уже от всей души сожалел, что купил дом с винным погребом. В этом местечке, которое кто угодно счел бы «райским уголком», можно было прекрасно жить. Дэмонра предпочла переоборудовать его в маленький частный ад. Из всех комнат виллы — а их имелось восемь, светлых, с высокими потолками и огромными окнами — нордэна выбрала не слишком чистый чердак, заваленный мебелью, оставшейся от прошлых хозяев. Она уверяла, что раз оттуда не видно моря, то там не воняет рыбой. Рейнгольд мог смириться и с этой прихотью, которую считал придурью. Мог он смириться и с тем, что Дэмонра в первый же день послала к бесам управляющего, предложившего позвать свою дочь-модистку, поскольку в Виарэ женщина в брюках считалась потрясением нравов. И даже спокойно пережил, когда нордэна отправилась потрясать нравы, нисколько не беспокоясь о мнении соседей. По возвращении с прогулки она разнесла эти симпатичные места в таких выражениях, что Рейнгольд не понял и половины. Но с чем он смириться не мог, так это с появившейся у Дэмонры привычкой напиваться на чердаке в гордом одиночестве. Хотя бы потому, что лестница была крутая и узкая.

— Губернатор дал бал в честь нашего приезда, — с некоторым нажимом сообщил Рейнгольд, отнюдь не уверенный, что Дэмонра его слушает. Она с нарочитым интересом разглядывала полупустую бутылку на просвет, как будто содержимое представляло собой интригующую загадку. — Продемонстрировав тем самым свое доброе отношение к Каллад и к правящей фамилии, — видимо, цвет игристого Дэмонру устроил, потому что нордэна запрокинула голову и сделала пару глотков. Рейнгольд не в первый раз отметил, что с ее шеи пропал колокольчик, спрятать который под расстегнутой почти до талии рубахой не получилось бы. — В конце концов, продемонстрировав хорошие манеры, — уныло продолжил он. — И что ты сделала?

Дэмонра явственно хмыкнула и развела руками:

— Вернула приглашение. Пояснив, что столичные сплетни его страшенным дочуркам кто-нибудь другой перескажет, а вырезок из модных журналов я с собой не привезла. Я виновата, что этим провинциальным страхолюдинам не с кем поговорить?

— Миадэ — не провинция. Это крупный порт неподалеку от столицы, и сердце виноделия к тому же, — Рейнгольд совершенно не хотел злиться на Дэмонру, но ее великодержавный апломб делал свое дело. Особенно непередаваемо он выглядел в исполнении женщины, сосланной за оскорбление величеств.

— Да вся Виарэ — наша провинция, — фыркнула нордэна.

— Любопытно, если Виарэ и Рэда — провинции Каллад, то с кем же мы тогда граничим? — озадачился Рейнгольд.

— По морю — с Дэм-Вельдой, — зло улыбнулась Дэмонра и снова приложилась к бутылке. Использованием бокалов она себя не затрудняла. — А по суше… пока Вильгельм жив, с кем хотим, с тем и будем граничить.

Рейнгольд с трудом удержался от того, чтобы закатить глаза к потолку или все-таки отобрать у Дэмонры вино.

— Надеюсь, ты не поставила никого, кроме меня, в известность о твоих продвинутых взглядах на политическую географию?

— Нет. Я только послала его на известный калладский адрес вместе с дочками.

— Это скандал, ты понимаешь? — безнадежно уточнил Рейнгольд.

— Нет. Я ответила на морхэнн. У переводчика есть шансы красиво наврать, что я подвернула ногу.

— Дэмонра!

— Не ори на меня, ты мне не муж.

Направляясь к Дэмонре, Рейнгольд истово молил небеса о терпении, но терпения у него не хватило. Он вырвал у нордэны бутылку и молча разнес ее о противоположную стену комнаты. Дэмонра, откинувшись в кресле, несколько секунд с интересом наблюдала, как по дощатому полу, усеянному изумрудно-зелеными осколками, растекается пятно, потом скривилась:

— Очень хорошо. Мы теперь поженились, я правильно понимаю?

— Пойди умойся.

— Пойди на…, - почти благодушно отозвалась нордэна, но глаза сузила недобро.

— Твое поведение неприемлемо.

— А твое морализаторство — невыносимо.

С Дэмонрой можно было препираться и дальше, но безо всякого результата, а просто так выслушивать гадости Рейнгольд смысла не видел, поскольку наслушался достаточно. Он круто развернулся и направился к лестнице. У ступенек остановился и задал вопрос, который очень не хотел задавать:

— Это правда, что генерал Рагнгерд к концу жизни стала спиваться?

Повисла напряженная тишина. Рейнгольд не удивился бы, если бы в него прилетела очередная бутылка, но Дэмонра лишь рассмеялась. Громко и с нотками истерики.

— Вот уж неправда!

— То есть она не пила?

— То есть «стала спиваться» она где-то к середине жизни. Ну а к концу почти достигла того, к чему так стремилась… Поди много грязного белья перерыл, пока это накопал?

— Рэссэ спросил.

— Ах, этот мудрый канцлер Рэссэ, что б его бесы драли. А он тебе не сказал, что, когда мама вернулась из Рэды седой и с медалькой, мой отец, не размениваясь на интеллигентские пощечины, пошел да и разбил благородному канцлеру морду?

— Нет.

— А зря! Самый мужской поступок в папиной биографии, пусть и не самый умный…

— Так генерал Рагнгерд спивалась.

— Вопрос дискуссионный. Точно тебе могу сказать только то, что спиться окончательно ей не дали. Хочешь сказку?

Сказку Рейнгольд не то чтобы очень хотел, но она его устраивала в том отношении, что Дэмонра хотя бы отставила бутылку на пол, протерла глаза и заговорила как человек.

— Рассказывай.

— Давным-давно, лет эдак восемнадцать назад, в тридевятом королевстве не хватало хлеба. Но дамы все равно красиво танцевали, кавалеры бились на турнирах, а рабы — прошу прощения, рабы это из имперской оперы, рабочие, конечно — трудились и периодически дохли. В одну не самую удачную зиму их в столице тридевятого королевства передохло так много, что толпа оставшихся похватала цветы и государевы портреты и потащилась к дворцу, за справедливостью, а лучше — хлебом. По счастью, цветами и портретами их походный инвентарь ограничился, так что стрелять в них не додумался даже тогдашний кес… король, конечно. Собрались министры и стали думу думать. И ситуация выходила паршивая. Народ хотел жрать, а кормить его было нечем, и казна — пуста. Ну, тут уж остается либо количество народа уменьшить, либо количество доступной еды увеличить. Разумеется, за счет уменьшения количества какого-нибудь другого народа. А тут рэдская дурочка пальнула в очередную великосветскую б… нордэнского происхождения. И всем вдруг стало ясно, что у королевства есть беспощадный внешний враг. И поехали восемь тысяч калладских дураков мир спасть. И, как ни удивительно, спасли. Кого-то повесили, кого-то в Седой искупали, кого-то добрым словом и шашкой убедили, что бунтовать вредно, а хлебом лучше поделиться без лишних истерик. Потом они вернулись домой, но дома их подвигов не оценили даже рабочие, которых за счет этих подвигов и накормили. Знаешь, Рейнгольд, героям очень вредно доживать до старости. Они, к счастью, и не дожили. Ба-бах, и нет героев. Может, это к лучшему. Так, мы говорили о моей матери. Да, она спивалась, если ты это хотел услышать. У нее были реальные шансы стать первой женщиной в моем роду, умершей естественной смертью — от алкоголизма. Бабку застрелил муж, прабабку — любовник, прапрабабку — уже не помню кто, но кто-то определенно постарался. В общем, и мама подкачала. Ну ничего, у меня еще есть все шансы поправить дело…

Рейнгольд поднял глаза на Дэмонру. Она сидела в старом кресле, закинув ногу на подлокотник и ощерившись, как зверь. Одной рукой подпирала взлохмаченную голову, во второй держала неведомо откуда возникшую бутылку.

— Если ты раздумал вещать мне про спасение души и престижа государства, то можешь выпить со мной. Или пойти к бесам. На твое усмотрение.

Будь Рейнгольд твердо уверен, что после месяца в специализированном заведении Дэмонра просто его пристрелит, а не повесится сама, он не сомневался бы ни секунды и уже под белы руки волок ее к докторам. Что можно сделать помимо этого, он не знал. Уж точно не ругаться с ней и с ней не пить.

Зиглинд нахмурился и молча спустился на второй этаж. Сумерки у моря наступали удивительно быстро, и здешняя тьма казалась Рейнгольду куда гуще, чем в кесарии. Возможно потому, что дальше дачных пригородов столицы он не уезжал никогда, а сердце столицы всегда пронизывали огни. В приморской темноте было что-то страшноватое, почти одушевленное. Рейнгольд сознательно не гасил светильники на втором этаже, и те горели всю ночь напролет, обеспечивая Дэмонре путеводные маяки по дороге в спальню, а ему — детскую иллюзию безопасности.

Рейнгольд потушил свет в комнате, поглядел в окно на крупные южные звезды, висевшие необыкновенно близко к земле, и приоткрыл створки, чтобы впустить морской бриз. Переоделся в пижаму — данное новшество со штанами, заменившее традиционную ночную рубашку в пол, у него особенного прилива энтузиазма не вызывало, но Дэмонре нравилось. Видимо, возможностью утаскивать верхнюю часть пижамы себе. Во всяком случае, рубахи своей Рейнгольд не нашел. Он улегся в кровать и прислушался к ночной тишине. С чердака доносилась какая-то возня. Обычно свои возлияния нордэна заканчивала часам к четырем и в отвратительном настроении отправлялась в ванную, где плескалась и ругалась до пяти, и только после этого заваливалась в спальню. Время близилось к половине четвертого. Рейнгольд изучал потолок и думал, что в любви люди редко выбирают наилучший из возможных вариантов. Родители и друзья твердили ему, что они с Дэмонрой не пара. Он вежливо слушал и делал вид, что мнение окружающих его интересует, но в действительности никогда не сомневался в этом неправильном, но устраивающем его выборе. В конце концов, даже если на лесной дороге их свела не сама судьба, что сомнительно, до отъезда из Каллад они жили очень хорошо. Наверняка все можно было как-то вернуть и исправить. Переиграть. Привести в порядок. Рейнгольд считал «сломанную жизнь» чем-то из области романов. Рано или поздно кесарь бы успокоился. Они были не первыми и не последними людьми, которых выставили из Каллад.

Куда больше его беспокоил вопрос, останутся ли они в месте к моменту, когда появится возможность вернуться.

Полутокрытая дверь позволяла Рейнгольду видеть кусок коридора и струящийся оттуда свет. Он бездумно разглядывал желтый осколок дня на полу спальни. Полоса на мгновение исчезла и тут же появилась снова. Зиглинд, напрягая зрение, уставился на нее. Она опять пропала и тут же возникла снова еще раз. Теперь Рейнгольд мог поклясться, что по коридору мелькнула чья-то тень. Тень двигалась по направлению к чердаку.

Рейнгольда пробрал озноб. О дачных ворах он даже не подумал: для этого следовало быть большим оптимистом. Ограбить их проще было днем, когда они уходили на море. Следовательно, люди пришли не за добром, а за чем-то другим. Ему необыкновенно ясно вспомнилось, сколько стоили заводы Дэмонры, а также тот простой факт, что они не в столице. Городовых под окнами нет, филеры не ошиваются на соседней улице. На шум никто не прибежит — до ближайшей дачи не меньше десяти минут ходу. Рядом только море и темный сад, пахнущий олеандрами.

«У меня нет даже пистолета. Я последний идиот».

Рейнгольд, стараясь действовать как можно тише, выскользнуть из постели. У Дэмонры оружие, конечно, имелось — она никогда не расставалась с автоматическим пистолетом системы Рагнвейд — но Дэмонра пила на чердаке, дулась на весь мир и ничего не знала. Рейнгольд прокрался к двери и замер. Либо у него от испуга мутилось в голове, либо в коридоре кто-то тихо дышал. Как человек сугубо мирный, он обвел темную комнату беспомощным взглядом. Из орудий, в его понимании годящихся на то, чтобы огреть незваных гостей, в поле зрения попала только средних размеров ваза на тумбочке. Времени на раздумья не оставалось: второй ночной гость, наверняка, уже подходил к лестнице.

Рейнгольду мог только молиться, чтобы пришельцев оказалось всего двое.

Полностью отдавая себе отчет, что совершает прямое самоубийство, он выскочил в коридор. Дверь скрипнула. Человек у стены стал быстро оборачиваться. Рейнгольд, не раздумывая, опустил вазу ему на голову. Последовал адский грохот. Налетчик схватился за голову, но быстро сориентировался и с размаху ударил Зиглинда кулаком в лицо. Тот отшатнулся и налетел спиной на дверной косяк. Дальше сделалось только хуже. Нападавший в драке явно смыслил больше, чем юрист. Рейнгольд попытался дать сдачи, но без успеха. Первые два удара в челюсть он пропустил, а дальше ему стало даже не до защиты: на ногах бы удержаться. Противник явно не адвокатурой себе на жизнь зарабатывал. И едва ли воровством. У Рейнгольда пропали последние сомнения, касательно цели напавших.

Чтобы хоть как-то удержать вертикальное положение, Рейнгольд прижался к стене, но больше ничего полезного или глупого сделать не успел: сверху послышалась беспорядочная пальба. Он отвлекся на звук и тут же поплатился: мощный удар, от которого хрустнули ребра, сбил Рейнгольда с ног. Когда он оказался на полу, то получил еще несколько пинков, а потом почувствовал, что его вздергивают на ноги. Ночной гость, видимо, решил прикрыться им, как живым щитом. С одной стороны, это было очень плохо, потому что живой щит обычно оставался живым сравнительно недолго. С другой стороны, если нападавший прикрывался, значит, Дэмонра была жива и отстреливалась.

— Убегай! — Рейнгольд не рассчитывал, что Дэморна его послушает, но не крикнуть этого он просто не мог.

Вместо ответа грохнули новые выстрелы.

Рейнгольд видел, как на пол у лестницы почти скатился второй убийца. Держась за окровавленное лицо, он стал выцеливать проход с левой руки. Через несколько секунд сверху что-то слетело. Мужчина выстрелил, но что-то, по-видимому, оказалось посторонним предметом — в глазах у Рейнгольда плясали цветные пятна, и он не мог точно сказать, что происходило почти в девяти метрах от него — потому что Дэмонра спрыгнула в коридор буквально через секунду и, не останавливаясь, выпустила в убийцу пули три. Тот упал, но его товарищ времени даром не терял. Над ухом Рейнгольда грохнул выстрел. Дэмонра вскрикнула, пошатнулась и прижалась к стене, вцепившись в нее левой рукой. В правой у нее поблескивал пистолет, и она целилась. Рейнгольд прекрасно понимал, что очень некстати находится на траектории ее выстрела, но сделать ничего не мог.

Убийца что-то громко сказал. Языка северян Рейнгольд почти не знал, но догадался, что Дэмонре предлагают сдаться. Дуло двинулось к его виску. Нордэна нажала на курок, но пистолет только тихо щелкнул в повисшей тишине. У Дэмонры кончились патроны.

Дальше ждать от судьбы чуда смысла не имело. Рейнгольд прекрасно понимал, что он на белом свете уже не жилец, но Дэмонра еще могла бы схватить оружие второго нападавшего, будь у нее чуть-чуть времени. Он изо всех сил пнул убийцу локтем в живот. Тот дернулся и выстрелил, но пуля пролетела мимо нордэны, выбив щепки из перил за ее спиной. Рейнгольд сделал все возможное, чтобы его не удержали, и осел на пол. Убийца навалился сверху, однако быстро выпрямился, а потом в воздухе что-то мелькнуло. Рейнгольда обдало жаром, и мгновением позже — горячими каплями. А вот ночной гость встретил летящую масляную лампу грудью, отступил на шаг и нечеловечески взвыл, схватившись за обожженное лицо. Ему стало совсем не до пистолета. Оружие с глухим стуком упало на пол. Рейнгольду, впрочем, тоже было не до пистолета — ему и самому досталось некоторое количество масла, которое весело шипело на штанах. Он покатился по полу, пытаясь сбить начавшее разгораться пламя. Секунд через пять раздались выстрелы. Дэмонра приближалась, опираясь о стенку и методично всаживая в живой факел пули, одну за другой. Мужчина упал после третьей, но нордэну такие мелочи не волновали. Она молча разрядила обойму до конца и сползла по стене рядом с Рейнгольдом. Он только теперь заметил, что вся правая нога ниже резинки чулка у нее в крови.

— Живой? — сквозь зубы спросила она.

— Живой, — пробормотал Рейнгольд. Помимо разбитого лица и пары ожогов все, наверное, было в относительном порядке. А вот ковер у бедра Дэмонры стремительно темнел. Нордэна, тихо шипя и кривясь, выбиралась из рубашки.

— Я позову доктора, слышишь, потерпи минутку.

— Накрой ковром этого сукиного сына, пока у нас дом не вспыхнул, — процедила она и откинула голову назад. — Твою мать… Мать твою, как я все это ненавижу, — стуча зубами, но очень четко сообщила нордэна.

— Нужно немедленно вызвать полицию. У них могли быть сообщники, их могло быть больше…

— Рэй, нельзя звать полицию.

— Ну да, конечно! — рявкнул он. — И доктора звать нельзя, да?

— Именно. И доктора не надо…

— Дура! — честно сказал Рейнгольд именно то, что подумал. Какой-никакой боевой задор схлынул, и он резко осознал, что у него обожжены ноги, вероятно, сломан нос и ребра, а Дэмонра в ближайшие минуты может истечь кровью и отправиться на свою Последнюю битву досрочно. Спорить с нордэной дальше он не стал, просто чтобы не наговорить грубостей, копившихся последние две недели. Рейнгольду осталось только порадоваться, что пуля прошла насквозь и, похоже, не задела артерий. Кровь текла быстро, но не фонтанировала, уже хорошо.

— Чулки порвали, гады, — вымученно усмехнулась Дэмонра, помогая Рейнгольду стянуть с ноги скользкие от крови остатки былой роскоши. — Мои последние столичные чулки, твою мать!

Зиглинд честно не понимал, то ли Дэмонра и вправду настолько ненормальная, что в такой ситуации убивается из-за испорченных чулок, то ли она пытается успокоить его столь оригинальным способом, но на всякий случай не обращал внимания.

— Я тебе новые куплю.

— Сам ты дурак, Рэй, от такого не умирают.

Рейнгольд разорвал рубашку и крепко перетянул ногу Дэмонры выше раны. Нордэна цветом лица несколько напоминала привидение, но улыбнулась бодро:

— Отлично. А теперь пойди умойся и успокойся. Ты похож на вурдалака.

— Я добегу до соседей. Пусть пошлют мальчишку за доктором.

Нордэна снова оскалилась и медленно, по слогам сообщила:

— Попробуешь это сделать — и доктор понадобится тебе. Никакого доктора, пока трупы не спрячем.

— Ты умом тронулась? Или допилась? — устало спросил Рейнгольд.

— Тебя не смущает, что человек, в которого я всадила шесть пуль, дышит? — осведомилась Дэмонра в ответ. В первый момент Рейнгольд просто не понял, что она сказала. Когда понял, решил, что из-за кровопотери у Дэмонры приключились галлюцинации. И только секунды через три он осознал, что человек, от лица которого мало что осталось, действительно дышит. С тихим присвистом.

— Пробиты оба легких, печень, три пули в живот, куда я там еще попала, — методично перечислила Дэмонра. — Так и знала, надо было в лоб стрелять.

? Вот тут на Рейнгольда второй раз за ночь накатил почти панический страх.

— Что… что это за существо?

Дэмонра прищурилась:

— Позволь представить. Венец творения. Лучший шедевр матушки-природы. Богоравное создание. Нордэн, если коротко. Тебя не затруднит его добить? С отрезанной головой он дышать перестанет, я обещаю.

Рейнгольда разве что не трясло. Про Архипелаг болтали всякое, и большую часть он считал пустыми россказнями, но человек на полу действительно дышал, хотя по всем правилам ему следовало умереть раза эдак два-три.

Он поднялся, с опаской обошел нордэна. Богоравный явно не лупил его со всей силы, потому что, судя по росту и комплекции, мог без труда сломать пополам с одного удара. Высокий — никак не меньше двух метров — плечистый, крепкий мужчина. Масло оставило от его лица мало такого, на что Рейнгольду захотелось бы взглянуть. Он взял с пола оружие нордэна — как и Дэмонра, тот предпочитал систему Рагнвейд — направил на лоб мужчины. И застыл, пытаясь удержать отплясывающий в руках пистолет ровно. Рейнгольд никогда никого не убивал. Даже в соколиной охоте не участвовал и на рыбалку не ходил. Зиглинд ненавидел себя как никогда в жизни. Наверное, продолжайся перестрелка, он бы мог выстрелить, не задумываясь, но человек лежал на полу и не защищался. Нажать на курок казалось совсем просто. А Рейнгольд физически не мог совершить этого простейшего действия.

— Сам сдохнет через четверть часа, — сообщила Дэмонра. — А ладно… Дай мне пистолет. Дай, Рэй. Если его убью я, у него еще будет шанс побеседовать с богами по дороге. А так сразу в ледяной ад пойдет за наемничество. Дай мне пистолет.

Рейнгольд медленно кивнул, протянул Дэмонре оружие и похромал к лестнице на первый этаж.

— Я пойду принесу спирт из кухни.

— Может разумнее начать с водки? — фыркнула Дэмонра.

— Для дезинфекции. Я тебя перевяжу, вызову врача…

— Сначала трупы!

— … а потом ты мне все расскажешь. Про Архипелаг, про этих неубиваемых бестий и в особенности про то, что тебе завещала мать. Они не меня приходили убивать, Дэм!

— Они приходили разговаривать, — сухо поправила Дэмонра. — Разговаривать и только потом — убивать. Если бы они пришли просто нас убивать, мы бы с тобой сейчас здесь не сидели, Рэй.

Спускаясь по лестнице, Рейнгольд слышал, как нордэна ровно и четко проговорила что-то на своем языке. Секунд десять после этого в доме висела звенящая тишина, а потом грохнул выстрел.

* * *

Солнце било в окно, освещая идиллическую картину. Широкая белая постель, живые цветы в вазе на тумбочке, легкие занавески, волнуемые морским бризом. Кружевная салфетка на серебряном подносе, свежие фрукты, блестящие капельками воды. Нежная скрипичная мелодия, льющаяся из граммофона. Не слишком одетая дама, возлежащая на кровати в несколько провокационной позе. Не нарушал картину даже мундштук с тонкой сигариллой, которым дама рассеянно помахивала, стряхивая пепел куда придется. Общее впечатление портили только бинты, выглядывающие из-под чего-то очень кружевного и тоже провокационного. И сама дама, из накрашенного яркой помадой ротика которой вылетали такие слова, что Рейнгольд краснел.

— Ну на кой… ты привел этого коновала?

— Милая, пожалуйста, дай себя осмотреть…

— Мне лучше знать, беременна я или нет! С точки зрения гинекологии, я должна родить! А с точки зрения генеалогии — и это разные вещи! — я должна родить внучатого племянника кесаря! Тебе пора бы уже жениться, душка… С точки зрения светских приличий!

— Милая…

— Ладно, дай своему коновалу полтинник, пусть пощупает, что хочет, и прогони его уже к бесовой матери, — смилостивилась Дэмонра, закатила глаза и позволила себя перевязать. Не забывая периодически отпускать очень двусмысленные шутки и просить морфия. Рейнгольд не знал, то ли ему плакать, то ли смеяться. Разбитый, но, по счастью, целый нос саднило, однако, в общем, их ночные приключения закончились как нельзя более хорошо.

Разве что оттаскивать трупы в погреб и замывать полы ему пришлось самостоятельно. В этом деле Дэмонра с простреленной ногой была не помощница. Зато нордэна придумала, как объяснить ночную пальбу. Ранним утром Рейнгольд даже бегал к набережной, где в одном из киосков приобрел мундштук и сигариллы. Остальной боекомплект светской львицы Дэмонра нашла самостоятельно. И теперь в меру своих умений ломала комедию.

Рейнгольд к своему удивлению понял, что нордэна вовсе не лишена актерских способностей. Полезно было узнавать такие вещи до свадьбы, а не после нее.

— Твой коновал когда-нибудь уйдет? Ах, я должна терпеть коновалов, крыс и твое нежелание на мне жениться! В конце концов, это форменное свинство, душка!

Доктор, по счастью, закончил с перевязкой довольно быстро, и стал укладывать склянки в чемоданчик.

— Вам не следует позволять вашей, — он замялся, но все же выговорил, — вашей жене столько пить.

Дэмонра, развалившаяся в подушках, закатила глаза.

— Я стреляла по крысам. Здесь бегали крысы!

— Прошу меня простить, но после определенного количества алкоголя можно увидеть не только крыс, но также пауков размером с кошку и даже бесов, — очень серьезно возразил доктор. Он вообще держал себя очень серьезно. Этот степенный и тучный господин с ходу показался Рейнгольду располагающим. Во всяком случае, доктор вначале перебинтовал Дэмонре ногу, еще раз продезинфицировав рану, и только после этого перешел к советам и рекомендациям. Нордэна, в которой неожиданно открылся ранее неведомый Рейнгольду актерский талант, все это время весьма натурально изображала избалованную наркоманку и умоляла дать ей морфия, ссылаясь на адские боли.

Доктор, возможно, даже поверил, что пьяная и накачанная наркотиками дура и впрямь подстрелила сама себя. Во всяком случае, Рейнгольду, который полночи отмывал коридор второго этажа, очень хотелось так думать.

— Мне больно! — капризно протянула Дэмонра, демонстративно откидывая голову на подушки. — Я так страдаю. Ну хоть одну инъекцию!

— Из Каллад-на-Моэрэн? — сочувственно поинтересовался доктор у Рейнгольда уже у двери. Тот уныло кивнул. — Бывает-бывает.

— Хоть одну, изверги! — завопила Дэмонра на весь дом.

— Я надеялся, морской воздух поможет, — беспомощно развел руками Рейнгольд.

— Как специалист я не могу ничего вам посоветовать, — вздохнул врач. — А как человек могу порекомендовать в следующий раз не отбирать у нее пистолет. Вдруг да застрелится.

— Любовь зла, — честно сказал Рейнгольд, расплачиваясь.

Дождавшись, пока доктор скроется за оградой, он вернулся на второй этаж. Дэмонра с явной гадливостью стирала помаду.

— Надеюсь, это было достаточно отвратительно?

— Весьма. Он посоветовал мне тебя пристрелить.

— Как я его понимаю, — нордэна вытянулась на кровати и похлопала по подушке рядом. — Ложись и спи. Я прослежу, чтобы трупы из подвала не выходили.

— Не шути так, — нахмурился Рейнгольд. Ему вовсе не нравилось находиться под одной крышей с парой покойников.

— Я та-ак скучаю по Греберу, — загадочно протянула Дэмонра. — Ну тогда не ложись и не спи.

— Рассказывай, кто это были такие. И чего хотели.

Дэмонра фыркнула.

— Ну ты же нашел у второго завещание. Хотели они, чтобы я его подписала, надо думать, вот и пришли попросить.

— Почему их всего двое «просить» пришло?

— Да там и один бы прекрасно справился, не обольщайся. Если серьезно, нас спасла твоя привычка оставлять свет и масляные светильники. На Дэм-Вельде для освещения используют газ, такой древности они просто не ждали. Без этого из тебя, наверное, уже доставали бы кости по одной, а я смотрела бы на процесс и пыталась изображать принципиальную несгибаемость. Не знаю, на сколько меня бы хватило.

Рейнгольд тоже этого предпочел бы не знать.

— Их совсем не смущает, что я прихожусь родственником кесарю? — удивился он.

— Смущает, конечно, но на Архипелаге вообще люди не очень застенчивые. Думаю, мы с тобой потом утонули бы. Дэзмонд и Рагнеда утонули же. Море под боком — очень удобно.

— И что помешает завтра прийти еще четверым?

— Две вещи. Во-первых, я-то, конечно, не вызову полицию, о чем они прекрасно знают, но ты можешь. Во-вторых, это перерасход ценнейших ресурсов. Мягко говоря, мы с тобой тут поломали очень дорогие материальные ценности, и на Архипелаге три раза подумают, прежде чем снова пойти на такие возможные расходы.

— Материальные ценности?

— Хорошо. Если тебе не нравятся «материальные ценности», скажи «ценный материал». Круто это дела не поменяет.

— Дэмонра, я не вчера родился. И видел нордэнов здесь. Мало, но видел. Да, высокие, но и калладцы такими бывают. Ничего из ряда вон. Эти неубиваемые бестии вообще люди? Или что?

Дэмонра поморщилась и откинулась на подушки. Покрутила в воздухе кистью, словно пыталась что-то поймать, вздохнула.

— Как сказать. Все мы люди. Ничего «нечеловеческого» или, если хочешь, «бесчеловечного» не существует, оставь эти глупости для благотворительниц, приходящих в ужас от всяких там зверств. Эти ребята люди, как мы с тобой, только лучше. В плане экстерьера. Интерьер принципиально не отличается.

Рейнгольд знал Дэмонру не первый день, и ясно понимал, что больше из нее по данному вопросу ничего вытянуть не получится. Да и следствия его беспокоили существенно меньше, чем причина.

— Ты совсем не рассматриваешь вариант отдать им то, что они так настойчиво просят?

— Как именно они просят, ты ночью видел сам. Но нет, такого варианта я не рассматриваю, и вовсе не потому, что обиделась. Считай, мною двигают принципиальные соображения.

— А можешь мне их объяснить?

— Это очень долгая история. С самого начала?

— С самого начала.

— Хорошо, — неожиданно легко согласилась нордэна. — В начале мира была метель…

3

Апрель выдался без малого отвратительным. По отдельности льющий весь день напролет мелкий дождь и мрачного как туча Наклза еще получалось как-то вынести, но вместе эти две беды стали для Магрит серьезным испытанием. С дождем все было понятно — увы, так выглядела здешняя весна. Девушка давно догадывалась, что поэты, воспевающие красоту калладской природы во все времена года, либо нагло врут, либо живут где-то очень далеко от кесарии. Месяц, за исключением пары дней, выдался бессолнечный, сырой и холодный.

А Наклз оказался даже хуже калладской погоды. Первые дня три оклемавшийся маг, передвигаясь по квартире, разве что за стены не держался, зыркал мрачно, на вопросы о самочувствии отвечал резко, на отвлеченные вопросы — вообще не отвечал и периодически посылал Магрит заняться грамматикой. Видимо, так звучало «пошла к бесам!» в его интеллигентном исполнении. Поскольку ходить за выпустившим колючки Наклзом было бесполезно, а иногда — болезненно для самолюбия, Магрит и вправду занялась грамматикой. В этом нелегком деле ей помогала Кейси Ингегерд, красивая как нарядная кукла и вроде бы веселая девушка, чьи глаза, едва речь заходила о Наклзе, становились какими-то стеклянными, хоть и сохраняли васильковый цвет. Магрит не поняла, что это значит, но быстро отучилась хвалить своего молчуна-дядю в ее присутствии. Сражения с морхэнн и всеми его проклятыми падежами проходили без особенного кровопролития, под крышей уютного кафе на соседней улице. Официальный язык кесарии под пирожные, лимонад и болтовню о нарядах шел значительно лучше, чем поначалу. К концу восьмого занятия Магрит могла уже вполне свободно и связно отправить к бесам пятью разными маршрутами. И знала, что слова «светская дама», «дама полусвета» и «публичная женщина» ни в коем случае нельзя считать взаимозаменяемыми, а «кровный калладец» и «кровавый калладец» — это не совсем одно и то же, даже с точки зрения рэдца. Попутно она получила кое-какие познания по вопросам моды и сложного калладского этикета и, в целом, осталась совершенно довольна своим неожиданным обучением. Наклз, вероятно, тоже остался им доволен. Во всяком случае, к концу месяца он перестал делать непроницаемое лицо, отвечая на вопросы Магрит об ее успехах.

Кроме внезапного явления золотоволосой Кейси, вторым приятным сюрпризом, скрасившим апрель, стала Матильда. Эту совершенно необъятных размеров кошку притащил в мешке загадочный субъект, к которому Наклз обращался на «ты», но исключительно по фамилии — Гребер. Гребер зашел к ним примерно через неделю после отъезда Дэмонры, сгрузил мешок, утер скупую мужскую слезу и сообщил, что скотина скучает по «барышне» и явственно нуждается в уходе. Пулей вылетевшая из мешка, в котором раньше, по-видимому, лежал уголь, кошка в уходе действительно нуждалась. Маг, проводив улепетывавшую Матильду взглядом, пару раз чихнул. Рассмотрел россыпь черных следов, пересекающую ковер, нахмурился. А потом, к удивлению Магрит, махнул рукой и процедил: «Просто сделай так, чтобы я ее не видел. Но сначала — помой, пожалуйста».

Гнида на подоконнике исходила ревнивым шипением и даже попыталась дотянуться до локтя мага, но под брошенным на нее взглядом резко опала и притворилась несчастным увядшим цветком.

Окрыленная Магрит метнулась следом за кошкой, а Наклз с Гребером, прихватив опечаленную мухоловку, отправились на кухню, запивать печаль. К полуночи, насколько поняла Магрит, печаль была утоплена окончательно. Гребер упорно подвывал «Полюшко-поле» и «Вдаль уводят мои дороги», местами путая слова и периодически сбиваясь на «страстные очи» какой-то дамы, а Наклз, несколько разрумянившийся, но все равно убийственно серьезный, объяснял собутыльнику суть расширенной аксиомы Тильвара, и по ней выходило, что будущее не меняется просто потому, что не меняется никогда. Адель в горшке, которой в процессе явно не раз наливали, влюблено шипела и тянула усики то к магу, то к солидной бутыли. Магрит в алкогольных напитках разбиралась плохо, но подозревала, что на дне плескались остатки натурального рэдского самогона.

Утром Наклз, глядя на похрапывающего прямо за столом Гребера, усмехнулся и сообщил Магрит, что теперь она может смело считать его либералом, потому что напиться в компании неграмотного денщика — это очень современно и либерально. Рэдка, впервые за долгое время увидевшая, как маг улыбается, тут же радостно подтвердила, что он либерален и современен как никто. Либеральный Наклз снова пару раз чихнул на вымытую Матильду, попросил не пускать «усатую контрабанду» на второй этаж и отправился в академию по каким-то своим делам. Зеленовато-серый Гребер покинул гостеприимный кров мага ближе к обеду, от обеда, впрочем, решительно воздержавшись. Адель после сильнейшей алкогольной интоксикации была необыкновенно дружелюбна и жаждала общения, поэтому Магрит к столу приближаться не рискнула. Вместо этого она быстро сбегала за продуктами, занесла их в подпол и поспешила в кафе, совершенствовать свой морхэнн.

Примерно так в мрачноватом доме на набережной началась нормальная жизнь.

Магрит очень хорошо запомнила все, что Дэмонра сказала ей касательно душевного здоровья Наклза, поэтому следила за магом в оба. По счастью, тревога оказалась ложной. Если кто-то в этом доме и страдал галлюцинациями, то уж точно не Наклз. Он вернул на место зеркала, выдал Магрит немалую сумму на случай, если она «захочет сменить шторы или что-нибудь такое», и с явным удовольствием вышвырнул из дома хлам, временно складировавшийся на чердаке. Глядя на непривычно энергичного Наклза, она с радостью думала, что теперь все уж точно будет хорошо.

Удар по нарождающемуся благополучию пришел неожиданно. Выглядел он как смутно знакомая Магрит женщина с необыкновенно яркими синими глазами, явившаяся в последнюю пятницу месяца. В первый момент незнакомка, одетая в элегантное темное пальто, отороченное шоколадного цвета мехом, и шляпку с поднятой вуалью, показалась девушке едва ли не сказочной красавицей. Потом она сообразила, что черты лица у женщины не то чтобы безупречны: и носик островат, и губы тонковаты. Будь она рэдкой, ее вообще сочли бы костлявой. Магрит она показалась скорее изможденной, то ли бессонницей, то ли какой-то заботой. Правда, глаза у нее все равно были замечательные, и усталые морщинки в уголках их совсем не портили. Магрит сперва приняла гостью за ровесницу Кейси, но потом решила, что ошиблась, и та все же несколько старше.

Женщина сложила зонтик и негромко представилась:

— Добрый день, госпожа Тальбер. Меня зовут Зондэр Мондум.

«Госпоже Тальвер» только и осталось, что глаза округлить: майора Мондум она представляла совершенно иначе. С другой стороны, Магрит поняла, где уже видела эту женщину: на фотографиях в альбоме Наклза. Просто на черно-белых снимках та казалась черноглазой.

— Весьма приятно, — пробормотала Магрит, вспоминая, как нужно правильно разговаривать с такими серьезными и благородными дамами. С Кейси все с самого начала пошло проще: они были одного возраста, и та не казалась такой церемонной. Обратиться на «ты» к Зондэр она не решилась бы ни за какие коврижки.

— Дэмонра мне столько о вас рассказывала, что, думаю, нас можно считать заочно знакомыми, — Мондум улыбнулась, вежливо, но без капли тепла. — Я могу войти? Мне бы хотелось побеседовать с вашим дядей, если он может меня принять.

Магрит задумалась. Она не очень представляла, как «принимают» гостей в столице. Наклз, конечно, не расхаживал по дому в халате, но вряд ли он ожидал увидеть такую важную посетительницу. Рэдка все никак не могла отделаться от мысли, что перед ней стоит светская дама.

Проблема, по счастью, разрешилась быстро и без ее вмешательства. В прихожей показался сам маг и, увидев гостью, отвесил ей вполне светский поклон:

— Проходите, пожалуйста, миледи Мондум. Магрит, я могу попросить тебя запереть Матильду?

В ее услугах, определенно, больше не нуждались, и, по правде говоря, Магрит была только рада уйти. Целых два живых источника холода в одной комнате — это как-то чересчур.

* * *

Если бы Зондэр совершенно точно не знала, что стоящий перед ней любезный и воспитанный господин с прямо-таки классически калладским лицом вырос в глухом рэдском селе — ни по чем бы не поверила. Как и в то, что он всех гостей в гробу видал, а это тоже являлось несомненной правдой. Тем не менее, вежливость была соблюдена идеально. Наклз галантно помог Зондэр снять пальто, повесил его на вешалку и, не задавая никаких вопросов, сопроводил в гостиную. Где милосердно оставил собраться с мыслями, а сам пошел возиться с чаем на кухне, мимоходом извинившись, что не знал о ее приходе и потому не может оказать ей тот уровень гостеприимства, которого она заслуживает.

Устроившись в кресле, Зондэр нервно расправила складки платья, и в тридцатый раз подумала, что все же стоило надеть форму, а не изображать из себя светскую даму в затруднительном положении. Затем стала следить, как маг колдует над чашками — широкий проем и отсутствие двери между гостиной и кухней это позволяли. Под мелодичный звон фарфора она окончательно поняла, что прийти сюда не просто безнадежная, а еще и до крайности глупая затея.

Наклз быстро открывал и закрывал полки, доставая разноцветные жестяные баночки, ссыпал в ажурную конфетницу какие-то сладости, разливал по чашкам кипяток и ставил всю эту красоту на поднос. Наблюдая за скупыми жестами мага, Зондэр решила, что в точности его движений есть нечто неестественное и даже страшноватое. Ни о какой кошачьей грации там и речи идти не могло — меньше всего на свете Наклз напоминал кота. Кошки, на взгляд Зондэр, были тварями своенравными, но славными. В том, что Наклз при всей его внешней неконфликтности и умении молчать достаточно своенравен, она не сомневалась. Но вот определение «славный» не подходило ему никак. Этот человек не сделался бы приятным, даже будь он красив как эльф.

Когда маг подхватил поднос и развернулся — как-то слишком технично, стремительно, точно всю жизнь проработал официантом в шикарной ресторации — Зондэр, наконец, сообразила, что вспоминает о пауке, ткущем паутину. Наклз прошел в гостиную, поставил поднос на столик — нордэне оставалось только молча признать, что хозяин оказал все возможное гостеприимство и таких замечательных конфет она сто лет не покупала — и опустился в кресло. Он легко мог сесть спиной к свету, но делать этого не стал, то ли из вежливости, то ли из каких-то других соображений. Третье кресло, стоявшее спинкой к окну, так и осталось пустым.

— Здесь регулярно спит кошка, — пояснил маг, перехватив взгляд Зондэр.

«У него аллергия на кошек. А мне пора перестать выдумывать ужасы. Наклз, конечно, опасный человек, по всей вероятности — убийца, но он уж точно не станет натравливать на меня всяких потусторонних тварей в собственном доме. Это негигиенично и непристойно».

Мондум сообразила, что неосознанно вжалась в спинку кресла. Маг тоже откинулся назад, так что между их лицами оказалось не меньше двух метров заряженного недоверием пространства.

До этого дня Зондэр как-то не приходилось просить одного человека убить другого, поэтому она не представляла, с чего начать. Конечно, можно было спросить Наклза о здоровье и пожаловаться на столичный климат, но вряд ли в данном случае соблюдение светских приличий чем-то бы помогло.

— Довольно холодно для апреля, вы не находите?

Маг пожал плечами:

— Я нахожу, что здесь вообще холодно. Давайте только опустим вопросы о погоде и моем самочувствии, лучше просто пить чай, — очень спокойно и любезно предложил он. — Я рад вас видеть, миледи Мондум, но весьма далек от мысли, что вы здесь оказались, простите, от хорошей жизни. Поэтому успокойтесь, соберитесь и говорите, когда вам будет удобно.

Что ж, от необходимости вести светскую беседу ее освободили. Зондэр не сдержала нервной улыбки. Что ни думай о Наклзе, в каких-то вопросах он был изумительно честен.

— Да. Я бы не стала отнимать у вас время, но я тут действительно не от хорошей жизни. Я могу быть с вами… могу быть с вами откровенна? Я вовсе не собираюсь ссылаться на свою дружбу с Дэмонрой и все пойму, если…

Маг пресек невразумительный лепет взмахом руки. Как будто отметал от себя ее слова.

— Я тоже все понял, миледи Мондум, обойдемся без индульгенций. Да, вы можете быть откровенны в той мере, которую сочтете нужной. Для этого совершенно не обязательно ссылаться на дружбу с кем бы то ни было. Полагаю, вы не попросите меня убить кесаря, а болтать о любой другой просьбе дамы — признак очень дурного воспитания.

Мондум быстро опустила глаза. Кесаря не кесаря, но с основным содержанием ее просьбы маг не ошибся. Ей не в первый раз сделалось жутковато от его проницательности. Наклз тем временем потянулся к чашке.

— Как я понимаю, нам предстоит тяжелый и неприятный разговор, надо полагать, к тому же длительный, иначе вы нашли бы способ передать записку. Предлагаю в таком случае начать с чаепития.

Нордэна кивнула и тоже пригубила чай, конечно же божественный. Ей стоило большого труда сделать так, чтобы руки не дрожали, и не смотреть по сторонам. В доме не было сумеречно, но любое пятно тени на полу все равно казалось ей живым и медленно движущимся. Что, конечно, чести ее уму не делало: тени не могли ползать по полу, а маги не могли вызывать бесов.

Зондэр не нравилось признавать за собой такие темные суеверия, но вероятностники ее пугали. Нордэна знать не знала о том, какой именно флер оставляет на своих любимчиках Мгла, однако, проходя мимо них, она ощущала прямо-таки физический холод и неосознанно стремилась отойти. Маги ей встречались самые разные — меланхоличные и взвинченные, откровенно странные и, напротив, очень сдержанные, агрессивные и доброжелательные — но опасалась она их всех примерно одинаково. Наклз являлся исключением из общего правила: вот уж этого предельно спокойного, уравновешенного и обходительного человека Зондэр боялась до дрожи в коленях. Без видимых причин и с каждым годом все сильнее. Если при первой встрече, когда Дэмонра представила ей криво остриженного молодого мужчину, говорящего с чуть заметным акцентом, она ощутила лишь смутный укол беспокойства, то теперь только воспитание мешало Зондэр перебегать на другую сторону улицы, едва завидев его. Причем она совершенно спокойно и свободно могла находиться с Наклзом в одной компании — провожая Красную ночку, они даже танцевали — но вот наедине Мондум ощущала почти панический страх.

Справедливости ради стоило заметить, что никакой вины Наклза здесь не было: за десять с лишним лет знакомства маг не позволил себе ни резкого слова, ни даже косого взгляда. Он никак не реагировал на придирки Магды, на которые та в начале знакомства не скупилась, и ни разу на памяти Зондэр не вышел из себя. Даже когда осатаневший муж Абигайл Фарэссэ, для храбрости принявший на грудь немало вина, влепил Наклзу пощечину при всем честном народе, тот недрогнувшим голосом сообщил, что на дуэль можно вызвать и без лишней клоунады. Глядя на белого как мел, но совершенно спокойного Наклза и его красного от вина и бешенства противника, Зондэр тогда подумала, что последний — не жилец на этом свете. Но нет, маг, как болтали, пальнул в воздух и на этом успокоился. Чего Зондэр в корне не понимала, так это поведения Абигайл. Нордэна в принципе не одобряла адюльтеров, тем более совершенных с такой наглостью, однако ситуации в жизни могли быть разными. А вот возможность находиться в одном помещении наедине с Наклзом и не испытывать при этом желания немедленно бежать куда-нибудь подальше Зондэр даже в голову не приходила.

Маг разгуливал по Мгле как по собственному дому. Однажды Зондэр лично видела, как он пробыл там дольше, чем считалось технически возможным — и уж во всяком случае много дольше, чем было безопасным — а потом очнулся. Усмехнулся и попросил у насмерть перепуганного некромедика, уже готового отчитываться за «производственное выбытие кадров», сигарету. Глядя на Наклза, меланхолично выпускающего дым и дрожащей рукой стряхивающего пепел куда придется, нордэна впервые задумалась о том, как выглядят обитатели Мглы и могут ли они пролезть в мир. На ее беду, когда она решилась задать этот вопрос Кейси, Наклз каким-то образом оказался рядом. Пока растерянная дочь Ингегерд размышляла над ответом, маг окинул Зондэр каким-то уж слишком пристальным взглядом и молча прошел мимо. К сожалению, тут Кейси пришло в голову окликнуть его и попросить высказать экспертное мнение, поскольку он один из них всех не станет при этом цитировать учебник. Наклз как будто задумался секунд на пять, а потом спокойно сообщил: «Нет, не думаю. Там, в основном, водятся духи и, гм, другие сущности, которые не могут пройти следом за живым существом». «А прийти вместо него?» — набралась храбрости Зондэр, глядя в серые глаза с неподвижными и все еще широкими после транса зрачками. «Могут. Если не соблюдать технику безопасности. Но такие вещи обычно… видно». «И как это выглядит?» «Неприглядно», — улыбнулся он. «Не думаю, что вам такое встретится, но вы уж точно это ни с чем не спутаете. Матушка-природа позаботилась о защитном механизме. У мага, не сумевшего во Мгле удержать связь с реальностью, останавливается сердце. Думаю, госпожа Ингегерд как специалист подтвердит мои слова», — любезно пояснил Наклз и был таков. А буквально через час Зондэр налетела на него в пустом коридоре. Нордэна подумала, что у нее сейчас сердце выскочит, и механически потянулась за пистолетом. Маг ее судорожного жеста то ли не заметил, то ли не захотел заметить. Он невозмутимо приблизился, приподнял рукав и протянул Зондэр правую руку, запястьем вверх.

— Вы можете проверить.

Зондэр несколько секунд созерцала рисунок из узких фиолетовых и более широких голубых линий под пергаментно-тонкой кожей. Потом, поборов страх, приложила пальцы к запястью мага.

Ничего. Костлявое холодное запястье без сердцебиения. По спине нордэны прошел озноб.

— Если так проверять, пульса и у вас не будет. Левее и ниже, — мягко посоветовал Наклз.

Зондэр и так учили, как проверять пульс, но страх мало способствовал грамотному использованию своих знаний. Она переместила большой палец, обнаружила небольшое углубление и ощутила медленные ритмичные удары.

Вероятно, облегчение отразилось у нее на лице, потому что маг успокаивающе улыбнулся:

— Вот видите, вурдалаков не бывает.

— Извините, Наклз. Вы просто…

— Бледный? Это наследственность. И освещение.

— Мутный.

— Извините?

— Мутный. Мне мама с такими в детстве играть не разрешала.

Маг, к ее удивлению, рассмеялся. Негромко и не особенно весело, но, похоже, искренне:

— Вы одним словом описали всю мою жизнь. Спасибо, во всяком случае, это было честно.

Пожалеть о своей честности Зондэр не пришлось ни разу. Наклз то ли не отличался обидчивостью, то ли не обращал внимания на такие мелочи, как чужое отношение к себе. Коленопреклоненного рыцаря маг, конечно, не разыгрывал, но вел себя безупречно. Вообще, родись он обычным человеком безо всяких способностей к странствиям по Мгле, Зондэр, наверное, относилась бы к нему очень хорошо, будь он хоть трижды рэдец. А так она никак не могла отделаться от пугающего ощущения, что серыми глазами мага на нее помимо Наклза смотрит что-то еще. Тот же, видимо, каким-то чутьем понимал, что не особенно ей приятен, и старался держаться подальше. Даже беседуя с Зондэр, он ухитрялся сохранять дистанцию метра в два, причем так, что это не казалось нарочным.

В общем и целом, нордэна Наклза уважала и считала его умным — а местами чересчур умным — человеком, с которым просто что-то «нечисто». Но ее вовсе не тянуло поболтать с ним по душам после трудового дня. Так что просьбу Дэмонры «приглядеть» за другом она согласилась выполнить с тяжелым сердцем.

И уж совсем Зондэр не представляла, как через несколько минут будет просить Наклза совершить заказное убийство. Если уж называть вещи своими именами. Просто «приглядеть» она бы сюда не пришла.

Зондэр отставила чашку на стол, глубоко вздохнула и глухо спросила:

— Как вы считаете, я честолюбива?

Живой мимикой Наклз не отличался — собственно, Зондэр бы сказала, что в его арсенале имеется два выражения: с улыбкой и без — но она смотрела на его лицо очень внимательно. А потому заметила чуть расширившиеся глаза. Маг удивился, возможно, даже искренне — бес этих профессионалов по вероятностным манипуляциям разберет.

— Никогда об этом не думал. Впрочем, нет, я так не считаю. Вы могли попытаться заменить Дэмонру раз сто, не меньше.

— Она была хорошим полковником.

— Я бы сказал, Дэмонра была толковым и неудобным полковником. Не могу отрицать вашей личной большой роли в улаживании конфликтов, которые она имела свойство провоцировать. Вы ведь теперь займете ее место?

— Нет.

Наклз даже чашку отставил и взглянул на Зондэр с интересом:

— Вот как? Значит, вы подаете в отставку?

— Нет. Я остаюсь в прежнем звании. Полковника нам уже нашли… Это нордэна с Архипелага.

— Признаться, я удивлен. Прошу прощения, но менять одну нордэну на другую — это как менять шило на мыло. При всем моем глубоком уважении к вашему народу.

Зондэр сильно сомневалась в глубоком уважении Наклза к ее народу. Еще сильнее она сомневалась, что сама стала бы уважать этот народ, не родись она нордэной.

— Они не меняют шило на мыло. С точки зрения Архипелага, я не нордэна.

Маг даже прижмурился, словно услышал нечто смешное:

— Я могу понять, как можно лишить человека имени, титула и гражданства, но, извините, совершенно не представляю, как можно лишить его национальности.

— На Архипелаге — довольно просто. Видите ли, Наклз, с точки зрения большинства нордэнов я, хм, — в морхэнн и слова-то такого нет — в Рэде их называют выкрестами. Это, простите за дэм-вельдский жаргон, хуже южанина.

— Тогда дело обстоит очень скверно, если я правильно понимаю ситуацию.

— Да, очень скверно. Когда я меняла веру, мне в голову не приходило, что может возникнуть ситуация, в которой я должна буду занять место Дэмонры. Сейчас ситуация именно такая. Думаю, мне не нужно вам объяснять, почему в полку не должно оказаться командира со стороны. Я догадываюсь, из-за чего на Архипелаге так внезапно нами заинтересовались. Так или иначе, они уже нажали на пружины. В столицу едет Ингрейна Ингихильд, она приходится Кейси Ингегерд двоюродной тетей. Мы с ней вместе учились в гимназии. Кроме того, что она истинная нордэна, ничего хорошего или плохого я о ней сказать не могу.

— Я правильно понимаю, вы имеете в виду, что «истинные нордэны» принципиальной разницы между кровью и водой не видят?

— Будем справедливы: обычно видят. Но на нас резко нападает дальтонизм, если рядом маячит «благо Архипелага». Мне под большим секретом писала Наместница, как-никак, я ее блудная племянница, — быстро пояснила Зондэр, заметив недоверчивый взгляд Наклза. — Немексиддэ не в восторге от кандидатуры, но на ней настаивает Храм над морем. На Архипелаге… на Архипелаге дела идут не настолько блестяще, чтобы светская и духовная власть грызлись по мелочам. А я, разумеется, не могу объяснить Немексиддэ суть проблемы. Такие вещи не посылают с вороном, даже если бы я собиралась сказать правду, чего я сделать в любом случае не могу. Ингихильд будет здесь дня через три. За три дня я не успею незаметно уволить два десятка человек, Наклз.

— Не успеете, — спокойно согласился маг.

Зондэр сцепила пальцы на коленях и, глядя мимо лица Наклза, медленно и глухо произнесла:

— Она может не доехать.

— Может, — безмятежно согласился Наклз. — В мире вообще много чего может случиться или не случиться.

Повисло молчание. Зондэр, наконец, набралась храбрости и поглядела на мага. Тот сидел с совершенно отрешенным лицом и грел руки о чашку. Очень сомнительно, чтобы он не понимал, о чем речь. Следовательно, «не понимал» он демонстративно.

— Она не должна доехать.

Тишина.

— Нужно сделать так, чтобы она не доехала.

Серые глаза, наконец, сузились:

— Так лучше. И все равно вы пришли не к тому специалисту, миледи Мондум.

— Наклз, мне нужно пару месяцев и свобода действий. И все. Потом я сдам полк хоть зеленому бесу и уеду. Не обещаю застрелиться, но уехать — уеду.

— Повторяю, вы пришли не к тому специалисту.

— Нет, к тому. Если произойдет убийство или подозрительный несчастный случай, даже дурак поймет, кто приложил к нему руку. Арестуют не меня, так Магду, у них с Ингихильд давние счеты. Вопрос не в моем личном отношении к Зимней розе и всему, что вытворила Дэмонра. Но у меня на шее висят два десятка хороших ребят, накачанных контрабандной сывороткой. Не по моей, замечу, личной инициативе!

— Вы действительно не похожи на человека, склонного к подобным инициативам, — ровным голосом согласился маг. — Но, насколько мне известно, природа дружбы такова, что нельзя пользоваться ее плодами, не разделяя также и трудностей.

Зондэр почувствовала, как щеки заливает краска. Наклз не то чтобы напрямую обвинил ее в приспособленчестве, но он в несколько более любезной форме повторил слова, сказанные одноклассницей почти пятнадцать лет назад. А убить Дэмонру на месте, когда выяснилась правда о Зимней розе, ей помешали именно эти слова.

— Если вы полагаете, что я с комфортом еду на шее у Дэмонры с гимназии и до сегодняшнего светлого дня, то правы вы только отчасти!

— Вообще не уверен, что подобная… поездка может проходить комфортно. И это сказали вы, не я. Вы могли выйти в отставку или сменить полк много лет назад, но не сделали этого. Поэтому не нужно мне теперь предъявлять, что Дэмонра с вами плохо обошлась, заставив решать ее проблемы, — маг все-таки разозлился настолько, что перестал изображать из себя ледяную статую. Голос он не повысил, но говорил непривычно жестко, буквально чеканя слова.

— Как вы здраво заметили, я бы в такие проблемы никогда не ввязалась. И стараюсь сейчас не для себя!

— Позвольте вам не поверить.

— Видимо, патент на порядочные поступки имеется только у Дэмонры, — усмехнулась Зондэр. Как только маг вышел из себя, ей, как ни удивительно, сделалось легче. Ситуация из разряда «я пытаюсь убедить манекен» перешла в «ты свинья и я свинья». То есть сделалась существенно привычнее.

— Отнюдь. Дэмонра, как и вы, совершала эти поступки не ради порфириков, а ради себя. Мотивы могут быть разными, от чистой совести до лишней звездочки на погонах, но вовсе не стоит записывать весь мир в свои должники.

— Вашего поведения это тоже касается?

— Разумеется. Если мне когда-нибудь придет в голову совершить хороший, честный и правильный поступок, то, уверяю вас, обязанных не окажется. Что до текущей ситуации: я готов покрывать долги Дэмонры, но не ваши. И, извините, вы у меня не денег просите, а на убийство пытаетесь подрядить! Чего Дэмонра, к слову, за двенадцать лет ни разу не сделала.

Зондэр несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Досчитала до десяти. Решила, что горячий чай, выплеснутый прямо в холодную физиономию, не решит ее проблем. Наклз, видимо, все-таки оказался способен на какие-то чувства, потому что за его словами о Дэмонре стояла безусловная любовь, далекая от всяких страстей и романтики. Подобное, вероятно, маленькие дети испытывают к родителям, а вернее — собаки к хозяевам. Даже если он сам по поводу Зимней розы думал мало хорошего — а в этом Зондэр не сомневалась — Наклз бы не признал, что Дэмонра по благородству души потащила их всех в петлю. Обвинять ее в чем-либо было бы вернейшим способом оказаться за дверью в минимальные сроки, это Зондэр понимала хорошо. Пришлось срочно менять тактику:

— Мне эта просьба тоже особенного удовольствия не доставила, уж поверьте. Но ситуация такая, какая есть. Я не упрекаю Дэмонру: в масштабах вселенской справедливости она, наверное, права.

— В масштабах вселенской справедливости Дэмонра как раз не права, — отстраненно пояснил маг, после короткой вспышки снова нацепивший ледяную маску. Теперь он сидел с таким видом, словно два часа назад лично беседовал с упомянутой справедливостью за чашкой кофе. — Вы не первый человек, который путает мою профессию с какой-то другой. Я не стану вам рассказывать, что никогда не убивал через Мглу. Не буду также говорить, что это как-то оправдано и убитые другого не заслуживали. Однако, когда приказ об убийстве отдает кесарская канцелярия — это малоприятно, но это одно. А когда о нем же просит частное лицо — совсем другое. И в первом случае я буду именно тем, кто я есть: кесарским магом второго класса при исполнении. Во втором случае — наемным убийцей. И мне, извините, никогда не хотелось стяжать лавры в этой, безусловно, романтичной профессии. Вся вина упомянутой Ингихильд, насколько я понял, состоит в том, что она родилась на Архипелаге, дожила там до зрелых лет, умудрившись не запятнать собственной репутации в глазах нордэнов, не сменить веры и вообще не совершить ничего такого, что сделало бы ее нежелательным преемником Дэмонры. За такое кесарская канцелярия не убивает. И я не буду. Убить через Мглу проще, чем пустить полю в лоб — но суть от этого не меняется. Миледи Мондум, пожалуйста, абстрагируйтесь от мысли, что все маги — психованные выродки без минимальных моральных ограничителей. Мне, как и вам, приходится смотреть на себя в зеркало.

Зондэр выслушала Наклза, не перебивая. Его возмущение было возмущением порядочного и чистоплотного человека, которому предлагали до крайности грязную работу, и это возмущение она могла бы понять, не виси у нее на шее два десятка потенциальных трупов.

— А двадцать человек, за которых кесарская канцелярия не платит и которых еще можно спасти — это как? — тихо спросила она. — Что на этот счет говорит ваша математика?

— Нет такой математики, — холодно заметил Наклз. — Бредни романтиков. Математика не считает относительную ценность тех или иных трупов, а уж тем более — справедливость, что бы вы ни вкладывали в это красивое слово. «Моя» математика, раз уж на то пошло, считает интегралы.

У Зондэр комок подкатил к горлу, но возразить здесь было нечего. Манекен не убедишь. Весь свой небольшой запас аргументов Зондэр исчерпала. Нордэна быстро поднялась, боясь, что сейчас не выдержит напряжения и накричит на мага. Который, в масштабах вселенской справедливости, вероятно, оказался бы прав. Но вот с ее точки зрения правым совсем не выглядел.

— В таком случае, благодарю, что уделили время. Рассчитываю… рассчитываю на вашу порядочность, вы же такой… такой порядочный! Прощайте.

Она едва не снесла столик тяжелой юбкой и почти побежала к выходу.

— Доброго вам дня, миледи Мондум, — прошелестело ей вслед.

Зондэр в ее нынешнем состоянии легко вылетела бы на улицу не застегнув пальто, но вот ботинки требовалось зашнуровать, и тут она не справилась. Запуталась, сломала ноготь, и в довершение всего не удержала равновесия, влетев спиной в зеркало и едва не опрокинув вешалку. Зеркало, по счастью, уцелело, чего не сказать о самоуважении Зондэр, которая раз в жизни вырядилась как принцесса и пошла просить помощи у колдуна, а получила такой вот афронт. Наклз даже не поторговался для порядка, просто с лестницы спустил. Вежливо, конечно, но дела это не меняло.

Она всхлипнула. Тут подоспел маг, видимо, намеренный спасти интерьер от окончательного разгрома. Наклз ловко подхватил Зондэр под руки, помогая встать, развернул к себе и легонько встряхнул.

— Пожалуйста, успокойтесь, вы поранитесь.

«И разнесу какой-нибудь подарок коллег на пятилетие преподавательской деятельности, говори уж правду», — зло подумала Зондэр, но действительно почти перестала нервничать. Пожалуй, для ситуации, когда маг второго класса и просто гость ее кошмарных снов крепко держал ее под локти в полутемной прихожей, она и впрямь чувствовала себя достаточно спокойно.

Наклз, видимо, сообразил, что стоит к ней слишком близко, отцепился и отодвинулся, заодно показав раскрытые ладони. Можно подумать, чтобы напасть, этому человеку требовались руки.

— Миледи Мондум. Думаю, мы все несколько… погорячились.

Услышать от куска льда, что он «погорячился», было неожиданно. Но Зондэр на всякий случай кивнула.

— Я не могу давать вам каких-либо советов, но прошу вас выспаться и перестать драматизировать ситуацию. Вы десять лет водили за нос всех, кого можно. Если только ваша новая начальница вдруг не окажется мощнейшим медиумом и ясновидящей — а моя математика говорит, что таких не существует — ее вы тоже сможете водить за нос довольно долго, в чем я вам, разумеется, помогу. Только перестаньте дергаться. Мы с вами и так увязли. И чем больше мы с перепугу натворим глупостей, тем больше увязнем. Видите ли, миледи Мондум, эти ваши двадцать человек — наименьшая из наших проблем. Сколько всего прошло по Зимней розе?

— Больше пяти тысяч.

Вот теперь Наклз действительно оторопел, и это зрелище дорогого стоило. Он молчал секунд десять, потом вымученно улыбнулся:

— Ну, только Дэмонра могла втянуть в свое личное дело пять тысяч человек. Успокойтесь, миледи Мондум, и делайте, что собирались. А я постараюсь, чтобы вам не мешали.

Видимо, маскарад все-таки оказался не такой уж глупой идеей. Судя по тону, Наклз разговаривал не с офицером, а с запуганной женщиной. Было бы глупо не развить успех. Зондэр судорожно вздохнула.

— Обещаете, Наклз? — дрогнувшим голосом спросила она. По дороге к дому мага она даже рассматривала возможность пустить слезу, но по здравом размышлении отмела ее, решив, что у Наклза к женскому плачу должен быть абсолютный иммунитет. А у него не оказалось. Теперь голос дрожал как-то сам собою.

— Только плакать не нужно, — взмолился маг. Видимо, и у непреклонного Наклза имелись какие-то человеческие слабости.

— Обещаете?

— Обещаю.

— Я знала…

— Знали, что женские слезы — это прием, который прекрасно работает? Конечно же знали, вам, извините, не пятнадцать, хотя вы и в пятнадцать, наверное, это знаете, и в пять…, - поморщился маг.

Зондэр мудро решила покинуть поле боя как можно скорее, пока победа еще оставалась за ней, а гордость не сильно пострадала.

Когда Магрит спустилась вниз, гостья уже ушла, а Наклз пребывал не в самом радужном расположении духа. По лицу мага о его настроении судить было сложно — иногда девушке казалось, что у мухоловки эмоций больше, чем у него — но двигался он чуть резче, чем всегда. Наклз мыл посуду, звеня чашками.

— Госпожа Мондум уже ушла? — Магрит и в голову бы не пришло назвать такую даму по имени.

— Ушла, — подтвердил маг.

— Красивая, — сказала Магрит, чтобы хоть что-то сказать.

— Красивая.

— И благородная.

— Благородная, — равнодушно согласился Наклз. — Очень красивая и в высшей степени благородная дама. Ты чего-то хотела?

— Поговорить, — буркнула обиженная невниманием рэдка. Конечно, обижаться на мага было бесполезно, но иногда Магрит очень хотелось объяснить ему, что с людьми можно разговаривать не только по делу. — Ты со мной никогда не говоришь.

— И о чем ты хочешь поговорить? — Наклз взял полотенце и принялся вытирать чашки. — О жизни? О погоде? О половом вопросе?

— О жизни.

— Жаль. Я-то надеялся отделаться лекцией о пользе контрацепции. Хорошо, давай говорить о жизни, — маг развернулся и прислонился к столу. — Я весь — внимание. Ты провела серьезную переоценку каких-то ценностей и считаешь, что мне следует об этом узнать?

— Да! Я не хочу ехать учиться в сентябре. Это пансион, Наклз. Меня не будет по полгода. А вдруг ты опять заболеешь?

Маг отложил полотенце и скрестил руки на груди:

— Мне очень лестна твоя забота, но я прожил без нее тридцать семь лет. Еще четыре года как-нибудь да проживу. Я не для того доставал тебе метрику, чтобы ты со мной нянчилась, Магрит. У тебя впереди жизнь, и, чтобы прожить ее хорошо, нужно образование. Которое ты получишь, хочется тебе этого или нет.

— Нет. Не поеду я в этот пансион! Я лучше вернусь в Рэду, чем…

— Ты не вернешься в Рэду никогда, Магрит, — отчеканил Наклз. Его голос живо напомнил девушке пустую качалку, раскачивающуюся в полутемной комнате, и удар в лицо. Она до сих пор не могла понять, что же тогда случилось, но всякий раз, проходя по коридору второго этажа, чувствовала себя неуютно. К спальне Наклза Магрит вообще лишний раз боялась приближаться.

— Это… угроза?

— Нет. Это совет, который тебе следовало бы принять к сведению. Какое будущее ты видишь для себя в Рэде? — уточнил маг. Даже с некоторым интересом, похоже.

Магрит задумалась. К сожалению, никакого будущего там она для себя не видела, но говорить об этом Наклзу не следовало.

— Кашеварить буду, как раньше.

— Да неужели. Как же ты намерена разыскать отряд Кассиана? По тавернам будешь спрашивать, не обедал ли у них прославленный глава революционной шайки?

— Кроме Кассианова есть и другие отряды…

— Я тебя уверяю, твои таланты к кулинарии там не особенно оценят. Мне надо тебе объяснять, какие еще у «кашеварки» в отряде есть обязанности?

— У Кассиана такого не было! Я не… я не то, что ты подумал!

— Вот уж этого я, прости, не подумал, даже когда ты сунула мне в лицо желтый билет.

— Да уж не всем, знаешь ли, рождаться красавицами! — обиделась Магрит. Можно подумать, она своей конопатой морды в зеркале не видела.

— Да при чем тут вообще красота? Я тебе о твоем будущем толкую…

— Я тебе просто надоела, вот и все. Так и скажи!

Наклз поморщился и прикоснулся к виску, словно у него болела голова.

— Заступники, я смотрю, летают косяками, — процедил он. — Хорошо. Магрит, ты мне надоела в первый же день. Ты много разговариваешь. Ты вечно крадешься и бесовски пугаешь меня каждый раз, когда подходишь со спины, чего я уже устал просить не делать. Ты не кладешь вещи на место. Бьешь посуду. Пускаешь внутрь людей, которых пускать не следует. Я почти всю жизнь прожил один и могу еще очень долго перечислять, что именно стало не так с твоим появлением, но это все совершенно неважно, потому что мы говорим не обо мне, а о тебе. Мне тут при любых раскладах осталось недолго, а у тебя впереди может быть хорошая и счастливая жизнь. Которой тебе, будем честны, не светило, и которую очень важно не испоганить в самом начале.

— Вот уж я баловень судьбы! — взвилась Магрит. Она очень старалась не заплакать. Наклз ее вряд ли намерено оскорблял, но говорил совершенно ужасные вещи.

— Именно. Ты баловень судьбы, наверное, единственный, которого я встречал…

— Да у меня мама умерла, когда мне восемь исполнилось, папы я вообще не видела! И… — Магрит бы еще долго перечисляла, как и в чем ей отказала жизнь, но Наклз резко выставил руку вперед, как бы отметая от себя ее слова.

— И тебе прямая дорога была в тюрьму, если не что похуже. А ты здесь. Тебе просто повезло, Магрит. Повезло, что Кассиан — романтичный рыцарствующий дурак. Повезло, когда жандармы не арестовали тебя по дороге. И уж совсем крупно повезло, когда мне не хватило ума отправить тебя назад первым же поездом. Твое везение феноменально, и я не хочу проверять, где и как оно закончится. Поэтому ты будешь мирно и спокойно учиться в Каллад. Потом мирно и спокойно получишь наследство. Мирно и спокойно положишь его в тот банк, который я укажу. Мирно и спокойно проживешь на проценты. Выйдешь замуж, родишь детей, воспитаешь их хорошими людьми. А потом мирно и спокойно умрешь в своей постели, под дружные рыдания полудюжины внучат. Проекция земного рая, тебе не кажется?

— Я не знаю, что такое «проекция», — пробурчала Магрит.

Наклз и бровью не повел:

— Отлично. Значит, после грамматики твоим занимательным чтением станет большой толковый словарь.

Возразить по существу невыносимому и вечно правому Наклзу было нечем.

— Вот тебя, небось, никто в пансион не засовывал! — не выдержала Магрит. — Да ты просто никого не любишь!

Маг прищурился. А она резко осознала, что сказала глупость.

— Очень тонкое наблюдение.

— Наклз, извини.

— Нет, ты права. Я же не твержу о своей бесконечной привязанности к некоторым людям двадцать четыре часа в сутки. Собачки, птички и кошечки тоже не вызывают у меня приступов умиления. Определенно, из этого ясно следует, что я никого не люблю.

— Но…

— Я ухожу по делам. Вернусь поздно. Ужинай без меня.

— Прости меня. Ну послушай…

Наклз, увы, не намеревался ничего слушать. Маг покинул кухню, даже не взглянув на Магрит. Девушка опустилась на стул и уныло кивнула мухоловке:

— Да-да, я уже все поняла. Молчи, Адель, а то Матильде скормлю.

Несколько секунд спустя из коридора донеслось громкое кошачье шипение, а потом — раздраженный окрик Наклза:

— Тварь!

Магрит бросилась к месту развития событий, намереваясь спасать кошку от Наклза. Как оказалось, спасать следовало Наклза от кошки: Матильда, вздыбив всю шерсть и став похожей на огромный трехцветный шар с глазами и пастью, медленно приближалась к магу, ни на мгновение не переставая шипеть. В какой-то момент ее шипение перешло в низкий вибрирующий звук, больше похожий на собачий рык. Наклз отступил вглубь коридора и едва не налетел на Магрит.

— Я ее уберу, — тут же заявила она.

— Трогать ее не смей, — отрезал маг. — Отой…

Матильда прыгнула и взвилась в воздух на добрые полтора метра. Магрит Наклз отпихнул в сторону, как сам увернулся — этого она не поняла. Промахнувшаяся кошка, исходя все тем же страшным рычанием, атаковала снова. На этот раз Наклз играть в рыцаря не стал и запустил в Матильду обувной щеткой. Разъяренную кошку снаряд нисколько не вразумил. Та только раздулась еще сильнее и зарычала громче.

— Бесова тварь, — ругнулся Наклз. Магрит подумала, что маг удивлен. Видимо, не каждый день на него нападали усатые и полосатые рэдские инсургенты. Матильда вела себя так, словно собиралась, как минимум, порвать врага в клочья.

Наклз, видимо, и сам понял всю серьезность кошачьих намерений и справедливо решил второго великолепного прыжка не дожидаться. Он набросил на кошку свое пальто. Оказавшись под плотной тканью, та растерялась, ткнулась не туда и попыталась выбраться через рукав, где и застряла. Прежде чем Матильда сообразила, в чем дело, маг сгреб ее в охапку вместе с пальто, швырнул на кресло в гостиной и быстро закрыл двери.

— Ну и ну, — только и сказала Магрит. При всей своей мощной комплекции и устрашающей длине когтей, Матильда не была агрессивна. Более того, она очень трепетно относилась к вещам Наклза, включая тапочки, шарфы и кресла, где маг сидел. Однажды девушке даже пришлось припрятать его галстук, который оказался в кошачьей шерсти чуть менее, чем полностью. Кошка влюблено мяукала, когда Наклз проходил мимо, и всегда стремилась увязаться следом. Магрит верила, что маг является объектом самого преданного кошачьего обожания. А тут Матильда выкинула такой фортель.

Наклз чихнул и раздраженно потер руку. Только теперь Магрит заметила глубокие царапины. И поняла, что, видимо, с трехцветной красавицей им придется проститься.

— Ты на нее случайно не наступил?

— Ты думаешь, с учетом ее размеров, на нее можно наступить случайно?

Возражение было справедливое. Магрит покачала головой.

Матильда с той стороны стала скрестись в дверь. Злобное рычание не утихало.

— Есть захочет — успокоится, — хмуро сообщил Наклз, рассматривая царапины. Кошка постаралась на славу: по кисти мага весело бежали алые дорожки. Он раздраженно стряхнул капли с кончиков пальцев. — Передай ей, еще раз так сделает, и полетит не в комнату, а в окно. Мало мне идиотов, жандармов, бесов, студентов и санитаров, так еще и кошка на меня взъелась…

— Мне казалось, она тебя любит, — беспомощно развела руками Магрит. Наклз обмотал кисть носовым платком и теперь завязывал шарф. Услышав это, усмехнулся:

— Тебе казалось. Именно до меня ей вряд ли есть дело. Просто все кошки неравнодушны к магам.

— Серьезно?

— Ну да. Кошки обожают Мглу и все, что с ней связано. Кроме ее обитателей, конечно. Но я не знаю никого, кто бы их любил.

Магрит вспомнила, как впервые столкнулась с обитателем Мглы. Им оказалась милая белокурая девушка с пулей во лбу, звонко смеявшаяся под яблоней, мимо которой рэдка шла в школу. Ее до сих пор передергивало, когда она думала о том далеком дне.

— Наклз, ты меня все-таки извини. Я сказала глупость. Я не то имела в виду.

Маг пожал плечами:

— Да ты не особенно ошиблась. Доброго дня, Магрит. Вернусь вечером, ужинай без меня.

4

Наклз искренне полагал свое нынешнее место работы лучшим из всех, что у него были. Преподавание ему нравилось, и нравилось бы еще сильнее, если бы сводилось только к преподаванию. Без заполнения ведомостей, проверок от министерства просвещения, студенческого вопроса и его разнузданных носителей, разговоров с коллегами на кафедре и прочих побочных продуктов учебного процесса. Он не стремился влиться в коллектив, и коллеги платили ему той же спокойной и вежливой нелюбовью. Даже преследуй маг гордую цель стать душой компании, у него бы не получилось: для этого требовалось интересоваться политикой, уметь рассказывать пикантные истории, не пропускать фуршеты и ориентироваться в последних институтских сплетнях. А в идеале еще и отпускать комплименты. Маг спокойно относился к анекдотам, не любил фуршеты, а также совсем не любил сплетни и, как прямое следствие, большую часть кафедральных дам. Исключение он делал для лаборантки, умевшей заваривать прекрасный чай и негромким голосом говорить почти всегда по делу. Будь Наклз лет на пятнадцать моложе, но сохрани текущее мировосприятие, возможно, он бы даже сделал ей предложение. Влюбиться в такую барышню было сложно, жить — легче легкого. Но ему исполнилось тридцать семь, а Агнесса тихо ждала принца, который бы вытащил ее из серой жизни и серых дешевых костюмов, и, увы, любви. Бесприданница из Литейного квартала служила еще одним подтверждением постулата о неизменности мира.

Следовало иметь очень много веры в себя, чтобы против него идти, поэтому Наклз Агнессе кроме «здравствуйте», «спасибо» и «пожалуйста» обычно ничего не говорил. В лицо лишний раз не смотрел и не улыбался. От обсуждений чего-то, выходящего за рамки профессиональных тем, уклонялся. Он предполагал, что в глазах даже наиболее порядочных из бедных и юных девиц доход и социальный статус мужчины скрадывают разницу в возрасте и иные недостатки, а потом начинаются истории в газетах, грустные или грязные. Наклз, уже разок получивший по лицу за альковные приключения, вовсе не имел желания на закате жизни вляпаться ни в драму, ни в комедию.

Отчитав положенные лекции, он вернулся на кафедру. Там еще часа три возился с бумагами, накопившимися за время болезни. В основном, это были бездарно написанные аналитические справки, в которых аналитической работы набралось бы на десять страниц пол-абзаца, и рефераты, несколько модифицированные копии которых маг читал уже лет семь. Наклз методично и без малейших угрызений совести перечеркал все, что показалось ему прямо позаимствованным из работ прошлых курсов. После этого действия из авторского в опусах остались, по большей части, только лишние запятые. Успокаивало мага в данной ситуации только то, что почти все работы были от учащихся с других кафедр, у которых предмет проходил «для общего развития». Наклз со спокойной душой нарисовал карандашом на титульных листах некоторое количество шестерок, восьмерку и две девятки, отхлебнул чай и стал думать, разгребать ли завалы дальше или идти домой. Небо за окном уже налилось густой чернотой, а коллеги разошлись. Судя по старушечьего цвета шерстяной кофточке, висящей на спинке стула, Агнесса еще находилась где-то здесь.

Девушка зашла на кафедру в половину седьмого. Увидев Наклза, то ли вправду обрадовалась, то ли убедительно изобразила радость. Маг никогда не думал, что людям приятно его общество. Для человека, которого с трудом выносила родная мать, это была слишком оптимистичная мысль. Агнесса прошуршала длинной черной юбкой, положила на подоконник бумаги и неловко улыбнулась:

— Мессир Наклз, здравствуйте. Я слышала, вы очень болели… Все в порядке?

— Добрый вечер, Агнесса. Благодарю, в полном. Вы не могли бы мне помочь с выставлением оценок? Я вот уже восемь лет не могу заставить себя выучить, чем «очень дурно» отличается от «крайне дурно» и «весьма неудовлетворительно».

Лаборантка, к которой маг не впервые обращался с такой просьбой, быстро кивнула:

— Конечно. Вы хотите совершенно уничтожить этих неучей?

— Нисколько. Если завернуть работы, они еще раз перепишут тот же вздор, но добавят собственных измышлений на тему и около нее. Я расставил оценки по десятибалльной шкале. Соотнесите их, пожалуйста, с бредом, который должен быть вписан в табель.

— Сейчас, — Агнесса взяла стопку работ, вооружилась ручкой и склонилась над ними. — Знаете, я вас все поблагодарить хотела. Ну, вы меня проводили, когда… когда студенты буянили. Вы, может, тогда и простудились. Так неудобно вышло…

— Не беспокойтесь, я простудился позже, — приврал Наклз. Он понятия не имел, когда заработал воспаление легких, но небезосновательно подозревал, что прогулка до Литейного этому поспособствовала. Так или иначе, слушать благодарности дальше он расположен не был и решил сменить тему. — К слову, чем закончились хождения идеалистов в массы?

— Хождение в массы? — сначала не поняла Агнесса, а потом вздохнула. — Не знаю. Но в конце концов физики, химики, математики и биологи за компанию с медиками прошли по крыльцу во время обеденного перерыва и поколотили всех молодых людей, кто не знал производной от двух иксов в кубе. Не могу гарантировать, что это оказался верный признак классификации либералов, но один мой знакомый двоечник после этого за ум взялся. Он физик, а правильный ответ не вспомнил.

— А ректор?

— Все в порядке. Извините, что я тогда такой ерунды наговорила. Во что с перепугу не поверишь… Господин ректор выгнал почти всех участников волнений, правда, с правом восстановления. Остальное доделала производная от того икса. Стало спокойно.

— Я заметил, — кивнул маг. Наверное, они бы с Агнессой еще немного поиронизировали над ситуацией и отправились по домам, но тут в двери кафедры постучали. Стук, впрочем, был формальностью: посетитель вошел практически сразу. Наклз этого мужчину видел впервые в жизни, но чем-то он ему сразу не понравился.

— Я могу поговорить с Найджелом Наклзом? — вполне хозяйски осведомился тот. На Агнессу даже не взглянул.

Вопрос настолько напоминал утверждение, что маг даже не оказал себе в удовольствии демонстративно посмотреть на часы и холодно улыбнуться:

— Мое рабочее время закончилось четверть часа назад. Боюсь, что не можете.

— А если подумать? — не растерялся посетитель.

Не будь на кафедре лаборантки, все еще злой после визита Мондум Наклз ответил бы так, как ответить следовало, но Агнесса сидела за столом и заполняла журнал. Маг мысленно досчитал до трех и осведомился:

— Вы кто такой будете, любезнейший?

— Ульбрехт Зомберт.

— Агнесса, вы не помните, я выгонял в последнее время каких-нибудь Зомбертов? Нет? Ну тогда я совершенно теряюсь в догадках, что вам надо. Мне это, впрочем, все равно. Если вы пришли обсудить учебу отпрыска, я взяток не беру. Идите в отдел по работе со студентами, может, там возьмут.

— Я не привык, чтобы со мной говорили в подобном тоне.

Тучный темноволосый господин вряд ли приходился кесарю родичем. Оставалось предположить, что он злоупотреблял общением с половыми и низкопошибными кокотками. Наклз устало потер виски. Головная боль, донимавшая его с самого утра, и не думала утихать.

— Да, манеры порядочного человека выдают ваш круг общения, — не без яда ответил он.

— Барышня, выйдете, — распорядился посетитель. На Агнессу тот по-прежнему даже не смотрел.

— Агнесса, если я могу вас об этом попросить, выполните пожелание нашего любезного гостя, — сверкнул глазами маг.

Как только девушка оказалась в коридоре, Зомберт молча выложил перед Наклзом удостоверение сотрудника тайной полиции.

— Вы ждете от меня каких-то комментариев? — полюбопытствовал маг после долгой паузы. Он бы мог молчать и дальше, но ему не хотелось тратить время на зажравшуюся скотину.

— Обычно это производит определенное впечатление.

— Вы произвели на меня вполне определенное впечатление. Так я не выгнал вашего сына или племянника?

— Нет.

— Тогда мне остается сообщить, что я не занимаюсь черной магией, вивисекцией и приворотом по фотографии. Мертвых тоже не поднимаю. И не снимаю наркотическую зависимость. Если вы пришли прикупить галлюциногенов — это тоже не по адресу.

— Вы пойдете со мной, — распорядился Зомберт.

— Ошибаетесь. Вы пойдете к бесам, а я пойду домой, — не выдержал Наклз. Он вообще не питал ни малейшего уважения к тайной полиции и прочим охотникам за бесами, духами и вампирами.

— Странно, мне говорили, вы умны.

— Действительно странно. Дураки, знаете ли, склонны и всех окружающих считать дураками. А умные вас бы ко мне не послали. Теперь, любезнейший, вы можете идти. Если бы у вас было право меня арестовать, вы бы провели арест дома, а не притащились бы тайком на мое рабочее место, когда здесь почти никого не осталось. Ордера у вас, конечно же, нет. Доброго вечера.

— Вас желает видеть один очень уважаемый человек. Таким людям не отказывают.

За первые семь лет в Каллад Наклз слышал эту фразу слишком часто, чтобы она не вызывала у него острые приступы раздражения.

— Я не проститутка и по «уважаемым господам», желающим меня видеть, не бегаю. Если у вас есть официальная и легальная работа для специалиста моего профиля, обратитесь в соответствующее министерство, и специалиста вам предоставят. Во всех остальных случаях, боюсь, говорить нам не о чем.

— А с девушкой, живущей в вашем доме, нам найдется, о чем поговорить?

— Только в том случае, если вас вдруг интересует моя любимая поза, но я вам ее и так могу сказать, — отрезал маг. Свои права он знал и мистического трепета перед Третьим отделением не испытывал. Магрит сделали весьма приличную метрику. А у Наклза имелось приличное количество денег. Они бы выкрутились без лишних сложностей. К тому же, маг совершенно не переносил, когда его пытались запугивать. Калладским специалистам до надзирателей в имперских тренировочных лагерях все равно было далеко. И он сам давным-давно вышел из нежного возраста четырнадцати лет.

— А мы считаем, что вы укрываете террористку, и наш агент подтверждает…

— Ваш агент — помощник аптекаря Тирье. С тех пор, как на него трижды падала сосулька, когда он шнырял под моими окнами, молодой человек здорово поумнел. Я уверен, свои рапорты он теперь просто сочиняет. И получает за это деньги. Очень безопасно и разумно.

Зомберт тяжело вздохнул и засунул руку в карман сюртука.

— Вот только давайте не будем скатываться в пошлость, — фыркнул Наклз. — У меня тоже есть оружие. А ваше не выстрелит.

— Ну, мы же культурные люди, — ухмыльнулся Зомберт и извлек из кармана фотографическую карточку. С нее на мага глядела темноглазая женщина в шляпке с мягкими полями. Женщина улыбалась и нюхала навечно оставшуюся цветущей астру. — Знаете ее?

— Конечно. Это Абигайл Фарессэ, — Наклз не был настолько глуп, чтобы отрицать знакомство с дамой, из-за которой в свое время получил по лицу и единственный раз в жизни стрелялся.

Зомберт смотрел на мага как-то уж слишком пристально:

— А вам совсем не интересна ее судьба?

— Совершенно, — честно ответил Наклз. Собственно, эта судьба не представляла для мага такой уж загадки. Насколько он знал господина Фарессэ, развода тот бы не дал. В лучшем случае Абигайл могла остаться вдовой без средств к существованию, поскольку уж над завещанием муж-рогоносец бы потрудился. Маг, впрочем, сделал все, что мог, и окончательно самоустранился из этой истории достаточно давно. Жизнь Абигайл его больше ни в коей мере не касалась.

— Странно. Мне представлялось, что у вас были… дружеские отношения.

— Довольно странно предъявлять мне ваше воображение.

Зомберт явственно поморщился:

— Послушайте, любезнейший. Я, конечно, понимаю, что вы замечательно талантливый кесарский маг, у вас второй класс и все такое. Но это никак не выводит вас из-под юрисдикции уголовной полиции, понимаете?

— Понимаю. Поэтому не ворую, не продаю наркотики и убивал только тех, на кого мне прямо говорили «фас!» уважаемые господа из верховья табели о рангах. Все «фас» запротоколированы, напишите в Седьмое отделение, возможно, грифы снимут и все вам покажут.

— Вы хотите продолжить разговор о госпоже Фарессэ в Эгрэ Вейд?

Наклз вообще не хотел продолжать разговор об Абигайл Фарэссэ, ни в тюрьме, ни в ресторации.

— Не путайте понятия уголовного преступления и греха. За адюльтер, на моей памяти, наказывали только королев и придворных шлюх. Как вы понимаете, это не тот случай. И, кстати, с моей стороны будет весьма сложно доказать супружескую неверность: я никогда не был женат. А за, гм, дружеские отношения с чужой женой в кесарии можно смело арестовать каждого третьего.

Зомберт остался спокоен, точно статуя какого-нибудь древнего божка:

— Замечательно, что вы мне все объяснили. У вас есть два варианта: либо вы сейчас в виде любезности идете со мной, либо я сделаю все возможное, чтобы дальше красноречием вы блистали уже в Эгре Вейд.

Наклзу этот выбор нисколько не казался принципиальным. Ему угрожали сперва Магрит, потом Абигайл, а там могли еще и Дэмонру припомнить. Ничего из перечисленного магу существенных неприятностей не доставило бы: ну купил липовые документы, так Магрит пока ни на кого с бомбой не прыгнула. А дуэль вообще еще следовало доказать: один мещанин съездил по морде другому мещанину, вот уж сенсация. Такие истории чаще разрешались штрафами, чем клоунадой у барьера.

Другое дело, что перед Наклзом стоял худший тип идиота — идиот исполнительный. А мага добивала слишком сильная мигрень, чтобы он состязался в упорстве с полицейским бульдогом.

— Там, куда мы едем, найдется таблетка от головной боли?

— Да.

— Тогда едем.

Закрытый экипаж с опущенными занавесками мягко катился по улицам, изредка громыхая на ухабах. Из последнего Наклз, сидевший в компании двух жандармов, сделал вывод, что они удаляются от центра города. Путь занял не меньше часа. Маг, впрочем, заметил, что две кочки повторяются с небольшой периодичностью и решил, что его возят кругами, скорее всего, вокруг какого-то здания. От всех этих шпионских игр Наклза с юности воротило, но он, разумеется, молчал. Третье Отделение играло в Третье Отделение, что с них взять.

Наконец, экипаж закончил свое кружение и остановился. Один из сопровождающих Наклза мужчин извлек из кармана пальто большой черный платок и стал складывать так, чтобы получилась повязка на глаза. Маг без любопытства наблюдал за этими приготовлениями.

— Вы ведь не возражаете? Это необходимая предосторожность.

Жандармы демонстрировали прямо-таки завидный оптимизм. Когда Наклза в последний раз перевозили «с предосторожностями», у него на глазах была повязка из освященного в церкви бархата, на голове — мешок, и, наверное, литр успокоительного в крови. Третьему Отделению следовало поучиться у своих темных рэдских коллег. Если, конечно, молодчики действительно работали на Третье Отделение, в чем у Наклза оставались некоторые сомнения. Сейчас его явно тащили куда-то по частному поручению.

— Не возражаю, — бросил он.

Лет десять назад близкие друзья нынешнего канцлера Рэссэ повадились вызывать Наклза на дом, чтобы он помогал врачам откачивать благородных отпрысков после очередной передозировки. Маг знал престижный дачный район «Серебряное кружево» как свои пять пальцев. И полагал, что его привезли именно сюда. Хотя бы потому, что у местных жителей была примерно такая же манера долго и муторно возить его по городу, когда реальный путь занял бы всего минут двадцать.

В те годы, прежде чем окончательно разругаться с Рэссэ на почве, как ни странно, пегой суки одного кесаревого родича, Наклз сколотил очень приличное состояние. Хотя и чувствовал некоторую вину перед приютившей его державой: он считал, что здорово подпортил калладцам породу, спасая явно нежизнеспособные двуногие особи.

Окружающий мир скрыла плотная черная повязка. Потом распахнулась дверь. Запахло дождем, где-то вдалеке залаяла собака.

— Обопритесь на мою руку.

— Я все-таки не дама. Давайте ограничимся тем, что вы скажете, куда идти и предупредите о ступеньках.

Вылезти из экипажа Наклз сумел самостоятельно, хоть и медленно. Впрочем, торопились жандармы, а не он. Шагов через пятнадцать и впрямь обнаружилось крыльцо. Ступенек было всего три, из чего маг сделал вывод, что его сопровождающим хватило ума провести его в дом не через парадный вход. Как только дверь, мягко клацнув, закрылась за его спиной, Зомберт снял с Наклза повязку. Маг недовольно пригладил волосы и огляделся: вокруг царили тишина и полумрак. Окна оказались предусмотрительно занавешены, а плотные обои с золотым тиснением много говорили о толщине кошелька владельца дома, но о его индивидуальности — ровно ничего. Здесь могли с равным успехом обитать и почтенный министр юстиции, чей сынок злоупотреблял наркотиками, и светская дама, подцепившая сифилис, и просто благонамеренная старушка из древнего рода, сплавленная внуками подальше из особняка на набережной.

— Пройдемте, — весьма любезно предложил Зомберт. Наклз молча проследовал за ним через длинный коридор, на полу которого лежал ковер со сложным цветочным орнаментом. В воздухе сладко пахло жимолостью, и маг никак не мог отделаться от мысли, что этим ароматом хозяин хотел перебить какой-то другой сильный запах. В конце коридора обнаружилась деревянная дверь с позолоченной ручкой в форме львиной головы. Наклз окончательно убедился в наличии у хозяина амбиций и отсутствии — вкуса.

За дверью обнаружилась небольшая комната, полутемная, жарко натопленная, похожая на кабинет, но без единой книги. Там находилось двое. Один стоял у письменного стола, второй развалился на кушетке в глубине комнаты и вертел в руке бокал. Пламя свечей играло на камнях полудюжины колец. Наклз бы еще понял, если бы перед ним разлеглась томная балерина, но это совершенно точно был мужчина. Маска, конечно, скрывала лицо, но разворот плеч и размер закинутых на подлокотник сапог говорили сами за себя. А у стола расположился не кто иной, как канцлер Рейнальд Рэссэ.

Сукин лис за прошедшие годы почти не постарел. Наклз не то чтобы завидовал людям, которым выпала удача увидеть внуков и правнуков, но мысль, что эта сволочь его переживет, обожгла совершенно детской обидой.

Канцлер кивнул вошедшим, мужчина в маске сделал вид, что Наклза в комнате нет. Впрочем, маг не исключал, что тот находился под воздействием какого-то препарата и действительно его не видел. Наклз вообще придерживался весьма определенного мнения о светских львах с манерами кокоток.

— Проходите, Наклз. Присаживайтесь, — канцлер улыбнулся магу как доброму знакомому. Тот не заставил просить себя дважды — обещанной таблетки от головной боли он пока так и не получил — устроился в кресле, на которое ему указали, и стал молча ждать продолжения.

— Надеюсь, вы не сердитесь за этот маленький маскарад.

— Ну что вы. Я обожаю ехать куда-то на ночь глядя в компании жандармов. Очень, знаете, скрашивает серые будни.

— Вот и прекрасно, — прищурился канцлер. — Нам как раз нужна ваша помощь.

— Удивительное совпадение.

— Господа, постойте у дверей снаружи, — распорядился Рэссэ. Оба спутника Наклза молча вышли. Маг скрестил руки на груди и попытался убедить себя, что с такой головной болью можно жить. Виски сдавило как обручем, и в районе затылка начала скапливаться свинцовая тяжесть. — Наклз, мы же с вами старые товарищи, — мягко прошелестел канцлер. — Давайте же будем любезны.

— Можете приступать к любезностям, — магу стоило больших усилий не закрыть глаза.

— Мы всего лишь надеялись, вы поможете нам в решении одной небольшой задачки. Ничего сложного. И это разом избавит вас от многих забот. Та девочка — Магрит, Абигайл, Дэмонра — у вас так много проблем…

Наклз тихо фыркнул.

— А у вас в силу должности проблема одна — благоденствие кесарии. Видимо, решение уже найдено, если вы лезете в мою скромную жизнь.

— Дать ему в зубы? — вальяжно поинтересовался с кушетки мужчина в маске. Судя по голосу, он и впрямь находился в состоянии опьянения, то ли алкогольного, то ли наркотического. Зрачков с такого расстояния Наклз не видел, но поставил бы на последнее. Устав бороться с неизбежным, маг откинул голову на спинку кресла. Стало немного легче.

— Наклз, назовите цену, — спокойно проговорил канцлер, прошел к столу, налил в бокал вина и протянул магу. — У вас болит голова. Пейте. Оно не отравлено. Вы же не заставите меня его пробовать, правда?

При мысли о том, чтобы пить из одного бокала с канцлером, Наклза явственно затошнило. К тому же, маг был бесконечно далек от мысли, что Рэссэ станет лично травить его на чьей-то шикарной даче. Мертвым он не стоил ни гроша, а живым мог принести то, что Рэссэ называл «большим политическим дивидендом». А вот какая-нибудь дрянь вроде «успокаивающих травок» в вине вполне могла быть. Наклз от природы обладал неплохим обонянием и мог бы учуять посторонний запах в букете, но жимолость вокруг убивала все прочие ароматы. Магу даже думать не хотелось, какую дрянь пытались спрятать в этом доме.

Наклз залпом опрокинул бокал, не чувствуя вкуса. Канцлер наградил его укоризненным взглядом. Вне всякого сомнения, ему предложили замечательное вино необыкновенно удачного года и виноград для него выращивали на особенно солнечном склоне горы с романтическим названием, так что пить эту красоту следовало медленно, не забывая сопровождать процесс восторженными комментариями. Наклз впервые попробовал приличное вино в возрасте полных двадцати лет, и уже тогда перед ним стояла практическая задача протянуть как можно дольше с данной небесами печенью. Поэтому из всех напитков он действительно предпочитал чай.

После вина тиски на висках несколько ослабли. Маг отставил бокал и неприязненно посмотрел на канцлера:

— Даже проститутка не назовет вам цену, пока не выяснит, что именно от нее требуется. А я все-таки специалист еще более широкого профиля. Что вам нужно?

— О, всего только лишь совет.

На такую глупость Наклзу оставалось разве что поднять брови:

— За совет я беру по тому же тарифу, что и за выход во Мглу. Если только вы не хотите спросить про цвет галстука или что-то подобное…

— Профессиональный совет, — не поддался на провокацию Рэссэ.

— На предмет?

— На предмет будущего.

— Я не занимаюсь предсказанием будущего. Так что за подобным советом вам стоит обратиться к советникам. У вас таковых, если не ошибаюсь, штук пять только исходя из должности.

— Дело щекотливое.

— Понимаю. Если права качает министр — увеличьте ему оклад, а если содержанка — урежьте. Обычно это помогает. Если не поможет — попробуйте строго наоборот.

Сбоку щелкнул взводимый курок. Это господин на кушетке окончательно решил, что Наклз ему не нравится. Холеная рука с перстнями отплясывала в воздухе какие-то немыслимые кульбиты.

Маг не любил канцлера, но и глупцом его считал далеко не всегда. В вопросах собственной безопасности Рэссэ был предусмотрителен и надежен как Предел Зигерлинды. Он бы не заперся в одной комнате с вооруженным пьяным дураком. Иными словами, пистолет, несомненно, своевременно разрядили.

— Наклз, давайте поговорим спокойно. К вам обратились как к высокооплачиваемому специалисту. Обсудим гонорар.

— Я пока не давал согласия на работу, так что обсуждение финансовой стороны считаю преждевременной. И, к слову, я на пенсии довольно давно, вы знаете?

— Вам сказано: делать ничего не нужно. Только дать совет.

— Я вам не верю. Хотя бы потому, что прошлый мой «гонорар» был сформулирован как «оставьте меня в покое». Я выполнил работу, но в покое вы меня все никак не оставите.

— Ну… принимая во внимание ваше происхождение, у вас есть определенные обязательства перед кесарией и…

— Вот как раз и нет. Принимая во внимание мое происхождение и вашу роль в получении мной метрики, нас с вами могут повесить на одной веревке, по очереди. Вас — первым.

Рэссэ картинно воздел руки к расписному потолку, словно призывая небеса в свидетели, как проклятый маг доконал честного политика. А потом так же картинно извлек из-под полы старомодного сюртука плоский футляр размером чуть больше портсигара и протянул Наклзу.

— Откройте.

Маг пожал плечами и открыл. Внутри оказалась только белая ткань.

— И что это?

— Посмотрите.

Наклз достал из футляра узкую белую ленту с неаккуратной вышивкой. Воображения у него не было, поэтому смысла абстракции он в толк не взял. Маг с вопросом взглянул на канцлера.

— Как это понимать? Вам действительно нужна моя консультация в области моды?

— Просто скажите, отравлена эта вещь или нет.

Наклз сильно сомневался, что Рэссэ стал бы самолично таскать ленту, будь у него хоть малейшие подозрения, что на ней есть яд.

— Вы в очередной раз неверно оцениваете мою компетенцию, — прищурился маг. — И с подобным вопросом уместнее обратиться к химикам.

— Видимо, я неправильно сформулировал вопрос. Химики могут мне сказать, есть ли на ней яд — яда в традиционном понимании этого слова на ней нет. Вы можете мне сказать, умрет ли человек, которому принадлежит эта вещица.

— Тогда логично предположить, что нет. Если только он не вздумает ей удавиться, конечно.

— Наклз, сделайте нам такую любезность, — с нажимом произнес канцлер. — Проверьте. Мы будем весьма щедры.

Люди, считавшие, что можно заблаговременно узнать судьбу, заплатив за это деньги, всегда ставили мага в тупик. Особенно же его поражало, когда так думали те, чье образование значимо отличалось от трех классов сельской школы. Но государственные деятели, демонстрировавшие столь потрясающую наивность, просто повергали Наклза в черную меланхолию.

— Ни один человек на земле не сможет предсказать вам будущее, — убедительно, как двоечнику на экзамене сообщил маг. Наверное, именно эту фразу он в своей жизни говорил чаще всего. Даже чаще, чем просил заварить чай или перестать нести околесицу. — Я могу предположить некоторые вещи с определенной долей вероятности. Но последнее слово всегда остается за аксиомой Тильвара. А она не консультируется ни со мной, ни с кем другим.

— Сделайте то, что можете. Мы заплатим.

— Хорошо заплатим, больше, чем ты стоишь, — заикаясь, добавил человек с кушетки. Перстни сверкали так, что Наклзу резало глаза. Хотя, возможно, дело было в мигрени.

— У вас ведь с собой препараты? Если нет, я прихватил кое-что, — канцлер воплощал собой любезность и предупредительность. Наклз не верил политикам вообще, а излишне вежливым политикам, проявлявшим к нему доброе отношение — не верил втройне.

— Все необходимое у меня с собой, — с крохотной склянкой виссары и еще одним пузырьком с менее безобидным содержимым Наклз не расставался никогда. Пенсия — пенсией, но жизнь приучила его к неприятным неожиданностям. В принципе, его организм был отравлен настолько, что во Мглу он мог выходить и без препаратов, но вот об этом его таланте канцлеру знать точно не следовало. Виссару он носил с собой по большей части для отвода глаз. — Что конкретно я должен увидеть?

— Ничего сложного. Состояние последнего владельца ленты. На вчерашний день и, скажем, недели две назад.

«Ничего сложного» являлось очень даже сложной и к тому же незаконной процедурой. Во-первых, шпионить через Мглу имели права только маги, работающие в специальных отделах министерства внутренних дел. Во-вторых, спускаться во Мглу «глубже», чем на три дня, официально запрещалось. Рискнувшие спуститься редко возвращались оттуда и еще реже — возвращались оттуда в своем уме.

— Две недели назад — это уже Дальняя Мгла. Незаконная операция, если вы вдруг запамятовали.

— Но вы же там уже бывали? — невинно полюбопытствовал канцлер. Если бы у Наклза не раскалывалась голова, он бы непременно оскалился и предложил представить убедительные свидетельства и улики. Доказать такие вещи просто не представлялось возможным.

— Да, у меня там дача. Еще какие-нибудь приятные детали? — сухо спросил маг.

— Объект находится во дворце. Но вы ведь и там уже бывали, не так ли?

К сожалению Наклза, бывал. И драпал оттуда со всей доступной скоростью. Бесовы Вету его бы в клочья порвали, задержись он на лишнюю секунду. Мага и так сперва чуть не догнала явно мертвая собака на трех лапах, потом из стены выкатилась голова куклы, на проверку оказавшаяся головой улыбающейся девочки, которая очень хотела с ним поболтать, а потом Наклз все-таки добежал до знакомого помещения и рухнул в собственную тень, напоследок увидев, как к нему прыгает что-то изломанное и вообще мало напоминающее человека. Те еще догонялки.

— Да у вас денег столько не будет, чтобы мне за это заплатить, — фыркнул маг.

То, что он сделал ради Дэмонры, он не стал бы повторять, даже если бы город прямо сейчас начал проваливаться куда-нибудь к бесам.

— Нас с вами повесят на одной веревке, — улыбнулся канцлер. — Третьей повесят одну очень храбрую нордэну. Хотя, пользуясь вашей же системой, ее как раз повесят первой, вторым — меня, а вы на все это посмотрите напоследок.

— Вы вашей драгоценной шкурой не рискнете.

— Я, Наклз, имею достаточно друзей и денег, чтобы доказать, что вы с Дэмонрой меня запугали и я способствовал выпуску документов под давлением. Друзей и денег после этой истории у меня, конечно, станет существенно меньше, но я это переживу. Вы двое — нет. Поэтому лучше перестаньте тут строить из себя невинность, оплатой мы вас не обидим.

Старый лис показал зубы. Разумеется, фигурально. И какая-то печальная правда в его словах была.

— Координаты? — устало спросил маг.

— Четвертое апреля, семнадцать часов — Большой северный зал, это по главной лестнице на втором этаже, там вы бывали. Четвертое апреля, восемнадцать часов тридцать минут — малый кабинет в западном крыле дворца. Мои люди оставили вам «маяки», не заблудитесь. Ну, и вчера — двадцать третье апреля, четырнадцать часов, тот же кабинет, для закрепления результата.

Наклз мог бы спросить: «Объект?», но не стал. Ему и так все сделалось примерно понятно. Не нравилось магу только одно: Дэмонра вдрызг разругалась с кесарем именно четвертого апреля, после бала. Подробностей он не знал, но само совпадение настораживало.

— Наблюдать и не вмешиваться, — сообщил господин с кушетки.

У Наклза даже щека дернулась, так он ненавидел дурней, начитавшихся фантастических романов, где утверждалось, что из Дальней Мглы можно с необыкновенной легкостью исправлять настоящее и будущее. Если бы все работало именно так, Маргери в этом году выпустилась бы из гимназии.

— Обязательно последую вашему совету, — сквозь зубы пообещал Наклз и полез под мундир, где в специальных кармашках хранились две плоские склянки, справа — безобидная виссара, слева — нордэнский «поцелуй судьбы». Последний считался типичным «оружием последнего шанса»: после него обычно не просыпались, но дел можно было натворить немало.

Выдернув крышку из маленькой скляночки виссары, маг мрачно взглянул на канцлера:

— Вы, конечно, знаете, что, если меня поймают, вас я выгораживать не стану.

— Ну вы уж постарайтесь, чтобы вас не поймали. Я ведь мог бы попросить кесаря о возвращении ко двору… некоей особы.

«Вот уж это последнее, о чем я стал бы просить», — подумал маг, извлек карманные часы, раскрыл их, положил на колени, затем обвязал запястье обрывком красной шерстяной нитки — скорее по привычке, чем из каких-то практических целей: клубка он с собою все равно не взял — и сделал два глотка из бутылочки. Благоухающий жимолостью мир дернулся и поплыл, а потом где-то в районе затылка звучно ударил колокол.

5

— Боги надменные, холодно как, — пробормотала Немексиддэ, кутаясь в меховую накидку. Строго говоря, она несколько погрешила против истины: для весны на Дэм-Вельде как раз стояла на редкость теплая погода, градусов десять-пятнадцать. Но шквалистый ветер с Гремящих морей пробирал до самых костей. Ингмар не стал строить из себя истинного северянина и под презрительные взгляды чистокровных нордэнов закутался в зимнюю шубу, а заодно натянул шапку почти на нос. Конечно, данный предмет гардероба портил обзор и отчасти глушил слова, которые цедила с возвышения жрица Нейратез, но маг сильно сомневался, что услышит что-то ценное. Богоравная представительница богоравной расы по части публичных выступлений оригинальностью не отличалась. Неграждане и другие неполноценные представители рода человеческого, заполонившие Каллад, нагло объедали Дэм-Вельду. Шайка титулованных уголовников им потворствовала и только и думала, как бы урвать у жителей обетованной земли что-нибудь еще. В общем, родные апельсины были в опасности и взывали к немедленной защите.

— Разве мы не получили хлеб? — улучив момент, когда жрица выдохлась, поинтересовался маг у Немексиддэ. Та поджала посиневшие губы:

— Получили. Наши материковые коллеги в этом плане обязательны. С учетом запасов, до середины осени нам хватит. А в июле будет следующая поставка. Архипелагу голод не грозит.

— Тогда чего она опять орет?

— Просто она всегда орет, — в сердцах ответила Немексиддэ. По счастью, с флангов ее прикрывали Сигрдрив и Имлад, уже четверть часа ведущие неспешную беседу о каких-то хитрых патронах. В оружии Ингмар понимал очень мало, в патронах — еще меньше, но почему-то ему казалось, будто разговор затеян исключительно для того, чтобы они с Немексиддэ могли обмениваться мнениями, не опасаясь быть услышанными.

Маг серьезно сомневался, что стоило почти полчаса трястись в подъемнике, поднимаясь на головокружительную высоту, только ради ознакомления с богатым внутренним миром и политическими взглядами Нейратез. У Ингмара за десять с лишним лет знакомства с высшей жрицей сформировалось вполне определенное мнение о том, как именно можно решить ее проблемы. Всего-то и требовалось выписать из какого-нибудь материкового борделя специалиста широкого профиля. Другое дело, что магу сложно было представить сумму гонорара, которую избавителю следовало бы запросить за свои услуги. Ингмар подозревал, что столько денег на Дэм-Вельде не найдется, даже если сверху приплатить апельсинами.

Правда, при всем отвратительном отношении к этой вздорной бабе с непомерными амбициями, в смелости маг ей отказать не мог: сам он бы в жизни не полез на помост, с которого она обращалась к толпе. А вот Нейратез уходящее в бесконечность море и небо за спиной волновали мало. Жрица стояла, картинно раскинув руки, так что ветер рвал широкие рукава белого облачения во все стороны, и вещала. Если сбросить со счетов тот факт, что с точки зрения приземленного южанина она несла некий религиозно-философский бред, густо замешанный на идее расового превосходства нордэнов и, так и быть, калладцев над остальными неполноценными расами, оратором Нейратез была хорошим. Как он сам прекрасно сознавал, куда лучше, чем Немексиддэ. Наместница, при всем своем здравомыслии и умении вычленять главное, совершенно не могла говорить на публике и всегда читала по собственноручно написанной бумажке. Впечатление это производило не самое выигрышное. Особенно если сравнить подтянутую, ослепительно-белоснежную Нейратез и измотанную бессонницей Немексиддэ. Ингмару приходилось видеть карикатуры, изображающие жрицу и наместницу в виде роскошного белого альбатроса и ободранной скопы черно-белого цвета, с явным намеком на прокалладскую политику Немексиддэ. В чем-то Ингмар мог согласиться с художниками: альбатросы, как известно, имели неприятную привычку жрать падаль.

— И сегодня, в день начала весеннего сева, мы просим своих богов…

— Сеять позже начинать не пробовали? — сквозь зубы бросила Сигрдрив. — Опять ни хрена не взойдет.

— Традиция, чтоб ее, — фыркнул Имлад.

— У кого-то вместо мозгов — традиция, — Сигрдрив нахохлилась. — Может, наши деды и бабки в апреле уже вовсю миловались на сеновалах, но лично я, когда в следующий раз потащусь сюда, надену шапку. То, что Зигерлинда тысячу лет назад засеяла поле именно через месяц после весеннего равноденствия, не значит, что нам следует бросать семена в мерзлую землю.

— Скажи это Нейратез.

— Очумел? Да я быстрее с зеркалом договорюсь.

— Тогда помолчи, — пожал плечами Имлад.

Нейратез плавно воздела руки. На фоне светло-серых небес, темно-серого моря и огромных колоколов она сама выглядела почти богиней. Кроваво-красные бусы, полностью закрывавшие горло жрицы и спускавшиеся на грудь, тревожно горели. Было в этом ярком пятне на фоне серого дня что-то зловещее. Зрение Ингмар посадил еще в институте, и когда он впервые приехал на Архипелаг — в качестве то ли калладского наблюдателя, то ли разведчика — очки носить стеснялся: нордэны крайне брезгливо относились к малейшим физическим недостаткам. Тогда он впервые увидел Нейратез издали, неподвижно сидящей в кресле, и почему-то испугался, что у той перерезано горло. Позже он сработался с Немексиддэ, оказавшейся на редкость адекватной и вменяемой женщиной, плюнул на общественное мнение и надел очки, а также неоднократно пожалел, что первое впечатление о высшей жрице оказалось обманчивым.

— Наше небо любит нас, — завершила свою речь ритуальными словами Нейратез.

— Мое небо любит меня, — спокойно повторила Немексиддэ и почти вся толпа с ней. Ингмар смолчал. Серые нордэнские небеса не любили южан, тут сомневаться не приходилось.

Нэйратез направилась к спуску, с достоинством неся тяжелые складки белого облачения. Ингмар не первый раз от души пожелал ей сорваться, хотя и знал, что это бесполезно: от пропасти ее отделяло метра четыре, не меньше. Неожиданно жрица остановилась так резко, словно налетела на что-то невидимое. Отпустила платье и схватилась за грудь.

В первый момент Ингмар даже успел порадоваться, что у бестии, наконец, приключился сердечный приступ. Издали Нейратез никак нельзя было дать больше тридцати, а близко ему и всем прочим непосвященным она никогда не показывалась. Но маг давно навел справки и знал, что той стукнуло пятьдесят три. С такой нервной жизнью, пора бы ей уйти на покой. «Ну, тварь, я тебя прошу, упади не назад, а влево, чего тебе стоит?» Но Нейратез не упала. Она смотрела на самый большой колокол. Колокол медленно, как во сне, качнулся.

В тишине раздался звучный, полновесный удар. Затем еще и еще. Бил только один колокол — тот, что отлит в честь бога войны — остальные молчали. Все собравшиеся затаили дыхание. Маг почувствовал, как ему сдавило виски, словно он попал во Мглу. Ингмар ошарашено смотрел на колокол, понимая, что у него нет ни языка, ни веревки, за которую можно раскачать такую махину. Но махина качалась и звонила. Зильберг был атеистом, как и всякий порядочный калладец, однако в виде исключения мог допустить существование чудес, которые просто нельзя объяснить при текущем уровне науки. Божьего чуда по соседству с Нейратез он допустить не мог никак. Что бы там ни творилось, это скорее представляло собой какую-то бесовскую магию.

Жрица медленно и торжественно обернулась к толпе и раскинула руки в стороны. Ветер швырнул ее рукава назад, превратив их в трепещущие крылья.

Колокол снова ударил, громко и гулко, а потом звук растаял вдали. Опала белая ткань. Даже ветер стих.

— Еще до исхода зимы начнется война. На земле и на небе. Так будет! — гневный голос Нейратез далеко разнесся в наступившей тишине.

— Сука проклятая, — пробормотала ошарашенная Немексиддэ. — Ингмар, как она это сделала?!

— Не знаю, — еще успел ответить маг, а потом толпа начала нестройно кричать:

— Слава!

— Дэм-Вельда!

— Война!

У Немексиддэ задрожали губы. Ингмар ее прекрасно понимал: вся политика умиротворения, которую наместница проводила с переменных успехом последние десять лет, летела к бесам из-за десятка ударов колокола.

— Уходим, — пробормотала она. — Пойдемте отсюда скорее. Я… я не хочу смотреть на… на народные гуляния.

— Хоть бы сказала, с кем воевать будем, — прищурилась Сигрдрив. — Нас тут триста тысяч, считая стариков и младенцев. Любопытно, кому с ее точки зрения мы способны накостылять…

— Да ей бы хоть со всем светом — и то мало, — отозвался Имлад.

Ингмар оглядывал толпу. Радостно вопили далеко не все. У кого-то лица были такие же растерянные, как и у него самого. Он понятия не имел, как Нейратез это сделала, но своего она добилась: Немексиддэ, кутаясь в меховой плащ и кашляя, быстро спускалась из отведенной ей ложи.

К подъемнику они почти бежали. Этого он позволить не мог.

— Немексиддэ, — Ингмар, наплевав на субординацию, подхватил наместницу под локоть, заставляя сбавить шаг. Тактическое отступление ни в коем случае не следовало превращать в паническое бегство.

— Проклятая сука, — тихо и отчетливо сказала Немексиддэ. — Ты себе не представляешь, Ингмар, что она только что вытворила.

Очень примерно, но Ингмар представлял. Скорее всего, белая красотка нашла какого-то идиота с магическими способностями и отправила его во Мглу. Посредством пули в сердце, то есть единственно доступным для Дэм-Вельды путем.

Если это действительно был единственный доступный способ. За десять лет Ингмар ни разу не потрудился это проверить, потому что любые контакты с Мглой находились под жестким запретом. Ученые каким-то образом подсчитали, что они ускоряют наступление на острова Гремящих морей, которые и так приближались быстро.

А Нейратез оказалась тварью умной и Гремящих морей не испугалась.

— Она обманула некоторое количество дураков. Теперь я прошу тебя не драматизировать.

— Ингмар, ты страшно ошибаешься, — медленно и с расстановкой сообщила Немексиддэ, оборачиваясь. В синих глазах стояли слезы. Он в жизни своей не видел, чтобы Немексиддэ плакала. И даже мысли не мог допустить, что та способна разрыдаться от злости. Видимо, причина лежала где-то еще. — Лучше бы это действительно оказалось чудо.

— Но это никакое не чудо. У меня до сих пор виски ломит. Это Мгла.

— Тогда мы все покойники, — меланхолично заметил Имлад. Сигрдрив длинно и разнообразно выругалась.

Немексиддэ оперлась о боковую стенку подъемника и безнадежно смотрела на серое без блеска море, к которому они медленно приближались. Мимо мага пронесся какой-то шальной буревестник, почти задев его крылом и обдав холодом. Ингмар подошел к углу площадки, и, крепко держась за поручни, чуть высунулся наружу. Зильберг терпеть не мог высоту, а высота на Дэм-Вельде, где море отличалось от неба или земли только оттенком серого, выглядела особенно страшной. Маг запрокинул голову и увидел именно то, чего увидеть не хотел: гладкий свинец внутренней части колоколов. Там действительно не было ни языков, ни веревок.

А какая-то малопонятная бесовщина, до полусмерти испугавшаяся Немексиддэ, была.

— То, что они выкинули отличный ярмарочный фокус, а мы его не поняли — это плохо, — поморщился маг. — Но ни одно правительство мира не объявит войну только потому, что где-то забил колокол, считающийся голосом бога. Сейчас не Темные века. Божьего посланца отправят к бесовой матери еще на этапе, когда он только будет искать провиант и фураж, шатаясь по интендантам.

— Ингмар, в какой колокол она звонила?

— В колокол бога войны, или я ошибся?

Немексиддэ нервно усмехнулась:

— Ты впервые на моей памяти говоришь, как оптимист, Ингмар. И, прости, как южанин.

Маг задумался. Обычно проблем со знанием быта и нравов нордэнов у него не имелось. К работе с северянами Зильберга готовили с института, когда поняли, что у способного паренька хорошая память, плохое сердце и крепкие нервы. Ингмар на последнем курсе ночи просиживал над нордэнской историей и мифологией. Из мифологии, правда, были старательно вымараны имена богов: таких подробностей жители Архипелага иноверцам не доверяли. Но даже из этого пропущенного через «цензуру» источника маг вынес твердое убеждение, что миром у нордэн правит не кто иной, как бог войны. Ошибки быть не могло. Вряд ли ледяных великанов ударами палицы валила богиня плодородия или бог милосердия.

— Ваш верховный бог отвечает за войну?

— Наш верховный бог отвечает за твердыню, на которой зиждется мир.

Ингмар нюхом чуял, что Немексиддэ имеет в виду не товарно-денежную или банковскую систему и даже не причинно-следственные и пространственно-временные связи, к которым сводили реальность профессиональные маги.

— Твердыня, на которой зиждется мир, зовется Справедливостью, — явно процитировал что-то Имлад, потому что телохранитель Немексиддэ вообще редко говорил сложными предложениями. Ингмар почти сразу вспомнил источник: Время Вьюги, священное писание нордэнов. С его точки зрения — сборник злых сказок даже не с серой моралью, а вовсе без таковой. Кровосмешения, блуд, убийства…

— Справедливость, — под тихий скрип механизма и крики птиц повторила Немексиддэ. — Эта безмозглая сука раскачала не тот колокол, который следовало раскачивать.

К моменту, когда дно подъемника коснулось крупной гальки пляжа, страсти уже относительно улеглись. Сигрдрив существенно обогатила познания Ингмара в нордэнской брани, которую он полагал хорошо изученной. Куда там. Телохранительница обложила жрицу так, как на памяти мага пьяные кучера друг дружку не крыли. Зильберг, положа руку на сердце, не понимал ее беспокойства, как, впрочем, не понимал и Нейратез. На его взгляд куда логичнее было бы просто оборвать через Мглу веревки подъемника, избавиться от наместницы, а потом устранить оставшихся сторонников «умиротворения» по одиночке. А жрица вместо этого выкинула какое-то сомнительное чудо с колоколами.

Вообще, большинство обитателей континента считали нордэнов ненормальными. Ингмар, как человек, проведший на Архипелаге почти треть своей жизни, точно знал, что так оно и есть.

Немексиддэ куталась в плащ, кашляла и нервным шепотом говорила что-то Имладу.

— Это конец, — расслышал Ингмар. — Конец всему.

— Убей эту…, - посоветовала Сигрдрив.

— Уже не поможет.

— Тогда обрубите телеграф, — внес свою лепту Зильберг. — А я постараюсь устроить хороший шторм, чтобы отсюда никто кроме нас не отплыл.

— Ингмар, Мгла…

— Немексиддэ, перемирие соблюдают или все, или никто. Таково основополагающее условие войны. Разумеется, в континентальном ее понимании.

Немексиддэ какое-то время шла молча, потом кивнула:

— Пусть будет шторм. Вечером и ночью через неспокойное море никто не поплывет. А утром у нас будет версия.

Но утром версии не было. В три ночи Немексиддэ, сидящая за столом и что-то быстро пишущая, зашлась в таком приступе кашля, что Ингмару стало не по себе. Маг оторвался от отчета, который собирался отправить в столицу, и обернулся.

Наместница торопливо спрятала под стол платок. Но в очках и с пяти шагов Ингмар ошибиться не мог: на платке темнели какие-то пятна. Немексиддэ попыталась сделать вид, что ничего не происходит, однако снова закашлялась. На этот раз ее трясло так, что маг молча встал, подошел к ее столу и приобнял за плечи.

— Воды?

— Откатали лошадку, — невпопад ответила Немексиддэ, откашлявшись. Ее платок и вправду покрывали многочисленные бурые пятна. Испугаться маг не успел, нордэна быстро заговорила, — Ингмар, вот ключ, открой несгораемый шкаф, бери все документы, телеграммы, вообще все, что есть в черной папке. Имлад сейчас отвезет тебя в порт.

— В порт? — механически переспросил маг.

— В порт. У меня там есть верный человек, тебя переправят на континент. От телеграмм избавишься по дороге, письма отдашь в кесарскую канцелярию. Ладно, не делай таких глаз — я прекрасно знаю, зачем они тебя послали. То, что ты десять лет соблюдал нейтралитет и не раскрыл нашей тайны, делает тебе честь. Я только поэтому и отправляю тебя в Каллад, не отравив ничем напоследок. Обычно мы не забываем дать на дорожку очень экзотические таблетки от морской болезни.

— Погоди, Немексиддэ. Я не понимаю. Утром будет огромный скандал. И там шторм. Почему я должен уехать сейчас?

— Потому что утром буря на море закончится, а Нейратез начнет новую на земле. И шансы пережить первую у тебя есть, а вторую… Наместница в компании южанина пошла против прямой воли богов, нарушила закон, открыла Мглу, устроила шторм, не позволила честным людям вернуться домой на ночь, обрекла детей и взрослых на простуды и ангины, ха-ха! — в голосе Немексиддэ прорезались нотки истерики. Речь стала быстрой и барабанящей, как падающие на пол бусины. — Устроили шторм, предали Дэм-Вельду, предали богов, предали все. Отправили в Каллад партию оружия авансом. Подняли всю бухгалтерию Вейды и еще нескольких высокодуховных красавиц. Они гнали оружие в Эйнальд, Ингмар, в ящиках из-под кильки! — Немексиддэ несколько раз судорожно втянула воздух, словно задыхалась. — У меня под носом прошла отличная государственная измена, а я только думала, как бы не дать всем перегрызться! Вот и вышло время думать. Завтра на Архипелаге будут стрелять. Уезжай сейчас.

— Отстреляемся, — возразил маг. Он только сейчас понял, как Немексиддэ, должно быть, устала. Она никогда не жаловалась, всегда бодрилась и обещала, что все закончится хорошо. Серьезность ситуации Ингмар осознавал и раньше, но вот страшно ему стало только сейчас. — Отстреляемся. Весь материковый Каллад поддержит не эту чокнутую фанатичку, а тебя.

Лицо Немексиддэ стало мертвым:

— Каллад лежит за морем. Он так же далеко отсюда, как рай. А стрелять здесь будут завтра. Нет, Ингмар, мы не отстреляемся. Да и не надо сюда никого. Ты мне обещал про электричество молчать, помнишь?

— Помню.

— Поклянись еще раз.

— Клянусь чем хочешь. А теперь успокойся. Я никуда один не поеду.

— Поедешь. Слушай меня. Про приобретенную порфирию знаешь?

— Разумеется.

Немексиддэ глубоко вдохнула воздух, словно собиралась куда-то нырнуть, и без единой паузы выдала:

— Так вот это не болезнь и не божья кара, или вернее это искусственно выведенная болезнь, если так понятнее, работа наша, боги не при чем.

— Что?!

— Наша. Лет тридцать назад, еще при Рэдум, думали так рождаемость на континенте и на Архипелаге выровнять в перспективе, а испытать решили на Западной Рэде — ее не жалко, и к империи поближе. Испытали, но оно… оно сработало не так, как должно было. Или случилась диверсия. Или наши биохимики просто где-то ошиблись. Или боги дали нам понять, что так не надо делать. И вместо бесплодия вышло… вышло вот такое, да еще и заразное. Потом мы бились над противоядием, но все, что получилась — дорогая и не всегда помогающая сыворотка Асвейд. Такие, Ингмар, дела. И Нейратез утопит весь Каллад в крови, только бы все это не вылезло на свет. Потому что за такие дела нас просто сотрут, не разбираясь, кто прав и кто не очень. Вернее, оставят без еды, и мы тут сами передохнем. Потому что при нашей рождаемости и смертности, знаешь ли, марш на запад никак не устроить. И почти вся наша техника на континенте работать не будет из-за Мглы. Надо перестать ей пользоваться лет на пятьдесят, чтобы мы могли, но… Но не надо, мы сами заслужили, Ингмар. Вот и все. Кажется, ты теперь о нордэнах знаешь втрое больше, чем коренные нордэны. Это тоже кесарю докладывать не надо, если… если только не начнется какой-нибудь еще загадочной эпидемии. Ингмар, я тебе клянусь, я люблю свой народ и свою землю как ничто больше. Но так нельзя. Мне кажется…. Мне кажется, мы перешли какую-то черту, которую переходить было нельзя. Она белая, Ингмар, эта черта, ее на снегу совсем не видно… — Немексиддэ глухо зарыдала, растирая слезы по лицу.

Ингмар потрясенно молчал. Он ее даже утешить не мог. Все это вообще звучало как-то излишне сильно для правды. Но он поверил.

Порфирия за последние тридцать лет выкосила не меньше двух миллионов, и это только в кесарии и по официальным данным. Мужчин, женщин, детей — всех без разбору. Это теперь она стала скорее болезнью социальных низов, а в начале эпидемии всем досталось одинаково. Ингмар вспомнил фотографии из газет: обожженные лица, пустые глаза, ровные ряды трупов, уложенных как манекены. В первые годы порфириков не лечили — лекарства не было. Убивали, сжигали, прах хоронили в специальных могильниках.

Два миллиона душ. Отличный взнос в переустройство мира. Ингмар не считал себя впечатлительным человеком, но отчетливо понял, что его мутит.

— Это ведь не Нейратез додумалась?

— Ингмар, Нейратез тогда лет двадцать исполнилось, — Немексиддэ кое-как отерла слезы и вымученно улыбнулась. — Разве важно, кто именно до этого додумался? Разве тем, кто придет за это спросить, будет важно? Это даже мне все равно.

Ингмар дернул щекой. Немексиддэ говорила дело: сидел какой-то человек над колбой, а потом через полмира чья-то кровь встала на дыбы. Да не было к бесам никакой разницы, как этого человека звали и сколько у него имелось помощников. Даже если бы их всех на дворцовой площади по очереди колесовали, как в Темные века. И даже если к ним прибавить всех, кто знал, и позволил, и кто мог знать, и кто должен был знать…

Электричество, давшее нордэнам преимущество в технологии, и запершее их на холодных островах. Порфирия, оказавшаяся неправильным решением задачки по уравнению рождаемости, если только они действительно решали задачку именно с такой формулировкой, потому что уровень смертности-то повел себя как надо. Ингмару даже думать не хотелось, что там найдется еще, если начать обдирать секреты Дэм-Вельды, как слои шелухи с луковицы. Он только знал, что сердцевина окажется ядовитая: Архипелаг убивал своих детей, медленно и верно, как те самые легендарные мельницы в небе.

Младенцы с уродствами, бесплодие, далекие песни Гремящих морей.

— И давно ты живешь с этим знанием?

— Гораздо дольше, чем хотела бы.

— Оно, надеюсь, худшее в твоем арсенале.

— Нет, Ингмар, худшее — это то, чего я не знаю. Я не знаю, что греет острова. Я не знаю, почему на Дальней Дэм-Вельде цветут яблони…

— Так это не легенда?

— К сожалению, это что угодно, но только не легенда. Легенды не убивают, Ингмар.

Немексиддэ резко поднялась из-за стола, прошлась к окну и кивнула на черное небо:

— Оно все еще нас любит, как думаешь?

— Не знаю.

— Завтра я узнаю, — нордэна нервно усмехнулась, несколько раз сцепила и расцепила пальцы и перешла на свой обычный деловой тон. — Письмо на столе. Отдай его моей племяннице в столице. Ее зовут Зондэр Мондум. Я видела малышку еще девочкой, но раз у ее матери хватило ума отсюда удрать, бросив титул и состояние, то и она не глупа. Отдай ей. Нет, Ингмар, не поднимай брови, ты знаешь наш язык. Но это шифр. Его ты не знаешь.

— Последовательность цифр означает буквы из имен ваших богов?

— Всегда ценила твой ум.

— Вы очень практичная раса. При всей вашей кажущейся… странности.

— Да. Передашь ей. А теперь уходи. Иначе завтра утром тебя привяжут к корзине, наполненной камнями, и бросят в море. С изменниками из ненордэнских семей так и поступают. Прощай, Ингмар. Мне… мне было необыкновенно приятно работать с тобой. Я сожалею, что твоя отставка оформлена именно так, — Немексиддэ снова согнулась в приступе кашля. — Давай, иди. Имлад ждет. У него семья, которую ему надо прятать. Не заставляй его ждать слишком долго, Ингмар.

Зильберг подошел к столу и открыл верхний ящик, безнадежно посмотрел на все лежащие там бумаги. Такую кипу унести ему ни по чем бы не удалось.

— Бери самое нужное. Остальное я сожгу не читая, — сообщила Немексиддэ от окна.

Ингмар взглянул на нее, постаревшую, иссохшую, бесконечно одинокую и все равно готовую драться до последнего. Предложение уехать под крыло к кесарю застряло у мага в горле. Он, ссутулившись, отвернулся и зарылся в бумаги.

Обстановка не располагала к долгим сборам. Ингмар взял только лекарства и пару документов. У порога он оглянулся. Немексиддэ все так же стояла у окна, глядя в беззвездное небо, словно искала там какой-то ответ. Ветер выл особенно тоскливо, словно прощался. Стекла позвякивали. Мертвый телефонный аппарат молчал. Маг отстраненно подумал, что телефон и телеграф заработают не раньше завтрашнего полудня. А о том, что будет на Дэм-Вельде, он, Ингмар, прочтет в газетах через неделю-другую, если, конечно, в пути его не добьет шторм и морская болезнь. Скорее всего, о Немексиддэ там будет только пышный и глупый некролог. Хотя все некрологи по государственным деятелям пышные и глупые.

— До свидания, Немексиддэ, — вытолкнул из себя маг. Нордэна даже улыбнулась:

— До свиданья, Ингмар. Передавай привет калладской весне. Мне кажется, скоро у вас будет цвести черемуха.

Черемуха и вправду скоро должна была зацвести.

Зильберг засунул озябшие руки как можно глубже в карманы и сказал единственное утешение, доступное магу, недавно побывавшему во Мгле:

— Мы, по всей вероятности, встретимся еще до того, как черемуха опадет в этом году. До свидания.

Немексиддэ всегда казалась ему умной женщиной. Она не стала спрашивать, где именно состоится встреча.

— Тогда до скорого, Ингмар.

6

На памяти Наклза случались выходы во Мглу и поприятнее. Первые минут двадцать после возвращения он вообще слабо воспринимал, что ему пытается втолковать мечущийся вокруг канцлер, и от всей души хотел послать его к бесам, но не мог даже слова произнести. Рэссэ опрыскивал мага водой, творил отвращающие зло знамения, тряс перед носом Наклза пузырьком с прозрачной жидкостью и делал еще какие-то столь же бессмысленные вещи.

Помимо того, что маг ничего не слышал за гулом в собственной голове, соображал он ясно. Например, он понял, что говорить правду не стоит ни в коем случае. И еще он понял, что живым из этой комнаты ему уйти не дадут, что бы он ни сказал. Учитывая его состояние, это был шах и мат.

Скорее всего, он не стал первым, кого канцлер отправил за информацией. Рэссэ никогда не путал пушечное мясо и профессионалов, так что от Наклза, вероятно, ждали закрепления результата. А результат выглядел просто до безобразия: кесарь умирал и вряд ли протянул бы даже до середины осени. И да, его убила ленточка без яда.

Наклз лишнего оптимизма не испытывал: Рэссэ, конечно, уже знал, каким путем лента попала к кесарю. Отрицать вину Дэмонры было так же бессмысленно, как отрицать, что солнце встает на востоке. Кто бы ни подставил нордэну, он сделал это очень грамотно.

Голоса доносились как из густой ваты:

— Он не слышит! Может, все-таки позвать врача?

— Погоди! Может, очухается.

— Мертвый он нам ничего ценного не скажет, ваш…

— Заткнись.

Канцлер снова склонился над Наклзом и поднес к его носу пузырек. Теперь маг узнал резкий запах нашатырного спирта. С трудом разлепив губы, он пробормотал:

— Воды.

Дальше стало несколько лучше. Маг, наплевав на этикет, залез в кресло с ногами, прижал колени к подбородку и стал ждать, пока его перестанет колотить. Рэссэ рядом едва не приплясывал от нетерпения:

— Ну что, что там?

«Живой кесарь, мертвый кесарь, буря во Мгле», — все происходило именно в таком порядке. Между этими значимыми вехами Наклз так же видел некоторые другие вещи, от которых его до сих пор разве что не передергивало. Самым неприятным в ситуации ему казалось то, что маг при всем желании не смог бы сказать, являлся ли городской погром, развороченный пулей лоб цесаревича и собаки, пьющие кровь из лужи прямо на улице, возможным сценарием будущего или просто его собственными детскими воспоминаниями, несколько модифицированными Мглой. Во всяком случае, это кошмары выглядели довольно реалистично.

— Там был бал, — огрызнулся маг, стуча зубами.

Пожалуй, из Мглы бал смотрелся даже красиво. Люди кружились, улыбались и не подозревали, что в бесцветном мире их осыпало не конфетти, а пеплом. Дамы и кавалеры двигались в такт музыке, которую не получалось разобрать за далеким грозным гулом. Наклз старался смотреть на танцующих, а не по сторонам — такое количество зеркал было настоящим адом для любого профессионального мага — и держаться ближе к центру зала. Кесарь с цесаревичем принимали поздравления у трона. Маг примерно представлял, что будет, если он попытается как-то воздействовать на правителя из Мглы — в прошлый раз его едва не убило «обраткой» просто за попытку привести того в доброе расположение духа — а потому только следил за ним, не приближаясь больше необходимого. Наклз сосредоточился на простых вещах, которым его учили еще в Аэрдис. Состояние сердца и состояние нервной системы, предрасположенность к ударам. Маг механически фиксировал то, что на профессиональном жаргоне называли «износом». Для человека тридцати с лишним лет кесарь сохранился более чем хорошо. У заметаемого серой метелью человека сосуды находились в скверном состоянии — подарок от пьяницы-отца — но умереть в ближайшее время он явно не собирался. Его сын с физической точки зрения и вовсе был абсолютно здоров.

«Вероятность скорой смерти от естественных причин не превышает стандартной погрешности», — мысленно подвел итог первичного осмотра Наклз. С вероятностью около девяноста девяти целых и девяноста пяти сотых процента кесарь умер бы, если бы ему не помогли. Оставалось накинуть стандартную вероятность успеха возможных «помощников», которая, с условием приемлемой работы охранки, не превышала десяти процентов. Причем это десять процентов закладывали явно из предосторожности: в реальности периодически убивали губернаторов, но ни одно покушение на кесарей пока не удалось, так что вычислить коэффициент эмпирическим путем возможным не представлялось. Наклз также всегда принимал во внимание семейные ценности и богатым людям накидывал еще процентов пять на бедных родственников, уставших ждать наследства. Но даже с этой надбавкой вероятность смерти кесаря не превышала шестнадцати процентов, а если мыслить реально — процентов трех.

На балу кесарь еще был живее всех живых. А вот дальше начались приключения.

— А еще? — не отставал канцлер.

— А еще ко мне прицепился «попутчик», — огрызнулся Наклз. — Скольких людей вы там положили, Рэссэ?

— Не ваше дело. Что случилось дальше?

— Бесы дери, вы могли меня предупредить, что уже отправляли туда людей? Дальше я удирал от трупа какого-то паренька, явно желавшего мне что-то сказать.

— Нас интересуют другие подробности, — холодно произнес человек в маске. Судя по всему, за время, которое маг провел во Мгле, тот успел несколько протрезветь. Наклз покосился на него без малейшей симпатии.

Подозрения, что он сидит в одной комнате с кесаревым младшим братом, посетили мага уже давно, а теперь они быстро перерастали в уверенность. Если верить тому, что Наклз увидел прежде, чем его швырнуло обратно в мир, великому герцогу Эдельберту совершенно не стоило радоваться близкой кончине старшего родича. Она приближала его не столько к короне, сколько к черной проруби в Моэрэн.

«Ваш брат умрет, вы умрете, наследник умрет, канцлер умрет, я умру, будет война». Это явно было не совсем то, что хотел услышать великосветский выродок.

— А дальше состояние здоровья наблюдаемого резко ухудшилось. По причинам, которые мне неизвестны.

— Что за чушь? Как так — вам неизвестны причины, Наклз?

— Я не врач, — сухо проинформировал маг. — И не ветеринар, — не удержавшись, добавил он.

Лицо Рэссэ дернулось и тут же приняло выражение благородной скорби:

— Вы очень злопамятны.

— А вы очень забывчивы. Ваша сука выжила, ваша светлость?

— Говорил я тебе, он узнает дом, — недовольно сообщил герцог. — Да, выжила. А теперь говори по существу.

Наклз спокойно относился к обращению на «ты» от незнакомых людей. Годы в Аэрдис вообще приучили его не реагировать на роскошных хамов самых голубых кровей.

Герцог навис над Наклзом, уперев руки в подлокотники кресла. Маг откинулся назад. Он совершенно не переносил запах псины.

— По существу. Ну же!

— Вы унаследуете то, что хотите, — пообещал Наклз. В голове у него вертелись обрывки нордэнских мифов. Там кто-то тоже унаследовал царство и царствовал в нем ровно три дня, а дальше царями стали уже волки и вьюга. На Архипелаге вообще сочиняли на редкость жизнеутверждающие сказки.

— Невероятно. Ты это слышал? — герцог обернулся к канцлеру и даже маску снял. Теперь Наклз мог видеть гордый профиль будущего венценосца. Большого любителя гончих псов, пушек и балерин. — Он не врет?

«Зачем мне врать, вы меня и так, и эдак убьете», — равнодушно подумал Наклз. Как ни странно, собственные безрадостные перспективы его сейчас не слишком волновали. Маг ощущал полнейшую апатию. Возможно, дело было в сложном выходе, а возможно, в том, что трехколесное кресло в приюте святого Ингмара с мерзким скрипом откатывалось в вечность. Если он видел правду, то ему не грозила старость, ни одинокая и забытая, ни сытая и счастливая — никакая.

— Вы станете регентом, — спокойно продолжил маг. — Вы, канцлер, министром внутренних дел.

Рэссэ, разумеется, оказался умнее своего подопечного и сразу прыгать горным козлом по комнате не стал. Глубоко посаженные глаза блеснули за стеклами очков:

— Министром внутренних дел?

— Именно, — кивнул Наклз.

— За это надо выпить, — провозгласил будущий регент и приложился к бутылке, подхваченной со стола.

— Объект, — Рэссэ решительно не желал называть кесаря кесарем, — объект можно спасти?

— Всегда остается ошибка, — пожал плечами Наклз. — В нашем случае это пять сотых. Во всех остальных случаях объект умрет.

— От чего?

— Разберетесь при вскрытии. Подробностей я не понял.

В этом Наклз, к слову, не соврал. Смерть кесаря сплели очень аккуратно и очень умно. Дремавшая в крови венценосца редкая болезнь, безобидное для большинства людей вещество, женщина, вероятности вокруг которой вдруг начали вести себя как попало.

Даже Вету не увидели бы в ее действиях никакой угрозы до момента, пока она не швырнула ленту кесарю в лицо, со скоростью падающей звезды превращая случайность в неизбежность.

Пожалуй, именно это и напугало мага сильнее всего: до последней поездки в Рэду Дэмонра не представляла собой ничего уникального. Нордэна как нордэна, железные принципы в герметичной упаковке, пуля в голову в тридцать пять лет. Наклз так хотел видеть ее женою Рейнгольда исключительно потому, что тот понижал ее шансы спиться и решить свои проблемы с миром коротко и радикально.

В Рэде ей не угрожало никакой опасности, он сам проверял. Только вот уехала она туда с одним набором вероятностей, а вернулась — совершенно с другим. Наклзу следовало понять это еще в момент, когда девяностопятипроцентный риск быть повешенной нарисовался там, где раньше и на половину процента не набралось бы. Но он был слишком напуган и занят, чтобы думать о вещах, на тот момент не являвшихся чисто практическими.

Если бы Наклз не знал Дэмонру треть своей жизни и не следил за ней, он, наверное, даже поверил бы, что кесаря убила совокупность случайностей. Выглядело это как самая натуральная злая судьба из сказок.

Канцлер взглянул на Наклза как-то уж слишком пристально. Потом негромко произнес:

— Ваша светлость, мне кажется, Азалия на втором этаже скребется, слышите?

Герцог прислушался. Наклз нисколько не удивился, когда тот услышал несуществующий звук и вышел. Маг внутренне собрался. Его, скорее всего, ждала пара последних вопросов и пуля. Вот только не сам же благообразный Рэссэ стал бы в него стрелять.

— Вы сказали правду?

— Что этот жеребец с куриными мозгами унаследует престол? Истинную правду.

— Чего вы в таком случае не сказали?

— Ваш протеже предъявляет права на горящий дом. Это бы ничего, но в подвалах горящего дома — пороховой склад.

— А мой пост министра внутренних дел?

— Такие же танцульки на минном поле. Я удивлен, что вы позволили втянуть себя в такое…гм… в такое мероприятие.

— Что вы имеете в виду?

— В наших с вами — и особенно в ваших — интересах, чтобы кесарь выжил. А этот великий герцог отправился лечить гонорею куда-нибудь к морю.

— Выражайтесь яснее, Наклз.

— Я видел бурю во Мгле. А во время бури — всякое. Не могу поручиться за то, что это не галлюцинации.

— Вы не отличаете явь от бреда?

— Во Мгле, которая сама по себе — сплошной бред? Увольте. Разумеется, нет. Даже если это бред, он был страшноватый. Ваш протеже будет регентом три дня, а потом его утопят прямо в Моэрэн. Я понимаю, эта субстанция не должна тонуть, но зимой и в мешке — потонет. Кстати, топить будут не только его, но и некоторых других членов венценосной фамилии. Их так много, что в лица я великих герцогов и герцогинь не помню, но дюжины две насчитал.

— Наклз, что вы такое говорите?!

— Это то будущее, спрогнозировать которое позволила Мгла. Впрочем, буря все закрыла. Вы хотели, чтобы я дал вам практический совет?

Рэссэ, до этого момента нервно расхаживающий по комнате, замер и скрестил руки на груди.

— Именно. Практический совет.

Наклз снова откинул голову на спинку кресла.

— Сделайте так, чтобы через три месяца у вас был заграничный паспорт. Продать все акции и деньги перевести в золото вы и сами догадаетесь. Других советов нет. Можете еще пойти в церковь, заказать молебен за выздоровление кесаря и отдельно проплатить вашему Создателю за то, чтобы я сейчас ошибался.

— Ясно, — кивнул канцлер. — Еще вина? Я принесу. Одну минуту.

Рэссэ взял канделябр и поставил его на подоконник. Может быть, хотел освободить стол. Но Наклз, сидящий как раз напротив окна, расценил этот жест по-своему.

— Рэссэ, я знаю, что такое винтовка с оптическим прицелом, — мягко и спокойно сказал маг.

Канцлер замер, потом очень медленно обернулся:

— Что?

— Я сказал, уберите свечу с подоконника.

— Наклз, ваши беспочвенные подозрения меня оскор…

— Хотите поменяться со мной местами? Нет? Тогда уберите свечу.

Канцлер посмотрел на мага совершенно диким взглядом, но с места не двинулся.

— Право слово, ну и глупость…

Глупость и вправду была та еще. Наклз свое отколдовал на ближайшее время, остался один в доме врага, а его пистолет, если смотреть на вещи трезво, годился только на то, чтобы застрелиться. Про первое Рэссэ мог и не знать, но про все остальное он знал гарантированно. Маг решил сделать то, что в жизни до этого делал только однажды и очень неудачно: пойти ва-банк. Он медленно прикрыл глаза и самым ледяным голосом, каким только мог, сообщил:

— Даже при ранении в голову мозг живет еще приблизительно семь секунд. Сердечный приступ я вам устрою за полторы. Как вам нравится такая арифметика, господин канцлер?

— Что? — опешил Рэссэ.

— Вы меня слышали. Отзовите стрелка.

— Наклз…

— Рэссэ, в прошлый раз вы вытащили меня из постели просто потому, что оперировали собаку этого сукиного сына. И он еще закатил мне истерику, поскольку у него, видите ли, больше никогда не будет щенков от чистокровной борзой. Я вообще склонен считать, гм, подобное девиацией, хотя ваши друзья — ваше дело. Ваше поведение не понравилось мне уже тогда. Но теперь вы зашли слишком далеко. Отзовите стрелка.

— Чушь и клевета, — сквозь зубы сообщил канцлер, и плавным круговым движением убрал свечу с подоконника. — Удовлетворены?

— Удовлетворен буду, когда окажусь дома, — сухо сообщил Наклз. — А вы выпишете мне чек. Впрочем, принимая во внимание последние события, гонорар я лучше возьму золотом. Пять слитков по триста пятьдесят унций стандарта «Гольденберг 112», и я про все забуду.

Канцлер прищурился:

— Вы на редкость беспринципный человек.

— У меня перед глазами имелся ваш блистательный пример. И вы не станете возвращать Дэмонру в столицу, Рэссэ. Если, конечно, вы хотите жить. И да, на тот случай, если задумаете какую-нибудь глупость. Полторы секунды — это очень мало. Полторы секунды на такую мразь как вы я всегда найду.

До дома в экипаже Наклза, конечно, никто не повез. Мага высадили у конки. Было около половины одиннадцатого вечера, так что домой ему предстояло возвращаться с рабочими массами. В каком-то плане это пришлось кстати. Конечно, конка безбожно тряслась и оказалась забита до отказа, однако лучшего места для уяснения мнения широких слоев населения по злободневным вопросам он бы вряд ли нашел. Притиснутый к перилам Наклз, никогда не покупавший картошки, узнал, что цены на нее к апрелю выросли вдвое против прошлого года. А еще подорожал керосин. А вот водка не подорожала. «Винной монополией» заведовал канцлер Рэссэ. В практических финансовых делах канцлер отличался большой смекалкой и не стал бы резать сук, на котором сидит.

Пути конной железной дороги лежали параллельно набережной, минутах в десяти ходьбы от нее. Наклз вышел на остановке, постоял минутку, дожидаясь, пока у него перестанет кружиться голова, и медленно поплелся к своему дому. Похолодало довольно сильно, и дыхание вырывалось клубами пара.

Зарывшись носом в заиндевевший воротник, Наклз мало что замечал вокруг, пока не услышал за спиной приближающиеся шаги. Каблучки стучали по брусчатке очень бодро и быстро. Даже в демократичном в этом отношении Каллад женщины, дорожившие своей репутацией, в темное время суток без сопровождения по улицам не ходили. Не то чтобы столица считалась опасной — как раз наоборот, это был относительно спокойный город — просто такое поведение шло в разрез со светскими условностями. Ну а жены рабочих, которые в это время могли ходить по улицам, не носили каблуков. Наклз недовольно подумал, что за ним увязалась проститутка, но оборачиваться не стал.

— Найджел, погоди! — окликнул его знакомый голос.

Этого совершенно не могло быть.

Маг вздрогнул и обернулся.

Наклз увидел Абигайл, когда меньше всего на свете этого ожидал. Он ее не вспоминал и вспоминать не хотел, а она вышла из темноты в светлое пятно фонаря. Растерянно улыбнулась, повела хрупкими плечами, поправила шляпку с мягкими полями. Смотрела молча, как будто чего-то ждала. Потерянная, одинокая и бесконечно чужая.

Маг знал, что лучшим вариантом стало бы пойти по своим делам и ничего не говорить. Но этикет требовал хотя бы поздороваться. Не сделать это — значило бы подтвердить, что Абигайл была не просто одним из его знакомых некромедиков, с которой магу просто довелось когда-то спать вместе.

— Найджел, здравствуй, — нарушила молчание она.

— Добрый вечер, Абигайл, — растерянно отозвался маг. Он не сомневался, что больше никогда не увидит этой женщины. А она стояла в пяти метрах от него, под фонарем, и явно ждала каких-то слов. Когда Наклз не знал, что сказать, он или молчал, или говорил то, что требовал этикет, в зависимости от ситуации. Молчать дальше делалось глупо, так что Наклз покопался в голове и извлек оттуда затасканное: «Надеюсь, вы здоровы?»

— Благодарю, здорова, — ломким голосом отозвалась Абигайл и добавила быстрой скороговоркой, словно боялась не успеть договорить:

— Он… он дал мне развод. Я пришла спросить — уже поздно?

Прямой вопрос требовал прямого ответа:

— Да.

— Я оставила детей с мужем и приехала сюда первым поездом. Это уже неважно?

— Да.

— Ты до сих пор меня не простил? — безнадежно уточнила Абигайл.

Дать на этот вопрос короткий и однозначный ответ оказалось не так просто.

Можно было бы начать с того, что он и не обижался, а кончить тем, что убивали и за меньшее.

— Найджел, ты простил?

Наклз не слишком любил копаться в моральной стороне вопросов. Простил, не простил — какая теперь разница? Это уже была история, и история омерзительная. Как раз такая, каких он не любил.

Ради Абигайл Наклз полную минуту стоял у барьера, пока ее муж, пустой и отчасти скверный человек, пытался прицелиться в неподвижного противника с тридцати шагов. День выдался ветреный, маг мерз и думал о том, что действительно может сейчас умереть. Очень глупым образом. Но Виктор Фарэссэ промазал. Наклз стрелял в воздух. Второго захода не состоялось исключительно потому, что господин Фарессэ умудрился едва не умереть от страха за свою драгоценную жизнь даже при таком выстреле противника. Дрожащим фальцетом он еще разок обругал Наклза лгуном, ублюдком и вообще разрушителем семейных очагов. Говорить тот мог что угодно: маг не пристрелил бы отца двоих детей, как бы его ни назвали. С Наклза бы позолота от чужих слов не осыпалась. Так что он, не испытывая желания еще минуту подставлять лоб под пулю, снова предложил денег. Фарэссэ, фальшиво протестуя, скрипя и брюзжа, наконец, согласился взять виру за нанесенное оскорбление. Спустя пару лет, Наклз задавался вопросом: а если бы он предложил тогда вдвое больше, решился бы супруг не просто замять скандал, а еще и Абигайл оставить в покое? Скорее всего, нет. По ее словам выходило, что она пыталась добиться развода три года. Впрочем, выйти за денежный мешок — не такой уж и полный — на территории Рэды и по рэдскому закону было полной волей Абигайл, она знала, чем такое заканчивается.

Так или иначе, Наклз единственный раз в жизни стрелялся. А потом сказал Абигайл, что готов взять на себя заботу о ней и ее детях — двоих мальчиках, о существовании которых та не сочла нужным его известить за год связи. Наклз узнал о них в день, когда ее муж влепил ему затрещину. «Затрещиной» это называлось только из вежливости — коммерсант был ростом примерно с него, но весил как три Наклза, так что с одного удара едва не своротил ему челюсть. Маг вообще не очень понимал, зачем устраивать эту клоунаду: дуэли мещан выглядели даже более глупо, чем дуэли дворян. Но, видимо, Фарэссэ то ли захотелось покрасоваться, то ли Абигайл озвучила ему какую-то другую версию своих отношений с кесарским магом второго класса.

Стал бы Наклз встречаться с замужней женщиной, зная, что у нее есть дети? Нет, не стал бы, тут Абигайл хитрила правильно. Но, когда все выяснилось, он все равно предложил ей кошелек, а при первой юридической возможности — руку и сердце. И свою фамилию отпрыскам. Чего Наклз не смог понять тогда и не понимал теперь — почему это не помогло. Абигайл мужа не любила, а деньги любила. Любила ли она его, Наклза, это и бесы бы не сказали, но он тогда думал, что да. Думал до момента, пока в один прекрасный вечер не обнаружил в доме записку, лаконично сообщающую, что Абигайл «запуталась, ошиблась и согрешила перед Создателем», а потому уезжает и просит ее не искать. Как будто полученной до этого исповеди на шести страницах было мало.

Наклз ни тогда, ни сейчас не видел смысла отказывать даме в исполнении просьбы. Другой вопрос, понравилась ли она ему.

— Простил. Просто теперь поздно. Доброго вечера, Абигайл.

— Найджел.

— Доброго вечера, Абигайл, — уже тверже повторил маг, поклонился и отвернулся. Газовые фонари освещали дома каким-то совсем уж потусторонним светом. Наклзу лишней минуты не хотелось оставаться на улице. Да еще и наедине с призраком из прошлого в шляпке, пришедшим по его душу с трехгодичным опозданием.

Каблучки Абигайл застучали следом:

— Найджел, я… я понимаю, что натворила, и ни о чем тебя не прошу. Я опять сняла ту же квартиру, в доме инженера Градена, ту же самую. Я просто не смогла иначе, она мне пять лет ночами снилась! Ты, если надумаешь, просто приходи, когда тебе угодно. Слышишь, Найджел, ты просто приходи, хорошо? Я всегда дома. Всегда!

Наклз невольно ускорил шаг, сложно сказать, из-за бьющего в спину ветра или голоса. Каблучки смолкли раньше, чем он свернул на свою улицу.

7

Первые полчаса после ухода Наклза Магрит страдала и казнила себя за бестактное поведение и черную неблагодарность. Устав страдать, сочла, что в конфликте всегда виноваты обе стороны, изложила свою взрослую и разумную позицию посапывающей на диване Матильде — стоило магу уйти, та стала как шелковая — и решила в порядке принуждения Наклза к миру почистить его пальто и приготовить вкусный ужин. Кулинарные таланты Магрит ничего выдающегося собою не представляли, но они вполне соответствовали взыскательности мага, который в жареном виде не мог отличить курицы от свинины, а свежей картошки — от прошлогодней. Вооружившись сковородкой, рэдка принялась за работу. В процессе ей пришлось пожертвовать Матильде, крайне правдоподобно сымитировавшей голодный обморок у ног хозяйки, добрую треть мяса, но в целом дело спорилось.

К восьми вечера ужин был практически готов. Магрит сняла передник, открыла кран, чтобы вымыть руки, и вдруг увидела, как кошка резко вскочила, выгнула спину и зашипела на дверной проход.

— Матильда, оставь эти выходки, — буркнула рэдка.

Кошка, не переставая шипеть, отступала вглубь кухни, пока не прижалась к ногам Магрит, отхаживая рэдку хвостом.

— Глупая киса, — в сердцах пробормотала Магрит. За окнами уже темнело. В гостиной свет не горел. Матильда громко шипела на пустой дверной проем, за которым угадывались контуры дивана, кресел и маленький коридорчик, отделяющий гостиную от библиотеки.

Магрит прошиб холодный пот: в темном коридорчике кто-то стоял. Она видела нечеткий контур человеческой фигуры.

Девушка механически потянулась за ножом, пытаясь вслепую нащупать его рукой на столе. Она просто физически не могла отвести взгляд от черного пятна в дверном проеме. Пятно, впрочем, оставалось неподвижным.

«Я рэдка, меня Создатель бережет. Я ничего не боюсь», — как заклинание повторила про себя Магрит, наконец, нащупав рукоятку ножа. Сердце у нее колотилось, как бешеное.

Самым страшным ей казалось то, что фигура не приближалась. Так и стояла между гостиной и библиотекой, совершенно неподвижно и беззвучно. Вероятно, тот человек тоже смотрел на Магрит.

Играть в гляделки непонятно с чем в пустом темном доме было не тем, чему в детстве пасторы учили благонамеренных рэдских девочек.

Магрит, не выпуская из руки нож, шагнула вперед. Первый шаг на ватных ногах дался тяжело, но дальше пошло легче. Бормоча молитву, девушка добралась до дверного проема. Оттуда — до столика посреди гостиной. Фигура не исчезала, но и не пыталась приблизиться.

Кошка за спиной исходила рычанием. Магрит, доковыляв до столика, замерла. Потом положила нож — тот негромко клацнул о каменную столешницу — извлекла из кармана передника спички и чиркнула. Быстро поднесла дрожащий огонек к масляной лампе в зеленом абажуре. По комнате разлился мягкий свет. Рэдка снова схватилась за нож и подняла глаза.

В коридорчике стоял Наклз. И невозмутимо читал письмо.

Магрит понятия не имела, зачем он портит глаза и что может видеть в такой темени, но это совершенно точно был Наклз. Может, не от мира сего, но все-таки свой и родной. Девушка с облегчением рассмеялась.

— Ну ты меня и напугал!

Маг медленно поднял голову. Не считая темных кругов под глазами, он выглядел вполне обычно, только чем-то запачкал волосы у виска, совсем чуть-чуть. Магрит немедленно захотелось убраться из-под холодного взгляда.

— Да, я поняла. Ты на меня обиделся, — буркнула она. Сердце колотилось уже медленнее, но ноги все равно подкашивались. Магрит оперлась на спинку кресла и добавила, — как решишь меня простить, приходи. Свинина стынет.

Маг молча вернулся к разбору писем.

«Ну и дурак», — раздраженно подумала рэдка. Сперва напугал до полусмерти, а потом еще и ни слова не сказал. «Пусть дуется и ест печенье. Поумнеет — придет. Точь-в-точь как Матильда».

Не дожидаясь ответа, которого все равно бы не последовало, Магрит вернулась на кухню. Уселась на стул так, чтобы не видеть дверного проема, уставилась в окно — из-за горящего света темная улица казалась нереальной, словно нарисованной — и стала мечтать, как удерет в Рэду, найдет Кассиана и поднимет там освободительную войну в духе Кайры. Прогонит калладских захватчиков. Встретит Наклза на поле боя — и картинно спасет ему жизнь. Чтобы знал, как обычные люди умеют любить и быть благодарными.

Изредка Магрит оборачивалась и поглядывала в гостиную. Маг маячил в полумраке еще около четверти часа, а потом исчез. Учитывая, что входную дверь не открывали, наверное, пошел к себе наверх, гордо страдать без ужина. Матильда, забившаяся в самый дальний угол, не вылезала. В общем, все Магрит бросили. От горя и обиды ей только и оставалось, что приступить к обгрызанию тщательно приготовленного и украшенного зеленью блюда самостоятельно. «Ну и бесы с тобой, с умным таким, ну и лопай там свое печенье!»

От еды Магрит отвлек звук открываемой двери. Она удивилась, кого могло принести в такой час, да еще и со своим ключом, и вышла в прихожую. На пороге стоял… Наклз.

Рэдка слабо охнула.

Маг стряхнул с волос морось и взглянул на Магрит.

— У тебя все хорошо? Эй, ты что, привидение увидела?

Рэдке понадобилась вся ее воля, чтобы не кивнуть. Наклз повесил плащ, недобро глянул на вывалившуюся в коридор Матильду, направился в ванную. Магрит как во сне наблюдала за этими простейшими действиями. Потом крадучись подошла к шкафу, у которого стоял ее вечерний «гость». Книги как книги. Однотипные корешки с золотым тиснением. Коллекция неувядающей классики. Магрит почти не удивилась, когда извлекла одну книгу наугад и обнаружила, что страницы не разрезаны. Ей плохо представлялся Наклз, читающий художественную литературу. Девушка достала еще пару книг и посмотрела на полку за ними. У самой стенки что-то лежало. Магрит протянула руку, пошарила у задней стенки и извлекла на тусклый свет связку писем.

Толстую такую, писем в двадцать, не меньше. Их аккуратнейшим образом перевязали ленточкой.

Магрит было не по себе и до этого, но теперь ей отчего-то стало по-настоящему страшно.

Шум воды в ванной стих. Оборачиваясь к Наклзу, рэдка механически сунула письма за спину. Она, конечно, и в мыслях не имела их читать. И честно собиралась убрать на место при первой же возможности, но только не на глазах у мага.

Наклз принюхался и улыбнулся:

— Вы с Матильдой мне что-нибудь оставили?

— Д-да.

— Спасибо. Я подумал, насчет твоей учебы. Если тебе так не нравится пансион Скульден, мы найдем другой. Где-нибудь в Виарэ, — Наклз говорил непривычно мягко. Предлагал компромисс и совместную выработку решения. Что-то было не так.

Магрит спрятала пачку писем под кофту, впихнула книги на место и бодро кивнула:

— Хорошо.

— У меня будет только два критерия, на которых я настаиваю, — все также добродушно сообщил маг. — Во-первых, приличная учебная программа. И — предельная удаленность от столицы, во-вторых. Видишь ли, Магрит, наверное, в этом году будет очень слякотная осень и очень холодная зима.

Рэдка и не думала спорить. Она накрыла на стол и, сославшись на головную боль, ушла в спальню почти сразу. Там впервые в жизни заперлась — до этого ей и в голову не приходило так сделать — достала пачку писем и развязала ленту. На пол изображением вниз упала фотокарточка. В углу по диагонали красивым почерком с завитушками было написано «с любовью, А.» На рэдди. Магрит удивилась. Перевернула фотокарточку.

Оттуда, чуть склонив голову на бок, улыбалась приятная женщина лет тридцати. В аккуратной пухлой ручке с совершенно детскими ямочками она держала огромную белую астру.

Глава 2

1

Прибывшая с Архипелага Ингрейна Ингихильд вполне соответствовала худшим ожиданиям Зондэр. Эта снежная лисичка еще в гимназии умела пройтись по грани между оловянным солдатиком и фарфоровой куколкой. Причем так ловко, что каждая категория видела в ней родственную душу, а кости менее удачливых предшественников под ее каблучками хрустели тихо и пристойно. И она не теряла времени даром, развивая свой талант. Трудно было предположить, что за обаятельной улыбкой, точь-в-точь как у Кейси — а они приходились двоюродной теткой и племянницей по материнской линии — скрывается человек холодный и бездушный. Не удивительно, что люди, задумавшие что-то раскопать, прислали именно ее.

Для Зондэр, увы, эта кандидатура являлась наихудшей и по личным причинам. Они вместе учились, не виделись пятнадцать лет, и она бы предпочла не видеть Ингрейну еще столько же. Встретить человека, которому она сумела безнаказанно причинить зло, пожалуй, оказалось даже хуже, чем того, кто безнаказанно причинил зло ей. Кое в какие подробности Зондэр Наклза посвящать не стала, но это не значило, что она их не помнила.

Сложно сказать, что отличало Ингрейну Ингихильд от всех прочих. Та не была ни самой родовитой девочкой их класса, ни самой богатой, ни первой ученицей, ни даже просто красавицей — и все-таки выделялась. Она держалась особняком не потому, что с ней не хотели дружить и играть, а потому, что ей, очевидно, самой в голову не приходило, что так можно. Ингрейна не давала списывать и не списывала, не подсказывала и не принимала подсказки, очень прилично фехтовала — даже Магда проигрывала ей в трех случаях из пяти — и никогда не скрывала своего отношения к людям и вещам. Не злословила и не сплетничала, но, получив прямой вопрос, могла ответить так, что спрашивающий быстро терял охоту продолжать изыскания. Вряд ли кто-то когда-то слышал от Ингрейны вежливое вранье или неискренний комплимент: та или молча улыбалась, или била наотмашь, но никогда не становилась зачинщицей ссоры. Они могли бы сойтись с Дэмонрой — вопреки очевидным фактам, какая-то внутренняя общность у них имелась — но Зондэр это сближение вовремя заметила. Здорово его испугалась и, конечно, предотвратила.

Она уже в гимназии понимала, что Дэмонра, как и Магда — очень удобный жизненный таран, разве что в более изящной обертке. За нее можно было спрятаться и потом пройти там, где прошла она, в качестве благодарности прикрыв ей спину и убрав беспорядок. Благодарность, впрочем, с точки зрения Дэмонры вот уж точно не являлась обязательной — она шагала как шагала, а те, кто за нее уцепился, могли плестись с комфортом, пока ей не мешали. Зондэр в этом вопросе с собой оставалась честной: в отличие от подруг, она не родилась на свет идеальным автоматом для решения жизненных проблем. На протекции, родственные связи и иную поддержку ей рассчитывать не приходилось. И именно поэтому она с самого начала выбрала в друзья Дэмонру и Магду, а не тех, с кем можно обсудить искусство и элегическую печаль. Ингрейна Ингихильд, в чьем спокойном голосе при надобности позвякивала шашка или скрежетали мельничные жернова, тоже принадлежала к породе людей, способных проторить дорогу в жизнь, но она явно не собиралась брать с собой лишних пассажиров. И да, она — храбрая не бесшабашной Магдиной храбростью, а какой-то собственной, ледяной — больше подходила на роль человека, стоящего на стреме, пока друзья выцарапывают всякие вечные истины над дверьми директорского кабинета. Рядом с ней трусишка, которой нельзя было лишиться стипендии, очень сильно тускнела.

И этим Ингрейна Зондэр решительно не устраивала.

Спровоцировать ссору между двумя болезненно-честными девочками, которым исполнилось по тринадцать-четырнадцать лет, труда не составило. Они, к счастью, не подрались: Дэмонра, с ее огненной шевелюрой и соответствующим темпераментом еще могла бы выкинуть какую-нибудь глупость, но ее белокурая полутезка решительно отказалась переводить конфликт в плоскость смертоубийства. Дружба закончилась, не начавшись: в последних классах Дэмонра и Ингихильд почти не общались, не демонстративно, а скорее так, словно каждая чувствовала себя неловко. Строго говоря, они не расстались врагами — просто пошли каждый своею дорогою.

Не вмешайся Зондэр, наверное, пошли бы одной, но куда и как тогда пошла бы она сама?

Зондэр плохо помнила свои детские и подростковые мотивы, но иногда ей казалось, что она боялась Ингрейну еще до того, как та невольно сделалась препятствием, и, возможно, даже раньше, чем Зондэр вообще подружилась с Дэмонрой и Магдой. В любом случае, все их немногочисленные ссоры произошли уже после, и ей никогда не приходилось стоять против Ингрейны один на один. Та друзьями, к слову, не обзавелась. Зондэр ее такой и запомнила — одинокой фигуркой с белыми косами на белом платье, застывшей в отдалении, под яркими солнечными лучами. Через те лучи она, никому не кивнув на прощание, прошла за ворота гимназии, сразу в будущее. Связи ни с кем не поддерживала. Лет пять назад ходили слухи, что Ингрейну вроде бы сильно ранили в Сеали, но та выкарабкалась. Надолго уехала на Дэм-Вельду, а теперь вернулась.

Может, она давно забыла не очень красивую интригу пятнадцатилетней давности. Может, она ее даже не поняла. Но Зондэр все равно очень дурно провела ночь, предшествующую ее приезду. Ей снился урок фехтования, только сабли почему-то оказались заточенными, и к утру она не помнила, кто кого убил, а помнила лишь солнечные блики на стали, белые косички и кровь.

Возраст, как ни странно, пошел Ингрейне на пользу, превратив худую как жердь девчонку с бесцветными волосами в высокую, стройную и вызывающе красивую женщину. Зондэр, впрочем, поставила бы на корсет и мастерство портного — великолепное качество пошива формы бросалось в глаза. Безупречный макияж, идеальная прическа, перчатки такой ослепительной белизны, что ими, пожалуй, можно было бы пользоваться вместо фонаря в темное время суток. Только недоброе выражение светло-голубых глаз — Зондэр они всегда напоминали начищенные стекляшки — и осталось прежним. Увы, теперь неприятности, которые Ингрейна могла ей причинить, опрокинутой на передник чернильницей не исчерпались бы и с этим следовало как-то смириться.

Красотка прибыла в столицу только вчера, и, вместо того, чтобы ударно освежить впечатления о городе и сломать шею где-нибудь в процессе, направилась в штаб на следующий же день. Чем, конечно, жизнь Зондэр не облегчила. Возможно, при встрече стоило хотя бы изобразить радушие — в конце концов, Зондэр видела не незнакомку, а человека, с которым проучилась много лет — но первые секунды были упущены, а дальше это выглядело бы глупым и нарочитым. Ледяные глаза Ингрейны заледенели еще сильнее, но она улыбнулась. Так, что Зондэр сразу поняла: прощай белый передник, а Магде уже не нажалуешься.

Нежно воркуя с генералом Тиллем, известным поклонником высоких блондинок, Ингрейна осматривала свои будущие угодья. Как стало ясно по ледяному взгляду — охотничьи. Красотку явно отправили сюда с целью обнаружить крамолу, а та всегда выполняла домашние задания очень тщательно.

Наследство бывшей одноклассницы ее, увы, не радовало: документы ей еще предстояло изучить, но непосредственно в штабе нордэне не нравилось буквально все, от протертых ковров и плохо покрашенных батарей до скелетов розовых кустов под окнами. Но она, конечно, любезно прощала окружающим эти страшные непотребства, которые, несомненно, компенсировались навыками и выучкой полка. Зондэр делала все возможное, чтобы держать себя в руках и никак не комментировать завуалированные придирки, на которые новоявленная полковник не скупилась. Когда ее простили уже в двадцатый раз, Мондум поняла, что осмотр пора заканчивать, потому что даже присутствие сопровождавшего Ингрейну генерала постепенно переставало казаться нордэне значимым фактором, препятствующим скандалу. Видимо, пятнадцать долгих лет Ингрейна потратила на то, чтобы научиться отпускать шпильки, и преуспела. Раньше та говорила без обиняков. Но раньше в ее собеседниках не ходили генералы и ее плечи не украшали полковничьи погоны. Отдельный вопрос, за какие заслуги они ей достались в тридцать два года. Ее внешностью можно было бы объяснить благоприобретенный титул, но никак не воинское звание.

Обтянутый белоснежной перчаткой пальчик коснулся облупившейся краски на стене коридора.

— Никогда бы не подумала, что у расквартированного в столице полка имеются проблемы с финансированием. Или к данному полку особое отношение? Здание, кажется, постройки начала прошлого века?

— Конца позапрошлого, но оно в хорошем состоянии. Последний капитальный ремонт делали пять лет назад.

— По виду стен можно предположить, что все тридцать. С этим разберемся. Но сначала мне бы хотелось взглянуть на бухгалтерию…

«И проверить, не воровало ли прежнее начальство», — мысленно закончила эту невинную фразу Зондэр. Ингрейна вообще сделалась мастерицей тонких намеков, за которые хотелось убить на месте, даже когда их смысл оставался не вполне ясен. Если бы здесь присутствовала Магда, дэм-вельдская красотка не прожила бы и пяти минут. Но майор Мондум, лично наказавшая подруге «заболеть» на недельку, была из другого теста.

— Бухгалтерия и канцелярия — в левом крыле, на втором этаже, — сообщила Зондэр своим ослепительно начищенным сапогам. За бухгалтерию нордэна не беспокоилась: она каждый месяц лично проверяла, сходится ли приход с расходом. Следовало иметь очень много оптимизма, чтобы доверять подобные вещи Дэмонре.

— Прекрасно, вот туда и пойдем, а знакомиться с личным составом я буду завтра, — улыбнулась Ингрейна. — Мне бы хотелось получить более полное представление о том, что я увижу, заранее, если не возражаете. — Тилль не возражал, а Зондэр не спрашивали. Генерал выразил много надежд — как показалось обозленной Мондум, основные относились к тому, что красотка будет без колебаний обращаться к нему по всякому поводу в любое время дня и ночи, начиная прямо с сегодняшнего вечера. Полковник в ответ выразила много признательности и благодарности, ничуть не развеивая восторгов Тилля. Так откровенно кокетничать с человеком, годившимся ей в отцы, было попросту неприемлемо. Зондэр, во всяком случае, не стала бы поступать подобным образом, даже предпочитай тот брюнеток. Но, зная демографическую ситуацию на Архипелаге, ожидать от Ингрейны соблюдения приличий особенно не приходилось.

Когда генерал скрылся за поворотом коридора, улыбка упала с лица полковника как маска. Метаморфоза была невероятная. Только что блестевшие веселой бесовщинкой глаза вдруг сделались как тусклые стекляшки, на которых скука оставила серый налет. Нордэна в доли секунды растеряла все свое очарование и прибавила лет пять возраста.

— Полк должен быть построен завтра к десяти. С бумагами мне потребуется человек, способный дать пояснения.

Своей манере говорить с Зондэр, даже не глядя на нее, Ингрейна изменять решительно не желала. Не дожидаясь ответа — словно это ниже ее достоинства — она направилась в бухгалтерию. Спасибо хоть дверь за собой не закрыла. «Человек, способный дать пояснения» пошла за ней следом, искренне сожалея, что все лестницы остались позади. Ей уже даже Наклз никакой не требовался — сама бы столкнула проклятую гадину.

Такого шмона полк, надо думать, не видел со дня своего основания. Посчитанным оказалось каждое оцинкованное ведро, каждая автоматическая ручка, каждая банка кофе, выпитая офицерами, и расход краски на каждую печатную машинку. Полковник героически вгрызалась в счета за отопление и керосин, а Зондэр, сесть которой, разумеется, никто не предложил, стояла рядом и периодически отвечала на каверзные вопросы. При всей своей любви к роли манерной потрясательницы сердец, Ингрейна имела достаточно ума и здравого смысла. Убедившись, что ловить здесь нечего, белокурая красотка все же отправилась домой. Но не раньше полуночи.

Зондэр даже думать не хотелось, на что она будет похожа завтра утром, если немедленно не ляжет спать. К счастью, новоявленная полковник все же уехала, к Тиллю ли, к бесам ли с дьяволами — Мондум было все едино, лишь бы больше ее не видеть.

Испытание воли продолжилось с утра.

— Нам следует посетить столовую, построение в десять, а потом я бы хотела познакомиться с офицерским личным составом, — гостья с Архипелага так ни разу прямо не обратилась к Зондэр. Все ее слова предназначались то ли воздуху, то ли невидимому летописцу, уже заносящему имя нордэны в анналы истории крупными буквами. Во всяком случае, так это выглядело с точки зрения Мондум. Она не сомневалась, что это еще цветочки, а ягодки начнутся, когда генерал, решивший уделить белокурой прелестнице еще полдня, покинет штаб после построения.

Так оно и вышло. Откушав кофе с видом, точно этим она делает Зондэр огромную личную любезность, Ингрейна сообщила, что будет «принимать» офицеров в своем кабинете с трех часов. А до этого она ожидает, что полк будет построен на плацу. Судя по тону, речь шла не меньше, чем об аудиенции у кесаря в присутствии послов иностранных держав. Зондэр поинтересовалась «Разрешите идти?», и, удостоившись кивка, отправилась к себе, приводить расшатанные нервы в порядок перед вторым заходом.

Дальше Ингрейна качественно сменила репертуар и внезапно сделалась удивительно приятной и либеральной, правда, Зондэр она по-прежнему в упор не замечала. Цветущая, словно майская роза, полковник расспрашивала солдат об их жизни, мечтах и чаяньях, с удовольствием даря направо и налево доброжелательные улыбки. Зубы у нее и вправду были белые и ровные, грех такие не показать. Удивляло только то, как она с ее характером сохранила их в полном комплекте. Для полноты картины лучащейся обаянием Игрейне оставалось только воскликнуть «ой, братушки-солдатушки» и облобызать кого-нибудь с бородой поокладистее, но на такую крайность она все же не решилась: видимо, пожалела тщательно наложенный макияж. А вот Кейси Ингегерд проявление нежности досталось: увидев внезапно обретенную двоюродную племянницу, полковник очень натурально изобразила радость, подошла и трижды звонко чмокнула воздух около щек родственницы. Кейси, впрочем, тоже оказалась не лыком шита и так же выразительно чмокнула воздух.

Когда высочайший смотр закончился, Ингрейна направилась в кабинет и попросила до трех ее не беспокоить. Зондэр, согласно этикету, следовало явиться первой, но полковник недвусмысленно дала понять, что ждет Кейси Ингегерд. Та непонимающе пожала плечами и зашла. Через несколько минут вышла, красная как кумач, сбивчиво извинилась перед Зондэр за нарушение субординации и ретировалась, громко простучав каблуками на прощание. Видимо, родственное свидание не задалось.

— Майор Мондум, — тем временем раздалось из кабинета. Зондэр собралась как перед боем и вошла.

Ингрейна лениво поглядела на нее поверх бумаг. В руке она вертела очки, явно захваченные для солидности и предназначающиеся для разговоров с теми, кого на Архипелаге в лучшем случае именовали «южанами». У нордэны, к гадалке не ходи, зрение было идеальное. Других на Дэм-Вельде просто не держали.

— Я подпишу ваше заявление, — с прохладцей сообщила полковник, едва Зондэр показалась на пороге. — Вы можете быть свободны так скоро, как пожелаете. Например, с завтра.

Зондэр почувствовала, как к ее щекам приливает кровь. Всякой наглости полагалось иметь предел. Сталкиваясь с беспредельной наглостью, нордэна до сих пор несколько терялась.

— Я не писала никакого заявления, — после паузы возразила она.

Льдистые глаза Ингрейны блеснули:

— Да неужели? Какое… досадное недоразумение.

Это «досадное недоразумение» прозвучало как «упущение».

— Недоразумение, — уже спокойно подтвердила Мондум.

— Можем его исправить. Садитесь и пишите.

— Как вас понимать? — вообще, нордэны не обращались к нордэнам на «вы». Этикет Архипелага не предусматривал такого обращения. Оно применялось только к обитателям материка и, с точки зрения родовитых нордэнов, в принципе считалось скорее оскорбительным, нежели уважительным. Ингрейна с первых слов ясно дала понять, за кого она держит Зондэр, и та решила ответь любезностью на любезность.

— А так и понимать. Если вы не хотите быть уволенной без выходного пособия и пенсии, пишите заявление сейчас. Если у вас такие же проблемы с чистописанием, какие были у Карвэн, могу выделить орфографический словарь.

Зондэр медленно сжала и разжала кулаки, глядя сквозь Ингрейну. Начать скандал значило дать той в руки козырь. Мондум несколько раз глубоко вздохнула, успокаиваясь, и как могла холодно парировала:

— Я живу в столице более двадцати лет. Мое знание языка позволяет мне не носить с собой подобных предметов.

Карандаш в руках Ингрейны с треском сломался. А тщательно нарисованные губы нордэны впервые некрасиво скривились.

— Слушайте, Зоргенфрей или как вас там теперь зовут, говорю в последний раз — пишите заявление.

«Зоргенфрей» было фамилией отца Зондэр. Но она, как нордэна, имела право носить традиционный патроним, и тут уж не полковник решала. Ингрейне, видимо, просто захотелось очередной раз ткнуть Зондэр носом в то, как на Архипелаге расценивают поступок ее матери. Впрочем, для нее это не являлось секретом лет с восьми, когда мама и папа очень аккуратно объяснили ей, что к бабушке им ездить больше не придется, потому что на Архипелаге «слишком холодно для братика». Для замечательно смышленого, но от рождения имевшего дефект слуха братика и вправду нашлись бы места получше. Учитывая, что официально на Архипелаге рождались исключительно здоровые дети.

— Боюсь, мы друг друга не понимаем.

— Ни один из нас не имеет несчастья приходиться «другом» другому, — вот теперь Зондэр увидела девочку, с которой училась в гимназии, но никаких выводов сделать не успела. — Оставьте эти ритуальные танцы. Мне от вас нужна только отставка. Приличную пенсию я вам выхлопочу.

— Нет.

— Нет?

— Я не планирую выходить в отставку.

— Мне кажется, вы упустили тот момент, что ни Дэмонра, ни Магда больше не смогут оплатить ваш комфорт своими неудами, — Ингрейна не повысила голос, но в нем что-то изменилось. Зондэр вновь пришло в голову, что ее гимназическая операция по устранению препятствия прошла не так уж блестяще, и «препятствие» что-то поняло. — Таким образом, вы весьма скоро пойдете по статье «несоответствие занимаемой должности», и никакими пенсиями я заниматься не стану.

— Я не планирую выходить в отставку.

Ингрейна, наконец, сощурилась:

— Выражусь совсем доступно. Я не потерплю в штабе… людей, предпочитающих путешествовать верхом на чужих шеях. Да еще и бесплатно. Мне это будет тяжело и неприятно. — У Зондэр запылали щеки. Если бы Ингрейна, например, просто сказала, что не любит крыс, здесь возможна была бы полемика. Или дуэль. Но та, похоже, напротив попыталась заговорить по-человечески, и ее слова казались хуже самого грубого оскорбления. В них как будто скрежетала какая-то другая правда. Правда мельничных жерновов.

— Вы несправедливы.

— О моей справедливости мы поговорим, когда вы назовете мне хотя бы один ваш смелый и при этом самостоятельный поступок. Тот, в котором ни Дэмонра, ни Магда, ни кто-либо еще не брали огонь на себя.

— Судить тридцатилетних за то, что они сделали в возрасте четырнадцати, равносильно тому, что судить их за поступки, скажем, совершенные в прошлой жизни, — Зондэр надеялась, что голос у нее дрожал не так, как руки, которые она стиснула за спиной.

Ингрейна задумалась. Выглядела она как человек, неожиданно проснувшийся от странного шума. Потом медленно покачала головой и почти примирительно сообщила:

— Вы меня не поняли. Или я не так выразилась. Я вас не сужу. Я на вас не зла. Я всего только не желаю с вами работать. Поскольку я не вольна в своем назначении, и я здесь, уйдете вы.

— Вы не допускаете мысли, что мы сработаемся?

— Мы не сработаемся по причинам, озвученным ранее. Моя личная к вам неприязнь вторична, будь дело только в ней, я бы не стала настаивать.

В висках Зондэр гулко билась кровь. Отставка и пенсия — это прекрасно. Так выглядел бы лучший исход для нее: по Ингрейне было видно, что она живьем сожрет и не поморщится. Но этот исход, увы, не учитывал два десятка хороших ребят в очень плохой ситуации.

— Я хорошо знаю данный полк…

— Мне кажется, я ясно выразилась, — скривилась Ингрейна.

— Да. Вполне. Я тоже стараюсь выразиться ясно…

— Вы решительно отказываетесь уйти по-хорошему, я верно поняла?

— Я совершенно не понимаю, почему вы полагаете, что мы не можем вместе служить.

— Потому что я с вами вместе училась.

— Прошло более десяти лет.

— Вы за это время научились отвечать за собственные поступки самостоятельно?

— Так или иначе, я на своем месте.

Лицо Ингрейны выразило смертельную скуку:

— Хорошо, пойдем долгим кружным путем… Я не Дэмонра и не буду терпеть рядом с собой людей, запятнавших честь Архипелага.

— Видимо, мы с вами по-разному понимаем, что такое честь, — сухо заметила Зондэр.

— Это потому, что у вас ее не осталось, — охотно пояснила Ингрейна.

Самым смешным в этой ситуации было то, что, если бы Мондум Ингвин в свое время швырнула сына в море, как полагалось, они остались бы одним из наиболее уважаемых родов Архипелага. А Зондэр бы по своим мировоззренческим установкам мало чем отличалась от Ингрейны Ингихильд.

— У меня определенно не осталось чести в дэм-вельдском понимании этого слова, — с удовольствием подтвердила Зондэр. — Абсолютно никакой.

Светло-голубые глаза Ингрейны сузились в щелки.

— Прекрасный повод для гордости, который сойдет за неимением прочих. В таком случае, давайте выясним пару вопросов. Меня кое-что смущает в отчетности.

Вопрос «Неужели вы недосчитались банки кофе?» вертелся у Зондэр на языке, но она старательно молчала. В некоторых ситуациях такая тактика являлась наилучшей из возможных.

— Во-первых, у вас недопустимо высокая текучесть кадров. Двое офицеров уволились по собственному желанию только за последнюю неделю. Как вы это объясните?

— Насколько мне известно, причиной стали их семейные обстоятельства.

— А я считаю, что вы заметаете следы.

Зондэр мороз пробрал. Но она заставила себя твердо посмотреть в глаза полковника. Они были очень чистого голубого цвета, какой легче встретить у собак или волков, чем у людей.

— Следы чего?

— Нарушений дисциплины, разумеется. Я видела фотографии уволившихся. Весьма симпатичные мужчины, вы не находите?

Зондэр могла бы съязвить, насколько широки дэм-вельдские границы прекрасного, с учетом их демографии, но не стала. Ни Эрвин, ни Крейг не походили на красавцев.

— Вероятно. Никогда не задавалась этим вопросом.

— Будьте уверены, если кто-то из вас пользовался служебным положением, я это выясню, — чрезвычайно любезно пообещала Ингрейна.

Зондэр смолчала и на это. И благословила небо за то, что здесь не оказалось Магды. Та за такое заявление непременно подправила бы новоиспеченному полковнику носик. К слову, тоже очень недурной.

— И еще одно. Я не уверена, что все офицеры полка соответствуют своему высокому статусу. Я хорошо помню Магду Карвэн еще с гимназии. Девочка… не хватала звезд с неба. Весьма удивительно, что ей удалось закончить обучение с аттестатом, и совсем уж удивительно, как ей двенадцать лет спустя удалось стать майором.

«Весьма удивительно, что вам удалось дожить до полковника», — подумала Мондум. И снова промолчала. Подобных головомоек она не получала с гимназических пор.

— Я проверю служебное соответствие офицеров. Для начала, базовые знания тактики, математики и политической географии.

На такой набор Зондэр только и осталось, что глазами хлопнуть. Майор Мондум силилась вспомнить, что такое политическая география и когда она в последний раз была ей нужна.

— Вы меня слышали.

— Слышала. Позволю только себе напомнить, что у нас армия, а не балет.

Наманикюренные пальчики пробарабанили по столу:

— Позволяла напомнить вам Дэмонра Ингрейна, по всей видимости. Я не страдаю расстройствами памяти и в услугах…в услугах госпожи Зоргенфрей не нуждаюсь. Вам все понятно?

— Так точно, — щелкнула каблуками Зондэр.

— В таком случае, можете идти… госпожа Зоргенфрей.

Зондэр механически вышла из кабинета, моля небеса только о том, чтобы не закатить истерику первому встречному сразу за его порогом. Первым встречным, как назло, оказался Витольд Маэрлинг. Лейтенант в преддверии высочайшего смотра прихорошился и выглядел точно как картинка из журнала мод. Да еще и благоухал чем-то древесно-цветочным.

Они с Ингрейной составили бы замечательную пару. Зондэр наградила Маэрлинга самым ледяным взглядом, каким могла, и быстро пошла по коридору. Ей хотелось убраться как можно дальше от места, где ее так унизили.

— Майор Мондум, — изумленно окликнул ее Витольд.

— Я не знаю, что вы вытворили на этот раз, лейтенант, но разбирайтесь сами, — отрезала она, не оборачиваясь.

— Майор Мондум, прошу вас, подождите всего минутку.

В голосе Витольда прозвучала самая натуральная мольба. Иными словами, он как всегда очень правдоподобно врал. Зондэр сама не поняла, зачем остановилась. Села на подоконник, прижалась затылком к холодному стеклу и стала считать трещины на облупившемся потолке. До этого дня она наивно полагала, что, если она оставила Дэм-Вельду в покое, то и Дэм-Вельда о ней позабудет. Куда там.

Правда, оставалось непонятным, не испорть она отношения с Ингихильд много лет назад, набросилась ли бы та сейчас. Возможно, дело действительно было в личной неприязни, а не в чистоте крови и биографии.

Витольд извинился перед капитаном Глиром и первым зашел в кабинет. С полминуты висела звонкая тишина, нарушаемая только редкими перешептываниями среди ждущих своей очереди, а потом из-за дверей донесся исполненный благородного негодования вопль Маэрлинга:

— Ско-олько? Полторы?! Да не буду я с тобою спать, курва!

Зондэр резко обернулась. Из кабинета вылетел Витольд, на ходу оправляющий мундир.

— Нет, вы только подумайте! Полторы сотни в месяц! — возмущался он. — Да мне на ящик хорошего игристого не хватит! Из какой деревни эта белобрысая корова приехала?!

«Конец. И этого дурака уволят», — безнадежно подумала Зондэр. Хорошо, что в коридоре не было Магды, та бы обязательно развила сельскую тему, поднятую виконтом. Следом из-за дверей вылетела и объятая праведным гневом Ингрейна:

— Заявление на стол!

— Пошла к бесам, — отчасти даже благодушно посоветовал Витольд, сдувая с рукава несуществующую пылинку. Таким тоном он мог бы с утра отправить слугу за кофе.

— Это трибунал, — Ингрейна взяла себя в руки и перестала кричать. Правда, голос все еще звучал взвинчено.

— Вряд ли: вы не величество, — пожал плечами Маэрлинг. — А предлагать шпионить за сослуживцами… или вы мне все-таки спать с вами предложили? Я, простите, не понял.

Зондэр сильно сомневалась, что Ингрейна предлагала лейтенанту хоть что-то из перечисленного.

Полковник на секунду оторопела, столкнувшись с наглостью, явно не имевшей пределов и, более того, превосходящей ее собственную. А потом поняла, что следует принять срочные и энергичные меры. Пощечина прозвучала как выстрел.

Маэрлинг, с его опытом, наверное, мог бы увернуться, но он даже не дернулся и первую затрещину честно встретил. При попытке отвесить ему вторую, перехватил руку Ингрейны и резко опустил ее вниз.

Нордэна молча вывернулась — движение вышло красивое и стремительное, явно указывавшее, что последние десять лет та провела отнюдь не за столом — и потянулась к поясу. Зондэр оставалось только возблагодарить небеса за то, что кобура с пистолетом осталась на столе в кабинете.

— Трибунал, — уверенно повторила Ингрейна.

— Это вы меня ударили, а не я вас, — парировал Маэрлинг, коснувшись покрасневшей щеки. — Если я правильно понимаю, это дуэль. Присылайте секундантов.

Ингрейна вызвала Витольда на глазах доброго десятка людей. Отвертеться от поединка, не прослыв трусом в глазах сослуживцев, было совершенно невозможно. Полковник и сама это поняла.

— Вы мне за это очень дорого заплатите, — уже вполне спокойно сообщила Ингрейна. Она вообще редко повышала голос, но Зондэр вспомнила, что как раз сильнее всего боялась эту девочку, когда все кричали, а та говорила тихо и ровно. В этот момент в ее голосе слышался скрежет жерновов, которые мелют медленно, но мелко.

И вот тут Витольд Зондэр сильно удивил. Обычно добродушно-насмешливое и даже несколько озорное лицо лейтенанта резко стало взрослым и замкнутым. Мондум вдруг сообразила, что ему, наверное, все же несколько больше, чем двадцать лет просто потому, что последние четыре года ему не может быть двадцати. Хотя Витольд, определенно, относился к той породе людей, которой в любом возрасте семнадцать.

— Я — Маэрлинг, так что распиской возьмете, — с совершенным хладнокровием сообщил лейтенант. Зондэр никогда не слышала у него такого голоса.

Чтобы пристрелить кесарева племянника, требовалась не храбрость, а прямая глупость. Ингрейна побледнела, закусила губу, но все-таки довольно ровно сообщила:

— Не возьму. Самым лучшим исходом для вас будет, если я приму ваши извинения. Которые мне принимать очень не хочется. Так что вы даже доставите мне некоторую радость, обойдясь без них.

— Вас ждет немалая радость.

— Я приму ваши извинения, — с нажимом повторила полковник. — Или пришлю секундантов на третий день, считая с завтра.

— Пистолеты или шашки?

— Безразлично. Три дня.

— В таком случае, я, как вызванная сторона, выбираю пистолеты, — нежелание Витольда фехтовать с женщиной, уступающей ему ростом и весом, пожалуй, в данном случае играло виконту на руку, хотя знать он об этом не мог. Ингихильд выпустилась первой фехтовальщицей на три класса, и явно после этого всю жизнь не цветочки выращивала. А вот стреляла она хуже Дэмонры, во всяком случае, тогда.

— Я все еще весьма рекомендую вам выбрать извинения.

Что ж, возможность избавить полк от гостьи с Архипелага появилась и без Наклзовых штучек, однако голова Витольда Маэрлинга не представлялась Зондэр справедливой ценой. Ингихильд бы, несомненно, разжаловали за дуэль и отправили куда-нибудь очень далеко, но Маэрлинг отправился бы еще дальше.

Немая сцена длилась недолго. Полковник молча развернулась на каблуках и вернулась в кабинет, на прощание саданув дверью так, что со стен посыпалась штукатурка.

Витольд, снова превратившись в Витольда и широко улыбаясь, подошел к Зондэр. Вытянулся, щелкнул каблуками:

— Кажется, я употребил неподобающие выражения. Готов принять от вас любое взыскание, госпожа майор.

— Это было недопустимо и отвратительно, — ненатурально соврала Зондэр. Недопустимо — да, отвратительно — ну как сказать. А кто еще мог щелкнуть по носу богоравную, как не родственник кесаря.

— Вне всякого сомнения, — не преставал улыбаться Витольд. — Что меня ждет? Розы? Морковка?

«Глупая смерть в цвете лет!»

Зондэр почувствовала, что никак не может сдержать нервного смеха, и закусила губу.

— Розы, Маэрлинг, — выдохнула она. — Бесы дери, весна. Высаживайте розы. Как обычно. И, разумеется, стреляться я вам запрещаю. Я сегодня же напишу вашему отцу, поскольку не обладаю достаточным оптимизмом, чтобы рассчитывать на ваше здравомыслие.

— Пожелания по сорту и цветовой гамме? — Маэрлинг, паршивец такой, и бровью не повел.

— Розовые и желтые, высадить шашечкой, — мстительно сказала Зондэр. Ингрейну бы удар хватил от подобного безвкусия.

— Как прикажете, — расцвел виконт и танцующей походкой направился прочь, на ходу вполне приятным голосом намурлыкивая известный калладский романс:

«И той весной я влюбился без памяти В синюю сталь ваших глаз..»

Сталь в песне, определенно, была серая. Зондэр сама не поняла, отчего ей вдруг стало почти легко.

Нордэна поднялась с подоконника, оправила мундир и поглядела в окно, где из-за темных силуэтов елей косо падали солнечные лучи. Если верить орущим котам и поющему Маэрлингу, в Каллад и впрямь пришла настоящая весна. На исходе апреля.

Зондэр невольно улыбнулась собственному тусклому отражению в стекле.

«Подожди, Ингрейна, я тебе покажу, что такое работа с личным составом. Так покажу, что на Архипелаг вплавь безо всякого корабля удерешь, теряя на ходу детали туалета. Еще до того, как Маэрлинговы розы зацветут. Богоизбранная ты наша…»

2

«Здравствуй, Рыжик.

Если ты это читаешь, значит, хоть Рейнгольд не перлюстрирует мою переписку. Любопытно, ты стал дочитывать мое прошлое восторженное письмо до конца? На случай, вдруг ты уснул на второй странице: дальше я просто написала „Ах, как все восхитительно, спаситель мой“ три сотни раз. Рейнгольд, знаешь ли, велел мне быть многословной и убедительной.

Теперь пишу как есть.

По поводу моей глубокой благодарности за труды: мог бы не трудиться. Я тебе этой выходки не прощу. Другого бы еще простила за оговоркой „ну я же не знал“, а тебя — не прощу. Ты всегда все знаешь и прекрасно понимал, куда меня отправляешь.

Я лишний раз стараюсь не выходить на балкон — мне начинает казаться, будто семь метров — этого вполне достаточно, чтобы решить кое-какие фундаментальные проблемы мироздания. Но вид на море отличный, тут я в прошлом письме не соврала. Я говорила тебе, что ненавижу южное море? Эта паскудная синяя лужа и белые паруса на ней… На тарелочке такое безобразие бы еще смотрелось — а так хочется взять кисть и все перекрасить в серый. Ты знаешь, что на Дэм-Вельде серое море и черный песок?

Да ни беса ты, Рыжик, вообще не знаешь.

По поводу моего беспредельного счастья. Ну, тут светит солнце, дефилируют юноши и барышни в весьма таких завлекательных купальных костюмах, в подвале у нас коллекция неплохого игристого, а Рейнгольд бесконечно благороден и любезен. Я пока не определилась, кого хочу убить сильнее: его или тебя. Думаю, все-таки тебя: ты умнее и, как следствие, ты и виноват. Что еще добавить? Здесь рай. Так что я очень уместно ощущаю себя покойником.

У нас тут море, горы, каштаны, балы, фейерверки и вечный праздник. Если тебе вдруг так и не стало стыдно, прочитай еще раз. Я до сих пор в толк не возьму, как ты мог со мной так поступить!

Скоро вернется Рейнгольд, поэтому мне пора заканчивать.

Будь любезен, переступи через свою бесову гордость и чиркни мне хоть три строчки в ответ. Да, мне наплевать, будут ли там запятые.

P.S. Ты проклятый дурак с комплексом спасителя. Я очень тебя люблю.

P.P.S. Но при личной встрече все равно больно дам по шее.

P.P.P.S. На тот случай, если ты уже сплавил Магрит и не догадался спустить с лестницы Гребера. Матильда — кошка. Кошка — это покрытое шерстью животное на четырех лапах, которому совершенно без разницы, что показал твой тест на интеллект. Кошка не женщина, ее все равно надо кормить. Да, трижды в день достаточно. Нет, печенье она не ест. Да, если в доме есть только печенье, первый месяц она будет грызть печенье, а потом додумается загрызть хозяина. Да, ее уровень интеллекта позволяет ей это сделать.

Люблю тебя,

искренно расположенная тебя убить,

Д.»

Наклз перечитал письмо дважды, а потом аккуратно сложил и спрятал в нагрудный карман. Гребер, все время сидевший рядом с вопрошающим видом, опрокинул еще половину рюмки, хмыкнул в усы и поинтересовался:

— Жива наша барышня?

— Жива, — несколько рассеянно кивнул маг. Денщик Дэмонры, к гадалке не ходи, хотел узнать содержание письма. Проблема состояла в том, что Наклз никогда не умел внятно пересказывать бессодержательные тексты.

— У нее все хорошо? — пришел на помощь Гребер. Мужчина все еще был умеренно трезв, хотя пузатая бутыль рэдского самогона уже показывала дно. Наклз не в первый раз подумал, что и к тридцати семи годам какие-то вещи для него по-прежнему оставались непостижимыми. Греберу полагалось спать, а он сидел и даже вполне связно любопытствовал, что происходит в жизни его «барышни». — Или все плохо?

— Сложно сказать, — пожал плечами Наклз. — Она жива, здорова, сыта и крайне недовольна всем миром вообще и некоторыми людьми, его населяющими — в частности.

— Ох уж наша барышня…

— Да. Она также описывает пейзаж и сомневается в моих способностях прокормить Матильду. И передает тебе привет, — несколько приврал Наклз. Гребер, в конце концов, служил сперва Рагнгерд, а потом ее дочке почти всю жизнь и потому заслуживал хотя бы упоминания.

Денщик расцвел.

— Барышня тебя недооценивает: Матильда поправилась. Но она очень тебя любит.

«Матильда или „барышня“?», — мог бы уточнить маг, но не стал. Матильда исходила злобным шипением уже третий день, а «барышня» в письме обещала его побить и убить.

— Может быть, — неопределенно заметил маг.

— Не «может быть», а точно, — наставительно поднял палец Гребер. — Она, когда уезжала, так мне и говорила, мол, смотри за ним, чтоб у него печенье не закончилось. Только тебя из всех и вспомнила.

В этом была вся Дэмонра — наломать дров, едва не пойти на виселицу, чудом уцелеть, быть вышвырнутой из страны — и волноваться о том, достаточно ли хорошо он питается.

Гребер просьбу «барышни» исполнил, пусть и с некоторыми поправками на национальный менталитет, притащив с собой бутыль самогону и три банки соленых огурцов. Принимая немудреные гостинцы, маг с большим трудом удержался от улыбки. Так почему-то сложилось, что все люди, встреченные Наклзом на жизненном пути, делились на три неравные категории. Первые, что нормально и закономерно, хотели его убить, вторые, что еще более нормально и закономерно, — использовать в своих целях, а третьи почему-то — накормить. Его всегда бесконечно удивляло, что третья группа количественно превосходила и первую, и вторую.

— Она вернется? — с надеждой спросил Гребер.

Наклзу стало тоскливо. Разумеется, Дэмонра бы вернулась. Стоило всплыть истории с ленточкой, и нордэну мигом бы вернули в столицу для занимательных бесед в Эгрэ Вейд.

— Пока не может, — кисло улыбнулся он. Усы Гребера скорбно поникли. Денщик посмотрел в окно, за которым уже сгущались сумерки, и вздохнул:

— Ну, я тогда пошел. Ты ей как будешь писать, чиркни, мол, я тоже привет передаю, кланяюсь и желаю здоровья.

— Обязательно, — кивнул Наклз, прекрасно знавший, что ничего подобного он не напишет.

В прихожей Гребер, покряхтывая, влезал в видавшее виды пальто, чем-то напоминавшее перешитую шинель. Долго застегивал пуговицы дрожащими руками. Наматывал шарф. Потом попросил спичек. Наклз сходил на кухню за спичками, протянул Греберу коробок, щелкнул замками и открыл дверь.

И только когда денщик уже оказался за порогом, маг сообразил, что тому ну никак не могло не хватать на спички. Дэмонра всегда была щедра, чтобы не сказать «расточительна». Она вполне могла забыть упомянуть денщика в письме, но забыть оставить ему денег она не могла. Скорее всего, Греберу просто не хотелось уходить. Наверное, немного радости сидеть одному в холодном доме с видом на Моэрэн.

Буря во Мгле и возможная смута в столице отчасти страховали Наклза от смерти в богадельне, но от того же финала, что и у Гребера, его не страховало ничто в мире. Маг вспомнил потерянный взгляд Абигайл, одиноко стоящей под фонарем. Ее тоже ничего не страховало именно от такого итога. Наклза пробрал озноб.

— Гребер, постой!

Тот поспешно обернулся. Словно только и ждал оклика, как собака.

— Погоди. Апрельские ночи очень коварны, можно простудиться. Побудь у меня, пока не придет Магрит, она найдет извозчика, — Магрит ни за что не отпустила бы пожилого человека одного на ночь глядя. Закормила бы конфетами насмерть и извела бы вопросами.

— Ой, да надо ли…

— У меня еще в камине какой-то шум. Ты, кажется, топил дом Дэмонры. Не посмотришь?

Гребер просиял и вернулся. А вот Наклз стал быстро влезать в пальто.

— Скажи Магрит, я ушел проведать одну знакомую и буду поздно. Ужинайте без меня.

«Одна знакомая» — это было прекрасное определение для женщины, которая могла бы стать его второй женой, а стала потерянной где-то в доме связкой писем и нелюбовью к белым астрам.

Наверное, все вышло потому, что Абигайл встретилась ему в очень подходящее время.

Когда Дэмонра приволокла Наклза в Каллад, ему только что сравнялось двадцать семь, и он не хотел ровно ничего. Своей воли к жизни на тот момент у него было как у заводной игрушки, и роль этой воли на себя взяла молоденькая нордэна. Как-то она угадала, что, начни ее протеже сейчас бороться с обстоятельствами и собственными кошмарами сам, ничего от него не останется. Для превращения развалины в человека Дэмонра сделала все возможное и даже больше: достала редкие лекарства, просиживала с ним часы и дни, с изрядной жестокостью заставляла выходить на улицу, разговаривать, есть. Через год из этого едва не вышла форменная глупость, которая могла быть, а могла и не быть судьбой. Так или иначе, Наклз хотя бы вспомнил, что такое амбиции и на каком он свете. Пошел работать на Рэссэ, довольно быстро сколотил капитал, который инвестировал в дом на набережной. Такой дом подходил, чтобы поселить в него семью. На третий год пребывания в кесарии Наклзу уже хоть сколько-то хотелось жить, и он еще верил, что это возможно.

Тут-то и явилась Абигайл. Вполне подтверждая распространённый тезис о том, что где ад не справляется сам, он посылает женщину.

Дело было почти семь лет назад. Холодная, снежная зима подходила к концу, уступая место распутице и сырости. Наклз почему-то очень хорошо запомнил ту весну, хотя большую ее часть он провел в постели, борясь с ужасным кашлем и желанием упаковать вещи и раз и навсегда проститься со столицей. Началось все с того, что в середине марта — в необыкновенно ветреный даже для Каллад день — Наклза попросили ассистировать при операции. Иными словами, сынок какого-то большого чиновника умирал от передозировки, а Рэссэ вспомнил, что у него есть ручной маг на побегушках как раз на такой случай. До дачного поселка, где великовозрастный дитятко готовилось проститься с бренным существованием, Наклза доставили с относительным комфортом. Даже денег пообещали доплатить, если операция пройдет успешно. Все, что требовалось от мага — сделать так, чтобы сердце паренька выдержало. И он молча занялся своим делом, предоставив бледным от беспокойства врачам делать свое.

Наклзу это стоило трех полноценных выходов во Мглу за два часа, но, по счастью, представитель золотой молодежи оказался живучим, как и всякий паразит, так что операция по промыванию желудка и прочие манипуляции, о которых маг предпочел бы не знать ничего, прошли хорошо. Растроганный родитель через дворецкого выдал ему вполне приличную сумму в качестве «чаевых» и намекнул, что молчание — золото. Путь назад Наклзу предоставили искать самостоятельно.

По счастью, найти железную дорогу труда не составило. Труднее оказалось мерзнуть на платформе почти час, дожидаясь поезда. Наклз сел в вагон на пригородной станции. Был будний день, около часу пополудни, так что поезд, идущий от дачного поселка, шел почти пустым. Маг, предпочитавший тишину и одиночество, легко нашел свободное купе, устроился у окна и стал наблюдать, как в молочную даль уплывают заиндевевшие ели. За час он окончательно отогрелся, успел сгрызть миндальное печенье, запив его крепким сладким чаем, решил, что жизнь не столь уж отвратительна, и даже немного подремал.

На одной из станций — Абигайл потом говорила, что она называлась «Черный сад» — в его купе подсела пассажирка. Первым, что запомнилось Наклзу от той встречи, стал запах духов: от мехов дамы сильно пахло чем-то цветочным. Именно этот аромат Наклза, в силу профессии имевшего неплохое обоняние, и разбудил. Маг очнулся от дремы и увидел перед собой неожиданную попутчицу.

Сказать, что Абигайл Фарессэ была красива, значило бы несколько погрешить против истины. Красива в строгом смысле слова она не была, ни по калладским меркам, ни по рэдским, ни по каким-либо другим. Большой элегантностью Абигайл также не отличалась, а ее духи и вовсе вызвали у Наклза желание немедленно открыть окно, чтобы приторная мерзость выветрилась без следа. Но глаза у женщины и впрямь оказались темные и бездонные, от каких по юности кружится голова. Но Наклзу исполнилось тридцать и очей он успел навидаться всяких, так что голова у него не закружилась. Маг подметил и сетку мелких морщинок в их уголках, и не до конца прокрашенную седину у висков, и слишком уж крупные, чтобы быть настоящими, камни в сережках. Скорее всего, дама приходилась ему ровесницей, хотя и отчаянно молодилась, если судить по духам и румянам.

Но от нее исходило какое-то теплое обаяние. Его не получилось бы испортить никакими духами и сережками, как, впрочем, и подделать. Можно было прижмуриться и просто греться ее внутренним теплом, что Наклз, несколько ошарашенный, наверное, и проделал бы, но та разбила тишину, не дав ему прикинуться спящим:

— Прошу прощения, что нарушила ваше уединение. Я не хотела вас разбудить, — проговорила незнакомка. Она очень сильно смягчала «р». Калладцы рычали раскатисто. Наклз сам не понял почему, но сразу подумал о Рэде или даже скорее о Виарэ. Ассоциация с морем и солнцем сделал свое дело: маг не отказал себе в удовольствии прямо посмотреть в темные глаза. Густые и явно подчерненные ресницы отбрасывали тени и не давали разобрать их цвет, но он тоже казался каким-то теплым.

— Все в порядке, не беспокойтесь, — отозвался Наклз. Губ дамы за воротником шубки он не видел, а первым улыбнуться не рискнул.

— Видите ли, сейчас такое время, что в основном в столицу возвращаются одинокие тетушки, — на этот раз у мага не осталось сомнений, что женщина улыбается. — Я терпела разговоры о внуках три часа, но всякому терпению есть предел. Еще раз извините, я не хотела вам помешать.

Глядя на ее костюм, сложно было сказать, ехала она первым классом или вторым. Наклз, впрочем, предпочитал первый не из снобизма, а потому, что там исключались попутчики. Но он, конечно, не собирался информировать даму о своих пристрастиях. В конце концов, Наклз не просил кондуктора никого не пускать. Это настолько подразумевалось, что ему и в голову не пришло что-то говорить специально.

Заявись к нему какая-нибудь социально активная особь любого пола и начни вещать, маг бы, конечно, нашел как решить эту проблему. Но на то, чтобы выставить вон красивую женщину — или уйти самому — его не хватило. Наклз вновь вежливо заверил незнакомку, что все в порядке, а она, по счастью, извлекла из ридикюля дамский роман с многообещающим названием в духе «Невинность и соблазн» и погрузилась в чтение. Маг украдкой поглядывал на ее отражение в оконном стекле. Ему мерещилось что-то неуловимо знакомое в ее наклоне головы и чуть нахмуренных бровях. Пока Наклз думал, кого же ему напоминает эта дама — а знакомых брюнеток у него имелось не так много — она поправила локон и приложила к виску два пальца, словно напряженно о чем-то размышляла. Наклз как наяву увидел Элейну, разбирающую ноты, и быстро отвернулся. Ему сделалось дурно.

Наверное, маг бы провел все оставшееся время поездки в молчании, но сумевшая удрать от словоохотливых тетушек Абигайл и сама была не прочь поболтать. Роман наскучил ей довольно быстро. Маг очень скверно помнил, о чем она его спрашивала и что он ей отвечал: скорее всего, они вели ни к чему не обязывающий разговор о погоде и столице, пустой и бессодержательный, как заседания сената. Абигайл тогда даже не представилась. Наклза это, впрочем, беспокоило мало: он большей частью вспоминал Элейну и свою не самым удачным образом сложившуюся жизнь. Болтовня соседки по купе просто шла фоном к его мыслям.

Поезд миновал предместья столицы. Разыгралась метель. Женщина пожаловалась на калладскую погоду. Наклз, глядя на вихрящуюся за окном белую муть, любезно подтвердил, что климат и вправду отвратительный. Состав, наконец, добрался до вокзала. Абигайл торопливо оправила волосы, надела меховую шапку, поднялась, подхватила ридикюль и вышла, улыбнувшись и кивнув магу на прощание. Наклз не любил толчею, а потому предпочел подождать, пока толпа покидающих поезд несколько поредеет. Выходя из купе, он обнаружил на полу черепаховую шпильку с камнем, вероятно, оброненную его попутчицей. Маг поднял ее механически, прекрасно понимая, что вряд ли когда-то встретит женщину с поразительными глазами, одновременно черными и теплыми, снова и сможет вернуть находку. Он не спеша вышел из вагона, миновал коридор, спустился на платформу и сквозь крупные хлопья снега, медленно кружащиеся над землей — все, что осталось от лютой метели — увидел свою попутчицу. Она стояла у платформы, брезгливо поджав губы, а рядом скандалил с носильщиком высокий и крупный господин лет пятидесяти в круглой шляпе. По виду — типичный чиновник средней руки.

— На чемодане было ясно написано «Фарессэ»! — вибрирующим голосом, несоответствующим внушительной внешности, возмущался господин. — Вы мне за это ответите!

Носильщик только руками разводил.

— Вы тоже хороши! — обернулся господин к Абигайл. — Могли бы и не набирать столько платьев! Все мое жалование уходит на ваши тряпки, а вы еще и не способны хотя бы элементарно проследить за своими чемоданами…

— Ничего из багажного отделения пропасть не могло, — с прохладцей возразила женщина. — Вероятно, вышло недоразумение и чемодан найдется.

— И я, занятой человек, вынужден тратить свое время!

Наклз не любил даже театра, не говоря уже о семейных сценах, поэтому быстро развернулся и пошел к кругу, где стояли извозчики. Абигайл догнала его уже там. Вид у нее был такой, словно еще чуть-чуть, и она расплачется.

— Извините, вы не могли бы мне помочь? — она нервно поправила воротник. — Я совершенно не умею торговаться с извозчиками, а Виктор, — Абигайл осеклась и нейтрально закончила: — Я не умею договариваться с извозчиками.

Вопли Виктора долетали с платформы даже сюда. С носильщиками тот тоже договариваться, видимо, не умел. А Наклз на дух не выносил скандальных мужчин.

— Разумеется, — кивнул он, испытывая желание как можно скорее разделаться со всей этой глупой историей. — Куда вам нужно?

Женщина назвала адрес и отдала Наклзу смятую ассигнацию и пару монет. С учетом дороги, этого, конечно, выходило мало. На омнибус хватило бы с избытком, но омнибусы от вокзала шли забитыми снизу доверху. Маг слабо представлял себе, как дама в длинном платье будет ехать в такой толчее. Вряд ли ее, судя по всему, муж был настолько беден, что не мог позволить себе извозчика. Скорее всего, дело объяснялось скупостью. Впрочем, Наклза это все вообще никак не касалось.

Маг подошел к ближайшему извозчику — усатому мужику в полушубке — и обо всем договорился, приплатив от себя до нужной суммы. Он торговаться тоже не умел.

Абигайл виновато улыбнулась и поблагодарила. Маг хотел помочь ей забраться в сани, но решил не провоцировать Виктора на новые приступы красноречия. Тот как раз приближался, пыхтя и волоча за собою громоздкий чемодан самостоятельно. Наклз молча поклонился даме и пошел прочь. Оглядываться он не собирался, но все-таки оглянулся: Абигайл сидела, кутаясь в меха, а Виктор, по-хозяйски развалившись рядом, что-то ей втолковывал. Темные глаза на мгновение скользнули по лицу Наклза, а потом извозчик развернул сани, и они понеслись в другую сторону. Маг поглядел им вслед. Он вообще не был завистлив от природы, а в силу профессии прекрасно знал, что задавать вопросы в духе «почему с ними, а не со мной?» совершенно бессмысленно. Согласно аксиоме Тильвара, в реальность воплощался оптимальный вариант развития событий. Он вовсе не обязательно являлся наилучшим для каждого конкретного человека в отдельности. Все эти умные соображения не помешали Наклзу, глядящему, как локоны и меховая шапочка случайной попутчицы тают в белесой дымке, испытать безотчетную глухую тоску, какая бывает после тяжелых снов.

Впрочем, буквально через пару дней он снова свалился с температурой и кашлем, так что таинственная незнакомка отошла на второй план и затерялась где-то в последних метелях. Потом случился дождливый апрель и холодный май. Бывший некромедик Наклза благополучно женился и по настоянию супруги — тут маг был с ней полностью солидарен — ушел из профессии и переехал куда-то в провинцию. Наклз, предпочитавший выходить во Мглу без сопровождения, уже понадеялся, что его оставят в покое и все же позволят нарушать нормы безопасности самым официальным образом — он с большим удовольствием забраковал троих претендентов, формально за некомпетентность — но ему не позволили. Когда Наклз увидел в документах фамилию «Фарэссэ», он не вспомнил ни женщины, ни метели, и только скривился, решив, что ему на шею повесили очередного зануду с троичным аттестатом и пятеркой по нравственному закону, каким-то удивительным образом прорвавшегося сквозь ряды своих калладских коллег. Прочие выпускники медицинских институтов занимались чем-то более полезным, чем откачкой полумертвых вероятностников с последующим рассказыванием им добрых сказок в духе «все будет хорошо».

Второй раз в его жизни Абигайл тоже вышла из метели — на этот раз из черемуховой. Отряхнула с широкой темной юбки белые лепестки, улыбнулась и быстро опустила блеснувшие глаза, когда их официально представляли друг другу. Сердце Наклза не пропустило удар, мир не окрасился в розовые краски и вообще не произошло ничего такого, чему следовало произойти, если верить романтикам. Маг просто понял, что совокупности случайностей в мире бывают еще более странными, чем ему всегда представлялось.

Наклз сам бы не смог четко ответить на вопрос, о чем он думал, когда — при всем своем отвращении к скандальным историям — связался и в итоге оказался в постели с чужой женой. Как она ему ни нравилась, а ухаживать за порядочной замужней женщиной он бы не стал. Но Абигайл сделала все обязательные намеки и с десяток дополнительных. Более того, она охотилась, причем настолько явно, что это бесстыдство в какой-то момент даже становилось очаровательным. Наклзу вовсе не пришлось вести наступление на семейный очаг четы Фарессэ по всем канонам военной науки. Правильнее было бы сказать, что он просто позволил Абигайл себя соблазнить: ей эта игра нравилась, а его интересовал конечный результат, который при выбранной тактике оказался бы достигнут с наименьшими затратами времени и сил. Наклз с месяц честно сбивался на простых словах, отводил взгляд и вообще изображал святую невинность, которая дергается как от удара, даже когда ее просто слегка заденут рукавом. А затем в один прекрасный вечер с удовольствием доказал даме, что в своих оценках она в корне неправа.

Потом Абигайл, развалившись на его постели, курила его сигареты и покатывалась со смеху, как это он так ловко ее провел и какие мужчины все-таки лицемерные скоты от матушки-природы. Она вообще любила смеяться, и смех ее Наклзу очень нравился: красивый, грудной, но не театральный. Маг молча улыбался. Он и раньше догадывался, что Абигайл не станет сильно убиваться на предмет преступления, совершенного против семейной нравственности — да она готовила его с такой тщательностью, словно это было ограбление банка — и теперь думал, чем, по ее мнению, должен завершиться этот пикантный эпизод. На случай плохого варианта у него в ящике стола лежали прикупленные к случаю серьги с камнями такими же вульгарными, но хотя бы настоящими. Впрочем, хорошего для всех варианта не существовало.

— У меня, знаешь ли, могут быть ночные смены, нужно снять квартиру в районе, где мы работаем, — сообщила Абигайл, словно происходила самая естественная вещь на свете.

Сочувствовать мужу следовало до того, как ложиться в постель с его женой. Наклз кивнул, давая понять, что решит этот вопрос. Абигайл сказала что-то про обитателей тихого омута и снова засмеялась. Вот так и оказалась оформлена их маленькая житейская катастрофа.

Эта связь была во всех отношениях приятной и необременительной. Наклза не вполне устраивало лишь то, что их отношения представляли собою именно связь: он бы предпочел на Абигайл жениться и не делить ее со скандальным мужчиной, пятнадцатью годами старше них. Маг не то чтобы ревновал — скорее испытывал легкую брезгливость, больше физического толку, чем морального. Абигайл же проявляла чудеса изворотливости и оставалась с ним как минимум дважды в неделю.

Одно казалось ему странным: он еще в самом начале практически прямым текстом сказал Абигайл, что понимает двусмысленность ее положения и примет на себя нужные обязательства, если она решится что-то кардинально поменять. И Абигайл в ответ не спросила, женится ли он на ней, если она подаст на развод. Она хорошо проводила время, ее не интересовало будущее. Его оно интересовало, но он не беспокоился: для этого просто не имелось предпосылок.

Наклз верил, что за хорошие деньги Фарэссэ даст жене развод. Стоило только попросить. Абигайл же изо всех сил делала вид, что никакого мужа просто нет в природе, а маг не задался вопросом, почему так. Задался бы — может, не получил бы по морде при всем честном народе. По большому счету, за дело получил.

А десять дней спустя после той затрещины все было кончено.

По Болотной улице Наклз не ходил уже года четыре. Но память услужливо подсказала маршрут и маг, немного поплутав из-за одного неправильного поворота, вышел на узкую и плохо освещенную дорогу, с двух сторон облепленную четырехэтажными домами грязно-розового цвета. Несколько скрюченных деревьев мало улучшали пейзаж. Наклз миновал три строения и нырнул в арку, пахнущую тиной, хотя водоемов рядом не наблюдалось. Вход в доходный дом инженера Грабена был только со двора. В свое время они с Абигайл считали это серьезным плюсом. Он сам бы вообще никогда не выбрал эти трущобы в качестве места для свиданий, но Абигайл настояла. С ее точки зрения, заблудиться здесь мог даже профессиональный шпик, и это заявление очень походило на правду. Наклз предпочитал не знать, является ее умение запутывать следы врожденным талантом или продуктом жизненного опыта.

Крохотный двор, зажатый между четырех обшарпанный стен, тонул в мусоре: каких-то досках, дырявых ведрах, битом кирпиче, перегнившей листве. Маг, осторожно обходя лужи, насколько это позволял скудный свет из окон, пробирался к темной двери в подъезд.

За последние годы там мало что изменилось: та же зеленоватая краска на стенах, те же газовые рожки, та же вытертая до основы ковровая дорожка на полу. А вот консьерж — хотя, если судить по комплекции, скорее вышибала — сидел другой. Правда, от своего предшественника он отличался предельно мало. Парень окинул мага скучающим взглядом и, видимо, оставшись недовольным, лениво сообщил:

— На одну ночь комнаты не сдаем. Но белошвейки на третьем иногда принимают гостей.

Наклз брезгливо осмотрелся. Может, не так уж и ошибались маменьки, вопящие о падении столичных нравов. Четыре года назад это был не самый дорогой, но вполне приличный доходный дом. Проституток сюда на выстрел не пускали, опасаясь жандармов. Благо, для «белошвеек» и прочих специалисток имелись другие заведения, совершенно легальные.

— Я пришел навестить знакомую, — сухо ответил маг. Он давно привык лишний раз не произносить имени Абигайл. Да и та, наверняка, снимала жилье под чужим. По счастью, в таких местах редко спрашивали документы. — Тридцать пятая квартира.

На скуластом лице отразилась напряженная мыслительная работа. Потом консьерж посветлел и извлек из кармана мятую бумажку.

— Так это вам оставили.

Маг развернул записку и пробежал ее глазами. Там стояло только четыре слова «Ключ лежит где всегда».

Наклз кивком поблагодарил парня, присовокупив к своим благодарностям некоторое количество мелочи, и прошел на внутреннюю лестницу, узкую, темную и скрипучую. Раньше маг частенько пользовался пожарной, вьющейся по наружной стене. Та при сильном ветре вибрировала под ногами, но хотя бы не стенала при каждом шаге.

Четвертый этаж освещался предельно тускло. Наклз нисколько не сомневался, что во Мгле это место представляло бы свою точную копию. Вечером черты проходящего мимо человека получалось различить, только почти поравнявшись с ним. Это им с Абигайл тоже когда-то казалось плюсом. И еще то, что тридцать пятая комната располагалась в самом конце коридора, рядом с выходом на пожарную лестницу, и обычно туда никто не заходил.

Маг прошел коридор до конца, остановился у окна — стекло было разбито в нескольких местах, а одна створка хлопала — и, не снимая перчаток, полез под подоконник. Ключ действительно лежал там, где всегда.

Наклз повертел находку в руках, думая. Если Абигайл оставила ему ключ, значит, она по каким-то причинам не хотела, чтобы он стучал в дверь. Звонков в доходном доме, разумеется, не предусматривалось.

В свое время, когда Абигайл еще работала в Седьмом Отделении вместе с Наклзом, раньше половины десятого она не возвращалась. Какие сказки про ночные дежурства она сочиняла мужу, маг вообще всю жизнь предпочитал не знать. Так или иначе, они два с лишним года успешно делали вид, что никакого Виктора Фарессэ не существует в природе. Потом Виктор радикально напомнил о своем существовании, явившись на банкет и при всем честном народе показательно залепив Наклзу по лицу. Маг осознавал, что кругом виноват, но после такого уладить дело миром нечего было и думать: ну не в суд же он бы Фарэссэ потащил, чтобы тому выписали штраф за его разбитую физиономию. Наклз не слишком ценил свои социальные связи, довольно малочисленные, но, откажись он стреляться, двери в свет захлопнулись бы с таким грохотом, что, возможно, стоили бы карьеры не только ему, но и Дэмонре, которая вряд ли бросила бы друга. «Давайте, негодяй, убейте отца двоих детей!» — драматически воскликнул Фарессэ, получив от оппонента согласие на дуэль. Так маг на том же банкете узнал, что у Абигайл, много раз говорившей, будто «с этим человеком» у нее нет «ровно ничего общего», имелись дети от этого самого человека. Это ударило его гораздо больнее, чем затрещина.

Наклз честно подставил лоб под пулю, сам пальнул в воздух и ушел как оплеванный. Потом впервые в жизни поставил перед Абигайл простое и твердое условие: или она немедленно разводится, выходит за него и переезжает в его дом, вместе со всеми своими детьми и другими жизненными пожитками — Наклз разозлился достаточно, чтобы выразиться именно так — или она остается с мужем и на этом они ставят жирную точку. Абигайл кричала, била посуду, заламывала руки, плакала и клялась, что ее загнали в безвыходное положение, а Наклз сидел рядом, пил чай и делал вид, что упреки и тарелки до него не долетают. Вечер стоял ужасно холодный, лил дождь, все было непонятно.

Муж, скорее всего, тоже выдвинул перед Абигайл некий ультиматум. Во всяком случае, через неделю после дуэли Наклз получил от нее длиннейшее и запутаннейшее письмо на шести страницах, в котором та клялась в безграничной любви и сожалела, что уезжает. Маг разок пробежал его глазами и отправил в камин, не поверив ни единому слову: если бы любила, не уехала бы. Чтобы понять эту простую вещь, диплома не требовалось. Шесть листов клятв, покаяний, сожалений и признаний стали золой, а Абигайл уехала. Вот так все и закончилось.

Чего Наклз не понимал, так это зачем она вернулась. Калладцы со школьной скамьи зубрили, что войти в одну и ту же реку дважды невозможно.

Беда была не в том, что маг, придя сюда, делал глупость: вот уж глупостей они с Абигайл понаделали достаточно и гораздо раньше. Беда была в том, что во всем этом не имелось смысла, и он это понимал, а все равно пришел.

Его даже не глупая надежда привела, потому что не могло быть тут никакой надежды. Вся эта история уже закончилась, и все-таки он стоял под дверью.

Маг повернул ключ в замке. Тот тихо щелкнул. Наклз в последний раз окинул взглядом пустой полутемный коридор и вошел.

Свет в крохотной прихожей не горел. Она вообще имела абсолютно нежилой вид, только на табурете в углу стояла банка с цветами. Наклз беспомощно посмотрел на пожухшие астры, серое пятно на фоне желтоватой стены.

«Стоило принести цветы. Или вино. По большому счету, просто не стоило приходить. Будущее не меняется».

Наклза передернуло. Если бы не почерк в записке и не ключ за батареей, он бы развернулся и ушел. Собственно, он и так был близок к этому решению.

— Найджел, это ты? — голосом Абигайл спросила темнота в комнате.

«Я, определенно, никогда ее не любил. Я ей даже имени своего не сказал. Она правильно поступила, когда уехала».

Маг поежился. Из комнаты донесся шорох платья.

— Найджел? Найджел, это ты?

— Да, это я, — быстро ответил Наклз.

Абигайл показалась в дверном проеме. Она куталась в шаль и беспомощно улыбалась. Черный локон, выбившийся из прически, чуть колыхался от сквозняка.

Маг быстро закрыл за собой дверь и сообщил полу:

— Холода напустим.

Лицо Абигайл — бледное пятно в сгустившемся мраке — приблизилось.

— Тебе так легче разговаривать? В темноте.

— Наверное, да.

— Пусть так. Я, должно быть, очень постарела?

— Нет.

— Ты хочешь рассказать, как ты жил эти годы?

— Нет.

— Хочешь знать, что было со мной?

— Нет.

Абигайл молчала почти с полминуты. Наклз слушал ее тихое дыхание в темноте. Бледное пятно обрело более-менее четкие контуры и теперь причудливо плавилось под взглядом. Маг видел то Абигайл, то что-то совсем другое с черными провалами вместо глаз и кривым надрезом рта.

Наклз не боялся только потому, что очень четко осознавал: что бы ни связывало их в прошлом, прошлого больше не существует. Если отбросить все романтические атрибуты, цветы, тайные свидания и ее письма — сам он не писал — то оставалась только сообразительная провинциальная потрясательница сердец, умудрившаяся оброгатить мужа, крупно облапошить любовника и даже мелькнуть в какой-то второсортной газетенке, как предмет дуэли. Иными словами, осуществившая золотую мечту рэдской мещанки среднего достатка и ума. И еще оставался один не очень сообразительный вероятностник, почти за три года не догадавшийся хотя бы заглянуть в ее метрику. В графе «дети» его ждал бы большой сюрприз.

Чтобы сделать всю эту смехотворную историю еще более смехотворной, Абигайл оставалось только отравить любовника и отравиться самой. Авторы дамских романов такой сюжетный ход, наверное, оценили бы.

Маг прекрасно понимал, что эти довольно циничные размышления не делают ему чести, но за ними оказалось очень удобно прятаться от меняющегося в темноте лица Абигайл.

— Если ты настолько презираешь меня, зачем ты пришел?

— Что? Я же молчал, Абигайл.

— Ты всегда очень понятно молчишь, Найджел. Это, наверное, единственное, что ты умеешь делать потрясающе выразительно.

— Ты молчала гораздо успешнее, — Наклз ответил прежде, чем сообразил, как бессмысленно препираться с женщиной, которой и без того досталось от жизни. Не его дело выяснять, заслуженно или нет. Нужно было или вообще не приходить, или оставить свою правоту за порогом. — Прости меня, это не то…

— То это или не то, а я прошла унизительнейшую процедуру развода, — ломким голосом оборвала его Абигайл. — Лишилась права видеться с детьми, переехала в другую страну, снимаю квартиру в одном доме с продажными девицами. А ты стоишь и молчишь. Найджел, я все прекрасно понимаю и приму любое твое решение. Ты мне ничего не должен, но скажи хоть что-нибудь. Не бойся, я ни на что не претендую: Моэрэн — особенно весной и осенью — хорошее средство для решения подобных проблем…

— Это называется «шантаж».

— Я тебя любила все эти годы, и мне плевать, как это, по-твоему, называется!

— Абигайл, не кричи. В доходных домах отличная слышимость.

— О, меня никто не услышит, можешь быть уверен, — туманно посулила Абигайл. — Меня даже ты не слышишь.

Вместо ответа Наклз пошарил рукой по шершавым обоям и нащупал вентиль, повернул его, нашарил шнур от светильника. Дернул. Прихожую залил тусклый бледно-желтый цвет. Мрак и тайна исчезли, осталась недовольная женщина лет тридцати пяти, мерившая его взглядом. Наклз с некоторым удивлением осознал, что Абигайл действительно не постарела. А он, как ему казалось, постарел порядочно. И немножко поумнел с тех пор, как они разошлись.

— Я тебя отлично слышу, — спокойно сообщил он. — Не могу сказать, что понимаю, но слышать — слышу. Чего ты хочешь?

— Какой простой вопрос! А ты чего хочешь?

Наклз пожал плечами. Он точно знал, чего не хотел, а не хотел он препираться или вспоминать «старые добрые времена», которые были не такими уж старыми и совсем не были добрыми. Маг снял пальто, повесил его на крючок, проделал те же манипуляции с шарфом, стряхнул с волос морось. Женщина снова беспомощно улыбнулась.

Наклз знал цену этой улыбке испуганного кролика, случайно заблудившегося в мире лисиц, и нисколько ей не верил. Абигайл могла быть какой угодно — рассудительной, ласковой, лживой — но вот беспомощной она не была никогда. Урок этот маг выучил поздно, однако запомнил накрепко.

— Я хочу, чтобы ты перестала кричать, Аби, и не начинала плакать, — тихо сказал он, проходя в комнату.

Внутри стояла вязкая темнота. Наклз включил свет и обвел глазами место, где они когда-то предельно близко подошли к понятию «счастье». Отстраненно подумал, что ей стоило снять другую квартиру. Годы не пошли на пользу ни любовному гнездышку, ни его залетным обитателям. Обои во многих местах отслоились, паркет рассохся, обивка мебели истерлась. Вообще, комната мало напоминала жилую. Только на столе лежал разложенный наполовину пасьянс, какое-то вязание и кипа исписанных листов.

— Я поняла. А из выполнимого?

Маг обошел кресло, выглянул в окно — там, как и три года назад, светились окна дома напротив, так близко, что, казалось, до них не больше пяти шагов. Тускло поблескивал скат крыши. Остальное заливала серая хмарь. Пахло дождем и застоявшейся водой. Снизу, в крохотном дворе, копошились какие-то люди. Наклз задернул шторы и попытался представить, что трех лет не прошло. Увы, это оказалось не то упражнение, которое мог выполнить человек, начисто лишенный воображения.

— Так что ты хочешь из выполнимого, Найджел?

— Проснуться.

— Что?

— Ничего, Аби. Ничего я не хочу.

3

Рейнгольду никогда бы не пришло в голову, что пуля в бедре может оказать какое-либо облагораживающее действие на характер человека, но факт оставался фактом: после ночной перестрелки Дэмонра круто пересмотрела свою линию поведения. Нордэна перестала пить, наняла охрану, пригласила дворецкого с дочерью-модисткой и внезапно сделалась такой внимательной и чуткой, какой не была даже на первых порах знакомства. Будь Зиглинд чуть наивнее, он бы нарадоваться не мог, глядя, как его вечная невеста в светлом платье и шляпе с огромными полями попивает холодный лимонад на террасе. Но Рейнгольд истратил весь отпущенный ему запас наивности еще в школьные годы, а потому знал, что ничего хорошего из этого гарантированно выйти не может. Светские дамы в кисейных платьях читали журналы мод — Дэмонра, нахмурив брови, просматривала политические новости и биржевые сводки.

— Рэй, зачем выкупать убыточные сталелитейные заводы? Речь ведь идет об огромных инвестициях, правильно?

Вопрос этот был задан из-под широкой соломенной шляпы с лентами. Рейнгольд с трудом удержался от улыбки и опустился в плетеное кресло напротив Дэмонры. Утреннее солнце грело уже почти по-летнему. В пяти минутах ходьбы вниз по склону шумело море. Прямо у террасы шелестела листва каштанов. Косые лучи мягко золотили белый мрамор пола и белое платье нордэны. Все это выглядело слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Иногда убыточные заводы можно превратить в приносящие доход, — сообщил он.

— Например, как? Если не брать в расчет увольнения ворующих управляющих и прочей мрази.

Внешний вид Дэмонры за последние полторы недели изменился кардинально. Манера говорить — ничуть.

— Например, за счет улучшения технологии.

Нордэна пробарабанила пальцами по столику.

— Но это ведь дорого?

— Дорого. И доход приносит не сразу. Но потом прибыль превосходит вложения.

— Проклятье. Я прогуливала политэкономию, — Дэмонра сняла шляпу и раздраженно потерла виски. На солнце ее волосы казались совершенно оранжевыми, как дэм-вельдские апельсины. В Виарэ апельсины тоже росли, но они были кислее и мельче своих северных родственников. Нордэна в упор поглядела на Рейнгольда и пожаловалась:

— Я не понимаю. На что покупать убыточные заводы и совершенствовать их десять лет, если можно вложиться в рэдское зерно? Оно всегда дорого.

Страдающая над экономическими вопросами Дэмонра выглядела уморительно. Рейнгольд отвел глаза и сделал вид, что необыкновенно заинтересовался морским пейзажем. Благо, там имелось, на что посмотреть.

— Рэй, зерно ведь дороже металла?

— Где как. Это называется «относительное преимущество». В Виарэ металл дороже зерна. В Каллад — наоборот. Кому чего не хватает.

— Тогда зачем калладцу вкладываться в убыточные сталелитейные заводы, если можно хорошо нажиться на хлебе уже в этом году?

— Ну, может быть, другие не пускают его в эту отрасль. Может быть, там уже все поделено…

— Эйвона Сайруса не пускают в отрасль? Не смеши меня.

— Ну, он-то как раз специализируется не на сельском хозяйстве, а на тяжелой промышленности…

— Единственное, на чем он специализируется — продажа Родины, — отрезала Дэмонра, сверкнув глазами. — Я, правда, пока не понимаю, разом или в рассрочку. Ставлю на второе. На кой бес тварь, втянувшая нас в безобразие с Рэдой, теперь покупает заводы на старой территории Каллад, а не сует лапы в рудники Карды? Самое время туда влезть, нет?

— Не знаю. Почему тебя это волнует?

— Потому что я прогуливала политэкономию, Рэй, и совсем ничего не понимаю. Я писала графу Маэрлингу, просила навести справки. Сайрус всегда вкладывался в акции «Западного хлебного общества». В этом году не вложился. Вместо этого он купил два сталелитейных завода. Сами заводы стоили недорого, но, чтобы оплатить их долги, требовались огромные деньги. А Сайрус не стал бы заниматься благотворительностью. На то у него имеется страшная как смерть супруга.

Рейнгольд мог понять нелюбовь Дэмонры к Эйвону Сайрусу — тот в свое время находился в плохих отношениях и с ее родителями — но никогда не воспринимал эту вражду серьезно. В его понимании это было что-то вроде конфликта полевого командира с интендантом, вынесенного на качественно новый уровень.

— Дэмонра, допустим, он купил два разорившихся завода. Это не преступление.

— В самой восточной части материкового Каллад.

— Это тоже не преступление. В худшем случае, он сумеет несколько поднять общий уровень цен на сталь в восточных губерниях. До известных пределов это тоже не преступление. Закон о монополиях позволяет…

— Рэй, я плохо помню, что такое монополия, — нордэна бессильно махнула рукой. — И еще меньше понимаю в антимонопольном регулировании. Хорошо, я тебе верю.

Дэмонра снова надела шляпу на уже несколько отросшее каре и отхлебнула лимонада.

— Да, еще одно. Я переписала завещание на тебя. Прими мое сочувствие.

Рейнгольд удивился, но виду не подал. Наследство Дэмонры его интересовало меньше всего на свете, разумеется, до момента, пока их не попытались из-за данного наследства убить. Но и после этого у него мысли не возникло претендовать на место в ее завещании. Рейнгольд не до конца представлял себе взаимоотношения Дэмонры и Наклза, но был уверен, что никакого романтического интереса там нет и никто никого не шантажирует, а все прочее его не касалось. Он как данность принимал тот факт, что остатки наследства Рагнгерд отойдут магу и не испытывал по этому поводу никаких чувств.

— Когда ты успела?

— Сразу после визита наших дэм-вельдских друзей. Осталось только заверить у нотариуса, здесь я рассчитываю на твою помощь.

— Разумеется. Я могу узнать…

— Да. На тебя и Маэрлинга-младшего. Последнему — за пламенные ночи любви, которых, по счастью, никогда не было. Но зато в них все поверят.

Рейнгольд непонимающе посмотрел на Дэмонру.

— Я могу понять, отчего ты злишься на Наклза, но твое решение мне кажется не совсем обдуманным.

— Это самое обдуманное решение за всю мою жизнь, — фыркнула Дэмонра из-под шляпы. — Представь себе только: нордэнские заводы могут попасть в руки членов венценосного семейства. И что наши друзья тогда станут делать? Это тебе не безродного специалиста по вероятностям пристрелить. Мы одним росчерком пера выводим из-под удара Наклза и себя. Ну а Маэрлинг служит страховкой на тот случай, если наши северные друзья уж совсем потеряют всякий стыд. Если у нас получится заверить это завещание, на Архипелаге за меня сама Нейратез молиться будет. На утренней и вечерней заре. Удивляюсь, как я не сообразила этого раньше.

— Неплохая рокировка, — оценил Рейнгольд. Не то чтобы он пришел в восторг от идеи Дэмонры, но, следовало признать, для нордэны это было бесконечно прагматичное и юридически грамотное решение. — Правда, я совершенно не хочу получать твои заводы — я хочу с тобой жить.

— Не огорчайся, Рэй, это всего лишь превентивная мера. На самом деле, за мной не унаследуют ничего, кроме пепла. Им очень повезло. Дэм-Вельда может сдать и предать нордэну, но нордэна никогда не может сдать и предать Дэм-Вельду. Это аксиома, и она, в отличие от такой любимой Наклзом аксиомы Тильвара, имеет массу доказательств. Похромаем на пляж? — быстро добавила Дэмонра, словно пытаясь загладить впечатление от своих последних слов.

С «похромаем» нордэна несколько погрешила против истины. Ранение действительно оказалось не слишком серьезным — Дэмонра и вовсе называла его «паскудной царапиной» — да и врач сделал свое дело хорошо. Нордэна двигалась уже почти свободно и, скорее всего, опиралась на руку Рейнгольда только чтобы доставить ему удовольствие. Он причин такой перемены не понимал, но на всякий случай радовался, пока представилась такая возможность.

Единственное, что его несколько раздражало в их виарской жизни, так это слишком медленно заживающие ожоги. Болеть — не болели, ходить тоже не мешали, но настроение портили. Вероятно, происходило это из-за влажного воздуха.

— Похромаем на пляж, — легко согласился он. — А вечером похромаем на бал?

Лицо Дэмонры на мгновение приняло страдальческое выражение, но оно быстро сменилось спокойной решимостью перед судьбой. Наверное, с таким видом непримиримые рэдские революционеры шли на виселицы.

— Похромаем. Бесы бы подрали этого необидчивого губернатора.

— И его дочек?

— И будущих внучек! До четвертого колена.

— Я люблю тебя.

— Я люблю тебя больше.

Светское воспитание Дэмонры было весьма далеко от идеала. Тем не менее, нордэна имела три природные добродетели, отчасти скрашивающие общую печальную картину.

Во-первых, по отцу она все же происходила из Вальдрезе, а этот род подарил Каллад не одно поколение дам умных, светских и приятных во всех отношениях. А потому она, в случае критической необходимости, умела носить платье. До изящества той же Зондэр Дэмонра, конечно, недотягивала, однако обычно не наступала на собственную юбку, не путалась в складках и даже могла сдержать крепкие выражения, когда на подол ей наступал кто-нибудь другой. Как-никак до момента, когда ее мать окончательно перестала подбирать выражения и родственные встречи прекратились, Дэмонре случалось гостить у теток неделями. А там женские брюки немедленно сожгли бы в камине, в случае сопротивления — не разлучая с носительницей, и в качестве экзорцизма прочитали бы вслух справочник по этикету.

Во-вторых, нордэна твердо знала, что лучше прослыть молчаливой дурой, чем дурой болтливой, и старалась помалкивать, если обсуждаемые вопросы выходили далеко за рамки ее познаний. Дэмонра взяла себе такую привычку еще в ранней юности и всю жизнь хранила упорное молчание, когда обсуждали искусство в любых проявлениях, моду и благотворительность, отвечая разве что на прямые вопросы, адресованные ей. Причем предельно лаконично. Это, конечно, помешало ей приобрести репутацию очаровательной и разносторонне развитой барышни, но мать не раз в сердцах говорила, что с таким приданым она может травить на балах казарменные анекдоты и все равно остаться желанной невестой.

Третью и главную добродетель Дэмонры составлял привитый отцом трезвый взгляд на вещи: нордэна не заблуждалась на счет своих талантов, внешности и перспектив (оценка батюшкой всех перечисленных категорий обычно колебалась в пределах от «крайне дурно» до «весьма сомнительно». «Удовлетворительно» Дэмонра, на его взгляд, выбирала знакомства. А «вполне похвально» она только огрызалась). Таким образом, нордэна прекрасно понимала, что лавры светской львицы достанутся кому-то другому, а потому не лезла вон из кожи, пытаясь кого-то впечатлить.

Тактика, выработанная перед балом, была не то чтобы героической. Более того, предусматривала трусливую попытку отсидеться за чужими спинами. Дэмонра, в платье как всегда напоминавшая себе перевязанную бантиком ручку от метлы, окопалась среди знающих тетушек лет пятидесяти и как могла поддержала беседу о последнем сезоне. Нордэна изумленно взмахивала ресницами, изредка восклицала «Ах, невероятно!» и изо всех сил имитировала интерес к словам собеседниц. Через полчаса тетушки признали в ней недалекую, но вполне любезную «девицу строгих правил», и, наконец, перешли на обсуждение брачных партий и детских болезней. Ремарки Дэмонры с этого момента свелись к «Ах!» и «Ох!» различного эмоционального накала, и беседа пошла как по маслу.

«Внедрение в стан врага прошло успешно», — мысленно прокомментировала свой маневр Дэмонра. Занятая диспозиция представлялась без малого отличной. Из комнаты, которую облюбовали тетушки, открывался роскошный вид на бальный зал. Нордэне, конечно, доводилось бывать и на более пышных вечерах, но губернатор, вне всяких сомнений, показал себя очень хорошо. Зал был убран с большой пышностью, дамы — с еще большей, и над всем этим великолепием лилась весьма недурная живая музыка в исполнении оркестра.

Рейнгольд обещал ни на шаг не отходить от Дэмонры на балу, но нордэна давно вышла из нежного возраста семнадцати лет и знала цену такого рода мужским обещаниям. Он, как порядочный человек, даже попытался сдержать слово, но оказался сметен девятым валом в лице губернатора, обрадованного визитом кесарского родича, и его почтенного семейства. Нордэна успела перехватить обреченный взгляд за секунду до того, как Рейнгольда скрыли высокие прически и кремового цвета шелка губернаторских дочек.

«Попал в окружение страшенных девиц. С правого фланга их прикрывает папаша, а мощный арьергард в лице матушки дежурит в стратегической близости. Диспозиция хуже некуда. Небо, храни кесарию и сынов ее», — несмотря на то, что Дэмонра не любила балы, а нога у нее все еще несколько ныла, нордэна пребывала в самом жизнерадостном настроении. Она даже подумывала о том, чтобы написать «Руководство по выживанию на балах в картинках и схемах» и тем облегчить жизнь будущим поколениям таких же нескладех без музыкального слуха, как она сама. «Шаг первый, найти кресло или диванчик, максимально удаленный от поля боя. Окопаться, если по-простому. Шаг второй, обзавестись живым щитом. Желательно, чтобы живой щит был страшный и говорливый. Тогда враги не рискнут подойти близко. Шаг третий, убедиться, что выбранная позиция позволяет позорно дезертировать при любых раскладах. Идеальный вариант — уборная неподалеку. Шаг четвертый, внимательно вести обзор и быть готовым к бегству при приближении потенциального противника. Шаг пятый, никакого геройства — не на войне».

Дэмонра твердо блюла сочиненные правила и следила за происходящим в зале, благо, ахи и охи процессу нисколько не мешали. Рейнгольд пропал совсем. Видимо, отбивался где-то в глубоком тылу противника. Внимание нордэны привлекла пышная — хотя, пожалуй, правильнее сказать «аппетитная» — женщина в светлом платье. Платье это выглядело декольтированным до неприличия даже по очень либеральным калладским меркам, а уж в Виарэ и вовсе представляло собою немыслимое потрясение нравов. Дэмонра несколько удивилась, как такую даму вообще впустили, но тут дама с изрядной сноровкой опрокинула бокал игристого и принялась что-то громко вещать. Языка, на котором она говорила, нордэна не понимала, но страсти, похоже, кипели нешуточные. Буквально через несколько секунд к женщине подлетел некто в темно-изумрудном мундире — Дэмонра видела мужчину только со спины — и увел ее прочь. Нордэна с интересом проводила взглядом удаляющуюся парочку, гадая, что за форма надета на мужчине. Она явно не была ни калладской, ни виарской, но, определенно, была красивой. А к красивой форме Дэмонра с детства питала большую слабость. Когда перед ней встал вопрос о выборе рода войск, мундир цвета штормового моря оказался очень серьезным доводом в пользу пехоты.

С момента пропажи Рейнгольда прошел час. Дэмонра поняла, что пора принимать меры по спасению, поблагодарила тетушек за беседу и, стараясь не наступить на собственную юбку, стала осторожно спускаться по лестнице, крепко держась за перила. Нога доставляла определенные неудобства, но не более того. Во всяком случае, платье доставляло куда большие неудобства. Оказавшись в зале, Дэмонра принялась предельно аккуратно пробираться на противоположную сторону — с лестницы она видела грозные букли губернаторских дочек именно там — стараясь никого не задеть. Это ей почти удалось: кремового цвета рубеж обороны маячил уже совсем близко, — но тут кто-то слегка задел Дэмонру. Толчок вышел совсем слабый и, не будь нордэна недавно ранена, она бы ограничилась тем, что про себя пожелала бы неуклюжему увальню долгих лет жизни на очень народном морхэнн. Но в ране вспыхнула боль, прошившая ногу от бедра до колена, Дэмонра пошатнулась, оступилась и почти упала на соседа справа, стоявшего спиной к ней. Жертвой ее неловкости оказался тот самый офицер в красивом мундире. Впрочем, от пролитого на него игристого мундир лучше выглядеть не стал. Офицер молча поглядел сперва на свой полупустой бокал, потом — на Дэмонру. Нордэна потрясенно отметила про себя, что ему лет двадцать, не больше, а глаза у молодого человека почти того же цвета, что форма. В Каллад темно-зеленые — да и вообще зеленые — глаза считались большой редкостью, Дэмонра встретила за всю жизнь едва ли дюжину их обладателей. На ее вкус, цвет это был интересный, но какой-то нечеловеческий, почти такой же неестественный, как фиолетовый, остающийся после приема сыворотки Асвейд. Долго рассматривать незнакомца, да еще в такой неловкой ситуации, конечно, не следовало. Несколько раздосадованная своей ролью в этом инциденте, Дэмонра поспешила извиниться:

— Прошу прощения, я вовсе не хотела вас толкнуть, — совершенно механически и без малейшей задней мысли произнесла она на морхэнн.

Видимо, с точки зрения незнакомца ее извинения прозвучали как-то не слишком хорошо, потому что его глаза зло сузились.

— Ну разумеется, все в порядке, — довольно громко и на вполне чистом виари ответил он после неприлично долгой паузы. — Это весьма типично, когда калладцы занимают больше места, чем им требуется. И еще более типично, когда они считают, будто все обязаны знать их язык. Во всяком случае, подобное поведение давно никого не удивляет.

В жизни Дэмонры случалось не так много моментов, когда она решительно не знала, что ответить, и это был как раз такой момент. Нордэна изумленно смотрела в холодные «змеиные» глаза и соображала, стоит ли дальше философствовать или можно сразу переходить к мордобитию. В поисках подсказки, она перевела взгляд на погоны молодого человека. Двадцатилетний сопляк имел чин полковника, она только не могла сходу сообразить, эйнальдского или эфэлского. Но, судя по реакции на Каллад, все же второе.

— Вы мне за это ответите, — так и не придумав, что сказать по существу, Дэмонра воспользовалась излюбленной формулой вежливости калладской армии. Правда, на виари все-таки перешла.

Офицер скривил губы:

— Нет. Ваши, так скажем, культурные ценности я разделять не обязан. Мужчины в Каллад могут стреляться хоть с гимназистками, но за Ларной с женщинами не стреляются. Впрочем, можете смело присылать ко мне мужа, если у вас он, конечно, есть, — он расплылся в недоверчивой улыбке, сверкнув мелкими как у хищного зверька зубами.

Здесь оставалось только ударить или уйти. Не будь на балу Рейнгольда, Дэмонра, разумеется, долго бы не думала. Но он умолял ее не ввязываться в скандалы. А дальше пикироваться на словах смысла не имело — молодой человек был на порядок красноречивее.

К тому же, женщина в платье, бьющая в зубы мужчину в форме, выглядела бы по меньшей мере нелепо, а если смотреть правде в глаза — отвратительно глупо.

Нордэна резко развернулась, насколько позволила ноющая нога, и направилась к лестнице. Ходить по залу и разыскивать Рейнгольда ей больше нисколько не хотелось. В висках бешено стучала кровь, и Дэмонра опасалась, что убьет на месте первого человека, который наступит ей на подол.

По счастью, Зиглинд отделался от общества трех кремовых барышень и сам нашел ее. Судя по его лицу, он слышал как минимум часть светской беседы или, во всяком случае, был поставлен в известность о содержании. Губернатор рядом старательно улыбался и обращался к Рейнгольду и Дэмонре исключительно на морхэнн, пытаясь сгладить неловкость.

— Кто это еще? — холодно осведомился Рейнгольд, кивнув в сторону молодого полковника. Тот стоял шагах в десяти и с брезгливым выражением лица говорил что-то давешней даме в декольтированном платье. Та сильно жестикулировала.

— Ах, вы уже оценили яд этого аспида, весьма сожалею, — заулыбался губернатор. Он, как и многие политики, умел произносить даже крайне нелестные характеристики так, что они звучали почти похвалой. — С этим молодым человеком следует быть осторожнее, он жалит…

— Я заметил, — сухо перебил Рейнгольд. — Имя у этого острослова есть?

— Каниан Иргендвинд, — извиняющимся тоном сообщил губернатор. Дэмонре имя молодого человека не сказало ничего сверх того факта, что в роду у того имелись нордэны. Фамилия полковника представляла собою производное от слова, которым на Архипелаге называли лед. А вот Рейнгольд, видимо, знал несколько больше, потому что он явно помрачнел.

— Ясно, — коротко отозвался Зиглинд. — В следующий раз я бы попросил вас предупреждать меня о том, что на бал будут приглашены… такие высокие гости.

— Но…

— Каниан Эфэлский — мягко выражаясь, ненаследный принц, — отрезал Рейнгольд, сверкнув глазами. Он говорил негромко, но очень твердо. — Мне весьма лестно, что моей жене нагрубил бастард самого Асвельда Второго.

Дэмонра ничего знать не знала об особенностях эфэлского престолонаследия, роде Иргендвиндов и прочей метафизике. Зато она очень четко уяснила, откуда у безусого мальчика погоны, ради которых ей пришлось трудиться двенадцать лет. В Каллад за заслуги предков еще можно было получить гражданский чин, но военное звание — никогда. Страна, находившаяся в состоянии перманентной войны без малого пять сотен лет, знала цену двадцатилетним полковникам и генералам «по знакомству».

— Я прошу прощения. Вероятно, его вывело из себя поведение госпожи Кияр…

— Меня не волнует, что его балерина напилась прямо на балу — это вас должно волновать, — ледяным тоном одернул собеседника Зиглинд. — Вы сейчас же попросите их удалиться. В противном случае удалиться вынуждены будем мы.

Рейнгольд не стал упоминать свое родство, но имя кесаря буквально повисло в воздухе. Губернатор несколько побледнел и растерял все свое благодушие.

— Это скандал.

«Нет, — подумала Дэмонра, не сводя взгляда с темно-изумрудной формы. — Скандал будет сейчас». Нордэна широко улыбнулась губернатору и громко сообщила на морхэнн:

— Ничего страшного. Вам не стоит за него извиняться. Я не знаю, кому пришлось ублажать генералов, чтобы он получил звание, его матушке или ему самому, но это, видимо, был тяжелый процесс. Простим новоиспеченному полковнику расшатанные нервы. К следующему званию они станут крепче…

Эфэлец развернулся к Дэмонре, едва она начала говорить, и молча дослушал ее маленькую речь до конца. Потом стал неторопливо приближаться. Рейнгольд настороженно следил за ним, встав так, чтобы прикрыть Дэмонру плечом. Нордэна осталась спокойна как камень.

— Видишь ли, Рей, нам не о чем волноваться, — безмятежно пояснила она, глядя в полные ярости изумрудные глаза. — Молодой человек не понимает морхэнн. Нам невероятно повезло.

— Вам невероятно повезло, я не понимаю морхэнн, — подозрительно ровным голосом согласился Иргендвинд на виари. Рейнгольда он совершенно игнорировал и смотрел исключительно на Дэмонру. — Но будьте аккуратны. Невероятное везение обычно дурно кончается.

— Удачи вам, подполковник. Дайте знать, когда станете… подгенералом.

Дэмонра до последнего момента надеялась, что эфэлец потребует дуэли. Но нет, Иргендвинд молча кивнул, развернулся и смешался с толпой. Нордэна с удовольствием отметила, как сквозь непослушные светло-русые волосы обиженно краснеют полковничьи уши.

Губернатор сделался мрачен как туча.

— Будьте осторожны. Иргендвинды — хоть они и не герцоги, а только графы — по влиянию второй род Эфэла после королевского. Они известные банкиры и…

— … и отравители. Это вам следует быть осторожнее, выбирая гостей, — Рейнгольд, похоже, закусил удила. Дэмонра редко видела его таким взвинченным. — Если вам не нравятся отравители и чернокнижники, не стоит их приглашать только потому, что эфэлский король кого-то по молодости облагодетельствовал. До свидания, господин губернатор. Мое почтение вашей супруге и дочерям.

Дэмонра знала, что мягкий, спокойный и уступчивый Рейнгольд, если вывести его из себя, может метать громы и молнии, поэтому последовала за ним молча и безо всяких вопросов. Она, конечно, осталась довольна, поскольку сумела поставить эфэлца на место, но понимала, что жених от ее подвигов не в восторге. Он не считал бестактность хорошим методом борьбы с бестактностью.

На улице только начало смеркаться. Кучер удивился было, что господа покидают бал так рано, но перехватил необыкновенно красноречивый взгляд Рейнгольда и тут же придал лицу максимально отсутствующее выражение. Дэмонра устроилась на подушках, стараясь лишний раз не шевелиться: нога снова начала ныть. Рейнгольд сел рядом, и открытый экипаж тронулся. Нордэна как по наитию обернулась.

Каниан Иргендвинд — невысокий, сухощавый, затянутый в мундир, как барышня в корсет — стоял шагах в двадцати от них и пристально смотрел вслед отъезжающему экипажу.

Будь Дэмонра проворовавшимся интендантом или юной романтичной гимназисткой, от такого взгляда она, конечно, немедленно бы получила сердечный удар. Но у Дэмонры здоровый цинизм соседствовал с более-менее здоровыми нервами. Она не верила в черную магию, переселение душ и приворот по фотографии.

Нордэна тоже смотрела на эфэлца, пока экипаж не повернул и Иргендвинд не пропал из виду.

— Что ты там увидела?

— Подполковник попрощаться вышел.

Зиглинд нахмурился:

— Послушай, об этой семье и правда плохо говорят. Гораздо хуже, чем обычно говорят о богатой аристократии.

Нордэна весело тряхнула головой и пояснила:

— Видишь ли, Рэй, половину нордэнов убивает пуля, а вторую половину убивает старость. Это статистика. Она не предусматривает никаких эфэлских колдунов, у которых еще молоко на губах не обсохло.

Рейнгольд пожал плечами, и разговор смолк сам собой. Дэмонра дышала вечерним воздухом, напоенным ароматами цветов и моря, но из головы у нее не шли злые зеленые глаза. Разумеется, она ни минуты не боялась Каниана. Просто ее неотвязно преследовала мысль, что они с ним обязательно встретятся. И, непременно, на узкой дорожке.

4

В доме на набережной творились самые настоящие чудеса. Магрит глазам своим поверить не могла, но факт оставался фактом: в гардеробе Наклза каким-то мистическим образом появился терракотовый шейный платок, молодивший мага лет на пять, не меньше. На тумбочке в прихожей нашлась любопытная скляночка, слабо пахнущая вербеной. А сам хозяин дома стал надолго исчезать вечерами. Для подобных явлений существовала одна-единственная логическая связка, предполагавшая появление у Наклза дамы сердца, но это казалось Магрит еще менее вероятным, чем теплая весна в Каллад. Девушка вся извелась от любопытства, но спросить не решалась. Может, маг и стал несколько мягче в общении — градус внутреннего холода этого человека перешел с отметки «полярная ночь» на «промозглая осень» — но вот откровеннее Наклз точно не сделался. Магрит последнее невероятно огорчало.

А еще, чем чаще она вспоминала подробности своего недавнего «партийного задания», тем яснее понимала, что ее, скорее всего, провели. Кассиан, при всей своей легкомысленной внешности, был человеком умным и, чего греха таить, жестоким. Он доверял ей походную кухню и документацию на каких-то непонятных языках, даже кассу, наверное, доверил бы и свою жизнь — в отличие от подавляющего большинства лидеров революционеров, в этом вопросе Кассиан вел себя вполне беспечно — но до того задания он ни разу не давал ей в руки оружия. А, значит, не мог быть уверен, что она сумеет выстрелить, если возникнет необходимость, тем более — выстрелить в безоружного человека. Выходило весьма странно, что на устранение высокопоставленного кесарского мага отправили именно ее.

В последнее время Магрит все чаще думала, что ее послали не убивать, а за чем-то еще. Этим «чем-то еще» никак не могла быть информация — на третий месяц жизни под одной крышей с Наклзом Магрит знала о нем примерно столько же, сколько и на третий день. Если только никого не интересовали его кулинарные пристрастия, которые на самом деле отсутствовали — маг был всеяден и просто на диво неприхотлив.

Рэдка не могла бы сказать, когда ей впервые пришло в голову, что непохожие внешностью и манерой общения Кассиан и Наклз все равно чем-то напоминают друг друга, но позже она уже не могла отделаться от этой мысли. Магрит находила подтверждение своей догадки в вещах, на которые раньше не обратила бы внимания, вроде характерных впадинок на висках или манеры слушать собеседника, уставив на него немигающий взгляд, и все больше укреплялась в некоем занятном подозрении.

Она видела только один способ проверить догадку. Способ казался простым и, теоретически, совершенно безопасным. Рэдка долго собиралась с духом и к середине мая решилась.

Наклз, как обычно в последнее время, явился домой часам к одиннадцати вечера. Магрит мысленно взмолилась небесам, чтобы обошлось без смертоубийства, и звонко окликнула его:

— Эй, Крэссэ!

Маг дернулся и медленно обернулся. Магрит ждала, что он сперва удивится, потом разозлится, потом рассмеется, но ничего подобного не произошло. Вместо этого Наклз после короткой паузы вполне невозмутимо поинтересовался:

— Тебе Кассиан сказал или сама догадалась?

— Сама.

— Молодец, — пожал плечами маг и отправился на кухню. Магрит так и осталась стоять на лестнице, приоткрыв рот. Она ожидала чего угодно, только не этого. Наклзу полагалось сперва разозлиться, потом успокоиться, а потом сесть и рассказать обретенной родственнице всю свою жизнь. А он взял и ушел.

— Погоди, это нечестно! — всполошилась рэдка, вслед за магом влетая в кухню. Тот спокойно колдовал над чаем. Даже руки не дрожали.

— Что именно нечестно, Магрит? — несколько даже лениво поинтересовался Наклз.

— Ты мне даже не сказал, как тебя зовут!

— А ты не знаешь?

— Нет. Только фамилию. Мне Кассиан никогда не рассказывал, что у него есть братья. Про сестер — да.

Наклз поглядел на нее через плечо и тусклым голосом сообщил:

— Койанисс.

— Твое имя? — удивилась Магрит. Имя «Койанисс» в Рэде считалось устаревшим еще лет сто назад. Кроме того, ни одного святого, которого бы так звали, в обширном аэрдисовском пантеоне не нашлось, и, следовательно, это имя плохо походило для того, чтобы давать его детям. Наконец, как Магрит смутно помнилось, у этого неблагозвучного и шипящего имени имелся не самый приятный перевод.

— Да. У матери имелась склонность к дешевым эффектам. Мое настоящее имя — Койанисс Крэссэ. Ты довольна?

— В метрике стояло другое.

— Метрика поддельная.

— И дата рождения тоже?

— Она почти верная. Мне двадцать седьмого ноября будет тридцать восемь. Это все, что ты хотела знать?

— Нет!

— Какая жалость, — Наклз наливал в чашку заварку с таким видом, словно ничего важнее этого действия в мире не существовало. Магрит поняла, что шансы на успех тают с каждой секундой. Как только маг окончательно успокоился бы, он бы тут же замкнулся. Следовало не терять времени и атаковать дальше.

Операция «Ледяная крепость» продолжалась. Магрит уперла руки в бока — для храбрости — и с негодованием заявила:

— Вот я тебе про себя все рассказала!

— Разве я спрашивал? — с некоторой иронией поинтересовался Наклз в ответ.

— Нет, но я думала, тебе интересно, кого ты впустил в свой дом.

— Инсургентку, — без малейшего раздражения сообщил маг.

— Ну, раз уж ты это именно так понимаешь…, - теперь уже Магрит начала сердиться. Вот она видела в Наклзе человека, а не кесарского мага. Он же, оказывается, так и не сумел забыть ей приклеенные усы и бесследно пропавший револьвер.

— Ты не спросила, как я это понимаю. Ты спросила, кого я впустил в дом, — устало возразил Наклз. — Эта женская манера подменять понятия всегда сбивает меня с толку. Пощади, Магрит, передо мной сегодня рыдало три барышни и юноша, за полгода так и не уяснившие, чем факториал отличается от дифференциала. Я собирался отправить их на пересдачу с комиссией, а они утверждали, что я таким образом ломаю им жизнь.

— И что ты сделал? — Магрит мигом воспользовалась тем, что Наклз стал разговорчивее.

Маг явственно поморщился.

— Влепил девушкам низший проходной бал, а молодого человека отдал на растерзание комиссии. Рыдающая женщина — это неприятно, но терпеть можно. Рыдающий мужчина — это непристойно и терпеть такое нельзя.

— На-аклз, ну расскажи мне про себя. Ну хоть чуть-чуть. Я умираю от любопытства. Почему Кассиан никогда о тебе не говорил?

— У нас с ним круто не совпали политические взгляды, Магрит. — Маг перехватил умоляющий взгляд, насупился еще сильнее, поджал губы, помолчал немного и тяжело вздохнул. — Ладно, я в твоем возрасте тоже был любопытен. Давай договоримся так: три вопроса. Все славно и честно, как в сказке. Ты задаешь мне три вопроса, я честно на них отвечаю, и ты прекращаешь все эти шпионские игры, идет?

Магрит нутром чуяла, что три вопроса — это максимум того, чего она может добиться в данной ситуации.

— Идет. Только отвечать честно.

— Я обещаю ответить честно или не ответить. Тогда задашь другой вопрос, — пожал плечами Наклз. Магрит по тону поняла, что спорить здесь бесполезно, и согласно кивнула.

— Где ты родился?

— В Клеврэ. Это такая дыра на полпути между Вальде и эйнальдской границей. — Магрит нахмурилась, вспоминая, слышала ли она когда-либо такое название. Маг истолковал ее сомнения по-своему и спокойно уточнил:

— Вернее, почти тридцать лет назад была такая дыра. Сейчас это, вероятно, чистое поле с обгорелыми остатками печных труб. Впрочем, там и в мое время кроме графской усадьбы особенных достопримечательностей не имелось, а ее сожгли первой.

— Ты родился в усадьбе?

— Это твой второй вопрос, я правильно понимаю?

— Нет-нет. Расскажи о своей семье.

На лице Наклза появилось страдальческое выражение, какое бывает у умной собаки, которую ребенок в десятый раз просит дать лапу.

— Подели Кассиановы рассказы на пять, вычти ореол великомученицы, которым он, я уверен, окружил мать, и выйдет примерная правда. За исключением того факта, что этой святой женщине нас принес аист.

— Он говорил, что ваш отец — герой, боровшийся за незави…

— Он знал о нашем отце не больше, чем я. А я знал только то, что аист улетел и, к тому же, был повенчан с другой аистихой. Еще у меня было две младшие сестры. Уже от другого аиста, который, впрочем, тоже улетел.

При упоминании «аистов» тон мага стал более резким. Магрит поспешила перевести разговор на его сестер.

— Кассиан говорил, обе его сестры погибли, когда калладцы били эйнальдцев. Это правда?

— Что калладцы били эйнальдцев? Еще какая правда. Я бы даже сказал, глубокая истина. Во всяком случае, королевская армия драпала очень быстро, теряя по пути целые взводы, пушки и обозы с девками.

— Я про сестер.

Наклз дернул щекой.

— Ему приятнее так думать и это полезнее для его будущего революционного «жития», которое ему непременно напишут коллеги, когда он поймает свою пулю. Правда состоит в том, что одна из них ушла за калладским обозом со вполне определенными обязанностями, а вторую мать пристроила в госпиталь святой Жюстины. Это дом скорби. В просторечии более известный как сумасшедший дом. О местонахождении Аделины остается только догадываться, а вот Ильза либо в госпитале, либо километром севернее. Весьма живописное кладбище, я там в детстве частенько бродил.

— Что, там так красиво было? — невольно удивилась Магрит. Ей кладбища всегда представлялось довольно страшными местами, мало подходящими для прогулок. Она, даже будучи взрослой девицей лет девятнадцати, в одиночку туда ходить побаивалась.

— Скорее там всегда было с кем поболтать, — фыркнул Наклз с очень неприятной усмешкой. — Допрос окончен, госпожа дознаватель?

Магрит прекрасно поняла, что самое время трубить отступление и сворачивать деятельность.

— На Последнем суде, Наклз, тебе очень понадобится адвокат, — тяжело вздохнула рэдка. Перед ней снова появился очень умный и образованный ослик Еше, не желавший пить горькую микстуру. — В твоих словах о семье нет любви.

Маг, до этого размешивающей в чашке сахар, отложил ложечку, скрестил руки на груди и спокойно сообщил:

— Нам там всем понадобятся адвокаты, но мне совершенно нечем им платить. К тому же, приговор все равно будет нелегитимным.

— А если по-простому, для меня?

— Тогда, определенно, в моих словах о семье нет любви.

— Почему?

— А что еще тебе сказал Кассиан?

— Он никогда о тебе не упоминал, говорю же. Однажды, когда сильно болел и бредил, бормотал что-то о мальчике, которого силком увезли в какой-то интернат учиться. Будто бы его племянника.

При слове «интернат» Наклз дернулся, словно ему за шиворот швырнули живую лягушку. Но не сощурился, не зашипел, а только как-то вдруг разом выцвел, будто ненависть легла на него как пыль. Магрит испугалась.

— Интернат? Какое забавное словцо для обозначения тренировочного лагеря. Тогда одна его сестра сейчас в балете, а вторая, вероятно, в пансионате. Меня умиляет изобретательность, с которой люди сочиняют себе оправдания. И еще больше умиляет упорство, с которым они в эти оправдания потом верят. Впрочем, Магрит, я драматизирую ситуацию и, конечно, все они святые. И Кассиан, и аист, и особенно мать. Как-никак, они все приносили великую жертву, провожая меня в дорогу. Девочки, помнится, даже слезу пустили, а с матери любой мазила мог смело рисовать скорбящую святую, такое горькое мужество перед судьбой она воплощала. Правда, бутерброды мне в дорожный мешок сунула не святая, а ее беспутная соседка, но это мелочи.

— Наклз, извини. Мне тебя… мне очень жаль, что я спросила.

— Чушь. Если бы тебе было меня жаль, ты бы перестала задавать вопросы еще с четверть часа назад. А теперь ты извини меня, я устал и хочу спать.

Наклз пошел к себе. Магрит еще с полминуты тупо смотрела на оставшуюся на столе чашку мага, которую он даже не пригубил, и думала. Красивый и уютный мир, где по одну сторону стояли благородные герои, а по другую — отвратительные негодяи и поработители, дал глубокую трещину. Кассиан ей, конечно, врать не мог. Он вообще не принадлежал к числу тех, кто станет врать единомышленникам. Никогда не врал про количество патронов и сочувствующих, не врал и про их наиболее вероятные перспективы. Такой человек и про семью свою бы врать не стал. Но и Наклз не врал — вероятно, он сказал ей чистую правду в первый и последний раз в жизни, а завтра попросит упаковать вещи и отправиться то ли в Рэду, то ли в какой-нибудь пансион как можно дальше отсюда. Оба рассказывали правду, и правда не совпадала. У Магрит затрещала голова.

«Если оба говорят правду, и при этом рассказывают разные вещи, не обязательно, что кто-то врет. Просто в мире что-то не так. Что-то очень сильно прогнило».

Магрит посмотрела на часы. Те показывали без четверти двенадцать. Она поняла, что мириться с вечера бесполезно и лучше подождать, пока все выспятся и успокоятся. На этой простой мысли она полила мухоловку — Гнида всегда принципиально стояла на стороне Наклза, так что попыталась цапнуть Магрит за палец в процессе — взяла бутылку молока из подпола и по привычке пошла на кухню, где стояло блюдце Матильды. Блюдца там, увы, больше не было. Рэдка грустно посмотрела на опустевший угол, вспоминая, как пришлось отдать Греберу яростно шипящую кошку. За последние две-три недели мирная, ленивая и толстая Матильда превратилась в истинную бесовку. Она по-собачьи рычала на дверные проемы, лестницу и пустые углы, несколько раз атаковала Магрит, но хуже всех доставалось Наклзу. Буквально три дня назад Матильда как-то пробралась в его спальню, хотя рэдка делала все возможное, чтобы не пускать усатую злюку наверх, и предательски напала на мага со шкафа. Это закончилось не слишком хорошо для обеих сторон конфликта. В результате Наклз чуть не лишился глаз и обзавелся очень экзотического вида царапинами на щеке и шее, а Матильда, выбив стекло, улетела в окно. Маг свое слово сдержал и миндальничать с кошкой больше не стал.

Магрит было до слез жалко расставаться с трехцветной красавицей, прожившей с ними почти месяц, но выбирать не приходилось. Матильду отмыли от уличной грязи, накормили до отвала, усадили в корзинку с крышкой, одолженную у Кейси, и с длинными наставлениями передали Греберу. Гребер изо всех сил делал вид, будто очень жалеет, что Матильда не прижилась, но под его усами расползалась довольная улыбка. Видимо, ему с кошкой сделалось бы веселее, чем без нее.

Магрит вернулась в подпол, поставила молоко на полку, вынесла остатки ужина бездомным собакам, проверила, заперта ли входная дверь, и стала тушить свет на первом этаже. Дом быстро погрузился в сумрак. Магрит оставила гореть только рожок в прихожей да еще один в коридоре второго этажа, чтобы ни на что не наткнуться по дороге в спальню. Едва она коснулась головой подушки, как заснула — точно провалилась.

Магрит разбудило шуршание, идущее откуда-то снизу. Звук не был громким, но в ночной тишине раздавался необыкновенно отчетливо. Рэдка не испытала ни малейшего беспокойства: в конце концов, она выросла во флигеле господского дома, а там рассохшиеся полы еще не такие чудеса выделывали, когда по ним ходили ночью. Особняк на набережной, при всем его шикарном внешнем виде, тоже построили не вчера, и он вполне мог поскрипывать, шуршать, покряхтывать и любым другим образом жаловаться на жильцов и годы. «Наклз по ночам шастает», — решила она, переворачиваясь на другой бок и укутываясь в одеяло. «И чего ему не спится? Вот уж кто точно в привидения не верит и совестью не мучается…»

Магрит вертелась в постели еще с полчаса. Звук внизу и не думал смолкать. Это оказалось даже не шуршание, а тихий, монотонный скрежет. Вряд ли маг стал бы ночью бродить по первому этажу безо всякого смысла так долго. Оставалось предположить, что после ухода Матильды в доме завелась мышь или, хуже того, крыса, и шуршит в чуланчике под лестницей. Магрит туда никогда не заходила, но почему-то думала, что там должна быть каморка. Девушка встала, набросила халат и вышла в тускло освещенный коридор. Она слабо представляла, как помешает мыши скрестись. Не выкидывать же живность на улицу, на радость тощим после зимы дворовым кошкам.

Спальня Наклза находилась в противоположном конце коридора второго этажа. А как раз между его и Магрит комнатами располагалась лестница вниз. Рэдка, бодро шлепая по ковру босыми ступнями, двинулась к ступенькам, благо света рожка вполне хватало. Тихий скрежет приближался.

Магрит миновала рожок — четкая черная тень упала ей под ноги — и уже свернула на лестницу, но на верхней ступеньке остановилась.

Что-то было не так. Скрежет шел от подножия лестницы, тонувшего в тенях. Свет рожка освещал только верхние ступеньки, а тот, что горел в прихожей, был слишком далеко. Между двумя освещенными областями лежала темная гостиная, мигом ставшая таинственной, страшноватой и гораздо более просторной, чем она выглядела днем. Магрит, впрочем, хорошо знала, что темнота имеет неприятное свойство искажать расстояние. Рэдка замерла на верхней ступеньке и стала ждать, пока глаза привыкнут к скудному освещению. В конце концов, здесь не нашлось бы никого, кто бы мог посмеяться над ее детскими страхами.

Ей показалось, что у подножия лестницы шевельнулась какая-то крупная тень.

«Проклятый дом с привидениями! Я же положила все письма на место, ну что же это такое?» — отчаянно подумала Магрит. Меньше всего на свете ей хотелось ломиться в спальню к Наклзу и вопить, что под лестницей скребется какая-то неправильная тьма.

«Там крыса. Просто там крыса. Она боится меня значительно больше, чем я боюсь ее. Сейчас я привыкну к темноте, дойду до выключателя и включу большую люстру. А потом дам крысе сыру и посмеюсь. Один, два, три…», — Магрит закрыла глаза и стала считать. На счете «десять» она открыла глаза, взглянула вниз и вцепилась в перила.

У подножия лестницы в неестественной позе лежало какое-то существо, мгновением позже опознанное как женщина в платье. Женщина пыталась ползти вверх, в сторону Магрит. Ее ногти монотонно скребли по ступенькам, но с места она не двигалась. Темные волосы подметали пол.

Магрит завопила так, как не кричала никогда в жизни, и метнулась назад, к стене. Сердце у девушки колотилось и пыталось выскочить из груди. Газовый рожок потух. Магрит, мгновение назад сидевшая в круге света и оказавшаяся в кромешной тьме, завизжала еще громче, захлебываясь и криком, и темнотой.

Слева хлопнула дверь. Маг вылетел в коридор, путаясь в длинной ночной рубашке. В левой руке он сжимал фонарь в стекле, а в правой — пистолет. Желтый огонек свечи мерцали, как злой кошачий глаз.

Наклз оказался рядом с Магрит практически мгновенно и хладнокровно навел оружие на лестницу. Рэдка сжалась, ожидая грохота выстрелов, но выстрелов отчего-то не последовало.

— Убей это, — пробормотала Магрит. У нее зуб на зуб не попадал от страха. Маг, не меняя позы, коротко распорядился:

— Поверни вентиль и дерни шнур.

— Шнур?

— Ты под светильником, Магрит. Включи его.

Рэдка, все еще слабо понимая, что она делает, стала вслепую шарить рукой по стене.

— Встань и включи свет, — Наклз все еще держал на прицеле лестницу. — Я не сова и не вижу в темноте.

— Там женщина! Она сюда ползет!

— Твою мать, — впервые на памяти Магрит выругался Наклз и, не опуская пистолета, тоже отступил к стене. Поставил фонарь на пол, левой рукой повернул вентиль, нащупал шнур под рожком и дернул его. Коридор снова залил яркий белый свет. Рэдка почти ослепла и прибилась к магу, как к единственному островку спасения. Островок спасения вывернулся и пошел к лестнице.

— Не надо, Наклз!

— Хватит голосить.

Магрит сидела, зажмурившись, и каждую секунду боялась услышать крик мага. Но внизу, видимо, все оказалось в порядке. Магрит приоткрыла один глаз. Судя по всему, Наклз нервно расхаживал по первому этажу, методично зажигая светильники и лампы. К моменту, когда маг покончил с этим процессом, рэдка сумела кое-как перевести дух и даже рискнула взглянуть вниз, крепко держась за перила.

Никакой страшной женщины в платье снизу уже не было.

«Уползла».

Магрит все еще колотило. Ей даже предполагать не хотелось, куда спряталась страшная тварь и что обо всем этом подумал Наклз. Впрочем, не требовалось большого ума, чтобы понять, что именно он подумал.

Маг прошествовал в кухню и вернулся к Магрит со стаканом воды. Протянул ей:

— Пей. Аккуратно. Зубы не выбей.

Она, стараясь не клацать, опрокинула холодную воду, не чувствуя вкуса.

— Ты мне не веришь, да?

— Ты мне не сказала, что произошло, — справедливо возразил Наклз. — Чему я должен не верить?

Магрит всхлипнула и кивнула на ступеньки.

— Там женщина была. Какая-то неправильная. Она пыталась вскарабкаться наверх и не могла.

— Для человека, который не мог вскарабкаться на лестницу, она поразительно быстро удрала из дома. Видимо, пройдя сквозь стены, — фыркнул маг. — Нет здесь никого. И не было.

— Была! Я тебе клянусь, я ее видела!

— Я верю, что ты ее видела, — успокаивающе кивнул маг. — Просто тут никого не было и не могло быть.

— Но… а это не Мгла? Посмотри через зеркало, говорю тебе, там женщина была под лестницей! Она всю ночь скреблась тут, я думала — крыса, спустилась и, — Магрит снова всхлипнула.

Наклз вздохнул:

— Хорошо. Сейчас я принесу тебе успокоительного…

— Я не сумасшедшая!

— Определенно, нет. Это я дурак. Я нарассказывал тебе на ночь страшных историй.

— Я ее видела, понимаешь?!

— Понимаю, — мужественно кивнул маг, который ни беса не понимал. Магрит уже не знала, рыдать ей от страха или от злости. — Я сейчас вернусь. Сиди, расслабься и дыши глубоко.

Наклз свое обещание выполнил и притащил какие-то таблетки, сильно пахнущие травами. Магрит проглотила две штуки и, опираясь на мага, побрела в спальню. Коридор явственно раскачивался.

— Я видела женщину во Мгле, — упрямо повторила девушка, оказавшись в постели. Наклз молча поправлял одеяло и никак не реагировал. — Почему ты не проверишь через зеркало? Ну почему?

Наклз уселся на стул в изножье кровати и пожал плечами.

— Потому что зеркала ничего не показывают, Магрит. Человек или видит Мглу наяву, или не видит. Я ее не вижу.

— Но та девочка в твоей спальне…

— Не было никакой девочки, Магрит.

— Я ее видела. Ты ее видел…

— И радоваться тут нечего, — одернул ее Наклз. Магрит резко осознала, что эта тема ему более чем неприятна. — Слушай меня и хорошо запоминай. Во Мгле есть призраки, это ты знаешь. Они не опасны. И появляются только там, где кто-то умер. Так вот, Магрит, когда я покупал дом, я очень придирчиво изучил его историю, потому что в детстве тоже… всякое видел и не люблю сюрпризы. В этом доме никто не умирал. Никогда. Так что здесь не может быть призрака из Мглы. Понимаешь?

— Но я ее видела!

— Потому что ты наслушалась страшилок, а у тебя после зимы плохо с нервами. И все. Засыпай, Магрит. Завтра я куплю билеты. Поедешь на пару месяцев в Виарэ.

— Ты сейчас уйдешь? — простонала Магрит. Тени на потолке вели себя как-то неправильно. Жизнь вообще была ужасна.

— Я побуду здесь, пока ты не заснешь. И перестань кричать. Завтра ко мне и так заявятся жандармы с вопросом, кого я здесь резал в три часа пополуночи. Спи.

— Так ты прогонишь меня в Виарэ?

— Тебе нужно образование, мы это уже обсуждали. При чем здесь…

— Ни беса мы не обсуждали, это ты все решил! Почему ты не прогнал меня сразу, если ты считаешь меня невменяемой дурой?

— Потому что тебя очень правильно назвали, — мертвецки усмехнулся маг. Магрит вздрогнула. Ей впервые пришла в голову мысль, что она не знает о человеке, в доме которого живет, ничего сверх того факта, что он рэдец, который не любит Рэду и пьет чай с пятью ложками сахара. И еще то, что он не сдал ее жандармам, хотя мог бы, и грохнул две чашки об пол после того, как она представилась.

— Кто такая Маргери? — Магрит подумала о незнакомке, писавшей магу письма, но ту звали как-то на «А.» Наклз отвечать не торопился или, что вернее, не собирался. — Она твоя подруга? Она умерла, да?

— Нет.

— Что?

— Маргери, о которой ты говоришь, не моя подруга и ничья подруга. И она никогда не умирала. А теперь ты или закрываешь глаза и в обязательном порядке — рот, или я решаю, что призраки тебе больше не мерещатся и ухожу.

Магрит молча повернулась на бок и зажмурилась. Она изо всех сил пыталась выбросить из головы скрип под лестницей и странную Маргери, которая никогда не умирала.

5

Человека, который двигался по направлению к их вилле, Рейнгольд заметил еще издали, благо темно-серый костюм как нельзя лучше выделялся среди солнечного утра. Когда мужчина подошел ближе, Зиглинду показалось, что он несколько прихрамывает. Впрочем, ранний гость — а время приближалось к девяти утра — скорее всего, был заботой дворецкого. Вероятно, мужчина пришел, чтобы привести в порядок сад или что-то в этом духе. Рейнгольд никогда не имел охоты лезть в хозяйственные дела, а оснований не доверять нанятой Дэмонрой охране у него не имелось. Он вновь погрузился в чтение газеты, не отвлекаясь на вид из окна. Нордэна в постели прилагала героические усилия, чтобы спрятаться от льющегося в комнату солнца, и отчаянно ворочалась, пытаясь при этом закопаться в подушки.

— Я ненавижу юг, — без особенной, впрочем, ненависти сообщила она. — Ненавижу этот поганый юг.

— Спи, родная, еще девяти нет.

— Вот именно, — Дэмонра все-таки приоткрыла один глаз, серый и несчастный. — Еще девяти нет, а уже светло как, — нордэна осеклась. Она знала массу художественных обертонов, которые можно было применить к описанию кромешной темноты, но для ясного дня они не годились. Дэмонра промаялась еще несколько секунд в поисках подходящего образа, так ничего не придумала и прыснула. — С добрым утром. Мужчина в халате, с кофе и газетой в одной спальне со мной. Я чувствую себя без пяти минут благонамеренной светской дамой, достойной выпить чаю в обществе самой губернаторши…

— Ты неисправима. И благонамеренной ты обещала сделаться в сентябре.

— А твоя мать что, передумала меня проклинать? — удивилась Дэмонра, вылезая из постели. Нордэна потянулась, зевнула и, тихонько обойдя кресло, встала за спиной у Рейнгольда.

— Как раз к сентябрю передумает. Она хочет внуков.

— М-да. При всех моих недостатках, я породистая, — после некоторого раздумья выдала Дэмонра. — В том плане, что породу не испорчу. Хотя престол тебе светить перестанет.

— Через головы двадцати с лишним родичей он мне и так слабо светил. До меня наследует куча фамилий, включая Маэрлингов, кстати.

— Маэрлинг-младший, окажись он на престоле, первым делом узаконит многоженство. Потом объявит пару войн, с блеском победит на полях сражений и с блеском же провалится — за столом переговоров. А потом, опечаленный, запрется в каком-нибудь рэдском женском монастыре и сделает там десятка три белокурых бастардов, которые лет через двадцать устроят кровавую междоусобицу в борьбе за престол… Скорбные перспективы для династии.

— Пусть лучше там будет сидеть он, чем я, — усмехнулся Рейнгольд. — Трон — не самое удобное место.

— Разумеется. Ты же не захочешь, чтобы я лично перестреляла всех симпатичных фрейлин во дворце к зеленым бесам, о мой кесарь? — промурлыкала Дэмонра. Она вылезла из постели, обошла кресло и положила подбородок Рейнгольду на макушку. День, определенно, обещал начаться хорошо. Зиглинд отложил газету и уже хотел заверить нордэну, что стрелять фрейлин — неспортивно и неприлично, как в дверь спальни постучали.

— Мессир Зиглинд, если это возможно, подойдите, пожалуйста, — донесся приглушенный голос дворецкого. Эдвардс Рейнгольду был симпатичен. Но это вовсе не значило, что тому не следовало провалиться в самый глубокий ад.

— И экзотически обслужить тамошних бесов, — буркнула Дэмонра. Иногда Рейнгольду казалось, что нордэна способна читать его мысли. Она набросила на плечи рубашку, видимо, в ее представлении игравшую роль пеньюара, и буркнула:

— Заходите.

Эдвардс — пожилой, благообразный, с роскошными усами и осанкой кесарского церемониймейстера — не переступая порога, сообщил:

— К вам гость. Я бы не рискнул впустить его в столь ранний час, но он просил передать вам это, — Эдвардс показал Дэмонре эмалевую брошку с вороном. — Он сказал, что вы все поймете. — Рейнгольд, глядящий на брошку, лица Дэмонры не видел, но голос у нордэны резко стал скучным и тусклым:

— О да, я все поняла. Надеюсь, охрана отобрала у него оружие, лекарства и вообще все, что ему на том свете не понадобится?

— Простите…

— Дэмонра?

— Этот дэм-вельдский гусь залетел к нам в девять утра, — процедила нордэна. — Раз уж ему приспичило поболтать, пусть говорит с хозяином дома — то есть с тобой, если ты сочтешь нужным его принять. А я спущусь минут через десять. И пристрелю его ко всем бесам, если сочту нужным…

— Осмелюсь заметить, в доме недавно сделали ремонт и…

— Я понимаю, Эдвардс. Я не буду стрелять вблизи ковров и зеркал. А теперь, извините, я хочу одеться.

Загадочный утренний гость оказался тем самым мужчиной, которого Рейнгольд видел из окна. Вблизи он смог также оценить мятую одежду, полуседую щетину и дымчатые очки с кое-как склеенной дужкой. Правда, за дымчатыми очками тускло поблескивали холодные как льдинки и умные глаза. При появлении Рейнгольда гость поднялся с дивана и отвесил короткий поклон, больше похожий на кивок.

— Мессир Зиглинд, я верно понимаю? — спокойным, несколько хрипловатым голосом осведомился он.

— Именно. С кем честь имею?

— Ингмар Зильберг. Сомневаюсь, что мое имя что-то вам скажет. Я дэм-вельдский советник по континентальным вопросам. Не сочтите за наглость — вернее за еще одну наглость — я очень хотел бы видеть вашу жену. О ее характере я осведомлен, но дело срочное.

— Моя жена спит.

— Сомневаюсь.

— В таком случае, моя жена не принимает.

— Особенно дэм-вельдцев. От всей души одобряю такую линию поведения. Тем не менее, мне нужно с ней поговорить.

Зиглинд задумался. Или перед ним сидел очень талантливый актер, чья наглость не знала границ, или этот тощий обтрепанный мужчина и вправду был каким-то высокопоставленным лицом на Архипелаге.

Рейнгольд даже подумывал о том, не спросить ли залетного гастролера в лоб, насколько круто Дэм-Вельда пересмотрела свою стратегию и как скоро ждать новых богоравных гостей с пистолетами, но удержался.

— Вы голодны? — поинтересовался он вместо этого. Подобный вопрос позволял выиграть время. Ингмар поднял бровь, помолчал немного, а потом неожиданно честно ответил:

— Как собака.

На морхэнн он говорил замечательно и без малейшего акцента. Да и седина, темная, как свинец, свидетельствовала, что тот родился не блондином. Скорее всего, несмотря на явно нордэнское имя, Зильберг был калладцем.

— Эдвардс, будьте любезны, скажите Марте, чтобы приготовила плотный завтрак. Яичница и бекон вас устроят?

— Замечательно. Благодарю. Вам, определенно, уготовано место в раю Создателя. А нынешние хозяева Дэм-Вельды с радостью подкинут вас до нужных врат. Прошу прощения, я не читал последних газет. О смерти наместницы уже объявлено официально?

— Нет.

— Печально, но ожидаемо.

— Послушайте, я ничего не знаю и знать не хочу о ваших нордэнских делах…

— Для мужа нордэны эта позиция неразумна, — менторским тоном заметил Ингмар. — Хотя по-человечески ее понять можно.

Зиглинда мало интересовало, что мог и чего не мог понять странный тип в дымчатых очках, свалившийся на них как снег на голову. Ему куда больше хотелось знать, зачем тот явился и, особенно, как скоро намерен убраться восвояси.

— Вы читаете калладские газеты, не так ли?

— Да. Но они приходят сюда почти с недельным опозданием.

— Я могу взглянуть на последние, пока ваша жена не спустилась? Это избавит вас от необходимости вести со мной любезную беседу, а ваша репутация чрезвычайно воспитанного человека не пострадает.

Рейнгольд никак не мог определиться, то ли тип в дымчатых очках ему методично дерзит, то ли у него просто такая нечеловеческая манера разговаривать.

— Кто вы, бесы дери, такой?

— Я уже представлялся — Ингмар Зильберг, советник наместницы Немексиддэ по континентальным делам. Работа у меня такая — людей раздражать и газеты читать. С удовольствием предъявил бы вам мое метрическое свидетельство, но оно лежит в пучине морской где-то между Архипелагом и Белым берегом. Я не лежу рядом с ним по чистой случайности.

Рейнгольд вздохнул. И принес странному типу стопку газет.

— Изучайте.

Зильберг, не говоря ни слова, погрузился в чтение. Тишину нарушал только шелест быстро переворачиваемых страниц. Рейнгольд изредка бросал на гостя осторожные взгляды. Лицо дэм-вельдского советника мрачнело с каждым новым выпуском. Над биржевыми сводками оно и вовсе приняло выражение глубочайшего траура. Подоспевший завтрак существенно картины не поменял.

— Дорогой, с каких пор у нас тут публичная библиотека? — надула губки Дэмонра с порога гостиной. Рейнгольд мимоходом оценил боевой раскрас нордэны и мало что прикрывавший шелковый халат, стратегически завязанный каким-то хитрым способом. Видимо, роль, в которой она встречала доктора, пришлась ей по душе.

Зильберг перевел взгляд на Дэмонру. Несколько секунд созерцал ее молча, потом сказал что-то на языке Архипелага. Последовавшая реакция была на свой манер потрясающая: нордэна резко запахнула халат и стала рукой стирать помаду, не сводя с Зильберга изумленных глаз.

— Определенно, у вас не публичная библиотека. И не публичный дом. Я не стою такого маскарада.

Не слишком приятный смысл сказанных слов Дэмонра проигнорировала. Сначала она просто во все глаза уставилась на калладца, умевшего первоклассно склонять по падежам нордэнские существительные и прилагательные, при этом правильно расставляя двойные ударения. Язык Архипелага по сложности превосходил даже морхэнн, а морхэнн в качестве государственного языка выбрали не в последнюю очередь за грозные семь падежей и двенадцать временных форм. Иными словами, первым чувством, которое Дэмонра испытала к обтрепанного вида гостю, стало огромное уважение. Ей даже стрелять в него расхотелось.

— Для проформы. Вы — Дэмонра Ингрейна, дочь Ингрейны Рагнгерд и Бернхарда Вальдрезе? — уточнил незнакомец.

Такая постановка вопроса всегда приводила Дэмонру в состояние почти детского умиления.

— Второе уставляю на усмотрение Рагнгерд. Но вроде бы да. А вы кто?

— Ингмар Зильберг. Бывший советник по континентальным делам бывшей наместницы.

— Рэдум Эстер? Погодите…

— Немексидэ Рэдум. Она теперь тоже бывшая наместница, к моему великому сожалению. На Архипелаге произошел переворот. Во всяком случае, в континентальном понимании этого слова.

— Что? Это невозможно, — нахмурилась Дэмонра. Она с большим трудом представляла переворот на Архипелаге. И еще меньше представляла, зачем он нужен. Нордэнов никто и никогда не притеснял. По большому счету, им позволяли даже слишком много. Дэмонра хорошо помнила, как недобро на них косились одноклассницы, когда они с Зондэр и Магдой играли во дворе вместо уроков нравственного закона. Правда, смысл тех взглядов она поняла куда как позже.

— Скажите «это было маловероятно», и я с вами соглашусь. Это было маловероятно, и это произошло. Я могу поговорить с вами без присутствия вашего мужа? Меня несколько смущает необходимость изъяснятся на непонятном хозяину дома языке.

Дэмонру данная необходимость тоже смущала. Но она прекрасно понимала, что маг употребил точное слово — речь шла именно о «необходимости». Если уж загадочный Зильберг после переворота заявился прямо к ней, ждать хорошего не приходилось.

Нордэна растерянно покосилась на Рейнгольда. У нее язык не поворачивался попросить его выйти, но и при нем говорить она не могла. Зиглинд, как обычно, понял все даже слишком хорошо. Его замкнутое лицо стало еще более замкнутым.

— Я вынужден вас оставить, — холодно сказал Рейнгольд. — Я буду наверху, мне нужно разобрать корреспонденцию.

Дэмонра проводила его мрачным взглядом и буркнула:

— Надеюсь, мессир Зильберг, дело, по которому вы пришли, и впрямь того стоит.

— Мое дело касается приобретенной порфирии, ваших заводов, Дэм-Вельды и кесарии, в качестве приятного бонуса, — ничуть не смутился Ингмар. — Его стоимость можете определить самостоятельно.

Набор впечатлял.

— А почему я вообще должна вам поверить?

Ингмар молча извлек из кармана видавшего виды пальто карандаш и принялся сосредоточенно рисовать что-то на полях газеты. Сперва Дэмонра видела только загадочные прямоугольники. Потом между прямоугольниками стали появляться соединяющие их ломаные линии. Нордэна понятия не имела, рисует Ингмар схему телефона, телеграфа или чего-то еще, но самого факта знакомства этого человека с главной тайной Архипелага отрицать не могла. Дэмонра так же молча вырвала у него газету, отодрала нужный кусок и щелкнула извлеченной из кармана зажигалкой. Лист свернулся и почернел почти мгновенно. Нордэна растерла между пальцев невесомый пепел, не чувствуя жара. Ей хотелось проснуться.

А больше всего на свете ей хотелось проснуться в Каллад в Красную ночку или за пару дней за нее. Пойти и убить нескольких людей. Потом можно было лечь, заснуть и больше никогда не просыпаться.

Дэмонра механически посмотрела на пепел. И подумала, что, когда за неполные два месяца мир рушится дважды — это слишком много. Как слишком много — две войны на одну человеческую жизнь. Ей почему-то стало жалко даже не себя и не Рейнгольда, не страдающий рэдский народ или кого там еще следовало пожалеть исходя из доводов рассудка, а маму. Если человек в дымчатых очках знал самый главный секрет Дэм-Вельды, значит, смерть Рагнгерд оказалась такой же бессмысленной, как и жизнь.

— И что вам нужно? — устало спросила Дэмонра. — Денег? У меня их нет.

Ингмар как-то странно улыбнулся:

— О нет. Это излишне… континентально для человека, который прожил с нордэнами двадцать лет.

— Тогда чего вы хотите?

— Огня, крови и мести, — невозмутимо перечислил он, словно речь шла о паре мешков картофеля. Дэмонре осталось только округлить глаза, глядя на это явно ненормальное существо, но тут Ингмар внес окончательную ясность, очень по-нордэнски подведя итог этих трех слов. — Справедливости.

— Вы кому-нибудь об этом говорили? О… о небесном огне.

— Разумеется, нет. Во-первых, я дал слово наместнице Немексиддэ. Во-вторых, мне все равно никто не поверит. И, главное, я не думаю, что кому-то на континенте на самом деле нужно это знать. За исключением одного-единственного случая.

— Если Дэм-Вельда решит напасть, — тихо закончила Дэмонра. — Но скорее солнце на западе встанет, понимаете? Вы же там жили. Нас чуть больше чем двести пятьдесят тысяч на островах. И еще сто тысяч — здесь. В Каллад же проживает почти сто миллионов, а для обработки земли нужно не меньше чем…, - Дэмонра осеклась. Чтобы прокормить триста пятьдесят тысяч нордэнов, требовалось не так уж и много рабочих рук. Требовалась только хорошая и хорошо защищенная земля.

Из-под очков сверкнули проницательные глаза. Ингмар невесело улыбнулся.

— Тогда почему вы настолько яростно отрицаете такую возможность? Для объяснения интуитивно очевидной вещи вы приводите слишком рациональные аргументы. Вы ведь думали об этом?

— Никогда!

— А Немексиддэ думала.

— Надеюсь, ей это тоже казалось бесовски плохой идеей?

— Именно так. К сожалению, Нейратез эта идея плохой не кажется. В Эйнальд, Эссу и Эфэл ушло несколько крупных партий оружия. Включая пулеметы. А три недели назад она через Мглу раскачала ваш колокол войны. Видимо, для закрепления результата.

— Этого просто не может быть.

— Но я это своими глазами видел. Потом ваша богоизбранная жрица обвинила Немексиддэ во всех смертных грехах, главным из которых, несомненно, было снисхождение к неполноценным континентальным расам. После чего воодушевленная божьим чудом толпа по камешку разнесла Эльдингхель. Не могу поручиться за то, что обошлось без артиллерии, уж слишком сильно там сверкало. Я, впрочем, как истинный континентальный трус, тогда уже плыл прочь на рыбацком судне. А Немексиддэ, боюсь, как истинная нордэна убегать не стала.

Дэмонра смотрела на тощего человека в мятом пальто и пыталась сообразить, врет он или нет. То, что он рассказывал, выглядело одинаково чудовищно и для правды, и для лжи.

— Знаете, я в первый раз в жизни сожалею, что на Дэм-Вельде нет так называемой независимой прессы, — посетовал Ингмар. — Если бы вы прочитали двадцать разных статей, по которым бы выходило, что Немексиддэ проворовалась, застрелилась, закопалась в секретном бункере и сбежала в Виарэ с двадцатилетним любовником, вам было бы проще мне поверить, чем сейчас, когда в газетах тишь да гладь.

Дэмонре сказанное нравилось все меньше и меньше. Некоторое время назад — возможно, три недели или около того — ей и вправду снился довольно яркий сон с участием Немексиддэ. Вернее, сон, который она видела, сперва не имел к наместнице ровным счетом никакого отношения — Дэмонра, как это нередко бывало, бегала по какому-то заснеженному перелеску с глубокими рытвинами и бодро стреляла по теням. Тени периодически материализовались то в ее недругов гимназических лет, то в Эйвона Сайруса, а то и вовсе в нечто безликое, воплощавшее, судя по всему, рэдских инсургентов и прочих заклятых врагов кесарии. В конце этого сна у Дэмонры непременно заканчивались патроны. Энтузиазм, впрочем, у нее всегда заканчивался еще раньше, и последние минуты нордэна все так же металась между черных стволов и заполненных темной водой бочажин, но уже безо всякой видимой цели. Обычно ночные пробежки по пересеченной местности завершались тем, что Дэмонра бездарно тратила последний патрон на какую-нибудь тень — хотя прекрасно понимала, что застрелиться разумнее — а потом за ее спиной раздавался приближающийся треск веток, и нордэна просыпалась. В общем, любой специалист по душевному здоровью нашел бы в этом банальном кошмаре целый букет различных страхов и проблем сновидца. Сама Дэмонра воспринимала его исключительно как побочный эффект некоторого количества перестрелок ее юности, помноженный на отсутствие смысла тех самых перестрелок, осознанное ей несколько позднее. Сон, приснившийся нордэне три недели назад, отличался от своих многочисленных близнецов тем, что в конце в странном лесу отчего-то оказалась Немексиддэ. Наместница несла какую-то чушь про колокола и оружие в ящиках из-под кильки. Это запомнилось Дэмонре особенно ярко, потому что казалось даже более бессмысленным, чем беготня по населенному тенями лесу. Но нордэна не стала отвлекаться на выслушивание чуши и продолжала расстреливать какое-то тусклое создание в шубе с подозрительным свертком в руках. «Ты же хотела Западную Рэду к лету, какого беса тебе от меня теперь надо? Лучше б патроны присылали, а не рескрипты», — вот, собственно, и все, о чем она подумала во сне.

Ей даже в голову не приходила возможность того, что у всей этой чуши может быть какой-то смысл. А если верить Ингмару, Немексиддэ умирала в ту ночь или где-то очень близко к ней.

— В чем гнали оружие? — резко спросила Дэмонра.

— Что, простите? — не понял Ингмар.

— Как они поставили оружие в Эйнальд? Понимаю, что контрабандой. Но как?

— Под видом кильки, в обычных ящиках, — без колебаний ответил Ингмар.

Дэмонре сделалось холодно, пусто, страшно и вообще отвратительно.

— Я вас поняла. Все, кроме небесного огня, можно обсудить в компании моего мужа, — тихо сказала она. Рейнгольд одним своим присутствием мог рассеять любой кошмар с мистической подоплекой. Всяческая потусторонняя заумь при столкновении с благоразумным и непробиваемо-спокойным юристом мигом превращалась в обычную чушь, бояться которой даме за тридцать было в высшей мере неприлично и несолидно. — Заодно вы объясните, как меня нашли и чего хотите.

— Не совсем все. Мне просто интересно: завод под Вильдо ведь принадлежал вам?

Дэмонра пожала плечами:

— Какое это имеет значение? — на счастье нордэны, работники завода повели себя более адекватно, чем прозевавшая атаку неизвестных охрана. Когда молодчики из Третьего отделения ковырялись в пепле и битом кирпиче, ничего ценного они там не обнаружили. Все ценное находилось на два яруса ниже и уже сделалось историей. При взрыве котла погибло четверо рабочих. Остальные двенадцать, наверное, могли бы выбраться, но управляющий оставил начальнику бригады по дэм-вельдски четкие инструкции, точно повторив все, что сказала ему Дэмонра. Нордэна никогда этих людей не видела и ночами они ей не снились. Просто так вышло, что сыворотка Асвейд стоила значительно дороже, чем шестнадцать жизней. В конечном счете, они все знали, на что шли: и работники, и управляющий, и она сама.

— Никакого. Чистое любопытство. Собственно, я здесь не поэтому.

— Честно сказать, я сильно удивлена, что вы вообще пришли ко мне. В Каллад…

— До Каллад мне сначала надо добраться, — спокойно возразил Ингмар. — С моей настоящей метрикой сделать этого нельзя, без нее — крайне сложно. Меня просто пристрелили бы где-нибудь по дороге. Как ни странно это прозвучит, проще всего оказалось добраться до Виарэ. Хотя две недели морем — это явно не по моей части.

— Вы хотите добраться до кесаря?

— До кесаря мне добраться не дадут в любом случае, — в трезвом взгляде на вещи Ингмару было не отказать. — Мне нужна Зондэр Мондум. Она ведь ваша сослуживица?

— Бывшая. Я более не имею удовольствия состоять в кесарской армии, — скривилась Дэмонра. При всей сомнительности данного удовольствия, она всегда им очень дорожила. — И она вряд ли станет вам помогать в любых мстительных начинаниях, — добавила нордэна, вспомнив Зондэр. Вот уж кто бы не полез в политику ни за какие коврижки. В свое время, когда Мондум узнала, какие именно цветочки выращивают по «Зимней розе», у них и так чуть до драки не дошло.

— С мстительными начинаниями я справлюсь самостоятельно, для начала мне просто нужно попасть в город и побеседовать с Мондум.

— Сожалею, но здесь я ничем не могу помочь. Мне нельзя возвращаться в Каллад.

Глубоко посаженные глаза Ингмара нехорошо блеснули:

— А вы сделайте так, чтобы ваш муж раздобыл билеты и метрику. А я сделаю так, что подоплека подвигов генерала Рагнгерд и ваших личных подвигов не всплывет. У ваших гражданских благодеяний ведь очень некрасивая подоплека, госпожа Дэмонра.

Повисло молчание. Нордэна нервно прошлась по комнате, нащупала рукоять пистолета, прикинула, как лучше стрелять, и поняла, что стрелять бесполезно. Странный советник Немексиддэ вряд ли оказался бы совсем уж законченным идиотом. Разумеется, в случае его смерти, на свет всплыло бы что-нибудь некрасивое. В лучшем случае — электричество, в худшем — приобретенная порфирия. А, может быть, существовало что-то еще худшее, о чем она просто не знала. Дэм-Вельда всегда была полна сюрпризов.

«Дрянь. В какую же дрянь я вляпалась», — почти с детской обидой подумала Дэмонра, глядя на полуседой затылок Ингмара. — «Проклятье. Наклз, твою мать, да где же ты, когда ты мне так нужен?!»

Мага, специалиста по решению принципиально неразрешимых проблем, здесь, конечно, не наблюдалось, так что выкручиваться предстояло самостоятельно. Нордэна скрестила руки на груди, чтобы избежать соблазна достать пистолет, и холодно сказала:

— Нет.

Ингмар обернулся и поднял бровь:

— Вы хорошо подумали?

— Я плохо подумала, и всегда плохо думаю. Но ответ — нет. Я не стану втягивать мужа в дела Дэм-Вельды. Пусть богоравные грызутся с богоравным. А всем остальным дайте нормально жить.

— Не вынуждайте меня уподобляться шантажисту в лучших традициях второсортного романа, — поморщился Ингмар. — Я совсем не хочу описывать вам мрачные перспективы: вы представляете их гораздо лучше, чем я.

Перспективы Дэмонра и вправду представляла даже слишком хорошо.

— Шантаж бесполезен просто потому, что у меня нет денег. И еще потому, что у вас нет доказательств.

— Знаете, госпожа Дэмонра, порфирики тоже в подворотнях честным гражданам горло не рвут и кровь не пьют. Вы считаете, при охоте на ведьм нужны доказательства?

— Я считаю, что проще охотиться на тех ведьм, которые окажут меньше сопротивления. Порфирики слабы, разобщены и, в конце концов, ни в чем не виноваты. Идеальные жертвы. А у нас все с точностью наоборот. Поэтому мы будем отстреливаться до последнего патрона. Запомните накрепко: Дэм-Вельда всегда права. Даже когда каждый нордэн лично не прав, Дэм-Вельда остается правой. Это аксиома.

— А ваша аксиома не трещит по швам каждый раз, когда какого-нибудь черноглазого бедолагу волокут на допрос в Эгре Вейд? — вполне невинно полюбопытствовал Ингмар. Кассиан таким же тоном любил спрашивать про рэдских девочек, которых жандармерия раз в месяц заимствует на ночь в уплату за право заниматься их ремеслом.

Дэмонре периодически бывало очень стыдно за свою страну и свой народ. Но всяческим философствующим умникам знать про это не следовало.

— Лично моя? Да, трещит по всем швам и требует доказательств. Но это ничего не меняет.

Ингмар проницательно взглянул на нее и невесело усмехнулся:

— Вы — нордэны — все очень разные и очень одинаковые. Я имею в виду, лучшие из вас. Вашу позицию я понял. Из уважения к вам я сделаю вам один подарок, хотя это и противоречит моему профессиональному кодексу.

— Какой? — насторожилась Дэмонра. Ингмар ей не то чтобы не нравился — во всяком случае, не нравился куда меньше, чем должен бы, если брать в расчет его информированность. Как ни странно, он напоминал ей Наклза, хотя она и не могла понять, чем именно. Впрочем, это определенно была не худшая рекомендация в ее глазах.

— Следите за мужем внимательно. Мне кажется, он очень болен.

— Что? Это невозможно.

— Насколько я понимаю, нордэны лучше, чем любой другой народ представляют, что возможно абсолютно все. Наука сделала вас богами раньше, чем вы стали людьми, и в этом половина трагедии Архипелага. Вторая половина — его жители.

— Наука сделала нас богами, и мы проскочили стадию «человек» в континентальном понимании как эволюционное излишество, — буркнула Дэмонра. — Никакой трагедии здесь нет. Это повод для необыкновенной гордости.

— Вы сами в это верите?

— Я верю, что это ничего не меняет, — честно ответила Дэмонра.

— Вы профессиональный вероятностник или просто фаталистка? — поинтересовался Ингмар после короткой паузы.

— Я просто реалистка.

— Тогда сводите мужа к врачу.

— Это ваш совет как фаталиста?

— Как профессионального пессимиста.

«Маг», — наконец, сообразила Дэмонра. И вот здесь ей сделалось несколько не по себе.

Только деревенские олухи верили в способность магов походя предсказывать смерти и на глаз ставить безошибочные диагнозы. Такое умели разве что профессионалы, предлагающие свои услуги на последних страницах второсортных газет, наряду с приворотами и снятием венца безбрачия. Маги не видели в реальном мире ничего такого, что не видели бы и все прочие люди. Но долгий контакт с Мглой делал их феноменально внимательными и восприимчивыми к малейшим изменениям реальности. Во всяком случае, из домов, которые должны были обрушиться, маги удирали раньше кошек. Кто-то считал это шестым чувством. Дэмонра, почти полжизни знавшая Наклза, полагала это единственным относительно положительным побочным эффектом в профессии.

— Если подтвердится, что Рейнгольд болен, вы получите метрику и билет.

6

Утро встретило Магрит ярким солнцем и осознанием того, что при ее нервах страшные истории на ночь лучше не слушать. А рассказы Наклза о его детстве и отрочестве, определенно, стоило классифицировать как страшные истории. Рэдка уныло обвела комнату взглядом. Ее взору предстало дивное диво: маг сдержал свое слово и никуда не сбежал. Он спал на стуле, сидя боком и положив голову на скрещенные руки. Подлокотники мешали ему свалиться на пол окончательно, но он явно приближался к такому финалу.

«При всем своем отвратительном характере, это очень хороший человек», — оценила порядочность Наклза Магрит и попыталась тихонько встать с постели.

При первом же шорохе маг дернулся, будто его ударили, открыл глаза и резко вскинул голову. Потом, видимо, провел оценку окружающей действительности и пришел к каким-то выводам. Раздраженно потер шею, поморщился и без единого слова ретировался за двери. Довольно быстро для человека, который несколько секунд назад мирно спал.

Магрит тихонько прыснула. Иногда всесильный специалист по вероятностным манипуляциям казался ей очень забавным и плохо приспособленным к жизни созданием. Чем-то вроде Гниды. Такую можно любить и поливать, несмотря на все ее шипение, но в дикой природе мухоловка бы не выжила. Опять-таки, несмотря на все свое грозное шипение.

Взять и уехать по отношению к Наклзу являлось бы самой настоящей жестокостью.

Когда Магрит добралась до кухни, маг как раз и занимался мухоловкой.

— Доброе утро, — заулыбалась Магрит. Ей было бесконечно приятно, что кто-то караулил ее сон. Такого с ней с глубокого детства не приключалась. Мать работала горничной в богатом доме, и у нее хватало других дел.

Наклз воззрился на Магрит, видимо, силясь понять, издевается она или нет.

— Доброе, — все-таки кивнул он.

— Спасибо.

Маг отмахнулся от благодарностей и ловко отдернул руку от Адели, клацнувшей совсем рядом с его пальцами. Мухоловка не терпела конкуренции и злилась, когда кто-то отвлекался от ее полива на посторонние предметы.

Магрит, улыбаясь, занялась бутербродами.

— Ты ведь не бывала в Торлье? — после завтрака Наклз начал атаку в своих лучших традициях. То есть красиво, внезапно и в высшей мере вероломно. Какой бы ответ ни дала Магрит, ничего бы не изменилось. — Это курортный район неподалеку от Миадэ, — маг очень старался изображать благодушие. Если бы Магрит верила только глазам, у него бы все получилось, но рэдка с детских лет больше полагалась на интуицию. А интуиция говорила ей, что Наклзу нисколько не весело. — Там с середины весны и до середины осени замечательный климат и есть ботанический сад.

— А ты не поедешь?

— Меня ждут полторы сотни неучей. Кто-то должен отправить их на костер.

— А потом? После экзаменов — приедешь?

— Может быть, после.

«Сплавить меня хочет. И чего это он сплавить меня захотел, когда Дэмонра строго-настрого требовала за ним следить? Неужели из-за той дамы, к которой вечерами ходит? Да очень мне она сдалась, хоть и любопытно, конечно, до жути».

Магрит быстро взглянула на Наклза. Маг с самым невинным видом созерцал пейзаж за окном. Рэдка только подивилась, как она могла так долго не догадываться об их с Кассианом родственных связях. В некоторых вещах непохожие братья были похожи как две капли воды.

«Ах, вот ты как. Хитрый. А я хитрее».

— На-аклз, ну я ж тебя долго не увижу. Ну ты хоть сфотографируйся со мной на память, а? У меня вообще фотографий нет, — Магрит намеренно давила на жалость, стараясь не переигрывать. Как бы Наклз ни морщился и ни сыпал колкостями при упоминании благородной борьбы рэдских инсургентов, он довольно нервно воспринимал новости о том, что кто-то из них никогда не пробовал конфет, не видел парчовых платьев и не имел своих фотографий. — А я буду по тебе скучать, ты мне как родной, — добила Магрит контрольным выстрелом.

Ей стало почти стыдно за свою военную хитрость, но честными приемами справиться с Наклзовым упрямством возможным не представлялось.

— Хорошо, мы, конечно, тебя сфотографируем, при банте и цветах, — попытался увильнуть маг.

— Нас обоих сфотографируем, — не попалась Магрит. — Я буду хвастаться перед тамошними светскими особами таким умным дядюшкой.

— Даже не вздумай. У них там превратно понимают слова «племянница» и «дядюшка», — страдальчески скривился Наклз. — Хорошо. Сфотографируемся. А потом ты на три недели поедешь в Виарэ, договорились?

«Договорились», — уверила Магрит. Вот уж чему, а врать не краснея она у Наклза научилась.

Драгоценные три дня, нужные на то, чтобы дойти до фотоателье, сфотографироваться и получить проявленные фотографии, она выиграла. А дальше можно было спросить совета у Кейси Ингегерд. Магрит нюхом чуяла, что у золотоволосой калладки выдумки на десятерых хватит. И она тоже сделает все возможное, чтобы Наклза не выпускали из виду.

Маг слово сдержал и на следующий же день повел Магрит фотографироваться в заведение братьев Эстер — респектабельную студию, располагавшуюся в десяти минутах ходьбы от моста святой Дагмары. Рэдка, которой не так много доводилось гулять по улицам калладской столицы, с удовольствием любовалась огромными витринами, отражающими яркое солнце, вертела головой по сторонам, заглядываясь на наряды проходящих дам, и вообще наслаждалась жизнью. Наклз молча шел рядом и делал вид, что наконец добравшаяся до города весна его нисколько не касается. Выступившие на его щеках бледные веснушки, определенно, имели другое мнение по этому вопросу.

Почти у самого входа в фотоателье грелся на солнышке полосатый кот. Поджарый, но довольно холеный, с блестящей шерстью темно-рыжего цвета и всезнающим взглядом, типичным для кошачьих. «Ну вылитый Наклз, только с усами», — оценила полосатого красавца Магрит. «Уговорить его что ли взять кота?» Кот отвлекся от приведения в порядок и без того замечательно чистой шкурки, дернул ухом и обернулся к ним.

— Кис-кис, — позвала Магрит.

Кот резво вскочил, вздыбил шерсть и зашипел. В первый момент Магрит решила, что он обиделся на такое плебейское обращение и шипит на нее, но потом сообразила, что полосатый рыжик смотрит на мага. Прекрасно начавшийся день резко стал куда менее прекрасным.

«Да что же это такое?» — беспомощно подумала Магрит.

Наклз повел себя в своих лучших традициях, то есть сделал вид, что ничего необычного не замечает. Маг обошел животное, не обращая внимания на шипение, и распахнул перед рэдкой стеклянные двери. Магрит с опаской следила за котом. Тот всем своим видом демонстрировал агрессию, но нападать не спешил. Только шипел все страшнее.

— Послушай, тварь, ты нравишься мне не больше, — процедил маг.

Кот, не прекращая шипеть, стал отступать. Потом развернулся и резво дал деру на другую сторону улицы.

— Магрит, проходи, пожалуйста, пока меня за швейцара не приняли, — несколько напряженным голосом сказал Наклз. Магрит, подхватив юбки, поднялась по трем ступенькам и вошла.

Фотоателье показалось ей едва ли не самым замечательным местом на свете. Внутри все сияло чистотой, повсюду стояли высокие вазы с цветами — столько роз, орхидей и астр рэдка в жизни не видела — а на стенах висели фотографии всяческих роскошных красавиц и красавцев. Магрит потрясенно оглядела царство прелести и элегантности, впервые в жизни от всей души пожалев, что не родилась красивой. В партизанском отряде от красоты толку было немного, да и вообще ее незапоминающаяся доброжелательная мордашка очень помогала, когда требовалось снять деньги со счета в банке или передать листовки. Но теперь собственное веснушчатое и румяное личико в шикарной раме Магрит представлялось плохо.

На Наклза окружающее великолепие не произвело ровно никакого впечатления. Маг кивнул барышне, сидевшей за стойкой, о чем-то с ней коротко переговорил — язык Магрит понимала уже хорошо, но слишком беглая речь по-прежнему вызывала у нее сложности — и указал рэдке на цветы:

— Выбирай, что тебе нравится. Потом сядешь вон на тот стул — за ним морской пейзаж на стене — и подожди немного. Фотограф сейчас явится.

Магрит, подумав, взяла букетик ландышей — цветы оказались искусственными, но выглядели совсем настоящими, даже с капельками на бархатистых лепестках — и села на высокий стул, с некоторой опаской рассматривая чудо техники на треножнике, разместившееся как раз напротив нее. Выросшая в провинциальной Рэде, Магрит до сих пор считала фотоаппараты, печатные машинки и граммофоны чем-то сродни чудесам. И искренно не понимала мага, который всем этим диковинкам не уделял ровно никакого внимания.

Барышня тем временем художественно расставляла возле Магрит цветочные корзины. Девушке казалось, что она попала в оранжерею. Рэдка нервно оправила юбку — Наклз впервые на ее памяти вмешался в выбор одежды, настояв, чтобы платье было светлое — и попыталась изобразить улыбку.

— Не бойтесь, это совсем не страшно, — прочирикала барышня с цветами.

Хитрющий маг ушел куда-то в дальний угол и там старательно делал вид, что его очень интересуют фотографии некоей семейной пары с тремя идиллического вида детишками на переднем плане.

«Дезертир!» — обиделась Магрит. «Никуда не денешься».

Фотограф — милый мужчина лет пятидесяти в забавном красном жилете — явился через несколько минут и тут же осыпал Магрит ворохом роскошных комплиментов. Лицо Наклза, и до этого момента мало что выражавшее, стало совсем уж непроницаемым. Рэдка, впрочем, и без этого поняла, что ей безбожно врут. Никаких «лазурных очей» у нее отродясь не имелось, да и «очаровательный румянец» во всю щеку калладские барышни старательно запудривали. Уж это-то она у Кейси выяснить успела. Прочие комплименты содержали какие-то цитаты и отсылки, и их Магрит не поняла совершенно.

— Юная госпожа, безусловно, очень красива, — тусклым голосом сообщил маг. — Мы не располагаем лишним временем.

Фотограф мгновенно скис. Магрит, раздумавшей обижаться, сделалось его жалко. Добряк вряд ли заслуживал такого ответа. Он смутился и стал колдовать над освещением. Рэдка с любопытством следила за его манипуляциями. Эта магия всегда казалась ей более любопытной, чем та, которой занимался Наклз и ему подобные. Ее результаты, во всяком случае, выглядели настоящими.

— Ты обещал, — с нажимом произнесла Магрит, когда фотограф уже пошел к своему загадочному аппарату на треножнике. Маг страдальчески скривился, но все же подошел к стулу, на котором сидела Магрит, и встал ровно за ним.

«Какой ты ни тощий, а за нарисованной колонной не спрячешься», — довольно подумала Магрит. Стена за ее спиной была расписана в духе набережной Виарэ. Во всяком случае, она чем-то напомнила Магрит виденные в альбоме Наклза пейзажи. Голубое небо, синее море, белые колонны.

— Встаньте чуть правее относительно дамы, — подал голос фотограф. Маг вздохнул и подчинился. — Положите руку на спинку стула. Смотрите вот сюда. Улыбайтесь.

Фотограф, насколько поняла Магрит, сделал несколько снимков. Она уже устала улыбаться, глядя в круглый поблескивающий глаз чудо-машины.

— Все, — объявил кудесник. — Послезавтра будет готово. Если хотите, можем на дом доставить, это беспла…

— Нет-нет, я за ними приду, — быстро перебила Магрит, надеясь, что она ничего не напутает с проклятыми падежами. — Гулять очень полезно.

Два дня спустя Магрит, как и обещала, явилась в фотоателье. Маг пошел в институт, устраивать обещанный кошмар своим неучам, а Магрит поспешила за фотографиями. Ей хотелось еще успеть посидеть с Кейси в кафе, та обещала рассказать какие-то замечательные новости. Рэдка быстро отыскала фотоателье — благо, она хорошо ориентировалась, а дорога была близкой — заметила давешнего рыжего кота, который, впрочем, никак на нее не прореагировал, и вошла. Барышня за стойкой, подняв на Магрит глаза, несколько побледнела и явно смешалась.

— Добрый вечер, — поздоровалась она после короткой паузы.

Магрит сделалось не по себе без каких-либо явных причин.

— Добрый вечер. Я за фотографиями. Вот, — она полезла в кошелек в поисках квитанции.

— Да-да, конечно. Извините. Одну минутку, — чириканье барышни казалось не таким веселым, как в прошлый раз. — Минуточку, — повторила она и скрылась в комнате за стойкой.

Вернулась назад она без фотографий, но с ассигнацией. Выложила ее на стойку перед Магрит и пробормотала:

— Вы извините. Фотографии не получились. Мы вернем деньги. Еще раз простите.

Что-то Магрит очень не понравилось в этом простом «фотографии не получились». Рэдка не притронулась к деньгам. Вместо этого она соображала, что же там могло пойти не так. Едва ли фотографии забраковали потому, что у изображенных там людей получился недостаточно великолепный вид.

— Я могу посмотреть?

Барышня нервно облизнула губы. «Да она боится», — поняла Магрит. И тоже испугалась непонятно чего.

— Я хочу посмотреть, — тверже повторила девушка. Будь здесь Наклз, он бы говорил именно таким тоном. Его всегда все слушались.

Нехитрый прием подействовал. Барышня кивнула и снова скрылась в комнате. Назад она пришла уже с конвертом и протянула его Магрит.

— Смотрите, пожалуйста. Но… не обращайте внимания. Такое иногда бывает. Одно изображение накладывается на другое, вот и получается разная ерунда. Мы очень сожалеем, что так вышло…

Магрит, не слушая, извлекла из белоснежного конверта фотографии. Их оказалось всего три.

С первой все вроде бы было в порядке. Только на плече у Наклза виднелся какой-то непонятный блик, отчетливо выделяющийся на черной ткани плаща. На второй блик стал уже больше и как бы четче. Магрит соображала, что он ей напоминает, но так ничего и не надумала. Третью фотографию Магрит уронила на пол.

На плече у Наклза лежала бледная рука. У рэдки заколотилось сердце. Она осторожно подняла фотографию, несколько раз сморгнула и снова посмотрела. Узкая кисть с проступающими сухожилиями никуда не делась. Она все так же покоилась у мага на плече.

— Это наложение, — несколько неуверенно прочирикала барышня из-за стойки. — Такое бывает. Просто ошибка. Мы очень сожалеем…

— Я возьму фотографии, — тихо сказала Магрит, чувствуя, что мир куда-то плывет. У нее заледенели пальцы, хотя вечер выдался теплый. — Возьму. Ничего страшного.

Час спустя она показала фотографии Кейси. В глубине души Магрит надеялась, что золотоволосая красавица рассмеется и тоже скажет про какое-нибудь наложение или что-то столь же непонятное, но все объясняющее. Кейси не рассмеялась. Она зачем-то сложила фотографии и несколько раз пролистала их, как страницы книги, придерживая с одной стороны. Побледнела. Нахмурилась. Сунула назад в конверт и отодвинула чашку травяного чая, минуту назад принесенного опрятной девушкой в чепце.

— Ты ему показывала?

Магрит покачала головой.

— Молодец, — похвалила Кейси. Рэдка не узнавала ее голоса — из него как будто разом пропала вся жизнь.

— Сколько сделали фотографий? Всего три? Точно?

— Я не знаю, — сначала ответила Магрит, а потом подумала. Нет, сверкало под черной занавеской больше, чем три раза. Значит, и фотографий было больше. — Наверное, нет.

— Где снимались?

— Ателье братьев Эстер.

Кейси поджала побледневшие губы. Потом решительным жестом отодвинула стул и поднялась. Положила на белую скатерть несколько мелких купюр и двинулась к выходу из кафе.

— Идем, Магрит. Показывай дорогу. Нечего ждать, идем.

Рэдка, ничего не понимая, двинулась следом, на ходу застегивая пуговицы легкого плаща.

У дверей фотоателье Кейси остановилась. Магрит видела ее сжатые губы и решительно сведенные брови в отражении на стеклянных створках.

— Можешь побыть здесь, — тихо сказала Кейси. Рэдке казалось, что та храбрится из последних сил. Магрит по-прежнему понимала мало, но чуяла беду. Из-за ерунды всегда веселая и доброжелательная Кейси не стала бы так нервничать.

— Я тоже пойду.

— Когда фотографировались?

— Два дня назад. Часов в двенадцать дня.

— Хорошо, — непонятно чему кивнула Кейси и толкнула створки.

Девушка за стойкой улыбнулась было, завидев Кейси, но ее улыбка тут же угасла, когда она узнала Магрит.

— Чем могу быть полезна? — тем не менее вполне мило прочирикала она.

И вот здесь Кейси удивила рэдку. Она скрестила руки на груди и довольно холодно сказала:

— Можете быть полезны. Отдайте остальные фотографии барышни.

— Боюсь, я не понимаю, о чем вы.

Кейси дошла до стойки, оперлась об нее локтями и неприязненно произнесла:

— Боюсь, еще как понимаете. Фотографии. На них моя спутница и мой добрый друг.

В зеленоватых глазах барышни плеснулся испуг.

— Нет больше никаких фотографий. В конце концов, это шутка освещения или…

— Или что угодно другое, — перебила Кейси. — Я прекрасно понимаю, что причины — самые естественные. И потому совершенно не хочу видеть фотографий моего доброго друга, напечатанными в какой-нибудь второсортной газетенке.

— Как вы могли подумать, что…, - вспыхнула барышня. — Мы — заведение с безупречной репутацией!

— Именно. Если она вам дорога, отдайте фотографии.

— Их нет.

— Очень плохо, — сообщила Кейси. Что произошло потом, Магрит не поняла. Ей показалось, что по воздуху в комнате прошла рябь, какая бывает на поверхности воды при сильном ветре. В ушах рэдки раздался тихий дребезжащий звук, словно оборвалась струна. А потом Магрит увидела совершенно невероятную вещь: фотографии, висящие на стене за стойкой, стали раскачиваться. Одна из них упала на пол. Магрит услышала, как разбилось стекло.

Барышня отскочила к дверному проему, но тут Кейси очень спокойно поинтересовалась:

— Вы хотите жить?

Магрит никогда в жизни не поверила бы, что это говорит Кейси, не знай она точно, сколько человек находятся в комнате.

Барышня замерла. Потом кивнула. Фотографии на стенах перестали дрожать. Кейси тяжело опиралась на стойку.

— Принесите, бесы дери, эти фотографии. И фотопластинки, с которых они сделаны.

— Я не знаю, где лежат фотопластинки.

— Очень плохо, — с нескрываемой иронией заметила Кейси. Магрит показалось, что по воздуху снова прошла рябь. Ей стало трудно дышать. Она не понимала, что происходит, но понимала, что ничем хорошим это быть не может.

— Хорошо! Прекратите! Хорошо. Будьте вы неладны, я буду жаловаться в жандармерию…

— Да хоть Заступникам белокрылым жалуйтесь, — не прониклась Кейси. — Фотографии и пластинки. Нет, не так. Я пойду с вами, и мы все возьмем. А ты останешься здесь и посмотришь, чтобы ничего не случилось, — обернулась Кейси к Магрит. Лицо у нордэны сделалось серое как простыня, а глаза покраснели, словно она плакала. Кейси выглядела лет на десять старше, чем обычно, да еще так, словно ее избили.

— Погодите, — донесся из-за двери мужской голос. В комнате появился фотограф, успевший с прошлой встречи сильно побледнеть. Но забавный красный жилет остался неизменным и горел на фоне светлых стен, как сигнал бедствия. — Давайте договоримся как разумные люди, — сразу перешел к делу он.

— Давайте, — легко согласилась Кейси. — Полсотни.

Магрит только и осталось, что глаза округлить. Если речь шла о полусотне кесарских марок, то это была без малого астрономическая сумма. Рэдские рабочие в пересчете на калладские деньги получали около восьми марок в месяц. И даже вполне могли на них жить.

— Я порядочный человек, — возразил фотограф. Правда, он явно взбодрился.

— Сотня. И вы — живой порядочный человек, — внесла уточнение Кейси.

Повисла короткая пауза. Потом фотограф под пристальным взглядом Кейси подошел к входной двери, запер ее изнутри и кивнул. Они проследовали куда-то во внутренние помещения. Магрит осталась в студии вместе с барышней за стойкой. Та нервно поправляла светлые локоны и смотрела на рэдку без малейшей симпатии.

— Нордэны, — сквозь зубы процедила она. Как будто это слово являлось достаточным оскорблением само по себе и не требовало никаких дополнительных эпитетов.

Магрит о нордэнах, сверх того, что они лютые враги всея Рэды и прочего прилегающего мира, массово продавшие души за научные премудрости, не знала ничего. Но Наклз к ним относился если не хорошо, то уважительно, а маг при всех своих причудах был человеком умным и порядочным в той мере, в какой этого можно требовать от живущего в Каллад рэдца. Кейси же до сегодняшнего вечера казалась ей на удивление милой и приятной девушкой.

А потом эта милая и приятная девушка, кажется, угрожала смертью человеку, которого видела впервые в жизни.

Магрит пожала плечами. Здесь она не могла ничего ответить.

Кейси вернулась минут через десять. Ее слегка пошатывало, а глаза слезились, но она держалась молодцом. Уходя, кивнула барышне:

— Я выписала вексель, предъявите к оплате в банке «Звезда Севера». Поделите в меру собственной фантазии.

Спускаясь по ступенькам, Кейси вцепилась в руку Магрит так, словно боялась упасть.

— Прости меня, Магрит, прости… Это было очень важно.

— Кейси, ты что?

Кейси ничего не ответила. Только всхлипнула и вдруг заплакала так горько, как люди плачут только над по-настоящему непоправимыми вещами.

7

Зондэр хмуро рассматривала фотографии. Кейси казалось, что прошла целая вечность с момента, когда Мондум взяла фотокарточки в руки, но минутная стрелка как будто прилипла к циферблату и упорно показывала без четверти девять. За окном уже начинало темнеть.

«Святая Ингвин, сделай так, чтобы этого всего не было», — безо всякой надежды попросила Кейси святую, в день которой родилась на свет. Святая Ингвин — при своей земной жизни бывшая простой крестьянкой по имени Гвина — здесь помочь не могла. Здесь вообще ничто не могло помочь. Кейси, не чувствуя вкуса, опрокинула еще один бокал вина. Комната, наконец, поплыла куда-то влево.

— Не увлекайся, — строго сказала Зондэр. — Это не поможет.

— Ничего не поможет, — пробормотала Кейси. Ее опять начинало трясти. — Скажи что-нибудь!

— Я не знаю, что это такое, — Мондум отложила фотографии. Их сделали семь штук. На первых двух имелся странный блик на плече, на третьей — лишняя рука, на четвертой, пятой и шестой — лишняя рука и размытая тень чуть левее головы мага. На седьмой за левым плечом Наклза совершенно явно был виден еще один Наклз. Та же прическа, та же линия скул, тот же разрез глаз — не перепутаешь.

Как будто с каждой фотографией тварь стояла к нему все ближе.

«Все ближе», — повторила Кейси вслух свои мрачные мысли.

— Перестань, — одернула Мондум. Она взяла со стола бутылку вина и отставила ее дальше от Кейси. — Это просто ошибка фотографа. Я уверена, он неправильно заправил пластинку. Или что-то начудил с раствором…

— Ты сама-то в это веришь? — всхлипнула Кейси.

— А во что я должна поверить? В призраков? В доппельгангеров?

— Тебе вроде бы положено верить в бесов, — усмехнулась Кейси.

— Давай оставим мою веру в покое, — поморщилась Зондэр. Поднялась со стула, подобрала фотопластинки — тончайшие кусочки стекла с тонированием, где вместо черного белое и наоборот — несколько секунд пристально смотрела на них. А потом стала аккуратно, чтобы не порезаться, разламывать хрупкие пластинки на части и складывать в тарелку. Под них положила одну из фотографий и подожгла. Фотография загорелась легко, а вот на остатках пластинок краска шипела, и плавились они крайне неохотно, распространяя удушающий запах. Мондум открыла окно, чтобы проветрить комнату, и посмотрела на вечерний город.

— Забудь ты его, — не оборачиваясь, сказала она.

Отражение Кейси, забившейся в кресло, съежилось еще сильнее.

— Себя мне тоже забыть?

— Ты его похоронишь, Кейси. При любых раскладах, он ляжет в землю гораздо раньше тебя.

— А если мне это все равно? Давай, скажи: «Ему тридцать семь, тебе — двадцать пять, а до пятидесяти такие как он никогда не доживают!» Ты же именно это думаешь!

Зондэр смотрела, как тени медленно затапливают улицу, возможно, думала совершенно о другом. Хотя мир, в котором все устроено глупо и неправильно, в ее мыслях, наверное, присутствовал. Кейси вот от этой мысли отрешиться не могла.

— Я могла бы сделать очень счастливыми эти его последние десять лет, — тихо, как в горячке, продолжила Кейси. Она обращалась уже не к Зондэр, а к удлинившимся теням на потолке. — Почему он не хочет, чтобы его последние десять лет были очень счастливыми?

— Потому что он не хочет, чтобы твои последние тридцать-сорок лет были очень несчастными? — предположила Мондум.

Кейси бессильно махнула рукой:

— Чушь. Чем я хуже той потаскухи Абигайл? Чем я хуже той, к которой он ходит сейчас?

Зондэр резко обернулась:

— А к кому он ходит сейчас?

— Не знаю. Магрит говорит, что его постоянно не бывает дома вечерами. Но он не из тех, кто станет заниматься частным репетиторством, — Кейси невесело рассмеялась. — Он ходит, а за ним ходит…

— Перестань, ничего за ним не ходит! — нервно одернула Зондэр. Видимо, после фотографий мага и ей сделалось несколько не по себе. Слишком уж странным вышло наложение. Кейси разбиралась в фотографии достаточно хорошо, чтобы считать саму гипотезу полной чушью. — А про ту женщину, если тебе уж это так надо, можно узнать через Магрит. Она живет с ним в одном доме, ей это будет легче сделать.

Кейси запустила пальцы в волосы.

— Он хочет отправить ее в Виарэ. Она мне сама сегодня сказала.

— Нет, — поджала губы Мондум. — Вот этого нам допустить нельзя. Я обещала Дэмонре за ним приглядеть. Нам нужен свой человек в его доме. Магрит — идеальный вариант.

— И что мне делать?

— Что тебе делать? — Мондум собрала фотографии и стала по одной поджигать их и кидать на ту же тарелку, где шипели остатки пластинок. Улыбающаяся Магрит и бледный собранный Наклз темнели и сворачивались. Зондэр с неудовольствием глядела на руку, лежащую на плече у мага. Еще бы. Не требовалось большой наблюдательности, чтобы понять: рука совершенно точно принадлежала Наклзу — такая же костлявая, с острыми костяшками и даже темным пятнышком на том месте, где у Наклза имелся старый ожог. Кейси была готова голову дать на отсечение, что под ожогом нашелся бы синий пятизначный номер. Нормальная рука мага лежала в совершенно другом положении, на спинке стула Магрит. Ни о каком наложении и речи идти не могло. Что-то пошло не так, и не с фотографиями, а с Наклзом. Снимки сморщивались и превращались в гадкий серый пепел. — Не мне тебя учить, — преувеличенно бодро продолжила Зондэр. — Ты окончила гимназию позже меня. Ты лучше помнишь, как прикладывать градусник к батарее и врать про отвратительное самочувствие. Что бы я ни думала о Наклзе, он не посадит в поезд больную девочку. Изобразите простуду. А там… а там будет видно.

— Видно, видно. На фотографии все видно, — пробормотала Кейси, поеживаясь. — Святая Ингвин, что же это такое?

Мондум промолчала. Что бы там ни поймал объектив фотоаппарата, святая Ингвин и все прочие нордэнские полубоги не имели к этому никакого отношения. Хотя бы просто потому, что и никаких нордэнских богов и полубогов в природе не существовало. Если бы они были, они не допустили бы того, что допустили.

«Я давно не писала маме и брату, — подумала Зондэр. — Нужно написать. Не перевести денег, а написать, что у меня все хорошо. Если очень захотят, то поверят».

— Я зайду завтра. Вино забираю с собой. Спи, Кейси, спи. Завтра все будет по-другому.

— Ничего по-другому уже не будет. Вообще ничего уже не будет, — пробормотала Кейси из кресла и всхлипнула. — Это доппельгангер, Зондэр. За ним ходит тварь из Мглы. Так что ничего теперь не будет.

— Кейси. Его надо показать специалисту.

Кейси зашлась в приступе смеха, который вполне можно было назвать истерическим:

— А могилку ему симпатичную до этого приготовить или после?!

— Это вопрос не могилки, а общественной безопасности. Может, это просто неудачные фотографии. А может он уже даже не человек.

Кейси встрепенулась, словно животное, разбуженное внезапным шумом. А потом вдруг улыбнулась так, что Зондэр буквально пробрал озноб. Белоснежная улыбка в полумраке светилась как оскал собаки, готовой впиться в горло:

— Видят боги, Зондэр. Видят боги и твой бог. Лучше даже не пробуй.

— Кейси…

— В скольких сотнях трупов Дэмонра закопала свою совесть?

— Кейси!

— Я, конечно, слишком маленькая, чтобы меня пускать во взрослые дела, но даже я умею считать. Эрвин, Крейг — они же все звенья одной цепи, так?

— Кейси, да послушай же себя…

— Нет, Зондэр, это ты меня послушай. Эта цепь изойдет кровью в один день. Если ты донесешь на Наклза — я не пожалею ни тебя, ни Дэмонру, ни себя — никого между небом и землей. Перед тем, как он отправится в ад, я отправлю туда много народу. Чтобы он встретил знакомых и не так скучал…

Этой угрозе Зондэр поверила сходу.

— Но хоть Сольвейг его показать можно?

— Только при крайней необходимости.

— А что ты называешь «крайней необходимостью», Кейси?

Кейси вроде бы совершенно успокоилась и пожала плечами:

— Мне очень трудно ее пока представить. Но, если я ее встречу, я тебе скажу.

8

Если с утра настроение у Дэмонры и было хорошим, то оно явно не выдержало столкновения с дэм-вельдским посланцем. Суть его визита Рейнгольд для себя не уяснил — Зиглинда, впрочем, это и не слишком беспокоило — но Дэмонра, поднявшаяся к нему в кабинет после почти часового разговора с гостем, выглядела побледневшей и разозленной. Нордэна не имела привычки долго ходить вокруг да около. Она плотно прикрыла за собой дверь и встала между креслом, в котором сидел Рейнгольд, и окном, спиной к свету.

— И когда ты собирался мне сказать? — довольно зло вопросила она после недолгой, но очень драматической паузы.

— О чем? — совершенно искренне не понял претензии Рейнгольд.

— Да мне плевать, есть у тебя девки кроме меня или нет! — Дэмонра неожиданно сорвалась на крик, продемонстрировав все неисповедимые пути женской логики. — Так что приключения на стороне оставь для мемуаров! Что с тобой происходит? Это аллергия? Что у тебя с руками?

Вопросы были один интереснее другого. Рейнгольд и сам бы не отказался узнать, что у него с руками. Все началось с очень медленно заживавших ожогов, а закончилось тем, что пару дней назад его кисти покрыла мелкая красная сыпь. Зиглинд грешил на местную клубнику, которой он, определенно, злоупотреблял в последнее время.

— Да о чем тут говорить? — Рейнгольд убрал ладони с подлокотников. — Это обычная сыпь. Аллергия.

— Какая прелесть. Неужели шоколада объелся? Рэй, ты кому врешь?

Сыпь, конечно, являлась трагедией государственного масштаба. Если бы на лице Дэмонры не читалось настоящего беспокойства, он непременно позабавился бы столь бурным чувствам в свой адрес. Обычно нордэна нервничала из-за абстрактных вещей, а реальные предметы — и тем более людей — принимала спокойно.

— Никому я не вру. Так чего хотел этот дэм-вельдец?

— Ничего.

— А вот ты мне врешь.

Дэмонра глубоко вздохнула и уже спокойно предложила:

— А давай я поставлю тебе условие? Как настоящая благонамеренная жена.

— «Я готова на все, только дайте мне содержание»? — беззлобно усмехнулся Рейнгольд. В его понимании «условию» следовало звучать как-то так. Во всяком случае, его братец Освальд, мнивший себя великим знатоком женщин, периодически с таким сталкивался и никогда не забывал пожаловаться младшенькому на коварство прекрасного пола.

— Ты сходишь со своей сыпью к врачу. И если окажется, что это аллергия, я лично возьмусь за твое меню. А всех нежелательных гостей буду отстреливать из винтовки. У меня на чердаке лежит одна, правда, разобранная.

Дэмонра, в поварском колпаке и фартуке колдующая над вкусной и здоровой едой, Рейнгольду представлялась смутно. А вот та же Дэмонра, но залегшая у чердачного окна с винтовкой, рисовалась в его воображении более чем хорошо. Поэтому Зиглинд воспринял завуалированный ультиматум очень серьезно.

— Хорошо. После обеда я зайду к доктору.

— К тому, который штопал мне ногу. Мне он понравился. Дает грамотные советы.

— Хорошо, схожу к нему.

— Вот и славно. А я соображу пирог. Мама мне оставила рецепт.

Рейнгольд недоверчиво вскинул бровь. Нет, он нисколько не сомневался, что генерал Рагнгерд была замечательной и разносторонне развитой женщиной. Когда Зиглинд учился в старших классах, среди его знакомых юнкеров широко употреблялось выражение «обложить как Рагнгерд», означавшее блистательное владение самой народной частью языка. Генерал, по слухам, могла с завязанными глазами выбить на стене кесарский вензель практически из любого револьвера и практически в любом состоянии. Шашкой она владела несколько хуже, но это не помешало ей уцелеть в двух поединках на холодном оружии и пережить две кампании. А вот в хронике столичных адюльтеров Рагнгерд так и не промелькнула. Поговаривали, что эта не всегда сдержанная дама до конца своих дней оставалась верна мужу — как ни странно, громче всего эту возможность отрицали его родственники — и вообще могла бы стать неплохой женой, выбери она другую профессию. О генерале Рагнгерд Рейнгольд планомерно искал информацию, сначала — для Наклза, внезапно заинтересовавшегося ее гибелью, затем — уже для себя, из чистого любопытства. Болтали о ней многое и разное. Но вот ничего хотя бы косвенно относящегося к кулинарии там не упоминалось, кроме склонности упомянутой дамы «рубить в капусту» вещи, которые ей категорически не нравились.

Дэмонра, заметив недоверие Рейнгольда, уселась на подлокотник и вполне доброжелательно пояснила:

— Это фамильный рецепт. Я бы даже сказала, наше коронное блюдо — поскольку оно единственное. Вся шутка в том, чтобы задействовать максимальное количество посуды.

Вот о таких тонкостях Рейнгольд слышал впервые. Угрожающие блинчики в исполнении Дэмонры потускнели ввиду существования чего-то еще более чудовищного.

— Погоди. Почему посуды?

— Именно, посуды. Кто-то из моих предшественниц сообразил, что ни у одного порядочного мужчины, увидевшего дюжину использованных сковородок и кастрюлек, язык не повернется сказать, что, мол, невкусно.

Логика была странной, но, несомненно, железной. Рейнгольд хмыкнул:

— Вот и думай после этого, что нордэны непрактичны.

— Да мы последние романтики. Мы, заметь, верим в мужскую порядочность, — возразила Дэмонра. — Брысь к врачу.

К доктору Рейнгольд отправился скорее для того, чтобы развеять непонятно с чего возникшие опасения Дэмонры, чем из каких-то рациональных соображений. Сам он пребывал в полной уверенности, что все в порядке. Как вариант, ему не подходил морской климат, после холодной и сухой калладской зимы казавшийся нестерпимо влажным. Наверняка, отец и мать уже давно работали над этой проблемой в столице. В конце концов, Рейнгольд каждую неделю аккуратно писал им послания, полные сыновнего почтения и наилучших пожеланий, и получал столь же регулярные ответы, в которых мать изящно намекала, что вскоре состоится трогательное семейное воссоединение. Иными словами, «обработка» разгневанного дяди проходила более-менее успешно.

Господин Таррье — тот самый врач, который героически вынес капризы столичной «морфинистки» — имел солидную частную практику и, как водится у провинциальных врачей на престижных курортах, знал все обо всем и даже больше. Рейнгольду бесконечно импонировала его несколько желчная ирония и чисто профессиональное умение беспечно болтать, ничего при этом не выбалтывая. Иными словами, доктор мог язвительно пройтись по дамам, лечащихся от мигрени на местных водах, и их мужьям, тем временем проходящим интенсивную терапию где-нибудь в пригородных казино, но ни одной фамилии или намека на личность пациента из его уст не прозвучало. Вкупе с дипломом виарской медицинской академии имени Виктора Вильдена, Рейнгольд счел это наилучшей из возможных рекомендаций.

Обследование, к которому Рейнгольд относился исключительно как к формальности, длилось несколько дольше, чем он ожидал. Доктор почему-то стал задавать вопросы не только о рационе питания, но и на какие-то вовсе отвлеченные темы. Его интересовало наличие мигрени, болей в суставах, головокружения, а также каких-то странных вещей, о которых Рейнгольд в жизни не слышал. Зиглинд монотонно отвечал, что ничего, кроме сыпи и медленно заживающих ожогов, его не беспокоит, и отчего-то чувствовал глухое раздражение. Он с детства не терпел разговоры о болезнях. В отличие от Дэмонры, в лечебные свойства даггермара и других спиртосодержащих напитков, избавляющих от всех скорбей разом, Рейнгольд не верил, и медицину он воспринимал вполне серьезно. Но из какого-то подсознательного страха не хотел знать о ней ничего сверх необходимого минимума.

Врач озабоченно нахмурился и протер очки, вероятно, уже в третий раз за час.

«Да что ж он тянет?» — с невольным раздражением подумал Рейнгольд.

— Это аллергия? — в лоб спросил он.

Таррье задумчиво поглядел на него и сообщил:

— Не исключено. Правда, я такой аллергии давно не видел. Но я не аллерголог. Мне, знаете ли, чаще приходится надломленные души вправлять. Скажите, — врач замялся, но все же четко договорил, — скажите, ни у кого из ваших родственников не было… проказы?

Вопрос доктора прозвучал настолько чудовищно, что поставил Рейнгольда в тупик. Зиглинд дико взглянул на специалиста, сцепил руки на коленях и уже хотел ответить: «Конечно, нет!», как вдруг понял, что ответ ему неизвестен. Если у кого-то из кесарского семейства и была в крови такая пакость, это непременно скрыли бы. Нежелательные родичи Зигмариненов, случалось, гибли на охоте, тонули в море и даже травились игристым. Но проказа — это выходило как-то слишком омерзительно. Болезнь социальных низов, пережиток Темных веков, в конце концов, просто вещь, сама мысль о которой вызывает у любого нормально человека отвращение.

— Нет, — твердо ответил Рейнгольд. — Никогда, — зачем-то добавил он.

— Я так и думал. Не берите в голову. Действительно, где бы в наше время можно такое подцепить. Она мало контагиозна…

— Извините?

— Ей трудно заразиться. Даже не знаю, почему мне в голову пришло. Думаю, все же аллергия, но вам бы следовало на всякий случай сдать анализы. Конечно, в столице медицина лучше…

— Да, — механически кивнул Рейнгольд, думая о своем. Все это выглядело слишком мерзко. Не могло такого быть. — Спасибо, господин Таррье. Всего доброго.

До дома Зиглинд решил пройтись пешком. За время прогулки можно было привести в порядок мысли, увериться, что вопрос врача не имеет никакого отношения к реальности, а также потренироваться в придании лицу самого безмятежного выражения. Крайне подозрительная в служебных делах, в вопросах отношений между людьми Дэмонра оставалась наивной, как только что выпустившаяся гимназистка с примерным поведением и отличным прилежанием. Обмануть ее труда не составляло. Именно по этой причине Рейнгольд старался ей лишний раз не лгать, но другого выхода не видел.

В том, что с проказой врач ошибся, у Зиглинда не имелось ни малейших сомнений. Родичу кесаря, пусть и дальнему, просто негде было подцепить эту довольно редкую болезнь. Последний столичный лепрозорий переоборудовали в богадельню еще лет сто пятьдесят назад. В Каллад-на-Моэрэн случались вспышки тифа — одну Рейнгольд даже застал, хотя и в очень юном возрасте — но вот о проказе он разве что в исторических романах читал. Но вряд ли опытный врач перепутал бы такое серьезное заболевание с обыкновенной аллергией. Как прямое следствие, клубника здесь, скорее всего, оказалась бы не при чем.

«Каждый адвокат — немного актер», — повторил про себя Рейнгольд одну из усвоенных в институте прописных истин профессии, шагая по каштановой аллее к дому. Дэмонра, читавшая в кресле на веранде, приветственно помахала ему рукой и поднялась.

Женщине с такими сияющими глазами лгать было грешно. Но волновать ее раньше времени тоже не следовало. Рейнгольд заставил себя беззаботно улыбнуться:

— Кажется, аллергия.

— Безобразие! Клубники не получишь, — с шутливой угрозой сообщила нордэна.

— Но пока анализы не будут готовы, я лучше переберусь на нижний этаж, — развил успех Рейнгольд.

В глазах нордэны мелькнуло подозрение:

— На нижний этаж? Рэй…

— Все в порядке. Скоро придут анализы.

Светлые брови Дэмонры сошлись в одну линию. «Не верит, — сообразил Рейнгольд. — Конечно же, она знает, что аллергия незаразна».

— Это просто для моего успокоения. И только, — как мог искренне заверил Зиглинд. — Совсем ненадолго.

Дэмонра пристально смотрела ему в лицо, как будто надеялась увидеть там какую-то подсказку. Но, конечно, ничего не высмотрела. Профессиональный адвокат и она находились в неравных условиях. Нордэна отлично умела выдерживать чужие взгляды — Дэмонра мужественно не отвела глаза даже при встрече с матерью Зиглинда, а уж эта дама могла кого угодно заставить потупиться — но совершенно не умела читать по глазам. Рейнгольд это знал и не боялся, спокойно стоя под подозрительным серым взглядом. Подозрительный взгляд довольно быстро сделался беспомощным.

— В такие минуты я искренне хочу тебя поколотить, как последняя мещанка, застукавшая благоверного с горничной. А заодно серьезно побеседовать с вашим Создателем, дальновидно разрешившим вам лгать во спасение направо-налево, — пробурчала Дэмонра, отворачиваясь.

— Когда ты умудрилась ознакомиться с этим любопытным постулатом? — удивился Рейнгольд. Широкий и совершенно бессистемный набор знаний нордэны не в первый раз ставил его в тупик.

— Когда мать с отцом скандалили. Ты удивишься, узнав, сколько интересного о жизни я услышала под звон бьющегося фамильного фарфора. Думаю, именно тогда я получила свое самое практическое и приближенное к реальности образование, — доброжелательно пояснила Дэмонра. — Не хмурься. Мой папа, напоминаю, был министром просвещения. Он всегда употреблял только парламентские выражения. А мамины мне тоже пригодились в жизни.

— Мы с тобой никогда не будем бить фарфор, — пообещал Рейнгольд. — И нашим детям мы все объясним каким-нибудь более банальным, но и более педагогичным способом.

Нордэна вздохнула и махнула рукой:

— То же мне два мудреца нашлись. Ладно, пойдем в дом, тебя ждет сюрприз.

Рейнгольд с некоторой опаской прошел в гостиную. Слово «сюрприз» в устах нордэны редко означало что-то такое, что могло бы понравиться калладцу. Но нет, отпиленная голова Эйвона Сайруса не висела прибитой к стене над любимым креслом Рейнгольда. Да и новомодного трехногого пулемета в комнате не появилось. Но из этого еще не следовало, что стоило ожидать чего-то менее живописного.

— Сначала я хочу, чтобы ты заглянул в кухню, — туманно заметила Дэмонра.

Он не без опасений исполнил эту невинную просьбу. Кухня находилась в состоянии полного беспорядка. Насколько Рейнгольд знал, такой разгром мог остаться только после панического бегства наголову разбитой армии или «тихого и мирного торжества в узком кругу сослуживцев». Вместо традиционного чулка на люстре сиротливо висело условно белое полотенце, как знак окончательной капитуляции порядка перед хаосом.

— Ладно, Рейнгольд Зиглинд, видимо, по-хорошему мы не договоримся. Ты вынуждаешь меня пойти на крайние меры и нарушить кодекс Клодвига, — многозначительно произнесла Дэмонра.

Упомянутый кодекс первые триста лет своего существования запрещал применение пыток по отношению к аристократам, а оставшиеся двести — и ко всем прочим. И кодекс Клодвига можно было бы смело считать самым гуманным изобретением калладской юстиции с момента ее появления, если бы не тот факт, что к нему прилагалось три тома различных поправок и исключений. В институте Рейнгольд немало времени пробился над тем, чтобы хоть как-то систематизировать данные поправки, но сдался после первых четырех килограммов просмотренных текстов. В процессе работы он уяснил, что при желании из-под действия кодекса можно вывести кого угодно, вплоть до дальних родичей кесаря и внезапно спорхнувших с фрески Заступников.

— Для применения «крайних мер» в отношении дворянина нужны доказательства…

— Юристы всегда брешут! — выдала свое обычное объяснение Дэмонра. — И вообще, хорошая провокация решает многие проблемы.

— Вот пока так думают даже образованные слои населения, ни о какой конституции и речи идти не может, — отшутился он.

— Зачем нам конституция? — Дэмонра, похоже, недоумевала на этот счет совершенно искренне, как и почти все нордэны. Право Архипелага проходило у Рейнгольда отдельным курсом, из которого он вынес твердое убеждение, что с этим народом не стоит слишком тесно дружить и ни в коем случае нельзя воевать. Проблема состояла даже не в том, что за любые военные преступления, от отхода с позиций при отсутствии приказа до украденной из обоза картофелины, предусматривалось одно и то же наказание — расстрел на месте, и дисциплина у северян была соответствующая. На Дэм-Вельде не существовало даже понятия «дезертирства», потому что у самовольно покинувшего фронт человека на островах не имелось ровно ни единого шанса выжить.

Куда больше Рейнгольда беспокоило проходящее через все нордэнские тексты красной нитью туманное «благо государства» — впрочем, с нордэнского это скорее следовало перевести как «благо земли». Если стремление к нему находилось в действиях обвиняемого, подавляющая часть преступлений по нордэнскому закону переставала рассматриваться как таковые. По большому счету, при соответствующей аргументации это была индульгенция на грабеж, убийство и что угодно другое. Рейнгольд очень не завидовал людям, чьей основной специальностью являлась эта, на его взгляд страшноватая, казуистика. Зиглинду вообще не нравилась ситуация, когда за один и тот же поступок можно получить и медаль, и расстрел. А если присовокупить к этому до сих пор существовавшие по «праву стали» божьи суды, бывшие у нордэнов совершенно обычным делом, то законы Архипелага вызывали у него помесь недоумения и ужаса. Уж очень дико выглядели люди, верившие, что невиновный человек может спокойно коснуться раскаленного металла и не обжечься. И еще более дико выглядело то, что те же самые люди собирали наиболее совершенные на сегодняшний день пистолеты и винтовки.

— Конституция нужна болтунам из сената, — тем временем продолжила Дэмонра. — Нам нужны хорошие пушки. Если у нас будут хорошие пушки, мы будем колошматить все эти высокоразвитые конституционные монархии с их гражданскими свободами. Я про Эссу, Эфэл и Эйнальд. С Кэлдиром пока можно дружить против первых трех. Они менее высокоразвиты — то есть не драпают с поля боя при первом залпе с воплями «артиллерия — это негуманно!» — и у них адекватный король.

«Адекватный король» Кэлдира не долее как двадцать лет назад устроил массовую резню среди древнейших фамилий в поисках злодеев, организовавших против него некий заговор. Нашел он заговорщиков или нет — об этом знал только сам Грэгуар Третий — но количество людей, намекавших, что единственный сын Грэгуара недостаточно умен, чтобы взять бразды правления после смерти отца, существенно сократилось. Счастливчики успели удрать в не то чтобы очень дружественный Кэлдиру Эфэл — по слухам, прихватив кое-что из казны — а остальных ждал куда более дальний путь. В те годы Кэлдир едва не подписал с Каллад договор о взаимной военной поддержке, фактически развязавший бы кесарии руки на западе, но соседние королевства вовремя одумались и дружно простили поправшего гуманные принципы Грэгуара. Король Кэлдира получил из Эфэла ранее сбежавших счастливчиков, вкупе с извинениями и денежной компенсацией. Каллад получил дешевый картофель и баснословное количество кэлдирского белого вина. Первые лет пять все были довольны, а потом эфэлцы, традиционно разобиженные на весь белый свет и недолюбливающие кесарию, решили, что их жестоко оскорбили, и все пошло по кругу.

— Я твою позицию понял, — вздохнул Рейнгольд. — Так какое отступление от кодекса Клодвига меня ждет?

Нордэна загадочно улыбнулась и извлекла из недр кухонного шкафа глубокую тарелку. Наученный опытом, Рейнгольд как наяву увидел страшные блинчики, но порция бесформенного «чего-то» выглядела внушительнее.

Призвав на помощь всю свою вежливость, он осторожно принюхался.

— Нет, Рэй, оно не умерло, — оценила ситуацию Дэмонра. — Оно просто так выглядит. Не бойся, руки к тебе оно тянуть не начнет, я ему их отрезала. Это нордэнский рецепт, все натурально и аллергии не вызывает. Ну что, скажешь мне по-хорошему, что тебе наговорил врач, или будем приступать к детской игре «ложечку за маму, ложечку за папу, ложечку за кесаря…»?

Зиглинд обвел кухню беспомощным взглядом. После такого количества задействованных тарелок и вправду не стоило говорить, что невкусно.

Но до «ложечки за кесаря» он бы точно не дожил.

— Врач сказал, это аллергия. Скорее всего.

— А если нет?

— Ты можешь один раз в жизни поверить мне на слово?

Дэмонра пожала плечами и неохотно сказала:

— Могу. Мне, правда, не нравится, что свое доверие приходится демонстрировать именно так, но как хочешь. Хорошо, я тебе верю. А теперь расслабься и успокойся. И перестань смотреть на тарелку такими испуганными глазами.

— Ты замечательно готовишь.

— Ну хоть так откровенно не врал бы.

— Хорошо. То, что ты приготовила, можно есть. Обычно, — снова соврал Рейнгольд, но на этот раз не так нагло. Пока Дэмонра раздумывала, верить ей или нет, он подхватил тарелку и с некоторой опаской подцепил кусок содержимого на первую попавшуюся вилку. Содержимое, по счастью, никаких признаков жизни при этом не подало.

Оно, в принципе, даже пахло съедобно. При широких взглядах на вещи это, наверное, можно было употреблять в пищу.

Дэмонра с интересом следила за манипуляциями Зиглинда.

Рейнгольд, подавив желание дезертировать, все же попробовал кусочек. И ощутил разочарование, какое наступает, когда одной тайной в жизни становится меньше.

— Да, сдаю тебе наш военный секрет. Перед тобой обыкновенная запеканка. Ну да, я ее чуток спалила. Приятного аппетита. Шутка. Я собакам вынесу.

9

Магрит издала тяжелый вздох и всхлипнула. Глаза она заблаговременно натерла луком, так что слезы у нее при этом потекли самые что ни на есть настоящие.

— Наклз, мне так жаль, что я заболела именно сейчас, — пожаловалась она. Маг, если и хотел что-то сказать, только сжал губы и кивнул. — Ты уже, наверное, билет купил, да? Ну прости меня…

Серые глаза с некоторым подозрением обшарили лицо Магрит и комнату, но девушка не волновалась. Душистое мыло перебило бы запах лука, а руки она вымыла трижды. Кейси, откуда-то знавшая, что у Наклза хорошее обоняние, раз пять повторила этот пункт плана. Остальное доделал бы нагретый на батарее термометр и несчастный вид «заболевшей». И еще то, что у Наклза никогда не было своей семьи и он едва ли знал о гимназических методах пропуска контрольных работ.

Магрит снова тяжело вздохнула и закуталась в плед.

Наклз, видимо, ни к каким определенным выводам не пришел.

— Тебе очень плохо? — ровно поинтересовался он, глядя куда-то в пространство.

— Нет, — бодро проговорила Магрит. Это они с Кейси тоже обсуждали и решили, что переигрывать ни в коем случае нельзя. — Я могу ехать, правда. — В подтверждение своих слов рэдка снова очень выразительно хлюпнула красным носом. Натирать его рукавицей оказалось занятием не из приятных, зато результат превзошел все ожидания. Уходивший на работу Наклз оставил в квартире вполне бодрую девушку, пакующую чемодан для путешествия, а по возвращении обнаружил вконец расхворавшееся красноносое существо с глазами на мокром месте. — Температура совсем небольшая… — Магрит кивнула на лежащий на тумбочке рядом ртутный градусник.

Наклз молча приблизился на два шага и аккуратно приложил ладонь к лбу Магрит. Рэдка истово взмолилась о чуде. Холодная как лед кисть мага безвольно опустилась.

— У тебя, кажется, и правда температура, — констатировал Наклз. — Ложись в постель, я вызову врача.

К счастью, разумная Кейси предусмотрела и этот поворот событий. В конце концов, человек, всю жизнь проживший один, не был обязан знать, как лечить острое воспаление хитрости.

— Да ты что! — затараторила Магрит. — Я поправлюсь. Мне врача один раз в жизни вызывали, я тогда краснухой в детстве болела. Не надо врача. Ну пожалуйста…

— Не капризничай, — чуть резче, чем обычно проговорил маг. — Я не знаю, как тебя лечить, так что мы позовем врача.

— А ты как простуду лечишь?

— В том и дело, что никак, — недовольно пояснил Наклз и принялся проверять, хорошо ли закрыто окно. Видимо, опасался сквозняка. — Я и без того столько всякой дряни пью, что лекарства стараюсь не принимать, — не оборачиваясь, продолжил он. — У меня кроме галлюциногенов, успокоительного и таблеток от головной боли ничего в доме нет.

— Чай с малиной? — робко подсказала Магрит.

— Народный рэдский рецепт? Вроде водки с перцем? — с нескрываемым пренебрежением поинтересовался маг. — Не лечит ни от чего, кроме недовольства жизнью.

— Ну, мне помогало. У нас там туго с лекарствами приходилось, — нанесла Магрит точечный удар. Тоже подсказанный Кейси.

Лица Наклза рэдка не видела, но могла бы поспорить, что маг страдальчески скривился. Голос у него стал совсем тусклый:

— Хорошо. Я сделаю тебе чаю и возьму у кого-нибудь варенья взаймы. Но, если к завтрашнему дню тебе не полегчает, вызову врача.

Магрит всем своим видом выразила полное согласие и безграничное раскаянье. Наклз, не добавляя ни слова, развернулся и покинул комнату, прикрыв за собою дверь. Рэдка прислушалась. Маг прошел по коридору, спустился по лестнице, а минут через десять она услышала, как он звенит ключами внизу. «Уходит», — решила Магрит. Выждала еще пару минут, на случай, если бы вдруг маг что-то забыл дома и решил вернуться, а потом, стараясь ступать как можно тише, выглянула из спальни. Коридор был сумеречен и пуст. К лестнице Магрит приблизилась с некоторым волнением, но, по счастью, у ее подножия никаких лишних теней не возилось. Кейси вообще говорила, что работающие газовые светильники в плохо проветриваемых помещениях иногда провоцируют галлюцинации. Впрочем, та же Кейси потом чуть в обморок не упала при виде странных фотографий. Магрит от всей души жалела, что так и не сумела уговорить подругу показать остальные снимки. Так или иначе, после визита в фотоателье Кейси дала ей очень неожиданное задание: разузнать, с кем Наклз встречается вечерами. А для этого научила, как избежать ненавистной поездки в Виарэ.

Магрит несколько беспокоило, как соотносится с честью революционера тот факт, что она собирается беззастенчиво покопаться в карманах Наклза. С другой стороны, все, что она намеривалась сделать, она сделала бы для его же блага. Несколько ободренная этой мыслью, рэдка миновала гостиную и оказалась в прихожей. День выдался теплый, поэтому Наклз ушел в плаще, а пальто, в котором маг проходил большую часть весны, висело на вешалке. Магрит осторожно приблизилась к нему, но снимать не решилась.

Пальто, пошитое из добротного темно-синего сукна, с высоким воротником и медными пуговицами, ничего примечательного из себя не представляло. Обыкновенное, разве что очень хорошего качества.

Магрит, вспомнив все советы Кейси, в первую очередь привстала на цыпочки и тщательно осмотрела сукно на предмет посторонних волос. Увы и ах, ничего подобного не нашла. Впрочем, маг был тем еще аккуратистом, мог и почистить уже. Рэдка принюхалась. От ткани пахло дождем, чуть-чуть — вербеной и больше ничем. И это показалось Магрит странным.

«Неужели его подруга настолько бедна, что не может позволить себе духи?» — задумалась рэдка.

Так или иначе, ни духов, ни волос Магрит не обнаружила. Кейси полагала, что хоть что-то из этого непременно найдется. Оставалось последнее средство, прибегать к которому рэдке вовсе не хотелось, но особенного выбора не имелось. Магрит вздохнула и с опаской погрузила руку в карман пальто.

Карманы Наклза, по счастью, Магрит не покусали, но и ничего полезного процесс их обшаривания не принес, разве что давние догадки рэдки о пристрастии мага к сладкому подтвердились. Помимо аккуратно сложенного фантика от шоколадной плитки, Магрит нашла маленький ключик, по-видимому, от почтового ящика, горсть мелочи, билет на проезд по конке и маленький листок бумаги, совершенно пустой. Рэдка внимательно осмотрела последнюю находку. Судя по формату, это могла быть страница, вырванная из миниатюрной записной книжки. Так или иначе, сложенная вчетверо бумага была абсолютно чиста.

«Странно», — снова подумала Магрит. Но самая большая странность ждала ее во внутреннем кармане пальто. Рэдка бы и не вспомнила о том, что иногда карманы бывают потайными, если бы по совету Кейси не ощупала подкладку. В какой-то момент синий шелк под ее руками захрустел, как бумага. Дальше найти карман оказалось минутным делом.

Магрит, воровато оглянувшись на дверь — по счастью, цветной витраж позволял разглядеть, что на крыльце никого нет — извлекла из недр пальто белый конверт. Ни адреса, ни марки на нем не нашлось, но именно это рэдку нисколько не удивило. Удивило ее то, что на листе голубоватой бумаги, лежащем внутри, тоже не оказалось ни строчки.

Магрит несколько секунд непонимающе смотрела на чистый лист, чувствуя, что это все ей по каким-то причинам очень не нравится.

Рэдка из наивной надежды перевернула конверт вверх дном и потрясла. На несколько протертый ковер плавно опустилось что-то светлое, размером с булавку. Магрит присела и подняла с пола мятый белый лепесток.

«Астра?» — еще успела удивиться она, а потом поняла, что у нее за спиной раздался какой-то посторонний шум. Как будто когти по полу клацнули.

— М-Матильда? — тихо спросила рэдка, уже осознавая, что кошки здесь быть никак не может.

Клацанье приближалось. Магрит казалось, что ее приковало к полу, как бывает в дурном сне, когда нужно бежать со всех ног. Она не то что сделать шаг — на ноги подняться не могла. Так и сидела на полу у самой двери, в цветных пятнах света, падающего через витраж.

Сумрак коридора клацнул в паре метров. Рэдка беспомощно смотрела на белый лепесток в своей руке, который стеклянный узор на двери сделал алым.

«Мне нужно срочно проснуться. Я сплю, сплю, сплю!»

Звук стал быстро приближаться, а потом на несколько секунд повисла тишина. Магрит медленно скосила глаза. Рядом с ее юбкой по ковру бодро шарила пухлая женская ручка с неестественно вывернутым запястьем.

Рэдка перестала дышать.

Цветные пятна с пола вдруг исчезли, как будто их стерли ластиком. Дверь начала открываться. Магрит, не соображая, что делает, с воплем рванулась вперед, туда, где светило солнце и ходили живые люди, влетела во что-то костлявое, потеряла опору и рухнула вниз, считая каменные выступы.

На осознание простого факта, что она упала с крыльца, Магрит потребовалось секунд десять, не меньше. Сперва она просто смотрела то на солнце, то на периодически загораживающего солнце Наклза, склонившегося над ней.

— Нет, нет! Я туда не пойду, — пробормотала Магрит. У нее зуб на зуб не попадал, так что Наклз вряд ли разобрал бы ее слова, но, наверное, понял бы суть, потому что перестал пытаться поднять ее с земли. — Не пойду!

Маг сжал тонкие губы в линию. Потом кивнул.

— Хорошо, Магрит, хорошо. Не надо туда идти. Я отведу тебя в другое место. Только тише, тише, держись за меня, аккуратно… Все уже хорошо.

Магрит заплакала. Все было очень и очень плохо. Это не Наклз сходил с ума, зря Дэмонра беспокоилась, это она, Магрит, совершенно явственно сходила с ума. Сходить с ума в двадцать пять лет оказалось очень страшно и до ужаса обидно.

Маг усадил ее на нижнюю ступеньку, отошел, быстро вернулся, накинул ей на плечи то самое пальто, которое Магрит беззастенчиво обшарила, и снова исчез в доме.

— Там никого нет, да? Скажешь, там никого нет? — постукивая зубами, спросила она, когда тот снова появился. На лице Наклза промелькнуло беспомощное выражение.

— Тише.

— Я не сумасшедшая!

— Нет, конечно, нет. Магрит, все уже хорошо. Не плачь. Давай, обопрись на меня. Идти можешь? Умница. Все уже хорошо, видишь?

Магрит видела только одно: поедет она не в пансион, а в дом скорби. Уткнувшись носом в плечо Наклза, она даже плакать не могла, только тряслась и едва-едва переставляла ноги.

«Не оставляй меня, не оставляй меня, не оставляй…»

Магрит не была уверена, просит она Создателя или бледного как полотно мага.

Вернувшуюся из штаба Зондэр ждал большой сюрприз. На скамейке под ее подъездом сидел Наклз, а на его плече дремала Магрит, закутанная в пальто мага. Завидев нордэну, тот осторожно переложил голову девушки на спинку скамьи и поднялся. Зондэр поразилась, до чего он белый, словно кто-то шутки ради окунул его лицом в мел. Белый и встрепанный, очень непохожий на то, как выглядел обычно.

— Добрый вечер, миледи Мондум. Прошу прощения за столь поздний визит без приглашения, — несколько отстраненно и очень в своем духе проговорил маг.

Как бы новоявленная полковник Ингихильд ни вытрепала Зондэр нервы за день, это еще не являлось достаточным поводом посылать к бесам Наклза, который, по большому счету, ничего ей не сделал. Во всяком случае, Мондум пыталась убедить себя именно в такой мысли. Последние пару недель ей неизбывно хотелось кого-нибудь застрелить. В идеале — непогрешимую Ингихильд. Но и рыжеволосый вероятностник вполне сгодился бы. Пожалуй, человек, от которого даже на фотографии лезла какая-то страшноватая бесовщина, был неплохим вариантом приложения последней в карьере майора Мондум пули.

Зондэр тряхнула головой и отогнала эти нелепые мысли.

— Добрый вечер. Все в порядке.

Приглашать в дом Наклза Зондэр хотелось меньше всего на свете. Но не пригласить значило навеки зарекомендовать себя как последнюю невоспитанную дуру, к тому же суеверную. Пока Мондум соображала, что же в ней пересилит: природная вежливость или бесконтрольный страх, — маг сделал отстраняющий жест рукой:

— Не стоит, я все понимаю.

Зондэр стало совестно.

— Просто у меня не убрано, — соврала она.

— Неважно, — Наклз быстро огляделся. Улица была полна прохожих, а неподалеку грохотала конка. Зондэр снимала квартиру в довольно приличном, хотя и не самом роскошном районе столицы, в новомодном пятиэтажном доме с единственным подъездом, оборудованным еще более новомодным лифтом. Она, вопреки расхожим представлениям о людях ее типа, любила, когда вокруг царили шум и суета. Это помогало отвлекаться от желания покопаться в собственных мыслях и чувствах на ночь глядя. Думы о неудачно сложившейся жизни обычно не выдерживали столкновения с гуляниями соседей за стеной. А за стеной у Мондум обитали два художника средней руки, к которым периодически прилетали целые стаи муз из близлежащего театра оперетты.

— Наклз, все в порядке? — Зондэр решила в порядке исключения обойтись без «мессира». Уж очень плохо это обращение подходило к настороженно осматривающемуся магу. Она Наклза знала давно. Маг не казался ей особенно смелым — слово «смелость» к нему если и относилось, то это была какая-то очень некалладская смелость. Наклз никоим образом не принадлежал к той категории людей, которые первыми выскочили бы под вражеские пули. Но он, определенно, относился к тем, кто может пройтись вдоль штабелей трупов, не испытав при этом особенного прилива эмоций. Это его нечеловеческое и имевшее мало отношения к храбрости бесстрашие Зондэр никогда не считала хорошим качеством. — Наклз? Все хорошо?

— Нет, — впервые на ее памяти честным и очень грустным — человеческим — голосом ответил маг.

Зондэр поежилась. Она бы тоже не чувствовала себя в безопасности, если бы за ней следом ходило что-то невидимое, оставлявшее следы только на фотографиях. Это было очень глупо, но после вечера у Кейси Мондум перерыла все свои фотоальбомы и спалила три фотокарточки, на которых, как ей показалось, имелось подозрительное размытие. Всю бессмысленность этого поступка Зондэр понимала и все равно их жгла.

Наклз понизил голос:

— Похоже, у девочки острый галлюцинаторный психоз. Я в этом понимаю мало, но ей чудятся всякие… всякие неприятные вещи. Думаю, ей не следует жить со мной под одной крышей. Все-таки теория «поля нестабильности» не совсем пустой звук. Я прошу вас приютить Магрит на недельку, пока она не поправится. Потом отправлю ее на курорт в Виарэ, если очень повезет, к Дэмонре. Понимаю, что моя просьба доставит вам определенные неудобства. Я готов компенсировать их любым удобным для вас способом, — твердо и ровно закончил он.

Зондэр в упор посмотрела на Наклза. Маг взгляда не отвел. Стоял и спокойно ждал решения, вероятно, прекрасно понимая, каким именно способом ему будет предложено погасить долг.

— Перестаньте говорить чепуху, — отрезала Зондэр, борясь с желанием в эту же секунду попросить голову Ингихильд на блюде, в лучших традициях нордэнских сказок. — Никаких неудобств девочка мне не доставит.

— Простите, что? — опешил маг. Зондэр с большим удовольствием пронаблюдала, как брови обычно непробиваемо холодного Наклза поползли вверх. Он, конечно, ждал, что прозвучит имя Ингихильд. Бедняге, видимо, никто и никогда не делал одолжений просто так. Кроме Дэмонры, вестимо. Скорее всего, именно этим она и купила его с потрохами, потому что больше такую лояльность такого человека ей, пожалуй, оплатить ничем и не могла. Наклз ей был предан даже не как человек, а как собака.

— Никаких неудобств, — твердо повторила Мондум, пока маг не надумал, что в ее словах имеется какое-то второе дно. — Я смогу приютить девочку на неделю. Только соберите ее вещи.

Наклз молчал секунд пять, то ли подвох искал, то ли просто думал о чем-то своем, а потом проговорил:

— Хорошо. И спасибо. Я… я это запомню.

Зондэр хотела сказать про фотографии. Потом решила, что маг и так знает. А теперь, глядя на него, укрепилась в мысли, что если он не знает, то ему лучше и дальше не знать. Она обещала Дэмонре позаботиться о ее лучшем друге, но совершенно не представляла, что теперь можно сделать. Таких как Наклз спасти было нельзя, хоть следом за ними ходи, хоть молись, хоть плачь. Аэрдисовская вера, в которую Зондэр перешла еще десять лет назад, однозначно говорила, что Мгла — это тот же ад, но для тех, кто не верил, без бесов, сковородок с кипящим маслом и перспектив когда-либо оттуда выбраться. Людям, носящим такое внутри, помочь невозможно.

Мондум тяжело вздохнула и морально приготовилась к тому, что сейчас маг очень вежливо предложит ей отправиться в такое далекое и полное приключений путешествие, в каком и Маэрлинг не бывал.

— Наклз. Понимаю, это не мое дело, и вы очень далеки от религии…

Маг глаза не закатил, но, вероятно, подумал что-то не очень хорошее.

— Несколько ближе, чем вы полагаете. Я не верю в бесов, что, к сожалению, не мешает мне с ними периодически пересекаться, — ровно сообщил он.

Зондэр не стала спрашивать, имеет ли маг в виду свои приключения во Мгле или знакомство с какими-нибудь реальными политическими деятелями. Она просто поверила ему на слово.

— Сходите в церковь, Наклз.

— Не люблю ладан.

— Это может помочь. Не обязательно поможет именно вам, но некоторым людям помогает. В худшем случае вы потеряете время и перестираете одежду. И все.

Наклз дернул щекой.

— Это не совсем так. Я, как вероятностник, вижу здесь два возможных пути развития событий, из которых проистекает три варианта решения задачи. И ни один из них мне не нравится.

— Поделитесь?

— Как угодно. Вариант первый: я дохожу до дверей, и меня убивает молнией с ясного неба. Это если бог есть, и он хоть сколько-нибудь интересуется нашим погрязшим в пороках миром. Вариант второй: я дохожу до дверей, но молнией меня не убивает, я почему-то не падаю со ступенек, не ломаю шею и вообще беспрепятственно попадаю в дом Создателя. Это если бога нет. У варианта есть модификация: бог все-таки есть, но его мало беспокоит все, что здесь происходит. Как вы видите, в первом случае о чем-то его просить мне невыгодно, а во втором и третьем — бессмысленно.

— Есть еще четвертый вариант.

— Если вы говорите о прощении, то давайте не будем.

— Для вас оно — модификация третьего случая. Я поняла. Вы боитесь, что вас ударит молнией с ясного неба, Наклз?

В глазах мага мелькнуло что-то непонятное, от чего Зондэр стало холодно и неуютно.

— Да нет. Я боюсь, что не ударит.

10

Ингмар проработал на Архипелаге почти половину своей жизни. За это время он успел насмотреться многого, и хорошего, и плохого, и такого, что с точки зрения «южанина» вовсе не лезло ни в какие ворота. На Дэм-Вельде водился самый широкий спектр экзотической фауны, от ясноглазых идеалистов всех мастей до существ настолько беспринципных, что даже Зильберг, при всех его демократичных взглядах на вещи, затруднялся причислить их к роду людскому. Налгать с три короба могли и первые, и вторые, только одни — ради «блага земли» и всеобщего счастья, а другие — поскольку вообще не считали Ингмара за человека. Поэтому Зильберг до сих пор испытывал помесь изумления и восторга, когда представители «богоравной» расы держали слово, данное представителю какой-нибудь другой расы. Дэмонра Ингрейна, возможно, была не самой лучшей нордэной, но вот калладкой она оказалась неплохой. Мрачная как туча бывшая полковник разыскала его уже на следующий день после первой встречи, молча выложила полторы сотни кесарских марок, объяснила, когда прибудет пустая метрика и к кому сходить, чтобы ее заполнить. Напоследок, правда, спросила, существуют ли в мире проклятия. Ингмар мог бы многое порассказать по этой в высшей мере дискуссионной теме, но нордэну вряд ли беспокоили информационные отягощения, коэффициент влияния чужой воли на жизнь постороннего человека, поправки к ним и прочие глубоко теоретические вещи, которые одни профессора признавали реальностью, а другие — бабушкиными сказками. Зильберг подумал, и сказал, что да, бывают, но встречаются крайне редко и не имеют никакого отношения к тому, что пишут в пособиях по «черной магии» для гимназисток. А вот второй вопрос она задала чисто нордэнский: со смертью проклявшего проклятие рассеивается? Ингмар от всей души посочувствовал человеку, пообещавшему Дэмонру проклясть, и открыто признал, что да, в таком случае влияние чужой воли исчезает. Да, даже если проклинал очень талантливый подлец. Да, даже если про его родственников триста лет рассказывают страшные сказки. Нет, с того света на события в этом никто еще не влиял. Да, аксиома Тильвара это утверждает прямо. Что, если Аксиома ошибается? Зильберг честно ответил, что тогда десяти тысячам профессиональных неудачников в одном только Каллад стоит немедленно застрелиться. Последнее полковника, видимо, убедило. Нордэна ушла несколько повеселевшей. В ее глазах поблескивала нехорошая, злая радость.

Уже после беседы, когда дверь за ней закрылась, Ингмар отметил, что для человека, который всю жизнь честно занимался только армейскими делами, Дэмонра Ингрейна слишком хорошо понимала в тонкостях подделывания документов. Впрочем, до того дня, когда в Каллад должна опасть черемуха, оставалось не так много времени, и тайны нордэны переставали иметь для Зильберга какое-либо значение. Маг с института твердо уяснил, что за ограниченный отрезок времени возможно эффективно разрешить только строго фиксированное число задач, которые в идеале следовало предварительно ранжировать по важности. Ему нужны были только метрическое свидетельство и деньги, а странные свечные заводы и проклятия полковника являлись ее личным делом.

Через две недели у Ингмара появилась вполне приличная калладская метрика на имя гражданина второго класса Вигнанда Мауэра. К этому времени в газетах уже официально сообщили, что наместница Архипелага Немексиддэ Рэдум в последних числах апреля подхватила воспаление легких и умерла в конце мая от сердечной недостаточности. Не то чтобы Ингмар надеялся, будто Немексиддэ удалось бежать, но окончательное понимание случившегося обрушилось на него в тот самый момент, когда на развороте газеты он увидел черно-белое лицо наместницы в окружении таких же черно-белых цветов. Нейратез сначала не пожалела пуль, а потом не пожалела роз.

Следующую наместницу должен был назначить Храм над морем, а кесарь — одобрить кандидатуру. Журналисты прочили этот пост Ингегерд Вэйде, являвшейся представительницей одного из наиболее влиятельных нордэнских родов, к тому же близко знакомую с покойной Немекксиддэ и активно поддерживавшую ее во всех начинаниях.

Ингмар редко предавался отчаянию или унынию. Как и большинство профессиональных магов, он вообще не считал себя способным на сильные эмоции. Именно поэтому приступ злости, последовавший за прочтением статьи, удивил его самого. Зильберг залпом выпил стакан воды, в котором размешал солидную дозу капель от сердца, дождался, пока у него перестанут трястись руки, и только тогда дочитал великолепные новости до конца.

Ингегерд Вэйда спешила в столицу, дабы показаться кесарю и договориться с ним по приоритетным направлениям сотрудничества континента и Архипелага.

Ингмар хладнокровно и методично разорвал газетный лист пополам, потом еще и еще, и со спокойной душой отправил получившиеся кусочки в корзину для мусора. Посмотрел на часы. Понял всю бессмысленность этого жеста в условиях, когда будущее предопределено и не меняется. С некоторым злорадством подумал, что ему, похоже, выпадает замечательный шанс проверить этот незыблемый постулат.

Зильберг купил билет до Каллад-на-Моэрэн в один конец на поезд, отходящий в тот же вечер.

11

В квартире Абигайл, как обычно, царила темнота. Наклз понятия не имел, почему она предпочитает дожидаться его, не включая света. Может быть, ей не нравился тон освещения, а, возможно, не нравилось оплачивать счета за газ. На прямой вопрос «И как ты можешь сидеть в такой темени?» она лишь неопределенно пожала плечами и сказала, что он волен зажечь хоть всю иллюминацию района, если того хочет. Больше Наклз ни о чем таком не спрашивал.

Возвращаться домой от Мондум маг не стал и пошел прямо к Абигайл. Настроение у него сделалось самым отвратительным еще с утра, когда он, заглянув в календарь, понял, отчего юбки особенно бестолковых студенток приобрели дополнительную узость и укоротились сантиметров на пять. Прошлый опыт подсказал ему, что до сессии осталось чуть меньше месяца. Неприятель пока только готовился и проверял нервы мага на прочность, но уже скоро могла ударить тяжелая артиллерия. Иногда артиллерия была тяжелой и била в самом прямом смысле этих слов. Когда Наклз только-только начинал свою преподавательскую карьеру, одна барышня изобразила обморок перед экзаменом, с приличествующим моменту стоном свалившись ему на руки у самых дверей аудитории. Наклз барышню поймал, даже сумел удержать, хотя запястье у него ныло еще долго, и отпустил с «весьма посредственно» лечить измотанные математикой нервы. Видимо, история стала легендой, потому что не долее, как через три дня, чувств лишилась еще одна математически безграмотная девица. Ее Наклз ловить уже не стал и честно отправил на пересдачу со всеми ушибами, обидами и клятвой «пожаловаться папе». С тех пор утекло немало воды, но студенты с каждым годом становились все изобретательнее, а Наклз — все с большим недоумением ждал, как же его станут атаковать на этот раз.

Скверное настроение мага ничуть не улучшило острое воспаление хитрости, разыгравшееся у Магрит. Он никак не мог понять, почему бы ей не поехать и не отдохнуть, вместо того, чтобы все лето провести в сером, как по линейке построенном городе в компании зануды, у которого имелись все шансы в ближайшее время лишиться рассудка. Но рэдка подошла к проблеме основательно. Наклз даже засомневался, не заболела ли она и вправду: лоб-то и в самом деле был горячий, однако его сомнения практически разрешил запах цветочного мыла в спальне Магрит и лука — на кухне. Маг и не думал менять билет. Он вышел скорее для того, чтобы проветрить голову, купить градусник для проверки своей гипотезы и не начать орать на Магрит. Наклз полагал себя человеком довольно сдержанным и спокойно относился к попыткам окружающих сыграть на его нервах. Но вот попытки играть на лучших чувствах ему не нравились совсем. К тому же, Магрит играла уж очень ловко: в деле чувствовалась рука кого-то вроде Кейси Ингегерд.

Что приключилось на крыльце, маг так до конца и не уяснил. Он только понимал, что провинциальная рэдская девочка ни за что не смогла бы так натурально изобразить нечеловеческий ужас. Даже если бы у Магрит внезапно обнаружились задатки великой актрисы, что представлялось сомнительным, вряд ли она по собственному желанию сумела бы заставить зрачки почти целиком закрыть радужку. И колотило ее очень правдоподобно. Настолько правдоподобно, что маг, заходя в дом, сам испытывал весьма неприятные ощущения. Но коридор, разумеется, оказался пуст, и ничего подозрительного в доме не наблюдалось. Только на полу под пальто валялось письмо Абигайл и фантик от шоколадки. Письмо, конечно, выпасть из внутреннего кармана само собою не могло, но Магрит слишком натурально клацала зубами, чтобы Наклз стал прямо сейчас расспрашивать ее о причинах обыска.

А окончательно добила мага занимательная теология майора Мондум, внезапно передумавшей требовать у него голову некоей нордэны с непроизносимым именем. Дожить до третьего десятка и по-прежнему верить, что так решаются проблемы — это нужно было суметь.

Купив букет белых астр, маг направился на Болотную улицу. Как всегда, миновал крохотный загаженный дворик, прихожую, скрипучую лестницу и своим ключом отпер дверь. За дверью, как всегда, стояла темнота. А из темноты, как всегда, выплыло бледное лицо Абигайл.

В том, как она замирала в дверях комнаты, отражаясь в зеркале на противоположной стене, Наклзу мерещилось что-то жутковатое, так что он первым делом всегда включал свет. Уже потом здоровался, отдавал цветы и задавал один и тот же вопрос:

— Метрика готова, Аби?

Абигайл отчего-то уперлась и стояла на том, что без новой метрики на улицу выходить не станет, чтобы калладские жандармы не арестовали ее как проститутку. На все возражения Наклза, утверждавшего, что никто не арестует приличного вида даму, идущую в сопровождении кавалера, она только поджимала губы и говорила, что боится. И отмахивалась от предложений ускорить процесс изготовления документов. Она даже не говорила, через кого пытается их состряпать.

— Еще не готова, — как всегда ответила Абигайл, ставя цветы в вазу. — Эта маленькая дрянь лазила по твоим вещам? — тем же ровным голосом продолжила она.

Наклз вздрогнул.

— Что?

— Эта дрянь лазила по твоим вещам. Не отрицай.

— Откуда ты знаешь?

— О, я так тебя люблю, что ты смело можешь считать нас одной душой в двух телах, — усмехнулась она. Что бы Абигайл ни имела в виду, на признание в любви это не походило. Маг смотрел, как она ловко выставляет цветы в вазу, и соображал, кто мог сказать о поступке Магрит этой добровольной затворнице. Кто-то ведь сказал.

— Аби, я не знаю, кого ты наняла, но это была очень плохая идея. Тебе ясно?

Абигайл, не оборачиваясь, поправляла цветы. Наклзу вдруг показалось, что сквозь запах свежих астр — на вкус мага довольно неприятный — пробилась сладковатая вонь, какая бывает от застоявшейся воды и гниющих цветов.

— Я сейчас открою окно, — мягко продолжила Абигайл, словно услышав его мысли. Наклзу не в первый раз за вечер сделалось не по себе.

С каждой встречей Абигайл вела себя все более и более странно. Иногда Наклза даже посещала нелепая мысль, что женщина, с которой он проводит вечера, вовсе не Абигайл Фарэссэ. Та, при всей ее практической хватке и изворотливости, особенным умом не отличалась — маг на сей счет не заблуждался. Он никогда и не считал, что красивой женщине обязательно перемножать в уме трехзначные величины или помнить наизусть всю бессмертную классику. Именно поэтому его особенно настораживало, когда ее пустое мурлыканье вдруг оживлялось шуткой. Теперь Абигайл шутила едко, зло и умно, этим походя какого-то знакомого Наклзу человека, личности которого маг все никак не мог вспомнить. Но кто-то на его памяти уже точно так шутил. Может, охранник в лагере, может, коллега, может, случайный попутчик в поезде. Но никак не Абигайл, раньше вообще через раз понимавшая юмор, хотя и очень задорно хохочущая над той частью шуток, которую поняла.

Абигайл проследовала к окну и распахнула створки. Те истошно скрипели. Наклз поглядел на темные низкие небеса. Похоже, собиралась гроза.

— Аби. Насчет шпионских игр. Я это ненавижу.

— Ты не способен кого-либо ненавидеть, — спокойно возразила она. — Ненависть, Найджел, очень сильное чувство. Но я тебя поняла. Где эта дрянь теперь будет жить?

— Ее зовут Магрит, а жить она пока будет у Мондум.

— У этой снулой рыбины с помесью имперского катехизиса и «Времени Вьюги» вместо мозгов и пресной водицей вместо крови?

Наклзу только и осталось, что поразиться емкости этого определения. Он думал о Мондум приблизительно то же, но в несколько более вежливой форме.

— Да, она весьма спокойная и благонамеренная женщина, — после короткой паузы согласился маг. — Предложила мне в церковь сходить.

Абигайл хихикнула. Пока Наклз соображал, хихикала ли она раньше или всегда сразу смеялась в полный голос, та поинтересовалась:

— Она хотела, чтобы ты подсвечники украл?

— Украл подсвечники?

— Ну да. Вряд ли она думает, что ты можешь в одиночку вынести алтарь или фрески. И вряд ли ты думаешь, что у нее нет какой-то практической цели, когда она дает тебе совет. Вот в прошлый раз тебя хотели подрядить на убийство, разве нет?

«Бесы дери, что происходит? Я ей этого не говорил. Или говорил? Не помню. У меня что-то с памятью творится?»

— Аби, мне кажется, ты в дурном настроении. И то, что ты целыми днями сидишь здесь одна, вряд ли способствует его улучшению. Ты знаешь, что так можно досидеться до депрессии?

— А ты разве не хотел, чтобы я каждый вечер ждала тебя, как кошка, когда так гордо требовал развода? — невинно полюбопытствовала Абигайл.

На нервы Наклз не жаловался, но железными они все же не были. Ни один человек не стал бы по доброй воле выслушивать такое после крайне неудачного дня. Маг резко поднялся с кресла. Всякому терпению полагался предел.

— Я хотел не этого.

— Ах да. У тебя же аллергия на кошек.

— И на вранье.

— Вот уж в это я никогда не поверю… Найджел.

— Когда передумаешь плеваться ядом, напиши мне, — бросил он.

— Выключи свет, когда будешь уходить.

Уже в коридоре, обернувшись, Наклз увидел ту же картину, что и четверть часа назад. Абигайл стояла в дверном проеме и в зеркале напротив. Маг по привычке проверил правильность перспективы в отражении. Все отражалось под нужными углами и с нужными тенями. Черные волосы, белое платье, закрытое окно, тусклые огоньки за ним.

Наклз все никак не мог понять, что же ему не нравится, кроме всезнающей и злой улыбки Абигайл. Абигайл раньше так не улыбалась.

«А ты ее раньше знал? А ты когда-нибудь интересовался чем-то сверх того, какие цветы она предпочитает и когда возвращается из командировки ее муж? Она скрыла от тебя двух детей. Ты все еще уверен, что в практических делах ты умнее ее?»

— Выключи, пожалуйста, свет.

Наклз дернул шнурок и, не прощаясь, вышел за дверь. За секунду до того, как на коридор съемной квартиры упала тьма, Абигайл все же махнула рукой ему на прощание.

Маг быстро спускался по вибрирующей наружной лестнице, чувствуя, как у него колотится сердце. Что-то было не так в зеркале. Что-то было не так с Абигайл. А, вернее всего, с ним самим.

Во дворе Наклз споткнулся о доску, едва не упал, кое-как восстановил равновесие и все же обернулся. Темное угловое окно. Ничего в нем.

Уже дома, в постели, далеко за полночь, проворочавшись без сна несколько часов, Наклз понял, что же ему так не понравилось в зеркале. Попытался вспомнить, когда Абигайл закрыла окно.

А Абигайл его не закрывала. И он тоже не закрывал.

Глава 3

1

— Я готова на все, — жарким шепотом сообщила студентка, метнув в Наклза горящий взор из-под ресниц. Накал страстей впечатлял. Маг задумался, где девочка из приличной семьи набралась замашек низкопошибной кокотки, но потом решил, что ему лучше оставаться в неведении. Все-таки знания о первопричинах падения общественной нравственности являлись прерогативой стареющих дам, а Наклзу, хоть он уже и перешел границу профессиональной пенсии, исполнилось только тридцать семь. Не родись он магом, считался бы мужчиной в рассвете лет. — На все, — с нажимом повторила барышня, видимо, на случай, если идиот-преподаватель ее до сих пор не понял.

Наклз измученно поглядел в потолок. Добрые Заступники не торопились явиться и всех спасти. С позволения сказать «зачет» шел восьмой час. Маг тоже был готов уже на все. Даже на то, чтобы отпустить красотку с низшим положительным баллом.

— Вы меня понимаете? — настаивала та, поправляя воротник блузки.

— Да понимаю я вас, — скрипнул зубами Наклз. — Вы десятая «готовая на все» за два часа.

— И?

Наклзу, конечно, следовало почувствовать себя бесконечно польщенным таким высоким мнением окружающих дам о его талантах, но маг чувствовал только головную боль и желание оказаться дома, подальше от учащейся молодежи.

— Вы мне льстите. Или анатомию вы учили еще хуже, чем математику? Неужели просто оптимистка? — не выдержал маг.

Предприимчивая девица задумалась. Потом выдала:

— Я личность творческая. И не обязана запоминать кон… кен… константы!

Маг затруднялся сказать, столкнулся он с беспредельной наглостью или беспредельной глупостью, но противостоящая ему сила казалась поистине огромной и необоримой. Наклз только понял, что ему нечего сказать. Разве что заявить о своей полной и безоговорочной капитуляции на условиях противника.

— Я сдаюсь, — четко произнес он. Девушка явно оживилась и принялась что-то делать с верхней пуговицей блузки. — Нет, не так, — отмахнулся Наклз. Вот только танца с раздеванием на рабочем месте ему и не хватало для полного счастья.

— А как? — растерялась она.

— Сколько там еще творческих личностей, не отягощающих себя запоминанием констант, под дверью? — уныло поинтересовался маг.

— Пятеро вроде.

— Все барышни?

— И Альберт.

— Замечательно, — соврал Наклз. В ситуации не было ровным счетом ничего хорошего. День начался с того, что он шесть часов принимал зачет у своих студентов, пока сам не перестал отличать скобки от модулей и интегралы от запятых. Маг надеялся, что хуже уже не будет, но тут к нему прилетел адов посланец с ведомостями, а за ним заявилась группа от заболевшего коллеги. Ребята, исполненные жизнелюбия и веры в добро, несли коньяк и крайне скромные знания.

Коньяк Наклз не любил, да и вообще подачку он взял у студента на экзамене единственный раз в жизни и давным-давно, еще в те славные дни, когда азы математики пришел сдавать первокурсник Маэрлинг. И то взял исключительно потому, что явившийся последним виконт, поставив бутылку на стол, посмотрел на него обведенными синевой глазами и вдруг с совершенно искренним сочувствием спросил: «И вас тоже…?» «Еще как», — грустно ответил Наклз, вырисовывая в ведомости кривую шестерку. Предварительно он, правда, заставил Маэрлинга дать некую клятву, которую тот, к своей чести, впоследствии не нарушил.

С чужими студентами Наклз разобрался относительно быстро. Он слабо представлял, о чем можно поговорить с первокурсниками факультета политэкономии, так что бегло пролистал одолженное у одного из них методическое пособие в тщетных поисках знакомых понятий и графиков. Потом задал один-единственный вопрос. Те, кто считал, что графическое изображение отношения прилежащего катета к гипотенузе, то есть легендарного косинуса икс, называется синусоидой, получили девятки. Сторонники версии «косинусоида» ушли с семерками и восьмерками. Утешительные шесть баллов достались студентам, верившим, что это «волнистая линия». Те, кто ответил «картинка», остались сдавать. Любителей живописи набралось с два десятка. У Наклза уже голова трещала.

— Зовите всех.

— И Альберта? — округлила глаза студентка.

— И Альберта, — подтвердил Наклз. — Он, я так понимаю, тоже на все готов?

— Н-наверное, — окончательно опешила девушка.

— Вот и славно. Зовите-зовите.

Альберт, чем-то неуловимо напомнивший Наклзу юного Маэрлинга, зашел в кабинет последним и бочком, настороженно поглядывая на преподавателя.

Наклз окинул стайку барышень и Альберта усталым взглядом, а потом сухо распорядился:

— Молодой человек, раздобудьте портрет кесаря.

— Что? — Альберт стремительно побледнел. Видимо, у него имелись друзья среди юнкеров и он представлял, как именно развлекается все прогрессивное население столицы с участием государева портрета.

— Портрет кесаря, — резче повторил Наклз, голова которого уже просто раскалывалась. — Вы же все так любите художество. Давайте. У вас десять минут.

— Но…

— Вы зачет получить хотите?

Парень уныло кивнул.

— Тогда вперед.

Дверь за Альбертом захлопнулась. Барышни настороженно перешептывались и бросали на мага быстрые взгляды.

— Будет оргия? — робко поинтересовалась, видимо, самая храбрая.

— Угу, грязная и разнузданная, — скучным тоном подтвердил Наклз, не отрываясь от бумаг.

Повисла гнетущая тишина. Только дождь за окном барабанил по крыше.

— А… а можно мы все-таки математику выучим?

— Разумеется. У вас есть замечательная возможность посвятить ей все лето, — тем же тоном продолжил Наклз.

Желающих, как маг и предполагал, не нашлось. Тишина сделалась совсем уж зловещей. Ее нарушило только явление Альберта с портретом кесаря, правда, прошлого. Наклзу оставалось лишь гадать, где студент его раздобыл.

— Замечательно.

Маг взял портрет Эвальда Зигмаринена и прислонил его к стене так, что грозный взгляд самодержца был направлен на притихших студентов.

— А… а кесарь зачем?

— Его портрет здесь найти проще, чем катехизис, тем более, что мы живем в светском государстве, — как ни в чем не бывало пояснил маг. — А теперь, молодые люди, становитесь в шеренгу, смотрите на государя и клянитесь.

— Клянемся выучить математику за первый курс? — поинтересовался явно повеселевший Альберт.

— Молодой человек, вы опасно близки к клятвопреступлению. Нет, клянетесь в будущем нигде и никогда не упоминать, что учились на кафедре математических методов номер два и, тем более, что сдавали мне, приват-доценту Найджелу Наклзу, данный предмет. Давайте я не стану портить вам зачетные ведомости и летние каникулы, а вы мне — биографию и репутацию.

Получив зачет, молодой человек усмехнулся, как Витольд Маэрлинг лет семь назад, и весело поинтересовался:

— А если я нарушу клятву, меня накажет государь или Создатель?

— С государем и Создателем разбирайтесь сами, но вот я на ваши выпускные экзамены непременно приду, — мрачно пообещал Наклз то, что всегда обещал в таких случаях. И это обычно производило замечательный эффект. Молодой человек мигом растерял добрую часть своего задора. — Отнесите портрет на место, оценки я расставил, как это называется — впишите сами. И можете быть свободны.

* * *

Долго разыскивать Наклза Кейси не пришлось. Она разумно подошла к трем часам дня, успела зайти на кафедру социологии, жизнерадостно поболтать с коллегой, весьма приятным и любезным доцентом, непонятно каким образом затесавшимся в их шипящий курятник, посидела в читальном зале до закрытия — то есть до пяти вечера — и еще час проскучала в коридоре, недалеко от кабинета, где маг принимал зачет.

Последняя отважная пятерка покинула место экзекуции какой-то подозрительно тихой и печальной. Причем единственный юноша воровато нес картину, рисунком внутрь. Выползший следом Наклз выглядел немногим лучше студентов. Маг долго не мог попасть ключом в замочную скважину, и сумел запереть за собою кабинет уже когда Кейси, твердо вознамерившаяся предложить помощь, почти приблизилась к нему.

— Мессир Наклз, — как можно более мягко и негромко окликнула она, но маг все равно дернулся перед тем, как медленно обернуться. Когда он увидел Кейси, на измученном лице отразилось облегчение.

— Миледи Ингегерд. Рад встрече, — в данном случае, Наклз, наверное, даже говорил правду. В том отношении, что Кейси все же была предпочтительнее очередного студента.

— Я вас искала, — не стала ходить вокруг да около она. Профессиональные вероятностники вообще редко верили в случайные встречи.

— Понимаю. Сейчас шесть. В академии остались только мы с вами, уборщицы и молодые дарования со склонностью к живописи.

— И буфет закрыт, — довершила описание трагической действительности Кейси. — Осталось только колоколам зазвонить.

— Мир ужасен, — согласился маг. — Чем я могу вам помочь?

— Скорее это я хотела бы помочь. Я сегодня видела Магрит. Она попросила меня забрать кое-какие вещи. У меня с собой список, — Кейси полезла в карман за предусмотрительно написанной Магрит бумажкой, но Наклз жестом остановил ее.

— В этом нет никакой необходимости. Разумеется, вы можете собрать ее вещи.

Во всяком случае, маг согласился впустить ее в дом и не думал, что она станет воровать шелковые чулки рэдки. Это уже представлялось Кейси поводом для осторожного оптимизма.

На улице шел теплый дождь, и через тучи кое-где пробивалось солнце. Кейси, как одиннадцать лет назад, шла под зонтом Наклза, смотрела на золотящиеся на свету капли и думала о том, что все в жизни все-таки возвращается, хотя и не так, как хотелось бы. О чем думал маг, ей оставалось только догадываться. Но вряд ли тот проводил какие-то высокохудожественные параллели: он выглядел как измученный человек, изо всех сил пытающийся не заснуть на ходу.

— Помните, в точно такой же дождь, но много лет назад, мы с вами так же шли вдоль реки? — не удержавшись, полюбопытствовала Кейси. Ей сделалось интересно, насколько избирательно Наклз выкидывает из головы бесполезные воспоминания. Ответ ее приятно удивил:

— Да. Кажется, и тогда была весна.

— Ранняя весна. Я помню, тогда у парка при академии Хельга Дэйна только зацвела верба, и стояли холода, — радостно прощебетала Кейси.

— Здесь невозможно холодно пять месяцев в году, еще пять месяцев — просто холодно, и душно — два оставшихся, — улыбнулся маг в серое небо, кое-где прошитое белыми стрелами лучей. — Удивительный город. Я тогда жил на Литейном и не помню, цвело что-то или нет, но, определенно, это была весна. Коты орали отчаянно.

В Наклзе Кейси интересовал только сам Наклз, без довесков. И состояние его банковского счета ее не беспокоило бы совсем, но, увы, данный счет являлся важным элементом биографии мага. Люди, жившие в Литейном квартале, редко когда перебирались на набережную Моэрэн. Ее далеко не впервые посетил вопрос, каким образом Наклз умудрился так быстро сколотить состояние, достаточное для покупки своего нынешнего особнячка, мягко говоря, являвшегося удовольствием не из дешевых. Уж точно не преподаванием. Варианты «ограбил банк» или «взял взаймы у Дэмонры» представлялись еще более сомнительными.

Кейси искоса взглянула на мага. Меньше всего на свете неправдоподобно аккуратный и всегда застегнутый до последней пуговицы Наклз походил на человека, способного влезть в большую политику или во что-то незаконное. (В глазах дочери бывшей главы службы безопасности эти два понятия не то чтобы принципиально различались). Но, каким бы странным и загадочным существом ни представлялся ей маг, Наклз все же был создан из плоти и крови, как и все прочие люди. Он тоже что-то ел на завтрак и оплачивал счета за газ. Про оклады людей из Седьмого отделения — магов и некромедиков — Кейси знала достаточно, чтобы понимать: занимайся Наклз только этим, дом у Моэрэн он приобрел бы ближе к профессиональной пенсии, то есть годам к тридцати пяти.

— А вы давно перебрались с Литейного?

— Да. После своего первого столичного бронхита, — вполне доброжелательно пояснил маг. — Крайне скучно почти месяц видеть за окном только трубы и дым, независимо от погоды. Я переехал лет десять назад, наверное.

Кейси лихорадочно анализировала. Наклз маг второго класса. Наклз прошел имперские тренировочные лагеря. Наклз сказочно быстро разбогател. В доме Наклза творились непонятные вещи. И за Наклзом ходил доппельгангер.

«Наемный убийца на государственной службе. Отдел „Вету“, вот уж кому хорошо платят. Святая Ингвин, и как я могла раньше об этом не догадаться?»

Кейси сделалось совсем тоскливо. Маги из «Вету» заканчивали еще хуже своих коллег, если к обычному финалу высокоуровневого мага вообще применялись категории «хуже-лучше». Убийцы даже до инъекции морфия не доживали: сами вешались, стрелялись и прыгали с мостов при загадочных обстоятельствах.

Нордэна поежилась. Мысль о том, что она любит человека, состоящего в «Вету», доставляла мало радости сама по себе. Гораздо более неприятным ей казался другой факт: Кейси совершенно не волновало, где Наклз состоит и что он там делает. Она любила бы его, даже если бы совершенно твердо знала, что тот шпион и имеет десяток убитых на совести. Хотя уж десяток покойников на совести у него точно был.

Все это не имело большого значения. В конце концов, она шла по улице с ним под руку, ветер гнал тусклые воды Моэрэн, за облаками светило невидимое сейчас солнце, и над землей расправляла крылья весна. Весной цены на счастье всегда казались ниже.

«Пока мы с тобою живы, у нас все будет хорошо».

Дома у Наклза Кейси раньше довелось побывать только однажды, причем в то время, когда хозяин лежал едва ли не в беспамятстве. Она хотела прийти туда на Красную ночку, но случай с Эрвином перечеркнул все ее планы, и весну нордэна встречала в компании кузины, с адской головной болью и ледяным компрессом на лбу. Теперь Кейси, наконец, выпал случай оценить гостеприимство мага. Наклз, позвякивая чашками, колдовал над чаем в кухне, а Кейси героически пыталась отвлечься от этого приятного зрелища и обшарить взглядом гостиную. Комнату обставили функционально и со вкусом: прекрасно подобранная мебель, немаркий ковер, бронзовая статуэтка на журнальном столике, более чем приличный пейзаж на стене. На первый взгляд обстановка казалось идеальной. Ровно до того момента, пока наблюдатель не осознавал, что она также идеально безлика. Ни фотографий, ни сувениров, ни безделушек, ни вообще каких-либо предметов, выдающих предпочтения хозяина. Пейзаж висел на стене, скорее всего только потому, что так полагалось по классическим канонам. И статуэтка на столе стояла по той же причине. Кейси поежилась. Маг был человеком умным, и этот умный человек соорудил отличные декорации, изображающие жилую комнату в респектабельном доме.

«Магрит, бедная девочка, да как же ты тут столько протянула?»

Нордэна мигом перестала удивляться, почему рэдке чудились всякие странности. Возможно, Магрит и не хватило бы ума сообразить, что она живет в старательно отстроенных декорациях «нормального дома», но почуять общую «неправильность» та могла. Здесь неправильно было все, от пейзажа на стене до того, как падал на пол ровный желтоватый свет люстры. Кейси невольно начала считать тени и углы, словно вдруг оказалась во Мгле, где от таких вещей зависела жизнь спустившегося туда человека.

«Это все глупости. Это просто дом. Обычный дом. С одной стороны — набережная Моэрэн, с другой — заброшенный палисадник и соседняя улица. Все хорошо».

— Можно я посмотрю книги? — робко поинтересовалась Кейси. Ей сделалось не по себе.

— Разумеется, — не оборачиваясь, ответил маг.

Нордэна тихо прошла в библиотеку. Такая же идеальная и безликая комната, как и гостиная. С ровными рядами тисненых золотом корешков за чисто вымытыми стеклами. И даже с потускневшей старинной картой на стене.

— Вы это сами собрали, Наклз? Какая замечательная коллекция.

— Она продавалась вместе с домом, — последовал исчерпывающий ответ.

«Я очень сожалею, что нормальная человеческая жизнь не продавалась вместе с домом», — безнадежно подумала Кейси, глядя через стекло на однотипные корешки. Сорок томов энциклопедии, неувядающая классика калладской и зарубежной прозы, снова энциклопедии.

Вид книг, которые никто не читает, всегда вызывал у Кейси почти такую же жалость, как вид бездомных животных.

Нордэна вернулась в гостиную. Посмотрела на лестницу, под которой Магрит, якобы, видела призрака, и задумалась.

На лестнице лежал ковер. Ничего совсем уж из ряда вон выходящего в этом, конечно, не было, однако, по классическим канонам, на такие лестницы ковры обычно не стелили. Кейси не слишком хорошо разбиралась в породах деревьев, но по перилам делалось понятно, что это что-то дорогое. В крайнем случае, на ступеньках должна могла бы лежать узкая ковровая дорожка. А их почему-то закрыли тканью на всю ширину.

«Странно, странно».

Кейси обернулась через плечо. Маг все еще хлопотал на кухне. Нордэна быстро присела на корточки и увидела именно то, чего не хотела увидеть: по краям ковер прибили к ступеням мелкими гвоздями. Несколько криво, но очень старательно. От первой и, судя по всему, до последней ступеньки. Да еще и у подножья лестницы.

Кейси бы поняла, если бы ковер был придавлен металлическими прутьями, как это делалось обычно. Но кто-то потратил уйму времени и сил, гвоздями приколачивая его к полу. Кто-то не слишком профессиональный.

«У меня разыгралась паранойя. Это все глупости. Может, ему просто не нравятся деревянные ступеньки».

Звон чашек с кухни прекратился. Кейси быстро вернулась в кресло и изобразила на лице самую счастливую улыбку.

— У Магрит все хорошо, — проговорила она прежде, чем маг успел спросить о чем-то еще. Например, об ее перепуганном виде. Хотя Наклз был слишком хорошо воспитан для подобных вопросов и, наверняка, в душе плевать хотел, какой там у Кейси вид.

— Я рад. Что говорит врач?

А вот это не являлось лучшей темой для обсуждения. В планы Кейси вовсе не входило рассказывать, что они с Зондэр, посовещавшись, не стали вызвать девочке врача. Как бы лично она ни сочувствовала Магрит, та знала слишком много, чтобы беседовать со специалистом по душевным расстройствам один на один.

— Мы решили повременить с вызовом… специалиста. Магрит не сумасшедшая.

Маг проницательно взглянул на Кейси. В серых глазах мелькнуло что-то непонятное.

— Определенно, нет. Но меня несколько смущает, что у нее случаются галлюцинации. Причем не слуховые, что еще можно с некоторыми допущениями приписать тяжелой депрессии, а зрительные. Я не утверждаю, что Магрит обязательно должна быть сумасшедшей или наркоманкой. Я даже почти уверен, что последнее — ложь. Но без специалиста такую проблему не решить и я просил вызвать специалиста.

— Но…

— Послушайте, госпожа Ингегерд, — голоса Наклз не повысил, но заговорил несколько тверже, словно в очередной раз безуспешно пытался донести до бестолкового ученика какую-то очень простую вещь. — Мы с вами оба — взрослые люди. Оба понимаем, что ее метрика — фальшивка. Но для вызова врача этот документ вполне сгодится. Как вы думаете, сколько в столице таких, как Магрит?

В столице таких, как Магрит, жили тысячи. И никто с ними никогда не возился.

— Много. Обычно они, правда, обитают в заведениях другого уровня.

— Разумеется, строго публичные дома и подворотни, — фыркнул Наклз.

— И околевают они там безо всяких метрик, так что, полагаю, медики видят фальшивки не очень часто. Она ваша родственница? — в лоб спросила Кейси.

Наклз пропустил мимо ушей грубый тон ответа и продолжил невозмутимо помешивать чай.

— Околевают, госпожа Ингегерд, обычно собаки, а люди, в том числе рэдцы, все-таки умирают. — Кейси почувствовала, что краснеет. Она совсем не то имела в виду. Она вообще поразительно часто говорила при Наклзе откровенные глупости, а он умудрялся каждый раз трактовать их наихудшим из возможных способов. Проклятая «головомойка» почти двенадцатилетней давности имела очень скверные и долгоиграющие последствия. — Насчет нашего кровного родства — не знаю, — между тем ровно продолжил маг. — Не удивляйтесь, тут дело не в общей распущенности нравов Рэды, а в том замечательно беспорядочном времени, на которое пришлась наша жизнь. Я на самом деле не знаю. Но это не исключено. А в чем дело, это что-то меняет?

— Ни в чем. Я просто подумала… подумала, что она… О бесы. Я просто подумала, что она может что-то знать и рассказать, — выложила правду Кейси. Под ледяным немигающим взглядом и не такое еще можно было выложить.

Наклз фыркнул, отчасти даже добродушно:

— Вы думаете, она мне ассистировала, когда я лунными ночами прикапывал трупы в заброшенном садике на заднем дворе?

Нордэна поняла, что щеки у нее уже покраснели и теперь пришел черед ушей и шеи.

— Честное слово, госпожа Ингегерд, у меня стойкое отвращение к садоводству в любой форме. Магрит не покрывала никаких моих чудовищных преступлений, так что вы можете смело вызвать ей врача. Я даже позволю себе на этом настаивать.

— Но больше она никаких галлюцинаций не видит. Последние три дня все хорошо.

Кейси от всей души ненавидела такую обезличенную манеру беседы, но никак не могла придумать, как обращаться к магу. На людях «мессир Наклз» вполне годилось, но с глазу на глаз это звучало напыщенно и глупо. Звать его по имени казалось ей еще более нелепой затеей — из него вышел такой же Найджел, как из Кейси какая-нибудь Рагнхильд. Так уж сложилось, что все более-менее близкие знакомые обращались к магу исключительно по фамилии, словно это было его имя или, скорее, кличка. Кейси такое обращение казалось невежливым. Ласковое «Рыжик» являлось явной прерогативой Дэмонры. Она собиралась за этого человека замуж и все не могла придумать, как его называть. Совершенно идиотская ситуация.

— Послушайте… послушайте, Наклз, — решила не оригинальничать Кейси. — Вы только не злитесь. Может… может быть, то, что Магрит видит, касается в большей степени вас, чем ее? — нордэна тщательно подбирала слова, хотя умом понимала, что гадкий смысл сказанного никакими обертонами не скрасить.

— Вполне возможно, — неожиданно легко согласился маг. — Я сам об этом думал.

Кейси осторожно отставила фарфоровую чашку на столик, во избежание неприятностей. У нее начинали дрожать руки, как в институтские годы перед сложными экзаменами. Фарфор мелодично звякнул, а потом повисла тишина, нарушаемая только стуком дождя. Нордэна перевела взгляд со своих дрожащих рук на неподвижное лицо мага, и потом на скатерть.

— Отдел «Вету»?

Наклзу полагалось вскочить, опрокинув стул, возмутиться, хотя бы начать горячо возражать. Или, например, ледяным голосом приказать Кейси выйти вон. Но маг молчал. Только дождь барабанил по стеклу, и где-то за серой пеленой лениво громыхала далекая гроза.

У Кейси в горле встал ком.

— Я еще не ответил, а вы уже собираетесь разрыдаться над моей несчастной жизнью? Перестаньте, госпожа Ингегерд, нордэне это не к лицу.

— Все это время вы там состояли?

Наклз тоже отставил чашку и устало потер виски.

— Кейси, да подумайте же вы, наконец, хорошенько. Чтобы случайно не прозевать государственную измену, в «Вету» берут только людей из очень приличных семей. Даже судимость дальних родственников закрывает магу дорогу в эту святую святых Герхарда Винтергольда. Я уж молчу про сомнительные корни. Меня к отделу «Вету» на пушечный выстрел никто бы не подпустил.

— А я слышала, что бывают исключения.

Маг невесело усмехнулся:

— Надо же. И от кого вы слышали? Я подписывал документы о неразглашении и по гораздо более пустяковым вопросам. Вы правда думаете, что люди, имеющие хотя бы малейшее отношение к «Вету», станут об этом болтать? Ну, разве что ребята, которые там полы моют, могли бы шепнуть о своих потусторонних подвигах не в меру романтичным гимназисткам. Все прочие будут молчать, потому что есть вещи, в которых нормальным людям расписываться, по меньшей мере, неприятно. Для мага состоять в «Вету» это… ну, примерно как военному получить медаль за «усмирение», — параллель была ясна. Кейси хорошо понимала, что значит получить подобную медаль. Обычно счастливцы, облеченные столь высоким доверием, или делали молниеносную карьеру, или мирно спивались где-нибудь в глухой провинции. И в первом и во втором случае они, как правило, заканчивали плохо. И у матери Кейси, и у матери Дэмонры имелись такие медали. Рагнгерд повезло, что ее вовремя убили террористы. А Вэйде повезло, что ее вовремя уволили и отправили на Дэм-Вельду, где террористы до нее не добрались. Жизни разные, медали одинаковые, финал разный, итог… Кейси никогда не могла отделаться от мысли, что итог тоже одинаковый, хотя одна из них еще ходила по земле. — Думаю, прилива гордости членство в «Вету» у тех, кто там действительно состоит, не вызывает, — спокойно продолжил Наклз. — Кстати, то, что туда берут людей с наилучшими оценками — миф. Борцам за идеальное будущее нужны несколько иные качества, чем аналитический склад ума.

— Почему вы об этом так хорошо знаете?

— Почему я об этом знаю — мое дело, — вежливо и твердо проговорил Наклз. Проговорил таким тоном, что у Кейси пропали остатки желания копаться в этом вопросе. — В «Вету» меня запихнуть пытались, но, на мое счастье, я по анкетным данным не прошел, предварительно для верности завалив тест на интеллект. Извините, госпожа Ингегерд, уже поздно, и, если честно, я сегодня страшно устал. Мне бы не хотелось, чтобы вы бродили по улицам в такой час, а проводить вас я не смогу. Пойду пошлю за извозчиком, а вы соберите вещи Магрит.

«Ну вот и поговорили», — безнадежно подумала нордэна, глядя, как маг направляется в прихожую. «Мне следовало сразу сказать ему правду. Про доппельгангера. Он бы, конечно, разозлился, но, может, хоть послушал бы».

Спальня Магрит была не заперта. Пол под настежь распахнутыми окнами темнел от воды. Пахло свежестью. Кейси подошла к прикроватной тумбочке, открыла нижний ящик, бросила в сумку несколько пар белья, расческу, пудреницу и еще кое-какие мелочи, аккуратно задвинула ящик на место и вернулась в гостиную. Маг с хмурым видом читал какую-то бумагу. Увидев Кейси, отложил ее на стол, судя по всему, текстом вниз, потому что обратная сторона листа была чистой.

— Извозчик будет через четверть часа. Хотите еще чаю?

Кейси не хотелось чаю. Ей даже, по большому счету, уже не хотелось, чтобы Наклз ее любил. Только чтобы он ей поверил.

«Святая Ингвин. Один раз. В виде исключения из общего правила».

— На фотографиях был доппельгангер, Наклз, — выпалила Кейси, глядя магу прямо в глаза. — Я его сама видела.

Ответ Наклза ее поразил:

— Знаете, я такое тоже видел, — как о чем-то само собою разумеющемся сообщил маг.

— И… и вы не сказали никому?! — ушам своим не поверила Кейси.

— А что, от этого уже лечат?

Кейси поняла, что еще минута, и она начнет истерически хохотать.

«Святая Ингвин, это не человек. Это глыба льда. Если заморозить водицу из Гремящих морей, получится Наклз. Бесова ходячая аномалия».

— Меня, по-вашему, тоже следует лечить? — сдерживая желание то ли расхохотаться, то ли расплакаться, поинтересовалась Кейси.

— Не сочтите за грубость, но, если вы видите доппельгангеров, то да. Стоит съездить на курорт, отдохнуть.

— Вы издеваетесь, Наклз? — устало спросила нордэна.

— Нет. И когда вы видели своего доппельгангера?

— Да не своего! Меня не удивляет, что вы видите вашего двойника, меня сильно беспокоит тот факт, что я его тоже вижу!

Наклз, наконец, изволил удивиться.

— Погодите. Откуда на ваших фотографиях мой доппельгангер?

— Да на ваших фотографиях, Наклз, не на моих. Вы ходили в студию с Магрит.

Маг задумался, словно припоминая что-то, потом поинтересовался:

— Я могу на них взглянуть?

— Нет, я все сожгла.

— Должны были остаться негативы.

— Их я тоже уничтожила.

— Вот как. Я правильно понимаю, вы предлагаете мне поверить, будто за мной в реальном мире ходит самый что ни на есть фольклорный персонаж?

— По-видимому, да.

— Я понял.

Кейси тоже поняла, что дальше сражаться с неверием Наклза не может. Требовались радикальные средства, а никаких радикальных средств в ее арсенале не имелось. Дэмонра, наверное, могла бы попробовать накричать на мага или выкинуть что-то в этом духе. Кейси же оставалось только откланяться.

Но перед этим следовало проверить еще одну вещь.

— Я совсем забыла, Магрит просила захватить ее вышивку.

— Конечно, берите все, что сочтете нужным.

Увы, единственное «нужное» ей в этом доме, Кейси бы вряд ли вынесла: оно бы отбивалось.

Нордэна быстро взлетела по лестнице, мимоходом отметив, что на ступеньках и в коридоре второго этажа ковры разные, хоть и близкие по цвету и рисунку. В спальне Магрит она сунула в сумочку первую попавшуюся вышивку, благо, рэдка вышивать любила и умела, и к тому же располагала большим запасом свободного времени.

«Ну, все. Я точно в последний раз в этом доме», — подумала Кейси, нащупав в сумке под вышивкой склянку с духами. «Помоги мне, святая Ингвин».

Нордэна подошла к лестнице и потрясла флакончиком.

— Наклз, извините, вы не знаете, это ее любимые духи? Я не догадалась спросить назва…

Ответить маг не успел. Флакончик выскользнул из пальцев Кейси, она попыталась его поймать, но промахнулась и только отшвырнула к перилам. Склянка пролетела около метра, врезалась в дерево, и разбилась на осколки чуть выше середины лестницы. В воздухе почти сразу запахло ландышами.

— Ой, — испуганно пробормотала Кейси, глядя на деяние своих рук.

В идеале, склянке полагалось упасть ниже, но ничего уже нельзя было поделать.

— Мне так жаль, Наклз, извините! Я сейчас все приберу и ковер замою, — проговорила Кейси, приближаясь к учиненному безобразию. — Если ковер проветрить, запаха не останется…

— Все в порядке, я сам замою, — судя по виду Наклза, порча имущества его нисколько не беспокоила. — Не волнуйтесь, госпожа Ингегерд. Дэмонра всегда звала эту лестницу «невезучей». Кажется, коляска подъехала. Доброй вам ночи, спасибо, что зашли.

«Пожалуйста. Я еще зайду», — не без иронии подумала Кейси, переступая порог. «Посмотрим, что такое „невезучая лестница“ и что такое ты прячешь под ковром, любовь моя. Если это окажется чем-то… очень плохим, я просто спрячу это еще лучше».

2

Анна никогда не заблуждалась относительно своих жизненных перспектив. Не особенно красивая дочь не особенно богатой мещанки вряд ли сделалась бы роковой страстью калладского офицера. У него существовали друзья, а у них — сестры и племянницы, прелестные семнадцатилетние создания в воздушных нарядах, которых учили иностранным языкам и игре на пианино едва ли не с пеленок. Куда уж до них было Анне, с ее жиденьким узелком волос мышиного цвета и старомодными платьями с заплатками на локтях.

Эрвин, разумеется, являлся человеком в высшей мере порядочным, но порядочность и возвышенная романтичность натуры чаще шли рука об руку в книгах, чем в реальной жизни — это Анна к своим неполным девятнадцати годам понять уже успела. Нордэнвейдэ не женился бы на бесцветной бесприданнице со скандальной матерью и полным отсутствием светского лоска. Хуже того, Анна подозревала, что такие убийственно порядочные люди при порфирии вообще не женятся, ни на прелестницах, ни на серых мышках.

Когда Нордэнвейдэ — как обычно очень прямой и спокойный — покидал их дом, Анна хорошо понимала, что с очень большой вероятностью видит его последний раз в жизни. Она сама не смогла бы ответить себе на вопрос, для чего каждую неделю бегает в бакалейную лавку Мирты. Слепому было ясно, что обещание написать письмо представляло собой исключительно форму вежливости. «Дура ты, Анна», — каждый раз мысленно констатировала она, подходя к чисто вымытой зеленой двери. «Ничего он не тебе напишет».

В конце мая, покупая моток ниток, Анна заметила, как Мирта — полная дама типично рэдской внешности с румянцем во всю щеку — быстро достает из-под прилавка конверт. Девушка никогда в жизни не видела почерка Эрвина, но, едва взглянув на аккуратные и безупречно ровные буквы, сразу поняла: письмо от него.

Мирта улыбнулась, как-то загадочно и понимающе одновременно. Домой Анна шла с таким чувством, словно только что залпом выпила бокал игристого.

Уже дома она разглядела и эйнальдский штемпель, и незнакомый адрес. С трудом дождалась, пока мать ушла за маслом к соседке — поход за маслом обычно заканчивался обсуждением и всяческим порицанием общих знакомых, так что раньше, чем через час, та бы не вернулась. Анна опустилась в кресло, борясь с сильнейшим головокружением, и разорвала конверт.

«Здравствуйте, госпожа Анна!»

Девушка нервно прыснула. Эрвин был в своем репертуаре. «Госпожа» из нее выходила примерно такая же, как из чуланной мышки — кесаревна. С другой стороны, он хотя бы догадался не назвать ее «госпожой Тирье», что уже, конечно, являлось страшным прегрешением против этикета, а потому — подвигом.

Как истинно воспитанный и потому местами невыносимый человек, Эрвин писал о чем угодно, но только не о себе. Из идеально нейтрального письма без единой помарки Анна узнала, какой в Эйнальде климат и нравы, какие приятные люди работают вместе с Эрвином при посольстве и как замечательно там цветет сирень в это время года.

Какая добрая фея забросила Нордэнвейдэ в упомянутый райский уголок, не уточнялось.

В конце письма Эрвин чрезвычайно деликатно справлялся о здоровье Анны и вскользь упоминал о преимуществах морского климата перед столичной летней сыростью. Читая ровные строчки, Анна не знала, плакать ей или смеяться. Эрвин был несколько зануден, чуточку забавен, непробиваемо вежлив, абсолютно неисправим и бесовски совершенен при всех своих несовершенствах.

Анна перечитала письмо раз пять, пытаясь среди «замечательных людей», «достойных коллег» и «роскошной сирени» отыскать хотя бы намек на то, чем Нордэнвейдэ теперь занимается. Ну не цветочки же он разводил в далеком Эйнальде, в самом-то деле. Не нашла ничего, даже косвенно указывающего на род деятельности, кроме упоминания замечательных работников посольства. Думала Анна долго, пока, наконец, не сообразила, что добрая фея, скорее всего, наколдовала Эрвину не только райские кущи, поросшие сиренью, но и дипломатическую неприкосновенность.

При этом выводе Анне сделалось разом грустно и легко. Она поняла, что Эрвин, наконец, в безопасности, ему не придется больше вскакивать ночами от малейшего шума, всегда садиться лицом к входной двери и мараться о разнообразную человеческую падаль из Третьего отделения. И еще поняла, что, конечно, теперь он ни за что не вернется в продуваемый всеми ветрами серый город с закованной в гранит рекой.

Это значило, что Эрвину можно было написать и любую правду, и любую ложь. Про усилившийся кашель, злых дворовых мальчишек, соседку, обозвавшую Анну «безотцовщиной» при живом отце и про то, что картофель дорожает с каждой неделей, а рабочие, возвращающиеся с деревообрабатывающего завода неподалеку, выглядят все угрюмее. Про то, что Анну не наняли в качестве приходящей учительницы виари, хотя она говорила на нем не хуже, чем на морхэнн. В одном доме ей отказали из-за того, что гимназическое обучение она проходила экстерном. В другом — не понравилась хозяйке, слишком молодая. В третьем — понравилась хозяину. Анна уже обрадовалась, но, когда мужчина назвал сумму, которую он готов ей платить за обучение его детей-гимназистов, она поняла, что речь явно идет и о каких-то сопутствующих услугах. В четвертом доме ей прямо сказали, что рассматривают в качестве кандидатов только коренных калладев, поскольку не хотят иметь проблем с жандармами. В метрике Анны в графе «национальность» стояло «калладка». А вот форма носа и цвет глаз подкачали. Уходя из того дома, Анна как никогда почувствовала всю безысходность своих метаний.

Чтобы хорошо жить в Каллад, надо родиться калладцем — нехитрая истина.

Правда, в столице при всем этом исправно строчили романы гуманистического толку. Досталось и тяжелой доле рэдцев, и бедным виарцам, и трудностям жизненного пути мойщиков паровозов, и проблемам северных деревень, и еще целому букету самых неожиданных бед и трагедий. Общественность умывалась слезами над мемуарами некоей «Марины А.», приехавшей в калладскую столицу за счастьем, брошенной безнравственным человеком и ставшей продажной девицей. Анна эти «мемуары» тоже прочитала. «Марина» так откровенно страдала над политическими реалиями, вопросами смысла жизни и философии, что ну просто никак не могла быть бедной девушкой из далекого рэдского хутора. Анна как наяву видела солидного господина — маститого писателя — бодро щелкающего по клавишам печатной машинки. В конце концов, почти любая бездарь, засунувшая лапы в «рэдский» или «рабочий» вопрос, могла рассчитывать на лавры прогрессивного писателя-гуманиста.

В этой невероятной стране самый утонченный вкус уживался с самым вульгарным безвкусием, самые передовые достижения юстиции — с охотой на ведьм, а самые порядочные люди — с самыми дрянными. Вот что бы Анна хотела написать Эрвину и о холодном городе на Моэрэн, и о своей жизни.

Но вместо этого она написала, что чувствует себя значительно лучше, и серьезных приступов не случалось уже больше полугода, а сосед-врач говорит, будто можно рассчитывать даже на полное выздоровление. Написала, что дает частные уроки. Написала, что готовится поступать на Высшие женские курсы и надеется через три года стать неплохой медсестрой и ассистировать при операциях. Надеется летом поехать к морю, мама не против. Надеется, что Эрвин еще напишет.

Завершив письмо, Анна невольно улыбнулась. Ни слова правды, зато вполне убедительно и жизнеутверждающе. Что-то оно ей напоминало, и это был вовсе не финал похождений прекрасной Марины, чудесным образом обретшей семейное счастье в лице храброго гвардейского офицера с широкими взглядами на вещи. Анна наморщила лоб в поисках подвоха. Потом схватила письмо Эрвина и перечитала его еще раз.

Расхохоталась так, что едва не начала задыхаться.

3

Жить с Зондэр оказалось не так уж и плохо. Правда общительной и милой майор Мондум не выглядела даже после Наклза. Магрит при виде Зондэр вспоминались рэдские сказки о Госпоже Стуже и ледяном веере, который та потеряла, пролетая над миром на тройке белых волков. Осколки веера упали на землю, и там, куда они вонзились, не росло ничего, кроме колючих кустов, усеянных мелкими синими цветочками. В Рэде их называли морозянками, потому что эти невзрачные цветочки не осыпались даже после первых холодов, стояли себе до конца ноября. Хотя, конечно, имелось у них и какое-то научное название. Магрит с детства помнила яркие синие пятна на пожухшей серой траве, и они всегда навевали на нее тоску. Увы, в сказке на землю упала только часть осколков — остальные ранили людей. Именно оброненным веером Госпожи Стужи рэдские бабушки объясняли черствость и жестокость землевладельцев, безжалостность судебных приставов и прочие вещи, которые, как теперь знала Магрит, являлись «порождениями скверной социальной системы». Так или иначе, в Рэде до сих пор существовало сильное предубеждение против людей с ярко-синими глазами. Лет триста назад, пока Каллад еще в серьез не взялся за искоренение древних предрассудков у братских народов, за такой цвет глаз могли легко отправить на костер. Сейчас синеглазым жилось проще, но найти женихов таким девушкам по-прежнему было трудно: суеверный рэдец — а рэдцы в массе своей отличались суеверием — ни за что не поцеловал бы потенциальную правнучку Госпожи Стужи.

И вот Зондэр Мондум казалась Магрит идеальным кандидатом на роль потомка изгнанной северной богини.

Впрочем, вопреки расхожему мнению о людях типа Мондум, она держала себя если не мило, то, во всяком случае, очень любезно. Зондэр ни словом, ни жестом не дала понять, что общество Магрит ее стесняет, хотя рэдка в первый же день успела нечаянно переколотить две чашки и разбить одну вазу. Магрит сквозь землю хотелось провалиться, такой коровой она себя чувствовала в обществе Мондум, с ее спокойными и плавными как вода движениями. Зондэр уходила из дома рано, около половины восьмого, а возвращалась к шести вечера. Большую часть дня Магрит была предоставлена сама себе, к чему она за время пребывания в Каллад вполне привыкла. Мондум не ограничивала ее ни в чем, за исключением одной вещи: она настоятельно просила Магрит не ходить в дом к Наклзу в одиночку. Вот уж чего, а этого рэдка и без просьбы бы делать не стала. Она скучала по Наклзу, сильно скучала, но не настолько, чтобы снова лезть в этот проклятый дом с привидениями. Сам же маг, разумеется, ее навестить времени не нашел. Рэдская инсургентка, которую он в первых числах марта пустил на порог, конечно, не была птицей достаточно высокого полета, чтобы его светлость Наклз наносил визиты.

«Холодная, бездушная сволочь», — обиженно думала Магрит, глядя в окно, за которым все никак не хотел появиться маг. Зато там стайками ходили студенты-художники в объемных беретах и длинных шарфах, дружно игнорировавшие приближающееся лето, бегали непривычно растрепанные девушки — Зондэр, на вопрос, кто это, несколько скривилась и ответила «музы» — и грохотали экипажи. Дом высокий, в пять этажей — в Рэде таких не строили — очень ей нравился, и Магрит иногда казалось, что она сидит на вершине башни и ждет рыцаря, как в старых рэдских преданиях. Увы, внизу не бродил ни рыцарь в белом плаще, ни даже этот невыносимый Наклз с его вечной правотой и безжалостно-умными глазами.

«Сгрузил меня как тюк какой-то!»

Из гостиной Зондэр открывался совершенно потрясающий вид. У такого окна Магрит нравилось даже скучать. Но скучать без дела больше, чем три дня, не позволяли природная любознательность и честь революционера. На четвертый день она накинула шаль, заперла входную дверь, с опаской покосилась на чудо техники, называемое лифтом, и все же спустилась по ступенькам. В парадной оставила ключ консьержу и вышла на улицу.

Местоположение дома-башни Магрит представляла только приблизительно, но помнила, с какой стороны из окон Зондэр виднелся кусок реки, а потому дорогу к набережной нашла довольно быстро. После этого поиски дома мага много времени не отняли.

Магрит неторопливо и с некоторой опаской приближалась к отделанному серым камнем особняку. Разумеется, у нее и в мыслях не было заходить. Она собиралась только позвонить в колокольчик и дождаться хозяина снаружи. Рэдка уже почти убедила себя, что никакая страшная женщина на нее сквозь дубовую дверь напасть не сможет, как эта самая дверь вдруг отворилась.

Магрит сама не поняла, что заставило ее остановиться, а потом отступить и спрятаться за тумбой с афишами. Она ведь не собиралась шпионить и вообще ничего плохого делать не хотела.

Рэдка из своего нехитрого укрытия проследила, как Наклз запер дверь на ключ, сунул связку в карман, не глядя по сторонам спустился с крыльца и зашагал куда-то в сторону рыночной площади.

Вот уж в то, что маг решил на ночь глядя прикупить морковки и молока по cниженным ценам, Магрит никогда в жизни не поверила бы. В борьбе здравомыслия и любопытства последнее одержало убедительную победу: вместо того, чтобы окликнуть Наклза, рэдка пошла за ним следом, шагах в тридцати.

Подозрения касательно покупки морковки, разумеется, не подтвердились. Наклз миновал рынок, не останавливаясь ни у одного лотка — он вообще шел так быстро и целеустремленно, что Магрит едва не потеряла его из виду. Ей приходилось едва ли не бежать, чтобы поспеть за широкими шагами мага. Будь он хоть чуточку заинтересован в том, что происходит вокруг, то, конечно, заметил бы свой бездарный «хвост», но Наклз по сторонам не смотрел и не оборачивался. Шел себе куда-то по направлению к окраинам.

За рынком Магрит думала было остановиться, потому что дальше города она не знала, а время приближалось к девяти вечера и без метрики в незнакомом районе девице ходить не следовало, чтобы потом не объяснять жандармам всю чистоту своих намерений. Но рэдка решила, что как-нибудь сумеет выкрутиться, если запомнит примерное положение относительно реки, и все же пошла за магом дальше. Расстояние пришлось сократить, потому что повороты теперь попадались чаще, а улицы стали кривее и уже. Магрит поверить не могла, что маг ее не заметил, но факт оставался фактом: Наклз бодро шагал куда-то вглубь одинаковых улочек и нисколько не обращал внимания на происходящее вокруг.

Маг перешел по мосту канал с мутной водой, вышел на пустынную улицу довольно зловещего вида — Магрит не понравились деревья, скрючившиеся у дороги — прошел несколько домов и нырнул в арку. Рэдка, уже смутно понимая, что дело нечисто, нырнула следом. Когда она оказалась во дворе — бесконечно мрачном месте с четырех сторон окруженном стенами и заваленном мусором — Наклз уже заходил в подъезд. Рыжие волосы мага мелькнули в дверном проеме и тут же утонули в тени за ним. Зеленовато-серая дверь с облупившейся краской захлопнулась.

Магрит поняла, что дальше идти не следует. Ей и без того неимоверно повезло, и испытывать судьбу снова было небезопасно. Во всяком случае, она теперь приблизительно представляла, где живет женщина, к которой ходит маг, — а рэдка не сомневалась, куда Наклз направлялся на ночь глядя. Но вот район ее удивил. Магрит казалось, что подруга мага должна жить в гораздо более приличном месте. Не то чтобы Наклз демонстрировал какие-то аристократические или хуже того барские замашки, но он мало походил на человека, способного отправиться на свидание к женщине, принадлежащей к более низкому социальному слою. Для этого у него не имелось ни романтизма, ни прагматизма самого подлого толку.

Магрит оглядела окна: большая часть не светилась. Она подождала еще минуты две и заметила, как загорелось боковое окошко на последнем этаже. Конечно, из этого еще ничего не следовало, но маг мог быть там. В любом случае, рэдка поняла, что ей более чем пора уходить. Тени становились все синее и гуще, и до наступления ночи оставалось совсем мало времени. Магрит вышла из арки, прочитала прибитую к стене дома табличку «улица Болотная, д. 8», и быстро направилась назад, оглядываясь через плечо. Никто за ней не шел, но рэдке все равно сделалось несколько не по себе, и она искренне обрадовалась, когда оказалась перед залитым светом подъездом дома Мондум.

В квартире, помимо хозяйки, обнаружилась Кейси, корзинка с игристым и конфетами и огромный букет роз, почему-то ярко-синего цвета. На это чудо природы Магрит смотрела с минуту, силясь понять, что происходит. Синие розы казались ей странной вещью, но человек, рискнувший подарить Модум розы — это вообще было что-то невообразимое. Пока рэдка хлопала глазами, Кейси приветливо улыбнулась, а Зондэр извлекла из серванта еще один бокал на тонкой ножке.

— Мы здесь обмываем мои, страшно сказать, тридцать три года, — пояснила она. Магрит смутилась. Она понятия не имела, что у Зондэр День рождения, иначе ни за что бы не явилась с пустыми руками. Вот уж чего, а денег ей Наклз оставил предостаточно. — Присаживайся, присаживайся, — улыбнулась Зондэр. Рэдке показалось, что она находится в необычно приподнятом настроении. А вот Кейси, напротив, когда переставала улыбаться, становилась несколько задумчивой.

— Простите, я не знала…

— Магрит, милая, право же, не стоит. Садись, пожалуйста, угощайся. Это марципан, там шоколад, а что вот это такое, мы пока не поняли, но тоже вкусно.

Магрит присела, аккуратно подняла бокал — из такой тонкой посуды она никогда не пила и все боялась случайно отколоть ему ножку — и с опаской попробовала игристое.

— Пей-пей, оно не отравлено, я специально проверила, — хмыкнула Кейси.

Магрит еще удивилась, зачем проверять на яд такое замечательное вино, но бдительная Мондум быстро налила ей второй бокал.

— Это штрафная порция, — пояснила она. — Применяется к тем, кто пришел последним.

— Последней придет Магда, — со знанием дела заметила Кейси. — Она у нас большой специалист по неписаным законам гостеприимства, и отлично умеет ими пользоваться.

Зондэр прыснула:

— Скажешь еще, Кейси… Они там, наверное, с Ингихильд еще грызутся. Наша богоизбранная все пытается дознаться, куда делся гимназический аттестат и диплом Магды, а Магда называет ей такие дальние дали, что та не вылезает из географических атласов и толковых словарей. Вот это я понимаю — давняя дружба.

— Я ставлю на то, что ее доконает не Магда, а Маэрлинг. Одно его «взлетела кура на насест» на мотив любовной арии Бернардо доведет до исступления даже Заступника. А уж когда к «куре» прибавляют лишнюю букву…

— И вовсе она не лишняя, — загадочно улыбнулась Зондэр. — В ожидании Магды предлагаю поднять бокалы за Маэрлинга и недосягаемо высокое искусство, неожиданно обретшее практическое применение.

— И за падающие с неба синие розы, — совсем уж загадочно довершила Кейси.

— П-падающие с неба? — у Магрит после второго бокала игристого начал слегка заплетаться язык. — Как так?

Зондэр, разрумянившаяся и помолодевшая лет на пять, принялась рассказывать.

За последний месяц обстановка в полку медленно подходила к той точке, за которой по нордэнским мифам начинали звонить колокола, а все живое — спешно гибнуть в братоубийственных воинах. Бикфордов шнур пока незаметно тлел где-то в глубине, до времени погребенный под светским лоском и правилами хорошего тона, но по мрачным глазам сослуживцев Мондум, восприимчивая к настроениям окружающих, понимала, что еще пара внеплановых ревизий и лекций от богоравной Ингихильд — и пиши пропало. Либо гостья с Архипелага случайно упадет с лестницы, либо на ее столе окажется очень много прошений об отставке. Учитывая, сколько стараний приложила Дэм-Вельда для назначения полковника Ингихильд, второе было вероятнее. Мрачную картину скрашивал только Маэрлинг, которого после первой встречи полковник если не побаивалась, то, во всяком случае, остерегалась задевать. Бесы знали, как разрешился вопрос с дуэлью, но Зондэр сильно сомневалась, чтобы они стрелялись. Скорее всего, Витольдг сделал то, чего не делал почти никогда, и нажал на пружины, используя родственные связи. Против Маэрлингов не рискнула бы пойти даже гостья с Архипелага.

Витольд, ставший вдруг вездесущим как ветер, напротив, не упускал возможности позлить нордэну так, чтобы по уставу придраться было не к чему. И вот здесь даже Магда, несколько недолюбливавшая аристократов, отметила изобретательность в очередной раз лишенного наследства виконта. Никто не запрещал ему в свободное время высаживать розы, петь оперные арии по дороге на обед и в приватных разговорах громко и со знанием дела пленяться золотом женских кос, к которым, правда, прилагалось полное отсутствие мозгов и бюста. Вопрос с умом Ингрейны для Зондэр оставался открытым, но вот формами ее небеса и впрямь несколько обделили, так что скрипела зубами новоявленная полковник громко. Однако в прямые конфронтации больше не вступала. Справедливости ради стоило отметить, что и Витольд обходился без совсем уж диких выходок. Видимо, понимал, что папенька папенькой, а Ингрейна второй раз унижения не спустит.

Что не помешало Маэрлингу в один прекрасный день осчастливить свой взвод и взвод лейтенанта Виро весьма проникновенным исполнением популярной любовной арии, некоторые слова которой каким-то образом оказались заменены. Особенно ария понравилась солдатам, большинство из которых даже не предполагали, что «господское» искусство так близко к народу. Ингрейна Ингихильд, по роковому совпадению поднимавшаяся по крыльцу именно в тот момент, когда Витольд трагически выводил «взлетела кура на насест», споткнулась и едва не упала. Обернувшись, она весьма резко осведомилась, какого беса Маэрлинг творит. Маэрлинг не моргнув глазом ответил, что он изливает душу в любовной арии, попутно проводя культурно-просветительскую работу с личным составом.

— Вы уверены, что текст не содержит ошибок? — зашипела Ингрейна.

Маэрлинг только руками развел:

— Понимаете, я счел возможным погрешить против истины. Потому что курва — плохое слово, а ругаться мне нельзя.

— Отец запретил и грозит лишением карманных денег? — усмехнулась Ингихильд. Витольд зло улыбнулся, но с ответом не нашелся. Видимо, Маэрдинг-старший сына уволить не дал, но и отпрыска по головке за такое поведение не погладил.

Дэм-вельдскую красотку невозможностью избавиться от лейтенанта тоже здорово щелкнули по носу, и она стала вести себя сдержанней, даже с Зондэр. А Витольд по-прежнему состоял в полку и работал чем-то вроде барометра общественного мнения, периодически разряжая обстановку.

Самым странным было то, что Зондэр, все предыдущие годы слегка недолюбливавшая Маэрлинга за легкомыслие и привычку прожигать жизнь, а также крайне не одобрявшая подобные методы, теперь испытывала к нему искреннюю благодарность.

Ингрейна Ингихильд, разумеется, сделала все возможное, чтобы в день своего рождения Зондэр ушла домой только в половину девятого вечера и в самом скверном настроении.

— Будто вам есть куда торопиться, — на прощание улыбнулась Ингрейна, поправляя и без того идеальную прическу. — Поздравляю, Зоргенфрей. Мои наилучшие пожелания.

— Желаю вам того же, — не удержалась от прощальной любезности и Зондэр, вылетая из кабинета.

Как ни прискорбно, дэм-вельдская гадина оказалась права: Зондэр особенно не торопилась. Магда и Кейси бы раньше десяти не заявились — такая уж у них была традиция, Дэмонра сидела в Виарэ, а больше ей ждать никого не приходилось. Прочие сослуживцы дежурный торт и букет уже преподнесли. Может, не так уж и плохо сложилось, что Наклз попросил ее временно приютить Магрит. Во всяком случае, пропадал соблазн напиться в одиночестве.

Когда Мондум добралась до квартиры, рэдки там не оказалось. Желание оприходовать стоящий в серванте коньяк стало нестерпимым. Зондэр, как женщина умная, знала, что так проблемы не решаются, видела множество печальных доказательств данного тезиса и все такое прочее, но толку от этого было мало. Она уже распахнула стеклянные створки, как вдруг краем глаза увидела какую-то тень, медленно плывущую по полу.

Дальше Мондум долго моргала глазами и соображала, точно ли сегодня в офицерской столовой не подавали супа с какими-нибудь очень сомнительными грибами. Однако факт оставался фактом: мимо окон ее гостиной проплыла здоровенная корзина синих роз. Корзина медленно курсировала мимо трех окон, от стены до стены, и возвращалась обратно.

Мондум закрыла сервант, убрала выхваченный в панике пистолет, задумалась, а потом все же распахнула створки центрального окна. Корзина услужливо зависла прямо перед ней, слегка раскачиваясь на толстой веревке. Среди синих, как осеннее небо роз соблазнительно поблескивала золотой этикеткой бутылка игристого. Довершала приятную картину поздравительная открытка.

Мондум осторожно взяла дивное диво в руки — натяжение веревки тут же ослабло — и поставила его на подоконник. А потом резко высунулась в окно и поглядела наверх. На фоне уже почти темного неба мелькнули чьи-то кудри. Послышался скрип черепицы и глухой удар. Весенние небеса внятно ругнулись голосом Витольда Маэрлинга, а потом веревка упала Мондум в руки. С крыши не доносилось больше ни звука.

Зондэр отставила корзину на пол и прислушалась. Тишина.

— Это было приглашение. Честное слово, — заверила она вечерние небеса.

Небеса, как небесам и положено, молчали.

— Если решите распить, квартира двадцать два.

Маэрлинг на крыше — если это действительно устроил Маэрлинг — продолжал отмалчиваться. Но Зондэр не слишком беспокоилась: если неожиданный даритель не удосужился отрастить крыльев, спускаться ему бы пришлось через чердак. А уж она бы увидела, кто прошел по лестничной площадке. Мондум приоткрыла входную дверь, чтобы слышать, что творится снаружи, и принялась запихивать розы в вазу с водой. Роз оказалось тридцать три, так что охапка вышла солидная. В корзине под цветами нашлись конфеты.

«Маэрлинг. Великий сердцеед и знаток женщин», — мысленно оценила подарок Мондум. На лестнице по-прежнему висела тишина. Зондэр даже посетила мысль самой подняться на чердак и пригласить нахала в гости, но по здравом размышлении она решила этого не делать. Раз уж Витольд решил сохранить инкогнито, его право. Ей было только по-женски любопытно, ошиблась она в предположении относительно личности дарителя или нет. Она не знала больше ни одного человека, способного на подобную выходку.

Минут через двадцать явилась Кейси, при виде букета пришедшая в неописуемый восторг. Сначала она долго допытывалась, где Зондэр отхватила поклонника с таким замечательным вкусом и под какую кровать его спрятала от подруги юности. Потом, услышав историю, отправилась штурмовать чердак в гордом одиночестве. Чердак каким-то мистическим образом оказался пуст. Правда, на дощатом полу нашелся пепел и недокуренная сигара элитной марки. В принципе, «Северную корону» мог курить кто угодно, но, по мнению Кейси, вина Маэрлинга презюмировалась. Оставался вопрос, куда виконт мог деться. Ну не музы же из соседней квартиры его унесли. Кейси, впрочем, допускала и такой вариант. Она даже не поленилась сходить к художникам, якобы за штопором, проявила неподдельный интерес к современной живописи, нашла штопор, двух поклонников, трех муз, но Маэрлинга так и не обнаружила. Кейси вернулась, а спустя еще пару минут подошла и Магрит. Последней, традиционно, явилась Магда с «чернилами», и начались чудеса.

Утро встретило Зондэр более чем неприветливо.

— Убей ты к бесам эту кошку, она слишком громко топает, — не открывая глаз, проворчала Магда с дивана, едва Мондум оказалась на пороге.

Кошки у Зондэр не было никогда в жизни, но всю серьезность положения нордэна осознала. Магда вполне могла кинуть в невидимую кошку материальным стулом.

— Уже убила, выпотрошила и сейчас как раз зажарю, — в точности воспроизвела Мондум то, что в таких случаях говорила Дэмонра. Магда, получив привычный ответ, мигом успокоилась, сладко обняла подушку и снова заснула. Зондэр прокралась мимо и двинулась на запах кофе, доносящийся из-за закрытой двери кухни.

Кейси и Магрит, в отличие от Магды, никакой инфернальной фауны не видели. Они дружно пили кофе, и на лицах обеих застыло выражение неизбывной печали.

— Да говорю же, какая-то странная улица. То ли Дождливая, то ли Мокрая, то ли Туманная…, - меланхолично перечисляла Магрит.

— Да нет по эту сторону Моэрэн таких улиц, — возражала Кейси. — Может, это где-то за Литейным? Зондэр, доброе утро, если это так можно назвать. Ты когда-нибудь слышала об улице Мокрой?

— Нет. А что такое?

— Да наш загадочный друг, оказывается, ходит по еще более загадочному адресу.

«Дождливая», «Мокрая»… В голове Мондум быстро пронеслось несколько ассоциаций.

— Болотная? — тихо уточнила она, чувствуя, как малоприятное утро становится совсем уж отвратительным.

— Точно! Болотная, дом восемь! — обрадовалась Магрит.

Кейси подозрительно глянула на Мондум:

— Ты побледнела. Скажи мне, что там дорогой публичный дом, где всех девиц врачи проверяют раз в неделю, и я успокоюсь.

— Кажется, там раньше жила Фарессэ.

Чашка Кейси упала на стол, а оттуда — на пол. Мондум смотрела на белые осколки фарфора в темной луже, пытаясь понять, что все это может значить.

— Кто такая Фарессэ? — напомнила о своем существовании Магрит.

— Абигайл Фарессэ, — с тщательно скрываемой ненавистью пояснила Кейси. — Бывшая знакомая Наклза. Весьма… весьма практичная дама.

Зондэр показалось, что Магрит собиралась спросить что-то еще, но рэдка только хлопнула ртом, как выброшенная на берег рыба, и промолчала.

— Ты считаешь, она могла вернуться через четыре года? — медленно поинтересовалась Кейси, глядя мимо. Нордэна присела и стала собирать осколки чашки в салфетку. Магрит кинулась ей помогать, но, конечно, больше мешала. — Боги мои, четыре года, — повторила Кейси. — Это же невозможно.

С тем, что Фарессэ не могла вернуться, Зондэр готова была согласиться. Но вот причину невозможности этого события она видела вовсе не в прошедших четырех годах.

— Успокойся, Кейси, и держи себя в руках. Тебе из «Времени Вьюги» следовало бы знать, что никому не дано возвращаться. Никому, никуда и ниоткуда.

Кейси недобро прищурилась:

— Вот и проверим, не врет ли родной героический эпос. Болотная, восемь, значит. Славно, славно…

4

Дэмонра никогда не имела склонности подозревать людей во лжи. Причем, как она сама прекрасно понимала, шло это вовсе не от прекраснодушия, а лишь от безразличия к делам окружающих, которое, разумеется, не делало ей чести. Так или иначе, ее обычно не беспокоило, врали ей или нет. Важную информацию нордэна могла перепроверить, а в остальном желающие рассказывать сказки могли делать это спокойно. Может быть, именно поэтому жизнь Дэмонры сложилась так, что близкие люди редко утруждали себя лгать ей по-крупному. Даже Наклз — виртуоз невинного вранья — и тот на не нравящиеся ему вопросы обычно махал рукой и говорил: «Расскажу потом». Иногда даже потом рассказывал. И, наверное, именно поэтому вранье Рейнгольда она почуяла с ходу.

Глупее, чем предположить, что ее непогрешимый юрист подцепил что-то не совсем приличное и лечится тайком, было бы только написать потенциальной свекрови письмо с расспросами о врожденных болячках Рейнгольда. Хотя последний вариант Дэмонра долго обдумывала, но потом все же решила, что ей легче будет заставить сознаться Рейнгольда — пусть даже угрозами, скандалами и побоями — чем объяснить его благородной матушке, что залетная нордэна вовсе не претендует на состояние ее драгоценного сыночка и не хочет сжить его со свету.

О том, чтобы расспрашивать Рейнгольда «аккуратно», и речи не шло. Относительно своего умения идти обходными путями и ненавязчиво выведывать информацию Дэмонра не заблуждалась: если над ними подтрунивал даже не склонный к веселью Наклз, скорее всего, дело обстояло действительно плохо. Маг еще в самом начале их знакомства аккуратно заметил, что из представителей народа, в катехизисе которого прямо написано, что к победе ведут только прямые пути, редко выходят хорошие дипломаты. И, по своему обыкновению, оказался абсолютно прав. Ну а количества наивности, достаточного, чтобы поверить, будто она сумеет невзначай выведать что-то у блестящего адвоката, у нордэны не имелось даже в юности. Поскольку Рейнгольд недвусмысленно дал понять, что не намерен обсуждать состояние своего здоровья, Дэмонре оставалось только ждать и наблюдать. Это она и сделала.

Из меню было изъято все, что имело хотя бы косвенное отношение к любимым Рейнгольдом клубнике и апельсинам. Дэмонра подошла к вопросу крайне серьезно и расправилась даже с относительно безобидным шоколадом. Рыба, мясо и мед тоже отправились в близлежащую деревушку. Теперь без пяти минут супружеская чета на завтрак употребляла овсянку. Рейнгольд воплощал собой идеал мужества и даже не морщился, а вот Дэмонре казалось, что еще пара недель, и она начнет цокать при ходьбе и ржать как Магда, услышавшая не вполне приличный, но убийственно смешной анекдот. Впрочем, кроме ужасов здорового питания, все шло относительно неплохо. Нордэну сильнее всего нервировал тот факт, что Рейнгольд переселился на первый этаж и затребовал себе отдельную посуду. Но Зиглинд клятвенно пообещал ей все рассказать, когда ситуация прояснится, и Дэмонра смирилась. Весь ее жизненный опыт вопил о том, что обычно самыми несгибаемыми и упрямыми оказываются именно те мужчины, которые говорят самым тихим голосом и покладистым тоном.

Нарушаемая только утренней овсянкой идиллия закончилась тем, что Рейнгольд едва не упал с лестницы, ведущей на террасу. Дэмонра сама не поняла, как успела подхватить его под руку — не иначе, по счастливой случайности. Зиглинд не был бы Зиглиндом, не свали он эту «досадную оплошность» на яркое солнце и закружившуюся голову. А Дэмонра не была бы Дэмонрой, если бы, услышав это, хорошенько его не оборала с привлечением почти всех известных ей словесных обертонов.

«Проклятье», — сквозь зубы сказал Рейнгольд, когда нордэна исчерпала запасы своего казарменного красноречия.

Дэмонра оторопела. Она смотрела, как Зиглинд медленно спускается вниз, держась за перила, и лихорадочно соображала. За последние недели он успел изрядно похудеть — прежде Рейнгольд, как и все Зигмаринены, отличался вполне крепким телосложением — а цвет лица, не смотря на палящее южное солнце, делался все менее здоровым. Версия об аллергии казалась Дэмонре все более сомнительной.

Сказанные в сердцах слова о проклятии объясняли все, в то же время ничего не объясняя. Не то чтобы эта мысль не приходила ей в голову — пришла чуть ли не в самый первый день, она даже Зильберга спрашивала о такой возможности, но, когда она услышала это слово из уст Рейнгольда, все окончательно встало на свои места. Дэмонра не верила в то, что на континенте называли черной магией, просто потому, что прекрасно знала о ее существовании, и вопрос веры здесь не стоял. Нордэна ничего не могла сказать о приворотах, отворотах, ворожбе на богатство и прочей ерунде, которая рекламировалась в газетах, но убивать при помощи определенных манипуляций на Архипелаге умели. Об этом ей говорила мать, а генерал Рагнгерд не имела склонности к суевериям и паранойе. Вряд ли та руководствовалась исключительно прихотями, запретив дочери давать кому бы то ни было свои фотографии и приучив ее забирать с собой негативы.

Шипевший им вслед что-то недоброе Иргендвинд, конечно, на нордэнскую ведьму не очень походил, но в его фамилии отчетливо слышались дэм-вельдские корни. Возможно, мать и бабка научили зеленоглазого змееныша чему-нибудь очень северному и экзотическому. Каким-нибудь вещам, которым мама Дэмонру учить не стала.

«Мразь. Эфэлская мразь!» — нордэна как наяву увидела Иргендвинда, с перекошенным злостью лицом и сверкающими глазами. Вряд ли он вышел за ними следом, чтобы им добра пожелать.

«Я найду твою фотографию, мразь, и буду тыкать в нее иголками до получения результата…»

Как ни странно, после вспышки злости на душе у Дэмонры впервые за последние две недели стало спокойно. Она поняла, что происходит, где ее враг и как с ним должно поступить. Мир снова сделался простым и правильным, черно-белым, как калладский флаг. Сколько бы над этим ни посмеивался Наклз с высот своего ума, мир ей именно таким и нравился.

Нордэне до этой весны не приходилось бывать непосредственно в Миадэ. Когда она еще бегала девочкой с тощими рыженькими косичками, ее родители выбирали другие виарские курорты, а чаще отдыхали в Рэде, поскольку северянка-мать не выносила жару (и в этом Дэмонра, несомненно, пошла в нее), а отец предпочитал тишину полей шумным пляжам. Детские впечатления Дэмонры о синем море и синем небе, представлявшимися ей совершенно неправильными, были значительно лучше тех, которые она получила, оказавшись на самом роскошном курорте Виарэ в тридцать с лишним лет.

В этом году случился необычайный наплыв приезжих с севера. Дэмонра легко узнавала их по облупившихся носам, торчащим из-под широких панам, и жесткому калладскому выговору. Жизнь на курорте казалась нордэне бессмысленной и чрезвычайно расхлябанной. Тот, кто хотя бы год протянул в калладской столице, не удивлялся скандалам и разводам, но сейчас все светское общество словно наглоталось игристого и потеряло последнее благоразумие. Нордэна мало интересовалась жизнью соседей, но от дочери дворецкого доподлинно знала, что по всей округе нет ни одной благополучной дачи, кроме их с Рейнгольдом временного обиталища. Кругом был разгул, разброд и какое-то недоброе веселье. «Пир во время чумы», — думала Дэмонра, по вечерам глядя на освещенный променад с террасы. Звуки новомодного танго — танца, считавшегося бесконечно прогрессивным и столь же неприличным — порою долетали даже до их с Рейнгольдом виллы. Слушая вызывающе страстную и неуловимо-тревожную мелодию, Дэмонра понимала, что рано или поздно за стол к веселящимся людям подсядет гость с пустотой под красной маской. Единственное, что она могла сделать, так это держаться подальше от пира.

Увы, чтобы найти эфэлца, благоразумием следовало пренебречь. Вечером того же дня, когда Рейнгольд едва не упал с лестницы, Дэмонра надела огромную панаму и стала спускаться к морю по пыльной дороге.

Солнце быстро падало в оранжевое безоблачное зарево. Под ноги нордэны ложились длинные тени от травы, а в воздухе висел запах моря и сладкий, тяжелый аромат цветов. Дэмонра брела по направлению к огням города и совершенно не представляла, что станет делать дальше, когда найдет Иргендвинда. Сразу застрелит? Потребует, чтобы снял свои чародейские штучки, и застрелит потом? И как, неужели на глазах всего города нордэна станет палить по бастарду эфэлского короля из здоровенного пистолета? Большей глупости она не могла представить, не говоря уже о том, что к тридцати годам следовало знать: у таких глупостей случаются печальные политические последствия.

За этими невеселыми мыслями Дэмонра не заметила, как прошла большую часть пути. Уже очутившись в городском саду, она мысленно отругала себя за недостаточную сообразительность: все дамы, которые могли себе это позволить, ездили в экипажах. А она шла пешком от самой виллы. И, хотя дорога заняла от силы полчаса, белая юбка, разумеется, запачкалась пылью.

«Замечательный вид для светского раута. Надеюсь, меня хотя бы не примут за проститутку. К счастью, для проституток, вроде бы, еще рановато», — размышляла Дэмонра. Размышления эти были не такими уж и пустыми, учитывая, что цвет волос у нее был как раз подходящий. Нордэна, впрочем, полагала, что злющее выражение лица застрахует ее от нежелательных кавалеров и неприятной необходимости по ним стрелять.

У Дэмонры не имелось ни малейших предположений, где коротает вечера бастард эфэлского короля. Конечно, в Миадэ имелось нечто наподобие офицерского клуба, где развлекались военные, пока их жены лечили мигрени в соленых водах или объятиях садовников, но Иргендвинда Дэмонра мгновенно классифицировала как «условно военного». Вряд ли кто-то серьезно воспринимал звание полковника, присвоенное двадцатилетнему мальчику, и меньше всего — он сам. При всем отвратительном впечатлении, которое эфэлец на нее произвел, назвать его глупым нордэна бы поостереглась. Эту свою вылазку она совершала скорее из надежды услышать о нем что-то, чем увидеть его. В конце концов, Иргендвинд явно относился к той породе людей, о которых говорят очень много и почти никогда не говорят хорошо, если только речь не заходит о размере их состояния.

Набережная-променад с причудливыми фонарями, имевшаяся, пожалуй, в каждом приморском городе и городке Виарэ, уже начинала пустеть. Вечером, часов в семь-восемь, здесь гуляло много народу, но к девяти почтеннейшая публика расползалась по многочисленным ресторациям, кафе — а порой и по кабакам, в поисках острых ощущений или подлинно народных типов — и променад становился действительно красивым местом. Дэмонра проплыла сквозь желтоватый свет фонарей, посмотрела на море, которое как будто лежало выше земли и еще поблескивало в последних солнечных лучах, а потом, решительно подобрав юбку, спустилась по мраморным ступенькам на мощеную улицу и двинулась туда, где виднелась роскошная вывеска «Розы Юга».

Найти в Миадэ более фешенебельную ресторацию еще вышло бы, более популярную — едва ли. Дэмонра, при всей ее нелюбви к общественным местам, и та признавала, что повар там истинный кудесник, а подававшееся игристое заслуживает похвал только в превосходных степенях. Наступило самое подходящее время для ужина и, даже если бы нордэна так ничего и не узнала бы о местонахождении эфэлца, оно было бы потрачено с пользой. Правда, доставать кошелек из дамской сумочки, большую часть которой занимал пистолет, следовало аккуратно.

Вышколенный официант проводил нордэну к одному из немногих столиков, оставшихся свободным. Дэмонра разместилась так, чтобы одновременно видеть вход в зал и иметь наибольший обзор в зеркале, висевшем на стене, и спряталась от мира за меню. Надежда встретить эфэлца казалась вполне призрачной: помимо «Розы Юга», в Миадэ имелось еще с пяток рестораций такого же уровня и десяток менее роскошных забегаловок. Дэмонра с большим удовольствием отдавала дань блюду из морепродуктов с непроизносимым названием и периодически быстро окидывала взглядом зал. Иргендвинда, разумеется, не наблюдалось. Она просидела в ресторане не менее полутора часов, подкрепила силы и волю двумя бокалами игристого и пошла искать эфэлца дальше.

За вечер нордэна успела обойти три фешенебельных ресторации, но следов Иргендвинда и его роскошной спутницы так и не нашла. Тем не менее, Дэмонра решила не сдаваться и продолжить активный поиск приключений завтра вечером.

Удача улыбнулась нордэне лишь на четвертый день, причем ближе к полуночи, когда она уже собиралась возвращаться и объяснять Рейнгольду, что он подумал не то. Каниан нашелся в несколько сомнительном заведении, что показалось Дэмонре странным, и в центре скандала — что ни в коем случае странным не показалось. Она заметила эфэлца, едва вошла. Вернее, сначала заметила его балерину — белое платье та сменила на зеленое, но декольте скромнее не стало. Дама стояла и отчаянно жестикулировала рядом с площадкой, предназначенной для танцев. Иргендвинд, напротив, безо всякой жестикуляции и экспрессии говорил что-то мужчине, стоявшему между ним и балериной. Мужчина был головы на две выше эфэлца, а в бицепсах у него по обхвату выходило едва ли не больше, чем у Иргендвинда в талии. И, судя по могучему кулаку, которым он с немалым усердием крутил перед носом змееныша, у последнего намечались серьезные проблемы.

Дэмонра не имела ничего против избиения Иргендвинда на глазах всего честного народа, но вот убить она его хотела сама, предварительно побеседовав о метафизике. Нордэна под музыку танго стала продвигаться ближе к месту развития событий, еще не представляя, что станет делать. Посетители, не обращая особенного внимания на намечающуюся драку — как полагала Дэмонра, планомерно перешедшую бы в избиение — пили игристое, заливали его ликерами и вообще наслаждались жизнью.

— Дама не танцует, — стоически проигнорировав пляшущий перед носом кулак, сообщил эфэлец на виари.

— Танцую! — возмутилась дама.

— Танцует, раз хочет, — рыкнул гигант. Одет он был как богатый купец, но комплекция и манеры скорее наводили на мысли о жандармерии.

— Не танцует, — холодно повторил Иргендвинд.

— Слушай, вошь…

«Вошь» слушать не стала. Иргендвинд, как Дэмонра догадывалась, оказался человеком неглупым. Вместо того, чтобы подпрыгивать и пытаться отвесить затрещину человеку, сильно превосходящему его ростом, он отступил на шаг и охладил пыл собеседника, выплеснув ему в лицо бокал вина.

Балерина вскрикнула.

Мужчина яростно потер глаза, а Иргендвинд отступил еще на шаг. Дэмонра почему-то подумала, что он схватится за тарелку или столовый нож, но ничего подобного эфэлец не сделал.

— Убью, — прорычал гигант, проморгавшись.

— Как вам будет угодно, — неожиданно спокойно согласился Иргендвинд. — Будете настаивать на секундантах?

— Секундантах?

— Вы, извините, не знаете, что вино в морду — тоже вызов на дуэль? Для тех, кому руки пачкать не хочется. Я не дама, чтобы пощечины отвешивать.

— Не стоит, ну что вы сцепились? — встряла балерина. — Каниан, я же пошутила! Мне только хотелось разок протанцевать танго… Виктор, простите его, Каниан не то имел в виду…

— Предоставь мне право извиняться самостоятельно и тогда, когда я этого захочу, — не глядя на женщину, проговорил Иргендвинд. — Так вам нужны секунданты?

Мужчина на очень народном виари объяснил, что для того, чтобы порвать в клочья десять таких, как Каниан, ему не нужно ни секундантов, ни вообще чего бы то ни было, кроме желания, которое есть.

— А оружие есть? — глазом не моргнув уточнил эфэлец.

— Да перестаньте же! Вы как мальчишки! — взывала балерина. Увы, желавшую потанцевать прелестницу никто больше не слушал.

Дэмонра поставила бы на то, что Иргендвинд вывел бы из себя даже Заступника с фрески, не то что виарца с горячим нравом и солидным объемом мускульной массы. Нордэна поняла, что внутри помещения ловить больше нечего. Если бы мужчина хотел начать драку, он бы ее уже начал. А дуэль, конечно, состоялась бы где-нибудь на пустыре неподалеку. Не исключено, что и прямо за трактиром, благо, это была не фешенебельная «Роза Юга». Убедившись, что залетная ночная гостья в шляпке с вуалью и облезлым, кое-как припудренным носом не вызвала ни у кого внимания, Дэмонра направилась к выходу.

Долго ждать кровавой драмы нордэне не пришлось. Визги балерины, умолявшей спутников одуматься, и брань незнакомца довольно скоро возвестили, что проблему решили урегулировать без проволочек. Красотка ломала руки, гигант обещал снести голову Иргендвинду первым же выстрелом, эфэлец молчал, словно воды в рот набрал. Весь предыдущий опыт подсказывал Дэмонре, что разглагольствующий парень — не жилец на этом свете.

Потенциальные дуэлянты не стали затруднять себя поиском секундантов или выбором места. Горячая виарская кровь — на протяжение всей истории этой страны мешавшаяся с не менее горячей кровью горцев — нашла отражение в законодательстве. В мирное время дуэли разрешались, причем, в отличие от Каллад, здесь жандармы не мчались на первый же выстрел, доносившийся со стороны подозрительных пустырей, и не растаскивали отпрысков благородных семейств по домам, застукав их где-нибудь на отшибе в компании лучшего друга и студента-медика. Иргендвинд и его противник рисковали исключительно головами.

— Хватит причитать, — единственный раз изволил раскрыть рот Иргендвинд, когда балерина стала издавать ну слишком громкие и нечленораздельные звуки. Эфэлец неласково прибавил еще что-то, но уже на своем языке, и Дэмонра разобрала только слово «экипаж», звучавшее везде примерно одинаково. Видимо, Иргендвинд в грубой форме попросил даму ехать домой.

Пока вся честная компания шла по освещенной улице, Дэмонра еще могла следовать за ними относительно спокойно. Но вот провожать их до пустыря, отделявшего район от каменистого пляжа — а они явно держали путь именно туда — было бы уже подозрительно. Нордэна задумалась. С одной стороны, она пришла за Иргендвиндом и ни за кем другим. С другой стороны, балерина, наверняка, назвала бы извозчику адрес, по которому они живут. В конце концов, Дэмонра решила поверить своему чутью, подсказывавшему, что у Иргендвинда с его норовом даже к двадцати годам дуэлей случилось больше, чем у нее, так что инициативного купчика он как-нибудь, да пристрелит. Тем более, без секундантов. Вот уж в чем, а в том, что эфэлец станет честно подставлять лоб под пулю из-за прихоти декольтированной дуры, нордэна сильно сомневалась. Решив, что желание посмотреть, как подлец нашпигует свинцом дурака, является нездоровым, Дэмонра надвинула шляпу на глаза и с независимым видом последовала за балериной, которая в самых растрепанных чувствах держала путь к выстроившимся в конце улицы извозчикам.

Через пять минут Дэмонра и все окрестные извозчики знали, что колоритная парочка проживает в доме под номером сорок семь, более известном как «дача Эвеле», а Каниан — упертый баран, недоносок и просто законченный ханжа, который совершенно не понимает, чего нужно от жизни настоящей женщине, но, правда, в постели он все-таки ничего. Извозчики посочувствовали горю такой роскошной дамы. Дэмонра же с удовольствием отметила, что гнездышко голубки и барана лежало всего в каких-то шести километрах от их с Рейнгольдом виллы.

Нордэна здраво рассудила, что завтра и послезавтра она отоспится — и заодно попытается убедить Рейнгольда, что ее ночные гульбища суть протест истинной эмансипе против мужниного недоверия — а потом нанесет Иргендвинду визит, который заодно навсегда разрешит проблемы задавленной его ханжеством балерины.

5

Нордэны верили, что беды ходят стаями, как волки в особенно лютые зимы. Стаями или нет, но Кейси твердо знала, что одним несчастьем дело никогда не ограничивается. Может быть поэтому, почти ночью увидев на пороге родную мать, десять с лишним лет не появлявшуюся в столице, она удивилась значительно меньше, чем могла бы.

Ингегерд Вейда почти не постарела. Она рано вышла замуж за калладского чиновника и рано родила дочь, так и оставшуюся единственной. Их с Кейси частенько принимали за сестер раньше и, наверное, могли бы принять теперь, когда калладский чиновник, так подпортивший породу, был благополучно сжит со свету, а бездарная дочь поставлена перед фактом, что за человека ее не считают.

Мать окинула Кейси взглядом — как обычно, неодобрительным — и на языке Архипелага осведомилась:

— Ты не получила моего извещения о приезде? Я прождала на вокзале почти час.

— Не получила, — ровно ответила Кейси, несколько оправившаяся от первого удивления. Бояться эту женщину она давно перестала — хотя и допускала, что Ингегерд как раз следовало бояться — но особенного комфорта в ее присутствии все равно не ощущала. Мать умела принести с собой раздор, куда бы она ни пришла. Ингегерд Вейда, красивая и любезная, редко прямо говорила что-то невежливое и никогда не повышала голоса, но в ее присутствии окружающие отчего-то начинали ненавидеть друг друга и весь белый свет заодно. Кейси хорошо помнила, что одноклассницы опасались заходить к ней в гости, когда мать бывала дома, потому что такие визиты всегда заканчивались громкими ссорами на пустом месте.

По счастью, Кейси уже давно было не десять и даже не пятнадцать, так что трепета перед Ингегерд она не испытывала.

— Я не знала, что ты приедешь. Впрочем, даже если б и знала, я задержалась на работе, — уже тверже повторила Кейси. Мать свою она изучила достаточно, чтобы понимать: ни в коем случае нельзя показывать ей слабости. Ингегерд принадлежала к той породе людей, которые кого угодно живьем сожрут и не поморщатся.

— Весьма прискорбно, — поджала губы Ингегерд. — Мне долго стоять на пороге?

«Еще добавь: „На пороге собственного дома!“, — и пойдешь ночевать в гостиницу», — подумала Кейси, глядя чуть выше глаз гостьи.

— Тебе не будет удобнее в гостинице?

— Что? — тихим и очень спокойным голосом спросила Ингегерд. Будь Кейси помладше, ее бы озноб пробрал.

— Ты, помнится, неоднократно выговаривала мне, что не станешь заходить в дом, оскверненный присутствием всяческого человеческого отребья. Я просто предупреждаю тебя, что мой дом регулярно оскверняется самым разным отребьем, от дочери Мондум до безродных рэдских беженцев. Мне казалось, ты боишься подцепить блох.

— А изменница Ингрейна его тоже оскверняла?

— Неоднократно, — почти оскалилась Кейси.

— Может, и мага своего сюда таскала?

— Может, и таскала, — с большим удовольствием соврала Кейси. Увы, Наклз никогда в ее доме дальше крыльца не поднимался. — Они очень хвалили тетушкину кровать.

— Лучше б ты этот дом под бордель сдала, тут и то было б чище, — поморщилась Ингегерд.

— По счастью, это папин дом, — с нажимом произнесла Кейси. — Так что я могла распорядится им в меру собственного ума.

— Весьма скудного.

— Курить во время беременности не следовало.

— Ты у Дэмонры этого набралась? Кто позволил тебе так говорить с матерью?

— Ты решила заняться моим воспитанием несколько поздно. Я уже знаю, откуда берутся дети, и все такое прочее. Дэмонра меня просветила, можешь сказать ей спасибо при случае.

— То-то двадцать пять лет, а одна как перст. В мои времена тебя назвали бы старой девой. А ее бы назвали потаскухой в любые времена.

— Ну, ты-то этой участи счастливо избежала. Сперва выскочила замуж за калладского чиновника, а потом свела его в могилу за недостаточно чистую кровь.

— Как ты смеешь?

— Я дала знакомому фармацевту проверить папины таблетки от сердца, когда он умер. В капсулах оказалась сода. Одна только сода. Мне кажется, можно было ограничиться разводом.

Ингегерд с шумом втянула воздух, потом медленно выдохнула, потерла виски и уже спокойнее сказала:

— Ладно, поговорим и об этом тоже. Тут, по счастью, Дэмонра вряд ли меня опередила. Давай зайдем в дом, Кейси.

Кейси неохотно отошла с порога. Мать подняла с крыльца небольшой саквояж, вошла, сама заперла дверь, принялась снимать туфли. Кейси молча наблюдала за этим, понятия не имея, что последует дальше.

— Я почти неделю ехала в поезде. Так что сначала ванна, а потом — разговоры за жизнь, — поставила Ингегерд дочь перед фактом, проходя вглубь коридора. — Приготовить ужин я тебя не прошу — это, похоже, немыслимо дерзкая просьба. Но ты попробуй пока отрешиться от мысли, что я сжила со свету всех, кого упоминает дочь Рагнгерд. У нее у самой рыльце в пушку. То есть у них обеих. И у матушки, и у доченьки.

«И у тебя, и у меня», — не без иронии подумала Кейси, глядя, как мать исчезает за дверью в ванную. За этой дверью ее ждал неприятный сюрприз в виде пушистого коврика, фикуса в расписном горшочке, кафеля с рыбками и всех прочих предметов «обывательского шика», которые так любила сестра отца и так терпеть не могла его богоравная жена.

Готовить ужин Кейси и вправду не собиралась, но у нее оставались котлеты еще со вчерашнего вечера. Вместо этого нордэна, мурлыкая шансонетку, принялась любовно протирать стекла рамок с фотографиями. Ингегерд предстояло ужинать в компании большого количества предателей и негодяев, осквернителей рода и просто нелюдей.

— Довольно неумная демонстрация, — оценила Ингегерд глядящих на нее из-за начищенных стекол людей.

Гостиную Кейси украшало не менее дюжины фотографических портретов и бессчетное количество пейзажей. Нордэна увлекалась новомодным хобби, а в подвале уже второй год пыталась оборудовать комнату для проявления негативов. Навыки свои Кейси отрабатывала на друзьях и знакомых, так что, помимо видов столичных дворцов и мостов с пятидесяти разных ракурсов, у нее имелось множество улыбающихся коллег и даже просто ребятишек с улиц, всегда готовых поглядеть, как «вылетит птичка».

Кейси невозмутимо продолжила ковырять вилкой вчерашнюю котлету.

— Да-да. Они не люди. Можешь на них не смотреть.

— Они некрасивы даже с чисто эстетической точки зрения, — глубокомысленно выдала Ингегерд, тоже с опаской приступая к разделыванию котлеты. — Ну что это за девка с носом-картошкой?

— Это цветочница с площади Согласия. И на отсутствие мужского внимания она не жалуется, вроде бы.

— Не могу себе представить, откуда в тебе эти плебейские замашки.

— Зато твои происхождение и вкус безукоризненны. Ешь, — фыркнула Кейси, с трудом сдерживая смех.

— Знаешь, я тоже не в восторге от того, как сложилась моя жизнь, — резко произнесла Ингегерд, отшвыривая вилку. — Но уж уважение родной дочери я, кажется, могла бы заслужить, не так ли?

— Не так, — Кейси с преувеличенным интересом ковыряла котлету.

— Ты жила в столице, училась в самой престижной гимназии, на чьи, как ты думаешь, деньги?

— На папины? — невинно предположила Кейси. Если уж смотреть правде в глаза, училась она на деньги тети. Но тетя, бывшая каллладкой только в третьем поколении и имевшая типично рэдские румяные щеки, никоим образом не могла рассматриваться матушкой как человек.

— Я вывела его в люди. Если бы не я, он так и сидел бы младшим клерком во второсортной конторе…

— Если бы он при этом был жив, меня бы устроил такой расклад, — жестко сказала Кейси, поднимая глаза.

— Ты б тогда на улице цветочки продавала! В лучшем случае — цветочки.

— А ты была бы кесаревной. Да-да. Как ты сдала теорию вероятностных манипуляций с таким… с таким прямолинейным воображением?

Ингегерд тяжело вздохнула. В ярком газовом свете она казалась гораздо старше, чем на полутемной улице. Возможно, она действительно устала и действительно не испытывала восторга от того, как сложилась ее жизнь. Хотя Кейси, читавшей газеты и знавшей, кому прочат пост Наместницы Архипелага, с трудом в это верилось.

— Наверное, мне следовало настоять на том, чтобы ты осталась на Дэм-Вельде со мной, а не ехала доучиваться в столицу. Возможно, тогда мне удалось бы вырастить из тебя…

— Истинную нордэну? А разве наследственность моего батюшки и его тетушек-мещанок не безнадежно испортила породу?

— … человека, — пропустив мимо ушей шпильку, докончила Ингегерд. — Хотя уважение к святыням и не помешало бы.

— О, ну столичная молодежь единогласно решила, что святыни пора отправить на свалку истории, еще лет десять назад.

— Перестань паясничать, — Ингегерд заговорила негромко, спокойно и проникновенно. Лет пятнадцать назад она примерно таким же тоном пыталась донести до Кейси мысль, что есть сладкое — вредно, а котят на улице нельзя гладить, поскольку у них могут быть блохи. — Оглянись вокруг. Мы вымираем. Ты могла бы родить и воспитать детей, чтобы хоть что-то сделать для своего народа, а ты сидишь здесь, окруженная фотографиями предателей и просто глупцов, и иронизируешь над ситуацией.

— Вероятно. Я могла бы сидеть там, окруженная богоравными и умными, и плакать над ситуацией. Это было бы значительно лучше, разумеется, — усмехнулась Кейси. Ее так и тянуло спросить, является ли благо народа единственным поводом выходить замуж и рожать детей или у матери имелись какие-то альтернативные соображения, но она сдержалась.

— Да, это было бы значительно лучше, — холодно подтвердила Ингегерд, иронию то ли не уловившая, то ли проигнорировавшая. — В любом случае, завтра я уйду из твоего дома, послезавтра — уеду из этого бардака под названием Каллад, и мы с тобой никогда больше не увидимся. Поэтому, пока я еще здесь, я расскажу тебе пару сказок о святой Рагнгерд, святой Дэмонре и заодно твоем святом папочке…

Слушать такое на трезвую голову возможным не представлялось. Кейси принесла из кухни вино и два бокала, водрузила их на стол и стала возиться с пробкой. Штопор перешел ей по наследству от тетушки, но, судя по состоянию, видел еще зарю калладской государственности.

— Я очень внимательно слушаю. Самое время для сказок.

— Время для сказок вышло десять лет назад, — почти мечтательно заметила Ингегерд. — У нас имелся шанс написать замечательную сказку тогда, но вот тут мать твоей подружки предала свою землю, свой народ и вообще все, что можно было предать.

— И ты ее убила.

— И мы ее убили. Так того хотели боги.

Кейси собиралась уточнить, кто именно прячется за почти монаршим «мы», решающим, кому жить и кому умирать, но такое простое и будничное упоминание воли богов нордэну доконало:

— Они тебе это сами сказали?

— Представь себе — да. Колокола звонили. Тебе, наверное, трудно в это поверить, но десять лет назад они еще звонили. Собственно, тогда они и звонили мне в последний раз, больше я их не слышала.

— И не услышишь, — заверила Кейси, разливая вино по бокалам. Религия нордэнов совершенно недвусмысленно говорила о том, что убивать можно только врагов и только на войне. В мирное время положить шесть десятков человек, большая часть из которых была гражданскими и в жизни не держала в руках оружия, считалось не самым хорошим поступком, если верить «Времени Вьюги». От него отчетливо веяло ледяным адом.

— Не смей так говорить. Рагнгерд — всего только опасная и неадекватная баба, которая плохо осознавала свой долг перед Дэм-Вельдой. Дочь в этом плане от нее недалеко ушла, к слову. И все же она была умнее дочки. Пока даггермар окончательно не размыл ее представление о ценностях и последствиях, мы могли ее терпеть. И терпели почти десять лет, хотя одно то, что она встала на сторону предательницы Рагнеды, являлось достаточным поводом от нее избавиться.

— У наших недоразвитых соседей на этот счет даже байка есть. Про кота, который шлялся под насестом, глядя на кур. К несчастью, навес располагался слишком высоко, чтобы допрыгнуть и схватить одну. В итоге кот гордо ушел, мотивировав это тем, что куры невкусные и их косточки вредны для здоровья… Вина?

Ингегерд взяла бокал, повертела его в руках и залпом опрокинула. Потом несколько хриплым голосом сказала:

— Если бы мы не убили Рагнгерд тогда, началась бы война.

Будь Кейси пятнадцать, она, может, и поверила бы, но теперь нордэна весьма критически относилась к роли отдельной личности в истории.

— Ерунда. Война из-за одного человека начаться не может.

— Правда? Война не может начаться из-за слов одной накачанной «чернилами» дуры, которой спьяну пригрезилось, что Архипелаг сознательно втравливает Каллад в конфликт с Рэдой? Со слов пьяной, несдержанной дуры, которая, тем не менее, могла сдать кесарю половину наших тайн? У нее были химические и оружейные заводы. Стоило ей только начать шифровать документацию менее аккуратно и… и — о нелепая случайность! — у нордэн больше нет секретов от калладской верхушки. Эйвон Сайрус предлагал ей огромные деньги. Рано или поздно, она бы согласилась.

— Думаю, ее дочери Эйвон Сайрус обещал не меньшие деньги. А она вот уже десять лет все не соглашается.

— Если бы Рагнгерд не стала упрямиться, все прошло бы хорошо. Речь не шла об экспроприации. Ей предлагали отличные отступные.

— А ее сына вы убили до или после предложения отступных? А то мне кажется, я понимаю, почему ваше чрезвычайно щедрое предложение не сработало, — ткнула пальцем в небо Кейси. Дэмонра никогда не говорила с ней о смерти брата, и все, что она знала об этой давней истории, она знала из случайных оговорок Магды. Из Зондэр нельзя было и слова вытянуть о событиях тех дней.

— Ей следовало знать свое место. Мы… продемонстрировали серьезность намерений, когда возможности убеждения здравыми аргументами были исчерпаны. Эта фанатичка их не воспринимала. Она вбила себе в голову, что что-то должна Каллад.

— Наверное, эта фанатичка приносила присягу и не считала ее пустым звуком? — поддела Кейси.

— Наверное, — легко согласилась Ингегерд. — Так или иначе, мы надеялись, что она сделает правильные выводы. А она сделала неправильные.

Видимо, под «неправильными» выводами Ингегерд подразумевала то, что Рагнгерд выучила дочку хорошо стрелять навскидку. Кейси этот вывод казался не самым безупречным, но все же имеющим право на существование.

— И пригрозила вам?

— Да. Она сказала, что, если умрет кто-то еще из ее семьи, она обнародует кое-какие исследования по приобретенной порфирии. Это был бы конец всего, Кейси.

«Она была идеалистка, как и ее дочка», — подумала Кейси, смакуя вино. «Матерящаяся как сапожник идеалистка. Наверное, в наш век бывает и такое. Потому что реалистка бы обнародовала все, что хотела, не опускаясь до условий и угроз».

— И дальше все случилось как в сказке: «жили долго и счастливо и умерли в один день».

— Да. Но мы не учли прекрасные чувства баронета Тальбера к Дэмонре Ингрейне и возможности калладской медицины.

— А заодно семейства Вальдрезе, намекнувшего кесарю на то, что Дэм-Вельда приложила руку к терактам. И, собственно, чрезвычайно быстрой смены кесарей вы тоже не учли.

— Да, мы думали, Эвальд еще годика два протянет. А он возьми и напейся так, что печень отказала, — Ингегерд то ли слегка захмелела от вина, то ли и вправду видела в ситуации что-то забавное. — Вот незадача вышла…

— Протяни он еще годика два, боеспособной армии у Каллад уже не имел бы. Если верить Дэмонре, а я ей верю.

— И напрасно, — после паузы изрекла Ингегерд. — Может быть, она тебе сказала, что держит в приятелях рэдского мага-ликвидатора с совершенно аномальным шлейфом какой-то дряни за спиной? — Разумеется, ничего такого Дэмонра Кейси не говорила, но у Дэмонры вообще обычно хватало ума не говорить ничего такого, за что могли повесить кого-то кроме нее самой. — От него так фонит Мглой, что приближаться страшно, — с нажимом продолжила Ингегерд.

— Это Наклз, — буркнула Кейси, вовсе не горевшая желанием выслушивать страшилки. Теория «поля нестабильности», задерживающегося вокруг мага после Мглы, не была доказана. — Просто он хороший маг.

— Он не «просто хороший маг», Кейси. При приближении «просто хороших магов» наши приборы из строя не выходят.

— Он же никогда не бывал на Дэм-Вельде.

— Ах, этого твоя святая подружка тебе тоже не рассказывала? Она показывала ему Внутреннюю Дэм-Вельду. Представь себе только, она притащила это существо к Второй завесе!

Здесь Кейси удивилась. Причем не столько доверию, которое Дэмонра оказала Наклзу, сколько факту, что маг не поленился пройти пешком много километров ледяных пустошей только ради возможности через мощный бинокль увидеть на горизонте легендарный остров. Обычно жители континента на такие подвиги не решались. Внутренней Дэм-Вельды не видела даже Кейси.

— У твоего «просто хорошего мага» нечитаемое прошлое, Кейси, ты хоть это понимаешь? — продолжала взывать к рассудку нордэны мать.

— Может, качественно спрятанное?

— Кейси, мы положили пятерых, прежде чем докопались хотя бы до того, как он встретил Дэмонру. Кстати, ей, как калладской патриотке, это встреча чести не делает. А до этого — просто ничего нет. Только буря во Мгле. Тебе ничего не приходит в голову?

Кейси, разумеется, приходило в голову всякое. По счастью, она достаточно хорошо понимала в вероятностных манипуляциях, чтобы отбросить самый очевидный вариант.

— Ты, конечно, намекаешь на обход Аксиомы Тильвара. Из этого мог бы выйти фантастический роман, но никакой критики в реальной жизни такая идея не выдерживает. У человека есть только одно прошлое и одно будущее. Так что моя версия: вы плохо искали.

— Мы хорошо искали. Мы даже проверяли его сны — не хлопай так глазами, мы и это научились делать. Так вот, он там видит живых людей, которые есть в архивах Рэды и Аэрдис. Это нормальные воспоминания. Что ненормально, так это то, что среди этих реальных персонажей он часто видит других людей. Никаких данных по которым в архивах нет. Ни в Каллад, ни в Аэрдис, ни в Рэде — просто нигде. И это не разовые образы, а постоянные персонажи его снов — женщина по имени Элейна и девочка по имени Маргери, служанка по имени София, коллега, имени уже не помню, но их много. Они есть в его снах, где вполне логичным образом взаимодействуют с реальными персонажами, и больше — нигде. Из рэдских архивов мы выудили, как его зовут. Так вот, человека с таким именем в тренировочных лагерях Аэрдис официально никогда не было. А они ему снятся, эти лагеря. Вполне так… натуралистично, с реальными охранниками, которые работали там двадцать с лишним лет назад — мы проверяли фотографии и документы. Мы вообще в начале думали, что эта шлюха просто подцепила имперского шпиона, но нет, он не шпион. Вот и думай, кто он тогда.

— Что тут думать? Он от них удрал, а они решили скрыть свою ошибку и сделали так, словно его и не было вовсе.

— Это объясняет бардак с документами, но не объясняет каши из существующих и несуществующих людей в его голове. Как и идущую за ним бурю во Мгле не объясняет. У нас есть другое объяснение.

— Слушаю. — Кейси изо всех сил старалась не выдать интерес. Она до этого дня и понятия не имела, как серьезно на Архипелаге подходят к изучению окружения нордэн, живущих на континенте.

— Этот человек — его, кстати, зовут Койанисс Крессэ, чтоб ты знала — в возрасте двадцати семи лет сотворил нечто такое, что его прошлое обрезало как ножом, при этом буквально стерев и нескольких людей. Еще не догадываешься?

— О да. Разумеется, он обошел Аксиому Тильвара, — усмехнулась Кейси. — Говорю же, это хорошее начало для рома…

— Ты действительно глупа до такой степени, что тебе это кажется забавным? — не выдержала Ингегерд.

— Нет, просто я знаю, что это невозможно.

— Ну, тогда он явно прибыл сюда из другого мира, как две капли воды похожего на наш, только с несколькими приятными частностями. Кейси, да подумай же ты, наконец! Стали бы всем начинающим магам вдалбливать в головы с первого дня обучения, что прошлое не меняется, если бы его действительно нельзя было изменить? Не стали бы, Кейси, очевидное не нуждается в постоянном повторении. Инженерам же не повторяют без конца, что дом без фундамента не устоит. И да, мы думаем, что этот человек как раз и обманул Аксиому Тильвара. Это объясняет его крайне пятнистое прошлое, которого во Мгле просто нет.

— Чушь, — буркнула Кейси.

— И то, что Дэмонра взяла тебя в подруги только для того, чтобы иметь возможность меня шантажировать, тоже чушь?

Кейси рассмеялась. Она совершенно не могла представить, как можно шантажировать ее мать. Ингегерд Вейдэ представляла собою истинную нордэну, безупречную как алмаз, и столь же твердую. Ей скорее пристала бы древняя легенда, чем раздираемый склоками современный мир — на этом сходились все, кто имел несчастье ее знать. Было бы чрезвычайно смешно предположить, что жизнь дочери имела бы для Ингегерд какое-то значение.

К тому же, ей выпал отличный шанс перевести разговор о Наклзе, ставший опасным, на другую тему.

— Лучше бы ты сказала, что ей нужны мои кровь и волосы для воздействия на тебя через ритуалы черной магии, — фыркнула Кейси. — В эту чушь я бы быстрее поверила. Кстати, думаю, за эти годы у нее вполне могло оказаться и то, и другое. Но я тебя поняла. Рагнгерд разнюхала, что вы выкинули какую-то дрянь, и отказалась вас покрывать, когда вы убили ее сына. И вы убрали Рагнгерд за компанию еще с шестью десятками людей, подвернувшимися под руку. Ее дочь унаследовала от матери вполне определенное отношение к Дэм-Вельде, и вы теперь пытаетесь слепить из нее врага всего мира. Дело ваше, хотя и явная глупость. Готова спорить, оставь вы Рагнгерд в покое, она бы мирно умерла своей смертью, ни слова не сказав о ваших тайнах. Как, кстати, и Дэмонра, догадайся вы только ее не трогать.

Ингегерд выслушала все это совершенно спокойно. То ли она не верила, то ли и так все знала, то ли прятала в рукаве еще какой-то козырь. Кейси понимала мотивы матери не слишком хорошо, но достаточно, чтобы поставить на третий вариант.

— Тебе, вероятно, стоит знать, что твоя святая Дэмонра производит на своих заводах нечто нелегальное и странное. При нашей попытке проникнуть на один из них, завод неожиданно взорвался. Там находились люди в подпольных цехах, и все они погибли. Подумай на досуге, что это говорит о моральном облике хозяйки завода, если уж тебя так волнует мораль.

Кейси вздохнула. При всей своей легкомысленной внешности и живой манере общения, она вовсе не имела склонности идеализировать окружающих. Нордэна прекрасно знала, что Дэмонра излишне прямолинейна, бескомпромиссна, зачастую жестока и иногда поступает, по меньшей мере, неумно. Воистину ослиное упрямство и явный недостаток светского лоска можно было даже не упоминать. Тем не менее, если бы перед Кейси стоял выбор, кому доверить свою жизнь: упрямой и несдержанной Дэмонре или спокойной, рассудительной и безукоризненно воспитанной Зондэр, она выбрала бы Дэмонру. Правда, между Дэмонрой и Магдой, выбрала бы Магду, потому что последняя истово верила в старую заповедь «сам умри, а друга прикрой», тогда как у Дэмонры все же случались проблески самостоятельного мышления.

— Меня не волнует мораль. Ну, а папа-то при чем был? Он тоже владел древними секретами и химическими заводами?

Ингегерд, не дожидаясь дочери, вылила в бокал остатки вина. Кейси осталось только подивиться, как быстро и незаметно женщина, так критиковавшая Рагнгерд за пьянство, расправилась с бутылкой. Нордэна залпом допила все содержимое бокала и в упор посмотрела на Кейси:

— А папа твой меня сдать собирался. У него были чертежи той церкви, он в свое время ее на пожарную безопасность проверял. И дернули же меня бесы тогда те чертежи достать. Я все сложила на место, но он как-то разнюхал, уже после взрыва. Сразу весь осунулся, стал на меня странно коситься, худел, бледнел, мучился и страдал, интеллигент паршивый. Как же я ненавижу эти тонкие и деликатные натуры. Они могут изгадить тебе жизнь, при этом ни разу не стукнув кулаком по столу. Сидят и грустно вздыхают, а тебе хочется повеситься! Мы незадолго до этого разъехались, помнишь? И вот в один прекрасный день он все же набрался коньяка и отваги и явился ко мне. Прочитал целую лекцию о моей пропащей жизни и неправильных принципах, о том, что убийство — грех непростимый, ну и еще все, что вычитал из какой-нибудь распечатанной проповеди. И знаешь, что заявил мне в конце?

— Понятия не имею. Что хочет развода?

— Что он готов меня простить! «Давай все забудем и станем жить как люди, и я ничего не вспомню и не скажу», — явно передразнивая кого-то с дрожащим голосом, проблеяла Ингегерд.

— Но жить как люди вы не стали.

— Конечно, нет! Он к тому дню уже неделю вместо своих таблеток от сердца пил соду. Перед тем, как выказать мне свое гордое презрение, проживи с таким мямлей десять лет.

Кейси вовсе не собиралась выказывать ни гордого презрения, ни чего-либо другого. Она давно догадывалась, что дело обстояло примерно так, и почти ничего нового не услышала. Ей было противно — но не более того.

— Что ж. Ты рассказала все сказки, которые хотела. Я постелю тебе на втором этаже.

Ингегерд встряхнула головой, словно отгоняя какие-то мысли.

— Кейси, да послушай же ты… Мне жаль. Мне действительно жаль. Я не жалею о тех, кого убила — они ничего другого не заслуживали. Но я очень, очень жалею, что моя единственная дочь считает меня чудовищем. Это не так. Я честно служила своей земле, и не моя вина, Кейси, что моя земля мной так распорядилась, понимаешь? Если тебя это утешит, я никогда не преследовала своих личных врагов — только врагов Дэм-Вельды. Это я говорю тебе, это скажу и своим богам, когда придет время. Никакого другого оправдания у меня нет. Через несколько недель я стану Наместницей, а у меня не будет дочери, которой я могла бы передать то, над чем работала всю жизнь. Кейси, ну послушай… Слушаешь?

Кейси слушала, и не столько из интереса или жалости, сколько из холодного, брезгливого любопытства. Случались минуты, когда нордэна сама удивлялась, откуда в ней берется столько жестокости, и это явно была такая минута. Вполне возможно, что жизнь ее матери и вправду оказалась разбита. Кейси это сейчас волновала не больше, чем если бы та разбила бокал и начала извиняться за это.

— Слушаю.

— Поехали со мной, Кейси, — почти жалобно попросила Ингегерд. — Поехали, пока не поздно.

— Поздно? — полюбопытствовала нордэна, убирая посуду со стола. — Что значит «поздно»?

— Я сейчас не могу тебе всего объяснять. Просто поехали.

— «Я сейчас не могу объяснять. Просто поехали, звезда моя. И тебя ждет блестящее будущее», — фыркнула Кейси, глядя в темное окно, за которым лежал притихший город. Стекла отражали светлую кухню, сгорбившуюся за столом мать и ее — всю такую правильную, с идеальной осанкой и гордо вскинутой головой. «Мы с ней совершенно одно и то же», — безо всяких эмоций подумала Кейси, рассматривая картинку в стекле. «Вот потому меня не любят собаки, дети и Наклз». Нордэна тряхнула волосами и продолжила:

— Твоим «просто поехали» начинается завязка половины бульварных романов. И отличница, только что окончившая гимназию с медалью, едет за счастливым будущим, а принц оказывается сутенером. Я не верю в «блестящее будущее» там.

— А здесь никакого не будет, — совсем буднично сообщила Ингегерд. Так просто, как будто речь шла об уже свершившемся факте.

— Ну и не надо, — ответила Кейси, чтобы хоть что-нибудь ответить.

Ингегерд подняла голову и обвела стены тусклым взглядом.

— Людвиг, его мерзкая сестрица, какая-то девка-цветочница. А меня нет.

— Кого не было, того и нет.

— Это все, что ты матери скажешь?

— Могу еще тост произнести! — огрызнулась Кейси. На нее начала накатывать одуряющая усталость. Ей хотелось развернуться и уйти, от упреков матери — необоснованных, но оттого не менее раздражающих — от слишком яркого света лампы, от кривляющегося в оконном стекле отражения и вообще от всего.

— Произнеси. Традиционно начнем со взаимопонимания и всепрощения? Калладцы так любят за это пить, — ядовито заметила Ингегерд.

— О, будем истинными нордэнами до конца, — Кейси извлекла из серванта бутылку и принюхалась. Название напитка не говорило ей ни о чем, но спиртовой горечью от него пахло. В любом случае, больше ничего крепкого, кроме этого старого и почти забытого подарка от коллег, в доме не нашлось бы. Нордэна откупорила бутылку, отложила штопор и разлила по тем же бокалам загадочную жидкость. По цвету она напоминала сильно разведенный водой чай. — Не знаю, что это за пойло, отравимся — так вместе.

Ингегерд подозрительно принюхалась к напитку и поморщилась:

— Или это самый отвратительный в мире коньяк, или оно должно было стоять в другом шкафу и помогать бороться с молью.

Более справедливых слов от Ингегерд Кейси за всю жизнь не слышала.

— Итак. Ты обещала тост.

Кейси снова посмотрела в окно. В желтом прямоугольнике среди черной ночи двигались два призрака. Ей захотелось остановить все это, как шарманку, просто дернув за ручку.

— Пусть каждый найдет свою пулю, — тихо сказала Кейси.

Ингегерд вскинула брови:

— Даже так?

— Да. Ты хотела тост. Самый нордэнский в мире тост. Пусть каждый найдет свою пулю.

Ингегерд посмотрела в лицо Кейси долгим взглядом, словно хотела там что-то прочесть, потом криво, почти жалобно усмехнулась и, не отводя глаз, медленно выпила бокал до дна.

Кейси сама не поняла, почему она до сих пор держит бокал в руках и даже не пытается пригубить напиток. Наверное, дело все же было в мерзком спиртовом запахе.

— Ну, с моей пулей все понятно, а твоя будет потом, — то ли шутя, то ли серьезно сказала Ингегерд, отставляя бокал. — И да, это самый отвратительный в мире коньяк. Не советую.

Кейси зажмурилась и все же сделала глоток. С оценкой достоинств напитка мать не ошиблась. У нордэны даже слезы выступили.

— Да, пожалуй, что так, — проморгавшись, согласилась Кейси, и с перспективами пули, и с качеством напитка. Ингегерд, поднявшись, несколько дрожащими руками оправила волосы и отвернулась.

— В таком случае, до свидания, Кейси, — сообщила она дверному проему. — Завтра рано утром я переберусь в гостиницу, а послезавтра — уеду. Видимо, я слишком поздно вернулась, чтобы отвоевывать тебя у цветочниц и святых дочек святых патриоток. Пиши мне иногда… Хотя, нет, не надо мне писать, чего уже писать-то?

— Я буду писать раз в месяц, как в гимназии, — зачем-то пообещала Кейси. Не то чтобы ей стало жалко Ингегерд — она не чувствовала ровно ничего, кроме усталости — но ей хотелось, чтобы разговор закончился хоть чем-то, а не повис в воздухе. Это было не самое невыполнимое обещание в мире, и Кейси громче повторила вслед уходящей матери:

— Я тебе напишу.

6

Последний день весны словно самой природой был предназначен для того, чтобы искупить в глазах столичных жителей месяц лютых метелей и еще почти два — дождей и холодов. Магрит же, наконец, уяснила, за что поэты дружно воспевали лазурь калладских небес. Небеса и вправду здесь оказались красивые — выше, чище и как-то холоднее, чем в ее родной Рэде. Часов до десяти рэдка нежилась в постели, наблюдая за игрой теней на полу и куском празднично-яркой синевы за окном, а потом решила, что провести такое утро в четырех стенах будет просто преступлением, позавтракала и отправилась на прогулку. Она думала пройтись до парка святой Рагнеды, оттуда — к Дворцовой площади, а там и до дома Наклза рукой подать. Подождала бы, когда он вернется с лекций, попили бы чаю, может быть, даже удалось бы уговорить его поехать в Виарэ с ней вместе. Такое замечательное утро подходило, чтобы ждать от жизни приятных сюрпризов.

Магрит, разумеется, оказалась далеко не единственным человеком, оценившим прощальную щедрость калладской весны. В парке прогуливались нарядные ребятишки с гувернантками, сновали студенты в форменных куртках различных институтов, барышни чинно вышагивали под руку с кавалерами, а пожилые люди неспешно беседовали на скамейках, подставив лица непривычно ласковому солнцу. Рэдка раньше такую идиллию только на картинках и видела. Она, безуспешно пытаясь сдержать неприличествующую барышне широкую улыбку, бродила по аллеям и дорожкам парка и с любопытством глазела по сторонам.

«Вот бы так стало в Рэде», — без малейшей зависти или злости подумала Маргит. Даже раньше, когда она еще состояла в отряде Кассиана и металась между провинциальными городками и деревнями, распространяя листовки и удирая от жандармов, она редко когда осознанно желала Каллад зла. Каллад представлялся ей чем-то бесконечно далеким и холодным, эдаким ледяным царством, лежащем на самом краю света, и все, что она хотела от этого царства и его жителей, так это чтобы Рэду оставили в покое. Если бы Создатель желал их наказать, он бы разобрался с этим вопросом самостоятельно, а Магрит был нужен только покой на своей земле. Три месяца, проведенные в столице, только укрепили рэдку в мысли, что ненавидеть калладцев не следует. Большинство из них, наверное, понятия не имели, что там творится в бескрайнем мире за пределом чистеньких городских улиц. «Я совсем не хочу, чтобы артиллерия обстреливала этот парк. Или набережную. Или их чудесные мосты. Просто пускай они уйдут с нашей земли, а в наших школах будут учить на рэдди, и все будет хорошо. И еще бы стало хорошо, если бы мы тоже разбили такие парки, где бы также смогли гулять наши дети и старики. И чтобы они могли позволить себе такое же вкусное мороженое…»

Магрит вышла на центральную аллею и мимо цветников побрела к мосту, за которым раскинулась Дворцовая площадь. Вокруг были тепло, свет и смех. Рэдка подумала о Наклзе, о мрачном доме, о том, что уж этот человек мог бы купить себе какую угодно жизнь, если бы захотел, и о том, что в мире все, наверное, несколько сложнее, чем ей кажется. Замечательное настроение никуда не делось, но идти к дому мага прямо сейчас Магрит расхотелось. Она краем зрения увидела, как одна из скамеек, стоящая точно под черемухой, освободилась, повернула к ней и уселась, греясь в теплых лучах. Для полного счастья к рэдке приблизился пушистый котенок почти апельсинового цвета и стал увлеченно тереться о юбку. Магрит погладила приблудившийся солнечный лучик по мягкой шерстке, вспомнила бедняжку Матильду — где она теперь, кому закатывает концерты? — и, пригревшись, стала постепенно погружаться в дремоту, убаюканная солнцем и запахом черемухи. Где-то на грани между сном и явью она увидела маму, Кассиана, поросшее клевером поле, а потом уютный мир разбил громкий металлический стук. Магрит вздрогнула и открыла глаза.

В первую секунду она не поняла, где находится и что происходит. Потом сообразила, что заснула. Оглянулась в поисках источника неприятного стука. Найти его оказалось несложно: мимо Магрит быстро шла женщина с совершенно золотыми волосами. Рэдка со спины приняла бы ее за Кейси, но для Кейси та была слишком высока. Видимо, ее каблуки оказались подбиты сталью, вот и простучали на всю аллею. Магрит еще раз рассеянно поглядела вслед уходящей женщине, а потом заметила одну странную вещь.

На скамейке напротив сидел мужчина и читал газету. Рэдка не могла бы сказать, что именно ей в нем не понравилось — то ли слишком темная для такой погоды одежда, то ли слишком большой разворот газеты, за которым он словно прятался от мира, то ли дымчатые очки, блеснувшие на солнце точно в тот момент, когда женщина прошла.

Мужчина резко поднялся, не выпуская из рук газету, и развернулся ей вслед.

Магрит почуяла беду, как птица перед грозой, но сделать ничего не могла. Дальше события понеслись слишком быстро.

Женщина успела отойти шагов на пять, когда мужчина начал двигаться за ней.

Он сказал что-то на резком и гортанном языке, которого Магрит не поняла. Поняла только, что это не морхэнн. Сказал зло, громко, так, что, наверное, слышал весь парк. Женщина обернулась.

Сквозь падавшие лепестки черемухи Магрит видела, как мужчина опускает левую руку, в которой была газета, одновременно вскидывая правую.

А потом под чистыми синими небесами отчего-то прогремел гром.

* * *

Дорога от «Короны Севера» — шикарной гостиницы, куда Ингегерд с утра пораньше перевезла свои скудные пожитки — до кесарского дворца была близкой. Вместо того, чтобы нанять экипаж, нордэна решила прогуляться по аллеям, помнящим ее юность, в последний раз. Она прекрасно знала, что никогда больше не вернется в Каллад-на-Моэрэн, а если и вернется, то это будет уже совершенно другой город, не имеющий никакого отношения к ней и ее прошлому. Впрочем, все свое прошлое Ингегерд оставила утром у порога дома дочери, в гостиницу она шла уже без него. Оставшийся итог сорока четырем годам ее жизни лежал в нагрудном кармане куртки, и содержал буквально несколько строчек, аккуратно написанных Высшей жрицей Нейратез. Эта бумажка делала Ингегерд вторым человеком на Архипелаге после Нейратез, и третьим — после богов. Кесари никогда не отказывали жрицам в таких скромных просьбах. Нордэне следовало чувствовать огромное счастье — эта честь не свалилась на нее с неба, она вырвала у соперников в борьбе — но никакого счастья не чувствовала. И дело было даже не в Кейси, умевшей, как и ее отец, испоганить любой триумф. Она сама не могла сказать, в чем дело. В отличие от абсолютного большинства северян, Ингегерд не была суеверна. Склонность к рефлексии несколько вдумчивых прочтений «Времени Вьюги» выбили из нее еще в юности. Если слепые пряхи уже спряли нить ее жизни и теперь только ждали момента, чтобы щелкнуть ножницами, не стоило слишком долго печалиться над былыми и будущими ошибками, которые также неизбежны, как восход солнца, приближение Гремящих морей и колокольный звон в конце всего.

«Тридцать минут аудиенции, и я — Наместница», — попыталась отвлечься от мрачных мыслей Ингегерд. «Ради этого стоит сделать вид, что я очень внимательно слушаю венценосный живой труп. А потом сяду в первый же поезд — и на север».

Не то чтобы Ингегерд одобряла план Нейратез по устранению Немексиддэ, но, в конце концов, боги говорили не с Ингегерд и не ей было судить. Жрица считала бывшую наместницу предательницей. Ингегерд полагала ее скорее безвольной куклой в руках калладского мага и шайки южан. Кукла вредила Дэм-Вельде просто самим фактом своего существования, а не из каких-то злых побуждений. Разрабатывай операцию Ингегерд, она, наверное, не стала бы убивать Немексиддэ: сложила бы с себя полномочия — и довольно. Преемственность власти всегда выглядит лучше, чем дворцовый переворот. Теперь, как ни малюй из Немексиддэ предательницу и калладского провокатора, им с Нейратез руки отмыть уже не получится.

Нейратез говорила с богами в Храме над морем, а вот идти вверх по бесконечной лестнице, усеянной осколками, пришлось Ингегерд. Когда она оказалась в кабинете наместницы, та была уже мертва, но сидела за столом как живая. Люди Нейратез деловито перерывали шкафы и ящики, а Ингегерд все не могла отвести взгляда от распахнутых синих глаз, пустых как ночь.

«Боги мои, какая грязь», — подумала Ингегерд тогда. Позже она не могла бы сказать, к чему относилась эта мысль — то ли к выбитым стеклам, то ли к людям с фонарями, выносящим из комнаты ящики с бумагами, то ли к чему-то еще. Ей просто захотелось развернуться и уйти, что она, собственно, и проделала, на прощание от души пнув попавшийся ей под ноги телефонный аппарат. И, уходя, она спиной чувствовала взгляд бывшей наместницы.

Если верить Нейратез, операция прошла идеально. Правда, в ходе идеальной операции куда-то пропала часть бухгалтерии Немексиддэ. Жрица была уверена, что недостающее найдется — надо только более убедительно поговорить с Сигрдрив, которую удалось взять тяжело раненной, но живой. Ингегерд знала Сигрдрив достаточно давно, чтобы понимать: добром та ничего не скажет, а применения достаточно «убедительных аргументов» с пробитым легким, скорее всего, просто не переживет. Охранница осталась в башне, а вот ее напарник все же попытался сбежать. Имлада загнали уже в порту, где он отлично отстреливался, положил пятерых человек и все же поймал свою пулю. У кого-то из отряда Нейратез хватило ума наплевать на приказ «взять живым». Посудину, к которой прорывался Имлад, на всякий случай отправили на дно. Скорее всего, бухгалтерия и маг находились на ней.

Если что Ингегерд и огорчало, так это то, что она так и не увидела трупа Ингмара Зильберга. Не то чтобы ей непременно хотелось насадить его голову на копье и выставить на всеобщее обозрение, просто делалось обидно, что люди, честно дравшиеся за свое неправое дело, за него полегли, а маг мог сбежать. Это было почти невероятно — порт оцепили, да и не переплыл бы Зильберг капризный Предел Зигерлинды на рыбацкой лодочке: ничего крупнее из порта выскользнуть не могло.

«Первыми умирают герои, последними умирают крысы», — Ингегерд вышла на центральную аллею парка и пошла к Дворцовой площади. До аудиенции у кесаря у нее оставался еще целый час, но этот час она с тем же успехом могла поскучать в приемной.

Вокруг гуляло много людей и среди них — особенно много детей. Ингегерд не помнила, когда она в последний раз видела столько ребятишек в одном месте. На Архипелаге двое малышей в семье считались большой редкостью и невероятной удачей, а здесь гувернантки выгуливали даже по трое-четверо воспитанников.

«Они плодятся как кролики, а мы вымираем, как саблезубые кошки. Если у тебя есть мозги, Инги, то думай, кто из нас на самом деле — венец эволюции, а кому пора на свалку истории, к мануфактурам и куртуазной любви», — как-то так лет пятнадцать назад сказала ей еще живая Рагнгерд. Рагнгерд уже давно лежала в земле, а эта простая и незамысловатая правда все не давала Ингегерд покоя. Жгла как огнем.

Нордэна перестала смотреть по сторонам, засунула руки в карманы и быстро пошла к выходу из парка. Впереди маячило синее небо и высокие шпили кесарского дворца. Ветер полоскал черно-белые флаги, солнце сияло, птицы пели. Ингегерд хотелось взять тряпку и стереть всю эту идиллию, как стирают с доски неправильное решение задачи.

«Рагнгерд ошибалась. И спивалась. Ни беса она не могла знать. Я хочу отсюда уехать. Будь оно все неладно…»

— Обернись, — на языке Архипелага приказал смутно знакомый голос.

Ингегерд не боялась ни чужих богов, ни бесов, ни вдруг вернувшихся с того света мертвецов. Она развернулась.

Перед ней стоял человек, которому ходить по земле было не положено. Ингмар Зильберг, окончательно поседевший, отощавший и мало напоминающий живое существо, пристально смотрел на нее из-под дымчатых стекол.

В правой руке он сжимал пистолет. Маленький, почти игрушечный пистолетик системы Тильды Асгерд. Из таких стрелялись гимназисты, сломленные несчастной любовью и двойкой по химии.

«Он не выстрелит», — совершенно спокойно и отстраненно подумала Ингегерд, пока ее рука механически тянулась к кобуре под курткой. Человек, который страдальчески морщился при виде чаек, расклевывающих рыбу, и явственно зеленел при малейшем намеке на кровь, никогда не сумел бы выстрелить почти в упор.

Первый грохот стал для Ингегерд полной неожиданностью. Она только с удивлением поняла, что блузку на груди заливает чем-то теплым и красным, чего здесь быть не должно.

Сбоку пронзительно завизжала девушка.

Грохнуло еще раз.

«Где-то здесь должны быть колокола», — еще успела подумать Ингегерд, глядя, как бледное лицо тускнеет и уплывает в туман. «Обязательно должны быть колокола».

Человек выстрелил раз восемь. Буквально вбил в грудь золотоволосой женщине всю обойму. Магрит захлебнулась криком, попробовала перевести дыхание. Надо было убегать, но ноги не слушались. Она впервые в жизни видела смерть так близко. И это оказалось очень, очень страшно.

На выстрелы со стороны моста уже неслись жандармы. Убийца вел себя странно. Он, чуть ухмыляясь, стоял над распростертым телом, опустив пистолет, и не делал попыток скрыться. Спокойно сдал оружие подбежавшему жандарму. Спокойно дал надеть на себя наручники. Спокойно позволил себя увести. Магрит потрясенно смотрела вслед уходящим. Второй жандарм опустился на тротуар рядом с телом женщины и зачем-то пытался нащупать у нее пульс. Даже со своим незаконченным образованием ветеринара рэдка понимала всю бесполезность этих манипуляций: крови вокруг натекло уже с ведро. Женщина, скорее всего, умерла еще до того, как в нее вколотили остаток обоймы.

Магрит начало трясти.

— Вы видели? Вы видели, что случилось?

«Да весь парк видел!» — хотела крикнуть Магрит, но язык не слушался.

— Да, видела, — только и смогла сипло ответить она. Рэдка не узнавала собственного голоса.

— Пойдемте в участок. Дадите свидетельские показания, ничего страшного в этом нет, — уже мягче проговорил третий жандарм, подошедший последним. Он, как и все остальные, выглядел потрясенным. Каллад-на-Моэрэн был очень спокойной столицей. А тут, в парке, посреди бела дня, на глазах десятков людей какой-то маньяк совершил жестокое убийство…

— Х-хорошо. Только я никогда не давала показаний, я не умею…

— Пойдемте, пойдемте. Да ради всего святого, вызовите уже кто-нибудь врача! Ганс, проверь ее документы.

— Похоже, нордэна…

— Бесы дери, у меня ж дежурство через полчаса заканчивалось…

— Хватит причитать! Медика ищи!

— Что за псих ее застрелил? Рэдец?

Третий жандарм уже уводил Магрит и какую-то благообразную даму в чепчике в сторону моста, так что ответа девушка не услышала.

Она обернулась через плечо, чтобы увидеть суетящихся людей, яркую лужу крови, похожую на брошенный на пол кусок атласа, и падающие на нее белые лепестки.

«Черемуха осыпается», — невпопад подумала рэдка, с трудом переставляя ватные ноги.

Давать свидетельские показания оказалось не так уж и страшно. Магрит даже не пришлось ничего писать, демонстрируя вежливому следователю свою полную безграмотность — мужчина средних лет сам аккуратно записал все с ее слов, а рэдке оставалось только перечитать и поставить подпись. Словоохотливая дама в чепце, которую спрашивали первой, сыпала деталями со сноровкой заправского шпика — неприятного вида субъект сидел там не меньше трех часов, спрятавшись за газетой, и явно кого-то ждал. Да, сразу показался подозрительным. Да, пошел именно за этой женщиной. Да, что-то ей сказал. Нет, языка она не поняла, но женщина, видать, поняла, раз обернулась. Да, по всему выходит, что безумец, как может нормальный человек в упор в женщину столько пуль всадить? Точно, точно ненормальный. И рэдец небось в добавок, развелось этих крововсосов проклятущих!

Магрит таким детальным описанием событий порадовать следователя не могла. Она честно рассказала, как стала засыпать, услышала цокот каблуков, открыла глаза, а потом мужчина догнал женщину, что-то сказал, начал стрелять.

— Вам тоже показалось, что он был не в себе? — мягко уточнил следователь.

— Нет, — подумав, ответила Магрит. — Он… он очень хладнокровно стрелял. Подошел, расстрелял обойму, спокойно сдался. Разве это не странно?

— Странно, госпожа Тальбер. Но мы разберемся. Благодарим вас за сотрудничество.

«Интересно, а если бы Наклз не с правил мне метрику, стали бы ни со мной так вежливо говорить?» — задумалась Магрит, выходя из комнаты. В коридоре ее ждал сюрприз. На стульях, расставленных вдоль стен, помимо нескольких незнакомцев сидели Кейси и Наклз. Вернее, Наклз сидел, а Кейси практически лежала у него на плече, спрятав лицо, и отчетливо всхлипывала.

«Создатель, а их-то зачем сюда притащили?» — поразилась Магрит, и прочитала в распахнувшихся глазах мага тот же вопрос. Она неловко замерла в дверях, гадая, что ей сказать.

— Я… я показания давала, — Наклз относился к той категории людей, перед которыми любое объяснение звучало как оправдание. Магрит самой стало противно от своего виноватого голоса. Не она же сделала так, что какой-то псих начал пальбу в парке именно рядом с ее скамейкой.

— А мы были на опознании, — тихо пояснил маг. Кейси всхлипнула и, наконец, подняла лицо, красное от слез.

— Мама, — только и сказала она, а потом снова заплакала, уткнувшись в плечо мага. Магрит знала, что Наклз крайне брезглив и терпеть не может, когда при нем льют слезы, но на этот раз маг стойко сносил все свалившиеся на него тяготы. Он выглядел скорее удивленным, чем расстроенным, но, как всегда, говорил спокойно и ровно:

— Мы можем идти?

— Да. Госпожа Ингегерд, подумайте еще раз, у вашей матери действительно не было врагов? Пожалуйста, если что-то вспомните, любую мелочь, дайте нам знать.

— Госпоже Ингегерд нужно отдохнуть, — чуть тверже произнес Наклз, вставая. Кейси буквально висела на нем, вцепившись в локоть, и казалась маленькой как ребенок.

— Да, — с запинкой сказала она. — Я вспомню и… и все… и все…

Магрит подхватила Кейси под вторую руку, так чтобы той не приходилось цепляться только за Наклза. Нордэну колотило как в лихорадке.

— Госпожа Ингегерд даст вам знать, если что-то вспомнит, — в голосе Наклза, наконец, прорезалась неприязнь. — Мы уходим.

Мешать им, разумеется, не стали. У полицейского участка они взяли извозчика. Магрит понятия не имела, куда они сейчас поедут и стоит ли ей ехать с ними. Она вопросительно покосилась на Наклза, но маг был слишком занят тем, как бы не дать Кейси споткнуться, чтобы лишний раз глядеть по сторонам.

У дверцы пролетки Магрит становилась, не зная, что делать дальше.

— Садись, — распорядился Наклз. Магрит устроилась на сиденье первой. Рядом опустилась Кейси. Маг, убедившись, что дверцы закрыты, сел рядом с извозчиком и назвал незнакомый Магрит адрес. Судя по тому, как встрепенулась Кейси, ей он о чем-то говорил.

— Наклз… ради всех богов, не туда, — взмолилась нордэна.

Маг на секунду опешил. Рэдка видела, как беспомощно он взглянул на Кейси, потом поджал губы и назвал свой адрес.

Пролетка с мягким шумом тронулась и покатилась по мостовой.

Кейси едва слышно бормотала что-то свое. Рэдке чудились слова «мама» и почему-то «письмо», но вскоре она сообразила, что нордэна, наверное, говорит на своем языке и она, Магрит, никак не может его понимать.

7

Сохранись у Ингмара способность кого-то жалеть, он, наверное, пожалел бы следователя. Интеллигентного вида мужчина в очках битых полчаса пытался выяснить, кто Зильберг таков и зачем он это сделал. Вопреки расхожим байкам о калладской системе правосудия, никакого мощного жандарма с дубинкой за его спиной во время допроса не стояло.

— Вас зовут Вигнанд Мауэр? — в тридцатый раз мягко спросил следователь. Потом со вздохом вопросил то же самое на рэдди. И даже кое-как на ломаном виари.

Зильберг молчал, глядя на пустой лист бумаги, лежащий перед ним на железном столе.

— Вы знали Ингегерд Вейду? Вы знали ее?

«Куда лучше, чем хотел бы», — отрешенно подумал Ингмар, представляя себе снежинки, пляшущие на белом листе. Или, например, черемуху. «Надо же, раз в жизни дал такой точный прогноз. Или не прогноз? Впрочем, уже без разницы».

— Зачем вы стреляли? Перестаньте делать вид, что вы не понимаете морхэнн! Рэдцы его прекрасно понимают…

— Да не рэдец я, — впервые изволил подать голос чистокровный калладец Ингмар. Не следовало превращать его личное дело в повод для массовой облавы в публичных домах и выдворения из столицы рэдских дворников. — Я калладец. — «Да, я ее знал. Да, я хотел ее убить и убил. Нет, я не культист, не сектант и не бывший любовник. Еще обязательные вопросы будут?» — Можно мне выпить воды?

Следователь, до этого безуспешно воевавший с отмалчивающимся убийцей, даже несколько удивился такому результату и быстро кивнул:

— Да, сейчас принесут. Так как вас зовут?

— Ингмар. Дайте мне воды, потом поговорим.

Маг с огромным наслаждением выпил стакан воды, холодной и почти сладкой на вкус. Это, вероятно, было последнее удовольствие, которое осталось ему в жизни — выпрашивать у следователя бокал вина и сигару, в лучших традициях ведомых на расстрел героев он бы постеснялся — и Ингмар сполна воспользовался полученной возможностью. Капсулу, до поры до времени спрятанную за щекой, раскусил только в самом конце.

«Таблетка от морской болезни», которую он все же взял у Немексиддэ при бегстве, оказалась не такой уж и горькой. Маг думал, будет хуже.

Снежинки на белом листке метались все быстрее.

Следователь, видимо, что-то понял, прокричал, но звуки с трудом пробивались через обволакивавшую Ингмара тишину.

«Все равно они бы не поверили. Все равно ничего нельзя изменить и ничему нельзя помочь».

Разыгравшаяся на бумаге вьюга постепенно заносила допросную.

Все, что шло за этой вьюгой, Ингмара больше не касалось. Последний месяц он жил взаймы, и пора было возвращаться.

Маг уронил голову на грудь.

«Все в мире очень просто, и проще всего — мы. Аксиома Тильвара — фикция. Вещь, которой нет. Примитивная попытка загнать в категории слишком простой мир. Причины не порождают следствия, они лежат рядом, на одной плоскости, как следы коньков на льду. И только поэтому иногда пересекаются».

Ингмар не знал, бредит он или только что совершил открытие, способное перевернуть с ног на голову калладскую науку, он только знал, что уже никогда и никому об этом не расскажет.

А потом клубящаяся белая мгла стерла эти вопросы и вместе с ними — весь мир.

8

В гостиной Наклза было так тихо, что Магрит слышала, как тикают часы. Все происходящее казалось ей дурным сном, хотя за окном цвел солнечный день. Кейси сидела в кресле, подобрав под себя ноги, и тоскливо смотрела куда-то в угол. На столике между креслами стыл чай, к которому нордэна даже не притронулась, и стояла большая конфетница. Рэдка бросала вороватые взгляды на шоколад, но о том, чтобы в такой обстановке начать шелестеть фантиками, не могло быть и речи. Что поделать, в напряженных ситуациях ей всегда хотелось есть, а окружающие с завидным постоянством приписывали ее аппетит бесчувственности, так что приходилось держаться. Магрит украдкой покосилась на мага. Наклз с отсутствующим видом стоял у окна, вполоборота к ним, и тоже хранил молчание.

Все оставалось в точно таком же положении, наверное, с час. Магрит начало казаться, что она попала в театр, на сцену, вместо какого-то актера, и ее забыли предупредить, какую роль она играет в спектакле.

«Я так больше не могу», — подумала рэдка и поднялась.

— Наклз, да сделай же ты что-нибудь! — в сердцах сказала она.

— А я не бог, — ровно ответил маг, не оборачиваясь. — Ничего я не могу сделать.

— Кейси, ну поплачь. Ты же плакала!

— Что? — Кейси дернулась, как человек, разбуженный резким звуком. — Прости, что?

— Магрит с чрезвычайной деликатностью пытается намекнуть, что у нас, с ее точки зрения, выходят очень скверные поминки, — довольно холодно пояснил Наклз. — Всем же полагается рыдать? Или нет? Что мне сделать, Магрит? Спеть, станцевать, раздеться, что?!

Магрит редко слышала, чтобы Наклз повышал голос. Она всплеснула руками:

— Нет, ты не понял…

— Определенно, нет. Я не понял. Кейси, давайте я принесу вам успокоительного? Магрит права в том отношении, что вам стоит поплакать или поспать.

Кейси посмотрела на Наклза долгим беспомощным взглядом.

— Я лучше пойду…

— Никуда вы в таком состоянии не пойдете. Во всяком случае, пока не явится госпожа Мондум, — нахмурился маг. — Если позволите, я все же принесу успокоительное…

Кейси неопределенно дернула плечом. Это могло выражать и согласие, и несогласие, и просьбу оставить ее в покое. Наклз скрылся в кухне, послышался стук открываемых ящиков, возня, а потом маг зло саданул створкой и вернулся в гостиную.

— Ума не приложу, куда запропастились таблетки…

«Да ты их в марте пачками глотал», — подумала Магрит, но, конечно, смолчала. Она пристроилась на подлокотник рядом с Кейси и теперь успокаивающе гладила ту по безвольно лежащей руке.

— Я дойду до аптеки и вернусь, — сообщил маг, направляясь в прихожую.

Рука Кейси отчего-то дернулась.

— Хорошо, — неожиданно подала голос нордэна. — Спасибо.

— Совершенно не за что, — ответил маг уже из прихожей. Скорее всего, ему просто хотелось уйти из дома. Магрит его прекрасно понимала.

Рэдка обвела гостиную тревожным взглядом, задержавшись на подножии лестницы. Никакой страшной женщины там вроде бы не было. И вообще, солнечным днем все вовсе не казалось таким уж таинственным и страшным. Это ночью ей чудилось, будто между горящим в прихожей светильником и лестницей может уместиться целое поле, а сейчас она ясно понимала, что здесь никак не больше десяти метров.

Входная дверь тихо клацнула за уходящим магом. Кейси встрепенулась.

— Где у него лежат инструменты? — шепотом спросила она, выждав несколько секунд.

— Инструменты? — вопрос Магрит прекрасно расслышала, но суть его осталась для нее загадкой.

— Молотки, гвозди, отвертки, — Кейси резко поднялась из кресла, словно подброшенная пружиной. Голубые глаза нордэны лихорадочно поблескивали. — Нам нужны инструменты.

— Но…

— Магрит, у меня сегодня умерла мать, — подозрительно спокойным, не своим голосом сказала Кейси. — Он умереть не должен. Просто раздобудь мне эти бесовы инструменты!

Где лежат инструменты, Магрит не знала. Наклз на ее памяти ни разу не забивал гвозди и вообще не делал никакой плотницкой работы. На то, видимо, существовал дворник или кто-то еще, как для уборки существовала приходящая раз в неделю мадам в чепце с непроизносимой фамилией. Впрочем, склад ненужных предметов у мага находился в погребе. Если ящик с инструментами и наличествовал, то быть он мог только там.

Магрит крупно повезло. Нужный ящик — вернее, плотная коробка, видимо, оставшаяся еще от бывших хозяев — нашелся довольно быстро. И никаких чудищ на нее в погребе не напало. Не прошло и пяти минут, как Магрит с добычей вернулась в гостиную. Кейси, бледная и решительная, возилась с ковром у основания лестницы.

— Что ты хочешь сделать? — спросила Магрит, опуская коробку с инструментами на пол.

— Правду узнать, — ответила Кейси, критически оглядывая принесенный набор. Потом она вытащила из коробки что-то вроде клещей и, к ужасу Магрит, принялась довольно быстро и сноровисто подцеплять и выковыривать гвозди, которыми к полу был прибит ковер. — Вот сейчас поглядим, какая она — «невезучая лестница»…

«Наклз нас убьет», — меланхолично подумала Магрит, глядя, как отлетают золоченые шляпки. Ей хотелось проснуться в парке, под черемухой, но только так, чтобы там никто не стрелял.

Кейси быстро расправилась с тремя ступеньками с одной стороны и попыталась приподнять ковер. Не получилось. Нордэна стала выковыривать гвозди и с другой стороны лестницы. Рэдка каждую секунду ждала, что откроется входная дверь, но магу, видимо, не так уж и хотелось возвращаться. Секунды тянулись очень долго.

— Есть, — тихо сказала Кейси. Нордэна покраснела, а взмокшие волосы прилипли ко лбу и вискам. — Магрит, да помоги же ты!

Они попытались завернуть ковровую дорожку в сторону. На этот раз та поддалась легко.

Магрит с тупым удивлением смотрела на нижнюю ступеньку, испещренную множеством неглубоких борозд. Деталям пора было сложиться в картину, но картина отчего-то не выходила.

«Привидения… Царапины под лестницей… Создатель, да что ж это такое?»

Рэдка перевела взгляд на Кейси. Лицо подруги явственно помертвело. Нордэна зачем-то провела рукой по паутине царапин, словно проверяя их реальность, а потом засмеялась, запрокинув растрепанную голову к потолку.

— Я так и знала! Так и знала…

«Что ты знала?» — хотела было спросить Магрит, но решила не спрашивать. Кейси, все еще фыркая от смеха, принялась собирать гвозди, нашарила среди инструментов молоток и приколачивать ковер обратно. Выходило, конечно, неаккуратно, но рэдка сильно сомневалась, что маг обратил бы на это внимание, если бы только не стал специально рассматривать лестницу.

Кейси сгребла лишние гвозди и запихнула их в сумочку.

На крыльце послышались шаги.

— Быстро отнеси инструменты, я его задержу, — в голосе Кейси прозвучало что-то такое, что Магрит не захотелось ни уточнять, ни спорить. Она подхватила коробку и бросилась в погреб, путаясь в складках юбки.

Когда она вернулась, отряхивая платье от пыли, в гостиной происходила почти идиллическая сцена. Кейси полулежала в кресле и измученно улыбалась Наклзу, а маг протягивал ей чашку и мягко что-то втолковывал. По тому, как Кейси смотрела на мага, рэдка поняла, что та его любит. А по тому, как маг смотрел на Кейси, рэдка поняла, что он порядочный и, по всей видимости, добрый человек, который при этом не любит никого. Такое в мире, видимо, тоже случалось. Кейси просто очень не повезло.

— Большое спасибо, мне гораздо лучше, — нордэна мужественно пыталась улыбаться. — Мы пойдем.

— Но Мондум написала, что ее задержали и она будет только после семи…, - начал было возражать Наклз.

— Нет-нет, спасибо, Магрит меня проводит. Спасибо, — Кейси уже поднималась, шурша голубым платьем. — Будет вполне достаточно, если вы пошлете за извозчиком.

Через полчаса Магрит и Кейси снова ехали в пролетке, мягко покачиваясь на сидениях.

Кейси теребила в руках платок и поминутно с преувеличенной тщательностью оправляла складки платья.

— Ты уверена, что он ходит на Болотную?

— Да.

— Ты видела его любовницу хоть раз?

— Нет.

— От него пахло женскими духами, когда он возвращался?

— Нет. И следов помады не было.

— Только пустые листки в конвертах?

— Да.

Кейси замолчала, погрузившись в себя. Магрит была уверена, что остаток пути тишину будет нарушать только шум колес и редкое громыхание на выбоинах, но ошиблась.

— Она тебе оставила инструкции? — резко осведомилась нордэна, когда пролетка уже подкатывала к мосту.

— Она? — в очередной раз за этот безумный день ничегошеньки не поняла Магрит.

— Да, она. Она всегда и всем оставляет инструкции, загадки и деньги! Что она насчет него сказала?

Магрит потребовалось изрядно напрячь ум, чтобы сообразить, что Кейси спрашивает о Дэмонре.

— Она сказала ей написать в… в крайнем случае.

Кейси поджала губы.

— Шифр есть?

— Что-то вроде…

— Напиши ей, как только будешь дома. Я сойду у парка. Нет, не надо меня провожать, я не намерена топиться.

— Но он же сказал…

— Ему наплевать на меня в той же мере, что и на все остальное, но топиться я от этого не пойду. А ты ей напиши, как только будешь дома. Остановите здесь!

9

Яркие южные звезды сияли совсем близко к земле. Дэмонре даже казалось, что, если подняться в горы, до них будет подать рукой, как в детстве. Нордэна, нашедшая вполне комфортное укрытие за тяжелой каменной скамьей, развлекалась тем, что вспоминала знакомые созвездия, поскольку больше делать ей было решительно нечего. В засаде она сидела уже четвертый час. Эфэлская мразь пока так и не изволила явиться.

«Весьма забавно выйдет, если они заночуют в другом месте», — думала она, периодически оглядывая пустую дорожку, ведущую от ворот к крыльцу белой виллы. Выяснить, где живет речистый бастард эфэлского короля, оказалось не так уж сложно. Спустя неделю перемахнуть через кованую решетку нужного особняка — и того легче. Все же Виарэ была страной роскошных дачных домов, а не укрепленных бастионов. Обычно проблему безопасности здесь решали при помощи собак — местная порода отличалась выносливостью, свирепостью и, на взгляд Дэмонры, чрезвычайным уродством — но то ли сам Иргнендвинд, то ли его балерина четвероногих охранников не жаловали. Двуногих же имелось только два, и они имитировали несение службы, раз в час обходя дом. До ворот охранники не доходили, так что нордэна чувствовала себя практически как на курорте, устроившись в тени каменных львов и густых кустов.

Когда стрелка на циферблате ее часов нехотя подползла к пяти, Дэмонра с огорчением поняла, что пора сворачивать деятельность и переносить засаду на другой день. От долгого сидения на земле ныла спина, да и ждать в чужом саду рассвета совершенно не стоило. Видимо, эфэлец ночевал где-то в другом месте. Нордэна поглядела по сторонам и, убедившись, что охранников нет, стала аккуратно пробираться к решетке.

Стук копыт и мягкий шум колес заставили Дэмонру метнуться обратно в тень и там застыть. К воротам медленно подкатил открытый экипаж. Белое декольтированное платье балерины, развалившейся на сидении позади, в ночи казалось почти светящимся. Объект «охоты» нордэны почему-то сидел спереди, рядом с возницей. Масляный фонарь освещал лоснящиеся бока лошадей и тщательно выметенную дорогу. Нордэна почти вжалась в дерево, пристально наблюдая за происходящим.

Эфэлец молча расплатился — в бледном свете мелькнуло злое молодое лицо — сам открыл дверцу и холодно процедил что-то на языке, которого Дэмонра не понимала. Судя по интонации, нечто вроде «Вставай, приехали!» Женщина издала неопределенный звук и отмахнулась. Иргендвинд хлестко сказал что-то еще. Балерина, наконец, сделала попытку приподняться и вылезти из экипажа. Эфэлец, бормоча сквозь зубы, принялся ей помогать. То ли женщине сделалось очень дурно, то ли она просто напилась до положения риз. По злому лицу Иргендвинда Дэмонра предположила второе. Ее, впрочем, все это нисколько не касалось. Чем пьянее была декольтированная красотка, тем меньше нордэна опасалась, что та поднимет тревогу.

Дэмонра нащупала рукоятку пистолета. Экипаж тем временем тронулся и покатил вперед, вниз по пологому склону, туда, где вдалеке горели огоньки Миадэ.

Женщина героически пыталась устроить скандал, но, судя по всему, слишком сильно путалась в словах, чтобы ее поняли. Дэмонра различала отдельные ругательства, которые на многих языках звучали схоже, но суть претензий балерины уловить не могла. Иргендвинд методично огрызался, поминая, в том числе, интернациональную «курву».

И вот тут Дэмонре неожиданно повезло. Вернее, она уяснила, в чем состояла реальная функция охраны на этой вилле. Двое молодчиков, до этого периодически шаставшие вокруг дома, вышли навстречу хозяину, получили на руки ценный груз — груз продолжал невнятно бормотать и периодически взвизгивать — и бережно повели его к крыльцу. Сам Иргендвинд остался у ворот. Дэмонра видела, как он раздраженно извлек из кармана портсигар, с третьего раза сумел зажечь сигарету от зажигалки — у него дрожали руки — и закурил. Охрана, по-видимому, так и осталась в доме. Нордэна осторожно достала пистолет и снова нырнула в густую тень за скамейкой, под охрану мраморных львов. От освещенных окон дома ее отделяло не меньше двадцати метров, так что вокруг было достаточно темно. Только огонек сигареты печально тлел в десятке шагов. Каниан курил, прислонившись спиной к решетке. «Замечательная мишень», — поздравила себя Дэмонра.

Иргендвинд докурил первую сигарету, нервно отбросил, потянулся за второй. Уронил. Раздраженно тряхнул и без того взлохмаченными волосами и пошел к скамейке. Дэмонра напряглась.

Тот, не глядя по сторонам, рухнул на скамью, откинулся на спинку и принялся вертеть колесико зажигалки, невнятно бормоча что-то на своем языке. К моменту, когда эфэлцу удалось извлечь яркий огонек, дуло пистолета Дэмонры уперлось ему точно в затылок.

Зажигалка упала на скамью, а с нее — на землю. Пламя потухло.

— Дернешься — убью, — пообещала Дэмонра на морхэнн.

К ее удивлению, ни дергаться, ни орать эфэлец не стал. Впрочем, дуло пистолета нередко резко вызывало кратковременное повышение интеллекта у тех, на кого оно наставлено. Дэмонра такое по опыту знала.

— Встань. Руки в стороны. Так, чтобы я видела.

Иргендвинд молча сделал, что было сказано, перед этим демонстративно медленно вынув изо рта и выбросив сигарету.

— Молодец, умный мальчик, — прокомментировала Дэмонра в большей степени для себя, чем для него. Спокойствие эфэлца ее несколько нервировало. Она, не опуская пистолета, обошла скамью.

— Шаг вперед.

В заднем кармане брюк у умного мальчика, как и следовало ожидать, обнаружился револьвер, аккуратный и миниатюрный, системы Тильды Асгерд. Дэмонра вспомнила Наклза и мысленно похвалила эфэлца за хороший вкус и отсутствие лишней спеси хотя бы в этом вопросе. Пистолеты системы Рагнвейд были куда совершеннее по техническим характеристикам и стоили дороже, но для обычной жизни модель Асгерд подходила лучше. Нордэна извлекла находку и сунула за пояс. Иргендвинд смолчал и на это.

— Пошел к воротам.

Он дошел до ворот, толкнул створку, вышел на дорогу и замер.

— Давай-давай. Вниз по склону. На пляж, — для придания своим словам дополнительной убедительности, Дэмонра слегка подтолкнула эфэлца пистолетом.

— Мы шеи поломаем, если напрямик пойдем, — впервые изволил подать голос он. Правда, на виари.

— Я тебя свинцом раньше нашпигую, не волнуйся. Вперед.

Эфэлец дернул плечом, но больше возражать не стал. Он шел по склону чуть впереди, медленно и осторожно, стараясь не попасть в ямы и не поскользнуться на камнях. Дэмонра ступала по его следам, держа на прицеле взлохмаченный светло-русый затылок.

В том, что спуск здесь был не самый приятный, эфэлец не соврал. Камни периодически пытались поехать вниз, увлекая за собой идущих. Но в распоряжении нордэны оставалось не больше часа — потом начало бы светать — так что сбавлять темп она не собиралась.

— Иди, бесы тебя дери. Быстрее. А то прямо тут пристрелю.

— Да мне совершенно все равно, где вы меня пристрелите, тут или там, — в сердцах ответил Иргендвинд. Море приближалось. Глухой рокот становился все громче. Им, наверное, оставалось метров двадцать до пустынного пляжа. Чернота вокруг сделалась такой густой, что Дэмонра не могла точно определить, где кончается каменистая земля и начинается вода. Только гнилью пахло все отчетливее.

«В пять утра на пляже не будет ни души. Мы славно поговорим, а потом… а потом я пристрелю его к зеленым бесам. Или отпущу на все четыре стороны, мразь эфэлскую. Лучше, конечно, пристрелить, но все-таки ему двадцать два года. Маленькая крыса — уже крыса, а все-таки мне не хочется убивать человека, которому только двадцать два года. Даже эфэлца. Боги мои, как тошно. Ладно, поглядим, до чего договоримся…»

Светлые волосы плыли в темноте в трех шагах от Дэмонры. С такого расстояния она могла не опасаться, что он попытается напасть, а промахнуться, если бы враг вздумал сбежать, было почти невозможно.

«Ему двадцать два года. Это, бесы, плохо». Нордэна пребывала в самом отвратительном настроении. Мягко говоря, ее поведение не очень хорошо соотносилось с честью мундира, хотя мундир ей больше и не светил. «Я держу на мушке безоружного человека. Я собираюсь пристрелить его за колдовство. Может, я уже допилась, просто не заметила?»

Иргендвинд поскользнулся и, коротко охнув, опрокинулся на спину. Дэмонра остановилась, ожидая, пока он поднимется. Эфэлец не шевелился, только ветер трепал светлые волосы.

— Хорош отдыхать, — буркнула нордэна, чувствуя нарастающее раздражение. — Лежа ты мне нравишься не больше, чем стоя, то есть совсем мало. Поднимайся.

Иргендвинд не реагировал. Все так же безжизненно лежал на камнях, раскинув руки и чуть повернув голову на бок.

Дэмонре полезли в голову всякие глупости о том, что камни вокруг крупные и острые, а височные кости — хрупкие и тонкие. Если парень, падая, приложился виском, дело, определенно, принимало самый скверный оборот.

— Вставай, — громче и злее повторила она.

Ничего.

«Бесы бы драли всех эфэлцев, а этого — особенно изощренно!» Нордэна, сжав зубы, приблизилась. В темноте видно было очень плохо, особенно учитывая темный же костюм эфэлца, но ей казалось, что молодой человек не дышит. Лицо Иргендвинда, полускрытое волосами, тоже оставалось неподвижным. Даже ресницы не дрожали.

Дэмонра, не опуская пистолета, сделала еще один шаг вперед. Вся глупость этого поступка дошла до нее уже после того, как небо и земля стали быстро меняться местами.

Падая, нордэна сделала все возможное, чтобы не выронить пистолет. Но и у Иргендвинда, беззастенчиво дернувшего ее за ногу, имелись вполне определенные планы на оружие. Дэмонра, обдирая спину о камни, катилась вниз, а метнувшийся ей навстречу эфэлец пытался вырвать у нее пистолет. И, надо признать, для своей не слишком внушительной комплекции демонстрировал вполне приличную силу. Нордэна сообразила, что у него такими темпами все получится, а потому свободной рукой вцепилась в Иргендвинда как бес в грешника, увлекая его за собой.

На ее счастье, большого преимущества в весе эфэлец не имел, так что равновесия не удержал. Оба покатились под откос, считая боками мелкие и не очень камни.

Приземление, как и следовало ожидать, вышло жестким. Дэмонра ударилась о какой-то особенно подлый булыжник, да так, что из легких вышибло остатки воздуха. Пока нордэна соображала, на каком она свете и куда делся ее пистолет, Иргендвинд энергично шарил по камням где-то рядом.

«Хитрая мразь», — оценила Дэмонра его старания и вытащила из-за пояса револьвер эфэлца. Наставила на него и щелкнула предохранителем. Практически одновременно раздался такой же щелчок.

— В шахматах это называется «пат», — усмехнулся Иргендвинд, левой рукой утирая текущую откуда-то из-под челки кровь. В правой он сжимал пистолет Дэмонры, и дуло смотрело ей точно в лоб. Нордэна не слишком сильно огорчилась, потому что тоже успела направить револьвер прямо в грудь эфэлцу. При таком расстоянии разница в убойной силе погоды бы не сделала.

— Пат, — сухо подтвердила она, приподнимаясь на локте. Дэмонре случалось бывать в драках, падать с лошади на полном скаку, а один раз даже вылетать из саней за секунду до взрыва, но еще никогда ребра не болели у нее с таким изумительным единодушием.

Эфэлцу, определенно, досталось не меньше. У него был рассечен лоб и скула, а рука сильно дрожала.

Волны с грохотом били по камням совсем близко. В воздухе висела мелкая водяная пыль и запах водорослей. Худшие декорации для героической смерти пришлось бы хорошенько поискать.

«Черно, холодно и бесовски глупо», — думала Дэмонра, глядя на скачущее перед глазами дуло собственного пистолета.

— Будет бесовски глупо сейчас стрелять, — несколько хриплым голосом проговорил Иргендвинд. В чем-то их мысли сходились.

— Глупо, — подтвердила Дэмонра, перейдя, наконец, на виари. Морхэнн был языком победителей, а не неудачников, купившихся на спектакль в исполнении двадцатилетнего сопляка. Правда, нужно признать, сопляка умного и с крепкими нервами. — Опусти пистолет. И я опущу.

— Сперва ты, — усмехнулся Иргендвинд. Мелкие зубки отбивали самую настоящую дробь. «Ему хуже, чем мне», — сообразила Дэмонра. «Храбрится и смеется. А ведь у него что-то с рукой не то».

— Хорошо. Опускаю.

Дэмонра, глядя прямо в холодные «змеиные» глаза, положила револьвер на камни. Ее собственный пистолет с неприятным лязгом лег рядом.

— Хорошо, — процедил Иргендвинд. Дэмонра так и не поняла, что именно ему во всем этом бардаке казалось хорошим. Эфэлец сплюнул кровь, вытянулся и поморщился.

— Вы любезно не сняли пистолет с предохранителя. Значит, вы не так уж хотели меня убивать. Это, конечно, не ограбление. Для похищения маловато народу, да и платить за меня выкуп никто не будет, о чем известно. Будь я прекрасной дамой, предположил бы изнасилование, но уж очень паршивые вы выбрали декорации. В чем смысл вашего предприятия?

— Я не собиралась вас убивать, — смотреть в глаза эфэлца было неприятно, и нордэна перевела взгляд на черное небо. Крупные звезды висели совсем близко. Самое время переходить обратно на «вы» и делать хорошую мину при плохой игре. — То есть, я собиралась, но не хотела. Снимите проклятие, Иргендвинд.

— Что? — непонимающе переспросил эфэлец.

— Проклятие снимите. Вы прокляли моего мужа. Снимите. Он вам ничего не сделал. Даже я вам, по большому счету, ничего не сделала. Ну родились мы в разных государствах. Ну нахамили друг другу самим фактом рождения. Это повод убивать, а не проклинать.

Сначала Дэмонре показалось, что Иргендвинд всхлипнул. Потом она поняла, что тот не плачет, а почти беззвучно покатывается со смеху.

— А что я вас сразу проклял, а не отравил-то? — простонал он.

— Не меня, а мужа моего…

— Ну это, конечно, многое меняет! Вы серьезно меня сюда из-за этого приволокли?

— Ну сюда вы сами докатились!

— До такой жизни, по-видимому, тоже, — эфэлец, бедный, аж задыхался.

— Но вы же что-то бормотали вслед, когда мы отъезжали…

— Тогда идите и складывайте костер, — фыркнул он. — Колдунов же сжигают, а не расстреливают…

— Слушайте, я тоже во всю эту чушь не верю, но про вас плохо говорят! — возмутилась Дэмонра.

— Согласен, повод веский, — кивнул Иргендвинд и попробовал пошевелить правой кистью. Поморщился. Спустил великолепное богохульство с упоминанием Создателя, всех его белокрылых легионов, златокудрых девственниц и прочих полумифических существ. Дэмонра мало понимала в имперской религии, но в похабщине понимала хорошо, а потому широту эрудиции эфэлца и его знаний в некоторых специфических областях оценила.

— Вы правда ждете от меня каких-то объяснений?

— Да.

Эфэлец, видимо, понял, что она не собирается сгорать со стыда и проваливаться сквозь камни — хотя вообще Дэмонре хотелось — вздохнул и сообщил:

— Я просто вас обругал. Не от большого ума, признаю. Вышел покурить, увидел вашу коляску, ну и сорвалось с языка. Можно подумать, вы со мной обошлись любезно.

— Так вы точно не проклинали? — уныло уточнила Дэмонра. Она удивилась не самому факту отсутствия проклятия — это как раз было нормально — сколько тому, что не сообразила этого сразу и наворотила столько глупостей. Чуть не пристрелила двадцатилетнего мальчика из-за вещей, в которые сама не верит. Эти вещи, конечно, прекрасно объясняли болезнь Рейнгольда, но корни зла, увы, следовало искать в более практических вещах. Колдуна-то на тот свет отправить, конечно, быстрее и удобнее, чем консилиум собрать.

— Точно, — Иргендвинд снова фыркнул от смеха. — Как вы себе это вообще представляете? Я, по-вашему, художественно лепил из воска человека, которого видел в первый и последний раз в жизни, и тыкал в полученный шедевр иголками? Резал кошек, кур и девиц? При этом читая молитвы задом наперед? Сидя на черном козле о трех рогах? Или отплясывал голым в полночь на кладбищенской земле? Да у вас, я смотрю, очень оптимистичное представление о том, как проходит жизнь среднестатистического эфэлца.

Дэмонра последовательно представила все перечисленное. Да, на месте эфэлца она тоже бы хохотала во всю мощь легких.

— Слушайте, не знаю, как вас зовут, я разозлился, да, — уже спокойно продолжил Иргендвинд. — Признаю. Я вспылил, хотя, наверное, не следовало — впрочем, обращаться к подданному эфэлской короны на морхэнн — не самое разумное решение. Но что было, то было.

— У вас на лбу не написано, какой короны вы подданный, — буркнула Дэмонра, скорее чтобы возразить хоть как-то. Невысокий зеленоглазый Иргендвинд мало походил на жителя кесарии. Разве что самых западных ее губерний, но выходцы оттуда редко блистали на балах при погонах и балеринах.

— Зато у вас — написано. Это не оскорбление, — быстро добавил эфэлец. Он сел и потер правое запястье. Дэмонра тоже решила, что достаточно валяться на холодных камнях, и кое-как приняла сидячее положение. Ей сделалось нестерпимо стыдно. Даже злости на поганого эфэлца не осталось. Нордэна старалась не смотреть на Иргендвинда.

«Боги мои, я угрожала человеку пистолетом за чернокнижие. Могу представить, что он подумал о Каллад. Вот и доказывай потом, что к востоку от Седой не едят девственниц и не потрошат детишек!»

— Я вас не проклинал. Только обругал, потому что вы здорово вывели меня из себя. Меня нечасто оскорбляют так, чтобы я не мог ответить. Вот и все. И я был не прав. Шлюха не пошла бы стрелять в принца не самого союзного государства, если бы ей показалось, что тот проклял ее мужа. Даже если принц не настоящий.

— И муж — гражданский, — продолжила Дэмонра и тоже расхохоталась. По большей части от нервов. — А вы правда принц?

— Очень мягко выражаясь, ненаследный.

Порыв ветра швырнул ей в лицо тучу мелких брызг. Горизонт уже начинал светлеть. Некоторые вещи, которые были возможны ночью, утром делались невозможны. Утром нельзя сидеть на гальке рядом с бастардом короля Асвельда и вместе с ним умирать от смеха над ночными глупостями. Дэмонра протянула Каниану чистый платок.

На молодом лице промелькнуло что-то непонятное. Иргендвинд извлек из кармана не менее чистый платок, приложил его к рассеченной брови и хмыкнул:

— Ну вот. Белый батистовый платок, в лучших традициях цивилизованного общества. А мне про нордэнов такие страшные байки рассказывали…

— Некромантия? — деловито уточнила Дэмонра. — Вивисекция? Антропомантия на еще живых врагах?

— Даггермар, — усмехнулся эфэлец.

Упомянутое коварное зелье многие до сих пор полагали основным и самым значимым вкладом Архипелага в калладскую культуру. Дэмонре, конечно, было немного обидно за родные пистолеты и апельсины в тепличках, но с гласом народа спорить не приходилось.

Нордэна извлекла из нагрудного кармана полупустую флягу и широким жестом протянула Иргендвинду.

Тот, помедлив, взял и стал осторожно отвинчивать крышку левой рукой. Правая у него несколько опухла. Покончив с этим трудоемким процессом, он приподнял флягу, словно чокаясь, и улыбнулся:

— Ну, будем знакомы. Каниан Иргендвинд. Адъютант господа бога.

Когда он не скалился, улыбка у него выходила даже приятная. Правда, улыбался эфэлец не разжимая губ. Нордэна механически отметила, что ее собеседник, скорее всего, скрытен, и в свою очередь представилась:

— Дэмонра Ингрейна. — «Адъютантом господа бога» она, определенно не являлась, поскольку тот ее не нанимал. В Каллад бога вообще отменили еще лет эдак за триста до ее рождения на свет. Нордэна прикинула политическую обстановку небесных сфер и выделила свое примерное место в заоблачной иерархии. — Помощник коменданта ада по особым поручениям. Правда, я в самоволке. Будем знакомы.

— Будем.

Эфэлец, по-мальчишески запрокинув голову, сделал пару глотков и вернул фляжку Дэмонре. Она тоже приложилась к ней, парой глотков, увы, не ограничившись. Мир сделался менее холодным и отвратительным. Смысла в нем, правда, от этого не прибавилось.

Дэмонра смотрела на двадцатилетнего эфэлца, которого ей следовало всячески презирать и ненавидеть, и от всей души жалела, что веселый и злой мальчишка не родился калладцем. Это было лучшим, что она вообще могла подумать о человеке.

— Судя по вашему внезапно погрустневшему лицу, вы вспомнили о нашем непрофессионализме и отсутствии патриотизма? — усмехнулся Каниан. — Успокойтесь. Ночью такие вещи простительны. И все кошки серы, а враги наповал благородны.

— А утром, как рассветет, значит, можно будет начинать друг друга ненавидеть?

— Зачем? Скорее всего, мы с вами никогда не встретимся при обстоятельствах, когда нам придется друг в друга стрелять. А патриотично ненавидят друг друга на балах пусть другие, мы с вами и так довольно отличились.

Дэмонра прикинула ситуацию, при которой они могли бы оказаться в состоянии войны с Эфэлом. Ситуация представлялась почти фантастической. В одиночку Эфэл не напал бы никогда: королевство можно было прикрыть на карте мелкой монеткой. Даже объединившись с Эйнальдом и Эссой — с которыми Эфэл упоенно грызся всю свою историю — они все равно оставались втрое меньше Каллад по территории, а по количеству военной силы — и вовсе уступали раз в пять-шесть. Даже если прибавить помощь от Аэрдис — большая часть военной мощи которого была направлена на то, чтобы удержать центробежные силы в огромной и многонациональной империи — все равно нападение выглядело бы самоубийственным. Прямая война Каллад и Аэрдис меньше всего была нужна этим двум государствам. Победителя, даже если бы таковой нашелся, тут же разодрали бы в клочья многочисленные крошечные королевства.

Конечно, всегда оставалась вероятность, что сбесившаяся Дэм-Вельда потребует еще хлеба и бодрого марша на запад, но рано или поздно кесари бы отправили богоравных нордэнов куда подальше со всеми их пожеланиями.

Если смотреть на вещи трезво, западная граница Рэды являлась тем самым разумным пределом, где Каллад следовало остановиться и поумерить свои амбиции. Не потому, что дальше не завоевали бы. Завоевать бы еще как завоевали. И Эйнальд, и Эссу, и Эфэл, если потребовалось бы. А вот удержать — вряд ли удержали бы. Борьба только с рэдскими инсургентами стоила казне немалых денег. А пример Аэрдис живо иллюстрировал, что рано или поздно случится со страной, где количество населения на завоеванных территориях превосходит коренное население втрое. Белокрылые в свое время начали чередой блестящих военных побед, а закончили — узаконенным рабством, кастами, концентрационными лагерями и прочими вещами, рядом с которыми даже зверства Темных веков казались счастливым вчерашним днем, а предельно милитаризированный Каллад — славным местом. Из рассказов Наклза выходило, что без голубых глаз, золотых волос и записи о чистой крови в империи лучше было вовсе не появляться на свет. Со взрывом рождаемости на окраинах там боролись весьма изобретательно и жестоко. Но, как подозревала Дэмонра, рано или поздно империя эту битву проиграла бы.

— В таком случае, забудем наши с вами всплески сомнительного патриотизма. Давайте считать, что я вас не обливала игристым, вы меня не оскорбляли, и потом мы взаимно не наставляли один на другого пистолеты.

Каниан хмыкнул:

— Ну, что-то уж давайте оставим в памяти. Знаете, Дэмонра Ингрейна, надеюсь, лет через тридцать, когда мы уже будем умудрены опытом и убелены сединами, мы с вами вспомним эту ночь. И снова как следует посмеемся.

— Надеюсь. Мне, наверное, не следует говорить, что я рада знакомству.

— Ни в коем случае. Это очень непатриотично, а чайки могут нас подслушать и все донести.

Нордэна сунула солидно полегчавшую флягу в карман, пистолет убрала в кобуру и кое-как поднялась. Ребра ныли, она недосчиталась каблука на правом ботинке, а в остальном жить было можно. Каниан рядом отряхивал брюки.

Волна снова ударила о прибрежные камни. Дэмонру обдало брызгами. Следовало поспешить, пока Рейнгольд не проснулся. Хотя ее и так ждал допрос на предмет десятка лишних синяков.

— Не сочтите за дерзость, — вдруг проговорил Каниан. — Что случилось с вашим мужем, если вы предположили такой странный вариант как проклятие?

Скрывать подоплеки своих подвигов смысла не имело. Дэмонра и так прекрасно осознавала, что более глупо выглядеть не будет, даже если скажет, что ей гадалка предсказала казенный дом, дальнюю дорогу и проклятие зеленоглазого недоброжелателя.

— Просто он никогда не болеет, а тут заболел. И дворецкий любезно прожужжал мне все уши о склонности вашего семейства к черной магии.

Иргендвинд поморщился:

— Честное слово, вот уж это чушь. Мои доблестные предки — как и все люди, чьи правнуки сейчас владеют землями и титулами — были убийцами, предателями, иногда даже ворами и с завидной регулярностью — клятвопреступниками. Также у них имелась плохая привычка травить своих врагов и политических оппонентов самыми изощренными способами. Все это доказуемо. Но сумасшедших среди них не попадалось. Великих черных магов, специалистов по инвольтации и прорицателей советую искать среди представителей самый древних и ныне самых бедных родов. Вот там очень кичатся некими запретными знаниями, простым смертным недоступными.

— Разве Иргендвинды не один из самых древних родов Эфэла? — удивилась Дэмонра. Она сама в генеалогии понимала мало, но вот Рейнгольд в таких вопросах ошибаться просто не мог.

Каниан улыбнулся куда-то в темноту, где шумело море.

— Мои родители, конечно, не оценили бы честности моего ответа. Нет. Мы вписаны в Бархатную книгу всего четыреста тридцать лет. И за последний век трижды оказывались на грани того, чтобы вылететь оттуда.

— Вы отказывали королю в кредите? — все, что Дэмонра знала об эфэлцах, сводилось к тому, что они — нация торгашей, где при бедном как церковная мышь короле ошивается огромное количество банкиров.

Каниан задорно рассмеялся:

— Мы еще в этой книге только потому, что никогда и ни в чем коронованным заемщикам не отказывали. Уверен, губернатор усиленно намекал вам, что мы бывали даже слишком безотказны.

Дэмонра хмыкнула. Губернатор и вправду намекал усиленно. Но спрашивать эфэлца в лоб, приходится ли он бастардом королю или об этом просто болтают, было совсем уж чем-то из ряда вон.

— Намекал. Но я еще не в том возрасте, чтобы серьезно относиться к старческой болтовне.

— Разумная позиция. К сожалению, светает. Боюсь, на этом наша с вами чрезвычайно любопытная беседа должна закончиться. Если вас с утра кто-то заметит на пустынном пляже в моем обществе, вам придется попрощаться с репутацией, а мне — с надеждой убраться из этой дыры без очередной дуэли. Если позволите дать вам совет, сводите мужа к врачу. Это иногда помогает, — вполне доброжелательно сказал Иргендвинд на прощание.

— Из уважения к вам не посоветую балерину пристрелить. Но что-то же надо с ней сделать, — улыбнулась Дэмонра в ответ.

— Знаете, у меня на родине очень широкое понимание слова «меценат». В лице Изольды я поддерживаю находящийся в упадке балет.

Дэмонре оставалось только усмехнуться и откланяться.

Они пошли в разные стороны, поскальзываясь на серых камнях. Шагов через десять нордэна обернулась.

Иргендвинд, разумеется, и не думал смотреть ей вслед в лучших традициях сентиментального романа. Он, прихрамывая, шел по самой кромке прибоя, четко выделяясь на фоне светлеющего неба.

Дэмонра отвернулась, ощущая малопонятную, ни к чему конкретно не относящуюся грусть.

А пять часов спустя она разорвала конверт с калладским штемпелем и, пробежав глазами первые строчки письма, уронила его на пол.

«Здравствуй, Дэмонра! — старательными округлыми буквами писала Магрит. — Спасибо за открытки, они чудесные! У нас все хорошо. Погода замечательная. У нас солнечно и ветрено…»

Когда Рейнгольд вошел в комнату, он увидел Дэмонру, сидящую на полу спиной к нему. Плечи нордэны дергались, словно она смеялась, но Зиглинд никогда не отличался оптимизмом. Хохотала Дэмонра обычно в голос, а теперь она молча давилась всхлипами.

Разгадка нашлась в шаге от загадки: на ковре валялось распечатанное письмо.

Дэмонра была не из тех людей, кого следовало прижимать к груди и успокаивать, ничего хорошего из этого бы гарантированно не вышло. Через несколько минут нордэна успокоилась сама. В последний раз шмыгнула носом, утерла красные глаза, поднялась сама и подняла письмо. Рейнгольд молча пронаблюдал, как она дочитывает его, потом тихо спросил:

— Он умер?

«Он» не нуждалось в уточнениях. Рейнгольд хватало ума не ревновать жену к человеку, с которым у той, по большому счету, не имелось ровно ничего общего. Тем более, если этим человеком являлся тридцатисемилетний маг, которому не так уж и долго оставалось ходить по земле. Правда, он испытывал какое-то извращенное любопытство, думая, стала ли бы она так же убиваться над его, Рейнгольда, смертью.

— Нет, — после паузы ответила Дэмонра. — Он не умер.

— Что тогда произошло?

— Ничего.

— Это «ничего» требует твоего присутствия в Каллад?

— Да.

— Я достану билеты.

— Ты самый благородный человек на свете, ты знаешь? — судя по тону, это никак не было комплиментом.

— Я просто знаю, что иначе их достанешь ты, и тогда у нас обоих будут проблемы. Я получил ответ. Спасибо моей сыпи и твоей бдительности, мы можем вернуться.

Глаза нордэны испуганно распахнулись:

— Что? Вернуться? Рэй, что с тобой? Это так опасно?

— Нет, — сказал чистую правду Рейнгольд. Если его подозрения соответствовали действительности, то опасности это не представляло. От этого просто всегда умирали. Но для таких смелых выводов следовало предварительно проконсультироваться со столичными светилами медицины. Мать, к гадалке не ходи, собрала уже целый консилиум.

— Ты можешь взять билеты на сегодня?

— Могу.

— Мы скоро вернемся, я тебе обещаю.

Рейнгольд посмотрел в окно, за которым блестело в солнечных лучах лазурное море. Он почти не сомневался, что видит это в последний раз в жизни, но ни о чем не жалел.

— Конечно, вернемся.

«И будем жить сто лет. И умрем в один день. И над нашими могилами даже зимою будет цвести шиповник. Ты сама-то в это веришь, радость моя?»

10

Дэмонра вихрем влетела в квартиру Зондэр, впустив за собою уличную пыль, паровозную гарь и тревогу. Клацнула дверь, грохнула снесенная тумбочка, упала напольная вешалка, и рыжая нордэна явилась перед обитателями дома во всей своей несколько подпорченной долгим пребыванием на солнце красе.

Зондэр стоически проигнорировала разгром в прихожей и с большим самообладанием поинтересовалась:

— Ты, надеюсь, хорошо доехала?

— Вполне.

— То есть жандармы тебя не преследовали или жандармы, преследовавшие тебя, уже закопаны? — уточнила Мондум. Она всегда предпочитала знать подобные тонкости заранее.

— Я здесь на законных основаниях, — Дэмонра, наконец, перевела дыхание. — Рейнгольд заболел.

— Надеюсь, ничего серьезного?

— Зондэр, как ты думаешь, меня пустили бы назад, если бы там не было ничего серьезного? Разумеется, я не знаю! Почему Магрит отправила письмо от тебя?

— Потому что живет у меня последние три недели. Давай ты сядешь? Ты бурно жестикулируешь рядом с трюмо, доставшимся мне от бабушки.

Дэмонра махнула рукой, едва не задев бесценное зеркало, сбросила туфли и молча прошествовала в гостиную.

— Присядь. Я принесу чаю и пошлю за Кейси.

— Кейси? Она здесь причем?

— Дэм, спокойно. И да, Ингегерд убили, постарайся излить свою радость до момента, как придет Кейси.

Дэмонра сощурила глаза:

— Никакой особенной радости я по этому поводу не испытываю. Не скрою, огорчаться тоже нечему. Но при Кейси я уж как-нибудь сделаю вид, что сочувствую ее потере. И кто же так оригинально облагодетельствовал наш народ?

— Некий калладец, предположительно по имени Вигнанд Майер, которое, опять-таки предположительно, фальшивое.

Зондэр показалась, что, когда она произносила имя убийцы, в глазах Дэмонры мелькнуло удивление.

— И где теперь этот Вигнанд? Еще дает показания или уже висит? Или богоравные потребовали его голову?

— Непременно потребовали бы, но он очень вовремя покончил с собой в допросной. Разумеется, сейчас я делюсь с тобой конфиденциальной информацией, полученной от друга, так что это должно остаться между нами.

— Ну разумеется. На досуге я выпью за райские кущи для этого Вигнанда. Может, Создатель за хорошее поведение при жизни простит ему самоубийство, чем бесы не шутят?

— Дэмонра…

— Будь спокойна, при Кейси у меня хватит ума этого не говорить.

— Странно другое. В то утро — часа за четыре до убийства — мне принесли очень своеобразную посылку. Подожди.

Зондэр исчезла в спальне и вскоре вернулась с кипой бумаг.

— Они лежали в цветочной корзине под розами. Я даже сперва подумала, что на старости лет отхватила себе таинственного поклонника, но ни один мой калладский знакомый не знает нашего языка. А я, в свою очередь, не знаю никакого Ингмара Зильберга.

— Я его знаю, вернее, я его видела. Позволишь взглянуть?

Зондэр пожала плечами и передала Дэмонре всю кипу. Большая часть бумаг все равно представляла собою шифровки. А счета за кильку вряд ли кого-то интересовали.

Дэмонра, пробежав глазами то, что зашифровано не было, поджала губы.

— Да, прими мои соболезнования насчет Немексиддэ. На этот раз совершенно искренние. Я не буду кричать, как это модно, что она была великой женщиной и светочем добра, но она прекрасно справлялась со своими обязанностями, умудряясь попутно оставаться человеком.

— Все в порядке. Так что ты скажешь?

— Скажу, что тебе прислали очень опасный подарок. Этот Зильберг трудился советником Немексиддэ. Он, похоже, вывез лучшую часть бухгалтерии и что-то еще. Я не сильна в этих шифрах, но их можно показать Наклзу. Что с ним, кстати? Я, собственно, примчалась за этим.

— Прекрасно понимаю. Выдохни, все не так страшно. Давай я наведу чаю, а там придут Кейси с Магрит, и мы все спокойно обсудим.

Дэмонра подозрительно сощурилась, но спорить не стала. Она прихлебывала чай, листая бумаги, и хмурилась.

За Кейси послали мальчишку, а Магрит в последнее время и так почти сутками сидела у нее. Их ждали чуть меньше часа.

Зондэр отдала должное стараниям Дэмонры: она действительно принесла вполне правдоподобные и деликатные соболезнования, не сказав о покойной ровно ничего хорошего или плохого. Кейси кивнула и быстро перевела разговор на погоду. Прелюдия на этом закончилась.

— Магрит, ты не могла бы спуститься вниз и спросить лифтера, что происходит? Лифт скрипел половину ночи, пусть он что-нибудь сделает, — как можно более буднично попросила Зондэр.

Поняла Магрит или нет, что ее выставляют из комнаты, знала только Магрит. Тем не менее, рэдка кивнула и вышла.

Когда ее шаги отзвучали, Кейси нарушила тишину:

— Дэмонра, у нас тут проблемы.

— Я поняла.

— Нам кажется… О бесы… Понимаешь, там царапины под лестницей, а я наводила справки, Абигайл Фарессэ — помнишь такую? — она сейчас не живет с мужем в Рэде. Она, наверное, даже не уезжала, а у него пол под лестницей исцарапан, а Магрит видела призрака…

— Итак? — вполне равнодушно уточнила Дэмонра.

— Мы думаем… Бес дери, нет, это я думаю. Я думаю, что Наклз где-то держит Абигайл.

— Замечательно, — неожиданно спокойно заметила Дэмонра. — А ты тоже так думаешь, Зондэр?

— Нет, я думаю, что он ее убил.

Нордэна фыркнула:

— Занимательные гипотезы. И вы только за этим меня вызвали?

— Дэмонра, я понимаю, что он твой друг, но это не дает никому права…

— Зондэр, остынь. Я тоже учила юриспруденцию. Кейси, не вздумай шмыгать носом, все не так уж страшно.

— Не могу понять, что именно кажется тебе таким забавным?

— Ваша игра в детективов.

— Что-о?

— Да ничего. Наклз нигде не держит Фарэссэ и уж точно он ее не убивал. Вообще-то, Фарэссэ убила я. А закопал Гребер, если кому-то интересны радужные детали.

На несколько секунд в гостиной стало тихо.

— Этого быть не может, — выдохнула Кейси.

— Чего не может быть, так это Наклза, убивающего кого-то из соображений ревности, — усмехнулась Дэмонра. — Бесы дери, вы так меня напугали с этим письмом. Я подумала, что что-то и вправду произошло.

Зондэр сверкнула глазами:

— В таком случае, нет, все в полном порядке, у тех, кого такой порядок устраивает.

— Не совсем, — покачала головой Кейси. — Я тогда вообще ничего не понимаю. Магрит говорит…

Дверь открылась. В комнату вернулась рэдка, несколько запыхавшаяся.

— Я сказала насчет лифта, они проверят…

— Магрит, а ты что-то знаешь про Абигайл Фарэссэ? — поинтересовалась Дэмонра.

Та на минутку задумалась, а потом простодушно ответила:

— Ну да. Наклз к ней… ну… вечерами ходит. На Болотную, дом восемь.

— К ней? — мертвым голосом уточнила Дэмонра. — Ты уверена?

— Да. Я однажды видела, как Наклз начал читать письмо и пробормотал что-то вроде «Ну, Аби, это-то зачем?»

— А письмо видела?

Магрит покраснела до ушей.

— Да говори уже! — рявкнула Дэмонра. Зондэр знала нордэну достаточно давно, чтобы понимать: та чудовищно напугана.

— Я обша… я смотрела его пальто. Там нашла письмо. Правда, внутри оно было…

— Магрит!

— Оно пустое. Чистый лист.

Дэмонра поднялась так резко, что едва не перевернула кресло.

— Все, — как-то очень спокойно сказала она.

Магрит шмыгнула носом. Кейси молча заплакала. Зондэр подумала, что ей стоило догадаться раньше.

Человек читал пустые письма из пустых конвертов. Все было даже слишком очевидно.

Глава 4

1

Дэмонра всегда знала, что Наклз, скорее всего, умрет раньше нее. Из среднего срока жизни мага — сорока-сорока пяти лет — в Каллад никто не делал особенного секрета. Когда нордэне было двадцать с небольшим, это казалось ей бесконечно несправедливым. Став старше, Дэмонра осознала, что справедливость — справедливостью, а предъявить обвинение в преднамеренном убийстве лучшего друга имперскому Создателю у нее вряд ли получится. К сожалению, за последующие годы дальше этой мысли в своем смирении перед судьбой она так и не продвинулась. Нордэна знала, что Наклз умрет молодым, и при этом верила, что он будет с ней до самого конца ее земного забега по приключениям. Потому что без Наклза этот забег лишался половины удовольствий и, пожалуй, всей надежды понять его смысл. Такие парадоксальные размышления легко уживались в ее голове, как там вообще уживалось множество противоречащих друг другу идей и концепций. Как истинная нордэна, Дэмонра верила, что скоро зазвонят колокола, история завершена и ничего тут больше не будет, только лед и небо. Это не мешало ей, как истинной калладке, носиться с пистолетом и шашкой по городам и весям во имя вящего блага кесарии в несуществующем и невозможном будущем. Кипучую смесь любви и ненависти к Дэм-Вельде не стоило даже упоминать. Какие чувства Дэмонра испытывала к Каллад, не разобрали бы и бесы, но огромная гордость за кесарию сочеталась с сильнейшим желанием повесить на ближайшем фонаре половину ее верхушки и запустить по этому поводу торжественный салют. Вот с таким сумбуром в голове, мыслях и чувствах она и ехала через густые южные сумерки к родным черно-белым флагам.

Рейнгольд спал, отвернувшись к стене. За окном поезда лениво проплывали редкие огни. Колеса издавали мерный перестук. Из вагона-ресторана доносились голоса и смех. Дэмонра смотрела то в потемневшие окна, то на затылок Рейнгольда, смутно белевший в полумраке. Зажигать лампу нордэна не стала, чтобы свет не мешал Зиглинду спать, и стеклянный плафон тускло поблескивал на столе. Самой Дэмонре не хотелось ни читать, ни спать, ни думать.

За неполные два месяца, проведенные в Виарэ, от Наклза ей пришло ровно одно письмо, если три слова на белом листке заслуживали такого названия. «Не смей возвращаться», — вот и все, что он удосужился ей написать. В ответе Дэмонра, конечно, с большими подробностями рассказала, где она видела Наклза и как высоко ценит его мнение, но отправить письмо не успела: прилетела весточка о «солнечной и ветреной погоде» от Магрит. Дальше Рейнгольд продемонстрировал очередные чудеса выдержки и благородства — после каждого такого чуда Дэмонра чувствовала себя еще хуже, чем до него — и вот они в комфортабельном международном вагоне катили в калладскую столицу, допущенные и прощенные.

Наверное, ехать обратно в кесарию с фальшивой метрикой, в парике и с пистолетом под боком в вагоне третьего класса было бы не так удобно, но это избавило бы нордэну от четырех суток безуспешных попыток разложить по полкам принципиально несовместимые вещи. Требовалось как-то согласовать любовь к Каллад и финансирование врагов Каллад. Симпатию к рэдцам и пальбу по этим самым рэдцам. И девочку Агнешку с мятой ленточкой, и кесаря, который всегда прав. И Наклза, которому нельзя помочь и к которому она мчалась через наступающую ночь, этим вбивая последний гвоздь в крышку гроба их с Рейнгольдом будущей жизни. И Рейнгольда, который ей в этом помог. И многие другие такие же глупости и нелепости, которые складывались в ее, Дэмонры, бестолковую жизнь.

«Какая ни есть, а другой у меня уже не будет», — вывод не то чтобы утешительный или претендующий на оригинальность, но единственно возможный.

В конце концов, почти все события, которые Дэмонра считала важными, произошли случайно и, в большой мере, благодаря ее личной глупости. Она по глупости завалила зачет, из-за которого осталась в столице, когда ее мать и отец укатили на празднество в Рэду, чтобы никогда не вернуться назад. Правда тот факт, что из саней в последний момент вылетела она, а не Мейнард Тальбер, был уже его личной глупостью, к которой Дэмонра имела самое посредственное отношение. Потом она из упрямства, глупости и обиды на весь белый свет со страшным скандалом перевелась в высшее военное училище имени Зигфрида Зигерлейна, не имея ровно никаких склонностей к военному делу. (В нелегкой борьбе с руководством училища ей помогли родственники по отцовской линии, совершенно явно выражавшие надежду, что по окончании обучения она сложит голову каким-нибудь более приличным способом, чем ее мать, и, желательно, поскорее.) По завершении, мягко говоря, сильно ускоренного курса Дэмонра получила лейтенантские погоны и тонкий намек от преподавателей: ее выбор, конечно, заслуживает всяческого уважения, но не осесть ли ей где-нибудь при штабе? Вильгельм Вортигрен, бывший в хороших отношениях с Рагнгерд, предлагал ей должность адъютанта. По большому счету, это была огромная честь. Дэмонра до сих пор радовалась, что тогда у нее хватило гонора и глупости отказаться. Согласись она, наверное, ее жизнь сложилась бы значительно успешнее с точки зрения высшего общества и безо всяких лишних драм. Она никогда бы не ввязалась в «Зимнюю Розу». И никогда не встретила бы Наклза. Хотя последнее, пожалуй, стоило приписать заслугам одного хитрого рэдского революционера с глазами поэта и манерами принца в изгнании.

«Кассиан Крессэ, большая ты сволочь», — почти с нежностью подумала Дэмонра, вспоминая давние дни, пропахшие паровозным дымом и разлукой. В один из тех дней она — двадцатиоднолетняя, встрепанная, несчастная, с гудящей от похмелья головой — сидела на кухне своей рэдской дачи и думала, кому бы этот треклятый дом продать. Гребер, который все никак не мог себе простить, что загулял с симпатичной селянкой именно тогда, когда «враги» взорвали его «барышню», грустно втолковывал новой «молодой барышне», что продавать дом не надо. А потом в дверь деликатно постучали.

Кассиан Крессэ явно принадлежал к той породе мужчин, в которых юные девушки влюбляются сразу и насмерть, попутно совершая массу глупостей. Ореол безвинного страдальца за свободу родины, пушистые кудри и глаза случайно спорхнувшего с фрески Заступника делали свое черное дело. Лет в четырнадцать даже Дэмонра, вообще мало интересовавшаяся противоположным полом, поглядывала вслед трагическому красавцу и сочиняла в голове пламенные письма к кесарю с призывами оставить братский рэдский народ в покое. По счастью, у нее хватило ума ничего подобного не написать.

Виделись они с Кассианом не особенно часто — только летом, когда семья Вальдрезе-Рагнгерд выезжала на дачу в Рэду, в чудесный и тихий уголок, который калладцы именовали «провинцией». Во всем остальном мире его назвали бы деревней. Кассиан — тогда еще двадцатипятилетний и без жестких складок у губ — порою появлялся на дворе, перебрасывался с Рагнгерд какими-то словами и почти сразу уезжал. Изредка, правда, оставался на обед, где держал себя очень скромно и уважительно, почти не поднимая красивых глаз ни на хозяев, ни на, упаси Создатель, их дочку. О том, какие дела могут быть у ее матери с этим хорошо воспитанным молодым человеком, Дэмонра узнала значительно позже, буквально за полгода до смерти Рагнгерд. Но она всегда догадывалась, что через него мать и отец передают рэдцам какую-то помощь. Как выяснилось потом, дэм-вельдские лекарства. А он в порядке личной благодарности иногда сообщал, где будут пускать под откос очередной поезд и кому из губернаторов лучше не выходить на улицу. И у Дэмонры как-то никогда язык не поворачивался назвать его «осведомителем». И ее родители, и Кассиан рисковали, но игра продолжалась. В принципе, весь проект «Зимняя Роза» Дэмонра считала закономерным продолжением той игры.

Потом мать послали «усмирять» Рэду. Что там происходило в действительности, Дэмонра не знала, но была почти уверена, что Кассиан больше никогда не переступит их порога. Права она оказалась только отчасти — при живой Рагнгерд не переступил. А вот спустя полгода после подрыва часовни, когда Дэмонра приехала в Рэду, чтобы забрать из дома нужное и выставить его на продажу, напомнил о себе.

— Я приношу вам свои глубокие соболезнования, — с порога сказал он, не опуская красивых серо-синих глаз.

— Может, они еще и искренние? — фыркнула Дэмонра, которая в те дни вообще слишком много фыркала и слишком мало слушала.

— Вполне искренние, — не изменившись в лице, ответил Кассиан. — Не стану рассказывать вам, что любил ваших родителей, но в неуважении к ним меня упрекнуть будет сложно.

— Уважении? — присвистнула Дэмонра. — И как оно ужилось с карательной операцией?

Глаза Кассиана потемнели:

— Не скрою, трудно ужилось. В утешение вам могу сказать, что ваша мать всегда была безжалостна, но никогда не была жестока.

— «Жестоким можно быть к детям и животным. А к врагам можно быть только безжалостным», — процитировала Дэмонра то, чему учили каждого калладца. — И я не нуждаюсь в ваших утешениях.

Кассиан пожал плечами:

— Как вам угодно. Я только пришел уточнить: мне считать договор с вашей семьей расторгнутым?

Дэмонре захотелось крикнуть, что она сейчас расторгнет этот договор, просто всадив в лоб рэдского красавца пару-тройку пуль, но нордэна как-то сдержалась.

— Вы считаете, вы честно выполнили свои функции как осведомителя? — только и сумела прошипеть она, чувствуя, как подкатывает бешенство. Ее родители могли остаться живы, предупреди Кассиан заранее о готовящемся теракте.

При слове «осведомитель» на красивом лице появилось брезгливое выражение.

— Да, — с неожиданным спокойствием подтвердил Кассиан. — Именно так я и считаю. Кто бы ни подорвал церковь, это сделало не рэдское подполье.

— Да неужели.

— Неужели. Уверяю, рэдцы бы выделили вашей матери фонарь. Мы просто долго искали подходящий…

— Неужто не нашли?

— Не успели. Напоминаю вам, что, помимо вашей матери и отца, а также ряда других титулованных калладцев, в полном составе погиб детский хор, — раздельно и куда менее мягко, чем всегда, произнес Кассиан. — Подорвать два десятка ребятишек в доме Создателя? Кто угодно, но рэдцы так бы не сделали. Не вышло бы с фонарем — мы бы обстреляли карету или даже пустили поезд под откос. Но никогда бы не взорвали церковь и детский хор. Право слово, вы, калладцы, очень самонадеянны, если думаете, что ваши смерти по цене сопоставимы с нашим бессмертием! — отчеканил он.

Пока Кассиан говорил, Дэмонра неотрывно смотрела ему в глаза, и тот взгляда не отводил. Ему стоило или с ходу поверить, или расстрелять ко всем бесам прямо здесь. Нордэна остановилась на первом варианте и, недовольно поджав губы, отодвинулась с порога, пропуская вечернего гостя в дом.

— Пересмотрим договор, — пробурчала она. Кассиан молча проследовал за ней.

За последующий год в опрометчивом решении поверить рэдскому революционеру на слово Дэмонра не раскаялась. Кассиан, пожалуй, даже не являлся революционером в строгом смысле этих слов. Во всяком случае, его убеждения никогда не казались нордэне бреднями либерального или нигилистического толку. Дэмонра скорее воспринимала Кассиана как правильного рэдского патриота, самой неправильной жизнью загнанного в безвыходное положение. Настоящие инсургенты вздернули бы его на первом же суку, разнюхав, как именно он достает контрабандные дэм-вельдские антибиотики и чем за них расплачивается. Кассиан это, конечно, хорошо понимал, для прикрытия содержал партию горластых патриотов — правда, сугубо мирных — и был хитер как лис. В какой-то момент попавшую в струю революционной романтики Дэмонру даже посетила шальная мысль, что она любит этого отважного и по-своему порядочного человека и готова прожить с ним остаток дней, перебираясь с одной конспиративной квартиры на другую. На ее счастье, Кассиан, при всем своем блестящем умении врать, в каких-то вопросах оставался честен. Он прямо сказал, что для него на первом месте есть и будет Рэда, на втором — мать — если верить ему, истинная святая, а на третьем — партийная касса. Дэмонра же — слишком шикарная женщина, чтобы претендовать лишь на утешительное четвертое место. «Шикарная» Дэмонра уважала мировоззрение Кассиана по первому пункту, с натяжкой понимала — по второму, но вот третий был совершенно неприемлем. Так что карьера жены инсургента у нордэны не сложилась, но это вовсе не мешало ей иногда наслаждаться обществом последнего революционного романтика с фейерверком идей, двумя старомодными пистолетами и талантом рассказывать байки.

Обычно услуги, которые Дэмонра оказывала рэдцам, ограничивались поставкой медикаментов детским домам, да консервами, если выдавалась тяжелая зима. В принципе, почти то же самое позволялось делать и официально, но многие лекарства лицензировались. К тому же, в кесарии косо посмотрели бы на человека, отправляющего дорогие антибиотики в Рэду. Истинным калладским патриотам полагалось патронировать калладские детские дома и богадельни. Кассиан же, к его чести, редко выдавал кого-то напрямую, но предупреждал, когда ситуация накалялась. Видимо, не хотелось ему второго «усмирения» Рэды.

Просьбами личного характера он Дэмонру не отягощал, кроме одного случая, произошедшего чуть ли не в самом начале их долгого и приятного знакомства. Стояла поздняя осень, взвод мерз и мок под дождем на самой границе Рэды. Было невыносимо скучно. Поэтому, когда Дэмонра, одним туманным вечером возвращавшаяся на квартиру, увидела подозрительно знакомые глаза у приехавшего в провинциальный театр актера, она испытала желание не придушить поганого шпиона, а расцеловать его в обе щеки. Актер тем же вечером недурственно исполнил пару слезливых романсов, сорвал аплодисменты, отменно пропев, пожалуй, самую народную калладскую песню про уводящие вдаль дороги, и очень натурально изобразил, что сражен красотой местных дам. Едва оставшись с Дэмонрой наедине, он, вопреки традициям, опустил разговоры про куртуазную любовь и даже саму любовь и сразу перешел к делу.

«Нужно провезти почти через всю Рэду — от Клэвре до Враньих Костей — необычный груз», — сообщил Кассиан. — «На себя могу взять все дорожные расходы и сколько скажешь сверху в пределах разумного…» Дэмонра, рассчитывавшая на приятный вечерок, нюхом почуяла, что как-то слишком быстро Кассиан попытался перейти к коммерческой стороне сугубо дружеской услуги, и насторожилась. Попыталась выяснить, что именно нужно везти, но «груз» так и остался «грузом». Правда, крупногабаритным и транспортабельным только целиком. Как истинная нордэна, Дэмонра тут же вспомнила о грузе военного назначения. «Ты же не думаешь, что я повезу ваше оружие или взрывчатку?» — возмутилась она. Нордэна всегда утешала себя мыслью, что именно боевому крылу рэдского подполья не помогает никогда и ни в чем. Кассиан скривил губы: «Я сказал „необычный“ груз. Не думаешь же ты, что взрывчатка — что-то уникальное в моей практике?» Нет, таких глупостей Дэмонра, разумеется, не думала. Но поставила хитрющего революционера перед фактом, что она, пока не узнает природу груза, палец о палец не ударит. Ни ради старой дружбы, ни тем более за деньги. Никакие деньги не стоили того, чтобы быть повешенным на Волчьем поле по обвинению в государственной измене. На прямой вопрос «Что это?» Кассиан замялся. Потом ответил: «Оружие. По классификации Рэссэ-Мадьяр, это оружие». Дэмонра напрягла память, пытаясь сообразить, что же там было в приложении к этому пакту. «Двуногое оружие», — со вздохом уточнил он. Дэмонра, наконец, взяла в толк, что речь идет о перевозке мага. Ей стало, по меньшей мере, тошно от такой затеи. С меньшей охотой она взялась бы перевозить разве что обоз с девками. «Я тебя умоляю. Один раз. Могу тебе поклясться, что Каллад это ничем не угрожает», — продолжал «обработку» Кассиан. Когда рэдец задавался целью, он легко мог изобразить самого несчастного и порядочного человека на свете. «Усыновите меня, пожалуйста!» — так и просили грустные и в высшей мере честные глаза. Нордэна сопротивлялась, насколько ее хватило, а потом выругалась, капитулировала и пошла к начальству, чтобы выхлопотать себе двухнедельный отпуск по семейным обстоятельствам.

«Груз» Дэмонре обещали передать в домике, стоящем на отшибе неприглядного вида деревеньки. Места были мрачные. «Клэвре» обозначалось на карте Кассиана как село, но больше напоминало скромных размеров деревню. Большая часть домов — старых, покосившихся и отличающихся от сараев разве что наличием труб — лежала в распадке между холмами, поросшими лесом. Далеко не все дома выглядели жилыми. Стояла поздняя осень и Дэмонра, привычная к калладской стуже, сразу обратила внимание, что дым шел из труб едва ли у трети всех жилищ. Когда управляемый Гребером экипаж подъезжал к нужному месту, день уже клонился к вечеру, и старинная церковь, венчавшая ближний холм, показалась Дэмонре весьма зловещей. На вершине дальнего холма виднелось странное сооружение, назначения которого нордэна с ходу определить не сумела. Выглядело оно как несколько десятков обгорелых костей разной длины, торчавших из земли. Высоты постройки Дэмонра определить на глаз не могла, но на странно лысой вершине холма выделялась она заметно. «Это капище?» — спросила нордэна Гребера. «Да все капища посносили давно», — охотно пояснил денщик. Он вообще любил, когда Дэмонра расспрашивала его о Рэде, как бы признавая за ним авторитет в данном вопросе. «Что не снесли белокрылые и калладцы, то сами рэдцы еще лет триста назад спалили, когда на ведьм охотились. Капища, барышня, если где и сохранились, так в глухих лесах или под землей. А на холме, скорее всего, раньше поместье стояло. Видите, там кое-где балки сохранились? Сгорело, небось. Сами знаете, тут еще лет десять назад любили богачам красного петуха пустить…» Присмотревшись к диковинной постройке внимательнее, нордэна вынуждена была признать правоту Гребера. Загадочное «капище», скорее всего, раньше представляло собою просторный господский дом. Обугленный скелет прошлого благополучия на фоне закатного неба выглядел особенно символично и зловеще. Нордэна поежилась, задернула шторку и откинулась на сиденье, надеясь как можно скорее получить «груз» и убраться подальше отсюда.

Дом стоял на отшибе, да еще практически спрятавшись за холмом от всей прочей деревни. Полудохлая герань на окне, выбранная Кассианом в качестве условного сигнала «все в порядке», разрешила оставшиеся сомнения нордэны. Дэмонра вышла из закрытого экипажа, кутаясь в плащ от соглядатаев и холода, поднялась по ветхому крыльцу и в меру своих способностей отбарабанила условный стук. Выкрашенная уже порядком облупившейся зеленоватой краской дверь отворилась почти мгновенно. Возникший за ней парень, замотанный в шарф по самые уши, отвесил Дэмонре короткий поклон и отступил к стене, пропуская ее в комнату.

Комната в доме имелась всего одна, но ее разделяла перегородка. По большому счету, дом следовало бы назвать избой. Для этого определения у него имелось все, от низких прокопченных потолков до огромной печки, потрескивающей в углу.

Дэмонре недвусмысленно указали, куда ей следует идти. Во второй половине, отделенной перегородкой, нордэна боковым зрением заметила пожилую женщину, которая, впрочем, так и не вышла поздороваться. А в первой, куда ее провели, стоял стол, два стула — на них сидели «передающие груз», о которых предупреждал Кассиан — и потрескивала печь. На печи, среди перин и подушек, уютно устроились четыре кошки, на полу под ней валялись какие-то мешки. Между мешками и свернутым ковром, на грязном дощатом полу сидел человек со связанными за спиной руками и с мешком же не голове.

Нордэна удивленно смотрела на обещанное Кассианом «двуногое оружие». Все, что Дэмонра знала о своем «грузе», сводилось к тому, что за ним охотится чуть ли не вся имперская разведка в связи с катастрофой на одном из заводов в столице Аэрдис. И еще то, что Кассиан клялся, будто этот человек — не террорист. Его требовалось отвезти во Враньи Кости — болотистую местность по самой западной границе Каллад — и там отдать в приют для умалишенных. Офицеру кесарской армии, особенно с типично нордэнским лицом и еще более типично нордэнским пистолетом, конечно, сделать это было значительно проще, чем рэдцам. У Дэмонры не стали бы спрашивать документы на каждом столбе. Но вот расстрелять и закопать в каком-нибудь безвестном перелеске могли бы за милую душу.

До этого момента ей ни разу не приходило в голову, что мага передадут связанного и с мешком на голове. «Оружие» тем временем чихнуло несколько раз и снова затихло.

— Мне нужно оставить какую-то расписку? — раздраженно поинтересовалась Дэмонра, глядя на двух молодых рэдцев. Мешок на голове конвоируемого ей сразу не понравился. И еще ей не нравилось то, что, очевидно, простуженный человек сидит на холодном полу, когда над ним на печи дрыхнут четыре толстые кошки. Хотя бы подушку и одеяло могли бы ему выделить, если уж не хотели на печку пускать. В избе было не то чтобы очень тепло. Дэмонре для полного счастья только не хватало, чтобы маг в пути умер от пневмонии. — Приемо-сдаточный акт писать будем? — громче и тверже вопросила она.

Один из рэдцев молча покачал головой. Второй извлек из кармана листок бумаги и криво накарябал на рэдди: «Не говори ни с кем при нем. Не описывай местность. Не снимай мешок».

— Если вы думаете, что я потащу его через всю страну с мешком из-под картошки на голове, то вы идиоты, — вслух ответила Дэмонра. — Мне не хочется пойти на каторгу за работорговлю.

Рэдец равнодушно пожал плечами, мол, как знаешь.

Связанный снова тихо чихнул. Кошки зашипели.

Дэмонра поняла, что ей хочется немедленно оказаться как можно дальше от этой избы. Тут даже от стен несло страхом. Ей не нравилось все: замотанные в шарфы по самые глаза рэдцы, мерное поскрипывание из-за перегородки, злые желтые огоньки над печью.

Нордэна сделала вид, что хочет посмотреть в окно и, оказавшись под нужным углом к входной двери, еще раз мельком заглянула за перегородку, отделяющую вторую половину комнаты. Источник мерного скрипа стал понятен: пожилая женщина теперь сидела в кресле-качалке, почти спиной к нордэне. На подлокотнике лежала ее все еще красивая рука с длинными пальцами и безукоризненным маникюром. Обручальное кольцо на левой руке, скорее всего, означало, что женщина — вдова. Для крестьянки у нее были слишком холеные кисти и слишком дорогая качалка, которую крестьянке вообще иметь не полагалось. Дэмонра замешкалась, пытаясь понять, что еще ей не нравится в обитательнице второй комнатки, как вдруг женщина раздраженно пробарабанила пальцами по подлокотнику. Рэдцы сделали из этого свои выводы.

«Уходите сейчас», — написал один из них и выразительно повертел перед носом Дэмонры бумажкой, указывая второй рукой на дверь. Видимо, сомневался в способностях калладки читать на рэдди.

— Может, бутербродов на дорожку выдадите, любезная? — усмехнулась Дэмонра в сторону женщины. Оба рэдца разве что не подпрыгнули и стали делать нордэне знаки, чтобы она замолчала.

— Хорошо, поедем без бутербродов. Счастливо, мадам, счастливо, господа, — неприязненно сказала нордэна и потормошила пленника за плечо. Тот вздрогнул от прикосновения, но не издал ни звука.

— Вставай. Пойдем, — Дэмонра решила, что, с учетом ее крайне скромных познаний в аэрди, правильнее всего будет обращаться к нему на рэдди.

Тот, видимо, ее слова понял и послушно поднялся. Мужчина оказался выше Дэмонры почти на голову. Нордэна аккуратно взяла его за плечо и, не встретив никакого сопротивления, повела к дверям.

— Я сниму с него мешок, как только мы окажемся снаружи. Можете закопаться в подпол, если вас что-то не устраивает, — сухо сказала нордэна на прощание.

Женщина еще раз нервно пробарабанила пальцами по дереву, но человеческого ответа не последовало.

— Маги, чтоб вы знали, видят через любую ткань, кроме бархата, — не удержавшись, поделилась Дэмонра распространенным калладским поверьем. — Но, если в полночь слазить на кладбище и съесть там три комка земли со свежей могилы, можно защититься от колдовства. Действует на месяц.

Если бы кто-то в этот момент сказал Дэмонре, что она совершает поступок, который во многом определит всю ее дальнейшую жизнь, нордэна бы посмеялась. Тем не менее, именно при таких обстоятельствах — поздней осенью, в мрачном доме, под скрип неуместной качалки, чем-то напоминающий скрежет мельничных жерновов — она впервые увидела Наклза.

Хотя познакомились они, конечно, на четыре дня позже.

— Ступеньки, — предупредила мужчину Дэмонра, крепко держа за плечо. Тот стал идти еще осторожнее: он вообще двигался неловко и неуверенно, как будто его плохо держали ноги. Дэмонре оставалось только порадоваться, что высокий пленник был тощ как щепка и, наверное, нордэна даже сумела бы удержать его, вздумай тот упасть. Мужчина аккуратно спустился с рассохшегося крыльца и застыл.

Незаменимый Гребер сидел на козлах экипажа в паре шагов от дома. Смирная кляча — одна из двух, тащивших экипаж — недовольно фыркнула и переступила с ноги на ногу. Дэмонра распахнула дверцу и легонько подтолкнула мага.

— Давай внутрь. Ага, на подножку. Аккуратно, голову наклони. Молодец.

«Двуногое оружие» не оказало никакого сопротивления и на этом этапе. Пленник молча влез в экипаж и забился в дальний угол. Дэмонра села рядом.

— Гребер, поехали. Сильно не гони.

Экипаж тронулся.

Дэмонра скосила глаза на своего странного попутчика. В конце концов, окна были занавешены почти наглухо, и никто бы не увидел его, да и он бы никого, кроме нее, не разглядел. Мешок следовало снять. Нордэна неплохо понимала необходимость убивать врагов, но никогда не понимала необходимости их унижать, тем более безо всякой практической цели. Ей, к счастью, не требовалось мага запугать или выколотить из него какую-то информацию. Только принять в пункте А и передать в пункте Б. Все.

— Я сейчас вас развяжу и свяжу руки спереди. Это будет не так неудобно. Если не будете дергаться, и мешок сниму.

Не дождавшись от пленника никакой реакции, нордэна приступила к выполнению своих обещаний. Она почти не удивилась, увидев на тыльной стороне его ладони синий пятизначный номер. По некоторым оговоркам Кассиана — нордэна, впрочем, сомневалась, что он способен оговариваться без каких-либо далеко идущих целей — Дэмонра догадывалась, что везет имперского мага.

Вообще калладскому офицеру полагалось немедленно его расстрелять, без суда и следствия. Столкнись они в чистом поле, Дэмонра так бы и сделала, но в покачивающемся экипаже все воспринималось не столь однозначно. «За ним гоняется Аэрдис, а не Каллад», — подумала нордэна, глядя на выбитые цифры. Вряд ли этот человек хотел, чтобы его заклеймили, как скотину. Вероятнее всего, ему просто не оставили выбора. В Каллад магам, правда, тоже вели строгий учет, занося их в особый регистр, и все они являлись военнообязанными, но клеймить их в кесарии не догадались. «Он что-то сделал имперцам, а не нам. Вот пусть они его и убивают, если догонят».

Дэмонра стянула с головы пленника мешок, и ее взору предстал самый что ни на есть обычный человек, худощавый и до крайности бледный. В свете зажигалки она разглядела спутавшиеся темно-рыжие волосы, в которых торчали остатки чего-то похожего на сено, многодневную щетину, туго обтянутые кожей скулы и плотную черную повязку на глазах пленника. Бархатную. И смех, и слезы.

«До чего же они его боятся», — удивилась она. Дэмонра знала, что в реальном мире маги совершенно безобидны. А у пленника, конечно, отобрали склянки, с помощью которых он мог бы выбраться во Мглу и что-то там намудрить. Это связанное и явно давно не видевшее еды создание едва ли могло за себя постоять, не говоря уж о том, чтобы представлять какую-то угрозу для вооруженного человека.

Нордэна вздохнула и сняла повязку. Сначала мужчина зажмурился и отвернулся. Дэмонра сообразила, что света он не видел примерно столько же, сколько еды, и быстро погасила зажигалку. В экипаже сделалось почти совсем темно. Только из оставшегося не зашторенным окошка спереди, где виднелась спина Гребера, лился слабый вечерний свет.

— Извини, я не подумала. Я убрала огонь.

Он выждал еще немного, потом все же открыл глаза. Страхи запаковавшей его в мешок компании Дэмонре более понятными не стали. Обычный мужчина с обычными же серыми глазами. Никакого потустороннего холода и прочей сказочной дребедени в них не наблюдалось.

Нордэна ждала, что он произнесет хоть какие-то слова, спросит, куда его везут или что-то еще в этом духе, но мужчина молчал, глядя в одну точку.

— Я не собираюсь вас бить или убивать. Меня не нужно бояться. Со мной можно разговаривать, — раздельно произнесла она на рэдди. Потом, подумав, повторила то же самое на аэрди. Правда, с жутким акцентом и кучей грамматических ошибок. По-хорошему, ее познания в языке империи ограничивались военными терминами, командами да расхожей бранью.

Пленник не реагировал. Он смотрел не на Дэмонру и даже не в окно, а куда-то в стенку экипажа перед собой.

«Да они его чем-то накачали», — наконец, сообразила нордэна, глядя в очень широкие черные зрачки. Дэмонра задрала рукав его куртки и тотчас убедилась в правильности своей догадки: кожа на сгибе локтя представляла собою один сплошной синяк почти фиолетового цвета.

«Трусливые недоумки», — оценила старания Кассиановых коллег Дэмонра.

Вряд ли его обкололи именно наркотиками — для этого он слишком хорошо держался на ногах. Правда, ходил как сомнамбула. Нордэна решила, что мага, скорее всего, напичкали сильным обезболивающим или успокоительным, и несколько расслабилась. Взлохмаченная голова пленника слабо покачивалась в такт движению экипажа. Дэмонра украдкой поглядывала на своего попутчика.

Маг оказался еще молодым мужчиной лет двадцати пяти-тридцати с лицом скорее умным, чем красивым, и светло-серыми, ничего не выражающими глазами. Одежда висела на нем мешком и явно досталась от кого-то другого. Безвольно лежащие на коленях костлявые руки и выбитый на левом запястье синий номер окончательно довершали образ несчастного существа, угодившего между жерновов истории.

— Как вас зовут? — полюбопытствовала Дэмонра. Ее несколько нервировало, что она не знала о своем спутнике ровным счетом ничего.

Маг молчал. То ли не слышал, то ли не понимал, чего от него хотят. Дэмонра зло стиснула зубы. Она подряжалась перевезти опасного преступника, а не забитого вероятностника, которому лет было немногим больше, чем исполнилось бы ее старшему брату, останься он жив. Он даже чем-то походил на Вигнанда, и, наверное, походил бы еще больше, если его побрить, причесать и выдать нормальную одежду.

— Бояться не надо, — зачем-то повторила Дэмонра. Мужчина ее, ясное дело, не боялся. Похоже, он вообще ничего не соображал. — Довезу и сдам куда нужно в лучшем виде. А если не будете дурака валять, то и дрянью никакой пичкать не стану. Приходите в себя.

Пленник молчал и тупо смотрел в одну точку перед собой. Гребер уверенно правил лошадками, и их экипаж катился на восток, громыхая на ухабистых проселочных дорогах Рэды. Осень медленно превращалась в зиму, и из окон можно было видеть, как в седую траву спускаются первые крупные снежинки. Дэмонра, наплевав на советы рэдцев из избушки, раздвигала шторки со своей стороны, когда они ехали вдали от городов и сел. Если бы маг имел желание любоваться пейзажами, он мог бы это делать. Однажды Дэмонре даже показалось, что он метнул в сторону окна быстрый взгляд из-под ресниц, но, когда она обернулась, рэдец по-прежнему безучастно созерцал стенку экипажа перед собой. Дэмонра для верности даже щелкнула пальцами у его виска. Никакой реакции не последовало. Не будь нордэна твердо уверена, что с глазами у мага все в порядке, а зрачки нормально реагируют на свет, она бы сочла его слепым.

Длинную черную крылатку, несколько старомодную, но имеющую право на существование, Дэмонра предусмотрительно раздобыла еще в самом начале их путешествия, помня о том, что связанные руки пленника нужно будет как-то скрыть, если ему придется выходить из экипажа — в экипаже она вообще развязала его на второй день пути. Он спокойно позволил надеть на себя этот осколок моды прошлых веков, пропахший нафталином, и даже не поморщился. Казалось, мага нисколько не беспокоило, что с ним происходит и куда его везут. Он не просил ни есть, ни пить, и вообще не говорил ни слова. Заботы о нем взял на себя Гребер, имевший некоторый опыт в перевозке пленников. Дэмонра предпочитала не знать, где он мог его приобрести, если полжизни служил ее матери. Но даже Гребер, поначалу косившийся на своего «подопечного» с большим подозрением — как и большинство рэдцев, денщик не терпел магию в любых проявлениях — и тот в итоге примирился с фактом, что компанию его барышне составляет безвольная сомнамбула, которая едва ли кого-то убьет, но сама точно сдохнет, если ее забывать кормить.

На четвертую ночь их путешествия собственно и произошло событие, которое Дэмонра была склонна считать их с Наклзом знакомством. Лошадям, да и людям, требовался отдых, погода стояла премерзкая, а слежки нордэна не заметила, так что решила махнуть рукой на осторожность и заночевать в провинциальной гостинице. Она представляла собою неопрятное здание в два этажа, откуда, в случае чего, не составило бы труда удрать через окно. Дэмонра разместилась в дальней комнате на втором этаже, Гребер и маг — в соседней. Магу на ночь связали руки, но не туго, а дежурили они с Гребером по очереди, с одиннадцати до трех и с трех до семи. Еще с вечера на нордэну накатила совершенно одуряющая усталость. Она с трудом доплелась до кровати, положила оружие на тумбочку рядом — может, кто-то и мог спать с тяжеленным автоматическим пистолетом под подушкой, но Дэмонра никогда не видела необходимости в таких самоистязаниях — и провалилась в сон. Денщику полагалось разбудить ее через четыре часа.

Дэмонра проснулась от легкого щелчка, мгновением позже опознанного как снятие пистолета с предохранителя. В полутемной комнате она разглядела рядом с собой фигуру, которая никак не могла быть Гребером хотя бы потому, что Гребер был значительно ниже ростом. В падающем из окна лунном луче блеснул пистолет. Дэмонра даже испугаться не успела — она только осознала, что это конец, и вот сейчас она встретит маму, папу и брата.

Маг выстрелил. Пистолет издал сухой треск.

Осечка.

Дэмонра поняла, что дважды такое чудо не повторится, и метнулась навстречу стреляющему, надеясь по возможности оттянуть родственное свидание.

Щелкнуло еще раз.

Нордэна только тут сообразила, что маг стреляет не в нее, а себе под подбородок, но она уже летела на него.

Так или иначе, снова вышла осечка. Дэмонра практически упала на мага, выворачивая у него из рук пистолет. Учитывая, что он был связан, сильно стараться ей не пришлось.

Маг успел нажать на курок еще раз. Пуля свистнула и врезалась в стену. Пленник с глухим стоном приложился затылком об пол. Дэмонра, оказавшаяся сверху, от души саданула его кулаком в лицо, больше от испуга, чем из каких-то соображений рассудка. Перекатилась, схватила упавший пистолет, отпихнула мага ногой и навела на него оружие, прислонившись к стене. Дверь рядом дрожала под градом ударов. Судя по крикам, внутрь ломился Гребер, но замок заклинило намертво.

Она даже не успела предупредить, что выстрелит, если маг попробует пошевелиться. Дэмонра только поняла, что в полутемной комнате происходит что-то не то. Мужчина упал на бок, сжался в комок и изо всех сил пытался прикрыть связанными руками уши. Он что-то бормотал, но за глухими ударами в дверь слов Дэмонра разобрать не могла.

У нее у самой сердце колотилось где-то в горле, а дуло плясало перед глазами.

Нордэна, не опуская оружия, поднялась, сделала несколько шагов к двери, держась второй рукой за стену — маг все лежал на полу темным пятном и бормотал — и попыталась открыть ее изнутри. С третьего захода замок нехотя щелкнул и в комнату влетел Гребер с канделябром. Выражение лица у него было совершенно дикое, а всклокоченные волосы стояли дыбом.

— М-магик, — только и выдохнул он, пытаясь отпихнуть Дэмонру за себя.

— Мразь! Свинья! Заснул, ублюдок?!

— Б-барышня, кляну…

— Выспался, я тебя спрашиваю, собачий сын?! — проорала Дэмонра, сопровождая каждое слово звонкой затрещиной. Гребер мужественно встречал удары и только старался вытащить нордэну в коридор, не уронив при этом канделябра.

Дэмонра все никак не могла успокоиться. Она прекрасно понимала, что их сейчас слышит вся гостиница, маг все еще лежит на полу, предоставленный сам себе, а бить Гребера уже бесполезно, но это ее совершенно не волновало.

— Б-барышня, магик…

Нордэна буквально заставила себя развернуться и посмотреть, что же так напугало Гребера.

Маг лежал на полу, сжавшись, словно пытался закрыться от чего-то, и монотонным механическим голосом повторял на рэдди:

— Хватит смеяться. Хватит смеяться. Хватит смеяться…

Слова падали с равными интервалами, как будто тиканье часов.

Дэмонра с Гребером переглянулись.

— Свинья. Сбегай вниз, скажи портье, что у нас все в норме, — прошипела она. — Я стреляла в крысу.

— Барышня…

— Бегом!

Наверное, успей Дэмонра выйти в коридор, ей оказалось бы куда сложнее заставить себя снова войти в комнату, но порога она так и не переступила, а потому прилагать героические усилия воли не пришлось. Всего-то и потребовалось, что прикрыть дверь, пройти два шага, освещая путь отобранным у денщика канделябром, и замереть над магом.

Угрожать этому существу расстрелом на месте было бы смешно. Он только что сам совершенно недвусмысленно пытался застрелиться.

— Здесь никто не смеется, — сказала она на рэдди. — Никого кроме нас тут нет. Тише. Тише.

Дэмонра, борясь со страхом, все-таки опустилась на пол рядом с магом, не убирая пистолета, отставила канделябр и с опаской коснулась его плеча.

— Тише.

Маг вздрогнул от прикосновения и резко смолк. Дэмонра осторожно убрала его руки от лица и заметила, что здорово расквасила ему нос. Кровь текла двумя тонкими струйками, но маг, пытаясь закрыться непонятно от чего, размазал ее по всей нижней части лица, так что выглядел он страшновато. В первый момент нордэна даже испугалась, сколько было крови. Она механически полезла в карман за платком.

— Сейчас. Сейчас. Тише.

Последнего она могла бы не добавлять. Маг и без того лежал так тихо, словно дышать перестал.

Дэмонра почему-то испугалась, что лежа он может захлебнуться кровью, и попыталась его усадить. Маг покорно сел, прислонившись спиной к кровати, и наклонил голову вперед.

— Молодец, так и сиди. — Дэмонра сунула ему в руки платок. Ей просто не хотелось видеть столько крови. Она вообще не выносила вида крови в бытовой обстановке. На полу в комнате она казалась нордэне куда страшнее, чем после боя где-нибудь в поле или лесу. Адреналин схлынул, и Дэмонру явственно начало мутить.

Маг, неловко взяв платок, стал вытирать лицо. Дэмонре опять бросилась в глаза все та же клятая татуировка.

«Человека. Как скотину. Сволочи!»

Закончив, маг опустил руки и откинул голову назад. Сделал несколько глубоких вдохов, словно ребенок, собирающийся заплакать, но так и не заплакал, только губы сжал.

— Очень больно? — на рэдди спросила Дэмонра первую глупость, которая пришла в голову. Ей хотелось услышать от мага хоть какие-то слова, уж слишком страшная висела тишина.

Тот дернулся, перевел на нее взгляд, помолчал немного и ровно сказал:

— Нет.

— Я про номер, — поправилась нордэна. Она обрадовалась, что маг понимал рэдди и начал хотя бы односложно отвечать на вопросы, и торопилась развить успех. — На кисти, — уточнила она, когда тот непонимающе взглянул на нее.

— А… нет. В Аэрдис для этого есть множество всяких полезных приспособлений. Не так уж и больно, — холодно и вежливо произнес он. Голос у мага оказался ровный и глуховатый. Впрочем, возможно, он просто слишком долго молчал. — Вы разве не собираетесь расстрелять меня за попытку к бегству? Мне кажется, устав военного времени это предполагает. Я ошибаюсь?

— Ошибаетесь, — буркнула Дэмонра. Нордэне не нравилось, когда незнакомые люди указывали, что ей следует делать. — Погон на вас нет, следовательно, я могу классифицировать вас как гражданское лицо.

— Надо же. Поразительная была бы удача. Но клейма пока не сводят.

В дверь бочком вошел Гребер, все еще бледный. На мага он косился с прежним страхом.

— Барышня, давайте ему все-таки глаза завяжем…

— Помолчи, ты уже свое отгеройствовал. Выспался?

— Барышня, да говорю ж, не спал я. Я услышал, как вы меня из коридора изволили позвать. Вышел из комнаты, а вы стояли на лестнице. Вы мне рукой махнули, чтоб я, мол, за вами шел, ну я и пошел. Спустился — а там темно, только портьер тот спит. Тут мне показалось, что-то по коридору сверху прошуршало, я кинулся назад, забегаю в комнату — магика нет. Бросился к вам — а там дверь заперта.

— Я тебя сколько раз предупреждала, чтоб не смел пить перед дежурством?! Я тебе расчет дам, как вернемся, на конюшню пойдешь работать, понял меня?! Там байки свои травить будешь, пьяница несчастный!

— Да я капли в рот не брал, барышня, это все магик!

— Что?! Еще оправдываться будешь, рожа твоя пьяная?!

Маг, когда разговор пошел на явно повышенных тонах, поморщился. Дэмонра сообразила, что он, скорее всего, понимает и морхэнн.

— Слуга говорит правду, — сообщил он. — Не стоит так кричать.

И вот здесь нордэне второй раз за ночь сделалось страшно. До этого дня она не верила, что маги могут создавать галлюцинации, и тем более — без своих склянок.

Дэмонра взглянула на Гребера. Выглядел тот до крайности несчастным. На заросшем бородой лице прямо-таки читалось желание удрать как можно дальше от проклятого колдуна, создающего голоса из воздуха.

— Пойди прими лекарство от сердца, — хмуро сказала Дэмонра. Ей было не слишком приятно осознавать, что она просто так надавала затрещин человеку. Хуже того, вся эта некрасивая ситуация произошла на глазах иностранца, который теперь, к гадалке не ходи, будет уверен, что в Каллад чуть ли не рабовладельческий строй. — И принеси сюда остатки.

— А магик? — с сомнением протянул Гребер.

— Иди, иди, не бойся.

Дверь за денщиком закрылась. Дэмонра обернулась к магу. Тот безучастно смотрел в потолок.

— Вам удобно на полу? Может быть, сядете на кровать?

Он молча поднялся и устроился на кровати. Нордэна после недолгих колебаний сунула пистолет за пояс и принялась развязывать магу руки.

— Мне остается или завязать вам глаза черной бархатной повязкой, сунуть кляп в рот и самой наесться кладбищенской земли, или попробовать договориться по-людски, — прокомментировала она. — Как вас зовут? Меня зовут Дэмонра…

— И вас не нужно бояться, с вами можно разговаривать и все такое прочее. Да, я это уже слышал. Как меня зовут, значения не имеет. Я могу узнать конечный пункт путешествия или это запрещено?

Вообще, конечно, говорить не стоило, но Дэмонра не видела причин скрывать правду:

— Враньи Кости. Но это только название такое мрачное. Там… больница.

При слове «больница» тот слегка повел плечами, как будто поежился.

— Специализированная, конечно. Но я про нее плохого не слышала.

— Вам виднее.

Нордэна покосилась на мага. Она умела уважать чужие умения, а он явно был профессионалом, если смог безо всяких вспомогательных средств создать отличную галлюцинацию у взрослого и трезвого человека. Чужие фанаберии она тоже уважать умела, большей частью потому, что у нее своих хватало с избытком.

— Я на ваш вопрос ответила. И мне нужно вас как-то называть.

— Зовите меня как хотите, это ненадолго.

— А это уже будет зависеть от вас, — едва сдерживая желание осадить мага, сказала Дэмонра. — Вам так не терпится ускорить развязку?

— Не в моих интересах ее затягивать.

От необходимости все же сказать магу какую-нибудь гадость нордэну избавило появление Гребера, принесшего остатки «лекарства от сердца». За этим эвфемизмом плескалось не что иное, как натуральный рэдский самогон. Дэмонра сделала пару глотков из фляги и протянула магу.

— От нервов.

Маг принюхался, усмехнулся и, к некоторому удивлению Дэмонры, готовой услышать гордый отказ, тоже выпил.

«Не поморщился, — мысленно оценила нордэна. — Точно рэдец». Безнаказанно поглощать достижения рэдской алкогольной промышленности, по твердому убеждению Дэмонры, могли или местные, или калладские военные. Ко второй категории маг не мог принадлежать никак. Хотя было бы весьма удобно иметь такого человека на своей стороне.

— Вы рэдец.

— Да.

— Но работали на Аэрдис.

— Как вы можете видеть, — не без иронии ответил он. Дэмонра обрадовалась, наконец услышав хоть какой-то намек на человеческие чувства в этом ровном голосе.

— Уволились или уволены?

— Сложно сказать. Пожалуй, первое.

— Без хороших рекомендаций?

— Ну, чтобы доволочь меня до психушки, кому-то потребовалось привлечь калладского офицера. Вы сами-то как думаете, с какими я рекомендациями?

На взгляд Дэмонры, ночное происшествие являлось наилучшей из возможных рекомендаций.

— Мне кажется, вы бы нам подошли, — в лоб сказала она, глядя на мага.

— Вам? — не понял тот.

— Каллад, — быстро уточнила нордэна.

Повисла пауза.

— Но вы бы мне не подошли, — наконец, спокойно ответил маг.

— Я?

— Каллад.

— В каком смысле? — сама мысль, что кому-то может не подходить идеальный Каллад, в те годы очень плохо укладывалась у Дэмонры в голове. Ей это казалось таким же нереальным, как рэдские сказки о вурдалаках или обещания губернаторов.

Маг скрестил на груди руки и вполне невозмутимо поинтересовался:

— А на каком языке я, простите, буду говорить с вашими рабами?

Вопрос был задан безо всякого вызова. Дэмонра почувствовала, как ее щеки заливает краска. Маг нанес запрещенный удар. И очень болезненный.

— В Каллад рабства нет! — рявкнула она.

— Тогда минуту назад здесь отличная иллюстрация свободы, равенства и братства пробегала, я так и понял.

— Его зовут Гребер! И я так обычно не делаю, — окончательно смутилась Дэмонра. Не стала бы она рассказывать залетному магу, что он перепугал ее до дрожи в коленках, а означенный Гребер действительно не дурак выпить.

— Какое прелестное «обычно».

Молчать на такое было нельзя. Дэмонра выложила ему почти все, что она думала о своей родине, ее ошеломительных достоинствах и мизерных недостатках, и еще о том, что огрехи каждого конкретного калладца страну не пятнают. Маг слушал молча, полуприкрыв глаза. Будь Дэмонра чуть менее занята своей пламенной речью, она сообразила бы, что на лице собеседника стынет вселенская скука.

— Суммарная честь страны равна результату сложения чести каждого ее жителя, — ровно прокомментировал маг, когда Дэмонра выдохлась. — Но меня ни честь, ни бесчестье Каллад не волнуют. Работать я на вас не буду. Вы сейчас назвали хорошие и правильные истины: свобода, защита интересов народа, прогресс. Все это замечательно, но не вяжется с экспансией Рэды, например. Или с тем, что вы только что избили человека, даже не изволив его выслушать.

— Я уже сказала, это моя вина!

— А экспансия Рэды — тоже ваша личная вина?

— Это необходимость. Не мы, так Аэрдис. Будете отрицать?!

— Не буду. По мне — вы все одинаковы. В конце концов, ваши отношения со слугами — ваше личное дело. Я только указал на логическую нестыковку.

— В Каллад вас бы не заклеймили! — прибегла Дэмонра к аргументу, который казался ей коронным. Куда там.

— Вы считаете, меня так волнует эта метка? Барышня, очнитесь, мне все равно. Она давным-давно не болит. И жжется не больше, чем любой другой знак профессии.

— Каллад лучше Аэрдис!

— Да чем же?

Дэмонра осеклась. Интуитивно очевидные вещи как раз было сложнее всего доказывать.

— Наверное тем, что я с вами до сих пор разговариваю. Белокрылые бы вас расстреляли на месте.

— Так и вам никто не мешает это сделать. Наш спор беспредметен. Вы любите свою родину. Любите ее на здоровье. Я просто отказываюсь на нее работать, вот и все.

— Почему? Вам же грозит попасть в сумасшедший дом.

Маг тяжело вздохнул.

— Он пять минут назад был «специализированной больницей», о которой вы «плохого не слышали». Вы путаетесь в терминологии и не только в ней.

— Да к бесам психушку, с Каллад что не так?!

— Вы настаиваете на ответе?

— Да.

— Сами просили. Извольте. Мне не нравится ваша страна, по ряду причин исторического характера и нескольким частным причинам, которые являются определяющими. Не нравитесь лично вы — пьющая, ругающаяся и стреляющая девочка плохо вписывается в мои представления о прекрасной половине человечества. И всего меньше мне нравится ваша манера вести дела. Дали по морде, дали платок, выпили, закусили, подписали вечный мир? Так что ли?

— Мы не закусывали, — сквозь зубы ответила Дэмонра. — Это все?

— Еще мне не нравятся истины, присягнуть которым можно только смертью, — равнодушно сообщил маг. — Ваш пламенный монолог о благородной борьбе кесарии с аэрдисовскими провокаторами и прочей человеческой сволочью меня не убедил, я такое уже слышал. Правда, в той версии это благородный и всеми объедаемый Аэрдис бился с неполноценными расами за жизненное пространство, но это частности. Каждый выбирает истины по себе. Вам они, надеюсь, нравятся в силу юного возраста, а не строго обязательно в силу глупости. Так что это и у вас пройдет.

— Что?!

— Если ваша страна так хороша и справедлива, как вы об этом сейчас сказали, почему вы сидите здесь, а не танцуете на балу? Молодая девушка с пистолетом и офицерскими погонами — это…, - маг замялся, подбирая слова.

— Что, смешно? Неубедительно? — прошипела разозленная Дэмонра. Может, погоны на ней и смотрелись сомнительно, но стреляла она хорошо.

— Грустно. И подло. И более подло, чем грустно.

— Как вы смеете?

— Смею что? Не разделять ваши идеалы и ценности? Извините, я и не обязан их разделять.

— Ну конечно! В Рэде женщина и рот открыть не может без позволения. Отсталость, знаете ли…

— Знаю. Вот только оставим эмансипацию, — поморщился маг. — Вы трактуете прогресс как право женщин идти на войну. Я бы толковал его как их право быть как можно дальше оттуда. Так или иначе, я вас понял. Ответ — нет.

— Поедете в психушку? Гордо и красиво, да? — зашипела Дэмонра. — Только бы не служить тиранам и захватчикам?

— Вы очень самонадеянны. С чего вы вообще взяли, что ваша страна или вы сами имеете какое-то отношение к моему решению? У меня хватает менее ребяческих причин поступать определенным образом. Впрочем, вы правы в том, что служить Каллад я не намерен.

Дэмонра прошлась по комнате. Ее душила злость, а больше злости — обида. Каким-то шестым чувством она ощущала, что в словах мага есть некая ей недоступная правота. Но человек, очевидно, не ставивший Каллад ни в грош, не мог быть прав по определению.

А еще он каким-то образом ухитрялся быть ближе вытянутой руки и дальше небесной звезды одновременно. Вот с таким Дэмонра никогда не сталкивалась.

— Хорошо. Допустим. А что бы вы сделали, если бы я вас сейчас отпустила на все четыре стороны? — через несколько минут, поостыв, спросила она.

Маг поглядел на нее с некоторым удивлением:

— Я попросил бы вас пойти дальше в вашем человеколюбии и просто меня пристрелить. Мои шансы самостоятельно выбраться отсюда, не угодив обратно в Аэрдис, равны нулю. И смерть в любом случае предпочтительнее жизни в сумасшедшем доме.

— Вы это серьезно?

— А у вас правда таким шутят?

Дэмонра поняла, что еще минута — и она взвоет. Это был невозможный человек. Такого точно следовало пристрелить, чтобы не смущал своими бреднями других — нормальных — людей.

— Я везу вас во Враньи Кости, как и везла! — рявкнула она.

Маг молча пожал плечами и ни в какую дальнейшую полемику вступать не стал.

— И еще я позову Гребера, и он вас свяжет! — выпалила Дэмонра.

— Зовите кого хотите.

Нордэна длинно и разнообразно выругалась, помянув мать рэдца, но угрозы своей так и не осуществила. Маг же, не дождавшись обещанного денщика с веревками, растянулся на кровати и отвернулся лицом к стене. Спал он тревожно, все время ворочался, иногда почти беззвучно что-то бормотал и просыпался едва ли не каждые десять минут. Дэмонра тем временем с остервенением приводила в порядок пистолет. Система Рагнвейд, только входившая в моду, объективно являлась самым передовым достижением калладского оружейного дела. Эти дальнобойные, точные и надежные пистолеты — правда, излишне тяжелые и длинные — очень редко давали осечки. А уж две осечки подряд — это было что-то из категории дурного анекдота. В конце концов, Дэмонра решила, что маг просто по глупости не снял пистолет с предохранителя, а, напротив, поставил на него перед своей гордой попыткой застрелиться. Несостоявшийся самоубийца все метался в постели и периодически резко открывал глаза. Часа через полтора нордэне это смертельно надоело.

— Я бы дала вам снотворного, но у меня его нет. Если хотите, допейте «лекарство от сердца». А звать вас я буду Рыжиком.

Маг усмехнулся, но флягу Гребера честно осушил в несколько глотков. Потом свернулся калачиком и все же заснул. На рассвете они поехали дальше, уплатив хозяину гостиницы за попорченные пулей обои.

«Он не может быть прав», — думала Дэмонра, искоса поглядывая на попутчика. «Их, рэдцев, сотни тысяч, а нас — миллионы. Перед сотнями тысяч миллионы всегда правы. Если я вообще думаю над его словами, значит, я недостаточно люблю Каллад, вот и все».

Она промучилась со своими сомнениями не меньше полусуток, прежде чем сдалась и буркнула магу, с момента их прошлой беседы хранившему упорное молчание:

— Вы можете что угодно думать обо мне, но не смейте плохо думать о моей стране.

Тот покосился на нее и как обычно без малейшего вызова сообщил:

— Да я вообще могу думать что угодно и о чем угодно. Вот это совсем не в вашей компетенции, юная госпожа.

— Твою мать, — почти жалобно произнесла Дэмонра. Обычно за такую демонстрацию интеллектуального превосходства можно было получить в зубы, ну не бить же человека, который только и думал, как бы ему застрелиться.

— Да успокойтесь вы. О вашей стране я вообще не думаю.

— Это хорошо. Потому что Каллад не заслужива…

— Пока вы не открываете рот и не начинаете проповедовать. В эти моменты я начинаю думать очень плохо. Не о вас, о стране. У вас так сильна пропаганда?

— Про-па…. Что у нас сильно?

— Неважно. В любом случае, вас извиняет возраст.

— Оставьте в покое мой возраст! Он вас не касается.

— Оставьте в покое мои мысли. По той же самой причине, — ровно попросил маг.

Дэмонра уже хотела огрызнуться, но вдруг сообразила, что тот не ставит своей целью ее оскорбить. По большому счету, он с ней, наверное, даже не пикировался. Отсутствие всякого вызова в словах собеседника подействовало на нордэну успокаивающе.

— Мне кажется очень жестоким посадить в сумасшедший дом нормального человека, — после паузы произнесла она, скорее размышляя вслух, чем с какой-то еще целью.

— С вашей стороны очень любезно считать меня нормальным человеком.

— Не придирайтесь к словам. Вы уже целый день не пытаетесь укусить собственную тень и говорите вполне разумные, хотя мне лично и неприятные, вещи. В Каллад вас бы считали нормальным.

Маг тяжело вздохнул. Видимо, ему смертельно надоела лезущая с вопросами попутчица.

— Почему вас беспокоит моя судьба? Вы же знали, кого и куда будете везти.

— Я не думала, что мне передадут человека с мешком на голове, обколотого успокоительным и еле передвигающего ноги, — честно сказала Дэмонра.

— И без жирной надписи «враг» на лбу. Создатель, барышня, да какой бес вас в армию-то понес? — неожиданно зло спросил маг. Вряд ли он злился именно на Дэмонру, но вопрос задал очень резким тоном. — Не огрызайтесь, что надо защищать родину, сам понимаю. Но почему именно вам? Мальчишки в Каллад резко закончились? Или все они дружно у плиты стоят? Нет? Тогда вам что, в детстве вместо кукол солдатиков покупали?! Вы привыкли играть в войну?

Маг даже представить себе не мог, как четко он попал в цель. Не то чтобы ей не покупали кукол, но мамины пистолеты Дэмонре всегда нравились больше. И разочарованный взгляд отца, однажды это заметившего, ей тоже хорошо помнился. Наверное, не погибни ее родители, они сейчас были бы в отвратительных отношениях. Мертвыми их любить оказалось куда проще чем живыми.

— Мне покупали куклы, — тихо ответила Дэмонра. — Но я их вечно ломала.

Маг неловко потер виски и переносицу связанными руками. Наверное, у него болела голова.

— Ну так играйте в свою войну. Вы на войне, вы просто везете груз. Я даже не человек по вашим меркам. Если хотите устроить допрос, как на войне — устраивайте допрос, а не задушевную беседу. Не надо со мной разговаривать, не надо меня вербовать. Просто не надо, и все.

— Жить совсем не хотите?

— Не особенно.

— Я вот тоже.

Дэмонра откинулась на сиденье, закрыла глаза, чтобы не расплакаться, и зачем-то рассказала магу самую простую и незамысловатую правду. Про маму и папу, которых взорвали в Рэде, про брата и дуэль, про то, что ее тоже неудачно пытались убить, и тогда погиб хороший человек, и еще про то, что она перестала представлять свое место в жизни. А погоны на плечах давали ей совершенно определенное место в этом сумасшедшем, вставшем с ног на голову мире. Может, не самое лучшее, но все-таки определенное. За него можно было удержаться.

Она говорила долго, наверное, не меньше четверти часа, пока горло не начало саднить. Голос, в начале тирады подозрительно звеневший, к концу дрожал уже совершенно явно. Дэмонра сама не поняла, как она смогла рассказать незнакомому и неприятному человеку вещи, которые даже Зондэр не рассказывала, а тем более сознаться в своем паническом страхе перед туманным будущим и одиночеством.

— Вот только в отличие от вас, мне еще и умирать страшно, — закончила она и все-таки отвернулась к окну, чтобы не показывать магу заплаканного лица. Впрочем, вряд ли он разглядел бы слезы в царящем полумраке.

— Умирать вообще страшно. Мне тоже, — ответил он после долгой паузы. — Вы, значит, сирота?

— Да. То есть тетушек с дядюшками у меня навалом, но они как раз вполне определенно ждут от меня скорейшей героической смерти…

— Вам стоит сделать все возможное, чтобы их разочаровать, прожить сто счастливых лет и мирно умереть в своей постели.

Идея звучала хорошо. Дэмонре она до этого дня в голову почему-то не приходила.

— А у вас кто-нибудь есть? — спросила она и тут же испугалась, что сделала глупость, и только начавший говорить по-человечески маг снова замкнется. Но ей повезло. Тот тихо фыркнул:

— Моя героическая смерть их вполне устроила, так что можно сказать, я тоже один. Сиротой в моем возрасте уже как-то не назовешься.

«Я везу этого человека в сумасшедший дом. Да с тем же успехом туда можно посадить меня, моих тетушек и даже канцлера…» Дэмонре стало почти страшно при этой мысли. Она перевела взгляд в окно. Крупные снежинки по-прежнему пытались забиться в седую траву, как будто хотели спрятаться там от низких, таких же седых небес. В Рэде осень еще как-то отбивалась, а вот в Каллад, к гадалке не ходи, уже мели метели. Там мели метели, горели фонари и пахло миндальным печеньем.

«Каллад — огромная страна. Необъятная. От вечных льдов северных морей и Белой Мглы она тянется до мест, где летом можно купаться и где вызревает даже вишня. Спрятать в такой стране одного-единственного человека — это даже не как иголку в стоге сена. Его не найдут. Никогда…»

— Поедем в Каллад. Нет, я вас не вербую. Просто я не повезу вас во Враньи Кости — это преступление. Я придумаю, как спрятать вас в кесарии.

— А я за это буду на вас работать?

— Нет! Мне вообще ничего не нужно от вас. Просто я…

— Просто вы юная барышня и жизни не знаете. Да найдут меня в вашем любезном Каллад, если захотят.

— Ну а что мне сделать?! Дать вам сейчас пистолет, приказать Греберу остановиться и позволить вам застрелиться в чистом поле? Мне это надо сделать? Вы сами-то этого хотите?!

Дэмонра сообразила, что маг колеблется. Она видела, как тот сжал губы, сцепил руки на коленях и нахмурился. Конечно, он не хотел умирать. Никто бы не хотел умирать в рэдских полях за три дня до исхода осени.

Нордэна истово взмолилась своим богам, чтобы у нее получилось, и немедленно прочитала еще одну познавательную лекцию о Каллад. На этот раз там не фигурировала ни справедливость, ни военная мощь, ни защита интересов народа, ни вообще ничего столь же высокого и непреложного. Если маг считал, что таким истинам присягают только смертью, следовало рассказать о каких-нибудь других истинах. И Дэмонра рассказывала, как у них встречают зиму, и почему двадцать седьмого ноября по всему бескрайнему Каллад на окна выставляют свечки и лучины, и как определить, что надвигается вьюга, и как веселится детвора, слетая на санках с высоченных ледяных горок, и как пахнет миндальное печенье в канун Красной ночки.

Она с облегчением заметила, что к концу ее рассказа на губах мага появилась тихая усталая улыбка.

— Такой Каллад вам больше нравится? — спросила Дэмонра.

— Такой Каллад вам больше нравится, — мягко возразил он. — Никогда бы не подумал, что вся ваша страна зажигает свечи по безродному мойщику паровозов рэдско-виарского происхождения…

— Он же наш бог! — довольно сказала Дэмонра. — В его честь отлили шестнадцатый колокол и повесили над морем, между прочим. Я была тогда очень маленькая, но какие-то отрывки помню… Стоял очень ветреный день, все жутко замерзли, я пряталась у папы в шубе и смотрела, как в солнечных лучах блестел этот колокол. Он меньше других, такой бронзовый, но очень гулкий…

— Вы можете обещать, что меня не заставят работать «цетником»? — подозрительно спокойным голосом спросил маг, оборвав ее. Знай нордэна жизнь чуть лучше, она догадалась бы, что человек боится выдать какую-то затаенную надежду. Тогда она просто решила, что у мага сдают нервы.

— Кто это? Особисты? Отдел «Цет»?

— Да.

— У нас они называются «Вету».

— Мне все равно, как это называется. Я не хочу иметь к ним отношения. Вы можете мне это твердо обещать?

Дэмонра задумалась. Она не являлась птицей достаточно высокого полета, чтобы разбрасываться такого рода обещаниями. Уже тогда нордэна интуитивно понимала, что законы реальности по просьбе мелкой аристократочки, каких набралось бы на четверть столицы, сбоя не дадут. А в Седьмом отделении — вотчине магов — она и вовсе была никем.

— Я обещаю вас застрелить, если вам не оставят другого выбора, — с запинкой произнесла Дэмонра. Это, определенно, не звучало как лучшая в мире гарантия, но мага она каким-то удивительным образом устроила.

— Вот и славно. Меня все устраивает. Но как вы объяснитесь со своими нанимателями?

«Я ему шею при встрече сверну, вот как я с ним объяснюсь», — подумала Дэмонра, и промолчала.

— Что вам необходимо обо мне знать?

Это холодное «необходимо» не оставляло возможности задавать вопросов из любопытства. Дэмонра минут десять думала, что же ей действительно следует знать о человеке, которого она готова не самым законным путем протащить в свою родную страну. Особенно учитывая тот факт, что человек мог каким-то образом выходить во Мглу и мудрить там без склянок. За окном плыл далекий перелесок, черный и зловещий. В серой пустоте кружились птицы. Колеса скрипели, а в приоткрытое окно пробирался предзимний холод. Нордэна задернула шторку и тихо спросила:

— Вы из «Цет»?

— Да, — почти сразу ответил маг.

«Хуже не бывает» в данном случае являлось не художественным преувеличением, а вполне честной характеристикой ситуации. В принципе, никаких дальнейших вопросов можно было не задавать. Если бы Дэмонру поймали за попыткой провезти в Каллад имперского «цетника», ее ждала бы прогулка до Волчьего поля, с лишением титула и передачей государству всего имущества. Имущество Дэм-Вельда, конечно, отстояла бы, да и тетушки потерю такой племянницы легко пережили бы, но вот виселица всегда казалась Дэмонре омерзительным финалом.

— Вы террорист?

— Это вопрос моих убеждений или профиля деятельности? — отвратительно спокойно и вежливо уточнил маг.

Дэмонре сделалось совсем тошно.

— Убеждений.

— Тогда ответ «нет». Еще что-нибудь?

«Я дура, законченная дура, обчитавшаяся гуманистических романов, вот что!» — обреченно подумала нордэна, и совершила самую блистательную глупость в своей жизни:

— Ничего. Это не мое дело, — твердо сказала она, глядя магу в глаза и еще не зная, что таким образом за бесценок приобретает самую дорогую в ее жизни дружбу.

Десять с лишним лет спустя, возвращаясь из земного рая в продуваемый всеми ветрами город, Дэмонра поняла, что пришла пора расплачиваться и за этот подарок.

2

Все, что происходило с Рейнгольдом в течение последней недели, могло бы с легкостью сойти за дурной сон. Пустые глаза Дэмонры в поезде сменили испуганные глаза матери, зачем-то встречавшей его на перроне. Что гложет нордэну, он понимал. Но Рейнгольд никак не мог взять в толк, с чего бы так переволноваться матери — он же ничего ей не рассказывал, только обмолвился в письме о сыпи. А она примчалась встречать их прямо на вокзал — хотя, мягко говоря, не была в восторге от Дэмонры и предпочитала с ней без необходимости не пересекаться — и буквально потащила его к карете, едва он сошел с поезда. Нордэна успела поздороваться да удивленно сообщить им вслед, что она сама позаботиться о багаже. Дальше последовала поездка по городу в напряженном молчании. Мать не спрашивала ни про их жизнь в Виарэ, ни про планы на будущее, ни про письма от Освальда. Рейнгольд сперва решил, что его виарский врач мог нарушить медицинскую тайну, но потом сообразил, что ходил к нему под фальшивой фамилией, а доктору вряд ли было настолько нечего делать, чтобы он бросился выяснять настоящее имя клиента и разыскивать его родственников в другой стране. Тем более, в разгар сезона. Нет, подобное предположение выглядело как явная глупость. Однако беспокойство матери от этих умных рассуждений понятнее не стало. В течение дороги она даже пару раз промокала глаза платком, но Рейнгольд, в суматохе оставивший очки то ли в вагоне, то ли у Дэмонры, не видел, плакала она или нет. Мертвой тишины ему хватило. Если бы догадки виарского медика подтвердились, матери нашлось бы над чем поплакать, но, по идее, знать о них она не могла. Рейнгольд в пути попытался выяснить, откуда такая трагедия, но так ничего и не добился, кроме обещания показать его лучшим светилам медицины, уже ждущим в доме.

Светила медицины сияли не меньше часа. Рейнгольд с детства не любил врачей и совсем уж не выносил, когда те собирались в количестве больше двух на комнату. «Консилиум» соответствовал худшим ожиданиям Зиглинда. Пятеро мужчин, различить которых он мог только по цвету галстуков, слушали его какими-то трубками, кололи иголками, трижды мерили давление и вдумчиво рассматривали сыпь, выглядевшую уже далеко не столь безобидно, как в первые дни. При этом светила переговаривались на языке, опознать в котором морхэнн оказалось не так уж легко, поскольку каждое второе слово или было позаимствовано из нордэнского, или содержало не меньше двадцати букв. В конце концов, Рейнгольд сдался и перестал пытаться поймать нить беседы светил. Здравый смысл подсказывал ему, что большого толку от их слов все равно не будет.

И действительно, через час четыре светила ушли сиять куда-то еще, а пятый — «зеленый галстук», как окрестил его про себя Рейнгольд — торжественно прокашлялся и самым добрым голосом предложил Зиглинду выпить чего-нибудь от нервов. Рейнгольд с некоторым раздражением заметил, что он не барышня и к истерикам не склонен, а потом, проверив, заперта ли дверь, в лоб спросил светило, проказа это или нет.

После ответа «по всей вероятности, да, но всегда остается надежда» никакой надежды, конечно, не осталось. Зиглинд опустился на стул, чувствуя, как мир уплывает куда-то в сторону, и заставил себя держать голову ровно. Не хватало только и впрямь разрыдаться как девица.

Врач тем временем прочитал вполне жизнеутверждающую лекцию о том, что при текущем уровне медицины и не такое можно вылечить. Рейнгольду только хотелось спросить, как при текущем уровне медицины такое вообще можно было подцепить, но он молчал. Происходило что-то невероятное, как в каком-то дурном сне. Ему отчаянно хотелось проснуться. На полу плавали нечеткие желтые пятна солнечного света, которые периодически перекрывала тень ходящего туда-сюда доктора.

«Зеленый галстук» все витийствовал о надежде. Рейнгольд судорожно собирал остатки воли:

— Я не общался с прокаженными. Это невозможно не заметить. Я читал, она передается только при контакте, причем когда уже выступили струпья. Вы понимаете, такое невозможно не заметить.

— При вашем зрении…

— Да при любом зрении! Вы когда сами в последний раз прокаженного видели?

— Д-давно, — подозрительно быстро ответил доктор. Что-то в этом ответе Рейнгольда насторожило, но случаи из медицинской практики светила его сейчас интересовали в последнюю очередь. — Пока рано делать выводы…

Зиглинд прислушался. Слух, в отличие от зрения, у него был отличный, так что тихое дыхание под дверью он уловил. Скорее всего, там стояла мать.

— Ваши свети… ваши коллеги, надеюсь, в курсе, что такое «врачебная тайна»? Затаскать их по судам я успею в любом случае. — Он с трудом поднялся со стула и, не таясь, пошел к дверям. Зиглинда, конечно, и мысли не имел распахивать их и ставить мать или кого-то еще в глупое положение перед светилом в зеленом галстуке, но в лишних слушателях он не нуждался. За дверью прошуршало и затихло. Рейнгольд вернулся в кресло и прикрыл глаза.

— Сколько мне осталось жить?

— Видите ли, пока мы не уверены…

— Сколько? — Рейнгольд сам не узнавал своего голоса, так чуждо он звучал. Врач молчал, наверняка, с приличествующей моменту скорбной миной, и Зиглинду чуть ли не впервые в жизни захотелось ударить человека, который ему ничего не сделал. Разве что все никак не мог собраться и зачитать приговор. — Да сколько, я вас спрашиваю?!

— Сложно сказать…

— Если бы это было легко сказать, моей матери не пришлось бы собирать тут с пяток…. с пяток светил, — процедил Рейнгольд. — Сколько?

— Ну, учитывая результаты первичного обследования… Значительно лучше для начала сдать некоторые анализы…

— Не держите меня за идиота, — уже тише сказал Зиглинд, пытаясь взять себя в руки. — Просто ответьте, в обморок не упаду.

— У вас… теоретически, понимаете? Пока не будет результатов анализов, все это чистая теория, мессир Зиглинд — теоретически… у вас довольно необычная форма проказы. Крайне редкая и…

— Договаривайте.

— Возможно, вовсе не заразная.

— Хорошо. Я о таком не слышал, но врач здесь вы. Допустим, так. Сколько я с ней проживу?

— Видите ли, если бы не контакт с некоторым специфическим, я бы даже сказал — экзотическим веществом, вы бы прожили с ней всю жизнь. Но это вещество выступило как катализатор…

— Давайте без подробностей. Сколько мне осталось, если это не лечится?

Врач вздохнул:

— От двух месяцев до полугода. Но еще есть надежда, что…

Рейнгольд махнул рукой. Он каким-то шестым чувством понимал, что никакой надежды не было. Наверное, ему стоило разрыдаться, или закричать, или начать крушить обстановку, или что там люди еще делают в приступах отчаяния, но ему даже со стула подниматься не хотелось. На Зиглинда как будто упал весь небесный свод и придавил его к земле.

«Бедная мама», — только подумал он, без особенных, впрочем, эмоций.

— Мы взяли у вас кровь на анализ. Скоро все будет ясно, а пока не волнуйтесь и постарайтесь чаще отдыхать. Доброго дня, — «зеленый галстук» откланялся и исчез.

Рейнгольд, прикрыв глаза, ждал, когда же рядом с ним прошуршит платье. Мать явилась почти сразу. Он слышал, как она прошлась по комнате, замерла у его стула и судорожно вздохнула. Но ничего так и не спросила. Эстер Зиглинд всегда отличалась умением не задавать лишних вопросов. В детстве Рейнгольду не приходилось отчитываться за каждую разбитую коленку и опрокинутую чашку. Может быть поэтому много лет спустя он инстинктивно выбрал Дэмонру, которая тоже ни в чем не требовала отчета.

— Они не знают.

— Дураки, — Рейнгольд впервые в жизни слышал, как у матери дрогнул голос, а обычная вежливость ей изменила. — Дураки…

— Как ты догадалась?

Эстер прерывисто вздохнула:

— А я не догадалась. Если бы я только что-то чувствовала, но нет… Все это сказки, ничего я не почувствовала, мальчик мой. Просто я недавно видела кесаря, он… выглядел не совсем здоровым, я слышала пересуды, а потом читала твое письмо. И это слово «сыпь»… Я не знаю, как с ума не сошла, пока добивалась, чтобы тебе разрешили вернуться.

— А отец?

— Не знает. Я ему не сказала.

— Так кесарь…

— Не знаю. И не надо знать. Это больше, чем нам нужно знать, мой мальчик. Пусть Зигмаринены берегут свои секреты. Когда я выходила замуж за твоего отца, я знала, что там что-то нечисто, но я не спросила. А теперь… теперь-то что уже спрашивать?

Рейнгольд услышал тихий всхлип, поднялся и обнял мать. Она была почти на голову ниже его, так что он видел только мягко поблескивающую на свету почти белую макушку и простой пучок.

— Они нам все равно не расскажут, милый… Они все равно будут говорить, что кесаря отравили, если он… если произойдет худшее.

Зиглинд вспомнил о некоем «специфическом веществе» и подумал, что, может быть, и в самом деле отравили. Вопрос заключался в том, кому мог понадобиться он, Рейнгольд, двадцатый потенциальный наследник. Начинать стали бы с Зигмариненов, Зигерлейнов, даже Маэрлингов, никак не с Зиглиндов и, тем более, не с младшего сына.

— Не плачь, мама. Я уверен, все это чудовищная ошибка. Наверняка все не так страшно. Не плачь.

— Заступники все видят, — тихо-тихо сказала она непонятно к чему. — Все видят, мой мальчик.

Только услышав это детское, беспомощное утешение от женщины, никогда не говорившей глупостей, Рейнгольд по-настоящему понял, что все кончено. И тоже заплакал, стараясь не всхлипывать.

У родительского дома Зиглинда, собиравшегося поехать к себе, ждал еще один сюрприз. Стоило ему спуститься по каменным ступенькам крыльца, как почти к самому подъезду подкатил экипаж. Рейнгольд, надевший отцовские очки, видел в них хуже, чем в своих собственных, но гораздо лучше, чем если бы был вообще без очков. Пассажира внутри он узнал сразу.

— Мессир Зиглинд, какая счастливая встреча! — растянул губы в улыбке канцлер Рэссэ. — Необыкновенно рад вновь видеть вас в столице. Я приехал засвидетельствовать свое почтение и радость по поводу устранения недавнего досадного недоразумения. Я ни мгновения не сомневался, что ваша роль во всей этой печальной истории безупречна, и все вскоре уладится. Позвольте мне первым принести вам свои поздравления в связи с вашим возвращением к, хи-хи, родным пенатам.

Канцлер сыпал словами как бисером. Зиглинд замер, совершенно сбитый с толку этой внезапной атакой.

— Вы, вероятно, устали с поезда? Я с радостью предоставлю свой экипаж, нам все равно по пути. Присаживайтесь же, присаживайтесь, окажите старику любезность.

«Старик» явно был чем-то из области загадочного мужского кокетства. Последней содержанке «старика», если верить братцу Освальду — истинному кладезю пикантных новостей — едва сравнялось двадцать лет.

Свидание со всемогущим канцлером, внезапно воспылавшего к Рейнгольду самыми отеческими чувствами, не грозило ничем, кроме потери времени. Зиглинд, который в другой ситуации оценил бы интригу происходящего, коротко поздоровался, понадеявшись, что голос у него звучит не слишком сипло, и устроился на сидении рядом с Рэссэ. Тот цвел как именинник. Большую часть пути он сыпал банальностями и описывал столичные события последних месяцев — иногда довольно остроумно. Рейнгольду было не до словесных изысков, а ничего по делу канцлер от него пока не пытался добиться, так что он скучающе глядел в окно, изредка кивая, когда словесная дробь начинала барабанить гуще.

— Скандал во фрейлинской… Обуздание инфляции… Да, представьте себе — развод! Да, невероятно, но — попался на взятках! Казалось бы, порядочнейший человек, опора трона, столп государственности… Заговор рэдских анархистов… Покушение на кесаря!

— Покушение на кесаря? — механически переспросил Зиглинд. В газетах ни о чем подобном он точно не читал.

— Да-да. К счастью, неудачное. Нити ведут в Рэду…Но это, разумеется, между нами, по, так сказать, старой дружбе… Его Величество решил не раздувать скандал, принимая во внимание… текущую ситуацию.

— Очень разумно, — кивнул Рейнгольд.

— Вы довольно бледны, — продолжал сыпать бисером канцлер. — Частая смена климата, вероятно, вредна…

«Бес», — в каком-то озарении подумал Зиглинд, глядя на благообразного Рэссэ, чей белый воротник почти светился в полумраке. «Только бесы в такую погоду ездят в закрытых экипажах. Только бесы караулят мертвецов у крыльца, чтобы рассказать им сплетни. Чего он хочет? Бесы никогда не вылезают на свет просто так…»

— Кстати, скажите, может быть, вам случалось видеть эту вещицу? — внезапно атаковал Рэссэ, не сбиваясь со своего «бисерного» тона.

Рейнгольд взглянул на белую ленту в руках канцлера. В его голове закопошились какие-то смутные воспоминания. Это казалось странным, потому что ни одна его знакомая женщина лент не носила. Мать ходила с пучком, сестры он не видел с тех пор, как она вышла замуж и укатила в Кэлдир, а у Дэмонры были слишком короткие волосы для того, чтобы заплести косу.

Рейнгольд близоруко сощурился, пытаясь понять, что за узор на ленте. Он обратил внимание и на то, что канцлер носил в перчатках, несмотря на жаркий день.

Из бесформенных пятен стала постепенно проступать вышивка. Непонятный зверь, что-то вроде кролика, но с кошачьим хвостом.

Зиглинд как наяву увидел Дэмонру в его рубашке, улыбающуюся в дверном проеме, разбросанные по полу вещи, белую ленту, выскальзывающую из кармана черных галифе, и глазки-бусинки вышитого зверя, горящие в солнечном луче.

У чудо-зверя, привезенного Дэмонрой из Рэды, уцелел только один глаз, но Рейнгольд его все равно узнал. И вот здесь ему стало страшно, гораздо страшнее, чем два часа назад, когда врачи все никак не могли договориться о диагнозе.

— Похоже на ленту. Я такими вещами не пользуюсь, как вы можете догадаться. Впервые вижу, — ровным голосом сказал он. Вот и профессиональное умение врать пошло на пользу.

Канцлер, наверняка, вперил в него испытывающий взгляд, но неподходящие очки отчасти решали эту проблему.

— Вы уверены, что это не ваша невеста обронила? — с нажимом отбарабанил он.

— У моей невесты короткая стрижка. А когда у нее была коса, она заплетала черную бархатную ленту с ромбами на концах, как им и положено по форме.

— А вот мессир Гофмиллер утверждает, что видел у нее похожую ленту на балу четвертого апреля.

— Я на том балу не присутствовал. А мессиру Гофмиллеру по должности положено утверждать многие вещи, существование которых сложно доказать. Недаром его мать происходит из рэдского духовенства.

— Но…

— Канцлер Рэссэ, это допрос? Я не школьник и не стану отвечать на ваши странные вопросы.

— Что вы, что вы, — Рэссэ вскинул руки, словно защищаясь от таких несправедливых наветов. — Старческое любопытство… Вот мы, кажется, и подъехали.

Экипаж плавно притормаживал.

Рейнгольд сделал вид, что собирается снять перчатку и протянуть канцлеру руку. Лицо у старого лиса, наверняка, осталось непроницаемым — двадцать с лишним лет при дворе все же не были шуткой — но Зиглинд на лицо и не смотрел. Он смотрел на плечи Рэссэ. Канцер дернулся, однако тут же совладал с собой и стал теребить перчатку.

— Проклятье, что-то с пуговицами…

Зиглинд понял все, что хотел понять. Он сухо простился с Рэссэ, вылез наружу и пошел к двери дома. Колеса удаляющегося экипажа мягко прошумели и затихли в конце улицы.

«Поезжай, бес, интригуй, прячься. Если мама права и Заступники все же есть, они очков в поезде не забывают, так что поезжай, бес…»

3

Магрит казалось, что разразившаяся в гостиной Зондэр катастрофа была вполне материальной, как ливень или как метель. Она словно разметала трех нордэн по разным углам и до поры притаилась где-то в тенях коридора. Кейси полулежала в кресле, отвернув лицо от света. Зондэр стояла ровно, точно на плацу, и с величайшим тщанием изучала складки штор, а Дэмонра, как обладательница самой огненной шевелюры и самого огненного темперамента, несколько раз от души врезала кулаком по стене и теперь терла сбитые костяшки, временами метая мрачные взгляды на остальных. Магрит под таким взглядом хотелось провалиться и решительно не хотелось открывать рот, чтобы рассказывать, как важно людям в тяжелые минуты объединяться, а не забиваться по углам. Но кому-то же следовало немедленно бежать и спасать Наклза. Именно эту мысль она, изо всех сил стараясь говорить твердо, и озвучила.

— От голосов в голове спасать? — медленно спросила Зондэр.

— А хоть бы и от них, — отозвалась из кресла Кейси. — Еще скажи, что это незаконно…

— Действительно, незаконно, но я вовсе не надеюсь, что кто-то из вас считает это аргументом.

— А ты считаешь, надо дать его усыпить, как собаку, да?

— Я сказала, что «спасать» его — незаконно. А не то, что не стану вам помогать.

— Все можно еще исправить, я уверена.

— Вообще-то, нет. Спроси Дэмонру, если мне не веришь, она у нас тут несостоявшийся медик. Можно вылечить сумасшедшего?

— Вылечить, может, и нельзя, но помочь — можно! — встряла в беседу Магрит. Ее только удивляло, что все это время молчала Дэмонра. С далекой апрельской ночи, когда нордэна оставляла Магрит инструкции, рэдка пребывала в уверенности, что та любит Наклза если не как родного, то уж во всяком случае крепко. А Дэмонра теперь только усмехалась, когда рядом с ней решалась его судьба.

— Допустим, — поджала губы Зондэр. — Но каким образом?

— Сольвейг достанет лекарства, — Кейси нервно оправила волосы и взглянула на Дэмонру. — Мы смогли бы даже переправить его куда-нибудь… К деду Магды, например! Она не откажет. А ты что думаешь, Дэм?

Дэмонра тем временем с преувеличенным любопытством рассматривала свои сбитые костяшки.

— Зондэр, ну хоть у тебя-то с ним что-нибудь было? — вместо ответа неожиданно фыркнула она. Магрит показалось, что она ослышалась. Но, видимо, уши ее все-таки не обманули, потому что Зондэр приподняла брови и ледяным тоном ответила:

— Разумеется, нет.

Дэмонра громко рассмеялась.

— Видят боги, а из нас вышел бы отличнейший сераль! — сообщила она. — Всем султанам остается только люто завидовать Наклзу. Бедняга даже не подозревает, какие роскошные дамы сейчас решают его судьбу. Он бы в обморок упал…

Кейси вспыхнула:

— Да как ты можешь такое говорить! Тем более, сейчас…

— … когда враг на пороге, да? — издевательски продолжила Дэмонра. — Кейси, Зондэр, да послушайте себя! Это не игрушка, это не моральная дилемма, это не приключение, это живой Наклз, понимаете?

Магрит показалось, что она начинает что-то понимать, но довести процесс до конца ей не дали. После оглушающей тишины, висевшей сразу после новости о пустом письме, должна была последовать буря. И буря явно приближалась.

— Тебе следовало бы выбирать выражения, — процедила Зондэр. — Не для всех свет сошелся клином именно на этом человеке.

Дэмонра подхватила сумку, перекинула через плечо и стала быстро надевать туфли.

— О да. Мой муж болен чем-то таким, что уже месяц не может собраться с духом мне рассказать, мой лучший друг сходит с ума, а вы сидите тут и предлагаете мне выбирать выражения. Бесы дери, жизнь прекрасна! Мне похоже, отсюда только в рай… Вы тут пока договаривайтесь, обсудите свои полномочия, медикаменты, дедушку Магды. А я пойду и спрошу Наклза, чего бы он сам хотел. Доброго дня! — нордэна вышла, захлопнув за собою дверь.

Дэмонра Магрит не то чтобы нравилась. Во-первых, они мало общались. Во-вторых, из всех присутствующих женщин только она соответствовала образу калладского захватчика, с ее пистолетом, нелюбезной манерой говорить и нескрываемым великодержавным апломбом. И да, только на ней Магрит могла легко представить военную форму. Рядом со спокойной, безукоризненно воспитанной Зондэр и искренней, открытой Кейси рыжеволосая нордэна производила особенно скверное впечатление. Нет, она Магрит, определенно, не нравилась. Во всяком случае, Дэмонра была симпатична ей куда меньше, чем две оставшиеся в квартире нордэны.

Рэдка сама не верила, что быстро завязывает шнурки на ботинках и вылетает следом за ней.

Подбитые сталью каблуки стучали уже где-то внизу. Магрит бежала следом, прыгая через ступеньки и отчаянно скользя на вымытом кафеле лестничных пролетов. Догнать нордэну ей удалось только тогда, когда та уже покидала подъезд.

Дэмонра, к облегчению Магрит, не стала мерить ее уничтожающим взглядом или демонстративно удивляться столь неожиданному развитию событий. Она только кивнула, чем, видимо, выразила позволение пойти с ней.

Магрит с трудом подстроилась к широким, четким шагам. Рэдка даже подумала, что у человека с такой уверенной походкой вряд ли могут быть хоть какие-то сомнения по жизни. Дэмонра, наверняка, знала, что надо делать. Правильный или неправильный, но план у нее имелся. Совершенно запутавшуюся Магрит это отчасти успокаивало.

— Вы скажете мне, что мы будем делать? — спросила Магрит, когда нордэна уже поворачивала на улицу Гончих псов. Та лежала параллельно набережной. При желании попасть в дом Наклза не с парадного входа этот маршрут являлся наилучшим.

— За последние три месяца я поняла, что нельзя благодетельствовать безнаказанно. В моем случае это называется «личностный рост», — криво улыбнулась Дэмонра. — Пойдем сперва поглядим, что можно сделать, а потом решим, нужно это делать или нет. Спасибо тебе, Магрит, ты молодец, что написала.

— А вы мне расскажете, в чем проблема с Абигайл? — осмелела рэдка. — Она разве такой плохой человек? — женщина на фотографии, скорее всего, была хитрой, но едва ли была злой. У злого человека не могло быть такой приятной улыбки.

— С Абигайл нет вовсе никакой проблемы: она мертва, — совершенно буднично пояснила Дэмонра. — А если нам повезет, и мы застанем Наклза дома, то никаких проблем и не будет.

После такого оставалось или задать тысячу вопросов, или промолчать. Магрит почуяла, что в ее случае правильнее будет последнее.

Дэмонра толкнула калитку, прошлась мимо живописного заборчика, увитого плющом, разделявшего ухоженный задний двор соседского дома и заросший садик Наклза. Нордэна подошла к черному ходу, обшарила нижнюю ступеньку, приподняла один из камней, достала из-под него ключ, положила камень на место и открыла дверь. По сравнению с ярким солнцем в саду темнота внутри дома казалась особенно густой.

Дэмонра пропустила Магрит вперед и заперла дверь, потом, уверенно ориентируясь в полумраке, миновала коридор, вышла в гостиную и прислушалась.

— Рыжик, — негромко окликнула она. Никакой реакции не последовало.

Магрит взглянула на часы: без четверти час. Спать в такое время маг не мог никак. Следовательно, им не повезло и дома его не оказалось.

— Там у него экзамены и неучи…

Дэмонра дернула щекой и сказала:

— Постой здесь, я поднимусь.

— Нет, я не останусь! — Магрит испуганно дернулась. — Тут ползает какая-то женщина из-под лестницы.

— Ты видела, как из-под лестницы выползает женщина? — уточнила нордэна, подняв бровь.

— Я видела, как она скреблась под лестницей, а потом второй раз — как ползла из гостиной в прихожую. Пожалуйста, давайте я в коридоре на втором этаже постою.

— Рыжик, если ты здесь, покажись, пожалуйста, — еще раз попросила Дэмонра тишину. Никто не ответил. Нордэна пошла к лестнице. Магрит последовала за ней, с опаской поглядывая по сторонам. Ей не в первый раз казалось, что в этом холодном доме тени гуще, чем во всех прочих домах, и лежат они под какими-то подозрительными углами. Рэдка сама понимала, что все это чушь, но легче ей не становилось.

Дэмонра быстро поднялась и направилась к спальне Наклза. Дверь, как и все прочие двери, не была заперта. Нордэна вошла, Магрит прошмыгнула следом.

Спальня мага с того далекого дня, как там засела страшная девочка с бантиками, изменилась мало. Та же качалка, тот же стол у окна, та же старомодная кровать. Все чрезвычайно аккуратно и опрятно — ни пылинки, постель застелена без единой складки на покрывале, бумаги лежат на столе двумя стопками одинаковой высоты, бронзовая чернильница закрыта.

Магрит не сразу поняла, что выбивается из этого идеального — неживого — порядка. Дэмонра разобралась быстрее. Нордэна шагнула к качалке и подняла с кресла стопку писем, перевязанную лентой. Магрит тотчас узнала свою апрельскую находку. Вот только та явно стала толще. Пока рэдка соображала, как же такое вышло и что все это могло бы значить, Дэмонра развязала ленту и стала выкладывать письма на стол.

Магрит почувствовала малопонятный страх. Фотография улыбающейся женщины — как она теперь догадывалась, Абигайл Фарэссэ — никуда не делась. Первые два десятка писем казались теми самыми, которые она нашла, но так и не прочитала еще в апреле. Последний десяток представлял собой аккуратно сложенные пустые листы. Дэмонра, поджав губы, стала рассматривать их на просвет.

— Может, он ей хотел ответить и просто бумагу заготовил? — без особенной надежды поинтересовалась Магрит.

Нордэна дернула щекой:

— Ты за три месяца много видела, чтоб он письма писал?

И вот тут Магрит к своему удивлению поняла, что нет, не видела. Наклз никогда не писал при ней. Она даже не знала, как выглядит его почерк.

— Он… погоди… погодите. Он что, не умеет писать? — догадка была совершенно дикая. Магрит сама ей не верила. Умный, а порою слишком умный Наклз просто не мог не уметь писать.

— Он умеет писать, но у него дисграфия.

— Что у него?

— Он пишет с ошибками. Поэтому не пишет вообще. Я за десять с лишним лет знакомства получила от него четыре записки в пару слов. Он не собирался писать письма на этих листах, Магрит. Он читал то, что на них написано…

У Магрит голова шла кругом. Дэмонра зарылась в старые письма, словно хотела там что-то найти, а рэдка тем временем обвела комнату безнадежным взглядом. И оторопела: мимо дверного проема неторопливо прошествовал Наклз. Абсолютно бесшумно. Магрит успела только охнуть, потому что в следующий момент дверь стала закрываться.

Дэмонра резко обернулась на скрип, но сделать ничего уже не успела. Дверь захлопнулась. Магрит могла бы поклясться, что слышала, как щелкнули замки.

Нордэна отшвырнула письма, бросилась к двери, дернула ручки и звучно выругалась на своем языке.

— Не поддается!

— Там Наклз был…

— Рыжик, что за шутки?! Рыжик, выпусти нас!

Магрит напрягла слух. Не считая их быстрого неровного дыхания, висела гробовая тишина. Ни шагов по коридору, ни дыхания за дверью — ничего. А потом Магрит услышала тихое, тонкое шипение. Она как по наитию обернулась на Дэмонру. Нордэна расширенными глазами смотрела на газовый светильник у кровати. Вентиль медленно делал оборот. Откуда-то сверху на пол, звякнув, свалился шуруп.

— Не дыши, — распорядилась Дэмонра и снова толкнула дверь.

Магрит и сама поняла, что в комнате газ. Ее замутило при одной мысли об этом. Нордэна все билась в дверь. Газ выходил из трубы под потолком со змеиным шипением.

Дэмонра, видимо, поняв, что так ей дверь высадить не удастся, отскочила на пару шагов вглубь комнаты и достала пистолет. Щелкнула предохранителем.

И вот тут произошла вещь, которая показалась Магрит странной даже на фоне всех предыдущих событий. Она вдруг словно наяву увидела, как пуля летит, врезается в замок, рикошетит и попадает совсем рядом с трубой, откуда выходит газ. А потом только море огня.

— Не стреляй! — не своим голосом взвизгнула Магрит, повисая у нордэны на локте. И тут же закашлялась. Дэмонра подхватила ее, не дав упасть на пол и — о чудо! — действительно не стала стрелять. Нордэна подтащила рэдку к креслу, положила в него, а сама подергала раму на окне.

Магрит нисколько не удивилась, когда поняла, что и рама тоже не двигается. Они оказались в ловушке.

Дэмонра схватила со стола тяжелую чернильницу и швырнула ее в окно. Стекло со звоном вылетело. Нордэна подобрала с кровати простынь, обмотала ей руку и выбила остатки стекла. Подтащила Магрит к окну. Рэдка жадно глотала свежий воздух. Дэмонра, с красным лицом и слипшимися волосами, тяжело дышала рядом.

— Сейчас вылезем, девочка, не бойся, — хрипло сказала она. «Девочка» была младше Дэмонры, ровесницы Зондэр, на семь лет, это Магрит знала точно. Ей показалось, она начала понимать, из-за каких хорошо спрятанных достоинств Наклз привязан к рыжей нордэне. — Сейчас, погоди…

Позади щелкнуло. Магрит обернулась. На пороге стоял Наклз. Или не Наклз. У Наклза не было дырки в виске, а у стоящего на пороге — была. Рэдка вскрикнула. Дэмонра обернулась.

— Там пусто, ты что?

«Не Наклз» спокойно смотрел на Дэмонру. Нордэна удивленно шарила взглядом по дверному проему.

— Магрит, ты чего там увидела?

— Скажи ей, она умрет сегодня вечером, если не остановится, — ровно сообщил он с порога. Развернулся, продемонстрировав Магрит развороченный пулей висок, и пошел прочь.

— Я не пойду в коридор! — простонала Магрит, видя, что Дэмонра делает шаг к двери.

— Я тоже, — неожиданно легко согласилась нордэна. — Потому что Наклза там нет, а то, что там есть, мне не нравится.

— Ты его видела?! — изумилась Магрит.

— Нет. Но я видела, что ты что-то видела. Расскажешь по пути.

Дэмонра легко вскочила на подоконник, носком туфли стряхнула осколки вниз, бесстрашно прошлась по каменному карнизу до водосточной трубы и слезла по ней на землю.

— Давай, Магрит, твоя очередь.

Рэдка не любила высоту и не была кошкой, чтобы выкидывать такие чудеса ловкости. Она испуганно затрясла головой.

— Это лучше, чем упасть с лестницы и сломать хребет, — проникновенно заверила Дэмонра. — Или чем просто пропасть в этом доме и никогда не быть найденной. Или что там еще могут изобрести эти твари. Давай, Магрит, здесь всего три метра до земли. И я обещаю, я тебя поймаю. Давай, девочка, давай, у нас мало времени.

Магрит подхватила с пола простынь, которой пользовалась нордэна, высаживая стекла, кое-как привязала ее к раме и сбросила вниз. До желанной земли оставалось метра полтора. Рэдка крепко зажмурилась и поползла. В какой-то момент простынь вывернулась у нее из рук, и Магрит свалилась на страховавшую ее снизу Дэмонру.

Та быстро оглянулась и потащила рэдку в сад на заднем дворике. Магрит и сама сообразила, что после выбивания окон в чужом доме с последующим бегством через них на просматриваемом с улицы участке лучше не задерживаться.

— Так что было за дверью? — спросила Дэмонра час спустя, когда они с Магрит уже сидели на захламленной кухне и пили крепкий чай. Сочетание метровой паутины, свисающей с люстры, и тончайшего фарфора с росписью выглядело странно, но чай оказался вкусный, а едва ли не порхающий рядом Гребер лучился счастьем не хуже светильника. В принципе, если здесь хорошо прибраться, могло быть очень уютно. Магрит вздохнула:

— Не знаю. Мертвый Наклз. Или вообще не Наклз.

— И чего хотел этот «не Наклз»?

— Чтобы ты ушла. Он сказал, что ты умрешь сегодня вечером, если не остановишься.

Рука Дэмонры, держащая чашку, застыла в воздухе на полпути ко рту, а потом нордэна усмехнулась:

— Как неудачно. Дело в том, что я не остановлюсь. Боюсь, я не сумею передать этому ошметку Мглы свои пожелания лично, но ты при встрече можешь сказать ему, что по математике у меня было «крайне дурно», а всех пророков я видала, гм, не при тебе, где я их видала. Но пусть туда и идет, там тепло и подходящая ему компания.

Магрит смотрела на Дэмонру с удивлением. Ситуация складывалась отвратительная, хуже просто некуда, они обе чуть не погибли, а нордэне непонятная тварь, заклинивающая замки одним взглядом, и вовсе обещала скорую гибель. Рэдка еще с натяжкой могла понять, почему Дэмонра не боится: ей, в конце концов, приходилось слышать, что все северяне — ненормальные, а абсолютное бесстрашие — тщательно культивируемое в калладцах качество. Может быть, поэтому они так часто выигрывали войны и проигрывали мир. Но чего Магрит понять не могла никак, так это довольной улыбки, тронувшей губы нордэны.

— Вы… чему вы радуетесь?

Дэмонра посмотрела на часы и сообщила:

— Тому, что Наклза там не было. В этой мышеловке нас заперло что-то другое. Если оно могло заклинить замки или испортить газовый баллон, оно могло заставить Наклза верить, что пустые листки не пустые. Еще есть шанс, что он не сумасшедший. Впрочем, всегда остается альтернатива…

— Какая?

— Вполне возможно, Магрит, что мы с тобой уже сидим в комнате с мягкими стенами и диагноз у нас самый печальный. Ты видишь вещи, которых нет, а я, что еще хуже, их не вижу, но тебе верю.

Рэдка задумалась. В принципе, такое тоже могло быть. Во всяком случае, выглядело не более невозможно, чем рикошетящая в газовый баллон пуля.

— Барышня, — окликнул Гребер из кухни. — Там Магда пришла.

— Это мне она «Магда», а тебе она «госпожа Магденхильда Карвэн». Нет, то, что вы с ней на спор пили и она тебя, замечу, уделала, не дает тебе никаких привилегий.

Дэмонра резко поднялась и вышла. Магрит услышала какую-то возню в коридоре — вероятно, это бурные объятия — хлопки по плечу, приветствия и громогласные обещания рассказать про «о-го-го какого драгуна», как только закончится «весь этот паскудный бардак».

— Я правильно понимаю, что все остальные еще рассуждают о, как его бишь, моральной стороне дела? — голос у Магды оказался ниже, чем у Дэмонры, и вызывал куда большую ассоциацию с плацом и стоящими по струнке рядовыми. Но в нем было меньше холода и того, что Магрит считала «великодержавным апломбом». Говори она чуть тише, выходило бы и вовсе замечательно.

— Вроде бы, — Магрит Дэмонру не видела, но могла поспорить, что нордэна скривилась, отвечая.

— Тогда у нас все-таки есть полчасика, и я расскажу тебе про Гюнтера. Вот это, я понимаю, мужчина. Усы, палаш… Ладно-ладно, все поняла. Когда наши специалисты по усложнению задачек все-таки явятся, тогда и будем разводить стратегию. Ты, я надеюсь, привезла контрабандный даггермар?

— Прости, Магда, забыла, не до того было…

— Стареешь, подруга. Но не плачь. У меня с собой пол-литра. Так вот, Гюнтер тот, значит…

— О его ошеломительных достоинствах не при девочке, — быстро прервала Дэмонра. Дальнейший разговор нордэны вели на своем языке. Магрит, впрочем, в последнюю очередь интересовали неисчислимые и роскошные достоинства некоего Гюнтера Штольца, ее больше волновало, что же нордэны намерены делать с Наклзом.

Прогноз Магды оказался точным. Кейси и Зондэр действительно явились где-то через полчаса после нее. С ними пришла еще одна нордэна с мелкими кудряшками и пронзительными светло-голубыми глазами. В ней рэдка опознала насмешливую и острую на язык женщину, ухаживавшую за Наклзом в марте, когда тот свалился с тяжелейшей пневмонией. Женщина тогда представилась ей как «добрый Заступник на госслужбе», а ее настоящего имени Магрит до сих пор не знала. Но Дэмонра, видимо, была с ней хорошо знакома. Во всяком случае, она точно ей обрадовалась.

Магрит, на которую никто не обращал особенного внимания, забилась в угол и обратилась в слух. На ее удачу нордэны по привычке — или из тщательно скрываемой вежливости — говорили на морхэнн, не переходя на свой язык, так что большую часть беседы она понимала:

— Здравствуй, Сольвейг, — Дэмонра, казалось, нисколько не удивилась приходу такого количества людей.

— Здравствуй. Предупреждаю сразу, у меня сегодня ночное дежурство, так что подгадайте так, чтобы подвиги свои отвалять до полуночи.

— Тебя уже ввели в курс дела, верно?

— Ну, я поняла, что рушится мир, а у Наклза, похоже, шизофрения. Не могу сказать, что это стало большим открытием.

— Как-то так.

— С рушащимся миром лучше пойти к кесарю или к священникам, а лошадиная доза нейролептиков у меня с собой. Хотя я бы подумала трижды, прежде чем кому-то их давать. Видишь ли, при словосочетании «экспериментальная дэм-вельдская разработка» даже я при всей моей любви к прогрессу в лучшем случае представляю груду дохлых белых крыс. Но именно такие штуки обычно проверяют не на крысах. И, гм, подопытные до сих пор дохнут регулярно. Это я так, чтоб ты потом не заламывала руки, когда не сработают ни хлорпромазин, ни живая вода из сказок вкупе с молитвами.

— Ну, это уж ты, Сольвейг, смотри, ты у нас медик.

Сольвейг нахмурилась:

— Он маг, ему тридцать семь. Склонен к изоляции, видит галлюцинации. Из достоверных источников — да, Кейси, можешь не делать умоляющие глаза, я обязана быть честной — мне известно, что он на дух не выносит идиотов, а идиотами считает всех людей глупее себя. Учитывая результаты его теста на интеллект, картина, знаешь ли, неутешительная. Психосоциальная терапия, мягко говоря, будет иметь сомнительную эффективность. Я ведь правильно понимаю, что детей, кошек и белочек он тоже не очень жалует? Добавим к этому тот факт, что у него официальный второй магический класс. Будь он лошадью, я бы предложила его пристрелить, не дожидаясь специалистов из Седьмого отделения. По-моему, ты не до конца понимаешь, что такое шизофрения и что такое нейролептики.

— На мое счастье, я и от начала не понимаю, — поморщилась Дэмонра. — Для меня «нейролептики» — ругательное слово. Нет, пожалуйста, не нужно меня просвещать. Того, что они могут сработать, вполне достаточно. Тем более, всегда остается вероятность, что с ним все хорошо, а мы — кучка перепуганных куриц, склонных к паранойе.

Сольвейг скрестила руки на груди:

— Я тебе должна, но всему положен предел. Я не буду пичкать человека нейролептиками без его личного — желательно письменного — согласия. Считай это моим профессиональным принципом.

— А если он не даст согласия?

— А если он не даст согласия, Дэмонра, все, что будет происходить дальше, останется на твоей совести. Лекарствами я тебя снабжу, дозировку на первое время рассчитаю, инструкции оставлю, и вертись как хочешь. Посмотрим, насколько хватит твоего энтузиазма, когда он начнет шарахаться от каждой тени и часами пялиться в пустые углы…

— Замолчи. Я поняла. Замолчи.

— Голосам в его голове ты то же самое скажешь?

— Заткнись! — рявкнула Дэмонра так, что звякнули стекла. — Развелось вас, умников…

Нордэна круто развернулась и обратилась к остальным:

— Кейси, перехватывать его в академии — гиблое дело, нас засекут, начнутся расспросы. На улице — большой риск. Дождемся, пока он пойдет на Болотную, благо, место глухое. Вопросы, замечания?

— Это разумно, хотя и не безупречно, — ровно возразила Зондэр. Она смотрела не на Дэмонру, а куда-то в сторону. — Было бы лучше проникнуть в его дом и дождаться там.

— В его дом нельзя, там шляются какие-то твари из Мглы. Мы с Магрит проверяли, и второй раз проверять никому не советую. К тому же, мы разнесли окно. Лезть туда второй раз за день — слишком рискованно.

— Хорошо, значит, Болотная. Что дальше?

— Дальше — по ситуации. В идеале я просто выйду с ним под руку, мы мирно пойдем к нему домой, и все будет хорошо. Но — для реалистичного сценария — нам нужен закрытый экипаж, за которым жандармы ни при каких обстоятельствах не станут гнаться. На случай, если… на случай, если Наклза придется перевозить, когда он спит.

Зондэр поджала губы:

— Даже если бы я могла достать кесарские вензеля и прикрепить их на экипаж — замечу, делать этого я в любом случае не собираюсь — кесарский экипаж будет смотреться на Болотной, как кладбищенская кобыла в поднебесье…

— Зато к белошвейкам мог бы заехать Маэрлинг.

— Дэмонра! Во-первых, нас с Витольдом Маэрлингом не связывают никакие… ну ладно, у нас чисто профессиональные отношения.

Кейси что-то шепнула Дэмонре.

— Хорошо, — на щеках Зондэр выступили два ярких малиновых пятна. — Во-первых, я не стану этого шалопая ни о чем просить. Во-вторых, сейчас пять пополудни и сегодня суббота. Он уже у белошвеек, я же не могу искать его по всем столичным притонам, правда?

— Искать ты его можешь где угодно, а найдешь ты его в «Зимней заре», — невозмутимо заметила Дэмонра. — В задних комнатах ресторана. Там лучшие белошвейки города, как ты изволила выразиться.

— Очень полезная для меня информация! Хорошо, допустим. И как мне туда попасть?

— Через дверь. Думаю, тебе не составит труда туда пройти.

— Да… да на каком, в конце концов, основании?

— На основании того, что он оказался неаккуратен с документацией? Подрался? Нагрубил богоизбранной Ингрейне? Мне тебя учить, на основании чего ты можешь вытащить Маэрлинга из великосветского бардака?

Судя по тому, как у обычно спокойной Зондэр раздувались ноздри, она была зла сверх всякой меры. Магрит даже подумала, что нордэна сейчас ответит Дэмонре что-нибудь чрезвычайно изысканное, но та сделала несколько глубоких вдохов и вполне спокойно сообщила:

— Хорошо. Я достану Маэрлинга и его экипаж. К десяти вечера мы подъедем к Болотной. Но, знай, больше я ничего делать не стану. Я… я его просто боюсь, постарайся это понять. Кто-то боится собак, кто-то боится остаться в старых девах, а я боюсь твоего Наклза.

— Правильно делаешь, — кивнула Дэмонра.

— Куда везти?

— Сольвейг, где дежуришь?

— В госпитале имени Герхарда Гессэна, это на Семи ветрах.

— Снимите в этом районе номер на ночь. Кейси, сумеешь?

— Да, я знаю там гостиницу. Нужно шикарную или понеприметнее?

— Теоретически, это Витольд Маэрлинг с девками по городу куролесит. Так что снимай самый роскошный номер. Только уж догадайся надеть вуаль и назваться какой-нибудь мадам Жужу, непревзойденной специалисткой по игре на фортепьяно…

— А я?

— А ты, Магда, как человек, не верящий в бесовщину…

— Обижаешь, — хмыкнула Магда. — До «чернил» я в нее не верю, а после — лично видела. Но покараулить у дверей могу. Я такие дома видела, встану у пожарной лестницы. Если что — кричи.

— А… а можно мне тоже что-нибудь делать? — подала голос Магрит. Она боялась, что на нее сейчас зашипят или, хуже того, начнут смеяться, но ничего подобного не произошло. Дэмонра даже не стала смотреть на рэдку как на внезапно обретшую дар речи табуредку:

— Поедешь с Кейси и Сольвейг. Подежурите вместе, когда Сольвейг уйдет. Зондэр…

— Я достану Маэрлинга и экипаж. Но после — умываю руки. Я не уверена в своей способности достоверно изобразить мадам Жужу или какую иную специалистку. К тому же, в экипаже не так много места…

— Короче говоря, грузоподъемность крыльев любви ограничена, — хмыкнула Сольвейг. — Захватите меня вечером. Хотелось бы сказать «да помогут нам боги», но я бы на их месте в такое не полезла.

4

Дэмонра проследила, как дверь закрылась за Магрит, уходящей последней. Они с Гребером остались наедине. Денщик украдкой поглядывал на початую бутыль, принесенную Магдой, но мужественно крепился.

— Да пей уже, — не выдержала Дэмонра. Ее саму мутило и безо всякого алкоголя. Едва все ушли, нордэна упала в кресло, сцепила руки на коленях и с некоторым удивлением поняла, что они почти синюшного цвета и дрожат, хотя в доме было не холоднее обычного.

— Барышня, боишься?

— Еще как.

— А ты не бойся. Кривая выведет.

— Куда выведет-то?

— А куда-нибудь выведет. Сама посуди, тебе тридцать два…

— Почти тридцать три.

— Тем более. Тридцать три года. Двенадцать из них ты подставляешь лоб под пули, и ничего, жива.

— Так там пули, а там… Гребер, в бесовщину веришь?

— Как не верить? Верю. И с другом твоим — да, бесовщина. Но ты ж сказки в детстве читала.

Дэмонра вздохнула. Вообще, никто ей в детстве сказок не читал. В Каллад почти не имелось своих сказок, только жизнеутверждающие были, призванные сформировать у ребятишек непрошибаемый атеизм — а с ним непоколебимое бесстрашие — и «правильный» взгляд на вещи. Любить Родину, чтить родителей, держать слово, защищать слабых, не спускать оскорблений… Еще в детстве Дэмонра смутно понимала, что все сразу — это как-то слишком, где-нибудь да ошибешься. Слова «пропаганда» нордэна до знакомства с Наклзом не знала, но однотипные истории о том, как законы реальности рушатся в пользу человека, твердо исполняющего свой долг — шла ли речь о лихой безнадежной атаке или уходе за слепой старушкой-соседкой — с давних пор казались Дэмонре сомнительными. Нордэнские сказки в этом плане были честнее и ничего не обещали. Там законы реальности, столкнувшись с рыцарскими добродетелями, не рушились, а герои могли легко попасть в ледяной ад просто потому, что родились в неудачный день. В отличие от калладских историй, дэм-вельдские сказки не несли в себе ровно никакой морали. Люди смертны. Судьба необорима. Едва ли подобные вещи подходили для чтения детям. Поэтому, как ни странно, большая часть калладских ребятишек все же росла на рэдских сказках, где наряду со злыми духами, вампирами и оборотнями действовали и добрые силы, а смертным все же как-то удавалось облапошивать зловредную нечисть. И портной мог умыкнуть из дворца принцессу, а прокукарекавший петух — прогнать десяток бесов с мельницы. Увы, Дэмонра познакомилась с рэдским фольклором в возрасте двенадцати лет и духом лихого бесстрашия людей, уверенных, что кривая выведет, а за ними — легион добрых Заступников, не прониклась. Ее собственная смелость была такой же ледяной как калладская зима. А лед иногда давал трещины.

— Читала я ваши сказки. Ну и что мне поможет? Поющий петух? Бес в мешке? Ведьма с косогора? Или, может быть, молитва?

— Последняя бы помогла…, - кивнул Гребер.

— Не болтай ерунды, — одернула Дэмонра.

— … помогла бы, да не тебе. Тебе бы меч помог, да и он вряд ли. А что тебе поможет, сейчас расскажу…

Дэмонра закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. Ее мутило, хотя на даггермар она даже не смотрела.

— Ой, Гребер, услышу про три посоха и три пары железных башмаков, убью. И про поющую траву не надо. Знаю я, что поможет. Нейролептики помогут, а про них в сказках не рассказывают и в песнях не поют.

— Потому что в них нет толку. Вообще во всем, что делает Белая земля, нет толку. Смысл, может, и есть, а толку нет и не будет. Не для добра твои братья и сестры стараются. Стало быть, и толку от их стараний не будет.

Дэмонре оставалось только поразиться, как человек умудрился дожить до пятидесяти с лишним лет, при этом сохранив мироощущение ребенка в полной незамутненности. Было в этом что-то грустное и трогательное одновременно.

— Ну ладно, и что мне поможет?

— Ну вот представь, барышня, что тебе встретилась ведьма.

Дэмонра хмыкнула. Ведьм в жизни она встречала больше, чем Гребер мог себе вообразить. От директрисы гимназии до приснопамятной Ингегерд Вэйды, чтоб ей в доме без окон вечно сидеть. Может, эти ведьмы и не якшались с бесами, но вот ведро крови они у нее точно выпили.

— Я заблаговременно отрубила ей голову, надеюсь?

— Ты б у нее совета сперва попросила….

— Допустим, сперва попросила.

— Тогда — да, три пары башмаков, три посоха и путь на край света.

«Три посоха и путь на край света». Дэмонра вздохнула. Насчет края света — идея была вовсе не плоха. Наклз поначалу уговаривал ее уволиться из армии и уехать в Виарэ, долго просил, старался, бедный. Послушала бы она его — может, и вороний король бы не пострадал.

— Знаешь, Гребер, мне про острые мечи всегда больше нравилось. Про них, во всяком случае, понятнее. Но, допустим, посохи и башмаки. И вот я иду искать синюю траву, лекарство от всех бед? Ту, которая поет и днем, и ночью, и крушит железо. Замечательно. И что дальше?

— Пойдешь искать?

— Если это единственный способ — пойду.

— А если ты точно знаешь, что ее не существует, этой травы?

Дэмонра нахмурилась и поджала губы:

— Все равно пойду.

Гребер хитро улыбнулся:

— Вот то самое тебе, барышня, и поможет. Не боись, магик нас всех переживет.

Нордэна поморщилась и все-таки отхлебнула из бутылки, где стараниями Гребера осталось на самом донышке.

— Я б любую синюю траву нашла ради того, чтоб это было так. Одна беда: как ты верно подметил, нет такой травы…

Дэмонра не договорила: в дверь громко постучали.

— Погляди через окно, кого там бесы принесли.

Гребер пропал из виду, шмыгнув в гостиную, а через несколько секунд сообщил оттуда:

— Жених твой пришел, барышня.

В глубине души Дэмонра надеялась, что безупречная фея из фамилии Зиглинд сумеет заболтать сына хотя бы до полуночи, и у нее останется время на авантюру с Наклзом. Увы, сегодня фея желаний не исполняла.

— Ладно, Гребер, иди наверх. Нет, бутыль оставь, тебе хватит. И чтоб к семи вечера был как стекло.

Денщик исчез. Дэмонра набралась мужества и пошла открывать.

Рейнгольд выглядел даже бледнее чем в последнее время, то есть совсем мало походил на человека. Только на скулах у него горело два малиновых пятна.

Нордэне окончательно расхотелось знать, что сказал консилиум.

— Рэй, проходи.

Тот быстро вошел, но разуваться не стал. Дэмонра только сейчас обратила внимание, что в руке у него легкий дорожный саквояж. Из Виарэ он ехал с ним же, но зачем нес с собой теперь — непонятно.

— У нас крайне мало времени, — несколько хрипло сказал Рейнгольд.

Дэмонра кивнула, как загипнотизированная, глядя на руки Зиглинда в черных перчатках. В погожий летний день было в них что-то бесконечно зловещее.

— Я поняла. Что сказали врачи?

По лицу Рейнгольда прошла судорога.

— Много. Они, как всегда, ничего не знают, а потому сказали много.

— Послушай, Рэй…

— Как у тебя оказалась та лента?

Дэмонра ошарашено уставилась на Зиглинда. Она уже ничего не понимала.

— Какая лента?

— Не притворяйся! Та белая лента с вышивкой, ты ее из Рэды привезла в начале апреля…

Дэмонра покопалась в памяти и извлекла оттуда девочку Агнешку, которую помнила одновременно очень ясно и как мутный сон. Вернее, ясно помнила девочку, но все вокруг нее — ночь, дорога, грязь, скрежещущие в небе жернова — казалось ненастоящим. А самым поганым было то, что и Дэмонра себе после той встречи настоящей не казалась. Она могла догнать девочку, или разыскать уже на приеме, увезти с собой. Она просто сунула Агнешке колечко с тремя бриллиантиками и потом набралась как свинья. Между этими «могла» и «сделала» лежала белая черта на белом.

Нордэне нисколько не хотелось обсуждать с Зиглиндом промашки калладской политики и юстиции, а также свою внезапно вывихнувшуюся жизнь, поэтому про Агнешку следовало забыть как можно скорее.

— Из Рэды привезла, ты ж лучше меня помнишь, — как могла мягко сообщила Дэмонра. Она догадывалась, что с людьми, находящимися на грани истерики, следует говорить самым доброжелательным тоном. А обычно невозмутимый Рейнгольд, похоже, находился на грани бесслезной истерике.

— А конкретнее?

— На базаре купила.

Глаза Рейнгольда сверкнули за стеклами очков:

— Ты не была бы так любезна в этом поклясться?

— Рэй, а в чем дело?

— Просто поклянись, что ты купила ее на базаре, а потом случайно запустила в лицо кесарю в состоянии аффекта, и все.

Дэмонра нахмурилась:

— Ну да, в лицо кесарю я ее действительно запустила в состоянии аффекта, как ты говоришь. И это хорошо, что она была у меня в руках. Иначе я схватила бы со стола чернильницу и раскроила ему череп, и тогда изгнанием бы точно не отделалась.

Лицо Рейнгольда стало скорбным, как у человека, приговоренного к казни.

— Где ты ее взяла? На базаре? Клянешься?

Если профессиональный юрист просил поклясться, дела, определенно, обстояли хуже не придумаешь. Дэмонра покачала головой:

— Нет. Мне ее подарили.

— Кто?

— Агнешка. Девочка.

— Какая Агнешка?

— Какая разница? Если мы сейчас уйдем из Рэды, никакой Агнешки не будет, уж поверь. Рэдцы суеверны. Я дала ей кольцо — ну, чтоб ей было, чем расплатиться с теткой, а она взамен дала мне ленту. Рэдцам запрещено принимать подарочки без отдарочков…

— Дэмонра! Объясни по существу.

«По существу» ее доконало. «По существу» сама история прокатилась, а Рейнгольд с нее спрашивал почему-то.

— Я должна была взять с собой девочку, а взяла ленточку! Не знаю, захотел ли бы ты Агнешку воспитывать, а теперь уже и не узнаю, потому что поздно! Я ленточку выбрала! — Дэмонра расхохоталась. — Что ты в этой ленте привязался, Рейнгольд, это моя судьба, не твоя!..

— Значит, ты не думала, что передашь ее кесарю?

— Рэй, мать твою, я вообще не так уж много думаю, как ты мог бы уже заметить! — взвилась Дэмонра. — Разумеется, я только и планировала, как бы швырнуть дешевый рэдский сувенир в рожу действующему монарху! Мне грела душу возможность прославиться самым нелепым самоубийством…

Пристальный взгляд Рейнгольда, шаривший по ее лицу, Дэмонре не нравился. Его дрожащие губы нравились ей еще меньше.

Она перевела дух и как можно спокойнее поинтересовалась:

— Что сказали врачи?

— Собирай вещи.

— Рэй, слушай…

— Собирай вещи, нужно уезжать.

— Да мы только сегодня вернулись…

— Дэмонра, бери самое необходимое и уходим.

— Да зачем?!

— Да затем, что тебя могут арестовать в любую минуту, дура! И это будет трибунал…

— Исключено, — поморщилась Дэмонра. — Меня вроде бы лишили приятной возможности состоять в армии. Я — гражданское лицо…

— Вовремя ты юриспруденцию вспомнила, — безжизненно усмехнулся Рейнгольд. — Может быть, ты знаешь, что все преступления, совершенные в радиусе ста шагов от правящего монарха, рассматриваются по закону военного положения? Нет, не знаешь? Ну так знай!

Дэмонра хлопнула глазами. О таких тонкостях она либо никогда не знала, либо, что вероятнее, еще во время учебы слышала, но успела начисто забыть. Нордэна ни разу не сталкивалась с ситуацией, когда этой нормой пользовались на практике.

— Это будет трибунал. Тебе поставят к стенке в три дня.

— За какие грехи, интересно? Вроде бы дважды за одно и то же не наказывают.

Рейнгольд глубоко вздохнул, как человек, которому смертельно надоело что-то объяснять и переложил саквояж из одной руки в другую.

— За убий… За твою убийственную порядочность, на которой очень непорядочно сыграли. А теперь собирай самое необходимое. У нас бесовски мало времени.

— У меня дела вечером. Я не могу сейчас уехать, понимаешь?

— Ну так скоро ты вообще не сможешь отсюда уехать никуда, кроме ада! — рявкнул Рейнгольд. Дэмонра вздрогнула. Она никогда не слышала, чтобы у Рейнгольда срывался голос. — Прости, — уже тише проговорил он. — Прости. У нас совсем нет времени, Дэмонра, да пойми же ты это. Я даже не знаю, успеем ли мы сбежать, если поедем прямо сейчас. Но уж времени ждать вечера у нас точно нет…

— Вечером я должна пойти к Наклзу. Я ему нужна, — в безнадежных ситуациях Дэмонра предпочитала говорить правду. Она не понимала, чего так боится Рейнгольд, но хорошо понимала, что ситуация именно безнадежна.

— Когда он уже сдохнет, этот твой Наклз? — в отличие от формы вопроса, в его тоне была скорее усталость, чем злость. — Что в нем есть такого, что стоит твоей жизни?

— Что-то да есть, — сухо сказала Дэмонра. «И моя жизнь недорогая». Ссоры с Рейнгольдом никогда не доставляли ей ни малейшего удовольствия. И меньше всего на свете она собиралась ругаться с ним сейчас. — Я не знаю, и это ничего не меняет.

— Меняет-не меняет… Как мне надоела эта ваша нордэнская казуистика, объясняющая любую придурь. Дэмонра, посмотри на меня. Слушай.

Дэмонра покорно перевела взгляд с точки на обоях на бледное лицо с темными кругами под глазами. Ей впервые пришло в голову, что Рейнгольд сильно сдал за последние несколько дней. В свои двадцать восемь он выглядел на все сорок. Причем как человек, годами не видевший солнца.

— Слушаю.

— Тебя могут в любой момент схватить и казнить за государственную измену. Я еще могу увезти тебя отсюда. Я достал метрики. Нужно бежать сейчас же. Мы осядем в Эйнальде, знаю, ты не любишь юг, а там почти такой же климат как зждесь, только зима теплее. Там ты сможешь мирно дожить свою жизнь.

Больше всего Дэмонре не понравилось это «ты сможешь» вместо «мы сможем». Рейнгольд, в отличие от большинства ее знакомых юристов, всегда использовал предельно четкие формулировки.

— А ты?

— А мне осталось от двух месяцев до полугода. Но увезти тебя в Эйнальд и спрятать там я еще успею.

Мир качнулся и куда-то поплыл. Дэмонра знала, что есть проблема, но до этого момента не представляла масштабы. Она думала о годе на целебных водах как о наихудшем из возможных исходов. Смерти Рейнгольда она даже в мыслях не допускала. Это было чем-то совершенно невероятным, как если бы Каллад проиграл Рэде, а Магда бы вдруг вышла замуж за придворного шаркуна.

Дэмонра нащупала рукой стену. Ей хотелось проснуться. Обычно ночью, находясь между сном и явью, нордэна касалась предметов, пытаясь понять, закончился ли уже сон или она еще спит. Холод обоев под рукой говорил о том, что проснуться на этот раз не получится.

— Так тебе нужны какие-то вещи?

— Мне ничего не нужно, — механически ответила Дэмонра. Это была чистая правда.

— Тогда пойдем.

В висках гулко билась кровь. Как будто отсчитывала последние секунды до катастрофы.

«Я, похоже, никогда не выйду замуж, и детей у меня не будет. Прости, папа».

— Нет. Не поеду. Вечером я должна…

— Дэмонра! Мне осталось от силы полгода. Но, если ты сейчас пойдешь спасать своего мага вместо того, чтобы спасать свою жизнь, можешь считать меня мертвым с этой самой секунды.

Рейнгольд не был скандальным мужчиной. Рейнгольд не ставил условий. Рейнгольд не имел склонности к мелодраматическим эффектам. По совокупности этих причин Дэмонра поверила ему сразу и на слово.

Нордэна снова провела рукой по гладким прохладным обоям. Обои подбирал отец. Бордовые с тусклым золотым тиснением, безупречные и неброские, в лучших отцовских традициях. Дэмонра смотрела на сложный витой узор и на свою руку со сбитыми костяшками. Содранная кожа, синюшный цвет, форма далекая от идеала изящества. На женщине с такими запущенными руками и такой запущенной жизнью мог жениться только святой мужчина. Ну, например, Рейнгольд. Будь отец здесь, он бы сказал, что ей следует благодарить судьбу за встречу с человеком, готовым взять ее в жены, и уж, конечно, бежать за ним на край света и даже дальше. Отца здесь уже десять с лишним лет не было, и думать следовало самой.

Дэмонра развернулась, дошла до кухни, опрокинула остатки Греберова «лекарства», не почувствовав вкуса, швырнула бутыль в стену и вернулась в коридор. Рейнгольд ждал, молчаливый и невозмутимый, как сама справедливость.

«Мне жаль, ты умер».

Все обстояло именно так. Но сказала она все-таки по-другому:

— Лучше тогда меня не жди, поезжай, я тебя дого…

— Давай ты не будешь лишний раз унижать меня на прощание.

Дэмонра покорно замолчала. Она бы только обрадовалась, если бы Рейнгольд перед уходом как следует залепил ей по лицу за все хорошее, что от нее в жизни видел. Но тот коротко поклонился и вышел, аккуратно придержав за собою дверь.

Нордэна смотрела, как на полу исчезает тонкая полоска света с улицы, и отстраненно думала, что вместе с солнечным лучом сейчас угасает и ее наилучшее возможное будущее.

«Мне нужно время сегодня до полуночи. Дальше — делайте что хотите», — непонятно к кому обратилась она, стоя в полутемном коридоре. «Дайте мне еще семь часов, а потом можете приходить за долгами. Семь часов, мне больше не понадобится».

5

В «Зимней заре» было уже не протолкнуться, хотя стрелка часов только подползала к шести вечера. Зондэр с подозрением взглянула на женщину, отразившуюся в высоком окне. У этой женщины не нашлось с ней ничего общего, кроме ярко-синих глаз. Нордэна в последний раз критически осмотрела свой наряд. Шляпка с вуалью смотрелась хорошо. Платье до этого вечера благополучно провисело в шкафу года четыре, то есть безнадежно вышло из моды, но, благо, классический фасон и дорогая ткань несколько спасали положение. Ну а выражению безнадежного отчаяния, застывшему на белом как полотно лице дамы и вовсе следовало вызывать приступы энтузиазма у декаденствующих гимназистов. К счастью, в этом ресторане собиралась публика если не более приличная, то уж во всяком случае более обеспеченная, чем грезящие красотой потустороннего мира неучи.

«Жизнь довела меня до того, что я в платье чувствую себя как человек, надевший маскарадный костюм. Хуже того — краденый маскарадный костюм». Только мысль о том, что сказала бы на этот счет богоизбранная Ингрейна, подняла Зондэр настроение. В основном зале посетителей хватало, но белокурых локонов Маэрлинга среди преобладающих благородных седин и лысин не наблюдалось. Это было в равной мере печально и ожидаемо. Следовательно, нелегкий путь Зондэр лежал через общий зал, в закрытую для простых смертных часть ресторации.

Разумеется, вторжение в святая святых столичной богемы было мужественно остановлено солидным господином в черном фраке и кипенно белых перчатках. Господин перекрыл Зондэр дорогу к довольно узкой лестнице, ведущей на второй этаж, и необычайно корректно полюбопытствовал:

— Госпожа, я могу вам чем-нибудь помочь? Вы, вероятно, ищите дамскую комнату. Позвольте вас проводить.

Зондэр, конечно, польстило, что за проститутку ее не приняли даже при попытке проникновения в сомнительные комнаты ресторана, репутация которого места для сомнений как раз не оставляла. Но этот отрадный факт никак не способствовал доведению замысла нордэны до конца.

Репутации и пяти поколениям предков, не осквернявших себя нарушением этикета, предстояло отправиться на свалку истории, к развенчанным философам-идеалистам и куртуазной любви.

— Нет, я как раз ищу Витольда Маэрлинга, — четко произнесла Зондэр. Ей хотелось быть уверенной, что повторять не придется. — Я его начальник, — добавила она, показывая метрику. Зондэр так до конца и не поняла, что подействовало на охранника сильнее: наглость тона, запись «майор» в графе «род занятий» или ее типично нордэнское имя, но тот, нахмурившись, освободил ей дорогу:

— Его сиятельство виконт Маэрлинг находится в четвертом зале. Я… я убедительно прошу вас постучать, прежде чем войти и… и не предавать данный случай огласке.

Зондэр поморщилась. Всю свою тридцатитрехлетнюю — и весьма приличную по современным меркам — жизнь она только и мечтала о том, как бы засветиться в светских хрониках, будучи застуканной в отдельных комнатах ресторации за компанию с Маэрлингом и парой специалисток широкого профиля.

«Чья-то карьера начинается с борделя, а чья-то на нем кончается».

Майор Мондум сцепила зубы и против всех правил тактики пошла в одиночку штурмовать возвышенность, где окопался многократно превосходящий силами противник.

«Как ни греет родной очаг, Далеко уведут дороги. Все уходит и все не так. И беда уже на пороге…»

Зондэр вздрогнула и застыла. Это казалось невероятным, но из-за двери четвертого номера вместо слащавых шансонеток лилась едва ли не самая народная калладская песня, бескрайняя, как его снежные просторы, и заунывная, как дорожная тоска тех, кто пытается эти просторы пересечь.

«Все уходит и все не так», — глуше и тише пропел Витольд. «А беда уже на пороге», — вторил ему женский голос. Зондэр полжизни мороз продирал от этой простой констатации всесилия рока, но у поющей был слишком тонкий и нежный голосок для такой песни. С таким голосом следовало петь про розы и соловьев, но никак не о судьбе десяти с лишним поколений калладских мальчиков и девочек. Мондум прислушалась.

«Шашку верную наточи», — подсказал Витольд самое известное в Каллад лекарство от всех бед.

«Далеко уведут дороги», — снова посулила девушка.

«Плачет мать, а отец молчит», — продолжил старую как мир историю Маэрлинг.

«И беда уже на пороге…»

Зондэр сузила глаза. Она не считала себя сентиментальной, но этот напев всегда вышибал у нее слезу.

Так скорее седлай коня — Далеко уведут дороги. Больше медлить нельзя ни дня: И беда уже на пороге… Третий день словно ночь снега — Далеко завела дорога. Жизнь не так уж и дорога — Прогоняем беду с порога!

Мондум ощутила малопонятный страх. Она тысячу раз слышала эту песню и прекрасно знала, чем та заканчивается, но все равно ей сделалось не по себе. Наверное, народная песня, простая и тоскливая, плохо сочеталась с роскошными панелями красного дерева на стенах и ковровой дорожкой под ногами.

Все ушло, все уже не так: Далеко завела дорога. Пуля в поле, безмолвный мрак…

Зондэр резко толкнула дверь и вошла.

— Отогнали беду с порога? — холодно осведомилась она в повисшей тишине.

Картина, открывшаяся ей, не то чтобы подходила под описание «безобразная сцена». Во всяком случае, все оказалось куда менее ужасно, чем рисовало воображение Зондэр. Во-первых, действующих лиц было всего четверо — Маэрлинг, какой-то молодой человек с пшеничными усами, волшебным образом делающими его еще моложе, и две девицы, блондинка и брюнетка. В куртизанках Зондэр понимала мало, но выглядели обе незнакомки вполне пристойно. Никаких задранных юбок, приспущенных чулок, вульгарных красных ртов и тому подобных признаков профессии. Даже расселись все участники сцены вполне приличным образом — девицы, в частности, расположились на стульях, а не на коленях у кавалеров. Кавалеры, правда, дружно вскочили, как только открылась дверь. Юноша с усами смотрел на Зондэр с истинно детским недоумением. Маэрлинг несколько раз моргнул, словно увидел привидение, а потом без улыбки ответил:

— Если бы на моем пороге стояла именно такая беда, я бы ни за что не стал ее прогонять. Тем более, шашкой.

— Оставьте любезности барышням, — «не поняла» Зондэр и кивнула на девиц. Одна из них выпустила из рук гитару, на грифе которой красовался большой голубой бант, положила ее на стол и недоуменно покосилась на товарку. Та скривила губы.

— Вы, Витольд, не предупреждали, что к нам еще кто-то присоединится…

— Потому что к вам никто более не присоединится, — Витольд, если и был растерян, взял себя в руки довольно быстро. Он тоже отложил гитару — на сей раз безо всяких бантиков и цветочков — и кивнул приятелю:

— Артур, извини меня. Дамы, всего наилучшего.

Мондум отступила с порога в коридор. Витольд стремительно вышел и закрыл за собою дверь. Злой взгляд из-под черных кудряшек одной из девиц Зондэр перехватить еще успела.

— Весьма сожалею, что испортила вам вечер.

— Благодарю, что вы его украсили, — совершенно спокойно возразил Витольд. Зондэр, наконец, догадалась, что Маэрлинг-младший пьян. Ровно настолько, чтобы слишком тщательно следить за своими манерами, словами и жестами. — Я не думаю, что вам нравится находиться в… в подобном месте и обществе. Если не возражаете, мы выйдем через черный ход. И там поговорим.

— Откуда вы знаете, что я пришла говорить?

— Бесспорно, грань между оптимизмом и глупостью бывает очень тонка. Но я не настолько оптимист, чтобы полагать, будто вы сюда пришли за чем-то еще.

— Вообще, вы неплохо пели, — честно сказала Зондэр, чтобы сгладить неприятное впечатление. Серьезный Маэрлинг казался ей чем-то очень странным, почти таким же странным, как военная песня в стенах богемного ресторана.

— И вас не оскорбило наше опереточное понимание искусства?

Зондэр покосилась на Маэрлинга.

— Витольд, вы меня пугаете. И когда балансируете с розами на крыше — в меньшей степени.

Маэрлинг усмехнулся, но ничего не добавил. Он уверенно шел по коридору, несколько раз поворачивал, они спустились и затем поднялись на этаж и, в конце концов, вышли на улицу из какой-то подсобки. Зондэр совсем потеряла ориентацию в пространстве, но, как ей казалось, они очутились где-то на задворках прилегающей улицы. В еще светлом небе загорались первые звезды. Вокруг не было ни души, только где-то вдалеке за домами грохотала конка и звучали голоса.

— Так что я могу для вас сделать? — спросил Витольд, не глядя на Зондэр. Она видела его опущенное лицо, полускрытое растрепанными кудрями, и поджатые губы.

— На самом деле, не для меня. Помощь нужна Ингрейне Дэмонре.

— Жаль. То есть я, разумеется, почту за честь оказать ей услугу. Что конкретно от меня требуется?

— Проехаться в экипаже по городу, причем так, чтобы у всех сложилось впечатление, будто компанию вам составляют развеселые барышни…

— А кто на самом деле будет составлять мне компанию, мне можно узнать?

— Найджел Наклз и Дэмонра. Но парочку барышень еще можно будет впихнуть в экипаж, если такие смелые… смелые девушки найдутся.

Маэрлинг нахмурился еще сильнее. Видимо, он все же принадлежал к той редкой породе людей, которым вино добавляет, а не убавляет здравого смысла.

— Я не стану вам рассказывать, что это безопасно, — вздохнула Зондэр. Колебания Витольда она вполне могла понять. На его месте — и вовсе отказалась бы наотрез. Наверное, Дэмонра имела какие-то причины, чтобы рисковать жизнью и репутацией ради Наклза, но все остальные вовсе не обязаны были радостно присоединяться к ее подвигам. На взгляд Зондэр, весьма сомнительным. — Придется перехватить их в одиннадцать и провезти через полгорода, от Болотной до Семи Ветров.

— Разумеется, я сделаю все, что потребуется. В конце концов, у меня перед этим человеком имеется личный долг.

Зондэр насторожилась.

— Он поставил мне математику, — все-таки улыбнулся Маэрлинг. — Честное слово, это хорошее мерило милосердия.

Мондум невольно улыбнулась в ответ. Вот теперь перед ней стоял привычный Маэрлинг, мастер на каверзы и глупости, всегда выходящий сухим из воды. Он мог и сумасшедшего мага по столице провезти под самым носом у жандармов, и пару девиц попутно прихватить, и на гитаре им сбряцать, и уж точно он не мог закончить как герой старой военной песни. Такие всегда выживают, становятся смешливыми стариками, бессовестно врут внукам про «золотое прошлое» и иногда даже сами в это верят.

— Спасибо, Витольд, вы меня очень обяжете…

— Право, не стоит. Я, увы, оказываю услугу не вам. Впрочем, если мне когда-нибудь выпадет такая приятная возможность, просто дайте мне знать.

Зондэр смотрела в темные бархатные глаза и пыталась сообразить, что же на самом деле творится в голове у их счастливого обладателя. Женщины от такого взгляда, к гадалке не ходи, млели. Мондум даже полезли в голову всякие глупости о том, что в рай пускают по какому-то другому принципу, чем отсутствие интрижек. Она срочно перевела взгляд на что-то более безопасное, то есть на зеленоватое вечернее небо.

— Спасибо, Витольд. Еще раз извините меня за прерванное веселье.

Маэрлинг усмехнулся:

— Мы проводили время не так уж и весело. Честно сказать, увидев вас, я удивился меньше, чем мог бы, хотя и успел порядочно выпить. Во всяком случае, я теперь знаю, что надо петь, чтобы вы появились.

Зондэр поежилась. Как ни странно, песня ее порядком напугала. Хотя, возможно, все дело было в предстоящей ночи, сходящем с ума маге и Дэмонре, которая вела себя так, словно сошла с ума куда раньше товарища.

— Давайте оставим уводящие вдаль дороги для войны. Для мира нам вполне хватит закатов, роз и страстных очей всех цветов радуги.

— Никогда бы не заподозрил вас в симпатии к такой музыке…

Зондэр оставалось только пожать плечами. Малознакомые люди отчего-то всегда приписывали ей любовь к искусству в самом возвышенном его понимании и вообще какие-то романные добродетели. И, что хуже всего, люди, которые знали ее хорошо, зачастую делали то же самое.

— Не все нордэны в восторге от Ингмара Марграда, — спокойно возразила она. — Некоторые самым позорным образом любят мир, хотят спокойно жить и умереть в своей постели.

Витольд нахмурился:

— Знаете, миледи Мондум, я не суеверен, но мне почему-то кажется, что на сей раз дороги уведут очень далеко. Вероятно, это следствие игристого и общей дворянской сентиментальности.

— Вы сегодня необыкновенно мрачны, Витольд.

— Видите ли, миледи Мондум, как раз сегодня отец получил письмо от управляющего завода в Карде.

— Надеюсь, он не украл больше положенного? — попыталась улыбнуться Зондэр. Что-то шло не так.

Витольд тряхнул кудрями:

— Да нет, он честный человек и честно ворует полтора процента прибыли, как и договаривались. Он написал, что в этом году в Восточной Рэде может не взойти хлеб. Какие-то там народные приметы и поверья, да и погода вроде бы плохая, я не очень понял. Я только понимаю, что, если западнее Седой не взойдет хлеб…

«Будет большая война, и совсем не за Седой», — подумала Зондэр. «И тогда родной очаг перестанет греть, а дороги заведут нас очень далеко».

— Вы кому-то говорили еще?

— Вы шутите, надеюсь? Нельзя сеять панику на основании того, что где-то небо красное на рассвете, собаки воют на порогах, а морозянки расцвели на месяц раньше.

— Да, пожалуй. В любом случае, мы ничего не узнаем раньше конца лета.

«Только вот если мы узнаем в конце лета, половине Рэды в конце осени уже будет нечего есть».

— Я сказал это только вам и сказал… на всякий случай. Значит, в одиннадцать на Болотной? — быстро спросил Витольд, прежде чем Зондэр успела что-то ответить.

6

Пожарная лестница вибрировала под ногами. Тяжелые шаги Магды за спиной заставляли металл ходить ходуном. Дэмонра вцепилась в перила, точно они оставались последним предметом, удерживающим ее в сорвавшейся с цепи реальности, и упрямо поднималась наверх. Стрелки часов показывали уже половину одиннадцатого, дальше ждать смысла не имело.

Нордэна вышла в полутемный коридор. Кругом не было ни души, не считая Магды, проскользнувшей следом.

— Как на кладбище, — шепотом поделилась впечатлениями та.

— Хуже: на кладбище все мертвые, кому положено, — буркнула Дэмонра. Потом, подумав, сунула Магде в руки свой пистолет. — Держи, мне не понадобится.

— А если понадобится? — с сомнением спросила Магда, заломив бровь.

— А если понадобится, значит, все равно уже не понадобится, — сообщила нордэна, впихивая подруге оружие. — Ну, Магда, будем живы….

— Наше небо любит нас, не дрейфь. Если что — кричи.

Вопрос любви небес к каждой конкретной нордэне всегда оставался для Дэмонры открытым, но сознаваться в этом Магде было бы неправильно. Стараясь ступать неслышно, она двинулась к крайнему номеру слева. Бронзовые цифры тускло поблескивали в рассеянном свете, лившемся с противоположного конца коридора.

Портье на первом этаже поставили в известность, что недовольная жена выслеживает неверного мужа. Получив пять марок за беспокойство, тот совершенно проигнорировал двух посторонних на четвертом этаже. Никого по эту сторону двери Дэмонра не боялась.

— Может, все-таки я? — в который раз шепотом поинтересовалась Магда. — Я меньше твоего в бесовщину верю. У меня эфирная не-вос-при-им-чи-вость или как-то так….

— У Наклза нет материальной невосприимчивости, а у тебя кулаки вдвое тяжелее моих, так что не стоит, — Дэмонра извлекла из кармана взятый у портье запасной ключ — за него он потребовал десять марок сверху, клянясь и божась, что репутация безупречного заведения в опасности — вставила его в замок и дважды повернула. Несколько раз глубоко вздохнула, не выпуская дверную ручку, а потом осторожно толкнула дверь внутрь. Из образовавшейся щели в коридор как будто плеснуло темнотой.

«Какого беса они не включили свет?»

Нордэна задержала дыхание, словно перед погружением в ледяную воду, и переступила порог. Дверь за собой она оставила открытой, для верности подложив под косяк прихваченный по дороге камешек. Это давало ей хоть какую-то иллюзию безопасности.

Коридор был узкий и темный. Из щели под закрытой дверью в комнату лился желтый свет. Удушающе пахло засохшими цветами. Нордэна, почти вжавшись в стену, прокралась четыре шага, отделявшие ее от двери. В коридоре все это время стояла обволакивающая тишина, что только усиливало сходство темноты с водой. Дэмонре, во всяком случае, казалось, что она буквально преодолевает пространство, метр за метром. Нордэна едва не завизжала, когда из полумрака на противоположной стене вынырнула скорченная фигура, словно прилипшая к стене. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что она смотрит в большое зеркало, а бледное искаженное лицо твари на стене — ее собственное лицо. Дэмонра прижала руку к губам, чтобы не вскрикнуть, и стала ждать, пока выскакивающее из груди сердце успокоится. По вискам у нее текли струйки пота.

«Мне не страшно. Мы есть, а их — нет… Слышите, вас — нет!»

Нордэна сжалась в комок под самой дверью и обратилась в слух. Все могло быть хорошо просто потому, что им могло повезти. Надежда всегда умирала последней, так гласили рэдские сказки. Знающие люди даже в свисте пуль слышали песни о любви. Все еще могло быть хорошо.

— Аби, да пойми же ты, я не могу все бросить и уехать в Рэду, — глухо сказал из-за двери Наклз. Потом помолчал с полминуты. За эти полминуты Дэмонре показалось, что она постарела на десять лет. — Нет, дело не в деньгах — все не заработаешь. И не в Магрит — она хорошая девочка, проживет и без меня. Дело в том, что я туда не хочу, Аби… — Пауза. Дэмонра кожей почувствовала, как воздух делается холоднее. Она механически потянулась к пистолету у пояса и поняла, что оставила свое оружие у Магды. Магда дежурила в коридоре, немыслимо близко, всего в каких-то пяти метрах от этого страшного места — и как будто на другом конце Каллад, за Белой Мглой, откуда даже вестей не долетает. Еще можно было вскочить и броситься туда, где за полузакрытой дверью остался коридор второсортного доходного дома, где живые люди и реальная жизнь, но Дэмонра сидела и слушала, как пока еще живой беседовал с уже мертвой. — Хорошо, Аби, если тебе так хочется это услышать — я просто не хочу, — мягко, терпеливо и почти ласково проговорил Наклз. — Нет, я тебе не должен. Перестань кричать. Я не хочу и не поеду.

Дэмонра поняла, что еще минута, и с ума сойдет уже она, перед этим самым зеркалом и под этой самой дверью.

Нордэна резко поднялась и оттолкнула последнюю перегородку, отделяющую человеческий мир от какого-то еще мира. В ноздри ей ударил запах засохших цветов и еще сладковатая вонь, словно от застоявшейся гнилой воды.

Дэмонра была почти готова увидеть, как из кресла напротив поднимется Абигайл Фарэссе со сломанной шеей, весело усмехнется гостье и предложит ей присесть, но ничего такого не произошло. Поднялся только Наклз. Второе кресло пустовало.

— Валь… Дэмонра, Создатель, зачем ты приехала? — после короткой паузы спросил маг, не сводя с нее непонимающих глаз. — Ты должна была остаться…

— Я должна была остаться, — механически согласилась Дэмонра. В глаза ей бросились лежащие на полу цветы. Не меньше десятка одинаковых букетов, разложенных идеально ровно, точно по линейке, вдоль стены. Одни сделались уже совсем сухими и хрупкими, распадающимися серой пыльцой, а в других еще получалось опознать белые астры.

«Наклз, прости меня, ну откуда мне было знать, что ты так ее любил?» — лихорадочно думала нордэна, глядя то на остатки цветов, то на мага.

— Дэмонра, все хорошо?

— Да, да, все хорошо, — план нордэны, если он заслуживал такого гордого названия, заканчивался на моменте, когда она входит в комнату к Наклзу, а вторая фаза его начиналась уже в карете, с рыданиями, причитаниями и нейролептиками. И между первой и второй фазой лежала огромная, безбрежная пустота.

— Дэмонра, позволь представить, Абигайл. Абигайл, это Дэмонра Ингрейна…

«Галлюцинации — это страшно. Для него они реальны. Так же реальны, как это кресло, я, он сам и цветы на полу…»

— Мне казалось, мы знакомы, — Дэмонра поглядела в пустое кресло и с трудом заставила немеющие губы сложиться в улыбку. Они с Абигайл были знакомы несколько ближе, чем Наклз полагал. Нордэне необычайно четко вспомнился хруст, с которым у Фарэссэ сломалась шея. В конце концов, Рыжику очень повезло, что он не видел трупа. Когда они заворачивали то, что осталось от Абигайл Фарэссэ в ковер, подташнивало даже ко всему привычного Гребера. Дэмонра в тот вечер действовала четко и правильно, как хорошо отлаженный механизм: она придумала, и как спрятать тело, и как вынести из дома, и где закопать, и даже проконтролировала осуществление задуманного, не отвлекаясь на угрызения совести, но потом ее колотило три дня.

«Это был самый милосердный поступок в моей жизни, и ничто не убедит меня в обратном».

Дэмонра поняла, что дальше смотреть на потертую темно-зеленую спинку кресла не может. Нордэна перевела взгляд на Наклза. Маг стоял, чуть склонив голову набок, как будто внимательно что-то слушал. Точь-в-точь примерный ученик на уроке нравственного закона.

— Аби, твои шутки с каждым разом нравятся мне все меньше, — поджал губы он. — Лестницы, подвалы, парки — что ты несешь?

«Бесы дери. Мы ее закопали не в парке, а на кладбище! В освященной земле, как того просил Гребер. Чего ж тут еще было сделать? Попа что ли позвать?!»

— Рыжик, послушай, мне нужно минутку поговорить с тобой наедине. Пожалуйста, Абигайл, прости нас, мы…

Дэмонра обернулась к выходу из комнаты и почувствовала, как по позвоночнику прошел озноб. Наклз мирно и спокойно стоял в комнате, лицом к ней, спиной к двери, и внимательно слушал, что бы с ним ни говорило. В зеркале за дверью тоже стоял Наклз. И тоже лицом к ней.

Нордэна никак не могла отвести взгляда от отражения, а зеркальный Наклз, дернув плечом, пошел ей навстречу.

— Как же ты меня достала, хренова ты стерва, — ровным, несколько металлическим голосом сообщил он, приближаясь к раме.

— Аби, хватит нести чушь, — отрезал Наклз в комнате. — Никаких убийств не было! Кто тебя толкнул? Да я, бесы дери, знаю, кто тебя толкнул?!

— Еще как знает, — сообщил второй Наклз, уже стоя вплотную к стеклу. Дэмонра поняла, что она сейчас или засмеется, или закричит, или упадет в обморок. — Ты, кстати, тоже знаешь. Ты стерва и потаскуха, но не настолько дура, чтобы не понимать.

Дэмонра отшатнулась от обоих. Наклз в комнате непонимающе посмотрел на нее.

За спиной Дэмонры что-то быстро проскрежетало по полу. Но нордэна даже не смотрела за плечо, где промелькнуло крупное светлое пятно. Абигайл Фарессэ или что угодно другое за спиной ее сейчас интересовало меньше всего на свете.

Наклз в стекле начал плавно вскидывать ладони. У циркового волшебника в этот момент из рук должны были вспорхнуть бабочки. Дэмонра каким-то шестым чувством поняла, что сейчас полетят совсем не бабочки.

Она успела толкнуть Наклза на пол за мгновение до того, как зеркало взорвалось, и сама упала сверху. Дэмонра прикрыла лицо предплечьем, а куртка у из добротного сукна удержала большую часть осколков, так что нордэна отделалась сравнительно дешево. Руку ей, конечно, посекло, но от такого не умирали. Она скатилась с мага, отряхнула осколки с одежды и волос, перевела взгляд на то место, где раньше висело зеркало, и окаменела.

Поскольку нордэна никогда не сомневалась в разумности мироздания, ей оставалось только признать, что с миром все в порядке и, следовательно, с ума сошла она. Рядом с ней на полу, потирая рукой затылок, полулежал Наклз. Над ней с неприятной ухмылкой тоже стоял Наклз. А над ним дешевыми «слезами» под хрусталь позвякивала люстра.

— Впервые в жизни встречаю такую упертую стерву, — поморщился стоящий. — Чего ты добиваешься?

— Что ты, бес дери, такое?!

— С кем ты говоришь, Дэм? Что происходит?

Мимо Дэмонры медленно проползла Абигайл, подметая волосами окровавленные осколки на полу. Лицо, насаженное на неправильно изогнутую шею, как на детском рисунке, все время смотрело на нордэну.

— При слове «скелеты в шкафу» ты себе что-то принципиально другое представляла, да? — отчасти даже добродушно фыркнул второй Наклз, и снова плавно вскинул ладонь. Дэмонра как завороженная следила за этим жестом фокусника. — Нет, я не достану кролика из шляпы, и я не фокусник, — мягко сказал он. Голос у него был точь-в-точь как у Наклза, даже интонации те же. Дэмонре стало окончательно жутко. У нее почти пропало ощущение, что она очутилась в дурном сне. Этот дурной сон казался вполне реальным и, похоже, собирался завершиться вполне реальной концовкой. Хрустальные «слезы» дрожали. Подняться нордэна не могла, словно ее придавила к полу какая-то невидимая тяжесть. — Хватит уже дергаться, я предупреждал. А ты сейчас умрешь.

Дэмонра перевела взгляд на настоящего Наклза. Если кто и мог сделать хоть что-нибудь, так это он. Но маг с рассеянным видом рассматривал кровь на своих пальцах и мало интересовался происходящим. Наверное, шаря руками по полу, он тоже напоролся на осколки.

— Дэм, если это ваши дэм-вельдские штучки…

На этот раз вылетело оконное стекло. Дэмонра сама не поняла, как отдернулась в сторону. Особенно крупный осколок впился в пол там, где мгновение назад находилась ее голова. Абигайл ползала кругами. Люстра качалась и мелодично звенела где-то очень высоко, и тоже пыталась уплыть.

«Они острые. „Слезы“ острые», — совершенно равнодушно подумала Дэмонра. Она уже понимала, как умрет, и как полиция это объяснит. Драка невменяемой нордэны с невменяемым магом. И оборвавшаяся цепочка от люстры. Проще не бывает.

«Если бы я взяла пистолет, проблема была бы решаема», — почти равнодушно подумала нордэна, глядя на потрясенного Наклза. Проблема, очевидно, имела только одно решение. К счастью или к несчастью, от Дэмонры оно уже не зависело.

К стуку крови в ушах добавился еще какой-то звук, который она не смогла с ходу идентифицировать. Где-то снова что-то грохнуло, звякнуло, с треском упало. Прохрустело. Даже ползающая кругами Абигайл замерла, как гончая, почуявшая след, и повернула неестественно наклоненную голову в сторону двери.

Дэмонра все смотрела на поблескивающие «слезы». Первая с мелодичным звоном сорвалась и разлетелась об пол у ее щеки.

— Хочешь, расскажу небольшой секрет? Ты ведь сейчас думаешь о черной магии или, хуже того, об искажении Мглы, нерожденном близнеце и прочей псевдонаучной чуши?

Дэмонра думала о том, что от коридора до центра комнаты — три шага. Три шага Магда пролетела бы меньше, чем за секунду.

— А лучше бы ты думала о добрых Заступниках…

Карвэн почти вкатилась в комнату и, не останавливаясь, метнулась к Наклзу. Тому, который мирно сидел на полу и пытался понять, почему тяжелая люстра раскачивается без малейшего ветра.

— Не стреляй, — пробормотала Дэмонра, прекрасно понимая, что это бесполезно. Магда не то чтобы не любила Наклза. Она к нему как раз очень хорошо относилась. И именно поэтому вполне могла проявить чисто нордэнский аналог милосердия.

Магда быстро схватила мага за волосы, за какое-то мгновение развернула спиной к себе и несильно, без замаха ударила рукоятью пистолета по голове.

То, что происходило дальше, могло быть только эфирным бредом.

Вылетели остатки стекол. Люстра сорвалась и ринулась вниз. Магда, скользя на стеклянном крошеве, пыталась выдернуть Дэмонру из зоны падения. Хрустальные «слезы» приближались.

В веселом перезвоне Дэмонра почти слышала колокола.

А потом острая «слеза» замерла в дюйме от лица нордэны. Буквально на секунду, но этой секунды Магде хватило, чтобы отшвырнуть нордэну к стене.

Перед тем, как приложиться головой о плинтус, Дэмонра четко видела совершенно невозможную вещь: над остатками люстры, сверля друг друга взглядами, стояли два Наклза. Абсолютно одинаковые, не считая того, что правый висок второго был разворочен пулей.

7

Магрит сделала все возможное, чтобы не закричать, когда Магда и незнакомый молодой человек со светлыми кудрями втащили в номер Дэмонру и Наклза. Вернее, Наклза втащили, а вот Дэмонра, зачем-то набросившая на плечи мужской плащ, прихрамывая, вошла сама. Мгновением позже рэдка поняла, что весь правый рукав куртки нордэны представлял собой сплошные окровавленные лохмотья. Маг же цветом лица походил на живого человека еще меньше, чем обычно, и висел на спутниках как тряпичная кукла.

Магрит почувствовала, как пол уходит у нее из-под ног. Пока она беспомощно металась взглядом по стенам и потолку, соображая, к какому святому в таких случаях взывать и где взять бинты, явившаяся Сольвейг решила проблему кардинально.

— Его — в дальнюю комнату, на постель, ее — в ближнюю на диван. Маэрлинг, не наливайте ей коньяка, по глазам вижу, что собираетесь! Магда, нет, я не хочу слушать про лечебные свойства данного продукта. Да волоките вы уже его, что встали как неприкаянные? Деточка, сними с нее куртку и посмотри, не осталось ли осколков. Смею надеяться, что на это хватит ума даже у ветеринара. Просто представь, что перед тобой — безмозглая коза. Большой фантазии не потребуется…

В продолжении своего эмоционального монолога Сольвейг не стояла в дверях, а деятельно помогала Магде и Маэрлингу волочь Наклза. Магрит несмело подошла к Дэмонре. Нордэна остановившимся взглядом смотрела в спины уходящим.

— Очень больно? Конечно больно, — быстро затараторила Магрит, пытаясь поддержать Дэмонру за здоровую руку. Выглядела нордэна плохо. — Пошли, пошли…

От рукава осталось мало, но сама Дэмонра, по счастью, пострадала не так уж сильно. Магрит с трудом представляла, как можно было так порезаться, но на всякий случай радовалась, что нордэна надела плотную куртку, а не, скажем, блузку. Тогда царапинами бы дело точно не ограничилось.

— Где-то здесь я видела перекись, — бормотала Магрит, большей частью чтобы успокоить себя. Дэмонра явно не нуждалась ни в успокоении, ни в утешении. Она вообще была на себя не похожа — тихая и как будто смирная, сидящая на стуле с очень прямой спиной и сложенными на коленях руками, точно гимназистка. — Сейчас пощиплет, но надо промыть, чтоб не занести заразу. Пощиплет и полегчает, потом перевяжу, и будешь как новенькая… В смысле, будете… Дэмонра? Дэмонра, вам совсем дурно? Вы меня слышите?

— Слышу, не ори, — ровно ответила нордэна. — Тихо. Слушай, что у них там происходит.

Магрит мало беспокоило, что сейчас происходит за зеленой дверью с бронзовой ручкой. Ее куда больше волновало, как она будет вытаскивать осколки стекла из исполосованной руки нордэны. Счастье еще, что глубоко не вошли. Щипчики, которые Сольвейг швырнула ей, уходя, дрожали у нее в руках.

— Их тоже ополосни, — все тем же тихим голосом посоветовала Дэмонра. — Не хочу умереть от заражения крови. Магрит, не трясись. Какая из тебя, мать твою, рэдка? Ты должна либо немедленно заколоть меня любым подручным предметом, как правоверная революционерка, либо героически простить и вылечить, как блаженная пацифистка. Но ни одна рэдка не будет просто сидеть и трястись, видя окровавленного врага. Вы для этого слишком романтичные.

— Я представлю козу, — пробурчала Магрит, плеснула на щипцы и руки бесцветной жидкостью, сцепила зубы и поймала первый осколок. Дэмонра даже не дернулась, только отвернулась.

— Бес дери, если ты ищешь вены, они не там.

Из-за зеленой двери дальней комнаты выскользнула Магда, а за ней — белокурый незнакомец, которого Сольвейг назвала Маэрлингом.

— Все в порядке, — с ходу сообщила Магда. — Ничего я ему не сломала, скоро очухается. Там Соль колдует над какой-то лечебной дрянью. Малышка, дай мне щипцы, а то тебе предъявят обвинение в покушении на убийство калладского полковника…

— Бывшего, — сквозь зубы сообщила Дэмонра. — Магда, ты видела?

— Да. Я видела, как он тебя чуть не прикончил, дура ты разэдакая. — Магрит осталось только поразиться, до чего ловко и бестрепетно управляется с небольшими щипцами эта мощного вида женщина. Магда сноровисто извлекла осколки и щедро облила руку Дэмонры перекисью. Протерла ей царапинку на щеке, вздохнула. — Ну ладно, он же не соображал…

— Говорю тебе, это не он!

— Да вас там всего двое и было.

— Нас там было четверо: он, я, Абигайл и… и какая-то дрянь.

— Хорошо, как скажешь, пусть вас там хоть десяток набилось, а я видела двоих. Витольд, не обращай на нас внимания и скажи девочкам, чтобы шумели погромче, а то у нас какой-то унылый провинциальный бардак вместо столичной гулянки выходит…

Белокурый молодой человек, очень похожий на принца из сказки, несколько раз стукнул в стену. Аккорды пианино, до этого момента едва слышные, стали громче и надрывнее. Женские голоса в соседнем номере нестройно гудели что-то развязно-веселое.

— Витольд, спасибо, можешь считать меня своей должницей, — Дэмонра несколько раз сжала и разжала пальцы на раненой руке, словно проверяя, как они двигаются. Вид у нее был хмурый донельзя.

— Ну что вы, госпожа пол…

— Витольд. — Нордэна махнула здоровой рукой. — Давай без глупостей, не в Сенате заседаем. Отправляйся домой, отцу передавай от меня поклон, Милинде тоже. Пусть будут осторожны. Иди, нечего тебе на все это смотреть. Мало хорошего…

По коридору быстро простучали каблуки. Магрит торопливо обернулась к дверям. Каблуки, как ни странно, не пошли дальше, в комнату, где уже часа три сидел пяток очень красивых девушек, профессию которых рэдка затруднялась определить, а остановились рядом с их номером. Затем раздался требовательный стук.

— Шалава дверью ошиблась, — довольно громко пробурчала Магда, пытающаяся перевязать Дэмонре руку.

Магрит покраснела до ушей. Она, наконец, сообразила, кто сейчас веселится и терзает пианино через стенку. Ее впервые посетила мысль, что такие красивые женщины вряд ли просто так ночью разгуливают.

Стук стал громче и настойчивее.

— Пошли ее на…, - беззлобно посоветовала Магда, обернувшись к Магрит. — А то ее я пошлю, а Дэмонра будет потом глаза закатывать, мол, при детях…

Магрит, с трудом представляя, что говорить, распахнула дверь и обожглась о горящий синий взгляд. Зондэр Мондум явилась собственной персоной. Прежде чем рэдка успела произнести хоть слово, элегантное платье уже прошуршала мимо.

— Я рада, что мой маскарад удался, — ледяным голосом сообщила Зондэр в сторону Магды. — Я вдруг вспомнила, что мы лет двадцать назад кое-в-чем клялись и рассудила, что слово «бардак» очень многофункционально и хорошо описывает не только некое заведение, но и жизнь в целом.

Дэмонра бледно улыбнулась:

— Люблю я тебя, Зондэр.

Мондум строго оглядела заляпанных кровью подруг и скривилась:

— Я почему-то так и знала, чем это кончится. Он жив?

— В соседней комнате, вместе с Сольвейг, — несмело подсказала Магрит.

— Бедняжка, — непонятно кого из двоих пожалела Зондэр. — Ну, Дэм, маги все еще безвредны, да?

— Если бы маги были безвредны, им бы не платили больше, чем нам, — фыркнула Дэмонра. — Я никогда не говорила, что Наклз безвреден. Он безопасен. И неагрессивен.

— Этот очевидно безопасный и неагрессивный человек тебя знатно потрепал, я так понимаю?

— Не так. Это не он.

— Там сидел камышовый кот? Рысь? Тигр из цирка?

— Зондэр, хватит! Если бы я знала, что там было, я бы сказала, но я не знаю! — Дэмонра, наконец, начала выходить из себя. Такой — растрепанной, огрызающейся и злой — она нравилась Магрит куда больше, чем молча сидящей на стуле и созерцающей стену.

— Магда, так там прыгали какие-нибудь тигры?

— Да бес его разберет… Я видела только их двоих. А Дэмонра говорит, их было четверо.

Зондэр поджала губы, потом оттеснила Магду и стала сама возиться с бинтами Дэмонры. Закончив перевязку, она подняла глаза на лицо Дэмонры. Потом нахмурилась и, к удивлению Магрит, прохладным голосом поинтересовалась:

— Что ты принимала? — таким тоном взрослые обычно выясняли у детей, кто разбил конфетницу, воруя шоколад из буфета.

— Зондэр, какого беса?! — возмутилась Дэмонра. А Магрит сообразила, что зрачки у нее действительно какие-то не совсем правильные.

— Магда, расслабься, их там было двое, — ровно заметила Зондэр, поднимаясь с пола и отряхивая юбку. — Все остальное….

— Это просто успокоительное, чтоб ты знала!

— Да неужели? Вроде того, которым мы с тобой в гимназии как-то развлекались? Отличное успокоительное! Сперва видишь бесов с духами, а потом — раз! — и санитаров.

— Да пошла ты…, - объяснение маршрута Дэмонра начала. Но закончить не успела: открылась дверь спальни. На пороге появилась Сольвейг, безуспешно щелкающая зажигалкой. В уголке рта она держала тонкую сигарету.

— Ох и надоело мне все это, — почти не разжимая губ, сообщила нордэна, воюя с зажигалкой. — На выход, Дэмонра, он в себя пришел. Таблетки на столе, инструкция там же. Надеюсь, ты понимаешь, что десять раз по сто грамм — это иногда килограмм, а не обязательно литр? Ну так, на всякий случай, а то дозировка в граммах…

Прежде чем Сольвейг договорила, Дэмонра уже захлопнула дверь в дальнюю комнату изнутри.

— Зла любовь, — хмыкнула Сольвейг. — Перевязали ей руку? Кровопускание для лечения от любви и прочих бедствий, конечно, полезно, но в пределах разумного.

— Перевязали, — быстро кивнула Магрит, пока кудрявая нордэна не потребовала подробностей. — А как… как Наклз?

— Как Наклз, как Наклз, — зажигалка, наконец, выплюнула крохотный огонек. Сольвейг раздраженно захлопнула крышечку, не прикуривая, и сунула ее в карман черной юбки. — На голове у Наклза неплохая шишка. А что у него в голове — я, извините, не гадалка. Но могу предположить, что там не так пусто, как в головах некоторых других людей. — Магрит не поняла, на кого намекала Сольвейг: то ли на нее, то ли на Дэмонру, то ли вообще на всех собравшихся, но на всякий случай уточнять не стала. — У меня дежурство через полчаса.

— Если позволите…, - мягко начал белокурый «принц».

— Ни в коем случае, Маэрлинг, не позволю. То, что меня полночи нет дома — это нормально, но вот если выяснится, что на рабочее место я приехала в одном экипаже с вами и еще парой разносторонне развитых девиц, меня будет ждать сложный разговор с мужем и свекровью. Счастливо оставаться. Зондэр, напиши мне потом, чем закончится этот… этот, скажем так, эпизод.

— Что нужно, чтобы позаботиться о нем? Лекарства, деньги, медицинское образование? — тихо спросила Магрит ей вслед.

Сольвейг обернулась и недобро прищурилась:

— Полчаса назад Кейси спросила то же самое. Отвечаю: лекарства, деньги и медицинское образование вряд ли помогут. Но не огорчайся, деточка, глупости может быть вполне достаточно.

Дверь мягко клацнула. Магрит сообразила, что у нее дрожат губы. Все шло неправильно и очень, очень плохо. Рэдка не хотела хлюпать носом, но все-таки хлюпнула. А потом Зондэр подошла к ней, приобняла и дала возможность спрятать лицо в идеально лежащие кружева своего воротника.

— Не слушай ее. На Дэм-Вельде слова «надежда» и «глупость» почти синонимы, вот мы иногда и бесимся. Сольвейг имела в виду, что надо верить в хорошее…

«Надежда и глупость у вас одно и то же. Вот поэтому никогда у вас хорошо не будет, ни в Каллад, ни в Белой Земле», — невпопад подумала Магрит и все-таки разрыдалась окончательно. Ей было бесконечно жалко Наклза, всех этих людей, себя и что-то еще, чего она пока не понимала.

8

Кейси забилась так далеко в угол, что Дэмонра ее не сразу заметила, хотя комнатка оказалась совсем небольшой, три на четыре шага. Добрую ее часть, как и положено в гостиницах определенной репутации, занимала пышная кровать с балдахином, на сей раз отдернутым. Нордэна затаилась в дальнем от двери углу, почти спрятавшись за изголовьем кровати. На ее склоненное лицо сквозь щель в шторах падал рассеянный свет фонаря, делавший Кейси почти бесцветной и бесплотной, похожей на святую с какой-то очень древней фрески.

Когда Дэмонра переступила порог, Кейси с умоляющим видом приложила палец к губам. Нордэна только в этот момент сообразила, что Наклз, наверное, не знал о присутствии ее подруги, и молча села на стул у кровати. В полумраке она нащупала на одеяле костлявую руку и сжала ее.

— Пальцы ледяные. Тебе холодно?

— Нет.

— Больно?

— Нет.

— Голова це…

— Ты зачем вернулась? — резко спросил Наклз. Примерно таким голосом отец в свое время интересовался, почему Дэмонра принесла «крайне дурно» по пению или что делала в соседском саду глухой ночью. Но тогда у нордэны хотя бы имелись готовые варианты ответа.

Дэмонра тяжело вздохнула. Она не понимала, почему Наклз так прицепился к факту ее возвращения на родину, когда вокруг него ползали призраки, взрывались зеркала и разве что мир не рушился.

— За тобой, разумеется. Больше ничего ценного — ну, кроме льда и неба — я здесь вроде бы не оставляла, — попыталась отшутиться Дэмонра. Ей не нравился пустой взгляд мага, остановившийся где-то на потолке.

— Льда и неба нам хватит. Уж поверь.

— А я тебе всегда верю, — улыбнулась Дэмонра.

— Ты убила кесаря, — ровно и спокойно сказал маг.

«Бредит», — с огорчением подумала нордэна. Взяла ладонь мага в обе руки, прижала к щеке.

— Кесарь жив. Жив, тебе приснилось. Все хорошо, и все будет совсем хорошо…

— Кесарь мертв, — безо всякого выражения повторил он. Дэмонра не ощущала никакого беспокойства, кроме как за душевное состояние друга. Нордэна полагала Наклза куда более сложным существом, чем она сама, обладающим значительно более сложным мышлением. Там, где Дэмонра видела одну правду и одну возможность, маг, наверное, видел тысячу возможностей и ни одной правды. Привычка оперировать воображаемыми, никогда не происходившими — по-видимому в силу бесконечного количества случайностей — вещами, скорее всего, научила его воспринимать неосуществившиеся возможности такими же реальными, как и осуществившиеся. Не было ничего странного в том, что он считал кесаря уже мертвым. Вероятность смерти каждого живого существа в конечном итоге равнялась единице, это даже Дэмонра с ее «весьма посредственно» по алгебре знала.

— Хорошо, пусть так, — легко согласилась она.

— Почему у тебя рука в бинтах?

— Ерунда, я просто порезалась…

— Где Абигайл?

Дэмонра вздрогнула. Наклз, наконец, перестал изучать потолок и смотрел на нее с легким прищуром. Нордэне впервые пришло в голову, что у него в глазах есть что-то безжалостное, умное и не совсем человеческое. Эта мысль, конечно, была глупостью, и Дэмонра постаралась отогнать ее как можно скорее, как она уже час гнала от себя двух совершенно одинаковых Наклзов, застывших над разбитой люстрой.

— Абигайл… Абигайл уехала…

— Бесовски далеко, наверное, она уехала? — усмехнулся Наклз, обнажив зубы. Пока Дэмонра соображала, делал ли он так раньше, маг с той же веселой злостью уточнил: «Писем, надо думать, больше не напишет?»

— Напишет, потом…

— Умоляю, не разговаривай со мной будто с шизофреником. Как и любого сумасшедшего, меня это чрезвычайно нервирует.

Дэмонра молча прижалась лбом к руке Наклза, стараясь не всхлипывать. Что тут еще она могла поделать.

— Плакать не надо. Дважды в жизни видел тебя плачущей и больше не хочу. Все если не хорошо, то во всяком случае нормально.

— Боги мои…

— Перестань, они-то тут причем, твои симпатичные молодцы с топорами?

— Я же не знала, что ты ее так любил. Боги мои, Рыжик, мне так жаль, так жаль…

— Все же меньше, чем мне. Рассказывай.

Дэмонра отвернулась, чтобы не видеть строгого серого взгляда, и уставилась на стену.

— Да нечего там рассказывать. Я свернула ей шею и пошла пить чай.

Весна три года назад выдалась ранней, теплой и сырой. В Каллад подобное случалось редко, поэтому Дэмонра так хорошо и запомнила апрель, больше похожий на начало июня. В один из тех вечеров, сквозь густые влажные сумерки, мелкую морось и хлюпающую под ногами грязь, она и пришла в дом к Наклзу. Нордэна уже не помнила, чем именно была сломлена тем вечером — разносом от начальства, очередным неудачным любовным приключением или просто плохой погодой — но она пребывала в самом отвратительном настроении и направлялась к Наклзу с совершенно прозрачной целью — напиться. Для осуществления этого намерения у нее даже имелось с собой пол-литра дэм-вельдского даггермара и утешительная шоколадка для не любившего даггермара Наклза. Время приближалось к одиннадцати часам вечера, но в дом к магу Дэмонра могла заявиться и позже, не опасаясь неприятных ситуаций: она прекрасно знала, что с Абигайл он видится у инженера Градена и от всей души одобряла такую конспирацию. В худшем случае она могла просто не застать его дома. Но, насколько Дэмонра знала о личной жизни Наклза — а знала она втрое больше всех остальных, но все равно крайне мало — у них с Абигайл случились какие-то разногласия, после дуэли с ее мужем по понятным причинам резко обострившиеся, и, следовательно, вероятность застать его дома была велика.

Дэмонра пару раз постучала и, удостоверившись, что ответа нет, почему-то решила, что так или иначе дождется мага, а выпить пока можно и с благополучно переданной ему на попечение мухоловкой. Глушившая спирт мухоловка говорить не умела, но умела слушать, а потому в каком-то смысле могла считаться идеальным собутыльником. Нордэна открыла дверь своим ключом, вошла в прихожую и сильно удивилась, обнаружив, что впереди, на втором этаже над лестницей, горит свет. Наклз вообще отличался аккуратностью и ни за что не ушел бы из дома, не проверив, выключены ли светильники.

— Рыжик? — на всякий случай окликнула она. Предположение, что маг милуется с Абигайл в спальне на втором этаже, конечно, имело право на существование, но казалось Дэмонре маловероятным. Нордэна прислушалась и различила какое-то тихое поскрипывание. Можно было бы списать его на ветви деревьев, при сильном ветре царапающие оконные стекла, но погода стояла очень тихая. Не то чтобы Дэмонра начала беспокоиться, но звать Наклза второй раз она не рискнула. Вместо этого нордэна, даже не снимая плаща и сапог, миновала прихожую и прошла в гостиную. Монотонный скрежет стал ближе.

Скорчившуюся у нижних ступенек темную фигуру Дэмонра разглядела, когда до нее осталась всего пара шагов — до этого обзор закрывало кресло. В первый момент нордэна просто застыла, как вкопанная, соображая, что это такое и как оно сюда попало. Чтобы опознать в существе под лестницей знакомую ей потребовалось несколько секунд. Фарэссэ, определенно, не могла миловаться с Наклзом на втором этаже — Фарэссэ умирала на ковре у нижней ступеньки. Чтобы понять, что она именно умирает, Дэмонре хватило беглого взгляда: слишком сильно согнутая спина, конвульсивно дергающиеся пальцы правой руки — левое запястье торчало вбок под острым углом и было неподвижно — слишком белое лицо с уже заострившимся носом и потемневшими губами. Нижняя половина тела, совершенно неподвижная, тоже лежала как-то неправильно. Верхняя еще пыталась куда-то ползти. Дэмонру замутило.

«Наклза повесят», — эта мысль пришла ей в голову раньше, чем вторая: «У нее сломан позвоночник. Она умрет или останется калекой. Скорее умрет».

Нордэна быстро наклонилась на Абигайл, осторожно убрала прилипшие ко лбу волосы — лицо женщины было мокрым то ли от пота, то ли от слез — и взяла за здоровую руку. Абигайл тут же вцепилась в нее холодными пальцами, как в свою последнюю надежду.

Фарэссэ попыталась что-то сказать, но у нее выходил только невнятный хрип.

— Тише, тише, я помогу, — солгала Дэмонра, глядя прямо в безумные от боли черные глаза. Помочь ей она не могла ничем, разве что срочно послать за скорой помощью, но врачи вряд ли успели бы. — Абигайл, ты здесь одна? Где Наклз?

Перекошенное лицо дернулось. Абигайл снова попыталась заговорить, но Дэмонра не могла разобрать слов в хриплом клекоте. Фарэссэ с трудом указала рукой на вершину лестницы.

«Он на втором этаже», — сообразила нордэна. Это ей показалось более чем странным. Она же звала Наклза, и громко, он должен был ее прекрасно слышать, к ней он бы спустился. Если только с ним не приключилось ничего плохого.

Дэмонру пробрал мороз. Она резко поднялась, буквально вырвав руку из хватки Абигайл. Та снова что-то прохрипела. Не требовалось большого ума, чтобы понять: она умоляла остаться с ней.

— Я вернусь, — пробормотала Дэмонра, переступила через Абигайл и быстро побежала вверх по лестнице. Перила как будто качались. Нордэна влетела в коридор, едва не упала на повороте и бросилась в спальню Наклза. Дверь оказалась распахнута настежь.

Маг с закрытыми глазами сидел в кресле у окна. На полу рядом с ним валялись какие-то склянки без этикеток. В комнате стоял тяжелый запах лекарств. Дэмонра кинулась к Наклзу с намерением проверить пульс, но, по счастью, вовремя сообразила в его руках клубок грязно-красной шерсти. Нордэна знала, что так выглядит аналог его персонального некромедика, и еще знала, что трогать эту вещь нельзя под страхом смерти, если, конечно, она не хотела, чтобы Наклз навсегда застрял во Мгле. Магов вообще в таких ситуациях лучше было не трогать. Дэмонра обошла кресло и застыла, напряженно глядя на Наклза. Маг, несомненно, дышал. Очень медленно, но все-таки дышал.

Нордэна, сшибая склянки, бросилась назад, к Абигайл. Та еще скреблась у нижней ступеньки. Возможно, она бы даже сумела выкарабкаться, так сильно хотела жить эта черноглазая женщина. Следовало немедленно звать врачей.

Дэмонра попыталась представить ситуацию со стороны. Кроме Абигайл и Наклза в доме, скорее всего, никого не было. Теперь Абигайл со сломанным хребтом корчится под лестницей, а Наклз сидит наверху, накачанный наркотиками. Если уж даже ей лезли в голову не самые приятные мысли о роли мага в этой страшной истории, то нетрудно догадаться, что бы подумал следователь. А еще он бы не забыл и о разладившихся отношениях, и о дуэли, и о том, что в массовом сознании все маги в принципе — неуправляемые монстры в человеческом обличии.

«Его будут таскать по допросам». Дэмонра представила себе низкие потолки и обшарпанные стены Эгре Вейд, наполовину выкрашенные гнилостно-зеленой краской. Наклзу было просто нечего там делать. Он бы там сошел с ума, одних тамошних стен для этого вполне хватило бы.

«У нее слишком тяжелые травмы для падения с такой короткой лестницы. Как если бы она летела по ступеням пять этажей…»

На раздумья времени не оставалось. Следовало или звать врачей, или…

«Или избавиться от тела». Умом Дэмонра понимала, что от этой мысли ее должна пробрать дрожь, но она не чувствовала ровно ничего. Ни страха, ни отвращения, ни сомнений. Только очень ясно понимала, что секунды уходят, сопровождаемые гулкими толчками крови в висках.

— Все будет хорошо, Абигайл, теперь тебе нечего бояться, — тихо сказала она, глядя в черные глаза Фарэссэ, уже какие-то далекие, пустые, неземные. — Сейчас все пройдет, — пообещала нордэна и резко развернула ее голову за подбородок. Ломаемые позвонки, казалось, хрустнули на весь дом, на всю улицу, отчетливо и громко, словно выстрел. А потом наступила оглушающая тишина, ровная и бесконечная.

Дэмонра все еще держала голову Фарэссэ в руках, пытаясь понять, что же, собственно, только что произошло. Она не хотела и не собиралась делать того, что сделала. Если бы у нее кто-нибудь однажды спросил, смогла бы она хладнокровно убить безоружную женщину, нуждающуюся в помощи, нордэна бы ответила «нет», и это было бы чистой правдой. Но ведь убила.

Ей почудилось какое-то движение наверху лестницы, однако, когда она подняла глаза, коридор оказался совершенно пуст. Нордэна несколько раз моргнула и, убедившись, что ей показалось, вышла из оцепенения и опустила голову Фарэссэ. Та легла на пол с глухим стуком. «Дверью в рай ошибаются один раз в жизни», — как-то так в давние годы невесело шутила Рагнгерд, полируя шашку. Дэмонра сама не поняла, почему вспомнила эти слова при таких странных обстоятельствах. Впрочем, если мама говорила правду, то делать было уже нечего, разве только попытаться прикрыть Наклза и себя. Дэмонра быстро добежала до входной двери, заперла ее на ключ и вернулась к телу. Потом, сцепив зубы, поволокла то, что минуту назад было Абигайл Фарэссэ в погреб. Чтобы сбегать за Гребером и вернуться, требовалось не меньше получаса. За полчаса Наклз мог проснуться и наделать глупостей — позвать полицию, например.

Крови под лестницей осталось совсем мало. Только Дэмонра никак не могла взять в толк, каким образом можно получить так много переломов, отсчитав всего какие-то двадцать ступенек. Думать об этом было гораздо более безопасно, чем пытаться понять, что толкнуло ее на совершенно не свойственный ей поступок. Если бы кто-то описал Дэмонре ситуацию в теории, она, конечно, сказала бы, что надо звать врачей, а потом давать взятку следователю, если что-то пойдет не так. Так или иначе, ситуация вот уже минуту как сделалась абсолютно непоправимой. Плохим или хорошим человеком была Фарэссэ, любила она Наклза или просто пыталась за его счет выбиться в общество — все это умерло вместе с ней и не имело ровно никакого значения. Дэмонра кое-как дотащила вдруг ставшее тяжелым тело до дверей погреба, положила на верхних ступеньках, закрыла дверь, с минуту зачем-то просто стояла на пороге, глядя на дверную ручку и прислушиваясь, не донесется ли с той стороны тихого поскрипывания, как десять минут назад под лестницей, а потом примирилась с простым фактом, что Фарэссэ окончательно и безнадежно мертва.

Абигайл не стала первым человеком, которого Дэмонра лишила жизни, не стала даже десятым, но это, определенно, было первое убийство на ее совести. Враги ее родины, которые умирали на войне, или ее личные враги, застреленные на дуэлях — а таких за всю жизнь нордэны набралось только двое — могли защищаться или бежать и, в конце концов, могли убить ее, все было справедливо. То, что произошло под лестницей, справедливым не было. За это она могла попасть если не в ледяной ад, то в местечко ненамного более теплое и уютное. Все эти мысли ворочались в голове Дэмонры довольно лениво, как нечто мало к ней относящееся, пока она переулками бежала к своему дому, жадно глотая прохладный ночной воздух. Гребер, разумеется, оказался пьян. Нордэна несколько раз обложила его на очень армейском языке, окатила набранной из-под крана водой, пнула сапогом по ребрам, и только после этого денщик изволили понять, что происходит нечто серьезное. Они домчались обратно, тело Фарэссэ — в полном соответствии с теми немногими криминальными романами, которые Дэмонра прочитала еще в гимназии — завернули в ковер, и вынесли в сад на заднем дворе.

Самым безопасным казалось закопать Абигайл прямо там, благо, старые деревья мешали обзору, да и вообще место выглядело совершенно глухим, несмотря на близость к набережной, но нордэне вовсе не хотелось, чтобы Наклз однажды встретил призрака в пяти шагах от собственного дома. Насколько она знала, такое могло случиться. После этой ночи ей вообще представлялось возможным абсолютно все. Оптимальным нордэне представлялся вариант с канализацией, но что-то ей мешало просто швырнуть тело в мутную воду, поэтому она почти обрадовалась, когда Гребер тихо сказал: «Похоронить по-человечески надо, барышня». «Хорони», — пробормотала она.

К счастью, дальнейшие заботы об Абигайл на себя взял Гребер, а Дэмонре оставалось только вернуться в дом, замыть кровь, которой пролилось совсем мало, и подумать, что делать с царапинами. Фарэссэ в агонии буквально исполосовала нижнюю ступеньку, и глубокие борозды спрятать за слоем лака не получилось бы. А время шло. И тут Дэмонра, безнадежно осматривающая гостиную в поисках хоть какого-то решения — нордэна уже совершенно серьезно подумывала о поджоге — заметила одну небольшую странность. Шагах в полутора от места, где умерла Абигайл, лежали осколки. Раньше Дэмонра не обратила на них внимания — имелись проблемы посерьезнее. Теперь она присела и принюхалась. Судя по цвету и отсутствию запаха, раньше это была самая обыкновенная вода в самом обыкновенном стакане. Стакан, скорее всего, выпал у Абигайл из рук, когда она потеряла равновесие на лестнице.

Дэмонра сопоставила множество лекарств, в беспорядке валявшихся вокруг кресла Наклза — а маг всегда был предельно, как-то нечеловечески, на взгляд нордэны, аккуратен — и стакан воды. Большую часть употребляемых магами микстур следовало запивать большим количеством жидкости, а Абигайл, судя по всему, тащила наверх целый стакан. Возможно, она хотела дать Наклзу лекарство. Возможно, все происходило совершенно не так. Так или иначе, по каким-то причинам она упала с лестницы, сломав позвоночник, и умерла бы, даже если бы Дэмонра никогда сюда не пришла.

«Но это не является достаточным поводом ломать ей шею». От этой мысли делалось скорее тошно, чем страшно. Происходящее напоминало очень дурной сон за секунду до пробуждения.

Нордэна снова поднялась в спальню к Наклзу, на этот раз крадучись, как воровка, собрала с пола все склянки и аккуратно поставила их на прикроватную тумбочку. И тут удача, казалось, улыбнулась ей: на той же самой тумбочке лежала короткая записка. Наклз написать ее не мог, Наклз вообще почти никогда и никому не писал больше трех-четырех слов, а текста в записке набралось на несколько строк.

«То, что у нас было, навсегда останется со мной. Даже если потом ты не будешь любимым, знай, я тебя любила. Я сегодня вечерним поездом уезжаю в Рэду и забираю с собой наши лучшие дни. Никогда не ищи меня и не забывай меня. А.»

Дэмонра с отвращением разглядывала смоченную то ли водой, то ли слезами записку, словно взятую из дурного бульварного романа. «Люблю тебя», «наши лучшие дни», «никогда не ищи меня»… Дэмонра с трудом могла вообразить, что бы она сказала на месте Абигайл, но она точно знала, что уж этого бы не сказала ни при каких обстоятельствах.

«Уезжаю вечерним поездом» — эти слова мелькнули в сознании нордэны как молния и словно озарили всю картину. Фарэссэ должна была уехать сегодня с мужем, у нее, наверняка, имелся билет. Если прислать господину Фарэссэ полсотни калладских марок — даже сотню, для верности — он не станет искать неверную супругу. Калладские знакомые Абигайл будут думать, что она заперта в Рэде, в каком-нибудь провинциальном городке, на коротком поводке, а муж будет думать, что его неверная жена осталась в столице кесари с любовником. Задачка решалась просто.

«Он никогда не видел почерка Наклза. Я напишу ему от его имени, вышлю денег — много денег, чтоб оскорбленная гордость не взыграла — и все будет забыто. Гребер ее закопает. Я закрою царапины ковром…»

Наклз в кресле тихо застонал. Дэмонра тут же выпустила записку и обернулась к нему.

Маги, только что вышедшие из Мглы, всегда выглядели плохо. Наклз походил на человека, которого кто-то шутки ради окунул лицом в муку, такой он был бледный. Его глаза беспомощно шарили по стенам и потолку. Красный клубок упал на пол и покатился к порогу. Дэмонра подхватила его и положила на кровать, потом взяла мага за руку. И только тогда увидела глубокие царапины на тыльной стороне ладони. Фарэссэ раскрасила ее не хуже кошки, когда она выворачивала руку.

— Дэм, что ты здесь делаешь? — слабым голосом спросил маг.

— Я приходила напиться, — пробормотала нордэна, пряча руки за спину. Впрочем, у Наклза, наверняка, так мутилось в глазах, что царапин он бы не разглядел.

Маг тихо, невесело усмехнулся.

— Пришла б ты часа три назад, напились бы вместе. — Наклз лениво кивнул куда-то в сторону кровати. Дэмонра заметила стоящую у ножки бутылку отличнейшего коньяка. Пустую. — Чтоб я сдох, моя голова, — тем временем сообщил маг. — Она взорвется, да?

— Нет. А… а что случилось, Рыжик?

— Ничего.

— Это… это из-за Абигайл? — сиплым шепотом спросила Дэмонра.

Наклз чуть ли не впервые на ее памяти страдальчески сдвинул брови:

— Да бесы с ней, пусть едет…

— Едет? — не поняла Дэмонра.

— Она уехала с мужем. Понимаешь, буржуазная мораль — такая хитрая штука… Как наставить мужу рога с залетным магом — да пожалуйста, а как потом развестись и выйти замуж за этого самого мага — ни-ни… Грех перед Создателем, да и соседские кумушки не оценят… — Наклз хрипло рассмеялся. Конечно же, он был пьян. И — редкий случай — говорил то, что думал. — Ты можешь объяснить мне, где тут логика?

— Она не зашла попрощаться? — на всякий случай спросила Дэмонра, глядя в сторону. Наклз, по-видимому, не имел понятия о том, что произошло в его доме меньше часа назад. Это было удивительно, совершенно немыслимо и просто превосходно.

— Как же. Но записку прислала. В дополнение к исповеди на семи листах, но ее — исповедь, в смысле — я уже сжег.

«А вот записку я тебе сжечь не дам, на случай, если мне понадобятся вещественные доказательства», — подумала нордэна.

— И… и давно ты празднуешь ее… отъезд?

— А который час?

— Без десяти двенадцать.

Маг поморщился.

— Ну, праздную я с пяти вечера, как вернулся и прочитал. Меня выбросило во Мглу, я несколько потерял счет времени… Зараза, моя голова. Ненавижу коньяк…

— Давай-ка в ванную. А я сделаю тебе крепчайшего чаю. Может, полегчает, — тихо сказала Дэмонра, все еще не веря своей удаче. Потом помогла Наклзу спуститься вниз — на лестнице он вел себя совершенно спокойно, потом долго — минут двадцать — плескался в ванной. До нордэны периодически долетало недовольное фырканье, перекрывавшее шум льющейся воды, и беззлобная брань на рэдди. Убийца бы так не смог. Конечно, он не толкал Абигайл с лестницы.

Не то чтобы Дэмонра считала Наклза сугубо неспособным ударить или тем более убить женщину. Она как раз понимала: он достаточно умен и достаточно безжалостен, чтобы в случае крайней необходимости сделать почти все, что угодно. Наверное, он мог бы ударить Абигайл — в конце концов, она ему лгала и, когда обман раскрылся, вышло очень некрасиво. Наклз был брезглив и не терпел некрасивых историй. Но он совершенно точно не мог бы толкнуть ее с лестницы, а потом спокойно пойти в ванную и ругать там коньяк.

В ту ночь Дэмонра напоила мага крепчайшим чаем, уложила в гостиной на диван, часа два рассказывала о том, что все бабы — дуры, с примерами и иллюстрациями из жизни. А в виде завершающего аккорда, скормила ему две таблетки снотворного, совершенно серьезно утверждая, что после бутылки коньяка утром лучше не просыпаться и оттянуть свидание с суровой реальностью хотя бы до обеда.

В восемь утра Гребер, вернувшийся из своих ночных странствий с красными глазами и трясущимися руками, получил пол-литра даггермара и приказ караулить сон мага. Дэмонра отправилась домой, пошатываясь от усталости, нашла в одной из комнат ковровую дорожку, оставшуюся еще с тех славных времен, когда ее родители были живы — нордэне осталось только удивиться, почему моль побрезговала таким деликатесом — с помощью дворника доставила ее в дом Наклза, и через полчаса покончила со всеми делами.

«Прости, я уронила канделябр ночью, там теперь подпалина. Пьяная была», — вот, собственно, и все, что сказала ему Дэмонра о своих похождениях. И Наклз поверил, потому что ему иногда нравилось ей верить.

— Я в жизни не поверю, что ты свернула ей шею, — фыркнул Наклз, выслушав очень пятнистую историю о той далекой ночи. — И чай ты, вроде бы, пила со мной.

— Я вошла, а она упала с лестницы. Сломала хребет. Ее нельзя было спасти, понимаешь?

Наклз смотрел на Дэмонру без малейшего доверия.

— Не понимаю. Лестница слишком короткая. Я верю, что там можно сломать руку или ногу, но спину? Нужно упасть очень неудачно, спиной вперед, например. Тебе не кажется, что, спотыкаясь, люди не падают спиной вперед?

«Бесы бы тебя драли, Наклз, ты слишком умный», — безнадежно подумала Дэмонра. Обмануть мага она могла только тогда, когда он этого сам хотел.

— Ладно, твоя взяла. Ее толкнула я. Я разозлилась и не соображала, что творю.

— Лжешь, — ровно заметил маг. — На самом деле ее толкнул я, так ведь?

Дэмонра вздрогнула.

— Ты же был во Мгле все это время! — возразила она.

Наклз даже не посмотрел на нее как на дуру. Нордэна и так поняла все, что он подумал и что сказал бы, будь чуть хуже воспитан.

— Конечно ты ее не толкал…

— Так ты видела, как она падала?

— Нет! Но ты был во Мгле, ты не мог…

— Все это очень забавно. Я отчетливо помню вещи, которых, конечно, не делал. Почему бы мне не сделать чего-нибудь такого, чего я не помню?

— Потому что я в это не верю. Ты самый разумный человек на свете, — Дэмонра упала на подушку рядом с Наклзом. Уткнулась носом в его висок, всхлипнула. — Потому что так не может быть, не должно быть, понимаешь?

— Мне кажется, валькирия моя, это ты чего-то не понимаешь, — ровно возразил маг. — Я с четырнадцати лет употребляю вещества, которые не называют наркотиками просто потому, что неудобно признавать существование корпуса профессиональных наркоманов на госслужбе. Я с апреля ходил на свидания с женщиной, которая мертва три года. Я вижу призраков людей, которые никогда не рождались на свет. И, в конце концов, собственного двойника с простреленной башкой. Конечно, я самый разумный и нормальный человек на свете.

Дэмонра обняла Наклза, стиснув тощее плечо.

— Да мне плевать, — пробормотала она.

— Нет, это мне плевать, как ни жаль.

— Что? — не поняла нордэна. Подняла голову, посмотрела на бледное лицо Наклза, почти светящееся в полумраке. Маг неподвижно глядел в потолок и дышал очень медленно и глубоко, как человек, изо всех сил сдерживающий слезы. Но глаза у него, конечно, оставались сухие.

— Именно то, что я сказал. Мне плевать. На себя, на Абигайл, на Магрит, даже на тебя. Я помню, что ты очень дорогой мне человек, но именно помню, как математическую формулу.

— Не понимаю…

— Как математическую формулу, совершенно непреложную и столь же абстрактную. Я помню, что любил тебя и должен бы любить сейчас. Я помню, что мне следует заботиться о Магрит, потому что она хорошая и безмозглая — в достаточной мере, чтобы быть счастливой — девочка, которая вбила себе в голову, что заботится обо мне. Я помню, что должен бережно относиться к чувствам Кейси — хотя считаю их бредом избалованной девицы, которой пора бы замуж. Я должен помнить такую огромную массу совершенно бесполезной и бессистемной информации, что мне хочется выть.

Дэмонра слушала и чувствовала, как по ее спине ползет озноб. Наклз всегда был такой — слишком умный, слишком бесстрастный — все десять с лишним лет, которые она его знала. Она не замечала в нем ровно никаких перемен. Но он мог говорить только правду. Ни один человек на свете не стал бы сочинять такую чудовищную ложь.

— Тебе это, вероятно, покажется грустным, но я какое-то время назад начал ловить себя на мысли, что воспринимаю их всех — тебя в меньшей степени, и все же — как говорящие кусочки мяса, которые просто живут со мной на одной территории. Это, определенно, нездоровая мысль, не находишь? Ведь каждый человек — невообразимо яркая индивидуальность и целый мир в миниатюре, нам же это со школьной скамьи вдалбливают, — при последних словах Наклз снова усмехнулся.

Дэмонра нервно оправила одеяло, накрыв мага едва ли не до подбородка, и спросила:

— Тебе… тебе, наверное, очень страшно, Рыжик?

— Отвлекись от мысли, что быть сумасшедшим очень страшно. В нашем свихнувшемся мире быть нормальным, наверное, куда страшнее. Войны, зачистки, нищета, алкоголизм, орфографические ошибки безграмотных власть имущих, из-за которых людей сжигают в печах, как поленья… Ты правда думаешь, что этот мир нормален и приспособлен для нормальных людей? Лет десять назад мне точно еще было страшно, если я и это, конечно, не выдумал. В этом плане сейчас мне лучше.

— Только тебя окружает ползающее мясо.

— Тебя тоже. Здесь такой радости полным-полно. В каком-то кусочке больше гнили, в каком-то — меньше, и все ползают и радуются. Впрочем, ты, как нордэна, скорее напоминаешь хорошие консервы. Квинтэссенция правильных и бесполезных принципов в герметичной железной оболочке, все как надо… Правда, думается мне, у ваших принципов срок годности истек.

Дэмонра смотрела в потолок, серый в ночном сумраке, и кажущийся невообразимо далеким. Лежащий у нее под боком человек был еще дальше, дальше всякой небесной звезды.

— А я тебя все равно буду любить, что бы ты ни сказал. У тебя есть друзья, и есть выбор, как к ним относиться…, - нордэна сама понимала, как шаблонно и неубедительно это звучит, но ничего другого придумать не могла.

— Любовь, дружба, свобода выбора. Какие замечательные слова. Надеюсь, они нам помогут, — фыркнул Наклз. — Правда, лично у меня было бы больше надежды на таблетки, которые принесла твоя чрезвычайно обходительная подруга. Разумеется, если бы я сбирался их принимать, а я не собираюсь.

— Почему?

— Потому что я хочу быть уверенным, что сумею пустить себе пулю в лоб, если понадобится, а не буду годами сидеть и пялиться в стенку, показывающую мне облака и бабочек. Мирные психи ведь долго живут и никому особенно не мешают. Ты же не думаешь, будто Дэм-Вельда разрабатывает свои таблетки из человеколюбия? Но вообще, это не мой случай. Мне через четыре месяца проходить аттестацию.

— Я не знаю. Я вообще про это ничего не знаю.

— И хорошо.

— Но одну вещь я знаю точно.

— Какую? — лениво и без любопытства уточнил Наклз.

— Держись, Рыжик, — Дэмонра потормошила мага за плечо. — Держись. Надо держаться.

Повисла долгая пауза. Дэмонра слышала быстрый стук собственного сердца, и ровное дыхание Наклза, и взрывы женского смеха за стеной. Мир медленно и плавно рушился.

— А я не хочу, — наконец, последовал ответ.

— А давай уедем из Каллад? Помнишь, ты как-то говорил мне, что хотел бы жить у моря? Поедем в Виарэ… Ты уедешь сейчас, а я догоню тебя осенью.

— Исключено. Тебя казнят летом, — спокойно, как о чем-то само собою разумеющемся сообщил маг. — Уезжай сегодня же. Сейчас же. Шансы минимальны, но они пока есть. Утром их не будет.

Дэмонра все никак не могла взять в толк, почему уже второй человек пророчит ей скорую смерть.

— Если я поеду сейчас же…. Ты меня догонишь?

— Возможно.

— Дай слово.

— Дэмонра, мы не в бульварном романе. Я могу пообещать хоть из мертвых восстать ради тебя, это ничего не меняет. Я не знаю, где я буду осенью. Я только знаю, что ты будешь в земле, если сейчас же не встанешь и не уйдешь.

— Но ты постараешься меня найти? Это ты пообещать можешь?

— Могу.

Дэмонра быстро встала, наклонилась и коснулась губами холодного как лед лба.

— Хорошо. Я слышала и запомнила. Пока не зазвонят колокола, я буду тебя ждать.

«А когда они зазвонят, я сама тебя найду», — безо всякой надежды подумала нордэна, переступая порог.

Подходя к дому Рейнгольда, Дэмонра почти не удивилась, когда заметила около десятка фигур, идущих к ней с обоих концов улицы. Вероятнее всего, проулки тоже оказались бы оцеплены. Нордэна остановилась под фонарем, в пяти шагах от нужного дома, и стала спокойно ждать, пока к ней подойдут. После встречи с Наклзом ей уже не хотелось ни бежать, ни отстреливаться, ни объясняться. Она смотрела в окна Рейнгольда, но там было темно и пусто. Она бросила Зиглинда. Зиглинд обещал умереть и умер. Все честно.

— Вы арестованы, сдайте оружие, — ровно сказал жандарм.

Дэмонра спокойно отдала пистолет. Блеснул металл наручников.

— Это обязательно? Я не собираюсь убегать.

— Обязательно.

Жандармы обступили ее, как тени мертвых на старинных полотнах обступали живых. Одинаковая форма, одинаковые лица, одинаковое отсутствие всякого выражения на них.

— Я могу узнать, за что меня арестовывают?

— Нет.

— Я могу попрощаться с мужем?

— Нет.

— Я могу собрать вещи?

— Они вам не понадобятся.

Наручники защелкнулись. Порезанная рука заныла, но терпеть было можно. Дэмонра бросила последний взгляд в окно Рейнгольда. Все так же черно и пусто, ни огонька лампы, ни движения.

— Я могу узнать, куда меня ведут?

— Игрэнд Дэв.

«Ледяная тюрьма. Место заключения военных преступников».

Дэмонре следовало ощутить обиду или страх, но ничего такого не произошло. Все обиды и страхи она оставила в гостинице. Игрэнд Дэв была не самой плохой тюрьмой. В отличие от Эгрэ Вейд, там не было одиночных камер, вмурованных в камень скалы, и семи ярусов катакомб под ней. В Игрэнд Дэв никто не сидел по пять, десять, тридцать лет. В худшем случае — три месяца следствия. Потом одни выходили из нее на солнечные столичные улицы, под синее калладское небо, оправданные и свободные, а другие — на кривую тропинку, ведущую к Волчьему полю. Последние никогда не возвращались.

9

Свет в допросной горел так ярко, что на него не получалось смотреть без слез. Лица следователя нордэна не видела — только черное пятно среди холодного белого сияния двух колючих звезд. Ровный мужской голос в одной и той же тональности повторял одни и те же вопросы. «Когда вы решились пойти на сделку с рэдским подпольем? Как давно вы знаете Кассиана Крэссэ? Сколько он заплатил вам за предательство?»

Бесконечный круг бессмысленных слов никак не мог разомкнуться. «Я не заключала сделок с рэдским подпольем. Я не знаю Кассиана Крэссэ. Мне никто не платил», — механически повторяла нордэна, с каждым разом все меньше понимая, зачем вообще нарушает слепящую белую тишину.

— Вам знакома эта вещь?

Из потока света выплыла лента Агнешки. Дэмонра с минуту бездумно созерцала осколок прошлой жизни на железном столе, потом медленно кинула:

— Знакома.

— Вам дали ее в Рэде?

— В Рэде.

— Кассиан Крэссэ?

— Я не знаю никакого Кассиана Крэссэ. Мне дала ее Агнешка.

— Какая Агнешка?

— Не помню фамилии. Девочка-хористка.

— Вы считаете, сложнейшим синтетическим ядом ее тоже вымазала девочка-хористка? — тем же ровным тоном уточнил следователь.

— Я считаю, все это бред.

— Так вы признаете свое участие в заговоре рэдского подполья?

— Не признаю.

— Как вы расцениваете политику кесаря в Рэде?

Дэмонре очень хотелось куда-нибудь исчезнуть из-под слепящего белого света. В затылке у нее скапливалась свинцовая тяжесть. Она не спала всю ночь, а теперь еще этот свет…

— Я могу ее как угодно расценивать. Я подчиняюсь приказам.

— Вы считаете борьбу рэдских инсургентов справедливой?

— Они патриоты своей страны. Мы — своей. Неудивительно, что мы убиваем друг друга.

— Это не ответ. Вы считаете их борьбу справедливой?

— Я в них стреляю, вашу мать! Какая вам разница, что я при этом считаю?! Я не понимаю, при чем здесь Агнешка и ее лента. Я не понимаю, о каком заговоре идет речь. Я не понимаю, за что меня арестовали. Я, бесы дери, ничего вообще не понимаю…

— А то, что Его Величество кесарь умирает, вы понимаете?

— Нет, — Дэмонра все-таки уронила лицо, чтобы хоть как-то спрятать глаза от белого сияния. — Не понимаю.

— Тогда я вам объясню. Вы — при поддержке Кассиана Крэссэ и рэдского подполья — отравили кесаря, воспользовавшись конфиденциальной информацией, полученной от любовника, страдающего тем же недугом, что и Его Величество.

— Хрень собачья, — устало ответила Дэмонра, догадывающаяся, что именно за эту собачью хрень ее по какому-то капризу природы и расстреляют.

— Ваши связи с повстанцами не вызывают сомнений…

— Мне следовало спросить у Крэссэ о его политических убеждениях, прежде чем уединиться с ним на сеновале пятнадцать лет назад?! Если у меня и были какие-то связи с рэдским подпольем, так исключительно полового характера и очень давно. Их я не отрицаю, хуже того, я о них даже не сожалею и иногда с ностальгией вспоминаю. Но никаких других, скажем так, точек соприкосновения с повстанцами у меня нет.

— Отрицая свое участие, вы только усугубляете ваше положение.

— Если то, что вы говорите про кесаря — правда, мое положение усугубить уже нельзя.

— Мы считаем, что львиная доля вашего капитала ушла в Рэду. Вы им услуги на сеновалах оплачивали?

— А хоть бы и так. Рожей я, как видите, не вышла, а большого личного счастья всем хочется.

— Вы надо мной издеваетесь?

— Да нет, это вы надо мной издеваетесь! Мне можно предъявить почти какие угодно обвинения, кроме того, в чем вы меня сейчас обвиняете. Я готова сознаться в преднамеренном убийстве, если хотите, в нескольких избиениях, в намеренной эскалации конфликта — у вас же так принято называть доведение человека до дуэли? — в употреблении наркотиков, в даче взятки, даже в краже. Но только не в государственной измене.

— Замечательно, — весомо сказал следователь. — А как вы вот это объясните?

На этот раз из белого сияния с тихим клацаньем выплыла какая-то склянка. Дэмонра, щуря слезящиеся глаза, смотрела на пузырек без этикетки.

— А я как-то должна это объяснить? Пустая бутылочка, что в ней непонятного?

— Ее извлекли из кармана вашего плаща, который вы оставили во дворце в ночь на пятое апреля. Угадаете, следы какого вещества мы в ней обнаружили?

— Думаю, мне лучше не знать.

— Следы того же самого вещества мы нашли в коробке с вашим даром наследнику.

— Боги мои, вы что думаете, я ее хоть открывала? Родня по отцу оставила мне подарки кесарям на все случаи жизни на двадцать лет вперед! Все расписано, вплоть до того, какого цвета ленточкой повязывать бантики. Я просто взяла коробку с нужным номером и отправила к случаю. Я всегда так делаю.

— А мессир Гофмиллер утверждает, что вы неоднократно интересовались у него, как скоро наследник получит подарок. И еще он утверждает, что вы задержались у светильника перед входом в кабинет кесаря. Позже на этом светильнике…

— Были обнаружены следы яда? Советую повесить Гофмиллера, он утверждает много ложных вещей. Я, наверное, еще много куда напихала яду? Интересно, когда бы я успела?

— Четвертого апреля. Наши маги все проверили. Вы предприняли попытку отравить кесаря именно тогда.

— Если ваши маги и так все знают, зачем вы меня допрашиваете?

— Назвав сообщников, вы облегчите свою участь. Каторга не кажется вам предпочтительнее виселицы?

Дэмонра, наконец, начала примерно понимать, чего именно от нее хотят. Она только не понимала, зачем было идти к этому таким кружным путем, через рэдских инсургентов и сеновалы ее мятежной юности. Чтобы склепать заговор в пользу вселенского зла и аэрдисовской разведки, в ее случае не следовало так напрягаться.

— Кого я должна назвать? — по-деловому спросила Дэмонра.

— Немексиддэ Рэдум.

«Проклятье, Дэм-Вельда и сюда влезла», — почти не удивилась нордэна.

— Разумеется. Еще кого-то?

— Эвальда Маэрлинга. Эстебана Зигерлейн. Альду Бронгейт…

«Старую континентальную аристократию убирают одновременно с нордэнской. Какая прелесть. Нейратез, Сайрус, Рэссэ? Кто же из них это затеял? Неужели вместе? Для чего? Эдельстерн был самым либеральным кесарем за последние годы… Без него Архипелаг еще наплачется со своими амбициями и апельсинами…»

Дэмонра не понимала в политике ничего сверх того факта, что лично она — нордэна из неплохой, но и не лучшей в столице фамилии — уже покойник. Вопрос сводился лишь к тому, как много покойников она утянет с собой.

Для путешествия в лучший мир следовало набрать хорошую компанию.

— Ваша взяла. Дайте бумагу, я напишу чистосердечное, — сказала Дэмонра гладкому железному столу.

Восстанавливать по памяти список «калладских подонков и ублюдков» было непросто, но Дэмонра очень старалась. Фамилий тридцать она вспомнила.

Лица следователя, томительно долго изучающего криво накорябанный на листке бумаги бред, она не видела, но от всей души надеялась, что его от злости хватит удар. Нордэна даже не поленилась нарисовать в конце очень экзотический трилистник, в котором растение опознал бы только совершенно неиспорченный человек.

— Это все? — уточнил следователь, дочитав.

— Добавила бы вашу фамилию, но мне она неизвестна. Впишите сами.

Мягко зашелестела складываемая бумага.

— Я давал вам шанс.

— Пошли бы вы все на…, - устало улыбнулась в белый свет Дэмонра.

— Вы прекрасно понимаете, что у нас есть и другие методы… привлечения к сотрудничеству.

Вот уж что, а это Дэмонра действительно прекрасно понимала. Кодекс Клодвига не распространялся на государственных изменников. Правда, нордэны обычно как-то умудрялись спасать единоверцев от пыток и тому подобных «методов привлечения к сотрудничеству», но насчет отношения к себе на Архипелаге Дэмонра не заблуждалась: ее бы в лучшем случае терпели и уж, конечно, не стали бы защищать. Впрочем, теперь, когда Рейнгольд был уже не жилец, а заводы могли отойти Маэрлингу со всеми вытекающими последствиями, возможно, на Дэм-Вельде и пересмотрели бы свой взгляд на проблему. Убрать безродного мага и убрать старшего сына влиятельного графа — это все же были немного разные вещи. А если бы Дэмонру повесили как преступницу прямо сейчас, все отошло бы в казну. Архипелаг такого бы не допустил.

«Мой ход сделан. Очередь за богоравными», — несколько отрешенно подумала Дэмонра, глядя, как темное пятно плывет в сторону, мимо слепящих белых звездочек, и отдаляется. Следователь уходил.

— Я даю вам час подумать. Через час мы станем говорить по-другому.

— Я, кажется, уже сказала, куда вам надо пойти. За час я принципиально нового маршрута не выдумаю, так что идите, идите…

10

Магрит знала, что Дэмонру арестовали в начале июня и не выпускают уже две недели. Рэдка, скрепя сердце, распрощалась с Мондум и снова перебралась в холодный дом на Моэрэн, с намерением не дать магу окончательно свихнуться на почве тоски. Все это время Наклз, из которого теперь слова нельзя было вытянуть, каждое утро в районе шести выходил на улицу, доходил до ближайшего разносчика и покупал газету. Возвращался, садился за стол, быстро читал, прихлебывая новости крепчайшим чаем, потом выбрасывал газету в мусорную корзину и снова поднимался к себе. Магрит приноровилась извлекать газеты из мусора и тоже их читать. Каждое утро она ждала того же, что и Наклз — известия о казни — но газеты молчали.

— Если бы ее хотели убить, ее бы уже убили, — как-то рискнула Магрит повторить при Наклзе слова Магды, надеясь, что это его ободрит.

— Но я же хотел тебя выгнать, а не выгнал, — холодно возразил маг, не отвлекаясь от чая. — Ситуация не предполагает невозможности такого исхода.

Магрит обиженно засопела. Она до сих пор не могла понять, намеренно Наклз бьет словами или нет, и знала, что на него в таком состоянии нельзя обижаться, но менее обидно от этих соображений не становилось. Может, маг и думал, что картошка варит себя сама, а мясо на рынке само себя покупает и потом жарит, но дело обстояло не так.

— А я совсем не заслужила человеческого отношения? — все-таки вспылила Магрит. Наверное, если бы Наклз за прошедшие две недели хоть раз изволил с ней поговорить, она и сдержалась бы, но маг или молчал, или недвусмысленно указывал ей ее место.

Ответ, хоть он и был в форме вопроса, поразил Магрит до глубины души:

— А я не заслужил?

Рэдка от удивления даже опустила воинственно приподнятую поварешку, которую собиралась в полном соответствии с традициями домашних скандалов швырнуть через кухню.

— Ты?! Да я люблю тебя, жрать тебе готовлю, пропускаю мимо ушей твои закидоны…

— Магрит, что за лексика…

— Твои закидоны, прибабахи и придури!

— Магрит.

— Это я-то к тебе не по-человечески отношусь?!

— Ты, — кивнул Наклз.

— Ненормальный, — в сердцах прошипела рэдка. Потом поняла, что сказала. Покраснела.

Наклз скрестил руки на груди. Магрит знала, что это плохой знак. Маг обычно делал так перед тем, как в очень обидной, хотя и совершенно негрубой форме, изложить ей, Магрит, какие-нибудь прописные истины, которых она не понимала.

— Ты считаешь, Дэмонра более разумный человек, чем я? — неожиданно спросил он. — Я сейчас не говорю о сумасшествии, абстрагируйся от него. В практическом смысле — Дэмонра более разумный человек, чем я?

Магрит нахмурилась. Ответ напрашивался сам собой.

— Нет.

— Тогда почему ты послушала ее, а не меня? Почему ты слышишь, что говорят тебе Дэмонра, Кейси, Зондэр, даже эта чрезвычайно воспитанная Сольвейг, но никогда не слышишь, что говорю тебе я? Позволю себе напомнить, ты живешь со мной, а не с этими, безусловно, достойными женщинами. Мне кажется, это можно рассматривать как повод хотя бы изредка не пропускать мои слова мимо ушей…

— Да ты со мной не говоришь!

— Угадай, по какой причине? С тобой бесполезно говорить, Магрит. Я просил тебя поехать в Виарэ, и что ты сделала? Устроила целый театр одного актера.

— Но…

— Успокойся, я понимаю, тебя надоумила Кейси — для Зондэр это слишком недостойный метод. Своих мозгов тебе бы на такую комедию не хватило.

— Ну спасибо!

— Да, это был комплимент, ты совершенно верно меня поняла. А порыться в моих карманах тебя тоже Кейси попросила? Или это уже по зову сердца, так сказать?

— Наклз, прекрати! Я хотела как лучше…

— Дэмонра сидит в тюрьме, потому что вернулась в столицу! Ты ей писала?! Говори, ты ей написала или нет?

Магрит всхлипнула и разрыдалась:

— Ну я, она сама сказала ей писать, если что…. Если что-то с тобой пойдет не так. Я испугалась и написала…

— Мы вернулись к тому, с чего начали. Ты меня не слышишь. Ты слышишь кого угодно — Кейси, Дэмонру — только не меня.

Магрит хотела возразить, но так и не придумала никакого хоть сколько-нибудь состоятельного возражения. Наклз, не глядя на нее, вышел из кухни и пошел к лестнице.

— Это все потому, что я, дура такая, к тебе привязалась! — вслед ему проорала она. — Другие люди почему-то ценят, когда их любят!

Маг молча поднялся по лестнице и исчез из ее поля зрения.

Рэдка присела на стул, неподалеку от тревожно шипящей Гниды, и стала думать, как ей быть. По всему выходило, что нужно уезжать. У нее вообще не было никакого права находиться в этом доме, особенно после того, как его хозяин совершенно недвусмысленно выразил свое отношение к ситуации. Следовало возвращаться, искать Кассиана и выбросить холодный дом на Моэрэн и живущего в нем человека из головы, как дурной сон.

Наклз спустился через полчаса, бледный и спокойный, протянул зареванной Магрит идеально-белый носовой платок, уселся напротив и голосом смертельно уставшего человека спросил:

— Ты ведь не надумала уезжать? Я неудачно выразился. Мне жаль.

«Уезжать-то я надумала, а вот куда — не надумала», — подумала Магрит, вытирая лицо.

— Все нормально, я не обиделась.

— Я это очень ценю.

«Врет», — равнодушно подумала Магрит. Наклз говорил какие-то уж слишком по-человечески правильные вещи, ему совсем не свойственные. Обычно после ссор маг ограничивался тем, что делал вид, будто ничего не произошло. А тут — надо же — сам явился мириться, да и было бы с кем… «И зачем он только врет?»

— Тебе Магда ведь рассказала, что случилось в том доме?

Магрит нахмурилась:

— Они меня за ребенка держат. Хотя мне лет столько же, сколько и Кейси. Ничего по делу не рассказали… Вот Дэмонра — та бы сказала…

— Дэмонра в тюрьме, — подозрительно ровным голосом оборвал ее маг. — Давай сейчас не будем о ней. Тебе известно хотя бы в общих чертах, что происходит?

Магрит легко могла солгать, но, подумав, медленно кивнула.

— Вот и хорошо, — сказал Наклз, хотя ничего хорошего, конечно, во всем этом не было. — Это экспериментальные таблетки, Магрит, они могут не сработать. А могут сработать. Шансы — как в калладской рулетке.

— Мы в нее так и не сыграли…

— Именно. И давай не будем в нее играть. Дай мне три месяца сроку. Если я приду к выводу, что опасности нет и меня не тянет ронять люстры и взрывать газовые баллоны, ты вернешься.

Взгляд Магрит метался по лицу Наклза. C начала марта в нем ровно ничего не изменилось. Если бы не поцарапанная осколками рука Дэмонры, рэдка ни за что бы не поверила в то, о чем шепотом говорили Магда и Зондэр. Этот холодный, предельно спокойный и лишенный всяких страстей человек очень мало походил на сумасшедшего. Там, где Магрит выросла, жил один дед, как говорили соседи, «не от мира сего». Но он был шумный, неопрятный, часто приставал с разговорами к незнакомым людям, охотно рассказывал байки. Ничего общего с Наклзом.

Конечно, спорить с дипломированным медиком и магом, вбившим себе в голову, что у него проблемы с психикой, не приходилось.

Три месяца, в конце концов, стали бы не такой уж высокой ценой за сэкономленные нервы. Летом проще найти свежие фрукты и овощи, так что с голоду маг бы не умер. А она бы вернулась осенью и снова взялась бы за хозяйство. Наклз же, наконец, убедился бы в том, что она его слушает.

— А если нет? — на всякий случай уточнила Магрит.

— А если нет — Виарэ отличная страна, чтобы начать там новую жизнь. Если бы я хотел это сделать, я бы отправился именно туда. Горы, море — что еще человеку нужно для счастья?

— Любовь и друзья, — пробурчала рэдка.

— Это уже будет в твоих руках, Магрит. Но я слышал, что там вполне порядочные молодые люди, и романтика в горах отмирает позже, чем на равнинах, так что…

— Наклз, я не понимаю, ты шутишь или все-таки издеваешься?

Маг вздохнул.

— Я прошу тебя уехать до сентября. В сентябре я тебе напишу.

— Не ври, ты живым письма никогда не пишешь!

— Я и мертвым не пишу. Но тебе напишу, в виде исключения. Я возьму билет на послезавтра, ты успеешь все упаковать и со всеми проститься. У одной аспирантки на моей кафедре там живут родители, они будут рады принять на лето девушку, умеющую готовить и разбирающуюся в болезнях животных. Я подумал, там тебе будет интереснее, чем в гостинице, но, если хочешь…

— Нет, Наклз, ты правильно подумал, я не хочу в гостиницу, я лучше с людьми поживу. Ты можешь мне не писать, но отсылай мне каждую неделю какой-нибудь пустой листок, ну хоть что-нибудь, чтобы я знала, что у тебя все в порядке. Можешь это пообещать?

— Это — могу. Обещаю.

Магрит вздохнула и мужественно кивнула:

— Хорошо. Но, учти, первого сентября ты будешь встречать меня на вокзале. Красивый, отдохнувший, загоревший и довольный жизнью. И не забывай поливать Гниду, а то она тебе пальцы отгрызет…

— Отгрызет, она такая, — улыбнулся маг.

Магрит шмыгнула носом.

— Мне плакать совсем нельзя, да? Тебе противно?

Наклз, к ее огромному удивлению, сделал жест, словно собирался распахнуть объятия, но не решился до конца. Магрит, не дожидаясь дальнейших приглашений, уткнулась носом ему в плечо, стараясь не всхлипывать.

— Мне не противно. Я просто не люблю, когда ты плачешь. Там хорошие места и хорошие люди. Тебе понравится.

11

Шла третья неделя лета, сухого и знойного. Кейси каждое утро видела из окна одно и то же красное марево над серой рекой, точно где-то в непостижимой дали горел пожар. О судьбе Дэмонры ничего не знали даже у Маэрлингов. Газеты молчали. Кейси пришлось обежать все больницы, морги и инстанции Эгрэ Вейд, чтобы понять, что Дэмонру посадили в какую-то другую тюрьму. Когда Зондэр впервые тихим голосом сказала «Игрэнд Дэв», Кейси даже не испугалась. Бояться, по-видимому, стало поздно.

В академии Наклз не появлялся — насколько Кейси поняла, он выбил себе отпуск по состоянию здоровья и тем самым спас некоторое количество неучей от отчисления. Магрит продержалась у него в доме две недели, после чего, несмотря на все мольбы Кейси, уехала в Виарэ. Маг остался наедине со своими бесами, а нордэна — со своей любовью. Насчет каких-либо шансов она не заблуждалась и раньше, а подслушанный ночной разговор окончательно расставил все по своим местам.

Тем более удивительным было, что жарким пятничным вечером Кейси, вместо того чтобы после штаба пойти на выставку (и даже захватившая с собой фотоаппарат поутру) очутилась у дверей Наклза. С тяжеленным агрегатом наперевес и чувством глубокого непонимания происходящего.

Чудеса начались с того, что маг даже открыл ей в дверь, когда она пробарабанила по ней в третий раз. Наклз выглядел заспанным, но одет был как всегда идеально опрятно.

— Вы тоже пришли одолжить у меня книгу по исторической философии, госпожа Ингегерд? — щуря глаза на солнце, поинтересовался он.

Кейси нутром почуяла подвох.

— Нет.

— Хорошо. Значит, госпожа Сольвейг придумала что-то лучше. Потому что Магда, ищущая критику на какого-то древнего философа, о котором я впервые слышу, — это излишне сильно.

Кейси покраснела до ушей. Вообще-то она просила Магду как-нибудь невзначай заглянуть к Наклзу и одолжить у него любую книгу. Карвэн же, похоже, решила усовершенствовать план и одолжить книгу «умную» в общем понимании этих слов. Вот и вышла незадача.

— Это не Сольвейг, это я.

Рыжеватые брови мага поползли вверх:

— Невероятно. Вы начали говорить мне правду.

— Наклз, пожалуйста. Я сейчас сломаюсь под этим фотоаппаратом. Если вы не надумали спускать меня с лестницы, впустите в дом.

Маг аккуратно взял из рук Кейси фотоаппарат — от нее не укрылось, что он слегка скривился, так как чудо техники весило килограммов пятнадцать — и кивнул ей на дверь:

— Проходите.

В гостиной мага, как и в прошлый раз, царил полумрак, но теперь он уютным не казался. Кейси невольно оглянулась в поисках двойника, Абигайл или какой-нибудь еще страшной вещи, скрывающейся в этом доме, но ничего необычного не заметила. Внутри по-прежнему было темновато и чисто той особой чистотой, которая встречается в тщательно убираемых нежилых помещениях. Нечто среднее между склепом, музеем и закрытой секцией библиотеки.

— Мне ведь бесполезно просить прощения?

— За что? — ровно поинтересовался Наклз, опуская фотоаппарат в кресло. Сложенный штатив он прислонил рядом.

— За Магду, за Магрит и еще, если хотите, за то, что Каллад напал на Рэду тридцать лет назад, или чем там еще я перед вами виновата…

— Тридцать лет назад на Рэду напал Эйнальд при поддержке Аэрдис. А Каллад просто присоединился и в грубой форме восстановил статус-кво. Так что давайте ограничимся моим обчищенным пальто. Все-таки учить девочку лазить по чужим карманам — это не совсем правильно.

Кейси опустилась в кресло, не дожидаясь приглашения, и потерла виски:

— Да. Я была неправа. Я испугалась и наделала глупостей.

— Да, глупостей мы все наделали изрядно, — согласился Наклз. — Чаю? Коньяка?

— Коньяка, — мужественно кивнула Кейси. Маг безо всяких комментариев полез в сервант. Кейси, глядя на идеально вычищенный и расставленный как по линейке хрусталь, думала, что он тоже, наверное, перешел к Наклзу вместе с домом. Любопытно, нашлась ли бы в доме хотя бы одна вещь, которую маг принес с собой.

Наклз щедро плеснул коньяка в бокал, принес шоколад и уселся напротив. По его лицу, как обычно, ничего не получалось прочесть, но, вероятно, он ждал, что же будет дальше.

— Вы, конечно, уже знаете про Игренд Дэв?

Серые глаза чуть сузились.

— Знаю.

— Я писала на Архипелаг, просила вступиться, думала, вышла какая-то ошибка…

— Это что угодно, но не ошибка, — покачал головой Наклз.

— Они мне ответили, что не станут выгораживать убийцу и предательницу. Так и написали. Люди, с которыми я в детстве в одной школе училась, с которыми всю жизнь была в хороших отношениях, ни разу на моей памяти не сказавшие о ней плохого, вдруг… — Кейси замолчала, чувствуя, как у нее дрожит голос. Плакать при Наклзе ей решительно не хотелось. — В общем, ничего у меня не вышло, — после долгой паузы произнесла она.

Маг, размешивавший сахар в чае, медленно кивнул:

— У меня тоже. И, как вы понимаете, не от недостатка старания.

Вот уж что, а это Кейси отлично понимала.

— Обычно в Игрэнд Дэв людей так долго не держат. Все решается в три дня, максимум — за неделю, а здесь… Почему они ее держат, Наклз?

— Вероятно, от Дэмонры хотят, чтобы она что-то подтвердила.

— В чем-то созналась?

— Подтвердила, а не созналась, — слегка нахмурился Наклз. — Это не всегда одно и то же. Вы же знаете Дэмонру. Для того чтобы она созналась в чем-то, что действительно сделала, ее не пришлось бы так долго уговаривать.

— А «Зимняя роза»? — набравшись храбрости, спросила Кейси.

Наклз даже чай перестал помешивать и поднял глаза:

— Так вы знаете?

— Только название. Я слышала, как Магда что-то такое говорила Зондэр. Они замолчали, когда меня заметили.

Наклз поднялся, медленно прошелся по комнате и завел граммофон. Кейси почти не удивилась, когда в сумраке поплыли торжественные и страшноватые аккорды «Времени Вьюги» Марграда. Белая Мгла, двинувшаяся с севера, укрывала сошедший с ума от войн мир. Мелодия замерла, а потом стала взвинчиваться и раскручиваться, словно самая настоящая пурга.

— Не всякие вопросы стоит задавать вслух, даже в очень безопасном доме, — с прохладцей сообщил Наклз, встав почти за спинкой кресла Кейси.

— «Зимняя роза» — это что-то противозаконное, конечно.

— Да.

— И очень плохое?

— Это что-то очень хорошее, но за такое вешают и правильно делают, — отрезал маг. — Забудьте о «Зимней розе», Кейси, будь проблема в ней, Дэмонра бы сидела в Эгрэ Вейд. А она в тюрьме для военных преступников.

Нордэне с самого начала казалось, что маг знает об этом деле больше, чем говорит, и ее подозрения только крепли.

— Наклз, с ней все в порядке?

— Она сидит в тюрьме. И ее, вероятно, допрашивают. Я не думаю, что к такой ситуации применимо определение «все в порядке», но Дэмонра совершенно точно жива.

— Почему вы так уверены? Вестей же нет.

— Мне вам рассказать о родстве душ или все же сознаться в подкупе охранника?

Кейси невольно улыбнулась. Ей бесконечно нравилось, когда непогрешимый Наклз сознавался в таких простых и земных вещах.

— Вы, конечно, не расскажете мне в чем там дело?

— Конечно, нет. Большей части я не знаю сам, а знание оставшегося — просто небезопасно. Если вы приходили за информацией, то потеряли время. Прошу прощения.

Кейси залпом выпила коньяк и, почувствовав, как по телу разливается тепло, собрала остатки храбрости.

— Я не за информацией пришла.

— В самом деле? Тогда, не сочтите за грубость, чем обязан?

— Я пришла за вами.

— Извините? — явно опешил маг. Кейси не видела его лица, Наклз намеренно ушел из ее поля зрения, но голос прозвучал растерянно.

— Я пришла за вами. Я подслушивала ваш разговор с Дэмонрой в гостинице, так что никаких иллюзий не питаю. Собственно, я их и до этого особенно не питала. Ну, разве что лет в семнадцать мне казалось, что настоящая любовь обязана быть взаимной… Вы еще не надумали окатить меня презрением?

— Нет, нисколько. Хотя я вас совершенно не понимаю.

— Ну, кусочки ползающего вокруг вас мяса и засидевшаяся в девках барышня для меня не секрет.

— Кейси, вам не кажется, что пользоваться информацией, почерпнутой из частной беседы…

— Так и скажите «подслушанной».

— Как вам будет угодно. Пользоваться такой информацией не совсем порядочно.

«Порядочно», «непорядочно». В простых житейских вопросах Наклз оперировал почти детскими понятиями о жизни. «Ты б еще сказал, что это плохо и нечестно», — не без иронии подумала Кейси.

— Я могу пасть в ваших глазах еще ниже, чем пала, когда стала вещать о химии, театрах и природе экзистенциализма? Или о чем еще я тогда имела смутное представление и знала парочку красивых слов из терминов…

— Кейси, вы меня, конечно, простите, но тот вечер запал в душу вам, а не мне. Я забыл бы сто лет назад, если бы вы не напоминали. В конце концов, вы были далеко не первой, кто сказал мне, что я — человек второго сорта. Нашлись люди и до вас, они объясняли доходчивее.

— Мое тогдашнее суждение основывалось на глупости и предрассудках, а их на чем?

— На моем цвете волос и разрезе глаз. То есть примерно на том же самом, но они были втрое старше вас, те умники.

— Аэрдис?

— Мне кажется, в Каллад небезопасно употреблять это слово, не присовокупляя к нему ругательств.

— Утешьте меня, Наклз, скажите, что там все по-другому, — попросила Кейси, обернувшись через плечо. Маг говорил негромко и стоял близко, так, чтобы ему не приходилось перекрикивать разбушевавшуюся музыку.

— Мне нечем вас утешить, Кейси: вокруг все примерно то же самое. Вы, конечно, можете вспомнить роскошную пенсию профессиональных магов за выслугу лет, если хотите, и я не стану спорить.

— Что вы делали в Аэрдис?

— А что я делаю в Каллад? Ровно то же, но у меня теперь другой значок и другой оклад. Кейси, ваша хорошая и, очевидно, ни в чем из того, в чем ее обвиняют, не виновная подруга сидит в тюрьме. Империя и кесария отличаются только декорациями. Не стоит возмущаться: у меня, в отличие от вас, была возможность сравнить. Каллад выигрывает только стильным черно-белым флагом. На фоне аэрдисовского лебедя вы выглядите очень хорошо. Увы, на этом ярко выраженные преимущества заканчиваются.

— А касты? А «неполноценные расы»?

— И здесь, и там дворникам принято давать на чай, ни в коем случае не снимая перчаток, чтобы не испачкать руки. И здесь, и там милые барышни в кисейных платьях потихоньку учат дворницких детишек читать, полагая, что тем оказывают им огромную услугу и попутно являют тонкость натуры, которую должен оценить длинноволосый студент из соседнего подъезда, большой специалист по справедливости и новейшим социальным учениям. И здесь, и там бунты усмиряют картечью. Мне продолжать?

— Нет, а то, боюсь, как служащий калладской армии, я должна буду заиметь на вас большой зуб.

Наклз, как и следовало ожидать, не прореагировал. Его, определенно, мало беспокоило, кто и что станет о нем думать. К тому же — здесь Кейси не заблуждалась — зуб на него точили куда более хищные и крупные звери, чем она.

Нордэна поднялась и потянулась к чехлу с фотоаппаратом.

— Прежде чем я с позором ретируюсь, можно проверить одну вещь?

Наклз пожал плечами, чуть приглушил граммофон и опустился в кресло.

— Дэмонра говорила Магде про то, что вас там было двое. Магрит тоже регулярно видела вас там, где вас не могло быть. А я видела очень странные фотографии.

— И что? — лениво уточнил маг.

— Я бы хотела вас снова сфотографировать, Наклз.

— Зачем?

— Я хочу понять, правда ли за вами ходит…, - Кейси долго готовилась сказать эту фразу, но все равно запнулась.

— Ну, и кто же за мной ходит?

— Доппельгангер, Наклз.

— Я вам это и без фотосъемки скажу. Нет, неправда.

— То есть за вами никто не ходит?

— То есть за мной не ходит предвестник скорой смерти из рэдского фольклора.

— А… а кто это тогда такой?

Маг снова что-то подкрутил на граммофоне. Мелодия зазвучала еще громче, чем в первый раз.

— Я думаю, я подцепил Попутчика в Дальней Мгле, и вовремя не заметил этого, — спокойно и довольно буднично сообщил Наклз. Примерно так же человек мог сообщить, что случайно сжег омлет с утра.

Кейси уставилась на мага во все глаза:

— Вовремя — это когда? — с подозрением поинтересовалась она, уже предчувствуя, какой ответ получит.

— Лет двенадцать назад.

— Наклз, это исключено. Попутчики — обычные паразиты. Они присасываются и тянут из мага энергию. Вы бы давно умерли.

— Это в Ближней Мгле обитают паразиты. Дальнюю, напомню, никто обширно не исследовал. Я думаю, мой умный паразит изначально пошел на вариант симбиоза.

— И давно вы знаете?

— Меньше чем полгода. Хотя мне следовало догадаться значительно раньше.

— Почему?

— Потому что последние лет восемь мне почти не снятся сны. Маг без кошмаров — это же полмага. Думаю, вместе со снами он мог позаимствовать и какие-то другие вещи. Например, скопировать внешний вид и манеру говорить.

— У вас, к счастью, нет пули в голове.

— Может, у него такое представление о красоте, или чувство юмора, или что угодно еще. Мы ничего не знаем о Дальней Мгле, кроме того, что туда не нужно ходить. Этого маловато, чтобы судить о психологии ее обитателей, вам не кажется?

Кейси мало волновала психология обитателей Дальней Мглы и тому подобные вещи. Ее куда больше беспокоило, как бы заставить отвязаться от Наклза вполне определенного представителя самой что ни на есть экзотической фауны.

Оставалось выяснить одну небольшую частность:

— Так кто взорвал зеркало и уронил люстру? Он или вы?

— Не знаю, — пожал плечами маг. — В моем случае сложно утверждать такие вещи наверняка. Вы же сами сказали, что все слышали. Мне кажется, миледи Сольвейг всегда выражается предельно доходчиво, когда речь идет о диагнозах.

— И… и что вы думаете теперь делать, Наклз?

— Нужно вытащить Дэмонру, думаю, здесь я вас не удивлю. А для этого желательно дожить до того дня, когда это будет реально сделать.

— А потом?

— Маги в моем возрасте на будущее планов не строят, если, конечно, они еще не совсем выжили из ума, — суховато ответил Наклз.

Кейси весь вечер набиралась храбрости и, наконец, набралась. Она поднялась — маг быстро сделал то же — обогнула столик и взяла несколько оторопевшего Наклза за руку. Отдергивать кисть он не стал, но ему явно сделалось неловко.

— Я… я чем-то могу вам помочь, Кейси?

Нордэна едва не прыснула. Больше всего она любила Наклза, когда тот был несколько смешным.

— Нет, это как раз я могу вам помочь. Я постараюсь заранее достать вам нужные тесты.

— Это… мягко говоря, незаконно. Очень опасно. И результат сомнительный, потому что смотрят не только на ответы, но и на манеру прохождения. Авантюра, — глухо добавил он после паузы.

Раз уж Кейси тут стояла, духа авантюризма у нее имелось втрое больше, чем нужно. А инстинкта самосохранения — втрое меньше. Так что Наклз мог не тратить время на возражения.

— И еще я собираюсь приходить к вам каждый день, пока не вернется Магрит. Нет, ваш чрезвычайно ревнивый и мнительный товарищ из Мглы меня мало волнует.

— Да послушайте…

— И то, что вы мне не будете рады, меня тоже мало волнует. Вы всегда можете меня застрелить и потом списать все на галлюцинацию, я не обижусь. И если на меня вдруг упадет люстра, тоже не обижусь.

Маг хмурился и молчал.

— Я ждала этого вечера десять лет, и ни о чем вас не прошу, только раз в день открывать мне дверь. Больше — ни о чем.

Наклз все не говорил ни слова.

— Не хочу сидеть у порога, как собака, но, если придется…

Маг высвободил руку и пошел к лестнице. Кейси так и застыла посреди гостиной с протянутой в пустоту ладонью.

Даже до того, чтобы послать к бесам, не опустился. Это был какой-то новый градус презрения. От него то ли комната выстыла, как могила, то ли это просто Кейси знобило и мутило. Стены наползали на нее, причудливо кривясь, словно у мира вдруг сломалась перспектива и куски пространства лепились друг к другу как попало.

«Святая Ингвин… Бесы, дьяволы — кто угодно, только…»

Мир, наконец, обрел точку стабильности: на верхней ступеньке лестницы показался Наклз. Кейси бы быстрее поверила в то, что с иконы вспорхнет Заступник, чем в возвращение мага. А все-таки он стоял метрах в пяти от нее. Потом молча швырнул ей какой-то предмет.

Кейси несколько секунд рассматривала связку ключей, не веря своим глазам. Тяжелые, холодные — они не могли быть галлюцинацией. Но и в реальность совсем не вписывались.

— Серебряный — от входной двери, маленький — от черного хода, тот, что поцарапан — от моей спальни, есть еще две на выбор, — равнодушно сообщил Наклз с лестницы и развернулся, чтобы уйти.

— Даже так?

— Даже так. Мне все равно. Делайте что хотите, — последовал исчерпывающий ответ.

Кейси еще с минуту рассматривала ключи, а потом опустилась в кресло и тихо рассмеялась. Что ж, правы оказались древние мудрецы, сказавшие, что в конце концов все мосты падут.

Она представляла этот день тысячи раз и каждый раз по-разному. Но именно такого варианта ей никогда не приходило в голову. Хотя, если вдуматься, он и был самый верный. И самый грязный.

Ничего Наклз не понял. Никакой любовью не воспылал. Да и едва ли он просто хотя бы испытал благодарность к человеку, готовому всю свою жизнь положить к его ногам как коврик у двери. Он просто чего-то боялся так сильно, как только мог бояться. Вот и выбрал Кейси меньшим из двух зол. Никакая другая правда не могла объяснить связку ключей в ее ладони.

«Какая война, такая победа. Какая победа, такая награда».

Нордэна остановила граммофон, подняла с полу бутылку коньяка, достали из серванта еще один чистый бокал и налила — себе и невидимому гостю из Мглы.

— Иди сюда, привидение. Можешь считать это договором о ненападении.

Где-то снаружи поднялся ветер, проскрипели деревья, закричала птица. В комнате ничего не изменилось, кресло напротив Кейси так и осталось пустым.

— Ладно тебе, привидение, нам с тобой делить нечего. На меня не надо ронять люстры. Если ему так будет нужно — сама повешусь, знаешь же. Договорились, привидение?

У Кейси возникло сильнейшее ощущение, что кто-то смотрит на нее почти в упор.

— Ладно, привидение, ты очень нечестным образом играешь в гляделки. Так мы договорились?

Нордэна поднесла свой бокал к стоящему на столе бокалу. Раздался мелодичный звон. Она могла бы поклясться, что шевельнулся именно бокал на столе, а не у нее дрогнула рука. Впрочем, ее здорово трясло, могло и показаться.

— Вот и славно, привидение, что ты меня так правильно понимаешь. Ну… Будем здоровы. И, по возможности, живы. И счастливы. Ну хоть сколько-нибудь. Как думаешь, привидение, будем?

Вдалеке, на самой границе слышимости, раздались глухие раскаты грома. Еще и капли не упало, но напряжение в воздухе ощущалось физически, как будто на весь мир накинули тяжелую плотную ткань и дышать приходилось через нее.

Кейси закрыла глаза, ожидая, когда в стекла ударит поток воды.

Гроза разразилась и отгремела в какие-то десять минут, но тяжелые облака по-прежнему закрывали небо. В доме сделалось совсем темно, и света Кейси зажигать не стала. Без всех этих теней и тайн Наклз указал бы ей на дверь, не сомневаясь ни секунды, значит призраки играли на ее стороне, или, что еще хуже, она играла на их стороне против мага.

Кейси решила, что можно не стучать. С момента, когда он швырнул ей ключи, все двери считались сорванными с петель и несуществующими. В том, чтобы имитировать куртуазную вежливость, стоя на руинах, было что-то бесконечно вульгарное.

Наклз лежал поперек неразобранной постели и смотрел в потолок. Освещение спальни исчерпывалось бликами уличных фонарей. Тусклые белые отсветы убивали все теплые оттенки, превращая мага в утопленника. Серое лицо, черные волосы, остановившиеся глаза — выброшенная на берег жертва кораблекрушения.

Кейси специально прошуршала юбкой, переступая порог комнаты, чтобы его не напугать, но от своего занятия маг не отвлекся. Села рядом, осторожно пригладила разметавшиеся волосы, на ощупь мягкие и какие-то неживые, как шерсть только что умершего животного. Она впервые видела Наклза растрепанным и, наверное, настоящим.

— В терпении мне не отказать, это ты уже знаешь. Я бы тебе рассказала, что одной моей любви хватит на двоих, но для любви нужно, чтобы любили двое, такая ужасная арифметика. Даже я ее понимаю.

— Тогда я совсем не понимаю, зачем пришли, — если Наклзу и не нравилось, что трогают, виду он не подавал. Правда упорно смотрел в потолок.

— Я, Наклз, не льщу себе надеждой, будто бы ты останешься со мной лишний день, если выяснится, что с Дэмонрой что-то случилось. И там, куда ты удерешь, я тебя не достану, и никто не достанет. Не могу время терять.

Маг усмехнулся.

— Это было так цинично, что даже хорошо.

— Улучшу ситуацию еще сильнее. Я, Наклз, прекрасно понимаю, что в том уравнении, которое ты сейчас решаешь, я не участвую. Вернее, я там просто коэффициент при переменной, которую тебе ничего не будет стоить обнулить.

— Судя по вашей упертости, Кейси, вы тянете на константу. И все-таки не надо рисовать из меня монстра. Если бы существовала возможность пихнуть одного человека под поезд сегодня, чтобы завтра другой гарантированно вышел из тюрьмы оправданным, в этом еще имелся бы какой-то смысл. Но мы оба знаем: все работает совершенно не так.

— Я не утверждаю, что ты швырнул бы под поезд меня или кого-то еще. Я говорю лишь, что ты не станешь задерживаться на земле, считаясь с моими чувствами.

— Мне пребывание здесь доставляет определенные неудобства, что правда то правда.

— Вот поэтому я помогу тебе выручить Дэмонру. Достану для тебя тесты и подкуплю принимающего. Вообще все устрою, чтобы это пребывание продлить и сделать чуть более выносимым. И — на случай, если ты вдруг знаешь, что такое благодарность — тут ее не требуется. Я стараюсь для себя.

— Вы сделали колоссальный прогресс в момент, когда это поняли.

— Если я за свое хорошее поведение заслужила хотя бы крохотную уступку, то умоляю об одном: перед тем, как решишь, что совсем устал, скажи мне хотя бы за пару часов. Я мешать не стану. Мне только чудовищно страшно, что однажды приду, а ты уже наглотался своих микстур. Часто вижу один сон: кресло в гостиной, распахнутое окно, разбитый стакан. Ты сидишь и улыбаешься, поэтому я сразу все понимаю.

— Не обижайтесь, Кейси, но сон глупый: люди, умершие от передозировки, выглядят вовсе не так опрятно. А при сердечном приступе вряд ли кто-то улыбается — это больно. Выбросьте из головы.

— Но ты обещаешь мне сказать?

Наклз как будто задумался, потом кивнул:

— Да.

Кейси ощутила невероятное облегчение. Врал маг куда более невинно, это она узнать успела.

— Других уступок я не прошу. Мне выметаться в другую комнату?

— А вы вымететесь?

«Да я даже на люстре повешусь, если ты этого очень хочешь. Но только после сентября и тестов».

— Могу. А надо?

— Как угодно.

12

Дэмонра точно знала, что две верхние ступеньки скрипят. Но, если наступить у самой стены, где зеленая ковровая дорожка не протерта до блекло-серой основы, можно было пройти тихо. Сколько раз они с Вигнандом тайно пробирались по этой лестнице, вспомнить страшно. А ловили их всего дважды, и то только потому, что мать задремала в гостиной. Памятуя о том нагоняе, Дэмонра теперь всегда сначала проверяла, не прячется ли кто-нибудь за высокой спинкой старинного, еще от бабушки отца доставшегося дивана, и только потом лихо спрыгивала с лестницы в комнату. Три нижние ступеньки тоже скрипели самым подлым образом — по всей ширине. Хорошо, что они с Вигнандом давно это выяснили и в неприятности не попадали.

Дэмонра распласталась по стене, почти вжавшись в нее, и прислушалась, не доносится ли из гостиной ровного дыхания. Ничего, только сверчки пели, и где-то шуршала мышь. В Каллад ночами было гораздо тише. Первое время Дэмонра даже не могла нормально спать в их рэдском доме, окруженная какофонией удивительных для городского жителя звуков. Вигнанд вначале даже подшучивал над сестрой, утверждая, что в доме живут привидения, но быстро бросил это бесполезное занятие.

Гостиная — не слишком большая, с простой дубовой мебелью и несколькими пасторальными пейзажами прошлого века на стенах, казалось, мирно спала. Ночной ветер чуть шевелил белые занавески на окнах, выходивших на луг и темную полоску леса на горизонте, да тихо посапывала раскормленная кошка. Папа называл это место «райским уголком». Мама называла его примерно так же, но потом обязательно добавляла какие-нибудь забористые ругательства на языке нордэнов. Папа их, скорее всего, понимал, а Вигнанд — нет.

Мурка тихо фыркнула и блеснула хищным желтым глазом, когда Дэмонра кралась мимо.

Соседские ребятишки, наверняка, уже ждали ее снаружи, с вкуснейшими яблоками и какой-нибудь безумной идеей, вроде как слазить ночью на пользующуюся дурной славой опушку у Бесова омута. Следовало торопиться.

Дэмонра шмыгнула в коридор и с удивлением заметила, что на другом его конце, в кухне, горит свет.

Свет был ровный и белый, как от газового рожка.

«Разве у нас проведен газ?» — удивилась нордэна. В этом ровном и неживом белом свете, так непохожем на теплые огоньки свечей, таилось нечто страшноватое. Дэмонра почему-то этого света боялась, хотя и не могла понять причины.

Нордэна попыталась вспомнить, когда в их старый рэдский дом провели газ, и не сумела. Может быть, Вигнанд постарался — он, в отличие от отца, всегда любил эти новомодные штучки — и Дэмонра стала соображать, не говорил ли брат о чем-то подобном.

Ровный белый свет, льющийся с кухни, почему-то необыкновенно ее интриговал.

«Да, Вигнанд мог бы это сделать», — решила Дэмонра. А потом вспомнила, что Вигнанд уехал куда-то очень далеко тринадцать лет назад, двадцать пятого сентября, так что он провести в этот дом газ не мог никак.

— Дэм, да пошли же играть! — громким шепотом сказал кто-то у нордэны за спиной. Наверное, говоривший прятался у черного хода в дом.

Теперь Дэмонра пыталась вспомнить, куда уехал Вигнанд, и почему родители ему не писали. Ну не в карты же он проигрался и удрал в корсары, как в бульварном романе…

— Дэм, мы тебя ждем! Ты идешь? — дети снаружи беспокоились. Они ее ждали. Нужно было непременно добраться к Бесову омуту до полуночи, а то застать лешего не получилось бы.

— Да подождите вы, — пробурчала она и стала красться к кухне, на белый свет.

Там негромко гудели два мужских голоса. Дэмонра не сразу узнала отца и брата. Оба сидели почти спинами к ней, за широким обеденным столом, и вели неспешную беседу. Источника света нордэна определить не могла, но на кухне оказалось очень светло, а за окном, напротив, так темно, будто кто-то плеснул на стекло чернилами. За веселыми занавесками в желтый цветочек стыла безбрежная чернота, холодная даже на вид.

«И понес нас бес гулять в такую ночку, шеи посворачиваем, даже до леса не добравшись», — подумала Дэмонра.

— Идем играть! — звали голоса из тьмы. Нордэна удивлялась, почему отец и брат не слышат. И где мама? Она плохо спала после каких-то мероприятий в Рэде — соседи в городе перешептывались и называли это «зачистками» — и просыпалась от малейшего ночного шороха. А дети за задней дверью звали Дэмонру по имени так громко.

Нордэна ощутила смутный страх. Где же мама? Почему не ругается и не грозится пальнуть в окно из пистолета?

Дэмонра отогнала эти мысли и попыталась понять, о чем говорят отец и брат. Хорошо, что спустя так много лет брат вернулся. Наверное, они мирились, пора было бы всем им помириться.

Голоса доносились до Дэмонры с трудом, как будто им приходилось продираться через этот белый свет как через густой туман или летящий снег.

— Ушла в поле… Не вернется… Время… Вьюга… Сожрала своих детей и схоронила в поле… Сожрала и бросила в поле…

— Почему ты не идешь играть? Ты обещала поиграть с нами! Мы в поле…

Дэмонра почувствовала панический страх, какой на нее накатывал всего три раза за всю жизнь. Ей вдруг показалась, что темнота за окнами — живая, и в дом ломятся тысячи мертвых рук, скребутся по крыше, щупают стекла, пытаются прорыть лаз под крыльцом…

— Мама! — громко закричала она, но крик вышел совсем тихий, жалкий.

Отец и Вигнанд разом обернулись. Оба были бледны и серьезны. Совсем как живые, но Дэмонра сразу поняла, что и они мертвые. Если здесь и находился кто-то живой, то только она, а не отец, не брат, и не дети, ждущие ее за дверью.

— Мама ушла в поле, ты разве не знаешь? — строго спросил отец. — Ты, как всегда, плохо читала уроки. Жестокие воины не обретают покоя, неужели это так трудно понять?

— Время Вьюги уже началось, — Вигнанд рассеянно развел руками, словно извинялся за свои слова. — Вьюга пожирает своих детей, сестренка.

— Мама… мама за Белой Мглой? — испугалась Дэмонра. За Белую Мглу, по нордэнским поверьям, уходили мертвые, и там ждали, пока зазвонят колокола. Может быть, там и было хорошо, но еще никто не вернулся оттуда с добрыми вестями.

— Твоя мать предала свой народ, поэтому за Белой Мглой ее нет. С нами ее, как видишь, тоже нет. Рагнгерд под вечер ушла в поле и вот уже двенадцать лет не возвращается, а мы ее все ждем, — устало объяснил отец.

— Почему ваша Вьюга убивает самых лучших своих детей? Мне было двадцать, я не успел понять.

«Мне тридцать два. Я не ребенок», — вспомнила Дэмонра и нисколько не удивилась.

— Я тоже не успела понять, Вигнанд. Но если узнаю — расскажу.

— Пожирает и оставляет в поле.

— В поле… В поле…

— Дэм, мы ждем!

— Они ждут, — спокойно констатировал отец. — Видит Создатель, я сделал что мог, чтобы ты получила нормальное образование и жила нормальной жизнью. А ты что натворила?

«Я, определенно, больше разрушила, чем натворила». Дэмонра посмотрела вниз, на деревянный пол, и вдруг поняла, что на ней форма. Почти черная форма с красными погонами и калладскими ромбами на них. В этой форме она проходила чуть ли не треть своей жизни. Стало ясно, чем так недоволен отец. Он-то хотел для нее другого. Он, наверное, и для себя бы хотел другого, но так уж сложилось, что в день падения тирана прохожие целовались на улицах и ему тогда встретилась именно мама. Ничто в мире, кроме случайности, не могло бы свести двух настолько разных людей, но стояла весна, в воздух бросали цветы, а многообещающий работник Министерства просвещения шел на службу и встретил тогда еще капитана Рагнгерд с ее широкой улыбкой и тощей рыжей косицей.

— Думаешь, Рагнгерд бы тебя похвалила?

— Похвалила бы! — огрызнулась Дэмонра. — Знаешь, Вигнанд, что она мне сказала, когда тебя застрелили?! Она притащила мне один из своих пистолетов и сказала: «Учись стрелять, дура, потому что на твоих похоронах будет плакать куда меньше народу, чем на его. Так что учись, дура, стрелять». Так и сказала! Каково, думаешь, семнадцатилетней девчонке такое услышать?

Отец устало покачал головой:

— Вы с Рагнгерд слышите только себя. Вернее, только себя и свой нордэнский катехизис, где прямо сказано, что вершина всякой жизни — героическая смерть за страну.

— За землю. Умирать за государство нам совершенно не обязательно.

— В любом случае, твоя мать ушла в поле. И у тебя нет другого выхода, как попробовать ее догнать. С нами тебе оставаться все равно нельзя.

При мысли о том, что можно навечно остаться в облепленном густой, скребущейся в окна чернотой доме, Дэмонре сделалось не по себе. В чистом поле даже умирать было веселее, если верить рэдцам.

— Мы ждем, Дэм! Где ты, ты обещала прийти!

— Они тебя ждут.

Дэмонра пожала плечами и вышла через дверь, которой там, по идее, никогда не находилось. Пространственно-временные странности уже перестали ее смущать.

Снаружи стояли темнота и холод. Нордэна четко видела белые облачка пара, срывающиеся с ее губ при дыхании. Синее беззвездное небо, пожухшая от холода трава и уводящая вдаль тропинка. А вокруг — дети.

— Пришла? Ну что, идем к Бесову омуту? — усмехнулся один из них. Дэмонре необыкновенно четко вспомнился голый январский перелесок и отчаянная пальба.

«Если б вы не напали, выродки малолетние, никто б вас пальцем не тронул. Что ж вам дома-то не сиделось, герои, так вас всех перетак?!»

— Отвалите.

— Нечестно! Ты обещала!

— Подарочки — не отдарочки…

Дэмонра, не глядя по сторонам, пошла по тропинке в поле. Трава цепляла сапоги и приходилось прилагать усилия, чтобы идти, но нордэна не останавливалась. Сложно было догнать женщину, ушедшую вперед нее на двенадцать лет. Вокруг расстилалась только темная даль, насколько хватало глаз. Темная даль, темная ночь, узкая тропинка.

«Ну, мама, и что дальше? Подаришь мне еще один пистолет? Расскажешь сказку?»

Мимо Дэмонры, не поднимая лица, прошел Рейнгольд. Он шел в обратную сторону, к дому с белым светом. Зиглинд не обернулся, когда нордэна его окликнула. Держал слово: обещал умереть — и умер.

А Наклз, наверняка, бродил где-то здесь, в поле, и искать его ночью было бесполезно. Дэмонра откуда-то знала, что это так, и брести в ночную даль предстоит одной.

Тропинка в заиндевевшей траве стала совсем узкой и кривой. Дэмонра несколько раз теряла ее и шла почти наугад. Наконец, тонкая лента примятой травы оборвалась совсем. Впереди темнело что-то, что нордэна поначалу приняла за кромку леса, но быстро осознала свою ошибку. Тропинка привела к стене.

Стена была высотой Дэмонре по плечо, ровная, сложенная из темно-красного кирпича. Самая обычная каменная кладка. Нордэна не сразу поняла, почему при взгляде на эту стенку ей становится холодно. А потом заметила выбоины на кирпиче и крошево под ней. Следы множества пуль. Не требовалось большой фантазии, чтобы догадаться, какой цели служила стенка.

— Довольно отвратительное зрелище, мне кажется.

Дэмонра резко обернулась. Рагнгерд, такая, какой она ее помнила, стояла, небрежно оперевшись о злосчастную стену, и неприятно улыбалась.

— Это ты о стенке?

— Это я о тебе. Позволь поздравить тебя с бездарно… жизнью.

— У меня имелся хороший пример перед глазами, — огрызнулась Дэмонра.

На Рагнгерд была форма старого образца. Выглядела она лет на сорок. Дэмонра впервые в жизни поняла, насколько они с матерью похожи. Когда о сходстве говорили знакомые, нордэна обычно отмахивалась — ей было сложно соотнести себя, двадцатилетнюю, потом тридцатилетнюю, и Рагнгерд, которой почти удалось дожить до пятого десятка.

«Наверное, после тюрьмы я стану совсем ее копией», — решила Дэмонра, попутно вспомнив, чем ее так напугал белый свет. Две горящие звезды в допросной, которые не давали спать целую вечность.

— Дерзить не надо, — пожала плечами Рагнгерд. — Вспомни отца и его политес, который, как известно, обязывает. Если бы я знала, что мои симпатии к рэдцам дадут такие всходы — я, разумеется, имею в виду твою идиотскую сентиментальность, а не тот глупый взрыв — самолично пристрелила бы Кассиана. Порадуй меня, скажи, что ты нажила со своей благотворительности хоть что-то, кроме головной боли.

— Чистую совесть.

— Ой, не смеши меня. Совесть — не смена белья, ее пачкают один раз в жизни, и ничего ты потом не отстираешь, сколько мылом ни три. А уж где-нибудь, но непременно ее загадишь. Трудновато одновременно любить мужа, кесаря, Каллад, Дэм-Вельду и свою разнесчастную совесть. Так что постоянно приходится им изменять. Когда всем сразу, когда по очереди.

— Ты меня тут ждешь, чтобы это сказать?

— Да я тебя вообще не жду. Отвлекись от мысли, что тебя где-то кто-то ждет. Там ничего нет и не будет, в том числе меня. Жить здесь надо было.

— Жаль.

— Жаль, но ничего не поделаешь, так устроен мир. Стрелять я тебя, хвала богам, научила, осталось с большим опозданием научить тебя немножко думать. Наверное, отец был прав, стоило это делать в обратной последовательности, да кто ж знал…

— Думать?

— Именно. Дам подсказку. У тебя всегда есть три выхода. Это примерно как в той гимназической задачке про перевозку волка, козы и капусты через реку. Можно защищать либо свою шкуру, либо свою честь, либо можно защищать свою страну. Пошевели мозгами хорошенько и пойми, что эти вещи, как правило, взаимоисключают друг друга. Осознала?

— Еще лет десять назад.

— Ну что ж. Тогда я могу считать, что к бодрому маршу Белой Мглы на запад я тебя подготовила.

Дэмонра коснулась рукой изрешеченной стенки и почувствовала холод.

— Значит, Время Вьюги действительно приходит?

— Оно уже почти здесь. Не бойся, поздно нам стало страшно.

— И что будет? Снега и колокола?

— Война. Насчет снегов, колоколов и нового солнца я уже не так уверена, но перед концом всего точно будет война. И после нее ты не узнаешь в Каллад ничего, кроме льда и неба.

Что-то громко лязгнуло. Исчезли поле, седая трава, Рагнгерд тоже исчезла, остались ледяные камни под рукой и холод.

Дэмонре потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что она спит в камере и видит кошмар. Нордэна отдернула заледеневшую руку от стены и попыталась сесть.

Дверь в камеру распахнулась и с грохотом ударилась о стену.

Нордэна отвернула голову, чтобы не видеть яркого света. После недели темноты смотреть на масляный фонарь было нестерпимо. Дэмонре даже вспоминать не хотелось о комнате с двумя колючими белыми звездами, куда ее сейчас должны отвести.

— Поднимайся. На выход.

Во сне Дэмонра чувствовала себя гораздо более живой, чем сейчас. Но это, конечно, было ненадолго. Нордэна пару раз тряхнула чугунной головой, пытаясь прогнать сонную одурь и усмехающуюся Рагнгерд, но ничего не получалось.

В сырой и холодной камере отлично верилось в то, что северная Вьюга, убивающая все живое, стоит на самых подступах к столице и только и ждет последнего сигнала, чтобы ворваться внутрь.

— Давай на выход. Допрыгалась. Расстрельная команда ждать не будет, — рявкнул охранник из коридора.

«Время Вьюги пришло», — механически подумала Дэмонра, поднимаясь на негнущихся ногах. Может, не для всего мира, но ее оно точно у порога ждало. Она больше чувствовала холод, чем страх.

«Время Вьюги уже здесь. Когда ты вернешься — а мы всегда возвращаемся — ты не узнаешь ничего, кроме льда и неба».

Эпилог

1

День похорон Рейнгольда Зиглинда выдался по-осеннему холодным и дождливым, несмотря на то, что до конца августа оставалось еще полных две недели. Наклз прятал нос в поднятый воротник и чувствовал, что его начинает знобить, хотя он провел на кладбище не более получаса. Маг намеренно пришел к самому концу церемонии и все равно успел замерзнуть, пока некто в черном перечислял заслуги и добродетели покойного, а дамы под вуалями возлагали на гроб цветы. Это был тот редкий случай, когда Наклз даже мог поверить говорящему на слово. Наверное, большинство пришедших на похороны успели применить лук в тактических целях, но кто-то плакал по Зиглинду искренне. Маг знал одну женщину, которой точно следовало бы плакать сегодня, но в Игрэнд Дэв вести не доходили. Ни туда, ни оттуда.

Наклз специально держался в некотором отдалении от основной толпы — членов кесарского семейства в кольце охраны, двух-трех политиканов, включая Рэссэ, и пары десятков хорошо одетых молодых людей, скорее всего, коллег покойного — и облюбовал себе место под елью. Зонта маг с собой не прихватил, а там не так сильно капало. По большому счету, Наклз не чувствовал никакой причастности к происходящему. Как ни странно, он явился на похороны полузнакомого человека исключительно для того, чтобы проверить светскую сплетню.

Сплетня, судя по всему, оказалась именно сплетней. Наклз в последний раз обвел глазами толпу и, не заметив нужного человека, решил, что пора уходить. Он и раньше не слишком любил большие скопления народа, но в последнее время они стали его просто раздражать. Маг даже подумывал о том, чтобы бросить преподавание в сентябре. Останавливал его только маячащий в перспективе тест на социальную адаптацию. К человеку, регулярно контактирующему с другими людьми, вряд ли стали бы относиться так же придирчиво, как к магу-одиночке.

«Разумеется, мне не стоило приходить. Какой же отвратительный день».

Наклз нащупал в кармане плаща шоколадку, отломил кусочек, бросил за щеку и уже развернулся, чтобы уйти. Он собирался сделать крюк, добраться до параллельной аллеи и тихо покинуть кладбище через другой выход, ни в коем случае не встретив знакомых — а среди коллег Рейнгольда за каким-то бесом затесалась Зондэр Мондум, видимо, в силу непереносимого груза природной добродетели — но осуществить свое намерение не успел. Женщина под вуалью шла к нему не торопясь, как будто прекрасно знала, что никуда он не уйдет и даже не попытается уйти. Наклзу явно предоставляли возможность разглядеть чрезвычайно элегантный траурный наряд, который, при формах дамы, меньше всего на свете наводил на мысли о бренности бытия, и мягкую, плавную походку. «Свойственную хищникам перед прыжком и очень дорогим шлюхам», — мысленно завершил оценку Наклз. А потом она подошла — чуть ближе, чем требовали приличия — и обдала мага легким запахом приморской весны.

— Я почему-то знала, что встречу вас здесь, Найджел, — как и всякая женщина ее рода занятий, Эйрани Карвэн предпочитала не размениваться на «господ» и «мессиров». В принципе, ее пренебрежительное отношение к социальным различиям и формам вежливости мага не особенно беспокоило, но его несколько коробило, когда малознакомые женщины начинали вести себя как завтрашние невесты. — Вы мне снились, — как бы невзначай добавила она.

Наклз намеренно выдержал прохладную паузу, дав Карвен возможность убедиться, что он их мартовское приключение поводом для продолжения общения не считает, и кивнул:

— Добрый день, госпожа Карвен. Мне очень лестно.

— Вы разве не скажете, что это очень неожиданная и приятная встреча?

— Отнюдь. Вот ее как раз можно было ожидать, — в лоб ответил маг. Меньше всего на свете ему хотелось мокнуть под дождем и изображать великосветскую вежливость, беседуя со шлюхой. Правда, тоже великосветской.

Глаз Эйрани он за густой вуалью не видел, а вот улыбка, застывшая на ее губах, даже не дернулась.

— Вы мстительны и злопамятны.

— А вы — нет?

— А я — нет. Я же к вам пришла после всех тех жестоких вещей, которых вы мне наговорили поутру.

— Разве жестокие вещи, которые вам говорят поутру, не входят в ваши расценки за ночь? — усмехнулся Наклз и тут же получил пощечину. Не слишком болезненную и даже, по большому счету, не унизительную. Примерно так могла ударить кошка, передумавшая царапаться и втянувшая коготки. У мага левая щека даже мерзнуть не перестала.

— У вас интересная манера заигрывать. Но больше так никогда не делайте.

— Я буду вам весьма благодарна, если вы на минуточку отвлечетесь от моего нравственного облика, — сообщила Эйрани, стряхивая с перчаток невидимую пылинку. — В конце концов, я только что полтора часа стояла в пяти метрах от Мондум, так что нисколько не заблуждаюсь в том, как именно ко мне относятся все «приличные» люди. Вот только я за три дня получаю больше, чем она — за месяц. Я уж промолчу о количестве положительных впечатлений за всю жизнь.

— Да-да. И в случае войны вы тоже будете куда эффективнее нее.

— Вполне вероятно! А вы что, совсем не читаете? Между прочим, женщины моей профессии на войне являют немалый героизм.

— В трудах по теоретической физике и математическому анализу про такое не пишут, но я вам все равно не верю.

— Вы думаете, стало бы лучше, если бы вместо таких, как я, весь мир заселили бы такие, как Мондум? — весело уточнила Карвэн.

— Я думаю, на каждую такую как вы приходится такая как она, а миру от этого ни тепло ни холодно.

Самым занятным во всей этой ситуации было то, что улыбка с губ Карвэн в продолжении беседы никуда не делась. Разве что стала чуть более натянутой.

— Мне, Найджел, остается только заметить, что такие как я продают ровно то, что им принадлежит, а такие как вы — то, что не принадлежит никому. Продавать будущее куда как подлее.

— Будущего не существует, но даме, изучающей военную историю по эротическим романам, это долго объяснять. Не знаю как вам, а мне холодно и я собираюсь пойти домой.

— То есть вы ждали не меня?

— Нет, не вас.

— Но к вам не пришли.

— Как вы можете видеть.

— Вы расстроены?

— Нет. Просто, видимо, в моих услугах более не нуждаются.

— Да, Эдельберт и Рэссэ — те еще свиньи.

Наклзу потребовались некоторые усилия, чтобы не уставиться на Карвэн как на привидение. Было удивительно, что эта женщина так метко попала в цель.

— Вы уже думаете, кто вас сдал? Никто. Это я сейчас сдаю Рэссэ и последнего любовника. Посреди бела дня и за ваше честное слово. Игнорируя грубости, которые вы мне с завидной регулярностью говорите. Вам, надеюсь, лестно?

— Мне не по себе.

— Это правильно. Вы замерзли, так? Пойдемте. Мне кажется, вы уже имели возможность убедиться, что я умею оказывать самые теплые приемы независимо от времени года и погоды за окном. И да, Найджел, пожалуйста, раз уж вы не можете пересилить себя и меня поцеловать, хотя бы возьмите под руку. Эдельберт должен продолжать думать, что вы влюблены в меня как гимназист…

Спустя полчаса Наклз сидел на той же самой кушетке, что и почти полгода назад, под ногами у него вальяжно лежала та же пушистая шкура, подсвечники из темной бронзы поблескивали все так же загадочно и призывно, а хозяйка дома была все так же очаровательна. За окном барабанил дождь, и Наклз слушал его и — в пол-уха — то, что щебетала Эйрани. Младшая Карвэн сама с собой обсудила вино и его возраст, урожай упомянутого года вообще и применительно к конкретной местности, дождь за окном и одного весьма занудного, но все же в какой-то мере интересного мужчину.

— Вы заставите женщину возиться со штопором? — спросила Эйрани, когда болтать, не получая ответов, ей окончательно наскучило.

— Да я вас вообще ни о чем пока не просил, — пожал плечами Наклз, но бутылку все же откупорил.

— А я вам совсем не нравлюсь?

— Совсем.

— Я недостаточно красива?

— Мне кажется, красивее вас быть невозможно. Во всяком случае, я не видел.

Эйрани опустилась на кушетку и усмехнулась:

— Занятно впервые в жизни услышать от вас комплимент, пусть и такой избитый. До этого момента вы говорили мне только гадости. Причем очень изобретательно. Предлагаю тост — за хорошее начало.

Прежде чем пригубить бокал, Наклз принюхался. Нет, ничего лишнего в букете он не находил.

— Думаете, я стану вас травить?

— Думаю, там могло быть что-то еще. Для темперамента, скажем.

— Для темперамента я, скажем, могу сделать декольте на пять сантиметров глубже, думаете, не сработает?

— Вообще или в нашем частном случае?

Эйрани скривилась:

— Так или иначе, это просто вино. За хорошее начало.

Бокалы тонко звякнули. Наклз пригубил напиток, а Эйрани выпила весь бокал, неотрывно глядя на мага. Ее глаза горели как у охотящейся кошки, весело и зло.

— Как вы думаете, зачем я вас сюда пригласила?

— Уж явно не для того, чтобы сбить с пути истинного, — фыркнул Наклз. — Я не наследую миллионов, не имею титула и, разумеется, не нуждаюсь в содержанке.

— Ну да. У вас есть Кейси Ингегрд.

— По лицу хотите получить? — спокойно уточнил Наклз.

Эйрани, уловив в тоне что-то опасное, отодвинулась.

— Нет. Считайте, я этого не говорила.

— Мы остановились на цели этой комедии. Это сказки, что все красивые женщины — дуры, обычно вы бываете умны и хитры как кошки. Я вам не любовник, не заставляйте меня отгадывать ваши загадки — они мне неинтересны. Я в любой момент могу встать и уйти.

— Хорошо. В таком случае, — Эйрани прищурила глаза и подалась чуть ближе. — В таком случае, я хочу вас нанять.

— Нанять меня?

— Да. Вульгарно купить себе мага на побегушках — вам же, видимо, нравится, когда с вами говорят прямо. Мне нужен маг на побегушках. Вы — лучший, из тех, кого мне хватит средств купить.

— Мне кажется, вы переоцениваете свой банковский счет, — фыркнул Наклз, поднимаясь. — Если вам нужна защита от сифилиса и прочих издержек профессии, достаточно сходить в аптеку. Либо сменить профессию. Либо тщательнее подходить к выбору покровителей. Ни для чего из этого вам не нужен профессиональный вероятностник. В конце концов, пойдите и охмурите любого студента-старшекурсника или практиканта из Седьмого отделения, и получите все, что вам нужно, практически бесплатно.

— Что, не нравится, когда покупают среди бела дня, да?

— Весьма грязно и цинично, замечу, покупают. И вам нечем мне платить. Я уже все сказал.

— Хотите Дэмонру живой увидеть? — хлестко спросила Эйрани.

Наклз тихо вздохнул и, во избежание соблазнов, засунул руки в карманы брюк:

— Я бить вас не хочу, но, по-моему, придется, — сообщил он и пошел в прихожую.

— Думаете, блефую?

— Разумеется, — Наклз уже снимал с вешалки плащ. Ему следовало раньше догадаться, на что станет давить общепризнанная красавица. Это было не так уж сложно.

— А если нет?

Наклз резко развернулся.

— Кто вы, Эйрани? Кесарь? Верховный главнокомандующий? Министр внутренних дел? Шеф Третьего отделения, на худой конец? Нет, Эйрани, вы обычная шлюха. Внушительный масштаб вашей деятельности я понимаю, но суть от этого не меняется. Вы — шлюха. По просьбе шлюхи из Игрэнд Дэв не выпускают.

— Вы дважды назвали меня шлюхой, но так и не поняли сути проблемы. Я — любовница будущего регента, — сверкнула глазами Эйрани.

— Вы — шлюха при человеке, который, пойди что не так, не усидит на престоле и часу. Мне кажется, это тот редкий случай, когда клеймо об отсутствии государственного ума стояло бы на лбу, останься там место еще хотя бы для одного клейма.

— Забавная фраза для обладателя такого интересного шрама на кисти. Мы закончили обмен любезностями? Может, вы все же изволите меня выслушать?

— У вас есть время, пока я застегну все пуговицы, — сквозь зубы сообщил Наклз, надевая плащ.

— Вы ведь знаете, за что ее арестовали.

— Ну, допустим, знаю.

— Она ведь этого не делала, так?

— Не делала чего? Того, в чем ее обвиняют? Или того, что она как раз делала?

— Ладно, Найджел, Дэмонру я давно знаю, а свою сестричку — еще дольше. Магда никогда не пошла бы за человеком, чья честность вызывает сомнения, а Дэмонре она предана… ну, по-собачьи, что ли. Прямо как вы, например. Для меня Магда — лучшее свидетельство в пользу Дэмонры. Я как раз допускаю, что эта женщина могла убить кесаря. Она из тех, в чьих головах бушует вечная белая метель. Истинная нордэна — ни грамма мозгов, но принципами набита под завязку. Да, не ухмыляйтесь — с момента, как я стала, гм, спутницей знатных господ, нордэной я себя не считаю. Но вернемся к Дэмонре. Дело не в том, что она бы в жизни не подняла руку на кесаря. Правителей как раз чаще всего убирают такие, как она, вернее — руками таких, как она, и это важное уточнение. Но Дэмонра из тех, кто пошел и застрелил бы его в тронном зале, средь бела дня на глазах изумленной публики, а потом спокойно сообщил бы палачам, чем был продиктован этот поступок. Вы улыбаетесь?

— Я подозревал, что в людях понимаете.

— Шлюха и должна понимать в людях. Мы в зоне риска, Найджел, нам волей-неволей надо понимать, кто и как думает. Дэмонра могла бы застрелить или заколоть, если бы считала, что это за дело. Но она никогда не попыталась бы втихушку его отравить и умыть руки. Ни из каких благих побуждений. Это несовместимо с ее пониманием чести. Я не удивлюсь, если она покончит с собой, когда узнает, во что ее втравили и какую роль она здесь сыграла.

Наклз даже оставил в покое свои пуговицы и поднял взгляд на Эйрани. Оставалось услышать самое главное.

— Мы оба знаем, кто на самом деле виноват, — мягко улыбнулась Карвэн. Золотистые глаза поблескивали в полумраке коридора и были до странности глубокими. — Знаем, да?

— Возможно.

— Вам так нужно, чтобы я сказала это вслух, Найджел?

— Да.

— Я хочу гарантий, — покачала головой красавица.

— А я — свободу Дэмонре и их головы.

Эйрани глуховато засмеялась:

— Вы все-таки страшный человек.

— Но я не до такой степени идиот, чтобы полагать, будто мы сумеем оправдать Дэмонру и предъявить им какие-то обвинения. Веры Магды для присяжных будет маловато. К тому же, они разумно решили ее убить, а не судить. Это правильно.

— Это решение кесаря. Эдельстерн решил не выносить сор из избы. Канцлер, думаю, поддерживает его обеими руками. И вот здесь мы возвращаемся к единственному идиоту в нашей комбинации. К будущему регенту, чьей любовницей я как раз и являюсь. Вам интересно?

— Подробности ваших высоких отношений? Увольте.

— Мое предложение.

— Отчасти.

— Мне озвучивать его в коридоре под дверью?

Наклз вздохнул, снял плащ, снова повесил его на вешалку и без лишних слов вернулся в гостиную. Уселся на кушетку. Выпил залпом стакан вина, потом еще один и решил, что в таком состоянии слушать Карвэн уже можно.

— Я весь внимание.

— Я хочу гарантий.

— Каких? Что вам кирпич завтра на голову не упадет? Вообще, это маловероятно, но никто не застрахован…

— Найджел.

— Ну хорошо. В чем я должен торжественно поклясться, прежде чем вы начнете говорить?

— В том, что вы позаботитесь обо мне, если мне понадобится забота. Нет ничего лучше, чем слово профессионального мага, особенно такого, которому от меня ничего не нужно. А вам от меня ничего не нужно, Найджел. Настолько ничего не нужно, что я даже не имею приятной возможности вам в чем-нибудь отказать.

— Довольно странная просьба в устах любовницы потенциального регента. Мне кажется, его забота более… ощутима и весома.

— Потенциальный регент не читает будущего.

— Я тоже его не читаю.

— Какое будущее вы видите для него?

— Да не вижу я будущего, и на кофейной гуще не гадаю!

— Его будущего как правителя, я имею в виду.

— Политический труп. Даже при очень умном канцлере такой идиот долго не проживет. А канцлер у нас не просто очень умный, он еще и очень жадный, и потому местами внезапно глупеет. Я не удивлюсь, если через десять лет выяснится, что ему переводили деньги через какой-нибудь эйнальдский банк, реально принадлежащий Аэрдис. Таково мое непрофессиональное мнение по вопросу.

— И что вы, думаете, будет тогда со мной?

— Это прямо зависит от того, сколько вы при нем наворуете. Если много — вам, наверное, разнесут особняк, а саму вздернут в саду на первом же подходящем для этой цели суку. Если нет, впрочем, тоже. Озверевшее простонародье не склонно вникать в юридические тонкости, это я вам точно могу сказать.

Эйрани улыбнулась, неожиданно грустно и как-то по-человечески.

— Вот именно. Мне гадалка нагадала, что меня утопят в реке, когда падет один из моих покровителей. Когда я связалась с Эдельбертом, я не знала, что что-то будет, а теперь уже поздно кричать, что я так не играю. Я играю так, как играть приходится. Но я не хочу умирать. Я очень боюсь умереть, Найджел, понимаете?

Наклз никогда не являлся моралистом и, в общем, был далек от того, чтобы осуждать рэдских девочек, едущих в Каллад за призрачным счастьем и надеждой стать порядочной женщиной и выйти замуж «когда-нибудь, лет через десять». Их туманное «когда-нибудь» обычно наступало куда раньше и заканчивалось больничной койкой, но так устроена жизнь и удивляться здесь нечему. Но вот чего маг не понимал, так это женщин вроде Эйрани Карвэн. Уж кому, а ей на кусок хлеба хватало бы и без покровителей и никакими «жизнь заставила» ее своеобразную карьеру объяснить было нельзя. Наклз не очень хорошо представлял, что такое презрение — в вообще не особенно разнообразном списке чувств, которые он мог испытывать к людям, оно не фигурировало — но о будущем этой женщины он думал несколько брезгливо и без капли любопытства.

— Найджел, в конце концов, мне колокола звонить не будут. У меня есть стимул дожить до глубокой старости и посвятить последние лет десять богоугодным делам. Авось, прорвусь в аэрдисовский рай.

— Думаю, вы сможете купить билет туда, если прямо сейчас поедете в Эфэл или Эйнальд и пожертвуете честно заработанные деньги на любое местное аббатство. Очень удобная религия, индульгенции, знаете ли.

— А еще я не хочу уезжать из Каллад. Даже шлюхи имеют право на патриотизм.

— Или имеют право не знать иностранных языков.

— Как вам угодно думать, Найджел. Так что вы решили?

— Жизнь Дэмонры за вашу безопасность при любом исходе?

— Да.

— Что именно вы намерены сделать?

— Эдельстерн больше месяца не протянет. Если уж ваша героическая подруга молчит все лето, еще с месяцок она как-нибудь да продержится. А Эдельберт устроит суд.

— Идея, достойная младшей школы.

— У вас есть другая?

— Да. Во-первых, за что вы ее судить будете? За цареубийство? Это верная смерть.

— За пальбу в Рэде по гражданскому населению. Это как раз будет доказывать, гм, передовые взгляды Эдельберта…

Наклз чувствовал себя не лучшим образом и до этого, но теперь ему стало окончательно тошно. Повышенная концентрация чужой глупости всегда действовала на него почти как зубная боль, только от нее таблеток пока не изобрели.

— Который реакционер до мозга костей. Отличный план, — поморщился Наклз.

— Который идиот до мозга костей, — возразила Эйрнаи. — Это круто меняет дело. Суд понравится и рэдской верхушке, и передовым калладцам…

— Мне бы хотелось уточнить, кого вы понимаете под «передовыми калладцами». Умственно отсталых с фиолетовыми ленточками, которые хотят конституции и республики, а также равенства, братства, свободы и океана крови сатрапов? Или институтских профессоров, которые почему-то хотят того же самого, но без крови и усилий, а потому кажутся мне еще более умственно отсталыми? Если последних, то их и процента не наберется от населения Каллад, который — смею напомнить — крестьянская страна. Даже если вся калладская интеллигенция будет аплодировать такому либерализму стоя, это капля в море. К тому же, при таком обвинении будут требовать высшей меры.

— А Эдельберт ее героически помилует. И вашим, и нашим.

— И что дальше? Пожизненное? Лихой штурм Эгрэ Вейд?

— Каторга. А по дороге на каторгу — делайте что хотите, Найджел. Успеете раньше Сайруса — считайте, победили. А за это вам всего лишь нужно будет выловить меня из Моэрэн, если что-то пойдет не так. Мне кажется, все честно, — промурлыкала Карвэн, заглядывая Наклзу в глаза.

— Вам рассказать, Эйрани, как именно было бы честно? — резко спросил он. — Если все будет честно, мы оба будем висеть. И вы, и я. Слово это забудьте.

— Но вы согласны?

— Согласен, — поморщился Наклз. — Ваша взяла, я согласен. Нет-нет, я понимаю, как у вас принято скреплять договоры о ненападении. Давайте ограничимся словесной формой.

2

Из многочисленных родственников в доме была одна Ирэна. Каниана, вовсе не чувствовавшего в себе сил выслушивать монолог отчима на предмет недопустимости скандалов, дуэлей и связей с сомнительными балеринами, это полностью устраивало. По дороге с вокзала он купил сестре цветы — Ирэна, как и большинство людей в ее положении, крайне трепетно относилась к знакам внимания — снял номер в отеле, привел себя в порядок, с огромным удовольствием смыв дорожную пыль и бурное объяснение с Изольдой, а потом отправился домой и постучал в спальню Ирэны. Время близилось к полуночи, но сестра обычно ложилась в то время, когда, как считал Каниан, приличным людям пора вставать.

— Каниан, ты? — резковато поинтересовалась из-за двери сестра.

— Если ты в виде исключения не ждешь десяток любовников, то я.

— Заходи, мерзавец. И ты сойдешь.

— За весь десяток? Ты мне льстишь, — с порога улыбнулся Каниан. Он обратил внимание, что Ирэна уже успела набросить на ноги плед и теперь вполне благосклонно улыбалась ему из кресла, посверкивая колючими глазами.

— Ты не загорел за лето, — после краткого осмотра вновь обретенного родственника констатировала она.

— В виде извинений за это я притащил тебе азалии.

— Вообще, они довольно отвратительны, но это мило с твоей стороны.

Каниан запихнул цветы в ближайшую вазу, не особенно заботясь о сохранности стеблей, и коснулся губами бескровных пальцев Ирэны.

— Не злись. Если бы я все лето проторчал в столице, я бы свихнулся. А так я посмотрел Эйнальд, Виарэ и даже почти доехал до Рэды, но Изольда вовремя вспомнила, что там нет ванн из игристого и, бывает, стреляют злые калладцы, так что мы двинулись назад. Слухи о красоте местных девиц, чтоб ты знала, малость преувеличены. Сочинение на тему «как я провел лето» считаю изложенным.

— Ну, я это лето провела так же, как и предыдущие семь, думаю, можно не повторяться, — снова сверкнула глазами Ирэна. Каниан никогда не злился на нее за резкий тон и вообще спускал сестре многое такое, чего больше никому бы не спустил. Будь он на ее месте, он бы, наверное, и не так белый свет ненавидел. Впрочем, Каниан не мог представить себя девушкой, к тому же не способной передвигаться без тяжеленных костылей.

— Как отец? — судя по их цвету глаз, Ирэне и Каниану старший Иргендвинд приходился скорее отчимом, но эту маленькую условность они предпочитали соблюдать даже наедине, хотя все прочие условности игнорировали.

— Как всегда, весь в делах. Я бы даже сказала — в шаге от сделки века.

— Неужели? Это как-то связано с теми военными верфями, о которых он говорил весной? Признаться, я несколько выпал из жизни, пока, гм, смотрел мир с Изольдой.

— Хм, связь с морем действительно есть, но очень косвенная.

— В каком смысле?

— А в таком, что я все-таки выхожу замуж. За моряка. За капитана флота Его Величества, если точнее.

Каниан сделал все возможное, чтобы скрыть удивление, но едва ли преуспел: Ирэна за годы своего вынужденного затворничества научилась читать людей как открытые книги. Даже ему иногда становилось неприятно под взглядом колючих зеленых глаз.

— Ты уже считаешь, сколько ему отвалили за это?

— Вовсе нет!

— Лжешь. А еще ты думаешь, что он в любом случае продешевил.

Каниан отвернулся от света, обошел кресло Ирэны и замер у окна, глядя в подходящий к самому дому темный сад.

— Вообще я подумал о том, что торговать дочерями несколько преждевременно. Что он хоть за человек, этот твой капитан?

— Ну, нормальный человек. Меня пленили два метра роста, золотые кудри и косая сажень в плечах. Его пленили пятьсот тысяч, которые за мной дают, после чего он счел, что у меня удивительные глаза. Как видишь, у него хватило ума хотя бы не отвесить комплимента стройности моих ног, так что экзамен пройден. А вообще он, конечно, дурак. С другой стороны, в моем случае лучше иметь мужа-дурака, чем мужа-умника, ты не находишь?

— Не нахожу, но дело твое, — пожал плечами Каниан. Ситуация была ему неприятна. Он решительно не понимал необходимости жертвовать Ирэной ради поддержки Вейзингов с их идиотом-сынком или ради благосклонности любой другой семьи. Иргендвинды относились к тем немногим родам, которые прекрасно выжили бы и без союзников. Сам король последние полвека оставался перед ними в долгах как в шелках. Покойная мать Каниана и вовсе считала долговые расписки в малахитовом ларце их самым большим семейным сокровищем, хотя таскала на плечах килограммы легендарных бриллиантов. — Я просто считаю глупым разбрасываться нашими лучшими женщинами.

— «Лучшими»? Едва ли. Инэсса, во всяком случае, способна ходить и, по слухам — танцевать, хотя я и помню ее последней коровой. А Альма — красавица, и ее глупость — подарок небес для ее будущего мужа. Сказать по правде, сама не понимаю, почему отец решил начать с меня. А ты, Каниан, все же последний романтик. Еще скажи, что сам планируешь жениться по любви. Свора наших титулованных тетушек такой ход не оценит. Они, я уверена, легко найдут тебе лучшее применение. Такой видный парень должен принести в наше семейство не меньше, чем контрольный пакет акций «Северного хлебного сообщества», они мне сами говорили.

— Ты дочку Фольдера видела? — усмехнулся Каниан и обернулся к сестре. Темный сад за окном был пуст и почти не шумел, точно заколдованный лес из сказки. В комнате тускло горела единственная лампа, освещавшая столик, какие-то бумаги на нем и кусок пола. Часы в гостиной начали глухо и устало отбивать полночь, но на пятом ударе отчего-то фыркнули и затихли. Каниану сделалось несколько неуютно. Он вспомнил, что у Ирэны жила кошка, древняя как мир, и что кошка эта от нее далеко никогда не отходила. А теперь кошки в пределах видимости не наблюдалось. Без сонного посапывания ветеранки боев с крысами в комнате сестры сделалось как-то непривычно. — Так и хочется сказать, что я откажусь от титула и удеру в пираты, и гори оно все синим пламенем, — попытался отшутиться и отрешиться от неприятных мыслей Каниан.

— И что? Будешь бороздить нашу лужу на шхуне с романтичным названием? Не смеши меня, Каниан, и молись, чтобы у твоей невесты тоже оказались золотые кудри и минимум мозгов.

— Я люблю брюнеток, — возразил Каниан и несколько погрешил против истины. Никаких предпочтений на этот счет у него не имелось. Правда, три месяца в компании Изольды научили его с большим вниманием относиться к тому, что творится под кудряшками черного, золотого, рыжего или любого другого цвета. Он окончательно понял, что не любит истеричек.

— Если ты еще скажешь, что любишь умных, я вспомню тебе Изольду. Вот уж выдающиеся мозги Эфэла и ближнего зарубежья. Она же рэдка?

— Она — балерина. Артистов о происхождении не спрашивают, Ирэна. Им дарят цветы и с ними проводят время.

— Тогда женись на нордэне. Вот уж будет романтики. Ну, разумеется, до момента, когда тебя найдут где-нибудь в подвале, насмерть забитым сковородкой по причине супружеской неверности.

Каниан невольно фыркнул. Как внук истинной нордэны, северян он терпеть не мог.

— Сковородкой? Да ты что. Настоящая нордэна непременно отковыряет от фамильных доспехов фамильный же меч и пойдет наводить Истинную Справедливость. Знаешь, я познакомился с одной. Она облила меня игристым на балу и извинилась на морхэнн, я ее, естественно, оскорбил, она оскорбила меня в ответ, а потом мы последовательно дрались и братались на диком пляже. Надеюсь, ты в достаточной мере разочарована моим поведением?

— Скажи, что общих детей у вас не будет, а ты догадался представиться именем кого-нибудь из наших конкурентов, и я буду довольна.

— Ирэна, ты безнравственна. На самом деле, мы действительно подрались, а потом выпили даггермар — вылитый самогон, только какими-то травами пахнет и устрашает своим чернильным цветом — и поболтали. Если сбросить со счетов два скорбных факта — северянки тощи до безобразия, во-первых, и верят, будто после смерти попадут в казарму и ведут себя соответственно уже сейчас, во-вторых, даже не знаю, что хуже — она была довольно мила.

— Надо посоветовать отцу. Завидная будет партия. Ему как раз надо бы поправить финансы, а то наш всемогущий должник не расположен отдавать долги…

— Надо быть идиотом, чтобы не понимать: он никогда по ним не расплатится. Тем хуже для него.

Ирэна медленно покачала головой:

— Или для нас, Каниан. Думаю, меня не просто так замуж выдают. От старых дев в нашей семье…

— Ирэна, — твердо сказал Каниан.

— От старых дев в нашей семье обычно иначе избавлялись, — спокойно закончила она. — Отец стал искать поддержки Вейзингов. И мне это нравится даже меньше, чем мой будущий муженек.

— Ты с ним самим говорить не пробовала?

— Пробовала. Услышала лекцию о семейном счастье и домашнем очаге как высшем предназначении женщины. Кажется, я даже догадываюсь, монолог из какой пьесы он выучил.

— Ирэна, но…

Сестра плавно коснулась колес кресла, и каталка медленно тронулась с места. Каниан, как всегда в таких случаях, опустил глаза в пол. Ему не нравилось это зрелище. Он очень хорошо помнил, как замечательно Ирэна танцевала и как легко порхала по лестницам их дома. Не родись она аристократкой, из нее вышла бы великолепная балерина. Ирэна лет до семнадцати даже собирала фотокарточки знаменитых танцовщиц и хранила их в шкатулке, как дракон — свое сокровище. А потом она упала с лошади на охоте. Был ясный зимний день, много сверкающего снега и синего неба, много шума, много людей, кинувшихся ей на помощь, а крови не было совсем. Каниан тогда даже испугаться не успел.

В жестах рук Ирэны до сих пор сохранилась какая-то птичья легкость. Он совершенно не мог смотреть, как существо, словно самой природой созданное для полета, крутит колеса кресла-каталки.

Ирэна проехалась по комнате, прошелестела бумагами на столике — она могла легко попросить Каниана их подать, но предпочитала никого ни о чем не просить — и снова вернулась на прежнее место.

— Можешь переставать смотреть в пол. Я даже не знаю, что бесит меня сильнее — умильные утешения Инессы и Альмы, или твоя скорбная мина.

— Я даже не стану спрашивать тебя, есть ли прогресс.

— И не надо. Массажи, специальные ванны и «может быть, через год-полтора»… Взгляни на это лучше.

Каниан взял протянутые ему бумаги и подошел к лампе. На изучение газетной статьи много времени не потребовалось.

— В Рэде не взошла ни пшеница, ни рожь.

— Да. Такого неурожая не было давно. По обе стороны Ларны скоро будут делать хлеб из лебеды.

— И калладцы не уехали к осени?

— Нет.

— Они идиоты.

— Да. Или являют пример самоубийственного благородства. Кому являют — непонятно. Современники не оценят, а до счастливых потомков это дойдет несколько в другом виде.

— Возможно, это щелчок по носу нам, Эйнальду и Аэрдис. В первую очередь, конечно, Аэрдис. Калладцы мыслят масштабно. В плане — в масштабах карты мира. Там они занимают четверть листа, а нас можно закрыть мелкой монеткой. Из этой забавной исторической данности у них вырос искаженный взгляд на вещи.

— Так или иначе, кесарь пока не выводит войска. А это значит, что скоро им предстоит усмирять голодные бунты. Или в Рэде, или на своей территории, смотря что они сделают с тем немногим хлебом, который все-таки взошел. Кэлдир всех не прокормит. А горцы вцепятся в Виарэ, как только получат от императора добро.

— Как только получат команду «фас», — поморщился Каниан, горцев не любивший. Калладцы были врагами, создавшими культуру, предельно далекую от того, что Каниан считал красивым и «правильным», но горцы и такого не создали.

— Так или иначе, кесарию ждет трудный год. Меня бы это утешило, но я бы не хотела, чтобы над нашими городами летали имперские дирижабли, несущие бомбы в калладскую столицу.

— В этом году могут и не сунуться. Я читал виарские газеты. В тех, что финансируются нашими черно-белыми друзьями, с большим тщанием обсасывается тема бунтов в имперских провинциях. Очередной закон о чистой крови в первом чтении встретили поджогами и вилами. Правда, я уверен, во втором чтении несогласным ответят картечью. Они всегда так делают.

— Хорошо шутки шутишь, только это не смешно, — Ирэна сделалась серьезна и мрачна. — Каниан, ты опять намерен удрать из столицы? Я прошу тебя, не уезжай. Хотя бы пока я не выйду замуж. Если через месяц не упаду с лестницы и чудесным образом не сломаю шею — поезжай куда угодно, а пока побудь здесь. Ты можешь мне пообещать это?

Каниан нахмурился. Отказывать сестре обычно было выше его сил, но сидеть половину осени с тетушками он тоже готовности не чувствовал.

— Сказать по правде, я не планировал задерживаться. Но если ты так хочешь…

— Хочу, — быстро кивнула Ирэна.

— Ты, как всегда, деспотична донельзя, вся в бабушку, спаси нас Создатель.

— Напомню, наша бабка отравила четырех мужей, пока пятый не сделал безутешную вдову из баронессы графиней. Ты мог бы отдать должное ее талантам.

— Хорошо. Уговорила, я останусь в городе. Мой багаж приедет следующим поездом, мы с Изольдой потеряли его, пока скандалили на вокзале. Я сегодня переночую в гостинице.

— Зачем? Оставайся дома.

— Нет. Раньше послезавтра дома меня не ждет никто, потому что я предусмотрительно писал всем тетушкам, что приеду двадцать пятого. А вот Изольда, которая лучше всех знает, когда я действительно приехал, вполне может сюда заявиться. Я не в настроении с ней ругаться еще раз. Мне кажется, я уже вообще не в настроении с кем-либо ругаться. Начнет орать под окнами — просто кинь в нее чем-нибудь не очень тяжелым. А я спокойно переночую в гостинице, проживу еще два спокойных дня и вернусь, чтобы выслушать матримониальные планы на мой счет. Мы договорились?

— Ты всегда делаешь по-своему, Каниан, — Ирэна пожала плечами. — А в твою балерину, если она станет орать под окнами, я буду стрелять, так и знай.

— Ты истинная внучка своей бабки.

— Ты тоже, мой дорогой.

— Язва.

— Потаскун.

Каниан усмехнулся и все же чмокнул сестру в русую макушку, разделенную ровным, как по линейке прочерченным пробором. Прическа была не самая модная, но густые букли по бокам надежно скрывали от посторонних взглядов уши, такие же оттопыренные, как у него самого. И, видимо, как у их достопочтенной бабки, позволявшей писать свои портреты только в профиль.

— Буду через два дня, — пообещал он, уходя.

А потом где-то снаружи жалобно заорала кошка. Судя по тому, как побелело лицо Ирэны, кошке орать не полагалось.

— Это Дымка? — удивился Каниан.

— Дымка пропала три дня назад. В ее возрасте кошки на охоту не уходят, — пробормотала Ирэна и поехала к двери, ведущей в коридор. Каниан посторонился, уступая сестре дорогу.

— Она у дверей в дом, похоже, орет. Давай я впущу ее.

Ирэна не снизошла до ответа. Каниан молча последовал за ней, стараясь смотреть куда-нибудь мимо и про себя намурлыкивая привязавшуюся шансонетку. С некоторых пор он приобрел острую неприязнь к мягкому шуму колес.

В просторной прихожей царил сумрак. Каниана несколько удивило, что никто из слуг не вышел из спален. Кошка с той стороны скреблась в дом отчаянно и орала так, что вряд ли в доме на первом этаже остались спящие.

— Ирэна, давай я…

— Каниан, хватит! Я сама, отойди, — холодно распорядилась Ирэна, подъезжая к двери почти вплотную. Судя по подозрительно позвякивающему голосу, ей было не по себе не меньше чем брату.

«Бесы дери, кошки не возвращаются с того света, иначе матушка явилась бы по наши души куда раньше. У меня просто сдают нервы, потому что нужно больше спать и меньше шляться по балеринам», — не без раздражения подумал Каниан, глядя, как слегка подрагивающая рука Ирэны поворачивает замки.

Кошачий ор на мгновение смолк, осталось только тихое царапанье. Ирэна открыла последний замок, громко щелкнувший в ночной тишине.

«Где носит слуг?» Каниан так и не понял, почему потянулся за пистолетом. Он ни мгновения не собирался расстреливать восставшую из мертвых Дымку. Всяческой потусторонней зауми Каниан не боялся даже в детстве, хотя и провел его в серых стенах трехсотлетнего особняка, в подвалах и каминах которого слуги до сих пор иногда находили кости. А теперь ему исполнилось двадцать два и он вообще успел навидаться такого, после чего всякие Кровавые Монахи и Дамы в Черном казались милой публикой. Любой, кто прожил в Эфэле хотя бы пару лет, знал, что между небом и землей страшнее людей ничего нет и быть не может.

Дверь стала приоткрываться наружу.

Каниан не думал о кошке. Восставшая из мертвых Дымка была не по его части. Он думал о том, почему не выходят слуги.

Убиты они или куплены, в конечном счете, не имело значения. Значение имело только то, что замок щелкнул.

— Ирэна, отойди! — рявкнул Каниан, но опоздал. В приоткрытую дверь ворвался сквозняк и запах мокрого после дождя сада.

— Дымка? — вопросила сестра ночную тьму, а потом в воздухе глухо шмякнуло.

В дверной проем влетела тень, сбила каталку и Ирэну, размахнулась каким-то предметом. И получила в голову половину обоймы.

Может, особенной убойной силой пистолеты системы Асвейд и не отличались, но при выстреле с одного метра трех пуль тени вполне хватило.

Под ноги Каниану свалился крупный мужчина в черном. Мягкая дубинка выскользнула из его рук и прокатилась по прихожей. По ковру растекалась лужа. Ирэна, выпавшая из каталки, замерла без движения. Только колесо ее кресла медленно вращалось, как в дурном сне.

Каниан ощутил запах пороха.

Снаружи что-то прошуршало.

Застывшее время снова понеслось очень быстро.

«Три пули в обойме, одна в стволе», — почти отрешенно подумал Каниан, отступая с простреливаемого из-за двери пространства вглубь прихожей. Темнота снаружи замерла без движения. Спокойная и обманчивая.

Каниан прекрасно знал, что убийцы поодиночке не ходят. Даже когда их жертва — девочка-калека да ее никчемный брат, «мальчик из хорошей семьи». За дверью прятались еще минимум двое. Четыре патрона Каниана были даже меньше, чем ничем. Сопливые мальчишки успешно отбивались от профессиональных убийц только в романах. Будь у Каниана винтовка, хорошее укрытие и пять сотен метров в запасе, он, вероятно, попробовал бы оказать сопротивление, но у него имелись только наполовину разряженный пистолет, лежащая без сознания Ирэна и еле слышное дыхание за дверью.

Едва ли эти люди пришли за его сестрой. Она родилась девушкой. Женщины в Эфэле даже не наследовали. Убивать Ирэну было бы так же бессмысленно, как убивать бабочку или белку. Ее смерть не дала бы убийцам ничего, кроме опасных врагов. Ребята в черном, конечно, явились по его душу.

«Они могли ее легко застрелить, но оглушили. Ее не станут убивать», — Каниан, крадучись, стал отступать вглубь прихожей, стараясь не попадать в зону видимости. В гостиной сделать это оказалось бы существенно сложнее: там имелись высокие окна и к тому же горел свет.

Огромная люстра с тридцатью плафонами в виде кувшинок, светящихся новомодным бело-голубым газовым светом, считалась истинным произведением искусства, стоила солидных денег и являлась отцовской гордостью. За одну мысль о том, чтобы испортить такое сокровище, родственники оторвали бы Каниану голову, но выбирать не приходилось. Он прицелился в цепь, держащую сверкающую махину, и выстрелил, молясь о том, чтобы не зацепить газовые трубки. Что-то заискрило, а потом груда все еще светящегося хрусталя, бронзы и эмали полетела вниз и упала с оглушительным грохотом. Каниан, низко пригнувшись, пролетел гостиную и юркнул в первую попавшуюся дверь. За его спиной раздался топот.

«Если с черного хода тоже засада, я пропал».

С тремя пулями в запасе не стоило проверять, есть там засада или нет. Каниан прикинул свое примерное положение и принял, как ему казалось, единственное верное решение. Он выпрыгнул в первое попавшееся окно и метнулся в темноту сада, каждую секунду ожидая выстрела.

Но вслед почему-то не стреляли.

3

— Минус одна, — мрачно сказала Магда, оглядывая стоящие на белой скатерти бокалы.

— Да, одним участником крестового похода к совершенству меньше, — кивнула Зондэр. — Но поход все равно провалился, так что толку теперь.

— Пока мы не получим доказательств ее смерти, Дэмонра жива, — Кейси мечтательно улыбнулась куда-то в пустоту. Зондэр поймала себя на мысли, что раньше Кейси так не улыбалась и эта улыбка ей совсем не нравится. — Достань четвертый бокал, Магда, не стоит хоронить никого заранее.

Магда пожала плечами, но просьбу выполнила.

— Мне б твою веру, — буркнула она.

Зондэр, глядя на непривычно умиротворенную Кейси, думала о совсем другом человеке, сидящем в нескольких кварталах отсюда, в холодном доме с неправильными тенями. Этого человека должны были усыпить через несколько недель, потому его шансы пройти аттестацию равнялись нулю. Единственным выходом для него стало бы немедленно уехать «поправлять здоровье» куда-нибудь в Виарэ и пропасть там без вести. Даже если он сам этого не понимал, то уж Кейси не понимать не могла. А она сидела здесь, пила вино и улыбалась как невеста.

— Вы не думаете покинуть столицу? — все-таки поинтересовалась Зондэр, хотя и догадывалась, какой ответ получит. Кейси нахмурилась, словно с трудом соображая, о чем ее спрашивают, а потом снова улыбнулась и покачала головой:

— Конечно, нет. Это же совершенно невозможно.

«Невозможно так жить. Все остальное — возможно», — Зондэр с тоской посмотрела за окно, где в непостижимой дали разгорался закат. Уходил последний день лета. Каждый год тридцать первого августа они собирались все вместе — сначала Дэмонра, Магда и Зондэр, а потом к ним присоединилась Кейси — и сегодня впервые за много лет за столом оказалось пустое место.

Первые три дня после ареста Дэмонры Зондэр ждала, что жандармы придут за ней с минуты на минуту. Даже вещи собрала, а цветы в горшках отдала соседям. Но дни шли, а жандармы все не приходили. С Милиндой Маэрлинг Зондэр связаться не рискнула, но она знала, что и к белокурой графине у полиции не имелось никаких вопросов. Про Игрэнд Дэв ей рассказал Вильгельм Вортигрен, но больше никакой информации он не дал и вообще выглядел издерганным и смертельно уставшим. Месяц спустя ей через третьи руки пришло письмо от Эрвина Нордэнвейдэ, каким-то образом узнавшего об аресте. Эрвин в своей манере — то есть чрезвычайно вежливо и суховато — предлагал любую посильную помощь. Он был аккуратен и, конечно, ни разу не употребил слов, которые могли бы навести постороннего читающего на мысли о «Зимней розе» или организации побега, но, судя по всему, ни мгновения не сомневался, что Зондэр, после ареста Дэмонры оставшаяся за главную, будет действовать. И Магда не сомневалась, и Кейси не сомневалась, и даже шалопай-Маэрлинг не сомневался, не меньше раза в неделю уверяя, что готов пойти до самого конца, если потребуется. Похоже, в том, что Зондэр будет действовать, сомневалась только она сама, и от этого ей становилось вдвойне невесело.

— Зондэр, лицо попроще сделай, и люди к тебе потянутся, — хмыкнула Магда, разливая темно-бордовое вино. Завтра был будний день, и двумя голосами против одного от даггермара решили воздержаться. Магда очень огорчилась. Обычно голосов получалось двое на двое и побеждал тот, кто более эффективно мухлевал при вытягивании спичек. — Нет-нет, я вовсе не намекаю на молодого Маэрлинга, хотя пора бы оценить его героические усилия казаться серьезным, — продолжала она. — Парень зачахнет и помрет.

— Да он просто поспорил с кем-нибудь на полсотни марок, — поморщилась Зондэр.

— С такими мыслями только топиться. Гюнтер говорит, что тот, кто ждет от жизни гадостей, их непременно дождется…

— Познакомила бы нас уже со своим Гюнтером Хольцем что ли.

— Штольцем. Магденхильд Штольц — чудовищно звучит, да? Привыкайте. Сейчас они квартируются в Рэде, но к октябрю он должен вернуться. С мамой его я уже знакома, она тоже ни беса не понимает в прекрасном и умеет печь пироги, так что самое сложное позади. Думаю, свадьбу сыграем в ноябре. Искренне надеюсь, что к этому моменту все уже выяснится и всех кого надо выпустить — выпустят, а кого надо посадить — посадят.

— Ты даже не представляешь, как я за тебя рада, — Кейси высоко подняла бокал. — Ну, тогда первым тостом выпьем за твоего Штольца и кучу ваших ребятишек.

Зондэр опрокинула бокал вина, не почувствовав вкуса. Арест Дэмонры, свадьба Магды, непонятное и страшноватое счастье Кейси — все это было и вроде бы не было одновременно. Как будто время распалось. Словно их жизни текли сами по себе, а большая реальная жизнь, та, которая потом станет историей и попадет в учебники — сама по себе. И еще Зондэр казалось, что вместе с осенью к ним приближается какая-то неотвратимая катастрофа, после которой не будет места ни свадьбе Магды, ни выходкам Маэрлинга, — ничему.

— А твой герой жениться не надумал?

— Конечно, нет, — почти испуганно взмахнула ресницами Кейси. — Спасибо на том, что он иногда со мной разговаривает.

— Как он вообще? Я думала к нему зайти, да потом решила, он еще за ту бесову книгу по философии на меня зуб имеет.

— Да нет, он позабавился. Он как обычно. Молчит большую часть дня, иногда подолгу смотрит в пустые углы, уж не знаю, что там видит, трижды моет руки перед едой и забывает поесть, если ему не напомнить. — Зондэр казалось, что вещи, о которых рассказывает Кейси, если не ужасны, то, во всяком случае, печальны, но сама Кейси огорченной не выглядела. Она говорила о них как о чем-то само собою разумеющемся. Ей, видимо, даже не приходило в голову, что все неправильно и должно быть совсем не так. — Но на людях он отлично держится. Мы раз в три дня гуляем в парке, чтобы к нему было меньше подозрений. Недавно даже посетили фотовыставку. В конце он сказал, что такой концентрации изысканного уродства на квадратный метр давно не видел. У нас все хорошо. В каком-то смысле. Не стану врать, что в юности я себе так это представляла. Но пока я буду ждать, что он все осознает и поймет, как ему немыслимо повезло, он умрет, а я состарюсь.

— А что он хоть в тех углах видит? — нахмурилась Магда.

— Зачем мне знать о нем то, чего не знает он сам? — беззаботно пожала плечами Кейси. — Я просто верю, что они не такие уж и пустые, те углы.

— Типун тебе на язык, думай, что говоришь, — буркнула Магда. Зондэр просто поежилась. Некоторые вещи, определенно лежали за пределами ее понимания.

— Ты не передумала увольняться? — быстро перевела тему Кейси, нарушив повисшую тишину.

Увольняться Зондэр не передумала. Только вот толку от ее соображений на этот счет имелось немного.

— Чтобы богоравная Ингрейна при случайном падении со ступенек штаба сломала себе шею в трех местах, для верности предварительно прострелив лоб и вскрыв вены на обеих руках?

— Было бы неплохо. О венах я как-то позабыла, — вдумчиво кивнула Магда. — Хорошая мысль…

— Не смешно!

— Остынь, Зондэр, никто и не смеется. Тебя только спросили, как ты хочешь поступить, вот и все.

Зондэр хотела выйти замуж и уехать в провинцию. Но все это следовало сделать еще лет десять назад. Теперь же ей оставалось гордо тащить остатки фамильного достоинства до могильной плиты. Причем в одиночестве, потому что хорошая кровь — хорошей кровью, но за старой девой тридцати трех лет очередь из женихов не строилась. У нее, в отличие от Дэмонры, не было даже заводов и пароходов, только длинная вереница предков и безнадежно изгаженная в Рэде репутация. В их просвещенный век этого сделалось маловато для хорошей партии. Но матушка в упор отказывалась видеть такую простую вещь и неплохо имитировала удары при первом же намеке на более простую партию. В конце концов, Зондэр перестала заговаривать о замужестве, и все вроде как были довольны, хотя иногда кокетливо требовали внуков.

Зондэр с неожиданной завистью подумала о Кейси. Вот уж кто точно наплевал на все советы и доводы рассудка и, вероятно, нисколько не сожалел.

— Я бы хотела того же, что и все, — тихо сказала Зондэр. — Если уж повезло родиться в кесарии, лучше быть подальше от престола и поближе к морю. Но это вряд ли получится.

— А если без казенной печали?

— Тогда я не могу уволиться сейчас, хотя стоило бы. В Рэде опять неспокойно, а ты знаешь, кого могут туда послать по старой доброй традиции. В конце концов, кто-то должен будет пристрелить нашу богоравную, если той пригрезится слава Рагнгерд. Ну, или во всяком случае не дать сделать этого всяким глупым и двадцатилетним. Каллад должен выглядеть монолитным.

— Наклз говорит, уже наплевать, как Каллад будет выглядеть, — мягко заметила Кейси, смотря куда-то за окно. Закатное солнце делало ее золотые волосы почти алыми. Строгое платье, отрешенное лицо, пучок под черной сеткой. Ничего в ней не осталось от хорошей девочки, которая с полгода назад воевала с кафедрой социологии и хотела осчастливить весь мир.

«Собачья жизнь».

— А что еще Наклз говорит? — зло спросила Зондэр.

— Что в Моэрэн очень холодная вода. Не знаю, к чему он это.

— К тому, что его нужно лечить?

— Их усыпляют, Зондэр, а не лечат. И от правды это не очень-то помогает.

— Может, твой Наклз еще что-нибудь полезное сказал?

— Хорошо бы, чтобы он был мой. Да, сказал. Сказал, чтобы я увольнялась к бесам лысым и друзьям то же посоветовала.

— И что, советуешь? — прищурилась Магда.

— Предупреждаю. Просто времени осталось мало.

— Это он тебе тоже сказал?

— Это он сказал кому-то в пустом углу. Вчера. А сегодня утром я очень внимательно читала газеты.

— И что, вычитала что-нибудь?

— Да. В Эфэле король за одну ночь очень качественно решил проблему со своими долгами, путем списания кредиторов. Все Иргендвинды мертвы. Брат под наркотиками расстрелял старшую сестру из-за спора с наследством, а потом пальнул себе в лоб. При этом очень удачно сгорел дом и с ним — все долговые расписки. Граф Иргендвинд скончался от сердечного приступа при этой новости, а две его младшие дочери приняли решение спешно уйти в монастырь с крайне строгим уставом. Поразительно, какой страшный рок все это время тяготел над семейством, и никто не замечал его.

— Я только не понимаю, при чем здесь Каллад.

— Я тоже не понимаю. Какие-то долги, хлеб, провокация, акции, я не разобрала. Но Наклз и его пустой угол думают, что при чем-то.

— А по делу он что-нибудь сказал?

— Он сказал «от восьми до тринадцати миллионов — это только для Каллад» и рассмеялся. Потом он еще сказал что-то про какие-то миллионы для Аэрдис — там вышло даже больше, и сотни тысяч для Эфэла и Эйнальда, кажется, девятьсот тысяч для Кэлдира. Я… я очень надеюсь, он считал потерянные доходы по акциям, — тихо закончила Кейси, побледнев.

— А почему ты думаешь, что это было что-то другое? — насторожилась Зондэр.

— Потому что потом он сказал пустому углу: «Если прибавить нерожденных, при стандартной погрешности получится в два с половиной раза больше».

4

Наверное, даже явление белокрылого Заступника с фрески поразило бы Дэмонру меньше, чем заходящий в ее камеру Наклз. Ослепительный свет, выхвативший знакомую фигуру, мелькнул на несколько секунд и тут же исчез. Дверь с лязгом захлопнулась. Нордэна снова сидела на койке в кромешной темноте, пытаясь различить чужое дыхание.

— Это моя лучшая галлюцинация за последнее время, — сообщила она без особенной надежды. После без малого трех месяцев в Игрэнд Дэв и не такое можно было увидеть.

— Тогда мне сложно представить твои худшие галлюцинации, — с некоторым опозданием ответила темнота голосом Наклза, глухо и устало.

Дэмонре захотелось разрыдаться от радости, как в детстве, но заплакать не получалось. Она несколько раз втянула воздух, пытаясь привести в норму сбившееся дыхание, а Наклз тем временем преодолел три шага и нащупал сперва койку, а потом руку нордэны. Молча сел рядом. Дэмонра, тоже не говоря ни слова, прижалась лбом к его плечу. От одежды мага пахло дождем. Нордэна не сразу сообразила, что у дождя, оказывается, имелся запах. Дождь, сирень, свежая выпечка — все это осталось в какой-то совершенно другой жизни. Здесь были четыре холодные стены и глухая тьма.

— Если собираешься плакать — плачь. Если уже можешь слушать — слушай. У меня крайне мало времени, — ровно сказал Наклз.

Это Дэмонра как раз очень хорошо понимала. Скорее она не понимала, как Наклз вообще сюда попал. Охрана Игрэнд Дэв славилась своей неподкупностью.

— Я могу тебя слушать. Ты, — Дэмонра запнулась, но все-таки продолжила, — ты принес мне что-нибудь?

Наклз дернулся.

— Нет, но до последнего собирался. Даже яд купил.

— Тогда почему нет?

— Знать, как правильно, и сделать правильно — совершенно разные вещи. Я же не нордэн и ничего Вселенской Справедливости не должен.

— Они меня не выпустят, конечно, — не требовалось большого ума, чтобы за три месяца осознать все тонкости своего положения. — Я бы на их месте не выпустила человека, которого выводила на комедию с расстрелом. К стенке поставили, глаза завязали, дали залп в воздух. Я не знала, что в кесарии такое практикуют.

Дэмонра могла добавить, что те две минуты, когда солдаты целились, командующему добавили бы сто лет в ледяном аду, а ей — списали бы, но не стала.

— Не выпустят. И пока не убьют. Запомни накрепко: ты нужна им живая и готовая сознаться во всем, в чем прикажут. В том числе, в сговоре с рэдским подпольем, эфэлскими террористами, имперской верхушкой, лысыми бесами и самим Создателем.

— Хоть что-то из того, в чем меня обвиняют, правда? — спросила Дэмонра и испугалась повисшей тишины. — Рыжик, там есть хоть слово правды? Ведь ее не может там быть. Они говорят о каком-то яде, но Рейнгольд действительно заболел…

— Там три мешка лжи, нет там правды.

— Скажешь Рейнгольду? Просто пусть знает.

— Скажу.

— Это ужасно глупо, но я почему-то так и не жалею, что мы с ним не успели уехать…

— Я жалею об этом за вас обоих, — резко оборвал ее Наклз. — А теперь слушай. И запоминай, второго шанса тебя увидеть мне не дадут. Охранник и так лапал меня полчаса в поисках напильника или что там еще в романах проносят в камеры друзьям. Дольше чем на двадцать минут он нас не оставит. Слушаешь?

— Да.

Голос Наклза упал до едва различимого шепота:

— К середине осени кесарь умрет. Его сын несовершеннолетний, так что править будет регент. Эдельберт. При нем тебя станут судить.

— Меня не проще убить?

— Проще, потому мне и пришлось спутаться со шлюхой, что убить тебя куда как проще. Так что слушай меня и хоть раз в жизни изволь не пропустить то, что я скажу, мимо ушей.

— Я тебя всегда слушаю, между прочим.

— И делаешь по-своему. А теперь сделаешь по-моему. Один раз, в виде исключения. Тебя будут судить за нападение на гражданское население в Рэде. Вы там не конфетки сиротам раздавали, так что лучше это обвинение, чем какое-то другое.

— Но это же ложь…

— Дэмонра, очнись! — зашипел Наклз. — Здесь все одна сплошная ложь, и эта не хуже любой другой. Даже лучше — она похожа на правду.

— Они начали стрелять по нам из засады, Рыжик, да как ты можешь думать…

— Как я могу думать — я тебе потом объясню. Как ты можешь вообще не думать, вот что ты мне лучше скажи? Не важно. Замолчи и слушай. Вас смешают с грязью. С самой отвратительной грязью, с какой только можно. Тебя, Зондэр, Магду — вас всех. Поняла?

— Поняла, — на самом деле, Дэмонра не поняла ровно ничего сверх того факта, что Наклз взвинчен, расстроен, зол и пытается донести до нее какую-то на его взгляд простую вещь, но переспрашивать не рискнула.

— Твоя задача — им не мешать. Не сомневаюсь, ты станешь героически спасать Зондэр и компанию — то есть топить себя, но в вашем нордэнском понимании эти разные вещи почему-то считаются одним и тем же, так что неважно. Топи на здоровье. Ты должна пообещать мне одну вещь. Не так пообещать, как обычно, а пообещать и сделать.

Наклз вцепился в пальцы Дэмонры с такой силой, что у нее кости затрещали.

— Это чтобы ты меня гарантированно слышала и понимала. Меня, а не свою бесову белую метель, которая потом придет и всех рассудит.

— Мне больно.

— Замечательно, мне тоже. Теперь слушай. Ты мне веришь?

«У меня это спрашивает человек с шизофренией. И, что самое поразительное, я ему верю. Скорее всего, у меня не шизофрения — это болезнь для умных — но что-то похожее».

— Верю, — сипло сказала Дэмонра.

— Ты сделаешь все возможное, чтобы тебя не посадили, а повесили, — медленно и отчетливо произнес Наклз. — Поняла?

— Да.

— Повтори.

— Рыжик…

— Повтори слово в слово.

— Я сделаю все возможное, чтобы меня не посадили, а повесили, — механически проговорила Дэмонра. Фраза была простая, но смысл как-то не доходил до ее сознания.

За дверью послышались шаги. Наклз быстро поднялся. Дэмонру снова обдало запахом дождя.

— Я тоже сделаю для этого все возможное. Ничего не бойся.

5

Солнце заливало сдавшийся на милость осени город. Вода каналов отражала ярко-синее небо и чуть тронутые желтизной деревья. Холодный утренний ветер трепал многочисленные флаги. Эфэлская столица давно не видела столько изумрудных королевских штандартов в одном месте. Правящий дом отмечал начало четвертого столетия на престоле.

На идеально вычищенную мостовую уже стягивалась толпа, хотя до проезда кортежа оставалось не меньше двух часов. Через оптический прицел Каниан видел даже разноцветные перышки, цветы и ленты на дамских шляпках.

«Слишком солнечный день. Много бликов. Да еще ветер», — Каниан обернулся и посмотрел на свою винтовку, аккуратно лежащую в углу, у самой стенки. Верхняя площадка колокольни — та, где, собственно, и висели колокола — продувалась всеми ветрами и, как казалось Каниану, даже несколько покачивалась. Последнее, разумеется, являлось не более чем оптическим обманом. Иргендвинд просто не любил высоту. Для снайпера это являлось большим недостатком.

Но иначе, чем забравшись на высокую точку, с шестисот метров снять цель не представлялось возможным. Даже с самой замечательной на все королевство винтовкой и новомодным оптическим прицелом, дающим четырехкратное увеличение. В свое время отец никак не мог понять, зачем Каниан отвалил за это чудо техники чуть ли не половину оставленных ему на сезон денег, и долго пенял ему за расточительство.

В любом случае, граф Иргендвинд был уже бесконечно выше всех скорбей и печалей.

Каниан подышал на заледеневшие руки. Больше всего на свете ему хотелось курить, но курить сейчас было никак нельзя. Да и сигареты у него кончились еще с час назад.

«Бесы дери, как холодно!», — Иргендвинд нервно взглянул на часы. Стрелка издевательски медленно ползла к десяти утра.

Снайпер Его Величества залег на позицию с полчаса назад. Со своего места Каниан, при желании, даже мог видеть дуло его винтовки, смотрящее в сторону толпы, а также нижнюю часть туловища. Асвельд Второй не имел достаточно глупости, чтобы полагаться на народную любовь и волю рока. Его снайпера всегда заблаговременно занимали все возможные площадки для стрельбы на тот случай, если их вздумает занять кто-нибудь другой.

Колокольня не являлась оптимальной позицией. Каниан мог назвать как минимум три дома, из окон которых попасть в кортеж оказалось бы куда как проще. Но колокольня была самым высоким зданием в округе. Снайпера, залегшего на колокольне, не видели его товарищи.

Поэтому жить ему оставалось не более двух минут.

Каниан напряженно следил, как секундная стрелка делает полный оборот. У него пересохло в горле и начала кружиться голова. Это было плохо. Позволить себе нервничать сейчас он не мог.

«Жаль, нет сигарет. Хоть покурил бы напоследок. Спасибо отцу Бенедикту, умираю не на пустой желудок. Хотя я бы не назвал кофе ту бурду, которую они здесь пьют».

При мысли о кофе Каниану захотелось потянуться к фляге, где еще оставалось несколько глотков, но он не рискнул шуметь. Залегший на три метра ниже снайпер мог его услышать.

В принципе, королевский стрелок все делал правильно. Будь у Каниана хоть малейший вариант выбора, он тоже занял бы площадку под звонницей, а не прятался бы под самими колоколами, рискуя получить если не оглушение, то сильнейшую мигрень при первых же ударах, а били бы они сначала десять, а потом одиннадцать раз. Да и огромная дыра по центру комнаты, оставлявшая ему всего полметра на то, чтобы хоть как-то спрятаться, комфорта не добавляла. Каниану было холодно и не то чтобы страшно, а скорее странно. Последние три дня ему упорно казалось, что все это какой-то дикий сон, а если не сон — то он сидит в комнате с мягкими стенами и диагноз у него самый печальный.

Снизу донеслись шаги и шуршание ткани. Поднимался звонарь.

«Создатель, я тебя никогда ни о чем не просил, а позавчера ты сделал так, что просить мне тебя больше не о чем», — подумал Каниан, вжавшись в стену. «Помогать мне не надо. Просто не мешай».

Каниан нервно усмехнулся. А он всю жизнь думал, что умрет атеистом.

Звонарь, судя по звукам, никак не отреагировал на королевского снайпера и стал что-то делать с веревками.

«Если Бенедикт солгал, это конец». Иргендвинд поднял пистолет и с удивлением осознал, что у него дрожит рука.

«Я успею выстрелить прежде, чем он вскрикнет. Но мне нельзя стрелять, пока не зазвонят колокола».

Каниан каждую секунду ждал, что звонарь скажет: «Наверху убийца». Но ничего такого не происходило. Только веревки мягко шелестели.

Иргендвинд окончательно понял, что напрасно он методично дерзил отцу Бенедикту, пытавшемуся вбить в его голову основы закона божьего. На всю столицу тот оказался единственным человеком, не поверившим в вину Каниана. Вернее, решивший, что верить в нее хоть и удобно, но неправильно.

Звонарь дернул одну из веревок, и самый большой колокол загудел. Каниан сцепил зубы. Гул как будто переместился из пространства под сводами прямо в его многострадальную голову.

Первый удар. Каниан с усилием оторвался от стенки — единственного островка относительной безопасности на продуваемой ветрами верхушке колокольни — и склонился над проемом в центре площадки.

Второй удар. Он разглядел в трех метрах под собой звонаря и лежащего снайпера.

Третий удар. Иргендвинд свесился в проем, левой рукой крепко держась за доски, и прицелился. На площадку снизу упала тень.

Снайпер дернулся и стал разворачивать голову.

Четвертый удар. Выстрел. С трех метров не попасть в практически неподвижную цель было сложно. Голова королевского стрелка дернулась и упала на доски. По площадке потекла кровь. Звонарь невозмутимо раскачивал веревку, как будто ничего не произошло. Отец Бенедикт сказал правду: ему не помогли, но и мешать не стали.

Пятый удар. Каниан втянулся назад на площадку и нащупал винтовку.

Шестой удар. Иргендвинд подхватил оружие и стал спускаться по деревянной лестнице. Та дрожала под ногами. Каниан зажмурил глаза. Пятнадцать метров для него оказались как-то слишком.

Когда колокол ударил в седьмой раз, он уже стоял на площадке. Оставалось сделать не так уж много дел. Каниан оттащил труп в сторону — проверять пульс у человека с развороченным затылком было лишним — и заменил его винтовку на свою.

К моменту, когда колокол отзвонил десять раз, Иргендвинд лежал на позиции, чувствуя, что сердце колотится почти в горле. По шее ползло что-то холодное. Каниан потянулся это «что-то» снять и обнаружил на пальцах кровь. Тот факт, что колокол больше не звонит Каниан скорее осознавал по тому, что видел неподвижные веревки. В голове у него гудело почти с той же громкостью, что и несколько секунд назад.

«Зараза!» — Иргендвинд раздраженно вытер руку о штаны. Было очень неподходящее время, чтобы пугаться возможной глухоты. Следовало успокоиться и навести прицел. Не так уж много дел ему оставалось сделать в жизни, поэтому сделать их следовало хорошо. «У меня не меньше полутора часов. За это время голова пройдет. Все в полном порядке. Я знаю точное расстояние до цели. У меня четырехкратная оптика, погодные условие приемлемые, не самая плохая позиция. Нужно только как следует навестись…».

Народу все пребывало. Разумеется, король же обещал дармовое угощение. На то, что Асвельд получил от Иргендвиндов после трагического и безвременного конца этого рода, он мог кормить всяческую шваль еще долго.

Каниан вырос в стране, где к двадцати годам человек становился или подлецом, или покойником. Видимо, такова была плата за бескрайние сапфировые небеса, цветущую сирень и чистые озера его родины. Калладцы, и после конца Темных веков носившиеся со своими рыцарскими добродетелями как курица с яйцом, в лучшем случае называли эфэлцев «торгашами». В каком-то смысле даже справедливо: в Эфэле продавалось и покупалось все. Титулы, брачные партии, офицерские патенты, места в Сенате — что угодно, имелись бы деньги. У Каниана деньги всю жизнь были. Вернее, у него было все — дом, роскошные обеды, звание, любовницы — и, главное, полное отсутствие жалости к тем, у кого всего этого нет.

А потом все закончилось. Король решил, что лучший способ рассчитаться по долгам — избавиться от кредиторов, и Иргендвиндов не стало в два дня. Ни отца, ни девочек.

«Выродок поганый, я могу понять, за что убивать нас. Я не понимаю, за что убивать наших женщин. Их можно выдать замуж за „нужных“ людей, выдворить из страны, пустить по миру — все, что угодно. Но не следовало душить их в стенах монастыря и валить все на лихорадку. Вот не следовало тебе этого делать…»

Каниан сморгнул. Как ни странно, за последние дни он плакал только один раз. Устроил отцу Бенедикту, своему бывшему учителю божьего закона, настоящую громкую истерику, которая больше пристала бы Изольде, за что больно получил по лицу. И осознал, что что-то делает неправильно. Теперь, чтобы решить проблемы, недостаточно стало топнуть ножкой и отдать приказ дворецкому. Он взял себя в руки, с удивившим его самого спокойствием переоделся, сходил на вокзал ранним утром и получил свой багаж по квитанции. В монастырь он вернулся уже с винтовкой и четким планом действий.

Бенедикт, конечно, догадывался, что бывший человек по имени Каниан Иргендвинд не воробьев станет из винтовки снимать, однако мешать не стал. А сегодня утром молча положил ему руку на плечо, но ничего не сказал и знаменем не осенил, как делал это обычно. Эфэлская церковь не благословляла на убийства прямо. Свое лучшее благословение Каниан получил в форме мотка толстой веревки, кошелька с деньгами и звонаря, предупрежденного о том, что не нужно обращать внимание на происходящее вокруг.

Труп в двух метрах за спиной мешал сосредоточиться. Каниан несколько раз оборачивался, чтобы зачем-то убедиться в совершенно очевидной вещи — мертвые не ходят. Королевский снайпер лежал точно там, куда он его оттащил, в точно той же позе, и только крови стало больше. В конце концов, Иргендвинд несколько успокоился и снова стал смотреть в прицел.

От площади, по которой вскоре поехал бы кортеж, его отделяло шесть сотен метров. Попасть с такой дистанции нелегко, но вполне возможно. Найти подходящую точку на расстоянии в четыреста метров, где шанс промахнуться был минимален, не удалось.

Звонарь поднялся снова и отбил одиннадцать. К этому моменту Каниан уже сделался совершенно, как бывают спокойны мертвые, и ничего не боялся.

Кортеж ехал медленно. Белые кони, красные плюмажи на них, сверкающая перевязь короля, ливень драгоценностей на груди королевы, золотистые кудряшки принца, две принцессы в белых платьях, летящие лепестки. Все как в сказке.

Каниан медленно провожал их движение стволом винтовки. Он знал, что у него есть только один шанс попасть и знал, что времени мало.

Король стоял и махал рукой. Принц сидел напротив него, вместе с девочками. Королева была почти скрыта за мужем. При неудаче имелись все шансы убить ее.

«С женщинами воюют или никто, или все. Не я это начал».

Каниан никогда в жизни не смотрел на такое количество нарядных людей через оптический прицел. Это выглядело очень странно.

«Все. Пора».

Он сцепил зубы, задержал дыхание, дождался паузы между ударами сердца и плавно нажал курок. Каниан целил чуть выше и правее, остальное должны были доделать ветер и деривация, на таком расстоянии незначительная.

Самого полета пули Каниан, конечно, не увидел. Он только видел, как от головы короля отлетает солидный кусок. Падающая корона сверкнула в солнечных лучах, но Иргендвинду было не до деталей. Следовало срочно снимать вторую цель, пока охрана не догадалась прикрыть принца. Мальчишка подскочил, словно подброшенный. Королева, наверное, кричала. Каниан видел ее искаженное лицо не очень четко.

Они еще не поняли, что происходит. Так в Эфэле королей не убивали. Их травили, душили, однажды даже казнили, но еще никогда в них не стреляли в их собственной столице, среди бела дня и в государственный праздник, под летящие в небо цветы и смех простонародья.

Каниан передернул затвор. Навел прицел на принца.

Ему только исполнилось одиннадцать лет. Не он отдал приказ убить Ирэну, Инэссу и Альму. Он вообще был почти ни при чем. Примерно как Каниан, который просто родился не в той семье. Сам по себе он не волновал никого — только как придаток к делам отца. Это их роднило. И еще половина общей крови.

Бенедикт, конечно, не думал, что Каниан это сделает. Даже Каниан до последней минуты не был уверен, что станет это делать.

Выстрел.

Каниан зажмурился. Когда он открыл глаза, от златокудрого принца в лучших эфэлских традициях не осталось ничего. Мальчишка дернул головой, пуля прошла чуть левее и ниже и в куски разнесла ему челюсть. Даже если парень еще жил, долго бы такое недоразумение не продлилось.

Охранники уже заскакивали в кортеж и падали на членов венценосной фамилии. Но больше Каниану стрелять было не по кому.

Королевы реальной власти не имели. Он только что двумя пулями оборвал четырехсотлетнее правление династии.

«Это вам за Ирэну, Инэссу, Альму и совсем чуть-чуть — за меня и отца».

Каниан еще несколько секунд смотрел в оптику. Толпу разгоняли нагайками, люди волновались, падали, а лепестки цветов еще летели в воздухе. Покореженная корона эфэлских владык, наверное, валялась где-то под ногами охранников. К концу неудавшегося праздника от нее остался бы только помятый кусок белого золота. Бесовски символично выходило.

«Так вам и нужно. Если есть справедливость, то я только что совершил самый справедливый поступок на свете».

Каниан отложил винтовку и потянулся к пистолету. Задачка была почти решена, оставалось произвести последнее действие и получить конечный результат.

— Зачем ты стрелял второй раз? — голос Бенедикта над ухом заставил Каниана почти подскочить. А тот стоял на площадке совсем рядом, скрестив руки на груди и поджав губы.

— Что?

— Зачем ты стрелял второй раз? Ты разве промахнулся? — Бенедикт кричал, но после колоколов звуки доходили до Каниана не слишком хорошо.

— Нет, я попал оба раза, — сначала ответил, а потом подумал Иргендвинд. Его мысли сейчас были больше заняты количеством патронов в пистолете, чем какими-то еще вещами. Застрелиться бы хватило.

Оплеуха Бенедикта заставила его крепко приложиться головой о камень.

— Ты чем думал, щенок? Ты как сам думаешь, что ты сейчас сделал?

— Короля убил. И принца заодно. Маленькая крыса — уже крыса.

Бенедикт на дальнейшую ругань размениваться не стал. Он резко ударил Каниана по руке, в которой тот держал пистолет. Иргендвинд, ничего подобного не ожидавший, выронил оружие. Настоятель его поднял, но стрелять почему-то не стал. Вместо этого он, размахнувшись, швырнул пистолет за перила и, почти не разжимая губ, процедил:

— Встал и пошел вон отсюда. Захочешь умереть — выйди за ворота обители и там хоть на ближайшем дереве можешь вешаться. А здесь мне такой дряни не нужно. Встал и пошел, я сказал.

Каниан расслышал не все слова, но общий смысл пожеланий Бенедикта уловить было несложно. Он поднялся. У него кружилась голова, болела рука и вообще его мутило. В душу Иргендвинд не верил, но, помимо головы и руки, болело что-то еще.

— А мне что, следовало всех по-королевски простить? — зло спросил он. Каниану казалось, что его голос звучит как-то очень тихо и далеко. — За меня — бес бы со мной. За девочек тоже простить следовало? Ты их учил зачем? Затем, чтоб их потом в таком же монастыре подушками придушили? За этим?!

— Убирайся.

— Ну, если тебе и твоему Создателю от этого станет легче, короля я только что простил, — фыркнул Каниан.

— Когда ты поймешь, что ты сейчас на самом деле совершил, тебе легче не станет, — сквозь зубы посулил Бенедикт. — Уходи. И никогда не возвращайся.

В романах герои в таких случаях обещали, что вернутся королями и наведут порядок. Каниан прекрасно знал, что, скорее всего, просто не успеет никуда уйти. А если и успеет, то королем не вернется и вообще никем не вернется, потому что некоторые поступки непоправимы. Он коротко кивнул и поспешил вниз по лестнице.

* * *

К вечеру все газеты Эфэла написали, что рэдский снайпер по приказу калладского кесаря застрелил эфэлского короля и его сына. Нашли даже человека, который в этом сознался.

А еще через сорок восемь часов эфэлские войска встали на границе Западной Рэды.

В Эйнальде армия тоже потянулась к юго-восточным границам.

Эрвин Нордэнвейде, отозванный в штаб, до рези в глазах смотрел в бинокль на ночное небо. Шла последняя неделя августа. С небес холодным и светлым дождем рвались звезды. На востоке черный бархат изредка прошивали яркие вспышки. При каждой вспышке на горизонте у Эрвина замирало сердце.

— Мессир Зильдер, это звезда упала или…? — Нордэнвейдэ не хотел договаривать. Рэдцы не звали по имени вещи, которых надеялись миновать.

Зильдер, бывалый военный, теперь приписанный к дипломатическому корпусу Каллад в Эйнальде, тоже долго смотрел на горизонт, а потом спокойно ответил:

— Хотел бы я верить, что это звездопад…. Только уж слишком много там звезд падает.

Ветеран вдруг замолчал и поднял руку в воздух. Сначала Эрвин не понял причины. А потом на самой границе слышимости он уловил тяжелый низкий гул. Это был даже скорее не звук, а вибрация.

Нордэнвейдэ осознал, что его слегка трясет, и сложил дрожащие руки за спиной. По позвоночнику очень быстро прошла ледяная волна.

— Ну вот вам и ваша первая звезда, Нордэнвейдэ, — глуховато сказал Зильдер. — Это артиллерия. Позвольте поздравить вас: война началась. Да простит меня кесарь за эти слова, но пусть нам поможет Создатель. Потому что больше нам никто помогать не станет.

Эрвин потерянно молчал и смотрел на горизонт. Там по-прежнему виднелись вспышки, и промежутки между ними становились все короче.

Зильдер хлопнул его по плечу:

— Да ладно вам, Эрвин, сколько мы такого видали. Это ваша первая звезда. Пусть следующие будут сиять у нас на груди, а не над нашими могилами. Будем живы — внукам расскажем.

А на востоке все сверкало и сверкало, как будто кто-то запускал салют накануне большого и светлого праздника.

Часть третья Брод в огне

Глава 1

1

— Спасибо. Распишитесь здесь, пожалуйста. И да, последнее… Как думаете, что нужно сделать, чтобы искоренить рабство?

Наклз почувствовал, как в висках гулко забилась кровь. Он уже рассказал об эмоциях, которые якобы вызывает у него весна. Разложил в определенном порядке цветные кружки и прямоугольники. Даже сумел более-менее сносно обрисовать, почему, на его взгляд, искусство скверно служит палачам, а деление народа на плебеев и патрициев плохо сказывается на гражданских чувствах обеих названных категорий. Иными словами, маг сделал все, к чему был самой природой не приспособлен, разве что стихов о любви по памяти не прочитал.

Спасибо Кейси, которая до головной боли гоняла его по этим вопросам, заставляя раз за разом повторять бессмысленные утверждения в порядке, продиктованном «усредненной логикой». Наклз отчаялся постичь, и просто учил наизусть, что значит сострадание и как нужно понимать вопросы чести, отчего родина никак не соотносится с пространством и почему жизнь не стоит свободы. Добрую сотню вопросов он просто зазубрил, как какую-то адскую таблицу умножения.

А сейчас ему попался сто первый. Тот, которого не оказалось в списке. И на него тоже следовало дать ответ, продиктованный «усредненной логикой». Наклз не понимал, что такое «усредненная логика». И уже вообще ничего не понимал. Если он прошел аттестацию успешно, его следовало отпустить. Если провалил — тем более. Добрые доктора с морфием дураками не были и о своем намерении прийти заблаговременно не сообщали.

— Господин Наклз, все в порядке? — девушка-медик, призванная определить его вменяемость, оторвалась от тетрадки и удивленно поглядела на мага сквозь очки в тонкой оправе. Трогательно-голубые глаза излучали доброжелательность, да и ресницами она хлопнула вполне натурально, но в сжатых в точки зрачках Наклз видел любопытство совершенно определенного толку. С таким изучают омерзительную и, по счастью, издыхающую тварь. Или проверяют, убежит ли жук, которому оторвали половину лапок.

Не исключено, что девочка, едва ли перешагнувшая двадцатипятилетний рубеж, убила больше жизней, чем Дэмонра и Магда вместе взятые. Наклз понял, что у него проблемы, еще в тот самый миг, когда она только поднялась навстречу из-за стола и протянула руку: молодой перспективный специалист, явная «первая ученица», широкая улыбка, обручального кольца нет. Вылитая Кейси Ингегерд, только без ее красоты. Он предпочел бы сотрудника постарше и семейного: кого-то, кто видит человеческие лица, а не строчки конспектов, и уже точно знает, на скольких лапках жук убежит, чтобы лишний раз не проверять.

Ее напарник, более-менее соответствующий этому определению, ушел с четверть часа назад. А девушка все продолжала изыскания. Не то чтобы заваливала, нет, именно изучала. Вежливо, мягко и особенно омерзительно, с тупым упорством истинной отличницы: как будто выпускала щупальца во все стороны и вслепую шарила ими, пока не наткнется на «правильный ответ», который просто обязан лежать неподалеку. После каждого следующего вопроса Наклзу все сильнее хотелось предложить барышне перестать изощряться и достать, наконец, скальпель, раз уж ей так хочется вскрыть человека напротив и поглядеть, что он там прячет внутри.

Чтобы профессиональная ненависть не читалась у него на лице, Наклз почти всю беседу держался ровно так, как советовала ему Кейси: руки на коленях, спина прямая, глаза опущены. Ну точь-в-точь примерный гимназист на экзамене. Она еще рекомендовала не скрывать страх, но, увы, Наклз не боялся. Маг просто устал, мечтал потянуться, выпить воды и выйти на воздух, предварительно остановив сердце барышне, сидевшей через стол от него.

— Да, все в порядке, — солгал он.

— Вам понятен мой вопрос?

— Прошу прощения, я его не расслышал. Что вас интересует?

— Вы сказали: свобода — высшая ценность личности, — перьевая ручка с эмблемой престижного медицинского института сделала в пальцах девушки оборот. Туда-сюда. Наклз поглядывал из-под ресниц на это спокойное вращение.

Жернова в небе. Мельницы зла, выпущенные в мир. Была бы здесь Дэмонра, она бы догадалась. И, наверное, вколотила бы лицо девицы в ближайший острый угол, тем самым спасая всех, кто придет после нее. Увы, его слепили из другого теста.

— Вы же так сказали, я правильно поняла?

Оборот. Оборот. Оборот.

«Это не я сказал, это Кейси Ингегерд сказала. Это ваши поэты — дураки — говорят, а я просто повторяю, как попугай, за признанными знатоками души человеческой».

— Правильно.

— Вы также сказали, свобода нуждается в защите.

Наклз молчал, рассматривая цветные куски бумаги на столе и холеные ручки своей собеседницы. Подпиленные ноготки, белые манжеты, браслетов и колец нет. Его в глубоком детстве могла придушить подушкой родная мать, могли насмерть замордовать в имперском тренировочном лагере, потом было больше двух тысяч спусков во Мглу с непредсказуемым исходом — и вот он жив, в калладской столице сидит и играет в поддавки со смертью. А смерть выглядит как чистенькая некрасивая барышня с медицинским образованием, которая через пару минут сделает пометку в его личном деле, и все будет кончено.

Все-таки жить оказалось очень страшно и очень смешно. И больше смешно, чем страшно.

— Да, и это я тоже сказал, — покорно кивнул Наклз. — Свободе угрожает рабство.

«И умницы с тестами. И то, что ее вовсе нет».

— Именно. Значит, чтобы спасти свободу, нужно искоренить рабство?

Барышня задала все обязательные вопросы и получила ответы, но не прекращала изысканий. Не иначе, диссертацию писала. Если бы речь не шла об инъекции морфия, эдакая преданность чистой науке в двадцать с небольшим лет могла бы позабавить.

— Да, нужно уничтожить рабство, — безо всякого выражения подтвердил Наклз.

— Так и что же нужно сделать, чтобы уничтожить рабство?

Ему, определенно, задавали хороший вопрос. За почти пять сотен лет существования Калладской кесарии великие умы так и не удосужились его разрешить, и вот честь ответить выпадала вероятностнику второго класса, проходящему тест на вменяемость. И, судя по всему, данный тест заваливавшему.

Кейси бы очень огорчилась. Наклз не огорчался, он только хотел выйти на свежий воздух. Маг почти не мог дышать, хотя в комнате, где они сидели, было вроде бы чисто и прохладно, а в занавешенное белым тюлем — непривычным для казенных учреждений — окно падал неяркий рассеянный свет. Все казалось домашним, милым и прелестным, от занавесок до манжет научно подкованной барышни.

Наклз, увы, не понимал «усредненной логики», о которой говорила Кейси, и построить ответ, исходя из нее, не мог. И этот вопрос девушка взяла из головы, к такому они не готовились. Оставалось как-то выкручиваться самому. С падением каждого конкретного тирана диктатура не рушилась. Тот же Аэрдис простоял уже без малого тысячу лет. А уж сколько простояла имперская церковь — и подумать было страшно.

— Чтобы уничтожить рабство, нужно уничтожить рабов, — безапелляционно заявил Наклз.

— Тиранов, вы имеете в виду?

«Усредненная логика» в его исполнении, видимо, не сработала.

— Я имею в виду ровно то, что сказал. Хотите спасти свободу — убейте рабов. Тиранов делают рабы, — ровно повторил маг.

Барышня несколько секунд молчала. Потом улыбнулась:

— Довольно интересная идея.

«Интересная идея» сделала то, чего не смогли сделать с полдюжины предыдущих вопросов — добила Наклза. Ненависть буквально прошила его вдоль позвоночника, как физическая боль.

— Мне кажется, вы здесь могли услышать много значительно более интересных идей и концепций, — медленно произнес он, прикрыв глаза. Наклз очень четко представил, как стирает лицо девушки, и оно делается смазанным, словно фотография недавно вышедшего из Мглы мага. — Вы кандидатскую пишите или уже к докторской готовитесь? На сколько трупов вам придется встать, чтобы получить «превосходно»?

Повисла звонкая тишина. Только занавеси на окне чуть шуршали, да скрипели двери этажом ниже.

— Боюсь, я вас не понимаю…

— А такие как вы всегда все знают и никогда ничего не понимают. Потому что знать удобно, а понимать — неудобно. Да что там неудобно, можно случайно думать начать.

— Я, с вашей точки зрения, выходит, болванчик, который не думает?

— Я же не спрашиваю, являюсь ли я, с вашей точки зрения, жучком, сколько лапок вы мне уже оторвали и сколько еще планируете. Оставим личности. Мне только хочется знать, как много людей вы намерены убить просто так. Каждый новый интересный вопрос, который вы задаете, это новая строчка в вашей научной работе. И новый укол морфия. Не слишком ли высокая плата за идеи? Которые, разумеется, совершенно бесценны, как и поэзия, и свобода, и нравственность, и что вы там еще с меня спрашивали…

Наклз перестал мысленно рвать пространство и снова поглядел на девушку.

Она рассматривала его с удивлением, как будто перед ней находился внезапно обретший дар речи стул или куст.

— Я никого не убиваю.

— Если под «убиваю» вы имеете в виду лично пойти и пустить пулю в затылок, так и я никого не убиваю, — оскалился Наклз.

— Нас вообще равнять нельзя.

— Вот с этим я рад согласиться. Если уж вас настолько интересует, скажем так, своеобразное восприятие реальности, сходите в любой дом скорби. Там люди, отвечая на вопросы, об ударной дозе морфия не думают, а потому будут более откровенны. Мне кажется, вы удовлетворяете природное любопытство не на той работе.

— Предоставьте мне судить…

— Предоставляю вам поставить крест напротив моей фамилии, в качестве утешительного приза. Вы не судья, у вас развился искаженный взгляд на вещи.

— Довольно забавно, когда об искаженном взгляде на вещи говорит человек с вашими проблемами.

— Довольно забавно, когда злая кукла вообще говорит. Но когда она ставит диагнозы — комедия быстро превращается в… защиту государственных интересов.

— Именно. И, к слову, кукла-марионетка здесь скорее вы. А мне только нужно понять, насколько сильно у вас веревочки перепутаны и не пора ли вам в коробочку.

— Спорить готов, вы, как и я, не зазубрив половину толкового словаря аттестацию бы не прошли.

— Зазубрить толковый словарь — необходимое, а не достаточное условие, — после паузы сообщила девушка, поднимаясь.

— Значит, теперь-то я могу идти?

— Да. Результаты… результаты будут через три дня.

Наклз примерно догадывался, какие это будут результаты. Его не особенно интересовало, придут они через три дня, неделю или месяц. Только лучше бы Кейси Ингегерд не оказалось у него дома, когда они пришли бы. Она вряд ли оставила бы ему шанс сдаться тихо и культурно: нордэны всегда говорили, когда следовало молчать, и стреляли, когда следовало говорить.

Впрочем, добрые доктора обычно догадывались убирать спятивших магов в местах, где не могло оказаться случайных свидетелей. Скорее всего, в ближайшие дни Наклз просто получил бы приглашение на фуршет в Седьмое отделение, с которого его бы увезли с инфарктом прямиком в специализированный морг. Вероятностников даже не хоронили как всех прочих людей: сжигали и закапывали пепел вперемешку со стальной стружкой где-нибудь у беса на рогах.

Все это, по счастью, не имело значения, потому что суд над Дэмонрой Ингрейной был назначен на послезавтра.

2

Кейси почему-то никогда не зажигала газовое освещение, когда оставалась одна. Может, боялась галлюцинаций, или теней, или просто любила живой желтоватый свет — Наклз не спрашивал. Нордэна, как это часто бывало, сидела за столиком в гостиной перед масляной лампой и читала, склонив лицо набок. Ее волосы казались совершенно золотыми и пушились вокруг головы, как нимб. Маг бросил взгляд на растрепанный пучок и завитки под ним и вспомнил, что на ощупь они почти невесомые, будто паутина.

Пожалуй, он до сих пор отстраненно удивлялся двум вещам: до чего Кейси красива и почему она здесь. Наклз точно так же думал бы о какой-нибудь всемирно известной картине из галереи, случайным образом оказавшейся у него на стене. Правда, картина была бы безопаснее. Картина не поджидала бы его дома и не стала бы задавать осторожные вопросы на предмет того, как прошла аттестация.

«Да уж скажи ей. Она первая порадуется, что тебя опять надо спасать, очертя голову. Все нордэны одинаковы. Помнишь тот старый анекдот, его еще в лагере рассказывали? Северянам нельзя стрелять в башку — тут же все снегом заметет…»

«Заткнись», — не разжимая губ, приказал Наклз. К счастью, когда он не был один, настырный собеседник уходил быстрее. А вот когда маг лежал ночью в спальне, подолгу глядя в черный потолок, тот мог не замолкать часами. Он перебирал все ошибки в жизни Наклза с дотошностью, которая пристала бы десятку сельских кумушек, и, главное, безо всякого обличительного пафоса. Путь мага от школьной скамьи и до сегодняшнего дня в исполнении доппельгангера напоминал помесь классической трагедии и похабного анекдота.

Наклз прекрасно сознавал, что все эти ночные сказки — не более чем бред и вообще довольно скверно выглядящий плод его воображения, но слушать их от этого приятнее не становилось.

Как магу ни тошно было это признавать, он решился оставить Кейси в своем доме в первую очередь из-за ровного голоса, звучавшего из пустых углов порой по пять часов к ряду. А чудесные васильковые глаза и невесомые кудри только прилагались к божественной тишине, иногда наступавшей в ее присутствии.

«И к твоей собственной трусости».

«И к моей собственной трусости. Заткнись».

— Тебя не было почти восемь часов, — Кейси подняла взгляд от книги и тускло улыбнулась. — Ты не обязан мне отчетом, но за восемь часов можно с ума сойти…

«Поздно ей с ума сходить, она ведь здесь».

— Мне захотелось прогуляться, — соврал Наклз, проходя прямо на кухню. На самом деле ему не хотелось идти домой. Кто бы ему раньше сказал, что это разные вещи. — Голову проветрить. И погода для осени недурная.

— Если ты начал говорить о погоде, дело плохо, — бесцветно заметила Кейси ему вслед. — Чтобы меня не видеть, не обязательно часами шататься по городу. Я могу подняться на чердак или спуститься в подвал. Могу даже пошататься по городу сама — у меня здоровье покрепче.

А вот размахивать своей добродетелью, как карающим бичом, Кейси умела лучше, чем кто бы то ни было в жизни Наклза, за исключением, возможно, его матери.

«Надо было спустить ее с лестницы, а потом пойти и нанять Карвэн. На пару месяцев ее сиятельного присутствия ты как-нибудь бы да наскреб. А то очень сомнительная экономия выходит, даже я не думаю, что ты именно этого хотел».

— Мою жизнь, конечно, сложно назвать жизнью, но даже ее остатки не крутятся строго обязательно вокруг тебя, — огрызнулся Наклз, не оборачиваясь. — Люди иногда гуляют.

— И довольно часто лгут. Аттестация прошла нормально?

— Вполне.

— Они задавали те вопросы, которые я достала?

«Заметь, она никогда не скажет просто „тесты“. „Тесты, которые она достала“, и никак иначе. И повторит это еще пятьдесят раз, ты же с первых пяти сотен не усвоил, сколько ей должен…»

— Да, те самые.

— Когда будут результаты?

— В пятницу.

Наклз и плеснул в чашку кипятку. Ему оставалось только поражаться, как Кейси делала так, что в доме в любую секунду можно было заварить чай, а сахар в сахарнице не заканчивался. У него не получалось представить ее занимающейся работой по дому или готовкой, но откуда-то же брались роскошные ужины, идеально выглаженные рубашки и апельсины в вазочке. Нордэна вела войну по всем фронтам и очень талантливо, куда там Магрит с ее сожженными омлетами и задушевными разговорами. Если в задачи Кейси входило доказать Наклзу, что жены лучше свет не видывал, то она справилась в первое же утро. Увы, он совершенно не представлял ее реальные цели. Ну не к алтарю же она с ним хотела прогуляться и с полдюжины деток наделать. Кейси лучше многих представляла, сколько и как именно ему оставалось жить и какие от вероятностников получаются детки. И уж точно она не метила на его состояние: судя по тому, что Кейси сумела достать секрет государственной важности за месяц, нордэна сама кому угодно купила бы и новую метрику, и новую жизнь.

В его худшие дни Наклза даже посещала не вполне комфортная мысль, что она, уж какая ни есть, а действительно его любит, просто так, в виде исключения и ради него самого. Это было неприятно, как зубная боль.

Вода быстро принимала красновато-коричневый оттенок. Наклз бессмысленно смотрел на свое кривляющееся отражение.

«Забавно то, что к двадцати пяти годам непрерывного вранья ты продолжаешь лгать довольно бездарно. Четверть века коту под хвост. Ты ее настолько не уважаешь, чтобы думать, будто она тебе верит? Нордэны, конечно, все дуры, но даже дурам положен разумный предел. Твоя „пятница“ за этим пределом».

Наклз сморгнул. Второе ухмыляющееся лицо на поверхности дернулось и исчезло. Маг механически вылил чай в раковину и стал заваривать заново.

— А если их не будет в пятницу? — почти через четверть часа поинтересовалась Кейси, застыв в дверном проеме. Наклз испытывал некоторую благодарность за пятнадцать минут тишины и возможности спокойно выпить две полные чашки. Увы, такая радость не могла длиться вечно.

— Тогда, по всей видимости, они будут в понедельник.

— А если снова нет?

— Вторник, среда. В неделе целых семь дней, в пять из которых они легко могут прийти.

«В жизни вообще было до беса дней, когда меня легко могли прикончить. С чего бы всем силам ада сорваться с цепей именно в эту пятницу?»

Кейси смотрела ему в глаза долгим взглядом. Наверное, ждала историй о докторах и уколах с морфием или признания, что ему страшно. Но Наклз не любил пересказывать то, что все и так знали, и даже в детстве скверно умел говорить о вещах, которые его пугали.

— Если ты хочешь услышать, что я завалил тест и меня теперь непременно усыпят как собаку, то это не так, — помолчав, добавил он.

Кейси и бровью не повела.

«Да, она хочет услышать, что нужна тебе. Ты мог бы выразить эту идею изящнее. А лучше — оставить ее при себе».

Больше всего Наклза настораживал тот факт, что иногда он не мог отличить шуточки своего сомнительного спутника от собственных мыслей.

— Вовсе нет. Я просто думаю, собирать ли чемоданы, — пожала плечами Кейси.

«До того света я и без багажа как-нибудь доберусь».

— И куда мы уедем? Дай угадаю… Рэда отпадает по причине великого калладско-эфэлского стояния на реке Кайре…

— На реке Ленточке, она уже лет пятьдесят именно так называется.

Внезапно взыгравший у Кейси патриотизм в области топонимики его позабавил. Наклз вспомнил, как бесилась Дэмонра, когда он называл Ларну Ларной, и невольно улыбнулся. Бесконечно разные нордэны все же были одинаковыми. Как фарфоровые куклы в разных платьях на одной витрине. Или, скорее, как оловянные солдатики из одной коробки.

— Местное население не в курсе, ты уж мне поверь. Я родился в дыре под названием Клэвре неподалеку от упомянутой реки. Да, впрочем, как ее ни назови. Вернемся к нашему занимательному маршруту. Неужто в Виарэ?

— Чем плоха Виарэ?

— Всем хороша. И уж там-то искать беглого кесарского мага никто и никогда не додумается, — фыркнул Наклз. Удрать в этот рай земной удавалось только тем, кому позволяли это сделать. Женившимся на актрисах мальчикам из хороших фамилий, проворовавшимся министрам, удачно знавшим кого-то, проворовавшегося еще крупнее, всяческим коллегам Эйрани Карвэн, ушедшим на покой. Но уж никак не беглым вероятностникам. Бывших магов, как и бывших разведчиков, в мире не водилось.

— Да, а еще там замечательный климат, — проигнорировала шпильку Кейси. — Но если удирать — раз уж тебе угодно это так воспринимать — то только на Дэм-Вельду.

Здесь Наклзу только и оставалось, что глаза распахнуть. Он, похоже, не был единственным человеком, тронувшимся умом в этом доме.

— Боюсь даже спросить — а меня на границе задекларируют как багаж или все-таки как домашнее животное? Страшно сказать, у меня нет необходимых прививок и…

— У меня есть сто тысяч калладских марок, — холодно оборвала его Кейси и сверкнула глазами. — За такие деньги тебя признают богоравным нордэном или кокер-спаниелем. Как тебе больше нравится.

В первый момент Наклз даже не понял, что именно Кейси сказала. Упоминание крупных денежных сумм никогда не вызывало у него учащенного сердцебиения. Маг чуть ли не с подросткового возраста знал, что ни за какие деньги он не купит лишнего дня жизни, а необходимость покупать место под солнцем исчерпала себя после смерти Элейны. Деньги в достаточном количестве упрощали жизнь, но чудес не творили. Из этой предпосылки у него выросло не то чтобы легкомысленное, но довольно равнодушное отношение к капиталам. За последние двенадцать лет Наклзу удалось накопить — без особенных усилий — двадцать тысяч калладских марок. На такую сумму, к примеру, он мог бы оплачивать благосклонность дамы уровня Эйрани в течение полугода. Или спонсировать больницу и слыть меценатом. Или даже организовать свою шайку отважных идиотов самых нигилистических убеждений, снабдить их взрывчаткой и провернуть в рэдском захолустье переворот на три дня. Иными словами, это были большие деньги.

Что можно сделать на сто тысяч калладских марок, Наклз даже представить не мог.

И еще меньше он мог представить, откуда у Кейси, которая точно не промышляла нелегальными операциями со Мглой лет семь назад, взялись такие деньги.

Наверное, последний вопрос прочитался у него на лице, потому что Кейси усмехнулась:

— Я не продавала военные секреты. У меня нет доступа к таким вещам. Просто, как выяснилось, мать на своем светлом пути к должности Наместницы и нордэнской гармонии купила кусок восточного направления калладских железных дорог. Точнехонько от станции с нежным названием «Муть» до порта «Буревестник». Нет, земля-то по-прежнему государственная, а вот рельсы на ней — частные. Очень удачное, знаешь ли, вложение в светлое будущее нашего народа.

В последнем Наклз ни мгновения не сомневался.

— Тогда ты получила мало.

— Могла бы получить гораздо больше, — легко согласилась Кейси. — А могла внезапно умереть от простуды. Я, Наклз, на счет Дэм-Вельды не заблуждаюсь и подвиги Дэмонры повторять не готова. Может, ей и нужно было непременно стать владелицей заводов и пароходов, а я сразу продала все имущество Архипелагу по номиналу. Получила сто тысяч калладских марок.

— Разумный шаг.

— Теперь я даже завидная невеста, правда? — усмехнулась Кейси.

— Ты завидная невеста и без ста тысяч приданого.

— Была. До момента, как пошла на открытое сожительство, разумеется. Впрочем, это ни в коем случае не упрек тебе. За сто тысяч нам как-нибудь да простят и твой разрез глаз, и мое отсутствие венчания… Кругленькие суммы солидно расширяют границы приличий.

— Вероятно, — Наклз снова занялся заварником, чтобы потянуть время. Ему вовсе не хотелось объяснять Кейси, что он, будь у него хоть одна другая возможность дотянуть до суда в относительно ясном уме, не женился бы на ней ни за пять марок, ни за полмиллиона. И вовсе не потому, что она не является завидной невестой. Невесту лучше следовало еще поискать. Особенно в его случае: не каждый день можно было встретить столь любопытную помесь сиделки и телохранителя, да еще с золотыми кудрями, да еще с калладскими марками… — Мне казалось, тебя не беспокоят светские приличия. Но хорошо, я дам взятку магистрату, нас распишут задним числом и…

— Наклз, да послушай же ты! — нордэна, наконец, повысила голос и прижала кулачки к груди, перестав изображать эталон всепрощения. — Ну услышь меня, ну пожалуйста.

Она пересекла кухню, оперлась руками о стол напротив Наклза и заглянула ему в лицо.

— Ну я тебя прошу. Я тебя не так часто о чем-то прошу. Ты можешь меня не любить, на здоровье, твое право, но хотя бы послушай.

— Я тебя слушаю, — Наклз никогда не играл в гляделки с Кейси. Чудесные глаза цвета васильков неприятно напоминали магу синее стекло какого-нибудь витража. В них не было ничего, кроме его отражения. То есть ровно ничего такого, на что приятно посмотреть.

— Нет. Ты меня не слушаешь. Ты даже хуже Дэмонры!

— Конечно, я хуже Дэмонры. Она вообще всех нас лучше. И поэтому она в тюрьме.

— И бесы с ней! — взвилась Кейси. Наклз даже удивился: до этого вечера Кейси очень осторожно обходила вопрос причины своего пребывания здесь, а если вдруг говорила о Дэмонре, то подчеркнуто любезно, словно о давно почившем родственнике, по завещанию оставившем ей солидный пансион. Теперь в ее словах звучала почти ненависть. — Слушай! Дэм-Вельда — это архипелаг. Архипелаг, понимаешь?! Четыре тысячи скалистых островов, и большинство никак не связаны друг с другом. Море бурное, понимаешь? И туманы, Наклз! Туманы от края и до края неба, когда ты вытягиваешь руку перед собой и не видишь собственной ладони! Бесконечные туманы. Эльдингхэль на многое смотрит сквозь пальцы. Мы купим островок. Крошечный скалистый кусочек суши с видом на Серый берег или еще дальше. У нас не будет соседей. Над нами не будет жандармов. Ни Третьего Отделения, ни Седьмого, ни кесаря, ни Наместницы — ничего, понимаешь? Никому вообще до нас дела не будет! Больше не будет ни тестов, ни фотографий, ни судов — ничего. Я все обдумала, Наклз. Раз в неделю лодочник просто станет возить нам самое необходимое, с хозяйством я справлюсь. И все. Мы сможем жить там хоть до скончания века. Там море, скалы и вечная мгла, все как ты любишь. Мгла без Мглы, представляешь? Ты ведь слышал Гремящие моря? Не лги хоть сейчас, ты слышал. Они поют, хотя и убивают то, что подойдет к ним слишком близко. Но нам не грозит. Еще лет сто острова потянут. Конечно, там холод, ветра и почти полгода ночи, но… Наклз, лучше полгода ночи, все лучше, чем вот так!

Маг не стал спрашивать «вот так — это как?» Он примерно понимал, что Кейси имела в виду, хотя и не разделял ее надежд. Гремящие моря, которые на действительно скорее пели — тихую, страшноватую колыбельную без слов — напугали его до полусмерти еще десять лет назад. Он бы скорее повесился, чем еще раз приблизился к Дэм-Вельде. С тем же успехом надежду можно было искать на кладбище.

К тому же, в его случае просто удрать от представителей государственной власти всех мастей оказалось бы недостаточно. Да и взяткой он бы, по всей вероятности, не отделался.

— Ты права, — Наклз спокойно констатировал очевидный факт. Кейси и вправду все прекрасно рассчитала, и ее план выглядел разумным. Что, конечно, никак не влияло на вероятность его исполнения, но не могла же нордэна и этого учесть. — Как только закончится суд и я решу проблему, мы уедем на Дэм-Вельду, — Наклз даже не то чтобы врал. Просто сам факт решения проблемы исключал для него возможность уехать куда-либо, не считая элитной богадельни. Вот уж куда маг бы ни за какие коврижки живым не попал. Сообщил бы Кейси за два часа, если бы характера хватило, а не хватило бы — ну что ж, свои обиды она бы ему вслед уже не швырнула бы, все равно туда обиды не долетают.

— Мы должны ехать завтра, — почти умоляюще сказала нордэна. — Давай уедем завтра.

— Но…

— Наклз, я вижу очень страшные сны. Мне снишься ты и десяток белых фигур вокруг тебя. Наверное, это что-то значит…

«Это значит, что с июня она несколько улучшила свою фантазию: раньше она была убеждена, что ты отравишься сам».

Наклз тряхнул головой, отгоняя ровный голос.

— Это значит, что тебе все же следовало съездить к морю летом, Кейси. Но вообще, пей липовый чай — помогает.

— Нужно уезжать до суда.

— Это невозможно, ты не хуже меня понимаешь.

— Наклз, если я что-то и понимаю, так это то, что мы тут умрем!

Маг поморщился. Он совершенно не выносил повышенного тона. Не то чтобы это оскорбляло или злило — слова мало задевали его даже по молодости — но громкие вопли практически мгновенно вызывали у него сильнейшую мигрень.

— Мы и так строго обязательно умрем. И вполне возможно, что тут. Кейси, у тебя истерика.

— А если я права? Если ты завалил тест, а послезавтра случится что-то страшное, тогда что? — не сдавалась нордэна.

— Тогда я завалил тест, а послезавтра случится что-то страшное. Но, как мне кажется, тебе все же стоит выпить липового чаю.

Кейси подалась вперед. Ее лицо оказалось меньше чем в полуметре от лица мага. Он ощущал слабый запах духов, видел совсем близко сверкающие глаза — два красивых синих зеркала, отражающих не особенно красивую реальность — и не чувствовал ровно ничего. Не только любви, но даже жалости или любопытства. Нордэна существовала в доме мага, но не существовала в его мире. Красивая заводная кукла, включавшая тишину. Она была для него чем-то вроде благоприятного погодного явления, знала это, и все-таки не ушла, напоследок хорошенько дав по морде. То есть очень мало уважала и себя, и его.

— Наклз, да послушай же ты. Я люблю тебя. Я боюсь за тебя.

Наклз уже давно никого особенно не любил, что периодически не мешало ему здорово бояться. Он откинулся назад, уходя от кривляющегося в зрачках Кейси отражения.

— Я останусь в Каллад до окончания суда. Дальнейший разговор мне представляется беспредметным, — сообщил маг столешнице.

— Но…

— Никаких «но» на самом деле нет. Если тебя это утешит, моя любовь тоже никогда и ничего не меняла, — сухо и корректно подвел итог он, поднимаясь.

— Совсем? — промедлив, спросила Кейси. Что-то Наклзу в ее тоне не понравилось. Это «совсем» было даже хуже шутки про «завидную невесту».

— Ровно ничего, — подтвердил он. В конце концов, он говорил чистую правду.

Кейси отшатнулась, потом медленно провела руками по лицу, словно снимая невидимую паутину, и медленно покинула комнату.

«Если ты думаешь, что сейчас из кухни вышли сто тысяч марок, ты прав только отчасти. На самом деле это уходит твоя надежда умереть своей смертью».

«Заткнись».

«Ты забыл что-то важное. Что-то такое, что ты видел в начале весны…»

«Заткнись же!»

«Ты вспомнишь через два дня, да поздно будет».

Наклз схватил со стола чашку и с силой запустил ее в самый темный угол.

Оттуда звонко и радостно расхохотались.

Наклза прошиб холодный пот. На этот раз там совершенно явственно смеялись трое: Элейна, Маргери и он сам.

Маг вылетел вслед за Кейси и вцепился ей в локоть, пытаясь поймать ускользающую реальность. Нордэна успокаивающе погладила его по вискам.

— Ну-ну. Хватить портить сервизы и обои. Чашки до твоих призраков не долетают, как до тебя не долетают мои слова. Не стоит и пытаться.

3

Фотографии было лет двадцать, не меньше. С художественной точки зрения ничего особенного снимок с истрепанными уголками собой не представлял: классная дама и восемнадцать девочек в одинаковых черных платьях с белыми крахмальными воротничками. Широкие улыбки, тощие косички, колонны и строгий портик гимназии на заднем плане.

Наверное, точные копии этой фотографии легко нашлись бы в альбоме любой мало-мальски приличной калладской барышни, так же как и первый бал или традиционный портрет с томным взглядом и книгой стихов.

Снимок отличался только тем, что почти все люди, улыбавшиеся с него, давно лежали в могилах.

Крушение поезда, скоротечное воспаление легких, неудачное падение с лошади, шальная пуля пьяного гимназиста…

— Надо же, какой рок, — наконец, произнесла Дэмонра, с трудом оторвав взгляд от фотографии. Лица одиннадцати девочек из восемнадцати были старательно исцарапаны так, что узнать их не представлялось возможным.

— Рок, — невозмутимо согласилась Дагмара. — Мне надо рассказывать тебе о его всесилии?

— Не стоит, — скривилась Дэмонра. — Хотя, не скрою, меня давно мучает извращенное любопытство: слушающие Вьюгу пляшут с бубнами перед тем, как кто-то трагически умирает, или нет?

— Да нет, плясать и петь не обязательно. Лично я обхожусь циркулем. Это легче, чем тебе кажется, — почти благожелательно пояснила Дагмара. Дэмонра вспомнила, как лет пятнадцать назад та списывала у нее алгебру. Ей сделалось еще более тошно, чем в начале их «встречи» в тюремной камере.

— Мне это представляется довольно несложным действием. Но я обычно просто нажимала на курок.

Дагмара пожала плечами и оправила волосы. Белые змеи, кусающие собственный хвост, блеснули льдинками глаз. Дэмонра без особенного любопытства смотрела то на костяные браслеты жрицы, то на фотографию на столе.

Кто бы ни прислал сюда слушающую Вьюгу, он знал, что запугивать Дэмонру уже бесполезно. Нордэна еще два месяца назад настолько примирилась с фактом собственной смерти, что не боялась уже почти ничего.

Допросы, впрочем, прекратились не так давно. И внезапно сменились аккуратными беседами на предмет того, кого и при каких обстоятельствах Дэмонра расстреливала в Рэде. Ей, конечно, было что порассказать на эту тему, но некоторые вещи стоило оставить для мемуаров и исторических записок вроде «Как неправильно облагодетельствовать братские народы». И уж никак не стоило верить врагам, которые неожиданно и дружно прозрели и вдруг перестали обвинять ее в убийстве кесаря, переключившись на злоупотребление властью под одной конкретной рэдской деревушкой.

Неожиданный приезд жрицы, разумеется, ничего хорошего не сулил.

— Я следующая? — в лоб спросила Дэмонра, глядя на фотографию. У нее там еще имелось лицо — обычное, треугольное, со вздернутым носом и веснушками, заметными даже на черно-белой карточке. У девочки справа и девочки слева лиц уже не было. Бедные Эльга и Ингвин.

— Нейратез бы этого хотела.

— И в чем проблема, Дагмара? Циркуль сломался?

— Мы вместе учились. Не ерничай.

Дэмонра не верила в сказки. С Эльгой, Ингвин, Эстер и Мередит Дагмара тоже училась вместе, что вовсе не помешало им досрочно отправиться ждать колоколов, когда Архипелагу понадобились деньги или что-то еще.

— Да чего уж там, — Дэмонра выразительно кивнула на свои наручники. — Ты еще наши школьные каверзы вспомни, «синявок» и клятвы в вечной дружбе. И да, как я потом узнала, от поцелуя дети не рождаются. Мой сказочный мир рухнул.

— Вообще, Нейратез хотела видеть тебя мертвой к осени.

— Я понимаю, почему боги ее не услышали. Но на тебя и твою компанию с чего глухота напала-то?

— Мы решили, что здесь Нейратез не совсем права.

— Блестящий вывод. Следующий будет, видимо, о том, что, как ни крути, задница всегда сзади? Магда считает это вершиной мировой философии, кстати.

— Магда, как всегда, ошибается, но доказать это невозможно. Она пользуется очень удобными азбучными истинами. По счастью, они ложны. И речь сейчас не о Магде, а о тебе. Судить завтра будут тебя.

Дагмара, несомненно, говорила правду. Судить или убивать Магду было решительно не за что. К счастью, дочь Карвэн никогда не могла похвастаться наследством — в школьные годы Дэмонра и Зондэр немало потрудились, впихивая в Магду собственные завтраки и уверяя, что у них чудом нашлись запасные ручки, карандаши и шапки. Архипелаг не мог взять с нее решительно ничего, ни тогда, ни теперь.

— Судить, — с нажимом повторила Дагмара.

Дэмонра прыснула:

— Вот уж это будет действо с непредсказуемым финалом. Ты, Дагмара, что-то путаешь. Я не укокошила ростовщика, обосновав это тем, что, как существо более тонкое и развитое духовно, потрачу деньги с большим вкусом. Не взорвала какого-нибудь чиновника по пылкости души и непроходимому либерализму головного мозга. И даже не зарезала любовника, который мне изменял и к тому же не удовлетворял меня как современную женщину. Одним словом, суд присяжных меня никак не оправдает. Оснований нет.

— Суд присяжных твой рэдский друг купил бы оптом и в розницу. Но Нейратез привезла с собой десяток жриц. И древний как мир меч. Тебя ждет божий суд.

— Я счастлива. Надеюсь, это будет хотя бы бой? Я далека от мысли, что зарублю какого-нибудь профессионала по борьбе за справедливость у Нейратез на посылках, но хоть душу отведу напоследок. Глядишь, шашка куда надо улетит….

— Разумеется, Нейратез предусмотрела и такой вариант. Смерть Хэльды Ийсэн воспели в полудюжине саг. Богоравная не отдастся на милость неба. Тебе предлагается доказать свою чистоту, коснувшись раскаленного металла.

— Тогда я уже мертва и не понимаю, зачем ты это рассказываешь.

Дагмара пожала плечами. Костяные змеи на ее запястьях снова блеснули тусклыми глазами.

— Как ни странно, чисто из симпатии к девочке, которая вместе со мной карябала «Угрозам подчиняются только трусы» на двери директорского кабинета. Это девочка, конечно, выросла в мало симпатичную мне женщину, но синие платьица и белые передники сближают. Добром прошу, отдай Нейратез то, что она хочет. И тогда меч останется холодным. А мы все очень громко удивимся и отпустим тебя с миром греть косточки куда-нибудь к морю. И мага твоего туда же. Это твоя последняя хорошая судьба, Дэмонра, и я сейчас не шучу.

Если бы за каждую «последнюю хорошую судьбу», которую Дэмонре удалось объехать на коне или обойти на своих двоих, ей давали по желудю, она давно бы вырастила дубовую рощу.

— Следователи мне то же самое уже четвертый месяц обещают. Только им нужно не наследство, а признательные показания. Беса лысого вы от меня что-то получите.

— Ты защищаешь мертвецов, Дэмонра, и попутно топишь живых, — терпеливо пояснила Дагмара. Жрица не раздражалась, не повышала голоса, почти не моргала. Дэмонра никак не могла отделаться от ощущения, что льдистые светло-голубые глаза видят не ее, а что-то другое, стоящее за ее плечом. — Твоему любовнику сказочно повезло, что он умер до суда, не то пошел бы как соучастник, надеюсь, ты это ясно осознаешь?

— Его зовут Рейнгольд. Рейнгольд блестящий адвокат и при этом хороший человек — и это еще не считая того факта, что он кесарев родственник. Уверена, Рейнгольд был бы премного польщен, узнав, что он только лишь мой «любовник».

— А чем должен быть польщен твой маг? Тем, что он завалил аттестацию, а завтра сложит голову при попытке тебя спасти?

— Тем, что он вас всех переживет. Во всяком случае, я буду об этом молиться. Наверное, это поможет. Чистая молитва, как говорится, до неба долетает. Кому, как не слушающей Вьюгу, это знать?

— Дэмонра. Я допускаю, у твоей матери имелись причины начинать войну с нами, и она даже выиграла первый бой. Но, мне кажется, ты не совсем представляешь, какие последствия все это может повлечь. Она швырнула камень, и по воде пошли круги.

— Надеюсь, много дряни потонет, — улыбнулась Дэмонра.

— Отпиши Дэм-Вельде свое наследство и отдай расписки, которые украл Ингмар, — жестко сказала Дагмара.

Школьные воспоминания и душещипательные беседы, наконец, подошли к концу. Жрица сказала ровно то, что Дэмонра ожидала услышать.

— Я не знаю, что за Ингмар и какие расписки он украл, но подозреваю, что это тот святой мужчина, который вышиб Ингегерд из анналов истории посредством полной обоймы? Если да, то я и за него помолюсь. И еще. Тронете Наклза — и по воде пойдут такие круги, что вас всех смоет к бесам лысым, вот это я обещаю.

— Если тронуть Наклза, кругов по воде не пойдет. Вообще. Верь не верь, но мы в свое время очень внимательно изучали его. Уж больно подозрительный рэдец, да еще так близко к тебе и твоим заводам.

— Мои заводы его не интересовали никогда. И вряд ли вы думали, что его заинтересовали мои тощие прелести. К слову, тоже не интересовали. Уверена, вы и это проверяли.

— Проверяли. Кстати, раз уж на то пошло, десять лет назад твои тощие прелести ему были небезынтересны. Существовала приличная вероятность, что вы поженитесь. Ты знала?

Дэмонра скривилась. Ну как знала — скорее догадывалась. Лет десять назад она действительно совершенно серьезно предложила Наклзу жениться на ней и таким образом получить гражданство самым простым путем. Ни о каких сопутствующих супружеству обязанностях речи не шло: для потенциальной великой любви нордэны Наклз был слишком умным и — чего греха таить — слишком тощим. Наверное, догадайся маг примерить образ непризнанного гения, сочетание этих двух факторов могло бы дать какой-то положительный эффект, но Наклз в человека не от мира сего не играл — он им являлся. Это Дэмонра почуяла почти сразу и, по счастью, вовремя испугалась. А в ответ на такое практичное предложение женитьбы Наклз очень странно посмотрел на нордэну, вежливо отказался и исчез из ее поля зрения почти на три месяца. Где он пропадал и чем занимался так и осталось для Дэмонры тайной — она иногда наведывалась на его съемную квартиру на Литейном, но та пустовала — а ранней весной он вернулся. Провалялся почти месяц с тяжелым бронхитом, а потом, к изумлению нордэны, перебрался в особняк на набережной. Пригласил на новоселье. Откупорил бутылку отличнейшего даггермара. Хрустнул новенькой метрикой, в которой стоял жирный штамп «Гражданин первого класса».

Дэмонра — двадцатидвухлетняя и не очень трезвая — поморщилась и сказала, что некоторые вещи можно было получить куда как проще, не рискуя головой, легкими и всем прочим комплектом.

Наклз тогда резко перестал улыбаться.

Пожалуй, истинный смысл сказанного и его последствия дошли до сознания Дэмонры годам к тридцати.

Да, они могли бы сойтись в то время, в крохотный его отрезок между серединой весны и ранним летом. Потом уже не могли.

Ей нисколько не хотелось знать, насколько хорошей парой они имели шансы оказаться. Зато она точно знала, что стал бы делать Наклз, начни она спиваться вслед за матерью. Это был не интеллигентный и либеральный в лучшем смысле слова Рейнгольд. Маг бы пристрелил ее после второго запоя, если не после первого.

— Если ты думаешь, что с ним ты бы никогда не вляпалась в такую дрянь, с удовольствием подтвержу — истинная правда, в тюрьме бы ты не сидела.

— Я думаю, что тебя это не касается. И еще я думаю, что вам совсем нечем заняться, если вы занялись моими ошибками десятилетней давности.

Дагмара неторопливо поднялась. Неторопливо убрала групповую фотографию в карман. Неторопливо расправила складки белоснежного платья. Неторопливо передвинула бусы на несколько миллиметров влево.

— Угрозам подчиняются только трусы? — без улыбки уточнила она.

— И еще сволочи. Жаль, в гимназии я этого не знала.

— Знала. Но Зондэр поставила условие обойтись без бранных слов. Иначе она не стала бы караулить в коридоре, пока мы карябали эту жизненную мудрость на директорских дверях.

— До свидания, Дагмара. Я передам от тебя привет колоколам.

Жрица пожала плечами и выложила на стол перед Дэмонрой еще две фотокарточки.

С одной из них лучезарно улыбалась Кейси, прижимавшая к груди букет васильков. Эта фотография так и просилась на обложку сборника стихов о любви или в аккуратную рамочку — и на пианино. С нее сияло что-то бесконечно трогательное и дорогое. Со второй по-волчьи смотрел неприметный парень лет пятнадцати, одетый в серую рубашку полувоенного кроя. Дэмонре хотелось верить, что она всегда узнала бы Наклза по выражению глаз, но она узнавала его только по пятизначному номеру на груди.

Между двумя фотографиями с лязгом лег остро заточенный карандаш.

— Протащить сюда циркуль мне бы не дали. Но с бубном я уже сплясала. Думаю, тебе понятен выбор.

Все это выглядело сущей ерундой. Чтобы люди умирали, мало было покарябать фотокарточки циркулем. Еще требовалось полжизни слушать Вьюгу, пить специальные отвары и видеть во снах только идущую снежную бурю. Дэмонре давным-давно не снились такие сны. В отличие от Дагмары, у нее хватило ума сказать заезжей учительнице с Архипелага, что они не снились ей никогда.

Фотографии представляли собою просто листки бумаги, а карандаш — кусок дерева с грифелем. Не более того.

Но у Дэмонры по позвоночнику прошел озноб.

— Вычеркни лишнее, не то через четверть часа лишнее вычеркну я, как того и требует Нейратез, — усмехнулась Дагмара и направилась к дверям. — До скорой встречи.

Нордэна проводила взглядом белый шлейф и опустила взгляд на стол.

У Архипелага не могло быть фотографий Кейси — Ингегерд была слишком умна, чтобы так подставить собственную дочь. Кейси охотно фотографировала других и никогда не позволяла снимать себя.

У них не могло быть фотографий молодого Наклза — хотя бы просто потому, что их не могло быть нигде и никогда.

Нордэне не хотелось знать, из какой преисподней они все это вытащили.

«Мне все снится», — беспомощно подумала она и стала неумело и старательно затушевывать лицо на фотоснимке. «Через несколько минут я проснусь в камере, вот и все».

Карандаш, скрипя, раздирал бумагу. Газовый фонарь ровно горел на стене, давая яркую, четкую тень. Дэмонра старалась не коситься в бок: ей мерещилось, что кто-то стоит у нее за плечом.

Старый рыцарь из имперской легенды играл со смертью в шахматы. А Дэмонра впервые в жизни рискнула сыграть в поддавки.

4

Шлейф Эйрани Карвэн полз перед Наклзом очень медленно, как толстый сытый змей. Маг, спешащий на кафедру, поглядывал на дорогой бордовый бархат, стараясь по возможности не наступить на это великолепие в творившейся толчее, и гадал, с чего бы признанной красавице заявиться в академию. Да еще в самый разгар учебного сезона и при полном параде, более приличествующем выходу в театр. Мысли студентов, к гадалке не ходи, в сентябре и без того были далеки от учебы, но явление прекрасной Эйрани посреди бела дня смешало все.

Как Наклз и опасался, шлейф весьма целеустремленно полз к той же двери, куда шел он. Ему даже думать не хотелось, что великолепная Эйрани забыла на кафедре высшей математики. Герцогов и наследников миллионов там вроде бы не училось.

Студентки в коридоре переставали пудрить носы и демонстративно углублялись в учебники, студенты забывали дышать и оборачивались вслед, преподаватели помоложе роняли папки, преподавательницы — колкости, те, что постарше, лишь вздергивали брови, а Эйрани плыла над всей этой суетой, как истинная богиня, улыбаясь всем и в то же время — никому.

Существовала такая удивительная порода шлюх, с которых художники могли прекрасно рисовать аллегории победы, свободы, отваги или добродетели. Натуру лучше Эйрани следовало еще поискать. Наклз отстраненно подумал, что она бесовски хорошо смотрелась бы в виде статуи на дворцовой площади, проскальзывая мимо. Младшая Карвэн невозмутимо изучала график работы преподавателей, висевший рядом с дверью.

Если она собиралась сунуть ему в руку записку, в худших традициях шпионского романа, самое время было это сделать. Но Эйрани внимательно читала и на посторонние предметы не отвлекалась.

Учитывая, что военную историю эта неугомонная дама изучала по эротическим романам, Наклзу оставалось лишь поблагодарить небо, что при ведении своей малопонятной игры она не руководствовалась рассказами о похождениях бравой калладской разведчицы в тылу врага. Иными словами, не пыталась прятать записки куда придется и не падала в обморок на руки реальным и потенциальным союзникам.

Впрочем, Наклз не сомневался, что его ждет нечто по-нордэнски своеобразное. Маг устроился у окна. Он хотел иметь хорошую точку обзора, максимально удаленную от сцены, когда спектакль начнется.

Минуты через две Эйрани, изящно придерживая юбки, переступила порог и вошла на кафедру. Вернее даже восшествовала, только вместо ступенек, ведущих к престолу, под бархатным подолом оказался местами тертый казенный ковер. Неподалеку со звоном разлетелся выпавший из рук лаборанта стакан. Даже Наклз был вынужден признать, что красавица заслужила фанфары поприличнее.

— Мне нужен приват-доцент Найджел Наклз, — мягким грудным голосом сообщила богиня, ни к кому конкретно не обращаясь. Таким тоном принцессы, наверное, просили головы драконов у своих верных рыцарей. И, вероятно, если б Эйрани попросила его, Наклза, голову, человека три бы точно рванулись ее принести прямо сейчас на единственном трофейном подносе.

«Твою же мать», — безнадежно подумал маг. Он считал Эйрани умной женщиной и все надеялся, что она притащилась не по его душу или хотя бы сделает все как-то менее откровенно. Они договаривались не пересекаться до завершения операции, ни с глазу на глаз, ни тем более на людях. Как бы не так.

— Как удачно, что вы его застали, миледи, — мигом заулыбался заведующий кафедрой. Он, к гадалке не ходи, догадывался, с каких заоблачных высот к ним спустилось светило в бархатном платье. — Мессир Наклз, не правда ли, удача?

— Безусловно, удача. Удачно и то, что я уже ухожу, — скучным голосом ответил маг. — Агнесса, что там с ведомостями? Ошибки исправлены? — обратился он к лаборантке. Та, то ли ввиду озарения, то ли из-за чисто женской неприязни, несуществующим ведомостям с несуществующими ошибками в них не удивилась.

— Я оставила их в аудитории сорок семьдесят два, — не моргнув глазом, заверила Агнесса.

— Отлично, — кивнул Наклз и пошел к выходу.

Не тут-то было.

— Я хотела обсудить успеваемость баронета Кальда, — не смутившись, объявила Эйрани, практически перекрывая ему дорогу в дверях.

Кажется, кто-то с такой фамилией даже пробегал мимо мага на экзамене, бодро труся в сторону медблока.

— Обсудите с деканатом, — отрезал Наклз. Он совершенно не понимал, что — а главное зачем — Карвэн творит.

— Он получит зачет, или я сделаю все, чтобы вас уволили. Не стоит беспокоить барона. Он мой большой… друг, — ласково улыбнулась Эйрани. Пятеро посторонних людей в комнате, не считая тех, кто ловил каждое ее слово из коридора, красавицу ничуть не смущали.

— Мне всегда казалось, бароны — не ваш уровень… полета, — огрызнулся маг.

— Случаются сезонные колебания, — невозмутимо возразила богиня.

Наклз, увы, не обладал достаточно выразительной мимикой, чтобы без слов объяснить даме, куда ей следует пойти. Дама справилась со всем самостоятельно:

— Конечно, мы можем договориться, — проинформировала она, стряхивая с рукава невидимую пылинку. — Полсотни марок. Это ведь ваша месячная зарплата, да? — в голосе Эйрани, которая могла получить больше за сутки, звучало снисхождение.

— Это больше моей месячной зарплаты. Конечно, нет, — фыркнул Наклз. — У вас оригинальная манера предлагать взятки. Полдюжины свидетелей вас совсем не смущает? Ах да, издержки профессии.

— Какая еще взятка? Частные уроки, — холодно сказала Эйрани.

— Я не занимаюсь частными уроками.

— Частные уроки — мне, — ледяным тоном уточнила Карвэн. — Нужные конспекты я баронету передам.

Наклз призадумался. Эйрани все рассчитала хорошо. Откажи он ей прилюдно в «частных уроках» — и по академии бы пошли такие толки, что с репутацией пришлось бы расстаться на веки. Конечно, существовала профессиональная этика, мужская гордость, честь учебного заведения, математика и прочие замечательные вещи, но все они были значительно более гипотетическими и абстрактными, чем самая роскошная куртизанка столицы, стоящая прямо здесь. Коллеги мужского пола Наклза бы не поняли. Все остальные коллеги, скорее всего, тоже. То есть похвалили бы в глаза, а что стали бы рассказывать за глаза — лучше и не думать, но о дальнейшей работе с молодежью пришлось бы забыть.

В общем, малограмотная дама полусвета переиграла его по всем статьям. Наклз к собственному изумлению понял, что краснеет. Он полагал, что эта способность осталась в далеком прошлом.

— Итак? — сыто улыбнулась Эйрани.

— У меня час до пары, — ответил маг в наступившей тишине. — Пойдемте.

Покидая кафедру, Наклз слышал, как что-то еще упало и разбилось. А люди внутри, наконец, снова начали дышать. Закрывшаяся дверь отрезала его от раздавшегося шепота.

— Я уговаривала вас чуть ли не пять минут. Вы похоронили мою репутацию.

— А вы — мою, — зло ответил Наклз, выискивая свободную аудиторию, где смог бы высказать Эйрани все, что он думает, без лишних ушей. В редкие минуты своей жизни он был о женщинах худшего мнения.

— Я напишу отличный конспект, — весело заверила Эйрани.

Маг поймал себя на мысли, что, чем чаще он общается с младшей Карвэн, тем больше ему нравится старшая. С ее хохотом, заставляющим вспомнить о конюшне, флягой даггермара и неисчерпаемой коллекцией гривуазных анекдотов, частично взятых из собственного практического опыта.

К счастью, свободная аудитория нашлась быстро. Эйрани разумно явилась в обеденное время. Маг пропустил даму и, войдя в помещение, плотно закрыл за собой дверь. Подумав, нашарил в кармане фантик от конфеты и запихнул его в замочную скважину, тем самым обезопасив себя от любителей подсматривать под дверью.

— Хвала богам, Найджел, вы не совсем безнадежны, — усмехнулась Эйрани, проследив за его манипуляциями. — Значит, и вы учились в школе?

— Три начальных класса в коридоре, — холодно сказал маг. — Какого беса?!

— А вы не рады меня видеть?

— Ничуть. Мы оговаривали другое. Вы не должны были сюда являться.

— Ну надо же, какой суровый отпор. Мне страшно повезло, что основной мужской инстинкт в вас еще не совсем умер, не то с лестницы бы спустили, — делано обрадовалась Эйрани, недобро сверкнув медовыми глазами.

— Основной мужской инстинкт — защищать, чтоб вы знали. Карвен, спрашиваю снова, какого беса вам надо?

— Такого. Я только сегодня выяснила. Канцлер Рейнальд, не будь дурак, понял, что даже такую малопривлекательную женщину, как Дэмонра, присяжные на волне квасного патриотизма могут и оправдать. И пригнал с Архипелага с полдюжины девочек в белом.

— Постельные подвиги канцлера меня не волнуют, — Наклз злился. Его раздражала Карвэн, раздражала ситуация, и совсем уж ему не хотелось думать о том, как они будут выходить из этой комнатушки в коридор. Наверняка под дверью уже скучало человек двадцать.

— Наклз, отвлекитесь уже от моего турнюра и вашей репутации. Шесть девочек в белом и один доисторический меч. Начинаете соображать?

Наклз начал соображать. Когда, наконец, сообразил, о каких «девочках» шла речь, понял, что хуже даже нарочно нельзя было выдумать.

— Божий суд?

— Да. Возрадуйтесь, мы не на Архипелаге, так что никто не будет швырять ее в море и проверять, всплывет или как обычно. Ей всего лишь нужно будет взять раскаленный меч и при этом не обжечься.

— Это невозможно.

Эйрани закатила глаза.

— Послушайте, Найджел, возможно или невозможно — вы там сами разбирайтесь. Все, что я могу сделать — это в самый ответственный момент переключить львиную долю внимания на себя. Наверное, мне станет плохо и срочно потребуется искусственное дыхание и снятие корсета. Прекрасно понимаю, что мои скромные прелести вас не волнуют, но присяжных и судейских должны взволновать. А там — творите что хотите. Секунды три я как-нибудь да обеспечу. Оправдание по серебру мы ей купили, но вот по стали оправдывайте вашу красавицу сами. Я — пас.

Наклз судорожно соображал, что делать. Без Эйрани шансов у него не оставалось никаких. А с ней — практически никаких. Существовали технически невозможные вещи. Незаметно остудить раскаленный металл на глазах у полусотни зрителей — это был фокус даже сложнее, чем пробраться кесарский дворец через Мглу.

— Я вас понял, — сказал он, когда молчать дальше стало странным.

— Страшно? — почти благожелательно улыбнулась младшая Карвэн.

— А не пошли бы вы, Эйрани?

— Вот и мне тоже страшно, — усмехнулась она и зачем-то быстро поцеловала Наклза в губы. Отдернуться маг не успел. Ему оставалось или демонстративно утереться, или сделать вид, что ничего не происходит. Наклз не был романтичной барышней и уже давно вышел из подросткового возраста, так что остановился на втором варианте.

— А где ритуальное возмущение?

— Я вас уже послал куда подальше. Честное слово, мне это удовольствия не доставит, но могу и повторить.

— Вы неподражаемы, Найджел. Если бы не обет безбрачия, который я дала, тут же предложила бы вам руку и сердце. Мы с вами одной крови.

— Поэтому и пустили бы друг другу кровь в первый же день. Оставьте свои игрушки для тех, кто их оценит, Эйрани. И постарайтесь упасть в обморок как можно более шумно.

— А вы постарайтесь сделать невозможное. Вы же у нас в этом профессор, — ядовито улыбнулась младшая Карвэн.

— Приват-доцент, — конкретизировал Никлз.

— Не вздумай стирать помаду и посиди здесь еще хотя бы четверть часа, — посоветовала Эйрани, вынула из прически гребень и принялась приводить волосы в художественный беспорядок.

Наклз опустился на стул и спрятал лицо в ладонях. У него раскалывалась голова.

«Приват-доцент и шлюха — это отличный дуэт, а главное — неизбитый. Ваша дурная оперетка может и удастся, — безразлично проинформировал его доппельгангер из-за плеча. — Или ты можешь уехать с Кейси, если вдруг захочешь жить. Двадцать два часа до колоколов по Марграду».

5

В прихожей стояло два чемодана. Пока Наклз соображал, где Кейси умудрилась найти в этом доме так много вещей, которые стоило бы взять с собой, нордэна притащила еще одну круглую коробку и поставила сверху.

— Это шляпа. Моя, — пояснила она.

— Понятно, — Наклз снял плащ и повесил его на крючок. Переобулся. Кейси все это время молча наблюдала за его действиями.

— У меня два билета. До станции с нежным названием «Дно». Отличное место, чтобы начать новую жизнь. Оттуда рукой подать до Предела Зигерлинды. Его можно переплыть, пока сезон штормов еще не в разгаре.

— Ненавижу морские путешествия, — больше для себя, чем Кейси, заметил Наклз. На кухне сделалось очень чисто и как-то пустовато. Нет, все вещи остались на месте. Маг был бесконечно далек от мысли, что истинная нордэна стала бы увозить с собой в изгнание чужие вилки и довольно сомнительный фарфор с маками. Но чего-то не хватало.

— Не хватает меня, — из коридора сообщила Кейси. — Ты, кажется, в первый раз заметил мое присутствие. Или отсутствие, не принципиально. Мне лестно.

— Да.

Наклз прошелся по кухне, зачем-то коснулся прохладной поверхности стола, покачал головой.

— А ты не могла бы остаться до завтра? — выдавил он. Сложно сказать, что угнетало сильнее: неприятный разговор с Карвэн, неживая чистота, холодная тьма за окнами, разреженная тусклым огнем фонарей, или осознание того, что завтра — его последний день на этом свете. Может, не в самом уютном месте, но все же последний. Меньше всего ему хотелось слушать страшные сказки в гордом одиночестве.

Умом Наклз понимал, что так гораздо лучше, но он впервые от души жалел, что отослал Магрит в Виарэ до самого конца сентября. Вот кто бы мог сейчас носиться по дому, греметь посудой, сносить мебель и распугивать призраков.

— Я была бы рада остаться с тобой на всю жизнь, и ты это знаешь. Но еще вчера тебя это не устраивало. Бледно выглядишь. Что-то новое узнал?

— Да.

— Поделишься?

— Дэмонру ждет божий суд. Они тащат жриц с Архипелага. Жриц и раскаленный меч.

Сначала Наклзу показалась, что Кейси заплакала. Он уже двинулся к ней, чтобы как-то утешить, и только тогда понял, что нордэна смеется тихим, каким-то деревянным смехом.

— К-какой поворот, — пробормотала она, отсмеявшись. — И завтра ты, конечно, попробуешь сделать так, чтобы ее оправдали?

— Да.

— И после этого мы с тобой уедем на Дэм-Вельду?

— Да, уедем.

У Кейси задрожали губы.

— И будем там жить до старости?

— Я — еще лет пять-десять, ты — до старости.

Нордэна смерила Наклза каким-то странным взглядом и вдруг сказала:

— Мы живем в хорошем мире, ты должен помнить об этом всегда.

— Мы живем в единственном существующем мире, — пожал плечами он. Вся метафизика на данный момент волновала его меньше, чем тривиальный вопрос, останется ли данная конкретная женщина на ночь или уйдет. — Наверное, он хороший.

— Заседание будет проходить в здании на улице Хельга Дейна? — Кейси положила сумочку на стул и стала стягивать перчатки. Видимо, решила остаться.

— Да, там, — подтвердил Наклз. Ему не нравилась подленькая радость, которую он испытал, увидев, как перчатки Кейси ложатся на подлокотник. Но беседы с привидениями отменялись.

— С десяти?

— По всей видимости.

— В большом зале?

— Наверное. Будет много журналистов. Почему ты спрашиваешь, ты там когда-то бывала разве? — удивился маг.

— Нет. Я думаю, там много окон, — улыбнулась Кейси. Потом, перехватив удивленный взгляд Наклза, быстро добавила. — Завтра будет хороший солнечный день, возможно, судье это поднимет настроение.

— Это не остудит металл, — возразил маг и потянулся к коробочке с чаем.

— Не огорчайся, это не имеет значения.

— Прости? — опешил Наклз. Синие, почти черные в полумраке глаза нордэны смотрели не на него, а куда-то над его плечом. Ощущение было пренеприятное. Наклз резко обернулся, но увидел только чисто вымытые стекла окна. Там не отражалось ничего лишнего.

— Я говорю, ничто не имеет значения в мире, где есть такая…

— Такая — что?

Кейси, улыбнувшись, только покачала головой и пошла наверх. Наклза непонятный, «мутный», как любила это называть Мондум, разговор вымотал окончательно. Он дослушал, как шелестят юбки Кейси, опрокинул две рюмки коньяка и, дождавшись, пока руки перестанут дрожать, тщательно проверил, все ли в порядке с револьвером. Перезарядил. Поставил на предохранитель. Задумался, что он мог забыть. За последние полгода собственная память стала здорово напоминать магу дырявый мешок — он мог свободно перечесть назад события десятилетней давности и назвать приметы людей, с которыми эвакуировался из Рэды в одном вагоне, но при этом, как ни бейся, не мог вспомнить, что делал в прошлую среду или как зовут последнего приставленного к нему некромедика. Иногда Наклзу приходилось придумывать искусственные взаимосвязи, чтобы хоть так как-то удержать в голове происходящее. В ход шли номера домов, количество ступенек и даты государственных праздников. В общем, хорошего было мало.

Переписывать завещание, внося туда долю Кейси, конечно, не стоило — у нее денег и так имелось в разы больше, чем у него. Пусть бы лучше все отошло Магрит — Дэмонре, как государственной преступнице, вряд ли что-то светило, да ей и не нужно. К сожалению, его участие в этой истории заканчивалось раньше, чем он полагал, и эвакуировать нордэну из эшелона предстояло другим. Наверное, им бы пригодились деньги, но здесь Наклз уже ничего поделать не мог. Слишком поздно пришли новости о божьем суде. Оставалось только порадоваться, что Карвэн узнала и передала. Магу даже представлять не хотелось, что бы случилось, узнай он прямо на месте.

Впрочем, случилось бы то же самое, но без даже крошечных шансов на успех.

Наклз подумал, что следовало бы написать Магрит. Потом решил, что для человека, который завтра решительно «сойдет с ума» и станет палить по зеркалам, а потом застрелится, оставлять записки будет неправильно. Это пойдет в разрез с внезапным помешательством, а нужно именно оно. Научно подкованная барышня с тестами, впрочем, с удовольствием подтвердит, что с головой у мага наблюдались большие проблемы.

Когда Наклз поднялся в спальню, часы внизу глухо пробили час пополуночи. Волосы Кейси мягко переливались, представляя собой единственное светлое пятно в темноте. Маг запнулся о порог, затем о ковер, налетел коленом на тумбочку, с которой что-то с грохотом упало, и только потом нашарил ночник. Кейси, пробормотав что-то во сне, перевернулась на другой бок. Взгляд мага упал на ее левый висок. На нем что-то темнело.

«Цветок?» — удивился Наклз и вспомнил, что когда-то этому уже удивлялся.

«У этого цветка есть калибр», — прохладно сообщил доппельгангер из кресла-качалки. «Но ты можешь и дальше успешно делать вид, что ничего не понимаешь».

Наклз несколько раз моргнул. Исчезли и цветок, и двойник.

Маг ничего не понимал. Его утешало только то, что завтра все это перестанет быть его проблемой и вообще перестанет быть.

«Все началось с того, что тебе не надо было лезть в тот дом», — с непоколебимой уверенностью сказала темнота в углу. Уж она знала, отчего вся жизнь мага пошла наперекосяк.

«Все началось с того, что мать хотела сделать аборт и не сделала».

«Каждый совершает свои ошибки. Но вовсе не обязательно, что тем портит жизнь только себе».

6

Наклз почему-то до последнего момента ожидал, что на суде Дэмонра станет вести себя в лучших традициях авантюрных романов и либеральных газет, то есть начнет бодро хамить в лица сатрапам и палачам. Но, к его удивлению, обошлось. Во всяком случае, вошедшая под конвоем нордэна спокойно заняла свое место на скамье подсудимых и невозмутимо поднялась, когда суд этого потребовал. Маг, уверенный, что она останется гордо сидеть, почувствовал некоторое облегчение.

За неполный месяц, прошедший с момента их последней встречи, Дэмонра успела еще больше похудеть и побледнеть, а также обзавестись сединой на висках, ее нисколько не красившей. С прошлой весны нордэна постарела лет на десять. И, как Наклзу хотелось верить, повзрослела хотя бы года на три. Пора ей было расстаться с романтически-идиотическим представлением о непогрешимой стране и вьюге, которая всех примирит под звон колоколов, предварительно выдав своим адептам индульгенцию на самые неожиданные случаи жизни.

Дэмонра без любопытства смотрела на пришедших людей, частью ее любивших, частью ненавидевших, и в большинстве — пришедших поглазеть на интересный спектакль с непредсказуемым финалом. Вариативность концовки лежала где-то в интервале между пожизненной каторгой и пулей, счет за которую выслали бы ее дальним родственникам. Она, конечно, понимала это лучше всех.

С другой стороны, ей немыслимо повезло, что она уволилась из армии после своей последней беседы с кесарем. В противном случае ее бы судил трибунал, без свидетелей, журналистов и за взятку купивших себе место на процессе магов. Там финал оказался бы еще более предсказуем и печален. Хотя на кесарском трибунале, конечно, не устроили бы цирка с раскаленными мечами и нордэнской истиной последней инстанции. В десять минут бы к стенке поставили.

Было любопытно, как на сей раз Архипелаг обосновал бы свое желание вмешаться. И как «прямая воля богов» соотносилась с довольно беспорядочной жизнью женщины, обвиненной в расправе над гражданским населением. Наклз никогда в серьез не задумался о мере и глубине ее веры, но нордэна совершенно точно не отличалась особенной религиозностью. Впрочем, он подозревал, что в голове Дэмонры существовало нечто вроде Генерального штаба, которому требовалось не столько возносить молитвы и курить фимиам, сколько четко и по делу докладывать обстановку, а по возможности ее исправлять подручными средствами. Иными словами, такая же смешная путаница, как и все прочие ее мысли и идеи.

Даже ее персональный ключ к северному раю раньше болтался на шее у него, а не у нее. Проклятый колокольчик оставался холодным как льдинка даже в очень теплых помещениях. В конце концов, маг не выдержал и засунул его в кожаный мешочек, соорудив из истинно северного амулета некое подобие рэдской ладанки. Он сам бы не смог ответить на вопрос, почему снял его только этим утром. Наклз не верил ни в аэрдисовского бога, ни тем более в дэм-вельдских молодцев с топорами, и еще меньше он верил в то, что, существуй они все на самом деле, они стали бы кому-то помогать. Во всяком случае, математика их никогда не учитывала.

Маг огляделся. Передний ряд занимал свидетели. Несколько стульев остались пустыми, на остальных сидели издерганная Зондэр, молитвенно сложившая руки на коленях, спокойная, как скала Магда, перед началом заседания громко вещавшая о приключениях какого-то драгуна после страшной пьянки, Витольд Маэрлинг, еще несколько военных из полка и, к изумлению Наклза, там же маячил тускло-каштановый затылок Эрвина Нордэнвейдэ. Бывший лейтенант занял стратегическую позицию в самом углу. Пришли еще несколько нордэнов и нордэн, которых маг видел впервые в жизни. Вообще бросалось в глаза обилие гостей с Архипелага. Не требовалось большого ума, чтобы понять, что это не к добру.

Во втором ряду сидели крупные воротилы и дамы в меховых манто. Вот уж кому пришлось отвалить немалые деньги за места. Впрочем, было вполне возможно, что этот зал станет первой ступенью к разделу «наследства Рагнгерд», а желающие прибрать его к рукам могли позволить себе и не так раскошелиться.

Его высочество великий герцог Эдельберт восседал во втором ряду по центру. В зале суда, конечно, не могло быть ложи, как в театре, но другого слова при взгляде на его место Наклзу на ум не приходило. Рядом с Эдельбертом вольготно расположилась великолепная Эйрани. В руках дамы поблескивал миниатюрный лорнет.

Магу сделалось совсем тошно.

В третьем ряду сидел он, несколько смутно знакомых ему армейских и, как ни странно, Эдельвейс Винтергольд и чета Маэрлингов. В отличие от «хозяев жизни», развалившихся спереди, они держались подчеркнуто корректно и официально. Этим, конечно, не требовалось поддерживать свой социальный статус, выкупая элитные места и демонстрируя меха и бриллианты, скорее приличествующие театру. Более того, платье госпожи Маэрлинг чем-то напоминало траур.

Дальше маг предпочитал не заглядывать. Галерку оккупировали борзописцы всех мастей. Будущие творцы народного мнения блистали стеклами пенсне и на повышенных тонах обсуждали дело. На том, что нордэна виновна, сходились все — это было модно. Но одни считали, что ее следует повесить из консервативных соображений, а другие — что из либеральных.

За борзописцами, судя по обрывочным репликам, кормилось «либеральное студенчество». Оно, как обычно, очень громко блеяло прописные истины, вроде как то, что убивать людей — негуманно. Истины перемежались сальными шуточками, вопросами «Ну когда начнется?» и жалобами на тяготы нового учебного года.

Правда, как только нордэне приказали встать, шум на галерке смолк. Дэмонра поднялась и застыла очень прямо, высоко держа голову.

Наклз улыбнулся ей. Дэмонра, заметив его, изобразила в ответ некое подобие улыбки. Судя по кривизне и степени вымученности, ничего хорошего нордэна от этого дня не ждала.

«Сейчас начнется».

Председательствующий — незнакомый магу мужчина средних лет с внешностью типичного банкира — неожиданно бодрым голосом отрапортовал, что разбирательству подлежит дело под таким-то номером, по обвинению в том-то и том-то, предусмотренным такой-то статьей.

Наклз порадовался, что хоть в одном Эйрани сказала правду: Дэмонру действительно обвиняли в расправе над гражданским населением на территории Рэды. Для высшей меры этого, конечно, не хватало, но при должном старании обвинения могло всплыть что-нибудь еще.

Нордэна выслушала, в чем ее обвиняют, с каменным лицом. Наклз готов был поклясться, что никогда не видел у живых людей такой мертвенной бледности.

Председательствующий, бодро сыпля бисером, объявлял участникам и зрителям регламент судебного заседания. Манерой речи он здорово напоминал канцлера Рэссэ. Самого старого интригана, конечно, в зале не оказалось. Канцлер никогда не пачкал руки там, где грязную работу за него могли сделать другие.

Из полезного для себя Наклз уяснил только то, что оскорбления господ судей стоят не так уж и дорого, и, если сильно не изощряться, они по карману даже студентом с задних рядов.

Дальше председательствующий сообщил, что стороны защиты и обвинения имеют равные процессуальные права. Дэмонра оглядела ряды и перевела взгляд на окна, из которых лился ровный солнечный свет. Нордэна довольно прищурилась. Казалось, речь судейского ее совершенно не занимала.

Как только огласили состав участников процесса, Наклз понял ее спокойствие. Дэмонре, как выходцу с Дэм-Вельды, полагался адвокат от Архипелага. Разумеется, от него она отказалась. Обвинение представлял мужчина с чисто нордэнским именем Хакан Вайартер, высокий красавец с промороженными до самого дна светлыми глазами и неожиданной для северянина фиолетовой лентой, приколотой к безукоризненному сюртуку. Это был не пуделек с огромным бантом, а кто-то не в пример более опасный и зубастый.

При Эдельстерне, конечно, ни один адвокатишка не позволил бы себе такой детали костюма. Увы, Эдельберт заигрывал и с демократами. Наклз, впрочем, считал союз дурака, потаскухи и либерала одобренным самой природой и, как следствие, не безобразным. Но смотреть на такое все равно оказалось неприятно, как на плесень на только что надкушенном хлебе.

Хакан Вайартер, словно почувствовав чужой взгляд, поднял глаза на Наклза. Созерцал его несколько секунд, потом вдруг покачал головой.

Так сторож с зарядом соли в ружье мог посмотреть на мальчишку, примерившегося угоститься соседскими яблоками без разрешения.

Конечно, они знали, что от Наклза следует ждать сюрпризов. И дали ему понять, что знают.

Маг неприязненно усмехнулся в ответ. Он тоже уже знал о сюрпризе, хотя и не знал, как именно его преподнесут. Но и сам заготовил ответный подарок.

Подоплека вскрылась быстро. Едва председательствующий закончил говорить и в центр зала вышел Хакан, тяжелые двери распахнулись. В молитвенной тишине, через холодные лучи, падающие из окон и делящие пол на четкие квадраты, ровным шагом прошли двенадцать человек в одинаковых белых одеждах. Четверо последних несли какой-то тяжелый предмет, скрытый белой же тканью.

Первыми шли девочка лет четырнадцати и женщина за тридцать. Глаза девочки скрывала повязка, а на запястьях женщины тускло переливались тяжелые костяные браслеты, размером с добрые наручники. Наклз не без раздражения подумал, что антураж соблюли идеально. Говорящая с Вьюгой, Слушающая Вьюгу и десяток свиты из богоравных тварей полета пониже. И — это следовало признать — на фоне притихших либералов, побледневших борзописцев и продажных законников эти негодяи выглядели хорошо. Во всяком случае, они были негодяями до конца и безо всяких скидок на текущую политическую ситуацию.

— Мы протестуем против суда по серебру, — четким, хорошо поставленным голосом сообщила старшая. Ее слова прокатились по залу и замерли где-то под сводами. Наклзу отчего-то сделалось холодно. — Эта женщина подсудна стали, — продолжила она. — Я, Дагмара Рагнвейд, предъявляю свои права.

На красивом породистом лице Хакана, уже собиравшегося начать обвинительную речь, отразилась мужественная готовность покориться судьбе. Скорее всего, он долго репетировал ее перед зеркалом, поскольку гримаска вышла вполне реалистичная.

Наклз мельком взглянул на своих соседей. Милинда Маэрлинг несколько побледнела, но не стала комкать в пальцах шелковый платочек, как полагалось делать светским дамам в расстроенных чувствах. Лица Эвальда Маэрлинга за прической жены он не видел. А вот Эдельвейс Винтергольд подался вперед и сверлил спины жриц холодным взглядом. Наклз почему-то подумал, что ничуть не удивился бы, если бы в холеных руках «золотого мальчика» тридцати с небольшим лет оказался пистолет.

Это была странная мысль, словно и не его вовсе.

Маг смотрел на кольца Винтергольда — одно из них сверкало ярко-синим камнем — и чувствовал, что куда-то проваливается, словно видел сон во сне. Шум окружающего мира — а председательствующий что-то быстро говорил — вдруг стал тускнеть и удаляться, а Наклз все не мог отвести глаза от бездонной синей глубины.

«Солнце взойдет на две минуты позже».

«Ледяная вода — судьба твоя».

«Если сломать решетку за обоями, она сможет выйти наружу».

«Аксиомы доказывают от противного».

Наклз вздрогнул, оглушенный выстрелом из пистолета Винтергольда. Звук разнес в клочки весь мир, а когда мир снова собрался — с залом суда, с судьей и прокурором, со жрецами в белых одеждах и бледной Дэмонрой, с солнцем, падающим из окон, с одиноко жужжащей под потолком мухой, с пугающим ощущением нереальности происходящего — маг понял, что нет ни пистолета, ни выстрела, а он, наверное, сейчас смотрит в пустоту безумным взглядом, и быстро закрыл глаза.

Наклз ничего не хотел знать про опоздавший рассвет, из-за которого кто-то утонет, и про комнату с тусклыми обоями, замытыми у самого плинтуса. И меньше всего на свете ему хотелось знать, что это за такая аксиома, которая требует доказательств.

Маг приложил все усилия, чтобы после этого беззвучного взрыва вернуться в реальный мир. Он еще несколько секунд следил за губами председательствующего, прежде чем начал не читать, а слышать его слова.

Конечно, для суда это была большая неожиданность. Однако никто не смеет отказать Архипелагу в его законных правах. Стоит лишь выяснить, являются ли его претензии законными. А обвинение в лице Хакана Вайартера, не имеет возражений против предъявления новых улик.

Наклз смотрел на бескровное, совершенно чужое лицо Дэмонры, и соображал, что за женщина металась за клеткой обоев, с розовыми разводами понизу. И почему они его так напугали, эти старые, местами потертые обои с невнятным цветочным рисунком.

Всегда можно было предположить, что так будут выглядеть стены богадельни, куда его в конце концов упекут, но в богадельнях стены обычно красили. Такие обои могли бы украшать третьесортную гостиницу или второсортный бордель. Ни в том, ни в другом не нашлось бы ничего пугающего, во всяком случае для человека, который видел медблоки тренировочных лагерей. Но Наклза почти трясло. Он изо всех сил пытался вернуться в реальность, однако это казалось также трудно, как выплыть из глубокой мутной воды, не умея плавать.

Маг барахтался где-то между кошмаром и залом суда, пока председатель, судья и нордэна в костяных браслетах выясняли, в чем именно Архипелаг видит карт-бланш на вмешательство. Ко всем прочим радостям — таким как наплевательское отношение к обетам и долгу перед собственной землей — в вину нордэне вменялось… колдовство.

Это звучало так дико, что магу в голову даже разумные возражения не приходили. Нордэну можно было ровно с тем же успехом обвинить, например, в плохой погоде. Или в голоде, прокатившемся по кесарии сто с лишним лет назад. Или в том, что май случается только один раз в году.

Дэмонра подняла глаза на Наклза и рассеяно сказала:

— Колдовство?

— Попытка убийства, — конкретизировала жрица в браслетах. — Отрицаешь?

— А, это. Ну конечно, — нордэна, казалось, что-то сообразила. Потом вымученно улыбнулась. — Ну и дрянь ты, Дагмара.

— Отрицаешь, я спрашиваю?

— Разумеется, не отрицаю, — холодно сказала Дэмонра. — Колдовать я, правда, не умею, и колдовства вообще не существует в природе — не считая излишне пустых голов, заметаемых невидимой метелью — но вы легко можете впаять мне попытку колдовства. Ее я не отрицаю. Вот только я никого не пыталась убить. Из свидетелей защиты мне некого назвать, кроме моих богов, но, — нордэна недобро улыбнулась. — Но мое небо любит меня.

Это прозвучало звонко и очень уверенно. В сочетании с идеально прямой осанкой, вскинутой головой и тем, как спокойно Дэмонра чеканила совершенно дикие на слух калладца слова, впечатление складывалось самое положительное. Наверное, будь здесь прок от собравшихся присяжных, они бы ей даже поверили и оправдали. К сожалению, после признания факта колдовства от них больше не было никакого толку.

Время как будто упало на триста с лишним лет назад. Передовые и напичканные новейшими идеями господа и дамы, либералы, блюдолизы, борзописцы и остальная публика имели возможность наблюдать вульгарный ведовской процесс. Такого даже в Рэде, хронически рассматриваемой подданными кесаря как отсталая и дикая страна, не видели уже лет двести пятьдесят.

А вот в бесконечно обошедшем Рэду по техническому прогрессу Каллад, в самой его столице такое варварство приключалось уже во второй раз за неполные тридцать лет. Только в первом случае нордэны вспомнили своих богов, чтобы спасти преступников, а теперь — чтобы отправить на расстрел человека, который все никак не мог успокоиться и добровольно отдать Архипелагу наследство. К слову, благополучно промотанное.

Взгляд Дэмонры стал вопрошающим. Наклз почти слышал: «Я все правильно делаю, Рыжик?»

Конечно, она делала все неправильно. Она вообще всю жизнь все делала неправильно. Ей не следовало спасать ни имперского «цетника», ни обездоленных кровососов, ни остатки чести калладской армии, или что она там еще спасала, когда крыла кесаря последними словами.

Случались в мире такие странные люди, любовь к которым строилась исключительно на их ошибках, а не на их правильных поступках.

Наклз успокаивающе кивнул.

— Эта женщина подсудна стали, — ровно заключила жрица, которую Дэмонра назвала Дагмарой. — Задета честь Архипелага. Мы требуем божьего суда.

— Тащите шашку, хочу суда поединком, — прищурилась нордэна. — Пострелушки, конечно, были бы предпочтительнее, но….

— О колдунов сталь не марают, таков закон богов и закон людей, — холодно и твердо оборвала ее Дагмара. — Поединка не будет.

— Насчет божьего закона ничего не скажу, но людской на редкость удобный. Кстати, до случая с пришпиленным к креслу обвинителем, боги вроде как на плохое использование стали не жаловались.

— Подсудимая, вы будете говорить, когда вам дадут слово, — одернули ее. Дэмонра сверкнула глазами, но замолчала.

— Мне крайне любопытно, Ингрейну Дэмонру обвиняют в расстреле гражданского населения или все же в колдовстве? — Эдельвейс Винтергольд цедил слова так, словно тем самым оказывал окружающим огромную услугу, к тому же бесплатную. — Если в первом — при чем здесь многоуважаемые гости…

— Позвольте заметить, мы такие же подданные Его Величества кесаря, как и вы, — неприязненно ввернул Хакан.

— Приятно слышать. Я даже не стану уточнять, о каком именно Его Величестве кесаре идет речь, — Наклз ушам своим не верил. Об Эдельвейсе Винтергольде он слышал мало, а хорошего — еще меньше. Но даже по тем скудным данным, которыми располагал маг, сын всесильного главы Третьего отделения крайне мало походил на человека, решившегося организовать вульгарный скандал националистического толку прямо на суде.

— Прошу прекратить неуместный разговор, — распорядился председательствующий. — Не будем забывать, для чего мы здесь собрались.

— Вот я как раз это и пытаюсь выяснить, — фыркнул Эдельвейс.

— Еще одно замечание подобного рода, и мы будем вынуждены наложить на вас штраф в размере пяти марок.

— Тогда держите сотню и слушайте дальше….

— Мессир Винтергольд!

Наклз насторожился. Что-то во всем этом было бесконечно неправильно. Весьма странно, что обыкновенно довольно спокойный, хотя и неприятный человек, вдруг затевает скандал, более приставший бы Маэрлингу.

«Кому-то это очень нужно», — улыбнулась Наклзу тень на полу.

Маг несколько раз моргнул, прогоняя призраков. А потом что-то произошло. Винтергольд еще препирался, председательствующий еще увещевал, Хакан еще высокомерно улыбался и Дэмонра еще потеряно смотрела на Налза, а он уже слышал идущий из-под белого покрывала низкий, ровный гул.

На зал суда шла вьюга.

7

Утро не хотело наступать. Рассвет брезжил где-то в такой непостижимой дали, что делалось страшно. Кейси глядела на холодное марево за окном и ждала то ли чуда, то ли казни. В доме висела тишина, не нарушаемая даже дыханием Наклза. Маг, возможно, и вправду спал, а, возможно, отлично притворялся спящим, как и она сама. Может быть, тоже ждал утра, или чуда, или казни. А ночь тянулась и тянулась, как зима.

Кейси отчаянно хотелось, чтобы на улице завыли псы, загрохотала конка, загалдели люди и в окно ворвался самый обычный день, пятница, осень. И еще более отчаянно хотелось, чтобы рассвет не наступил вовсе. Пусть бы они навсегда выпали из времени, как души грешников в страшных сказках, и остались бы в затопленной мраком и тишиной комнате, между прошлым и будущим, всем чужие и никому не нужные. Это было даже надежнее, чем удрать на Дэм-Вельду до конца своих дней.

Все бесконечно долгие пять часов — с момента, как маг вошел в комнату, прошуршал одеждой в темноте и лег — Кейси лихорадочно думала, пытаясь примирить непримиримые вещи. Но по всему выходило, что одновременно любить и жить у нее не получится и, значит, придется выбирать что-то одно. И Наклз рядом лежал неслышно, как мертвец, и тишина висела такая, какая бывает только в комнате, где есть мертвые. Нордэна то думала о своей свадьбе — о белом платье, улыбающемся маге, солнечных лучах и лепестках в воздухе — то вспоминала, как стояла одна-одинешенька над койкой умершей тетки и как совсем недавно опознавала мать в тюремном морге. Видения носили ее по границе легкомыслия и отчаяния, между прошлым, которое было совсем не таким, и будущим, которого могло не быть вовсе, а над всем этим царила вечная скука повторяющихся снов. Запертых дверей, и стен за ними, и белых черт, проведенных белом мелом по белому снегу.

Этой проклятой белой черты не видно на белом, и возврата из-за нее нет.

В комнате пахло прошлым, ушедшим неживым временем. От этой нелепой мысли — типично ночной, не выдерживающей столкновения с ясной логикой дня — Кейси становилось тяжелее дышать, и черный потолок давил на глаза. Она жмурилась, вспоминала детство, вспоминала встречу с Наклзом и последний разговор с матерью, вспоминала свой первый бал и свой первый поцелуй под вербой.

Первый поцелуй с Наклзом вышел гораздо хуже. Маг попросту закрыл глаза. Наверное, хотел видеть вместо нее кого-то другого. Или вообще никого не хотел видеть.

Кейси не могла понять, что толкнуло ее к человеку, который настолько безнадежно не любил ни людей, ни себя.

Она вышла первой ученицей класса, хотя дважды меняла школу из-за переездов. Позже, в институте, она считалась не только первой ученицей, но и первой красавицей. На балах она не проскучала в одиночестве ни одного танца с тех пор, как ей стукнуло пятнадцать и она впервые вышла в свет. Посещала вечера поэзии, школу рисования, уроки модной фотографии. Ей писали стихи, из-за нее даже стрелялись на дуэльных пистолетах два не в меру романтичных дурачка, по счастью, безрезультатно. Самые разные люди регулярно дарили ей розы. Прохожие на улицах улыбались ей даже в самые ненастные дни. Мамы однокурсников мило ворковали, намекая, что невестки лучше не могли бы сыскать. Пять лет назад виарский граф — настоящий граф, с родословной чуть ли не от нордэнских сумерек богов — умолял ее стать его женой и уехать с ним к кипарисам и изумрудному морю. Люди вокруг всегда обожали ее, считали солнечным лучиком, эдаким светочем красоты и доброты в серой обыденности, способной украсить жизнь любого человека. Кого угодно спасти и осчастливить.

Сейчас она лежала в темноте спальни человека, который вовсе ее не любил и не собирался становиться ее мужем и отцом ее будущих детей. Не собирался жить с ней до старости и умереть в один день. Из которого каждое слово приходилось выколачивать, как долги из полного банкрота. Который механически делал все, что она просила, и только всегда закрывал глаза или отворачивался, точно Кейси не поцеловать его хотела, а ударить.

Где-то здесь лежала чудовищная ошибка. Проклятая белая черта на снегу осталась за спиной, а Кейси даже не поняла, когда успела ее перешагнуть. Едва ли в тот день, когда не от великого ума попыталась осмеять рэдского беженца. Наверное, она сделала что-то не так раньше. Или позже. Будущее все равно не менялось — это сказал Наклз, а уж он знал лучше всех.

А она и имени его настоящего не знала. Какая уж тут фата и дети.

За окнами поднялся шум. Разгоравшийся вдали рассвет, наконец, добрался до комнаты и окрасил ее в празднично-желтые тона. Маг поднялся, словно по команде, за несколько секунд до того, как снизу устало заухали часы.

Значит, и он тоже не спал.

Кейси, закрыв глаза, обратилась в слух. Наклз набросил халат, вышел в коридор. Прикрыл за собою дверь, едва слышно пошумел водой в ванной, вернулся, прошуршал одеждой, открыл ящик стола своим ключом — ящик он всегда запирал, это Кейси запомнила — и прозвенел какими-то склянками. Нордэна осторожно приоткрыла глаза. Маг, уже одетый и причесанный, стоял у изножья кровати и деловито осматривал револьвер, потом сунул его в карман, пригладил волосы и подошел к окну. Облокотился на подоконник. Лицо у него было спокойным и неживым, как у какого-нибудь древнего кесаря на монете.

Наклз почти минуту смотрел в окно — Кейси из-под ресниц наблюдала за ним, пытаясь запомнить все до последней детали, вроде солнечного зайчика на рукаве — а потом развернулся и подошел к кровати. У Кейси замерло сердце.

«Пусть он меня поцелует. Или пристрелит. Или сделает хоть что-нибудь, только не бросает тут, как приблудную собаку. Святая Ингвин, я в гроб за него лягу и саваном укроюсь, только пусть хоть что-нибудь сейчас будет».

Кейси услышала тихий звон, а потом на простыню рядом с ней легло что-то легкое. Шаги мага быстро удалялись.

«Кольцо?» — лихорадочно подумала нордэна и открыла глаза. Перед ней лежал серебряный колокольчик на длинной черной ленточке. Ключ от чьего-то персонального рая. Наверное, от Дэмонриного. Дэмонра подарила свой билет в вечность магу, а он за ненадобностью оставлял его ей, Кейси. Уж лучше бы это оказалось дешевенькое «кольцо невесты». Или полмарки. Или сколько там платят шлюхам.

Кейси быстро обернулась и посмотрела на дверь. Наклз услышал ее и оглянулся в дверях.

Комната была залита солнцем, коридор и человек в нем тонули в тени. А между ними лежала белая черта на белом. Бездна, которую живые не переступают.

— Я вернусь к обеду. Еще очень рано. Ты спи, — очень тихо и ласково — как умирающему ребенку — сказал Наклз и вышел, не дожидаясь ответа.

Через минуту снизу клацнула входная дверь. Кейси, наконец, сумела разжать руку, в которой стиснула колокольчик, и решительно надела себе на шею. Потом спустилась вниз, взяла отвертку — которой уже однажды поработала в этом доме — нашла на тумбочке шпильку и с помощью этих простых приспособлений довольно легко вскрыла ящик стола мага.

Она мало понимала в цветных баночках, лежащих там вперемешку с патронами, поэтому взяла все. Привела себя в порядок, аккуратно полила грустно шипящую мухоловку, кинула ей карамельку, но та не прореагировала на свое любимое лакомство и прижала все ловушки к земле. Замерла.

«Как побитая собака», — почти безразлично подумала Кейси. Она сама была ничем не лучше собаки.

Нордэна вышла в залитое солнцем утро и направилась в гостиницу, номер в которой сняла еще два дня назад. Из ее окон на четвертом этаже открывался отличный вид на фасад здания суда. Остальное должны были доделать мощный военный бинокль на дне сумочки и галлюциногены Наклза. Ну, или револьвер системы Асвейд, если все пойдет уж совсем плохо.

Ничто не имело значения в мире, где есть такая любовь.

8

Белая ткань упала на размеченный солнцем пол. Лязгнули замки, крышку подняли. Наклз увидел длинный меч в форме из какого-то темного металла, по цвету напоминавшего грозовое небо. Кончик меча тускло алел, как далекий огонь в ночи.

Девочка с белой повязкой на глазах неторопливо вытянула руку и безропотно взялась за рукоятку.

По залу суда пронесся вздох. Наклз все никак не мог отделаться от гула в ушах. Что-то происходило, неправильное и очень страшное. Вряд ли этому соответствовало высокосодержательное определение «святотатство». Нордэны вертели своими богами как хотели — и неудивительно, рэдские священники делали все тоже самое, хоть и без таких красочных представлений, но никакой вьюги при этом не выло.

Впрочем, все это уже не имело ни малейшего значения. Девочке просто следовало запнуться по дороге к Дэмонре и упасть. Наклз с радостью устроил бы сердечные приступы всей дюжине богоравных, а заодно судейским и каждому второму в зале, но должен был сидеть тихо. Незаметно остудить меч он не мог, раскалить его так, чтобы тот упал на пол струей оплавленного металла — тоже. Оставалось нанести удар по людям. Люди являлись самым уязвимым пунктом любого плана — это маг еще из тренировочных лагерей вынес. Наклз сцепил руки на коленях и опустил глаза.

Спасибо гулу из ящика, скорее всего, вид он имел достаточно зеленый, чтобы окружающие сочли его попросту смертельно напуганным.

Наклз услышал глухой удар колокола в затылке, который тут же отдался ломотой в висках. Темно-синяя ткань брюк начала стремительно терять цвет и стала серой. Серыми сделались и лучи, падающие через окна, и костюмы судейских, и остриженные волосы Дэмонры. На сером фоне белоснежные одежды северян почти светились. Словно весь мир оказался в тусклой Мгле, а нордэны — нет. Но это, конечно, было иллюзией. Богоравные твари стали ровно также беззащитны, как и все остальные.

Время текло медленно-медленно и как-то мимо. Меч неспешно покидал свое ложе, девочка в повязке разворачивалась, пыль танцевала над опадающим на плиты покрывалом, где-то слева со своего места очень плавно поднимался Эдельвейс Винтергольд.

И над всем этим стоял гул, чуть более резкий, чем обычно.

Наклз торопливо оглянулся. Меньше всего на свете он мог поверить в то, что богоравные не предусмотрели его умения выходить во Мглу по своей воле, безо всяких склянок и обмороков. Это способность встречалась не так уж и редко, особенно у магов со стажем. С их стороны было бы чистым безумием этого не учесть. А выходцы с Архипелага, при всех их, как метко выражалась Магрит, «закидонах», безумием не страдали. Вернее, более хитрых, расчетливых и целеустремленных психопатов пришлось бы еще поискать.

«Где их маги?»

Наклз глазам своим не верил, потому что из доброй сотни людей, сидевшей в зале суда, во Мгле сейчас находился он один. И это за несколько секунд до того, как Дэмонра должна была коснуться меча.

И еще мерзкая улыбка Хакана и то, как он покачал головой.

«Проклятье».

Наклз обернулся. И увидел самую невероятную вещь, которая могла существовать между землей и небесами: по Мгле катилась радуга.

Волна цвета выплеснулась из ящика, на мгновение заставив меч двигаться с нормальной скоростью, прошлась через солнечный луч, позолотив пол, мазнула оранжевым по волосам Дэмонры, сделала серый костюм Магды в первом ряду — коричневым, а платье Эйрани — рубиновым, сверкнула на ее ожерелье и, наконец, докатилась до мага.

Так больно ему не было ни когда его клеймили, ни когда они с Дэмонрой сводили идентификационный номер с помощью кислоты. Будь у Наклза в легких хоть сколько-нибудь воздуха, он бы, наверное, орал в голос. Но цветная волна ушла за него раньше, чем он успел вдохнуть.

Мир перед глазами начал двоиться, разделяясь на Мглу и реальность. Его выбрасывало. Наклз не представлял себе, что происходит и как удержаться. Зал на несколько мгновений вновь стал тускло-серым, каким ему и следовало быть, а движение людей замедлились, словно в воде.

По рядам прошло какое-то шевеление. Эйрани, рванув корсаж на груди, стала заваливаться назад, явив миру нечто очень кружевное и провокационное. Зрелище, наверное, дорогого стоило, но Наклза заботило другое.

Девочка уже извлекла меч и разворачивалась к Дэмонре вместе с ним, держа нордэнский аналог справедливости на вытянутых руках. Дэмонра уже поджала губы и подтянулась. Она всегда говорила, что умирать надо красиво. Эдельвейс рядом с Эвальдом уже не сидел — он шел по проходу между стульями. А из ящика опять вырвались цвета.

Вновь мелькнула красноватая сталь, солнце, рыжие волосы, рубиновый подол и пена черных кружев.

При втором столкновении с радугой Наклза скрутило так, что он почти вылетел из Мглы. Маг на секунду почувствовал жесткое сидение стула и собственные руки, стиснутые на коленях, но сумел провалиться обратно.

Во всяком случае, ему стало понятно, почему в зале не нашлось магов от нордэнов и чему улыбался Хакан. Что бы ни лежало в ящике из-под меча, для него это был ад.

Что-то уродовало и разрывало Мглу, а заодно било тех, у кого хватило глупости там оказаться.

Следовало немедленно выходить. Острая боль в груди недвусмысленно дала Наклзу понять, что на сердечный удар он сегодня уже заработал.

«Не сейчас. Еще немного».

Бесы бы с ним, с красивым падением. Наклзу стало не до того, чтобы просчитывать шаги и движение подола платья белой твари. А чтобы ее убить, ему требовалось ровно полторы секунды. Это было больше того времени, за которое до него докатилась бы третья цветная волна, уже выплескивавшаяся на серые плиты.

Северяне все отлично просчитали.

Наклз отчаянно пытался сосредоточиться, понимая, что все равно не успевает. За мгновение до того, как волна прошила его в третий раз, он увидел фигуру, мелькнувшую за спиной Дэмонры.

Фигура исчезла, столкнувшись с радугой, но буквально через секунду возникла вновь.

Наклз узнал Кейси. Нордэна как-то умудрялась стоять во Мгле, не кривясь, когда сквозь нее шла радуга. И на виске у нее цвел ярко-красный цветок, тонкой струйкой стекая по шее.

Радужные волны били все чаще.

Наклз не мог сделать ничего. Даже вернуться не мог. А Кейси из Мглы манила кого-то рукой и улыбалась. Золотые волосы пушились вокруг ее головы, как нимб Заступников на фресках.

Эдельвейс Винтергольд шел к ней, Дэмонре, девочке в белом и раскаленному мечу. Во Мгле — шел, а в реальности, наверное, бежал.

Каким-то образом Кейси оставалась в этом цветущем красками аду, будучи дилетанткой, и даже что-то делала, в то время как профессионал и пальцем шевельнуть не мог.

Наклз еще видел, как Дэмонра тянется к раскаленному мечу, и как ее руку отбивает чья-то еще рука, и как ладонь Кейси прижимает ту чужую руку к раскаленному металлу, но уже ничего не соображал. Все происходящее было слишком мелко по сравнению с прокатывающейся через него радугой.

Маг даже не сразу понял, в какой именно момент его вышвырнуло обратно в реальный мир. Он с опозданием сообразил, что головная боль, до этого накатывавшая волнами, стала статичной. Терпеть ее сделалось в каком-то плане проще. Наклз уставился на свои руки со вспухшими венами и попытался выровнять дыхание. Милинда Маэрлинг крепко взяла его под локоть, как будто хотела таким образом удержать от падения то ли на пол, то ли в непонятный маговский мир, и с изрядной безжалостностью вонзила коготки в тыльную сторону ладони.

— Держитесь, — почти беззвучно выдохнула она ему в ухо. — Надо держаться. Все, уже все.

— Заседание переносится по техническим причинам! Всем просьба освободить места! Заседание переносится! — глухо долетал до него мужской голос.

— Это божье чудо, — тихо сказала Милинда Наклзу на ухо.

Наклз вдруг вспомнил, что сумма двух взаимоисключающих вероятностей равна единице и что у некоторых цветов бывает калибр. А мертвых нельзя выбросить из Мглы. Не требовалось большого ума, чтобы понять, какой именно ценой было куплено это божье чудо.

9

До этого утра Кейси никогда не употребляла маговских эликсиров и, тем более, в таком количестве. При попытке выпить виссару — ее она узнала по невообразимой горечи и слабому запаху резеды — нордэну едва не вывернуло на изнанку, но, к счастью, у нее хватило ума не позавтракать. В конце концов Кейси не придумала ничего лучше, чем заказать в номер шоколадные конфеты.

Персонал гостиницы был вышколен на удивление хорошо. Официант с непроницаемым лицом поставил перед Кейси бутылку игристого и два бокала, выложил коробку дорогих конфет с виарской вишней и бесшумно покинул номер, плотно прикрыв за собою дверь и не позволив себе напоследок даже любопытного взгляда. Нордэна закрылась на замок, послушала, как удаляются шаги по коридору, а потом вытащила из сумочки мощный военный бинокль и револьвер системы Асвейд. Последний она купила в аптеке с час назад, как только проводила Наклза на заседание. Из таких револьверчиков разве что гимназисты стрелялись, так что приобрести их большого труда не составляло. Особенно симпатичной белокурой девушке, сообщившей, что по ее участку ночью ходила бродячая собака, а отец как раз уехал и одной ей неспокойно.

Идея застрелиться из табельного оружия вне безнадежного боя всегда казалась ей такой же невозможной, как, например, украсть из офицерской столовой банку кофе. Или написать Наклзу прощальное письмо.

Вприкуску с конфетами ей все же удалось выхлебать из бокала, в который полагалось налить игристое, остатки виссары. Удалось только с третьей попытки, потому что организм, не привыкший к такому издевательству, просто отказывался принимать маговскую отраву. Кейси бегала умываться, плакала и пила дальше, а времени у нее оставалось всего ничего.

Наконец, мир дернулся и поплыл, но Мглой от этого не сделался. Кейси отчаянно хотела увидеть серый зал суда, который несколько минут наблюдала через бинокль из окна, но видела только потолок своего номера, который пытался вращаться куда-то влево и плавился под взглядом.

После второй дозы виссары цветы на обоях начали змеиться новыми побегами и куда-то ползти, но Кейси все еще не оказалась во Мгле.

Она не была профессиональным магом. Ей всего-то за всю жизнь трижды приходилось что-то делaть с Мглой, и получалось это почти случайно, как тогда, когда пришлось спасать Эрвина в трактире. Наверное, на зале суда стояла защита. Наверное, стоило это предусмотреть, но Кейси ничего не предусмотрела. Она полулежала в кресле и сквозь слезы глядела на потолок, откуда кривлялись какие-то лица. Мгла не открывалась.

Кейси с огромным трудом встала и тут же опустилась на четвереньки, потому что комната кружилась и удержать в ней равновесие нечего было и думать. Нашарила на полу сумочку, которую уронила еще раньше, а в сумочке нашла пузырьки, взятые у Наклза. Слезы в глазах мешали прочитать названия на этикетках, да эти названия, наверное, ничего бы ей и не сказали. Кейси предполагала, что ей хватит одной виссары, и ничего сильнее не припасла. С момента, как она доучилась, прошло четыре полных года, а маговские зелья менялись быстро. Не то чтобы маги от этого медленнее умирали.

Кейси интуитивно выбрала самую маленькую скляночку. Скорее всего, самое сильное средство находилось там.

«Какая невообразимая глупость», — еще успела относительно ясно подумать Кейси, а потом залпом выпила все. Ее скрутило так, как в жизни не скручивало, нордэна подумала, что вот именно сейчас она и умрет, а потом мир резко выцвел до пепельно-серого цвета. Кейси увидела себя, корчащуюся на полу около разбитой бутылки, а потом — зал суда. Входящих нордэн, Дэмонру, Зондэр, Магду, многих других. И Наклза, спокойно сидящего в третьем ряду, рядом с четой Маэрлингов. Маг иногда смотрел на нее, но ее, конечно, не замечал. Значит, Наклз не врал Магрит, говоря, что не видит Мглы.

Вся правда и ложь этого человека уже не имели никакого значения.

Кейси знала, что никогда не сможет остудить меч. Да это, наверняка, и заметили бы. Она оглядывалась, ища по залу других магов и к своему удивлению не находя ни одного. Что-то было не так, но и это уже ничего не меняло.

Жрицы о чем-то спорили с председательствующим. Кейси прямо посмотрела на Эдельвейса Винтергольда, прекрасно зная, что станет делать дальше. Не то чтобы она его особенно любила или не любила. Эдельвейс принадлежал не совсем к ее кругу, даже когда мать еще не выставили на Архипелаг, и к тому же был старше Кейси на целых шесть лет — в таком возрасте это еще казалось большой разницей. Он женился в очень ранней молодости и успел так же рано овдоветь, когда нордэна еще только училась в старших классах гимназии. Позже они изредка пересекался с ней на балах, пару раз танцевали и поддерживали ленивый разговор о природе и погоде. Помимо того, что этот крайне холодный и закрытый человек приходился сыном третьему лицу государства, сказать о нем что-то хорошее или плохое было трудно. Впрочем, уже один этот факт полностью выводил его из-под любой угрозы со стороны нордэнов. Даже они не рискнули бы бросить вызов всесильному шефу тайной полиции.

«Тебе очень не нравится происходящее, Эдельвейс Винтергольд», — медленно, с расстановкой сообщила она. Ей даже не требовалось его ни в чем убеждать. Судя по напряженному, злому лицу, происходящее и вправду нравилось Эдельвейсу очень мало.

Это сильно облегчало Кейси задачу. Внушать людям какие-то побуждения из Мглы — это было как-то слишком для самоучки вроде нее. А Эдельвейс и так испытывал раздражение. Его оставалось только чуть-чуть подтолкнуть.

Когда на Архипелаге еще на запретили любые контакты со Мглой, воздействие на чужую волю считалось самым грязным из всех существующих методов. Даже на убийство там смотрели проще.

«Всегда можно что-то сделать», — сказала Кейси.

Эдельвейс неприязненно созерцал нордэн, но не более того.

«Они гости, но ведут себя как хозяева», — заметила Кейси. И на этот раз попала в цель. Значит, не врали, когда болтали, что однажды младший Винтергольд стрелялся с нордэном и был сильно ранен. Читать по губам она не умела, но, судя по выражению лица, Эдельвейс сказал нечто резкое.

Обвинитель с Архипелага что-то отвечал. Кейси лихорадочно соображала, что делать дальше. Скандал националистического толку оказался бы полезен, но вряд ли из-за него перенесли бы заседание.

Будь Эдельвейс благородным человеком, Кейси, конечно, сказала бы ему, что невиновную женщину ведут на верную смерть, но никакого благородства, кроме древней крови, сыну и наследнику шефа Третьего отделения иметь не полагалось. Значит, следовало подойти с другого угла.

Эдельвейс не любил нордэнов. Вот и славно.

«Ведовской процесс — дикость».

Охота на неграждан была не меньшей дикостью. Едва ли Эдельвейса получилось бы этим пронять.

«Они думают, что вам нечем им ответить».

На лице Винтергольда появился скепсис. Он лучше всех знал, что перед сотней тысяч миллионы всегда будут правы. Наверное, он даже знал, на кого станут охотиться, когда «вампиры» и «ведьмы» в Каллад закончатся, а внешняя война будет экономически нецелесообразна. Наверное, это знали все, кроме таких отчаянных идеалисток, как Магда и Дэмонра.

Пререкания нордэнов и судейских прекратились. Слушающая Вьюгу эффектным движением сорвала с ящика белое покрывало, и оно стало плавно оседать на пол.

А потом Кейси почувствовала опасность. Эдакий холодок в груди, которые заставляет пригнуть голову за мгновение до того, как из окна вылетает пуля.

Гудение Мглы не показалось Кейси странным, потому что она не так часто здесь бывала, чтобы хорошо запомнить характерный шум. И то, что гудит не Мгла, а нечто другое, она поняла уже после того, как из ящика выплеснулась радуга. И Мгла взорвалась, распалась на обрывки, рухнула куда-то вниз и исчезла.

Архипелаг не испугался приволочь на этот процесс самую страшную тайну из всех, о которых знали Кейси и ее мать. Небесный огонь, который гасит Мглу.

Перед глазами Кейси дрожали собственная ладонь, лужа какой-то дряни в фиолетовых разводах, изгаженный ковер и резная ножка кресла.

Нордэна попыталась перевернуться на живот и встать, и вдруг осознала, что двигаться она почти не может. Ей сделалось страшно, как в дурном сне, где хочется убежать, а можно только плестись, и шаги за спиной все ближе. Пол плыл, так что в ковер пришлось вцепиться пальцами, чтобы не выпасть из сходящего с ума мира.

Кейси даже думать не хотелось, к каким последствиям может привести ударная доза маговских средств, принятых новичком, и последующее прямое столкновение с небесным огнем во Мгле. Паралич, в принципе, был возможен. Или разрыв сердца. Или безумие. Десяток вариантов, и ни одного хорошего.

Так или иначе, ей следовало возвращаться во Мглу и заканчивать начатое. Бояться уже стало поздно. Небесный огонь на континенте не мог гореть долго. Все, что Кейси знала об этой загадке, сводилось к тому, что Мгла и электричество конфликтовали и практически не могли находиться в одном месте в одно время (разумеется, очень условно, потому что Мглу — безумный бред физики — вообще было трудно отнести к каким-то пространственным и временным координатам). На Архипелаге по этой причине работа со Мглой находилась под запретом. Возможно, жрицы даже не врали, утверждая, что контакты с ней ускоряют приближение Гремящих морей. А на континенте, где запрета не ввели, не осталось природного небесного огня — цепи молний, прошивавшие небеса, никогда не долетали до земли, на домах не строились громоотводы, а пойти в грозу в чистое поле не считалось заявкой на самоубийство, разве что на простуду. Мгла окутывала землю слишком плотным флером, чтобы нордэны могли удержать здесь небесный огонь долго. Он бы обязательно потух в ближайшие секунды.

Кейси собрала все силы и медленно как в кошмарном сне потянулась к лежавшей где-то у ее бедра сумочке. Скользкими от крови пальцами нащупала в ней склянку, с трудом вытащила, поднесла к глазам. Все это происходило невыносимо долго. Наверное, Дэмонра уже схватилась за меч. Наверное, Наклз, про небесный огонь не знавший, уже погиб, пытаясь ей помешать.

Нордэна, всхлипывая, попыталась правой рукой открутить крышечку склянки. Пальцы скользили — она, видимо порезалась осколками бутылки, когда упала — а левая рука вообще не слушалась и лежала за спиной, как чужая.

«Злая кукла, да? Я просто сломанная кукла, вот и все. Мне не может быть страшно или больно. Меня вообще уже нет».

Мерзко затрещал обломившийся ноготь. Склянка упала на пол и, весело позвякивая, откатилась. Кейси видела ее в каких-то полутора метрах от себя и понимала, что в жизни не дотянется. Это было также далеко, как ее детство или как черный песок и серое небо Дэм-Вельды.

Ее мать убила пуля. Вспоминала ли Ингегерд в свои последние секунды серые стены Эльдингхэль, снега и колокола, как положено истинной нордэне? Наверное, скоро Кейси получила бы полную возможность у нее об этом спросить. Она, конечно, осталась бы недовольна дочерью. Порядочные нордэны не умирают на загаженном полу гостиницы от передозировки наркотиков, вспоминая не холодное светлое небо, а холодные светлые глаза одного-единственного человека. Принадлежавшего ей даже в меньшей степени, чем бескрайние небеса, которые, в конце концов, были равно чужими всем, а не ей в особенности.

«Когда я стану одним из твоих мертвецов, ты начнешь со мной разговаривать?»

Кейси, давясь слезами, снова полезла в сумочку.

— Ты ищешь не то и не там, — спокойным и холодноватым голосом Наклза подсказала ей пустота — светлый угол, белые обои с тонким рисунком, яркий солнечный луч. Голос звучал так четко, словно в двух шагах от Кейси завели граммофон. — Это не поможет тебе выйти во Мглу. Ты сама знаешь, что тебе поможет.

«Мертвых нельзя вышвырнуть из Мглы. Им придется вышвырнуть саму Мглу, чтобы меня прогнать». Эта мысль, простая и ясная, сверкнула в уме Кейси как вспышка. И вспышка осветила все — и почему на суде не оказалось магов, дежуривших во Мгле, и почему Наклза так спокойно пропустили на процесс, и почему на Архипелаге не особенно скрывали свое намерение прийти с божьим судом. Они меняли мертвую Дэмонру на мертвого Наклза.

Не следовало позволять богоравным взять то, чего они хотели. Кейси, в общем-то, не беспокоило политическое устройство кесарии или Архипелага. Пусть бы там хоть метель выла следующие десять тысяч лет. Она только не дала бы произвести размен Наклза на какое угодно сияющее будущее.

Нордэна с трудом согнула руку и нащупала ножку кресла. Толкнула ее, что было сил. Ничего не случилось. Кейси, закусив губу, толкнула еще раз. И еще. Пистолет лежал на самом краю сидения. Рано или поздно он бы упал.

Оружие клацнуло об пол довольно близко к ее руке. Рукоять удобно легла в ладонь. Приятная, надежная тяжесть необыкновенно успокаивала, как будто служа центром покоя в медленно кружащемся мире.

«Спасибо, привидение».

— Винтергольду скажи, что он никогда не выйдет из тени отца. Вся его карьера, женитьба, деньги — стереотипы биографии «мальчика из хорошей семьи». А глупости — единственный его шанс проявить индивидуальность. «Хорошему мальчику» тридцать лет и очень плохо. Это сработает.

Кейси, конечно, понимала, что с ней говорит не Наклз, и поднять пистолет так, чтобы он удобно прилегал к виску, тоже помогает не Наклз. После такой передозировки и сквозь слезы еще и не то можно было увидеть.

Будь выбор за ней, она, наверное, стреляла бы в сердце и через подушку, чтобы не производить лишнего шума, но куклы не выбирали декорации и сюжетные повороты.

Нордэна почему-то ждала, что заботливый помощник и курок за нее нажмет, но он отчего-то не торопился, видимо, оставляя эту возможность ей. Кейси в последний раз взглянула на пол — там в солнечных лучах блестели осколки бутылки и растекалась розоватая лужа игристого, мешавшегося с исчерна-фиолетовой рвотой — и подумала, что каждый находит такой конец, которого либо ищет, либо заслуживает, и что одно очень тяжело отделить от другого.

А потом закрыла глаза и изо всех сил надавила на курок.

10

Зондэр покидала заседание с чувством полной нереальности происходящего. Наверное, не догадайся Маэрлинг попросить Эрвина взять ее под руку — самому лейтенанту, по счастью, хватило ума не хватать под ручки полуобморочного майора — она бы запнулась о порог. А Нордэнвейдэ не то чтобы сноровисто, однако вполне надежно поддерживал ее, не давая потерять равновесие. И заодно создавал хоть какую-то опору в свихнувшемся мире, где людей заставляли хвататься за раскаленные железки из седой древности и называли это справедливостью.

Зондэр, как свидетель, сидела в первом ряду. То, что выступить с показаниями ей так и не довелось, не помешало нордэне нанюхаться вони горелого мяса.

Ее едва не выворачивало при одном воспоминании об этом запахе. Зондэр казалось, что теперь она до конца жизни сможет есть только овощи. Сестрице Магды крупно повезло, что у нее не выдержали то ли нервы, то ли корсаж, и она упала в обморок до того, как Эдельвейс Винтергольд одним движением руки смешал все карты северному правосудию.

— Госпожа майор… То есть миледи Мондум, прошу вас, осторожнее, здесь ступени. Вот так, замечательно…

Ничего «замечательного» в ситуации не было и быть не могло, но вежливый рэдец пытался помочь, поэтому Зондэр не огрызалась. В дальнем конце коридора — у самого выхода — она заметила Наклза. Мага шатало, как пьяного, чего не могла скрыть даже Милинда Маэрлинг, очень профессионально висящая у него на руке и, наверное, не дающая ему свалиться на пол. Графа в пределах видимости не наблюдалось.

Наклз, что и требовалось доказать, был отличным магом и сотворил чудо. Вот только слишком от этого чуда воняло горелым мясом. Очень некрасивое и недоброе оно вышло. Уж лучше бы он заставил белого голубя влететь в зал и сесть Дэмонре на плечо, или стальные розы — расцвести на люстре, или что там еще делали волшебники из сказок. Но он работал не волшебником, а профессиональным вероятностником, возможно, даже из Вету, и вместо всех этих бесполезных красивостей, оседающих в легендах, просто сделал рокировку, как в шахматах. Подставил одного человека вместо другого. Или один шмоток мяса вместо другого — здесь уж правду знал только он сам.

На улице дышать стало легче. Золотые лучи мягко струились через уже тронутые желтизной листья. Прохладный воздух чуть-чуть пах дымом, и бездонные небеса пугали красотою своей пустоты.

— Я почти забыл, как здесь… иначе, чем везде, — негромко заметил Эрвин, подняв к небу ярко-черные глаза. Зондэр почему-то подумала о том, как быстро должна уходить у порфирика сыворотка Асвейд. Не так уж долго бывшему лейтенанту оставалось безнаказанно смотреть в небеса. Калладские и любые другие. Дэмонра не смогла бы спасти его, она и себя-то теперь не могла спасти.

Мысли в голове Зондэр ворочались как-то тяжело и медленно, словно не пригнанные между собою детали механизма. Ей казалось бесконечно странным, почему Эрвин сегодня не сделал того, что сделал Эдельвейс. Или почему она сама не сделала. От раскаленного меча ее отделяло пять шагов и три гадины в белом. Не такой уж могучий рубеж обороны, если вдуматься.

Сына всесильного Винтергольда он, во всяком случае, не остановил. Эдельвейс слетел по ступенькам и откинул руку Дэмонры в сторону за секунду до того, как нордэна коснулась меча. Схватился за него сам. Держал, наверное, секунды две, побелев как мертвец и сцепив зубы. Висела такая гробовая тишина, что Зондэр ясно слышала, как шипит его кожа.

А потом Винтергольд оторвал от металла обожженную ладонь и вскинул ее вверх, обводя зал взглядом. И Зондэр опустила глаза, но слышала она все прекрасно:

«Если ваши боги так избирательно милосердны, что мешает им быть избирательно справедливыми?» — боль выжгла из голоса Эдельвейса всю жизнь, оставив только сухой скрежет. Он цедил слова сквозь стиснутые зубы и Зондэр думала только о том, что лучше бы Винтергольд закричал или в обморок упал: пусть бы Наклз его пожалел, человек уже все сделал и вовсе не обязан был после такого находиться в сознании. — Хотите, дам показания? В день, когда по мнению ваших богов я расстреливал детишек в лесу или колдовал, или чем там еще занималась полковник Дэмонра Ингрейна, я гулял в заведении. Да простят меня дамы, в доме терпимости, если так понятнее. Анетта, Люси и Жизель легко это подтвердят перед судом. Заканчивайте балаган. Хотите поставить ее к стенке — поставьте ее к стенке по-человечески. За человеческое преступление! За подчинение приказу, потому что неподчинения тут даже вы не вкатаете, уважаемые господа, приказ-то был! Только вот давайте ограничимся охотой на предателей и обойдемся без охоты на ведьм. Меня тошнит от вашей «божьей правды».

— Пожалуйста, замолчите, не нужно, — в звонкой тишине попросила Дэмонра, тоже побелевшая. Схватила Винтергольда под локоть и застыла, явно не зная, что делать дальше. Ну конечно, она же всю жизнь бросалась под чужие пули, а тут кто-то пошел и закрыл ее. Логика мира дала сбой и нордэна смотрела на Эдельвейса широко распахнутыми глазами, словно перед ней стояло натуральное божье чудо. А чудо, к гадалке не ходи, устроил ее друг из третьего ряда.

— Скажите им, когда пришел приказ.

— Мне нечего сказать.

— Скажите им, кто провел разведку.

— Мне нечего сказать.

— Ну тогда вы умрете, упрямая вы женщина, — тихо заметил Эдельвейс. Зубы у него слегка клацали, а по лицу катился пот.

— Тогда я умру, — легко, с явным облегчением согласилась Дэмонра, отпуская Эдельвейса. — Спасибо, мессир Винтергольд, вы…

— Заседание переносится! Заседание переносится по техническим причинам. Всем просьба освободить места! Заседание переносится! — надрывался председательствующий, когда толпа покидала зал. А Зондэр отчаянно пыталась вспомнить, кто проводил разведку в тот день, когда они попали в засаду.

Странно, но мысль о том, что инсургенты оказались фактически в тылу, на уже прочесанной калладцами территории, пришла ей в голову только сейчас. Кому-то следовало за это отвечать.

Нордэна споткнулась об это умозаключение, как об камень.

А Эрвин все вертел головой по сторонам, будто не мог наглядеться на залитый осенним солнцем город.

— В Эйнальде, надо думать, тоже красиво? — спросила Зондэр, чтобы отвлечься. Было самое подходящее время, чтобы несколько старомодный и занудный Эрвин пустился в рассуждения о достопримечательностях и занялся пространным сравнительным анализом архитектурных стилей калладской и эйнальдской столиц. Он умел рассказывать о самых простых вещах настолько путано и заумно, что сам сбивался и смущенно замолкал на середине фразы.

— Там много сирени, — рассеяно отозвался Эрвин, отчего-то не расположенный просветить Зондэр на предмет памятников истории, которых в Эйнальде пруд пруди. — Не знаю. Наверное, красиво. Я нигде не встречал таких полей, как в Рэде, и таких небес, как в Каллад.

— Таких чистых и бескрайних?

— Таких холодных и недосягаемых. Ваши небеса как будто предназначены для того, чтобы глядящие в них как можно яснее ощущали свое одиночество и непричастность, что ли. Непричастность к миру, я имею в виду. Небо отдельно, мы отдельно. Оно было, есть и будет, а от нас завтра даже памяти не останется. Не сочтите меня за декаденствующего гимназиста, — смутившись, перебил сам себя Эрвин. — Я только сказал, что нигде больше не видел таких небес, а не то, что они мне нравятся. — Он поежился. — Мне вообще здесь все меньше нравится. Здесь красиво и…

— И? — насторожилась Зондэр.

— И опасно, — нордэне показалось, что Эрвин сначала хотел сказать «страшно», но слова «страх» в лексиконе калладского офицера, пусть и отставного, быть не могло. Это в их головы крепко вколотили. — Как перед бурей.

— Здесь тихо, — возразила Зондэр.

— Именно. В Рэде и Эйнальде хотя бы стреляют иногда. А тут слишком тихо.

— Вам хорошо в Эйнальде, Эрвин? — спросила Зондэр.

Нордэнвейдэ — посвежевший, похорошевший, наверное, впервые за все время, которое Зондэр его знала, выглядящий как человек, а не как блеклый рисунок акварелью — усмехнулся.

— Да, наверное.

— Наверное?

— Ну, там у меня интересная работа, отличное жилье, светское общество — пожалуй, более светское, чем я привык видеть — и там нет жандармов. Я имею в виду, для меня — нет. Дипломатический иммунитет. Спасибо вам за него.

— И все-таки вы вернулись сюда, хотя могли не приезжать. Это потому, что судили Дэмонру?

— Да.

— И только?

Усмешка Эрвина сделалась совсем вымученной:

— Я не знаю, что эта страна делает с людьми. Живем хуже собак, но прибегаем на первый свист, виляя хвостом. Как будто мы тут солнце зарыли…

— Да, любить вообще бывает очень страшно, — кивнула Зондэр. Полную меру сказанного она осознала только шесть часов спустя, когда в «Серебряной подкове» насмерть перепуганная горничная нашла труп золотоволосой девушки в праздничном голубом платье и вызвала жандармов. — И очень глупо.

— Глупо не бывает, — безо всякого вызова, но уверенно возразил Эрвин. — Напрасно, надеюсь, тоже. Простите за такой вопрос, а где госпожа Кейси Ингегерд? По правде сказать, я ожидал увидеть ее на суде.

Зондэр поджала губы. Она вовсе не собиралась рассказывать, что безупречная барышня, которую знал Эрвин, теперь живет с магом, причем даже не как любовница — с любовницами господа хоть по набережной дефилируют или цветы им дарят — а как непонятно кто. То ли прислуга, то ли собака, то ли жена. Вряд ли такая информация уложилась бы в голове Эрвина Нордэнвейдэ, верившего, что любовь не бывает напрасной и глупой.

— Мы с ней думали попить кофе вечером, после службы, — сообщила Мондум. — Мы будем весьма рады, если вы присоединитесь. Расскажете о ваших успехах на дипломатическом поприще.

Эрвин посветлел и неловко улыбнулся:

— Почту за честь.

Штаб гудел как растревоженный улей. Те, кого на суде не оказалось, уже каким-то образом знали втрое больше свидетелей событий. Обсуждались совершенно невероятные вещи. Даже немыслимая ранее для военных возможность подавать руку жандармам — в конце концов, младший Винтергольд был жандармским подполковником.

Маэрлинг прилюдно поклялся выпить с Эдельвейсом на брудершафт, как только тот сможет снова держать бокал. Пока барышни помоложе из канцелярии обсуждали возможность послать этому отважному мужчине цветы, Магда пошарила по шкафу и извлекла наполовину опорожненную бутылку даггермара.

— Цветы и конфеты нормальные мужчины не пьют, — безапелляционно заявила нордэна, заворачивая бутыль в бумагу. К счастью, Зондэр находилась поблизости, так что эксцесса с откровенной контрабандой, отправленной жандармскому подполковнику в больницу, ценой громкой перебранки удалось избежать. Магда сначала обиделась, но потом улыбнулась и что-то шепнула одной из барышень. Через полчаса на столе перед Зондэр лежало полдюжины необыкновенно красивых и оранжевых апельсинов, а Магда невинно улыбалась. Все бы ничего, но по весу каждый из них был граммов на сто тяжелее своих средних собратьев, так что майор Мондум примерно догадывалась, куда внезапно исчезло пол-литра отличнейшего даггермара.

— Теперь это не контрабанда, а правильные армейские апельсины с сюрпризом, — сообщила необыкновенно довольная своей выдумкой Магда. Зондэр, поняв, что фрукты загублены окончательно, а уволят ее за них все равно не сегодня, махнула рукой, мол, посылайте, и пошла разбираться с накопившимися за утро делами.

Отличное настроение Мондум омрачал только тот факт, что вечером ей предстояла приватная беседа с Ингрейной Ингихильд, которую внезапная отмена смертного приговора предшественницы едва ли обрадовала. Нордэны с Архипелага предпочитали держаться вместе, так что неудача союзников стала бы для Ингрейны вполне болезненной пощечиной личного характера.

Время шло, а Ингрейна Зондэр все не вызывала. И, что странно, Кейси в штаб так и не пришла. Впрочем, она легко могла сейчас ухаживать за Наклзом, который, надо думать, после его фокусов чувствовал себя немногим лучше, чем Винтергольд. Так что часов до семи вечера Зондэр не испытывала особенного беспокойства. Она уже собиралась возвращаться домой и даже направила мальчишку-посыльного в дом Наклза с предложением зайти на кофе для Кейси, а потом в двери ее кабинета постучали.

— Войдите, — с некоторым удивлением пригласила Зондэр. По идее, в десять минут восьмого в штабе оставалось не так много людей, и еще меньше тех, кто стал бы наносить ей визит.

На пороге стояла Ингрейна Ингихильд собственной персоной. Это уж было совсем удивительно, потому что полковник всегда вызывала Зондэр к себе, а теперь вдруг явилась к ней, проигнорировав неписанное правило: младший по званию в случае необходимости является к старшему, и никогда — наоборот.

Белокурые локоны с пепельным оттенком как всегда пребвали в идеальном порядке, форма подогнана по фигуре, а рот нарисован самым тщательным образом. Ингрейна Ингихильд вновь и вновь являла собою истинное северное совершенство. Только теперь в зубах истинного северного совершенства торчала тлеющая сигарета.

Это тоже было на свой манер удивительно. Курение на Архипелаге не поощрялось, а в задачи Ингрейны явно входило воплощать все нордэнские добродетели скопом. Зондэр догадывалась, что Ингихильд курит, но до этого никогда не видела ее с сигаретой. А тут — практически на виду, в коридоре…

Светло-голубые глаза скользнули по кабинету.

— Вот бесы. Я рассчитывала застать здесь этого, как бишь его… почти как в поэме, «барышня с каштановыми локонами».

Эрвин, если уж быть до конца честным, скорее походил на печальную лошадку, чем на барышню, но больше ни у кого из знакомых Зондэр каштановых кудрей не водилось.

— Не понимаю, что бы господину Нордэнвейдэ здесь делать, — сквозь зубы, однако довольно спокойно ответила Мондум. За почти полгода совместной работы она успела проникнуться к Ингрейне ненавистью искренней, но ни разу не пылкой.

Ингрейна затянулась и выпустила дым.

— Как же так. Я хотела поздравить его с потенциальным повышением.

— Понимание ваших острот не входит в мои должностные обязанности, — процедила Зондэр. — Эрвин уволился из действующей армии полгода назад. И перевелся в дипломатический корпус.

— Видимо, в действующей армии на тот момент не нашлось вакансии, достойной каштановых локонов. А тут подвернулась.

Зондэр никак не прокомментировала столь явную чушь. Она только стремилась понять, что же ее настораживает в поведении Ингрейны. Ингихильд, чего греха таить, любила цепляться к Зондэр по всякому поводу, но повод все же являлся обязательным критерием разноса. А сейчас гостья с Архипелага несла откровенную чушь, достойную разобиженной гимназистки. В конце концов, с заседания до штаба Зондэр проводил бывший сослуживец. Даже если сбросить со счетов тот факт, что это Ингрейны не касалось вовсе, ничего предосудительного не произошло. Зондэр же не Маэрлинг под ручку вел — там еще можно было бы закатить глаза и пошептаться на предмет дисциплины — а Эрвин, с которого спросу не могло быть никакого.

— Не представляю, какая вакансия в нашем полку может подвернуться дипломату, — сухо ответила Зондэр и, в нарушение субординации и элементарных правил вежливости, развернулась к Ингрейне спиной и стала преспокойно поливать цветы на подоконнике. Давно следовало этим заняться, а то фиалки уже живо напоминали собственные скелеты, а на герани еще и саван в виде паутины лежал.

Каблуки процокали от двери, но на середине кабинета шум стих.

— Развернитесь, я с вами разговариваю.

— Мое служебное время, в которое я обязана с вами разговаривать, закончилось четверть часа назад. Частных бесед о молодых людях устав не предусматривает, и я не припомню, чтобы выбирала вас в конфидентки.

— Да, я, определенно, не имела несчастья заслужить вашего доверия и уважения. А воевать вы тоже будете по расписанию, Зоргенфрей?

Зондэр промочала. Вода в графине, из которого она обычно пила, а теперь поливала цветочное кладбище, почти закончилась. И нордэна ощущала прямо-таки насущную необходимость швырнуть в Ингрейну этим самым графином. За нервное утро и еще более нервный вечер. Правда после этого, скорее всего, последовал бы или вызов на дуэль, или вульгарная драка, и про вечерний кофе в обществе Кейси и Эрвина пришлось бы забыть. Мондум крепилась из последних сил.

— Ну тогда можете и лейтенантика вашего капитаном ставить, такое счастье раз в жизни выпадает…

Мондум пропустила мимо ушей и «своего» лейтенантика, и счастье, выпадающее раз в жизни. Ее внимание зацепило упоминание освобожденной вакансии капитана. Как-то уж слишком нехорошо это прозвучало.

Зондэр резко развернулась, крепко сжимая в руке графин, словно это был пистолет.

— Что вы сделали с Кейси?!

Светло-голубые, ставшие почти бесцветными глаза Ингрейны опасно сузились. Зондэр только теперь поняла, что у полковника зрачки почти закрывали радужку. Ходячее северное совершенство явно накачалось чем-то более серьезным, чем даггермар из запасов Магды.

— Я? Что я вообще здесь делаю с Магдой и с вами — это еще вопрос. А вот за то, что вы сделали с Кейси, вы у меня все тут подохнете, — на удивление мягко и спокойно ответила Ингрейна. Сунула руку за отворот мундира. Зондэр, еще не до конца осознав смысл сказанного, следила за ее движениями, уверенная, что сейчас эта чокнутая наркоманка выхватит оружие и выстрелит. Но нет, она извлекла только какие-то карточки. Швырнула на стол.

Зондэр бросила на них быстрый взгляд и почувствовала, как пол уходит из-под ног. Графин разлетелся на тысячу осколков, а Мондум почему-то не услышала звона. Вокруг стояла оглушительная тишина.

На фотокарточке была спящая Кейси, до подбородка накрытая белой простыней. Зондэр очень хотелось верить, что спящая. Она дрожащими пальцами подвинула карточку. На нижней было очень хорошо видно пулевое отверстие в правом виске, между светлых локонов. Такое маленькое, почти игрушечное, совсем нестрашное.

— Создатель…

— Создатель, — выплюнула Ингрейна. — Если я узнаю, что кто-то из вас имеет какое-то отношение к этому — а я всю Мглу переверну, если понадобится, но выясню — никакой Создатель вам не поможет. Зови хоть его и все его белокрылые легионы, а будете у меня, суки, на одной веревке висеть.

Зондэр по-прежнему смотрела на фотографию, мало отвлекаясь на оскорбления. Все, что сказала и могла сказать Ингрейна, казалось слишком мелким рядом с одной-единственной аккуратной дырочкой, крохотной, меньше монетки.

— Я найму мага. Одно, трех, десяток — плевать. Слышите, Зоргенфрей? Если надо, я положу в Дальней Мгле полдюжины этих грязных рэдско-виарских ублюдков и прочего дерьма, но рано или поздно найдется один, который не сдохнет и разберется, что там произошло. И, если выяснится, что девочка погибла из-за вас — что вы знали, догадывались или могли бы догадаться — вас даже не расстреляют, а вздернут, как последнюю мразь, понимаете?!

— Не ори, — выдохнула Зондэр, опускаясь на краешек стола. Воздух над ней как будто обрел вес, став очень тяжелым, и упал на плечи. — Когда?

— Сегодня, — Ингрейна скрестила руки на груди и, как ни удивительно, действительно перешла на спокойный тон. — Около полудня. У нее в крови наркотиков было больше, чем, собственно, крови. Надеюсь, вы понимаете, что это значит?

Это значило только одно. Наклз оказался последним подонком из всех, кто ходил по этой земле. Больше ничего это не могло значить.

— Ей… ей было больно?

— С такой дозой — навряд ли. — Ингрейна уронила сигарету, растоптала ее, потянулась за следующей и долго пыталась поджечь, потому что руки у нее тряслись, как у марионетки. — Мондум, — наконец, сцепив зубы, выговорила она. — Кейси была моя последняя родственница на земле. Последняя на земле, надеюсь, ваши забитые имперскими катехизисами мозги позволяют вам понять, как это, когда на земле больше никого не остается, а небо закрыто? — Нордэна снова уронила недокуренную сигарету, но ничего предпринимать уже не стала, только щелкнула крышкой портсигара и поморщилась, как от зубной боли. — Ей только двадцать пять лет, и двадцать шесть уже не будет никогда. Никогда, Мондум, это очень, очень долго.

Зондэр смотрела на Ингрейну в каком-то тупом удивлении. Из-под безупречной маски вдруг выступило человеческое лицо — может быть, не очень симпатичное, но все-таки живое. У непрошибаемой гостьи с Архипелага, оказывается, имелись человеческие чувства. Это казалось так же странно, как если бы кукла на витрине заговорила. Вот только мертвая Игрейна отчего-то стала живой, а улыбчивая Кейси стала мертвой, куклой…

— Вы знали?

— Нет.

— А кто знал?

— Не знаю, — солгала Зондэр, уже понимая, куда направится после работы. — Ее ведь нашли не у него дома?

Кейси была хорошая и воспитанная девочка. Она не стала бы пачкать кровью полы в доме человека, которого боготворила.

— Ее нашли в гостинице «Серебряная подкова». На верхнем этаже. Если бы не бинокль и ударная доля маговских галлюциногенов, часть из которых вообще не могла быть в легальной продаже, это еще могли бы счесть обычным самоубийством.

— Теперь, конечно, будет разбирательство, — довольно безразлично заметила Зондэр. Она, конечно, жалела Дэмонру, но Дэмонра, если смотреть правде в глаза, была мертва уже четыре месяца. Между небом и землей не существовало силы, которая могла бы ее спасти. И, в конце концов, ситуация, в которую попала Дэмонра, являлась ее личным выбором, в котором та вряд ли раскаивалась. А Кейси умерла только сегодня, и ей исполнилось всего только двадцать пять лет, и выбора у нее никакого не было, как не было возможности раскаяться в нем.

— Не будет разбирательства, — сквозь зубы процедила Ингрейна. — Я вынесла из участка все маговские склянки и бинокль. Даже не спрашивайте, сколько мне пришлось заплатить за эту возможность. А Кейси догадалась оставить записку. Представьте только, всех любит, просит никого не винить, она сама во всем виновата, — голос Ингрейны явственно дрогнул. — Что ж, ее хотя бы похоронят по-человечески.

«По-человечески» в данном случае, видимо, следовало понимать как «по нордэнским обычаям».

Зондэр кивнула. Ингрейна, скрыв последний поступок Кейси, в чем-то была права. Во всяком случае, самоубийство не мешало братьям по вере проводить нордэну в ее казарменный рай. А вот попытка вмешаться в божий суд еще как помешала бы.

— В акте вскрытия написали, что она застрелилась в состоянии алкогольного опьянения. Но я, Мондум, хочу чтобы вы знали: она застрелилась, потому что ее загнали в угол, и другого выхода из этого угла она не нашла.

— Там был другой выход.

— Нет, Мондум, не было. Другим выходом в тот момент пользовались вы, — безжалостно улыбнулась Ингрейна. Глаза у нее блестели, как стекло, и в них горела веселая злость. Зондэр пробрал мороз.

Не стоило слушать эту наркоманку. Следовало немедленно пойти домой и лечь спать, а утром, со свежей головой, взять кочергу и явиться к Наклзу. Пистолет бы дал осечку, а кочерга — вряд ли. Но перед этим все равно она бы оставила записочку в духе Кейси, мол, сама виновата, никого не винить.

Зондэр механически поднялась и потянулась к сумке.

— Раз уж вы так любили свою Дэмонру — ну и выкинули бы шутку в духе Винтергольда. Но вы же ждали чуда. А она пошла делать это чудо и умерла, — продолжала веселиться Ингрейна. Наверное, стоило очень сильно накачаться какой-то дрянью, чтобы видеть кругом хоть один повод для веселья. — Не так уж и важно, кто совершил это чудо — ваш неподражаемый маг или Кейси.

Плюнув на попытку собрать сумку, она пошла к двери, обходя Ингрейну.

— Не так уж и важно, было оно случайностью или роком.

Зондэр толкнула створку. Меньше всего на свете ей хотелось услышать, что еще скажет накачанная наркотиками истеричка. Пусть бы хоть стреляла, лишь бы закрыла рот. Но она все равно услышала, за миг до того, как дверь захлопнулась. Веселый голос, очень мало похожий на голос ее совести, но с его убийственной категоричностью, констатировал простую вещь:

— Важно только то, что вы все это время сидели в первом ряду.

Зондэр не пошла и не убила Наклза ни на следующий день, ни через день, ни даже в понедельник. Когда первый приступ боли прошел, нордэна осознала, что она действительно сидела в первом ряду и ждала чуда, а Наклз сидел в третьем, и чудо либо делал, либо нет. А Кейси умирала совсем в другом месте, и, наверное, в ее глазах не было принципиальной разницы между всеми людьми, которые могли ей помочь и не помогли.

Прощать мага было нельзя, но и убивать его было не за что. Вина лежала на всех в равной мере, но почему-то не делилась и не делалась меньше от количества соучастников. Зондэр качественно запила это открытие в компании Магды — та, на свое счастье, ничего и не поняла: горевала только по Кейси, дополнительными душевными муками не терзаясь. Потом привела в порядок расстроенные нервы, отыскала в шкафу наряд, который мог хотя бы отдаленно сойти за траур — платить за жилье, отсылать деньги родителям, копить на старость, да еще и покупать новые туалеты каждый сезон на жалование майора не получалось — и отправилась на церемонию прощания.

Согласно последней воле покойной, гроб потом увезли бы на Дэм-Вельду. Может быть, в свои последние дни — а Зондэр не сомневалась, что глупейший поступок подруга тщательно обдумала и спланировала — Кейси вспомнила детство, белые ели, серое небо и черный вулканический песок. Или просто не хотела после смерти оставаться в городе, где убили ее мать и бросили умирать ее. В завещании, написанном аккуратным крупным почерком с девичьими завитушками, не нашлось ничего, что пролило бы свет на настроение Кейси в ее последний день на земле.

Зондэр так никогда и не узнала, что и кому сказала — или, вернее, сколько заплатила Ингрейна Ингихильд — но на церемонии ни слова не сказали о самоубийстве. По официальной версии Кейси Ингегерд, двадцати пяти лет отроду, погибла из-за случайного выстрела, когда чистила револьвер. Капитан не умела ставить оружие на предохранитель — удивительные дела и страшная трагедия для всех. Платочки к глазам, рыдания в голос, море цветов и звучный, полновесный удар колокола. Этот колокол, наверное, должен был помочь Кейси найти дорогу в ярко-синее, пустое небо.

Все это казалось Зондэр бессмысленным и бесполезным. В небе, которое молча взирало, как двадцатипятилетняя девочка пускает себе пулю в голову, не могло быть бога.

Или просто в Каллад были самые высокие небеса на свете. Выше, чем в Рэде или в Виарэ. Возможно, Заступники из такой дали не видели и не слышали. Это многое бы объяснило.

Церемония, наконец, закончилась. Ингрейна Ингихильд — бледная как снег, но тщательно причесанная и накрашенная, с пустыми глазами и преувеличенно четкими движениями слегка пьяного человека, стремящегося казаться трезвым — сказала все благоглупости, которые следовало сказать. Трое нордэн в белом прочитали мало кому понятный речитатив, обещавший, что после трех страшных зим и войны, которая похоронит все живое, мир возродится под новым солнцем, и Кейси Ингегерд будет там, живая и счастливая.

Зондэр размышляла о том, что однажды слышала от Дэмонры. Про поздние вставки в канонический текст и про то, что некому будет ковать новое солнце. Так или иначе, Кейси уже было виднее, что творилось там, за чертой, откуда нет возврата.

Люди постепенно расходились. Магда — в компании статного и необыкновенно усатого драгуна, отрекомендовавшегося при встрече как Гюнтер Штольц — почти силком утащила бледного Эрвина, когда торжественная часть закончилась. Нордэнвейдэ выглядел как человек, который борется с сильной болью. За все время он сказал всего несколько слов да положил рядом с гробом букет полевых колокольчиков, которые осенью в Каллад стоили дороже роз — их везли из Рэды в специальных вагонах и не всегда довозили. Витольд Маэрлинг всю церемонию метал на Зондэр встревоженные взгляды и ушел только после того, как зал покинула Ингрейна Ингихильд в компании еще трех богоравных в белом. Витольд как будто замешкался, проходя мимо, но все-таки вышел без прощаний. Зондэр была ему за это от всей души благодарна. Ей не хотелось ни с кем говорить, и меньше всего — с Маэрлингом, который на панихиде выглядел элементом настолько лишним, что казался нарисованным. Нет, тот, конечно, любил Кейси — не любить ее было нельзя, и он, конечно, тоже огорчился ее смерти — как огорчились и Магда, и ее усатый Гюнтер, и соседка Кейси по имени Марлен с ее двумя белокурыми дочками — но они все ничего не поняли. А Зондэр, кажется, поняла. И ей сделалось страшно.

Она каждую секунду ожидала, что Кейси — мало похожая на мертвую, с цветочным венком, прикрывающим простреленный висок — приподнимется на локте, повернется и спросит, как они могли ее оставить. Бросить одну. В драке или бардаке, как кому покажется. Самым позорным образом нарушив полудетскую клятву стоять друг за дружку. Наклз — тот хотя бы не клялся ни в чем таком.

И, наверное, не раскаивался, раз не пришел. Самой главной своей цели маг достиг — Дэмонра осталась жива, и второй раз с нордэнским божьим судом к ней сунуться бы не рискнули. А то, что погибла девочка — если бы Наклза интересовала судьба этой девочки, она бы не погибла.

«Хоть бы попрощаться пришел», — с холодной злостью думала нордэна. Не то чтобы ей хотелось увидеть Наклза — она была бы рада рыжего рэдца с его непроницаемыми глазами век не видеть — но Кейси, наверное, заслужила, чтобы в безоглядную и далекую вечность ее проводил человек, ради которого она все это и провернула. Уж эта пуля-то могла бы искупить все колкости в адрес эмигрантов, которые бедняжка успела сказать за свою недолгую жизнь.

Наклз явился, когда Зондэр его уже не ждала. А, может быть, находился в зале с самого начала, но прятался в тени колонн. Так или иначе, маг подошел к гробу, когда людей вокруг уже почти не осталось — только Зондэр да служка в черном. Церквей в калладской столице не строили уже лет двести, но те, что успели возвести раньше, тщательно ремонтировали. И прощались с покойниками тоже в них, видимо, в силу давней привычки. Отпевать по имперскому обычаю, конечно, не отпевали, но свечи жгли.

Маг не стал утруждать себя трауром: надел обычный темно-синий плащ с начищенными медными пуговицами и объемный шарф, в который не без успеха прятал нос. И даже цветов не принес.

Зондэр ощутила облегчение при мысли, что не взяла с собой пистолета.

Наклз, не здороваясь с Зондэр, прошел к возвышению, где стоял гроб и остановился, чуть склонив голову на бок. Как будто внимательно что-то слушал. Но вокруг стояла тишина — только свечи потрескивали, да где-то на улице подвывал ветер.

«В гимназии она мечтала, что у нее будет не меньше трех детей, ты знал?» — хотелось спросить Мондум, но она молчала.

Возможно, этот человек даже не был виноват, что проехался по судьбе Кейси, поломав все, что можно и нельзя. В конце концов, он ее не совращал, ничего не обещал и, вероятно, даже не лгал касательно своих перспектив и жизненных планов. Но он был профессиональным вероятностником. То, что оказалось громом среди ясного неба для Зондэр, для него едва ли стало сюрпризом.

— Хорошо вам теперь спится, Наклз?

Маг вздрогнул, как человек, разбуженный внезапным шумом, и обернулся к Зондэр.

Смотрел на нее несколько секунд, словно припоминая, кто она такая и чего от него хочет, а потом рассеянно улыбнулся:

— Точно так же, как и раньше, миледи Мондум.

— Надеюсь, очень плохо?

— Все верно.

Маг говорил спокойным, идеально лишенным эмоций голосом. Ударить в лицо стоило за один только этот тон.

— Чтоб вам еще триста лет не спать, — задыхаясь от ненависти, прошипела Зондэр. Уж очень удачно она оставила дома пистолет. Избавилась от соблазна раз и навсегда стереть рассеянную улыбку путем вбивания полной обоймы в излишне умную черепушку.

— Вряд ли ваше желание сбудется в полной мере. Но лет на десять его хватит.

— Вы знали? Говорите, Наклз, бесы вас дери, вы знали или нет?

Маг, наконец, изволил расстаться со своей улыбочкой.

— Да, знал.

Зондэр сжала кулаки, молясь только о том, чтобы не пустить их в ход. Эта чересчур умная мразь только что фактически созналась ей в преднамеренном убийстве.

— И давно?

— Давно. С прошлой зимы, если быть точным.

Это равнодушное «с прошлой зимы» значило, что Кейси приговорили полгода назад. И все это время Наклз ходил по улицам, улыбался, спокойно спал, пил чай…

— И что?

— И ничего. У меня нашлись другие дела, и я забыл. Извините, но угадать, в какой конкретно момент нордэне в голову ударит вьюга — этому меня не учили.

— Что-о?!

— Ровно то, что вы слышали.

— Так ей вьюга в голову ударила?!

— Нет, ну если вы считаете, что обкачаться чужими галлюциногенами и прыгнуть во Мглу, ничего особенно не умея — разумный поступок, я не стану с вами спорить.

Зондэр поняла, что еще никогда так безоговорочно не ненавидела. Самым жутким было даже не то, что Наклз говорил правильные вещи. Самым жутким было то, что он вообще позволял себе их говорить в трех шагах от гроба Кейси.

— И это все, что вы скажете?

— В зависимости от того, что еще хотите услышать вы, — отвратительно вежливо отозвался маг. — Кейси нас не слышит.

Зондэр не хотела слышать больше ничего.

Она одной рукой схватила Наклза за шарф — маг то ли не успел, то ли даже не попытался вырваться — а другой от всей души двинула ему по лицу кулаком, метя в зубы.

Видимо, инстинкт самосохранения у Наклза в последнюю секунду все-таки сработал: вместо того, чтобы вырываться из хватки, тот просто повернул голову. Отличнейшая зуботычина пришлась в скулу. Мага дернуло в сторону, как тряпичную куклу, но шарф его Зондэр держала крепко. А вот на второй удар догадалась отпустить. Результат превзошел ожидания: Наклза развернуло, равновесия маг, явно не привыкший, что его лупят по морде посреди бела дня, не удержал, оступился на ступеньке и, падая, влетел спиной точнехонько в угол гроба Кейси. Удар ему, конечно, смягчили многочисленные букеты на полу, но охнул он все равно выразительно.

Зондэр сцепила руки за спиной, чтобы не добавить. Губы она ему разбила вполне качественно, но предпочла бы завершить начатое и сделать так, чтобы проклятый маг догнал Кейси по дороге в рай и принес свои искренние извинения.

Наклз сплюнул кровь и кое-как отер лицо платком, мигом переставшим быть белым. Поднялся, отдышался, посмотрел на нее хмуро и непонимающе.

— За что вы меня ударили, Зондэр? Когда человека бьют по лицу, ему должны, во всяком случае, объяснить, за что.

— А непонятно?!

— Нет, непонятно.

— Тогда, надеюсь, хотя бы больно!

— Надейтесь, — после короткой паузы ответил маг, опять сплюнув кровь. Дышалось ему явно нелегко. — Вы спросили, что я еще могу сказать, верно? Я могу вам сказать, что, если бы вас так заботила бы судьба Кейси, как вы сейчас делаете вид, ее труп нашли бы на пару часов раньше.

Зондэр поняла, что ее трясет — от общего несогласия, бессилия, страха и чего-то еще, что в сумме дает сумасшедшую ненависть.

— Благодарите бога, Наклз, что я не взяла с собой пистолета!

Маг даже не столько улыбнулся, сколько оскалился, из-за крови сделавшись страшным, как дорвавшийся до человечины упырь. Свечи затрещали как-то слишком громко, и нордэне вдруг показалось, что с тенями на полу и стенах происходит нечто неправильное.

— Нет, Зондэр, вот за это поблагодарите его сами. При случае. А теперь убирайтесь. У меня пистолет с собой, и случай я вам могу предоставить.

11

Каниан, как и подавляющее большинство эфэлских дворян, никогда не отличался железным здоровьем. Умение игнорировать промозглые ветра прилагались исключительно к крестьянской сохе и десятичасовой работе в поле, а Иргендвинды милостью Создателя и, главным образом, своевременной доблестью и подлостью предков обошлись без этого сомнительного счастья. Так что минимум дважды в год, весной и осенью, Каниан не без удовольствия болел недельку-другую. Эти блаженные деньки он проводил, валяясь в постели, поглощая чай с вареньем, запоем читая приключенческие романы — стиль жизни наследника миллионов не предполагал такой роскоши в обычные дни — и отдыхал душой от многочисленных приятелей, актрис и балерин. Все время болезни за ним деликатно ухаживали, а состояние организма наблюдало не менее двух медицинских светил, у которых под рукой были лучшие лекарства. Иными словами, до этой осени Каниан имел крайне искаженное представление о том, что такое простуда.

Как оказалось, эта неприятность сопровождалась крайне скверным самочувствием, которое на сей раз мягкая постель с грелками не скрашивала, ознобом, болью в горле и постоянным желанием забиться куда-нибудь и заснуть. Каниан явно самой природой не был приспособлен к тому, чтобы делать длительные ночные переходы, прятаться по лесам и спать в стогах сена, а то и вовсе под открытым небом, когда осень все увереннее вступала в свои права. Он кое-как продержался почти три недели, уходя от погони и продвигаясь в сторону Эйнальда, поскольку не надеялся укрыться от бдительного ока эфэлской службы безопасности в родной стране. Ему дважды сказочно везло. Первый раз, еще на территории Эфэла, его почти нагнали, но дочка лесника позволила ему переодеться в отцовский костюм и направила погоню по ложному следу, а он сам пересидел опасность на болоте, едва не утонув по пути туда. А второй — собственно, на границе с Эйнальдом. Каниан, уже простуженный, полз между коряг перед самым рассветом. Он надеялся, что к «часу волка» пограничники успеют напиться и наиграться в карты и станут менее внимательно прислушиваться, не скрипнет ли где-нибудь ветка. И не прогадал: посмотреть, что там не так в темном лесу, отправился только один солдат с винтовкой, вероятно, самый молодой. Дурачок даже собаку с собой не прихватил. Будь Каниан уверен в своей способности кого-либо оглушить или придушить — что при его комплекции казалось затруднительным, даже будь он сыт, а еды он три дня не видел — то, конечно, не стал бы убивать. Стрелять в приграничной зоне было прямым самоубийством. Пока Иргендвинд, прижавшийся к коряге, соображал, как станет выбираться из этой крайне паршивой ситуации, особенно если спустят собак, пограничник светил фонарем совсем рядом. Наверное, его бы обнаружили, но тут в стекло с разгона влетела крупная ночная бабочка. Солдат чертыхнулся и уронил лампу. А когда нагнулся за ней, Каниан прыгнул и буквально вбил ему в шею кухонный нож, позаимствованный из дома лесничего. Пограничник попытался захрипеть, но Иргендвинд прижал его рот локтем и держал так несколько очень долгих секунд. Потом скользкими от крови руками обшарил его карманы — Каниан порезался, когда всаживал нож — нашел там початую пачку сигарет и надкусанную шоколадку, схватил свою нехитрую добычу, затушил фонарь и поспешил в темноту у корней деревьев.

Рассвет ему повезло встретить уже по другую сторону границы. Каниана выворачивало наизнанку с полчаса. К счастью, на тот момент желудок у него был совершенно пуст, но сильно легче от этого не стало. Убивать Иргендвинду доводилось, а один раз он даже планомерно искалечил человека, отстрелив ему челюсть, только за словесное оскорбление. Но до этой ночи он никогда не воспринимал убийство, как что-то до такой степени грязное и отвратительное. Нажимать курок оказалось куда проще, чем махать ножом. К тому же, болели порезанные пальцы — особенно досталось указательному и большому на правой руке. Адреналин схлынул, и Каниану вдруг четко вспомнился хлюпающий звук, с которым нож входил в шею человека, скорее всего, бывшего ему ровесником. Этот звук он слышал во сне уже вторую неделю.

Так или иначе, Каниан, грязный, измазанный чужой кровью, голодный, без документов и гроша в кармане, попал в Эйнальд. Местности он не знал, но разумно решил не идти вглубь страны, а осесть у границы как можно дальше от места убийства, благо, путь его лежал по лесам и болотам, а не городам. Но жизнь внесла свои коррективы в его планы. Простуда, начавшаяся еще в Эфэле, стала создавать проблемы. Каниан боялся разводить костры, мерз, начал кашлять все сильнее и в итоге понял, что он или выйдет к ближайшей деревне, или его кости эфэлские особисты найдут ближе к зиме. Героически сцепив зубы, он кое-как прополоскал одежду в более-менее чистой бочажине, полной воды, смывая кровь часового, натянул на себя, мокрое и холодное как лед, и побрел в сторону, где, по его представлению, могли оказаться люди.

Самый напрашивающийся вариант — залечь на дно в деревне — Каниан после недолгих раздумий отбросил. Он плохо представлял себе деревенский быт — как истинный аристократ Каниан верил бы, что хлеб растет на деревьях, если бы как истинный Иргендвинд совершенно точно не знал, сколько стоит мешок зерна — но, по его представлению, в деревне все друг друга знали. Да и на идею расплатиться золотым образком — расстаться с винтовкой Каниану было не в пример сложнее — в деревне, скорее всего, посмотрели бы менее спокойно, чем в городе. Так что следовало искать городок, там — дешевый постоялый двор, и обращать последний кусочек золота в твердую эйнальдскую валюту. Кошелек, выданный отцом Бенедиктом, оказался всем хорош, да только спрыснут какой-то слабо пахнущей дрянью, которая, наверное, для собак пахла вполне себе сильно. От драгоценного дара в путь-дороженьку Каниан избавился еще в первый день, как ни страшно было выкидывать деньги и с ними — последний шанс на относительно комфортное путешествие. Но эфэлская церковь, мало любящая короля Асвельда, ничего не имела против монархии в целом. Особенно, надо думать, мил им стал бы малолетний принц, которому требовался духовный наставник в эти сложные годы. По здравом размышлении, Каниан решил, что Бенедикт не пристрелил его на колокольне только потому, что очень затруднительно объяснить труп королевского бастарда в таком неожиданном месте в столь неудачное время.

Куда проще поймать его потом и сдать охранке — за немалое вознаграждение или, например, возможность наложить лапу на выморочные земли Иргендвиндов. Индульгенции не могли дорожать до бесконечности, вот сметливый святой отец и придумал альтернативный способ увеличения дохода.

Так или иначе, из ценностей у Каниана имелись образок и винтовка. Фамильный перстень он выбросил вместе с деньгами, прекрасно понимая, что расплатиться им все равно не получится, а предки в аду узнают его и без опознавательных знаков.

До того, что привычный к эфэлской столице или на крайний случай к виарским курортам Каниан мог бы с натяжкой назвать городком, он добрался на третью ночь после пересечения границы. Его уже еле держали ноги, горло горело огнем и шел эфэлец скорее на чистом упрямстве, чем ведомый какой-то надеждой. Голова на плечах у Каниана, как ни странно, имелась, и он прекрасно понимал, что для убийц королей, облагодетельствовавших народ из личных стремлений, а не на деньги влиятельных господ, надежды не нашлось бы никакой.

Другое дело, что в двадцать лет все полагают себя бессмертными, а Каниану исполнилось ровнехонько двадцать два года, и он очень надеялся протянуть еще хотя бы месяц, чтобы отправиться на тот свет двадцатитрехлетним. Так выходило чуточку менее обидно.

В город Каниан следующим утром въехал под телегой, заплатив торговцу образком и получив на сдачу две репки, которые тут же и съел.

Иргендвинд всегда ясно понимал, что собственные знания и способности мало соотносятся с его успехом или неуспехом в жизни. Для твердой гарантии последнего у него имелся папа, а собственная голова на плечах являлась не более чем приятным дополнением к родительскому кошельку. Как ни удивительно при таком подходе к жизни, иностранные языки Каниан, вовсе не стремившийся провести всю жизнь в Эфэле, учил исправно. Он свободно говорил на аэрди, виари и эйльди, мог кое-как изъясниться на рэдди, с пятого на десятое понимал морхэнн. Это его и спасло, позволив прикинуться рэдским беженцем, которых, несмотря на усиленные кордоны на границе, было пруд пруди. Местные бездомные — коренные эйнальдцы, чем они страшно гордились — тут же показали приезжему конкуренту его место. И Каниан — едва живой, с намятыми после такой своеобразной дипломатии ребрами — оказался перед дверью самой отвратительной хибары, которую ему доводилось видеть в жизни. Хибара представляла собою нечто среднее между хлевом и сараем, но жили там почему-то люди. И умереть бы Каниану под этой дверью, но тут судьба улыбнулась ему в третий раз, послав огромного и горластого попутчика, громко честившего на рэдди калладских свиней, из-за которых он был вынужден удрать в Эйнальд, не понимая ни слова из местного чириканья. Иргендвинд, не растерявшись, тоже от души прошелся по калладским свиньям с применением некоторых чисто рэдских обертонов, и тут же оказался нанят в качестве толмача. Каниан легко объяснился с держателем полусарая-полухлева, носившего гордое имя «странноприимный дом», пообещал и дальше по необходимости оказывать переводческие услуги, а в качестве гонорара потребовал снять себе комнату на три дня вперед и что-нибудь горячее на ужин.

Под комнатой здесь понималось пространство, отгороженное от прочих рядов тюфяков рогожей, но Каниана такие мелочи уже не волновали, как не волновали и клопы, просто обязанные блаженствовать в подобном месте. Он жадно выхлебал малоаппетитную на вид жижу, в которой плавало не поддающиеся опознанию овощи, сунул винтовку под тюфяк, накрылся драным одеялом и заснул, как провалился.

Как ни удивительно, лихорадка окончательно свалила его не на болотах и в лесу, а уже в относительно теплом месте. На следующий день Каниан не смог встать с постели. Он уныло смотрел в кривой поток, сквозь щели в котором кое-где пробивался дневной свет, и понимал, что, скорее всего, до двадцати трех лет не дотянет. Горло жгло как огнем, легкие раздирал кашель, и в довершение всего он отлично чувствовал вес компресса, который какая-то сердобольная старая рэдка, почти такая же тощая, как и он сам, положила ему на лоб.

Каниан пожалел, что у него не осталось денег, чтобы дать их ей. Никаких других способов убедительно выразить благодарность эфэлец не знал. Говорить он не мог совершенно, так что просто следил, как в старческих руках мелькали спицы. Она старательно вязала шарф.

— Не волнуйся, мальчик, ты теперь можешь спокойно умереть, — приговаривала старуха каждый раз, когда Каниана сгибало пополам от кашля. Он тоже не сомневался, что теперь может умереть, но такая смерть в его понимании мало походила на «спокойную». Спокойно он бы умер на колокольне, если бы не догадался пристрелить наследника. При таком раскладе Бенедикт, наверное, сумел бы убедить подоспевшую охрану, что сам остановил злоумышленника и тем уберег принца. Но, коль скоро принц уже был мертв, следовало убрать Каниана как можно дальше от церкви.

Лечить его старая женщина, конечно, ничем не лечила, да и откуда бы у нее взялись лекарства. Но похлебкой своей делилась исправно. Другое дело, что есть Каниану уже не хотелось совершенно. Большую часть времени он или лежал в полудреме — ему вспоминались бесконечно далекие теперь берега Слез Ириады, самых знаменитых эфэлских озер, где в его детстве у отца с матерью был загородный дом — или слушал в пол-уха россказни старухи. Она верила в бесов, духов, вампиров и оборотней, а заодно в добрых Заступников и в то, что рано или поздно Рэда отстоит у Каллад своих богов. Каниан знал, что с геополитической точки зрения это совершенно невозможно, но молчал. Каждый имел прав на свои надежды. Его надежды отмирали примерно с той же скоростью, как холодела кровь. Каниану даже до двадцати трех уже дожить не хотелось, только бы уснуть и больше никогда не просыпаться от озноба.

Наверное поэтому он почти не испугался, когда рогожу откинула чья-то рука и напротив него и его добровольной сиделки оказалось трое молодцеватого вида мужчин в штатской одежде.

— Сынки, — начала было рэдка, но так и не успела сформулировать вопрос. Судя по глухому стуку, ее чем-то ударили в висок. Второй пришелец довольно беззастенчиво повертел голову Каниана, рассматривая его лицо под разными ракурсами, а потом вполне уверенно сказал:

— Он.

Второй отодвинул его воротник и продемонстрировал товарищам татуировку между ключиц:

— Точно, он. Кажись, кончается. Слышите, как хрипит?

— Не кончится. К нему вопросов много. Слышишь, ты, мразь? Говорить можешь?

Каниан почти порадовался при мысли, что никаких сногсшибательных признаний из него теперь не выбьют даже лучшие профессионалы своего дела. Говорить он не мог совершенно. И изменить этот факт было куда сложнее, чем оглушить или убить безобидную старую рэдку, верившую в бесов.

Взгляд Каниана опустился на ее руку, безжизненно лежащую на упавшем вязанье. Шарф оказался узкий и яркий, наверное, для внука старалась.

Ему впервые пришла в голову мысль, что он сам бросил камень с моста, убив двух людей, а все, что происходило после — включая неудачливого пограничника и старую рэдку — не более, чем круги по воде. Маховик раскручивался уже практически без его вмешательства, и разбивал новые жизни. И, скорее всего, должен был уничтожить и его тоже. И тогда остановиться. Или — нет?

Эфэлцы о чем-то говорили между собой. Каниан их почти не слушал. Он вспоминал то немногое, что успела ему поведать рэдская беженка, интуитивно постигая какую-то довольно простую, но вечно ускользающую вещь.

Старуха любила сказки. Она, наверное, потеряла внука и была не в своем уме, рассказывая их Каниану. И среди бесов, посаженных в мешок в самую короткую ночь в году, и сказочного Беловодья, где текли молочные реки, ему вдруг вспомнилась сказка, отличавшаяся от остальных. Про мельницы, которые крутит ветер времени, и которые в свою очередь мелют весь мир, так что только костяная мука остается.

В репертуар рэдки каким-то чудом попала нордэнская сказка. Каниан смутно припоминал, как однажды, непостижимо давно, эту сказку ему рассказывала мать. И он тогда боялся, потому что самым страшным казалось стать такой меленкой, которая мелет в прах все вокруг только из-за того, что ветер дует. И не выбирает, куда ей крутиться и что перемалывать.

«Мельницы» просто так не умирали. Только сталкиваясь с другой «мельницей». Трое особистов не могли быть «мельницами», они были просто человеческой дрянью, кругами по воде. Чтобы убить одну «мельницу», требовалась другая. Это Каниан понял четко, с той ясностью, которая присуща начисто лишенному логики бреду.

И вдруг совершенно перестал бояться.

12

Из гостиной доносилась музыка. Тяжелые, торжествующие аккорды «Кассиаты» плыли по ночному дому.

«Вернулся, он все-таки вернулся», — радостно подумала Анна, веря и не веря одновременно. «Кассиата» разливалась как река. Девушка села на постели, вслепую нашарила туфли, накинула на плечи шаль и бросилась в гостиную.

«Вернулся! Он все-таки вернулся за мной!»

Анна, не чуя под собой ног, летела по коридору. Двустворчатые двери гостиной. Глубокий, ликующий аккорд из-за них.

Она толкнула створки. Сделала еще пару шагов и только тут поняла, что в гостиной царит густой сумрак. Шторы на окне задернуты, свечи не горели.

«Как он играет в такой темноте?» — удивилась Анна, оборачиваясь к пианино. Улыбка замерла у нее на губах.

Стул у пианино был пуст. Только «Кассиата» медленно плыла по полутемной комнате.

Мрак как будто глушил звуки. Или мелодии мешало что-то еще. Анна, наконец, отчетливо различила нарастающий шум за окном. Даже не шум, а гул, какой издавала раковина, привезенной матерью из Виарэ, если сильно прижать ее к уху.

Словно бушующее море подступало к самым стенам.

Анна бросилась к окну и стала раздвигать шторы, чтобы впустить в комнату хоть какой-то свет. Шторы не поддавались, как она ни билась. Ни на миллиметр. Только глухой гул становился громче и ближе.

«Здесь где-то должны быть свечи», — в смятении подумала Анна. «Кассиата» звучала все слабее, уступая пространство шуму из-за окна. Девушка подхватила ближайший канделябр, но свечей в нем не оказалось. Однако на кухне они просто обязаны были найтись.

С опаской поглядев на окно, Анна ощупью пошла на кухню, стараясь не задевать углы и мебель. В кухне оказалось чуть светлее, чем в коридоре. Сквозь закрытые ставни пробивался белесый свет, слишком яркий для луны. Какое-то марево. Времени ломать голову над этой загадкой у Анны не было. Она выдвинула один из ящиков буфета, нашарила свечи и спички. В кухню медленно вошла мать.

«Ах да, он же весь дом перебудил, конечно, и ее тоже». Анна лихорадочно вытряхивала спички из коробка. Наконец, сумела достать одну. Пальцы у нее дрожали.

«Ну вот, сейчас начнет кричать, что он явился ночью, чего доброго, выставить захочет. И что там с окном? Не могла же рама защемить шторы?»

Спичка загорелась с легким треском. Девушка долго пыталась подпалить фитиль. Когда свеча все же вспыхнула белесым пламенем, Анна с удивлением поняла, что от этого свет вокруг как будто стал еще тусклее. Анна механически зажгла вторую свечу. Третью. В кухне сделалось темно как в погребе. Девушка скорее ощутила движение воздуха, чем увидела, как мимо нее в направлении коридора идет мать.

— Мама, не надо его выгонять. Там…

Та шла мимо, не оборачиваясь.

— Мама, пожалуйста!

Анна швырнула на пол проклятые свечи и догнала мать. Та равнодушно шла по коридору в сторону парадного входа, поддерживая юбку левой рукой. Правая висела вдоль тела как-то неестественно. Девушка, вовсе не желавшая, чтобы Эрвина выгнали вон из дома в такую страшную ночь, встала у нее на пути. И едва не закричала: глаза женщины были закрыты. Мать невозмутимо обогнула препятствие, обдав дочь легким запахом мыла и капусты, и пошла дальше, к дверям. Анна, путаясь в ночной рубашке, бросилась в гостиную, захлопнула за собою створки, привалилась к ним спиной и попыталась отдышаться. «Кассиата» почти угасла, только изредка безнадежно вскрикивали самые высокие ноты. Штормовое море гудело уже у самого окна.

Анна бросила затравленный взгляд на занавески и рассмеялась от облегчения: у окна стоял Эрвин. Точно такой, каким он покидал этот дом в начале весны. Анне не раз хотелось саму себя отхлестать по щекам за тот вечер. На лейтенанте, как и тогда, была черная форма, и он стоял очень прямо. В руках Эрвин держал свечу, горящую ровным желтым огнем.

— Эрвин! — вскрикнула Анна, не веря своим глазам. Все коридорные ужасы, неправильные свечи и море за занавесками отступили. Эрвин никогда бы не позволил причинить ей вред. — Мессир Нордэнвейдэ, — быстро поправилась Анна, соображая, следует ли делать реверанс в ночной рубахе и вообще стоило ли показываться ему на глаза в таком виде.

Лейтенант поднес палец к губам, потом кивнул на окно. Анна поняла, что ей нужно приблизиться и поглядеть наружу. Сам лейтенант смотрел то ли на Анну, то ли на дверь за ее спиною. Шум заполнил почти все пространство комнаты. «Кассиата» молчала. Анна, крадучись, подошла к окну и замерла, не зная, что делать. Потом попробовала снова отодвинуть штору. На этот раз она поддалась легко.

На дом действительно наступало море. Анна никогда в жизни не видела такой толпы. Гигантское многоголовое чудовище ползло по улице, дома соседей полыхали белесым огнем, а в небе над черным прибоем висела красная, как кровь, луна. Идущие что-то кричали, но Анна не могла разобрать слов.

Она только поняла, что это смерть.

Вскрикнула, отшатнулась от окна и почти налетела на бледного, какого-то нечеткого Эрвина. В желтом свете свечи лицо лейтенанта казалось ненастоящим, словно перед Анной стоял мастерски нарисованный портрет.

«Надо немедленно отсюда бежать отсюда!», — девушка не знала, как скоро черный прибой доберется до дверей, но ей вовсе не хотелось оставаться в доме лишней секунды. «Мы здесь все утонем. Как в огромной банке».

Анна метнулась к дверям.

— Эрвин, пожалуйста, бежим со мной!

Лейтенант покачал головой, приблизился, передал Анне свечу и указал рукой в сторону черного хода. Потом извлек из кобуры пистолет, взвел курок и, обойдя застывшую в дверях девушку, пошел к парадному. Несколько мгновений спустя до нее донеслось эхо далекого выстрела, тихое, какое-то безнадежное. В коридоре, вдруг ставшем бесконечно длинным, Эрвина уже не было. Девушка, покидая комнату, оглянулась на окно.

Шторы колыхались так, словно с наружи бушевал самый настоящих ураган, а стекла вылетели из рам и рассыпались по полу. Теперь к гулу примешивалась пальба и крики, в которых не осталось уже ничего человеческого. Анна поняла, что черное море все-таки дошло до ее дома.

На мгновение повисла тишина, точно кто-то отключил все звуки разом. А потом в комнату вплеснулась темная волна, разбилась о пол, ударилась о стены, о кресло, о пианино. Через подоконник беззвучно перехлестнула вторая волна, третья, четвертая. Парализованная страхом, Анна смотрела, как гостиную заливает кровью. Столько крови она не видела никогда в жизни и не думала, что столько вообще бывает. Ковер под ногами влажно чавкнул.

Судя по плеску, доносящемуся из коридора, парадная дверь уже открыли или выбили. Анна кинулась к черному ходу, но поскользнулась, пронзительно закричала и… проснулась в собственной постели с бешено колотящимся сердцем.

Никакой «Кассиаты», конечно, не звучало. И Эрвин не приходил, потому что она была для него никем, и он не имел никаких, даже самых ничтожных, обязательств. В окно лился ровный солнечный свет. Часы показывали семь утра. Анна встала, совершенно механически собрала самые необходимые вещи в маленький саквояж, оставшийся еще со времен ее детства и поездок за город летом, сунула туда и деньги, оставленные Эрвином. Заколола пучок. Оделась. Спустилась в кухню.

Мать копошилась у плиты, беззлобно переругиваясь с соседкой через распахнутое окно.

— Ты не поедешь со мной, мама?

— Совсем умом тронулась, — не оборачиваясь, огрызнулась мать. — Чего тебе не спится с утра?

— Значит, не поедешь?

— Анна, хватит пороть чушь! В который раз повторяю, нет. Я не хочу слушать твои глупости. И, раз уж встала, погляди, как там Кай.

— Да, — бездумно ответила девушка. — Я погляжу. До свиданья, мама.

— Вернешься, выпей чаю, — Тирье, наконец, обернулась. Анна рефлекторно спрятала саквояж за спину. — Дочка, не дури, — уже мягче сказала она. — Если уж так тебе это нужно, я попрошу тетку Мелиссы. У нее сестра живет в Вильдо. Поедешь гувернанткой на будущий год.

— У нас нет года, мама.

— Что?

— Нет года, мама, ни у меня, ни у тебя.

— Хватит нести околесицу. Иди, проведай Кая.

Анна молча покинула кухню, зашла в спальню к брату, прикоснулась к потному лбу. Лоб был холодный. Кай спокойно спал.

— Извини, у меня нет года, — тихо повторила Анна, поцеловала братишку и прошла в гостиную. Нашла ноты «Кассиаты» и карандашом написала на обороте самую глупую записку в своей жизни. Хотела прибавить «Ваша Анна», но решила не добавлять, только поставила дату. В конце концов, вряд ли Эрвин еще хоть раз переступил бы порог ее дома. И уж конечно он не стал бы ее искать. Такие чудеса возможны только во сне. Анна запихнула листок в ворох нот и вышла из дома через черный ход, накинув старое пальто. Морозный воздух приятно холодил щеки. К столице медленно подбиралась зима.

Холодная и чистая здешняя зима, конечно, не предусматривала грязного черного моря, шумящего на улицах. Девушка понимала, что, скорее всего, сейчас совершает ошибку, за которую потом придется дорого платить.

На кухне ее ждал теплый чай. Ее ждали советы матери, какой-никакой, но все же теплый угол и какой-никакой, но все же муж — лет через пять, когда удалось бы накопить хоть сколько-нибудь приданого.

Пока у нее имелись только бабушкины сережки и браслет из серебра. И отличное понимание того, что, к моменту, как ей удастся нажить достаточно, чтобы стать хотя бы симпатичной в глазах столичного вдовца из мещан, ее добьет чахотка и тоска по тому, какой должна быть настоящая жизнь. Так что сережки, браслет и потенциальное супружеское счастье можно было со спокойной душой отнести в заклад и поехать к Эрвину, вернее, туда, где у нее однажды был бы шанс его встретить. Если бы он хотел искать, он бы нашел ее там. Как ни ничтожна вероятность встречи двух людей в бескрайнем мире, вероятность столкнуться в следующей жизни, разминувшись в этой, оказалась бы еще меньше.

Анна задворками шла к ломбарду на Литейном со странным чувством, словно всю ее жизнь только что как ножом обрезало.

Глава 2

1

Магрит сквозь мутноватое стекло разглядывала рассветные сумерки, сизо-розовые, как нарисованные. Вагон покачивался, колеса стучали все тише и ленивее, а за окном плыли и плыли в легкой дымке столичные предместья. По мере приближения к вокзалу картина делалась более мрачной: поля и перелески с редкими постройками сменили длинные кирпичные дома грязно-серого цвета, скрюченные деревья с голыми, несмотря на раннюю осень, ветвями, бесконечные заборы. Взгляд рэдки зацепил бранное слово, накарябанное сразу с двумя ошибками. «Калладцев — за Ларну, нордэнов — в Ларну, а эфэлцы — сами разбегутся!» — чуть дальше поделился своими политическими взглядами кто-то более грамотный. Судя по языку надписи, соотечественник Магрит.

«Интересно, почему калладцев за реку, а нордэнов — утопить?»

В представлении Магрит, принципиальной разницы между жителями континентальной и островной части кесарии не было. Стопроцентная нордэна Дэмонра всегда называла себя исключительно калладкой и, скорее всего, в мыслях молилась на черно-белый флаг, не на колокольчики. А Зондэр так и вовсе в Создателя веровала, то есть северянкой могла считаться только по названию. Вообще, о таких сложных вещах следовало бы спросить Наклза, он сумел бы объяснить, если бы захотел. Бросив рассуждения, бывшие ей явно не по уму, Магрит попыталась вспомнить, писали ли в Каллад на заборах раньше, до того, как она уехала в Виарэ на все лето. Может и писали, а она просто не обращала внимания.

«Я слишком много думаю о войне, которой на самом деле нет. Глупо делаю. Конечно, здесь не будет ни одного солдата на улице. И вообще Каллад — самое безопасное место на свете, хотя и не самое лучшее…»

Самым лучшим местом, как Магрит теперь точно знала, было восточное побережье Виарэ, а конкретнее — село Белый Поток, прячущееся в полях не так далеко от моря. До пляжа она добиралась за полчаса. Дорога петляла через другое море — клеверовое, пахнущее так, что аж голова кружилась. Рэдка столько цветов в жизни не видела. Миклош, находившийся в отпуске и гостивший у родителей, часто катал ее там на коне вечерами, и Магрит чувствовала себя настоящей сказочной принцессой из волшебной страны, где небо и земля отличались только оттенком лилового. Здоровенный боевой конь, которого она сперва боялась, шел смирно как овечка, Миклош вел его под уздцы, а ей оставалось только держаться за седло и пытаться выразить свое восхищение на ломаном морхэнн так, чтобы драгуну не сделалось смешно. В эти моменты она испытывала особенную благодарность к Наклзу, все-таки заставившему ее учить язык. Сидеть над грамматикой было мало радости, но не иметь возможности и слова сказать улыбчивому виарцу оказалось бы много хуже. Магрит все-таки считалась за родственницу состоятельного калладца, поэтому просто переглядываться с ней, а потом как-нибудь вечерком пригласить посмотреть на звезды Миклош не мог. Да и, наверное, не стал бы. Тут-то морхэнн — прямо сказать, язык предельно жесткий и немелодичный — неожиданно пригодился. Магрит, отвыкшая, что кто-то ее слушает, сначала очень стеснялась, но, заметив, что драгуну интересны ее рассказы, чирикала уже без опасений. Миклош, медленно и тщательно выбирая слова, тоже говорил: о своих родных, о перспективах на службе, о том, что жить у моря очень полезно для здоровья, и вообще Магрит рождена для юга, иначе зачем ей такие симпатичные веснушки? Явный перст судьбы.

Вокруг царила такая благодать, что ей хотелось петь.

А потом Эфэл зачем-то напал на Рэду, как будто в мире было мало места для двух стран, и Миклош, вдруг ставший хмурым, больше не говорил, что хочет немедленно ехать знакомиться с дядей Магрит. На вокзале, провожая ее, он и вовсе сказал странную вещь: «Постарайся остаться в Каллад-на-Моэрэн. Я сам тебя найду, когда все будет кончено». «Что будет кончено? Ничего ведь и не началось», — подумала тогда Магрит, но спрашивать не стала. На прощание Миклош все-таки сверкнул улыбкой из-под черных усов и пообещал, что, как приличный человек, приедет знакомиться с ее загадочным дядей, как только это станет возможным. И через раскрытое окно вагона вложил ей в ладонь браслет с эмалью. Магрит, уже знавшая, что в Виарэ невестам дарят не кольца, а браслеты, покраснела и тут же надела его. А потом поезд тронулся, и Миклош — загорелый, подтянутый, в ярко-синем драгунском мундире — махал ей рукой на прощание, пока перрон и люди на нем не растворились в закате, огромном, дымном и холодном. Такие закаты Магрит чаще видела в Каллад, чем в Виарэ, и почему-то испугалась, подумав, что где-то сейчас пролилась кровь.

Поезд, наконец, подполз к платформе и, устало фыркнув, остановился. Магрит подхватила легкий дорожный чемоданчик и тяжеленную корзину с вишней, которую везла из самого Белого Потока в качестве дара от славного семейства Медари. Направилась к извозчикам. Жизнь научила Магрит быть если не прижимистой, то, во всяком случае, экономной, и она, конечно, добралась бы до дома на набережной пешком, если бы не вишня. Рэдка, отвыкшая от брусчатки, которой было вымощено полгорода, очень боялась споткнуться и рассыпать ягоды. Эту вишню они собирали для Наклза вместе с двумя сестричками Миклоша, пятнадцатилетними хохотушками, которые никак не могли поверить, что Магрит видела в жизни самого настоящего кесарского мага. Тридцать лет назад маг из Каллад в одиночку уничтожил почти треть армии Сеали, резавшей виарцев на юго-западе, чем заслужил безусловную народную любовь к себе и всем своим коллегам. Сестрички Медари пели песни про подвиги Мертея Доброго — а человек, устроивший в горах чудовищный оползень, вошел в народный фольклор именно с таким определением — и выбирали лучшие ягоды для его замерзающего в холодном городе собрата. Вишня подобралась знатная, ягодка к ягодке, даже в поезде не побилась и не испортилась. Корзинка благоухала поздним летом, нагло игнорируя золотую, но уже холодную калладскую осень. Магрит целенаправленно волокла свое сокровище к извозчикам, обращая мало внимания на окружающий мир, а потом что-то с визгом кинулось ей под ноги. Она отшатнулась, споткнулась, налетела на кого-то, с трудом удержав корзину в руках, и вдруг началось:

— Смотри, куда прешь! — завопила женщина в шляпке с цветами.

Прежде чем Магрит успела хотя бы открыть рот, чтобы извиниться — а она действительно толкнула даму и собиралась попросить прощения за неловкость — молодой спутник женщины процедил сквозь зубы:

— Не трать нервы, мама, она тебя не понимает.

«Почему это я не должна ее понимать?» — удивилась Магрит, хлопая ртом, как выброшенная на берег рыба. Она не могла сообразить, какая трагедия произошла из того, что один человек слегка пихнул другого. Вряд ли даме было так уж больно, чтобы кричать.

— Развелось тут, тут…, - дама, наконец, кое-как совладала с голосом, и он перестал ввинчиваться в уши. Но определения тем, кого тут «развелось», так и не подобрала.

В голубых глазах женщины сверкала такая ярость, словно Магрит, самое меньшее, ограбила ее в темной подворотне. Рэдка, почти испугавшись, отступила назад, прижимая к себе драгоценную корзинку, и тут под ногой у нее что-то сперва хрустнуло, а потом пронзительно завизжало.

От неожиданности Магрит подскочила и выпустила из рук корзинку. Та упала на брусчатку и перевернулась, вишня разлетелась, а женщина и ее сын отступили, одинаково брезгливо кривя губы. Из-под юбок Магрит вылетела скулящая собака размером с крысу и, хромая, затрусила к женщине.

— Ах ты моя лапулечка, ах ты моя душечка, — засюсюкала та, подхватывая животное на руки. На Магрит она смотрела как на пустое место. Но самым страшным рэдке показалось другое.

Ее сын — мальчик лет пятнадцати — тоже смотрел на Магрит как на пустое место. Как будто перед ним не стояла девушка со слезами на глазах, на которую ни за что накричали среди бела дня, и не стояла даже собака, а вообще ничего не было. Так, пустое пространство, холодный осенний воздух.

— Рэдская свинья.

И вот здесь Магрит сделалось жутко. Она вдруг поняла, что все, чему ее учила мама — что все люди братья, что надо объединяться в трудные времена, что нужно уметь просить прощения и уметь прощать, — являлось правдой только для тех, кто в это верил. Для всех остальных существовала какая-то другая правда, беспощадная и ясная, как калладская зима. И для кого-то в мире были люди, а для кого-то — граждане кесарии и все остальные.

Наверное, столкнись Магрит с этой правдой лет в тринадцать, ее бы это озлобило и подвигло на какие-то действия. Возможно, она даже поняла бы, почему рэдцы метают бомбы и пускают под откос поезда. Возможно, научилась бы делать то же самое, ну или хотя бы ненавидеть этих высокомерных светлоглазых людей так же бессмысленно и непримиримо, как они ненавидели ее. Но Магрит всю жизнь не замечала вокруг себя зла, которое не могла прямо сейчас пойти и исправить, а потому эта правда так больно ударила ее только в двадцать пять лет. Она стояла с чувством, будто кто-то плеснул ей в лицо ледяной водой, и не знала, что противопоставить оскорблявшим ее людям. Ее оскорбляла сама необходимость что-то им отвечать, потому что такая явная ложь не нуждалась в отрицании.

— Понаехало подсти…

Магрит потерянно смотрела на рассыпавшуюся по брусчатке вишню, пытаясь собраться с духом и сделать хоть что-нибудь. Огрызнуться, уйти или хотя бы выступившие слезы утереть.

— Еще одно слово, молодой человек, и… — зазвучал откуда-то из-за спины Магрит суховатый мужской голос, а потом из-за ее плеча выскользнул высокий человек в военном мундире и, не медля ни секунды, ударил мальчика по щеке.

На этот раз женщина, Магрит и крысоподобная собаки завизжали синхронно.

Военный с подчеркнутым шиком отряхнул белую перчатку и развернулся лицом к рэдке. Она с удивлением узнала светловолосого «принца», который был с ними в гостинице в ночь, когда Дэмонру посекло осколками. Узнал он ее или нет, знал только сам «принц», но улыбался он самым любезным образом:

— Надеюсь, сударыня пропустила мимо ушей все незаслуженно грубые слова…

— Вы… вы, — мальчишка, схватившись за покрасневшую щеку, задыхался. Его мать начала медленно багроветь.

— Вы мне за это отве…

— Я же сказал, закройте рот, — тихо проговорил второй мужчина, выходящий из-за спины Магрит. Девушка могла бы поклясться, что в его речи слышится почти незаметный рэдский акцент. — И вы тоже закройте рот, мадам, пока я еще считаю вашу юбку серьезным поводом вас не оскорблять.

«Мадам» тоже хлопнула ртом, как Магрит полминуты назад, и отступила.

Все это происходило практически одновременно. Рэдка сцепила руки на груди и боялась дышать. Ей казалось, что вышедшие из ниоткуда защитники исчезнут, стоит только ей закрыть глаза. Но защитники не исчезали. Тот, что красивый и светловолосый, весьма брезгливо протянул мальчику, все еще хлюпающему носом, визитку и сообщил:

— На случай, если захотите папеньке нажаловаться или удовлетворение получить.

— Он достаточно взрослый, чтобы раскрывать пасть на улицах, но вряд ли достаточно взрослый, чтобы драться, — сухо заметил второй защитник, не такой цветуще красивый и в гражданской одежде. Магрит только теперь заметила на плечах обоих белый траурный креп. — Оставьте его, Витольд, не то прослывете пожирателем детей. Мне кажется, этот защитник чистоты расы уже все осознал.

— Эрвин, вы сами видели, по такому случаю я был даже готов снизойти до дуэли с мещанином…

— Да-да, ты либерал, я понял, — Эрвин говорил все также сухо, но Магрит казалось, что он очень раздражен, если не зол.

— Я не склонен к такого рода девиациям, Эрвин. Это непристойно и просто неприятно, — веселился красавец.

— В любом случае, поможем барышне собрать ягоды. Не огорчайтесь, сударыня, большая часть этого великолепия не пострадала.

Магрит как во сне смотрела, как мужчина приседает и спокойно собирает ягоды в корзинку, более не уделяя ни даме в шляпке, ни ее сыну ровно никакого внимания.

Те ретировались довольно быстро и без лишних слов. Только собака повизгивала.

— Я ничего им не сделала, — Магрит не то чтобы жаловалась или хотела донести эту мысль до своих неожиданных спасителей. Ей требовалось самой осознать, что только что произошло.

— Конечно, нет, — скривился «принц». — Только родились на свете и дышите с ними одним воздухом. По счастью, это их проблема, а не ваша. Меня зовут Витольд Маэрлинг, а это мой друг — Эрвин Нордэнвейдэ. Весьма сожалею, что наше с вами знакомство состоялось при столь неприятных обстоятельствах, но позвольте вас заверить, что оно все же весьма приятно.

— Маргери. Магрит… — Она очень ясно поняла, что в Каллад лучше быть «Тальвер», чем «Триссэ». — Магрит Тальвер.

— Весьма приятно, — холодновато кивнул Эрвин, поднявшись. — Сожалею, госпожа Тальвер, что вы наткнулись именно на такое проявление калладского патриотизма. Честное слово, иногда он выглядит лучше.

— Потому что его проявляют не дамы в шляпках, а бравые вояки с шашками, — весело улыбнулся Витольда Маэрлинг. Скорее всего, Магрит он не узнал. Рэдка насчет своей внешности не заблуждалась: ее сложно было назвать запоминающейся.

— Не самая твоя удачная острота, Витольд, — поморщился Эрвин. И оказался прав: в ушах рэдки Магрит, которая девочкой помнила времена генерала Рагнгерд и гирлянды повешенных, эта шутка смешно не звучала.

— Тявкающие недоросли, как и любое вульгарное зрелище, вообще плохо сказываются на моем чувстве юмора, — пожал плечами Витольд. — Так или иначе, госпожа Тальвер, инцидент исчерпан. Вы ведь направлялись к извозчикам? Позвольте, мы составим вам компанию. Дабы скрасить то нелестное мнение о калладцах, которое у вас могло сложиться.

— Я калладка, — буркнула Магрит. Дружелюбно-веселый, но вместе с тем какой-то покровительственный тон Маэрлинга ее задел. — Метрику показать?

На этот раз слегка покраснел Маэрлинг.

— Конечно, нет. Извините.

— И я не проститутка!

— Да что вы, в самом деле? — смутился «принц». — Я вовсе не к тому.

Эрвин дернул щекой.

— Извините, госпожа Тальвер. Мы бы все же хотели вас проводить. Создателя ради, не сочтите за оскорбление.

Последние сомнения в рэдском происхождении Эрвина у Магрит пропали. Она задумалась, какую цель могут преследовать эти люди, предлагая сопроводить ее с вокзала. Вряд ли у них могли быть дурные намерения. И вряд ли ей стоило ехать по городу одной, в юбке, запачканной вишневым соком, и красными от слез глазами. Объясняться еще и с жандармами Магрит совершенно не хотелось. А оба мужчины держались как люди, к которым ни один жандарм в здравом уме без большой надобности не подойдет.

Магрит еще раз грустно взглянула на солидно полегчавшую корзинку. Часть вишни испачкалась в пыли, что-то помялось. Вручать такой подарок ей совершенно расхотелось.

— Поедемте. И… большое спасибо.

— Совершенно не стоит благодарности, это вы доставляете нам удовольствие своим обществом! По пути мы заедем к Пуарэ. Это через две улицы, совсем рядом, у него отличная кондитерская, уж полкилограмма ягод он нам как-нибудь да ссудит. Сегодня Всемирный день взаимовыручки, — улыбнулся Витольд Маэрлинг. — Поедемте, госпожа Тальвер, пока остатки не померзли. Родимый, подвези! Адрес?

Магрит, недолго думая, назвала улицу и дом. Устроилась в пролетке, Эрвин и Витольд уселись по бокам и застыли, словно несли неусыпную стражу и сопровождали, как минимум, особу августейших кровей. Ехать между двух калладских офицеров — второй носил гражданскую одежду, но его выдавала выправка — да еще обращавшихся с ней, как с дамой, оказалось даже лестно.

По пути они действительно подъехали к шикарного вида кондитерской, в недрах которой Витольд Маэрлинг пропал минут на пять, и вернулся с корзинкой вишни, почти такой же красивой, как та, что Магрит везла утром. Никаких благодарностей и предложений принять деньги он не слушал с истинно дворянской учтивостью.

Все было бы просто замечательно, если бы Магрит по пути не поймала на себе несколько откровенно неприязненных взглядов.

Что-то изменилось в этом пронизанном солнцем и ветром городе за те неполные три месяца, которые она отсутствовала.

«Нужно будет спросить Наклза и зайти к Кейси».

Когда Магрит сходила с пролетки, учтиво поддерживаемая под руку Витольдом, она перехватила удивленный взгляд Эрвина, направленный на дом.

Нордэнвейдэ как будто хотел что-то спросить, но передумал и только поклонился ей, когда Магрит уходила.

Уже поднимаясь на крыльцо, она услышала, как Витольд говорит:

— А последний поезд, нужный тебе, отходит через час с четвертью. Будем возвращаться, перекусим в бистро на вокзале.

— А я никуда не еду, — отозвался Нордэнвейдэ.

Магрит позвонила в колокольчик. Она могла бы открыть дверь своим ключом, но не хотела застать Наклза врасплох. И еще меньше хотела не застать его дома.

Замки с той стороны защелкали почти сразу.

Судя по скрипу, пролетка тронулась.

— Сегодня не едешь? — еще расслышала Магрит вопрос Витольда.

— Сегодня и никогда, — глухо ответил Эрвин.

А перед Магрит возник Наклз. Маг нескольку секунд смотрел на нее, как на привидение, а потом отступил с прохода, давая дорогу.

Под скулой у него темнел здоровенный кровоподтек, но синева под глазами все равно казались еще глубже. В первую секунду рэдка просто испугалась, что вместо Наклза на нее вышел сказочный вурдалак, потому что по этому дому и не такое могло гулять средь бела дня. Но потом вурдалак взял у нее из рук тяжелую корзину, отставил в сторону и голосом Наклза ровно сказал:

— Не стой на сквозняке, тебя продует.

Даже не улыбнулся. В этом был весь он.

Магрит, плюнув на этикет и все фанаберии самого мага, повисла у него на шее. Больше всего ее удивило то, что Наклз, помедлив секунду, стиснул ее в объятиях в ответ.

А еще через несколько мгновений она поняла совершенно удивительную вещь: этот непробиваемо холодный человек плакал. Почти беззвучно, без всхлипов, с трудом сглатывая слезы, как плачут взрослые, выучившие, что плакать им нельзя.

Прежде чем Магрит успела произнести хоть слово утешения, он резко отстранился, отвернулся и скрылся в гостиной.

Рэдка несколько мгновений растерянно смотрела ему вслед, а потом стала развязывать бант на накидке, вслушиваясь в тишину. Она злилась на весь белый свет и особенно на Кейси с Зондэр за то, что Наклза оставили одного с его призраками. Кейси и вовсе обещала присмотреть за ним, когда Магрит уедет. То, что маг с изрядной изобретательностью выпихивал посторонних людей из своей жизни и кусался не меньше Гниды, еще не было поводом бросать его здесь, в холодном доме с неправильными тенями и мрачными тайнами.

— Наклз! Наклз, можно я пройду в дом? Я тебе не буду мешать. Я… я привезла тебе вишню, — не придумав ничего лучше, закончила Магрит немудреное описание реальности. Она еще могла бы прибавить, что скучала, но Наклз вряд ли представлял, что такое скучать по людям. Для человека, живущего в мире бессмысленной вселенской скуки, окружающие не могли играть большой роли.

— Магрит, ты что там встала? Проходи, конечно, ты как раз к обеду. Я приготовил омлет. Чисто технически, это можно есть, — преувеличенно ровным голосом сообщила полутьма гостиной.

Магрит с удовольствием разулась и повесила на крючок накидку. Шагнула в коридор. И только тут поняла, что все занавески в пределах видимости задернуты. Она быстро огляделась, высматривая другие странности. Долго искать не пришлось.

Зеркала и фотографии со стен маг не снял, но теперь на них были аккуратно нарисованы решетки. Магрит несколько секунд разглядывала свое лицо, выступающее из-за идеально ровных белых квадратов, а потом поспешила на кухню.

Наклз, стоя к ней спиной, возился с тарелками, перекладывая в них то, что технически являлось омлетом. Выглядел «технический омлет» не очень соблазнительно, но Магрит мужественно приготовилась изображать аппетит, в момент, когда она разглядела решетки, мигом пропавший.

— Нервы ни к бесу, — сообщил маг, выставляя немудреную снедь на стол. Говоря, он несколько кривился. Наверное, кровоподтек доставлял ему неудобства. Магрит все соображала, где же он мог удариться таким образом. Сама мысль о том, что не он ударился, а его ударили, ей даже в голову не приходила. — Ты извини.

— Ничего, понимаю, — соврала Магрит и тут же застыдилась собственной лжи: много она в поведении Наклза понимала, как же. Рэдка вымыла руки, уселась за стол напротив мага и стала с преувеличенным энтузиазмом ковырять вилкой омлет. Кулинарные таланты Наклза ничего особенного собою не представляли, но и видимой угрозы для жизни не несли. — Вкуснятина, между прочим! И ты скрывал, что здорово готовишь…

— Магрит, мою стряпню не всегда ест даже приблудная кошка, которая имела несчастье окотиться на заднем дворе.

— Котята! — сперва обрадовалась, а потом подумала Магрит. Наклз с его аллергией одну Матильду-то еле переносил. Какие уж там котята. — Ты, наверное, их дворнику отдал?

— Если бы я хотел отправить их на дно Моэрэн, это можно было бы сделать без пересадок, — снова чуть скривился маг. — Хотя ночами они орут как грешные души в аду, если верить священникам.

— Можно отдать самого симпатичного котенка Кейси. Она их любит и обрадовалась бы…, - Магрит осеклась, потому что лицо Наклза, и до этого мало что выражавшее, вдруг застыло как маска.

— Да нет, она не обрадовалась бы, — после паузы заметил он. — Значит, Мондум тебе не писала.

— Почему же, еще как писала!

Вспомнив эти письма, рэдка невольно улыбнулась. Советов о том, как правильно вести себя с Миклошем, она спрашивала и у веселой легкомысленной Кейси, и у спокойной серьезной Зондэр, чтоб соблюсти верный баланс. Последняя в ответном письме разразилась наставлениями о том, чего можно и чего нельзя делать. К ее чести сказать, суховатыми, не слишком длинными и максимально конкретными. Вот уж она казалась последним человеком, от которого можно получить рекомендации, как избежать нежелательной беременности, но именно от Зондэр Магрит их и получила.

— Наклз, а что случилось-то?

— Кейси похоронили неделю назад.

Магрит тупо молчала, пытаясь осознать смысл услышанного. Он был предельно прост и все равно как-то ускользал.

— Как так, погоди… Кейси умерла?

Кейси — всегда веселую, красивую, смеющуюся — оказалось совершенно невозможно представить мертвой. Здесь дело было не во всяких глупых аллегориях, вроде «свечу задули», «солнечный лучик погас». Просто воображение Магрит отказывалось рисовать эту картину.

— Убили.

— Как… Кто? — Магрит не могла вообразить изверга, способного на такую бессмысленную жестокость. Кейси только-только исполнилось двадцать пять, вся ее жизнь лежала впереди, как залитое солнцем пшеничное поле. И она прожила бы эту жизнь просто чудо как хорошо, для себя и для всех кругом: Кейси жертвовала на сиротские дома и пекла отличные пироги, делала прекрасные фотоснимки и учила Магрит грозным падежам морхэнн, она всех любила — а кое-кого так и вовсе любила больше, чем следовало бы — и никому не мешала.

— Главным образом, конечно, я. Но и Дэмонра, Мондум, Рэссэ, Дэм-Вельда и Аксиома Тильвара тоже постарались, — ровно перечислил Наклз, как будто речь шла о ценах в меню.

— Наклз! Скажи по-человечески, пожалуйста.

Маг дернул плечами, словно ему сделалось холодно:

— Кейси застрелилась в день суда над Дэмонрой.

— Кто бы мог подумать, что она так ее любит, — пролепетала Магрит, не веря своим ушам.

— Подумать могли многие. Но никто не подумал.

И тут Магрит озарило. Уж Наклз-то видел вероятности. Читал их, как открытую книгу. Он не мог не знать.

— А Дэмонру осудили?

— Можно сказать, ее временно оправдали, — неохотно ответил маг после затянувшейся паузы и еще более нехотя продолжил, — дальше она будет объясняться уже не с дэм-вельдскими богами, а с калладскими чиновниками или военными, как повезет. Это будет легче.

— Ты знал? — насторожилась Магрит.

— Что именно я должен был знать?

— Что меняешь мертвую Кейси на живую Дэмонру. Знал или нет?

Наклз дернулся, как будто Магрит влепила ему затрещину.

— Знаешь, у тебя довольно смешное представление об обменных курсах. И адской биржи, о которой ты говоришь, не существует.

— Наклз, ты без вывертов скажи, ты знал или нет?

— Это правда имеет какое-то значение, ты считаешь? — полюбопытствовал маг, помешивая чай. Магрит, возможно, и поверила бы, что он совершенно спокоен, если бы металл мелодично не позвякивал о фарфор.

— Да, Наклз, я считаю, что это как раз имеет очень большое значение! — рявкнула она, вскакивая. Грохнул упавший стул, а скатерть, в которую рэдка вцепилась пальцами, поехала. Чашку Магрит спасло только то, что маг с неожиданной для него ловкостью подхватил ее у самого края.

— Не стоит бить фамильный фарфор и впадать в тон Мондум, он тебе до крайности не идет. Ты все же не разобиженная на жизнь старая дева, — вполне равнодушно сказал Наклз, но глаза на Магрит так и не поднял. — И, если тебе нужен ответ, четко сформулируй вопрос.

Магрит не хотела формулировать никакой вопрос. Она хотела сказать, что души у Наклза нет. Что он мог не любить Кейси, сколько ему угодно — сердцу не прикажешь — но так цинично швырять ее между Дэмонрой и судьбой права не имел, потому что ни у одного человека на земле вообще нет такого права. Своей жизнью можно жертвовать, чужой — нельзя. Это было просто как правда.

— Очень… очень жестоко, слышишь! И бессмысленно! И вообще все жестокие вещи — бессмысленны, понимаешь?!

— А бессмысленные — жестоки, Магрит. Например, этот допрос.

«Зондэр приютит меня до завтра. А завтра я уеду в Белый Поток. Все».

Магрит повернулась, чтобы уйти. Человек, не считающий нужным хотя бы смотреть на нее, когда с ней разговаривает, вряд ли заслуживал, чтобы его слушали. Слова мага — глухие, какие-то стертые, словно им приходилось продираться через воздух, теряя куски по пути — догнали Магрит на пороге гостиной:

— Я знаю, что с вероятностью в восемьдесят девять процентов ты сейчас отправишься к упомянутой Мондум, а потом с вероятностью в пятьдесят семь процентов погибнешь в погроме, потому что ей будет не до тебя. Я знаю, что в оставшихся сорока трех процентах ты сумеешь удрать из столицы под поездом — тебе ведь не впервые встретятся феерические идиоты вроде жандарма, пропустившего тебя сюда — и с вероятностью еще в полтора процента мы с тобой даже свидимся снова, хотя и под другими именами и в другой стране. С вероятностью в шестьдесят процентов такой страны как Каллад через две зимы не будет на картах. В общем, Магрит, я знал и знаю много вещей, которые никому ничем не помогут.

— А ты знал, что Кейси тебя любила?

— А вот это совсем уже не из области вероятностных исходов. И еще это совершенно не твое дело, девочка.

«Девочка» Магрит не задела. Скорее она доказывала тот удивительный факт, что ей удалось задеть мага.

— Так знал? — перешла в атаку Магрит, возвращаясь в кухню и упирая руки в бока. Она как-то помимо логики чувствовала, что у нее в первый и, вероятно, в последний раз в жизни позиция сильнее, чем у Наклза. И что как бы он ни выворачивался, и каким бы умным ни был, сейчас маг проигрывает и сам это знает. И еще очень не хочет, чтобы реализовались те самые восемьдесят девять процентов, при которых она сейчас уйдет, хлопнув дверью. В противном случае он бы с ней уже не разговаривал.

— Знал, конечно, и недооценил масштаб проблемы, — Наклз тоже встал и отвернулся к зашторенному окну. Магрит почти не видела его лица. — Я считал это интеллигентским вывертом столичной золотой девочки. Впрочем, интеллигентские выверты тоже иногда кончаются пулями.

— Так Кейси убили интеллигентские выверты?

Маг потер виски, словно у него раскалывалась голова, и почти жалобно ответил:

— Ее убила пуля, вылетающая из ствола на скорости двести тридцать метров в секунду. Магрит, зачем ты мне это говоришь? Что я тебе сделал? Я не понимаю, чего вы теперь от меня добиваетесь. Скажи, какое ошеломительное признание ты хочешь из меня выбить, я его повторю и все, ладно?

От этого «что я тебе сделал?» Магрит стало тошно. Наклз не был приятным человеком: он походя бил словами и бил больно. Холодный эгоист, без чувств, а порой и без совести. Маг не то чтобы презирал, а попросту игнорировал вещи, которые для Магрит являлись святынями. Вот только калладскую метрику, избавившую ее от массы проблем, тоже купил Наклз. А заодно он же купил ей саквояж, шляпку с лентами, платье, надетое на ней, билет до Виарэ и обратно и вообще практически все, что у нее теперь было. И даже не подумал попросить что-нибудь взамен. В конце концов, добрые поступки, даже отдавая холодком, оставались добрыми поступками. Да, он относился к ней как к приблудной кошке, с той поправкой только, что она умела говорить и ему приходилось периодически отвечать, но вряд ли от профессионального мага кто-то мог бы ждать большего. От почти калладца в адрес почти нелегального мигранта и этого ждать не следовало.

Наверное, то, что он сделал для нее, было важнее чем все, что он сказал и мог сказать. И, наверное, все, что произошло между ним и Кейси, так и должно было остаться между ними.

Уж во всяком случае, не Магрит имела право его судить и прощать.

Рэдка сжала пальцы, чтобы унять дрожь, и тихо ответила:

— Прости меня. Прости, пожалуйста. Я… я просто буду страшно по ней скучать. Она была очень хорошая.

Наклз стоял, прикрыв глаза рукой. Вторая — сжатая в кулак — у него тряслась.

— Скорее всего, ты права, и она действительно была очень хорошая.

— И ты очень хороший! Наверное, это просто… просто…

— Что именно кажется тебе здесь простым, Маргери?

Магрит вздрогнула. Наклз впервые назвал ее по имени, не уродуя его на калладский манер. Видимо, ему действительно пришлось очень плохо.

— Я просто подумала… если Кейси хорошая, и ты — хороший, и Дэмонра — хорошая, а все вот так, значит, наверное, это мир плохой.

У Наклза задрожали плечи. Сначала Магрит показалось, что он, наконец, разрыдался, но потом она поняла, что маг смеется так же беззвучно, как плакал с полчаса назад.

— Блестящий логический вывод, Маргери. Но я должен тебя разочаровать: проблема не в мире. Вернее, в мире есть только одна по-настоящему большая проблема, но она лежит скорее на нашей стороне, чем на его.

— Это какая? — навострила уши Магрит. Ей казалось, что сейчас она узнает какую-то страшную тайну, которая объяснит все разом. Может, заговор могущественных человеконенавистников, или роковую ошибку в наследственности некоторых людей, или некий чудовищный вероятностный закон, неумолимо заставляющий зло порождать все большее зло в каждом новом круге.

Все, что угодно, но не то, что Наклз ответил, просто и устало:

— А неразрешимая, Маргери. Мир справедлив.

— Что?!

— Не замечал у тебя проблем со слухом. Но да, мир справедлив.

— Как так?

— Абсолютно справедлив, Маргери. И вот это та проблема, с которой каждый из нас рано или поздно сталкивается. А там уже начинаются интеллигентские выверты, поступления в армию без малейшей склонности к военному делу, мальчишки, обкачанные наркотиками, и горластые патриоты, пытающиеся перепатриотить друг друга в чистом поле. Ну и все прочие, с нашей точки зрения паскудно выглядящие, проявления его абсолютной справедливости.

Больше всего Магрит напугали даже не слова Наклза — он говорил какую-то настолько парадоксальную, но интуитивно страшную муть, что смысл улавливался с трудом — а сам тон. Мало того, что маг нес жутковатую чушь, он явно верил в нее. А Наклз вряд ли был способен поверить хоть во что-то, не имея твердых доказательств.

— Это какая-то злая шутка. То, что ты говоришь.

— Нет, это Аксиома Тильвара в самой общей ее трактовке. Мне кажется, если бы ее преподавали вместо нравственного закона, обывателям бы жилось лучше. Вас с детства кормят враньем о пользе добрых дел. А потом вы пускаете себе пулю в голову, столкнувшись с тем неприятным фактом, что мир не поделен на квадратные поля черного и белого цвета и не торопится выдавать ответные конфетки.

— Лучше пустить пулю в голову себе, чем соседу! — огрызнулась Магрит, чтобы хоть что-то противопоставить этой холодной страшной правде. Которая, как ей хотелось верить, все же правдой не была, даже если в нее верил такой умный человек, как Наклз.

Маг пожал плечами:

— Лучше головой думать, а стрелять ходить в тир. Извини, Маргери, если тебе не нравится то, что я говорю. Никакой другой правды я тебе предложить просто не могу. Я ее сам не знаю.

— Но это правдой быть не может!

— На основании того, что она лично тебе неприятна? На том же непреложном основании в мире не может быть слякотного ноября, ворующих политиков и цензовых законов.

Магрит вспомнила немногие лекции Кассиана по идеальному социальному устройству и сделала практически запредельное мыслительное усилие:

— Это частности. Цензовые закон и ворующие политики — частности отдельно взятой страны.

Наклз даже не опустился до опровержения этой идеи.

— Ну или группы стран, или даже всех стран, неважно. Но небо, Наклз, небо-то для них закрыто! — скороговоркой продолжила Магрит.

— На тяжелый амбарный замок? Или как-то еще? — презрительно полюбопытствовал маг.

— Ты сам прекрасно знаешь, как!

— Как раз об этом ничего я не знаю. Ваши клирики обещают справедливость на небе, поскольку ничего не могут предложить на земле, кроме этого утешения. Мол, паши, сей и жни, а потом отдавай урожай богачу-помещику, и всегда помни, что лет через пятьдесят ты сможешь сказать ему: «Пошел прочь — небо мое!», а Заступники помогут выпроводить обидчика, если он слов не поймет. И тут-то сбудется вековая мечта и отольются кошке мышкины слезы. Это сказка из того же разряда, что Беловодье с молочными реками, где все поровну и работать не надо, которую обещают уже не клирики, а инсургенты и провокаторы всех мастей. Независимо от того, какая сказка тебе милее, ты делаешь неверный вывод из неверной предпосылки. Мир не будет справедлив где-то там, он уже справедлив здесь, нравится нам это или нет.

— Наклз…

— Маргери, довольно меня перебивать, ужаснешься потом наедине с собой, вселенская трагедия — дело индивидуальное. Ты или хочешь узнать кое-что о мире, или нет. Во втором случае предлагаю вернуться к омлету или моей безнравственности по отношению к Кейси, если угодно.

— А в первом?

Наклз тяжело вздохнул, опустился на стул и подпер подбородок ладонью.

— А в первом — коньяк стоит у граммофона в гостиной, принеси мне стакан и себе — рюмку. Закуску я соображу. Есть вещи, которые в трезвом виде сложно объяснить и еще сложнее — понять.

Магрит, ушам своим не веря, быстро сбегала и исполнила несложную просьбу мага. Водрузила на стол бутылку отличнейшего коньяка, поблескивающего тремя золотыми звездочками, и запрошенные емкости. Дальше было труднее. Рэдка в жизни не пила ничего крепче вина и вовсе не чувствовала желания пробовать вещь, у которой даже запах горчил невыносимо. Наклз щедро плеснул себе и чуточку налил Магрит. Сам выпил залпом, даже не поморщившись для приличия, а она попробовала, обожглась, закашлялась, но все же проглотила. Наклз протянул ей конфету и фыркнул:

— Ну что, начинаем урок математики для невежественных романтиков?

— Угу…

Маг снова разлил коньяк и подвинул Магрит рюмку:

— Хорошо. Тогда пей и слушай. И будь снисходительна: бесовски давно не читал лекции для первокурсников… Для начала — и это очень важно — выбрось из головы ту сказку, что справедливость имеет какое-то отношение к людям, а мы все пришли в мир быть счастливыми. Это, как я уже говорил, рассказывают ваши священники — и всякие там социалисты-утописты, которые за неимением возможности дать вам приличную жизнь сейчас обещают рай на земле в третьем поколении. Про небо они знают не больше тебя или меня. Наверное, если бы там была благодать, кто-нибудь бы обязательно вернулся оттуда с хорошими вестями.

— Думаешь, там плохо?

— Думаю, «там» не существует, но это не то, о чем я могу тебе хоть что-то рассказать. Все, что можно с уверенностью утверждать, сводится к одному простому факту: мы здесь ненадолго по сравнению хотя бы со сроком существования этого «здесь». И не стоит думать, будто каждый кусочек упорядоченной материи, залетевший сюда на полсотни лет, что-то решает.

— А кто тогда решает?

— А это как посмотреть. Рэдская юдоль. Аэрдисовский Промысел. Калладский рок. Нордэнская Вьюга. Горский секмет. Виарская стезя. Справедливость, необходимость и необратимость. Иными словами, Аксиома Тильвара. Как-то более научно звучит, чем судьба, правда? И более утешительно, что ли. Мне как-то всегда было легче получать затрещины от непогрешимой Аксиомы, чем от диковатой Вьюги.

— А она точно существует?

— Кто? Вьюга? В наших с тобой интересах, чтобы ее не существовало. Для твоего понимания: нордэны считают, что раз в энное количество лет, когда мир перестает быть красивым, красота приходит и спасает его сама, делая чистым, белым и светлым. К сожалению, перед этим он успевает побывать очень грязным и красным. Ты же не хочешь пережить три страшные зимы, когда война будет и на земле, и в небесах? Лично я не хочу. Мне обязательно нужна какая-нибудь Виарэ, где за деньги можно окопаться хоть до скончания мира и перековки солнца.

— Да нет. Я про эту Аксиому твою.

Наклз пожал плечами:

— Ну, как говорится, всегда есть положительная и отличная от нуля вероятность. Лучше бы Аксиома существовала.

— Почему?

Маг в третий раз разлил коньяк по емкостям, но пить не спешил. Не то рассматривал напиток на просвет, не то подбирал слова.

— Это забавно, Магрит, но мне лично она нужна, поскольку снимает все остальные «почему» в этом мире.

— Так их не любишь?

— Почему — применительно к прошлому — как по мне самый чудовищный и бессмысленный из всех вопросов. Почему — это для настоящего и для будущего. Так или иначе, любое «почему» — вопрос не ко мне. «Почему» все устроено именно так, как устроено, тебе расскажет Кассиан или любой священник — они-то это доподлинно знают. А я могу только примерно рассказать, что именно происходит и, скорее всего, будет происходить. Насчет существования Аксиомы Тильвара…

Наклз поднялся и прошелся по кухне туда-обратно. Магрит не в первый раз удивилась, до чего тихо он двигается и как легко обходит препятствия на своем пути. Она бы в жизни не назвала это ловкостью, изяществом или грацией. Но маг никогда ничего не цеплял, не толкал, не ронял. Как будто природа, лишив его такта при общении с людьми, в качестве компенсации подарила какую-то особенную вежливость в отношении предметов.

«Бедный ты, бедный».

— Я не утверждаю, что все обязано стремиться к некоей Вселенской Гармонии — на этот счет при сотворении мира с моим мнением никто не справлялся, а добрые Заступники не являлись мне даже под наркотиками и ничего не рассказывали. Но лично мне приятнее думать, что у последствий есть какой-то конечный или хотя бы промежуточный смысл. Потому что, если нет его, то есть стотысячная армия профессиональных психопатов, говорящих с пустотой, и, что даже хуже, есть правительства, которые их слушают и поступают в соответствии с тем, что им наобещают. И тогда в будущую бойню нас втягивает не некая чудовищная с нашей точки зрения, но все же необходимость, заложенная в самом мироздании, а бред параноиков, подслушанный и повторенный дураками.

— Но подожди, она же не говорит «иди и воюй»… А что она утверждает вообще, эта Аксиома Тильвара? Ну, аксиомы обычно что-то утверждают, и вроде принимаются без доказательств, — напрягла мозги Магрит. В толковый словарь после насмешливого совета Наклза она все же заглянула, и «аксиома» как раз начиналась на «а», до нее она добралась.

— А это неправильная аксиома, она как раз хищно требует доказательств, — криво усмехнулся Наклз. Магрит казалось, что этот тяжелый разговор в какой-то степени мага забавит. А, может быть, он просто соскучился по человеческой речи. Магрит была далека от мысли, что ему часто наносят визиты. — На самом деле, она говорит следующее: будущее в настоящем. Граница, отделяющая первое от второго, условна и существует только в нашем сознании. То есть не является материей, если вспомнить, что материя — не зависящая от разума объективная реальность. А мы не можем воздействовать ни на что, кроме материи. Если серьезно, в долгосрочной перспективе будущее не меняется, Маргери. На самом деле, оно и в краткосрочной или среднесрочной не особенно-то меняется, но необратимость последствий как-то принято иллюстрировать на примере долгих грядущих лет.

— Тогда я не понимаю, зачем нужны «Вету», «Цет» и все остальные. Если будущее неизменно.

Наклз поморщился:

— Уж поверь, я тут понимаю не больше тебя. А «Вету», «Цет» и их социальная роль… Допустим, у власти стоят оптимисты. Я бы даже сказал, идеалистически настроенные идиоты. Это такие блаженные, которые верят, что от них и вправду что-то зависит. И да, это они строят будущее, разумеется, народы в него ведут…

— А не они?

— Разумеется, нет. Роль личности в истории — прекрасная пропагандистская сказка, которая может заставить тебя хорошо учить уроки в школе и унтер-офицера прилежно дослуживаться до генерала, но никакого столкновения с реальностью она не выдерживает.

— Подожди… Кто же тогда, если не мы сами?

— Будущее строит себя само. И — это чтоб ты не питала глупых иллюзий — ему совершенно нет дела до того, будешь ли его маленьким кирпичиком ты или кто-то другой. Нас в одном Каллад сто миллионов уникальных и рожденных непременно быть счастливыми… Кстати кровь склепывает, гм, материал лучше любого цемента.

Наклз, за время своей короткой лекции опрокинувший уже третий стакан, все еще выглядел вполне трезвым. Разве что донельзя издерганным. Магрит же хотелось то ли плакать, то ли молиться. Все, что сказал маг, было слишком плохим для правды. Просто плохим — и все. Возможно, достаточно умным и правдоподобным, но все равно — плохим.

— Но Наклз… Но этого же просто не может быть.

— Почему? — хлестко спросил маг. — Потому что нам не нравится?

— Потому что это жестоко и бессмысленно.

— Ошибаешься, Маргери, это как раз вполне осмысленно, хотя и жестоко. Никакой другой осмысленной концепции мне не рассказывали. Будущее строит само себя, и мы все в нем вполне взаимозаменяемы. И — раз уж ты так хотела знать, зачем нужны всякие цетники и вету — отвечу. Чтобы взаимозаменять. Каждый раз, когда мы кого-то спасаем, кто-то умирает. И когда рэдская сестра милосердия под пулями вытаскивает с поля боя раненого солдата, а все Заступники в небе аплодируют ей стоя, калладская шашка раскраивает череп кому-то, кто имел все шансы вернуться домой. Потому что мир всегда остается прежним. Я думаю, трех рюмок тебе как раз будет достаточно, чтобы понять, а четырех — чтобы забыть навсегда. Рекомендую так и сделать.

Магрит долго пыталась осознать смысл сказанного. Сперва ей снова хотелось кричать, что это ложь. Потом захотелось заплакать, метнуть бутылку в стену, высадить окно. Потом она медленно опрокинула рюмку для храбрости и сказала Наклзу в лицо:

— Да вы тогда все хуже, чем просто убийцы.

— Конечно, — почти весело согласился маг. Серые глаза поблескивали как у человека, рассказавшего не вполне пристойную, но убийственно смешную шутку. — Мы еще и воры. Но ты-то хорошая рэдская девочка, так что можешь спокойно нас ненавидеть.

— То есть будущее не меняется совсем? — проигнорировала выпад Магрит.

Ответ последовал после довольно долгой паузы, которую маг залил еще половиной стакана коньяка и, наконец, изволил скривиться и отломить кусок шоколадки:

— Будущее не меняется к лучшему. Как бы ни хотелось верить в обратное. Итог задан экзогенно.

— Что? Экзо…

До буквы «э» в толковом словаре Магрит не дошла, на «в» ее запал кончился.

— Экзогенно — значит со стороны, внешне. Ладно, Маргери, давай так: существует причинно-следственная связь событий, которая стабильна — потому что дважды два стабильно четыре и не станет пятью по средам или потому, что мне так хочется. И существуют хаотические — бессистемные — попытки эту связь нарушить. Которые обычно не заканчиваются хорошо. Скажу больше: на самом деле они никогда хорошо не заканчиваются. Просто порой, чтобы окончательно оценить последствия, должно пройти некоторое время.

События, которые происходят ранее — ну или должны произойти, исходя из логики, потому что время так же условно, как и мы с тобой — первые, те самые, обусловленные причинно-следственной связью и равнодействующей всех сил, оказавших на них влияние, оставляют некий след на… можешь называть это тканью мирозданья вслед за поэтами, как угодно. Наши термины скучнее и тебе не пригодятся. Говоря примитивно, они формируют некую ось, первичный поток. Все остальные события могут только в большей или меньшей степени колебаться вокруг этой оси, но расхождение не бывает значительным.

— А еще попроще можно? Или предел достигнут?

— Предел чего? Благоразумия? Лежит далеко позади, раз уж я тебе такие ужасы рассказываю. Хорошо, давай с примера, хоть это и не совсем правильно. Итак, допустим, перед нами студент, с, гм, повышенной устойчивостью к восприятию информации. Он отдыхал весь год, но на носу экзамены, и, как следствие, отчисление, возможно, огорченные маменька с папенькой и прочие ужасы. Студенты — народ, который не отчаивается. И вот, наш студент, из всего курса усвоивший только то, что «маги видят будущее», — при этих словах Наклз скривился совершенно натурально, как от зубной боли, — решает, что за некоторое вознаграждение хороший вероятностник скажет, какой именно билет стоит выучить — дешевле же, чем идти с взяткой ко всем принимающим поочередно и в деканат заодно. Предположим, наш герой находит такого специалиста, а специалист соглашается — это единственное допущение в нашем примере, потому что как раз специалист бы не согласился. Но допустим, он был сердобольный, потрепыхался немного, объясняя, что так ничего не получится, но слезы студента растопили ледяное сердце. И наш герой узнает, что вытянет билет номер пятнадцать. Который тем же вечером и учит. Приходит на экзамен и… угадай, что происходит дальше?

— А что происходит дальше?

— А дальше происходит то, что наш герой вытягивает билет под номером двадцать один, неубедительно мычит что-то печальное и идет домой, в душе проклиная подлого «мага», который так цинично ему соврал. Совершенно незаслуженно. Потому что вероятностник сказал чистую правду. Если бы студент ничего не спросил, он вытянул бы пятнадцатый билет и завалил экзамен. А так он провалился, вытянув двадцать первый. Но суть в том, что экзамен все равно не сдан. А теперь экстраполируй эту печальную историю на все прочие аспекты жизни и пойми…

Слово «экстраполируй» тоже было на букву «э» и из загадочной для Магрит области, но кое-что в этой истории ей показалось странным и без умных терминов.

— Погоди! А если студент все же возьмется за ум и выучит не только пятнадцатый, но и все прочие билеты?

— Тогда по дороге на экзамен ему на голову, скорее всего, упадет кирпич. По счастью, на такие жертвы студенты решаются куда как реже. Вообще, чтобы ты понимала, отклонения от первичного потока стремятся к нулю, таков закон. Если говорить совсем уж примитивно, можно нечеловеческими усилиями отыграть пару партий в покер, но не изменить, допустим, итоги войны. Победители останутся победителями, проигравшие — проигравшими, а мертвые — мертвыми.

— Ужасно, — грустно сказала Магрит, веря и не веря одновременно.

— Ужасно не это, — вполне лекторским тоном заверил Наклз, рассматривая на просвет стакан. — Ужасно то, что существует еще один закон, касающихся попыток манипулировать первичным потоком, последствия которого обойти пока никому не удавалось. Я, разумеется, исключаю феномен «бокового коридора», о котором после. Известно, что всякое действие порождает противодействие. Так вот, в случае операций с вероятностями противодействие всегда будет несоизмеримо больше, чем действие, которое его повлекло. Соотношение сил ну… примерно, как между хлопком по плечу и ударом шашки в исполнении Магды Карвэн, если не хуже. «Хуже» происходит довольно часто.

— А за что бывает это «хуже»? — живо заинтересовалась Магрит. Магда ее никогда не била, но масштаб катастрофы представлялся без особенных усилий: улыбчивая нордэна легко гнула в пальцах монеты.

— За попытку так или иначе вмешаться в чужую жизнь. Если совсем примитивно, попытка нечестно сдать экзамен, безусловно, провалится, но с большей вероятностью сойдет студенту с рук легко. В нашем примере, вероятностник бы заплатил дороже, если бы не формально ответил на вопрос о номере билета, а, допустим, сделал бы так, чтобы самый строгий преподаватель на экзамен прийти не смог. Собственно, нам никто никогда не платит за то, чтобы мы называли номера билетов — только за сданные экзамены. Рухнувшие мосты. Заклинившие пистолеты. Горы, расколотые новым ущельем. В газетных заголовках это называют куда более красиво, а самые талантливые вероятностники даже избегают определений вроде «сенсация» и «внезапно» в передовицах. Нас для этого нанимают, хотя в девяноста девяти процентах случаев формулировка запроса звучит по-другому. По большому счету, любую задачу мы решаем в два этапа: сперва досконально выясняем, какой именно результат хочет получить наниматель, а потом — возможно ли это в принципе, и, если да, какой ценой. Если нет — какой очень дорогой ценой. Такие дела, Маргери.

— Ты очень не любишь свою работу, да?

Наклз фыркнул:

— Без нее я, вероятно, пахал бы в поле от утренней зорьки до вечерней и, в лучшем случае, оставил бы детям домишко, корову да пару сапог. Правда, дети бы у меня все-таки были. Не знаю. Дело не в работе, дело в заказчиках. Без шуток, специалисты с низким классом порою занимаются вполне полезными делами: удои всякие и всхожесть озимых повышают.

— Мне как-то не верится, что ты бы стал заниматься удойностью.

— Почему нет? Я вырос в селе и знаю, с какой стороны подходить к корове.

— Ты очень… городской даже для городского, не говоря уж про деревенского.

Наклз пожал плечами, но возражать не стал.

— А как именно… ну… как именно вы работаете? Предска… Ну, прикидываете, что будет и как с этим быть?

— Технически Мглу ты можешь просматривать и вперед, и назад. Я бы, конечно, не стал называть подобные вещи путешествием во времени, хотя чем-то подобным они отдают. И если, просматривая во Мгле вероятности будущих событий, ты вряд ли сумеешь увидеть что-то такое, чего не увидят и не примут во внимание все остальные, то с прошлым все не так однозначно.

— Подожди… разве же вероятности бывают в прошлом?

— Да. Единицы и нули. То, чего ты никогда не встретишь в текущих вероятностях.

— Ну, это более-менее понятно. На фоне всего остального.

— Тогда делаем следующее мыслительное усилие и представляем одну очень простую вещь. — Наклз допил содержимое стакана, снова даже не поморщившись, а потом с совершенно тем же отрешенным выражением лица запустил им в стену. Брызнули осколки. Магрит дернулась, но удержалась от вскрика. — Какие у него были шансы уцелеть? — безмятежно полюбопытствовал маг.

— Э… никаких.

— В ту самую секунду, как я его швырнул — уж точно почти никаких. Но еще десять секунд назад я мог его не куда не швырять, а поставить обратно на стол. И все. Никакой трагедии, все живы.

— Извини, я, видимо, совсем мало понимаю…

— Все вероятности в прошлом действительно выглядят как нули и единицы, если смотреть от настоящего момента. Но не все они выглядят как нули и единицы, если ты смотришь на них из условного прошлого, то есть из Ближней или Дальней Мглы. Мглу как раз делят на Ближнюю и Дальнюю именно по тому принципу, в каком виде она отображает уже реализовавшиеся исходы. И тут-то, Маргери, начинаются самые настоящие чудеса. Как в сказке. В том смысле, что чем дальше, тем страшнее.

— Расскажи, — попросила Магрит. Ее, если уж быть до конца честной, не столько интересовала Ближняя и Дальняя Мгла, сколько замкнутый человек, неожиданно пустившийся в самый длинный и живой их диалог на ее памяти. Хотя это скорее был монолог, прерываемый ее глупыми вопросами.

— Ближняя Мгла — условно говоря, это последние три-четыре дня, если вообще смотреть на Мглу с такой точки зрения — показывает не только нули и единицы, но и любые другие величины между ними. И они отлично прослеживаются во времени, если крутить его «вперед». Та вероятность, которая в итоге реализовалась, возрастает, та, что не реализовалась — уменьшается, и все идет как надо. На самом деле, Ближняя Мгла дает отличный материал для анализа, и только. Ты отслеживаешь изменения нужного параметра, уясняешь закономерность, проверяешь, точно ли уменьшается вероятность реализации альтернативного события или событий, а потом с умным видом выдаешь прогноз, который, скорее всего, окажется верным. Все взаимосвязи и влияния учесть все равно невозможно, но, если учтешь те, которые наиболее сильно коррелируют с рассматриваемым параметром, скорее всего, ты не ошибешься. Неучтенные факторы, конечно, остаются и никуда не исчезают, но, в классической теории вероятностных манипуляций они не играют большой роли. Потому что будущее обычно стабильно. Не в плане стабильно хорошо и спокойно, а в том смысле, что вероятности не смещаются резко под воздействием случайных факторов. Если это все же происходит, значит, мы, скорее всего, изначально неверно оценили причины и случайности не так случайны, как хотелось бы думать. Но я отвлекся. Речь шла о разнице, между Ближней и Дальней Мглой. В Дальней Мгле вероятности условно будущих событий не так стабильны, как в Ближней. Там реже встречаются четкие тенденции, когда одна альтернатива устойчиво стремится реализоваться, а другие стремятся к нулю. И — что самое важное и самое страшное в нашей сказке — там вероятности меняются.

— То есть прошлое меняется, а будущее — нет? Это… это просто очень странно.

— Будущее не меняется ровно потому, что его не существует. Не существует без конкретно определенного прошлого, если так понятнее. И самая жестокая ирония судьбы заключается в следующем: будущее можно эффективно менять только из Дальней Мглы. В настоящем, и даже в Ближней Мгле мы не более чем играем в поддавки, заменяя одни коэффициенты другими. Иногда с успехом, но обычно — без него. В долгосрочной перспективе вероятностные манипуляции в настоящем не меняют ничего. Это как отнести часы в заклад ростовщику и еще взять в долг сверху — получаешь гроши, выплачиваешь чудовищные проценты, а когда — и мы говорим о большой удаче — поднакопив, идешь назад, чтобы вернуть свое и чужое, то забираешь все те же часы, только с трехкратным убытком. Все.

— Про ростовщика я поняла. Но тогда вы можете править прошлое, да?

— А ты можешь торговать собой. А любой лавочник может убить. То, что мы что-то можем, не значит, что мы должны.

— А воровать у людей жизни из настоящего вы, значит, должны?

Маг фыркнул:

— Если не думать о людях как о людях, это, знаешь ли, проще. Смотришь в стену, думаешь о деньгах. Ну ладно, так и быть — о благе Рэды, или Аэрдис, или Каллад — смотря кто платит. Как юные девицы перед тем самым…

— Я не верю, что ты на самом деле так думаешь!

— Верить или не верить, как это сейчас модно говорить, дело совести. Зато теперь ты, по-видимому, начинаешь понимать, почему нас считают по головам и не дают шагу в сторону ступить без идеологически правильных некромедиков. В Аэрдис магов разве что на цепь не сажают и, помяни мое слово, если любезная твоему сердцу Рэда в итоге достанется империи со всей ее Создателевой благодатью — там будет ровно то же самое. Но вообще, Маргери, именно здесь ты не совсем права. Если бы ты меня дослушала, то заодно узнала бы, что мы не можем править прошлое. Вернее, технически-то мы это как раз можем. А вот потом запускается механизм, который я описал тебе раньше. Аксиома Тильвара. Противодействие к действию. Если совсем просто, попытка мага вернуться в прошлое и из Дальней Мглы «исправить» более серьезные события, чем покерный проигрыш, допустим, кого-то убить или спасти, в самом лучшем случае убьет только этого мага.

— И «самый лучший случай» наступает редко, конечно?

— Насколько мне известно, он не наступает вообще никогда. Я знаю только одного мага, рискнувшего на это пойти. Во все калладские учебники этот случай вошел как «Аксиома Тильвара», по имени участника событий, и претенденты данную аксиому проверить пока в очередь не строятся. И не столько потому, что за такие подвиги во всем цивилизованном и не очень мире предусмотрена смертная казнь.

— И чем славен этот Тильвар, раз в честь него назвали эту вашу самую главную аксиому?

— Да ничем особенным он не отличился. Родился, жил и умер, как все. А потом умер еще раз, но уже не как все, в застенках инквизиции. Что по тем временам, впрочем, тоже мало претендовало на оригинальность. Дело происходило в Рэде, лет эдак триста пятьдесят назад.

— Совсем ничего не поняла.

— Даже у меня мозги не настолько набекрень, чтобы я понял. Но, если вкратце, этот Тильвар, Алоис Тильвар, коренной эфэлец, служил придворным магом при одном рэдском корольке на час. Это случилось еще до Семидневной войны, когда Каллад Рэду завоевал. Но на нашей исторической родине, будем честны, и до калладцев между собой грызлись прилично. Это Кассиан потом сочинил, что у нас в Темные века была тишь, гладь да Создателева благодать, а недоразвитые нордэны люто завидовали, сидя на елках. Суть не в этом. А суть в том, что работал этот Тильвар на своего королька и работал бы дальше, но ему пришла в голову крайне опасная для мага блажь.

— Он захотел совершить переворот? — догадалась Магрит. В каждой рэдской сказке при короле-узурпаторе служил злой колдун, чарами проложивший ему дорогу к трону. В фольклоре ее земли маги вообще всегда являлись отрицательными персонажами, и, глядя на Наклза, она понимала, почему.

Наклз хмыкнул:

— Это относительно безопасная блажь. В Рэде такое можно было сделать за неделю что тогда, что сейчас. Нет, он решил жениться. В те годы четырнадцатилетним магам еще не выбивали романтизм из головы, рассказывая, как уберечься от сифилиса в борделе, так что все прошло хорошо. Он женился и собирался, наверное, прожить долго и счастливо, но тут как раз закончилась сказка и началась быль. Его жена умерла молодой из-за нелепой случайности — в колодец упала, бывают в мире глупости. А Тильвар вернулся домой из поездки недели на две позже этих событий и успел аккурат к поминкам. Он был хороший маг и знал, что из настоящего нельзя поменять практически ничего. Собственно, Алоис Тильвар и стал первым в истории человеком, сумевшим спуститься в Дальнюю Мглу и действовать оттуда. До него ее, кстати, просто считали преддверием ада — все серое, страшное и мертвые ходят.

— И что дальше? Он ее спас или она все-таки утонула?

— А вот тут и начинается самое неприятное. То, что она утонула, сказал Тильвар, и то, что он спустился в Дальнюю Мглу — тогда этого термина еще не существовало, он сказал, что пошел в ад — тоже сказал Тильвар. Вряд ли человек стал бы врать под нечеловеческими пытками просто для красного словца, особенно, если правда куда безопаснее. По документам — архивам монастыря, где на время эпидемии развернули госпиталь — некая Анна-Мария Тильвар умерла от оспы в первые недели. Дальше записи уже велись менее аккуратно: полагаю, события, вошедшие в историю, как Визит Серой леди, для тебя не новость. Рэда потеряла около пятой доли населения, Эфэл с Эйнальдом тоже знатно потрепало, докатилось даже до Аэрдис. Не пострадал только Каллад, уже тогда научившийся расстреливать беженцев на предельной дистанции, но это лирика и ее можно прочитать в учебнике истории. А вот то, что произошло потом, в учебники истории не вошло.

Сам Тильвар во время эпидемии не заразился, но, могу предположить, с ума сошел, иначе не стал бы на людях бормотать вещи, которые следует скрывать от собственной подушки. Спасибо брату короля, в его мемуары Тильвар попал. Даже больше, брат довольно подробно записал некоторые бредовые идеи Тильвара, а также его ошеломительные признания, данные под пытками. И тут вышла любопытная картинка, от которой, если вдуматься, становится страшновато. Связь Тильвара и вспышки оспы была очевидна в Ближней Мгле, и ее отследили. Наверное, отследили бы позже, если бы Тильвар не клялся, что он и вправду виноват. Сперва там, видимо, подумали, что он принес заразу из местечка, куда ездил, но в его городе люди заболели раньше, чем там. Брат короля вопил о гнусной измене — кстати, не прошло и пяти лет, как безутешный родич унаследовал трон родственника, случайно переевшего слив — и, так как Тильвар законно трудился придворным магом, попал наш герой прямиком в лапы к Инквизиции. Не утверждаю, что охранка выбила бы из него какие-то принципиально другие признания, но все же… Помимо сговора с нечистыми силами, отречения от Создателя и гнусного умысла сжить со свету всю королевскую семью, Тильвар сознался в том, что ходил в Дальнюю Мглу и там сделал так, чтобы его жена не упала в колодец. И все. Такая мелочь, верно? Просто женщина, которая должна была умереть, не умерла.

— Наверное, нет, не мелочь, — опасливо предположила Магрит. И подумала, что, наверное, промысел. Но говорить такие вещи профессиональному вероятностнику, конечно, не стоило. Они это называли как-то иначе. И еще у Наклза был очень странный взгляд. То ли он все-таки опьянел, то ли злую шутку рассказывал сейчас вовсе не ей. Маг с вызовом смотрел чуть выше плеча Магрит и неприятно улыбался.

— В любом случае, все случилось ровно так, как случилось. Видишь ли, Маргери, на самом деле в этой истории очень трудно что-то доказать. Вероятностники могут довольно свободно смотреть на прошлое и видимое оттуда «будущее», но — и это очень важно — мы, как и все прочие люди, можем воспринимать только одну реальность. Я знаю только то, что эпидемия оспы началась не весной или осенью, как это обычно бывает, а лютой зимой, и знаю, что она закончилась значительно быстрее, чем бывает в таких случаях, унеся с собой больше жизней, чем, опять-таки, обычно случается. И что нашлись люди с иммунитетом к ней, никак не связанные между собой, и что потом за ними гонялась Инквизиция, и что в итоге один из них стал отцом человека, спровоцировавшего и проигравшего Семидневную войну. Кстати, в калладских учебниках она называется «семигрошовой». Якобы именно столько стоило калладской казне разбить Рэду. Вряд ли, конечно, это так, но не слишком далеко от правды, я думаю. Суть не в этом. Суть в том, что все эти события — назовем их «потрясения» для простоты — имели нестабильные вероятности, реализовывались в последний момент — читай, были непрогнозируемы — и, как прямое следствие, совершенно неотвратимы. Тому, чего нельзя предвидеть, нельзя противостоять. Хочешь еще одну иронию истории, от которой пробирает дрожь?

— Давай.

— Винсен Второй, королек, при котором жил Тильвар, был настроен весьма прокалладски. Если бы не амбиции его брата — плюс долги эфэлской короне, конечно — и прилагавшиеся к ним сливы, добрая часть Рэды вошла бы в состав кесарии сорока годами ранее. В общем, Маргери, сначала случилась странная выходка мага, потом странная оспа, а потом совсем уж странная война. «Аксиому Тильвара» приняли без дополнительных доказательств.

— И за всю мировую историю нашелся только один маг, изменивший будущее в прошлом?

— Не думаю. Скорее нашелся только один маг, который при этом добился, скажем так, ощутимых результатов и что-то смог про них рассказать. Думаю, пытались многие, и, в основном, при этом просто умирали. Дальняя Мгла к такому располагает.

— Ты был там?

— Был.

— И что-то делал?

— Какой глупый вопрос, Маргери. Я думал, ты умнее.

— Ты не считаешь меня особенно умной.

— Потому что ты не особенно умна. Это ни в коем случае не упрек тебе. Твоего ума вполне достаточно, чтобы прожить хорошую, счастливую жизнь.

— Ты надо мной издеваешься?

— Я достаточно пьян, чтобы сказать, что я тебе завидую.

У Магрит порозовели уши. Она пыталась переварить огромный объем информации, обрушившийся на ее не вполне трезвую после коньяка голову. Боялась совсем ничего не понять и, напротив, боялась понять слишком много, чтобы мир сейчас не выстроится в холодную схему, где нет места людям с их мечтами и планами. И даже чуток гордилась, что Наклз рассказывал ей такие сложные вещи. Правда, где-то в глубине души у нее оставалось подозрение, что маг говорит не с ней.

— Я не поняла одной вещи, — заметила она через минуту.

— Всего только одной?

— Ты сказал, по первому правилу, отклонения от оси, ну, как его, первичного потока, стремятся к нулю. Как же объяснить гибель тысяч людей, последовавшую за ошибкой мага? Разве это не отклонение?

— Разумный вопрос. Ну, в твоем или моем понимании — да, еще какое отклонение. Но мир не стоит на твоем или моем понимании. И вот тут нордэны подсуетились и пихнули в учебники некую Скульд. Которая, впрочем, не лучше и не хуже любого другого слова. Когда науке не хватает доказательств, Маргери, она выдумывает новые термины.

— Что за Скульд еще? Нордэны же не называют своих богов…

— А она не бог. Она будущее, и она же долг. Нордэны, что сказать, у них эта связка прочнее стального троса.

— А… почему долг, а не судьба?

— Потому что за судьбу у них отвечает другая неприятная дама, которая заодно заведует прошлым. Вот уж про это меня не спрашивай. Скульд — звучит экзотично и, пожалуй, поприятнее, чем Воля Мироздания, правда? Воля имеется у кесаря Эдельстерна, а у всех остальных могут быть только пожелания и предложения. Так что нордэны придумали Скульд, калладцы на нее согласились, а в имперских учебниках она фигурирует как «Вечность». Что дела не меняет. Некое время, текущее к определенной цели.

— Примерно понимаю. В особенности про кесаря. Продолжай, пожалуйста.

— В Скульд присутствует некая… за неимением другого слова назовем это логикой, хотя к привычной нам с тобой логике это никакого отношения не имеет. На основе этой логики она, похоже, определяет степень опасности того или иного отклонения от оси, и наносит ответные удары. Вернее, это мы с тобой воспринимаем их, как удары. Для нее это наверняка не более, чем система сдержек и противовесов, в конечном итоге направленная на защиту текущего порядка. Тут я бы перед государевым портретом клясться бы не стал. Просто существует теория о так называемых «встроенных стабилизаторах». Мне она представляется разумной и логичной.

И понятие «отклонения» от оси Скульд тоже рассматривает не так, как мы. Ты считаешь, что все эти люди умерли, и поэтому произошло смещение первичного потока куда-то в сторону. Она — здесь мы говорим чисто теоретически, поскольку никогда не получим доказательств — она, возможно, считает, что все эти люди просто умерли чуть раньше срока. А в масштабах вечности пара десятков, даже сотен лет — это мелочь. Погрешность. Их как будто просто нет. И, значит, никакого отклонения от оси в сторону тоже нет, имеет место только несколько ускоренное движение вверх по этой самой оси. Ничего страшного.

— Да уж, ничего страшного, — дернула щекой Магрит. Это как раз выходило очень даже страшно. — Но, получается, если бы женщина осталась жива, она всего лишь прожила бы чуть больше срока. Разве это нельзя тоже посчитать за погрешность?

— Нельзя. Она должна была умереть. По каким-то причинам закономерность выглядела именно так. Можно много теоретизировать и придумывать варианты, от самых примитивных — вроде ее будущих детей — до сложных. Так или иначе, если мир — не набор случайностей, а современная наука стоит на такой предпосылке, он защищает свою конечную цель сам. Те же «мельницы богов» — не совсем сказки: люди с необычным набором вероятностей действительно рождаются и живут. И плохо умирают. И, пожалуй, в идее нордэнов о том, что красота-таки иногда наводит вокруг, гм, красоту — тоже что-то есть. Если верить археологам, холод убивал цивилизации как минимум дважды. Костей, черепков и каких-то совершенно непонятных нам предметов по всем концам континента окопали предостаточно. И там было очень много пепла, наверное, тоже не просто так.

— Жутенько все это.

— Склонен с тобой согласиться. Когда возникают отклонения и Скульд гасит их как может — это вообще всегда жутенько. Существует гипотеза, что печально известный бунт Кайры…

— Не бунт, а освободительное восстание!

— Хорошо, тогда обойдемся без оценок: вполне себе полномасштабная по тогдашним меркам война всех со всеми на территории, отошедшей к Аэрдис после третьего раздела Кэлдира — тоже вызвана именно таким отклонением. Я лично упомянутой Кайры не видел, поэтому не могу сказать, правда ли ей являлись голоса и сам Творец во плоти, но для неграмотной крестьянской девочки она колошматила регулярные войска Аэрдис прямо-таки знатно. В архивах одной организации о ней остались любопытные сведения. Вероятности ее поступков не читались вообще. Я до сих пор думаю, что это единственная причина, по которой Каллад все же не рискнул ее поддержать. Даже им сделалось страшно выступить на стороне человека, за которым стоит непонятно что.

— Родись Кайра в Рэде уж, наверное, ты бы про нее иначе говорил. Она освободила многих людей. Возможно, ее действительно вел Создатель.

— Это возможность. А тридцать тысяч трупов, которыми она засеяла поля — реальность.

— Они сражались против захватчиков на собственной земле!

— Да. И, что поразительно, их не финансировали враги захватчиков. Потому что «мельницы богов» — это тебе не инсургенты с листовочками. Они тут жить по выполнении своей программы не собираются. Но вернемся к нашей «лекции». Ни я, ни кто другой никогда не сможет точно сказать тебе, почему кто-то должен умереть из-за нелепой случайности. Те, кто верят в Промысел, обыкновенно принимают такие вещи без доказательств. Я искал рациональное объяснение и не нашел. Остается только предположение, косвенно подтверждаемое существованием «встроенных стабилизаторов». Вот поэтому с Скульд — или с этим планом будущей гармонии, если он и вправду есть — лучше не связываться. Она очень болезненно воспринимает попытки сместить поток в сторону, но на движение вдоль него смотрит, к нашему несчастью, вполне спокойно. Более того, именно ускоренным движением вдоль оси она пытается гасить колебания.

Правда бывают случаи, когда даже Скульд не справляется. Тогда возникает феномен, который в широких кругах называют «боковым коридором». На самом деле это не что иное, как вторичный поток. Весьма неприятное явление, должен сказать. «Перехитрить судьбу» — это романтично и красиво только в поэзии, Маргери. Реализма в таких опусах столько же, сколько в сказках о прекрасно ужившихся принцессе и свинопасе, познакомившихся на почве горошины под подушкой. Переломить ось и создать жизнеспособное ответвление от нее удается единицам — вот Тильвару, например. Обычно данный процесс сопровождается сильнейшими катастрофами и общей нестабильностью, а потом они постепенно затухают и побочный поток сам становится осью. Со временем.

В общем, Маргери, вероятно, молодым романтикам приятно думать, что в перспективе судьбы мира зависят от того, свернут они по дороге на лекцию в бордель или в кабак, но это не так. Мир никогда не меняется. Последствия необратимы, вариативность концовки — нуль. Мы только можем доехать до нее с большим или меньшим комфортом. Все.

— Так значит, мы совсем ни на что не влияем?

— Мы только слагаемые, из которых получается равнодействующая. Абстрагируйся от мысли, что имеет какой-то смысл сражаться с людьми. Они такие же слагаемые, как ты сама. Сражаться имело бы смысл только с самим итогом, если он есть, но, опять же, если он есть, ты уже включена в него и ничего не меняешь. Победить Аксиому Тильвара невозможно, как невозможно переиграть в гляделки свое отражение в зеркале.

— А обойти ее можно?

Наклз задумался, глядя куда-то в сторону. Вряд ли этот вопрос был для него загадкой к почти сорока годам. Скорее всего, он размышлял, стоит говорить о своих выводах ей, Магрит, или нет. В конце концов, маг вздохнул и сказал:

— Если и можно, то для этого нужно уйти на другую сторону зеркала. Оттуда не возвращаются и методичек не пишут.

Магрит попробовала представить себе, как это может быть, но быстро сдалась. Теперь ее волновало одно:

— А это точно правда? Все то, что ты сказал?

Маг устало вздохнул и покачал головой:

— Не знаю. Нас учат поправкам и поправкам к поправкам, что само по себе плохой признак. Возможно, какие-то вещи неверны, возможно, теория вообще неверная, но конкурирующих пока нет, кроме одной, которая лично меня пугает.

— Тебя разве можно напугать?

— Не льсти людям, Маргери, воспитанным барышням это не к лицу, — фыркнул маг. — Меня еще как можно напугать. Я вообще порядочный трус.

— Не верю.

— Но ты здесь сидишь. А не был бы я трусом — спустил бы тебя с лестницы для твоего же блага. Но мы пьем коньяк, который тебе вреден, и обсуждаем Аксиому Тильвара, которая тебе нисколько не нужна.

— Неправда! Мне хотела это знать, — горячо возмутилась Магрит, в душе сознавая, что не поняла и половины рассказанного и, нет, знать ей это ей не следовало.

— Ну, я и так рассказал тебе все, что знаю из того, о чем можно говорить.

— А есть еще то, о чем нельзя?

— Скорее то, о чем не принято. Например, о бессмысленности добра и зла и отсутствии принципиальной разницы между ними. Громко говорить об этом могут только всякие социалисты-утописты в стремлении произвести впечатление на девушку. К сожалению, это тот редкий случай, когда они — по врожденному безвкусию — попали в цель. Благотворительность действительно бесполезна и все такое прочее. Извини.

— Сколько тебе было лет, когда тебе впервые это сказали?

— Четырнадцать. Но ты не спеши меня жалеть. Я это сам понимал лет с двенадцати, это я помню хорошо.

— И ты до сих пор в это веришь?

— Я это знаю. Вопрос веры тут не стоит. Впрочем, наши знания не мешают нам поступать так, как нам нравится. Достаточно взглянуть на статистику самоубийств, чтобы в этом убедиться.

— Значит, правда все можно?

— Это не математический вопрос.

— А ты как думаешь?

— Да, Маргери, все можно и все не ведет ни к чему такому, что мы бы хотели получить. Если только очень удачно не поплыть по течению, вовремя закрывая глаза и отворачиваясь.

— Я даже могу поверить в твою жуткую Скульд, но вот в это я верить отказываюсь. Есть разница между тем, пнул ты котенка или накормил, даже при том, что в конце умирают все.

— А в конце все и правда умирают. Маргери, не забивай себе голову. Если допустить, что мы здесь зачем-то, то никто как бы и не виноват. А если не допускать и говорить о моем персональном мнении… Твоя жизнь и все, что с тобой происходит — не более, чем твое отражение. Друзья, мечты, книги, которые ты читаешь, и нищенка, которой ты не подала на хлеб — все это отражение твоей жизни. Как зеркала, они стоят друг напротив друга, множат отражения, искривляют их, ломают перспективу и искажают твое восприятие себя и мира. Каждый из нас — зеркальный лабиринт. А в сердце — в слепой зоне лабиринта — стоит она. Справедливость, или необходимость — Аксиома Тильвара. И вот она и решает, чем обернется тот или иной наш поступок. Но сам поступок все-таки совершаем мы. Таким вот почти нордэнским фатализмом я предлагаю закончить наш разговор.

— Не обижайся, Наклз, но мне бы очень хотелось, чтобы ты ошибался.

Маг пожал плечами:

— Это вполне возможно. В лучшем случае, вычисления просто слишком сложны в рамках используемого нами математического аппарата, поэтому на каждое верное решение мы имеем два неверных и три погрешности. А, возможно, все дело в том, что сам метод — ошибка. И причины не порождают следствия, а лежат с ними в одной плоскости. Или мир — хаос и причин со следствиями в нем вовсе нет, а есть просто события, идущие в случайном порядке. А смысл и связь выдумываем мы, чтобы загнать мир хоть в какие-то категории. Тебе срочно пора прекращать об этом думать, как мне срочно пора прекращать пить и пойти выспаться, пока еще есть шансы заснуть.

— Сейчас час пополудни, не больше, — удивилась Магрит. Потом сообразила, что Наклз и вправду выглядит как привидение. — Погоди. Бессонница?

Тот невесело покачал головой:

— Бессонница — это ведь когда не снятся сны? Мне их снится даже слишком много. Так что, пожалуйста, шуми погромче. Я смертельно устал. Десятую ночь расстреливаю Кейси во сне. Убивать мертвых — ужасно утомительное занятие, представь только.

Магрит так и не поняла, то ли маг так неприятно пошутил, то ли пожаловался в своей нечеловеческой манере, и не нашлась, что ответить.

Только проследила, как он все еще вполне аккуратно донес посуду до раковины, а потом, отвесив ей насмешливый полупоклон, пошел к лестнице. У самых ступенек резко остановился, как будто налетел на что-то невидимое, и раздраженно бросил:

— Прочь отсюда.

В первый момент Магрит решила, что сказанное относится к ней, и застыла в немом изумлении, с чашкой в руках и полным непониманием происходящего. А потом Наклз указал на дверь. Но не ей, а чему-то такому, что находилось перед ним, наверное, лежало на полу, потому что глядел он в землю.

За три месяца в Виарэ Магрит почти забыла, как страшно бывает смотреть на ровные стены и пустые углы.

— С кем ты говоришь?!

Наклз уже обошел что-то у подножья лестницы и поднялся до середины. Услышав вопрос, обернулся и вполне миролюбиво заметил:

— Маргери, не будь дурочкой. Ты прекрасно знаешь, что, кроме нас с тобой, здесь никто не живет.

«Да ты сам здесь не живешь», — испуганно подумала Магрит.

— Это плод твоего воображения. Просто шуми погромче, — благожелательно посоветовал маг напоследок и почти беззвучно поднялся. По полу что-то бодро заскрежетало в сторону входной двери.

Первым делом Магрит кинулась в гостиную и завела граммофон там, а уже удрала в спальню, упала на кровать и стала молиться, забившись в угол.

Как будто солнечного лета, за которые так изменился мир вокруг нее, никогда и не было.

2

Сказать, что Эрвину нравилась Анна, было бы сильным преувеличением. Эта чересчур умная для своих лет девушка с внешностью некормленого воробушка и — здесь он иллюзий не строил — повадками будущего домашнего тирана предельно отличалась от веселой и красивой Кейси Ингегерд, чей смех Эрвин до сих пор иногда слышал во сне. Но Кейси уже умерла, а Анне, наверное, он еще мог хоть сколько-то помочь. Мысль о том, что Анна вообще нуждается в помощи, посетила Эрвина только на вокзале в день, когда он уже собирался уезжать и увидел сцену с явно рэдской барышней по имени Магрит и еще двумя скотами в человеческом обличье, демонстрировавшими истинно мещанский аналог патриотизма. Эрвин не отличался большой сентиментальностью, но рэдское домашнее воспитание делало свое дело: любая девочка, девушка, женщина и старуха в затруднительном положении могли смело рассчитывать на его помощь, даже если у самого Нордэнвейдэ в кармане не имелось ни гроша, а перспектива поесть казалась туманной. Пять лет в Каллад бок о бок с Дэмонрой Ингрейной, Магдой Карвэн и Зондэр Мондум научили Эрвина относиться к этой своей слабости с долей иронии, но кардинально ничего не поменяли.

По дороге к дому Магрит — который, если только Эрвину не изменяла память, оказался попутно и домом Найджела Наклза — он думал о том, как тяжело жить в Каллад, не будучи какой-нибудь «Тальвер» по паспорту. И особенно, наверное, тяжело быть Тирье по паспорту, как Анна, но при этом иметь типично виарский нос с горбинкой и карие глаза.

— Их больше, чем нас, — неожиданно серьезно заметил Маэрлинг, когда пролетка уже тормозила на вокзальной площади. Эрвину нужно было забрать саквояж из камеры хранения, поезд он все равно упустил и вовсе не ощущал желания куда-то ехать. До конца отпуска оставалась еще неделя, вечерний кофе в компании Кейси Ингегерд закатился в вечность, а болтовня Маэрлинга не так уж и раздражала. К тому же, Витольд уже целых полторы недели не говорил о всемогущей любви и ее многочисленных предметах.

— Кого — их? — рассеянно спросил Эрвин, чтобы не обидеть приятеля. Он и так молчал почти полчаса. — Рэдцев?

— Нет. Тявкающих щенков.

— Вы же сами носились с идеей своей богоизбранности….

— Это с какой такой идеей, прости, носился народ принципиальных атеистов? — прищурился Маэрлинг.

— Что вы лучше всех, — и не подумал смутиться Эрвин. Он беседовал с Маэрлингом почти механически, потому что вспоминал номер дома, где жила Анна. И почему-то помнил только вид из окна и угол, под которым вечернее солнце падало на местами тертый старенький ковер. — Поздравляю, худшая ваша часть в это искренне поверила.

— Что я в тебе, Эрвин, не люблю, так приступов мизантропии. Тебе полагалось ответить, что они умеют только тявкать, а я дворянский неженка с нервами гимназистки.

— Витольд, Каллад — страна, в военной доктрине которой почти прямым текстом сказано, что с кем хотим, с тем и будем граничить на таких условиях, как нам надо. Конечно, все эти щенки умеют стрелять. Хуже нас с тобой, но на таких, как эта девочка, их хватит.

— В минуты тягостных раздумий о судьбах родины необыкновенно приятно ощутить дружескую поддержку, — едко сказал Витольд. — Если передумаешь бросаться на меч, найдешь меня во «Враньем ко…», хотя — нет. В «Дыхании розы».

— Я, как ты мог заметить, не хожу по бардакам.

— Бардак — это наша с тобой жизнь. А «Дыхание розы» — приличный публичный дом. Чтоб ты понимал разницу, — фыркнул Витольд и быстро зашагал прочь.

Эрвин мимоходом задумался, чем он смог его обидеть и вообще, умел ли Витольд обижаться. Кажется, раньше не умел. Для этого Маэрлинг отличался слишком большими легкомыслием и жизнелюбием — виконт даже на дуэлях стрелялся исключительно после игристого, в хорошем настроении и без ярко выраженной ненависти к противнику. А теперь — обиделся, разозлился.

Мысль о том, что веселому графскому сынку, который хотя бы в силу природного обаяния — не говоря уже о титуле и деньгах — мог походя назначить черное белым, впервые не нашлось, что ответить безродному рэдцу, пришла Эрвину в голову уже когда он подходил к улице, на которой жила Анна. Неунывающий Витольд, наверное, обиделся не столько потому, что был неправ, сколько потому, что у него, Эрвина, не хватило доброты этого не заметить.

«Тридцать секунд околополитического разговора, а день испорчен», — мрачно подумал Эрвин, направляясь к бакалейной лавке мадам Мирты. Это казалось ему более приемлемым вариантом, чем сразу нанести визит Анне. Та, в конце концов, была молодой незамужней девушкой, и его неожиданный приход посреди бела дня мог ее скомпрометировать. Анна, определенно, не относилась к той неприятной Эрвину породе чересчур эмансипированных дам, которые только и мечтали, чтобы их кто-нибудь скомпрометировал.

Лавка Мирты выглядела ровно также, как и почти пять месяцев назад, когда Эрвин видел ее в последний раз. «Лавкой» ее называли скорее в силу привычки: перед ним находился крохотный одноэтажный магазинчик, примостившийся между двумя трехэтажными домами, чьи жестяные крыши угрожающе нависали с обеих сторон. Нарядная, явно самодельная вывеска, чуть поблекшая от времени и дождей, по-прежнему висела над зеленой дверью. Нордэнвейдэ невольно улыбнулся: раньше он бывал здесь не реже раза в месяц, покупая перчатки, которые по рассеянности тут же терял. Мирта — веселая рэдка, мать троих детей и всех людей, готовых поделиться с ней своими горестями — беззлобно подшучивала над такой расточительностью тогда еще лейтенанта и даже предлагала отпустить пару в долг. Что Эрвину в ней бесконечно нравилось, так это отсутствие всякого страдательного или назидательного пафоса. Она не переживала, что жила в неродной стране, хотя всегда была рада тихонько поболтать по-рэдски с посетителями, если такая возможность выдавалась, и не злилась, видя рэдца в калладской армии — в конце концов, в жизни случалось всякое.

Эрвин по дороге купил кулек леденцов для ее детей — теперь ему, во всяком случае, не приходилось выбирать между этим удовольствием и мясом к собственному ужину — толкнул зеленую дверь и оказался в небольшой комнатке, освещенной единственным окном и двумя масляными лампами. За стойкой вместо Мирты стоял невысокий мужчина с пробором как у клерка и пристальным взглядом. Увидев Эрвина, он мигом сложил губы в улыбку, которая настолько плохо сочеталась с выражением глаз, что выглядела пришитой. Ну просто вылитый опереточный шпион. Эрвин даже удивился, где Мирта откопала такого неприятного приказчика — раньше ей помогала старшая дочь.

Дело осложнялось: Эрвин, конечно, не стал бы расспрашивать незнакомца об Анне. Вряд ли он вообще знал, что Мирта позволяет использовать магазинчик в качестве почтового отделения для людей, которые не могут писать друг другу напрямую. В Каллад такое вообще не приветствовалось — уж очень не любил Герхард Винтергольд подобные вещи, особенно в исполнении граждан второго класса.

Эрвин обвел витрину рассеянным взглядом, соображая, что ему может быть нужно в этом местечке, кроме его хозяйки.

— Добрый день, — улыбнулся человек за стойкой. — Я могу вам чем-то помочь?

Нордэнвейдэ не хотелось лгать, что он искал пуговицы, поэтому он прямо сказал, что ищет Мирту.

— Мадам Вилассэ здесь больше не работает, — необыкновенно любезно отозвался мужчина. Чем-то эта необыкновенная любезность резанула Эрвину слух, как фальшь в мелодии. — Вы ищите мадам Вилассэ по каким-то деловым вопросам? Вся бухгалтерия осталась здесь, и я буду рад вам помочь…

«Смотрит на меня, как будто сейчас побежит жандармам портрет рисовать», — с отвращением подумал Эрвин. Глаза приказчика буквально ощупывали его лицо.

— По личным. Мадам Вилассэ не сообщила, куда переходит?

— Переходит? — поднял бровь мужчина. — Увы. Боюсь, здесь некоторое недоразумение. В свете последних событий…

Многозначительная пауза вызвала у Эрвина не любопытство, а желание как следует встряхнуть приказчика, конфликтовавшее с нежеланием пачкать руки.

— Извольте выразиться понятнее, — холодно бросил Нордэнвейдэ. Шесть лет в калладской армии его чему-то научили. Например, вовремя ставить людей на место, не повышая голоса. Ледяной тон в сочетании с военной выправкой сделал свое дело: человек за стойкой несколько потускнел.

3

— Несчастный случай. Ее старшая дочь попала под колеса телеги. Ничего серьезного, но…

«Но на рэдцев и прочих граждан второго класса медицинская страховка распространяется только при травме на производстве».

— … госпожа Вилассэ разумно решила, что девочке полезен свежий деревенский воздух. Думаю, любой врач одобрил бы это ее решение. Они уехали всей семьей еще в середине лета.

Эрвин вдруг вспомнил, как около полугода назад Мирта говорила ему, что отказалась продать свою лавочку некоему калладцу, фамилии которого он не запомнил. Не исключено, что тому самому, который теперь пристально глядел на него из-за прилавка.

— Перелом, конечно, сложный, но, есть надежда…

Эрвину не хотелось слушать про сложные переломы и надежды, до которых говорящему не было никакого дела. Мирта обожала свою работу. Она не продала бы магазинчик, будь у нее хоть малейший шанс выкарабкаться как-то иначе.

Но льгот по ссудам для граждан второго класса тоже не предусматривалось.

— Она не оставила адреса?

— Э… нет, не думаю. Во всяком случае, не мне. Нам они не оставляют ничего.

«Это вы им ничего не оставляете», — с удивившей его самого злобой подумал Эрвин. Не то чтобы этот человек ему чем-то насолил — в худшем случае он перекупил чужое дело за бесценок — но Нордэнвейдэ хотелось организовать означенной собственности новую смену хозяина.

Конечно, это была глупость. Весь окружающий мир не следовало винить в том, что запасов сыворотки Асвейд у Эрвина хватило бы еще на три месяца и неделю.

— Ну, то есть, может, оставила соседке…

Эрвин сухо поблагодарил за новости и вышел прочь, чувствуя пристальный взгляд точнехонько между лопаток. Наверняка местное отделение охранки приплачивало любезному господину за его разговорчивость. Даже Дэмонра, верившая в непогрешимость Каллад как в истину последней инстанции, и та советовала лишний раз не трепать языком при лавочниках, портных и остальном «сословии три с плюсом». Вложить столько презрения в слова, которые даже бранными не являлись, могла только армейская нордэна в десятом поколении.

С испорченным настроением Нордэнвейдэ побрел к дому Анны. Заходить он не намеривался, но, кто знает, возможно, та могла возвращаться с медицинских курсов, о которых писала, или беседовать с кем-то на улице. Наконец, он мог заметить ее в окне.

Дом Тирье изменился мало: тот же заросший плющом мезонин, те же покосившиеся ставни, та же выкрашенная алой краской дверь с начищенной ручкой. Эрвин бросил взгляд на окна гостиной, выходящие прямо на улицу. Кто б ему рассказал, что пианино Тирье будет взывать у него чувство, близкое к ностальгии. Были же времена, когда рулады несчастного инструмента казались Эрвину проблемой.

Не без труда поборов искушение все же постучаться с парадного хода, Нордэнвейдэ пошел своей дорогой. Представление о том, что делать дальше, у него имелось очень размытое. Из гостиницы он выписался утром и возвращаться не хотел, приглашение Маэрлинга прогуляться в «Дыханье Розы» даже не рассматривал, поскольку не имел при себе нужного запаса жизнелюбия и калладских марок, а чем заняться еще — решительно не знал. Эрвин и так проторчал на скамейке у церкви, где прощались с Кейси, гораздо дольше, чем требовали здравый смысл и самоуважение. В итоге он решил, что можно побродить по городу, пока не стемнеет, а там все же перехватить Маэрлинга и извиниться. Никакой вины Эрвин не ощущал, но у него не имелось столько друзей, чтобы он мог позволить себе ими разбрасываться из принципиальных и не очень соображений. Такие вещи он считал привилегией юности.

Парк святой Рагнеды, как всегда, был великолепен, то есть блистателен и пустынен. В дальней от реки оконечности к четырем пополудни уже сделалось практически безлюдно. Тишину нарушал только резкий грай ворон да легкий шелест листвы под ветром. Но даже здесь царил истинно калладский порядок: пожухшие листья лежали по бокам дорожек ровными кучками, скамейки стояли симметрично через равные интервалы, над ними холодным золотом сияли клены, высаженные как по линейке, а еще выше, в ослепительно-синем небе, полыхало солнце, которое не грело.

«Какая осень на дворе», — рассеянно подумал Эрвин. В рэдских полях она выглядела по-другому — менее торжественно и более грустно. Наверное, природа в какой-то мере отражала характеры людей, или с точностью наоборот. Калладцы перед неизбежным собирались и даже принаряжались, следуя идее, что умирать нужно красиво, а рэдцы пили и пели печальные песни. Когда беда проходила мимо, рэдцы радовались и пели веселые песни, а калладцы удивлялись и расклеивались. Поэтому нигде не было весны красивее, чем в Рэде, и осени роскошнее, чем в Каллад.

Эрвин свернул на самую дальнюю аллею, поднялся по пологим ступенькам, следуя к любимой скамейке, и удивленно остановился. Скамейка оказалась занята: там, свернувшись клубочком, лежала женщина. Судя по стоптанным почти до дыр башмакам на высоком каблуке, чулкам со спущенными петлями и стоящей рядом бутылке водки это была никак не дама, уставшая от прогулки и решившая вздремнуть. Спящая куталась в шерстяную зеленую шаль. Эрвин узнал сначала шаль, и потом — женщину.

Кажется, проститутку звали Марита.

Он удивился, увидев ее днем в безлюдном парке. Вряд ли здесь бродило много клиентов. В лучшем случае — заглядывали гимназисты, пишущие дрянные стишки в тонких тетрадках, а такие, если верить Маэрлингу, предпочитали содержанок, благосклонность которых оплачивали вскладчину. Марите сейчас следовало находиться в «Зеленой лампе» и готовиться к вечерней смене.

Эрвин с некоторой опаской приблизился, стараясь не шуметь. Это действительно оказалась его нежданная спасительница, и она спала, уткнувшись носом в сгиб локтя. Так и не прогулянное в Каллад чистоплюйство требовало вывернуть карманы на предмет мелочи, бросить ее у скамейки и немедленно уходить. Эрвин не то чтобы любил или не любил продажных женщин — он просто пересекался с ними так редко, что даже мнения никакого не сумел составить по этому модному вопросу. С одной стороны, родители сумели привить ему вполне понятную брезгливость, которую обучение на врача нисколько не смягчило. С другой стороны, проститутки торговали собой в мире, где куда более продажные твари торговали, например, гражданствами. Они, несомненно, относились к той части мира, о которой Эрвин предпочел бы ничего не знать. Но именно у этой женщины пока еще было имя и — из каких бы соображений она это ни сделала — она рискнула собой, защищая его жизнь.

Рука Эрвина, уже нашарившая в кармане мелочь, застыла в воздухе. Ни один человек на свете не заслуживал того, чтобы спать в парке как собака.

Нордэнвейдэ сунул монеты назад и, не снимая перчаток, легонько коснулся плеча женщины. Если бы она начала пьяно посапывать или бормотать, он бы, наверное, ушел. Но Марита открыла глаза почти мгновенно и стала лихорадочно озираться, как вспугнутая птица. Потом, видимо, разглядела мужской силуэт и отсутствие жандармской каски и хрипло спросила:

— Удовольствие справить?

Эрвина затошнило.

— Нет, — быстро ответил он, отшагивая.

Марита несколько раз моргнула, прогоняя сонную или алкогольную одурь, а потом ее лицо вдруг сделалось испуганным, как у человека, увидевшего покойника.

— Эрвин?

Было удивительно, что она помнила его по имени. Сколько в ее жизни нашлось таких вот Эрвинов, Герхардов и Георгов — даже думать не хотелось.

— Да.

Марита быстро села, одернув юбку так, чтобы скрыть чулки, и еще несколько секунд внимательно рассматривала его, щурясь от солнца.

— Я что, умираю в больнице и мне это снится?

Судя по тому, как подурнело ее лицо меньше чем за год, да такого финала оставалось не так уж и далеко.

— Вы не в больнице. И, смею надеяться, вы не умираете.

— Да, я надеюсь еще чуть-чуть пожить, — усмехнулась она, но тут же поджала губы. Видимо, зубы у нее находились не в лучшем состоянии. Эрвина, впрочем, это волновало очень мало. Он лихорадочно думал, что делать, и не находил ответа. — Ты очень похорошел с нашей последней встречи. Значит, поход за яблоками удался. Мне пересказывали газеты…

— Почему вы не в… не в заведении? — вопрос глупее сложно было выдумать, но все лучше, чем говорить Марите, что та с их последней встречи постарела на добрые десять лет.

— А тебе правда интересно или ты из вежливости спрашиваешь? — хмыкнула она в ответ.

— Какая уж тут вежливость, — пробормотал Эрвин, обводя рукой пустынный парк.

С граем взметнулась в небо воронья стая. Марита проследила за ее полетом и опустила голову.

— Да чего там… Выгнали меня.

— Выгнали? — удивился Эрвин. Нравы публичных домов он представлял очень смутно. Вот с завода — это он знал — могли уволить за пьянство.

Марита стукнула кулаком, затянутым в серую шерстяную перчатку без пальцев, по скамейке.

— Да Создатель святый! Наградил залетный купчик… Ты вообще в курсе, что такое сифилис? Или думаешь, что от этого надо мыть руки перед едой?!

— Думаю, надо не жрать, что попало, — также грубо ответил Эрвин. Марита, за мгновение до этого бывшая на грани истерики, осеклась. Потом вымученно улыбнулась:

— Жрем, что дают. Как собаки. В общем, на дверь мне указали. Месяц как. Хорошо, что не зимой. Уже б околела где-нибудь. За шаль спасибо, кстати, пригодилась… Да ты в голову не бери. Сам-то как?

«Интересно, если я стою в парке, говорю с опустившейся проституткой и ощущаю с ней почти мистическое родство душ — как я сам?» — подумал Эрвин. Ответа он знать не хотел.

— Ничего, живой, — коротко ответил Нордэнвейдэ. Потом, подумав, все же присел на край скамейки. Марита поспешно отодвинулась, как школьница на уроке закона божьего, и смиренно сложила руки на коленях.

— Часто тут гуляешь? Я тебя раньше не видела.

— Я теперь живу не здесь. Так, заехал к бывшим сослуживцам.

— Значит, скоро уезжаешь?

Вопрос она задала очень спокойно и как бы невзначай. Марита без лишнего шума и истерик выясняла, как долго ей осталось жить. На город ведь шла зима. Ночи в сентябре уже были холодными, но в октябре на улице мерзли даже псы.

Маэрлинг легко дал бы ему денег в долг. А он бы мог экономить, живя в Эйнальде, и за месяц все вернул бы до марки.

— Я попробую устроить вас в больницу.

— Да тебя б самого кто вылечил, — похоже, вполне искренне вздохнула Марита.

Эрвин пожал плечами. У него оставались три месяца и неделя, а дальше деньги, в принципе, большого значения не имели. Откуда бы Дэмонра ни брала нелегальную сыворотку, этот секрет она им не оставила, и обижаться на нее было не за что. Она и так подарила ему пять с лишним лет жизни взаймы. А теперь готовилась унести свои тайны или в ссылку, или в могилу — второе вернее.

Эрвин, впрочем, не очень удивился бы, узнав, что ее попытаются освободить силой. Его скорее удивляло, что за прошедшие с момента ареста месяцы никто еще не попробовал это осуществить. По всей вероятности, дело объяснялось тем, что Дэмонра, не считавшая себя виновной, из гордости не стала бы удирать из тюрьмы до суда. Но теперь, когда сделалось ясно, как далеко пойдет Дэм-Вельда в своем стремлении ее устранить, нордэне было самое время пересмотреть эту позицию. Наверняка Магда Карвэн уже пекла хлеб с начинкой из напильника в лучших книжных традициях, а Зондэр Мондум готовилась перевести некоторую сумму на виарские счета калладских друзей.

— Ты задумался. И ты печален, Эрвин.

— Нет.

— Так тебя не вылечили?

— Конечно, нет. Это не лечат, Марита.

— Ну, люди всякое болтают. Я знала еще одного — как ты — тоже такого тихого и грустного. Он к морю уехал и написал потом, что, вроде бы, вылечился.

— И с тех пор лет пять, наверное, уже не пишет? — сначала усмехнулся, а потом подумал Эрвин.

Лицо Мариты дернулось.

— Не пишет. Можно подумать, ты бы стал проститутке писать.

Любопытно, если бы он наплевал на приказ Дэмонры и собственные страхи и все же написал Марине, стала ли бы она тем, кем стала.

— Я не знаю. Но ваш друг, скорее всего, уже мертв. Сыворотка Асвейд имеет обыкновение довольно быстро заканчиваться. К сожалению, море тут мало помогает. Марита, здесь довольно ветрено и становится холодно. При моих обстоятельствах очень небезопасно появляться там, где могут случиться облавы, так что, не обессудьте, до комнат я вас не провожу. Возьмите это на первое время. Я… постараюсь устроить вас в больницу.

Ассигнации чуть дрожали на ветру. Марита поднесла к ним пальцы, но тут же отдернула, словно обожглась.

— Я не хочу умирать в богадельне, Эрвин. Я вообще не очень хочу умирать — мне нет тридцати, представляешь? — но умирать там — совсем не хочу.

— В больницу, а не в лечебницу для безнадежных.

— Негражданку? С сифилисом? В больницу? Это же смешно.

Это смешным как раз не было. Это было очень страшно.

— Я сделаю все, что смогу. Я вам обещаю.

Марита задумчиво помолчала, потом негромко сказала:

— Я бы пообещала, что однажды отплачу тебе добром, но — уж извини — рассчитаться я с тобой смогу только на том свете, угольками да кипящим маслом.

— Что за странная мысль…

— Вполне себе простая мысль, очень даже доступная. Я проститутка, ты убивал. В раю нам обоим делать нечего. Но, если у меня будет такая возможность, я попрошу Создателя не за себя, а за тебя.

Эрвин мрачно подумал, что, если Создатель есть, просить его ей ни о чем не придется. Марита быстро свернула ассигнации в трубочку и засунула куда-то под шаль.

— Я вообще в сказки уже мало верю. Но, если что, остановлюсь в комнатах Виссэ, которые на Литейном. Там не задают лишних вопросов. Заходить не предлагаю — тебе там делать нечего — но…

— Я вас понял, Марита. Как только что-то выяснится, я вас найду.

Марита, напоследок осенив его знамением, ушла в холодное золото, а Эрвин все сидел на скамейке с таким чувством, будто весь мир собран из битого стекла. Чего ни коснись — порежешься.

4

«Хорошо жить в стране ура-патриотов. Куда ни плюнь, попадешь в герб. И хорошо, что у моих предков не имелось ни на грош фантазии…»

Эдельвейс представил, что случилось бы, вздумай он в таком состоянии прогуляться по имперским лебедям. От этой вполне идиотской мысли ему захотелось смеяться. Конечно, это был бред.

Винтергольд шел, старательно наступая только на белые плиты пола. Другого способа сохранить прямую траекторию он не видел. Рука горела до сих пор, хотя меч вроде бы остался в зале суда, в ушах шумело, как будто он нырнул на глубину, и временами накатывало ощущение, что это не он продвигается вперед, а само пространство наступает на него, относя окружающие предметы куда-то за спину.

Коловращение черных и белых клеток под ногами скоро бы закончилось. Краем глаза Эдельвейс увидел то, что искал: приоткрытую дверь в уборную. Оставалось только повернуться, не свалившись, и спрятаться за ней от десятка доброхотов, вознамерившихся оказать ему помощь.

«Еще два метра, запереться, и можно начинать орать. Дыши. Спокойно. Не разжимай зубы».

Эдельвейсу каким-то чудом удалось выполнить по-военному четкий поворот — видимо, сработали рефлексы — и не вписаться в дверной косяк. Кафель в уборной уже не был черно-белым и истинно калладским — хоть на это мозгов у архитектора хватило. Винтергольд добрался до умывальника, стараясь не смотреть перед собой — ему совершенно не хотелось видеть то, что показало бы зеркало на стене — резко выдохнул сквозь стиснутые зубы и здоровой рукой попытался открыть холодную воду. Ручка крана дважды повернулась, но ничего не произошло.

«Извечное калладское разгильдяйство. Хоть штрафуй, хоть вешай», — почти без эмоций подумал он — как вдруг его сильно качнуло. Пытаясь удержать равновесие, Эдельвейс по привычке схватился за бортик раковины правой рукой. У него аж искры из глаз посыпались. Падая, он налетел подбородком на этот самый бортик, а потом свет ярко сверкнул и померк.

В себя Эдельвейс пришел уже в больничной палате — это он понял по характерному запаху лекарств еще до того, как открыл глаза. В не зашторенное окно падали красноватые лучи. Значит, горела заря, неизвестно только, утренняя или вечерняя. Винтергольд обвел помещение взглядом — в голове все еще несколько мутилось — и наткнулся на хмурое лицо их семейного врача, Фрэнсиса Майлза.

— Здравствуйте, Френсис. Почему я не дома?

— Добрый вечер, мессир Винтергольд. Вы в госпитале Герхарда Гэссэна, — невозмутимо ответил тот. — Мы не посчитали целесообразным перевозить вас в таком состоянии.

«Они кололи мне что-нибудь?» — хотел спросить Эдельвейс, но удержался. Страх перед врачами был одним из многих страхов, которые он более-менее удачно прятал от окружающих. Вместо этого Винтергольд поглядел на свою руку и увидел свежие повязки. Поморщился. «Если они хотели занести мне какую-нибудь заразу, они успели», — механически подумал он. Ломило челюсть, а руки он просто не чувствовал.

Фрэнсис поглядел на часы.

— Ваш отец настаивал, чтобы я сопроводил вас домой уже сегодня и оказал квалифицированную помощь. Но, принимая во внимание ваше состояние, я бы не стал настаивать на немедленном переезде.

Врач явно намекал, что отец жаждет поговорить по душам на предмет сегодняшних его поступков. К счастью, Эдельвейсу было уже не семь и даже не семнадцать. Впрочем, он даже не побоялся бы объяснить родителю свое поведение, если бы только сам его понимал.

«Там стояла женщина. Она звала на помощь».

Эдельвейс напрягал память, пытаясь вспомнить, что же все-таки подхватило его как шквал ветра и заставило слететь вниз, делать то, чего он не собирался делать. Может, и хотел, но не собирался. Уж точно не таким образом. Но в голове стоял туман. По всей видимости, над ним поработал высококлассный маг. К счастью, он всегда мог попросить Феликса проверить Мглу.

Вопрос, сожалел он или нет, являлся сугубо гипотетическим. Сожаления — равно как и их отсутствие — не меняли реальности. А в реальности папенька, к гадалке не ходи, орал бы очень долго и громко.

Но даже это было лучше, чем одетые в белое улыбчивые люди со шприцами в руках.

— Я хочу уехать домой.

— Но…

— Немедленно.

— В вашем состоянии…

— Люди не умирают от ожога руки в любом состоянии. Если, конечно, рану своевременно дезинфицируют.

— Могу вас заверить, это более чем достойное заведение.

«Аделаида умерла в куда более достойном заведении», — подумал Эдельвейс и смолчал. Ему до сих пор снились окровавленные простыни и длинный коридор самого престижного в столице родильного дома — жемчужины медицины, куда Аделаида рвалась как бабочка на огонь. Она боялась свекра, боялась каменного особняка, боялась акушерки, принимавшей роды еще у матери Эдельвейса — и потом умирала в чистой палате долгие восемнадцать часов, правда, под морфием. Эдельвейс, поняв, к чему движется дело, наплевал на волю всесильного папеньки и прямо сказал врачам, чтобы спасали жену, а не ребенка. Не спасли никого.

Феликс потом сказал, что их убил через Мглу какой-то подонок. Возможно, просто пожалел Эдельвейса, сняв с него ответственность за смерть жены. Он не очень верил и не спрашивал.

— У меня нет претензий к этому заведению. Но я хочу, чтобы бинты мне меняли дома. Без морфия.

Френсис и так, скорее всего, догадывался о его страхе перед почти всемогущими людьми в белых халатах. В какие-то моменты каждый из них по отдельности был сильнее всей калладской разведки и контрразведки разом.

Семейный доктор Винтергольдов пожал плечами, видимо, таким образом выражая легкую степень неодобрения, и пошел улаживать немногие формальности. Эдельвейс все же доковылял до окна. Он, несомненно, видел перед собой закат и, следовательно, провалялся без сознания не более шести часов кряду. Вряд ли все силы ада в кесарии сорвались с цепи именно за это время.

— Вам подарок передали, — усмехнулся Френсис, вернувшись. Эдельвейс к тому моменту как раз смирился с простым фактом, что ближайшие дней пять на люди с таким лицом лучше не выходить.

— Апельсины? — удивился он, глядя на корзинку в руках врача.

— Практически, — хитро улыбнулся тот. — Элитные коньяки и прочие знаки расположения я оставил, а вот этот раритет решил вам показать.

Винтергольд ничего не понял, пока не принюхался. Запах апельсинов перебивала травяная горечь.

— Я так понимаю, это благодарность от однополчан?

— Вероятно.

— Так Дэмонру Ингрейну оправдали?

— Нет. Ее ждет людской суд. Божий вы сегодня качественно испортили. Я слышал, случился большой скандал. Нордэнов попросили открыть ящик. Наши чрезвычайно гордые гости весьма гордо отказались и совсем уж гордо уехали восвояси.

Как-то слишком уж быстро северные бестии отступились от куска, который уже считали своим. Это было весьма не в их национальном характере.

— Понимаю, вы можете не ответить мне на этот вопрос, но я его все же задам. Феликс ведь уже смотрел Мглу?

— Именно.

— И что произошло?

— Не знаю. Но Феликс до сих пор там. Нам не удалось ничего сделать. Я уверен, он расскажет, если вернется. Только уж простите великодушно, мессир Винтергольд, но в том, что он вернется, я не уверен совсем. Вы же понимаете, что именно обычно возвращается по прошествии пяти и более часов.

«Его пристрелят раньше, чем я доберусь до дома».

Ни один человек в здравом уме не стал бы миндальничать с магом-нелегалом.

— Френсис, я ошибся. Мы торопимся. Не сочтите за труд, немедленно поймайте пролетку.

— Там трясет. В вашем состоянии…

— Френсис, немедленно — это значит сию секунду, — отчеканил Эдельвейс. И смотрел на доктора, пока тот, развернувшись, не исчез в коридоре.

Брусчатка грохотала под колесами экипажа, а Винтергольд, стиснув зубы, баюкал правую руку. С движением вернулась боль. Френсис сидел рядом, но старательно смотрел в другую сторону. К гадалке не ходи, врач был оскорблен подобным обращением до глубины души.

— Вы дадите мне нашатырного спирту, если я начну терять сознание, это понятно?

— Предоставьте мне решать…

— Пока я вам плачу, я вам ничего решать не предоставлю. При необходимости вы дадите мне нашатырного спирта и хоть волоком, но дотащите до Феликса, это ясно?

— Ясно, — буркнул врач.

«Зачем я так?» — как всегда с опозданием в несколько секунд подумал Эдельвейс. Он совершенно не умел обращаться с людьми. То ли по природному злонравию, то ли из боязни показать, что его истинно нордический темперамент — такая же ширма, как и все остальное. Хорошая сказочка отца, призванная прикрыть не особенно хорошую реальность.

Секундная стрелка вертелась слишком быстро.

Феликс не был дураком. За его плечами имелось почти десять лет практики. Он бы не полез туда, откуда не имел шансов выбраться.

— Гони быстрее!

Эдельвейсу сказочно повезло: разгневанного родителя дома не оказалось, а дворецкий ну никак не мог помешать «молодому господину» подняться по лестнице на третий этаж, отведенный слугам. Феликс жил в дальней по коридору комнате, переоборудованной из кладовой. До полусмерти запуганный сирота, привезенный Эдельвейсом в качестве трофея из дружественной Виарэ, умолял, чтобы в помещении не было окон, потому что в стеклах живут цепные бесы охотящейся за ним «Цет». В рассказы подростка о его причастности к самой мощной маговской организации империи Аэрдис верилось слабо, но что-то парень явно умел. Во всяком случае он сумел вывести из стоя своего напарника — такого же неприметного виарского паренька — и бомба под каретой тогда еще четы Винтергольдов взорвалась на пять секунд позже. Этого охране как раз хватило, чтобы прикрыть Аделаиду. Один маг умер на месте, а Феликс попытался тихо уйти, но его поймали. После двухчасового допроса, в ходе которого виарец лишился половины зубов, он сознался, что не виарэц, а наполовину рэдец, вспомнил клички своих учителей и аббревиатуру тренировочного лагеря, где проходил обучение, но твердо стоял на том, что сорвал покушение, потому что не хотел убивать «молодую леди». Им заказали только «молодого господина», а «молодую леди» не заказывали. Отец, разумеется, собирался немедленно пустить «щенка» в расход, и, наверное, был прав. Аделаида тогда впервые в жизни позволила себе вступить в спор со всемогущим свекром, а Эдельвейс — пойти против отцовской воли. Феликса оставили в живых. Так у них в доме появился маг-нелегал. То, против чего Винтергольд-старший боролся на протяжении всей своей карьеры. Беспощадная ирония судьбы.

Именно Феликс первым сказал, что Аделаиду убили. Он же взял след не хуже ищейки и нашел медсестру, которой следовало быть на дежурстве в тот день и которой там на самом деле не было. А вот женщины, которая ее заменила, так и не нашли. Феликс уходил во Мглу по три раза за день, но неизменно возвращался ни с чем, издерганный, злой и бессильный. И раньше не требовалось большого ума, чтобы догадаться: виарец влюблен в Аделаиду по самые уши. Разумеется, ни о каком любовном треугольнике речи не шло — это была не любовь втроем, а обожание вдвоем. После ее похорон Эдельвейс в сердцах предложил Феликсу денег и полную свободу передвижения. Виарец единственный раз за их знакомство очень некультурно отправил его на известный простому люду адрес и остался. И, если сбросить со счетов некоторые странности, которые наличие мага провоцировало в доме, более полезного и надежного человека у Эдельвейса не нашлось бы.

Вот уж Феликс меньше всего на свете заслужил, чтоб его пристрелили в двадцать четыре года просто потому, что Эдельвейс страдал приступами жалости к себе в элитной больнице.

Эдельвейс распахнул дверь кладовой и вошел. Внутри чадила масляная лампа и одуряющее пахло лекарствами. Ему показалось, что там еще более жутко, чем обычно. Маг с накрытым платком лицом полулежал в кресле на колесах, рядом боязливо пристроился сторож с ружьем.

Более великолепного аналога квалифицированного некромедика Эдельвейс не видел в жизни. И еще он понял, что в этой комнатушке лишится сознания за десять секунд.

— Перекатите кресло в соседнюю комнату и раскройте окно, — хмуро распорядился Эдельвейс, подаваясь назад с прохода. Сторож явственно побелел, но требование выполнил. Соседняя коморка, правда оказалась запертой, и пришлось немного пройти по коридору. Маг в кресле не шевелился.

— Можете выйти и забрать двустволку.

Эдельвейс подозревал, что его убьет отдачей, если он рискнет пальнуть из такой штуки. К тому же, у него в кармане лежал куда более надежный револьвер.

— И позовите Фрэнсиса, нужен медик.

Сторож исчез. Он явно мечтал только о том, чтобы оказаться отсюда как можно дальше. О том, что Феликс — маг, в доме знали немногие, но репутация человека, притягивающего странности и неприятности, закрепилась за виарцем прочно.

Эдельвейс закрыл дверь, чтобы избавиться от лишних глаз, и взял с прикроватной тумбочки графин воды. Глотнул прямо оттуда. И услышал шорох.

Феликс медленным жестом снимал платок с лица.

В том, как ткань неспешно ползла вниз, было что-то жуткое.

«Нервы — как у некстати забеременевшей гимназистки», — раздраженно подумал Винтергольд. Он, как и все, слышал сказки о доппельгангерах, иногда возвращавшихся в мир вместо магов. Но вряд ли тварь собиралась вылезти из легенд именно в его доме. В конце концов такое случалось один раз на десяток тысяч случаев. Винтергольд вообще считал бы доппельгангеров профессиональной маговской байкой, если бы не видел нескольких уголовных дел полувековой давности.

— Феликс?

Феликс потряс головой и грязно выругался на виари. У Эдельвейса отлегло от сердца: все происходило как всегда. Он опустился на стул неподалеку от мага и потер глаза левой рукой. В голове что-то медленно пульсировало.

— Ты цел?

— Твою мать, — пробурчал маг. — В смысле, добрый вечер, мессир Винтергольд.

Эдельвейс окончательно успокоился и прикрыл глаза. Его все еще мутило после поездки.

— Ну и что ты там нашел?

— Беса лысого я нашел, — даже десять лет пребывания в хорошем доме мало улучшили манеры Феликса. По возвращении из Мглы он первые минуты говорил ровно то, что думал, а ни один человек на его месте не стал бы думать о чем-то хорошем. — Я не понял, что это было. Какое-то дерьмо.

— А для более предметной характеристики….

— А для более предметной характеристики можно нанять человека с хорошим академическим образованием, — вполне философски заметил Феликс. Он никогда не отрицал того факта, что вышел из тренировочного лагеря недоучкой, умеющим только убивать, и даже отчасти бравировал этим, мол, любите таким, какой есть. — Одно могу сказать: случайностями там и не пахло.

— Значит, меня спровоцировали? — скорее подумал вслух, чем спросил Эдельвейс, и в ответ получил насмешливое фырканье:

— Да нет, цветок благородства в каменной душе расцвел. Такое случается раз в сто лет по пятницам, когда Луна в созвездье Змея…

После Мглы обычно довольно тихий и неконфликтный Феликс всегда вел себя приблизительно так. Но сегодня он как-то уж слишком много шутил для человека, в висках которого сейчас должна была звучать барабанная дробь. Эдельвейс уже хотел поинтересоваться, не слишком ли весел Феликс, которого чуть не пристрелили только потому, что он по профессиональной безграмотности не мог вернуться из Мглы вовремя, как вдруг заметил одну вещь, которая привлекла его внимание.

Сущая мелочь. Тень на полу.

Как и всякий хоть сколько-нибудь профессиональный маг — или хотя бы человек, прошедший даже малую часть «курса молодого бойца» рэдских, имперских и любых других тренировочных лагерей — Феликс, разговаривая, никогда не глядел прямо на собеседника. Умение в процессе беседы смотреть исключительно в стену и думать о деньгах или благе человечества было намертво вколочено во всех практикующих вероятностников, которых Эдельвейс встречал за свою жизнь. И если калладские маги еще изредка отступали от этого правила, поскольку в кесарии они все же считались равноправными гражданами, а не просто вещью, прилагающейся к полезным и опасным способностям, то рэдцы и виарцы — никогда. Феликс, которого до пятнадцати лет третировали как бессловесную тварь, обычно по привычке излагал все свои мысли и домыслы стенам — в лучшем случае пространству над головой собеседника.

Судя по тени на полу, маг разговаривал, повернув к Эдельвейсу голову.

Ничего страшного еще не произошло, а по позвоночнику Винтергольда второй раз за пять минут пробежал озноб. Он сквозь полуприкрытые веки смотрел на тень в желтом круге от лампы и лихорадочно думал.

Либо в комнате сидел Феликс, и тогда следовало срочно выпить успокоительного, либо в комнате сидело что-то другое, и тогда Винтергольд уже был мертв. Потому что обитателю Мглы проще всего уйти в его, Эдельвейса, теле. Магу могли легко проверить пульс, но вряд ли кто-то стал бы проверять пульс вполне себе здорового человека, имевшего только ожог руки и во Мглу не спускавшегося. Так доппельгангеры обычно и уходили от погони — через зрительный контакт «прыгали» в ближайшую цель после мага, если такая находилась в поле зрения, и спокойно удалялись, никому больше не причинив вреда, а неудачливый маг умирал. Как, кстати, и тот, в кого доппельгангер переселялся, но последнее становилось заметно не сразу. Обычно к моменту, когда труп начинал походить, собственно, на труп, доппельгангер уже успевал сменить две-три личины и благополучно обустраивался на каком-нибудь чердаке или в подвале глухого провинциального городка, а лучше деревни.

Потом в округе учащались смерти от несчастных случаев, трескались зеркала и сходили с ума наиболее восприимчивые люди. И тогда приезжали специалисты из Седьмого отделения и устраняли незваного гостя, как правило, неся потери. Доппельгангеры управлялись с вероятностями лучше живых людей.

Улучшало ситуацию только то, что, вопреки распространенному поверью, эти существа не были агрессивны. Скорее они вели себя на удивление пассивно для своих огромных возможностей. Они не убивали без нужды и меняли ровно столько личин, сколько требовалось, чтобы успешно скрыться. Брать мертвецов из Мглы в плен оказалось не только опасно, но и совершенно бесполезно. Даже «мертвецами» их можно было назвать очень условно — вряд ли эти существа когда-либо жили на свете в человеческом понимании этого слова. Доппельгангеры не отвечали на вопросы, а пытки калечили физическое тело, но явно не причиняли им никаких неудобств. И уж, конечно, зеркал они не боялись. Скудные знания современной науки об этих тварях сводилось к простому постулату, что они отчего-то хотят сменить Мглу на реальный мир, а убить их окончательно можно только стерев вместилище доппельгангера в порошок. Все остальное оставалось бездоказательными гипотезами, по большей части довольно мрачными и, на взгляд Эдельвейса, лишенными логики. Вряд ли доппельгангеры собирались завоевать мир, заменив собою как можно больше людей, потому что для этого им всего-то и требовалось, что выйти на людную улицу и начать хаотично «прыгать», и еще с меньшей вероятностью они являлись небесной карой калладским безбожникам или самым совершенным оружием аэрдисовской разведки.

Для Эдельвейса это просто были страшные осколки еще более страшного мира, который он, к счастью, никогда не видел своими глазами.

«Скорее всего, мне просто кажется».

Эдельвейс чувствовал, как по позвоночнику у него катится волна холода. А Феликс или кто-то другой в кресле выжидающе молчал.

Стараясь не выдать себя, он стал аккуратно поднимать взгляд, глядя на собеседника из-за ладони, которой подпер лоб.

Феликс спокойно сидел в кресле в пол-оборота к Эдельвейсу и, судя по положению шеи и плеч, смотрел ровно на него. Винтергольд видел тощую загорелую шею, торчащую из серого воротника, и идеально лишенную эмоций полуулыбку. Поднимать взгляд выше он боялся.

«Прыгали» доппельгангеры только при прямом зрительном контакте.

Эдельвейс снова перевел взгляд на теплое золотистое пятно света на полу. Тень мага показалась ему необыкновенно глубокой и объемной, словно она поднималась из досок. Он чувствовал, как на лбу выступает испарина. Так страшно ему не было давно. Он предпочел бы попасть в одну клетку с голодным львом, чем вот так мило сидеть и болтать с вроде бы неагрессивной тварью, которая, тем не менее, могла одним взглядом остановить его сердце, а потом спокойно встать и уйти в его теле, вполне хозяйски приказав слугам подать плащ напоследок.

Пуля или сабля хотя бы убивали каким-то понятным образом.

— Бесы дери, зачем вы приволокли меня в комнату с окнами? — спохватился «Феликс», видимо, надеясь вызвать потенциального носителя на разговор. — Они меня уволокут, я же говорил!

«Да нет, это меня сейчас, похоже, уволокут».

— Не ори, голова болит, — Эдельвейсу оставалось только молиться, чтобы голос у него звучал не так деревянно, как ему казалось. — Идти можешь?

— Я вроде не дама, чтоб меня на руках несли, — фыркнул тот. — Хотя паршиво. С моей стороны будет очень смело попросить тебя подтолкнуть каталку?

Ситуация становилась критической. Ответ «нет», скорее всего, дал бы твари понять, что Эдльвейс догадался, если доппельгангер до сих пор этого не понял. При ответе «да» пришлось бы встать, пройти два метра, обойти тварь и взяться за спинку коляски. Сделать это так, чтобы ни разу не взглянуть на мага, и при этом не выдать себя, опять-таки, было невозможно.

«Шах и мат».

В коридоре раздались быстро приближающиеся шаги. Какие-то странные. Эдельвейс почти сразу сообразил, что человек бежит.

«Спасен».

Нужно было только успеть как-то достать пистолет и выстрелить с левой руки. Тварь бы отвлеклась на звук, потому что к ней, возможно, бежал второй живой футляр. Потенциально менее опасный просто по той причине, что сына хозяина дома станут искать тщательнее, чем других.

Кто бы там сейчас ни вошел — доктор, сторож или сам Создатель — Эдельвейс должен был немедленно пристрелить его к бесам, а потом для верности раскроить голову и желательно — сжечь остатки, напоследок перемешав пепел с металлической стружкой.

Если бы тварь, вырвавшаяся в мир через мага-нелегала, отправилась бродить по городу прямиком из фамильного особняка Винтергольдов, скорее всего, отец проделал бы с сыном примерно те же манипуляции. На данный момент Эдельвейс больше опасался доппельгангера только потому, что гость из Мглы находился ближе. Опасность они с Герхардом Винтергольдом представляли примерно одинаковую.

Дверь резко распахнулась.

Эдельвейс развернулся на звук.

В комнату влетел всклокоченный мальчишка в матроске и застыл, как вкопанный. Дверь с резким стуком ударилась о косяк, а потом раскрылась снова. Второй вбежала запыхавшаяся горничная. Увидев посторонних, она тоже резко остановилась, а потом — узнав хозяйского сына — испуганно склонилась в реверансе.

За спиною Эдельвейса что-то глухо стукнуло.

Скорее всего, это упала на подлокотник голова мертвого мага.

Винтергольд, чувствуя, как по вискам у него катится пот, потянулся к графину с водой.

— Ваше сиятельство, просим прощения, мы не могли знать… Извольте извинить за беспокойство, мы уже уходим, — скороговоркой пробормотала девушка.

Мальчишка, еще не отдышавшийся после бега, пролепетал что-то звонкое и непонятное.

«Никуда вы не уходите».

На карте стояла честь дома Винтергольдов и некоторое количество людских жизней.

Тварь могла прыгнуть только в одного из двоих.

— Феликсу плохо, — тщательно контролируемым голосом сообщил Эдельвейс, глядя на накрахмаленный передник девушки. К счастью, воспитание позволяло ему не смотреть на слуг, говоря с ними. Вот тут ничего подозрительного не было. Он цедил слова так, словно делал вошедшим большое одолжение. — Подайте стакан.

Горничная опрометью кинулась к столику и схватила один.

«Ребенок или женщина, женщина или ребенок?»

Твари из Мглы вели себя убийственно логично. Они не хотели лишних жертв. Значит, они очень разумно подошли бы к вопросу, куда им прыгать.

«Он, конечно, понял. Горничной легче уйти к вокзалу. У ребенка меньше шансов получить пулю от меня в данный конкретный момент».

Последняя мысль решила дело.

Когда женщина брала из руки Эдельвейса графин, он дернулся и немного воды пролилась на пол.

— Уберите, — процедил Винтергольд.

Мальчишка раздражающе маячил где-то сбоку. Очень неприятное было ощущение.

Горничная, бормоча извинения, опустилась на колени и стала быстро вытирать воду платком. Она смотрела только на доски.

А вот мальчик, похоже, смотрел на Эдельвейса.

«Создатель, помоги».

Винтергольд нащупал в кармане револьвер, выхватил его и, не теряя ни секунды, выстрелил навскидку.

Мир словно на секунду оглох, а потом по полу часто забарабанила кровь. Эдельвейс сделал еще один выстрел, на этот раз точно в голову. Легкое тельце развернуло и швырнуло о стенку.

Горничная застыла, как парализованная, потом медленно, словно кукла на шарнирах, обернулась к мальчику и пронзительно закричала.

— Владек!

«Надеюсь, я убил того», — мысли в голове Эдельвейса текли как-то вяло и заторможено, не то что несколько секунд назад, когда он в срочном порядке решал задачку по спасению чести рода и желательно — собственной жизни. До этого дня он стрелял только в вооруженных мужчин.

— Владек!

Горничная на четвереньках метнулась к мальчику. Только коленки о пол простучали.

В обойме оставалось еще пять пуль.

«Ее тоже нужно кончать. Вероятности мало, но…»

То, что следовало за этим многообещающим «но», Эдельвейс обдумать не успел. Еще секунду назад рыдающая женщина обнимала окровавленного мальчика, а уже через секунду в лицо Винтергольду прыгнул труп. Он только и успел, что рефлекторно зажмуриться и выпустить вслепую еще две пули, а потом чудовищный удар перевернул кресло и швырнул Эдельвейса на пол.

Он был почти готов, что сейчас в него вцепятся детские ручонки, но труп почему-то лежал на нем сверху, как труп, без всяких лишних движений. Эдельвейс медленно приходил в себя от удара затылком об пол и вспыхнувшей в обожженной руке боли. А потом случилось то, что должно было случиться.

На грудь опустилась тяжесть, а узенькие ладони с совершенно неженской силой схватили его за оба запястья и заставили развести руки в стороны.

— Открой глаза. Ты уже мертв, сопляк, — спокойным голосом распорядилась тварь.

«Еще бы», — как-то механически и отстраненно подумал Эдельвейс и попытался нажать курок. Тиски сжались еще сильнее. Пистолет выпал и клацнул. В левом запястье тоже что-то хрустнуло.

— Давай по-хорошему.

Эдельвейс решил, что лучше уж будет по-плохому и боднул головой воздух перед собой. Никакого полезного результата, кроме более чем увесистой затрещины, за этим не последовало.

При желании доппельгангер легко мог оторвать ему голову — здесь Эдельвейс не заблуждался. Но теперь единственным шансом твари выйти из дома оставалось перекинуться в хозяйского сына, а два трупа списать на самозащиту. Обляпанная кровью горничная отсюда бы никогда не вышла.

Не дождавшись никакого разумного ответа, женщина молча вцепилась Эдельвейсу в горло. Он зажмурился так, что аж слезы выступили, и отчаянно пытался дышать. Куда там. В ушах шумело, в черноте плавали красные круги, а потом снова хлопнула дверь.

— Что за…? — удивился раскрашенный багровыми пятнами мрак голосом сторожа, а потом хватка на горле Эдельвейса ослабла.

На него неуклюже упало еще одно тело.

Больше всего Винтергольда напугало то, что выстрела он так и не услышал. Он лежал, практически притиснутый к стенке двумя трупами, и плохо слушавшейся левой рукой пытался нашарить на полу упавший пистолет.

— Тебя же просили по-хорошему, — уже баском сторожа посетовал доппельгангер.

«Ни в коем случае не открывать глаза».

Из дома невозможно было выйти горничной в залитом кровью переднике. Но зато вполне можно было выйти сторожем, убившим жуткую тварь и не успевшим спасти хозяйского сына. Какое несчастье.

Эдельвейс как-как втянул голову в плечи и сжался в комок за трупами. Это он проделал очень своевременно, потому что практически в тот же миг грохнула двустволка.

Заряд дроби пришелся большей частью в уже не живые щиты Эдельвейса, но и оставшегося хватило, чтобы снова хорошенько приложить его о стену. На этот раз ребра прохрустели так четко, что этого звука не заглушил даже гул в затылке. Он закашлялся кровью, неловко завалился на бок и все же нащупал пистолет. Толку из этого вышло бы немного, потому что у ружья еще оставался второй заряд. Шаги приближались. Видимо, доппельгангер все же решил обидеться и снести ему голову наверняка. А вернее — просто не хотел оставлять живых свидетелей.

Стремительно приближающаяся свиданка с Создателем пугала Эдельвейса существенно меньше, чем мысль, что именно по его милости только что выползло в мир. Отец терпел Феликса исключительно потому, что после смерти невестки дважды вынимал сына из петли и третий раз, наверное, так делать не хотел. Без нужды отпрыска не нервировал и позволил ему оставить своих немногих сомнительных друзей. Вот и доминдальничал.

Эдельвейс, как мог, сжался за трупами.

Но ударного заряда дроби не последовало. Сухо щелкнул выстрел, почему-то пистолетный. Потом еще и еще. Что-то рухнуло. Эдельвейс, почти теряя сознание, стал поднимать пистолет к виску. Умирать он не хотел, но не видел особенного выбора. Через пару секунд доппельгангер все равно отправил бы его на тот свет. А вот самоубийство, возможно, навело бы людей, которые станут расследовать приключившуюся здесь бойню, на мысль, что последним прыжком доппельгангера стал не он.

Кто-то резким ударом выбил у него из руки оружие и приставил ко лбу еще горячее дуло.

— Попробуешь открыть глаза — мозги вышибу, понял?!

— Френсис?

— Заткнись.

Эдельвейса развернули лицом к стене и несколько секунд крепко держали за руку у самого запястья. Видимо, проверяли пульс. Скорее всего, найти его было несложно, потому что сердце колотилось как бешеное у самого горла.

— Френсис, да пристрелите уже меня, только не трогайте. Болит все…

— Создатель, — пробормотал доктор. — Живы, ваше высокоблагородие, как есть живы!

Эдельвейс, конечно, чувствовал себя как покойник, но спорить не стал.

По полу простучали четкие шаги. Скрипнули сапоги. Эдельвейс все же открыл глаза и обернулся. Из красной мути выступал неясный силуэт в синей форме.

— Полагаю, для лекции по технике безопасности уже несколько поздно, — сухо и недовольно сообщил Герхард Винтергольд. — Благодарю вас, Френсис. Вам, сын, мне сказать нечего…

В этот момент Эдельвейс отчего-то необыкновенно четко представил себе картину со стороны. Четыре трупа вообще, и три — изуродованных трупа, один на другом, из-под завала которых только что вытащили его. Вернее, четыре с половиной трупа, если взять в расчет и его тоже. И все это в комнатушке три на четыре шага, перемазанной кровью от пола до потолка. Пятно от дроби на стене. Доппельгангер, выпрыгнувший из Мглы и отправившийся во Мглу. Темный вечер. Престижный дачный район. Недовольный родитель с выражением суровой укоризны на лице милостиво решает не отчитывать великовозрастного, но вполне бездарного сына прилюдно. Назревает кулуарный разговор.

Даже натуральный доппельгангер не помог ему разминуться с собственной судьбой. Посредственностью был, посредственностью остался.

На этой, как Эдельвейс понимал, вполне истерической мысли он расхохотался и почти сразу потерял сознание.

5

— Ты не был бы так любезен просветить меня, что именно произошло? — вполне светским тоном осведомился Герхард Винтергольд три дня спустя, когда полы и потолки уже отмыли, а страсти улеглись. Родитель, блаженно щурясь на солнце, курил сигару и, видимо, ждал какого-то великого откровения.

Проблема состояла в том, что Эдельвейс не мог ровно ничего сказать на сей счет. Информацией он не владел, а делиться со всесильным батюшкой своими предположениями, надеждами и сомнениями — не хотел. Он и без того знал, что представляет собою позор рода и что таких в хороших семьях вообще топят в младенчестве.

— Вы сами все видели. Полагаю, существенно больше меня…

— Рад, что у тебя хоть на это ума хватило. И я спрашиваю не про этот несчастный случай…

— Ах, это теперь так называется…

— Вообще это называется преступная халатность, которая стоила жизни трем людям, — от такого голоса всем предметам комнаты полагалось покрыться инеем. — Но, если бы я хотел поговорить о твоей безответственности, это заняло бы существенно больше часа. Я не располагаю достаточным временем. К тому же, оно упущено лет пятнадцать-двадцать назад.

Эдельвейс предпочел смолчать.

— На самом деле я спрашивал, что ты выкинул на суде.

— Говорить про защиту очевидно невиновной коллеги, конечно, не стоит?

— Конечно, не стоит. Гимназисты и так уже посвятили тебе целую оду и пару десятков великолепных виршей масштабом помельче. Такого плевка фамильная честь не терпела давно.

Эдельвейс бросил на отца быстрый взгляд и с некоторым облегчением заметил на его губах улыбку.

— Каждое поколение должно превосходить предыдущее. Вы мне сами говорили, что это и называется прогрессом.

— В данном конкретном случае это называется безумием. Ты сам понял, за кого вступился?

Назвать Дэмонру «беззащитной женщиной» язык не поворачивался. Для такого требовалось хорошо набить руку в написании торжественных некрологов, например.

— За подложно обвиненного офицера.

— За человека, которого стоило бы принести в жертву ради общего спокойствия. Пора бы запомнить, что общее спокойствие стоит дороже единичных подвигов. Каждый подвиг, Эдельвейс, это чей-то недосмотр. Когда все идет правильно, людям не нужно совершать невозможное.

Последнее было чуть ли не любимым тезисом Герхарда Винтергольда. Чаще он говорил только то, что в Каллад будут воровать и пить при любом государственном устройстве и подушевом доходе.

— Я бы мог вам сказать, что, когда все идет правильно, людей не казнят за вещи, которых они априорно не могли совершить, но мы ударимся в философию, — нахмурился Эдельвейс. — Поэтому доставлю вам удовольствие и скажу правду: я не собирался ее спасать. Меня заставили.

— Кто?

— А вы не проверили?

— Да, двое наших магов уже проверили, — Герхард Винтергольд едва заметно поморщился. — С тем же успехом, что и Феликс, правда, без столь драматических побочных эффектов. Третьего после этого я решил не посылать. У тебя, я так понимаю, нет идей?

— Я предполагаю, кто мог попытаться ее спасти, и, уверен, его проверили первым.

— Мы вообще ничего не сумели проверить. Но да, я сомневаюсь, что Найджел Наклз хорош до такой степени. Хотя мысль устранить его для устранения связанных с ним сомнений мне, прямо сказать, не чужда.

— То есть дело было не в магии?

— Скорее это значит, что дело было не в Найджеле Наклзе, на которого я сначала грешил и из которого в другой ситуации стоило бы душу вытрясти. Семь лет назад Рейнальд Рэссэ обделал с его помощью несколько очень скользких дел, но доказательств не нашлось. Хороший маг, Эдельвейс, заставит кого угодно сделать что угодно. Другое дело, что профессионалы так топорно не работают. Будь это Найджел Наклз, ты бы сейчас доказывал мне, что восхищался Дэмонрой со школьной скамьи, а предложения ей не сделал только из осознания собственной ущербности. И с самого начала готовился спасать ее любым доступным способом. Мага, который тебя спровоцировал, не было в зале и, скорее всего, не было в регистре, как это ни грустно. Это самоучка. И еще он, я уверен, теперь мертв. Мы имеет очень необычный случай нечитаемой Мглы. Вернее, те, кто ее читают, не возвращаются. И это куда более важно, чем твои ожоги и пару месяцев жизни, которые выгадали для Ингрейны Дэмонры.

— Пару месяцев? — насторожился Эдельвейс.

Герхард Винтергольд посмотрел на него, как на безнадежного обитателя дома скорби.

— Она невиновна в том, в чем ее обвиняют, но ее повесят. Свыкнись, пожалуйста, с этой простой мыслью, тебе не пятнадцать.

— Значит, ее уже списали в расход? — Эдельвейс не то чтобы Дэмону любил или не любил. Социальная несправедливость, о которой так много болтали и писали в последнее время, тоже никогда не вызывала у него особенных эмоциональных всплесков. Но когда фактически преднамеренное убийство женщины — пусть состоящей в армии и мало похожей на воздушное создание в кисейном платье — обсуждалось примерно в том же тоне, каким можно было попросить закурить — вот это ему не нравилось.

— Эдельвейс, я не могу понять, чем ты слушал, но, так и быть, повторю. Они попали в засаду на территории, где до этого уже провели разведку, и разведка эта там никого не обнаружила. Она не обвиняет разведку в некомпетентности, при этом признавая за собою — лично — факт расстрела десяти человек. Тут уж или одно, или другое. Звезду или подвела разведка, проморгавшая врагов в тылу, и тогда они отбивались от противника, или Дэмонра на свой страх и риск угробила мирных жителей, которые, видимо, решили пойти пострелять в косуль из имперских винтовок глубокой ночью. Чувствуешь тонкую стилистическую разницу, как говорят наши друзья-литераторы?

— Кто провел разведку? Кто-то из сторонников «мирного» блока?

Услышав это предположение, Герхард Винтергольд даже курить перестал.

— В такие минуты ты меня огорчаешь. Хоть один военный нордэн стал бы покрывать сторонников Эйвона Сайруса, если бы в обозе просто пропала банка кофе?

— Нет. Скорее всего, доносить бы не стали, но повод для дуэли нашли бы тем же днем. Эдикт кесаря в таких случаях никого не останавливает.

— Именно.

— Так кто провел разведку?

— Не представляю, зачем тебе это знать. Нам просто не повезло, что та разведка провалилась. А эта женщина виновна в другом преступлении, и умрет. Поверь мне, она — теперь наименьшая из наших проблем.

Эдельвейс насторожился. У его отца существовала весьма своеобразная градация понятия «проблема». Для Герхарда Винтергольда все преступления были выбросами статистики, портящими в целом благоприятную картину. Рэдцы с бомбами, как-то пробравшиеся в Каллад, являлись недоглядом пограничников, удачно разорвавшиеся бомбы этих самых рэдцев — профессиональным промахом тайной полиции, жертвы среди калладцев — некоторой неудачей жандармерии, а разносы от кесаря — его личной большой неудачей. Слово «проблема» в устах Герхарда Винтергольда относилось, в лучшем случае, к потенциально готовой вспыхнуть войне.

— Да что она сделала? Это имеет какое-то отношение к белым розам.

— Разве что художественное. Она протащила в Каллад больше четырех сотен порфириков.

Эдельвейс в первую секунду подумал, что ослышался. Это было как-то излишне сильно для правды.

— Это… Это совершенно невозможно. Это безумие. Чистое безумие.

— Ну не сказал бы. Все нордэны — очень расчетливые психопаты и в их безумии присутствует строгая логика. Она, наверное, думала, что спасает им жизни.

— Но ведь вспышки этнических преступлений не было? Да и уровень заражения порфирией не возрос…

— Да, нашим гостям хорошо объяснили правила поведения. Это же нордэны. Их наймиты бывают или вышколенными, или мертвыми.

— Тогда… тогда большой беды пока не произошло. Этих людей надо изолировать. У вас ведь есть списки?

Герхард Винтергольд нахмурился:

— Конечно же, нет. Дэмонра лишена инстинкта самосохранения, но не совсем уж лишена мозгов. Уверен, этих списков не существует в природе. Вообще. Что не помешает им в один прекрасный день, например, оказаться в кармане Эйвона Сайруса или Рейнальда Рэссэ. Особенно актуальны они будут в дни, когда в Каллад существенно сократится количество хлеба на один конкретный рот. То есть совсем скоро.

— Но нет доказательств.

— Зачем человеку, решившему свести счеты со своим соседом, доказательства? Напомню тебе, у порфириков кровь не зеленая. А что до проверки народной методой — то есть спиртом в морду — так спирту можно найти лучшее применение, это тебе в Каллад подтвердят все, от жандарма до кесаря. Если они сумели нелегально синтезировать сыворотку, что помешало бы им убрать ее побочные эффекты?

— Наверное, медицинская невозможность? У порфириков очень чувствительная кожа. Там при ожоге дело не в спирте…

— А теперь объясни это лавочнику, позарившемуся на домик соседа. Твое научное обоснование, скорее всего, будет встречено ударом дубины. Но даже это не самое страшное.

Эдельвейса передернуло.

— Что же тогда самое страшное?

— Самое страшное, то, что среди безродных кровососов в Каллад завезли, в том числе, нынешнюю графиню Маэрлинг.

Эдельвейс почувствовал, как у него волосы становятся дыбом.

— Графиню?! Это… это точно?

— Точнее не бывает. Она сама мне сообщила. Почти сразу после суда. Видимо, решила, что Дэмонра свое отгеройствовала и пора кому-то погеройствовать вместо нее. Явилась как валькирия из оперы Марграда — огонь в глазах, отвага в сердце. Мол, арестуйте меня, расстреляйте меня, да хоть конями на четыре стороны рвите — только остановите махину, которая сдвинулась. А ее уже не то что кесарь, ее уже сам Создатель не остановит.

Голова младшего Винтергольда окончательно пошла кругом.

— Зачем?

— Вероятно, чтобы для меня не стало сюрпризом, когда какая-нибудь мразь вроде Рэссэ попытается объявить охоту на дворян. Ну или действительно Дэмонру пожалела.

Эдельвейс вспомнил миловидную белокурую женщину с очень синими глазами.

— Ее придется вывезти далеко за границу. Либо, — ему не хотелось договаривать, какое было это «либо». Отец в любом случае понимал в таких вещах куда больше него.

— Поздно. Она не пришла бы ко мне, если бы не знала, что они уже знают, уж прости старику плохой каламбур.

Эдельвейс почти механически думал, могла ли Дэмонра понимать, что, помогая обреченным в Рэде порфирикам, выпускает из шкатулки все силы ада? Скорее всего, не могла.

— Это конец?

Герхард Винтергольд сложил губы в жесткую улыбку.

— Нет. Три дня назад ко мне — разумеется, совершенно конфиденциально — обратился один знакомый. Из тех, чьи титулы произносят с придыханием во всех столичных гостиных. Его дочери стало плохо на вторые сутки после бала, посвященного юбилею герцогини Зигерлейн. Домашний доктор больную обследовал. Я б удивился меньше, обнаружь он у юной светской институтки сифилис, но он нашел порфирию. И — крохотный след от шприца под самыми волосами на затылке. Вот так — средь шумного бала, случайно, почти романс…

Эдельвейса передернуло.

— Я полагаю, не каждый человек, чье чадо подцепило порфирию, поспешит ко мне, — закончил Герхард Винтергольд.

— Они поймали живьем одного из зараженных и теперь травят его кровью молодых глупых дворян? Создатель…

— … пока взирает на нас, грешных, с отменным равнодушием. Рано или поздно, эти люди подбросят использованные шприцы куда нужно, и вся правда всплывет. И вот это будет конец. Я бы сказал, что в твоих интересах к тому моменту быть где-нибудь в Виарэ — в противном случае мы будем на фонаре — но и в Виарэ безопасно уже не будет. Так что у нас остается только один вариант поведения.

— Какой?

— Признать, что список существует и в городе полно порфириков. И вовремя сделать из городского погрома или, что хуже, нападения черни на дворян обычную пальбу по негражданам. Лозунг «бей нелюдей, спасай Каллад» работал без сбоев последние лет пятьдесят и, если все сделаем верно, прослужит еще столько же.

— А если не получится?

— Тогда будет «бей нордэнов, спасай Каллад», но это уже крайность, — скривился Герхард Винтергольд, поднимаясь. — Я бы хотел приберечь ее для по-настоящему трудных времен. Нашим внукам тоже придется как-то лгать, пусть у них будет пространство для маневра.

— И… и скоро начнется?

— Кесарь Эдельстерн умер позавчера, не приходя в сознание. Ее Величеству удалось уговорить лейб-медика объявить двору о летаргии, но не обольщайся — Эдельстен Зигмаринен мертв. И через неделю об этом будет знать каждая калладская кошка. На упреждающий удар у нас в лучшем случае семь дней.

— Так список обнародуем мы?

— Конечно. Он уже готов. Думаю, мне не нужно тебе объяснять, что такое «стихийный гнев трудящихся» и как долго его надо готовить. Погром легче организовать, чем повернуть в нужное русло или остановить. Так что нам просто нужно успеть первыми.

— А чего ждут наши друзья?

— К счастью, наши друзья ждут официального известия о смерти кесаря и назначения Эдельберта регентом при цесаревиче. Им нужен рыцарь на белом коне, который огнем и мечом вытравит из Каллад всякую заразу. Их тщеславие — наш единственный шанс.

Эдельвейс почувствовал, как руки у него начинают дрожать.

— Значит, как при Эвальде?

— Именно. Партия загнившей пшеницы на мукомольный завод, увеличение рабочего дня, отмена льгот на молоко и, конечно, несколько украденных цистерн со спиртом. Ну и пара потасовок на улицах. Дальше все пойдет по накатанной.

— А если нет?

— А если нет, Эдельвейс, да поможет нам Создатель. У тебя есть дней десять максимум. Если не решишь удрать вслед за маменькой подальше отсюда, рекомендую чистить пистолеты и приступать к покаянным молитвам.

Эдельвейс проводил взглядом необыкновенно прямую спину и серебристый от седины затылок отца. Посмотрел на часы. Вспомнил о счете в банке, оставшемся ему от маменьки. Прикинул расписание поездов, идущих на Эйнальд. А потом, тяжело вздохнув, извлек из ящика стола трофейный апельсин, благоухающий травами, при помощи ножа для бумаг одной рукой кое-как очистил шкурку и, морщась от горечи, съел половину. Не то чтобы Эдельвейс ощутил прилив бодрости, но собрать остатки мужества в кулак стало чуть проще.

Десять дней — это был вполне приличный срок. Особенно для того, чтобы поверить, кто, когда и при каких обстоятельствах удрал из столицы в начале прошлого года.

6

К счастью для себя, Ингрейна Ингихильд никогда не имела склонности принимать происходящие вокруг нее события особенно близко к сердцу. Не то чтобы жизненные бури ее совсем миновали. Биография Ингихильд была не менее бессюжетной, чем биография любой ее сверстницы — там даже имелось два ранения и с полдюжины медалей, три попытки родить ребенка и ни одного официального брака. Но Ингрейна относительно легко абстрагировалась от массовых психозов — к таковым она относила все разновидности пылких чувств, от романтической любви до политического фанатизма — даже в ранней юности, а когда окончательно поняла, что своих детей у нее не будет, то успокоилась совершенно. Окружающий мир убрался куда-то за прозрачное, но очень толстое стекло, и его шум ее практически не беспокоил.

Она родилась на Архипелаге, отучилась в калладской столице, там же по молодости едва не вышла замуж, но дорогу ей вовремя перебежала такая же миловидная блондинка, как она сама, только с двумя десятками родственников в уездном городке с непроизносимым названием, более простыми амбициями и менее испорченной какой-то непонятной дрянью кровью. Блондинка умела вовремя улыбаться и, главное, быстро поставила кавалера перед фактом, что он скоро станет отцом, а Ингихильд, поставленная перед другим фактом, не более, впрочем, приятным, без лишних истерик окончила курс и укатила к родным заснеженным елкам. Среди заснеженных елок ей через несколько лет встретился душка военный — метр девяносто чисто нордэнского совершенства и апломба — но и тут по всем пунктам вышел полный провал. Не то чтобы Ингихильд не разделяла идею превосходства нордэнской расы над всеми остальными. При ее внешности и цвете глаз презрительный взгляд сверху вниз как раз давался без особенного труда. Но Ингрейна полагала, что на одном осознании своего совершенства кашу не сварить и нужно бы приправить его чем-то еще, например, пристойной профессией. Охранять Высшую Жрицу по праздникам, несомненно, было весьма почетно, но Ингрейна не воспринимала «паркетную гвардию», как и вообще любую форму показухи, о чем говорила, если ее спрашивали. Душка Асбьерн в итоге женился на девушке, лучше цитировавшей наизусть нордэнский катехизис, любившей смотреть на парады и, главное, имеющей двух сестер, у каждой из которых тоже было по ребенку. Он считал своим первейшим долгом передать такое сокровище, как свои великолепные гены, будущим поколениям, и Ингрейна не являлась оптимальным кандидатом для этой миссии.

Последнюю затрещину морального толку она получила от инженера-химика, пять лет одиноко искавшего родственную душу и внезапно обретшего ее в уже начинавшей баловаться эфиром Ингихильд. Ингихильд же на третий месяц знакомства не менее внезапно обнаружила, что у одинокого романтика, оказывается, на соседнем островке проживала законная супруга, ожидающая второго ребенка. Нордэна разбила романтику лицо и, набравшись храбрости, все же пошла к врачу. Правда ее не слишком сильно удивила. После гибели богов, приключившейся на Дальней Дэм-Вельде пять сотен лет назад, каждая десятая нордэна была хронически бесплодна. Ингихильд как раз оказалась десятой.

После такой новости оставалось либо спиться — в ее случае умереть от отравления эфиром — либо начать в срочном порядке махать шашкой во благо Архипелага, неся свет и прогресс каким-нибудь отсталым народам, чья земля могла прокормить богоравных, и хоть этим оправдать перед серыми небесами свою пропащую жизнь. Примерно таким образом к тридцати трем годам у Ингрейны оказались полковничьи погоны, кусочек свинца под лопаткой и почти неисчерпаемый заряд цинизма. Последний позволил ей прилюдно поздравить Ингегерд Вейду с тем, что предыдущая Наместница и ее команда не перенесли всей благодати, ниспосланной им богами, и дружно скончались от великой радости. А разразившаяся в ту историческую ночь гроза, удивительно напоминавшая артобстрел в какой-нибудь захолустной Рэде, видимо, свидетельствовала о том, что боги были счастливы их принять. Ингрейна также выразила надежду, что радушия богов и на Ингегерд хватит и она также предстанет перед ними во всем величии своей должности, в лучах и огне. Желательно, до того, как запорет все, что сумела сделать Немексиддэ.

Скорее всего, дуэли не случилось лишь потому, что на этом настояла Высшая жрица Нейратез, которая ценными кадрами не разбрасывалась. Дурная слава законченной наркоманки без малейших моральных ограничителей нисколько не мешала Ингихильд при надобности отлично орудовать шашкой, так что потенциальная Наместница решила, что не оскорбилась и рассчитается позже. Но, наверное, Нейратез все же нажаловалась, потому что буквально на следующее утро Ингрейна поехала заменять свою столичную тезку, попавшую в более чем щекотливое положение.

Каллад-на-Моэрэн со времен ее юности не стал менее промозглым, серым и тайно враждебным. В глубине души Ингрейна никогда не любила этот город под промороженными до самого дна пустыми небесами. Ей, коренной северянке, спокойно относящейся к метелям и морозам, при которых ртуть замерзала в градуснике, здесь делалось холодно и неуютно. Она бы с большей охотой поселилась даже в варварской Рэде, с ее запуганными жителями, распятиями на стенах и летящими под откос поездами, чем в этом блистательном ледяном аду. Увы, отправляя Ингрейну заменять проштрафившуюся коллегу, никто о такой мелочи, как ее личные пожелания, не справлялся.

По прибытии в Каллад Ингрейна, ожидавшая унаследовать от Дэмонры полный хаос, оказалась удивлена. Не слишком аккуратная в школе и институте дочка Рагнгерд каким-то образом умудрилась содержать полк в образцовом порядке, которому позавидовали бы многие. Там даже цветы в палисаднике росли по линейке и, казалось, готовы козырнуть проходящему мимо начальству при первой надобности. Бухгалтерию и кадровые документы вообще можно было вывешивать на стенку в красивой рамке.

Ингихильд Дэмонру знала достаточно хорошо, для того, чтобы понимать — это фантастика. И еще она знала мстительность Нейратез, и понимала, что фантастика, скорее всего, являлась ложью. Что-то случилось, но ей ничего не сказали. Или должно было случиться со дня на день. Ингихильд насторожилась, перерыла все, что могла, и, не найдя ничего подозрительного, стала ждать.

Печали ей добавляла заместитель Дэмонры, синеглазая Зондэр Мондум. Вот уж кого Ингрейна не терпела с детства. Ингихильд не раз окатывала чернилами ее белый, идеально отутюженный передник — данная деталь образа Зондэр запомнилась ей куда ярче, чем лицо или глаза — и не раз за это выслушивала длиннейшие нотации от классной дамы или оставалась без ужина. Зондэр же вечно ябедничала и вечно тряслась, пока не прибилась к Дэмонре и Магде. И вот Дэмонры снова не оказалось рядом, и все вернулось на круги своя. Ябедничать бедняжке теперь стало некому, но вид у нее по-прежнему был зашуганный. Правда за годы на эту зашуганность лег легкий флер аристократической надменности и мужественного смирения перед жестокой судьбой. Получилась эдакая нежная лилия, строящая из себя ледяную глыбу во имя державных интересов, и отчаянно нуждающаяся в любви и заботе, но гордо это скрывающая. Разумеется, скрывающая не слишком тщательно, чтобы всякие молодые дурни вроде младшего Маэрлинга ни в коем случае не проглядели задыхающийся в одиночестве цветок. Ингихильд всякий раз стоило большого труда удержаться от смеха, когда она видела виконта и его синеглазую святыню. Практически ежедневный водевиль в духе «Гусар и барышня», причем совершенно бесплатно.

К сожалению, данные конкретные гусар и барышня вполне успешно скрывали что-то такое, чего Ингихильд не знала и о чем ей бы следовало знать. До тайны полка с идеальными документами за неполные полгода Ингрейна так и не сумела докопаться. Все, что она знала, сводилось к тому, что прямо перед ее назначением в срочном порядке уволилось двое лейтенантов, но такое могло произойти где угодно и вряд ли тянуло по масштабам на мировой заговор. Однако Ингихильд не покидало ощущение, что она раскуривает трубку, сидя на бочке с порохом. Постоянная нервозность не лучшим образом сказывалась на ее отношениях с сослуживцами — впрочем, насчет собственного обаяния Ингихильд не заблуждалась. Здесь ее бы в лучшем случае терпели, даже будь она спорхнувшей с фрески белокрылой Заступницей, уж Зондэр бы об этом позаботилась.

Почти полгода прошли на удивление тихо, не считая пары выходок младшего Маэрлинга, за которые Ингрейна зарубила его на месте, если бы не верила, что нежная лилия испоганит парню жизнь гораздо качественнее, чем удар шашки. Потом начались чудеса. Дэмонру возвращали, обвиняли, судили и спасали, а дальше Кейси нашли в гостиничном номере с аккуратной дырочкой в виске и маговской отравой в крови. Ингихильд вовсе не думала, будто бы ее племянница знала что-то такое, за что ее могли бы убить. К тому же, это стало бы слишком храбрым поступком для Зондэр и ее братии. Скорее всего, Кейси не убили, а дали ей умереть из-за какой-нибудь глупости, важнее которой в глазах девочки не нашлось ничего на свете. Для Ингихильд это было одно и то же, но, с точки зрения калладского закона и большинства южан, это все же были разные вещи.

Именно поэтому, когда генерал Вейзер в приватной беседе намекнул ей, что знает, кто и зачем помог сжить со свету ее племянницу, Ингихильд не поверила ни слову. Она только каким-то шестым чувством поняла, что скоро начнется. И, действительно, началось. Не успели колокола отзвонить по Кейси Ингегерд, а Ингихильд уже пригласили на конфиденциальную встречу. Настолько конфиденциальную, что от нее за сто шагов пахло провокацией. Будь у Ингрейны между небом и землей хотя бы один союзник или просто человек, которому она могла бы доверять, нордэна нашла бы способ отказаться, но таких людей не обнаружилось. Она ни на грош не верила генералу Вейзеру, однако увидеть единомышленника в Зондэр, которую Вейзер в чем-то подозревал, а уж тем более в Магде, равно лишенной подлости, амбиций и, увы, мозгов, оказалось выше ее сил. В итоге, она, скрепя сердце, согласилась.

Ингрейна Ингихильд собиралась на встречу очень тщательно. Нордэна понятия не имела, за какими бесами пригласивший ее генерал Вейзер настаивал, что все должно выглядеть как обыкновенное свидание, но на всякий случай как следует запомнила лицо мужчины, который должен был встретить ее на первом этаже доходного дома, в ресторанчике. Незнакомец с фотографии — карточку Ингихильд, конечно, показали, но не отдали — напоминал нечто между платным танцором и альфонсом средней руки. Бриллиантин на волосах, пробор как по линейке, тонкие усики. Таких нашлось бы по полдюжины в каждом столичном увеселительном заведении.

«Даже если меня с ним увидят, никто и никогда его не опознает», — вполне равнодушно думала Ингихильд, подводя губы перед зеркалом. Ее враги — а друзей у нее в Каллад не нашлось — поступили умно и наняли невидимку.

Нордэна долго сомневалась, брать или не брать пистолет, и в итоге решила, что, если потребуется, она все равно упадет с лестницы или отравится устрицами через пару дней. Пистолет остался дома. Ингихильд благоразумно черканула Карлосу — по иронии судьбы, тоже платному танцору, наполовину виарцу — записку, предупреждающую, что ждать ее вечером не нужно. Она до сих пор не была уверена, пел ли жгучий черноглазый красавец ей серенады по зову сердца или из каких-то менее романтических соображений. Во всяком случае, если его благосклонность кем-то и оплачивалась, так не ей, а тайной полицией, то есть нравственное падение не состоялось до конца. В последний раз взглянула в трюмо, подхватила сумочку и вышла в мягкие вечерние сумерки.

При ближайшем рассмотрении в сомнительном заведении не оказалось ничего ужасного. Доходный дом Эстери был не лучше и не хуже мест, где Ингихильд студенткой коротала пятничные вечера. Ресторанчик, расположенный на нижнем этаже, так и вовсе выглядел вполне пристойным и чистеньким, и мог бы располагаться в каком-нибудь более приличном районе, чем развеселые Семь ветров. Там даже играли не новомодное танго — по правде сказать, Ингрейна этот выкидыш прогресса не любила — а какой-то старый как мир виарский романс про любовь и разлуку. Женщина в углу — типичная певичка в побитом жизнью меховом манто — несколько дребезжащим голосом пела, вполне прилично попадая в ноты.

Ингрейна на мгновение замешкалась в проходе, осматриваясь, но потом поняла, что в сумраке и мерцании свечей ничего нужного для себя все равно не увидит, и двинулась к первому же свободному столику. Сияющий бриллиантином герой-любовник нашел ее практически мгновенно, видимо, ждал где-то неподалеку. Ингихильд с хорошо замаскированным презрением оглядела своего кавалера и огромный букет роз, поблагодарила и стала с интересом ждать развития событий. Сперва ей предложили вина — она легко согласилась. Было бы глупо добавлять опия в напиток человеку, который гораздо легче может умереть от отравления эфиром. Затем предложили потанцевать — она отказалась. Далее последовало вполне культурно оформленное предложение подняться наверх. «Невидимке» оставалось только пообещать показать Ингихильд какую-нибудь необыкновенной работы люстру, висящую — вот незадача — над кроватью в спальне, и это точно вызвало бы у нее живейшие воспоминания об институтских годах, но у шпика хватило ума промолчать.

А вот лестницы здесь оказались точно такими, какими им и следовало быть в доходном доме — узкими, темноватыми, тускло освещенными газовыми лампами в плафонах в виде цветков. Местами тертый ковер винного цвета глушил звуки. На третьем этаже, куда ее привели, обнаружился узкий коридор и ряд комнат. По законам жанра Ингихильд сопроводили в дальнюю. Откуда-то слева периодически высоко взвизгивало пианино.

Ингихильд порадовалась, что у нее хватило ума и наглости заявиться на «свидание» при полном параде, то есть в отутюженной военной форме. Формально упрекнуть ее было не за что — для выходов в столице так одевался каждый второй офицер обоих полов. Другое дело, что идеально причесанная нордэна в мундире и начищенных до блеска сапогах смотрелась в ресторанном зале доходного дома столь же органично, как откормленная деревенская буренка в ясной небесной выси. Невидимку под бриллиантином, конечно, не запомнил бы никто, но уж ее бы точно заметили.

За дверью под номером тридцать восемь ее встретил интригующий полумрак и мощная фигура генерала Вейзера. Ингихильд уже начала по-военному четко вскидывать ладонь к виску, но тот отрицательно покачал головой.

— Не стоит. У нас же с вами приватная встреча. Как у двух думающих патриотов. Чарльз, благодарю вас, можете быть свободны.

На «думающих патриотах» Ингихильд едва не фыркнула, но вовремя прикусила язык. В ход явно пошла тяжелая артиллерия, прямо с порога. И да, одновременно думать и быть патриотом, на ее взгляд, являлось задачей не из легких. Патриоту, как и вообще любому герою, не обязательно уметь продуктивно думать или красиво говорить. В ее понимании патриоты должны были чем-то напоминать племенных быков — мычат или молчат, но если уж рогом двинут — стены валятся. Правда после показательного «очень дурно» в школьном сочинении она этой мыслью больше с окружающими не делилась.

Ингрейна молча кивнула и дождалась, пока Чарльз исчезнет в коридоре. Вейзер сопроводил ее вглубь помещения, за другую дверь. Там было совсем уж темно и неприятно. У нордэны мигом возникло сильнейшее ощущение, что кто-то внимательно смотрит на нее.

— Проходите, не оборачивайтесь. Весьма сожалею, что вынужден принять такие меры безопасности, — сообщил из тени негромкий мужской голос. — Надеюсь, вы не оскорбитесь за это маленькое неудобство. Ваше кресло у окна.

Вейзер и без того едва ли не под ручку тащил ее к этому креслу.

— Все в порядке, я не оскорблена. — Ингрейна вообще могла пересчитать по пальцам людей, способных ее оскорбить. Трусов, шпиков и прочей человеческой сволочи среди них не водилось.

Она села и посмотрела в окно. Темное стекло не отражало ничего, что происходило бы у нее за спиной. Только смутный овал ее собственного лица и тусклые светильники в дальнем углу. Теней от них выходило больше, чем пользы. В голову Ингихильд почему-то лезла мысль о склепе.

— Мы весьма рады, что вы нас так правильно поняли и пришли, — тем временем со значением произнес Вейзер. — Когда в стане развал и разруха, приятно видеть человека, который умеет четко и своевременно выполнять приказы. В такое время…

«Только сильная армия спасет Каллад», — без большого труда вообразила логическое продолжение Ингрейна, и попала в точку. Ее неотступно преследовала мысль, что она — герой второсортного романа про шпионов, с грацией паровоза внедряющийся в стан врага, вот только плечистый напарник с большим палашом, готовый ее спасть, под дверьми не крутился.

— Только армия по-настоящему защищает интересы калладского народа. Остальные — набивают карманы…

«Сколько стоят твои содержанки, старик?»

— Армия — кристаллическая решетка государства, — как можно более серьезно отозвалась Ингихильд. — Квинтэссенция его духа и чести.

Оставалось понадеяться, что на этом обмен выпестренными банальностями закончится.

Второй мужчина за ее спиной тихонько хмыкнул, кажется, удовлетворенно.

Ингихильд поняла, что образ больной фанатички и законченной милитаристки, кажется, сыграл ей на руку. Ее, по-видимому, считали безнадежной дурой. В таких случаях она предпочитала никого не разочаровывать.

— Остается лишь порадоваться, что у кого-то в столице остались столь правильные понятия о жизни, — тихим голосом прокомментировал незнакомец.

«Да вы просто нашли жемчужину в куче перегноя. Свинья — она и не такое найдет…»

Ингихильд глядела в темное оконное стекло, изо всех сил пытаясь представить кого-нибудь по ту сторону. Она отчаянно нуждалась в союзниках. И хотела бы сразу пойти в жандармерию. Вообще не следовало сюда приходить. Ее втягивали в заговор и, разумеется, собирались убрать еще на первом этапе. И, что самое печальное, она была совершенно одна. Ни напарника с палашом, ни доброй феи из сказки. Ни один человек между небом и землей ей бы не поверил и не выручил, заикнись она о том, что увенчанный лаврами генерал, принятый при дворе, ведет какую-то странную игру. Ее бы в лучшем случае сочли свихнувшейся наркоманкой, в худшем — провокатором. Уж на Архипелаге ей бы дали характеристику…И все. Здравствуй, Волчье поле, Вьюга, встречай своих детей.

— … кругом враги. Шпионы и предатели, продавшиеся имперской разведке и рэдским сепаратистам… В самом сердце столицы… Баламутят народ… Опасность…

«Боги, пошлите мне хотя бы одного человека, который будет на моей стороне», — почти отстраненно подумала Ингрейна, в пол-уха слушая щедро приправленную реальными фактами сказку. В этой сказке роль доброй Золушки, внезапно разнюхавшей мировой заговор, играла Кейси Ингегрд, вот только феи за ней в самый ответственный момент не пришли, а карету с мышами угнали. По версии Вейзера, злая мачеха в лице Мондум сжила девочку со свету за то, что она догадалась про заговор в полку и готова была идти сдаваться прямо на суде. Зачем она перед дачей неких сногсшибательных показаний накачалась маговской отравой — не уточнялось. Видимо, таинственные визави Ингихильд полагали, что она читала только официальный отчет, в который ни слова о галлюциногенах не попало. Это здорово подорвало ее и без того не особенно внушительный бюджет, зато спасло репутацию Кейси — что, в конечном итоге, было крайне глупо, потому что мертвых вряд ли волнует то, как на них станут смотреть живые — а заодно голову мага, у которого Кейси эти склянки то ли стащила, то ли позаимствовала. Сказочка заканчивалась тем, что мертвые взывали к мести и следовало немедленно начинать наводить справедливость в отдельно взятом полку, городе и стране.

— Но вы же вполне готовы? Ваш послужной список…

Послужной список Ингихильд явно говорил о том, что она готова на все, что угодно, и даже кое на что сверх этого. Ей повезло, что во времена рэдских событий она еще была несовершеннолетней, а то, наверное, и зачистки ей бы тоже приписали. Правда заключалась в том, что никакими сногсшибательными талантами, кроме, может быть, приличного владения шашкой да умения писать акварели, оставшемся в ранней юности, Ингихильд не обладала и сама это прекрасно знала. Большую часть своей жизни она занималась тем, что исполняла приказы, более или менее удачные. В отличие от Дэмонры, она никогда не трясла револьвером перед носом старших по званию и вообще не ощущала уверенности, что знает, как «правильно», поэтому исполняла приказы ровно так, как приказывали, без творчества и выдумки. Если Ингихильд чем и гордилась, так традиционно низкими потерями среди ее подчиненных, но в остальном она не выделялась среди сотен таких же ровно ничем. Разве что жила в Каллад одна-одинешенка. «Я сделаю все, что потребуется, я только не хочу быть здесь совсем одна. Они не люди».

Ингрейне оставалось только удивиться, почему в темноте за ее спиной не поблескивают зеленоватые змеиные глаза. Из черного стекла выступало ее лицо — смутно белеющий овал с красным надрезом рта — а собеседники нордэны пряталась в тенях. Теперь уже оба.

— … верные люди, способные удержать… предотвратить кровопролитие…

Ингихильд сжала губы, чтобы не рассмеяться, и опустила глаза в пол. Просто слушать выходило легче, чем слушать и смотреть.

«Ах, какие роскошные у Вейзера погоны. И честное лицо. И эти неподкупно-строгие речи. И карманы, полные чьего-то золота… Поганый ублюдок.»

— Вы слушаете меня, госпожа Ингихильд?

— Разумеется, господин генерал. Меня смутила важность возлагаемой на меня миссии, — Ингихильд изо всех сил изображала тупого солдафона с претензией на офицерский шик. Благо, в калладской армии это была вполне распространенная порода.

— Важность или содержание? — вкрадчиво спросили из дальнего кресла.

— Важность, — отрезала Ингихильд. — Ее содержание понятно каждому калладскому патриоту!

— Я рад, что мы нашли в вас единомышленника, — заверил генерал Вейзер. — Белая кость — основа основ…

Вообще роль «белой кости» в калладской армии, на взгляд Ингрейны, являлась вопросом, по меньшей мере, дискуссионным. Древние дворянские роды, разумеется, поставляли армии лучших офицеров и те, при надобности, щедро поливали родную и соседские земли своей голубой кровью, которая на проверку оказывалась такой же красной, как и у крестьянских сыновей. Обвинять дворянское сословие в трусости было, как минимум, безосновательно. С другой стороны, истеричные мальчики и девочки в погонах, жеманные как кокотки и стреляющие по пустякам в себя и друг друга, тоже не от сохи происходили.

«Белая кость», — Ингрейна усмехнулась темному стеклу и тут же снова приклеила на лицо выражение глубочайшего почтения. А ведь ее выбрали как раз потому, что она с точки зрения окружающих была той самой «белой костью» армии, белее некуда. Нордэна с Архипелага, да еще в звании полковника, да еще с государственной наградой, да еще и высокая блондинка с голубыми глазами и аккуратной прической. К которой прилагается фамильная шашка и новомодный пистолет, плюс отутюженная руками служанки форма и начищенные сапоги. И еще — совершенно одинокая. Ни семьи, ни друзей. На такую при надобности очень удобно вешать заговоры в пользу империи Аэрдис и вселенского зла.

«Я — идеальный генератор ненависти. Природный враг для любого заводского рабочего и любой уличной торговки. В общем, каждого из тех, кто выйдет нам навстречу», — безо всяких эмоций подумала она. Все казалось вполне очевидно. Тем, кто хотел усугубить бунт, было вполне достаточно отправить его усмирять коренную нордэну. Простонародье почему-то все никак не могло взять в толк, что выходцы с Серого берега едут на большую землю потому, что на Дэм-Вельде жрать нечего и жить нельзя, а вовсе не потому, что им апельсины несладкие и кровушки калладских горожан попить хочется.

Хотя нордэны, традиционно говорящие тогда, когда требовалось всего-то смолчать, и стреляющие, когда достаточно поговорить, тоже были правы не во всем и не всегда.

— Вы ведь понимаете, — продолжил Вейзер.

— Понимаю, — кивнула Ингихильд, которая еще как все понимала.

— Эксцессов быть не должно, — мягко сказал второй.

— Их не будет, — заверила Ингрейна, оборачиваясь. Генерала Вейзера она видела. Ее второй собеседник лица так и не показал. Все, что она могла сказать о нем, коме того, что это трусливая мразь, сводилось к тому, что, судя по голосу, в кресле расположился немолодой мужчина, явно не нордэн по происхождению. У него не было характерного жесткого выговора, свойственного выходцам с Серого берега. И рычал он не раскатисто, а скорее мягко, по-рэдски. Больше ничего она понять не сумела. В конце концов, не ищейкой из Третьего отделения на полставки прирабатывала.

— Его Величество высоко оценит вашу порядочность, не сомневайтесь.

«Его Величество, если верить слухам из фрейлинской, которым я верю, уже вторую неделю приходит в себя не каждый день».

— Мы тщательно выбирали человека, которому можно доверить такую ответственность.

«Вы просто выбрали нордэну, у которой нет друзей. Пожалуй, такую и впрямь пришлось долго и тщательно искать».

— Мне это будет чрезвычайно приятно. Рада выпавшей мне чести, — сообщила нордэна. Она очень надеялась, что Вейзер решит, что ее почти трясет не от ненависти, а от административного восторга. Тупицам такие высокие чувства вообще были свойственны.

— Будьте готовы.

— Каждый калладец всегда готов положить свою жизнь на великий алтарь, — сверкнула глазами Ингрейна. Ей очень хотелось увидеть лицо второго собеседника, но тот все время оказывался к ней затылком. А вот улыбавшийся Вейзер, надо думать, остался доволен. Завербовал безмозглую фанатичку, молодец.

— Ждите сигнала.

«Я раньше колоколов дождусь, но и вы, твари, целы не будете».

— Так точно, буду ждать, — заверила Ингрейна, щелкнув каблуками.

Долее ее не задерживали.

Пока требовалось сохранять видимое спокойствие, Ингихильд держалась. И только оказавшись за порогом собственной квартиры, она впервые осознала, что ее знобит. Дверь стукнула, как горсть мерзлой земли о крышку гроба. Нордэна стояла в темной прихожей, не зажигая света, и думала о том, что последнее произойдет достаточно скоро. Наверное, даже раньше, чем до Архипелага дойдет письмо, которое она все равно не станет писать.

Ингрейна на ощупь добралась до граммофона и завела его. По темной комнате поплыли бравурные звуки мазурки. Скорее всего, эту пластинку притащил Карлос — ему как раз хватило бы безвкусия. Хватало же его, в конце концов, на то, чтобы к ней захаживать и притаскивать вульгарные красные розы после всего, что она сказала о виарцах, цветах и любви. Последние розы давно отправились в мусорную корзину, но тяжелый сладкий запах все еще висел в комнате. Нордэна провела руками по лицу, как будто снимала паутину, оставшуюся после разговора с этими людьми, и распахнула окно. Полной грудью вдохнула ночной сентябрьский воздух, пахнущий дождем. На несколько секунд прикрыла глаза, а когда открыла их, то почувствовала, как по позвоночнику прошла волна холода.

Игрушки закончились.

У соседнего дома, так, чтобы был виден ее подъезд, находились двое. Не филеры в лучших традициях криминальных романов, то есть невзрачные мужчины, прячущиеся за разворотом газеты, а влюбленная парочка, идиллически застывшая на скамейке. В принципе, едва перевалило за полночь, так что нежные чувства горожан друг к другу исключать не стоило, но Ингрейна все равно почувствовала страх. До этого дня она никогда не находилась под слежкой и даже не знала, что делать в такой ситуации. Идти к жандармам? И что там сказать? Что ее вербовал для каких-то темных дел генерал с безупречной репутацией? Вот тут-то ей бы припомнили и эфир, и все грехи от сотворения мира.

Стараясь сохранить на лице отстраненное выражение, Ингихильд обвела улицу взглядом. Где-то далеко тихо постукивали копыта и скрипели колеса, но никого живого, кроме парочки на скамейке, она не видела. В большинстве окон свет уже не горел. Нордэна направилась в кухню, окна которой выходили на другую сторону дома. На этот раз она прокралась к окну со всеми возможными предосторожностями и аккуратно выглянула из-за занавески.

Так и есть — в некотором отдалении стояла пролетка. Кучер курил — Ингихильд видела красноватый огонек сигареты, словно маячок или сигнал бедствия в ночи.

Она вернулась в прихожую, еще раз проверила, что заперлась на все замки, и, не раздеваясь, рухнула на диван. Ингихильд колотило, как в лихорадке. Ее дом находился под наблюдением и, скорее всего, она сама находилась под наблюдением, не исключено, что уже какое-то время. В голову нордэны полезла куча мелких фактов, которым она раньше не придавала значения. Сменившаяся цветочница у дома напротив, мальчишка с газетами по дороге в штаб, трубочист на соседней крыше, которого она стала видеть чаще обычного. Все это могло быть или безумием, или системой. Так или иначе, на то, чтобы незаметно выйти из дома и посоветоваться с людьми, которым можно доверять — если бы даже такие нашлись — нечего было и рассчитывать. Подумав немного, Ингихильд пришла к выводу, что на этот случай в ее кабинет уже наверняка подброшены улики, недвусмысленно указывающие на имперскую или любую другую разведку. Во всяком случае, если бы она хотела загнать кого-то в петлю в случае неповиновения, она бы так и сделала. Это, кстати, сработало бы и в случае внезапного самоубийства — следствие стало бы работать по ложному направлению. Значит, любые резкие телодвижения и поиски союзников вне стен штаба исключались, а в его стенах — не имели бы смысла.

И времени, скорее всего, оставалось совсем мало. Насколько Ингихильд знала жизнь, случайных исполнителей — а она была скорее случайной, нежели идейной, что ни говори — всегда информировали в последний момент. Колоколам полагалось зазвонить совсем скоро. На этой мысли Ингихильд добралась до ящика стола, извлекла пистолет, положила его под подушку и заснула — как провалилась.

7

Рэйнальд Рэссэ дождался, пока шаги уходящей нордэны — уверенные и четкие, слишком четкие для человека, на плечи которого только что свалилась миссия невообразимой важности — стихнут в коридоре, и перевел взгляд на Вейзера. Тот, явно довольный, закурил невероятно пахучую сигару и блаженно сощурился:

— Я же говорил, она подойдет.

Рэссэ ни мгновения не разделял его энтузиазма, но, разумеется, не собирался делиться своими соображениями с генералом, который по непроходимой тупости и самодовольству так и не усвоил, что их план учитывал наличие как минимум двух тупых солдафонов с золотыми погонами. Но себя Вейзер отчего-то считал спасителем нации. Прямо-таки последней плотиной на пути накатывающего хаоса.

Рэссэ до сих пор не до конца понимал, как Вейзера еще не сцапала охранка. Видимо, этого затянутого в мундир клоуна серьезно не воспринимал даже такой признанный параноик, как Герхард Винтергольд.

— А все-таки хороша. Нордэна, — глубокомысленно изрек Вейзер. — Что ни говори, а в этих тварях есть порода, какой тут уже почти нет. Ну, сознайся, хороша же? Лед и пламя!

Вейзер, при всем при том, не был прочь обсудить прелести женщины, которую отправлял на смерть. Да еще в таких полупоэтических, полубордельных выражениях.

«И вот подобные люди думают, что сумеют построить военную диктатуру при заткнувшихся штатских. Три раза махнуть шашкой, снимая с плеч золотоволосые головы кесаревечей, потом под угрозой расстрела посадить канцлера за бухгалтерский баланс и намудрить там что-нибудь эдакое с документами, чтобы не платить Дэм-Вельде по долгам. И да — расстрелять всех инакомыслящих из пушки где-то между первым и вторым пунктом. Отличный план и великолепная программа, обязательно должно сработать».

В другой ситуации Рэссэ, возможно, даже не отказался бы посмотреть, как долго проживет человек, объявивший себя верховным правителем Каллад при живых Винтергольдах, Вортигренах, Зигерлейнах и Маэрлингах, но Вейзеру предстояло отправиться в ад раньше многих.

Чего потенциальный верховный правитель Каллад и всей прилегающей вселенной, конечно, не понимал.

Высшая жрица Нейратез была умной женщиной и работала с дураками ровно до тех пор, пока требовалось убирать других дураков. И еще она начисляла слишком высокие проценты по долгам, чтобы Рэссэ рискнул не рассчитаться с ней вовремя. Он всегда помнил о том, сколько нордэнов живет на Дэм-Вэльде и сколько всех прочих — южан — нужно, чтобы обработать калладские поля и прокормить богоравных. От этих подсчетов волосы встали бы дыбом и у самых фанатичных сторонников ограничения рождаемости.

— Довольно видная для северянки. И молодая, не так ли?

Обсуждение лошадей и женщин — двух тем, в которых Вейзер отчего-то мнил себя великим знатоком — Рэссэ переносил особенно плохо.

— Я, правда, не любитель таких тонких носов. Придает какое-то неприятное сходство с лисицами.

Отчего типичный баран находил сходство с лисицами неприятным, понять, конечно, было можно. Рэссэ в диалог благоразумно не вступал, поскольку по опыту знал, что Вейзер отлично справится и без собеседников.

«И все-таки, почему Винтергольд его еще не арестовал? Когда арестует?»

Последний вопрос интриговал канцлера чрезвычайно, так как он весьма рассчитывал, что именно в этот момент баран в золотых погонах сослужит свою самую полезную службу. К сожалению, поступки шефа Третьего отделения отличались непредсказуемостью — отчасти из-за Вету, сторожащего то будущее, которое Винтергольд полагал «стабильным», отчасти из-за его собственных ума и опыта. Этого врага так просто было не переиграть.

И только для такого случая Нейратез прислала с Архипелага двух молчаливых мужчин с тяжелым сундуком. Рэссэ не имел достаточно глупости, чтобы лезть в это, ему вполне хватало знания, что содержимое сундука может выключить Мглу на несколько минут. И, похоже, заодно «выключить» и всех тех, кто имел неосторожность в этот момент там находиться. Для жрицы не являлось секретом, что Рэссэ уже не первый год терпит фиаско, пытаясь обнаружить логово лучших кесарских магов. Нордэны, как обычно, оказались не в пример прагматичнее потратившего кучу золота на шпионов всех мастей канцлера. Слуги Нэйратез вовсе не собирались искать штаб-квартиру Вету и активировать ловушку там. Сундук уже стоял в подвале кесарского дворца. А сигнал об опасности, грозящей наследникам престола, стал бы тем приглашением, от которого лучшие из цепных псов Винтергольда не смогли бы отказаться, даже если бы захотели.

Дальше Герхард Винтергольд, если у него имелась хоть капля благоразумия, перестрелял бы своих магов, превратившихся в потенциальных доппельгангеров, сам. И понесся бы во дворец при нечитаемых вероятностях.

На этот случай в мешке, как две капли воды похожем на мешок, где кучер Винтергольда возил обеды, уже лежали очень интересные бутерброды. Их заряда как раз хватило бы, чтобы отправить верноподданного кесарии к райским вратам. А билет в ад генералу Вейзеру выдали бы на обратном пути. Заодно снабдив венцом великомученика, как человека, из последних сил стремившегося спасти кесарских детей от кровавого палача Винтергольда, но так и не сумевшего.

Расправу над детьми Эдельстерна планировалось повесить на Вету, благо, уже мертвых. Это помешало бы выжившим вылезти на свет и заодно помогло бы прижать Седьмое отделение так, чтобы они дышать боялись без приказа.

Иными словами, в плане Нэйратез Рэссэ нравилось все, кроме того, что это план Нэйратез. Сколько бы богоравные не кричали о том, что торговля — презренное ремесло, они были кем угодно, только не альтруистами. Рэссэ почти физически ощущал, как по его долгам растут проценты. С характерным звуком затягивающейся петли.

В такие моменты мысль, что на Архипелаге живет всего сто пятьдесят тысяч, необыкновенно успокаивала. Возможно, богоравные и умели останавливать магию и не боялись тифа, но от пули в голову они умирали точно так же, как и все остальные. Рэссэ никогда не забывал объяснять всем своим сторонникам, что нордэны — их друзья. И еще не забывал вовремя дать понять самым надежным из них, что такая дружба — до первой серьезной дележки добычи.

Богоравная Нэйратез хотела весь Каллад и понимала в экономике. Император Гильдерберт был готов довольствоваться двумя третьими, в экономике понимал только то, сколько налогов можно драть с местного населения, не опасаясь бунтов, и, что еще приятнее, не являлся богоравным. Выбор был очевиден.

8

— Когда вы в следующий раз попросите меня что-нибудь спрогнозировать, мессир, боюсь, мне придется послать за кофейной гущей.

Для человека, только что получившего серьезный разнос от одного из самых могущественных людей государства, Кай держался на удивление спокойно. Старший Вету — если это слово вообще следовало применять к парню, которому только исполнилось восемнадцать и выглядящему максимум на шестнадцать — стоял навытяжку и ждал продолжения. На его лице не было написано ни высокомерия, ни демонстративной скуки, вообще ничего, кроме усталости.

— Спал? — буркнул Винтергольд, закладывая руки за спину. Его невероятно раздражало, когда Вету — вот уж без шуток последняя опора трона — разбирались в ситуации не лучше рядовых филеров.

Они, видите ли, знали, что бунт возможен. Но не знали ни дня, ни часа, ни поводов, ни последствий. Хоть газетчиков лови и их расспрашивай — уж эти-то все знают и все прогнозируют!

— Что, простите?

— Когда спал в последний раз, я спрашиваю.

— Вчера, — пожал плечами Кай.

— Полчаса? — уже почти беззлобно поддел Винтергольд.

— Почти сорок пять минут, — с достоинством выдал Кай исчерпывающий ответ. У старшего Вету чувства юмора отсутствовало начисто.

— И что? Чем-то, помимо красных глаз, твои героические усилия увенчались?

— Да. Мы убедились, что столкнулись не с локальной неопределенностью вероятностей, а с самой настоящей бурей во Мгле.

— Прямо вот так и с бурей?

Каю, видимо, все же надоело, что его высмеивают, как школьника. Темные глаза сузились:

— Ну, чисто физически это выглядит как метель, если вы это хотели знать.

— Неужели. И что, мы теперь все замерзнем?

Взгляд молодого мага был проморожен до самого дна.

— Вероятно, теперь мы все сгорим. Если вы удовлетворили свое желание пошутить, я могу идти?

Винтергольд почувствовал, что снова начинает закипать. Мало ему было идиота-сына, обчитавшегося рыцарских романов и бросившегося расследовать давнее дело, когда следовало бросаться переводить валюту в золото, и подчиненных, больше шпионящих друг за другом, чем за настоящими заговорщиками, так вот еще и малолетний маг решил показать клыки. Упыреныш несчастный. Бунт Кая выглядел бы гораздо более достойно, если бы мага хотя бы не пошатывало.

«Тоже мне, герой. Полкило костей и чашка крови, а хорохорится, как начальник лейб-гвардии, пойманный на адюльтере со стареющей кокоткой».

— Можешь идти. Позови сюда Матильду и Белинду.

От и без того почти серого лица мага отлила последняя кровь.

— Они отдыхают.

— Если ты сам не способен отчитаться, то…

— А зачем Матильда и Белинда? Давайте я сгоняю в заведение в счет будущего отпуска и приведу сюда каких-нибудь Клариссу и Стефанию? Знать о будущем они будут примерно столько же, а уметь — в разы больше!

Кай дерзил в нетипичной для себя манере, то есть слишком бодро и целенаправленно. Видимо, девочки находились не в лучшем состоянии, чем он сам.

Выходило забавно, но факт оставался фактом: группу самых опасных магов Каллад — во всяком случае, из тех, кто не сумел спрятаться от мобилизации — связывали узы нежнейшей детской дружбы, которую они пронесли через огонь, воду и сотни спусков во Мглу. Ссорились Вету между собой или нет — этого Винтергольд не знал, но вот окружающему миру умеющие убивать взглядом ребятишки от четырнадцати до восемнадцати лет давали отпор единым фронтом.

На две дюжины Вету приходилось всего пять девочек, и те пользовались почти рыцарским преклонением со стороны остальных. Вот Кай, например, планомерно нарывался на серьезный конфликт с непредсказуемым исходом только для того, чтобы их не трогали и дали отдохнуть.

Вету в своей помеси детского романтизма — возможно, искреннего — и взрослого цинизма — большей частью напускного — выглядели бы очаровательно, если бы не одно маленькое «но». Они все были сумасшедшими. От тихого и замкнутого Кая до веселой хохотушки Белинды, все они были просто сумасшедшими убийцами, и милая человечность этих ребят — если допустить, что она вообще существовала — оставалась в пределах их группы. Во всяком случае, Герхард Винтергольд предпочитал думать о них именно так.

— Хватит корчить из себя эдакое всеведающее существо, Кай!

— Мессир, да я понимаю в ситуации не больше вас. То есть совсем немного.

Желание съездить Каю по лицу периодически посещало Винтергольда последние пять лет, но он опасался случайно пристукнуть ценнейший кадр, который вряд ли весил хотя бы полцентнера. Впрочем, если сбросить со счетов умение иногда выводить из себя начальство, как профессионал Кай был очень хорош.

— Ты и контролируешь ее не больше. Не забывай об этом.

— Я помню, мессир.

«Вот и поговорили», — мрачно подумал Винтергольд, разглядывая стоящего по струнке Кая. Маг старательно держал голову прямо, но его все равно несколько потряхивало.

— Ты можешь сесть.

— Если я сяду, я точно усну. Но все равно спасибо.

— Садись уже, герой. Сейчас принесут кофе. Заодно потом на гуще погадаешь.

Кай, видимо, какое-то время решал, улыбаться ему или нет, потом все-таки улыбнулся и почти рухнул в ближайшее кресло. Его пальцы пару раз дернулись, а потом маг сунул руки в карманы.

— Да бес с тобой, играй.

Кай кивнул и принялся сосредоточенно собирать кубик с гранями разных цветов. Вернее, Винтергольд предполагал, что в руках маг вертел подобие детской игрушки, поскольку ни разу в жизни этого кубика не видел. Пожалуй, для мага такого уровня у Кая имелся относительно безобидный психоз. Та же Белинда отрезала куклам головы, а Матильда могла погладить обои с комментарием вроде: «Хороший песик».

Впрочем, Кай имел достаточно ума, чтобы выдумать что-нибудь довольно невинное, а что у него на самом деле происходило в голове, Герхард предпочитал не знать. Факта лояльности Вету ему вполне хватало, а Вету, при всех своих недостатках, отличались абсолютной лояльностью. Для людей, которые с двенадцати лет принимали вещества, достать которые можно только легально и только при хороших отношениях с начальством, это была наиболее здравая позиция.

Кофе принесли быстро. Кай отвлекся от сборки кубика и почти залпом выпил всю чашку. Скривился. Грустно посмотрел на Винтергольда:

— Так что конкретно вы хотите у меня узнать? Гущи там не было — это растворимый. К слову, не дрянной.

— Вы не выяснили, когда начнутся волнения?

— Нет, не выяснили.

— А что убило Виктора, вы тоже не выяснили?

Кай сделался совсем мрачным. Смерть одного из Вету при попытке понять, что случилось во время суда над полковницей, он воспринял как личную промашку. Да и девочки, по словам прислуги, несколько дней ходили как в воду опущенные.

— Не выяснили.

— Что вам мешает?

— То, что там ничего нет. Вырванный кусок. Ряды, ступеньки и чернота в центре, знаете, как… как прорубь ночью, наверное. Только туда… затягивает. Очень неприятно. Я далеко не спускался. Да бесы, я вообще не подходил. Виктор вот подошел, наверное…

— Ты сам говорил, что есть люди, вероятности вокруг которых плохо читаются. Может быть, полковник Дэмонра просто из таких людей, а мы этого долго не замечали?

— Исключено. Как раз ее вероятности читаются очень легко. Они не все стабильны, там кое-где присутствует сильная автокорреляция в остатках, да, но они читаемы. Кроме этой автокорреляции, в ней нет ничего необыкновенного.

— Помимо того факта, что она убила кесаря так, что ни ты, ни я не сумели ей помешать, разумеется.

— Просто нас переиграли. Сомневаюсь, чтобы это сделала она. Скорее ей воспользовались те, кто знал про автокорреляцию. Просчитывая ее поведение, мы брали не ту модель. А наши враги взяли ту.

— Чем бы ты эту ситуацию объяснил?

— В ее жизни есть некий неучтенный нами фактор, влияющий на события вокруг нее. Такое часто бывает. Если покопаться, мы даже его найдем. Но, я уверен, ничего, выходящего за рамки нормального, там нет.

— А сильный маг мог это устроить?

— Автокорреляцию в остатках? Легко.

— Нет. Вырвать кусок Мглы на суде.

— Вырвать кусок Мглы? Исключено. Там нужен уровень рэдского Создателя, меньшее не сработает. Если мессия не спускался с небес в прошлую пятницу, то дело в чем-то другом.

— Например, Кай? В чем там может быть дело?

Вету еще держал голову ровно, но уже наполовину спал.

— Я не думаю… не думаю, что Мглу вообще можно разорвать изнутри. Это целостная система, и все, что в нее проникает, становится ее частью. Просто прописывается в нее, как дополнительное уравнение.

— А в Дальней Мгле?

— А в Дальней Мгле меняется внешний вид и кое-какие возможные исходы — исходы, не законы. Законы не меняются нигде, они универсальны. Фундаментальны, если хотите.

— Тогда что это было? Сбой фундаментального закона?

— О чем вы подумаете, если увидите, как солнце встает на западе?

— О том, что я или сплю, или сошел с ума.

— Я уже рассмотрел оба варианта. Судя по тому, как мне хочется спать, первое следует исключить. Второе исключать не следует, но галлюцинации строго индивидуальны. Повторюсь, я не знаю и не понимаю, что произошло на суде. Но, что бы это ни было, это было сделано не из Мглы. Это сделали отсюда. Мне бы очень не хотелось быть рядом, когда такое провернут еще раз.

Дальше вытрясать из Кая информацию по этому вопросу явно смысла не имело. Скорее всего, паршивец или действительно ничего не знал, или знал нечто такое, чего совершенно не хотел говорить. К тому же, тонкости метафизики волновали Герхарда Винтергольда существенно меньше, чем текущая политическая обстановка.

Шел второй день официального траура по почившему в мире Эдельстерну Зигмаринен. В столице сделалось тихо, как в склепе, словно вся радость умерла вместе с этим человеком. Это выглядело на свой лад странно. Кесаря Эдельстерна не сильно любили при жизни — консерваторы — за либерализм, новаторы — за ретроградство, всякая человеческая сволочь — за то, что жизни не давал, и, как ни удивительно, лучшая часть населения — за то же самое. Герхард знал его лучше многих и потому лучше многих понимал, что другого такого кесаря — очень изящно умевшего пройти между дворянской удавкой, купеческим стилетом, армейской шашкой и крестьянскими топором — у Каллад уже не будет. Времени воспитать из старшего сына — Эгмонта — приличного государя у Эдельстерна не хватило, а добрый братец Эдельберт позаботился бы о том, чтобы выкорчевать из золотоволосой головы мальчика остатки отцовских напутствий.

Нехорошее наступало время. Герхард Винтергольд не был магом и будущего не видел. Вету говорили о буре, а ему скорее представлялось зарево далекого пожара.

— Кай, очнись. Ты все еще на докладе.

— Да, мессир.

— Что мы можем противопоставить идущей буре?

— Ничего.

— Это невозможно.

— Тогда можно попробовать истовую молитву, вдруг да помо…

— Кай!

Маг дернулся и открыл глаза.

— А… Да, конечно… Я не знаю, что можно противопоставить буре во Мгле. Прошлый раз подобное явление упоминалось в хрониках времен бунта Кайры. Осмелюсь заметить, вся немаленькая имперская армия тогда ничего не сумела ей противопоставить. Им пришлось дождаться, пока Кайра не умерла самым естественным образом — от гангрены. Правда, к этому моменту Кэлдир Аэрдис больше не принадлежал.

— Надеюсь, ты не предлагаешь мне экстраполировать это на текущие события?

— Я бы не исключал. Божьи мельницы, все дела. Носятся по миру, а нам потом ползать, щепки собирать…

— Кай, напомню, ты здесь не для того, чтобы изливать печаль. И сложная гамма твоих настроений…

— Она очень несложная, — лениво и без малейшего вызова парировал Кай. — Я боюсь, и вы бы боялись. Я боюсь чуть меньше, потому что у меня в крови наркотиков существенно больше. Если закрыть глаза на то, что будущее не читается, и просто подумать… Бунты полыхнут не раньше, чем начнутся очереди за хлебом. Следовательно, можно рассчитать, сколько его есть в городе, и понять, что как минимум месяц спокойной жизни нам обеспечен. Горожане не звереют без веских причин. Дальше на месте наших добрых друзей я пошел бы по проверенной годами схеме, потребовав увеличить зарплаты, сократить рабочий день, раздать дворянские земли и упразднить сословия. И да — дать пожрать. С первыми пунктами можно тянуть месяцами, но при провале последнего результатов долго ждать не придется.

— Это очевидно. Только у нас не месяц, а около трех недель. Из Рэды уже вывезено все, что можно вывезти. Виарэ срывает поставки. Так какие пути выхода ты видишь, Кай? Если без Мглы.

— Их надо или убить, или накормить. Первый вариант мне нравится больше, но для него нужен популярный кесарь и его правая рука — палач и изверг, на которого потом расстрел демонстрации повесят и которого самого повесят. Палачей и извергов найдем без труда, но с кесарем не задалось.

— То есть если бы Эдельстерн остался жив…

— Я бы без колебаний предложил стрелять по толпе. Лет десять мира нам бы это дало. Мира — как отсутствия внутренней войны, я имею в виду, покоя, конечно, нам бы не дали. Посудите сами, мессир. Пуля стоит меньше четверти марки, а нормальный дневной паек — марку. Что здесь можно обсуждать?

С точки зрения Вету обсуждать, пожалуй, и вправду было нечего. При толпе в пять тысяч человек, например, выходило больше трех тысяч семисот марок чистой экономии. Маги оперировали предельно абстрактными величинами.

— Но Эдельстерна с нами больше нет.

— Поэтому я бы накрыл столы на площади. Это, как минимум, сбило бы всех с толку. Пришли орать и требовать — а там хлеб-соль. Процентов восемьдесят разошлось бы по домам с сытыми желудками и полным отсутствием идей о социальном равенстве в головах. Такие мысли долго живут или у голодных, или у тех, кто голодным не был никогда.

Пожалуй, в словах уже явно поклевывающего носом Вету имелась определенная логика.

— Что сделаем мы, я представляю. А что сделают они, Кай?

— А им, в отличие от нас, можно особенно ничего не делать — время и осень справятся и без чужих усилий. Рэда полыхнет, искры полетят… Впрочем, на месте регента и компании я убил бы вас. Удобно, когда жандармы… удобные.

— Сколько раз я говорил, что мы не жандармы, а тайная полиция?

— А уж тайная полиция в такой ситуации точно должна быть ручная. Либо мертвая. Второе, как мы уже выясняли, дешевле.

— Просматривайте вероятность покушений. В первую очередь — на кесарских детей. Во вторую — на меня. На сколько вперед вы можете видеть теперь?

— Сутки, и это при большом везении.

— Этого достаточно, чтобы заметить резкие всплески.

Условия чудовищные, но даже при них охранка еще могла сносно работать. Наследников следовало всеми правдами и неправдами вывезти из дворца, а лучше — из столицы. Кесаревна Стефания была достаточно умной женщиной, чтобы при надобности обнаружить у детей слабость и головокружения от недостатка чистого деревенского воздуха.

— Резких всплесков не будет, — пробормотал Кай.

— Почему? — несколько удивился Винтергольд.

Вету окончательно сполз на подлокотник и положил ладонь под щеку. Сладко прижмурился.

— Почему ты уверен, что резких всплесков не будет, Кай?

— Буря во Мгле все забивает. Почти все вероятности лежат в районе пятидесяти процентов. И очень много «сцепок».

— Созависимостей?

— Не связанных «или-или». Парадоксальных, если хотите. Когда покушение, допустим, на меня или удастся, или нет — это обычная неопределенность, смотрим и ждем.

— И что не так?

— Покушение состоится. Или на нас с вами, или на наследников. И на кого-то одного оно пройдет успешно. Хотя эти события, при обычных обстоятельствах, не были бы связаны между собой. Ни вы, ни я и близко не подойдем к кесарским детям для их же безопасности.

— Это точно?

— Уже ничего не точно. Женщина в костяных браслетах, которая уехала — мельница богов. В тех вероятностях, которые видим мы, ее вообще не существует. Если такая совершит покушение, я никого не смогу защитить.

— Именно поэтому госпожу Дагмару вежливо попросили покинуть столицу и сопроводили до моря.

— Женщина с каким-нибудь другим красивым северным именем могла остаться. Или мужчина с южным. Кто угодно. Рядом работает мельница, я почти уверен. И кого-то из нас она да перемелет.

— Тебя, меня или кесарских детей?

— Или вас, или кесарских детей. Про меня я там ничего не вижу.

— Ты уверен?

Герхард Винтергольд почувствовал, что сердце пропустило удар.

— Tertium non datur, — сонно пробормотал Вету. — Закон исключенного третьего — красиво звучит, да? А выглядит, как правило, отвратительно… К слову, будь выбор за мной, я бы защищал не наследников, а вас. Потому что это просто дети с такой же красной кровью, как у всех, девочек жалко, а вот со старшим, видит небо, мы еще наплачемся…

До сего дня Герхард Винтергольд полагал, что Кай политикой вообще не интересуется сверх профессиональной надобности, и уж точно не имеет предпочтений. То, что он их озвучил, да еще в такой ситуации, ему совсем не понравилось.

— Немедленно закрой свой рот.

— Вы доверите стомиллионный народ мальчику, который заживо зарывал щенков в землю?

— Кай!

— Ах да, это необходимая кесарская добродетель для трудных времен, пожалуй, в нашей ситуации так и полезная…

— Эгмонт — законный наследник и будет коронован по достижении совершеннолетия. Весьма надеюсь, что в деле государственной важности ты будешь видеть дальше закопанных щенков.

— А там есть какое-то «дальше» после такого «здесь»?

— Свободен, Кай.

Глава 3

1

Дэмонра, здравствуй.

Представления не имею, как принято начинать такие письма. От конструктов вроде «Если ты это читаешь, значит…», мне с юности делалось тошно. Если ты это читаешь, значит у меня не нашлось довольно сил, чтобы пойти и что-то тебе сказать в лицо. Все. Да, признаю, я удрал туда, куда твой ответ не долетит.

Так или иначе, мы с тобой уже никогда не поссоримся и не помиримся. Там не будет иметь большого значения — помирились мы или нет, значит, и говорить о том, кто неправ, не стоит. Я только теперь начал понимать, что в подобных делах вообще не так уж и важно, за кем правда. Вот уж странное умозаключение для адвоката, ты не находишь? Важно то, что мы живем только раз, и, даже если мы вдруг вернемся на землю вторично, как обещал какой-то древний философ, скорее всего, мы разминемся и больше не встретимся. Правда, на фоне этого, наше с тобой непонимание — сущий пустяк? Ну, если представить непонимание, с которым два человека будут ходить по бескрайнему миру, искать друг друга, веря, что где-то здесь бродит их «вторая половинка», и так ее и не найдут.

Не хотел бы я жить второй раз, Дэмонра. Честное слово.

У меня имелось достаточно времени, чтобы обо всем подумать. Надо бы сказать, что я ни о чем не жалею, но это будет не совсем правдой. Достаточно сказать, что о своих ошибках я сожалею меньше, чем о «правильных» поступках.

Понимаю, по моему поведению этого было не сказать, но я не блаженный. Надеюсь, я даже не дурак. И, уж поверь, прекрасно знал, что делаю, когда выбрал тебя. Я не рассчитывал прожить с тобой до старости, наделав кучу рыженьких детишек. С тобой — это было с самого начала понятно — никакой жизни мне не светило, но удовольствие того стоило. Я до сих пор так считаю.

Давай сразу договоримся — вот об этом я не жалею. Жалею, что не увез с собой силой, что не женился, пару раз даже от души жалел, что не пристрелил тебя, уж прости. Но лучшего выбора я бы не сделал. Хочешь верь, хочешь не верь, адвокаты же всегда брешут.

Стадия объяснений пройдена, наверное, пора приступать к покаяниям?

Их у меня не так много. Оставим вопрос, следовало мне тогда уходить или нет. Думаю, у каждого человека есть предел, и все-таки следовало. Кстати, я не ревновал и не ревную тебя к твоему магу, хотя, не скрою, для твоей безопасности предпочел бы видеть его мертвым. Мне только жаль, что я решил «выдержать характер». Вот уж воистину отличная тактика для человека, которому жить остается пара месяцев, правда? Вообще бесполезно выдерживать характер, если тебя не любят. Это не в укор тебе — можешь перечитать выше про мой обдуманный выбор — это такая грустная земная правда. Я сглупил в том, что принял ее наполовину и с поправками, а жизненные ситуации — это тебе не завещание дядюшки, они не предусматривают поправок. Если тебе повезет кого-нибудь полюбить, ты вспомни мой решительный демарш и не повторяй его.

Вообще странно, но до простейшей мысли — что для любви достаточно просто любить — люди доходят такими длинными и кривыми дорожками.

Так или иначе, наши сожаления ничего не меняют, как и отсутствие сожалений. Жизнь — не суд присяжных, чистосердечное раскаянье и слезы на глазах не смягчают приговора. Увы, и до этого я додумался поздно, но хоть тебе успел рассказать.

Я сейчас в Виарэ, на той самой вилле, смотрю на море из окна и вспоминаю, как мы с тобой бродили по пляжу. И, если честно, рад, что тебя со мной нет. Мне бы хотелось, чтобы ты запомнила меня живым человеком, а не развалиной среди подушек. Я же все-таки адвокат, тщеславие — профессиональный порок, будь снисходительна.

Испортил черновиков двадцать, пока тебе все это написал. Наверное, юристы просто не приспособлены к тому, чтобы переносить искренние чувства на бумагу. Как я тебя люблю — это еще листа на три, давай ограничимся декларативной формой.

Пожалуй, сейчас меня огорчает только то, что я не знаю, что с тобой будет дальше. Хотел бы утешить тебя, сказать, что тебя оправдают и отпустят, дать еще какой-нибудь очень полезный и глупый жизненный совет, который ты проигнорируешь. Подстраховать тебя. Защитить. Но это уже будешь знать ты, а не я. Поэтому просто скажу, что буду по тебе скучать, даже если по какому-то недоразумению попаду в рай, что, конечно, сомнительно. Мне бы хотелось верить в вечную жизнь, потому что другого шанса увидеть тебя у меня не будет. А ты, конечно же, планируешь удрать под свои заснеженные елки, к метелям и колоколам, да? Вот же бесы, и тут разминемся.

И немного сентиментальности напоследок. Если не хочешь читать — бросай прямо здесь и переходи к последнему абзацу.

Все эти «забудь меня и живи дальше» — полная чушь. Память обо мне никак не помешает тебе жить дальше, равно как и не поможет. Многих из нас будут любить, и всех нас забудут. Не думаю, чтобы память так уж обязательна для любви. Важно, что любовь была. Не знаю, сделала ли она твою жизнь лучше. Мою сделала. Вряд ли она умрет от проказы и, я думаю, она останется с тобой, даже когда не останется меня.

Выходи замуж и рожай кучу детишек. Или прыгай с пистолетом по полям и лесам. Или плюнь на все, да и махни к морю со своим магом. Или отправляйся исследовать Белую землю. Пиши мемуары. Не пиши мемуаров. Живи как тебе хочется и будь счастлива — думаю, это единственное напутствие, которое мертвые могут дать живым.

А если тебе станет грустно когда-нибудь, просто представь, как за окном шумит море — да-да, та самая паскудная синяя лужа, которую кто-то забыл перекрасить в серый цвет — как за горизонт медленно опускается солнце, как пахнут цветущие олеандры. Поделюсь своим последним открытием: ты можешь сидеть в тюрьме, скитаться по чужбине, валяться в лазарете или умирать в комфортабельных апартаментах — а это не изменится.

Красота и любовь мира не принадлежат никому и всегда остаются с нами, даже если нас самих уже почти нет.

Возможно, что-то от нас остается в них.

Прощай, Дэмонра.

Рэйнгольд

* * *

Женщина в камере даже не плакала — выла. Пауля на секунду пробрал озноб, словно в расцвеченном солнечными квадратами коридоре тюрьмы вдруг сделалось холодно. Тюремщик поежился, поплотнее запахнул тужурку, накинутую поверх формы — к сорока девяти годам, двадцать из которых он провел под не слишком добрым кровом Игрэнд Дэв, спина стала напоминать о себе, и Пауль берегся от сквозняков — развернулся, чтобы уйти, и замер.

Заключенная все не замолкала. Толстые стены и дверь глушили звуки и, конечно, с трех шагов он уже ничего не услышал бы, но Пауль, собиравшийся уйти, так и не ушел. Наверное, дело было в том, что он, за двадцать лет наслушавшись всякого, никогда не сталкивался с тем, чтобы люди рыдали так. Это вообще больше походило на звуки, издаваемые смертельно раненым животным, чем на человеческий плач. Тем более — женский.

Эту самую женщину — нордэну, которую, наверное, и в лучшие ее дни мало кто назвал бы миловидной — Пауль провел в камеру с час назад. Ее конвоировали трое, но она держалась так, словно находилась в коридоре совершенно одна. На Пауля она не то чтобы подчеркнуто не смотрела — как-никак, он распахнул перед ней дверь в камеру, где ей предстояло сидеть бесы ведают сколько — но серый взгляд скользнул по нему, как по пустому месту. Вряд ли это было расчетливым оскорблением: аристократы при общении с тюремщиками обычно все же кривили демонстративно-отстраненные мины. Женщина просто выглядела непробиваемо спокойной. Пауль по опыту знал, что если из тюрем удирают — во двор ли, в лучший ли мир — то только такие, поэтому следил за ней в оба. Она вошла, окинула взглядом свое временное пристанище — как показалось Паулю, чуть улыбнулась окну — и развернулась к нему, всем своим видом давая понять, что не возражает остаться в одиночестве. Пауль, разумеется, ретировался, потому как существовали более приятные вещи, чем стоять и пялиться на тощую северянку со снежно-белым лицом и вздернутым подбородком.

Пять минут назад он занес ей еду и пачку писем. А еще через три минуты все это началось.

Пауль прислушался, но за дверью ничего не изменилось, только вой стал тише и начал напоминать человеческое рыдание.

«Какая ни есть государственная преступница, а все-таки баба».

Уж миску воды ему ей принести было не жалко. Попила бы, отошла.

Пауль кивнул караульному, стоящему в дальнем конце коридора. Сочувствие — сочувствием, но заходить в камеру северянки в одиночку и никого не предупредив, он не собирался. Его дома еще жена ждала и двое внуков, кто бы их без него кормил.

Пауль тяжело вздохнул, отодвинул задвижку и сквозь небольшое прямоугольное отверстие посмотрел, что творится в камере. Нордэна скорчилась на полу в дальнем углу и сидела, поджав колени и спрятав голову под скрещенные руки. Паулю доводилось видеть и более драматические сцены отчаяния, но при взгляде на эту женщину он отчего-то сразу подумал, что даже заточенных карандашей в камеру проносить ни в коем случае нельзя.

Помедлив секунду и кивнув караульному, он вошел, прикрыл за собой дверь. Огляделся еще раз. Рядом с нордэной валялись несколько конвертов, но вскрыт был только один. В руке женщина сжимала исписанные листы. Заключенная уже не выла, а только тихо то ли всхлипывала, то ли поскуливала. Это мало походило на истерику утонченной аристократки, обнаружившей, что белье в камерах меняют не каждый день, а гусиный паштет на завтрак отменяется. Скорее так мог бы плакать маленький ребенок, не понимающий, за что его ударили.

— Барышня, — негромко позвал Пауль. «Заключенная Ингрейна» как-то не выговаривалось.

Нодэна вздрогнула и подняла голову. Ее светлые глаза под мокрыми рыжими ресницами казались почти бесцветными и словно нарисованными на лице, как у куклы.

— Барышня, — повторил Пауль.

— Барышня?

Женщина не то чтобы вздрогнула, но как будто проснулась. Взгляд, во всяком случае, сделался осмысленным и очень холодным.

— Барышня, — медленно повторила она и замолчала. — Чем могу быть любезна? — после некоторой паузы поинтересовалась нордэна. Наверное, тон получился бы ледяным, если бы не сорванный голос.

— Может, вам чего надобно… заключенная Ингрейна? Вы скажите…

— Пусть те, кто вас сюда прислал, не рассчитывают. Веревки я не попрошу, — вскинулась нордэна. — Справляйтесь сами!

Пауля аж злость взяла. Эти северяне точно вели себя как змеи подколодные. Жалили даже тех, кто к ним с добром пришел.

Сиди перед ним парень — он дал бы в зубы, но это была хоть и тронутая на голову, а все же баба.

«Чтоб тебе, стерва, ни дна ни покрышки!»

Пауль развернулся, чтобы уйти.

— Что, все, больше добрых вестей не будет?

«Ух, язви тебя!»

— А как же письмо от мертвой Кейси? Или, может, Наклза уже тоже со свету сжили? Чего молчите? Думаете, я, когда вошла, не оценила, какой прочный крюк вделан в потолок, а?

— Я тебе, стерва, в отцы гожусь, уважение поимей! Водицы хотел принести, а ты лаешься сразу, что собака цепная. Меня первого вздуют, если ты повесишься, а у меня семеро по лавкам!

Нордэна хлопнула глазами, а потом как-то по-волчьи ощерилась.

— Ах, глядите, добряк выискался! Какой ты мне к бесам отец? Моему отцу тебя бы в лучшем случае сапоги мыть допустили, и то навряд ли, для этого у нас Гребер имелся.

«Тварь», — почти беспомощно подумал Пауль, отступая к двери. В женщине, рыдавшей над письмом, осталось очень мало человеческого. Он это скорее почуял, чем как-то осознал умом, и подумал, что лучше оказаться за пределами камеры.

— Вали к своим семерым под лавкой по добру по здорову, и не хрен мне больше письма таскать, сволочь! А хозяевам своим передай, что Каллад — страна большая, веревок и лопат здесь с избытком. И мне хватит, и на ваш век останется! Чего вылупился?! Вали, я сказала! Проваливай!

Прежде чем выскочить из камеры, Пауль еще успел осенить себя рэдским знамением, отгоняющим злые силы. Только бесы знали, что там на уме у этих безумных нордэнских ведьм.

Недогребер вылетел как ошпаренный. Пожалуй, это он хорошо сделал, потому что Дэмонра чувствовала, что вполне готова его ударить, да что там ударить — убить. Вышвырнуть это бесполезное перетрусившее существо из мира живых, откуда его не более храбрые хозяева с помощью лжи вышвырнули Рейнгольда и почти вышвырнули ее. Дэмонру трясло от ненависти — не к этому конкретному тюремщику, а ко всему миру разом.

Она никогда не сомневалась в справедливости мироздания: Время Вьюги учило, что такие сомнения крайне вредны и ведут в никуда. Именно этому постулату Дэмонра верила: сомнения — это для умных, вроде Наклза, а ей сомнений по должности и по рождению не полагалось. Мир в ее глазах никогда не выглядел карамельно-добрым, и она как раз была предельно далека от мысли, что за каждый хороший поступок судьба даст ей конфетку, а за плохой — тумаков. Но при этом твердо веровала в более общую и абстрактную справедливость, которая конфетки не раздавала, но и делать зло безнаказанно не позволяла. Дэмонра спокойно принимала жизненные затрещины, раз за разом, зная, что мало соответствует определению «хороший человек». Больше того, сама при надобности и делала зло, и сдачи дать могла.

Рейнгольд никому зла не делал и сдачи дать то ли не мог, то ли не опускался до таких вещей, а они его все равно убили.

Дэмонра не смогла бы сказать наверняка, любила ли она Рейнгольда раньше или только жила с ним, потому что более удобного человека даже представить сложно, но несколько минут назад, читая его последнее письмо, она любила его больше чем Мейнарда Тальбера, и Кассиана Крэссэ, и всех других людей, которых встречала на жизненном пути, больше нордэнских богов, больше блага Каллад и даже больше, чем Наклза, если это только было возможно. На это короткое время, пока перед глазами бежали аккуратные строчки, Рейнгольд для нее сделался живее всех живых, дороже всего, что она знала, а потом исчез. И вместе с ним исчезло все, что олицетворяло собой возможный порядок в ее жизни — дом, поддержку, старость.

Рейнгольд в глазах Дэмонры раньше скорее представлял собою не столько конкретного человека с очень белыми манжетами и близорукими глазами, сколько систему координат, по которой можно без ошибок и лишних поворотов дойти до «правильной» жизни, к тому же опираясь на удобное плечо. Она знала, что ее такой взгляд на вещи не красит, как знала и то, что другим он не будет. Правда, если бы нордэна могла вернуться на одну давнюю лесную дорогу, то промчалась бы мимо, не притормозив, и тем хорошо бы сделала. Но сейчас Дэмонра плакала не над разбитой системой координат, а над человеком, который сначала был мальчиком — наверное, тихим и стеснительным, потом подростком, потом чрезвычайно порядочным и немного нелепым мужчиной, искавшим свое счастье и нашедшим его в таком странном, одному ему понятном виде, а потом погибшим безо всякой вины. И люди, которые его убили, подняли руку не на систему координат, не на отвлеченную идею, а на человека. Это было гораздо хуже чем то, что они отправили ее в тюрьму из-за расхождений в политических или моральных убеждениях — она хотя бы приходилась им врагом и не скрывала этого.

А Рейнгольда, который вышел из игры — который даже не играл в эту игру и никому не мешал — они все равно убили.

До этой минуты Дэмонра никогда не испытывала такой сумасшедшей, остервенелой ненависти и даже не подозревала, что что-то подобное может существовать в мире. Обычно приступы ярости у нее заканчивались тем, что она разбивала кому-то лицо, стреляла или крушила мебель, а теперь нордэна неподвижно стояла и чувствовала себя так, словно попала в самое сердце метели. Мир сделался зыбким, далеким и совершенно серым, как отражение в Моэрэн.

Она кое-как стряхнула оцепенение и сквозь невидимую метель пошла к окну. Заглянула в небо, которого не видела уже почти полгода. В ослепительной синеве горело солнце, золотое и холодное, как монета, а на его фоне плавно кружили птицы.

Все это медленно выцветало до пепельно-серого цвета.

Дэмонра потрясенно смотрела в небо почти минуту, чувствуя, как в ней вымерзает последнее желание прожить нормальную жизнь, сделать кого-то счастливым, стать счастливой самой или хотя бы выйти отсюда. Потом вдруг поняла, что же только что здесь произошло. А произошла, собственно, очень простая и обыденная вещь, которую все нормальные люди, наверное, встречают лет в четырнадцать, чтобы не плакать и не обижаться, раскопав ее на четвертом десятке.

«Твердыня, на которой зиждется мир, зовется Справедливостью», — так было написано во «Времени Вьюги», красным по белому. А справедливость не сработала. «Время Вьюги» солгало. Боги смолчали. Причинно-следственные связи, кое-как склепывающие между собой прошлое и будущее, разлетелись в дребезги, и их острые осколки падали на головы дуракам, смотрящим в небеса с какой-то надеждой.

Дэмонра даже удивилась, не услышав звона бьющегося стекла. Она прижалась к решетке окна, чтобы увидеть дождь.

С небес ей в лицо скалилось совершенно серое солнце. Вокруг него клубились какие-то пятна, могущие с равным успехом быть облаками и тенями от божьих жерновов. Нордэну это совершенно не беспокоило.

В мире, где не существовало справедливости, не имело смысла жить. Это было бы так же нелепо, как читать пустую книгу.

2

В загородном доме Грегора Миттельрейха, сына второй дочери генерала Вортигрена, было что-то пасторальное и трогательно-старомодное. При взгляде на обильную лепнину, украшавшую фасад, статуи нимф по бокам лестницы и розовые кусты, правда уже порядком облетевшие, Эдельвейсу представлялось, что сейчас откуда-нибудь из-за белой колонны выйдет красавица прошлого столетия, непременно с пудрой на волосах и в сопровождении влюбленного пажа. При более пристальном рассмотрении, правда, становилось заметно, что колонны и лепнину не мешало бы побелить, годы и ветра не пощадили каменных прелестниц, а на мордах львов, лежащих по две стороны крыльца на входе, застыло обиженное выражение и тонкие нити паутины. Эдельвейс прошелся по центральной аллее, ведущей в дом — не особенно чисто выметенной — и несколько раз позвонил в колокольчик.

Он благоразумно не стал заранее предупреждать о своем намерении нанести визит, поскольку хотел застать хозяев дома. Не открывали долго, но на отсутствие терпения Эдельвейс не жаловался никогда. Выждав минуту, он позвонил снова, и тут двери, наконец, гостеприимно распахнулись. В проходе показался дворецкий, в котором не нашлось бы уже ничего старинного и заставляющего вспомнить о сентиментальных романах вековой давности.

— Прошу прощения, мессир, мы не были осведомлены о приходе гостя.

Эдельвейс догадывался, что, будь они осведомлены, ему открыли бы сразу, но печально сообщили бы, что хозяин уехал на охоту и до темноты не вернется. Он, ни слова не говоря, протянул дворецкому свою карточку. В некоторых случаях фамилия «Винтергольд» имела почти магическое воздействие на людей. Дворецкий оказался вышколен достаточно хорошо, чтобы не вскинуть брови, но слегка побледнел и быстро пригласил Эдельвейса внутрь. На хозяина карточка, видимо, тоже произвела должное впечатление, потому что уже через пять минут Эдельвейс, в обход всех светских приличий заявившийся без приглашения в незнакомый дом, сидел и пил неплохой кофе в гостиной. Учитывая промозглый конец сентября за окном, такой вариант времяпрепровождения являлся далеко не худшим.

Грегор Миттельрейх долго ждать себя не заставил. Судя по несколько кривовато повязанному шейному платку, он в спешке переодевался. Выше шейного платка оказалось довольно милое молодое лицо с круглыми синими глазами и бледными веснушками на носу. Эдельвейс и не ожидал увидеть перед собой матерого заговорщика, но вид у парня был глуповатый даже для заговорщика начинающего и неоперившегося. Он вообще чем-то напоминал птенца, выпавшего из гнезда и испуганно озирающегося вокруг.

— Добрый день. Чем обязан такой честью?

Бегающий взгляд молодого человека лучше тысячи слов говорил о том, что он прекрасно знает, чем вызван этот визит.

— Мне кажется, вы о чести могли бы и помолчать, — чрезвычайно холодно откликнулся Эдельвейс, и отхлебнул кофе.

Судя по повисшей мелодраматической паузе, тон он выбрал верный. Только генеральский внучок пока не мог определиться, то ли ему вызывать нахала на дуэль, то ли сразу бить в морду, а, может, в парне говорили остатки совести. В любом случае, он молчал, хлопая ртом, как выброшенная на берег рыбешка.

— Мне кажется, вам полагается возмутиться, что вас оскорбляют в вашем собственном доме, — почти доброжелательно подсказал Эдельвейс. — Впрочем, могу оскорбить вас в любом удобном для вас месте, Миттельрейх.

— Да… да что вы, в конце концов, себе позволяете?! — петушок все же решил, что пора начать кукарекать. Даже руки на груди скрестил для пущей солидности.

— Ничего особенного. Я пока только пытаюсь определиться, трус вы, подлец, либо и то, и другое.

— Выметайтесь или…

— Или что? — не особенно отвлекаясь от кофе полюбопытствовал Эдельвейс. — Охрану позовете или деду нажалуетесь? В прошлый раз из щекотливой ситуации вас, надо полагать, выручил именно он?

Здесь Винтергольд совершенно сознательно лгал. Он как раз не сомневался, что порядочный — или, как уточнял его отец, «патологически порядочный» — Вортигрен палец о палец не ударил бы, чтобы вытащить своего внука из-под трибунала. Во-первых, как у каждого приличного мещанина — а генерал вышел из третьего сословия — таких внуков у него имелось не менее дюжины. Во-вторых, все эти внуки сейчас были в звании не выше капитанского. В том, что Вильгельм Вортигрен способствует карьере своих родственников, его не обвинил бы даже самый злостный завистник. Другое дело, что магия его фамилии зачастую работала независимо от него.

Грегор оторопело молчал еще несколько секунд, а потом, видимо, все же взял себя в руки и хрипло сказал:

— Извольте проследовать за мной в кабинет.

Конечно же он боялся, что слуги узнают о его подвигах. Любопытно, знала ли о них жена. Если это была похожая на фарфоровую куклу молодая женщина с пепельными кудряшками и розовыми щечками, изображенная на висевшем тут же в гостиной портрете — то нет, ей определенно этого знать не стоило. Эдельвейс пожал плечами и последовал за «птенцом», как он про себя окрестил Грегора, в ожидании продолжения.

Молодой человек пропустил гостя вперед, запер дверь и хмуро кивнул на кресло:

— Присаживайтесь. Хотя это ненадолго. Считайте, я говорю с вами только из уважения к вашей фамилии, которое я начинаю стремительно терять.

— Совершенно взаимно, — кивнул Эдельвейс, устраиваясь в кресле. Кабинет — маленький и темноватый из-за винного цвета стен — обставили недурно. Помимо обязательных элементов интерьера, таких как массивный письменный стол на львиных ножках и шкафчик с напитками под прозрачным стеклом, здесь имелась подробная карта кесарии на стене. Правда, вместо портрета кесаря напротив стола Грегора висел этюд прелестной головки, принадлежащей, видимо, все той же девушке с розовыми щечками. Коллекция приключенческих романов на кушетке добавляла Эдельвейсу симпатии к владельцу. Винтергольд в его годы картинно раскладывал на видных местах древних философов, неувядающую классику и учебные пособия, а всяческие «Мельницы богов» и «Охотники за головами» обитали под матрацем.

— Мне, впрочем, все равно, — ровно продолжил Эдельвейс. — Не хотите говорить со мной — через два часа будете говорить с жандармами, и у них будет ордер на обыск.

— Они ничего не найдут, потому что я ни в чем не виноват!

— Для человека, который за деньги или по халатности подвел под трибунал другого человека, это несколько спорное заявление, — пожал плечами Эдельвейс. — Но это уже, как нынче модно говорить, дело совести. С ней у вас, видимо, та же история, что и с честью.

— Прекратите меня оскорблять!

— Не представляю даже, как можно оскорбить подлеца.

Лицо Грегора пошло красными пятнами:

— Я вас вызову, понятно? Не посмотрю, что вы там ручки обожгли, когда…

— С левой я стреляю точно так же, как с правой, так что вызывайте, — оборвал его Эдельвейс. Грегор явно был склонен уступать давлению, так что не стоило тратить время, давая ему чирикать попусту. — Я бы посоветовал вашей жене заказывать траурный наряд, но, такое дело, по государственным преступникам траура не носят, а я сделаю все возможное, чтобы правда о ваших подвигах в Рэде всплыла. Интересно, как ей понравится быть вдовой предателя и труса?

— Как… да как вы смеете втягивать в это Амалию? Она не при чем! То есть… то есть даже если бы я что-то сделал — а я не делал! — она все равно была бы не при чем, понятно вам?! — «птенец» уже находился на грани бесслезной истерики. Эдельвейс брезгливо подумал, что разговорить такого — дело пяти минут даже для уличного шпика. И, конечно, шпынять желторотых юнцов некрасиво и неспортивно. Данный конкретный птенчик, как личность, не представлял для Эдельвейса ровно никакого интереса — он сам представлял собою нечто подобное лет пятнадцать назад. Куда больше его волновало, кто же все подстроил так, что о мальчишке вспомнили почти через год после событий и искать любые упоминания о том, что Грегор Миттельрейх вообще находился в Рэде в прошлом январе, пришлось три дня с утра до ночи, нажимая на все возможные пружины. Тут-то и выяснилось, что все, кто, теоретически, мог с ним тогда пересекаться, либо далеко в провинции, либо еще дальше, вплоть до лучшего мира, либо ничего не видели, не слышали и не помнят. Эдельвейс недаром приходился сыном шефу тайной полиции. Он знал, что после любого брошенного камня на воде останутся круги, искал сутками напролет — и только поэтому нашел.

Сидящего перед ним паренька с идеальной сказкой, гласящей, что двенадцатого января он не мог вести взвод в разведку, так как валялся в лазарете с тяжелой ангиной, подвела одна-единственная строчка. По всем медицинским и штабным документам действительно выходило, что бедняга заболел двенадцатого утром. Вот только по бухгалтерским документам лекарство списали в полдень тринадцатого числа. Было бы странно предположить, что в действующей калладской армии лейтенант сутки валялся в лазарете без медикаментов. Особенно учитывая, что речь шла о сильном антибиотике и о внуке генерала, пользующегося особенным расположением кесаря.

После этой зацепки раскопать остальное оказалось нетрудно. Человек, по документам заменивший Миттельрейха, был убит в пьяной драке на Красную ночку, ничего подозрительного. Куда более подозрительно выглядело то, что все оставшиеся восемь человек разведывательного отряда, которым командовал Грегор с разницей в несколько недель распределили по дальним гарнизонам, так что поговорить с ними оказалось бы затруднительно. Сам же Миттельрейх еще в январе взял длительный отпуск по семейным обстоятельствам, женился в начале марта и оставил столичные улицы ради деревенской тишины в имении жены.

— Об Амалии следовало думать до того, как лгать о результатах разведки, — сухо сказал Эдельвейс. — В крайнем случае — до того, как жениться. Теперь у вас одно имя на двоих, и я постараюсь, чтобы его выполоскали в грязи так, как вы того заслуживаете.

Парень полез в шкафчик. Эдельвейс не сильно удивился бы, достань он оттуда пистолет, но нет, так далеко эта дурная комедия не зашла. Грегор извлек на свет бутылку коньяка, а за ней — два бокала. Руки у него дрожали сильно, так что часть коньяка оказалась на столике, но что-то в нужнее емкости все же попало. Первым делом парень залпом опрокинул один, потом уже протянул Эдельвейсу другой и рухнул в кресло. Казалось, он вот-вот разрыдается.

— Все было не так. Пожалуйста, не втягивайте Амалию, она не знала…

— Разумеется, иначе она бы вряд ли пошла за вас замуж. В Каллад быть женой государственного преступника, скажем так, не очень комфортно, — процедил Эдельвейс. Оставалось дожать совсем чуть-чуть и выслушать ошеломительное признание. Большую часть событий Эдельвейс, пожалуй, мог бы рассказать и сам, требовалось только вычислить, кто же прибрал за юным олухом следы.

— Мне обещали, что это ерунда… что никто не узнает никогда…

— Не расстраивайтесь, Миттельрейх, это всем всегда обещают. Вам повезло, что вы родились в семье генерала. Иначе вам бы ничего не обещали и вы благополучно свернули бы шею, упав с лошади, как это обычно бывает в таких случаях. То, что вы живы — случайность. Итак?

Грегор выпил еще полбокала, закрыл лицо руками и начал тихо рассказывать:

— Это случилось двенадцатого января. Мы приказали провести разведку и убедиться, что Звезда пройдет там без проблем. Им нужно было быть в Мистре к полудню, ожидались волнения, местный гарнизон мог не справиться. Пройти через лес выходило короче всего, там не должно оказаться быть партизан — их в тех местах никогда не бывало!

— Но они там оказались? — уточнил Эдельвейс.

Ответ его удивил:

— Не знаю.

— То есть что значит «не знаете»?

— То и значит, — Грегор, наконец, отнял руки от лица и измученно посмотрел на Эдельвейса. — Там были какие-то люди, вооруженные, но кто ж по Рэде без оружия ходит?

— И эта мысль пришла вам в голову фактически во время гражданских волнений? — оторопел Эдельвейс.

— Там были женщины и дети!

— С имперскими винтовками, смею полагать?

— Я… я не успел посмотреть.

— Как так?

— Клайва засекли, он чихнул. Они вскочили и бросились врассыпную, мы попытались взять хоть одного, но…

— Грегор, вы мне явно лжете. Я не верю, что десять обученных мужчин во главе с лейтенантом не сумели поймать ни одного малолетнего рэдца, которые, по вашим же словам, даже партизанами не являлись.

— Я сглупил. Мы втроем шли первыми, широкой цепью. И просто не успели сориентироваться. Поймите, мессир Винтергольд, там же речи не шло о том, что мы должны на кого-то напасть или захватить в плен, не было такого приказа! Мы просто проверяли территорию…

— Но вы напали.

— Клайв сглупил, нас заметили, и я не придумал ничего лучше, как попробовать взять хоть одного…

— Да, всю глубину вашего тактического гения я уже осознал. А Клайв как раз зарезан в драке, так что уже не подтвердит и не опровергнет вашу интересную историю. Но что случилось дальше? Перестрелка?

— Н-нет… Они не стреляли, мы тоже не решились стрелять. Повторяю, мессир Винтергольд, там половина была женщины и дети!

— Так, уже половина? Раньше они были женщинами и детьми все поголовно.

— А что бы вы стали делать на моем месте? — вскинулся парень. Коньяк, наконец, придал ему некоторую храбрость. — Стрелять бы стали?!

Как раз в этой ситуации Эдельвейс мог себя представить относительно просто.

— Конечно, — легко согласился он. — Сперва вышиб бы мозги Клайву, за явную провокацию, потом подранил бы кого-нибудь из наших «не партизан», отволок бы в штаб, а дальше по обстоятельствам — уволился бы или застрелился, в зависимости от того, к каким последствиям привел бы мой вопиющий непрофессионализм.

— У некоторых людей, знаете ли, даже в наш век бывает сердце, — скорее всего, этот аргумент молодой человек считал необыкновенно сильным.

— Допустим. И что же оно вам подсказало, пока выполняло мыслительные функции?

— Что надо возвращаться…

— И доложить по форме?

Грегор вдруг подался вперед и пристально посмотрел Эдельвейсу в глаза. Даже не то чтобы пристально, а открыто и честно-честно, как будто хотел, чтобы тот мысли его прочитал. Такой молящий и осмысленный взгляд Винтергольду чаще приходилось видеть у умных собак, чем у людей.

— Я собирался доложить, мессир Винтергольд. Я мог бы поклясться честью, но вы же мне не поверите. Я собирался доложить.

— Возможно, поверю. Если вы расскажете мне, что именно вам помешало.

Грегор тяжело вздохнул:

— Понимаете, мессир Винтергольд, я обручился тогда с Амалией, мы должны были пожениться через четыре месяца.

— Нет, связь между партизанами в Рэде и Амалией в Каллад мне не представляется очевидной, — отрезал Эдельвейс, хотя связь эту прослеживал прекрасно. Ни одному жениху на свете не захотелось бы загубить свою карьеру в такой ситуации. Провинциальные Амалии, Августы и Элейны имели привычку уходить к тем, у кого погоны ярче блестят — нехитрая истина.

Грегор потер виски, словно у него голова раскалывалась, и почти жалобно сказал:

— А мне вот было все понятно. Я хотел доложить по форме, но Клайв — еще до того, как мы к оставшимся семерым вышли — сказал, что там женщины и дети… Что это не могут быть партизаны. И что его за его чих — к стенке поставят, а у него семья, семеро по лавкам… И Франц еще добавил, что, раз дело такое секретное, то за этими женщинами могут отряд выслать и всех перебить, чтобы информация дальше не ушла… Я думал, что надо сказать в штабе, клянусь, думал!

— И не сказали. Почему?

— Случайность.

— Случайность как и то, что у вас внезапно оказались фальшивые справки? Хватит мне лгать! — рявкнул Эдельвейс.

Грегор как будто сжался:

— Да правда все началось, как случайность. Я только потом понял… Они мне сказали по дороге, что, мол, женщин с детьми перебьют. Я подумал — ну что эти ребятишки сделают Звезде, там самому младшему лет тринадцать, наверное! Это же один из самых сильных наших полков, там вся верхушка нордэнская, не люди, а сплошная сталь. Проку им знать про два десятка человек, которые, скорее всего, охотники…

— За головами?

— Да нет же, они выглядели как обычные крестьяне.

— С имперскими винтовками.

— Да не видел я при них имперских винтовок! Карабин — да, видел, но винтовок — не видел. Я… я больше на их косы смотрел. Там на семь мужчин пятнадцать женщин было. Ну какой это боевой отряд…

— Это отличный отряд террористов. Вы что, не читаете газет и не знаете, кто чаще палит по губернаторам?

Грегор измученно вздохнул и просто сказал:

— Да я не думал в этот момент о газетах и террористах. Я думал, что Клайву придется совсем плохо, мне придется плохо, а еще и этим беженцам несчастным достанется, за то, что они сидели в своем, замечу, лесу, и никого не трогали. Потом к нам присоединились остальные семеро, и мы больше этот случай не обсуждали, тихо-мирно вернулись в штаб. Только, когда я шел отчитываться, Клайв на меня так посмотрел, что у меня сердце заныло.

— И из жалости к товарищу, устроившему, кстати сказать, диверсию, вы смолчали?

— Да нет, не из жалости. Я думал все рассказать, ну, только без чиха, мол, ветка хрустнула, а у кого — хоть бейте, не знаю. Вот только в предбаннике я встретил знакомого капитана.

Эдельвейс насторожился. Он нюхом чуял, что здесь начинается самое интересное:

— Имя у капитана есть?

— Да, Тар. Бернгард Тар, мы с ним были однокашниками в училище. Ну, он меня увидел, заулыбался, стал про жизнь расспрашивать.

— И про разведку, конечно?

— Нет! Нет, я бы тогда понял. Только про жизнь. Ну, и что я такой смурной спросил. Я ему про разведку ничего не сказал, зато рассказал, где живу теперь, что жениться в апреле собираюсь. Медальон с портретом Амалии даже показал, дурак… А он начал расписывать про свою жизнь, как до капитанских погон дослужился, как важно хороший послужной список иметь. Я сидел, уши развесив, а в голове у меня крутилась мысль, какую строчку мне сейчас в личное дело вкатают, когда сознаюсь, что разведку провалил. Деда опозорю. И было бы ради чего, там же не вооруженный отряд партизан, а больше женщины-девочки с косами, понимаете? Ну, и про Амалию подумал. Одно дело — выходить замуж за лейтенанта, в скором времени капитана, и совсем другое — за солдата, да еще в каком-нибудь дальнем пограничье. Ведь меня за такие подвиги могли разжаловать…

— Еще как могли, — безжалостно подтвердил Эдельвейс.

— На докладе я сказал, что разведка прошла чисто и никаких сил противника мы не обнаружили.

— И в сумерках Звезда попала в засаду, были погибшие и раненые. И малолетки с имперскими винтовками в кустах.

— Да. Я, когда узнал, чуть с ума не сошел. У меня подскочила температура, потащили в госпиталь, я как в тумане все помню. А потом — снова Тар пришел, усмехнулся так, как будто мы с ним за одно. Сказал, что в моих интересах подписать бумагу, что меня вчера утром ангина с ног свалила и я никогда не проводил этой проклятой разведки, а провел ее Клайв. И тогда все выйдет так, что я просто болел, и никто меня под трибунал не отправит за заведомую ложь. Я все подписал. Он обещал, что никто и никогда не узнает. Обещал!

— Вас не учили, что верить шпионам вредно для здоровья?

Грегор вздохнул:

— Учили или не учили, только я на Амалии собирался в апреле жениться. И мне двадцать один год.

— После всего Тар еще связывался с вами?

— Нет, никогда. Я сразу взял отпуск по состоянию здоровья, потом — по семейным обстоятельствам. Мне было очень стыдно возвращаться.

— И вы вот так сидели с января месяца и думали, что это случайность?

— Я вообще старался об этом не думать. Послушайте, мессир Винтергольд, вы можете, если хотите, отправить меня под трибунал — да хоть сразу на расстрел — но поверьте мне: если бы я с самого начала знал, что последует за моей ложью, я бы все рассказал.

Как ни странно, вот этому Эдельвейс поверил безоговорочно. Перед ним действительно сидел несчастный мальчишка, попавший как кур в ощип. Другое дело, что за глупость этого мальчика заплатили совершенно другие люди, и цена оказалась высокой.

— Если нужно, я готов во всем сознаться и подписать все, что прикажете. Только, умоляю, не говорите Амалии и деду. Пусть им скажут что-нибудь другое.

Из круглых синих глаз потекли слезы. К счастью, Эдельвейс жил на свете тридцать с лишним лет и за это время видел достаточно, чтобы такими дешевыми эффектами не впечатляться. Слезы, в отличие от крови, стоили недорого.

— Вовремя вы деда вспомнили. Вы живы как раз потому, что ваш дед — Вильгельм Вортигрен. Клайва вот убрали быстро. Думаю, полковник Дэмонра не начала тщательно искать, кто проводил разведку, по той же причине. Она не стала бы топить внука человека, которому многим обязана. Вам никто не обязан ничем, и, тем не менее, вы живы, а женщину, полк которой попал в засаду из-за вашей глупости и трусости, ждет трибунал и, скорее всего, расстрел. Зато Амалия вышла за вас, а послужной список не испорчен. Спите спокойно. Дорогу к выходу я сам найду.

Эдельвейс покидал особняк со смешанным чувством брезгливости и злой радости. Он готов бы голову свою поставил против трех грошей, что парнишка всеми правдами и неправдами прорвется на заседание и расскажет, как все произошло на самом деле. Скорее всего, ни Грегору, ни Дэмонре от таких гражданских подвигов лучше не станет, но он, Эдельвейс, увидит тех, кто будет этому больше всего мешать. Профессиональное чутье подсказывало ему, что капитана Бернгарда Тара искать среди живых уже несколько поздно.

Действительно, человек с таким именем был убит на случайной дуэли в карточном клубе более полугода назад. Все веревочки оборвали очень тщательно и кардинально, чтобы не сказать профессионально. Получив эту информацию, Эдельвейс подумал, что нити заговора тянутся либо слишком далеко, либо слишком близко. От последней мысли ему сделалось не по себе.

3

Не то чтобы Ингрейна имела что-то против кабинета своей предшественницы — скорее он ей даже нравился, особенно вид вековых елей из окна на закате, однако в последние дни нордэне стало особенно тошно там находиться. На утро после разговора в доходном доме она, запершись на замок и проклиная себя за глупость, облазила все закоулки в поисках подброшенных улик и слуховых отверстий в стенах, но не нашла ничего, кроме паутины и припрятанной в вентиляции полупустой бутылки даггермара. Соблазн напиться был велик, как никогда в жизни, но Ингрейна сдержалась. Ей хватало того, что за прошедшую со встречи с Вейзером неделю она уже дважды дышала эфиром, чтобы хоть как-то успокоить нервы. Ничем хорошим это, конечно, закончиться не могло. Ингрейна почти физически чувствовала, как на ее шее затягивается петля. Иногда нордэну даже посещала мысль, что все происходящее ей снится, потому что такое не могло случиться на самом деле, в самом сердце столицы, среди белого дня и доброй сотни людей, обязанных защищать существующий порядок.

Четверг прошел без происшествий, как и неделя до этого. В штабе сделалось очень, очень тихо, даже Маэрлинг перестал учить рядовой состав всяким гадостям. Ингихильд, сидевшей за бумагами с половины девятого утра, казалось, что стены вокруг нее смыкаются и воздуха в кабинете почти не остается, поэтому она вылетела в коридор, едва стрелки на часах подползли к восьми вечера. Коридоры уже почти опустели. Она почти механически добралась до курительной, толкнула дверь и рухнула в продавленное кресло у окна, пахнущее табачной горечью. В середине дня здесь еще крутились офицеры, но вечером, конечно, не было ни души, так что она могла покурить в свое удовольствие, не рискуя нарваться на любопытные взгляды. Нордэна толкнула оконную створку, чтобы впустить в пропитанное запахом табака помещение хоть немного воздуха, и тут ее взгляд остановился на блестящем предмете, лежащем на дальнем от нее конце подоконника. Предмет при ближайшем рассмотрении оказался дорогим портсигаром, по-видимому, серебряным, прекрасной работы, с роскошной монограммой «М» и инициалами «В.В.Г.Ф» на внутренней стороне. Не требовалось большой смекалки, чтобы угадать владельца этой вещицы: много денег, нуль аккуратности и очень сложное имя.

Не успела Ингрейна подумать об избалованном дурне, который, надо думать, в месяц пропивал годовой бюджет среднего села, и потому терял свои манатки в самых неожиданных местах, как дверь приотворилась и внутрь проскользнул Маэрлинг. Когда он увидел ее, на породистом лице промелькнуло замешательство, быстро сменившееся желанием уйти. Не иначе, опять натворил что-то такое, за что потом следовало долго высаживать розы и морковку.

В конце концов, извинения за свою выходку в первый день он ей все-таки принес. Не иначе, папаша применил какие-то меры более внушительные, чем лишение наследства. В другой ситуации Ингрейне, возможно, и захотелось бы узнать, что это именно сделал всесильный граф. Но теперь вся былая неприязнь к Маэрлингу, его синеглазой музе и прочим обитателям здешнего лощеного серпентария сделалась слишком мелкой по сравнению с одним-единственным разговором с Вейзером.

Ингихильд кивнула и аккуратно бросила портсигар лейтенанту.

— Вы, надо полагать, забыли, — тихо сказала она и сама удивилась, насколько чужим звучит ее собственный голос. Как если бы кукла заговорила.

Растерянность с лица Витольда никуда не исчезла, но портсигар свой он ловко поймал и даже пробормотал нечто напоминающее «спасибо».

Ингрейна, не глядя на него, снова кивнула и достала спичечный коробок. В отличие от абсолютного большинства нордэнов, она не доверяла новомодным зажигалкам. Спички же, как на зло, оставалось всего две. Со всеми потрясениями последних дней Ингихильд стала как-то забывать о том, что кухонный шкаф сам себя не наполнит, а спички не растут на деревьях в удобном для употребления виде.

Первую она сломала почти сразу, неудачно попав по коробку. Вторую пыталась зажечь трижды, но руки у нее тряслись как у завзятого пьяницы, так что и последняя спичка оказалась на полу в непригодном состоянии. Ингихильд саданула по подлокотнику кулаком и вдруг сообразила, что дверь так и не закрылась. Она резко обернулась.

На пороге за какими-то бесами все еще стоял Маэрлинг, весь из себя красивый и омытый вечерним солнцем, и смотрел на нее широко распахнутыми глазами.

«Проваливай отсюда со всеми своими пятью буквами!»

— Привидение увидели? — зло спросила Ингрейна. Заявись к ней красавец на пару месяцев пораньше, может, вышел бы какой-то толк, а сейчас Маэрлинг был ей нужен еще меньше, чем исповедник. Как и всякий человек, не лишенный чувства собственного достоинства, она предпочитала страдать — а в данном случае подыхать — в одиночку.

Витольд нахмурился, а потом, как ни странно, вошел и прикрыл за собой дверь.

— Нет, привидения не увидел. Вам принести воды? — вполне миролюбиво поинтересовался он.

— Не сомневаюсь, вам напели, что я завзятая кокаинистка. Расслабьтесь, вообще я эфиром дышу и, как вы понимаете, в штабе это делать затруднительно.

Маэрлинг, видимо, какое-то время решал, реагировать ему на агрессивный тон или не стоит, потом пожал плечами:

— Да мне, в общем-то, все равно, где и что вы принимаете. Вам точно не принести воды?

Ингихильд поняла, что крыть ей нечем. Чужая вежливость в таких ситуациях действовала на нее прямо-таки обезоруживающе. От пятнадцати лет и до сегодняшнего светлого дня — ни на йоту не поумнела.

— Нет. Но я не откажусь от спичек или зажигалки, если у вас найдется.

Маэрлинг с некоторой опаской пересек пять метров, разделяющие их, и протянул Ингихильд зажигалку. Разумеется, тоже золотую, с монограммой и инициалами, куда там. Нордэна несколько раз безрезультатно крутанула колесико. Мало того, что у нее тряслись руки, так под чужим взглядом они и вовсе вели себя как не ее. Витольд без лишних слов поджег ей сигарету сам, а потом задумчиво посмотрел на Ингрейну.

— «В.В.Г.Ф.» Это у вас родители не могли договориться или просто много дедушек любимых? — буркнула она раньше, чем Витольд задал бы какой-то менее безопасный вопрос. Судя по лицу — собирался задать.

— Дедушек и дядюшек. Витольд Вигнанд Годард Фридрих, если это был ваш вопрос. — Паршивец, представляясь, поклонился, словно находился в бальной зале и впервые рекомендовался августейшей особе.

— Тяжело в гимназии приходилось?

— Ужасно. Мои товарищи успевали списать половину задания, пока я только заканчивал оформлять титульный лист. В этом смысле ваши северные патронимы гораздо изящнее.

— Ага. И никогда не знаешь, кто кому родственник и не закончится ли свиданка инцестом, — фыркнула Ингихильд. — Так себе национальная лотерея.

— Неужели нет специальных книг?

— Есть. Пять сотен страниц. Без картинок. Вы бы пошли с такой книгой в руках в питейное заведение?

— Только если бы хотел начать драку.

— Что-то северное в вашем мышлении, пожалуй, есть. Идите домой, Витольд, Вигнанд, Годард и Фридрих. Насколько я помню, дежурство не ваше, и уже поздно.

Маэрлинг, конечно, был не из тех, кто легко сдается:

— Если я спрошу у вас, случилось ли что-то, то, надо полагать, услышу массу оскорблений?

— Из уважения к вашей любезности, услышите, что не ваше дело.

Ингрейна, наконец, затянулась. Мир стал чуть менее отвратительным.

— И вы, конечно, не нуждаетесь в помощи?

— Конечно.

— Это ожидаемо. Двадцать шесть лет хожу по земле и не видел еще ни одного нордэна или нордэны, которые бы в ней нуждались, — широко улыбнулся Витольд.

Все-таки этот человек обладал каким-то непобедимым обаянием. Ингрейна невольно усмехнулась в ответ.

— В точку.

— Могу я полюбопытствовать, почему так? Честно сказать, этот вопрос не дает мне покоя, — Маэрлинг оперся о подоконник, искоса поглядывая на Ингихильд. Не будь она в курсе некоторых ярких деталей его биографии, нордэна решила бы, что видит перед собой доброго Заступника. У этого, правда, помимо совершенно золотых в солнечном свете волос, имелась военная форма и десяток любовниц, да и взгляд был скорее заинтересованным, чем сострадательным. Последнее ее необыкновенно утешало — Ингрейна с юности не выносила сочувствующих доброхотов.

Нордэна кое-как зажгла вторую сигарету от первой и покачала головой:

— Понятия не имею. Впрочем… На Архипелаге бытует мнение, что все, достойное спасения, спасет себя само, а остальное должно сдохнуть молча, по возможности, никого не отвлекая.

— И на Дэм-Вельде все так и происходит?

— Примерно. Вы бы там не выжили. Из развлечений у нас остались только армия, точные науки и проповеди Нейратез.

— Вот теперь я точно в жизни туда не поеду. Меня пугают люди, которые полагают, что математика — это развлечение. В мою интститутскую юность ее считали божьей карой. Один мой однокурсник даже утверждал, что, если переписать некоторые формулы наоборот и прочитать их вслух, можно вызывать демонов. Мы, правда, чаще пытались вызвать эфирных созданий из женской гимназии неподалеку, но, увы, ни разу не получилось… Простите, а у вас там нет ни театра, ни оперы, ни балета, вообще ничего такого?

Ингрейна фыркнула:

— Балет? Нерационально тратить наши великолепные жизни на балет. Даже бардаки все позакрывали, еще когда меня на свете не было…

— Тоже из рациональных соображений, надо думать?

— Маэрлинг, у нас до сих пор топят младенцев с дефектами. Уж не из морально-этических, можете мне поверить.

— Вполне допускаю существование у вас морали и этики, наверное, даже более строгой, чем у нас. Просто ваша мораль… она какая-то нечеловеческая.

Любые разговоры о том, что у нордэнов нечеловеческая мораль, всегда казались Ингрейне чистым словоблудием. Может, Нейратез и верила в то, что они — богоравная раса, стоящая выше остальных смертных и имеющая карт-бланш на любые действия в адрес всех прочих отсталых народностей, но вот все прочие недоразвитые народы последние пять сотен лет более-менее удачно размножались, тогда когда совершенные обитатели Архипелага вымирали. Со всеми их совершенствами и необыкновенной моралью, что характерно.

— Ровно такая же, как и у всех прочих. А у вас, Маэрлинг, разве не лгут ради своих детей? У нас там лгут. И чем меньше детей остается, тем складнее сказки. Кстати я бы сказала, что в образ бесстрашных северных бестий не от мира сего калладцы внесли куда больший вклад, чем сами нордэны. Даже Ингмар Марград — вот уж певец гордых северных бестий — и тот скорее ваш, чем наш.

— Вы так думаете?

— Насчет Марграда? Да я не думаю, я уверена. На уроках музыки мне в детстве все уши прожужжали его гением. Мещанин из столичных предместий, плод запретной любви прекрасной Гретхен и какого-то фон барона! Не удивительно, что до того, как накатать «Время Вьюги», Марград написал с дюжину слезливых баллад и даже пару опереток о порядочных девушках, обольщенных распутниками, и их несчастных ребятишках, которым злобный мир отказал в титуле и наследстве. Увы, потом критики недвусмысленно объяснили ему, что мода на мораль умерла в еще в прошлом столетии вместе с какой-то утопившейся цветочницей, и он решил взяться за «серьезное». И с немытыми руками и мозгами истинного южанина — извините, Маэрлинг, это не оскорбление, считайте это термином — полез в наши мифы. Ну, в ту часть, которую ему показали, конечно, а показали ему, гм, детскую версию. Но даже она, видимо, впечатлила гения достаточно, чтобы нам всем мало не показалось. А дальше он и ощутил, и предвосхитил, и в жизнь воплотил саму судьбу мира в мерном звоне…

— Как-то я не слышу в ваших словах восторга.

— А его там и нет. Не знаю, насколько вы религиозны, но на минутку представьте, что всю мораль имперского религии свели к тому, что один Заступник плохо помыл руки, и поэтому мир падет. Марград выкинул шутку в таком же духе, только еще глупее. Рай в конце горит не потому, что кто-то извлек на свет проклятое золото и как-то не так его поделил. Золото можно было утопить вместе с доставшим, а рай горит потому, что должен сгореть. Все.

— Серьезно?

— Абсолютно. И вообще, помяните мое слово, Маэрлинг, подыхать мы все будем без колоколов и хора, поющего о любви, которая сметает все преграды. Лично я как-то больше верю в иприт. И слушаю только вальсы.

— Право, это самая полезная лекция по истории музыки, которую я слышал за всю свою жизнь, но вообще я спросил, правда ли, что могучих северных бестий придумали скорее мы, чем вы?

— У нас точно такая же красная кровь, у нас тоже по одной жизни, которую хочется прожить по возможности хорошо, нам тоже не всегда понятно, почему мы должны отдавать ее за вещи, которых в глаза не видели и не увидим, и да — нам тоже страшно умирать.

Положа руку на сердце, Ингрейна не представляла, зачем все это рассказывает. То ли на нее действовало странное обаяние Маэрлинга, очень живо изображавшего заинтересованность, то ли она уже сто лет вот так запросто ни с кем не говорила. И, принимая во внимание обстоятельства, вряд ли еще поговорит.

— Но ведь все нордэны попадают в рай? Ну, если они при жизни не отличились детоубийствами и чем-нибудь подобным…

Ингихильд невольно прыснула, но тут же поджала губы. Маэрлинг, в конце концов, не виноват, что и он читал какую-то очень детскую и пропущенную через цензуру версию.

— Это вы в какой книжке прочитали?

— Ну, я имею в виду, все правильные нордэны.

Ингрейна беззлобно фыркнула. «Правильные нордэны» — это было очень сильно сказано. Возможно, в отличие от многих других народов каждый нордэн и знал, как правильно, но вот не делали они так абсолютно нигде. Если судить по результатам.

— Правильные нордэны — это какие? Как Мондум? Или как Магда? Или как сестрица Магды? Или, может, как я?

— Ну, в моем понимании — скорее как вы, чем как сестрица Магды, хотя я бы воздержался от того, чтобы давать какую-то оценку ее поведению, — красиво вывернулся Маэрлинг. — Каждый сам в праве выбирать.

— И вот тут вы ошибаетесь.

— Насчет права выбора?

— Да бесы с ним, с правом выбора, это фикция, но счастливчики вроде вас этого никогда не поймут. Насчет рая. В нордэнский рай Эйрани Карвэн войти будет куда проще, чем мне или Мондум. Магду могут пропустить, как блаженную, а вот нам придется много чего декларировать на входе и, скорее всего, нас развернут со всем нашим багажом прямиком в Дом, с окнами на север.

— Погодите. Эйрани ведь известна довольно свободными нравами и, скажем так, отсутствием большой личной храбрости. Последнее женщине, конечно, простительно, но я никогда не думал, что ваша вера так же… лояльна…

— …как убежденный в слабости прекрасного пола аристократ? — беззлобно поддела Ингихильд. — Наша вера куда более лояльна чем все, что вы можете себе представить, Маэрлинг. И все же большинство из нас ждет холод и мгла. В рай при хорошем раскладе может войти шлюха, лгунья, детоубийца, клятвопреступница — кто угодно. За одним исключением: нам нельзя наемничать. Наемники идут прямиком в ледяной ад. Без объяснений на границе.

Витольд явно удивился.

— Почему?

Ингрейна поежилась и ответила:

— Потому что клятвы иногда полезно нарушать, детей в некоторых случаях тоже стоит убивать как это модно говорят — превентивно, и шлюхи продают то, что им принадлежит. А наемники — нет.

— Непонятно. Наемник продает свою отвагу.

Ингрейна покачала головой:

— Вот и нет. Наемник продает победу. Не свою.

— Погодите. А если победы не случилось?

— Не имеет значения, что там в итоге случилось. У нас за войну и за справедливость отвечает один бог. Тот, кто продает свое оружие, продает заодно и справедливость. А она не может принадлежать никому. Поэтому нам запрещено воевать за любую страну, кроме собственной.

— Тогда я не вижу проблемы. Вы же все воюете за Каллад.

— Проблема в том, что Каллад — это Каллад. Мне разрешено воевать только за Дэм-Вельду.

— Дэм-Вельда входит в состав кесарии, разве нет?

— Скажите это нашим богам, Маэрлинг. Думаю, они политически безграмотны и будут ржать как кони. Дэм-Вельда тоже не может принадлежать никому. Ни Каллад, ни Аэрдис, ни их Создателю и всем его белокрылым легионам.

Маэрлинг удивленно вскинул брови:

— Поправьте меня, если я ошибаюсь. Нордэны в армии — совершенно обычное дело. И все медики военнообязанные. Вы все заочно приговорены к аду, по вашим же словам. Я чего-то не понимаю?

— Вы понимаете все на удивление верно. Пока дела идут нормально, но, если у преемника Его Величества и Нейратез разойдутся интересы, я и еще порядка сотни тысяч профессиональных неудачников и неудачниц окажемся в очень двусмысленном положении. И вот тогда нам придется быстро выбирать между Каллад и раем.

— Я, конечно, ни беса не понимаю в домах с окнами на север и ледяных безднах, но, по логике вещей, рай должен быть более долговечным, чем любая страна. То есть он представляет собой более надежное политическое убежище.

— Не скажите. В Последней битве разнесут и его.

— Чтобы нордэны чего-то да не разнесли… И, кстати, разве мир не возродится заново, под новым солнцем? Отстроите ваш казарменный рай, с драками, гульбой и пальбой, и маршируйте там сколько душе угодно — разве не так все должно быть?

— Это вам Магда сказок нарассказывала? Такое… жизнелюбие не пропьешь.

Маэрлинг прыснул.

— Ну, вообще да, вклад госпожи Карвэн в мое послеинститутское образование действительно трудно переоценить. Она научила меня собирать самогонный аппарат и рассказала ваши легенды. Ну, ту их часть, которую вроде как можно рассказывать…

— А про переписанное «Время Вьюги» она вам не рассказала? Есть мнение, что новый мир и новое солнце — это более поздние вставки в канонический текст.

— Страшновато, наверное, жить людям, которые это мнение разделяют.

— Мне здесь трудно что-то сказать. Сторонники обеих версий умирают и с конспектами с того света не возвращаются.

— Вы верите в богов, госпожа Ингихильд? Извините за такой вопрос.

Ингрейна пожала плечами. Этот вопрос в трезвом состоянии она в жизни не обсуждала, но, увы, вероятность поболтать с Маэрлингом в другой раз была минимальна. Жалко его было: красивый, веселый, молодой. Родился бы в другое время — лет сто назад — жил бы припеваючи, ходил бы в атаки, пулям не кланяясь, балы бы давал, всех крестьянок в округе перепортил бы, а в старости писал бы мемуары про вольность, да завещал внукам решение проблем. Увы, не застал бедняга золотой век дворянства. А попал прямиком в дымовой.

— Ну… раз уж пошла такая пьянка. Да, я безоговорочно верю в наших богов. И я также безоговорочно верю, что они не смогут помочь ни нам, ни себе, когда придет срок.

— Почему? — неожиданный собеседник Ингрейны удивился или очень хорошо сделал вид, что удивился.

— Потому что боги умирают вместе со своим народом. Если бы они могли нам помочь — они бы уже помогли. Но они либо не смогли, либо не посчитали нужным. Мы вернулись к тому, с чего начали. Все, достойное спасения, спасет себя само. Помогать остальному — только время тратить.

— Мы так можем однажды проснуться в мире без балета, — улыбнулся Маэрлинг. — А также без музыки, борделей и страшно подумать, без чего еще.

Ингрейна усмехнулась:

— Все будет куда как проще. Однажды вы проснетесь в мире без нордэнов. Не то чтобы это будет особенно огорчительно для тех, кто любит балет, хотя старому доброму миру, наверное, будет грустно потерять последний народ, который верит, что к победе ведут только прямые пути.

— Разве с изобретением огнестрельного оружия и артиллерии эта заповедь не стала чересчур обременительной?

— Скорее с изобретением политики. То есть очень давно. Но нет, не думаю. К победе ведут только прямые пути. Все остальные пути ведут к отсроченному поражению.

— Вы так думаете?

— Я в это верю. Под прямыми путями я, разумеется, не имею в виду гнать людей под картечь… Это про другое, про вещи, которые более…. Трудно объяснить, да и вера с логикой не очень хорошо уживаются, обычно побеждает или одна, или другая, — уточнила Ингрейна, перехватив взгляд Маэрлинга. Тот тряхнул кудрями:

— Логика и здравый смысл — это, конечно, замечательно. Но, знаете, шмель по законам аэродинамики тоже летать не может, правда ему, видимо, забыли об этом сказать, поэтому он летает и не жужжит. То есть еще как жужжит, конечно.

— Вот уж чушь. Шмель, наверняка, летает как раз по всем законам физики. Нельзя же мерить одной меркой шмеля и аэропланы, аэропланы крыльями не машут…

— Именно это я и хочу сказать, — неожиданно серьезно заметил Маэрлинг. — Шмели летают не так, как аэропланы, миледи Ингихильд. Одних выведет кривая, других — только прямой путь. Третьих не выведет ничто, потому что они или идут не туда и не должны дойти, или должны своими трупами вымостить дорогу и первым, и вторым. Но в любом случае эти три категории никогда не пересекутся.

— Вы уже решили, с кем вы, Маэрлинг?

— Нет. А вот вы, я вижу, решили.

— Вы забыли четвертую категорию, Маэрлинг. Тех, которые не идут никуда. И, если верить нордэнским сказкам, есть еще пятая. Те, кого гонят мельницы богов.

— Я, уж простите, не верю в ваших северных молодцев с топорами и жерновами, но я верю в вашу северную храбрость как в истину последней инстанции. И, когда я вижу нордэна, которому не по себе, я инстинктивно чувствую что-то, близкое к ужасу. Потому что, если вас пугает не тень на стене или не отражение в зеркале, вас пугает что-то действительно очень страшное.

— Тяжело, наверное, рядом с Зондэр Мондум? — поддела Ингрейна, без особенной, впрочем, злобы.

— Госпожа Мондум не боится теней и зеркал и к тому же верит в Создателя. Она скорее наша, чем ваша. И я бы предпочел не обсуждать даму в ее отсутствие.

Ингрейна собрала в кулак всю свою волю и спокойно сказала:

— Маэрлинг, если что-то случится, дорогу в будущее для вас будут мостить не такие, как Зондэр. Не перебивайте! Это не хорошо и не плохо. Вы можете любить ее всю жизнь и обращаться с ней как с богиней, но упаси вас ваш Создатель ей доверять. Если что-то… что-то пойдет не так, я бы поверила Магде. У нее в голове не заложено самой мысли о том, что можно спасать свою жизнь, когда надо спасать что-то еще.

Темные глаза Маэрлинга стали совсем черными:

— А теперь вам осталось только рассказать мне, какой бури вы ждете, и я сделаю все возможное, чтобы вам помочь.

Наверное, в словах Маэрлинга имелся резон. В конце концов, Ингрейна почти неделю только и мечтала о том, чтобы хоть от кого-то услышать это простое предложение. Она еще могла попробовать спастись. Она же не собиралась переложить ответственность на чужие плечи, ей только нужно было выпутаться из заговора, а такое невозможно совершить в одиночку.

Боги послали ей помощь. В свое время или чуть позже.

Ингрейна на несколько мгновений закрыла глаза, представила себе орущую толпу. Для этого ей требовалось воображение: ничего подобного нордэна в жизни не видела, и вообще в ее понимании калладский «народ», с которым так носились писатели-гуманисты, представлял собой нечто бесформенное, косматое и доброе в той же мере, что лесной пожар или разлившаяся река. Что-то довольно страшное и предельно чуждое лично для нее. Вряд ли это «что-то» оказалось бы Маэрлингу с его четырьмя именами и непоколебимой верой в хорошее ближе, чем ей.

«Сказать или не говорить?»

Наверное, прошедшие три секунды показались самыми долгими за всю ее жизнь. А потом из коридора донеслись шаги, тихие-тихие, на грани слышимости.

Момент был упущен.

Ингрейна вскочила на ноги и повернулась к двери. Любопытно, хватило бы у шпика наглости войти или он только кашлянул бы снаружи, давая понять, что поезд ушел. Маэрлинг тоже смотрел на дверь. И, видимо, делал какие-то свои выводы, потому что его рука потянулась к кобуре. Нордэна быстро покачала головой. Вот только пальбы и не хватало. Здравствуй, заговор в пользу имперской разведки. Сама пропадет и излишне любезного виконта втянет. Кто же виноват, что Маэрлинг пока не научился бегать от чужих бед как бес от ладана. А они все равно провернут все, что хотят, с ней ли, без нее ли.

— Прошу вас, одно слово, только одно слово, — неожиданно глухо произнес Маэрлинг. Прежде чем Ингрейна успела спросить, не лишился ли виконт ума, тот уже вполне ловко сомкнул жаркие объятия. — Умоляю вас, имейте же хоть каплю милосердия…

Умница-Маэрлинг в процессе умудрился развернуть ее спиной к двери, так, чтобы наблюдатель не увидел ошарашенного лица новоявленной возлюбленной виконта.

— Ничего не бойтесь, я вот уже ничего не боюсь, — прошептала Ингрейна. — Спасибо. И… Если вам однажды прикажут палить по собственному народу, у вас по-настоящему будет только два варианта. Застрелиться самому или застрелить приказавшего. Выбирайте с умом, Маэрлинг.

Шаги за дверью стихли. То ли человек тихо ушел, то ли все еще стоял там.

— Еще можно остановиться, — не то утешил, не то спросил виконт. Пожалуй, по ту стону двери это и впрямь должно было звучать как страстный диалог, вернее, монолог.

Ингрейна никогда не имела ни малейших актерских способностей, поэтому рисковать не стала и все также почти беззвучно ответила:

— Один раз струсишь — потом всю жизнь будешь трусить. Так можно сдохнуть от тоски в какой-нибудь бардачной Виарэ, и никакого радужного будущего костями не вымостить.

— Так значит — нет?

— Нет, Витольд. Берегите себя. И никогда никого не жалейте: шмели и аэропланы летают по-разному. Тогда, может быть, дойдете до будущего.

Прежде чем очевидно недовольный таким оборотом событий Маэрлинг успел что-то возразить, Ингрейна запечатлела на его виске вполне сестринский поцелуй, улыбнулась и пошла к дверям, аккуратно смазывая помаду. Ее впервые за долгое время посетила мысль, что все шпики любого звания могут дружно провалиться в ледяной ад — другое дело, что норны всякую шваль не приговаривали даже к такой участи — и что, если так много людей нагнали, чтобы застращать ее одну, значит, они боялись ее не меньше, чем она их. Их, конечно, больше. Они, конечно, сильнее. Они, по всей вероятности, ее убьют. А вот кто из них победит — это еще большой вопрос.

Правда, в отличие от лжи, могла позволить себе многое — могла даже умереть в бою — и все равно победить. Ее живые носители имели не такое уж большое значение и были вполне взаимозаменяемы. На этом сходилась и жизнеутверждающая — то есть с новым солнцем — и грустная версия нордэнского катехизиса.

4

Магрит сама не могла сказать, почему она пошла кормить кошку, чей ор так мешал Наклзу жить, не захватив с собой еды. Наверное, она просто хорошо помнила пустые письма и белые астры. Кошачьего крика девушка за день не слышала ни разу, но маг морщился и, как ни странно, изредка чихал.

В чем-то Наклз не обманул. Кошка на заднем дворе действительно отыскалась и, наверное, день назад она еще имела шансы принести котят, но для усатой мурлыки все закончилось очень плохо. Магрит, прижав ладонь ко рту, смотрела, как по всклокоченной полосатой шерстке ползают мухи. Кошка была, скорее всего, совсем молоденькая, мелкая, раза в полтора меньше Матильды, и, видимо, так и не смогла разрешиться своим первым котенком. А теперь лежала неподалеку от двери черного хода, в густых кустах.

При мысли, что Наклз до сих пор отлично слышит, как кричит мертвая кошка и ее нерожденный котенок, несколько месяцев назад Магрит стало бы жутко. Теперь она с удивившим ее самим спокойствием вернулась в дом, взяла из комода простыню — маг был беспредельно выше того, чтобы считать количество подушек и наволочек в своем доме — надела перчатки, вернулась во двор и довольно быстро упаковала свою находку, а потом отнесла в дальний конец заросшего сада и положила под дерево, между кривых корней. Набросала сверху листьев, подумала, что, когда маг уйдет на лекции, вернется с лопатой. А весной, конечно, посадит здесь жимолость.

— Они больше не будут тебе мешать, я отнесла их знакомой с рынка, котят разберут. Кошку накормила, — объявила Магрит по возвращении, и маг то ли поверил, то ли сделал вид, что поверил, то ли вовсе не интересовался этим вопросом. Он поблагодарил в своей обычной манере — то есть немногословно и предельно отстраненно — и продолжил читать газету.

Рэдка знала, какие вести он там хотел найти, и надеялась, что они не придут. Ждать для Ингрейны Дэмонры чего-то хорошего казалось глупым, а плохое Наклза бы добило. Не то чтобы за прошедшее лето он постарел — человеку с таким худым, практически белым и лишенным всякой мимики лицом можно было дать и тридцать, и сорок пять, и больше — но он явно «сдал», никакого другого слова Магрит на ум не приходило. Раньше маг никогда не сутулился — как и всякий приличный калладец, хоть и не по рождению, он мог похвастаться почти военной выправкой — а теперь ходил и сидел, втянув голову в плечи, словно ему холодно или некомфортно. В довершение всего, он практически перестал умничать и огрызаться — последнее пугало Магрит больше всех мертвых орущих кошек разом. А еще ей казалось, что Наклз, почти переставший говорить с ней, начал говорить с кем-то другим. Магрит не покидало ощущение, что маг видит кого-то за кухонным столом. Во всяком случае, один из стульев он обходил старательнее, чем другие. Впрочем, рэдка бы не удивилась, обнаружив, что это всего лишь игра ее воображения.

После ее маленькой проделки с похоронами кошки неделя прошла спокойно. Наклз дважды ходил читать лекции, с которых возвращался усталым, но чуть более живым, чем обычно. Магрит приводила в порядок дом. Приходящая служанка, спору нет, оказалась умницей, если уж Наклз за лето не сдох с голоду и не узнал, где расположена прачечная или чем травят моль, но явно была слишком стара, чтобы снимать паутину с высоких люстр. Рэдка с удовольствием выпустила всех собранных пауков в чулан, поболтала с Гнидой, не утратившей ни живости характера, ни хищных повадок, и самостоятельно ощипала и зажарила приобретенную на рынке курицу, есть которую не смог даже предельно дипломатичный, когда речь шла о ее кулинарных талантах, Наклз. В целом, если сделать скидку на то, что маг иногда по нескольку минут совершенно осмысленным взглядом смотрел на пустые углы и стул у окна — Магрит не сомневалась, что, выйди она из комнаты, он бы с ними заговорил — все шло если не хорошо, то во всяком случае нормально. Ей даже пришли два письма от Миклоша. Судя по письмам, все шло не так уж и плохо. О самом конфликте между Виарэ и внезапно осмелевшей Эссой, почти открыто поддержавшей еще более осмелевших горцев, Миклош не писал ничего. Правда, он был не тем человеком, чтобы писать о звездах и цветущих садах, разбавляя эту муть стихами собственного сочинения. Послания Миклош составлял по-военному четко: жив-здоров сам и Бублик — вообще коня Миклоша звали Буцефал, но Магрит драгун позволил некоторую вольность — тоже жив-здоров, дяде Миклош передает поклон, Магрит целует, будет — как сможет. Второе письмо, по большому счету, отличалось только датой и мимолетным упоминанием, что Миклош получил свой первый крест на грудь. Не понравилось рэдке то, что письма пришли с разницей в две недели, а последнее было написано больше двух месяцев назад. То ли почта не справлялась — чего в идеальном Каллад не могло быть — то ли при перлюстрации там нашли нечто такое, что помешало отправить письмо дальше, то ли ее бравый кавалерист перестал писать.

В конце концов, она не придумала ничего лучше, как показать эти письма Наклзу. Если там что-то и удалось бы прочесть между строк, то сделать это мог только он. В принципе, с той же просьбой Магрит могла бы обратиться и к Зондэр, но она почти нюхом почуяла, что ее дядюшка и синеглазая нордэна в большой ссоре. Наклз бы, конечно, и слова не сказал, но Магрит как-то перехотелось идти к Зондэр в гости. К тому же, она ей писала, что возвращается, а приглашения зайти на чай по прибытии так и не получила. Возможно, все смешала смерть Кейси, в которую до сих пор верилось с трудом. Как ни подло это выглядело, но Магрит радовалась, что находилась на другом краю мира, когда Кейси хоронили. Так рэдке было проще думать, что ее золотоволосую подругу не зарыли в холодную черную землю, а живую и здоровую отправили в какую-нибудь длительную поездку по прекрасным местам, из которых она просто не сможет вернуться и откуда не придет писем. Магрит отличалась большим любопытством, но после первого же разговора с Наклзом ей как-то расхотелось выяснять, что именно произошло с Кейси.

Маг, увидев протянутые ему письма, пожал плечами и сообщил, что солдаты в основном играют в шпионские игры в романах, а не в жизни, но все-таки прочитал. Конечно, ничего подозрительного не обнаружил.

— Ты собираешься замуж за этого человека? — по прочтении уточнил маг, возвращая Магрит исписанные неаккуратными каракулями листы.

— Да. Ну, то есть… Ты сейчас скажешь, что он не дворянин и не богат, но…, - Магрит сама не поняла, почему сразу перешла к оправданиям. Она как-то помимо логики поняла, что маг против, хотя он еще ничего плохого на ее невысказанный вопрос не ответил. Не то чтобы Магрит серьезно считала Наклза своим опекуном или дядей — хотя, безусловно, считала родным человеком, и эти две установки легко уживались в ее голове — но спросить хотя бы ради приличия ей следовало. В Виарэ Магрит почему-то пребывала в полной уверенности, что маг поддержит ее желание выйти замуж. Бесконечно одинокий Наклз, как Магрит довольно быстро поняла, с большим почтением относился к институту семьи.

— Вот уж такой глупости я не скажу никогда, — почти добродушно фыркнул маг. — Нашла дворянина и борца за чистоту породы.

— Но мое желание выйти за Миклоша тебе не нравится, — продолжила допытываться Магрит.

— Я этого не сказал.

— Конечно, ты же не говоришь невежливые вещи. Я просто это чувствую.

Наклз, вопреки ее ожиданиям, не поморщился и не стал смотреть на девушку, как на внезапно заговорившую табуретку.

— Хорошо, — довольно мирно согласился он, и снова взял письма. Пробежал глазами первое, вздохнул. — Мое мнение таково. Миклош — хороший человек. Но, будь я твоим отцом и имей я право тебе приказывать, я бы этот брак не разрешил.

— Потому что он виарец? — вскинулась Магрит.

— Магрит, ты кого подозреваешь в национализме? Рэдца с калладским паспортом? — все еще вполне доброжелательно отшутился Наклз, а потом резко посерьезнел. — Нет, Магрит, потому что он солдат.

— С каких пор защищать родину перестало быть самым почетным занятием?

— О почетных занятиях я бы поговорил после того, как закончится эта война.

— Это локальный конфликт!

— Ты что, начала читать либеральную прессу? Выкинь эту дурь из головы, Магрит. В Виарэ идет самая настоящая война, дальше запылает Рэда, а потом — все остальное. Нравится тебе это или нет, пока все это не закончится и Миклош не явится сюда, живым и хотя бы относительно здоровым, он может мне никаких поклонов не передавать. Если тебя волнует мое мнение — а оно тебя волнует, потому что ты имела полное право его не спрашивать — я против, так и знай.

— Ну и за кого мне выходить? За банкира? — Магрит не хотела кричать, но почему-то все же начала.

Вот тут маг уже поморщился, но говорил все еще очень ровно:

— Да, можно за банкира. За торговца. За мойщика паровозов, за художника, за драматурга, за кого угодно — только не за военного в ситуации, близкой к войне. Станешь сперва соломенной вдовой, а потом просто вдовой. В твои годы это не лучший выбор…

— Ты-то что знаешь про армию и войну?

Наклз скрестил руки на груди и недобро сверкнул глазами:

— Все же несколько больше, чем ты.

— Можно подумать, ты состоял в армии!

— В какой армии, Магрит? В небесном воинстве с начищенными кирасами, которое на белых конях несется через поля и спасает невинных людей, попутно отправляя в ад злых недругов и никогда при этом не ошибаясь? Не состоял. Когда в следующий раз представишь себе армию и войну как совокупность красивых мундиров и красивых поступков, напомни мне, я попрошу Сольвейг показать тебе пару фотографий. Мне кажется, за крылатым воинством ты не видишь обозов, лазаретов, шлюх, тифа и братских могил!

— Ты-то откуда можешь это знать?

— Магрит, девочка, очнись. Я восемь лет таскался за калладским полком не хуже маркитантки, пока не получил увольнение по профессиональной пенсии, а до этого еще лет шесть — за имперским. Медалей мне, конечно, не досталось, но кое-какие знания об этом богоданном ремесле — защите родины — у меня есть. Так вот, твой Миклош, может, и защищает родину, но, если он нормальный человек, надолго его не хватит. Он или дезертирует, или сопьется, или застрелится.

— Но ведь это не продлится долго! Там локальный конфликт, я читала…

Наклз устало потер виски и вздохнул.

— Никогда не думал, что это скажу, но лучше б ты дамские романы читала. Они тоже формируют иллюзии, но не такие опасные. Это будет долгая война, Магрит, долгая и страшная. Страшная не столько для Виарэ даже, сколько для нас с тобой.

— Но они всю жизнь воют с горцами, Миклош говорит, это нормально.

— Нормально. А вот внезапно осмелевшая Эсса, пытающаяся оттяпать себе кусок северной Виарэ — это ненормально. Взыгравшая у Эфэла храбрость тоже лично меня пугает. Они, заметь, уже несколько месяцев стоят на границе с Западной Рэдой, провернули несколько провокаций. Виарэ бьют с двух сторон. Эсса не такой уж страшный противник, скорее страшно то, что он перестал бояться Кэлдира под боком. Видимо, Кэлдир на себя возьмет Эйнальд, тоже внезапно ставший очень отважным. Меня, как человека, живущего в Каллад все это волновало бы мало, но есть одно «но». Хлеб, Магрит. Виарэ и Рэда кормят Каллад, в Виарэ мы сейчас послать большие силы не можем, потому что неспокойно в Рэде, да и… да и много где еще. Нас фактически привязали к границам и, прямо скажем, земля скоро запылает у нашей армии под ногами. Потому что виарские поставки хлеба по понятным причинам сорвутся, уж поверь, наймиты Аэрдис сделают для этого все, а в Рэде в этом году и так взошло мало. Этим можно худо-бедно накормить или всю Рэду, или половину Каллад, учитывая, что что-то нам удалось сохранить с прошлого года. И, зная калладцев, из Рэды все выгребут подчистую. Я бы не стал их за это осуждать, кстати, будь я калладцем — сделал бы то же самое. И вот тут Каллад, может, и не сдохнет с голоду, но Рэда полыхнет. Голодный бунт, Магрит, это тебе не пошлая политическая программка на стене и не вчерашний двоечник с пустой башкой и взрывчаткой в кармане. Это очень страшно и это серьезно. Остатки белокрылых из Рэды вышибли именно в год, когда не взошли ни пшеница, ни рожь. Я это очень хорошо помню, потому что мы летом хлебали суп из крапивы и еще какие-то размоченные травки — редкая свинья станет жрать такую дрянь — а зимой вымерла половина деревни. Ударили жуткие морозы, птицы мертвыми падали с неба, я бы не поверил, что в мире может быть такая стужа, если бы я там не был сам. Только убийственно холодная зима и спасла нас от эпидемии, надо думать. Собаки таскали по улицам человеческие кости, я не шучу. Это самое страшное время на моей памяти, а мне, уж поверь, есть, с чем сравнивать. Весной пришли калладцы. Вышибли остатки имперских наймитов — местное дворянство продалось Аэрдис оптом и в розницу, как потом, впрочем, продалось кесарии. Правду сказать, Каллад просто успел вмешаться вовремя и поучаствовать в деле «освобождения». Озверевший народ освободил бы себя сам, причем довольно быстро. Дворянские усадьбы заполыхали уже в марте, калладцы пришли в первых числах апреля, и не допустили установления в сопредельном государстве всяческих демократий и республик, что, с их точки зрения, было очень правильно.

— А с твоей?

— С моей тоже, Магрит. Я не думаю, что большинство должно решать. Мнение большинства часто бывает нормой, но редко бывает правдой. Увидишь пару погромов или хорошо организованных акций гнева трудящихся — поймешь, о чем я говорю. Но тут речь даже не о революциях и республиках, а о тебе и твоем военном друге. Если ты от него не беременна, лучше с замужеством повременить. Впрочем, стоит повременить в любом случае.

Магрит почувствовала, что заливается краской. В двадцать пять лет начинать оправдываться казалось очень глупо. В отряде, где она партизанила, конечно, царили довольно свободные нравы — если сравнить со светскими гостиными — но ее взгляды все же не были настолько широки, чтобы обсуждать подобные вещи с кем-то, кроме матери.

— Я… я не, — только и пробормотала она.

— Ну хоть на это у твоего Миклоша ума хватило. В общем, Магрит, уясни одну вещь. Боевой крест, полученный твоим, скажем так, другом, это солдатская награда за мужество. На игрушечных войнах — вроде «Каллад обороняется от рэдской агрессии» — награды чаще достаются офицерам. Крест, выданный солдату — это уже серьезно. Вряд ли он взял на себя какую-то нешуточную грязь, так что, видимо, там идет настоящая, а не игрушечная война.

— И что же мне делать?

— Ждать. Ни один мужчина в здравом уме не скажет спасибо женщине, которая проберется за ним на фронт. Так что о маскарадах и счастливых встречах ты лучше позабудь.

— Ждать — и только?

— Если для тебя это так важно, я поговорю с Сольвейг. Может быть, сумею устроить тебя на ускоренные медицинские курсы. Скоро пригодится.

При последних словах Магрит отчего-то сделалось холодно.

— Скоро?

— Да. И я хочу, чтобы к этому моменту ты умела несколько больше, чем щипать паклю на бинты.

После этого разговора на душе у Магрит остался тяжелый осадок. Она полила шипящую Гниду, попробовала повышивать, бросила это занятие, и, в конце концов, накинув шаль, вышла на улицу. Было около восьми пополудни, и солнце, похожее на спелое яблоко, медленно скатывалось куда-то за дома, обжигая небо алым светом. Приметы указывали на наступление холодов. Магрит, стоя на крыльце и кутаясь в шаль, думала обо всем сразу и вместе с тем — ни о чем. Ее мысли довольно бессвязно носились между опасностями, грозящими Миклошу, и сумасшествием Наклза, а еще сумасшествием, в которое, по словам мага, летел весь мир.

По камням прогремели колеса. Экипаж остановился у самого дома Наклза, в нескольких шагах от Магрит. Девушка напряглась. Ей вспомнились доктора с морфием, визит которых маг не исключал и которым в жесткой форме запретил оказывать сопротивление. Она отступила к дверям, на две ступени вверх, и застыла. Конечно, защитник из нее был смешной, но другой у Наклза вряд ли бы нашелся с тех пор, как арестовали Дэмонру.

«Он знает, что они приедут. Он выйдет через черный ход», — подумала Магрит, с ужасом ожидая, как откроется дверь экипажа. Глухие шторы на окнах не добавляли ей хороших предчувствий. «Какая я дура. Надо было отработать для него какой-нибудь условный стук». Мысль, как Магрит сама понимала, вполне наивная. Наклз недвусмысленно дал понять, что бегать ни от кого не намерен.

Когда дверца открылась, Магрит невольно ахнула. На тротуар вышла женщина, при взгляде на которую рэдка впервые в жизни осознала смысл выражения «ослепительная красота». Разница между незнакомкой и любой другой горожанкой настолько бросалась в глаза, что Магрит даже в голову не пришло ей позавидовать. Это было бы так же бессмысленно, как зависть одуванчика к лилии. Просто природа рождала таких красавиц не в каждом поколении, и всем их современницам, увы, оставалось только примириться.

Женщина, грациозно придержав юбку, шагнула к крыльцу и посмотрела на Магрит снизу вверх. Рэдка оторопело глядела в совершенно золотые глаза и молчала. Ветер слегка шевелил темные кудри незнакомки, выбившиеся из-под аккуратной шляпки, и мех на ее накидке.

— Мадмуазель Тальбер? — после паузы мягко вопросила красавица.

— Да. То есть добрый вечер. Я чем-то могу вам помочь, госпожа…

— Карвэн. Но вы можете звать меня Эйрани, как родственница моего близкого друга.

Магрит не интересовалась светскими сплетнями и имя ей ничего не сказало. Она только нюхом почуяла, что не бывает у таких женщин близких друзей.

— Магрит. Очень приятно.

Пока рэдка соображала, как бы поделикатнее освободить проход и стоит ли вообще пропускать эту женщину внутрь, дверь за ее спиной открылась. Наклз, вышедший на крыльцо, то ли не удивился, то ли хорошо сделал вид, что не удивлен. Он поприветствовал красавицу легким — чтобы не сказать небрежным — поклоном.

— Неожиданная встреча.

«Если это будет все, что он ей скажет, он точно не человек», — мимоходом подумала Магрит. Эйрани Карвэн, однако, нисколько не смутилась таким приемом и улыбнулась:

— Мне казалось, вы от меня всего можете ожидать. Я так старалась дать вам это понять.

— Всего — в разумных пределах, — холодновато заметил Наклз. Видимо, в обществе красавицы ему было не совсем уютно. — Может быть, зайдете?

— С удовольствием. Ненавижу закаты. Превращают людей в призраков, — улыбнулась она и, изящно поддержав юбки, поднялась по ступенькам и вошла в распахнутую Наклзом дверь. Магрит скользнула следом.

В доме рэдка ожидала, что Наклз попросит ее немедленно пойти наверх, но маг ничего подобного не сделал. Вместо этого он обернулся к Эйрани и скрестил руки на груди. Магрит знала Наклза достаточно давно, чтобы даже не заметить, а скорее почуять, что маг напряжен или напуган.

— Вам не стоит предлагать мне чай и изображать гостеприимство, — вполне по-деловому сказала Эйрани, едва оказалась в коридоре за закрытой дверью.

— Вы вообще понимаете, что творите?

— Да. Я приехала к любовнику. Потом поцелуете меня на фоне окна. Уж, пожалуйста, с некоторой несвойственной вам экспрессией и не в щечку.

— Вы сумасшедшая.

— Наклз, боги мои, от кого я это слышу?

— И ваш, как бы это помягче сказать, покровитель, поверит, что вы приехали ко мне за поцелуем?

— Наклз, он поверит, что я приехала к вам за короной для него и для себя.

— А его добрый друг Рэссэ приставил к вам полдюжины шпиков?

— Возможно. С каких пор вас беспокоят мелочи? Я пришла за другим. Вот, держите, — женщина извлекла из складок юбки смятый листок и протянула магу. Тот быстро пробежал его глазами. Даже в полутемном коридоре Магрит заметила, что он побледнел, как полотно.

— Приговорена к смерти через расстрел. Приказом регента расстрел будет заменен двадцатью годами каторги.

Магрит услышала, как Наклз резко выдохнул, словно его ударили.

— Все уже подписано?

— Да. Эйвон Сайрус в ярости. На нее уже практически повесили заговор в пользу мирового зла и имперской разведки, как пришли показания внука Вортигрена. Получилось некрасиво. Превышение полномочий — это уже не так хорошо смотрится, как расчетливая бойня над гражданским населением, устроенная с целью опорочить кесарскую власть, да и превышение стало весьма сомнительным. В общем, догадайся она покаяться, все могло бы пройти совсем хорошо, но она же истинная нордэна. Думаю, им не понравилось, когда она заявила, что у некоторых генералов вместо голов, скажем так, другие места, а отправлять отвоевывать рудники следовало тех, кто потом собирался их разрабатывать. Я лично не слышала, но, говорят, она и по братской любви с Рэдой хорошо проехалась. Не буду уточнять при мадмуазель Тальбер, что именно она посоветовала им поучиться любить вместо Рэды, но звучало это, надо думать, очень обидно…

— Они что-то сказали про ленту?

— Какую ленту? Нет. Не слышала. Но меня там не было. Впрочем, сомневаюсь. В любом случае, все закончилось очень смешно и грустно одновременно. Знаете, Наклз, за что приговорили вашу подругу?

— Могу назвать десяток причин на выбор.

— Не угадаете ни за что.

— Она продала Каллад белокрылым Заступникам, а полковой провиант — рэдским спекулянтам?

— Попытка хорошая, но — нет. Срочно нашлось аж два свидетеля, утверждавших, что она дралась на дуэли с неким капитаном, фамилию запамятовала. Дуэль в военное время — это смерть, Наклз.

— А она дралась?

— Она сказала, что таких свиней без дуэлей резать надо. Боюсь, это звучало не в ее пользу. Вообще по рассказу очевидца у меня сложилось впечатление, что она сделала все, чтобы ее не сослали, а расстреляли. Но тут, по счастью, вмешалось привидение, которое очень рассчитывает короноваться при малолетнем племяннике. Сами понимаете, дети в таких случаях весьма редко доживают до зрелых лет…

— Понимаю. Привидение уже прибрало к рукам Вету?

— Едва ли. В Вету берут почти исключительно семейных, вы же знаете, Наклз. Их держит за горло Винтергольд. Он Рэссэ к ним на выстрел не подпустит.

— Что ж. Охранка в коем-то веке оправдывает свое название. Это хорошо. Так, значит, Дэмонру отправят на восток?

— Нет, тайгу оставят птицам другого полета. Ее отправят на северо-восток. Почти к Пределу Зигерлинды. Неподалеку — разумеется, в калладском понимании этих слов, то есть в полутора сутках езды — от станции Снежная есть лесоповал. Восхитительные условия для жизни, чистейший воздух, бодрящий мороз. Больше пяти лет там никто пока не протянул. Это то, что мне удалось выяснить.

— Благодарю вас.

— Не спешите, это еще не все. Скорее всего, Сайрус заплатит за то, чтобы она до Снежной даже не доехала. Что может быть более естественным, чем ангина? Ее собираются убить. Удовлетворите мое любопытство, Наклз, ответьте: что такого Дэмонра знает? И, если уж она такое знает, почему она молчит и не торгуется?

— Потому что у нордэн торговля — презренное ремесло. Спросите покровителя, что она знает и что знает он.

— Ни в коем случае. Все мои покровители поумнее должны быть уверены, что меня интересуют только их капиталы, а поглупее — их бесчисленные достоинства. Я никогда прямо не лезу в политику, считайте это профессиональным принципом. В любом случае, на поезд ее посадят, как только сформируется партия преступников. Скорее всего, это произойдет к концу следующей недели. Полгода гнать их пешком вдоль шпал и все это время кормить сочли нерациональным.

— Куда идет поезд?

— До порта Буревестник. Там будут вагоны с заключенными, их разгрузят на Белом озере и Снежной. Где ее удобнее убивать — до Снежной или после, решайте сами, здесь я не советчица. Номер поезда — Б24-71, вагона — не знаю. Вот и все. Не буду спрашивать, довольны ли вы полученной информацией, но, надо думать, удовлетворены?

Наклз медленно кивнул.

— Этого ожидали?

— Совсем другого. Я думал, ее погонят на границу с Рэдой. Это уже неважно.

— Ее погонят туда, где Дэм-Вельде при надобности будет легче ее достать. Но это не нужно ни Сайрусу, ни, видимо, Рэссэ, поэтому она умрет в пути. Очень тихо и естественно.

Эйрани Карвэн, закончив, спокойно скрестила руки на груди и застыла. Видимо, ждала каких-то слов.

Наклз молчал долго, наверное, с минуту. За это время Магрит, чувствовавшая себя не в своей тарелке, уже было решила, что он разговаривает со своими призраками, но маг, наконец, обратился к гостье:

— В каком виде должна быть оформлена моя благодарность?

Красавица рассмеялась низким, грудным смехом. У нее это получалось не театрально, а как-то очень естественно и красиво.

— Вы бы могли уже запомнить, что я никогда не беру денег. Хотя, боюсь, поцелуем вы не отделаетесь.

— Я это понимаю. Поэтому и спрашиваю.

— Как договаривались. Ее жизнь — на мою жизнь. Я могу быть уверена, что найду защиту, придя в этот дом?

— Да.

— Что бы со мной ни случилось?

— Да.

— Даже если я сделаю что-то такое, что пойдет в разрез с вашими принципами?

— У меня нет принципов. Да.

— Наклз, скажите честно. Каков теперь риск, что я утону в реке?

— Нулевой, как и раньше, — ни мгновения не колеблясь, ответил маг. — Вы не утонете — вас утопят.

Магрит заметила, что Эйрани слегка передернуло. Красавица не то чтобы растеряла свою победительную манеру держаться, но как-то оторопела.

— Сколько? — глуховато спросила она.

— Подкатило к пятидесяти восьми, когда я смотрел в последний раз. Продолжает расти, если таков был ваш следующий вопрос.

— Это невозможно!

— При данных показателях, я бы даже сказал, что это вероятно.

Женщина с золотыми глазами вцепилась в воротник, как будто он ее душил. Она впервые выглядела напуганной.

— Что мне сделать? Боже мой… Что?

— Успокоиться и продолжить жить так, как жили. Я бывал в вашем доме и, если будет нужно, смогу попасть туда снова. Как только увидите, что в гостиной треснет зеркало — бросайте все и бегите сюда.

К чести Эйрани, она взяла себя в руки довольно быстро. Женщина медленно сняла меховую накидку и на ощупь нашарила ближайший крючок. Потом положила на тумбочку шляпку и перчатки. Снимать ботинки не стала и вполне по-хозяйски прошла вглубь коридора, простучав каблучками и слегка задев мага плечом.

— Не вздумайте зажигать свет и предлагать мне чай. Либо уж зажигайте его и целуйте меня на фоне окна, либо не зажигайте вообще. Мне нужно пробыть здесь еще как минимум час — я же пришла выпрашивать корону. За двадцать минут ни один профессионал с делом такой важности не управится.

Магрит услышала, как Наклз тихо рассмеялся. Не очень весело, но, похоже, от души.

— Не думал, что когда-нибудь вам это скажу, но вы бесовски великолепная женщина, госпожа Карвэн.

— А как же ритуальное «Где мои семнадцать лет?» — весело уточнила та, нашаривая рукой кресло.

— В мои семнадцать лет я не подошел бы к вам под угрозой расстрела на месте. Кстати, не то чтобы многое изменилось с тех пор.

— Я могу все же посчитать это комплиментом?

— С очень большой натяжкой. Присаживайтесь. Чай я вам как-нибудь и в темноте сделаю. Вы меня очень обяжете, если в то время, на которое я вас покину, вы не станете ликвидировать никаких пробелов в образовании моей племянницы. Магрит все еще считает, что короны наследуются, и, я надеюсь, остаток дней она проживет с этой мыслью.

Маг скрылся в кухне, но свет действительно зажигать не стал. Рэдка слышала только негромкое позвякивание посуды, да веселое бульканье воды в кипятильнике. Бросив осторожный взгляд на Эйрани, она заметила, что эта необыкновенная женщина, расположившись в кресле, тревожно оглядывается. Ее глаза поблескивали, как у охотящейся кошки. Правда, никаких сентенций на счет того, что здесь жутко, красавица так и не выдала. Они все же выпили чаю втроем, причем Эйрани умудрялась даже в такой обстановке поддержать разговор, который показался Магрит весьма светским и приятным. От них с Наклзом потребовалось минимум замечаний, а гнетущая тишина все-таки отступала. За этот час Магрит узнала о театре и его закулисной жизни больше, чем за все предыдущие годы на земле. Эйрани то ли являлась страстной почитательницей этого вида искусства, то ли просто сочла такую тему наиболее нейтральной. В конце беседы над ее историями, частично почерпнутыми из гримерок и кулуаров, стал посмеиваться даже нелюбопытный Наклз. Красавица, напоследок улыбнувшись Магрит и бросив выразительный взгляд на мага, покинула их дом около одиннадцати. Наклз, правда, зануда эдакий, проводил ее только до дверей.

— Это самая красивая женщина, которую я когда-либо видела, — припечатала Магрит, когда маг захлопнул дверь за уходящей гостьей. — Это твоя дама?

— Я бы этого не исключал, — кивнул Наклз. — Я о первом, естественно. Нет, это не моя дама и вообще ничья дама. Собственно, это даже не дама, если говорить строго.

— Мне кажется, она к тебе неравнодушна.

— Тебе кажется, — судя по всему, отвратительное настроение, в котором маг пребывал последние недели, несколько рассеялось. Но Магрит не знала, связать ли это с потрясающей женщиной или потрясающими новостями, которые она принесла. Наклз, в любом случае, выглядел вполне довольным жизнью, когда мыл посуду.

— Она смотрела на тебя весь вечер.

— Она просто проверяла, на кого смотрю я, только и всего. Я тебе уже объяснял, как в наш век относятся к сказкам о дядях и племянницах.

— И все равно я думаю, ты ошибаешься.

— Было бы странно, если бы ты так не думала. За то, чтобы окружающие верили в ее искреннюю любовь, ей платят трех или даже четырехзначные суммы в калладских марках. Это сопоставимо с месячным доходом очень профессионального вероятностника, например.

Магрит не сразу поняла смысл высказывания, а потом уставилась на Наклза.

— Она… Да нет, быть не может!

— Пожалуй, оставлю тебя с твоей незамутненной картиной мира. Несомненно, эта порядочная дама пылает ко мне самой подлинной страстью. Вероятно, я покорил ее своим шикарным внешним видом и умением красиво ухаживать.

Магрит, увы, оставалось только признать правоту Наклза в этом вопросе. Внешний вид мага был на любителя — под определение «шикарный» он точно не попадал — а уж про умение красиво ухаживать и вовсе стоило промолчать. Наклз умел совершать хорошие поступки, но вот сопровождать их нормальными словами он точно не умел.

— Ты вообще когда-нибудь любил? — озадачилась она.

Наклз фыркнул и взялся за полотенце.

— Ага. До сих пор душу готов продать за сахар и апельсины. И еще яблочные леденцы.

— Ты понял, о чем я!

— Нет, потому что понятия не имею, что ты вкладываешь в этот вопрос.

— Ну вот как я Миклоша.

— Магрит, клянусь чем хочешь, в драгунов я не влюблялся никогда.

— Ты просто ужасный человек!

— Ага, сущий кошмар. Будь любезна, помоги мне расставить чашки.

Магрит молча выполнила просьбу. Когда на кухне был наведен идеальный порядок, она достала из кармана карамельку, развернула и бросила Гниде. Та проворно поймала сладость еще в полете и снова легла на землю, свернувшись в горшке, как кошка.

— Мне кажется, она добреет с возрастом.

— А ты подставь ей пальцы — быстро избавишься от иллюзий, — предложил маг.

— Сто лет не видела тебя в таком хорошем настроении. Ты точно в нее влюблен.

— В мухоловку? Магрит, что за сумасшедшие инсинуации…

— В Эйрани.

Наклз вскинул руку, словно загораживаясь от таких грязных обвинений.

— Магрит, ты меня, конечно, прости, но любить даму полусвета — это как есть из общей посуды. Я уже не в том возрасте, когда думают, что лечиться по венерической части — почетное бремя настоящего мужчины.

— Ее поклонники с тобой, наверное, не согласятся. Я про «посуду»!

— Да я с ее поклонниками как-то и не думал спорить, равно как и толкаться, гм, локтями у кормушки…

— Наклз, ты ужасен — это раз, и я не могу понять, чему ты так радуешься — это два. Что случилось?

Маг бросил на Магрит удивленный взгляд.

— Разве не очевидно?

— Дэмонру же хотят убить, тебе придется как-то снимать ее с поезда, там охрана. Это почти нереально!

— Потрясающе. То есть ты веришь в искреннюю любовь содержанок, но при этом не веришь, что можно выкрасть заключенного из поезда. Магрит, беру свои слова про дамские романы назад, переходи на детские сказки. К тому же, ты прослушала ключевой пункт.

— Неужели? — обиженно поджала губы Магрит. Наклз даже в хорошем настроении в плане характера сильно лучше не становился.

— Да. Главное, что Эйрани назвала срок. Две недели максимум.

Магрит инстинктивно не понравилась эта фраза. Она метнула на мага быстрый взгляд. Тот с совершенно мирным видом поглаживал Гниду по листу, а мухоловка терлась о его рукав как ласковая кошка. Рэдке такая дерзость и не снилась.

— А что будет потом?

— А что, будет какое-то «потом»?

— Мне не нравится, когда ты так говоришь!

Все миролюбие с лица Наклза как ластиком стерли.

— Магрит, не хочу тебя расстроить, но я сумасшедший и нормальнее со временем не становлюсь. Впрочем, если я верно помню, что тебе нравится или не нравится, меня не особенно волновало и раньше. Теперь, честно скажу, твои пожелания и вовсе беспокоят меня куда меньше, чем тварь, третью неделю сидящая за этим самым столом, или ведьма, скребущаяся из подвала моей спальни, которого, бесы дери, не существует! Подобные вещи, знаешь ли, несколько осложняют жизнь. Так что — да, я бы предпочел, чтобы «потом» не наступило. Я устал. Довольна?

Магрит тряхануло. Нет, довольна она не была. Ее как ударило. Она же видела, что он косится на один из стульев, но ни разу не спросила. Дура бессердечная.

— Тебе страшно, Наклз?

— Мне тошно. И от твоего перепуганного лица — в том числе.

— За каким стулом сидит эээ… лишний? Давай я его уберу? Я заколочу подвал…

— Несуществующий, Магрит?

— Но…

— Вся эта муть сидит и скребется исключительно у меня в голове. Мое счастье, что я пока еще это помню, но такая благодать долго не продлится. Тут надо не подвалы заколачивать и не молиться, Магрит, да отпусти ты свою ладанку, при чем она здесь?!

— А что здесь тогда надо делать?!

— А что со всеми магами в итоге делают? — невинно полюбопытствовал Наклз.

— Но ты же прошел все тесты, — чуть не заплакала Магрит.

— А вот ты это ему скажи, — усмехнулся маг, кивнув в сторону гостиной. Магрит даже оборачиваться не хотелось. — Я приведу все дела в порядок, вытащу Дэмонру, отправлю ее в безопасное место и, если выживу, сдамся через две недели, Магрит. Это не обсуждается. Меня достала бесова благотворительность.

— Перед тем, как пойдешь сдаваться, меня тоже пристрели, ладно?! А то меня тоже достала твоя бесова благотворительность! — со слезами выкрикнула Магрит и помчалась наверх, на прощание от души саданув дверью кухни. Ей как никогда в жизни хотелось ударить Наклза, но мага достаточно терроризировали его призраки, чтобы им помогать.

Заснула она гораздо позже полуночи, слушая, как в другом конце коридора старательно стучит молоток.

5

Прокручивая в голове странный разговор с полковником Ингихильд, Витольд Маэрлинг все больше и больше склонялся к мысли, что эта очевидно напуганная до смерти, но не сдавшаяся женщина ему кого-то напоминает. Пока он возвращался домой из штаба, мысль вертелась в его сознании с навязчивостью шансонетки. Маэрлинг, давно выучивший, что родителей нельзя разочаровывать сверх положенного, перебрался из семейного особняка в отдельные аппартамены еще лет пять назад, и сегодня чуть ли не впервые об этом жалел, поскольку не мог сразу переговорить с отцом. Он, разумеется, ни на секунду не собирался выдавать тайны, доверенной ему дамой, но эта дама все же имела золотые погоны и, по-видимому, секрет ее носил вовсе не альковный характер.

«Она на кого-то безумно похожа».

Интуиция — а Маэрлинг привык своей интуиции доверять — подсказывала ему, что, как только он сумеет классифицировать Ингрейну Ингихильд, вспомнив, кого она ему так напоминает, он тут же уяснит себе серьезность проблемы.

Внешнее сходство с Кейси Ингегерд не представляло с собой ничего удивительного — это все же приходились тетей и племянницей — но больше ничего общего у них точно не было. Ингрейна походила на Кейси не больше, чем волчица на ласточку. Подчеркнутая аккуратность роднила ее с Зондэр, а любовь к шашкам и изредка пробивавшийся в речи казарменный лексикон — с Магдой. Но напоминала она кого-то другого.

Всех своих бывших и текущих любовниц Витольд вычеркнул из списка подозреваемых сразу — на его счастье, ему хватало ума никогда не влюбляться в нордэн; Зондэр Мондум он даже в мыслях не причислял к этому крайне своеобразному народу. Темперамент позволял Маэрлингу видеть неисчислимые достоинства почти в любой представительнице прекрасного пола, но шашни с признанными роковыми женщинами он все же считал более безопасными, чем романы с северянками. У роковых красавиц в духе Эйрани Карвэн, в конце концов, существовал хоть и обширный, но все же тривиальный арсенал средств — от нежных речей и слез до яда в вино — а вот нордэны отличались той мерой непредсказуемости, которая не «добавляла перчинки» в отношения, а превращала их в танцульки на минном поле. Отец, в ранней молодости помолвленный с девушкой из хорошего семейства с Архипелага, успел изучить данный вопрос достаточно хорошо, чтобы отсоветовать сыну ставить эксперименты в этой опасной области.

Наверное, Маэрлинг еще долго ломал бы голову над этим вопросом, если бы не догадался заглянуть в фотоальбом. Найти двух одинаковых и при этом бесконечно разных людей оказалось не слишком сложно. Ингрейна Ингихильд и Ингрейна Дэмонра. Покопавшись в памяти, Маэрлинг окончательно понял, что у двух мало похожих женщин одинаковое выражение глаз, манера улыбаться только губами и еще этот неподражаемый апломб, заставлявший нордэн быть большими калладцами, чем сами калладцы.

Если Ингрейна Ингихильд действительно походила на Ингрейну Дэмонру, дело было серьезное. Последняя начинала беспокоиться только тогда, когда прочие уже во всю читали отходные молитвы, спешно прощаясь с грешным миром. И да, альковную историю любой степени трагичности следовало исключить.

Прикинув, к кому в данной ситуации можно обратиться за советом, Маэрлинг почувствовал некоторое уныние. Отец, хоть и владел огромным объемом информации по множеству самых разнообразных предметов, от политики и экономики до того, в какой конкретной виарской провинции в этом году произрастет максимальное количество винограда или хлеба, все же мало что мог сказать о внутренней кухне Ломаной звезды. Для него это был просто полк — хоть и со славной полуторавековой историей — куда он сослал сына, чтобы тот по молодости не превратился в типичного паркетного гвардейца, поглощающего игристое и кокаин, а заодно понюхал пороху и растерял юношеский максимализм. (В общем и целом, план папаши удался неплохо, и Витольд, в семнадцать лет на отца смертельно обидевшийся, в настоящее время ни о чем не жалел). Зондэр Мондум, в силу должности знавшая об этой кухне хоть что-то, вряд ли стала бы помогать, прознай она, что дама в затруднительном положении — Ингрейна Ингихильд. К тому же, явись к ней Маэрлинг по частному делу, она, скорее всего, в очередной раз решила бы, что он пришел похитить ее добродетель, окатила бы ледяным взглядом и разделалась с разговором в десять минут. Хорошим вариантом казалась Магда Карвэн, но, при всех своих многочисленных достоинствах, в обычной жизни чудес логики она не демонстрировала и вообще не имела склонности искать врагов под носом — ей, видимо, вполне хватало имперцев, а также рэдцев, эфэлцев и всех прочих злобных тварей, обитающих за рекой Седой. В конце концов, Маэрлинг остановился на кандидатуре Эрвина Нордэнвейде. Свежими сплетнями из штабной курилки бывший лейтенант, конечно, не располагал, но в конкурсе на самый пессимистичный прогноз он легко взял бы первый приз, так что в поисках возможной опасности Витольд мог смело идти к Эрвину и положиться на его фантазию.

Пожалуй, если бы не просьба полковника Дэмонры, Витольд Маэрлинг не сошелся бы с Эрвином близко никогда в жизни. Бывший лейтенант вроде бы и не был прирожденным неудачником, но изо всех сил действовал так, чтобы им в итоге оказаться. Не пользовался подвернувшимися шансами, отказывался от протекций, забывал улыбаться не только сильным мира сего, но и барышням, а уж последнее точно являлось непростительным разгильдяйством, которое переменчивая фортуна вряд ли бы простила. Вот и теперь, вместо того, чтобы вернуться в гостеприимный Эйнальд на должность военного агента, пить по утрам кофе со сливками и изучать красоту местных девиц на ближайшей дистанции, Эрвин снял какую-то голубятню в районе Семи Ветров, которую по недомыслию счел мансардой, и жил там, давая уроки игры на пианино хозяйскому сыну. В общем, не знай Витольд наверняка, что Нордэнвейдэ в плане совокупности знаний в разы умнее него, счел бы того круглым дураком.

Окошко голубятни не светилось. Разумеется, существовал вероятность, что жилец вышел прогуляться и еще не успел вернуться, но Витольд на этот счет не заблуждался. В одиннадцать вечера Нордэнвейдэ, разумеется, уже спал сном праведника, что в его возрасте, конечно, делать стыдно. Витольд призадумался. С одной стороны, он мог постучаться с парадного. С другой стороны, дерево, раскинувшее ветви неподалеку, как по заказу, представляло собой отличный плацдарм для проникновения в мансарду. Оглядевшись и не обнаружив ни одного городового или просто прохожего в поле зрения, Витольд решил тряхнуть стариной и уже через минуту тихонько постучал в темное окошко. Постучал чисто из вежливости и нежелания получить пулю в лоб, потому что оно было распахнуто настежь.

— Эй, Эрвин…

— Маэрлинг? Витольд, какого беса? — донесся из черноты изумленный голос.

— Не тряси ладанкой, я не пропаду. Лучше отодвинь этот ящик, я не пролезу.

— Это комод.

— Тебя обманули. Это рухлядь, Эрвин.

— Странное ты выбрал время, чтобы обсудить мой интерьер, — фыркнул Нордэнвейде, но комод, перегораживающий часть окошка, все же подвинул. Маэрлинг ловко приземлился на пол. Все доски протяжно скрипнули разом.

— Беру свои слова назад: это не голубятня, это склеп!

— Витольд, не сочти меня невежей, но сейчас глухая ночь…

— Вечер в самом разгаре. И я пришел за дельным советом.

— Дельный совет до утра подождать не может? У хозяйки слух, как у кошки…

— Уверен, она взяла с тебя клятвенное обещание не водить девок. Про друзей и окна там, наверняка, не было ни слова, поэтому формально ты чист, аки голубь.

Эрвин, видимо, уставший припираться, только вздохнул и через несколько секунд чиркнул спичкой. Масляная лампа осветила скромное жилище, обстановку которого составляла кровать, письменный стол, кривой комод с крылатыми детками и связки книг в углу. И здоровенная серая крыса, глядящая на Маэрлинга с самой высокой стопки.

Витольд чуть обратно в окно не вылетел и схватился за пистолет.

Эрвин криво улыбнулся:

— Она прилагалась к жилью. Ну, почти. И она уже старая. Оставь животное в покое.

Маэрлинг понял, что секунды лишней здесь не останется.

— Эрвин, или ты немедленно собираешься, и мы идем в «Дыханье розы», или я начинаю здесь же петь неприличные куплеты и навек гублю твою репутацию. Что скажешь?

— Помимо того, что ты сумасшедший шантажист? — без энтузиазма поинтересовался Нордэнвейдэ, нашаривая на столе расческу. — Боюсь, ничего.

— Тогда собирайся и пошли.

* * *

Идти в «Дыханье розы» Эрвин, закостеневший в трезвости и добродетели, отказался наотрез. Витольд применил весь арсенал средств убеждения — от уговоров до прямых угроз — но никаких видимых успехов не добился. Его так и тянуло сообщить, что сдохнуть в обнимку с гробом Кейси было куда как более рационально, чем вот так жить после ее смерти, но Витольд понимал, что на это Эрвин может обидеться не на шутку. В итоге он уговорил последнего на поход в трактир с самыми симпатичными разносчицами, и на том успокоился.

Через полчаса Маэрлинг с удовольствием пил игристое, а Эрвин клевал носом над нетронутой тарелкой, начисто игнорируя Беату и Марту, похихикивающих неподалеку.

— Эрвин, у меня есть дело.

— Как удачно, что ты к нему, наконец, перешел.

— Я хочу исповедоваться.

Нордэнвейдэ даже глаза не поднял.

— Витольд, боюсь, таким объемом времени я не располагаю.

— Да ну?

— Я умру от старости раньше, чем ты расскажешь, как перешагнул порог двадцати лет.

— Занудство — грех. И, что еще хуже, грех неинтересный. Но ты угадал, речь пойдет о женщине.

— Вот уж неожиданность, — наконец, съязвил Эрвин, оторвавшись от созерцания столешницы. — В чем дело? Сразу говорю, я не буду помогать тебе похищать чью-нибудь дочку.

— У тебя прямолинейное воображение, друг мой. К тому же, ты явно злоупотреблял приключенческими романами в юности.

— Витольд, ты вломился в дом и вытащил меня из постели ночью. Если ты не хочешь, чтобы я сейчас злоупотребил вот этой кружкой и тебе дорог твой нос, не тяни уже.

С воинственно поднятой кружкой в руках и злостью во взгляде Эрвин, наконец, начал напоминать человека, а не собственную фотографию в траурной рамке, и это было хорошо. Витольд кратко пересказал ему содержание разговора с Ингрейной, не называя ту по имени и выкинув почти все, что касалось северной мифологии. Остаток вышел не очень длинный.

— Ты уверен, что за ней следят?

— Я бы сказал, за ней не просто следят, за ней шпионят до крайности нагло.

— Ты перехватил шпика?

— Нет, каналья ушел. Сам понимаешь, я не мог бегать по штабу с обнаженной шашкой и пистолетом наперевес, тряся каждую уборщицу на предмет, не проходил ли кто мимо.

— До того, что ее преследуют свои же, ты, надеюсь, уже умом дошел?

— Ну что ты! — всплеснул руками Витольд, едва не снеся бокал со стола. — Каждый день вижу в штабе полка имперских свиней, я был уверен, это их происки.

— А ты разуверься и головой подумай.

— Я слишком молод, чтобы разувериться, хотя в наш жестокий век…

— Витольд, ты путаешь меня с кем-то из своих девиц. Прекрати паясничать, я слезу не пущу. Ее преследует кто-то из своих. Кто-то, более влиятельный, чем она сама.

— Государя и Создателя следует исключить?

— Думаю, да. Последний вообще нечасто балует нас вниманием.

— В тебе заговорил рэдский святоша.

— А в тебе — калладская свинья. Хватит пить.

Витольд мысленно поздравил себя. Эрвин явно завелся до последней крайности, но хотя бы разговаривал, а не вспоминал Кейси или чем он там еще себя изводил.

— Что бы ты предпринял, если бы хотел ей помочь? «Приставить Магду» исключи, они друг друга не выносят.

— Чтоб за компанию с ней под раздачу и Магда попала? Конечно, нет. Я бы нанял хорошего вероятностника. Зачем подставлять кого-то под удар, когда можно просто избежать удара?

— Думаю, ты в курсе, что попытка втихую приставить мага к офицеру без его ведома — да и с ним тоже — преступление, за которое расстреливают? У них свои маги в штате.

Эрвин пожал плечами.

— Думаю, ты знаешь, где найти мага, которого не поймают. Я бывал в доме одного такого прошлой весной. И мы проезжали мимо совсем недавно, когда подвозили ту милую барышню с веснушками, которая не устроила истинных патриотов. У меня еще тогда мелькнула мысль, что это судьба.

Маэрлингу стало стыдно. Чтобы додуматься до такого очевидного решения, вовсе не следовало вытаскивать приятеля из постели и волочь его в кабак, но что сделано — то сделано.

— Решено. К нему и пойдем!

— Сейчас? — выразительно поморщился Эрвин. — Витольд, твоя склонность ночами вламываться в чужие дома начинает казаться мне странной. И эта барышня — Тальбер, кажется? — слишком славная, чтобы тебе нравиться. Так что дождись утра. Я бы на твоем месте также предварительно написал письмо с просьбой о встрече.

— Составишь мне компанию?

Эрвин дернул щекой.

— Нет.

— Почему?

— Потому что кто-то должен будет подобрать тебя и отвезти в больницу, если вы не договоритесь.

— Эрвин, ты зануда. Он поставил мне математику — он добрейшей души человек.

Черные глаза Эрвина тускло блеснули.

— Никогда не забывай, что Кейси Ингегерд тоже так думала.

6

День Наклза шел кувырком с самого утра. Впрочем, утра как такового у него не случилось — за всю ночь он ни разу не сомкнул глаза дольше, чем на четверть часа — мешал скрип из-под заколоченного люка в подпол. Подпола не существовало, и люка не существовало, и вообще на самом деле в спальне мага имелись только кое-как прибитые к полу крест-накрест доски, но проку от этих умных соображений оказалось немного. В довершение всего, люк перестал скрипеть там, где он находился раньше, и переместился к окну. Наклз встал и заколотил и его. Когда люк возник в третий раз — теперь на потолке, ровно над его подушкой, маг перестал сопротивляться и долго вглядывался в пульсирующую черноту, текущую вниз из квадратного отверстия, которого даже не было в этом мире. А потом за окном, наконец, забрезжил тусклый рассвет.

«Наклз, как ты?» — поинтересовалась эта невозможная рэдка с комплексом спасителя, когда он кое-как сполз в кухню, навернувшись с последних трех ступенек.

«Я провел отвратительную ночь. Я хотел застрелиться», — подумал Наклз и cмолчал. Он решительно не имел никакой охоты разговаривать, действовать и жить. К сожалению, впереди его ждала прогулка по улице и стадо баранов в аудитории. Даже три разных стада в трех разных аудиториях, если быть точным.

Когда стада, позвякивая бубенцами и блея, прошли мимо, а стрелки на часах подползли к половине пятого вечера, Наклз не от великого ума решил пройтись до кафедры. И, разумеется, тут же угодил в самое сердце философского диспута. Речь шла о том, как повлияло решение кесаря Эдельстерна, разрешившего детям разночинцев получать высшее образование, на порядок в институтах, и не отменит ли его светлость Эдельберт эту опаснейшую придурь. Разговор, конечно, велся при лаборантке Агнессе, которая, осознавая свое мещанское происхождение, жалобно краснела, забившись в угол. Стоило Наклзу войти, как в помещении повеяло холодком — видимо, неподкупные мужи и жены так и не простили ему визита бесподобной Эйрани. Маг, ограничившись общим поклоном, прошел к своему столу — строго говоря, это была крохотная тумбочка и стул, поскольку штатным преподавателем Наклз не являлся — оценил объем накопившейся работы, решил, что застрелиться будет проще и приятнее, но все же сел читать, чувствуя, как из окна безбожно сквозит. Как назло, первая же работа, попавшаяся ему под руку, оказалась почти точной копией дипломной Георга Виссэ, разве что написанной более цветистым языком и без всяких опасных предположений в последней главе. В довершение всего, автор могутного произведения был каким-то виконтом. Пока Наклз раздумывал, стоит ли ругаться с деканатом, если умник окажется сынком влиятельных людей, или сразу поставить низший проходной балл, Агнесса кошкой подошла к нему сбоку и протянула чашку чая, от которой шел пар.

Маг поблагодарил ее, постаравшись вложить в голос хоть сколько-нибудь тепла. Агнессу с ее потупленным взглядом и вечно трясущимися руками не то чтобы третировали как бессловесную тварь, но внимания ей уделяли не больше, чем синичке на ветке за окном, и Наклз, которому она чем-то напоминала его запертую в сумасшедшем доме сестру Ильзу, порой испытывал к ней смутное сочувствие. Не успел он взять чашку, как резко хлопнула входная дверь. Девушка испуганно дернулась, и добрая половина обжигающего чая оказалась на бумагах и у Наклза на коленях. Магу стоило большого труда не выругаться. Агнесса кинулась сбивчиво извиняться и снесла стопку бумаг на пол. Маг понял, что пора уходить, пока он не начал рычать на весь белый свет. Кое-как оттерев брюки в уборной, он направился домой, но не тут-то было. Неподалеку от академии какой-то лихач едва не сбил его, попутно окатив грязью. Остаток прогулки скрасил мелкий дождь, каким-то непостижимым образом затекающий за шиворот через шарф, и поездка в конке, где ему дважды весьма последовательно нахамили. Первую нахалку — разрисованную девицу, заявившую, что маг как-то не так на нее пялится — он еще стерпел, а вот второму — мятого вида субъекту в рабочей куртке с заплатками на локтях, обдавшему мага сильнейшим запахом перегара и потребовавшему подвинуться в крайне грубой форме — устроил сердечный припадок, как по учебнику. Мужчина даже за грудь не схватился, только глотнул воздух, как выброшенная на берег рыбешка, и, перегнувшись через невысокие перила, упал на мокрую брусчатку. В переполненном омнибусе никто, конечно, не обратил на это особенного внимания — ну упал пьяный и упал, бывает, городовой разберется. Маг даже голову не повернул вслед, только боковым зрением заметил, как бесформенная куча на брусчатке пару раз дернулась и замерла.

«Не сдохнет. Паразиты живучи», — безо всяких эмоций подумал Наклз. Он вот так впервые посреди бела дня почти убивал человека за неправильно подобранные слова и пинок под коленку, и ровным счетом ничего по этому поводу не ощущал. Наверное, работай где-нибудь поблизости вероятностник, все бы так просто не кончилось, но хоть в этом ему повезло. К родному порогу Наклз дошел к семи вечера, предварительно для пущей радости обнаружив, что у него из кармана пальто пропали деньги и отличная шоколадка, способная хоть как-то скрасить вечер.

Все пожелания мага сводились к тому, чтобы немедленно растянуться на любой горизонтальной поверхности и отключиться часов на десять и никого не убить. У Магрит и у той хватило ума оставить его в покое и не надоедать глупыми разговорами. Наклз, не поднимаясь наверх, рухнул в кресло и уже почти заснул, как в дверь позвонили.

Все визитеры, независимо от ранга и цели визита, сейчас могли дружно катиться к бесам — в этом маг отчет себе отдавал. Он крепче зажмурился и услышал, как Магрит семенит к дверям.

— Не открывай.

— Я в окно видела! Там…

— Магрит, даже если там стоит и машет крыльями Заступник, не открывай!

Звонок повторился. Потом еще раз. Потом колокольчик оборвался и упал — слушать звон Наклзу больше не хотелось. А затем посетитель, не слишком стесняясь, заколотил в дверь кулаком. Все это было совершенно бессмысленно, потому что маг заклинил замок тремя секундами ранее.

Магрит подергала ручку, пощелкала щеколдой, позвенела ключами и взмолилась:

— Наклз, пожалуйста, это тот молодой человек, который помогла тебя спаса… который вместе с Дэмонрой увозил тебя с Болотной той ночью. Вдруг он что-то про нее знает и пришел рассказать?

Наклз бы удивился значительно меньше, если бы Зондэр послала Маэрлинга за его головой, как когда-то пыталась отправить его самого за головой некоего средоточия мирового зла, нордэнской полковницы, тески Дэмонры.

— Бесы с тобой. Я открою сам, иди наверх, — распорядился маг, заставляя себя подняться из кресла. То ли мир вокруг шатало, то ли его скверно держали ноги. И голова, болевшая с самого утра, теперь готовилась взорваться под бодрый стук в дверь, отдававшийся в основании черепа.

— Добрый вечер, мессир Наклз. Пожалуйста, примите мои глубочайшие извинения за визит без предупреждения, — с порога сообщил Витольд Маэрлинг, широко улыбаясь. — Я случайно оборвал колокольчик, если позволите, я попрошу слуг…

— Добрый вечер, господин Маэрлинг, — пробормотал Наклз. Оторванный колокольчик, который Витольд вертел в руках, отчего-то заливался отчаянным звоном прямо в многострадальной голове мага. — Все в порядке, не беспокойтесь. Проходите.

Маэрлинг бодро протопал вглубь коридора, рассеяно повесил плащ, поискал глазами зеркало, бросил это гиблое занятие и обернулся к Наклзу. Маг уловил легкий запах вина.

Ну естественно, к такому монстру, как он, в трезвом виде могла ходить только Дэмонра, Кейси да эта отмороженная рэдка, что и требовалось доказать. Все остальные превентивно накачивались чем-нибудь успокаивающим.

Сверток, который Маэрлинг до этого держал под мышкой, перекочевал в руки Наклза. Маг вопросительно поднял бровь.

— Это взятка, — быстро пояснил Маэрлинг. — Булькающая. Как в прошлый раз. Вы меня еще раз простите, господин Наклз, я прекрасно понимаю, что не имею права обращаться к вам с какими-либо просьбами…

Песня звучала знакомо до такой степени, что слушать ее до конца магу не хотелось. Он кивнул Маэрлингу на кресло в гостиной и раскрыл сверток. Внутри, как не трудно догадаться, покоилась бутылка великолепного коньяка. Все точно так, как лет шесть назад, вот только повод, к гадалке не ходи, был гораздо более паскудным, чем несложившиеся отношения виконта с точными науками.

— Вы ведь не по поводу заваленной математики ко мне пришли? — поинтересовался маг, доставая бокалы. Руки у него тряслись, как у заправского пьяницы.

— Нет. Я еще раз прошу прощения…

— Господин Маэрлинг, вы уже трижды попросили прощения, но я так и не взял в толк цель визита. Сегодня у меня выдался просто до крайности тяжелый день, поэтому я буду очень признателен, если вы перейдете к сути дела. Промежуточные тонны вежливого вранья я воображу самостоятельно, у меня большой опыт.

Резковатый тон сделал свое дело. От нарочито расслабленной позы Маэрлинга не осталось и следа. Витольд подобрался и метнул на Наклза быстрый изучающий взгляд.

— Честное слово, если бы я мог зайти в другое время — зашел бы.

— А если бы могли — вообще бы не заходили, — кивнул Наклз, присаживаясь напротив.

— Да, — честно сказал Маэрлинг. — Не сочтите за грубость. Думаю, не мне вам рассказывать, что иногда приходится делать вещи, делать которые не хочется.

— Определенно.

— Я пришел попросить вас о помощи. Очень предсказуемо, правда?

— Убийственно. Если у леди Мондум есть ко мне какие-то просьбы и пожелания, она может передать их сама.

Маэрлинг дернулся.

— Госпожа Мондум здесь совершенно ни при чем.

Наклз кисло улыбнулся.

— Ну разумеется. А я не занимаюсь частной практикой.

— Послушайте меня, я не знаю, что у вас там произошло с леди Мондум…

— Сильно сомневаюсь, чтобы она не озвучила своей версии. И, готов спорить, она не блещет оригинальностью.

Маэрлинг вспыхнул и подался вперед:

— Мессир Наклз, прошу вас, речь идет о жизни человека!

— Мессир Маэрлинг, из того, что я не занимаюсь заказными убийствами, еще не следует, что я кинусь спасать первого встречного, на кого мне укажут пальцем, — процедил маг, отодвигаясь.

— Готов спорить, у вас первое просят чаще, чем второе! — Маэрлинг явно начал выходить из себя.

— Да. Но вот уж это не к моей морали вопрос. Если человеку грозит опасность, идите к жандармам. Они работают сносно.

— Послушайте, Наклз. Я не могу пойти к жандармам. Опасность грозит женщине, нордэне из полка.

— А госпожа Мондум неплохо вас подготовила. Бьете по самым слабым местам, спасибо хоть слезу не пускаете. Женщина, нордэна, Ломаная Звезда… Может, ее еще Ингрейна зовут, нет? Вышло бы сильно.

— Именно так ее, представьте себе, и зовут, — прошипел Маэрлинг.

Наклз поднялся.

— Выметайтесь немедленно.

Маэрлинг стремительно вскочил.

Доппельгангер, все это время бесстрастно наблюдавший за беседой из третьего кресла, остался сидеть. Даже потянулся к коньячной бутылке, подмигнув Наклзу, как сообщнику.

«Вот сейчас прольется кровь», — одними губами произнес он и сделал жест, словно чокается невидимым бокалом.

— Какая жалость, что, когда надо было спасать вас, полковник Дэмонра не догадалась пойти к жандармам! Они же сносно работают.

Наклз отшатнулся, прекрасно осознавая, что, если Витольд сейчас же не закроет свой поганый рот, ни за какие последствия он не отвечает. А Маэрлинг все ухмылялся:

— Ну что ж, с Дэмонрой все ясно, она в тюрьме и скоро будет на каторге. А Кейси вы на тот свет отправили сообразно с тем же самым принципом? Ну, что не бегаете по частным заказам? И, кстати, не просветите, чем же тогда с вами расплачивался канцлер, когда вы на него все-таки работали? А правда, что в Цет…

Наклз очень четко сфокусировал взгляд на перекошенном лице Витольда Маэрлинга. А потом начал медленно его стирать. По серой Мгле поплыли серые же сгустки, которые в реальном мире, конечно, оказались празднично-алыми.

* * *

Магрит никогда не относила себя к любителям подслушивать под дверьми, хоть и была дочкой горничной, унаследовавшей от матери воистину кошачье любопытство. Но на сей раз она позволила себе немножко пошпионить из вполне объективных соображений — Наклз находился в очень плохом состоянии и ему могла понадобиться помощь. Успокаивая себя этой мыслью, рэдка прокралась к лестнице и замерла в тени, так, чтобы маг и его гость не могли видеть ее из-за угла.

Поначалу все шло плохо, но предсказуемо: золотоволосый принц пришел мага на что-то уговаривать, а Наклз с его воистину ослиным упрямством втемяшил себе в голову, что принца прислала Зондэр. Принц отбрыкивался, более-менее вежливо, пытаясь донести до Наклза, что опасность угрожает ни в чем неповинной женщине, маг же пропускал его слова мимо ушей и зачем-то пытался приплести Зондэр Мондум с ее кознями. А вот дальше случилась катастрофа. «Опасность грозит женщине, нордэне из полка. Ее зовут Ингрейна», — сказал Маэрлинг, и началось.

Магрит знала, что есть в мире такие хитрые шкатулки, которые открывает только определенная комбинация цифр. Наверное, с человеческим разумом было что-то подобное, и какие-то слова и понятия действовали так же, как секретный код на закрытую шкатулку. И, наверное, в случае с человеком, чей рассудок уже поврежден, все это выглядело особенно плохо.

Витольд тоже что-то почувствовал, потому что быстро встал и мягко проговорил: «Наклз, извините, я думаю, мне лучше уйти. Я напишу вам. Простите».

— Выметайтесь немедленно! — не своим голосом прорычал маг. У Магрит аж волосы дыбом встали. Она выглянула из укрытия и почувствовала тошноту.

Гостиная по сравнению с лестницей была хорошо освещена, поэтому рэдка очень ясно видела, как Маэрлинг отступает спиной вперед в сторону коридора, а Наклз, напротив, идет на него.

— Наклз, очнитесь! — еще проговорил Маэрлинг, а потом закашлялся. У него изо рта вывалился сгусток крови. Принц замер, словно прирос к полу. Маг начал плавно вскидывать руку. По комнате прошла рябь, как по воде. Магрит заорала и бросилась вниз по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки.

Дальше все произошло совсем быстро.

Принц рухнул на пол, как марионетка, которой обрезали все веревки разом, и прижал к лицу ладони. Между пальцев у него струились веселые красные ручейки.

Магрит влетела в Наклза и сбила его с ног. Оба упали и заскользили по ковру.

— Мразь, — выдохнул маг и оттолкнул Магрит. У рэдки аж дыхание перехватило, такой удар ей пришелся в грудь, но она все равно вцепилась в Наклза, как бес в грешника, и попыталась прижать его к себе.

— Наклз, тихо, тихо, это я, все хорошо!

Маг рванулся еще раз, но уже не так яростно. Магрит схватила его голову и притиснула к груди, так чтобы Наклз не видел ничего, в том числе почти уползающего из комнаты Маэрлинга. Из-под золотистых локонов принца лилась кровь, и он жутко кашлял, как будто захлебывался.

— Тихо, Наклз, тихо, все, — рэдка баюкала мага как маленького, изо всех сил стараясь не стучать зубами. Ей казалось, что за эти несколько секунд она постарела на несколько лет. И еще Магрит гадала, привиделось ей или нет, что вокруг мага только что сгустилось какое-то сероватое даже не свечение, а просто муть. — Все хорошо, тебя никто не тронет.

Наклз затрясся. Магрит уже давно не могла отличить, когда он плачет и когда — смеется, так что вцепилась в мага еще крепче и зажмурилась, вознося молитвы всем рэдским святым. Ну не могло быть так, чтобы на сотни святых и Заступников в мире не нашлось хотя бы одного, который помог бы Наклзу. Он же был такой добрый, пока понимал, что творит, не могли же все разом их оставить.

— Пусти меня, Маргери, — пробормотал маг минут через пять. — Я хочу дышать, девочка, пусти.

Магрит быстро разжала ноющие от напряжения руки.

Наклз отстранился и сел на корточки в паре метров от нее. Оглядел комнату. Задержал взгляд на луже крови, смазанной в сторону входной двери. Поморщился.

— Он живой, он ушел, — поспешила успокоить мага рэдка, сама далеко не столь уверенная в благополучном исходе дела. Но входная дверь точно хлопала. — Все в порядке.

— Все в порядке у тех, кого такой порядок устраивает, — скривился Наклз, и Магрит засомневалась, что ответ предназначался ей. Хотя смотрел он вроде бы на нее.

— Слушай, — мягко и, как ей казалось, убедительно, начала Магрит. — Все хорошо. Пойдем спать. Я замою утром, пойдем. Ну же.

Магрит пододвинулась, протянула руку и коснулась плеча мага. Потормошила его.

— Наклз, ну пойдем, а? Тебе тяжело, конечно, я знаю, но утром будет лучше. Я чаю заварю, пойдем…

— Что, прости?

— Я говорю, я все понимаю… — начала Магрит. Договорить она не успела, потому что полученная затрещина опрокинула ее на спину. Рот тут же наполнился соленой кровью.

— Все, значит, понимаешь? — медленно и вроде бы спокойно поинтересовался маг, встряхнув запястье. — Надо же, какая умница.

Магрит перекатилась на живот и встала на четвереньки. Из такой позы было удобнее вскакивать на ноги и удирать.

Девушка провела языком по зубам и поняла, что кусочек ей скололо. Боль пока не накатила, видимо, из-за сильного испуга.

Наклз все еще мерил ее усталым презрительным взглядом.

— Если бы ты хоть что-то понимала, ты бы уже мчалась за врачами.

Магрит медленно, как во сне, покачала головой. Она не то чтобы не соглашалась с Наклзом, скорее не могла поверить, что ее вот так запросто ударил в лицо человек, которого она любит как родного.

— Дура.

Вот уж здесь маг попал в точку. По подбородку текла кровь. Магрит колотило.

Маг покопался в кармане домашнего пиджака и швырнул что-то ей под ноги. Девушка увидела, как хищно блеснул черный ствол револьвера. Модель Асвейд, совсем крохотный.

— Снимай с предохранителя. Снимай, я сказал.

Губы не слушались, поэтому Магрит только дернула подбородком.

— Как знаешь.

Вот теперь рэдка никак не могла ошибаться. То ли мир вокруг Наклза становился тусклее и Мгла текла в гостиную, то ли в серый ад, полный призраков, проваливался сам маг, но что-то, определенно, происходило. В воздухе повеяло холодом, не стылым могильным, а таким, какой бывает на открытом поле в лютый мороз.

Маг снова поднял руку и сделал хватательное движение, а потом стал неторопливо сжимать пальцы.

Магрит поняла, что не может дышать. Совсем. Из легких как будто выдавливали кислород.

— Там шесть патронов, нам хватит. Давай.

Рэдка схватила пистолет.

— Умница. Сними с предохранителя. Братец не мог тебя не научить. Хорошо. Стреляй.

Магрит, наконец, почувствовала, что может хоть немного дышать. Жадно втянула воздух. На глазах у нее выступили слезы, поэтому лицо Наклза она видела только как бледное пятно на темном фоне. Но промазать с такого расстояния все равно не получилось бы.

— Давай уже!

— Нет, — сипло пробормотала она. — Не буду. Слышишь, Наклз, я так не играю! Это уже все, это край!

Маг удовлетворенно хмыкнул:

— Ну я рад, если это край. Тогда я говорю тебе: «Прыгай!»

«Прыгай. Прыгай. Прыгай!» Как будто кричали сами стены и пронизанный серыми нитями воздух между ними.

«Мама, мамочка, это же самый край…», — Магрит беспомощно смотрела на оружие в своих руках и бледное в темноте пятно как раз за мушкой. «Если край есть, то это край…»

— Прыгай! Тебя этому не могли не научить.

В отряде, где Магрит кашеварила, красивые девицы с высшим образованием много раз обсуждали вопрос, что же легче — умереть самому или убить другого, попутно не забывая строить глазки Кассиану. Все эти домощенные валькирии, конечно, после нужного количества вздохов, сходились на том, что уж лучше все-таки убить, поскольку защита своей жизни — самая естественная вещь на свете, и вообще революцию в белых перчатках не делают, да-да, мессир Кассиан, нам понятно, что наша миссия навсегда вычеркнет нас из числа так называемых «нормальных» людей… И все в таком духе. Магрит всегда слушала этот бред в пол-уха, потому что знала, что никому из этих девочек не придется ни стрелять в других, ни давать выстрелить в себя.

Сейчас вопрос о том, быть ей убитой или убить самой, встал перед Магрит впервые в жизни, и она поняла, что совершенно не может сопоставить в голове обе перспективы и выбрать лучшую. Дело было даже не в том, что лучшей среди них не имелось. Ужас был в том, что и ее, и Наклза рожали мамы, и совсем не для того, чтобы они безо всякой цели перебили друг друга здесь и сейчас.

— Прыгай, — с нажимом проговорил маг. Горло Магрит снова что-то стиснуло.

— Ну, значит толкай, — выдохнула Магрит и выпустила пистолет из рук, окончательно поняв, что просто физически не сможет нажать курок и со своей правотой или неправотой сейчас пойдет к Создателю.

Пистолет упал, грохнул выстрел, запахло дымом и все провалилось в темноту.

7

Магрит проснулась от того, что на лицо ей падал солнечный луч. Рэдка открыла глаза, увидела перед собой подушку и собственную прикроватную тумбочку, а потом ощутила непривычную горечь во рту и одним махом вспомнила ночные события. Попыталась подняться, но тело было как ватное. По белой стене пробрела тень, потом исчезла, а еще через секунду в поле зрения рэдки появилась необыкновенно кудрявая рыжая женщина, в которой Магрит без труда узнала Сольвейг Магденгерд. Та курила и мерила ее строгим взглядом.

— Про самочувствие не спрашиваю, детка, — прохладно заметила она.

— Где Наклз?

Сольвейг усмехнулась.

— Твой первый вопрос ожидаемый, но оттого не менее глупый. Наклз не там, где положено.

— Вы его сдали? — Маргит понятия не имела, почему у нее как огнем жгло висок, но болело сильно. С трудом подняв руку, она потянулась к голове. Сольвейг резко распорядилась:

— А ну лежать. Сомнешь бинты — новые накладывать не буду. Тоже мне, любимица судьбы…

— Где Наклз?

— В спальне твой Наклз. Думает о своем поведении и лечит челюсть после разговора с Магдой. У нее, знаешь ли, ударная аргументация. Она почему-то свято верит, что этого мага чем сильнее пнешь, тем лучше результат. В прошлый раз она поставила ему легкое сотрясение, теперь вот тянет на средней тяжести. Кстати насчет методов Магды — с точки зрения медицины они сомнительны, но на практике вроде как работают.

— Он перестал… то есть с ним все нормально?

— Мне кажется, надо было и на твою долю нейролептиков тащить, — Сольвейг выглядела хмурой и раздраженной. — Он чуть не изуродовал Маэрлинга, чуть не убил тебя, чуть не откинулся сам — а теперь ты еще спрашиваешь, все ли нормально. Если это его норма, то тогда все нормально.

— Вы говорите как он.

— Слабый комплимент.

Сольвейг затянулась и поморщилась.

— Тебе невероятно повезло, что он промазал. Только кожу на виске сорвало, царапина. Пройди пуля на сантиметр левее, и мы бы с тобой уже не болтали, милашка.

— Это рикошет вышел, — буркнула Магрит.

— Ну конечно. А Маэрлинг, надо думать, разбил себе рожу, раз пятнадцать навернувшись с восьми крылечных ступенек, да?

— С господином Маэрлингом все в порядке? — насторожилась Магрит.

— Ближайший месяц в бардаках его станут обслуживать только за деньги, что, конечно, пребольно ударит его по самолюбию и загубит репутацию, но жить он будет. Ему, как и тебе, невероятно повезло, что у некоего Нордэнвейдэ оказались мозги. Как раз то, чего Маэрлингу не хватило, раз уж он сюда полез. Он довез Маэрлинга ко мне домой. А вот там уже повезло Наклзу — со мной сидели Магда и ее жених, Гюнтер Штольц. Магда к этому ходячему набору костей и неприятностей — я про Наклза — неровно дышит, явно, потому что сразу взвилась, мол, надо спасать его и тебя, потому как это завещала Дэмонра, великая и святая, которая ну просто не могла ошибаться. Это Дэмонра-то, которая всю жизнь лепила глупость на глупости, да ладно. Я обработала Маэрлинга, и мы поехали. Примчались, увидели тут сцену в духе финала классической трагедии — ковры в крови, а на них — стонут неприкаянные души. Магда с присущим ей тактом выбила дверь, вырубила Наклза — не могу сказать, что он сопротивлялся, вы с ним оба отдыхали прямо на полу гостиной — ну а дальше я вколола ему ударную дозу успокоительного, а тебя перевязала. С нами еще был Гюнтер, он потолковал с Наклзом по-мужски ближе к утру, ну а потом все стало совсем хорошо.

— Вы сдадите его в Седьмое отделение, да?

Сольвейг поджала губы.

— Как ты себе это представляешь? Пойти к жандармам, мол, так и так, я оказывала содействие свихнувшемуся магу второго класса, поставляя ему запрещенные наркотики в течение полугода, а теперь внезапно осознала свою вину?

У Магрит от сердца отлегло. Она провела языком по зубам. Так и есть, кусочек сколот. Обидно, конечно, но все могло обернуться гораздо хуже.

— В общем, детка, если ты когда-нибудь в жизни встретишь человека, уверенного, что он всегда знает, как правильно поступить — без разницы, что ему там в голову ударило, Вьюга, честь или пол-ящика игристого — беги от него, как бес от ладана, дольше проживешь. Это я о Дэмонре…

— При чем тут она?

— А при том, что она уговорила меня притаскивать Наклзу сильные препараты. Если я сейчас перестану их приносить, можно сказать, я совершу преднамеренное убийство.

— Он на самом деле хороший…

Сольвейг поморщилась, как будто ей в рот попало что-то нестерпимо кислое.

— Детка, не хочу тебя огорчить, но ты понятия не имеешь, какой он на самом деле. Даже Дэмонра, носившаяся с ним полжизни, и та вряд ли знает. Я вижу имперского цетника, бредящего о неприятных вещах.

Магрит вспыхнула.

— Он не имперский цетник! Он… он состоял в армии, но в калладской. Это он мне сам сказал!

— Надо же. Ну Магде после пары классных зуботычин он сказал кое-что другое.

— Вы его били?! — возмутилась Магрит.

— Нет, мы его гладили! Очнись, детка, мы говорим об опасном маге с нестабильной психикой. Кстати, если бы Магда его била, он бы уже умер. С учетом ее удара правой, поверь, она с ним просто разговаривала.

— И до чего договорилась? — прищурилась Магрит.

Сольвейг тяжело вздохнула:

— Понимаешь, детка, дурак дурака видит издалека… Они поладили.

* * *

— Лошадь, — очень тихо и с явным облегчением констатировал Наклз, сфокусировав взгляд на Магде. Та не обиделась только потому, что и до настоящего момента в общем не считала себя образчиком женской красоты. Да и ее жених-драгун, наверное, не видел в этом животном ничего плохого, раз пошел в кавалерию.

Гюнтер, благо, все равно этого не слышал — он спустился вниз и дежурил там, чтобы к ним не пришло лишних гостей.

Маг еще несколько секунд молчал, а потом поправился:

— То есть миледи Магда.

— Ну лошадь так лошадь. Пожалуй, до нее мне ближе, чем до «миледи».

Может, в другой ситуации Магда и рассердилась бы, но, судя по беспомощному выражению глаз, Наклз не до конца понимал, что творится.

— Лошадь — очень красивое и доброе животное, к тому же сообразительное, — сбивчиво начал он. — Уж во всяком случае красивее и умнее кошки или с кем там принято сравнивать дам. Просто сложно считать симпатичным животное, на которое чихаешь. Извините, я несу какую-то чушь…

— Сольвейг тебе что-то вколола, — утешила Магда. — Пройдет.

— Я удивлен, что это не морфий.

— Чтоб тебе морфий вколоть, Сольвейг не нужна. Ты чего натворил?

Маг надолго задумался. Словно в поисках подсказки обвел взглядом свою комнату, потом хмуро поглядел на подлокотники кресла, к которым Магда на всякий случай прикрутила его шнурами от штор, и сдался.

— Не помню. Надо полагать, это не за парня из омнибуса? У подобных… экземпляров отличная выживаемость…

— Не знаю, что там с омнибусом, но ты чуть не убил Маэрлинга и Магрит, Наклз, — подсказала Магда, видя, что маг совсем ушел в себя.

Выражение беспомощности из серых глаз пропало.

— Им теперь медаль повесить или премию назначить? Оба знали, на что шли, и я никого не звал! — рявкнул он. Рык получился довольно жалкий, да и связанные запястья внушительности тощему вероятностнику не добавляли.

— Злюка ты, Наклз. Серьезно. Ты не любишь людей.

— О бесы… Леди Магда, вы правда об этом собрались говорить?

— Я здесь вообще случайно оказалась. Маэрлинга доволокли до Сольвейг, а мы как раз с Гюнтером уходили, в гостях засиделись, ее старшему исполнилось семь… Ну, тебе это вряд ли интересно. Потом приехали сюда, гнали, как сумасшедшие, до сих пор не пойму, как Гюнтер отвязался от городовых. Ну, а у вас тут кровь кругом, Магрит еле живая, ты какую-то ахинею бормочешь…

— Поверю вам на слово, леди Магда. Я очень плохо помню последние сутки. Мое первое четкое воспоминание — ваш чрезвычайно вежливый жених, вытряхивающий из меня душу с вопросом «Ты зачем в девочку стрелял?!», когда я очнулся. И, кстати, с вашей стороны было бы очень любезно меня развязать. Честное слово, если я начну буянить, руки мне не понадобятся.

Магда смерила Наклза взглядом, соотнося его слова с реальностью, потом махнула рукой и быстро отвязала мага от подлокотников. Тот потер затекшие кисти.

— Спасибо.

— Да чего уж там. Ты только больше не буянь. А то опять стукну.

Маг тихонько фыркнул.

— У вас великолепные педагогические способности, леди Магда, вы знали?

— Я знаю, что ты любишь издеваться над людьми, которые глупее тебя, и это тебя не красит, вот что я знаю, — пожала плечами Магда.

— Уверен, у вас найдутся более интересные темы, чем мой моральный облик. Так значит, леди Сольвейг здесь. Если тяжелая артиллерия подошла, то чего вы ждете?

— В смысле?

— В смысле что вы намерены со мной сделать?

Магда тяжело вздохнула:

— Вот боялась я этого вопроса.

— В свою очередь не могу сказать, что меня очень напугает ответ.

— Потому что ты можешь за себя постоять?

— Скорее потому, что я ничего не собираюсь делать. Мне уже почти все равно. Понимаю, вам тяжело представить такое состояние, когда нет особой разницы, жить или умирать, но это возможно. Правда, в моем случае нерационально умирать просто так. Мне нужно еще десять дней при самом худшем раскладе.

С точки зрения Магды, звучало это в высшей мере печально.

— Почему именно столько?

— Потому что без меня вам Дэмонру с поезда не снять.

— Бесы… Ты же понимаешь, что я бы по своей воле тебе ничего плохого не сделала?

— Понимаю. То, что я для вас что-то типа бомбы с испорченным часовым механизмом — тоже понимаю. Можете ничего не объяснять. Это называется «высшая мера социальной защиты».

— Это где так убийства называют?

— Не убийства, а казни. В империи Аэрдис.

Магда выругалась.

— Не равняй меня с этими белокрылыми…! Никто не думает тебя убивать. Я знаю одно место, там тихо, чистый воздух, сосновый бор, очень красивое озеро. Мой дед мог бы носить тебе еду. Он отличный старик…

— Там будут решетки на окнах, в этом чудесном доме с видом на озеро?

Нордэна опустила глаза.

— Я бы предпочел по-быстрому. Не хочу гнить в четырех стенах.

— Наклз, ты не так понял…

— Я все прекрасно понял. Я не против умереть, но не хочу еще год или два, или пять умирать в богадельне. Я много плохого в жизни сделал, но такого не заслужил.

— Ты добьешься того, что я сейчас заплачу, и все, — глухо сказала Магда, глядя в сторону. — Тебя Дэмонра очень любила. Я к тебе очень хорошо отношусь. Но…

— Да-да, всему есть предел. Магда, я понял. Вам тяжело об этом говорить, я ничего кардинально нового все равно не услышу, давайте не будем переливать из пустого в порожнее. Я ни за что не поеду в ваш чудесный дом у озера. Если вы решили меня туда упрятать — лучше стреляйте прямо сейчас. Хотите — могу вас спровоцировать, чтобы было не так тяжело жать курок? Но не ждите, что я дам вам сделать так, как «лучше» для меня же. Я сам знаю, как мне лучше. Ну все, Магда, не надо…

Нордэна всхлипнула.

— Эй… ну все, все, не плачьте, все хорошо закончится, все всегда хорошо заканчивается.

— Неужели?

— У таких людей как вы — да. Дракона обязательно убивают, можно даже из пушки, а принцесса идет под венец.

— А чародей что делает?

— Чародей сидит в башне и вычисляет количество звезд в небе. Но лично для меня это плохой финал.

Магда подняла глаза и пристально посмотрела на Наклза. Тот, если не считать перебинтованной головы, выглядел ровно как обычно. Сухощавый интеллигентный тип средних лет, какому место где-нибудь в библиотеке. Вот только бед он мог натворить больше, чем все отребье Литейного района разом.

И следовало что-то с этим решать. У Гюнтера имелось готовое решение. У Сольвейг имелось. А Магда все металась, как будто Зондэр заразила ее своими вечными сомнениями, как инфлюэнцей.

— Сейчас ты мне расскажешь все. Как связался с магией, где служил, с кем дружил, в чем клялся. Расскажешь, как если бы я была твой самый близкий друг.

— А если нет? — явно не пришел в восторг маг.

— А если нет, я сделаю так, как скажет Сольвейг. А не так, как мне подсказывает сердце.

Наклз фыркнул и откинулся на спинку кресла. Посмотрел в потолок. Фыркнул еще раз, но отмены приговора так и не дождался.

— Магда, мою исповедь ни одна бульварная газетенка не купит, серьезно. Она даже для дамского чтива про страшные страсти и всесильный рок не сгодится. Хотя пристрелить меня после нее вам, пожалуй, будет сподручнее. Ну валяйте, Магда, спрашивайте… Только сперва сделайте мне чаю. Понимаю, звучит не слишком гостеприимно, но спуск вниз я сейчас точно не осилю, а если и осилю — говорить еще и с вашим очаровательным женихом не хочу.

Магда молча спустилась, сообщила хмурому Гюнтеру, что все в порядке, и вернулась с чаем. Плотно прикрыла за собою дверь. Подумав, даже повернула замок. Наклз, проследив за ее манипуляциями, неприятно улыбнулся:

— Никогда не видел толку в том, чтобы запираться.

— Через закрытую дверь никто не войдет.

— Через закрытую дверь никто не выйдет. Главные проблемы — всегда по эту сторону, хотите верьте, хотите нет. Ну ладно, мое почти революционное житие… Детство и отрочество, надеюсь, можно пропустить?

— Нет. Рассказывай все с самого начала.

— Магда, никогда не подозревал в вас садизма. Это обычно свойственно э… менее цельным натурам.

— Наклз, ты мне свою жизнь рассказываешь, а не утонченно обзываешь дурой, идет? Давай, с чего все началось.

Маг страдальчески скривился, словно у него зубы разболелись.

— С метели? Нет? Ну ладно, тогда с того, что моя святая мать путалась с владельцем местной усадьбы — недокнязем в красном камзоле — но ничего, кроме, скажем так, плода любви с этого не получила. Она собиралась сделать аборт, но не успела — в Западной Рэде как раз ввели закон, по которому и роженицу, и повитуху за такие подвиги рвали конями, так что одним препоганым осенним вечером тридцать семь лет назад я родился на свет. Недоноском, выжил чудом, вот уж не знаю, чего меня так тянуло в этот паскудный мир. И совсем уж ума не приложу, что помешало матери придушить меня подушкой, но что-то помешало. Правда, я удался рыжим в титулованного, но не вполне законного батюшку, и, возможно, она планировала однажды получить с этого какой-то дивиденд. Мой брат — вроде бы от того же человека, к слову — лицом пошел в мать, и с него никакого дивиденда не предвиделось. Но это к вопросу о том, с чего все началось. Я этого, как нетрудно догадаться, не помню. Если уж на то пошло, мое первое осознанное воспоминание — это как мою сестру Ильзу лечили от видений и голосов в голове ушатами холодной воды, розгами и молитвами. Сложно сказать, что работало лучше, но годам к четырнадцати от такого лечения она окончательно тронулась умом и попеременно объявляла, что с ней говорит то некий бес, зовущий ее в ад, то белокрылый Заступник, то давший дуба в прошлом году сосед. Мать, не разбираясь в теологических тонкостях, сдала ее в местный дом скорби, поскольку и с Ильзы дивиденд был нулевой — за умалишенной девочкой, такое дело, очереди состоятельных женихов не строилось. Из четырех детей матери вообще повезло только с одним. Я, кстати, прекрасно видел те же вещи, что Ильза — в частности, серую старуху на печи — но, по счастью, лет с восьми-девяти сообразил, что молчание — золото, и благополучно молчал. Меня считали безнадежно умственно отсталым — если бы вы видели лицо моей матери, когда за мной пришли вербовщики «Цет», вы бы от смеха умерли; оно до сих пор в числе моих самых лучших воспоминаний. В детстве меня периодически поколачивали, но на общем фоне наша семейка, кроме отсутствия главы дома, ничем не выделялась. Мне вам надо описывать, что такое жизнь в деревне в неурожайный год?

— Нет, не надо.

— Помножьте ваши скверные воспоминания на пять, Магда, речь идет о рэдской деревне, по которой сперва прокатываются имперские сборщики налогов, а потом — калладские освободители. И так три зимы подряд. О том, что такое «полноценное питание» и «сбалансированный рацион» я узнал уже в Цет.

— Значит, правда?

— Правда. Можем на этом закончить?

— Не можем. Как ты туда попал?

— Мне тут полагается поплакать, что меня швырнули туда, как щенка в воду, или, вернее, продали на мясо. Но вообще — нет, совсем так.

— Не совсем?

— Не совсем. Меня действительно продали, как мясо, тут все верно, и деньги мать получила, чего отказываться, не баре. Правда перед этим я убил человека, вернее, даже двоих. Одного по неосторожности, второго — совершенно осознанно. Ну, если можно говорить об осознанности самого факта смерти в тринадцать лет. Лично я считал себя вполне бессмертным. С вашего позволения, подробности я опущу.

— Найджел!

— Можете не орать, меня даже не так зовут. Ладно, Магда, уговорили. Хотели — получайте. Первым, собственно, стал недокнязь. Мать ему так и не простила то ли поруганной чести, то ли слишком маленькой финансовой компенсации за нее — тут уж я не знал, не знаю и знать не хочу. И, когда богачам стали пускать красного петуха, наша деревня поднялась одной из первых. Едва местные пьянчуги подали идею, что пора валить за социальной справедливостью — ну, это когда все поровну, а в реках течет водка — мать, до этого десять с лишним лет задиравшая нос и кичившаяся своей «антиллегентностью», первая сунула Кассиану и мне вилы в руки. Сама, правда, не пошла. В принципе, думаю, хвати у нашего местного господаря мозгов оставить поместье и уйти, его вряд ли стали бы трогать, но он вышел с двумя пистолетами — красивыми такими, дуэльными, их я запомнил лучше, чем любую другую вещь в тот день — и стал доступно объяснять быдлу, что оно быдло. Надеюсь, Магда, вы понимаете, что подобные вещи срабатывают только в гуманистических романах?

— Только не говори, что ты собственного отца…

— Какого еще отца, Магда? В лучшем случае, этот человек способствовал моему появлению на свет, но ровно такой же вклад в мою жизнь мог внести любой другой обладатель кошелька и, хм, не важно, чего еще, вы меня поняли. И нет, я его не убивал, картинно тыкая вилами. Просто испортил пистолеты, которые уж очень охлаждали пыл борцов за справедливость. Это, собственно, заодно и ответ на ваш вопрос о том, как я связался с магией. Я вошел в серый мир и погасил порох — делов-то, до этого я так за купающимися девчонками подглядывал, разница не такая принципиальная. Дальше герой получил вилами в живот, а финал я досматривать не стал, потому что меня затошнило. После Мглы, а не от душевных переживаний, сразу скажу. Меня первые лет пять после нее чуть не на изнанку выворачивало, потом, ничего, привык.

— А второй человек, которого ты убил? Мать?

— А по вам и не сказать, что вы любите драмы, Магда. Нет, моя мать жива и, не сомневаюсь, вполне благополучна. Люди без сердца обычно живут долго и хорошо. Я просто неудачное исключение.

— Как тебя на самом деле зовут, неудачное ты исключение?

— Мать дальновидно назвала меня в честь святого, которого недокнязь считал своим покровителем. Правда, стать ближе к барскому дому ей это не сильно помогло. Койанисс меня зовут. Выговорите с первой попытки?

— Вряд ли, и уж точно не напишу без ошибки. Что потом случилось, когда вы имение спалили?

— Дальше я увидел очередное привидение и полез во Мглу, восстанавливать вселенскую справедливость. В нее в тринадцать лет я тоже, представьте только, верил.

— И как, восстановил?

— Конечно, когда нет мозгов, восстанавливать справедливость — легче легкого. Я захлопнул крышку подвала, где местная, скажем так, ведьма, делала подпольные аборты и случайно убила мою соседку. Кто ж мог знать, что она начнет скрестись обратно из этого подвала двадцать с лишним лет спустя? Ужасно мешает спать.

— Брр, — поежилась Магда.

— Меня лично больше интригует, почему та ведьма так запала мне в душу. Прямо скажем, это была далеко не самая жестокая вещь, которую я сделал в жизни, — скривился Наклз. — Этим начался мой личный поход к совершенству, и он так же быстро закончился, когда через день в деревню приехали вербовщики из «Цет».

— И ты спрятался, но тебя нашли?

Наклз прыснул, словно Магда сказала что-то чрезвычайно смешное.

— То, что они меня нашли — чудо, Магда. Серьезно, это настоящее чудо. Я не прятался, я сутки пил не просыхая в одном местном сарае с сеном и был далек от всех скорбей мира, как никогда. Запивал свое первое совсем уж близкое знакомство с Мглой — знаете, в деревне не так много вещей, которыми можно полечить нервы, не ударив по печени. Цетники нашли не меня — они вообще не искали конкретно меня или соседа — а клубок, с которым я спускался в тот подвал. От него сильно фонило. Кто-то из местных видел, как я шел в сторону леса с ним в руках — ну, или решил, что видел это — за гильдер-то. Мать, как я уже говорил, считала меня безнадежным кретином, но кретин — это кретин, а десять имперских гильдеров — это десять имперских гильдеров. Меня выкопали из сена и, не дав проспаться, представили пред светлы очи центиков. Их я, кстати, испугался гораздо меньше, чем красного клубка. В конце концов, мать получила десять гильдеров, я — два бутерброда от соседки на дорожку, а «Цет» — кусочек пушечного мяса. Все остались счастливы.

— Тебя вот так взяли безо всяких проверок и тестов?

— Зачем? — меланхолично поинтересовался маг. — Это у вас, в Каллад, всех вероятностников зачем-то проверяют на уровень, класс, специфику работы и прочую романтическую белиберду. А в империи уже тогда знали, что для медблоков большие таланты не нужны.

— Не поняла.

— Чего вы не поняли, Магда? Я же ясно сказал — нас гнали на мясо. Не надо делать таких удивленных глаз. В империи хватало своих — чистокровных — специалистов. Им просто было надо, чтобы в Рэде — которая потенциально в любой момент могла выйти из-под, так скажем, протектората Аэрдис и упасть в руки Каллад — не осталось своих. Поэтому за нас и платили по десять гильдеров.

— Боги мои…

— Сомневаюсь, что ваши северные молодцы причастны к подобной дряни. Но, так или иначе, схема работала.

— И тебя никто не собирался учить?

— Конечно, нет. Мне стукнуло тринадцать, я с трудом складывал буквы, читал по слогам и не мог написать даже собственного имени. Вот уж воистину надежда имперской науки, вы не находите? Магда, абстрагируйтесь от мысли, что все, кто может выйти во Мглу, станут профессиональными вероятностниками. То, что вы смогли войти в библиотеку, ведь еще не делает вас эрудитом. Мало ходить во Мглу, нужно еще считать, думать, не нервничать, не иметь совести — список приличный. А вот для тестирования новых препаратов или каких-то предельных значений — сгодится любой, перед кем Мгла откроется. Уверяю, своих десяти гильдеров каждый из нас стоил. Нас пихнули в товарный вагон и долго гнали куда-то, иногда мы сутками простаивали, потом снова ехали. В начале марта мели метели, когда нас довезли до пункта назначения, солнце уже жарило по-летнему, это я почему-то запомнил. Те, кто не умер от холода и дизентерии в самом начале нашего великолепного турне, потом в большинстве выжили. Думаю, из отправившихся в путь, в центр сортировки «Рэда-пять» доехало не больше трети. Впрочем, людей из других вагонов я не видел, так что точно не скажу. Нас кое-как отмыли — честно говоря, не думал, что это возможно и чувствовал себя так, будто попал в рай — и погнали на анализы. В принципе, на этом все для меня и должно было закончиться, но у меня, скажем так, вышел принципиальный конфликт интересов с охранником. В результате у меня остался шрам на всю спину, а у него остановилось сердце. Я еще год потом думал, что мне бесы помогли. На мое счастье, драку видела какая-то шишка из охраны — эдакая Дэмонра наоборот, то есть в мундире другого цвета и блондинка, но по мировосприятию ровно обратная сторона вашей калладской медали — и только поэтому я не оказался в ближайшей канаве со свернутой шеей. Она завязала мне глаза, стянула за спиной руки и потащила куда-то по коридорам. Я уже потом понял, что из медблока она вывела меня в другое отделение. Там сидел мужчина, более-менее говорящий на рэдди. Осмотрел меня как довольно отвратительное насекомое, задал идиотские вопросы, я отмалчивался, потому что понимал не больше половины сказанного — а потом спасшая меня шишка молча достала пистолет и приставила к моей голове. Вот уж умела дама обходиться без переводчиков. Тут я даже в моем скверном состоянии понял, что мужчина считает, и решил, что до трех — проверять не хотелось знаете ли. Таких пистолетов я в жизни не видел, принцип их работы — тем более не представлял, так что вывихнул даме руку на счет «два». После этого вместо семизначного номера мне на куртку пришили пятизначный и отправили набираться ума-разума.

Вам еще не надоело слушать, Магда? Мне вот уже надоело говорить.

— Кого они из тебя готовили?

— А что, вы правда думаете, что доктора или повара?

— Найджел!

— Говорил же, я даже не Найджел. Хорошо, Магда, вас утешит, если я скажу, что вот как раз убийцу-то из меня и не готовили?

— Утешит.

— Ну тогда возьмите и утешьтесь. Для профессионального цетника я оказался туповат.

— Ты — и туповат?

— Магда, абстрагируйтесь от мысли, что я весь из себя невозможно умный. И, тем более, что я таким был лет с двадцать назад. Ни беса подобного, в «Цет» хватало людей гораздо талантливее меня, ну или хотя бы равных по способностям, но с детства обученных читать и писать. Большинство из этих любимцев удачи уже в могилах. К тому же, я был рэдец. Это даже не человек второго сорта: человек второго сорта — это рэдец в Каллад. Рэдец в Аэрдис — такая двуногая тварь, которая по каким-то причинам имеет возможность говорить и думать, но ни в коем случае не должна этой роскошью пользоваться. Первый год после учебы я занимался тем, что простаивал часы на балах у местных богачей, изображая из себя деталь интерьера. До сих пор могу при желании хорошо мимикрировать под стену и прятаться за фикусами…

— Наклз, ты все шутки шутишь…

— Магда, честное слово, вы мне очень симпатичны как человек, но плакать я не стану даже ради вас. Ну хорошо, если опустить шутки, то после выпуска — очень условного, я жил на территории той же тренировочной базы, там магов не выпускают за колючую проволоку — я подрабатывал на переговорах, балах и раутах. Естественно, на госслужбе, а не как частное лицо. Стоял себе у стеночки и просматривал пространство на предмет сюрпризов.

— Странно, что балы доверяли негражданам…

— Магда, в империи Аэрдис «граждан» от силы треть. Никакую богоданную кесарию не напоминает?

— Не надо так, это низко.

— Хорошо. Можете считать, это как бы год практики после института. По его завершении решалось, кто и куда попадет. Я остановился на этом только потому, что тогда встретил свою будущую жену.

— Можешь не смотреть на меня с таким победительным видом, я не шокирована. Вполне могу представить себе женщину, готовую выйти за тебя. Да и тебя окольцевать — как нечего делать. Тебе лет-то сколько было?

— Семнадцать. Так что мне как раз вполне по возрасту хотелось положить к ее ногам весь мир. Правда, для начала туда, как минимум, нужно было положить метрику и несколько чемоданов денег.

— Она тоже работала магом?

— В Аэрдис не бывает женщин-вероятностников. Это все-таки не прогрессивный Каллад, потенциальных матерей наркотиками не травят. Нет, она была аристократкой, дочерью барона. Вот уж это вышел мезальянс так мезальянс.

— Дочь барона выдали за мага-негражданина? Или она с тобой сбежала?

— Если бы она со мной сбежала, нас бы точно отловили и публично повесили, если не придумали бы что похуже. Такую затрещину общественной морали нам бы не простили. В Аэрдис, Магда, женщина определенного круга может гулять с кем хочет и делать, что хочет, но институт семьи — это институт семьи. К нему там относятся очень трепетно. В Каллад получить развод еще можно, в Аэрдис — проще убить супруга и стать вдовой, серьезно. Это быстрее и дешевле. Нет, мы совершенно официально поженились пять лет спустя. Правда, на нашу свадьбу так никто и не пришел и Элейна расстроилась, но мне, честно сказать, было все равно и обидно только за нее. Я хотел не титул, а Элейну. В романах принято говорить, мол, я ее любил безумно. Не знаю, уж безумно я ее любил, по-умному или как-то еще, но точно могу сказать, что после я ничего похожего ни к кому не чувствовал. Вы явно думаете сейчас задать мне идиотский вопрос про Дэмонру, сразу скажу — ответ «нет». Я легко за нею убью и, наверное, умру, но жить вместе — увольте.

Магда вздохнула. Последнего Наклз мог и не говорить, она и сама видела. Разве что никак не понимала. Эту парочку друг для друга создали сами боги. Потом заботливо столкнули лбами. А они все равно играли в какие-то исключительные страдания, живя на соседних улицах и попутно разнося по камню судьбы своих временных спутников. Увы, перед людским упрямство пасовали даже боги.

— Мы познакомились на балу. То есть, Элейна танцевала на балу — собственно, это был ее первый бал, ей исполнилось тринадцать лет, мне семнадцать — а я стоял и изображал из себя предмет интерьера, готовясь, в случае чего, тушить пожары, ловить падающие люстры и мешать благородным дворянам подбрасывать крысиный яд друг дружке в бокалы. У нас была серая форма, мы вообще отлично сливались со стенами, но Элейна меня как-то заметила. Я, честно сказать, больше смотрел на пирожное в ее руках. Всю жизнь обожал сладкое, но, разумеется, нас таким не кормили. А теперь попробуйте представить шок человека, которого первые семнадцать лет в основном колотили, обзывали идиотом и просто третировали, как предмет иньерьера, когда к нему подплывает — не подберу другого слова — воздушное создание в кисейном платье и на безукоризненном аэрди предлагает пирожное. В империи, где нас вообще считали за мебель.

— Даже не представляю. Я бы, наверное, разревелась. А ты, наверное, отказался.

— Отказался, с очень большим трудом и только потому, что представил, какой нагоняй ждет и меня, и ее. Я тогда ни имени ее не знал, ничего. Кое-как объяснил, что на службе и мне нельзя. Элейна была совершенно комнатным цветком и явно не осознавала размера взбучки, которую ей устроили бы родители за разговор с магом и уж тем более попытку накормить того лакомством. Это, Магда, даже не бездомную собаку погладить, потому что собака — это все-таки божья тварь, а маг — это маг, да еще и не имперец. Она оставила пирожное на стенке цветочного горшка, развернулась и исчезла среди танцующих. Честно говоря, на этом мне хотелось бы закончить о том вечере. Я влюбился с первого взгляда в первого человека, отнесшегося ко мне по-человечески. Как последний осел. Ни добавить, ни убавить.

— Почему-то я не думаю, что ты сложил руки и молча надеялся на судьбу.

— Да там надеяться было не на что. У бордельной девки имелось больше шансов стать герцогиней, чем у меня жениться на Элейне, и я это понимал. Но то, что мы знаем и то, как мы поступаем — все же несколько разные вещи, если не верите — вспомните Дэмонру. Я кое-как собрался. Грамотно писать так и не научился, зато уже через пару месяцев говорил на аэрди без акцента и более-менее гладко. Высоком штилем в лагере мы, конечно, не изъяснялись, но газеты и книги помогли. В общем, год спустя, я уже мог — как это модно говорить? — полноценно интегрироваться в общество? Мы сдавали тесты каждые полгода — и на вменяемость, и на квалификацию. На третьем тесте после вечера знакомства с Элейной я набрал настолько приличный балл, что до беседы со мной даже снизошла некая особа, занимавшаяся разрешением щекотливых проблем в высшем обществе. Перед тем, как попасть в «приличное общество» и начать деятельность там, я два года вращался в полусвете. Честно сказать, при всех его существенных недостатках, он до сих пор кажется мне чище «света».

— Чем ты занимался там?

— Разумеется, я соблазнял состоятельных господ, чтобы узнать, как дела на бирже. Магда, ну чем я мог там заниматься? Я страховал шпионок и шпионов всех мастей от провалов, или наоборот, следил за тем, чтобы сановники не болтали лишнего, в зависимости от задания. По сравнению с тем, что потом творилось в высшем свете, можете считать, я невинно развлекался.

— А дальше?

— А дальше, Магда, бывало всякое. Иногда кому-то нужно выиграть за карточным столом, а иногда нужно, чтобы текущая жена министра финансов оказалась неспособна к деторождению. Иногда нужно, чтобы на скачках вылетел из седла сын политически неблагонадежного человека, а иногда — чтобы у дочери истца случился выкидыш на позднем сроке и ему стало не до тяжбы. Иногда нужно, чтобы забастовали рабочие на заводе конкурента, не желающего продавать контрольный пакет, а иногда — чтобы у лидера бастующих вдруг обнаружился сифилис и связь с калладской агентурой. Иногда нужно, чтобы кто-то застрелился под наркотиками, а иногда нужно, чтобы кто-то сошел с ума и застрелил свою жену и детей, тем сократив список наследников в пользу кузенов. Этих прелестных «иногда» — миллион, Магда, а грязь везде примерно та же.

— Мерзко.

— И хорошо оплачиваемо.

— Глядя на тебя, не скажешь, что ты интересуешься деньгами. И что за них полезешь в грязь.

— Тогда я вас огорчу, Магда, за деньги я выкупался в такой грязи, что вам и не снилось. И, кстати, позже, в Каллад, мне тоже не за спасение бездомных котят платили, если вы вдруг не знаете. И даже не за то, что я срывал цветочки и ломал крылья птичкам.

— И как же это приблизило тебя к твоей Элейне?

Наклз прищурился.

— Мы живем в поганом мире. Так что приблизило это меня самым прямым образом. Когда мне стукнул двадцать один год, я уже считался неплохим профессионалом, имел купленное подданство и приличный месячный доход, спасибо солидным процентам по банковскому вкладу, паре финансовых афер и полному отсутствию стремления к комфорту. Лучшим из лучших в «Цет» я не был никогда, в чем расписываюсь, но мне это и не требовалось. Я преследовал гораздо более призрачную цель по имени Элейна Виро.

Второй раз я встретил ее, когда мне стукнуло девятнадцать. Тоже на балу. Тогда я уже не был бессловесной тварью в серой робе — хотя не могу сказать, что сильно ушел от этого состояния в собственных глазах, но на моем счету уже имелась благодарность пары более-менее влиятельных особ и, как следствие, немножко свободы. Я напросился на тот бал только потому, что знал, что она там будет. Поразило меня то, что Элейна при встрече меня узнала и вспомнила — вот уж чего я не мог ожидать. Она явилась со старшей сестрой и отцом, прямо-таки мечтавшим представить ее каким-то господам во фраках, но не вполне дворянской внешности. Завидев меня, Элейна демонстративно развернулась и направилась ко мне, прихватив с подноса два бокала игристого. Тут даже я понял, что сейчас будет трагедия. После первого же бокала она очень спокойно сообщила мне, что приданого у нее нет и не будет и что она повесится, но не пойдет замуж только для того, чтобы поправить финансовые дела семьи. И да, дворянством налоги на имущество не оплатишь и брата в офицерский корпус не соберешь. Не знаю, почему она сказала это мне, в конце концов, маг-негражданин — это последний человек в империи, от которого можно ждать помощи в таких вопросах, но она все это сказала. Наверное, просто чутьем поняла, что приблудный маг в лепешку расшибется за возможность оказать ей услугу. Не исключаю, что при ее взгляде я просто сиял как новогодний салют. В любом случае, я выслушал и запомнил. Посоветовал ей упереться на том, что выходить замуж раньше старшей сестры — опозорить последнюю, благо, та оказалась достаточно страшна, чтобы ходить в девицах еще сколь угодно долгое время, пока хоть кто-то позарится на ее титул. Ну, и обещал сделать все, что от меня зависит. И сделал. Отвадил пару женихов от ее сестрицы, а самому настойчивому ухажеру Элейны, не отрицаю, кстати, что он был неплохой человек и мог бы дать ей приличную жизнь, устроил падение кареты с моста в реку.

— Боги мои…

— Магда, грань между мечтой и безумием гораздо тоньше, чем вы можете себе представить, и легко проходима в обе стороны. Так или иначе, в двадцать два года я — уже подданный Его Императорского Величества Гильдерберта Третьего — сделал отцу Элейны предложение, от которого ему было бы сложно отказаться. Попросил руки его младшей дочери, не претендуя на титул и отрекаясь от всех прав на него ныне и впредь, а взамен обещал уплатить все долги по его поместью. Поместье это сам же частично в долги загнал через знакомых, которым имел предусмотрительность оказать ряд не вполне законных услуг. И да, еще я обещал справить приданое его старшей дочери, которую без этого уж точно ожидала участь старой девы. Все прошло плохо. Мать Элейны кляла весь белый свет, нюхала нашатырь и визжала, что никогда в жизни не отдаст дочку какому-то грязному рэдскому выродку, но упорно продолжала подмахивать векселя не читая — дворянка как-никак. Элейна молчала, как будто ее все это не касалось — и вот это пугало меня больше всего остального вместе взятого, потому что я помнил ее угрозу повеситься и не сомневался, что она, если придется, приведет ее в исполнение. Отец обдумывал положение. Мне почти каждую ночь снился скрип веревки, до сих пор не понимаю, как я не спился или не свихнулся именно в те дни. А потом отец Элейны, оказавшись под угрозой долговой тюрьмы, все же решил, что лучше зять-рэдец, чем соседи-арестанты, да и написал мне брезгливое письмо, в котором мимоходом продал дочку за восемь тысяч имперских гильдеров. С меня требовалось только оплатить долги и более никогда не сметь переступать порог их честного жилища. Я выполнил оба требования, господин Виро — к его чести, надо заметить — проследил, как мы с Элейной вошли в церковь и обвенчались при двух тут же нанятых свидетелях, и только потом развернулся и ушел, демонстративно не сказав дочери ни слова. Мать, как я узнал позже, до этого не говорила с ней неделю. Видимо, по ее мнению, Элейне все же следовало наложить на себя руки и тем избежать позора неравного брака.

— Невеселая же у вас вышла свадьба.

— Да у нас и свадьбы не было, как таковой. Мы произнесли все положенные обеты — Элейна так и не откинула фату, так что я ее тогда даже не поцеловал — нас обрызгали их якобы святой водицей, имена вписали в толстенную книгу, больше напоминающую бухгалтерский гроссбух, и без лишних напутствий предложили идти своей дорогой. Дома нас ждал накрытый стол — я все же полагал, что родителям Элейны хватит совести хотя бы сделать вид, что их интересует счастье дочери, и, конечно ошибся. Никогда не забуду, как она застыла на пороге, медленно-медленно, знаете, как это в дурных снах бывает, откинула фату, поглядела на пустые стулья и звонко расхохоталась. Ничего страшнее этого смеха я в жизни не слышал, хотите верьте, хотите нет. «Ну, приданого у меня как не было, так и нет, титула теперь тоже нет, жить я не хочу, так делайте что собирались, только побыстрее». Мне кажется, я запомнил дословно. Прекрасное начало супружеской жизни.

— И что ты сделал?

— Магда, а что любой нормальный мужчина на моем месте бы сделал? Изнасиловал бы ее прямо на этом столе? Сказал ей, что она полноправная хозяйка, слуг может позвать колокольчиком и вообще вольна поступать так, как ей вздумается — и ушел наверх. Дальше я мало что помню. Пришел в себя через три дня, чуть не скончавшись от горячки. На мое счастье, у Элейны хватило ума сразу вызвать мне доктора. Меня кое-как откачали, я вернулся к работе, жене своим обществом особенно не досаждал — с моим графиком это было бы трудно — и, наверное, поэтому мы довольно легко и быстро друг к другу привыкли. На год совместной жизни Элейна подарила мне дочь. Маргери. Самое прелестное и непонятное существо из всего, что я видел. Я боялся ее на руки брать. Пошла в маму, такая же светловолосая и голубоглазая. Настоящая красавица. Я бы на месте ее деда и бабки себе локти кусал, что так ее никогда и не увидел.

— Они вас не простили?

— Интересно, чего именно они не простили? Что я родился рэдцем или что ни за восемь тысяч продали мне собственную дочь? Впрочем, отец Элейне раз в год писал. Она даже отправила им фотографию Маргери, видимо, надеялась помириться, но дворянская спесь оказалась сильнее. Мне, честно сказать, было все равно и родители Элейны существовали для меня только как придатки к ее благополучию или неблагополучию. Предметы вообще не существуют вне своего назначения. Элейна не хотела оставаться в городе, где провела детство, и мы переехали. Купили домик на мызе и жили там, без соседей, без родственников, без друзей. Меня такая жизнь устраивала — я просто не представлял себе другой — а Элейна то ли не жаловалась, то ли была всем довольна, этого я в ней никогда не мог понять. Я мотался по командировкам и потихоньку травился, Элейна музицировала и давала дочке азы домашнего образования, Маргери играла в куклы и каталась на пони, которого мы ей купили — знаете, эдакий рыжий бочонок на ножках с гривой, заплетенной в косички — и годы шли. Наверное, тогда я максимально близко подошел к понятию «счастье». Ближе уже не было.

Наклз дернулся и замолчал. Магда перехватила взгляд, который он бросил в угол, и ей стало не по себе. Губы мага скривились.

— Что с тобой, Наклз?

— Ничего.

— На что ты смотришь?

— Ни на что.

— Хочешь… хочешь, я Сольвейг позову?

— Зачем? Чтоб мы оба посмотрели ни на что? Отличное занятие. Может, еще хоровод поводим?

— Перестань. Ты злишься, как ребенок на тех, кто хочет тебе помочь.

— Уверяю вас, Магда, на тех, кто хотел и хочет мне помочь, я всегда злюсь совершенно осознанно и как взрослый человек. Вас же ни беса не волнует, нужна ли мне помощь. Вы помогаете себе, а не мне. Вот сейчас вам не хотелось застрелить меня просто так, без явного повода, оставить меня в покое вы не могли из соображений морали, вынудили меня рассказать вещи, о которых мне совершенно не нравится говорить, а теперь недовольны, что я недоволен.

Магда вздохнула, подалась вперед и с некоторой опаской накрыла ладонь мага своей.

— Ну все. Ты прав, а я не права. Ты умен, а я идиотка. Ну прости. Я не буду тебя спрашивать, что было дальше. Все.

Наклз фыркнул и аккуратно снял ладонь Магды. Встал, добрел до окна, навалился на подоконник.

— Да там дальше нечего рассказывать. Потому что потом мы все просто умерли. Почти как в сказке и почти в один день.

Магда вздрогнула и ошарашено поглядела на мага. Тот смотрел все в тот же угол, но совершенно без испуга, как будто даже с вызовом.

— Боги мои. Ты ведь не можешь это говорить серьезно.

— Психи вообще очень серьезные люди, Магда. Я все рассказал, добавить мне нечего. Дальнейшие подробности знает Дэмонра. Но, если уж это важно, мои подвиги в Каллад мало отличались по содержанию от подвигов в Аэрдис. Если вы думаете, что здесь я поливал цветочки и сращивал сломанные крылья птичкам, то это не так. В основном, я откачивал наркоманов, помогал трусам мухлевать на дуэлях и занимался тому подобными вещами. Помимо официальной биографии, которую вы видели собственными глазами.

— Я видела своими глазами, как ты буквально вытащил с того света дюжину моих друзей и меня саму.

— Это была моя работа.

— А волочь раненого по болотам три дня, ничего не жрав — тоже твоя работа была?!

— Если бы я знал, что шансов доволочь его до своих нет, утопил бы прямо там.

— Врешь же, Наклз.

— Конкретно сейчас — не вру. К тому же тот лейтенант был самой удачной инвестицией в мое светлое калладское будущее. Может, рядового я бы и не потащил.

— Снова врешь.

— Вру или не вру, а, помнится, шипеть мне в спину что-то такое про рэдского шпиона вы перестали именно после того случая. Честное слово, три дня диеты и повышенных физических нагрузок того стоили.

Магда задумалась, вспоминая события десятилетней давности. Да, Наклза она с ходу невзлюбила. Да и кто возлюбил бы этого тощего, ходящего очень тихо — прямо-таки неприлично тихо для комплекции, когда кости должны стукаться о кости — и крайне молчаливого человека, вечно сливавшегося со стенкой и говорящего только с Дэмонрой и только при крайней необходимости? Наклз, если бы не рыжие волосы, вышел бы вылитый шпик из романа, ни убавить, ни прибавить. А уж если вспомнить очень ломаный морхэн и рэдский акцент, картинка и вовсе получалась непрезентабельная. И вот на это чудо надели серо-голубую маговскую форму и приставили к полку, при котором вообще маги долго не держались — чаще увольнялись сами, поскольку не уживались с командованием, реже умирали при исполнении. Наклза взяли по протекции Дэмонры еще и потому, что очередь желающих попасть в Ломаную звезду из вероятностников не строилась, существовали куда более комфортные места. А Наклз мотался с ними пять лет, пока не достиг профессиональной пенсии для армейского мага. Ползал по всем болотам, лежал под всеми обстрелами, барахтался в ледяных реках, даже как-то глотал с ними пыль и песок у горской крепости Кемен. Получал презрительные взгляды — военные магов традиционно не любили, как профессиональных трусов и пессимистов — минимум благодарностей и ни на что не жаловался.

— Я не помню. Я так уж тебя обижала?

— Нет. Но, если я не успевал отскочить с вашей дороги, пнуть могли сильно. Но не со зла, а потому, что редко сбавляли ход.

— Как лошадь копытом?

Маг улыбнулся.

— Что-то вроде того. Я так понимаю, мои конюшенные параллели не будут мне прощены никогда?

Магда невольно улыбнулась в ответ. Ей вообще всегда требовалось некоторое старание, чтобы злиться долго, а уж на Наклза, которого и так жизнь побила по-всякому, и подавно. Понимала она и дуру Дэмонру, и дуру Магрит.

— За рюмку даггермара прощу. Разумеется, если перед этим ты угостишь меня яблоком.

— Непременно хрустящим. Намек ясен.

* * *

Агнесса не слишком хорошо чувствовала себя еще утром, но отпрашиваться с работы второй раз за месяц ей не хотелось, поэтому она все же заставила себя позавтракать, выпить крепчайшего чаю с лимоном — это было одной из немногих вещей, на которые квартирная хозяйка не скупилась — и пошла в институт, стараясь не обращать внимания на боль в горле. К счастью, большинство ее коллег считали лаборантку существом почти бессловесным — со всей кафедры не по работе с ней могли поговорить человек пять — так что вряд ли кто-то обратил бы внимание, что она больна.

Часов до одиннадцати все шло нормально, но потом, видимо, начала подниматься температура. Агнесса сидела в своем углу, нахохлившись, как птица, и изо всех сил старалась не заснуть и сделать вид, что она осознает, где находится и чего от нее хотят. К счастью, хотели не от нее. Кримхильда Вайрэ, племянница одного из профессоров, по этой причине оказавшаяся аспиранткой, несмотря на прямо-таки ошеломляющую глупость, собиралась замуж. Собиралась уже пятый год. Объектом своих матримониальных планов она, к несчастью, всегда избирала кадры в высшей мере экзотические и недоступные. Вот теперь девица, якобы зашедшая за литературой, с упорством, достойным лучшего применения, терзала молоденького аспиранта-вероятностника с Архипелага по имени Имлад Иссэн. Имлад, как и все северяне, довольно ловко и красиво уходил из-под града вопросов об укладе жизни на Дэм-Вельде, которыми его засыпала Кримхильда. Более того, она усиленно намекала, что при таком истинно северном имени, просто обязана составить счастье настоящего нордэна, уехать на Архипелаг и прекрасно провести там остаток жизни, с любящим мужем и минимум тройней детишек. Имлад, к его чести, слушал все эти глупости вполне спокойно и вежливо — а скорее не слушал вовсе, только кивая на самых патетических моментах и отвечая лишь на прямые вопросы.

— А как на Архипелаге относятся к браку с иноверцами? — затрепетала подчерненными ресницами Кримхильда. Она, что ни говори, была красивее Агнессы и чем-то походила на фарфоровую куклу из дорогого магазина — белая кожа, свежие щечки, золотые волосы и яркие, как будто кистью нарисованные голубые глаза. Молчала бы она побольше — уже давно подцепила бы себе жениха из приличной семьи. Но нет, из-за проклятого имени Кримхильду все тянуло на экзотику. То эфэлец, то кэлдирец, а тут и вовсе — нордэн, да еще такой светленький, что на фоне белой стены его можно и потерять. Жизнь у квартирной хозяйки и туманные перспективы, конечно, расширяли границы прекрасного Агнессы в отношении противоположного пола, но все же не до такой степени.

— Никак, — пожал плечами Имлад.

— О! Это так прогрессивно. Так значит, жене не обязательно принимать веру мужа? А я читала, что у вас очень суровые законы…

— Где, простите, читали?

Агнесса слушала в пол-уха. Щебетание Кримхильды обычно содержало примерно один и тот же набор штампов. Разговаривая с эфэлцем, она упоминала роман «Пасынки Ириады» или что-то еще более вульгарное, кэлдирец нарвался бы на вольный пересказ сонетов из «Тихих песен», а по Имладу ударила тяжелая артиллерия. Свои глубочайшие познания о быте и нраве нордэнов Кримхильда, оказывается, черпала из бессмертного шедевра «Песнь северного ветра», написанного некоей светской дамой в прошлом году. Только слепой бы не узнал в героях погибших более двадцати лет назад Дезмонда и Рагнеду. В данном опусе тщательно обсасывалась мысль, что влюбленных никто не убивал, а Рагенда сама утопила мужа и бросилась в море, не в силах снести предательства своей веры и гнева церкви. Это у нордэнов, у которых и церкви-то не было никакой.

При упоминании «Песни северного ветра» бледное личико стало совсем уж тусклым.

— Безграмотная нимфоманка, — припечатал он.

— Я? — опешила Кримхильдда.

— Автор, — ответил вероятностник после неприлично долгой паузы.

Может, конечно, слово вспоминал, но Агнесса все равно хихикнула в воротник и тут же закашлялась.

— Она ошибку три раза сделала, — грамотная речь Имлада сбилась. Он говорил на морхэнн преувеличенно правильно, как и всякий хорошо вышколенный иностранец, но, волнуясь, путал падежи и переставлял слова местами. — Рагнеда не нордэна есть, она купеческая дочка и северные корни только по матери имеет. На Архипелаге не жила и в Храм над морем не ходила — это первое есть. Второе есть то, что ни один жрец на островах их бы тайно не обвенчал — потому что у нас нет венчания, нет жрецов и даже брак есть совсем другое, что у вас. Третья глупость есть то, что оставить веру — преступление, за которое наказывают.

Агнесса навострила уши. Северяне и впрямь мало походили на религиозных фанатиков, но, как говорили, относились к своим богам серьезно. А тут выяснялось, что отречься от них — небольшая беда.

— Не преступление? — к счастью, Кримхильда тоже удивилось, и заинтригованной Агнессе голос подавать не пришлось. Да она и не была уверена, что сможет издать что-то, кроме хрипа — горло жгло как огнем. Девушка хлебала теплую воду, чтобы хоть как-то притупить боль.

— Преступление — наказуемое действие есть, которое человек над другими людьми совершает. Люди придумали идею преступлений, когда договаривались, как им жить всем вместе удобно. За преступления человека судят, наказывают и прощают люди, потому что людские законы написаны есть и они простые. То, что перед людьми — преступление, то, что перед миром — грех. Отречься от веры — не преступление, а грех, и наша власть никак не участвует в отношениях нас и богов. Мир наказывает или прощает сам.

— Значит, Рагнеду наказал сам мир? — с придыханием поинтересовалась Кримхильда.

Имлад удивленно посмотрел на нее.

— Нет, конечно. Рагнеда не верила в богов никогда. Во всей этой истории действовали только люди и их преступления. Боги не вмешиваются в грязь.

— Но мадам Аннабель писала, что на Архипелаге очень жестко относятся к бракам с иноверцами — неужели это неправда?

— Это чушь псовая, так у вас говорят? На Архипелаге никак не относятся к бракам с иноверцами, я же говорил. У нас просто не заключается таких браков.

— Вообще? — опешила Кримхильда.

— То есть совершенно.

— Но… но как же быть? — пролепетало несостоявшееся семейное счастье Имлада. — Это ужасно, ужасно жестоко!

— Нет ничего жестокого в том, что мы свободны выбирать, — пожал плечами Имлад. — Те, кто женятся на иноверцах, не живут на Архипелаге. Те, кто живут на Архипелаге, не женятся на иноверцах. Все просто, как арифметика.

— И нельзя привезти жену или мужа с континента?

— Нет. Но некоторым из нас можно остаться на континенте.

— Некоторым?

— Некоторым, — предельно холодно повторил Имлад. По комнате как зимним ветром повеяло. Даже словоохотливая Кримхильда растеряла желание продолжать разговор, пробормотала «А, вот как…» и отвернулась, делая вид, что ищет что-то в бумагах. Агнесса прикрыла глаза. Ее потряхивало. Девушка поднесла руку ко лбу и тут же отдернула. Не требовалось термометра, чтобы понять: у нее жар. Лоб и щеки горели так, что, наверное, о них можно было обжечься. Речи о том, чтобы и дальше оставаться на работе, идти не могло, к тому же на нее уже начали косо посматривать, как она ни забивалась поглубже в угол. Фикус, за которым она пряталась, представлял не лучшее укрытие. В довершение всех бед, Агнесса снова закашлялась.

Имлад Иссэн, едва взглянув на нее, безапелляционно заявил:

— Пока это простуда, но, если домой не пойдете, будет пневмония. Умрете в цвете лет, похоронят красивой.

Агнесса, знавшая нескольких вероятностников-аспирантов и одного приват-доцента, понимала, что у них такая нечеловеческая манера шутить, но все равно испугалась.

— Умру? — стукнув зубами, спросила она. — Совсем?

— Нет, на семь восьмых, — отшутился Имлад. Что сказать, как и большинство нордэнов, он был начисто лишен чувства такта или жалости.

Агнесса прижала ко рту платок и всхлипнула. Залетный аспирант нахмурился.

— Простите, госпожа Агнесса! Я только имел в виду, что вам следует немедленно идти домой, вы разболеетесь совсем, а на носу октябрь есть, — Имлад опять сбился со своего идеального книжного морхэнн. — Я бы вас проводить мочь. Мог бы.

Как ни плохо чувствовала себя Агнесса, она прыснула. Что ни говори, а у нордэнов был совершенно очаровательный акцент. При таком раскатистом рычании и звонких гласных почти любая фраза в их устах напоминала немедленный вызов на дуэль. Она бы послушала, как на Архипелаге объясняются в любви. Хотя не удивилась бы, если бы выяснилось, что никакой любви на Архипелаге нет, а есть документально подтвержденный и проставленный в метрику в виде штампа долг перед своей землей.

— Агнесса есть очень больная. Я сопровожу, — буркнул Имлад, и к кому конкретно не обращаясь. — Я возьму вашу сумочку и, пожалуйста, накиньте мое пальто.

Пальто самой Агнессы, конечно, находилось не в лучшем состоянии, но на улице было не больше двенадцати градусов. Даже джентльмен и северянин там замерз бы за пять минут.

— Я не…

— Хорошо, накиньте мое пальто без «пожалуйста». Это не просьба есть. Пойдемте в холл, извозчика ждать там будем. Господин Мейер, будьте любезны, скажите старосте второй академической группы, что семинар переносится на завтра есть, задание вывесят на кафедре. Спасибо.

Агнесса, накидывая теплое шерстяное пальто с необыкновенно приятной на ощупь подкладкой, могла бы сказать, что ее бюджет в лучшем случае позволит ей сесть на омнибус, но, глядя в ледяные глаза Имлада, сочла правильным помолчать. Скорее всего, в ответ она услышала бы, что предложение взять извозчика — тоже не просьба есть. В глубине души она даже радовалась такому обороту событий. Приличная барышне кромность — скромностью, а этот нордэн действительно мог играючи разрешить ее проблемы. Не сказать, что Агнесса так уж любила северян — северяне и сами друг друга не всегда терпели, что говорить об остальных калладцах — но отказываться от бескорыстной помощи было глупо, а подозревать в ней корысть — еще глупее. Она молча последовала за Имладом, стараясь глубоко не дышать. Горло болело нещадно.

Пролетку нордэн поймал быстро — благо, они всегда крутились неподалеку от академии, готовясь развозить золотую молодежь с лекций в игорные дома. Едва Агнесса оказалась на мягком сидении, за плотными шторами, отрезавшими ее от слишком яркого дневного света, она решила, что почти попала в рай. Имлад, как хорошо воспитанный молодой человек, не то чтобы забился в противоположный угол, но уселся на умеренном расстоянии и попросил Агнессу назвать адрес.

— Гончарная, дом восемь. Литейный, — пробормотала она. Имлад разборчиво повторил для извозчика, и мир плавно закачался на рессорах.

Ездить по этому маршруту на пролетке Агнессе ни разу не доводилось, но на конке с пересадками она доезжала за час, и еще минут десять шла через пустырь и переулки Литейного. Это был плохой район, и общественного транспорта там, конечно, не ходило. Так или иначе, в запасе у Агнессы имелось никак не менее получаса тепла и относительного покоя. Перед тем, как закрыть глаза и уснуть, она все же рискнула задать вопрос, необыкновенно интриговавший ее последние четверть часа:

— Имлад, а вам обязательно придется вернуться, да?

— На кафедру? Да нет, не волнуйтесь.

— На Архипелаг.

Нордэн несколько секунд молчал, не враждебно, а как-то отстраненно.

— Что же вы все такие любопытные… Вы-то, госпожа Агнесса, надеюсь, не грезите нашими заснеженными елками?

— Нет. Мне даже в столице прохладно. Дедушка родом из Виарэ. А я даже моря не видела, но очень по нему скучаю.

— Ясно. Вы, наверное, знаете, что на Архипелаге мальчиков рождается значительно меньше, чем девочек.

— Слышала что-то. А это правда?

— Несомненная. Поэтому нашим девушкам разрешается уезжать на континент и оставаться там, а нам — никогда. Драгоценная кровь Архипелага, — не слишком весело хмыкнул он. — Для богоравного народа у нас слишком большие проблемы с наследственностью… Впрочем, это мало что меняет. Я вернусь, потому что хочу вернуться.

— Вам здесь не нравится?

— Прошу прощения, если мои слова не для дамских ушей, но в веселом доме можно отлично провести вечер. Ну выходные. Ну неделю. Но, чтобы органично жить там дольше, там надо или родиться и вырасти, или работать по зову сердца.

— Так, значит, вы уезжаете из веселого дома?

— Да. Прямиком в сумасшедший. — Имлад вздохнул, и уже значительно более бодро продолжил, — Не берите в голову, госпожа Агнесса. Свет не сошелся клином ни на ваших плацах, ни на наших елках. Еще увидите море. Отдыхайте.

Совет выглядел весьма дельным. Девушка прикрыла глаза и через несколько мгновений погрузилась в сон. Там она зачем-то бегала по старому деревенскому дому — прилично он назывался «провинциальным поместьем», но суть от этого не менялась — и зачем-то искала старшую сестру, которой у нее в жизни не было. Поиски затягивались, где-то на границе сна и яви Агнесса уже начала понимать, что ищет что-то не то и не там, а потом вдруг заржала лошадь. Пролетка резко затормозила.

— Не апельсины везешь, идиот! — прорычал Имлад, как раз успевший не дать Агнессе стукнуться лбом о стенку. Девушка ошеломленно огляделась, но задернутые шторки картину мало проясняли. А вот ее спутник, видимо, сообразил что-то, потому что резко открыл дверцу и высунулся наружу. Потом откинулся на сиденье и преувеличенно спокойно проговорил. — Гони назад. Дам втрое больше, если вывезешь.

И вот здесь Агнесса испугалась по-настоящему. Вряд ли Имлада заставили побледнеть бандиты с кинжалами и пистолетами, которым на улицах Каллад и взяться было неоткуда.

— Что там? — испуганно прошептала она, чувствуя, что пролетка медленно, точно нехотя, разворачивается. Лошадь истошно ржала.

— Ничего. Просто толпа. Спите, Агнесса.

В руке нордэна тускло блеснул небольшой револьвер.

— Все в полном порядке есть.

Агнесса отдернула шторку и поняла, что шум прибоя, стоявший у нее в ушах, не был следствием температуры или воображения. По мосту святой Ингвин им навстречу действительно шел самый настоящий прибой. И, что еще хуже, такой же прибой накатывал и справа, вдоль реки. Столько людей она не видела никогда в жизни. Казалось, весь Литейный и окрестности покинули дома, чтобы оказаться здесь. Несмотря на холод, люди были одеты легко, а лица были разгоряченные и возбужденные. Они что-то кричали, но Агнесса не разбирала слов. Она только слышала, как Имлад тихо ругался сквозь зубы.

— Бей богачей! Кровопийцы проклятые!

— Жрать нечего — а они на каретах тут ездют!

Пролетка остановилась.

— Почему мы не убегаем? — удивилась Агнесса.

— Потому что возница убежал, собачий сын.

Агнесса все еще надеялась, что ей это снится. Температура могла вызвать и не такой бред. В сердце города неоткуда было взяться агрессивно настроенной толпе. Просто неоткуда. Она бы досчитала до пяти и открыла глаза на кафедре. Наверное, она задремала там, а остальное ей просто приснилось. Эта беспомощная мысль посещала Агнессу всегда, когда она оказывалась в обстоятельствах, верить в которые не хотелось. К сожалению, для сна все выглядело слишком реалистично, не считая толпы.

Имлад щелкнул предохранителем и сухо распорядился:

— Соберитесь. Мы в дурной ситуации есть, выехать не успеем. Сейчас я выйду и начну стрелять. У вас несколько секунд, чтобы добраться до проулка. Забейтесь туда, потом, в случае необходимости — снимайте пальто и присоединяйтесь к толпе. Не вздумайте пойти ей поперек, это никогда нельзя.

— Но…

— Вперед!

Имлад вылетел из пролетки, как пуля, и почти тут же грохнул выстрел. Кто-то взвыл. Совсем близко. Сердце Агнессы подскочило до самого горла.

Еще выстрел. Вой. Истошное ржание. Свист, как будто камни падали. Все ближе и ближе.

Агнесса вдруг с беспощадной ясностью поняла, что у Имлада осталось максимум шесть выстрелов, а за ними — пустота. И больше ничего и никогда с ней в жизни не будет.

Девушка изо всех сил толкнула створку и почти вывалилась на камни. Подскочила и, не оборачиваясь, рванулась вперед, в проулок, узенький лаз между домами, куда еще можно было забиться.

— Лови сучку!

Агнесса, не глядя по сторонам, бежала и больше всего на свете боялась подвернуть ногу на брусчатке. Она не думала ни о себе, ни об Имладе — только механически зафиксировала, что после первых двух выстрелов раздалось еще два, а потом какой-то жуткий чавкающий звук — вообще ни о чем не думала. Страх и все мысли как будто разом вылетели из ее головы, оставив там только представление о том, что в проулке можно спрятаться.

Через несколько мгновений обшарпанные стены с двух сторон скрыли ее от преследователей. Всего на какие-то секунды, но и этого должно было хватить. Агнесса на ходу сбросила пальто и отшвырнула его в сторону. Глотнула ледяного воздуха, сделала еще шаг, а потом услышала приказ: «Беги налево».

Ничто на свете сейчас не могло ее так успокоить, как этот смешной «дуэльный» акцент.

Агнесса свернула в очередной закоулок и обомлела. Прямо перед ней, в трех шагах, лежал женский труп в порванной одежде. Какой-то мужчина с сальными волосами копошился в остатках платья, словно что-то там искал.

«Бери камень. Если не хочешь к ней присоединиться, хватай булыжник».

Мужчина, видимо, был очень занят своим делом. На Агнессу он пока внимания не обращал. Девушка еще секунду в полном оцепенении смотрела на жалко разбросанные руки мертвой, лежащие под неправильным углом, и запачканные землей коленки, а потом тихо наклонилась и тихо подняла булыжник. Хороший такой, увесистый, с голову ребенка.

«Не кидай. Подойди ближе. На висках кость тонкая. Давай, если жить хочешь — ты сможешь!»

Это было почти колдовство. Агнесса, до этого дня боявшаяся крови и не умеющая не то что отрубить голову курице, а даже ощипать ее тушку, плавно сделала два шага и высоко занесла руку со сжатым в ней камнем.

Мародер, видимо, в последний момент что-то почуял, потому что начал оборачиваться, но это уже ничего не изменило. Удар пришелся точно в височную кость. Брызнула кровь, на юбке Агнессы оказались какие-то омерзительные сгустки. Мужчина мешком упал на землю, рядом с убитой. Издал хлюпающий звук.

«Добей».

Агнесса, ни о чем не думая, несколько раз ударила его в лицо каблуком. Хлюпанье перешло в хрип и стихло.

«А теперь хватай его дранье, прикрой волосы и делай вид, что обшариваешь трупы».

«А ты что будешь делать?» — хотела спросить Агнесса, оборачиваясь, и увидела только серую стену дома, вдоль которого она бежала. Имлада здесь не было и, наверное, его больше не было уже нигде. Первые семь секунд после смерти маги проводили во Мгле, а куда они уходили потом — живые не знали.

На негнущихся ногах Агнесса подошла к телам, опустилась на корточки и подняла с земли кухонный нож, которым убили женщину. Стараясь не смотреть на мертвую и ни о чем не думать, Агнесса почти отпилила свою косу и отшвырнула в подальше, как ядовитую змею. Схватила кепку мужчины, валявшуюся неподалеку — такие носили рабочие с заводов — и надела. Она уже начала стягивать с него пальто, как услышала приближающийся топот.

Вот только здесь больше не было Имлада, который бы подсказал, что делать дальше.

Агнесса прислонилась к стенке, сбросила кепку и сжала в руке кухонный нож.

Имлад сказал, что она сможет, если захочет жить, а она никогда так не хотела жить, как сейчас. Ей уже не хотелось ни переехать в хороший район, ни выслать денег семье в деревню, ни выйти замуж за порядочного чиновника — ничего, только бы выйти отсюда. Не остаться на земле с разбросанными ногами и руками, как сломанная кукла.

Судя по шагам, преследователь шел один. Возможно, другие свернули на поворотах раньше.

«Я хочу жить, я могу это сделать».

Агнесса опустила руку с ножом. В складках измаранной юбки его бы сразу не разглядели.

Преследователь — молодой чумазый парень, лет двадцати, не больше — вошел в закоулок. Довольно хмыкнул, увидев добычу, которая даже не голосила и не трепыхалась. В руке он сжимал такой же кухонный нож, как и у Агнессы, только чуть ли не вдвое больше. Судя по широкой улыбочке, два трупа за спиной девушки его мало беспокоили.

— Нордэнская шлюшка, да?

Агнесса рефлекторно мотнула головой.

— Если будешь хорошей девочкой, друзей позову не сразу. Ну, давай, цыпа, юбки поднимай и разворачивайся.

Агнесса стояла не шелохнувшись.

— Ты глухая? Не слышишь, девка, что ли? Я тебе покажу…

Что он собирался ей показать, девушка так никогда и не узнала. Едва парень оказался в шаге от нее, Агнесса почти рефлекторно выбросила руку вперед и нанесла ему колющий удар в живот. Нож вошел глубоко. Выдернуть его она не могла, как ни старалась. Порезанными пальцами Агнесса оттолкнула парня от себя, и тот хлопнулся назад, как пыльный мешок. Он еще дышал, но почему-то не кричал. Три удара каблуком в шею — и все закончилось.

Это происходило с Агнессой и одновременно — словно бы и не с ней. Как будто кто-то другой включил ее, как заводную куклу. И выключил, когда прямая угроза миновала. Вернулись головная боль, озноб, боль в порезанных пальцах, панический страх. Она не знала, что делать, поэтому сделала ровно то, что приказал Имлад. Сменила юбку на заляпанные кровью штаны, набросила на плечи пальто, натянула кепку на самый лоб, подхватила сумку, притащенную мародером, и побежала туда, где шумела толпа. Лучше было оказаться чумазым мародером, чем лаборанткой Академии и «нордэнской шлюшкой» — это она усвоила быстро и накрепко.

Мародер с пыльным мешком имел шансы перейти мост и оказаться дома, на Литейном. У девушки по имени Агнесса этого бы не получилась. Натянув кепку на самые глаза, она пошла в людском потоке, прижав сумку к груди. Ветер холодил шею, оставшуюся без косы. Морозило. Из подворотен доносились крики. Агнесса не слушала и не оборачивалась, она то шла, то почти бежала со всеми, вцепившись в сумку, как в самое дорогое. Даже когда сбоку мелькнули жалко торчащие колеса и дно перевернутого экипажа, она продолжала смотреть на сумку и подол семенящей впереди мощной женщины со скалкой в руке. Из-под бахромы оборванной юбки виднелись грубые вязаные чулки и истоптанные ботинки. Судя по очень красным рукам, та трудилась прачкой или посудомойкой.

— Смерть богачам! Жируют на нашей крови!

— Хлеба!

— Справедливости! Кесарь рассудит!

Самым страшным было то, что люди, только что убившие Имлада и методично избивавшие попавшего сюда городового, действительно шли в сторону, где располагался кесарский дворец. За хлебом и, видимо, справедливостью. Как будто не понимали, что на любую просьбу в такой форме им и в более спокойные времена могли ответить ружейным залпом или картечью. Агнесса сжалась. Ее несло людским потоком, она не могла никуда уйти, разве что перегнуться через перила и прыгнуть в Моэрэн, от которой тянуло могильным холодом. Таким же холодом обдавали и ясные, по-осеннему синие небеса, пронизанные светом и ветром. В празднично-золотых солнечных лучах открывшаяся перед Агнессой картина выглядела еще более неправдоподобно, как осколок какого-то жуткого сна или сумасшедшая сказка.

Все подступы к мосту были забиты людьми. Толпа, не меньшей той, в которой волокло Агнессу, вливалась справа, две толпы становились одной, и их несло туда, где в ледяной синеве зловеще темнели зубчатые башни крепости, какую только в Каллад могли назвать «дворцом». А там из-за поворота, словно гибкая черная змея, выползала колонна пехоты. Агнесса не знала, сколько их там, она только видела, как солнце играет на штыках. Она не в первый раз видела солдат на улицах, однако на парадах блестели не только штыки, но и трубы, и расшитые золотом и серебром знамена, и перевязи, а сейчас — только штыки. Черный строй не нес ни одного знамени.

Женщина, идущая впереди Агнессы, остановилась. Девушка влетела в грязную спину, но кое-как вывернулась и прибилась к перилам. Черная змея впереди подействовала на людей отрезвляюще. Одно дело — впятером избить городового, и совсем другое — выйти на прямой ружейный залп. Задние ряды еще не видели опасности и ломились вперед. Агнесса, застывшая на самой высокой точке выгнутого дугой моста, поняла, что хочет она или не хочет, а сейчас ее вынесет на набережную, прямо под пули. Солдаты вряд ли будут разбираться, грабила она и убивала или только удирала от тех, кто грабил и убивал.

Агнесса вцепилась в кованые перила и попыталась вскарабкаться на них. К моменту, когда ей удалось оказаться в относительной безопасности — на узенькой каменной полоске по ту сторону перил, в шести метрах над ледяной рекой — черная змея, наконец, застыла. Толпа тоже замерла. Их разделяло метров пятьдесят и — мост, ведущий к кесарскому дворцу. Поднятый, грозный. Государственная власть свое мнение выразила. Слово оставалось за армией, ощетинившейся штыками, и было нетрудно догадаться, что случится дальше.

Вешать на фонарях калладцы за годы братской дружбы с Рэдой научились хорошо. Все, кто сейчас еще шел по мосту, это знали.

Агнесса закрыла глаза. Она уже слышала, как кто-то в толпе подбивал идти вперед. В голове у нее всплыло романное слово «провокатор», но она не обернулась: взгляд буквально приковало к глубокой серой воде. Вот там бы все и закончилось.

— Окружают! — завопили рядом. — Сзади подходят! Вперед, они нас перестреляют тут!

Вернулись жар и головокружение, под сомкнутыми веками Агнессы заплясали мелкие красные точки. Она уже почти не держалась за витую решетку. Ей было все равно, действительно ли войска берут их в кольцо или это только кричат, чтобы гнать людей вперед. Не так уж и важно, расстреляют их, повесят или просто утопят в Моэрэн. И даже не так уж все и изменилось бы, если бы в Моэрэн топили не их, а они.

От перестановки мест слагаемых сумма не менялась. Агнесса достаточно долго проработала рядом с профессиональными вероятностниками, чтобы трактовать коммутативный закон сложения очень широко.

Она зажмурилась, вцепившись в холодную решетку, вибрировавшую под пальцами, и ждала залпа, за которым на набережную выплеснется сам ад.

А залпа все не было.

8

Наверное, Ингрейна не упала в обморок, услышав, что толпа, очевидно, озверевшая и хорошо кем-то разогретая, прет, предположительно, на кесарский дворец именно сегодня, только потому, что ждала чего-то подобного уже неделю. Гром грянул, оставив после себя оглушающую тишину и ощущение, что все происходящее вокруг — дурной сон, который, к счастью, скоро заканчивается.

Приказ им привезли воистину исторический: «усмирить бунт любой ценой». В переложении с казенного языка на человеческий — пойти и умереть, предварительно перебив как можно больше посторонних людей.

Первой мыслью Ингрейны было категорически отказаться, просто выстрелив в лоб передавшему приказ адъютанту. Потом застрелить Мондум, чтобы та не наворотила глупостей — а с нее сталось бы — и потом застрелиться самой. План выходил всем хорош, но в нем не учитывалась судьба как минимум восьмитысячной толпы, валившей в самый центр города, и еще восьми сотен людей из Звезды. Лейбы, конечно, могли бы дать пару залпов и сами, но зачем им пачкать перчатки, когда под боком имелся неугодный пехотный полк, оставшийся без командования. Возможно, не расскажи ей однажды Маэрлинг про шмелей и аэропланы, она даже и проигнорировала приказ, во всяком случае, лишив Вейзера приятной возможности подогреть бунт крайне несвоевременным явлением белокурой нордэны с шашкой. Но Маэрлинг со своими дурацкими шмелями все смешал. Только эта мысль спасла от пули Зондэр, застывшую над приказом с каменным лицом.

— Майора Карвэн сюда, быстро, — сухо распорядилась Ингрейна, к собственному удивлению поняв, что у нее не дрожат ни голос, ни руки. Адъютанта как ветром сдуло. Зондэр все еще стояла, глядя на бумагу.

— Вы разучились читать? — рявкнула Ингрейна. Мондум не прореагировала никак. Она, похоже, даже вопроса не слышала. — Вы что, оглохли в придачу, я с вами говорю!

— Этого не может быть, — тихо сказала Зондэр, видимо, обращаясь больше к себе, чем к Ингрейне.

— От человека в вашем звании хотелось бы услышать что-нибудь более содержательное! А лучше — прямо сейчас идите к медикам, скажите, что больны! Там от вас будет больше пользы или — на крайний случай — не будет вреда.

Мондум стояла не шелохнувшись. Она так побледнела, что вообще мало походила на живого человека.

По-хорошему, следовало ее немедленно устранить любым доступным способом, во избежание эксцессов. Нельзя было этой остолбеневшей от ужаса кукле в случае смерти полковника принимать командование. Но Маэрлинг и его проклятые шмели не оставили Ингрейне такого простого пути.

Магда Карвэн влетела в кабинет, едва не высадив дверь. Судя по ее лицу, она уже что-то слышала. Конечно, ублюдки Вейзера позаботились о том, чтобы как можно больше людей здесь знали, что их отправляют на убой. Дверь за Магдой закрылась, но буквально через несколько секунд следом за нордэной вбежал Маэрлинг, лицо которого последние четыре дня отчего-то напоминало сплошной синяк, уже слегка желтеющий.

Видимо, дурень успел с кем-то крепко подраться.

В другой ситуации Ингрейна бы окатила его ледяным взглядом и приказала выйти, поскольку молокососов не приглашала, а субординации графский титул не отменял, но Маэрлинг, к ее удивлению, не бросился к своей окаменевшей музе, а вполне четко спросил Ингихильд:

— Это оно, да?

— Да. Выйдите. Заберите майора Мондум и выйдите.

— Но…

— Это приказ. Выполнять.

— Нет. Вас… вас там просто убьют. Просто за то, что вы нордэна, вас там в клочья разорвут.

— Вон!

— Вам туда нельзя идти.

— А кому туда идти можно?!

Маэрлинг уже открыл рот, чтобы ответить, но ничего так и не произнес. Нечего здесь было говорить.

— Мы не можем туда пойти, — очень тихо и почти даже спокойно заметила Зондэр, словно очнувшаяся ото сна, и медленно прошлась по кабинету, держа бумагу в руке. — Ни вы, ни я, ни кто угодно другой.

— У нас есть приказ, на который вы уже пять минут как пялитесь. Что мне им прикажете сделать, зад подтереть?

— Сказать, что вы его не получили. Получили поздно. Что угодно…

Ингрейна поняла, что сейчас начнет кричать. Мир рушился, а ожидаемо растерявшая остатки храбрости Мондум, в придачу обнаружившая, что больше не за кого спрятаться и белый передник ей могут испачкать, только отнимала время. Следовало не болтать, а срочно приводить полк в боевую готовность.

— Мы не имеем права вести людей на смерть, вы это понимаете?

— Маэрлинг, как вы видите, ваша синеокая муза блаженно полагает, что в штабе нет шпионов от начальства повыше, и гонит нас под трибунал. Она, видимо, не в курсе, что бывает за массовое дезертирство, которое на нас повесят, если мы через тридцать минут не будем выходить отсюда строевым шагом!

— Госпожа полковник, я попрошу вас следить за выражениями и…

— Госпожа майор, я в последний раз вас добром прошу пойти в лазарет и сказать, что вы больны.

— Вы не имеете права…

Ингрейна, не считаясь со всеми своими правами или их отсутствием, выхватила пистолет и с почти ювелирной точностью прострелила Зондэр носок сапога. Она ожидала, что последует буря, но после выстрела отчего-то висела гробовая тишина.

Зондэр побелела как полотно и осела на руки Маэрлинга, так и не закричав.

— Маэрлинг, да выведите же вы ее вон и сдайте в лазарет! — прорычала Ингрейна, чувствуя почти непреодолимое желание все же пристрелить синеокую музу на всякий случай. И еще где-то на границе сознания у нее мелькала мысль, что ее саму сейчас убьет либо Маэрлинг, либо уж Магда — и последняя наверняка. Но ни Магда, ни Маэрлинг никаких агрессивных действий не предпринимали. Виконт без слов поволок свое бесчувственное сокровище из комнаты, а Магда глубокомысленно рассматривала костяшки.

— Мы теряем время. Скажите всем, полная боевая готовность. Выступаем через полчаса. Все, кто к этому моменту не будет стоять на плацу, потом будут расстреляны за дезертирство.

Дверь за выходящим Маэрлингом захлопнулась. Магда отвлеклась от разглядывания собственных рук и хмуро посмотрела на Ингрейну, видимо, в ожидании каких-то слов.

— Я хотела ее пристрелить, — честно сказала Ингрейна, убирая пистолет. — Маэрлинга пожалела.

— Конкретно сейчас — я тоже, — совсем уж мрачно буркнула Магда. Ингрейна не поняла, относилось это к первой части ее признания или ко второй.

— Тебе понятно, почему мы должны туда пойти?

Магда приподняла брови.

— Если ты решила поговорить со мной по-людски, значит, все очень плохо.

— Все очень плохо. Не подумай, у меня в душе розы не зацвели и я тебя как безмозглым солдафоном считала, так и считаю, но лучше ты, чем библиотекарша в погонах, орущая что-то про наши права.

Магда поморщилась. Она, пожалуй, одна из всех, кого видела Ингрейна, не выглядела потрясенной или растерянной. Карие глаза смотрели так же прямо и спокойно, как обычно, и даже розовые щеки не стали бледнее.

— Если мы выживем, я разобью тебе морду за эти слова. И башку откручу за этот выстрел. Но в целом, да, Зондэр туда пускать нельзя.

— Из лазарета даже она в случае моей смерти не напортачит. Оставляю командование тебе. Я понимаю, что у тебя крайне плохо с математикой, но нас там будет восемь сотен, а идиотов с поварешками — минимум восемь тысяч.

— Идти туда и стрелять — бесполезно, — пожала плечами Магда. — Ты собрались вести восемь сотен людей на верную смерть, если думаешь там стрелять.

— Кто-то уже ведет восемь тысяч на верную смерть. И я как раз думаю сделать все, чтобы стрелять нам не пришлось. Донеси до личного состава, что сама убьешь любого, кто попробует пальнуть без приказа. А приказа такого я не отдам, и ты не отдавай. Если мост будет поднят, до дворца толпа не доберется. Если мост поднят не будет — пускай лейб-гвардия стреляет, мы посмотрим и поддержим при необходимости.

Магда смерила Ингрейну каким-то странным взглядом.

— Если ты сейчас пойдешь в лазарет, я пойму. Маэрлинг прав, тебя там разорвут просто за твой вид.

— Ты же не ждешь, что я сейчас вымажу лицо сажей, сдеру погоны и повешу на шею фиолетовый бантик для пущей близости к народу? Подыхать — так в приличном виде.

Майор степенно кивнула.

— Мне знакомый маг подогнал отличный даггермар. Живы будем — выпьем на брудершафт.

Ингрейна несколько секунд оторопело смотрела на Магду, а потом с облегчением кивнула:

— Будем живы — обязательно напьемся. Ты уж прости меня, Карвэн, если я тебя когда обидела, — тихо добавила она. Наверное, не столько из-за какой-то вины, которую ощущала, сколько в благодарность за то, что хоть кто-то в этом аду еще вел себя как человек. — Понимаю, извиняться перед боем — дурная примета и вообще последняя пошлость, но лучше теперь, чем никогда.

— Я же дура, ты сама сказала. Дуракам на дураков обижаться не дело.

— Что поделать. Все умные уже разбежались.

— Наше небо любит нас, — уверенно сообщила Магда, вылетая за порог.

«Сейчас проверим», — без особенного волнения подумала Ингрейна, заряжая в пистолет недостающую пулю. Главная аксиома нордэнов была как никогда близка к доказательству.

«Боги мои, какая осень», — мир вокруг кружился и шумел, но по дороге к дворцу Ингрейна думала в большей степени о том, какие над ней синие небеса и золотые листья, чем о том, кому и что скажет или что сделает, чтобы остановить реку, забывшую свои берега.

Толпе нельзя становиться поперек — будь ты хоть кесарь, хоть бог, это она знала. Проку от такого знания оказалось немного.

За спиной Ингрейны грохотало о брусчатку без малого восемь сотен сапог, а она плавно покачивалась в седле впереди и чуть сбоку от первой колонны. Какая глупость — посылать сюда пехотный полк. Конные даже просто с нагайками разогнали бы толпу быстрее и качественнее. А им что тут делать? Лезть в рукопашную? Сразу стрелять? Разговаривать?

Прямое самоубийство.

«Какая осень, какая великолепная осень. Почему я раньше не смотрела на нее, почему я вообще раньше никуда не смотрела?»

Ответ был очень прост, и он гласил, что Дэм-Вельда — да и Каллад — умели видеть звезды только на погонах. Небесные их как-то традиционно не беспокоили до того самого момента, пока не рисковали исчезнуть навсегда.

«Если я выживу, я куплю дом в деревне и никогда — никогда! — больше не возьмусь за оружие. Я заберу к себе сиротку — а лучше сразу двух, чтобы им не было скучно расти — заведу собаку, может, если боги дадут, даже замуж выйду, ну, а если и не выйду — ничего… Все — ничего. Повешу шашку над камином. Нет — положу ее в сундук, ко всем бесам! Буду печь пироги, я же когда-то знала рецепт яблочного пирога… Герберт, Герберт, почему ты меня оставил?»

Ингрейна сжала зубы. Следовало срочно успокаиваться и переставать думать о всяких глупостях. От ее запоздалого раскаянья ничего бы уже не поменялось, и дом в деревне она не купила, и детишек не подобрала, а теперь все и вовсе на полном ходу летело к своему логическому завершению.

Магда, оставив свою роту, зачем-то догнала Ингрейну и теперь шагала с ней рядом, почти касаясь стремени и всем своим видом давая понять, что ничего необычного не происходит. Человеку, который с таким невозмутимым видом смотрит в окно летящего под откос поезда, оставалось только позавидовать.

Буквально через пару минут к ним прибился еще и Маэрлинг. Как и Магда, он обогнал колонну и зашагал рядом с Ингрейной, не сказав ни слова.

Не сиди она на вполне шикарной парадной лошади вороной масти, это, пожалуй, походило бы то ли на конвой, то ли на почетный караул.

Еще один поворот, и они вышли на набережную. Солнце сверкнуло на темно-серых зыбких водах, отразилось в окнах домов с противоположной стороны реки, полыхнув холодным золотом, и Ингрейна, наконец, увидела то, что им противостояло.

И испытала шок, потому что там не было никого, кого могла бы назвать своим врагом она. Хотя ее назвать врагом, наверное, мог каждый.

Хорошее зрение давало Ингрейне возможность понять, что люди не вооружены, если не считать оружием с десяток воинственно поднятых сковородок.

— Чтоб меня, — пробормотала рядом Магда, а потом грязно выругалась.

Ингрейна была с ней солидарна. При слове «бунт» ей все же представлялось нечто более страшное, чем толпа, преимущественно состоящая из оборванных рабочих и их жен, может, и злых как бесы, но все же практически безоружных.

— Отсюда мы их перестреляем влегкую, как куропаток, — заметил Витольд Маэрлинг. Ингрейна никогда не слышала у него такого похоронного тона. В этом случае «а потом я застрелюсь» можно и не добавлять, и так все ясно.

— Идем вперед, — буркнула Магда. — Глядишь, сами разбегутся. Лейбы-то, гляди, мостик подняли.

Вот уж этого как раз они могли ожидать.

— Но вообще, если думаем стрелять, стрелять надо отсюда. Метров триста пятьдесят, я думаю. Пули достанут, а камнями не закидают.

Толпа, наверняка, оставила за собой трупы и разгромленные улицы. Врага всегда можно описать по-всякому. У противника имелось как минимум десятикратное преимущество. В непосредственной близости находился кесарский дворец и рисковать было нельзя. У Ингрейны нашлось бы еще с десяток аргументов, почему надо натянуть поводья, приказать колоннам остановиться и дать залп. Сперва — предупредительный, поверх голов, а потом уже в саму толпу, если не отступят. А против имелся единственный аргумент, очень жалкий, который ни один трибунал бы не принял — просто перед ними стояли люди, которые вряд ли понимали, что творили, и которых кто-то послал на смерть так же бездушно, как и ее. Только им полагалось умереть там, а ей — здесь, вот и вся разница.

Ингрейна стиснула поводья так, что у нее заболели пальцы, и послала коня в легкую рысь.

Если бы они остановились, заняли позицию, растеклись бы по соседним улицам, залезли на чердаки — дальше все пошло бы легко.

«Им не надо меня убить. Им только нужно, чтобы я устроила бойню в самом сердце кесари. Здесь, на этих самых улицах. Чтобы у меня сдали нервы и я приказала палить по безоружным. Вот чего они хотели».

И Ингрейна не приказала солдатам остановиться. Они шли на встречу толпе. Триста метров. Двести. Сто. Пятьдесят.

Первые ряды она видела отлично. Мужчины в заношенных рабочих робах, неопределенного возраста женщины с полуседыми космами, чумазые подростки. Как ни странно — в основном калладцы.

Хотя чего уж странного — тот, кто хотел зажечь пожар на крови, вряд ли потащил бы сюда рэдцев. Ну расстреляла ненормальная нордэнская полковница сотню-другую иммигрантов, делов-то. Нужно было, чтобы убивали калладцев, и сюда пригнали калладцев.

Сорок метров.

— Всем стоять, — зычно скомандовала Ингрейна, натянув поводья. Видимо, слишком резко, потому что конь встал на дыбы, но она удержалась. Шаги за спиной синхронно смолкли и повисла тишина, только фыркала лошадь, выбрасывая из ноздрей клубы пара, да бешено колотилось сердце, судя по ощущениям — где-то в горле.

— Стоять, — зачем-то повторила она, хотя все и так замерли.

Ингрейна с необыкновенной ясностью, скорее свойственной снам, где бред не казался бредом, а за дверьми могла легко обнаружиться еще одна дверь, поняла, что между ней и ее будущим лежит ровно сорок метров или около того. Это было очень близко и поэтому уже почти не страшно.

Она обернулась через плечо. Магда, наконец, изволила побледнеть и подобраться, как готовая прыгнуть волчица. Витольд выглядел не лучше. Он ловко перехватил поводья коня Ингрейны и пробормотал:

— Вам туда нельзя идти.

Ингрейна фыркнула и спешилась. Ей казалось, она начинает понимать что-то важное. Земля стукнула по пяткам, а мир не перевернулся и свет не померк, все было еще более-менее нормально. Река еще не разошлась. Возможно, ее все-таки получилось бы вогнать в берега, не проливая крови.

— Лейтенант, как вы стоите? Извольте выпрямить спину. Смерти следует смотреть в глаза, а не под ноги, — как могла холодно сообщила Ингрейна. Лицо Маэрлинга дернулось, и он отступил на шаг назад, обиженно сжав губы.

Эти слова были совсем не тем, что бы Ингрейна сейчас хотела ему сказать. Пожалуй, она хотела сказать ему, что лучше умереть в двадцать лет с идеалами, чем в тридцать — без них, и что вообще чем дальше, тем поганее, поэтому надо любить каждый день на этой земле как последний, потому что жизнь — не поезд и у нее нет расписания. Никто не предупредит, мол, отправление в вечность через пять минут, попрощайтесь с провожающими и не забывайте чемоданы на перроне…

В общем, все те очевидные ребенку банальности, додуматься до которых совершенно невозможно, пока не подкатывает ощущение стремительно приближающейся развязки всего и вся. И которые, когда эта развязка все-таки наступает, звучат примитивно и плоско, словно разученные фразы из детского букваря и значат для окружающих не больше, чем «мама мыла раму».

Наверное, какие-то истины люди просто всегда постигали сами или не постигали никогда.

Ингрейна бросила последний взгляд на Магду. Та, конечно, понимала, на каком они свете и что им за это будет. Ей не требовалось ничего повторять или объяснять. Ингихильд заставила себя улыбнуться, надеясь, что ее улыбка не напоминает оскал, а потом сжала губы и, придерживая шашку у бедра, широким шагом пошла навстречу вещи, которая вряд ли была ее судьбой, но в которую все почему-то упиралось. При хорошем раскладе ей предстояло очень долгое объяснение с покойным отцом, который ее идиотского идеализма бы не одобрил, а при плохом — медаль от Вейзера, пенсион, пуля в спину от какого-нибудь чистоплюйчика семнадцати лет и вечная мгла.

— Граждане! — выкрикнула Ингрейна, оказавшись шагах в двадцати от толпы. Она понимала, что слова хуже сейчас не подберет — гражданских прав у большинства пришедших сюда калладцев, наверное, имелось немногим больше, чем у рэдских неграждан, а если прав и больше, то еды — навряд ли. И уж особенно паршиво это, разумеется, звучало в устах белокурой нордэны в начищенных до блеска сапогах. Но Ингрейна не могла найти в себе сил назвать этих людей «братьями» — всякой лжи и всякому цинизму был положен предел. Озлились «граждане» или нет, но братьями они ей не были. Такие сомнительной реалистичности связи больше пристали Вейзеру и его шайке, клянущимся в любви к народу, чем ей. — Граждане кесарии, — еще жестче повторила она, — стойте, где стоите! — Ингрейна смотрела в передние ряды, но почему-то не видела людей. Вернее, из общей массы выскакивали какие-то отдельные детали — седой вихор, родимое пятно на щеке, масляное пятно на робе, старый ожог, поблескивающая на солнце поварешка — но ни в какую картину они складываться не желали. — Тихо! Смирно! Слушать меня!

Ингрейна никогда не держала речи перед гражданскими, да еще собравшимися в таком количестве, и вообще не умела говорить одновременно громко и проникновенно. Для этого, наверное, требовалось иметь хорошую практику в Сенате, а она после гимназической скамьи оказалась сразу в военном училище, поэтому при повышении голоса рефлекторно перешла на командный рык. Но это все-таки было лучше, чем сорваться на визг или пули.

— Слушать меня!

Толпа невнятно гудела, как подкатывающий прибой. Но еще стояла. Ингрейна смутно слышала, как кто-то из-за спин первых рядов кричал «Не верьте нордэнским палачам!» Если бы Ингихильд видела этого голосистого молодчика, лежать бы ему на камнях с пулей во лбу, но провокатор не светился.

— У нас сложилась внештатная ситуация! Вас здесь быть не должно, бросайте оружие и расходитесь!

— Жрать дайте сперва! — взвизгнула из переднего ряда седая женщина, годящаяся Ингрейне в матери. Ингихильд ожидала продолжения в духе «курва нордэнская», но шашка и пистолет у ее пояса, видимо, пока казались аргументами. А еще за ней стояло восемь сотен штыков.

— Вы бунтовщики и маргиналы, понятно?! Вы не имеете права предъявлять требования! Всем немедленно расходиться! Расходитесь, мать вашу, слышите?!

— Она тянет время! Они обходят нас, отрежут и перестреляют…

— Не слушать провокации! Расходитесь — и никто не пострадает!

— И что нас защитит? — с ухмылкой поинтересовался парень в засаленной робе. Одна рука у него висела на перевязи.

— Мое слово. Слово офицера, если вы мирно разойдетесь, вас никто не тронет!

— Одно только слово? — хмыкнул парень.

— Да у тебя в жизни ничего дороже не было! — рыкнула Ингрейна, понимая, что напрасно вступает в перепалку.

— А солдат зачем пригнали?

— Мы пришли к кесарю, просить милости!

— А вы на нас — со штыками?!

— Кровопийцы проклятые!

— Сволочи! Палачи!

— А ну заткнулись! У меня приказ!

— Ну и подотри им…

Ингрейна положила руку на рукоять пистолета и прищурилась.

— Что-то у вас основные храбрецы стоят в задних рядах. На войне такого не бывает.

Нордэна шарила глазами по толпе, пытаясь выделить заводилу. Заводил в зоне ее видимости не наблюдалось, ясное дело. «Добрые советы» поступали откуда-то из-за спин людей.

— Я в последний раз прошу вас разойтись! Вы — маргиналы и молитесь, чтобы Его Величество кесарь не счел вас изменниками, потому что с изменниками у нас разговор короткий! Пока еще не произошло ничего такого, после чего вы бы не могли отсюда свободно уйти. Пользуйтесь шансом — уходите! Это ваша последняя возможность. У меня приказ, и я обязана его выполнить!

— Ты хоть раз в жизни была голодной? — прошипела женщина, воинственно приподнимая поварешку. — У тебя есть дети, сука? У меня из трех один остался!

Ингрейна почувствовала, как ее щеки заливает краска. У нее в глазах мутилось от ярости, бессилия и, как ни странно, обиды. Слова косматой ведьмы попали метче любой пули. Ударили по самому больному. Не было у нее детей и не было бы никогда.

— Была голодной! — рявкнула Ингрейна. — При осаде Кемена мы подметки от сапог жрали! А ты под пулями стояла ради людей, которые тебя сукой зовут?

— Каждый день ради таких у станка стою!

Ингрейна поняла, что здесь схлестнулись две правды. А там, где схлестывались две правды, всегда огонь и кровь. Одной правде следовало уступить, даже если она более правдивая.

— Хорошо! — рявкнула Ингихильд, перекрикивая гул. — Хорошо, допустим, вы правы! Вы правы, а я неправа, хорошо! У меня за спиной восемь сотен штыков, и у них приказ, и у меня приказ! Хотите сохранить свою правду? У мертвых правды нет, правда нужна живым! Поэтому забирайте свою правду и уходите! Я даю вам минуту. Если через минуту вы не начнете расходиться, я отдаю приказ стрелять, не считаясь ни с какой идеей справедливости! Ваша справедливость не удержит прямой ружейный залп! Уходите!

Ингрейна демонстративно отщелкнула крышку карманных часов и подняла их над головой.

Секунды потекли медленно-медленно, очень отчетливо. Тихое тиканье, которого Ингрейна по всем законам реальности не могла слышать за окружающим ее гулом, отдавалось в ее венах и звенело в висках, как колокол.

Нордэна неотрывно смотрела на обругавшую ее женщину. Та несколько секунд мерила ее взглядом в ответ, а потом опустила сначала глаза, затем — поварешку, и развернулась.

Сердце Ингрейны радостно встрепенулось.

Что-то произошло. Две правды схлестнулись и одна откатилась, неторопливо и лениво, как прибой.

Толпа подалась назад, совсем чуть-чуть, на какие-то пару шагов, и эта освободившаяся полоска брусчатки шириной в метр была самой большой победой в жизни нордэны. Собственно, она была той вещью, которая вообще могла оправдать ее жизнь, если бы про все остальное боги слушать не стали.

«Спасибо тебе, Маэрлинг, тебе, твоим шмелям и аэропланам…»

— Вас не тронут, слово даю. Расходитесь к семьям, лю…

Ингрейна еще успела вспомнить, что же объединяло ее с представителями другой правды — а они не приходились братьями и сестрами, но уж людьми все, кроме провокаторов, все-таки были и потому могли не рвать друг друга в клочья по приказу нелюдей, но договорить она не успела: что-то с невероятной силой толкнуло ее назад.

Ингихильд не почувствовала боли, даже когда стукнулась спиной о камни. Она только поняла, что, видимо, лежит на земле, потому что перед глазами у нее теперь плыли не людские лица и затылки, а синее-синее, как на картинке, небо. Оно сделалось как-то ближе, чем обычно. В голове Ингрейны мелькнула совершенно глупая мысль, что, наверное, это уже душа отлетела, если нет боли и небо ближе, но потом синеву нарушило мельтешение теней.

Нордэна попыталась сказать им, что до своих богов доберется сама и что защитить сейчас нужно живых, а мертвые разберутся сами, однако ничего сказать так и не смогла. Только почувствовала, как захлебывается чем-то густым и горячим.

А потом мир включился, словно заводная карусель. Вернулись звуки, холод камней под лопатками и такая боль, что нордэна даже закричать не смогла. Она только поняла, что револьверная пуля ничего подобного бы не сделала.

Одна из теней склонилась и превратилась в Маэрлинга со страдальчески сведенными бровями.

— Нет, нет… Магда, ей в живо…

— Заткнись! — еще расслышала Ингрейна рычание майора Карвэн. — В больницу ее! Немедленно! Найти снайпера! Не стрелять в толпу, мать вашу…, не стрелять! Окна выцеливайте! Там, окна!

Магда все делала правильно. Она здесь больше не была нужна. Ингрейна закрыла глаза, но все еще видела красные круги от солнца под сомкнутыми веками.

— Как ее перевозить в таком состоянии?

— Если вы сейчас ее еще пожалеете, до больницы не довезем, — это уже буркнул капитан Глир. И, похоже, сопроводил слова решительными действиями, во всяком случае Ингрейна почувствовала рывок, а потом мир стал гаснуть.

Последним, что она слышала ясно, стал звенящий слезами крик Магды:

— Братья, сестрички, да кому ж вы поверили?! Расходитесь, родимые, бегите, птицами отсюда летите! Родимые, хорошие, добрые — уходите! Все это такое чудовищное вранье…

Ингрейна из последних сил вслушивалась в черноту. Она боялась, что раздастся залп. Слышался шум, топот, приказы, какие-то выкрики, два-три одиночных выстрела где-то неподалеку, но залпа все не было и не было, а потом не стало ничего вообще, даже боли.

9

— И она, представляешь, говорит, ты только шкаф на ночь закрывай, а девочка закрывала-закрывала да и забыла, представляешь?

— Представляю, — лениво ответил Кай, сквозь полуприкрытые веки глядя на собеседницу, если это слово следовало применять по отношению к человеку, чьи слова он вообще редко слушал. У Лизхен было красивое контральто и милое личико, куча бедных родственников в провинции, неспособных справить ей приданое, легкий нрав, нежелание трудиться швеей в ателье да и вообще трудиться, а также достаточно ума, чтобы связать все эти сложные вещи воедино. К тому же, девушка была совершенно не любопытна и, похоже, достаточно добра, чтобы после ее объятий не хотелось отмыться. Для мага из Вету, иметь семью которому все равно не светило, а по проституткам ходить не позволяла брезгливость — отличный вариант.

— Страшно, правда?

— Очень.

— Так еще же ничего не началось! — возмутилась Лизхен и рванула на себя одеяло. Кай за свою собственность сражаться не стал — а принадлежала ему и эта квартирка в купеческом районе, и кровать, и одеяло и, если вдуматься, даже сама Лизхен с ее суевериями и золотыми кудряшками — и уткнулся носом в подушку.

— А мне уже очень страшно. Так кого-нибудь съедят или мы можем пойти выпить кофе?

— Ты все шутки шутишь, а я неделю настой сон-травы пью!

— Для человека, пьющего настой сон-травы хотя бы три дня, ты очень бодра, весела и активна.

Лизхен весьма завлекательно тряхнула кудрями и самозабвенно продолжила:

— Так вот, девочка все шкаф на ночь запирала, запирала, ну а однажды позабыла. И вот — представляешь! — просыпается она ночью…

Как можно проснуться ночью с колотящимся от страха сердцем, Кай прекрасно представлял, но с Лизхен такими подробностями не делился. Для нее он был инженером по горному делу, сыном богатого промышленника, раз в две недели позволявшим себе вырваться из конторы тайком от бдительного папаши.

— Просыпается, и что ты думаешь? Шкаф-то открыт!

— Удивительно. Я уж подумал, что шкаф сбежал…

— Тебе бы все шутки шутить! Ну, и зеркало на створке изнутри, значит, видит, а в нем — луну… Интересно?

— Интересно, под каким углом шкаф стоит к окну, если с кровати можно увидеть луну в зеркале изнутри шкафа?

— Так вот, ты же не дослушал! Она смотрит, смотрит на луну, и вдруг понимает, что это уже не луна, а лицо мертвеца. Страшенное такое, скалящееся, в пятнах.

— Надеюсь, на этом дочка ваших соседей догадалась заорать погромче и все кончилось?

— Нет же! Она испугалась и зажмурилась.

— Отличный план. А девочка-то профессиональный маг, судя по всему…

— Ты просто невозможный! — Лизхен прижалась к плечу Кая теплой щекой, пахнущей ромашкой. — Ну как так, а?! Страшно же!

— До жути. Ну она зажмурилась и так пролежала до утра?

— Про такую ерунду мама бы мне писать не стала. Она, значит, зажмурилась, а как открыла глаза снова — смотрит, в зеркале снова луна отражается, а мертвеца в нем нет…

— Прекрасно.

— Потому что мертвец у нее над кроватью стоит! Дочка как закричит!

— Как ты мне в ухо сейчас? — беззлобно поинтересовался Кай, слегка отодвигая золотоволосую голову. — Я бы на месте мертвеца забаррикадировался в шкафу…

— Ну, слушай. Она как закричит! А он ее подхватил и утащил в шкаф.

— Ну вот, наконец, кого-то и съели, — утренний сеанс изложения страшных историй из жизни глубинки, похоже, подошел к концу, чем Кай был вполне доволен. От выходного дня оставалось еще часа два. — Пошли попьем кофе…

— Ну, это еще не все. Соседка вбегает в комнату и только видит, как дверь шкафа захлопывается, а кровать с дочкой пустая. Она дергает дверь шкафа, дергает, а та не поддается, и крики такие жуткие изнутри доносятся. Тут уж муж подбежал, они вдвоем насилу открыли, а там — только зеркало. Кровью заляпанное…

— Изнутри, — довесил Кай для пущего эффекта, за что получил подушкой по спине. — А потом соседка получила черной-черной ночью письмо в черном-черном конверте, который ей рука из трюмо подала?

— Э. Нет. — Опешила Лизхен.

— Тогда откуда она знает, что дочку утащил мертвец в пятнах, а не сосед-пьяница?

Лизхен обиженно надула губы:

— Нет у тебя фантазии. А я вот испугалась. Даже шкаф стала стулом подпирать, потому что страшно знаешь как… Ты же бываешь редко. А вдруг я ночью проснусь, когда тебя нет, а из шкафа что-нибудь вылезет…

— Расскажи ему сказку — оно сдохнет.

— Генри!

— Лиза, честное слово, если ты хочешь купить другой шкаф, не надо делать к этому таких длинных прологов, давай просто сменим шкаф.

— А в новый шкаф — новые платья?

— Хорошо. Выбрось из головы эту историю. Такого не бывает.

— Нет, бывает. Вот послушай. Решили мы как-то с девушками на суженого погадать. Взяли зеркальце, свечу и…

— Лиза, от историй про привидения, гадания и восставших мертвецов, инженеры дохнут. Правда. А дохлые инженеры не покупают своим подругам платья.

— Пойду сделаю кофе, — промурлыкала Лизхен и как была побежала в кухню. Обернулась на пороге, блеснув растрепанными золотыми кудряшками, остриженными по последней столичной моде — чуть выше плеч. — А ты самый лучший, хоть и занудный как мой дед!

Проводив ее взглядом, Кай не в первый раз поразился, как же можно так мило и по-детски любить деньги. Лизу ведь даже жадной по большому счету нельзя было назвать. Содержанка, лишенная меркантильности — это реликт поинтереснее единорога, но вот попалась такая. Любила платья и конфеты — и все. Остальное раздаривала или отсылала в деревню.

До возвращения на службу оставалась еще пара часов. Вставать решительно не хотелось. Кай смотрел, как солнце играет на полу и в луче танцует пыль и наслаждался ничегонеделаньем, а потом вдруг понял, что что-то идет не так. Насторожился. Прислушался.

На кухне лилась вода. Негромко и довольно мелодично мурлыкала шансонетку Лиза. Шкварчал кофейник.

В понимании Кая так выглядело бы утро в его личном раю, но раю как-то не полагалось наступать на земле прямо в ближайшую пятницу за неделю до получки.

Маг закрыл глаза, чтобы ничего не отвлекало, и обратился в слух. На улице стояла тишина. Это в рабочий день утром-то. Не орали разносчики, не галдели прохожие, не гремела конка вдалеке. Только часы на башне неподалеку внятно пробили один раз. Скорее всего, была четверть двенадцатого.

Кай потянулся за штанами, добрел до окна и оцепенел.

Он видел три магазина. Все три оказались закрыты. И никого на улице.

— Лиза, что происходит?

— А что происходит, Генри? — промурлыкала девушка из кухни.

— Где все люди? Как вымерли. Почему закрыты лавки?

— Паникер. Привидений не боишься, а какой-то сходки испугался…

— Сходки? — переспросил Кай, оторвавшись от окна и войдя в кухню. Крохотная комнатушка была заставлена горшками с фиалками. Лиза старательно располагала на белой скатерти фарфоровые чашки с золотой каймой. За ее спиной от легкого ветерка из форточки трепетала легкая тюль и занавески в цветочек с бантиками. Чисто мещанский шик. В другой ситуации Кая от такого места бы с души воротило, но Лиза как-то умудрялась облагораживать весь этот ужас своим присутствием, если слово «облагораживать» вообще применимо к содержанке. Так или иначе, девушка соорудила отличные декорации нормальной жизни, сама не зная об этом.

— Какой сходки, Лиза?

— Да я выбегала за сахаром, пока ты спал. Там вроде как демонстрация какая-то к кесарю двинулась, но по пути что-то пошло не так, витрины побили. Вот все с дуру и позакрывались. Ой, да ничего, Генри, до нас не докатится, там на Кружево пошли. Генри?

«Докатится и накроет», — подумал Кай, накидывая видавший виды студенческий китель. Револьвер лежал в кармане. Стилет в рукав он всегда убирал уже после того, как прощался с Лизой в коридоре — эта деталь в жизнь папенькиного сынка не вписалась бы, но времени прощаться с Лизой у него не оставалось, так что сразу сунул в сапог, чтобы бежать было удобнее. Схватил сумку.

— Генри, а кофе?

Кай уже летел вниз по лестнице, прыгая через ступеньки, а в голове у него стучала одна-единственная, очень простая мысль.

Его начальство знало, где он. Но что-то началось, а его не вызвали. Значит, либо не смогли, либо не захотели. Кай сам не смог бы сказать, какой из вариантов пугал его больше.

— Генри! Генри, ты кошелек забыл! — прокричала Лизхен, высунувшись из окна. Кай обернулся всего на мгновение, чтобы увидеть беленую стену дома, веселые цветочные горшки и золотоволосую девушку, сжимающую что-то в руке и прикрывающуюся занавеской, и повернул за угол, громко подзывая извозчика.

Веселая пародия на жизнь заканчивалась, начиналась невеселая.

Когда стены бункера сотряс рев сирены, Матильда почему-то сразу поняла, что это не очередная учебная тревога, а что-то другое. Будущее уже три дня почти не читалось, поэтому поняла как-то в обход привычного анализа, и даже не испугалась. Она спокойно оправила серую юбку и вышла из своей комнатушки в круглый общий зал, где уже толпились другие Вету.

Сирена все ревела, то низко и хрипло, то более пронзительно, почти визгливо. В зале, помимо десятка магов, стояло семеро работников службы безопасности. Как-то их собралось слишком много для штатной ситуации.

Вету привычно и слажено строились в две шеренги. Белинда быстро встала за Матильдой, и девушка, покосившись по сторонам, поняла, что никого без пары не осталось. После смерти Виктора всегда оставался один лишний.

— Кая нет, — почти беззвучно шепнула Белинда сзади.

Матильда торопливо кивнула.

Глава службы безопасности — мужчина лет пятидесяти, но уже совершенно седой, по фамилии Гессер — откашлялся и, перекрикивая сирену, заговорил:

— Дамы и господа, это не учебная тревога. У нас внештатная ситуация. Уровень угрозы — красный.

Матильда почувствовала легкую тошноту. В здешней терминологии это было равносильно заявлению: «Мы все покойники». Виктор бы обязательно так пошутил, если бы остался жив. А ведь его убил всего-то «белый» уровень угрозы и жуткая тьма в зале суда.

— Сохраняйте спокойствие. Занимайте свои посты. Первостепенная задача — не дать провокаторам проникнуть в кесарский дворец. Вы должны спасти наследников престола и обеспечить их безопасность до прибытия спецотряда Винтергольда. Любой ценой.

— Абсолютно любой? — прохладным тоном уточнил Альберт, остававшийся за старшего, когда не было Кая.

— Абсолютно.

— В случае, если всех троих спасти невозможно — приоритет?

— Эгмонт Зигмаринен, кесаревич. Но вы также должны сделать все, что в человеческих силах, чтобы сохранить жизни и цесаревен тоже.

— Регент?

— Насчет регента распоряжений не будет, — отрезал начальник службы безопасности.

«Отлетался, соколик», — хихикнула Белинда, но тут же осеклась. Вету в сопровождении солдат двинулись вниз, на второй — нежилой — уровень подземного бункера. Он представлял собой длинный коридор с пятнадцатью крохотными каморками по каждую сторону, с закрытыми на тяжеленные засовы металлическими дверями. Оттуда Вету выходили на задания.

Матильда слушала, как под четкими шагами вибрирует металлическая лестница, и думала о своем.

Уходя из комнаты, она не успела покормить собаку, которая жила в стенах. Бедная Лапка, даже Кай, на что уж он был добрый, ее не видел.

Солдат перестал крутить ручную сирену. Матильда переступила с металлических ступенек на каменный пол и быстро покосилась в сторону. По стене, едва касаясь пола, бежала собачья тень, пропадая там, где скалились раскрытые двери, и появляясь снова. Пробежав треть коридора, тень перепрыгнула со стены на раскрытую металлическую дверь, толщиной в добрый кирпич, и скрылась в каморке.

Там уже дежурил некромедик — Альма Винрейм — и сотрудник службы безопасности, имени которого Матильда не знала. Для нее эти молодчики в аккуратной серой форме, готовые всадить в голову мага всю обойму в случае малейшей опасности, были все на одно лицо. Матильда юркнула в коморку номер двадцать шесть вслед за Лапкой.

Альма мягко улыбнулась и приглашающе кивнула на стул. Этот жест всегда казался Матильде несколько издевательским — ну как можно с улыбкой усаживать человека в кресло, где запястья пристегивали ремнями к подлокотникам, а за спиной, между стулом и железной дверью, становился охранник с пистолетом?

Сама Альма во время операций вполне комфортно сидела по другую сторону крошечного столика, похожего на табуретку-переросток, а рядом с ней стоял бессменный чемоданчик со всякими склянками, от мутно-белых, как опал, до черных как уголь. В этих обычных на вид склянках плескались и жизнь, и смерть.

Лапка устроилась около стула и тихо заскреблась из стены. Ей не нравилось то, что происходило. Матильде тоже не нравилось.

— Здравствуй, Снежинка, — мягко произнесла Альма, вполне профессионально затягивая ремни на запястьях Матильды. Они не мешали, но выбраться из них было бы затруднительно.

Лапка завыла.

Матильда зачем-то подняла правую, еще не пристегнутую, руку и провела по волосам.

— Детка, что такое? — насторожилась Альма. — Все нормально? Ты хорошо спала?

— Запястье крутит, — тихо сказала Матильда, глядя на Лапку. — Видимо, как-то во сне не так лежала.

— Гм, — кашлянул за спиной Матильды охранник.

— Готовность тридцать секунд, — донесся из коридора холодный мужской голос. Обычно о таких вещах сообщал Кай и как-то более весело, как о приближающемся опасном приключении. А тут стало совсем тоскливо.

Альма перевернула крошечную клепсидру, стоящую на столе. Матильда безучастно смотрела, как белый песок падает вниз тонкой, почти невидимой, струйкой.

Дверь за спиной стала закрываться с тяжелым металлическим скрежетом. Лапка заскулила. Она хотела наружу, но теперь стена бы ее не выпустила. Из маговских камер нельзя выйти, ни живым, ни мертвым. Стены с металлической стружкой. Жуткие могилы, где живым и мертвым одинаково холодно.

— Двадцать секунд, — произнес охранник из-за спины Матильды.

Альма невозмутимо закачивала в шприц мутно-синюю жидкость из склянки без этикетки.

— Детка, регламент есть регламент. Сделаем вот так.

Женщина аккуратно обернула запястье Матильды носовым платком, и только после этого застегнула ремень, затянув не очень туго. Закатала ей рукав на другой руке.

— Колоть тогда будем в левую.

— Десять секунд.

Лапка завыла страшно и истошно. Матильда бросила испуганный взгляд на стену, но почти тут же ей на глаза легла плотная черная повязка.

— Ничего не бойся, детка. Точка вброса — второй банкетный зал. Схема три. Ты справишься.

«Еще бы, не тебе туда идти», — подумала Матильда прежде, чем в руку ей вошла иголка и все залило серой мутью.

Маяк на «точке вброса» сработал отлично, и Матильда вышла ровно посреди зала, где все стены занавешены белыми простынями. Вот уж тут зеркал хватало с избытком, но, такое дело, второй месяц белили потолки, так что все ценное накрыли и спрятали. Аналитики Вету умели рассчитывать хорошие места для входа. Вряд ли в комнате, где все стены и так прятались за зеркалами, установили бы дополнительные ловушки. А защита от магии по дворцу стояла сильная — Матильда бывала здесь трижды, и все три раза — на тренировках. Никаких хороших воспоминаний не унесла.

Лапка — теперь выглядящая не как тень, а как нормальная крупная овчарка, разве что без одной задней лапы и с несколько вмятым левым боком — потрусила до дверей и остановилась. Заскулила. Матильда это поняла по вскинутой морде, потому что пепел падал густо и глушил звуки. Девушка осторожно побрела вперед, на всякий случай больше глядя под ноги, чем по бокам.

Мимо порога прокатилась голова фарфоровой куклы с всклокоченными волосами и смазанным ртом. Значит, Белинда уже находилась здесь. Матильда пошла быстрее, надеясь нагнать подругу. Магов выбрасывали сюда с разницей в десять секунд, чтобы один мог выйти наружу, пока второй не вошел во Мглу. Дозировка была такая, что Матильда выбралась одной из последних.

За дверью располагались небольшая площадка и лестница, по кругу уходящая вниз и вверх. Требовалось спуститься на этаж, пройтись по северной галерее и сделать два поворота направо. Карты кесарского дворца Матильда держала в голове, так что смотреть по сторонам ей было совершенно необязательно, достаточно держаться за стену и считать. Но она все же огляделась и оторопела: у перил стояла Белинда и глядела вниз, склонив голову под неестественным углом, так, что затылка почти не было видно над плечами. Стояла буквально секунду. А потом исчезла настолько резко, что Матильда не поняла, то ли ее подругу выбросило в реальный мир, то ли утянуло вниз.

Лапка подошла сзади и ткнулась носом Матильде в юбку. В зубах она держала оторванную голову куклы с единственным распахнутым глазом. Матильда насторожилась. Если «маяк» Белинды остался здесь, то и самой Белинде больше негде было находиться. Без маяка она не ушла бы назад. Матильда поспешила к перилам. Вот уж чего, а зеркала там быть точно не могло, так что и бояться особенно нечего.

Заглянув вниз, Матильда не поверила своим глазам. Потому что внизу видела себя, смотрящую вниз. И еще, и еще. Один и тот же виток лестницы повторялся бесконечно далеко вглубь, а оттуда поднималось что-то темное. С поистине чудовищной скоростью.

Девушка сморгнула. На площадке под ней промелькнула Белинда, двигающаяся рывками, как марионетка. Белинда шла к двойнику Матильды, а та все глядела на приближающуюся черноту. Пепел мешал обзору, но сделалось понятно, что ждать черной волны осталось недолго.

Прежде чем рвануть наверх Матильда догадалась поднять глаза. С уходящих в серую бесконечность пролетов ей улыбались двойники. А потом один резко прыгнул — как вспышка мигнула.

Страшное рычание Лапки девушка услышала даже сквозь бушующую метель и заглушающий ее монотонный гул снизу. Она только успела зажмуриться и вцепиться обеими руками в жесткую шерсть, а потом весь мир потянуло вниз. Лапка волокла ее куда-то прочь от центра притяжения, а холодные руки пытались заставить открыть глаза, но Матильда только крепче жмурилась.

Она еще поняла, что Лапка вошла в стену, где всегда жила, и пытается затащить Матильду за собой, а потом Мгла осыпалась, наступила полная чернота и Матильда сообразила, что сидит, прикрученная к стулу, и истошно орет.

Страшно было не это. Страшно было то, что она четко услышала несколько выстрелов.

Снова заревела серена.

Это значило, что в мир вышел хотя бы один доппельгангер. И еще это значило, что она — Матильда — уже мертва. Лапка не скреблась из стены, Матильда осталась совсем одна, с повязкой на глазах и связанными руками. За ее спиной щелкнул взводимый курок.

— Не стреляйте, у меня есть пульс, я живая, живая! Альма, скажи ему, Альма!

Матильда с облегчением поняла, что ей на запястье легли прохладные пальцы. Сердце колотилось как бешеное, тут захочешь — не ошибешься…

— Чисто…, - начала Альма, а потом из коридора донесся грохот, заглушить который не смог даже толстый слой металла. С разницей в секунду на камни упало как минимум две двери.

Ни один человек тяжеленную створку бы не своротил, какой бы силой он ни обладал.

И тогда Матильда поняла, что вот это — уже точно конец. Доппельгангеры прорвались в коридор.

Не требовалось большого ума, чтобы сообразить — сейчас начнется «зачистка».

Сирена резко оборвалась, выстрелы тоже. На пару мгновений повисла оглушающая тишина.

Никто не станет вытаскивать мага — потенциальное и хорошо обученное лакомство для доппельгангера. Эта Матильда осознала четко. И еще то, что ее для верности проще пристрелить прямо здесь. И изо всех сил дернула стул в бок. Она даже почувствовала струю воздуха, коснувшуюся уха и щеки, а потом услышала хрип Альмы. Лежа на полу, Матильда как могла сжалась в комок и закричала «Кай!», как человек, знавший мать, звал бы ее. Не чтобы пришла, а просто чтобы не было так страшно. Она уже ничего не ждала, кроме пули.

— Кай!

Когда Кай спустился на лифте на первый подземный этаж, он сразу понял, что опоздал. Ни одного Вету в рекреационной комнате не осталось, зато там на диване сидел глава службы безопасности, Эдмонд Гессер, а у входа на лестницу, ведущую ко второму подземному ярусу, стояло двое бойцов.

— Срочная операция, мессир Кай. Придется подождать здесь, — вежливо сообщил Гессер. Эта сволочь всегда очень мягко стелила, а потом у кого-нибудь вроде Виктора оказывалась пуля в башке. Кай понимал, что этот человек делает свою работу и делает ее хорошо, но от этого устроить ему сердечный приступ хотел не меньше. А лучше не ему, а его милой девятнадцатилетней дочурке. Такую беленькую куколку в шляпке можно было сделать из любой деревенской или бордельной девки с мордочкой посмазливее, если как следует помыть и одеть, а такие, как Виктор, на свет рождались не каждый год. Это не говоря уже о том, сколько казне стоило вылепить из них специалистов высокого класса. Если бы Вету торговали, за них бы платили золотом по весу, причем с коэффициентом не меньше, чем десять.

— Настолько срочная, что меня не потрудились поставить в известность? — огрызнулся Кай, приближаясь. Гессер, вольготно сидящий на диване в то время, когда Вету рисковали головами и рассудком бесы знали где, вызывал у него с трудом поддающуюся контролю ярость. — Весьма любопытно, как мессир Винтергольд это расценит. Я неоднократно просил не бросать моих людей на операции без согласования со мной лично.

— Повторяю, операция срочная. Вам бумагу показать?

Конечно же у этой твари были все необходимые бумаги.

— Да мне плевать, пусть там хоть регент подыхает, хоть великосветский бордель горит, хоть половина населения от чумы околевает, это мои люди! Вы были обязаны согласо…

— Мессир Кай, никто не обязан разыскивать вас по публичным домам в случае эксцессов. Можете предъявить генералу все ваши претензии по завершении операции. Я по регламенту вас туда пустить не могу.

Кай не был таким дураком, чтобы переводить пока еще рабочий конфликт в личный, как бы Гессеру ни хотелось. Тому-то, конечно, потом проще было бы доказать свою уравновешенность. Хитрая мразь.

— Всем прекрасно известен адрес упомянутого дома! Куда они хоть пошли? — сдался Кай. Следовало иметь очень много оптимизма, чтобы верить, что он сумеет прорваться через двух обученных солдафонов без магии. А за магию в такой ситуации он тотчас бы получил увольнение самым быстрым и надежным способом — прямиком на тот свет.

— В кесарский дворец. В городе бунт. На его подавление выделен пехотный полк, но есть риск, что заговорщики могут попытаться воспользоваться суматохой, чтобы взять под контроль наследников.

— И вы погнали всех в одно место? — оторопел от такой глупости Кай.

— Под «вы» вы кого подразумеваете? — уже более резко поинтересовался Гессер. — Я уж точно никого никуда не отправлял, пожалуйста, не мешайте мне работать. Накатаете потом кляузу в отдел аналитики…

— Кто подписал приказ? Винтергольд?

Снизу донесся сухой треск выстрела. Кая как подбросило.

— Что за…?!

Взревела сирена.

— Проверить! — коротко распорядился Гессер, кивнув одному из бойцов. Тот бросился вниз по лестнице, на ходу вскидывая винтовку. Кай дернулся было следом, но тут же оказался схвачен под локоть. Не грубо, однако очень крепко. Профессионально так схвачен.

— Спокойно. Все проверят без вас.

— Пока ваши недоумки моих людей перестреляют?! Бесы вас дери, идиоты гребаные! Или отпустите, или руку свою на полу будете искать!

— Сказано — разберутся без вас! Я прошу вас обойтись без оскорблений. Ситуация штатная.

— Да… я вашу штатную ситуацию! — Кай рванулся, Гессер отпустил и сделал легкое движение рукой, отчего Вету оказался на полу у лестницы в не самой воинственной позе. А потом снизу раздалось два страшных удара и звук падения чего-то очень тяжелого.

Почти одновременно по лестнице взлетел боец с перекошенным лицом:

— Двери!

И вот здесь Каю сделалось по-настоящему страшно. Человек бы двери изнутри не открыл и уж, конечно, не выворотил бы. Доппельгангеры.

А еще хуже доппельгангеров был какой-нибудь протокол с красивым названием, который Гессер сейчас же запустит.

— Ганс, подорвать заряд в лифтовой шахте! И приготовить к подрыву лестничные пролеты! Пауль, открыть шлюзы затопления бункера. Взрывать по готовности, без команды. За этим, — Гессер кивнул на Кая, — следите в оба. И чтоб вытащили мне его отсюда целым! — последние распоряжения он отдавал уже взбегая по лестнице. Помнил, сволочь, про ценную государственную собственность.

Не дожидаясь, пока Ганс и Пауль сообразят, кто сейчас ближе всех к нижнему ярусу, Кай почти кубарем покатился вниз, пытаясь одновременно ничего себе не сломать, нащупать пистолет и разглядеть хоть что-то.

Когда он оказался внизу, сирена уже стихла. Зато раздался неприятный скрежет. Скорее всего, это открывался шлюз или начинала закрываться дверь, отделяющая нижний этаж бункера от верхнего. Каю хватило быстрого взгляда на потолок, чтобы убедиться в правильности своей догадки. Прямо перед лестницей с потолка медленно-медленно опускала толстенная каменная плита. Боец, запустивший механизм, уже удирал вверх по лестнице.

«Дурак наивный», — подумал Кай и почти в унисон его мыслям раздался выстрел. Естественно, никого с нижних уровней наверху не ждали.

Вету резко вскочил с пола и выхватил пистолет, как он сам отлично понимал, бесполезный. Разве что застрелиться самому при надобности. Плита медленно опускалась, в дальнем конце коридора Альберт деловито открывал двери, ближе к Каю тем же занималась женщина-медик. Не требовалось быть гением, чтобы понять, что на самом деле происходит. Скрежет плиты перекрывал грохот ударов по металлу изнутри. Кай видел, как гнется железо и дрожат засовы. Судя по всему, прорвалось не меньше шести тварей. Слово «катастрофа» выглядело слишком мягким определением происходящему.

Думать было нечего. Или остатки его ребят вышли бы отсюда с боем, заодно с доппельгангерами, или их здесь утопили бы как котят за ненадобностью. Кай не настолько любил Каллад, чтобы менять живых людей на мертвую честь и благодарных потомков. Те, кто сейчас захлопывал их тут вместе с тварями, как пауков в одной банке, все делали правильно и ничьей вины не было, что Кай собирался им мешать. В сложные времена каждый сам за себя — очень простая истина, а все сказки про объединение людей ради общего дела следовало оставить для дошкольников или приятной болтовни у камина.

Матильда сидела в камере номер двадцать шесть, Белинда — в девятой, то есть почти напротив, Аннета — во второй, и дверь ее уже была выбита и валялась на полу. Клетушки Ванессы и Клэр находились в самом дальнем конце коридора. Кай бы до них просто не добежал.

Женщина-медик перед камерой Матильды остановилась, сняла засов — изнутри выстрелили, она упала, но буквально через секунду в коридор деловито вышел охранник и, спокойно переступив труп, направился в сторону Кая и лестницы. Вету очень хотелось верить, что доппельгангера больше интересует последняя. Опустив глаза в пол, он бросился к двадцать шестому номеру. Матильда изнутри звала его, заходясь плачем.

Хорошая новость заключалась в том, что двух доппельгангеров в одной клетушке быть не могло. Там мог быть один доппельгангер и два трупа, или один труп и два человека, но два доппельгангера — никак. Значит, Матильда уцелела.

Девушка валялась на полу и пыталась одной рукой стащить с глаз повязку. Некромедик сидела напротив входа, но с пулей в груди явно никуда бы не ушла. Кай принялся быстро отстегивать запястье Матильды от стула. Та истерично рыдала и, похоже, ничего не соображала. В этом он мог ей только позавидовать. Кай, например, отлично понимал, что дальше будет только хуже.

Сверху что-то отчаянно загрохотало. Видимо, взлетел на воздух лифт. Гессер все делал правильно. Зашумела вода. Кай выволок почти бесчувственную Матильду наружу и обернулся в дальний конец коридора. Под самым потолком открылась широкая круглая створка. Оттуда, пока еще медленно и лениво, текла темная вода.

К нему, испуганная и всклокоченная, с царапиной на щеке, держась за стенку, ковыляла Белинда.

— Кай, помоги мне. Я… я убила Эмму. И солдата тоже… Они хотели на меня напасть. Я просто это поняла, и убила их… Кай, ты же не расскажешь?

Белинда вела себя как обычно. Даже невидимую куклу за собой волокла, судя по положению руки.

— Кай, они нас всех убьют, да? Они открыли воду. Озеро прольется, да? Как думаешь, наверное, грустно всегда плавать в черной холодной воде?

Из створки уже хлестало вовсю. И насчет температуры воды Белинда не ошиблась. Доппельгангеры — Кай насчитал шестерых — дисциплинированно двигались в сторону лестницы. Как механические куклы и довольно быстро. На троих живых никакого внимания они не обращали.

В дальних камерах еще кто-то оставался, потому что Кай слышал крики, и человеческие, и те, в которых человеческого уже было мало.

Вода уже поднялась почти до колен, а от плиты до пола оставалось не больше полуметра. Самое время убираться, любой ценой.

— Не успеют. Цепляйся. Уходим.

Матильде казалось, что все происходит с ней во сне. Наверное, если бы вода не леденила ноги, она бы точно не отличила явь от бреда. Кай и Белинда протащили ее под опускающейся плитой, потом они пошли к лестнице, и их сбивало с ног потоком, который лился сверху. До этого дня Матильда даже не обращала внимания, какие здесь узкие и скользкие перила, и как сильно вибрирует металлические ступени под ногами. Она просто вцепилась в своих спутников мертвой хваткой и позволила волочь себя как вещь.

Лапки в стенах не было. Судя по всему, ее вообще уже нигде не было.

Лестницу заливало водой очень быстро. Последние ступеньки перед пролетом они почти плыли.

Как и следовало ожидать, лифта не стало — только искореженная кабина и месиво из камней и тросов. Лестницы наверх тоже больше не существовало. На ее месте остался только завал, из-под которого торчала нога в сапоге.

Может, доппельгангеры и сумели бы подняться наверх по шахте лифта, а вот им троим осталась только холодная мутная вода, пахнущая илом и смертью. Мысли Матильды путались от шока, наркотика и резкого выброса из Мглы, поэтому она даже не очень боялась. Только думала о темных морях на самых окраинах мира, которые никогда не видят солнце и поют тихие колыбельные. Ей хотелось сплавать туда когда-то в детстве, а теперь вот темные ледяные моря пришли за ней сами.

— Белинда, держи Матильду, — хрипло распорядился Кай, когда они оказались в рекреационном зале, — мы почти пришли.

— Куда? — уныло спросила Белинда. — Они нас бросили и убили.

— Выйдем отсюда — поноешь, а пока держи Матильду!

Судя по тому, что Кай чуть ли не впервые за все годы их знакомства сорвался на крик, он был совсем на взводе и только выглядел более-менее спокойным. Наверное, его можно понять, поскольку он вбил себе в голову, что несет ответственность за их жизни и теперь усиленно боролся против неизбежного, но Матильда не видела ни одной возможности, при которой человек победил бы темный океан.

Белинда не вскинулась и грубый тон пропустила мимо ушей, прижала Матильду к стенке, а сама вцепилась в приколоченную к стене вешалку для одежды. Так их хотя бы не относило назад к лестнице потоком, хлеставшим из круглой трубы над кухней.

А вот Кай целенаправленно брел именно туда.

Воды уже было по пояс и все пребывало. По мутной черной поверхности плыли их башмаки, игрушки, чья-то шляпа.

Кай выбрался из кухни где-то через полминуты, и ругался он так, что Матильда подобных слов не то что от него, а вообще в жизни не слышала. В общем и целом, он очень изобретательно желал всему миру сдохнуть в муках, потому что какая-то безмозглая и ленивая паскуда оставила подъемник сверху.

— Подъемник? — удивилась Белинда, и тут Матильда, наконец, поняла.

Им спускали еду с наземных ярусов на маленьком кухонном лифте. Но его шахта вряд ли была шире печной трубы. Они бы просто не поместились, да и вода все равно залила бы все кругом.

— Ты же не заставишь нас лезть в эту кишку? — простонала Белинда, видимо, тоже сообразившая, что задумал Кай. Тот выглядел мокрым, как недотопленный щенок, и злым как бес.

— Если эти… догадались взорвать кухонный лифт, я поверю, что люди не просто так платят налоги. Но осколков там нет, — Кай предъявил исцарапанные руки. — Я весь пол облазил, ничего там не падало. Значит, бесов ящик сверху.

— Мы утонем, Кай.

— Отлично, — огрызнулся он. — Тогда мы утонем поближе к поверхности. Полезли. Белинда, ты первая. Ныряй, там один вход в шахту, не заблудишься. Матильда, задержи дыхание! Слышишь меня, перестань дышать, я сказал. Если вода попадет в легкие, мы тебя до верху не дотащим!

Матильда покорно перестала дышать и закрыла глаза. Кай схватил ее и поволок куда-то под воду, заставил пригнуть голову, пихнул в какой-то туннель, она уткнулась в юбку Белинды и по ней кое-как проползла наверх. Только так ей удалось встать на ноги.

Кай, Белинда и Матильда в обнимку стояли в крошечном коридорчике, уходящем вверх, а вода все поднималась. То, что шахта уходила вверх, Матильда поняла только потому, что ощупала руками стены. Тьма стояла кромешная. Она даже Кая и Белинду не видела, а скорее различала их дыхание.

И, казалось ей или нет, а дышал тут, кроме нее, только один человек.

— Кай, мне страшно, — причитала Белинда. — Кай, я так не хочу, я не хочу, здесь темно…

— Кай, как же мы, если там ящик…

— Замолчите обе, — сухо распорядился Кай. — Воздух надо беречь.

Матильда знала, что между подземным бункером и наземной частью здания всего каких-то двадцать метров, но подъем тянулся и тянулся, как зимняя ночь. Она уже не чувствовала ни рук, ни ног, и, наверное, не пошла ко дну только потому, что Кай, вцепившейся в стенку, как-то умудрялся еще и ее держать. У Матильды совершенно пропало представление о пространстве, времени и вообще о цели того, что они здесь делают. Ей казалось, что их просто зажало в полярных льдах, как путешественников из научных журналов, и они уже никогда не выберутся, а будут вечно барахтаться в холодной черноте.

Вода поднималась и поднимала их, они отталкивались от стен, рвались наверх, куда-то в пустую и холодную темноту, а потом Матильда наткнулась руками на что-то твердое над головой.

Кай, приказавший молчать, грязно выругался. Вода поднималась.

— Запрокиньте головы, девочки. Нужно вытолкнуть эту дрянь, иначе нас тут прихлопнет давлением.

Кай пропал. Матильда сперва заорала, а потом поняла, что он просто нырнул. И еще поняла, что наглоталась воды. Отчаянно закашлялась. Запрокинула голову и почти прижалась губами к дну лифта.

Белинда возилась рядом, пытаясь просунуть пальцы между задней поверхностью ящика и стеной шахты. Матильда тоже попыталась, но только ногти обломала. Там почти совсем не осталось места.

А еще у них уже почти совсем не осталось воздуха.

Надо же было целую вечность плыть через полярные льды, чтобы задохнуться на самом верху. Даже северного сияния не увидеть.

Совсем близко металл громко проскрежетал о камень. Матильда снова попыталась сдвинуть ящик. Она изо всех сил толкала его вперед, упершись ногами в противоположную стенку.

Оставалось только молиться, что Кай не перепутал, с какой стороны дверцы, и они вообще толкали ящик в нужную сторону. Кругом уже была сплошная вода. Матильда задыхалась, ее волокло вниз, пальцы не слушались. Она подумала, что Кай единственный раз в жизни не сдержал свое слово и все же их не спас, а потом ящик подался вперед и вылетел. В образовавшийся проем хлынула вода, туда же швырнуло и Матильду, но неудачно, она налетела на какое-то препятствие, потом все же вывалилась на кафельный пол и отчаянно пыталась вдохнуть воздух. Рядом упали Белинда с Каем.

А дальше происходил форменный ужас.

Белинда, оказавшаяся при падении под Каем, стала поворачивать голову и, показалось Матильде, делала это как-то не совсем правильно. То ли слишком быстро, то ли у людей вообще голова не должна была под таким углом поворачиваться. Кай же, вместо того, чтобы скатиться с Белинды, дважды со всего маху ударил ее в голову стилетом.

Первый раз лезвие, неприятно скрежетнув, соскользнуло и клюнуло в кафель. Матильда в каком-то отупении смотрела на плеснувшуюся кровь. Кай резко отвел руку влево и с размаху ударил еще раз, теперь уже сбоку. Белинда как раз поворачивалась — очень бодро для человека, которому только что чуть не пробили череп — и стилет чавкнул. Матильда зажмурилась и сжалась в комок. Вода все хлестала, и кафельные плиты под руками были скользкими, как лед.

Секунды тянулись очень-очень долго, а потом Матильда услышала хриплый голос Кая:

— Все.

Матильда помотала головой, не разжимая век.

— Ладно тебе, если я мертв, ты тоже уже мертва. Открывай глаза, нам более чем пора проваливать.

Матильда все же приоткрыла один глаз, и первым, что она увидела, были густые темные сгустки, плывущие на фоне старого белого кафеля. Волосы Белинды, окрашенные кровью, колебались в потоке воды как какие-то диковинные водоросли. Кай деловито обтирал стилет о рукав. На Матильду не смотрел.

— К-куда? — опешила Матильда.

Слепому было ясно, что они в ловушке. Даже если возню в кухне никто не услышал, в верхних помещениях бункера все равно оставалась и охрана, и служащие. А тут еще вода хлестала. Да сюда целый взвод явился бы через минуту.

— Нам нужен другой доппельгангер, — хмуро сообщил Кай. — И еще мне нужно зеркало.

— Что?

— Зеркало! И доппельгангер не из наших, — хмуро повторил Кай, отвернувшись. — Эта… это… оно знало дорогу. Нам нужен доппельгангер, который не лазил со мной в вентиляцию. Никто другой нас отсюда не вытащит.

— Но они же…они же твари, — пробормотала Матильда, кивнув на тело Белинды.

Кай хохотнул:

— А эти чем лучше?

Матильда с опозданием сообразила, что под «этими» Кай имеет в виду сотрудников бункера, а, может, и их самих.

— Просто одни твари станут в нас стрелять, а другие помогут вылезти за подсказку и возможность вылезти тоже. Вся разница.

Девушке, наконец, удалось подняться. Она коснулась его плеча.

— Кай, так разве можно?

— Нет! А вот так можно?! — процедил маг куда-то в пространство, отодвинувшись.

Наверное, так было нельзя.

— Кай.

— Жизнь в тысячу раз сильнее правды, Матильда. — Кай поднялся с пола, но лицом к Матильде так и не повернулся. Она видела его в полоборота, черные волосы облепили совершенно белое лицо, и он вообще мало походил на живого человека. Только мертвеца не могло так колотить. — Если это не так, значит, я ошибаюсь и нам обоим крупно не повезло. Но ты или принимаешь это как непреложную истину, как математику, или перед выходом отсюда я сворачиваю тебе шею, чтобы тебя не мучили, если поймают.

Матильда нервно сглотнула. Обернулась на вывороченные дверцы подъемника, из которых уже неторопливо лилась темная струя. На низкий серый потолок. На стены без окон, завешанные поварешками, кастрюлями и какими-то вовсе непонятными предметами. Пройти все круги ледяного ада и умереть среди облупленных кастрюлек — это выходило как-то неправильно.

— Хорошо, Кай, пусть жизнь будет в тысячу раз сильнее правды, если нам это чем-то поможет.

За дверью послышались шаги. Медленные, четкие, спокойные. Они затихли совсем близко, как будто человек стоял за дверью и думал, входить ему или нет.

— Заходите, я не стану стрелять, — хрипло сообщил Кай.

— А вы и не сможете. Даже если у вас есть пистолет, в нем сейчас полно воды, — ответил приятный женский голос без единой эмоции. Матильда, во всяком случае, поняла, как мог бы говорить внезапно оживший труп из страшной сказки. Голос человеческий, а вот интонация — совершенно нечеловеческая, вернее, ее вовсе не было. Слова падали ровно и безучастно, как тиканье часов.

— Тогда почему такое всемогущее существо трусит под дверью?

— Существовать хочу.

— А я хочу жить. Заходите, спиной вперед. Договоримся.

— Зачем мне маленький сумасшедший маг?

— Затем, зачем мне — большой сумасшедший доппельгенгер. Я знаю, где здесь раньше проходила вентиляция. А вы сможете пробить стену до того, как нас решат не только утопить, но и взорвать для верности. Мы говорим еще только потому, что они совещаются перед тем, как испортить исторический центр города. Но там сидят не сраные эстеты, а тупые солдафоны, поэтому ждать нам недолго. Договоримся?

Дверь начала приоткрываться.

10

День Эдельвейса начался отметкой «погано» — еще когда в девять утра стали поступать первые сообщения о странных группках людей на Литейном, крайне дезорганизованные и бестолковые, но когда агенты не смогли перевести поход к кесарскому дворцу в нелюдской погром или на крайний случай в грабеж лавок обычными средствами, все стало не просто «погано», а «крайне погано». Эдельвейс все утро матерился как сапожник, раздавая распоряжения тем немногим агентам, которые еще хоть что-то соображали. Это было не более целесообразно, чем тушить лесной пожар с одним ведром воды, к тому же дырявым, но за ничегонеделанье в такой ситуации он бы выдавал даже не увольнения, а пули в лоб, так что бегал как миленький и пытался работать.

Часть толпы все же к дворцу не потащилась — спасибо платному агенту Мелиссе по кличке «Пышка», голосистой бабе, доносящей частично ради денег, но более — по зову сердца. Человек сто пятьдесят орать к мучному складу — к сожалению, пустому — она увела. Увы, в сложившейся ситуации это была капля в море.

Толпа перла к дворцу целенаправленно — это стало понятно около половины одиннадцатого утра. Причины массового самоубийства тоже сделались понятны — люди хотели есть — но не было понятно, почему всех эта мысль посетила именно сегодня. И еще непонятно, какого беса эшелон с хлебом, чудом выпрошенный из Виарэ для столицы и ожидавшийся сегодня утром, потерялся где-то на запасных путях под Кальдой, и что вообще происходило с юго-западным отделением калладской железной дороги. Но, так или иначе, хлеб, который у регента комендант столицы выбивал прямо-таки с истерикой, каплями от сердца и угрозой застрелиться и уволиться разом прямо за дверьми, не прибыл.

Эдельвейс мог бы понять этих людей, если бы не одно маленькое «но» — голода в столице еще не началось. Через неделю-две — да, мог начаться, но и там толпы бросались на стены не в первые дни. Сейчас же хлеб у булочников еще оставался в достаточном количестве. А жандармы ревностно следили, чтобы его не припрятывали до лучших времен и выкладывали на прилавки. Торговцы кривили морды и звали их всякими словами, однако исправно выкладывали. Цены держали на довоенном уровне, если стояние на границе Рэды следовало называть войной.

Но все почему-то сорвались с цепи именно в этот день, в солнечную и ясную пятницу, двадцать второго сентября.

По большому счету, это даже не было делом Эдельвейса: он и его небольшой отдел занимались исключительно делами неграждан, а конкретнее — порфириками. Вот уж вряд ли это организовали они, и вообще в столице отродясь столько порфириков не нашлось бы, чтобы закатить нечто подобное. По уровню организации происходящее тянуло на чью-то неплохо проплаченную акцию, которую провернули профессионалы.

Отец явно нервничал. Насколько понял Эдельвейс, дело было в том, что Вету не могли прочитать вероятности, а главный Вету где-то загулял и не возвращался в штаб, за ним послали, но его не оказалось по адресу, в общем — бардак и кошмар агента охранки. Его заместитель, Майлз, очень толково отправлял людей на поиски блудного мага и уверял Винтергольда, что волноваться не стоит и все образуется.

В половину двенадцатого — когда сомнений, куда толпа прет, уже не осталось, зато стало меньше пятеркой городовых, насмерть забитыми ей по дороге — к зданию Третьего отделения примчалась коляска, запряженная великолепными белыми рысаками. Оттуда, сияя на солнце орденами и наградами, выступил генерал Вейзер. Генерал клялся и божился, что располагает чрезвычайно важной информацией и что, если его немедленно не примут, жизнь наследников окажется в опасности, поскольку во дворце — о ужас! — заговор.

Орать о заговоре во дворце перед всей охранкой мог только законченный придурок — это понимал каждый, у кого имелись хотя бы минимальные мозги.

К тому же, насколько Эдельвейс знал, половина Вету уже была поднята по тревоге и отправлена во дворец. Если детям кесаря и вправду что-то угрожало — хотя лично Эдельвейс не представлял, как лавочник может насмерть забить кесаревичей скалкой на удельной дистанции в несколько километров — то они уже оказались под защитой. Вторая группа Вету должна была утихомирить толпу. Об этом отец с большим раздражением распорядился еще утром, когда не обнаружил кого-то на месте.

Эдельвейс Вету в лица не знал и в жизни не видел. Людей, которые вообще их видели, можно было пересчитать по пальцам. Маги квартировались в другом месте, но где именно — доступа к информации такого уровня у него не имелось, а отец в редких приватных беседах работы не касался.

Вейзер, упорно орущий про заговор, который проморгали все, кроме него, прорвался-таки в кабинет Винтергольда-старшего. Слушать этот бред у Эдельвейса не было ни времени, ни желания, ни, конечно же, разрешения, так что он сидел в своей каморке, которую кабинетом можно было назвать с некоторой натяжкой, и пил третий за утро кофе. Рука болела, в голове шумело.

К его несказанному удивлению, через четверть часа в его голубятню — угловую комнату на последнем этаже пятиэтажного здания, которую голуби и впрямь нежно любили, в качестве доказательства загадив весь подоконник — изволил заглянуть отец собственной персоной. Эдельвейс встал и отвесил короткий поклон.

— Кофеем угощаешься? — безмятежно поинтересовался старший Винтергольд, щуря глаза, как кот.

— Да.

— И как, позволь узнать, поживают вампиры?

— Как и ведьмы с бесами — не существуют.

— И они никакого отношения к шабашу у дворца не имеют?

— Ни малейшего.

— А почему? Почему, я хочу знать, толпа прет к дворцу, а не поливает друг друга спиртом или, на худой конец, грабит награбленное?

— Потому что не моя задача обнародовать список. Я готовил инструкции агентам на случай его публикации — все.

— Неужели?

— Эшелон на запасных путях. Это не иголка, его найдут сегодня, он будет в столице завтра. Нельзя делать такие вещи сгоряча.

— Ты сам этот эшелон видел? А зерно в нем? А уверен в его существовании?

— При всем уважении, я и Аэрдис не видел. А он есть. И, наверное, он сегодня пошутил с нами такую некрасивую шутку. Но толпа у дворца остановится.

— Естественно, на ее усмирение отправили нордэнский полк. Что характерно, меня не спросив. Поскольку жандармерия вроде как не справилась.

Эдельвейсу на это только и осталось, что рот раскрыть. Озверевшее простонародье и предельно презирающие его нордэны — это выходила плохая смесь.

— Вкусный кофе? — участливо поинтересовался отец.

— Нормальный.

— Так почему ты сидишь тут и ничего не делаешь?

— Потому что я уже сделал все, что мог.

— И что ты мог? — очень заинтересованно осведомился отец.

«А что я мог?» — задумался Эдельвейс. Мыслительный процесс был прерван самым грубым образом, то есть хорошим ударом по морде. Эдельвейс налетел поясницей на угол стола, но удержался от комментариев, хотя приятного было мало. Заболели разом челюсть, спина и только-только успокоившаяся рука.

— Надеюсь, это понятно.

— Нет, непонятно. Очень воспитательно, конечно, но непонятно. Я ничего не мог сделать.

— Ничего не могла сделать твоя матушка, когда мимо проезжал очередной душка-военный на белом коне! А ты, как мне хочется верить, все-таки мой сын и можешь сделать хоть что-то.

Эдельвейс взглянул на отца исподлобья.

— Вы хотите, чтобы я запустил операцию «Белая кровь» прямо сейчас? Несмотря на то, что я не имею права отдавать такие приказы, и на то, что это уже бессмысленно?

— Нет, я хочу, чтобы ты запустил операцию «Белая кровь» тогда, когда это будет нужно. Не дожидаясь благословлений свыше от начальства и белокрылых Заступников, а заодно не оглядываясь на непонятные эшелоны на непонятных путях. Ровно в тот момент, когда без этого будет уже не обойтись. Вот чего я хочу. Понятно?

— Куда уж понятнее. Хотя на словах это тоже можно было сказать.

— Не криви морду. Это чтобы лучше запомнил. Держи, — Винтергольд извлек из нагрудного кармана плоскую флягу и протянул сыну. — Дома прочитаешь.

Эдельвейс поднял брови, но никак не прокомментировал. Отец был не из тех людей, кто оговаривается, да и он сам на слух не жаловался.

— А сейчас возвращайся и жди меня. Всех остальных — спускай с лестницы. У тебя разболелась рука, голова и вообще что угодно. Ты ж маменькин сынок, она это умела.

Судя по количеству упоминаний бывшей жены на единицу речи, Винтергольд оказался взвинчен до последней крайности. Эдельвейсу даже огрызаться не хотелось. Вряд ли он мог сказать о браке зрелого жандармского тогда еще полковника и юной прелестной бесприданницы что-то такое, о чем народ не говорил, не пел и не писал последние несколько сотен лет. Тем более, что двадцать два года назад над историей внезапно обретшего раскидистые рога жандармского начальника вдоволь позубоскалили вся столица и провинция.

— Хорошо.

В дверях Винтергольд обернулся:

— Жизнь собачья, — зачем-то сказал он.

Эдельвейс промолчал. Он был зол, а, когда злился, старался говорить как можно меньше. В двадцать лет еще можно высказать всемогущему батюшке все, что думаешь о жизни, лишиться наследства, наворотить романтичных глупостей и повеситься где-нибудь в нумерах, но в тридцать это уже как-то не очень серьезно звучало бы.

— Ты еще можешь взять билеты до Виарэ… — начал отец старую песню.

— … потому что я маменькин сынок, да? И по этой же причине я торчу на этой голубятне, а не прожигаю жизнь где-нибудь в ресторане, как какой-нибудь Маэрлинг.

— Ты меня не понял.

— Да вас вообще мало кто понимает.

— Ты здесь торчишь, потому что Амалия — надеюсь, ее последний душка еще не сдал ее куда-нибудь в варьете — так и не сумела испортить породу.

— Нет, — Эдельвейс проскользнул мимо отца, едва не задев его плечом. — Потому что я вообще не собака. При любой собачьей жизни я не хочу быть собакой, ни породистой, ни цепной, ни какой угодно еще.

Во второй половине дня Эдельвейс получил две новости. Вернее, одну новость он получил, а вторая к нему пришла. Первая заключалась в том, что карета с двумя генералами — тщательно проверенная карета самого Винтергольда — взлетела на воздух, едва отъехав от Третьего отделения, и что выживших нет. К ней прилагалось сочувствие полковника Майлза и его заверения, что сыну великого человека всегда будут рады в их стенах. Заверения Эдельвейс отправил в камин сразу, чувствуя, что его трясет. Отец, конечно, разменял шестой десяток и, конечно, с его профессией он вообще долго прожил, но история с бомбой в голове все равно не укладывалась. Хотя, казалось бы, что могло быть более ожидаемым концом для шефа жандармов, чем бомба в карете? Разве что бомба в коробке конфет на именинах.

С четырех пополудни до девяти вечера Эдельвейс молча сидел в гостиной, не испытывая ровно никакого желания думать и действовать. Он не плакал, не хотел напиться, даже, по большому счету, не чувствовал грусти, или горечи утраты, или что там полагалось ощутить сыну, внезапно получившему большое наследство и еще большие проблемы в наследство. Он в прострации смотрел на потухший камин, в котором еще днем в пепел сжег тридцать фотографических карточек.

Во фляге не оказалось ничего, кроме инструкции, вырезанной на коже с внутренней стороны. Вернее, даже не инструкции, а секции, шкафа, полки и порядкового номера книги из их домашней библиотеки. Книга — толстенный том бессмертной классики с роскошными репродукциями гравюр — не содержала в себе ровно ничего интересного. Эдельвейс не сразу обратил внимание, что страницы с иллюстрациями слишком толстые даже для издания конца прошлого века. Вооружившись ножом для разрезания бумаги, он довольно быстро извлек на свет тридцать карточек. Человеку, который их собрал, оставалось только пожелать сдохнуть в муках, потому что с фотографий смотрели дети, старшему из которых на вид было лет четырнадцать. «Объект 72. Кай. Родители — неизвестно. АП — „Метелица“. МК — 1. ФВ — средняя. ПВ — сильно выше средней. ПС — удовлетворительное. Особо опасен. При устранении использовать схему В-12.» «Объект 79. Матильда Фрер. Родители — неграждане, ид. номер 11243/15, 11856/15. АП — „Снежинка“. МК — 2. ФВ — средняя. ПВ — ниже средней. ПС — удовлетворительное. Опасна. При устранении использовать схему Б-5.» «Объект» Агнесс Триссэ, Белинда Виро, Альберт Грэссэ. Их там было три десятка, опасных и особо опасных детишек, с милыми кличками зимне-вьюжной тематики, «Снежков», «Поземок» и «Снегирей», с «удовлетворительным» психическим состоянием и оптимальной схемой устранения. При мысли, что это и есть полулегендарное Вету, Эдельвейсу стало тошно. Он многого ожидал от самых сильных калладских магов, но почему-то думал, что все они взрослые люди, наверное, даже лет за тридцать, то есть старые для магов. Но эти оказались молодыми даже для магов. И даже на этих, очевидно, не вчера сделанных фотографиях их лица уже были подернуты мутью, а черты аккуратно подведены карандашом. Мальчика по имени Кай вообще скорее нарисовали, чем сняли на фотоаппарат.

В любом случае, Эдельвейс перенес нужные данные в записную книжку, предварительно зашифровав, а затем сжег все в пепел. Потом пришли новости об отце. Он сидел и смотрел в потухший камин. А вечером вошел дворецкий, у которого отродясь не было семьи, и вежливо сообщил, что положил дочку спать на первом этаже в комнате для слуг, а сын сегодня очень просил лично подать молодому господину чай, если мессир Винтергольд не возражает.

Эдельвейс еще не настолько сошел с ума, чтобы на ночь глядя бегать по собственному дому с пистолетом наперевес. И вряд ли дворецкий, безупречно служивший его отцу четверть века, тронулся умом без каких-то очень веских причин. По-видимому, некая веская причина очень хотела попасть на чай. С тем же успехом причина, например, могла бы снарядить дворецкого двустволкой и каким-то менее мирным желанием, чем уложить несуществующую дочку спать и приобщить сына к ремеслу. Поэтому Эдельвейс даже возражать не стал. И не особенно удивился, когда «сын» дворецкого оказался похож не на дворецкого, а на фотографию мальчика с агентурной кличкой «Метелица».

Парень спокойно вошел и поставил на столик поднос с заварником и двумя полными чашками. Правда, без приглашения не сел, чем отчасти сгладил прескверное впечатление. Эдельвейс подождал секунды три, потом кивнул на кресло. Вету молча опустился туда и застыл, сложив руки на коленях, как примерный ученик. Как будто решил дать себя рассмотреть, прежде чем начать говорить.

Эдельвейсу бросилось в глаза, что на парне совершенно обыкновенный студенческий мундир, щедро покрытый бурыми пятнами с правой стороны. В остальном маг выглядел настолько обычно, что даже взгляду не за что зацепиться. Разве что глаза оказались темноваты для этнического калладца, хотя черты лица были вполне калладские и вместе с тем абсолютно никакие.

— Ваш дворецкий не пострадает, — спокойно сообщил Вету, видимо, решив, что осмотр окончен. — Если мы с вами договоримся, вообще никто не пострадает.

— Неужели, — фыркнул Эдельвейс. — А кто пострадает, если не договоримся?

— Врать не буду, сначала пострадает вы, — и не подумал смутиться гость.

— Вы мне угрожаете?

— Ни в коем случае.

— С кем вообще честь имею?

— Меня зовут Кай, до сегодняшнего утра я состоял в подразделении Вету. И я не думаю, что говорить со мной — честь для вас, — гость держался настолько спокойно, что Эдельвейсу явственно захотелось как следует съездить ему по лицу.

— И вы чудесным образом уволились в тот же день, когда на моего отца совершено первое успешное за тридцать лет покушение?

Парень неприятно улыбнулся, склонив голову на бок:

— За последние тридцать лет я никак отвечать не могу. И почему чудесным образом? Нас уволили обычным порядком.

— Да неужели?

— Да. В лучший мир. Просто я и моя сестра до него не доплыли. Не думаю, что ваш отец в этом участвовал, у него не имелось идиотской привычки разбрасываться ценными кадрами. Из этого я делаю предварительный вывод, что его уволили тем же образом, что и нас.

— Ну, допустим, я вам вдруг поверил. И кто же этот злодей?

— Понятия не имею.

— В самом деле?

— В самом деле. Я понимаю, в романах Вету в таких ситуациях обязательно должны рассказать, кто виноват и что делать. Но я вам ничего рассказывать не буду, потому что, во-первых, не знаю, во-вторых, когда узнаю, разберусь без вас, у меня на них планы. Я не за святой местью пришел. И даже не в качестве поставщика информации.

— А в качестве кого? Официанта?

— Почти. Я пришел наняться на работу.

— Что? Вы издеваетесь?

— Нет, не издеваюсь. Мне нужна работа.

— И вы хотите работать на меня?

— Я не хочу работать ни на кого. Но готов поработать на вас. Года, скажем, три. За пятьдесят марок в месяц и дозу «Поцелуя Судьбы» раз в неделю. Со временем ассортимент и дозировку мы пересмотрим, но пока так.

Эдельвейс с интересом разглядывал собеседника, пытаясь понять, имеет он дело с нечеловеческой наглостью или нечеловеческой логикой. На пятьдесят марок в месяц можно было содержать пять шикарных дам полусвета. Если бы Эдельвейс не знал, что перед ним сидит очень хороший маг, он бы непременно поинтересовался у столь дорого ценящего себя молодого человека, что уж совсем эдакого тот умеет за такие деньги.

— А если я не хочу вас нанимать?

— За названную плату или вообще?

— Вообще.

Кай вздохнул:

— Тогда плохо будет сначала вам, а потом — мне. И из уважения к вашему отцу я все же попытаюсь с вами договориться добром.

— Мне не нужны услуги наемного убийцы — это раз.

— Люди на государственной службе априорно не могут быть наемными убийцами — это два, — скучным тоном ввернул маг.

— А если я скажу, что читал ваше досье?

— Я скажу, что тоже его читал. Про заказные убийства там нет ни слова.

Эдельвейс начал чувствовать к залетному Вету некоторое уважение. На его месте он, наверное, огрызался бы ровно так же. Но это вовсе не значило, что мутный парень, нагло заявившийся в его дом, да еще, судя по всему, еще и девку какую-то с собой притащивший, вызывал у него хоть какую-то симпатию.

— Если вы ботаник и выращивали цветочки, то садовник мне нужен на полгода и он у меня есть.

— Вам доставляет удовольствие меня унижать? Вы же видите, что у вас этого не получится.

Вот уж это Эдельвейс действительно видел, а точнее — чувствовал профессиональным нюхом. Сидевший перед ним человек то ли не имел самолюбия вообще, то ли имел его столько, что чужие слова его не задевали.

— Ну хорошо. Даже если бы у меня был этот ваш «Поцелуй Судьбы»…

— Первые пару месяцев можно посидеть на заменителе с аналогичными свойствами, но нежелательно.

— Что вы будете делать за пятьдесят марок в месяц?

— Я буду вас защищать.

— Надо же, а если я откажусь?

— Тогда я вас защищать не буду, — пожал плечами маг. — Вы думаете, они закончили сезон красочных увольнений? Нас топили, вашего отца взрывали, что вам дальше подсказывает фантазия? Я ставлю на яд или отравление газом, хотя не исключаю и каких-нибудь более зрелищных вариантов. Не хотите напиться и заживо сгореть в собственном доме? А еще вы, кстати, можете покончить с собой от горя или потому, что шпионили на Аэрдис за компанию с батюшкой… Интересно, жандармы в таких случаях вешаются или стреляются?

— Тридцать марок, — необыкновенно ровно и по-деловому сообщил Эдельвейс. Не то чтобы двадцать марок делали погоду, но с потенциального охранника стоило заранее сбить всю лишнюю спесь.

— Я не торгуюсь, — фыркнул Вету с опозданием в несколько секунд.

— Не моя девка дрыхнет в комнате для слуг.

— Она не девка — это раз, — вернулся к прежнему «взрослому» и всезнающему тону парень. — Ее зовут Матильда — это два. Она работать не будет — это три…

— А тридцать марок — это четыре, — спокойно продолжил Эдельвейс.

Мага аж передернуло:

— Тридцать марок — и вы выправляете нам документы.

— По завершении контракта.

— Матильде — сейчас. Я могу не дожить до завершения контракта, как, кстати, и вы.

— Вот вам и стимул, чтобы мы оба до него дожили.

Парень посмотрел на Эдельвейса почти жалобно. Непробиваемое спокойствие с его лица сошло, остался негражданин без документов, покупающий свое будущее задорого.

— Хрен с вами, согласен. Но с вас кормежка!

— Двухразовая, — уже из чисто спортивного интереса буркнул Эдельвейс.

Вету окончательно оторопел.

— Вы точно жандарм, а не министр финансов? — Эдельвейс готов был поклясться, что слышит детскую обиду.

— А вы точно маг, а не элитная содержанка?

— Вообще я элитный маг, но, знаете, я, пожалуй, соглашусь на ваши условия, пока не выяснилось, что неустойки взимаются натурой!

Вету нахохлился и стал похож на побитого жизнью вороненка. Взимать с этих в лучшем случае пятидесяти килограммов костей натурой точно было нечего.

— Идите и попросите вашего благоприобретенного батюшку заказать кухарке ужин на три персоны. Так и быть, накормим элитных магов в счет будущих подвигов.

— Тогда я авансом посоветую вам уволиться, но не раньше, чем вы проверите, какой умный человек погнал нордэнскую пехоту под калладские поварешки. Это очень важно.

— Потому, что у него все получилось?

— Нет, потому что у него не получилось. Толпа разошлась без применения силы. Ради чего бы ни провернули все, что происходило сегодня днем, в последний момент их план провалился. Кесарские войска по толпе не стреляли даже после того, как кто-то пальнул в полковницу. Правда, нелишне было бы выяснить, где теперь наследники. Это отличный повод перевезти их подальше от столицы, а там, понимаете, сквозняки, сырость и всякое с детьми случается. Особенно если регент верит в свою звезду, а полудурки, которые все это заварили, в свои звезды верят, поэтому мы в самом скором времени увидим такие небеса в алмазах, что белокрылые нам братьями покажутся.

Глава 4

1

Метель надвигалась сплошной молочно-белой стеной от края и до края неба. Ингрейне казалось, что по самой ее границе стоит едва различимый теперь лес, но там мог быть и лес, и город, и гряда холмов, или просто пустота. А вот снежная буря шла очень быстро. Нордэна уже слышала далекий гул, с каждым мгновением становившийся все громче.

Ингрейна понимала, что это и есть та самая Вьюга, убивающая своих детей, которая была в начале мира и будет в его конце. И еще лучше она понимала, что сейчас лежит на операционном столе с внутренностями в состоянии киселя. А, может, уже и в морге, раз уж так четко видит идущую на нее метель.

Убегать от смерти казалось глупым, стоять и ждать, пока белая мгла, за которой уже ничего не будет, докатится до нее и превратит в ничто — еще глупее. Ингрейна развернулась и помчалась назад, по колено проваливаясь в снег. Всюду сделалось белым-бело, но гул все же остался за спиной, хотя и нарастал. Не то чтобы Ингрейна питала какие-то надежды — очень странно на что-то надеяться, получив пулю в живот, да еще, по всей видимости, винтовочную — но, чтобы молча дожидаться пока все кончится, требовалось большая вера или большая смелость. Она ни тем, ни другим похвастаться не могла.

Нордэна не сразу поняла, что поле, если это было поле, по которому она бежала, стало забирать вниз. В какой-то момент она запнулась и кубарем покатилась под горку, как в детстве. Когда Ингрейна отфыркалась от снега и оглянулась, пытаясь понять, откуда и куда она бежала, то не поверила своим глазам. Позади стояла сплошная белая стена. Впереди она ясно видела крошечный огонек. На него и пошла. И даже не очень удивилась, когда из белой пелены выплыл фьорд святой Ингвин, где она родилась и выросла. Кругам было положено замыкаться. А, может, время проявило чудеса навигации и повернуло вспять. Так или иначе, перед Ингрейной простиралась западная оконечность фьорда, с которой в хорошую погоду получалось разглядеть вознесшиеся к небу черные пики Предела Зигерлинды. И там, где скала обрывалась над темно-синим, почти чернильным морем, горел костер, а рядом с ним сидела маленькая фигурка в мехах. Ингрейна смотрела на эту картину как на что-то хорошо знакомое, хотя в жизни ее не видела и знала это.

Нордэна, долго не раздумывая, пошла к огню, на этот раз внимательно глядя под ноги. Девочкой она здесь частенько бродила и помнила, как коварны эти камни: дом, где они с отцом жили после смерти матери, стоял километрах в трех от этого места, в лесу. Тропинку замело снегом, но Ингрейна дошла, поражаясь, что, оказывается, помнит, как и куда наступать.

Фигурка в мехах обернулась на звук, когда до нее оставалось шагов десять, и нордэна не особенно удивилась, увидев под косматой шапкой лицо девчонки с голубыми глазами и обрамляющие его почти белые косички, заплетенные криво и неаккуратно.

Папа был военным моряком, вязал отличные узлы, но совершенно не умел управляться с косичками и ленточками.

Девочка у костра смотрела на Ингрейну настороженно, но без враждебности. К лежащему неподалеку самострелу она, во всяком случае, не потянулась.

— Ветер крыльям, — поздоровалась нордэна принятым на островах приветствием. Девочка сдвинула белесые брови, нахмурившись, но встала и серьезно ответила:

— Железу — кровь.

Разглядывая собственное лицо, помолодевшее на добрые два десятка лет, Ингрейна почти забыла, что видит галлюцинацию и, наверное, умирает.

— Я могу погреться у твоего костра?

— Грейся.

Девочка как будто совсем перестала обращать на нее внимание. Она напряженно смотрела на холодную темную воду и такое же небо.

— Уже поздно, иди домой, — сказала Ингрейна. — Тебя отец заждался.

— Я жду маму, — буркнула девочка. — Как они с братом вернутся, если не увидят огня?

«Они никак не вернутся», — подумала Ингрейна. Они все так ждали братика — и мать, и отец, и она сама, она даже ему что-то связала, то ли носки, то ли шапочку, уже не помнила. Никому не могло прийти в голову, что мать умрет родами. Ингрейну она произвела на свет без особенных проблем, и все были уверены, что у нее легко может быть еще несколько детей. Ей завидовали, кто по-хорошему, кто — не очень. Вот только роды убили и Ингихильд, и так и не увидевшего дневного света Бьорна.

Потому что пять сотен лет назад люди поиграли в богов, а боги взяли и не простили. Жрицы, конечно, рассказывали не так, но Ингрейна буквально кожей чувствовала это брошенное из глубины веков проклятие, которое не смыть ни водой, ни кровью. Еще до того, как узнала, что ее род оборвется на ней. Их много было таких — неаккуратно оборванных ниток, будто на станке у нерадивой мастерицы. И, как бы ни старалась Нейратез, узор победы из жил, полных гнилой, испорченной крови, она бы не сплела.

Ингрейна поглядела на покрытый инеем шарф девочки, над которым поднимались клубки пара. Кажется, делалось все холоднее. Может, когда-то прежде она и сидела на утесе ночи напролет — нордэна не помнила. Точно она могла сказать только то, что это не помогло.

— Иди домой, я подежурю у огня. Если твоя мама придет, я скажу ей, что ты ее ждала. А тебя дома ждет папа и он волнуется. Иди домой.

— А где ты возьмешь хворост, если до утра не хватит?

— Дойду до леса. И ты принесла много хвороста, если жечь с умом, до утра хватит.

Девочка еще мгновение поколебалась, но все же подняла самострел и поправила шапку.

— Скажи ей, чтобы они поторопились. Папа без них много пьет. И еще его хотят женить второй раз, а он не хочет. Стал чаще плавать к Белой Мгле. Пусть мама возвращается быстрее.

У Ингрейны перехватило горло.

— Я ей скажу. Иди. И тебе не обязательно жечь здесь костер каждую ночь. Ты можешь взять свечу и сделать фонарь в стекле, тогда он будет светить всем, и маме тоже.

Девочка серьезно кивнула, качнув белыми косичками, на концах облепленными льдинками.

— Верно. Мы с папой сделаем фонарь и повесим над обрывом, чтобы всем в пути было светло. Спасибо! Пусть боги тебя хранят. Ты похожа на маму.

Ингрейна лишилась матери в полные восемь лет, но помнила ее почему-то очень смутно. Ее память сохранила только длинные-длинные, как у сказочной колдуньи, почти белые волосы и самые прекрасные на свете руки, раскатывающие тесто. Красивая и добрая. Ничего общего с ней самой.

— Будь сильной. Иди.

Ингрейне сделалось безумно жаль, но это было единственное напутствие, которое она могла дать.

Нордэна проводила удаляющуюся фигурку взглядом. Девочка пропала из видимости почти сразу, словно вьюга радовалась возможности сожрать последний кусочек тепла в ледяном мире. Пока они говорили, белая круговерть подошла почти вплотную, до границы метели оставалось шагов десять, но гула больше не доносилось. Пелена просто как будто отрезала весь остальной мир и вроде бы остановилась.

Ингрейна бросила в огонь пару веток и смотрела в пляшущее пламя, не думая особенно ни о чем. Она, наверное, просто умирала, ей, наверное, вкололи много морфия, вот она и увидела какие-то вещи, которые видела в детстве, но как-то не так.

К костру медленно подкатилось большое, ярко-красное, спелое яблоко. Такое круглое и красивое — просто загляденье. На Архипелаге подобной красоты не росло. Этот гость, без сомнения, явился из Рэды или еще откуда-то с юга. Ингрейна с удивлением уставилась на заморский сувенир, очень странно выглядящий на белом снегу.

Галлюцинация становилась чем дальше, тем неправдоподобнее. Нордэна потянулась за яблоком, но оно весьма ловко увернулось и откатилось на пару шагов назад, к границе метели. Почти одновременно оттуда выступил парень лет шестнадцати на вид в серой форме, чем-то похожей на военную, но без единого знака различия. Все бы хорошо, но ветер, рвавший волосы Ингрейны, даже складок его одежды не шевелил. И следов за ним тоже не оставалось.

— Неприлично трогать чужие маяки, госпожа полковник, уверен, этому вас учили, — без улыбки сообщил он. Ингрейна обратила внимание, что черты лица у него то нормальные, то будто какие-то стертые, если сморгнуть или посмотреть с другого ракурса. И глаза разного цвета, один темный, другой очень светлый. — Я вас обыскался, ну здесь и месиво.

— Ты — смерть? — равнодушно спросила Ингрейна. Ждать здесь кого-то еще было бы странно.

— Может, и смерть, да не ваша, — парень подхватил яблоко и сел у костра, напротив Ингрейны. Теперь она очень хорошо видела, что один глаз у него человеческий, карий, а второй какой-то не людской, очень равномерного серого цвета с крохотной точкой зрачка. — Вы — люди — очень интересные существа.

— Не сказала бы.

— А я сказал. Кому-то в жизни ни в чем не отказывают, и они вырастают ублюдками, готовыми самолично придушить собственного брата и его малолетних детей ради вещей, которые у них есть и так. Или научить их живьем закапывать щенков, например. А кого-то всю жизнь третируют как скотину, а он все равно ведет себя так, будто в мире есть справедливость и за поступки придется отвечать. Хотя прекрасно видит, что ничего подобного в мире нет и быть не может. Удивительно.

— Меня не очень удивит, если в мире есть справедливость и за поступки придется отвечать. Во всяком случае, меньше, чем полагается, за зло еще никому платить не приходилось.

— Ваш нордэнский катехизис?

— Да.

— Все еще в него верите?

— Я по нему жила, какая уже разница.

— Вот уж вас, мне кажется, это должно бы здорово удивить. Про справедливость и расплату.

Ингрейна пожала плечами и подкинула в костер еще одну ветку.

— Ты пришел меня отсюда забрать, смерть, да не моя? Колоколов, значит, не будет?

Парень поежился:

— Отсюда — это откуда? Вы сейчас лежите в палате реабилитации и морфина в крови у вас столько, что это скорее кровь в морфине. А до этого семь часов лежали на операционном столе, и над вами колдовал — другого слова не подберу — хирург. Возможно, чудо получится, а, может, и нет. Я тут ничем не помогу.

— А ты мне помогать пришел?

Парень склонил голову на бок, так что страшноватый светлый глаз почти полностью оказался под длинной челкой.

— Если честно, я пришел на вас посмотреть.

— И что, понравилось, что увидел?

— Я увидел человека, у которого есть очень много слов для ненависти, но он как-то все же нашел другие слова. Не могу сказать, что мне это нравится, но это достойно уважения. Наверное, я бы на вашем месте послал всех к бесам. Вся ваша предыдущая биография говорит о том, что вы особенно не миндальничали. А тут подняли часы и стали ждать пули, вместо того, чтобы дать залп.

— Не находишь, что это было мое законное право?

— Нахожу. Вы знаете, кто вас подставил?

Услышав последний вопрос, Ингрейна, наконец, сообразила, что говорит с вероятностником. Возможно, даже с Вету — бес их знает, как они выглядели. Во всяком случае, с кем-то из государственных служащих, пришедших дознаться до причины произошедшего. Забавно, она-то, дура, полагала, что за порогом смерти за земные поступки спрашивают только боги. А вот нет, и Седьмое отделение подтянулось. Хорошо, что обывателям этого не рассказывали: вот уж вышел бы скандал.

— Меня никто не подставлял, я пошла туда по доброй воле и в ясном уме, если мое обычное состояние ума можно так назвать. А про то, что будет бунт, заранее знал генерал Вейзер. Откуда — спросите его сами.

— Боюсь вас расстроить, но некромантия существует только в студенческих песенках. Никто не может говорить с мертвыми. А генерал Вейзер мертв.

— Поделом ублюдку. Вряд ли я с ним разминусь надолго, но это очко в мою пользу. Надеюсь, ему было больно.

Парень хмыкнул:

— Да сбудутся все ваши надежды. Кроме Вейзера кто-то знал?

— Еще один мужчина, но я не видела лица, и он почти не говорил.

— Фигуру? Вы бы смогли его опознать на фотографии?

— Нет.

— А по голосу? По манере говорить?

— Я, по-вашему, филером на полставки прирабатывала? Врагов государства внутри государства должно ловить Третье Отделение. Я вроде как должна колошматить их за его пределами.

— Вы всегда такая честная?

— Да.

Парень поднялся и подкинул яблоко. Оно бодро покатилось по снегу к белой завесе. Следа на снегу от него тоже не оставалось.

— Я бы хотел вам помочь, но не могу.

— Не расстраивайтесь, это распространенный случай, — в сердцах бросила Ингихильд.

— Если бы я располагал такой возможностью, я бы в вас влюбился за один ваш неподражаемый сарказм, — безо всякого вызова ответил он.

— Вроде как меня сейчас резали и штопали, так что это я никакими возможностями не располагаю, а вы делайте что хотите.

Маг усмехнулся:

— У меня такие же шансы помочь вам выкарабкаться, как у вас, например, сделать кому-то сложную полостную операцию, а у балерины — провести фортификационные работы. Есть такая вещь, как специализация и от этого никуда не денешься. Универсалов очень мало, и они не подходят для сложных случаев.

— Да я вас вроде ни о чем и не прошу.

— Я заметил, что просьбы — не ваш конек. Но ладно, уговорили. Жизнь я вам спасти не могу — это просто не мой профиль. Вообще. Но загадывайте любое другое желание. Ограничения два: я не воскрешаю мертвых и не убиваю живых без приказа, подписанного прямым начальством. Ну, и никого не лечу, если только речь не идет о снятии похмельного синдрома — это каждый калладец умеет. А так — что хотите. Считайте, вы ехали по Сеали и вам попался джинн в бутылке.

Ингрейна с подозрением поглядела на вероятностника. С одной стороны, приятного впечатления он, прямо сказать, не производил. С другой — говорил разумные вещи. А с третьей — ему даже не требовалось что-то делать, чтобы ее убить, достаточно просто уйти в метель вслед за яблоком. Вряд ли его интересовали ее надежды, мечты и планы на будущее, которого уже почти что не существовало.

— Я хочу иметь детей.

Маг поднял бровь.

— Это все?

— Это больше, чем все.

— Хорошо. Если вы выживете, у вас будут дети, — просто пообещал парень. Таким тоном можно было пообещать заварить чай или пригласить на партию в вист. Но у Ингрейны радостно встрепенулось сердце.

— Мальчик и девочка? — с надеждой спросила она. Ее сейчас даже не беспокоило, что все это ей снится под морфием и, возможно, разноглазый маг — такой же бред ее сознания, как и встреча с прошлым двадцатилетней давности.

— Семь мальчиков и десять девочек, — ни мгновения не колеблясь, ответил маг.

— Как… А, у нас, наверное, не будет общей крови?

Он уже быстро шел к белой стене, за которую закатилось яблоко.

— Вот уж как раз кровь у вас будет общая. И, если вы не справитесь, она еще и прольется в один день. Живите сто лет, Ингрейна Ингихильд.

2

К палате, где полковник отдыхала после операции, Витольд прорывался чуть ли не с кулаками. Он, конечно, не приходился ей родственником, ну так у нее вообще не имелось родственников, не умирать же ей из-за этого было в гордом одиночестве, но нет, идиотка-дежурная просто не могла понять этой простейшей вещи и взяток тоже не брала. В итоге Витольд обругал конченную дуру самыми грубыми словами — до чего в отношении женщин почти никогда не опускался — и бросился разыскивать Ингрейну по больнице на свой страх и риск. Магда велела ему ждать в холле, но он и так ждал там часов восемь, от такого можно легко умом тронуться.

Фортуна, так некрасиво усмехнувшаяся днем, отчего-то решила сменить гнев на милость, и Витольд почти сразу налетел на хирурга, которому они с капитаном Глиром сдали Ингрейну с рук на руки, как только домчались. Хирург, серый от усталости, медленно шел по коридору. За ним держалась девушка в заляпанном кровью переднике.

На лице мужчины, заметившего Маэрлинга, ни малейшего энтузиазма не отразилось. Он, похоже, был готов свернуть на первом же повороте, лишь бы не отвечать на вопросы. В другой ситуации Витольд бы его понял, но сейчас он не хотел понимать решительно ничего, а потому прибавил шагу, старательно улыбаясь молоденькой сестричке. Сейчас потенциальным союзником могла стать она.

— Барышня, вы будете самой богатой невестой столицы! — с ходу заявил Витольд, когда до пары осталось еще шагов десять. — Сударь, я сделаю любое пожертвование — слышите?! — любое, сколько скажете, но спасите ее!

Симпатичное личико сестры скорбно вытянулось. Она одернула окровавленный передник и опустила глаза. Хирург оказался честнее:

— Можете озолотить кого вам угодно, господин лейтенант, но с такими ранениями не выживают. Я уже говорил госпоже Карвэн, что шансы ничтожно малы, и не хотел бы этого повторять.

— Но она полковник! Если вызвать еще вероятностников… Можно же что-то сделать…

Врач хмуро вытер очки о полы халата.

— Мне ассистировали два вероятностника, поэтому она еще дышит. Она за этой дверью. Что вы от меня хотите услышать? Мы сделали все, что в человеческих силах, поэтому она будет умирать еще дня три. Не знаю, насколько вам от этого легче…

— Должен быть какой-то способ!

— Витольд, не кричи, — из-за угла вышла взъерошенная, мрачная и разве чуть более бледная, чем обычно, Магда Карвэн. — Господин Гауф дело говорит. После ранений в живот — тем более из винтовки — не выживают.

Витольд это прекрасно понимал. Но от этого ему не меньше хотелось разбить морды всем в пределах видимости, может, сделав исключение только для молоденькой сестрички и Магды. Его тошнило от их правоты и еще больше от того, что он эту правоту признавал. Тошнило от вони лекарств и трудно определимого словами запаха больницы. Тошнило от того, что за окном ярко светило утреннее солнце, бросая на выдраенный пол коридора ослепительные квадраты, в которых тот сверкал как натертый к празднику паркет бальной залы. Тошнило от вида белой двери, за которой лежала и умирала Ингрейна, и ей все — включая его — могли и должны были помочь, но так и не помогли. Маэрлинг только сегодня узнал, что ей, оказывается, исполнилось только тридцать два года, что она на три недели младше Зондэр и что родственников у нее нет даже на Архипелаге. Тошнило от собачьей жизни, где люди выходят против толпы и останавливают ее на чистой воле, которая каким-то чудом сдерживает превосходящую силу, а потом из окна вроде как обыкновенного городского дома кто-то стреляет из армейской винтовки, и удирает, и его не удается поймать, и ни одного сраного мага в пределах досягаемости…

А если бы Наклз ему помог, Ингрейна знала бы о выстреле, или стрелок бы промазал, или крыша бы рухнула ублюдку на голову. Достаточно было просто посмотреть, но нет — маг не счел нужным пошевелить своей драгоценной задницей, или своими мозгами, или чем там эти ударенные на голову вероятностники шевелят, когда работают. А результат на лицо — награда посмертно.

Ингрейну резали и зашивали восемь часов к ряду только для того, чтобы она промучилась на несколько дней дольше. Воистину, вся польза медицины налицо.

— Мразь, — выругался Маэрлинг. Его слова относились не конкретно к кому-то, а к реальности вокруг. Он сказал бы грубее, но сестричка все-таки была совсем молодая и, наверное, ей не следовало знать, что жизнь мало отличается от поганого бардака.

— Тише, — Магда кивнула на дверь. — Разбудишь.

— Ей вкололи морфин, ее сейчас из пушки не разбудишь, — робко подсказала девушка, не поднимая глаз. — К тому же, нет гарантии, что она вообще придет в сознание…

— Надежды нет? — ровно уточнила Магда у хирурга.

— Если только на северных богов, — развел руками тот. — Все чудеса врачебного искусства помогут только тем, что она промучается на день или два дольше. Что могли, мы подчистили, но ее долго везли.

«Мы везли ее двадцать минут», — беспомощно подумал Маэрлинг. Это не было долго, это было два перекура, или одна прогулка от его квартиры до штаба, или три романса. Это не было долго, а они все равно опоздали, хотя гнали как могли.

— Витольд, перестань хмуриться. Никто на твоем месте не справился бы лучше.

— И поэтому Ингрейна умрет?

— Она умрет не на площади, а в чистой постели. Может быть, даже придет в себя, и ты сможешь ей сказать, что она сделала невозможное. И я скажу…

— Она сделала невозможное, потому что кто-то другой не удосужился задницей пошевелить! Вот цена ее подвига и, кстати, вообще всех подвигов! Единственная их первопричина…

— Не скрою, я весьма удивлен услышать такое предельно глубокое и серьезное утверждение от вас.

Витольд резко обернулся на голос. В больничном коридоре, как всегда надменный, подтянутый и неуловимо-неприятный, стоял Эдельвейс Винтергольд. Собственной блистательной персоной. Правая рука все еще была в повязке, но висела на белой ленте с особым шиком. На фоне темно-синего мундира это смотрелось потрясающе эффектно. Левой рукой Винтергольд опирался на роскошную трость. Оружия на виду он не держал. Из-за золотого погона слева выглядывал паренек лет шестнадцати. Бледное лицо, чем-то отдаленно похожее на лисью мордочку, почти сливалось со светло-серыми стенами, только глаза были темные и непроницаемые, как глубокая вода. Неприятный такой тип, которого Маэрлинг сходу классифицировал как тех, при ком нужно внимательно смотреть за кошельками и перстнями.

— Госпожа майор, мое почтение, — с ледяной вежливостью кивнул Винтергольд Магде, хранившей спокойное молчание. — Господин доктор, барышня, если ваши профессиональные услуги не требуются непосредственно здесь и сейчас, я бы попросил вас…

— Вы покуда в больнице, — сухо перебил его хирург. — Вы забыва…

— Несомненно. Вы покуда тоже в больнице, но все может измениться. Давайте окажем друг другу любезность…

Что-то в тоне Эдельвейса было такое, что мужчина и девушка действительно развернулись и быстро скрылись за углом, только шаги прозвучали и стихли. Витольд все думал, как так вышло, что они с этим холеным хамом так ни разу и не стрелялись — дамы им что ли нравились разные. Лицо сына всесильного Винтергольда необыкновенно просило пули.

— Какого беса? — взвился Маэрлинг, глядя в безмятежные глаза жандармского сынка. Лучше бы этому красавчику явить храбрость день назад. А еще лучше — ловил бы шпионов и провокаторов вовремя, глядишь, и Ингрейна бы цела осталась.

— Вы настаиваете, чтобы вас арестовали при тьме свидетелей? — пожал плечами тот. — Я не обязан потакать вашей любви к скандалам.

— Арестовали? — опешил Витольд. — Вы ума лишились?

— С левой я тоже прекрасно стреляю, давайте будем вежливы.

— Может, вы еще расскажете, за что меня арестовать собрались?

Эдельвейс смотрел на него вроде бы спокойно, но что-то в его взгляде было нехорошее. Так смотрят на врагов, а не на мешающий предмет мебели, каковым Витольду полагалось быть для третьего Отделения.

— За что вас можно арестовать, вам расскажет городовой. Ваши дебоши и нарушения общественного порядка меня не волнуют. Вас арестуют «почему».

— И почему же?

Эдельвейс, наконец, перестал напоминать мраморную статую и негромко осведомился:

— Воды?

Спросил это он, как ни странно, у парнишки, выскользнувшего из-за его плеча и теперь неотрывно смотрящего в белую дверь.

— Не стоит, — не оборачиваясь на говорившего и почти не разжимая губ, ответил тот.

Эдельвейс кивнул и подошел к Маэрлингу так близко, что, при желании, виконт мог бы схватить его за руку или дернуть за холеный фамильный нос.

— Вам известно, что прошлым утром, во время волнений, толпа устроила беспорядки и в Серебряном Кружеве?

У Витольда по позвоночнику отчего-то пошли мурашки. Отец и Милинда вроде бы не собирались возвращаться в особняк вчера. Они собирались отбыть в Виарэ вечерним поездом, Милинда как будто еще позавчера сделала последние покупки, обновила гардероб Кристабел и приказала выслать падчерице несколько огромных коробок, и они с отцом вдвоем отправились в «Северную Корону», откуда рукой подать до вокзала. Зачем бы им возвращаться?

— Нет. Я там не был. Мы стояли у дворцовой площади, потом везли полковника в больницу, операция длилась часов восемь, я ждал здесь и никуда не выходил. Надеюсь, там тоже ничего серьезного?

Маэрлинг обернулся к Магде, даже не столько в поисках поддержки, а потому, что ему стало не по себе и хотелось просто посмотреть на человека, который всегда и во всем уверен. Магде сегодня, что ни говори, потребовалось не меньше мужества, чем Ингрейне, чтобы заставить людей разойтись. И, что ни говори, а хвала небесам за то, что там не оказалось Зондэр. В ее исполнении «братцы» и «сестрички», наверное, не сработали бы. Для такого представления требовалось не меньше, чем Магда Карвэн — метр восемьдесят чисто народной красы, с более чем пышными формами, румянцем во всю щеку и каштановой косой до пояса. Пистолет, шашка и погоны на фоне таких красот как-то терялись, и, возможно, это-то и спасло все дело. Увидев говорящую простыми словами женщину, более подходящую под описание «рэдская баба», чем «калладский офицер» и уже тем более «нордэна», рабочие стушевались, а дальше заставить их разойтись было делом техники. Витольд только молился, чтобы стрелок, попавший в Ингрейну, не стал палить по толпе, но ему, видимо, помешал открытый по дому огонь. Им, конечно, пришлось бы извиняться за выбитые окна и попорченный фасад, а также пару зевак, получивших рикошет, но в целом все обошлось гораздо лучше, чем могло бы.

Наверное, Ингрейна могла попросить Магду сразу выйти вместо себя. Это выглядело бы разумно, если бы не стрелок. Получи первую пулю майор Карвэн, дальше большую кровь не предотвратил бы ни кесарь, ни сам Создатель. Наверное, полковник понимала, на что шла, и все-таки пошла.

— Госпожа Магда?

Магда начисто игнорировала и Витольда, и его блистательного собеседника. Она смотрела только на подростка, и вид у нее был озадаченно-встревоженный, как будто она не вполне понимала, что именно такое перед ней стоит.

— И вам неизвестно, что толпа напала на дом ваших родителей? — мягко уточнил Эдельвейс.

— Что? — опешил Витольд. Путь от дворца до Серебряного Кружева занимал не менее двадцати минут на пролетке, толпа бы без большой нужды туда не пошла. А громить витрины можно и поближе.

— Весьма профессионально, замечу, напала. Куда более профессионально, чем все остальные мародеры, которые просто пошвыряли камни в окна и разбежались при первых выстрелах.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Сильно сомневаюсь. Витольд, что такого граф Маэрлинг прятал в подвале особняка?

— Спросите у него самого. Если он сочтет нужным, он вам ответит.

— Судя по состоянию трупа, его перед смертью спрашивали часа эдак два, причем вполне опытные люди.

Коридор поплыл куда-то в сторону. Витольд вцепился в стену и задержал дыхание. До этой секунды он не знал, что слова могут падать на плечи совершенно ощутимым физическим весом и прибивать к земле.

— Что?

— Витольд! — тембр голоса Эдельвейса изменился и стал почти человеческим. Ледяная вежливость и эдакая начальственная мягкость ушли, звякнул хорошо замаскированный страх. — Витольд. Я не думаю, что вы лично замешаны в чем-то плохом. Но в чем-то ваша семья замешана была. С вашим признанием или без него, но я раскопаю это. Вся разница будет заключаться в том, по какую сторону тюремных стен вы встретите мое открытие. У меня мало времени. Сегодня… то есть уже вчера убили моего отца, Витольд. Взорвали в карете. У нас теперь у всех очень мало времени. Ради вашего будущего. Ради ваших отца и мачехи, ради вашей пока еще живой и здоровой сестры, Витольд, скажите мне, что они такой ценой защищали?

— Я не…

— Витольд! Вашего отца освежевали, как свинью, чтобы скрыть следы пыток. Милинду повесили на люстре, думаю, нет нужды говорить, что с ней вытворили до этого. Она была красивая женщина, но опознали ее по остаткам платья.

Витольд почувствовал, что не может дышать. Пол и стенка куда-то поплыли, на месте оставалось только белое лицо со сведенными бровями.

— Витольд. Что они прятали?

— Я не знаю… Не знаю, не знаю, и не знал никогда!

— Тогда о чем вы догадывались?

Маэрлинг глотнул воздуха, как ледяной воды, и вытолкнул:

— Милинда была больна порфирией. Но это единственный секрет отца, о котором я… догадывался. Я не спрашивал. Это… это было не мое дело. Милинда… она хороший человек. Трудно любить мачеху, которая на три года старше тебя, но она очень хороший человек! Вы поймали тех, кто… вы их поймали?!

— Пока нет. Там очень своевременно приключилась вспышка народного гнева. Не поймали. Но поймаем, и я лично с каждого шкуру спущу. Очень медленно и аккуратно, — по тому, каким тоном это было сказано, Витольд понял, что Эдельвейс не врет. И этот холеный жандармский сыночек в белых перчатках действительно будет резать убийц на куски без всякой жалости и прочей белиберды.

Тот что-то лихорадочно обдумывал. Даже манжет начал теребить здоровой рукой.

Витольд видел картинку, но совершенно не ощущал себя частью окружающей жизни. Его как будто вышвырнуло за плотное стекло, пропускающее цвета и даже звуки, но отделяющее прочий мир непроницаемой завесой.

— Витольд, какого цвета были глаза у вашей мачехи?

— Синие. Но…

— Говорите, Витольд.

— Она слепла, хотя не говорила об этом. Просто иногда замечал, что она хуже видит… Перестала вышивать, иногда брала перчатки похожих, но разных цветов — отец ей подсказывал, я тогда не обращал особенного внимания… Мне кажется, она что-то такое капала…

— Белладонну? Белладонна не дает синего цвета. Она расширяет зрачок, и все.

— Капала или даже вставляла в глаза, я не знаю. Однажды я наступил на очень тонкое стекло, на нем был синий круг. Я тогда не понял, что это такое.

Эдельвейс кивнул, словно это признание ему о чем-то сказало.

— Последние два вопроса. Первое. С кем из медиков ваш отец был близко знаком?

— У нас есть семейный врач, Освальд Виргейм, он заходил к нам раз в две-три недели раньше. Правда, последние несколько лет отец к нему не обращался. Но больше никого я назвать не могу.

— Хорошо, а нордэны у него в знакомых были? Я имею в виду тех, кто бывал на Архипелаге или имел возможность там оказаться?

— Мой отец недолюбливал нордэнов. Лет двадцать назад — я помню очень смутно — он был в неплохих отношениях с генералом Рагнгерд. Они познакомились через ее мужа, министра Вальдрезе, но после нее ни с кем из северян он особенно не общался.

— А с ее дочерью? Дэмонрой Ингрейной.

Витольд напряг память.

— Он ее уважал. Может, в память о матери, не знаю. Она у нас почти не бывала.

— Потому что не совсем вашего круга?

Витольд задумался. И понял, что вывод, к которому эти размышления привели, его настораживает.

Дэмонра была бы единственной наследницей не последних в столице титула и состояния, если бы хоть палец о палец ударила, чтобы доказать, что отец ей все это завещал. Она бы сделала это легко, но отчего-то даже не попыталась. Официально Дэмонра не имела титула, принадлежа к первому классу как нордэна, а не как дворянка, но через отца совершенно законным образом состояла в кровном родстве с половиной аристократических семей Каллад. И, как болтали, долгое время являлась любовницей кесарева племянника.

— Да нет, она вполне нашего круга.

— И ваш отец ее уважал.

— Да.

— Но они никогда не встречались в доме.

— Последние лет десять — точно нет. Во всяком случае, не при мне.

Винтергольд страдальчески сдвинул брови.

— Значит, запасы сыворотки там можно не искать. Все пропало, так, Кай? Кай?

Подростка в коридоре уже не было. Только белая дверь чуть слышно клацнула, закрываясь.

Магда Карвэн невнятно молилась, отвернувшись к окну.

Витольд, привалившись к стене, пытался осознать произошедшее. Кристабел сегодня вечером пойдет встречать родителей на вокзал. Надо ей написать, но как такое можно написать? Хорошо, что письмо уже в любом случае не успеет… Бедная Кристабел, бедная бабушка, эта новость ее убьет… А отец, а Милинда?

Эдельвейс хмуро поглядел сперва на дверь, потом на часы, потом молча протянул Витольду белоснежный носовой платок. Маэрлинг механически взял его и застыл, не зная, что делать дальше. Ему хотелось плакать, выть, бить стекла и кататься по полу, а он воздух мог вдохнуть через раз, словно дышал через плотную повязку.

Время как будто застыло, и жизнь осталась только в сверкающих на полу солнечных квадратах, на которых то появлялись, то пропадали тени ветвей.

А потом из-за двери послышался тихий, охрипший, но очень счастливый женский смех. Прозвучал несколько секунд и стих.

Витольд и Магда синхронно рванулись к двери. Нордэна первой успела дернуть ее за ручку. Удивленно ругнулась. Дернула еще раз. Маэрлинг попытался ей помочь, и с удивлением понял, что дверь, которой не на что было запираться, не открывается.

Подросток вышел в коридор через несколько минут и обратился не к Эдельвейсу, а к Магде Карвэн.

— Если так ваши небеса вас любят, не хотел бы я знать, как они ненавидят, — без всякого вызова, даже, пожалуй, удивленно сказал он.

Магда пожала плечами.

— Никак, они на такие мелочи не размениваются. Мне звать сестру или уже жрицу?

— Я бы на вашем месте позвал очень проверенную сестру. И сделал бы так, чтобы все подумали, что вы звали жрицу. Правду мало кто знает, не думаю, что будут возражения против закрытого гроба.

— Она… она выживет?! — у Магды сделалось такое лицо, точно она собиралась стиснуть паренька в объятиях.

— Не знаю.

— Как так? — опешила нордэна.

— Как все прочие люди не знают.

— Вы ее… не спасали?

Подросток покачал головой.

— Тогда что вы сделали?

— Сказал ей правду.

— Какую?

— Которая может поспорить с винтовочным патроном и нордэнским роком, но нас с вами совершенно не касается. «Через свой огонь каждый идет сам», ведь так на Архипелаге говорят?

— Да. И еще говорят, что в огне брода нет. Но я знаю, что это неправда.

Темный проницательный взгляд скользнул по Магде, Витольду и Эдельвейсу и вернулся к нордэне.

— Боюсь, у каждого из нас в самом скором времени будет возможность проверить это утверждение. Если он есть — хорошо.

Нордэна кивнула на белую дверь:

— А если нет, то его уже начали мостить, и он будет.

— По вашим словам выходит, что лучшие по нему не пройдут.

Магда пожала плечами:

— Лучшие-худшие. Правы-неправы. Выживем-не выживем. Лет через сто от всех этих наших великих дилемм и дум останутся пару скучнейших абзацев в учебнике истории, над которыми будут спать дети. Вот и все. И никакой другой правды в мире не придумали. Лучше бы нам всем это понять и прямо сейчас разойтись по разным углам пить вино, играть в карты и любить кого-нибудь. Это должно бы помочь.

Парень усмехнулся, и Витольд понял, что вряд ли тому действительно шестнадцать, на которые он выглядит.

— Честное слово, я бы очень хотел, чтобы нашим следующим кесарем стали вы. Но им будет облаченный в собственное величие полудурок, которому приспичит получить в этом учебнике истории не два абзаца, а целую главу, и мы с вами пойдем мостить броды…

— Кай, — с нажимом произнес Эдельвейс. Тот осекся, а потом отвесил Магде глубокий поклон, кивнул Маэрлингу и быстро пошел прочь.

— Витольд, примите мои соболезнования. Я еще вчера взял на себя смелость написать вашим сестре и бабке. Мне бы не хотелось, чтобы они завтра узнали из газет. Если вдруг вы вспомните что-то, я буду вам очень признателен. Поверьте мне, от того, найдем мы то, что ищем, или нет, в самое ближайшее время, зависит покой очень многих людей, которые ни в чем не виноваты. Если вы знаете еще хотя бы одного порфирика…

— Доносы в жизни не писал, — не то чтобы вскинулся, а просто поставил собеседника перед фактом Витольд. Все порфирики и доносы мира его сейчас волновали гораздо меньше, чем необходимость пойти в морг. Он отвечал совершенно механически, потому что здесь стоял вроде как жандарм, который вроде как задавал вопросы, и ответы на них вроде как должны были помочь найти убийц, словно во всем этом еще имелся какой-то смысл.

— Я не прошу вас писать донос. Не прошу называть имена. Мне нужна только сыворотка — больше ничего.

— Вы прекратили охотиться на ведьм и бесов, да?

— Нет. Но ведьмы и бесы объявили шабаш, который очень плохо закончится.

Магда вдруг прищурилась.

— А на что вы пойдете, чтобы остановить этот шабаш?

Винтергольд пожал плечами.

— Не ждите, что я скажу «на все». Но на многое. В том числе, на должностное преступление — ведь об этом был вопрос?

Магда непроницаемо улыбнулась. Витольд впервые в жизни видел, как из ее улыбки словно выцвело все тепло.

— Почему вы вступились за Дэмонру, мессир Винтергольд? Вы ведь нас не любите.

— Нас — это кого?

— Нордэнов. Военных.

Эдельвейс вздохнул, как человек, который готовился сделать неприятное, но необходимое дело, и тускло заговорил:

— Вы знаете, госпожа Карвэн, кого я люблю или не люблю — мое глубоко личное дело. Работа в охранке базируется совсем не на принципах любви, в чем бы вам ни клялись в газетах. Я при всем желании — даже если бы оно у меня имелось — не смог бы возлюбить террористов, порфириков и прогрессивных интеллигентов, выступающих за права бандитов и социально опасных элементов. Потому что в мире, в котором им было бы комфортно жить, мне было бы крайне неуютно. Наверное, проблему со свободой слова и веры следовало решать еще лет сто назад, но теперь уже поздновато и каждый школьник знает, что государственный строй охраняют палачи и сатрапы, а те, кто раскачивает лодку — герои и великомученики. Так вот, при всей моей нелюбви к нордэнам, которую я даже не буду скрывать, Дэмонра ближе к палачам и сатрапам, чем к героям и великомученикам. Поэтому я рад, что смог ей хоть чем-то помочь.

Магда с минуту молчала, словно что-то обдумывала, затем кивнула:

— Хорошо. Я вообще не за палачей и сатрапов, но борцы за свободу на площади мне сильно не понравились. Особенно тот, что выстрелил из окна, и те, кто его туда посадили. Я достану вам то, что вы ищете. А вы знаете, какая помощь мне от вас нужна.

— Догадываюсь, — скривился Эдельвейс. — Хотя в глубине души я буду надеяться, что вы просто попросите состряпать вам титул покрасивее. И да… Не знаю, что у вас тут произошло, но Кай плохого не посоветует. Если он говорит пускать к ней только проверенных медсестер, лучше так и сделайте.

Прежде чем Магда успела ответить, Витольд оттолкнулся от стены и направился в палату. На этот раз дверь открылась легко.

Ингрейна без макияжа, как ни странно, казалась сильно моложе своих лет. Если бы не сетка мелких морщин в уголках глаз и строгая складка у губ, ее вообще могли бы принять за барышню-институтку. Обычно собранные в высокую прическу волосы были заплетены в простую косу и лежали на подушке, тускло поблескивая. Лицо нордэны по цвету мало чем отличалось от наволочки, даже губы сделались совсем белые. Она лежала с закрытыми глазами, и единственным признаком жизни, который Витольд заметил, была голубоватая жилка, бьющаяся на виске.

Маэрлинг прошелся по палате — ровно три шага, поскольку это была вся ее длина, и замер, не зная, что делать. Сесть на стул рядом с кроватью и ждать? Даже если бы Ингрейна каким-то чудом выжила, ни отца, ни Милинду это бы не вернуло.

— Если сочиняете, что бы такого утешительного сказать, лучше просто откройте окно, — слабым и сиплым голосом попросила Ингрейна, почти не поднимая ресниц.

Справедливо рассудив, что нордэну в таком состоянии простуда точно не добьет, Витольд выполнил ее просьбу и впустил в пропахшую лекарствами и бинтами комнату осеннюю прохладу. С некоторым облегчением опустился на стул рядом. Подумал и осторожно взял руку Ингихильд, безвольно лежащую на одеяле.

Нордэна попробовала улыбнуться, но тут же скривилась от боли.

— Какой пассаж. Умру в обществе самого Витольда Маэрлинга. Как думаете, сколько девиц мне сейчас люто завидуют?

— Не так уж много.

— По-моему, вы недооцениваете людскую глупость.

Ладошка у Ингихильд была совсем маленькая и холодная как лед.

— Вам чего-нибудь хочется?

На этот раз нордэна все-таки улыбнулась:

— Мороженого и в парк. А из выполнимого — хочу, чтоб вы перестали меня жалеть, это гораздо удобнее делать за дверью.

Витольд прислонился лбом к холодной ладони.

— Ну раз мне нельзя вас жалеть, тогда вы меня пожалейте.

Нордэна вздохнула.

— По-моему, мы с вами уже договаривались, что люди, которые хотят доползти до будущего, не должны жалеть никого.

Витольд не хотел идти в будущее и уж тем более в него ползти. Он был бы рад навсегда остаться в настоящем, а лучше — вернуться в прошлое, такое ласковое, теплое и родное, которое с каждым тиканьем часов на руке падало все глубже и глубже, как в болото проваливалось. Не лежи Ингрейна при смерти, пожалуй, он бы ей об этом сказал и рассказал бы про свою семью, но нордэна оказалась права тем, что ни один человек на земле ничем не может помочь другому, а потому и жалеть не должен. Он не помог Ингрейне остановить бунт, и она лежит и умирает от страшной раны в животе. Она не смогла остановить бунт так, как это должно было произойти, и в Серебряном кружеве толпа разнесла его фамильный особняк. Узел, наверное, вязали многие люди, вязали годами, вот он был свит — и все начало резко рваться. Резануло Ингрейну, резануло его…

— И вы хотите в то будущее, где никому никого не жалко?

— Я очень хочу в любое будущее, Витольд. И еще я хочу спать. И боюсь засыпать. Там очень холодно, Витольд, — дрогнувшим голосом закончила Ингрейна и зажмурила глаза. Наверное, старалась не заплакать.

Витольд резко перестал жалеть себя, потому что в такой ситуации это было чем-то между трусостью и свинством, а свинства он, несмотря на широкие понятия о жизни, все же старался избегать.

— Засыпайте, не бойтесь, я с вами тут посижу. Увижу старуху с косой — пристрелю без разговоров.

Ингрейна, не поднимая век, бледно улыбнулась.

— Всю мою жизнь вокруг меня очень много стреляли.

— Тогда я вам стихи почитаю. Я, правда, на память не так много знаю, мало мне, паршивцу, в гимназии уши драли. Но могу вспомнить что-нибудь про белую березу или широкое поле… На самый крайний случай я проговорю таблицу умножения. Такая беда, с младых лет ляпаю в ней ошибки, думаю, вы не станете на меня обижаться? Старуха-то, говорят, большая любительница посчитать и пощелкать ножницами. Вот она как услышит, что семь ю восемь — это пятьдесят восемь, так и уйдет отсюда подальше в растрепанных чувствах… Щелкать своими проклятыми ножницами! Слышите, Ингрейна, все будет хорошо, обязательно будет, должно быть, и будет, будет, будет!

3

«Магда — это явление», — мысленно оценила Магрит вошедшую нордэну. Она еще с первого раза запомнила, что все люди ходят в гости, а Магда Карвэн — именно является. И непременно приносит с собой много шума, много разговоров и какой-то странный настрой, который можно было бы назвать «уютом», если бы нордэна не наводила беспорядок на любой территории, где оказывалась. Размеры территории, кстати, значения не имели — эта громогласная, добрая и простая женщина каким-то образом умудрялась занимать ровно все пространство вокруг: потрогать все подушки и безделушки, перенюхать все сорта чая и выбросить все булочки, которые показались ей недостаточно свежими, помыть всю посуду, забытую в раковине, и снести минимум одну вазу. Более того, она даже могла при встрече так обнять Магрит или — страшно сказать! — самого Наклза, что кости трещали. А у мага и вовсе, наверное, друг о друга стукались. И еще у нее имелась привычка трепать их по волосам. Магрит терпела, потому что ее мама в детстве делала так же и явно не со зла, почему терпел маг — оставалось загадкой, но, рэдка подозревала, любой, кроме Магды, за попытку взъерошить идеальную, ну просто волосок к волоску прическу Наклза рисковал как минимум получить в зубы. Уж ей такая дерзость бы точно в голову не пришла, а Магда — ничего, трепала мага что кота, разве что за ухом не почесывала, и он терпел! Может, конечно, Наклз не сопротивлялся, потому что в плане физической силы преимущество было на стороне Магды — а разворот плеч у нее выглядел внушительным — но Магрит казалось, что даже промороженный до самого дна человек вроде него чувствовал необыкновенное тепло, идущее от нордэны. Она была сама жизнь — шумная, суетливая, может, и не умная, но как-то инстинктивно близкая. Самым поразительным в ней казалось то, что при всем своем очень далеком от этикета и даже элементарной вежливости поведении Магда не раздражала. Скорее впечатляла, как красочный закат или солнечный зимний день. Одним словом, она была явление. Почти стихийное.

— Зови своего зануду, я притащила контрабанду! — с порога радостно прогрохотала Магда, воздымая холщовую сумку так, словно это как минимум знамя. В сумке призывно булькнуло.

— Наклз в академии, он, наверное, часа через три будет, — уточнила Магрит, пропуская гостью в дом. Вернее, просто заблаговременно отскакивая с ее пути. Если Магда видела открытую дверь — она в нее проходила. Это была не Зондэр, чтобы стоять на пороге и ждать четко сформулированного приглашения.

На румяном от легкого морозца лице нордэны отразилась мыслительная работа.

— Ну ладно, тогда тащи стаканы! Чего встала, как статуя в лучах заката?

Магрит решила чуточку схитрить и вернулась с одной рюмкой, правда, самой солидной по объему. Магда к этому моменту как раз успела скинуть сапоги и протопать в гостиную, где плюхнулась в жалобно скрипнувшее кресло.

На рюмку нордэна поглядела озадаченно, а на Магрит — почти испуганно.

— Детка, а тебе лет сколько? — поинтересовалась она после паузы. Не очень уверенно.

— Двадцать пять, — не подумав, ляпнула Магрит. Сказала бы «семнадцать», может, и отвертелась бы, да поздно сообразила.

Темные брови Магды поползли вверх и скрылись под растрепанной челкой.

— А тебя люди растили?

Вопрос был странный, но обидно не звучал. Магрит еще при первом знакомстве обратила внимание, что от Магды вообще ничего не звучит обидно, даже когда она говорит, что у Наклза при ходьбе кости о кости стучат, а Магрит, видать, очень дурно готовит, если живет в доме с мужиком, который до сих пор выглядит как скелет. И по этой причине даже выражала сомнения в рэдском происхождении Магрит, поскольку вся рэдская кухня была ну на редкость аппетитной, чего один суп из рубцов стоил… Обидеться на Магду казалось так же невозможно, как обидеться на дерево или солнышко в небе.

— Да уж не волки меня растили.

— И ты к двадцати пяти годам не понимаешь разницы между наперстком и стаканом? — ужаснулась нордэна. — Дэмонра не говорила мне, что ты из пансиона, бедняжка… В общем, смотри. То, что Наклз ставит в подстаканник, это стакан. Такая штука без ножки, обычно граненая, и беса лысого ты ее разобьешь случайно. Только о собутыльника, их, собственно, затем толстыми и делают, но не суть. Все остальное — это наперстки. Еще бывает чайник и самовар, но туда обычно наливают не горячительное, а горячее, так что это мы обсудим после. Так вот, наперстки бывают разной емкости — для вина, для ликеров, для коньяка и даже для нее, родимой, совсем уж крохотные, но! Когда у тебя в гостях хорошие люди, подавать наперстки, конечно, прилично и по этикету, но очень не по-товарищески.

Магрит едва не прыснула. Она представила себе лицо Наклза, если бы он услышал такую занимательную классификацию бокалов. Маг, отчего-то не расставшийся с желанием привить ей хоть какие-то манеры, даже учил ее, для какого вина нужен какой бокал и как правильно наливать коньяк. А тут выяснялось, что все гораздо проще.

— Я поняла. Пойду за стаканом.

— За двумя стаканами, девочка моя. Пить в одиночку — это алкоголизм, а заставлять гостя пить в одиночку — вообще форменное свинство. Чему он тебя вообще учит?

Вот уж пить маг ее точно не учил, да и сам почти никогда не пил, если только не приходили гости.

— Но я не пью…

— Магрит, у нас что ни день — то повод для очередных ста граммов. Неси. Я Наклза люблю, но на трезвую голову ждать его три часа не буду. У меня есть план, я его даже записала, и обдумывать еще раз не хочу. И тем более не хочу три часа сидеть и представлять, как он этот план разнесет, а он его разнесет. Так что собираюсь быть как можно дальше от любых размышлений и скорбей к моменту его прихода.

Жидкость в бутыли имела цвет экзотический и угрожающий, то есть почти чернильный. Магрит не без внутреннего содрогания смотрела, как темно-фиолетовая струя льется в стакан. Магда налила Магрит на донышко, а себе — чуть меньше половины. Извлекла из брошенной в соседнее кресло сумки два крупных красных яблока. Сладко прижмурилась. Подняла стакан и мечтательно провозгласила:

— Ну, в общем, будем живы!

Магрит не знала, выражает ли Магда бодрое пожелание или робкую надежу, но, глядя на цвет жидкости, склонялась ко второму варианту.

Едва Магрит пригубила напиток, как поняла, что слова Магды более чем справедливы: от нестерпимой горечи аж слезы из глаз брызнули — рэдка даже как-то в обход мыслительного процесса осознала, что Наклзов коньяк и шоколадки были детской версией — горло обожгло, мир покачнулся. Магрит отчаянно кашляла, а Магда заботливо совала ей в трясущиеся руки кусок яблока.

— Ой, ну за славу калладского оружия я с тобой пить такими темпами не буду, — вздохнула она и самостоятельно опрокинула еще половину стакана. Магрит глазам своим не верила. — Ну уж за удачу тебе выпить придется.

Магрит хотела отвертеться, а потом поняла, что Магда — это все-таки явление. Отвертеться от урагана не получилось бы. Рэдка сбегала в кухню, притащила себе еще один стакан — наполненный водой почти до краев, остальное она расплескала, пока несла — мысленно воззвала к Создателю, зажмурилась и быстро выпила вражеское темно-фиолетовое зелье. А потом еще быстрее запила его водой.

Мир не погас, но начал медленно и неотвратимо вращаться куда-то в сторону. Возможно, даже хотел улететь прочь или очень убедительно делал вид, что собирается это сделать. Магрит не очень представляла, как надо поступать, когда комната хочет выпорхнуть в окно, поэтому на всякий случай вцепилась в подлокотники кресла, чтоб удержаться в нем при усиливающейся качке. Ей в голову полезли мысли о цеппелях и о том, как бедные люди на них летают.

Магду в кресле напротив такие тонкости явно не интересовали.

— За любовь тоже не выпьем? Ну и молодежь пошла! — грустно вздохнула она и выпила за любовь в одиночку. Потом за дружбу. За тех, кто не с нами. За Каллад, Рэду и Виарэ вместе. За Дэм-Вельду стоя и не чокаясь. За что-то еще, но шокированная Магрит уже не слушала и не считала.

Самым обидным оказалось то, что, к моменту прихода Наклза, Магда, вылакавшая почти три четверти здоровенной бутыли в одиночку, держалась на ногах лучше, чем Магрит. Рэдка пошла встретить мага в коридор, но запнулась о ковер и схватилась за косяк, который подло попытался увернуться, так что ловить его пришлось почти у самого пола. Магда же невозмутимо закрыла за Наклзом дверь и потрепала его по волосам и плечу. Мир был бесовски несправедлив.

— Миледи Магда.

— И-го-го, — не вполне понятно ответила нордэна. Маг почему-то усмехнулся. — Кавалерия прискакала, ждем пехоту.

— Пехоту? — приподнял бровь Наклз, вешая пальто на крючок.

Магда принялась загибать пальцы, словно считая.

— Пехоту. Жандарма. Шпиона. Медичку. И шалаву.

— Магда, ну как вы можете так о сестре…

— Сестра просто…, а это будет честная шалава! — запротестовала Магда. — И да. Извини, я думала, девочка умеет пить.

Наклз бросил на Магрит быстрый взгляд. Нет, никакого сочувствия в холодных серых глазах, наверное, отродясь не бывало, но понимание там все-таки мелькнуло. Может быть, маг тоже осознавал, что Магда — это явление.

— Извините, Магда, а весь передвижной цирк, который вы описали, заявится прямо сюда? — уточнил он, аккуратно отрывая Магрит от косяка, за который она все еще держалась, чтобы случайно не выпасть из реальности.

— Ну да. Только по одному и через черный ход. И не все — сегодня. Конспирация!

Маг тихонько фыркнул. Беззлобно. Наверное, он тоже капитулировал перед стихией.

— Отличная компания. Мне кажется, нам будет не хватать террориста-бомбометателя. И честного политика.

На лбу Магды появилась глубокая морщина:

— Ну честный политик — это из области анекдотов о конце света. Но откуда ты знаешь, что у нас еще есть бомбометатель, но я его не пригласила?!

Магрит почувствовала, как держащий ее под локоть маг вздрогнул. Потом он потянул ноздрями воздух и кивнул, словно убедившись в какой-то своей догадке.

— Даггермар?

— Обижаешь!

— Черный?

— Совсем обижаешь!

— А там еще осталось?

— Нет, Наклз, ну еще один такой вопрос, и я подумаю, что ты меня не любишь и не уважаешь.

Маг явно осознал всю грозящую ему опасность, потому что через минуту уже сидел напротив Магды и решительными действиями доказывал, что очень, очень ее уважает, а Магрит уютно полулежала в третьем кресле. Стаканы звенели, но как будто где-то вдали. Оттуда же долетали обрывки разговора, большей частью состоящего из реплик Магды разной степени возмущения.

— Ну, значит, за Каллад еще разок… Не хочешь в третий раз за Каллад? Ну ладно, давай за Рэду… Не хочешь пить за отвеле… отвле… отвлеченные предметы? А кто их отвлек? Ладно, давай за армию и математику! Абстра… абсра… что?! Наклз, хватит издеваться, пей! Не знаю, как там математика, а армия может и нос тебе расквасить за такие слова! Я еще «фикцию» не забыла, а он уже с какой-то абсракцией, фу, и сказать-то стыдно! Да еще при девочке! Мухоловка, укуси его, слышишь, давай, кусь-кусь, он ругается непристойно! При трех дамах! Фас! Наклз, эта хрень ползучая мне чуть палец не оттяпала, я сейчас ее в окрошку покрошу! Прям шашкой! Думаешь, не могу? Кто — я — не могу?!

Лязгнула шашка. Магрит закрыла глаза. Ей сделалось жалко Адель: глупое растение не поняло, с чем связалось. Это был конец.

Повисла тишина. А потом Магрит услышала полный удивления голос Магды:

— Ты мне почему не сказал, что у нее есть мозги?

Рэдка с опаской приоткрыла один глаз.

Мухоловка, максимально высунувшаяся из горшка, тремя стеблями нежно обвивала практически пустую бутыль. Четвертый стебель ввинчивался в горлышко. Остальные грозно шипели на Магду, защищая свою добычу.

Шашка нордэны скользнула обратно в ножны.

— Пей, тварь, пей, не отбираю, — почти с нежностью произнесла Магда. — Ну ты, Наклз, даешь… У тебя даже растения в доме умные! Я точно ничего не подцеплю? Меня Гюнтер с лестницы спустит и отправит в аптеку, если я про какую-нибудь абсракцию заикнусь…

* * *

Когда Магда, несколько заплетающимся языком, изложила свой план, Наклз порадовался, что уже порядком набрался. И потому вместо естественного ужаса человека, которого волокут на тот свет в компании подозрительного жандарма, порфирика, виконта и проститутки, почувствовал отвлеченное любопытство. Он просто не мог понять, как подобная комбинация вообще могла родиться в чьей-то голове. А Магда, гладя уже пьяную, а потому добрую и на все согласную мухоловку, строила воздушные замки, архитектуре которых оставалось только подивиться.

Во-первых, она, как выяснилось, договорилась с жандармом. Честным жандармом. Порядочным жандармом. Высокопоставленным жандармом. Которому к тому же не были нужны деньги, а нужно было совсем другое. Который вообще хотел всем помочь.

В принципе, означенного жандарма уже после первых трех определений следовало немедленно канонизировать посмертно, но, когда выяснилось, что упомянутая чистая душа весьма желает сохранить инкогнито, Наклз поперхнулся. Любой глупости полагалось иметь предел, но в данном случае она явно покинула берега, прорвала дамбы и теперь сметала все на своем пути.

После святого жандармского благодетеля выслушать остальное оказалось почти легко. Честный бессребреник порфирик и честная, правда не совсем бессребренная проститутка уже не вызывали у Наклза особенного удивления. Даже тогда, когда эта колоритная парочка заявилась в его дом с черного хода часов около девяти вечера. В порфирике маг легко узнал Эрвина Нордэнвейдэ, несколько похудевшего и расставшегося с каштановыми локонами до плеч, а девицу он видел впервые. Пожалуй, не предупреди Магрит, что гостья — ласточка из веселого дома, он бы принял ее за изнуренную работой прачку средних лет. Женщина была одета скромно, в заношенное, но чистое платье, слишком холодное для такой погоды, и куталась в шерстяную зеленую шаль. Пожалуй, на мысль о ее ремесле могли навести только пухлые губы, в которые по краям намертво въелась винного цвета помада, да глаза, как будто подернутые полупрозрачной пленкой. Еще не совсем пустые, но уже и не совсем человеческие. Наклз не то чтобы считал проституток за безмозглую скотину, но как-то неосознанно не мог соотнести их с понятием «женщина», это было что-то похожее, но другое, и разница заключалась как раз в глазах.

Эрвин держался вежливо, но настороженно, и эта настороженность убила остатки уюта, принесенного Магдой. Женщина представилась, очень быстро и тихо пробормотав свое имя, и с тех пор не открывала рта, сидя на самом краешке стула и теребя кисти шали. Магда радостно излагала план. Единственное, что утешало Наклза в сложившейся ситуации, так то, что на самых «сильных» моментах «продуманной операции» у Эрвина отчетливо подергивалась щека. Значит, еще как минимум один условно психически здоровый человек здесь сидел.

Вершина тактического гения Магды оказалась проста, как удар дубиной.

Жандарм мог знать номер и вагон поезда, куда посадили бы преступницу — и она договорилась с жандармом.

Проститутка могла бы отвлечь охрану поезда, чтобы маг мог предварительно посмотреть вагон изнутри — и она договорилась с проституткой.

Маг им требовался, чтобы устроить десяток сердечных приступов за секунду — и она договорилась с магом.

Вояки пригодились бы на случай, если маг всех не положит — и она договорилась с Эрвином, Витольдом и Гюнтером.

Логично было бы предположить, что, понадобись Магде для спасения Дэмонры непосредственно кесарь или бог — с ним она бы тоже договорилась.

Ах да, на случай, если пришлось бы откачивать мага, она договорилась с медичкой Сольвейг. Даже о нем позаботилась внимательная Магда…

И еще имелся бомбометатель, имя которого Магда наотрез отказалась называть, на тот случай, если договоренности со всеми упомянутыми персонами не сработают.

«Глупость имеет только один эффект, и он побочный», — почти равнодушно подумал маг, дослушав немудреный рассказ.

— Магда, а вы не думаете, что молодчики святого жандарма как раз сейчас сидят под моими кустами или обыскивают ваш дом? — вполне мягко полюбопытствовал маг, когда изложение плана закончилось.

Нордэна удивленно подняла бровь:

— Конечно же нет. Я обещала ему сыворотку, — добродушно сообщила она. — А ему очень надо.

Маг едва удержался от того, чтобы не метнуть взгляд на бледного, какого-то почти серого, Эрвина. Вот уж кому точно «очень надо». А еще Наклзу резко расхотелось знать, что и кому Магда еще пообещала. По счастью, рассчитываться по долгам предстояло не ему, а сам он, конечно, был «в деле» совершенно бесплатно и на чистом энтузиазме, который скорее походил на клинический идиотизм.

— Магда, спасибо, я все понял. Хорошо, сделаем так, как вы сказали.

Глаза нордэны округлились, а потом она просияла и сделала попытку броситься Наклзу на шею. Мага спас только вовремя подвернувшийся ей под коленку стол. Не рассчитавшая силы душевного порыва нордэна рухнула на Эрвина, который для своего полудохлого вида двигался вполне бодро и аккуратно ее поймал. И — что поразительно — даже удержал. Но спину потом украдкой потирал с очень печальным видом.

— Наклз, хватит мне выкать, я не такая интеллигентка, как ты. Каждый раз, когда мне говорят «вы», мне хочется оглянуться в поисках второго человека, — негодовала усаженная обратно в кресло нордэна. — Брудершафт! Я настаиваю! Эрвин, ты морально с нами! Магрит! Ма… Наклз, девочка живая?

— Живая, — заверил маг. Для мертвой Магрит очень мило посапывала, трогательно положив ладошку под щеку.

На брудершафт они все же выпили, правда, со второй попытки, потому что при первой Магда случайно окатила Наклза даггермаром, не попав стаканом по стакану. Эрвин резко отскочил, но, к счастью, ничего страшного не случилось и пострадал только костюм мага. При повторной попытке чокнуться все прошло без эксцессов. В итоге довольная нордэна прикимарила, положив голову на подлокотник. Маг выждал тактическую паузу и, убедившись, что Магда посапывает не хуже Магрит, перевел взгляд на Эрвина:

— А вы, господин Нордэнвейдэ, действительно согласились на такое оригинальное самоубийство или госпожа Магда являет свой обычный оптимизм?

Нордэнвейдэ, все больше напоминавший замученную работой лошадку, пожал костлявыми плечами:

— У меня меньше выбора, чем у остальных.

Наклз невольно бросил взгляд на проститутку. Эрвин этот взгляд перехватил, и уголок рта бывшего лейтенанта дернулся.

— Не думаю, что вам было бы интересно слушать сложную гамму наших настроений, — быстро добавил он.

Наклз бы не отказался узнать, за что порфирик с поддельными документами так на него обозлился. Нет, Эрвин держался вежливо. У него был вежливый тон, вежливый вид, вежливая манера слушать и даже складывать руки на коленях, словно у прилежного ученика на уроке закона Божьего. Но в глазах иногда вспыхивало что-то недоброе. То ли злился, то ли боялся, то ли делал и то и другое сразу.

— Не интересно. Просто я полагал, вы хотите жить.

Черные-черные глаза все же сузились:

— Здесь все хотят жить.

Маг отчетливо услышал непроизнесенное «кроме вас». И сообразил, что, видимо, Маэрлинг в тот злополучный вечер зашел к нему за компанию с приятелем. С другой стороны, вышло очень удачно, что кто-то караулил снаружи. Для незадачливого виконта все могло закончиться гораздо хуже, не стой Эрвин на страже.

— Я должен полковнику Дэмонре, если вы этот допрос устроили, чтобы понять наши мотивы, — неохотно сообщил Нордэнвейдэ.

Допрос или не допрос, а Наклзу следовало знать, насколько лояльны люди, совместно с которыми он ввязывается в абсолютно безнадежное предприятие. Ему-то, в общем, уже все равно, но кто-то должен был доволочь Дэмонру до жизни и свободы после его смерти. Магде можно верить как себе, у нее нет ни трусости, ни подлости, ни даже зачатков рационального мышления, предупреждающего, что своя рубашка ближе к телу. Но пули — известные дуры, которые поумней всех мудрецов, так что одной Магды для спокойствия мага не хватило бы. Эрвин, определенно, не был трусом и как-то инстинктивно не воспринимался как подлец, но, чтобы доверить ему судьбу Дэмонры, инстинктов приходилось явно недостаточно.

— Наемничаете? — вполне мирным тоном спросил маг. Нордэнвейдэ следовало, наконец, вспылить и выложить что-то такое, что объяснило бы его поведение.

— Я не обязан состоять в вашей армии после того, как меня оттуда вышвырнули! Насколько я понимаю ситуацию, она во мне не нуждается, — уже спокойно закончил Эрвин, видимо, сообразив, что его провоцируют, а он на провокацию реагирует. Потом помолчал немного и скучным тоном произнес, — Да, со мной расплатятся сывороткой. Без нее я умру через полгода-год, если не поймают раньше. Так что я ну просто бесовски лояльный кровосос, давайте об этом больше не будем. Если вы не воспринимаете личную честь, соображения долга, дружбу или верность как возможную движущую силу поступков, давайте ограничимся наемничеством и сывороткой Асвейд. Не пользуйтесь, пожалуйста, тем, что я на нелегальном положении и в вашем доме. За некоторые вещи все равно дают пощечины.

Так или иначе, бессребреник Эрвин оказался не таким уж бессребряным. Наклза это скорее радовало, чем огорчало. Он не верил идейным людям никогда и ни при каких обстоятельствах. Вернее, не верил идейным людям, у которых видел хотя бы зачатки мышления.

Добивать и без того разобиженного человека не стоило. Хотя Эрвин, на взгляд мага, вел себя как барышня-институтка — сам придумал и сам обиделся.

— Что касается плана Магды.

Эрвин смотрел мрачно, но молчал.

— Его можно принять в таком виде, все равно хорошего не изобретем. Но с парой частностей. Вы, как военный человек, что думаете?

— Нам нужна заимка в тайге или уже в тундре, — тихо сказал Эрвин, как будто размышляя. — Напасть на эшелон с каторжниками в столице — прямой путь на тот свет. Эту проблему берет на себя господин Штольц, он, насколько я понял из рассказов, страстный охотник, так что знакомых по тамошним лесам у него хватает. Нам нужно пять лошадей, потому что догонять паровоз пешком я не согласен. Нам нужно минимум семь пистолетов Рагнвейд с полными обоймами и, желательно, одна винтовка. У нас там не будет времени перезаряжаться. Нам нужно знать, в каком Дэмонра поезде и где ее вагон, где ее высадят, высадят ли остальных арестантов до этого момента. Что я упустил?

— Рельеф местности.

— На карту будем смотреть, когда узнаем, куда ее везут.

— Ее везут на лесоповал под самым портом Буревестник.

Эрвин нервно сглотнул.

— Да, остальных явно высадят раньше. И, видимо, жандарм Магде не требовался, вы и так знали пункт назначения.

— По счастливой случайности. Так что госпожа Магда действовала верно.

Эрвин не стал ничего комментировать.

— Пусть узнает у жандарма, когда эшелон будет в столице. Если я вам там нужен, мне надо на него посмотреть.

— Надеюсь, издали?

— Вблизи. Я должен заглянуть в каждый вагон, иначе я не смогу туда «прыгнуть» через Мглу. Вы же не думаете, что я поеду за вами в тундру и буду преследовать поезд на лошади в лучших традициях приключенческого романа? На галопе я сверну шею раньше, чем вы до трех досчитаете.

Нордэнвейдэ впервые за вечер скривился и посмотрел на женщину.

— Марита, извините, мы все же будем вынуждены попросить вас об услуге.

Наклз поднял брови:

— Мадам не нанята?

На потрепанном жизнью лице женщины ничего не отразилось, а вот у Эрвина на щеках вспыхнули пятна:

— Мадам больше не работает.

— Да что ты кипишь? — без выражения спросила женщина и перевела на мага тусклый взгляд. — Да я не на найме. Я умираю. Магда сказала, что, если я вам хорошо помогу, вы поможете мне.

Судя по лицу Эрвина, он рад был бы провалиться на месте. Наверное, оставайся у Наклза еще какие-то человеческие эмоции, ему захотелось бы придушить находчивую Магду, но ему не захотелось. Эта не слишком умная, но, как оказалось, дальновидная дама, сделала все правильно, воспользовавшись старинным имперским принципом «пообещай наймитам все, что угодно, возможно, платить не придется вовсе». При крайнем варианте даже предлагалось сделать так, чтобы платить не пришлось, самим.

Маг кивнул и не стал задавать уточняющих вопросов. В общем-то не имело значения, умирала эта женщина от сифилиса или чего-то более экзотичного, Наклз лечить все равно не умел. Мог помочь сердцу выдержать во время операции, а гораздо лучше — мог устроить сердечный приступ как по учебнику за полторы секунды. Но лечить — никого не лечил. Магда это отлично знала, потому что за три дня, которые маг волок лейтенанта до позиций ничем, кроме очень условной перевязки, он парню не помог.

— Мне нужно посмотреть на поезд. Без вас, мадам, сделать этого не получится.

Та вздохнула:

— Да чего уж там, лицо намалюю, жалко только пареньков, да перед Создателем грех-то какой…

Маг мог бы сказать, что, по рэдской вере, походы по проституткам сами по себе грозили бесами и сковородками, но смолчал. Не хватало еще вступить в религиозный диспут с продажной женщиной, внезапно вспомнившей каких-то там богов перед могилой.

— Уверен, им повезет, — сухо сказал Наклз. — День и час вылазки я сообщу вам, господин Нордэнвейдэ. А вас, мадам, я попрошу одеться сообразно вашей профессии.

Наклз в очередной раз заметил, как у Эрвина дернулось лицо. Марита взглянула на него с каким-то непонятным выражением и тихо произнесла:

— Будет исполнено, добрый господин.

Маг поймал себя на мысли, что она все еще сидит на краешке стула и что он даже элементарно не предложил ей чаю или вина. Угощать проститутку, конечно, было унизительно. С другой стороны, сложно унизить человека, который, по меткому выражению Эйрани, сам делал примерно то же самое, но продавал не свое тело, а свои мозги. Ну, или сдавал внаем, тут уж как посмотреть. Пока маг соображал, как бы поприличнее предложить им поесть — не накачай Магда Магрит, рэдка, конечно, решила бы эту проблему мигом, но Магрит мирно сопела и ничем помочь не могла — Эрвин и Марита обменялись быстрыми взглядами. Нордэнвейдэ поднялся и поклонился, любезно, но так, что в комнате как холодом повеяло.

— Мы будем ждать ваших распоряжений.

— Добрый господин, — тихо закончила женщина. Наклз так и не понял, то ли она сказала это по привычке, то ли его каким-то образом грязно оскорбили, не сказав ровно ничего грубого.

Неприятная парочка исчезла, только дверь черного хода тихо клацнула. Наклз повернул ключ в замке и вернулся в гостиную с ощущением, что где-то что-то сделал не так.

«Ладно, допустим, я где-то совершил оплошность».

«Ты сам советовал Магрит изучить толковый словарь. Оплошность, чтоб ты знал, по определению не предполагает намерение оскорбить».

Наклз резко развернулся. Нет, в третьем кресле никого лишнего не сидело уже неделю. Сольвейг дала ему отличное лекарство.

«Радуешься хорошим таблеточкам? Тебе не страшно представить, чему еще ты будешь радоваться через пару месяцев?»

— Не будет никакой пары месяцев, — негромко, но все же вслух сказал маг, внимательно осматривая углы. — И нет, мне уже не страшно.

— Что? — сонно пробормотала из кресла Магда.

— Я прощался с гостями. Спите, Магда, ночь уже.

Маг подошел к креслу где свернулась Магрит, и задумался. Оттащить наверх в ее спальню девушку он еще мог. Свободная спальня для Магды бы тоже нашлась, но вот как ее туда доволочь — это вопрос. Разве что волоком, а нетрезвой нордэне такое могло не понравиться. И, как подозревал Наклз, не понравиться Магде было делом опасным. В конце концов маг, тяжело вздохнув, перекинул руку Магрит через плечо и отконвоировал почти не соображающую рэдку на второй этаж. Она даже дважды назвала его Миклошем и сообщила, что «до свадьбы нельзя». Это выглядело бы смешно, не будь все так грустно. Магде он просто пододвинул второе кресло и кое-как организовал кровать подручными средствами.

Убрал пустую бутыль, запоздало испугавшись ее чудовищному объему, вымыл стаканы. Вернулся в гостиную, поднялся к себе, проворочался, пока за окном не начал тускло брезжить рассвет. Сон упорно не шел, хотя маг уже трижды пересчитал всех овец и баранов с кафедры и даже вообще всех, кого знал за свою жизнь. Отключился только под утро.

Во сне он увидел Дэмонру с глазами Мариты — голубовато-серыми, пустыми, с эдакой коровьей поволокой — глядящую на него и монотонно повторяющую «Это все ради Каллад, Рыжик». Руки у нее были в крови по локоть в буквальном смысле этих слов, и она почему-то все равно протягивала их и пыталась его обнять, делала шаг вперед, как кукла на шарнирах, а он почему-то Дэмонру обнять не хотел, или боялся крови на ее руках, или что-то еще, и отступал, отступал, отступал, пока не уперся спиной в стену и не проснулся в своей постели. Еще не рассвело и кошмар — невидимый, но вполне осязаемый — нехотя отползал в черные углы. Не успел Наклз подумать, что что-то не так и успокоить колотящееся сердце — а узреть рядом с собой некий гибрид Дэмонры и умирающей потаскушки оказалось до крайности мерзко — как его грудь обвила рука, глянцево блестящая в ночной темноте. Черная, до самого локтя — чернее ночной темноты, а выше — тускло белая. Сзади что-то чавкнуло, как будто камень упал в трясину. Маг вскрикнул и попытался скинуть с себя склизкую мерзость, но она оказалась тяжелой, как камень, и холодной, как у трупа.

Труп. Наклз понял, что в воздухе пахнет не осенней прохладой, а сладковатой подвальной гнильцой. Он рванулся прочь еще раз и еще — безрезультатно.

Маг не был уверен, что хочет оборачиваться, но все-таки чуть развернул голову назад. Из темноты на него, не мигая, смотрела Кейси. И улыбалась, как упырь из страшной сказки.

— Это все ради тебя, Рыжик, — ласково сказала она и, наверное, в десятый раз пустила пулю себе в висок. Но, даже упав на подушку и растекаясь по ней чем-то черным, руку так и не разжала.

Наклз проснулся во второй раз, быстро закутался в халат, почти сполз в гостиную и забился в последнее свободное кресло, слушая тихое посапывание Магды. Его колотило, до приема таблеток следовало как-то прожить еще двое суток — целых двое суток, то есть сорок восемь страшно долгих часов! — если, конечно, он не собирался прямо сейчас отправиться на тот свет от передозировки, мир измывался над ним как хотел, и вообще пора было всю эту чушь заканчивать, чем скорее, тем лучше.

4

Кристабел была воистину святой. Она примчалась в столицу к вечеру следующего дня после разговора в больнице. Без багажа, без макияжа, без положенной по этикету дуэньи, даже без извещения, что ее нужно встретить на вокзале. Просто села на ближайший поезд — в третий класс, потому что других билетов уже не нашлось, а доставать через знакомых не оставалось времени — и приехала, промучившись больше суток в сидячем вагоне, чем, конечно, убила бы свою репутацию в свете, прознай кто-то про ее приключения. Она поймала пролетку и своим нежданным появлением спасла Витольда, мысли которого носились где-то между походом в бордель или все-таки пулей. Ему было ужасно плохо, так плохо, как только может быть человеку, он вообще не подозревал, что плохо может быть настолько. Не хотелось ни пить, ни жить — вообще ничего не хотелось. Варианты вроде «по девкам», или «застрелиться» или «кокаин» он рассматривал очень отвлеченно, как будто его последствия касались мало. Словно на сцене шел спектакль, на который он случайным образом попал, но действие все же было не про него и он мог легко уйти за кулисы.

Кристабел зажгла во всем доме свет. Распахнула окна. Вышвырнула пустые бутылки. Села рядышком и прижала голову Витольда к плечу, ничего не говоря. Только тогда он, наконец, смог заплакать. Плакать оказалось гадко, непривычно, неприлично, но после, как ни странно, полегчало. Кристабел для восемнадцатилетней институтки держалась и вовсе замечательно. Витольд сестру всегда любил, но относился к ней с некоторой долей иронии — ни в коем случае не пренебрежения — все-таки девчонка, да еще и учится на археолога, ну и придурь, где она будет мужа искать, когда ей надоест в старье рыться, на раскопках что ли? А она вела себя совсем как взрослая, даже как если бы была старше него. И не плакала почти, только еще сильнее выпрямила и без того вызывающе прямую спину.

К ночи дом был проветрен, протоплен, даже кое-как прибран, а на столе, помимо початой бутыли коньяка, появились нарезанный сыр, окорок и разломанная плитка шоколада.

— Ты пей, Витольд. Или даже, если тебе надо куда-то сходить…э… развеяться — ты иди, я понимаю, — блеснула она необыкновенно широкими для юной барышни взглядами на жизнь. — Только не сиди и не молчи, ты меня так пугаешь. Похож на собственного доппельгангера.

Пить при сестре Витольду необъяснимым образом не хотелось, хватило и того, что он четверть часа рыдал на хрупком, любезно подставленном плечике. Еще более немыслимым казалось после этого пойти в веселый дом. Поэтому он более-менее собрался и заставил себя расспросить Кристабел о ее жизни в Виарэ. Она, как почуяв, что поговорить хоть о чем-то нужно, отвечала, словно примерная ученица, но беседа не клеилась. Витольд чувствовал, она хочет спросить, что случилось с мамой и папой, и боялся этого вопроса. Для Кристабел Милинда была такой же мачехой, как и для него, но отношения у них сложились более близкие. Младшую дочь графа вторая жена именно растила, как свою, а Витольду к моменту ее прихода в семью уже почти сравнялось семнадцать, и стать Милинде сыном он не захотел, как та ни старалась. Сейчас он понимал, какое это ужасное свинство с его стороны и по отношению к женщине, искренне пытавшейся его полюбить, и по отношению к отцу, эту женщину искренне любившему.

Кристабел просидела с ним в гостиной почти час, но так ничего и не спросила, за что Витольд испытывал благодарность. Он только уточнил, как новость восприняла бабушка, но там все оказалось более-менее нормально, если слово «норма» вообще применимо к данной ситуации. Во всяком случае, сердечного припадка у нее не сделалось, но и лично являться на похороны она не собиралась по состоянию здоровья и врожденному недоверию к поездам. В каком-то смысле это было к лучшему. Уже перед самым сном, Кристабел обмолвилась, что всю подготовку к похоронам может взять на себя, а Витольд пусть лучше завтра все-таки пойдет на службу, возможно, ему станет легче в привычной обстановке. А она со всем справится, она взяла в институте отпуск на месяц, она ведь уже взрослая, ничего страшного, потом нагонит.

Именно в этот момент Витольд почему-то почувствовал, что теперь он несет ответственность за сестру, за эту милую, воспитанную, добрую и чуть наивную — наверное, из-за возраста — барышню, за три мешка ее благородства, все ее глупости, мечты, планы и не совсем определенное теперь будущее. Эта мысль была как удар, почти как физическая затрещина. Во всяком случае, в голове резко прояснилось. Он вдруг понял, что теперь он — старший в семье и от того, насколько разумно он себя поведет, теперь будет зависеть не только его собственная дурная жизнь, но и жизнь Кристабел. А он даже не знал, как своей распорядиться. К двадцати семи годам за плечами он имел с две дюжины любовных историй разного эмоционального накала, но примерно одинакового финала, десяток дуэлей, с пяток верных друзей, службу, которую в принципе любил, но которая уж точно являлась его предназначением, деньги, которые были и как бы его, и все же не его, ну и будущее, ради благополучия которого раньше палец о палец не требовалось ударить, и больше ничего. Ну, еще существовала синеглазая женщина, которая не верила в любовь или просто не хотела слышать именно о нем, вежливая такая, достойная, в высшей степени порядочная, очень красивая и холодная, как морозный узор на стекле. Госпожа Стужа из рэдских сказок.

Идеальная графиня Маэрлинг. Может, она и не принесла бы ему неземного счастья, о котором люди грезят, но такая бы позаботилась о том, чтобы Кристабел не пришлось ездить третьим классом, когда пришлось бы срочно выручать бестолкового брата. Вряд ли Зондэр бы его полюбила — вряд ли такие вообще любят — но мужем он бы ей стал хорошим. А она была бы наилучшим возможным портретом в семейной хронике и, наверное, безупречной женой. Зондэр вообще отличалась некоторой каменной безупречностью — как ограненный бриллиант. Это в ней и притягивало, и отталкивало…

— О чем ты задумался? Витольд?

«Как ни удивительно, о бабе», — как можно более цинично подумал он. За циничными мыслями оказалось удобно прятаться от панических.

— Ни о чем таком. Крис, ты ужасно уставшей выглядишь. Иди спать.

— Но…

— Все утром.

— Витольд…

— Я же сказал, все утром. Я до утра не повешусь и в барда… и никуда не пойду. Я отпустил слуг еще вчера, так что кровать разберу сам. Камин затопить?

— Не нужно. Витольд. Мама и папа на нас смотрят. Нам теперь нужно все делать так, чтобы им стыдно не было, понимаешь?

— Это тебе клирик сказал? С каких пор ты спуталась с этими стервятниками?

— Это сказала бабушка. Еще она сказала, что у нас все получится.

— А как именно получится — это она не сказала?

— Витольд. Я плачу, а ты больше злишься. Злишься, а не грустишь. Это, наверное, хорошо, ты же мужчина, но… Постарайся не злиться так, Витольд, пожалуйста, я тебя не узнаю.

«Вашего отца освежевали, как свинью, чтобы скрыть следы пыток. Милинду повесили на люстре… опознали ее по остаткам платья»…

— Привыкай, — выдавил Витольд. — Сдохло наше детство, пора расплетать бантики и выкидывать на свалку деревянных лошадок.

Кристабел долго смотрела на него спокойными, ясными темно-голубыми, как у матери глазами, а потом молча покачала головой, словно отрицая какую-то услышанную ей вещь. Подчеркнуто степенно пошла к лестнице, придержав юбку, подол которой еще хранил следы пыли.

— Хорошо, я поняла тебя, расплетаем бантики. Я займусь похоронами.

— Я справлюсь сам.

— Я хочу позаботиться о том, чтобы все было сделано по-человечески. Надеюсь, Милинду похоронят на нашем фамильном кладбище?

Витольд почувствовал холодную, его самого удивившую злость. Милая барышня-институтка приехала к непутевому братцу, наставить его на путь истинный и попутно не дать в обиду нежно любимую мачеху.

— Могила рядом с отцом уже занята. Нашей матерью, если ты вдруг ее помнишь.

Губы Кристабел дернулись, уголки поехали вниз.

— Не думаю, что мама будет лепить папе пощечины в раю.

— Эта женщина не будет лежать рядом с моей матерью.

— Ее звали Милинда! Ми-лин-да! У нее было имя, она любила папу.

— Я сказал.

«Эту женщину не звали Милинда, ее звали как-то иначе, она болела порфирией, она втянула отца в какие-то дела, из-за которых их обоих в конце концов и убили. И как я должен ее после этого любить?»

Витольд сознательно подогревал собственную злость. Так он, во всяком случае, чувствовал себя более живым, чем пару часов назад, когда винил во всем не Милинду, а себя. Он всего лишь выполнял свой долг, когда готовился останавливать толпу на площади и не мог быть с ними в особняке, а она скрывала что-то такое, за что убили и ее, и отца.

— Они состояли в законном браке!

— Мне надоело повторять, там есть место только для одной могилы. Милинду похоронят чуть дальше, не за оградой, не волнуйся.

— Витольд, ты несправедлив сейчас.

— Я старший и я решаю.

Лицо Кристабел застыло:

— Да, конечно. Ты старший — решай. Ты теперь старший и можешь поступать ровно так, как тебе нравится. Любовь, или правда, или справедливость, или чужая боль — такие вещи ведь уже не играют никакой роли. Милинду ты никогда не любил.

— Просто любовь не каждого человека можно приобрести за тряпки!

Витольд прекрасно понимал, что говорит глупость и глупость жестокую, и вообще-то он Милинду, наверное, все же любил, просто как-то сильно по-своему. Но остановиться уже не мог.

— Скажи «за шляпки и тряпки», так будет вернее, — поджала губы Кристабел. — Беру свои слова назад, Витольд. Ты не Милинду не любил. Ты вообще никогда и никого кроме себя не любил.

— Да мне, пожалуй, стоило бы у тебя поучиться!

Кристабел окатила его презрительным взглядом с вершины лестницы:

— Да, пожалуй. Через семь месяцев у тебя будет племянник. Его аист принесет.

— Что?!

— Что слышал. Но аист пока улетел и, к тому же, повенчан с другой аистихой. Знаешь, Витольд, аисты летают, а женщинам как-то с этим надо жить. Сомневаюсь, что ты помнишь своих великих любовей по три за месяц по именам, а у меня будет ребенок и аборта я не сделаю, скорее от титула откажусь, раз уж ты такой сторонник светских приличий! Не волнуйся, у меня хватит ума или сменить имя, или очень надолго уехать в провинцию. Никаких проблем я тебе не доставлю. Можешь поучиться у меня любить. А Милинду ты похоронишь рядом с отцом, по другую сторону от мамы. Расширите ограду, в конце концов.

Витольд стоял, как придавленный этой новостью. Если бы Милинда осталась жива, она подсказала бы какое-то решение. Обращаться с таким вопросом к бабушке точно не стоило — вот уж тут инфаркт был бы практически гарантирован.

— Крис, ты ведь пошутила?

— Нет. А ты похоронишь их, как я сказала. Ты же не хочешь, чтобы эта история попала в газеты.

— Тебя просто выполощут в грязи, — пробормотал Витольд.

Кристабел пожала плечами:

— А мне что? Ты старший, там будет твоя фамилия.

И исчезла в коридоре второго этажа.

Витольд опустился в кресло, щедро плеснул себе коньяка и задумался. Думал бокала три. А к полуночи решился.

* * *

Сказать, что Зондэр пребывала в отвратительном настроении, значило не сказать ничего. Она уже четвертый день безвылазно сидела в своей квартире, передвигаясь по ней исключительно с тростью, и, кроме доктора, визитом за это время ее почтила только Магда. Магда была в своем духе и, конечно, пересказала события на набережной, о которых Зондэр уже знала из газет. Психопатка, едва не отстрелившая ей ступню, внезапно оказалась благородной и святой только потому, что поймала шальную пулю. Вот уж воистину показатель профессионализма для офицера.

Магда, конечно, задеть Зондэр не хотела. Она принесла шоколад, шум, новости. Оказывается, газеты неточны, и нет, Ингрейна не умерла, ей сделали очень долгую и сложную операцию, Маэрлинг даже сказал, что она разговаривала после нее. И вот тут Зондэр сама поразилась, насколько ее вывело из себя упоминание Маэрлинга в таком контексте. С Ингрейной он, значит, в госпитале сидел, а к ней зайти времени не нашел. Она быстро перевела тему и вроде бы даже мило поболтала с Магдой — у той хватило то ли доброты, то ли ума не упоминать, что поведение Зондэр в момент получения приказа безупречным не выглядело. Версия осталась прежней, ровно той, что озвучил Витольд, еще в тот проклятый день оттащивший ее в госпиталь — Зондэр забыла поставить пистолет на предохранитель. Витольд предлагал сказать, что на предохранитель пистолет забыл поставить он, но Зондэр отказалась, понимая, что разбирательство ей нужно в последнюю очередь.

Прошло еще два дня, когда ныла нога, шалили нервы, а проклятый виконт, раньше почти в открытую лезший ей на глаза, так и не изволил появиться. Видимо, дневал и ночевал у палаты новоявленной героини. Что в общем выглядело ожидаемо, но от этого почему-то не менее обидно. За газетами Зондэр больше не спускалась, только один раз доковыляла до соседей сверху и зачем-то наорала на художников и муз за шум в одиннадцать вечера, который якобы мешал ей спать. Беда была в том, что мешал ей спать не шум, а проклятый виконт, не идущий из головы. Подлая золотоволосая змея.

А творцы и музы без единого возражения стали вести себя тихо, как мыши, но про ее дела и самочувствие не спросили. Зондэр оказалась в очередной раз поставлена перед тем фактом, что ее уважают, может быть — побаиваются, но точно не любят.

Злость нордэны тлела медленно-медленно, как бикфордов шнур, но готова была взорваться от малейшего повода. Повод позвонил в дверь на пятый день, в час пополудни.

На лестничной клетке стоял одетый в гражданское пальто Маэрлинг и словно пытался спрятаться за огромным, какой бы не во всякое ведро поместился, букетом синих роз. В полутьме подъезда его лицо казалось особенно бледным, а тени под глазами — особенно глубокими.

«Насиделся с национальной героиней, натаскался по бардакам, переутомился и пришел за великой любовью? Ну заходи, мразь, я сейчас тебе покажу такую великую любовь, что еще на неделю в загул уйдешь», — злость Зондэр перестала искрить и вдруг стала очень холодной, спокойной, рассудочной, как в день единственной в ее жизни дуэли. Она могла тогда выстрелить в воздух, в сущности, повод был пустяковый и секунданты уговаривали девушек помириться. Дураки они оказались, следовало не уговаривать, а сразу звать жандармов: как будто можно заставить разойтись миром двух самоуверенных двадцатилетних девиц, изысканно наговоривших друг другу гадостей на глазах симпатичного представителя противоположного полу. Система жизненных принципов Зондэр — наверное, окружающим она показалась бы громоздкой, неудобоваримой и полной противоречий — говорила ей, что Ингвин перешла черту и должна понести наказание. Они обе могли легко выстрелить в воздух, а потом поехать и выпить игристого, наверное, и Ингвин так подумала, потому что чуть-чуть промедлила, вскидывая пистолет. А Зондэр без долгих сантиментов выстрелила ей в голову. С тридцати шагов, конечно, промазала, но правую руку обидчице раздробила страшно. Больше эта белокурая ласточка в белом же платье на балах не летала.

А Зондэр, прорыдав почти двое суток в одиночестве, сделала еще один довольно своеобразный вывод. Очень глупо доводить до дуэли, а там — красиво стрелять в воздух и гадать, сделает ли твой противник ту же благоглупость. Нужно или не стреляться вообще, или убивать наверняка. Не только на дуэлях, но и всегда и во всем. Или сразу прощать, или сразу отвечать так, чтоб мало не показалось. Когда можно простить — лучше простить. Когда простить нельзя — поскорее заканчивать.

Витольд довел ситуацию до того, что следовало прекратить все немедленно, сейчас же.

Зондэр, улыбаясь, открыла дверь. В душе у нее цвел нордэнский ледяной ад.

* * *

Зондэр открыла дверь, и на ее губах застыла улыбка. У Витольда несколько отлегло от сердца. Он боялся сюда идти и часа два просто колесил по городу, не решаясь подъехать к пункту назначения. Было страшно, настолько, что хотелось превентивно накачаться чем-то успокаивающим нервы. Даже идти в дом к не вполне вменяемому магу оказалось не так жутко, как к этой изысканно-вежливой, сдержанной и красивой женщине, которая могла парой слов походя сделать его если не счастливым, то хотя бы спокойным, а могла разрушить то немногое, что еще оставалось от жизни.

Зондэр была блистательна и холодна. Именно эти определения всплывали в голове Витольда чаще прочих, когда он думал о ней. Какой-то малоизвестный художник прошлого века нарисовал нордэнский ад, и на этой картине среди вздыбленных льдов и седого неба, среди уходящих в бесконечность серых камней с рунами и темных птиц на них, среди всех мыслимых оттенков между черным и белым, цвели ярко-синие розы с длинными как иглы шипами. Бесы его знали, как в общем не отличавшийся сентиментальностью отец мог вообще купить подобную картину и в какой лавке старьевщика он ее откопал, но Витольд в детстве мог смотреть на нее часами, представляя, как среди каменных плит ходят бледные, как болотные огоньки, фигуры людей, живших когда-то. А над всем этим — синие розы, такие чужеродные в этом мертвом царстве, что как будто даже выступающие за границу полотна и светящиеся.

Витольд доставал для Зондэр розы синего цвета вовсе не потому, что у нордэны были синие глаза.

Так или иначе, она открыла дверь и она улыбалась. Витольд, боявшийся, что дверь так и останется закрытой, поклонился и вошел. Ноги у него сделались как ватные.

Он, конечно, не в первый раз шел признаваться в любви. И нельзя сказать, что до этого дня он никогда не нервничал в таких ситуациях. Нервничал, конечно, потому что получить отказ в любом случае неприятно, но, с другой стороны, Витольд относился к афронтам без раздражения, прекрасно понимая, что люди ищут тех, кто может сделать их счастливыми, а не тех, кто их вроде как любит и готов заявить об этом. Слова не стоили ничего, а букеты и бриллианты в его случае стоили не намного дороже. Дамы, конечно, чаще к Витольду бывали благосклонны, но они также чаще всего бывали замужем, имели определенное место в свете, определенный круг, были не прочь хорошо провести время и поиграть в любовь, но не хотели ничего менять и ничем рисковать. Витольд в этом плане их прекрасно понимал, потому что тоже имел определенное место в жизни, которое его устраивало, и рисковать им тоже желания не испытывал.

К Зондэр Витольд шел не столько признаться в любви, сколько попросить ее стать госпожой Маэрлинг. А о таком он еще никого не просил. Да и вообще его признания обычно проходили в более приятной обстановке, чем в коридоре многоквартирного дома, в дождливый серый день, в полной неизвестности.

По-хорошему, следовало бы позвать Зондэр в ресторан — встретил же он ее однажды в ресторане, да еще и в красивом, правда, безнадежно вышедшем из моды платье — но она вряд ли бы согласилась пойти вообще, и не пошла бы с раненой ногой — в частности. Витольд запоздало выругал себя за то, что даже не прислал ей открытки с вопросом о здоровье. Организация похорон и попытки вытащить из Кристабел имя «аиста» вымотали его окончательно, и последние дни он проваливался в сон, едва голова касалась подушки. У него просто не оставалось ни времени, ни возможности подумать о чем-то еще.

Наверное, это получилось с его стороны не совсем хорошо. Но Зондэр все-таки улыбалась. Или не обиделась, или все же простила. Конечно, благородство нордэны всегда отдавало холодком, но все-таки она была великодушна и не стала бы обижаться, как мещанка.

— Миледи Мондум… Зондэр, здравствуйте.

Нордэна отступила вглубь коридора, давая Витольду возможность войти, и застыла там, в полутенях серого дня, опираясь на трость. На ней был длинное в пол домашнее платье с мягким воротом, а поверх нордэна накинула вязаную белую шаль. Темные волосы, обычно заплетенные в косу и собранные в пучок на затылке, остались распущенными и падали почти до талии, тускло поблескивая. Богиня зимы из рэдской сказки вежливо недоумевала, какого беса кого-то занесло в ее ледяной дворец.

И да, в квартире Мондум стоял холод.

— Добрый день, Витольд. Какая… неожиданная встреча.

«Я последняя свинья, я должен был хотя бы послать ей открытку».

Теперь казалось чрезвычайно глупым объяснять Зондэр, что он занимался похоронами. Скорее всего, она уже прочитала о гибели его семьи в газетах, но воспитание не позволяло ей выражать сочувствие, пока Витольд сам не коснулся бы этого предмета. А Витольд его касаться сейчас не хотел совершенно.

Он сперва протянул букет, а потом подумал. Конечно, она не могла его взять, она же держалась одной рукой за трость, куда ей таскать такую тяжесть.

Мондум даже не шелохнулась, и ее улыбка осталась все такой же неподвижной. Мертвой. Витольд запоздало понял, что живые люди так не улыбаются. Либо улыбаются тем, кого очень сильно ненавидят.

— Я приношу свои извинения. Мне следовало прийти раньше, — проговорил он, гадая, кажется ему или нет.

— В этом не было необходимости. В ходе инцидента в штабе не пострадало ничего, кроме моей гордости, — спокойно ответила Мондум.

Вот теперь Витольд окончательно понял, что она смотрит на него, как на врага. В синих глазах стояло что-то очень нехорошее.

— Если я не вовремя — а я понимаю, мог бы послать записку с просьбой о визите, простите, не подумал — я приду в любое удобное вам…

— Как будто вы вообще когда-либо утруждаете себя просьбами о визите. Вас, надо полагать, всегда ждут и вам всегда рады. Я, разумеется, говорю о встречах с дамами.

— Не думаю, что вас должны беспокоить такие частности, — парировал Витольд. Он был слишком вымотан морально и физически, чтобы спорить с Мондум, да он к ней и не за этим пришел. Но позволять с порога отчитывать себя как школяра тоже не следовало.

Богиня все еще стояла совершенно неподвижно, словно статуя. Не приглашала в дом, не гнала прочь. И, как это ни жутко, продолжала улыбаться без капли тепла.

— Они меня и не беспокоят.

Витольд все еще держал в руках тяжелый букет и чувствовал себя круглым идиотом. Особенную пикантность ситуации придавала коробочка с обручальным кольцом, оттягивающая карман.

— Может быть, вы позволите мне положить здесь цветы? — Витольд кивнул на трюмо.

— Прошу вас, — Зондэр, наконец, пожала плечами и добавила, — подождите минуту.

Нордэна развернулась, очень плавно и медленно, так что тяжелая копна волос даже не шелохнулась, и пошла вглубь квартиры, опираясь на трость. Теперь Витольд ясно видел, что она слегка прихрамывает. И что на руке, которой она сжимала трость, костяшки совсем белые.

Интуиция подсказала ему, что разуваться не стоит и приглашения на чай он не дождется, а также то, что все свои большие планы следует отложить до лучших времен. А если быть честным с собой — вообще сменить объект этих больших планов. В столице имелось с три дюжины не самых страшных и глупых девиц из хороших семей, которые были бы счастливы носить его фамилию. Сколько их нашлось бы в провинции — этого сами бесы бы не сказали. И уж у кого-то из них точно бы хватило ума и доброты хотя бы попробовать полюбить его и позаботиться о будущем Кристабел, которым она решила так безрассудно рискнуть.

Витольд сам прекрасно понимал, что подобные размышления, да еще в доме любви всей его жизни, ему чести не делают, но поведение Зондэр его чем-то даже не насторожило, а именно напугало. И значительно сильнее, чем явно слетевший с катушек и начавший слышать и нести какую-то чушь Наклз.

Трость простучала об пол, и Мондум вернулась в коридор. В руке она сжимала небольшой ридикюль. Можно было бы подумать, что она собралась куда-то идти, но нордэна оставалась все в том же домашнем наряде. Зондэр аккуратно прислонила трость к стене и опустилась на краешек трюмо, рядом с букетом. Складки платья легли вокруг нее, как лужа крови. Нордэна без слов стала искать что-то в сумочке. Витольду послышался тихий шелест бумаги.

Было холодно, пахло розами и приближающейся бедой. Три богини зимы в трех разных ракурсах — это выходило как-то слишком много для одного простого человека.

— Зажечь вам свет? — поинтересовался Витольд. Не то чтобы полумрак или сумеречная глубина зеркал, из которых выступали белая шаль, его пугали, но хотелось что-то сказать, разбить тишину.

— Не стоит, кажется, я закончила.

Зондэр подняла синие-синие глаза. И она больше не улыбалась. В руках нордэна держала связку купюр.

— Берите, Витольд, здесь сто калладских марок. Не знаю, на сколько вы там поспорили с вашими приятелями, но, раз уж предмет спора — я, вряд ли на большее. Берите и проваливайте.

Странно, что выпалила это на одном дыхании Зондэр, а воздух из легких вышибло почему-то у него.

— Что молчите? Остаетесь в накладе? Хотите, дам сто пятьдесят?

Нордэна, усмехнувшись, швырнула пачку ему под ноги. А Витольд почему-то очень хорошо расслышал, как она стукнулась об пол, хотя звук вроде как не должен был быть громким. Его сердце гулко колотилось где-то в висках, в глазах потемнело.

— Так вам накинуть еще полсотни на бедность или все-таки уберетесь?

В голове Витольда медленно ворочалась только одна довольно банальная мысль: на свое и ее счастье он пришел просить ее руки, а потому — в гражданском костюме. Без оружия. Будь у него с собой пистолет, наверное, все три богини зимы сейчас завалились бы назад с дырой в том месте, где у людей обычно находились сердца. А незадачливый жених — с дырой в том месте, где у людей обычно находились мозги.

Витольд резко сунул руки в карманы, чтобы хоть как-то сдержать желание стереть усмешку Зондэр ударом в лицо. С любым другим человеком на ее месте он бы так и поступил, но она даже человеком, похоже, не являлась. Не каждый человек так обошелся бы даже со своим злейшим врагом, а ведь он ей ничего не сделал. Совсем ничего.

В кармане оказалась коробочка с кольцом. Витольд механически сжал ее в пальцах, а потом что было сил швырнул. Зондэр слегка наклонила голову, уворачиваясь, и снаряд врезался в створку трюмо за ее плечом. Полетели осколки. Нордэна не шевельнулась, даже ее усмешка не дернулась, словно намертво примерзла к лицу.

— Вы ждете пятидесяти марок, виконт? Если нет, извольте убраться из моего дома. Ваши приятели и народные героини уже, наверняка, скучают.

Зондэр говорила что-то еще, но Витольд уже не слышал. Он как в полусне спускался по лестнице, касаясь рукой стены. Шероховатая поверхность мешала ему окончательно выпасть из реальности. В голове что-то монотонно грохотало, как будто по пустой комнате двигали мебель. Остатки логических сцепок, кое-как склепывающих реальность, разлетались в куски. Витольд просто не понимал, что происходит и — главное — зачем так. Чтобы добить его, старухе-судьбе не стоило настолько изощряться.

Тусклый дневной свет ударил в глаза, как будто он только вышел из погреба, где просидел много часов. Витольд попытался проморгаться, удивляясь, почему мир перед глазами слегка плывет и выглядит нечетко. Потом посмотрел с крыльца на тротуар. Там прямо посредине растекалась неаккуратная синяя клякса.

Окна квартиры Зондэр не выходили на парадный подъезд. Эта женщина здорово умела ненавидеть, если сумела с раненой ногой выволочь букет на лестничную клетку и швырнуть его из окна.

Витольд не стал оборачиваться. Он очень осторожно переступал розы — вопреки всякой логике, касаться цветов ему не хотелось — и шел прочь. К счастью, пролетка стояла за углом, так что держать голову высоко и спину прямо оставалось еще какие-то метров тридцать, потом он мог делать что угодно.

В течение следующих пяти часов Витольд проиграл в карты все деньги, которые нашлись у него при себе, подмахнул пару векселей, не читая, оказался в каких-то сомнительных нумерах с еще более сомнительными девицами — хотя бы живыми, теплыми и без ледяных синих глаз — а потом не мог вспомнить, ни какой сейчас год, ни даже собственного имени, и, что главное, это его нимало не беспокоило. В таком состоянии его в третьем часу ночи и обнаружил Эрвин, за ночь обошедший пять дорогих и три средненьких борделя, едва не загремевший к жандармам, несколько раз грубо облаянный и девицами, и их клиентами, спустивший астрономическую для его бюджета сумму на задабривание и вытягивание информации из маман и потому злой, как бес.

Доволок до раковины, несколько раз окатил холодной водой. Обругал. Повторил операцию, потом еще, и так до получения более-менее удобоваримого результата.

А потом почти беззвучным шепотом сообщил совершенно потрясающую новость. Съехавший с катушек маг, похоже, временно подружился с головой. Магда подружилась с жандармом высокого полета. У них имелся небольшой шанс выкрасть Дэмонру из эшелона по дороге на лесоповал. И еще более мизерные шансы при этом выжить.

Маэрлинг не сопоставлял в голове никаких перспектив. Не спрашивал подробностей плана. Не искал способа снизить риск. Он просто кивнул. Его все заранее устраивало.

* * *

Зондэр трясло от злости, когда она, неловко припадая на одну ногу, пыталась смести осколки зеркала в совок для мусора. Настырное стекло звенело, цеплялось за ковер, кололось при попытке взять его руками. А трюмо вообще принадлежало квартирной хозяйке, и одна створка теперь была полностью под замену. Спасибо хоть этот поганый веник удалось отправить в окно. Шипы не срезали, и Зондэр здорово поцарапала руки, пока тащила розы к подоконнику. Жаль, раньше не заметила, а то могла бы ими отлично отхлестать по морде.

Конечно, Маэрлингу не доставляло особенных проблем таскать ведра неимоверно дорогих роз и бить чужие зеркала. Вряд ли он за всю свою жизнь хоть на что-то заработал сам. Зато уж покупать он умел отлично и все, что угодно. Вещи, развлечения, людей. И как угодно — родительскими деньгами, обаятельной улыбкой, проклятущими почти черными глазами, как у какой-нибудь сказочной нечисти. Окаянная, самоуверенная мразь.

Зондэр не сомневалась, что этот день незадачливый виконт запомнит надолго. Эта мысль, как ни странно, доставляла ей существенно меньшее удовольствие, чем думалось с четверть часа назад. Если быть точной — почти никакого удовольствия не доставляла. Злость перегорела, осталось малопонятное чувство брезгливости. Как будто то ли к ней в квартиру вломились и перерыли вещи, то ли она сама у кого-то что-то украла.

«Глупости. Липовый чай — отлично помогает от нервов. Надо заварить — и все пройдет».

Проклятое стекло хрустело под веником и крошилось, а нога ныла все сильнее.

Зондэр отшвырнула совок и, стараясь не налегать на больную ногу, опустилась на пол, подальше от осколков. От досок тянуло холодом, из-за двери едва ощутимо сквозило. Стоило нанять кого-то и законопатить щели, на город шла зима, прихожая выстывала до безобразия.

Нордэна принялась считать. Сколько нужно отослать матери, чтобы не нарваться на очередное вежливое-вежливое письмо с легчайшим намеком на то, как мало в современном мире дети хотят проявить заботу о своих стареющих родителях. Конечно же, всю жизнь положивших на то, чтобы дать им, детям, образование, воспитание и в конечном счете — неземное счастье. И, разумеется, нисколько не претендующих теперь на милостивое внимание уже самостоятельных отпрысков. Сколько требовалось передать Сольвейг, чтобы та достала нелицензированное на территории материка лекарство для брата. Сколько заплатить за газ, за воду, за услуги прачки. Как сильно вырастут цены на продукты. Поднимет ли квартирная хозяйка плату до Красной ночки или после. Кто теперь получит полковника — Магда или она. Пожалуй, все-таки Магда, и это честно, здесь Зондэр не испытывала никакой злости. Она проводила в уме все эти бытовые расчеты, чтобы отвлечься. Это было то объективное и единственно возможное будущее по аксиоме Тильвара, если так угодно, от которого она бы все равно никуда не делась, так что думать о нем пусть не особенно приятно, но зато совершенно безопасно.

Вместо дебета и кредита ее скромного домашнего бюджета в голову Зондэр настойчиво лез давний кошмар. Даже не кошмар, а просто дурной сон, снившийся ей с ранней юности. Как-то раз, когда ей исполнилось лет девять или около того и она еще жила на Архипелаге, нордэна одна бродила по полю. Жестокие до полной бесчеловечности законы Дэм-Вельды, накрепко вбитые в головы коренного населения и немногих приезжих, гарантировали почти полное отсутствие преступности. Так что ничего необычного в одиноко шатающемся по острову ребенке никто бы не увидел. Зондэр шла по полю, покрытому серовато-лиловым вереском, и опиралась на подобранную по дороге палку, потому что в тайком привезенной с большой земли книжке вычитала, что принцесса пошла искать своего принца, вооружившись крепким посохом. Где-то впереди, конечно, росла синяя трава, которая пела и днем, и ночью, и крушила железо. Если бы ее найти, то все проблемы принцессы, да и маленькой Зондэр, инстинктивно чувствовавшей, что после рождения брата обстановка в их доме обострилась, оказались бы решены. В сказке синяя трава помогла принцу вернуться из ворона в нормальный человеческий вид. Кто знает, может, помогла бы и младшему братику слух вернуть — здесь Зондэр наверняка не знала, но, если, как шепотом переговаривались родители, медицина бессильна, почему бы не попробовать найти синюю траву из сказки?

Нордэна шла, подставив лицо ветру, и чувствовала себя очень храброй, гордой и взрослой. А потом откуда-то из вереска наперерез Зондэр, рыча и прижав уши, бросилась собака. В тот день она, конечно, представилась ей здоровенной и страшной, хотя после всего она поняла, что жуткая тварь оказалась довольно мелкой дворняжкой, жалкой и тощей, с обрубком хвоста и рваным ухом белого цвета, тогда когда сама собака была черной. Псина грозно рычала, обнажая белые как сахар клыки. А Зондэр где-то читала, что животным нельзя показывать спину. И еще принцессам не пристало бояться. Нордэна, долго не думая, с чисто детской жестокостью размахнулась палкой и попыталась ударить собаку. Та увернулась, клацнула зубами, надеясь перехватить импровизированное оружие нордэны, но промазала. Зондэр же как-то очень удачно извернулась и сильно ткнула палкой собаке прямо в глаз. Рык перешел в скулеж. Собака на мгновение замерла, не нападая, и нордэна еще раз с силой ткнула ее острым концом палки в морду. Она не метила ей в глаза, не хотела покалечить или убить, просто избавлялась от опасности.

В жизни все окончилось тем, что скулящая собака убежала, оставляя за собой кровавые следы на стеблях, а Зондэр, хлюпнув носом, припустила домой, забыв про все синие травы на свете.

Во сне Зондэр эту собаку почему-то всегда убивала, хотя совершенно этого не хотела. Лупила палкой по черной голове с белым ухом, деформировавшейся под градом ударов и становившейся глянцево-бордовой, пока единственный оставшийся у нее карий глаз не тух, а собака все рычала, скулила и плакала почти по-человечески. Зондэр не хотела ее убивать, ей было мерзко, противно, грустно. Но во сне она четко понимала, что теперь, ударив раз, от собаки уже нельзя уйти, она бы побежала за ней по пятам, по всему свету, загрызла бы, если бы осталась жива, поэтому нужно было от нее избавиться. Просто нужно. Пожалуй, этот сон доставлял Зондэр такой дискомфорт потому, что это был единственный «взрослый» сон ее детства. Там не нашлось злой ведьмы или страшного беса с ножом, а нашлись обычная псина и обычная жестокость, замешанная на страхе, как оно обычно и бывает. Зондэр уже в сознательном возрасте поняла, что страх для жестокости — как раз самая лучшая закваска. Понять, конечно, поняла, но каждое утро после избиения собаки все равно просыпалась с тяжелым сердцем и гадким чувством в груди, которое приходилось подлогу смывать горячей водой, наплевав на счета, которые придут за эту печальную необходимость.

Теперь она думала о белом как полотно Маэрлинге, а вспоминалась ей почему-то эта собака. Смешно, у нее даже трость в этот день в руке оказалась.

Зондэр метнула быстрый взгляд на трюмо. В двух оставшихся створках отражалась бледная растрепанная женщина с исцарапанными руками, в съехавшей на колени шали и перекрученном у ворота платье. Очень некрасивая. Очень озлобленная. Сама чем-то похожая на только что рычавшую, а теперь полуприбитую палкой собаку. Смотреть было не на что. Зондэр отвернулась, подавляя желание разрыдаться.

Не ее вина, что кто-то там с кем-то поспорил. Не ее вина, что Маэрлинг умел делать грустную и жалобную мордочку так натурально. Не ее вина, что собаку во сне всегда приходилось добивать — это, в конце концов, была жестокость мира, а не ее собственная жестокость.

Нордэна втянула воздух через стиснутые зубы. Ее начало потряхивать. Зондэр обвела взглядом полутемный коридор, надеясь зацепиться за что-нибудь такое, что докажет, что Маэрлинг — свинья, а она — нет. Что там нашлось бы в коробочке, которой он в нее швырнул? Брошка, браслет, что там еще шлюхам дарят?

Коробочка, раскрывшаяся и пустая, валялась у подола Зондэр. Нордэна прикинула, куда могло улететь содержимое, если она его не видит. Наклонилась к самому ковру и осторожно, чтобы не порезаться об осколки, стала обшаривать пол под трюмо. Буквально через несколько секунд ее пальцы наткнулись на что-то холодное. Металлическое. Небольшое, размером с монету.

«Это может быть мелочь, полмарки из кошелька выпало», — сказала себе Зондэр, уже чувствуя, что вряд ли у мелочи будет дырка посредине. На ее ладони лежало кольцо, простое, серебряное, даже без камней. Тусклое, старое на вид.

«Может, это квартирная хозяйка забыла. Может, горничная потеряла. Может…»

По внутренней стороне тоненького серебряного ободка вилась какая-то надпись.

«„Аннет с любовью“ или что-то в том же духе…»

Зондэр, прищурившись, пыталась в тусклом свете разобрать буквы. Буквы вроде все были понятные, но в слова складываться не желали. Потом все-таки сложились.

«Графиня Маэрлинг, в жизни и смерти».

Нордэна завалилась на бок, подтянув колени к груди, и тихонько завыла, уткнувшись лицом в сгиб локтя. Ее трясло, лихорадило, тошнило. Следовало взять себя в руки и хоть на четвереньках, но доползти до кухни и выпить воды, умыться, привести себя в порядок, но остановиться она не могла. А еще не могла открыть глаза: в первый раз, когда Зондэр попробовала это сделать, она увидела на потолке огромную собачью тень, глядящую прямо на нее.

5

Утром после визита Магды Магрит хотелось провалиться сквозь землю. У нее болела голова, болела так, что вроде бы намеривалась взорваться, да не могла выбрать момент детонации. Мысли путались, руки тряслись и вели себя так, как будто были не ее вовсе. Рэдка с огромным трудом доползла до ванной, кое-как умылась, ужаснувшись незнакомке в зеркале, и решила, что крепкий чай, если верить народной мудрости, должен помочь. Спустилась в кухню. Тут-то и начались неприятности. Мало того, что она расколола любимую чашку мага при попытке достать свою, так еще и ошпарила Адель, мирно дремавшую на столе. Та зашипела, попыталась цапнуть девушку за пальцы, но промахнулась — видимо, даггермар даже для растения бесследно не прошел — и укусила ее за локоть, зажевав рукав домашнего платья. Магрит с протестующим воплем стала отрывать от себя ловушку, Адель пошла на принцип, сукно треснуло и через несколько секунд рэдка осталась без куска рукава, а мухоловка оказалась на полу, в кучке земли и черепках, в которые превратился просторный горшок. Магрит вовремя отскочила, потому что ее явственно попытались цапнуть за тапки.

И вот эту безобразную сцену и застал Наклз, видимо, выходивший проводить Магду и проветрить голову. Магрит, понимая всю глупость своего поведения, заскочила на табуретку, чтобы оказаться вне досягаемости яростно шипящей на полу твари, и теперь отчаянно пыталась одновременно удержать равновесие, одернуть юбку, придать помятому лицу бодрый и жизнерадостный вид и не дать отвалиться голове, в которой отчего-то загудели нордэнские колокола. Локоть саднило. Мир пошатывался.

— Доброе утро, — к удивлению Магрит, совершенно мирно сказал Наклз. Маг хоть и был бел как привидение, выглядел неплохо, особенно для человека, с вечера накачавшегося даггермаром в компании истинно пехотной дамы. Даже слегка улыбался. — Тебе тут удобно?

— Нет!

— Тогда попробуй слезть, обычно помогает.

— Она меня сожрет!

— Магрит, у нее нет пищеварительной системы и жрать она тебя не будет точно. В природе не так уж много бессмысленной жестокости, — возразил маг.

— Она меня до смерти загрызет, зубы-то у нее есть! — в доказательство этого тезиса рэдка потрясла разорванным рукавом. Так и есть, локоть кровил. — Мерзкая, мерзкая злая злюка!

Маг вздохнул и аккуратно взял мухоловку на руки. Корни в комьях земли повисли в воздухе. Тварь мигом перестала шипеть.

— Она тебя любит. Вот, тебя она любит! — Магрит сделалось обидно почти до слез. Поливала Адель она. Подкармливала — она. Разрыхляла грунт — она. Выносила на солнышко — она. Даже шоколадным драже делилась. А липла подлая тварь все равно к Наклзу. Впрочем, хотя бы стало понятно, что, назвав гадину Аделью, пол ее Магрит идентифицировала абсолютно правильно.

— Боюсь даже спросить, душой или сердцем. У нее, впрочем, нет ни того, ни другого, — маг погладил одну из ловушек. Оставшиеся четыре легли ему на плечи. Наверное, Адель просто млела и не мурчала только потому, что не родилась кошкой. Магрит с опаской слезла с табуретки и отошла подальше.

— Ты уже разбила все, что собиралась?

Магрит вздернула подбородок и промолчала. Что тут было ответить? Осколки любимой чашки маг прекрасно видел сам. Они радостно искрились на осеннем солнышке.

— Да уж хотелось бы верить.

— Хорошо, тогда успокаивайся, помажь локоть йодом и собирайся.

— Куда?

— Пойдешь прогуляешься. А заодно исполнишь чрезвычайно важное конспиративное поручение.

— Я?! — сердце Магрит радостно забилось. Вот оно! Не прошло и года, а маг, наконец, начал ей доверять. Даже задание дал.

Наклз пожал плечами:

— Если ты видишь здесь еще одну молодую барышню, имеющую возможность пойти на прогулку в приятной компании — естественно, не в моей — я с удовольствием с ней познакомлюсь. Если не видишь — вперед, приводи себя в порядок. И, пожалуй, поела бы ты мятных леденцов.

«Наклз — тоже та еще злюка злобная», — уже без раздражения подумала Магрит и, забыв о саднящем локте, упорхнула наверх.

Наклз занялся срочным спасением мухоловки, размышляя, каковы лично его шансы дожить хотя бы до начала операции по освобождению Дэмонры. Выходило, что не такие уж и большие, но попытаться стоило. Все упиралось в честного жандарма, а это, на взгляд мага, выглядело хуже любого тупика.

Разработавшая — видимо, на чистом энтузиазме и вере в добро — операцию Магда учла все, кроме специфики работы вероятностников. Ей, в принципе, и неоткуда было знать, что Наклз, во-первых, не может войти в вагон, который ни разу не видел в реальности, и не может торчать во Мгле несколько часов к ряду и дожидаться там атаки — во-вторых. Как ни крути, а в дальние дали с ними должен был поехать еще один специалист, который мог бы дать ему сигнал о начале операции. Наклз не сомневался, что состоит под наблюдением в лучшем случае трижды — у Седьмого Отделения, у Третьего и, как минимум, у Рэссэ. Самому ему категорически не следовало покидать столицу накануне перевозки Дэмонры на лесоповал, если он, конечно, не хотел поднять на ноги всех окрестных шпиков. А Наклз, разумеется, не хотел, он вообще давно сделался староват для шпионских фокусов, перестрелок, погонь и прочих головокружительных приключений, которые к тридцати годам у любого нормального человека не должны вызывать ничего, кроме тошноты.

Магда заверила, что при честном жандарме, имя которого нордэна упорно не называла, ссылаясь на честное благородное слово, состоит вероятностник. «Самый натуральный маг, на тебя чем-то похож. Странный такой тип, но мозги присутствуют! Только совсем молокосос», — конкретизировала она. Все это было настолько мило и своевременно, что за десять шагов пахло провокацией. Наклз, тем не менее, согласился на специалиста посмотреть. Только немного не так, как это представляла себе Магда и все честные жандармы мира.

Вряд ли богоданный жандарм и его ручной вероятностник могли учесть, что Наклзова «племянница» видит Мглу сама по себе. Скорее всего, за бедной девочкой подозревали любые таланты, кроме этого.

Советом поесть мятных леденцов Магрит не пренебрегла. А заодно вылила на себя половину склянки чего-то очень цветочного и пахучего. Наклз предпочитал не знать, откуда означенная дрянь оказалась в его доме, но от души посочувствовал жандармскому магу на побегушках — вероятностники в массе своей имели неплохое обоняние, так что парня, скорее всего, ждал неприятный сюрприз. Для Наклза же неприятным сюрпризом стало определение «молокосос», данное Магдой. Нордэна сентиментальностью не отличалась, так что вряд ли объект этой нелестной характеристики разменял второй десяток. А это значило, что Наклз имел бы дело либо с не очень опытным специалистом, либо с чем-то еще менее приятным. И, насколько он знал Каллад, охранка защищала себя хорошо. Правда, Винтергольда все-таки проворонили. Либо сознательно «слили» — дела лощеного серпентария под названием Третье Отделение интересовали Наклза в последнюю очередь, пока его обитатели не начинали шипеть подозрительно близко к его дому.

— Куда идти, что делать? — радостно поинтересовалась Магрит. В своих мыслях она уже явно провернула чрезвычайно секретную и очень опасную операцию и, как минимум, приволокла Наклзу голову их главного врага в мешке.

— Пойдешь в парк святой Рагнеды, там сейчас какой-то вернисаж, а также зеркальный лабиринт, где показывают фокусы с тенями. Поброди там пару кругов, нужный человек сам тебя найдет, и иди в зеркальный лабиринт. Там за вами точно не смогут проследить из Мглы. Вам только нужно будет договориться о месте и времени встречи их специалиста со мной. Естественно, во Мгле. И еще ты должна понять, вероятностник ли тот, кто придет, или нет. Это крайне важно.

— И все?!

— И все. Нет, Магрит, пистолет я тебе с собой не дам, стрелять палачей и сатрапов в Каллад можно только по весне.

Светлые брови девушки обиженно сдвинулись:

— Вот уж неправда, всякую гадость обычно закапывают по осени, чтоб весной земля лучше цвела!

«Главного палача и сатрапа недавно взорвали в карете. По весне Каллад зацветет взрывами, если сейчас не посеять виселицы».

Вернисаж выглядел шумным и многолюдным. Магрит чувствовала себя слегка не в своей тарелке, главным образом потому, что раньше бывала в таких местах только дважды и всегда в обществе Кейси. Золотоволосая нордэна отлично разбиралась в живописи и умела рассказывать о ней так занимательно, что даже не получившая никакого образования в области искусства рэдка начинала что-то понимать. Без Кейси смотреть на полотна, заляпанные хаотичными розово-лиловыми мазками, оказалось странно. И еще более странно — читать их названия. Если верить художникам, туман над столицей был фиолетовым, виарский рассвет — изумрудным, а небеса над Рэдой — красными, как бычья кровь.

Магрит ради приличия сделала два круга по вернисажу, перехватила стакан лимонаду — хотелось глотнуть игристого для храбрости и заесть его долькой ананаса, как они обычно поступали с Кейси, но воспоминания о минувшей ночи еще ворочались где-то в области затылка и рэдка опасалась связываться с любым алкоголем — а потом шагнула в зеркальный лабиринт. Там показывали какой-то непонятный театр теней, и стоило это удовольствие четверть марки.

Лабиринт представлял собою большой крытый павильон. Вход закрывало полотно черно-красного цвета, состоящее из каких-то диких линий и углов, в которых при большой фантазии можно было узнать летящие в пустоте человеческие фигуры. Наверное, будь здесь Кейси, она бы сказала, что художник изобразил какие-то круги ада. Более приземленная Магрит решила, что видит перед собой малосимпатичную мазню с претензией на инфернальность.

«Ну и кто меня там ждет? Бес с рогами? Ничего не скажешь, умеет Наклз места для встреч подбирать! Интересно, куда, по его мнению, надо ходить с дамами? На кладбище в полночь, не иначе…»

Внутри павильона было душно, несмотря на прохладный день, довольно тесно и нисколько не страшно. В зеркалах, развешанных по стенам и потолку под разными углами, действительно плясали причудливые тени, но обилие людей убивало любую атмосферу. Магрит вертела головой, пытаясь разобрать за шляпками и котелками хоть что-то интересное — желательно нужного ей мага — но видела только игру света в зеркалах. Птицы, люди, причудливые цветы распускались, умножались в бесконечности и тухли. Рэдка уже расстроилась, что провалила даже такое простенькое задание и маг не пришел, как вдруг почувствовала, что кто-то весьма деликатно берет ее под локоть.

— Добрый день, мадмуазель Тальбер, — тихим, лишенным мелодичности голосом сказала полутьма за плечом. Магрит едва не подскочила, но заставила себя обернуться медленно и спокойно. В неверном свете, то загоравшемся, то тухнувшем, перед ней стоял блеклого вида молодой человек в форме студента реального училища. Хотя, возможно, лицо у него имело нормальный цвет и проблема крылась в освещении.

— Добрый день, — поздоровалась Магрит. Хотела прибавить, что рада знакомству, но не стала. В конце концов, молодой человек не представился. Хотя ее имя он знал и вообще это выглядело не очень-то вежливо.

— Если вы все посмотрели здесь, предлагаю пройти в сам лабиринт, — предложил маг, если он был магом. Ничего необычного в нем Магрит не видела и Мглой от него не фонило. Во всяком случае, легкого холодка в груди девушка не ощущала.

А еще магам, вроде как, полагалось бояться зеркал. Наклз зачем-то выбрал для их встречи максимально некомфортное для спутника Магрит место. Зная его — едва ли по случайности.

Рэдка, не противясь, позволила повести себя в нужную магу сторону. Покорно стояла в очереди — в черный зев лабиринта, откуда периодически долетали шорохи и визги, пускали по двое. Видимо, здесь и таился ответ, почему Наклз предпочел это место. Из Мглы за ними здесь точно никто бы не проследил.

Маг, так и не представившийся, вел беседу, вполне ловко, связно и любезно. От Магрит требовались минимальные реплики, она, пожалуй, даже могла обходиться кивками и возгласами удивления. Для постороннего наблюдателя они сошли бы за парочку, где начитанный молодой человек рассказывает провинциальной подруге о популярных в последний сезон столичных развлечениях. Добраться до заветной черной занавески удалось за четверть часа. Магрит вздохнула и шагнула в освещенную редкими красными всполохами темноту. Маг сделал два шага за ней, а потом отпустил ее руку. Губы у него были сжаты в линию.

— Честное слово, у вашего нанимателя бесовски дурная фантазия. Либо он — законченный садист, — сообщил парень, скрещивая руки на груди. Магрит показалось, что он хочет оказаться как можно дальше от обеих зеркальных стен, где их отражения уходили в темную бесконечность. Освещенные красноватым светом — видимо, где-то стояла лампа под абажуром — лица красиво не выглядели.

— Он не мой наниматель, он мой дядя, — обиделась за Наклза Магрит. — И он не законченный садист.

— Надо думать, продолжающий. Начинающим не назовешь. Идемте. Вы впереди.

— Можете взять меня за руку.

Маг криво улыбнулся.

— Вот уж не хотелось бы мне ознаменовать наше с вами знакомство каким-нибудь переломом. Идите вперед и щупайте стены. Здесь будут повороты, тупики и прочая дрянь. Нам нужно отойти хоть немного, пока следующих не впустили.

Магрит пожала плечами и покорно пошла вперед, старательно ощупывая стены. Здесь все было не таким, как казалось. Пару раз ее руки проваливались в пустоту. Один раз они с магом забрели в тупик, и рэдка не сразу нашла обратный путь. Маг стоял спокойно и не торопил ее, но глаза держал закрытыми, а волосы у него на висках взмокли. Наконец, Магрит обнаружила проход и потянула спутника за рукав. А потом мимо них метнулась тень.

Магрит завизжала. Маг резко отпихнул ее за себя, так, что она приложилась спиной о стену, а потом выругался сквозь стиснутые зубы. В зеркалах отражался человек в кроваво-красном плаще и белой маске на лице. Вполне достойный повод схватиться за сердце.

— Шутники…, - подвел итог маг. — И люди за это деньги платят. Куда катится мир, хотел бы я знать.

— Серьезно?

— Нет. На самом деле — не хотел бы.

Магрит еще пару раз видела отражения красного призрака и даже слышала вопли посетителей откуда-то спереди, а потом и позади, но продвигалась уже довольно уверенно. Достаточно было раскинуть руки и касаться обеих стен одновременно, чтобы случайно не пропустить поворот. Ее спутник шел следом и только изредка касался рукава ее платья. Рассеянного красного света становилось все меньше.

— Государственная опера, малый зал. Вчера, в два ночи. — Магрит дословно воспроизвела то, что велел сказать Наклз.

— Нет. Кладбище у госпиталя святой Жюстины, Клэвре, — негромко возразил маг у нее за спиной. — Вчера, в семь вечера.

Воистину, все вероятностники имели безнадежно искаженное представление об удачных местах для встреч.

— Он не согласится…

— Согласится, вот увидите.

— Хорошо, — кивнула Магрит. Все равно она слишком мало в этом понимала, чтобы спорить. Слова она передала, а уж идти или нет — полная воля Наклза.

Первую часть задания рэдка выполнила. Оставалось только узнать, был ли так не любящий зеркала молодой человек магом или нет. Спектрофобия — а Магрит теперь знала, как называется страх перед зеркалами по-умному — еще не являлась показателем умения манипулировать вероятностями, хотя и очень часто к нему прилагалась. Удивляло то, что Мглой от парня не тянуло совершенно. Впрочем, ей и от Наклза обычно не фонило. Либо с ней шел нормальный человек, либо и вправду высококлассный специалист, умеющий маскироваться.

Магрит украдкой поглядела в зеркало. Парень двигался за ней, низко опустив голову. Если с его лицом что-то и было не в порядке, то разглядеть это при таком освещении она не могла.

Наконец, покружив еще минут пять, они достигли полоски красного света шириной в метр. В одном из зеркал снова мелькнул призрак. Залился инфернальным смехом. Определить, откуда шел звук, казалось невозможным. Как будто отовсюду разом, да еще и из-под земли.

— Чтоб тебя, — ругнулся маг. — Где бесов выход?!

Магрит подозревала, что до выхода оставалось не так уж далеко. Назад они точно не шли, потому что не столкнулись с другими посетителями, а размеры лабиринта все-таки ограничивались территорией павильона. Он никак не мог быть бесконечным.

Девушка вступила на кроваво-красную полоску света и оглянулась. И вот тут ей стало не по себе. За ней шла одна тень — ее собственная. За ее спутником — две, обыкновенная и большая, чудовищно изломленная, даже не человеческая. Обычная тень лежала на полу, а вторая, скрючившись, ползла по зеркалу и почти достигала потолка. По ее границе катилось глянцево блестящее яблоко.

Полоска света оборвалась, и все исчезло. Магрит почувствовала, как у нее колотится сердце. Вот уж это был фокус так фокус. Когда они все же добрались до последнего зеркала в полутьме, рэдка не на шутку запаниковала, представив, что тень по стене идет за ними и сейчас их накроет. Но тут уж нервы сдали у мага. Он вышел вперед и толкнул зеркало. Оно со скрипом отъехало. Магрит запоздало сообразила, что это оказалась замаскированная дверь.

Едва они выбрались на свежий воздух маг, не говоря ни слова, развернулся и пошел куда-то. Магрит уже решила, что видит его в последний раз в жизни, и просто стояла, глядя в небо и восстанавливая дыхание, но нет, буквально через минуту он вернулся с двумя бокалами игристого.

— За наше знакомство и вашу храбрость.

Разглядев его при дневном свете, Магрит поняла, что маг точно был младше нее, возможно, лет даже на пять-семь. Хорошо, что ей все давали не больше двадцати, а то они странно выглядели бы вместе.

— За знакомство, — кивнула Магрит и все-таки пригубила игристое. Ей запоздало сделалось страшно. Она даже задумалась, вошла бы в этот лабиринт, если бы знала, что с ней маг, за которым ползет что-то непонятное. К счастью, она не знала. Да еще и оба поручения Наклза выполнила. Пожалуй, за это можно и выпить. Маг опрокинул бокал залпом и даже не поморщился. Магрит бы подумала, что это типичная ошибка шпиона, но Кейси рассказывала ей, как пьют в реальных училищах, и рассказы впечатляли. Откуда такая воспитанная барышня могла это знать — оставалось одной из многих загадок, которые Кейси унесла с собой в могилу.

Вряд ли ей понравился бы лабиринт, но вернисаж, наверное, понравился бы. Магрит сделалось грустно и одиноко. Наклз бы, конечно, похвалил ее за хорошо выполненное задание, но никогда бы не спросил, чего ей это стоило. А Кейси бы спросила, но она уже никого и ни о чем не спросит. Зато становилось понятным, кто кого любил, а кто кого просто иногда находил полезным…

— Мадмуазель Тальбер, судя по вашему внезапно погрустневшему лицу, это или скверное игристое, или вы думаете о чем-то таком, о чем можно подумать позже.

— Я умнею, — буркнула Магрит.

— На глазах, — без тени иронии подтвердил маг. — Не буду мешать процессу, хотя куклам вообще умнеть не следует, они от этого ломаются. Не сочтите за оскорбление, это был камень в огород кукловода. Позволите посадить вас в пролетку?

«Вылитый Наклз. Интересно, они с этим рождаются?»

Магрит так и тянуло спросить мага, каково жить с врожденным пороком сердца, то есть полным его отсутствием, но она удержалась. Если бы маг отвечал как Наклз, он бы сказал, что это страхует от инфарктов.

Окончательно в тот день настроение девушки испортило то, что, когда она гордо сообщила Наклзу результаты своей «операции», назвав адрес, маг вдруг побледнел даже против обычного и кратко, но грязно выругался. Магрит, в жизни не слышавшей от него таких обертонов, только и оставалось, что глазами хлопнуть. Маг, не затрудняя себя никакими разъяснениями, круто развернулся и поднялся наверх, только дверь в дальнем конце коридора хлопнула. Рэдка, вздохнув, достала из шкафчика шоколадное драже и швырнула Адели в знак примирения. Та поймала, но на попытку подойти ближе — яростно зашипела.

— Жри и шипи, другой благодарности от вас все равно не дождешься, — фыркнула Магрит. — Это у вас семейное, слышишь?

* * *

— Вы что, садист? — сухо поинтересовался Наклз, увидев, как между двух покосившихся крестов появился маг. Кстати действительно очень молоденький.

— Я задался тем же вопросом, когда вы потребовали, чтобы я встретил связную в зеркальном лабиринте, — парировал парень. Лицо у него выглядело почти стертым, настолько, что Наклз не был уверен, узнал ли бы он его в реальности. За плечами молокососа и вправду имелось не меньше сотни спусков, если он до такой степени плохо выглядел. В остальном — вполне обычный щуплый подросток с темными волосами.

— Я не потребовал, а попросил.

— Мне это передали как требование, и я его выполнил.

Разговор, определенно, не клеился. Наклз был взбешен и, по чести говоря, ошарашен. Он пребывал в полной уверенности, что хорошо спрятал свое прошлое. А этот мальчик каким-то образом повторил подвиг Георга Виссэ да и вытащил на свет вещи, которых ему знать не следовало. Например, кладбище, где Наклз прятался в детстве, когда его еще не звали «Наклзом» и он знать не знал, что станет вероятностником, сперва имперским, потом кесарским.

— Ну, допустим, один — один. Вы пошутили, мы посмеялись.

— Мне кажется, нам с вами не стоит с ходу портить отношения, потому что, видимо, придется поработать в связке. Меня зовут Кай, если вам нужно как-то меня называть.

«Ай да Кай, ай да сукин ты сын», — уже без особенной злости подумал маг. А вот следующая фраза его как ошпарила.

— И еще я хотел, чтобы вы понимали, как ненадежно закопано ваше прошлое. Если у меня вдруг приключится инфаркт, вы тоже долго не проживете. Не сомневаюсь в ваших способностях устроить любую бойню — рядом с вашими прошлыми подвигами это будет мелочью — но даже вас в конце концов положат.

— У вас своеобразное представление о том, как не портить отношения. Я правильно понял, что вы пытаетесь мне угрожать, к тому же меня оскорбляя?

— Нет, неправильно. Я просто предупредил вас, почему меня не надо убивать. Наверное, подобрал неудачную формулировку. Извините.

«Исчерпывающе».

В принципе то, что место, где он провел детство, раскопали, было странным само по себе, но, увы, возможным. Гораздо более странным выглядело то, что Кай сам сюда пришел. Значит, он посещал это место в реальности. Сомнительно, если бы только для того, чтобы пройтись по местам былой славы Наклза.

«Нужно будет навести справки, что стало с госпиталем».

Существовала вероятность, что его не закрыли, а, например, переоборудовали для каких-то других целей.

Наклз механически посмотрел в сторону холма, на котором раньше стояло здание госпиталя — деревянный, длинный, как барак, одноэтажный дом с мезонином. Само по себе это действие являлось бесполезным, потому что Мгла, во-первых, не позволяла видеть на большом расстоянии из-за вихрящейся в воздухе метели, и потому, что она не показывала места совсем такими, какими они были на самом деле — во-вторых.

Наклз видел только серую круговерть, из которой выступали очертания покосившихся могильных плит.

— Сгорел четыре года назад, — проследив его взгляд, заметил Кай.

— Надо же. Рэдский Создатель долго опекал местных умалишенных.

— Не совсем. Умалишенных оттуда увезли лет за пятнадцать до того. После войны осталось много сирот, здание переделали под детский дом.

Следы Ильзы в бескрайнем мире окончательно потерялись. Наклз, впрочем, никогда не имел намерения ее искать. Было весьма вероятно, что она стоял в паре шагов от ее могилы, на которой просто выбито другое имя. Если кто-то вообще озаботился бы ее похоронить. Насколько Наклз знал местные нравы — могли довести до ближайшего овражка и отправить на тот свет. У казны не нашлось бы денег, чтобы кормить бесполезных людей, а меценаты, делавшие это до восстания, после него резко закончились. Что, в общем, представлялось вполне логичным. Странно, что здание отдали под приют — могли бы растащить на доски или открыть какую-нибудь красильню, к примеру.

— Только не говорите мне, что вы здесь выросли. Я не верю в судьбоносные совпадения.

— А я и не говорил, что здесь вырос. Здесь выросла моя знакомая. Я бывал здесь проездом.

«Уж не четыре ли года назад?» — с иронией подумал Наклз, но промолчал. Вне зависимости от того, что здесь делал Кай, время убывало. Они не могли вечность стоять у серых могил и вести бессмысленный треп на отвлеченные темы.

И еще его интересовало, что служило «маяком» Кая. Свой клубок маг отправил в небольшую ямку, прикрытую длинной серой травой. Не то чтобы он опасался нападения, но демонстрировать разгильдяйство не следовало.

— Я полагаю, на непосредственное место проведения операции поедете вы.

— Да. Но я не буду влетать в вагон с шашкой и на коне, резать ваших врагов и прикрывать ваших друзей. Свои проблемы решайте сами. Я только поработаю секундомером, такова моя договоренность с нанимателем.

— Специалист вашего уровня не может работать на частном найме, — бросил пробный камешек Наклз.

— Скажите мне, что вы никогда не работали на частном найме, и я посмеюсь, — парировал Кай. — А вы существенно сильнее меня.

Скорее всего, последнее утверждение Кая соответствовало истине, но в значительной степени являлось вопросом времени.

— Я хочу знать, на кого вы работаете.

— Спросите госпожу Карвэн. Я подписывал документы и ничего говорить не буду.

— Ладно, ставим вопрос иначе. Какого беса Вету помогает мне в моих частных делах?

Кай пожал плечами:

— А я не говорил, что я Вету. И я вообще не помогаю вам ни в ваших частных делах, ни в чем другом. Я выполняю контракт.

— Да, а еще вы, видимо, божье чудо на ножках. И прошлое мое раскопали в букваре.

Лица молоденького мага Наклз не видел, но вся поза его свидетельствовала о том, что человеку надоело трепаться и хочется как можно скорее со всем покончить. Кай скрестил руки на груди и нахохлился.

— Где я был, сейчас меня там нет, а все, что я раскопал, уже отпечатано в нескольких экземплярах и лежит в разных банках, на случай, если вы решите закопать меня. И вообще, для имперского цетника с липовым паспортом вы меня очень бодро допрашиваете. Вам не все равно, как меня называть, если я вам полезен? Вы уже решили, откуда будете выходить?

«Так я тебе все и рассказал».

— Я бы предпочел универсальный сигнал.

Кай никакого разочарования не выказал, хотя на полустертом лице с неправильными тенями вообще было сложно что-то прочитать. Единственное, что заметил Наклз, когда черты мага изредка проступали, это разные глаза. Подробностей он разобрать не успел.

— Хорошо. Локализация?

— Центральная часть города.

— А конкретнее?

— Центральная часть города. Мне кажется, ваша квалификация вам это позволяет, — не без иронии добавил Наклз.

— Квалификация позволяет мне обрушить шпиль Академии наук, а оно нам нужно? Думаю, вы понимаете, что я не могу устраивать зрелищные спецэффекты на глазах у изумленной публики просто потому, что вам не хочется уточнять район.

Наклз вспомнил радугу, идущую по Мгле в зале суда, и фыркнул:

— Уверен, вы как-то решите эту проблему. Кстати о визуальных эффектах говорите вы. Мне бы хватило звуковых.

— Хорошо, я вас понял. Музыкальные часы у Ворот Ткачей знаете? Как только ваши друзья начнут нападение на поезд, часы заиграют мазурку. Если вы больше ничего не хотели, я пойду.

«Хотел бы я знать, куда ты пойдешь», — подумал Наклз и пожал плечами.

— Какого беса вы с собой кого-то притащили? — вдруг холодно спросил Кай. — Я же выполнил ваши идиотские условия!

Наклз никого не звал. А вероятность случайно встретить на заброшенном рэдском кладбище вероятностника, решившего заглянуть во Мглу на огонек, от нуля значимо не отличалась. Возможно, кого-то притащил на хвосте сам Кай.

Маг обернулся и увидел, что в серой мути между покосившихся плит проступает человеческий силуэт. Незваный гость не двигался. Наклз несколько секунд вглядывался в него, а потом начал догадываться.

Кай отступил на пару шагов. Откуда-то из травы выкатилось яблоко. Взглянув на маяк, Наклз сразу понял, что в первый раз во Мглу парень явно попал совсем по малолетству и, вероятно, по глупости и доброй воле. Его собственный клубок тоже был чем-то из области детских суеверий и кривой, которая вроде как должна вывести.

Доппельгангер тем временем неторопливо пошел к ним. Вот уж кому для прогулки по Мгле не требовалось ни маяков, ни проводников, ни карты местности. Шел спокойно, неторопливо и не демонстрируя никаких агрессивных намерений. Перед тем, как едва не прикончить Маэрлинга, он тоже так вот мирно и всезнающе улыбался.

— Уходи, — быстро распорядился Наклз, разумеется, в адрес Кая. Просить доппельгангера уйти было бессмысленно — тот как раз находился дома и ни в каких напутствиях не нуждался.

Кай как специалист точно не зря ел свой хлеб. Он не стал глупо хлопать ртом и спрашивать «Что это еще за..?» Ждать, пока непонятная бесовщина приблизится, он тоже не стал. И атаковать не стал. Маг отступил еще на шаг назад, буркнул «мазурка» и провалился в собственную тень.

Тень неопрятным пятном осталась на траве. А вот это уже выглядело странно: профессиональный вероятностник не забыл бы закрыть за собой двери в реальность, а этот не закрыл.

— Ты вроде как собирался посмотреть, откуда он пришел. Смотри.

Наклз еще секунду созерцал свою почти точную копию — неприятную, странную, но временами очень полезную то ли ошибку мирозданья, то ли нечто и вовсе непонятное — и думал, стоит ли нарушать все мыслимые нормы безопасности и профессиональной этики. Прыгнуть вслед за кем-то почти наверняка было прямым самоубийством, от них такое даже Аэрдис почти никогда не требовал, понимая, что это просто расход кадров. Шагнуть в чужую тень по доброй воле — ну настолько он еще умом не тронулся.

— Да ты иди, полезную вещь узнаешь.

— Что ты, бес тебя дери, такое?

— А ты сходи — может, узнаешь. Я тебе даже двери подержал.

— Сам спрыгай. Это ваш промысел, а не мой.

— Уверен? — весело уточнил доппельгангер и рассмеялся.

Уверен Наклз был только в том, что до приема таблеток оставались еще сутки, безнадежно долгие. Наверное, проглоти он их утром, он бы точно этого делать не стал. Маг шагнул в серую тень и провалился куда-то вниз. А буквально через секунду обнаружил себя в каком-то чулане.

Обстановка выглядела функциональной и минималистичной. По центру стояло два стула, на одном из них сидел щуплый подросток с повязкой на глазах и руками, скованными наручниками за спинкой, а на другом — не кто иной, как Эдельвейс Винтергольд. Видимо, заимевший хорошую привычку спасать Дэмонру. А, может, воплощающий какие-то более земные планы. Жандармский подполковник в левой руке держал пистолет, приставив его к голове мага, а правую, все еще двигавшуюся плохо, приложил к его шее.

Наклз осторожно обошел колоритную парочку, стараясь не смотреть ни на что, кроме двух людей, и встал сбоку от них, чтобы читать по губам.

— Хорош меня лапать, я не горничная, — сообщил Кай, отклоняясь.

Эдельвейс снял с мага повязку и расстегнул наручники. Тот недовольно потер запястья.

— Вы договорились?

— А еще допрыгались и долетались. Но да, вроде договорились. Хотя, конечно, это очень условно.

— Почему условно?

— Потому что мне такой противник, случись что, не по зубам. Чем мог я нас обезопасил, но вообще это те еще танцульки на минном поле.

Жандарм убрал пистолет и стал аккуратно разминать правую руку левой. Кай, видимо, отходивший после Мглы, все еще сидел на стуле, откинув назад голову и прикрыв глаза. Теперь они оказались одного цвета, темные.

— Что о нем скажешь?

— Что можно сказать о маге тридцати семи лет? Неуправляем, не вполне адекватен, крайне опасен. Это из плохого. Из хорошего — умен и патологически неагрессивен. На провокации не ведется. Слово «нет» понимает. В споры с дерьмом не вступает. А окружающих держит именно за эту субстанцию. Но, в общем, если бы я докладывался вашему батюшке, мир его праху, сказал бы, что его надо кончать как можно скорее, потому что с катушек он слетит не сегодня, так завтра. Это мое мнение как профессионала. Вас интересует мое мнение как человека?

— Да.

— Лестно. Тогда я бы его не трогал и друзьям бы трогать не посоветовал. И еще я впервые в жизни вижу мага хорошо за тридцать, рискующего головой ради женщины, которая ему не сестра и не жена. Это просто… это просто сильно и заслуживает восхищения.

— Не ты ли минутой раньше сказал, что он опасен?

— Дайте булочнику бомбу, и он станет опасен, — Кай потер виски и поднял глаза на Эдельвейса. — Людей нельзя наказывать за потенциальную возможность совершить преступление. Вы же не сажаете каждого рэдца за потенциальную возможность подорвать карету губернатора. Не понимаю, почему к нам другие мерки, мы вообще тоже не птички и не бабочки. И, кстати, за всю мировую историю маги точно убили меньше людей, чем булочники…

— Это все?

— Нет, не все. Не уверен, что вас интересуют детали…

— Интересуют.

— Технические детали работы с Мглой, я имею в виду.

— А я пойму?

— Вряд ли. Потому что я сам не понял. Маг во Мгле выглядит собой или более-менее собой, но он там точно всегда один. Наклз выглядит во Мгле прямо-таки на удивление хорошо, как будто он там третий раз в жизни, и она на нем не оседает. Но во Мгле их двое. Там два идентичных человека. С одним я говорил, а второй подошел к нам позже и первому, как мне показалось, это не сильно понравилось.

Эдельвейс поморщился:

— Второй — доппельгангер? Развелось…

Кай покачал головой:

— В том и дело, что нет. Ни один из них не был доппельгангер. Это я точно могу сказать. Доппельгангеры — вообще чудеса из рэдского фольклора, а то, что ходит по Мгле — это Попутчики. Они самостоятельные сущности, а не какие-то там призраки или предвестники близкой смерти. С нашей точки зрения — паразиты, хотя вопрос спорный. Есть мнение, что это очень древние маги, сумевшие как-то остаться во Мгле и приспособившиеся к ней, но я не думаю, что это правда. Скорее это профессиональная маговская утешалка, мол, ты хоть и сдохнешь в тридцать, зато потом сможешь жить вечно. Чушь собачья. Вроде рэдского Создателя, но с неуловимым профессиональным колоритом. Так или иначе, они не люди. У них нет маяков, им они не нужны — Мгла и так для них дом родной, им не надо возвращаться обратно, и ходят они через зеркала. И во Мгле у них есть тени. Так вот. У второго Наклза нет маяка, как у Попутчика. Но у него и тени нет.

— Что это значит?

С каждой фразой все интереснее. Наклз и сам бы не отказался понять, что это на самом деле значило.

— Чтоб я знал, — вполне ожидаемо ответил Кай, поморщившись. — Правда, одна вещь мне в голову все-таки приходит, но она… очень теоретическая. Допустим, мы отбросим предпосылку о единственности прошлого и несуществовании будущего, как основную модель в аксиоме Тильвара, и предположим, что и вариантов прошлого, и вариантов будущего — множество, а настоящее проходит по границе их пересечения. И равновероятные события делят вселенную пополам. Допустим, существуют варианты настоящего, в которых мы мертвы, но мы не можем там оказаться. Так вот, им должны были бы достаться разные половины, а они оба почему-то тут.

Голову Наклза сдавило как обручем. Время выходило, он и так торчал во Мгле слишком долго. Да еще и в незнакомой комнате, где от сюрпризов его не страховало практически ничего, кроме милости странной твари с простреленным виском. Но ему очень хотелось дослушать, что скажет Кай. Как будто тот подошел к разгадке, почти впритык. Где-то очень близко лежала правда, которая всегда ускользала.

— Нельзя быть разом живым и мертвым. Дверь или открыта, или закрыта, — а Эдельвейс для жандарма был неглуп. И проявил вполне здоровый прагматизм.

— Я ничего не говорил про живых и мертвых. Я всего лишь сказал, что их двое и ни один из них не доппельгангер, не Попутчик и вообще не известное мне явление. Я же не писатель-романист и не знаю, какой вывод сделать из этих предпосылок. Только знаю, что ни за какие коврижки не стал бы связываться с ним или с ними. Потому что, если я прав и это один и тот же человек с двух разных половин, то… то все очень погано. Это внутреннее противоречие, которого в аксиоме быть не может.

— А попроще можно, для жандармских морд?

— Можно. Наклз, подозреваю, не великий-великий маг. «Великих» магов хватало во все времена, пока нас не начали повально вербовать на госслужбу, и кончали они обычно плохо, нарвавшись на таких же «великих». Наклз, может, вообще маг с самым средним уровнем способностей. Но он творит такие вещи, которые мне не снились и даже в кошмарном бреду не привидятся.

— Почему?

— Потому что он вне смысла последствий. С точки зрения логики происходящего, его как бы не существует. Мы все прописаны в систему уравнений, а он стоит за скобками и смотрит. Или когда-то стоял. Или еще будет стоять.

— Как такое вообще возможно?

«Все, что я раскопал, уже отпечатано в нескольких экземплярах и лежит в разных банках». Каю полагалось рассказать одну очень интересную историю, тем самым хорошо выслужившись на год вперед, но маг только головой покачал:

— Не знаю. Вообще никаких идей. В жизни такого не видел и второй раз видеть не хочу.

Наклз не сказал бы, что здесь победило, страх или профессиональная этика, но ответ его в любом случае устраивал.

— Пуля в голову остановит его при любом раскладе, так ведь? — уточнил Эдельвейс, уже встав и подходя к двери.

На этот раз маг перед ответом думал долго. Его слова долетели глухо, когда сам он почти скрылся за порогом.

— Так. Но сперва нужно, чтобы она до него долетела. А это вряд ли случится. Я видел второго — кажется, у него висок разворочен, как у самоубийцы. Помогите ему вытащить его даму — и идите разными дорогами, так всем лучше будет.

— Это прогноз?

— Предчувствие.

6

Марита подозрительно оглядела себя в зеркало, прикидывая, насколько она напоминает будущую покойницу. Бледность удалось кое-как превратить в эффектную белизну кожи, синяки под глазами она замазала, губы подвела, а лихорадочный румянец на скулах мог и сойти за признак страстной натуры. Другое дело, что у нее всю жизнь скул видно не было, а имелись отличные, круглые рэдские щеки. Похудела она жутко.

«Шаль бы накинуть. Ну, допустим, прикрою кости, ну а раздеваться-то как?»

Но неприятный мужчина, которого Эрвин называл Наклзом, недвусмысленно дал ей понять, что она должна быть одета «сообразно своей профессии». Мариту за ее жизнь как только не называли — ту же «шлюху» и «курву» она даже за оскорбления уже не считала — однако вот Наклз сумел ее задеть. Возможно, тоном, возможно, выражением глаз, в которых стояло даже не презрение, а вообще ничего не отражалось. Как будто Мариты на свете не существовало, так, тряпка какая-то нечистая на стуле валялась.

«Ну и оденусь сообразно моей профессии. Пусть полюбуется, импотент несчастный, лишь бы вылечил».

С «полюбуется» Марита, конечно, преувеличивала. Ей предстояло прогуляться по перрону, куда с час назад прибыл поезд, одной. И увести за собой охранявших его часовых.

Строение поезда Марите объяснял Эрвин. Если быть честной, поняла она немного. Она знала, что поезд тянет паровоз — огроменное чудовище, выбрасывающее в небо клубы черного дыма, с красными колесами и резким свистом. За паровозом крепился вагон с углем, дальше — три высоких деревянных вагона, где перевозят заключенных, вагон для солдат и замыкающий состав офицерский вагон — нарядный, темно-синий, с золотой полосой и чистыми стеклами. Марите сделалось как-то даже грустно, что никогда ей не светило там оказаться и посмотреть на пролетающий мимо мир из такого окна. Она в свое время приехала в Каллад в товарном вагоне, где даже окон-то нормальных не имелось, не говоря уже о сидениях, коврах и прочей роскоши.

У дверей в сине-золотой рай курил солдат. Второй прохаживался по платформе метрах в десяти от него. Марита обернулась, но Наклза не заметила. Тот велел ей действовать без лишних проволочек, так что пора было начинать. Чем скорее все бы кончилось, тем скорее она вернулась бы в оплаченную Эрвином комнату и уснула. В последнее время спать ей хотелось почти сутки напролет.

В каком-то плане Марите повезло — оба охраняющих оказались почти мальчишками, один с оттопыренными ушами, чем-то смахивающими на крылья бабочки, второй — чуть старше, но с типично деревенским добродушным лицом. Оба явно мерзли и скучали. Марита, подбоченясь, ступила на платформу и уверенно пошла к ним:

— Братушки, а где тут ночной на Гальбре? Мне б вещички подруге передать…

Гальбре был скучнейшим уездным городком, террористы туда не рвались, туда вообще никто особенно не рвался, разве что уходящие на покой обитательницы борделей, да выставленные за сто первый километр от столицы олухи. В общем, вопрос, когда отходит поезд на Рэду, выглядел бы куда как более подозрительно.

«Ушастик» вдумчиво затянулся, а его напарник окинул Мариту взглядом и улыбнулся в бороду.

— Никак заблудилась, красавица?

«Красавицей» она теперь могла показаться только при очень скудном освещении, к чему обстановка как раз располагала. Наклз велел ей не стоять под фонарями.

— Кому заблудилась, а кому и пригодилась, — в тон ему игриво ответила Марита, поводя плечами. Черный локон как бы случайно выбился из-под шляпки.

— Даже и не знаю, красава, служба как-никак.

— Служба в такой холод не согреет. Но мне б все-таки вещички подруге передать…

Судя по сверкнувшим глазам, сопротивление было сломлено.

— Тони, сгоняй до расписания, глянь, куда ночной до Гальбре прибывает.

«Ушастик», явно младший, бросил на напарника недовольный взгляд:

— А сам пока погреешься? А кукиш с маслом не хочешь?

Провоцировать конфликт и поднимать шум в планы Мариты никоим образом не входило. Женщина одарила младшего улыбкой, стараясь не показывать зубы.

— Ишь какой прыткий! А тебе мамка-то разрешает?

— А пойдем — покажу, как разрешает. Враз все позабудешь.

— Ну пойдемте, братцы, только по-быстрому. Погреемся маленько — и по своим делам…

— А денег сколько возьмешь, красава?

Старший дело говорил. Вот уж в проститутку, случайно заглянувшую на перрон с охраняемым эшелоном, и не просящую денег за свои услуги, не поверил бы даже ребенок. Но и набивать цену не следовало, вряд ли у охраняющих с собой нашлось много и едва ли они хотели расстаться даже с тем немногим, что имели, ради сомнительного приключения в соседнем тупике.

— Ой, да какие с наших воинов-заступников деньги-то? — хлопнула глазами Марита. — Так, табаку потом отсыпите или махорок дадите — и довольна буду. Страсть как курить хочется.

Солдаты переглянулись. Сделка намечалась удачная.

— А пойдем, красава, только по-быстрому. Служба. Кто первый?

— Да уж вместе все пошли, а то страшно ночью. Да и приглядите, чтоб никто не шлялся, а то сраму не оберемся.

Старший крякнул и решительно подхватил Мариту под руку.

— Ну пошли, красава, да гляди, на поезд свой не опоздай…

«Ушастик» шел следом.

Марита скорее почувствовала, чем увидела, как из-под поезда выскользнула тень.

Возвращаясь почти через час, она остановилась за грудой досок, чтобы поправить растрепавшуюся прическу и привести в порядок одежду. Оба горе-охранника вернулись на пост раньше. Перевалило уже далеко за полночь, сильно похолодало и даже спирт, которым ее по доброте душевной угостили солдатики — Марита очень надеялась, что ничем их не наградила — не согревал. Она подышала на озябшие пальцы, зачем-то взглянула в сторону платформы и несколько удивилась. На рельсах, где стоял нужный Наклзу поезд, происходило какое-то движение. Паровоз отцепил офицерский вагон и оттягивал его на запасные пути. Было не очень понятно, зачем это надо, но Марита замерла за укрытием, рассматривая происходящее. Тягач подтолкнул еще один вагон, до этого стоявший в некотором отдалении, по виду — такой же деревянный загон для каторжников, как и три других. Потом офицерский вагон доцепили обратно.

Возможно, это имело какое-то значение и следовало сказать об этом Наклзу.

С другой стороны, стояла глубокая ночь, Марита оббила все коленки, замерзла и хотела спать. К тому же, ее задание формулировалось просто — отвлечь солдат. Больше от нее ничего не требовалось. Нет, если бы она могла рассчитывать хотя бы на кружку чая или — невозможная роскошь — тарелку супа в доме Наклза, она, конечно, не поленилась бы сейчас пройти половину города и предупредить его о лишнем вагоне, хотя бы просто на всякий случай. Но на человеческое обращение и благодарность уповать не приходилось, а еще раз услышать о чем-нибудь таком, что, по мнению этого хорошо одетого господина, «сообразно ее профессии» Марите удовольствия бы не доставило.

В конце концов она решила, что сделала ровно все, что от нее просили, а с проститутки больше и не требуется. Тем более, что полсотни марок Наклз ей и так сунул, разумеется, не сопроводив это ни «спасибо» ни «до свиданья». И, конечно, не преминул перед этим надеть перчатки.

7

План Магды, если это чудовищное переплетение недоразумений и надежд различной степени наивности следовало так называть, подходил к своей решающей стадии. «Боевиков» она набрала — ими выступали Эрвин Нордэнвейдэ, Витольд Маэрлинг — больше похожий на собственный труп, потому что романтичное определение «тень» явно не подходило к человеку, который, похоже, заимел привычку нюхать кокаин — и памятный магу по прямо-таки отличному удару правой Гюнтер Штольц. С жандармом она тоже договорилось, а Эрвин договорился с проституткой, так что и поезд Наклзу удалось посмотреть, конечно, довольно быстро и бегло, но лучше, чем никак. Чтобы сообразить, что у означенного состава прямо-таки ошеломительно высокие шансы взорваться ко всем бесам, даже этого беглого осмотра вполне хватило. Маг, вернувшись домой, сделал чертеж по памяти. С малопонятным и еще менее приятным Каем, который поехал бы в дальние дали, тоже, вроде бы, проблем не возникло бы. Оставалось разобраться с некромедиком. Обычно Наклз работал без него, но это был явно не тот случай, когда он мог позволить себе рискнуть. Тем более, что Сольвейг вроде как согласилась. Хотя по понятию Магды Карвэн и Марита, которую фактически использовали втемную, тоже согласилась. Наклз дал ей пятьдесят марок, потому что больше ничем помочь не мог. На то, чтобы провести остаток жизни в уюте и тепле, этого бы с лихвой хватило. А уж приличные случаю объяснения и извинения Магда предоставила бы после его смерти самостоятельно.

Сольвейг Наклз знал не слишком хорошо, но лучше, чем хотелось бы. Эта не отягощенная хорошими манерами и чувством такта женщина, к тому же дымящая, как паровоз, явно не относилась к тем, кого можно использовать без их согласия. Следовало понять, а чем же будут расплачиваться с ней. Это была не безродная проститутка, не рэдский кровосос на голодном пайке, даже не внезапно лишившийся родителей дурень-кокаинист, не армейская нордэна, с заметаемой белой метелью пустой черепной коробкой, и не ее рубака-приятель с большим палашом и скудным словарным запасом. А вполне себе обеспеченная женщина, имеющая семью, дом и в целом благополучное, если сбросить со счетов бушующую во Мгле бурю, будущее.

В конце концов, в отличие от Магды, Зондэр и Кейси, Сольвейг с Дэмонрой не училась и не служила. Хотя нелицензированные на территории материка лекарства по просьбе последней Сольвейг ему исправно поставляла за очень символическую, для такого риска, плату. Пожалуй, перед тем, как оказаться в ее надежных руках в бессознательном состоянии, следовало прояснить кое-какие вопросы.

Полное отсутствие воображения у Наклза окупалось почти фотографической памятью, так что дорогу до жилища Сольвейг Магденгерд он представлял хорошо. Время близилось к восьми вечера, а потому маг рассчитывал застать ее дома и не ошибся. Он едва успел позвонить в миниатюрный колокольчик, патриотично раскрашенный в черный и белый цвета, как дверь отворилась. На пороге стояла хозяйка и смотрела на гостя без тени улыбки.

— Добрый вечер. Миледи Магденгерд, могу я с вами поговорить?

Сольвейг сдвинула тонкие брови, нарисованные очень аккуратно и по последней калладской моде — в ниточку. Меньше всего на свете эта изящно одетая и тщательно накрашенная дама походила на человека, готового принять участие в заговоре. Насколько Наклз знал, обычно верность заговорщиков была обратно пропорциональна количеству того, что они могут потерять. Идея втягивать Сольвейг Наклзу не понравилась с самого начала, но Магда ей верила. Магда, впрочем, могла бы поверить и в синюю поющую траву, но Эрвин Нордэнвейдэ, знавший о личности некромедика, тоже не возражал. А забитый, но довольно бодро для своего печального положения огрызающийся порфирик мало походил на наивного идеалиста. Скорее всего, его доверие имело гораздо более земные причины и, вероятно, миледи Сольвейг попросту оказалась замешана в тех же подвигах, что и вся прочая Ломаная Звезда. Хорошего в этом мало, однако ее мотивы становились понятнее. Нет, Магда бы не стала шантажировать подругу, но в случае провала от допроса с пристрастием никто, кроме Наклза, застрахован не был.

А вот дальше приключился большой конфуз, которого маг предвидеть не мог, а проверить — не догадался. Дымящая как паровоз нордэна вроде бы современных нравов внезапно оказалась не только женой, но и матерью. Северные боги изрядно пошутили.

— Георг, милый, ты не мог бы взять детей и подняться наверх? — безмятежно поинтересовалась Сольвейг вполоборота. Видимо, ответ «нет» не предусматривался.

— Агнет, Ингрид, наверх, — послышался спокойный мужской голос, а затем раздался звук шагов и тихое поскрипывание ступенек. Сольвейг отошла с прохода не раньше, чем ее дети оказались наверху.

Светло-голубые глаза сузились в щелки:

— Добрый вечер. Проходите. Долго же вы шли.

— Я не знал, что у вас есть дети, — честно сказал Наклз, стоя в дверях. Он лихорадочно вспоминал, есть ли у него другие знакомые, на которых можно переложить работу медика. А еще ему захотелось отправиться к Эрвину, надавать ему затрещин и доступно объяснить кровососу, что втравливать в политику семейных людей — последнее дело. Ну и Магде объяснить примерно то же самое, только без рукоприкладства. — Я, пожалуй, пойду. Дайте мне вашу знаменитую обезболивающую мазь, чтобы мой приход не выглядел странным. Извините меня, госпожа Сольвейг. Доброго вам вечера.

— Не стоит рубить с плеча, — суховато сообщила нордэна, приглашающее кивнув в сторону коридора. — Вы пришли за тем, за чем пришли. Мои дети не имеют к этому ни малейшего отношения. Хотя, должна сказать, при таких принципах из вас получится отвратительный заговорщик, — совсем тихо добавила она, плотно закрыв дверь. Указала в сторону освещенной комнаты, скорее всего, гостиной. Наклз повесил плащ на крючок, разулся, оценив чистоту полов, и проследовал за женщиной.

Гостиная мага несколько удивила. В доме двух медиков он ожидал увидеть идеальный порядок, мало чем уступающий армейскому, а нашел совершенно по-деревенски уютную комнатку с вышитыми подушками и цветами на подоконнике. В глубоком кресле спала раскормленная рыжая кошка, невнятно посапывая и пофыркивая во сне. В тусклом свете поблескивали хрустальные бокалы в серванте. На столе лежала кремовая скатерть с розовыми розочками понизу. С гостиной Сольвейг можно было смело писать иллюстрацию к тому, что такое провинциальный домашний уют. На столе даже остались карты, видимо, когда он позвонил, шла игра в вист.

— Вам принести чаю или обойдемся без прелюдий? — Сольвейг мигом разбила сложившуюся в голове Наклза картинку счастливой семейной жизни.

«Дракон», — мысленно оценил даму Наклз. Дракон оказался не огнедышащий, а холодный, как калладская зима, и столь же приятный. Маг мысленно подивился, как такая женщина вообще могла оказаться замужем. И, главное, зачем.

— Без прелюдий, — в тон ей ответил Наклз. Голубые глаза блеснули.

— Отлично, — энергично кивнула она и опустилась в кресло. — Присаживайтесь. Итак, план у вас, я так понимаю, уже есть? Магда вообще с юности любила сказки. Чем меньше я о нем буду знать, тем меньше смогу выболтать на допросе. Давайте к делу. Какая роль отводится мне?

— Сиделки, — усмехнулся Наклз. Кошка им отчего-то заинтересовалась, и теперь рассматривала одним хищным золотистым глазом. — Но, чтобы пойти на виселицу, вам и этого хватит, вы ведь понимаете?

Женщина поправила и без того идеально лежащие кудряшки и пожала плечами:

— Разумеется, понимаю. Я, знаете ли, не институт Благонравных дев окончила, а биологический факультет Калладской государственной академии. К тому же, вовсе необязательно иметь юридическое образование, чтобы угадать, как государство обойдется со своими врагами.

— Самое могущественное государство в обитаемом мире, — внес ясность Наклз. — Не боитесь?

— Боюсь, — кивнула нордэна. — А от этого теперь есть какой-то толк?

— Вам-то не обязательно ввязываться.

Сольвейг тихо, мелодично рассмеялась.

— Ах, прелесть-то какая. Вы так любезны, что лично выдаете мне индульгенцию? А если моя мама на том свете не посчитает ее законной, тогда что? Магда назвала бы это емким словом «косяк», если не чем еще более емким. Мессир Наклз, позвольте я не буду рассказывать вам о тонкостях нашей веры. Это долго и скучно. В качестве резюме примите тот факт, что возможный гнев кесаря меня не волнует. Половина моего капитала давным-давно на Дэм-Вельде. Детей я туда уж как-нибудь да переправлю. А сама стану делать то, что считаю нужным делать. Без благословления от кесаря и индульгенции от вас. Вы, Наклз, не бог.

— Ваш муж, надеюсь, разделяет ваши широкие взгляды?

— Не язвите, Наклз, такому безнадежному сухарю как вы это до крайности не идет. Мой муж — мое дело, и вам морду бить он не станет. Бить магов вообще неспортивно. Итак, вот теперь мы точно покончили с прелюдией. Я правильно понимаю, что сиделка понадобится вам?

— Именно так.

— Прекрасно. Считайте, сиделка у вас есть.

Увы, прекрасно все еще пока не было. Наклз приступал к самой скользкой части разговора.

— Чрезвычайно благодарен, миледи Сольвейг. Не сочтете за грубость, если я попрошу вас показать диплом?

Сольвейг усмехнулась:

— Сочту за наивность. Последний раз я его показывала кому-то еще при устройстве в госпиталь имени Герхарда Гессэ, не скажу вам, сколько лет назад. Сейчас диплом валяется где-то на чердаке. Если его еще не сожрали мыши, потому что Мелисса, скотина ленивая, их не ловит. Вы настаиваете, чтобы я пошла и раскопала этот реликт?

— Да.

— Вместе со вкладышем, конечно?

— Да.

Кошка тяжело спрыгнула с кресла, подумала немного и, все так же пофыркивая, влезла на колени к Наклзу. Маг протестовать не стал и рассеянно погладил длинную рыжую шерсть. Чихнул. Мелиссу это не смутило. Она утробно замурчала, потопталась несколько секунд и завалилась на бок.

— Хм, интриганка, — оценила маневр кошки Сольвейг. — Но не верьте ей, Наклз, она бессовестно выпускает когти, как только гость решит, что ее очаровал.

— Я не склонен к таким лестным для себя выводам.

Очаровал Мелиссу фон Мглы, оставшийся после встречи на кладбище, а вовсе не чихающий на нее маг.

— Похвально. Итак. Диплом.

— Именно. Мне бы очень хотелось знать, кому я доверяю жизни своих друзей и мою собственную.

Сольвейг широко улыбнулась. Без капли тепла.

— Чушь собачья, — припечатала она. — Какая конспирация, Наклз! Можно подумать, что ваш бред во время пневмонии слушала не я, а добрые Заступники. И уколы, надо думать, тоже они вам кололи, не говоря уже о прочих менее приятных надобностях. Вы могли бы просто спросить меня в лоб, говорю ли я на рэдди. И я бы ответила, что у меня по языкам всегда было, гм, «весьма слабо» и то только потому, что я по молодости умела строить преподавателям глазки. От рэдди я с большим удовольствием отказалась на третьем курсе и до сих пор ни разу об этом не пожалела. Я врач, а не переводчик. Сейчас я знаю пару названий трав на рэдди. Но разговорным языком не владею. Вас это, я так понимаю, устраивает?

Наклз скрестил руки на груди и кивнул:

— Абсолютно верно.

— Мои «весьма слабо» по каким-нибудь еще общим дисциплинам вас интересуют? Давайте я сразу сознаюсь, что трижды заваливала философию, пока не догадалась сходить с доцентом в ресторан.

— Нет, такие подробности меня не интересуют.

— Вы меня заинтриговали, — фыркнула Сольвейг. — Однако тут у нас получается любопытный гибрид медицинской тайны и тайны исповеди. Впрочем, дело ваше. Не сочтите за бестактность, Наклз, а как же вы ходите во Мглу обычно? Ведь тот, кто держит страховку, слушает ваш бред, нет? Или вы принципиально доверяете свою драгоценную жизнь только неучам?

— Нет. Я обычно спускаюсь один. А когда еще состоял в штате при полку — да, старался избавиться от слишком умных некромедиков. Есть такое профессиональное поверье, умный некромедик — мертвый маг. Но тут у нас особенный случай. Если я умру, любой идиот догадается проверить, что же это такое любопытное я пошел делать. И операция может провалиться, даже если ее начало пройдет успешно. Допустим, если станут прочесывать узловые станции. Вот поэтому вам придется меня откачать, чтобы я прожил еще хотя бы недельку, а там их уже будет — ищи-свищи. Это все, что от вас потребуется, миледи Сольвейг. Ничего более.

Сольвейг поднялась из кресла, прошлась по комнате, замерла напротив Наклза и поджала губы:

— Что ж, Наклз, я все поняла. Я на ваши вопросы ответила. А теперь вам придется ответить на мои. Ответить честно, потому что от этого, по вашему же меткому замечанию, будет зависеть ваша жизнь, жизни тех, кого мы спасаем и тех, кто спасает, а также моя. Вам это понятно?

— Разумеется. Слушаю вопросы.

— Медицинская тайна и все такое прочее, разумеется, обещаю и клянусь сохранять конфиденциальность, — фыркнула женщина. — Как у вас с печенью дела обстоят, Наклз?

Маг понял, что его ждет допрос. Суровый и беспощадный, в славных нордэнских традициях. И это был тот редкий случай, когда врать не стоило. Наклз вздохнул:

— Лучше, чем у большинства моих коллег. По крайней мере, о ее существовании я пока знаю из анатомических пособий, а не по собственному горькому опыту.

— С сердцем?

— То же самое.

— Так не бывает. Человек, у которого есть хотя бы десяток спусков во Мглу, не может быть здоров как бык.

— Я не сказал, что здоров. Я сказал, что у меня не болят сердце и печень. Разве что на мигрень пожалуюсь, если настаиваете. Еще мне не нравится ваш климат, и каждую весну я валяюсь в постели с жутким кашлем, но это к делу отношения не имеет.

— Блестяще. Мне это очень помогло, — едко отозвалась Сольвейг. — Сейчас пропишу микстурку от кашля и в рай! Едем дальше. Сколько спусков во Мглу уже сделали?

— Не знаю. Не меньше двух тысяч.

Сольвейг присвистнула.

— М-да, Наклз. Все мои академические знания говорят о том, что вы уже мертвы. Но для трупа — уточняю, только для трупа — вы неплохо выглядите. Более двух тысяч. Специализируетесь на защите текущих вероятностей или построении новых? Впрочем, глупый вопрос. Защитники гражданство дольше зарабатывают и, как правило, до него не доживают. Итого, разрушитель. Класс?

— Второй.

— А на самом деле?

— А на самом деле не проходил вашей аттестации.

— Имперскую проходили, — оскалилась Сольвейг. Наклзу только и осталось, что губы поджать:

— По документам — второй.

— Мне вам справку к больному месту, если что, приложить? «По документам»…

— Да не знаю я! Не до того было. Купил второй, это было удобно.

— Хорошо выкрутились. Только не выкручиваться надо, а правду говорить, мне-то набрехать дело нехитрое, а вот есть у нас одна знакомая старушка с косой, от которой хрен отбрешешься… Дозу рассчитывать буду я. Нет, Наклз, это не являлось вопросом. Я не очень люблю, когда люди умирают у меня на руках. При моей профессии это неизбежно, но я не вижу смысла лишний раз рисковать своим душевным равновесием.

— Тогда можете считать меня разрушителем второго класса.

— Почему не первого?

— А вы что, правда знаете, как откачать разрушителя первого класса? — в свою очередь не без яда поинтересовался Наклз. — Про такое, извините, только в бульварных романах пишут. Там у вероятностников еще часто бывает шикарный внешний вид и страстное влечение к земным радостям. То есть все те вещи, которых в жизни у нас обычно не наблюдается.

Глаза Сольвейг сверкнули:

— Моя мать, чтобы вы знали, «откачивала» Квестиала Мертея после Саллежского землетрясения, — довольно резко заявила она.

— Насколько мне известно, Мертея не откачали, — парировал Наклз.

Квестиал Мертей считался лучшим из магов, когда-либо работавших на Каллад. По иронии судьбы он был полукровкой рэдско-виарского происхождения, который в свое время чудом выжил при очередной этнической «чистке». Большую часть своей недолгой жизни будущий великий маг подметал улицы и мыл паровозы. Квестиал являлся идейным противником насилия и вообще любого вмешательства в естественный ход вещей. На тридцатом году жизни его мировоззрение, которое Дэмонра и прочие нордэны сочли бы трусливым и безответственным, получило серьезный удар: горцы перешли Враний хребет, или Кемен Сулл, и ворвались на равнину Виарэ. Масштаб резни «неверных» впечатлил даже ко всему привычных калладцев, которых после битвы на Моэрэн, по идее, удивить не могло уже ничто. Горская армия, вооруженная на деньги Аэрдис, прошлась по цветущей Виарэ как нож сквозь масло, убедительно доказав, что «средневековые зверства» — это счастливый вчерашний день по сравнению с тем, до чего может додуматься житель «просвещенного» столетия. Развешанные на фонарях десятью годами позже рэдские инсургенты на фоне заживо закопанных в землю или сожженных прямо в церквях виарцев всех возрастов выглядели почти иллюстрацией кесарского милосердия к врагам. Калладские добровольцы погрузились в эшелоны и — за компанию с будущими и нынешними рэдскими инсургентами, что характерно — поехали воевать за чужую свободу. И воевали хорошо, несколько раз умыв горцев кровью настолько качественно, что те спешно признали тогдашнего императора Аэрдис воплощением Провидца на земле, лишь бы помог пушками и винтовками. К сожалению, долго бить горцев калладцам, рэдцам и виарцам не дали, потому что сильная кесария, продвинувшаяся на запад, не была нужна ни Аэрдис, ни Эйнальду с Эфэлом. А в Эфэле уже тогда лежали деньги некоторых калладских сановников. Тут-то и всплыли экономическая и политическая составляющие проблемы, так что благородный порыв оказался задушен практически на корню. Кесарь из столицы пригрозил пальцем особенно ретивым генералам и приказал выметаться из Виарэ, предварительно объявив восточный ее кусок зоной исконно калладских интересов. Восточный кусок, впрочем, не возмущался. Вымелись не все, но большинство, с наградами и лаврами героев. Меньшинство, тут же квалифицированное кесарем как наемники виарской короны, осталось, потому что уже второй год поливало своей и чужой кровью выжженную войной землицу, а добро и справедливость все как-то не всходили. Но большая часть бывших волонтеров все же убралась по домам, а оставшиеся скорее партизанили, чем воевали, на пару с непримирившимися виарцами, которым не повезло родиться в северо-западной части страны. Горцы их колошматили из имперских винтовок и, наверное, тем бы дело и закончилось, но отряд, к которому мобилизованный Мертей прибился в качестве сопровождающего, драпал мимо деревушки, где маг имел несчастье появиться на свет тридцать один год назад. После увиденного там он, вероятно, понял, что для ненависти к врагам патриотизм совершенно не обязателен.

Мертей погиб через два года после начала кампании. С собой он забрал не меньше трети горской армии, а заодно несколько изменил физическую карту мира, расколов Враний хребет лишним ущельем. Политическую карту мира он изменил еще более радикально. Война за северо-западную Виарэ с горской Сеали, и поддерживающими ее империей Аэрдис, Эфэлом и Эйнальдом во имя блага чужого народа — это было одно. Практически уничтоженная горская армия, в которой после взрыва не осталось ни единой пушки, а также ни малейшего желания нести волю Провидца — в родные бы горы убраться — и заодно Аэрдис, Эйнальд и Эфэл, которые горазды спонсировать войны, но сами драться не любили, не умели и не хотели — это уже было совсем другое. Братская дружба калладского и виарского народа после кульбита Мертея нарисовалась внезапно, но очень ярко и красочно.

Аэрдис получил крайне болезненный удар по самолюбию, горцы — не только по самолюбию, а виарцы вот уже тридцать с лишним лет считали калладцев своими добрыми друзьями, весьма дешево продавая им хлеб. Дело вполне могло бы ограничиться грошовым памятником удачливому герою, как это обычно делалось, но в отряде с Мертеем оказалось аж три нордэна, увидевших, как на месте горного пика не осталось ничего. На этот народ всегда было бесовски сложно произвести впечатление, однако, уж если это каким-то чудом удавалось, они на малом не успокаивались.

Кесарь Эвальд в безответственной, хотя и полезной выходке мага, не нашел ничего такого, за что стоило бы выдать посмертную награду. Награду при жизни получило несколько генералов, которые сопроводили в горы остатки армии Сеали, в бой, впрочем, не вступая. Зато весьма показательно и решительно.

Нордэны на Дэм-Вельде, как водится, посовещались, подрались, выпили, да и признали безродного мойщика паровозов равным своим богам. Отлили в его честь шестнадцатый колокол и повесили над морем, дожидаться Последней битвы. Тогдашний кесарь, мягко говоря, несколько удивился такому поведению нордэнов. За пять сотен лет живым богом они объявили только одну чистокровную калладку, причем безграмотную крестьянку, двух нордэнов, одного имперского генерала и вот наконец — полукровку рэдско-виарского происхождения. Эвальд Зигмаринен, аккуратно намекнул тогдашней Наместнице Дэм-Вельды, Рэдум Эстер, что странно приравнивать к богам человека, который этим богам даже не поклонялся. По легенде, на это Эстер совершенно спокойно ответила: «Зато он делал за них их работу». Зная нордэнов, Наклз полагал, что она объяснила свою позицию по данной проблеме грубее и конкретнее. Но суть, скорее всего, была именно такой.

Так в столице появилась аллея Квестиала Мертея и традиция оставлять свечу на подоконнике в годовщину гибели мага, которой так гордилась Дэмонра, неумело вербуя его в калладское светлое будущее двенадцать лет назад. Ну и, конечно, дешевый хлеб, который со дня на день закончился бы.

Сольвейг нахмурилась:

— Мертея откачали. Правда он застрелился, как только пришел в сознание и сумел отослать всех прочь. Моя мать учла допущенные ошибки. С тем, чтобы я их не допустила. А вот кандидатскую писать она передумала. Поэтому о том, как привести в себя разрушителя первого класса, сейчас действительно рассуждают только в бульварных романах. Причем люди без медицинского образования, что характерно.

— Извините. Этого я не знал.

— Этого никто знать и не будет. Богам, знаете ли, не пристало вышибать себе мозги, будучи под тяжелыми наркотиками. А теперь, прошу меня извинить, мне следует подготовить все необходимое. Если не возражаете, выходить во Мглу придется отсюда. Вообще это была форма вежливости, конечно, возражайте, если хотите, но сделаем именно так. Будет довольно странно, если жандармы как-нибудь темной ночкой застукают меня в вашем доме. Вот уж с моей стороны точно будет крайне глупо объяснять про внезапно вспыхнувшую великую любовь. Вы Георга видели? А вот они и его видели, и вас видели. Так что не поверят. Уж лучше вы как-нибудь придете нелегально таблеток достать. Как скоро, кстати, ждать бури?

— Дня через три. Боевая часть уже отбыла, они попробуют перехватить ее перед одним из мостов по пути следования. На севере расписание, конечно, соблюдается из рук вон плохо, но минимум три дня у нас есть.

— Ладно, Наклз, я поняла. Что могу вам сказать. Кушайте конфеты, пейте вино, сходите в бордель и напишите завещание, если вдруг еще этим не озаботились. Малышке-ветеринару сердечный привет. Если еще раз скажет, что сорванная кожа у нее на башке — неудачная пытка застрелиться в правый висок с левой руки по касательной — сдайте ее в психушку, что ли… Ну, Наклз, храни вас хоть Создатель, хоть наши боги, ну хоть кто-нибудь.

— Еще пара слов и я подумаю, что вы растроганы.

— Не переживайте, Наклз, ваше непобедимое обаяние и манера общения губят такие чувства в зародыше. В общем, до скорой встречи.

8

Генерал Рагнгерд, что о ней ни болтали в свете, скандальной женщиной не была. Нрав она имела крутой, но неуправляемость и жестокость молва сильно преувеличивала. Например, она могла съездить по лицу офицерам, за что потом стрелялась и получала выволочки, но никогда и пальцем не тронула нижние чины. Нижние чины не могли ответить, и эта мысль, видимо, как-то останавливала тяжелую мамину руку. Дэмонра, конечно, видела мать куда реже, чем сослуживцы, но в ее памяти она как раз осталась женщиной, предельно далекой от любви к скандалам и выяснениям отношений. Честно сказать, большую часть времени, когда они все же пересекались в доме, Рагнгерд казалась даже менее эмоциональной, чем от природы суховатый отец. Нет, у нее приключались не вполне понятные вспышки ярости, предсказать которые казалось так же сложно, как падение звезды в августовском небе, но они чаще были направлены на мужа, сопровождались битьем фамильного фарфора и проходили за закрытыми дверьми. Дэмонра еще в детстве заметила, что мать их с Вигнандом не то чтобы побаивается, но держится так, словно ей не вполне уютно. Она предельно аккуратно подбирала слова, разговаривая с ними, не касалась политических реалий менее чем столетней давности и оживлялась лишь тогда, когда речь шла о доблести калладского оружия или нордэнских легендах. Даже в том, как она подставляла щеку для ритуального поцелуя на ночь, чувствовалось, что роль ей непривычна, так что сперва Вигнанд, а затем и Дэмонра довольно быстро отучились залезать к ней на колени и просить рассказать сказку.

Глупо было думать, что мать их не любила. Просто, так уж повелось в их семье, что старшее поколение считало теплые слова чем-то не вполне приличным в хорошем доме. Отец, видимо, полагал, что это разбалует детей, а Рагнгерд вообще не умела их подбирать. Неудивительно, что из родственников Дэмонра больше всех любила брата. Вигнанд, старше нее на три года, казался бесконечно умнее, лучился добродушием и всегда с готовностью вступался за сестру, от которой родители всегда ждали большего, отец — с легким снисхождением, которое выглядело обиднее любого презрения, мать — с холодным любопытством.

Даже тот факт, что природа, словно в насмешку, отдала всю семейную красоту брату, хотя она куда больше пригодилась бы сестре, все равно не помешал Дэмонре обожать Вигнанда. К нему она бегала со всеми своими радостями и печалями, даже когда ей уже стукнуло четырнадцать, и вообще всегда видела в нем рыцаря без страха и упрека. Но однажды рыцарь очень сильно ошибся.

Мама, как назло, вернулась из очередной командировки в самое неподходящее время. Наверное, не будь ее дома, Вигнанд и отец разрешили бы вопрос с, в сущности, не слишком значительным для их семейного бюджета карточным долгом быстро и по-мужски. Ну, поджал бы отец тонкие губы, прочитал нудную мораль, да и заплатил бы. Рагнгерд не то чтобы отличалась скупостью — уж скорее она была расточительна, а если еще точнее, то она вообще плохо представляла себе стоимость денег. Она умела переводить их в провиант, в патроны, при надобности — в керосин, но совершенно не воспринимала в их натуральном виде, что выглядело даже немного смешно. Вряд ли ее привели в такую ярость сто двадцать пять просаженных за карточным столом марок. Скорее ее взбесило то, что свою военную карьеру сын начал не с креста за мужество и даже не с дуэли, а с долгов. Тем более, долгов, о которых она узнала не от сына, а от начальника полка, предупредившего ее по старой дружбе и лично покрывшего проигрыш Вигнанда.

Гроза бушевала в гостиной, а Дэмонра как мышка сидела в соседней комнате, почти спрятавшись за креслом. Молнии материнского гнева, по счастью, не били сквозь стены, но от его громов звенели люстры. Обычно довольно тихая Рагнгерд орала во весь свой командный голос, нисколько не стесняясь слуг.

Вигнанд слушал спокойно и не огрызался очень долго. Он вообще был добрым молодым человеком и старался как можно меньше огорчать свою и без того потрепанную жизнью мать. Но Рагнгерд умела бить людей по самолюбию даже лучше, чем по лицам, так что через четверть часа своего добилась — Вигнанд огрызнулся.

И огрызнулся очень плохо.

— Мне любопытно, в конце концов, как то, что ты проиграл чужие деньги и поставил пятно на репутацию полка, соотносится с твоей честью? — уже, наверное, раз в пятый презрительно поинтересовалась Рагнгерд.

От ответа брата, пусть и в форме вопроса, у Дэмонры волосы дыбом встали, потому что Вигнанд тем же тоном, что и мать, поинтересовался:

— А как развешанные на фонарях рэдцы соотносятся с твоей?

Дэмонра кубарем выкатилась из кресла и метнулась в гостиную, сообразив, что сейчас будет что-то страшное.

Когда она распахнула двери, Рагнгерд, без кровинки в лице, уже держала Вигнанда на мушке. И рука у нее не дрожала, только костяшки были совсем белые.

Дэмонра молча кинулась к брату и схватилась за него, стараясь оказаться на линии огня. Она почему-то не сомневалась, что Рагнгерд выстрелит. Мать, конечно, не была сумасшедшей, но существовали вещи, на которые она реагировала не как нормальный человек. Усмирение Рэды как раз входило в число этих вещей.

— Солнышко, отойди, — ломким голосом сказал Вигнанд, пытаясь оторвать от себя руки сестры и разворачиваясь спиной к матери. — Выйди за дверь, не на что здесь смотреть. Мы не ссоримся, выйди.

— Мама, мамочка! — впервые за последние лет, наверное, семь пробормотала Дэмонра. — Мама, не надо.

Рагнгерд дернулась, как человек, который проснулся от резкого звука, еще секунду мерила детей взглядом, а потом медленно опустила пистолет. Поставила на предохранитель. Положила на тумбочку. Глотнула воды прямо из графина.

Вигнанд, наконец, вывернулся из хватки сестры и теперь подталкивал ее к двери.

— Иди, у нас с мамой разговор. Не для твоих ушей. Иди.

— Нет, стой, — ровным, каким-то деревянным голосом сказала Рагнгерд. — Он как раз и для твоих ушей тоже.

Дэмонра замерла почти в дверях. Вигнанд пытался ее выпроводить и на всякий случай прикрывал плечом. Рагнгерд отошла к роялю и что-то чертила на его крышке, глядя не на детей, а в пространство.

— Сперва я хотела бы узнать, Вигнанд, отвечаю ли я сейчас на твой вопрос, к которому ты пришел путем каких-то размышлений, или на либеральные бредни твоих либеральных друзей?

— На мой, — с чисто юношеской жестокостью ответил Вигнанд, хотя Дэмонра тогда подумала, что он соврал.

Рагнгерд застыла настолько неподвижно, словно обратилась в камень. Или скорее в ледяную скульптуру.

— Хорошо. Если так, то отвечу. Ты, если я тебя верно поняла, желаешь узнать, как то, что я участвовала в карательной операции против гражданского населения Рэды, соотносится с моей честью, верно?

— Совершенно верно, — глухо сказал Вигнанд. Дэмонра без колебания бы поставила свою голову на то, что он был бы рад никогда не начинать этого разговора.

Тон Рагнгерд заледенел совершенно, как и ее глаза.

— А никак не соотносится. Это как-то соотносится с тем, что ты выучился в столице и попал в престижный полк, а не тянешь лямку где-нибудь в глухой провинции и звереешь от скуки в обществе перезрелых девиц и полуграмотных мещан.

Вигнанд вспыхнул, но молчал.

— Что же ты не рассказываешь мне, что добился бы всего за счет собственных ума и таланта?

Брат сделал шаг назад.

— Я не буду этого говорить. Явная ложь не нуждается в отрицании.

— А явная правда нуждается в доказательствах? Если да, не такая уж она и явная, не так ли?

— И людей в Рэде ты тоже ради меня вешала?

— Не заблуждайся. Людей в Рэде я вешала ради себя.

Вигнанд прижал руку ко лбу, то ли у него голова разболелась, то ли он хотел как-то загородиться от этих слов.

— Давай, я с интересом послушаю, до чего ты еще дошел во время своих философских изысканий. И, кстати, мне глубоко непонятно, как твоя честь, если она такая нежная, соотносится с нахождением под одной крышей со мной. И с нахождением в одной стране с десятками и сотнями таких, как я.

— Мама…

Глаза Рагнгерд, обычно светлые, как низкое зимнее небо, стали наливаться опасной предгрозовой синевой.

— Хватит! Вигнанд, запомни на всю оставшуюся жизнь, «мама» — это не аргумент. «Любовь моя» — это тоже не аргумент. Не прикрывайся словами, ты не красна девица. Если тебе есть, что сказать по существу вопроса, говори. Если нечего — стреляй или уходи, в зависимости от ситуации. Вот так все просто.

— Мама, прости меня. Прости.

Рагнгерд стояла, очень бледная и прямая, и молчала. Мама не умела ни просить прощения, ни прощать.

— Я хочу, чтобы ты сегодня же вернул все до марки. И о следующем твоем подвиге я хочу узнать из газеты, причем не из светской хроники и, желательно, не из криминальной. На крайний случай — от секунданта.

Даже годы спустя Дэмонра не могла сказать, понимала мама, что этими словами подписывает собственному сыну смертный приговор, или нет. Вигнанд стрелялся с проезжим корнетом, задевшим честь генерала Рагнгерд намеком на рэдские события, и был убит пулей в сердце через год и восемь месяцев после этого разговора.

Вигнанд тогда вышел из комнаты, пошатываясь, как смертельно уставший человек, а Дэмонра замешкалась и обожглась о презрительный взгляд матери.

— А ты всю жизнь будешь бросаться под чужие пули, потому что не заслужишь своей, да?

— Я хотя бы не буду наставлять пистолеты на тех, кто меня любит.

— Ты сперва найди, дурочка, кого-то, кто бы тебя любил.

— Это слабые характеры хотят, чтобы их любили! А сильные хотят сами любить.

— Великолепная сентенция. Ты ее вычитала в календаре или в соннике?

Дэмонре, пусть разозленной и шестнадцатилетней, все же не хотелось ругаться с матерью. Было очевидно, что в мир, где жила Рагнгерд, ее слова не долетали и не долетели бы никогда.

— В книжке из шкафа.

— Надеюсь, на этом ты с беллетристикой закончишь.

— Это философия.

— Тем более. Философией надо заниматься лет после шестидесяти. Если доживешь. А то докатишься до того же, что и Вигнанд. Видят боги, он славный мальчик, но вам следовало бы поменяться местами. Из тебя вышел бы поганый сын, а из него — славная дочурка.

— Вигнанд не трус!

— Разумеется, нет. Вигнанд у нас тяжелый случай. Последний рыцарь.

— Можно подумать, ты — нет.

— Дерзишь, девочка.

— А ты постреляй, ты это хорошо умеешь.

— Хм, интересно, ты набралась у отца или вы с этим рождаетесь? Он тоже регулярно советует мне пойти и пострелять. Кстати, пойти и повешать тоже он мне присоветовал. Ну, естественно, уже после того, как эта блестящая идея пришла в голову Рэссэ…

— Папа? — оторопела Дэмонра. Не мог этого посоветовать папа, выступавший за отмену смертной казни, умеренную свободу прессы и отмену сословных привилегий при поступлении в высшие учебные заведения.

Рагнгерд скривилась, потом прошлась по комнате, закрыла двери за спиной Дэмонры, вернулась на свое место и посмотрела на нее даже, пожалуй, с некоторым интересом, как на внезапно обретшую дар речи табуретку.

— А почему тебе это, собственно, кажется странным? Люди, которые живут в идеальном мире, хотят, чтобы этот мир кто-то защищал. Желательно, чтобы не они. Желательно, чтобы подальше. Желательно, так, чтобы они этого даже не видели и могли делать вид, что ничегошеньки не знают. И уж совсем желательно, чтобы тех, кто его защищает, потом можно было назвать палачами и ублюдками. Тем самым как бы подразумевая, что есть менее ублюдочные способы защитить их идеальный мир, который, в общем-то и не очень нуждается в защите… Естественно, до очередного взрыва на улице, после которого идеальные жители идеального мира хотят крови, мести и справедливости. Потому что грань между их идеальным миром и дерьмом вокруг иллюзорна и существует только в их сознании, и они это знают, и не признаются, что знают, под страхом смертной казни. Можешь смело смеяться в лицо любому человеку, который скажет тебе что-то другое.

Рагнегерд произнесла все это очень просто и буднично, безо всякой аффектации, ровно, и даже не устало, а скучно, как учебник процитировала.

Дэмонра тогда чуть ли не впервые в жизни набралась храбрости, подошла к матери и погладила ее по волосам. Та была светло-рыжей, почти блондинкой, а виски у нее — белые-белые, как примороженные.

— Мама, хорошая моя, мама. Ну давай мы уедем…

— Некуда уезжать, — спокойно возразила Рагнгерд, но не отодвинулась и руку дочери с плеча не сняла. — Перед тем, как что-то делать, никогда не думай о том, куда бы потом уехать. Потому что так ты ничего никогда не сделаешь. Лучше уж сразу замуж и в провинцию, пирожки печь. Тоже неплохая жизнь, наверное.

— Наверное?

— А я не пробовала. И ты, если я хоть что-то понимаю в жизни, не попробуешь.

— Ты только потому не уезжаешь, что некуда?

— Я не уезжаю потому, что люблю твоего отца, который, в свою очередь, любит свой идеальный мир. Такое дело, Дэмонра, люди рядом с миром обычно проигрывают. Это, я думаю, нормально. Тяжело тягаться с целым миром, к тому же, несуществующим. Впрочем, вот это как раз неважно. Важно другое. Твой брат это не понял, а ты, может, и поймешь. Про Рэду и то, как это соотносится с моей честью. Садись в кресло и вытри глаза, нордэны веками не плакали из-за морозов, то, что мы в Каллад, ничего не меняет и не извиняет, не позорь дедов и бабок. Садись, я расскажу тебе сказку.

— Про Рэду?

— Нет, не про Рэду. Про одну маленькую и пыльную-пыльную крепость на границе земель горцев и Виарэ. Я там служила, еще совсем соплячкой, с гонором почище, чем у Вигнанда, очень надраенными сапогами и очень белыми перчатками. Ну и, конечно, с незапятнанной честью. А комендант крепости оказался взрослый умный мужик — я употребляю это слово осознанно, он был не дворянин, а крестьянский сын, лет двадцать тянувший солдатскую лямку, да и вытянувший. Я по этой причине смотрела на него, как на грязь, благо, начальник нашего гарнизона — как раз дворянин в двадцатом поколении — мыслил так же. И все шло прекрасно, пока местные горцы — вроде как мирные, оседлые и вообще полвека чудесно жившие бок о бок с виарцами, не восстали, да и не стали этих виарцев резать. Те, кто уцелел, бросились в нашу крепость. Мы, конечно, открыли ворота и приняли, кого смогли, а потом завалили все проходы камнями. Бессмысленное это было действие, на самом деле. Я никогда не забуду, как ночью под стенами кричали люди, которые войти не успели. Давай я не буду описывать тебе реалии войны, ты это или в гуманистических романах прочитаешь, или еще сама увидишь. Скажу только, что, послушав такое часок, очень жалеешь, что умом не тронулся, ну да ладно…

У горцев отродясь не водилось своей артиллерии, а штурмовать нашу крепость без пушек было дурью — только зря людей класть да лошадям фураж скармливать. В общем, никто бы нас штурмовать не стал из-за пары сотен мирных жителей, которых мы укрыли, потому что крепость они могли легко обойти и выйти прямиком на равнинную Виарэ. Никто не ожидал, что замирившиеся горцы взбунтуются, а их князь нарушит слово чести, данное кесарю. Так что Виарэ лежала перед ними такая вся мирная и беззащитная, а войскам кесаря туда еще было скакать и скакать… Горцы успели бы сделать все, что хотели, и назад в свои щели забиться, а там ищи-свищи.

— И вы дали бой?

— Ума лишилась? Выйти в чисто поле, когда у противника по меньшей мере десятикратный перевес? Нет, конечно, мы засели в крепости, а дальше у нашего командира и коменданта крепости случился принципиальный конфликт интересов. Видишь ли, у нас был малый гарнизон и никто не ожидал от горцев такого фортеля. Естественно, запаса еды и воды в крепости считай что не имелось вовсе, количество ее обитателей увеличилось за счет беженцев, которые по-нашему с трудом понимали, и все, у кого были мозги, могли сложить два и два и получить очень поганый результат.

— Вы были не жильцы.

— Этот результат получил комендант и мне нравится, что ты его тоже получила. А моему командиру арифметика подсказала, что горцы побоятся оставить нас за спиной, да и не упустят случая занять крепость на удобном перевале. И он решил, что почтенная сдача — хороший выход. Мы победить не могли, так что честь полка вроде как не страдала. По счастью, комендант, в отличие от моего командира, включил в свое расчеты еще и остающихся на произвол горцев жителей равнинной Виарэ.

— И?

— И повесил парламентеров. В обход любых законов чести и военной этики. Младший сын горского князя оказался на веревке с той стороны стены прежде, чем мой командир хоть слово сказать успел. Дальше горцам, естественно, не оставалось ничего, как заживо содрать кожу с каждого, кто оставался в крепости. Но для этого крепость пришлось бы взять. Выученный на медные деньги мужик, Дэмонра, привязал их к стенам так крепко, как мне, выпускнице престижного училища с белой костью, голубой кровью и всеми сопряженными достоинствами, и не снилось. Только поступившись своей личной честью ради вещи, которая стояла превыше нее. Ему это далось тяжело, и знаю, что он был прав. Я… я была маленькая дрянь с большими амбициями. У меня хватило совести подать ему руку только в самый последний день… Многие вообще никогда не подали. Повесил парламентеров. За такое кресты на грудь не получают.

— Но горцы не пошли дальше?

— Нет, не пошли. Очень хотели насадить наши головы на копья, надо думать. Но штурмы мы все-таки отбивали, поэтому под конец они решили просто посмотреть, как мы подохнем без воды. Не то чтобы до этого далеко оставалось.

— То есть мирных жителей комендант спас.

— Спас.

— И его не наградили?

— Нет. Думаю, окажись он достаточно невезучим, чтобы выжить, ему бы за это еще и выговорили. Суд чести, все дела. Спасибо уж точно не сказали бы.

— А командир гарнизона?

— Схлопотал пулю, когда приказал нам разбирать завал на воротах. Хвала богам, у доктора хватило милосердия написать в отчете, что пуля была горская. Меня, соплячку, пожалел. Это случилось еще при кесаре Эвальде, там за офицерскую инициативу такого рода можно полагалась только казнь. В общем, я вернулась оттуда полтора месяца спустя, потеряв килограммов двадцать веса и почти все свои иллюзии. Большинству из нас повезло меньше, но горцы крепость не взяли и на равнину не вышли. Об одном жалею — комендант этого так никогда и не узнал. Умер от истощения за сутки до подхода наших. Его имени даже в наградных списках не оказалось, а вот моему командиру выписали орден посмертно. Думаю, ты понимаешь, чья семья после этого получила пенсион, а чья — шиш с маслом. Вот такая история, а вывод из нее делай сама.

Дэмонра думала долго.

— Все равно прав был комендант, а твой командир — неправ.

— А если бы второй выжил, а первый умер?

— Все равно, первый был бы прав, а второй нет.

— Перед кем?

Вопрос выглядел очень сложным. Калладцы не были обязаны быть правыми перед виарцами, или перед горцами, они должны были быть правы перед кесарем, но вот понял ли бы кесарь…

— Перед собой.

— Перед собой мы всегда правы и странно утверждать что-то другое.

— Тогда… тогда не знаю перед кем. Обязательно быть правым перед кем-то?

— Не обязательно, — Рагнгерд впервые улыбнулась и потрепала Дэмонру по голове. — В том и суть. Всегда помни, что, когда придет час дележки или вдруг откроются двери в рай, нас там ждать не будут и вообще нам не туда. Если не согласна — забудь о военном деле.

— А если я все же захочу быть как ты?

— Тогда папа убьет нас обеих, и даже не знаю, кого первой, — беззлобно усмехнулась Рагнгерд и словно помолодела. — Учись, дочка, пока мы живы, навоеваться еще успеешь.

— А все-таки? Если я захочу быть как ты?

— Тогда запомни: Родина — высшая справедливость человека. Какой бы она ни была. Она — ровно то, что боги посчитали нужным тебе дать, как мать и отца, но твоя мать умрет и твой отец умрет, муж умрет, дети умрут, а твоя Родина останется.

— И что с этим делать?

— Не наследить на ней грязными сапогами. И помешать наследить тем, кто попытается. К сожалению, нашу честь частенько приходится использовать как половую тряпку, потому что больше кровь и мерзость ничем не оттираются. Вспоминай это пореже, но помни крепко.

Дэмонра вспоминала об этом разговоре всего раза три за жизнь. Ей, к счастью, не пришлось вешать рэдских патриотов и пачкать небо копотью горящих селений. Того, что сделали еще при кесаре Эвальде, на двадцать лет относительного мира хватило. Поэтому она могла позволить себе приютить беглого цетника, могла открыто ненавидеть «гражданскую сволочь» Сайруса и ему подобных, могла кувыркаться на сеновале, а после мило беседовать с идейным революционером Кассианом Крессэ, могла даже удрать в рай земной под названием Виарэ и жить там, если бы захотела, — в общем, творила такие вещи, какие ее маме и не приснились бы. Вспоминала редко, но помнила, как и обещала, крепко.

Поэтому спокойно отказала Эйвону Сайрусу, обещавшему в обмен на информацию о «Зимней розе» дать ей свободу, билет куда попросит и денег — сколько попросит. Отказала председателю трибунала, обещавшему оправдание в обмен на сотрудничество. И, в конце концов, отказала канцлеру Рэссэ, уже после приговора, в камере, обещавшему ей легкую смерть взамен очень нелегкой. Никакого мужества ей для этого не потребовалось. После полугода в тюрьме и — главным образом — письма Рейнгольда, нордэна уже не воспринимала свою жизнь «здесь» как жизнь. Она была покойницей на побывке и знала это. Покойникам не положено торговаться и что-то себе выпрашивать — торговля вообще являлась презренным ремеслом, а ей в самом скором времени предстояло встретить маму в ночном поле. К тому же, от покойников ничего не зависело и от нее ничего не зависело тоже — все происходящее представляло собою не более, чем круги по воде от камня, который она швырнула десять лет назад, когда была еще жива и имела какое-то будущее впереди. Остановить круги по воде — пусть кто хочет, тот пробует, а Дэмонра просто молчала и ждала, пока все закончится.

Пожалуй, ей стоило бы возблагодарить судьбу трижды. В первый раз за то, что нордэны догадались притащить на суд Небесный огонь и тут же пошли на попятную, едва стало понятно, что абсолютное оружие не сработало или сработало не так. После выходки Эдельвейса — вот уж где Наклз, сукин сын, был молодец — стравить богоравных с сыном третьего человека государства! — тихонько придушить ее в застенке и свалить все на ангину стало бы уже сложнее. Тем более, что имелась прекрасная возможность вполне законно поставить ее к стенке после трибунала, где никакой маг бы им не помешал обвинить ее в заговоре в пользу Вселенского Зла и аэрдисовской разведки. И здесь приключилось второе изумительное везение. Прекрасную возможность решить с ней проблему совершенно законно оборвал внук Вильгельма Вортигрена, типичный «мальчик из хорошей семьи», у которого внезапно выключился инстинкт самосохранения и включилась память предков, которые не боялись ни бесов, ни Заступников, ни даже императора. Конечно же, ей приплели и дуэль, и республиканские взгляды, и прочую ересь, но теперь казнь так логично не выглядела бы — ну не казнили в Каллад за дуэли, кто бы там что ни кричал. Существовало достаточно мест, где дуэлянты могли бы сложить горячие головы с пользой для дела кесарии, так зачем же кадры впустую тратить? В третий раз Дэмонре повезло еще и потому, что Эйрани Карвэн, какой бы шлюхой она ни была, приходилась Магде родной сестрой и ставила это родство не так низко, как ей всегда думалось. Великосветская потаскуха, что ни говори, оказалась блестящим дипломатом, так что общественное мнение во дворце, прямо зависящее от настроения ныне регента Эдельберта, с отметки «вздернуть немедленно» переместилось к градусу «примерно наказать» и там замерло.

Поэтому на лесоповал нордэна ехала живой и относительно здоровой, в отдельном вагоне и тяжеленных кандалах.

Дэмонра, впрочем, не сомневалась, что это еще цветочки, а ягодки начнутся, когда основную часть каторжников сгрузят у Белого озера. Не требовалось быть гением, чтобы догадаться — у Сайруса, Рэссэ и честной компании оставалось не так много времени до момента, пока она не попадет практически под Буревестник, а уж там нордэны присмотрели бы за тем, чтобы их заблудшая сестра ничего врагам не выдала. Дэмонра поставила бы на скоротечную пневмонию, но были возможны варианты, только концовка вышла бы одна и та же. И, конечно, последнюю неполную тысячу километров следовало использовать на полную катушку. Вот уж чем, а сентиментальностью ее враги не отличались. Когда поезд, с которого сняли всех прочих преступников, скрипнув, тяжело двинулся дальше, нордэна поняла, что в ее ушах стучат не столько колеса, сколько минуты.

На станции Белое озеро проверяющие увидели ее живой и здоровой. Но до Снежной оставалось еще два дня пути.

Офицер охраны, в сущности, наверное, был неплохим человеком. Он даже честно попытался договориться добром. Распинался полчаса, не меньше. Посетовал, что на пенсион прокормить и собрать приданое четырем дочкам будет затруднительно, а ему уже идет пятый десяток. Сказал, что против Дэмонры лично не имеет ничего и вообще очень сожалеет, что вынужден выступать в такой непривычной для себя роли, как выбивальщик информации. Взгрустнул, что до этого служил честно и беспорочно тридцать лет, но жить-то на что-то надо. Предложил облегчить участь им обоим — она все равно не жилица, так чего портить себе последние деньки? «Рассказала бы ты все, дочка, по добру, по здорову», — закончил он свою, в общем, довольно путаную речь. Рядом стояли молоденький адъютант, явно не знавший, куда девать глаза, солдат конвоя с совершенно отсутствующим выражением лица и мужчина средних лет с пергаментно-тонкой кожей и кистями, на которых свободно считались все кости и сухожилья. Скорее всего, маг.

Дэмонра без особенных эмоций и изысков предложила обремененному семейством служаке пойти куда подальше и там экзотически обслужить собственных дочек и всех их потенциальных женихов. Солдатику — его проводить. Магу — допросить ее труп, а адъютанту — убраться и не мешать взрослым дядям играть в допрос с пристрастием.

Естественно, тут же получила по зубам. Фыркнула, сплюнула кровь.

Офицер аж с лица спал. Видимо, какие деньги ему ни предлагали, а женщину он ударил впервые в жизни. Облегчать ему задачу нордэна не собиралась. Она спокойно посмотрела ему в глаза и оскалилась:

— Перчатки надень, холуй, или руки вымой. Коровником пасет. А, может, кислыми щами?

Здесь традиционной ненависти недворян к дворянам следовало взорваться, а взрыву — быстро привести все к логическому завершению. Не стоило терпеть побои несколько суток, если можно было получить дырку в черепе сразу. Конвойный офицер явно не годился в профессиональные палачи, так что нервишки у него могли и сдать.

— Продолжение-то будет?

Продолжение было. Бездарное, примитивное и, в общем, терпимое.

На нордэну нацепили мешок, видимо, чтобы не смотреть в лицо и не смущать свою тонкую душевную организацию. Били по очереди, непрофессионально, сперва кулаками, потом сапогами, голову, правда, не трогали. Вопросы задавали одни и те же, с тупым усердием кукушки.

Шутки шутить Дэмонра, конечно, перестала сразу. Она намертво сжала челюсти и ждала, пока ее враги устанут. Ей доводилось допрашивать пленников и она понимала, что, при отсутствии врожденного садизма, процесс изматывает обе стороны.

— Да скажи ты, в конце концов, где списки?! Где списки?! Где зелье, которое ты гнала?!

Дэмонра молчала или шипела, в зависимости от того, насколько чувствительным выходил пинок.

— Сердце в порядке, — иногда тускло вворачивал маг. — Можно продолжать.

Офицер с кем-то еще, вряд ли адъютантом или магом, конечно, старались, но избыток старания редко когда компенсировал отсутствие мастерства. Дэмонра не сомневалась, что, находись здесь профессионал по развязыванию языков, она бы уже рассказала все, что знала, и даже, наверное, предсказала бы будущее. Пока ей только намяли ребра, а по почкам разок зарядили явно по чистой случайности. Правда так, что аж искры из глаз посыпались.

Продолжать в круглосуточном режиме обремененный семейством горе-палач, конечно, не мог. Пожалуй, самыми тяжелыми вышли первые часа два, а потом все четверо убрались, мешок, правда, так и не сняв. Дэмонра лежала, подтянув колени к подбородку, насколько позволяла длина цепи, соединяющей кандалы на запястьях и лодыжках через кольцо в полу, и думала, успеет она сдохнуть от внутреннего кровотечения до прихода мага или ей все-таки не повезет и мразь с тихим голосом ее откачает.

— Вы бы правда рассказали, — упомянутая мразь оказалась легка на помине. — Вы же все равно умрете, полковник Ингрейна.

— А вы вечно жить планируете? Тогда для вероятностника вы чудовищно тупы.

Маг стянул с нее мешок и брезгливо откинул его в сторону. Приподнял ее голову за слегка отросшие за полгода волосы. Вздохнул, как человек, который безумно устал.

— Вы очень храбры, и вы все равно умрете, — без вызова или издевки сказал он. Дэмонра сощурилась, но черты лица все равно разобрать не могла. Обычный человек, наверное, на улице она его бы не заметила. — Вся разница в том, в каком состоянии.

— А мне не все равно? Целые ребра нужны живым, а не мертвым.

— Сомневаюсь, что вам будет все равно. У капитана Вальтера сейчас, как бы сказать, ломка психики. Он понимает, что уже бесповоротно изгадил свою жизнь — ну, честь мундира, беспорочную службу, доброе имя, чем там еще гордятся эти сивушные, как бы сказать помягче, офицеры. И понимает, что так и не добился ничего из того, за что ему дали аванс. Сейчас он поплачет, надерется, а потом поймет, что, раз черта переступлена, то дальше он как бы и не виноват. А вы — злобная дрянь, которой так уж трудно «расколоться» — стоите между ним и его прекрасным будущим, ради которого он только что перечеркнул прошлое. А будущего-то нет и дочки до сих пор не замужем. Сперва ему станет мерзко и страшно — ему уже мерзко и страшно. Пусть посидит и порефлексирует — недоумкам это полезно. А потом я предложу ему выпить и скажу, что вы сами его провоцируете и вынуждаете применить силу. И что это вы виноваты, а не он. Вы преступница, а он просто выполняет долг. Ему не придет в голову спросить, почему его — вроде как офицера, да? — наняли гражданские лица и денег предложили отсыпать, тогда когда они, если они официальная власть, могли бы все то же самое провернуть в тюрьме совершенно законно и без подкупа. Он схватится за мысль, что вы преступница, а не он, как утопающий за соломинку. И дальше у него едва ли включатся мозги, но фантазия включится уж точно. Пол-бутылки коньяку решают такие проблемы. Он поймет, что, вместо того, чтобы тупо пинать вас по ребрам, можно ломать пальцы по одному. Что глаза вам больше не понадобятся. Что вы хоть и не особенно симпатичная, но баба — на худой конец, а дальше соображайте сами. Все, что я вам изложил, случится обязательно. У ничтожеств страх всегда переходит в агрессию, дело только во времени и количестве выпивки. И тем, и другим мы располагаем. Вы это осознаете?

Дэмонра осознавала. А еще она начала смутно понимать, что такое «верх цинизма». Нет, верхом цинизма являлась не Эйрани Карвэн в кесарской ложе, это было так — легкая пощечина общественному мнению. Верх цинизма с ней беседовал.

Нордэна дернула головой. Маг с готовностью ее отпустил.

— Какая умная лекция. Мне сделать вид, что я поняла?

— А вы не поняли?

— А мы, нордэны, вообще очень тупые! Понимаем только звук пощечин и выстрелов.

— Все вы поняли, полковник. Вы уже со мной — мразью — разговариваете. В отличие от нашего доблестного отца семейства, я вам про свои трудности, мечты и чаянья рассказывать не буду. Они вас волнуют не больше, чем меня — ваши. Но я, как и он, считаю нужным вытянуть из вас нужную информацию. И предпочел бы, чтобы это прошло без лишней грязи. Мне действительно не особенно хочется разыскивать медицинский набор и объяснять, каким скальпелем что удобно делать. Вы же не дура и не совсем сумасшедшая. Вы уже мертвы. Все, полковник, вас уже нет. Дальше ничего не будет. Вообще ничего, если только вдруг в мире не существует вашего нордэнского рая, что маловероятно. От вас ничего не зависит. Вы никому ничего не должны. Вы все равно расскажете — ну так расскажите, пока вы еще можете говорить, а не хрипеть.

— Пошел ты, — выдала Дэмонра свое обычное пожелание.

— То, что вы из тех, кого легче заставить кричать, чем говорить, еще не значит, что вы унесете с собой свои секреты.

— Знаете что? Идите и напоите уже эту свинью. Вы так красочно живописали мне мои перспективы, что я жду не дождусь их увидеть.

Вероятностник вздохнул и хрустнул пальцами.

— Полковник Ингрейна. Мне кажется, ваша предыдущая жизнь дает вам право на достойную смерть. В том, чтобы захлебнуться собственной кровью или рвотой, ничего достойного нет. Я даю вам три часа на размышления. Это восьмая часть времени, которым мы располагаем. Это очень много.

«Восьмая часть. Значит, двадцать четыре часа, сутки. Но до Снежной — двое суток. Они намерены прикончить меня, не доезжая до туда почти полпути».

— В конце концов, если вы все расскажете, я просто сделаю вам укол. Вы заснете и ничего не почувствуете. Тогда все люди, которые сейчас едут с вами в одном поезде — кочегар, машинист, помощник машиниста, два десятка солдат — это мальчишки, обычные деревенские пацаны, полковник Дэмонра, а не кто-то вроде Вальтера и меня — останутся живы. В противном случае они все умрут. Если вы все спокойно расскажете, у вас просто остановится сердце — это не больно. Если нет — ваш труп придется прятать очень хорошо. Крушение поезда и падение его с моста — удобная возможность спрятать тело, которое изуродовано практически как угодно. Вас вообще может унести течением, под какой бы елкой мы ваши ошметки ни закопали. Ваша жизнь — и две дюжины чужих жизней. Думайте хорошо, это чистая математика.

— Знаете, я вот вас слушаю, слушаю. Вы не просто ублюдок. Вы еще и недоучка. Человек, превосходивший вас на голову, говорил мне, что такой математики нет, и относительная ценность жизней не считается в принципе.

Маг поднялся:

— А он говорил, что это так не потому, что мы все уникальны, а потому, что мир одинаково срать на нас хотел и мы тут как бы пролетом? Нет? Ну ладно, считайте себя уникальной несгибаемой героиней и защищайте справедливость, пока можете. В любом случае, у вас есть три часа. Потом Вальтер начинает развлекаться, а я — колоть вам наркотики, чтобы вы вдруг не пропустили ничего интересного. Ставлю на то, что вы заговорите максимум на пятнадцатый час, либо сдохнете. Правда, сдохнуть без пользы для дела я вам все равно не дам, сами понимаете — служба.

Дэмонра, снова свернувшись на полу, смотрела, как в незаделанных щелях под потолком вагона мелькают ветви и холодновато-голубое небо. Колеса мерно отсчитывали ее жизнь назад, от армии — к институту, от института — к гимназии, от гимназии — к маме и папе, которые от нее еще ничего не ждали и еще умели улыбаться, к маленькому, но очень гулкому колоколу, звонившему в серых небесах, к полкам в парадной форме, идущим мимо балкона их дома под звуки победного марша — самому первому и самому яркому воспоминанию, которое, наверное, в итоге и сделало ее жизнь такой, какой она была.

В пяти сотнях километров от несущегося через тайгу поезда, в крошечной заимке, почти вкопанной в мерзлую землю и укрытой мхом, пятеро человек тоже считали минуты, только для них время еще шло вперед.

Глава 5

1

— Почему ей так трудно сказать? Ну почему?! Она ничего не теряет…

Пьяная свинья — по метрике свинью звали Олаф Вальтер — плакала, дохлебывала остатки коньяка и, видимо, тем надеялась мобилизовать резервы храбрости. Как будто для того, чтобы добить ненормальную нордэнскую фанатичку — хотя та скорее являлась фанатичкой калладской, но это были неинтересные частности — требовались храбрость или усилия. Вообще она, вероятнее всего, уже откинулась сама, без всякого постороннего вмешательства.

Конечно, упрямая и просто клинически тупая баба стояла между ними и сотней марок на брата, но, как ни странно, большее желание пристрелить на месте у мага все же вызывала не она, а подельники. Клинической тупостью отличались, как выяснялось, все, а вот храбростью располагала почему-то только нордэна. Молчала второй день. Вернее, конечно, орала, да еще как — только идиот вроде Вальтера мог блаженно полагать, что до вагона с солдатами ее вопли не долетают и остальная часть экипажа про интересные приключения заключенной не в курсе — но по делу так ничего и не сказала. Хвати у нее мозгов проверещать, что «ничего не знает», может, Вальтер бы ей и поверил. Нежно-зеленый адъютант так явно только и мечтал, чтобы все закончилось. Даже маг уже начинал об этом мечтать.

Вероятно, их нанимателям все же стоило не экономить и найти приличного заплечных дел мастера, а они решили ограничиться тупым капитанишкой предпенсионного возраста, сопливым мальчишкой-адъютантом, годным разве что за коньяком сгонять при надобности, вроде как верным солдатом из караула и магом шестого класса. Иными словами, специалистом по лечению коров и повышению всхожести озимых.

Неделю назад ему еще казалось, что не поделившаяся с кем-то баба — это жадная дура, справедливость — понятие из толкового словаря, зависшее где-то между «сифилисом» и «стервой», а сто марок — это все же сто марок, двадцать пять из которых он уже получил авансом на банковский счет. Не то чтобы с этих пор что-то в мире фундаментально изменилось, но на душе сделалось на удивление мерзко.

Не требовалось вероятностных манипуляций чтобы понять — перспективы вырисовывались поганейшие. И да — мертвецу мало проку от двадцати пяти марок авансом, да и от всей сотни тоже, а их, в случае провала, вряд ли отпустили бы спокойно гулять по белу свету.

— Не понимаю, почему ей не сказать?! — снова завел свою волынку Вальтер.

До моста оставалось меньше пятнадцати минут ходу. А у капитанишки — примерно столько же на сожаления и покаяния. Вообще в приказ, полученный магом, убийство Вальтера не входило, но это оказался редкий случай, когда хотелось сымпровизировать.

— Потому что некоторые люди путают абстрактные и реальные вещи. Например, честь и сто марок, — огрызнулся маг. К сожалению, Вальтер был слишком пьян или туп, чтобы оскорбиться.

— Может… может пусть ее, а? Довезем до лесоповала, а?

Видимо, даже коньяк в качестве усилителя храбрости уже не действовал, и бравый капитан решил, что пора попробовать договориться. Было любопытно, что он собирался сказать лагерной охране, передавая им почему-то все еще одушевленный предмет, больше походящий на кровяную колбасу, чем на человека. Наверное то, что полковница неудачно навернулась со ступенек, сходя с поезда.

— Она или уже отдала богам души, или отдаст через полчаса, если не получит квалифицированной медицинской помощи. Если вы случайно не первоклассный врач, конечно.

Вальтер только рукой махнул. Наверное, думал о четверых своих незамужних дочках, чтоб им всем передохнуть в муках.

В любом случае, полковнице пришла пора умирать, а котлу — перегреваться.

Маг раскрыл чемоданчик со склянками, потянулся к шприцу, сообразил, что устал как собака и без дополнительного источника света даже колпачок со шприца не снимет, и пошел к окну.

— Вы это слышите? — сипло поинтересовался Вальтер.

Маг даже оборачиваться не стал. Он не удивился бы, если бы пьяный как сапожник капитан услышал в небе трубы Заступников.

— Вроде как шаги.

Заступники, похоже, решили не дудеть в дудки, а сразу сойти к многогрешному семьянину прямо с облаков. Маг поморщился. Но прислушался.

Поезд бодро стучал колесами, мимо летели низкорослые кривые деревца, простившиеся с коротким северным летом и большей частью листвы. Уже закачивая в шприц прозрачную жидкость, маг понял, что в ритм колес закралась ошибка. Как будто простучало что-то еще. Как ни странно, сверху.

Вальтер стоял у противоположного окна и смотрел на пролетающую мимо землю. Солнце светило в окно, у которого маг звенел склянками.

— Тень неправильная…

«Допился, свинья».

Маг как по наитию бросил взгляд на насыпь и обомлел: тень и вправду вела себя странно. Черный прямоугольник вагона горбатился каким-то лишним выступом, причем тот двигался не со скоростью поезда.

Маг был трезв, поэтому два и два сложил: кто-то, низко склонившись, бежал к голове состава прямо по крыше.

Насчет состояния своих легких он не заблуждался, поэтому схватил Вальтера под локоть:

— Гости.

Капитан, надо отдать должное, сориентировался быстро:

— Тревога!

Когда снизу во всю глотку заорали «Тревога!» — а вопль Витольд расслышал даже сквозь ветер и стук колес — он уже перепрыгнул с крыши офицерского вагона на второй с конца, где прятали Дэмонру, и несся по его крыше к третьему, задыхаясь от встречного потока воздуха и почти приникнув к поверхности. Трясло немилосердно. Любой галоп был бы лучше, чем вот эти танцульки с непредсказуемым исходом. Карнизы, по части которых Витольд имел солидный опыт, поскольку маменьки симпатичных барышень и светские дамы двери обыкновенно запирали — вроде казались и выше, и уже, чем вагонная крыша, но таких чудес акробатики Маэрлинг в жизни не выкидывал и больше выкидывать не хотел.

Эрвин, покинувший укрытие чуть раньше, успел подъехать к поезду наперерез и протянуть Витольду небольшое бревнышко. Затвор оказался не ахти, но на какое-то время его бы хватило. Следовало как можно скорее заблокировать заднюю дверь третьего — солдатского — вагона. Потом Витольду пришлось бы срочно отцеплять два последних. Без этого их операция закончилась бы, не начавшись.

Маэрлинг, почти не сбавляя хода, прыгнул вперед и приземлился в тамбур второго вагона. Пол под ногами ходил ходуном. Перехватил протянутое бревнышко и заблокировал дверь солдат снаружи. Заколотили туда практически сразу, изнутри смутно доносились голоса. Времени оставалось ну совсем в обрез.

Витольд метнул быстрый взгляд на Эрвина. Тот был бледен, как мертвец, но в седле держался отлично. Левой рукой правил лошадью, правой держал на прицеле дверь на случай, если ее все же высадят изнутри.

Убедившись, что с прикрытием все в порядке и череп выстрелом в упор ему не снесут, Витольд быстро опустился на четвереньки и стал выдергивать костыль, пытаясь разъединить вагоны. Тот подавался с трудом, и он провозился секунды три, прежде чем настырная штуковина, наконец, вышла из паза с громким скрипом.

Вагоны разъединились, но пока продолжали двигаться с одинаковой скоростью.

Пора было ударить тяжелой артиллерии. В их случае — тяжелой коннице по имени Гюнтер Штольц. Тот уже объезжал офицерский вагон сбоку, как и положено драгуну очень громко и грозно поминая какую-то мать и показательно наставив на окна два здоровенных пистолета системы Рагнвейд. Метко стрелять из них по движущемуся вагону, конечно, не смог бы и лучший бретер, но Гюнтеру и не требовалось стрелять особенно метко. А требовалось производить сильное впечатление и нервировать как можно большее количество врагов, с чем он, надо думать, справлялся.

А вот Магде, которая тем временем должна была без лишнего шума догнать поезд сзади и запрыгнуть на подножку, пришлось бы стрелять очень и очень метко.

Роли распределили, как в пьесе в гимназическом театральном кружке. Пока правда, оставалось непонятным, кто же в основном претендует на роль смертника, хотя Витольд поставил бы на себя и Гюнтера. Или на Магду, если совсем не повезло: дальше все упиралось в то, сэкономили их враги или нет. А именно — в наличие в поезде мага. То, что вагоны удалось разъединить, располагало к осторожному оптимизму. С другой стороны, возможно, эффект неожиданности, на который так надеялась Магда, все-таки сработал. В любом случае, им предстояло узнать об этом с минуты на минуту, и потенциальный маг в поезде был проблемой Наклза, а не Витольда. Маэрлинг спрятался за бортом тамбура, достал пистолет и стал вслушиваться, пытаясь за скрипом колес, ударами по двери совсем рядом и возней в офицерском вагоне разобрать условный сигнал Магды.

«Тревога!» в исполнении Вальтера прозвучала громко, но явно несвоевременно. Капитан, разом протрезвевший, выхватил пистолет, умудрившись даже взвести курок и не подстрелить себя самого, и приказал адъютанту хватать оружие и бежать предупредить солдат. Сам стал оглядываться из окон, надо заметить, довольно аккуратно. К некоторой даже печали мага свою тупую башку под прямой залп налетчиков в окно Вальтер так и не высунул. Маг, отшвырнув шприц, схватился за баночку с галлюциногеном и быстро выпил, на ходу нащупывая кресло, под которое мог бы забиться.

Последним, что он слышал в реальном мире, стал грохот вылетающего стекла, а потом все сделалось серым и тихим-тихим, только вдали что-то выло. Оставшиеся осколки падали на ковер с полосами по краям медленно, как тяжелые дождевые капли. В светлом прямоугольнике окна показалась фигура мощного мужчины. Тулуп вместо мундира смотрелся на нем как карнавальный костюм, а повязка, закрывавшая все лицо ниже глаз, и вовсе наводила на мысль о каком-то глупом маскараде. Магу, правда, было не до художественных параллелей: Вальтер и незнакомец с двумя пистолетами азартно палили друг в друга, но одному явно мешали последствия пьянки, а второму — необходимость преследовать поезд на лошади, управляя ей только коленями. Все это выглядело бы довольно нелепо, если бы не одно «но»: любая пуля, просвистевшая мимо капитана, могла угодить в кое-как прикрытого опрокинутым креслом мага, а на пули ни один из стрелявших не скупился.

Незваного гостя следовало срочно кончать. Прежде чем маг успел нормально сосредоточиться — как-никак придать пуле пьяного капитана желаемую траекторию для него было задачей нетривиальной — он боковым зрением заметил движение в дальнем конце вагона, противоположном тому, куда кинулся за винтовкой адъютант.

Там резко распахнулась дверь. В коридор влетела женщина, в таком же платке, закрывающем нижнюю часть лица, только сбившемся на бок. Метнулась к стене, выставив оружие перед собой, огляделась. Судя по скупым профессиональным движениям ждать от нее хорошего не следовало. В руках женщина держала только один пистолет системы Рагнвейд, но, в отличие от подельника, она целилась. И не в капитана, а прямехонько в мага, лежащего за креслом.

Пулю из этого пистолета доска и слой ваты бы точно не остановили.

Женщина сейчас казалась опаснее. Маг обернулся к ней, пытаясь представить, как под ее ногами проламывается пол, но нападавшая оказалась не лыком шита. Она не стояла неподвижно ни секунды. Хуже того — сразу нажала курок.

Магу не оставалось ничего, как заклинить ее пистолет. Он сам поразился, как только успел это сделать — вообще к подобным фокусам его не готовили — и порадоваться выражению удивления, появившемуся на широкоскулом лице, а потом даже не понял, а как-то в обход мыслительного процесса почувствовал, что проиграл. Не высокой бабе с большим пистолетом и распахнутыми глазами, а чему-то еще, чему-то такому, что стояло у него за спиной и даже не двигалось.

Маг начал разворачиваться, но проделать свой маневр до конца не успел. Вальтер, наконец, сумел совладать с трясущимися руками, а, может, дураку просто повезло, но в своего противника он попал, вогнав ему пулю в бедро. Противнику, увы, повезло больше: очередной выстрел пришелся капитану точнехонько в горло. Хрипа маг за гулом не слышал, но фонтан крови ни в каких комментариях не нуждался. Мир плыл медленно. Маг оборачивался быстрее, чем кровь била в воздух и падала на ковер. Быстрее, чем тело капитана заваливалось назад. Быстрее, чем пуля из пистолета Вальтера, грохнувшего последним выстрелом при ударе об пол, устремилась к стеклу. И даже быстрее, чем осколки ринулись вниз хищным посверкивающим клином.

Поэтому он успел хорошо разглядеть высокого человека, стоявшего за плечом очевидно не видящего его адъютанта. Мальчишка трясущимися руками пытался открыть оружейный шкаф. А мужчина жестом фокусника указывал вагонное стекло.

Осколки выбитого пулей окна падали вниз именно стройным клином, вопреки всем законам физики.

Скорость мага и мира сравнялась только в тот момент, когда сверкающий дождь врезался в неподвижно лежащее за креслом тело.

Потом Мгла взорвалась. А мир сделался красным.

Магда влетела в вагон. Отскочила от двери. Вскинула пистолет. Беглым взглядом оценила обстановку. Офицер был занят Гюнтером. В дальнем конце вагона у какого-то шкафа копошился мальчишка лет шестнадцати. Эти двое угрозы не представляли. Магда слишком много видела на своем веку, чтобы хорошо понимать: бояться в такой ситуации следовало неприметных людей с пергаментной кожей и промороженными до самого дна глазами, забившихся куда-нибудь подальше от света.

На ее счастье, хорошо спрятаться маг просто не успел. Спасибо Гюнтеру и его лихой кавалерийской атаке, которая кого угодно заставила бы понервничать и впопыхах навалять глупостей. Вместо того чтобы скрыться и подготовить какую-нибудь гадость, маг юркнул в первую же условно безопасную нору.

Магда заметила скрючившийся за перевернутым креслом силуэт. И сразу же попыталась по нему выстрелить. Осечка.

Вот это было уже плохо. Наклз обещал помочь, если доберется до вагона. А вот добраться до вагона он не обещал. Более того — лично ей он недвусмысленно дал понять, что очень постарается быть с ними, но рассчитывать на него особенно не стоит.

Пришел он сюда или нет, а стоять и думать об этом определенно не являлось лучшей тактикой. Гюнтер не мог палить по вагону бесконечно, патроны имели свойство кончаться в самый неподходящий момент, солдаты из третьего вагона уже, к гадалке не ходи, могли догадаться вылезти на крышу, а конвой Дэмонры, не приведи боги, мог иметь приказ убить ее в случае попытки освобождения. В общем, не располагала ситуация к тому, чтобы строить гипотезы.

Магда бросилась вперед, на ходу меняя траекторию. Бесполезный пистолет она перехватила за ствол, надеясь использовать его как дубинку. Шутка о том, что кирпич надежнее пистолета, так как последний не дает осечек, в ситуации, где работал маг, была более чем актуальной и не очень смешной. Чтобы не сказать — очень несмешной и некрасиво выглядящей.

Когда бежать до мага и отстреливающегося офицера оставалось метра два, Магда поняла, что чудо все-таки произошло. Во-первых, Гюнтер попал — что само по себе казалось чудом, потому что целиться, догоняя поезд на лошади, да еще стреляя с обеих рук из тяжелых пистолетов, было практически невозможно. Во-вторых, попал конвойному в шею, то есть уложил его с одного выстрела. В-третьих, тот упал назад, как-то нелепо изогнувшись, и пистолет, стукнувшись об пол, выплюнул единственную пулю. Она влетела в стекло вагона прямо над креслом, за которым скрючился маг. И все осколки дружно брызнули вниз, как будто только об этом и мечтали.

Магда второго чуда ждать не стала и сходу отшвырнула кресло со своего пути. Иссеченный осколками человек еще дышал и, кажется, смеялся. Нордэна от души размахнулась и ударила почти не глядя. Потом еще и еще. Череп мага звучно хрустел и превращался в мало напоминающее человеческую голову месиво. К счастью, процесс много времени не отнял. «Отколдовался, сволочь!» — подумала Магда, с отвращением отшвырнула изгаженный кровью, волосами и ошметками мозга пистолет и потянулась ко второму, висевшему за поясом.

Потолок на нее не падал, а сердце не останавливалось, наоборот, колотилось, как бешеное. Следовательно, чужой маг был окончательно и бесповоротно мертв или занят Наклзом. Нордэна медленно поднялась, приходя в себя после всплеска адреналина, отерла взмокший лоб, убирая прилипшие пряди, и поняла, что заляпана кровью как работник бойни. Хотелось помыться и напиться, но до этой роскоши еще пришлось бы постараться, чтобы дожить.

Хлопнула створка, Магда обернулась на звук и увидела, что с оружейным шкафом мальчишка все же совладал. А вот с винтовкой — не очень. Она отплясывала в его руках кульбиты, которые показались бы Магде смешным, не стой перед ней задача не оставлять свидетелей.

Гюнтер уже ускакал вперед, к следующему вагону, где держали Дэмонру. А между ней и этим вагоном стоял парнишка, целящийся в нее из винтовки. Дуло ходило ходуном, и оставалось непонятным, то ли он намерен атаковать ее, то ли собирается высадить какое-нибудь окно или пальнуть в потолок.

Глаза у недомерка были по пятаку, и лицо белее наволочки. Даже губы совсем белые.

Магда наставила на него пистолет, еще толком не зная, что будет делать. Вообще, конечно, следовало стрелять. Когда они попали в засаду той зимней ночью, от которой — в личном понимании Магды — пошел обратный отчет жизни Дэмонры, сама она по детям не стреляла. Грязь на себя взяли Дэмонра и Зондэр, последняя, может, просто не сообразила, кто их враги, а, может, испугалась. Магде было не до того, чтобы бояться или мучиться сомнениями морально-этического толку. Она просто не понимала, как такое вообще могло произойти и какой же надо быть тварью, чтобы выдать винтовки малолеткам. Пока Магда мысленно решала для себя эту проблему, буквально выбившую ее из реального времени, Дэмонра и опомнившиеся люди отстреливались, а дальше все было кончено.

На этот раз Дэмонры с пистолетом в вагоне не было. А перепуганный пацан с винтовкой был.

«Боги мои».

Грохнул выстрел. Паренек решил-таки пострелять и пальнул, настолько мимо, что, не знай Магда, в кого тот метит, нипочем бы не догадалась, что в нее.

Он дернулся, побелел еще сильнее, начал досылать второй патрон.

— Бросай винтовку, придурок! На пол, мордой вниз! — рявкнула Магда, кидаясь к пареньку. Она еще не знала, что будет с ним делать — вязать, оглушать, выкидывать в окно — но точно знала, что стрелять не будет. Детская кровь была бесовски плохим ингредиентом, победные пироги из него не готовились, Рэдой проверено, Дэмонра бы подтвердила. — На пол, сукин ты сын! Лежать!

Парнишка на секунду застыл. Выпустил из рук винтовку — та негромко стукнулась об пол при падении. Посмотрел на Магду застывшим взглядом — нордэна только успела понять, что от ужаса глаза у людей стекленеют не так — и опустился на колени. Медленно. Потом завалился на бок, неуклюже грохнувшись поперек вагона, как упавший манекен.

Магда проскочила мимо мальчика, уже зная, что он мертв, а сукин сын здесь Наклз. Хотя последнее не являлось новостью — магов учили лепить победные пироги из всего, что нашлось под рукой, и на их стороне действовал настоящий профессионал безо всяких там копаний в духе «А имеем ли право?» Чем мог, тем и помог, не время морду воротить.

Подбегая к двери, нордэна через окно разглядела Гюнтера. Драгун успел занять свою позицию сбоку от вагона, где держали Дэмонру. Впереди уже вовсю стреляли, и каждая лишняя секунда грозила тем, что Эрвина или Витольда превратят в решето. А меланхоличным интеллигентам и декаданствующим дворянчикам так умирать не годилось.

Магда распахнула дверь, и оказалась между двух вагонов.

Нордэнским небесам было самое время все-таки доказать, что они любят своих навалявших очень много ошибок и кругом правых детей.

Витольд всегда с большим подозрением относился к сентенциям в духе «Ежели слышишь, как пуля просвистела — так она не твоя», особенно произнесенным тоном серьезным и поучительным. Наверное, с точки зрения скорости распространения звука так оно и было, но в голове обыкновенного дворянского недоучки подобные вещи укладывались скверно. Поэтому свист пуль в ушах никогда не добавлял Маэрлингу ни малейшего оптимизма, не бодрил и на философский лад не настраивал. Наоборот, нервировал и заставлял стрелять в ответ как можно больше и чаще.

Правда, хуже всего приходилось не ему. Спору нет, мало приятного стоять фактически зажатым между двумя вагонами, один из которых уже начал отъезжать и плеваться пулями, но уж скакать за поездом верхом, глядя не вперед, а в прицел, было еще хуже. То, что Эрвин до сих пор остался цел, а его лошадь каким-то образом сохранила в предписанном природой виде все четыре ноги, не могло быть ничем иным, как признанием небесами его праведной жизни и особых заслуг перед Создателем. Раз уж тот решил в частном порядке отменить для Эрвина законы реальности. Бывшего лейтенанта обстреливали — без особенного геройства, но упорно — а тот мчался вперед, как заговоренный, и огрызался огнем. Редко, однако, если судить по воплям из солдатского вагона, довольно метко. Расстояние между вагонами медленно, но увеличивалось. В заблокированную дверь колотили, но как-то не очень уж старательно. Видимо, ни один из солдат все-таки не хотел вместе с главным призом за храбрость — открытой дверью, возможностью расстрелять ко всем бесам нападавших и, наверное, наградой от начальства — получить и главный приз за глупость, то есть пулю в излишне инициативный лоб.

Если бы они встретили здесь профессиональных военных, вроде солдат Звезды, все было бы гораздо более скверно. Защитники эшелона все-таки растерялись, ничем другим объяснить то, что они с Эрвином еще живы, Витольд не мог. Спасибо и на том, что, в общем, шквальным огнем их не крыли. Солдаты, определенно, хотели жить, а потому обстреливали их изнутри вагона через боковую дверь, наружу особенно не высовываясь. В свое удовольствие, конечно, но сильно мимо. Будь у молодчиков побольше храбрости и выучки, наверное, из Эрвина с Витольдом сделали бы решето значительно раньше.

По большому счету, в задачи Эрвина входило только позаботиться о том, чтобы заблокированную дверь не открыли и не расстреляли Витольда, который, застыв у двери вагона с пленницей, представлял собою идеальную мишень. И пока Нордэнвейдэ отлично справлялся. Витольд, конечно, не должен был этого делать, но в меру своих сил помогал приятелю, быстро высовываясь сбоку вагона, стреляя и тут же убираясь назад. Рисковать головой в прямом смысле оказалось не очень приятно, но никакого другого способа хоть как-то поддержать Эрвина не существовало. Последняя пуля прошла так близко от Витольда, что обдала жаром висок. И, что характерно, засвистела, падла, за спиной. Маэрлинг тихо выругался и швырнул в сторону разряженный пистолет. Схватил второй.

А потом до слуха донесся пронзительный свист. Магда дала условный сигнал. Значит, их оригинальное самоубийство с элементом разбоя подкатывало к своей решающей стадии. Витольд развернулся спиной к солдатскому вагону, надеясь, что сколько-то Эрвин продержится без него, и без лишних сантиментов вышиб дверь.

— На крыше! — проорал Нордэнвейдэ. Даже пальнул.

Витольд не очень понял, что произошло. Только понял, что влетает внутрь вагона с дополнительным ускорением. Крайне неприятным и абсолютно лишним таким ускорением, результаты которого дамам лучше будет не показывать.

Гюнтер Штольц в принципе нечасто думал о смерти, с молоком матери впитав идею, что военному человеку такая заумь решительно противопоказана. Где-то в глубине души он смирился с мыслью, что либо словит пулю где-нибудь в районе Рэды, если снова не выпрут в Виарэ, как в юности, либо помрет в своей постели, владельцем небольшого трактирчика, окруженным дюжиной внучек и внучат.

В общем, никакого штурма поезда вчетвером не предусматривалось. Но, увы, такая поганая перспектива нарисовалась красочно и неумолимо, как еще более красочно и неумолимо полгода назад в его жизни нарисовалась нордэна с непроизносимым именем Магденхильд, в которой, собственно, от нордэны было только это имя. Истинно пехотная дама в лучшем смысле слов. Выбивала провиант с таким матом, что уши краснели у ко всему привычных интендантов. При необходимости пила, не пьянея, и с разговорами за жизнь не лезла. Стихов почитать не просила и как вышивает салфетки не показывала. Пекла пироги из того, что находилось под рукой — и пироги получались вкусные. Песни орала от души. И душой не душой — это уж были тонкие материи, а сердцем, определенно, обладала, чем выгодно отличалась от многих других женщин. Ну а как она обхаживала Пончика — просто загляденье. Довольно норовистый — чего уж там, злой — конь при приближении Магды с краюхой хлеба становился мирным, как овечка. Иногда Гюнтера даже посещала не вполне комфортная мысль, что на него Магда действует примерно так же. В ее обществе не хотелось ругать правительство и бить морду каждому «не так» посмотревшему человеку, а хотелось поскорее увидеть минимум трех кареглазых как мама детишек. Как ни крути, волшебная она была женщина.

Когда волшебная женщина объяснила, как именно и по какой причине она собирается расстаться с жизнью, Гюнтер только вздохнул и пошел считать патроны. Плевать он хотел на всех невиновных арестанток мира и пусть бы Заступники, северные демоны и все прочие спасали своих земных последователей сами, но выбирать не приходилось. Честь и дурь в нордэнских головах спелились настолько крепко, что по отдельности не выбивались.

И вот они с Пончиком буквально на собственных шкурах сейчас постигали эту малоприятную аксиому. Да еще в компании какого-то бледного упыря, явно обкачанного чем-то дворянчика и совсем уж подозрительного мальца, по счастью, оставшегося в заимке после того, как Пончик едва не отгрыз ему руку.

Магда засвистела. Операция перешла в решающую стадию. Гюнтер отодвинул боковую дверь вагона, на этот раз никакую мать громко не поминая. Одновременно с ним двери в противоположных концах вагон распахнули Магда и Витольд. Конвой, только этого и ждавший, конечно, дал по ним залп. Нападавшие, разумеется, тут же укрылись за дверьми. А вот на Гюнтера солдаты перевестись не успели. Молодчик с винтовкой, стаявший ближе всех к боковой двери, начал оборачиваться, чтобы пальнуть в наглеца, но Штольц считал, что в случае критического численного перевеса противника геройствовать не стоит. Поэтому просто и без изысков дернул солдата на себя. Вместе с винтовкой и всеми его большими планами парень полетел вниз. Пончик, к таким вещам привыкший, даже не шарахнулся, а дальше по бедняге проехала вторая лошадь, к Пончику привязанная — полковницу, окажись она жива, пришлось бы отсюда на чем-то увозить. Вряд ли за ней спустились бы Заступники: у них имелось предостаточно времени сделать это раньше.

От дворянчика, как и ожидалось, толку было немного — он высунулся из-за двери, выстрелил и промазал на метр. А вот чего Гюнтер от него не ожидал, так это того, что он полезет в рукопашную — но, надо же, полез. Драгун сильно на него отвлекаться не стал, потому что в Магду целилось двое. Им, конечно, надо было успеть перезарядиться и пара секунд у нее в запасе нашлись бы, но любовью рисковали рыцари в романах, а Гюнтер не собирался.

Он выпустил в ближайшую цель последние два патрона. Разумеется, мимо. Маг, который ему еще в столице не понравился, помочь им не соизволил. Хотя чего еще от магов ждать. Людей, которые могут принести пользу, перед боем ныкаться в кустах не отправляют.

Магда тем временем тоже стреляла. Под ней был пол, и относительно мчащегося галопом Пончика он, наверное, даже мог считаться неподвижным, так что одного противника она сняла. От второго очень своевременно нырнула обратно за дверь, чудом разминувшись с полетевшей ей вслед пулей из винтовки.

Оставалось возблагодарить всех богов за то, что винтовки оказались двухзарядными. Солдат это, конечно, тоже сообразил и потянулся за оружием убитого, из которого второй раз еще не стреляли, но тут Магда снова выскочила из-за угла и без лишних сантиментов вколотила в него остаток обоймы. Быстро и методично, как на учебных стрельбах.

Дворянчик тем временем показал прямо-таки удивительную для своего сословия прыть. Патроны у него, видимо, кончились, бесполезный пистолет парень отшвырнул и схватился с последним оставшимся конвойным, пытаясь разжиться его винтовкой, врукопашную. Солдат желания поделиться явно не испытывал, поэтому они какое-то время тягали несчастную винтовку туда-сюда, для порядка разок продырявив потолок. Потом дворянчик сообразил, что агрегат разряжен, и довольно ловко вывернул его из рук противника. А дальше разыгралась одновременно смешная и грустная сцена под названием «дворянин со штыком в руках». Фехтовальных фигур парень, по счастью, догадался перед носом изумленного противника не выписывать, но выпад все равно закончил каким-то почти балетным па. Удивительно было то, что в цель он все-таки попал.

Солдат, схватившись за живот, осел на пол.

Дворянчик выпустил штык и пролетел дальше, громко охнув. Гюнтер только теперь заметил, что правая штанина у парня в крови.

— Живая? — сипло спросил тот Магду, уже склонившуюся над Дэмонрой.

Гюнтер имел плохой обзор, но, судя по тому, что он все-таки видел, сильно сомневался.

— Живая. Ключи неси!

— Сходи ты, — сквозь зубы ответил он. — Твою же мать…

Похоже, дворянчик не просто собирался изливать нежную душу, а и вправду получил ранение. Магда быстро вскочила, побежала в офицерский вагон и вернулась с ключами. Расстегнула кандалы.

— Гюнтер, принимай! Витольд, осторожнее! Боги мои, боги…

Беглого взгляда на женщину оказалось достаточно, чтобы понять: Магда совершенно права. Люди сделали в три раза больше, чем могли, пора было и богам постараться. Медицинские умения Гюнтера ограничивались накладыванием жгутов и умением отличить живого человека от мертвого. Спасенная нордэна явно больше попадала под вторую категорию.

Именно поэтому он едва не выругался, когда женщина мертвой хваткой вцепилась в его руку и попыталась что-то сказать. За грохотом поезда по рельсам, топотом копыт и далекой пальбой, он, конечно, ничего не расслышал. Гюнтер остановил обеих лошадей, слез сам, аккуратно снял спасенную и положил на землю. Она еще раз пробормотала какие-то слова, но разобрать их Гюнтеру не удалось. То ли пить просила, то ли с миром прощалась, бесы знали, как там у северных ведьм все это происходило, они еще на руках у него не умирали.

Вряд ли человека с переломанным пальцами следовало брать за руку, ничем больше Гюнтер помочь ей не мог.

— Мы вас вытащили. Сейчас придет Магда. Вы свободны, — громко сказал он, на случай, если женщина ничего не соображала.

Нордэна дернулась и умоляюще посмотрела на него. Снова что-то захрипела, тихо и монотонно.

Гюнтеру сделалось жутковато. Впрочем, заклинания, проклятия или молитвы северной ведьмы так далеко от Белой земли вряд ли работали.

К счастью, Магда спрыгнула с поезда почти сразу и подоспела быстро. Боковым зрением Гюнтер увидел, как бледный упырь, спешившись, бредет с дворянчиком, поддерживая того за плечо. Нордэна склонилась над подругой, быстро что-то заговорила на своем языке.

Бодрое рычание и звонкие гласные Гюнтера не обманули: Магда плакала как девчонка, размазывая слезы по грязному лицу. Наверное, тоже все понимала.

— Hringingar…hringi bjöllunni…

— Что она? Просит пить? Магда?!

— …bjöllunni…

Магда непонимающе поглядела на Гюнтера.

— По-моему, она просит позвонить в колокольчик.

Что-то такое было в северных сказках про снега и колокола, но от медика сейчас проку вышло бы больше.

— Может, дать ей воды?

— Дэм, Дэм, очнись, колоколам по нам звонить рано! — Магда перешла на морхэн. — Никаких колоколов сегодня не будет, мы тебя вытащим…

Дэмонра отвернулась и монотонно повторила все те же слова на своем языке. Магда быстро полезла под одежду и стянула с шеи колокольчик на длинной ленте. Покачала им в воздухе над лицом Дэмонры.

— Дэм, слушай меня. На меня смотри, не знаю, кого ты там видишь, на меня смотри! Это должно звонить? Это?

— …bjalla dauður…

— Она хочет колокол мертвых. Гюнтер, что нам делать?

Полковница могла просить хоть колокол из сказки, хоть луну с небес. Она умирала.

Гюнтер в северной мифологии не разбирался и разбираться не хотел, просто отказывать умирающей не лучшей смертью женщине в последнем желании было неправильно. Он молча встал, подошел к Пончику, оттянул стремя и несколько раз ударил по металлу лезвием ножа с равными интервалами. В холодном воздухе поплыл тихий мелодичный звон.

Вряд ли это тянуло на «колокол мертвых» из сказок, но женщина встрепенулась. Прислушалась, как, наверное, прислушиваются кошки и собаки, будто подавшись в сторону звука, но оставаясь в полной неподвижности.

Магда, уже не утирая слезы, медленно раскачивала колокольчик без язычка.

— Все, Дэм. Все. Теперь все найдут дорогу — слышишь, как звенит?

— Наклз? — хрипло прошептала нордэна, глядя куда-то в пространство.

— Наклз в Каллад, он сдал все тесты, у него все в порядке, — глотая слезы, бодро заговорила Магда. — Мы его будем кормить, Дэм, не бойся за него… Кормить будем, наливать будем, никому в обиду не дадим, он своей смертью помрет, я тебе обещаю… Магрит его тоже очень любит, она хорошая девочка, он один не будет, Дэм…

Магда говорила, но полковница смотрела не на Магду и слушала как будто не ее. Потом она едва заметно кивнула и закрыла глаза. Обмякла.

— Твари, мрази, — взвыла Магда, вцепившись руками в траву. — Ненавижу… Жить не будете! Твари…

— Магда, тише. Она вас слышит. Она дышит, — бледный упырь подкрался тихо, даже несмотря на то, что поддерживал за плечо дворянчика. — Главное довезти до заимки.

Неприятный тип оказался прав уже тем, что рыдать под елками толку не было.

— Не довезем же, Эрвин, ты погляди, что с ней вытворили.

— Магда, будем тут разговоры разговаривать — точно не довезем. Глядеть, что с ней вытворили прямо здесь — глупость. У нас ни спирта, ни воды, вообще ничего нет.

— Не говоря уже о том, что с ближайшей станции они отправят погоню, — поддержал Гюнтер. — Убираться пора.

— Не отправят, — сквозь зубы усмехнулся дворянин. Теперь он выглядел не румянее приятеля и держался за седло второй лошади. — С того света курьеры не летают. И не плавают, учитывая специфику проблемы.

Гюнтер невольно посмотрел в сторону, куда укатил состав. Там сияло чистое-чистое голубое небо с несколькими белыми облаками у самого горизонта. Тонкую струйку темного дыма где-то в километре от них он заметил не сразу.

Значит, поезд упал-таки с моста в реку, как маг и обещал. Лучше бы он не котлы взрывал, а нордэну свою откачивал. Беса лысого их бы нашла погоня, высланная уцелевшими конвойными. Разве что под каждую елку заглянули бы.

— … жизнь, — в унисон его мыслям процедил виконт.

— Витольд.

— Что, Эрвин, что? Давай, выдай какую-нибудь умную сентенцию на все случаи жизни, ты это хорошо умеешь! Что-нибудь из бессмертной классики, я прям слышу, как ты ее бубнишь…

— Могу понять, что ранение неприятное…

— Да ладно, называй уж вещи своими именами! Хотеть сложить голову за правое дело и получить пулю в задницу — это же просто отлично! Современно так, в духе модерна, мать твою, я прямо героем своего времени себя чувствую…

— Витольд!

— Эрвин, очнись! Мы тут только что вытворили штуку, которую можно вставлять в учебники, и даже вышли из нее живыми! И все чего ради? Ради того, чтобы она умерла пятью минутами позже? Да мы тут все просто конченные идиоты, пикник под елками закатили, без морфина, без врача, романтики…, придурки…

— Витольд, уж ты бы про морфин помолчал, — с нажимом сказал Эрвин. Теперь Гюнтер заметил, что у того по предплечью тоже растеклось темное пятно и левую руку он держал неловко.

— Кокаин, Эрвин, это не морфин, так, для справки! Хоть бы проверил для расширения кругозора, раз уж пить тебе нельзя…

Гюнтер уже подумывал, не прекратить ли словесную дуэль, в данной ситуации более чем неуместную, каким-нибудь серьезным аргументом, вроде зуботычины, но от раздумий его отвлек стук копыт. К ним скакала лошадь. Судя по всему — одна. Это было странно, потому что брошенные по дороге кони вряд ли по своей воли понеслись бы сюда. Гюнтер обернулся.

Маг, вчера наотрез отказавшийся им помогать чем-то, кроме как подачей сигнала своему столичному коллеге, в седле смотрелся нелепо и держался чуть лучше тюка. Лошадь явно нервничала и рысила, маг тоже, похоже, большого комфорта не испытывал. Спешился он вообще практически кубарем. То ли укушенная Пончиком рука болела, то ли в жизни верхом не ездил. Лошадь отошла подальше и застыла, дрожа и опустив голову. Стоило бы успокоить бедную животину, но хватало более насущных проблем.

Маг отряхнулся и поспешил к ним. Через плечо у него висела туго набитая сумка.

— Кай? — удивилась Магда. — Ты же вчера сказал…

— Вчера сказал — а сегодня подумал. Со всеми бывает.

Маг сбросил ношу на землю. Развязал тесемки, зазвенел какими-то склянками. Раскатал по траве тряпку, в которую оказались завернуты шприцы. Поставил пузатую бутыль с чем-то прозрачным, что вряд ли было водой.

— Не надо смотреть на медицинский спирт такими голодными глазами. Разбавить нечем — сдохнете.

— Слушай, ты, упыреныш…

Эрвин, к удивлению Гюнтера, опустился рядом с Каем и стал помогать тому отщипывать вату. Перчатки он почему-то не снял и руки спиртом не протер.

— Дайте мне морфин. Я трех курсов не доучился на врача, но уж укол сделать сумею.

Парень неприятно усмехнулся:

— А я — профессиональный наркоман, так что уколы делал бы лучше, если б не эта кля… мать его, конь боевой. Ладно, валяйте. Только заразы не занесите, у нее и так есть причин шесть умереть на выбор. Так что вкалываем обезболивающее и едем отсюда. Господин драгун, если передумали сворачивать мне шею, держите подальше этого, гм, господина в дырявых штанах, пока он не добрался до моей аптечки. Ненавижу наркоманов непрофессиональных.

2

Наклз уже застегивал плащ, когда услышал легкий звон. Магрит, конечно, все еще ходила как кошка, но подаренный браслет носила исправно, так что маг перестал подскакивать, внезапно обнаруживая почти законную племянницу у себя за спиной.

Девушка вытирала о передник руки и смотрела в пол. Вид у нее был бесконечно грустный и одинокий. Ни дать ни взять — брошенный котенок, глядящий через стекло с холодной улицы. Немедленно пригреть и нянчиться до конца жизни.

Котенку, правда, стукнуло полных двадцать пять лет, о чем иногда было полезно помнить. Во всяком случае, именно этой мыслью Наклз успокоил себя, передав нотариусу последнюю версию завещания. Котенку не нужно было думать и рыпаться. Нужно было только выполнить инструкции с помощью надежного поверенного и укатить из продуваемого всеми ветрами города на грани войны под эфэлское солнце, ярко светящее всем, у кого есть деньги. У Магрит деньги после его смерти появились бы.

— Наклз, не ходи туда. Пожалуйста, — тихо-тихо попросила рэдка. Почти неслышно.

— Магрит.

— Наклз, пожалуйста. Я тебя очень прошу. Себя не жалеешь — пожалей меня. Раз в своей жизни — пожалей меня. Можешь так сделать? — Магрит выбрала очень правильный тон. Она не обвиняла, не кричала, не заявляла о каких-то правах, даже не плакала. Просто говорила тихо-тихо, как будто боялась чего-то и мяла в руках передник, заляпанный мукой. — Я ведь почти ни о чем тебя не прошу — пить лекарства не в счет.

В общем, если она хотела, чтобы Наклз чувствовал себя последней тварью, она справилась на отлично. Поэтому он быстро контратаковал:

— А кто пожалеет Дэмонру? Бог?

Магрит впервые подняла на Наклза глаза и посмотрела безо всякого вызова.

— Я не знаю, Наклз, кто пожалеет Дэмонру. Она хороший человек и плохо это скрывала. Она бы не хотела, чтобы тебя из-за нее убили. Я ее видела три раза в жизни, но я в этом поклясться могу.

— Мне кажется, Создатель запретил клясться в чем-либо.

— Я умоляю тебя остаться. Твои издевки — это правда все, на что мне можно рассчитывать? Я понимаю, я тебе никто…

— Вот только давай без этого, — скривился маг. В общем и целом, Магрит все понимала правильно, хотя причины искала не там.

— Я тебе не дочь, и я тебе не друг, — продолжила Магрит, даже не поморщившись. — Для первого мне не хватает твоей крови, для второго — хотя бы близких к твоим мозгов. Да ладно, тут никто не виноват. Но я все-таки очень бы хотела, чтобы ты жил.

— Магрит, я не иду стреляться. Это просто очередной спуск.

— Ты отлично врешь. Я бы тебе поверила, если бы сегодня не видела тебя во сне.

Подоплека внезапного объяснения в коридоре стала более понятной, но не более приятной. Наклз умел бороться с кошмарами при помощи сон-травы. Способа борьбы с кошмарами уже приснившимися он не знал, как и все прочие люди.

— Маргери…

— Наклз, сегодня даже «Маргери» не работает. Если бы тебя попросила Маргери, ты бы остался.

Если уж на то пошло, Маргери за всю жизнь попросила у него только куклу, пони и кошку. Кошки они так и не завели, Элейна настояла.

— Хорошо. А что сработает? Послушай. Дурные сны снятся всем. Они не имеют никакого отношения к будущему. Если бы все люди, которых я видел мертвыми во сне, действительно умерли, у меня бы знакомых кроме почтальона не осталось.

Магрит поежилась:

— Да, это ты мне тоже сказал ночью.

Вообще этой ночью Наклз — редкое дело — спал как убитый. Возможно, именно поэтому он еще разговаривал с Магрит, а не просто вышел и закрыл за собою дверь.

— Ну что тебе приснилось?

Рэдка вздохнула и поежилась:

— Да ничего такого, чтобы тебя напугало, наверное. Мне снилось, что я мыла посуду и услышала, как ты в коридоре звенишь ключами. Я во сне как-то поняла, что это последний раз, когда я тебя вижу и что за дверью кто-то стоит и ждет тебя, ну и что тебе туда нельзя. Сам знаешь, во сне все кажется простым и понятным. Я побросала чашки и побежала тебя отговаривать. А коридор вдруг стал очень длинным, и там шныряли какие-то тени, я тебя звала, а ты даже не повернулся. Когда я добежала до тебя, ты уже взялся за ручку и стал открывать. Я помню, что ужасно испугалась. Просто ужасно. Попыталась захлопнуть дверь и тебя отговорить. Оттуда тянуло холодом, Наклз, знаешь, таким диким холодом, от которого аж сердце заходится. Я тебя уговаривала, ты отвечал почти то же, что сейчас, а по обоям поднимался иней. И стекла витража льдом покрылись, на них появились узоры, как на окнах зимой.

Чтобы по несуществующим обоям не поднимался иней и из-за несуществующих дверей не тянуло диким холодом, следовало на ночь захлопывать существующие форточки и не раскрываться во сне. Но Наклз решил дослушать Магрит до конца.

— И ты все равно ушел. Там за дверью была черная ночь и белый снег. Я заперла за тобой дверь, села и заплакала. Даже света включать не стала, потому что знала, что света и тепла в мире больше не будет очень, очень долго. А потом громко заскрипел снег и дверь открылась. Ты стоял на пороге, но в дом не заходил. А я боялась выйти. У тебя в руках был чемоданчик, знаешь, с какими медики ходят. Ты его поставил у самого порога. Я позвала тебя внутрь, а ты только усмехнулся так… как… ну как ты усмехаешься, когда видишь что-то не то. И говоришь: «Дура, да меня же здесь нет. Кстати, там вообще ничего нет, я проверил». И разворачиваешься, чтобы уйти. Я попыталась схватить тебя за рукав, но запнулась об этот чемодан, и из него посыпались золотые слитки.

Наклз, я сидела на снегу в черную-черную ночь среди этих слитков, а от тебя даже следов не осталось. Мне тяжело тебе объяснить, как это страшно, когда от живого человека остается только мертвое золото, и ты все равно этого не поймешь, потому что мы для тебя, наверное, не совсем живые…

Иногда от живого человека даже серого пепла не оставалось и это было значительно более страшно, но Наклзу не хотелось объяснять ничего.

— Я вернусь, когда закончу. Если я не вернусь, у тебя все равно все будет хорошо, Маргери. Ты будешь счастлива. Я проверил.

Магрит отвернулась и заплакала.

— Хотела бы я уметь с тобой говорить. Туда, где ты живешь, слова не долетают, — сквозь всхлипы глухо сказала она.

— Когда не долетают слова, женщины обычно кидаются тарелками.

— Тарелки тоже не долетят. Ни тарелки, ни упреки, ни просьбы — ничего… Уходи уже, делай что собирался. Где мне с твоими мертвецами тягаться?

— Не говори ерунды. Ты прекрасно знаешь, что…

— Что я прекрасно знаю?! — развернувшись, рявкнула Магрит. Жалко так рявкнула, как впервые попытавшийся зарычать щенок. — Что я тут приблудный котенок, которого можно выпихнуть из своей жизни, снабдив кормежкой на прощание?! Да, это я знаю прекрасно!

— Что я к тебе очень хорошо отношусь, — спокойно договорил Наклз.

Магрит обожгла его злым взглядом:

— Это я знаю. Ты и к Матильде хорошо относился. И к Кейси. Ты ко всем хорошо относишься, Наклз. И всем, к кому ты хорошо относишься, почему-то приходится очень плохо.

— Может, они что-то делали не так?

— А, может, это ты что-то делаешь не так?

— Может быть. Но от кормежки больше толку, чем от миллиона теплых слов. Подумай об этом на досуге.

— Я много над этим думала, у меня же полно досуга! И пришла к совершенно определенному выводу.

— Ну и?

— Лучше бы ты меня сразу из дома вышвырнул. У меня бы тогда остались хоть какие-то иллюзии.

— Да у тебя иллюзий целый мешок, Магрит! Я не знаю, как они у тебя в голове помещаются в таком количестве.

— Ага, и та, что можно быть нужным человеку, которому плевать на себя и на всех — была самой опасной из них. Хорошо хоть с ней я рассталась. Хотя, честно скажу, это было очень больно.

Меньше всего на свете Наклз нуждался в том, чтобы Магрит кралась за ним следом и пыталась вмешаться в планы. Он широко улыбнулся и посоветовал:

— А ты подорожник приложи.

Магрит несколько секунд таращилась на мага, как на привидение, но больше ничего не сказала. Развернулась и скрылась в темном коридоре, даже двери за собой не прикрыв.

Наклз посмотрел, как солнце красиво засверкало на витраже, отбросив на крыльцо красные, зеленые и золотые блики. Потом витраж разлетелся на осколки, как будто кто-то со всей силы ударил по узору молотком. Цветные кусочки стекла весело попрыгали по камням там, где мгновения назад плясали их тени.

«Очень похоже на мою жизнь», — отстраненно подумал Наклз, поправил воротник, как будто простуда еще могла доставить ему какие-то неприятности, усмехнулся при этой дурацкой мысли и поспешил вдоль набережной.

Через полчаса он сидел в доме Сольвейг Магденгерд и пил чай под неподвижным взглядом кошки, спокойным и всезнающим. На этот раз она не пыталась влезть ему на колени — кошки будущих покойников не жаловали.

Еще через три часа на Башне ткачей отчего-то заиграли бодрую мазурку. Наклз откинул голову на подушку и проследил, как количество светло-зеленой жидкости в шприце уменьшается. Сольвейг настояла на инъекции, но лошадиную дозу, которую он потребовал, чтобы гарантированно обезопасить себя от выброса, ввести отказалась. Спорить с дипломированным некромедиком было глупо, выжить Наклз особенно не стремился, своего мнения по вопросу безопасности и моральным обязательствам Сольвейг у него не имелось, поэтому возражать он не стал. Рука у нордэны оказалась необычайно легкая. Мир выцвел почти мгновенно, даже раньше, чем голова загудела от привычной боли в затылке.

Серая комната стала серым вагоном, где серый недоумок стрелял куда-то в окно, за которое Наклз разумно не заглядывал, а серый умник, какому только всхожесть озимых или удойность коров где-нибудь в Рэде поднимать, пытался изменить мир. Маг из поезда каким-то непостижимым образом не видел, что Магда жива, а он почти что мертв, что Наклз вышел из тени у него за спиной и что у его товарища кончаются патроны. Будь у Наклза больше времени, возможно, он бы придумал что-то более оригинальное, чем град осколков, практически вбивших дилетанта в пол, но времени оставалось в обрез, а смерть от инсульта была бы слишком легкой.

Дэмонру держали в соседнем вагоне, и он прошел в соседний вагон, мимоходом остановив сердце придурку с винтовкой. Не то чтобы парень ему сильно мешал. И даже не потому, что не хотел бы, чтобы Магда взяла грех на душу, а просто чтобы не верещал и под ногами не путался. Пока нордэна решала бы несуществующие дилеммы — а северяне любили и умели заниматься этой опасной дурью, хотя и с очень национальным колоритом и густой примесью необоримого рока — Дэмонру могли убить.

И да, поезд бы взорвался. Судя по скорости максимизации вероятности, ехать ему оставалось не более двух минут. За две минуты можно устранить не трех человек, а три сотни. Вопрос заключался только в том, какой приказ имели эти молодчики на случай штурма. Наклз отлично знал, какой приказ он сам отдал бы на месте Рэссэ.

С первым вагоном все прошло как по маслу, во второй они могли разве что зеркал напихать. Наклзу не очень нужно было выжить, поэтому он мог позволить себе действовать быстро.

Вагонная дверь осталась позади. Наклз зажмурился, чтобы не смотреть по сторонам между вагонами, на лес, который в жизни не видел, и прошел вперед. Открыл глаза. И остолбенел.

Зеркал никто сюда напихать не удосужился.

Вагон оказался пуст. Вообще. Там не было ни Дэмонры, ни конвойных, ни даже движущихся световых пятен на полу в тех местах, где солнце пробивалось через неровно пригнанные доски. Полосы света лежали неподвижно, как краской нарисованные.

Вагон никуда не ехал.

Вагон не собирался сходить с рельсов при взрыве котла.

Вагона просто не существовало и Наклза, стоявшего в нем с оборванной ниткой клубка в руках, теперь тоже не существовало.

3

Ночью было холодно, как в могиле, и так же тихо. Плотный слой тумана, через который иногда пробивалось белое пятно луны в темном ореоле, совершенно глушил звуки. Койанисс быстрым шагом шел через густой лес и не слышал своих шагов. Ни птиц, ни зверей, ни хруста веток под ногами. Даже опавшая листва не шуршала, хотя стоял конец сентября и ноги увязали по щиколотку.

Пойти через лес ночью оказалось до крайности плохой идеей. Ничего не изменилось бы, если бы он дождался рассвета в будке станционного смотрителя. В светлое время суток путь от железной дороги до дома занял бы три часа, а если заглянуть в деревню, взять лошадь и поехать кружной дорогой — так и за меньшее время управиться можно.

К десяти утра он уже был бы дома.

К сожалению, Койанисс не знал, во сколько придут жандармы. Умом он понимал, что разминуться с ними на пятнадцать минут или час совершенно не страшно. Он мог бы догнать их уже в участке, мог бы сунуть под нос метрику, предоставить все объяснения и доказательства, мог бы заставить их принести официальные извинения, а мог бы просто убить этих тварей на месте, ничего не объясняя. Да мало ли чего он мог сделать, раз он уже здесь и все теперь знает наперед. Разминуться с Элейной и Маргери на пару часов не было бы страшно — но он уже один раз разминулся с ними на целую бескрайнюю вечность и боялся сделать это снова. Жутко, панически, до головокружения, тошноты и холодного пота на висках. Только такой сильный страх мог погнать мага, у которого уже периодически случались довольно неприятные галлюцинации, в лес тихой-тихой сентябрьской ночью.

Повезло ему, что Маргери любила поезда и в те редкие дни, когда он бывал в отпуске дома, просила отца сводить ее на железную дорогу и показать чудище с красными колесами. Конечно, дочь Койанисс водил к насыпи только в светлое время суток, но основные ориентиры помнил. Три из них — два приметных дерева и овраг — он уже прошел, едва не свернув шею на последнем. Туман в низине стоял такой густой, что, казалось, он не столько идет через него, сколько бредет, как сквозь толщу воды.

Холод и влага проникали сквозь одежду, превращая легкий осенний плащ в ледяной панцирь. Койанисс прекрасно отдавал себе отчет, что, если он сейчас присядет передохнуть хоть на минутку, его закоченевший труп здесь быстрее найдут лисицы, чем люди. Но все это не будет иметь значения, потому что Элейну и Маргери арестуют утром. Не для того он нарушил все мыслимые и немыслимые запреты, профессиональную этику и вообще все, что может нарушить вероятностник.

Он вообще старался не думать о том, что выкинул. Не думать было безопаснее. Точно так же, как в детстве казалось безопаснее не смотреть на сундук, за которым вроде бы жило чудовище.

Койанисс влетел в какую-то нору, не удержал равновесия и со всего маху ударился о землю. Палая листва смягчила падение, но локтями он все равно приложился. Падение, как ни странно, поспособствовало ясности мышления. Например, он сообразил, что со свернутой шеей жене и дочери ничем не поможет. Поднялся, кое-как привел в порядок сердцебиение, мысленно досчитав до тридцати, и прислушался к тишине. Странный это был ночной лес, если птицы молчали и даже сов, от уханья которых он едва мог спать в собственном доме, не слышно. Койанисс вслушивался почти минуту, когда услышал тихий-тихий звук, странный для ночного леса.

Копыта.

Где-то поблизости — или во всяком случае, не слишком далеко, потому что туман искажал звуки — неспешно шла лошадь.

Либо за магом самолично притащилась несуществующая Кладбищенская кобыла, наплевавшая на то, что лошади по лесным буеракам не ходят, либо полянка, на которой ночью пасся пони Маргери по кличке Бочонок, находилась совсем рядом. Она лежала выше низины, где рос лес, так что, наверное, Койанисс мог услышать пони.

Маг тихо и очень осторожно двинулся на звук, больше доверяя негромкому конскому шагу впереди, чем собственным глазам. Склон стал забирать вверх. Корни под ногами закончились. Туман остался, но теперь клубился сплошной пеленой не выше колена, а остальное было хоть и смутно, но видно.

Да, по маленькой полянке ходила маленькая лошадка и методично жевала траву.

Койаниссу захотелось рассмеяться. Обнять весь бескрайний мир, резко переставший быть холодным и враждебным.

— Бочонок!

Пони испуганно всхрапнула, повела ушами, а потом все же приблизилась к магу и доверчиво ткнулась мокрой мордой в руки. Маленькая такая, забавная животинка с круглыми боками и заплетенной в крупные косы белой гривой.

Койанисс понял, что, если простоит так лишнюю секунду, то просто упадет на землю и зарыдает. Или начнет хохотать. Или просто умом тронется, если вдруг еще не тронулся. Бешеное напряжение последних часов, помноженное на ад последних недель, требовало выхода.

— Бочка, иди, иди, утром… нет у меня ничего, иди…

Между оградой дома и полянкой было каких-то метров тридцать. Койанисс пролетел их как на крыльях. Едва не навернулся со ступенек крыльца, сбил какое-то ведро, покатившееся вниз с железным грохотом, и принялся стучать в дверь, не особенно отдавая себе отчет в том, что делает.

Ему просто требовалось немедленно убедиться, что все в порядке. Что он успел. Перехитрил мироздание, или Создателя, или Аксиому Тильвара, или саму судьбу и всех ее гончих псов.

Двери открылись не сразу. Элейна, растрепанная, в ночной рубашке и накинутом поверх нее пальто, целила в него из двустволки. Плохо скрытый страх в глазах жены сменился удивлением. Она опустила ружье.

— Койанисс?

Маг молча кивнул, потому что говорить ему что-то мешало. Сделал два шага, обнял жену, забыв, что на нем насквозь промокший и холодный плащ, что от сапог на вычищенном полу остаются грязные следы, что на дворе ночь и надо бы как-то объясниться, что Элейна не понимает, почему он заявился в такой час и в таком виде, не предупредив письмом, и что он вообще напугал ее до полусмерти, когда стал ломиться в дверь.

— Холодно же, ты что делаешь?

Койанисс просто стоял, прижав к себе Элейну, закрыв глаза и чувствуя запах миндального мыла, исходивший от ее волос. Все было хорошо. Все было кончено.

— Эй… Койанисс, ты что? Да тебя трясет всего, — уже мягче сказала Элейна, перестав вырываться. — Пусти меня, мне холодно. Надо закрыть двери. И у тебя зубы клацают так, что ты сейчас Маргери разбудишь. А я потом ей буду доказывать, что вампиров не существует. Койанисс… Создатель святый, да чего ты в меня так вцепился? Я твоя законная супруга и никуда не убегу, глупый. Разденься хоть.

— Элейн…

— О Создатель, я слышу в этом голосе нежность? Тебя точно не подменили злые доппельгангеры по дороге?

Пожалуй, жену действительно следовало отпустить, потому что темпераментом Койанисс никогда не отличался, и она могла понять, что что-то вышло не так. А в его планы вовсе не входило рассказывать своим любимым девочкам самую страшную на свете сказку про одну не реализовавшуюся вероятность, от которой пахло гарью.

Маг с трудом заставил себя отстраниться. Элейна внимательно смотрела в его лицо, как будто искала подвох.

— Я столько раз просила тебя не вламываться ночами. Мы в такой глухомани живем, у меня аллергия на собак и сторожевого пса не заведешь, ты хоть понимаешь, как страшно, когда в темноте в дверь колотят, а мы одни на много километров вокруг?

— Прости. Я больше так не сделаю.

— Я это слышу регулярно, и всегда ты являешься в глухую полночь. Если бы я знала тебя чуть хуже, решила бы, что ты все же рассчитываешь однажды перехватить любовника у меня в шкафу, — Элейна, наконец, сменила гнев на милость и улыбнулась. На улыбки жена была скуповата, поэтому Койанисс ловил каждую. — Раздевайся, я нагрею воду.

— Я сам, иди спи.

— Ну конечно, а потом у меня будут лужи по всему дому. Ну уж нет, — Элейна потянула с мужа плащ. — Создатель, ты через болота шел? От него пахнет тиной… Койанисс, ты неисправим. Мы с Маргери по тебе скучали, но мы бы не умерли, если бы ты задержался до утра. Я вообще не ждала тебя раньше середины октября.

Койанисс и не должен был приехать раньше середины октября.

Ему хотелось ответить Элейне что-нибудь ничего не значащее и будничное, но горло перехватило.

По лестнице прошлепали босые пятки.

— Мама, что там? Папа? Мама, мама, папа пришел!

Маргери, поставив куклу на пол, бросилась вниз по ступенькам, путаясь в ночной рубашке. Ее светлые кудряшки прыгали вокруг головы, как живые солнечные лучики.

— Папочка!

Койанисс подхватил дочку на руки, но кружить по комнате не стал, потому что Элейн ненавидела грязные следы на полу. Просто прижал крепко-крепко и перестал дышать. Маргери смеялась, копошилась в его волосах и щекотала лицо кудряшками.

— Папа, ты надолго приехал? Мы сходим к насыпи?

— Маргери, дай отцу переодеться и привести себя в порядок. Что за поведение? Иди наверх, поговорите утром.

— Папа, папа, ну скажи…

— Да, Маргери. Я… я теперь надолго.

Девочка со счастливым смехом понеслась наверх, звонко чмокнув Койанисса на прощание. Элейна проводила дочь взглядом и поджала губы.

— Ты бы ей хоть так откровенно не врал. На сколько дней тебя отпустили?

Койанисс понял, что не помнит, какие документы и как подписывал. Но это не имело большого значения. Значение имело только то, что он больше не получит похоронок и официальных извинений с сотней гильдеров компенсации.

— Пока тебе не надоем.

Элейна не улыбнулась, но на ее щеках наметились ямочки.

— Ответ опасный. У нас некрашеный флигель, забор покосился, да и крышу бы с северной стороны подновить… Это уже не говоря о том, что я очень устала ночевать одна. С тебя уже литр грязи натек, сними, наконец, сапоги и иди в ванну! Я нагрею воду и, так и быть, приведу своего непутевого мужа в порядок. Любитель ночных гульбищ…

— Я вас больше никогда не оставлю.

— Ой, знаю я эти твои мужские «никогда». Удерешь в свой любимый серый ад раньше, чем я опомниться успею. Ты без него жить не можешь.

— Не на этот раз.

— Проверим, — усмехнулась Элейна, бросила на лестницу быстрый взгляд и, убедившись, что дочери там нет, привлекла мужа к себе и поцеловала. — Все, остальное — только после ванной. Про свои приключения расскажешь утром.

Койанисс не хотел ничего рассказывать о своих приключениях. Отмокая в горячей воде и глядя на расчесывающую волосы Элейну, он понимал, что помнит о них мало и больше точно помнить не хочет.

Совы громко ухали у самого дома, и никому не нужное утро долго-долго не наступало.

* * *

Пахло яблочным штруделем, мокрой листвой и свежестью утра. Койанисс, не открывая глаз, лежал и прислушивался к домашним звукам. Звенела посуда, Маргери то пыталась ходить тихо, то снова носилась по дому, выбивая каблуками домашних туфелек веселую дробь из старого паркета. Элейна приглушенным голосом что-то выговаривала дочери, потом негромко смеялась и отпускала ласточку летать дальше.

«Я дома».

Ни в детстве, ни в подростковом возрасте эта мысль никак не ассоциировалась у Койанисса с покоем, уютом или тем более с безопасностью, а позже — то есть почти всю сознательную жизнь — у него дома и вовсе не было. Были длинный барак, потом отдельная коморка с видом на кладбище, потом меблированные комнаты разной степени убогости или роскоши, о которых у него не сохранилось никаких раздельных воспоминаний, и наконец — столичный дом, который вроде бы и принадлежал ему, но вроде и нет. По документам — его. По сути — такие же меблированные комнаты, только соседей за стеной нет и платить хозяевам не нужно. Идея подновить штукатурку, переклеить обои или сменить шторы просто не приходила ему в голову за полной абсурдностью. Не имело никакого значения, где быть лишним и какого цвета при этом будут занавески.

Койанисс лениво приоткрыл глаза и поглядел на потолок. Пожалуй, следовало нанять кого-нибудь из деревни и побелить его. Магу, в сущности, было все равно, а вот Элейне бы это пришлось по нраву. Он вообще не до конца понимал, как дворянская дочь согласилась жить в такой глуши. Вот уж сильно следовало обидеться на весь мир для такого решения.

Впрочем, через год Маргери все равно пришлось бы пойти в гимназию, а значит — переехать. Азы домашнего воспитания Элейна дочери могла дать легко, но вряд ли она оставила бы девочку без нормального образования. Не то чтобы в империи Аэрдис для девочки в учебе имелся какой-то толк, но Койанисс вовсе не горел желанием вырастить из дочери барышню-крестьянку местного пошиба и выдать ее замуж за какой-нибудь кошелек подходящих размеров при первой возможности.

Маргери хотела стать путешественницей и археологом и упоенно рылась в земле, один раз даже притащив в дом натуральную волчью челюсть, тускло-желтую и почти беззубую. Элейна тогда перепугалась до полусмерти и заставила Койанисса за компанию с пятеркой местных мужиков обойти окрестные леса. В глухие чащобы за болотами они не лазили, а в ближних краях никого, опаснее зайцев, белок и лисиц, не водилось.

По лестнице простучали каблучки.

— Па-ап, ты спишь?

— Если папа и спал, то теперь он точно не спит, — отозвалась Элейна, тоже поднимаясь. — Койанисс?

Койанисс на всякий случай дернул вниз рукава ночной рубашки, чтобы скрыть вены на сгибе локтей. Не самое симпатичное открывалось зрелище. Элейна привыкла, а объяснять маленькой дочери, зачем папу регулярно тыкают иголками, явно было преждевременно.

— Да, мои хорошие. Я не сплю.

Маргери радостно взвизгнула, влетела в комнату и плюхнулась на постель. Немедленно вскарабкалась на отца.

— Я тебя поймала!

— Поймала.

— Мам, а папа теперь не убежит в свой серый мир?

— Маргери, не говори глупостей, убежит.

— Элейн, ну ладно тебе… — взмолился Койанисс. Ему не хотелось о Мгле ни слышать, ни говорить.

— Хорошо, убежит, но не сегодня. Слезай с отца, хватит таскать его за волосы. А ты не потворствуй и не балуй мне дочь.

— А я хочу побаловать нашу дочь.

— А жену побаловать и дом привести в порядок не хочешь?

— Как ты могла такое подумать? В ваше распоряжение поступил, господин генерал…

— Пока тебя месяцами из командировок дожидаешься — чего только ни передумаешь, — беззлобно усмехнулась Элейна, поправляя пшеничную прядь, вывалившуюся из прически. Следила она за собой так, как будто каждый день бывала на званых вечерах в высшем свете. Правда краситься — совершенно не красилась, считая это проявлением самого вульгарного безвкусия. Но при таких глубоких васильковых глазах на белые брови или лишенные румянца губы никто бы и не посмотрел. Койаниссу жена с самого начала напоминала святую с какой-нибудь очень древней фрески, попустительством Заступников случайно закинутую в грешный мир. — Ладно, валяйтесь. Завтрак будет готов через четверть часа и второй раз я его разогревать не стану.

— Маргери, скажи маме, что мы ее прекрасно поняли и будем вовремя. Ох, моя шея. Не вертись так. Я расскажу тебе сказку…

— Я не хочу сказку, я взрослая, я хочу про Слезы Ириды!

— Ириады, детка. Это такие голубые-голубые озера, очень далеко отсюда, в стране Эфэл…

— Мы к ним съездим?

— Съездим, Маргери.

— А на Бочонке можно?

— Можно, Маргери…

Жандармы долго ждать себя не заставили. Койанисс как раз успел перехватить два куска яблочного штруделя и выпить чашку крепчайшего кофе — истинная аристократка из Аэрдис, Элейна чай заваривать не любила, не умела и не хотела, но с древней как мир кофемолкой обращалась божественно. Увы, его богиня в сказки не верила и на комплименты не реагировала.

— Маргери рассказывай, что ты в отпуске надолго, а я тебя знаю, — безапелляционно заявила жена, поднимаясь из-за стола и убирая кофейник. — Забор покосился. Сделай одолжение, приведи его в порядок раньше, чем местные крестьяне станут приходить к нам с милостыней и предлагать свои услуги несчастным затворницам из чистого человеколюбия.

Просьба была резонная. Погода стояла прекрасная. И, как и всякий рэдец, пусть Рэду больше десятилетия не видевший, Койанисс знал, с какого конца браться за молоток. Так что вместо того, чтобы сидеть в гостиной и сквозь солнечные лучи наблюдать, как Элейна учит Маргери играть простые гаммы на пианино, маг накинул видавший виды плащ, прихватил молоток, гвозди и отправился к дальнему концу участка, где располагались ворота и калитка.

Поэтому двух всадников и одну телегу на лесной дороге он увидел сразу.

Маг, поднеся ладонь козырьком ко лбу, сквозь солнечные лучи и пляшущие в глазах цветные пятна, смотрел, как к его дому, лениво перебирая шестью парами копыт, подкатывала сама судьба.

Чтобы развернуться и катиться от его жизни куда подальше.

Койанисс вышел за забор до того, как жандармы подъехали, и плотно прикрыл за собой калитку. Его девочкам не следовало знать ничего о страшных сказках.

Оба жандарма спешились и вежливо, несколько неуклюже поклонились.

Койанисс глазам своим не верил. Обычные деревенские увальни, каждый из которых, правда, мог сломать его пополам одним ударом, но страшного и инфернального в них было столько же, сколько в кофемолке Элейны. Просто молодые мужики, видимо, из соседней деревни, кое-как обученные грамоте, в форме, сидящей на них как маскарадные тряпки.

Ожидаемое и действительное настолько не сходилось, что Койанисс ощутил легкую дурноту. Он прекрасно знал, что по-настоящему страшные вещи страшно при первом взгляде обычно не выглядят, но эти двое оказались настолько обычными, что делалось тошно. Дед, сидящий на телеге, и вовсе обладал истинно рэдскими ямочками на румяных щеках и пожевывал былинку, щурясь как довольный кот.

И вот это были первые три камушка, толкнувшие лавину, которая в дребезги разнесла его жизнь.

— Здрасть, вашбродь.

— День добрый, господа. Чем могу быть полезен?

— Дык одер, вашбродь, не серчайте.

Койанисс думал, что ему захочется убить всех троих на месте, но никакого желания использовать сжатый в руке молоток не возникло. Он просто чувствовал себя лишним, как будто смотрел на картинку со стороны. Даже звуки как-то гулко долетали.

— Ордер? Покажите.

Бумажка, убившая три жизни, тоже была нестрашная. Мятая, с надорванным левым верхним углом и каким-то масляным пятном, из-за которого поплыли чернила.

— Здесь непонятно, какая фамилия написана.

— Дык вроде Крэссэ.

— Крэсэ. Там нет второй «с».

— Дык видать плохо. Вроде как и нету, ну а ежели так глянуть — то вроде как и есть.

— Если плохо видно, вернитесь в город за нормальным ордером. Я по этой писульке вас даже за забор не пущу, — прищурился Койанисс. — Никогда не следует заворачивать бутерброды в официальные бумаги.

Жандармы переглянулись. Их сомнения он вполне понимал: конечно, о хозяине лесного домика ходила дурная молва — все-таки столичный маг. Бесы знали, что он мог сделать честным служакам.

— Не волнуйтесь, я никуда не уйду отсюда. Если вам официально подтвердят ордер, вы сможете арестовать меня вечером. Хотя, должен заметить, здесь даже инициалы не мои и я понятия не имею, какое преступление мне вменяется.

Жандармы снова обменялись быстрыми взглядами. Да, Койанисс вряд ли походил на завхоза богадельни, ограбившего государство на астрономическую сумму в двадцать гильдеров. Он за неделю работы больше получал.

— Ежели того… ну, ордер не подтвердится, вы не серчайте. Густав тут останется, а я до города метнусь. Ну, чтоб того, без сопротивления аресту.

— Никакого сопротивления, — безмятежно заверил Койанисс. — Располагайтесь там, в тени, через луг. Вы меня будете видеть прекрасно, я ремонтирую забор. Не заставляйте пони моей дочери нервничать.

Второй жандарм покорно пошел, куда было сказано. Вряд ли ему нравилось оставаться тет-а-тет с магом. Дедок на телеге тоже уезжать не торопился:

— Не обессудьте, милсдарь, чтоб мне скотинку дважды не гонять, я тут тоже подожду. Ежели воды вынесете, добре будет.

Когда Койанисс вынес им кувшин, один из жандармов уже скрылся за поворотом. Двое оставшихся гостей устроились в тени и поблагодарили, когда он передал им воду. Маг вернулся к своей работе, не особенно обращая на них внимания. Правда, калитку так и не открыл, когда Маргери попросилась к Бочке.

— Позже, — отрезал он, хоть и понимал, что это полная глупость. Маргери не читала будущего и не была пророком. Увидев двух мужчин, мирно дремлющих в теньке на опушке, она бы не подумала о легком сером пепле в крематории.

Дочка еще с минуту поскреблась как котенок, попрыгала, пытаясь разглядеть, что такого ей так не хочет показать папа, и ушла ни с чем.

Жандарм вернулся часа через четыре, взмокший и погрустневший.

— Извините, вашбродь, — издали крикнул он и махнул рукой своим, мол, снимаемся. — Ошибочка вышла.

Маг почувствовал, как его сердце пропускает удар. Надо же, ошибочка вышла.

«Сдохнешь, мразь, сдохнешь. Кобыла на полном скаку ногу сломает…»

— Не обессудьте, милсдарь! — добавил дедок. — И за беспокойство простите!

— Доброго дня, — выдохнул Койанисс, глядя, как все трое уезжают, поднимая на дороге легкое облачко пыли.

Он, наверное, стоял и смотрел им вслед на пустую дорогу еще долго, потому что голос Элейны за плечом буквально вывел его из ступора.

— Зачем они приезжали?

— Кто? — сделал невинные глаза Койанисс, оборачиваясь. Элейна куталась в шаль и выглядела напряженной. На бледных висках бились голубоватые жилки. — Ты о чем?

— Те, кого ты не пустил в дом, — прищурилась жена. — Зачем они приезжали?

— Глупости. Они ошиблись. Уже уехали, видишь же…

— Ты пять часов тут стоишь из-за дурацкой ошибки?

— Я чинил забор. Элейна, посмотри, ничего уже не кривится и не косится.

— Ты из-за этого примчался ночью, как будто за тобой бесы гнались?

— Элейна!

— Койанисс, кто это приезжал?!

— Не кричи, милая, ты пугаешь Маргери. Пойдем в дом. Мне кажется, уже можно ужинать… Элейна, родная.

Из васильковых глаз покатились крупные слезы.

— Почему ты всегда врешь?

— Потому что правды не существует, — честно ответил Койанисс. Той правды, при которой его девочек отправили в Тихий Лес, теперь тоже не существовало. Он, наверное, еще не до конца это осознал, потому что не чувствовал желания смеяться во все горло или кружить жену на руках. — Пойдем в дом? Не плачь…

Маг приобнял жену за плечи и повел, осторожно поддерживая. Солнце уже клонилось к кромке леса, и навстречу им ползла тень дома. Шуршала листва. Элейна поднялась на крыльцо, а Койанисс замешкался, потому что заметил одну маленькую странность.

Сразу после переезда сюда пять лет назад Элейна разбила под окнами небольшой садик. Стоял конец сентября, и тот, конечно, облетел. Только один куст цвел так радостно и пышно, словно это была морозянка. Но это была рэдская «Белинда», зимняя роза. Белая-белая, как снег, почти голубая по краям. Нереально чистое пятно света над уже тронутой осенним тленом землей.

— Красиво, — удивился он. Жена не любила Рэду — в представлении Аэрдис варварскую, опасную, прокалладскую и просто непонятную — и, конечно, выглядело странным, что она посадила рэдский цветок. Может, ему хотела приятно сделать.

— Не подлизывайся, — через плечо бросила Элейна. — Иногда мне кажется, лучше б ты гулял, чем так…

— Чем так что?

— Как будто я кукла в кукольном домике.

Элейна замерла у отрывного календаря, а потом с удивившей мага злостью рванула верхний лист, скомкала в руке и швырнула за порог.

На листке под ним красной краской было аккуратно выписано тринадцатое октября, воскресенье.

Маргери зачем-то поиграла с календарем и полмесяца потерялись.

4

Эдельберт был пьян — на вкус Эйрани как свинья — и зол как собака, хотя «сукой» почему-то упорно крыл канцлера, а не себя. Злость бесподобного регента она могла отчасти понять — кесаревичей проворонили. Несмотря на бунт снаружи дворцовых стен и заговор внутри них — проворонили настолько бездарно, что смешно делалось даже Эйрани, понимавшей, что как раз для нее ничего смешного здесь нет и вообще все серьезнее некуда. Операция была провалена с треском, чтобы не сказать — с тем особым, подчеркнутым шиком, который отличает только самые бездарные планы. И, конечно, это Рэссэ был виноват. И она — Эйрани — тоже каким-то чудом оказалась виновата. А еще оказались виноваты погода, клинически тупые подельники и сам Создатель. Все — ну буквально все! — было против будущего бесстрашного диктатора, готового хоть сейчас выволочь Каллад к великому сияющему будущему на собственных могучих плечах. Он уже даже белый мундир пошил и парадную лошадь приготовил, а тут — такая незадача, нет наследников — хоть криком кричи. Исчезли. Как в воду канули, сукины дети! А сука, кстати, осталась. Окопалась среди фрейлин в женской половине дворца и сидела там как святая, страдая приступами мигрени. Недолго ей там сидеть, паскуде!

И бутылкой о стену. Воистину, сильный мужской аргумент. Эйрани на всякий случай испуганно вздрогнула и спрятала глаза. Не следовало потенциальному венценосцу знать, что она его не боялась и бояться не думала. Эдельберт был не из тех, кто застрелит любовницу и застрелится сам, обнаружив, что сияющее будущее отменяется. Этот дурак верил бы в свою звезду, даже если бы его уже волокли к помосту с мешком на голове. Конкретно он Эйрани ничем не угрожал. Скорее она считала неправильным уходить из спальни и жизни такого феерического идиота без, минимум, пяти сотен марок. И нет, фамильные бриллианты Эдельберт мог оставить озверевшему простонародью и их менее озверевшим, но куда более жадным до денег закулисным кукловодам. А Эйрани с большим удовольствием взяла бы валютой, желательно — кэлдирской. Брать золотом подозрительно, а ценными бумагами — рискованно.

Концерт продолжался. Эдельберт из стадии праведного гнева перешел к недолгому смирению перед жестокой судьбой и принялся объяснять Эйрани тонкости плана, который она понимала лучше него.

Делов-то было — только короноваться, а как при живых племянниках теперь короноваться?! А объявить их дохлыми — так, глядишь, они тут же объявятся где-нибудь в районе Дэм-Вельды, или в Рэде или даже — чем бесы не шутят? — в Кэлдире! И выйдет некомильфо. Примерно это Эдельберт — в значительно более сильных выражениях — повторял уже часа полтора, не забывая глушить горечь поражения горечью калладской огненной.

Говорят, кесарь Эвальд тоже любил так делать и, значит, уж на что Эдельберт был ублюдок, а все-таки законнорожденный кесарев внук и брат. Имей Эйрани хоть чуток патриотизма, всплакнула бы о несчастной державе, обреченной доставаться придуркам в каждом втором поколении.

О трех годах, отделивших Эдельберта от трона, Эйрани слышала уже столько раз, что могла повторить слово в слово, даже если бы ее разбудили ночью.

В общем страдал Эдельберт как по писаному, словно декламировал роль в заштатном театре, и все происходило бы как обычно, но финал хождений бравого кесаря по мукам внезапно вышел не таким, как всегда.

— Поговори с этой сукой!

Эйрани не сразу сообразила, что Эдельберт имеет в виду Ее Величество вдовствующую кесаревну. Это было слишком безмозгло даже для него.

— Я? — непритворно опешила Эйрани. Всякой глупости полагалось иметь разумные границы.

— Ты! Меня она не послушает!

«А меня — с ее точки зрения шлюху — она, конечно, послушает».

Эйрани едва не рассмеялась при этой мысли.

— Любовь моя, по дворцовому церемониалу меня даже в ее приемную не пустят, не говоря уже о приватной аудиенции, — попыталась мягко воззвать к остаткам разума Эдельберта Эйрани. Куда там. Несостоявшийся кесарь уже видел свое сияющее будущее и путь к нему, лежащий через согласие Стефании выдать детей. Он вообще частенько видел невероятные вещи. Как-никак, пять лет на морфии.

— К бесам церемониал! А если эти куры обшипят тебя на входе, я им самолично у нее на глазах шеи посворачиваю! — бушевал Эдельберт.

«Шипят гусыни, придурок. Куры — квохчут». Впрочем, вряд ли Эдельберт имел хоть какое-то представление о птичьем дворе. Разве что птичницам юбки задирал, и то сомнительно.

— Ты можешь посворачивать им шеи, любовь моя, но кесаревна со мной говорить не станет.

— Жить захочет — поговорит! — безапелляционно заявил Эдельберт. — Через десять минут ты должна быть у этой суки!

Подаренный на двенадцать лет полк явно развил у Эдельберта неверное представление о собственных командных способностях. Умение громко орать и отдавать толковые приказы все же были несколько разными вещами.

Эйрани осталось только проверить обычно не дававший сбоя метод. Она провокационно потянулась и как бы случайно рассыпала волосы по плечам.

— Но любовь моя…

— Я сказал — одевайся и чтоб через десять минут была там. Она тебя примет, я это гарантирую.

Видимо, дело и вправду намечалось серьезное. Но это не значило, что Эйрани не заставила бы венценосного полудурка пожалеть о своем поведении.

— Да, мой кесарь.

— Скажешь ей, что, если признает своих щенков незаконнорожденными и сознается в адюльтере, поедет к батюшке в Кэлдир нервы не лечить. А если не сознается, так другие свидетели найдутся и мягко с коронованной прелюбодейкой не обойдутся. Ясно?

Эйрани прикусила губу, чтобы не фыркнуть от смеха. Воистину, отправить обличать адюльтер именно ее, казалось отличной мыслью. Стефанию от такой наглости мог просто удар хватить.

Прогноз Эйрани касательно отношения кесаревны к ситуации оказался абсолютно верен: первый рубеж обороны, в виде двух прямых как палки дам средних лет, встретил ее еще на пороге фрейлинской. Разумеется, Ее Величество не принимала. Более того, она предпочитала пережить свое горе без посторонних. И особенно — без посторонних, которым в нормальные времена даже во дворец ход закрыт, не то что в покои кесаревны. Все это было сказано предельно вежливо и обтекаемо, и Эйрани только и оставалось бы, что обтекать от вылитых на нее приторно-любезных помоев, не догадайся Эдельберт отправить с ней трех крепких парней, куда менее чутких к намекам и подтекстам.

Манеры парней выдавали бывалых переговорщиков. Во всяком случае, мысль о том, что даму лучше бы пропустить, они донесли быстро, четко и простыми словами. Даже лишний раз не хватаясь за винтовки.

Одна из фрейлин нырнула за дверь, отсутствовала около минуты, а потом с выражением вселенского траура на лице сообщила, что посетительница может войти и по церемониалу у нее есть пятнадцать минут. Спутники Эйрани намекнули на возможность пересмотра церемониала в одностороннем порядке, но ей не хотелось ни ждать, ни лишний раз унижать других и унижаться самой.

Вроде бы на ее стороне находились и власть, и сила, и вообще кто бы мог вообразить, что простолюдинке из провинции однажды выпадет возможность своими глазами увидеть кесаревну, да еще и продиктовать ей какие-то условия, но чувствовала Эйрани себя омерзительно.

Не то чтобы она блюла нордэнские заповеди, гласящие, что на своих врагов надо ходить со своим оружием — нордэнские заповеди не всегда были рациональны и уж точно не приближали к счастью в жизни. Но вот приходить и, бряцая чужими пистолетами, угрожать чужим же врагам во имя чужих интересов точно было неправильно.

Под уничтожающими взглядами фрейлин Эйрани проследовала в комнаты, отведенные кесаревне.

Стефания ждала ее сразу за фрейлинской, если слово «ждала» вообще применимо к человеку, у которого ни мускул на лице не дернулся, когда Эйрани вошла.

— Гертруда, вы свободны, — ровным тоном произнесла кесаревна, и тощую словно палка даму, сопровождавшую Эйрани, как ветром сдуло. Карвен, глядя на одетую в белое — траурный цвет королев — Стефанию, в таком виде сильно напоминавшую нордэнскую жрицу общей позой и посадкой головы, внутренне собралась. Если что-то должно было начаться, это началось бы сейчас.

Но нет, Стефания оказалась слишком умна, чтобы затевать скандал, а, может, вообще не считала нужным опускаться до разговоров со всякой швалью. Во всяком случае, она смотрела на Эйрани и как бы сквозь нее и молчала.

«Реверанс или книксен?»

Вряд ли в глазах опального величества имело большое значение, сделает ли почти профессиональная шлюха полный реверанс, или ограничится менее формальным книксеном. С другой стороны, оскорблений последних дней кесаревне явно было более чем достаточно, и Эйрани вовсе не хотелось пополнить ряды людей, причинивших Стефании неудобство, хотя бы в той степени, в которой это от нее зависело. Карвен четко и красиво, как в балете, сделала реверанс и замерла, не поднимая головы и из-под ресниц поглядывая на кесаревну в ожидании кивка, разрешающего встать прямо.

В принципе, Эйрани вполне отдавала себе отчет в том, что кивка может не последовать вовсе, но секунды через три кесаревна то ли сжалилась, то ли ей надоело, и она коротко кивнула.

— Ваше Величество, — нарушив этикет, первая заговорила Эйрани. Стефания ничего обсуждать явно не собиралась, а долго стоять под ее застывшим взглядом было холодно и неуютно. — Я прошу прощения за беспокойство.

Стефания почти незаметно пожала плечами, но так ни слова и не сказала.

Эйрани застыла в дверях, гадая, стоит ли ей пройти дальше или можно говорить отсюда. Если бы она к тому же знала, что вообще говорить, это, наверное, поправило бы дело, но она не знала. Несмотря на семь лет вращения в полусвете и затем — в самом натуральном свете — перед Ее Величеством она стояла дура дурой и чувствовала себя соответствующе.

— Ваше Величество, я прошу вас уделить мне пять минут. После этого я уйду. Если вы мне откажете — я уйду сейчас, и никаких последствий не будет.

Эйрани прекрасно понимала, что использует свой последний шанс. Или на ледяную скульптуру в кресле человеческий тон подействует, или нет, но угрожать ей или звать молодчиков Эдельберта она точно не собиралась. В силу ремесла Карвен отлично понимала, что такое превосходящая сила. Как ни странно, сан кесаревны эту силу Стефании давал, хотя в стенах дворца вроде бы не осталось ни одного верного ей солдата, а три фрейлины мало чем могли помочь.

В глазах Стефании впервые промелькнуло что-то, похожее на интерес.

— Представьтесь.

— Эйрани Карвэн.

Никакой официальной профессии у Эйрани не имелось, а других высокосодержательных определений она добавлять не собиралась. Вряд ли Стефания до этого дня ее видела, кроме как на фотографиях в газетах, но уж совсем ничего о ней не слышать кесаревна не могла. Как-никак, последняя победа сиятельного деверя.

Брови Стефании чуть поднялись.

«Вот сейчас точно прикажет пойти вон», — приготовилась к неизбежному Эйрани.

— А слухи о вашей красоте не лгут. Лгут слухи о вашем уме, если вы здесь, — голос у кесаревны был сухой и безэмоциональный, как будто из него вся жизнь вымерзла.

Эйрани и хотелось бы сказать, что удовольствие, которое они с кесаревной получают от этой встречи, сопоставимо, но после этого осталось бы только выйти за дверь, кликнуть «дипломатов» и, наверное, пригрозить свернуть шею какой-то из трех страхолюдин, отчего-то решивших сохранить верность своей кесаревне. То есть запачкаться в самой настоящей грязи. За кого бы окружающие Эйрани ни держали, она никогда не убивала и не приказывала другим убивать. Могла дать хорошую затрещину горничной, если заставала ее за примеркой своих украшений, могла выставить прислугу на улицу без рекомендаций, могла довести чужого мужа до полного помрачения рассудка — но не до развода — однако никогда и никому не причиняла осознанного зла. Это являлось одним из ее основополагающих жизненных принципов.

Может, поэтому родная сестра до сих пор с ней и разговаривала, хотя для военного человека родство с Эйрани, конечно, было не самым удачным.

— Да, слухам о моем уме не всегда можно верить. Будь я умнее, никогда бы не оказалась в этой ситуации, — честно сказала Эйрани.

— Вас, надо полагать, послал «регент»?

Слово «регент» Стефания процедила так, что Эйрани удивилась, не обнаружив на предметах осевшего слоя инея толщиной в ладонь.

— Да, меня послал великий герцог Эдельберт, Ваше Величество, — обошлась без «регента» Карвен. — Он, как вы можете понимать, недоволен.

Стефания снова пожала плечами:

— Его удовольствие или недовольство меня не касается.

— Я весьма сожалею, но как раз вас оно может коснуться напрямую, — тихо сказала Эйрани, отведя глаза.

— Если вы пришли мне угрожать или торговаться, выйдете вон.

Эйрани, бросив быстрый взгляд через плечо и убедившись, что двери плотно закрыты, собрала всю свою храбрость и прошла пять шагов, отделявших ее от кресла, где сидела Стефания. Плавно опустилась на колени, пока кесаревна не сочла ее действия агрессией или оскорблением величества.

— Я пришла вас просить.

— Надеюсь, не о том, о чем меня три часа назад просил «регент». И вы можете встать, ковры здесь давно не чистили.

Эйрани с удовольствием поднялась. Она, безусловно, уважала монархию как строй — хотя бы потому, что аристократы, при всей бездне своих недостатков, несли на себе некий отпечаток культуры, вчерашними выходцами из мещан в лучшем случае имитируемый — но все же в позе коленопреклоненного рыцаря чувствовала себя несколько театрально.

— Ваше Величество, я не буду спрашивать вас, где ваши дети и не хотите ли вы объявить их незаконнорожденными. Хотя, возможно, последнее было бы полезно для ваших и их жизней.

— Мне это ничем не поможет, а моим детям повредит. И я не сомневаюсь, что экспертизы, согласно которым Эдельстерн не может быть отцом моих детей, на Архипелаге уже сфабриковали. Жрица предупреждала, что много времени это не займет. Незачем пропадать столь трудоемкой работе. Пусть обнародуют. Чернь вряд ли станет вникать в тонкости генетики. Правда, пройдет еще в лучшем случае месяц — и она не только в эти тонкости перестанет вникать.

Вот уж с чем, а с этим заявлением Эйрани была согласна всей душой.

— Так о чем вы пришли меня попросить? Чем я могу помочь вам сейчас? — кесаревна сделала ударение на последнем слове.

— Как это ни странно, я хотела бы попросить вас не давать им повод причинить вам вреда. Хотя бы по той причине, что пойди дела плохо, здесь должен быть хотя бы один представитель династии с головой на плечах, простите мне мою фамильярность, Ваше Величество.

Стефания проницательно поглядела на Эйрани, и та с удивлением поняла, что глаза у кесаревны не голубые, как ей сперва подумалось, а почти цвета морской волны. Конечно, та же была уроженкой Кэлдира, племянницей короля Грегуара Третьего. Впрочем, ей бы вряд ли помогло, даже будь она его родной дочерью. Никто в здравом уме не стал бы связываться с Каллад ради овдовевшей кесаревны, обвиненной во всех смертных грехах.

— Испугались? — улыбнулась Стефания. — Поздно испугались, тут уже не на кесаря надежда, а на Создателя была бы, но его в Каллад триста лет как отменили, если я верно помню уроки истории. Хотя на вашем месте я, наверное, тоже боялась бы.

«На своем не боитесь уже?» — едва не спросила Эйрани, но вовремя сдержалась. У нее имелась профессиональная привычка сначала думать, а потом говорить, очень полезная в жизни.

— Мне кажется, народ вас любит, — осторожно сказала она.

На самом деле, народ кесаревну не то чтобы любил или не любил — Стефанию недолюбливало дворянство, а с широкими массами у кесаревны, в отличие от предшественницы, хватало ума не заигрывать. Она спонсировала детские приюты, лечебницы и начальные школы в провинции и крайне редко появлялась на публике, то есть все делала верно, фактически не делая ничего.

— Народ — это кто? Те, кто швыряли камни на набережной неделю назад? Или те, кто старательно улыбается в фотоаппараты, когда династия празднует годовщину и на улицах раздают бесплатное вино? Чтобы, замечу, напиться на деньги «благородий» и вспомнить вековые обиды на этих же «благородий».

— Наверное, что-то между.

— Между — наше с вами неведение и фантазии. Больше ничего там нет. Эдельстерн меня предупреждал перед тем, как сделать предложение. Знаете, как мне обрисовали социальную систему Каллад, когда я семнадцатилетней глупышкой приехала сюда пятнадцать лет назад?

А кесаревна, оказывается, была ровесницей Магды и на четыре года старше самой Эйрани. Видимо, ее сильно старил траур или события последних месяцев.

— Как ужасный кошмар гуманиста? — предположила Эйрани. А что еще могли сказать о Каллад в Кэлдире, где власть короля мог ограничить парламент, а рабства не существовало со времен Темных веков.

— Нет, меня же готовили не рэдские сепаратисты, а кэлдирские ученые мужи. Как кипящий котел, где уже сотню лет варятся три проблемы: хлеб, земля и классовый вопрос. И с каждым годом варево все гуще, но, вместо того, чтобы достать хотя бы одну проблему и решить ее, каждый новый кесарь накладывает на котел очередную металлическую заплатку, чтобы тот не взорвался, и надеется, что с проблемой как-нибудь сладит сын, а лучше — внук. Кто-то — как Эвальд Зигмаринен — делает это плохо, и котел шипит и выбрасывает обжигающий пар — восстание в Рэде — кто-то, как Эдельстерн, кладет заплаты аккуратно и к месту, но это заплаты, а давление внутри котла все растет. Сейчас накладывать заплатки станет некому, и котел разорвется. И нас всех окатит кипятком. Так окатит, что коронация Эдельберта, если она и состоится, не будет иметь ровно никакого значения. И станет неважно, законны мои дети или нет, жива я или нет, и кто официально будет наследовать власть там, где власти никакой не будет. Вы можете рассказать об этом разговоре Эдельберту, но вам от этого не станет лучше, а мне — хуже. Вы, кажется, не так плохи, как о вас говорят ваши враги и, главным образом, друзья. Уходите, Эйрани. Здесь вы никому ничем не поможете.

— Я совсем ничего не могу для вас сделать?

— Можете передать Эдельберту, что я вас грязно обругала и выставила вон. Зеркал здесь хватает — удивляюсь, как у наших будущих повелителей хватило глупости их не снять, видимо, ни один маг в трезвом уме в такую авантюру влезть не рискнул — и никто не проверит, о чем мы говорили. Слуховых отверстий тут нет. Разозлитесь хорошенько и идите.

— Возможно, здесь плохо топят? Или можно что-то сделать с меню? — Эйрани была дамой практичной и отлично знала, что в некоторых ситуациях от пары теплых чулок и лишнего куска мяса в супе толку второе больше, чем от самого изящно выраженного сочувствия. Детство научило.

Кесаревна тускло улыбнулась:

— С меню они что-нибудь сделают и без вас: меня заставили написать письма родственникам на полгода вперед. Топят приемлемо. Впрочем, я буду признательна, если вы поспособствуете тому, чтобы от меня отослали оставшихся фрейлин, я ни в ком не нуждаюсь. Именно отослали — бросать их в темницу совершенно необязательно. Думаю, за верность долгу и элементарную порядочность начнут арестовывать несколько позже.

— Я постараюсь обезопасить фрейлин, Ваше Величество, — кивнула Эйрани. — Что мне сказать насчет местонахождения ваших детей, чтобы вам более не докучали этим вопросом? Боюсь, «грязно обругала» здесь не сработает.

— Скажите, что я не знаю сама. Это, кстати, истинная правда, потому что я сбежать не могла, а возможность допроса со счетов сбрасывать не стоит — я же скоро стану прелюбодейкой, клятвопреступницей и, что вероятно, какой-нибудь шпионкой. Не просветите меня все же, зачем вы взялись мне помочь? Выгоды здесь никакой. Тяжело поверить, что в людях, — кесаревна замялась.

— Моего рода занятий, — спокойно подсказала Эйрани, когда пауза затянулась.

— Скорее в людях вашего уровня защищенности, — невозмутимо поправилась Стефания. — В людях вашего уровня защищенности просыпается жалость к проигравшим. Это странно.

Эйрани мысленно согласилась с кесаревной. По их диким временам в принципе было странно, когда в людях просыпалась жалость к себе подобным и близким. Это не бездомных собачек защищать и не приюты на другом конце кесарии патронировать.

— Потому что я стою на какой угодно стороне, только не на стороне победителей. И еще я вообще не уверена, что тут будут победители, а, если и будут, что я до этого светлого дня доживу. Считайте, я испугалась и сделалась сентиментальной, Ваше Величество. А если вам нужна какая-то менее умозрительная причина… Я сегодня увидела свое отражение в зеркале, когда шла к вашим покоям в компании трех вооруженных молодчиков.

— И что же?

— Не знаю, поверите вы мне или нет, но мне никогда в жизни не было противно смотреть на себя в зеркало. А сегодня вдруг стало. Как вы понимаете, при моей профессии — это слишком большое неудобство, чтобы я могла себе его позволить, Ваше Высочество.

Кесаревна улыбнулась, как человек, услышавший невеселую, но в какой-то мере забавную шутку:

— Пожалуй, в такую причину сложно не поверить. Что ж, Эйрани, если все-таки упомянутое вами светлое время наступит и вы до него доживете, пусть мои дети посадят первоцветы где-нибудь в этой крепости. Сожалею, что не встретила вас в другие времена. Фрейлиной, конечно, не смогла бы сделать, но беседовать с вами было бы приятно. Я представляла вас иначе. А теперь я желаю вам всего наилучшего, что возможно в нашем положении. Прощайте.

5

Неделя прошла так, как, наверное, она прошла бы в раю, если бы Койанисс по какому-то недосмотрю Создателя попал в рай. Осень баловала их последними теплыми деньками, и они с Маргери дважды ходили к железной дороге, смотреть на поезда. Кормили белок. Собирали грибы. Один раз даже приволокли домой ежика, за что получили строгий выговор от Элейны. Выговор-выговором, а молока неожиданному домочадцу она, поджав губы, все-таки налила и мисочку на крыльце оставила. Маргери смеялась и едва не приплясывала, глядя, как ее лесная находка лакает молоко и поблескивает черными бусинками глазок.

Топала эта тварь ночами немилосердно. Как будто не ежик, а эскадрон драгун по крыльцу прогуливался. Койаниссу с его чутким от природы сном иногда хотелось ежа придушить, но вспоминалась улыбка Маргери и он засыпал, спрятав голову под подушку.

В его снах мелькал поезд, но какой-то не такой, не тот, в котором его увозили из Рэды и не тот, в котором они с Элейной ехали сюда. Просто пустой товарный вагон, тихий и нестрашный. Совершенно обычный, только без дверей и с белой мутью за окнами, как будто поезд проезжал мост над рекой ранним-ранним утром. Но этот вагон никуда не ехал.

В принципе, пустой вагон без дверей был самым невинным из всего, что мог увидеть во сне дипломированный маг двадцати шести лет отроду, так что Койанисс не нервничал. Если уж на то пошло, его сильнее беспокоило, что листки отрывного календаря лгали. За тринадцатым октября наступило двенадцатое, потом одиннадцатое, десятое, а утром, когда маг оборвал листок, оказалось шестое. Впрочем, он не исключал, что неправильный порядок цифр — просто игра его воображения. Во всяком случае, ни Элейну, ни Маргери этот странный обратный отчет не смущал. Жена, услышав его замечание, пожала плечами и бросила на мужа удивленный взгляд:

«Милый, тебе давно это кажется?»

Мамины затрещины еще в детстве выбили из него всякое желание обсуждать вещи, которые ему «казались» или могли казаться.

Конечно, с календарем все было в порядке. Койаниссу представлялось более разумным допустить, что у него начинается расстройство психики, чем то, что время в отдельно взятом доме потекло назад. К тому же, он, как ни бился, не мог вспомнить, на какой срок выхлопотал отпуск. Дольше, чем на две недели его бы точно не отпустили. Вероятно, ему настолько не хотелось оставлять семью и возвращаться к работе, что он сам придумал отрывной календарь, ведущий отчет дней задом наперед.

Еще сильнее его нервировало то, что зимние розы цвели все гуще. Проходя мимо них, Койанисс испытывал почти непреодолимое желание остановиться и посмотреть. Белые цветы и притягивали, и отталкивали. Как будто содержали в себе какую-то интригующую загадку вместе с крайне неприятной отгадкой. Рэдские «Белинды» начисто игнорировали осень и выбрасывали к синим небесам острые бутоны.

Впрочем, рядом со смеющейся и ласковой как котенок Маргери и благосклонной Элейной, вполне удовлетворенной результатами проведенного Койаниссом ремонта крыши, забора и покраски дверей, все это представлялось мелкими и ненужными частностями. Пироги с грибами, аромат которых пропитывал весь дом снизу доверху, явно были куда более материальны, чем самые сильные страхи мира.

Все началось с пустяка. Как-то ночью Койанисс протянул руку, чтобы обнять жену, и обнаружил только пустую подушку. Звать ее в глухую полночь казалось дурацкой затеей — скорее всего, он получил бы нагоняй от Элейны и разбудил дочь — поэтому маг повертелся еще пару минут и незаметно для себя заснул, Элейны так и не дождавшись.

Утром календарь показывал пятое октября. Скорее всего, это был тот редкий случай, когда маг видел правильную цифру, если считать, что он приехал двадцать девятого сентября и прожил с семьей неделю.

За окном зарядил мелкий дождь и Койанисс, обычно не ленившийся встать пораньше и хоть чем-то помочь Элейне по хозяйству — из кухни она его гоняла не как дворянская дочь, а как крестьянка, но от того, чтобы он натаскал воды или порубил дрова, не отказывалась — лежал в постели, слушал шум капель, бьющихся о стекло, и не думал ни о чем конкретном. Мысли ворочались тяжело. Ну осень, ну отпуск, ну обманул судьбу — наверное, в мире и не такие чудеса случались.

— Поданные Его Величества так себя не ведут! — резко сказала — почти прикрикнула — Элейна снизу.

— Я не хочу, — захныкала Маргери.

«С уроками они что ли что-то не поделили», — подумал маг, а потом его буквально подбросило от звука затрещины.

Маргери снизу заревела.

Койанисс мигом выкатился из кровати, на ходу впрыгивая в халат. Нет, в воспитательный процесс он не лез никогда — жене виднее, чему учить и как воспитывать дочь. Уж точно она знала об этом больше, чем даже не окончивший школы и не прочитавший ни единой книги, кроме учебных пособий, сын дворовой девки из глухой рэдской деревушки. По сути, он умел только хорошо считать и вовремя молчать. Но затрещины всегда казались ему наихудшим методом вбивания любых знаний в головы. Они даже для того, чтобы выбить дурь, не всегда годились.

— Девочки, вы что?

Элейна и Маргери оглянулись на него совершенно синхронно. И да, одна щечка у Марегри была краснее другой.

— Немедленно приберись, — ледяным тоном проговорила Элейна.

Дочка, шмыгнув носом, опустилась на пол и стала быстро собирать рассыпанные карандаши.

Койанисс, долго не думая, присел рядом и стал ей помогать. Он никогда не спорил с Элейной. И любил он ее всегда. Нравилась она ему, правда, не всегда.

— Пусть все сделает сама!

— Элейн, я не думаю, что это такой принципиальный вопрос, чтобы ссориться, — как мог мягко сказал маг. — Это просто рассыпанные карандаши.

— Это непорядок. Бардак. Грязь, — отрезала Элейна. Койанисс уже хотел пошутить, что с такой склонностью к глобальным обобщениям из жены вышел бы неплохой вероятностник, но что-то в ее тоне заставило его насторожиться.

— Прости, милая, что?

— Я сказала, пусть уберет сама. Хорошие подданные Его Величества не мусорят. Они поддерживают порядок — в стране, в городе, в доме, в головах.

«Сегодня не убрал ты карандаш, а завтра родину продашь», — мысленно фыркнул маг. Он не был патриотом. Элейна, вроде бы, тоже такой дурью не страдала. Что-то на нее нашло.

— Хорошо. Я просто помогаю поддержать порядок в отдельно взятом доме.

Элейна скрестила руки на груди и ледяным тоном процедила:

— Ложь. Тебя никто не обвинял ни в чем.

Койанисс удивленно поглядел на жену. Он в жизни не высказывал ей никаких претензий на предмет ухода за домом — да и вообще никаких претензий, какие могли быть претензии у рэдского мага к аэрдисовской дворянке, вышедшей за него замуж и родившей ему дочь — а больше сюда никто не заходил. Уж точно не молочник, привозящий им продукты по средам, учил Элейну родину любить и дом блюсти.

— Элейн… Милая, ты о чем? Тебя никто ни в чем не обвиняет, ты прекрасная подданная…

Жена только усмехнулась:

— Тебе легко говорить. Тебя никогда не бывает дома. Особенно когда ты нужен дома.

— Я не понимаю…

— Поймешь, — посулила Элейна. — Маргери, да собери ты уже эти бесовы карандаши!

Койанисс ощутил дурноту. Не страх, не волнение, а именно легкое головокружение, как будто ему не хватало кислорода. Маг, не вступая в дальнейшую полемику, вышел на крыльцо и облокотился о перила.

Зимние розы цвели и почти светились на фоне серого дня. Чистые, как первый снег. Холодные. Чужеродные. Нездешние. Лишние. Такие же лишние как он сам.

— Я сказала — сядь и рисуй! — донеслось из-за приоткрытой двери.

Маргери внутри старательно заскрипела грифилем.

Койанисс слушал монотонный скрежет, отдававшийся в висках. И думал, что где-то что-то сделал не так.

Ночью Элейны в спальне снова не оказалось. Койанисс коснулся подушки жены, ожидая, что почувствует тепло. Подушка была холодной, даже несмятой.

Маг отвернулся и закрыл глаза, надеясь уснуть. Легче было заснуть и не думать, чем проводить в голове совершенно лишние и ненужные параллели между вещами, которые связаны быть просто не могли. Элейне некуда деться ночью из дому — кругом лес, густой, черный, враждебный. Она и днем-то туда никогда не рвалась. Возможно, просто пошла к Маргери. Дочь могла увидеть кошмар и позвать ее, вот Элейна и ушла.

«Ты вообще уверен, что она приходила перед тем, как уйти?»

Койанисс уверен не был. К восьми часам вечера его голова начала трещать так, что он буквально уполз наверх, не слушая причитаний Маргери. Дочь бросила ему вслед, что папа скоро уедет и все равно отказывается с ней играть, а ведь она полгода вела себя хорошо. В общем, поднимающемуся по лестнице Койаниссу хотелось сдохнуть, но получилось только заснуть — как провалиться.

А еще в доме не шли эти бесовы часы. Как маг ни бился и ни подзаводил их — два дня назад встали намертво. Койанисс, все больше нервничая, слушал глухое уханье сов и тишину дома, мертвую такую тишину, без тиканья, без шагов, без дыханья. Ему в голову лезли рэдские страшилки о людях, запертых в доме на холме, где не слышно шагов, не наступает рассвет и в старинных мутных зеркалах отражаются только мертвые, а живые — не отражаются. Маг, конечно, был слишком взрослым, чтобы бояться такой чуши — если уж на то пошло, он боялся совершенно определенных и других вещей — поэтому ощущал все возрастающее глухое раздражение. Ему было не пять лет. А он как дурак забился под одеяло в собственном доме и ждал рассвета, как избавления.

Маг выскользнул из постели, накинул халат и, ориентируясь больше на осязание, чем на зрение, пошел к дверям. Пол тихо поскрипывал под мягким ковром.

Газового освещения в лесной дом, конечно, не провели. Обычно Элейна просто оставляла на площадке второго этажа масляную лампу в стеклянном плафоне, чтобы ночами имелся хоть какой-то свет. На этот раз лампа не горела, хотя стояла на своем месте. Койанисс пошарил рядом в поисках спичечного коробка, ничего не нашел и стал на ощупь спускаться по лестнице, держась за перила. Маргери спала на первом этаже, через стенку от кухни, в самой теплой комнате. Маг замер перед закрытой дверью, прислушиваясь.

Ничего. Ну ровно ничего. Ни единого проклятого звука в темноте.

— Элейна? — тихо спросил Койанисс.

Тишина.

Маг осторожно толкнул дверь, та подалась и поехала внутрь, мягко клацнув смазанными петлями. Внутри было так же темно, как и снаружи. Льющегося в окно рассеянного света хватало ровно для того, чтобы понять — Элейны у кровати нет. И вообще нигде в комнате нет. Как и Маргери. Ровно застеленное покрывало — и все.

«Чушь какая-то».

Койанисс несколько раз сморгнул, но картинка не изменилась. Разве что он стал видеть чуть резче и разглядел какие-то листки, валяющиеся на полу. Маг тенью проскользнул внутрь и наклонился над находкой. Брошенный, как будто в спешке, альбом, рассыпанные карандаши, частью укатившиеся под кровать.

Маг поднял альбом и пролистал. Ничего «неправильного» там не нашлось. Ни темного леса, ни забора с колючей проволокой, ни черного зева крематория. Ничего такого, чего он до смерти боялся там увидеть. Домик, лошадка, солнышко, мама, похожая на себя, и папа, на себя не очень похожий. Конечно, дочь не видела его месяцами. И фотографий его у нее тоже не было, поэтому Койанисс в исполнении Маргери больше походил на какого-то абстрактного мужчину с красными волосами и в голубой форме. Маргери ее видела всего пару раз, а, надо же, запомнила отца неотделимым от этих бесовых тряпок.

В другой момент Койанисс, наверное, разрыдался бы. Он старался не тащить работу домой и вообще предпочел бы, чтобы дочь не знала, где он состоит и чем занимается. Окладу «цетника» следовало конвертироваться в ее хорошее приданое и счастливое будущее, а не в рисунок с незнакомцем вместо родного отца.

Сомнительным утешением в данной ситуации могло служить только то, что у него действительно не было никакого другого выбора. Или голубая форма и семья, или ни того, ни другого.

Койанисс положил альбом на тумбочку, собрал карандаши, пошарив под кроватью — никакого неведомого нечто ему в руку при этом не вцепилось и в черноту не уволокло — постоял еще несколько секунд с чувством глубокого непонимания происходящего, чихнул, видимо, от пыли под кроватью и вышел в коридор. Добрался до входной двери, прислушиваясь.

Даже ежик — и тот решил в порядке исключения не топать. Койанисс мимоходом глянул на календарь на стене и оцепенел. Двадцать девятое сентября.

«У меня едет крыша. Просто у меня едет крыша. Крыша у наркомана съедет скорее, чем время пойдет назад».

Поежившись, маг дернул ручку двери. Конечно же, закрыта. Как ни странно, не на защелку, а на ключ.

Где лежала вторая пара ключей, он знал прекрасно, так что через минуту сумел открыть двери.

«Зачем они меня заперли? От кого тут закрываться?»

Койанисс вышел на крыльцо. В лицо немедленно ударила сырая ночная прохлада. И уханье сов стало ближе.

Маг бросил взгляд на стул, под которым ночевал ежик. Топотыги в пределах видимости не оказалось. И миска его куда-то делась.

Пора было признавать, что разум шутит с ним какую-то странную шутку и возвращаться в спальню. Дощатый пол холодил ноги, по телу бежали мурашки, а кое-как освещенная бледной луной площадка до забора выглядела совершенно пустынной.

«Если бы это был сон, он стал бы кошмаром гораздо раньше. На меня уже вышли бы две обугленные головешки. Или тени бы вели себя неправильно, или углы».

Но все тени лежали правильно, никаких проблем с перспективой не наблюдалось, картинка казалась детальной — вплоть до неровностей подогнанных досок на крылечке — и маг отлично осознавал себя и осознавал, что проверяет реальность на «реальность». Мир проверку выдерживал. Стало быть, маг не спал. И вполне мог разжиться воспалением легких, постой он еще минуту босым на крыльце глухой октябрьской ночью.

Надо было соглашаться на объяснение «проблемы с головой» и идти досыпать.

Но Койанисс всю жизнь с каким-то детским упрямством не хотел признавать у себя проблемы с головой, хотя прекрасно знал, что не быть их не могло. Мать талдычила ему, что он ненормальный, сколько он себя помнил. Койанисс даже в это верил, пока не понял, что серый мир, населенный мертвыми, так же реален, как мама, небо, ветер и он сам. Потом о его будущей ненормальности стали талдычить ученые господа в белых халатах, но наученный горьким опытом маг не слушал. И вообще, очень обидно сходить с ума в двадцать шесть лет, когда можно протянуть еще хотя бы года три, а то и все пять.

Маг, передернув плечами, спустился по ступенькам и побрел к калитке. Он не знал, что хочет увидеть за ней. Но увидеть там жену и дочь он хотел меньше всего. Калитка, при попытке ее открыть, надсадно заскрипела. Позавчера он лично привел ее в порядок, не могла она так скрипеть.

Чувствуя нехорошее, маг выглянул за забор.

Ночь. Полянка. Несколько отдельно стоящих деревьев. Черная — чернее неба — кромка леса от края до края. Легкий туман у самой травы. После медблоков, перемазанных кровью от плинтусов до потолков — ничего страшного в пустынном ночном пейзаже не было и быть не могло.

— Бочка! — позвал маг.

Пони не откликнулась.

— Бочка! Бочонок, иди сюда.

Тишина. Маг, поплотнее запахнувшись в халат, вышел за калитку. Сделал несколько шагов по мокрой от ночной росы и холодной как лед траве. Огляделся. Дом стоял без единого огонька, как мертвый. Только по крыше скользило бледное пламя луны. Облака плыли в черном небе очень быстро, то закрывая единственный источник света, то снова позволяя белым лучам вынырнуть из клубящейся мути.

При таком неровном освещении и думать было нечего, чтобы что-то разглядеть вдалеке. Но маг и не разглядел — он услышал. Тихий звук, нехарактерный для ночной природы. Где-то впереди, в тени деревьев, скрипела веревка. Как будто что-то тяжелое раскачивалось.

Скрип веревки вызывал у Койанисса одну-единственную ассоциацию. Белая фата и громкий смех Элейны в пустом доме. «Делай, что собирался, только быстро».

Мага передернуло, на этот раз уже не от холода.

«Ну хорошо. Положим, реалистичность моих кошмаров прогрессирует. Положим, да, я схожу с ума. Но сейчас я пойду на звук, увижу там все, что должен — Элейну на ветке, наверное, и меня выбросит. Я просто проснусь в постели, и все. Просто проснусь — и выпью таблетки».

Сон делался чем дальше, тем хуже. Пора было заканчивать. Маг не испытывал ни малейшего любопытства на предмет того, что же висит и поскрипывает там, в тени, но быстро пошел на звук. Если нельзя выйти из кошмара, следовало как можно скорее встретить его концовку.

Койанисс был готов ко всему — от повесившихся жен и дочери до какой-нибудь твари из Мглы, ласково улыбающейся ему четырьмя рядами человеческих зубов — но все равно оторопел, увидев источник шума. Скрипела не веревка, это поводья поскрипывали. На поводьях, задрав оскаленную морду к небу, висела Бочка. Вернее, висели только голова и шея, а тело лежало на земле, и ноги казались необыкновенно длинными. Бочка выглядела тощей, как скелет. Маг узнал ее исключительно по заплетенной в косички белой гриве, спускавшейся до земли. Больше у этого обтянутого шкурой конского костяка ничего общего с толстенькой маленькой лошадкой не нашлось бы.

Вся трава вокруг дерева была объедена. Привязанная лошадка просто умерла от голода, когда есть ей стало нечего, а упасть на землю целиком ей помешали намотавшиеся на ветку поводья. Потрясенный Койанисс смотрел на запрокинутую морду и тусклый глаз, повернутый в его сторону и слабо поблескивающий в лунном свете. На черную дорожку от слез под ним.

«Маргери бы никогда не забыла ее покормить…»

«Лошадь и не может умереть от голода за одну ночь».

«Маргери ездила на ней вчера — я сам это слышал…»

«Она мертва минимум неделю».

«Кто — она?»

«А ты подумай хорошо, кто здесь мертв уже неделю…»

Койанисс не помнил, ни как вернулся в дом, ни как поднялся в комнату.

О ночных приключениях утром ему напомнила только земля и трава на простыни, да Элейна, закатившая по этому поводу страшный скандал.

«Грязь, грязь… Не должно быть грязи, мы хорошие подданные Его Величества, мы должны быть безупречны, только тогда нас не тронут», — как в бреду бормотала жена, лихорадочно стягивая с кровати простынь и комкая ее в руках. Койанисс, уже выслушавший все, что Элейна думала о безумцах, ночью бродящих по дому и окрестностям, стоял у окна и боролся с сильнейшим желанием закурить. У Элейны имелась аллергия на табачный дым, и жена уже была на взводе, как пружина.

— Послушай, я сам все застираю. Незачем так нервничать…

Элейна подняла на мужа какой-то нечеловечески тяжелый взгляд:

— Они тоже говорили, что нервничать не нужно, — это она произнесла тихо, спокойно и очень внятно. Ослышаться просто не представлялось возможным.

— Они? — опешил Койанисс, чувствуя что-то очень недоброе.

— По командировкам езди чаще! Пока тебя не было, к нам трое приходили.

Маг понял, что сейчас сорвется на крик вслед за женой. Но Маргери не следовало слышать, как взрослые ссорятся.

— Кто «они»? Скажи ясно.

— Два жандарма и дед, конечно.

— Я здесь был, когда они приехали. Я их спровадил. Они не говорили с тобой, Элейн, очнись! Я их близко к вам не подпустил.

— Ты уверен?

Маг быстро прокрутил в голове это воспоминание. Четкое, стройное, логичное, вряд ли бывшее бредом его сознания.

— Да, родная, я совершенно в этом уверен. К тому же, ты же тут, с Маргери, со мной…

— А в этом ты тоже уверен? — усмехнулась Элейна и, прижав к себе простынь, вышла из спальни.

Койанисс привалился спиной к подоконнику и закрыл глаза, перебирая события последней недели. Все выглядело нормальным. Все логические сцепки на месте. Никаких нестыковок, никаких провалов — ровным счетом ничего.

Только проклятые розы и отрывной календарь.

Терять было уже практически нечего.

Когда маг спустился вниз, Элейна с остервенением полоскала простынь в жестяном тазу. Под ее руками кипела пена. Золотые волосы сбились на бок, лицо раскраснелось, губа зло закушена.

— Я хотел тебя спросить… Милая, зачем ты посадила зимние розы?

— Что? — Элейна подняла на мужа глаза. — Койанисс. Койанисс, проснись, ты уже ничего не понимаешь.

— Нет, не понимаю, — легко сдался маг. — Зачем ты их посадила?

— Да какие к бесам розы?! — заорала Элейна, поднимаясь и отшвыривая мокрую простынь. Та громко чавкнула о пол. — Там шиповник в саду, да посмотри же ты, там шиповник, там всю жизнь рос шиповник и сейчас растет шиповник!

Койанисс сел у стены, обхватил себя за плечи и крепко зажмурился, чтобы не заплакать. Хорошо было то, что с Эленой и Маргери все оказалось в порядке. Плохо было то, что с ним все оказалось кончено.

Он все отчетливее ощущал в воздухе какой-то горьковатый привкус. Скорее всего, так выглядело подступающее безумие.

— Койанисс, — уже тише и ласковее сказала Элейна, опускаясь рядом. — Давай я его срежу? Ну его к бесам, этот шиповник, если он так тебе жить мешает…

— Мне ничего не мешает. Все хорошо, я просто не выспался, — не поднимая ресниц, соврал маг. Лгать, глядя Элейне в глаза, он скверно умел и совсем не любил. — Наверное, я устал.

— Когда ты возвращаешься?

«Я не помню. Я просто не помню…»

— Через неделю.

— Хорошо, значит, еще семь дней ты можешь спокойно спать. Но не пугай больше никого своими ночными блужданиями.

«Куда они исчезают ночами?»

«Почему ты уверен, что они исчезают ночами, а не ты сам?»

Койанисс по-собачьи затряс головой, как будто надеясь хоть так вышвырнуть оттуда панические мысли.

Вот именно — почему он уверен? Он уже ни в чем уверен не был.

День закончился спокойно и мирно, почти идиллически. Элейна, заставившая его принять таблетки, держалась необыкновенно нежно и предупредительно. Убедившись, что он не собирается молоть чушь и шарахаться от стен, она позвала Маргери. Они поиграли втроем и разыскали ежика, удравшего в сад. Милый семейный ужин, милый разговор ни о чем. «Я пойду уложу Маргери», — сообщила Элейна, поднимаясь из-за стола, за которым вышивала остаток вечера.

Дочь, недовольно сморщив носик, сползла с коленей Койанисса и пошла к себе. Маг молча проследил, как его девочки скрылись за дверью. Еще минут с десять созерцал белый прямоугольник с нарисованными по краям цветами, а потом поднялся к себе.

Койанисс даже не очень удивился, что в спальню жена так и не вернулась. Маг ждал долго, наблюдая, как по небу медленно движется желтовато-белый круг луны и тени на полу меняют расположение. Прошло никак не меньше трех часов. Пустота и тишина, ни звука, ни шороха, все как вчера. Только на этот раз у него не осталось ни малейшего желания гоняться за призраками.

Он уже начал смутно подозревать, что ни разу не видел ни жены, ни дочери после темноты, не считая первой недели, когда он только приехал.

Тогда они еще были живы в обеих реальностях, если вообще эти обе реальности существовали где-то, кроме как у него голове. В любом случае, его рассудок они кромсали в клочья, как два лезвия ножниц.

«Важно не то, в чем я ошибся. Важно не то, что я вижу. Важно не то, чего я боюсь. Важно только то, что они здесь и они живы».

«Что такое это твое прелестное „здесь“? И где оно находится?»

Койанисс не знал. Он зарылся головой в подушку и ждал рассвета.

6

Обратная дорога до заимки выдалась еще хуже, чем сама атака на поезд, если это только было возможным. Витольд кое-как устроился в седле, опершись на бедро, и изо всех сил пытался поверить, что от таких ранений люди не умирают и в обмороки бесславнейшим образом не падают. Позор усугубляло то, что Гюнтер и Эрвин, объективно имевшие более высокие шансы быть нашпигованными свинцом, отделались куда менее обидными ранениями — драгуну пуля прошлась по касательной, оцарапав ногу, Эрвину пропороло левое плечо, а у Магды — у Магды-то, которая там больше всех врагов положила! — вообще ни царапинки. А вот он еле держался в седле, чувствуя, как по вискам катится пот. И думал только о щепотке кокаина, которой непременно занюхает такую несправедливость мироздания, едва окажется в безопасном месте.

Нет, Витольд нисколько не желал зла своим соратникам. Просто выходило безумно обидно, что кошка-жизнь, до этого двадцать семь лет льнущая к нему и дарящая все радости скопом, словно сбесилась в последние недели и отыгралась за все, что было и чего не было. Бесов мир то тускнел, то наоборот играл какими-то неестественно яркими красками при каждом лошадином шаге, а еще подлая тварь, видимо, замерзнув, попыталась рысить. Витольд с удивившей его самого злостью дернул поводья так, что лошадь громко всхрапнула, но дальше пошла ровно.

Драгун метнул на него неодобрительный взгляд.

«Тоже мне, защитничек животных выискался, мать твою. Только открой рот».

Но Гюнтер колючим взглядом решил ограничиться, что было очень правильно, потому что Витольд чувствовал огромное желание начать скандал. Разумеется, он отлично понимал, что никто из присутствующих в его неудачах не виноват, но рана от этой умной мысли слабее не болела, Дэмонра тише не постанывала, а маг, кое-как трусивший последним, меньше не бесил.

Вот уж от кого Витольд точно ничего про наркоманию выслушивать не собирался. И вообще, он наркоманом не был. Подумаешь — понюхать кокаин, чтобы успокоиться. Половина гвардии так делала. Да что там — по их временам это как бокал игристого опрокинуть, но вряд ли дворянину стоило объяснять такие очевидные вещи безродной малолетней крысе, отчего-то назначившей себя самой умной и самой правой.

В общем, Витольд стиснул зубы и терпел, только и мечтая, как избавится от лишнего куска металла, а потом уйдет куда-нибудь в лес, достанет кисет и, наконец, придет в норму. Ну или то же самое, но в обратном порядке. Но у жизни, похоже, уже вошло в привычку мало интересоваться его планами. Маэрлинг, конечно, и не думал, что, оказавшись в заимке, все первым делом кинутся помогать именно ему — в конце концов, Дэмонра почти умирала и, если кто и нуждался в срочном медицинском вмешательстве, так это она — но такого полного пренебрежения к себе он не ожидал.

Кай попытался развести бездымный костер и, естественно, дым повалил как от лесного пожара, а прихрамывающий Гюнтер с беззлобной бранью отогнал криворукого мага и занялся костром сам. Витольд, оставивший кисет в заимке под вещами, вошел в тесное помещение с низком потолком, разделенное на две части ширмой из шкур. В передней комнатушке Магда отматывала бинт и уговаривала Эрвина успокоиться и дать себя перевязать, а тот отнекивался и твердил, что у него обычная царапина и он лучше все сделает сам. Из-за ширмы Дэмонра бормотала что-то монотонное, на что Кай отвечал ей одно и то же:

— Все он слышит. Слышит. Слышит.

Бесы его знали, что там этот малолетний недоумок слышал или думал, что другие слышат, но мог бы и помолчать, у Витольда и без того голова раскалывалась. Весьма интересное следствие попадания пули в задницу, если подумать.

Маэрлинг, убедившись, что ни Магда, ни Эрвин в спущенной с плеча рубахе в его сторону даже носов не поворотили, прошел к сваленным в угол вещам и принялся копаться в поисках кисета. Этот идиот-драгун нашвырял сверху своего барахла, которого хватило бы на десяток уездных артисток, и отрыть такую нужную сейчас собственность оказалось не проще, чем клад найти. Да еще и его табаком все провоняло. Не «Короной Севера», не «Звездой Кесарии», а каким-то чуть ли не солдатским самосадом.

Пока злой сверх всякой меры Витольд рылся в поисках кисета, Магда и Эрвин, наконец, перестали соревноваться в самопожертвовании. Иными словами, Нордэнвейдэ очень тихо и упрямо сказал, что все сделает сам, забился в угол и шипел оттуда что-то сквозь зубы, а Магда крыла его всякими словами, уверяя, что второго такого упертого тихоню свет не видывал. Витольда уже начала забавлять мысль, вспомнит о нем кто-то или нет. Может, и вспомнили бы, но тут явился Гюнтер собственной персоной и Магда, конечно же, кинулась обрабатывать царапину ему. Драгун, надо думать, не отнекивался, вольготно развалившись на единственной колченогой табуретке.

Растрепанная голова Кая показалась из-за ширмы:

— Воды чистой кто-нибудь притащите.

Никакими «пожалуйста» малолетний гаденыш, конечно, себя утруждать не стал. И сразу же убрался обратно в укрытие. Может, Витольд и ответил бы ему так, как он того заслуживал, но тут, наконец, нашелся кисет. Мир сделался чуть менее отвратительным.

— Витольд, ты не мог бы сходить за водой? — поинтересовалась Магда, благо, уже куда менее хозяйским тоном, промывая царапину Гюнтера. Бесы с ним, любовь зла, ну полюбила неотесанный чурбан, провонявший лошадиным потом и махоркой, Маэрлинг не то чтобы сам сильно лучший выбор сделал. Правда его полено — не менее, к слову, бездушное — хотя бы оказалось красиво выстругано.

— Сейчас принесу, — буркнул Витольд. Благо родник бил шагах в пятидесяти, и большой беды не случилось бы, задержись он буквально на минуту. Вообще, будь дело плохо, маг бы и сам за водой слетал, чай не кесарев родич, не переломился бы.

Магде сделалось стыдно. Она сообразила, что отправленный за водой Витольд вышел, прихрамывая, и что штанина у него в крови. Но она как раз перевязывала Гюнтера, а любовь, увы, штука слепая и грамотному сопоставительному анализу ранений мало способствующая. С другой стороны, случись с Витольдом что-то серьезное, он бы, наверное, сел у стены и послал всех просителей к бесам, а не выскользнул бы за дверь, прихватив кисет. И про пулю в заднице виконт, наверное, сказал метафорически: дворяне, которых Магда знала, вообще переносили стрессы хуже, чем те, кому голубой крови не досталось. Достойную конкуренцию им составляли разве только излишне совестливые порфирики, вколошматившие себе в головы, что они жутко заразны.

Маэрлинг отсутствовал чуть дольше, чем следовало, но котелок принес. Кай и Эрвин к этому моменту уже совместными усилиями отодвинули ширму, потому что находиться в закутке втроем было решительно невозможно, и стояли над столом, где лежала Дэмонра. Судя по тому, что она больше не издавала ни звука, Кай вколол ей что-то из своей аптечки.

Эрвин, закатав рукава рубахи почти до плеч, в прямом смысле слова штопал нордэну. Лицо у него сделалось белее мела, но руки не дрожали. Бедняга работал без перчаток, закусив губу и сдвинув брови. Несмотря на стоявший в землянке холод, виски у него совсем взмокли. Магда с радостью поменялась бы с ним местами, но была не уверена, что сумеет Дэмонру такой иглой хотя бы не заколоть насмерть. У Гюнтерса с медициной обстояло не лучше. А у Кая, как и у подавляющего большинства магов, руки тряслись так, что ни о каком художественном шитье по еще живым товарищам и речи идти не могло.

Витольд передал котелок Магде, и нордэна мимоходом отметила, что у Маэрлинга как-то странно поблескивают глаза, а зрачки, несмотря на то, что в помещении не так уж много света, совсем крошечные, почти точки. И вообще он двигался нервно и выглядел как сжатая пружина, готовая распрямиться. Не успела она додумать свою мысль и прийти к какому-то выводу, как раздался недовольный голос Кая:

— А после нанюхаться нельзя было никак?

Витольд, дальше дверей так и не прошедший, замер, как будто услышал нечто настолько удивительное, что его буквально к полу пригвоздило.

— Что? — тихо-тихо, с явной угрозой поинтересовался он.

— Я спросил, можно ли было сперва принести воду для вашей, замечу, а не моей умирающей коллеги, а после нюхать кокаин, — так же тихо и зло ответил Кай. — Но я уже понял — нельзя. Будьте так любезны, выйдите за дверь. Сдохнуть от передоза за ней вам будет гораздо удобнее. Только сильно не хлопайте, выметаясь.

Магда отстраненно подумала, что Кая, на что он полезный, она тоже хорошим манерам вечером поучит, но дальше все стало совсем плохо.

— Витольд, — начала было нордэна, но Витольд уже обводил всех присутствующих в заимке каким-то вполне осмысленным, но не совсем человеческим взглядом.

— Значит так, — вроде бы даже спокойно сказал он.

Магда не поняла, что именно значило «так», а потом Маэрлинг резко крутанулся в сторону Кая и зашипел:

— Ах ты выблядок несчастный! Вот уж кто бы пасть открывал: у тебя и стаж побольше, и сдохнешь ты пораньше! Так что заткнись и займись каким-нибудь полезным делом!

Кай стиснул зубы, но смолчал. К сожалению, Витольд решил на малом не останавливаться и переключился на Гюнтера:

— Выкини свой бесов самосад, а заодно можешь и сам выкинуться откуда-нибудь! Не понимаю, на какой хрен такой красивый палаш таскает за собой такого безмозглого драгуна!

Гюнтер, до этого стоявший в углу с перевязанной ногой — единственную табуретку он, не слушая возражений, уступил даме — начал неторопливо двигаться в сторону Витольда. Но тому уже явно море было по колено. Маэрлинг, пропустив Магду, переключился на Эрвина.

— А ты, ты…

Воистину, Нордэнвейдэ являл собой уникальный случай — его ни в чем не мог обвинить даже явно слетевший с катушек и разозленный до последней крайности кокаинист.

Витольд соображал где-то секунду, а потом выплюнул:

— А ты шей, сука, шей! И смотри пальчики не поколи, белошвейки всякое разносят!

Магда видела, что рука Эрвина при последних словах дрогнула, и он отодвинул иголку от Дэмонры. Но глаз на Витольда так и не поднял. А еще через секунду эта проблема отпала, потому что до Маэрлинга дошел Гюнтер.

Ударил он его, в принципе, не сильно. Магда знала, что, когда Гюнтер бьет в полную силу, позавидовать может даже Пончик с его ударом копытом. Поэтому челюсть Витольда клацнула, но не хрустнула, видимо, оставшись в предписанном природой состоянии, а сам виконт вылетел из заимки спиной вперед.

Гюнтер закрыл за ним дверь, тем самым как бы завершая разговор.

Магда перевела взгляд на Эрвина. Тот все еще стоял неподвижно, как манекен в витрине, и смотрел на свои руки. Гюнтер непонимающе поднял брови:

— Какие-то проблемы?

Проблемы нарисовались еще какие. Единственный из них, кто хоть как-то подходил на роль хирурга, был порфириком. Хуже того, порфириком, которого только что при всех очень грубо ткнули носом в его недостаток. Может, Гюнтер еще и не сообразил, в чем смысл пожелания Маэрлинга, а вот Кай догадался быстро:

— У вас порфирия? — вполне нейтральным тоном осведомился он, глядя на Эрвина. Тот молча кивнул, не поднимая глаз. Гюнтер тихо ругнулся, впрочем, в адрес ситуации, а не Нордэнвейдэ, все так же потерянно смотрящего на иголку.

— Успокойтесь. У полковника не было и нет шансов умереть от порфирии. Ну никаких. Вы не уколетесь, Эрвин, работайте.

Нордэнвейдэ тряхнул головой, словно прогоняя какую-то мысль, и снова принялся за дело, спокойно и методично.

Магда подумала, что стоило бы сходить за Витольдом, пока он по молодости, глупости и наркотику в крови чего-нибудь не натворил, но наткнулась на тяжелый взгляд Гюнтера.

— Проспится — сам вернется.

Кай, к его чести, дождался, пока Эрвин закончит работу, и только после этого — то есть уже ночью — поинтересовался:

— Ну и что вы планируете делать?

— Кто?

— С чем? — одновременно поинтересовались Магда и Гюнтер. Эрвин, видимо, суть вопроса понял и без дополнительных разъяснений.

— Да с наркоманом вашим доморощенным, — скривился Кай. — Вы действительно думаете вернуться с ним в столицу и жить, как жили?

— А что, есть варианты? — усталым и недобрым голосом поинтересовался Эрвин, упорно оттирающий руки водой. — От этого тоже не лечат, насколько мне известно.

Кай пожал плечами:

— Нет, от этого в основном умирают. Я про то, что вижу вас впервые и уже на второй день знакомства знаю тайну, которая вам будет стоить жизни. Просто потому, что у вашего чрезвычайно хорошего, по-видимому, друга слишком длинный язык.

— Витольд не подумал, — буркнул Эрвин после долгой паузы.

— А Витольд вообще часто думает? Извините, такого впечатления не складывается.

— Витольд получил по морде. Может, в следующий раз думать будет.

— Может? — поднял брови Кай. — Вы вроде бы не блаженный, о чем вы говорите? Может, в следующий раз вы после его веселой шутки под суд пойдете? Думаю, вы лучше меня знаете, какой приговор будет.

— Оставьте это, — поморщился Эрвин. — Витольд мой друг, мы с ним серьезно поговорим и…

— Мне Витольд не друг, — с нажимом произнес Кай. — Вам, Гюнтер, вероятно, тоже? Нам всем точно нужно пойти под трибунал, если ваш друг, Эрвин, как-нибудь за дозу или просто под настроение расскажет, что мы все здесь сделали?

Эрвин оглянулся на Магду, видимо, в поисках поддержки. Магда и рада бы его утешить, но, судя по всему, прав-то как раз Кай. Хотя и предельно бесчеловечен.

— Так не годится, — сухо сказал Гюнтер. — Я тоже не намерен сидеть в тюрьме просто потому, что какому-то дворянчику захочется похвастаться перед друзьями. Я год провел на лесоповале по гораздо более пустяковому поводу. А тебе, Магда, вообще не стоит знакомиться к калладской системой правосудия, тебе не понравится. Ну к бесам.

— Я правильно понимаю, что трое против одного? — спокойно уточнил Кай. Никто не возразил. — Отлично. Гюнтер, у нас же найдется веревка покрепче?

7

Утро встретило Койанисса отметкой «4 октября» на календаре, посмотреть на который маг спустился раньше, чем выглянул в окно или взглянул на себя в зеркало, а потом — звоном бьющегося стекла в уборной. Он, подбегая к комнате и дергая ручку, успел навоображать всяких ужасов, вплоть до доппельгангеров, выходящих прямо из зеркал посреди бела дня, но реальность оказалась более странной, чем любая фантазия.

Элейна сидела на краешке ванной и методично разбивала свои склянки об ее чугунную поверхность.

Дело было даже не в том, что ее крема и духи стоили сумасшедших денег, это его мало беспокоило. Дело было в том, что она всегда эти свои склянки любила — на взгляд Койанисса, несколько маниакально, но, возможно, для женщины это нормально — и однажды не разговаривала с ним три дня, когда он случайно уронил один из этих малопонятных пузырьков.

В воздухе стоял сильный запах духов, каких-то притираний и еще чего-то непонятного, горького, как миндаль. Вряд ли все эти волшебные баночки резко разонравились ей за один день.

— Элейн…

Жена повернула к нему зареванное лицо, искаженное злостью.

— Что?!

— Что ты делаешь? Отдай, ты порежешься! — Элейна действительно уже успела оцарапаться о стекло, и пальцы у нее кровоточили. — Слышишь, отдай это мне. Ну, милая, зачем? — Койанисс аккуратно вытащил из рук Элейны последнюю трофейную баночку и поставил на тумбочку. — Они тебе надоели? Не стоило так злиться. Напиши мне список, я буду в столице и куплю тебе новые…

— От них следует избавиться.

— Как скажешь, Элейн. Просто составишь список и…

— Они мне больше не нужны.

В принципе, на взгляд Койанисса так оно и было, потому что создания красивее его жены мир не знал и не узнал бы, даже стукни ей шестьдесят, что произошло бы еще не скоро, но Элейна впервые демонстрировала такой верный взгляд на вещи.

— П-почему? — запнулся маг.

Женщина снова метнула на него тяжелый, непонятный взгляд.

— Очнись. Я никогда не стану старой. Ты разве забыл?

Койанисс молча вышел, чудом удержавшись на ногах. Да, он бы очень хотел ничего об этом не помнить. Но Элейна об этом помнить не могла вообще ни при каком раскладе. И да, он начинал бояться не за Элейну, а Элейну. Бесы знали, что могла выкинуть женщина, верящая, что она никогда не станет старой.

Успокаивало его только то, что дочь по-прежнему вела себя совершенно обычным образом. Или еще вчера вела себя совершенно обычным образом. Он уже ничего не знал наверняка и ни в чем не мог быть до конца уверен. Койанисс, чувствуя, как кровь гулко бьется в висках, направился к дочери.

Маргери сидела за столом в своей комнате и, усердно скрипя карандашами, рисовала куклу, сидящую перед ней на столе.

Мерзкая тварь по имени Аннабель магу никогда не нравилась. И даже не потому, что он выложил за нее чуть ли не половину своего жалования несколько лет назад. Дело было в ее почти человеческих голубых глазах. Они не казались стеклянными, какими им бы следовало быть у этой фарфоровой красотки, и мага пару раз посещало неприятное чувство, что она наблюдает за ним, как будто кукла — не кукла, а что-то другое. Что, конечно, не имело никакого отношения к реальности. Обычная дорогая игрушка из столичного магазина, сделанная на фабрике и тут же проданная, никаких темных историй в прошлом и вообще никакого прошлого.

— Маргери, детка…, - окликнул Койанисс дочь, стоя в дверях.

Дочка прибежала сразу, как будто только и ждала, что ее позовут. И сразу же влезла на руки, потерлась щекой, точно ласковый котенок.

— Пап, что с мамой? Она заболела?

— Все хорошо, мама просто устала.

— А… а все будет хорошо?

— Конечно, родная.

— И с тобой, и с мамой, и со мной? — продолжала очень серьезно допытываться Маргери, глядя на мага ясными как у Элейны глазами.

— С нами всеми.

— Обещаешь? Точно?

— Обещаю. Собирайся, и оденься потеплее. Мы идем смотреть паровозы, — чем меньше дочь сидела бы под одной крышей со странно ведущей себя Элейной, тем было бы лучше. А вечером они бы поговорили с женой. Он убедил бы ее принять успокоительное, могло бы помочь.

Через четверть часа Маргери радостно хлопала в ладоши и старательно заматывала шарф. Потом так же старательно завязывала шнурки. Застегивала пуговицы пальто. Укутывала Аннабель в платок, чтобы та тоже не замерзла.

Элейна в дверном проеме, отделяющем прихожую от гостиной, все это время стояла неподвижно, не проронив ни звука. Просто молча смотрела, и под этим взглядом Койаниссу делалось неуютно.

— Мы вернемся часа через четыре, — предупредил он. — Тебе не стоит беспокоиться.

Элейна пожала плечами.

— Да уж вряд ли вы простудитесь. Маргери, выйди на крыльцо, закрой за собой дверь.

Девочка мышкой юркнула на улицу, только замок тихо клацнул.

— Ну и когда ты намерен ей сказать? — вполне даже спокойно осведомилась жена.

— Что сказать? — опешил маг.

Элейна страдальчески скривилась:

— Того, что я ей прямо так до последнего и не сказала.

— Я тебя не понимаю.

— Врешь. Мне кажется, ты здесь единственный, кто все прекрасно понимает. Ты разве не чувствуешь? Весь дом пропах пеплом. Здесь только тени и пепел, пепел, пепел…

Койанисс, не отвечая, вылетел на крыльцо вслед за дочерью. Его колотило, как от холода, хотя чувствовал он жар, кольцом охвативший виски. Почти сполз по перилам, чтобы не навернуться со ступенек.

— М-маргери, пошли быстрее, все паровозы пропустим, пошли…

Но до железной дороги они так и не дошли. Маргери радостно выбежала за калитку. Пронеслась еще шагов десять по поляне. А потом вдруг остановилась, как вкопанная, и, прижав к груди куклу, смотрела на лес перед собой, словно впервые его видела, хотя до этого они не раз ходили к насыпи через него и никаких проблем не было. Койанисс приблизился к ней и ласково потрепал по голове.

— Ты чего?

Детское личико совершенно окаменело от испуга.

Койанисс посмотрел туда же, куда глядела дочь. Поляна, стена леса, под золотым светом кажущаяся голубовато-серой, как море, яркое осеннее солнышко, блестящие в траве паутинки. Празднично-яркий пейзаж, в котором захочешь найти что-то страшное — не найдешь ни за что.

Маргери судорожно вздохнула.

— На что ты смотришь? Маргери, на меня смотри! — Койанисс опустился на колени перед дочкой и легонько встряхнул ее за плечи. — Там ничего нет такого, чтобы пугаться милая. Там только лисы живут, красивые такие звери…

Девочка, как околдованная, смотрела на ровную стену деревьев. Потом скривила губы, словно собиралась заплакать, и уткнулась магу в плечо. Всхлипнула, затряслась. Койанисс обнял ее, подождал, пока Маргери проплачется, вытер ей лицо платком.

— Знаешь, сегодня что-то холодно. Мы сходим к паровозам в другой раз. Я тебе лучше дома что-нибудь почитаю. Как думаешь? Маргери, не плачь только больше, нельзя плакать на холоде.

Девочка опустила глаза и глухо сказала:

— Я не пойду к паровозу. Там теперь в лесу… злые волки.

— Волки? — сначала переспросил, а потом подумал Койанисс. Было не так уж и важно, почему дочь испугалась волков, которых до этого дня нисколько не боялась. Куда важнее, чтобы она перестала о них думать.

Голос Маргери стал еще тише:

— Да, там волки. Очень злые. В ошейниках. Они меня ждут в лесу.

«Злые волки в ошейниках». Маргери в жизни не видела овчарок. А вот Койанисс видел и прекрасно понял, что именно его дочь сейчас сказала.

— Не дождутся! Слышишь меня? Ничему не верь и ничего не бойся. Я тут с тобой и мы есть. А их — нет.

Маргери долго думала, нахмурив лоб, а потом неуверенно улыбнулась:

— Хорошо, папа, я тебе верю.

* * *

Весь следующий день шел дождь. Увидев отметку «3 октября», Койанисс плюнул на возможную реакцию жены и календарь со стены просто снял. И даже с большим удовольствием отправил в камин. Элейна, наверное, заметила, но ничего так и не сказала.

— Хочешь, я приведу в порядок чердак? — Койанисс уже не знал, какую помощь по дому предложить. За первую неделю отпуска Элейна успела придумать ему миллион дел, а потом ее как будто перестал интересовать уют в доме. Только столы и полы она скоблила так, что, на взгляд мага, скоро бы насквозь протерла.

Если бы она не сопровождала эти действия комментариями вроде «Здесь грязь, грязь, а мы хорошие подданные», скрежещущие звуки не вызывали бы у Койанисса приступов паники, но она бормотала это почти всегда, когда убиралась. Едва завидев ее с тряпкой или щеткой, маг ретировался куда-нибудь наверх или к Маргери.

Маргери, впрочем, тоже вела себя не совсем так, как в первые дни. Она стала тише ходить и реже заговаривала первая, как будто все время сосредоточенно думая о чем-то своем. Правда, в отличие от ставшей почти агрессивной Элейны, к отцу дочь по-прежнему льнула, как котенок. К сожалению, уже не ласковый, а запуганный.

— Зачем? — невозмутимо поинтересовалась Элейна и вернулась к раскатыванию теста.

Койанисс едва не ответил «чтоб было чисто», но вовремя прикусил язык. В прошлый раз при этих словах с Элейной приключилась самая настоящая истерика.

— Я посмотрю, может быть, там завалялось что-то полезное.

— Может быть, — равнодушно отозвалась жена. — Кстати, ты давно начал ходить во сне?

— Что?

— Ты третью ночь меня до полусмерти пугаешь. Стоишь как статуя у окна и полночи смотришь в сад на кусты.

«Бесы дери, да не могу я стоять у окна и пялиться в сад, потому что я до рассвета трясусь под одеялом и думы думаю! И еще я не могу пугать вас потому, что после заката вас здесь просто нет…»

— Милая, ты уверена?

— Койанисс, я не знаю, как ты шею не свернул, когда в сад спускался. Я двери спальни после этого запирать начала. Да, я уверена. А что тебя удивляет?

— Нет, ничего. Я приму снотворное.

— Прими. Иначе я этот проклятый шиповник просто выкорчую. Что за интерес часами смотреть на облетевший куст, я не понимаю!

Да облетевший куст с каждым днем цвел все ярче и пышнее. Как будто вытягивал все соки из обитателей дома и оживал сам.

— Что ты в нем нашел, я не понимаю!

«Нет, это я не понимаю».

Койанисс без дальнейших объяснений убрался на чердак. Пожалуй, если бы происходящее и впрямь сводилось бы только к его сумасшествию, он бы обрадовался. Но в голове у него накрепко засела мысль, что, как бы странно он себя ни вел, а Элейна все же ведет себя страннее. Иногда его даже посещало очень страшное подозрение, что это не его жена. Нет, она выглядела как Элейна. Говорила голосом Элейны. У них была одинаковая походка и одинаковый аромат духов, даже одинаковая манера склонять голову чуть набок, глядя на собеседника.

Только она почему-то оперировала вещами, которые Элейна знать не могла. Когда она в первый раз в очень спокойном тоне сообщила, что будущее не меняется, в ответ на какую-то его пустяковую реплику вроде того, что не грех бы подумать о школе для Маргери, Койанисс чуть дара речи не лишился.

Элейна — образованная барышня из Аэрдис — не могла так говорить и думать. В Аэрдис все, что хоть как-то касалось вероятностных манипуляций, проходило где-то по грани науки и смертного греха, с сильным уклоном в сторону последнего. И Элейна никогда не интересовалась ни аксиомой Тильвара, ни следствиями, которые из нее вытекали.

Чем дольше Койанисс размышлял, тем меньше эти мысли ему нравились.

Чердак, пожалуй, оставался единственным местом в доме, куда Элейна с ее пристрастием к чистоте так и не добралась, поэтому там до сих пор мирно пылились реликты от прежних хозяев — стулья с поломанными спинками, сдутые кожаные мячи, какие-то лоскутные одеяла и прочие осколки чьей-то мирной жизни. Койанисс, подсвечивая путь масляной лампой — единственное чердачное окошко, явно сто лет не мытое и расположенное в дальнем от лестницы конце помещения, света не давало практически никакого. Так, мутный сероватый полумрак среди мрака. Маг пробрался к середине комнаты, аккуратно переступая через завалы старой мебели, пару раз чихнул, и посветил во все стороны. Какие-то плюшевые игрушки здесь остались, но маг бы скорее умер, чем дал бы Маргери в руки такую антисанитарию. В углу, как ни странно, спряталась самая натуральная прялка. Койанисс такие только в Рэде видел и был убежден, что до Аэрдис эти пережитки прошлых веков не дошли, однако, как оказалось, переоценил мировой прогресс. Все колесо утопало в паутине. Маг пауков не боялся, но на всякий случай провел рукой по волосам, чтобы убедиться, что ничего лишнего на него с потолка не приземлилось.

Ничего ценного на чердаке, увы, не наблюдалось. Оставалось или сидеть здесь в полумраке, глядя на желтый круг света от лампы и гадая, что же такое происходит, или спускаться к Элейне с ее «мы хорошие подданные».

«А все-таки, когда у меня заканчивается отпуск?»

Койанисс изо всех сил напрягал память, пытаясь понять, когда он подписывал бумаги, по которым смог сюда приехать. И, как ни бился, вспомнить не мог. Как будто из его прошлого вырвали неаккуратный клок, где-то между похоронками, полученными на Элейну и Маргери, и его ночным забегом по лесу. А между этими двумя точками — безбрежная чернота. В сложившейся ситуации беспокоило его и то, что неделю назад он еще помнил, что делал во Мгле и как поворачивал время. Сейчас он знал, что это делал — вернее, помнил, что неделю назад был в этом уверен и совершенно спокоен за истинность воспоминания — но само воспоминание теперь скорее походило на сон во сне.

Маг еще с полчаса покопался в голове и пришел к печальному, но ожидаемому выводу, что не помнит ни дат отпуска, ни человека, поставившего подпись под нужной для этого бумагой, ни самой бумаги. Возможно, она в сложенном виде лежала в метрике, но вот куда он сунул метрику после того, как прогнал жандармов?

Койанисс вздохнул, признавая полную и безоговорочную капитуляцию. На двадцать пятом году жизни мамино пророчество его все-таки догнало.

Взгляд мага упал на какие-то листы, торчащие из-под кресла. Он протянул руку, почти уверенный, что найдет там какие-нибудь выкройки пятидесятилетней давности, и извлек бумаги, вернее, бумагу. Это оказалась сложенная в несколько раз карта, пожелтевшая от времени, с виньетками по краям. Кто-то не пожалел времени, прорисовывая серые льды и черные вихри Гремящих морей, левиафанов, плещущихся в морях южных, и тончайшую сеть континентальных рек, поблекшую и бывшую уже не ярко-голубой, а почти белой. Но работа все равно была тонкая, красивая и аккуратная. Маргери, любившей географию и мечтавшей стать путешественницей, она не могла не понравиться. Маг подхватил находку и, осторожно переступая через хлам, выбрался с чердака. Отряхнулся от пыли, погасил лампу, спустился.

Элейна и Маргери, как это обыкновенно происходило днем, с одиннадцати утра до часу занимались в гостиной, за закрытыми дверьми. Скорее это делалось для того, чтобы аккорды пианино не гремели по всему дому, чем с целью что-то скрыть. Койаниссу не возбранялось заходить и сидеть с ними, лишь бы дочь не отвлекал. Первую неделю Маргери пыталась ему подмигивать тайком от мамы и корчить рожицы, но Элейна лишнее веселье быстро пресекала. Она считала, что есть время учиться, а есть время дурачиться, и никаких совпадений здесь не предусматривалось.

Койанисс прошел в гостиную. День был серый и мутный, поэтому на столе, за которым Маргери старательно что-то записывала, горела лампа. Элейна стояла у окна, облокотившись на подоконник, и держала в руках тетрадь размером с добрый альбом.

— Еще десять строчек, — не отвлекаясь от содержимого тетради, распорядилась жена. Дверь скрипнула, она подняла глаза и посмотрела на Койанисса.

— Что-то случилось?

Маг улыбнулся и потряс в воздухе своей находкой, привлекая внимание Маргери:

— Глядите, что я нашел на чердаке. Карта. Между прочим, старинная. Маргери, я уверен, хороший путешественник по такой найдет клад.

Маргери оторвалась от тетради и посмотрела на мага, скорее непонимающе, чем с энтузиазмом. Перевела вопросительный взгляд на мать, потом снова на отца.

— Ой, какая большая…

— Это карта мира. Тут все моря, горы, реки, даже твои любимые Слезы Ириады можно разглядеть, вот они, видишь, у южной границы Эфэла…

Маргери подперла щеку рукой и очень спокойно, по-взрослому сказала:

— Папа, зачем ты ее принес?

— В каком смысле? — опешил маг.

— Ну, она же мне не понадобится.

По спине Койанисса побежал холодок.

— Это почему не понадобится? Я что ли хотел стать великим первооткрывателем, когда вырасту?

Маргери хлопнула честными голубыми глазами:

— Но я же не вырасту.

— Что?! — Койанисс рычать не хотел, но зарычал. Его испугали не столько слова дочери, сколько ее ровный взрослый тон.

— Мама говорит, что я не вырасту, — быстро поправилась Маргери, бросив испуганный взгляд на Элейну, не станет ли та возражать. Койанисс тоже во все глаза уставился на жену, но она невозмутимо выдержала его взгляд и ничего не оспорила.

Маг понял, что этот балаган следовало заканчивать, пока он окончательно не тронулся умом, до чего с их шуточками оставалось не так уж и далеко.

Он молча пересек комнату, заглянул в тетрадку Маргери, прочитал одинаковые строчки «Мы хорошие подданные. Добрые подданные не лгут», повторенные на полутора страницах, и шагнул к Элейне. Протянул руку:

— Дай сюда тетрадь.

— С какой стати?

— Я хочу знать, чему ты учишь нашу дочь. Просто дай мне эту тетрадь.

Элейна, помедлив секунду, вдруг усмехнулась, как упырь, обнажив все зубы, и отдала тетрадку. Маг быстро пролистал ее.

Словарные слова на аэрди. Простые арифметические задачки. Неправильные глаголы то ли эфли, то ли эльди. Стихотворение про весну, стихотворение про осень, про зиму. Красивые цветочные виньетки, бабочки и птицы на полях, лиственный орнамент, какие-то профили…

Здоровенный черный зев то ли печи, то ли чего-то похожего и белые фигурки женщины и девочки на его фоне, девочка волочит за собой куклу. Нарисованные криво и неумело, с таким нажимом, что вечное перо в нескольких местах прорвало бумагу.

Койанисс отдернулся от страницы, как будто та его обожгла. Тетрадь упала на пол.

Элейна молча ждала продолжения.

— Что… что это за дрянь? — взвился маг.

— А то ты не знаешь, — пожала плечами Элейна, наклонилась и подняла тетрадь, аккуратно закрыла, чтобы не помять листы.

— Ты чему дочь учишь?! — Койанисс вырвал тетрадь из рук жены и со всей силы швырнул ее через всю комнату, к дверям. — Чтоб я больше этого не видел, ясно?!

Элейна даже не дернулась. Ни слова не возразила, ничего не стала отрицать. Это ее спокойствие окончательно вывело мага из себя. Он схватил жену за плечи и слегка встряхнул:

— Ты ненормальная. Скажи Маргери, что она вырастет, немедленно.

Элейна тихо, как-то дребезжащее расхохоталась.

— Я ненормальная? Хорошо, пусть я буду ненормальная. Хорошо, Маргери, ты вырастешь. Если папа так сказала, то уж наш с тобой папа никогда не может ошибаться. Он же всегда все наперед знал и был готов нас защищать…

Койанисс с трудом заставил себя отпустить жену и сцепил руки за спиной. Его трясло.

— Его, конечно, очень волновало твое и мое будущее. Конечно, ты вырастешь, раз папа так решил…

— Элейна, прекрати!

— Что? Я же доношу до Маргери ровно то, что ты просил!

— Да замолчи же ты…

— А то что? Не состарюсь? Ха-ха. Койанисс, пойди и прими уже таблетки. Ты ничего не понимаешь.

Маг понял только то, что впервые при дочери повысил голос на жену — что вообще впервые в жизни повысил голос на Элейну — и что у Маргери на глазах слезы. Что ситуация полностью вышла из-под контроля и что он уже ни на что не влияет. Что дальше стоять и орать смысла не имеет, а насчет таблеток Элейна, пожалуй, права. И уже в который раз вылетел вон, ничего не объясняя и не выясняя.

Таблеток в его сумке не нашлось. А заодно там не нашлось ни метрики, ни заявления на отпуск, ни вообще чего-то, хотя бы косвенно указывающего на то, что он делал до прибытия сюда.

А еще там не было ни билета на поезд, ни обратного билета. Как будто он сюда на крыльях прилетел и таким же образом собирался улететь, если собирался.

Койанисс вышел во двор, под накрапывающий дождик, и уставился на белоснежные розы.

Его не в первый раз посетила непонятная мысль, что они — единственный живой объект в этом доме, несмотря на трех человек внутри. Капли дождя тихо разбивались о почти светящиеся среди серого дня бутоны.

Маг смотрел на них в совершеннейшей прострации, как будто мир сузился до одного цветущего куста, и на нем обрывалась вся перспектива. Что-то происходило не так. Картинка и звук совпадали, но не совсем.

Койанисс закрыл глаза, прислушиваясь.

Капли бились о цветы. Все звонче и мелодичнее, и как будто все дальше.

Где-то на самой границе слышимости их биение стало тихим-тихим звоном колокольчика.

Слушая его, Койанисс вспомнил, что забыл что-то безумно важное, но никак не мог понять, что именно. Это «важное» было очень близко, но ускользало по мере того, как стихал звон.

Маг пришел в себя резко, словно от удара, от звонкого — злого — выкрика Элейны:

— Будь оно все проклято, я сажала шиповник! Откуда здесь рэдские розы? Хорошие подданные не выращивают грязных рэдских роз…

— Хорошие подданные и за рэдских магов не выходят! — огрызнулся он раньше, чем успел подумать.

— Выходят? Девочек продают и покупают, радость моя.

Койанисс не нашелся, что возразить. Элейне он бы, наверное, сумел объяснить, что любовь всей жизни и товарно-денежные отношения с родителями этой любви лежат в разных плоскостях и пересечься не могут, но женщина, кричащая на него, не строго обязательно являлась Элейной. Она выглядела как его жена, но что там жило, за черной глубиной ее зрачков — он не знал.

— Трогать цветы не смей, поняла?

Элейна как-то странно улыбнулась:

— Ну конечно. И не забудь составить Маргери учебную программу на ближайший год, если моя тебя не устраивает.

Эту ночь маг встретил в гостиной, свернувшись на диване и закутавшись в плед по самый нос. Откуда-то чудовищно сквозило, дождь барабанил по крыше и окнам, совсем близко ухали совы, а изнутри дома не доносилось ни звука. Тихо, как в могиле.

Койанисс пролежал без сна час, два, а потом спросил себя, что такого он боится найти в доме, если точно знает, что дом пустой. Ответ на ум не пришел. Маг поднялся, плотнее запахнул халат и понял, что в доме очень холодно, значительно холоднее, чем днем. Что было несколько странно, потому что дров на отопление они не жалели. Койанисс накинул сверху еще и плед и зачем-то направился в кухню. Наверное, убедиться, что угли еще тлеют в печи.

Угли в печи не тлели. Печь вообще оказалась холодной и имела такой вид, словно ее не топили минимум неделю. Маг отдернул руку от ее стенки и быстро вышел за дверь, плотно закрыв ее за собой. Наверное, у него были расшатаны нервы, потому что видеть черный зев печи он просто не мог. Хуже того, его преследовало сильнейшее ощущение, что кто-то оттуда внимательно смотрит ему в спину.

Койанисс сам не объяснил бы, почему сначала он пошел наверх, искать Элейну. Вот уж меньше всего на свете он рассчитывал ее найти. Но, где бы она ни проводила ночь, он видел, как она поднималась по лестнице наверх, и какое-то время слышал ее шаги. Потом шаги стихли, и дом накрыло оглушающей тишиной, как мутной водой затопило. Маг прошелся по второму этажу, зажег масляную лампу, прихватив ее с собой, осмотрел спальню — не нашел ничего, кроме аккуратно застеленной кровати, почему-то с одной подушкой поверх покрывала — а потом заглянул в уборную. Большое круглое зеркало отразило оранжевый огонек, а потом блики весело заплясали на дюжине выставленных в ряд флакончиков и баночек.

Койанисс сморгнул и снова уставился на коллекцию разномастных склянок, выстроившихся на полке перед зеркалом как войско на параде. Как будто не они этим утром звонко бились о стенки чугунной ванны. Маг с опаской шагнул внутрь, стараясь не смотреть в зеркало, и протянул руку. Нащупал один из флаконов, зажмурился, прислушиваясь к себе. У флакона была сложная форма и крышка в виде стеклянного букета, гладкая поверхность с крохотным сколом, разливающийся вокруг него легчайший запах жимолости, а его стенки холодили ладонь.

Койанисс просто не мог всего этого выдумать. И он не мог выдумать пыли, которую растер в пальцах, поставив флакон обратно на полку. Вся стража красоты Элейны, которую та так старалась удержать, оказалась присыпана пылью, как саваном накрыта.

Маг, отирая руки о плед, быстро спустился вниз. Загнанно огляделся. Календарь на стене, двадцать девятое число на нем.

Койанисс едва не взвыл и снова сорвал проклятую книжицу со стены. Снова швырнул в камин. Попытался зажечь отсыревшие дрова, бился не меньше пяти минут, понял, что бесполезно, но не понял, почему дрова в доме оказались в таком состоянии. Вернее, появилась у него одна догадка, от которой тряслись руки, а на висках выступала испарина, несмотря на холод.

Маг выскочил на крыльцо, добежал до сарая, куда с неделю назад сложил собственноручно порубленные дрова. Отличную, пахучую березу, уютно потрескивающую в вечерние часы.

Пустая дровница, с парой некрупных поленьев на дне. Все.

Койанисс, шатаясь, вышел. Добрел до калитки, толкнул ее, сделал несколько шагов по поляне, вслушиваясь в ночь.

Лошадиный труп, поднявший к ночному небу оскаленную морду, висел на дереве так же, как неделю назад. Это не изменилось, как не изменилась дата календаря.

Ветер. Темнота. Скрипы и шорохи. Шелест травы. Уханье сов.

Койанисс смотрел в черную стену леса и не видел ее.

С ума сходил не он. И даже не Элейна, не Маргери. Днем или ночью, но в этом доме с ума сходило само время. И еще оно лгало, как заваливающий тест вероятностник.

Маг медленно, будто оглушенный своим открытием, вернулся. Календарь на стене. Холодный камин, в котором не лежит ничего лишнего. Запах пепла. Полная и абсолютная невозможность происходящего.

Правда могла быть или внутри дома, или за его порогом, или под солнцем, или под луной. А еще правды могло не быть вовсе.

Оставалось проверить одну очень простую гипотезу. Если Элейна ночами уходила за зеркало в ванной, куда ночами уходила Маргери? В ее спаленке раньше не висело зеркал. Койанисс, чувствуя, что его потряхивает, вошел в комнату дочери. Наткнулся взглядом на тот же альбом, все так же валявшийся на полу. Аккуратно переступил через карандаши, чернеющие в неподвижном белом свете луны. Вспомнил, что в прошлый раз — неделю назад — луна была в той же фазе. И что когда-то уже об этом вспоминал.

Не требовалось выдающегося ума, чтобы понять, где в этой комнатке могло быть спрятано зеркало. Маг подошел к шкафу. Зачем-то прислушался, готовый услышать тихий скрежет с той стороны створок, но ничего не скрежетало, не шуршало, не шептало, не плакало и не дышало с той стороны. Койанисс резко дернул ручку на себя.

Ничего ужасного. Какие-то башмачки, вперемешку валяющиеся снизу, кофточки и платьица на вешалках, коробки в глубине. Маг вытянул руки и пошарил по задней стенке за одеждой. Ничего, только слегка шероховатая поверхность дерева.

Сбоку что-то блеснуло. Койанисс резко обернулся.

Овальное зеркало не больше метра высотой висело на внутренней стороне створки. Из зеркала на него неподвижными ярко-голубыми, не человеческими, но и не звериными глазами смотрела Аннабель. Кукла, отчего-то одетая в красное пальтишко Маргери, то самое, в котором дочь сегодня вышла на прогулку, протянула руки вперед, к самой границе стекла.

Маг отшатнулся.

Аннабель шагнула к раме, не отводя от Койанисса взгляда. А потом вдруг вспыхнула ярко, как фейерверк, отбросив во все стороны теплые оранжевые блики. По ту сторону зеркала трещало пламя. Золотые локоны обугливались и распадались, трескался и чернел фарфор, красное пальто превращалось в обгоревшие тряпки, и только голубые глаза смотрели на мага с того, что уже и лицом было трудно назвать, все так же неподвижно.

Койанисс схватился за створку — она показалась ему горячей, просто раскаленной — и изо всех сил толкнул ее от себя, закрывая шкаф. Веселые оранжевые блики и треск огня исчезли резко, словно их ножом обрезало.

Бесы бы побрали эти галлюцинации. Маг чувствовал, как сердце буквально бьется о ребра. Следовало накачаться сон-травой, немедленно, сейчас же.

Не успел Койанисс подняться с пола или хотя бы перевести дух, как изнутри отчаянно заколотили кулачки:

— Папа, папа, выпусти меня отсюда, папа!

Маргери не могло там сидеть. Там было пусто. Только одежда, ботинки и бесова галлюцинация в бесовом зеркале.

— Папа! Пожалуйста!

Койанисс сидел перед шкафом и даже рукой двинуть не мог, так его трясло.

Изнутри все колотили, но с каждым разом слабее и слабее.

— Папа, выпусти меня, я буду хорошей девочкой! Папа, я не хочу! Папа!

Живая Маргери не могла сидеть в пустом шкафу с зеркалом на створке. Мертвая Маргери не могла умереть еще раз.

— Папа! — такого животного ужаса в детском крике маг не слышал никогда. Все доппельгангеры мира и полный распад личности не пугали его так, как этот крик.

И, живая или мертвая, она была его дочь.

Койанисс дернул ручку шкафа на себя. Дверца не подалась вперед ни на миллиметр, как будто дверцы, на которых даже замка не имелось, заклинило наглухо. Маг рванул еще раз. С тем же результатом.

Нужно было разблокировать проклятый шкаф из Мглы, что бы там изнутри ни держало створки. Койанисс закрыл глаза, сосредотачиваясь, почувствовал тяжелый гул в затылке, привычно досчитал до трех, снова открыл, и оторопел.

Предметы все еще имели цвета. Он не видел себя, скорчившегося на полу у шкафа. Пепел не кружился в воздухе. Маргери почти скулила в шкафу, но приближающаяся метель не выла.

Он не смог попасть во Мглу. То ли потому, что из этого дома нельзя было туда прыгнуть, то ли потому, что он уже находился там.

Маргери исходила криком по ту сторону двери.

В воздухе чувствовалась тяжелая, сладковатая гарь.

Маг выворачивал ручки, дергал створки на себя и пытался выбить их плечом даже после того, как детский крик, захлебнувшись на самой высокой ноте, оборвался, превратился в надсадный кашель, потом в хрип и смолк совсем.

8

Ночью было холодно, но под утро стало просто невыносимо. Запала злости Витольда, подогретой наркотиком, хватило часа на четыре, а потом ярость кончилась, а боль и холод остались. Маэрлинг, сколько мог, ходил кругами, стараясь сильно не отдаляться от заимки — умение ориентироваться в ночной тундре не входило в список того, чему ему учили — но все равно закоченел так, что под конец даже ранение ощущать перестал. Радоваться такой благодати он не спешил, потому что неожиданно обнаружил себя сидящим под какой-то тощей елкой и почти засыпающим. Вот уж точно его закоченевший труп стал бы для обитателей заимки сюрпризом, и нельзя наверняка сказать, чтобы неприятным. И то если бы до него зверье раньше не добралось. Кое-как распрямив деревянные ноги, Витольд встал и, опираясь на тут же подобранную палку, двинулся к дому. Может, ему рады бы там и не были — да, занесло, перегнул, бес бы с Каем и Гюнтером, а Эрвина зря обидел, если подумать — ну не убили бы они его же. В конце концов, там находилась Магда. Магда, уж на что по три орфографические ошибки на строчку донесения лепила, а всегда все понимала.

Подгоняемый этой нехитрой мыслью, Витольд уже почти добрался до входа в заимку, предчувствуя, как вытянется на полу, накроется шинелью и будет спать сутки, не меньше, в относительном тепле, как вдруг сбоку совсем рядом мелькнула тень. Маэрлинг начал оборачиваться, чтобы понять, кого угораздило гулять в такую рань, кроме него, но тут что-то сильно сдавило ему шею, а потом дернуло назад и поволокло по земле.

Маэрлинг попытался это что-то скинуть, и его пальцы нащупали крепкую толстую веревку. Воздух из легких вышибло падение, горло пережало, и он даже захрипеть — не то что закричать — не мог.

«Бесов маг!», — еще успел подумать Витольд, а потом сообразил, что маг не смог бы так лихо проволочь его по земле метров десять. Дальнейшие размышления оказались прерваны самым грубым образом, потому что его вздернули на ноги. И даже выше, так, что пришлось балансировать на носках.

Витольд затравленно огляделся. Так и есть, его приволокли к одному из немногих здешних деревьев, вымахавших метра на четыре. И, наверное, перекинули веревку через один из суков.

— Нормально. Выдержит, ветка крепкая, — сообщила откуда-то из-за спины темнота голосом Гюнтера.

Витольд вертелся как уж, пытаясь ослабить петлю на горле — куда там. Или он перестал соображать вообще, или его беззастенчиво пытались повесить. Вздернуть на суку, как бандита с большой дороги. Свои же.

— Гюнтер, погоди, — Эрвин, хмурый как туча, появился в поле зрения тоже откуда-то сзади. У Витольда уже мелькнула дурацкая мысль о неожиданном спасении, но Нордэнвейдэ быстро разбил все его надежды, устало заметив:

— Магда услышит.

— Кай Магде снотворного дал. Спит, как дитя малое. Утром увидит, решит, что он сам, — возразил драгун.

Витольд мутным от недостатка воздуха взглядом смотрел на Эрвина, но тот плыл и кривился, сливаясь с самыми темными тенями, какие бывали только перед рассветом.

— Ну что, кончаем?

Веревка чуть ослабла, а потом снова дернулась вверх. Витольд, наконец, сумел глотнуть хоть немного воздуха, и отчаянно захрипел.

— Подожди! Стой. Витольд, ты меня слышишь? Понимаешь?

Слышать-то Витольд Эрвина прекрасно слышал, но так, чтобы понимать — не понимал. Ему было глубоко непонятно, как можно за компанию с малознакомым драгуном вздернуть старого друга на сосне просто за слова, пусть и необдуманные, обидные и, да, жестокие. Но все-таки просто за слова.

Но лучше было сделать вид, что происходящее ясно и понятно, поэтому Витольд кивнул, насколько позволяла стянувшая горло петля. Даже руки по швам опустил, все равно без ножа толку не имелось никакого.

— Витольд, — дрожащим голосом продолжил Эрвин. — Я ужасно не хочу этого делать. Я, может, утром сам повешусь. Но мы должны, понимаешь?

Витольд завертел головой, всем своим видом отрицая, что понимает такую чудовищную глупость.

Эрвин чуть не плакал и смотрел куда-то в сторону.

— Витольд, ты же не соображаешь, что творишь. Скажи ты это не здесь, а где-нибудь в столице, меня бы уже казнили. Понимаешь?

Витольд гораздо лучше понимал, что повесят сейчас его. Но причина начала вырисовываться. И да, причина была паскудная. Действительно, его хорошая шутка потянула бы Эрвину на высшую меру.

Маэрлинг кивнул. Поднял руки, показав раскрытые ладони. Указал на веревку. Одними губами произнес «пожалуйста».

— Гюнтер, ослабь, Витольд что-то хочет сказать.

— Чего с наркоманом разговоры разговаривать? Он нас всех за дозу продаст и не заметит. Нам что с Магдой к стенке становиться из-за скверных привычек малолетнего дворянчика?

— Гюнтер!

— Ну ладно, — буркнул драгун. Хватка на горле ослабла. Витольд опустился на колени: его просто не держали ноги.

— Эрвин, я не хотел, — хрипло пробормотал он, поднимая лицо. — Я дурак.

— Ты не дурак, Витольд, ты кокаинист. Если бы ты был просто дурак, я бы мог тебе верить. А ты за себя не отвечаешь. Но последствия твоих слов и поступков от этого-то не исчезают! Так что мне прикажешь делать? Я порфирик, мы все вместе — государственные преступники. А с нами — наркоман, который не думает, что можно и чего нельзя говорить. — Эрвин опустился на корточки напротив Витольда. — Понимаешь?

Витольд понял. Более того — всей шкурой прочувствовал. Да, и Эрвин, и Гюнтер были хорошими людьми, по меркам своего времени — надежными и благородными, отличными товарищами. И да, они запросто могли вздернуть его здесь же на лиственнице, потому что им пришлось защищать себя и Магду. Они его не то чтобы ненавидели — нисколько. Просто он представлял для них опасность, совершенно реальную и конкретную. Угрожал самим фактом своего существования.

— Слышишь, Эрвин, а он давно на кокаине?

— Нет, я его раньше в таком состоянии не видел. Витольд, ты же недавно начал?

— Как родителей похоронил, — буркнул Витольд, покривив душой дня на три. Вообще, в первый раз после подростковой глупости многолетней давности, кокаин он попробовал в день, когда вышел от Зондэр. Но вот об этом ему не хотелось ни рассказывать, ни вспоминать.

— Гюнтер, это меньше месяца. Я учился на врача. Шансы есть.

— Небольшие.

— Гюнтер. Большими и небольшими шансами оперируют маги, а это мой друг! Витольд, поклянись, что больше никогда не примешь наркотики.

— Да он в чем угодно поклянется, с петлей-то на шее…

— Витольд? Где эта дрянь?

— В кисете.

— Высыпи! Высыпи и дай слово, что больше в жизни это в руки не возьмешь. Я тебе поверю.

Маэрлинг плохо слушающимися пальцами развязали кисет и высыпал на землю белый порошок, который в ночи почти светился. Достать еще не стало бы проблемой. Проблема состояла в том, что Эрвин и Гюнтер были отчасти правы. Он, конечно, не то чтобы зависел от кокаина и, конечно, обычно отлично контролировал, что делает и что говорит…

Нордэнвейдэ поднялся и растер кучку сапогом.

— Витольд, обещаешь?

Маэрлинг понял, что его сильно знобит, а земля медленно плывет, и хотел уже ответить, что постарается, но мир как-то вдруг потух.

— Вы его действительно повесили? — удивленно поинтересовался Кай, глядя, как Гюнтер и Эрвин затаскивают бесчувственного Маэрлинга в заимку. — А говорили «бесчеловечно». Ну вы даете.

— Обморок, — пояснил мрачный Гюнтер. — Держался парень, держался, да и хлопнулся. Правда, зелье свое выкинуть успел.

Эрвину вообще не хотелось ни говорить, ни жить. Хотя взять Кая за воротник и разбить всезнающую лисью мордочку, пожалуй, отчасти хотелось.

Кай склонился над Маэрлингом и пощупал у того пульс.

— Нормально, до свадьбы заживет. Даже в этом сомнительном случае — я про свадьбу. Пулю будем вынимать утром, начнись там заражение — он бы раньше как миленький прибежал. Дуракам везет. Положите в угол, пусть отсыпается сокол, отлетался.

Гюнтер пристроил Витольду под голову какую-то одежду, накрыл шинелью и, всем своим видом давая понять, что считает миссию выполненной, ушел ночевать, развалившись так, чтобы перекрыть вход за ширму, где спали Магда и Дэмонра, одна — мирно, вторая — не очень. Кай, которому выпала очередь дежурить, уселся на табурет в углу, сцепив руки в замок и уперев локти в колени.

— Эрвин, идите спать. Если не надумали меня сменить, но мне вроде как еще два часа тут сидеть.

— Кай, мне хочется вас убить.

— Встаньте в очередь. Хотя я таких временных и эмоциональных затрат вряд ли стою. И давайте выйдем за дверь, если уж вам приспичило поговорить. Не хочу, чтобы Гюнтер метнул сапог на звук.

Снаружи уже было светлее, чем внутри. Над хилыми деревцами вставала бледная заря. На ее фоне единственная высокая лиственница с петлей через ветку, которую Гюнтер впопыхах забыл снять, выглядела бесовски мерзко.

— Дерьмо, — сквозь зубы выплюнул Эрвин, ни к кому не обращаясь.

— Дерьмо, — легко согласился Кай. — Но сработало ведь?

— Сработало? Кай, а вы подумали, как мы утром будем разговаривать?

Маг нахохлился от холода и сунул руки в карманы.

— По всей вероятности, утром вы будете разговаривать на морхэн. Хотя для разнообразия можно попрактиковаться в каких-нибудь еще языках.

— Мы ведь друзья были. Вам знакомо понятие «дружба»?

— Нет, мне это понятие незнакомо. Но, думаю, форма «были» здесь вполне уместна, люди такие вещи прощают только в книжках. Зато с вероятностью в восемьдесят семь процентов он больше никогда не притронется к кокаину. Для такой ситуации это просто отличный показатель, между прочим.

— Какие вероятности, какие проценты, какие показатели?!

— Математические. А вам очень нужно мое сочувствие? Сочувствую, вы дурно выбираете друзей. И да, ваша проблема — не порфирия.

— Неужели? А что же тогда моя проблема?

— Серьезный переизбыток совести. Обычно от этого рудимента люди избавляются в подростковом возрасте, а у вас что-то пошло не так. Что странно, вроде бы во всем остальном запоздалого развития не наблюдается…

— А за сто медяков вы мне судьбу не предскажете, раз уж вы так хорошо вперед видите и в душах читаете? — прошипел Эрвин.

— Да я вам ни за сто медняков, ни за сто марок ничего полезного не смогу рассказать, сверх того, что сказал.

Эрвин сглотнул слезы, но глаза все равно очень неприятно щипало.

— Надеюсь, это хотя бы был самый ублюдочный спектакль в моей жизни.

Кай покачал головой:

— Не надейтесь, не самый. Но это был наиболее оптимальный по соотношению ублюдочности и полезности, дальше первое будет расти, а второе — падать.

9

— Ты какой-то бледный сегодня, — заметила Элейна, аккуратно выкладывая на тарелку перед Койаниссом кусок яблочного штруделя. Маг оторвался от созерцания столешницы и поднял глаза на жену.

Ему хотелось спросить ее, настоящая ли она, но таких вещей, конечно, спрашивать было нельзя.

Задавать вопросы о том, где он спал сегодня ночью и вообще спал ли, и, если не спал, то где находились они с Маргери все это время, тоже не стоило.

Впрочем, если шкаф в комнате дочери оказался цел, значит, ему привиделось, потому что створку он все-таки выворотил, и рука угодила во что-то рассыпчато-невесомое, а потом стало очень темно и просто никак.

— Я дурно спал, — солгал — или сказал чистую правду — Койанисс.

Элейна пожала плечами. Дворянская дочь, конечно, не стала бы при ребенке обсуждать проблемы отца с головой.

Маргери бросила на Койанисса быстрый взгляд и склонилась над своей порцией штруделя. Маг глотнул кофе, не чувствуя вкуса. Уставился в расцвеченный солнечными зайчиками потолок, как будто надеялся найти там какие-то ответы.

Проблема состояла в том, что он не то что ответы найти не мог, а половину вопросов забыл. И вообще, вокруг как будто шел спектакль, и он подменил героя, скверно выучив роль, а суфлер куда-то делся.

— Ты разлюбил мои пироги?

— Они великолепны.

— Зубы у тебя что ли болят, сластена? Вот, Маргери, посмотри, достойный пример, между прочим. Смотри, что бывает, если сыпать в чай пять ложек сахара за раз и заедать это шоколадками…

«Они живые. Я их такими помню».

«Они мертвые. Я их такими помню».

Койанисс заставил себя оторваться от игры солнечных зайчиков и переключить внимание на тарелку. Отличный такой штрудель, еще теплый, корицей присыпанный, все как в лучших кофейнях империи. Красота да и только, к тому же еще сдобой и яблоками благоухающая на всю столовую.

Маг с некоторой опаской отрезал кусок — он был уверен, что у него трясутся руки и нож станет громко клацать о тарелку, но, вроде бы, обошлось — и отправил в рот.

— Божественно, как всегда.

— Не богохульствуй, — удовлетворенно улыбнулась Элейна.

Койанисс проглотил еще несколько кусочков, прежде чем почувствовал какой-то посторонний привкус. Легкую горечь, с каждым разом делающуюся сильнее. Как будто Элейна подпалила пирог, чего, конечно, случиться не могло. Маг украдкой перевел взгляд на дочку: та с довольным видом уплетала за обе щеки. Следовательно, с пирогом все было хорошо.

У Койанисса от горечи скулы свело. А еще ему пришла на ум одна очень неприятная догадка, которую усиливал легкий запах гари в воздухе.

Маг поднялся из-за стола и под удивленным взглядом жены направился на кухню. Кулек яблок. Очистки на столе. Яичная скорлупа в мусорной корзине. Остатки теста на деревянной доске. Нарастающий запах горелого.

Койанисс подошел к кухонному столу и провел пальцами по доске для раскатки. Тесто. Мука.

«Какого беса она серая?»

Элейна никогда не экономила на продуктах. Конечно, она бы не взяла муку грубого помола, вряд ли его жена вообще знала, что это серое недоразумение, из которого потом получается то, что и хлебом-то назвать можно только в Рэде и только в голодный год, существует на свете.

Койанисс сунул руку в банку из-под муки и пропустил субстанцию между пальцев. Ну конечно же. Пепел.

— Что ты делаешь?

— Мука…

— Мука как мука, ты же сам три мешка купил на прошлой ярмарке.

Шутка состояла в том, что Койанисс, если постараться, даже мог припомнить эту самую ярмарку. Но с полным впечатлением, что его там не было и он восстанавливает события по чьему-то подробному, но бессвязному рассказу.

— Да, конечно, — маг вернулся в столовую, надеясь не услышать больше никаких вопросов, сел, уставился на остатки кофе в чашке. Элейна замерла в дверном проеме.

— Маргери, когда пойдем смотреть паровозы? — поинтересовался Койанисс и напряженно ждал ответ.

Девочка причмокнула губами, метнула на мать какой-то затравленный взгляд, потом опустила глаза на тарелку:

— Нет. Не хочу паровоз.

Ну конечно. Маргери не хочет смотреть паровоз. Как маг Койанисс мог поверить во многое. В вещи удивительные и невозможные — в призраков, знамения, жизнь после смерти. Но в невероятные — чтобы бредящая путешествиями девочка, месяцами торчащая в лесном домике, где из всех развлечений у нее имелся пони и книги, отказалась любоваться своими любимыми сказочными чудищами, выбрасывающими в небо черные клубы — в них он поверить не мог.

— А что хочешь?

Еще один быстрый взгляд на мать.

— Чтобы ты остался с нами.

Койанисса пробрала дрожь.

— А летом на море? Ты же не видела моря…

— Я… я хочу новое платье.

Ровный, безэмоциональный ответ. В отличие от него, Маргери разучила свою роль неплохо.

— А ты, милая, хочешь на море?

— Нет. Я была там в детстве и сильно обгорела, — или воображение играло с Койаниссом злую шутку, или злую шутку отпустила Элейна. — Второй раз не хочу.

Теперь маг уже почти не сомневался, что Элейна издевается.

Койанисс обошел стол и склонился над Маргери. Та подняла на него честные голубые глаза, ясные, как небесная лазурь, сосредоточенные, живые.

— Я хочу, чтобы ты прилежно учила географию. Ты станешь путешественницей, открывательницей новых земель. Понимаешь?

Маргери кивнула, косички согласно дернулись в такт. И Койанисс снова почувствовал посторонний запах. Наклонился над золотоволосой макушкой, принюхался.

Миндальное мыло — очень много миндального мыла — и другая горечь, не миндальная.

— Почему от ее волос пахнет пеплом? — резче, чем собирался, спросил он у жены.

Элейна пожала плечами:

— Я говорила ей не играть в камине.

Элейна, маг или мир — возможно, все трое разом — явственно сходили с ума.

— Играть в камине?! Что за чушь. Маргери?

Маргери, услышав окрик, словно сжалась и посмотрела на мага испуганно:

— Я больше не буду! Никогда-никогда!

Койанисс испытывал прямо-таки непреодолимое желание швырнуть кофейник о стену, перевернуть стол, расколотить чашку — словом, уничтожить хоть что-то, только бы не сорваться окончательно.

— Вообще не смей больше к камину подходить, — как мог тихо и спокойно сказал он. — И к печи не смей.

Маргери смотрела все так же честно и испуганно:

— Хорошо. Хорошо, папа, не буду. Я уже все сделала и больше не буду.

Койанисс даже уточнять не стал, что «все» она сделала. Ответ лежал на поверхности. Маг в гробовой тишине вышел в гостиную, схватил кочергу и поворошил золу. Секунд через десять кочерга наткнулась на что-то твердое. Койанисс, чихая, полез внутрь. Где-то в глубине души он очень боялся наткнуться на детские кости, но нет — вытащил только останки красотки Аннабель. Обугленную головешку без рук и ног, с дырявой совершенно лысой головой и полопавшимся от жара фарфоровым лицом. Черные трещины лежали как частая паутина, стеклянных голубых глаз — не человеческих и не звериных — у куклы не осталось.

Койанисс, прихватив с собой обожженную тварь, вернулся в столовую и швырнул ее на пол.

— Вы что, издеваетесь? Так недолго пожар устроить! Как я должен это понимать?

Элейна тихо, деревянно рассмеялась. Маргери забилась на стул с ногами и испуганно зыркала то на мать, то на отца.

— Она тебе разонравилась или что?

— Н-нет, — с запинкой выдала Маргери. Она, похоже, собиралась расплакаться.

— Тогда зачем ты ее сожгла?

Детское личико жалко скривилось:

— Но ведь, если кукла сгорела один раз, она должна сгореть.

Не требовалось большого ума, чтобы догадаться, кто вложил в пустоватую в силу возраста головку Маргери такой непрошибаемый фатализм.

— Это, конечно, мама сказала?

Дочь несмело кивнула.

— Иди к себе, Маргери. Нам с мамой нужно серьезно поговорить.

Элейна хохотала все громче:

— А что, постулат о единственности будущего уже пересмотрен? Уж не рэдский ли цетник его пересмотрел? Может, аксиома Тильвара тогда на радостях отменяется, а? Скажи Маргери, что она отменяется, если это так! Скажи Маргери, скажи мне, можешь пойти и Бочке тоже это сказать, морковку ей принеси, когда с дерева снимешь… Мне просто интересно: ту вторую неделю кормишь дохлую пони морковкой, а нас ты как спасать придумал?

Койанисс молчал, как оглушенный. Значит, Элейна не просто подсознательно чего-то боялась — она совершенно четко знала, что что-то произошло. И тоже видела труп Бочки.

— Хотя… дай угадаю? Ты ведь не думаешь нас спасать, да? Ты думаешь, куда бы сбежать на этот раз? Тот, кто удрал один раз, ведь должен удрать второй раз, да?

— Маргери, иди в комнату! — рявкнул Койанисс, глядя на замершую, как кролик перед змеей, девочку. — Марш! Сию же секунду, и дверь за собой закрой!

Дочка, словно разбуженная этим окриком, дернула головой и действительно выскочила из столовой — точь-в-точь перепуганный кролик. А потом хлопнула дверь с другой стороны коридора.

Элейна прищурилась:

— Ах, какое благородство. Только второй раз ты отсюда не удерешь. Как, открывается твоя любимая подружка-Мгла?

Койанисс смотрел на существо, которое могло быть или не быть его женой, и лихорадочно думал. Конечно же, Мгла не открывалась. Нельзя открыть Мглу, уже находясь во Мгле. Значит, его и вправду утянуло куда-то очень глубоко. Так глубоко, что он даже не помнил, откуда все началось. Может, с аксиомы Тильвара и попытки ее обмануть. А может — с пустого товарного вагона из сна, последнего его четкого и осмысленного воспоминания, к сожалению, никак не связанного ни с прошлым, ни с будущим.

А вообще его сознание отлично справилось с тем, чтобы достроить очень реалистичную картинку жизни вокруг. Только Элейна — которой, по идее, предполагалось быть декоративной куклой — не вела себя как кукла, и Маргери тоже. Или они были его семьей, и он сидел в прошлом, такой же мертвый, как они, или обе не были людьми.

«Как ты думаешь, люди часто ночуют в зеркалах?»

— Элейна, успокойся. Я никуда не ухожу.

Жена усмехнулась:

— На этот раз — нет. Отсюда некуда уходить, вот ты и не уходишь.

— Давай не будем пугать Маргери. Давай поговорим.

— Пугать Маргери? Я? Уж не тебе мне рассказывать, что значит «пугать Маргери»! Маргери чуть псы не загрызли, когда она подошла к ограде в лагере. Пока ты где-то зарабатывал лишнюю сотню гильдеров. Смотри, какую забавную штуку я нашла утром в почтовом ящике. Узнаешь?

Койанисс смотрел на похоронки, которыми Элейна махала перед его лицом, и понимал, что узнал бы их хоть во Мгле, хоть в рэдском аду, если он только существовал.

— Брось это.

— А что изменится?

— Изменилось то, что я приехал вовремя! Я приехал на две недели раньше.

— На двенадцать лет позже ты приехал, — фыркнула Элейна. — Но никуда теперь не уедешь.

Койнисс не то чтобы пропустил «двенадцать лет» мимо ушей, скорее он не заострил на этом особенного внимания. Куда больше его интриговало, как он сюда попал и как отсюда выйти, прихватив с собой Маргери. Его жена и дочь являлись чем угодно, но только не бессловесными тенями во Мгле, застывшими в том виде, в каком их застала смерть. Значит, Маргери можно было попробовать вытащить отсюда.

Где-то должен был находиться «якорь». Стабильная точка. Что-то такое, что склепывало бы воедино место, куда он пришел, и место, откуда. Это могло быть место, или предмет, или момент времени — что угодно. Раньше у него, вроде бы, имелся клубок, но сюда он точно попал без клубка.

— Подумываешь, как бы сбежать, да?

— Нет.

— Правильно делаешь. Я бы тоже хотела отсюда сбежать. Но всего этого нет. Нас нет. И тебя тоже нет. Забавно, правда?

Койанисс с лихорадочной скоростью перебирал в голове все, что видел за последние две недели. Он искал что-нибудь такое, что выпадало бы из картинки, которую маг мог бы нарисовать в голове. Что-то, с ним никак не связанное.

Маргери плакала в своей комнате. Он ясно слышал всхлипы, которые очень мешали думать.

— Поищи ответ, — усмехнулась Элейна и вышла. Хлопнула входная дверь. Маг стоял в столовой в полном ступоре, чуть ли не впервые в жизни даже близко не представляя, куда идти и что делать. За неимением хотя бы одного приемлемого варианта, он молча последовал за Элейной. Вышел на крыльцо. И все понял.

— Проклятые розы! Грязные рэдские цветы! Хорошие подданные не выращивают рэдских роз, сгиньте, провалитесь, я сажала шиповник! — Элейна сопровождала свои слова решительными действиями. — Твари, твари! — Садовые ножницы с лязгом буквально кромсали одинокий куст, только белоснежные лепестки по ветру плыли.

Койанисс, глядя, как отлетают налитые светящейся белизной бутоны, удивлялся исключительно тому, почему на ножницах и земле вокруг нет крови. С такой ненавистью можно было убивать только живое существо.

— Хватит! Прекрати!

Элейна медленно обернулась, не опуская здоровенных садовых ножниц, и улыбнулась так, как при жизни не улыбалась никогда. Широко, во все зубы.

Дул сильный ветер. Только он ни складки на ее платье не шевелил.

— Надо же, догадался. Я вот тоже только сегодня поняла. Я сажала шиповник.

— Отойди от куста.

Жена, не переставая улыбаться, двинулась к крыльцу, поудобнее перехватив ножницы. Обратным хватом, как нож.

— Элейна, успокойся.

Лезвие сверкнуло так близко от его лица, что Койанисс рефлекторно отшатнулся. Споткнулся о порог, едва не упал, но кое-как удержал равновесие. А заодно быстро понял, чем будет чревата такая неловкость: Элейна замахнулась еще раз, отчетливо метя в лицо. Койанисс попытался захлопнуть дверь перед ее носом, но тут же получил по кисти лезвием и отдернулся назад.

Элейна снова атаковала, он отскочил, увернулся и рассудил, что можно просто закрыться в столовой и подождать, пока она устанет. О том, чтобы пытаться вырвать ножницы с глубоко пропоротой правой рукой нечего было и думать, тем более, что Элейна могла поранить сама себя, начни он выворачивать у нее из рук оружие. Проще переждать и вколоть ей успокоительное.

С этой мыслью Койанисс отступал к дверям столовой — вернее сказать, просто отскакивал от сильных, но неумелых замахов — а потом из-за двери спальни отчаянно завыла Маргери.

— Не надо, пожалуйста, не надо!

Койанисс было подумал, что дочь подсматривает в замочную скважину, но следующая фраза буквально заставила его волосы зашевелиться:

— Не трогайте меня, я ничего не сделала, я хочу домой!

Маг отвлекся и тут же за это поплатился. На этот раз Элейна от души пырнула его ножницами, и он едва успел прикрыться рукой. Предплечье как огнем обожгло.

О том, чтобы оставлять, очевидно, слетевшую с катушек жену в коридоре, из которого можно беспрепятственно попасть в комнату к Марегри, и речи идти не могло. Койанисс, наплевав на возможный риск свернуть шею, быстро отступил к лестнице и побежал наверх. Элейна кинулась за ним следом.

— Мама! Мне больно дышать! Мама! — Маргери снизу кричала и рыдала, как в истерике.

Элейна буквально в два шага долетела до середины лестницы. Снова замахнулась — неумело и слишком сильно — запуталась в подоле и полетела назад. Койанисс не успел ее схватить, но было невысоко, ничего опасного, кроме перспективы напороться на ножницы.

Ножницы она, падая, к счастью, выпустила. Те улетели в коридор и клацнули о паркет. Элейна пролетела пять ступенек, ударилась об пол…

И просто рассыпалась в серый пепел. В одну секунду.

В тот же миг оборвался крик Маргери.

Койанисс стоял на лестнице и в прострации смотрел на пепел, который сквозняк из открытой двери уже начал разносить по коридору.

Видимо, Элейна оказалась права в том, что кукла, сгоревшая один раз, обязательно должна сгореть снова.

Наверное, второй куклы это тоже касалось.

Маг опрометью бросился в комнату Маргери. Тихо и пусто. Он заглянул под кровать, под стол, за шторы, и только после этого заставил себя открыть шкаф, уже зная, что там найдет.

В углу у задней стенки лежала — как будто сжалась и пыталась забиться подальше от света — небольшая серая кучка.

Койанисс молча закрыл дверцы шкафа, вышел в коридор, старательно обошел то, что осталось от Элейны, если это вообще когда-то было Элейной, поднялся в спальню, нашел свой плащ, проверил карманы. В правом, как этому и следовало случиться, обнаружил пистолет. Проверил, заряжен ли он. Снял с предохранителя. Опустился на пол, привалился спиной к стене, посмотрел перед собой — тени на полу лежали правильно, и все равно все здесь было сплошная ложь и хорошо, что ложь — и выстрелил себе в правый висок.

А в следующую секунду он стоял ночью перед дверьми собственного дома и Элейна, кутаясь в его старое пальто и опустив ружье, хмурила белые брови:

— Я столько раз просила тебя не вламываться ночами. Мы в такой глухомани живем, у меня аллергия на собак и сторожевого пса не заведешь, ты хоть понимаешь, как страшно, когда в темноте в дверь колотят, а мы одни на много километров вокруг?

«Мы не одни на много километров вокруг, — вспомнил он. — Нас здесь вообще нет и „здесь“ тоже нет».

— Прости, — в очередной раз соврал он. — Я больше так не сделаю.

— Я это слышу регулярно, и всегда ты являешься в глухую полночь…

При слове «всегда» у мага мороз пробежал по коже. Всегда — это было очень, очень долго.

10

Как обстояло дело у всех прочих людей, Каниан не знал, но в королевских семьях дети точно строго делились на две категории: «государственные интересы» и «побочные продукты», и со времен Темных веков эти множества не пересекались. На свой счет Иргендвинд не заблуждался никогда: он представлял собою типичный «побочный продукт», потому что королевские любовницы при наличии мозгов делали все возможное, чтобы как можно раньше родить венценосным ухажерам детишек, а потом как можно реже попадаться с ними на глаза всей прочей августейшей семье. Способ, конечно, не безопасный и не безотказный, но на свой манер действенный и проверенный годами. Как-никак чрезвычайно похожие на правителя сыновья и дочки провинциальных баронов, в один день сделавшихся графами и даже герцогами, в Эфэле встречались куда чаще, чем травящие их из соображений мести королевы.

В стране, где легко продавались и покупались даже такие вещи, которые романтики всего прочего мира полагали бесценными, приходиться королю бастардом, наверное, было даже удобнее, чем законным сыном. По причине очень фамильного цвета глаз, формы носа и особенно выдающихся во всех смыслах ушей, Каниан с родным батюшкой даже на приемах старался пересекаться как можно реже, но в целом они ладили. То есть не мешали друг другу, пока мать была жива. Эльфрида оказалась истинной северной ведьмой, в чем-то даже большей, чем полулегендарная бабка Каниана, внутри и идеальной эфэлской дворянкой снаружи, а баланс между формой и содержанием поддерживала виртуозно. Далеко не каждая женщина смогла бы сжить со свету нескольких писаных красавиц, не разошедшихся с ней в коридоре, ведущем в королевскую опочивальню, и при этом держать любовника в твердом убеждении, что более преданного, нежного и беззащитного существа, чем она, свет не видывал. Поэтому и в мужья безутешная красавица, неожиданно оставшаяся с двумя чудными детишками на руках, попросила не барона поглупее и понаивнее, а вполне трезво смотрящего на вещи графа Иргендвинда. И еще двадцать лет умело вила веревки из мужа, любовника и вообще всех, кому хватило глупости попасть в круг ее интересов, включая детей. Каниану повезло в том отношении, что его еще в подростковом возрасте бабка признала безнадежным, а мать ей в таких вопросах верила. Наследник, не интересующийся ничем, кроме пальбы по мишеням, явно не являлся тем, кто требовался роду Иргендвиндов для дальнейшего сияющего будущего. Каниан не то чтобы был глуп, скорее начисто лишен амбиций, а если смотреть глубже — он не видел смысла дергаться там, где все и так предрешено. Эфэлец по рождению, образованию и воспитанию, Каниан мог похвастать таким непрошибаемым фатализмом, что руками разводила даже его нордэна-бабка, искренне не понимавшая, как завезенная с Архипелага дрянь зацвела таким пышным цветом через полмира. Эльфрида, впрочем, не расстроилась, и стала ковать будущее величие рода из Ирэны, благо, та оказалась умнее и на порядок целеустремленнее, хоть и девочка. К сожалению, когда Ирэне исполнилось семнадцать — а Каниану пятнадцать — сестра на охоте помчалась за лисицей и упала с лошади на полном скаку. Перерезали подпругу или она порвалась сама — этого бы и бесы, наверное, не сказали: внешне безопасный Эфэл по-настоящему безопасным местом не был никогда — но ходить после той погони Ирэна больше не могла. Эльфрида рвала и метала: грядущее величие рода рушилось на глазах и срочно нуждалось в перековке. Две младших дочери для этой цели не подходили никак — она не раз удивлялась вслух, как же сумела произвести на свет таких ленивых дурех — и оставался только сын. Тоже, конечно, тот еще самородок, но в качестве материала для сияющего будущего — на крайний случай, генетического — мог сгодиться.

Сын имел приличные способности к языкам, отлично стрелял — даже слишком метко для дворянина, не могло это хорошо закончиться — и превосходно заводил врагов на ровном месте. Взвесив все за и против, Эльфрида сообщила ему, что военная стезя — его призвание. Каниану, в принципе, было глубоко все равно, по каким мишеням стрелять — по картонным или по живым, но живые казались интереснее тем, что двигались и могли пострелять по нему в ответ. Иргендвинд, по большому счету, даже особенным патриотизмом не отличался: он любил стрелять, а то, что стрелять надо на стороне людей под изумрудным флагом с двумя крылатыми волками, сильнее смахивающими на бесов из Темных веков — это данность, которую он принимал.

В пятнадцать лет ему неоткуда было знать, что никто наследника графа на настоящие боевые действия не отправит, а протирание штанов по офицерским клубам в Эфэле тоже входило в понятие «состоять в армии». Годам к восемнадцати Каниан окончательно сообразил, что его самым беспардонным образом превращают в типичного паркетного шаркуна, какими полнилась вся столица. С проплаченными заботливой маменькой погонами (на тот момент офицерские патенты сохранились только на территории Эфэла и позволяли приобрести чин до подполковника включительно, но Эльфриде оказалось не так уж и сложно добиться для сына небольшого исключения из правил) и вполне организованным будущим, а также с уже маячащей на горизонте страшенной великой герцогиней. И сбесился не на шутку. Из доступного арсенала для ответного удара у него имелось только умение заводить врагов, перекинувшись с незнакомцами тремя фразами, и способность метко стрелять навскидку. Оба этих таланта Каниан использовал на полную катушку, что за два года закрепило за ним репутацию законченного бретера и дуэлянта, может, и романтичную, но светским намерениям маменьки и бабушки мало способствующую.

Скандал в семействе вышел страшный. Отчим разумно не лез во взаимоотношения признанного, но неродного сына и Эльфриды и не становился на сторону последней, за что Каниан испытывал молчаливую благодарность. Конец конфликту младший Иргендвинд положил с чисто юношеской жестокостью: после того, как он при всем честном народе сперва спровоцировал одного генеральского внука довольно грязным намеком, а на дуэли застрелил на месте, ни о каком дальнейшем продвижении по карьерной лестнице в армии нечего было и думать — голову бы сохранить на плечах и ладно. Власть и деньги отчима защитили Каниана и от разжалования, и от тюрьмы — как-никак, король был Иргендвиндам должен и должен много, а потому смотрел на шалости незаконного отпрыска спокойно — но чин полковника так и остался его личной наивысшей планкой, до которой мать всеми правдами и неправдами дотащила его к двадцати с небольшим. Каниан нисколько не расстроился. Он на год уехал в империю, чтобы страсти поутихли, и вернулся оттуда с неплохим разговорным аэрди, самым дорогим на все королевство оптическим прицелом, судя по всему, каким-то попустительством северных богов переправленным с Дэм-Вельды, и твердым желанием осесть где-нибудь подальше от всех столиц и поближе к горам. Мать, ясное дело, слушать об этом ничего не хотела, очень натурально хваталась за сердце и оседала на пол, но Каниан в сказки не верил. Тем поразительнее был тот факт, что у железной феи рода Иргендвиндов действительно оказалось слабое сердце, а может — какой-то синтетический яд в пище, вот уж там тоже было не разобраться. Эльфрида одним утром просто упала в гостиной, а к моменту, когда примчался семейный доктор, уже не дышала. Ирэна рыдала в спальне, притихшие Инесс и Альма шушукались о чем-то у себя, а Каниан и отчим удивленно смотрели друг на друга, как будто впервые заметив один другого. И оба думали о долговых расписках в дубовом ларчике. При жизни Эльфриды эти расписки выступали гарантией их безопасности, но с ее смертью отношение венценосца к проблеме могло измениться.

Изменилось оно и вправду быстро. Не минуло месяца, как Эльфриду пышно похоронили в одном из красивейших соборов столицы, а в парламент уже протащили крайне невыгодный Иргендвиндам закон о снижении пошлин, и король, в чьей власти было этому помешать, палец о палец не ударил, хотя раньше интересы их семьи соблюдал. Чтобы понять, что ничего хорошего дальше не произойдет, большого ума не требовалось. Глава рода еще верил, что колесо можно раскрутить в обратную сторону, а Каниан уже прекрасно понимал, что нужно брать винтовку и удирать в Аэрдис или любую другую страну цивилизованного мира, где наличие денег гарантировало отсутствие проблем. Как только Эльфрида умерла, они с Ирэной перестали быть детьми когда-то любимой королем женщины и превратились в опасный «побочный продукт», а граф Иргендвинд из человека, прикрывшего грешки венценосца — просто в неудобного кредитора. Надо отдать должное графу, даже после этих печальных метаморфоз он не указал Каниану на дверь, хотя, возможно, имейся у него в запасе родные сыновья, все и прошло бы несколько иначе. Девочки в Эфэле наследовали с массой оговорок, и Каниан, при всей его сомнительной родословной и еще более сомнительной репутации, был лучше, чем имущество, отошедшее младшему брату, уже потирающему руки в надежде на солидный куш.

Последний год Каниан вел типичное существование богатого наследника — карты, любовницы, моря игристого, редкие дуэли без смертельного исхода — дурная слава прошлых лет работала на него, заставляя окружающих спускать ему большие вольности, чем спустили бы другому — и вроде бы вполне определенное будущее. Это было не то чтобы плохо, но смертельно скучно. Пожалуй, в Эфэле Каниана держало только смутное уважение к человеку, давшему ему свою фамилию — о причинах судить не его ума дело — но к лету ему захотелось не то что уехать, а просто сбежать и никогда не возвращаться. В случае Каниана романтичное «никогда» он мог при большом старании превратить в пару месяцев, что и сделал, укатив на виарский курорт с самой модной столичной балериной, разорвавшей ради этой поездки контракт с театром. С курортом он, в принципе, не ошибся, место оказалось сказочное, хоть и частенько посещаемое калладцами, которых Каниан, выросший в доме поклонников империи, не любил в силу привычки, а не каких-то убеждений. Но вот с балериной промахнулся здорово. Изольда, конечно, располагала всеми достоинствами, нужными танцовщице, выступающей перед венценосным семейством, однако на этом хорошее заканчивалось. Обладательница ангельского лица, легкого стана и умения выделывать совершенно невероятные па в различных жизненных декорациях, она скандалила, пила как кавалерист, ревновала его к каждой юбке, проходящей мимо, и закатывала сцены, ярко напоминающие не королевский театр, а захолустное варьете. В хорошем обществе было не принято одалживать у театров жемчужины перед сезоном, а потом возвращать их досрочно с компенсацией и извинениями, Каниан же, при всех его недостатках, какой-то набор понятий о светских приличиях имел, поэтому честно терпел ранимую артистку два с лишним месяца.

Впрочем, по сравнению со всем, что случилось с ним после возвращения на родину, Изольда казалась подарком небес. Забег Каниана от судьбы, с которой ему впервые в жизни сильно захотелось поспорить, начался в прихожей собственного дома, где без сознания лежала на полу родная сестра, а из темноты целились убийцы, пришедшие по его душу. Имел промежуточную остановку на колокольне, с которой он без лишних сантиментов снял из винтовки короля и наследного принца, мимоходом втянув Эфэл в войну и не заметив этого. Затем продолжился по приграничным болотам и едва не закончился в захолустном клоповнике, но тут его догнали те, кто побежал по той же дистанции, но с небольшим опозданием.

Дальше Каниан не помнил практически ничего. Тиф свалил его почти на месяц, и этот месяц он провел не столько в комнате без окон, где сильно пахло лекарствами, сколько на берегах Слез Ириады, или в своем родном доме десятилетней давности, или даже на виарском ночном пляже — в общем, где-то по границе бреда и реальности. Каниан видел то какие-то обрывочные воспоминания, то низкий потолок, плавящийся под взглядом, и тусклый, далекий-далекий огонек масляной лампы. Лица врача он не помнил, как не помнил лиц тех, кто еще приходил. Разговоры были примерно одинаковые «Еще жив? — Еще жив. — Оклемается? — Делаем все возможное». Все возможное, наверное, и вправду сделали, потому что к концу второй недели он стал видеть потолок чаще, чем туманную муть, правда, видел его все равно плохо. Больше всего Каниан боялся, что после тифа у него ухудшится зрение — такие случаи бывали довольно часто — как будто наличие острого зрения еще могло пригодиться ему в жизни, и вообще впереди лежала какая-то жизнь. Никакой жизни впереди, конечно, лежать не могло, а было там ровно столько времени, сколько потребовалось бы молодчикам с военной выправкой, чтобы получить нужную информацию. За одной маленькой оговоркой — Каниан искомой информацией просто не владел. Он мог запросто рассказать, как и зачем застрелил короля, но не то, где сейчас находится дубовая шкатулка с расписками и векселями.

Впрочем, сама процедура допроса его пугала мало. Имелся у Каниана серьезный недостаток, временно превратившийся в серьезное преимущество: при сильной боли он с детства мгновенно падал в обмороки, как будто что-то за секунду выключало его сознание. Именно поэтому на дуэлях всегда стрелял первым, чтобы у противника не оставалось даже шанса его зацепить. Обычно это сильно осложняло жизнь, но сейчас впервые оказалось кстати.

Никакого серьезного и обстоятельного разговора по душам с эфэлской охранкой у Каниана в итоге не вышло по другой причине. Сообразив, что отвешивать ему зуботычины абсолютно бесполезно, агенты по особым поручениям или кто они там были решили, что такое хрупкое сокровище надо отвезти в Эфэл и отдать настоящим профи, которые разговорят его по всем правилам искусства. Погрузили в зашторенную карету, но везти сразу из Эйнальда в Эфэл почему-то не решились. Видимо, не хотели лишних объяснений с властями Эйнальда, который в войну пока не вступил и резкого осуждения калладским агрессорам не выразил. Не ожидали в Эфэле от почти братского Эйнальда такой подлости. В карете они тряслись дня три, куда его везли, Каниан мог только догадываться, но ставил на границу Эйнальда с Рэдой. Вот уж где земли были дикие и творить можно было что угодно, при условии, что пограничники не видят, а эйнальдские пограничники за весьма умеренную плату могли никогда и ничего не видеть.

Каниан доподлинно знал, что Эйнальд потихоньку приторговывал с Эфэлом некоторыми калладскими товарами, которые кесария на всем континенте продавала только Кэлдиру и весьма ограниченно — Эйнальду. Рэду и Виарэ окончательно обнаглевшие и имевшие своеобразный взгляд на политическую географию калладцы, видимо, считали своими, и им вообще поставляли некоторые виды медицинских товаров и оружия на добровольных началах.

В общем, все сложности политэкономии его сейчас беспокоили мало. После трех дней поездки начался рецидив тифа. В принципе, ничего необычного — такой неудачей мог похвастаться каждый десятый из тех, кто при первой волне Создателю душу не отдал, а на тот свет отправлялась примерно половина заболевших. Каниан только помнил, как карета сперва подскакивала на ухабах, а потом вдруг стала не столько трястись, сколько раскачиваться, как лодка на волнах. Коснуться лба он не мог, поскольку ему связали руки, но и без этого понял, что начинается жар, а все кости разом заломили. В принципе, не в интересах Каниана было как-то сигнализировать о своем самочувствии, поскольку общаться с эфэлскими умельцами ему не хотелось решительно. Поэтому он закрыл глаза и как провалился.

Второй раз прошел сравнительно легче, и предстать перед Создателям Каниану снова не удалось — видимо, у того не входило в планы беседовать с зарвавшимся эфэлским стрелком, посягнувшим на помазанника божьего, причем вполне успешно. На этот раз Каниан отлеживался не на конспиративной квартире, а в какой-то гостинице, и заходил к нему только зашуганный доктор, бормочущий что-то на рэдди, да все те же молодчики с военной выправкой. Из этого Каниан сделал вывод, что его все-таки решили переправить в Эфэл не через Эйнальд, а через Рэду, сделав крюк. За каким бесом им понадобились такие сложности, он не знал и знать особенно не хотел. Один раз ему удалось шепотом переброситься с доктором парой слов, и тот сообщил, что за окном первое ноября, то есть прошло почти два месяца с момента, как представители эфэлской власти его догнали.

Каниан отлеживался еще две недели, пока врач окончательно не заявил, что опасности нет и поездку в комфортных условиях он выдержит. «Особые поручения» кривились, метали на Иргендвинда выразительные взгляды и, выслушав требования к тому, что такое «комфортные условия» в данном случае, посетовали, что не пристрелили человека, доставляющего такие проблемы, сразу. Каниан заверил их, что они все еще располагают такой приятной возможностью, но те эфэлскими дворянчиками с зашкаливающим гонором не были и на провокацию не поддались.

Его в очередной раз сунули в карету с зашторенными окнами — на этот раз все щели законопатили и нигде не дуло — и колеса снова покатились по разбитым рэдским дорогам. Пока Каниана вели к транспорту, он успел заметить две вещи. Во-первых, то, что отразилось в мутноватом гостиничном зеркале, мимо которого его вели, было мало похоже на человека вообще и на Каниана Иргендвинда в частности. Вряд ли его кто-то узнал бы в Эфэле, просто потому что он сам себя не узнал бы, если бы не понимал, что смотрит в зеркало, а оттуда на него смотрит бритый почти наголо упырь. Только фамильные уши и остались в своем изначальном виде. Но, в общем, его не на балах с дамами любезничать везли, поэтому это не могло считаться проблемой.

Проблема заключалась во втором его наблюдении. Карету украшали рэдские дипломатические номера. Либо связи агентуры Эфэла и Рэды оказались теснее, чем принято думать, либо эфэлские «особые поручения» были или уж совсем особые, или не совсем эфэлские. Двое ехали с ним в самой карете, третий — сначала вроде бы с возницей, а потом и вовсе куда-то пропал. В конце концов, Каниан решился:

— С кем меня везут разговаривать?

— Пасть закрой, пока не простудился. Еще раз — и мы тебя закопаем под первой же елкой, причем живьем. Надоел.

— Кто сейчас правит Эфэлом? — рискнул Каниан. Этот вопрос интриговал его существенно больше собственной судьбы. Хотя бы потому, что там интрига сохранялась.

— А вот об этом тебе, выблядок, следовало подумать до того, как стрелять.

Каниан не то чтобы имел что-то против монархии в целом. Он устранял не монархию, а конкретного монарха и его наследника. Такого же наследника, может, чуть более сговорчивого и чуть менее умного, можно было достать из какого-нибудь чулана, в конце концов, у Асвельда имелся дядя, а у дяди — выводок детишек от пяти до тридцати пяти. Уж кого-нибудь регентский совет мог и подобрать.

— И все же?

— Сказать ему что ли?

— Да скажи, что уж там.

— Бунт у нас был, придурок. Был бунт, а будет революция. Если главного козла отпущения прилюдно не повесить.

— Того, который застрелил доброго короля на калладские деньги, надо думать?

— Того, который удрал с казной…

— … с которой на самом деле удрал кто-то из регентского совета? Как-то затруднительно спереть казну, будучи на колокольне в другом конце города.

— А это уже не твоего ума дело. Вопросы остались?

— А найти другого парня и сделать ему нужную татуировку не легче было?

— Значит, не было. Закрой рот, пока мы тебе кляп не сунули, и думай хорошенько, вспоминай.

— Про ретроградную амнезию после тифа не слыхали? — фыркнул Каниан.

«Особые поручения» переглянулись:

— Слыхали. Скополамину[1] такие мелочи не мешают. Не слыхал?

11

Жандармы снова приехали утром. Он снова спровадил их восвояси, предварительно вызвав из дома Элейну и объяснив ей природу недоразумения — конечно, без подробностей. Просто чтобы она поняла, что они с Маргери в полной безопасности. Еще одна неделя как в раю, только в этом раю календарь днем шел назад, а ночью намертво вставал на двадцать девятом сентября. Видимо, таким он и остался в доме, когда Элейну и Маргери забрали в той реальности, которая существовала где-то, кроме его сознания.

Через неделю Элейна снова стала тереть пол, причитать «мы хорошие подданные» и украдкой бросать на мага какие-то нечеловеческие взгляды. Не холодные, не злые, не пустые, но очень страшные. Койаниссу потребовалось какое-то время, чтобы понять: просто с лица жены на него смотрят его собственные глаза, а это выглядело хуже любого кошмара. На десятый день она влепила Маргери затрещину, заорав, что та все равно не увидит никаких лесов, кроме лагеря «Тихий лес» и нечего протирать юбку над атласами. Маргери всхлипнула и спряталась за Койаниссом.

Маг был бы рад ей помочь, но помочь ей было нельзя, как нельзя помочь никому в этом доме. Он уже успел убедиться, что на ночь Элейна уходит за зеркало в уборной, Маргери — в шкаф, а он, по всей видимости, остается по эту сторону, если у зеркал здесь вообще имелась «эта» сторона.

Койанисс героически выдержал еще два дня, полных скрипа щетки о пол, «хороших подданных» и запаха гари, которым пропитался весь дом. В этот раз вышло даже хуже, чем в прошлый — Маргери тряслась и рыдала не переставая, Элейна стирала руки в кровь, драя полы, и едва не бросалась на Койанисса, когда его видела. Может, они могли терпеть еще, но маг уже не мог. Он пошел к себе, покопался в закромах, нашел сильное снотворное и сыпанул тройную дозу своим девочкам в чай за ужином. Маг не знал, сработает оно на людей, которые уже не были живы, но сработало. Сделать инъекцию яда с его практикой и набором лекарств в аптечке труда не составило. Они мирно лежали в креслах, а потом мирно осыпались в пепел, с разницей буквально в минуту, сперва Маргери, потом Элейна.

Маг вышел во двор и подошел к кусту. Элейна, наверное, здорово его ненавидела и искромсала качественно: во время того, что маг мысленно окрестил «вторым кругом», розы больше не цвели и не звенели. Скорее всего, они и являлись якорем, и теперь этот якорь сломался. Койанисс понятия не имел, почему его связь с реальностью — уже разорванная — выглядела как рэдские розы: Рэды он не видел одиннадцать лет и не то чтобы по ней скучал, — но откуда-то из его настоящего эти розы пришли. Помочь, правда, не сумели. Он как был заперт в несуществующем доме в компании несуществующих людей, так и остался, будто герой страшной сказки.

В сказках можно поймать беса за хвост, или облапошить его, или умереть и хоть так, но выйти из проклятого круга. Здесь никаких бесов, кроме сидящих в его голове, не водилось, а смерть возвращала к одной и той же точке. К дому с правильно лежащими тенями, реалистичной перспективой, сногсшибательной детальностью предметов и поверхностей и — сплошной ложью внутри.

Койанисс честно попробовал дожить четыре дня один, абстрагировавшись от мертвой тишины в светлое время суток, скрипящей снаружи веревки — как будто она под самым окном болталась — и тихого скрежета щетки по полу — в темное. Двадцать девятого сентября он просто обнаружил, что выходил в кухню, а попал на улицу и стоит у крыльца под изумленным взглядом Элейны, опускающей ружье.

— Я столько раз просила тебя не вламываться ночами…

На этот раз маг не стал обещать ей ничего.

Человек, в принципе, был такой скотиной, которая привыкала ко всему. Койанисс привык сыпать им в чай снотворное каждую неделю — раз на пятый у него даже руки дрожать перестали — и приходить в себя в ночном лесу, слыша одну и ту же просьбу. Это в любом случае казалось лучше, чем гадать, что еще стукнет в голову Элейне или привидится ему лично через неделю пребывания в доме. После того, как он совершенно четко разглядел круглый шарнир вместо локтя Маргери, когда та рисовала за столом, у него отпала последняя тяга к экспериментам в этой области.

После очередной пары инъекций Койанисс, пошатываясь от усталости, побрел в спальню. То, что у него уже не тряслись руки, не значило, что его не мутило и ему не хотелось сдохнуть. Сдохнуть же в этом доме, к сожалению, было невозможно. Маг стал подниматься по лестнице, глядя в пол, и остановился, как вкопанный.

На ступеньках лежал лепесток розы, белый как снег, почти святящийся.

Не веря своим глазам, Койанисс посмотрел на пол коридора второго этажа. Там почти сияло еще с десяток лепестков, как будто кто-то шутки ради раскидал их, выкладывая дорогу. Как они в детстве оставляли на пути белые камушки, углубляясь в лес.

В воздухе тихо-тихо, почти неразличимо, звонил колокольчик. Непостижимо далеко, на самой границе слышимости, где-то между надеждой и бредом.

Койанисс пошел по лепесткам, не наступая на них. Оказался у двери собственной спальни, открыл ее и замер на пороге.

Потому что внутри оказалась другая комната. Если это вообще была комната. На ум Койаниссу скорее пришло бы определение «нумера». То ли второсортная гостиница, то ли третьесортный бордель. Два на три метра, грязноватый и потертый ковер винного цвета, тусклые обои, зеркало в безвкусной позолоченной раме на стене. Только кровати, занимающей большую часть комнаты, и не хватало для завершения антуража.

Колокольчик как будто стал чуть ближе.

Маг смотрел на старенькие обои — у плинтуса они были замыты и имели отвратительный грязно-розовый оттенок — и ему казалось, что за цветочным орнаментом проступает что-то еще. И еще он вспомнил, что когда-то уже видел эти обои, и они его до ужаса напугали.

Впрочем, что бы за ними ни стояло, вряд ли это оказалось бы страшнее, чем руки Маргери на шарнирах или лужи крови и мыльной пены на затертом почти до дыр полу.

Маг, выдохнув сквозь стиснутые зубы, переступил порог. Пол и потолок не поменялись местами. Его не швырнуло в ночную тьму к крыльцу собственного дома и к собственной жене, принадлежность которой к роду человеческому оставалась под большим вопросом. Рассохшиеся доски под ногами заскрипели — и только. Колокольчик заливался все громче. По провонявшей дешевыми духами комнатушке плыл чистый, холодный звон. Койанисс двинулся на звук, по старой привычке отвернув лицо от зеркала. Там все равно отражался не он, а кто-то гораздо старше, хотя цветом волос и ростом вроде похожий. Сравнивать маг не имел ни малейшего желания.

Пять шагов — и Койанисс протянул руку к обоям. Колокольчик заливался прямо за ними. Маг даже не особенно удивился, когда его рука — изрядно постаревшая, с отлично видимыми сухожилиями — прошла сквозь стену и наткнулась на что-то холодное за ней.

Вертикальные прутья. Обыкновенная решетка, как в тюремной камере.

С той стороны ему в руку вцепились пальцы. А потом он услышал незнакомый женский голос, приказавший почему-то на языке калладских захватчиков:

— Ломай решетку, Рыжик! Немедленно ломай ее! Уходи оттуда! Уходи оттуда, радость моя…

«Радостью своей» его в жизни никто не называл. На морхэнн слова звучали грубо — но на морхэнн любые слова звучали грубо — а вот в голосе женщины звенели слезы. И что-то еще, что было настоящим, даже если больше ничего настоящего здесь и не было.

Койанисс сжал руку за обоями — такую же ледяную, как прутья решетки — и почувствовал, как она сильно дернула его на себя.

— Ломай бесову решетку, Рыжик!

Маг зажмурился и шагнул вперед.

12

— Маг в естественной среде обитания приобретает защитный окрас? Кто бы мог подумать. Десять лет с этим работаю, а такое вижу впервые, — фыркнула Сольвейг, сунув в лицо Наклзу мешочек с нюхательной солью. Маг скорее узнал ее по голосу и неподражаемому — почти как у Дэмонры — нордэнскому апломбу, звучащему в самых невинных предложениях. Звуки долетали более-менее четко, а вот картинка получалась мутная.

Маг, кое-как отпихнув от лица пахучую дрянь, перекатился на бок, свесился с подлокотника кресла и замер, уверенный, что сейчас его вывернет наизнанку, но ничего не происходило. Желудок скрутило спазмом, однако там было совершенно пусто, примерно как в голове.

— Так, это вас мое лицо так напугало? Спокойно, Наклз, я сейчас пойду и накрашусь, кто ж знал, что вы такой слабонервный? Эй, ну просто неприлично пачкать ковры в доме просто потому, что хозяйка не подкрасила глаза. Наклз?

Маг с трудом откинулся обратно на спинку кресла и, наконец, смог разглядеть Сольвейг. Несмотря на едкий тон, вид у нее был встревоженный.

— Какой сегодня день?

— Здрасьте-приехали. Все тот же.

Наклз дернулся.

— В смысле — пятнадцатое октября, — быстро поправилась Сольвейг, заметив, что ответ магу не понравился. — Вы пришли сегодня в одиннадцать дня, во Мглу спустились около четверти первого. Сейчас половина второго, — объясняя это, нордэна налила в чашку кипятку из тут же стоящего самовара — самого натурального самовара, золотого, начищенного, которому скорее место в крестьянской избе — и бросила туда щепотку какой-то травы. — Напугали вы меня, конечно, порядочно, но рекорда не поставили.

— Напугал? — пробормотал Наклз, принимая из рук Сольвейг чашку. Травяной отвар был теплым и горьковатым, но вкуса маг почти не чувствовал. К тому же, у него так тряслись руки, что половина содержимого оказалась на рубашке. Сольвейг — женщина умная — помочь не рвалась.

— Вы, Наклз, седели просто на глазах. Прямо прядями. Вот такого я еще не видела. Я пробовала выдернуть вас обратно, потому что пульс стал падать критически — и ничего не вышло. Мы с Грегором даже вкололи вам вэрду-11 — и ничего. Честно сказать, я думала, что все закончится очень плохо. Вас не то чтобы не было долго, вы скорее были где-то очень глубоко.

Наклз как мог аккуратно отставил чашку на подлокотник — та все равно жалобно звякнула — и потер виски.

— Я сожалею.

Сольвейг резко поднялась:

— Сожалеете? От ваших сожалений избавляться от вашего трупа мне бы легче не стало. Я же подбирала дозировку. Что мешало вам просто сказать, что вы идете в Дальнюю Мглу? Думаете, я бы вам отказала после всего, во что мы уже по милости Дэмонры втравлены? В этом доме мои дети, Наклз, поэтому пистолет к башке я вам бы приставила, даже если б вы просто выходили во Мглу поглядеть, как идет вам ваша прическа в сером варианте.

— Мне помешало сказать то, что я не собирался в Дальнюю Мглу, — вяло возразил Наклз. Он с некоторым удивлением сообразил, что помнит, как его зовут, сколько ему лет и что он здесь делает, более-менее связно говорит, не смеется, не рыдает и, похоже, еще не окончательно сошел с ума, хотя реальность и его воспоминания расходятся на два с лишним месяца чистого ада.

— Неужели?

— Да. Я потерял маяк и заблудился.

— Наклз, я десять лет работаю некромедиком, кому вы рассказываете сказки? Вы целенаправленно прыгнули в Дальнюю Мглу.

— Нет.

— Тогда каким же образом вы вернулись? Про Создателеву помощь только мне не рассказывайте. Из Дальней Мглы даже с маяками не возвращаются.

Пожалуй, рассказывать, что его вывел колокольчик в лучших нордэнских традициях — правда, не на Последнюю битву, а в гостиную — не стоило.

— Не знаю. Сольвейг, пожалуйста, давайте не будем об этом.

— Но вы хоть спасли ее?

Наклз понял, что за домом в лесу, где время шло назад, как-то забыл о самой что ни на есть практической стороне вопроса.

— Я не знаю, я до нее даже не дошел. И…

— Что, Наклз?

— Я слышал ее голос, когда был во Мгле, очень, очень, очень далеко… — Наклз понял, что ему трудно дышать.

Он ее точно не спас. Учитывая, откуда она его вытащила — другие ее, скорее всего, тоже не спасли. Наклз еще мог как-то сцепить зубы и поверить, что земная любовь не кончается землей и все эти «я за тобой в ад пойду» как-то возможны. Но в то, что Дэмонра спустилась за ним в Дальнюю Мглу так, как маги спускаются — нет, в это он бы не поверил никогда.

Она обещала найти его, когда прозвонят колокола, и обещание сдержала.

Такая глупая, упрямая, последняя калладская валькирия. Ушла в свое серое небо.

— Не думаю, чтобы ее спасли. Я… я слышал колокол очень глубоко во Мгле.

— И видели там Дэмонру?

— Нет, но это была она. Это сложно объяснить, но я бы ни с кем не спутал. Иногда видеть не обязательно.

Лицо Сольвейг окаменело.

— Ясно, — после паузы произнесла она, глядя в сторону. — Переночуете здесь, утром пойдете к малышке-ветеринару.

— Нет, не переночует.

Наклз обернулся на ледяной голос и увидел того самого Грегора, сравнением с которым не в пользу мага так любила шутить Сольвейг. И против истины нисколько не грешила. Грегор, во-первых, выглядел как живой человек и, во-вторых, как человек, который явно был бы не прочь уменьшить количество вероятностников в комнате, имейся у него в руках пистолет.

— Извините, не уверен, что сейчас могу встать и поклониться, — спокойно сказал маг.

— В этом нет нужды. Я послал за пролеткой, она будет здесь через четверть часа. За это время как раз наберетесь сил, чтобы встать.

— Грегор…

— Сольвейг, на этот раз я прошу тебя подняться к детям.

Сольвейг колебалась несколько секунд, потом кивнула Наклзу:

— Я пришлю вам лекарства утром. Постарайтесь много спать ближайшие дни, с остальным наша малышка-ветеринар справится, я уверена, — и покинула комнату, прошуршав юбкой на прощание.

Наклз посидел еще минут десять — под тяжелым взглядом, буравящим затылок — кое-как поднялся из кресла, опираясь на подлокотники. Переместился к окну, повис на подоконнике, жадно глотая воздух. Грегор следил за ним почти не мигая, как хищная птица.

Вряд ли речь шла о ясновидении, так что, скорее всего, у кого-то было «весьма похвально» по рэдди.

— Идти можете? — сухо полюбопытствовал Грегор.

— Да, — в тон отозвался Наклз. Ответ был несколько оптимистичный — он скорее не шел, а плелся — но, в принципе, истинный.

— В таком случае, я рассчитываю, что через минуту вас в этом доме не будет. И никогда более не будет. Я понятно выразился?

— Понятнее не бывает, — вот уж что, а затевать скандал в чужом жилище просто потому, что хозяин ему хамит, Наклз бы не стал. В конце концов, он уважал неприкосновенность семейного очага и частную собственность. — Когда мне ждать охранку? — без вызова уточнил он.

Грегор прищурился:

— Если я все правильно понял — а я все правильно понял, иначе вы бы уже орали и возмущались — ни по одному закону вас нельзя судить и признать виновным. Единственное доказательство — ваша память, вот с ней и договаривайтесь. Что касается вызова охранки — мне не доплачивают за охоту на бывших цетников, так что идите и никогда сюда не возвращайтесь. Если хотите покурить — сигареты в прихожей на тумбочке, можете взять. Пролетку я вас попрошу дождаться на крыльце, если вас вэрда-11 не прикончила, то сквозняк уж точно не добьет.

— Весьма любезно.

— Вон отсюда.

Эпилог

Магрит паковала саквояж молча и методично, стиснув зубы и стараясь не всхлипывать. Благо, у нее имелось не так много вещей, которые следовало взять с собой. А если быть честной — у нее вовсе не было своих вещей. Даже пальто, в котором она прошлась по столичным улицам в день своего приезда, когда еще шла убивать злобного палача и сатрапа, врага свободы, и то пропало, а вместо него шкаф украшала теплая женская шубка модного фасона. Правда, не из рыси или чернобурки, в каких щеголяли признанные красавицы и модницы, а из практичного и неброского каракуля. Вот уж ее бы Магрит ни за какие деньги забирать не стала — не хватало еще уезжать в чужих мехах, словно она и впрямь проститутка какая, приехавшая в кесарию на заработки и покидающая ее с нажитым добром. А так оно, по сути, и было. Приехала с древним револьвером и дырой в кармане, уезжала с отличной калладской метрикой, за которую в Рэде можно выручить большие деньги, одетая-обутая, сытая и очень обиженная.

Будь на дворе лето, она бы Наклзу весь дом увешала подорожником на прощанье. Может, однажды он бы все-таки его приложил к сердцу и понял, что не помогает. Хотя, наверное, не было у магов никакого сердца, так что вместо сердец они раскрывали кошельки. И Магрит еще крупно повезло, что данный кошелек раскрылся для нее совершенно безвозмездно. А что она его любила как родного — ну, это ее глупость, не его. Сама нашла себе такую кандидатуру для приложения неиспользованной дочерней любви, сама и расхлебывать будет.

Магрит сунула в саквояж два полотенца, смену белья, одну ложку, одну кружку — не из сервиза с маками, а старую, васильково-золотую, со сколом на ободке — брусок мыла, гребень, теплые шерстяные носки. И платье сверху. Еще поместилась жестяная коробка, в которой она хранила всякие мелочи — булавки, вышивки, сделанные Кейси фотографии — и больше места не осталось. Магрит вздохнула. Пошла на кухню, соорудила пару бутербродов, завернула их в бумагу, засунула руку в банку со сладостями и извлекла оттуда всего пять конфет. Кончились. По привычке подумала, что надо сбегать в кондитерскую, потому что маг без сладкого грустнел, а потом сообразила, что она же сейчас уезжает насовсем, и свои проблемы с миром и шоколадками Наклзу придется снова решать самостоятельно. Может, хоть разок про нее вспомнит. Рэдка вернула две конфеты в банку, две сунула в карманы, и еще одну, развернув, бросила Гниде. Мухоловка явно не любила семейные ссоры, потому что была вялая и апатичная и за любимым лакомством не потянулась.

— Ну, Адель, прощай.

Адель жалобно зашипела.

Магрит стало совестно. Бесы знали, когда Наклз вернется — завтра, послезавтра, а то и никогда — а бедной твари куковать на подоконнике и мучиться голодом и одиночеством. Маг, в конце концов, имел право жить и умирать как ему нравится, бедную же Адель никто не спросил.

Решение созрело быстро.

— Адель! Слышишь, тварь гнусная, у меня к тебе серьезный разговор. Обещаешь не кусаться? Если пообещаешь, я тебя к Греберу отнесу.

При имени Гребера шипение мухоловки сделалось громче и, пожалуй, перестало быть грустным. Видимо, вспомнила, как тот ей наливал.

Маргит не то чтобы очень сильно торопилась — у нее не было ни билета, ни четкой идеи о том, куда и как ехать: она разрывалась между желанием махнуть к Миклошу, рациональным советом Наклза не позорить драгуна притащившейся за ним на фронт юбкой, а также великим делом освобождения Рэды от калладских захватчиков и привязанностью к некоторым из этих самых захватчиков. Иными словами, могла ехать на все четыре стороны. Поэтому большой беды бы не вышло, потрать она лишний час и занеси Греберу обездоленную мухоловку.

— Слышишь, злая злюка, попробуешь меня укусить — прям на улице оставлю! — в последний раз пригрозила Магрит вроде бы ведущей себя прилично мухоловке, с опаской подхватила горшок — тяжелый, между прочим, уж никак не легче Матильды — и целенаправленно поволокла свою ношу в сторону дома Дэмонры.

Вся абсурдность этой идеи сделалась понятна Магрит, когда та прошла уже почти весь путь — благо, недолгий — и поворачивать назад, не проверив, стало глупо. Конечно, Греберу не обязательно было сидеть дома вечером. Он мог сидеть где-нибудь в чайной, или гулять, или вообще уйти по делам на другой конец города. И вообще, не факт, что он до сих пор жил в особняке Дэмонры — нашелся бы у него где-то и свой угол.

С первого же взгляда на дом Дэмонры, Магрит поняла, что здесь никто не живет и, наверное, жить не захочет. Двухэтажный особняк темно-серого цвета с остроконечной крышей и мансардой, больше напоминавшей башню злого волшебника из сказки, никогда не производил впечатления уютного места, скорее он выглядел мрачновато-величественно и, на вкус Магрит, очень по-калладски. От подчеркнуто холодного шика в духе великой кесарии не осталось ничего. Рэдка удивленно смотрела на свороченную оградку: кому она помешала — представить было трудно, высотой она взрослому человеку по колено, и все равно кто-то не поленился ее разломать. Дорожка к крыльцу тонула в палой листве, словно дворник сюда не заходил последний месяц. А дальше все было совсем плохо: окна первого этажа зияли выбитыми стеклами, а стены обильно исписали.

Магрит помнила как сейчас, что раньше на стене тоже имелась надпись, длинная, но одна, и та мелом: «Осторожно! Злой полковник!»

Новые художества оказались куда менее невинными. После третьего принципиально незнакомого слова и, наверное, десятой «курвы» Магрит перестала читать. Крыли неведомые художники Дэмонру по-всякому, изобретательно и, на взгляд Магрит, очень несправедливо. Что бы она о калладском ура-патриотизме и его носителях ни думала, а Дэмонра все же не была ни убийцей детей, ни кровосоской, и даже «драной буржуйкой» вряд ли являлась. Не то чтобы она купалась в роскоши и вряд ли купалась бы в крови. Наклз — уж на что холодный и бездушный — и тот не связался бы с человеком вроде генерала Рагнгерд. На Дэмонры, скорее всего, вешали грехи ее матери, а не ее собственные грехи. Впрочем, тени от них были длинные и черные, хватило бы на много поколений.

Кривые надписи на стенах — злые, с ошибками — почему-то заставили Магрит вспомнить день своего возращения в Каллад, когда она ехала в поезде мимо длинного грязно-серого забора. Но там бранились на рэдди, а здесь — на морхэн. Наверное, хорошо вышло, что Дэмонра всего этого не увидела. Вряд ли это был Каллад, к которому нордэна привыкла — к выбитым окнам и грязным выражениям в кесарской столице даже Магрит не привыкла — и уж точно это не был Каллад, который она так любила.

Парадные двери — парадными они теперь оставались разве что по названию — переколачивали крест-накрест две толстые доски. На месте вырванных бронзовых ручек чернели неаккуратные дыры.

Вряд ли Гребер допустил бы такое, будь он здесь.

Гнида снова зашипела, тихо и жалобно, наверное, ей тоже не нравилось.

— Ясно. Ладно, возвращаемся, так и быть, я посижу с тобой, пока не вернется Наклз, — голос Магрит был куда более бодрым, чем она сама. Рэдка не чувствовала уверенности, что они с Аделью Наклза дождутся и еще меньше, что, дождавшись, она сможет вот так без объяснений уехать. Хотя кому еще нужны объяснения, уж точно не Наклзу.

Обратный путь занял существенно больше времени, потому что руки у Магрит уже начали затекать, и она часто отдыхала, встав у обочины и опустив горшок на землю. Гнида обшипела троих прохожих, совершенно недвусмысленно попыталась атаковать залаявшую на нее крошечную собачонку — та, взвизгнув, отлетела прочь, когда створки-челюсти клацнули у самого ее носа — и печально свернулась в горшке. Может, мерзла. Магрит, прокляв свои «блестящие» идеи, морщилась и волокла ношу дальше.

У дома Наклза ей открылась картина на свой манер потрясающая. Наклз сидел прямо на крылечке, как какой-нибудь рэдский крестьянин, и курил. Это еще в какие-то рамки реальности влезало, хоть и со скрипом, но маг к тому же поседел чуть ли не на полголовы. С такого расстояния подробностей было не разобрать, но виски у него точно сделались белые, как будто кто-то шутки ради мазанул по ним краской. Но самое невероятное случилось, когда Наклз заметил Магрит. Вместо того чтобы спокойно дождаться ее, он поспешил навстречу. Забрал из рук оторопевшей от такого развития событий Магрит мухоловку.

— Нельзя тебе таскать тяжести, тебе еще детей рожать.

Магрит потрясенно смотрела на мага. Да, за те часы, которые они не виделись, он действительно поседел. Причем не весь, а как-то клоками. Ни на какую благообразную седину с картин это не походило и выглядело странновато.

— Я не знала, когда ты вернешься. Я хотела отдать ее Греберу, — буркнула Магрит, борясь с желанием пожалеть мага. Пожалела бы — точно никуда бы не уехала.

Наклз никак это не прокомментировал, целенаправленно шагая к дому.

— Дэмонре особняк разнесли.

— Да?

— Да. Пойди приложи подорожник!

— Я был очень неправ в формулировках, — не оборачиваясь, сообщил маг.

Магрит, наконец, прорвало:

— В формулировках?! Наклз, ты правда думаешь, я обиделась на формулировку?!

— Я думаю, ты обиделась на старого, уже разок обиженного жизнью дурака, которого могила исправит. Но ты, в общем, в своем праве. Если я извинюсь еще раз, это поправит дело?

— Дело поправит, если ты будешь хотя бы смотреть на меня, когда со мной разговариваешь! Я не вещь! — злилась Магрит. Злилась больше на себя, потому что клялась себе молча собрать саквояж и молча уйти, не вступая в дискуссии, и вот до дома дойти не успела, а уже рассочувствовалась и в дискуссию вступила.

Наклз действительно развернулся. Посмотрел ей в глаза:

— Я тоже не вещь. И не абстрактный добрый дядюшка. Я выполняю все функции абстрактного доброго дядюшки — а ты все равно на меня кричишь.

Магрит стиснула зубы:

— Уж поверь мне — с «добрым дядюшкой» мало общего!

— Хорошо, тебе виднее.

— И ты не добрый! Ты никакой! Ни злой, ни добрый, только упрямый как табун ослов!

— Ослы сбиваются в стадо, табун — это про лошадей. Тебе следует больше читать, если ты хочешь хорошо знать язык…

— Это ты хочешь, чтобы я «хорошо знала язык»! Я же для тебя просто корова деревенская, ты меня не выгнал только потому, что я готовлю, да?!

— Не настолько ты хорошо готовишь.

— А с чего такая милость тогда-то? — взвилась Магрит.

— Ты себя в зеркало видела в день, когда пришла?

Не проживи она с этим человеком три полных месяца, Магрит, несомненно, на такой вопрос бы ударила. Но она знала Наклза не первый день и как-то сумела сообразить, что он не издевается, а защищается в своей манере — очень неуклюже.

— Представь себе, видела!

— Тогда зачем спрашиваешь.

— Это очень подло, жалеть человека не как человека, а как кошку приблудную!

— Хорошо.

Рэдка сжала кулаки, но смолчала. Они прошли в дом, Магрит прикрыла дверь с выбитым витражом, заперлась. Маг тем временем сгрузил Адель на кухне и замешкался там. Видимо, был не в восторге от намечающегося разговора. У Магрит от открывающихся перспектив тоже дух не захватывало, поэтому она поднялась к себе и вытащила саквояж в прихожую.

— Я ухожу. Вот, — зачем-то добавила она, как будто Наклз ее останавливал. Вообще маг стоял в проходе на кухню, чуть склонив голову на бок, и ничего такого не предпринимал. Только снова курил, чего раньше при Магрит почти никогда не делал.

— Куда? — довольно безэмоционально поинтересовался он сквозь дым.

— К бесам!

— Тебе здешних мало?

— Чересчур много!

«Сейчас он кивнет, снова скажет „хорошо“, развернется и уйдет», — подумала Магрит, копошась в застежке саквояжа. Подлая дрянь расстегнулась в самый последний момент, как на зло. И застегиваться обратно решительно не желала.

— Это ты делаешь?

— Что?

— С застежками?

— Нет, это ты делаешь.

— Наклз!

— Магрит, не кричи, пожалуйста. Я пытаюсь подобрать слова для извинения, а у меня было не так много практики.

— Потому что ты на всех плевать хотел! — Магрит неудачно рванула застежку, и та просто оторвалась наполовину.

— Не совсем поэтому, но неважно. Дать тебе другой чемодан?

— Ага! То есть мне уже можно уезжать?

— А я как-то могу тебе запретить? Уточни, пожалуйста, каким образом, и я попробую.

Магрит плюнула на попытки справиться со своенравным саквояжем и поднялась. Подошла к Наклзу. Внимательно его осмотрела — вел он точно себя так, как будто его подменили, только не злые доппельгангеры, а добрые. Хотя доппельгангера Наклза Магрит несколько раз видела лично и не стала бы говорить, что тот может похвастаться хоть крупицей хорошего. Если сравнивать с утром, маг успел поседеть, обзавестись синими кругами под глазами — что, в общем, необычным не было — и выглядел более забитым что ли. Это Наклз, которого можно было назвать каким угодно — злым, равнодушным, бесчеловечным — но уж точно не забитым.

Маг стоял на удивление спокойно. Даже не спросил: «Налюбовалась?», чего Магрит подсознательно ждала. Ей пришла в голову дурацкая мысль, что, попроси она развернуться вокруг своей оси, он бы и это, наверное, сделал.

Видимо, Наклзу снова жизнь хорошо по лицу залепила.

— Что случилось? — буркнула Магрит. Ей, по-хорошему, не нужно было этого знать. Зря только воздух сотрясала.

— Случилось то, что ты была права, а я ошибся. Вряд ли такое было в первый раз, конечно.

Не иначе, мир сделал тройное сальто и рухнул в бездны. Магрит во все глаза уставилась на мага.

— Мне очень популярно объяснили, чем живые люди отличаются от мертвых, — продолжил Наклз, глядя в сторону. — Настолько популярно, что я даже понял. Кажется.

Магрит насторожилась.

— И что ты понял?

Наклз устало вздохнул:

— Да тебя это вряд ли удивит. Просто мертвые мертвы. И вся наша любовь и память разлетается об эту правду, как стакан об стену.

— Не верю. Те, кого мы любили, всегда живут в нашей памяти.

— Мы им не нужны еще в большей степени, чем они нам. В нашей памяти, Магрит, вообще ничего не живет. Хотя что-то там, безусловно, умирает.

— Тогда, может, любить людей надо, пока они живы? — подсказала Магрит одну очень простую и ясную вещь, которую некоторые излишне умные маги постигали так долго и с такими трудностями.

— Может. У меня всегда были проблемы с жизнеутверждающими выводами, не имеющими доказательств.

— А тому, что мертвые мертвы, ты, значит, нашел доказательство?

— Да. Наверное. Во всяком случае, я испугался.

— И задумался?

— Нет. И испугался еще сильнее.

Магрит вздохнула и погладила Наклза по плечу:

— Если тебя кто обидел, ты скажи. Может, я все еще могу всыпать этому кому-то метлой по первое число.

Маг несколько секунд молчал, а потом ошарашил Магрит просьбой, которая в его устах звучала просто невероятно:

— Ты могла бы помолиться?

Магрит только и осталось, что хлопнуть ртом. Если бы Наклз попросил ее раздеться и станцевать — даже это от него не воспринималось бы так же дико.

— К… конечно могу. Мне ведь надо молиться не так, как в прошлый раз? Когда ты просил прогнать эхо, мол, молись или таблицу умножения расскажи. Или так же?

— Я такое говорил?

— Именно этими словами, да. Ты так и говоришь.

— Прости. И за тогда тоже. Нет, не так. По-настоящему помолиться.

— Тогда можно в церковь сходить, свечи поставить.

— Не надо в церковь. Пойдем пройдемся до моста святой Ингвин.

Вот уж прогуляться по городу маг с ней не изволил даже прошлой весной, когда ей, получившей метрику, страсть как хотелось посмотреть столицу и она с месяц изводила его соответствующими просьбами. Предлагал деньги, извозчика, потом — поговорить с Кейси, но сам так и не пошел.

Видать, дело было серьезное.

Мост святой Ингвин — не самый длинный, но самый высокий в городе, перекинутый через Моэрэн крутой дугой — издали напомнил Магрит выгнутую шею норовистого коня. Никакой практической необходимости возводить его таким высоким рэдка не видела, но, судя по всему, он был из самых новых, может, постарался какой-то современный архитектор со своим видением. Кейси любила его фотографировать. Магрит не знала, служат ли оплетшие его цепи элементами конструкции или натянуты для красоты, но небо они, на ее взгляд, кромсали прямо-таки зловеще.

Если Наклз хотел прогуляться на фоне шедевров архитектуры, то до Дворцового моста идти пришлось бы куда как ближе.

— Только не злись, он уродливый.

Маг, старательно подстраивающий свой шаг под скорость менее высокой Магрит, вздрогнул, точно проснулся.

— Мост? Да, уродливый. Хотя нордэны называют это «прогресс».

— Он нас как будто сожрать хочет.

— С этим я бы тоже спорить не стал.

— С такого только самоубийцам прыгать.

— В этом городе с любого моста только самоубийцам прыгать, — поджал губы Наклз. Магрит решила, что пора замолчать.

Надо признать, вид с верхней точки открывался красивый. По серому олову реки лениво скользили баржи, в домах — не таких шикарных, как на набережной, где жил Наклз, а узких, высоких, потемневших от близости воды — загорались теплые огоньки. Небо, уже темно-серое на востоке, на западе еще сохраняло отблеск тусклого серебра. И ветер дул такой, что цепи ритмично звенели, заставляя вспомнить о железной дороге. Магрит как наяву увидела убегающие вдаль рельсы. В детстве она думала, что по ним можно дойти до завтрашнего дня, если пойти вперед, и до вчерашнего — если назад.

«Не повернуть, не сойти».

— Дэмонра очень любит этот мост. — Наклз напряженно смотрел на реку внизу, вцепившись в ограждения. — Он уродливый. Как все, что они делают, что они придумали… Ненавижу их привычку лезть в небо там, где это не требуется. Занимать много пространства, больше, чем им нужно. Принижать все, что другое. Они говорят, что любят просторы, но, по-моему, они как раз за то и ненавидят мир, что он просторный. Не весь для них. Даже в том, как они его изучают, видно, как они его ненавидят. Если первыми до неба доберутся они, летать никто не будет. Они его железным куполом закроют.

«Я тоже нордэнов не особенно люблю, но это не повод огорчаться, их мало», — хотела сказать Магрит, но сообразила, что Наклз если не плачет, то, во всяком случае, говорит с большим трудом.

— Бесы с ними, Наклз, пошли найдем красивый мост. Еще не темно, а в центре так и вовсе светло будет до ночи…

— Дэмонра очень любит этот бесов мост. Она говорит, тут как колокола звенят. А это звенят цепи. Помолись, пожалуйста, за нее.

И вот тут Магрит захотелось огреть себя по лбу. Все она поняла. Дура была, что раньше не поняла.

— Ты, Наклз, извини, но так мы только хуже ей сделаем.

Маг молчал.

— Она другим богам служит.

Тишина.

— И за мертвых нельзя, как за живых.

Ни слова.

Магрит еще несколько секунд смотрела на побелевшие костяшки человека, впившегося в ограждение моста так, словно это был последний шанс удержаться в реальности, и вздохнула:

— Мне вслух молиться или как?

— Как хочешь. Только как за живую.

— Выйдет очень глупо, если по твоей милости все втроем в ад потопаем, — пробурчала Магрит. Маг, хоть и умный, был, конечно, дурак. Словно серьезно полагал, что она помолится за Дэмонру как за мертвую раньше, чем увидит ту в гробу.

Оперлась о перила, сложила руки и прикрыла глаза.

Мерный звон и шквалистый ветер буквально выбивали из головы Магрит слова канона.

— Я… я все. Как вспомнила. Точно не пойдем в церковь? Там священник слова нужные знает…

Наклз покачал головой.

— Я и так чувствую себя идиотом в достаточной мере, чтобы еще пойти и ладаном подышать.

— Наклз, я только что попросила того, кого ты так активно не любишь, о милости лично для тебя. Соблюди элементарную вежливость — ты же это так называешь? — и воздержись от гадких комментариев хотя бы пару часов. Не знаю, как быстро молитва до неба доходит, а в Каллад небеса выше, чем везде, где я бывала. Выжди уж чуток.

— Магрит, ради всего святого, не перенимай у меня никаких личных качеств. Это ужасно.

— Здорово, что ты это хотя бы понимаешь. Твои личные качества действительно ужасные-преужасные. — Магрит обняла Наклза, постаравшись, насколько возможно, закрыть от ветра. — Сущий кошмар.

«Пойдем домой, папа…»

— Что?

— Домой, говорю, идем. Мне страшно на этой железной дороге, которая сама куда-то едет, а нас не везет.

Примечания

1

Скополамин (Scopolaminum) — алкалоид, пытались использовать как «сыворотку правды» в 10х годах XX века.

(обратно)

Оглавление

Время Вьюги Часть первая

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Эпилог

Время Вьюги Часть вторая

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Эпилог

Часть третья Брод в огне

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg