«Twinfinity Soul (СИ)»

Twinfinity Soul (СИ) (fb2) - Twinfinity Soul (СИ) 770K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Zezuo (Zezuo)

Zezuo Twinfinity Soul

=== Глава I: Крещение ===

Когда-то давно, в мои юные годы, Братья рассказывали мне легенду. Историю, скрытую в древних манускриптах. Историю о Прошлом Мире. О том, как человек — порождение божие — скитался по землям грешным, выискивая истину и мудрость в каждой песчинке под ногами своими. Человек искал бога своего… И он нашёл его. Отца-Создателя нашего. А вместе с ним он нашёл и суть свою. Знания. Силу. Веру. Взор Отца-Создателя грел нас. Дыхание его колыхало волосы наши. Руки его держали мир наш. Вскоре уста Отца-Создателя раскрылись, и слова его въелись в камень на скале высокой. Он указывал людям не поддаваться сладким плодам этого грешного мира. Не поддаваться грехам, что склоняют благословлённые души к мукам вечным. Порочным желаниям, утягивающих нас в лапы Даемонам — отверженным детям Отца-Создателя.

И человек начал расти. Процветать. Строить и сооружать, изучать и делиться. Грешные земли медленно превращались в прекрасный оазис среди песка и пыли, а свет божественный вечно освещал оазис этот. Защищал от скверны мучеников святых и сынов божьих. Человек нашёл себе место в этот миг. Нашёл смысл в стараниях своих. Нашёл свой истинный образ и вырос в нечто… большее. Так и появились мы: Люди. Создания из плоти и крови. Единственные владыки этого мира, благословлённые Отцом нашим Создателем.

Но вскоре в людях начал разгораться интерес. Чистый свет угасал в их сердцах. Мы познали жадность и похоть среди безграничных знаний. Мы запятнали свою душу кровью невинных. Именно так люди стали черными песчинками на чаше весов. Вскоре вес этой чаши стал невыносимым для Отца-Создателя. Он выпустил мир из рук своих. Взор его затмился, и мир наш окутала тьма. Он не слышал наших молитв. Он не внимал нашим словам. Он дал нам упасть прямо в руки Даемонам. И эти Даемоны схватили наш мир! Поместили его в пасть свою, вцепившись кривыми зубами! Начали танцевать среди грешников, пожирая святых мучеников и сынов божьих! Но мы, что хранили божественный свет в сердце своём, взмыли в небеса и ударили тварь немыслимой мощью! Вступили в битву с неведомой бестией, сметая их с наших земель! Мы вступили в длинную, если не бесконечную, войну. Войну, которая продолжается до сих пор.

«Проснись и пой, Брат!» — мои уши пробила громкая, словно гром, песнь. Голос моего брата — Саве’лия. Он стоял предо мной, полный гордости и бодрости, поправляя одеяния на своём теле и дребезжа кольчугой под ней, словно колокольчиками. — «Проснись, ибо ожидает тебя отче наш Епископ! Час твоего третьего крещения близок!»

«Я помню, Брат Савелий. Не драматизируй. Иди лучше… сестёр развлекай своими песнопениями», — мой полусонный тон никак не задел Брата моего Савелия. Он лишь выпустил из себя громкий хохот, хлопнув меня по плечу.

Довольно радостно видеть то, как Брат твой радуется каждым мгновением, но эту радость лучше держать в себе. Особенно в следующий час. Вскоре, когда я встал со своей постели, заставив деревянные доски скрипнуть под моими ногами, Савелий успел усмирить свой смех и успокоить мысли свои. Он смотрел на меня с довольным оскалом и приподнятой бровью.

«И все же, Братец… Тебе лучше подготовиться к этому заранее. Мы ведь не хотим расстроить Епископа, верно?» — я повиновался громким словам Брата, поспешно накидывая на себя свои одеяния. Следующие мои мгновения будут важными… и волнующими. Я должен быть готов к ним. Савелия же ждали другие дела, которые он не должен откладывать. — «Да присмотрит за тобой Отец наш Создатель, Братец!»

«Да присмотрит за нами Отец-Создатель!» — благословил я и прощался с Братом, что закрывал за собой массивные двери в Казармы Братьев. Теперь мне оставалось только пробудиться и собраться с духом. Готовиться к волнующему часу, готовому ударить по колоколам Церквей наших.

В этот день мне исполнялся двадцать первый год, и сегодня меня будет благословлять сам Епископ. Моё третье крещение поставит меня ещё ближе к Братьям и Сёстрам моим. Воссоединит меня с ними. Сделает меня частью Ордена Пресвятой Инквизиции. Окрестит меня водою и пламенем и очистит меня от грехов, что скопились в моей душе. Сестры говорили, что если твоя душа чиста — пламя лишь аккуратно коснётся твоего тела, словно поцелуй нежный. Не причинит вреда и обойдёт тебя стороной.

Уверенность в моей чистоте же была непоколебимой! Нерушимой! Все эти годы я был примером для Братьев и Сестёр! Я помогал им, учился у них, молился за них и пел песни о них! Может, я и был слегка… неуклюжим и стеснительным, но человек склонен ошибаться! И даже если сегодня я ошибусь — я приму свои ошибки со спокойной душой и отпущу их! Нет места волнению в душе моей!

В последний раз я надел свой белый балахон. В последний раз я взял в свою руку священные рукописи. Мне нужно было выучить последние строки наизусть, ибо именно их мне придётся читать сегодня, дабы почтить Отца нашего Создателя. Благодаря им Отец-Создатель сможет благословить меня перед моим третьим крещением, а Епископ подарит мне прощенье своё. Глаза мои устремлены были в священные рукописи, губы нашёптывали ключевые фразы, а ноги мои спокойно шли мимо пустых холлов, залов и комнат. Каждый Брат, каждая Сестра… Все они ждали моего появления у ворот церковного собора. Они ждали и молились о благополучии каждого крещённого в этот день. И я буду не единственным, которого будут крестить сегодня.

Две Сестры моего возраста будут следовать Чистым путям вместе со мной. Зажжённые факела указывали нам путь сквозь густую тьму. В церковные палаты, где нас ожидал Епископ. С кадилом в одной руке и священными писаниями — в другой. Братья и Сестры, что наблюдали за нами, начали воспевать молитвы, а Епископ, подняв священные писания ввысь, взмолил:

— «О, Отец наш Создатель! Благослови и очисти их! Благослови детей своих взором тёплым! Очисти в огнях своих светлых! Проведи же ты слепое стадо по путям Чистым рукою своей твёрдой!»

Истинное испытание чистоты начиналось в этот миг. Пламенный круг образовался на пути моём, и путь мой закрыли языки пламени. Я должен был идти дорогой пламенеющей и принять очищение души моей, которая (я был абсолютно уверен в этом) была чиста и непорочна. Бояться пламени чистоты должен только грешник! Я же — святой сын! Безгрешная душа! И я принял это испытание, неспешно шагнув вперёд, проходя меж огненных стен.

Глаза слезились, а в сердце моё медленно пробирался страх. Песнь моих Братьев и Сестёр перерастала в хор. Огни подбирались ко мне все ближе и ближе, но я старался не бояться их. Я не оступился! Не сошёл с пути! Но вот уста мои содрогнулись в середине пути. Я запутал слова среди песнопений и сбился со строк. Именно в эту секунду меня должны были поглотить огни, но я, остановившись в середине пути, чувствовал лишь жар. Стыдом покрывался я, медленно пробираясь вперёд, нашёптывая себе бред несусветный и подавая его за молитвы свои. Никто не заметил моих лживых строк, когда я ступил в кристальные воды и медленно окунулся в них с головой.

Я прошёл испытание. Очистил свою душу и окунулся в святые воды с непорочной душой. То, что моей ошибки никто не заметил, — либо удачи улыбка, либо божий намёк. Мне оставалось только дождаться своих Сестёр, ведь они тоже должны очиститься. Одна из них следовала за мной, шагая буквально по моим стопам. И как только она ступила в воду…

Я услышал треск дерева. Ужасный скрип и громкий треск, исходящий от огненных кругов. Сестра, которая находилась в середине своего пути, остановилась в страхе, и один из горящих кругов рухнул прямо на неё. Я не мог услышать песнь среди её воплей и криков, лишь колеблющиеся очертания были видны мне сквозь языки пламени. Большинство Братьев и Сестёр перестали воспевать песни, наблюдая за этим ужасом с широко раскрытыми глазами и дрожащими устами. Никто не стремился помочь ей… кроме меня.

Я прыгнул внутрь, сквозь пламя и огонь. На бегу я срывал с себя рукава, обматывая ими свои ладони, пока горящие доски прижимали Сестру к огненной тропе. Сквозь боль и слезы поднимал я огненный обруч, выкрикивая божественные молитвы, выпрашивая у Отца-Создателя помощи. И когда обруч, с треском и грохотом, рухнул на другой край — схватил я Сестру за руку и утащил её за собой, в чистые воды. Даже чистота вод священных не смогла затупить её неописуемую боль. Все её тело, лицо и руки, были покрыты красными следами и пятнами. Я даже мог почувствовать её дрожь и судороги, входящие в резонанс с дрожью в моих руках. Я чувствовал её боль. Я был наполнен страхом.

«Что ты творишь, ирод?!» — вскрикнул Епископ в гневе, замахнувшись кадилом. Ожидать подобных слов, как и действий, я не мог. Я не мог даже защитить себя от гнева его. Лишь закрыть глаза и принять удар по голове, за которым последовал лёгкий звон металла. Разгневал Епископа поступок мой. В его потускневших глазах можно было увидеть истинный цвет ярости, что давали словам, вылетающих с его дряблых губ, истинный окрас: — «Душа грешная должна очиститься в огнях святых! То, что произошло с ней — желание Отца-Создателя! Её душа черна!»

«Её душу должны очистить огни, а не угли! То, что произошло с нею, — ужасный случай! Рука Даемонова причастна!» — из уст моих выходила глупость, а не слова. Я забылся. Забыл, как мне нужно обращаться к Епископу. Предо мной стоял сам Епископ — отче наш хранитель, а не брат мой, или сестра моя. И подобные высказывания лишь сильнее разозлили его. Удивили наблюдающих Братьев и Сестёр, которые давно перестали петь.

Моя душа начала заполняться стыдом. Я начал бояться своей судьбы. Костров, над которыми я буду гореть за слова свои. Колени мои согнулись. Пал я ниц перед отче Епископом. Глаза мои изливали слезами, а горечь стыда моего встала в моем горле комом. Стараясь держать спокойствие в голосе своём, я взмолвил:

— «Ни сочти глупость мою за грех, отче мой Епископ. Слова мои пусты. С клеветой и ложью они сравнимы. Отец-Создатель видит меня и судит меня, и ты же меня суди. Даемонова рука виновна, но не грех Сестры моей. Свою чистоту я доказал, и я готов показать её вновь. И она, что душою чиста, может убедить всех нас в этом. Посему я хочу взять за руку её и провести её сквозь пламя по пятам своим. И коль сгорит она в руках моих — сгорит и душа моя».

Это был необдуманный поступок, но храбрым он казался точно. Мои слова звучали для Епископа сладкими, а Братьям с Сестрами — яркими. И раз уж я заступился за Сестру свою, то и наказание её я должен буду на себе держать при ошибках своих. Иначе никак поступить нельзя.

«Мы все стали свидетелями этого момента! Али рука Даемонова причастна, али рука Божья — не знать мы! Но если подобное произойдёт в раз второй — будет это знак свыше! Не отрицать мы знаков, дети мои! Не отрицать!» — Епископ привлекал внимание на себя. Соглашался с моим предложением и обдумывал начало повторного крещения. Его слова легли мазью на мою душу. Успокоили меня и очистили разум от смутных мыслей. Спасён я был, и глупость моя была прощена.

— «Покончим мы на этом! Отнесите бедняжку в спальни и затмите боль её! А тебе… Иорфе’й… Тебе стоит поговорить со мной после обеда».

Более спокойные слова Епископа припугнули меня на короткий миг. Он что-то хотел сказать мне. Лично. Я не знал, чего он от меня потребует, но я боялся этого. Он может отругать меня за мои поступки в любых доступных вариантах. Так или иначе, — я окрестил себя пламенем. Страшнее этого ничего не может быть.

Моё Третье крещение, как и его исход, стало главной темой за обеденным столом. Некоторые Братья и Сестры хвалили меня за храбрость подобную, а некоторые — сравнивали поступок мой с глупостью. Обеих сторон я боялся и стыдился каждого их слова, как мне и положено. Большинство Сестёр даже благодарили меня за столь храбрый и мужественный поступок, чего я очень сильно смущался. Я же пообещал им навестить свою бедную и измученную Сестру, когда ей станет легче. Я должен держать свои слова и обещания. И одно из моих обещаний, — разговор с Епископом — нужно было исполнить как можно скорее.

«Мы принесём твои новые одежды в скором времени. Успокой свой разум на свежем воздухе, братец», — с этими словами одна из Сестёр провожала меня из-за стола. С благословлениями я попрощался с ней, закрыв за собой двери. Теперь я должен был лишь продвигаться к Церквям. Навестить Епископа, который уже заканчивал свой пост. Но… что я буду делать потом? Мне теперь не нужно воспевать песни в соборе, не нужно выучивать строк из священных листов… Не нужно вести пост в Церквях. Третье крещение забрало у меня множество славных занятий, но что оно мне даст? Ответа на сей вопрос я не знал. Я мог надеяться только на то, что мои Братья, или же сам Епископ, дадут мне ответ к этой загадке.

Небо надо мной было пустым. Черным и бездонным. Я не видел светлого взгляда свыше, не чувствовал тепла. К этой пустоте я привык с рождения, но… когда моя нога ступает на расписные ковры церквей — глаза прорезает ослепительный блеск мрамора и серебряных канделябров. Яркий свет церквей этих заставляет моё сердце тлеть. Душой своей я чувствовал, как прогревала и осветляла меня аура эта. Это… божественное свечение. Чувствам подобным я поддаюсь только в церквях, и нигде более.

Епископ ждал меня в конце холла. Стоял прямо предо мною и осуждал каждый мой шаг, каждый неверный взгляд. Я не должен был поднимать своего взора. Каждое моё действие должно быть медленным, спокойным. Мне некуда торопиться.

«Я рад, что ты пришёл ко мне, сын мой. Пойдём. Нам есть что обсудить», — спокойный, тихий голос Епископа лишь сильнее тревожил меня. Я всегда боялся вида его, но уважал правду и мудрость, которой он делился. Не важно, о чем он хочет со мной поговорить. Внимать его словам я должен в любом случае. Успокоив своё сердце, и покорно произнеся: «Да, отче Епископ», я начал следовать за ним, не отставая ни на шаг.

Не раз я видел лицо его. Лицо старика, покрытого морщинами. Масляное, дряблое и белое, как тесто. Его можно было спутать с одним из наших попов, если бы не его одеяния. Округлённый колпак на голове, просторные и яркие одеяния, закрывающие его ноги… и серебряная цепь, на которой висел знак нашего ордена — остроконечный крест с небольшим ромбом в самом центре. Медленной походкой мы продвигались внутрь Церквей, и Епископ обратился ко мне:

— «То, что ты сделал для Сестры во время своего Третьего крещения — и я не скрою этого — доблестный поступок. Доблестный, но глупый. Ты, наверное, уже ощутил спорные мнения других, сын мой».

«Так и есть, отче Епископ. Братья и Сестры узрели поступок мой, и… они то хвалят, то ругают меня за это. Я понимаю чистоту своего поступка, но что тёмного он таит? Меня… пробирает стыд». — Мои слова были честны. Даже когда Епископ смотрел сквозь меня, изымая из меня всю правду, — я не скрывал своих чувств и мыслей. И даже когда я был честен с ним, я чувствовал его… недовольство. Знаю, он был недоволен именно моим поступком, но неужели в поступке этом таился злой замысел?

— «Что таится в моем поступке, отче Епископ?» — спросил я его — «Неужели жизнь чуждая не стоит и гроша для нас? Неужели спасение заблудших душ — дело тёмное?»

Епископ улыбнулся мне и покачал головой. Слова не выходили из его уст, пока он открывал двери на балкон.

«В писаниях Матинфе’я сказано: „Добрый лик укроет порочную мысль“. Не то важно, что говорит или делает человек, но то, что он сделал. Неужели священные писания ничему тебя не научили?» — мне нечего было сказать ему в ответ. Мне было стыдно за своё непонимание и глупость.

Епископ, с лёгкой улыбкой на лице, подозвал меня к себе. Провёл рукой своей по воздуху, словно показывая мне что-то. — «Что ты видишь в небесах, сын мой?»

Ответ был прост:

— «Тьму. Безгранную. Бездонную. Непроглядную и порочную».

«А что же стало причиной этой тьмы? Почему мы не видим очей нашего Отца-Создателя? Не чувствуем дыханья его?» — мне сразу стало ясно, к чему клонил отче Епископ. Он напоминал мне про историю о Прошлом Мире. Указывал на последствия пальцем, призывая меня… понять. — «Любая грешная душа… неважно большая ли, малая ли, скупая ли… Любой, кто грешен — лишь сильнее утащит нас в пасть Даемона-зверя! На их душе лежит тяжёлая ноша, которую нужно либо сбросить, либо сжечь! Сестра твоя, возможно, не простила себе этот грех, сын мой. И раз уж она не смогла очистить себя от этого, то чистейшее пламя костров наших уж точно… превратит её грехи в пепел».

«Но… Отче Епископ! Разве священные писания не учили нас снисходительности? Мы должны вести заблудшие души к свету, протягивать руку бедным, бороться за жизни всех и каждого, разве нет?» — Епископ лишь ухмыльнулся, услышав мои слова. Ему не слишком нравился этот спор, не говоря уже про мои глупые оправдания и вопросы.

«Рыцарей Пресвятой Инквизиции учат именно этим вещам», — ответил он с усталостью в голосе. Откашлявшись, он объяснил мне все в деталях. И в этих деталях… я нашёл возможность сделать новый шаг. Взглянуть в своё будущее и оценить его. — «И поверь мне, сын мой: Судьба Рыцаря тяжела и смутна. Дорога их ведёт через тела еретиков и грешников, яркий свет костров и множественные чаши, до краёв наполненные кровью. Не только Ордену они служат, но и богу нашему — Отцу-Создателю. Настоящая жизнь для них начинается и заканчивается… на поле битвы».

Его слова устрашали. Никогда ещё мне не приходилось слышать подобных историй о Рыцарях Ордена Пресвятой Инквизиции. Я всегда смотрел на них, как на святых. Как на непробиваемый щит, что защищает нас от нечистот и ослепляет Даемонов своим блеском. Я мечтал быть ими, но теперь…

«Отче Епископ…» — мне было нелегко говорить ему об этом. Стараясь подобрать слова и набраться смелости, я наблюдал за взглядом Епископа, что успел приподнять одну из своих бровей, ожидая вопроса. Я собирался сделать… поспешное решение. Рискнуть жизнью, репутацией и судьбой своей. — «Есть ли у меня шанс стать Рыцарем? Может ли поступок мой хоть как-нибудь повлиять на мою судьбу?»

Епископ не был удивлён моим вопросом, даже если он был… под запретом. Никто не должен спрашивать членов Совета, не говоря уже про отцов наших святых, про своё призвание. Нас выбирают по поступкам, а не по выбору. И выбор этот уже давно был сделан.

«Твои прошлые действия и слова твои… не сделают тебя Стражем Ордена, сын мой», — его слова поместили ужас и дрожь в тело моё. И вслед за его страшными словами последовали более неожиданные вести, заставившие меня раскрыть глаза в удивлении. — «Но для Судьи-Инквизитора — это показатель силы воли и храбрости. Там то мы и… посмотрим, каким путём ты пойдёшь с этой точки. А теперь… позволь мне набраться сил. Иди с богом, сын мой».

Радости моей не было предела. Сомнения мои смыло огромной волной эмоций, скрытых в моем лице. И если бы я и воспринял слова Епископа в шутку — кто-то всегда сможет направить мои глаза в сторону реальности. Сестры одарили меня новыми одеяниями: кольчужным нагрудником, штанами из дублёной кожи, поясом с цепями и карманами, остроконечной шляпой-лодочкой и накидкой. Чёрной, как само небо, накидкой. С оранжевыми и жёлтыми полосами, на которых красовался знак нашего Ордена, отчётливо окрашенный красными красками. Вес моих новых одежд был непривычен мне, но я быстро перестал замечать его, ведь мне придётся носить не только кольчугу. Братья подготовили мне необходимые инструменты, которые вручил мне сам Брат Савелий. Он держал в руках мой личный инструмент, с которым я был довольно хорошо знаком.

«Надеюсь, ты не забыл своих тренировок за все эти тёмные годы, братец». — Со словами этими он вручил мне мой собственный, личный инструмент. Инструмент, которым я буду привносить свою пользу Ордену. Контролировать судьбы людей. Нести приговор и разжигать веру.

В руках моих был крепкий деревянный жезл, окованный железными кольцами и запонками. Один конец этого жезла был обмотан упругими тряпками, которые можно было легко поджечь кремнём. Его называют «Порядком», ибо этим концом можно достичь порядка и повиновения, добавив согрешившему пару небольших синяков или ожогов.

На втором конце — Небольшое, но довольно широкое лезвие. Оно было похоже на лезвие от метательного топора, но тыловая сторона этого лезвия была согнутой, конусной формы, подобно стальному крюку. Эту сторону называют «Законом», ибо ей казнят еретиков и защищают невинных. Обе эти стороны были основными частями инструмента, которые в Ордене успели прозвать «Присяжным». Кроме него — ничто не поможет Инквизитору нести Закон и Порядок через Земли Грешные.

«А почему мне выдали именно жезл?» — спросил я Брата своего Савелия, что растягивал улыбку на лице своём. Хотел я узнать у него причину, по которой мне дали «двуручного Присяжного» а не более короткую, лёгкую и удобную «одноручную». Все было довольно просто: только Старший судья может носить такое оружие. И Брат Савелий был моим Старшим.

«Отче наш Епископ вшил тебя в мою рубаху, братец. Он хочет, чтобы я показал тебе все прелести и детали нашего славного дела. Потому, братец мой, ты будешь стоять за моим плечом и помогать мне с приговором», — я был только рад подобному решению Епископа, не говоря уже про то, что об этом мне сказал именно мой Брат Савелий — верный друг и Старший судья. И это ещё не все, чем он должен был со мной поделиться: — «Чуть не забыл! Вот твоя маска».

Савелий протянул мне стальную маску необычных форм. На ней не было ярких эмоций или чётких деталей. Она не несла в себе… никаких чувств или смысла.

«А зачем она мне?» — спросил я Брата своего, и он ответил мне на мой вопрос. Серьёзно и спокойно:

— «За стенами церквей — никто не должен видеть лиц святых».

Миссия моя была простой, но за простотой её лежала опасность, готовая ударить по нам в любой удобный момент. Земли Людские грешны и просторны, а глаз, что будут следить за ней — не всегда хватает. Именно этим и занимается Орден пресвятой Инквизиции. Мы — пастухи с сердцами светлыми, что загоняет заблудших овец обратно на пастбище. И пастбище наше было обширным, похожим на рыбью чешуйку видом своим. Восемнадцать стен разделяют земли наши, придавая каждой отельной части свою пользу и предназначение. Семнадцать этих стен — внутренние. Они подобны отдельным ниточкам в паутине, разделяющей наши земли на районы. И только одна стена была внешней.

Огромной, массивной, растянутой от конца до конца. Называют её «Матинфеевым кольцом», ибо она была подобна кольцу на пальце нашего мира. Она закрывала нас от нечисти и Даемонов, не давая им ступить на наши земли.

Обо всем этом я вычитал из рукописей, и я надеялся увидеть Матинфеево кольцо своими собственными глазами. Увидеть мир за его границами. Взглянуть в пасть Даемона-зверя с высоты этой могучей стены. Но сначала мне предстояло пройтись по улицам и закоулкам соседних районов под присмотром Брата Савелия. По улицам темным и мрачным. Незнакомым мне.

«Стой у плеча моего и не отставай, братец», — указаниям Брата Савелия я следовал строго. Также за ним следовал и другой наш Брат — Аместо’лий — придерживающийся правого плеча Брата Савелия. Брат этот был молчалив, но мудр. Он знал, какими путями следовать. Держал своё ухо востро, а глаз — во внимании вечном. Так и была собрана наша смелая Троица: Я, Брат мой Савелий и Брат мой Аместолий.

Только мы ударили кремнём о сталь-наконечник, зажигая Порядок на инструменте нашем… Только массивные ворота, со скрипом и грохотом, распахнулись перед нами — началась наша миссия. Братья и Сестра наши — Судья — разделились и начали следовать своей дорогой. А я, следуя за Братом Савелием, продвигался вглубь улиц мрачных, наполненных людьми разных сотов и внешностей. Сапоги погружались в грязь и пыль, стукая носком о выплывшие из грязи каменные плиты. Тусклый свет ламп слабо мерцал, едва-едва освещая лица местных крестьян, скрывших свои лица за ткаными капюшонами и шерстяными платками.

По указу Брата Савелия, я должен был оглядывать всех и каждого, заглядывать за углы и в окна домов. И если моему глазу не понравится чьё-либо лицо — опросить и обыскать. Но моя душа была мягкой, трусливой. Каждый взгляд для меня казался немощным, слабым. Я чувствовал сердцем своим, что люди эти ищут помощи, но не могут её найти. Эти мысли лишь сильнее разгорались в моей голове, когда мне довелось пройти мимо площади, в которой пустовали торговые прилавки. Лишь каменные стены домов и замшелый фонтан в сердце площади — все, что описывало это место. К этим тусклым картинам можно было добавить единственный звук, пронзивший тишину. Женский крик, громкий и протяжный.

«За мною, Братья!» — выкрикнул Брат Савелий и, выхватив свой инструмент, ринулся вперёд, выискивая источник этих криков. Во тьме нас поджидала опасность, и опасность эта была намного ближе, чем казалось. Спустя несколько секунд, остановившись посреди улицы, Брат Савелий направил инструмент свой в сторону дома, и Брат Аместолий, сделав несколько шагов в указанном направлении, выбил шаткие двери в дом этот плечом своим могучим. И пока Брат Аместолий обыскивал крестьянское жилище, — мы продолжали движение вперёд.

Я начал лучше понимать свою задачу, когда Брат Савелий указал рукой своей в сторону другого дома, в окнах которых можно было увидеть тусклый свет лампы. Шаткие, прогнившие двери этого дома не стали для меня проблемой. Один сильный удар ногой, и от этих дверь осталось ничего, кроме щепок. Порядок освятил эту комнату своим божественным светом, и этот свет озарил меня. Я увидел чёткие очертания и лица семьи крестьянской, что укрывалась в этом доме. Ничего, кроме мешков с соломой, двух табуретов и стола, на котором горела одинокая свеча.

Появление моё заставило жителей дома этого вздрогнуть. Мать с двумя детьми, что сидели за столом, убежали в угол ближайший, не отрывая глаз от моих очертаний. В их глазах был страх. Страх настолько великий, что дети прижались лицами в плечи своей матери. На её груди красовался крест грубой работы. Эта бедная мать веровала в Светлые пути. Даже в её глазах я видел светлый блеск. И это все, что я смог увидеть.

«Брат Иорфей!» — я смог услышать голос Брата Савелия, что разорвал тишину, подобно грому. Он звал меня. Нуждался в помощи моей. Но спешить я не стал. Поспешной рукой я достал из кармана пару кусков хлеба, положив их на стол, прямо на глазах бедной семьи, спокойно произнеся:

— «Отец-Создатель простит меня, и вы меня простите», — мои слова были чисты, и шли они к бедной матери. Она уже была готова пролить слезы… то ли от страха, то ли от щедрости моей.

Более задерживаться мне было нельзя! Возле своего Брата Савелия стоять я должен был! Шагом поспешным я направился к нему, увидев свет Порядка в доме неподалёку. Дом этот был окроплён кровью. Тело бездыханное я мог увидеть у порога. Женщина с кинжалом в животе. В доме же, укрываясь руками и вжимаясь в угол, я увидел человека. На руках его была невинная кровь. Убийца!

«Жалкое отродъе! Льёшь кровь невинных и мучеников! Неужели ты думаешь, что Отца нашего взор не заметит твоих деяний?!» — бедняк и убийца получал по заслугам, принимая на свою душу проклятья Брата, а на тело своё — удары Порядка. — «Будешь гореть на костре! Сгорит твоя прогнившая душа, и сам ты — сгоришь!»

Но что-то странное кололо моё сердце. Мужчина плакал и просил пощады, и Брат Савелий не давал ему попыток высказаться в своё оправдание. Чувствовал я: Что-то ещё пряталось за этим поступком.

«Постой, Брат!» — мне удалось остановить Брата Савелия по просьбе своей. Сквозь маску я видел его гнев и ненависть, но этот гнев, возможно, свёл его с верного пути. Я хотел узнать все из уст этого человека. Может быть, мы поспешили с вердиктом. Взор мой обратился к бедняку, а в голосе моём заиграла строгость: — «Твоих ли рук вина, крестьянин?»

«Ж… жена… Жена э-это моя. Жена!» — сквозь плач я услышал. И на руках его я заметил блеск кольца серебряного. Обручальное кольцо, запачканное кровью. Такое же кольцо я увидел и на пальце убитой женщины при детальном осмотре. Не успев встать с колена, я заметил на себе тёмный взгляд. Кто-то прятался в тени, а потом — скрылся прочь с моих глаз. Я даже не успел подозвать его к себе. Сердце моё приказывало мне следовать за беглецом, и я ринулся вперёд, вслед за фигурой таинственной.

«Брат Аместолий! За мной!» — я не постеснялся попросить помощи у своего Брата, что моментально присоединился к погоне. Сквозь тёмные закоулки и укромные повороты бежали мы, догоняя беглеца. И дорога наша привела нас обратно на площадь. Взгляды местных жителей устремились в нашу сторону, и только два человека, оглянувшись, принялись убегать. Лишь виновные бегут от правосудия! — «Беги за ним!» — выкрикнул я, указав инструментом на убегающего крестьянина, и Брат мой Аместолий последовал моим просьбам, хоть он и знал (сердцем своим я чуял), что нужно делать.

Я следовал за своей целью, а Брат Аместолий — за своей. Не отставал ни на шаг от крестьянина грешного. Вскоре дыхание виновного начало утекать прочь, вместе с силой и волею его. Я тоже начинал задыхаться от этой погони, ощущая вес моих одеяний, прижимающих меня к земле. Но в моем сердце горел огонь, двигающий меня вперёд. Огонь правосудия! Одним быстрый взмах инструмента моего заставил тёмную фигуру упасть на землю. Клыки Закона впились в его ногу, а затем и в его плечо! Более он не посмеет себе встать! На грязных руках этого человека я увидел кровь. Он был оклеймован грехом, и я оказался прав. Я поймал истинного убийцу. За плащом темным скрывалось лицо, полное гнева и боли. И на шее его я увидел верёвочку с крестом грубой работы.

«Тот, кто льёт кровь невинных — не достоин прощенья!» — правду несли мои уста. Правду, которую убийца не мог отрицать. Молчаливо я сорвал с его шеи крест, прижав его сапогом к земле. Ждать Братьев моих мне не пришлось. Брат Аместолий присоединился ко мне спустя секунды, набирая воздуха в грудь свою. Он сразу оценил плоды моих трудов, когда я указал инструментом на грешного крестьянина, произнеся с громом в голосе своём: — «Именно этот человек пролил кровь невинной женщины!»

«Словно… и вы все такие… святые. Непорочные…» — сквозь хрип и кашель я услышал слова убийцы. Он буквально насмехался надо мной своими словами! Брат Аместолий сделал то, что должен был сделать я: ударил по шее его острыми лезвиями Закона. Ударил без сожаления, перерезав горло убийце. Вердикт наш заранее предписан подобным людям. За кровь они платят кровью. За жизнь — жизнью. Никак иначе.

Вскоре, не дождавшись последнего вздоха, Брат Аместолий вонзился кривыми клыками Закона в плечо убийцы и взглянул на меня с пустотой в глазах. Он ожидал поддержки. Помощи. Дрожь в моих руках едва позволила мне вонзить Закон в нужное место. Мне удалось зацепить труп за лопатки, и только тогда, схватившись за инструмент покрепче, мы начали утаскивать стынущий труп убийцы на площадь, где его тело растопит костры. Вот только… кто будет гореть на этих кострах, если убийца уже мёртв?

«Превосходная работа, братец! Твой орлиный взгляд смотрит в самое сердце тьмы!» — Брат Савелий встретил нас на площади, на которой успели появиться наши Братья и Сестры. В его словах я чувствовал радость. Он был доволен работой моей, увидев труп убийцы у моих ног. И не только моими плодами он был рад, но и своими. Гордо встав передо мною, он провёл рукой в сторону наших будущих костров, к которым были привязаны пойманные люди. Среди них оказался и вор, за которым бегал Брат Аместолий.

— «Пусть твоя добыча разожжёт костёр, братец. Пусть убийца вечность горит за пролитую кровь в огнях святых!»

Труп убийцы был брошен в хворост и сено. К нему присоединятся и другие, пойманные нашими Братьями и Сёстрами. Судьями нашими. Лица грешников, еретиков, убийц и воров… Они вызывали у меня лишь гнев. Все они должны понести наказание за свои грехи! Сгореть в кострах! Но среди них… Я увидел лица знакомые. Крестьянин — муж убитой женщины — уже был привязан к деревянному брусу.

«Но ведь… Я же поймал истинного убийцу! Он не виновен в убийстве своей жены!» — Я не понимал решения Брата Савелия и ожидал от него объяснений. За что этот бедный крестьянин будет гореть, если его душа чиста?

«Я согласен с тобой, братец. Он не проливал невинной крови, но еретиком он был. Взгляни, что он носит на своей грешной шее! Взгляни на то, что делает еретика — еретиком!» — Брат достал из своего кармана крест. Тот, что носят бедные люди. Я видел подобный на шее семьи крестьянской, и эта находка заставляла моё сердце стучать сильнее. Ещё сильнее меня заставляло волноваться то, что я увидел знакомые лица в толпе, что окружала нас. Женщина с детьми… наблюдала за мной все это время. Тело моё пробирал испуг, но Брат мой Савелий не остановился. Его голос стал громче и строже, а крест тот выпал из его рук, утонув в грязи: — «И это ещё не все, что тебе довелось упустить! Тот дом… Ты оставил крестьянам свой хлеб! Грешникам!»

«Семья эта была невинна, Брат! Я лишь извинился перед ними за вторжение!» — моих оправданий было недостаточно, чтобы спасти людей. Брат Савелий лишь сильнее гневался на меня:

— «Неужели ты забыл, Брат?! Слова Матинфея? Мы судим людей за их деяния, а не за их добрый и беззащитный вид! Те, что носят на шее своей кривые куски металла — богохульники и еретики! Они порочат имя Бога нашего Создателя! Порочат душу свою! Существует только один бог, братец, и только один правильный метод служения!»

Я не мог перечить Брату Савелию. Все его слова несли в себе правду, но… то, что он делает с людьми — неправильно! Я знаю это! Просто я не могу доказать это ему! И… я не мог доказать свою правду. Я мог лишь наблюдать за жестокостью Брата своего. Как он, вместе с нашими Братьями и Сестрами, утаскивают, возможно, невинных людей на костры. Вырезают их, словно скот. Когда я увидел юную мать с младенцем, у которой забирают невинное чадо, а её саму — привязывают к деревянному брусу….

Моё сердце не выдержало подобного безобразия. Я хотел вмешаться, но Брат Савелий остановил меня и приказал Брату Аместолию помочь ему в этом. Меня держали за плечи и руки. Не давали мне двинуться с места. Мои попытки сопротивляться были тщетны, и каждая подобная попытка вознаграждалась лёгкой усмешкой Брата Савелия. И пока Братья зажигали Порядком костры, он промолвил:

— «Ты слишком уж мягкотелый, братец. Сердце твоё — хрупкое и нежное. Тебе пора привыкнуть к суровым реалиям мира нашего. Закалить своё сердце и нервы верой нерушимой. И именно тогда, братец… Именно тогда ты поймёшь всю боль нашего существования! Нашей веры!»

Братья зажгли костры священные, и душераздирающие крики… разбили меня окончательно. Я не отрывал глаз от этой ужасной картины: Матеря и дети, грешники и пресвятые мученики… Все они горели в одном костре. Одежды обращались в пепел, обугленная кожа очерняла их. Запах жжёной ткани, хвороста и плоти заставляли мои колени дрожать, а глаза — слезиться.

Я был в ужасе. Неужели… именно этим занимаются Рыцари Ордена? Судьи — Инквизиторы? Неужели мы только и делаем, что сжигаем людей? Виновных и Чистых? Святых и порочных? Эти… методы… Я не понимал их. Отрицал их! Суд наш должен быть честным! Праведным! Мы лишь очерняем сердца людей страхом! Да… Я вижу теперь в глазах крестьян страх. Они боятся нас! Боятся праведных слов моих Братьев и Сестёр! Даже сейчас, когда мы возносим души мёртвых на небеса своими песнопениями, открепив от поясов цепи серебряные и взяв в руки священные письмена, что висят на цепях этих…

Я не мог понять сути вещей. Не мог понять, какой смысл нёс в себе весь этот ужас. Я мог только склонить голову, стыдливо опустить свои глаза к священным писаниям и молиться. Я — сын божий. Даже если в моем сердце таится страх — я должен держать в ней веру. Веру в добро и чистоту духа моего. Отец-Создатель простит нас, и люди нас простят.

Час моего поста подошёл к концу внезапно. Я запомнил урок свой. Как Судья, я должен был быть менее снисходительным. Должен быть готов пойти на жертвы. Близко к сердцу я держал слова Брата моего Савелия, и я старался привыкнуть к ним. В качестве извинений, Брат Савелий позволил мне остудить мой пыл небольшой прогулкой по стенам. Он дал мне возможность изучить земли, сокрытые этими стенами, и ступить на самую великую из этих стен.

Каждый мой шаг вёл меня на вершину Матинфеевого кольца. Каждая ступень, каждая часть спиральной дорожки ввысь, вела меня к небесам. И когда мои уставшие стопы коснулись последней ступени — глаза мои пронзил яркий блеск. Я стоял на угольно-чёрном камне, гладком и холодном, раскрывая свой рот в удивлении. Мои глаза не могли оторваться от чудесного блеска и сияния вдали. Кристальный занавес, расстилающийся от конца до конца, закрывал людские взгляды от пасти Даемоновой.

«Так вот он какой… Горизонт…» — трепетно прошептал я, не отводя глаз от этого чуда. Впервые в жизни своей я взглянул на Божественное чудо. Барьер неизвестной природы. Необузданную человеком силу, сберегающую нас от глаз Даемонов. Подобной вещи мне никогда не приходилось видеть. Говорят, что никто не может объяснить природу этого барьера до сих пор. А для меня же этот переливающийся и сверкающий занавес — Божие творение. Последний подарок Отца-Создателя. Если не этот барьер, то, что ещё может объяснить нашу веру в него? Ничего. Ничего более.

Посещением великого Матинфеева кольца и закончился мой пост. Я годился в ряды Судей, по словам моих Братьев, но мне нужно было многому научиться. Вес, который несут грешники на своих плечах — вот, что я должен понять и найти. Множественные чувства должны работать во мне. Множественные детали должен я познать и запомнить, дабы глаз мой мог отличить грешного человека от пресвятого и Чистого. Брат Савелий даже поделился со мной нужными манускриптами, в которых описывались все известные детали, описывающие еретика, но… мне будет сложно забыть ту мрачную и жестокую картину. Как он вёл женщин и детей на костёр. Я… я должен привыкнуть к этому. Знаю, это выглядит мрачно, но я несу службу. Защищаю чистые души людей от греха и порока. Возможно, эти пути сделают из меня настоящего Рыцаря. Возможно, сквозь чужую боль и агонию я познаю смирение.

После ужина с Братьями и Сёстрами за одним столом я отправился в спальни Сёстер наших. С разрешения Пресвятых Матерей — мучениц и стражниц Сестёр наших — я мог спокойно ступать по коридорам и комнатам спальней этих. Навестить ту, что познала муки душ наших. Сестра Эли’за — так звали её Матеря — лежала в одиночестве. Её боль смогли усмирить, а её душу — успокоить. Только тело её, покрытое ожогами, никто не сможет исцелить. Она была оклеймована огнём, и это клеймо ей суждено носить всю её жизнь.

«Может красота тела твоего и испорчена, но ожоги эти не испортят красоту души твоей, Сестра. Не важно, как на тебя будут смотреть глаза людские — твой прошлый образ неизменно будет таиться в памяти нашей. В памяти моей, Братьев и Сестёр наших. Помни мои слова, и не забывай их». — словами своими я утешал Сестру Элизу. Стирал её боль молитвами тихими и рукою нежной. Сквозь слезы счастья она приняла мои молитвы, мудрость и благословления. И ради этих слез, чувствую я, мне и хочется жить. Я хочу видеть не страдания и боль, но счастье и радость на лицах людей. Именно этого я хочу достичь. Всей своей душой хочу.

Я сидел у края кровати и наблюдал за Сестрой, возможно, вечность. Наступало время отдыха.

«Спокойных снов тебе, сестра. Да присмотрит за тобой Отец наш Создатель». — Со спокойной душой и нежностью в голосе благословлял я её и прощался с ней. Это было всем, что я мог ей предложить. Пресвятые Матеря, что следили за нами время от времени, похвалили меня за тёплые слова и старания мои. Теперь и они будут молиться за моё благополучие, вместе с Сёстрами моими. Я был убеждён не раз, и я убедился вновь — ради этого я и существую. Я был рождён Святым Сыном именно с этой целью. Мне оставалось только оставить себе обещание перед сном, которое я не мог не сдержать. Я хотел нести добро. Отдавать добро людям и получать его обратно. В мыслях моих — именно это заставит Отца моего Создателя улыбнуться. Именно это я назову своей истинной верой.

В Братских покоях я оказался раньше остальных. Братьев ждут посты, песнопения и прочие дела, не касающиеся моих рук. Я увидел достаточно, и сделал я… все, что в моих силах. Брат Савелий посоветовал мне отдохнуть и набраться сил, и пропустить его пожелания мимо своих ушей я не посмел. Вес моих одежд, с каждым прошедшим часом и с каждым новым шагом, лишь сильнее утомлял меня. Я был иссушен. Все, чего желало моё тело — покоя. Руки мои не желали снимать с себя одежды, и потому, расслабив своё тело, нырнул я лицом своим в подушку перьевую, заставив деревянную кровать скрипнуть и хрустнуть от веса одежд моих. Эта ноша, боюсь, была не под силу даже для моей постели. Вставать обратно я не решился, нет. Мои веки сомкнулись моментально, как только ухо моё прильнуло к перьевой подушке. Я уснул. Уснул и видел сны.

Сон мой был прекрасен. Под взором Отца-Создателя я гулял по просторным, зелёным полям. Тепло я чувствовал на сердце своём. Тепло это исходило из очей Отца, и от земли под моими ногами. Вскоре на лугах и полях появились новые цвета. Зелёная трава. Жёлтые цветы. Белые, и даже розоватые листья на деревьях высоких. А потом — появились дома. Из дерева, с соломенной крышей. И из этих домов вышли странные, расплывчатые фигуры. Темные фигуры. Я не мог разобрать ни лиц их, не очертаний. И только я захотел рассмотреть их поближе — все исчезло. Ушло от меня. Испарилось.

Цвета слились воедино и растворились в вечной белизне, которая окружала меня. И в конце этой белизны я видел длинный, тёмный туннель, ведущий в пустоту. В… никуда. И тогда мой сон превратился в кошмар. Я видел пустынные поля, над которыми, словно стены, возвышались горы и утёсы. Звон и лязг стали пробивал мои уши, заставляя мою голову трещать и раскалываться. Очертания в тенях непроглядных начали выявлять свои истинные цвета. Оранжевые, тлеющие знамёна и фигуры, переливающиеся в белые и жёлтые цвета. Черные горы и небо. А под ногами… красная земля.

Неописуемая боль заставила меня закричать. Я не мог вынести той боли, что таилась в моей голове. Словно кто-то, ил что-то, разрывало мою плоть. Раскалывало мой череп изнутри. Разница между сном и реальностью была для меня неразличимой. Я едва мог открыть глаза, ибо изо рта моего вечно выходили крики, не давая мне даже вздохнуть. В глазах моих мелькали образы. Лица. Знакомые и незнакомые. Голоса их не утихали. Все они смотрели на меня и осуждали меня, пока моё тело было скованно жуткой болью. Вскоре эти голоса утихли, а среди неизвестных фигур появилась ещё одна… Более светлая. Знакомая. Фигура напоминала мне… Епископа. Одеждами и лицом напоминала. Спешить же с выводами я не стал, продолжая сдерживать неописуемую агонию в себе, стараясь вспомнить хоть одну молитву. И когда тишина окутала меня, я услышал голос Епископа. Едва различимый шёпот, который нёс в себе единое лишь слово:

— «Даемон…»

=== Глава II: Грехи ===

Мой сон, мои кошмары, моя боль… все это прекратилось с моим пробуждением. Медленно поднимая веки свои, я увидел все те картины, что были обыденны мне. Тело моё набиралось сил в Братских покоях, лёжа в постели, трескающейся от веса одежд моих. Не сразу решил я поднять свои руки, обнаружив… препятствие. Мои движения были скованны. Не мог поднять я ни руки, ни ноги своей. Такое ощущение, что я был… связан. Я чувствовал на запястьях своих верёвки крепкие, что натирали след свой с каждой моей попыткой освободиться или ослабить их. В сердце моем заиграл страх. Начал я звать на помощь своих Братьев, которые… не отзывались на крики мои. Братья лишь проходили мимо или вставали с постелей своих от криков громких. Они смотрели на меня безмолвно, бездвижно. Словно меня окружали не люди, но статуи каменные.

Моим мольбам никто не внимал. Безнадёжны были мои попытки достучаться до своих братьев. Но что произошло? По чьей причине я связан? Почему отрицают меня Братья? Ответов на эти вопросы я не знал. Но их знал Отче наш Епископ. Вошёл он в Братские покои с угрюмым лицом, под прикрытием Братьев наших. Подошёл он и оглядел меня с гневом в глазах его усталых. Этот гнев лишь сильнее пугал меня. Вскоре провёл он рукою грубой по лбу моему, промолвив:

— «Знал я тебя, как сына своего, Иорфей. Безгрешного. Пресвятого…»

Слова его ужаснули меня. Я не мог понять своего греха, или даже деяния тёмного. Что я сделал? Почему меня презирают? Что могу я сделать в подобной ситуации, если только не молить Епископа о прощении:

— «Отче мой Епи…»

«Не сын ты мне, Даемон! Не признаю я сыном своим чудовище, сотканное из грехов людских!» — Епископ ударил меня по щеке ладонью с этими нареканиями. Не дал шанса обратиться к нему. Не дал мне шанса узнать о грехах своих. Сердце моё до краёв наполнено страхом. Страхом диким, выжимающим из меня слезы, вводящую в моё тело дрожь. Я был им родным и знакомым! Знал их всех, как и они меня! Сейчас же все смотрят на меня, как на животное дикое! В чём я провинился перед всеми ними? Провинился так сильно, что сам Епископ покрывает мою душу проклятиями? — «Я пытался стереть эту тьму и избавить тебя от страданий, но ты принял её в себя! Все мы видим твой порок, Иорфей! Чёрную метку, нарекающую тебя Даемоновым чудовищем!»

«П… п-простите меня! Простите и-и… поймите меня! Сквозь с-слезы и дрожь в теле моём… молю я вас!» — всхлипнул я, получая в ответ пощёчины сильные. Сквозь эту боль и удары я пытался молить о прощении. И в сердце своём я решимость нашёл, отрицая всю боль и проклятия, что бросают в сторону мою: — «Не грешил я! Всю жизнь свою… я отдавал душу и сердце своё свету божественному! Трижды крещён я был — и-и капли греха во мне не было! Грешников сжигал с Братьями своими! Сестру свою мученицу навещал и жалел! Что грешного в этом можно найти?! В чем я провинился?!»

В словах моих была лишь чистейшая правда. И Братья мои, и Епископ… Даже Сестры, что проходили мимо Братских покоев, слышали каждое моё слово. Чувствовали сердцами своими правду и искренность в словах моих. Все задумались над вопросом моим: В чем я провинился? Даже они не знали ответа.

«Скажите мне, отче Епископ. Что заставило вас назвать меня грешником? Что встревожило?» — я задал более простой вопрос, на который не только Епископ мог ответить. Все знали про мой «грех», ибо молчат они, не признавая меня Братом своим. Но если они расскажут мне причину смуты этой, то я постараюсь оправдать свои действия. Прозову «грех» свой клеветой и ложью. Знают они, что я — невинный и покорный слуга, и я лишь в лишний раз докажу им это.

«Со временем…ты увидишь грех этот в отражении своём. Тенью этот грех будет преследовать тебя, Иорфей». — грусть в словах Епископа не развеяла этот туман. Туман загадок, что скрывал за собой истину. Я лишь сильнее жаждал ответов. Сильнее задавался вопросами. Я не был прощён, но свободу свою я обрёл… на какой-то момент. Епископ приказал братьям моим развязать и отпустить меня. Отвести меня за обеденный стол и накормить. Рутина наша должна была продолжаться, и я вновь стал её частью, не смотря на этот… инцидент.

Свою правду я доказал, и я был рад этому. И даже после этой правды на меня смотрели… с презрением. Братья и Сестры отказывались разговаривать со мной, молчаливо разглядывая за столом обеденным. Все они окидывали меня взглядами загадочными, удивлёнными. Взглядами, полными ненависти, презрения, горя и стыда. От взглядов этих мне становилось нехорошо. Аппетит мой пропал, а на лице моем начали разгораться огни стыда. Я чувствовал себя… голым.

Даже не зная причин этого презрения, я чувствовал себя виноватым и молил Отца нашего Создателя о прощении. «Тенью она будет преследовать». — напоминал я себе вновь и вновь, стараясь разгадать эту загадку. И только тень моя… молчала. Оставалась частью моего существования, повторяя каждое движение моё. Но на глаза мои попалась что-то… лишнее. Волосы мои были неухоженными, колом на моей голове вставая. Моя тень показала мне этот кол. Расчесать свои волосы я должен был. Убрать этот ужас со своей головы. Стол обеденный покинул я без звука, без слова, не отрывая своих Братьев и Сестёр от трапезы. Не привлекая чужих глаз и внимания в сторону мою.

Путь мой лежал в комнату для ухаживаний. Там, Сестры и Братья приводят в форму лица свои святою водой. Расчёсывают свои непослушные пряди и остригают лишние волосы с голов своих. Никто не будет держать их, если они захотят убрать лишнюю длину и вес с плеч и голов своих, особенно если об этом попросит Сестра.

В данный час эта комната была пуста. Все наслаждались едой и готовились к своему посту. Потому я должен был ухаживать за собой самостоятельно, не дожидаясь помощи от рук Сестёр моих. На столе лежал деревянный гребешок, которым пользуются только Сестры. И раз уж их нет, то у меня есть возможность поухаживать за собой именно им. Расчёсывая свои грубые волосы, стараясь терпеть неприятную боль… Я услышал стук. Гребешок стукнулся обо что-то… твёрдое. Поначалу я не принял этот звук во внимание, придавая лишь больше усилий своим действиям, но когда гребешок стукнулся второй раз обо что-то на моей голове, издав лёгкий щелчок — я выпрыгнул из-за стола. Глаза мои оглядывали гребешок этот в страхе. Один из зубчиков на нем… отсутствовал. Даже самые непослушные волосы не способны сломать зубчик на гребешке этом!

Мои сомнения превратились в страх и ужас. Я нащупал что-то… твёрдое на своей голове! На лбу своём! Моё желание узнать о грехах моих уплыло прочь! Я не хотел видеть то, что располагалось на голове моей! Но глаза мои лишь сильнее раскрылись, когда я заметил своё отражение в зеркале, что стояло в конце комнаты. Я видел чёрную точку на своём лбу, и с каждым новым шагом, продвигаясь к зеркалу этому, чёрная точка начинала обретать свои очертания. Я отказывался верить своим глазам вновь и вновь, но когда тело моё приблизилось вплотную к зеркалу этому — я вздрогнул.

Страхом был я наполнен. Дрожащими пальцами ощупал я чёрный нарост на лбу своём. Холодный, твёрдый, грубый. Камню подобный. Чёрный, как само небо. Как уголь. И нарост этот выходил изо лба моего. Рос над моим левым глазом. Что же это за нарост? Откуда он появился? И если это моя «метка», то в чем я провинился? Я… я не мог смотреть на своё отражение. Мне было страшно даже думать о том, во что превратит меня эта… порча. Все, чем я мог успокоить свою душу — идеями о спасении. Лишь в церквях я мог искать упокоение и лекарство своё. Лишь Епископ может спасти меня от этого ужаса.

Загадочный нарост на моем лбу стал моим проклятием. Каждый верил в руку Даемонову, наложившую эту порчу на меня, и каждый поп, каждая Пресвятая Мать, каждый церковный служитель… каждый Брат мои и каждая Сестра моя… Они отказывались принимать меня. Я был проклят. Целиком и полностью. Мою свободу отобрали, а мои движения — сковали. Все, что я мог делать — ждать момента, или же слушаться приказов Братьев и Сестёр, что обращались со мной, как с порочным сыном. Они даже не называли меня Братом, проклиная саму мою сущность. Отрицая слова мои чистые. В церквях не мог я молиться, ибо прогоняли меня прочь священники и попы. Манускриптами пользоваться я не мог, ибо вход в Архивы и библиотеки мне был закрыт. Я даже не мог навестить Сестру свою Элизу — мученицу безгрешную! Пресвятые Матеря прогоняли меня прочь и покрывали меня проклятиями при каждой моей попытке пройти. Поклялись пролить мою кровь своими кинжалами, если я попадусь на глаза им. Я уже был готов упасть перед ними. Был готов лить слезы и просить прощения. Никогда я ещё не слышал подобных угроз и проклятий от пресвятых дев. Я лишь желал навестить Сестру свою! Неужели в моем добром поступке и в глазах моих честных они видят тёмный замысел?!

Сидя на коленях своих… я слышал плач. Плач Сестры моей Элизы, покой которой я нарушил. Она рыдала не от вида моего, но от презрения этого со стороны Матерей Пресвятых. Не могла она и слова произнести, и шагу сделать. Не только её, но и меня сдерживали указы Матерей. Лишь она одна осмелилась упасть рядом со мной, обняв меня всеми силами. Лишь она осмелилась назвать меня Братом своим:

— «За ч-что вы… За что вы презираете Брата моего, ве… ведьмы?! Неужели вы забыли слова свои?! Слова добрые и обещанья омыть душу его… м-м-молитвами?!»

Как же стыдно мне было признавать правду в словах её громких. Называть Матерей Пресвятых «Ведьмами» — жестокий путь, но в сей момент они вели себя, как бездушные девы. Такое ощущение, что весь мир забыл о моем существовании. Вся моя жизнь и мои достижения — стёрты в мгновение. И только Сестра Элиза, льющая слезы… вырывающая свои плечи из рук Матерей, переводя свои слова в крики и вопли… Лишь она одна запомнила моё лицо. Даже если на нем был виден знак порчи — она принимала меня за Брата своего. Судила не по виду, но по душе моей. И она была чиста. Теперь я знал это точно и не сомневался в этом. Пресвятые Матеря, ногами и руками своими, уложили меня на землю, сделав то же самое и с Сестрой Элизой. Её унесли прочь, в темницы церковные, где её ждало наказание за неповиновение и слова её. Меня же, связав верёвками, отнесли обратно в спальни Братские, взывая к себе помощь Епископа.

Действия мои привели меня к кандалам и клеткам церковных подземелий. Я был окован цепями, окружён крестами и огнями святыми. Глаза знакомые постоянно наблюдали за мной, пока вокруг меня собирались священнослужители. Наблюдали за мной священники, попы и Матеря Пресвятые, обсуждая судьбу мою. Они не знали, что делать со мною. Даже Епископ, после своего появления, не мог найти подходящего решения. Вместе они молились Отцу-Создателю, стараясь высечь из меня демоническую сущность, и я молился вместе с ними. Молитвы мои сводили их с толку, ведь я не чувствовал ни боли, ни ярости к молитвам этим. Я не был порочен, и это в лишний раз показывало им чистоту души моей.

«В нем растёт си-ильное зло, дети мои! Сын Даемона показывает своё истинное лицо!» — Епископ выходил из себя с каждой неудачной попыткой окрестить меня молитвами и водою святой. В душе моей таился лишь свет, и они, по какой-то причине, не видели его во мне. Не воспринимали свет этот за истину.

«Я не грешен, отче Епископ! Поймите же вы все это!» — мольбы мои пролетали сквозь уши священнослужителей. Сквозь уши Епископа, скрипящего зубами от гнева и усталости.

— «Вспомните фразу из писаний Матинфея: „Деяния порочат человека, а не внешность его“! Моя душа чиста!»

«Фразами Святых тебе не ослепить меня! Из твоего рта исходит скверный дух! Дух нечистый и тёмный! Этот порочный след на твоём лбу… Такие вещи не появляются из ниоткуда! Это знак! Метка!» — Епископ не слышал меня. Отвергал мои слова и правду мою. Он хотел избавиться от меня навечно, ибо никакие молитвы и лекарства не помогают мне. В руках Епископа засверкал кинжал искривлённый. Даже глаза его усталые засверкали от… необычных чувств. От мыслей, неясных мне.

— «Я сделал все, что мог, Иорфей. Никакие молитвы и мази не помогут тебе обрести чистоту, ибо в теле твоём прорастает Даемонов корень. И если прорастёт он до души твоей — человечество вновь увидит Даемонов лик. Всё, что ты знал и помнил, может погибнуть. Позволь мне избавить тебя от страданий и грехов. Позволь мне унести твою душу в руки Отца-Создателя, пока ещё есть время».

Мне не нравилось то, что выходило изо рта Епископа. Странные вещи он хочет сделать со Святым Сыном, коим я и являлся. Святой никогда не прольёт крови, даже если его об это просят! Каждая капля, которую он прольёт — наполнит его душу грехом! И грех этот непростителен!

В глазах священнослужителей и Матерей Пресвятых я видел сомнение. Решение его — пролить кровь Святого Сына — было ужасным, но есть ли возможность избавить от моей порчи? Слова Епископа склоняли всех в его сторону, и это меня пугало. На моём уме же была идея, способная перевернуть песчаные часы. Дать мне шанс на искупление… или же отодвинуть час моей смерти на какой-то срок.

«Если рука ваша поднимет кинжал… прольёт хоть одну каплю святой крови на землю грешную — навечно буду проклинать я вас! Навечно забудет ваше лицо Отец наш Создатель, ибо вы забываете Законы Святые! Забываете слова его, заключённые в камень! Святой не должен проливать Святой крови! Грех подобный нельзя искупить, отче Епископ!» — я поступил правильно, напомнив всем о Законах Святых. Если Епископ вонзит кинжал в моё тело — глаз каждого священнослужителя запомнит этот момент. Его перестанут признавать Святым Слугой Отца-Создателя за подобные акты «Вознесения души Святой».

Все взгляды перешли в сторону Епископа. Взгляды недовольные, удивлённые. Кто бы мог подумать, что сам Епископ захочет пролить кровь Святого Сына! Подобный грех невозможно удержать на плечах, и об этом он должен был знать. Но на его лице красовалась ухмылка. Он стирал со своего лица негодование и злость, удерживая свою правду на ушах священнослужителей. Насмехаться надо мною начал Епископ:

— «Ха! Поздно тебе держаться за слова божие! Твои проклятья не коснутся моей чистой души, отродъе Даемона!»

«Зато пролитая тобою кровь осядет на дне твоей души камнем тяжёлым. Никто вам не простит подобный поступок», — острым словом я пронзил его клевету! Разрубил её и отправил по ветру! Этими словами не укроется Епископ, нет…. Не при чужих ушах. Многие священнослужители держат Священные писания близко к сердцу, запоминая каждую строчку и каждый символ. Я, как и они, помню эти строки. Этими законами я смог отбиться от моей неминуемой кончины на короткий срок. Может в моем теле и прорастает Даемон, но душой я — Святой Сын. И отрицать этого никто не сможет, пока я не согрешу, или же обращусь в Даемона. Губы Епископа начинали двигаться, словно выговаривая новое решение, но я оказался громче него. Я вовремя нашёл выход:

— «Я держу на себе обещание, которое я должен исполнить. Сестра-мученица Элиза все ещё ожидает своего Третьего крещения. Вы, отче Епископ, пообещали дать мне возможность провести её сквозь огни очищения. Доказать, что её душа чиста. Что случившееся с ней — ужасный случай. Как сказал я тогда, так я и скажу сейчас: Если сгорит она в руках моих — сгорит и душа моя».

Моё предложение помогало и мне, и Епископу. Если уж он так сильно хочет избавить меня от порчи этой — то самое мне место в огнях чистых. В моем теле растёт Даемон (чему я не верю, и чего я боюсь), но душою я — Свят! Святые огни не тронут безгрешную душу! Они позволят мне в лишний раз показать чистоту души своей и мыслей своих! Все, что меня волновало, — благополучие Сестры Элизы, ибо её я буду нести сквозь огонь и пламя. Если она и вправду грешна — я сгорю вместе с ней.

Волнение в сердце моём не исчезало, но голова была моя ясна. Сестра и я… нас не понимают. Вот и всё. Я могу лишь доказать правду в своих словах и деяниях, но направить остальных нужной дорогой… я не способен. Сколько бы мы не доказывали свою чистоту — нас запомнят грешниками. Таков уж мир наш, и люди иначе видят нас в нем.

Неделю я должен был ждать своего испытания. Неделю будет подготавливать Епископ пути Третьего Крещения для меня и Сестры Элизы. За это время я должен был научиться смирению, привыкнуть к своему порочному виду и насладиться молчанием. Со мной будут разговаривать иначе, смотреть на меня будут иначе… Все изменится для меня. От постели и еды моей, до… судьбы моей.

Ночевал и обедал я возле ворот. В прогнившем складе, где когда-то хранили еду и припасы разнообразные. Теперь же в этом складе нет ничего, кроме старого, влажного сена. Там я и проводил свои часы, ожидая изменений, новостей, событий. Лежать же целую неделю на старых стогах сена я не собирался. Я все ещё держал в руках своих инструмент. Меня все ещё признавали Судьёй, и посему, — я должен нести свой пост.

О «Присяжном» нужно было лишь позаботиться: Достать из карманов на ремне камень точильный, да тряпки масляные. Тряпками этими обмотать Порядок, заменяя старые и, возможно, полностью сгоревшие тряпицы. Заточить лезвия Закона камнем точильным, намочив самый край камня этого. Забота подобная награждалась сполна тем Судьям, что наблюдают за состоянием своего инструмента. Не затупится Закон их при важном деле. Не погаснет Порядок во тьме кромешной.

Когда Братья и Сестры выходили на свой пост — я решался присоединиться к ним, спокойно и молча. Никто не хотел принять меня в Троицу свою, кроме Брата Савелия. Он позволил мне стоять у плеча его, но только при одном условии:

— «Не смей снимать свою маску. Даже если уйдёшь с поста — не снимай».

Мне было… грустно принимать подобный тон, слетающий с губ моего верного товарища. Грубый, чёрствый, сухой. Раньше я слышал лишь радостные напевы и наблюдал за его яркой улыбкой, а сейчас он смотрит и разговаривает со мной, как с чужим. Он перестал называть меня Братом своим, называя меня лишь по имени.

Словам его я не противился — держал маску на лице своём, скрывая свой порок от глаз чужих. Повиновался его воле и оглядывал каждый закоулок в поисках грешных душ. И если я видел крест грубый на шее крестьянина — место ему на костре. Вор должен остаться без руки, а убийца — без головы. Так я и судил людей невинных… с каждым прошедшим мгновением. Во сне и наяву.

Часы шли незаметно, медленно. Нарост на моём лбу медленно прорастал в сторону чёрного неба, превращаясь в маленький, чёрный рог. Это рог нагонял страх в моё сердце, ведь с каждым своим пробуждением я замечал его рост. Лишь сильнее я верил в Руку Даемонову, тронувшую моё тело… и лишь больше я задавался вопросом: «Почему?». Голод становился для меня единственным чувством, от которого я не мог избавиться. Вопросами одними я не смогу себя прокормить.

Каждый раз, укрывая своё лицо маской, я стучался в двери Обеденной и протягивал руку каждому, кто откроет мне дверь. Я выпрашивал еду у Братьев и Сестёр, а взамен — благословлял их за щедрость, забирая свою деревянную тарелку, на которой лежали то обрубки, то огрызки от еды прошлой. Меня можно было сравнить с бездомным, с нищим, или даже с попрошайкой.

Как же так? Почему Братья и Сестры мои отрицают моё существование? Плюют мне в душу и проклинают меня, даже когда я благословляю их молитвами? Сердце моё было готово разорваться от горя с каждым подобным моментом. Тот, что являлся Сыном Святым — поистине чистым и верным богу нашему — вышедшим на свет приличным и умным чадом, ставший примером для всего и вся… тот, что нёс добро и благословления каждому мученику и священнослужителю, Брату и Сестре, отчему, попам и Матерям Пресвятым, — лежит в прогнившем складу и питается помоями. Нет теперь места мне ни в церквях, ни среди Братьев своих. Ни на земле грешной нет места… ни на небе тёмном.

«Брат Иорфей». — услышал я сквозь скрип прогнившего дерева и досок. Голос нежный, мягкий, и довольно знакомый. Перед тем, как взывать к этому голосу, руки мои поспешно схватились за маску, прикрыв ею лицо моё. Маска эта едва держится на остром наконечнике шляпы моей, ибо рог упирается в самый край маски этой.

Не успел я воскликнуть: «Кто здесь?», как передо мной появился знакомый образ. Лицо знакомое, оклеймованное пламенным касанием. Из губ её вышли слова тёплые, а руки, что прижимали что-то к груди её, медленно начинали тянуться ко мне:

— «Прости меня, если я прерываю трапезу и отдых твой… Вот. Возьми».

В руках Сестры я увидел слегка обугленные картофелины, размером со спелое яблоко. И она протягивала мне их со словами нежными.

Мне было страшно за судьбу её. Она нарушала множество указов и правил, приближаясь ко мне. Подписывала себе очередное наказание! Может, я и боялся за неё, — сердце же моё шептало истину скрытую: Она тоже боится. Только чего именно она боится? Меня, или судьбы моей? На вопросы эти могла ответить только Сестра Элиза, и никто более.

«Я… благодарен». — мне нечего было сказать ей. Все, что могло выйти из моих губ — благодарности. Аккуратно принял я тёплый, мягкий картофель из рук её нежных, медленно очищая клубень этот ногтями грязными. Питаться дарами этими я не решался, ибо придётся мне снять маску перед Сестрой своей. Страх мой невозможно было скрыть.

Пока я молчаливо мял картофель в своей руке, — Сестра Элиза, с волнением в глазах её, села рядом со мной. Оглядела меня и положила все дары на колени свои, добавив к ним припрятанную среди одеяний морковь и чеснок. Очищенные и свежие. На уме её вертелась мысль, которой я жутко боялся. Если не сейчас, то совсем скоро она захочет снять с меня маску и увидеть то, что спрятано за ней. Даже я боялся увидеть то, во что я медленно превращался. И я не ошибся со своими догадками. Сестра протянула ко мне свои ладони, буквально показывая мне свои намерения, но руки мои были быстры. Они сильно прижали маску эту к лицу моему, не дав ей коснуться её первой.

Боялся я рук Сестры своей. И не потому, что они истерзаны пламенными языками, но потому, что они заставят меня повиноваться. Когда её ладонь коснулась моей руки — я вздрогнул. Нежностью пальцев своих Сестра заставляла меня поддаться ей. Заставляла меня… успокоиться. Убрать руки прочь и дать ей взглянуть на то, что я скрываю за этой холодной пластиной. И я повиновался. Склонил голову и опустил свои руки, давая ей возможность снять с меня маску, что висела на самом кончике моего головного убора. Её эмоции были мне… неясны. Она не была удивлена моим видом, не была шокирована…. Она даже не ужаснулась того, что скрывал я за маской этой.

С тёплой улыбкой она поднимала моё лицо, коснувшись кончиками пальцев подбородка моего. Заставляя меня взглянуть ей в глаза кристально-голубые. А я, покрываясь стыдом, старался не отводить от неё глаз своих. Терпеть её ласковые руки, что гуляли по коже моей, касаясь каждой ворсинки на лице моём. Она даже позволила себе коснуться… «порчи», растущей на лбу моём. Сестра Элиза не боялась проклятий и порочных предсказаний. Все, что она делала — водила рукой по моему лицу, тепло улыбаясь мне. Ласково нашёптывала слова свои, успокаивая меня ими:

— «Не понимаю я их. Ни Братьев, ни Сестёр своих не понимаю. Вот же он — братец мой. Вот же они — очи ясные. И единого следа порока не вижу. И крохотного грешка не замечаю. Лишь сердца тепло… и свет души доброй».

Слова Сестры моей Элизы… Моё сердце тлело от слов её добрых. В глазах её безбрежных была сокрыта печаль. Я видел её грусть, вне сомнений. Эта грусть была мне знакома. Нас обоих называли «грешниками», и нас обоих желают стереть с лица земли грешной. Лишь рядом со мной она может найти место… и друга. Только такого человека я могу принять теперь в свой круг. Именно её я могу назвать Сестрой своей.

«Тебе нужно идти, Сестра. Скоро пробьёт час очередного поста. Не хочу я, чтобы тебя увидели рядом с грешником». - я желал лишь добра для Сестры своей Элизы. Не хотел я, чтобы её вновь наказывали за подобную глупость и безрассудство. К моим словам она прислушалась, но не повиновалась. Наоборот, она подобрала картофелину с колен своих и подсела ко мне поближе, словно ничего и не говорил ей.

«Хуже мне уже не сделается, братец. Меня… все ещё ждут хлысты и оковы. И даже если кто-то узнает о том, что я сделала для тебя — ничего не изменится. Меня сделали мученицей, братец. Я могу лишь принять своё наказание и терпеть… во имя Отца-Создателя», — даже в словах её я чувствовал ту боль и муки, которые она несёт в себе. Все её тело, оклеймованное огнями и пламенем, теперь высекают кнутами и плетью. Выжимают из неё грешную кровь. Каплю за каплей. Подобным наказаниям же не оказалось места в её голове. Она все ещё была рада моему виду и не прикладывала свою душу к ранам этим. Для неё они были… несуществующими.

С радостью в глазах она наблюдала за моей трапезой, ведь блаженной была еда её. Мне даже стыдно стало за подобную жадность с моей стороны, ведь себе она не оставила даже крошки. И пока я протягивал ей очищенный картофельный клубень, тёплый и мягкий на ощупь, Сестра Элиза спросила меня:

— «Скажи-ка мне, братец… Что ты видишь за стенами серыми? Как живут люди за ними?»

«Ужасные вещи я вижу, Сестра. Мрак и тьму беспросветную», — произнёс я тоном спокойным. — «Земли за стенами этими утопают в грязи и крови невинной. Люди боятся нашего лика. Прячутся и убегают от нас, даже если мы пытаемся спасти их от бед».

Сестра Элиза едва могла поверить сказу моему. Пока в моем рту горел картофеля кусок — глаза её наполнялись ужасом. Кто бы мог подумать, что жизнь за стенами окажется такой… мрачной. И я не закончил свой сказ на этом, нет. Прожевав и проглотив тёплый кусок, я продолжил историю свою:

— «Я видел то, чем занимаются Судьи. Бьют невинных и непорочных за их беды, отрубают руки и головы им. Никто не тратит своего времени на поиски истины. В первые свои дни… Брат наш Савелий лишил мать-крестьянку ребёнка грудного, а её саму — посадил на костёр. И все из-за одного… креста на шее».

Заинтригована и напугана была Сестра Элиза рассказом моим. Её интересовал «крест» который мне пришлось упомянуть в самом конце сказа моего. К счастью или нет, но я хранил один такой в кармане своём, и я не постеснялся показать Сестре вид креста этого.

«Неумелая рука создала этот крест. Это не скрыть. Наспех сделанный, грубый и холодный. Железа кусок, с формою креста», — с каждым словом Сестры Элизы я мог согласиться. Все, что замечал её глаз и руки её — подметил и я. Но ей на ум пришли и другие, более свежие мысли, к которым я внимательно прислушивался: — «Тот, что делает подобные кресты — мошенник. Он, должно быть, зарабатывает на вере простых людей. Продаёт им подобные кресты за монеты серебряные».

«Человек этот является корнем всех зол, сестра. Кресты, созданные его руками, убивают людей невинных. Отмечают безгрешные души для Судьи-Инквизитора», — со словами этими я забрал крест порочный обратно, поднимаясь и стряхивая с себя сено и стружку древесную. Ясно мне было, к чему вели слова Сестры Элизы. Я знал, что ждёт меня на пути праведном. Что поможет мне спасти людей и, возможно, себя самого от костров святых.

Маска вновь закрыла моё лицо, и голос мой гордый заставил задрожать маску эту на самом кончике моего головного убора:

— «Я должен найти этого мошенника и богохульника. Найти и преклонить его голову перед справедливым судом!»

На дело это я и наставил свой ум, дожидаясь часа поста. Дожидаясь появления Сестёр и Братьев моих. Судей-Инквизиторов. Как только топот их сапог заставит дрожать земли грешные — Я буду вновь готов примкнуть к ним.

Следующий пост мой прошёл практически незаметно. Мне, Брату Савелию и Брату Аместолию, что водили меня по улицам и переулкам тёмным, не удалось найти достаточно преступников и еретиков для костра. Трупы этих грешных людей пришлось закапывать в землю. Нести их в отдельные места, расположенных возле стен. Брат Савелий приказал мне вскапывать ямы для этих трупов, и я повиновался ему. С лопатой в руках, не зная усталости, я создавал глубокие ямы и кучи грязи, смешанные с сырой землёй. Создавать эти ямы для меня — тяжкий труд, но закапывать трупы в них было намного легче. Этим моментом я пользовался, чтобы набраться сил и перевести дух свой.

«Брат мой Савелий», — спросил я его — «Позволишь ли ты мне осмотреть районы ближайшие? Можешь назвать мою просьбу… дополнительными часами поста, если тебе так будет удобно». — Брат Савелий не был слишком рад моим словам. Он не хотел слышать мой голос, и настрой его лишь ухудшился с моими вопросами.

«Не называй меня своим Братом, Иорфей!» — прорычал он в мою сторону, подобно разъярённому зверю. И слов подобных он не побоялся выпустить. Наоборот, его гнев разгорался сильнее, если я стоял рядом с ним. Как же мне плохо… слышать слова подобные. Я не привык видеть друга своего и Брата любимого таким… злым. Полным ярости и ненависти. Особенно… ко мне. Не успел я закопать труп в яме глубокой — спросил меня Брат: — «И с чего это вдруг тебя понесло в эту грязь? В простоту твоего желания мне будет сложно поверить, если только ты не скрываешь за этим некий замысел».

Не могу скрывать я тайн от Брата своего. Я никогда не лгал и не скрывал своих мыслей от людей. И даже сейчас, когда меня презирают — я не солгу. Со спокойной душою я рассказал ему о замысле моём:

— «Я хочу срубить корень всех зол. Найти мошенника и богохульника. Мастера, создающего и продающего кресты железные бедным и невинным».

Странным был мой замысел для Брата моего. Он смотрел на меня в недоумении, стараясь понять мой истинный план, но мысли мои были чисты, как и моя душа. То, чем я поделился им — мой истинный замысел. И потом… он засмеялся. Выпустил из своего рта громкий смех, показывая на меня пальцем. Что смешного он нашёл в моей идее?

«Так и быть, Иорфей», — произнёс он, затушив хохот свой — «Если же этим путём тебя ведёт рука правосудия — иди. Может быть, ты даже найдёшь место себе среди этих грязных животных».

И вновь засмеялся он после слов подобных. Насмехался Брат надо мной, не жалея сил своих. Ради бога нашего Отца, что смешного он находит в этом? Неужели я — Сын Ордена Пресвятой Инквизиции — стал посмешищем для него?

Вскоре, как только час поста подошёл к концу, Брат Савелий, вместе с Братом Аместолием, покинули меня. Пошли дорогой своей, в сторону колокольного звона, оставив меня одного. Не желали они помогать мне. Не хотели вершить правосудие в землях грешных и вырвать корень зла из земель этих. Сомневаться я начал в чистоте духа Братьев моих. Многие из них проливали кровь людскую, но им ли знать, чья кровь чиста, а чья — нет? Мои же глаза не видят различий. Каждое лицо, бедняка и крестьянина простого, вызывает во мне лишь жалость. Не вижу я и капли счастья в лицах этих, а значит… Нет! Это ничего ещё не значит! Я глуп и наивен, и признать эту правду я не посмел! На лицах этих я вижу боль, но в сердцах их может таиться ярость и гнев! Я не должен доверять ложным видениям! Не должен судить книжку по обложке её! Именно этой фразы я буду придерживаться, когда мои глаза увидят новые, незнакомые улицы, дороги и лица!

Звон колоколов утих. Все мои Братья и Сестры уже оказались за стенами и ступили на земли церквей. С последним звоном закрываются ворота церковных стен… и открываются все остальные. Все пути были открыты мне с этого момента. Теперь я мог свободно ходить по землям грешным, не опасаясь недоверчивых взглядов моих Братьев и Сестёр. Каждый район я желал осмотреть, осудить, запомнить. И поиски мои не закончатся, пока я не найду мошенника, продающего все эти богохульные украшения. Виновного в смертях невинных. Знал я, как напасть на след этого мастера. Каждый район должен держать в себе небольшую горстку крестьян, держащих при себе эти порочные кресты. И если я смогу опросить хотя бы нескольких о местоположении торговца — найдётся моя дорога к мошеннику.

На пути своём я повстречал множество скверных взглядов и прискорбных мест. Где-то можно было увидеть сгоревшие дома, переполненные кладбища и пустующие прилавки. А где-то — скорбящих женщин, избитых мужчин и детей, на которых, в качестве одежды, висят лишь грязные, обгоревшие тряпки. И все они смотрели на меня либо со страхом, либо с гневом в глазах. Кто мог стать причиной их ненависти? Злые ли люди приносят им страдания и боль? Или же… этими злыми людьми являемся мы — Дети Божие?

Мне удалось повидать лишь два района, и ни один не порадовал меня своим видом. Переступая порог очередных ворот, я услышал лёгкий, едва различимый писк. Этот писк перевоплощался то в плач, то в крик детский. Подобному зову я не мог не откликнуться! Внимательно прислушиваясь к каждому звуку, я бежал по переулкам и улицам тёмным, выискивая источник этих криков! Мне довелось забежать в пустынный переулок и, слава Отцу моему Создателю, я вовремя нашёл их источник: Маленькая, юная девочка выбивалась из рук двух рослых мужчин, что прижимали её к холодной стене.

«Хватит извиваться!» — шипел один из них, схватив бедное дитя за шею и руки. — «Твоё бездушное тело не принесёт мне никакого удовольствия! Слышишь меня, таракашка? Не вертись, и мне не придётся сворачивать тебе шею!»

Эти люди решили воплотить свои порочные желания в реальность, используя для этого невинное дитя. Пошлые животные! Их души не обретут спасения!

Мгновенно руки мои зажгли Порядок, развеяв тьму! Испугав грешные умы своим ярким светом! Сверкали детские слезы на свету этом, и их истинный порок был виден ярче мне!

«Только истинный зверь воплотит свои порочные желания на беззащитных и непорочных!» — гордым тоном произнёс я, наставив Порядок в сторону мужчин. — «Вы оба должны гореть на костре за подобные деяния! Отпустите дитя! Поддайтесь воле Судьи вашего Инквизитора! Просите прощения и покайтесь в грехах своих, пока есть шанс!»

Не достигли, не коснулись слова мои тёмных сердец. Лишь сильнее разгорелась ярость в сердцах этих. Один из них кинулся на меня с дубиной в руках, выкрикивая проклятия в мою сторону. Проклиная меня и весь мой род с каждым новым взмахом.

Удары Порядком не помогали мне склонить этого грешника. Я лишь раскалял кровь в его венах, заставляя этого человека сражаться яростнее. И сражение наше перенеслось на улицу, где я, сдерживая напор этого мужчины, пытался склонить его на колени. Мне хотелось выбить дубину из его рук, защищаясь от ударов и отвечая на них лишь слабыми взмахами.

Эта битва, в моих глазах, длилась вечность, но инструмент мой превосходил простую дубинку. Стараниями своими я смог уложить грешника на колени, взывая его сдаться.

Пытаясь подчинить его своей воле, я… забылся. Не заметил взмаха нового. Дал ему шанс атаковать меня вновь. Удар этот пришёлся по моему лицу, и удар этот сбил меня с ног. Громкий звон пробил мои уши, а в глазах потемнело. Маска, что висела на кончике моего головного убора, треснула от подобной силы. Я едва мог нащупать земную твердь дрожащими руками, стараясь встать на ноги свои. И лишь спина моя получала удар за ударом, лишь сильнее вжимая меня в грязь.

«Инквизиторы! Хах! И подобной мелочи боится народ?!» — грешник… усмехался надо мной. Покрывал моё тело ссадинами и синяками ударами своими. И ногой он бил, и рукой, и дубиною своей… и радость он находил в избиении этом. Мне пришлось встать на ноги, взывая его сдаться вновь, но… безуспешны были мои старания. Я вновь проглядел удары его. Дубина его врезалась в мою маску, заставив её зазвенеть и треснуть. Лишь несколько небольших кусков от маски этой упали на землю. И на кусках этих я мог увидеть… кровь свою.

Мои попытки решить этот бой без лишней крови оказались безуспешными. Что же… Теперь я не должен сдерживаться! Этот человек посмел себе пролить кровь Святого!

Я моментально выпрямился, взмахнув своим инструментом в воздухе! Продолжилась моя битва с грешником, но на этот раз я сражался без издержек. Не успел он замахнуться своей дубиной вновь, как клыки Закона впились в его плечо, его бок, а затем и в его колено! Ударами своими я обезвредил злодея! Заставил его пасть на колени и отпустить дубину из рук крепких! Вопли его стали знаком — этот зверь почувствовал истинную боль. Вскоре он будет просить пощады… и шанс свой он давно упустил.

«Вердикт твой предрешён!» — со словами этими я сделал свой последний удар, вбив лезвия Закона в его грешную голову. Хруст и треск заполнил улицы, пока я вытаскивал лезвие из его головы, медленно возвращаясь обратно. Друг мёртвого мужчины все ещё не покинул места преступления. Он все ещё держал в руках своих бедное дитя, согнувшее свои колени от усталости… или же от увиденных сцен насилия и пролитой крови. И обратился я к грешнику вновь, вскрикнув:

— «Отпусти дитя, грешник, и услышь свой вердикт!»

«Сейчас ты сам у меня „вердикт“ встретишь, падаль!» — но он не услышал меня. В руках его засверкал кинжал, и с криками дикими он набросился на меня, заведя кинжал над головой своей. Он не успел добежать до меня. Клыки Закона моментально вонзились в его грудь, а затем, сделав небольшой оборот, эти клыки угодили ему в висок, моментально лишив его жизни. Вердикт его был предрешён.

Страх вернулся в моё сердце, но лишь на мгновение, ибо я представил тело своё бездыханное на месте поверженных грешников. Эти люди оказались дикими животными. Они не слышали слов громких и не повиновались воле Судьи-Инквизитора. Впервые в своей жизни я встретил противника среди людей… и выжил. И если они сражаются с подобной силой, то с какой силой будет сражаться Даемон?

Детский плач привлёк моё внимание. Девочка, ставшая жертвой для этих людей, упала на свои колени и пыталась сдержать слезы свои, не отрывая от меня глаз.

«Не плачь, дитя» — произнёс я со спокойствием в голосе и протянув ей свою руку, но она лишь отползла от меня в страхе, вжавшись спиной к стенам холодным. Даже когда я приблизился к ней, освещая её лицо светом Порядка — она закрыла своё лицо руками, дрожа от страха и ужаса.

«Д-д… Да-аемон…» — практически шёпотом вышло из её дрожащих губ, а крохотный палец её руки указал на моё лицо. Я до глубины души был поражён словами этими. Неужели это дитя…?

Необходимо было мне в этом убедиться. Руки мои аккуратно сняли маску, которая очень странно начала прилегать к моему лицу. Маска эта вновь подходила мне и не свисала с самого кончика головного убора, но… она была практически разбита, потеряв два небольших куска, отколовшихся в битве прошлой. Теперь эта маска скрывала моё лицо лишь частично, показывая людям край моего рта… и мой рог. Не скрыть мне моего порока маской этой.

«Нет, дитя. Я не Даемон. А если я воистину Даемон… то со светлым духом», — бедная девочка была опутана моими словами, рассматривая лицо моё избитое, на котором красовалась тёплая улыбка. Дабы доказать ей чистоту своей души, я достал из своего кармана небольшой кусок хлеба, положив этот кусок ей в ладонь и аккуратно загнув её пальцы. — «Тебе я желаю только добра, юное дитя. Прошу, не тревожься. Успокой своё сердце и вытри слёзы свои».

Недоверие разгоралось в глазах её, ибо подобными путями могли завести её сюда порочные люди, но вскоре, положив маленькой кусок хлеба в свой рот, она успокоилась. Высохли слезы её, а страх — ушёл прочь. Бедная девочка даже решила обнять меня, вжавшись лицом в одеяния. Она все ещё была напугана, ибо момент этот будет преследовать её до конца жизни. К счастью, этот момент станет для неё сказкой с добрым концом. Ей нечего бояться рядом с Сыном Ордена. Святым Сыном, оберегающим беззащитных и непорочных.

Спустя моменты, она начала смотреть на меня с теплотой в глазах. Прикрывала свои глаза с улыбкой, давая мне погладить её длинные, непослушные волосы, покрытые грязью и пеплом. Вскоре я увидел лёгкий, тусклый блеск на её груди. Она носила на своей шее железный крест. Порочный крест! Одно лёгкое движение руки приподняло этот крест, положив его на мою ладонь.

«Прошу тебя, сними крест этот с шеи своей. Ты не должна порочить свою душу холодными кусками железа», — словами своими я слегка напугал юное дитя, ибо крест этот она ценила и берегла. Но в словах же моих была правда, и отрицать это никто не может.

Спустя мгновение она все же схватилась за этот крест своими маленькими ручками и потянула его вверх, потягиваясь вслед за ним. Рад я был видеть дитя это без порочного креста на шее нежной. Вскоре спросил я: — «Позволь спросить тебя, дитя, про этот крест? Кто дал тебе его?»

«Мама», — спокойно ответила девочка и встала на носочки, протянув мне крест грешный. На её лице засверкала улыбка, когда крест этот оказался в моих руках. — «Мама подарила его мне. Мама теперь плохая? Грешница?»

Слова этой девочки слегка пугали меня. Кто может знать о грехах её матери? Может она и делает кресты эти? Одним лишь способом я мог узнать это. Вновь я надел маску на лицо своё, наклонив её в сторону рукой. Никто не должен был видеть мой рог за маской этой, даже если она будет расколота на части.

«Позволь мне отнести тебя к ней. Я буду только рад поговорить с твоей матушкой», — ответить ей я не посмел, ведь я ещё не знаю о судьбе её матери. Вместо этого я предложил ей место на своих плечах. Предложил отнести её обратно, к родителям. И посадил её на плечи свои я не забавы ради, но дабы скрыть порок свой. Люди не увидят рог мой, скрытый от взора детскими ногами.

Дитя юное наслаждалось местом на плече Судьи-Инквизитора. Держа её на своём плече, мне удавалось наклонять свою маску в сторону и скрывать свой порок от людей, пока она, с улыбкой и смехом нежным, болтала ногами и показывала пальцем в нужную сторону, крича мне: «Туда! Туда!» на каждом повороте. Подобная картина — как Сын Святой несёт на плечах своих крестьянского ребёнка — привлекала удивлённые взгляды. Прохожие оглядывались в лёгкой улыбке, и улыбка эта заражала меня. Все они видели счастье на моём лице, как и на лице юной девочки.

Вскоре она указала рукой на дом свой, из которого на нас, стоя у порога, смотрели родители её: Крепкого вида мужчина со свежими ссадинами и ранами на лице, а рядом с ним — женщина, скрывшая нижнюю часть своего рта руками. Лица их были покрыты сначала удивлением, а затем — счастьем. Когда я снял дитя со своих плеч, она убежала на своих маленьких ножках к своей матери, озаряя её своей улыбкой. Счастливую семью я видел, и счастье это затмевал лишь вид мой. Даже когда я пытался держать край маски рукой и закрывать свой рог от ненужных глаз — на меня смотрели со страхом. Недоверием.

«Мама! Мама!» — воскликнуло дитя, дёргая свою мать за одежды длинные — «Добрый Даемон мня спас! Он катал меня на своих плечах!» От подобных слов даже я потерял дар речи. Одновременно я покрывался стыдом… и наполнялся гордостью, ведь я был Даемоном этим.

«Дурнушка! Не называй Судью Даемоном!» — указывала мать своему дитя тоном строгим и лицом радостным, загоняя её обратно в дом. А со мной же… она разговаривала со слезами на глазах. Она была так счастлива и… напугана, что разговаривать ей становилось… сложнее с каждым прошедшим мгновением. Всё, что смогло выйти из уст дрожащих, это: «Спасибо вам…»

«Простите слова моей дочери, и… спасибо вам. Я, как и моя жена, в необъятном долгу перед вами, Судья-Епископ». — перехватил её слова мужчина, успокаивая её в объятьях своих. Подобным картинам я был лишь рад, ведь я добился этих слез счастья, сея добро на пути своём. — «Вы… Прошу вас, отобедайте с нами. Просите меня обо всем, что желает ваша душа! Указывайте!»

«Не раб ты мне, крестьянин, и указывать я тебе не должен», — спокойным голосом произнёс я, продолжая держать инструмент свой в одной руке, а маску — во второй. Я не хотел оскорбить его семью подобными словами, но трапезничать с ними мне не стоило. Не стоить тратить семьям этим припасы свои, они ведь им ещё сгодятся. От них требовалось лишь одно: — «Всё, что меня интересует — крест железный. Я заметил кресты подобные на шеях ваших, и меня это пугает. Где вы их нашли? Кто вам их дал?»

Женщина сразу коснулась креста своего, только мне следовало, спросить о кресте этом голосом недовольным.

«Мы купили их у ремесленника за два десятка серебрянных монет. Он говорил, что кресты эти носят слуги божие». — И ремесленник этот говорил им ложь! Из слов её я мог понять истинную цель свою, и кем является эта цель. Путь мой подходит к концу. Я чуял это сердцем своим!

«Крестами этими вы очерняете душу свою. Братья мои — Судьи-Инквизиторы — ведут на костёр всех, у кого найдут они подобные кресты», — я заставил семью эту посмотреть на свои украшения иначе. Заставил их в последний раз взглянуть на крест порочный не с радостью, а с отвращением и ужасом: — «Снимите их с шей своих! Бросьте их прочь! Остерегайте себя от подобной напасти и предупреждайте всех, кто вам дорог и кто вам знаком, о правде этой! А ещё — и я молю вас всем сердцем об этом — укажите мне путь к этому ремесленнику, ибо его ждёт суд жестокий».

Мои поиски подошли к концу. Семья крестьянская указала мне на место, где жил и работал ремесленник. Богохульник и еретик должен знать своё место, и место ему — на костре! Глаза мои увидели старика в серых одеяниях, что сидел на скамье и предлагал кресты свои прохожим, приманивая их сладкой ложью. Мне не нужно было присматривать за ним и искать истину, ибо на руках его были порочные кресты. Я поймал-таки преступника с руками грязными! Не уйти ему от правосудия! Зажёг я Порядок и направил его на мошенника, а изо рта моего вышли слова грозные:

— «Крестами своими ты убиваешь людей невинных! Вердикт твой предрешён, еретик! Склонись предо мною и повинуйся воле моей!»

Но старик даже не дрогнул. Бровью не повёл. Он взглянул на меня с ухмылкой на лице, отведя мой Порядок в сторону лёгкой рукою, а другой — схватился за цепи на шее своей.

На шее его висел… серебряный крест! Крест этот носят лишь Слуги Святые! Откуда в его грязных руках этот святой предмет? Неужели он… Слуга Божий?!

«Не тебе меня судить, смерд», — вышло изо рта гнилого, а тело его выпрямилось. Убрал он кресты свои, свернув их в тряпку. Ударил меня слабо по плечу и приказал мне: — «Веди меня к Епископу».

И я повёл. С гневом и злостью в сердце… повёл я его. К церквям. К Епископу. И если я не могу судить его, то Епископ сразу найдёт в его деяниях грех великий.

В нужный час я привёл старика к Церквям нашим. Склонил его перед взором Епископа, объясняя ему грех ремесленника. Видел я улыбку на лице его, ибо нравилась ему находка моя, не говоря уже про слова мои громкие.

«Покинь нас, Иорфей». — приказал мне Епископ, указав рукой в сторону дверей церковных. — «Я… осужу этого человека. Лично».

Слова Епископа радовали меня… но реальность оказалась хуже обычных слов. Мне хотелось увидеть, как этот человек будет вести себя, сидя на кострах. В окружении Сестёр и Братьев моих, что воспевают молитвы и возносят его душу на небеса. Епископ же пощадил его. Дал этому старику уйти. Я видел довольное лицо этого мошенника. Как он смотрел на меня с улыбкой на лице. Моему терпению пришёл конец. В церквях я появился внезапно, встав перед Епископом. И голос мой был громок, а слова — остры.

«Почему, Отче Епископ, вы простили этого еретика?!» — спросил я Епископа с громом в голосе своём — «Он продавал кресты железные — знаки порока — людям невинным! Он заслуживает наказания!»

Решение Епископа было несправедливым в моих глазах, но он объяснил его спокойно и тихо, поправив одежды на плечах своих:

— «Этот человек — Слуга Божий. То, что делает он, помогает Братьям и Сёстрам твоим найти истинных грешников и судить их. Раньше подобное зло обходило стороной глаз правосудия, но с этими священниками наша работа становится легче, Иорфей. Уверяю тебя, сын мой! Он не один такой! В каждом районе ты можешь увидеть подобных ремесленников, раздающих кресты порочные в руки грешные. Они помогают нам служить Отцу нашему Создателю… и одаряют нас серебром за это».

В руках Епископа я увидел мешок, в котором гремели серебряные монеты. Множество монет. Мешок этот мог быть подарком ремесленника, но если это воистину так… Я… ушёл прочь, не сказав и слова. Я знал, что сказать ему, но я промолчал. Для блага своего промолчал. В словах его я слышал нотки лжи, а в руках его — взятку. Я не верил ему! Отрекался от его правды! И делами своими я должен был заслужить похвалу, а получил оскорбления!

Меня обвинили в самосуде. Нашли тела мужские и обвинили меня в деяниях грязных. Братья и Сёстры мои перестали брать меня в свои ряды, оставляя меня сидеть в старом складе, среди щепок, пыли и гниющего сена. Даже Сестра моя Элиза перестала навещать меня, а в спальнях Сестёр невозможно было её найти. Боялся я за её судьбу и молился за неё перед сном. Все, что мне оставалось делать — ждать повторного, Третьего крещения. Может тогда мне удастся… спасти свою душу. Сердце моё заливалось горем. Во сне своём я молил Отца-Создателя о спасении. Молил о благополучии Сестры своей, нашёптывая в небеса:

— «Сохрани нас Боже. Обереги от грехов и мучений вечных. Обрати свой взор на судьбу мою и скрой её от глаз чуждых. Не дай тёмной руке… забрать нас. Сохрани нас, молю».

Комментарий к Глава II: Грехи.

19.07.17 — Второе чтение этой части закончено. Изменения приняты.

=== Глава III: Побег ===

Под звон церковных колоколов пробудился я. Близок был мой долгожданный момент. Час, к которому я так упорно готовился. Сердце моё билось в страхе, а руки начинали дрожать, но я не преклонился перед страхом этим! По моей воле подготовили Третье крещение, и пройти его я должен был с гордостью! Не повернуть назад! Не склонить колена! Испытание это подготавливали Братья и Сёстры мои, отдавая пот свой и силы свои! И не следует мне рушить их надежды на моё спасение! Все, что сделать я должен был — провести через неё Сестру Элизу и окунуть её в чистые воды. Ибо так доказывается чистота души людской.

«Просыпайся, Иорфей. Не заставляй нас ждать». — Именно Брат Савелий разбудил меня подобными фразами. Звенел кольчугою своей с каждым сделанным шагом. Он буквально повторял момент прошлого моего Крещения, за странный сон его выдавая. Иронии ради, я пробурчал в его сторону:

— «Иди… буди Сестёр своими песнопениями».

«Чтоб ты в бездну провалился со своими шуточками, Даемонов сын». — Савелий проклинал меня за подобный юмор, хотя в прошлый раз он без устали хохотал над этим. Воистину, прошлое Крещение было похоже на сон. Сейчас же этот сон — кошмар нескончаемый.

Часами раннее меня кормили в Обеденной и благословляли многочисленными путями, а сейчас я… голодный и холодный, в тишине и темноте. И постель моя теперь — не кровать в Братских покоях, а гниющий стог сена в старом складе. Лишь маска на лице моём указывала мне на реальность. Реальность жестокую, мрачную, беспощадную. Смириться я должен с этим. Принять правду эту и идти вперёд, не оглядываясь.

Сестра Элиза ждала моего появления у дверей церковных. С очами светлыми, в одеждах свежих. Единственное лицо, которому я мог доверять… смотрит прямо на меня, приветствуя меня улыбкой светлой. Но улыбка эта пропала, когда встал я рядом с ней, положив руку на её плечо. В теле Сестры я чувствовал дрожь. На щёках её засверкали слезы кристальной чистоты, что стекали от страха… и от боли. В ужасе убрал я руку свою и увидел… лёгкое пятно на одеяниях белых. Багровое пятно, что портило одежды Сестры моей.

«Н-не пугайся, братец», — успокаивала она меня, аккуратно схватив руку мою. — «Я буду сдерживать боль эту из последних сил, когда ты будешь нести меня на руках своих».

Я был благодарен доверию Сестры моей, но пугаться я должен не ран этих, а огней очищения на пути нашем. Представлял я картины ужасные. Как Сестра моя сгорает на руках моих, раздирая душу мою криками. От одной лишь мысли меня бросало в ужас. Не хочу я видеть от Сестры моей лишь прах да угли! Не хочу отдавать огням этим единственную душу, которую я так сильно хочу спасти! Я был готов сдаться и пасть перед судом в этот же миг… если бы не Сестра Элиза, обнявшая меня руками своими нежными. Она тоже испытывала этот страх. Представляла эту картину на глазах своих. Мы оба боимся своей судьбы… и вместе мы хотим найти истину на пути нашем.

«Усмири свой страх, Сестра. Вытри слезы», — словами своими я пытался вернуть улыбку Сестры Элизы. Смыть все страхи и мысли кошмарные прочь. Провёл я рукой своей по её щеке и произнёс: — «Бояться мы должны лишь Даемонов да грехов своих. И даже если во мне растёт Даемоническая тьма, то в одном я точно уверен — душа твоя чиста. Прими благословления мои и наберись терпения. Они нужны будут тебе в этот час».

И вновь словами своими я радовал Сестру Элизу. И вновь я чувствовал тепло в сердце своём. А только массивные двери церквей начинали раскрываться перед нами, представляя нам жар огней святых — ни страха, ни слез, ни единой капли сомнения не было в наших душах. Мы были чисты. Непорочны.

«О, Отец наш Создатель! Благослови и очисти их! Благослови детей своих тёплым взором! Проведи же ты слепое стадо по путям Чистым рукою своей твёрдой!» — мольбы Епископа предзнаменовали час нашего с Сестрой испытания. Молитвы его были мне известны, но Епископ читал их без интонации. Без желания. Не как в прошлый раз. Он даже не стал наблюдать за нашим продвижением, отдав свой взгляд другим занятиям и вещам. Только Братья и Сестры мои отдавали должное, воспевая молитвы нам с Сестрой Элизой.

Я был готов пройти сквозь огонь и пламя в любой момент, но Сестра Элиза… Её пугали эти огни.

«Прости меня, Сестра, за руки грубые», — с этими словами я брал её на руки свои, стараясь разглядывать землю под её ногами и не поднимать взгляда своего. Своими руками я причинял ей боль, нажимая на раны свежие. И сквозь слезы свои… она не вскрикнула. Не показала боли своей Братьям и Сёстрам нашим. Губы её были крепко сомкнуты, а пальцы рук сжимали одеяния мои от страха и боли невыносимой. Не упадёт она с рук моих, я уверен был в этом. — «Да поможет нам Отец-Создатель».

Каждый мой шаг приближал нас к огням жарким. Сердцем своим я чувствовал неладное, и чувство это я отбрасывал прочь. Во мне нет места сомнениям и страху! Гордо ступал я по тропе очищения! Наблюдал, как языки пламени танцуют вокруг нас! Как обручи деревянные трещат и трескаются, пугая нас своими предостерегающими звуками! Сестра моя Элиза шипела от боли сильной, нашёптывая молитвы губами дрожащими. Я же молчал. Не произносил и слова, спокойно проходя сквозь огонь и пламя. Не оглядываясь на трескающиеся обручи, рассыпающиеся за моей спиной! Не сходя с пути своего!

Я чувствовал, как огни пытались окружить нас, ослепляя жаром своим! Чувствовал, как уголь древесный падает на мой головной убор и плечи мои! И если же пламя очищения найдёт в Сестре моей грехи и пороки — я не отдам её! Лишь крепче схвачу я Сестру свою! Прижму к плечу своему и продолжу свой путь, вслушиваясь в её шёпот. Путь мой казался нескончаемым, но спустя мгновения, обливаясь потом и чувствуя усталость в руках своих — тело моё погрузилось в чистые воды. Вода эта смыла с меня сомнения и усталость, омыв тело моё волнами лёгкими. Чистыми были наши души. Непорочными. И я, своими собственными силами и целеустремлённостью, своей верою и правдою… доказал это.

«Язычники! Дети Даемоновы!» — внезапно закричал Епископ, обратив на себя взгляды удивлённые. Указывая на нас с Сестрой Элизой жезлом своим, он кричал что есть духу, отрицая чистоту душ наших. — «Они должны были сгореть в огнях святых! Обратиться в прах и пыль! Не читаны молитвы! Не благословлены души!»

«Что же нашло на вас, Отче Епископ?!» — в ответ на подобную клевету я повысил тон свой. В душе моей горело беспокойство и гнев, ибо Отче мой, что заставил меня пройти путями очищения, отрицал чистоту души моей! На предостережения Сестры моей я не обращал внимания, продолжая окрывать Епископа словами громкими: — «На глазах ваших я прошёл Крещение! Доказал всем вам, что душа моя чиста! Что Сестра моя Элиза — мученица, огнями и плетью оклеймованная — безгрешна!»

Я высказывал свою правду Сёстрам и Братьям своим, и не могли они упрекнуть меня во лжи! Не могли, ибо видели меня в огнях и пламени! Всё они видели! И только Епископ отрицал правду мою! Отбрасывал её прочь:

— «Безгрешной она может быть… но ты! Лик твой все ещё обезображен семенем тёмным! Ни разу не коснулась тебя рука огненная! Врата пламенные рушились за твоей спиной, не задев тебя даже щепкой горящей! Никому не по силам пережить подобный хаос!»

Невозможно было назвать эти вещи очередным случаем. Даже если я буду проклинать Даемоновы знаки своими устами — мне не поверят, ибо на мне осталось клеймо тёмное. Чёрный рог не исчез со лба моего. Не сгорел в очищающем пламени.

«Это было зна…» — был я готов перебить Епископа, но он ударил меня жезлом своим в горло, лишив меня дара речи. Сестра же Элиза не знала слов моих. Не могла перекричать Епископа. Она лишь укрыла моё горло ладонью, прижимая меня к плечу своему, пока Епископ кричал Братьям и Сёстрам моим:

— «Это может означать только одно: Рука Даемона оберегает их! Оберегает от святых огней и пламени жаркого! Взгляните на них, дети мои! Взгляните! Неужели Отец-Создатель может простить слуг тёмных? Неужели он оставит рогатую тварь — Даемонового Сына — гулять по землям грешным, среди Святых и непорочных?! Он не простит тех, кто не воспевает молитвы! Он не взглянет на тех, кто отрекается от слов священных! Он не одарит подобным пороком человека безгрешного! Брат ваш Иорфей — Даемонов Сын! Еретик! Слуга Тёмный!»

Сколько бы я не пытался оборвать цепь этой клеветы — безуспешны были мои старания. Братья и Сестры уже начинали покрывать меня проклятьями и клеймить меня словами грязными. Заливался я стыдом и гневом. Прятал лицо своё от всеобщего взора, отдаваясь в руки Сестры Элизы. Жезлом своим ударил меня Епископ, отводя Сестру прочь от меня. Взывал к Братьям и Сёстрам, отдавая меня на растерзание «Присяжным».

Каждая часть моего тела получала удар за ударом, и боль моя превращалась в агонию. Избивали меня и руками, и ногами, и Порядком зажжённым. Били без остановки и топили в чистых водах, проклиная каждое мгновение моей жизни. Мне… хотелось плакать. Рыдать, что есть духу. Молить о пощаде. На глаза мои начала литься кровь, и сознание моё начинало утекать вместе с ней. За что мне эта ненависть? За что…?

Тело моё было наполнено неописуемой болью. Агонией, которую мне никогда не приходилось испытывать. Эта боль перерастала то в жар, то в холод. Колола мою душу своими невидимыми иглами. И боль эта не давала мне сомкнуть глаз. Не давала душе моей выйти из тела, мучая и её.

Никто не увидит мучений моих, ибо скрыли меня от взора божьего под землёй грешной. Моё дрожащее тело бросили в темницу. В грязную клетку, стены которой были покрыты кровью и грязью. Церковь захотела оставить меня тут. Оставить меня гнить, без надежды на спасение. Тело моё немело, не позволяя мне двинуться. А если же в попытках моих появлялись успехи — неимоверная боль прижимала меня обратно к земле. Безнадёжны были мои старания. Судьба моя нашла свой конец. Эта неимоверная боль сожмёт меня в кулаках своих и выжмет из меня оставшиеся капли жизни, бросив моё бездыханное тело в тёмный угол небытия. А если же тело моё окрепнет — Братья наверняка отправят меня на костёр, где я буду воспевать свои последние молитвы в криках диких.

Впервые в своей жизни я… сдался. Отдался окружившим меня чувствам и понял безнадёжность своих стараний. Мне оставалось только выпустить душу свою и дать ей покинуть моё тело. Очистить своё тело от этой агонии и отдаться… всему, что существует. Отцу-Создателю, Даемонам… Пусть даже душа моя упадёт в Бездонную тьму. Все, чего я хочу… это умереть.

Уши мои прислушивались к лёгким шагам и скрипу решётки. В голове моей пролетела радостная мысль: «Неужели страданиям моим конец приходит? Неужели это… судья, готовый разорвать нить судьбы моей?»

«О боже…» — я услышал шокированный голос. Едва различимый и тихий. Этот голос касался моих ушей, вызывая у меня неприятную боль. Вскоре же не только голос этот начал касаться меня. В теле моём появлялись новые волны боли, заставляющие меня кричать. Я не мог вытерпеть этих мук и просил бога покончить с моими страданиями, но они продолжались! Меня никто не слышал! Не слушался! Моё тело дрожало и двигалось само по себе, а вскоре… меня окружило тепло. Я не чувствовал холодных камней. Не чувствовал ветров дуновения. Вся моя боль… медленно уходила прочь, отдавая место этому странному теплу. И боль эта уходила от рук нежных и шёпота женского. От молитв тихих и касаний аккуратных. В этом шёпоте нашла душа моя смирение, а сердце — покой. Благослови же, Отец-Создатель, эти руки ласковые… Благослови… голос этот.

Часы шли мимо, не останавливаясь предо мною. Даже если они и стояли смирно — я не знал этого. Веки мои были закрыты, и тело моё отдавалось теплу приятному и голосам нежным. Под голоса эти засыпал я с каждым пробуждением, и боль моя уходила прочь от тепла этого. Плакал я во снах своих, от боли или страха, и слезы эти исчезали моментально, не успевая остыть. Вечность я благодарен был тому, кто забирал эту боль. И когда веки мои приподнялись, дабы увидеть своего спасителя… им оказалась Сестра моя. Элиза.

Одежды её были разорваны. В руках её нежных я находился, обмотанный тряпками рваными. Обмотан я был… кусками её одежд. Вся грязь и кровь была лишь на тряпках этих, но не на коже моей. А Сестра Элиза… спала. Спала, склонив голову мою к коленям своим. Я был счастлив… и в то же время я покрывался стыдом. Мне, Святому Сыну, довелось склониться к оголённым ногам Сестры своей. Подобное можно сравнить с грехом необъятным, ибо даже руками прикасаться не должен я к Сёстрам Святым. Грех это или нет — мне уже было безразлично. Сестре моей… было безразлично.

Меня уже оклеветали и признали Сыном Даемона — с рождения грешным. Никакой божественный свет не смоет с меня эти пороки. Не сотрёт те грехи, накопившиеся в глубинах души моей. К тому же… нет. Я все ещё являюсь Сыном Святым! Мне не стоит даже мечтать о грехах этих! Не преклонюсь я перед отчаянием и безысходностью! Не отдам своё тело бессовестным желаниям! Сестра моя Элиза должна остаться неприкосновенной даже мне! И я, богом клянусь, не позволять рукам своим касаться её сокровенной и чистой кожи!

Мне пришлось встать на ноги, сдерживая боль и усталость, и движения мои пробудили Сестру. Заставили её обхватить моё тело и утащить меня обратно, к её коленям. Дрожащими губами она шептала:

«Отдайся покою, прошу тебя. Не шевелись». — И я повиновался ей. Повиновался её рукам нежным, расслабив тело своё. Вместе со мной расслабилась и она, со взглядом напуганным оглядывая лицо моё. Избитое и истоптанное.

«Сест…» — прикрыла она рот мой ладонью, не давая мне и звука выпустить из уст своих.

«Не нужно, братец. Тише», — успокаивала меня Сестра, поглаживая голову мою. Смотрела она на меня с улыбкой лёгкой, но в глазах её я видел тревогу. Если бы у меня её оставались силы, то спросил бы я её о том, что ждёт меня. Какая судьба мне предначертана.

Спустя моменты, успокоив свой разум, она сама рассказала мне о моей судьбе. — «Как же счастлива я, что мои слова были услышаны. Что Отче Епископ бросил меня в одну клетку с тобой. Никогда я ещё не видела такой… жестокости. Как Братья избивают Брата своего. Без сожаления, без жалости…»

«Нет… Не Брат я… и-им…» — сил моих не хватало на простые слова. Я едва мог дышать, и разговоры для меня были делом сложным. И всё же, Сестра Элиза прикрывала рот мой в испуге, стараясь прекратить мои разговоры с ней. В молчании моём она находила спокойствие, ибо каждый звук, выходящий из моего рта, показывает ей всю ту боль и страдания, которые я испытываю. Нас вновь окружило молчание, и Сестра взглянула на меня, проведя пальцами по моему чёрному рогу. Никакая маска не сможет скрыть порок этот.

«Скоро наши судьбы разойдутся». — произнесла она тихим шёпотом — «Я… вновь отправлюсь под кнут, как и положено мученице, а ты… Иорфей — братец мой, свет мой, спаситель мой… Я н-не хочу видеть… тебя на к-к-кострах». — после вестей подобных… слезы появились на щёках румяных. Слезы Сестры моей пали на меня капельками сияющими. Как же хотелось мне стереть эти слезы прочь с её лица. Успокоить её словами тёплыми…

Рукою своей я пытался дотянуться до неё, но я лишь напугал её своими стараниями. Она схватила руку эту и прижала её обратно, к груди моей, а из уст её, с тревогой сильною, вышли: — «Нет! Не прилагай усилий! Прошу тебя!»

Я не знал, как поступить и что думать. Скоро меня отправят на костёр, но когда? Сколько пробуждений мне придётся пережить? Ответ был неясен мне. Я мог лишь расслабить своё тело и отдаться покою, пока есть возможность. Ждать своего часа я должен… и только тогда… умереть.

Рядом с Сестрой своей я набирался сил. Находился в её руках и наслаждался теплом рук этих. Она исчезала и появлялась с каждым моим пробуждением, нашёптывая мне о приближении конца. Как же рад я был, что она заботится обо мне, даже если моя судьба предрешена была. Долгими снами я наслаждался, и тело моё набиралось сил. Вскоре же… Не видел я Сестру свою часами. В момент, когда я мог самостоятельно встать с железной скамьи, она не появилась рядом. Часы шли мимо меня, а тревога в сердце моём лишь росла, и тогда… Я увидел её. Притворился, что я все ещё немощен и узрел, как её затаскивали в мою клетку.

Одежды моей сестры… они редели на моих глазах. Тело её лежало на холодном полу и дрожало. Невыносимую боль испытывала моя Сестра, и она… могла испустить дух. В любой час могла она погибнуть! Дождаться смерти той, что предназначена мне и только мне! Усилия придавал я стараниям своим. Пал рядом с ней я, коснувшись руками её плеча. И вновь я сделал ту же ошибку. Коснулся раны свежей, заставив Сестру вскрикнуть от боли. Эта боль должна исчезнуть… но рук моих будет недостаточно, чтобы успокоить её. Что могу я сделать в подобной ситуации? Чем я могу помочь ей? Спасение моё… издавало звон. Цепи на ремне моём привлекли моё внимание. Знал я, как утолить боль Сестры моей.

Руки мои схватили её моментально, заставив её вскрикнуть от дикой боли, нарастающей с каждым мгновением. Я все ещё чувствовал усталость в теле своём, но усилий придав действиям моим, мне удалось взять её на руки. Положить её на скамью стальную, повернув на бок.

«Не сочти это за грех, Сестра. Мне нужно снять с тебя одежды эти», — прощения просил я у Сестры своей за мысли мои дурные, закрыв ноги её накидкой своей. И если Отец-Создатель простит меня за идею эту, то и Сестра Элиза простит меня. Без промедления мне пришлось приподнимать одежды её, стараясь оголить её спину и найти зияющие раны на ней. Ужас охватил меня от вида этого.

Спина её была покрыта шрамами и ранами свежими, следами ожогов и ссадинами лёгкими. Неужели судьба мученицы настолько тяжела? Неужели её заставляют подставлять свою спину под кнут и дубину каждый божий час? Даже на ногах её я мог видеть лёгкие царапины! Вопросами была заполнена моя голова, и лишь один вышел изо рта моего: — «Неужели все её тело страдает от боли этой?!»

Дабы убедиться в этом, я коснулся её живота и услышал лёгкий крик, вышедший из уст Сестры моей. Я даже позволил себе, стыдом покрываясь, коснуться груди её и услышать тот же крик душераздирающий, за которым шла дрожь лёгкая. Сестра моя Элиза… Что же это за люди, что терзают тело твоё? За что тебе судьба эта?

На теле моём были тряпки рваные — части одежд её — и одна из них была чистой. Ни следов багровых, ни капли грязной на ней не было. Ею я и воспользовался. В одном из карманов, я помню, хранился сосуд небольшой, заполненный водою святой. Каждая капля воды этой была дорога мне. Намочил я тряпку эту водою и снял с цепей писания святые, вот только… чем помогут мне молитвы? На что мне осквернять Сестру мою словами бессмысленными? Мне уже довелось понять смысл слов этих, и смысла в них не было. Нет места писаниям этим в руках моих!

«Сестра… Боль твоя будет невыносимой. Я хочу, чтобы ты знала это, ибо никакие молитвы не смоют её», — может я и обижал Отца-Создателя словами подобными, но в ложную силу молитв я начал верить сильнее с каждым часом. Нет божественной силы в них, лишь пустота и звуки бессмысленные. Вместо этого я предлагал себе наказание за вред возможный, приложив к дрожащим губам Сестры моей руку свою. — «Укуси меня так сильно, как только возможно. Сожми зубами и губами своими и не отпускай».

Сестра Элиза не стала перечить мне. Огромная волна боли прошлась по руке моей, как только она впилась зубами своими в большой мой палец. И боль эта лишь нарастала с каждым касанием тряпки мокрой, что стирала кровь с ран её. Глухими криками заливалась Сестра, а зубы её начинали терзать палец мой. Впиваться в плоть мою. Она делилась со мной своей болью, и я терпел боль эту вместе с ней. Даже если она откусит палец мой — я не оставлю ран этих.

Святая вода помогала мне в этом, стирая кровь с кожи нежной. Раны на спине Сестры моей затянутся вскоре. Долгое очищение тряпками и водою святой не оставит на коже её шрамов новых. Боль, может, и не исчезла, но затупить её удалось мне. Оставались лишь раны на… другой стороне её тела. И этих ран я касаться боялся.

«Это грех… Н-но ради твоего благополучия я готов его… обрести». — словами своими я заставил Сестру Элизу дрогнуть. Может ноги её и были укрыты накидкой, но грудь её укрыть мне никак не удастся. Сестра Элиза сама укрылась руками дроащими, закрыв глаза от стыда и боли. Этим стыдом заливался и я. Я не хотел даже смотреть на неё, но иначе… я не увижу ран свежих. И ран этих, к счастью моему, оказалось не так много.

Я смог очистить её тело и затупить терзающую её боль, не смотря на стыд и позор, накрывший меня тяжёлыми слоями. И когда я вновь спустил её одежды к ногам, скрыв тканью ужасные раны на теле невинном, я услышал лёгкое: «Благо… слови…», вышедшее из уст моей изнеможённой Сестры. Она заботилась обо мне все это время… Настал час и мне позаботиться о Сестре своей. И если это станет последним добрым деянием в моей жизни — так тому и быть.

И вновь часы шли мимо нас. Шли незаметно, то быстро, то медленно. Силы мои то возвращались, то уходили прочь, даже не давая мне понять этого. Холодную клетку освещал лишь тусклый свет лампы, и свет этот не угас даже на мгновение. Из-за этого фонаря… мне казалось, что всё вокруг нас, сокрытое темнотой непроглядной — небо наше тёмное. И только я, да Сестра моя Элиза, отдыхающая на коленях моих, освящены лампой этой. Тело моё вновь было готово погрузиться в сон, если бы не нежный голос Сестры моей:

«Братец…» — произнесла она лёгким шёпотом, взывая ко мне. — «Братец мой любимый… Вновь ты… тратишь на меня с-силы свои… Время своё…»

Пугали меня слова эти. Никогда ещё не приходилось Сестре моей винить меня за помощь возможную. Неужели она винит меня за то, что я делаю для неё?

«Что ты такое говоришь? Это мой долг, моя миссия — заботиться и защищать! Я просто не мог…» — дрожащие руки Сестры Элизы коснулись рта моего, а из губ её вышел лёгкий шёпот, прервавший меня на полуслове. Она успокаивала меня, растягивая улыбку на лице румяном:

— «Глупенький братец… Твоя помощь… Она не-еоценима… Душа моя… с трев… вогой принимает долг… перед тобой. И мне… не оплатить долг… эт-тот».

«Нет долгов среди Братьев и Сестёр», — произнёс я ей в ответ, в тоне скромном, но серьёзном. — «Мы должны заботиться о тех, кто нуждается в заботе и помощи нашей. Мы отдаём наш долг, Сестра. И долг этот мы отдаём Отцу-Создателю, а не людям».

Я был уверен в том, что слова Сестры Элизы я понял точно. Что ответ мой должен раскрыть истину, сокрытую в душе моей. Что добро я приношу по своей собственной воле, не желая взаимной выручки и не закрывая душу свою одолжениями. Я даю слово, которое выполнить я обязан. Я даю клятвы, которые рушить запрещено. Я забочусь и даю добро… только добра ради. Но в словах Сестры моей была сокрыта небольшая тайна. Она улыбнулась мне, коснувшись щеки моей рукой дрожащей, а из уст её вышел шёпот ласковый:

— «Я… не верю в Отца-Создателя, братец», — признанием своим она шокировала меня. Святая Сестра, рождённая и выращенная в церквях… не верит в бога нашего! Как бы странно это не звучало, но я не мог винить свою Сестру за это. Я сам был готов свернуть с этого пути, ибо в нем не было того добра и света, которого я так сильно желал. Даже Сестра моя, словно книгу читая, ловила мысли мои: — «Меня покрывали молитвами… но молитвы эти… Это лишь слова. В них нету… тепла. Смысла. И взгляд божий… неизвестен мне. Я чувствую лишь тепло огня. С-света… тепло. А то, что сделали с тобой… люди, называющие себя святыми… Это не то, во что я должна верить».

«И во что же ты веришь, Сестра, если не в Отца-Создателя?» — спросил я её с улыбкой. Мне было интересно узнать о вере своей Сестры в свои последние часы, и увидеть в ней человека иного. Многое я могу узнать из слов своей Сестры. Пойму я каждое её решение и каждую её мысль. И её новая вера заставила меня… покраснеть:

«Я верю в тебя, братец. В слова твои… верю. В правду твою». — Сестра, словами тихими, заставила меня залиться стыдом безграничным. Вера её была необъяснимой, и в центре веры этой стоял я — проклятый сын, избитый своими Братьями и проклятый всеми в церквях. Брошенный в темницу и забытый всеми. Узнай об этом любой Святой — сочтут за грех. Не поймут. Не простят.

С улыбкой на лице румяном, Сестра Элиза коснулась моих губ пальцами своими, продолжая наблюдать за мной. Наблюдать за тем, как я наполняюсь красками и сжимаю губы свои, отвожу взгляды свои… Как в сердце моём набирается волнение от каждого касания её рук.

«Отец-Создатель, сколько бы я не молила его… Не слышит меня. Не дарит мне прощения и не очищает меня от мук вечных… Только ты, братец мой… слышишь меня. Прощаешь меня. Стираешь боль руками своими», — каждое её слово лишь добавляло красок к моему лицу. Сердце моё не могло успокоиться, высказывая свой отказ частым ритмом. Даже сопротивляться я не мог, когда она приподнялась, обхватив шею мою руками нежными. Коснувшись губами своими мочки уха. Продолжая шептать мне о вере ко мне, впитывая в себя всю дрожь и тепло в теле моём: — «Не хочу я… стыдить тебя словами своими, братец. И все же… рядом с тобой… я готова к любым испытаниям. И даже если исп-пытания эти подразумевают грех — я согрешу. Ради тебя, братец мой, согрешу, и одарю душу твою… на небесах… поцелуями…»

«Н-не нужно, Сестра. Прош-шу тебя». — о подобных вещах говорила она… С улыбкой. С радостью на лице. Уста её едва заметно дрожали, но слова, что исходили с них, были спокойными, нежными. Это пугало меня. Заставляло дрожать от стыда и неуверенности, ведь никогда ещё в своей жизни мне не предлагали… поцелуев. Плодов запретных. Грехов необъятных. И раз это все исходит из уст Сестры моей Элизы — мученицы невинной… не такой уж и невинной она оказалась. Мы оба стыдились и страшились слов подобных, но у Сестры Элизы оказалось больше смелости. Она осмелилась произнести их… мне.

Скрип и грохот дверей в конце коридора заставил меня с Сестрой вздрогнуть. Кто-то шёл по мою душу. Проверял, окреп ли я за час этот. Укрыл я своё лицо головным убором и лёг на скамью стальную, рядом с Сестрой своей Элизой, пытающейся встать на ноги. Час мой был близок…

«Окреп ли твой грешный братец, Сестра?» — я узнал этот голос в мгновение: Брат Савелий пришёл по мою душу! Голос самовлюблённый, гордый, громкий… И голосу этому не повиновалась Сестра моя. Молчала она, тихо шипя от лёгкой боли, и Савелий лишь подбавил ей боли, надавив на свежие раны. Воистину злым человеком был Брат мой. — «Отче Епископ предоставил мне возможность испытать твоего братца в последний раз. Передал в руки мои святой артефакт, удерживающий в себе воистину святые воды. Воды эти сожгут душу Даемона, подобно невидимому огню, но для чистой души эта вода безвредна. Я могу выпить её, и остаться целым! А если же воду эту выпьет Иорфей…»

Речь Брата Савелия прервалась с громким звоном и лязгом металла, и сестра моя вновь села на скамью, схватив свою руку. Ожоги появлялись на ней, и на одеждах её начали появляться дыры.

«Не навредить тебе, лживое отродъе… Брату моему!» — выкрикнула она Савелию с гневом сокрытым. То, что сделала она — ужасное преступление в глазах Брата Савелия. Взял он Сестру мою за волосы длинные и начал утаскивать за собой, не замечая криков громких.

«Рядом с Даемоном шастая… Сама Даемоном стала! Покайся, Сестра! Отвергни ложные молитвы Даемонова Сына!» — Крики Савелия не могли свести Сестру Элизу с пути выбранного. Даже когда она начала сопротивляться — Савелий не отпускал её. Только когда Сестра назвала его «Истинным Даемоном»… Брат встрепенулся в удивлении.

Я наблюдал за всем этим из-за угла и увидел, как Брат стоял спиной ко мне в середине коридора. Как он схватил Сестру мою за шею. Заставил исчезнуть слова её в кашлях громких. Поднял её над собою, подобно ребёнку. Сердце моё разрывалось от подобного самосуда. От вида одного, как Сестру мою душит Брат мой. Это… грех! Не Брат мне этот человек! Он наносит вред и увечья Сестре моей! Не мог я притворяться более! Я должен был помочь своей Сестре вновь, и сделать невозможное! Я должен был сбить Савелия с ног! Заставить его отпустить Сестру Элизу! Отвести меня на костры и оставить её в покое! Тело его крепкое невозможно было мне сломить, и я знал это! Я был слишком слаб и вял для такого опытного Судьи, как Савелий. Но все же решился я! Решился испытать судьбу свою на прочность!

Побежал я на Савелия с камнем в руках, выпуская из уст своих ярость дикую… и споткнулся я на пути к нему. Слаб я был для сражений. Слишком поздно понял я это. Тело моё начало лететь к Савелию, падая на пол… И ударился я об него головою своей. Заставил его вскрикнуть от боли. Рог мой впился в его живот. Пролил кровь Братскую я по случаю нелепому… и спас Сестру свою.

И теперь Савелий лежал у моих ног. Звал на помощь Братьев своих, дикими криками заливаясь. С кончика рога моего капала кровь его, и я наблюдал за каждой каплей в ужасе диком. Я… я не знал, как поступить. Я согрешил, пролив кровь Святого, но Савелий — ужасный человек, или даже грешник. Каждый проходящий момент лишь ближе приближал меня к концу… но Сестра моя Элиза… она протянула мне инструмент Савелия. Давала мне шанс Судить его.

Я едва чувствовал вес «Присяжного» в руке моей. Короткий и лёгкий — таким инструментом я всегда хотел обладать. И выпустив из себя гнев волнами огромными… Ударил я Савелия Порядком, не сдерживая сил в теле своём. Одного удара хватило мне. Выбить я из него дух тёмный. Предрешён был его вердикт. Теперь же, когда я выбрался из клетки своей и спас Сестру Элизу от рук проклятых… Новый путь я нашёл для себя! Новую судьбу я готов был растянуть перед собой!

«Пролив кровь Братскую, я… наполнил свою душу грехом. И раз уж я грешен с самого рождения…» — не закончил я речь свою. Руками своими грешными я обыскивал тело Савелия, заполняя запасами найденными карманы свои. Сестра же моя Элиза, напуганная до глубины души актом самосуда, потеряла дар речи, наблюдая за каждым моим шагом, удерживая руки свои у шеи и кашляя. За каждым движением моих рук она наблюдала.

Взял я за руку её и отвёл обратно в клетку, посадив её на скамью стальную. И указал я ей:

— «Ради своего же блага… Закрой клетку эту и жди Братьев наших. Покайся им, прими служение и продолжай свой путь. Они не тронут Сестру свою Мученицу, если не узнают о грехах твоих».

«Ты…» — Сестра Элиза не могла высказать слов своих. Она, возможно, понимала мою идею. Понимала и лила слезы, крепко схватив меня за руки.

«Прости меня, Сестра», — произнёс я, склонив голову свою. — «Более не увидишь ты во мне Брата Иорфея. Лица не увидишь, шагов не услышишь. Наши судьбы… не сплетутся более».

Речью своей я колол её сердце. Прибавлял боли и ужаса словами своими. И даже когда она мотала головой, отказываясь верить в слова эти… Я успокоил её. Провёл рукой по щёкам румяным и произнёс в последний раз благословления свои:

— «Я не знаю, что ждёт меня на тропе неизведанной, но я знаю, что твоя судьба терниста. Найди в сердце своём место для слов моих добрых, взора моего тёплого… и сохрани их. Не поминай меня лихом, если жив я останусь. Не вспоминай судьбу мою, если погибну я. И… пусть хранит тебя Отец наш Создатель».

Плач Сестры моей не мог покинуть разум мой. Даже когда я вышел из подземелий тёмных — слышал я её. Как она рыдает. Как она произносит моё имя, вновь и вновь. Уверен я… не забыть мне лица Сестры. Не забыть судьбы её мрачной. И я постараюсь изменить для нас мир этот, если успехом кончится мой побег. Я дал себе слово в этот момент. Обещание, что невозможно сломить!

Решил испытать я удачу свою и судьбы моей крепость. Выйти из темницы церковной и бежать с земель этих. Найти выход — вот моя задача! Вход в темницы находился за Спальнями Братскими, и Спальни эти были пусты. Все готовили костры и ждали судного часа. Этот час не настанет, если я найду способ пробраться за стены. Сбегу с церковных земель и спрячусь в ближайших районах… если у меня есть такая возможность. Я мог постоять за себя, ибо в руках моих был инструмент Савелия. Скрыть лицо своё я мог, ибо маской я укрывался. Все, что я оставил позади — головной убор свой, что держит маску эту. Но уверен я был — найдётся другой способ скрыть пороки лица моего.

Аккуратными шагами я пробирался по Спальням, стараясь выйти как можно ближе к стенам. Лицо своё старался укрыть я маской, прокрадываясь мимо спин Братских. Ворота были открыты, но путь к ним не был близким. Не был лёгким. Мне пришлось прокрадываться к ним, прячась в тени стен, и на полпути к ним…

«Иорфей сбежал! Сын Даемона сбежал из темницы!» — кто-то из Братьев уже заметил моё исчезновение. Увидел тело Брата Савелия и клетки пустые, в которых меня не было в помине. Предупреждение это заставило Братьев и Сестёр взвестись и удивиться. Все они начинали разбегаться по углам и закоулкам, дабы найти меня. И ворота… закрылись в этот момент. Моя единственная попытка сбежать прошла безуспешно. Но веры я не терял. Ещё один способ побега был мне доступен, хоть он и был… безумно опасен. И этот способ был единственной моей возможностью, ибо меня… уже успели заметить.

«Вот он!» — прокричал один из Братьев, патрулирующий стены. Он указывал на меня своим инструментом и звал своих Братьев. Я не мог оставаться на земле этой! Должен я забраться по ступеням на стену эту и бежать по ней в сторону своей свободы! Должен сражаться со своими же Братьями и Сёстрами ради свободы этой!

Меня встречали с «Присяжными» наперевес, но я был готов к сопротивлению. Каждый их взмах был предписан самой судьбой! Я знал, как сражаться с длинным инструментом Судьи! Они не боялись ударить меня Законом, и я старался увернуться от этих взмахов, находя подходящий момент для наступления. Клыки Закона ударились о стену серую, издав глухой звон. Это было моим шансом! Шансом схватиться за инструмент и ринуться вперёд, сбив Брата с лестницы его же инструментом. И инструментом павшего Брата я стал защищаться! Я не останавливался, продолжая своё возвышение на стену, сбивая с неё Братьев сильными ударами Порядка. После сражения с грешниками… Известна мне была сила Братская. Знал я, на что способны они и как я должен сражаться с ними.

Широкими взмахами инструмента Братского я освобождал путь свой. Братья падали со стен широких, или даже теряли сознание от ударов сильных, оставаясь на ней. И от силы моей… сломался инструмент. Треснуло на две половины древко, оставив в моих руках лишь Закона наконечник. И Братья сплотились на стенах широких. Встали друг рядом с другом с инструментами наперевес, закрывая меня с двух сторон. Сквозь такие сплочённые ряды не прорваться мне. Никакой инструмент не поможет мне в этом. Даже «Присяжный» Савелия не сможет мне помочь.

Я кинул в Братьев Законом расколотым в надежде открыть для себя дыру в их рядах, но попытка была… никчёмной. Слышал я, как кричат от боли Братья под нами… Те, что упали со стен, молили о помощи. Ползли по земле в криках диких. Выбора не было… Только один путь меня ждал: путь вниз! Сомнениям не было места в моём сердце! Я прыгнул вниз со стены, даже не узнав о том, что ждёт меня на земле! Довелось мне приземлиться на крышу деревянную, проломив её телом своим. Щепки, пыль и прах… Все взлетело в воздух густым облаком, скрыв меня от глаз Братских. И шевелиться я не посмел, притворяясь мёртвым.

«Его тело должно растопить костры! Принести его обратно! Живым или мёртвым!» — приказу Брата повиновались все. Братья и Сёстры спустились со стен, и колокола церковные пробили тишину в воздухе. Ворота между районами закрывались! Я должен был скрыться от глаз Братских и дождаться момента. Дождаться, когда они закончат поиски и откроют ворота. Но… где мне укрыться от их глаз?

Строение, на которое мне довелось упасть, оказалось неким подобием склада. Строение было, в основном, деревянным, и доски в нём успели прогнить и покрыться мхом. Либо им никто не пользовался уже многие годы, либо хозяин сей строения давно забыл про его существование, или даже закрыл из-за ненадобности.

Я видел ткани грубые, заплесневевший хлеб и приборы хозяйственные, покрытые ржавчиной и пылью. И среди этих забытых вещей, среди огромных слоёв грязи и пыли, нашёл я одежды тёмные. Серою накидкой укрыл я тело своё, а голову обвязал тканью поблёкшей. Лицо моё было скрыто от глаз ненужных, как и кольчуга с ремнём моим, на котором все ещё висел инструмент Савелия.

Образ мой был скрыт, и я воспользовался этим, чтобы спокойно выбраться из сооружения, скрывшись в тёмных улицах. И улицы эти… казались мне знакомыми. Знакомая, пустынная площадь… Дорога, по которой когда-то я ступал впервые… Прятаться от Братьев моих в этом районе — бессмысленно, ибо каждый переулок был открыт для них. Единственный шанс на моё спасение лежал в чужом доме. Его оставалось только найти.

Ткани мои не привлекали внимания крестьян. Они все занимались своими делами и обращали внимание на другие вещи и лица. Скоро они… начнут кричать. Бежать прочь от рук Судьи-Инквизитора, ибо на шеях я все ещё видел порочные кресты. Проходя мимо, я сорвал один такой крест с шеи прохожего, наставив его: «Не носи крест этот, или гореть будешь на кострах!» Прохожий не назвал меня вором и не возмутился речам моим. Он лишь устремил свой взор на крест тот, что утопал в грязи, и остановил движение, обдумывая нарекания мои. Если он не глуп, то он послушается меня. Я искренне надеюсь на это.

Я продолжал скрываться от взглядов Судей, пробегая от переулка к переулку. Скрываясь среди прохожих, за углами и стенами… Пробегая от тени к тени. Мне удалось дойти до нужных дверей первым. В доме знакомом горел тусклый свет, и я постучался в сломанные двери перед тем, как открыть их. Мать с двумя детьми… Они не узнавали человека в пыльной накидке. И только накидка моя раскрылась, показав им знак Ордена Инквизиции на шее моей — мать обняла детей своих и прижала их к себе. Не меня они должны были бояться… Это я… должен бояться их.

«Отец-Создатель простит меня, и вы меня простите!» — произнёс я в сторону крестьянки-матери, упав на колени перед ней. — «Простите за вторжение очередное! Пришёл я не по воле Братской! Не причиню я вреда вам руками своими! Все, чего ищу я — укрытия от Братьев моих!» — мольбами своими я загнал крестьянку-мать в ступор, а дети её взглянули на меня в страхе безбрежном, разглядывая человека в кольчуге, павшего перед ними на колени. Я молил их о прощении, о помощи. Молил их с тревогой в сердце, ибо вновь я подвергаю эту семью опасности своим присутствием. И пал я ниц перед ними. И промолвил со слезами на глазах своих, чувствуя приближение Братьев:

— «Молю вас… Укройте меня… Спасите меня…»

Крестьянка не произнесла и слова в ответ на мои мольбы. В ступоре она была, оглядывая каждый угол дома своего, наблюдая за ярким светом Порядка в руках Судьи-Инквизитора, приближающегося к нам. Руки её схватили меня за плечи, закрыв двери в дом. В доме этом был люк, ведущий в погреб. Люк был сокрыт пустым мешком, и находился он прямо под диагональным брусом, являющимся опорою. Туда и увела она меня, указав пальцем в угол тёмный. Погреб этот не был просторным, и в некоторые его части мне приходилось ползти, ибо выпрямиться в нём невозможно было. А перед тем, как ушла крестьянка эта — сорвали руки мои с шеи её порочный крест, заставив её вскрикнуть в страхе.

«Не показывайте кресты эти Судьям», — наставил я напуганную крестьянку шёпотом строгим. — «Они уносят на костёр тех, у кого найдут крест этот».

Молчанием она ответила мне. Кивком лёгким и взглядом напуганным. Закрыла люк за собой крестьянка и оставила меня одного во тьме непроглядной. Теперь мне оставалось только ждать. Ждать… и надеяться.

Долго прятался я в погребе сыром от взора Судей. Скрывался под мешками пыльными, вжимаясь в угол всем телом своим. Одному из Судей удалось найти люк в погреб, скрытый под мешком пустым, но тесноту и темноту погреба не решался испытать Судья. Никто не видел меня в доме крестьянском. Никто не знал, куда я пропал. И поиски мои не прекращались. Братья и Сестры активно искали меня во всех возможных районах, отдавай поискам этим своё бесценное время и силы свои. А пока искали меня они — не сдвинулся я с места своего. Не выглянул из погреба тесного, обдумывая шаг свой следующий. Порою я принимал к себе детей крестьянки-матери, что будили меня в часы ранние и осматривали меня с улыбками широкими, со смехом и радостью на лицах юных.

Двое мальчишек, похожих друг на друга, как две капли воды, навещали меня в ранние часы. С радостью я принимал их к себе и разговаривал с ними. Позволял им дотрагиваться до порока моего, растущего без остановки. Учил читать их, позволяя глазам детским взглянуть на священные писания. И внимание подобное награждала мать-крестьянка, с улыбкой отдавая мне последние куски хлеба своего. Изготавливая для меня похлёбки горячие и благодарностями одаривая. Крестьянка эта была немногословна, но душа её была доброй и отзывчивой. За ранами моими смогла она присмотреть, накормить и напоить она могла, приютить и укрыть от взглядов ненужных. И так продолжалось неделю. Неделю я скрывался в погребе тёмном, в холоде и сырости. И я был рад холоду этому. Всё что угодно я был готов испытать, лишь бы не костров тепло.

Отдалённый звон колоколов пробудил меня ото сна. Долгие поиски Судей ни к чему не привели их. Терпение, подобно сильно натянутой тетиве, лопнуло. Долгая блокада районов крестьянских подошла к концу. Наконец-то я мог продвинуться в другие районы, не остерегаясь глаз злых. Жизнью своей я был благодарен крестьянки-матери и детям её. Помощь свою я предлагал ей, получая множественные отказы на них. Только одно доброе дело я посмел сделать — починить то, что мне довелось сломать.

Из строения прошлого, на которое довелось упасть мне раннее, взял я пару прочных досок и инструменты ремесленные, а после — отдал пару часов работе простой. Не особо умелым я был, не приходилось мне держать инструменты эти в руках своих, но аккуратен я был в работе своей. Тканью блёклой я скрывал лицо своё при работе этой, и ни один прохожий-крестьянин не потревожил меня за работой этой. Укрепил я дверь хлипкую, укрыл щели в ней досками из дерева тёмного. Помощь свою я предложил семье этой… и насладились они моим трудом. Не был я мастером, знаю, но руками своими я смог сотворить, а не уничтожить.

И рада была мать-крестьянка подарком моим. И пролила она слезу, обняв меня со счастливой улыбкой. Подарок мой угодил ей, и я был рад улыбке этой. В последний раз я посмотрел на них и попрощался, благословив их за приют и тепло семейное. Они, возможно, желали мне тех же благ за спиной моей…

За все часы своего ожидания я смог обдумать план своего спасения. Не мог я ходить по землям грешным и искать убежища у семей бедных. Не должен я скрывать своего лица от людей невинных. Я должен устроить настоящий побег! Найти способ пробраться за Матинфеево кольцо! Перейти Горизонт и найти там ответы! Действительно ли я Даемонов сын? Существуют ли они? Правдивы ли легенды в святых рукописях и манускриптах? У меня был только один способ узнать это.

Орден Пресвятой Инквизиции посвятил свою жизнь войне с Даемонами. Как только Орден набирается сил — Судьи-Инквизиторы, Рыцари Ордена, Священники и Пресвятые Матеря… Все они уходят на войну. Многие не возвращаются назад, а те, кто выживают в ней — горечь потери в душах своих приносят. Только для них открываются врата Матинфеевого кольца, и за ними они закрываются. Только через эти врата я мог пройти! Нет другого пути для меня! Даже если смогу я забраться на стены эти и не погибнуть от руки Судей на пути моём — высота стен не позволит мне пережить падение с них. Только через врата я могу сбежать, и только один случай откроет их. Мне нужно было только… дождаться этого случая. Ждать, если не часами, то годами.

На пути своём, мимо районов проходя, я повстречал множество незнакомых лиц. Крестьяне, богатые и бедные, переходили в районы соседние, подобно кочующим зверям. Все они хотели пополнить запасы свои и поторговаться в районах соседних. И среди них я увидел… одну знакомую персону. Маленькая девочка с одеждами грязными, пробегала мимо. Шлёпала своими босыми ногами по грязи, радостно улыбаясь. Она бежала в тот переулок, где мне довелось найти её впервые, и я проследовал за ней, завлечённый появлением дитя. Почему она шла в переулок этот с такой улыбкой? Почему она не остерегается этого проклятого места?

Удивлён я был тем, что увидел. В тупике, на стене каменной, прибиты были две деревянные таблички с именами убитых. Именами тех мужчин, что утащили её в этот тупик. И в таблички эти он кидалась грязью. Из под ног своих она подбирала камни и куски грязи, бросая их прямо в таблички рукою слабою. Попадание каждое вызывало у неё восторг, и она, поднимая руки свои вверх, смеялась в восторге этом.

«Довольно странно, что ты, дитя, находишь радость в подобном… занятии», — произнёс я с улыбкой, привлекая внимание юной девочки. Вид мой слегка напугал её, но голос мой добрый она моментально узнала. С улыбкой широкой и смехом громким она встретила меня. Схватила меня за одеяния тёмные, подпрыгивая рядом со мной, шлёпая ножками своими в грязи, выкрикивая: «Добрый Даемон! Добрый Даемон!» в радостях огромных. Как же рад я был, что никто не проходил мимо в этот момент… и что она все ещё помнит обо мне. — «Я тоже рад тебя видеть, юное дитя. Что же ты делаешь тут, в одиночестве?»

«Грязьку бросаю!» — в радостном тоне кричала она, не стирая своей улыбки и показывая пальцем на таблички. А вскоре, совсем забывшись, она вновь начала прыгать рядом со мной, крича: — «Добрый Даемон! Добрый Даемон! Покатай меня!»

Необходимо мне успокоить юное дитя, дабы не набрать проблем на свои плечи.

«Не сейчас, дитя. Доброму Даемону нужно немножко отдохнуть». — и вновь я прошёлся рукою по волосам непослушным, утихомирив детский пыл в душе её. Вновь я увидел улыбку тёплую и услышал смех детский. Не мог я не угостить эту красоту куском хлеба! Не мог я не поглядеть на лицо её милое!

Прижался я спиною к стене каменной и посадил её на колени свои, давая ей возможность поболтать со мной и поесть хлеба сдобного. Детским смехом своим она одаряла меня и рассказывала мне о том, почему она приходит сюда. Почему бросает грязь и камни в таблички эти. Когда я уводил мошенника пойманного в руки Епископа, отец девочки нашёл час свободный. Он хотел поглядеть на лица убитых. Увидеть людей, похитивших её дочь и проклясть их словами тяжёлыми.

Вскоре, когда тела их увели на костры, люди повесили таблички с именами убитых, расписав на них все грехи и преступления совершённые. И люди эти посмели кинуть в них то камнем, то грязью, то помои на них вылить. Некоторые, по словам юной девочки, даже… испражнялись рядом с этими табличками, и она тоже ходила по нуждам своим в этот тупик! Без смущения и стыда говорила мне об этом она, находя в поступке своём гордость! Отвратительно! Не могу я судить людей за методы эти, но для меня они были… ужасны. Неприятны даже.

Многим она поделилась со мной за короткое время, и за время это успела устать она. Глазами своими я видел, как зевала она. Как потирала она веки свои руками грязными. Вскоре, когда я решил продолжить путь свой… не смог я встать. Девочка уснула, удобно устроившись на моих коленях, схватившись своими маленькими ручками за мои одеяния. И разбудить её я не мог, ибо спала она крепким сном. Неужели часы бессонные ослабили её, или же она нездорова? Так или иначе… не могу я оставить её одну.

На руки свои я взял её и выпрямил спину свою, вспоминая путь к нужному дому. Память меня не подвела в этот час: Нашёл я нужную дверь, постучавшись ногой своей, и дверь открыла мне мать-крестьянка, прижав руки свои к груди от лёгкого испуга.

«Прошу простить меня. Ваше дитя… уснуло внезапно и…» — Не сразу узнала меня семья крестьянская, но голос мой, как оказалось, они запомнили навечно. Извинения мои пролетели мимо, и речь моя прервалась радостными восклицаниями:

«Благослови вас Отец-Создатель! Благослови ваше появление!» — выходило из уст матери-крестьянки, с радостью безбрежной и взглядом тёплым. Руки её, что к груди прижимались, забрали дитя спящее из рук моих, и голос её тихий завладел моими ушами: — «Прошу вас, Добрый Господин, останьтесь. Будьте гостем. Порадуйте мужа моего своим присутствием».

И остался я в доме крестьянском. Успокоил свою душу в уюте чужой семьи. Не хотелось мне, чужому человеку, становиться обузой в семье этой, но… в час поздний… Мне некуда было пойти. Они стали для меня спасителями.

Мне хватило нескольких часов, чтобы лучше узнать о судьбе семьи этой. Муж крестьянки этой был человеком трудящимся. Ремесленником, продающим на прилавках вещи своего производства. Не был он мастером в делах этих, но в работе своей он находил удовольствие… и заработок. Руками своими он чинил сломанные инструменты и подшивал рваные одежды, а если находил он себе материалы нужные, то мог он сделать и одежды красивые, и инструмент крепкий. И с ним мне удалось встретиться, порадовав своим видом. Конечно… рог мой… слегка напугал семью эту, но они судили не внешность мою глазами светлыми, а душу и деяния мои. Не боялись они порока на лице моём, и вскоре поняли слова юного дитя — дочери своей. Поняли, почему называла она меня «Добрым Даемоном».

Я доверил имя своё семье этой, а они поделились своими именами. Крестьянина-ремесленника звали Геве’лиос, жену её — Аме’лия, а дитя своё они прозвали довольно милым именем — Катъя’. И семья эта пригласила меня за стол. Семья эта… верила словам моим. Доверилась мне. Слушала меня.

Время шло незаметно рядом с этой семьёй. Наблюдал я за тем, как играет Катъя. Проводил часы за столом, разговаривая с Гевелиосом и женой её Амлией. О многих вещах я хотел спросить их, а они, в свою очередь, делились своими историями со мной. В час поздний я начал рассказывать им о своих планах. О том, что ждёт меня. В голове моей таился вопрос, и ответ на него мог предсказать мне исход побега. И даже после куска хлеба освящённого, который хранился в кармане моём… я не мог вспомнить нужных деталей.

«Гевелиос, прости за вопрос странный…» — я посмел перебить его посреди интересной истории, и он не обиделся просьбы этой, прислушавшись к словам моим. — «Скоро ли Орден начнёт наступление? Когда начнут они нападать на Даемона-зверя?»

Вопрос мой никак не смутил Гевелиоса. Ответил он мне без промедления с уверенностью в голосе своём:

— «161-я битва уже началась, Иорфей. Довольно рано началась. Да и людей отправили лишь пару тысяч. Говорят, что Орден закрыл ворота на целую неделю, выискивая еретика, но так и не нашли. А потом, со звоном колоколов…»

«Еретиком этим я и являюсь», — признался я Гевелиосу. Признание моё услышала даже жена его, выглянув из-за угла с лёгким ужасом на лице, прервавшись от купания чада своего в корыте с водой. — «Епископ оклеветал меня. Приказал Сыновьям и Дочерям своим избить меня и в темницу бросить. Чудом удалось мне бежать, но… этого недостаточно. За Горизонт убежать мне нужно».

Амелия была взбудоражена признанием моим:

«Это же безумие!» — восклицала она, прервав своего мужа на небольшой миг. — «Ты ведь идёшь прямо в пасть Даемону-зверю! Это самоубийство, а не свобода!»

В словах её был смысл, но…

— «А есть ли у меня выбор? Останься я на землях этих — сожгут меня на костре. И вечно прятаться от Судей у меня никак не получится. А что воистину видят люди за Горизонтом — никто точно не знает. Не знаю я, сожрёт ли меня Даемон-зверь, или же я сам стану зверем этим…»

Мои же собственные слова оставляли нотки страха в сердце моём. Неизвестность таилась за Горизонтом. Пугающая неизвестность. И не только мне было страшно думать об этом. Каждое упоминание Горизонта возрождало старые загадки в головах людских, ибо никто не мог описать картины те, глазами Святых увиденные. Никто, даже выжившие Рыцари, не рассказывали о том, что происходило там.

«Меня же пугает не Даемон-зверь, друг мой Иорфей», — произнёс Гевелиос со строгостью в голосе своём. Вызволил меня из мыслей тёмных речью своей. — «Твоя идея побега приведёт тебя к гибели, если хорошенько все не обдумать. С таким видом тебе не на глаза Судьев… Тебе даже на людях появляться опасно! А если ты попытаешься пробраться к открытым воротам — Стражники зарежут тебя без промедления! Они никого не пропустят, пока ворота не закроются».

Прав был Гевелиос, ибо план мой был не обдуман. Недостаточно подготовлен я был. Наш небольшой разговор прервался с появлением Катъи, вскарабкавшейся на мои колени.

Даже когда мать её указывала ей не приставать ко мне в лишний раз — Катъя не послушалась. К счастью, её появление слегка успокоило мой разум. Рад я был улыбке широкой и взгляду детскому, и не постеснялся я провести рукой по волосам ухоженным, привлекая её внимание. Нравились ей мои руки, и прижималась она к ним, буквально выпрашивая меня погладить её волосы, вновь и вновь. Эта небольшая пауза дала возможность Гевелиосу обдумать все хорошенько. Он знал, как помочь мне:

— «Позволь мне, друг, отдать тебе должное. Я могу починить твою маску, дабы она могла полностью скрыть твоё лицо. Я даже сделаю тебе небольшую повязку, на которой будет держаться эта маска. А ещё, если ты согласен, я постараюсь затупить, или даже… срубить твой рог».

«Прошу тебя, только не в этот час. Всему есть время», — Амелия призывала нас подождать словами своими, закрывая окна в дом створками деревянными. Час был поздний, по словам её, и словам этим я верил. Не заметил я, как спокойно текло время во время этого разговора. Каждый час… пролетел так быстро, что меня уже начинало клонить в сон. Увидев мой сонный вид, Амелия кивнула в мою сторону, произнеся слова тёплые мужу своему: — «Иорфей устал от разговоров и раздумий. Ему нужен отдых. И тебе, мой труженик, тоже следует отдохнуть. Иди в свою постель, а я отведу Иорфея наверх».

Хотелось мне отказаться от подобного предложения, но в голове моей творилась неразбериха, которую я не мог разгрести. Я чувствовал себя воистину иссушённым, хоть я и не занимался ничем сложным за все эти часы. Даже Катъя вновь уснула на моих коленях, что успела подметить Амелия с усмешкой лёгкой. — «Надеюсь… вы не будете против, если я попрошу вас поглядеть за моей дурнушкой? Уж очень сильно она привязалась к вам, Иорфей».

Слабость свою я нашёл странной, ибо сном таким крепким я ещё никогда не спал. Я подозревал в этом хлеб освящённый, и, возможно, был прав в своих подозрениях. Каждый раз, когда я угощал Катъю одним небольшим кусочком — она засыпала. И я уснул вместе с нею, позволив Амелии расположить её на груди моей. Так я и спал, в рубахе тонкой и на постели уютной, не поворачиваясь на бок. Поклялся я не класть хлеб этот в рот свой и не предлагать его людям более. Отравлен хлеб этот. Воистину отравлен.

По пробуждению своему, позволив Амелии накормить меня похлёбкой тёплой, я принялся обдумывать планы с ремесленником Гевелиосом, осмотревшим каждый край моей маски.

«Мне нужен лишь материал, из которого она сделана, и я с лёгкостью смогу её перековать», — одного только желал Гевелиос: металл, из которого сделана маска. Тратить монеты на ресурс подобный я ему не позволил, ибо сбережения свои он хотел потратить на одеяния для дочери своей. Вместо этого я предложил ему другой вариант: Мне нужно было обыскать переулок тёмный, где я принимал на себя удары грешников. Там, на месте преступления, я смогу найти осколки маски своей.

Разгребая грязь под своими ногами, я смог найти два заветных кусочка. Один из них все ещё держал на себе мою кровь. Для Гевелиоса… эта была великолепная находка: — «Мне хватит этих осколков, Иорфей. Я обещаю, что верну тебе маску по возвращению домой. Тебе нужно подождать лишь несколько часов».

«Благодарю тебя, Гевелиос. За добро твоё я отплачу добром. Даю тебе слово». — На обещания моё Гевелиос ответил улыбкой. Отказывался от моих обещаний, упоминая «долг», который он все ещё должен отплатить мне. Может мою помощь сочтут за грех, но я собирался помочь Гевелиосу с его… желанием. Хотел он купить тканей для одежд для своей дочери Катъи в году этом. Я же надеялся, что то строение, которое мне пришлось сломать своим падением, все ещё держит в себе что-то ценное. Помощь мою сочтут за воровство, и этот грех я могу принять со спокойной душой. Не греха мне бояться надо…

За прошедшую неделю многое успело исчезнуть из строения старого. Люди не побоялись открыть двери шаткие и забрать с собой то, что приглянется им. Я же, вновь укрытый накидкой и тканью блёклой, обыскал строение это вдоль и поперёк, не привлекая к себе (что удивительно) внимания прохожих-крестьян. К радости моей, удалось мне найти ткань пыльную, что попалась на глаза мои раннее. Цвета на ткани этой не успели исчезнуть, и грубой на ощупь она не казалась. Да и дыр с пятнами на ней, практически, не было. Провёл я Законом по тканям этим, разрезав её на несколько небольших частей рукою непоколебимою. И несколько частей этих я с собою взял, скрыв их за накидкой тёмной.

Эти ткани, по возвращению в дом, я показал Амелии. Она разглядывала подарок мой в восторге, стряхивая с них всю пыль и грязь. Никогда ещё она не видела тканей таких. На глаза ей попадали красивые узоры, а руки её не могли вдоволь насладиться скрытой нежностью этих тканей. И по возвращению Гевелиоса… не постеснялась она показать ему ткани эти. В глазах его пробегало то удивление, то радость, то ужас. Один лишь вопрос выскочил из его рта:

— «Где ты нашёл эту ткань, Иорфей? Не говори мне, что ты украл её, прошу тебя!»

«Ткани эти не принесут пользы старому хозяину», — ответил я. — «Давно забыл про них прошлый хозяин. Либо мёртв он, либо забыл про дом свой старый. Если же ты считаешь поступок мой воровством… Я отнесу их обратно, по твоему желанию. Отец-Создатель простит меня, и ты меня прости».

От чистой души я желал помочь своему другу Гевелиосу, и помощь мою он принял с улыбкой широкой. Ткани эти могли пойти на пользу, и он попросил меня показать место, где нашёл я их. И секретом своим поделился я, ибо Гевелиосу может пригодиться то, что он там найдёт.

В ожидании я считал часы прошедшие, не давая им ускользнуть мимо меня. Семья, у которой я остался гостем, вечно будет принимать мои благословления. За помощь и заботу их я был благодарен. Трижды я пробудился от церковного звона, и со звоном этим меня спускали в погреб, где я пережидал очередной Час Суда. Судьи-Инквизиторы не раз покушались на семью эту, но душа их чиста была. Нельзя было найти и одной вещи грешной в сердцах этих. И только заканчивался пост у Судей этих — Гевелиос уходил по делам своим, оставляя меня со своей женой и юной дочерью.

Всего один раз он позвал меня с собой, ибо хотелось ему помочь с пороком моим. Один лишь час он уделил мне, спрятав меня в тёмном углу мастерской своей, и там он затупил рог мой камнем грубым до той поры, пока я не стал чувствовать неприятную боль в голове своей. Не видел я наконечника рога, а на ощупь рог этот стал гладким, нежным и… слегка неровным. И это не все, чем порадовал он меня. Вскоре мне довелось увидеть плоды его трудов: превосходное платье тускло-синих цветов с едва различимыми рисунками на ней. Одежды эти он сделал для дочери своей Катъи, и глазки её… не могли насмотреться на платье это. Счастлива она была, как никогда, примеряя платье это.

«Ах да, Иорфей, совсем забыл», — окликнул меня Гевелиос добрым гласом. Вручил мне маску мою, аккуратно положив её на стол. Ни единой трещины не увидел я на маске этой. Словно новую маску подарил мне Гевелиос, и на маске этой я видел небольшой ремень, что позволял ей держаться на голове моей. Никогда не хватит мне благодарностей, чтобы отблагодарить его за столь щедрый подарок. — «Я не смог придумать способа скрыть твой рог полностью, но я надеюсь на то, что за ремнями этими его никто не уви…»

Речь его прервали колокола церковные. Множественные колокола, воспевающие звоном своим песню громкую.

«Настал мой час, друг Гевелиос. Колокола эти воспевают о возвращении Братьев моих». — С грустью сообщил я другу-ремесленнику о звоне этом. Прощаться с ними я должен был… и идти. Покинуть их. Сделать новый шаг к своей свободе, или погибнуть в попытках достигнуть свободы этой.

«Рано ещё прощаться! Мы проведём тебя как можно глубже в толпу, а если надо — привлечём внимание Судей! Я обязан тебе жизнью, друг Иорфей!» — с громкими словами встал из-за стола Гевелиос, а жена его Амелия не осмелилась останавливать его. Она тоже была готова помочь мне всем, чем только можно.

«Не отдавай свою жизнь Даемону, друг. Не оставляй своё чадо сиротой», — словами своими я утихомирил их, а рукой своей указал на Катъю, погладив её по голове чистой. — «Можете провести меня к толпе, но не более. Не хочу я видеть вас в руках Судей».

На том мы и порешили. Окутав меня в ткань блёклую, укрыв тело моё накидкой — сдали они меня за старца, удерживая руки на плечах моих. С ними я прошёл несколько районов, наблюдая за счастливым дитя в новых одеждах. За счастливой матерью и отцом наблюдал я все это время, и сам я счастлив стал. Глаза мои узрели, как раскрываются врата перед Детьми Ордена. Как люди выстраиваются в линию, встречая своих храбрых героев. И удалось нам пробраться вглубь этих рядов, ближе к воротам, пока ряды эти не забились полностью.

«Вот и наступает мой час, друг. Прощаюсь я с тобою и женой твоей», — прощался я с другом Гевелиосом рукопожатиями крепкими, а с Амелией — объятиями лёгкими. И с Катъей я попрощаться смог, что сидела на плечах отца своего, в последний раз проведя рукой своей по волосам её длинным. — «До свидания, юное дитя. Не скучай по мне».

Дитя улыбалось мне. Махало мне своей ручкой, стараясь перекричать толпу. Я слышал её детский крик. Слышал, как она кричала мне вслед: «Пока, Добрый Даемон!»

Час мой настал. Пробрался я вглубь толпы, замечая последних из Братьев, что пересекали границу. Только стражи ограждали меня от них, не позволяя крестьянам пройти дальше. Они замечали меня в толпе. Обращали внимание на человека в тёмных накидках среди счастливых людей. Рукою ловкой я скинул с себя накидку и ткань блёклую, исчезнув в толпе, подобно тени. Толкнул я двух человек вперёд, не останавливаясь, заставив их упасть на стражей. Мне было стыдно за поступок этот, но только так я мог пробраться в последние ряды своих Братьев, воспользовавшись неразберихой.

Многие из Братьев были ранены или избиты. Скрывали свои лица руками из-за потерянных масок или головных уборов. Я превосходно слился с ними, замедлив шаг, отходя в самый конец. Один из Братьев, что шёл в самом конце, стукнул меня по плечу, подбадривая:

— «Держись, Брат. Скоро мы увидим и постели удобные, и обед сытный. Не падай духом», — его слова напугали меня на какой-то момент, ибо я не думал о разговорах с Братьями. Вскоре я вновь начал замедлять шаг, но Брат удерживал меня за плечо, подгоняя. Его глаза осмотрели меня сначала с теплотой, а потом — с удивлением, спросив меня: — «А откуда у тебя такая маска? И почему у тебя…?»

Не стал я испытывать свою судьбу. Тело моё развернулось назад и начало шагать к вратам массивным, врезаясь об плечи Братьев моих. Шаг мой становился шире с каждым прошедшим мгновением, пока подозрения Братьев не заставили меня перейти на бег. Они начинали брать в руки своих Присяжных. Старались остановить меня!

«Закрывай ворота! Скорее!» — вскрикнул один из Братьев за моей спиной, а я, слабости не зная, бежал вперёд. Ворота не должны были закрыться передо мною! Быстрыми взмахами Порядка я сбивал с ног Братьев, что осмеливались преградить мне путь! С криками громкими я бросился на небольшой ряд стражников, закрывших мне путь! Ворота были готовы закрыться в любую секунду, оставляя для меня лишь небольшую щель. Набросился я на головы стражников этих, прыгнув на них, и мне… удалось проскользнуть через щель в воротах. В самую последнюю секунду удалось мне пробиться сквозь стражников.

Врата Матинфеевого кольца с грохотом захлопнулись за моей спиной, но я не останавливался. Горизонт был прямо перед моими глазами! Пока я не пересеку Горизонт — останавливаться я не должен! С восторгом в глазах я разглядывал это чудо, теряя дух свой от усталости. Я был готов обрести настоящую свободу…

Тишину в воздухе разорвал лёгкий свист. В спине моей заиграла дикая боль, заставив меня упасть лицом в грязь. Вскоре эта боль усилилась, переходя то в плечо, то в ногу, выжимая из меня дикие крики. Арбалетчики Ордена… Их горящие болты достали меня. Пронзили мои одежды. Мою кольчугу… Каждый выпущенный ими болт свистел над моей головою, скрываясь за Горизонтом.

В такой… близости было чудо это! Я мог… коснуться её своей рукой… В душе своей я нашёл силы. В грязь погрузились руки мои, поднимая меня на колени. Я полз, я кричал, я хватался за больное плечо! Я вставал на ноги и, прихрамывая, бежал к Горизонту. Из последних сил я коснулся этого чуда, и потом… Я упал на земную твердь. Глаза мои ослеплял яркий свет, и свет этот… потухал. Потухал вместе с агонией и мучениями, которые пришлось мне испытывать. Я чувствовал, как моя душа… тлеет от тепла неизвестного. Как тело моё становилось лёгким, словно пёрышко. Словно во сне я… видел… зелёное… и голубое. И слышал голос тихий, странный и грубый:

— «Человек… с рогом… Он будет жить».

«Он будет жить» — Слова эти застряли во сне моём, повторяясь глухим эхом. Не верил я словам этим. А если это и так…

Достоин ли я… жизни своей?

Комментарий к Глава III: Побег.

23.07.17 — Второе чтение главы завершено. Текст отформатирован для более удобного чтения. Ошибки исправлены.

=== Глава IV: Горизонт ===

«Он будет жить». — Слова эти повторялись в моих снах эхом. Становились громче с каждым ускользающим мигом. В белоснежной пустоте плыли они, то исчезая, то появляясь вновь. В небытие светлом… не видел я и единой души. Откуда шли эти слова? Кто повторял их? Я бродил в своих белоснежных снах, возможно, вечность… или же это не мой сон? Может я уже давно умер? Неужели это Чистилище, али Бездна бездонная?

«И вновь я был прав», — кто-то произнёс… но ко мне ли направленны слова эти? Вокруг меня не было ничего, кроме пустот белых. Ничего я не видел в пустоте этой. В белизне безграничной я… находился? Падал? Летал? Не был уверен я даже в том, как быстро продвигаюсь я по невидимой тропе… и продвигаюсь ли я вообще?

Голосу странному ответил другой. Более… добрый на слух. Мягкий и звонкий:

— «Ибо вмешалась родня твоя. Обычному человеку никогда не помогут они».

«Но ведь они помогли его отцу, разве нет?» — споры двух невидимых… существ… приводили меня в безумие. Голоса эти застревали в моей голове, отдаваясь вечным эхом. И не видел я даже простейшего образа существ этих. Глаза мои бегали в страхе, вечно оглядывая бесконечную белизну, и не выдержал я. Готовый сойти с ума, я крикнул что есть духу в белизну эту:

— «Прекратите! Уйдите из головы моей!»

И молчанием ответила мне неизведанная земля. Никого вокруг. Лишь я один, в страхе оглядывающийся. Что же это за место такое? Может… я успел обезуметь? Потерять рассудок свой? Живой ли я вообще?

«А мы и не в голове твоей». — Кто-то услышал меня… и ответил мне! Ужасом заражал меня этот голос, ибо слышал я его везде. Над собой, под собой, и вокруг себя. Вскоре из белизны я услышал очередную речь существа этого, скрывающегося от меня в белизне безграничной. Указал он мне: — «Обернись», тоном спокойным, и я послушался его, моментально увидев новые краски за спиной своей.

Слепли глаза мои от картины новой. Видел я… в белизне безграничной… беседку на зелёной земле. Тонкие мраморные колонны держали над собою крышу округлую, расписанную странными узорами. А под беседкой этой — Рыцарь. Рыцарь в доспехах кристально-чистых, чьё лицо было закрыто маской. Рыцари Ордена закрываются подобными масками, но брони подобной… я никогда ещё не видел. Сидел этот рыцарь за столом расписным, и не один он был за столом этим.

На другой стороне стола, в тени беседки белой — образ существа был скрыт. Существа тёмного, практически неразличимого в тени этой. Даемоном он мне казался, и за Даемона я его принял. Удивило меня то, что разговаривали они друг с другом, как с друзьями давними, а стол, как и земля под ногами, разделена была на две половины. Две земли, одной из которых владел Светлый Рыцарь, а другой — Даемон, скрытый в тенях непроглядных.

«Кто же вы? И… где я?» — вопросами задавался я с каждым прошедшим моментом, но ответов не слышал я. И слова мои, возможно, они тоже не слышали, не прерываясь на мои крики. Меня словно не существует в этом месте.

«Добро и Зло. Жизнь и Смерть. Тьма и Свет. Именно так нас называли раньше?» — Рыцарь заговорил с Даемоном голосом добрым, проведя рукой своей перед ним. Смеялся Даемон этот, и смехом своим он испугал меня. Что смешного нашёл он в словах этих?

«Нас ещё называли Богами, не забыл? Когда меня назвали Богом впервые — я чуть не расхохотался! Я даже улыбки свести не мог!» — голос Даемона затмил смех друга его — Рыцаря — и словами своими он лишь сильнее заставил его рассмеяться, захохотав вместе с ним. Но смех Даемона был сдержанным, тихим. Бездушен был смех этот. Вскоре спросил меня Даемон, отвернув взор свой. — «Кем же мы стали для тебя, Юный Человек? Какой ложью затмили твой разум?»

Я затруднялся ответить на вопрос этот, ибо боялся я ответить неверно. Моментами раннее, они смеялись над ответами прочих странников, но… кем именно они являлись?

«Не стесняйся и ответь нам: Кто мы в глазах твоих?» — Рыцарь лишь повторил вопрос Даемона гласом строгим. Одарил меня своим взором, склонившись ко мне. Ожидал он ответа, и ответ он получил:

«Рыцарь… и Даемон». — произнёс я неуверенно, услышав лёгкую усмешку со стороны Даемона. Кивнул он другу своему — Рыцарю — неспешно и едва заметно.

«Не в бровь, а в глаз бьёт Юный Человек. Честно ответил». — Даемон был доволен, похвалив меня за ответ честный, а Рыцарь вновь взглянув на своего собеседника, добавил аккуратным тоном:

— «Честно, но… не совсем верно ответил он. И в его голове засела сказка о Даемонах. Какая досада…»

«Кто же вы тогда?» — спросил я вновь, приблизившись к ним на шаг — «Кто скрывается в тенях беседки этой, и кем является этот Рыцарь в доспехах?»

Молчанием ответили они, не поворачиваясь в сторону мою. Устремлён был взгляд их на стол. А на столе том лежала доска, разделённая на небольшие квадраты чёрного и белого цветов. На доске — две деревянные фигурки. Одна фигурка из чёрного дерева, другая — из светлого дерева.

И наблюдал я задумчиво, как Рыцарь и Даемон бездумно двигали одну и ту же фигурку своего цвета по доске этой, переставляя их с клетки на клетку, не убирая с них глаз своих. Это, возможно, игра старинная для них, но смысла в игре этой я не мог понять. Вскоре Даемон убрал пальцы свои с тёмной фигурки, и вздохнул он, произнеся устало:

— «Бессмысленно… Вновь у нас по одной фигуре, и вновь мы двигаем „Лорда“, стараясь изменить или сделать что-то. Может… примешь Ничью?»

«А смысл?» — произнёс недовольно Рыцарь, стукнув пальцем по фигурке своей. — «Мы согласимся на Ничью, начнётся игра новая, и в конце игры этой мы вновь схватимся за фигурки эти, ибо ничего более не останется!» — и сложил Рыцарь руки свои на груди, недовольно поглядывая на фигурку белую, вздохнув недовольно. — «Сколько раз уже мы соглашаемся на Ничью?»

«Возможно… в сотый раз. Или даже ближе к двум сотням… Я, честно говоря, потерял счёт». — Ответил Даемон другу своему, расставляя разнообразные фигурки на доску. Они вновь собирались играть в игру свою, но на вопросы мои не ответили они. Кто они? Почему я оказался тут? Что со мною стало?

«Прошу вас! Помогите мне! Ответьте мне! Игра ваша не исчезнет, а я…» — и вновь не отвечали они мне. Не оборачивались в сторону мою. На коленях молил я их, то голосом спокойным, то криками громкими. Со слезами и гневом просил я их ответить, но они смотрели лишь на фигурки свои. Отвержен я был от мира родного… а на этих землях я… ничтожен.

«Час вопросов ещё не настал, Юный Человек», — услышал я спокойный голос Даемона. Он продолжал наблюдать за фигурками, но обращался он ко мне лично, загадками разговаривая. — «Ты заговоришь с нами вновь, когда узнаешь истину».

Я не понимал слов Даемона. В моей голове лишь больше вопросов появлялось, и ответов на них нигде не найти было.

«Истину?» — голос мой потух в бесконечной белизне. Образы и земли, словно мираж, исчезли на глазах моих. Вновь я остался один в необъятной пустоте, и пустота эта начинала… закрываться тенями. Меня начала окружать темнота непроглядная. Страх и ужас окрыли меня. Множественные голоса я слышал и… не мог я выдержать подобных пыток. Боль вернулась в моё тело вновь, глаза мои сомкнулись, и губы мои шептали о пощаде. Не сразу понял я, что… пробудился я ото сна своего.

Тело подпрыгнуло, подобно пружине, вмиг пробудив меня от кошмаров необъяснимых. Потом покрыто было тело моё нагое, и холод необъяснимый проходил сквозь кожу мою, пробирая до костей. Ничего, кроме одежд спальных, не было на мне, а торс оголённый укрывало лишь покрывало тонкое.

В тёмной комнате лежал я, и комната эта была незнакома мне. Кровать, на которой лежал я, была невероятно удобной и мягкой, и лёгкие узоры у изголовья кровати я нащупать смог. Стены не были похожи на стены обычного крестьянского дома. Даже в богатых домах не найти таких… тёплых и ровных стен. И если это не дом крестьянский, и не темница холодная… то где я оказался? Кто принёс меня сюда?

Беззвучно открыл я двери из комнаты этой, и ослеплён был светом ярким, закрыв глаза свои руками. Не мог я сделать и шагу, отворачивая взор свой от яркого света. Мгновением спустя, смог я, прищурившись, увидеть на свету этом… фигуры незнакомые. И только прозрел я — шок пробрал моё тело. Страхом и ужасом внеземным заражался я, широко раскрыв глаза свои. Огромные существа, с людьми схожие, с рогами и хвостами, с кожею пепельной… пронзали меня взглядами дикими. Кто сидел, кто стоял в комнате яркой, но все они смотрели на меня, сверкая глазами своими дикими, не сдвигаясь с мест.

«Даемоны!» — ужаснулся я, крик дикий выпустив, и захлопнул двери за собой с хлопком громким! В комнате тёмной я собирался закрыться, но только я отпрыгнул от дверей тех — в ноге моей заиграла дикая боль. И пал я обратно на кровать, от боли шипя, пока за спиною вновь раскрывались двери, впуская внутрь яркий свет и тепло странное. Огромный Даемон встал предо мною, оглядывая глазами яркими, цвета красного. Пугал меня рогами своими и телом своим крепким, размахивая хвостом тонким в стороны разные. Даже думать я не мог о том, что собирался делать со мной Даемон этот. Лишь дрожать в углу я мог, дожидаясь мучений своих от рук этого зверя.

«Не пугайся меня, Рогатый Человек. Я не причиню тебе вреда». — Даемон говорил языком человеческим. Говорил с простотой крестьянской, спокойно и добро. Даже глас его не был… «особенным» для Даемона. Глазами своими яркими он взглянул на дверь, из которой выглядывали другие Даемоны, ростом схожие с обычным человеком, и, увидев взгляд мой — исчезли они в миг. Убежали прочь, издавая лёгкие смешки.

«Г-где я? Что стало со мной?» — все ещё повержен был я страхом, и доверия к Даемонам я не проявлял. Но Даемон этот был воистину добр. Глазами своими сверкающими он осмотрел меня, встав на колено предо мною, позволив мне чуть лучше разглядеть лицо его серое. Я лишь увидел черты крепкого мужчины в рассвете своих сил и ничего более, но я был уверен — на человека походил этот Даемон. И заговорил он со мною добрым гласом, спокойно коснувшись моего плеча своей крепкой рукою:

— «Братья принесли мне твоё тело в дом. Говорят, что ты вышел из Горизонта, прокричал что-то, и упал на землю. Если бы на патруле не увидели рог твой — никто бы и не дрогнул».

Услышав слово «Братья», я вздрогнул от глупости своей. Думал я, что Братья Ордена привели меня сюда, но этот Даемон говорил о своих родных, а не о Сынах Ордена. Рассказ его прервался на мгновение, ибо в комнате появился ещё один Даемон. Более человекоподобным выглядел Даемон этот, стройный и не такой высокий, как тот, с которым разговаривал я. Более… женственный, если приглядеться хорошенько. Молчаливо протягивал мне Даемон этот чашу кристальную, в которой я смог увидеть… воду?

«Она предлагает тебе воду, Рогатый Человек, но боится… или даже стесняется сказать об этом», — Мужчина-Даемон раскрыл мне множество тайн своими словами. Девушкой таки являлся Даемон, предложивший мне испить воды из чаши хрустальной. Из рук этих, с благодарностями чистейшими, принял я чашу эту, сделав из неё пару глотков. Никогда ещё мне не приходилось наслаждаться подобным вкусом и свежестью воды. Я словно… пил из Грааля Священного и набирался сил. А когда отдал я чашу кристальную обратно Даемону — она убежала, закрыв за собою двери.

И, с усмешкой лёгкой, продолжил рассказ свой Даемон-мужчина, надавив пальцами на раны мои:

— «В твоём теле торчали стрелы, а из-за кольчуги на твоём теле… Сложно было разобраться с ними моему знакомому, пока тебя не раздели. Он сказал, что тебе нужен покой и свежая вода, время от времени. Ну, я и… принёс тебя сюда».

«Я благодарю вас за ухаживания и заботу вашу, но… Я все ещё не знаю где я. Куда я попал? И… воистину ли вы Даемоны? Или же… вы…» — на вопросы мои Даемон ответил со смехом сдержанным. Я мог увидеть улыбку на лице его, даже когда глаза красные, скрытые за серыми веками, перестали сверкать темноте непроглядной.

«Я не отвечу на эти вопросы, Рогатый Человек. Тебе лучше самому всё увидеть», — произнёс Даемон с улыбкой, раскрыв двери в комнату. Он подзывал меня рукою своей, указав мне: — «Пойдём со мной. Верну тебе твои вещи и отдам тебя… в нужные руки».

Не понимал я мир этот. Я был чуждым в нём, даже когда на мне были Даемонические черты. В глазах Даемонических я видел удивление и интерес ко мне, и из-за этих взглядов я покрывался стыдом и страхом. Даемон-мужчина оказался членом семьи небольшой, в которой он являлся отцом. Была у него жена, схожая с ним по росту, и двое «юных» дочерей. И все они — Даемоны — обладали довольно важными характеристиками, очертаниями и деталями. У каждого Даемона были рога, и у каждого разные! Хвост я мог увидеть, тонкий, со слегка распущенным кончиком. Даемоны ходили на пальцах ног своих, и пальцы у них не были… неописуемыми для меня. Но самая важная черта Даемона — цвет их кожи. Серая кожа, везде и всюду, словно прахом осыпана. Мог бы я осмотреть детальнее Даемонов этих, но глаза мои, к несчастью, все ещё были ослеплены ярким светом из окон дома.

Только появился я в яркой комнате — Даемон-мужчина попросил дочерей своих принести вещи мои и указал им не приставать ко мне, ибо я ещё «не окреп», а меня усадил скамью небольшую. В просторах светлой комнаты я увидел и столы из светлого дерева, и печь каменную, и окон множество. Никогда ещё не видел я настолько просторного, уютного и красивого дома. Даже простые стулья выглядели так, словно их делал настоящий мастер, а скамья, на которую меня посадили, была обтянута мягкой, расписной тканью. Всё, кроме кольчуги, одел я на своё тело, ибо по словам Даемона-мужчины: «Она мне не пригодится».

Когда Даемоны выпустили меня наружу, раскрыв двери предо мною и Даемоном-мужчиной… Не мог я раскрыть глаз своих, ибо небеса огнём и пламенем жгли очи мои. На мгновение, подняв взор свой в небо, я увидел… что-то очень яркое.

«Там… в небесах… Неужели это Отца-Создателя очи?» — Даемон-мужчина не понял моего вопроса, ибо с восхищением и шоком я произнёс вопрос этот, закрыв глаза свои рукою. Вскоре… он засмеялся. Громко захохотал Даемон, коснувшись головы моей рукою грубой. Наклонил он голову мою к земле, промолвив громко:

— «Это называется Солнцем, друг мой! Вы — люди — именно так его называли!»

Удивлению моему не было предела. Взглянул на мир этот новыми глазами, а Даемон-мужчина укрывал руками своими… так называемое «Солнце». Очи мои узрели цвета яркие: Светло-коричневую тропинку, зелёные поляны и земли, на которых прорастали…необъяснимые, крохотные деревья… или же это овощей ростки? Поднял я свою голову выше, и узрел дома красивые. Даемонов разнообразных, в одеждах светлых. Бескрайние поля, укрытые… не только домами, но и… пшеном! А над головою моей — синева бескрайняя, в которой парил шар огненный необъяснимой природы. Его то и называли… Солнцем.

Многие Даемоны смотрели на меня в удивлении, пока я разглядывал мир этот с широко раскрытыми глазами, удивляясь каждым увиденным предметом или цветом ярким. И шёл я за Даемоном-мужчиной, разглядывая всё вокруг себя, хватаясь за сердце своё от восторга необъяснимого. Этот мир… Только во снах своих я мог увидеть подобные красоты! Даже священные рукописи не описывали подобные земли, ибо похож он был сильно с Миром Прошлым! Мои глаза были ослеплены каждым новым блеском и ярким светом этого мира!

Следовал я за Даемоном-мужчиной, окрестности разглядывая. Множество разнообразных чудес я повидал на земле этой, но одна из них… до смерти испугала меня. На пути нашем показалось…. Чудовище на четырёх ногах, с вытянутым лицом и острыми зубами. С хвостом и шерстью, на которой красовались коричневые, чёрные и белые пятна. Даемонов Зверь смотрел на меня с гневом, сверкая глазами своими. Выкрикивал непонятные мне фразы на непонятном языке, схожими по звуку с громом.

«Изыйди, Даемоново отродье!» — в страхе диком проклинал я чудовище это, отходя назад. — «Что за чудовище это? И почему оно смотрит на меня с презрением?» — и вновь задал я вопросы свои Даемону-мужчине, спрятавшись за его спиной в ужасе. Чудища этого не боялся он. Ни вида его не боялся, не гласа громкого.

«Это — Собака. Домашнее и сторожевое животное. Вы так назвали этих существ, и мы их так называем», — ответом Даемона был поражён я. Никогда ещё мне не приходилось видеть подобного существа. И Даемон-мужчина говорит мне, что этим существом люди когда-то пользовались? Если это воистину так, то в чём его предназначение? И что он требует от меня? Может… он голоден?

В карманах своих я нашёл лишь кусок хлеба, на котором все ещё был яд усыпляющий. Даемон-мужчина же подтолкнул меня к подобной идее:

— «Верно мыслишь. Помню, люди когда-то говорили: „Собака — друг человека“. Попробуй погладить его, если вдруг он начнёт нюхать твою руку».

Этот неистовый зверь — друг человека? С огромным сомнением я могу поверить подобным словам. Аккуратно приблизился я к зверю-Собаке, наблюдая за тем, как он облизывается. С чавканьем и диким аппетитом съедала Собака кусок хлеба с моих рук, а потом, обнюхав руки мои, взглянул на меня со спокойным взглядом, махая своим хвостом из стороны в сторону. Я воспользовался подсказками Даемона. Позволил своим рукам пройти по грубой шерсти этого зверя. И зверь этот был… доволен моими стараниями.

Осмотрел я внимательнее этого зверя, увидев некоторые… особенности. Его ноги… Оны были почти такими же, как и у Даемонов, но остальные детали никак не приближали его к Зверю-Даемону. Хех, Собака… Чую, это не единственный зверь, который попадётся мне на глаза.

Мир этот полон тайн и чудес, и мне их ещё предстоит найти. И тайны эти я разгадаю позже, ибо Даемон-мужчина хотел… «отдать меня нужные руки». Может, я узнаю некую истину из этих «рук»? О землях этих… и о судьбе моей.

Неспешным шагом следовал я за Даемоном-мужчиной. Мимо множества сооружений прошли мы, больших и маленьких, деревянных и каменных. И только некоторые из них сильно отличались от остальных. И материалом, и внешностью, и окружением. Один из этих домов оказался прямо передо мной. Сказал мне Даемон-мужчина:

— «Мы пришли», — и указал рукою своей на большой дом из камня тёмного, обращаясь мне со спокойствием в голосе: — «Оставайся рядом со мной, Рогатый Человек. Не важно, что придёт им на ум — ничего не бойся. Никто не станет причинять тебе вреда».

Его слова лишь сильнее беспокоили меня. Что ожидает меня на пути этом? И кто меня ждёт в доме тёмном?

Дом из тёмного камня… он был похож на часовню. Или же жертвенник, еретиками созданный. От камней этих веяло слабым холодом, и темнота камней этих не влияла никак на лучи света, внутрь проникающие.

Даемон-мужчина привёл меня в зал большой. Видел я лестницы небольшие со ступенями широкими, восходящие по холму каменному в самом центре зала этого. Множество стульев и столов я видел, расставленных вокруг холма каменного. Некоторые из этих столов стояли на небольших возвышенностях, рядом со ступенями, окружая холм подобно панцирю каменному. А на самых последних ступенях — круглая платформа, на котором стоял круглый стол. И за столом этим я увидел двух Даемонов в одеяниях длинных. Кроме этих Даемонов… никого в зале не было.

«Старейшины!» — Даемон-мужчина обратился к Даемонам за столом в громком тоне, опустив рога свои к земле. — «Рогатый Человек пробудился. Может он и выглядит окрепшим, но в теле его все ещё видны старые раны».

Внимали словам его Даемоны-Старейшины. Сидели за столом, плечом к плечу, и наблюдали за нами, не прерывая речи Даемона-мужчины. И когда поднял он голову свою, вновь взглянув на Даемонов-Старейшин — они кивнули ему в благодарность. И произнёс один из Старейшин голосом мужским, спокойным и добрым тоном:

— «Огромное тебе спасибо, Симо’н. Останься с нами. Возможно, человеку понадобится твоя помощь».

Взор Старейшин этих на меня устремлён был. Один из них, встав со стола, подзывал меня к себе женским, тёплым гласом: — «Прошу тебя, человек. Присаживайся», и я подчинился этой гостеприимности со стороны Даемонов, поднимаясь по каменной лестнице.

В моём боку всё ещё играла неприятная боль, разгорающаяся сильнее с каждым моим шагом, готовая поставить меня на колени. Не подчинялся я боли этой. По ступеням большим я поднимался, от платформы к платформе, показывая усилия свои Даемонам. И даже если боль невыносимая остановит меня, Даемон — именем Симон оклеймованный — шёл позади меня, готовый помочь мне. Даже когда я оступился — Симон подставил свои руки, приготовившись к моему возможному падению. Рукам этим серым могу я доверять, ибо желают они мне добра и только добра. Ничего страшного не произошло, к счастью, и моё восхождение закончилось, только моя стопа коснулась последней ступени.

Двое Даемонов-Старейшин с улыбками встретили меня и Симона за круглым столом. Одним из них был Даемон-мужчина, на чьих плечах красовалась тёмно-зелёная накидка, а на голове — толстые, ребристые, массивные рога светлого цвета, завивающиеся у его ушей.

Рядом с ним же — Даемон-женщина в скромных, светлых одеяниях, не способных скрыть её природную красоту. И на голове её, не замечая волос ухоженных, до плеч достающих, красовались лёгкие, тёмные рожки со слегка закруглёнными кончиками.

Все они рассматривали меня с удивлением на лице, и Даемон-женщина, протянув ко свою руку, провелась по щеке и лбу моему пальцами серыми.

«Бедное человеческое дитя», — произнесла она с добротой на устах, заставляя меня стесняться её, на удивление, аккуратных и нежных рук. — «Я даже не могу вообразить все те муки, которые тебе пришлось пережить. И всё из-за этого милого, маленького рога».

Слегка смущён я был словами этими, не говоря про аккуратные касания её мягких рук. И к словам подобным добавились и другие, более серьёзные. Выходили они из уст Даемона-мужчины, оглядевшего меня с волнением в глазах:

— «Как же неспокойно мне становится от вида твоего, юный человек. Избитый, измученный, с лёгкими ожогами на коже…» — странно было то, что Даемон этот смог подметить подобные детали. Что он, глазами своими жёлтыми, что укрыты веками усталыми, смог увидеть всю боль и мучения мои. Со вздохом огорчённым он продолжил свою речь, мотая головой из стороны в сторону: — «Неужели люди настолько жестоки и к своему роду, а не только к нам?»

«Я-я… благодарю вас за заботу и слова тёплые, но меня тоже вопросы мучают», — не решался я ответить на вопрос Даемона. Вместо этого я повернул разговор в сторону других путей. Более дружественных и спокойных: — «Не сочтите слова мои за грубость, но… неловко мне называть вас, добродушных существ, Даемонами».

В миг Старейшины поняли суть моих слов. И спросить я не успел их, как Даемон-женщина, аккуратно прикрыв свой рот ладонью, засмеялась тихо. Даже Даемон-мужчина, услышав её приятный смех, невольно растянул улыбку на своём сером лице, обратив на неё внимание.

«Как некультурно с моей стороны». — Произнесла Даемон-женщина в улыбке тёплой, затушив свой приятный смех словами этими. Даемон-мужчина же, неспешно со стола встав, представился мне:

— «Прошу простить меня, юный человек. Я — Стрейшина А’нку. А это — моя сестра и жена — Старейшина Онка’».

Рукою своей он провёл по столу в сторону сидящей рядом Старейшины, и та покорно поклонилась мне, встав со стола на короткое мгновение. Очень рад я был знакомству с этими добрыми душами, но меня немного стесняли слова Анку. «Сестра и жена»…. Не грех ли это? Не стыдно ли признавать им факт этот? Может это… некий семейный пакт для них, или же за этим что-то иное стоит? Не стоит мне задаваться этими вопросами в данный момент.

Представиться им и я должен был, и потому, встав с место своего, произнёс я имя своё, склонив голову перед ними:

— «Имя мне Иорфей — Сын Ордена Пресвятой Инквизиции».

Многим поделился я со Старейшинами. О жизни прошлой, и как жилось мне за стенами серыми. Как проходил Крещение я, и что произошло с Сестрой моей Элизой на крещении этом. Как сжигает Орден людей честных…

Проходили часы, обсуждались сказы, и многие Даемоны начали появляться и оставаться в Тёмном доме, слушая то меня, то Старейшин своих. Все они были слушателями в этом доме, и все они сидели неподалёку от стола круглого, перешёптываясь между собой. Историей моего спасения поделились и Старейшины, но история эта ничем не отличалась от рассказа Симона. В ней хранилась небольшая тайна, которую они не спешили рассказывать мне, и я делился своими сказами и знаниями, стараясь выудить эту тайну из пруда загадок.

Свет яркий начал менять свой окрас, освещая Тёмный дом оранжевыми красками. Множество Даемонов заняли свои места за столами в час этот. Многие слушали мои истории и пересказывали их прибывающим слушателям в тихом шёпоте. И настал тот час, когда Анку начал задаваться вопросами:

— «Истории о жизни твоей довольно удивительны, юный Иорфей. О многом тебя можно спросить и о многом я могу узнать, но лишь один вопрос ломает мои рога: Как ты… смог выбраться сюда? Переступить через Горизонт в одиночку?»

Вопрос этот был воистину интересным. Многие Даемоны начали перешёптываться между собой, разгадывая тайну эту с соседями своими. И только слово я вымолвил, раскрывая тайну эту — Тёмный дом накрыла тишина. В вечном молчании слушали меня Даемоны и их Старейшины, не раскрывая рта своего.

«Всё началось с того момента, как Отче мой Епископ, вместе с Братьями Святыми, увидели появившийся рог на лбу моём…» — именно с этих слов начинал я рассказ свой:

* * *

— «Братья и Сёстры мои перестали признавать меня с появлением этого… „порока“. Закрылись все пути для меня в час тот. Ни к Церквям, ни к Обеденной, ни к Спальням Братским не подпускали меня. Спал я в заброшенном складе на сене сыром и прогнившем, а если обед попрошу у Братьев своих, то мне либо огрызки, либо помои предложат.

Сестра моя Элиза — девушка, что при Крещении Третьем, по случаю несчастному, получила ожоги болезненные на теле своём — была моей единственной спасительницей. Без неё… с голоду и холоду помер бы я. Поклялся я пронести её через огни очищения перед Епископом, и устроил Епископ повторное Крещение для нас обоих. А как только прошёл я это страшное испытание, не сгорев в огнях очищения и окунувшись в воды чистые — оклеветали меня. Прозвали „Чадом Даемона“, прокляли и избили, душу из меня выгоняя. А потом… меня бросили в Темницу. В клетку бросили меня. Помирать оставили в темноте и сырости.

Вновь я благодарен был Сестре своей Элизе, ибо отреклась она от всех и вся, бросившись за мною в Темницу. Смогла она вытащить душу мою из Бездны тёмной. Вернуть мне дыхание жизни, не смотря на всю боль и страдания, которые она испытывала. А когда настал мой час гореть на кострах — случилось непредвиденное: Один из моих Братьев, осквернённый словами Сестры моей Элизы, решил удушить её прямо на моих глазах. И в гневе… возможно по случаю нелепому, я пролил кровь. Пробил своего Брата рогом этим, а потом, забрав его инструмент, ударил его по голове. Именно по случаю этому мне удалось выбраться из Темницы, но потом, выбравшись наружу, мне пришлось бежать от своих Братьев и Сестёр, сражаясь с каждым, кто попадётся у меня на пути.

Скрыться от них удалось мне, но не при помощи матери-крестьянки, которую спас я от гибели возможной. Она же упрятала меня в доме своём, в подвале тесном, где я пролежал множество часов. И когда Орден устал отдавать часы свои поискам — я начал продвижение своё по районам множественным, окутав себя тканями тёмными, скрывая своё лицо и рог свой от глаз ненужных.

Помощи очередного крестьянина пришлось мне просить. Он то и подпилил рог мой. Сковал мне маску, с которой я мог скрыться от ненужных глаз Братских в форме Ордена. И когда открылись врата к Горизонту, впуская Братьев и Сестёр моих, вернувшихся с войны — бежал я, и за побег этот я заплатил тяжёлую цену. Стрелки Ордена, что на стенах стояли, меткими выстрелами поразили меня. А дальше все… как во сне. Рыцарь и Даемон под беседкой… Белизна нескончаемая…»

* * *

«Остановись, юный Иорфей». — Анку остановил мой рассказ с тревогой в голосе. Глаза его были широко раскрыты, и рукою своей он коснулся моего плеча: — «Ты говоришь о белой пустоте, в которой нет ни конца, ни края?! О человеке в доспехах и… Даемоне?!»

Ответил на его вопрос я кивком простым, ничего не сказав. Только дал я ответ свой — заговорили Даемоны-слушатели. Зашептали и залились удивлёнными вздохами. Недовольна была Онка этими шумами. Ударила она кулаком по столу деревянному, заставив всех окрыть молчанием Тёмный дом. Только в тишине могла она поговорить со мной, ибо голос её был тихим шёпоту подобен:

— «Сердце моё обливается кровью от подобной истории, юный Иорфей. Я… нет… Все мы опечалены подобными трагедиями, и все мы рады тому, что ты оказался с нами».

Многие склонили рога свои после подобных слов, молчаливо высказывая своё согласие и уважение передо мною. Но речь эта ещё не успела обрести свой конец. Онка, взглянув на меня с тёплой улыбкой, добавила ещё несколько слов к речи этой:

— «Твоё появление не случайно, поверь мне. Твой рог…»

Она могла бы сказать многое, но речь её прервала рука Анку, что коснулась плеча серого. Старейшины смотрели на меня опечалено, скрывая что-то за устами своими. И правду эту готов был раскрыть Анку, но…

«Юный Иорфей». — Анку подозвал меня и спросил: — «Помнишь ли ты хоть что-то о своих родителях?»

«Родителях?» — этот вопрос сковал мои губы. Не знал я, что могло бы ответить на этот вопрос. Что могло бы объяснить моё рождение. Эти существа… Они не знают ничего об Отце-Создателе. Невозможно мне объяснить своё появление простыми словами. Да и… правда ли это? Одну мимолётную мысль я решил сдать за истину мою: — «Отче Епископ говорил мне, что я был рождён небесами».

С сожалением осматривали меня Даемоны. Не произносили и слова мне, опустив свои головы. Все они видели что-то во мне, чего я не чувствовал. Не признавал. Не увидел глазами своими.

«Прости меня, юный Иорфей, если я напугаю тебя… правдой», — Онка обращалась ко мне с осторожностью, протянув мне руку свою, и к руке этой протянулась и рука Анку. Даже Симон, что сидел рядом, положил руку на плечо моё, опустив глаза в печали. — «Твой отец… Он был человеком. Он… умер. Это всё, что я могу сказать тебе».

Я не чувствовал ни боли, ни печали от слов этих. И все же… где-то внутри, в глубине моей души… разгорался гнев. Спрашивал я о судьбе отца, о матери своей. Пытался спросить у Старейшин о настоящей истине… Никто не желал отвечать мне на вопросы подобные.

Пока каждый Даемон сожалел о моей потере — я приходил в ярость. Гневался от одной лишь мысли, что всё, чему меня учили… всеми знаниями и историями… Что верой ложной отравляли меня, закрывая глаза мои от правды! Что вся моя жизнь — сплошная ложь! Даже сейчас от меня скрывают истину! Все, что я вижу перед собой — тьму! Непроглядную темноту, в которой нет и капли истины! Все слова, услышанные мною… Есть ли хоть что-то честное в них?

«Вы, Анку, сказали мне, что меня о многом спросить можно…. И что многое вы может узнать…» — Анку не понимал слов моих, подняв голову в удивлении. Речь моя его пугала, ибо говорил я без света в голосе громком. — «Я же узнать хочу истину. И спрошу я вас только об одном: Что на самом деле стало причиной этой войны? Что заставило огонь войны нескончаемой вспыхнуть? Расскажите мне всё!»

Каждый Даемон, что в зале находился, был напуган подобным желанием. Каждый из них смотрел на меня в лёгком испуге, не раскрывая рта своего. Они ждали ответа Старейшины своего — Анку. И ответил он мне:

— «Так и быть, Юный Иорфей. Я расскажу тебе…»

* * *

«Многие старцы в роду нашем передавали эту историю из уст в уста. Существуют ещё живые среди нас, и видели всё они своими собственными глазами. И отец мой, и мать моя… каждый в роду нашем рассказывал о временах мирных, и истории эти не менялись.

Когда-то давно мы жили на землях тёмных, где солнце казалось крошечной точкой в чёрном небе. Земли эти были нам родными. В землях этих торжествовала Арканная сила — энергия, что питала собой всё живое. Сила Арканы, в умелых руках, давала безграничные возможности, и силой этой мы обладали с рождения. С этой силой мы способны на многое, даже на путешествие между мирами. И для путешествия между мирами мы создали портал, которым могли пользоваться не только мы, но и существа из других миров.

Когда мы нашли ваш мир, впервые открыв к вам портал — люди напали. Вторглись в наши земли и начали убивать нас, не проявляя к нам и единой капли милосердия. Нам пришлось бежать в ваш мир. Жить с вами в распрях и заставлять вас уходить на наши земли. Даже когда мы начали привыкать к вашему яркому миру — вы не остановились. Вы напали вновь, и нам пришлось сделать ужасную ошибку — разрушить портал.

С разрушением портала появился Горизонт — кольцо негативной энергии, выравнивающий в себе Арканную силу обеих миров, сливая их воедино. Горизонт этот медленно пожирает наши миры, пока мы, медленно отступая назад с каждым прошедшим годом, продолжаем закрываться друг от друга. И если люди не перестанут нападать на нас и не позволят нам забрать наш мир обратно — Горизонт просто-напросто сплющит наши миры в один крохотный шарик, на котором не будет ни нас, ни людей».

* * *

Из истории Анку я мало что уловил, но сама суть истории этой была мне вполне понятна. Мы — Люди — напали первыми. И до сих пор мы нападаем на беззащитный род, не жалея сил. Вот только… один вопрос оставался без ответа:

— «А как вам удаётся обороняться от атак людей, если вы не сражаетесь с нами?»

«Я не могу ответить тебе на этот вопрос честно, юный Иорфей», — ответил мне Анку, оглядывая слушателей: — «Но многие говорили мне, что ваши осадные орудия не переходят через Горизонт. Потому люди, после нескольких часов бессмысленной осады, уходят обратно».

Некоторые Даемоны-слушатели пытались добавить к его словам детали возможные, но старания их превращались в неразбериху, в которой невозможно было услышать и единого слова. Как быстро это неразбериха появилась, так скоро она и исчезла. Онка даже не успела ударить кулаком по столу, закрыв глаза свои расстроенно.

«Ты видел просторы Горизонта, верно, юный Иорфей? Белизну безграничную…» — Старейшина Онка обращалась ко мне с осторожностью, аккуратно коснувшись моей руки. Не знаю я, к чему вёл вопрос этот, но я знал точно, что во снах своих я видел безграничную белизну. Ответил я кивком лёгким, и услышал просьбу странную, ускользнувшую с её губ:

— «Анку, дорогой мой… Могу ли я… уединиться с юным Иорфеем?»

Просьба это не особо тревожила меня, но многие Даемоны-слушатели сильно удивились и восхитились подобными словами. Они значили… что-то иное для них. Даже Анку, почёсывая седину на своей голове, хорошенько задумался над этим вопросом.

«Ты уверена?» — спросил он со всей серьёзностью, получив в ответ лёгкий кивок. Онка улыбалась, и на её сером лице я мог заметить… красноватые оттенки. Румянец ли это? Онка… испытывает стеснение? Стыд? Странным казались эмоции её. И улыбнулся Анку ей, приказав строго: — «Юный Иорфей все ещё слаб, моя дорогая Онка. Будь с ним как можно ласковее и аккуратнее».

Испытывать я начал скрытое стеснение к Старейшине Онка, ибо она уводила меня за собой… по странным причинам. И причины эти были неизвестны мне. Онка уводила меня прочь от Тёмного дома, аккуратно держа меня за руку. На лице её была видна улыбка тёплая, и лицо её медленно теряло серый оттенок от вида моего.

Недолгим был путь наш. Онка завела меня в уютный дом и попросила меня устроиться в нем так, как желаю я… Но зачем? Есть ли в этом акте дружелюбия и гостеприимства некий смысл? Только я коснулся мягкой скамьи руками — Онка, без стыда и страха на лице, решила снять с себя свои одеяния. Пугали меня эти внезапные действия. Пугала меня широкая и приятная улыбка на её лице… И сильнее всего я боялся узреть её натуральную красоту глазами своими грешными, закрыв глаза свои рукой и опустив голову.

«Не бойся, юный Иорфей. Я позвала тебя сюда не по этому», — не понимал я, что она подразумевала под словами этими. Чего я не должен пугаться? Что сделает она со мною? Заставила она меня открыть глаза, приподнимая голову мою руками нежными.

Одета была Онка, но одеяния её были более… открытыми. Не скрывали они ни живота, ни плеч, ни ног стройных. Это лишь сильнее смущало меня, ибо предо мною стояла взрослая женщина, и не боялась она показываться в одеждах подобных!

Вскоре Онка встала рядом со мной на колени, наблюдая за моим стеснением и стыдом с улыбкой и смехом приятным. Шептала мне голосом мягким:

— «Я хотела уединиться с тобой по другим причинам, юный Иорфей. Знаешь ли ты, почему мы молчим? Не говорим тебе о том, что тебе суждено знать?»

Странным казались мне эти вопросы, и я лишь сильнее желал узнать ответ на них. Может в сокрытой тайне есть некий грех, о котором я не должен знать… Поэтому они и скрывают подобную истину от меня? Разгадывая эту тайну я не заметил, как Онка приблизилась ко мне. Коснулась моей щеки своею… Тёрлась об мой рог своим… Держала меня в руках своих нежных, не давая мне дёрнуться. Не понимал я подобных жестов и действий, но от близости подобной я лишь сильнее покрывался красками. Страхом и стыдом неописуемым. Укрывал ими душу свою, впадая в лёгкую дрожь.

«Побудь со мной в одной постели, Иорфей», — этой просьбы я испугался. Вздрогнул от шёпота нежного, перестав дышать от тревоги сильной. И прошептала она вновь, заставляя кожу мою покрываться мурашками: — «Я расскажу тебе обо всём. Каждую тайну тебе раскрою. Только… согласись отдохнуть со мной. Полежать со мной в одной постели».

Это предложение было для меня и интересным, и тревожным. Что может произойти со мной, если я соглашусь? Что скрывает Онка под невинным и милым видом? Других путей я не находил. Склонил я свою голову перед ней, покрываясь стыдом и дрожью. Согласился… принять её пути общения:

— «Я-я с… с-согласен». — произнёс я гласом тихим, испуганным, услышав в ответ аккуратную усмешку.

Онка встала с колен своих, возвысившись надо мною, и взяла меня за руки, отводя в другую комнату. Более просторную. Более… тёмную. Провела она меня к постели своей, откинув для меня одеяло. Приглашала меня в покои свои, руки за спиной скрывая.

«Чувствуй себя как дома, Иорфей». — произнесла она с улыбкой тёплой, сев на самый край постели своей. — «Можешь спать в одежде, а можешь раздеться… Или же, если хочешь… я сама могу тебя раздеть».

Ещё сильнее я начал бояться Онки, ибо что-то грешное играло в её словах. В улыбке тёплой и в глазах добрых скрывался некий порок, которым она хотела… заразить меня. Не хотел я испытывать порок этот, но и оскорблять её своими действиями я не хотел. Вскоре Онка увидела моё стеснение. Постаралась успокоить меня словами тёплыми и касаниями аккуратными:

— «Я не буду делать того, чего ты не хочешь. Доверься мне». — Словами своими она могла и спугнуть меня, но я решил довериться ей. Решился я на поступок глупый, оставив на себе только спальные одежды. Онка указала мне на нужную сторону кровати и помогла мне устроиться на ней. Она… держала своё слово. Я просто лежал рядом с ней и ничего более.

Вскоре Онка начала прижимать меня к себе руками, медленно разрывая обещанье своё на кусочки. Начинала гладить меня кончиками пальцев, заставляя тело моё дрожать нестерпимо.

«Повернись ко мне, Иорфей. Я не хочу, чтобы они смотрели на твоё смущённое лицо». — От слов её мне становилось плохо. Сгорало тело моё от стыда огромного. Не знаю почему, но я не стал задаваться вопросами. Повернулся я к ней, заливаясь красками от взгляда тёплого. Покрываясь толстыми слоями стыда и смущения от улыбки и рук нежных. Пододвинула она к себе моё тело дрожащее, коснувшись губами моего уха. И прошептала она в ухо моё:

— «Расслабь веки свои, юный Иорфей, но не засыпай. Я раскрою перед тобой все тайны…»

* * *

«Когда-то давно, когда я ещё была юной девушкой, у меня была сестра. Сестра моя была одной из лучниц, что стояли на стенах и предупреждали о появлении людей. Однажды она увидела… человека. Одного. Он был вооружён и бодр, но сестра моя, в отличие от остальных лучниц, не решалась натягивать тетиву своего лука, ибо он был беззащитен в её глазах. Одинок и слаб.

Ей позволили спуститься со стен и поговорить с человеком, и потом она привела его к нам, разделив с ним свои идеи. Человек этот хотел мира. Бросил он оружие и склонил перед нами голову. Он хотел стереть распри между нами. Доказать людям, что мы можем жить в мире.

Ему позволили жить среди нас, и он оказался… как и ты, Иорфей… довольно… приятным. Моя сестра решила завладеть этим „лакомым кусочком“ первой, а затем и вовсе отдаться ему. Целиком и полностью. Вскоре на свет появилось крохотное человеческое дитя. Нежное и беззащитное. Дитя, приносящее только улыбку своей счастливой матери. Ничего сильнее в жизни своей не любила сестра моя, поверь мне, и это дитя стало огромным доказательством того, что человек может жить рядом с нами. В мире и любви.

Человек, как и моя сестра, решили остановить предстоящую битву вместе. Показать людям чадо это и доказать, что их любовь безгранична. Что мы можем жить вместе. Люди назвали человека „Еретиком“. Убили его без малейшего повода. А моя сестра… она спряталась. Отдала своё дитя убийцам и убежала.

Несколько лет моя сестра терпела это горе, но потом, не выдержав позора и боли… ушла. Прокляла себя ужасными словами прямо на глазах Старейшин и сказала им, что за подобный ужас её должны были наказать. Она наказала сама себя, и наказание её было… жестоким. Она ступила вглубь Горизонта. Заперла себя среди нескончаемой белизны. И она не вернётся оттуда, если только кто-то… не заставит её забыть и простить эту ошибку».

* * *

«Неужели ты говоришь мне…» — Онка поняла мой вопрос мгновенно, не позволив мне произнести его полностью. Аккуратно щекотала моё ухо она кончиком носа, словно кивая мне, отвечая нежным: «Угу» на слова мои.

Эта история… Это была история о моих родителях. История моего рождения. И намёки Онки были мне ясны. Её сестра — моя родная мать-Даемон — ждала меня в неизведанных краях Горизонта. Изливала свою горесть в одиночестве, не прощая себя за ошибку свою. И спросил я Онку:

— «Как звали твою сестру? Мою… мать?»

Но она не отвечала мне. Лишь крепче она прижала тело моё руками нежными, вновь коснувшись губами уха моего. В теле моём, среди дрожи и смущения, ползало странное чувство. Ощущение того, что она… засыпала. Повернулся я к ней, и увидел веки закрытые. Чувствовал её лёгкое, спокойное дыхание своим плечом. Как можно аккуратнее коснулся я руки Онки, стараясь разбудить её толчками лёгкими. Но она не спала. Она улыбалась мне, сладко промычав что-то себе под нос. Вскоре я вновь оказался в непосредственной близости, в объятьях нежных, слушая её ласковый шёпот:

«Ты ведь мне веришь, да?» — прошептала она, проведя рукою по груди моей. Словно специально она вытягивала из меня краски смущения и стыда, заставляя меня сдерживать их в себе. Вновь я услышал ласковый смех Онки, тихий и нежный, а за смехом этим — касания нежные. Коснулась она пальцами моей шеи и прошептала: — «Ми-ка. Мою любимую сестрёнку зовут Ми’ка. И я хочу, чтобы ты спас её от печали. Хочу вновь увидеть улыбку на её лице. Я хочу… увидеть свою любимую сестрёнку, Иорфей».

«Но как?! Ведь я ни разу не видел её!» — с волнением в шёпоте своём я выказывал недовольство и задавался вопросами новыми. Онка же вновь успокоила меня, ласково шипя в моё ухо. Прижимая меня к себе и щекоча пальцами шею мою. Под шёпот и ласку эту я засыпал, сам того не замечая. И только во сне своём крепком я слышал:

— «Я расскажу тебе».

Отдых мой был до жути странным, но ещё никогда не испытывал я подобного уюта и тепла в жизни своей. Во снах своих я слушал истории Онки, что убаюкивала меня своими историями и едва различимым шёпотом. Истории и сказы эти остались глубоко в памяти моей, и ощущения от сна с Онкой… Они заставляли меня краснеть от стыда. Я спал с Даемоном-женщиной, а она, в свою очередь, наслаждалась сном со мной, обнимая меня, подобно кукле тряпичной.

Вечный стыд ждёт меня за подобный грех. За… сон с женщиной. Вот только Онка наоборот… гордилась мною. Даже Анку — муж её и брат кровный — гордился моей решимостью, хваля меня словами добрыми. Даже если он, как и все остальные Даемоны, прознали эту хитрую ложь — взгляды их не изменились. На меня стали смотреть с улыбками и очами яркими, и мне не нравилось это.

«Раз уж юный Иорфей решил не ждать и сделать всё сегодня — пускай так и будет. Пускай этот день будет сиять только для него». - этими словами благословлял меня Анку, и я был рад их слышать, вот только…

«С-сегодня? Что это должно значить? И что значит… День?» — никогда ещё мне не приходилось слышать подобных слов. Вопросы эти были довольно глупыми для Даемона, но Анку и Онка, провожающие меня в сторону врат, к Горизонту, делились со мной всеми тайнами и отвечали мне на все возможные вопросы.

Они объяснили мне, что есть «День» и что есть «Сегодня». Рассказали мне про Утро и Вечер, Полдень и Ночь. Про Полночь, Рассвет и Закат. Объяснили мне разнообразную суть слова День, с улыбками рассказывая мне про Месяца и Года, Минуты и Секунды. Я же… не знал этого, объясняя им свою глупость:

— «Может… в тёмных небесах не увидели мы истинное течение времени…. И потому мы используем лишь часы, недели и года?»

«Вам, людям, сложно без солнца. Вот и вся загадка». - объяснил мне Анку, смеясь и улыбаясь, взъерошив волосы на голове моей. Он выставлял из меня маленького мальчика, который не знает ничего про мир вокруг. И тогда я решил схитрить, спросив их:

— «А если люди… — люди, то кто вы?»

Ответить на этот вопрос они не смогли. Хотели, но не могли. И Анку, и Онка, переглядываясь между собой, остановились, стараясь найти хоть какой-то ответ на свой вопрос.

«Ну…» — Онка, стараниями своими, лишь запутала себя. — «У нас много братьев и сестёр, матерей и отцов…»

«Я имею ввиду не это, Онка», — и вновь я задал свой вопрос, усыпав его подсказками небольшими. Теперь вопрос этот они должны были понять без особого труда: — «Если я один, то я — человек. Если человек не один, то это — люди. Род наш — людской. Кто ты, Онка? Кем вы будете вместе с Анку? Как вы называете ваш род?»

Каждый свой вопрос я задавал аккуратно, образовывая для Анку и Онка небольшую паузу, в которой у них появлялась возможность поразмыслить над моими словами. Знаю я, что подобными вопросами мне приходится задерживать себя, но мой интерес… стал дорогой монетой в этот час. Анку чесал голову в раздумьях, а Онка, обратив свой взгляд в небо, поглаживала свои длинные локоны. И вскоре, спустя… минуту, если я верно понял смысл этого слова… Я услышал ответ:

— «Мы… не знаем».

Онка и Анку… Их ответ был одинаков.

«Никому не приходилось встречать животных и… прочих живых существ, когда все жили в „Старом“ мире. Все мы — большая семья, и мы обращаемся друг к другу как к членам семьи, даже если кто-то, по какой-то причине… не являлся нам кровным членом семьи», — объяснила свой ответ Онка, сверкая неуверенностью в своих глазах. Подобной истине я не был удивлён. Анку же поступил иначе. Он поступил… мудро, найдя удобную середину для своего ответа:

— «Как люди называют нас, юный Иорфей? Ты говорил… Даемоны? Так ведь нас и прозвали, верно?» — лёгким кивком я подтверждал слова Анку, слегка пугаясь его громкого тона.

Глубоко погрузился Анку в этот вопрос, и он не желал оставлять его без решения. Потому он придумал это решение! Нашёл ответ на вопрос этот! Создал ключ к загадке! Голос его громкий, подобно грому ужасному, эхом прогремел по землям этим:

— «Люди прозвали мой род Даемонами! Теперь я, и каждый в роду моём — Даемон!»

На его громкий клич я услышал то недовольные, то радостные возгласы. Это был возгласы других Даемонов, услышавших его. Задающих вопросы и подтверждающих его выбор. Вопросом своим я создал настоящую суматоху и я надеюсь, что по моему возвращению… Все успокоятся.

Анку и Онка привели меня к огромным, закрывающим небеса, стенам. Чёрным, словно уголь. Они очень походили на Матинфеево кольцо, но в разнице между ними я сомневался, ибо эти стены казались мне… выше. Огромные врата раскрывались только для меня, и Даемоны-лучницы, наблюдающие за мной со стен этих, махали мне руками, выкрикивая свои благословления.

«Ты все помнишь, верно?» — на шёпот Онка я ответил уверенным кивком, сделав несколько шагов вперёд, к вратам. Анку и Онка не будут более сопровождать меня. Они достигли конца своего пути, указав на начало моего. И побежал я к вратам огромным. Побежал к Горизонту, где продолжается путь мой. Врата с грохотом закрывались за моей спиной, пока я, следуя указаниям данным, приближался к Горизонту.

«Если я хочу перейти Горизонт, то я должен перешагнуть его. Если же я хочу… оказаться в нём, то я должен наступить на сам Горизонт». — Именно так говорила мне Онка. Перешагнуть… Не сразу я понял всей истины в этих загадочных указаниях, пока моя рука не протянулась к Горизонту. Мои пальцы исчезали в нём, погружаясь в Горизонт. Чувствовал я дуновение ветра кончиками своих пальцев. Мои пальцы… чувствовали ветер моих земель! И если я «перешагну» через Горизонт, то перейду к землям тёмным, Ордену показываясь! Должен был я наступить на самый край Горизонта! И наступив на него… провалился я в щель невидимую.

Начал падать в пропасть бездонную, в белизну пустынную, без конца и края. И падению моему не было конца, ибо я и не падал вовсе. Я «находился» в месте этом. Существовал. Всё как во снах моих. Не видел я и малейшего очертания в белизне этой, оглядываясь по сторонам. И в душе моей горела уверенность в следующем шаге, ибо мне известны все извилины моего пути. Мне нужно было дождаться нужного знака…

«И почему он вернулся? Так скоро…» — я слышал голос Рыцаря, эхом проползающий по белизне необъятной. Именно этого знака я ждал.

«Я вернулся, ибо я желаю знать ответы на свои вопросы». - в ответ на слова свои уверенные я услышал усмешку. Усмешка Даемона, отвергающего истину моего появления. Произнёс он со всей серьёзностью в голосе грубом:

— «И кто ответит тебе на них, юный человек?»

И развернулся я, узрев за спиной своей беседку. Узрев Рыцаря и Даемона, все ещё играющих в свою игру.

«Два рыцаря, застрявших за игрою в Шахматы». — Именно таким был мой ответ. В удивлении обернулись Рыцари, разглядывая меня. В глазах их горел огонь, и огнём этим они не напугают меня. Сразу увидели они во мне истину. Знал я их имена, их историю. Мне даже не нужно взывать к этим Рыцарям, ибо они знают всё наперёд.

«Уже как шесть сотен лет мы сидим тут, юный человек. Довольно странно, что тебе известна наша история», — Даемон был не слишком доволен моими знаниями. Да, я знал их историю.

Рыцари эти равны в силах своих, и сражались они у портала между мирами, пока Рыцарь-Даемон не разрушил их. Так и застряли в самых глубинах Горизонта эти Рыцари, сражаясь без устали. Вскоре они не нашли в своих стараниях смысла и, блуждая по просторам Горизонта, поняли всю суть. Они могут выйти из Горизонта в любой момент, но возвращаться в страдающие земли своих народов они не хотят. И потому, забыв про свой долг и про семьи свои, стали они вечными Легендами в месте этом. Два Героя — Хранителя, играющих в шахматы.

«В этом нету ничего странного, ибо твой род вновь помог ему», — слова Рыцаря вызвали у Даемона лишь ухмылку лёгкую. И обернулся Рыцарь ко мне, задаваясь вопросом: — «Что тревожит тебя? Зачем ты вернулся в пустоты безграничные?»

«В белизне этой выжидает своего судного дня… женщина», — Рыцарь, судя по лёгким покачиваниям головы, был заинтересован моими словами. А как только в словах моих появились более чёткие картины — Обернулся и Даемон, вслушиваясь в мои слова: — «Она — Даемон, отдавшая себя человеку. Человек этот умер на её глазах, а чадо её оказалось в руках убийц. Я ищу её».

«Вот как…» — и задумался Рыцарь-Даемон, разглядывая меня своими ярко-красными глазами, горящими в тенях. В раздумьях своих он взглянул на своего друга, коснувшись своим пальцем деревянной фигурки на доске шахматной. — «Не находишь это немного… странным?»

«Ещё как нахожу. Ты когда-то ведь говорил мне, что одна из твоих родственниц дальних, или даже внучек, оказалась подобной жертвой. Что она пришла сюда… каяться вечно за поступок свой», — Рыцарь спокойно разговаривал об этом с Даемоном, и тот лишь кивал ему молчаливо. Слегка рассмеялся Рыцарь этот, взглянув на меня вновь. И спросил он меня: — «Как зовут тебя?»

Подобного вопроса не ожидал я. Не был я готов к нему, потеряв дар речи на короткое мгновение.

«И-иорфеем меня зовут». - ответил я Рыцарю удивлённо, и тот, вновь повернувшись к Даемону, указал пальцем на одну из фигурок на своей стороне.

«Эту пешку я Иорфеем называю». — Рыцарь провозгласил свой выбор, приподняв одну из фигурок пальцами и засмеявшись вместе с Даемоном. Не знаю, почему он решил прозвать одну из своих пешек моим именем, но я был слегка… взволнован подобным решением. И сделал он свой первый ход фигуркой этой, махнув рукой в сторону Даемона. Настал его черёд.

«Как зовут её?» — спросил меня Даемон, не кидая на меня взгляда своего, оглядывая фигурки с задумчивым видом. Я же знал, чего он ожидал от меня, и гласом спокойным я произнёс ему:

— «Мика».

Вздох я услышал тихий, и вышел он изо рта Даемона этого. Сделав свой ход, он приказал мне строго:

— «Обернись».

По указу Даемона отвернул я свой взгляд от Рыцарей… и увидел очертания тёмные. Кто-то… или что-то стояло вдали. С каждым аккуратным шагом я мог разглядеть все больше и больше красок, очертаний. Это было… живое существо. Одеждами чёрными, от головы до пят укрытое. И только подобрался ближе я к этим очертаниям — вздох я услышал.

«Уходи», — голос женский, недовольный, эхом прошёлся по пустоте белой. — «Уходи и не тревожь меня».

Женщина эта обращалась ко мне, не оборачивая взора своего. Она стояла ко мне спиной. Слышала каждый мой шаг, каждый мой вздох.

«Мика?» — спросил я её, и услышал лишь гневные речи в ответ на вопрос свой:

— «Не смей называть меня по имени, человек!»

Одеяния её шевельнулись, и она… встала с колен своих, возвысившись надо мною. Она все ещё стояла спиною ко мне, но чувствовал я… Видела она меня. Не скрывая гнева своего, предупреждала она меня: — «Не знаю, как ты узнал имя моё, но тебе не место здесь! Покинь меня!»

Должен был я успокоить её. Высечь в её душе искру доверия. Иначе она не поверит словам моим.

«Сестра твоя — Онка — указала мне найти тебя». — Словам моим с трудом верила женщина эта. Фыркнула она с недовольством в голосе, а одежды её вновь зашелестели и задвигались.

«Чушь! Она знает, по какой причине я пришла сюда! Никто, слышишь меня, человек?! Никто не посмеет тревожить меня!» — Лишь сильнее гневалась на меня она. Лишь сильнее она отрекалась от слов моих. Но сдаваться я не стал! Я должен был добиться своего, даже если этот разговор закончится битвой!

«Она нашла Рогатого Человека», — словами своими я заставил женщину вздрогнуть. Вновь зашелестели одеяния тёмные, а я же, спокойно и тихо обращаясь к ней, пытался достичь её сердца и успокоить душу её. — «Раненного и избитого человека с рогом, что чудом выбрался за Горизонт. Сбежал от людей…»

«Ложь!» — вскрикнула она, и одеяния чёрные задрожали, волною извиваясь. Крик её громкий эхом прошёлся по белизне бездонной, вновь превращаясь в злобный рык — «Ты лжёшь мне, человек! И если мой род лжёт добра ради, то ты лжёшь во зло! Уходи, или же…»

«Человек этот рос среди людей чужих, называя их братьями и сёстрами своими. Рос во лжи, и ложью этой он жил», — я не знал, как мне утихомирить её. Каждое моё слово лишь заставляло её повторять одно единственное слово: «Уходи», а чёрные одеяния колыхали резкие движения. Останавливаться я не стал, и выбор этот привёл к ужасному результату.

Одеяния чёрные взмыли ввысь, и сила, которую я никогда не испытывал раннее, сбила меня с ног, заставив тело моё парить над невидимой землёй. Я видел ноги Даемона-женщины, показывающиеся на короткий миг. Они мелькали перед моими глазами, вызывая лишь боль. Не мог я сориентироваться в бесконечной белизне, улетая прочь от чёрных очертаний, мелькающих на моих глазах, но я мог удержать равновесие и продолжать стоять на ногах своих. Удержать в глазах своих вид чёрных одеяний, возвышающихся надо мною. Я должен был добраться до её сердца! И против подобной силы я не мог сражаться руками своими! Только истиной я мог сразить её!

Каждого молниеносного удара я пытался избежать… отразить… Я не хотел причинять ей вреда, но защищаться от неё мне было необходимо. Единственной правильно защитой было нападение. В своих безуспешных попытках атаковать её я находил нужный момент. Выкрикивал слова свои, поражая её уши правдой:

— «Люди эти в секрете ненавидели его, и как… как только показался рог на лбу его — отвергли его те, кого он… называл семьёй своей!» — лишь ярость вызывали слова мои, но я не останавливался!

Даемон-женщина в одеждах тёмных показывала мне всю свою ловкость и силу, то одаряя меня мощными ударами, способными отправить меня в полёт, то взмывая в воздух и сбивая меня с толку. Она редко пользовалась руками, как я заметил, и только длинных ног Даемона я должен был остерегаться. До её лица я не мог достать, ибо я доставал лбом своим только до её плеча. Слишком высокой была она, и… слишком быстрой для меня она казалась. А если удары мои и достигали её — они не приносили результата. Я был слаб. Не мог я и с ног сбить её своими стараниями, лишь отдавая силы свои на ветер. В очередной раз сбила она меня с ног, но я встал, удерживая в себе новые оттенки боли, продолжая свой рассказ:

— «Сквозь боль… Сквозь мучения и-искал человек… эту истину, и места ему не… б-было на земле той!»

И вновь оказалась она рядом, пнув меня в бок, заставив её образ уплыть от меня в очередной раз. Мог услышать я гнев её, промчавшийся громовым эхом по белизне бесконечной.

«Когда же ты заткнёшься?!» — именно эти слова несло в себе эхо громовое, и её образ вновь появился перед моими глазами. В этот раз я мог найти невидимые земли под ногами своими. Уйти в сторону от быстрого, словно летящая стрела, удара ногой. Среди чёрных одеяний не замечал я реальной угрозы, но я, по случайности счастливой, смог схватить её за ногу и метнуть Даемона в сторону, наблюдая за дёргающимися в воздухе одеяниями. И в этом я нашёл очередную возможность пронзить её истиной моих слов:

— «Человек-кх-х… скитался по… грешн-ным землям, скрываясь от гла-а… глаз людских! Не нах-ходил он… покою, и…»

Удар её должен был быть моим последним. Был я готов свалиться с ног от подобных побоев, но что-то заиграло в моём сердце. Я заметил слезу, засверкавшую в кристальной белизне. Её слезу. Похоже я… достиг своего. Смог увернуться я от мощного удара ногой и толкнуть её в спину, на новых огнях разгораясь.

«Бежал он!» — выкрикнул я, всю боль свою выплёскивая. Остановил я её своими словами, и с каждым моим словом я заставлял её думать. Пробивался сквозь гнев и отрицание, достигая чувств истинных: — «Бежал, вытерпев всю боль и страдания, упав на землях, сокрытых за Горизонтом! Встретил новые краски и улыбки нежные. Его приняли как родного. Рассказали истину страшную…»

Я начал слышать плач. Тихий плач, эхом расплывающийся в белизне безграничной. Слова мои лишь боль причиняли женщине этой, и вновь упала она на колени, заливаясь слезами, сокрытыми за тканью тёмной. Не смел я приближаться к ней, но и правду скрывать я не должен был:

— «Твоя сестра… предложила ему кровать свою. С теплотой и нежностью она обращалась к нему, поделившись с ним… уж… ужасной тайной. И он решил найти тебя. Найти… и простить тебя».

Вздрогнуло тело женщины, и одеяния зашелестели вновь. Тишина заполнила безграничную белизну. В мыслях женщины этой появлялась скрытая истина. Я должен был лишь… подтолкнуть её. Заставить обернуться и увидеть лицо своей родной крови.

«Я… прощаю тебя, матушка», — произнёс я с лёгкой дрожью в голосе, пугаясь возможного исхода. И вновь поднялась с колен женщина, ошеломляя меня своим ростом. Она вновь хотела услышать голос мой, чуть повернув голову свою, а я лишь повторил ей:

— «Глупость, или же вину твою прощаю».

И вновь я услышал плач громкий. Обернулась женщина ко мне лицом, скрытым за тканью тёмной. Зашелестела одеждами своими, упав на колени. С головы своей она скинула ткани эти и показала мне лицо своё серое. Из глаз голубых текли слёзы кристальные. Текли по коже серой каплями, исчезая в одеяниях тёмных. Лицо… красивое… с рожками крохотными, едва заметными… скрывающимися за волосами каштановыми. Длинными и неухоженными волосами, что грудь её пытались укрыть.

И всхлипнула она, вылив ещё больше слёз из глаз своих сияющих. Протянула ко мне руки свои, всхлипывая вновь и вновь. Только я оказался рядом с ней — руки эти коснулись лица моего. Прошлись ото лба до губ моих. Каждое очертание моё запомнили… и обхватили спину мою, крепко прижав меня к телу дрожащему. И зарыдала она, вжимаясь лицом в плечо моё. От слёз её тёплых… и я… почувствовал всю горечь, сокрытую в сердце. Обнял её шею руками, склонив к ней голову свою. От каждой слезы моей вздрагивала она. От каждого вздоха моего дрожала. Глаза и руки её нежные… нашли того, кого она может назвать своим чадом. И я нашёл, сквозь года, боль и муки… Нашёл я… Слёзы матери моей. Вскоре сотру я их с лица красивого и увижу улыбку на лице этом.

Матушка…

Комментарий к Глава IV: Горизонт.

25.07.17. Второе чтение главы завершено. Ошибки исправлены и оформление изменено для более удобного чтения.

=== Глава V: Вторжение ===

Вся моя боль и все мучения нескончаемые… Каждый порок в сердце и в душе моей был затуманен радостью Матушки моей. Слезы её, спустя время, высохли и исчезли, а на месте дрожащих губ и грустной мины — улыбка светлая.

Матушка Мика… Она была готова нести меня на руках своих из глубин Горизонта. Расцеловывала ладони и щёки мои, теплом своим меня наполняя. Никогда ещё мне не приходилось испытывать тепла подобного. И если в голове моей были сомнения лёгкие, то сердце моё, что стучит в грудь мою сильнее от вида её, буквально говорит мне: «Я помню эту ласку! Я помню эти руки! Я знаю её!». К несчастью… я не помню ничего про неё. Не помню и единого мгновения на руках её нежных… И вспоминать я их не буду! Те времена были тёмными, и нет места им в сердце моём!

Из Горизонта удалось выйти нам. Появление знакомых лиц и фигур вызывало у Даемонов-лучниц огромный восторг. Они помнили лицо Матушки Мики, как и меня. Пальцем они показывали на знакомые очертания, выкрикивая наши имена.

И раскрылись врата к землям красочным! И окружили нас Даемоны, прибежавшие на крики Сестёр-лучниц, приветствуя словами тёплыми! Даже люди не приветствуют своих героев так, как Даемоны эти! И… Может я и не герой, но Даемоны теперь видят во мне нечто воистину героическое. Прыгнуть в неизведанность бездонную и вытянуть из неё свою родную мать — подобный поступок, в глазах их, достоин почёта.

«Мика! Ми-ика-а!» — Старейшина Онка расплывалась в улыбке и слезах счастья. Она бежала в нашу сторону, смеясь и радуясь появлению нашему. — «Сестричка! Сестричка моя люби…»

Сильный хлопок оставался эхом в ушах моих. Матушка Мика остановила Онка моментально, пощёчину ей подарив. Прервала её радость и счастье своей быстрой ладонью. Чуть не упала Онка на землю от пощёчины этой, а Даемоны, что наблюдали за нами, ахнули в ужасе. Даже я, находясь рядом с Матушкой… в дрожь впадал. Видел я, как разгоралась в ней злость. Как на лице появлялись оттенки гнева. Как брови аккуратные наклонялись друг к другу, а глаза — сверкали от злобы этой. И пока Старейшина Онка, щеку свою потирая в шоке огромном, наблюдала за злобой этой — Матушка Мика, пальцем тыкая в плечо её, выкрикивала слова недовольные:

— «Это тебе за то, что рассказала ему! Это должна была сделать я! Я, я и только я!»

Пощёчину свою она подарила только по этой причине. Не знаю я, что не должна была мне рассказывать Онка, но она приняла это наказание с грустью лёгкой на лице, кивнув головой поникшей.

Спустя миг, сам того не заметив, увидел я иные эмоции на лице моей Матушки. С лёгкой улыбкой она приблизилась к Онка и обняла её, коснувшись подбородка её рукою аккуратной. А только подняла Онка голову свою в удивлении лёгком… Поцеловала её Матушка Мику. В губы румяные поцеловала, без стыда и без смущения. На глазах Даемонов окружающих поцеловала. Как же стыдно мне было смотреть на это. Как Матушка моя… Мика…. целуется с сестрой своей прямо на глазах моих. И поцелуям подобным не возражала Онка, лишь потягиваясь к ней, отвечая взаимностью. Стыдом раскрашено было моё лицо. Отвернулся я в отвращении лёгком, стараясь усмирить дрожь в теле своём от картины подобной. И услышал я ласковое:

— «А это за нежность к моей любимой малютке», — даже если подобные слова шли из уст Матушки моей — стыдом продолжал покрываться я. И не только от слов этих и нареканий новых окрашивался я в румяные цвета, но от воспоминаний о ночи той… в одной кровати со Старейшиной Онка. Матушка видела цвета эти, и я старался не поворачивать своего взгляда к ней, даже когда она спросила меня:

— «Что такое, мой хороший? Стесняешься нас с Онка?»

«Прости меня, Матушка, но нахожу я грех в подобных картинах». — ответил я ей честно, не скрывая правды и не уводя эмоции свои. И обняла меня Матушка, засмеявшись кротко. Провелась ладонью нежной по волосам моим, разглядывая очами добрыми.

«Глупышка. Любовь к родным — самая чистая из всех. В этом нет ничего странного или противного, мой мальчик,» — не понимал я слов Матушки моей. В чём чистота подобных актов, если они оба вкушают часть плода запретного? К Матушке присоединилась и Онка, с улыбкой пощипывая щёки мои, а Матушка Мика, улыбку свою растягивая, вопрос задала:

— «Что может быть плохого в том, что я поцелую свою сестру, своего брата… или даже маму свою?»

В словах её смысл мелькал, но это не меняло моих взглядов на увиденную картину. Я видел двух женщин, целующихся в губы! Смело, с охотой, с жадностью! В безостановочных движениях рук по одеждам длинным! В какой мере можно показывать любовь эту… и правильно ли это? Я… затруднялся найти ответ.

«Как же я рада! Как же я рада, что ты снова с нами, сестрёнка!» — Старейшина Онка вновь выливала радость и счастье своё на наши души. В улыбке растекалась она от объятий Матушки моей. Разглядывала лицо сестры своей глазами сверкающими.

«Я тоже рада видеть тебя, сестричка. И я тут подумала… Может я могу… пообедать у тебя? Дитя моё проголодалось от вечных скитаний по Горизонту. Да и я, тоже…» — на вопрос Матушки моей Онка ответила радостными кивками, помахав рукою своей Анку, что появился из-за угла дома каменного. И его встретила Матушка с поцелуями нежными, но коротким поцелуй этот был. Возможно… Матушке не хотелось смущать меня вновь картинами подобными, или же она не слишком сильно любила Старейшину Анку.

И взяла меня за руку Матушка. Поцеловала сестру свою Онку нежно и взглянула на меня с улыбкой тёплой. А из уст её ласковых вышло: — «Пойдём, мой мальчик. Мы не будем задерживаться у них. Обещаю. Не терпится мне принять горячую ванну и поболтать с тобой за чашечкой чая».

И вновь я слышал слова незнакомые, вновь задавался вопросами новыми. К счастью… Матушка Мика с радостью ответит на все мои вопросы.

Матушка решила провести ночь в Доме Анку и Онка, и вечер в их доме начался с лестных слов и небольшого обеда. В доме уютном и тёплом сидели мы, за столом из дерева светлого. На столе этом быстро оказался и хлеб свежий, и вода чистейшая, вместе с разнообразными плодами и мясом существа неизвестного. Многие вещи на столе этом пугали меня, и я пристально наблюдал за каждым движением рук Матушки моей. Каждый неизвестный мне плод, который брала она в свои руки, брал и я, повторяя всё, что делает она.

Многие вкусы познал я, и Матушка Мика, со смехом добрым, рассказывала мне о плодах этих. Узнал я о таких плодах как Яблоко и Груша, Помидор и Огурец, Редис и Кукуруза. Узнал о существе, названным Рыбой и попробовал мясо существа этого. Так же Старейшина Онка предлагала мне… Ягоду, как она называет. Маленький плод красноватого оттенка, который назван был Клубникой. Но самым удивительным открытием для меня стал напиток душистый. Тот, что Матушка моя назвала Чаем. Травы разнообразные залила она водой кипящей в прозрачном сосуде странных форм, и вода этот цвет свой сменила спустя время. Воду эту все пили с улыбками, и я, научившись пить с осторожностью горячие воды, смог насладиться этим напитком. Чаем… из Чайника.

Разговоры Матушки Мики не доходили до меня порою. Она разговаривала с Онка и Анку на темы различные, которые никак не касались меня. Чувствовал себя я… не в своей тарелке, слушая разговоры эти. В молчании я пытался разобрать их слова и темы, наедаясь сладкими плодами. К счастью, Матушка Мика… Часто встречались наши взгляды, и всегда улыбалась она мне, порою целуя меня в лоб или сжимая руку мою в ладонях нежных. Рядом с ней я чувствовал себя нужным. Многие отличия находил я в этом времяпровождении. Находил удовлетворение. Вспоминал часы свои в Обеденной, где мне доводилось разговаривать с Братьями и Сёстрами своими. Я желал подобных обедов. Желал слышать голоса и чувствовать себя частью этих голосов…

Вскоре, спустя несколько часов, когда на столе практически ничего не осталось, начал я чувствовать неприятные ощущения в спине своей. Ощущения, словно я поймал занозу огромную, сидя на стуле крепком. Не хотел прерывать я разговоры Матушки моей, сдерживая неприятную боль в себе, но она, не знаю как, увидела боль мою.

«Что такое, мой хороший? Нездоровится?» — со словами нежными и взглядом тёплым, провела Матушка по лбу моему рукою нежною, разглядывая лицо моё. Не стал скрывать я проблемы своей от неё:

— «Спина болит… Почему-то…»

Задумалась Матушка над словами моими. Даже Онка и Анку, разглядывая глаза мои, пытались понять мою боль.

«Может он съел что-то плохое?» — на вопрос Анку Матушка моя ответила молча, помотав головой в отказ. Подсела она поближе и провела рукой нежной по спине моей, нажимая аккуратно пальцами своими и опуская руку свою к ногам моим.

Дотянулась она пальцами до больного места, заставив меня вскочить на ноги с криком громким. Боль невыносимая пронзила меня, словно сел я на огромный шип, и боль эта не прекращалась. Не испугал я Матушку криком своим, но заставил улыбнуться. Сделал её улыбку шире обычного, и это… пугало меня.

«Мой мальчик растёт прямо у меня на глазах», — произнесла Матушка с улыбкой широкой. Взяла меня на руки свои, крепко прижимая ими к себе. — «Анку, братик, ты ведь присматривал с Онка за моим домом?»

Я не знал, что происходит со мной, и почему встреча эта прервалась так скоро. Почему Матушка взяла меня на руки без предупреждения? Что это за боль, и почему она только усиливается? Все, кроме меня, знали причину моей проблемы, но не упоминали её.

«Конечно!» — ответил Анку с широкой улыбкой, раскрыв Матушке Мике двери наружу. — «Мы с Онка… не позволяли себе оставаться в нём на ночь, но мы заходили в него время от времени».

Ничего не сказала Матушка ему. Лишь попрощалась и направилась нужной дорогой, широким шагом шагая к своему дому, не выпуская меня из рук своих.

Дом моей Матушки оказался чуть больше обычного. Дом этот пуст был, но вещи в доме этом блестели от чистоты. Ни единой пылинки я не увидел. Ни на чашах, ни на стульях, ни на столах. Матушка же прошла мимо комнат неизвестных, успокаивая меня словами нежными. Положила меня на кровать и ушла в другую комнату, оставив меня одного. Смог я расслышать лишь воды всплески и напевания Матушки моей из комнаты той, но… что делает она там? Почему оставила меня одного? Не мог я пошевелить ногами своими, ибо боль моя усиливалась десятикратно от простого движения. С кровати встать я не успел, как Матушка Мика вновь появилась рядом со мной, произнеся голосом нежным:

— «Вот так… Сейчас мы тебя разденем…»

«Матушка, не стоит…» — я не был рад словам этим! Никакая боль не заставит меня оголиться перед женщиной! Даже если этой девушкой окажется моя Матушка — не оголюсь я! Извивался и сопротивлялся я! Просил её остановиться… но она лишь смеялась, успокаивая меня. Ловкими и сильными руками удерживала она меня на кровати, перекладывая на разные стороны и стягивая с меня одежды неспешно. Были бесполезны сопротивления и просьбы мои.

И пяти минут не прошло, как оказался я… голым до пят. Лежал я на животе своём и сдерживал неприятную боль со стыдом, пока Матушка моя водила пальцами по моей спине, поглаживая каждую попавшуюся кость. Нажимая аккуратно на больное место и успокаивая меня лёгким шёпотом, если вдруг я вздрагивал от боли колющей.

«Сейчас, дитя моё. Потерпи. Дай мне раздеться, и мы пойдём принимать вместе ванную», — ещё сильнее я начал боялся Матушки моей. Я мог стерпеть наготу свою… показать её человеку кровному… Но как я могу стерпеть вид моей нагой матери?! Как душа моя останется чистой после увиденного?!

И вновь я продолжал молить свою Матушку остановиться, закрыв глаза свои руками от стыда дикого, но она видела в словах моих что-то… приятное. Радовалась она моему сопротивлению, щекоча моё нагое тело пальцами нежными:

— «Мой малыш… Ты ведёшь себя как маленький ребёнок. Извивающийся червячок, который не хочет вставать со своей постели».

Я мог согласиться с этими словами. Я веду себя как ребёнок, но на то есть причина! И она не понимала этого! Взяла Матушка меня на руки свои и, не стесняясь наготы своей, прижала к груди своей, медленно шагая в другую комнату. Как бы не пытался я укрыть нежные части тела своего… глаза свои укрыть от вида моей нагой матери — Матушка Мика лишь заливалась смехом нежным, не отрывая от меня глаз своих.

Вскоре я вновь раскрыл глаза свои, почувствовав жар сильный у ног своих. Матушка… погружалась в некий котёл вытянутой формы, наполненный водой. Очень горячей водой! В котле этом грешников держат Даемоны! Не успел я даже выбраться из рук Матушки моей, как тело моё погрузилось неспешно в воду горячую, заставив меня вскрикнуть от нарастающей боли. Матушка же, чуть согнув ноги свои в колени, усадила меня на ноги свои и медленно села на самое дно котла этого, промычав довольно.

Тело моё, спустя минуты, привыкло к теплу воды этой, но боль моя не исчезала. Даже слёз своих я сдержать не мог, то сгорая от стыда, то дрожа от страха, то скрипя зубами стиснутыми, сжатыми от боли ужасной. И повернула меня Матушка к себе. Положила голову мою на своё серое плечо и прижала к себе тело моё, чуть расставив ноги свои в стороны. В миг меня поразила острая боль, когда Матушка моя Мика коснулась пальцами больного места. Тело моё вздрогнуло, а изо рта моего вышел громкий, но кроткий крик. А потом… ни стыда, ни страха… ни боли не чувствовал я, расслабив тело своё. Упал к груди Матушки моей, вздрагивая бесконтрольно.

«Какая прелесть… прямо как у меня». — Произнесла она радостно, голосом нежным и тихим. И обняла меня Матушка руками нежными, пощекотав меня кончиком хвоста своего. Приподняла и поцеловала в щёку губами мягкими, успокаивая меня лёгкими касаниями рук своих. И на груди её пышной, на коже серой… засыпал я. Уснул, впитывая в себя тепло и нежность её тела.

Сон мой не был сном. Прикрыл лишь глаза я и потерялся в себе на короткий миг, даже не заметив этого. Лёгкая боль в голове и теле высасывала из меня все силы возможные. Не сразу я различил места новые. Раннее я находился в котле с Матушкой моей, что прижимала меня к своему нежному телу, а сейчас… Матушка Мика лежала со мной на кровати, расположив меня на животе своём. Разглядывала лицо моё сонное в улыбке тёплой, поглаживая волосы мои мокрые.

Пока я спал — одела меня Матушка… и сама она нашла время одеться в странные спальные одежды. Если мои спальные одежды были более лёгкими, просторными, и скрывали всё моё тело, то одеяния матушки… Они скрывали лишь самые нежные части женского тела. Странные повязки представляли они, и повязками этими она укрыла свою грудь и талию, но все остальные части её тела были открыты для глаз моих. Ничто уже не смоет мой стыд, даже если моя матушка оденется.

«Мой малыш… Ты и вправду стесняешься красот своей родной матери?» — Матушка вновь увидела разгорающиеся краски на моём лице. Увидела, как глаза мои медленно уходили в сторону, убегая от её тёплой улыбки. Я хотел поднять свою голову с её стройного живота и положить её на подушку, но моя усталость не давала мне возможности даже рук поднять.

«Это… грех, матушка». — Произнёс я губами усталыми, расслабив тело своё.

«Грех? Так люди называют плохие деяния, да?» — Матушка не была знакома с человеческой верой. То, что она не знала «греха» и не боялась его — очень хорошо описывает природу Даемонов. Матушка уложила меня на тело своё нежное, словно дразня меня, и улыбнулась нежно, поглаживая щёки мои.

«Грехами питаясь — чернеет душа невинная, матушка. Отец-Создатель сделал нас с добром в сердцах, и тот, что грех познает — исчезнет в Бездне тёмной», — пытался объяснить я ей истину, стоящую за грехами и верой нашей, и все внимание своё отдавала мне Матушка Мика. Слушала рассказ мой с вечной улыбкой, разглядывая меня глазами голубыми. — «Сквернословие и ложь, похоть и жадность, гордыня и кровопролитие… Каждый из этих грехов приближает душу человеческую к мукам вечным. Очерняет нас…»

Матушка не придавала особой серьёзности словам этим. Она тихо смеялась, покачав головой и стороны в сторону в улыбке.

«И только по этой причине ты стесняешься женщины?» — этим вопросом она перебила рассказ мой, а потом, взяв краски моего стыда в качестве ответа, рассмеялась скромно.

«Это не смешно, матушка!» — я не был доволен смехом этим. Она смеялась над самым главным законом жизни! Смеялась над человеческой верой! Наша вера — основа нашего рода! Она сплотила нас и сделала сильнее! И многие, воспринимая её за ложь… Я-я… Я поспешил с выводами. Забыл, что Даемоны понимали эти вещи иначе, и Матушка Мика… С улыбкой и голосом нежным рассказала она мне истину вещей этих. Как видят Даемоны грех человека:

— «Эти вещи очень серьёзны, я даже не буду спорить на этот счёт, но вы — люди… Вы слишком сильно воспринимаете вещи за… „грех“. Некоторые вещи в жизни можно попробовать только раз, дитя моё любимое. В них нужно погрузиться как можно раньше. Не отказывать себе ни в чём и не жалеть о своём выборе. А если ты будешь отказывать себе в них — не останется красок в жизни этой, и рассказать другим тебе будет… нечего».

Матушка была права в одном: Человек не должен ни в чем себе отказывать. Но… как это оправдывает грешные души Даемонов? Матушка… она знала этот ответ с самого рождения:

— «У нас… как ты нас назвал? А-а! Даемонов! У Даемонов есть то, что мы называем Свободой. Свобода слова, Свобода действий, Свобода выбора…. Их много. Если кто-то попытается лишить тебя свободы — он и себя лишит свободы этой. И потому мы, Даемоны, ни в чем себе не отказываем. Мы — Свободны! Мы можем говорить то, что мы хотим! Мы можем делать то, что нам вздумается! Мы можем брать что-то на что-то взамен! А если ты решил взять что-то без спросу, солгать или сделать запретное дело — на то должна быть причина. Все ведь вернётся на свои места в скором времени, разве нет?»

«Почему так? А что на счёт… убийств? Похоти?» — вопросами очередными задался я, стараясь расставить всё по полочкам. Распутать клубок загадок этих и взглянуть на Даемонов в их истинном свете. Мне интересно было, чем себя описывают Даемоны… Кто они на самом деле: Животные дикие или же мудрые и… воистину… свободные существа?

«Мой маленький почемучка. Знаешь ли ты, что наш род считают бессмертным?» — спросила Матушка голосом нежным, коснувшись пальцем кончика моего носа. Вопрос, который она задала мне, удивил и шокировал меня, ибо бессмертие считалось проклятием среди людей. Никто ведь не хочет растягивать свои мучения и страдания! В глазах моих удивлённых увидела Матушка Мика ответ, а потом, приложив ладонь к моей щеке, ответила мне:

— «Если Даемон и убьёт Даемона, то по очень серьёзной причине. Мы ценим жизнь чужую и не будем забирать её… просто так. Порою отцы, или же матеря, просят своих детей, или даже умоляют отпустить их. Прервать их скучную, потемневшую жизнь. И они с радостью расстаются с ними, а иногда даже помогают им в этом. Кто-то уходит вглубь Горизонта, кто-то умирает от рук детей своих и сгорает в огне…»

Лицо Матушки изменилось в этот момент. Она прекратила рассказ, взор яркий скрыв. Даже она боялась смерти. Как своей, так и чужой. Но потом, вновь взглянув на меня, она успокоилась. Я волновался за неё, и волнение это вновь растопило её материнское сердце.

— «А вот… похоть…» — Матушка чуть рассмеялась, упомянув себе про самый сладкий грех из всех. — «Запретов в любви не существует, мой мальчик».

«Это как?» — ответа этого я не понял абсолютно. Что позволяют себе Даемоны? Я хотел знать истину… и истину эту скрывала Матушка в губах своих. Она прижала моё беспомощное тело руками. Схватила меня и подтянула к себе, коснувшись моего носа своим. А потом, как только краски моего удивления и стыда разгорелись вновь — Матушка коснулась моих губ своими, и этими нежными, мягкими, словно шёлк, губами… она целовала меня. Целовала губы мои. Аккуратно и неспешно, прикрыв глаза от наслаждения.

Кротким и нежным были поцелуи эти, но они воистину заставили меня взглянуть на Матушку Мику иначе. Мурашками покрыться от рук нежных. Задрожать от стыда дикого. Её кончик хвоста чуть защекотал мой бок, скрывшись спустя мгновение, и Матушка вновь широко улыбнулась, чуть рассмеявшись. И произнесла она мне шёпотом, в мочку уха поцеловав:

— «Стеснением покрываются только те, что скрывают любовь свою, моя малютка. А стыдятся только те, кому есть чем поделиться… или показать. Мне же скрывать нечего. Нам, Даемонам, нечего скрывать».

«Но ведь…» — успокоила меня Матушка руками нежными. Поцеловала меня вновь, прижимая ладонь мою к щеке своей серой. Ещё не всё она рассказала мне:

— «Если тебе хочется показать свою любовь к кому-то — сдерживаться не стоит. И я, увидев сестру свою, не сдержалась. Это не запретно, мой хороший. Мужчина может быть с мужчиной, Женщина — с женщиной… У нас даже принято спрашивать об уединении с тем, кто приглянулся тебе».

От слов Матушки у меня пробежались мурашки. Вспомнил я тот вечер со Старейшиной Онка… Понял я смысл слова «уединиться» и что видели в этом другие Даемоны. Мне стало ещё хуже от воспоминаний этих. Столько стыда я перетерпел, столько красок из себя испустил… А Матушка лишь продолжала делиться со мной тайнами Даемонов, вшивая в мой разум порочные картины:

— «Ты можешь попросить у отца или матери уединиться с их чадом, попросить чадо это… или же попросить уединиться с самими родителями, если тебе так хочется. А если они согласятся, ты можешь делать с ними всё, что тебе вздумается. Где угодно, когда угодно… главное только получить согласие. А отказаться… всегда можно».

Не понимал я подобной логики. Странным мне казались пути общения у Даемонов. На секунду же я представил, как Матушка выпрашивает маленькую Катъю у её родителей… и они соглашаются. Как низко может опуститься человек при подобной возможности? И вспомнил я всё, что терзало моё сердце и душу днями раннее, произнеся:

— «Я-я… не соглашался с тобой… все это время».

Матушка Мика хотела что-то сказать мне с улыбкой, но улыбка эта исчезла внезапно после моих слов, не дав ей сказать и слова. Она задумалась. Прикрыла глаза и стёрла улыбку свою, промычав что-то себе под нос. Неужели я её обидел?

«Прости меня, моя радость, но… Я только что вспомнила, что люди назвали тебя иным именем. А я, глупая, чуть не назвала тебя старым». — рассмеялась моя матушка после слов этих, положив меня рядом с собой на кровати мягкой, не давая мне убрать ладонь со щеки её тёплой. Повернулась она ко мне и поцеловала, спросив нежным шёпотом: — «Как они назвали тебя, дитя моё?»

Был я слегка запутан вопросом подобным. Неужели… и имя моё было ложью всё это время? Глупость! Это имя дали мне люди, и среди людей я должен носить именно это имя. Даемоны же оклеймовали меня своими названиями, ибо я жил среди них, разве нет? Со спокойным голосом, чуть раскрыв глаза от удивления, произнёс я тихо: «Иорфей», но Матушка… Она либо не услышала меня, либо решила назвать меня иначе, произнеся умилённо:

— «Орфе’й. Мой маленький-маленький мальчик. О’рфи…»

«Ты не услышала меня…» — не смог я поправить Матушку. Обняла она меня крепко, к груди своей прижимая, пороча имя моё вновь и вновь, делая его моим новым. Может она называла меня так из любви материнской? Чую… Не сразу привыкнуть к этому имени я успею.

«Прости меня, Орфей, мальчик мой», — шептала Матушка, поглаживая ладонь мою на её щеке самыми кончиками пальцев. — «До сих пор я рада этому моменту… и до сих пор я не слушаю моего юного мальчика. Я делаю это из любви огромной к тебе, мой Орфи, и даже если тебе не нравится это… Даже если ты будешь ненавидеть меня за то, что я делаю с тобой — Моя любовь к тебе не погаснет. Я все ещё буду целовать твои щёчки и губки, касаться твоего животика и плеч твоих. Никому не позволю уединяться со мной, если тебе захочется. А если вдруг твоя любовь начнёт гореть ярче… Если вдруг тебе захочется уединиться с кем-то… Даже если этим „кем-то“ станет твоя матушка любимая…»

«П-прекрати. Прошу». — Не хотелось мне слышать слов этих грязных, особенно когда они выходят из нежных уст моей родной Матушки. Не хотелось очернять свой разум грязными картинами. Позволила мне убрать Матушка Мика со щеки её руку, и увидел я… След руки моей. Тускло-красный след, словно краской нарисованный, не исчезающий с её серой кожи. И указала она на след этой, проведя по нему кончиками пальцев своих в улыбке тёплой:

— «Проси меня обо всём, малыш мой Орфи. Я всегда услышу тебя. Обещаю».

Надолго я запомнил ночь прошлую. В нежных объятиях Матушки своей спал я, позабыв про стыд и страх. Доказал я себе, что… Это моя родная кровь. Не должен я бояться её вида, её касаний, её слов. Нет ничего постыдного в любви к матери своей.

На какой-то момент я задумался о своём отце. Он… хотел достичь мира, разве нет? Указать на истинную ложь, скрытую человеческим родом. И раз уж Матушка доказала мне, что грех — лишь слово… Почему не могу я доказать это и другим людям? И почему увидел Епископ в роге моём порок и зло?

Мне снилось прошлое… Как я проходил по тропе огненной, молитв не читая. Как Братья и Сёстры мои — Судьи — забирали жизни людей безгрешных, завидев на шее крест грубый. Как Сестра моя Элиза, после случая несчастного, была признана грешницей и мученицей стала. Сестра… я совсем забыл про неё! Совсем забыл про обещание, которое я сделал себе! Мне нужно было вызволить её из тёмной клетки. Унести с собой, к землям светлым, где её примут и пожалеют. Я должен был вернуться обратно!

Утро яркое прошло мимо меня. Я спал в кровати уютной и не замечал течения времени, ворочаясь с боку на бок. Даже Матушка Мика, которая встала раньше меня, не пробуждала меня ото сна, давая возможность насладиться мягкостью и нежностью постели тёплой. Даже запах, оставшийся после неё на одной из подушек… лишь сильнее приковывал меня к постели. И только когда я почувствовал неудобство в спине своей, словно что-то лежит подо мною — пробудился я, встретив новый порок в теле моём.

Из задней части моего тела выходил длинный хвост телесного цвета. С чёрным, пушистым кончиком, формами своими с пламенем свечи схожий. Хвост этот неспешно извивался, подтягиваясь к моей шее, и я ничего не мог с этим поделать. В отличие от всех остальных частей моего тела… Я не знал, как повелевать своим хвостом. Подобные вопросы только Матушка моя могла решить, и я поспешил к ней, даже не надевая своих верхних одежд.

Матушка Мика была в соседней комнате, которую Даемоны прозывают Гостиной. Там она подготавливала утренние блюда, стоя в углу, где хранились все кухонные приборы и инструменты. Я не мог не прозвать этот угол Кухонным, ибо только на кухнях можно готовить различные блюда и булки сдобные. Привыкнув к яркому свету и протерев глаза свои сонные, я, без промедления и лишних остановок, показался ей на глаза, обняв её.

«Доброе утро, мой мальчик», — произнесла радостно моя Матушка, оглядев меня сверкающими глазами, полными радости и счастья. — «Ты очень-очень вовремя. Я как раз хотела приготовить что-нибудь вкусненькое для тебя. Нам многое предстоит сделать, повидать новые лица…»

Я был благодарен ей за уход и ласку эту. Благодарен был за еду вкусную и заботу неописуемую. Матушка всегда улыбалась мне, даже когда для улыбок не было повода. И всё же… прошлой ночью я сделал выбор:

— «Мне нужно вернуться назад, матушка». - решил я сдержать своё слово. Вернуться на земли грешные и спасти ещё одну душу, которую я посчитал родной. Матушка восприняла мои слова в шутку, но… спустя мгновение выражение её лица поменялась. Поняла она, что слова эти были более чем серьёзными.

«Почему, Орфей? Неужели ты… Т-тебе не нравится жить с нами?» — Матушка понимала мои слова не так, как я себе представлял. Она была не только шокирована моим решением, но и напугана им.

«Нет, матушка. Я благодарен тебе за всё, что ты делаешь для меня, но я дал слово своё… человеку. Дал слово, что я вернусь и спасу её, если мне все же удастся обрести свободу». — Мои слова звучали глупо, знаю, ведь у меня не было даже плана. Как я попаду обратно? Как обойду стены массивные? И как я сбегу оттуда вновь? Матушка положила на стол тарелку с плодами сочными. Сел я с ней за стол этот, наблюдая за её эмоциями.

«Оу… Ты хочешь помочь кому-то ещё?» — кивнул я молчаливо в ответ, впиваясь зубами в красное, сочное яблоко. Матушка вновь разразилась улыбкой от ответа этого. Стояла рядом и улыбалась мне, расчёсывая волосы мои пальцами нежными. Вновь разгорелось счастье в очах её… но лишь на мгновение. — «Юный принц моего сердечка. Я лишь сильнее люблю тебя за подобную решимость, но… Тебе уже рассказали, что случилось с отцом твоим. Я не хочу, чтобы ты шёл по его стопам. Я не хочу потерять тебя… так скоро».

Мудрость Матушки Мики была неоспорима. Да, меня могут с лёгкостью убить стрелки Ордена, только я осмелюсь ступить на земли грешные. Да, мне придётся скрывать не только рог свой, но и хвост непослушный. Миссия эта окажется ещё сложнее для меня, ибо путь мой стал вдвойне длиннее и сложнее в разы.

«У меня ещё остались союзники. Люди, чьим сердцам я могу верить. Мне нужно лишь вернуться», — встал я со стола со словами этими, громко высказывая планы свои, отблагодарив Матушку свою кивком в качестве благодарности за вкусную еду. — «Даемон по имени Симон, приютивший меня к себе в мои первые дни, все ещё держит у себя мои вещи. Мне нужно забрать их, подготовиться и…»

Матушка остановила меня. Схватила меня за запястье крепкой рукою, встав со стола неспешно. Не видел на лице её улыбки я, но я видел… разгорающийся гнев. Вновь я увидел серьёзное лицо своей Матушки, и вновь навеяло лицо это страх в моё сердце.

«Если тебе нужно подготовиться — так и быть. Я сделаю это. Подготовлю тебя и научу», — голосом строгим произнесла Матушка, лишь сильнее сжав запястье моё. Она отвернула меня от дверей, вновь посадив за стол, а сама, взглянув в окно, задумалась. И попросила она меня:

— «Дай мне неделю, мой юный рыцарь. Мне нужно вспомнить, чему меня учили, и научить тебя всему, что я знаю. И потом… Я пойду с тобой. Куда угодно пойду. Всё, что я требую от тебя — одну неделю».

В этот момент я начал бояться за свою Матушку. Всерьёз решалась она присоединиться ко мне. Разделить путь мой и обучить меня умениям Даемонов. Чувствовал я, как в её сердце, полном любви и заботы, разрастались корни гнева и злобы. Этот гнев может унести её от меня, и я не хотел, чтобы это случилось. Пытался я отговорить её. Убедить её в том, что мне будет лучше пойти одному…:

— «Матушка…»

«Не обсуждается! Ты либо берёшь меня со мной, либо остаёшься со мной! Других путей не существует и не должно!» — она отказывалась. С гневом на устах отказывалась. Не принимала мои слова, выливая на себя весь тот гнев, который затаился в ней ещё с того момента, как я встретил её в глубинах Горизонта. Она не сразу осознала этого. Не сразу скрыла корни своего гнева слезами. На колени она встала рядом со мной, положив на плечи мои руки свои нежные. Прошептала она, слезами изливаясь:

— «Прости меня, Орфей, дитя моё. Я… не… н-не хочу потерять тебя так же, как и твоего отца. Тогда я поклялась сделать всё для него, если люди не послушаются. А сейчас, зная повадки зверя… Я сделаю для тебя то, что не смогла сделать в прошлом. Прошу тебя, Орфей… Свет очей моих. Мой клубочек счастья. Мой нежный лепесток… Позволь мне остаться с тобой. Помочь тебе».

Смерть моей единственной матери… Эту ношу я точно не перенесу. И она тоже не перенесёт потери своего единственного сына, если худший случай все же нагрянет. Мне известна её сила. Часть своих способностей она уже успела мне показать… и извиниться за это сотнями скорых поцелуев и реками из слёз. Вот только Старейшина Онка говорила мне, что Даемоны — беззащитны. Так откуда же у Матушки моей такие силы? Может ещё существуют Даемоны готовые сражаться? Вдумался я. Обдумал всевозможные случаи и их исходы. И итогом стало… ожидание:

— «Есть ли у вас библиотека или архивы возможные? Есть ли место, где я могу набраться знаний?»

Одна неделя… Для человека — это очень маленький срок. Человек не сможет набраться сил и знаний, обучить своё тело новым движениям и трюкам, овладеть новыми умениями и отточить их до превосходства… И все это за одну неделю. Истину признаю я и раскаюсь, ибо я не желал познать всё. Лишь важным вещам учился я и отдавал все свои силы и время своё, дабы в моём теле и сердце сохранилось хоть что-то.

Мои глаза отдавались писаниям Даемонов, в которых, по словам Старейшин, были скрыты старые тексты и тайны, описанные людьми. Множественные манускрипты и писания… созданные не Даемонами, но людьми! И в манускриптах этих хранились знания, которыми пользовались Даемоны с самого их появления на этих светлых землях. Архивариус, что следил за сохранностью этого нескончаемого источника знаний, позволил мне завладеть некоторыми манускриптами. Обещание я ему дал, ибо манускрипты эти вновь вернутся к нему спустя неделю. И за неделю одну я смог познать тело человеческое, узнать о внутреннем механизме, двигающем нас, и найти в своём теле ещё больше слабостей. С этими знаниями… я постараюсь воспользоваться слабостями человеческого тела. Защитить себя от вреда и приносить вред своему оппоненту, не забирая его жизнь при этом.

Матушка Мика смогла научить меня некоторым тайнам, которые я, возможно, смогу использовать во благо:

— «Всё вокруг тебя — оружие. От простой ветки и камушка под ногами твоими, до дерева и скалы. Твоё окружение — твоя сила и слабость», — так говорила мне моя Матушка. Она учила меня оценивать моё окружение и пользоваться тем, что попадётся мне под руку. Ослепить своего оппонента пылью или грязью под своими ногами. Отвлечь тех, кто ищет меня, звуками и стуками. Прятаться в тенях и двигаться бесшумно. А если битвы не избежать, то у меня есть более двух путей.

Не всегда я могу защитить себя щитом или инструментом, и потому Матушка тренировала мою ловкость и скорость. Учила меня отходить и ускользать от летящего предмета. Выскальзывать из рук крепких и верёвок прочных. Учила меня манипулировать своим телом и использовать мою натуральную гибкость. Её мудрость стала для меня заветной. Мог я увернуться от летящего камня и перехватить брошенное копьё. Пользоваться силой и длиной своих ног и оценивать силу эту для прыжка или удара нужного. И это были не единственные тайны, которые раскрыла для меня моя Матушка.

Не всегда она думала о битвах и насилии. Матушка научила меня двигать моим хвостом и извивать его так, как мне вздумается. Хвост мой тоже поддавался упражнениям и тренировкам, но одной недели для этого точно не хватит. К тому же… Я не думаю, что он мне пригодится. Мне нужно лишь научиться управлять им и обвить хвост этот вокруг моего тела. И этот трюк, как ни странно, быстро я освоил.

«По возможности, я познакомлю тебя с твоими братьями и сёстрами», — Матушка утверждала, что у меня существуют кровные души. Дочери и сыновья, которых она рожала до и после меня. Мы сидели на улице в этот момент, на деревянной скамье, не отдавая своих взглядов восхищённым прохожим. — «Они, наверное, ещё не знают о моём возвращении».

«Кто эти сёстры и братья? И… почему они не с нами?» — для меня эти вопросы стали довольно важными. Начал я интересоваться вопросами о своей настоящей семье и о Даемонах, которые были её частью. Матушка же с радостью делилась со мной этой тайной. Обнимала и целовала меня, щипала и щекотала, не стесняясь чужих взглядов. Она называла это… как же… Тискать?

— «Я все ещё молодая и всё ещё глупая, мальчик мой милый, Орфи. Верь или нет, но твоей любимой матушке — Восемьдесят шесть лет отроду. И даже если годы обошли меня стороной, пока я сидела в глубинах Горизонта, где время пролетает очень-очень быстро — я все ещё глупенькая девочка».

Как же сильно был удивлён я числу этому. Восемьдесят шесть лет… Как смогла сохраниться её красота, если прошло столько времени? Откуда в ней такая прыть и жизнерадостность в такие годы? Одну лишь вещь я забыл: Даемоны — бессмертны. Они живут дольше простых людей. Намного дольше.

— «Когда ты был ещё со мной, твоя любимая матушка не раз уединялась с другими Даемонами. Даже когда я поклялась своему мужу — твоему отцу — быть только с ним и ни с кем более… Твой отец… он позволял мне уединяться с другими, и иногда даже составлял мне компанию! А когда тебе исполнился годик, и тебя уже не нужно было кормить моим молоком… Тогда я и потеряла тебя. Горе моё не затмевали новые дети и ласки других Даемонов. Я отказалась от всего и вся, откормила своё последнее дитя и только тогда… Что-то я не туда ушла с этим рассказом… Извини меня, Орфей, мой милый».

Поистине грустную историю рассказала мне Матушка. От такой потери… Любой может потерять надежду, а иногда — рассудок. И в этом рассказе она держала поистине страшную истину, которая застряла в голове моей на несколько дней:

— «Если я правильно помню, то у тебя… Восемнадцать братьев и одиннадцать сестёр. Из них три сестрёнки — младшие. Я обязательно познакомлю тебя с ними, когда мы завершим твою… миссию».

Последние свои тренировки я проводил со Старейшиной Анку, который обучал меня сражениям без оружия. Превращал руки мои в камни и палки, способные оглушить или сломать моего противника. Самым простым ударам смог он обучить меня, но среди этих учений скрывалась небольшая тайна, что могла превратить мои удары в нечто особое:

«То, что говорят и пишут — не всегда правильно. Иногда лучше находить и создавать иные методы, которые будут более эффективными или удобными для тебя», — именно эти слова говорил мне Старейшина Анку. Он учил меня совмещать мои знания и умения для создания иных способов борьбы или движения:

— «Твой хвост может стать хлыстом, руки — ногами… Разгадывай загадки и обучай себя им, юный человек. Ты можешь стать первопроходцем в новом ремесле или учении, если слегка… увлечься своим новым занятием».

Слова Анку я запомнил и принял. В свободное время я тренировался в сокрытых учениях, пытаясь воссоздать что-то, что ещё никто не успел познать. И я познал их! Смог я воссоздать цепь быстрых движений, путая своего противника и ускользая от его попыток ударить меня! Смог найти некий баланс в своём теле и познать своего оппонента… деревом. От дерева этого я могу отскочить. По дереву этому я могу взобраться. И если оппонента своего я представлю древом — я заберусь на него. Отскочу от него. Так познал я возможность… пользоваться своим оппонентом. Бросать его в стороны, прыгать через него, скользить под ним!

Одним днём я попросил Старейшину Анку собрать крепких и сильных Даемонов, которые не пропустят меня к столу в Тёмном Доме. Он позволял мне испытать себя, даже когда меня, с трудом лёгким, удалось ловить и приносить обратно. И пролетал я сквозь ряды этих Даемонов, показывая им своё новое учение. Я прыгал по их головам и рогам. Поворачивал их в стороны, не сбавляя ходу. Отскакивал от стен и проскальзывал под ногами этих Даемонов. И если же схватят меня руками крепкими — я выскользну из рук этих ловко и продолжу свой путь! Никто не станет для меня преградой с этими знаниями!

Неделя прошла незаметно для меня, но все мои умения и знания — остались со мною. Только и делал я, что тренировал своё тело и разум, не отдаваясь отдыху. Мой план действий был обдуман, а я — подготовлен был и собран. Многие шаги мои заранее были выбраны, но одна проблема продолжала стоять предо мною: Матинфеево кольцо.

«Возможно… я все ещё могу забраться на стены. Если я, конечно, ещё помню про этот способ». — я был слегка удивлён словами моей Матушки. Она может забраться на Матинфеево кольцо? Как?! Подобные стены невозможно преодолеть или разрушить! Даже если она попробует забраться на них — стрелки Ордена заметят нас!

Матушка же не боялась этого. Она улыбалась и поправляла свои новые, чёрные одеяния. Одеяния эти были чуть короче тех, в которых она оказалась в глубинах Горизонта, но они все ещё скрывали её природную красоту от чужих глаз. Я же одел на себя свою кольчугу и одеяния Ордена, укрыв себя тёмной накидкой, которую подобрала мне Матушка. Взял с собой мой инструмент и свой пояс. Запасся свежими кусками хлеба и флягой с чистой водой. И не успело солнце взойти, не успели Даемоны проснуться и встретить яркое утро — Я и Матушка Мика, которая уговорила своих сестёр открыть врата вновь, уже стояли на «ничьей» земле. Нам оставалось только перейти через Горизонт, но тут Матушка остановила меня.

«Нам лучше не показываться на глаза людям. Пусть наше появление будет бесшумным». — С этими словами она раскрыла свои одеяния предо мною и встала на колено, указав мне тихим голосом: — «Обхвати мою шею, дитя моё любимое. Спрячься со мной».

Не знаю почему, но я послушался её. Только я обхватил её шею руками — Матушка укрыла меня в своих одеяниях и обхватила мою талию, моментально через Горизонт переступив. Не знаю как, но стрелки Ордена не увидели бегущего Даемона в тёмных одеяниях. За секунды она добралась до стены, прижавшись к холодному камню спиной.

«Закрой глаза, мой хороший. Я хочу сделать тебе… сюрприз», — не знаю, почему она просила меня об этом, но я послушался её. Вжался лицом в её плечо и закрыл глаза, чуть крепче обхватив шею её. Слышал я её глубокие вдохи и выдохи. Почувствовал резкое, едва заметное движение. Дуновение ветра почувствовал. А после… услышал я шёпот Матушки моей: — «Готово».

Не верил я глаза своим! Матушка моя стояла между стрелками Ордена, и они, устремив свой взор в сторону Горизонта, не замечали нас! Мы… стояли на самом краю Матинфеевого кольца! И Матушка лишь широко улыбалась мне, наслаждаясь моим поражённым взглядом. Сделала она пару шагов к лестнице и, небольшими прыжками и падениями, спустилась к внутренним стенам. Вот так просто мы оказались на моей родной земле. Никакого труда и стараний.

«Как ты…» — всё ещё гадал я о методе загадочном, которым воспользовалась моя Матушка. Тихим шёпотом я выпускал из себя лёгкие звуки удивления, пытаясь произнести хоть что-то. Задать её правильный вопрос пытался я. Матушка же лишь улыбалась мне, сев на «зуб» стены внутренней.

«Сюрприз!» — произнесла она радостным шёпотом, поставив меня на ноги перед собой, скрыв свой вид под тёмным одеянием. Она находила время для поглаживаний и поцелуев, иногда поглядывая по сторонам. А потом, глубокий вдох сделав, прошептала мне: — «Как же давно я не ощущала присутствия Арканы. В последний раз я была тут двадцать лет назад, и то я не успела насладиться этим сладким чувством… вдоволь».

«Ты хочешь сказать, что благодаря силе Арканы… нас не видят?» — только так я мог объяснить недальновидность и слепость стрелков Ордена. И я оказался прав. Издав небольшую усмешку и ущипнув меня за нос, Матушка Мика подтвердила догадки мои:

— «Тебя тоже никто не увидит, пока ты прячешься в моей тени, мой мальчик». — Именно эти слова успела произнести Матушка. Вновь встала она на ноги и обхватила меня руками нежными. Страж Ордена проходил мимо нас, не замечая нашего присутствия, и Матушка, даже не оглядываясь, сделала шаг назад, начиная падать со стены. Бесшумно приземлилась она на крышу крестьянского дома, подобно ветке древесной, упавшей в густую траву, а потом, оглядевшись по сторонам — спрыгнула в тёмный переулок, скрывшись в тенях домов.

«Как же это непривычно… видеть свет факелов в этих тёмных землях. Нас каждый может увидеть на этом свету». — Матушка предупреждала о слабости нашей. Огонь факелов может развеять чары и раскрыть её очертания любому глазу. Факелов в этих местах довольно много, а значит и проскользнуть незамеченным мы не сможем. К тому же ей очень тяжело держать меня на своих руках и шее, и я заметил эту… колеблющуюся усталость в её нежном голосе. Должен я сохранить силы своей Матушки.

«Тогда тебе легче будет пойти без меня, матушка», — словами своими я вновь вынуждал её волноваться за меня. Перевести наш разговор в яркий спор, которому нет места в нынешний час. Дабы не изнурять её нервы, я аккуратно обнял её, прижавшись к её телу, и незаметно подложил её в руки приготовленную мною записку. Просьба моя была простой:

— «На этом листе — послание. Прошу тебя, следуй в сторону колоколов и высоких церквей. Найди девочку, чьё лицо и тело покрыто ожогами. Это послание — для неё и только для неё. Мы встретимся там, как только я навещу пару семей людских».

Не спорила со мною Матушка. Улыбкой тёплой и поцелуем в щёку нежным она благословила меня, а потом, словно сгусток пыли на ветру, исчезла с глаз моих, взмыв в воздух. Так и попрощался я с Матушкой своей. И, чую я, ненадолго расстанемся мы.

Я бродил по незнакомым мне землям и видел незнакомые лица крестьян. Наблюдал за каждым из них и прислушивался к звукам множественным. Не ожидал я услышать крики о помощи в эти часы, особенно в таком людном районе. Слышал я крик мужской: «Умоляю! Люди! Помогите!», но свернуть с пути я не осмеливался, ибо миссия моя была намного важнее. В сердце моём играла грусть и боль. Возможно, это была та грусть, которую испытывал это бедный крестьянин… Не мог я отвергнуть крики о помощи! В моём чистом сердце нету места сожалению! Словно ветром гонимый, пролетал я мимо толп людей, пробегая сквозь эти толпы без промедления!

В тёмном переулке оказался я, и этот переулок обходили люди стороною. В самом тёмном углу я увидел очертания людские: Пятеро мужчин избивали крестьянина, втаптывая его в грязь. Был бы я Судьёй-Инквизитором… Своими словами и указаниями не достиг бы я победы. Но теперь я отрёкся от святых путей. Отрёкся от Ордена и Отца-Создателя! Без раздумий лишних напал я на людей этих! Взял мужчину за рукав рукою ловкой и отбросил его прочь, ударив в спину ногой. Эти люди быстро заметили моё теневое обличье, как только их товарищ улетел в грязь лицом.

«Какого чёрта ты творишь?! Тебе что, тоже брюхо вспороть?!» — именно с такими гордыми высказываниями выступил один из этих мужчин, в чьих руках сверкал кинжал острый. Не боялся я блеска смерти! Только он направил кинжал этот в мою сторону — ударил я ногою по широкой дуге, первым ударом выбив его кинжал, а вторым — его зубы.

Подобные акты насилия, не говоря уже про мой теневой вид, никак не напугали людей злых. Наоборот, они нашли во мне угрозу, которую нужно было устранить. С дубинками и кинжалами побежали они на меня, вставая на ноги и вытирая свои глаза от грязи. Настоящая битва меня настигла, и в этой битве я собирался использовать все свои силы.

Словно ветер я двигался между своими соперниками, увиливая от дубинок и кинжалов, пугая их движениями своей накидки, ударяя их локтями и коленями, руками и ногами своими. Одного из них мне удалось поймать в момент выпада. Пытался пронзить он меня кинжалом, двигаясь точно на меня, но я лишь шагнул в сторону и схватил его за запястье, обратив его путь в сторону стены каменной. Лицом своим впился в стену эту мужчина, и испустил дух свой, упав на колени.

Второй, что размахивал дубиной своей, смог таки принести в моё тело небольшую порцию боли. Подставил плечо я под удар его, а потом, оправившись от подобной силы, ударил его в живот и горло. Мужчина этот удержал равновесие, но оправиться от подобного удара он сможет не скоро.

Очередной злодей же пытался ударить меня по спине дубиной, и он лишь коснулся моих одеяний ею. Попал он дубиною по углу ближайшего дома, вскрикнув от лёгкой боли в ладони. Воспользовался этим моментом я! Схватил его за руку и моментальным толчком в локоть переломал её, заставив вскрикнуть от агонизирующих чувств! Дубина его оказалась в моих руках, и дубину эту я метнул в сторону второго моего оппонента, который ещё не успел прийти в себя. И попала она эта ему в грудь, заставив злодея взвизгнуть от боли и упасть на землю.

У оставшихся двоих все ещё оставались силы сражаться со мной. Сам того не заметив, один из них кинулся на меня и поймал меня в свои грязные руки, пока второй, замахиваясь дубиной своей, собирался ударить меня со всей возможной силой. Ужасную ошибку совершил он, ибо быстро я ускользнул из рук мужчины и бросил его вперёд, подставив под удар. Моментально вышел дух из мужчины от удара подобного. Бросил я бездыханное тело через своё плечо и опрокинул его на последнего своего злодея, что ударил его дубиною своей. Этого не хватало, чтобы свалить его с ног, но дубину из рук своих он выронил в спешке.

И обрушил я на неприятеля всю мощь своих ударов, ударив его в одни их самых слабых точек: горло и бок левый, живот и пах. Подобных ударов ему хватило сполна, и мужчина пал ниц передо мною. Окунулся лицом в грязь, постанывая от боли дикой. Но расслабился я рано. Один из злодеев всё ещё был в сознании. Мужчина бежал на меня с криками и замахивался дубиной, и я сделал шаг в его сторону, ударив в грудь головою своей. Моих сил хватило, чтобы сбить его с ног и выпустить из него дух. Двое, что ещё остались в сознании, точно не нападут на меня. Убегут они прочь, скуля от боли дикой.

«Да благословит вас Отец-Создатель, Господин Инквизитор! Да будет благословлена ваша храбрая душа!» — бедный, избитый крестьянин пал у моих ног, благословляя меня за спасение это. Ссадины и кровь я видел на лице этого крестьянина, покрытого седыми волосами и морщинами, а глаза его сверкали, изливая слёзы счастья при виде моём. Этот крестьянин увидел одеяния Судей-Инквизиторов, скрытые за моей накидкой. Увидел инструмент мой. — «Вечность я благодарен вам! Вечность я буду ходить и молиться…»

«Прибереги молитвы свои, старик», — произнёс я устало и строго, протянув ему руку свою. Не искал я помощи от старика этого, ибо ему самому помочь нужно. Но задать ему вопрос я посмел:

— «Ищу я ремесленника — Гевелиос его имя. Близок ли он? Знаешь ли ты его?»

Ещё ярче засверкали глаза старика, и дрожащая рука его поднялась ввысь, указав в нужную сторону:

— «Знаю я такого ремесленника, Господин мой Инквизитор! Знаю я, где найти его рабочее место!» — радостно произнёс старик, продолжая указывать рукою своей в сторону нужную. — «Он одеяния жены моей пошивал! Золотыми руки его…»

Блеск счастья в глазах его поменялся на ужас, а руку дрожащую он направил в иную сторону. В глазах видел я отражение смутное, возвышающее над моей головой дубинку. Готов я был встретить опасность эту и отправить душу оппонента моего на небеса, схватившись за свой инструмент… если бы не чужое вмешательство. Образ тёмный обрушился камнем на плечи злодея. И произнёс этот образ тихо: «Ку-ку», отходя прочь от поверженного крестьянина.

«Беги, старик. Беги прочь и не оглядывайся». — беспрекословно послушался старик моего приказа, убегая от образа появившегося в страхе диком. Возвышался этот образ надо мной тенью великой, и сделал я шаг вперёд, в сторону тени этой, давая Матушке сокрыть меня в своих одеяниях.

«Не самая простая задача мне досталась, но я её выполнила. Послание оказалось в руках юной девочки, покрытой шрамами и ожогами». - рад я был словам моей Матушки. Действовать теперь я должен быстро, ибо скоро настанет момент, когда придётся мне встретиться с ней. Должен я поспешить.

«Благодарен я тебе, матушка», — быстро заулыбалась Матушка Мика от слов моих, тихо двигая своей талией из стороны в сторону от радости. Никогда бы я не подумал, что она будет так радостно вести себя после таких сложных задач. Рад был я её улыбке и тёплому взору, но вновь ей придётся расстаться со мной, ибо своих дел я ещё не сделал. — «Извини меня, ибо я задержался на пару минут в этом месте».

«Я всё видела, и я горжусь тобой, дитя моё любимое. Ты помог человеку в беде и не побоялся злых людей с дубинами и кинжалами. Моё сердце до сих пор пытается вырваться из груди от подобной картины». — Был я слегка удивлён её словам. Как быстро она добежала до церквей, нашла Сестру Элизу… и вновь вернулась ко мне? Её волшебные силы винил я.

Успокоил я Матушку, обняв её и прильнув ухом к груди её пышной, вслушиваясь к стуку сердца взволнованного. Она делала всё в спешке, ибо дыхание её было учащённым. Должен я дать Матушке минутку отдыха. Уберечь её от усталости.

«Человек показал мне путь», — произнёс я спокойным тоном, указав в нужную сторону рукою. — «Позволь мне найти нужный дом и поговорить с нужным человеком. Не буду задерживаться я по пустякам, обещаю тебе».

Матушка Мика кивнула мне с пониманием, вновь поцеловав меня в щёку губами мягкими. Прошептала она мне на ухо нежно:

— «Я буду следить за тобой со стен, мой мальчик. Если вдруг найдёшь своего человека, или помощь моя тебе будет нужна — подними руку к небесам тёмным, и я окажусь позади тебя, словно тень».

И исчезла Матушка моя. Прыгнула ввысь, исчезнув в пустом небе. Теперь мне оставалось только найти дом Гевелиоса.

Мимо знакомых районов я шёл. Путь свой держал я к мастерской Гевелиоса, но там, как оказалась, никого не было. Мастерская была закрыта. Пуста. Не шёл дым из печной трубы, не звенел молот от ударов, не дули меха кузнечные. Мог я только оглядеть стены высокие в поисках знакомого образа и отправиться дальше, вспоминая дорогу к дому Гевелиоса. Может я и не видел своей Матушки на стенах этих, но я чувствовал, как она шагает по ним. Как разглядывает она меня, перешагивая с «зуба» на «зуб». Как дразнит она Стражей стен этих, хихикая рядом с ними, заставляя оборачиваться в лёгком испуге и непонимании. Матушка развлекала себя, переводя дыхание, и я был рад этому.

Знакомые дороги привели меня к переулку тёмному, где, на стене каменной, все ещё висели таблички с именами убитых. К этим табличками прибили ещё одну, и имя это было мне незнакомым. С площади я вышел к дому Гевелиоса и, перед тем как постучаться в двери деревянные, поднял я свою руку ввысь. Почувствовал я знакомое присутствие за своей спиной. Почувствовал дуновение ветра, словно что-то упало с небес бесшумно. И только тогда, не пряча руку эту за одеяниями, я постучался в дверь. Слышал я едва различимый плач… Детский плач. Даже не стал я ждать ответа на стуки мои. Распахнул я двери перед собой и увидел… Катъя. Она лила слёзы, на колени пав.

«Катъя! Это я! Не плачь!» — моментально я пал на колено перед ней, показав её своё истинное лицо, скрытое за платком тёмным. Оглядел я дом знакомый и не увидел никого в нём. Лишь следы погрома. Лишь… отчаяние в глазах маленькой девочки. Нехороша картина эта. — «Где твоя мать? Где отец?»

«Плох… Плох-хие дяд… дя… д-дяди…» — едва могла выговорить слова напуганное дитя, но суть слов этих я понял в миг.

«Только что?!» — Катъя кивнула мне в ответ, не прекращая растирать глаза свои кулачками маленькими. Один лишь ответ на вопрос мог помочь мне найти Гевелиоса… если он ещё жив: — «Куда пошли плохие дяди?»

Крохотным пальцем своей дрожащей ручки указывала Катъя. Указала она в сторону ворот, хныкая и выливая слёзы. Без промедления скрыла меня Матушка своими одеяниями! Поглотила тень огромная меня, прямо на глазах у испуганного дитя, и сделало огромный прыжок в сторону ворот. Через всю площадь пробежала Матушка, взяв меня на руки. Ногами ловкими взбежала она на стены, осматривая окрестности. Я слышал крики и вопли, но не мог разглядеть источник этих криков. Мешали мне одеяния Матушки, и раскрыть их я не мог, ибо руки мои крепко обхватывали шею её.

«Во-о-от… Тащат ещё», — Матушка заметила таки злых людей. Взглядом злобным смотрела на них, сгибая колени. Указала она мне гласом грозным: «Готовься», и схватила за руки меня, прыгнув вперёд. Собиралась она бросить меня в грешников этих! Позволить мне сразить одного из них мощным ударом!

Приземлилась она на крышу дома! Раскрылись одеяния наши от ветров лёгких! Увидел я злодеев новых, коим были трое мужчин, и, с великой помощью Матушки Мики, сделал я свой первый удар! Схватила за руки меня Матушка! Метнула меня в сторону нашего противника, словно кувалду, и я врезался ногами в спину злодея, окунув его лицом в грязь и щебень! Подобная сила любого сразит наповал!

Моё внезапное появление заставило прохожих-крестьян, что наблюдали за этими людьми в страхе, разбежаться по сторонам! Не замедлив своего движения, начал бежать я в сторону второго злодея, врезавшись в него своим рогом. И прижал я его к стене! И вбил я голову его в стену дома, выбив из него весь дух и пороки! Слышал я удивлённые вздохи и ахи наблюдающих за нами людей, но третий злодей… успел раствориться в толпе в толпе. Крестьяне, крича и указывая пальцами, не показали мне на грешного мужчину, расходясь в стороны.

Оставшийся в одиночестве мужчина, что маршировал впереди остальных, бежал прочь от меня, спотыкаясь об камни в грязи сапогами своими. Матушка моя настигла его без промедления. Укрылась в тени своей накидки. Прижала его к земле ногами, удерживая стопу свою на его горле. Мужчина этот не выглядел опасным, но я видел в глазах его грех. Жадность… Гордыню… Крестьяне покрывали этого человека проклятиями, но не благословлениями. Взял я этого мужчину за шиворот и поднял с земли. Посмотрел я на Матушку свою, а после — обернулся к Гевелиосу, что в шоке смотрел на нас обоих, не вставая с земли. Чего заслуживает этот человек в их глазах?

«Н-не надо! Ваша свят-тость, не надо! Я заплачу… Я сделаю вас… богачами!» — Паршивец пытался выкарабкаться из рук моих, когда поднял я с земли его, поставив на колени. Был он труслив. Избежать неизбежного он пытался, растягивая кривую улыбку, укладывая в руку мою мешочек толстый. Предлагал серебро. Взятку!

«Вердикт твой давно предрешён», — не постеснялся я взять в руки свои «Присяжного». Не постеснялся пролить кровь на глазах Матушки моей. Клыки Закона растерзали бока этого грешника. Прогрызли свой путь к позвоночнику и перегрызли его. Лишнюю кровь проливаю я, но с гневом этим… Не могу я поступить иначе с этими людьми! Они — грешники! С рождения меня учили бороться с ними! Не забуду я лицо истинного зла и не пощажу их! Выпустил я из себя гнев этот и обратился к тёмному образу Матушки, вытирая инструмент свой об одежды мёртвого грешника: — «Прости меня, Матушка. Прошу тебя… Изгинь».

Вновь исчезли её одеяния во тьме небесной. Вновь вышли из своих укрытий шокированные люди, оглядывая тела бездушные. Вновь я стоял на грешной земле, среди мёртвых и избитых. Непобеждённый…

«Иорфей?! Ты ли…» — успел я затушить громкий голос моего друга рукою ловкой, наклонившись к нему. Лицо его было разбито и раскрашено кровью до неузнаваемости. И указал я ему:

— «Поспеши домой и запрись внутри. Не открывай, не услышав моего голоса».

Так и поступил Гевелиос, услышав слова мои строгие. Вновь я поднял руку к небесам и скрылся в тенях моей Матушки, сделав шаг назад, в тень дома. Ожидал я услышать гневные слова, выходящие из её уст, но она… Она даже не раскрывала рта. Лишь смотрела на меня в лёгком страхе… и удивлении. Мне не нужно было объяснять ей всю жестокость этого мира. Лишь руками своими я обнял её, успокаивая и себя, и её. А после, почувствовав нежность рук её тёплых, спросил:

— «Видела ли ты женщину среди этих людей? Может и других людей ты видела, утаскивающих с собой кого либо?»

«Нет, дитя моё. Вокруг нас — ничего подозрительного я не увидела. Рожками моими могу тебе поклясться». — Не сомневался я в словах моей Матушки. Её взор не упустит подобных вещей. Всё, что я мог сделать теперь — спросить Гевелиоса о судьбе её жены — Амелии. Вернуться в дом его и позаботиться о его безопасности. Надеяться на то, что люди не видели истинный образ Матушки моей.

«Надо вернуться. Вернуться к дому. Там мы и передохнём, матушка». — И вновь поняла слова мои Матушка Мика. Вновь взмыла в небеса и исчезла, оставив от себя лишь небольшой клуб пыли и пепла.

Дорога была мне знакомой, и дойти до дома нужного мне не составляло особого труда. Люди не загораживали дорогу, а удивлённые возгласы никак не привлекали их. Все они, от мала до велика, увидят убитого человека. Весть о Судье-Инквизиторе, и образе его теневом, разлетится по округе подобно листьям на ветру. Не должны мы показывать своих образов на людях. Впредь, мы с Матушкой… должны быть бдительнее. И осторожнее.

Присутствие Матушки моей я чуял за спиной своей. Следовала она за мной к дому Гевелиоса, скользя от тени к тени. Даже стучаться в двери я не стал, прислушавшись к шумам в доме. Детский плач слегка утих, а в доме раздавались лёгкие стуки. Похоже… Гевелиос приводил в порядок дом свой. Три раза постучался я и произнёс гласом спокойным:

— «Открой мне двери, Гевелиос. Мне многое нужно узнать».

Не медлил друг мой Гевелиос. Быстро распахнул он двери для меня, протянув мне свою руку. Кровь его были смыта водой и слезами, но раны на лице грубом не скоро исчезнут.

«Иорфей… Друг мой! И это я думал, старый хрен… что глаза мои играют со мной злую шутку…» — обоими руками схватил он ладонь мою, сжав её крепко. Прижимался лбом к ней, благословляя меня безостановочно. Не было у меня времени на подобные встречи. Аккуратным касанием руки утихомирил я его, оглянувшись по сторонам.

«Прошу тебя, не сейчас. Нет времени на простые разговоры у нас», — не хотел я огорчать друга своего подобными фразами, но… правду я молвил! Его жена — Амелия… я всё ещё могу её найти, если он скажет мне, где искать её. Положил я руку на его плечо. Взглянул в глаза его. Спросил медленно и чётко: — «Где твоя жена? Куда они её увели?»

Ничего не сказал мне Гевелиос. Убрал руку мою с плеча своего и поник, взгляд свой скрыв. Молчал, слушая плач своей дочери. Катъя… она тоже услышала меня. Она тоже знает о судьбе своей матери.

«Этот человек… Худшее уже случилось, мой мальчик». — Шёпот Матушки проник в мои уши. Тень за моей спиной наклонилась ко мне беззвучно, нашёптывая эту истину. Даже словам моей Матушки я не хотел верить. Амелия… так молода была эта крестьянка. Чистейшим сердцем она обладала. Должен был я узнать о её судьбе. Найти преступника и наказать его… если я… все ещё не успел это сделать.

«Впусти нас внутрь, Гевелиос». — приказал я другу своему гласом строгим, перешагнув через проём дверной. Видел я в глазах его шок и непонимание. Гевелиос не стал преграждать путь мой.

«Нас?!» — спросил он меня в непонимании, ибо на глаза его не сразу попались очертания незнакомые за спиной моей. Матушка, следуя за мной, не заметила потолков высоких и ударилась головой об дверной проём, вскрикнув кроткое «Ай!». И только тогда понял слова мои Гевелиос, раскрыв двери шире. — «Да, конечно! Проходите!»

Боялся Гевелиос незнакомых очертаний, скрытых за тёмными одеждами. Даже Катъя, широко раскрыв глаза свои, показывала ужас, сокрытый в сердце юном.

«Не бойтесь Даемона, скрытого за одеждами этими. Не несёт она зла в сердце своём», — я успокаивал Гевелиоса словами своими, но он лишь сильнее пугался загадочного образа после слов моих. С ужасом он наблюдал, как тень, возвышающаяся за моей спиной, поглотила Катъю. Как взвизгнуло дитя от рук холодных, а после — засмеялось. Матушка Мика… Не сдержалась она. Не смогла она отвернуть взгляда и рук своих от красоты юной.

«Какое умилительное дитя! Ой-ой! Посмотрите на неё! Брыкается, извивается!» — развлекалась с юной Катъей Матушка моя. Тискала и щекотала тело её нежное руками своими. Смех звонкий проникал в уши Гевелиоса, меняя эмоции на лице его с каждым мгновением. Слушал он нежный голос Матушки моей, шепчущей с умилением: — «А чьи это ножки босые? А чей это животик нежный? А чьи это щёчки пухленькие?»

Тлело моё сердце от слов этих и смеха звонкого. Рад я был, что смогла она найти общий язык с юной девочкой. Даже Гевелиос, продолжающий наблюдать за тенью этой, с улыбкой наслаждался визгами радостными и смехом детским.

Нам с Матушкой пришлось остаться в доме Гевелиоса. По её желанию, Гевелиос укрыл все окна тканью плотной, и принёс ей чашу с водой. Раскрыла она одежды свои для него. Показала своё лицо истинное Гевелиосу и Катъе. Представилась моей матушкой, имя своё назвав. Может и напуган был друг мой Гевелиос, но нашёл он всё же странном образе тепло и нежность женскую. Быстро привык он к лицу незнакомому и смущался улыбок Матушки Мики.

Дочь её — Катъя — сильно полюбила Матушку мою. В руках серых, нежностью своей одаривая, тискала она юную Катъю. Играла и разговаривала с ней. Выщипывала из юной девочки всю грусть и печаль, заражая её своей улыбкой. Никогда ещё мне не приходилось слышать такой громкий и звонкий смех, выходящий из детских губ. Матушка помогла и Гевелиосу, смахнув с лица его раны и ссадины. Касанием нежным излечила Матушка тело его, высекая благодарности и слова добрые из уст Гевелиоса. И действиями своими она показала доброту сердца своего. Показала истинную сущность Даемона.

Медленно текло время в доме Гевелиоса. Незаметно шли мгновения, срывая с сердца усталого беспокойство и страх. За столом я вновь оказался, с Гевелиосом общаясь. Меня интересовало то, что случилось с Амелией. Судьба её… Даже я не предвидел такого конца:

— «Сразу после того, как ты, мой друг, покинул наши земли — Орден вновь закрыл все ворота», — рассказывал мне Гевелиос, мрачным взором меня оглядывая. — «Начал обыскивать каждый дом и каждый уголок, упрекая людей в грехах. Та неделя была для нас сложной, ибо еды совсем у нас не было. Ждать мы не могли, и жена моя… Она связалась не с теми людьми. Взяла еды у местного изверга, что зарабатывал на бедах чужих. На наших шеях висел долг, и этот долг рос с каждым днём. Не стал я терпеть этого! Каждого подхалима и бугая выгонял, если не словами, то силою! Они… Сначала они разграбили мастерскую… Потом кто-то подкинул Амелии крест тот проклятый… А когда… когда её сожгли на моих глазах Судьи… люди… пришли вновь и…»

«Не продолжай. Не терзай своё сердце». — Матушка Мика успокаивала моего друга словами нежными. Не отрывала рук своих от Катъи, уснувшей прямо на груди её мягкой. Тихим шёпотом общалась она с нами, окрывая взглядом грустным то меня, то Гевелиоса. — «Как же печальна судьба людская. Я знала про веру вашу, про сложную жизнь и тесноту… Но… эта… жестокость…»

«Потому и существует Орден Пресвятой Инквизиции, матушка. Только они могут подставить свои плечи слабым и беззащитным… если наставить их на правильный путь», — разговоры наши мчали другой дорогой. Не сразу я вспомнил про миссию свою, наслаждаясь странным уютом дома этого. Почтить память Амелии у меня не хватало времени. Я должен был покинуть своего друга вновь.

— «Прости, Гевелиос, но нам нельзя задерживаться. Время для нас — дорогая монета».

Только поднялся я со стола обеденного и откланялся другу своему — Гевелиос схватил меня за руку. Взмолил он, слезами заливаясь:

— «Не уходи, Иорфей. Останься! Моя дочь… она беззащитна! Не уследить мне за нею, не прокормить! Прошу, забери её с собой! Уведи её с земель этих! Умоляю тебя!»

Просьба Гевелиоса… не мог исполнить я её. Не мог я увести дитя юное от рук отцовских. Не стоит этой юной девочке находиться среди Даемонов. И всё же… Не мог я оставить Гевелиоса беспомощным. Я должен был услышать его просьбу и помочь ему всем, чем только можно. Молчал я, не отдавая ответа своего. Не мог я принять решения. Найти выход из ситуации… На Матушку свою взглянул я и задумался, разглядывая лик её восхитительный. Мать… Этой семье нужна мать! Крепче станет семья с женщиной в ней.

«Твоя дочь останется с тобой. Могу я лишь отдать тебя и Катъю в добрые руки. И если она ещё жива и помнит меня — появится ещё один добрый человек в доме твоём. С ней ты сможешь пережить эти ужасные времена». — Это было единственным разумным решением в голове моей. Может, у него и появятся лишние рты, что придётся ему кормить, но в скором времени эти рты станут ему работающими руками, что прокормят всю семью.

Гевелиос согласился со мной. Другого выбора не было. Он мог только доверить мне свою судьбу и посмотреть, что преподнесу я ему в середине пути этого. Вновь укрыл я себя накидкой тёмной. Вновь стала Матушка Мика тенью за моей спиной. Перед уходом — взглянул я на Гевелиоса, приказав ему:

— «Со звоном колокола — прячь себя и чадо своё. Не жди меня, если не вернусь я в следующем часу».

Судьба одного человека волновала меня. Именно эта судьба может разделить путь свой с Гевелиосом. Крестьянка-мать, что укрыла меня в погребе своём когда-то — она была единственной, кому я мог доверить судьбу Катъи. Кто мог помочь Гевелиосу и уберечь его от бед возможных. На пути обратном я смогу навестить её. Встретиться со своей Сестрой Элизой я должен был, и только потом, как только Час Суда закончится — узнать о судьбе этой крестьянки.

Матушка Мика несла меня на руках своих. Бежала беззвучно по стенам высоким, устремив взор свой в сторону церквей. Вовремя мы успели оказаться на землях Ордена. Звон колоколов заставил Матушку вздрогнуть. Стиснуть зубы и упасть на колено. Не нравился ей звук этот, и я лишь мог закрыть её уши ладонями, дожидаясь конца. Братья и Сёстры… все, как один, шагали в сторону раскрывающихся ворот. В тех землях они — Судья-Инквизиторы. Вестники смерти… И среди толпы этой я увидел странный образ. Образ, укрытый в мешковатую ткань, скрывшийся у старого склада. Это могла быть Сестра Элиза, но должен быть я осторожен. Мои глаза могут меня обмануть. Что угодно может произойти на этих землях, и я не смогу предвидеть исхода. Ни для себя, ни для Матушки моей, ни для Сестры моей Элизы.

Матушка провела меня к складу старому, укрывая образ мой под своими одеяниями. Мы наблюдали за этой странной фигурой, укрывшейся за стенами склада старого. В руках истерзанных увидел я послание своё. Вне сомнений — Сестра Элиза скрывала лицо своё за этой тканью. Ждала моего появления, оглядываясь по сторонам. Попросил я Матушку Мику остаться у входа. Посмотреть, есть ли вокруг люди, что ушами своими могут подслушать разговоры наши. И только я вошёл внутрь склада старого, вдыхая запах сырого сена — Сестра раскрыла свои мешковатые ткани, скрывающие лицо прекрасное.

«Иорфей…» — прошептала она, раскрыв глаза шире. Не мог я скрыть от неё своего лица. Помнила она очертания мои. Помнила блеск глаз моих. Руки её обхватили мою шею, и встала на носочки моя Сестра, слёзы изливая. Повторяла она имя моё многократно, сильнее и сильнее сжимая одеяния мои в руках дрожащих. — «М-мой… братец… Мой дорогой… дорог-гой братец…»

Не знала она, как описать своё счастье. Как боль и грусть свою сжечь. Боялся дотронуться я до тела хрупкого, ибо видел я шрамы уродливые и раны свежие на теле Сестры моей. Элиза… она сама… заставила меня коснуться её. Причинить ей боль. Выпустить из её губ звуки боли неприятной. На одеяниях белых начали появляться мутно-багровые следы. Её раны… раскрылись от касаний моих, подобно распустившимся цветам.

«Сестра, не нужно! Твои раны…» — не мог я утихомирить Сестру свою. Насильно она заставляла руки мои касаться израненного и слабого тела. Коснулась губами искусанными шеи моей, забирая слова мои нежностью странной. Даже если от рук моих дрожала она, стараясь не выпускать боль эту из уст своих — не позволяла она отстраниться мне. Лила слезы счастья и боли, слабо поскуливая в моё плечо. Матушка Мика наблюдала за нами, скрываясь в тенях. Я чувствовал её присутствие. Её… удивление.

«Всё её тело покрыто шрамами и ожогами, царапинами, ранами и синяками…» — шептала она в моё ухо. — «Кто позволяет себе терзать настолько юное и нежное тело?»

Ответа на вопрос этот я не знал. Не позволял я раскрыть рта, ибо Сестра моя… Она наслаждается тишиной. Наслаждается теплом моего тела, скрываясь в моей накидке. Сердце её познало безграничные муки и боль. Сестра-мученица… Сколько агонии скрывается в призвании этом.

«Страшные вещи я видела, братец», — шептала Сестра Элиза торопливо. Вжималась телом своим, бегая пальцами дрожащими по спине моей, рассказывая мне историю свою ужасную со слезами на глазах. — «Эта… боль… Никакого милосердия не проявляют ко мне Братья. За грехи свои я заплатила кровью, но остальные сёстры… Епископ… Он просит Братьев моих… Просит уносить Сестёр непослушных в темницы. Погружать их сердца в греха безграничные. Пороть кнутами их, насиловать и проливать кровь девственную. А если найдут они в этом… грех — на костры посадят. Все мы… Боимся, братец. Мы… Все мы… порочными стали».

«Что они делали с тобой? Они вкушали запретный плод? Помыкали тобой? Клеветой забрасывали?» — На каждый вопрос мой отвечала Сестра молчанием. Возмущён я был делами Ордена. Возмущён тем, что Епископ склоняет Братьев и Сестёр моих к грехам против их воли. Что позволяет он себе? Кто позволяет ему делать это? Неужели весь Орден… порочен?

«Я не отдамся… и-им… Я отдамся только Иорфею! Братцу своему!» — повысила голос свой Сестра Элиза. Смотрела на меня взглядом безумным, со всей силой обняв меня. Слова её обратились в крики громкие, и одежды её начали покрываться цветом багровым: — «Сделай мне больно! Сожми меня так крепко, как только возможно! Сломай меня в своих руках! Пролей кровь мою девственную! Вкуси плод мой порочный, но не отдавай меня! Не хочу! Не надо!»

Был напуган я, ибо Сестра моя Элиза… Она стала… нечто другим в этот момент. Она сжимала меня в руках, крича на меня бездумно, выливая из себя порочные желания, завладевшие её разумом. Матушка Мика… ей пришлось вмешаться. Укрыла она нас в одеяниях своих. Положила руки на головы наши и заставила губы наши сомкнуться.

Чувствовал я крови вкус во рту своём. Старался я одаривать Сестру свою поцелуями аккуратными и медленными, пока Матушка моя, улыбаясь от картины подобной, поглаживала тело Сестры моей руками нежными. Увидела Сестра Элиза лицо Матушки моей, но страх не проткнул её сердцем. Матушка лишь приставила палец к губам своим, улыбаясь ей тепло, и только когда почувствовал я дрожь в теле Сестры моей — раскаялась она, слезами заливаясь:

— «Прост-ти м-меня. Ум-моляю, прости! Ос… Ос-сквернили разум мой… б-б-болью… Н-не хотела я… выпускать с-слова… эти…»

«Ты слаба, дитя. Сердечко юное… колотится устало. Дух твой не может окрепнуть от ран глубоких. Не теряй себя в боли этой. Отдайся усталости своей», — нежной истинной ласкала Матушка Сестру мою. Нашёптывала на ухо её слова нежные, успокаивая душу и сердце. Сестра Элиза была готова уснуть в моих руках. Едва стояла на ногах она, рухнув на меня всем телом, выпустив из себя лёгкий стон, закрыв свои глаза от боли. Матушка Мика добивалась именно этого. Околдовала она её словами своими. — «А теперь… позволь мне увести вас обоих».

«Не планировал я этого, матушка! Хотел я найти доказательства, достойные глаз людских! Убедиться в том, что Сестра моя ещё жива! Это всё, чего я хотел!» — паника завладела мною. Не знал я, как поступить. В горле моём эта паника вставала комком плотным, заставляя медленно терять свою сосредоточенность. Вновь я встал перед выбором сложным: Найти доказательства и вернуться за Сестрою позднее, или же спасти её прямо сейчас и рисковать жизнью Матушки? Не могу я позволить Матушке Мике ходить среди людей в Час Судный! Не могу я позволить Сестре своей умереть от хлыстов и рук злых! И вновь Матушка усмирила разум мой. Прошептала губами нежными:

— «Мой хороший… Взгляни на неё. Она не сможет прожить без тебя и дня. Оставь её тут, и она не вынесет этих мук. Она сойдёт с ума, или же… погибнет. Разве тебе не хочется позаботиться об этом хрупком цветке? Разве она — не доказательство?»

Матушка обняла меня своими руками. Высказала ту истину, которую она видела. Вновь я был благодарен ей за нежность и ласку. За мудрость её… благодарен я. Разглядывал я тело своей Сестры, впитывая в себя картину эту. Как Сестра моя Элиза, чьё тело укрыто множественными шрамами, терпела мучения и оскорбления со стороны Братьев своих. Нельзя её оставлять в этом месте.

«Будь аккуратна, матушка. Её тело покрыто ранами глубокими. Укрой её в доме Гевелиоса. Скрой за собой всех в том доме. Пока не прозвенит колокол — не возвращайся за мной». — Не могла спорить с моим выбором Матушка Мика. Аккуратно взяла на руки она Сестру Элизу и исчезла в тенях, оставив меня одного. В этот час… Я боялся за её жизнь больше, чем за свою.

Моя задача была опасной, но важной: Найти любые доказательства и вещи, которые могут раскрыть истинное лицо Епископа. Люди должны верить в мои слова и видеть истину в руках моих. Знал я земли Ордена, как пальцы на руках своих. Знал я, где и кто находиться будет в час этот. Какие двери открыты мне, а какие — нет. Все Братья и Сёстры были на своих постах, за стенами, в районах соседних. Юнцы и дети же, не готовые встретить черноту и грязь этого мира — спали в своих покоях. Никто не покинет постов своих и не вернётся обратно, если только не пробьёт колокол. И час их возвращения был близок! Необходимо мне опорочить свою душу грехом, если я хочу достигнуть цели своей! Необходимо мне… украсть то, что не является моим. Вторгнуться в покои Епископа, обыскать Темницы и найти хоть что-то, что может раскрыть истинные деяния Ордена, или же самого Епископа. Что-то ужасное происходит в Ордене, и люди должны знать об этом!

Решил осмотреть я Темницу в первую очередь. Увидеть, что хранят в себе стальные клетки. Среди холодных подземелий и темноты непроглядной я бродил, выискивая двери потайные среди стен каменных. И место загадочное, которое я так долго искал, оказалось сокрыто за толстой дверью. Так я и знал! Темница эта держала в себе не только клетки! Множество комнат увидел я в холле длинном. Из комнат этих доносились крики и стоны протяжные. Кровью были испачканы стены и пол в холле пустом. А за дверями толстыми, сквозь отверстие небольшое… увидел я истинное предназначение комнат этих. Пытают Братьев и Сестёр моих изверги проклятые! Делают из них кукол тряпичных, поддавливая волю человеческую с помощью неописуемых мук и страданий. Тела Братьев и Сестёр моих… прикованы к стенам и конструкциям странным, изорваны плетью, ожогами покрыты…

В каждой комнате я видел около десятка тел, живых и мёртвых. Тела нагие впитывали в себя холод и боль комнат этих, а из губ дрожащих едва-едва могли выйти звуки и стоны тихие. Я поступил правильно, появившись тут в первую очередь. Правильно я поступал и тогда, когда инструмент мой срубал головы этим извергам бесчеловечным! Нужно мне было освободить всех от оков. Воды чистой предложить им. Укрыть их тела от холода и пыли. Три ведра с водой мне удалось найти, и плоды сочные разрублены были на куски равные. Кормил и поил я Сестёр и Братьев своих юных. Слушал хрип, наполненный ужасом, несущий в себе одно лишь слово: — «Даемон». Вскоре слово это переросло в благодарности и молитвы, ибо видели в сердце моём они доброту сияющую. Благодарили меня за помощь, за спасение.

Возвращал я силы своим Братьям и Сёстрам. Возвращал надежду. Возвращал… веру. Оставалось лишь освободить их. Снять с них оковы и укрыть их тела за тканью. Они должны рассказать правду Братьям и Сёстрам своим, что живут в неведении.

Среди моих мучающихся Братьев оказался и Брат Аместолий. Он… не преклонился перед волей Епископа. Не причинил вреда мне, ни словами, ни руками своими. Лицо моё он узнал не сразу, стараясь поднять веки глаз своих. И только посмел он произнести имя моё, выпустив его из губ своих дрожащих — Срубил я цепи оков. Освободил его, омыл его и укрыл покрывалом белым.

«Не прилагай усилий движеньям своим, Брат мой. Не позволю я взять тебе инструмент в руки. Наберись сил. Очисти свой разум. Выслушай», — со словами тихими я предложил Брату воды и кусок сочного плода. Перевести дыхание давал я ему. Успокоиться и выслушать меня, ибо он — единственный Брат, которому я могу довериться в этих землях.

— «У тебя, как и у остальных Братьев и Сестёр наших измученных, лишь одна роль — показать всем то, что делают с вами в подземельях этих. Наказать извергов. Раскрыть маску, за которой прячется Епископ. Встаньте у ворот и встретьте их, когда прозвенит колокол. А ты — встань за них и убереги эту истину. Это всё, о чём прошу я».

Согласился со мною немногословный мой Брат. Укрыл себя тряпкой рваною и выпрямил спину свою. Нашёл он силы помочь мне. Разрубить оковы Братьев и Сестёр своих. Омыть их водою чистой и укрыть их простынями, которые я забирал из Братских покоев. Глаза мои не боялись наготы. Руки мои не боялись коснуться Брата или Сестры моей избитой. Забирал я грех из их душ, ибо они должны оставаться непорочны. Скрывал грех, другими руками оставленный. Шесть десятков освободил я, и эти шесть десятков должны теперь ждать моего следующего появления. Закрыл я двери в Темницу, оставив их внутри, под охраной Брата моего Аместолия. Надеюсь… я смогу вернуться к ним вовремя.

В тенях плавал я, избегая взглядов чужих. Продвигался я к Церквям, пытаясь найти скрытый путь к одному из балконов. Забраться в покои Епископа должен я был, и только через балкон я мог пробраться внутрь. Пробраться незаметно и тихо. Смог забраться на стену я и, подобравшись к церквям поближе, зацепиться за угол выступающий. Выступы я видел на стенах белых, что образовывали лестницу для меня.

Сквозь боль и усталость карабкался я, поднимаясь выше и выше, пока руки мои не схватились за свисающие ткани. По тканям этим я забирался, хватаясь за них аккуратно и бережно, стараясь не порвать их. Если хоть одна царапина окажется на тканях этих — упаду я вниз камнем и разобьюсь о земную твердь. Страхом наполнено было моё сердце, и со страхом этим я карабкался наверх. Словно по воле божьей оказался я на балконе. Уставший и напуганный. Смотрящий вниз, на путь прошедший. Самое страшное испытание… теперь позади.

Роскошными были покои Епископа, не отрицал я это. Кровать широкая, золотые и серебряные канделябры, яркие ткани и покрывала, развешанные на стенах белых. Рядом с толстым столом — полки книжные и пьедесталы разнообразные. Различные инструменты, необходимые священнику, располагались на пьедесталах этих. Ничего особенного они из себя не представляли… если бы на глаза мои не попался маленький ларец.

Внутри деревянного ларца, на почерневшей ткани, лежала небольшая, серебряная сфера с цепью тонкой. Предмет этот походил на кадило видом своим, но внутри него я слышал… всплески жидкости. Вскрикнул я от боли жгущей, выпустив из рук сферу эту. На руке своей я увидел, как капля кристальная прожигала кожу мою. Жидкое пламя хранили в сфере этой. Артефакт, который держал когда-то Савелий. Которым опрыскал он Сестру мою Элизу. Жидкое пламя… И Епископ считает эту жидкость водой святой? Многие купаются в водах святых, но эта жидкость — вода из иного источника. Если я сравню воды всевозможные с содержимым этого Артефакта — разница будет очевидной для людских глаз. Забрать я должен сферу эту. Укутать в ткань из ларца и положить в карман на поясе своём. И Артефакт этот — не единственное доказательство, которое мне пришлось найти.

На столе и на полках книжных я находил манускрипты: указания, которые создавал Епископ рукою своей. Принимал и подтверждал он указания эти, расписывая пером подтверждение своё. Среди них был некий «Пакт о неприкосновенности», и в нём были записаны имена простых людей. И по указаниям из этого манускрипта… Все эти люди носят кресты Святых. Ремесленники! Люди, продающие кресты порочные! И за неприкосновенность свою они отдают деньги?! Манускрипт этот стал ещё одним доказательством, которое мне пришлось взять с собой. Мог бы найти я уйму предметов и бумаг в покоях этих, доказывающих порочность Епископа, но поиски мои прервал звон колокола. Моё время было на исходе! Мне нужно было бежать к Темнице!

«Кто здесь?!» — голос Епископа пугал меня с каждым уходящим мигом. Услышал он шаги мои. Узнал, что кто-то находится в его покоях. И он был не один, ибо слышал я шаги множественные. Мне пришлось бежать сквозь преграды! Выбить дверь плечом своим и сбить Епископа с ног! Проскользнуть сквозь Стражей-Рыцарей и бежать по лестнице вниз!

«Вор! Во-ор!» — кричал Епископ, не щадя горла своего, приказывая своим Сыновьям идти за мной в погоню. Не раз мне преграждали путь на лестнице, но попытки их были тщетны. Ногой пинал я их, заставляя скатываться вниз с лестниц. Продолжал бежать, не сбавляя ходу. Священнослужители пытались ранить меня кинжалами своими, а Рыцари и Стражи пытались схватить меня, выставляя инструменты свои наперевес.

Мой путь наружу пытались они перекрыть, закрывая двери. Встали Стражи в ряд, стену образовывая. Выставили свои инструменты, покрывая меня проклятиями. У меня не было времени думать! Единственный предмет использовать я мог, дабы пробиться через этот плотный ряд! Бросил я накидку свою вперёд, закрыв ею лица Стражей! Перепрыгнул я через них, напуганных и ослеплённых, выхватив у одного из них инструмент! И выбежал наружу я, закрывая за собой массивные двери!

С хлопком громким закрылись двери эти, и прижался я к ним спиной, срывая ткань с инструмента украденного. Этим инструментом я и закрыл двери, вставив инструмент между кольцами дверными. Выдержать напор не сможет инструмент этот, но он задержит Стражей на момент короткий. За этот момент я успею спрятаться и добраться до Темницы. И открыл я двери Темницы в нужный миг! Выпустил из них Братьев своих и Сестёр, руку помощи им предлагая! Стражи остановились при виде истерзанных Святых. Братьям и Сёстрам, вернувшимся со своих постов, пришлось слышать крики хриплые, исходящие от Сестёр-мучениц.

«Епископ — отец всех пороков!» — кричали они, показывая раны и шрамы, падая на колени свои от усталости. Окружён я был Стражами и Братьями удивлёнными. Окружён раненными и избитыми Сёстрами. Некуда мне было бежать. Я мог только молить о помощи:

— «Матушка! Мика!» — вскрикнул я в небеса, подняв вверх свою руку. И пала на меня тень чёрная. Укрыла меня и поглотила меня. Напуганы были Братья и Сёстры тенью этой, и, не успев взмахнуть инструментами своими, пролетела тень эта над их головами, словно стрела, из лука выпущенная. Ускользнула в темноту небесную в мгновение ока.

Мы с Матушкой спрятались в тенях ближайших домов. Скрылись от чужих глаз, давая себе момент для отдыха небольшого. Видел я кровь на одеждах моей Матушки. Ранена она была.

«У тебя кровь!» — Сам я был покрыт ссадинами и ранами свежими, но жизнь моей Матушки была для меня важнее собственной. Приложил я руку к ране свежей, что на талии красовалась, но Матушка лишь аккуратно убрала её, улыбаясь и успокаивая меня с теплом и нежностью в голосе:

— «Это лишь царапина, мой хороший. До свадьбы, как говорят люди, заживёт», — обняла и поцеловала меня Матушка. Согрела сердце моё в руках мягких. Осмотрелась по сторонам и принялась двигаться дальше по улицам тёмным, укрывая меня в тени своей и весть добрую разделяя: — «Я оставила твою половинку в доме твоего друга. На кровати оставила. Спит она и видит сны».

Весть эта была более чем приятной. Радость великая играла в сердце моём, ибо целым оказался не только я, но и Матушка моя с Сестрой Элизой. Мне оставалось лишь исполнить свои обещания и уйти. И перед тем, как направиться к нужному дому…

«Матушка… Стой рядом и не мешай мне», — выскользнул я из накидки и покинул Матушку свою на пару мгновений, оставив её наблюдать за мной в удивлении. Знакомое лицо я видел… продающее кресты порочные. Этот старик даже головы своей не поднял при виде моём. Даже не вздрогнул при виде одеяний Ордена. При виде рога моего. Голос мой громом стал! Приказал я старику-мошеннику вновь, повторяя слова старые:

— «Крестами своими убиваешь ты людей невинных! Очерняешь души чистые! Вердикт твой предрешён!»

И усом не вильнул старик. И бровью не повёл от слов моих. Лишь спину свою разогнул. Улыбнулся ехидно, показывая мне крест Святых в руках грязных. И прохрипел он с ухмылкой:

— «Ты, червяк, даже пальцем меня не тронешь. Только Епископу…»

«Не поможет тебе Епископ». — Прошептал я, с гневом на устах, старику. Незаметно вонзились клыки Закона в тело мошенника, вспоров ему грудь. Переламывая рёбра на пути своём. Разрывая плоть его с сердцем чёрным. И развернулся я к людям шокированным! Забрал кресты порочные из рук мошенника! Бросил их в грязь, сапогом их втаптывая! А из уст моих вышло предупреждение, грому подобное:

— «Снимайте кресты порочные с шей своих! Кресты эти человека убьют! На костёр отводят тех, кто носит их! Предупреждайте своих близких и родных, прохожих и знакомых! Не берите в руки свои порочные знаки!»

Словами подобными удивил я крестьян. Увидел я, как снимают они свои кресты, роняя их из рук. И потом только, пару шагов в сторону сделав — скрылся в тенях я. Укрылся под накидкой Матушки Мики, в руки ей отдаваясь. Более ничего не остановит меня. Ничего более не навредит невинным людям.

Знакомой дорогой шёл я. Шёл к домам крестьянским с Матушкой моей, укрываясь её накидкой. Свет в домах этих горел тускло, приглашая внутрь. Но только в один дом приглашён я был… и дом этот не был пустым. Вышел я вперёд, к двери заветной, оставив Матушку свою позади. Постучался я в двери эти и открыл их, заглянув внутрь. Знакомые лица… с удивлением разглядывали меня. Не успела мать-крестьянка узнать друга в лице моём, как пал я на колено перед ней. Пал перед ней и взмолил тихим гласом:

— «Простите меня за вторжение очередное. Желаю я помощи от рук ваших», — с радостью в глазах своих и с улыбкой широкой слушала меня Мать-крестьянка, прижимая к себе своих сыновей. С головой опущенной я молил о помощи их, ощущая касание рук на голове и плечах своих:

— «Мужчина по имени Гевелиос — отец юной девочки… Случилось горе в семье его. Он потерял жену свою, и теперь боится он оставить дочь свою в одиночестве. Не может он защитить её. Боится взглядов чужих. Всё чего я прошу вас, мать-крестьянка — взять юное чадо к себе. Приютить её и пригреть её в руках своих на мгновение…»

Я не успел высказать просьбу свою. Мать-крестьянка… Она прикрыла губы мои ладонью. Подняла с колен и обняла меня, позволяя и сыновьям своим в объятьях этих меня встретить. Слабому, хриплому шёпоту внимал я. Слышал, как она просила меня… «не говорить ничего более». Она предлагала мне иной вариант: Стать частью чужой семьи, если позволит это друг мой Гевелиос. Укрыла нас Матушка Мика и согрела руками своими. Показала своё истинное лицо напуганным сердцам и приложила руки свои к сыновьям крестьянки-матери, успокаивая голосом нежным:

— «Мы проведём вас к нашему другу. Но уверена ли ты, красавица юная, что приживёшься ты с человеком чужим?»

Матушка слушала едва различимый шёпот крестьянки. Смутила она крестьянку эту словами своими и дождалась кивка лёгкого. Это было всё, чего я желал: Ответа и согласия. И поцеловала Матушка крестьянку эту в щёку румяную. Словами своими благословила, улыбку растягивая: — «Желаю тебе любви и тепла в доме новом».

Не сразу покинула дом свой мать-крестьянка. Взяла она мешок небольшой, прихватив с собой всю еду оставшуюся. Нёс я на плечах мешок с запасами этими, пока Матушка моя, взяв за руки сыновей крестьянки, вела их за собой, укрывая за накидкой тёмной. Крестьянка обмотала голову мою тряпками различными, скрыв за ними моё лицо и рог мой. Укрыла мой порок от глаз людских. Ещё сильнее я был благодарен её за доброту эту, и ещё сильнее заулыбалась она мне за благодарности эти.

Без происшествий дошли мы до дома Герфо, и представил я им лица новые. Крестьянка-мать… Она поклялась, что в дружбе жить они все будут. Что пригреет она Катъю в час нужный. Привыкнет к сердцу доброму и поможет Герфо всем, чем только можно. Матушка же усмехнулась при виде этой картины, увидев новую семью в своих глазах. Посмеялась она, сказав Герфо, что он, возможно, найдёт в женщине этой любовь свою. На этом нам пришлось оставить их вместе. Взять вновь на руки свои Сестру Элизу и попрощаться с друзьями своими. Надеюсь, я увижу их вновь…

Возвращение обратно на земли светлые превратилось в праздник. Даемоны встречали нас с радостными возгласами и улыбками… и утихали, замечая в руках моей Матушки юную девушку, раненную и измученную.

«Позаботьтесь о ней, сёстры. Хрупкий цветок должен расцвести вновь». — Отдавала Сестру Элизу она с просьбою этой. Просила сестёр своих родных позаботиться о человеке раненом. Умыть и исцелить просила. Мог я навестить Сестру Элизу в любой возможный момент, и сердце моё безостановочно просило увидеть её лик прекрасный вновь и вновь… но меня оковывала усталость. Хотел я отдаться отдыху и продумать план свой. И, к моему счастью… Часть плана этого уже давно была известна мне:

— «Отец мой однажды показался на глаза Братьям своим… Это сделаю и я. Покажу доказательства свои всем людям! Всем Братьям и Сёстрам! Обращу их взор в сторону порока истинного!»

Знал я, что слова мои принесут боль Матушке моей. Не хотела она, чтобы меня постигла та же судьба, что и отца моего. И все же… выбор мой был непоколебимым. Я сделаю то, что не смог сделать мой отец. Не хотел я, чтобы люди испытывали боль и мучения, которые испытывала Сестра моя. Хотел принести я в тёмный мир людей правосудие, мир… и доброту.

«Я… не хочу этого. Но если таково твоё желание — я помогу тебе его исполнить. Но прошу тебя, дитя моё… Отдохни хоть немного. Отдайся покою. Позволь мне побыть с тобою ещё чуть-чуть». — Матушка вновь решалась помочь. Желала мне только добра. Хотела быть на моей стороне до самого конца.

«Мы отдохнём, матушка. Есть у нас время подготовиться и набраться сил. Нам нужно дождаться момента, когда люди вновь начнут свой поход на светлые земли. И к походам этим собираются каждый год они. Прошлая битва и битвой не была. Лишь пара тысяч людей… ищущих человека с рогом». — Был я уверен в плане своём. Был уверен в том, что Братья и Сёстры вслушаются в слова мои и поймут меня. Но встречаться с ними в одиночку, как мой отец, я не стану. Я найду себе союзников. Людей и Даемонов, готовых помочь мне. Соберу небольшой отряд, и с отрядом этим встречу Братьев и Сестёр своих. Мне остаётся только ждать.

И когда Матушка спросила меня: — «Сколько нам ждать?»

Ответ мой уже давно был готов:

— «Четырнадцать недель — это всё, что мне нужно».

Комментарий к Глава V: Вторжение.

25.07.17 Второе чтение этой части завершено. Большинство ошибок и справлено, формат изменён для более приятного чтения.

=== Глава VI: Война ===

Был уверен я в людской целеустремлённости. Был уверен я, что вера в сердце человеческом сильнее кошмарных видений. Даемоны вскоре встретят своего противника и вновь отбросят его назад, а люди же, сквозь ярость и гнев, соберут новые армии и нападут вновь. 162-я битва должна стать последней! Бесконечная война должна прекратиться! Закончиться раз и навсегда! И если я не смогу этого достичь — никто не сможет. Даемоны уже давно предвещали окончание войны этой, ибо жажда Горизонта неутолима. Горизонт продолжит сливать и поглощать миры, приближаясь к стенам обоих земель. И когда это произойдёт — выжившие в войне этой узрят свою ошибку. Неизбежна судьба миров этих… если только мы не достигнем перемирия. Я должен стать единственной надеждой для Демонов и людей невинных. Надеждой на лучшее будущее.

Неделями я ждал своего часа. Неделями я готовился к последнему походу. Многие вещи я увидел, узнал и испытал. Сестёр-Даемонов своих повидал, с братьями-Даемонами силами и умениями мерился, набирался знаний из писаний в библиотеке. За недели эти произошло множество событий… которые мне… довольно стыдно вспоминать порою. Но самые важные решения, сделанные мною, изменили не только мой взгляд на мир, но и жизнь Даемонов.

Старейшина Анку и Онка, вместе с несколькими своими последователями, свершили невозможное: Позволили они Даемонам своим храбрым и умелым следить за готовностью Ордена, скрываясь в тенях. Позволили мне спасти моих Братьев и Сестёр, что застряли в глубинах Горизонта. Думал я, что некоторые люди не знали о секретах Горизонта, и пропадали в нём, вместе с орудиями осадными. Прав я был в этом. Рискованной была моя затея, и кончилась она благополучно.

Спустя десять недель… Сотни людей увидели свет Даемоновых земель и узнали правду. Познали всю сладость земли этой и доверились мне. Братья и Сёстры… Они рассказали мне, как стали заложниками Горизонта. Как бесконечное одиночество сводило их с ума сильнее, чем голод или жажда. Самые последние, кого нам удалось спасти, застряли в глубинах Горизонта ещё в начале 157-й битвы, или же… пять лет назад. Все, что застряли в Горизонте ещё до них… Их не вернуть. Навечно они потеряли свою душу в белоснежных глубинах.

За одну неделю в светлых землях, среди Даемонов и солнечного света, Братья и Сёстры мои познали законы и взгляды Даемонов. Окрепли духом и сердцем, телом и разумом. Доверили мне свои инструменты и сердца свои, вечно благословляя меня за деяния добрые.

Шесть с лишним сотен людей присоединились ко мне, став моей союзной силой. Даемоны же не остались стоять в стороне. Сёстры-лучницы поклялись защищать меня в последней битве, а Старейшина Анку….

«Я хочу сделать небольшие добавления в твой план. Я, как и все остальные, хотим сделать вклад в эту битву. Элемент незаметности, который мы предоставим, лишь увеличит шансы на успех, юный Иорфей». — Старейшина Анку предлагал мне руку помощи, и руку эту я не стал уводить прочь. Если и Даемоны доверяют мне… Я буду лишь сильнее уверен в своих силах, если это воистину так.

Каждый шаг свой обговорил я со своими союзниками. С Братьями и Сёстрами своими, людьми и Даемонами обговорил. Каждую деталь отточил я вместе с ними, получая небольшие поправки и добавления. И на тринадцатой неделе мы приготовились к наступлению.

«Старейшина Анку! Орфей!» — один из Даемонов появился в светлых землях внезапно, взывая к нашему вниманию. Это был один из наблюдателей, что следил за продвижением Ордена. В спешке он добирался до нас, судя по его усталому виду, и в спешке он произнёс: — «Люди… Они собирают отряды! Орден готовится к нападению!»

«Не нападут они, если всё сделать правильно», — уверял я Даемона с улыбкой. — «Нам нужно приготовиться и выждать момент. Отдохни, пока есть возможность».

Новость Даемона шла по земле так же быстро, как и он сам. Братья и Сёстры мои уже собирались возле меня, прощаясь с друзьями-Даемонами. Некоторые из них даже стали им возлюбленными, и расставаниям подобным они не поддавались. Те, что сердце своё отдали человеку — шли следом. Одевали накидки и одежды тёмные, собираясь у огромных врат.

«Я желаю тебе удачи, юный Иорфей! Пусть правда в твоём сердце разрубит ложь и мрак!» — Благословениями этими покрывала меня Старейшина Онка, махая мне рукой.

Наш поход начинался в этот час! Даемоны-добровольцы, под командованием Старейшины Анку и двух других старейшин, сформировали небольшую линию неподалёку от Горизонта. Три десятка Даемонов создавали для нас стену, и за спинами Даемонов этих прятались мы. В накидках тёмных скрывались мы, сплотив ряды свои. Нам оставалось лишь прятаться в тени этих Даемонов и ждать, медленно пересекая Горизонт.

Орден никогда не сдаётся перед своей целью. На каждую битву с Даемонами отправляют тысячи… может даже десятки тысяч членов Ордена. Шесть сотен людей не справятся с ними в одиночку, не говоря уже про три десятка Даемонов. Сила человеческая не знает мер, но человеческое сердце… Оно может быстро затупить эту силу. Наполни сердце человека страхом и ужасом — он не двинется с места. Орден ещё никогда не вступал в настоящее сражение. Никто даже не видел настоящего нападения на людские земли! И этой слабостью я воспользуюсь непременно!

Члены Ордена уже выстроились в линию. Грели видом своим людские души, дожидаясь открытия врат. Десятки тысяч людей, Братьев и Сестёр, образовывали длинные ряды, растягивающиеся до соседних районов. Те люди, что стояли впереди, наблюдая за массивными вратами… Они всегда напуганы. Никто не знает, что скрывает за собой Горизонт. Когда Матинфеево кольцо начало раскрывать свою пасть, открывая путь своим новым героям — люди начали делать свои первые шаги вперёд. Далеко они не прошли.

Когда врата раскрылись полностью… Каждый Стрелок на стенах, каждый Рыцарь и страж… Каждый Брат и Сестра, крестьянин и крестьянка… Все они наблюдали за мной.

Из ниоткуда появился я! Из темноты непроглядной появились мои очертания! И зажёг я Порядок на своём инструменте! Продвигался к вратам, без страха в сердце чистом! Следом за мной шли Братья и Сёстры мои. Зажигали они и свои инструменты, следуя за мной, к вратам. Люди наблюдали за нами в шоке и ужасе, ведь… Пропавшие члены Ордена… появлялись из пустоты и тьмы непроглядной! И с каждым мгновением всё больше людей появлялось из тьмы этой! Люди Ордена начали отходить назад при нашем появлении, словно приглашая нас внутрь. В глазах их блестел ужас, ряды были в смятении огромном, и руки, что держали инструменты крепко, начинали дрожать. Только я оказался у врат со своими Братьями и Сёстрами — они начали закрываться. И не давал я им закрыться.

«Навались!» — прокричал один из Братьев, помогая мне удержать врата открытыми. Впустить внутрь всех, кого можно.

От картины подобной крестьяне начали сеять панику. Начали задаваться вопросами и помогать Братьям моим держать врата открытыми. Не боялись они Стражей и Стрелков удивлённых, что приказывали им остановиться. Если кто-то поднимал руку на крестьянина бедного — Братья и Сёстры нападали на преступника, словно голодные звери, избивая его зажжённым Порядком на инструменте своём. Никто не осмелился поднять руки на Святого сына. Никто не осмелился встать у нас на пути.

Врата захлопнулись за спинами моих Братьев и Сестёр. Все мы оказались на землях людских в этот час. Не пролили крови невинной и не убили человека. Благодарен я был им за доверие и помощь… ибо теперь наступал мой черёд. Именно в этот час я сдержу своё слово.

— «Вслушайтесь вы, люди! Вслушайтесь! Услышьте правду мою! Я — Иорфей! Изгой, что был Сыном Святым! Братом Святым, которого ненавидели и презирали за порок на лбу моём! Сбежал я за Горизонт и увидел истину глазами своими! Не существует Даемона-зверя! Лгут нам святые писания! Лжёт нам отче Епископ! Братья и Сёстры, что за плечами моими стоят — видели истинный свет! Видели горящее око Отца-Создателя и узнали его истинное название! Вслушайтесь, Братья и Сёстры, в слова мои! Услышьте правду и помогите мне избавить земли эти от зла истинного!»

Словам моим внимал каждый. Не отрывали люди глаз от лица моего, наблюдая за устами и рогом моим. Правдою своей я разжигал огонь ярости в сердцах людских, ибо не верили они мне. Не верили рогатому человеку.

«Неужели вы верите порочному сыну, люди? Неужели вы верите Сыну Даемона?» — один из Рыцарей Ордена выступил против меня, отдавая мои слова за клевету. И Рыцарем этим оказался Савелий. С гордостью он носил свои доспехи серебряные, ослепляя чистотой своей лживой. Он был единственным, кто мог отвести взгляды от меня. — «Брат Иорфей… Не Брат он нам вовсе! Его сердце заполнено пороком до краёв! Помните, люди: Даемону поверишь — Даемоном станешь!»

Брат Савелий был щитом для ушей людских, и этот щит я должен был помять, пока есть шанс. Прервать его я должен был! Донести до людей истину, пока уверенность не вернулась в сердца людские. Некоторые крестьяне уже начали покрывать меня проклятиями, но мне удалось их утихомирить, громом произнеся истину:

— «Люди! Сотрите ложь с глаз своих! Послушайте сказ мой и вдумайтесь! Почему Даемоны не нападали на нас всю эту войну? Почему Судьи-Инквизиторы сжигают матерей-крестьянок, забирая детей?! Задумывались ли вы над действиями Ордена?! Задумывались ли вы о чистоте деяний этих?»

Вопросы мои били в самое сердце порока. Заставлял я крестьян менять своё мнение и задуматься над этой истиной, и этой возможностью я воспользовался, дабы закрепить свою позицию в споре этом:

— «Известны мне деяния Ордена! Есть у меня доказательства и сказания истинные, что невозможно отрицать! И если же вы не видели истину эту, то Братья и Сёстры мои поймут меня беспрекословно!»

Брат Савелий… Видел я в глазах его ярость. Он ненавидел меня всей душой своей. Хотел увидеть меня на кострах, медленно обращающимся в прах. Но я не преклонюсь перед клеветой и проклятиями! В руках моих есть доказательства, которые невозможно назвать ложью! И перед тем, как Савелий позволит себе прервать меня вновь — я выступил вперёд, наставив палец свой на Савелия:

— «Видел ли ты Братьев и Сестёр своих измученных, Савелий?! Видел ли ты боль в глазах чистых?!» — слова мои направленны были только к Савелию, но я не побоялся задать этот вопрос и всем остальным. Раскинул я руками, вновь обратив свой глас в гром, наполненный уверенностью нерушимой и правдой чистейшей: — «Видели ли вы, Братья и Сёстры, как выпустил я юных Святых из заточения неделями раннее?! Видели ли вы те ужасные, уродливые шрамы на их телах?! Слышали ли вы, как кричали юные Святые: „Грешен Епископ“?! Кто из вас осмелиться назвать этот кошмар — ложью?!»

Словами своими я разрезал клевету. Высказывал истину свою, не скрывая ничего за занавесом лжи. Только Савелий осмелился выступить против меня, хватая слова мои в кулак прочный:

— «Ты выпустил грешников, Иорфей! Отче наш Епископ окропил их грешную кожу святой водой и доказал нам это! Показал рукою на Братьев, чьи руки пролили кровь Святых! На Сестёр, познавших похоть!»

«Похоть они познали насильно! Отдал Епископ их юные сердца в руки порочных Братьев! Тех же, кто находит истину в его актах — сажают в клетки! Те, что не ударили меня после Третьего Крещения — льют свою кровь! Даже Сестра Элиза — мученица, которую я спас из лап порока — упрекнёт Епископа в сквернословии, клевете и самосуде!» — Я вызывал Савелия на словесную дуэль подобными высказываниями. Не должен был дать я места ему! Поднял я свой инструмент в небеса и вскрикнул:

— «Все, кого терзали плети! Все, кто отдавал свою кровь напрасно! Все, чья девственная душа похищена была — Зажгите свои инструменты и примкните ко мне!»

Это было не так просто, как кажется. Сердца людские были охвачены страхом, ведь если повернут они спины к Братьям и Сёстрам своим… Их могут вновь избить или даже убить! Но смелость одного из Братаьев разожгла уверенность в сердцах остальных членов Ордена. Братом этим оказался Аместолий, что вышел из рядов плотных, вверх свой инструмент поднимая. Ему удалось пройти ко мне, но всем остальным…

«Никто не уйдёт! Не давайте Даемону охватить ложью ваши непорочные души!» — Приказ Савелия прозвучал громко и ясно. Братья и Сёстры, что доверяли ему, старались удержать и усмирить предателей Ордена. Я же… все ещё мог уговорить их.

«Даже у своих собственных Братьев и Сестёр ты отбираешь свободу, Савелий! Держишь их за горло, прямо как Епископ! Помню я, как пытался ты удушить Сестру мою Элизу руками своими! Помню я, как в руках этих Артефакт ты держал!» — моим словам снова начали внимать люди, пока Савелий, указания свои отдавая, повернул ко мне спину. Но сдаться он не решался:

— «Лживы слова твои! Никогда не позволит мне Епископ коснуться Артефактов Священных! Именно ты пролил мою кровь! Вбил в меня свой порочный рог!»

Савелий продолжал наш бой, отрекаясь от правды моей. Скрывал он свои деяния за маской кривой и порочной, натачивая на меня клык свой. И правду свою я мог показать! Вытащить из кармана своего и развернуть почерневшие тряпки! Но для Савелия это стало отличным шансом упрекнуть меня в пороке: — «Смотрите, люди! Смотрите, как ваш Святой Брат держит в своих руках Артефакт Церквей! Вор! Лжец!»

И взмахнул я сферой этой, опрыскав лёгкими каплями Савелия и братьев рядом стоящих. Увидел своими глазами действие яда этого. Как разъедает вода «священная» доспехи Савелия, которые и вовсе не из серебра были сделаны. Простой металл… показал свой истинный окрас.

— «Сферой этою Епископ клеймил тех, чьи сердца не подчинялись ему! Святая вода, которая находится в сфере этой — Яд порочный! Не только душу разъест яд этот, но и ткань! Металл и Дерево! Нельзя испить воды этой! Ни грешнику, ни Святому нельзя!»

Истина моя била сильнее с каждым мгновением. Всё больше и больше членов Ордена начало вставать на мою сторону, сражаясь с течением лжи! Савелий с ужасом начал наблюдать, как крестьяне начинали обращать на меня свой взор. Как Братья его начинали сдавать позиции или уходить на мою сторону, поднимая зажжённые инструменты к небесам тёмным!

— «И если же ты, Савелий, отрицаешь и эту правду, то тогда тебя признают грешником! Грешный Рыцарь Ордена в фальшивой броне — вот кто ты в глазах наших!»

«Это не так трудно — подлить воды Даемонической в Артефакт Церквей! Глупая уловка, Иорфей! Глупца ты можешь провести, но я — не глуп! Братья и Сёстры мои, крестьяне вокруг нас — они не глупы! Услышал я достаточно лжи, вышедшей из твоей пасти, Сын Даемона, и даже капля истины не вылетела из пасти этой!» — Савелий вновь пытался найти момент для атаки. Кончалось терпение его. Хотел он уничтожить правду в сердце моём, но я не давал ему возможности поднять на меня руку. Бросил я сферу с ядом кошмарным в грязь, провоцируя его на нападение. Он знал, что проливая кровь мою, пачкает он душу свою кровью этой. Не стал я тянуть время. Не стал упускать возможность!

«Только глупец не может верить в правду, Савелий! В правду, которую скрывал ты за своей спиной! Смеялся ты над моим желанием помочь людям! Смеялся в лицо правосудию! И я знаю почему!» — Выхватил я из своего кармана листок со словами этими. Развернул его аккуратно, подняв в воздух. И перевёл я свои взгляды на крестьян ужаснувшихся, ибо среди листа этого был чёрный крест. Порочный крест, что крестьяне носили на шеях своих. Знали они, что крест этот делает:

— «Епископом подписана эта бумага! Пакт он заключил с мошенниками, отмечая крестами грубыми невинные души! И души эти сжигают Братья и Сёстры мои! Убивают по вине Епископа, не в состоянии вершить истинное правосудие! Отводит он глаза наши от настоящей трагедии! Превращает нас в грешников, которых мы и сжигаем!»

Толпа была на моей стороне. Крестьянский род не мог отрицать эту правду, ибо слухи о порочных крестах успели задеть каждое ухо! Один из крестьян, чей голос показался мне знакомым, прокричал в мою защиту: — «Мою невинную жену сожгли из-за этого креста!», и многие крестьяне, услышавшие его, начали возмущаться и проклинать Братьев и Сестёр моих за убийства невинных!

«Люди! Послушайте меня! Простите и поймите меня, ибо я — один из Святых! Судья-Инквизитор! Сёстры и Братья мои, как и я сам, были ведомы рукою Епископа! Его рукою мы были ведомы, а не сердцем порочным!» — Менял я течение этой злости и гнева, направляя в сторону истинного зла. Заставлял крестьян, как и членов Ордена, услышать меня и правду мою. И после слов моих, после признания и прощения моего, крестьяне начали разгораться недовольством. Готовы они были начать бунт, если вдруг я начну своё продвижение.

«Довольно лжи!» — Савелий вновь решил выступить против меня. Выхватил лист из рук моих и разорвал его на куски малейшие, направив на меня «Присяжного», что забрал он из рук Сестры своей. Вновь он покрывал истину мою ложными деталями, утаптывая слова мои в грязь:

— «Епископ подписал этот приговор не без причины! Он отмечает для нас грешников, ибо только те, кто является частью народа — знает народ! Ремесленники наши — Святые Слуги! Увидят они порочную душу глазом своим! Пасть Даемона шепчет сладкую ложь, Братья! Мы устроили с ними войну, и эту войну мы сыграем!»

Рассмеялся я от слов этих. Расхохотался, превращая хохотом своим все голоса грубые в молчание. Глаза людей на меня направленны были. Удивлены они были смехом моим, и на то у меня была причина:

— «Война?! ЭТО ты называешь войной?! Видел ли ты, Савелий, чтобы Даемоны хоть раз штурмовали Матинфеево кольцо?! Видел ли ты хоть одного Даемона вживую?!»

Вновь поймал я Савелия за горло! Сковал уста его истиной этой! Поднял вверх я свою руку, и тень Матушки моей оказалась за моей спиной. Словно камень тяжёлый упала тень эта, клубы пыли и комки грязи по сторонам отправляя. Ужасом наполнены были сердца людей при виде тени этой. Как она возвышалась надо мною, готовая поглотить мою сущность в любую секунду. И спустила свою накидку Матушка Мика, открывая истинную свою внешность людскому глазу. Подняла руку свою вверх, приказывая Даемонам выйти из тени.

Даемоны появлялись на стенах, возле крестьян, возле Братьев и Сестёр моих, нагнетая ужас в непривыкший глаз людской. В этот час… Увидели люди истинное обличие Даемонов. Увидели в них лица серые. Внешность, с людской схожею. Матушка же положила руки на плечи мои, не сводя глаз от Савелия, карая его гневом на лице своём и взглядом острым.

«Запомните час этот, люди! Запомните лица и внешности эти, Братья и Сёстры! Именно с ними вы устроили войну! Именно их вы выгнали с земель этих давным-давно! И не причинили они вреда человеку невинному! И не устроили они войну с нами! Мы напали и продолжаем нападать на них первыми!» — в историю мою сложно было поверить, но не собирался я скрывать тайн от ушей людских. Провёл я рукой в сторону своих Братьев и Сестёр, что стояли за спиной моей. Указал я людям на истину, что была перед глазами всё это время:

— «Вы смотрите на тех, кто принимал участие в битвах этих! Кого считали убитыми! На самом деле же они просто исчезали за Горизонтом! Исчезали, как и осадные орудия! Как и провизия в телегах! Исчезали и не появлялись! Спасли их Даемоны! Показали им истину, сокрытую за стенами! За стенами чёрными, прямо как Кольцо Матинфеево! Вы смотрите на своих пропавших Братьев и Сестёр! Вот она — истина! Прямо за спиною моей!»

Вновь разгорелось пламя гнева. Увидел я новые волны людей, примыкающих к Братьям и Сёстрам моим. Даже крестьяне, забыв про страх и слабости свои, вооружились инструментами хозяйственными, вилами и граблями, лопатами и дубинами. И ведь не закончил я рассказ свой! Ещё одна тайна была сокрыта от глаз людских! Моё союзное войско уже превосходило войско Ордена, и огромное количество людей всё ещё может присоединиться ко мне после истины укрытой.

«Ещё одну тайну скрывали от нас веками, Братья и Сёстры! Тайну, которая может разжечь распри между нами всеми! Молю я вас — поймите и простите нас! Взгляните на Братьев и Сестёр своих и не коверкайте лица эти в воспоминаниях своих!» — Смог я утихомирить гнев и ярость в глазах обоих сторон, ибо эта истина касалась всех нас. Набрался я духу и вывел из себя усталость. Превратил глас свой в гром очередной. И произнёс я истину:

— «Никто из нас не является Святым Сыном или Святой Дочерью! Мы — простые крестьянские дети! Дети, которых похитили из невинных рук!»

«Хах! Не выставляй себя дураком, Иорфей! Вижу я неуверенность в твоих глазах! Не сможешь ты укрепить клевету эту доказательствами, ибо у тебя их нет!» — Савелий был не прав. Вернулись бы силы в его сторону, если бы я не был заранее подготовлен к этому.

Постучал я инструментом своим по рогу чёрному. Отдался в руки Матушки моей, душу свою успокоив. Он смотрел прямо на это доказательство. Все смотрели на меня и начинали понимать, что я имел ввиду:

— «Сын Даемона и человека никогда не сойдёт с небес! Никакой миф, никакая легенда…»

Сердце моё остановилось на короткий миг. Уши мои распознали знакомый свист. Громкий свист и треск, причиняющий боль. Краем глаза я увидел лёгкий, тёмный блеск в темноте небесной. Болт! Он летел прямо в Матушку мою! И каждое мгновение в глазах моих начало казаться ужасным кошмаром, ибо уже было готово произойти. Не мог я ничего предпринять. Не мог я ничего сделать. Глаза я мог закрыть только от горя и печали. Закрыть глаза мои и молить бога о том, что это лишь сон. Но как это сном может быть…

И услышал я смех громкий. Смех, что эхом громовым летал вокруг меня. Вновь глаза мои ослепли от бесконечной белизны, окружившей меня. Сердце моё же… в замешательстве было. Забыло оно, как биться в груди моей. И в ужасе я смотрел по сторонам. Что происходит?! Почему я вновь в глубинах Горизонта?! И покидал ли я их вообще?!

«Наконец-то! Шах, друг мой! Защищай своего короля!» — известный мне голос прошёлся эхом по белизне безграничной, заставив меня обернуться. Видел я радостное лицо Рыцаря, играющего с Даемоном в шахматы. И улыбкой своей он пугал меня, ибо я… Я не знаю, что происходит.

«Что… Что это было?! Почему я тут? Что стало с Матушкой моей?! Я… Мертв?» — вопросами я заполнялся, и вопросы эти выплёскивал я на Рыцаря счастливого, но он лишь продолжал хохотать. Смехом своим он вызывал улыбку на лице друга своего — Даемона. И Даемон ответил мне:

— «Нет. Просто мой друг решил показать тебе, как быстро он выставил мне шах. Четыре хода спустя».

«Я же говорил тебе! Говорил! Он — особенная фигура! Я бы никогда не додумался пойти им в первую очередь!» — Рыцарь вновь восхитился своей мудростью и находчивостью, а Даемон лишь хвалил его за это. С улыбкой он смотрел на Рыцаря этого, пока он, улыбки своей не скрывая, держал пальцами своими ту заветную фигуру, что названа именем моим. И Рыцарь спросил меня, улыбку яркую скрыв:

— «Скажи мне, Иорфей… Хотел бы ты взять судьбу свою в руки? Перестать надеяться на случай и удачу?»

Вопрос Рыцаря был мне неясен. Всё ещё не оправился я от перемены картин, от шока и ужаса. А тут, внезапно и без предупреждения… вопрос этот.

«Я-я… не знаю…», — ответил я со слезами, вспоминая каждый свой миг. Каждую каплю боли и мучений вспоминал я. Вспоминал Сестру свою Элизу… и Матушку свою.

— «Всю свою жизнь я… пытался изменить эту жизнь. Принести в сердца людей радость… Счастье… Добром обливать сердца эти! Но как я сделаю это, если… всё давно предрешено за меня?»

— «Благородная цель ведёт тебя … Но на вопрос мой ты не ответил. Либо согласие, либо отрицание, Иорфей».

Не знал я, как ответить Рыцарю. За очами горящими я наблюдал, стирая слёзы с глаз своих. Чувствуя боль в сердце своём. Судьбой мне суждено… увидеть и почувствовать боль на каждом своём шагу… Кивнул я в согласие! Ответил ему на вопрос единым кивком! И даже когда он спросил меня: «Уверен?» — Я не менял своего ответа! Уж лучше я сделаю решение самостоятельно, нежели буду ждать знака судьбы моей!

«А отец твой верил в судьбу. Думал, что всё произошедшее было случайностью. Судьбой», — произнёс Даемон гласом спокойным, одну из фигурок с земли подняв. — «Он был уверен в том, что его судьба предрешена. Что ему не нужно ничего менять, ибо всё уже давно прошло. Верить так оптимистично в свою судьбу, что будущее… ну… Он о нём и не думает в таком случае».

«А вот моя… „Пешка“… Иорфей знает, что ему нужно! Не зря я положился на него!» — Рыцарь забрал фигурку из рук Даемона, пальцем проведя по основанию фигурки этой. Только он вернул фигурку обратно на место своё — Даемон сказал мне с улыбкой:

— «Когда-то я назвал эту фигурку именем странного человека, коим был твой отец. Можешь забрать её себе».

Кинул Даемон эту фигурку мне. Наблюдал я за этой белой фигуркой, медленно летящей в воздухе, протягивая к ней руку. Мне оставалось только поймать её. Протянуть к ней руку и…

Невыносимая боль пронзила и ослепила меня. Голоса и шумы забились в моей голове ненужным мусором. Слышал «охи» и «ахи» шокированные, и потом, за руку схватившись, глаза раскрыл я. Вскрикнул от боли этой и увидел… болт в ладони своей. Видел оперение болта этого, что выпирал из моей ладони, и он… прибил к ладони моей фигурку из белого дерева. Снаряд этот пробил мою ладонь… но… Боль эта прошла мимо меня, когда я увидел Матушку свою. Целую и невредимую. С ужасом в глазах голубых. Болт этот летел в неё! Я видел это своими глазами! Как я… поймал его?!

«Орфи!» — Матушка склонилась ко мне с ужасом в сердце, но глаза её мгновенно направились в иную сторону. Волнение и страх на её лице заменились гневом и яростью. Видела она одеяния белые. Человека на стене высокой, что стоял рядом со Стрелком. — «Это… Он! Убийца!»

Успокоил я Матушку, вытащив болт из руки своей. Сквозь боль и мучения ужасные я вынул его, и фигурку пробитую рассмотрел, гневом заливаясь. Спросил я Савелия в гневе этом:

— «Хочешь ли ты знать шестую истину, Савелий?»

Брат мой Савелий… Он был взбудоражен словами моими. Злостью моей он был поражён. Глас мой был громче прежнего. Рос и гремел, ошеломляя всех и каждого. И правду я промолвил, взяв в руку инструмент свой:

— «Епископ убил отца моего! Убил вместе с Братьями — Сыновьями своими! Не желаю я видеть человека этого, даже если в глазах ваших он свят! Не желаю я смотреть на гибель людей более, грешных и нет! Верьте моим словам или не верьте — мне плевать! Мы все желаем только одного в час этот…»

И поднял я свой инструмент в воздух! И срезал Законом одеяния Ордена с плеч своих! И повёл я союзников своих в бой последний! Выкрикнули все, как один: — «Час Правосудия Истинного! Час Суда!»… Но я выкрикнул я в ответ иную правду, не удерживая дух свой на месте:

— «МЕСТЬ!»

Разгорелась свеча ярости! Вспыхнул пожар от свечи этой! Истинный бунт дал себе место в людских землях! Братья и Сёстры, что сражались на моей стороне, срезали с себя одеяния Ордена и оголяли свою кольчугу. Все они шли в бой, на первый взгляд, с неравным противником. Но картина эта показала свои истинные краски спустя пару мгновений. Наш противник был зажат со всех сторон! Сражался с предателями Ордена, образовавших небольшие отряды внутри и снаружи! Ещё перед началом нашей битвы указал я своим Братьям и Сёстрам не сдерживать сил своих! Бить Законом! Лить кровь! А я, ведомый кровавым безумием и мести жаждой, прорывался сквозь ряды эти, что редели прямо на глазах моих. Даже Даемоны, появляясь и исчезая среди людей, сбивали со стен Стражников и Стрелков. Никакие стены, никакие ворота не сдерживали нас с таким сильным союзником!

«Отступить! Отступить!» — Савелий, ужасом в глазах сверкая, указывал людям своим перейти к другому району, но ворота захлопнулись перед Рыцарями Ордена. Все они были в ловушке! Загнанный в угол дикий зверь стал сражаться свирепее!

Дуэль с Савелием устроил я, найдя его в толпе. Даже в доспехах своих он не мог защититься от моих яростных ударов! Неповоротлив, но силён он был! Лезвие Закона мяло доспех его, а Клыки, застревая в доспехе этом, разрывали его, словно ткань. И в битву нашу врывались другие Рыцари, защищающие своего Брата-командира, но я лишь пользовался их появлением. Сбивал их с ног и отдавал в руки Братьев и Сестёр своих, продолжая свой бой!

Смертельный танец я исполнял среди железа и стали острой! Прыгал и бегал вокруг и около Савелия, разрывая его доспехи в клочья! Мне довелось даже выбить из рук его инструмент и забрать его себе! В своей пронзённой руке, которая всё ещё кровоточила… Я не чувствовал и капли боли! Крепко держал я инструмент рукою раненой! И даже когда Савелий достал из ножен настоящий меч Рыцаря Ордена — я не остановился! С каждым взмахом я вынуждал его бить своих Братьев! Вредить своим же рядам каждым взмахом меча этого! И когда не осталось более Рыцарей на его стороне — мои союзники окружили его. Позволили мне прыгнуть на него со всей возможной мощью и сбить с ног! Впиться Лезвиями двух инструментов в его плечи!

Забрал я меч Рыцаря из рук окровавленных! Поднял над своей головой, ослепляя всех сиянием меча этого! И крикнул я, опустив его к земле, взявшись за рукоять обеими руками:

— «Судьба твоя предрешена, Брат!»

Лезвие меча этого я вонзил прямо ему в грудь. Разбил доспехи его. Судьбу его разбил. Окропил грешную землю его кровью. Усталость дикая овладевала мной, но неутолимая жажда мести… Она вела меня в бой! Ещё не закончена война эта, и я не сбавлю шагу! Не успокоюсь я, пока не увижу бездыханное тело Епископа у ног своих!

Настоящий хаос разгорался на землях грешных. Крестьяне, Братья и Сёстры, Рыцари и Стрелки Ордена… Все они рассыпались по районам, то защищая друг-друга, то убегая прочь, то кровь чужую проливая. Женщин и детей, что не знали о Бунте, они скрывали в домах и приказывали им не выходить на улицы. Хотя бы одного Брата мы оставляли у домов этих, не давая крестьянам выйти. А те крестьяне, что решили взять свою судьбу в руки — нападали на людей грешных. На мошенников и убийц!

Увидел я на мгновение образ Гевелиоса, что гнал молотом огромным людей мне незнакомых! Называл их «Паршивым скотом» и давил кости хрупкие молотом этим, сил не жалея! Это можно назвать самосудом, но подобный самосуд необходим в подобный час. Не волнуюсь я за жизнь его, ибо Братья мои уже охраняют дом Гевелиоса, успокаивая мать-крестьянку и детей её. Всё, чего я желал в сей час — найти Епископа. И Матушка моя, сердцем чую… пошла именно за ним. В спешке я направился к церквям! Забрал инструмент двуручный из холодных рук мёртвого Брата и отправился в путь. Вырезать судьбу свою я собирался! В коже человеческой и в дереве мягком вырезать! И ничто меня не остановит!

Братья и Сёстры мои начинали штурм ворот, что закрывали нас от церквей.

«Не пролейте крови юной! Схватите всех и свяжите верёвками крепкими! А те, что инструмент поднимут против нас — от своего же инструмент и падут!» — Указаниям моим следовали Братья и Сёстры. Ломали они ворота к церквям, в щепки их обращая! А как только ворота рухнули перед нами — мы вошли внутрь неспешным шагом, вырезая свой путь через оставшиеся войска Ордена. Ужасом наполнилось моё сердце при картине увиденной. Священнослужители… поджигали церкви! Запирали Братьев и Сестёр наших юных в спальнях и кидали внутрь факела! Изменились планы наши в этот момент:

— «Бейте Священослужителей! Спасайте всех, кто окажется внутри горящих зданий! Тушите огонь и пламя, пока оно не поглотило всё и вся!»

Даже крестьяне услышали мои указания. Взяли вёдра с водой и начали тушить огни восходящие. Мне же не составило труда выломить двери к спальням, крича юным братьям, запертым внутри: — «Убегайте скорее! Бегите!».

Все спальни были пусты. Ни следа от Матушки моей. Неспокойно мне было от этого, и сердце моё лишь заливалось волнением. Чувствовал я сердцем этим, что Матушка Мика пошла за Епископом. Что она… где-то тут.

И услышал я крик звонкий, сердце моё разрывающий! Он выходил из горящих церквей! Не терял я времени своего и поспешно направился к церквям, выбив свой путь внутрь. Все вокруг… было охвачено пламенем. Матушка моя была окружена огнями и священнослужителями и… прихрамывала она, оглядываясь в ужасе. Епископ же убегал прочь, факел бросив перед ней.

«Каждый грешник сгорит в церквях этих! И ты, Даемон, сгоришь вместе со всеми!» — Именно эти слова он выкрикнул ей, убегая по лестнице. Оставил её на растерзание священнослужителей, оглядывающихся в страхе диком.

Не боялся огней я! Не стал ждать зова судьбы моей, ринувшись сквозь огонь и пламя! Даже когда стены и опоры начали падать прямо перед моими глазами — я не испугался! Даже когда одна из опор начала хрустеть и крениться, упав на плечи мои — я не сломился! Оказался я рядом с матушкой, не замечая ожогов на теле своём, и ударил по священникам инструментом своим! Кинул их в огонь и пламя, выкрикивая проклятия в их стороны! И когда сердце моё успокоилось, выпустив весь гнев из себя — присоединился я к Матушке, упавшей на колени свои. Она была ранена. Кровь из неё… текла безостановочно.

«Ублюдок… загнал меня в ловушку. П-прости меня за… глупость эту, Орфей». — Даже не внимал я словам её. Отказывался верить в судьбу эту. Срезал я с одежд её ткани длинный кусок и прижал ткань эту к ране глубокой, облив её водою из фляги моей! В глазах моих только огонь играл, и свободных путей не видел я! Кроме…

— «Глупостью этой и я ведом, Матушка. Прижми рану свою как можно крепче и глаза закрой».

Ничего не объяснял я Матушке Мике более. Взял на руки её и, вдох глубокий сделав, начал шагать в сторону огней. Тяжесть на руках не замечал я. Жар и боль отрицал! Усталость прочь изгонял из тела своего! Шагал я по лестнице наверх, наблюдая за тем, как огни поднимаются следом за мной. Как лестницы эти, с треском громким, были готовы сломаться под ногами моими и бросить меня в ловушку огненную. Но я не верил судьбе. Я не верил в случай. Даже удачей я не называл эту картину! Сердцем своим я желал свершения дел! Верил я в то, что лестница эта не сломается подо мною! Что дойду я до верхушки церквей! Что матушка моя выживет и не истечёт кровью на руках моих! Верил я только в свои силы, и отрицал божественное вмешательство, молитвы забывая навечно!

Шагом непоколебимым забирался по лестнице огненной. Шёл к двери заветной в конце пути моего. Матушка моя сможет пережить падение с высот подобных, а я… Другой путь найду.

Поставил я Матушку на ноги и выломил двери плечом своим. Приказал ей: — «Беги! Прыгай с балкона!» и она послушалась меня. Но Епископ… Он тоже оказался на балконе этом. Прыгнул на неё с разъярённым оскалом, прижимая её к полу. Без промедления вмешался я. Пнул по лицу его, разбив кончиком сапога своего все зубы! Дал Матушке моей шанс бежать, пока есть шанс. А сам… остался я с Епископом наедине, сжимая инструмент свой в руках.

«Шын мой… Пошади…» — ползал на полу Епископ, на колени вставая. Шипел и молил о прощении. Никакого прощения не заслуживал он!

Хотел я ударить его инструментом своим… Но Епископ был хитёр. В рукаве своём хранил он кинжал искривлённый, и кинжалом этим взмахнул он, лишь царапину на руке моей оставив. Его поступок был глупым! Судьба бы заставила меня пощадить его, а потом получить кинжал в спину мою! Не умру я смертью отца своего! Видел и понимал я судьбу, в которую он так свято верил! Ударил я Епископа в грудь Порядком, толкая его к самому краю балкона! Теперь Я буду чертить судьбу его, а не он!

«Пощады? Своими гнилыми губами ты просишь пощады?!» — кричал я на Епископа в гневе белом, толкая его к самому краю балкона. Готов я был скинуть его в любой момент, или добиться иного исхода, если бы Епископ в последних своих попытках не кинул кинжал в меня. Кинул в лицо моё, глаз мой поранив. Ослеп я на миг короткий, и Епископ воспользовался этим, чтобы забрать у меня инструмент. Избить меня им, проклятиями покрывая:

— «Шалкий глупеш! Шын Жаемона! Горешь шебе в охнях швятых!»

Три раза ударил он лезвиями Закона, но я не поддавался, укрывая лицо своё руками. Верил я в то, что он умрёт… но боялся, что сам умру в попытке этой. Не случай, не удача… но по воле своей я сделал это! Дождался нужного момента и ударил Епископа стопой по коленям, схватив за инструмент! Рухнул балкон под нашими ногами, и Епископ упал вниз, вместе с обломками белыми. Я же… Не выпускал я инструмент из рук своих, ибо Закон застрял клыками своими в деревянной доске. Держался я и обдумывал свой следующий ход. Не видел я путей. Не видел спасения. Все, что стояло предо мною — тупик. Судьба моя… была предрешена? Нет… В сердце моём все ещё горела надежда! Руки ослабевали, но я все ещё держался за инструмент. Даже когда я сжимал инструмент в руках своих, все силы свои отдавая…

Клыки погнулись и сломались. Тело моё отправилось вниз, к земле порочной.

Теперь я ни во что не верил, падая вниз, к земле грешной. Ни в судьбу, ни в удачу… ни в веру свою. Отдал я свою жизнь ветрам и закрыл глаза, ожидая конца своего пути.

Телом своим я почувствовал удар сильный. Чувствовал ветров дуновение. Ударился обо что-то на пути своём и продолжал падать… пока лицо моё не оказалось в грязи. Вот только… сердце моё ещё билось. Боль не затопила собою моё тело. Лишь холод я чувствовал и грязь в руках своих. А только я глаза раскрыл… Рядом со мной я Матушку Мику увидел. Лежала она со мною рядом, дрожащими руками обнимая. Оказались мы… вдали от горящих церквей.

«П… пой… мала…» — прошептала она с улыбкой дрожащей, разглядывая меня глазами сверкающими… и упала на грудь мою, тяжело дыша. Забрала она судьбу мою в свои руки на один лишь миг… Настала и моя очередь. Встал на ноги я, боль свою сдерживая. Взял её на руки и хромою походкой начал нести её к воротам разбитым.

«Старейшины! Анку! Кто-нибудь!» — Взывал я к Старейшинам. Взывал к Братьям и Сёстрам своим. И окружили они меня, только я на колени упал от усталости. Просил я их, молил я их помочь моей Матушке, пока голос мой не обратился в хрип, а тело моё не упало на землю, все силы свои на воздух испустив. Мольбы мои были услышаны не скоро. Тени окружили меня, раскрывая лица Старейшины Анку и других Даемонов. Окружили и скрыли собою Матушку мою, тенью своей поглотив. А я… на руках Старейшины Анку… сознание терял.

«Отдай своё тело покою, Иорфей». — говорил он мне голосом спокойным, тканью с одежд чёрных глаза мои прикрыв. — «Ты встретишься вновь со своей Матушкой. Мы не отдадим тебя в руки смерти. Никого не отдадим…»

Добился я своей цели… но какой ценой… Улицы были укрыты телами холодными и реками крови залиты. Пожар уничтожил церкви и всё, что скрывали за собой стены церквей этих. Люди гуляли в ужасе по улицам своим, укрывая глаза детей своих от тел кровавых. Не стал я вестником доброго будущего, даже когда оно воистину настало. По словам Даемонов, меня пытались вернуть в жизнь более недели. Матушку мою излечили от ран, но от прыжка того, когда она пыталась поймать меня… Прихрамывает она теперь. И это не затмило счастье моё, ведь Матушка моя Мика… Она жива, разве нет? Был я благодарен Старейшинам за это, и они вознаградили меня более щедрым подарком:

— «Пора чертить судьбу, Иорфей». — произнёс Старейшина Анку при встрече нашей. — «Залить сердца людей счастьем и радостью, как ты и хотел. Твоя война закончена. Пора нам всем творить… мир».

Старейшина Анку был прав. Я хотел мира. Наставала пора достигнуть мира этого. Вместе со всеми Старейшинами перешёл я Горизонт и собрал людей на площади одного из районов. Обсудил и решил с ними вопросы о будущем нашем. И решениями своими я создавал лучшее будущее для людей. Для Братьев и Сестёр своих.

Орден исчез с лица земель этих. Закон и порядок творили Братья и Сёстры мои, проживая вместе с крестьянами на одной и той же земле. И если найдут они убийцу или вора, мошенника или похитителя — на костры его отводили они. Самостоятельно судили они людей и слушали их, внимая каждому зову помощи. Истинный порядок настал, когда люди нашли иссохшее тело Епископа. Когда они сожгли его на костре, вместе с другими телами священнослужителей. И вместе с порядком этим наступил мир.

Даемоны, что желали вернуться на земли свои родные, не боялись ступить на них. А люди, что желали увидеть новый мир, который был им когда-то родным — приживались к новому свету и краскам. Даемоны жили с людьми, а люди — с Даемонами. Новые знания и писания, забытые в песках времени, вернулись людям. И Горизонт, с которым боролись Даемоны, перестал пожирать миры наши, медленно возвращая всё, что он успел поглотить. Люди находили счастье и радость, что забрали у них. Мне… нечего было делать более. Своих целей я достиг.

Мне оставалось только ткать новый путь в своей судьбе.

Путь, который принесёт мне счастье.

Оглавление

=== Глава I: Крещение ===

=== Глава II: Грехи ===

=== Глава III: Побег ===

=== Глава IV: Горизонт ===

=== Глава V: Вторжение ===

=== Глава VI: Война === Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg