«Манускрипт»

Манускрипт (fb2) - Манускрипт [litres] (Выживший [Марченко] - 3) 2251K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Геннадий Борисович Марченко

Геннадий Марченко Манускрипт

В издательстве «Центрполиграф» выходят книги Геннадия Марченко

Цикл романов

ПЕРЕЗАГРУЗКА

ОБРАТНО В СССР

МЕНЯЯ ИСТОРИЮ

МИР УЖЕ НЕ БУДЕТ ПРЕЖНИМ

Цикл романов

МУЗЫКАНТ

МНЕ СНОВА 15…

НА ТУМАННОМ АЛЬБИОНЕ

ВРАЩАЯ КОЛЕСО САНСАРЫ

Цикл романов

ВЫЖИВШИЙ

ЧИСТИЛИЩЕ

ПОКОРЕНИЕ АМЕРИКИ

МАНУСКРИПТ

Глава 1

Кларк возился в загоне со своими любимыми лошадьми, а Кэрол сидела на веранде ранчо в прохладной тени навеса и кормила сына. Тот жадно припал к её белой груди, по-хозяйски положив на округлую выпуклость свою крошечную ладошку. Сюжет словно сошёл с картины Леонардо «Мадонна с младенцем». Ломбард, глядя на это маленькое сокровище из-под длинных ресниц, нежно улыбалась, и весь её облик был пронизан заботой и любовью. Где та сексапильная фурия, что набросилась на едва знакомого русского в гостиничном номере?! И тем не менее даже в таком образе и без капли макияжа она была чертовски хороша!

Я со вздохом отнял от глаз окуляры бинокля. Да, Кэрол – бабёнка хоть куда, однако у меня была моя Варенька. Пусть за тысячи километров, но её письмо и маленькое фото во внутреннем кармане пиджака грели мне сердце. Вот такой я загадочный сам для себя персонаж. Имея массу вариантов склонить к сожительству не самых страшных женщин Америки, а зачастую и настоящих красавиц, до сих пор вздыхаю по простой советской комсомолке.

Но в данный момент меня больше волновали мысли о Люке. Вот почему я могу видеть своего сына только так, затаившись с мощным биноклем за скалой в паре сотен метров от ранчо?! Неправильно это, нехорошо. И ведь никому ничего не предъявишь! Правду знали только три человека: я, Кэрол и её врач.

Происходи дело в будущем, может, я и разорился бы на анализ ДНК, чтобы доказать своё отцовство. Но в этом времени я всего лишь нарвусь на скандал, суд, стану для всего Голливуда посмешищем, да и только. Так ещё и рассорю, чего доброго, Кэрол и Кларка, а у них вроде сложилась довольно крепкая ячейка общества. Правда, для Голливуда, где измены и разводы происходят на каждом шагу, такая любовь – своего рода редкость. Хотя, кто знает, может, Гейбл уже вовсю и погуливает от супруги, шпиона к нему не приставишь. Да и не нужно оно мне, это вообще их личное дело.

В прошлом месяце сыну исполнился год, а он всё ещё на грудном вскармливании. Моего отпрыска из будущего жена грудью кормила полгода, потом перешла на смеси, а в год он уже вовсю трескал пюрешки. Хотя я читал, что никакие смеси не заменят грудное молоко, так что пусть Люк сосёт, пока дают.

А мне пора ехать обратно в Лас-Вегас, откуда я вырвался буквально на пару дней. Дел невпроворот, и всё приурочено к торжественному открытию отеля Grand Palace, которое должно состояться на следующей неделе. Именно так после долгого раздумья я решил назвать своё детище. А тащить весь ворох проблем приходится практически одному, потому как Вержбовский и Науменко решили, что «Русского клуба» им более чем достаточно. Честно говоря, я предполагал, что может случиться такая петрушка, учитывая, как в разговоре тот же Вержбовский не раз со вздохом упоминал, как хорошо он устроился в Нью-Йорке, климат которого подходит ему и его жене как нельзя лучше. А Науменко не мог бросить свой хутор на произвол судьбы, хотя и предложил, если что, отдать в моё подчинение нескольких парней. Я для виду повздыхал, про себя радуясь такому повороту событий, и сказал приятную для слуха компаньонов фразу, что на доходы с «Русского клуба» претендовать не собираюсь. Мол, радуйтесь своим пяти копейкам, а я со своего отеля рупь заработаю!

Год прошёл в таком напряжении, что, мысленно оборачиваясь назад, я невольно вздрагиваю. Даже не знаю, смог бы я провернуть такое во второй раз. Даже Павел Михайлович, видя, в какой запарке я нахожусь, на всякий случай снова предложил свою помощь, но я, выразив благодарность за сочувствие, с гордым видом отказался.

Между прочим, мой Павел Михайлович Фитин – всё-таки он раскрыл свою настоящую фамилию – оказался не кем иным, как руководителем внешней разведки СССР. В Штатах он задержался на месяц, выстраивая работу агентурной сети, после чего известил меня, что ему придётся вернуться в СССР, а в качестве связного вместо него остаётся помощник консула в Нью-Йорке Владимир Степанович Гурзо. В отличие от Фитина Гурзо не был посвящён в тонкости моей биографии, так что наше общение будет ограничиваться чисто деловой информацией.

Кстати, в нашу вторую встречу спустя неделю после знакомства Фитин отчитался по моим вопросам о Кржижановском, Куницыне и Варе. Первые двое, к счастью, были живы, но чалились в лагерях. Один – в Севвостлаге, второй – в Хабаровском ИТЛ. Я попросил, если будет возможность, передать им привет от бывшего сокамерника, добавив, что оба попали в неволю по недоразумению, и спросил о вероятности пересмотреть их дела… Фитин, нахмурившись, заявил, что меру их вины определил советский суд, предварительно во всём разобравшись, так что по пятнадцать лет они отсидят, никуда не денутся. Мне оставалось только принять это как данность. Не борзеть же, в самом деле, поперев буром на всю систему.

Что же касается Вари, то репрессии её, по счастью, не коснулись. Она так и трудилась в должности комсорга и до сих пор оставалась незамужней. Последний факт меня почему-то приободрил. Хотя, наверное, понятно почему.

– Павел Михайлович, а можно я ей письмо напишу?

– И как вы себе это представляете? Варя, я в Америке, сотрудничаю с иностранным отделом НКВД?

– Нет, таких подробностей указывать не буду. Просто напишу, что после побега из лагеря остался жив, более того, сдался органам, которые проверили мою историю и выяснили, что судья оказался чересчур строг. Статью переквалифицировали на менее серьёзную, и в данный момент я нахожусь на поселении… ну, скажем, на Алтае. А для правдоподобия отправить письмо из какого-нибудь алтайского посёлка, чтобы стоял соответствующий штампик.

– Эк вы по ней скучаете… У вас, простите, с ней что-то серьёзное было, с Мокроусовой?

– Дальше проводов до дома и поцелуя в щёку дело дойти не успело. Скучаю я по ней, Павел Михайлович, забыть не могу. Казалось бы, столько соблазнов в США, такие красотки в Голливуде, – тут я слегка поперхнулся, – такие красотки, а всё равно к своей тянет, к советской девушке, комсомолке.

– Что ж, похвально, Ефим Николаевич, похвально. – Взгляд Фитина потеплел. – Кстати, ваше дело действительно было отправлено на пересмотр. Правда, маячит срок за побег, да ещё на вас несколько трупов повесили по итогам лагерной потасовки. Но Лаврентий Павлович взял дело под свой контроль, а после того, как вы согласились с нами сотрудничать, вполне возможно, вообще будете амнистированы. Что же касается письма, я проконсультируюсь с вышестоящим руководством.

Письмо от имени Клима Кузнецова я всё-таки написал, добро Фитин от своего начальника получил, и корреспонденция диппочтой отправилась в СССР. В конверт, который должны были запечатать уже после перлюстрации, я вложил своё фото, сделанное якобы на фоне алтайской природы. На самом деле на арендованном автомобиле я съездил за пару сотен километров от Нью-Йорка, где проводник из местных жителей сфотографировал меня на мой же аппарат в Гудзонской долине на фоне Катскильских гор. Правда, я постарался сделать так, чтобы пейзаж в случае чего нельзя было узнать, поэтому сразу позади меня крупным планом стояли сосны, сквозь кроны которых слегка просвечивала вершина ближайшей горы. Плюс подсуетился насчёт соответствующей одежонки, хотя достать бушлат и сапоги оказалось на удивление не лёгкой задачей. Заодно постарался придать своему виду оптимизма, нежно так улыбаясь с топором в мозолистой руке. В письме, как и обещал Фитину, написал, что мне пришлось бежать под давлением обстоятельств, однако суд в дальнейшем это учёл и меня определили на пятилетнее поселение. И предупредил, чтобы она не вздумала никуда мчаться, как жена декабриста, ежели такая мысль возникнет у неё в голове, потому что и ей влетит по первое число за такое самоволие, и мне не поздоровится.

Через неделю, незадолго до своего отплытия в СССР, Фитин доложил, что текст и фото одобрены, а письмо ушло по назначению. На почте алтайского посёлка Алфёрове были предупреждены, что все письма на моё имя должны доставляться в местное отделение НКВД. Не минуло и месяца, как и впрямь в Алфёрово из Одессы пришло письмо от Вари. Я получил его ещё спустя месяц, уже из рук Гурзо. Понятно, после ожидаемой перлюстрации, следы вскрытия конверта были заметны невооружённым глазом. Пусть на этот раз и без фотокарточки, однако текст был написан с такой любовью и ожиданием грядущей рано или поздно встречи, что меня невольно прошибло на слезу. Хорошо ещё, что читал я его в одиночестве, не стесняясь проявления чувств. Варя была искренне рада, что я жив и здоров, писала, что очень переживала, не получая ответа на письма по месту моей последней отсидки, теперь же для неё мир засверкал новыми красками. Письмо я аккуратно свернул и спрятал в портмоне, где хранилось предыдущее послание от Вари, полученное ещё в Ухтпечлаге, а также уже довольно потёртая маленькая фотокарточка.

Однако всё это лирика, а главной задачей текущего момента оставалось возведение отеля-казино. Весьма кстати пришли оставшиеся деньги от Лэнса. Темнокожий мафиози не обманул, перегнал мне два транша по 250 тысяч в течение буквально трёх месяцев. Теперь имеющихся у меня средств на само здание, пожалуй, хватило бы, но в документацию были заложены также благоустройство прилегающей территории, закупка и установка мебели, сантехники и прочие мелочи, отравляющие жизнь порядочному бизнесмену.

После же встречи с мэром Лас-Вегаса Джоном Расселлом выяснилось, что я, оказывается, должен ещё построить и общеобразовательную школу на двести душ, а кроме этого, ежегодно отчислять проценты с дохода отеля и казино на ремонт федерального шоссе 91, связывавшего Вегас с Калифорнией. И всё это не считая обычного налога. По местным законам владельцы игорных пристанищ обязаны выплачивать налог, базисом которого служил не оборот или прибыль казино, а количество столов, игровых автоматов и разновидностей представленных игр. Столы с карточными играми обходились в 25 долларов, рулетка – в 50, а слоты – в 10 долларов ежемесячной оплаты. 75 процентов от уплаченной суммы шли в бюджет Лас-Вегаса, а 25 процентов – в государственную казну.

– И не вздумайте уклоняться от уплаты налогов, мистер Бёрд, – строго глянул на меня Расселл поверх очков. – С государством такие шутки не проходят.

Ага, а то, что он внаглую потребовал построить школу и платить взносы на ремонт дороги, – это ничего, нормально? Вот жучара! Но идти в штыки с главой города я не собирался, поэтому мне не оставалось ничего другого, как принять навязанные условия. Тем более школу всё-таки строить будем, не бордель, дело, как говорится, благородное.

Эта встреча состоялась во время моего первого разведывательного визита в Лас-Вегас, когда я получил много полезной информации. Для начала я нашёл сведущего в этих делах человека из местных по имени Билл. Когда-то он работал на строительстве плотины, да так и завис в Вегасе, подрабатывая теперь, где только можно. Вот и на мне немного наварился, на один день став моим гидом.

Это был немолодой холостяк, щеголявший в ковбойской шляпе, то и дело прикладывавшийся к фляжке с каким-то пойлом. Однажды он и мне предложил глотнуть, но от одного только запаха голимой сивухи меня всего перекорёжило, и я вежливо отказался.

Казино, по словам моего проводника, здесь разрешали строить лишь в центре, на Фримонт-стрит. В городке уже действовали кое-какие заведения, куда могли заглянуть любители просадить энную сумму, от нескольких центов до тысячи долларов. Более крупные ставки были очень большой редкостью.

– В тридцать втором здесь открылся первый отель-казино The Meadows Supper Club, – рассказывал Билл, почёсывая заскорузлыми пальцами щетину недельной давности. – Там заправлял Тони Корнеро со своими братьями. Год они жирели, а потом отель сгорел ко всем чертям. Может, и поджёг кто, теперь уже и не узнаешь. Потом-то его восстановили, но народ плохо шёл, и в тридцать седьмом братья решили от отеля избавиться. Тони снова решил попытать счастья, открыл казино на корабле в Тихом океане, но в прошлом году снова прогорел. Азарт не даёт ему спокойно спать, сейчас ты можешь встретить Тони уже в качестве игрока в каком-нибудь игорном заведении города, где он спускает последние деньги.

От своего нового знакомого я узнал, что в городке на севере штата под названием Рино некто Билл Харра в 1937-м учредил Bingo Club, а его заведения Harrah’s Reno и Harrah’s Lake Tahoe считаются одними из самых преуспевающих казино в США. Харра увлекается коллекционированием автомобилей. Там же обосновался Раймонд Смит, на пару с сыном организовавший пять лет назад Harolds Club. Ну и хорошо, думал я, пусть там и копошатся, а мы возьмём Лас-Вегас.

– Я бывал в заведении Харры год назад, – сделав очередной глоток, говорил абориген. – Тебе на заметку, парень… Знаешь, как он заманивает игроков? Человеку говорят, что, если он не намерен играть, может просто посмотреть на внутреннее убранство. При этом ему презентуют один доллар со словами: «Вы можете положить этот доллар в карман, а можете попытать счастья». Расчёт верный: как правило, человек этот доллар ставит и вместе с ним оставляет в казино ещё и свои доллары. Вот и я сдуру проиграл десятку.

И впрямь можно взять этот способ на заметку. В конце концов, Харра не оформил же на него патент, так что ничего противозаконного я не совершу. Ещё я выяснил, что если человек продувался в пух и прах, то, чтобы он не совсем уж сильно расстраивался, ему предлагали бесплатно провести время в кабаре. Либо послушать кого-то из известных исполнителей, которых тёзка моего гида тоже к себе завлекал солидными гонорарами.

На сегодняшний день в Лас-Вегасе было не очень много игорных заведений. Одно из них – Northern Club, принадлежавший Мэйми Стокер. Со слов Билла, она стала первой женщиной в Неваде, получившей лицензию на открытие игорного заведения, и при этом была образцовой женой и матерью.

Что касается разновидностей азартных игр, то наибольшей популярностью пользовались «фараон», рулетка, «блек-джек», «очко», «крэпс», «Клондайк», «стад покер» и так далее, не говоря уже об игровых автоматах. Бинго – это что-то вроде лото – также относилось к разряду популярных игр, но обычно её предпочитали уже немолодые люди.

Я слушал Билла и мотал себе на ус. Как-никак от своей затеи я и не думал отступаться, тем более что до визита к мэру я побывал и у губернатора штата Невада Эдварда Карвилла, преодолев на своём «корде» добрых 700 километров. Без одобрения губернатора проект не состоялся бы. Карвилл был мужиком сообразительным, сразу допетрил, что Невада может получить от моего заведения совсем не лишние плюшки. А заодно признался: он уже четыре раза посмотрел «Месть подаётся холодной» и ему весьма лестно, что столь известный человек решил затеять такой проект в подведомственном ему штате. А я добавил, что в перспективе хотел бы построить в Вегасе аэродром и – чего уж там – университет. Эта идея привела губернатора в совершеннейший восторг. Он, наверное, вообразил меня тайным миллиардером, готовым хоть завтра расстаться с парой сотен миллионов долларов.

Заодно в столице штата я решил вопросы с архитектурным управлением, где целую неделю знакомились с проектом отеля. К счастью, придраться было не к чему, в этой части тоже удачно получилось.

Всё вроде бы пока складывалось, но нужно заранее позаботиться о сообразительном помощнике на место менеджера в казино. Таком, чтобы имел опыт работы в игорном бизнесе. И пора бы уж подумать об охране моего заведения. В последнем случае на выручку всё же пришёл атаман, выделивший в моё распоряжение уже знакомую четвёрку – сыновей Фёдора и Демида, а также Василия и Алексея. Тем более что оклад ребятам я пообещал достаточный, чтобы не только они, но и их будущие семьи ни в чём не нуждались. Все четверо уже крутили с девками и, вероятно, к моменту завершения строительства могут стать семейными людьми. Ничего страшного, что жить пока придётся в Вегасе, это не самое ужасное место на земле, к тому же моими стараниями оно должно превратиться в шумный оазис, и земля здесь станет стоить на порядок дороже. А потомственные казаки смогут построить себе небольшой хутор или просто ранчо на окраине Вегаса и заняться по ходу дела разведением лошадок. А то ведь какой казак без хорошего скакуна?

Конечно, я, как приличный работодатель, сначала поинтересовался у самих казаков, готовы ли они на такие условия, и получил их принципиальное согласие. По взаимной договорённости, Фёдору предстояло возглавить охрану отеля, за что он получал сверху ещё солидную прибавку. При этом я пообещал вытребовать для него разрешение на ношение оружия. Остальным носить при себе оружие без нужды, у них и без того кулаки пудовые. На случай же наезда конкурентов и прочих крупных неприятностей сделаем своего рода «оружейку». Легально приобретённые пистолеты – о «томми-ганах» я даже не мечтал – будут сразу же розданы охранникам, к тому же отделение полиции находилось всего в квартале от будущего отеля.

Что касается менеджера казино, то меня выручил Уорнер. Случилось это, когда я гостил у киномагната, подкинув ему ещё три собственноручно написанных сценария к фильмам «Храброе сердце», «Леон-киллер» и «В джазе только девушки». Писал чуть ли не ночами в целях экономии времени, словно какой-нибудь Владимир Ильич в лучшие годы. «Леон-киллер» был адаптирован мной под современные реалии, а для музыкальной комедии вместо ещё ныне совсем юной Нормы Джин, которая даже и не помышляла пока о псевдониме Мэрилин Монро, придётся искать другую актрису. В итоге, забегая вперёд, скажу, что главную роль отдали Энн Шеридан, которой пришлось перекрашиваться в блондинку. Это было непременным моим условием как сценариста картины. Адам позже по телефону мне рассказывал, что его босс, читая сценарий комедии, едва не падал со стула от хохота. Главное, что деньги за сценарии я получил сразу, по 35 тысяч за каждый.

Думал, огребу и за песню, которую в оригинальной версии пела Монро, но тут я едва не облапошился. Когда напел первую строчку композитору, которому предстояла работа над фильмом, тот сразу же поднял брови:

– О, так это же I Wanna Be Loved by You из мюзикла тысяча девятьсот двадцать восьмого года!

Хорошо, я не успел заявить, будто сам сочинил эту вещь, некто свыше меня уберёг от позора. В общем, вопрос решили покупкой прав на эту композицию для исполнения её в картине главной героиней.

Ну а тогда, после того, как в разговоре с Уорнером я упомянул о своей проблеме, Джек Леонард куда-то позвонил, и через час я уже жал руку на вид моему ровеснику, подтянутому брюнету, которого звали Габриэль Шульц.

– Поверьте, Фил, лучшего менеджера вы не найдёте на всём Западном побережье, – заверил меня Уорнер. – Гэйб собаку съел на этом деле, можете на него положиться, как на самого себя.

Мы тут же обговорили с Шульцем условия будущей сделки и расстались довольные друг другом.

Во время этой встречи у нас как-то сам собой завязался разговор о роли евреев в киноиндустрии вообще и Голливуда в частности. Тут Уорнера почему-то потянуло на откровения.

– Видите ли, Фил, – говорил он, выпуская в потолок очередную струю дыма, – с еврейским исходом из Восточной Европы ничего нельзя было поделать, это диктовала сложившаяся ситуация. Но даже здесь, в Америке, предоставляющей людям всех национальностей, казалось бы, одинаковые шансы, мы остаёмся людьми второго сорта. Может, к нам относятся чуть лучше, чем к неграм, но и только. А Голливуд стал тем местом, где мы могли почувствовать себя на высоте. Киноиндустрия таила возможности, которые не могла предоставить ни одна другая деятельность. В ней не существует социальных барьеров. Да и начать своё дело можно практически с нуля. Мы с братьями начинали с открытия кинотеатра «Каскад» всего за несколько сотен долларов, а до этого вообще показывали фильмы шахтёрам на растянутых простынях. Важно, что мы, будучи сами эмигрантами, понимали, о чём мечтают другие эмигранты и рабочий люд, а потому смогли верно оценить потребности нового рынка. За счёт кинематографа мы смогли ассимилироваться в США. Мы не вхожи в коридоры власти, однако за счёт кино мы строим свою страну, свою собственную империю по образцу Америки, а самих себя – по образу и подобию процветающих американцев. Мы создаём ценности и мифы, традиции и архетипы великой державы и великой нации. Мы создали страну, где отцы всегда сильные, семьи – прочные, а люди – славные, открытые, жизнелюбивые и изобретательные, надёжные и порядочные. Это наша Новая Земля.

Спорить с Уорнером я не собирался. Будучи человеком XXI века, я прекрасно знал, что эта киноимперия будет процветать и через восемьдесят лет, так что эти люди сделали неплохое вложение в своё будущее и будущее своих потомков.

На роль управляющего отелем я пригласил Рэнди Стоуна, человека, тридцать лет отдавшего гостиничному делу в Лос-Анджелесе. Он дослужился до отельера, но уже год, как вышел на заслуженный отдых. Остаток жизни этот ещё бодрый пенсионер собирался провести в своё удовольствие, но предложенный мной оклад заставил его пересмотреть взгляды на собственное будущее.

А вообще-то, если деньги останутся, куплю с десяток гектаров, так, на всякий случай. На одном из них за городом можно со временем поставить радиотехнический заводик по выпуску радио– и телевизионных приёмников. Тогда же, после запуска в строй отеля, займёмся и переманиванием из RCA товарища Зворыкина. Полагаю, от моего предложения он не сможет отказаться.

Были планы поставить в Вегасе и свою радиостанцию. Думаю, купить лицензию на определённую волну не составит труда. Ну и вышку забубенить немаленькую, чтобы мощности вещания хватало покрывать все Штаты. Нужно заодно покумекать над контентом, чтобы и новости, и музыка, и соответствующая политическая доктрина внушалась радиослушателям.

Когда я вернулся из своей первой поездки в Нью-Йорк, в целях очередного пополнения бюджета первым делом заказал в нью-йоркской типографии ФРС печать акций на миллион долларов и тут же пустил их в свободное обращение. Акции были сделаны на совесть, на бумаге с водяным знаком и шёлковой нитью. На одной стороне был изображён будущий отель, на другой – рулетка. Номинал каждой – тысяча долларов. Однако при всём при этом контрольный пакет акций оставался бы в любом случае у меня. Вернее, у зарегистрированной мной компании Bird Inc, то бишь «Бёрд инкорпорейтед», владельцем которой я являлся по всем документам.

Bird Inc я организовал как компанию-заказчик проекта, через которую должна проходить вся финансовая и юридическая отчётность, а в дальнейшем как юридическое лицо, владеющее контрольным пакетом акций предприятия. Возводить же отель-казино и школу должна строительная фирма «Братья Старетт и Экен», в рекордно короткие сроки построившая когда-то небоскрёб Эмпайр-стейт билдинг. Ознакомившись с проектом, представитель фирмы заявил, что объект будет сдан через девять месяцев. Смета составила миллион двести тысяч. Ещё триста тысяч долларов – стоимость возведения двухэтажной школы, сто тысяч – на благоустройство.

Шестиэтажный отель в виде подковы правильной круглой формы с обрезанной нижней частью был рассчитан на триста номеров, от одно– до трёхместных, а также более бюджетных семейных. Внутри этой «подковы» планировалось построить большой бассейн для взрослых и поменьше для малышни. Ну а что, вдруг кто-то решит приехать всей семьёй? Даже наверняка такие будут. В казино, понятно, вход несовершеннолетним воспрещён, а чтобы родители могли спокойно просаживать семейный бюджет, не волнуясь за отпрысков, придётся создать так называемую детскую зону. Своего рода мини-Диснейленд с одной-двумя ответственными девушками и аниматорами. Чтобы и самые маленькие не чувствовали себя одинокими, и дети постарше могли выплеснуть свою энергию без опасности для собственного здоровья. Я решил, что до кучи желательно как следует продумать идею надувного городка.

Первый этаж отеля планировался нежилой, здесь, по моей задумке, должны располагаться спа-салон, спортивный комплекс, ресторан, пиццерия и прочие полезные заведения. Казино высотой в два этажа, способное принять одновременно около двухсот игроков, займёт левое крыло отеля, если смотреть со стороны парадного входа. Посетить его сможет любой желающий, прошедший фейс-контроль. Боюсь, что того же Билла, ставшего поначалу моим осведомителем, к моему заведению и на пушечный выстрел не подпустят. Впрочем, по старой дружбе могу за него походатайствовать. Помимо этого «однорукие бандиты» будут стоять на каждом этаже, чтобы человек мог при желании не толкаться в общей массе, а сыграть по-быстрому в своё удовольствие.

В другом крыле – концертный зал, только не с рядами кресел, а в виде расставленных по всему помещению диванчиков и столиков. По задумке выступления звёзд эстрады или стенд ап комиков будут проходить каждый вечер. Да-да, я решил развивать на своей территории стендап юмор, и у меня уже были на примете комики Милтон Берл и Джордж Бёрнс. Я как-то случайно оказался на одном из выступлений Берла в небольшом нью-йоркском клубе, и некоторые шуточки начинающего юмориста показались мне достаточно солёными. Да и держался он неплохо. Тогда у меня и зародилась мысль притянуть его в качестве стендапера в моём будущем отеле. Только нужно будет ему подсказать, в каком виде должны выходить тексты. Пусть почаще высмеивает американские порядки, бичует, так сказать, пороки и недостатки. Опять же, скрытая пропаганда. Только не нужно давить на парня слишком сильно, иначе он завтра побежит в ФБР с воплями: «Мой босс сочувствует коммунистам!» Аккуратнее надо, аккуратнее…

А чуть погодя я познакомился и Джорджем Бёрнсом. Это был уже достаточно известный комик, отметившийся ни много ни мало ведением прошлогодней церемонии «Оскар». Гонорары его на тот момент уже были довольно приличные, но это меня не останавливало. И Бёрнс сразу заявил, что постоянно тусить в Вегасе не намерен, поскольку далеко не уверен в перспективе превращения заштатного городка в Мекку игорного бизнеса. Но даже если он сможет выступать наездами хотя бы раз в месяц, тоже неплохо. Да и такая конкуренция более молодому Милтону не помешает.

Дизайном занималась компания Kraft, оценившая свои услуги в 150 тысяч. Я не преминул им указать, чтобы они озаботились установкой кондиционеров в половине номеров отеля. Летом в Неваде такая жара, что хоть целый день не вылезай из бассейна, так пусть в номерах будет комфортно, хотя оборудованные кондиционерами номера должны стоить дороже. Правда, современные охлаждающие воздух системы от «Дженерал электрик», как я уже имел возможность убедиться, были ещё далеки от своих более технологически выверенных потомков и представляли собой большие, бешено гудящие моторами ящики. Но за неимением других вариантов сгодятся и эти.

Опять же, Луи Армстронг не забывал подкидывать авторские отчисления на мой счёт, а якобы две мои песни вошли в выпущенную им весной 1940 года пластинку. Мне было приятно держать в руках виниловый диск, упакованный в конверт, на обложке которого красовалось название альбома – Wonderful World, а рядом автограф самого Луи, пластинку он прислал мне лично.

Также в конце февраля 1940 года мне пришлось отлучиться в Лос-Анджелес на 12-ю церемонию вручения премий киноакадемии. Уорнер делал вид, что не особо рассчитывает на успех, хотя картина номинировалась почти по всем категориям. Но в итоге мой фильм взял сразу три «Оскара» в номинациях «Лучший оригинальный сюжет», «Лучшая операторская работа» и «Лучшие спецэффекты». Чуть больше статуэток, включая главные номинации, собрали «Унесённые ветром». А вот по сборам мы прилично опередили ставший легендарным в моей истории фильм Флеминга. Проценты с проката потекли на мой счёт незамедлительно. В то же время мне капало с проката предыдущих картин, которые кинотеатры всей страны продолжали гонять, выжимая из зрителей деньги. Только с них получалось порядка 50 тысяч ежемесячно.

Уже тогда я запустил рекламную акцию своего будущего казино-отеля. Тратил на это каждый месяц по 10 тысяч, оплачивая рекламу на радио и на страницах газет. А вишенкой на торте стало фланирование над Нью-Йорком дирижабля с огромным баннером: «Акции отеля-казино Grand Palace в Лас-Вегасе – удачное вложение вашего капитала!»

Кампания возымела действие: в течение следующего полугода акции разошлись, и счёт Bird Inc пополнился очередным миллионом. Больше акций я решил не печатать, решив, что лучшее – враг хорошего. К тому моменту стройка выходила на завершающий этап, и я решил, что как только мы закончим с отелем, то приступим к возведению школы. Иначе Расселл с меня живого не слезет.

Поначалу офис моей компании располагался в Нью-Йорке. Юридическое сопровождение осуществлял не кто иной, как мой должник Фунтиков, а бухгалтером по рекомендации Лейбовица я взял Самсона Лившица, такого же новоиспечённого пенсионера, как и Рэнди Стоун. Причём пенсионная система в Штатах была учреждена только в 1935 году, так что и Стоун, и Самсон Израилевич отвалили на покой в нужное время. Насколько я помнил, потомки библейского Давида – прирождённые счетоводы, в моей компании в будущем тоже главбухом был некто Вахштайн и работал весьма толково. Вот и этот ветеран абакуса[1] не обманул моих ожиданий. Поскольку в бухгалтерии я не слишком разбирался, то все финансовые операции повесил на Лившица, а тот со своей задачей справлялся будь здоров! При этом я на сто процентов был уверен в его честности. Ну так на то и аудиторы, чтобы бухгалтеры не дремали.

В Лас-Вегас приходилось летать всё чаще и времени там проводить всё больше. В итоге Лившицу пришлось также переселиться в Вегас, этот старый холостяк жил и работал в небольшом номере местной гостиницы, обложившись документами и счётами с деревянными костяшками.

На фоне тотальной экономии я всё же разорился на покупку личного средства передвижения. За две тысячи долларов в Нью-Йорке приобрёл с рук почти новый «Корд-810» 1937 года выпуска. Бежевый красавец пленил меня своими изящными формами и навороченной для этого времени начинкой, включая радиоприёмник «Моторола». Несущий кузов, передний привод, независимая передняя подвеска на поперечных рессорах, полуавтоматическая четырехступенчатая КПП, переключение передач на которой осуществляется маленьким рычажком через сложную систему электроприводов, складные фары с механическим приводом, вакуумный усилитель тормозов и ещё много чего интересного. Под капотом был спрятан V8 Lycoming объёмом 4,7 литра и мощностью 125 лошадиных сил. При массе в 1700 килограмм он разгонялся до 60 миль за 20 секунд. Для этих лет неплохой результат!

Правда, как честно признался бывший владелец, наездив всего 15 тысяч миль, он успел поменять ШРУСы, которые были самым слабым местом машины. Поэтому я по старой памяти наведался в мастерскую Джордана, где его парни за вполне приемлемую цену заменили шарниры на самопальные, но при этом гарантируя, что продержатся они как минимум 150 тысяч миль. Первой проверкой стало путешествие в Вегас, и автомобиль его с честью выдержал. Теперь по мировой столице игорного бизнеса, коей город грозил стать в скором будущем, я раскатывал исключительно на «корде».

Вот и на ранчо к семейке Гейбл в долину Сан-Фернандо я отправился на теперь уже своём любимом средстве передвижения. И сейчас неторопясь ехал обратно, опустив стекло со своей стороны и подставив лицо более-менее свежим потокам воздуха. Притормозить меня заставила одиноко бредущая вдоль пустынной дороги фигура. Судя по узорчатому пончо и заплетённым в две косы до пояса чёрным, смоляным волосам, из которых торчало орлиное перо, это был индеец. Из всех вещей у него, похоже, была лишь болтавшаяся на спине котомка.

– День добрый, мистер! Вас подвезти?

Он повернул ко мне своё изборождённое морщинами лицо. Ого, да ему лет семьдесят, если не больше. А по походке и прямой спине и не скажешь.

– Вообще-то в свой последний путь индеец племени кауилья отправляется пешком, – проскрипел он на вполне приличном английском, демонстрируя не менее приличные для такого возраста зубы. – Но, так уж и быть, духи меня не осудят, если мои старые ноги немного отдохнут.

Я изнутри открыл ему правую переднюю дверь, приготовившись вместе с пассажиром впустить внутрь запах немытого тела, но вместо этого, словно откуда-то издалека, донеслась сложная гамма ароматов, из которой моё обоняние не смогло выловить ни одной знакомой ноты. И это было удивительно!

– Куда едем? – спросил я, когда старик захлопнул дверцу.

– Прямо, – ответил он, глядя вперёд, так что я мог лицезреть его гордый орлиный профиль.

– И как долго прямо?

– Ты поймёшь, где нужно будет свернуть.

Хм, ещё и свернуть! У дедушки губа не дура. Но у меня машина не вездеход, по крайней мере, не джип, которые пока вроде ещё не выпускают. Если дорога плохая, машину уродовать не стану, пускай старик топает пешком.

– Вас как зовут? – спросил я, чтобы как-то завязать разговор.

– На что тебе моё имя, белый человек? – ответил индеец, всё так же не поворачивая головы.

Однако дедуля прямо-таки нарывается. Высадить его, что ли… Но тот неожиданно продолжил:

– Вчера ещё я был шаманом, или, как говорят мексиканцы, брухо своего народа, и звали меня Нуто. Я разговаривал с духом огня, просил его о помощи, когда моему народу было плохо. А сегодня я уже никто, кауилья без имени, и этой ночью дух огня заберёт меня к себе.

– Зачем заберёт? Как? – опешил я, даже отвлёкшись от дороги.

– Просто заберёт, – невозмутимо ответил индеец. – Есть время приходить в этот мир, есть время уходить.

– Ага, все мы гости в этом мире, – пробормотал я.

– Вчера вечером я понял, что настал мой черёд уходить к духам, – не обращая внимания на мою реплику, продолжил шаман. – Поэтому отправился в горы, чтобы провести последний обряд и воссоединиться с духом огня.

– Ну, с виду вы выглядите ещё вполне даже бодро, – промямлил я, не зная, что тут можно ещё сказать.

– Настоящий шаман знает, когда наступает его время. Перестав приносить пользу своему народу, он уходит к духам. Сегодня настало моё время.

Я понял, что спорить со стариком не имеет смысла. Если уж он вбил себе в голову, что должен покинуть этот мир, – бога ради! Не мне вмешиваться в их племенные дела. Ну, сделаю хотя бы доброе дело – довезу шамана, куда ему надо. Вот только где сворачивать? Старик сказал, что я сам пойму, но пока что-то никаких указателей с надписью типа «последнее пристанище шаманов» я не обнаружил.

И в этот момент меня словно что-то торкнуло. Впереди слева у обочины дороги стоял валун, на котором, расправив крылья, сидел огромный орёл. В лучах заходящего солнца эта композиция выглядела весьма аллегорично. Налево же вело едва заметное ответвление дороги, по которому, на мой взгляд, и машины-то никогда не ездили. Так, чуть натоптанная тропка в пустыне.

– Здесь? – на всякий случай уточнил я.

Шаман даже не кивнул, но я почему-то понял, что да, сворачивать нужно в этом месте. Повернул руль, и под покрышками зашуршали камешки. Только бы не проколоть, думал я, иначе хрен отсюда выберешься. Машины по асфальтированной трассе ездили крайне редко, пока вёз старика, навстречу попался только один ржавый грузовичок-пикап. А после наступления темноты движение и вовсе прекратится. Да хорошо ещё, если недалеко от трассы прокол случится, а то где-нибудь милях в десяти встанем – и пиши пропало. Запаска-то была, и домкрат с набором гаечных ключей, но вдруг не получится поменять? Или будет несколько проколов, а запаска всего одна. Возиться с заплатками и клеем мне ну очень не хотелось. Хорошо хоть, бензина залил с запасом, да ещё в багажнике канистра на двадцать литров.

Мы двигались в сторону горной гряды, окрашенной в пурпурные цвета заката, и отчего-то волнение в моей душе медленно утихало. Суета последних месяцев уже казалась мне слишком незначительной, чтобы тратить на это нервы и время. А уж тем более деньги – зелёные бумажные прямоугольники, которые кто-то облёк властью над людьми. Правильно сказал старик: из праха пришли – в прах обратимся. Ну или примерно так…

– Стой!

Я надавил на педаль тормоза, выходя из прострации. До подножия гор оставалось несколько километров, и мне казалось, что мы направляемся именно туда. Но мы остановились возле огромной кучи сухого валежника, невесть каким образом оказавшегося здесь, посреди каменистой пустыни.

Выбравшись из машины, шаман бросил свою котомку на землю и замер, закрыв глаза и глядя в направлении исчезающего за горизонтом солнца, словно прощаясь с ним. Руки с открытыми ладонями он скрестил на груди, а лёгкий ветерок безмятежно колыхал перо в его волосах. Длилась эта медитация минут пять, и всё это время я стоял позади него, боясь даже дыханием нарушить торжественность момента.

Наконец старик выдохнул, открыл глаза и не без удивления посмотрел на меня.

– Ты ещё здесь, бледнолицый?

– Ладно, уезжаю, извините, что помешал…

Я открыл водительскую дверцу, но шаман меня остановил:

– Подожди.

Он устало сел прямо на землю, скрестив ноги, его плечи поникли, сразу выдавая возраст. Я присел рядом, опираясь на левую руку, в более удобной мне позе, ожидая продолжения.

– Я приготовил эту кучу хвороста несколько месяцев назад, – сказал старик, не поворачивая головы в мою сторону. – Знал, что скоро уходить, поэтому решил подготовиться заранее. Мой отец так же ушёл к духам, до этого его отец… И всегда это происходило здесь.

– Почему именно здесь?

– Потому что это место силы. Сосредоточься, ты почувствуешь.

Блин, только мистики мне сейчас не хватало. Сразу почему-то вспомнился некогда прочитанный Кастанеда и дон Хуан, скармливавший будущему писателю мескалино-содержащий пейот в целях расширения сознания. Может, мне и без кактуса удастся войти в подобное состояние?

Сев по-турецки, я закрыл глаза, попытавшись отрешиться от окружающего мира, который в этой пустыне и так не сильно докучал. Сначала ничего не происходило, а затем я ощутил чуть слышимый звон, где-то на уровне подсознания, словно ветер колыхал туго натянутую струну. Звук нарастал, теперь это уже была красивая и печальная мелодия, от которой на душе становилось и грустно и легко одновременно…

Я тряхнул головой, открывая глаза. К моему изумлению, вокруг нас стояла ночь. Но так быстро стемнеть не могло просто физически! Я бросил взгляд на циферблат недавно купленых Tissot, стрелки показывали пять минут десятого. Охренеть! Это я что же, в прострации находился целых два часа?! То-то у меня задница с ногами затекли.

– Время приближается, – вернул меня к реальности голос шамана.

Тот остекленевшим взглядом смотрел на серп луны, паривший в окружении мерцавших в тёмном небе звёзд.

– Какое время? – с опаской спросил я, осторожно меняя позу.

– Время уходить к духу огня.

Почему-то я не решился спросить, как будет выглядеть это действо, хотя в глубине души и догадывался.

– Когда-то, много лет тому назад, когда я был ещё маленьким кауилья, а мой отец только стал говорящим с духами, со мной произошла странная история, – негромко начал старик, всё так же глядя вверх на небесные светила. – Вместе с другими маленькими кауилья мы играли недалеко от деревни, когда вдруг налетел сильный ветер, поднявший стену пыли, в которой ничего не было видно на расстоянии вытянутой руки. Я закрыл глаза, чтобы не ослепнуть, и стал звать на помощь. Казалось, ураган будет продолжаться вечно. И вдруг он прекратился, словно его и не было. Я открыл глаза и обнаружил себя стоящим на казавшейся бескрайней равнине. Лёгкий ветер шевелил высокую траву и цветы, в чистом небе ни облака, ни птиц. Страха не было, только удивление. Что это за место, как я сюда перенёсся? В какой-то момент мне показалось, будто на горизонте что-то темнеет. Я двинулся туда, и по мере того, как шёл, всё более явственно проступали очертания мощного древнего дерева. Когда я подошёл вплотную, то понял, что этому дереву, наверное, тысяча лет, настолько древним оно выглядело. Но ветви его зеленели листьями, и оно совсем не казалось умирающим. Почему-то я сразу подумал, что это сейба – священное дерево мира. – Шаман замолчал, наконец перестав глазеть в ночное небо. Взгляд его переместился на тёмные очертания гор. Какое-то время он был погружён в себя, затем тихо продолжил: – Я подошёл к дереву, и мне показалось, что оно дышит. Удивившись этому, я припал ухом к толстой шершавой коре. Я определённо услышал стук сердца. А затем ещё и слова. Они будто сами рождались в моей голове. Кто-то голосом, который мог принадлежать как женщине, так и мужчине, сказал: «Нуто, ты рождён, чтобы разговаривать с духами. Исполняй своё предназначение, когда твой отец уйдёт в страну вечной охоты. А затем, спустя долгие годы, ты сам отправишься к духам, и последним твоим попутчиком будет белый человек, который был рождён не в твоём мире и не в твоём мире закончит свой путь. Вас связывают невидимые нити Судьбы, ты это почувствуешь, когда увидишь его. Белый человек призван в мир людей совершать большие дела, а ты из мира духов будешь приглядывать за ним, станешь его тенью в мире живых». После этого моё сознание заволокла тьма, а очнулся я уже там, откуда попал в то странное место. Прошло немало времени, солнце уже садилось, и я побрёл в деревню, гадая, что же это такое было – сон или явь. И не сразу понял, что зажимаю в кулаке маленькую фигурку из дерева сейба. Вот она. – Старик снял с шеи один из амулетов и протянул мне. Это было искусно вырезанное, отполированное годами изображение орла. Фигурка сразу же напомнила мне хищную птицу на валуне, указавшую поворот к этому месту. – Я носил этот амулет всю жизнь. Теперь передаю его тебе.

– Спасибо… Но зачем? И почему не отдали… сыну? У вас есть сын?

– Есть. Но сын ушёл в город, он отрёкся от родового тотема, захотел стать белым человеком, променяв свободу на тесный город с большими каменными домами. Я его за это не виню, так сейчас поступают многие. А амулет повесь на шею, буду за тобой сверху приглядывать. И ещё держи вот это.

Теперь я получил вышитый ярким узором кисет, горловина которого была стянута кожаным шнурком, на ощупь он был наполнен какой-то травой.

– Если захочешь достичь просветления и пообщаться с духами, получив ответы на свои вопросы, пожуй немного этой травы. Но часто это не делай. А теперь мне пора.

Индеец достал из котомки самое настоящее кресало, моток чего-то, похожего на мочало, сел на корточки возле кучи хвороста и принялся высекать искру. С третьего раза от искры «мочало» затлело, а затем из его середины пробилось небольшое пламя, перекинувшееся на сухой хворост.

– Дух огня услышал меня, – довольно проскрипел старик. – Уезжай, никто не должен видеть, как я ухожу к духам.

Я застыл в нерешительности. Похоже, тут наклёвывался конкретный суицид, а мне предлагалось просто отвалить, словно я прохожий, случайно заставший сидящего в кустах по большой нужде. Почему-то именно это сравнение пришло мне в голову.

– Уходи, иначе дух огня может не принять меня!

Этот окрик заставил меня выйти из ступора. Что ж, старик, дело твоё, я в Чипы и Дейлы не записывался.

Я сел в машину, завёл двигатель, кинул взгляд на стрелку уровня бензина – оставалось ещё полбака – и включил первую скорость. В свете фар каменистая земля медленно уплывала под колёса, будто «корд» засасывал её своим днищем. Невольно я бросил взгляд в зеркало заднего вида. Костёр вздымался к тёмному небу красно-жёлтым столбом, а на его фоне выплясывала одинокая фигурка. Мне даже казалось, что я слышу медитативные песнопения. Затем вдруг ставшая уже совсем маленькой фигурка прыгнула в костёр, подняв сноп искр, и исчезла в огненной стихии. Я вдавил педаль тормоза, выскочил из машины и бегом кинулся к ставшему резко затухать костру. На полпути сообраз ил, что логичнее и быстрее было бы доехать к месту трагедии на автомобиле, но возвращаться не стал.

Через пару минут я стоял возле почти погасшего костра. Ни человеческих останков, ни запаха горелого мяса. На всякий случай поворошил пылающие уголья валявшимся чуть в стороне прутиком. Что же это получается: старик, судя по всему, сиганул сквозь костёр и растворился в пустыне? Другого объяснения этому феномену я просто не видел. Ну и к чему нужно было устраивать такую мистификацию?

В этот момент сверху послышались клёкот и хлопанье крыльев. Я задрал голову, и на фоне мерцающих звёзд увидел парящий в воздухе орлиный силуэт. Пернатый хищник сделал круг, после чего развернулся в сторону горного хребта. Я поёжился – по моей коже одновременно прошлись словно мириады микроскопических иголочек. Подобрал с земли пустую котомку шамана и бросил её в почти угасший костёр, продлив его агонию ещё на пару минут. Ничего здесь больше меня не удерживало. Искать в пустыне и тем более в горах индейца я не собирался, а значит, мог с чистой совестью убираться восвояси.

На рассвете я уже подъезжал к Лас-Вегасу, над одно– и двухэтажными домами которого гордо возвышался силуэт моего отеля. Мой Grand Palace, мой великий дворец, с которым у меня связаны большие планы.

Глава 2

– Леди и джентльмены, минуточку внимания! – обратился к собравшимся ведущий церемонии открытия отеля-казино Джордж Бёрнс при помощи допотопного, на взгляд человека будущего, микрофона, подсоединённого к не менее допотопным усилителю и динамикам. Однако слышимость была вполне на уровне. Уж об этом я позаботился, пригласив на постоянное довольствие одного из лучших звукорежиссёров Нью-Йорка, на совести которого теперь оказалась ещё и акустическая система в нашем концертном зале, где сегодня вечером должен был пройти первый концерт. – Я хотел бы предоставить слово виновнику, так сказать, торжества, человеку, без которого сегодняшний праздник оказался бы невозможен. Это мистер Фил Бёрд! Поприветствуем его!

Ну вот и настал мой черёд блеснуть красноречием. Хотя я раньше особо в себе ораторского таланта не замечал, но сегодня не отмажешься – событие более чем знаменательное.

Под аплодисменты я взобрался на временную сцену размером три на два метра, принял у Джорджа микрофон и оглядел собравшуюся передо мной довольно внушительную толпу. Немало знакомых лиц, среди которых губернатор Невады и мэр Вегаса, а также лично приглашённые мной Вержбовский и Науменко, накануне выразившие своё восхищение увиденным. Только им было дозволено прогуляться по отелю до его официального открытия. Хотя примерное представление о нём мог получить любой желающий благодаря изготовленным и распространённым по всей Америке буклетам с цветными фотографиями. К чести Виктора Аскольдовича и атамана, вслух о своём отказе от участия в деле они не высказались. Кстати, Науменко вчера вдоволь наговорился со своими сыновьями и их друзьями с хутора, щеголявшими в классических по этому времени костюмах. Моя охрана должна выглядеть представительно, но не слишком выделяться. Я предупредил, что в день открытия парни будут заняты, так что общайтесь накануне.

В толпе и первые клиенты моего отеля в количестве примерно трёх десятков человек. Как одиночки, так и парочки, и даже одна семья с двумя детишками. Я слышал, как малышня с жаром обсуждала предстоящее плескание в освещающейся воде бассейна. Я бы и сам не отказался туда нырнуть хоть сейчас, но статус… Да и где найти время, если в первые несколько дней после открытия придётся решать возникающие словно из воздуха проблемы. А в том, что они появятся, я даже не сомневался, поскольку не верил, что всё пойдёт гладко, без сучка и задоринки. Таков уж был мой характер – всегда ждать какой-нибудь подлянки. А тут дело новое, и, даже если вроде всё просчитал, не факт, что эти расчёты не имеют изъянов.

Представители строительной компании тоже здесь, в первых рядах затесались газетные писаки со своими карандашами, а у самой сцены – несколько фотокоров. Появление на открытии журналистов было мной проплачено заранее, так что в положительном пиаре я не сомневался. Даже если бумагомараки обнаружат какой-то косяк, писать об этом благоразумно не станут. Насчёт оператора кинохроники я тоже позаботился. Мало ли, вдруг пригодится в будущем плёнка, а может, буду десятилетия спустя просто ностальгировать, снова и снова проматывая эти кадры в домашнем кинозале. Если, конечно, мне удастся эти десятилетия протянуть.

М-да, а ведь жарковато сегодня, тем паче открытие проходило перед центральным входом с наружной стороны «подковы». Даром что дело к вечеру. Даже от бьющих вверх метров на десять струй фонтана прохлады не очень-то и много. Джентльмены парятся в цивильных костюмах, дамам в свободных платьях намного легче. Но некоторые то и дело подтирают потёкшую косметику. Что ж, не буду долго задерживать этих несчастных.

– Друзья, спасибо, что согласились приехать на открытие нашего отеля, – обратился я к присутствующим. – Спасибо компаниям, занимавшимся проектированием и строительством Grand Palace, спасибо тем, кто приложил руку к прекрасному интерьеру внутри. Спасибо нашим многоуважаемым акционерам, без чьей материальной поддержки всё это вообще было бы невозможно. Некоторые из них здесь присутствуют, надеюсь, увиденным они останутся довольны. Не хочу вас долго задерживать, тут и так много чего наговорил предыдущий оратор. – Под смех собравшихся я с улыбкой повернулся в сторону дурашливо поклонившегося Бёрнса. – Поэтому прошу подойти ко мне губернатора штата Невада и мэра Лас-Вегаса, которые помогут мне перерезать алую ленточку.

Согласен, данный акт помпезности выглядит для моего современника из будущего каким-то анахронизмом. Практика с ленточкой прижилась ещё в советские времена, вот и я по «совковой» традиции, перешедшей на российскую действительность, решил отдать дань своему прошлому.

Снова щелчки затворов фотокамер, обрезки ленточки помещаются в специальные пеналы с выгравированным на них названием отеля. Один я оставляю себе, остальные два вручаю мэру и губернатору. Оба маслено улыбаются. Ещё бы, родственники этих хмырей теперь в штате моего отеля на вполне приличных должностях. Но я честно предупредил новоиспеченных сотрудников, что у меня нужно работать на совесть, иначе переведу на малооплачиваемые должности или вообще на фиг выгоню.

Под дружные возгласы небо вспухает разноцветными огнями салюта. Всё пока идёт по плану. Дальше гостям предстоит самим распоряжаться своим временем. Клиенты отеля отправятся в свои номера и потом могут присоединиться к остальным, да и уже работают ресторан, кафе и бар. Насчёт еды и выпивки всё продумано до мелочей, включая собственную пекарню и пиццерию. Между прочим, рулила в нашей маленькой пиццерии не кто иная, как Филумена Трапаттоне. Улыбчивая девица не заставила долго себя уговаривать, с превеликим удовольствием переметнувшись под моё крылышко, а её папаша так и вовсе был счастлив, что дочурка нашла себе такое перспективное, на его взгляд, место. Тут как нельзя кстати из Ломбардии к брату в Нью-Йорк после развода вернулась сестрица с тремя уже подросшими отпрысками, она-то явно готова была стать помощницей Энцо, поскольку более достойного занятия найти себе не смогла.

Не забыл я и о подземном паркинге на полторы сотни автомобилей. Руководил им бывший сотрудник царского гаража Яков Семёнович Шварц. Педантичный, как все немцы, пусть и появился на свет уже в России, в свои шестьдесят семь лет он был на редкость бодр, заставляя подчинённых буквально летать, не говоря уже о порядке и чистоте в подведомственном ему отделе. Там же находились автомойка и автомастерская. А вот бензозаправку мы установили согласно технике безопасности в сотне метров от отеля. Если, не приведи бог, рванёт, здание не пострадает, да и запах бензина не достигает обонятельных рецепторов наших постояльцев.

Программа сегодняшнего вечера предстояла быть весьма насыщенной. Уже прямо сейчас свои двери распахнуло казино, куда устремилась солидная часть гостей. Каждый из них, включая журналистов, получил по сотне долларов, чтобы просадить их тут же, не отходя от кассы, в рулетку, блек-джек и прочие азартные игры, включая «однорукого бандита». Это вам не какой-то несчастный доллар от Билла Харры! Правда, акция действовала только в день открытия и только для приглашённых. Нет, вполне вероятно, что кому-то и повезёт, и вместе с моей сотней он унесёт в кармане солидный выигрыш. Но я был более чем уверен, что, спустив выданную сотню, многие не удержатся и попробуют сыграть уже на свои.

Вон у одного из столов уже толкучка. Надеюсь, сегодня обойдётся без эксцессов. В противном случае скандалиста мои ребята просто-напросто тихо выведут под руки. Из охраны здесь работали Василий и Алексей, Демид слонялся в холле отеля, готовый в любой момент оказаться там, где понадобится его помощь. Фёдор осуществлял общее руководство. Была у меня мысль в будущем оснастить сотрудников охраны портативными рациями типа уоки-токи. Но именно в будущем, потому что современные образцы и слово «портативная» совершенно не вязались между собой. Надо будет, как только заводик поставим, озадачить инженеров созданием такой рации[2]. Хотя, насколько я знал, главной проблемой были слишком тяжёлые и громоздкие аккумуляторы. До тех же литий-ионных тут ещё как до Поднебесной раку-отшельнику. Интересно, создатель пальчиковых батареек получил Нобелевскую премию?

Между игровыми столами фланировали полуголые девицы в перьях с подносами. На одних стояли бокалы с шампанским, на других возлежали закуски: бутерброды с чёрной и красной икрой, тарталетки с крабовым мясом и красной рыбой, фрукты, шоколад, пирожные и прочая вкусная мелочь. Сам я себе сегодня напоминал какого-нибудь Тельмана Исмаилова, в буквальном смысле сорящего деньгами. Но надеялся, что на этом наше сходство и закончится. Не хотелось повторить судьбу этого мафиози с Черкизона – обанкротиться и прятаться от правосудия по крысиным норам.

Отдельной темой стал набор персонала. Объявления были разосланы по газетам всех штатов, за исключением пока не являющейся штатом Аляски. За хорошую работу обещалось приличное вознаграждение. Кастинг проводили я и мой новый менеджер Габриэль Шульц. Кроме всего прочего, Гэйб через сарафанное радио, а то и лично, знал многих из кандидатов, а я всерьёз рассчитывал на его нюх. В итоге теперь в моём казино работали лучшие из лучших, невзирая на пол, возраст и цвет кожи. К примеру, одним из крупье (дилеров, на американский манер) у нас трудился пожилой негр, чем-то смахивающий на актёра Моргана Фримена. Это был настоящий профессионал своего дела, наблюдать за его работой было одно удовольствие. Ни одного лишнего движения, карты раздаёт, словно прирождённый катала, глаз намётан, а на простом его негритянском лице всегда добрая такая улыбочка.

Или вот Марта Суарес. Женщина-крупье в это время считалась нонсенсом, однако я плевал на подобные предрассудки. Марта была по паспорту урождённой американкой, в двенадцать лет с родителями вернулась в их родную мексиканскую Тихуану – город на границе со Штатами. Пять лет простояла крупье на рулетке в казино, пока в 1935 году президент Мексики Карденас не запретил азартные игры. Помыкавшись без работы, вернулась в США, где устроилась в подпольное казино. Теперь вот вышла на новый уровень, и я надеялся, она меня не подведёт.

Чиперы, отвечавшие за группировку фишек по цвету и номиналу, а также за разбор карт по мастям и старшинству, тоже прошли отбор. Как и кандидаты на место инспекторов, на чьих плечах лежал контроль и за сотрудниками казино, и за клиентами. Не говоря уже о пит-боссах: мы выбрали четверых, как я надеялся, самых достойных. Пит-боссы были главными людьми в зале, следили за всеми и готовы были уладить без скандала любой назревающий конфликт. Такая вот многоуровневая система контроля.

Пока я с балкончика любовался броуновским движением внизу, ко мне поднялся журналист из «Уолл-стрит джорнал».

– Мистер Бёрд, могу я задать вам несколько вопросов?

– Пока время есть, задавайте, – кивнул я, непроизвольно поправляя галстук-бабочку.

– О’кей! Итак, мистер Бёрд, как вам пришла в голову идея строительства столь грандиозного отеля и казино посреди пустыни? Это же был большой риск. И не опасаетесь ли вы прогореть?

Понятно, журналист лишнего не напишет, но и мне особо скрывать нечего. Я поделился своим мнением, что Лас-Вегас в недалёком будущем станет столицей игорного бизнеса, что моя интуиция меня ещё никогда не подводила и что не пройдёт и пары лет, как на Фримонт-стрит появятся отели и казино, мало в чём уступающие моему детищу.

Дальше последовали вопросы по менее существенным деталям, интересные, наверное, как раз только читателям этого делового издания. Пришлось рассказывать, как я догадался провести такую широкомасштабную рекламную кампанию, как решал вопрос с компанией-застройщиком, какие инновационные решения принимались при строительстве и дизайне отеля…

Я отвечал и одновременно поглядывал вниз. Первый день работы отеля и казино, не хотелось бы осрамиться из-за какой-нибудь ерунды. Вон и первый счастливчик, выигравший у «однорукого бандита» целую россыпь мелочи. Радуется как ребёнок.

Кстати, вентиляционные отверстия, забранные ажурными решётками, отлично справляются с табачным дымом, засасывая в себя сизо-серые клубы и очищая воздух от никотиновых испражнений. Одно из таких отверстий находилось аккурат под нашим балкончиком, так что, стоя на нём, я почти не ощущал курительного амбре.

А вон кто-то в карты проигрался. Снова ставит. Кажется, один из первых постояльцев. Раскраснелся, бедняга, того и гляди последние волосёнки повыдирает с досады. Рядом на столе хайболл, на четверть наполненный то ли виски, то ли другим пойлом такого же коричневатого оттенка. И сегодня, и в будущем все посетители казино имеют право на бесплатную выпивку.

– Спасибо, мистер Бёрд, за приятную беседу, – раскланялся журналист, убирая во внутренний карман карандаш и блокнот.

Между делом со мной попрощались губернатор штата Невада и мэр Вегаса. Заверили, что отель и казино выглядят по высшему разряду, шутливо пожалев, что статус не позволяет им просадить сотню-другую долларов. Напоследок я сообщил Расселлу, что строительство школы начнётся уже через неделю, мол, свои обещания я привык выполнять.

Прошёл во внутренний двор. В бассейне уже плескалось несколько человек, включая детишек той самой четы. За порядком у бассейна наблюдал мускулистый спасатель. Наверняка не одна постоялица изменит с ним в будущем своему благоверному.

Потом вернулся в зал казино. Народ здесь себя чувствовал уже как дома, всё катилось по накатанной. Вроде первый день обошёлся без казусов, тьфу-тьфу…

– Леди и джентльмены! – объявил выскочивший, словно из табакерки, Джордж Бёрнс. – Уже через десять минут в концертном зале, который находится в противоположном крыле отеля Grand Palace, начнётся грандиозное, незабываемое шоу! Вход сегодня для всех бесплатный.

– А во сколько всё закончится? – поинтересовался один из гостей, то и дело поглядывавший на часы.

– Боюсь, уже за полночь, – доверительно сообщил ему Бёрнс. – Не переживайте, эту ночь вы можете провести бесплатно в одном из номеров отеля, вам стоит лишь подойти к портье и попросить ключи. Мы вроде всех об этом оповестили заранее, вот же и у вас в пригласительном написано. А утром наш транспорт доставит вас к автобусной станции. Так что нет причины для волнения.

Примерно половина игроков соблазнилась поглядеть на «грандиозное и незабываемое» шоу, и я вместе с ними решил тоже заглянуть в концертный зал. Программа сегодня и впрямь обещала стать событием. Шоу начинал канкан выписанных с Бродвея танцовщиц, затем в сопровождении биг-бенда с парой вокальных номеров выступал набирающий популярность Фрэнк Синатра. Его сменил со своей юмореской, откорректированной моей рукой, Милтон Берл. После этого – шоу дрессированных мартышек, одна из которых выскочила в зал, взобралась на столик и сорвала с немолодой дамы рыжий парик. Подставная с криком и под оглушительный хохот публики выбежала из зала, чтобы чуть позже получить у продюсера шоу за кулисами свой гонорар.

Джазовое трио Нэта Кинга Коула удовлетворилось одной композицией. Дальше собравшихся потрясло выступление знаменитого иллюзиониста Гарри Блэкстоуна. В моей памяти человека будущего отложились имена Гарри Гудини, Игоря и Эмиля Кио, Акопянов старшего и младшего, Копперфильда… А вот гляди ж ты, были в Америке в это время свои гении, пришедшие на смену так нелепо ушедшему из жизни Гудини[3]. Тут тебе и распиливание девицы циркулярной пилой, и хождение по воздуху над головой зрителей, и появляющиеся сами собой на столах посетителей букеты цветов… У меня не было времени побывать на вчерашней репетиции, поэтому я, как и все собравшиеся, не без детского восторга следил за происходящим.

В финале с песнями Love Me Tender и Wonderful World выступал Армстронг. Перед тем как исполнить моментально ставшие хитами композиции, он представил меня как автора произведений. Пришлось вставать в своём уголке и с тупой улыбкой под аплодисменты раскланиваться. Ужасно стыдно перед настоящими авторами песен, и дёрнул же меня чёрт выдать их за свои!.. Впрочем, имён тех, кто их сочинил, я не знал, да и, наверное, они ещё слишком молоды, чтобы сочинить что-то приличное.

Н-да, эдак моё имя скоро появится на Аллее славы в Голливуде! Тут тебе и композитор, и режиссёр, и сценарист… Хотя, если и появится, то не скоро, этой Аллеи пока ещё в природе не существует. А когда же она появилась в действительности?[4] Хм, этим вопросом я в своё время как-то не интересовался. Но уж точно до моего рождения.

А с другой стороны, что мне мешает предложить такую идею тому же федеральному агентству по культуре или киноакадемии? Таким макаром заработаю себе ещё больше авторитета. Один хрен они до этой идеи рано или поздно додумаются, можно же приписать славу и себе.

Или на волне патриотических чувств подсказать эту идею через связного советским руководителям? Думаю, такая Аллея неплохо смотрелась бы и на Мосфильмовской улице, или как она там сейчас называется…[5] Хотя вряд ли выгорит, в Союзе сейчас культ рабочего и колхозницы, не считая культа самого главного усатого дядьки, а все эти артисты считаются слугами народа, помогающими пролетариям и крестьянам строить социализм. А Досок почёта, поди, и так хватает. Нет, не одобрят, даже дёргаться не стоит.

Впрочем, пока остаются и более насущные дела. Шоу завершилось, народ побрёл кто к своему транспорту, кто к портье за ключами от номеров. Через полчаса закроется и казино, начнётся уборка и приготовление к следующему рабочему дню. А он у нас длится с 16 часов дня до 2 часов ночи.

Дав последние указания Гэйбу, я отправился отсыпаться в свой номер. О своём комфорте я позаботился заранее, ещё на стадии строительства. Моё просторное жилище располагалось на третьем этаже в дальнем конце левого крыла, отделённое от общего коридора тамбуром. Это была своего рода студия – просторное помещение с парой больших окон, выходивших во внутренний двор. Пока из зелени, кроме травы, во дворе торчали несколько саженцев пальм, декоративные кактусы, дальше – садовая растительность: яблони, сливы, персиковые, фиговые и гранатовые деревья, цитрусовые… Воды на полив уходить будет немало, но тут уж ничего не поделаешь, благо тянувшийся от плотины водопровод работал исправно.

Утром я зашёл в кабинет Лившица, обзаведшегося парой молодых сообразительных помощников той же породы, что и он сам.

– Доброе утро, мистер Бёрд! – поприветствовал он меня на русском. – А у нас для вас неплохие новости. Наша выручка только от казино составила 125 тысяч долларов. Плюс 35 тысяч от постояльцев. И это ещё мы не вышли на оптимальную наполняемость.

Лившиц знал мои настоящие имя и фамилию от Лейбовица, хотя и без подробностей моей интересной биографии, и без свидетелей называл меня Ефим Николаевич. Но при своих помощниках предпочитал официальное обращение.

– Спасибо, Самсон Израилевич, – поблагодарил я работающего пенсионера. – Думаю, затраты на открытие отеля мы отбили, да ещё сверху кое-что осталось. Недовольных вроде не было, не считая проигравшихся в казино. Хочется верить, работа пойдёт на лад. Кстати, вы ведь у меня почти год работаете, а в отпуске ещё не были. Так раз уж помощниками обзавелись…

– Мистер Бёрд, зачем мне, старому холостяку, отпуск? В морской круиз я не собираюсь, а просто сидеть дома – тоска сгложет. Да и мои помощники, – кивнул он в сторону корпящих над документацией молодых людей, – пока слишком неопытны, чтобы вот так сразу взвалить на себя такую ношу. Дайте мне время их поднатаскать, а там уж, если вам так захочется выпроводить меня в отпуск или на пенсию…

– Нет, нет, Самсон Израилевич, ничего такого я не имел в виду. Вы меня в качестве главного бухгалтера очень устраиваете. Но если вдруг почувствуете, что организм требует отдыха, не стесняйтесь. Ладно, не буду вам мешать, пойду проверю работу остальных служб.

В этот день об открытии отеля успели известить своих слушателей две радиостанции и своих читателей местная газета из столицы Невады Карсон-Сити, поскольку в Вегасе с печатным делом ещё не сложилось. С газетной заметкой я ознакомился лично, а о радио сказал оказавшийся на ногах раньше меня Гэйб. Выслушав его, я остался доволен. Первый блин вышел уж точно не комом, теперь казино должно работать как часы, желательно швейцарские.

К полудню прибыло девять новых респектабельных постояльцев. А поскольку вход в казино был свободным, то в игорном заведении к вечеру оказались заняты почти все столики. Я буквально видел, как конкуренты с Фримонт-стрит кусают с досады локти, глядя, как их клиенты ради любопытства потащились в новое казино. Ничего не поделаешь, ребята, это реалии вашего любимого капитализма.

Через неделю в наш отель въехал писатель Теодор Драйзер. Въехал с дамой по имени Хелен Ричардсон, на вид моложе его лет на двадцать пять – тридцать. Всё бы ничего, вот только, как шепнул мне управляющий отелем, эта Ричардсон приходилась старику Драйзеру двоюродной сестрой.

В нашем отеле Драйзер и Ричардсон просто отдыхали. Загорали у бассейна, купались, проиграли в казино небольшую сумму, гуляли по окрестностям Вегаса, хотя смотреть там было пока не на что, а между делом Драйзер работал на пишущей машинке, которую привёз с собой. Вернее, работала его сестрица, а сам он сидел в кресле, курил трубку и надиктовывал текст.

С писателем я не без удовольствия пообщался во время прогулки в нашем пока ещё не разросшемся саду. Половинка его отправилась на спа-процедуры (я всё же не отказал себе в удовольствии завести такой сервис), а мы, сидя на лавочке в тени апельсинового дерева, размерами пока больше смахивавшего на кустарник, обсуждали сложившуюся в мире политическую ситуацию. Драйзер, судя по всему, симпатизировал Сталину больше, чем Гитлеру, и на будущее социалистического строя смотрел с оптимизмом. Ко всему прочему он вспомнил, как несколько лет назад по линии БОКС в составе интернациональной делегации побывал в СССР.

– Я даже спускался с шахтёрами в забой, а вот ваш русский гений, поэт Маяковский, не рискнул спуститься в шахту, – не без гордости подчеркнул писатель.

Я решил по примеру отелей будущего фотографировать важных и интересных гостей, чтобы затем размещать их портреты на стенах в холле. Для столь ответственной миссии я приобрёл хороший студийный аппарат «Кодак», с которым и сам научился управляться, и обучил одного из сотрудников, проявлявшего хороший художественный вкус.

Настоящей удачей я посчитал момент, когда увидел в списке гостей, забронировавших номер заранее, Роберта Оппенгеймера. Отец атомной бомбы, услужливо подсказала мне моя память. Если это, конечно, не однофамилец. Нет, знаменитый физик, заверили меня знающие люди.

Заядлый курильщик Оппенгеймер приехал с молодой женой Кэтрин Харрисон, это было своеобразное свадебное путешествие. В приватном разговоре, на который я как бы между делом выманил физика, тот поведал, что они уже побывали в Мексике, а после Вегаса, куда приехали, соблазнившись ярким рекламным буклетом, планируют посетить Аляску. В общем, проехать континент с юга на север.

Чета забронировала двухместный номер средней ценовой категории. Немало времени Роберт проводил за рабочим столом, но при этом они с молодой супругой и заглянули в казино, и побывали в концертном зале. Во время одной из таких их отлучек я нагло открыл ключом дверь их номера и на свой фотоаппарат переснял один за другим листы с записями, вернув всё после этого на прежнее место, хотя вряд ли учёный помнил, где что у него лежало. Во всяком случае, якобы случайно обронённого на записи волоска я не обнаружил. Плёнку я проявил и заныкал до лучших времён, потом с оказией передам связному – пусть с ней ознакомятся советские учёные.

Между тем школа возводилась ударными темпами. Мэр довольно потирал руки, каждый день посещая стройку. Официально школа являлась подарком городу от Bird Inc в рамках благотворительной деятельности. В общем-то, я соглашался про себя, что дело благое, не притон строим, а храм знаний. Только не нравилось, что строить школу меня заставили в ультимативном порядке. Ещё один такой шантаж – и с городским головой произойдёт несчастный случай. Минимум переломанные конечности, максимум – летальный исход.

А спустя почти два месяца, в канун Рождества, в Лас-Вегас заявились… Мейер Лански и Багси Сигел. И сразу же проследовали в казино. Об их появлении мне практически одновременно доложили Демид и Гэйб. Пришлось с тяжёлым сердцем и широкой улыбкой тоже тащиться в казино, потому что проигнорировать появление таких персонажей я просто не мог.

– О, мистер Бёрд!

Лицо Лански разрезала ухмылка, и он протянул мне для рукопожатия руку, оторвавшись от созерцания бодро прыгающего по секторам рулетки шарика.

– Знакомьтесь, мой друг и компаньон Бен Сигел, вы о нём наверняка слышали ещё в Нью-Йорке.

– Как же, личность довольно известная, – подтвердил я, пожимая и ему руку. – Правда, я слышал о Багси Сигеле.

– Он не любит это прозвище, – хмыкнул Лански, покосившись на нахмурившегося товарища.

– Понял, Бен так Бен. Какими судьбами в наши края?

– Да вот решили посмотреть, как вы здесь обустроились. Думаем, может, и нам здесь построить что-нибудь вроде вашего отеля?

– Хм, почему бы и нет, моими усилиями Вегас будет становиться только популярнее… Знаете что, я предлагаю вам поиграть в своё удовольствие, а затем продолжим беседу в более приватной обстановке.

Через час мы сидели в моём кабинете. Гостям были предложены сигары и сигареты, а также спиртные напитки с лёгкой закуской. Те не отказались, я глотнул бурбона с ними за компанию.

– Да-а, сейчас мы спокойно пьём бурбон, не то что в эпоху «сухого закона», – ударился в воспоминания Лански, пыхнув сигаретой. – Золотые были времена… Помнишь, Бен, как мы проворачивали фокус с солью?

– Твоя задумка, – улыбнулся тот, гоняя во рту зубочистку. – Только, думаю, мистеру Бёрду это не очень интересно.

– Бен, ну что ты за человек!.. Ладно, тогда к делу. Что ж, мне понравилось, что вы здесь построили, мистер Бёрд. Честно скажу, у нас с компаньоном после того, как в Вегасе снова разрешили азартные игры, уже зрела идея всерьёз заняться здесь игорным бизнесом, но вы нас опередили. Вы молодец, быстро сориентировались.

– Да уж, – хмыкнул Сигел.

– Надеюсь, я не перешёл вам дорогу? – как можно добродушнее улыбнулся я.

– О, нет-нет, – улыбнулся в ответ Лански. – Думаю, здесь места хватит всем желающим. Мы планируем начать стройку отеля с казино в начале следующего года. Пожалуй, он будет даже побольше вашего. А может, продадите нам свой? Мы дадим хорошие деньги.

– Мистер Лански, это всё равно, как если бы вы предложили мне продать вам своего ребёнка.

– В чём-то вы правы, – спокойно согласился мафиози.

– Лучше свой отель постройте, дешевле выйдет, а привлечёт в Вегас ещё больше людей и денег. Главное, чтобы обошлось без ненужного кровопролития.

– Да уж, – снова хмыкнул Сигел.

– Уверен, до этого не дойдёт, – махнул рукой Лански. – В Нью-Йорке после гибели Костелло только всё более-менее успокоилось, ни к чему начинать новую войну.

– Кстати, кто сейчас у руля коза ностра?

– Пока нет одного сильного лидера, хотя номинально им выбрали Винсента Мангано, представителя «старой школы»…

– По-хорошему, могли бы и Мейера поставить, – вставил Сигел. – Он за все эти годы пользы принёс едва ли не больше всех.

– Брось, Бен, знаешь же, что во главе Комиссии может стоять только итальянец, желательно сицилиец. Одним словом, оставшиеся главы семейств по-честному поделили Нью-Йорк. Нам с Беном тоже кое-что перепало.

– А семью Дженовезе кто возглавил?

– Из Италии вернулся сам Вито Дженовезе, так что теперь название семьи полностью оправданно. А о вашем Большом Иване что-то ничего и не слышно.

– Он не любит шумиху… А что с убийцей Костелло, не нашли? – с как можно более невинным видом поинтересовался я.

– Нет, не нашли, – развёл руками Лански. – Фрэнк нажил себе немало врагов и был слишком беспечен, за что и поплатился.

Ох, не так-то ты прост, Мейер Лански, вон в глазах хитринка мелькнула. Видно, догадывается, чьих рук дело убийство главаря мафиози.

– Надеюсь, вы со своим опытом поможете нам в деле возведения отеля? – спросил Лански.

– С удовольствием, могу порекомендовать строительную и дизайнерскую компании. Только вам желательно строить что-то другое, непохожее на мой отель. И добавить национального колорита. Может, итальянского, если по иудейской части ничего не придумаете. Например, я планирую устраивать концерты русских композиторов, певцов, выступление русского балета, а вы могли бы проводить вечера итальянской оперы.

– А что, идея интересная, – посмотрели друг на друга мои гости. – Пожалуй, стоит над этим подумать.

Мы поболтали ещё минут пятнадцать, в течение которых я не без оснований ждал, что гости в любой момент могут выхватить стволы и изрешетить меня в моем же кабинете. На этот случай у меня с нижней стороны стола была присобачена кобура, из которой торчала рукоятка револьвера. Но у Лански с Сигелом хватило благоразумия не устраивать пальбу, потому что в противном случае моя охрана (Фёдор с Демидом дежурили в коридоре) вряд ли позволила бы им после этого уйти живыми. Да к тому же не стал бы тот же Лански, слывший криминальным мозгом мафии, так по-глупому подставляться. Наверняка нашёл бы способ устранить оппонента, не привлекая к своей персоне ненужного внимания.

И всё же, когда визитёры засобирались, я облегчённо вздохнул. Проводив их, я подумал, что, пожалуй, не стоит звонить Гурзо по экстренному каналу, прямой угрозы своему здоровью и бизнесу я пока не видел. Пусть затевают стройку, а там уже сообразим, как дальше действовать.

Глава 3

Весной 1941 года стены холла отеля были украшены тремя десятками портретов знаменитых артистов, писателей, спортсменов, политиков и учёных, посетивших Grand Palace за минувшие несколько месяцев. Те же Теодор Драйзер и Роберт Оппенгеймер, а также голливудские звёзды Ингрид Бергман и Кэри Грант, театральный педагог, актёр и режиссёр Михаил Чехов, инженер и новатор Гарри Найквист, ещё не так давно блиставший на бейсбольной площадке, а теперь располневший Бейб Рут, известный живописец и писатель Рокуэлл Кент, композитор Игорь Стравинский…

Кстати, Стравинский предварительно выяснил через своего агента, имеется ли в нашем отеле номер с роялем, поскольку хотел и на отдыхе продолжить работу над новым произведением. Такой номер у нас имелся, и именно за роялем я сам лично и запечатлел Игоря Фёдоровича на цветную фотоплёнку.

Выяснилось также, что композитор является большим поклонником русской бани. И когда почти все постояльцы плескались в бассейне, он по нескольку часов проводил в нашем спа-салоне, частью которого были и финская сауна, и русская классическая баня с настоящими берёзовыми и дубовыми вениками. При этом требовал, чтобы в это время, кроме него, в бане не было других посетителей. Мне однажды пришлось улаживать конфликт, когда следом за Стравинским в баню пытался прорваться мелкий фабрикант из Калифорнии. Орал, что «у нас свободная страна и никто не имеет права ущемлять его права гражданина Соединённых Штатов». Пришлось пообещать борцу за права бесплатный абонемент на посещение спа-процедур до окончания срока его пребывания в отеле.

Была у нас и бильярдная, и своеобразный шахматный клуб. Я даже подумывал, не пригласить ли в мой отель для проведения матча за звание чемпиона мира Алехина с Максом Эйве или Капабланкой. Почему бы и нет, всё реально.

С каждым из известных гостей я встречался лично, и они с удовольствием выкраивали время для хотя бы короткой беседы с хозяином отеля, который был известен ещё и как оскароносный сценарист и прежде всего режиссёр культового фильма «Месть подаётся холодной». Да-да, свою статуэтку я получил 27 февраля 1941 года на 13-й церемонии вручения кинопремии за комедию «В джазе только девушки», хотя, на мой взгляд, картина «Храброе сердце» произвела на членов киноакадемии серьёзное впечатление. Как мне рассказывал в кулуарах той церемонии Уорнер, они до последнего сомневались, за какой фильм меня выдвинуть на кинопремию, в итоге всё же сошлись на более весёлом жанре.

Зато фильм «Храброе сердце» получил приз как лучший фильм года. Причём соперничал он с моими же картинами «В джазе только девушки» и «Леон-киллер», а также чапли-новской «Великий диктатор», работой режиссёра Джона Форда «Гроздья гнева» и ещё пятью фильмами.

Тогда же я познакомился с Чарли Чаплином, ожидаемо оказавшимся ниже меня на две головы и довольно грустным в жизни человеком. Но при этом от него исходил мощный импульс положительной энергетики, притягивавший окружающих. Его сопровождала актриса Полетт Годдар, которую комик представил как свою супругу. Она была младше мужа более чем в два раза, однако казалось, что это она его опекает, а не он её.

– Я давно, ещё только услышав, что в России свершилась революция, мечтал съездить в вашу страну, – признался комик. – Но боюсь, обратно в Соединённые Штаты уже не попаду. Меня здесь давно подозревают в симпатиях к коммунистам. А вы, кстати, каких взглядов придерживаетесь?

«Ну вот, – вздохнул я, – сначала мне Гувер допрос устраивал, теперь Чаплин. Что же они так любят задавать вопросы на политические темы?!»

В итоге я отбоярился тем же вариантом, что и в разговоре с главой ФБР. Мол, я бизнесмен, от политики стараюсь держаться подальше, и добавил, что толерантно отношусь к любому политическому строю, кроме фашизма. Тем самым вызвал несомненные симпатии Чаплина, после чего пригласил его и Полетт погостить в моём отеле. Причём на совершенно безвозмездной основе, в рамках своего рода рекламной кампании. Знаменитый актёр и режиссёр обещал взять время на раздумье, а в итоге меньше чем через месяц он и его молодая супруга переступили порог отеля Grand Palace.

Первый день Чарльзу Спенсеру Чаплину пришлось потратить на раздачу автографов. Многие его узнавали и без привычного грима с усами щёточкой. Когда же ажиотаж приутих, он смог в компании жены более-менее спокойно разгуливать по отелю, купаться в бассейне и играть в казино. К счастью, проиграли они в общей сумме не так уж и много, оплата номера люкс в моём отеле обошлась бы им гораздо дороже. А после их отъезда на память о визите звёздной четы остался портрет, с которого всем посетителям отеля улыбались счастливые Чаплин и Годдар.

Джек Леонард Уорнер также снизошёл до посещения моего отеля в мае 1941 года. Заодно решал и чисто практические вопросы. В частности, поинтересовался, не собираюсь ли я порадовать его студию своими новыми работами.

– В качестве режиссёра точно не получится, – признался я и объяснил: – Не могу отсюда отлучаться надолго, вынужден контролировать работу отеля и казино.

– У вас же есть управляющие, они что, зря получают зарплату?

– Да нет, не зря, но нужно подождать, пока дело прочно встанет на рельсы, тогда со спокойной душой можно взяться за какой-нибудь серьёзный проект. А если брать в расчёт мои способности сценариста, то я уже кое над чем начал понемногу работать. Думаю, через месяц смогу предъявить результат.

Фильмы за моим авторством тем временем продолжали покорять вершины американского кинопроката, и проценты весёлым ручейком наполняли мой личный счёт. Доходы от отеля и казино были куда более полноводны, но деньги шли на счета компании Bird Inc. Уже с них часть перечислялась в виде процентов на счета наших акционеров, общее собрание которых я устроил 1 июня. Однако самый жирный кусок оставался мне, и с этого куска требовалось оплачивать работу персонала, коммунальные услуги, покупать напитки и продовольствие для наших заведений общепита… Да ещё и платить налоги, о которых так беспокоился Расселл.

После долгого перерыва, вызванного стройкой отеля и налаживанием хозяйства, я снова обратил внимание на свою спортивную форму. Пусть лишних килограммов было и не так много, всё-таки сколько их сжигалось вместе с нервными клетками за эти месяцы, но всё же мышцы малость одрябли. Тренажёры, гимнастические снаряды, боксёрский ринг, мешки и груши – теперь я находил время «пообщаться» с каждым из снарядов. На ринге мне обычно ассистировал Фёдор, впрочем, для всех секьюрити посещение спортзала стало хорошей традицией. Я лично разработал план тренировок на силу, скорость и выносливость, которого неукоснительно придерживались казаки.

Возведение трёх теннисных кортов было запланировано изначально, но закончить стройку удалось лишь спустя месяц после открытия отеля. Чтобы игрокам было не слишком уж жарко, за сеткой ограждения мы высадили деревья, причём выкопали их уже достаточно развитыми, стараясь не сильно повредить корни. Среди постояльцев, естественно, нашлись любители и этого вида активного отдыха, а инвентарь можно было взять в прокат.

Что касается личной жизни казаков, то они и впрямь решили построить на окраине Вегаса большое ранчо, рассчитанное в будущем на несколько семей. К Фёдору, Демиду и Василию тут же приехали их невесты, принявшись дружно обустраиваться на новом месте. А вот Алексей неожиданно проявил интерес к девушке из местных – дочери фермера, поставлявшего на нашу кухню каждое утро свежее молоко. Ранчо фермера находилось на берегу Колорадо, где хоть что-то произрастало, дочурка с матерью доили коров, а глава семейства развозил молочную продукцию на грузовике, в кузове которого на специальных подпорках стояла цистерна объёмом почти на три сотни галлонов. Как-то с отцом приехала и дочурка, приспичило ей воочию посмотреть на это чудо в центре Лас-Вегаса. Ничего так девица, кровь с молоком, с толстой русой косой через плечо, совсем как какая-нибудь Алёнушка. Тут-то наш Лёшенька, увидев её, и пропал. Теперь в свой единственный выходной перво-наперво мчался на ранчо, а уж чем они там занимались – не моего ума дело.

Поставил я и небольшую православную церквушку, выписав из Нью-Йорка батюшку Иннокентия. Тут же наши женихи и невесты чуть ли не скопом обвенчались, а в мэрии браки узаконили. Причём, как мне показалось, жена Демида находилась уже в положении. Эдак лет через семь их дитё перешагнёт порог построенной моей компанией школы, в которой уже обучалось около сотни ребятишек. Так-то учебное заведение было рассчитано на двести учащихся, но где их взять столько в небольшом городке?

Впрочем, долго ли ждать, когда Вегас увеличится в несколько раз! Вон и Сигел тут постоянно крутится, их с Лански отель «Фламинго» распахнёт свои двери, думается, через два-три месяца. Я так подозревал, что строится он на деньги всей нью-йоркской мафии, чтобы отмывать незаконно нажитый капитал, а поскольку кто-то должен стоять во главе всей этой эпопеи, то и назначили ответственными Лански с Сигелом.

Что любопытно, живёт Багси… в моём отеле. Ну а что, лучше-то апартаментов, достойных своей персоны, в Вегасе он всё равно не найдёт. Комичная ситуация, но мы оба относимся к ней с пониманием. К тому же Сигел походя высматривает особенности моего отеля, чтобы что-то позаимствовать и для своего «Фламинго».

Конечно, я пристально следил за новостями с европейского континента, узнавая информацию, в основном из газет и радио. Не будучи большим специалистом в такой науке, как история, я не мог до мелочей сопоставить развитие событий сейчас и в моём варианте реальности. Но в целом, как мне казалось, происходящее сейчас в Европе во многом повторяло оригинальную трактовку.

Гитлеровская Германия постепенно оккупировала всё новые и новые страны. Ещё два года назад я узнал, что под фашистов легла Чехия, что был всё-таки подписан пакт о ненападении, что немцы оккупировали Польшу, а советские войска по договорённости с Германией вошли в Западную Украину и Западную Белоруссию. В прошлом году гитлеровцы и итальянцы оккупировали Францию. К тому времени завершилась война между СССР и Финляндией, которую здесь, в Штатах, преподносили как захватническую. Естественно, в роли захватчика выступал Советский Союз. Чёрт его знает… Во всяком случае, Советский Союз как агрессор был исключён из Лиги Наций.

Всё шло к тому, что война между Германией и СССР – это всего лишь вопрос времени. Нельзя было не согласиться с автором одной из газетных публикаций, что двум медведям трудно ужиться в одной берлоге. А посему требовалось активнее внушать американцам, что их страна должна быть готова выступить на стороне СССР, невзирая на подписанные Рузвельтом в ноябре 1939-го поправки к закону о нейтралитете.

Как я собирался влиять на умы? С помощью телевидения и радио. Для начала хотя бы радио, благо отель уже функционировал практически в автономном режиме. Персонал – тьфу, тьфу – неплохо справлялся с рутинной работой, так что у меня всё больше появлялось времени на другие проекты. В том числе и на коммуникационные.

Для начала я выписал из Финикса специалиста по радио-делу – Кларка Уотсона. При его непосредственном участии вошли в строй несколько станций радиовещания Западного побережья, теперь настала очередь поработать на благо Лас-Вегаса. По ходу я выяснил, что в Вегасе с радиостанциями доселе имелись проблемы. То есть радиостанции отсутствовали вообще. Да и ни к чему они вроде были, если в этих краях уверенно принимался сигнал из Лос-Анджелеса и Нью-Йорка, где имелось мощное передающее оборудование, а по пути следования сигнала располагались считавшиеся высокими по нынешним временам радиомачты. Как-никак радиосигнал шёл по прямой в зоне прямой видимости от передающей антенны, а не огибал земной шар, поэтому приходилось через каждые несколько сотен миль устанавливать мачту. Чем выше мачта – тем дальше идёт сигнал. Поэтому, задумавшись о возведении радиовышки, я решил строить сооружение высотой хотя бы метров тридцать.

Кларк, выслушав мои доводы, поделился своими соображениями по этому поводу. Он давно холил идею с привлечением в качестве супервысоких антенн дирижаблей. Сферы, наполненные гелием, могут парить на такой высоте, которая неподвластна самым высоким на сегодняшний день радиомачтам, то есть вместо десяти мачт можно использовать, например, всего два дирижабля. Причём не обязательно такой дирижабль должен сопровождаться командой, это может быть просто неуправляемый аэростат, соединённый металлической пуповиной с каким-нибудь креплением на земле и несущий на себе приёмо-передающее устройство.

– И обойдётся этот проект на порядок дешевле, чем строить мачты через каждые сто миль, – привёл решающий аргумент Уотсон. – Хотя, понятно, придётся регулярно проверять крепление «пуповины», а лучше в таком месте установить круглосуточную охрану. Но это не должно обойтись слишком уж дорого.

На мой встречный вопрос, что делать, если налетит торнадо, Кларк заметил, мол, в этих краях торнадо редки и не имеют достаточной силы, чтобы навредить летательным аппаратам легче воздуха. И ведь действительно, за всё время, что я здесь обитаю, не помню ни одного крупного стихийного бедствия, связанного с природными аномалиями. В общем, мы ударили по рукам, и я возложил именно на Уотсона решение вопроса с аэростатами.

Одновременно мне пришлось непроизвольно окунуться в историю американского радиовещания. Изучая предмет, я узнал, что 27 января 1927 года – дата рождения «Коламбия бродкастинг систем» – Си-би-эс. В 1934 году появляется «Мючюэл бродкастинг систем» – Эм-би-эс, и в том же году – «Америкэн бродкастинг компани» – Эй-би-си. В том же 1934-м была учреждена Федеральная комиссия по связи США с офисом в Вашингтоне, регулирующая использование СМИ. Вот и нам с Кларком пришлось сунуться в Вашингтон за лицензией на мою радиостанцию, которую я решил назвать просто – «Лас-Вегас радио».

Дальше выяснилось, что, невзирая на название, у моей радиостанции должна быть трех– или четырехбуквенная аббревиатура, а учитывая, что она будет находиться ближе к Западному, чем к Восточному побережью США, начинаться аббревиатура обязана с латинской «К». Кларк пожал плечами, мол, как-то из головы вылетело, но вроде как ничего страшного, это сущий пустяк.

– Возьмите аббревиатуру KDWN, она сейчас свободна, – предложил мне чиновник из Комиссии.

Я согласился, даже не пытаясь выяснить, что значит сей шифр. Главное, что название «Лас-Вегас радио» осталось при мне. Купив лицензию, я стал счастливым обладателем УКВ-частоты 93,3 МГц.

Процесс возведения мачты длился два месяца. Она могла работать как на передачу, так и на приём сигнала. Первое меня интересовало куда больше. А параллельно я занимался и радиостанцией. Заранее присмотренное двухэтажное здание, возле которого строилась вышка, я попросту выкупил, набив его современной аппаратурой. Рубка диджея находилась в комнатушке второго этажа. Поскольку без технического сотрудника никуда. Я предложил Кларку условия, от которых он не смог отказаться. Равно как и четыре диджея – Джонатан Спенсер-младший, Энди Маковски, Филипп Санчес и Люси Сопрано. Первых двоих в нашу ещё недавнюю глушь я переманил с калифорнийских радиостанций, Санчеса из Сакраменто, а Люси была хорошей знакомой Кларка по Финиксу, я так подозревал, что и любовницей одно время, он её мне и порекомендовал. Главное условие контракта – холостяки, чтобы не тащить в Вегас жён и детей. Решил жениться – расторгаем годовой контракт с выплатой в пользу моей компании неустойки. Спенсер-младший, как и Люси, был в разводе, только она не успела родить, а он стал отцом троих детишек. Остальные двое были ещё относительно молоды и к серьёзным отношениям пока не стремились.

Радиоведущим и Уотсону я выделил для проживания по одноместному номеру в моём отеле. Причём номера не самые худшие, каждый с кондиционером, хотя и с совмещённым санузлом.

Учитывая наличие в обойме Санчеса, думал вещать пару часов в день и на испанском, поскольку мексиканцев в этих местах обитало довольно много, но всё же отказался от этой идеи. Во-первых, наличие радиоприёмника всё ещё в большинстве своём являлось прерогативой средних слоёв населения, а мексиканцы в основной массе перебивались с хлеба на воду, тут уже не до радио. Насчёт отеля я, правда, озаботился сразу, ещё на стадии строительства, так что в каждом номере отеля стоял приёмник. Во-вторых, испанского я не знаю, а значит, не смогу контролировать, о чём говорит мой диджей. Хотя, конечно, я и англоязычных диджеев не смогу постоянно слушать, но те хотя бы будут знать, что я могу включить радио в любой момент и не рискнут своевольничать.

Самое же главное – контент. Просидев сначала один, а затем в компании диджеев пару дней, мы составили ежедневное расписание. Вещание должно начинаться в шесть утра, а заканчиваться в полночь. Утро стартует со свежих новостей местного, федерального и общемирового значения, включая спорт и метеосводку. Понятно, что на первых порах, как минимум, придётся воровать информацию центральных радиостанций, хотя, к примеру, насчёт сводок погоды у нас была договорённость с местным метеоцентром, представлявшим собой будку с допотопным оборудованием и персонал в единственном лице. Ну а мне пришлось нанять ещё одного человека на должность редактора новостей. Он должен был сидеть на первом этаже радиостанции перед мощным приёмником и записывать на бумагу новости центральных радиостанций, затем немного менять текст и отдавать его диджею.

С новостями разобрались, теперь дальше. Следом за утренними новостями в эфире должна звучать музыка, дальше какая-нибудь угадайка с радиослушателями и обязательными призами. Реклама отеля должна идти каждые три часа. Плюс рекламные блоки, потому что наверняка со временем станут подтягиваться рекламодатели. Вряд ли с них много поимеешь на затерянной в ещё недавней глуши радиостанции, но настоящий бизнесмен ведёт учёт каждой копейки… То есть центу.

Я выяснил, что современное радио предпочитало живую музыку, причём зачастую симфоническую. Ага, как же! Я живо представил, как по 91-му шоссе посреди пустыни мчится в Вегас автобус с оркестром симфонической музыки под руководством Артуро Тосканини, Винсента Лопеса или Лоуренса Уэлка. Нет, такой номер не катит, если только в записи. А вообще будем делать упор на современную музыку типа джаза. Правда, здесь тоже прокатывает вариант только с записью. Хорошо хоть, не с пластинки в эфир выходить будем, уж я позаботился о наличии самых качественных на сегодняшний день плёночных магнитофонов.

Помимо новостей, музыки и рекламы мы впихиваем аналитические программы. Одной в день достаточно, не стоит слишком напрягать нашего радиослушателя довольно серьёзными вещами. Тематика пусть будет разной, на злобу дня. Например, обсуждение творящегося в Европе безобразия и призыв к американцам не быть инфантильными. Не успокаивать себя тем, что Гитлер где-то на другой стороне земного шарика. При современном уровне развития техники достаточно недели, чтобы бронированная армада подошла к берегам США, а над американскими городами тучами пронеслись бомбардировщики с паучьими крестами на фюзеляжах. Чем больше запугаем, тем больше рядовым янки захочется послать на неспокойный (прошу прощения за каламбур) континент свой контингент.

Но и политикой не перегружать. В Штатах тоже происходит немало интересного на том же законодательном уровне. Пусть диджей порассуждает, во что может вылиться тот или другой законопроект. Назовём программу – «Точка зрения».

Хотелось бы мне видеть в студии и гостей, но где их взять? Ответ пришёл сам собой. Почему бы время от времени не приглашать кого-то из знаменитых постояльцев моего отеля? Сегодня обсуждаем современную литературу – вот вам живое мнение какого-нибудь Фрэнсиса Скотта Фицджеральда. Заехал в отель бывший чемпион мира по боксу Джек Демпси – поговорим о спорте. А вот что делать с ветераном шахмат Хосе Раулем Капабланкой? Давайте поговорим об азартных играх, в которые Капабланка тоже большой мастак играть, о чём свидетельствует его серьёзный выигрыш в покер. А всё это заодно и реклама нашего казино. Помимо же основной темы человек рассказывает и о себе, делится какими-то интересными историями из своей жизни. Эту программу я назвал просто – «У нас гость». Причём она не стояла строго в графике, а зависела от наличия этих самых гостей.

А ещё в это время огромной популярностью у домохозяек пользовались радиопостановки. Радиосериал «Голдберги», рассказывающий о жизни еврейской семьи в Бронксе, был настоящим хитом эфира, и я сразу закупил первые сто выпусков. Заодно разорился на радиопьесы «Полёт Линдбергов» Бертольда Брехта и «Сон в летнюю ночь» Шекспира.

Первый выход в эфир состоялся 1 июня, чтобы уж дату было легко запомнить. Решив не смущать работавшего первым Спенсера-младшего, я не попёрся в рубку, однако, проснувшись пораньше, ровно в шесть включил радиоприёмник, настроенный на волну нашей станции. Зазвучали позывные – исполненная в хоровом варианте а капелла заставка «Радио Лас-Вегас». За небольшую ораторию длиной в несколько секунд пришлось отвалить пачку «зелёных» одному из лос-анджелесских оркестров. А затем прозвучал бодрый и почти не искажённый радиоволнами голос диджея:

– Доброе утро, Лас-Вегас! Сейчас на моих часах ровно 6 утра, а это значит, что «Радио Лас-Вегас» начинает свою работу. С вами в эфире ведущий Джонатан Спенсер-младший, и я готов поделиться с вами самыми свежими новостями. Начнём с новостей нашего города…

Словом, радио мы запустили, и я переключился на заводик по производству теле– и радиоаппаратуры. Под это дело на окраине городка я присмотрел пустующий кирпичный сарай, в котором раньше располагались механические мастерские. Решив вопрос с помещением, я отправился агитировать Зворыкина перебраться на новое предприятие, посулив новатору более чем приличный оклад и любую технику для разработки новых моделей телеприёмников. Наша встреча проходила в одном из более-менее тихих манхэттенских кафе неподалёку от Рокфеллеровского центра, где базировалась Radio Corporation of America – нынешнее место работы Зворыкина.

– Батенька, ну почему я должен принимать ваше предложение? – Владимир Козьмич, говоривший на русском с чуть заметным акцентом, глядел на меня сквозь линзы очков, как на несмышлёного ребёнка. – Хорошо, пусть я стану получать в два, в три раза больше. Но существует же и такое понятие, как мораль, чувство долга. Как я буду выглядеть в глазах людей, которые в своё время оказали мне доверие? Тем более что и здесь я имею всё необходимое для работы. Скажу вам по секрету, я уже близок к тому, чтобы с группой единомышленников изобрести полноценное цветное телевидение.

– Я читал о прошлогодней демонстрации вашей компанией системы «Тринископ»…

– Нет-нет, это всё пока несовершенно! При стоимости трёхтрубочного телевизора, втрое превышающей стоимость обычного чёрно-белого приёмника, изображение получается тёмным, а сигнал занимает слишком широкую полосу частот, поскольку каждое из цветоделённых изображений передаётся на отдельной несущей частоте. Существующие чёрно-белые телевизоры можно приспособить для приёма любого из цветоделённых каналов такой системы, но передача полутонов при этом неизбежно искажается. Необходимо сохранить частоту канала цветного изображения, совместимую с частотой чёрно-белого вещания. Мы сейчас над этим работаем, и работаем относительно успешно, равно как и над созданием электронных микроскопов. И что же, я должен всё бросить и уехать в какую-то дыру посреди пустыни?!

Я понял, что в мою «силиконовую долину» заманить этого старика будет очень тяжело, во всяком случае сейчас. И по-своему он прав. Зворыкин и без меня в шоколаде, а найти железобетонные аргументы, чтобы переманить специалиста, я оказался не в состоянии. Предложить ему миллион в год? Хм, не факт, что согласится, да и для меня миллион сейчас – весьма серьёзная сумма. Тем более Владимир Козьмич не ставит деньги во главу угла. Он одержим идеей новых открытий, а их совершать мой собеседник может и в стенах лаборатории RCA. Да и две его дочери, одна из которых несовершеннолетняя, вряд ли будут в восторге от перспективы переезда в Лас-Вегас.

В общем, в Вегас я вернулся несолоно хлебавши. Но рук не опустил и стал понемногу закупать оборудование и нанимать специалистов. Мы хотя бы получили возможность использовать закупленные у RCA по лицензии схемы и чертежи, то есть могли уже лепить у себя приёмники чёрно-белого изображения. Главное, что у меня теперь трудился коллега и некогда конкурент Зворыкина по части изобретения передающей изображение трубки Фило Фарнсуорт. Несколько лет назад Фарнсуорт обанкротился и продал своё изобретение ряду компаний, в том числе RCA, а теперь собирался начать производство телеприёмников на собственном заводе в Форт-Уэйне в Индиане. Но тут подвернулся я с весьма нескромным предложением, и изобретатель капитулировал. Тем более такого оборудования, как у меня, он бы на свои сбережения точно не приобрёл.

Ещё я планировал переманить одного-двух профи из немецкой компании Telefunken. Лично туда лететь и тем более плыть я не собирался, слишком много времени потерял бы. Поэтому загрузил этой проблемой Фитина. А что касается моей мечты о рации, то я попросту перекупил у компании Galvin Manufacturing Company группу инженеров во главе с неким Дэном Ноблем[6]. Под его руководством год назад была представлена рация SCR-300, которая помещалась в рюкзак. Для советских партизан в принципе сгодится, поэтому я без раздумий приобрёл лицензию на её производство. Правда, из хроники и художественных фильмов я помнил, что у них и так были переносные рации, может, те же американские, по какому-нибудь ленд-лизу? Чёрт его знает, во всяком случае, моя помощь не помешает. Но мне требовалась ещё более компактная рация, и команда Нобля тут же взялась за работу.

С главой внешней разведки СССР я встретился сразу после регистрации компании Bird Communications, так я назвал свой медиапроект, в который со временем должны влиться и печатные издания. Я помнил о надвигающейся войне между СССР и гитлеровской Германией, понимая, что избежать её не удастся. Постоянно прислушивался к новостям по радио, выискивал в газетах хоть что-то, намекающее на грядущее столкновение двух супердержав. И с грустью понимал, что если война начнётся в этом году, то я особенно ничем Советскому Союзу помочь не смогу. Просто не успеваю. Развитие пропагандистского кластера в виде радио– и телевещания пока было далеко от воплощения. Вернее, радиостанцию я хоть и запустил, но она пока не набрала армию преданных радиослушателей, не было какой-то фишки, способной стать суперприманкой для радиолюбителей. Если бы в прошлой жизни я работал в медиаотрасли, вероятно, смог бы что-то придумать, но вид моей деятельности до попадания в 1937 год мало вязался с креативом в этом направлении. Немного утешала мысль, что хотя бы в распоряжении Сталина и К° имеются мои подробные показания, в которых я изложил практически всё, что знал об истории СССР и развале страны.

А если напрячь память… Я напряг и передал через консульство лично на имя Фитина записку, в которой изложил всё, что знал о пенициллине. Знал не так уж и много, но и полным профаном себя не считал. Помнил, что антибиотик получил из плесневого грибка английский бактериолог Александр Флеминг, причём в начале Великой Отечественной открытие вроде бы уже состоялось. Так что наши учёные пусть немедля обратят своё внимание на Туманный Альбион и либо путём кражи, либо обычной просьбой заставят этого Флеминга поделиться своими наработками.

Кроме того, я передал в запечатанном тубусе чертежи оружия, которое в будущем станет известно всему миру как автомат Калашникова. Так и написал в сопроводительной записке, мол, найдите танкиста Михаила Тимофеевича Калашникова, поскольку помнил из истории, что войну изобретатель начал именно танкистом, и отдайте ему эти чертежи. Может, сообразит, как довести до ума автомат под промежуточный патрон, потому что мои чертежи были довольно приблизительны. До кучи упомянул о необходимости разработки алмазных месторождений в Якутии. В бассейне реки Вилюй, как я помнил из истории, точно должны найти. А богатую кимберлитовую трубку обнаружат на месте будущего посёлка Мирный. Я помнил только, что он стоял на реке Ирелях. И то узнал это в своё время совершенно случайно, познакомившись на каком-то бизнес-тренинге с весьма разговорчивым предпринимателем из этого самого Мирного…

Глава СВР решал в Штатах свои, насущные задачи, однако нашёл время, чтобы буквально на день заскочить и в Неваду. Не желая светить меня, предложил встретиться где-нибудь вне стен отеля, а ещё лучше – за пределами Вегаса. Я предложил небольшое придорожное заведение «Горячий мустанг», куда до этого наведывался несколько раз проездом.

– Спасибо вам за плёнку от наших учёных и лично товарища Сталина, – начал с благодарности собеседник, напомнив о разгильдяйстве Оппенгеймера. – На ней оказалась действительно ценная информация. Над созданием антибиотика также идёт работа. Флеминг не захотел делиться информацией, пришлось у него эти документы попросту изъять. В Якутию по вашей наводке отправлены несколько геологических партий. И отдельное спасибо за чертежи автоматического оружия. Команда конструкторов и Калашников в том числе в обстановке строжайшей секретности уже испытывают новые образцы. Правда, Калашников был очень удивлён, когда ему предложили работу в конструкторском отделе, но вроде быстро втянулся и стал чуть ли не фонтанировать идеями. Однако, к сожалению, перевооружение наших войск проходит не достаточными темпами, приходится переоборудовать налаженные производства, а на границах уже неспокойно. На востоке Квантунская армия, несмотря на Пакт о нейтралитете, готова в любой момент перейти в наступление с территории марионеточной Манчжурии, а на западе гитлеровские войска стоят вплотную у границ Белоруссии и Украины. Мы также перебрасываем войска на запад, для немцев это не секрет, потому и с вами откровенничаю… Кстати, слышал сегодня утром трансляцию вашего радио. Мне понравилось, как вы подаёте новости, в смысле – делаете верный упор на политической ситуации в мире, чётко определяя, какая опасность грозит всему цивилизованному миру, если не удастся остановить Гитлера.

– Но мы же остановим? – осторожно предположил я. – Во всяком случае, в моей истории это получилось, хотя и заплатили за победу десятками миллионов жизней.

– Вот чтобы эти десятки миллионов не погибли, нам и нужна своевременная помощь американцев. Да и от помощи англичан не откажемся, хотя их армия не то что нашей, но и немецкой в подмётки не годится. Но все в нашем руководстве прекрасно понимают, что основной груз предстоящей схватки взваливает на себя Красная армия. Поэтому изыскиваются любые возможности по усилению наших вооружённых сил. В частности, по прямому указанию Иосифа Виссарионовича дела тысяч военных, инженеров и учёных были отправлены на пересмотр. Уже многие выпущены из лагерей, вернулись на свои прежние должности. Между прочим, это коснулось и ваших старых знакомых Кржижановского и Куницына.

– Серьёзно? Это же здорово! Как они?

– Честно скажу, состоянием здоровья не интересовался. Надеюсь, они не сильно подорвали его за время пребывания в лагерях. Я просто сделал запрос в Управление лагерей и получил ответ. Первого освободили ещё зимой, а второго – по весне. И таких тысячи, если не десятки тысяч. Выяснилось, что многие были осуждены по наветам. Вполне логично предположить, что люди затаили обиду на советскую власть, так, казалось бы, несправедливо с ними обошедшуюся. Однако подавляющее большинство специалистов полны решимости работать не покладая рук на благо своей социалистической родины. А завтра, если вдруг грянет война, готовы встать на защиту Отечества.

– Эк вы раздухарились, Павел Михайлович, вон уже за соседним столиком оборачиваются, – улыбнулся я. – Признаюсь, я и сам с радостью повоевал бы с фашистами, но думаю, здесь от меня всё же больше пользы будет, чем если я погибну от какой-нибудь шальной пули…

– Ни о каком фронте не думайте, конечно, вы нужнее здесь, – поддержал меня Фитин. – Да и война пока не началась, может, Гитлер всё же передумает на нас нападать. Хотя что я говорю… Нужно быть реалистом – нападут, как пить дать нападут.

– Я тоже думаю, что войны не избежать. Поэтому со своей стороны помимо прочего с началом конфликта постараюсь устроить сбор гуманитарной помощи. Хотя бы тёплая одежда, обувь, консервы… Всё то, чего так будет не хватать нашим солдатам или, например, в блокадном Ленинграде. Вот там нужно делать запасы уже сейчас.

– Уже делаются, хотя наша армия с экипировкой вроде серьёзных проблем не имеет. С протоколами ваших допросов тщательно работают, тем более что вы говорили, будто в них изложено всё, что вы могли сказать к тому моменту, опираясь на своё знание исторических материалов.

– В принципе да, из важного практически всё. Плюс то, что отправил вам через консульство. Рад, что хотя бы таким образом сумел оказать помощь стране. И мой вам совет: с началом войны приступайте к эвакуации мирного населения Ленинграда. Да, чуть не забыл… Предупредите товарища Сталина, что необходимо укреплять Перекоп, Чонгар, берега Сиваша и Каркинитского залива, стянув туда войска со всего Крыма и восточного побережья Чёрного моря. Удержать Крым – вопрос стратегический. Оттуда наша авиация может доставать нефтепромыслы в Плоешти в Румынии – главный источник ГСМ для рейха. Танки и машины ещё можно синтетическим бензином кормить, а самолёты его не жрут, и без румынского бензина авиация Гитлера много не навоюет.

Мы расстались с Фитиным, пребывая оба в состоянии тревожного ожидания. Тень грядущей войны между двумя сверхдержавами нависла над миром, её приближение ощущалось даже здесь, в тысячах километров от будущего театра военных действий. То, что сейчас происходило в Европе, даже и войной-то трудно назвать. Победную поступь нацистов не смогли остановить ни французы, ни поляки, ни совсем уж малочисленные народы. Британию же пока спасал Ла-Манш.

Ладно, у меня тут у самого дел невпроворот. Например, проект телевышки, которая также способна транслировать и радиосигнал. Пока со своими аэростатами я имел возможность спокойно дотянуться радио– и телещупальцами до всего Западного побережья США, и не только их – от Сиэтла на севере до мексиканского Кульякона на юге, а на восток – до Оклахома-Сити. Постепенно двигался на восход, планируя через пару месяцев с помощью парящих на километровой высоте аэростатов покрыть и Восточное побережье, включая, само собой, Нью-Йорк. При желании я смогу вещать хоть на весь земной шар! Ну а что, для моих дирижаблей не вопрос и над океаном парить, будучи привязанными тросами к плавучим платформам. А ещё легче запустить их на островках… Что-то понесло Остапа. Отель, а в первую очередь казино, хотя и приносили приличный куш, но я ещё выплачивал проценты акционерам, поэтому слишком уж транжирить средства не имел возможности. Ну ничего, нам, главное, Штаты покрыть своей теле– и радиосетью, уже только этого хватит, что называется, за глаза.

Пока я был озабочен мыслями о воплощении своих грандиозных замыслов в реальность, конкуренты не дремали. Я не имею в виду достраивавшийся в квартале от моего заведения отель «Фламинго». Те ещё сорвут свой куш, хотя и меньшего размера, чем если бы открылись первыми.

В любом случае они там будут заниматься в том числе отмыванием денег мафии, я же от этой организации старался держаться подальше. Не дремали старожилы, на земли которых припёрся сначала я, а следом и Лански с Сигелом, отбивая у них клиентуру.

Учитывая продуманные мной меры безопасности, в том числе противопожарные, шансов устроить в моём отеле серьёзный поджог было мало. Однако засланец, нанятый коллоквиумом руководителей местных игорных заведений – а их, этих самых заведений, до моего появления в Лас-Вегасе можно было пересчитать по пальцам одной руки, – всё-таки попытался подгадить, запустив в окно первого этажа бутылку с зажигательной смесью. К счастью, полыхнувшее пламя заметила уборщица, не успела даже сработать автоматическая сигнализация самой последней разработки какого-то Т.Е. Кэмпбелла. По счастливой же случайности, перебираясь обратно через ограждение, террорист, прыгая, подвернул ногу, и Демид, возглавлявший дежурную смену охраны, без проблем догнал хромого и доставил его пред мои очи.

Мне даже не пришлось прибегать к силовым методам допроса. Бедолага уже через три минуты заложил своих нанимателей, после чего мы сдали его на руки местной полиции. Заказчики все как один заявили, что никого не нанимали, что это наглый поклёп, да и оклемавшийся поджигатель пошёл на попятную, взяв всю вину на себя. У правосудия не нашлось аргументов для привлечения владельцев игорных заведений к уголовной ответственности. Однако аргументы у меня нашлись, и в одну тёмную ночь вспыхнули все четыре казино, о владельцах которых я услышал во время первого допроса. Казино горели хорошо, без шансов на восстановление, а законники снова не смогли ничего доказать. Таким образом, на какое-то время я оказался монополистом игорной индустрии во всём Лас-Вегасе.

Тем временем я продолжал работать над расширением своей маленькой империи. Чтобы наши клиенты не сидели в отеле сиднем весь отведённый срок, отвлекаясь лишь на казино и концертный зал, я решил продумать логистику туристических маршрутов. Всего в нескольких часах езды от Вегаса располагался Гранд-Каньон. К сожалению, самому побывать в своё время там не удалось, а мой приятель, большой любитель экстремального отдыха, с придыханием рассказывал о сплаве на надувных плотах по реке Колорадо и спуске в каньон на мулах. Да ещё и на параплане полетал, умудрившись нащёлкать фотки не только на земле, но и в воздухе. Показывал на экране своего компа виды Гранд-Каньона, так что я представляю красоту тех мест.

Уже сейчас он являлся национальным парком, где просто так не погуляешь, не заплатив мзду за билет. Вопрос с организацией двух туристических маршрутов пришлось решать с властями Аризоны. Один маршрут – экстремальный, для любителей острых ощущений, типа того, в котором принимал участие мой товарищ, второй – для обычных туристов, не желающих сильно напрягаться, но мечтающих насладиться видами.

По ходу дела я заглянул и в сам национальный парк, прогулялся в сопровождении проводника из местных индейцев племени хавасупай. Наснимал целую кучу цветных фотографий, которые украсили не только стены моего отеля, но и очередной рекламный проспект.

Организация нового вида отдыха много времени не заняла. В середине июня в сторону южной части Гранд-Каньона отправился первый автобус с отдыхающими, которым приспичило развеяться в диких местах. Естественно, вместе со мной: первый блин не должен получиться комом, поэтому я всё брал под свой непосредственный контроль.

Там нас ждали проводники из числа всё тех же индейцев, для которых сопровождение туристических групп и продажа сувениров оставались едва ли не единственным источником дохода. Один из них в будущем должен возглавлять группы, члены которых решат сплавляться через стремнины и пороги Колорадо. Надувные плоты были закуплены мной в количестве десяти штук, но, поскольку новые проспекты-буклеты только-только ушли по стране, в ближайший месяц вряд ли ожидалось появление в моём отеле любителей экстрима. Так что первая группа ограничилась пешеходным пятикилометровым маршрутом со спуском к реке и осмотром открывающихся перед ними пейзажей. Поездка включала в себя ночёвку в небольшом уютном кемпинге, который я забронировал заранее. Утром же у моих подопечных появилась возможность встретить рассвет на краю каньона, а я ещё и поснимал его на цветную фотоплёнку. Пусть качество не такое, как на навороченном «никоне» или «кэноне» XXI века, но для этого времени вполне приличное.

Кстати, я не отказал себе в удовольствии полетать над каньоном… на параплане. Да-да, параплан – в американском варианте параглайдер – был пошит по моим эскизам всего за неделю. Я старался учитывать все специфические моменты, как то: наличие воздухозаборника, жёсткость, перепускные отверстия и прочая и прочая. Чертёж я набросал насколько мог точный, потому что в таком деле каждая мелочь играет важную роль. Как-никак на кону человеческая жизнь. Само собой, подстраховался и обычным парашютом, хотя по сравнению со своими потомками ранец выглядел на редкость громоздким. Так что если мне когда-нибудь приспичит полетать с винтом и моторчиком а-ля Карлсон, то придётся жертвовать парашютным ранцем.

Крыло, правда, ввиду отсутствия скайтекса и тем более гельверона с двойной силиконовой пропиткой, пришлось шить из перкаля и для вящей воздухонепроницаемости пропитывать материал лаком. Но я надеялся, что мне этого хватит для более-менее приличного полёта.

Мои ожидания оправдались практически полностью. Пусть потяжелевшее крыло и не столь резво слушалось моих команд и пусть я ощущал его неповоротливость в воздухе, однако уже, казалось бы, забытое чувство свободного парения вернулось вновь, наполняя меня совершенно детским восторгом. Парил я минут пятнадцать, после чего приземлился на относительно пологий склон в паре сотен метров ниже того обрыва, с которого стартовал. Поднявшись обратно, я тут же был окружён моими туристами и прочими зеваками, успевавшими одновременно выражать восхищение и задавать вопросы. Когда ажиотаж немного схлынул, ко мне подошёл круглолицый, но при этом сухощавый мужчина лет пятидесяти, представившийся Доном Вангелиусом.

– Сэр, я давно интересуюсь лётным делом и парашютами, у меня даже есть небольшая фирма по их изготовлению. Однако такой парашют, как ваш, я вижу впервые. Как он называется?

Слово за слово, договорились до того, что я регистрирую патент на параглайдер, после чего заключаю с Вангелиусом эксклюзивный контракт, согласно которому я буду иметь десять процентов от стоимости с каждого проданного параглайдера. В ближайшие несколько дней мы реализовали нашу задумку, и бизнесмен получил чертежи моего летательного устройства.

Ещё в ходе своих путешествий я выяснил, что на север в сторону Денвера идёт пустыня Красных Песков, а на юг, к Лос-Аламосу – Серебряные Пески. Тоже может заинтересовать туристов. Проехав до Санта-Фе, я сделал себе пометку насчёт городка Флагстафф, находящегося в окружении девственных гор, зимой покрытых снегами. Будут деньги и время, можно подумать над созданием горнолыжного курорта. Была мысль и о Колорадо, где в будущем этих курортов не счесть. Надо тоже обмозговать эту идею. А Санта-Фе оказался весьма милым местом, подкрашенным индейским колоритом. Но расстояние от Вегаса в тысячу миль как-то не очень способствовало прокладке туда туристических маршрутов.

Кроме всего прочего, меня точила мысль насчёт постройки ещё одного отеля. Но на это дело я пока не имел необходимой суммы. И без того приходилось вкладываться в кучу весьма затратных проектов. Однако если уж делать Лас-Вегас столицей мирового игорного бизнеса, то с моим непосредственным участием.

Все эти прожекты на фоне уже действующих отеля и радиостанции, а также приготовлений к открытию завода теле– и радиоаппаратуры меня порядком изматывали. Тут как раз ещё подъехали два спеца из немецкого «Общества беспроводного телеграфа», то бишь компании Telefunken – привет от Павла Михайловича. Я их сразу же озадачил разработкой более продвинутой версии телеприёмника, нежели последняя версия имеющегося в мире на тот момент. Заодно получил возможность лишний раз попрактиковаться в немецком языке, вспомнив детство в ГДР.

В этой бесконечной запарке, напоминавшей бег белки в колесе, я даже похудел на пару-тройку килограммов, тем более что и высыпаться толком не получалось. Ложась спать, я лихорадочно прокручивал в памяти, всё ли сделал сегодня, что собирался, и что мне ещё предстоит сделать. Такая каша в голове царила, что впору брать отпуск и ехать в какой-нибудь санаторий лечить подорванную психику.

Потому что в своём отеле при всём желании у меня отдохнуть не получилось бы.

А между тем на календаре уже было 21 июня. Весь следующий день я с тревогой ждал новостей из Европы, однако ни 22-го, ни 23-го немцы не нарушали государственную границу СССР. Нарушили они её на рассвете 29 июня.

Глава 4

Известие о начале агрессии я запил добрым стаканом русской водки. Даже не стал закусывать предварительно запасённым малосольным огурчиком. Русская кухня тоже имела место быть в моём отеле, как и кухни других народов мира. Хотя, безусловно, большинство постояльцев отдавало предпочтение привычной для них еде, в которой на первом месте стояли калории.

Итак, то, что должно было произойти, произошло. Я тут же принялся составлять речь для работавшего сегодня радиоведущим Энди Маковски. Постарался, чтобы звучало не очень пафосно, а больше по делу, хотя начало всё же должно сразу цеплять за живое.

«Граждане Америки! Сегодня рано утром армия Гитлера без объявления войны вероломно напала на дружественный Соединённым Штатам Советский Союз. Были подвергнуты бомбардировке мирные города, в том числе столица Украины Киев. Тысячи ни в чём не повинных людей, среди которых женщины, старики и дети, стали жертвами немотивированной агрессии…»

В общем, несколько абзацев в таком же духе, после чего я призвал американцев сплотиться и оказать братскому народу СССР посильную помощь. Конечно, не будучи президентом и даже каким-нибудь занюханным сенатором, мой радиоведущий не имел права открыто призывать к военному вмешательству в конфликте двух стран, однако никто не мог запретить ему объявить о начале сбора гуманитарной помощи для советских граждан. Ну а что, я-то, конечно, со своей стороны могу наскрести деньжат на теплоход, набитый консервами или новомодными джипами, отправив его к советским берегам. Лучше бы, само собой, с оружием, да только где найти его столько, при этом проведя операцию втайне от властей…

Естественно, мой теплоход – это капля в море. Больше я вряд ли потяну, мне на свои проекты деньги нужны. Звучит, конечно, несколько гадко, но много ли будет пользы, если я плюну на своё будущее, продам до кучи отель и отправлю не один, а десять или двадцать теплоходов с гуманитарной помощью? На фоне такого глобального конфликта – это ничто. А вот если наш призыв поддержит хотя бы десятая часть жителей страны… Хотя ещё неизвестно, сколько радиослушателей настроены на волну нашего радио.

Другое дело – Голливуд. Но его подключать резонно в декабре этого года. Если в этом варианте истории ничего не изменится, то именно где-то в начале зимы японцы нападут на тихоокеанскую базу янки Пёрл-Харбор, что и заставит американцев вступить во Вторую мировую.

Никого насчёт этой акции императорского флота Японии я предупреждать не собирался. Конечно, жаль простых американских парней, но сакральная жертва должна быть принесена, иначе ещё неизвестно, решатся ли Соединённые Штаты втянуться в эту потасовку. Так что японцам даже можно сказать спасибо… Хм, простите меня, будущие американские покойники.

Зато после этого можно сразу запустить акцию с участием звёзд Голливуда. Пусть ездят по Штатам, агитируют за поддержку СССР, за разгром Японии и фашистской Германии, заодно можно снять пропагандистский ролик для демонстрации в кинотеатрах перед сеансами. Не мудрствуя лукаво, я даже заранее уселся за написание сценария к подобного рода киножурналам. Да и аниматоров подключить. Трёхминутный мультик перед киносеансом вполне может настроить зрителя на соответствующий лад.

Отель «Фламинго» распахнул свои двери в августе, и Вегас, ещё несколько лет назад ведший жизнь небольшого захолустного городка, стал настоящей столицей игорного бизнеса. Сюда приезжали не только американцы, но и иностранные туристы, желающие рискнуть за карточным столом, в рулетку или в «однорукого бандита». Клиентов хватало на всех, а мы с Лански провели встречу, во время которой обговорили возможности дальнейшего сотрудничества. Сигел к тому времени покоился в паре футов под землёй, будучи уличённым в воровстве крупных средств при строительстве отеля. Недаром мне его физиономия не внушила доверия ещё при первой встрече.

В общем, главным итогом нашей беседы стало то, что мы обязались не чинить друг другу препон и подписали своеобразный «Кодекс чести». Рыбы должно хватить на всех рыбаков, и в такой ситуации гадить соседу было бы слишком глупо и опасно.

Между тем я озадачился выбором здания под будущую телекомпанию, которая должна получить название View То The Future, то есть «Взгляд в будущее». Аббревиатура в виде букво-цифр V2F видится весьма в духе будущего. Эти две буквы и цифра на заставке перед началом утреннего блока будут глядеться вполне прилично. Можно даже сочинить рекламный слоган типа такого: «Смотри нас сегодня – и получи представление о будущем», на английском соответственно Watch us today – get insight into the future.

Что же касается здания, то ничего вразумительного и достойного моим запросам в Вегасе не нашлось, кроме дома мэра, но тот вряд ли согласился бы покинуть свой красивый особнячок о двух этажах. В итоге я принял решение строиться сам, выкупив полгектара земли на окраине городка. Привлекать ту же компанию, что возводила мне отель, не стал, их услуги обходятся недёшево, а ограничился местными умельцами. К осени двухэтажное здание было готово, теперь предстояло оснастить его аппаратурой и нанять сотрудников. Решение этого вопроса изрядно истощило мой бюджет. Но оно того стоило! И к Рождеству штат был укомплектован, лицензия на вещание получена, дорогостоящая аппаратура закуплена и приведена в состояние боевой готовности номер 1. И именно на католическое Рождество 25 декабря японцы разбомбили Пёрл-Харбор. То ли специально подгадали, то ли так звёзды сошлись… Как бы там ни было, первый наш эфир рождественским утром, когда за окном было плюс пятнадцать, начался с печальной новости о более чем двух тысячах погибших американских солдат в Жемчужной гавани. Это не считая полутора тысяч раненых.

А спустя несколько дней войну Соединённым Штатам объявили Германия, Румыния, Венгрия и Болгария. Однако сами американцы пока ограничились военными действиями против главного врага – японцев. Меня бы устроил вариант с открытием второго фронта в Европе, но туда янки носа пока совать не собирались.

Наша телекомпания вещала на всё Западное побережье США плюс около пятисот миль на восток. К тому времени большая часть зондов была заменена стационарными телевышками, которые я уже понемногу начал сдавать в аренду, в частности, радиостанциям из Лос-Анджелеса, Финикса и Карсон-Сити. Впрочем, как я догадывался, основная аудитория радиослушателей всё равно предпочитала нашу компанию.

В Вегасе к тому времени было около двух десятков телеприёмников чёрно-белого изображения, и один из них стоял в фойе моего отеля. Это уже была наша собственная разработка, оснащённая экраном в 21 дюйм, не то что телеприёмник RCA с пятидюймовым экранчиком, считай, смартфон из моего времени. Я сразу поставил своим инженерам задачу: не мелочиться, телезритель не должен напрягать глаза, пялясь в экран. Вот они и постарались. Особенно немецкие инженеры, которые без энтузиазма восприняли новость о нападении Германии на СССР. Они прекрасно знали, что я русский, поэтому могли ожидать от меня любой реакции. Но я в общении с ними эту тему вообще старался не поднимать, озадачив инженеров вопросами исключительно технического порядка.

Телевизоры создавались под новый стандарт разложения в 441 строку, то есть чересстрочный стандарт RCA (60 полукадров в секунду). Маловато, конечно, по меркам будущего, аналоговое телевизионное вещание в моё время, насколько я помнил, было 625 строк. Но по нынешним временам, когда людям просто не с чем сравнивать, и это считалось за счастье.

Помимо Вегаса и Невады телеприёмники реализовывались по всей стране, но большую часть закупали специализированные магазины штатов Калифорния, Юта и Аризона, где наш сигнал ловился стабильно. В Айдахо и Орегоне на севере он был уже слабее, равно как в Колорадо и Нью-Мексико на востоке и юго-востоке. Я лично мотался в Карсон-Сити, чтобы проверить, как там ловится телесигнал с недавно установленной телевышки. Телевизор стоял у губернатора в кабинете, ловил не очень хорошо, с рябью. Но после того, как я выбрался на крышу и там поэкспериментировал с антенной, картинка стала намного чётче. В дальнейшем надо озадачиться созданием кабельного TV, чтобы не зависеть от разных посторонних факторов типа сильного ветра или грозы с молниями. А пока в ближайших планах была установка телевышек на восток, вплоть до Нью-Йорка. Этот мегаполис с многомиллионной телеаудиторией был мне жизненно необходим.

Над эфирным наполнением я с группой нанятых сотрудников работал более тщательно, нежели когда-то над сеткой вещания радиостанции. Но по многим параметрам программы имели тесные точки соприкосновения. Тот же утренний информационно-развлекательный блок и новости каждые три часа (к сожалению, пока без прямых включений с места событий и минимумом сюжетов). Дневное время заполнялось сериалом для домохозяек, первые десять серий которого были заранее отсняты на студии «Уорнер Бразерс». Сериал так и назывался – «Американская домохозяйка». Это название я позаимствовал у одного из сериалов будущего, который толком ни разу не смотрел, но название почему-то запомнил. Наш скетчком рассказывал о жизни некоей Джинджер Саймон, которая была верной супругой мужу и заботливой матерью троих детей, однако при этом то и дело попадала в различные смешные ситуации. Серьёзное внимание по моему требованию уделялось проработке разговоров. Я настаивал, чтобы в них было больше юмора, чтобы зрители смеялись не только над ситуациями, но и над диалогами. Всё действо снималось в павильоне, изображавшем внутренние покои якобы частного дома в пригороде Нью-Йорка, хотя на заставке на фоне названия сериала неизменно фигурировал фасад этого самого скромного домика. Свежую плёнку с только что отснятой серией привозили на мою телекомпанию, я её отсматривал и решал, давать добро или завернуть обратно с рекламациями. Повод покритиковать подвернулся лишь однажды, когда мне не понравилась грубая шутка о евреях и немецких концлагерях. Этот кадр мы попросту вырезали, и я предупредил сценаристов, чтобы подобного больше не повторялось, иначе последуют жёсткие санкции.

Первые серии были с восторгом приняты телезрителями – я не поленился создать службу мониторинга пристрастий телеаудитории. А на студии резво трудились над продолжением, благо в сценаристах числились сразу несколько человек. В этом деле скорость была превыше всего. Но желательно не в ущерб качеству.

В плане запуска телесериалов мы оказались первопроходцами не только в США, но, наверное, и в мире[7]. Неудивительно, что снимать их толком ещё никто не умел, и мне пришлось торчать на студии безвылазно чуть ли не неделю, выстраивая съёмочный процесс и объясняя специфику сериального кино. Благо Джек Уорнер оказался на моей стороне, помогал всем, чем мог. Матёрый бизнесмен явно почувствовал, что за телесериалами будущее, и пытался сразу урвать свой кусок пирога.

Не теряя времени даром, я связался с продюсером и автором радиопостановки «Голдберги» Гертрудой Берг, урождённой Тилли Эделынтейн, и за хорошую мзду она согласилась не только писать сценарий и стать режиссёром ситкома, но и прорвалась в исполнительницы главной роли, заявив, что главную героиню списывала с себя.

Показывали мы и обычные кинофильмы, но в основном двух– или трёхлетней давности, то есть те, которые уже закончили свой прокатный путь. Хотя на приобретение прав таких картин, как «Месть подаётся холодной» и «Унесённые ветром» я всё же разорился. Да-да, пришлось у студии братьев Уорнер выкупать права для телепоказа моего же фильма, хотя и со значительной скидкой, как своему, и тем более режиссёру.

В субботу вечером после информационной программы Time эфир заполняла музыкальная передача «Субботним вечером», напоминавшая некий аналог музыкальных проектов будущего, в частности программу «А», выходившую в 1990-е на российских телеканалах, преимущественно на второй кнопке. Один ведущий и специально приглашённые исполнители, в том числе и гостившие в нашем отеле, если они, конечно, не были против выступить. Среди тех, кого мы пригласили, оказался и джаз-оркестр Томми Дорси, в составе которого пел молодой исполнитель Фрэнк Синатра. То есть сначала-то я искал именно его, а когда мне сказали, что этот юноша поёт у Дорси, то принял решение пригласить весь коллектив. Улучив момент, я отвёл Синатру в сторону и поинтересовался, почему он не выступает сольно, и услышал в ответ, что у него с Дорси заключён пожизненный контракт. Значит, всё верно, как я и подозревал, история Джонни Фонтейна из фильма Копполы живо перекликалась с биографией уроженца Сицилии Фрэнка Синатры. Если следовать сюжету, выходило, что от кабального контракта певца освободит именно мафия. А почему бы мне не попробовать? Правда, пока Синатра не был достаточно известен вне коллектива, его звезда, я так подозревал, должна была взойти чуть позже. А если я сейчас его выкуплю, станет ли он тем, кем должен стать? Поэтому, подумав, я решил пока не дёргаться.

Также в сетку вещания вошла еженедельная передача «Заглядывая вперёд», что перекликалось с названием моей телекомпании. Обзоры, аналитика, интервью с приглашением специалистов в разных областях – от искусствоведов до военных. Мечталось, само собой, и о прямых спортивных телетрансляциях, но наши технические возможности этому явно не способствовали. Но когда мы всё же в записи прокрутили киноплёнку финальной схватки мировой серии по бейсболу между «Нью-Йорк Янкиз» и «Бруклин Доджерс», наш рейтинг взлетел просто до небес. Казалось бы, результат давно известен из радио и газет, но миллионы американцев мечтали увидеть это действо своими глазами. И мы их ожиданий не обманули.

При этом мы не забывали вставлять между программами рекламные блоки. Для поиска рекламы был создан целый отдел, обзванивавший потенциальных клиентов, а если надо, то сотрудники выезжали к ним лично, не считаясь с расстоянием, если, конечно, овчинка стоила выделки.

Именитые постояльцы Grand Palace гостили теперь не только на радио, но и в студии телепрограммы «Откровенный разговор», где тоже на стенах появились их портреты. Среди них, например, был Эрнест Хемингуэй. Само собой, писатель рассказал о своём творчестве, о литературе в целом, но также и о том, как на своём катере у берегов Кубы охотится за немецкими подводными лодками.

Кстати, Хемингуэй приехал не в казино играть, благо на Кубе с этим делом было проще, а на вечер бокса. Я всё-таки осуществил свою мечту затеять подобное мероприятие, договорившись с Майком Джекобе – промоутером Джо Луиса. В марте 1942 года в моём концертном зале состоялся матч-реванш за звание чемпиона мира между Луисом и Билли Конном. Хотя слово «реванш» тут мало подходило. В первом бою Луис победил нокаутом после двух ударов справа, но к моменту падения на канвас его оппонент лидировал по запискам у двух судей из трёх, да и третий выставил ничейный счёт. Спортивная общественность требовала повтора боя, чтобы выяснить, правда ли Конн так хорош, что, может, случайно пропустил удар, а в другой раз и сам отправит Луиса в нокаут. В андеркарте главного боя вечера для разогрева публики состоялось ещё четыре поединка с участием менее известных боксёров. Билеты на бокс стоили от сотни долларов, а первые два ряда и вовсе по пятьсот.

Помимо Хемингуэя в этот вечер хватало и других знаменитостей, и не только американских. Например, сам Уолт Дисней прибыл насладиться кровавой жатвой, второй визит в мой отель нанёс и Чарли Чаплин, на этот раз без супруги. Был и выходец из Латвии, а ныне известный фотограф Филипп Халсман, который совместил отдых с небольшой фотосессией с Джо Луисом перед его боем. Приехали звезда Голливуда Люсиль Болл со своим мужем, руководителем джаз-оркестра Дези Арназом, и другие, менее известные актеры и музыканты. Среди зрителей присутствовали даже Сальвадор Дали со своей женой и музой Галой! Той самой, что, как я выяснил у неё же во время одной из бесед, при рождении звалась Еленой Дьяконовой, а на свет появилась в Казани. Я знал, что Тала русская по рождению, а вот такие подробности услышал впервые. Так и не понял, что Дали в ней нашёл, на мой неискушённый взгляд ничего сверхъестественного в этой Гале не было.

Кстати, в том бою Луис одержал убедительную победу, отправив соперника в нокаут в седьмом раунде, и получил за победу 130 тысяч долларов. А вообще этот вечер получилось-таки свести в ноль, хотя изначально я был уверен, что уйду в минус. Случаются в жизни небольшие радости.

Зимой в мой отель наведался не кто иной, как Говард Хьюз. Это имя я помнил ещё из прежней истории, что-то связанное с кинобизнесом и самолётами, кажется, ему был даже посвящён фильм «Авиатор» с Ди Каприо в главной роли, но картину я так и не посмотрел. Затем, уже вращаясь в Голливуде, снова несколько раз слышал о Хьюзе, в частности от сценариста «Гладиатора» Бена Хекта. Тому в своё время довелось писать сценарий к гангстерскому боевику «Лицо со шрамом», продюсером которого как раз и выступил Говард Хьюз. По словам Хекта, делец показался ему парнем слегка не в себе, но при этом был чертовски богатым, по меркам Хекта, хотя, на мой взгляд, до Морганов, Ротшильдов и Рокфеллеров Хьюзу было ещё далеко.

Теперь же у меня появилась возможность лично пообщаться с эксцентричным миллионером. И уже через пять минут я пожалел, что позволил ему втянуть себя в этот разговор. Хьюз и впрямь оказался человеком не от мира сего. Он вполне здраво рассуждал о бизнесе, поделился своими прожектами, но в какой-то момент в его глазах промелькнула тень подозрительности, и он холодно процедил:

– Не нравится мне ваше лицо, мистер Бёрд! У меня такое подозрение, что вы комми.

Хм, ну, в эти годы клеймо коммуниста ещё не имело столь печальных последствий, как во времена послевоенной «охоты на ведьм». Тогда, если память не изменяет, с подачи сенатора Маккарти американцев научили во всех своих проблемах обвинять коммунистов. Но миллионер, похоже, уже сейчас готов был, выражаясь на фене, кинуть мне предъяву.

– Здесь вы, мистер Хьюз, промахнулись, – как можно вежливее улыбнулся я. – К коммунистам я не имею никакого отношения. Не знаю, с чего вы это взяли. И вообще, от политики я стараюсь держаться подальше, меня больше интересуют деньги.

Улыбаюсь, а самому хочется зарядить этому клоуну хуком справа, чтобы он месяц питался через трубочку. Впрочем, вполне возможно, Хьюз просто психически нездоров. Недаром он изводил прислугу отеля своими странными требованиями и придирками. К счастью, из отеля он свалил на три дня раньше запланированного, а то уже горничная, подозреваю, вынашивала идею о суициде, скручивая из полотенец верёвку с петлёй на конце.

Но вернёмся к нашим баранам, то бишь проектам. С переносными радиостанциями дело тоже продвигалось вполне неплохо. «Моторола» представила свою весьма компактную SCR-536, а мы в ответ выдали на рынок чуть более компактную версию, двухкилограммовую WT-1. То есть Walkie Talkie, модель номер 1. Правда, «Моторола» ещё в 1940-м получила правительственный заказ, а я начал изготавливать рации на свой страх и риск и всё равно преуспел, потому что покупателей на наше изделие хватало. При этом мощность аккумулятора была такая же, как на аппарате конкурентов, равно как и дальность связи. Рация работала на одном из 50 каналов в пределах диапазона частот 3,5–6,0 МГц. Причём частота была установлена на заводе, а изменить её можно было только путём замены отдельных деталей. Дальность действия составляла до 1,6 км над землёй или до 4,8 км над океаном. А в итоге всё закончилось тем, что на фабрику наведался представитель военного ведомства, и мы заключили контракт на поставку для американской армии пяти тысяч экземпляров нашей рации. «Моторола» просто-напросто утёрлась, хотя неустойку от военных и получила.

Вообще я ещё осенью задумался над тем, что мне необходим помощник. Такой, как Адам Миллер у Джека Уорнера. Чтобы всё схватывал на лету, не задавал лишних вопросов и разбирался в тех, которые интересовали меня. Пусть даже по верхам, но не выглядел бы полным профаном. И такой человек нашёлся! Звали его Саймон Стетсон, он являлся потомком какой-то ветви того самого Стетсона, который изобрёл знаменитую ковбойскую шляпу. Однако, в отличие от предка, Саймона увлекли не шляпы, а радиотехника. И на этом поприще он достиг неплохих успехов, в итоге оказавшись управляющим моего заводика, выпускающего теле– и радиоприёмники. Помимо тяги к радиотехнике Стетсон неплохо разбирался в разных областях жизни и бизнеса. Вначале я это отметил во время проведения традиционных планёрок по утрам в понедельник, а затем во время всё более частого общения наедине, когда в разговоре мы затрагивали самые разные темы. Некоторые его советы мне пригодились, и, когда я предложил Стетсону стать моим помощником, он, немного подумав, дал согласие. Таким образом, отныне у меня под рукой постоянно находился как технически грамотный специалист, так и в целом весьма шустрый молодой человек (ему было чуть за тридцать). Не сказать, что я мог положиться на него, как на самого себя, но он вполне мог выполнять какие-то мелкие поручения, тем самым избавив меня от лишних энергозатрат и потерь времени. А в директорское кресло вместо Стетсона на ту же зарплату сел Фило Фарнсуорт, который своё новое назначение воспринял весьма спокойно и сразу же принялся за работу.

Разумеется, я почти ежедневно знакомился с новостями, приходящими с Восточного фронта. В отличие от немецкой и советской пропаганды американская давала точную информацию, без прикрас в ту или иную сторону. Так вот, на весну 1942 года ожесточённые бои проходили по линии Ленинград – Псков – Смоленск – Брянск – Курск – Белгород – Ворошиловград – Ростов-на-Дону… Кавказ был пока ещё наш. Ленинград находился в блокаде, но большую часть гражданского населения из города вывезли заблаговременно. Оставшиеся особого голода не испытывали благодаря вовремя заполненным продовольствием складам. Транспортная магистраль, как и в моей истории, проходила по воде или льду Ладожского озера, в зависимости от времени года. Дорога жизни таковой оставалась и на этот раз. Крым к весне немцы так и не смогли взять, положив на Перекопском перешейке две пехотные дивизии. Соответственно, Севастополь, битва за который вошла в анналы истории, оставался нашим и, вполне возможно, таковым и останется.

В марте я впервые услышал о том, что русская армия вооружается новой, весьма перспективной системой автоматического оружия. Лишний раз задействовать канал связи с сотрудником внешней разведки я не стал, не настолько это был жизненно важный для меня вопрос. Но, похоже, мои чертежи не пропали даром.

Из американской прессы я узнал, что к началу 1942 года вооружённые силы США насчитывали свыше 2 миллионов 100 тысяч человек. К сентябрю 1941-го Англия, оправившись от поражения под Дюнкерком, имела в сухопутных войсках свыше 3 миллионов 291 тысячи солдат плюс в военно-воздушных силах было 750 тысяч человек и 500 тысяч во флоте. Военный обозреватель «Вашингтон пост» утверждал, что объединённые военно-воздушные силы Англии и США могли прикрыть высадку англо-американского десанта на побережье Франции. Соответственно, английский и американский флот был способен обеспечить высадку на континенте от 60 до 100 дивизий.

«Всё это очень помогло бы русским, которым приходится сдерживать натиск 75 процентов войск фашистской Германии, – писал обозреватель. – Однако Черчилль союзником Советов остаётся только на словах, да и наш президент не слишком взывает к совести британского премьер-министра. Видимо, оба понимают, что от ослабления Германии и Советского Союза выиграют Англия и Соединённые Штаты».

Хм, всё верно, не помешало бы побольше таких статей, чтобы народ проникся идеей «второго фронта». Я со своей стороны продолжал долбить умы американцев с помощью своих СМИ. Помимо прочего, я выкупил местную газетёнку «Лас-Вегас Сан», которая теперь также проводила политику открытия «второго фронта» и всяческой помощи русским. В общем, палился как мог, не в силах остановиться.

И не зря, следует признать, потому что в марте был сформирован первый караван с гуманитарной помощью для СССР. Ну как караван… Три сухогруза, забитые армейскими сухпайками. На них отправили и два десятка джипов Willys МВ. Они значились как «автомобили общего назначения». В латинице аббревиатура фордовской марки выглядела как Ford GPW, и именно из-за букв GP их и стали называть джипами. Что касается сухпайков, то их содержимое я утверждал лично. Каждый паёк включал в себя банку говяжьей тушёнки и банку консервированных овощей, 250-граммовую пачку галет, упаковку сахара-рафинада, сухофрукты, пакетик соли и 25-граммовый пакетик кофе. Подумав, я решил включить ещё и небольшую, 50-граммовую, плитку шоколада, пусть нашим бойцам жизнь на передовой покажется чуть слаще.

Один из сухогрузов был упакован полностью на мои средства, два остальных – на средства, перечисленные рядовыми американцами на созданный мной благотворительный счёт. И поступления шли ежедневно, так что я уже задумывался о формировании следующего, более крупного каравана.

Выбить приличный линкор в качестве сопровождения я так и не смог. ВМФ США соизволил выделить для конвоя всего лишь небольшой миноносец, на вид будто списанный, и я подозревал, что по причине ветхости он может затонуть на середине маршрута. Помимо того, все сухогрузы были оснащены зенитной пушкой и пулемётами, не считая армейских карабинов и прочей мелочи. Однако, учитывая господство Германии в Атлантике, всё это было сплошной декорацией, и я про себя молил Бога, чтобы немецкие подводные лодки или штурмовики не потопили наши суда. Поэтому мы с представителем военно-морского ведомства согласовали маршрут от Нью-Йорка, где формировался караван, на север вдоль канадского побережья через Сен-Пьер и потом долгий переход прямиком до Абердина. Там небольшая остановка, и далее в обход норвежского берега в порт Мурманска. Там разгрузка – и обратно порожняком. О конвое официальным образом заранее было оповещено советское консульство в Нью-Йорке, что вылилось в благодарственную телеграмму на имя американского президента Франклина Делано Рузвельта за подписью товарища Сталина. В ней же, если верить газетам, генералиссимус выражал надежду, что доблестный американский народ и впредь будет оказывать всемерную помощь стране, в одиночку сдерживающую фашистскую гидру. То есть между строк явственно проскальзывал намёк, что не мешало бы уже и второй фронт открыть, а не ограничиваться лишь гуманитарной помощью.

Я лично присутствовал на отплытии каравана, не мог пропустить такое важное событие, доверив его Стетсону. Саймона я оставил на хозяйстве, присматривать за моими делами в Вегасе. Провожая взглядом отплывающие суда, я едва сдержал навёртывавшиеся на глаза слёзы. Что-то сентиментальным становлюсь к старости, не хватало только платочком помахать в приливе чувств.

Обратно в Вегас я возвращался самолётом до Лос-Анджелеса и оттуда уже поездом, весь в думах, увижусь ли когда-нибудь с Варей или пора заканчивать с душевными терзаниями, найдя себе новый объект для обожания. Будучи половозрелым самцом, я позволял себе периодически вступать в интимную связь с представительницами лучшей половины человечества. Например, пользовал улыбчивую Филумену, когда она освобождалась из своей пиццерии. Девица оказалась в постели просто огонь, при этом была уже не девочкой, что для итальянки, которая до замужества обычно хранит верность, выглядело странно. Как бы там ни было, мы оба понимали, что эта связь нас ни к чему не обязывает, а посему просто брали каждый друг от друга всё, чтобы чувствовать себя удовлетворёнными. Ещё более удовлетворённой Филумена себя чувствовала, когда я презентовал ей какую-нибудь мелочь типа золотого колечка с маленьким бриллиантом. Женщины одинаковы во все времена!

Конечно, я следил и за тем, как растёт мой отпрыск. Ещё несколько раз инкогнито появлялся в окрестностях ранчо, на котором проходило взросление сына. Летом 1941-го Кэрол и Кларк с Люком вместе перебрались на Голливудские холмы, потому что мальчишке нужна была нянька, поскольку маме и липовому папе приспичило снова сниматься в кино, да и друзья парню не помешали бы. Негоже расти в изоляции от ровесников, которые вон уже вовсю ковыряют совочком в песочнице. Глядя в бинокль или из-за кустов на сына, я всё более убеждался, что он – вылитый я в детстве. Не знаю, как будет дальше, а на месте Кларка я уже задумался бы, почему Люк на него и даже на супругу не очень смахивает.

В апреле я приступил к возведению кинотеатра на тысячу мест. Там можно было показывать и стереоскопические фильмы, благо стереокино в американском кинематографе не являлось чем-то экзотическим. Надел анаглифические очки с разноцветными линзами – и смотри себе вполне 3D-кино. Другое дело, что в стереоизображении снималось крайне мало картин, практически единицы. Audioscopiks и The New Audioscopiks были сняты один за другим несколько лет назад, а последним был фильм прошлого года «Убийство в трёх измерениях». Но лично меня всегда привлекало объёмное изображение, уверен, как и большинство зрителей. Хотя, понятно, в моём кинотеатре в подавляющем большинстве будут идти обычные фильмы.

Похоже, пора было создавать свой герб и девиз, который звучал бы как «Ни месяца без нового проекта!». Потому что в мае я занялся строительством аэродрома. В самом деле, пора было наладить воздушное сообщение Вегаса хотя бы с соседними штатами, потому что пока сюда люди могли попасть лишь поездом или автомобильным транспортом. Прикинул по финансам, получалось – в обрез. Поговорил с Лански, тот – со своими подельниками, и вскоре было получено добро на совместное финансирование проекта при условии, что я владею контрольным пакетом акций. В течение месяца на окраине Лас-Вегаса появились двухкилометровая взлётно-посадочная полоса и здание аэровокзала. Понятно, не Шереметьево-2, но и не сарай. Помещение с большими застеклёнными окнами было оборудовано залом ожидания, баром, газетным киоском, туалетами и даже курительной комнатой, потому что дымить в помещении аэровокзала было строжайше запрещено. А в углу зала ожидания стоял телеприёмник нашего производства, настроенный на волну нашей же телекомпании, так что скучать в ожидании своего рейса пассажиры точно не будут.

Аэропорт прошёл приёмку в федеральном ведомстве, и 10 июня готов был принять первые самолёты. Вот только мы эти самолёты не ждали, по крайней мере в ближайшее время.

Тут не помешала бы собственная авиакомпания, но я уже был ограничен в средствах. Ни на покупку самолётов, ни тем более на их постройку я наскрести не мог при всём желании, а от кредиторов я всегда старался держаться подальше ещё в той жизни. А как было бы неплохо запустить ещё и заводик по постройке самолётов, а заодно привлечь Сикорского – пусть воплощает в жизнь свои самые безумные идеи вплоть до вертолётов. Но деньги, чтоб их, деньги… Да и Лански заявил, что на самолёты они не подписывались, тут уж мне самому предстояло выкручиваться.

Так что для начала я озадачил Стетсона, попросив его связаться с American Airlines и пробить регулярное авиасообщение с Лас-Вегасом. Это должно было стать для моего помощника своего рода боевым крещением. Тот вернулся, излучая оптимизм:

– Босс, они хоть и говорят, что у них половину воздушного флота экспроприировали на нужды армии, но я уверен, в компании понимают всю выгоду от такого сотрудничества. Как-никак поток туристов в наши края растёт из месяца в месяц, и многие согласились бы летать на самолётах.

Через неделю в Вегасе появилась группа специалистов из American Airlines во главе с управляющим компанией Сайрусом Роулеттом Смитом. Они с дотошностью исследовали едва ли не каждый сантиметр аэровокзала и ВПП, после чего мы с Сайрусом поставили свои подписи под контрактом, скрепив договор крепким рукопожатием. Спустя три дня поутру аэропорт «Лас-Вегас» принял первый DC-3 из открытого пару лет назад нью-йоркского аэропорта Ла-Гуардиа с тремя десятками пассажиров на борту. Встречали их с оркестром и цветами, каждому вручив на память сувенир в виде увеличенной в размерах деревянной фишки с изображением на одной стороне моего отеля, а на другой – отеля «Фламинго». Тем же вечером самолёт улетел обратно, а уже неделю спустя наш аэропорт принимал ежедневно пять рейсов: два из Нью-Йорка, по одному из Лос-Анджелеса, Сан-Франциско и Вашингтона. «Лас-Вегас» начал понемногу приносить прибыль мне и мафии в лице Мейера Лански.

Тут ещё поступил кэш от компании Вангелиуса, реализовавшей большую партию параглайдеров. Причём это был военный заказ. Армейские быстро оценили преимущества параглайдеров перед обычными парашютами и шустро принялись обучать своих десантников азам управления этим летательным аппаратом. А я, не будь дураком, ещё в прошлом году чертежи параплана вместе с фотографией меня же, парящего в воздухе, переправил через нашего резидента в СССР. На фото моё лицо разглядеть не представлялось возможным, зато можно было получить представление, что такое параплан. На всякий случай приписал, мол, пошарьтесь в закромах НКВД, может, ещё жив тот параплан, с которым я выпрыгнул в будущем, а приземлился в 1937-м. По такому образцу шить намного легче, чем по сделанным от руки чертежам.

Подсуетился я и с агитационным роликом-хронометражем в три минуты. Сценарий сам писал, а режиссёром выступил дважды оскароносный Фрэнк Борзедж. По сюжету, сначала немецкие бомбардировщики с крестами на фюзеляжах бомбят город. Идут титры: «Люфтваффе бомбит мирный Киев. Под бомбами фашистов гибнут ни в чём не повинные люди». Видно испуганные лица женщин, детей, стариков… Одна женщина прижимает к себе запелёнутого в одеяло младенца, с ужасом глядя вверх, где сквозь клубы чёрного дыма виднеются проплывающие в небе силуэты немецких самолётов. Следующий кадр – мужественный американский солдат с винтовкой наперевес, позади него идёт военная техника, и ползут титры: «Готов ли ты, американский солдат, помочь русским братьям уничтожить фашистскую гидру?!»

На удивление, этот пропагандистский ролик без особых проблем прошёл приёмку федеральной комиссии, хотя я всерьёз опасался, что мы за такую агитацию получим по шапке. Но, видно, в комиссии собрались солидарные со мной люди. И на съёмки я не потратил ни цента, всё оплатил Уорнер, а это порядка 200 тысяч долларов. Вдобавок с большинством кинотеатров страны о бесплатных показах удалось легко договориться.

Тем временем мои рукастые сотрудники чуть ли не на коленке изготовили пару опытных образцов куклы Барби, причём лицо лепили по фотографии Вари. Затем я приобрёл патент на куклу, а Стетсону дал задание с одной из её копий объехать фабрики игрушек и предложить им массово выпускать Барби. С условием, что в пилотную партию я мог бы и сам вложиться, не такие уж это и огромные деньги. На предложение откликнулась компания из Нью-Джерси Has-senfeld Brothers, которую возглавляли братья Генри и Хелал Хассенфельд. Они согласились рискнуть при вложении средств 50 на 50. Стартовая партия должна была выйти тиражом в тысячу экземпляров. В начале июля на столе передо мной лежал первый заводской образец. Кукла была наряжена в синее платьице в белый горошек, с изящной шляпкой на голове, туфельки на небольшом каблучке… При этом куклу сделали таким образом, что она могла стоять как на каблуках, так и без них. Тем более что в комплекте прилагались и другие наряды с обувью, и даже собачка с поводком, которую Барби якобы теперь могла выгуливать.

Я подумал, неплохо было бы для того, чтобы нашей Барби не было скучно, где-то через полгода запустить в производство и Кена. Слепить его, например, можно было бы с меня. Ну а что, как говорил голосом Василия Ливанова мультипликационный Карлсон: «Я красивый, умный и в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил!»

Но проект сможет получить развитие лишь при условии, что Барби будет нормально продаваться. Ведь далеко не всякий родитель сможет купить своей дочурке куклу стоимостью в три доллара, и это ещё без стоимости отдельно продающихся нарядов. А я ведь не собирался ограничиваться стандартной Барби в таком исполнении. В одну из своих турпоездок на Тайвань я посетил «Тайшаньский музей Барби», и теперь, вспоминая тот вояж, я думал, что Барби может стать бизнесвумен, медсестрой, учительницей, няней, балериной, певицей и даже какой-нибудь крановщицей. Вряд ли какая-либо Комиссия по нравственности, или как она там называется, разрешит изготовить беременную Барби, чтобы живот можно было отщёлкнуть, как крышку, а внутри увидеть скукоженного младенца. А так идея мне нравилась. Как бы там ни было, в дальнейшем можно подтянуть Барби-мулатку или вообще негритянку. Если, конечно, последние будут иметь спрос, учитывая, что цветное население США в подавляющем большинстве сегодня имеет крайне низкий уровень доходов.

Параллельно, учитывая сегодняшние реалии, Стетсон от моего лица предложил запустить линию оловянных игрушек-милитари. Комплект немецких солдат, комплект американских, техника враждующих сторон и так далее. Почему не японских? Здесь тоже присутствовала завуалированная пропаганда второго фронта. Может, большие дяди, глядя, как их дети или внуки играют в войну с немцами, подумают, что и впрямь не мешало бы ударить фашистам в тыл. Первая партия «пехота на пехоту» должна выйти на следующей неделе.

Я поглядел в окно. В открытом этой зимой ещё одном бассейне, где воды было максимум по пояс, стояли три игровых стола, которые окружили мужчины в плавках и дамы в купальниках. Ну а почему бы и нет? Я подглядел это у «Фламинго», они первыми додумались поставить игровые столы прямо в бассейн, сделав досуг игроков более разнообразным. Вон как раз какая-то дамочка выиграла, сама себе радостно зааплодировала, от переизбытка чувств кинувшись на шею, похоже, супругу, упитанному мужчине лет пятидесяти, и вместе с ним повалилась в воду, подняв тучу брызг.

Ладно, всё это лирика, а сегодня у нас знаменательный день. В лаборатории моей фабрики после обеда будет проводиться испытание нового цветного кинескопа, и я предупредил, чтобы без меня не начинали. Хотя – это я знал наверняка – ребята уже успели его протестировать, просто моё появление должно стать некоей точкой отсчёта. Такой кинескоп – это большой шаг вперёд по сравнению с уже привычным чёрно-белым иконоскопом, как тут, в Штатах, Зворыкин называл изобретённую им электронную передающую трубку.

Пообедать я зашёл в нашу пиццерию, где меня обслужила сама Филумена с улыбкой от уха до уха. Ещё бы не улыбалась – вчера я надел на её не совсем лебединую шейку золотую цепочку с кулоном, на котором были выгравированы буквы FT, то есть Филумена Трапаттоне. Чувствую, хотела присесть рядом, поболтать, пока я уплетаю ещё горячую «Маргариту», но вынуждена была соблюдать дистанцию, поскольку здесь мы находились далеко не одни. Вон как раз из-за соседнего столика подваливает какой-то лысый тип, оставив своих жену и сына лет семнадцати доедать пиццу под аккомпанемент разлитого по большим стаканам капучино.

– Простите меня, сэр, но вы, случайно, не Фил Бёрд? – спрашивает он, протирая носовым платком вспотевшую лысину.

– Предположим, – киваю я, продолжая жевать пиццу. – А что вы хотели?

– Меня зовут Морис Берлин[8]. Вероятно, вы слышали о моей компании Chicago Musical Instrument Company?

– Нет, не слышал. Но, судя по названию, догадываюсь, что она имеет отношение к музыкальным инструментам.

– О, самое непосредственное! Но не только к инструментам, четыре года назад дешёвый магнитофон в пластиковом корпусе принёс моей компании хороший доход. Но сейчас не об этом… Я знаю, что вы активно вкладываетесь в новые проекты, и подумал, почему бы нам не скооперироваться?

– Что вы имеете в виду?

– Дело в том, что компания Gibson Guitar Company – вы наверняка слышали о ней – испытывает серьёзные трудности. Она вынуждена брать военные заказы, не имеющие отношения к музыкальным инструментам, получая за это мизерные деньги, и находится на грани банкротства. Я давно уже подбираюсь к ним, и сейчас настал неплохой момент, чтобы выкупить компанию.

– И что же вас останавливает?

Мой собеседник слегка помялся, бросив взгляд в сторону своих ближайших родственников.

– Видите ли, компания Gibson Guitar Company стоит около трёх миллионов долларов. Два у меня есть, остальные деньги вложены в производство, откуда, сами понимаете, я не могу их вот так просто взять.

– И вы хотите, чтобы я добавил этот миллион и стал акционером?

– Это было бы просто прекрасно! Я бы вам с радостью уступил 35 процентов акций совместного предприятия. Ну-у, согласно размерам капиталовложений, – добавил он, увидев вопрос в моих глазах.

– А вы уверены, что компания после покупки начнёт приносить доход?

Не будучи большим знатоком музыкальных инструментов, я помнил, что гитары под лейблом Gibson в послевоенное время уж точно считались чуть ли не эталоном, продолжая таковыми оставаться и в XXI веке. Вот только если я вложусь в это дело, пойдёт ли всё по накатанному пути или компания скатится в пропасть?

– Я вам ручаюсь, что выведу… мы выведем Gibson Guitar Company на новый уровень! Если хотите, могу в качестве залога предложить 49 процентов акций CMI.

М-да, а товарищ настроен весьма решительно. Но всё равно бросаться в такого рода авантюры очертя голову я не собирался, а потому заявил:

– Мистер… э-э-э… Берлин, я не могу дать вам ответ прямо сейчас. Мне нужен месяц, чтобы обдумать ваше предложение.

– Месяц? Прекрасно! Вот моя визитная карточка, как только решитесь – звоните.

Выйдя из пиццерии, я направился на фабрику, где только моего появления и ждали. Здесь присутствовал и Стетсон, которому я передал наш разговор с Берлином и которого попросил провентилировать тему и через неделю предоставить все выкладки по Gibson Guitar Company. Может, и впрямь есть резон вложиться в новый бизнес?

– Мистер Бёрд, у нас всё готово, – вывел меня из задумчивости голос старшего лаборанта.

– О’кей, начинайте.

Однако, прежде чем врубить питание на испытательный стенд, где стоял своеобразный телевизор без корпуса, меня завалили информацией, в которой я почти не разбирался. Электронные лучи, фокусирующая и отклоняющие катушки, анод, маска, благодаря которой красный луч попадает на красный люминофор… В общем, цветной кинескоп отличается от чёрно-белого тем, что в нём три пушки – красная, зелёная и синяя. Соответственно, на экран нанесены в некотором порядке три вида люминофора тех же цветов, дающие цветовую раскладку.

Наконец аппарат был запущен, несколько секунд прогрева – и на экране появляется цветное изображение идущей в данный момент по моему телеканалу передачи. Экран в 21 дюйм был принят нами за стандарт для приёмников как чёрно-белых, так и цветного изображения. И вот сейчас на этом экране я видел вполне приличную картинку, достойную, вероятно, какого-нибудь «Спектра», запомнившегося мне с детства. Ну или где-то рядом, в любом случае для 1942 года это был настоящий прорыв! Правда, изображение транслировалось без звука, поскольку динамик ещё не подключали.

– Мы остановили выбор на теневой маске с планарным расположением электронных пушек, – продолжал читать лекцию лаборант. – По сравнению с апертурной и щелевой масками теневая обеспечивает более высокое качество линий, пусть и в ущерб яркости. Мы бы хотели ещё поработать над решёткой, уменьшить элементы люминофора, что будет способствовать более качественному изображению на экране.

– И сколько это может занять времени?

– Ну-у, месяц, может быть, два.

– Месяц-два, говорите? Что ж, торопить не буду. Добьёмся максимального результата, и можно будет запускать телевизоры в серию.

“А с чёрно-белыми телеприёмниками что будем делать? – поинтересовался главный маркетолог предприятия Оуэн Кларринг.

– Они ещё долго будут востребованы за счёт более низкой цены по сравнению с цветным телевизором. Это как с автомобилями. Основная масса ездит на «фордах», а те, что побогаче, предпочитают «корды», – с улыбкой намекнул я на себя. – Так что продолжим их выпускать в том же количестве. А для цветных телевизоров построим новую линию. Да, так и запишите – новую линию. Тысяч сто – двести долларов мы вполне можем на это потратить. И, мистер Кларринг, не забудьте внести в планы презентацию телевизора. Проведём её в Нью-Йорке.

В этот день дел навалилось прилично, и, если бы не помощь Стетсона, я со всем этим просто не справился бы. В отель ввалился уставшим, с одной только мыслью – принять прохладный душ и завалиться спать. Даже не стал подниматься на третий этаж по лестнице, как обычно, а воспользовался служебным лифтом. Уже стоя в кабине, я задним числом отметил, что портье выглядел каким-то не своим, слишком уж натужно улыбнувшись при моём появлении. Да и в фойе крутились какие-то подозрительные личности. Во всяком случае, пара мужчин невыразительной внешности в тёмных костюмах, один из которых якобы читал газету, выглядели так, словно прибыли сюда по работе, а не отдыхать. Или, скорее всего, я просто переутомился, и теперь мне везде мерещится чёрт-те что. Так можно и параноиком стать.

Я повернул ключ в замке своего номера, толкнул дверь и, только потянулся к выключателю, чтобы разогнать вечерний сумрак, как услышал негромкий голос:

– А мы вас уже заждались, мистер Бёрд. Или вас всё же лучше называть Ефим Сорокин?

Глава 5

Моим первым порывом было прыгнуть в сторону, одновременно извлекая из наплечной кобуры револьвер. Вот только хранился ствол в сейфе – надоело постоянно таскать при себе незарегистрированное оружие, поэтому и никаких резких телодвижений я совершать не стал. И как только в комнате вспыхнул свет, я увидел в кресле напротив двери не кого-нибудь, а всемогущего главу ФБР и расположившегося в соседнем кресле его помощника Толсона. Оба в одинаковых двубортных пиджаках, в одинаковых брюках, сорочках и чёрно-белых ботинках, ныне модных, а мне напоминавших клоунские. Ишь ты, заперлись в обувке! А я вот по русской привычке в помещении переобувался в удобные тапочки.

Из различий разве что галстук у Гувера был синий в белую полоску, а у Толсона – тёмно-зелёный в светлый горошек. Ещё у заместителя директора ФБР характерно оттопыривался пиджак, и весь его вид намекал на то, что он, в случае чего, не раздумывая готов пустить в ход оружие.

– Обычно я не жалую тех, кто вваливается в мой дом без приглашения, – одарил я обоих кривой ухмылкой. – Но директору Федерального бюро расследований и его компаньону я прощаю эту выходку. Итак, мистер Гувер, чем обязан?

Кто бы знал, чего мне стоило сохранять хладнокровие в такой ситуации, когда хотелось сначала навалять этим двоим как следует, а затем ломануться в дверь и бежать без оглядки. Я уселся на тахту, откинулся на подушки и закинул ногу на ногу.

– Либо вы, мистер… пусть будет мистер Бёрд… Так вот, либо вы очень глупы, в чём я сильно сомневаюсь, либо обладаете стальными нервами. Что ближе к истине. Поэтому мы вами и заинтересовались. Кстати, правильно, что не сделали попытки убежать – везде мои люди, и они моментально изрешетили бы вас пулями.

– Какие страшные вещи вы говорите… Может, по стаканчику виски со льдом? Или вы предпочитаете скотч? Бренди? Может, сигару?

– Нет, от сигар увольте. Я не курю, и мой помощник тоже. К алкоголю мы тоже относимся прохладно… Хотя, так уж и быть, плесните White Horse с парой кубиков льда. Клайд, ты что будешь?

– Пожалуй, тоже не откажусь от виски.

Я извлёк из бара бутылку и три хайболла, из небольшого морозильника – формочку с кубиками льда. Пока разливал на два пальца и клал щипчиками лёд, прокручивал в голове, каких вопросов мне следует ждать от Гувера. Судя по тому, что он назвал меня моими настоящими именем и фамилией, директор ФБР кое-что о моём прошлом знает. Вопрос: насколько много? Думается, именно моё прошлое – а что же ещё! – и стало причиной его здесь появления.

– Благодарю, – кивнул Гувер, принимая хайболл и делая маленький глоток. – Итак, мистер Бёрд, вы наверняка задаёте себе вопрос, что глава Федерального бюро и его заместитель делают в вашем номере. Ведь так?

Я слегка пожал плечами и прикрыл на мгновение глаза, подтверждая очевидное. И тем самым как бы давая понять, мол, продолжайте, я вас внимательно слушаю.

– Вам знаком мистер Лейбовиц? Антиквар, чей магазин находится в Нью-Йорке на Уорбертон-авеню, 34?

Вот, значит, куда копнули. И наверняка старик не стал геройствовать, выложил им всё, что обо мне знал. Ну, или почти всё. Эти парни не успокоились бы в любом случае, не выудив нужной им информации. А почему Лейбовиц мне не позвонил, не предупредил? Правильно, потому что, во-первых, не знает моего номера телефона, а во-вторых, на фиг ему это надо, лишний раз подставляться. Если вообще антиквар ещё жив и не находится в застенках гестапо… пардон, федеральной тюрьмы. Вот и получается, что мои претензии к Лейбовицу ничем не подкреплены.

Эти мысли в спрессованном виде пронеслись в моей голове буквально за пару секунд. Я притворно вздохнул:

– Мистер Лейбовиц… Хороший человек, пригрел меня, когда мне некуда было идти. Надеюсь, с ним всё в порядке?

– О да, не переживайте, обошлось без физического воздействия, – махнул рукой Гувер. – Он уже не в том возрасте, чтобы упорствовать. Находится под подпиской. Пока не удалось допросить капитана Уолкера по причине его отсутствия на американском континенте, но, уверен, по возвращении он тоже сможет нам много чего о вас рассказать. Хотя и уже имеющейся информации, добытой у Лейбовица и ещё кое у кого, хватило бы за глаза, чтобы отправить вас в Синг-Синг до конца ваших дней или вообще поджарить на электрическом стуле.

– Даже так? И что же такого я натворил?

Будем делать хорошую мину при плохой игре и постараемся узнать, что они нарыли обо мне, а потом уже начнём плясать от печки.

– Хорошо держитесь, мистер Бёрд! Кстати, плесните мне ещё виски, и моему другу тоже. Спасибо… Что ж, давайте я напомню вам кое-какие страницы вашей весьма любопытной биографии.

Гувер закинул ногу на ногу, откинувшись на спинку кресла, и казалось, в этот момент он всецело был поглощён разглядыванием на свет содержимого бокала. Наконец, спустя минуту, он снова перевёл взгляд на мою персону.

– Итак, в начале 1938 года вы бежали из лагеря для уголовников и политических заключённых, находящегося на севере СССР. Бежали через Архангельск, незаконно пробравшись на сухогруз Liberty под командованием мистера Уолкера. В мае того же года вы высадились в порту Нью-Йорка и с рекомендательной запиской от капитана отправились к антиквару Абрахаму Лейбовицу. В тот же день вы выпроводили из его магазина двух грабителей, представившись сотрудником ФБР… Согласись, Клайд, – обратился он к помощнику, не сводя с меня пристального взгляда, – довольно смело.

– Угу, – подтвердил тот, пригубив виски. – Смело и нагло.

– Пока не вижу никакого криминала, – заметил я. – Тот факт, что мне пришло в голову прикинуться федералом ради того, чтобы спасти старика от грабителей, вряд ли тянет на срок.

– Всё ещё впереди, – улыбнулся Гувер краешком губ. – Хотя уже только одно незаконное пересечение границы Соединённых Штатов является серьёзным нарушением закона, и капитана Уолкера ждёт судебное разбирательство. Кстати, откуда у вас такое хорошее владение английским языком? Вряд ли вы учили его, сидя в лагере.

– А вот тут и не угадали! Именно в лагере со мной сидел ирландец, некто Джим Хейли, который и учил меня английскому. Язык мне на удивление легко давался. А уже в Штатах у меня появилась возможность вволю попрактиковаться.

Ну, мистер Гувер, есть что возразить на мой экспромт? Будешь проверять, сидел ли в Ухтпечлаге на самом деле такой Джим Хейли или поверишь на слово? Тем более как проверить? Отправлять запрос в НКВД, в Управление лагерей?

– Что ж, как одна из версий принимается. Я слышал, что НКВД хватает даже иностранных граждан, если заподозрит их в шпионаже… Как бы там ни было, Лейбовиц разрешил вам жить у него, вы стали ему помогать в его работе, и вскоре судьба забросила вас в Лос-Анджелес, где вы познакомились с Джеком Леонардом Уорнером. Он предложил вам небольшую роль в одном из своих фильмов, вы немного подумали и согласились. Между делом вы написали для студии несколько сценариев, по которым впоследствии были сняты неплохие фильмы.

– Вам они понравились? – нагло влез я со своим вопросом.

– Честно скажу – да, как и ваш режиссёрский дебют «Месть подаётся холодной». Но Голливуд стал лишь частью вашей многогранной деятельности. Главный доход вам начало приносить нелегальное казино и бордель в Гарлеме, которые вы создали на паях с неким Лэнсом Джорданом, уже до этого попадавшим к нам на карандаш. Особенно дерзко выглядело похищение игровых автоматов из полицейского участка…

– У вас имеются доказательства? – стараясь сохранять невозмутимость, спросил я, в то же время чувствуя, как почва под ногами начинает предательски подрагивать.

– У нас имеются протоколы допросов некоторых людей, – неопределённо ответил глава ФБР. – И поверьте, эти протоколы имеют юридическую силу, даже если вам взбредёт в голову отпираться. Одна бойня в ресторане «Русь», – у него это прозвучало как «Гусе», – чего стоит! Сколько людей Бонанно вы тогда отправили на тот свет? Четверых?

Я многозначительно молчал, тем самым предлагая Гуверу продолжать.

– Вообще вы сделали хорошее дело, что принялись зачищать эту гангстерскую мразь. Чем меньше их ходит по американской земле, тем лучше. Я так думаю, война, которую вы объявили Бонанно, привела его к логическому концу. Не вы, часом, целились в него из снайперской винтовки, спрятавшись в кроне дерева? Нет? Я тоже думаю, что не вы. Скорее всего, его приговорили члены других семей, а исполнителем, как обычно, выступил Анастазия, ну или кто-то из его подручных. А вот убийство Костелло вполне может быть делом ваших рук. Тут ещё весьма кстати нашлась снайперская винтовка, из которой был сделан роковой выстрел. Знаете, как её нашли? Местные мальчишки, вдохновлённые вашим фильмом «Гладиатор», пробрались на крышу и устроили там бой на мечах, как на арене Колизея. А самый маленький зритель, которого не принимали в игру, от скуки залез под водонапорную башню, где и увидел обёрнутую в тряпку винтовку. Жаль только, отпечатков пальцев на ней обнаружить не удалось, кроме тех, что наставила малышня, добавив нам лишней работы. Преступник оказался не дурак, но, будь он ещё умнее, просто выкинул бы оружие в Ист-Ривер. – Гувер одним глотком влил в себя остатки виски и поставил пустой хайболл на ковёр рядом с креслом. Сцепив пальцы рук, он принялся задумчиво разглядывать меня, словно напротив него сидело какое-то неизвестное науке существо. Наконец, пожевав губами, он произнёс: – Интересный вы человек, мистер Бёрд. Наверное, вас было за что и в советской России сажать в лагерь, если вы за такой короткий срок пребывания в США успели столько натворить. Кстати, если не секрет, за что вас упекли и на сколько?

Тут уже, похоже, не отвертишься. Меня лишь интересовали несколько вопросов… Первый: знают ли в ФБР о том, что я из будущего? Второй: известно ли им о моих связях с советской разведкой? И третий: что Гувер может мне предложить? Потому что если бы он хотел реально упечь меня в тюрьму Синг-Синг, то не заявлялся бы сюда на приватный разговор, а приказал бы доставить меня под конвоем к нему в Вашингтон, где и устроил бы допрос с пристрастием.

– В кафе сидели с девушкой, а компания за соседним столиком начала её оскорблять. Ну я и поговорил с ними на языке, скажем так, жестов. Покалечил немного, а один из пострадавших оказался сыном местного партийного лидера. Сами понимаете, партработник в Советской России – лицо неприкосновенное, так же как и его семья.

– Однако, насколько я знаю, очень многие из них оказались врагами народа…

– Не без этого, – хмыкнул я. – Не знаю, как сейчас, но тогда тот коммунист был в фаворе, так что мне влепили шесть лет лагерей.

– Это не она, случайно, та девушка, из-за которой вы попали в переделку? – скосил он глаза в сторону стоявшего на столе портрета Вари.

– Она самая.

– Симпатичная леди… Прошу прощения за нескромный вопрос, она была вашей любовницей или у вас имелись на неё серьёзные планы?

– Да мы толком и не успели узнать друг друга поближе, но я бы, пожалуй, не отказался связать с ней свою жизнь.

Гувер ещё раз бросил задумчивый взгляд на портрет Вари, словно что-то обдумывая.

– Не пытались с ней связаться?

Ишь ты, вопрос-то с двойным дном. Всё же знает он о моих делах с Фитиным или просто прощупывает почву? Надеюсь, в моё отсутствие федералы не вскрыли мой сейф, в котором хранилось немало важных документов, не говоря уже о незарегистрированном стволе, и письма от Вари. В последнем, полученном через сотрудника консульства два месяца назад, Варвара сообщала, что, когда немцы подошли к Одессе, ей и её родным пришлось эвакуироваться в Пензу. Она работает на заводе, но на каком именно и что делает – секретная информация. Недавно написала заявление в военкомат, просилась на фронт хотя бы медсестрой, а пока её заявление рассматривают, пошла на курсы шифровальщиков.

– Думал, и не раз, – почти искренне вздохнул я. – Но как вы это себе представляете? По телефону не позвонишь. Отправить письмо? Письма из других стран в СССР подвергаются перлюстрации, это, получается, я и себя подставлю, и её. Так что приходится жить воспоминаниями.

– Но эти четыре года верность вы ей точно не хранили, – осклабился Гувер. – Впрочем, это ваше личное дело. Но как вы умудрились сбежать? Насколько я знаю, такие случаи единичны, тем более в северных лагерях СССР, где в лесах могут выживать только дикие звери. Или вы бежали летом?

– Нет, бежал в самый разгар зимы. Сначала на аэросанях, затем пешком… Мог замёрзнуть в снегах, но встретил охотника, в зимнем домике которого и прожил до весны. А там уже снова пешком в Архангельск, где пробрался на борт американского сухогруза. Прятался в трюме, потом всё же пришлось выбираться наверх. Капитан Уолкер отнёсся ко мне по-человечески, не только доставил в Нью-Йорк, но и дал рекомендательное письмо для своего друга мистера Лейбовица. Я всё-таки попрошу вас не слишком уж давить на старого моряка.

– Многое будет зависеть от вашего дальнейшего поведения. А история получается занятная. Вам впору снимать фильм по собственной биографии. Не возникало ещё такого желания?

– Почему же, возникало. Правда, останавливало то, что фильм могут увидеть в СССР или здесь, к примеру, люди из советского посольства. Сопоставят факты и проявят к моей персоне излишнее внимание, а там, чего доброго, поймут, что автор фильма и есть тот самый сбежавший заключённый. Потребуют моей выдачи, американским властям придётся либо согласиться на их требования, либо предоставить мне статус политического беженца, тем самым спровоцировав международный скандал. Оно нам всем надо? К тому же пример Троцкого подтверждает, что устранить человека можно и в другой стране.

– Что ж, логично. Да только если девять из десяти на вашем месте вели бы себя тихо, никуда не высовываясь, то вы, мистер Бёрд, напротив, развили весьма бурную деятельность. Кстати, почему именно Бёрд?

Пришлось ему объяснять особенности перевода.

– И в самом деле, – хмыкнул Гувер, – Бёрд в данном случае – один из лучших вариантов. И всё же, возвращаясь к вашей бурной и зачастую противоправной деятельности на территории Соединённых Штатов Америки… Вы по жизни такой неугомонный?

Вот же любопытный! Так я ему и рассказал, ради чего эти четыре года рвал задницу, стараясь заработать капитал и создать свою, пусть пока и небольшую, медиаимперию.

– Да уж, наградила меня природа неусидчивым характером, – с виноватой улыбкой развёл я руки в стороны. – Ничего не могу с собой поделать, за то и страдаю.

– Ну, не стоит так переживать. Если бы не ваш характер, мы не увидели бы тех фильмов, к которым вы имели самое непосредственное отношение, а компания братьев Уорнер не получила бы своих «Оскаров». Джек Уорнер даже поспособствовал получению вами американского гражданства.

– Вы и это знаете?!

– Обижаете, мистер Бёрд, – не удержался от улыбки Гувер. – Мне многое о вас известно, мои люди не зря едят свой хлеб… Кстати, кем вы были в СССР?

– Кем я только не был! И творчеством занимался, и тяжёлым физическим трудом. Последнее место работы – докер в порту. Впрочем, какое это имеет отношение к нашему разговору?

– Действительно, никакого, просто я удовлетворил своё любопытство… Одним словом, вы всесторонне развитый человек. А знаете, что меня едва ли не больше всего удивляет? Вы пострадали от сталинского режима, однако при этом всячески агитируете американцев помогать коммунистам. Как такое возможно?

– Одна маленькая, но существенная деталь, мистер Гувер, если позволите… Помогать не коммунистам, а русским людям. Тем самым, которые страдают и от комми, как у вас говорят, а теперь ещё и от немецких фашистов. Тут уж, как ни крути, а я русским родился и русским остаюсь, а потому не могу равнодушно смотреть на то, как гитлеровская армия уничтожает мой народ, и не исключено, что и моих близких, оставшихся на родине. И разве плохо, если Советский Союз и Соединённые Штаты объединят свои усилия в борьбе с общим врагом? Врагом, угрожающим одним своим существованием всему прогрессивному человечеству, всей мировой цивилизации. Америка сейчас сражается с японцами, но все мы прекрасно знаем, что джапы – союзники немцев, а значит, у русских с американцами общие враги, и наши страны должны друг друга поддерживать в это сложное и страшное время. Не так ли, джентльмены?

Мой патетический спич, надеюсь, был воспринят директором ФБР и его замом с пониманием. Во всяком случае, оба согласно кивали, когда я взывал к чести и совести американцев.

– Всё верно, у нас общие враги, и хотим мы того или нет, но нам придётся объединиться. Впрочем, сейчас не об этом. Мы к вам, собственно говоря, явились по другому вопросу.

Ни поза, ни мимика Гувера ничуть не изменились, однако атмосфера в помещении неуловимо приобрела другой оттенок. Сразу стало понятно, что всё до этого сказанное было лишь прелюдией.

– Мистер Бёрд, несмотря на все ваши деяния, я допускаю, что закон вы преступали в какой-то мере в силу жизненных обстоятельств, являясь при этом неплохим, в общем-то, человеком. По крайней мере, сейчас вы ведёте жизнь, вполне укладывающуюся в рамки закона, исправно платите налоги, даже подарили Вегасу школу. Я видел её, хорошая школа, такая сделала бы честь и более солидному городу. Да и для военного ведомства выполняете кое-какие заказы. Это не говоря уже о массе неожиданных и рискованных, на первый взгляд, но на самом деле прибыльных предприятий. Я думаю, вы готовы и дальше приносить пользу своей новой родине. Не так ли, мистер Бёрд?

– Конечно, мистер Гувер, Америка стала моим домом, а все нормальные люди хотят сделать свой дом как можно лучше, – подобострастно заявил я.

– Я рад, что мы понимаем друг друга. А раз вы хотите, чтобы наш общий дом стал чуточку лучше, то наверняка не откажетесь выполнять для нас кое-какие поручения.

Он произнёс эту фразу утвердительно, и я не мог не поинтересоваться:

– Наверное, я для вас весьма важная шишка, если меня вербует лично директор ФБР, да, мистер Гувер? Что ж, приятно это сознавать… А могу я узнать, какого рода поручения вы собираетесь мне давать?

– Сначала я хотел бы получить от вас принципиальное согласие.

– Вот даже как… А если я откажусь с вами сотрудничать?

– Клайд, – обернулся он к своему помощнику, – ордер на задержание нашего друга всё ещё у тебя? Дай-ка его сюда.

Гувер взял у Толсона свёрнутый вчетверо лист бумаги, поднялся, подошёл к моей тахте и развернул документ перед моим носом.

– Как видите, я вас не обманываю, мистер Бёрд. Ордер за подписью Генерального прокурора Соединённых Штатов Фрэнсиса Биддла. Он тоже в курсе вашей биографии, во всяком случае, интересующей закон части. Хотите, я обрисую ваши перспективы на ближайшее будущее, если вы продолжите играть в героя и нам придётся этой бумагой воспользоваться?

Я молчал, глядя, как Гувер сворачивает ордер и прячет его во внутренний карман своего пиджака.

– На вас наденут браслеты и погрузят в самолёт, следующий ближайшим рейсом в Нью-Йорк. Спасибо вам, что расстарались на аэропорт, иначе пришлось бы конвоировать вас поездом до Лос-Анджелеса, а оттуда уже только лететь самолётом на Восточное побережье. Ваши счета также будут арестованы. Вам предоставят самого паршивого адвоката, потому что без денег и влиятельных друзей – ну разве что Уорнер вдруг решит за вас вступиться – на хорошего адвоката можно не рассчитывать. Затем будет утверждён обвинительный акт, на основании которого… Кстати, вы предпочитаете обычный суд или суд присяжных? Ну, предположим, суд присяжных вынесет вам обвинительный приговор, и вас до конца ваших дней упекут в Синг-Синг. Поверьте, минимальный срок, который вам светит, тридцать лет. Вряд ли вы доживёте до того дня, когда вас выпустят из тюрьмы. А если вам всё же повезёт, то на свободу вы выйдете жалким больным стариком без единого зуба во рту. Но почему-то я уверен, что свои дни вы кончите за решёткой, а похоронят вас как приблудную собаку за тюремной оградой. И поверьте, вся ваша жизнь в тюрьме превратится в настоящий ад. Вас поместят в камеру к чернокожим, уж насчёт этого мы позаботимся. Вы станете для них аппетитной белой девочкой и каждую ночь будете ублажать их сексуальные потребности. Тем временем весь ваш бизнес будет национализирован, как основанный на грязных деньгах. Отель, казино, фабрика, телерадиокомпания, ваша доля аэропорта – всё перейдёт в руки государства. Поверьте, Соединённые Штаты будут только рады такому подарку. Может, зря я тут перед вами распинаюсь, а, мистер Бёрд? По-моему, обрисованный мной вариант даже предпочтительнее того, что я вам предлагаю в качестве альтернативы.

– Я тоже так думаю, – подал голос Толсон. – Но раз уж мы здесь, босс, наверное, неправильно будет давать обратный ход?

– Верно, Клайд, в ФБР работают люди чести, поэтому первоначальное предложение действительно ещё, – Гувер кинул взгляд на часы, – ещё три минуты. На вашем месте, мистер Бёрд, я соглашался бы. Время пошло.

Я прикрыл веки, откинувшись на подушки тахты. М-да-а, обложили, суки, так, что реально хрен куда дёрнешься. А я-то, дурилка картонная, уж было успокоился, поверил, что всё в жизни идёт по накатанной. Что испил я свою чашу до дна, и теперь кто-то свыше будет мне всячески благоволить. Ага, как же, раскатал губу! Вот он передо мной стоит, мой злой рок. Стоит и ждёт моего решения. И каким же оно будет? Правильно, геройства в моей жизни уже хватало, пора стать более покладистым. Тем более Гувер пусть и не Ежов, но и за ним стоит огромная государственная машина, которая легко сотрёт меня в порошок. Попытаться сбежать, устроив драку с перестрелкой? Очень скользкая затея, и, скорее всего, меня повяжут или подстрелят. Даже если получится, то прятаться по крысиным углам до конца жизни – не самая лучшая перспектива.

– Сколько там ещё у меня времени осталось? – спросил я с наигранной ленцой, открыв глаза.

– Тридцать секунд.

– Что ж, вам удалось меня уговорить.

– Вот и замечательно, – вполне дружелюбно улыбнулся Гувер. – Я не сомневался в вашем здравомыслии, мистер Бёрд. – Он протянул руку, которую мне, поднявшись с тахты, пришлось пожать. – Итак, раз вы согласны, поговорим о деле. Сейчас мы не просим от вас слишком многого. Не хотим вас подставлять под возможный удар. И эта наша встреча, надеюсь, останется между нами?

– Если только не проболтается мой портье. Ведь именно он дал вам запасной ключ от моего номера?

– Уверяю вас, он не проболтается. Итак, насколько я знаю, у вас довольно неплохие отношения с Мейером Лански. Может, они и не выходят за рамки деловых, но вы уж точно не враждуете, как это было два-три года назад с некоторыми представителями организованной преступности Нью-Йорка.

– Лански мне кажется из всех них наиболее адекватным, – согласился я. – Может, потому, что у евреев, по сравнению с итальянцами, с нервами как-то получше. А вы, часом, не пытались завербовать самого Лански?

– Лански на нас не работает, пока во всяком случае, – посерьёзнел Гувер. – Может, с вашей помощью и удастся с ним договориться, но подобраться к нему не так-то просто. Находите предлоги, чтобы общаться с ним почаще, выводите его на более откровенный разговор, но не делайте это слишком навязчиво, чтобы не вызвать подозрений. Нам нужно знать, что происходит в организации, что они планируют, чем живут…

– Вряд ли Лански будет со мной настолько откровенен, – усмехнулся я. – Тем более он уже с неделю как куда-то исчез.

– Лански сейчас на Кубе, обстряпывает свои делишки с игорным бизнесом. А оттуда, насколько я знаю, летит на Багамы. Вот по возвращении и поговорите, может, что-то узнаете. В конце концов, вы почти земляки, он же из… м-м-м… Гродно, да Клайд?

– Всё верно, босс.

– Он из Гродно, это бывшая Российская империя, вы наверняка общаетесь с ним на русском, невольно чувствуя друг к другу симпатию и расположение. Поверьте, общие корни на чужбине многое значат. А было бы замечательно, познакомься вы поближе и с главами других кланов. Конечно, это дело не одного дня и даже не одного года, может, вам вообще не удастся наладить с ними тесные отношения, но попытаться всё же стоит.

– А когда они узнают, что я внедрённый агент ФБР, повесят меня на моих же кишках. И это в лучшем случае. Никак нельзя обойтись без подобного рода осложнений?

– Все мы чем-нибудь рискуем, мистер Бёрд, и не в вашем положении выдвигать встречные условия. Соблюдайте разумную осторожность, информацию будете передавать через третьих лиц, так что никто ничего не заподозрит.

– А могу я узнать, что это за третьи лица?

Гувер и Толсон обменялись многозначительными взглядами.

– В данном случае это мистер Стетсон, – ровным голосом произнёс директор ФБР.

– Стетсон? И давно он на вас работает?

– Уже не один год в качестве негласного осведомителя. Когда-то мы сделали ему предложение, от которого он не смог отказаться. Стетсон согласился послужить на благо американского народа. И мы попросили его проявить инициативу, чтобы попасть на вашу фабрику, и он не мог отказать себе в удовольствии стать вашим помощником, вашей правой рукой. К нему внимание меньше, чем к вашей персоне, поэтому информацию будете передавать через него.

– Ладно, чёрт с ним, хотя я и слегка разочарован. Вот так доверяешь людям… Выкладывайте, что у вас там ещё за пазухой?

– Также мы имеем виды на вашу телерадиокомпанию. Используя её, мы могли бы нужным образом воздействовать на умы простых американцев. Пока ваша аудитория не очень большая, но, уверен, с каждым годом она будет расширяться. И мы к этому тоже приложим руку.

Ах ты ж гнида! Моё же оружие собрался вырвать у меня из рук! И самое хреновое, что я ничего с этим поделать не могу. Не взрывать же мне свою телерадиокомпанию к чёртовой матери, чтобы просто насолить этому подонку! Только огромным усилием воли я заставил себя никак не выдать, ни взглядом, ни жестом, обуревавшие меня эмоции.

– Если это будет на благо Америки, на благо моей новой родины, почему бы и нет?

– Надеюсь, вы искренни, мистер Бёрд, – криво усмехнулся Гувер. – Уверяю, мы не собираемся делать из ваших СМИ пропагандистский рупор, однако от мысли исподволь влиять на граждан США не отказываемся. Рекомендации, что именно мы хотели бы увидеть и услышать, готовы передавать через Стетсона. Для радио достаточно будет просто прочитать переданный нами текст, в случае с телевидением нам придётся отсматривать готовый материал, после чего вы получите добро на запуск его в эфир. Не хмурьтесь, мистер Бёрд, мы тоже будем оказывать вам всяческое содействие. Даже, например, закрывать глаза на некоторые незначительные проступки.

– Хм, не думал, что где-то преступил закон… в последнее время.

– Жизнь – штука сложная, не зарекайтесь.

– Что ж, хоть в чём-то есть положительная сторона, – выдавил я из себя улыбку и следом выдал экспромт: – Кстати, недавно у меня появилась одна мыслишка… Не запустить ли на моём канале сериал о ФБР, называться будет что-то вроде «Лас-Вегас – место преступления». Или даже лучше «Лос-Анджелес – место преступления». Как вы на это смотрите?

– А что, хорошая идея. Особенно в свете того, что многие до сих пор неправильно воспринимают образ агента Бюро. А мы ведь делаем важное дело, очищая Америку от скверны. Оповестите нас, когда приметесь за дело, возможно, мы со своей стороны сможем вам помочь и словом и делом. И да, прежде чем мы с вами расстанемся… Не забывайте об ордере, он пока ещё действителен.

Вот же сука! И вновь пришлось брать в кулак всю силу воли, чтобы не размазать Гувера и его помощника по стене моего номера. Закрыв за незваными гостями дверь, я рухнул на тахту, раскинул руки и закрыл глаза. Минута за минутой прокручивал в памяти разговор, вспоминая, где я мог сказать что-то не то, что могло бы пойти мне во вред. Да нет, вроде лишнего не сболтнул, тем более я почти всё время оставался в роли слушателя.

А теперь можно подвести итог сегодняшней встречи. Первое: о моих контактах с советской разведкой не было сказано ни слова, а это значит, Гувер о них либо не знает, либо приберёг козырь в рукаве, чтобы достать его позже в удобный для себя момент. Мне хотелось верить в первый вариант. Второе: мою империю пока не национализируют, и это радует. Надеюсь, заказы от Бюро не слишком испоганят наполнение моих теле– и радиопрограмм, а мне удастся вставлять и свою явную и не очень агитацию. Понятно, за коммунизм во всём мире ратовать я не собирался, мне это и самому на фиг не надо. А вот пока идёт война с немцами, тут грех не попросить американцев о помощи. Один караван, пусть и небольшой, мы уже отправили, и сейчас можно отправить такой же, но я решил подождать ещё, чтобы снарядить в СССР хотя бы с десяток сухогрузов.

Что же касается сериала о фэбээровцах, тут меня за язык никто не тянул, а теперь придётся выполнять взятое на себя обещание. Для начала через Стетсона – вот же Иуда! – попрошу Гувера выделить нам консультанта, к которому прикрепить пару, а лучше тройку сценаристов. Готовый сценарий буду просматривать лично, потом согласовывать его либо с Толсоном, либо с Гувером. Придётся проконтролировать наём режиссёра и актёрского состава, выступить в роли продюсера, чтобы не обременять лишний раз Уорнера, и так для меня сделавшего немало. Затем готовый материал с озвучкой снова нужно будет утверждать, скорее всего, лично у Гувера. То есть везти ему плёнку и демонстрировать в их вашингтонском здании на Пенсильвания-авеню, благо, насколько я помнил из истории, там имелось много чего, включая кинозал. И везти, похоже, самому. Как после этого остаться незапятнанным связями с ФБР?!

Зато теперь мне стал ясен характер странных потрескиваний, когда я начинал с кем-либо общаться по телефону из своего номера. Посторонние шумы появились с месяц назад, тогда у меня не было конкретных подозрений, но на всякий случай важные звонки я начал делать с других аппаратов, желательно не из отеля и не с территории своей телерадиокомпании или фабрики. Теперь я не сомневался относительно природы возникновения этих потрескиваний.

Ладно, к чёрту всё! Я поднялся, решив принять освежающий душ. Когда вешал сорочку на спинку стула, взгляд упал на лежавшую на столе визитку Мориса Берлина. Бизнесмену и его семейству предстоит ещё пробыть в моём отеле какое-то время, и перед их отъездом, пожалуй, озвучу своё согласие на покупку части компании Gibson. А ещё не мешало бы сразу заняться поисками некоего Леса Пола[9]. Именно ему, насколько я помнил, принадлежал тот самый знаменитый дизайн электрогитары. Был у меня в будущем дружок, повёрнутый на этом деле, так что я поневоле запомнил имя легендарного дизайнера музыкальных инструментов. Хотя, вполне вероятно, в это время Пол ещё слишком молод, чтобы создавать гитарные шедевры. Но, как говорится, попытка не пытка.

На следующий день после утренней пробежки и лёгкого завтрака я сидел в офисе фабрики, а Стетсон как ни в чём не бывало отчитывался передо мной о проделанной работе.

Я смотрел в его глаза и не мог разглядеть в них ни капли стыда или раскаяния. М-да, стопроцентный американец! Просто бизнес, ничего личного. Или он и вправду настолько сильно верит, что, стуча на меня, приносит неоценимую пользу американскому обществу?

– Саймон, – прервал я его, – вчера меня навещал директор ФБР Джон Эдгар Гувер. Он сказал, что связь с ними я буду держать через вас.

– Да, я в курсе, – деловито кивнул Стетсон. – Я уже получил подробные инструкции на этот счёт. Так что в случае чего не стесняйтесь, я всецело в вашем распоряжении.

Я поразился наглости своего помощника… и молча это проглотил. Меня так и подмывало спросить Стетсона, какой у него оперативный псевдоним, но решил всё же воздержаться от подобного вопроса.

На следующий день я отчитался перед связным из Службы внешней разведки о моей вербовке лично Гувером. Ещё сутки спустя на тот же не прослушиваемый телефон последовал звонок с полученными от Фитина по телеграфной линии рекомендациями придерживаться данных Гувером указаний, всячески демонстрируя свою к нему лояльность, а также информировать советского связного, если вдруг Гувер или его люди попытаются как-то затронуть СССР. Что ж, другого ответа я и не ждал.

А всего неделю спустя у меня появился повод выслужиться перед Гувером. Получилось это так… Я мотался по Вегасу: из типографии на фабрику, оттуда на телевидение, и на пути к радиостанции меня перехватил смуглый джентльмен лет сорока, с бакенбардами и пышными чёрными усами, представившийся как Хорхе.

– Мистер Бёрд, у меня к вам деловое предложение, – заявил он без обиняков.

– Слушаю вас.

Я с сомнением посмотрел на этого типа в брюках, заправленных в высокие ковбойские сапоги, в цветастом пиджаке и широкополой шляпе. Он мне явно не внушал доверия.

– Может, уделите мне полчаса вашего времени?

– Хм… Если только полчаса, моё время очень дорого.

– О, я прекрасно об этом осведомлён! Уверяю вас, вы о потраченных минутах не пожалеете. Потому что дело я вам предлагаю чрезвычайно выгодное.

Мы уединились в ближайшей забегаловке, куда я был обычно не ходок, разве что перекусить на бегу. За барной стойкой стоял сам хозяин, который тут же подсуетился, поставив перед нами по паре кружек неплохого охлаждённого пива и закуску.

– Итак, Хорхе, я вас внимательно слушаю.

А далее начался цирк с конями. Потенциальный компаньон принялся заливаться соловьём, как было бы здорово, организуй мы в Лас-Вегасе реализацию кокаина, сотни фунтов которого он готов хоть завтра переправить сюда из Мексики. Битых десять минут живописал, какую выгоду я буду иметь с этого предприятия, ничем практически не рискуя. Всего-то и нужно было, что принять парочку его людей в штат казино на ничего не значащие должности, чтобы они были хоть где-то официально проведены, а уж его парни знают, как без лишнего шума и с выгодой обработать клиентов.

– У нас большой опыт в этом деле на Восточном побережье и в Лос-Анджелесе, – с ноткой гордости в голосе заявил Хорхе, попыхивая сигарой. – Хотя мы и работаем большей частью в подпольных казино, но и в легальных тоже есть наши люди, в том же Рино. Никто ещё из компаньонов не жаловался. Если хотите, то, чёрт с ним, я даже могу назвать пару имён…

– А если ваших парней схватят в моём казино с поличным?

– Вы думаете, они совсем идиоты, продавать кокаин прямо в заведении? Уверяю, вам не о чем беспокоиться. Ваша репутация и репутация вашего заведения в глазах закона останутся незапятнанными, а поток денег, который хлынет в ваш карман, быстро настроит вас на позитивный лад. Ну как, по рукам?

Я откинулся на спинку стула, выбивая пальцами барабанную дробь по поверхности стола. Заведение постепенно наполнялось людьми, соответственно, шумом и дымом. Задерживаться мне здесь не хотелось, тем более что многие уже обращали на меня внимание. Как-никак Фил Бёрд был в городке известной личностью.

– А что мистер Лански? Может, он согласился бы на сотрудничество с вами?

– Лански сейчас нет в городе, а с кем-то из его подручных я не хочу вести разговор на столь щепетильную тему. К тому же, я слышал, Лански не хочет связываться с дурью. А вам я предлагаю выгодное дело. Нет, если не хотите… – Всем своим видом он продемонстрировал, что на мне свет клином не сошёлся, что при желании он найдёт, кому впарить наркоту, и мне останется лишь кусать локти.

Понятно, я ни при каких условиях не собирался вступать в сделку, тем более на хвосте у меня висело ФБР. Но в то же время закралась одна интересная мысль.

– Вы меня заинтересовали, – сказал я Хорхе. – Однако мне нужно время, чтобы в спокойной обстановке взвесить все за и против.

– Я вас не тороплю. Недели, что я буду здесь, вам хватит?

– Думаю, да. Как мне вас найти?

– Я мог бы поселиться и в вашем отеле, и во «Фламинго», – с лёгким пренебрежением в голосе сказал мексиканец, – однако, чтобы не привлекать к себе внимания, остановился на окраине Вегаса в мотеле «Старый ковбой». Тем более его хозяин – мой хороший друг.

– Хорошо, в течение недели я вас там найду.

В тот же вечер я отвёл Стетсона в сторону и пересказал ему содержимое нашего с Хорхе разговора. Тот пообещал передать информацию по инстанции, причём я попросил его сделать это побыстрее, потому что через семь дней мне нужно дать ответ. При этом про себя с неудовлетворением отметил, что становлюсь зависим от своего помощника. Пусть он всего-навсего связной между мной и Гувером – или кто там у него в начальниках, – но невольно возникает ощущение, что он мной руководит. А за последнее время я отвык, чтобы мной командовали. Во всяком случае, на территории Соединённых Штатов.

Ответ пришёл на третий день. Со слов Стетсона выходило, что мне нужно дать Хорхе своё согласие на совместный бизнес, но при этом постараться выяснить, когда и куда прибудет первая партия кокаина. А может, она уже где-то спрятана в этих краях и мексиканец только ждёт, чтобы пустить её в дело.

– С какой стати Хорхе будет рассказывать мне такие подробности? – резонно переспросил я Стетсона. – Подобные вопросы любому покажутся подозрительными.

– Босс, я всего лишь связной, передаю то, что сказали мне. Но если хотите знать моё мнение, то почему бы не попробовать? Выдайте свой мимоходом заданный вопрос за простое любопытство.

Гляди ты, умник какой нашёлся! Ладно, если Гуверу или кому там так сильно хочется, я могу попробовать. Выждав для приличия ещё пару дней, я заявился в мотель «Старый ковбой», где нашёл Хорхе и передал ему своё согласие.

– Как скоро сможете начать работу? – спросил я.

– Завтра же я вас познакомлю со своими людьми, вы их официально проведёте, а в ближайшую субботу прибудет первая партия товара.

– Большая?

– Пока фунтов двадцать, если же дело пойдёт, а я уверен, что пойдёт, мы увеличим поставки. Доставить кокаин из Мексики мои люди могут за три дня.

– И где же вы его будете хранить? – с наигранным равнодушием поинтересовался я.

– Здесь никаких проблем, хозяин мотеля готов предоставить свой погреб, а он у него довольно вместительный… Что ж, я рад, что мы договорились.

Людей Хорхе повязали на следующий день после того, как они приступили к реализации наркоты. Причём взяли их с поличным на заднем дворе отеля, куда они вышли с клиентами для расчёта. Как сказал Стетсон, Хорхе удалось взять на полпути к Лос-Анджелесу, когда его машину якобы для проверки документов остановили полицейские.

– А что насчёт хозяина мотеля? – спросил я.

– С ним работает ФБР. Мне кажется, люди Гувера поторопились, нужно было подождать, когда в Вегас прибудет большая партия наркотиков.

Я едва сдержал усмешку, почти не сомневаясь, что вся эта история – не более чем проверка на лояльность. И что Хорхе на 99 процентов работает на Бюро. Слишком уж совпало это шоу с моей вербовкой. Может, Стетсон и не в курсе всех подробностей, проглотив всё это как натуральный продукт, ну а мне с моим опытом просто-напросто претило верить в подобные совпадения. Надеюсь, я прошёл проверку, сумев завоевать доверие Гувера. Тем более Саймон передал мне устную благодарность от директора ФБР. Пусть он себе эту благодарность засунет в одно место.

А ещё неделю спустя я заявил Стетсону, что ухожу в отпуск.

– Лански ещё неизвестно, когда вернётся, с наркоторговцем мы разобрались, а я уже несколько лет нормально не отдыхал. К тому же у меня есть надёжный помощник с правом подписи, которому я смело могу доверить на время свой бизнес, – как можно более искренне улыбнулся я.

– Понимаю. Думаю, мистер Гувер не будет против, если вы немного отдохнёте, – осклабился в ответ Стетсон. – А где планируете провести свой отдых? Неужто в своём отеле?

– О нет, ни за что на свете! Здесь я точно нормально не отдохну. Уеду в такую глушь, что вы меня и с собаками не найдёте. Меня не будет месяц, не меньше. Думаю, Саймон, я заслужил такую поблажку. Вам даже не обязательно ставить об этом в известность своё начальство в ФБР. Я там зарплату не получаю, поэтому не обязан отчитываться за каждый свой шаг.

– О’кей, мистер Бёрд, дело ваше. Буду молчать, пока меня не спросят, куда вы пропали. Но всё же лучше, если бы вы оставили какие-то контакты.

– Чёрт с вами, Саймон, скажу честно: я лечу на Кубу. Мне понравилась идея Лански и его подельников развивать на этом райском острове игорный бизнес. Совмещу приятное с полезным, отдохну и разведаю, что к чему.

Что стало причиной моего желания уйти в отпуск? Настоятельная просьба Павла Михайловича, озвученная уже знакомым мне связным. Тот встретился со мной как бы случайно во время поездки к Большому каньону. Я и не собирался туда ехать, но после зашифрованной просьбы по телефону пришлось отлучиться на пару дней.

– Ефим Николаевич, помните вашу записку Фитину, где вы рассказывали о сокровищах в подвалах индийского храма Сри Падманабхасвами? – без запинки выговорил связной, видно как следует подготовившийся к разговору. – Так вот, посол СССР в Индии подтвердил информацию об этой легенде. Таким образом, советское правительство всерьёз заинтересовалось возможностью изъять часть лежащего мёртвым грузом золота, чтобы иметь возможность закупить на него необходимые в военное время оружие и технику у Англии и Соединённых Штатов. Подробностей я не знаю, операция готовится в обстановке почти полной секретности, но Павел Михайлович передал настоятельную, повторяю – настоятельную просьбу товарища Сталина лично вам возглавить экспедиционный корпус.

Блин, и кто меня тянул за язык, когда я писал эту записку?.. В ней я упомянул не только о якутских алмазах, но и о своей турпоездке в Индию с посещением того самого храма в городе со смешным названием Тривандрам. Вернее, в сам храм пускали только буддистов, нас же держали поодаль. Однако та экскурсия, когда нам лишь издалека разрешили поглядеть на часть сокровищ, включая золотую статую возлежащего на змее Ананте-Шеше бога Вишну, произвела на меня сильное впечатление. Особенно когда я услышал цифру 22 миллиарда долларов. Именно в такую сумму оценивался клад, найденный в подвалах храма в 2011 году. И при этом не была вскрыта последняя, шестая дверь подземелья, в которой, по преданиям, под присмотром гигантского змея хранится неприкосновенный запас сокровищ Вишну. А для этого времени сумма была бы ещё более гигантская. Из рассказа экскурсовода я помнил, что раньше храм охранялся почти номинально, и только после того, как были вскрыты закрома, сюда поставили серьёзную охрану. Честно говоря, не ожидал, совсем не ожидал, что Сталин рискнёт провернуть такую операцию, в случае провала грозящую огромным международным скандалом. Интересно, как он собрался вывозить оттуда такую груду золота и драгоценных камней? Связной вряд ли знает ответ на этот вопрос, поэтому я спросил, куда я должен отправиться – в СССР или сразу в Индию?

– Вас ждут в Москве, где вы получите новые документы, не ехать же вам в Индию под именем знаменитого американского бизнесмена и режиссёра. Внешность вам тоже, я так думаю, изменят, может, бороду приклеят, или ещё что-то сделают, повторюсь, я не уполномочен знать такие подробности. Для начала вам нужно попасть на Кубу и поселиться в отеле SEVILLA в Гаване, где вас найдут наши товарищи, и оттуда на самолёте совершите трансатлантический перелёт на Тенерифе. Там самолёт будет дозаправлен, и следующая посадка уже в Москве.

– Что по срокам?

– Желательно сделать это в течение ближайшего месяца. Номер в отеле на ваше имя будет забронирован со следующей недели.

– А здесь я что скажу?

– Скажете, что заработали отпуск, имеете право, в конце концов, – мило усмехнулся агент, напоминая инструктировавшего Горбункова сотрудника милиции из фильма «Бриллиантовая рука».

Так что, хочешь не хочешь, пришлось придумывать себе отпуск. Настоятельная просьба товарища Сталина обычно не обсуждается, вот и мне не хотелось стать разменной пешкой в игре между нашей разведкой и ФБР. Или я и так уже ею стал, сам того не подозревая? Как бы там ни было, в середине августа 1942 года я вылетел на Кубу. Из багажа при мне был лишь один лёгкий чемоданчик с самым необходимым, включая письма от Вари, несколько смен нижнего белья и предметы гигиены. Ну и мешочек с травками шамана лежал на дне чемодана, почему-то не захотелось с ним расставаться. А сердце тревожно сжималось при мысли, что, возможно, всего через несколько дней я окажусь в Москве, из которой, казалось, уже давным-давно сбежал на поезде вместе с маленьким Лёшкой. Тогда маленьким, сейчас уже, небось, вымахал мне по грудь. Как-то сложилась его судьба?.. А может, удастся наконец повидаться с Варей? Если я попрошу, неужели мне откажут?

С этими мыслями я задремал, а проснулся, когда самолёт уже заходил на посадку и в иллюминаторе виднелись ровные ряды пальм с колыхавшимися на ветру разлапистыми ветвями.

Глава 6

Испанским, в отличие от английского или немецкого, я владел намного хуже, но понадеялся, что почерпнутых в своё время из туристического разговорника знаний мне всё же хватит, чтобы не выглядеть полным идиотом. В аэропорту я взял свободное такси и обратился к таксисту, мулату средних лет, тщательно выговаривая слова:

– Al hotel SEVILLA, рог favor. Pero primero tengo que cambiar de dolares a pesos cubanos[10].

Водитель с белозубой улыбкой поинтересовался:

– Usted es un americano?[11]

– Si.

– Senor tiene LOS dolares para cambiar? Puedo cambiar un poco[12]. – И тут же продемонстрировал кошелёк, набитый песо.

Я про себя усмехнулся. Таксисты во все времена одинаковы, готовы ходить на грани, лишь бы оказаться в плюсе. Я знал, что официально в это время один кубинский песо приравнен к одному американскому доллару, но на самом деле за доллар давали два, а то и три песо. Этот же прохиндей согласился поменять мне по курсу один к одному, понадеявшись на моё незнание ситуации. Я не стал спорить, предложив к обмену пятьдесят долларов, а взамен получив горсть монет с профилем Хосе Марти. Потом выяснилось, что обменный пункт имеется и при отеле.

Около часа, пока мы добирались до места, таксист, назвавшийся Раулем, с таким рвением живописал прелести Гаваны и Кубы в целом, словно местные туристические компании ему за это приплачивали. По большей части я понимал, что он хотел до меня донести. При этом мне и самому было интересно посмотреть на Гавану середины XX века. Но поскольку мы по большей части ехали какими-то извилистыми улочками, то полного представления о столице Кубы получить не удалось. А наверстать вряд ли придётся, раз уж меня собрались срочно переправлять в СССР.

Номер с маленьким балкончиком с кованым ограждением мне понравился. Не очень большой, но уютный и, что особенно приятно, оплаченный сразу на месяц вперёд. Не успел я выйти из ванной комнаты, как раздался телефонный звонок. Винтажного вида аппарат белого цвета, стоявший на круглом столике, был сработан под не такую уж и давнюю старину, при этом слышимость в телефоне была отличная.

– Ефим Николаевич? – спросил на русском незнакомый голос.

– Хм, ну, предположим, – ответил я также на русском, понимая, что шифроваться не имеет смысла. О том, что я Ефим Сорокин, знает и наша разведка, и ФБР.

– Очень приятно, меня зовут Валентин, я от Павла Михайловича. Могу я с вами встретиться через тридцать минут в баре «Эль Флоридита»?

– А где это?

– На углу улицы Обиспо, недалеко от вашего отеля. Можете взять такси, но лучше пройти пешком, тут всего пара кварталов. Заодно проверите наличие хвоста. В дневное время в баре не очень людно, поэтому займёте свободный столик и закажете «Дайкири» – это их фирменный коктейль. Я подойду чуть позже, нужно также удостовериться в отсутствии слежки.

Как дойти до бара, мне буквально на пальцах объяснил первый встречный. Я шёл, невольно любуясь двух-, трёх– и четырёхэтажными домами, возведёнными в стиле классицизма и колониального барокко. Потолки там наверняка от трёх метров, разве что на верхних этажах они пониже, а каждая квартира снабжена балконом с лепниной, многие из которых используются в качестве сушки для белья. В такую жару бельё вроде должно сохнуть за несколько минут, однако этому препятствует повышенная влажность. Я и сам то и дело вытирал лоб и шею уже не совсем чистым носовым платком.

Любуясь видами, я не забывал проверяться. То у витрины магазина постою, глядя на отражение улицы позади себя, то нырну в проходной двор… Если по прямой до бара идти пятнадцать минут, то я окольными путями добирался почти в два раза дольше, едва успев к оговорённому сроку. Но слежки не заметил, либо мои преследователи, если таковые имелись, весьма искусно маскировались.

Не считая мест у барной стойки, в «Эль Флоридита» было всего с десяток столиков, из них больше половины свободны. Я заказал себе холодный «Дайкири», выбрал столик в углу заведения и, потягивая коктейль из светлого рома, сока лайма и сахара, принялся ждать звонившего. Тот появился минут через семь. Росту чуть выше среднего, загорелый, тёмные волосы, в общем, почти обычная для этих широт внешность. Однако я почему-то сразу понял, что это Валентин. Тем более, увидев меня, он чуть заметно кивнул, однако, прежде чем сесть рядом, тоже заказал себе тот же напиток. Я к тому времени уже потягивал вторую порцию «Дайкири», надеясь, что к концу нашей встречи не окосею.

– Здравствуйте, Ефим Николаевич, – негромко, так, чтобы за соседним столиком не услышали, поприветствовал меня на русском Валентин. – Извините, что не подаю руки – лишние телодвижения привлекают ненужное внимание. Сразу к делу… Итак, вылет в Москву намечен на завтра. В девять утра вы должны выйти из отеля без чемодана, можете положить в карманы только самое необходимое, но чтобы это не бросалось в глаза, я имею в виду выпирающие карманы. Документы и деньги не берите. В дальнейшем вам предоставят всё необходимое, насчёт этого не переживайте. Затем, так же отсекая возможную слежку, придёте к этому бару, встанете через дорогу в подворотне. Просто стойте и ждите. У тротуара тормознёт светлый «бьюик», быстро сядете в него, и вас отвезут в аэропорт.

– А почему сразу нельзя было вчера по прилёте вместо того, чтобы ехать в отель, пересесть на самолёт до Москвы?

– Потому что мы должны создать видимость, будто вы весь месяц проводите в своё удовольствие на этом райском острове, – словно неразумному ребёнку, принялся объяснять Валентин. – Вижу ещё один вопрос в ваших глазах. Поверьте, мы хорошо подготовились. Всё это время в отеле будет жить ваш двойник. Повезло, что в нашем ведомстве работает очень похожий на вас человек, да ещё со знанием английского. Чтобы добиться окончательного сходства, ему почти не пришлось пользоваться гримом и прочими ухищрениями, разве что подкрасить волосы, потому что его родная шевелюра на тон светлее. Ну и ещё ему сделали такой же шрам, как у вас. – Валентин чуть коснулся указательным пальцем лба над своей левой бровью, намекая на аналогичный шрам у меня.

То был привет ещё с чеченской, когда в рукопашной боевик заехал мне в это место навершием рукоятки ножа. Хорошо, не лезвием, и хорошо, не в глаз. Но я его всё равно прикончил.

На следующее утро, сдав ключ от номера улыбчивому портье, ровно в девять я вышел из отеля и отправился вновь в направлении «Эль Флоридита». В моих карманах было почти пусто, за исключением нескольких песо, носового платка, зубной щётки в футляре, мешочка с травой от Нуто, а также двух сложенных писем от Вари и её же маленькой фотокарточки. Напротив бара я стоял буквально три минуты. Как и было обещано, рядом остановился бежевого цвета «бьюик», за рулём которого сидел всё тот же Валентин. На этот раз, когда я уселся с ним рядом, мы обменялись рукопожатиями.

– В бардачке ваши документы для прохождения таможенного контроля, а также очки с обычными стёклами и накладные усы. Вынимайте, не стесняйтесь, на ближайшие дни вы предприниматель из немецкой Швейцарии Йохан Майер. Если мы ничего не напутали, немецким вы владеете неплохо?

Я кивнул, листая свой новый паспорт. С маленького чёрно-белого фото на меня смотрел Ефим Сорокин, то бишь Йохан Майер, только с густыми тёмными усами и в очках с роговой оправой. Да это, похоже, фотография ещё из моего личного дела времён застенков Бутырки, только отретушированная. Тут же нахлынули невесёлые воспоминания, которые я прогнал лишь усилием воли. Хотелось верить, что подобного не повторится. Что меня не выманивают в Москву таким образом, а действительно надеются на мою помощь в важном для спасения страны деле.

Ровно в 11.30, с непривычки то и дело трогая приклеенные усы, я занял место в кресле пассажира якобы собственного Douglas DC-3. Самолёт был оборудован дополнительными топливными баками, чтобы за один перелёт можно было осилить расстояние в шесть с лишним тысяч километров до Тенерифе.

Оба члена экипажа из своей кабины не высовывались, а в салоне компанию мне составил некто, представившийся Василием Карповичем Медынцевым. Это был крепкого телосложения мужчина с военной выправкой, по официальной же легенде – мой секретарь Карл Шульц. Но в самолёте мы наконец смогли отбросить условности, общаясь на русском и обращаясь друг к другу по имени-отчеству.

Впрочем, Василий Карпович оказался по своей натуре не слишком разговорчивым. Он лишь повторил, что мы летим в Москву с дозаправкой на Тенерифе. Это самый короткий путь, а учитывая, что Тенерифе был испанской территорией, а Испания находилась под властью режима Франко, прикинуться нейтральными швейцарцами было весьма подходящей идеей. По пути Медынцев поведал, что именно на Тенерифе в 1936 году в лесу возле Санта-Крус будущий диктатор – боевой генерал Франсиско Франко провёл тайное собрание офицеров, где объявил о намерении поднять мятеж и возглавить контрреволюционную Испанию.

Ну а я, глядя в иллюминатор на проплывавшую внизу океанскую гладь, размышлял о разных вещах. В том числе и о том, отчего Россию исстари ненавидит так называемый цивилизованный мир. Однозначного ответа у меня не было. Опасаются нашей непредсказуемости? Что мы возьмём и захватим их несчастную Германию, Англию или Францию, а потому нужно ударить первыми? Ведь мы разве что с американцами не воевали, и то потому, что они на другой стороне шарика. Хотя нет, в Корее, Вьетнаме и Никарагуа изображали военных советников с обеих сторон. Или завидуют нашим природным богатствам и безграничным просторам, этакий синдром карлика? А может, причина в ставшей притчей во языцех загадочной русской душе, непонятной и оттого кажущейся опасной?

Чёрт его знает, но на наши земли пёрли все кому не лень, начиная с тевтонцев и заканчивая Гитлером. Потом-то уже, понятно, после победы в Великой Отечественной и наращивания СССР ядерного потенциала, присмирели, но гадить по привычке продолжали даже после развала Советского Союза. Были бы мы как Африка – нищие, вечно голодные и без амбиций, – нас любили бы как родных. А как только голову поднимем да потребуем разговаривать с нами на равных – всё, рабы взбунтовались, ату их! Причём рядовым гражданам своих стран насквозь продажные СМИ в уши льют заведомую ложь. Правда, и советская пропаганда, а позже и российская, никогда особо объективностью не отличалась, ну так информационная война как-никак, в ней тоже есть победившие и проигравшие, а мы почему-то всё больше оказывались в числе последних.

Плохо это или хорошо, но миролюбивые мы по натуре своей, наверное, в нашем языческом пантеоне никогда не было бога войны, в то время как у европейских народностей понятие о воинственном божестве доминировало, у них практически весь эпос построен вокруг войн и завоеваний. А у нас если воин и был, то только освободителем. Освободим, а потом от «братских» народов в знак «благодарности» получаем плевки в спину и снос памятников.

И ведь, что самое хреновое, не получится у нас никогда стать с Западом друзьями. Даже если мы будем подставлять им задницу и при этом мило улыбаться, как это началось при Меченом и продолжилось при Борьке-алкаше. В лучшем случае потреплют за щёчку, презрительно кривя губы, и кинут подачку в виде каких-нибудь «ножек Буша». Россия – всего лишь сырьевой придаток цивилизованного мира, именно такую роль они отводят нам в мировой истории. А что это придаток там опять рыпаться пытается, забыл, что его место у двери на коврике? Значит, пора снова приниматься за травлю. И не будет этому конца, никогда не будет. Вон, Уильям Браудер, дед которого сейчас занимает пост генсека компартии США, кинул Россию на сотни миллионов долларов, да ещё и с делом Магнитского многих подвёл под топор. Хотя, может, и впрямь там с Магнитским дело было не совсем чисто, слухи разные ходили, но факт остаётся фактом. И всё это – звенья одной большой цепи в противостоянии двух миров. А в итоге закончится всё тем, что из тени выйдет Китай и поставит всех раком…

В аэропорту Санта-Крус-де-Тенерифе мы приземлились утром следующего дня. К самолёту подогнали автозаправщик, а мы с Василием Карповичем размялись поблизости под жарким испанским солнцем, решив не соваться в здание аэропорта, чтобы не связываться лишний раз с таможней. Не знаю уж, кому на самом деле принадлежал этот Douglas, но он был оборудован всего десятком пассажирских кресел и, судя по уровню комфорта, явно не предназначался для стандартных пассажирских или грузовых перевозок.

С Атлантики, которую из-за ограды нам было не увидеть, задувал свежий бриз с лёгким привкусом соли, хотелось окунуться в прохладную воду, понежиться на пляже, но нас ждало продолжение перелёта, чтобы в дальнейшем приступить к выполнению ответственного правительственного поручения.

Спустя два с небольшим часа было получено разрешение на взлёт, и наш самолёт направился на северо-восток. Пилот сразу набрал приличную высоту, и если при взгляде из-за редких облаков на воду эти километры были не слишком заметны, то, когда мы добрались до материка, стало ясно, насколько высоко по сравнению с обычными самолётами мы забрались.

– Теперь прямиком до Москвы, через линию фронта, – сказал Медынцев, и на его лице впервые за всё время нашего короткого знакомства проскользнула улыбка.

– А нас не собьют?

– Не должны, мы будем лететь на высоте порядка шести километров, да ещё ночью, к тому же на нашей стороне для нас выделен безопасный коридор. Так что волноваться не о чем. Вы лучше поспали бы, лететь ещё десять часов. – И он тут же сам смежил веки.

Спустя некоторое время я последовал его примеру. Снилось мне, что стою я перед товарищем Сталиным, а тот смотрит на меня, прищурясь, попыхивая трубкой в жёлтые от табака усы, и ухмыляется. Хочу спросить, что это, мол, вы, товарищ Сталин, не надо мной ли уж смеётесь, но язык словно прилип к нёбу.

– Мне вот тут некоторые советовали вас расстрелять за то, что вы сбежали в Америку, – с чуть заметным акцентом произнёс Генеральный секретарь ЦК ВКП(б). – Например, товарищ Ежов.

Я скосил взгляд влево, куда показал мундштуком трубки Сталин. Там понуро стоял расстрелянный нарком внутренних дел. Форма на нём уже порядком истлела, сквозь прорехи выглядывали куски гниющей плоти, в которых копошились личинки. Лицо также было порядком изъедено, сквозь отсутствующие щёки проглядывали жёлтые зубы, а глазные яблоки так глубоко провалились, что их почти не было видно. И смрад исходил такой, что невольно захотелось зажать пальцами нос.

– Но товарищ Ежов сам скомпрометировал образ преданного делу партии человека, так что его словам веры нет, – как ни в чём не бывало продолжил секретарь ЦК ВКП(б). – Я же в силу возраста уже не могу управлять такой большой страной, как Советский Союз. Я устал, я ухожу. Уеду в Гори, буду писать мемуары. На место руководителя СССР нужен более молодой человек, делом доказавший, что достоин такого доверия. Поэтому я решил сделать вас своим преемником. – И Сталин… оторвал свои усы, которые, получается, все эти годы были приклеенными, после чего подошёл и приклеил их мне под нос.

Я невольно поморщился от запаха табака, а тут ещё мне в зубы начал тыкаться обкусанный мундштук трубки, и я затряс головой, прогоняя наваждение.

Закат солнца с высоты шесть тысяч метров и над горами, чьи заснеженные вершины окрашиваются в багрянец – зрелище незабываемое.

– Альпы пролетаем, – пояснил тоже проснувшийся Медынцев и уже с аппетитом уплетавший намазанную на кусок хлеба тушёнку, запивая чаем из термоса. – Будете? – предложил он.

– Не откажусь.

– Держите, ещё горячий, не обожгитесь… И хлеб с тушёнкой, вот… Конечно, не мидии в лимонным соке, но весьма питательно, да и вкусно, на мой взгляд.

– Долго ещё нам лететь? – спросил я, откусив от своего бутерброда.

– Через два часа должны достичь Ужгорода, там ещё пара часов до линии фронта. Ну и ещё часа три – и мы садимся на окраине Москвы на Центральном аэродроме. Там я вас передам встречающим на руки.

Интересно, как будет выглядеть эта передача… Надеюсь, повезут меня оттуда не в автозаке.

Посетив уборную в хвосте самолёта, я вернулся на своё место, включил небольшую лампочку над головой и принялся листать ещё февральский номер журнала Time, то есть полугодовой давности, с обложки которого на меня смотрел маршал Шапошников в нахлобученной на голову папахе. В то время ещё начальник Генштаба РККА. Я помнил из истории, что Шапошников умрёт от рака желудка, не дожив чуть больше месяца до Победы. Надо будет не забыть шепнуть кому надо, чтобы попросили его позаботиться о своём здоровье, такие люди на дороге не валяются.

За иллюминатором окончательно стемнело, зато с такой высоты весьма красиво смотрелся лунный диск в обрамлении мерцающих звёзд. Помечталось немного о том, как хорошо было бы выпросить пару дней, чтобы съездить в незнакомую Пензу и там повидаться с Варей. Понятно, желание неосуществимо, никто меня к ней не отпустит, да и в Москву её тоже не привезут, учитывая обстановку полнейшей секретности, но в мечтах я мог сделать всё, что угодно, даже слиться со своей дамой сердца в горячем поцелуе.

– Где-то под нами правее Ужгород, – вывел меня из задумчивости Медынцев, вернувшись из кабины пилотов. – Затем Станислав, Тарнополь[13], Киев, Полтава, Харьков и линия фронта. Небось заждались уже встречи с родиной?

– Есть немного, – неопределённо ответил я.

– А я заждался, – неожиданно потянуло моего собеседника на откровения. – Я ж сам с Воронежской области, с посёлка Орловка, что на правом берегу Дона. Природа там изумительная. Если бы ещё не психоневрологический интернат… Последний раз у своих гостил ещё до войны. Немцы туда пока не добрались, верю, что и не доберутся. А после войны мы с женой обязательно наведаемся в Орловку. Мои родители Катю даже на фотографии не видели, мы же расписались с ней перед самой войной.

В этот момент ровный гул двигателей сменился подозрительным треском, а спустя несколько секунд левый двигатель заискрил и оказался объят сполохами пламени.

– Твою же мать! – выдохнул Медынцев и ринулся в кабину пилотов.

Я вскочил и рванул следом, замерев возле открытой двери кабины.

– Сивцев, что это за херня?! У нас двигатель горит!

– Да я и сам вижу, не слепой, – на удивление спокойно ответил немолодой пилот. – Утечка масла образовалась, а перекрыть не получается.

– Откуда утечка?

– А я знаю? Сбить нас не могли – до линии фронта ещё лететь и лететь, ПВО тут по навигации быть не должно, да и вражеской авиации не наблюдается. Эти же двигатели не рассчитаны на столь долгий режим работы. Понавешали дополнительных баков… А я предупреждал, что моторы могут не выдержать, вот вам и пожалуйста!

– И что теперь делать? – спросил немного успокоившийся Василий Карпович.

– На одном двигателе можем дотянуть до наших, но это если удастся сбить пламя.

– А если нет?

– Придётся садиться. Не гореть же заживо, а так хоть шанс есть.

– Куда садиться, Петрович? К немцам?!

– А ты что предлагаешь, майор? Героически разбиться?

– Да ты что, Сивцев, я же тебя… – Медынцев потянулся рукой под пиджак, но на пилота это не произвело никакого впечатления.

– Ну давай, кончай нас с Серёгой прямо здесь. А потом сам садись за штурвал и тяни до фронтовой полосы.

– Петрович, ты пойми, никак нельзя, чтобы наш пассажир попал в руки к немцам. Да и я лучше застрелюсь, чем окажусь в плену.

– Мы же не собираемся садиться на аэродром. Или ты думал, я просто мечтаю в немецком плену оказаться?

– А куда же тогда?

– Куда-куда… На лес, поле, что попадётся. И молиться, чтобы при посадке самолёт не развалился и не вспыхнул. У нас же там ещё горючки два полных бака. А может ещё и в полёте рвануть.

– Я извиняюсь…

Все трое обернулись в мою сторону.

– Извиняюсь, что вмешиваюсь, но, может, у вас имеются парашюты?

– Откуда?! – с ноткой пробивавшегося отчаяния выдохнул Сивцев. – Не предусмотрены, хоть я и говорил начальству, что не помешали бы. Понадеялись на надёжность американской конструкции, вот вам и пожалуйста, – снова повторил он свою присказку.

Пилот повернул голову влево, прижав нос к стеклу.

– Горит, собака, и высота резко падает. По-любому придётся садиться. Майор, займите с пассажиром места. И пристегнитесь ремнями, посадка будет жёсткой.

В том, что посадка и впрямь будет жёсткой, я убедился спустя несколько минут, когда Douglas DC-3 с оглушительным треском проломился сквозь лес, оставляя за собой широкую просеку. Крыло с горящим двигателем отлетело сразу, словно только и ждало этого момента. Сквозь приоткрытые веки я видел, как Медынцев беззвучно разевает рот, по губам читая, что он отчаянно матерится. Я же про себя молился всем богам, от Христа до Будды. Кто-то из них, видно, мои мольбы услышал, потому что, когда самолёт наконец остановил своё страшное движение, мы с Медынцевым были не только живы, но и вполне неплохо себя чувствовали, если не считать побелевшего от пережитого ужаса лица куратора.

Сразу стало как-то неожиданно тихо, только спереди доносился сдавленный стон. Мы с Медынцевым синхронно освободились от брезентовых ремней и по наклонённому влево полу коридора, цепляясь руками за всё, что попало, двинулись к кабине пилотов, принявшей на себя самый страшный удар.

Стонал Сивцев. Он был жив, но его правая нога, судя по её загадочному изгибу, была сломана ниже колена. А вот второй член экипажа, которого до этого я толком и не видел, был мёртв, насколько вообще можно быть мёртвым, когда, предварительно пробив лобовое стекло кабины, в твой глаз входит сухой сук и выходит из затылка.

– Нет больше Серёги, – выдал очевидное Сивцев в перерыве между стонами.

– Похороним, – деловито ответил Медынцев. – Петрович, давай сначала тобой займёмся, вернее, твоей ногой. Товарищ Сорокин, помоги вытащить командира, там, похоже, ногу ему малость зажало.

Вдвоём мы кое-как освободили больную конечность, вытащили Сивцева из помятой кабины и уложили в проходе. Майор разорвал штанину пилота, осматривая наливавшуюся синевой ногу.

– Закрытый, – констатировал он. – Нужно зафиксировать место перелома.

Медынцев на ощупь соединил сломанную кость, и мы, сделав из двух отодранных от кресла подлокотников шину, крепко примотали её нашедшимся в аптечке бинтом. К чести лётчика, он умудрился даже не потерять от боли сознания, только побледнел и громче застонал, а лоб его покрылся испариной.

Потом мы занялись похоронами второго пилота. Хоронить решили метрах в ста от самолёта на небольшом, свободном от деревьев пригорке. При отсутствии лопаты выкопать могилу оказалось нелёгкой задачей, поэтому яма получилась всего на полметра. Сверху я воткнул самодельное распятие из двух веточек, посередине связанных шнурком.

– Это вообще лишнее, – неодобрительно заметил майор. – Рохлин, насколько я знаю, был комсомольцем, кандидатом в члены партии, а вы тут устраиваете какой-то религиозный обряд.

– Если хотите, можете рядом воткнуть звезду, – пожал я плечами. – Только делать её сложнее.

Медынцев махнул рукой и отправился обратно к самолёту, где мы оставили раненого пилота. Я плёлся чуть позади, с грустью глядя на перемазанные землёй в районе колен брюки. Наши костюмы выглядели неважно, пусть и не рваные, но довольно грязные и помятые. Каким-то слишком уж сложным получается путешествие, а наше ближайшее будущее вообще под большим вопросом.

Тем временем редкие облака уже начали розоветь в лучах встающего солнца. Я кинул взгляд на циферблат своих недешёвых Longines, и с сожалением констатировал, что разбито не только стекло, но и что-то внутри пришло в негодность. И где, спрашивается, успел повредить? Вроде по салону не летал, сидел, к креслу привязанный… При этом липовые очки, что интересно, не пострадали. С лёгким сожалением забросил хронометр в кусты, толку от него теперь немного.

Сивцев, закемаривший было в кресле с вытянутой сломанной ногой, при нашем появлении открыл глаза.

– Похоронили, – ответил Василий Карпович на незаданный вопрос. – Давайте, товарищи, решать, что делать дальше. От того, что мы вынужденно оказались где-то под Тарнополем, задача не поменялась: товарища Сорокина необходимо доставить в Москву. Придётся пробираться через линию фронта. – И он с сомнением посмотрел на забинтованную ногу пилота.

Мне и Сивцеву сразу стало ясно, о чём подумал майор.

– Может, костыли соорудим? – предложил Сивцев. – Всё ж лучше, чем на носилках меня переть, а так как-нибудь смогу передвигаться и сам.

– Да ты и на костылях далеко не упрыгаешь, – с сомнением поскрёб небритый подбородок майор. – Что же делать-то… Того и гляди сюда кто-нибудь из местных нагрянет, шума мы немало наделали. Да и хорошо, если местные, а вдруг немцы?

Возникло неловкое молчание, каждый думал об одном и том же. По всему выходило, что лётчик становился для нас обузой. Но и бросать его было бы самым настоящим предательством.

– Вот что, – вздохнул Сивцев, переводя взгляд с меня на майора и обратно. – Вы это, товарищи… Выполняйте задание. Велено доставить человека в Москву – вот и чешите на восток. А я уж как-нибудь…

– Нет, так дело не пойдёт, – взял я инициативу в свои руки. – Вас мы не бросим. Сделаем костыли и доберёмся все втроём до ближайшего населённого пункта. А там уж, даст Бог, попадутся добрые люди, приютят, пока кость не срастётся.

– А что, хорошая идея, – как показалось, с облегчением поддержал меня Медынцев. – Здесь же остались наши, советские люди, временно оказавшиеся в оккупации, неужто не помогут?

Я не стал озвучивать свои опасения насчёт так называемых советских людей на Западной Украине, многие из которых с удовольствием убивали стариков, женщин и детей, имевших несчастье быть другой, «неправильной» национальности, прежде всего поляками, евреями и русскими. Не стал говорить, как в той же Галиции местное население с цветами встречало войска вермахта, нёсших им якобы освобождение от коммунистов и жидов, между которыми почему-то проводился знак равенства. Придёт время – сами всё узнают. Либо уже что-то знают, но считают за лучшее делать вид, что в семье не без урода. Только вот таких «уродов» на Украине, особенно Западной, чуть ли не через одного.

Хотя в глубине души я, вероятно, и понимал того же Бандеру, ратующего за свободную Украину. Родись я хохлом, тоже, может, возжелал бы жить в независимом государстве. Вот только дорогу к своей цели Степан Андреевич выбрал слишком уж экстремальную, не гнушаясь террором, убийствами и даже сотрудничеством с немецкими оккупантами, а это уже не лезло ни в какие ворота. Если доведётся встретиться со Сталиным, обязательно подскажу ему, чтобы выжигал на Украине национализм калёным железом, не цацкался с ними, а отвечал террором на террор. Если, конечно, встретимся, потому как не факт, что генсек найдёт для меня в этот раз время, да ещё и какой-то прямо-таки злой рок каждый раз мешает нашей встрече. Первый раз из Одессы уже почти уехал в Москву – повязали. Второй раз сам из лагеря сбежал, не дожидаясь, пока околею в холодном карцере. Теперь вот самолёт даже до линии фронта не дотянул, и ещё не факт, что нам удастся её пересечь в целости и невредимости. Так что наше свидание со Сталиным казалось мне уже каким-то несбыточным мороком, как и встреча с Варей, которую я не видел – страшно подумать – целых пять лет! Девушке уже считай тридцатник, и, если до сих пор она хранит мне верность, ей впору ставить при жизни памятник.

На изготовление пары костылей из сухостоя и нашедшихся в ремнаборе инструментов ушло около получаса. Зато теперь Сивцев мог передвигаться пусть и не быстро, но самостоятельно.

– Ну что, куда двигаем? – спросил он, стараясь выглядеть бодрячком.

– Знамо дело, на восток, – откликнулся Медынцев. – Жаль, рации нет, чтобы со своими связаться. Они ж будут думать, что мы все погибли. Так и так придётся до наших добираться, и чем скорее, тем лучше. Так что, Петрович, надо тебя в каком-нибудь селе пристроить, только чтобы люди порядочные попались. Там поправишься – и двинешь следом.

– За меня не переживайте, – хмуро ответил Сивцев, – вы своё задание выполняйте, а я уж как-нибудь перекантуюсь.

– Ну и отлично! – с наигранным оптимизмом воскликнул майор. – Сейчас только припасов захватим, чтобы было чего пожевать по дороге.

– Документы, надеюсь, не потеряли? – спросил я его. – В случае чего можно выдать себя за немцев.

– Можно, вот только это в самом крайнем случае. Помните, как вас по паспорту величать?

– Йохан Майер, предприниматель из Цюриха, сорок три года от роду. Владею небольшим заводом, производящим запасные части для сельскохозяйственной техники.

– А с немецким у вас как?

– Да уж точно не хуже, чем у вас, – усмехнулся я. – Guten Tag! Gutes Wetter, nicht wahr?[14]

– Неплохо, – улыбнулся Медынцев?

– Так что если дойдёт до разговоров – предоставьте это мне, тем более вы как бы мой секретарь. Haben sie mich verstanden?[15]

– Genau, Herr Dietz![16] Ещё бы легенду придумать, что мы забыли в этих краях…

– Скажем, будто летели в Харьков, присматривать для себя тракторный завод, чтобы получить заказ от немецкой армии на производство запчастей для бронированной техники, а наш самолёт потерпел катастрофу. Выжили чудом.

– Надеюсь, они не станут делать запрос в Цюрих, – пробормотал мой куратор. – Кстати, у вас ус отклеился.

Я едва не заржал в полный голос. А что, это стало бы хорошей психологической разрядкой. Но сумел сдержаться, ограничившись глуповатой ухмылкой.

– Я что-то не то сказал? – подозрительно покосился в мою сторону Медынцев.

– Да нет, – сказал я, приглаживая половинку отклеившегося уса, – это я просто один фильм вспомнил. Пойдёмте уже, время работает не на нас.

Двигались мы, конечно, не так быстро, как если бы Сивцев был здоров, но уж точно быстрее, чем если бы тащили его на самодельных носилках. Правда, через пару часов наш пилот пожаловался на натёртые до кровавых мозолей подмышки, пришлось делать привал и обматывать верхушки костылей тряпичными полосками, для чего Медынцев пожертвовал своей майкой-алкоголичкой. Заодно и перекусили.

– Плохо, что карты этой местности у нас нет, – вздохнул майор, выскребая алюминиевой ложкой дно консервной банки. – Один ориентир, чтобы не сбиться, идти по компасу на восток. Пока хватит сил… Ты как, Петрович?

– Да болит, зараза, – поморщился тот. – Может, глянем, что к чему?

Размотали бинт, сняли самодельные шины. Ого, а нога-то прилично опухла, налившись синевой. Как бы гангрены не случилось или заражения крови… Хотя откуда заражение, перелом-то закрытый. В любом случае не помешала бы квалифицированная медицинская помощь. А пока вколем обезболивающее из аптечки, благо в ней имеется с десяток ампул.

– Ладно, – сказал я, снова фиксируя Петровичу ногу, – рассчитывать на то, что встретим партизан, не приходится, нам так и так придётся искать какое-нибудь поселение. Может, удастся найти и врача. Хоть лишнее внимание к себе, но рисковать здоровьем нашего коллеги не имеем права. Верно, товарищ Медынцев.

– Так-то оно так…

Он явно хотел ещё что-то сказать, но только махнул рукой. Мол, чему быть, того не миновать. Похоже, переложил на меня часть решений некоторых возникающих вопросов. А ведь он у нас как бы главный в группе. Но, видно, чувствует, что я не из тех, кто согласен слепо подчиняться и при случае могу взять часть командирских функций на себя.

В восьмом часу вечера по Москве наконец добрались до какого-то стоявшего на большой поляне хутора. Для начала решили из зарослей приглядеться. Одна большая хата, рядом ещё одна, чуть меньше и поновее с виду, плюс надворные постройки. Глиняные крынки на плетёной ограде, бабёнка в расшитом фартуке вешает на верёвку мокрое бельё, что-то кричит подростку лет десяти, который забрался на крышу то ли бани, то ли сарая. На крыльце появился мужик лет за пятьдесят, с короткой, наполовину седой бородкой, но ещё крепкий, коренастый, по виду годящийся в отцы этой женщине. Что-то крикнул ей, она ответила. Он вернулся в хату. Мохнатый волкодав разлёгся возле будки. С задней стороны хутора видна часть пасеки, неподалёку пасутся две коровёнки, слышно поросячье повизгивание и блеяние коз. Зажиточные, судя по всему, хуторяне, для военного времени у них вполне приличное хозяйство. Да и для довоенного, наверное, тоже, после всех этих раскулачиваний и голодоморов… Хотя, если они тут живут в такой глуши, куда не каждая продразвёрстка доберётся, то почему бы и нет? Опять же, какие-то области Западной Украины до войны входили в состав то ли Польши, то ли вообще считались какой-то там Галицией… В общем, мутная территория, и хрен его знает, чего ожидать от обитателей этого хутора.

А с другой стороны, Сивцев вон уже совсем плох. Температуры вроде нет, но выглядит так, словно в одиночку вагон разгружал. Хочешь не хочешь, а придётся на хутор заглянуть.

Только я собрался предложить свою кандидатуру в качестве разведчика, как меня опередил Медынцев.

– Пойду, наверное, гляну, что там к чему, – сказал он, не сводя напряжённого взгляда с хутора. – Неужто раненого не приютят?

– И как же вы им представитесь?

– Скажу, бежали из концлагеря Собибор, сумели найти гражданскую одежду и теперь пробираемся к линии фронта, чтобы попасть к своим, снова влиться в ряды РККА. Если пойдут на контакт, то вернусь за вами.

– Не лучшая идея, – мотнул я головой. – Далеко не факт, что они из сочувствующих.

– Есть другие варианты? А то ведь Петрович долго так не выдюжит.

– Надо подумать…

Но подумать я не успел. Со словами «И думать нечего, дело надо делать» Медынцев выбрался из кустов и зашагал в направлении хутора. Мне оставалось лишь негромко выругаться. На всякий случай проверил обойму в конфискованном у Сивцева ТТ и снова сосредоточил своё внимание на происходящем на хуторе. А майор тем временем уже привлёк внимание сначала собаки, которая разразилась лаем и заняла место в воротах, а затем и мальца с женщиной.

– Вы это, граждане, собачку свою придержите, – расслышал я голос сбавившего шаг майора.

Мальчуган схватил пса за ошейник и посадил на цепь. А из хаты снова показался бородатый. Они с майором о чём-то переговорили, после чего Медынцев развернулся и потопал в нашу сторону.

– Вроде всё нормально, – сказал он, вытирая рукавом пиджака пот со лба, – согласились дать нам ночлег и приютить Петровича. Кстати, до ближайшего населённого пункта под названием Лановцы десятка полтора километров на северо-восток. Там врач вроде бы есть, но тащиться туда Петровичу уже будет туго. Да и немцы там стоят, комендатура. Тем более что и телеги у хозяина сейчас нет, сын на ней в райцентр уехал, заночует у родни, а вернётся только завтра. Так что пойдём, товарищ Сивцев, определим тебя на постой.

– Вот и сладилось, вот и хорошо, – оживился наш инвалид, подхватывая свои самодельные костыли.

– Я решил не афишировать наши настоящие имена и фамилии, поэтому назвался Кузьмичёвым Александром Ивановичем, – предупредил нас майор. – А вы, давайте, будете Яков Степанович Петров и Кондратий Фёдорович Васильев. Ничего не имеете против? Ну и отлично.

На самом деле имя Кондратий, которое придумал для меня Медынцев, казалось мне несколько наигранным, но я не стал вставать в позу из-за такой мелочи. В то же время меня по-прежнему не покидало тревожное предчувствие. Как-то подозрительно быстро удалось договориться с хозяином хутора. Но теперь делать нечего, придётся идти на контакт, вверяя свою жизнь незнакомым людям.

Бородач стоял у ограды, ухватившись за верхнюю перекладину и глядя на нас глазами-буравчиками из-под кустистых бровей. Белобрысый мальчуган взобрался на плетень, чтобы получше нас разглядеть. Женщины видно не было, наверное, прибиралась в доме к приходу незваных гостей. Волкодав же на цепи недобро скалился в нашу сторону.

– Вот, знакомьтесь, это товарищи Петров Яков Степанович и Васильев Кондратий Фёдорович, – представил нас майор.

– А мене можна кликати просто Опанас, – сказал низким, чуть хрипловатым голосом хуторянин. – Проходьте в хату, там вже невістка повинна стіл накрити. Заодно і поговоримо.

А хороший такой стол, это вам не тушёнку лопать. Пусть и просто вроде бы, но при виде ломтей сала с розовыми прожилками, перьев зелёного лука, нарезанного крупными кусками ноздреватого каравая, огурцов с помидорами и венчавшей всё это почти целой четверти достаточно прозрачного то ли самогона, то ли горилки у меня началось обильное слюноотделение.

– Горілка своя, сам жену, – пояснил Опанас, отвечая на мой невысказанный вопрос. – Сідайте, пригощайтесь, чим Бог послав.

Дважды приглашать нас не пришлось. И вкушать мы стали чисто мужским коллективом, ни сноха, ни парень, который, как выяснилось, приходился Опанасу внуком, за стол с нами не сели. На Наталке был женат старший сын бородача Григорий, сейчас, как уже сообщал майор, уехавший в райцентр на подводе продавать домашнее сало. У Опанаса была ещё младшая дочь, которая аккурат перед войной вышла замуж за сына хозяина соседнего хутора.

– А жинка ваша где? – на немного украинский манер спросил слегка захмелевший Медынцев-Кузьмичёв.

– Померла вона того літа на Іллю, була серцем слаба, – помрачнел Опанас и тут же сменил тему: – Так ви кажете, що втекли з полону?

– Ага, из плена, из концлагеря, – закивал Медынцев.

– Та що там, тяжко?

– Не то слово! Немцы пленных не считают за людей, бьют за малейшую провинность, а то и просто так. Из еды – миска баланды в день да корка хлеба. А то, случается, в назидание выведут десяток-другой из строя и тут же расстреливают. Детей, женщин, стариков – никого не щадят. Нелюди, одним словом.

– Так і є, нелюди. Так що з вашим товаришем? Кажете, лікаря тре’?

– Да-да, доктор нужен. Нет у вас на примете такого, который лишнего болтать не станет?

– Чому ж ні, є. Зараз і пошлю за ним онука, він у нас хлопець тямкий.

Опанас грузно поднялся и вышел из горницы.

– Не нравится он мне, – шепнул я товарищам, когда мы остались наедине.

– Почему? – искренне удивился майор. – Хорошо же принял! И стол накрыл, и посочувствовал, теперь вон внука за доктором отправляет.

Я вздохнул. Может, и впрямь я слишком себя накрутил. Либо так часто жизнь мордой о стол возила, что разучился доверять людям. Что ж, пока будем надеяться на лучшее, не забывая о разумной осторожности. Хорошо бы, конечно, проследить, куда внук побежал, за доктором или в комендатуру. Надо было мне всё-таки в засаде остаться, понаблюдать со стороны, но майор развил такую бурную активность, что выбора уже не оставалось.

Между тем со двора послышалось: «Микола, піди сюди…» Вернулся хуторянин через минуту, в руках – обычная бутылка с самодельной пробкой, внутри плещется что-то тёмно-красное.

– Обов’язково скуштуйте моєї вишневої наливки, такої більше ніхто в усій окрузі не робить. Якщо не спробуєте, сильно гніватимусь.

Вытащил из горлышка с характерным звуком пробку и налил нам по стопочке. Правда, о себе почему-то забыл. Ну, не обижать же гостеприимного хозяина! Выпили, вкус и впрямь неплохой, правда, чем-то слегка отдавало, но я не обратил на это внимания. Воздав должное наливке, закусили, майор стал расспрашивать Опанаса, как тут дела обстоят с немцами, сильно ли лютуют. Затем поинтересовался, имеются ли в округе партизаны, оказалось, что пошаливают, но на хутор не заходили.

– А вот… вот скажите…

Медынцев удивлённо замер с полуоткрытым ртом, словно вслушиваясь к происходящему внутри себя, затем глаза его вдруг закатились и, опрокинув на пол тарелку с недоеденной снедью, он кулём свалился под стол. Я попытался вскочить, но понял, что ноги меня просто-напросто не слушаются. Даже опереться о край стола не смог, потому что и руки вдруг отказали, а сознание начало заполняться непонятным туманом. Замерший в оцепенении Петрович что-то просипел и также замертво рухнул с табурета. Я из последних сил всё же приподнялся, глядя мутным взглядом, как ко мне приближается чья-то тёмная фигура, а в следующий миг на мою голову обрушился страшной силы удар, и я провалился в небытие.

Глава 7

Пробуждение было тяжёлым. Такое ощущение, что голова превратилась в гудящий колокол. Не успел я разлепить веки, как изнутри моего многострадального организма начались специфические позывы. К счастью, прежде чем меня вырвало, я успел повернуть голову вбок, так что одежда осталась чистой. А земляной пол с накиданным сверху то ли сеном, то ли соломой и без того не блестел. Однако расплата пришла незамедлительно.

– Чортів москаль, що б тобі в пеклі горіти!

И тут же последовала такая оплеуха, что моя голова дёрнулась, будто соединялась с телом шарнирами, а набат под черепной коробкой перерос в колокольный звон.

– Ну ты ж сука бандеровская!

Может, я это даже и не вслух сказал, сам не понял. Снова закрыл глаза, пытаясь привести себя в относительный порядок, только сквозь опущенные веки навязчиво пробивался мутноватый свет стоявшей у двери керосинки. Похоже, «заботливый» хуторянин, воспользовавшись нашей доверчивостью – ох, майор, майор, – опоил нас своей настойкой, в которую подмешал что-то вроде снотворного. Затем связал нам троим за спиной руки и оттащил всех в хлев – запашок стоял соответствующий, да и периодически раздававшиеся блеяние с похрюкиванием свидетельствовали, что мы точно не в хате. Глухое рычание пса доказывало, что и он помогает своему хозяину нас охранять. Я снова открыл глаза, фокусируя взгляд на окружающей обстановке. Медынцев и Сивцев, всё ещё без сознания, лежали напротив, и даже немного забавно было смотреть, как коза, или козёл – отсюда мне было не видно, что там между ног, – пытается сжевать галстук майора. Вот же франт, а я от своего галстука давно избавился, засунув его в карман, этот же до последнего щеголял.

Судя по всему, Опанас был настроен в отношении нас категорично. И сдаётся мне, внука он послал не за доктором, а за полицаями либо немцами, потому что если бы хотел сам нас кончить, то не тянул бы. А может, хочет поизгаляться сначала? Ну-ну, это мы ещё посмотрим.

По полведра холодной воды, вылитые на майора и пилота, привели их в чувство. Осознав, в какое дерьмо мы все вляпались, оба принялись наперебой поливать хозяина грязью. Особенно, неожиданно для меня, старался Петрович, до этого, казалось бы, весьма сдержанный персонаж.

– Гнида ты фашистская, мразь и погань, – выплёскивал он в адрес невозмутимого хуторянина. – Ну ничего, придут наши товарищи и отомстят за нас. Подвесят тебя, тварь, на первом же суку, будешь там болтаться в назидание всем.

Опанас, севший у входа с винтовкой между ног, терпел поток оскорблений минуты три, потом лениво поскрёб бороду и, прикрикнув на глухо рычавшего в нашу сторону волкодава, произнёс:

– Гаразд, послухав я вас, тепер ви послухайте мене. Я понишпорив у ваших кишенях, знайшов ось це. – Он показал наши с Медынцевым швейцарские паспорта. – Зроблені спеціально для вас. Тут ваші фотографії. Та й для втікачів ув’язнених виглядаєте ви занадто вгодованими.

Ну да, для сбежавших из лагеря выглядели мы довольно откормленными, тут майор легенду не особо продумал. Вообще после его необдуманных действий я начал сомневаться в профессиональных качествах моего куратора. Да и я хорош, пошёл у него на поводу. Сколько уже можно учиться на собственных ошибках?!

– А це от з тебе, хлопець, зняв. – Он достал из второго кармана мои очки и накладные усы.

Мне оставалось лишь грустно вздохнуть.

– И за что же вы так русских ненавидите? – спросил я его, в общем-то наперёд зная ответ.

– Москалів? За те, що нам жити спокійно не дають. Що мій батько, дід, прадід терпіли від москалів. Москалі, жиди і поляки – ось наші головні вороги! І ми будемо з ними боротися, доки не очистимо Галичину від ворогів.

– А что же немцы? Им-то служите…

– Німці звільнили нас від поляків, жидів і більшовиків. Дійде і до них черга. Щось я розговорився з вами… Вночі невістка бачила, як щось, що горить в небі падало. Так я думаю, що це був ваш літак. У нас тут, кажуть, в Тарнополі є партизанське підпілля, так вас, схоже, до них з Москви заслали допомагати. Та тільки літак не долетів трошки. Або куди ви летіли? Гаразд, це вже неважливо. Микола побіг на сусідній хутір, і скоро сюди приїдуть сват Януш у сином Петро. Там будемо вирішувати, кінчити вас або здати в комендатуру в Лановцах. Все зрозуміло? Мовчите? Значить, зрозуміли. А тепер якщо хтось ще раз щось скаже бюез мого дозволу, міцно вдарю.

– Ты рот-то нам не затыкай, иуда, – сказал я. – Вдарит он… Смотри, как бы тебе самому шею не свернуть.

– А я ж попереджав… – Опанас положил винтовку на пол, поднялся и двинулся в мою сторону, явно намереваясь отвесить мне очередную оплеуху.

Я только этого и ждал. Ну и что, пусть руки связаны, ноги-то свободны. Если бы Опанас знал, с кем связался, спеленал бы меня, как младенца. Но откуда ему было знать?! А потому удар ребром стопы под коленную чашечку вызвал у противника весьма неприятные ощущения. Настолько неприятные, что он задохнулся от собственного крика и грохнулся на задницу, обхватив руками несчастное колено.

Не теряя времени, я принял вертикальное положение, и следующий удар носком ботинка в подбородок на какое-то время отключил Опанаса. И тут же пришлось отбиваться от пса, с басовитым рычанием пытавшегося добраться до моей шеи. Вот тут была большая проблема! Эта животина весьма ловко уворачивалась от ударов ногами, в то же время пытаясь вцепиться в какую-нибудь часть моего тела. Помог Медынцев. Он умудрился пнуть скакавшую рядом собаку, и та на долю секунды отвлеклась. Этого мгновения мне хватило, чтобы нанести удар ногой в голову. Что-то хрустнуло, и псина свалилась на бок, в агонии дёргая задними лапами. Похоже, удар пришёлся в висок. Толерантные любители животных в будущем, вероятно, подняли бы вой по поводу убиенной собачки, но в тот момент я никакого сожаления от содеянного не испытывал. Тут выбора особого не было: либо я, либо этот волкодав размером хоть и не с телёнка, но достаточного, чтобы загрызть насмерть взрослого человека.

Теперь нужно было быстро освободиться. С этим проблем не возникло. Правда, запястья были перетянуты сыромятным ремнём на совесть, но против хорошо заточенной штыковой лопаты, весьма удачно стоявшей в углу хлева, и они оказались бессильны. Следом я освободил товарищей по несчастью, которые рвались этой самой лопатой чуть ли не расчленить предателя.

– Рано ещё его кончать, может, и пригодится нам этот Опанас, – сказал я. – Давайте лучше скрутим его как следует, да и кляп в рот засунем, чтобы не шумел.

Когда спелёнатый и мычащий Опанас лежал на подстилке из сена, я велел моим напарникам оставаться его стеречь, а сам отправился по душу снохи хуторянина. Винтовку я оставил товарищам. При Опанасе наших пистолетов и ножа не оказалось, на вопрос, где конфискованное у нас оружие, тот только ругался и сверлил нас ненавидящим взглядом. Устраивать допрос с пытками было некогда, нужно разобраться с женщиной.

Во дворе было уже темно, разве что на воротах висела всё та же керосиновая лампа да светились оба занавешенных оконца горницы. Это не считая неверного света луны, пытавшейся протиснуться между облаками. Не вляпаться бы в коровью лепёшку… Я тихо, на ощупь прокрался через сени, неслышно толкнул дверь в горницу, петли которой, на моё счастье, оказались смазаны так же хорошо, как и двери во двор. Наталка прибиралась, негромко напевая грустную песню:

А в ліску, в ліску, на жовтом піску Ой дай Боже! Зростання деревце тонко, високо, Тонко, високе, в корінь глибоке, В корінь глибоке, листом широко; На те деревце гуси, лебеді, Ой сидять, сидять, далеко бачать, Ой бачать ж ува чисте поле, Чисте поле, синє море, На синьому морі корабель пливе, А в тім кораблі кречна панна, Кречна панночка тай й Маруненька…

Душевно у неё выходило, я аж заслушался. Когда она увидела меня, то замерла с тряпкой в руках и уже собралась было закричать, но я быстро шагнул вперёд и зажал ей рот ладонью. Не исключено, что сват Опанаса с сыном уже к хутору подъезжают, и крик может их насторожить.

– Тише, красавица, не шуми, иначе беда будет. Ты лучше скажи, куда пан Опанас наше оружие дел?

– Що з ним? – спросила она, когда я убрал ладонь.

– Живой он и ещё вполне здоровый… пока.

Оба пистолета и нож лежали за занавеской на подоконнике, вероятно, Опанас собирался перепрятать их более надёжно уже после разборок с нами. Связав Наталку, я посоветовал ей и не пытаться освободиться, но она всё дёргалась, поэтому пришлось усыпить её, надавив у неё на шее на точку в районе сонной артерии. Несколько секунд – и глаза её закатились, веки прикрылись. Не разговоры же с ней вести! Сейчас совершенно ни к чему проводить разъяснительную работу среди населения, у которого мозги уже напрочь проедены ржой национализма и ненависти, как упомянул Опанас, к москалям, жидам и полякам. Послушав ровное, чуть заметное дыхание и удостоверившись, что женщина жива, я вернулся в хлев. Один ТТ я отдал Медынцеву, второй оставил себе, как и нож, с которым обращался всяко лучше майора НКВД.

– Петрович, – обратился я к пилоту, – ты с винтовкой оставайся Опанаса стеречь. Ежели начнёт рыпаться, бей прикладом, не стесняйся. А мы с майором пойдём ждать гостей.

Засаду мы устроили во дворе, заняв позицию в тени сарая рядом с воротами. Сначала услышали, а затем и увидели, как к хутору приближается запряжённая гнедой лошадкой повозка. Поводья держал крепкий молодой человек лет тридцати, с аккуратной бородкой, рядом винтовка, с виду как у Опанаса. Позади него, откинувшись на охапку сена, полулежал мужик примерно возраста Опанаса, только шире и плотнее и с более седой окладистой бородой. И с винторезом в руках. Малец, внук Опанаса, сидел, свесив с подводы ноги, обутые в маленькие сапожки. Когда подвода подъехала к ограде, он спрыгнул и побежал пошире распахнуть ворота. Скрипя колёсами, телега вползла во двор.

– Тпру-у, – осадил лошадь молодой. – Мыкола, де дід? Чому так тихо?

– Не знамо, дядьку.

Парнишка побежал в дом, а взрослые, забросив винтовки за спину, двинулись следом. Тут-то мы и вышли из сумрака.

– Оружие на землю! Медленно. И руки в гору. Кто дёрнется, получит пулю.

Немая сцена, точно по Гоголю, а затем оба положили винтари и подняли руки. В этот момент с криком «Дядько Януш, там мамка пов’язана лежить!» на крыльцо выскочил Микола. Увидев происходящее во дворе, тоже на несколько секунд онемел, и, пока он не оправился, я поманил его к себе:

– Иди-ка сюда, малец.

Когда надо, я могу подпускать в свой голос такие повелительные нотки, что первым порывом человека, не обладающего стальной волей, является желание подчиниться. Вот и Микола медленно, словно сомнамбула, приблизился ко мне, глядя на меня снизу вверх. Тем же способом, надавив на сонную артерию, я тоже отправил его в сон.

– Ти що твориш, нехрист?! – прошипел старший. – Хлопця-то за що?

– Ничего вашему хлопцу не будет, скоро проснётся. Товарищ майор, будьте так добры, обыщите этих хуторян, а я пока подержу их на мушке.

Уловом моего куратора стали охотничий нож в чехле, снятый вместе с ремнём, и револьвер с полным барабаном. Мы скрутили взрослых и пацанёнка, и я взял инициативу в свои руки:

– Ну вот что, граждане-товарищи-баре. Убивать вас мы не станем, хоть вы и собирались пустить нам кровь либо сдать немцам. Но учтите, когда советская армия сюда придёт, а она обязательно придёт, то вы так легко не отделаетесь. Там люди будут в курсе, что за гнилой народ здесь живёт, а с немецкими прихвостнями у них разговор короткий. А теперь вперёд, в хату.

Через пятнадцать минут все пятеро оказались в погребе. Сверху на люк мы придвинули тяжёлый шкаф с каким-то барахлом, так что пленникам вряд ли удастся выбраться самостоятельно, даже освободившись от пут. Придётся им ждать, когда вернётся из райцентра сын Опанаса. Шум они, понятно, поднимут знатный, наверняка кинутся к полицаям или немцам, а те наверняка устроят облаву. Поэтому логично отсюда побыстрее свалить. Вот только с Петровичем беда, ему нужна квалифицированная медицинская помощь. Значит, конфискуем повозку, загружаем по возможности продуктами, оружием и отправляемся в сторону села Лановцы. Если Опанас не соврал, доктор там есть.

Да, ещё позаимствовали на хуторе одежду, чтобы не слишком выделяться в своих хоть и грязных, но слишком уж цивильных костюмах, а Сивцев в комбинезоне. Заодно и нижнее бельё поменяли.

Переночевать всё же решили в хате, и мы с Медынцевым устроили поочерёдное дежурство. Так было как-то спокойнее, тем более что пленники внизу явно освободились и даже предприняли попытку выбраться наружу. Сдвинуть шкаф им, правда, не удалось, но своим шумом они мешали нам спать, поэтому хватило одного хорошего окрика с угрозой выпустить через пол обойму, чтобы внизу стало тихо. Тронулись на рассвете, загрузив подводу продуктами. Выгребли едва ли не всё, что попалось на глаза. Хуторяне с голоду не помрут, у них ещё в погребе немало всякого съестного. Майор, вспомнив своё крестьянское детство, взялся за вожжи, мы с Петровичем расположились сзади, спрятав винтовки под сено. Глядя на удаляющуюся хату, мне почему-то представилось, как хорошо и ярко она горела бы, подожги мы её напоследок… Усилием воли я отогнал от себя эти провокационные мысли. Ладно бы взрослые, но женщина и ребёнок… Не знаю уж, что за фрукт вырастет из этого Миколы, скорее всего, всю оставшуюся жизнь будет питать ненависть к большевикам и москалям, однако убивать детей я был не способен. Надеюсь, никогда до этого и не дойдёт.

Вслушиваясь в пение птах и глядя в голубой прогал августовского неба в обрамлении зелёных крон, мечталось о многом хорошем. Однако от действительности не убежать даже в мечтах, чему свидетельством стало появление пятёрки немецких самолётов. Судя по тому, как тяжело и медленно шли, это были бомбардировщики, летевшие на восток к своим целям. Сивцев, проводив глазами крылатые машины с паучьими крестами на фюзеляжах, грустно вздохнул:

– А я ещё в прошлом году просил начальство перевести меня в боевое подразделение. Так нет, не отпустили. А душа рвалась в бой, отомстить за сестру с племянницей. Их эшелон попал под бомбёжку. Двенадцать лет девчонке было, и спрашивается – за что?!

– Ничего, Петрович, отомстим, придёт ещё наше время, – глядя перед собой, процедил Медынцев.

Я молчал, думая о том, что если ничего не изменится, то война, как и в моей истории, продлится до весны 1945-го. Будут ещё миллионы погибших, тысячи детей останутся сиротами, страну придётся восстанавливать из руин. И чтобы хоть как-то помочь стране, я должен вытащить этот проклятый клад из Индии, а затем вернуться в Штаты и продолжить агитировать американцев о всесторонней помощи Советскому Союзу, собирая гуманитарные караваны. А после войны попытаться сделать так, чтобы отношения двух стран не дошли до точки кипения, не допустить маккартизма и охоты на ведьм. Я должен обзавестись рычагами влияния на высокопоставленных чиновников!

Через пару часов показалась окраина Лановцов. Адрес врача мы узнали от пацанёнка, который согласился стать нашим проводником, при этом не очень удивившись, что говорим мы на языке москалей. По его словам, бывший врач местной больницы, а теперь принимающая население за еду Голда Соломоновна Штольц жила на окраине. Как только власть сменилась, врача выгнали из её дома в центре, и она нашла приют в заброшенном доме на краю села, но и сюда люди по-тихому протоптали тропинку. В селе немцы сидели только в комендатуре, а за порядком больше следили полицаи из местных. К счастью, ни те ни другие, пока мы добирались до врача, нам не встретились.

– Ось тут вона живе, – показал парнишка на покосившийся, приземистый дом и, получив в награду кусок хлеба с салом, кинулся наутёк.

Не знаю уж, удержит ли он язык за зубами, как мы его просили, оставалось полагаться только на честность паренька. А на наш стук в дверь вышла высокая статная женщина лет сорока, которую можно было бы назвать красивой, если бы не небольшой след от ожога на левой щеке. Глядела она на нас твёрдо, даже с каким-то вызовом.

– Слушаю вас, – сказала она чётким, поставленным голосом, присущим многим служителям Асклепия.

– Здравствуйте! Вы Голда Соломоновна?

– Я, – после небольшой заминки ответила она. – А что вы хотели?

– С товарищем у нас беда, – кивнул я в сторону подводы, на которой сидел наш страдалец. – Ногу сломал, кое-как шину мы наложили, а нога посинела, как бы совсем плохо не стало.

– Не местные?

– Не местные, – сознался я, решив пока ничего больше не объяснять.

Штольц на несколько секунд задумалась, кусая нижнюю губу, затем решительно сказала:

– Ладно, заносите его в дом.

М-да, стол, пара табуреток и дощатая кровать со стоявшей рядом тумбочкой, дверка которой потрескалась от времени – вот и всё убранство. Скрипучие полы с щелями, куда ладонь пролезет, облупившаяся побелка на потолке, стены, обклеенные старыми газетами на мове… Печка, судя по её внешнему виду, находится в нерабочем состоянии. При этом Голда Соломоновна умудряется выглядеть вполне ухоженной, и, самое главное, в её глазах не было и намёка на то, что ей требуется чьё-то сочувствие.

– Кладите вашего товарища на стол.

Пока она осматривала ногу, Василий Карпович поинтересовался:

– А вы, извиняюсь, по какой специальности работали?

– Терапевт, – ответила она, не отрываясь от осмотра. – Но, будучи от природы любознательной, я интересовалась и другими направлениями медицины, что мне пригодилось, когда пришли немцы и больницу закрыли. Люди идут ко мне с разными проблемами. Не всегда, конечно, могу всем помочь, но по мере сил.

– Правда, что местное население к евреям, а также русским и полякам относится не лучшим образом? – продолжал допытываться майор.

– Есть такое… Русских, правда, не так много в этих краях жило, а поляки и евреи составляют… составляли едва ли не треть населения. Когда сюда пришли фашисты, то украинцы, которые ещё вчера мило улыбались, мгновенно превратились в зверей. Не все, естественно, но среди оборотней были и те, от кого, казалось бы, такого отношения трудно было ожидать. Как-то семью поляков выволокли из дома и растерзали прямо на моих глазах. Не пощадили даже пятилетнюю девочку.

– Что же это за изверги, их даже людьми назвать язык не поворачивается, – процедил майор. – А вас-то не тронули?

– Были такие попытки, мужа убили за то, что он организовывал здесь колхоз, а меня из дома выгнали. Хорошо ещё, дочь в Москве учится, а за себя я и не очень-то переживаю. Прибилась здесь, в заброшенном доме. В общем, были такие, что предлагали меня тут сжечь заживо, да только люди вскоре поняли, что без врача им не прожить… Что ж, с ногой, думаю, не всё так плохо. У меня есть ещё кое-какие препараты, примочки можно поставить, чтобы спала опухоль, но главное – это покой и фиксация. Есть куда определить больного?

– Увы, – вздохнул я. – И нам лучше не показываться на глаза немцам и полицаям.

Я не без труда выдержал её пристальный взгляд. Она ещё, видимо, порывалась что-то спросить, но удержалась.

– У меня есть запасной матрас, могу постелить вашему товарищу в чулане. В комнате не могу, потому что ко мне приходят люди, и ни к чему, чтобы они видели здесь постороннего, могут возникнуть ненужные вопросы.

– Спасибо, Голда Соломоновна, – искренне поблагодарил я женщину.

– Вы извините, но только чем я его кормить буду? Самой едва хватает.

– Насчёт этого не волнуйтесь, мы оставим продуктов, на неделю-другую вам и нашему товарищу хватит. А там он вас покинет.

– Покину, – подал голос всё ещё лежавший на столе Сивцев, – за вами пойду к линии фронта.

Мы с Медынцевым переглянулись и покачали головой. В бреду он там, что ли, бормочет, взял и выдал правду-матку. Ну, или её часть. Хотя мы и рассчитывали на порядочность врача, которая сама оказалась изгоем, но всё равно осторожность не была бы лишней.

Увидев, сколько съестных припасов мы внесли, Голда Соломоновна не сумела скрыть своего удивления. Сало, вяленая рыба, мешок картошки, вязанка лука, расфасованные по полотняным мешочкам крупы, полтора каравая хлеба и ополовиненная четверть самогона – для этого времени и места целое богатство. Мы отдали почти всё, но ради товарища, как говорится, хоть последнюю рубаху. Да и врачу чем-то питаться надо, не говоря уже о том, что она берёт на себя заботу о больном.

Прощание вышло скомканным, и, когда мы жали пилоту руку, чувствовали себя не в своей тарелке. Если уж я успел за эти дни чуть ли не сродниться с лётчиком, что уж говорить о Медынцеве, с которым они были знакомы не в пример дольше. Все понимали, что вряд ли ещё когда доведётся свидеться, а потому на нас давила тяжесть всей этой ситуации. Да ещё не покидала мысль, что зря мы проболтались о враче Опанасу. Тот не дурак, сообразит, что нам по-любому надо было заехать в Лановцы показать больного. Получается, и женщину подставляем под удар, и нашего товарища.

– Вы вот что, – сказал я хозяйке, – картошку куда-нибудь пересыпьте, а мешок сожгите. Остальные продукты тоже спрячьте. Потому что нехорошие люди, у которых мы их экспроприировали, могут сюда заявиться. К тому же наверняка кто-то видел, как наша подвода подъезжала к вашему дому. В случае чего скажете, что мы вам угрожали, если вы не осмотрите нашего товарища, который после осмотра отправился с нами дальше.

– Всё так серьёзно?

– К сожалению, да. Прошу прощения, если мы вас подставили своим визитом, но у нас была безвыходная ситуация.

– Я понимаю, – не отводя взгляда, сказала врач. – Продукты я спрячу, но тогда предлагаю и вашего товарища перенести в подпол. Вход в него практически незаметен, и там его найдут, если только будут очень настойчиво искать.

Мы так и сделали. Вход в подпол и впрямь был малозаметен, находился в самом углу чулана, а сверху мы накидали какого-то тряпья. Будем надеяться, что если здесь и будет обыск, то он не станет для Штольц и Сивцева роковым.

Уезжали мы с майором в молчании, каждый думая о своём. Лишь минут через тридцать, когда на сельской дороге мы разминулись с очередной встречной подводой, я поинтересовался:

– Василий Карпович, а куда мы, собственно, едем?

– Так ведь знамо куда, на восток. Будем пробираться второстепенными дорогами, немцы или полицаи появятся – спрячемся. Вот бы ещё с Москвой связаться, там же, небось, думают, что мы разбились. А мы – вот они, живы и здоровы.

– Я вот думаю, если всё-таки удастся перейти линию фронта, как бы в руки смершевцев не попасть, а то ведь из документов у нас при себе только швейцарские паспорта.

– В чьи руки? – переспросил майор, от удивления даже оглянувшись на меня.

– Э-э-э… В руки советской контрразведки. Могут и за немецких шпионов нас принять.

Похоже, контора под названием СМЕРШ ещё не создана, а я уже пугаю ею человека. Впредь надо базар фильтровать.

– Эти могут, – согласился Медынцев. – Есть такие деятели, им бы только к стенке поставить. Надеюсь, нас быстро доставят в Москву. Хотя выговор мне как минимум обеспечен, – печально вздохнул майор.

В этот момент позади нас раздался сигнал клаксона. Я обернулся посмотреть, кому мы помешали, и увидел нечто вроде отечественного козлика. В голове откуда-то всплыло название «хорьх», давным-давно читал на каком-то сайте о немецкой военной технике. Может, я и ошибался, но уж точно это не «опель-адмирал». За рулём сидел вроде бы ефрейтор, а рядом с ним – упитанный немолодой офицер в круглых очках с тонкой оправой и портфелем в руках, но с телеги я не мог точно определить его звание, да и мои познания в иерархии фашистских чинов оставляли желать лучшего. Ишь ты, разъезжает всего с одним водителем в качестве охраны. Видно, расслабились они тут, в глубоком тылу.

Медынцев съехал на обочину, в его глазах, когда он кинул взгляд на меня, читалось дикое напряжение.

– Спокойно, майор, они просто проедут мимо, и мы тронемся дальше, – успокоил я его.

Однако «хорьх» неожиданно притормозил. Майор, определил я наконец звание фрица, глядя на вязаный узор его погон. Получается, я тут между двух майоров, хоть желание загадывай.

– Айн момент! – поднял вверх указательный палец гитлеровец. – Ми есть немного… как это по-вашему… плутать. Ви говорить мне, как есть проехать на Ровно?

– На Ровно? – переспросил я с задумчивым видом. – А у вас есть масштабная карта?

– Масштаблихе карте? О, я, я! Дитрих, гиб мир дие карте.

Водитель достал откуда-то между сиденьями сложенный вчетверо плотный лист, протянул мне. Я развернул его и почесал затылок:

– Тут у вас почему-то половина населённых пунктов не указана. Подозреваю, мы сейчас находимся здесь. А Ровно… А, так вот он, ваш Ровно!

Я провёл пальцем линию на северо-восток, фашистский майор внимательно следил за моим пальцем, равно как и перегнувшийся в мою сторону водитель. Ему это вообще было нужнее, всё-таки ему рулить в указанном направлении.

– Очень мелким шрифтом написано, – пояснил я.

– О, я, данке шён!

И в этот момент улыбка немца погасла, а взгляд переместился на моего кучера. Я тоже глянул на Медынцева и понял, отчего фашист так напрягся. Лицо майора искажала плохо скрытая гримаса лютой ненависти, казалось, ещё мгновение – и он выхватит из кармана пистолет и откроет стрельбу.

– Он есть на меня так смотреть, будто хотеть убить, – нахмурился немец и расстегнул кобуру на своём выдающемся животе. – Можно я видеть ваш аусвайс? Ви иметь папирен?

Ефрейтор тоже потянулся за лежавшей между передними и задними сиденьями винтовкой. Карабин «маузер», автоматически определил я модель оружия.

– Аусвайс? Да, пожалуйста!

И я с наглым видом протянул майору свой поддельный швейцарский паспорт. Тот открыл документ, и глаза его едва не полезли на лоб. Наверное, в том числе и оттого, что физиономия на фото в паспорте явно не совпадала с физиономией стоявшего перед ним человека, поскольку к этому времени я избавился и от липовых усов, и от не менее липовых очков. А вот выбрасывать паспорт почему-то стало жалко. И пока майор пялился в мой «аусвайс», а вместе с ним туда косился и водитель, я резким движением выхватил свой ТТ-33, ещё в кармане снятый с предохранительного взвода, и выпустил пулю ефрейтору в лоб. Выбил из руки майора «люгер», после чего излюбленным ударом в гортань на какое-то время лишил фашиста возможности соображать. Этих мгновений мне хватило, чтобы с помощью известного мне метода отправить его в бессознательное состояние.

– Василий Карпович, – спокойно сказал я оторопевшему майору, – отгоните в лесок телегу, а я следом машину. А то ненароком кто поедет, увидит всё это, а нам лишние свидетели ни к чему.

Мы обосновались на небольшой полянке, и я в спокойной обстановке обыскал немцев. При толстяке были документы на имя майора интендантской службы Вилли Фогеля, а у ефрейтора – на имя Дитриха Вальке. Снял с обоих личные жетоны. Порылся в портфеле и обнаружил какие-то бумаги, предметы личной гигиены и нижнее бельё. Приведя фашиста в чувство, на немецком языке спросил ещё толком не соображавшего, что к чему, пленника:

– Майор Фогель, с какой целью вы направлялись в Ровно?

Тот несколько секунд пялился на меня, поигрывающего экспроприированным «люгером», после чего до него, видно, наконец дошла вся паршивость ситуации.

– Вы партизан? – также на немецком задал он встречный вопрос, потирая побаливающее горло.

– Вам-то какая разница? – продолжил я пинг-понг с вопросами. – Ещё раз спрашиваю: с какой целью вы направлялись в Ровно?

– У меня в Германии остались жена, двое детишек и старая больная мама. Если я скажу, вы сохраните мне жизнь?

– Это будет зависеть от степени вашей откровенности. Итак?

– Я майор интендантской службы, – немного помявшись и пряча глаза, начал офицер. – Занимаюсь обеспечением войск вермахта всем необходимым, от носков до сухпайков. Формирую эшелоны, контролирую доставку груза до места назначения на передовой. Неделю назад получил приказ о переводе из Латвии, где служил в составе 18-й армии группы «Север», сюда, под командование Гюнтера фон Клюге, возглавляющего группу армий «Центр». До Киева летели самолётом, там нам выделили автомобиль. В Ровно находится штаб интендантской службы. Мы направлялись туда с моим денщиком, которого… которого вы убили. Дитрих находился при мне последние два года и был предан как никто другой.

Да, и фашисты способны на проявление чувств. Однако данный факт никоим образом не может служить оправданием тех зверств, которые гитлеровцы вершили на оккупированных территориях.

– Каков был план ваших дальнейших действий?

– Я должен явиться в штаб, принять дела и заниматься тем же, что делал до этого. То есть снабжать армию всем необходимым.

– Признайтесь, делаете эту работу не без выгоды для собственного кармана?

– Да как вы можете?! Я честный офицер…

– Ага, конечно, честный… А я по вашим глазам вижу, что приворовываете. Само собой, трудно удержаться от соблазна, когда через твои руки проходят такие объёмы. Всегда можно что-то сплавить налево, да, герр Фогель? Что, нечего возразить? Ладно, это пусть остаётся на вашей совести, а у меня к вам ещё один вопрос. С кем-нибудь из штабных знакомы? Есть в Ровно люди, которые могут вас знать?

– Вряд ли, это новое место службы. Я даже никогда не видел в глаза генерал-лейтенанта интендантской службы Адама Вильхельма, которому обязан представиться по прибытии в штаб.

– А где он в Ровно находится?

– Я не помню точный адрес, он у меня записан в приказе о переводе. Все бумаги в портфеле.

– Что ж, спасибо за откровенность, герр Фогель.

Я не стал тратить патроны, оказалось достаточно удара рукояткой «люгера» в висок. Когда майор с всхлипом завалился на бок, я деловито принялся его раздевать.

– Ефим Николаевич, зачем вы это делаете? – выразил своё недоумение Медынцев.

– На ближайшее время я стану майором интендантской службы, а вы моим денщиком, ефрейтором Вальке. Так что не тратьте время, раздевайте второго немца и влезайте в его шмотки. Понимаю, неприятно надевать тряпьё с мертвеца, но это война, так что чего только во имя родины не сделаешь. Кстати, жетон не забудьте. А старую одежду выбрасывать не будем, пригодится, когда будем переходить линию фронта. Спрячем её пока под сиденье.

Форма ефрейтора Медынцеву оказалась впору, а вот обмундирование майора мне было одновременно коротковато и свободнее, чем нужно, учитывая габариты покойного. Самое неприятное, что сапоги были меньше моего размера, и я с ужасом представлял, во что превратятся мои ноги спустя час-другой ходьбы.

К счастью, пока идти никуда не требовалось, коль уж под рукой имелся трофейный «хорьх». Лошадку мы распрягли и отправили гулять на волю. Подводу бросили на полянке, винтовки хуторян закопали рядом у кряжистого дуба, хоть какой-то опознавательный знак на будущее, если вдруг какими-то судьбами доведётся сюда вернуться, в чём я очень сомневался. Трупы мы тоже закопали, подальше, в надежде, что в ближайшее время их никто не обнаружит, разве что лесные падальщики. Как нельзя кстати пригодилась штыковая лопата, притороченная к задней части подводы.

– А очки-то убиенного зачем нацепили? – спросил Медынцев, занимая место за рулём немецкого джипа.

– Я так на него больше похож. Хотя пока можно и снять, некомфортно сквозь эти линзы смотреть. Морда, конечно, у меня не такая упитанная, как у герра Фогеля, но, мне кажется, есть что-то общее.

– Между прочим, мы не бритые, в отличие от тех, кого вы убили.

– А я в вещах майора нашёл безопасную бритву с запасными лезвиями, мыло и помазок со стаканчиком, в котором можно развести мыльный раствор. Сейчас в первую же деревню заявимся и потребуем тёплую воду.

– Я так понимаю, мы теперь двигаемся в сторону линии фронта под видом немцев?

– М-м-м… А может, заявиться в штаб интендантской службы под видом майора Вилли Фогеля?

– Ефим Николаевич, к чему ненужный риск? Я на правах старшего по званию и ответственного за вашу доставку в Москву запрещаю заниматься самодеятельностью. И так уже много чего натворили.

– Много, говорите? А кто нас затащил всех на хутор, заставив поверить в благие намерения этого Опанаса? А кто смотрел на интенданта так, будто готов вцепиться зубами в его глотку, после чего он потребовал аусвайс? Вы же кадровый разведчик, а ведёте себя, прошу прощения, словно дилетант-первогодок! И после этого вы ещё меня обвиняете в самодеятельности!

На лице майора заходили желваки. Ясно, трудно вот так принять о себе всю правду-матку, но он – я видел это по его глазам – понимал, что в корне-то я прав. А потому проглотил мои обвинения и довольно сдержанно заметил:

– Однако всё вами сказанное не отменяет того, что моё и ваше задание остаётся прежним.

– Ладно, Василий Карпович, чёрт с вами, гоним к фронту. Но в первой же деревне ищем тёплую воду.

Первая попавшаяся деревенька называлась Татаринцы. При нашем появлении народ либо старался исчезнуть, либо уважительно кланялся. Мы выбрали хату в центре деревушки с приличным палисадником и звуками домашней скотины на заднем дворе.

– Ласкаво просимо, Панове! – Непрерывно кланяясь, открывший нам дверь немолодой мужик сделал приглашающий жест. – Чим можу вам служити? Чим зобов’язаний такої радості?

– Ви давать нам горячий вода, ми есть бриться.

И я показал жестом, будто бреюсь. Через двадцать минут передо мной стоял тазик, в котором парилась вода. Я зачерпнул из него в металлический стаканчик, где навёл пену, вставил свежее лезвие и с наслаждением принялся соскребать двухдневную щетину. Когда физиономия приобрела гладкость, ополоснул лицо тёплой водой из тазика и позвал Медынцева:

– Dietrich, komm, du bist dran.

Ну а что ж, не на русском же его звать, раз уж мы изображаем немцев. Пока мой «денщик» приводил себя в порядок, я поинтересовался у хозяина дома:

– Куры, яйки, млеко?

– А як же, панове! Хоч і голодний час, але для панів німців завжди знайдеться.

Гримасу крестьянина, понятно, трудно было назвать радостной, когда спустя полчаса он собирал нам корзинку, в которую улеглись жареная курица, десяток варёных яиц, половина каравая хлеба, перья зелёного лука, пара больших помидорин, бутыль утреннего молока и спичечный коробок с солью. Но в его ситуации выбирать не приходилось. Надеюсь, мышьяка он нам туда не подсыпал.

– Говорить мне, почему не в Красный армия? – решил я напоследок докопаться до несчастного сельчанина, ткнув его в грудь указательным пальцем.

– Так я ж… це… плоскостопість у мене, панове німці. Та й не люблю я більшовиків. Я за вас, за німців. – Бедолага аж побелел весь, того и гляди в обморок грохнется.

– Это карашо, немец есть гут! – покровительственно похлопал я его по щеке и обернулся к майору: – Dietrich, gehen wir.

Покидая деревню, я буквально чувствовал устремлённые нам в спину взгляды, молясь, чтобы не раздался выстрел. Кто их знает, местных, рады они немцам или ненавидят их. Не все же, как Опанас, привечают фашистов.

– Ловко вы с ним, как настоящий немец, – наконец нарушил молчание Медынцев. – Я бы так не смог.

– Мастерство не пропьёшь, – неопределённо хмыкнул я.

Через десяток километров майор остановил машину, чтобы залить в бак бензин из канистры. Заодно устроили и перекус, уговорив на двоих по паре яиц, полкурицы, несколько перьев лука, по куску хлеба и бутыль молока. С молоком решили разобраться сразу, чтобы не прокисло.

– А что, нормальный вариант, будем заезжать в деревни, требовать еду и ночлег, – впервые за долгое время улыбнулся Медынцев. – Так до линии фронта и дотянем.

– Не стыдно отнимать еду у населения? – поддел я его.

– Ну, тут такое население… Сами видели, как перед немцами стелются.

– А тогда на хуторе были другого мнения.

– Да хватит уже, Ефим Николаевич. Кто старое помянет…

– Тому глаз вон, – закончил я за него, тоже улыбнувшись. – Ладно, трогаемся.

Глава 8

Переночевать мы решили в небольшом городке Изяслав, куда въехали ближе к вечеру, напоминая сами себе участников автопробега во главе с «Антилопой-Гну». И уже на въезде встретили вытянувшего руку в нацистском приветствии полицая. М-да, а им, оказывается, даже форму специальную выдают, а не просто повязку на рукав. Ремни с орластыми пряжками, тот же орёл на маленькой кокарде, пилотка, погончики… Устроив небольшой допрос с коверканьем русских слов, выяснили, что мордатый тип является представителем украинской вспомогательной полиции, а в населённом пункте имеется полицейская управа.

– Управа в центрі, прямо цією вулицею їдьте, як раз до неї виїдете, – махнул рукой полицай.

Почему бы и нет? Пусть местные немецкие прихвостни решают, как лучше разместить и накормить незваных гостей. Пока парковались возле управы, мне Медынцев на немецком из-за присутствия поблизости посторонних сказал, что хорошо бы напоследок эту управу разнести парой гранат. На что я ему так же на языке Гёте заметил, мол, гранат у нас нет, но мысль мне понравилась, надо её обдумать.

Майор остался при машине, я же собрался было твёрдой поступью проследовать в кабинет местного начальника, но тот сам выкатился наружу и тоже вскинул руку с вытянутой ладонью.

– Хайль Гитлер!

– Хайль.

– Гузик, Василий Семёнович, начальник управы, – почти на чистом русском, лишь с лёгким акцентом представился низкорослый небритый тип с противной рожей.

– Я есть рад это слышать. Ми с мой денщик ехать в Ровно, нам нужен спать и есть.

– А, переночевать хотите? Да бога ради! Всё устроим, не волнуйтесь… Маша!

На пороге появилась улыбающаяся, довольно симпатичная женщина средних лет.

– Здравствуйте, господа! – тоже на русском сказала она, неловко кланяясь.

– Маша, вот господа немцы в Ровно едут, им нужно где-то переночевать. Ничего, если они у тебя остановятся?

– Конечно, добро пожаловать! – ещё шире улыбнулась женщина. – А я как раз домой собиралась.

– Айн момент, – притормозил нас ряженый ефрейтор. – Наш машин нужно бензин. Ви есть бензин?

– О-о, не извольте волноваться, сейчас обеспечим.

Через тридцать минут мы переступили порог добротной хаты, в которой обнаружились сидящие под замком забитые на вид девочка лет десяти и мальчуган лет пяти. Мария, непрерывно улыбаясь с таким видом, будто в чём-то виновата, стала накрывать на стол: достала из печи тёплый горшок пшённой каши со шкварками, варёную картошку, выложила хлеб и поставила поллитровую бутыль с чуть мутноватой самогонкой. Молока не было, но в качестве запивки нам выставили жбан чего-то вроде морса. Не ахти какое изобилие, однако на голодный желудок и так сойдёт.

– Где есть ваш муж? – спросил я, разобравшись с тарелкой каши.

Глаза женщины забегали, она прикусила губу и после паузы, глядя в сторону, тихо ответила:

– Забрали его… в Красную армию.

– О, Красный армия! Пехота?

– Он был трактористом в колхозе, в танкисты взяли. Ни одного письма не получила. Не знаю уж, живой ли…

– A la guerre comme à la guerre, – с философским видом прокомментировал я. – И после этого вас взять работать в управа? Как такое возможно?

Она окончательно смешалась, принялась мять стянутый с шеи платок, а в её глазах заблестели слёзы.

– Ну, говорить! – прикрикнул я, сам не ожидавший от себя такой настойчивости.

– Я… Я сплю с начальником управы, – чуть ли не шёпотом выдавила она из себя.

– Он вас насиловать?

– Нет, но… Он сказал, что расскажет немцам… то есть вам, что мой муж в Красной армии, что мой дом сожгут, а меня с детьми отправят на работы в Германию. А так… так хоть кусок хлеба есть, а то померли бы с голоду. Гузик ещё до войны на меня поглядывал, хоть я и замужем уже была. А когда Федю забрали и пришли вы, сказал, что теперь я точно буду его.

Она подняла на меня глаза, полные слёз, и я едва не поперхнулся сладковатым морсом. Вот же ведь война, сука, всех корёжит, нормальных баб под сволочей подкладывает. Во всяком случае, мне хотелось думать, что она нормальная. И Медынцева, похоже, посетили те же мысли, вон как ноздри раздуваются.

– Почему Гузик не есть служить в Красный армия?

– Его хотели забрать, но он на хуторе у родственников спрятался. А когда вы пришли, вернулся в город.

Мы с Медынцевым обменялись взглядами, после чего я с наигранным безразличием заявил:

– Гут, карашо еда. Теперь ми спать, ви есть нам стелить кровать.

Ну а куда деваться, приходилось играть роль наглых оккупантов. Нам постелили в горнице, а женщина с детьми уединилась в дальней комнате. Мне предстояло спать на хозяйской кровати, чувствуя себя настоящим захватчиком, а майору было предложено провести ночь напротив меня у другой стены на маленькой тахте, почти на уровне пола. Но перед сном он, будучи всё-таки соображающим в технике человеком, немного повозился с машиной, проверяя уровень масла и утрясая прочие технические моменты. А я тем временем с наслаждением стащил с ног хоть и слегка разношенные, но всё-таки жмущие мне сапоги. Поморщился, уловив исходящее от носков амбре, затем вспомнил, что в портфеле у убиенного майора были запасные, и решил, что утром надену их, а перед самым сном не без чувства внутреннего стыда попросил хозяйку постирать вонючий элемент туалета.

Когда в доме наконец установилась тишина, Медынцев шёпотом спросил:

– Ефим Николаевич, вы спите?

– Нет ещё, а что?

– У меня всё никак эта Мария из головы не выходит и этот её начальник, Гузик. Какая сволочь, бабу под себя положил, угрожая её с детьми немцам сдать. Так бы и придушил паскуду.

– Согласен, сволочь он распоследняя. Только ведь их судьбы сейчас между собой переплетены оказались. Придушишь Тузика – эту Марию с детьми и впрямь немцам сдадут, а дом спалят к чёртовой матери. Он хоть и гнида, но что-то вроде её охранной грамоты, а больше ей держаться здесь не за кого. Опять же, детей кормить чем-то надо.

– Это точно, детей не бросишь, – вздохнул майор и замолчал, задумавшись о чём-то своём.

Я повернулся на бок и под далёкое пение цикад постарался отключиться. Однако всякие мысли роились в моей голове, не давая нормально уснуть, и, прежде чем провалиться во тьму забытья, перед моим мысленным взором промелькнул образ Вари.

Видно, неспроста промелькнул, потому что дальнейшие события, хоть и могли на первый взгляд быть плодом бурной фантазии какого-нибудь дешёвого беллетриста, но случились в реальности. Но обо всём по порядку…

Утро началось с доедания вчерашней разогретой в печи каши и с парного молока, за которым хозяйка специально сбегала к соседке. Настроение у меня после вынужденной исповеди Марии было довольно мрачным, да и майор всё больше хмурился. А когда наша скромная трапеза подходила к концу, на пороге возник Гузик, сияющий, словно начищенный самовар.

– Доброго утречка вам, герры! Как спалось?

– Geh weg, der wiistling! – буркнул я, будучи уверенным, что вряд ли Гузик знает, как по-немецки звучит «развратник».

Судя по выражению лица Медынцева, тот тоже не понял, что я произнёс после того, как сказал на немецком «Пошёл вон», но догадался, что что-то не очень хорошее.

– А я похвалиться зашёл, – продолжал как ни в чём не бывало улыбаться начальник управы. – Нынче ночью мои люди партизанку поймали. Может, желаете посмотреть?

– Партизанен?

Мы с майором переглянулись. Конечно, обмениваться мыслями мы ещё не научились, но какие-то эмоции друг друга улавливали, и в этот раз, похоже, Василий Карпович думал так же, как и я.

– Гут, ви есть показать нам ваш партизанен, ми вас хвалить. Садиться в наш машинен.

По пути, вставляя исковерканные немецкие слова, Гузик рассказывал нам, что партизанку поймал ночной патруль. Полицаи заметили, как в темноте кто-то крадётся вдоль забора, затаились, а потом выскочили и взяли тёпленькой. При задержанной нашли документы на имя уроженки Луцка Валентины Васильевны Лященко и револьвер с полным барабаном. Ему, Гузику, доложили сразу, и он даже успел провести предварительный допрос, но задержанная пока молчит как рыба.

– Ничего, разговорим, – хищно осклабился начальник управы. – Пока не стали её сильно калечить, решили вот вам показать.

Возле управы царило небольшое оживление. При нашем появлении полицаи уже привычно отметились фашистским приветствием и криками «Хайль Гитлер!».

Медынцеву я велел оставаться в машине, а сам следом за приплясывавшим от нетерпения Гузиком проследовал в его кабинет.

– Присаживайтесь, господин майор, – показал он мне на своё место, – а я сейчас распоряжусь, чтобы сюда привели задержанную… Гришко! Ну-ка давай сюда партизанку, герр немец хочет на неё поглядеть.

Ну, герр немец и поглядел… И тут же едва не выпал в осадок, потому что порог кабинета переступила та, чью маленькую фотокарточку я хранил у своего сердца не один год. Пусть причёска её была ещё короче прежней, под глазами пролегли тени, а лицо исхудало, но я узнал её сразу и только невероятным усилием воли удержал себя на месте.

Варя, со связанными за спиной руками и с гордо поднятым подбородком, встала посреди комнаты и устремила взгляд в окно перед собой, и только после того, как Гузик снова начал распинаться перед герром майором, повернула голову в мою сторону. В таком виде, со связанными за спиной руками, в простой крестьянской блузке, под которой угадывались холмики грудей, она для меня выглядела на порядок привлекательнее длинноногой модели из эскорта какого-нибудь олигарха, одетой в тряпки от Версаче или Кристиана Диора. Второй раз за последние полминуты мне пришлось испытать приступ невероятного желания схватить её, прижать к себе и гладить её волосы, дышать ею и стать с нею одним целым…

По мере того как она меня узнавала, выражение её лица менялось несколько раз. Сначала оно было удивлённое, затем непонимающее, а закончилось всё выражением столь молчаливого презрения, смешанного с обидой и разочарованием, что, умей она испепелять взглядом, от меня на стуле уже остался бы прах. Сколько раз я представлял себе нашу встречу, но и в дурных снах мне не могло присниться, что она состоится при таких обстоятельствах.

– Эта фрау есть партизанен? – наконец произнёс я враз охрипшим голосом.

– Да-да, партизанка, только пока не сознаётся, – подхватился Гузик. – Молчит, зараза, я думаю, и документы у неё фальшивые. Там как раз подполье в Луцке повязали, похоже, она из их числа. Да и с чего бы ей с револьвером бегать? Ну, мы её ещё толком и не спрашивали. Разрешите, сейчас устроим допрос? У нас тут есть мастера, разом всё выложит. Или, может, сами хотите поучаствовать?

Я надел фуражку, поднялся, держа спину прямо и, чётко печатая шаг, несмотря на боль в натёртых пальцах, подошёл к пленной. Встал напротив, и мы замерли, глядя друг другу в глаза. Я молился, чтобы она не начала истерить, мол, сволочь, предатель, а я тебе письма писала, но всё ограничилось презрительным плевком в лицо и хриплым: «Подонок». За что Варя тут же была награждена крепкой затрещиной от стоявшего рядом полицая.

– Найн, не бить её! – крикнул я, с трудом удерживаясь от того, чтобы не залепить полицаю хороший хук справа, что выглядело бы, пожалуй, чересчур. – Ви не уметь вести допрос, и я забирать её в Ровно. Там с ней работать специалистен.

– Так… как же, а нам отчитаться надо, – залепетал Тузик. – Мы же её поймали, нам за каждого партизана по пятьдесят рейхсмарок обещали.

– Ви не доказать, что она являться партизанен. Но я есть писать вам расписка! Ви давать мне бумага и чернила.

Тузику деваться было некуда, пришлось довольствоваться распиской на немецком, предъявителю которой в комендатуре обязаны были выплатить пятьдесят рейхсмарок. На дорогу он выдал нам узелок с провизией, из которого торчало горлышко бутылки с неизвестным содержимым. После чего я не без внутреннего трепета ухватил Варю чуть выше локтевого сгиба и подтолкнул к выходу.

– Vorwarts!

По-моему, она находилась в лёгкой прострации, не могла до конца осознать, кто я – двойник или тот самый Ефим… то есть Клим Кузнецов, которого она знала. Под удивлённым взглядом Медынцева я усадил её на заднее сиденье «хорьха» и дал команду трогаться. Большого труда мне стоило удержаться, чтобы не оглянуться на столпившихся во дворе полицаев, из рук которых я увозил законную добычу. Но воспрепятствовать новым хозяевам они не рискнули. И правильно сделали, потому что я готов был идти до конца, с применением огнестрельного оружия.

Мы выехали за околицу, и я сказал Медынцеву всё ещё на немецком, чтобы он отъехал пару километров и завернул на какую-нибудь неприметную полянку. Только однажды мельком кинул взгляд на сидевшую позади Варю. Глазами с ней не встретился, чтобы в очередной раз не получить в свой адрес испепеляющий взгляд, а только проверил, что она на месте и не делает глупых попыток освободиться и схватить лежавший между сиденьями карабин.

Наконец мы остановились на небольшой прогалине, которая не просматривалась с дороги. Я вылез, молча помог выбраться всё ещё связанной девушке, одним движением срезал путы и только после этого, взглянув ей в глаза и с трудом пряча улыбку, на русском произнёс:

– Ну, здравствуй, Варя! Не такой, наверное, ты представляла нашу встречу, да и я тоже, но пути Господни, как говорится, неисповедимы. Наверное, кто-то свыше прислал меня сюда, чтобы спасти тебя от пыток и виселицы, и я этому Провидению буду благодарен до конца своих дней.

В её взгляде что-то дрогнуло, она нахмурила лоб, потом, потирая запястья, выдавила из себя:

– Значит, я не ошиблась, это ты. Но как ты мог?!

– Понимаю, что ты себе вообразила, увидев меня в немецкой форме. Только, если ты своим женским взглядом приглядишься повнимательнее, то поймёшь, что эта одежда с чужого плеча. А на ногах у меня уже кровавые мозоли, потому что сапоги на размер меньше. Это вон товарищу Медынцеву повезло, потому что форма с убитого ефрейтора пришлась ему практически впору, а покойный майор, которого я ободрал вплоть до личного номера, был потолще и пониже.

Какое-то понимание стало появляться в её глазах. Чтобы она не сбилась с нужного направления, я добавил:

– Если коротко, то мы летели к своим, но наш самолёт упал в районе Тернополя, вернее, Тарнополя, так что линию фронта пересечь нам не удалось. Раненого пилота определили два дня назад на постой к врачу в Лановцах, а сами решили двигаться дальше на восток под видом местных жителей. Ехали на подводе, а тут нагоняют нас немцы – майор и его денщик-ефрейтор за рулём. Спросили, как проехать в Ровно, но мой напарник поглядел в их сторону недобро, ну майор и потребовал аусвайс. Пришлось обоих пристрелить, а их форму мы напялили на себя. Автомобиль тоже конфисковали. Теперь под видом немцев двигаемся к линии фронта. Сегодня же начальник местной управы решил перед нами похвалиться, мол, партизанку поймали, ну мы и решили посмотреть, а может, и помочь, если удастся. А уж когда я увидел тебя… Варя, ты не представляешь, какого труда мне стоило не выдать своих чувств!

– Я не пойму, вы знакомы, что ли?

Мы оба обернулись на голос Медынцева. Тот переводил подозрительно удивлённый взгляд с одного на другого, силясь сообразить, что всё это значит.

– Знакомы, Василий Карпович. Это та самая Варя.

Я достал из внутреннего кармана маленькое фото и показал майору. У него брови тут же поползли вверх.

– Честно сказать, я не очень хорошо знаком с вашим личным делом, товарищ Сорокин, но похоже, эта молодая женщина вам очень близка.

– Вы даже не представляете, насколько, – добавил я, с нежностью глядя на Варю. – Все эти годы в Америке я мечтал о встрече с ней, и пусть даже она состоялась при таких обстоятельствах, я всё равно благодарен судьбе.

– Подождите, какой такой Сорокин? – В глазах Вари вновь появилось пропавшее было непонимание. – Какая такая Америка? Ты же Клим Кузнецов и был на поселении на Алтае.

– Товарищ майор, мы же располагаем временем? Давайте устроим небольшой привал, я кое-что объясню Варе, а заодно перекусим. Нас тут Тузик, сволочь, снабдил кое-чем в дорогу, надеюсь, не подсыпал мышьяка.

К счастью, в бутылке оказалась не горилка или самогон, а молоко к нехитрой закуси, которой нам хватило утолить голод. В первую очередь это касалось Вари. Из-за отсутствия стаканов мы попросту пустили по кругу бутылку, брезгливых среди нас не было. За едой я принялся за своё повествование.

– Василий Карпович, – первым делом повернулся я к майору, – понимаю, что не имею права рассказывать всё, поэтому умолчу о своей биографии до 1937-го и о том, ради чего меня вытащили из Соединённых Штатов. А так, если вы не против, некоторые вещи я для Варвары озвучу. Итак, – теперь я посмотрел на предмет своих грёз, – начнём с того, что меня на самом деле зовут Ефим Николаевич Сорокин. Моё появление в Подмосковье летом 37-го в странной экипировке, естественно, возбудило подозрение у местного населения. Я честно пытался рассказать правду, кто я и откуда взялся, но следователям спокойнее было представить меня иностранным шпионом вместо того, чтобы поверить или хотя бы отправить такого необычного человека на медицинское обследование, потому что лично я засомневался бы в психическом здоровье человека, рассказывавшего, будто он… Впрочем, я пока не могу тебе раскрыть всей правды. Короче, меня отправили в Бутырку, где пришлось пройти через пытки и расстрел, отменённый в самый последний момент. Причём второй расстрел в подвале Лубянки грозил уже быть не показательным, а самым что ни на есть настоящим. И это после того, как я рассказал наркому Ежову правду о своём, скажем так, прошлом. Но тут я решил бороться за жизнь до конца, сумел нейтрализовать своих палачей, переодеться в форму сотрудника НКВД и сбежать из здания комиссариата. Затем мне удалось покинуть Москву, уехав на юг. В итоге я оказался в Одессе, прибился в порту к бригаде грузчиков, познакомился с тобой. Что было потом – ты знаешь. В общем, после побега из Ухтпечлага я сумел дойти до Архангельска, а там пробраться на американский сухогруз. Сначала прятался в трюме, затем… низкий поклон капитану, который не стал ссаживать меня на берег, а доставил в Нью-Йорк, да ещё дал рекомендательное письмо своему другу, ювелиру, выходцу из России. У него я и поселился на первое время. Мне помогли выправить поддельные документы, через ювелира я как Фил Бёрд познакомился с одним из боссов кинокомпании «Уорнер Бразерс», по ходу дела согласившись сыграть эпизодическую роль в новом фильме. Заодно предложил идеи для других картин, которые впоследствии взяли несколько наград на вручении ежегодных кинопремий. Затем попробовал себя в роли режиссёра, снятый мной фильм тоже получил пару «Оскаров». Название фильма не говорю, вряд ли в СССР его показывали. – Я сделал паузу, давая Варе возможность осмыслить услышанное, после чего продолжил: – Тем временем я занялся и не совсем законным бизнесом. А именно – организовал подпольное казино. – О борделе я решил благоразумно умолчать. – На этой почве у меня возникли кое-какие недоразумения с местной мафией. Это выходцы с итальянской Сицилии, организованная преступность, проще говоря. Доходило и до перестрелок, но меня берёг мой ангел-хранитель, чью фотокарточку я всегда держал возле сердца.

Варя при этих словах не смогла сдержать улыбку. Ну слава те Господи, вроде подтаяла. Майор тоже слушал мой рассказ с интересом, видно, и для него многие детали открывались впервые.

– В общем, не без моей помощи в структуре мафии произошли кое-какие изменения, и вскоре им стало не до меня. А мне удалось подкопить деньжат и приступить к постройке в Лас-Вегасе собственного отеля-казино. В штате Невада азартные игры разрешены, поэтому всё упиралось лишь в финансовый вопрос. Между тем на меня вышли сотрудники советской разведки, знавшие мою настоящую историю. К тому времени устроивший на меня охоту Ежов был расстрелян, а товарищам Сталину и Берии, судя по всему, я показался достаточно ценным кадром, чтобы выполнять некоторые задания на американской земле. Будучи патриотом своей страны, даже после того, что мне пришлось вытерпеть на родине, я дал своё согласие. Честно сказать, у меня и самого были мысли как-то помочь Рос… Советскому Союзу, так что в этом плане наши желания, можно сказать, совпали. Тем более что от меня не требовалось чего-то экстраординарного, мой бизнес оставался моим, мне даже была оказана некоторая помощь. Помимо отеля у меня в Вегасе появилась своя телерадиокомпания…

– Прости, о радио я поняла, а какое слово ты назвал первым?

– Вот видишь, то, о чём на Западе давно знают, для большинства жителей СССР остаётся тайной за семью печатями. Понятно, не до телевизоров было, когда шла подготовка к самой страшной войне за всю историю человечества, когда наша страна была окружена врагами, когда нужно было убирать хлеб с полей, а не развлекаться. Одним словом, телевизор – это то же радио, но только вместе со звуком передаётся и картинка, которая выводится на небольшой экран. Потом как-нибудь более детально объясню. Работает у меня там и заводик по производству радио– и телевизионной техники. В общем, жизнь у новоиспечённого капиталиста и буржуя в Штатах била ключом, разве что тоска по тебе покоя не давала… Не улыбайся, это правда, редкий день я не вспоминал о девушке с карими глазами, хотя и не было между нами практически ничего, кроме поцелуя в щёчку.

– Я тоже о тебе часто думала, – потупив глаза, сказала Варя. – Почему-то верила, что когда-нибудь увидимся, но, как ты верно заметил, и представить не могла, что это произойдёт при подобных обстоятельствах. Я была уверена, что ты на Алтае, у меня дома и фотокарточка хранится, где ты позируешь в алтайских горах.

– Нет, фотографировался я на фоне Катскильских гор, что недалеко от Нью-Йорка. А письмо тебе передали через сотрудников советского консульства. Но ты-то как оказалась здесь? В последнем письме писала, что вы эвакуировались в Пензу, работаешь на заводе, посещаешь курсы шифровальщиков и рвёшься на фронт.

– Всё так и было. Плюс ходила на парашютные курсы. А когда курсы закончила, меня вызвали в местный отдел НКВД. Сказали, что ознакомились с моей биографией, что моё происхождение не вызывает вопросов, что весьма кстати я знаю украинский язык, и спросили, как я отнесусь к предложению о заброске в тыл врага, чтобы помочь украинским подпольщикам. Прежний связист был вычислен фашистами и схвачен, умер под пытками, не выдав никого из товарищей, предупредили, что и меня может ожидать подобная судьба, но я сразу же дала своё согласие… Ой!

Она испуганно посмотрела на меня, потом на майора. Сначала я не понял, в чём дело, а когда сообразил, не смог сдержать смех.

– Всё нормально, Варя, мы с Василием Карповичем точно не немцы и на них не работаем. Неужели ты думаешь, что, будь по-другому, мы стали бы тебя спасать от полицаев?

– Действительно, – поддержал меня Медынцев. – Но осторожность в таком деле лишней не бывает.

– Да я-то, в общем, верю… Ладно, слушайте дальше. Чуть больше месяца назад среди ночи меня с парашютом, рацией и документами на имя уроженки Луцка Валентины Васильевны Лященко выбросили под Рованцами, это южнее Луцка. Той же ночью я пришла на явочную квартиру, представилась руководителю ячейки Виктору Измайлову[17]и начала работу. На тот момент накопилось немало важной информации, которая требовала отправки в Москву. Но, похоже, в наши ряды затесался предатель, и я догадываюсь, кто это мог быть. Сволочь! – выдохнула она, и взгляд её потемнел. – Я ему доверяла, а он оказался такой гадиной… Неделю назад подпольщиков взяли, по одному, на квартирах. Ко мне тоже приходили, но мне повезло не попасться лишь по чистой случайности. Я тем вечером засиделась у новой знакомой, бывшей учительницы русского языка. Возвращалась уже за полночь и увидела возле дома машину и эсэсовцев. Поняла, что дело плохо, побежала проверять других товарищей, понятно, соблюдая осторожность. Везде было то же самое. На следующий день, закутавшись в тряпьё и платок, под видом старухи походила по центру Луцка, собирала слухи и сплетни, потому что больше неоткуда было взять информацию. Люди говорили о разгроме подполья, что взяли больше десятка человек.

– И что, всех… расстреляли?

– Когда я уходила, товарищи находились под арестом в ровенской Свято-Успенской церкви. Их переправили в Ровно, город сейчас является столицей рейхскомиссариата Украины. По слухам, палачи решили дождаться самого Эриха Коха, чтобы провести казнь на его глазах, сделать подонку приятное.

Фигура Коха была мне знакома по интернет-выкладкам. Что я о нём помнил?.. Он был известен своей жестокостью, даже немцы называли его «вторым Сталиным». За время своего правления гауляйтер свёл в могилу около четырёх миллионов человек. Именно Коху принадлежало высказывание, которое я помнил практически дословно: «Мне нужно, чтобы поляк при встрече с украинцем убивал украинца и наоборот, чтобы украинец убивал поляка. Если до этого по дороге они пристрелят еврея, это будет как раз то, что мне нужно… Нам не нужны ни русские, ни украинцы, ни поляки. Нам нужны плодородные земли».

Помнил, что знаменитый разведчик Николай Кузнецов дважды пытался расправиться с Кохом. Но оба раза неудачно. После войны Кох жил в британской зоне оккупации под другим именем, пока его случайно не узнали во время выступления на собрании беженцев. Англичане передали его советским властям, а те, вместо того чтобы повесить, почему-то отдали военного преступника полякам. Причём ещё при жизни Сталина. По Сети гуляла версия, что Кох был чуть ли не агентом Сталина, потому и дожил до глубокой старости в польской тюрьме. Глупость, конечно, но чем можно было объяснить тот факт, что и поляки, на территории которых Кох тоже успел отметиться не в лучшую сторону, смертную казнь мерзавцу заменили на пожизненное заключение?! Загадочная история, но то, что нацист уже заработал себе путёвку на тот свет, выглядело само собой разумеющимся.

– И когда же должен появиться этот Кох?

– Если верить слухам, то в ближайшую среду, уже через несколько дней.

– А ведь где-то в этих краях должен действовать и спец-отряд «Победители» под командованием полковника Медведева, – задумчиво сказал Медынцев.

– С ними поддерживал связь руководитель нашего подполья товарищ Измайлов. А также руководитель ровенского подполья товарищ Новак.

– Тем более! «Победители» наверняка узнали о судьбе подпольщиков, может, смогут им как-то помочь?.. Но я представляю, как охраняется эта церковь. Туда наверняка впору целую армию отправлять.

– Так и есть, – подтвердила Варя. – Я и в Ровно зашла по пути, посмотрела, что это за церковь. Так просто её не возьмёшь, там серьёзная охрана.

– Может, попробовать хитростью? – предложил я.

– Ефим Николаевич, что вы опять задумали? – насторожился Медынцев.

– Я-то? Да так, мечтаю. Кстати, Варя, рацию ведь наверняка немцы из твоей квартиры изъяли?

– Ну, это не моя квартира была, меня поселили к одной полуслепой бабуле на окраине Луцка под видом её родственницы. А рация хранилась в подполе, там у меня был оборудован тайник.

– Думаешь, нашли?

– Не знаю, я не рискнула проверить. Наверное, это было малодушно…

– Нет, это было разумное решение. Никакая рация не стоит человеческой жизни. Кстати, мой завод в Вегасе выпускает помимо телевизоров и армейские рации. Они, правда, ближнего радиуса действия, но тем не менее… Ладно, это я отвлёкся. Как ты оказалась в Изяславле?

– Идти мне было некуда и не к кому, связи с партизанами не было, и я решила пробираться к линии фронта. Без денег и с документами, по которым меня должны были искать, это превратилось в настоящее испытание. Тем более что передвигаться я могла только ночью, да и то держась ближе к лесу. Два дня почти ничего не ела, разве что пару раз пробиралась на чьи-то огороды. Этой ночью потому и попалась, что искала засаженный хоть чем-то съедобным участок.

– А нашла меня, – улыбнулся я. – Теперь не отпущу тебя от себя ни на шаг!

– Клим… Прости, это я по привычке… Ефим, но мы же не можем бросить товарищей в беде! То была я одна, и то вся душой извелась от своего бессилия, платок кусала, слёз не могла сдержать, вспоминая наших подпольщиков, которые за месяц стали мне как родные. А теперь нас трое, у вас оружие, да вы ещё под видом немцев можете проникнуть куда угодно.

– Ну ты уж из нас готова сделать суперменов, – усмехнулся я и, увидев непонимание в глазах Вари, пояснил: – Это такие люди, которые… В общем, герои, обладающие уникальными способностями, недоступными обычному смертному. Думаешь, я не хочу помочь попавшим в лапы гестапо подпольщикам? Но такие вещи продумываются, готовятся не один день, да и то не всегда это заканчивается успехом.

– Вот и я о чём, – вставил свои пять копеек Медынцев. – А у меня задание, правительственное, между прочим, и за его невыполнение с меня живого три шкуры сдерут.

– Ой, Василий Карпович, бросьте, никуда эти сокровища раджи не денутся! Лежали столетия, и ещё недельку-другую полежат, ничего с ними не случится.

– «Сокровища»? – выгнула брови Варя. – Что ещё за сокровища?

– Вот видите, товарищ майор, из-за вас я проболтался. Варя, лучше забудь. В общем, золото-брильянты могут ещё подождать, а тут на кону реальные человеческие жизни. Вы сможете, товарищ Медынцев, спать спокойно, зная, что даже не предприняли попытки спасти настоящих патриотов от жестокой смерти? Лично я не смогу, хотя уж мне, заокеанскому буржую, казалось бы, на каких-то подпольщиков должно быть плевать с высокой колокольни.

Понятно, что я тут выпендривался и перед Варей в том числе. Лишний раз продемонстрировать свою брутальность перед объектом воздыханий не помешает. Но была в моих словах и своя сермяжная правда, от которой Медынцев не мог увернуться при всём желании. Опять же, в глазах моей возлюбленной он бы резко упал, а я видел, как майор пытается выгибать грудь колесом. Мужик-то ещё не старый, наверняка тестостерон остался в пороховницах.

– Чёрт с вами! – обречённо махнул рукой Медынцев. – Только я совершенно не понимаю, как вы собираетесь освобождать арестованных. Приедете в форме интенданта и потребуете отпустить всех на свободу? Лично мне больше ничего в голову не приходит.

– Почему же интенданта? Найдём кого-то повыше. Тем более эта форма мне не по размеру, как и проклятые сапоги, от которых ноги стёрлись уже до костей.

– Час от часу не легче.

– Теперь вопрос, куда нам деть Варвару… Раскатывать с ней в машине будет выглядеть как минимум странно. Если бы мы её и впрямь везли в Ровно в комендатуру – другой вопрос.

– Я могу ехать под видом пленной, – вдруг заявила Варя. – Можете мне даже связать руки за спиной. А там уже, как до Ровно доберёмся, и решим, что делать дальше.

Мы с Медынцевым переглянулись, после чего несколько минут потратили на обсуждение этого предложения. И в итоге пришли к выводу, что такой вариант кажется не самым плохим. Руки я девушке связывал сам, но делал это нежно, чтобы ей было комфортно. Так и поехали, с ветерком, в обратную сторону, а после Изяславля свернули на северо-запад.

До Ровно добрались за несколько часов, всего пару раз встретив по пути немцев. Сначала это была небольшая колонна из трёх крытых грузовиков с солдатами и едущим впереди на «опеле», как мне пояснил Медынцев, штандартенфюрером СС. Обладатель лошадиной физиономии смерил нашу компанию косым взглядом и отметился вскинутой ладошкой, я же ограничился чуть более полноценным «Ней Hitler!», что, наверное, соответствовало табели о рангах. Затем уже на подъезде к Ровно нам встретился патруль на двух мотоциклах BMW с колясками. Из каждой коляски торчал ствол, что-то похожее на MG-42. Остановились, пообщались. Мы рассказали, что везём партизанку из Изяславля в Ровно, а патрульные сообщили, что контролируют направление, по которому в последнее время курсируют русские партизанские отряды. Так и сказали «русские», видно, для них все славяне таковыми и являлись. Подтвердили информацию, что в ровенской церкви содержатся схваченные подпольщики, и на послезавтра назначена показательная казнь на главной площади города. После этого мы с майором из двух стволов расстреляли патрульных. О плане действий мы с коллегой заранее договорились, ещё на сближении с патрулём. Я взял на себя экипаж первого мотоцикла, а он – второй. Отогнали технику с пустынной дороги в кусты, обыскали убитых, конфисковали около трёхсот рейхсмарок, документы же и письма из дома брать не стали. Правда, я с огромным удовольствием снял с одного из оберзольдат сапоги моего размера, а один из конфискованных «парабеллумов» отдал Варе. Она сама нашла, где у оружия флажковый предохранитель, с деловым видом проверила, полный ли, на восемь патронов магазин, и вогнала его обратно в рукоятку пистолета.

– Вот ведь дурачки, кто ж вас сюда звал-то, а? – грустно глядя на лежавшие в рядок трупы, покачал головой Медынцев. – Тевтонцев мы гнали, французов гнали и вас погоним. Ничему история людей не учит.

На этот раз лопаты у нас с собой не имелось, поэтому просто закидали тела и мотоциклы сухим валежником, срезав его ножами. Один из пулемётов с полной лентой установили на наш «хорьх», преобразив машину на пример тачанки, на всякий случай показав Варе, как с таким пулемётом управляться. Мало ли, вдруг погоня, Варвара верёвки быстро стянет, освободит руки и начнёт отстреливаться. Хотя я надеялся, что до подобного сценария дело не дойдёт.

Вскоре добрались до окраины Ровно. В город въезжать не рискнули, припарковались в лесочке неподалёку и стали держать совет.

– Наверное, мы с товарищем Медынцевым всё же наведаемся в комендатуру, предложил я вариант. – Как-никак там уже заждались интенданта, скажем, что заблудились. Там по ходу дела прикинем, что к чему.

– А мне что делать, здесь вас ждать? – спросила Варя, задумчиво теребя в пальцах верёвку, которой мы её якобы связывали.

– А есть другие предложения? Подождёшь до завтрашнего утра, и, если не объявимся, уходи на восток. Немного продуктов осталось, на пару дней тебе хватит. Да и оружие у тебя есть.

Варя хотела что-то ответить, но в этот момент в кустах позади неё возникло какое-то движение, и моя рука потянулась к «люгеру». Правда, под прицелом трёх винтовочных стволов и пары ППШ желание поднимать шум немного поутихло. При всей своей скорострельности я успею пристрелить максимум двоих из пятёрки одетых по рабоче-крестьянски мужиков, после чего нас всех здесь же и положат. А подвергать жизнь Вари опасности я не мог, уж лучше попробовать разобраться потом в ближнем бою.

– Hande hoch! – скомандовал обладатель одного из ППШ на довольно приличном немецком. – Waffen sorgfal-tig auf den boden gelegt[18].

Мы с Медынцевым переглянулись. Бандеровцы или… А почему бы и нет?

– Вы партизаны?

Мой вопрос, заданный на чистом русском, ввёл державших нас под прицелом в лёгкое замешательство. Затем тот же, что приказал поднять руки и положить оружие на землю, продолжил тоже на языке Пушкина и Тургенева:

– Смотрите-ка, товарищи, а фриц по-нашему неплохо шпрехает. Что, немчура, готовился к нападению на СССР заранее, вызубрил язык оккупированных территорий? Думаешь, это тебе поможет? А баба из местных небось, за банку тушёнки отдаётся? У-у, немецкая подстилка!

– Да как вы смеете?! – аж задохнулась от возмущения Варя.

– Ты, мужик, базар-то фильтруй, – в сердцах перешёл я на феню. – А то ведь поплатишься за свой длинный язык.

– А ну быстро оружие на землю! Ишь ты, угрожать вздумал… Я так думаю, это немец-перебежчик. Поволжский какой-нибудь, его Советский Союз кормил, поил, одевал, учил бесплатно, а он решил переметнуться к фашистам. Ну-ка, руки за спину! Изюмов, вяжи их… Только «парабеллум» у барышни сначала конфискуй. И не вздумайте дёргаться!.. Ну что, Изюмов, надёжно связал?

– Вы же знаете, товарищ Леонов, что лучше меня узлы в отряде никто не вяжет.

– Знать-то знаю… Так, теперь вперёд, и не оборачиваться! И рот не вздумайте открывать, стреляю без предупреждения. Поняли меня? Идти не так уж и далеко. Власов! А ты автомобиль куда-нибудь поглубже в лес загони. Через топь он не пройдёт, но ещё может пригодиться.

«Не так уж и далеко», как выяснилось, это около пяти километров в глубь леса на своих двоих, а потом ещё и пару километров через топь. Чтобы не провалиться, приходилось идти след в след, а сохранять равновесие со связанными за спиной руками было довольно затруднительно. Неудивительно, что в какой-то момент Медынцев оступился, и его, нахлебавшегося ряски, едва вытянули за шкирку, ещё и пригрозив в следующий раз бросить в болоте. Мне, пусть и в уже нормальных сапогах, приходилось вдвойне нелегко. Я буквально чувствовал, как лопаются на ногах мозоли. Однако наши пленители устраивать привал не собирались, так что пришлось мне терпеть страдания до самого лагеря, куда я ввалился с сапогами полными болотной жижи.

Нашу группу встретили удивлённо-радостные взгляды, сопровождаемые возгласами плана: «О, молодцы, немцев в плен взяли!» Тут было как минимум человек пятьдесят, каждый занимался своим делом. Один штопал штаны, второй чистил затвор от винтовки, третий брился, приспособив маленькое зеркальце на обрубок сучка на уровне головы. Попались на глаза и две женщины. Одна, коренастая и плотная, варила что-то в большом чане на костре, а другая, невысокая, смуглая, стирала бельё в корыте, используя стиральную доску. При этом слышалась украинская речь крайне редко.

– Вон к той палатке двигайте, – подтолкнул меня прикладом винтовки Изюмов.

Впрочем, в направлении палатки мы успели сделать лишь несколько шагов, так как полог откинулся и навстречу нам вышли двое, одетые в советскую, перетянутую ремнями офицерскую форму. Впереди шёл высокий поджарый полковник с лицом выбритым до синевы. Второй был в звании майора. Оба на вид мои ровесники.

– Вот, товарищ Медведев, немцев взяли, – кивнул на нашу группу Леонов, которому мне всё ещё хотелось заехать по физиономии за неуважительное отношение к женщине. – По-нашему балакают не хуже, чем мы с вами. И баба с ними.

– Медведев, Дмитрий Николаевич? – воскликнул Медынцев. – Тот самый полковник Медведев! Так я о вас слышал, отряд «Победители»!

– И сколько ваше командование даёт за мою голову? – усмехнулся тот. – Тысяч десять рейхсмарок уже есть?

– Тут вот ещё документики ихние, – не унимался полиглот. – Вот этот – майор интендантской службы Вилли Фогель, а этот – ефрейтор Дитрих Вальке. Только физиономии другие. А вот ещё, вообще швейцарские паспорта, на Йохана Майера и Карла Шульца. Один-то точно похож, а второй тут какой-то усатый в очках. Ну а баба эта вроде как из Луцка, Ляшенко её фамилия.

– Может, нас всё-таки развяжут и мы поговорим нормально? – предложил я. – А то всё это начинает напоминать дешёвый фарс.

– И в самом деле, – добавил Медынцев, – давайте уже наконец разберёмся, что к чему. И вообще нам нужно связаться с Большой землёй, доложиться, что с нами, а то там, наверное, нас уже похоронили.

– Думаю, пока освобождать вас рано. Мало ли какой фортель выкинете. А вот выслушать – выслушаем.

– Тогда, может, присядем? А то у меня от прежних сапог кровавые мозоли на ногах.

Расположились впятером в кружок: кто на ящиках, кто на чурбачках.

– Итак, мы вас внимательно слушаем.

В течение следующих двадцати минут я рассказывал нашу историю, начиная от нашего с Медынцевым вылета с Кубы под личиной граждан Швейцарии и заканчивая пленением партизанами. Я старался не задерживаться на деталях, но лишнего не болтал, в частности, о том, ради чего меня ждали в Москве. Поведал о хуторе, где едва не оборвалась наша жизнь, о враче из Лановцов, согласившейся приютить многострадального пилота, рассказал, как удалось завладеть немецкой формой, как в Изяславле встретил свою старую знакомую, чьи товарищи-подпольщики томятся сейчас в бывшем храме… По ходу моего повествования Медведев пару раз меня прерывал с просьбой уточнить некоторые детали.

– О подпольщиках мы знаем, – хмуро констатировал командир отряда, когда я закончил рассказ, – и сейчас думаем, как им помочь. А историю вы нам, Ефим Николаевич, или кто вы там на самом деле, рассказали презанятную, хоть книжку пиши. Где, говорите, тела немцев из патруля оставили? Леонов! Представляешь, где это? Давай-ка, бери Изюмова, проверьте эту полянку, только аккуратно.

– Леонов, и нашу гражданскую одежду захватите! – крикнул я вдогонку. – Она там под сиденьями. – Поймав на себе взгляд Медведева, я пояснил: – Не всё же время нам немцами ходить, правильно?

– Хм, в целом мыслите верно. В общем, у нас тут сеанс связи с Центром через… через тридцать четыре минуты, отправим по вам и по девушке запрос. Пусть они там всё по своим каналам выяснят и в ответной радиограмме утром скажут, те ли вы, за кого себя выдаёте. Если же нет… Ну, не маленькие, сами всё понимаете. И даже убитые немцы, если таковые найдутся, вам не помогут.

Мы с Медынцевым и Варей переглянулись, и Василий Карпович выразил общее мнение, что выбора у нас всё равно нет и что там, в Москве, должны разобраться. А пока нам было предложено посидеть под охраной и рекомендовано не производить необдуманных действий во избежание ответных действий, способных причинить существенный вред нашему здоровью.

– И что же нам, в таком виде до утра предлагаете находиться? – возмутился Медынцев. – Мне, например, по маленькой нужде приспичило, под себя, что ли, ходить?!

– Товарищ Медведев, – добавил я от себя, – даю слово, что мы будем вести себя тихо и ни на кого кидаться не собираемся. А из вашего лагеря и так не убежим. Потому что весь путь через болота, которым нас вели, запомнить просто нереально.

Командир отряда нахмурился, по его лицу видно было, как он в уме решает эту задачу. Прошло около минуты, прежде чем он ответил:

– Есть в ваших словах резон. Я-то вижу, что не похожи вы ни на немцев, ни на предателей. Но давайте всё же дождёмся возвращения Леонова. Пусть он или подтвердит, или опровергнет факт того, что вы отправили на тот свет нескольких фашистов.

– Я не выдержу, – честно предупредил Медынцев.

– Хм, вот ведь… Плучек, – подозвал Медведев носатого бойца. – Развяжи задержанного и отконвоируй его до ближайших кустов. Как дело сделает, снова руки ему захомутай.

Так и сидели мы, пока не вернулся Леонов с докладом и кое-какими вещдоками. Увидев в его руках свёрток с нашей одеждой, я облегчённо выдохнул. А тот кинул взгляд в нашу сторону и нырнул в командирскую палатку, откуда уже вышел в сопровождении Медведева и молчаливого майора.

– Что ж, ваша версия нашла своё подтверждение. Убитые немцы всё ещё там, где вы их бросили. Руки мы вам развяжем, но боец приглядывать за вами будет по-прежнему. Леонов, верни им одежду, пусть переоденутся… И будем ждать утренней весточки с Большой земли. А Сергей Трофимович сейчас распорядится, чтобы вас покормили, как раз время к ужину, – повернулся он к своему товарищу. – Кстати, знакомьтесь: Стехов, мой заместитель по разведке и комиссар отряда.

Еда была непритязательной, но питательной. Каждый из нас получил по миске каши с тушёнкой и по кружке обжигающего кипятка, в который добавили какую-то пахучую траву. Плюс по небольшому куску сахара, чтобы, видно, жизнь показалась слаще.

Так же под конвоем нас каждого сопроводили опять же по нужде, а перед отбоем к нам подошёл Стехов.

– Сейчас вас устроят на ночлег, только уж не обижайтесь, снова придётся руки связать. Сами понимаете, мы обязаны принять все меры предосторожности.

– Опять, – вздохнула Варя, сводя запястья за спиной.

Нам выделили место у костра, огонь в котором поддерживал наш охранник по имени Петя. Мы лежали, подложив под голову скатанную немецкую экипировку. Караульный, глядя в сполохи пламени, что-то тихо напевал себе под нос, я так и не понял, что именно, хотя мелодия мне показалась смутно знакомой, но не более того. Комары буквально роились над нами, да ещё мешали путы, отчего приходилось лежать на боку, не говоря уже о том, что и мысли разные лезли в голову. Я лежал лицом к Варе, видел её очертания, и шептал, что всё будет хорошо, а сам откровенно завидовал Медынцеву, похоже видевшему уже седьмой сон.

Утром мы с нетерпением и тревогой ждали очередного сеанса связи с Москвой. Пока суд да дело, нам развязали руки и снова под конвоем сводили до кустов. После чего разрешили умыть физиономии из тазика и накормили завтраком. На этот раз была гречневая каша с добавлением постного масла. Кашеваром была плотного телосложения женщина, откликавшаяся на имя Зинаида. Петя проболтался, что в отряде несколько женщин, в том числе руководитель разведгруппы Мария Фортус. А смуглянка – самая настоящая испанка, все зовут её просто Африка, потому что запомнить полное имя и фамилию очень сложно[19]. И кстати, от неё в том числе зависело, расстреляют нас или примут как своих, потому что эта Африка была заброшена сюда в качестве радистки.

– Твоя коллега, – подмигнул я Варе, пытаясь хоть немного поднять ей настроение.

Связистка сидела под навесом примерно до половины десятого, периодически отстукивая морзянку, но по большей части что-то записывая карандашом на листе бумаги. Наконец сняла наушники, повернув тумблер, выключила рацию и отнесла листок в командирскую палатку. Спустя пару минут появились Медведев и Стехов. В руках у командира отряда была та самая бумажка, исписанная мелким убористым почерком. По глазам Дмитрия Николаевича нельзя было догадаться, какой вердикт он готов сейчас озвучить, и я сглотнул застрявший в горле ком. Конечно, глупо было бы получить пулю от своих, но пути Господни, как говорится, неисповедимы.

– Что ж, на ваше счастье всё разрешилось, – улыбнулся Медведев как старым товарищам. – По описанию и вы, и ваш товарищ подходите, паспорта, выданные на граждан Швейцарии, также совпадают. Примите ваше оружие, а также наши извинения, хотя, сами поймите, мы обязаны были всё тщательно проверить.

– Всё это хорошо, а что дальше? – спросил Медынцев.

– Похоже, что ваш товарищ – весьма важная птица. Москва велела беречь Сорокина как зеницу ока, а через два дня они высылают сюда самолёт. Правда, придётся обустроить полукилометровую взлётно-посадочную полосу, но ничего, справимся. Заодно нам доставят кое-какие продукты и оружие.

Фух, аж от сердца отлегло. А то ведь, чего доброго, и меня пустили бы в расход, и Медынцева с Варей. Кстати…

– А Варя? – спросил я.

– А что Варя?

– Ну, ей-то что делать? Оставаться с вами или с нами лететь?

– Насчёт её инструкций не поступало. Это уж вы сами решайте. Хотя… У нас завтра вечером очередной сеанс связи, заодно и спросим о вашей подруге.

– И кстати, не мешало бы вашему товарищу перед ней извиниться.

– А что такое?

Я вкратце пересказал историю нашего задержания и выражения, которые были озвучены в наш адрес и адрес Вари. Когда прозвучали извинения от Леонова, хоть и высказанные без особого энтузиазма, Медведев вспомнил о нашем пилоте.

– Думаю, не мешало бы его забрать из Лановцов. Он всё-таки находится там в серьёзной опасности, равно как и врач Штольц. Те, с хутора, знают, что вы искали врача, сами же и посоветовали. Относительно Голды Соломоновны я слышал, хорошая женщина, и врач толковый, думали привлечь её в отряд, а то у нас Альберт Вениаминович один не справляется, нужен помощник. Да и молодой он, после института нам был придан, на ходу учиться приходится. Сегодня отправим за ними людей, надеюсь, всё у них ещё в порядке. А с этими хуторянами разберёмся. У нас в отряде есть местные, они должны знать семейку этого Опанаса. Пока же отдыхайте, приводите себя в порядок. Или, если хотите, можете помочь на вырубке лесополосы для самолёта. Тут неподалёку есть небольшая просека, мы её только удлиним и хворост по краям для сигнальных костров наложим. Ночью с воздуха будет видно нормально.

– Чем без дела сидеть, пожалуй, помогу, дай бог ноги не подведут. Василий Карпович, вы со мной?

– А что ж, почему бы и не поработать. Хорошо, что мы нормальную одежду надели. А то надоело немчурой выглядеть.

– А что, форма серьёзная, видная, – усмехнулся Стехов. – Вон Николай Иванович щеголяет, она на нём как влитая, так и хочется перед ним встать навытяжку, – кивнул он в сторону подтянутого мужчины средних лет, одетого в форму пехотного обер-лейтенанта.

На груди Железный крест 1-го класса и «Золотой знак отличия за ранения», ленточка Железного креста 2-го класса, продёрнутая во вторую петлю ордена, лихо сдвинута набекрень пилотка. На безымянном пальце левой руки поблёскивает золотой перстень. Стоит и как ни в чём не бывало живенько так общается с поварихой, показывая на котёл над костром.

– Что за Николай Иванович?

– Кузнецов, вряд ли вы о нём слышали, его всего несколько дней как из Москвы прислали. Будет выполнять спецзадания под видом немецкого офицера. В Москве о нём особо не распространяйтесь, информация вообще-то засекреченная. Сегодня отправляется на своё первое задание в Ровно, разведает, что там со схваченными подпольщиками, есть ли шансы им как-то помочь.

Ого, тот самый Кузнецов! Вот уж не думал, что доведётся когда-нибудь встретить легендарного разведчика. Его биографию я знал, к сожалению, довольно поверхностно, поэтому не мог сразу сопоставить отряд «Победители» и имя Кузнецова. Или, может, после моего вмешательства в ход истории он оказался в составе отряда, а на самом деле его здесь быть не должно? Сейчас уже не важно. Главное, я помнил, что он должен погибнуть где-то на Львовщине весной 1944-го, наткнувшись на отряд УПА. Может, и впрямь вектор исторических событий отклонился настолько, что этого не произойдёт, но исключать подобную возможность было нельзя. Хорошо бы как-то предупредить Кузнецова, но как? Не скажешь же ему, что я из будущего… Если только уже в Москве кого-то из тех, кто в курсе моей биографии, попросить приглядывать за разведчиком, пусть его вообще весной 44-го отзовут в столицу или переведут в другой регион.

– Слушайте, может, мы тогда на нашем «хорьхе» и метнёмся в Ровно? Два офицера и ефрейтор-водитель, компания уже как-то солиднее выглядит. Тем более у меня неплохая легенда, заявлюсь под видом заблудившегося интенданта.

– Вот не сидится вам спокойно, Ефим Николаевич! Сказано же, беречь вас пуще глаза, а вы всё куда-то рвётесь. Нет на то моего согласия. Идите вон лучше помогайте просеку вырубать, если вам ваши больные ноги это позволят. А ваш товарищ, – он поглядел на Варю, – пока поможет нашим женщинам по хозяйству.

Через полчаса мы с Медынцевым, вооружённые топорами, тащились вместе с ещё полутора десятком партизан, углубляясь в лес по едва заметной тропке. Я шёл и думал, что ангел-хранитель за мной всё-таки приглядывает, в очередной раз разрулил ситуацию, которая могла сложиться не самым лучшим образом. Что ж, надеюсь, на том свете удастся крылатого отблагодарить лично. Правда, торопиться на эту встречу не резон, всему своё время.

Глава 9

Всё-таки махать топором несколько часов подряд – занятие весьма энергозатратное. С другой стороны, такая механическая работа позволяет отвлечься от посторонних мыслей. Так что под вечер в лагерь потаёнными тропами, снова через болото – мы с Медынцевым оставили трофейные сапоги – возвращались порядком измотанные и голодные как черти. И с удовольствием набросились на ужин, состоявший из перловки с всё той же тушёнкой, галет и травяного чая.

Варя сидела со своей миской рядом с нами, рассказывая, как прошёл день. Глядя на её покрасневшие пальцы, я соглашался, что стирать вручную одежду в таком количестве, да ещё в холодной воде – занятие ничуть не более лёгкое, нежели валить лес. Ручей протекал неподалёку, и после ужина мы с Медынцевым, оголившись по пояс, занялись гигиеническими процедурами.

Скучал ли я по комфорту своего номера в Grand Palace и по тем удобствам, которые там имел? Не буду врать, было такое, но в то же время и в этой лесной простоте имелась своя романтика, как это ни банально звучит. Понятно, что всё хорошо в меру, месяц ещё можно пожить в подобных условиях, потом начинаешь тяготиться. Я не представлял, как партизаны могли жить в лесах годами, даже мой чеченский опыт, где мне не раз приходилось ночевать в лесах и горах, не мог склонить чашу весов в сторону такого образа жизни.

В течение дня Варя узнала, что в отряде, помимо засланных из Москвы людей, появляются и местные, которым новая власть поперёк горла. В их числе несколько поляков и евреев. Просятся и семейные, но таскать с собой стариков и детей партизаны пока не готовы. Выяснила, что помимо Африки в отряде есть и другие испанцы, в частности техник Ривас, а также бойцы Антонио Бланко и Ортунио Фелиппе.

А поздно вечером вернулась группа из трёх человек, под видом местных жителей ездившая в Лановцы на одолженной у знакомых в пригороде Ровно подводе. И вернулась с неутешительными новостями. Голду Штольц и прятавшегося у неё в подполе пилота арестовали и переправили также в Ровно, сейчас они содержатся в той же самой церкви, что и луцкие подпольщики.

– Товарищ командир, – обратился я к проходившему мимо Медведеву.

– Что-то хотели, товарищ Сорокин?

– Это правда, что Штольц и наш пилот были схвачены и сейчас содержатся в той же церкви, что и подпольщики из Луцка?

– Хм, наши уже проболтались? Не умеют, черти, держать язык за зубами… Ну да, есть такое. Я понимаю, о чём вы думаете, и повторяю: мы сейчас прорабатываем план по освобождению захваченных в плен товарищей. Не могу ничего обещать, но мы приложим все усилия.

– А может, я могу быть чем-то полезным?

– Чем, например?

– Учитывая наличие немецкой формы и знание языка, я мог бы проникнуть…

– Не надо никуда проникать. Москва дала команду охранять вас до прибытия самолёта. Я уж даже подумал, что зря вам разрешил в лес сегодня ходить.

– Противно чувствовать себя хрустальным яйцом, – пробормотал я себе под нос.

– Хрустальным яйцом? Хм, забавное сравнение, – хмыкнул Медведев. – Однако приказ есть приказ. Тем более у нас уже есть человек, которому и форма к лицу, и языком владеет не хуже настоящего немца. Он как раз утром должен встретиться на окраине Ровно со связным, доложить обстановку… Кстати, как вы, сильно устали сегодня?

– Ничего страшного, бывало и хуже. Завтра нужно ещё немного поработать, чтобы привести полосу в более-менее приличное состояние.

– Да, мне уже доложили, там работы буквально на несколько часов. Тогда отдыхайте и не забивайте голову посторонними мыслями.

Впрочем, укладываться на ночлег в палатке, куда нас с Медынцевым определили, было ещё рано. Варю поселили к женщинам, у них там на троих было попросторнее. Мы решили подсесть к одному из костров, вокруг которого собралось десятка полтора партизан. Народ курил ядрёный самосад, благодаря чему назойливые комары облетали этот кружок стороной. Однако при нашем появлении разговоры стихли, хотя место нам всё же освободили. Присутствующие не без интереса поглядывали в нашу сторону. Краем уха кто-то уже наверняка слышал, что я важная птица, хоть и без подробностей, и понятно, что у людей моя персона вызывала интерес.

– Ну что, народ, скучать вам тут не приходится? – спросил я, чтобы как-то разрядить обстановку.

– Да разве ж немцы дадут скучать, – откликнулся один из партизан, рябой лицом. – Вернее, сначала мы им не даём, а после уже они нам.

Все засмеялись, чувствовалось, как вызванное нашим появлением напряжение понемногу спадает. Чтобы развеять его совсем, я решил добавить позитива.

– Ладно, слушайте анекдот в тему. Проходит сорок лет после окончания войны. И вот внучок подходит к деду и просит: «Дедушка, расскажи, как ты в войну партизанил?» – «Ну, вот помню: сижу как-то в кустах возле железной дороги…» – «Вражеского поезда ждешь?!» – «Ну… одно другому не мешает».

Дружный смех заставил подтянуться к нашему костру ещё нескольких человек, среди которых я заметил и Стехова. Вновь прибывшие интересовались, чем вызвано веселье, и просили сначала рассказать анекдот. Затем им захотелось ещё анекдотов о партизанах, но в загашнике моей памяти завалялся только ещё один, который я и выдал:

«Дневник партизана. Понедельник: мы выбили немцев из домика лесника. Вторник: немцы с помощью автоматов выбили нас из домика лесника. Среда: мы с помощью пушки выбили немцев из домика лесника. Четверг: немцы с помощью танков выбили нас из домика лесника. Пятница: мы с помощью тяжёлой артиллерии выбили немцев из домика лесника. Суббота: немцы с помощью самолётов выбили нас из домика лесника. Воскресенье: пришёл лесник и дал нам всем пи*ды!»

Снова все покатились со смеху, за исключением Стехова. Тут уже и те, кто не спал, начали подтягиваться к нашему костру, образуя второй круг. Среди них я обнаружил теперь ещё и самого Медведева. Так и пришлось, как прокажённому, эти два анекдота пересказывать.

– Жалко, гитары нет, – вдруг сказала Варя. – А то Ефим спел бы нам «Тёмную ночь». Как тогда, в Одессе.

– Почему же нет? – откликнулся кто-то. – Имеется инструмент, на днях Вася Попов в очередном рейде захватил. Вась, где гитару-то заныкал? Ну-ка, тащи её сюда.

Через пару минут в моих руках была шестиструнная гитара производства Черниговской фабрики музыкальных инструментов. Относительно неплохая для данного времени, с инкрустацией и твёрдыми бронзовыми ладами, хотя гриф, на мой взгляд, выглядел довольно грубовато. Впрочем, на качестве звука это не очень сказалось. Минута – и гитара настроена.

Народ принялся мне подпевать чуть ли не с первого куплета. Когда я закончил петь и спросил, откуда они знают это произведение, выяснилось, что песня считается народной.

– Ты же говорил, что её сочинил твой знакомый, – повернулась ко мне Варя.

– Ну да, похоже, он просто не хотел себя афишировать. Наверное, его устраивает, если песня так и будет считаться народной, – ответил я, лениво перебирая струны. – А «Шаланды» тоже теперь народная?

Получив подтверждение, я только покачал головой. После чего по просьбам собравшихся пришлось её исполнять, с непременным подпеванием, поскольку народ знал слова наизусть.

– Кстати, у моего товарища были ещё кое-какие песни, – добавил я и, откашлявшись, ударил по струнам.

Спел «Эх, дороги…», а затем ещё и розенбаумовскую «Гоп-стоп». Для поднятия, так сказать, настроения. Обе вещи ушли на ура, а хит Александра Яковлевича пришлось даже исполнять на бис. Была мысль заодно спеть и «Он вчера не вернулся из боя», но почему-то не поднялась рука отнимать авторство у Высоцкого и присваивать его несуществующему другу.

Когда наконец народ стал разбредаться по палаткам и я, прежде чем идти в свою, проводил Варю, на обратном пути меня перехватил Стехов.

– Вы вот что, товарищ Сорокин, – негромко обратился он, беря меня под локоть. – Песни у вас хорошие, за исключением этой… хулиганской… А вот с анекдотами поосторожнее. Они хоть и смешные, но не совсем политически верные. Некоторые могут неправильно понять.

– А, вон вы о чём! Хорошо, буду осторожнее. Спасибо, что предупредили.

– Вот и ладно! Кстати, состоялся сеанс связи, сделали запрос насчёт вашей Варвары. Утром обещали дать ответ. А теперь идите поспите, у нас хоть и не как в армии, где отбой и подъём по расписанию, но ночью нужно спать, а днём – бодрствовать. Спокойной ночи, товарищ Сорокин!

Утром, уже после того, как мы с Медынцевым и ещё несколькими партизанами отправились добивать просеку, из Центра пришла радиограмма. Согласно указанию Москвы, Медведеву самому нужно решать, оставлять Варю в своём отряде или отправлять самолётом в столицу. Уже по возвращении об этом мне рассказала сама Варя.

– И что же решил Дмитрий Николаевич? – с плохо скрываемой дрожью в голосе спросил я.

– А он тоже самоустранился. Говорит, если хочешь – оставайся, радисты нам не помешают, тем более отряд планирует расширяться. И смотрит на меня так, будто хочет разглядеть, что у меня за нутро. Какова я на самом деле.

– А ты что?

– Ну а что я, говорю, хочу остаться в отряде. Или, думаешь, нужно в Москву лететь?

Эх, Варюха… Я прижал её голову к своей груди, запустив пятерню под косынку, в густой шёлк волос. Она замерла, словно котёнок, только тихо сопела в воротник моей рубашки. И стало вдруг мне так тоскливо, что в горле встал ком, и ничего я не мог сказать, а только стоял вот так, с закрытыми глазами, и ловил запах её волос, её тела, пахнувшего почему-то топлёным молоком, не обращая внимания на поглядывавших в нашу сторону с удивлением партизан.

Наконец я нашёл в себе силы оторвать Варю от себя и посмотреть ей в глаза. Она глядела на меня снизу вверх, и в её взгляде можно было прочитать целую гамму невысказанных чувств.

– Ты уже взрослая девушка и сама должна решать за себя. Я могу лишь принять твой выбор либо не принять, но влиять на него не имею права. Что ж, ты приняла такое решение, и я его принимаю. Хотя мне было бы спокойнее, находись ты в Москве или даже в этой… в Пензе.

– То есть ты… Я тебе небезразлична?

– А ты это только сейчас поняла?

По её щеке поползла слеза, и вот тут я не сдержался – наклонился и поцеловал Варю в губы. Поцелуй получился долгим и сочным, потому что был обоюдным. Секунды спрессовались в минуты, часы и дни, мы целовались, казалось, целую вечность, даже не думая, какую реакцию вызываем в лагере своим поведением.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем мы, раскрасневшиеся, будто старшеклассники на первом свидании, наконец отлипли друг от друга. И тяжело дышавшая Варя, грудь которой под блузкой так возбуждающе поднималась, тут же отвела глаза в сторону, кусая опухшие губы.

– Ефим, ты извини меня, что я тебе тогда в лицо плюнула и подонком назвала…

– Брось, наоборот, ты держалась молодцом, я тобой горжусь, – улыбнулся я и неожиданно даже для себя выпалил: – Варя, ты выйдешь за меня?

– Что?!

Она чуть отстранилась, и в глазах её смешались удивление и радость.

– Выходи за меня, – повторил я.

– Ефим, сейчас такое время, идёт война…

– Я всё понимаю, любимая, поэтому и не требую сегодня же бежать в ЗАГС, тем более здесь его нет. Просто обещай, что, как только война закончится, мы поженимся.

Прошла секунда, другая, и Варя тихо выдохнула:

– Хорошо, я согласна!

Я подхватил Варю на руки и закружил, заставив её обвить руками мою шею, а зевак, которые вряд ли слышали содержание нашего разговора, прокомментировать сие действо смешками и одобрительными возгласами.

– Что это у вас тут за повод выглядеть такими счастливыми? – Медведев стоял от нас в нескольких шагах и не без удивления взирал на происходящее.

– Да вот, товарищ полковник, сделал Варе предложение руки и сердца, – ставя любимую на землю и глупо улыбаясь, ответил я.

– Предложение? Хм… А она что?

– А я согласна, – сказала Варя, также не в силах скрыть свои эмоции, и сильнее прижалась ко мне, словно боялась, что я испарюсь.

– Ну что ж, поздравляю! Неожиданно… Это у вас что же, случился скоротечный роман?

– Почему скоротечный? Мы с Варей знакомы уже пять лет, просто не говорили об этом. Мне пришлось долго жить в Америке, а тут встретились.

– Пять лет? Ого! Хотел бы я послушать вашу историю, да не буду навязываться. Вот только когда вы жениться собираетесь? Вам, Ефим Николаевич, и вашему товарищу завтра ночью предстоит вылет в Москву, а ваша суженая вроде изъявила желание остаться в отряде.

– А как только война закончится, так и распишемся, – сказал я. – Заодно и проверим свои чувства. Хотя… думаю, прошедшие годы сами по себе стали серьёзной проверкой.

– Так, может, вам и палатку на сегодня отдельную выделить? Так сказать, брачная ночь, всё такое…

– Да вы что! – округлила глаза Варя. – Представляете, что люди подумают?!

Честно говоря, я не отказался бы провести эту ночь рядом со своей невестой, но, видно, в это время у настоящих комсомолок не было принято до свадьбы спать с женихом в одной палатке. Она вон и после поцелуя всё никак в себя не придёт, румянец так и не сходит с её очаровательных, украшенных ямочками щёчек.

– Ну, как знаете, – ухмыльнулся командир отряда. – Товарищ Сорокин, мне тут бойцы рассказывали, что вы на вырубке в свободное время продемонстрировали умение бросать топоры и ножи.

– Было такое.

– Может, и нам покажете?

– М-м-м… Почему бы и нет?

Мастерство, как говорится, не пропьёшь. Демонстрация возможностей российского спецназовца на толстом стволе старого дуба, на коре которого по-быстрому мелом изобразили человеческий контур, произвела на партизан неизгладимое впечатление. Некоторые попробовали повторить мои трюки, но до меня им было далеко.

– А в рукопашной вы как? – спросил Медведев, когда улеглись восторги по поводу увиденного.

– Думаю, неплохо. Владею несколькими стилями борьбы.

– Не против показать кое-что?

– Да легко! Кто будет соперником?

– А вон, Коля Королёв, известный боксёр, между прочим. Я ему жизнью обязан, он меня по брянским лесам зимой раненого волок на себе несколько километров.

Ого, да тут что ни партизан – то легенда! О Королёве я читал когда-то, что знаменитый боксёр партизанил, а вот что был в составе отряда «Победители», как-то упустил.

– Из уважения к герою сильно бить его не буду, – улыбнувшись, заявил я, вызвав тем самым хохот зрителей.

– Ну-ну, – ухмыляясь, встал в стойку обладатель небольшой русой бородки, – посмотрим, на что ты годен.

Боксировать с Королёвым я не собирался, а потому просто его нейтрализовал, используя резкие удары пальцами в нервные узлы. Когда соперник с удивлением понял, что руки его почему-то не слушаются, полковник остановил поединок.

– Минут через тридцать всё придёт в норму, – утешил я удивлённого боксёра.

– Эх, жаль, что вас забирают, – вздохнул Медведев. – А задержись подольше – могли бы научить моих ребят и железки кидать, и такой экзотической борьбе, им пригодилось бы.

– Ну, до завтрашней ночи ещё есть время, могу и поучить кое-чему. Хотя, конечно, таким вещам учатся годами.

– К сожалению, сейчас нам не до этого. Большая часть отряда этой ночью идёт в Ровно, попытаемся освободить схваченных подпольщиков, да и вашего пилота заодно. Так что бойцы сейчас должны отдохнуть, набраться сил перед ночным рейдом.

– Штурмом будете брать эту церковь? – спросил я, чувствуя внутреннюю дрожь.

– Придётся, другого выхода нет. Будет отвлекающий манёвр с взрывом железнодорожного моста через речку Устье. Когда на тот участок оттянется часть гарнизона, начнём штурмовать церковь.

– Чёрт…

– Что такое?

– Я вам очень пригодился бы этой ночью. Только понимаю, вы меня всё равно не возьмёте с собой.

– Ни вас, ни товарища Медынцева, таков приказ вышестоящего руководства, и я не имею права его нарушать. Хотя, уверен, от вас была бы несомненная польза.

После отбоя мы с Медынцевым так и не могли уснуть, прислушиваясь, как бойцы собираются в ночной рейд к Ровно. В палатке мы остались втроём, считая травмировавшегося на вырубке лесополосы Тимофея Жаботы. Парень очень переживал, что из-за одного неловкого движения повредил руку и лишился возможности поучаствовать в рейде. Но тут уж понятно, считай, лезвием топора до кости пропорол, пришлось даже швы накладывать. Поневоле вспомнилась история о зэке из Ухтпечлага, оттяпавшего себе на лесоповале полладони. Хотя там-то это было сделано специально, а здесь – нелепая случайность.

– Пойдёмте, что ли, ребят проводим, – предложил Василий Карпович. – Похоже, всё уже, уходят.

Мы выбрались из палатки. Ярко горели костры, пронзительно звенели комары, а в лагере происходило броуновское движение. «Стройся!» – вдруг раздалась команда. Хаос тут же упорядочился, бойцы деловито принялись занимать свои места в шеренге.

Я почувствовал прикосновение – подошла Варя. Она прижалась к моему плечу, глядя на выстроившихся партизан.

– Товарищи! – услышали мы голос Медведева. – Сегодня нам предстоит выполнить очень серьёзное задание, и я сразу предупреждаю, что не все вернутся обратно. Но знайте, что мы рискуем своей жизнью ради спасения наших товарищей из подполья, которых фашисты собираются прилюдно казнить на потеху гауляйтеру Украины. Уже готовы виселицы и костры. Наш святой долг – не допустить этой средневековой расправы. Если среди вас имеются такие, кто чувствует себя не готовым, кто сомневается в своих силах, сделать шаг вперёд… Что ж, вижу, таких нет. Спасибо, братцы, вам от имени всех советских людей. А теперь нале-е-е-во! Ша-а-агом марш!

Цепочка из примерно семидесяти человек молча потянулась в темноту, которую бессильно пыталось разорвать пламя нескольких факелов, распределённых по всей длине отряда. Оставшиеся – в основном женщины и несколько человек из охранения лагеря – провожали их взглядами, как и мы с Медынцевым и Варей.

– А ведь и правда, кто-то не вернётся, – прошептала она, сильнее стискивая пальцами мою руку.

Я стиснул зубы. А спустя минуту мягко оторвал Варю от себя и сказал, глядя ей в глаза:

– Любимая, я никогда себе не прощу, если буду сидеть здесь, оберегая свою шкуру, в то время как там гибнут наши товарищи.

И, крепко поцеловав её в губы, нырнул в палатку. Сам не знаю, что подтолкнуло меня быстро натянуть на себя немецкую форму. Взял «люгер» и «шмайссер» с запасным рожком, на пояс повесил нож. На выходе из палатки путь мне преградил Медынцев.

– Товарищ Сорокин, это что такое?! Вам же… Нам с вами приказано никуда отсюда не отлучаться. И почему вы переоделись в гитлеровца?

– Василий Карпович, я думаю, вы меня уже успели изучить и понимаете, что не в моих правилах жаться в сторонке, когда товарищи идут на боевое задание. А форма… Подумалось, может пригодиться.

– Да что вы один-то там сделаете?! Ваше появление ничего не решит, а шальную пулю схлопотать – легче лёгкого!

– Товарищ Медынцев, все мы ходим под Богом. А если не пойду, как буду своей невесте в глаза смотреть?

Стоявшая рядом Варя после этих слов кинулась мне на шею, а я, прижав её к себе, подумал, что как-то пафосно получилось. Но время такое, героические свершения зачастую подкреплены лишь голым энтузиазмом, как тот же Павка Корчагин надрывался на строительстве узкоколейки. Или вон бойцы в атаку шли с именем Сталина на устах, и ведь правда готовы были отдать за него свою жизнь. Так что не я первый, не я последний.

Нагнать отряд удалось, к счастью, до того, как арьергард скрылся в болотах. Замыкающим с жердью в одной руке и факелом в другой шёл тот самый Леонов, которому пришлось извиняться перед Варей за «немецкую подстилку». Заслышав, что его догоняют, бросил жердь и направил ствол ппш в мою сторону.

– Свои это, Леонов! – негромко крикнул я. – А то ещё пальнёшь сдуру.

– Вы!.. Вы что тут делаете, да ещё в немецкой форме? Вы должны находиться в лагере и ждать отправки на Большую землю.

– Чем вам моя форма не нравится? А на Большую землю я ещё успею, а пока решил вот помочь товарищам разворошить это осиное гнездо. И не старайтесь, товарищ Леонов, вернуть меня не получится.

– Я вынужден доложить командиру отряда.

– Докладывайте, но и он меня не остановит.

– Да хрена лысого получится доложить, тут можно идти только цепью. Когда выберемся на сушу, тогда доложу. А пока держитесь за мной.

Только мы двинулись догонять отряд, как сзади послышалось шлёпанье по воде. Обернулся – Медынцев. В отличие от меня переодеваться он не стал либо просто боялся потерять драгоценные секунды.

– Чёрт, чуть снова не свалился в омут, – сказал он недовольным голосом. – Хорошо, недалеко ушли, по факелам ориентировался… Ну что вы так на меня смотрите, Леонов?! Не мог же я оставить своего подопечного без присмотра. Буду следить, чтобы без нужды не лез на рожон.

Леонов выругался сквозь зубы, а я только вздохнул. Что ж, Василия Карповича можно понять, случись что со мной – ему в Москве голову оторвут.

На сушу мы выбрались примерно через час, и Леонов сразу двинулся вперёд, докладывать руководству. Спустя несколько минут вернулся в сопровождении Медведева.

– Что это ещё за самоуправство?! – с ходу начал полковник на повышенных тонах. – Кто вам разрешил покидать лагерь?

– Совесть разрешила, – упрямо ответил я. – Как советский человек, не имею права трястись за свою шкуру, когда товарищи подставляют себя под пули. Или вы на моём месте поступили бы по-другому?

– Ну знаете, если каждый из нас будет плевать на приказы вышестоящего руководства… Надеюсь, вы останетесь живы, и в Москве вам зададут хорошую трёпку. Ещё чего доброго и я из-за вас пойду под трибунал. А уж если с вами что-то случится…

– Обещаю, буду себя беречь… по мере возможности. Но уж пострелять во врага из кустов – дело святое. А может, и как немец сгожусь.

– Я прослежу, чтобы он не лез в самое пекло, – подал голос Медынцев. – Мне тоже не хочется идти под трибунал.

– Чёрт с вами, – после паузы выдавил Медведев. – Вижу, вы упёртые. Раз уж втемяшили себе в голову, придётся вас тащить с собой. Назад уже не отправишь, дорогу через болото вы сами не найдёте. А выделять вам бойца, когда каждый человек на счету, – слишком большая роскошь. Надеюсь, у вас хватит ума и впрямь не лезть вперёд батьки в пекло. Пострелять – постреляйте, но под вражеский огонь не суйтесь… Леонов, гаси факел, дальше идти с огнём опасно, город не так и далеко. – И ушёл вперёд, догонять авангард отряда, который постепенно погружался в сумрак.

Часа полтора мы топали в слабом отблеске изредка появлявшегося в промоинах туч полумесяца, чуть ли не ежесекундно рискуя получить веткой в глаз, так что я на всякий случай шёл, опустив голову и прищурившись. Наконец спереди по цепочке послышалось: «Приготовиться». К чему готовиться, я понял через несколько минут, когда хвост отряда подтянулся к окраине Ровно. Как-то так получилось, что я оказался уже впереди, рядом с Медведевым.

Залегли в придорожных кустах, выясняя обстановку. Было тихо, лишь где-то вдалеке брехала собака, а под уличным фонарём метрах в семидесяти от нас на завалинке, негромко переговариваясь, мирно попыхивали цигарками двое полицаев.

– Николай, Королёв, – негромко окликнул полковник моего недавнего противника по спаррингу. – Видишь вон тех двоих? Похоже, местные, полицаи. Сможешь тихо снять?

– Попробуем.

– Подождите, – шепнул я.

– Что ещё, – недовольно покосился на меня Медведев.

– Давайте я возьму их на себя. В немецкой форме подобраться к ним легче.

Повисло молчание, которое нарушил Стехов:

– А что, идея здравая. Почему бы не попробовать?

Споры затянулись на две-три минуты, но в итоге Стехову удалось отстоять свою и мою позицию. Получив добро, я бесшумно выбрался из кустов и твёрдой поступью направился в сторону сидевших полицаев. Увидев меня, они вскочили, нацелив в мою сторону стволы винтовок.

– А ну стій!

– Ви немедленно убирать свой штуц. Их бин есть дойч-ланд офисиар.

Полицаи явно растерялись и даже сделали попытку вытянуться в струнку. Подойдя вплотную, я нанёс два молниеносных удара, в результате которых оба ренегата свалились как подкошенные. После этого в ход было пущено холодное оружие, добившее находящихся в отключке пособников нацистов. Оглядевшись, я повернулся к залегшим в кустах партизанам и призывно махнул рукой.

Вскоре мы уже скрытно продвигались к центру города, где находилась Свято-Успенская церковь. Ещё пару раз попадались патрули, теперь уже более многочисленные, и нам приходилось просто пережидать, пока они минуют наш маршрут. В глубине души я только поражался, как такая толпа может столь скрытно передвигаться, но, видно, выучка у партизан была отменная. Двигались от дома к дому, небольшими группами, чтобы ни одна собака в округе не забрехала.

Свято-Успенская церковь находилась в центре небольшой площади, а возле входа под фонарём нёс караул смешанный наряд из двух немцев (кажется, ефрейтора и рядового) и трёх полицаев. Учитывая, что комендатура, по словам Вари, находилась в квартале отсюда, а там рядом и казармы, в течение нескольких минут сюда могла прибыть нежелательная подмога. Но большинство гарнизона оттянется на другой конец города, где вскоре должен прогреметь взрыв.

– Ещё две минуты, – глядя на часы, прокомментировал полковник.

Однако ни через две, ни через пять минут взрыва не произошло. Народ начал волноваться. Медведев тихо матерился, но поделать в этой ситуации ничего не мог.

– Что-то не так пошло у ребят, – бормотал он себе под нос. – Странно, но и выстрелов нет. Если бы они попались, началась бы пальба. Давайте подождём ещё минут пять.

Но и через пять минут взрыва не послышалось. Полковник явно нервничал, хоть и пытался скрыть обуревавшие его чувства. Понимая, что операция грозит сорваться, я тихо сказал:

– Товарищ командир, разрешите, я снова попробую по-тихому их обезвредить?

– В одиночку? Их же пятеро!

– Так что же, попытка не пытка, держите их на мушке на всякий случай, но надеюсь, до стрельбы дело не дойдёт.

– Ладно, чёрт с вами.

– Лучше Бог, – хмыкнул я, выходя из-за угла.

Шагая по булыжной мостовой подкованными сапогами, я тут же привлёк внимание нёсших дежурство немцев и полицаев. Послышался лязг взводимых затворов, и хриплый голос ефрейтора спросил на немецком:

– Wer sind sie?[20]

– Ich bin ein major – Intrigant-Service von Willie Vogel. Erhielt den Befehl, um zu iiberpriifen, wie Sie dienen.

В общем, заявил, что был послан с проверкой, и это заявление, сделанное на чистом немецком, слегка расслабило потенциальных жертв, даже полицаев, которые вряд ли могли свидетельствовать, насколько чисто я говорю на языке Гёте. Секундная расслабленность стоила всем пятерым жизни. На этот раз я действовал холодным оружием. Две секунды – и трое корчились на мостовой, держась за распоротое горло, одному я выпустил кишки, а ещё один получил удар точно в сердце и мгновенно упорхнул в Валгаллу. Добив четверых страдальцев, чтобы не мучились, я вытер лезвие о гимнастёрку ефрейтора.

И ведь почти не запыхался! Зато какой прилив адреналина, как в старые добрые времена. Понятно, война – это плохо, но в то же время она даёт шанс взбодриться, как никакое реалити-шоу будущего. И она, как лакмусовая бумажка, даёт возможность понять, ху из ху.

Удостоверившись, что все мертвы, я махнул рукой в сторону затаившихся в ночи партизан. Те оперативно подгребли и принялись сбивать засов с двери храма. Изнутри послышалось шевеление, чьи-то осторожные голоса. И в этот момент со стороны реки наконец бомбануло!

Взрыв был такой силы, что я невольно присел. Да и остальные в испуге замерли. Одно дело, когда ты ждёшь этого взрыва, и совсем другое – когда он гремит вот так, заставляя сердце испуганно уходить в пятки, а забитые крест-накрест досками стекла храма нервно вибрировать. И следом застрекотали далёкие выстрелы.

– Твою ж мать, мы же сверяли часы! – выругался Медведев. – Так, мужики, давайте шустрее, сейчас весь город на уши встанет.

Тут Королёву богатырским ударом удалось сбить навесной замок, дверь распахнулась, и внутрь церкви ударили два белых луча от электрических фонарей.

– Товарищи, давайте, быстро выходим и за нами! – обращаясь к отпрянувшим от двери арестантам, скомандовал полковник. – Скоро здесь будут немцы и полицаи. Все могут идти?

– Все, – послышалось изнутри. – Кроме одного, он у нас со сломанной ногой.

– Это наш пилот, – встрял я. – Товарищ Медынцев, пойдёмте, поможем ему.

Сивцев, увидев нас, чуть не прослезился.

– Ребята, думал, всё, хана мне, повесят, – дрожащим голосом признался он. – Спасибо вам!

– Потом будешь благодарить, Петрович, – оборвал его Медынцев.

– Ефим Николаевич, а почему вы в немецкой форме?

– Долго рассказывать… Что с Голдой Соломоновной?

– Здесь я, – послышался из темноты знакомый женский голос. – Могу сама идти.

– Отлично! Тогда двигаемся, а то и впрямь немцы объявятся.

В лагере мы оказались под утро. Наше движение сдерживали женщины и одноногий Сивцев, которого мы с Медынцевым стоически тащили на себе всю дорогу. Он висел между нами, изредка отталкиваясь от земли здоровой ногой, и всю дорогу неустанно благодарил за его спасение. Особенно тяжко пришлось на болотистом участке. Но и его мы форсировали.

В лагере нас встретили как героев. Варя хоть и не кинулась в мои объятия, но всем своим видом показывала, как она счастлива, что я вернулся живым и даже не раненым. А уж когда ей шепнули, что без моего участия такой итог операции вряд ли был бы возможен, она буквально расцвела.

Но ещё оставалась неясной судьба товарищей, которые устроили запоздалый взрыв. Они явились в лагерь через два часа после нашего возвращения. И, в отличие от нас, изрядно потрёпанные. А что хуже всего – с потерями. Погиб совсем молодой Костя Родионов.

– Не сумели мы вовремя заряд заложить, – понурив голову, тихо стал рассказывать командир группы Стас Лукьянчик. – Там немцы, будто что-то почуяв, усилили наблюдение за объектом. Костя рискнул пробраться под мост во время смены караула, привязал взрывчатку под опору и запалил шнур. Кинулся оттуда – а там немцы, чуть ли не навстречу. Увидели и открыли огонь…

– А вы что же? – глухо спросил Медведев под гробовое молчание обступивших партизан.

– А что мы?! – вскинулся Лукьянчик. – Отстреливались, да куда там! Нас пятеро, вернее, после гибели Кости уже четверо, а их десятка два. И это ещё на шум подмога не успела приехать.

– Ладно, – тяжело вздохнул после паузы полковник, – что сделано, то сделано. Кабы мы знали, что Коля и товарищ Сорокин так ловко разберутся с охраной у церкви, то и не стали бы устраивать отвлекающий манёвр. Сейчас отдыхайте, а насчёт тела Родионова попробуем выяснить, куда его немцы дели. Нужно похоронить бойца с соответствующими почестями.

Когда Медведев направился в свою палатку, я пристроился рядом и задал ему интересовавший меня вопрос:

– Дмитрий Николаевич!

– Что, товарищ Сорокин?

– Хотел спросить, куда Кузнецов пропал? Он же вроде должен был принимать участие в этой операции…

– А он и принимал, но как именно, этого вам знать не положено. У товарища Кузнецова своя задача, он обязан отчитываться только мне.

– А не боитесь, что немцы кинутся лес прочёсывать?

– Думали об этом, поэтому наши люди от моста отходили в другую сторону, петляли, чтобы запутать возможных преследователей. А уж соваться в болота… Конечно, немцы могут найти проводника из местных и прочесать все окрестные леса. Но могут сначала дождаться приезда Коха, а он, по сведениям, добытым товарищем Кузнецовым, появится в Ровно не раньше сегодняшнего обеда. Наверное, всё равно придётся сниматься с насиженного места, менять дислокацию, но, пока вас не отправим, сделать этого не получится.

Будем надеяться, немцы в течение дня не найдут к нам дорогу. А сейчас отдыхайте, вы сегодня были молодцом, на вас я подпишу представление. А заодно и на Костю Родионова… посмертно. Информацию передадим по радиосвязи.

Может, нужно было вытянуться в струнку и заорать: «Служу Советскому Союзу!» – но что-то меня на это так и не сподвигло. Ограничился гражданским: «Спасибо».

– Но и укажу, что вы самовольничали, когда отправились следом за нами на ночную операцию, – добавил ложку дёгтя Медведев.

– Воля ваша, – притворно вздохнул я, разводя руки в стороны.

Что ж, самолёт должен прибыть в районе двух часов ночи, так что выдвигаться на просеку надо часов в десять вечера, учитывая носилки с Сивцевым. По идее, должны прийти с запасом и разжечь костры вдоль посадочной полосы. А до вечера весь день мы с Медынцевым будем предоставлены самим себе. Понятно, нужно вздремнуть после ночных приключений. Варя вон тоже с красными глазами, как, впрочем, и все, кто ходил в Ровно и кто оставался в лагере. Никто не спал, все волновались за исход операции. Так что сегодня всем даны сутки на отдых, кроме разве что поварихи и ошивавшемуся при кухне пожилому Кузьмичу – партизану из местных. В его обязанности входило помогать Зинаиде, особенно чистить картошку. Хотя картошка из-за дефицита шла только в первые блюда, а на второе была преимущественно каша.

Впрочем, к обеду все уже отоспались и принялись готовиться к эвакуации. Куда переезжает лагерь, никто пока не знал, за исключением самого Медведева и его зама Стехова. Эвакуация лагеря была назначена на завтрашнее утро, после того как проводят самолёт со мной, Медынцевым и Петровичем. Ну а я эти часы, избавившись от ненавистной, но оказавшейся полезной немецкой формы, старался провести рядом с Варей. Та, правда, взялась за стирку одежды вернувшихся из похода бойцов… и только потом мы с ней уединились.

Прогуливаясь по окрестностям лагеря, мы расположились на поваленном стволе дерева. Я взял её ладонь в свою, взглядом следя за ползущей по кленовому листу божьей коровкой.

– Вот, Варя, улетаю, и неизвестно, когда свидимся. Случайно повстречались, но воспоминания об этой встрече будут греть меня до тех пор, пока мы не увидимся с тобой снова.

– Я тоже буду скучать, Ефим. Эти несколько дней стали для меня настоящим подарком. – Варя, вздохнув, прижалась щекой к моему плечу.

Я скосил глаза: она смотрела куда-то далеко сквозь листву, в наше с ней будущее, и, похоже, представляла себе его донельзя светлым и счастливым.

– Как хорошо, что мы есть друг у друга, – прошептала она. – Обещай, что ты меня никогда и ни на кого не променяешь.

– Конечно, не променяю, глупенькая, – чмокнул я её в прикрытую косынкой макушку. – А в тебе я и так уверен, без всяких обещаний.

Мой взгляд переместился ниже. Видно, стирая бельё, Варя для удобства расстегнула кофточку на одну пуговку больше обычного, да так и ушла со мной в лес, и теперь я мог лицезреть верхнюю часть бюстгальтера, в котором прятались её небольшие аккуратные холмики. В Америке я бы первым делом повёз любимую по магазинам, понятно, не Вегаса, а хотя бы Лос-Анджелеса. И уж нижнего белья она накупила бы себе столько, сколько влезло бы в мой «Корд-810». Моя любимая должна выглядеть красиво, поэтому первую неделю мы только и делали бы, что раскатывали по бутикам и ювелирным магазинам… Хотя, учитывая комсомольское воспитание моей невесты, она вряд ли согласилась бы на такого рода излишества. У неё вон даже уши не проколоты, да и других украшений за время пребывания в Одессе я на ней не замечал. По-моему, Варя от их отсутствия нисколько и не страдала.

Оно и понятно, сравнивать-то не с чем. Она же по большому счёту и не видела красивой жизни. А вот если бы я повёл её на церемонию вручения премии киноакадемии, то тут невольно пришлось бы сначала отправляться за покупками, пусть даже и на один раз. Моя половинка выглядела бы лучше всех этих Вивьен Ли и Хеди Ламарр!

– Ефим, куда ты смотришь?! – притворно возмутилась Варя, проследив направление моего взгляда.

– Туда, куда смотрит каждый нормальный мужчина, – парировал я. – И поверь, здесь есть на что смотреть, даже несмотря на то, что твои прелести упрятаны в этот давно уже вышедший за границей из моды бюстгальтер. Если бы я знал, что встречу тебя, захватил бы столько барахла…

– А что сейчас носят в Америке?

О-о-о, кажется, в моей Варе пробуждается женщина! Не вытравила из неё всё-таки жизнь советской комсомолки тяги к прекрасному!

– Знаешь, я не такой специалист по женским тряпкам, но мы обязательно слетаем с тобой в Нью-Йорк, и я проведу тебя по лучшим магазинам, где ты купишь себе всё, на что упадёт твой взгляд. Поверь, шопинг…

– Что?

– Шопинг, от английского слова shop, магазин – любимое занятие состоятельных американок, которые покупают всё, что подвернётся под руку. Так вот, шопинг – на редкость увлекательное занятие. Думаю, ты этим не заразишься, но поверь, тебе будет приятно пройтись по крупнейшим торговым центрам большого американского города.

– А мне кажется, это скучно, – надула губки Варя.

Ну я в эти губки её и поцеловал. А на секунде пятнадцатой-двадцатой затяжного поцелуя моя правая рука скользнула к её левой груди, и даже сквозь плотную ткань бюстгальтера я почувствовал напрягшийся сосок. Варя чуть отстранилась, закусив нижнюю губу, строго посмотрела мне в глаза, но я выдержал этот взгляд, а тем временем и моя левая ладонь накрыла её правую грудь. И чёрт возьми, её веки дрогнули. Слушая учащённое дыхание своей возлюбленной, да и сам дыша, словно загнанный жеребец, я нежно положил её на траву и принялся лихорадочно расстегивать на блузке последние пуговицы. Косынку с головы она сдёрнула сама. Затем не без труда, на ощупь расстегнул бюстгальтер, отбросив эту ужасную тряпку в сторону, и принялся целовать и покусывать розовые соски, венчающие две налитые грудки, отчего по телу моей любимой пробегали волны дрожи.

Дальше была юбка, и вновь ни малейшего сопротивления со стороны партнёрши. Варя застонала, когда я добрался до её самого потаённого места, этого покрытого пухом холмика, источающего соки нестерпимого желания. Впрочем, прелюдия ещё не заканчивалась.

Варя застонала, а пальцы её правой руки направили мой орган.

Вдруг она ойкнула, немного отстранившись, но по-прежнему не открывая глаз. Я хрипло выдохнул:

– Ты хочешь, чтобы я прекратил?

Она отрицательно помотала головой:

– Нет, нет, не останавливайся!!!

И сама придвинулась, провоцируя меня на продолжение. Темп нарастал, и в какой-то момент Варя вонзила свои ногти в мою спину. И вроде короткостриженые, но я невольно выгнулся, тем самым усилив своё проникновение в неё. Раздался уже ничем не сдерживаемый крик, а у меня в голове билась лишь одна мысль: не вздумай оставлять в ней своё семя! Не хватало ещё, чтобы и Варя залетела с первого раза, как когда-то Кэрол Ломбард. Поэтому, хоть и упавший в пучину страстей, буквально на каком-то автопилоте я сумел в самый важный момент отдалиться.

А затем мы лежали в траве, глядя в бездонную лазурь предвечернего неба, в котором застыло лишь одно небольшое облачко, формой напоминавшее конскую голову. Говорить ни о чём не хотелось, а хотелось лежать вот так вечно, не думая ни о чём, быть погружённым в сладкую негу.

Не знаю, сколько мы так лежали, когда тишину нарушил умиротворённый голос Вари:

– Знаешь, а ты первый мужчина в моей жизни.

– Ты это серьёзно?!

– А что, такими вещами шутят?

Она приподнялась на локте, глядя мне в глаза. И они не врали. Не проверять же нижнее бельё возлюбленной на наличие капель крови… Одним словом – охренеть!

– Сначала было немного больно, а потом так приятно, как никогда в жизни, – призналась она, приблизив ко мне своё лицо вплотную и щекоча прядью волос кончик моего носа.

– Вот это сюрприз так сюрприз… Надеюсь, ты не пожалела, что этим мужчиной оказался я?

– Наоборот, счастлива! – Она улыбнулась, и в уголках её глаз прорезались лучики счастья.

Наши губы вновь слились в затяжном поцелуе, а затем я перевернул Варю на спину, и, спустя несколько минут, мы снова оказались на вершине блаженства. И потом вновь лежали рядом, наслаждаясь счастливыми мгновениями. Повторятся ли они ещё когда-нибудь? Я, во всяком случае, сделаю всё для этого!

– Скажи, а у тебя там, в Америке, были женщины?

Вопрос показался мне довольно неожиданным, и я даже не сразу сориентировался, как отвечать. Но, решив не портить такой момент глупыми откровениями, сказал:

– Насмотрелся я на этих американок. У них же в моде феминизм, женщины хотят если не выглядеть как мужики, то вести себя так же. А я такое не приемлю. Да и все эти звёзды Голливуда… Как ёлочные игрушки: с виду блестящие, а внутри – пустышка.

– А я? – после паузы тихо спросила Варя. – Я не пустышка?

– Ты – нет! Поверь, все эти кинодивы не стоят и твоего мизинца.

– Ты будешь любить только меня одну?

– Только тебя! И ты сама это прекрасно знаешь.

– Тогда мы будем жить долго и счастливо и, как в сказке, умрём в один день.

– Надеюсь, этот день настанет не скоро.

И мы снова слились в долгом и страстном поцелуе.

Глава 10

Москва военная сильно изменилась по сравнению с той, что я помнил, пятилетней давности. Столица встретила нас пустынными улицами, зенитками и заклеенными крест-накрест окнами. Шины эмки негромко шуршали по асфальту, перемежаемому брусчатым покрытием, а я всё никак не мог забыть наше последнее свидание с Варей. Мне очень хотелось верить, что мы, как и договаривались, встретимся после войны, а может, если повезёт, и раньше.

Мы с ней попрощались в лагере. Варя с трудом сдерживала слёзы, да и у меня стоял ком в горле. Говорили мало, всё и так уже было сказано. Попрощались с партизанами и отправились на импровизированный аэродром. Носилки с покалеченным пилотом несли Королёв и ещё один здоровенный партизан. Разожгли сигнальные костры, и через полтора часа в небе послышался гул двигателей. ЛИГ-10, как пояснил Сивцев, когда самолёт, подпрыгивая на кочках, пробежался по вырубленной полосе и замер у дальнего её края. Развернули его вручную, выгрузили продовольствие и боеприпасы. Особенно Медведев порадовался мешку обычного чая, видно, и ему надоело пить заваренную траву. Загрузились мы втроём: я, Медынцев и Сивцев. Медведев на прощание пожал каждому руку, пожелав счастливого полёта.

На аэродроме Внуково нас встречал особист с погонами майора, представившийся Василием Виноградовым. В этой реальности высшее руководство пошло на возвращение погон в армии и госбезопасности раньше, чем было в известной мне реальности. Об этом я ведь тоже когда-то упоминал в своих показаниях. Впрочем, это мелочи, которые сопутствовали моему появлению в нынешнем времени. Мы с Медынцевым, за которым прислали такую же эмку, как и за мной, сердечно распрощались. Ему предстояло ехать по своим делам, писать рапорты и прочее, а передо мной стояла куда более важная задача. Виноградов сел на переднее сиденье, я, словно большой начальник, устроился на заднем. Думал, будет серьёзный конвой, а тут всего майор и старшина-водитель, тоже с погонами гэбэшника.

– В Главное управление НКВД, – сказал Виноградов водителю.

От этих слов у меня нехорошо засосало под ложечкой. Слишком уж неоднозначные остались воспоминания о предыдущем посещении этого здания. Кому я там понадобился? На ум приходила только одна фамилия. Хотелось верить, что на этот раз всё пройдёт в более дружелюбной атмосфере, без посещения расстрельного подвала.

– Как-то неудобно в такой одежде, – сказал я Виноградову, когда мы поднимались по лестнице наводящего ужас на простых людей учреждения.

– Ничего страшного, вроде более-менее чистая, а на объекте вам выдадут новую.

Очень мне не хотелось сдавать оружие, когда мы входили в приёмную печально знакомого кабинета на третьем этаже, который не без моей же помощи сменил владельца раньше положенного срока. Всё-таки с уже полюбившимся «люгером» я чувствовал себя чуть более защищённым, нежели с голыми кулаками. Хотя и понимал, что в данный момент моей жизни и свободе вряд ли что-то угрожает.

Порученец-майор (везёт мне на майоров) попросил нас обождать в приёмной, скрылся на полминуты в кабинете, а вернувшись, предложил пройти только мне, предупредительно распахнув дверь.

Порог я переступил не без внутреннего холодка. Рабочий стол с небольшими бюстами Ленина и Дзержинского здесь стоял уже другой, да и в целом много что поменялось в обстановке, разве что кроме сейфа в углу и портрета Вождя народов на стене позади кресла, в котором восседал Лаврентий Берия. Одетый в форму Генерального комиссара госбезопасности с маршальскими погонами, он сидел, вобрав голову в плечи, будто филин, и пристально глядел на меня сквозь стёкла пенсне.

– Здравствуйте, товарищ Сорокин! – произнёс он с лёгким акцентом. – Присаживайтесь. – И сделал даже не жест, а намёк на жест в сторону куда менее презентабельного, чем у него, кресла с моей стороны стола, в которое я, выдав ответное «Добрый день, товарищ Берия!», и опустился.

Закинул ногу на ногу, тем самым демонстрируя, что чувствую себя в этих стенах вполне комфортно.

– А я думал, этот кабинет напомнит вам о не самом приятном моменте вашей биографии, – чуть усмехнулся нарком. – Вижу, ошибался, либо вы умеете владеть своими эмоциями.

– Согласен, товарищ народный комиссар, воспоминания не самые приятные, хотя именно в этом кабинете Ежов со мной общался доброжелательно, даже чаем с лимоном напоил, – улыбнулся я.

Берия неожиданно расхохотался. Смеялся он с чувством, хотя его смех и напоминал больше воронье карканье и прекратился столь же неожиданно, как и начался. Берия протёр большим носовым платком запотевшие стёкла пенсне, водрузил их обратно на нос и вновь превратился в филина.

– Смелости, я смотрю, вам не занимать. Хорошо, будет вам чай с лимоном. Я и сам люблю побаловаться чайком.

Спустя минуту на столе стоял практически тот же набор, что и пять лет назад: сахарница, вазочка с печеньем и конфетами, чай в стаканах в мельхиоровых подстаканниках. Я отхлебнул не без скрытого удовольствия. Соскучился всё-таки по хорошему чаю.

– Наверное, проголодались? – спросил нарком, размешивая ложечкой сахар в стакане. – Отсюда вас отвезут на загородную базу, где готовится к заброске в Индию отряд под кодовым названием «Индусы». Там, на базе, вас накормят. Как чай? Кстати, тоже индийский.

– Спасибо, вкусный, у партизан всё больше травы в почёте, но я приверженец хорошего классического чая.

– От товарища Медведева, пока вы летели, пришла радиограмма, как вы отличились при освобождении подпольщиков в Ровно. Ходатайствует о представлении вас к государственной награде. Мы этот вопрос рассмотрим в ближайшее время. А пока у меня есть сорок минут до того, как я уеду на совещание в Кремль, расскажите вкратце, что там у вас случилось по пути с Кубы в Москву?

Рассказ занял минут двадцать, в течение которых Берия, почти не моргая, сверлил меня взглядом. Я глаз не отводил, в свою очередь рассматривая слушателя. Лицо наркома трудно было назвать симпатичным, но не всем же родиться такими красавцами, как я, главное, что у человека в голове. А Лаврентий Павлович вряд ли мог пожаловаться на недостаток ума. Это сразу после расстрела его вывели недалёким тираном и сексуальным извращенцем, а в XXI веке стали публиковать откровения современников Берии, в которых он выглядел едва ли не совершенно противоположной личностью. Хотя насчёт его сексуальных подвигов многие соглашались, ну так ведь у каждого имеется какая-то слабость.

В рассказе я упомянул о незавидной судьбе Николая Кузнецова, попросив принять меры по предотвращению его гибели в 1944-м. Хотя, честно говоря, сейчас я и сам не был уверен, что в этом варианте истории всё пойдёт по известному мне сценарию.

– Насчёт Кузнецова мы подумаем, спасибо за информацию, – чиркнул он карандашом на листе бумаги. – Однако как это у вас получается всегда выходить сухим из воды? В подвале Лубянки вас должны были расстрелять – вы сумели уйти. Из лагеря тоже сбежали. В Америке, вместо того, чтобы затаиться, развили бурную деятельность. Благодаря вам, я слышал, вся сицилийская мафия встала на уши, а уж когда вы открыли отель и казино в Лас-Вегасе… Ваш фильм о гангстерах прошлого века мы с товарищем Сталиным с удовольствием посмотрели. И вот сейчас, несмотря на авиакатастрофу, вы живы и здоровы. Такое ощущение, что где-то там, – он поднял глаза вверх, – у вас имеется покровитель.

– Насчёт покровителя не знаю, – усмехнулся я, – но у меня и в прошлой жизни были случаи, когда я неоднократно мог погибнуть. Но, как видите, сижу перед вами и готов к дальнейшим свершениям во благо… родины.

– А что запнулись? – моментально отреагировал Берия. – Так трудно даётся слово «родина»?

Вот же жук, с этим кренделем нужно держать ухо востро. Чуть что не то ляпнешь – и не поглядят на былые заслуги, упекут снова в лагерь или вовсе к стенке поставят. А для Советского Союза, как ни крути, я сделал немало. Одних моих сведений о будущем хватило бы выше крыши, а я ещё и в Штатах умудрялся помогать, хотя вполне мог бы забить на проблемы СССР и жить в своё удовольствие.

– Не нужно меня ловить на этом, товарищ народный комиссар внутренних дел, для своей страны я сделал поболе некоторых. Не хотел обижать кого-то конкретно, – глядя на сузившиеся за линзами глаза, добавил я, – но, согласитесь, сколько людей кричат, что они настоящие патриоты своей родины, бьют себя в грудь, брызжут слюной, а на выходе хорошо, если хотя бы не навредили стране. Я же и в своём времени проливал кровь за Россию, и здесь жизнью рискую. И пользы, согласитесь, сделал немало…

– Не спорю, немало. Вижу по вашим горящим глазам, что говорите искренне, а искренность я в людях уважаю… А скажите мне, Ефим Николаевич, – уже более доверительно обратился ко мне нарком, – вы всё подробно описали в своих показаниях относительно будущего СССР? Ничего не забыли, не перепутали?

– Вроде бы всё, но если вас что-то конкретно интересует, спрашивайте, постараюсь ответить.

Берия снял обёртку с шоколадной конфеты «Мишка косолапый» и бросил сладость в рот. Вдохновлённый его примером, я взял такую же конфету и спустя несколько секунд сумел оценить вкус орехового пралине с шоколадной глазурью от кондитерской фабрики «Красный Октябрь».

– Война, все силы брошены на военные нужды, но цех по производству шоколада и шоколадных конфет по-прежнему работает, – сказал нарком и тут же вернулся к нашей теме: – То есть вы уверены, что товарищ Сталин уйдёт от нас в марте тысяча девятьсот пятьдесят третьего года? И что меня в том же году… расстреляют?

– Может, Иосиф Виссарионович и подольше протянет, если всё же начнёт выполнять указания врачей. Но его здоровье уже и так, пожалуй, серьёзно подорвано, в первую очередь из-за стрессов. Что же касается вашего расстрела… Насколько я помню, после кончины Сталина Никита Хрущёв поднял вопрос о вашем несоответствии занимаемой должности. Позже вас арестовала группа генералов во главе с маршалом Жуковым. Вас обвинили в шпионаже в пользу иностранных разведок, в злоупотреблении властью, моральном разложении и так далее. Ничего нового, в подобных вещах обвиняли десятки тысяч советских граждан, реабилитированных после пятьдесят третьего года. Да и меня, не успел я появиться в этом времени, причислили к иностранным шпионам. Это была ошибка, виновные понесли наказание. Хорошо хоть, задним числом разобрались. А то ведь, не прояви я инициативы, лежали бы вы уже на Коммунарке или сгнили в Ухтпечлаге. Да и ваше захоронение даже через десятки лет останется тайной. То ли сожгли ваш прах, то ли закопали где-то, не поставив даже креста… В общем, после вашей казни в народе гулял стишок: «Лаврентий Палыч Берия вышел из доверия».

Тут нарком не смог удержать на лице маску равнодушия, ноздри его раздулись, а пальцы сжались в кулаки, на красном лице проступили белые пятна. Однако, к его чести, Берия сумел быстро взять себя в руки.

– Ну и что было со страной дальше?

– Особо историей я никогда не интересовался, но кое-что помню. Что, например, во главе СССР стояли вы в должности главы МВД, Маленков как предсовмина и Хрущёв, занявший пост секретаря ЦК КПСС. Этакий Змей Горыныч о трёх головах. Одной из ваших внешнеполитических инициатив, если я не ошибаюсь, было прекращение поддержки просоветского режима в Германской Демократической Республике, появившейся в результате раскола страны после победы коалиции во Второй мировой. Вы выражали готовность на объединение Германии в обмен на репарации в размере 10 миллиардов долларов США. Вообще весь социалистический блок выглядел как мертворождённое дитя. Народные восстания в Венгрии и Чехословакии, беспорядки в Польше это подтвердили. Нигде нас не любили, держали за жандармов, при этом наша страна вкладывала огромные деньги в поддержку лояльных нам режимов. А тут ещё после Второй мировой Североатлантический блок, я о нём упоминал в показаниях, на территории государств, подконтрольных СССР, затеял операцию под кодовым названием «Гладио», направленную на дискредитацию и вытеснение коммунистов из властных структур, в том числе и посредством их физического уничтожения. В общем, с распадом Советского Союза рухнул и изрядно подгнивший социалистический блок.

Берия смотрел на меня не мигая, словно уж, гипнотизирующий лягушку. Я же спокойно продолжил:

– Вы закрыли «дело врачей», о котором я упоминал в своих показаниях, выступали за пересмотр части репрессий, проведённых при Сталине, предлагали проведение различных внутриполитических и внешнеполитических преобразований, объявили амнистию… Объявили, честно говоря, не подумав, потому что вместе с теми, кто был осуждён за кражу нескольких колосков, на волю вышли тысячи уголовников, тут же принявшиеся за старое. У нас в тысяча девятьсот восьмидесятые был даже снят фильм «Холодное лето пятьдесят третьего», где главному герою пришлось противостоять такой вот банде вышедших на свободу отморозков. При разумном подходе, конечно, дело-то хорошее, только так, с кондачка, такие вещи не делаются.

– Хорошо, – кивнул Берия, делая пометки карандашом.

– Вы выступили за частную собственность и свободу частного предпринимательства. Этим же, кстати, тридцать лет спустя занялся и Горбачёв, затеяв в середине восьмидесятых перестройку. Правда, как выяснилось, благими намерениями выстлана дорога в ад. При сменившем Горбачёва Борисе Ельцине СССР и вовсе развалился, а государственная собственность отдавалась в частные руки, зачастую за бесценок, после чего новые хозяева рабочих увольняли, а оборудование распродавали, имея с этого неплохой навар. Сотни, если не тысячи заводов закрылись по всей стране. Что интересно, вчерашние комсомольские и партийные лидеры моментально перекрашивались в новых русских бизнесменов, а те же коммунисты прилюдно сжигали свои партбилеты.

– Прогнила система, – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Берия. – И по-вашему, процесс было не остановить?

– Да я разве политик или экономист?! Наверное, что-то можно было предпринять, и наверняка кто-то говорил об этом, но его заткнули те, кто смотрел на Запад и получал оттуда если уж не материальную, то как минимум моральную поддержку. Лондон и Вашингтон напрямую были заинтересованы в ослаблении СССР, но даже они не рассчитывали, что мы сами же превратим в руины то, что предыдущие поколения возводили десятилетиями. Вот вам и революция, вот вам и миллионные жертвы во имя светлой идеи. А на деле обернулось всё пшиком.

И вновь по лицу Берии пробежала тень, пока он писал на уже втором листе бумаги. Закончив, поднял на меня глаза.

– Но в ваше время обстановка стабилизировалась?

– Не может же падение продолжаться вечно. Ельцин – гори он в аду – в канун двухтысячного года добровольно ушёл в отставку, а исполняющим обязанности Президента России стал бывший чекист Владимир Путин. Из две тысячи семнадцатого я провалился в это время, и Владимир Владимирович так и оставался у руля страны. Недостатков у него тоже немало, но по сравнению с Горбачёвым и Ельциным совершенно другой коленкор. Во всяком случае, лично я достойной альтернативы не видел. Да и россияне в большинстве своём тоже, поскольку на каждых выборах он побеждал с огромным преимуществом.

– У вас были свободные выборы? – поднял голову Берия.

– Ну а как же вы хотели при многопартийной системе! Это в СССР кого партия выдвигала генсеком, тот и становился руководителем страны. А после тысяча девятьсот девяносто первого года компартия вообще чуть ли не в подполье ушла. Смутное было время при Борьке… Но его сменщик сумел приостановить развал государства, заставив западных «друзей» уважать Россию. Неудивительно, что капиталисты возненавидели Путина, им-то выгодно было видеть мир однополярным, а нашу страну на коленях.

– А что Грузия, там что творилось?

– Отделилась, как и остальные союзные республики. Возглавил Грузию ушедший с поста министр иностранных дел СССР Эдуард Шеварднадзе, тот ещё либерал недорезанный, который тут же принялся поливать грязью социалистический строй и дружить с Западом. К счастью, не все республики повернулись к нам задом, с Белоруссией, например, в нормальных отношениях, хотя там многое замешано на экономике. Так же и с Казахстаном. А вот Украина сразу же возвела Россию в число своих врагов. Впрочем, до поры до времени отношения были нейтральными, пока в две тысячи четырнадцатом после государственного переворота жители Крыма не проголосовали за то, чтобы полуостров отошёл к России. Да и на Донбассе затянулась гражданская война, украинские националисты считали, что Россия поддерживает непокорённый регион.

– А разве Крым не является частью РСФСР?

– Пока да, но Хрущёв за время своего правления успел подарить полуостров Украинской ССР, и после развала Советского Союза Крым остался за Украиной.

– Какой же идиот этот Хрущёв, хорошо, что мы вовремя пустили его в расход.

– Уже?

– Он на посту Первого секретаря ЦК КП(б) Украины развил слишком уж бурную деятельность по выявлению врагов народа. Когда разобрались, то выяснили, что тысячи невинных людей оказались расстреляны или гниют в лагерях. А за ошибки нужно нести ответственность. Да и ваши показания вызвали у товарища Сталина определённый резонанс, так что с этим подлецом мы не церемонились.

– Круто вы с ним… Но я почему-то не слишком расстроен. Значит, история нашей страны уже точно не пойдёт по тому пути, который был в моей реальности.

– Жаль, что времени в обрез. Хотелось бы с вами пообщаться подольше, но пора собираться в Кремль. Надеюсь, нам ещё выпадет случай поговорить более детально… Кстати, а что вы там, у партизан, за анекдоты рассказывали?

– Донесли всё-таки? – криво усмехнулся я.

– Не донесли, а доложили. Так что за анекдоты, может, и мне тоже расскажете?

Пришлось оба анекдота о партизанах пересказывать наркому. Второй раз за эти полчаса я услышал каркающий смех Берии, который смеялся явно от души.

– И кто же сочиняет такие анекдоты? – справившись с приступом веселья, спросил Лаврентий Павлович.

– Народное творчество будущего, – пожал я плечами.

– А про меня или товарища Сталина? – вкрадчиво поинтересовался он. – Про нас ведь тоже наверняка сочиняли?

– Ну, один помню… Только не знаю, стоит ли его рассказывать.

– А вы попробуйте. В этих стенах можете говорить всё, что угодно, это останется между нами.

– Ну ладно, слушайте. Звонит возмущённый Сталин наркому: «Алё, Лаврентий, что за дела творятся? У меня только что с прикроватной тумбочки в спальне украли мою любимую трубку!» Берия отвечает: «Сейчас разберёмся, Иосиф Виссарионович». Через несколько минут опять звонок: «Лаврентий Палыч, я погорячился, трубка просто за тумбочку упала…» Берия: «Не может быть! У меня четверо похитителей уже задержано. Все признались, трое уже расстреляны».

Берия хмыкнул, покачав головой, но ничего не сказал. Он открыл ящик стола и, вытащив из него серебряный образок, протянул мне. Это был мой Георгий Победоносец! Пять лет я его не видел, и вот он снова со мной, всё на том же шнурке.

– Не стоит благодарности, – наблюдая, как я надеваю образок на шею, сказал явно довольный Берия. – Я и сам удивлён, как эта вещь сохранилась за столько лет. Теперь она вернулась к законному владельцу… Что ж, нам пора прощаться, дела, товарищ Сорокин, ждать не будут. И никому о том, что вы попали к нам из будущего. Этого не знает даже сопровождающий вас майор Виноградов, на объекте также смотрите не проговоритесь. Всё, можете быть свободны.

Он поднялся, вышел из-за стола и протянул мне руку. С кем только я не обменивался рукопожатием в этой реальности, настал черед и могущественного наркома, наводившего, если верить рассказам, ужас на всю страну похлеще Сталина. Не знаю, лично мне Берия по сравнению с предыдущим наркомом пока ничего плохого не сделал. А дальше поглядим.

В приёмной меня поджидал Виноградов, даже на стуле сидевший с военной выправкой. Вместе с ним мы направились вниз, во внутренний двор здания НКВД, где сели всё в тот же неприметный ГАЗ М-1.

– Теперь на объект, – скомандовал Виноградов.

Поехали по будущему Ленинскому проспекту, по нему же мы ехали из Внуково в центр столицы, теперь же катили обратно. Впрочем, аэропорт мы миновали, двигаясь дальше по дороге, которой годы спустя суждено превратиться в Киевское шоссе. Строить его уже начали, и, несмотря на войну, работы продолжались, но дальше нам пришлось ехать по гравийке. Пока ехали, набежали тучки. По крыше машины застучали капли дождя, и водитель поднял стекло со своей стороны.

– Долго ехать-то? – спросил я сидевшего впереди майора.

– Через пару километров поворот на совхоз «Птичное», а там ещё три километра по охраняемой дороге.

Не знаю уж, насколько дорога, на которую мы свернули не доезжая до «Птичного», была охраняемой, но асфальт на этом участке был уложен ровнёхонько, и наша эмка весело гнала, разбрызгивая лужи, по серой ленте. Асфальтовая дорога среди елей упёрлась в шлагбаум с будкой охраны и двумя рядами колючей проволоки. Объект по размерам, похоже, был довольно приличным, так как эти самые ряды уходили вдаль, насколько хватало глаз.

Виноградов предъявил документы, старшина с АК на плече (ого, уже внедрили) открыл ворота, и машина въехала на территорию секретной базы. Здесь тоже, к моему изумлению, всё было заасфальтировано. Остановились у небольшого одноэтажного здания. Внутри нас встретил крепко сбитый мужчина лет за пятьдесят, представившийся полковником Муравьёвым.

– Наслышан о ваших подвигах, товарищ Сорокин, – сказал он, пожимая нам с Виноградовым по очереди руки. – Добро пожаловать в наш небольшой, но дружный коллектив. Сейчас я представлю вам командира группы, майора госбезопасности Артамонова Терентия Михайловича, во время операции будете работать под его непосредственным руководством. Вы хоть и считаетесь человеком гражданским, но, сами понимаете, в группе будет военная дисциплина.

Какой-то прямо майорский заговор, я просто-таки притягиваю однозвёздочных.

Виноградов с нами попрощался, он свою миссию выполнил, и пожелал лично мне удачи.

Артамонов оказался на вид младше меня лет на десять. Однако выглядел на редкость серьёзным товарищем. В его присутствии полковник обрисовал предстоящую задачу.

По словам Муравьёва выходило, что группа вместе со мной насчитывает одиннадцать человек, хорошо владеющих английским языком. И в Индию, являющуюся колонией Британии, мы прилетаем под видом английских археологов. Оно и понятно, британцем больше, британцем меньше… Опять же, о разграблении храма в любом случае станет известно всему миру, так пусть уж камни летят в огород англичан. В крайнем случае, кто-то наверняка предложит версию, что это были немецкие агенты, укравшие сокровища под видом английских археологов.

У каждого из нас будет паспорт гражданина Великобритании. Все нужные печати уже проставлены, каждый ознакомлен со своей легендой. Проверять всех – дело долгое. А наша задача – затеряться в джунглях Индии.

– Официально вы из Дели, где приземлится ваш самолёт с британскими опознавательными знаками, должны следовать на двух грузовиках в Мохенджо-Даро, – расстелив на столе карту, показывал Муравьёв. – Машины для вас уже подготовлены нашими людьми. Грузовики с виду неказистые, но на самом деле с усиленной подвеской и мощным двигателем, каждый способен везти до трёх тонн груза. Мохенджо-Даро – это в провинции Синд. Город возник более двух с половиной тысяч лет тому назад, был крупнейшим в долине Инда, но неожиданно пришёл в запустение и попросту исчез. Обнаружили его археологи в тысяча девятьсот одиннадцатом году, с тех пор там идут раскопки. Однако на самом деле вы скрытно, не привлекая внимания, удаляетесь на самый юг полуострова, к городу Тривандрам, где и находится интересующий нас объект. Представитель нашего консульства уже совершил туда поездку и подтвердил, что это тот самый храм, с которым у местных связано немало легенд, в том числе о хранящихся в его недрах несметных сокровищах. Но вскрывать подземелья никто ещё не решился, опасаясь древнего проклятия, тем более что номинально у храма есть хозяева – потомки царствующей династии. Итак, вы останавливаетесь в джунглях неподалёку от храма, там в тайнике для вас будет приготовлено оружие, хотя хотелось бы обойтись без шума. Затем разведываете обстановку и, если всё нормально, проводите операцию. Драгоценности на грузовиках ночью доставляете к побережью, где в условленном месте на якоре рядом с берегом будет стоять рыбацкое судно. Груз на лодках переправляется на корабль, а вы возвращаетесь в Дели и улетаете обратно в Москву. По-моему, всё предельно ясно.

– Позвольте вопрос? – подал я голос.

– Слушаю вас внимательно.

– Если у вас всё уже так хорошо распланировано, то насколько необходимо моё участие в этой операции? Тем более моё лицо могут узнать даже в Индии, поскольку в Америке я появлялся и в кинолентах, и на обложках журналов.

– Приказ свыше, – развёл руками полковник. – А приказы такого уровня не обсуждаются. Конечно, если бы вы ответили отказом, то пришлось бы выкручиваться самим, но раз уж вы здесь, то, вероятно, согласитесь помочь своей родине. Тем более с вашим знанием английского вам желательно взять на себя основные тяготы общения с колониальными властями, чтобы они ничего не заподозрили. Но внутри группы все подчиняются товарищу Артамонову. Что же касается внешности, то вам уже доводилось её менять. Вот, кстати, ваш британский паспорт.

Он достал из сейфа слегка потёртую книжицу с защищающими корону львом и единорогом на обложке, раскрыв которую, я увидел физиономию бородача в очках с роговой оправой. Паспорт был на имя сорокаоднолетнего Генри Томаса, жителя Борнмута, городка, в котором мне никогда не доводилось бывать.

– А какая у меня легенда?

– Вы родились в Борнмуте в семье инженера Джорджа Томаса и его жены, домохозяйки Натали Томас. Единственный ребёнок в семье. С юных лет увлекались археологией, закончили исторический факультет в Кембридже… Впрочем, вот держите полную информацию в печатном виде. Здесь распишитесь за неё… Как выучите, вернёте. Амуницию доставили из Англии, так что в этом плане тоже прокола быть не должно. Вам всё выдаст товарищ Артамонов, он же Джон Эдвард Олдридж. А свой трофейный пистолет пока сдайте мне, в ближайшее время он вам не пригодится.

– Когда вылет?

– Через три дня. Думаю, вам хватит этого времени, чтобы выучить свою новую биографию. Надеюсь, никто не станет вас проверять с такой дотошностью, что ваша легенда окажется под угрозой.

Артамонов проводил меня в казарму, больше напоминающую санаторный домик. Как я понял, все участники группы обитали в одной большой комнате.

– Это ваша кровать, товарищ Сорокин, – кивнул он в сторону застеленной постели, третьей от окна. – Сейчас я принесу вашу одежду.

Через минуту он вернулся с комплектом: две рубашки, двое брюк, крепкая, высокая обувь на толстой подошве, в которую можно заправлять штанины, фетровая шляпа для жаркого климата, ну и, конечно же, нижнее бельё. Всё оказалось мне впору, молодцы, подготовились.

– А где остальные участники группы? – спросил я, закончив процесс переоблачения.

– На занятиях по археологии и истории Индии. Надо же им хоть что-то знать о науке, представителями которой они якобы являются.

– Вообще-то такие вещи изучают годами…

– Ну, годами не годами, а три месяца мы здесь уже торчим, – усмехнулся майор. – Эти три дня вы тоже походите на занятия, может, узнаете для себя что-то новое. И кстати, мы между собой общаемся исключительно на английском. Лишний раз попрактиковаться не помешает.

– Нет проблем, – с улыбкой ответил я на языке англосаксов.

– Тогда давайте и мы с вами будем дальше общаться на этом языке. Итак, заниматься им осталось, – он взглянул на часы, – двенадцать минут, после чего все перебазируются в столовую. И мы с вами тоже.

– А часы у вас какой марки? – поинтересовался я. – Вроде не наши?

– Естественно, мы же готовимся к заброске под видом англичан, поэтому и хронометры все получили западного образца. С часовыми фирмами в Англии беда, так что у всех либо более-менее недорогие швейцарские, либо американские механизмы. У меня американские Hamilton. Недорогие, но весьма практичные.

– А мои Longines разбились во время падения самолёта.

– У товарища Муравьёва (прозвучало на английском как Мурафьёфф) есть ещё в запасе Breguet, попрошу их для вас. Только тоже придётся расписаться в получении, вещь подотчётная.

Столовая оказалась небольшой, но уютной. Думал, будут кормить индийскими деликатесами, чтобы, опять же, заранее привыкали, но щекастая повариха, вероятно сотрудница НКВД, щедро наливала щи и накладывала с горкой тушёную капусту с мясом. По военным временам здесь питались неплохо.

После обеда по расписанию было свободное время. По пути в казарму я перезнакомился с остальными участниками группы. Так и тянуло на русский язык, но пришлось, как и все, общаться на английском.

Три дня пролетели незаметно. Занятия по индоведению проводил не кто-нибудь, а видный индолог, директор Института востоковедения АН СССР Алексей Петрович Баранников. Уже одно это говорило об уровне подготовки экспедиции. Помимо индоведения, большое внимание уделялось физической подготовке и обращению со стрелковым оружием. Нас натаскивали исключительно на пистолеты, я так понял, что и в тайнике нас ожидает такой же арсенал. Что логично, поскольку археолог, таскающийся с автоматом или винтовкой, вызовет как минимум подозрение. Хотя в фильмах я не раз видел археологов, особенно в джунглях, с ружьями. Хищных зверей ещё никто не отменял. А ножи у нас будут изначально, насчёт их ни с кем объясняться не нужно, так что до того момента, как мы доберёмся к тайнику, хоть какая-то защита у членов отряда будет.

Двое дополнительно практиковались водить автомобили с правым рулём. В Индии по примеру Англии было левостороннее движение.

Был у экспедиции и свой врач – Анатолий Самокутяев, он же Грэм Брэдшоу. В очках, но явно не ботаник, хотя со стрельбой и «физикой» у него дело обстояло похуже, чем у других. Но главное, этот относительно крепкий молодой человек лет тридцати специализировался на болезнях тропических широт, знал, например, что делать в случае укуса ядовитой змеи.

– Процесс получения сыворотки – довольно увлекательная история, – явно радовался новому слушателю доктор. – Сложно представить, но ещё полвека назад не было защиты от ядовитого укуса, пока французский врач Альбер Кальметт не додумался использовать антитоксин, полученный с помощью животных. Для производства гипериммунной сыворотки используется кровь животных, обычно крепких молодых лошадей. В зависимости от типа сыворотки, лошадям раз в несколько дней вводят яд одного или нескольких видов змей. Дозы увеличиваются с каждой последующей инъекцией. Спустя несколько недель, а иногда месяцев, когда в крови лошади накапливается максимальное количество антител к яду, производят забор крови через яремную вену. После отделения эритромассы (которую добросовестный производитель должен вколоть обратно лошади), оставшуюся плазму подвергают дальнейшему очищению от нежелательных белков и ферментативному гидролизу. Готовая сыворотка выпускается в жидкой или порошковой форме. Естественно, в нашем случае будет порошковая, поскольку холодильников в джунглях для хранения жидкой сыворотки мы не найдём.

Его монологи у присутствующих вызывали приступы зевоты, да и у меня через какое-то время развился подобный рефлекс. К счастью, три дня прошли, и мы отправились во Внуково.

На аэродроме нас поджидал Павел Михайлович Фитин. Обнялись, как старые друзья. Впервые за три дня появилась возможность поговорить на русском.

– Рад вас видеть, Ефим Николаевич! А борода и очки вам идут. Спасибо, что согласились на время оставить свой бизнес в Соединённых Штатах.

– Ради своей страны можно провести отпуск и в Индии, – усмехнулся я. – Правда, по пути в Москву пришлось задержаться под Ровно, но мы с товарищем Медынцевым это время провели с пользой.

– Это да, наслышаны. Героически себя проявили, слышал даже, что вас чуть ли не к ордену хотят представить. Так что возвращайтесь из Индии живым и здоровым, чтобы было кому вручать. От лица товарищей Сталина и Берии, а также от себя лично желаю удачного полёта!

Нам был предоставлен американский двухмоторный самолёт Lockheed с британским флагом на фюзеляже, как раз рассчитанный на десяток пассажиров и двух пилотов. У каждого из нас при себе имелся рюкзак, набитый всякой необходимой для настоящего археолога мелочью, включая шпатель, кисти и рулетку. Не говоря уже о лопатах и кирках.

Летели, показалось, целую вечность, с посадками и дозаправками в Оренбурге и Ташкенте, и наконец шасси самолёта коснулось бетонной полосы аэропорта Сафдарджунг. Судя по всему, недавно прошёл дождь, но лужи высыхали буквально на глазах. Таможенный досмотр и паспортный контроль были пройдены без вопросов, после чего мы добрались до условленного места, где нас в гараже ждали два крытых брезентом грузовика английской марки «Бедфорд» с полными бензобаками. Запасные канистры были крепко принайтованы в кузове.

– Сейчас в Индии муссон, сезон дождей, – высказал очевидную вещь сотрудник консульства, который лично ездил на разведку к храму. – Не самое лучшее время для визита, но раз наверху решили… Брезент должен выдержать даже сильный ливень, а машины отличаются хорошей проходимостью, но лучше в грязищу лишний раз не лезьте.

В бардачке каждой машины лежала сложенная вчетверо карта Индии, на которой был подробно проложен маршрут на юг полуострова к интересующему нас месту. В гараже нам загрузили провиант и воду на несколько дней. Сотрудник консульства строго-настрого запретил пить воду из непроверенных источников, пугая огромным количеством паразитов. Предложил в крайнем случае пользоваться дождевой, набирая её в свободные ёмкости.

В кабине могли расположиться двое. В ведущем грузовике рядом с водителем уселся Артамонов, в другом пассажирское место предоставили мне. Водителем у меня был некто Фёдор Климов, он же Фредди Остин – плечистый малый лет тридцати, с небольшим шрамом на украшенном ямочкой подбородке. Водителем он был неплохим, но каким-то вредным. Не успели мы выехать на окраину Дели, как он на русском, словно бы и не ко мне обращаясь, пробурчал:

– Не знаю, почему так решили.

– Что именно?

– Да добираться из Дели. Отсюда до Тривандрама почти три тысячи километров. Плюс к этому ехать нам не по главным, а по второстепенным дорогам. Если в день будем преодолевать как минимум пятьсот кэмэ, на поездку уйдёт около шести суток. А тут ещё муссон, сезон дождей, по индусскому календарю уже вовсю осень. Вон, снова тучи собираются, как бы не завязнуть в грязи.

– А есть варианты?

– Ну, я лично предлагал, что логичнее было бы провернуть всё по-тихому. Подойти скрытно к этому Тривандраму с моря, ночью высадиться и напасть на этот храм. Машины нам могли бы так же подготовить, на них всё добро и перевезли бы к берегу. Так нет, отправили нас через всю Индию…

– Может, так специально затевалось, чтобы в итоге подозрение пало на английских археологов?

– Ну, не знаю… Мы же вроде не собираемся особо светиться. Ладно, моё дело маленькое – вести машину и таскать сундуки.

Сундуки, вернее, прямоугольные деревянные ящики, находились в кузове и были накрыты куском брезента. Для сидения же наших ребят там сразу за кабиной располагалась скамейка, для удобства оббитая мягким материалом, как и место, куда можно было прислониться спиной, своего рода мягкая спинка. Хоть какой-то комфорт, всё же не один день ехать. А пока нет дождя, можно было снять верхний брезент и наслаждаться окружающими пейзажами. Трое ребят тряслись в нашем грузовике, четверо – в машине Артамонова.

Первый привал по графику был намечен в районе густонаселённого города Джайпур. Не без труда удалось найти место достаточно уединённое и чтобы в то же время туда можно было проехать на машине. Облюбовали небольшой грот, в котором развели костерок, перекусили и улеглись спать. Правда, несколько человек рвались хотя бы помыться после пыльной дороги, благо неподалёку обнаружился ручеёк, но Артамонов строго-настрого запретил, напомнив, что паразитам в этих местах самое раздолье. Вода же у нас только для питья и ни для чего более, а от пыли на морде ещё никто не умирал. По-моему, майор слишком перестраховывался, но я промолчал, не желая встревать в перепалку. Тем более под утро дождь всё-таки ливанул, так что и морды умыли, и воды для питья набрали.

Позавтракали тушёнкой с галетами, водители долили в баки бензина из канистры, и мы вновь отправились в путь. Второй день дался труднее, возможно, ещё и потому, что накануне мы ехали не целые сутки, так как прилетели в Дели часов в одиннадцать утра, а стартовали на грузовиках около двух часов дня, да и липнувшая на колёса грязь не прибавляла скорости. К счастью, к обеду ливень прекратился, и мир вокруг наполнился характерными испарениями.

У простых индусов, особенно в маленьких деревнях, наше появление вызывало неподдельный интерес. Но мы старались ни с кем без лишней нужды не контактировать, тем более что английским владел далеко не каждый встречный, зато все прекрасно говорили на хинди. Языку коренного населения никого из членов нашей группы не обучали, считая это ненужной тратой времени.

Вторая ночёвка в окрестностях посёлка Сиддапур тоже прошла без приключений, но и без дождя. Водопады с небес нас больше не тревожили на всём пути к Бомбею, где мы отметили середину пути. Том самом Бомбее, который годы спустя решат переименовать в Мумбай. Мы завалились в одну из маленьких гостиниц этого огромного мегаполиса. Не всё же по кустам ночевать, рискуя стать жертвой какой-нибудь кусачей твари. Впрочем, как мне шепнул Артамонов, перед нами была поставлена задача слегка засветиться перед хозяином постоялого двора и его обитателями, причём засветиться именно как англичанам. Это для версии англосакского следа в разграблении храма. Здесь мы смогли наконец по-человечески помыться, так как вода в краны поступала из-под земли благодаря насосу, расположенному прямо во дворе, а заодно наполнили слегка опустевшие за время пути баклажки.

– Море, красота-то какая… – глядя перед отбоем с балкончика на синюю гладь, мечтательно протянул Толя Самокутяев. – Я перед войной успел побывать в Крыму, на всю жизнь запомнил. И здесь виды не хуже.

– Говорим на английском, – тихо напомнил я ему на языке Шекспира, и Толя испуганно заозирался. – В следующий раз доложу командиру.

На следующий день ночевали в Панаджи, являющемся столицей не только провинции Гоа, но и всей Португальской Индии. Бомбей тоже когда-то, как сказал Артамонов, являлся частью Португальской Индии, но в XVII веке был передан в качестве приданого за португальскую принцессу английскому королю Карлу II. Хотя мы теперь и оказались как бы на территории другого государства, однако никакой границы здесь не существовало, никто не требовал предъявить вещи и паспорта к досмотру. Мы и представителей власти видели лишь однажды издалека в виде таратайки с пассажиром явно европеидального типа.

Снова всё прошло без проблем, и утром под аккомпанемент накрапывавшего дождика снялись в путь. Последняя ночёвка перед прибытием в Тривандрам состоялась возле городка Каннур. После двух ночей на постоялых дворах мы вновь запрятались в дебри, расположившись маленьким табором на берегу местной речушки. Здесь-то нас и поджидала проблема в виде какой-то ползучей гадины, цапнувшей за запястье Володю Кайманова, он же Дэвид Уилсон.

– По-моему, это была цепочная гадюка, она же гадюка Расселла, – констатировал Самокутяев, выслушав от пострадавшего описание увиденной при свете костра змеи. – Хорошо, что ты успел разглядеть, как она выглядела, у меня как раз должна быть соответствующая сыворотка.

Он быстро развёл порошок и шприцем внутримышечно ввёл Володе спасительную субстанцию. К тому моменту рука несчастного стала уже опухать, он даже пытался отсосать яд, но был остановлен нашим врачом, заметившим, что во рту у Володи могут быть маленькие ранки, и через них яд так же попадёт в его организм.

Всю ночь наш бедолага со стоном ворочался с боку на бок. К утру его рука сильно распухла, но главное – член нашей команды был жив и в целом чувствовал себя вполне неплохо. Только работник в ближайшие несколько дней из него не ахти какой – с такой рукой много не натаскаешь.

Артамонов был мрачнее тучи, но, как по мне, мы ещё дёшево отделались. Одним больше, одним меньше – ничего страшного, так я командиру и сказал. Тот в ответ только махнул рукой.

К 6 часам вечера 27 августа 1942 года мы прибыли к Тривандраму. В зарослях устроили небольшое совещание. Артамонов на капоте машины развернул карту, где был отмечен тайник с оружием, до которого оставалось всего несколько километров. Решили не мешкать и сразу двинулись по едва заметной дороге через джунгли в объезд города. Тайник располагался у подножия развалин древнего строения, сейчас уже трудно было понять, то ли это храм когда-то был, то ли дворец местного раджи. Смазанные и завёрнутые в тряпицы пистолеты были на месте.

Оставив товарищей и машины, мы с Артамоновым выдвинулись в сторону самого храма Сри Падманабхасвами, находящегося в городской черте. Что ж, визуально храм мало отличался от того, который я видел десятилетия спустя в роли экскурсанта. Всё тот же восьмиярусный ковчег, щедро изукрашенный декоративной отделкой, многочисленными колоннами, фигурами индийских божеств и изображениями мифических животных. Он и сам по себе в лучах заходящего солнца выглядел великолепно, но главные его сокровища хранились внутри, и они должны были помочь СССР в битве с фашистской гидрой.

Глава 11

Старт операции назначили на вечер следующего дня.

Если всё пройдёт по плану, то к утру 29 августа мы должны управиться и покинуть это кажущееся пока гостеприимным место. Охрана храма, если верить нашему информатору из консульства, чисто символическая, ворота закрываются сразу после захода солнца, а закатиться оно должно в районе семи часов вечера – мы уже успели привыкнуть к этим ранним тропическим сумеркам. Народ рассосётся, охрана внутри храма расслабится, тут-то мы и нагрянем. Штурм ворот не выглядел грамотным вариантом, равно как и задней двери, которой пользовался обслуживающий персонал, но помогла смекалка.

Учитывая, что зайти в храм мог лишь правоверный индус, в лавке недорого я приобрёл хлопковую курту (так называлась рубашка до колен без воротника), шальвары (шаровары) и крепкие, из свиной кожи сандалии. Из телячьей в Индии по понятным причинам ничего не делали, почитая коровье племя за священное. Подумав, купил и простенький, чтобы не выделяться, тюрбан, он же чалма. С накладными бородой и усами, из-за которых мне регулярно приходилось бриться, чтобы декорация нормально клеилась к коже, я выглядел почти настоящим индусом, если не считать чуть более светлого, чем у местных, цвета лица. За время, проведённое в Вегасе, я прилично загорел, да и здесь солнце не было такой уж редкостью даже в сезон дождей, но всё же колер моей физиономии был на тон светлее, чем у порядочного индуса. Так что пришлось наведаться в лавку, торгующую парфюмом и прочей бабской хренью, где я подобрал баночку с соответствующего оттенка тональным кремом. Зеркальце купить не догадался, не снимать же зеркало заднего вида с машины, поэтому на следующий день Артамонов лично занялся раскраской моей бородатой рожи, рук и стоп, в общем, тех частей тела, которые не были скрыты местными тряпками. Зато результат порадовал, если исключить слишком уж утончённые для индуса нос и губы. Подумав, я в ноздри засунул по маленькому ватному шарику, чтобы ещё больше приблизиться к нужному образу, а вот с губами ничего не поделаешь, разве что подчернили немного, поскольку для индуса цвет моих губ тоже был слишком светлым.

– Красавец, почти не отличить от аборигена, – окинул меня оценивающим взглядом командир группы, отойдя на пару метров.

Его мнение поддержали и остальные. Им предстояло после закрытия храма скрытно занять позиции на заднем дворе и дожидаться, когда я открою дверь служебного входа. Можно было бы снять изнутри запор и с главных ворот, но нам ни к чему случайные свидетели, которые откровенно удивились бы, узрев, как какие-то чужаки выносят из храма тяжёлые ящики. Там же, на заднем дворе, будут стоять и наши грузовики.

Артамонов показал мне на карте место, куда должны были причалить лодки с рыбацкого судна. Это была небольшая, скрытая от посторонних глаз бухта в окружении скал.

– Вот по этой дороге можно подъехать к самому берегу. – Командир провёл ногтем указательного пальца по карте. – Предлагаю, пока есть время, сходить на разведку. А заодно и проверим, как ты смотришься в образе индуса.

Смотрелся я вроде прилично, во всяком случае, никто на меня не пялился, правда, однажды обратился с вопросом какой-то старик, но я промычал нечто нечленораздельное. Мол, глухонемой, отстаньте от меня. Индус молитвенно сложил ладошки и поклонился, не иначе, к ущербным здесь отношение как к тем же праздношатающимся коровам, которые пару раз попались нам с Артамоновым по дороге, сначала в городе, потом в пригороде. К бухте мы с ним отправились вдвоём, чтобы не создавать толпы и тем самым не привлекать лишнего внимания. Да и идти было не так далеко, не больше пяти километров.

Разведка показала, что дорога к берегу и впрямь имеется и что даже днём тут никто не шляется. Со слов консульского, этот заливчик у местных считается то ли проклятым, то ли нечистым, связана с ним какая-то нехорошая легенда, в общем, опасаются они сюда шастать. А нам только того и надо, тем более советский человек – материалист, все суеверия ему как с гуся вода.

– Не слишком ли легкомысленно пытаться доставить все эти сокровища в СССР на какой-то ненадёжной шхуне? – спросил я на обратном пути.

– Конечно, легкомысленно. Поэтому шхуну за пределами территориальных вод Индии будет ждать сухогруз под… ну, не важно под каким флагом, и так лишнего сболтнул. Хотя нам же на нём и возвращаться на родину под видом моряков… В общем, там хитрая многоходовая комбинация, всё многократно просчитано, осечки выйти не должно.

Дело близилось к вечеру. Я получил последние инструкции и, про себя перекрестившись, направился к храму. Едва переступил порог религиозного заведения, как снова полил настоящий ливень. Вовремя я зашёл, ещё бы немного – и дождь смыл бы весь мой камуфляж. Посетители, собиравшиеся покинуть храм, столпились у выхода, не рискуя пока выходить. Я же спокойно, пользуясь полусумраком, двинулся внутрь храма через длинный коридор с колоннадой, состоящей из 324 гранитных столбов. Поверхность каждого была покрыта искусной резьбой. На каждом третьем – плошка с масляным светильником. А дальше – золотой шест под самый потолок с флагом и за тремя воротами – украшенная фресками алтарная комната, где хранилась главная святыня – статуя Вишну, пребывающего в позе Ананантхасаянам, то есть в вечном мистическом сне. В солнечный день на неё падают лучи светила, преломляющиеся в хитрой системе зеркал, сегодня же помещение освещалось всё теми же масляными светильниками. Наверное, при храме имелся специальный человек, который их регулярно заправлял, а тут по всей территории их больше сотни. Тоже не сахар работка.

Я покосился на двух вооружённых всего лишь деревянными палками охранников, стерегущих вход в подвал. Напыщенные и очень уж самоуверенные. Их смена скоро закончится, и появятся ночные стражи, которым тут куковать до восьми утра.

Вряд ли эти ребята, один из которых обладает отвисшим животиком, владеют приёмами какой-нибудь восточной борьбы. Равно как и их сменщики. Даже если придётся повозиться – огнестрельного оружия у них нет, вход с ним сюда запрещён, равно как и с холодным. Но это всё на доверии, на входе вас никто не обыскивает, так что пистолет и кинжал вполне можно спрятать в складках одежды. Но я всё же пришёл «чистым», чтобы не было соблазна пустить в ход предмет, могущий ранить или тем более убить невинного человека. Разве что на всякий случай прихватил с собой кое-какую необходимую мелочь. Например, коробок спичек. Подвалы – дело тёмное, мало ли… А ещё моток крепкой бечёвки, два куска материи и тот самый кисетик с сушеными травками – подарок от шамана-брухо Нуто. Не знаю, зачем я всё время таскаю его с собой, этот способный уместиться на ладони мешочек, перетянутый у горловины кожаным шнурком. Вроде и Плюшкиным себя никогда не считал. На шее вон вообще иконостас, вызвавший ещё во время пребывания на подмосковной базе немой вопрос у Артамонова. Хорошо хоть, не заставили сдать под расписку. И орёл от того же Нуто, и деревянный крестик – память об отце Илларионе, и мой Георгий Победоносец, милостиво возвращённый самим Берией… Заступников много, да вот помогут ли в трудный момент? Ладно, поживём – увидим.

Я медленно ходил по храму, негромко, как и многие здесь, распевая под нос вызубренную на санскрите строчку из Бхагават-гиты и поглядывая исподлобья, куда можно спрятаться. Сам себе я напоминал героя Евгения Евстигнеева в фильме «Старики-разбойники». В итоге мне приглянулась ниша позади одного из 324 столбов, почти посередине коридора. Не знаю уж, с какой целью выдолбили или просто обустроили в стене этот закуток высотой метра полтора и шириной с метр, но выглядел он весьма симпатично. Подгадав, когда никого поблизости не оказалось, я нырнул в нишу и практически на ощупь обнаружил, что здесь хранятся метёлки. Это немного усложняло задачу. По идее, выпроводив посетителей, специальные сотрудники должны взять эти метёлки и приступить к уборке помещений. В таком случае я буду обнаружен… Если только не забьюсь поглубже и не спрячусь под большим куском ветоши. Это я и сделал, надеясь в душе, что уборщикам тряпка не понадобится.

Несмотря на встроенный где-то внутри меня виртуальный хронометр, я предпочитал поглядывать на светящиеся стрелки выданных Муравьёвым часов Breguet. За почти неделю погрешность их не составила и секунды. Умеют же делать хорошие вещи проклятые капиталисты! Вон, та же Германия, тоже в руинах лежала после Второй мировой, но как быстро, черти, пришли в себя, особенно западная её часть.

За этими мыслями я совершенно отвлёкся от реальности и непроизвольно вздрогнул, когда совсем рядом, чуть ли не над ухом, раздались мужские голоса, говорившие, судя по всему, на хинди. Похоже, это и были те самые уборщики. Забрав метёлки, они удалились, а я остался сидеть под ветошью, вытирая выступившую на лбу испарину. Обнаружь эти ребята меня здесь, пришлось бы спасаться бегством. Не придумывать же на ходу глупые объяснения. Убежать убежал бы, но отвечающие за безопасность храма насторожились бы, наверняка усилив охрану.

Значит, храм закрыт, и теперь пришло время наводить чистоту. Меньше чем через час метёлки были возвращены на место. Ну, теперь можно выдохнуть, вряд ли сюда кто снова сунется. В храме установилась тишина. Похоже, все посторонние его покинули, значит, должна остаться лишь охрана.

Я скинул с себя тряпки и принялся ждать дальше, чутко прислушиваясь к окружающим звукам. Тихо, только вдалеке едва слышимое бормотание, вероятно переговаривающихся охранников. Нейтрализовать я их мог бы попробовать уже сейчас, но решил на всякий случай потянуть время.

Наконец, когда часовая стрелка уткнулась в цифру 11, я осторожно выбрался из ниши. Так же бесшумно проделал несколько упражнений, восстанавливая кровообращение, и, только когда осознал себя в полной боевой готовности, бесшумно, прячась за колоннами, на которых плясали отблески пламени светильников, двинулся по коридору.

Достигнув последней колонны, притормозил и осторожно выглянул, оценивая обстановку. Храм был пуст, лишь погружённый в нирвану Вишну всё так же возлежал посреди алтарной комнаты да у входа в подвал стояли двое – заступила ночная смена.

Что я помнил из рассказа экскурсовода, так это легенду о бесчисленных гадах, которыми якобы кишмя кишит подвал, отчего охрану можно было и вовсе не выставлять. Однако, когда закрома вскрыли, никаких змей там не обнаружили. Будем надеяться, что и сейчас рептилиям там неинтересно ползать, лишние проблемы нам ни к чему. А уж с охраной как-нибудь разберёмся.

О том, как привлечь их внимание, я позаботился, ещё прячась в нише, у задней стенки которой обнаружил несколько мелких камешков и сложил их в небольшой кармашек своей курты. И сейчас один из них я бросил в колонну напротив. Раздался лёгкий стук, я чуть выглянул из-за своей колонны. Ага, притихли, настороженно прислушиваясь к постороннему звуку. Что ж, продолжим…

После второго камешка один из охранников двинулся в сторону коридора, где я прятался в тени колонны. Что-то бормоча, он вытащил из кармана свечку, чиркнул спичкой и, когда фитилёк занялся, принялся освещать пространство за колоннами. Сначала с той стороны прохода, затем с моей. Всё требовалось сделать в первую очередь тихо, но желательно без смертельного исхода. Тем более что должен остаться хотя бы один свидетель, который мог бы после рассказать, что грабители переговаривались на английском. Так что я предпочёл без лишнего шума вырубить не успевшего даже пикнуть охранника. Поддержав падающее тело, я, стараясь не пыхтеть, скрутил ему руки за спиной бечёвкой, а в рот засунул кусок чистой тряпки.

К этому времени второй охранник, обеспокоенный молчанием и пропажей напарника, несколько раз подал голос, выдав что-то с вопросительно-тревожной интонацией. Я так понял, что первого звали Махиндер, так как это слово повторилось несколько раз. Как бы там ни было, ответом вопрошавшему всё так же была тишина, а я продолжил удачный эксперимент с камешками. Второй оказался осторожнее. То и дело выкрикивая свои вопросы, он приближался, держа наготове палку, и конечно же сейчас увидит своего партнёра, связанного и с кляпом во рту за колоннами у стены. Тащить первого к той нише, в которой я прятался, было далековато, поэтому пришлось оставить его здесь.

Пока охранник удивлённо пялился на своего обездвиженного товарища, я сделал шаг из-за колонны и провёл знакомую процедуру, по результатам которой и второй, надёжно спелёнатый, улёгся рядом с первым. Пока оба в отключке, впрочем, это не надолго. Я полюбовался своей работой, затем глянул на часы. Почти половина двенадцатого ночи. Что ж, можно впускать новых гостей.

Дождь всё ещё шёл, но уже не такой сильный. Я вгляделся в ночной сумрак и чиркнул зажигалкой. Спустя несколько секунд из темноты появились бойцы во главе с Артамоновым.

– Всё чисто? – спросил он на английском, как и было условлено.

– Чище не бывает. Охрана связана и в отключке, так что до утра никто нам не помешает.

Один за другим все проникли внутрь.

– Вот бы и это с собой прихватить, – мечтательно сказал Климов – Остин, рассматривая золотой шест и покрытую золотом и драгоценными камнями статую Вишну.

– Даже не думай, – осадил его Артамонов, – Это святыни, тем более такую статую пилить упаришься, чтобы загрузить в две наши машины.

– Подогнали? – спросил я.

– Да, вон во дворе. По такой погоде, да ещё и в кустах, разглядеть их не так-то легко. Уилсон, ты у нас всё равно инвалид, так что держи охранников на мушке, чтобы шум не подняли. Если начнут дёргаться, можешь попинать, не стесняйся. А ты, Генри, – это уже мне, – показывай, где тут вход в подвал.

Амбарный замок на засове двери, ведущей в сокровищницу, по-местному каллар, удалось сбить меньше чем за минуту. Обменявшись с нами взглядом, командир группы толкнул дверь, и в лицо нам пахнуло лёгкой сыростью. Несмотря на все эти сезоны дождей, видно, подвал был отделан профессионалами, и лишней влаги здесь не наблюдалось.

– Я первый, Генри Томас замыкающий, – произнёс Артамонов, включая свой фонарик.

Лучи электрического света осветили пространство перед нами. Командир шагнул вперёд не без опаски, памятуя о всё той же легенде о гадах, я же не стал его разубеждать, чтобы не вызвать лишних подозрений. Они же не знают, что я бывал здесь в будущем, пусть и не в самом подвале, но с историей вскрытия катакомб знаком. По приказу Берии я насчёт этого нем как рыба.

Я двигался в конце нашей живой цепочки, водя лучом фонарика по стенам, кладка которых насчитывала не одну тысячу лет. Храм в современном виде отстроен лет двести назад, но фундамент был заложен, насколько я помню, в IV веке до нашей эры. Здание неоднократно перестраивалось, а вот подвалы пребывали, я так полагаю, в неизменном виде. Но для нас сейчас важно не это, а то, что скрыто за этими стенами.

Первая дверь. Ни замков, ни замочных скважин. Просто гранитная плита, покрытая пылью и паутиной. Артамонов хмыкнул, почесав переносицу, попробовал сдвинуть плиту, но она стояла крепко.

– Фомин, – шёпотом позвал он на русском, поскольку в этих катакомбах нас всё равно никто не услышит, – ломик с тобой?

– Так точно, – так же шёпотом ответил плечистый боец.

Звали его на английский манер вроде Джеффри Хук, и в нашей банде сравниться по физической силе с Фоминым-Хуком никто не мог. Правда, в спарринге со мной никто не мог сравниться, а ведь я был самым старшим в команде.

– Попробуй, – кивнул командир на дверь-плиту.

Ломик в лопатообразных руках Фомина – Хука казался не таким уж и большим. И я боялся, что тот погнётся. Однако не только не погнулся, но ещё и с нашей помощью, также пытавшихся сдвинуть плиту, дело пошло. Сверху посыпалась пыль, а между плитой и стеной образовалась трещина. Изнутри дохнуло затхлостью, и нам удалось отодвинуть плиту почти до конца. Дальше она ни в какую не шла, но и открывшегося прохода было достаточно, чтобы пройти.

Лучи фонариков разрезали тьму… И словно звёзды замерцали в небе безлунной ночью. Бриллианты, изумруды, рубины и сапфиры вспыхивали своими гранями, отражая свет наших фонарей. Большая часть сокровищ была сложена в деревянных сундуках, но со временем дерево обратилось в труху, так что драгоценные камни и золото (в виде предметов или просто монет) лежали кучами на покрытом пылью полу.

Инкрустированные драгоценными камнями короны, золотые ожерелья, многокилограммовое золотое «полотно», россыпи монет – всё это богатство на какое-то время нас попросту парализовало.

– Оно есть, – нарушил молчание Федя Климов. – Ребята, сокровище и вправду существует!

– Тихо! – вновь переходя на английский, прикрикнул на него Артамонов. – Если уж говоришь на русском, то тихо, а если кричишь – то на английском. А лучше вообще всем рот закрыть и слушать мои приказы.

Первым приказом было всем, включая меня, ринуться к грузовикам и тащить оттуда пустые ящики. Оценивая в уме размеры сокровищ лишь в одной комнате, я понимал, что мы можем забить ими навскидку с десяток сундуков. А у нас их всего было тридцать – по полтора десятка на каждую машину. Так что трёх комнат при такой плотности каменьев и золотишка нам вполне может хватить. Правда, если только и в дальнейшем все эти гранитные плиты будут поддаваться относительно легко.

– Может, попробуем открыть и остальные двери? – предложил Коля Янов, он же Ричард Паунд, после того, как мы заканчивали с экспроприацией сокровищ первой комнаты. – Вдруг там что-то ещё интереснее?

Артамонов, глядя, как его подопечные ссыпают в ящик золотые монеты с самыми разными символами и надписями, вздохнул:

– Что может быть интереснее золота и бриллиантов? Раз предметы, имеющие культурное и религиозное значение, приказано не трогать, то берём всё остальное. А этого остального нам, возможно, хватит и здесь. И не приведи бог!.. Не приведи бог кто-то попробует припрятать что-то для себя лично! Расстреляю на месте!

Луч его фонарика почему-то замер на Климове, который прикрылся от слепящего света рукой. Семь ящиков наполнились до краёв, и хорошо, что к каждому по бокам были приделаны четыре ручки, так как вдвоём донести до машины такой «сундучок» не хватило бы сил даже у двух Фоминых. Пока установили эти ящики в кузов одного из грузовиков, на часах было уже без четверти два ночи.

– Ничего, ребята, успеем до рассвета, – подбадривал нас Артамонов, пыхтящий вместе со всеми над дверью следующей комнаты.

Сокровищ в ней на глазок было едва ли не больше, чем в первой. Сразу в глаза бросился трон, усыпанный бриллиантами и другими драгоценными камнями. Недолго думая командир дал команду хватать и его, хотя весил он, пожалуй, даже больше, чем набитый драгоценностями ящик. В этой комнате дело пошло быстрее, восемь сундуков наполнились и были загружены частично в первую, а частично во вторую машину всего за час.

В третьем хранилище, дверь в которое тоже поддалась относительно легко, в глаза бросилась лежавшая на груде монет и каких-то безделушек цепь из чистого золота длиной в несколько метров. Цепь мы взяли, а статую Вишну высотой 1,2 м, возлежащего на какой-то змее, выполненную также из чистого золота, трогать не стали. Как-никак объект религиозного поклонения. Да и без неё добра набрали столько, что этих денег после конвертации хватило бы, наверное, на вооружение целой армии или покупку за границей годового запаса продовольствия для Москвы.

– Ну всё, полна коробочка, – констатировал Артамонов после того, как укрыли в кузове второй машины брезентом ящики с драгоценностями. – Даже не знаю, стоит ли открывать остальные хранилища. В тех, где мы побывали, и так сокровищ осталось едва ли не столько же, сколько мы уже вынесли. Да и времени в обрез, скоро светает. Так что, пожалуй, по коням.

– Мистер Олдридж, – обратился я к нему, – разрешите потратить ещё десять минут на осмотр последней комнаты.

– Это о которой сотрудник консульства говорил, что в ней, по преданию, хранится какое-то главное сокровище и что открывшего её ждёт страшная смерть?

– Ага, она самая.

– Стоит ли рисковать? Вдруг там и правда какой-нибудь смертельный вирус или ловушки? Да и что может быть дороже золота и драгоценных камней?

Я мог, конечно, рассказать майору, что дороже золота и бриллиантов, так ведь, боюсь, этот сугубо практичный и материалистичный человек не поймёт. Поэтому не стал ничего объяснять, а просто попросил подождать меня несколько минут, в течение которых я попытаюсь открыть запретную дверь.

– Вбили же себе в голову, – вздохнул Артамонов, ёжась под непрекращающимся дождём. – Я с вашей биографией не очень знаком, нам вас представили как специалиста по Индии, хотя, честно скажу, глядя на вас за эти дни, не сказал бы, что вы знаете больше, чем мы. Но наверху виднее, мы привыкли подчиняться приказам… Ладно, несколько минут дела не решат. Джеффри, – кивнул он Фомину, – хватай ломик, идешь с нами. А всем остальным – охранять грузовики. Мы скоро вернёмся.

В храме было по-прежнему тихо. Кивнув продолжавшему нести вахту возле пленённых охранников Кайманову. Уилсону, Артамонов поменял в фонарике батарейки, включил его и первым спустился вниз. Вскоре мы стояли возле заветной двери с изображением многоголовой кобры. На двери не было ни замков, ни защёлок, ни отверстий для ключа. Разве что посередине сверху вниз пролегало углубление, по которому можно было понять, что двери раздвигаются в стороны, словно в лифте. И наверняка при помощи какого-то потайного механизма, хотя, не исключено, нам удастся обойтись своими силами.

– Что, по отработанной схеме? – шёпотом для проформы спросил Фомин – Хук.

– Давай, – кивнул Артамонов.

Наш богатырь попытался засунуть остриё ломика в щель между дверей, но у него ничего не вышло. Он пыхтел минуты три, но все его старания не привели ни к какому результату. Затем мы все втроём старались сдвинуть хотя бы одну из половинок дверей – снова никакого результата.

– Может, ну её, эту дверь, – вздохнул я не без сожаления. – Кто знает, что там внутри, вдруг и правда смертельная опасность. Я слышал, в конце девятнадцатого века англичане предприняли попытку открыть эту дверь. Но когда они вошли в подземелье, на них накинулись полчища невесть откуда выползших огромных змей, отбиться от которых им не удалось ни саблями, ни огнестрельным оружием. Англичане в ужасе бежали, а те из них, кого змеи покусали, скончались в тяжелых муках.

– Вот-вот, хотя и сказки, скорее всего, но лишний риск нам ни к чему. Да и времени уже в обрез, нужно уходить, – бросил он взгляд на часы. – Пятый час, скоро начнёт светать. А нам всё это добро ещё нужно доставить к берегу и на лодках переправить на рыбацкую шхуну. Что ж, раз ничего не получается, нам придётся покинуть это симпатичное место.

– Подождите…

Пока он говорил, я неотрывно смотрел в глаза разевающих пасти навстречу друг другу кобр. Что-то там было не так. Похоже, мы своей вознёй сбили пыль с поверхности панелей, и оба глаза явно выделились, словно две маленькие кнопки. На них-то я и нажал, причём интуитивно на обе сразу, и результат не замедлил сказаться: дрогнув, двери с каким-то ужасающим скрежетом разошлись в стороны. М-да, а ларчик до банального просто открывался, даже как-то разочарованно подумал я.

– Осторожнее, вдруг там и в самом деле змеи или ещё какие-нибудь ловушки, – тихо предупредил стоявших с открытым ртом подельников.

Прежде чем переступить порог, я осветил выложенный гранитной плиткой пол с изрядным слоем пыли, провёл лучом по стенам и потолку. Вроде никаких заподлянок не видно, никто на нас из темноты не набрасывается, а с другой стороны, и сокровищами не особо-то пахнет. Разве что посреди комнаты стоит какой-то аналой, на котором что-то темнеет, а что именно – отсюда не разглядеть.

– Я первый, если всё будет нормально – ступайте след в след, – предупредил я Артамонова и Фомина.

Пыль под ногами взметнулась тихим облачком и тут же осела, в том числе на мои же сандалии. Я сделал ещё несколько шагов и уже обернулся к товарищам, чтобы позвать их за собой, как в этот момент половинки дверей вдруг дрогнули и начали сходиться. Я метнулся обратно, уже понимая, что не пролезаю, мы с обеих сторон пытались удержать толстые, чуть ли не в метр толщиной, гранитные плиты, но они неумолимо сдвигались, не давая никакой возможности выскользнуть мне обратно. Ещё секунда – и створки плотно сошлись, не оставив даже микроскопической щели.

Сразу стало трудно дышать, будто из помещения вдруг откачали весь воздух, но я постарался успокоить бешено скачущее сердце, проведя короткий сеанс аутотренинга, и вроде лёгкие начали наполняться кислородом в прежнем объёме.

– Томас, вы там как? – Голос на английском с той стороны доносился глухо, как сквозь толстый слой ваты, и я едва разобрал, что прокричал Артамонов.

Но, похоже, тут имелись какие-то слуховые ходы. В противном случае звук сквозь такую монолитную стену просто не проник бы. Ну хоть какая-то помощь от древних строителей.

– Живой пока! – так же на английском проорал я, и эхо, отразившись пару раз от стен и потолка, исчезло где-то в глубине большой комнаты. – Попробуйте нажать на глаза змей, как я делал!

– Пробуем, никакого результата! – через несколько секунд донеслось с той стороны.

Я привалился спиной к двери, сползая вниз. Выключил фонарик, чтобы не расходовать зря батарейки, закрыл глаза, хотя темнота и так была абсолютной, упёрся затылком в холодный гранит. С той стороны по-прежнему доносились какие-то шорохи. Затем я услышал:

– Сейчас ребят позовём. Никуда не уходи.

Шутники, блин. Интересно, куда я отсюда денусь? Это всё равно что сбежать с подводной лодки. Может, всё-таки нормально осмотреться, пока они там будут взламывать дверь?

Я включил фонарик и принялся медленно обходить помещение. Ничего, что напоминало бы о сокровищах. Пыльные углы и никакого намёка на потайной выход. В итоге я всё же приблизился к стоявшей посередине залы каменной «трибуне». Около метра в квадрате фундамент из камня, каменный же столбик где-то в полметра диаметром с вырезанными на нём изображениями змей, навершие в виде подставки-пюпитра, похоже, из гранита, а на этой подставке – покрытая слоем пыли книга в тёмно-коричневом переплёте, усеянном сеткой трещин. На обложке ни букв, ни каких-то иных знаков. Книга была затянута сразу на два ремешка с золотыми застёжками, а на корешке присутствовали золотые же кольца-скрепления. Толщиной манускрипт был сантиметра три, как обычный роман, только я был уверен, внутри – не художественное произведение. Может, это какая-то священная книга для буддистов, типа «Три корзины мудрости» Гаутамы или более позднее изложение «Трипитака»? О них нам тоже рассказывал Баранников. Хотя, наверное, была бы толще раза в два минимум, это если сопоставлять с библейскими текстами или Кораном. Да и Талмуд в нескольких томах, который я видел в антикварном магазинчике Лейбовица, внушал уважение.

Расстегнув золотые застёжки, я осторожно, чтобы что-нибудь ненароком не оторвать, открыл книгу. Посередине титульного листа красивым почерком надпись на непонятном языке. Хм, это вроде и не общепринятый хинди даже, с которым я хоть и шапочно, но был знаком. Возможно, какой-то древний диалект или, скорее всего, санскрит. Я медленно пролистал несколько страниц, заглянул в конец книги. Везде те же загадочные, но изящно выписанные символы. При этом никаких картинок, так что понять, о чём рассказывает написанное от руки произведение, решительно не было никакой возможности.

От изучения книги меня оторвали донёсшиеся с той стороны двери мерные удары чем-то тяжёлым. Они там кувалду, что ли, в ход пустили? Я вернулся к закрывающей выход плите, которая после каждого удара мерно вибрировала. Надеюсь, мои подельники управятся до того, как окончательно рассветёт и к служебному входу подтянутся сменщики пленённых охранников. Уборщики вряд ли придут, они вечером прибрались, да и опасаться их не стоит. Хотя и охрана здесь тоже – одно название. Даже однорукий Кайманов – Уилсон с ними справился бы без труда. Лишь бы шум раньше времени не подняли. Если только заправщик масляных ламп заявится… Думаю, в этом случае его наши примут как надо, без шума и пыли.

Однако время шло, а плита даже и не думала трескаться. Наверное, этот монолит можно взять только направленным взрывом заряда динамита или тротила. У нас, насколько я знаю, его точно не было. А время шло, и каждая минута приближала нас к провалу операции.

– Эй, мистер Олдридж! – заорал я что было мочи.

С той стороны прекратились удары молота, наступила тишина.

– Что случилось?! – услышал я голос командира.

– Не тратьте время, уходите! Наверняка уже светает, вы подвергаете операцию опасности!

– Томас, а как же вы?! – раздалось после паузы.

– Со мной ничего не случится. Думаю, местные начальники найдут способ открыть эту дверь. А уж скрутить меня – это мало кому удавалось. Но если вырваться не удастся, то буду просто молчать.

Снова пауза, на этот раз более долгая. Минуту спустя Артамонов проорал:

– Хорошо, мы уходим, поскольку дело – прежде всего! Надеюсь, Томас, вам повезёт! Удачи!

Ну вот и всё… Теперь я сам за себя, рассчитывать не на кого. Хотя разве в первый раз?! С тех пор как меня угораздило провалиться в эту эпоху, только и делал, что постоянно сам себя вытаскивал из разного рода передряг, как барон Мюнхгаузен свою тушку за волосы из болота. Так что рано впадать в отчаяние, побарахтаемся, может, и собьются сливки в масло.

Кстати, я тут видел масляные плошки на стенах, а масло, как я помнил из некоторых рассказов о древних подземельях и в том числе о египетских пирамидах, сохраняет свои горючие свойства на протяжении столетий, а порой и тысячелетий. При этом и не испаряется, как вода. Я включил фонарик, сунул палец в одну из плошек, вынул обратно уже в вязкой, блестящей жидкости. Что ж, теперь проверим, как это горит.

Мне удалось зажечь все шесть светильников, хотя в двух из них масло поначалу потрескивало и чадило, но потом тоже занялось. Теперь в подрагивающем свете масляных ламп можно как следует оглядеться, экономя на батарейках. Впрочем, ничего нового я не обнаружил. Всё то же прямоугольное помещение с каменной тумбой посередине, на которой возлежал древний манускрипт. Я обследовал стены в поисках вероятного потайного устройства, открывающего дверь… Нет, ничего похожего. Но ведь должна же она как-то открываться изнутри! Или так и задумано, что всяк вошедший отсюда уже не выберется? Надеюсь, меня всё же вытащат на свет божий, не хочу сгнить тут и пугать своим костяком или мумифицированными останками тех, кто решится открыть эту дверь лет через сто.

Прочь печаль, прочь чёрные мысли! Нужно думать о чём-нибудь хорошем. Например, о сыне в далёкой отсюда Америке, который так и не узнает, кто его настоящий отец… Блин, что-то не намного веселее стало. Лучше тогда о Варе. Как она там, в партизанах? Наверное, тоже постоянно меня вспоминает, мечтает, как и я, о встрече после войны. Заберу её в Штаты уже в качестве жены, купим виллу в Голливуде, пусть поживёт в роскоши… Хотя девушка, воспитанная в духе марксизма-ленинизма, может, и съездит, поудивляется заокеанской жизни, но, вполне вероятно, не останется, не захочет променять Советский Союз на жизнь супруги американского олигарха, хотя и помогающего своей исторической родине. Такой вариант тоже нельзя исключать. И что тогда, бросать свой бизнес и возвращаться в Союз? Мог бы я это сделать ради моей единственной? Ну да что сейчас делить шкуру неубитого медведя, до этого момента ещё нужно дожить.

А вот перекусить я не отказался бы. Мои швейцарские показывали без нескольких минут пять утра. Связанные охранники, которых наши бросили в коридоре на произвол судьбы, по идее, должны уже освободиться и поднять тревогу. Пока же за дверью было тихо, а мой желудок начинал понемногу бурчать. Ужина как такового у меня не было, по привычке перед ответственными заданиями что в Чечне, что сейчас я старался не есть. Зато теперь голод, который не тётка, понемногу о себе напоминал. Может, ещё и на фоне нервного напряжения… Как бы там ни было, жрать хотелось, а закинуть в рот было совершенно нечего. Разве что шаманскую травку с тоски пожевать.

Присел снова у двери, опёршись спиной о прохладную каменную кладку, развязал кисет. На вкус трава была кислогорькой, вызывала чувство лёгкой тошноты и вполне неплохо чувство голода отбивала. Когда выделилась горьковатая слюна, жевать эту субстанцию в увлажнённом виде стало комфортнее. А через пару минут и противный привкус пропал, я просто жевал, словно корова, свою растительную жвачку. Медитативный процесс понемногу затягивал, отгоняя посторонние мысли. Мерно двигая челюстями, я смотрел на подрагивающее пламя ближайшего ко мне светильника. Недаром говорят, что можно бесконечно смотреть на то, как горит огонь, течёт вода и работают другие. Огонь здесь имелся, он и впрямь завораживал.

Накатила какая-то истома, хотелось спать, что, наверное, являлось также и результатом бессонной ночи, и подумалось, почему бы не позволить себе расслабиться. Веки на какое-то мгновение сомкнулись, но тут же что-то меня словно толкнуло. Я открыл глаза, снова концентрируя взгляд на пламени светильника, и, к своему изумлению, понял, что огненный язычок обрёл любопытные очертания. Теперь я ясно видел, что в этой плошке плясал маленький горящий человечек, и, хотя разумом отнёс видение на счёт явно галлюциногенной травы, тем не менее мои глаза видели именно шамана Нуто. Видели его в тот самый момент, когда он отплясывал вокруг костра, в который затем прыгнул и исчез безвозвратно.

При этом я наблюдал не только фигурку, но и её тень на стене, что совсем уж не укладывалось в моей голове. Но я благоразумно решил не бороться с этими видениями, принимая всё как есть. Не без сожаления выплюнул на пол изжёванную траву и принялся ждать, когда дурман рассеется.

А между тем огненный человечек и не думал исчезать. Вернее, исчез в какой-то момент, сменившись обычным пламенем, но тут же следом появился на соседнем светильнике. Затем на третьем, четвёртом, и так до тех пор, пока не вернулся вновь на первый.

«Забавно, – думал я, глуповато улыбаясь. – Интересно, что дух шамана выкинет ещё?»

А вращения огненного плясуна вокруг своей оси тем временем становились всё сильнее и сильнее, и в какой-то момент фигурка превратилась в огненный столбец, затем в огненную нить, а та, в свою очередь, вдруг выгнулась жёлто-оранжевой дугой. Её второй конец ударил в основание стоявшего посреди комнаты возвышения с книгой, словно обволакивая его невидимой, отражавшей сполохи пламени плёнкой. После этого – я даже протёр глаза – изображения змей на постаменте явственно ожили. Их выбитые в камне тела заструились по «трибуне», обвивая её против часовой стрелки.

Сколько это длилось – минуту, две, вечность?.. Но вдруг всё закончилось, с моих глаз словно спала пелена, и комната приобрела свой обычный вид, какой и была до того, как я начал жевать травяной сбор индейца. Кисет лежал в кармане, и меня даже посетила мысль, не выбросить ли его от греха подальше, но затем решил всё же повременить. Просто не нужно в рот совать что ни попадя, лучше бы сухариками запасся.

Неожиданно вспомнились слова Нуто, когда он той звёздной ночью, вручая мешочек с травами, сказал, что содержимое кисета поможет достигнуть мне просветления и получить ответы на какие-то вопросы. А что, если…

Я вскочил, слегка покачнувшись на нетвёрдых после долгого сидения ногах, и кинулся к постаменту. Принялся его осматривать, ощупывать пальцами, в глубине души будучи уверен, что делаю это не просто так, а с каким-то скрытым смыслом. А тут ещё с той стороны гранитной плиты, закрывавшей вход в комнату, послышался шум, заставив меня вздрогнуть. Ясно, охрана набежала, сейчас будут вскрывать дверь, обнаружат меня, и придётся устраивать нечто в духе Джеки Чана, который на экране умел выскальзывать из любой щекотливой ситуации, при этом умудряясь оставлять всех врагов живыми, и даже не сильно покалечив. Но если их там десятка два, да ещё с огнестрелом, мои боевые искусства могут оказаться бесполезными.

Правда, храм – место священное, думаю, всё же попробуют взять живым, чтобы предать справедливому суду. Интересно, смертная казнь у индусов имеет место быть? Читал когда-то, что приговорённых к смерти топтали слоны, но, наверное, это было в Средневековье, сейчас же цивилизованный XX век, просто повесят или расстреляют… Тьфу, лучше об этом не думать.

Занятый своими мыслями, я так и не понял, что именно сделали жившие своей жизнью пальцы, на что они там нажали, только услышал шедший снизу, из-под пола, необычный звук, а в следующее мгновение тумба дрогнула и внизу что-то глухо ударило, словно сработал какой-то стопор. Я обхватил изрезанный изображениями ещё недавно ползавших по нему змей столб руками, потянул, и мгновение спустя вся эта конструкция пришла в движение. Массивный фундамент отъехал в сторону, открывая моим глазам тёмный провал в полу, откуда дохнуло на удивление не затхлостью, а довольно приятной свежестью. Вдобавок мой слух уловил шум воды, значит, внизу что-то протекает, но явно не канализация, иначе обоняние мне об этом сразу доложило бы.

Я включил фонарик, направив луч в темноту под ногами. Ага, металлическая лесенка, шедшая спиралью, что там дальше – понять было нельзя. Что ж, пока охрана и прочие возмущённые граждане княжества Траванкор не вышибли дверь, нужно делать отсюда ноги, хуже уж точно не будет. Только напоследок захвачу-ка я этот старинный манускрипт, очень уж он меня заинтересовал. Займусь им на досуге, если, конечно, повезёт выбраться живым и невредимым.

Ступеньки винтовой лестницы от ржавчины изрядно прогнили, однако мой вес всё же выдержали. Подсвечивая себе фонариком, я достиг вымощенного булыжником пола. Стены, также из гладко отёсанных камней, плавно перетекали в сводчатый потолок. Ход был шириной метра три. Всё из камня, включая жёлоб у дальней стены, по которому с шумом нёсся мутный и пенный поток. Может, это у них такая ливнёвка, построенная ещё предками? В Древнем Риме времён цезарей вроде тоже было что-то подобное. Не суть важно, в данный момент меня интересовало, куда двигаться дальше.

Ну, естественно, куда течёт вода. И я пошёл к выходу, надеясь, что английских батареек в моём английском фонарике хватит на этот неизвестно насколько длинный путь.

Не успел сделать и двух десятков шагов, как из темноты мне под ноги метнулась вытянутая тень, я едва успел отскочить в сторону, как тварь замерла передо мной, расправив капюшон. Ого, ничего себе размерчики у кобры! В длину она была, пожалуй, метра два с половиной. Представляю, сколько яда в её железах. Не хотелось бы, чтобы вся эта нейротоксическая гадость оказалась в моём организме.

Как бы там ни было, рептилия перекрыла мне дальнейший путь, угрожающе раскачиваясь из стороны в сторону. Я оглянулся назад, в темноту, но оттуда пока, к счастью, не доносилось посторонних звуков. Значит, какой-то запас времени есть, но он тает буквально на глазах. Твою же мать, откуда ты вообще, гадина, взялась на мою голову?!

– Слышь, валила бы ты отсюда подобру-поздорову, – по-русски негромко произнёс я. – Дай мне пройти, и мы расстанемся друзьями.

Змеюка, что неудивительно, молчала, не прекращая медленно раскачиваться в круге электрического света. Я слышал, что змеи света не любят, но, наверное, это не мой случай. Не иначе, какая-то специальная, обученная змея.

Между нами была дистанция метра полтора, и, если кобра бросится, я успею отпрянуть. Может, плюнуть и рвануть в обратную сторону? Ага, а если там тупик? Преследователи прочешут тут всё до последнего закоулка, не спрячешься.

Нет, нужно что-то делать! Ладно, была не была, попробую отбиться. Отошёл назад, стащил с головы чалму, размотал и намотал тряпичную ленту на левую руку с фонариком. В правую покрепче уцепил книгу, хоть на что-то, может, сгодится в нынешних обстоятельствах. По логике, лупить тварь лучше фонариком, нежели бесценным фолиантом, но если я разобью фонарик? Так что выбора не оставалось. Перекрестившись, снова двинулся вперёд.

Кобра никуда не делась. Ждала меня, словно старого знакомого, медитативно покачиваясь из стороны в сторону, пугая раскрытым капюшоном.

– Ну что, мон амур, потанцуем?

Я сделал выпад, и гадина тут же бросилась мне навстречу, вцепившись клыками в выставленную вперед обмотанную материей левую руку. Лишь бы не прокусила… Не успев ещё переварить эту мысль, я на автомате заехал кобре со всей дури книгой по голове. Даже человек после удара таким не столько толстым, сколько тяжёлым гроссбухом мог бы получить сотрясение мозга. Наверное, моя оппонентка оказалась в состоянии грогги, во всяком случае, я на это надеялся, вырывая из её пасти левую руку и придавая своему телу ускорение, пока рептилия не метнулась мне вслед. Хорошо бы она была в единственном числе, а то вдруг там целый серпентарий, я от всех не отобьюсь.

К счастью, кто-то из моих покровителей на небесах услышал мои молитвы, и никакие твари больше не препятствовали моему движению к свободе. А тут ещё, миновав поворот, я несколько неожиданно увидел впереди светлое пятно. Сердце забухало быстрее, я прибавил скорости, и вот уже стою у проёма, прикрытого свисающими сверху стеблями лиан. Раздвинув их, увидел под собой пологий спуск, где вода стекала уже не по искусственному каменному, а по природному жёлобу, вливаясь в текущий ещё ниже широкий ручей. Неужто я спасся?!

Дождь, к счастью, уже закончился, но солнце не спешило являть миру свой лик. Я вытер вспотевшее лицо, не обращая внимания на испачканную в гриме ладонь. Чуть отдышавшись, засунул книгу за пазуху, при этом скользнув взглядом по своей замотанной чалмой руке. Что-то показалось мне подозрительным. Приглядевшись, увидел, что из материи торчал самый настоящий змеиный клык. Выдернув его, я в первую очередь порадовался, что кобра не смогла-таки прокусить слой материи, а затем подивился величине клыка. Он был размером с мой мизинец! Нет, определённо я сохраню его на память. Будет что показать и рассказать нашим с Варей детям, если они, конечно, у нас будут, на что я искренне надеялся.

Спрятав зуб в кармашек своей курты, я на минуту задумался. Так, и что же дальше? Где я сейчас нахожусь? Понятно, что в окрестностях храма. Навскидку получалось, метрах в двухстах от заднего двора, где мы грузили на машины сокровища. Грузовики поехали к бухте, где клад предстоит переправить на рыбацкую шхуну, с того момента прошло всего-то около часа. А ехать туда – минут тридцать. Ничего другого не оставалось, как бежать следом, благо дорогу я помнил, и надеяться, что они не так быстро закончат с переправкой сокровищ на судно.

Давно я так не бегал! Хорошо ещё, сандалии – спасибо местным мастерам – оказались удобными и крепко сидели, поэтому скорость моего передвижения по пересечённой местности даже мне внушала уважение. А когда я увидел на грунте знакомые отпечатки протекторов, моих сил словно прибавилось вдвое, а то и втрое. Тем более дорога почти всё время шла под уклон, тут даже и захочешь – не остановишься.

До бухты я домчался, как мне показалось, в мгновение ока. И, едва выскочив на берег, увидел брошенные грузовики, а на воде метрах в трёхстах от линии прибоя шхуну, по направлению к которой двигалась тяжелогружёная шлюпка. Шестеро на вёслах, седьмой на корме, держится руками за борта. И лица у гребцов знакомые, а спина седьмого, похоже, принадлежит не кому иному, как Артамонову.

– Э-э-й! – даже не успев отдышаться, хрипло завопил я, размахивая руками.

Вёсла пошли вразнобой. Меня заметили. Артамонов оглянулся, привстал, почему-то схватился за голову и что-то скомандовал ребятам. Заработали вёсла с правого борта, шлюпка развернулась и двинулась обратно по направлению к берегу. А я обессиленно сел на обкатанную волнами гальку, думая о том, что книгу, пожалуй, даже перед своими светить не стоит. Я уже считал её личным трофеем, своими 25 процентами от общей суммы клада, неспроста же в катакомбах храма ей была отведена целая комната.

Глава 12

– О-о-о, здравствуйте, мистер Бёрд! Как отдохнули? Вы выглядите так, будто целый месяц бегали по кубинским горам, а не нежились у бассейна в самом дорогом отеле Гаваны.

– Привет, Саймон! Если бы ты выпил столько же кубинского рому, как я за время отдыха, то, боюсь, и вовсе не дожил бы до окончания отпуска. Куба не даёт расслабляться, мой друг, она ежедневно испытывает твою печень на прочность. Вот, кстати, тебе в подарок бутылка отличнейшего Bacardi.

Мы пожали друг другу руку. Многое в моей жизни изменилось за этот месяц, и даже более панибратское обращение к моему помощнику, с которым прежде я держал некоторую дистанцию, тому тоже было свидетельством. И это невзирая на то, что Стетсон являлся приставленным ко мне стукачом Гувера. Я улыбался во все тридцать два, демонстрируя, как соскучился по Вегасу, отелю, своей фабрике, теле– и радиостанции и своему заму в частности. А ведь и впрямь соскучился. За этот месяц в моей жизни прошло столько событий, сколько другому за всю свою жизнь не удаётся пережить.

Сначала Западная Украина и отряд «Победители», затем Москва, встреча с Берией, база в Подмосковье и самолётом в Индию. Ограбление (по-другому, увы, трудно назвать это действо) храма в Траванкоре, чудесное спасение из ловушки и, наконец, морское путешествие на сухогрузе к Архангельску сначала под шведским, а затем, когда были пройдены воды, контролируемые немцами и их союзниками, под британским флагом. Архангельск… Город, откуда я сначала уплыл в Штаты, а теперь вот возвращаюсь из Индии.

Затем самолётом в Москву, где нас из Внуково сразу повезли на подмосковную базу, я сдал казённые вещи и забрал свои, а оттуда на следующий день в Кремль. Закрытый приём у Сталина, на котором присутствовали также Берия и полковник Муравьёв, сопровождался вручением без лишней шумихи государственных наград.

Артамонову как командиру группы повесили на грудь орден Ленина и «Золотую Звезду» Героя Советского Союза, остальным, включая меня, вручили только по ордену Ленина. Но и то неплохо, как-никак высшая государственная награда. И есть за что, учитывая, что мы умыкнули из Индии едва ли не годовой бюджет довоенного СССР.

Но в этот день я был просто именинником. Потому что тут же за боевые заслуги в тылу врага получил ещё и орден Отечественной войны I степени. Данный факт меня немного смутил, почему-то стало неудобно перед бойцами, но я, несмотря на то, что являлся лицом гражданским, бодро выдал второй раз кряду: «Служу Советскому Союзу!»

Приятно, конечно, стать орденоносцем. Вообще, если заняться меркантильным сравнением, то я дал своей родине куда больше, чем она мне. Достаточно вспомнить, сколько раз за последний месяц я рисковал жизнью, хотя мог бы сидеть в своём Вегасе и заниматься бизнесом. Ещё неизвестно, что там случилось за время моего отсутствия, может, уже всё к чёртовой матери национализировали. Вернее, раздали по дешёвке своим людям: одному отель, второму телерадиокомпанию, третьему – фабрику… Надеюсь, всё это не более чем плод моего воспалённого воображения.

После награждения всех отправили восвояси, а Сталин и Берия остались со мной наедине. Мы сели по разным сторонам круглого столика, на этот раз без чая и конфет с печеньем. Когда я стоял навытяжку в строю награждаемых, обратил внимание на облик в целом: невысокий рост, слегка полноватое телосложение, руки длинноваты и тяжеловаты по сравнению с туловищем и малоподвижны, особенно левая. Теперь же, сидя напротив, я имел возможность, пусть и со скрытым любопытством, разглядеть всемогущего властителя 1/6 части суши во всех подробностях: лицо с рябинками, открытый лоб с зачёсанными назад тёмными с проседью волосами, великоватый нос, что для кавказца обычное явление, смотрит Сталин прищурившись, вроде и не на тебя, уводя взгляд куда-то в сторону, а понимаешь, что тебя изучают, словно бактерию под микроскопом.

– Давно хотел с вами познакомиться лично, товарищ Сорокин, – нарушил молчание Сталин. – Так вот вы какой, гость из будущего.

Я улыбнулся краешком губ, пожал плечами, как бы говоря, что вот, мол, так получилось, я здесь вообще ни при чём.

– Жаль, что так получилось, с падением вашего самолёта на Украине. Маршрут утверждал товарищ Берия, – быстрый взгляд в сторону наркома, – видно, не всё продумали. Ответственные лица, включая народного комиссара, получили… хм… выговоры. Однако вы показали себя в такой экстремальной обстановке с самой лучшей стороны. И что, в этом вашем будущем все такие… удалые?

– Наоборот, это сейчас народ удалой, а в моём будущем такие, как я, – наперечёт. Люди двадцать первого века покрылись жирком как в физическом, так и в моральном смыслах. Разве что за исключением профессиональных военных, воюющих в «горячих точках», да стран третьего мира, где по-прежнему люди умирают от голода и болезней. У тех каждый день – борьба за выживание. А в европейских странах, США, Канаде, да и в России по большому счёту работать физически уже не только молодёжь, но и среднее поколение не заставишь, все сидят в офисах за компьютерами. Появилось даже такое выражение – офисный планктон.

– «Офисный планктон»? – Сталин, переглянувшись с наркомом внутренних дел, спрятал в усах улыбку.

– Кстати, мы с товарищем Берией посмотрели ваш фильм «Месть подаётся холодной». Очень хорошее качество, и сюжет интересный. Сами придумали?

– Хм, ну, в общем-то… В общем-то, да! – выпалил я. – Разве что за основу взял книгу американского автора «Банды Нью-Йорка», но она больше как справочник, сюжет пришлось выдумывать самому.

Ну да, врал я, а что в этом такого? Откуда им знать, что я копировал, как мог, фильм 2002 года?! Всё равно не докажут. И уже никто не докажет в этой ветке реальности, потому что к 2002 году именно мой фильм будет считаться образцом.

– А почему бы вам, товарищ Сорокин, как-нибудь не снять такой же качественный фильм у нас, скажем, на студии «Мосфильм»? Конечно, не о бандах Москвы, мы с ними успешно боремся, так что над сюжетом нужно подумать. Но чтобы смотрелся так же интересно, и в цвете.

– Я бы и не против, вот только для этого мне придётся задержаться в Москве на неопределённый срок, а я, по легенде, нахожусь в отпуске на Кубе, и отпуск на днях завершается.

– Нет, речь идёт не о том, чтобы уже завтра приступать к съёмкам, мы всё понимаем. Может, на следующий год так же выберетесь в отпуск, как раз к тому времени война уже закончится. Это в вашем времени она завершилась весной сорок пятого, а сейчас мы имеем на руках автомат АК-42, который был создан не без вашей помощи в конструкторском бюро Калашникова. Он уже апробирован на Западном фронте. Разработка пенициллина, который поставляется в действующую армию, тоже часть вашей заслуги. Благодаря ему спасены сотни, если не тысячи жизней советских солдат. Теперь мы имеем сокровища, на которые можно закупить огромное количество вооружения и продовольствия. То, что мы получаем по ленд-лизу, – крохи, а сами, к сожалению, не можем полностью удовлетворить потребности армии и народа. Теперь всё будет намного проще.

Да уж, оптимист… Думаю, год максимум моё участие поможет скостить, но уж никак не два. Война – не шахматы, все ходы наперёд не просчитаешь. Немцы вон тоже надеялись до зимы 41-го взять Москву и заставить Сталина подписать капитуляцию. Однако кое-что всё же не учли, что в итоге аукнулось им жуткой зимой под Москвой, затяжной войной и своей же капитуляцией.

– Мне тоже хочется верить, что война завершится через год, – дипломатично ответил я. – А месяца на создание фильма в любом случае будет мало. Я, правда, могу приехать с уже готовым сценарием, начать работу совместно с каким-нибудь талантливым режиссёром, желательно молодым, без комплексов, а перед отъездом оставить ему свои рекомендации. А пока суд да дело, можно группу советских кинематографистов отправить на стажировку в Голливуд. Правда, без упоминания моего имени, некоторые и так подозревают меня в симпатиях к коммунистам, хотя я вроде повода не давал.

– Да, я слышал, товарищ Сорокин, что у вас там возникли некоторые сложности с руководителем ФБР. – В устах Сталина это прозвучало как «фебеер». – Якобы вставляет вам палки в колёса. Может, стоит убрать этого… м-м-м… Гувера?

О как! Я едва со стула не свалился от такого предложения. Убрать физически или что он имел в виду? Прочистив ставшее наждачным горло, ответил:

– Думаю, не нужно торопиться, товарищ Сталин. Гувер – большая шишка, и он обещал мне содействие в обмен на то, что периодически на моих радио– и телеканале будет проходить нужная ему информация. Давайте поглядим, чего он хочет, а устранить Гувера мы всегда успеем.

Лишь бы его смерть не связали со мной, пусть даже не имея доказательств, в противном случае не только моему бизнесу придёт конец, но и меня, боюсь, посадят в Синг-Синг до конца дней, а то и на электрический стул.

– Тоже верно, не будем спешить, да, Лаврентий? Кстати, как тебе идея с электрическим стулом? Что экономнее – пуля или некоторое количество электроэнергии?

– Хм, наверное, электрический стул – это слишком бесчеловечно, – вроде бы невозмутимо принялся протирать стёкла пенсне носовым платком Берия. – Я видел кинохронику такой казни… Всё-таки расстрел куда более гуманен, даже по отношению к отпетым негодяям и врагам Советского государства.

– Ну смотри, а то я могу намекнуть Вышинскому, он, если что, всё организует… Ладно, главное, чтобы наш гость на этот стул в своей Америке не угодил. Кстати, я, товарищ Сорокин, как вы знаете, ознакомился с вашими показаниями, и товарищ Берия рассказал мне о вашей с ним встрече перед отлётом в Индию. Я хотел бы уточнить несколько моментов…

Эти моменты, как я и предполагал, касались переустройства Европы и мира в целом после окончания Великой Отечественной. Также секретарь ЦК ВКП(б) попросил подтвердить дату его кончины, восприняв мой ответ достаточно мужественно. Далее мы прошлись по внешней и внутренней политике СССР вплоть до развала страны, с упоминанием конкретных личностей, которые, на мой взгляд, приняли в этом развале самое непосредственное участие.

– Товарищ Сталин, разрешите? – вклинился Берия. – У меня тут есть кое-какая информация по этим людям.

– Ну-ка, – не без заинтересованности кивнул Вождь.

– Первый Президент России Борис Николаевич Ельцин… Пока Борису Ельцину одиннадцать лет, он является учеником школы города Березники Свердловской области. Его отец Николай Игнатьевич из раскулаченных крестьян, в тридцать четвёртом был арестован по статье 58–10, был приговорён к трём годам исправительных работ. В тысяча девятьсот тридцать шестом освобождён досрочно, сейчас семья, как я упоминал, проживает в Березниках. Александр Николаевич Яковлев, он же прораб перестройки, как его в своих мемуарах называет товарищ Сорокин, тысяча девятьсот двадцать третьего года рождения. Был призван на фронт в августе сорок первого после окончания средней школы посёлка Красные Ткачи Ярославской области, служил рядовым в учебном артиллерийском дивизионе, затем был зачислен курсантом Второго Ленинградского стрелково-пулемётного училища, эвакуированного из Ленинграда в Глазов. После окончания училища в феврале тысяча девятьсот сорок второго года лейтенант Яковлев был зачислен в действующую армию. Служил командиром взвода на Волховском фронте в составе Шестой бригады морской пехоты. В августе тысяча девятьсот сорок второго года был тяжело ранен и эвакуирован в тыл на излечение. Далее – глава страны, при котором СССР распадётся. Горбачёв Михаил Сергеевич, родился второго марта тысяча девятьсот тридцать первого года в селе Привольное Северо-Кавказского края…

– Ты вот что, Лаврентий, давай-ка мне сюда свои выкладки по всем этим будущим проходимцам, я с ними позже ознакомлюсь. Не стоит задерживать нашего гостя, ему ещё в Америку лететь. – Мимолётный взгляд в мою сторону, которого хватило, чтобы пружина внутри сжалась и разжалась.

На языке вертелся вопрос, зачем они собирают информацию по всем этим людям, большинство из которых ещё не достигло совершеннолетия, но задать его я так и не решился. Наверное, боялся услышать жестокую правду.

– А вы что, так прямо с орденами и полетите в североамериканские Соединённые Штаты? – лукаво улыбнулся мне Сталин, собрав в уголках глаз весёлые морщинки.

Я скосил взгляд вниз, на государственные награды. М-да, вопрос-то резонный, иначе было бы как в анекдоте со Штирлицем… Похоже, свои мысли я озвучил вслух, так как Сталин поинтересовался:

– А что за Штирлиц?

Пришлось вкратце пересказывать сюжет фильма «Семнадцать мгновений весны», после выхода которого на экраны народ в массовом порядке принялся сочинять посвящённые Штирлицу анекдоты.

– То, что вы любитель анекдотов, я от товарища Берии уже слышал, – заставив меня слегка похолодеть, усмехнулся Сталин. – Ну-ка, что там сочинили о Штирлице?

Рассказал анекдот, как штурмбаннфюрер СС Отто фон Штирлиц шёл по Берлину с рацией за спиной и волочащимся по брусчатке парашютом[21]. Сначала от души рассмеялся Коба, спустя секунду нарком тоже несколько раз хмыкнул.

– А что, весёлый анекдот, хоть и глупый! – успокоившись, разгладил усы Сталин. – А ещё есть какие-то анекдоты об этом… Штирлице?

Я вспомнил ещё с пяток относительно приличных, в которых легендарный киноразведчик играючи оставляет с носом матёрых гестаповцев во главе с Мюллером. Почему-то особенно развеселил лидера страны анекдот, как Мюллер шёл по улице, и ему на голову упал кирпич. «Вот те раз», – подумал Мюллер. «Вот те два», – подумал Штирлиц, бросая второй кирпич. Кстати, прототипом Штирлица послужил не кто иной, как гауптштурмфюрер Вилли Леман, который, если верить информации из прочитанных когда-то в будущем мной источников, тринадцать лет работал на советскую разведку, но в итоге был раскрыт и казнён в декабре этого, 1942 года.

Сталин и побледневший Берия обменялись взглядами, после чего Коба как ни в чём не бывало повернулся ко мне:

– Спасибо вам за ценные сведения, товарищ Сорокин. Мы примем меры. Лаврентий, а что, может, попросить наших журналистов и писателей придумать истории с разведчиком Исаевым, который внедрён в руководство СС? Мы могли бы их публиковать в периодических изданиях, а под это дело запустить в народ анекдоты о Штирлице. Сделайте себе пометку. Заодно пусть люди думают, что у нас и впрямь есть свой шпион в гитлеровских верхах.

Берия покосился на меня, но всё же достал из внутреннего кармана пиджака блокнот и сделал себе пометку.

– А награды пока придётся сдать, – сказал он мне, убирая блокнот. – Вы у нас, товарищ Сорокин, как этот Штирлиц, разведчик на нелегальном положении. У нас ваши ордена и документы на них будут в полной сохранности, никто из моего сейфа их не возьмёт.

«Ага, если тебя самого не расстреляют, – подумал я, откручивая ордена. – Ищи-свищи потом свои награды, завоёванные потом и кровью, а без них хрена с два пенсию начислят как ветерану Великой Отечественной».

От этой мысли я едва не хмыкнул, но вовремя сдержался и передал ордена Берии с торжественной миной на лице.

– Товарищ Сталин, можно одну просьбу, – сказал я, прежде чем покинуть кабинет.

– Да, я вас слушаю.

– В партизанском отряде, где я был, осталась моя… скажем так, невеста, Варвара Мокроусова. Мы с ней познакомились ещё в Одессе, до войны. Может, есть возможность вытащить её оттуда? Она сама точно будет против, но если прикажете вы…

– Невеста, говорите? Невесту такого лихого бойца, как товарищ Сорокин, надо беречь пуще зеницы ока. Верно, Лаврентий?

– Так точно! При первой возможности переправим её на Большую землю, найдём ей более безопасное занятие.

– А нельзя её и в Америку переправить? Ну, под каким-нибудь другим именем, с новой биографией. Понимаю, товарищ Сталин, со стороны выгляжу наглецом, но хочется иметь нормальную семью, детей…

– Куёте железо, пока горячо? – усмехнулся в усы Вождь народов. – Мы подумаем и над этой просьбой.

На прощание Сталин ещё раз отметил мой вклад в дело Победы, которая, как он считал, не за горами. Это касалось не только моего участия в индийской операции, после которой разгневанные индусы устроили несколько демонстраций протеста и в самом княжестве Траванкор, из столицы которой якобы английские археологи похитили огромные сокровища, и в других частях Индии. Были даже попытки нападения на полицейские участки. Британские власти в ходе усмирения выступлений не гнушались пускать в ход огнестрельное оружие, что ещё более разжигало ненависть по отношению к оккупантам – именно так вспомнившие о национальном самосознании индусы называли британцев. Такое ощущение, что в Индии назревало самое настоящее восстание.

Я подумал о старинном манускрипте, который, завёрнутый в несвежий номер «Правды», лежал на дне моего чемодана под трусами, носками, бритвенными принадлежностями и прочей мелочью. Каким-то чудом мне до сих пор удавалось держать в тайне наличие книги. Сейчас чемодан дожидался меня в приёмной, так как из Кремля я должен был отправляться в аэропорт. Надеюсь, в моё отсутствие никто в его недрах не копался, в противном случае мне могут предъявить книгу с напрашивающимся вопросом: «Это что?» Врать, что купил в Индии в книжной лавке? Ага, не каждый день на улице индийского города можно купить книгу с золотыми застёжками и кольцами-креплениями. Да ещё и незаметно от сопровождавших тебя всю дорогу товарищей, от которых ты утаил покупку до самого возвращения на родину.

Кстати, там же, в чемодане, лежали новые документы на имя гражданина Соединённых Штатов Питера Вайнинга. Усы и очки для маскировки почти такие же, какими я пользовался, изображая швейцарского бизнесмена.

Я пожал на прощание руку Иосифу Виссарионовичу, и мы с Берией отправились на аэродром. Сидя на заднем сиденье автомобиля Packard-180, где я между делом приклеил под нос пышные усы и нацепил очки, мы с Лаврентием Павловичем продолжили наше общение тет-а-тет, начатое ещё до индийской операции в его кабинете. Это было уточнение некоторых деталей, касающихся и его, и Сталина, и страны, и мира в целом. Я, правда, кивнул в сторону водителя, но Берия отмахнулся. Я так и не понял, что это значило. Либо то, что водитель свой человек, либо, что на него просто можно не обращать внимания. Одним словом, дорога до Внуково за разговорами пролетела незаметно, и в сгущавшихся сумерках тёплого сентябрьского дня мой самолёт оторвался от бетонной полосы, чтобы безопасным маршрутом через Северную Африку доставить меня обратно на Кубу.

В международном аэропорту Havana Columbia Airport меня встретил не кто иной, как Валентин. Хотел взять у меня чемодан, но я с вежливой улыбкой отказался, мол, не такой уж он и тяжёлый. Мы сели в его автомобиль, где мой куратор поздравил меня с удачной поездкой и заявил, что мы едем в одно питейное заведение на окраине Гаваны, где мне предстоит избавиться от своей маскировки.

На деле это выглядело следующим образом. Я завалился в бар под названием El Septimo и за одним из столиков увидел… самого себя! Если бы я не был заранее предупреждён, то испытал бы настоящий шок. А так я, охреневая про себя такому сходству, сел у барной стойки, заказал холодный коктейль, а выпив половину, спросил, как пройти в туалет, и закрылся в кабинке, куда через пару минут кто-то тихо постучал. Открыв дверцу, я увидел перед собой двойника, который молча зашёл и принялся стягивать с себя одежду. Обмениваться костюмами в такой тесноте было не очень-то и просто, но мы справились. Под конец маскарада целый месяц живший моей жизнью человек нацепил усы и очки, тем самым став неотличимым от меня самого пятиминутной давности. На прощание мы обменялись документами (теперь я снова был Фил Бёрд), посмотрели друг другу в глаза (что поразительно, одного цвета, а ведь о цветных линзах я в этом времени ещё не слышал), пожали руки, и так же молча я покинул кабинку. На столик, за которым сидел двойник, я кинул горку песо, которых явно должно было хватить и на чай, и покинул заведение.

Валентин в машине ждал меня за углом. Оценив с довольной улыбкой мой внешний вид, он довёз меня в центр и высадил в квартале от отеля SEVILLA. Дальше я шёл пешком, прихватив чемодан с древней книгой, к расшифровке которой намеревался приступить по возвращении в Штаты…

И вот я дома! Ну а что, чем не дом мой пятизвёздочный отель?! Представители ВТО (Всемирного туристического объединения), наведавшиеся к нам ещё в первые месяцы работы отеля, были приняты по высшему разряду, и всё ради того, чтобы всего лишь подтвердить очевидное – Grand Palace для своего времени заслуживает самой высокой оценки!

Я протянул своему помощнику бутылку.

– Спасибо, мистер Бёрд! Отличный ром, приберегу для какой-нибудь знаковой даты!

Стетсон поставил бутылку на стол, и мы приступили к обсуждению дел насущных. С ними мой помощник справлялся достойно, всё работало как часы, хотя для очистки совести я прошёлся по фабрике, где пообщался с начальниками цехов и отделов. Затем мы со Стетсоном направили свои стопы в сторону телерадиокомпании. Моё появление вызвало у сотрудников явно позитивные эмоции. Все интересовались, как я отдохнул, а я, в приливе ответной благодарности, пообещал всем выписать по итогам года к Рождеству солидную премию, на которую каждый сможет повторить мой кубинский маршрут.

На радио и телевидении всё шло своим чередом, да и что могло серьёзно измениться за месяц, хотя мне казалось, что с момента моего отбытия на Кубу и дальше прошла уже целая вечность. Кинотеатр днём полный зал не собирал, зато вечером на стереосеансах было не протолкнуться. Аэропорт, в котором я, собственно, и приземлился, также работал как швейцарские часы, все рейсы шли по расписанию.

На часах было уже половина шестого вечера, когда я сказал Саймону, что хочу наконец пойти в свой номер, принять душ и завалиться в постель. Прошлую ночь спалось плохо, отчего я постоянно зевал.

– Отличная идея, на вашем месте после такого перелёта я поступил бы так же! Кстати, на прошлой неделе в наш отель заселился… Угадайте, кто?!

– Мистер Франклин Делано Рузвельт?

– Чёрт, вам только оракулом работать!

– Да ладно!.. Ты серьёзно?!

– Ну-у, вы почти угадали. К нам действительно заселился президент, только не действующий, а бывший, предшественник Рузвельта.

– Герберт Гувер?

– Угу, – самодовольно ухмыльнулся Стетсон, словно это была его заслуга. – Республиканец, проигравший выборы демократу Рузвельту в тысяча девятьсот тридцать втором. Заселился в стандартный двухместный номер вместе с супругой, Лу Генри Гувер. Думаю, вам стоит нанести им визит вежливости.

Да уж, не показаться такой персоне было бы невежливо. Только к таким визитам следует подготовиться, и в этом деле очень помог бы Интернет. Вот только до его внедрения ещё не один десяток лет, и придётся воспользоваться своей памятью и подсказками Стетсона. Что лично я помнил об однофамильце нынешнего директора ФБР… В его честь была названа та самая плотина на реке Колорадо, от которой питался водой Лас-Вегас. Правда, сейчас это гидротехническое сооружение называлось «плотина Боулдер».

Так новая администрация отплатила старому президенту за Великую депрессию. Это был, конечно, самый главный косяк Гувера. Помнил, что в начале 20-х Гувер, несмотря на свою нелюбовь к большевикам, организовал гуманитарную помощь голодающей России. Стетсон подсказал, что сын сельского кузнеца с немецкими корнями в прошлом, до президентства, был горным инженером, является попечителем Стэнфордского университета. Сколотил неплохое состояние, а когда началась Первая мировая помог тысячам американцев покинуть неспокойную Европу. Сейчас ездит по стране с выступлениями, в которых в частности нещадно критикует политику Рузвельта, и на фоне Второй мировой выступает за невмешательство в европейские дела. Хм, такая точка зрения экс-президента мне не очень пришлась по вкусу. Опять же, большевиков не любит… Так, если честно, я тоже не большой их любитель, но родину, как говорится, не выбирают. Да и руководствовались большевики, в общем-то, благими идеями, только по русской привычке свернули куда-то не туда.

– Они приехали спустить немного денег в казино, – вывел меня из задумчивости голос шедшего рядом Саймона.

– Кто они?

– Гувер и его жена, Лу. Правда, на самом деле она в казино носа не кажет, предпочитает уединение, гуляет вокруг бассейна или сидит в беседке, что под явором, а когда муж заканчивает, они вместе идут ужинать. Обычно в семь вечера.

– А сейчас шесть, – заметил я, глянув на часы. – Что ж, тогда, пожалуй, не будем отвлекать такого серьёзного клиента от рулетки, пойдём лучше глянем, как его благоверная. Нанесём, так сказать, визит вежливости.

– Может, без меня? У меня тут было запланировано кое-какое дельце…

– Ладно, тогда до завтра можешь быть свободен. Кстати, как там мой «корд», надеюсь, цел и невредим?

– Честно говоря, не проверял, но в гараже у мистера Шварца всегда полный порядок. Так что можете не волноваться.

Я и впрямь обнаружил миссис Гувер в беседке под выросшим до пятиметровой высоты явором, читающую какую-то книгу карманного формата. Это была пожилая женщина с волевым лицом, на котором тёмные густые брови резко контрастировали с выбивавшимися из-под шляпки совершенно седыми волосами.

– Здравствуйте, миссис Гувер! Позвольте представиться: хозяин отеля Фил Бёрд. Сам только что прилетел из Гаваны, даже не успел зайти в свой номер. Хотел узнать, как вам у нас отдыхается.

Она захлопнула книгу («Похищение локона» под авторством некоего Александра Поупа) и подняла на меня глаза, которые, казалось, сканировали тебя насквозь. На какой-то миг мне даже стало не по себе, но уже в следующее мгновение старушка улыбнулась, демонстрируя то ли прекрасно сохранившиеся зубы, то ли (скорее всего) дорогие зубные коронки или вообще протезы.

– Очень приятно, мистер Бёрд, рада с вами познакомиться. Присаживайтесь, если не слишком торопитесь.

Поддёрнув брюки, я сел в метре от неё. Благодаря идущей полукругом скамье я мог не выворачивать шею, чтобы смотреть на миссис Гувер во время нашего общения.

– Отдыхается у вас хорошо, хотя я предпочитаю более умеренный климат и тенистые аллеи. Как в нашем Пало-Альто, откуда мы почти никуда не выбираемся. Но муж предложил развеяться и выбрал ваш отель благодаря идущей по вашему же телевидению рекламе. Я привыкла к малому, в молодости нам с мужем пришлось немало попутешествовать, так что я никогда не стремилась окружить себя комфортом. Комфорт – это когда вот здесь спокойно. – Она чуть улыбнулась, приложив сухонькую ладошку к груди в районе сердца.

– Полностью с вами согласен, миссис Гувер. И всё же мягкая постель и вкусная еда стали бы приятным дополнением к душевному комфорту. А уж с этим, как и с развлечениями, у нас проблем вроде нет. Вы посещали сеансы лечебной физкультуры? А наш спа-салон? Напрасно, все, кто побывал там хоть единожды, чувствуют себя словно заново родившимися. Там вам предложат программу, соответствующую вашему возрасту, хотя вы и так выглядите куда моложе своего возраста.

– Вы просто мастер делать комплименты, да и бизнесмен, судя по всему, толковый, построили здесь, посреди пустыни, такой отель…

– Его бы и не было, если бы не ваш муж, – снова «лизнул» я. – Благодаря мистеру Гуверу была построена дамба, и вода из водохранилища даёт жизнь этому городку, который, уверен, станет столицей игорного бизнеса всего мира.

– Так уж и всего? – иронично улыбнулась старушка.

– Уверяю вас, не пройдёт и двадцати лет.

Уж я-то знал, о чём говорил. Помимо нас с Лански участок под строительство отеля-казино уже купил какой-то крупный бизнесмен из Айдахо, фамилия которого пока держалась в секрете. Пусть, чем больше казино – тем лучше. Это привлечёт ещё больше туристов, любителей спустить кровно заработанные или честно наворованные. А у меня ещё и фабрика, и телерадиокомпания, и впереди у них, надеюсь, большое и светлое будущее. Как и у меня, вернее, у нас с Варей, хочется в это верить.

– Мистер Бёрд, а расскажите о себе, – вдруг попросила меня миссис Гувер. – Я только знаю, что вы снимались в кино и выступили режиссёром в фильме… э-э-э… «Месть подаётся холодной». Почему-то мне кажется, у вас весьма насыщенная и интересная биография.

М-да-а-а-а, знала бы она, насколько насыщенная. Но, понятное дело, придётся выкручиваться.

– Право, ничего интересного, миссис Гувер. Вы не читали статью обо мне в журнале «Тайм»? Нет? Ничего страшного, я в двух словах о себе расскажу. Я потомок русских эмигрантов. Начинал с малого, приехал в Нью-Йорк, где брался за любую работу. Затем работал помощником антиквара, а потом мы как-то отправились с ним в Лос-Анджелес, к одному из его клиентов, которого звали Джек Уорнер. Именно Джек и стал тем трамплином, благодаря которому я так высоко взлетел. Можно сказать, поймал за хвост свою птицу удачи.

– Согласна, знакомства и личные связи в этом мире решают многое. А вы чувствуете в себе русские корни? Читаете Достоевского, Толстого?

– Кое-что читал.

– И что же?

– «Война и мир», «Преступление и наказание»…

В общем, с ходу перечислил те произведения, содержание которых знал ещё из школьной программы и в случае чего мог хоть как-то отбояриться. Потому что заставить прочитать их от корки до корки меня можно было только под страхом смертной казни.

– Приятно слышать, что хоть кто-то в этой стране разбирается в русской литературе… А отель? – переключилась старушка. – Его вам помогал строить тоже мистер Уорнер?

– Нет, это уже была моя идея, которую я воплотил в жизнь на собственные деньги, хотя и с привлечением капитала со стороны. Акции отеля расходились, как карамель на палочке в цирке-шапито.

– А вас не смущает, что по соседству с вами расположился отель, построенный на деньги, которые отмывала итало-американская мафия? – пытливо заглянула она мне в глаза.

– Что ж я могу поделать, хорошо ещё, что у нас с ними негласный пакт о ненападении, – усмехнулся я, ничуть не удивляясь осведомлённости собеседницы. – Нам с ними делить нечего, клиентов хватает на всех.

– А я слышала, у вас с этими парнями в своё время были какие-то недоразумения.

– О, миссис Гувер, что было, то давно прошло. Да, было кое-какое недопонимание, но мы этот вопрос решили.

Я всячески пытался сохранить на своём лице маску расположения к бывшей первой леди, которая зачем-то полезла в шкаф, где хранились мои выстроенные в рядок скелеты. А их там было очень-очень много!

– Что ж, я рада, что в вашей жизни всё сложилось. Хотя увиденное здесь резко контрастирует с жизнью рядовых американцев, вынужденных покупать товары на специальные карточки, в том числе сахар и бензин… О, а вот и мой муж! – Она поднялась навстречу шествующему к беседке упитанному мужчине, одетому, несмотря на жару, в костюм в светлую полоску, ботинки с белыми носами и пятками, а его крупную голову украшала бежевого цвета шляпа.

Подойдя, он смерил меня подозрительным взглядом. Кажется, бывший глава Белого дома был слегка подшофе.

– Дорогой, познакомься, это мистер Бёрд, хозяин отеля. Он подошёл поинтересоваться, как я провожу досуг, не нуждаюсь ли в чём.

– Лучше бы у меня поинтересовались, – протянул пухлую, но крепкую ладонь экс-президент. – А я бы сказал, что мне сегодня чертовски не хватило удачи. Я спустил в рулетку полторы штуки, хотя вчера, правда, выиграл две.

– Ну вот видишь, дорогой, не всё так плохо.

– Скажите, мистер Бёрд, – набычившись, глянул на меня Гувер, – вы слон или осёл?

Секунда ушла на то, чтобы осмыслить, что именно собеседник имел в виду.

– О нет, мистер Гувер, я стараюсь держаться от политики подальше! По мне что республиканцы, что демократы – особой разницы не вижу. Лишь бы мой бизнес процветал да американскому народу было хорошо.

– Так вы, может, и на выборы не ходите?

– Представьте себе!

– А вы, часом, не коммунист?

– Милый, ну что ты пристал к человеку со своей политикой, – с ледяной улыбкой обратилась к мужу миссис Гувер. – У него бизнес, ему некогда отвлекаться на посторонние вещи. Пойдём лучше ужинать. Спасибо за беседу, мистер Бёрд, приятно было с вами познакомиться.

– Погоди, а может, он масон, как Рузвельт, – пытался обернуться в мою сторону Гувер, но хрупкая с виду супруга цепко держала его за локоть.

Проводив взглядом парочку, я наконец отправился в свои пенаты. Первым делом спрятал в сейф старинный фолиант, дав себе слово разобраться с ним при первой возможности, потом принял освежающий душ и достал из холодильника апельсиновый сок. Это пока я осматривал подведомственную территорию, подсуетилась заботливая горничная: и напитки в холодильник поставила, и нарезку, и фрукты свежие на столик поставила… Мелькнула мысль, что, в принципе, отравить меня легче лёгкого, но в этом плане я, наверное, стал фаталистом. Устал всего опасаться. Чему быть – того не миновать. Хотя, безусловно, разумная осторожность никому ещё не вредила, поэтому и ствол лежит в сейфе, и с завтрашнего дня вернусь к активным тренировкам. Надо бы найти партнёра для спарринга, хотя бы по части бокса.

И улёгся на широкую постель перед включённым телеприёмником цветного изображения «Конкорд», что на русский можно было перевести как «Согласие». Почему-то именно это название мне приглянулось больше других вариантов, правда, при этом вспоминался не снятый ещё фильм «Спасите „Конкорд”». Там вообще речь шла о сверхзвуковом самолёте. Может, начать строить реактивные пассажирские лайнеры? Нет-нет, на фиг, не нужно бежать впереди паровоза. Тем более я ничего в самолётостроении не понимаю, да и не миллиардер пока ещё.

На экране пошла заставка вечерних новостей. Джонатан Спенсер-младший в качестве ведущего смотрелся довольно импозантно. Начал он со сводки боевых действий в Тихом океане, где между американскими и японскими ВМФ сохранялся определённый паритет. Затем переключил внимание телезрителей на Восточный фронт, где советская армия вела упорные бои с гитлеровскими войсками. Потом – внутренние новости, сначала на политические темы, затем – экономика и обзор культурных событий.

Перед новостями спорта ненавязчиво продефилировала реклама автомобилей «форд». Рекламное видео в прайм-тайм на нашем телеканале теперь уже стоило дорого, но желающих было хоть отбавляй. Деньги с этого направления должны течь вполне полноводным ручейком. Завтра обязательно зайду к Лившицу, поинтересуюсь финансовой отчётностью. Не то чтобы я не доверял Самсону Израилевичу, просто хотелось убедиться, какие изменения произошли на счетах принадлежавших мне активов за время моей индийской командировки.

После выпуска новостей – очередная серия «Американской домохозяйки», а в одиннадцать вечера по местному времени стартовала аналитическая программа, гостем которой был сенатор от штата Техас Томас Терри «Том» Конналли. Обладатель тонких губ, ямочки на подбородке и больших ушей разглагольствовал на тему: должны ли Соединённые Штаты высаживать в Европе военный десант, чтобы ударить в тыл немецким войскам и тем самым облегчить участь Красной армии. Мне понравилась его позиция, мужик если и не симпатизировал СССР, то уж в любом случае не скрывал негативного отношения к бесноватому фюреру. Молодцы мои сотрудники, знают, кого приглашать в студию.

В какой-то из моментов сенатор в порыве эмоций сболтнул об «умниках из Богемской рощи», где якобы в весьма раскрепощённой обстановке принимаются важные для всего мира решения.

Хм, интересно, глава ФБР сейчас смотрит это выступление Конналли? Если он в Нью-Йорке или Вашингтоне, то там уже третий час ночи. Хотя может посмотреть и завтрашний повтор: специально для жителей Восточного побережья некоторые программы шли в записи. И Гувер может высказать претензию, мол, как же так, мистер Бёрд, мы же вроде теперь в одной команде, а на вашем канале дискредитируют государственную власть… В случае чего отбрешусь, что главным за время моего отсутствия оставался его агент Стетсон, так что с меня взятки гладки.

А вообще идея побывать в этой самой Богемской роще показалась мне весьма заманчивой. Понятно, что не в качестве приглашённого лица, пока что я не в том статусе, хотя кое-чего по меркам Америки всё же достиг. Но до дельцов уровня Морганов и политиков вроде того же Конналли мне ещё работать и работать. Может, и впрямь выдвинуть свою кандидатуру в сенаторы или даже вовсе в губернаторы? Тогда уж точно меня пригласят на это сборище масонов, или кто они там… Глядишь, присвоят степень магистра.

Вообще о Богемской роще я помнил крайне мало. Ещё в будущем попадалась мне одна статейка в Интернете, но в памяти остались лишь обрывки из отрывков. Хреново без Интернета, сейчас бы ткнулся на один сайт, другой – и всё об этом местечке выведал. А так кто расскажет? Может, Герберт Гувер? Он ведь наверняка там бывал, а в подпитии, глядишь, станет разговорчивее. А уж если я скажу, что пошутил насчёт своей аполитичности, что голосовал за него на выборах, то и вовсе, может, станем друзьями.

В семь утра я вскочил как огурчик и, натянув трико с кедами, отправился на пробежку. Сделав пять кругов вокруг отеля, переместился в спортзал. Упражнения на растяжку, макивара, потом дыхательная гимнастика по методу Стрельниковой, к которой я пришёл в последние годы своей прошлой жизни. И под занавес – сеанс медитации.

Открыв глаза, я почувствовал себя словно заново рождённым. Пока гости отеля дрыхнут после насыщенной вечерней программы – а у нас умели развлекать постояльцев любого пола, возраста и социальной группы, – я сбегал до бассейна, где в одиночестве проплавал минут тридцать. По моему требованию воду хлорировали по минимуму, так что находиться в ней было одно удовольствие.

После лёгкого завтрака я отправился решать запланированные с вечера дела. Прежде всего наведался к Лившицу. Выяснилось, что мои доходы за минувший месяц стабильно росли, равно как и курс акций – за биржевыми сводками Самсон Израилевич следил по свежим газетам.

– А как себя чувствует Gibson Guitar Company?

– Не сказать, что в нынешнее неспокойное время гитары пользуются повышенным спросом, но и убытков пока нет. Думаю, как только война закончится, гитары, тем более, как вы говорили, революционной конструкции, пойдут нарасхват.

Ладно, и то хлеб. Нужно позвонить Берлину, узнать поподробнее, что там да как. Может, какой-нибудь совет от меня пригодится.

На обеде – а перекусывал я в отдельном кабинете нашего ресторана – меня поймал Стетсон с папкой бумаг, попросил ознакомиться с документами и поставить подпись там, где я посчитаю нужным. Через полчаса я закончил с бумагами и решил всё же навестить казино. За месяц, что я отсутствовал, здесь абсолютно ничего не поменялось. Да и что могло поменяться без моего ведома?

Хотя казино только открылось, почти все столы уже были заняты. Только я отметил про себя сей приятный факт, как увидел спешившего навстречу мне Шульца.

– Мистер Бёрд! Я слышал, вы прилетели ещё вчера, думал, сразу заглянете к нам, а сейчас решил уже было сам вас навестить, да вы вот меня опередили. Увидел вас в окно своего кабинета и сразу вниз.

– Привет, Гэйб! Вижу, тебе тут скучать некогда, казино только открылось, а уже народ толпится.

– Это точно, тут нужен глаз да глаз. Неделю назад пришлось уволить нашего крупье на рулетке, а постояльцу, который был с ним в сговоре, запретить посещение казино.

– Серьёзно? – нахмурился я.

– Они ведь что учудили… Этот постоялец – по документам некий мистер Крэйг из Айовы – подговорил новенького крупье на аферу. Слышали об «обработанном» колесе рулетки? Это когда каждое рулеточное колесо регулярно поддаётся балансировке, служит гарантией, что каждое выпадение каждого числа является стопроцентной случайностью. Если же колесо рулетки во время очередного вращения будет отклоняться в ту или иную сторону, то это приведёт к тому, что вероятность выпадения тех или других чисел значительно возрастёт.

– А у нас что, крупье занимаются регулировкой?

– Это входит в перечень их обязанностей, – терпеливо разъяснил Шульц. – К сожалению, крупье оказался крепким орешком, нам не удалось выбить из него признание, что он был в сговоре с этим Крэйгом. Сам же клялся, что ошибку в регулировке допустил случайно. Только эта ошибка почему-то случалась только тогда, когда за столом находился мистер Крэйг. В любом случае наш бывший уже крупье получил «чёрную метку», и его не примет на работу ни одно уважающее себя казино. Он вроде первым делом кинулся к нашим конкурентам, в отель-казино «Фламинго», но информация тут распространяется быстро, мы к этому тоже приложили руку, так что этот остолоп получил там от ворот поворот да ещё угрозу, что в следующий раз ему переломают рёбра.

– Молодцы твои ребята, Гэйб, зачитай им от моего имени благодарность. И пообещай премию по итогам месяца. Только не забудь мне об этом напомнить, а то в суете могу забыть.

– Не сомневайтесь, напомню, – ухмыльнулся Шульц.

– Тебя тоже не обидим, – в ответ хмыкнул я.

В этот момент меня привлекла знакомая фигура возле одного из столов с рулеткой. Ага, Герберт Гувер.

– Гэйб, а как себя ведёт бывший президент Соединённых Штатов? Скромен или любит покачать права?

– Мистер Гувер? Да нормальный тип, хотя и дуется, когда проигрывает. Но он ставит не такие уж и большие суммы, хотя ещё до президентского срока его состояние считалось достаточно солидным, а сейчас-то уже, наверное, на порядок больше.

В голову пришла мысль, не провернуть ли и с Гувером трюк, из-за которого недавно уволили крупье. Попросить Шульца сбалансировать рулетку, затем подойти к экс-президенту, сказать, что моё присутствие приносит игрокам удачу, тем самым вызвав у него симпатию. Но всё же отмёл эту провокационную мысль, поскольку репутация казино – на первом месте, и даже бывший глава государства не вправе на нее покушаться, пусть даже того и не сознавая.

– Ладно, будем надеяться, ему удастся совместить отдых в отеле с приятным времяпрепровождением в казино.

На следующий вечер я вновь повстречал Гувера, гуляющего под ручку с супругой по дорожкам нашего рукотворного сада. На этот раз экс-президент был абсолютно трезв и, увидев меня, обрадовался как старому знакомому.

– Мистер Бёрд, рад вас видеть! – приветственно махнул он мне снятым с головы котелком.

– Мистер и миссис Гувер, – подходя, чуть наклонил я свою непокрытую голову, – я тоже очень рад вас видеть. У вас всё хорошо?

– Да, отлично! Я вчера обнёс ваше казино на триста долларов, а сегодня решил устроить выходной. Да и Лу попросила меня хотя бы один вечер посвятить ей, а не рулетке. – Он от души рассмеялся, а мы с миссис Гувер обошлись вежливыми улыбками. – Не устаю восхищаться вашей прозорливости, – продолжил разговорчивый сегодня политик в отставке. – Кстати, у вас ведь наверняка экономическое образование? Какой университет заканчивали?

– О нет, что вы, – изобразил я смущение, – на обучение своего сына в университете мои родители не зарабатывали. Так что пришлось ограничиться Городским колледжем Нью-Йорка. – Сболтнул первое, пришедшее на ум, и с ужасом ждал, что сейчас Гувер начнёт интересоваться подробностями моего обучения, но, к счастью, обошлось.

– Я знаю, там неплохой уровень преподавания, – проглотил мою ложь ветеран политических баталий. – Однако со Стэнфордом, где я получил образование, вряд ли сравнится. Вы бывали в Стэнфорде?

– К сожалению, не довелось.

– Советую побывать, а ещё лучше – стать одним из благотворителей. Как я, например. Вы же наверняка поддерживаете свою альма-матер, – скорее утвердительно заявил Гувер. – А поддержав Стэнфорд, вы сразу заявите о себе в полный голос.

– Да я как-то не стремлюсь к славе, – пробормотал я.

Нет, ну а на хрена мне ещё сдался какой-то университет?! Мне что, деньги девать некуда? Ладно бы это был МГУ, своим не жалко помочь.

– Предложите свою помощь, только не как владелец казино, а как медиа-магнат, это более благозвучно. Да и я шепну кому надо. И учтите – говорю вам по секрету – благодетели такого уровня имеют свой интерес, им симпатизируют в политических верхах. Ну что, по рукам? Вот, держите, моя карточка с номерами телефонов. Можете звонить в любое время суток… с девяти утра до девяти вечера, – хохотнул вновь толстячок, пожимая мне на прощание руку.

А дальше меня ждала неожиданная встреча с Мейером Лански. Мафиози с еврейскими корнями позвонил мне в номер и попросил о встрече, пригласив в ресторан своего отеля. На ближайшее время каких-то срочных дел вроде не намечалось, так что мы договорились встретиться через час.

Глава 13

Зтот ресторан был мне знаком пока только по фото в рекламных проспектах конкурентов. Главной его достопримечательностью считался находящийся в центре зала фонтан. По мне – от постоянно льющейся воды слишком много постороннего шума, особенно для тех, кто расположился рядом с фонтаном. Впрочем, в реальности шума было не так уж и много, вода взмывала вверх не бурным потоком, а всего лишь несколькими струями.

Меня провели в отдельную комнату, где я обнаружил Лански, сидящего закинув ногу на ногу на диване, с дымящейся сигарой в руке. На столике перед ним стояла початая бутылка виски и два хайболла, в одном из которых было немного прозрачной жидкости.

– Меня даже не обыскали, – усмехнулся я, пожимая руку вставшему мне навстречу мафиози.

– Ни к чему, – отмахнулся тот, предлагая сесть в кресло напротив. – Зная вас не первый год, мистер Бёрд, уверен, что если бы вы хотели со мной разобраться, то не стали бы рисковать своей жизнью в логове врага, коим, надеюсь, вы меня не считаете. Пример Фрэнки Костелло тому подтверждение.

– Так ведь убийцу вроде бы не нашли?

– Мистер Бёрд, я и не утверждаю, что это вы отправили на тот свет Фрэнки, просто привёл для примера.

Ах ты ж, хитрый лис, и я так глупо купился. Хотя вроде и не сознался напрямую, что это я завалил Костелло, но всем своим видом показал, чьих это рук дело.

– Ладно, это дело прошлое, а нам нужно думать о будущем. Как отдохнули на Кубе?

– Да неплохо, приятно месяц ни о чём не думать.

– Понимаю вас… Виски?

– Может, лучше что-нибудь безалкогольное, вроде апельсинового сока?..

– Бросьте, в беседе двух взрослых мужчин, коими я нас с вами считаю, должно присутствовать спиртное, а не какой-то там сок.

Лански плеснул во второй хайболл на пару пальцев и долил себе. Закуски не было, но я справился, лишь слегка поморщившись.

– Другое дело, – одобрительно хмыкнул мафиози, закурив новую сигару. – Глядя на эту бутылку, вспоминаются былые деньки, когда мы по молодости промышляли бутлегерством. Лаки Лучано был в силе, да и Багси… – в его взгляде промелькнула грусть, – в те годы был другим, не то что… потом.

– Я слышал о мешках с солью…

– Да, моя задумка, – улыбнулся собеседник. – Сколько пойла она нам сохранила, иначе оно так и покоилось бы на дне озера Онтарио. К месту пришлась идея договориться с владельцами заводов по производству медицинского спирта. Мы неплохо бодяжили шотландский виски, смешивая его с медицинским спиртом, подкрашивая и отправляя на реализацию в сеть наших магазинов, баров и ресторанов. – Он замолчал, продолжая мысленно пребывать в прошлом.

Я выждал с минуту и негромко прокашлялся.

– Лански, давайте уже к сути, а то всё ходим вокруг да около. Ведь не за тем же вы меня пригласили, чтобы поделиться воспоминаниями.

– Действительно, не за тем. Что ж, тогда и впрямь лучше перейти к делу. – Лицо Лански приняло деловое и слегка озабоченное выражение. – Мистер Бёрд, у меня есть информация, что перед тем, как вы улетели на Кубу, у вас состоялась встреча с Джоном Гувером. Этой информации я доверяю на сто процентов.

– Что ж, не буду отрицать, было такое, – ровным голосом подтвердил я, гадая, куда дальше вывезет кривая и не придётся ли пускать в ход ноги и кулаки.

– Поймите, я против ваших встреч ничего не имею, единственное, что меня интересует, – затрагивалось ли в вашем разговоре моё имя? И если да, то с какой формулировкой?

Получается, он не в курсе того, что я наплёл в своё время Костелло, представившись внедрённым агентом ФБР. Может, это и к лучшему.

Глядя, что я не тороплюсь отвечать, обдумывая его вопрос, Лански улыбнулся краешком губ.

– Я знаю, что давить на вас – занятие бессмысленное, а зачастую даже и опасное. Если вам не хочется говорить правду, я пойму и настаивать не буду…

– Нет, отчего же, я отвечу. Гувер интересовался делами мафии, спрашивал, насколько мы с вами близки, и просил по возможности сообщать ему всю полученную от вас информацию. Сказал, что раз у нас общие интересы, то мы должны так или иначе пересекаться и вести беседы на разные темы, вдруг вы проболтаетесь о чём-то важном. Добавил, что это дело не такое уж и срочное, не нужно во что бы то ни стало как можно быстрее лезть в друзья. Это якобы может вызвать у вас подозрения. А в целом его интересовало другое, касающееся моих бизнес-проектов, в частности газеты, но больше телевидения и радио, где он тоже хочет поучаствовать. Нет, не в качестве акционера, просто хочет через мои СМИ воздействовать на умы граждан США так, как выгодно ему и его ведомству. Прикрывается безопасностью государства.

– Ясно… – задумчиво протянул Лански, закуривая новую сигару. – Мне можно в какой-то мере расслабиться. Однако эта сволочь загнала вас в угол, а я, между прочим, на вашей стороне. А давайте сделаем так… Возьмите и подкиньте Гуверу информацию обо мне, которая его действительно заинтересует.

– И что именно я должен ему сказать?

– Нужно, чтобы эта информация показалась Гуверу и интересной и правдивой и чтобы нашему делу не нанесла ущерб. У меня, пожалуй, есть один вариант… – И Лански поведал мне, что на бизнес мафии, в котором мой собеседник имеет серьёзную долю, покушается некто по имени Густаво. – В Мексике этот подонок поднялся на перепродаже колумбийского кокаина, затем его люди стали продавать наркоту в южных штатах, теперь же он пытается запустить свои грязные лапы в киноиндустрию. У нас уже была встреча с Густаво, на которой нашу сторону представляли я и Вито Дженовезе. Мексиканец хочет с нашей помощью распространять наркоту среди актёров и продюсеров, предлагая нам долю в этом деле. Но у нас нет никакого желания связываться с дурью. Это очень, очень скользкая тема… Мы пытались объяснить это Густаво, но он настроен решительно, заявляет, что так или иначе, а подсадит весь Голливуд на свой кокаин, и нам лучше не стоять у него на пути. Либо мы сотрудничаем, либо стоим тихо в стороне.

– И вы это проглотили?

– Анастазия предлагал сразу же с ним разобраться, но мы решили пока как следует прощупать почву. Если что, убрать этого придурка всегда успеем. Даже несмотря на то, что у Густаво самого подручные – настоящие звери. Им убить человека – что комара прихлопнуть.

– Тогда я вас понимаю, действительно лучше загребать жар чужими руками. Да и Гуверу будет приятно отчитаться перед конгрессом, или кто там у него в хозяевах, что он раскрыл преступление века. Если Гувер заглотит наживку, то перечисленные вами условия окажутся выполненными: интересная и правдивая информация без ущерба для вашего дела.

– Рад, что мы пришли к соглашению! – констатировал Лански. – Пока отработаем этот вариант, а после ещё что-нибудь придумаем.

Мы улыбнулись друг другу и чокнулись стаканами.

Ещё минут десять ушло на согласование деталей. Лански обещал договориться с этим Густаво о новой «стрелке», в ходе которой хотел выяснить более конкретную информацию о способе доставки товара и его реализации, не давая окончательного согласия на сотрудничество, а лишь как бы выражая свою заинтересованность. После этого информация дойдёт до меня, Лански как бы в ходе небольшой попойки пожалуется на «интервента», а от меня информация о Густаво дойдёт до Гувера. Понятно, через Стетсона, служащим связующим звеном в этой цепи. Моё дело маленькое: услышал – передал. Ну а дальше глава ФБР пусть принимает решение: установить наблюдение или повязать наркобарона.

– Всё же рискуете, – сказал я Лански. – Густаво или его подельники могут связать провал проекта с вами, обвинить вас в связях с ФБР, а это и у мафии, и у представителей наркокартелей едва ли не самое страшное преступление, которое можно смыть только кровью.

– Я всю свою жизнь только и делаю, что рискую. Если бы я не рисковал, то не достиг бы того, что имею сейчас. Как ваш отель, казино? Хороший доход приносят?

– Не жалуюсь.

– И мы с партнёрами не жалуемся. И сами в шоколаде, и людям приятное делаем. Они в нашем казино играют, а когда возвращаются в Нью-Йорк или Вашингтон, произносят набожные речи о том, как аморальны игры. Но не говорят, что может быть много хуже. Что не только негры страдают от неравноправия, но и евреи, которым запрещено входить внутрь многих отелей, казино и апартаментов. А наши с вами отели и казино открыты для всех. Евреи, христиане, арабы, чёрные… Да хоть марсиане могут приходить к нам и играть сколько душе угодно. Ну или пока не опустеет карман.

Лански широко ухмыльнулся, а я только мысленно ему поаплодировал. Я себя всегда считал неплохим организатором, но этот человек с его хваткой и в то же время толерантностью – хотя толерасты будущего и выводили меня из себя – мог бы руководить не только еврейской мафией, но и целым государством. Насколько же глупы законы США, запрещающие лицам, не являющимся по рождению американцами, баллотироваться на пост президента!

Что ж, как сказал поэт, «времена не выбирают, в них живут и умирают». У каждой эпохи свои законы, да и Лански, как я догадываюсь, в этом времени чувствует себя вполне неплохо. Вряд ли он согласился бы руководить страной. Не нужна ему публичность, он привык быть серым кардиналом. Хотя… Чёрт его знает, чужая душа потёмки.

Между тем близился третий по счёту день рождения моего сына, которого Кларк Гейбл считает своим. На предыдущие дни рождения я отправлял на имя Кэрол подарки, дальнейшая судьба которых мне была не известна. Может, Кэрол меня тихо ненавидела или боялась, что Кларк что-то заподозрит, и попросту их выбрасывала. Как бы там ни было, на этот раз я отправил коробку с набором оловянных солдатиков производства фабрики братьев Хассефельдов. Не в куклы же пацану играть, в самом деле…

Кстати, продажи Барби растут как на дрожжах. Пора выводить в люди Кена, девчонке требуется дружок. Может, сделать его чернокожим? Вот смеху-то будет… Нет, пока рано, лет через пятьдесят минимум можно было бы поэкспериментировать, а пока белая Барби и белый Кен. Если лицо Барби мы сделали похожим на лицо Вари, то я как модель для Кена вряд ли подойду – не обладаю такой же смазливой мордашкой и блондинистой причёской. Хотя можно было бы задать новые стандарты, но я не настолько честолюбив. Правда, ревнив и, представляя, как девочки будут устраивать игрушечные свадьбы Барби и Кена, начинал обидчиво сопеть.

Через пару недель Лански снова пригласил меня к себе в ресторан. На этот раз он протянул мне клочок бумаги, на котором стояли дата и место следующей встречи с Густаво. Она должна была произойти уже через три дня в небольшом лос-анджелесском баре «Креветка». Я переписал содержание записки на другой лист бумаги своим почерком и передал Стетсону.

– Что это, мистер Бёрд?

– Саймон, я на днях пересекался за стаканчиком виски с Лански, и он, хорошенько поддав, кое-что мне рассказал. – И я в общих чертах изложил суть дела: как мексиканский деятель по имени Густаво собрался подсадить на кокаин богему Голливуда, практически требуя от итальянской мафии содействия. Мафия в лице Лански сопротивляется столь грязному бизнесу, но за Густаво стоит чуть ли не целый наркокартель. – Хватать Густаво в баре не имеет смысла, вряд ли у него с собой окажется кокаин. Да и тем самым вы подставите не только Лански, но и меня. Мейер без труда вычислит, что информация к ФБР могла уйти только от меня. Не моё, конечно, дело советовать Гуверу и его коллегам, но лучше взять этого Густаво под наблюдение и накрыть уже с товаром. Чем больше партия кокаина, тем больше срок. Верно?

Стетсон со мной согласился, и записка отправилась по инстанции. А спустя неделю калифорнийские газеты вышли с заголовками о задержании крупного наркоторговца, у которого был обнаружен почти полукилограммовый пакет чистейшего кокаина.

«Некто Густаво Перес, 43-летний уроженец Акапулько, и его телохранитель, 38-летний Тако Паламанко, были задержаны агентами ФБР в минувшее воскресенье при попытке сбыть партию кокаина подставному покупателю, – писала „Лос-Анджелес таймc”. – При задержании со стороны подозреваемых не было предпринято попыток сопротивления. Судя по всему, такой поворот событий стал для наркоторговца настоящей неожиданностью. Также при Паламанко было обнаружено незарегистрированное огнестрельное оружие. Судя по предварительной информации, полученной нашим корреспондентом от одного из сотрудников Бюро, Перес планировал распространять кокаин на территории Голливуда. Вполне возможно, что его клиентами уже стали или могли стать известные актёры и продюсеры. В Мексике на Густаво Переса давно ведут охоту правоохранительные органы, однако каждый раз ему удавалось выскользнуть из рук правосудия. У нас же с ним нянчиться точно не будут, полкило кокаина – это минимум 10 лет тюрьмы».

В тот же день мне позвонил не кто иной, как сам Гувер:

– Хорошо сработано, мистер Бёрд. Вы начали приносить настоящую пользу американскому обществу, продолжайте в том же духе. А что касается контента теле– и радиоэфира, то вскоре вы получите некоторые рекомендации. Они желательны к исполнению, так что не подведите.

После этого звонка подумалось, может, нам с Лански таким образом удастся стравить мексиканских и колумбийских наркобаронов с Гувером и его подручными? А что, идея неплохая, и я ею при первой же возможности поделился с Мейером. Тот, выслушав меня, хмыкнул, покачав головой:

– Меня посещали такие же мысли, когда я размышлял, как подставить Густаво. Думал, не намекнуть ли тем же чиканос из наркокартеля, что, если убрать Гувера, – жить им станет намного легче. Правда, боюсь, тогда придётся нам взвалить на себя обязанности ФБР и заняться чисткой людей наркокартеля.

Я так понял, Лански колеблется, от меня же в этом плане толку ноль, поскольку я с наркокартелями никак не был связан. Другой вопрос: что, если наша разведка решит устранить главу Бюро, дело можно обстряпать так, будто это дело рук мексиканских или колумбийских наркобаронов. Во всяком случае, эту идею нужно взять на заметку.

Что касается телефонного обещания Гувера, то вскоре я получил указание пригласить в эфир своего воскресного телешоу конгрессмена от демократов Генри Мартина Джексона[22]. Политик должен завтра прилететь из Вашингтона с уже подготовленными вопросами от ведущего и своими ответами. Шоу, как обычно, пойдёт в записи в ближайшее воскресенье на всю страну. В наших краях Джексон должен был пробыть ещё и следующий день и только через сутки после записи программы улететь обратно.

Джексона я лично встречал в аэропорту вместе со Стетсоном в роли водителя. Молодой улыбчивый человек на первый взгляд не производил впечатления опытного политика. Подумал, что это, скорее всего, очередная игрушка в руках Гувера, не удивлюсь, если он и проталкивал его в конгресс. Однако по пути на студию гость высказал несколько вполне зрелых идей относительно политической ситуации в стране и мире. Мне понравилось, что Джексон ратует за свержение нацистского режима, и не очень понравилось его желание видеть поверженным Сталина, которого он приравнял к фюреру. Джексон мечтал о демократии во всём мире, однако настаивал на том, чтобы США принимали в процессе демократизации самое деятельное участие.

– Ещё старина Линкольн говорил: «Мы, американцы, – последняя надежда всего человечества», – гордо процитировал конгрессмен 16-го президента США.

Как же мне это было знакомо… К 2017-му Штаты только тем и занимались, что огнём и мечом насаждали повсюду свою демократию. Свято верующие в свои исключительность и мессианство, американцы пытались весь мир провернуть под себя, не брезгуя никакими методами. Началось это сразу же после Второй мировой. Сначала бомбы на Хиросиму и Нагасаки, после – Корея, Вьетнам, Ирак, Югославия, Ливия… С годами стали умнее, сами в открытую не лезли, но все эти «цветные революции» – их рук дело. Впрочем, они и не скрывали, пользуясь выдуманным ими же правом быть мировым жандармом.

Нет, и СССР, безусловно, не святой. Будапешт в 56-м, Прага в 68-м, Афганистан… Но по сравнению с тем, что творили американцы, мы просто дети. Не знаю, чем там закончилось в Сирии, но хотелось верить, что подзуживаемых теми же пиндосами игиловцев и прочих оппозиционеров всё-таки выперли, и Башар остался у руля страны. Естественно, выполняя указания нашего руководства, которое и помогло ему усидеть на троне. Хоть где-то мы должны были уесть Штаты с их «миролюбивой» политикой.

Правда, в этой ветке истории всё может пойти по-другому. Именно благодаря тому, что меня или случайно, или с какой-то целью забросило в 37-й и за минувшие пять лет я вольно или невольно вмешался в какие-то исторические процессы. Собственно говоря, если бы сразу не вмешался, то мои кости гнили бы где-нибудь в Коммунарке.

Наконец подъехали к студии, где нас встречал редактор программы. Сдавая ему на руки гостя, я подумал, что этот молодой человек далеко пойдёт, и, возможно, без помощи Гувера. Жаль, что в своём будущем-прошлом я не интересовался относительно этой персоны. Да кто бы знал… Единственное, с чем у меня ассоциировался политик по фамилии Джексон, – это какая-то поправка к закону о торговле США Джексона – Вэника. Правда, её суть я знал лишь в общих чертах. Что-то об ограничении торговли со странами, попирающими законы демократии, и вроде бы СССР, а позже и Россия входила в этот список.

А что, этот тип со своими принципами демократии вполне мог бы стать тем самым Джексоном. Приняли эту поправку то ли в конце 60-х, то ли в начале 70-х, к тому времени наш Джексон как раз вошёл бы в силу. И если это он, то это будущий враг советского народа и государств, где ещё не успели насадить американскую демократию. Хотя, кажется, пока ещё особо нигде не успели. Вот завалить бы молокососа, чтобы в будущем дел не натворил. Может, подсказать ребятам Фитина? Если уж Сталин предлагал пристрелить самого Гувера, то с каким-то юным конгрессменом, при котором нет никакой охраны и которому вроде бы пока некого опасаться, наши агенты справятся без труда. Решено, при первой же встрече намекну, кого нужно взять на прицел. А если Гувер и дальше будет мне подсылать таких товарищей, которые нам совсем не товарищи, то и до него дойдёт очередь. Ну а что, в самом деле, на хрена мне такая «крыша», которая будет гадить в моём саду?!

Хотя ладно, поживём – увидим. Спешить некуда, спешка хороша только при ловле блох, а с блохами у меня полный порядок. Вернее, их у меня не было, но образное выражение пришлось кстати.

Я стоял, глядел в окно на закат, на окрашенные в багрянец лучами заходящего солнца горы и медленно смаковал коллекционный «Чивас Ригал». Настроение было такое, что мечталось напиться в хлам, однако на дешёвые сорта виски и прочих спиртных напитков размениваться не хотелось. Поэтому и достал из сейфа припрятанную для важных событий двадцатипятилетней выдержки бутылку, которую раскупорил без малейшего сожаления.

Закаты всегда вызывали у меня депрессию и какую-то непонятную тоску. Они словно напоминали о бренности бытия, в такие минуты почему-то всегда вспоминались детские годы и близкие люди, многих из которых уже нет рядом. Ирония судьбы: в данный момент эти люди или ещё дети, или вовсе не успели появиться на свет, а моё детство осталось в далёком будущем. И всё равно к горлу подкатил комок, который не могло разбавить даже это коллекционное пойло.

В комнате шумно работал кондиционер, но я всё же раскрыл окно, чтобы хоть как-то слиться с окружающим миром. Вон наши постояльцы радостно плещутся в бассейне, кто-то с детьми, а совсем маленькие веселятся в детском бассейне, где нарочно не утонешь, да ещё и горки всякие есть в метр-полтора высотой.

Здесь, позади отеля, была так называемая «зелёная зона». За два года, прошедшие со дня открытия заведения, деревья заметно прибавили в росте. За тем, чтобы не торчали лишние сучья и кусты имели приличный вид, следили трое садовников. Больше пока не требовалось. Что же касается фасада отеля, то там с зеленью было похуже. Пожалуй, я сделал бы, как Лански и Сигел, высадившие аллею уже взрослых пальм. Была у меня такая мыслишка два года назад, но в тот раз решил не сорить деньгами. Всё равно сравнивать было не с чем. Затея обошлась конкурентам втридорога, но зато 50-метровую аллею к отелю обрамляли два десятка пальм. Теперь и у меня была возможность это проделать. Завтра же объясню задачу Стетсону, пусть договорится с поставщиками и оформит заказ. Ну а мне по уже становившейся традиционной системе останется только принять работу и подписать расходные накладные.

Мой взгляд упал на разросшийся куст с разлапистыми, фиолетового оттенка листьями и красноватыми свечками соцветий. Клещевина… В своё время мой главный садовник предложил посадить несколько этих красивых кустов для отпугивания насекомых-переносчиков инфекций. Учитывая, что рядом бассейн и почти полностью обнажённые люди, мера не лишняя. Но я ещё помнил, что из бобов клещевины добывают не только касторовое масло, но и сильнейший яд рицин.

В чём его прелесть? В том, что отравленный умирает не сразу, а спустя несколько суток. При этом поставить с ходу диагноз практически невозможно. Это я помнил из какой-то интернет-статьи по поводу убийства болгарского писателя-диссидента Маркова, а ещё по обалденному сериалу «Во все тяжкие», где мистер Уайт в перерывах между варками «синего мета» как раз и сварганил отраву из коричневых бобов.

Кстати, может, и нам снять нечто подобное этому сериалу, только, естественно, с учётом современных реалий? Правда, в отличие от «Банд Нью-Йорка», эти шесть сезонов я пересматривал лишь дважды, но сюжет тем не менее крепко отложился в моей памяти. Надо бы уточнить, как сейчас обстоит дело с амфетаминами. Вполне вероятно, что о них ещё и слыхом не слыхивали, тогда придётся в сценарии заменять их другим веществом, хотя бы и выдуманным от балды[23].

Я натянул сшитый по спецзаказу тренировочный костюм, так как в обычный одеваться было лень, и спустился во внутренний двор. Приблизился к самому буйному кустарнику клещевины, украшенному красными шаровидными коробочками с мягкими колючками. Открыл одну. Внутри обнаружились три светло-коричневых боба с продольным рисунком. Господи, зачем я это делаю? Медичи из меня, должно быть, такой же, как из говна ракета. Но я такой: если уж вдолбил что-то себе в голову – не отступлю. Пусть будет; запас, как говорится, карман не тянет, лишь бы самому не травануться.

Постоянно оглядываясь, не пялится ли кто в мою сторону, вскрыл пяток коробочек и набрал с полтора десятка бобов. На первый раз хватит, можно ретироваться.

Уже в номере задумался, что делать дальше. Обращаться к кому-то за советом посчитал не нужным, нечего лишний раз подставляться; как говорится, если знают двое – знает и свинья. Поэтому просто растёр бобы в кашицу и решил подождать, пока вся эта масса высохнет. А чтобы избавиться от ненужной касторки, подложил под семена несколько салфеток, пусть пропитываются[24].

К утру вещество было уже сухим. Соблюдая меры предосторожности, я растёр его в мелкий порошок. Куда бы пересыпать?.. Даже пузырька нет. Пришлось идти к дежурной по этажу, просить показать аптечку. Ага, вот этот сгодится. Маленький, тёмно-коричневого стекла, внутри дребезжат витаминки в форме драже.

– Прохожу акклиматизацию, витамины помогут быстрее восстановить кондиции, – с улыбкой объяснил свои действия дежурной.

Вернувшись к себе, вытряхнул витаминки в унитаз, а порошок засыпал в пузырёк, закрутив металлическую с резиновой прокладкой крышечку. Пластик ещё считался редкостью, по мне, так бы и оставалось. Куда приятнее держать в руках вещи, сделанные из натурального материала: дерева, кожи и металла. Но прогресс диктует свои условия. Пройдёт не так много времени, и пластик, этот побочный эффект нефтяного промысла, решительно вторгнется в жизнь человечества.

Пузырёк отправился в сейф, хотя у меня была мысль на ком-нибудь проверить действие препарата. Но на ком? Хм, а может, выбрать на роль потенциальной жертвы нашего дорогого гостя мистера Джексона? Не прокатит – ну и ладно, а получится – одним ярым поборником американских демократических ценностей станет меньше.

Самолёт в Вашингтон у конгрессмена вечером, так почему бы не пригласить его отобедать? Обслуживанием Джексона занимался Стетсон, поэтому я позвонил вниз и попросил найти моего помощника. Тот отзвонился спустя пятнадцать минут.

– Саймон, на сколько сегодня у нашего гостя из Вашингтона запланирован обед?

– На четырнадцать часов по местному времени.

– Он один обедает? Хочу составить ему компанию. Узнай, пожалуйста, не будет ли он против.

Мистер Джексон был не против. Более того, даже обрадовался тому, что ему не придётся пережёвывать пищу в одиночестве. Тем более я предложил для удобства малый вип – зал, где нас никто не потревожит.

Кулинарные предпочтения гостя были выяснены заранее. И питаться он у нас должен был бесплатно, хотя, безусловно, вряд ли рассчитывал на такой стол, какой по моему распоряжению ему предложили повара.

Первыми подали маленькие и тёплые сырные пирожки. Пока мы наслаждались закусками, нам предложили изучить меню напитков. Мы остановили свой выбор на сухом красном вине сорта «Сира». Вслед за вином появился поднос с закусками. Морковный зефир, тартар из тунца и пудинг из фуа-гра с венчающим его желе из спаржи были бесподобны. Затем последовал маленький киш с яйцом и сморчками, выращиваемыми в наших теплицах.

Наконец появился хлеб светлого и тёмного сортов с хрустящей корочкой и нежной мякотью. Тихоокеанский палтус был подан с копчёным молодым чесноком и лангустом. Новошотландский лобстер с молодой морковью, имбирём и гранолой со специями буквально таял на языке. Хорошо пошёл цыплёнок, приготовленный на медленном огне, с гигантской пресноводной креветкой и водорослями. Добил нас колорадский ягнёнок, приготовленный четырьмя разными способами: равиоли, колбаски, рёбрышки и «сладкое мясо». Отправив в рот последний кусочек, Джексон покачал головой:

– Просто не могу поверить, что в такое тяжёлое время, когда в мире полыхает война, я оказался в настоящем раю, где забываешь обо всём и хочется предаться вечной неге.

– Да в вас погибает поэт, – ободряюще улыбнулся я собеседнику.

– О да, по молодости я баловался стихами, но, поступив в Стэнфорд на юриста, забросил юношеское увлечение. Понял, что юриспруденция мне ближе.

– Кстати, это ещё не всё, впереди три блюда, а затем десерт.

– О, боюсь, мой желудок не выдержит. Но уверен, что на вкус они так же бесподобны, как и всё, что я отведал до этого.

– Вы уж постарайтесь, а то наш шеф-повар обидится.

– Ну, если только чтобы его не обидеть…

Наш обед вопреки правилам этикета сопровождался разговорами на политические темы. Причём я больше выступал в роли благодарного слушателя, всячески демонстрируя, как мне интересно, что несёт этот вундеркинд. То есть кивал, мычал и угукал, если рот был занят едой, или вставлял одно-другое словечко, не претендуя на право быть трибуном.

Джексон настолько проникся ко мне симпатией, что предложил обращаться друг к другу по именам.

– Фил, вы знаете, а я уверен, что война с Японией надолго не затянется, – разглагольствовал конгрессмен, уплетая утку с клубникой и спаржей. – Достаточно сравнить ресурсы двух стран, чтобы понять – долго им не продержаться. Им же приходится вести войну на несколько фронтов. Нипперс увязли в Китае и Юго-Восточной Азии, это требует огромных материальных и человеческих вложений.

– У гоминьдановского Китая большое преимущество в живой силе, но в технике японцы их превосходят, – вставил я.

– А мы превосходим в технике японцев. И у нас война с ними. А битва при Мидуэй показала, кто чего стоит. Вы читали газеты, слушали радио?

– На моём телеканале даже показывали кадры кинохроники о битве при атолле, а военный аналитик в студии комментировал.

– В этом плане вы большие молодцы! Ваши медиаресурсы просто опережают своё время. Кстати, пытался перед поездкой в Вегас найти что-нибудь о вас, но ваша биография оказалась на удивление скупа. Да и мистер Гувер посоветовал сильно не копать. Я так понимаю, Фил, – заговорщически понизил голос Джексон, наклоняясь ко мне, – вы работаете на ФБР. Ну, или помогаете им в некоторых их делах. Верно?

– Ох, Генри, не провоцируйте меня, я дал Джону слово держать наши с ним дела в секрете от посторонних. – И подмигнул собеседнику, мол, тебе-то удалось краешком прикоснуться к этой тайне.

Обед завершился поданным в качестве десерта восхитительным чизкейком. Даже мне, не большому любителю сладкого, яство пришлось по вкусу. Особенно в сочетании с чашкой хорошего эспрессо.

– Ну, как вам наш десерт? – поинтересовался я у сидевшего напротив политика.

– Божественно!

– Эй, Санни, – обратился я к официанту, прочитав имя на бейджике, – я там на кухне упаковал для нашего гостя кусок чизкейка в дорогу…

– Да что вы, не стоит…

– Ещё как стоит, Генри. Считайте это взяткой. В будущем, когда станете президентом, как-нибудь вспомните о скромном отельере из Лас-Вегаса. Вдруг мне понадобится ваша помощь.

– Ну, если мне всегда будут предлагать такие взятки, то я не против.

Мы рассмеялись, а я в этот момент думал, достаточно ли высыпал в сырный торт рицина или что там я намолол, чтобы свалить с ног молодого здорового человека. Лишь бы он других угощать не вздумал. Торт-то нарезан, мало ли, сунет в самолёте кусочек какому-нибудь малышу – и его смерть будет на моей совести.

Я лично отвёз гостя в аэропорт на своём «корде» и посадил его в самолёт. На прощание посоветовал не тянуть с уничтожением чизкейка, съесть, пока он свежий. И, проводив взглядом растворившуюся в закатном небе крылатую машину, поехал в отель, про себя моля Господа простить мне этот грех и уберечь невинных.

А через пять дней на мой стол лёг свежий номер принадлежавшей мне газеты, освещавшей события не только нашего округа, но и более глобального масштаба, хотя в этом случае уже и без участия собственных корреспондентов на местах, получая информацию зачастую с помощью радиостанции. Публиковались такие новости обычно на второй полосе. И вот как раз с неё-то на меня сейчас смотрел портрет Генри Мартина Джексона, демократичного конгрессмена и сенатора от штата Вашингтон. Правда, теперь уже бывшего, так как ниже был напечатан некролог от лица конгресса, в котором говорилось, что сегодня скорбит не только Вашингтон, но и вся Америка. Что не стало верного борца за права американских граждан и прочая и прочая… Дальше приводилось заключение медиков и патологоанатома. Профессор Харриган рассказывал, что к ним в госпиталь университета Джорджа Вашингтона пациент поступил с симптомами, похожими на грипп. Но вскоре у него одна за другой отказали почки, Джексон впал в уремическую кому. Гемодиализ лишь продлил агонию больного, который спустя сутки после поступления в госпиталь скончался, не приходя в сознание. Судебно-медицинский эксперт добавил, что поражёнными оказались не только почки, но и другие органы, не исключено воздействие какого-то токсичного препарата. Представитель полиции отговорился общими фразами. Мол, идёт расследование, пока рано что-то говорить, предполагать можно всё, что угодно, и нет повода связывать смерть конгрессмена с его позавчерашним эфиром в одной из популярных программ.

Читая всё это, я испытывал неоднозначные эмоции. Какая-то часть моего сердца сожалела о содеянном, всё-таки лично мне этот парень ничего плохого не сделал, да и не было уверенности, что это тот самый Джексон. Может, зря я его уделал? Хотя, конечно, политические убеждения конгрессмена навевали на грустные выводы, и вряд ли он перековался бы в будущем, поэтому сильно горевать не стоит.

Хотелось верить, что Генри съел свой кусок полностью ещё в самолёте, и дома у него не найдут остатков отравленного чизкейка. Иначе следы выведут прямиком в мой ресторан, только и останется, что свалить всё на шеф-повара. Или я на такую подлость не способен? Говорят – чужая душа потёмки, а тут по большому счёту и в своей-то ещё не всё изведано. Но всё же предел своей низости, хотелось верить, я знаю. Может, и не стал бы орать, что это я, а не шеф-повар отравил конгрессмена, а вот лучшего адвоката для своего кухмейстера нанял бы однозначно.

Следующие пару недель я провёл в тревожном ожидании. Ждал, что в любой момент в Лас-Вегас прибудет группа захвата с ордером на мой арест, а может, и сам Гувер, злобно щуря глаза, как свояк Хэнк щурился на мистера Уайта, узнав о делишках последнего[25]. Но вроде бы миновало, никто меня в связи с этим делом не потревожил, и я понемногу успокоился.

А вскоре и вовсе забыл о своей проделке, так как нашлись более насущные дела. В частности, я решился наконец реализовать планы по расширению медиасети на Канаду и отправился в Торонто, где заключил договор с канадской телерадиовещательной корпорацией. В рамках этого договора строительство вышек для передачи сигнала берёт на себя местная компания, ну да я и не настаивал на другом варианте. Конечно, в Штатах я мог бы найти вариант и подешевле, чем за полмиллиона долларов, но выгода, которую я имел с данного гешефта, покрывала потенциальные расходы.

Опять же, канадские рекламодатели, заранее пронюхавшие о нашем появлении на медиарынке их страны, уже выстраивались в очередь. Но снимать телевизионные ролики для них станут местные студии. Благодаря этому себестоимость продукта станет ниже, что не будет отпугивать потенциальных клиентов.

Реализация плана была рассчитана на полгода. Через шесть месяцев компания-подрядчик обещала предоставить моей корпорации телерадиомачты под ключ. По такому поводу нам пришлось создавать отдельную частоту для радио-и телеэфира, поскольку вещать мы собирались также и на франкоговорящие провинции Канады, для чего создавался отдельный телеканал. Закупили дополнительное оборудование, так как прежних мощностей уже не хватало, а заодно приняли на работу нескольких франкоговорящих ведущих.

Гувер как ни в чём не бывало продолжал подбрасывать материалы для моих массмедиа. При том что риторика в них продолжала оставаться антикоммунистической, он не настаивал, чтобы я прекратил агитацию за открытие второго фронта, подключая к съёмкам то одну, то другую звезду Голливуда. Набравшись наглости, я для одного из роликов даже пригласил Кэрол, надеясь, что она мне по старой дружбе не откажет. Звонить не стал, просто подошёл к ней в съёмочном павильоне, где она как раз отработала свою сцену для комедии, в которой её партнёром выступал оскароносный Джими Стюарт.

– О, Фил, привет! – приподняла Кэрол тщательно выщипанные брови и не менее тщательно накрашенные ресницы. – По делам или так, на меня посмотреть?

– Смотреть на тебя можно бесконечно, – польстил я её самолюбию, – но в данный момент у меня к тебе деловое предложение.

– Деловое? Я заинтригована. Что ж, у меня есть немного свободного времени, давай обсудим, что ты хочешь мне предложить. Только в моём вагончике уединяться не будем, а то люди могут всякое подумать.

Я хмыкнул, вспомнив наш бурный вечер в отеле, после которого на свет появился маленький Люк. Звучит, кстати, почти как «маленький Мук».

Мы расположились за столиком в тени большого брезентового зонта, ассистентка режиссёра принесла нам по большой чашке кофе и сэндвичи. Прежде чем приступить к обсуждению перспектив нашего сотрудничества, немного смущаясь, я поинтересовался, как там мой сын.

– Что это ты вдруг о нём вспомнил? – усмехнулась Кэрол. – Хотя что это я, ведь ты же вспоминаешь о сыне раз в год, присылаешь подарки. Ему, кстати, понравился набор солдатиков.

– Я думал, ты их выбросишь… А с сыном виделся бы хоть каждый день, но ты же сама будешь против. Или нет?

– Буду, Фил, ещё как буду.

– Даже украдкой?

– Да, даже украдкой. Не хочу, чтобы и ты мучился, и Кларк что-то заподозрил.

– Ясно… Кстати, с кем ты оставляешь Люка, когда снимаешься? С няней или с мужем?

– Почему это тебя интересует?

– Ну-у… Так, это же всё-таки мой ребёнок.

– Фил, – наклонилась она ко мне, сузив глаза, – запомни раз и навсегда: Люк – наш с Кларком сын, и, что бы ты ни говорил, ты ничего не докажешь. И вообще… Вообще, я пошутила, когда сказала, что забеременела от тебя. Я от Кларка залетела, ясно тебе?!

– Ясно, – кивнул я со вздохом. – Ладно, оставим эти разговоры, в конце концов, я пришёл к тебе по делу. Как ты относишься к идее открытия второго фронта? – И я изложил суть вопроса, предложив Кэрол подписать контракт на 10 тысяч долларов ради одного-двух съёмочных дней для агитационного ролика.

– Знаешь что… – задумчиво протянула она, когда я закончил. – Знаешь что, Фил, я соглашусь.

– Отлично! Контракт можем подписать уже сегодня…

– Да не нужно, я снимусь бесплатно.

– В смысле?

– Что в смысле? По старой дружбе я готова сняться в твоём ролике бесплатно. Ты же сам говорил – это всего день-два.

– Ну да, но…

– Профсоюзы ерепениться не будут, не переживай. А денег мне и так хватает.

– Что ж, немного удивлён, но спасибо тебе.

Она накрыла своей ладонью мою, отчего меня словно пронзил лёгкий разряд электричества, улыбнулась и встала, давая понять, что разговор окончен. Ух, ну и хороша же эта стерва! Неудивительно, что Гейбл запал на неё. Ну ничего, моя Варя по-своему даже ещё лучше. Нам ни к чему Снежные королевы, нас и Варвара-краса устроит. Тем более через связного я получил информацию, что Варя в Москве, жива и здорова, хотя насчёт переброски её в Штаты пока ничего не известно.

А вот последствия ограбления храма росли как снежный ком. Волна протестов против англичан охватила всю Британскую Индию, включая территорию будущего Пакистана. К бунтующим буддистам примкнули даже представители других вероисповеданий. В итоге всё это вылилось в широкомасштабное восстание, и, как я понял из сводок новостей, англичане попросту не имели достаточного количества войск, чтобы усмирить ещё вчера покладистых и миролюбивых индусов. Полуостров полыхал, и неизвестно, чем там вообще дело закончится.

Ближе к своему дню рождения я решился-таки позвонить Герберту Кларку Гуверу. С той самой встречи в саду я вспоминал его слова насчёт финансовой поддержки Стэнфордского университета. Ну а что, сотня-другая тысяч долларов погоды для меня не сделают, особенно после того, как мы запустим нашу медиасеть в Канаде. А бонусы с благотворительности и впрямь, наверное, можно получить. Вряд ли экс-президент Гувер бросает слова на ветер. И ещё у меня мелькнула мысль: не пригласить ли после войны на обучение в Стэнфорд перспективных советских студентов? Не все же имеют возможность учиться в МГУ и других столичных вузах, а ведь сколько способных ребят пропадают в провинциальных городках. Глядишь, под этим соусом и развед-сеть увеличится… Хотя это меня куда-то не туда понесло. Вряд ли в Штатах будут ждать русских с распростёртыми объятиями, особенно учитывая грядущую «холодную войну». Если она, конечно, случится в этой ветке реальности. А вот почему бы не пригласить на учёбу просоветски настроенных студентов из капиталистических стран? С дипломом престижного американского вуза они смогут сделать хорошую карьеру в своих странах и со временем занять ключевые посты. Этакая бомба замедленного действия.

А может, и в Вегасе затеять свой университет? Хм, мысль очень занятная. Если со Штатами после войны отношения у СССР не испортятся, почему бы не назвать его Русский университет и не приглашать на обучение как советскую молодёжь, так и потомков русских эмигрантов? Заодно можно подтянуть культурно близких балканских православных славян, а может, и греков – создадим эдакое славянское лобби. Пожалуй, идею стоит обдумать, а пока для начала озаботимся собственными перспективами, и благотворительность в этом случае – не самый плохой вариант заработать себе доброе имя в ещё не совсем загнившем мире капитализма.

Опять же, если я стану вхож в высший свет, то смогу сыпать рицином направо и налево. Кто там считался после войны врагом СССР? Гарри Трумэн, Джо Маккарти, братцы Джон и Аллен Даллес? Наверняка найдётся ещё с десяток имён, достойных того, чтобы их жизнь чуть укоротилась. Но это дело точно не ближайшего будущего, тем более пока эти имена в прессе если и мелькали, то крайне редко. Возможно, мне удастся параллельно с ними войти в силу и стать на одну ступень.

В итоге через неделю я сидел в кабинете ректора Стэнфордского университета Чарльза Бэрроуза, с которым мы обговорили условия нашей сделки. Пришли к выводу, что именная стипендия будет неплохим вариантом.

– Наши выпускники давно уже заявили о себе, а новых гениев со временем будет ещё больше, – уверял меня ректор. – И чтобы их поддержать, дать толчок к новым свершениям, материальная помощь пришлась бы кстати. У студентов точных наук и технических специальностей спонсоров хватает, а вот гуманитарии оказались на обочине. Пять тысяч долларов лучшим студентам-гуманитариям по итогам каждого семестра не очень вас разорит?

– Пять тысяч? Да без проблем. А много потенциальных стипендиатов?

– Семь факультетов. Тридцать пять тысяч за семестр для бизнесмена такого уровня, как вы, уверен, не сильно скажется на вашем благосостоянии. А вот доброе имя вы себе заработаете.

– Я рассчитывал сделать вложения побольше. Может, вам ещё на что-нибудь нужны деньги?

Выяснилось, что деньги нужны всегда. Тем более учебному заведению, расположившемуся в полусотне миль южнее Сан-Франциско, требовалось новое оборудование для физической лаборатории. Составив список необходимого, мы ударили по рукам, после чего Бэрроуз устроил мне экскурсию по университету, знакомя с его инфраструктурой. Мы не заходили в аудитории, где шли занятия, зато побывали в двух столовых – для студентов и преподавателей, в бассейне, осмотрели спортивные объекты и музеи разных наук. На всё про всё ушло больше двух часов. Так что к концу экскурсии я выглядел слегка уставшим, а вот ректор продолжал вырабатывать просто-таки бесконечную энергию.

– Скажите, мистер Бэрроуз, а на индологии у вас кто-нибудь специализируется? – спросил я его, когда мы вернулись в кабинет.

– У нас есть направление по Азии, и там преподаёт, в частности, профессор Алан Рикман. Он много лет прожил в Британской Индии и мог бы быть вам полезен. А кстати, почему вы спросили? – запоздало поинтересовался ректор.

– Дело в том, что, когда несколько лет назад я снимал кино в Нью-Йорке, ко мне подошёл человек и предложил купить раритетную книгу. Этот человек представился немцем, бежавшим в США в тысяча девятьсот тридцать восьмом году от нацистов. А книгу он продавал, по его словам, из-за того, что с работой у него проблемы и деньги кончаются. Но, скажу вам как на духу, если этот человек немец, то я – китайский император. Я не специалист по определению родины человека по его акценту, но, скорее всего, он действительно эмигрант и английский для него родной.

– А почему вы так решили?

– Когда он пролил на себя виски, то выругался не «шайзе» или ещё как-то на родном, а «дэм». Я в молодости поработал немного докером и представляю, как ругаются немецкие эмигранты. А тот манускрипт я не могу перевести, нужен специалист, вдруг там что-то интересное, тем более по виду ему не одна сотня лет. За делами было не до книги, а сейчас вот вспомнилось.

– Тогда вам точно к профессору. Мистер Рикман, правда, человек… хм, скажем так, весьма оригинальный, но, может, вы с ним столкуетесь.

Глава 14

Профессор индологии и впрямь оказался оригиналом.

Всклокоченная, почти полностью седая шевелюра напомнила мне причёску Эйнштейна, виденную в будущем на старых фото. Разве что усы отсутствовали. Великий физик-теоретик считался известным чудаком, но представленный мне профессор если от него и отставал, то не намного.

Бэрроуз отрекомендовал меня как нового благотворителя университета, который просил о знакомстве со специалистом по Индии. Ответив на рукопожатие, Рикман тут же протёр свою правую ладонь салфеткой, причём без всякого выражения брезгливости, а словно на автомате, не замечая моей удивлённо поползшей вверх брови.

– Чем же я могу быть полезен мистеру… э-э-э… мистеру Бёрду?

Я вкратце объяснил ситуацию, и в глазах профессора тут же загорелся азарт.

– Любопытно, любопытно, – возбуждённо потирая ладони, пробормотал Рикман. – В Британской Индии разговаривают на четыреста сорока семи различных языках, две тысячи диалектов. А книга у вас, надеюсь, с собой?

– Увы! Если бы я знал, что познакомлюсь с таким большим учёным, то обязательно прихватил бы. Уверен, мы с вами ещё встретимся, главным было получить ваше согласие.

Встретились мы через неделю. У мистера Рикмана был отдельный кабинет, небольшой, но довольно уютный. Многое здесь напоминало о Юго-Восточной Азии. Достаточно сказать, что у порога лежала небольшая джутовая циновка, на которую нужно было ставить обувь, и в кабинет заходить, надев домашние тапочки. И для миллионеров типа меня исключения не делались, так что пришлось переобуться. На стене позади рабочего стола – изображения Будды Шакьямуни, а рядом – Вишну, Брахмы и Шивы. На столе две статуэтки. Одна изображала слониху со слонёнком, который уцепился хоботом за хвост матери, вторая – многорукого Шиву. Горы книг и даже свитков, на некоторых корешках надпись точно на хинди. Ну и ещё десятки мелочей, свидетельствующих, что хозяин этого кабинета телом здесь, а мыслями на индийском полуострове. Хорошо хоть, благовониями не пахло, зато вскоре ноздри защекотал запах хорошего чая.

– Пристрастился в Индии, – объяснил Рикман, разливая ароматный чай по узорчатым пиалам. – Скрываю от руководства университета, что прячу здесь кипятильник и завариваю чай в глиняной посудине, привезённой из Калькутты… Ну и как вам на вкус?

– Бесподобно! – польстил я старику, хотя напиток и впрямь был хорош.

Следующие несколько минут мы наслаждались чаем.

– Что ж, я так понимаю, вы всё-таки привезли эту старую книгу? – кивнул он на стоявший у моих ног кожаный портфель.

– Да, собственно говоря, это и есть главная цель моего сегодняшнего визита, – улыбнулся я, извлекая из портфеля обёрнутый в вощёную бумагу манускрипт.

Профессор с превеликой осторожностью принял книгу и тут же забыл о моём присутствии.

– Какая прелесть! – бормотал он, водя подушечками пальцев по растрескавшемуся от времени переплёту. – Боже мой, ей по меньшей мере пятьсот лет! – Минуты через три Рикман решился-таки открыть книгу. – Очень интересно! Это похоже на мёртвый язык санскрит, но какое-то неизвестное наречие.

Он кинулся к книжным полкам и выхватил оттуда несколько томов, которыми тут же обложился, полностью игнорируя моё присутствие в его кабинете. Я деликатно кашлянул, обращая внимание учёного на свою персону.

– Мистер Рикман, я думаю, это дело далеко не одного часа. Не хочу вам мешать, поэтому я отправлюсь в отель, где у меня снят номер, а вы можете спокойно работать над текстом. Давайте только обговорим ваш гонорар…

– Идите к чёрту, мистер Бёрд! – гневно воскликнул этот экстравагантный тип. – За перевод я не возьму ни цента. Напротив, это я вам должен заплатить за возможность прикоснуться к этому бесценному историческому документу.

– Ладно-ладно, сдаюсь, – выставил я перед собой ладони. – Оставляю вас наедине с книгой и удаляюсь до… До завтра?

– Да, давайте приходите сюда же завтра часов в семь вечера. Я специально взял отгулы, чтобы заняться вашей книгой.

Он уже снова был погружен в работу и говорил со мной, не поднимая глаз. Я молча усмехнулся и аккуратно прикрыл за собой дверь.

Спустя двадцать семь часов я снова постучался в дверь кабинета. В ответ – тишина. Через полминуты ещё раз постучал – и вновь не дождался ответа. Чувствуя, как мною понемногу овладевает паника, требовательно замолотил кулаком, и только после этого дверь распахнулась, и, к своему великому облегчению, я увидел перед собой взлохмаченную голову Рикмана и его покрасневшие глаза.

– А, это вы, – казалось, с ноткой сожаления произнёс профессор. – Дьявол, я перевёл только половину. Заходите завтра в это же время. – И он захлопнул дверь.

Мне оставалось лишь покачать головой. И ещё день спустя я вновь стоял перед дверью профессорского кабинета. На этот раз его хозяин оказался гостеприимнее, но выглядел ещё более плачевно, чем накануне, о чём свидетельствовали воспалённый взгляд и заметная щетина. Похоже, бедняга провёл двое суток без сна.

– Осталось перевести всего пару страниц, – сказал он. – Я вам заварю свой чай и, пока вы будете пить, постараюсь закончить.

Меня ужасно мучило любопытство, что же такого он там напереводил, однако я не стал торопить старика с расспросами. Устроившись с пиалой в руках, я принялся смаковать ароматный напиток, глядя, как Алан Рикман корпит над манускриптом, переписывая на чистый лист перевод текста. Прошло около часа, чай давно был выпит, и наконец профессор откинулся на спинку кресла и с кривой улыбкой посмотрел на меня:

– Это было нелегко, но я сумел расшифровать язык, относящийся к одной из древнейших ветвей санскрита. То, о чём рассказывает книга, не укладывается в сознании обычного человека. Пока я её переводил, несколько раз ловил себя на мысли, не новодел ли это, или, может, это чья-то изощрённая шутка… Хорошо бы провести более детальное исследование рукописи, но я почему-то уверен, что это подлинник, которому более двух тысяч лет. Да-да, я не шучу. Вот, держите, можете читать прямо здесь, заодно поделитесь своим впечатлением. – Он протянул мне пачку листов, исчёрканных не совсем разборчивым почерком.

Что ж, время есть, да и не гонит никто, почему бы и не почитать. К тому же самому не терпелось узнать, что в этой книге, слишком уж возбуждённым выглядел профессор. Итак, начнём…

«Эта история является истинной правдой. Надеюсь, тот, кто её прочитает, не усомнится в искренности писавшего и не сочтёт его умалишённым. Жить мне осталось немного, я чувствую, как силы покидают меня, поэтому решил описать события своей необычной жизни и оставить эту рукопись своим ученикам, которые обещали облечь её в кожаный переплёт и спрятать в надёжное укрытие.

Здесь я известен как Сиддхарта Гаутама, наследник знатного рода Шакьев, принадлежавшего к касте воинов и правителей. Однако моё настоящее имя, данное мне родителями при рождении – Гектор Сингх. Дата моего рождения – 2368 год от Рождества Христова, и на свет я появился в одном из родильных центров пражского анклава, который входит в состав Европейского халифата…»

Я поднял глаза на Рикмана, который, попивая свежезаваренный чай, выглядел весьма довольным.

– Читайте-читайте, – кивнул он мне, – дальше будет ещё интереснее.

«При рождении мне вживили чипсет 5-го поколения размером в четверть ногтя взрослого человека, на котором хранилась и обновлялась с годами вся информация о его носителе. Мои предки по отцовской линии были выходцами из Индии, в XXI веке перебравшиеся в Чехию, и в каждом поколении обязательно рождался мальчик, унаследовавший фамилию родителя. Правда, жёнами мужчин нашего рода пару раз становились местные женщины, в том числе моя мать, так что хоть кожа моя и смугла, но есть во мне и европеоидные черты. Мои предки по мужской линии исповедовали буддизм, но с поколениями вера ослабла, как и католицизм предков моей матери. Я вырос, можно сказать, в атеистической среде, что, впрочем, в XXIV веке не считалось чем-то зазорным. Правда, построить успешную карьеру можно было, исповедуя почти исключительно ислам, и неудивительно, что во многих семьях давно уже приняли выгодную веру, в которую тут же обращались и их новорождённые дети. Но даже при этом ключевые посты в структуре Европейского халифата могли занимать лишь потомки выходцев с Ближнего Востока.

Карта мира на тот момент выглядела следующим образом… Европейский и Ближневосточный халифаты покрывали практически всю Европу и Ближний Восток. На востоке под натиском ислама ещё держалась православная Россия, но за последние два века её территория изрядно сократилась – Дальний Восток заселили китайцы, а Курилы и Камчатку – японцы. Австралия уже была близка к тому, чтобы стать третьим халифатом, думаю, пара поколений – и вопрос будет закрыт. США, к которым присоединилась и Канада, держались обособленно, исламистам там особо разгуляться не давали, но вот чёрные как-то незаметно стали титульной нацией, а белые ничего не могли противопоставить их напору, невольно превратившись чуть ли не в рабов. Самым весёлым и свободолюбивым континентом считалась Южная Америка, где хватало места для всех религиозных течений, но христианство оставалось главной религией континента.

Я с детства лелеял мечту когда-нибудь уехать в одну из южноамериканских стран, однако это было не так-то просто. Если ты не являлся мусульманином, то выезд из халифата был сопряжён со многими трудностями. В качестве туриста ты не мог покинуть пределы государства, мог только по рабочей визе или какой-то другой уважительной причине. При этом твои родственники оставались, по существу, в заложниках, и, реши ты попросить в другой стране политического убежища… их не казнили бы, нет, но они тут же стали бы изгоями. Если родственник беглеца занимал руководящий пост, его тут же переводили на низкооплачиваемую должность, ограничивали в правах, и каждый мог бы безнаказанно плюнуть ему в спину. Так что примеры бегства были крайне редки, и моё желание перебраться в Южную Америку оставалось несбыточной мечтой.

Учился я в школе 2-го уровня, то есть среди тех, кто не исповедовал титульную религию. Будь я мусульманином, смог бы получать образование в красивой светлой школе с самым современным оборудованием и бесплатной столовой. Не то что наша – старое, ветхое здание с протекающей крышей, допотопными партами и равнодушными учителями, которые приходили в школу отбывать номер. За исключением одного – Рихарда Новака, преподавателя истории. Он не боялся рассказывать нам о реальном прошлом, а не том, которое было выведено в учебнике под редакцией неких Исмаила Фаттаха и Абдуллаха Рубаи. В частности, поведал, как Европа прогибалась под натиском эмигрантов с Ближнего Востока, и в итоге в 2055 году превратилась в Европейский халифат. Халифом провозгласили сына богатых саудовских шейхов Абу Бакр ас-Сиддика, хотя все прекрасно знали, что главной движущей силой ислама на континенте был проповедник Усман ибн Аффан. Он так умело обработал руководителей Евросоюза, что те сначала сами приняли ислам, а затем согласились на создание халифата.

Вот такие вещи рассказывал нам господин Новак. Но когда я учился в 8 классе, в один из дней в кабинет зашёл директор в сопровождении испуганной очкастой женщины, которую представил как нового преподавателя истории. На общий вопрос, что случилось с Новаком, директор не смог ничего внятно ответить, выдав совсем уж неправдоподобную версию, будто педагог сильно заболел и ещё долго не появится в нашей школе. Ага, конечно, ещё вчера он был бодр и здоров, а сегодня его свалила с ног непонятная болезнь. Лишь месяц спустя по школе пронёсся слух, будто Новак был тайно осуждён и переправлен в одну из секретных тюрем халифата.

Хорошо ещё, что не казнили. Сам же Новак нам рассказывал, что когда-то на территории всей Европы действовал мораторий на смертную казнь, но с провозглашением халифата этот мораторий отменили. Казнь представляла собой преимущественно обезглавливание, что требовали законы шариата. Женщин по большей части забрасывали камнями. Действо всегда проходило на главной площади Праги, носящей имя пророка Мухаммеда, а когда-то, как рассказывал Новак, она называлась Вацлавской. Но такая казнь применялась лишь в отношении исповедующих ислам, представителей других религий казнили на виселице. Как по мне, так уж пусть лучше сразу отсекут голову, без мучений, чем трепыхаться в петле.

Впрочем, многие считали, что в таком укладе есть свои плюсы. Например, на улицах городов халифата было нереально встретить геев и лесбиянок, которые если вдруг и проявлялись каким-то образом, то сразу отправлялись на принудительное лечение, а порой и на тот свет. С насильниками и извращенцами тоже не церемонились, тут однозначно сабля или виселица. В общем-то, в отличие от Ближневосточного Европейский халифат являлся относительно светским государством. Здесь никто не заставлял женщин носить паранджу или хиджаб, хотя многие мусульманки сами выбирали закрытый тип одежды. Интернет являлся строго регулируемым. Отсутствие соцсетей, которыми могли похвастаться все страны, кроме двух халифатов, также преподносилось как благо. В халифате арабский язык считался вторым основным после местного, так что в школах был обязательным предметом. Не знаю уж, хорошо это или плохо, но и в армии могли служить только приверженцы исламской религии. Там платили хорошо, и неудивительно, что многие молодые люди стремились под ружьё. Тем более воевать в Европе было не с кем, а у Ближневосточного халифата то и дело возникали стычки с израильскими войсками.

Да и в ислам, повторяю, насильно не загоняли, однако при этом всё равно создавались такие условия, что атеист или человек, исповедующий другую религию, не мог рассчитывать на успешный карьерный рост. Поэтому и я не питал особых иллюзий относительно своего будущего, приготовившись приумножать благосостояние своё и своей будущей семьи упорным трудом. После школы я прошёл трёхмесячные курсы диагностов по ремонту подвижного состава монорельсовой дороги и устроился на работу в транспортную компанию „Эль-Бахрами”. В 8 утра приходил на службу и до 6 вечера занимался диагностикой, исследуя с прибором напичканные электроникой вагоны. Затем ехал на метро домой, на последнем участке пешего пути изредка заглядывая в кофейню „Звезда Востока”, которую держал уважаемый Саид Мусса Дауд.

Так прошли два года моей взрослой и однообразной жизни, пока в один из своих визитов в кофейню я не встретил её… Она расплачивалась за кофе с круассаном, поднеся к сканеру левую руку с вживлённым, как и у меня, при рождении чипсетом. На нём хранилась не только вся информация о человеке, с него также можно было производить оплату за товары и услуги.

– Ну надо же, деньги кончились, а у меня как раз завтра должен обновиться счёт, – вздохнула она, глядя почему-то на меня.

– Это не проблема, сделаем авансовый платёж, – предложила стоявшая за стойкой девушка в хиджабе.

– Снимите с моего счёта, – предложил я, поднося руку к сканеру.

В тот момент я и сам не понял, почему так поступил. Такое чувство, что я был загипнотизирован взглядом её светившихся изумрудом глаз. И как позже выяснилось, это не линзы.

– Спасибо, – искренне улыбнулась девушка. – Меня зовут Инга. – И протянула свою узкую ладонь для рукопожатия, оказавшегося на редкость крепким.

Такой вид физического контакта давно считался анахронизмом, в том числе исходя из соображений гигиены, но мне это пришлось по душе.

Инга была младше меня на год. Дочь выходцев из России, исповедующих православие, она предпочитала короткую стрижку, которая ей в общем-то шла, хотя впоследствии я часто представлял её с пышной копной русых волос, с которыми она смотрелась бы просто неотразимо. По характеру Инга была настоящей „зажигалкой”, как охарактеризовал её один мой товарищ, и работала не кем-нибудь, а автомехаником.

Согласитесь, профессии у нас похожи. Конечно, машины в наше время были не такими, как ещё двести лет назад, о чём с ноткой ностальгии рассказывала моя новая знакомая, но всё равно порой приходилось выполнять руками работу, которую нельзя было доверить даже умным механизмам.

Ещё Инга мечтала сама водить, хотя профессия водителя давно ушла в прошлое. Машины с ручным управлением остались только в музеях да в частных коллекциях, но Инга сумела где-то раздобыть древний, сделанный в стране под названием ГДР „трабант”, с нержавеющим веками пластиковым корпусом, и понемногу приводила его в божеский вид, где-то доставая не менее древние, чем сама машина, детали. Ремонтировать машины Ингу научил её отец, а того – его дед. В общем, это было у них наследственное, хотя техническая эволюция затронула, естественно, и транспорт, и с гаечным ключом под днищем какого-нибудь автоллаха уже никто не лежал. Опять же, если не брать в расчёт тот „трабант”, который Инга пыталась восстановить из рухляди.

Она работала в небольшой мастерской, я как-то заглядывал к ней туда. Мастерская представляла собой ангар с конвейером метров пятидесяти в длину, по которому двигались требующие ремонта автомобили. В начале конвейера шла диагностика, а сходила с него машина уже полностью готовой к работе. Если же повреждение было слишком серьёзным, автомобиль отправлялся в утиль. В тот вечер, когда я по её приглашению зашёл в мастерскую, Инга, закончив работу, заварила пахучий чай, куда добавила несколько капель коньяка.

– Гек, – она предпочитала сокращённую версию моего имени, – мы уже месяц как знакомы с тобой, и я поняла, что ты не хочешь воспринимать окружающую действительность как данность.

– Что ты имеешь в виду, Инга? – спросил я.

– То, что порядки в нашем обществе тебя не устраивают. Ты же сам, например, говорил мне недавно, какая несправедливость в том, что только для мусульман открыты все двери, а нам – буддистам, иудеям, православным и католикам с протестантами, равно как и атеистам – на карьерный рост даже не стоит и надеяться. Почему нас во всём ущемляют? Разве виноваты мы, что родились в семьях, не исповедующих ислам?

– Так я и не хотел бы, чтобы в моей семье по пять раз в день совершали намаз, стучась лбом о пластиковую циновку.

– Я тоже не хотела бы. Тогда почему в Низаме халифата записано, что все люди при рождении обладают равными правами, а в действительности мусульмане выше всех. Все животные равны, но некоторые животные равны более, чем другие.

– Животные?

– Ага. – Она открыла небольшой сейф, достала из него какое-то издание и протянула мне. – Бери, почитаешь на досуге. Только осторожнее, она очень старая и хрупкая.

Я держал в руках роман некоего Джорджа Оруэлла под названием „Скотный двор”, изданный на чешском языке. На последней странице стояли выходные данные и дата – 12.03.2088 г. Два последних века на бумаге ничего не печатали. Зачем, если существуют электронные книги, да и вся документация хранилась в компьютерных базах данных. Бумажные издания можно было встретить только в музеях да в частных коллекциях, при этом такие коллекции должны быть зарегистрированы и цензурированы.

– В Сети ты её не найдёшь, она входит в число запрещённых. Так же, как и „451° по Фаренгейту” Брэдбери. Если захочешь, я тебе потом дам и её почитать. А эту никому не показывай, иначе можешь попасть под статью об измене. Казнить не казнят, но пожизненное могут влепить. Да и я попаду под раздачу вместе с тобой.

– А ты почему? Я же никому не скажу…

– Гек, – улыбнулась она мне, как несмышлёному ребёнку, – палачи из пражской тюрьмы выбьют из тебя любое признание. Ты признаешься даже в том, чего не совершал. Так что постарайся нигде книгу не „светить”, читай под одеялом с фонариком. Это я, конечно, утрирую, но тем не менее. Помни, что повсюду стоят камеры наблюдения.

– Тогда и правда остаётся читать только под одеялом, – усмехнулся я.

„Скотный двор” и прочитанный следом и также запоем „451° по Фаренгейту” перевернули моё видение окружающего мира. Я уже представлял себя таким вот Гаем Монтэгом, спасителем книг, чьё призвание – донести их содержание до потомков, а Ингу – Клариссой. И отчётливо понимал, что мы живём в самом что ни на есть тоталитарном обществе, мало чем отличающемся от описанного в романе Брэдбери.

Я хотел читать. Читать то, что открывало мне глаза на действительность, выворачивая и мир вокруг, и меня наизнанку. Больше у Инги книг не было, однако она сказала, что сведёт меня с одним своим знакомым, который периодически сможет одалживать мне книги. Звали его Март, и работал он… хм… уборщиком в метрополитене.

Наше знакомство и состоялось там, под землёй, когда Март, высокий жилистый тип с тёмными, вьющимися, спадающими на плечи волосами, гонял по станции имени Ясира Арафата поломоечный аппарат.

– Привет, Март, это Гек, я тебе о нём рассказывала, – сказала Инга, представляя нас друг другу.

И снова рукопожатие, к которому за время встреч с Ингой я начал уже привыкать. Март выключил агрегат и пригласил нас пройти в подсобное помещение, дверь в которое открыл магнитной картой. Здесь я увидел ещё пару таких же поломоечных машин, на вешалке висели комбинезоны, стоял столик с табуретом, на столике – чашка с блюдцем и ложечкой и мини-кофейный аппарат. В общем, было чистенько и даже уютно. Впрочем, оказалось, что подсобка не так проста. В дальнем её конце пластиковая панель сдвигалась в сторону, открывая проход в помещение, по размеру чуть больше подсобки. И здесь были люди! Пара мужчин – один помоложе, второй постарше, с седоватыми висками, и женщина лет тридцати. Старший держал в руках книгу „Оскар и Розовая Дама”[26]. Они полусидели-полулежали на узорчатых матрасах с валиками, что-то негромко обсуждая, но при нашем появлении замолчали.

– Знакомьтесь, ребята, это Гек, о котором Инга говорила, – чуть подтолкнул меня вперёд Март.

И вновь рукопожатия, сопровождавшиеся изучающими взглядами. Мне освободили место на одном из матрасов, рядом с женщиной, которая представилась Хлоей, Инга села напротив рядом с Лукашом и самым старшим, представившимся Карлом. Март покинул нас, наверное вернувшись к уборке станции.

Видя застывший в моих глазах вопрос, Карл решил сразу объясниться.

– Я знаю, Гектор, – он предпочёл полное имя, – что ты интересуешься книгами. Это хорошо, и мы сможем тебе помочь. Но раз так, то почему бы тебе не стать одним из нас, не присоединиться к нашему кругу? Мы называем себя библиотекарями. Ты, вероятно, не знаешь, но пару веков назад можно было прийти в библиотеку и взять напрокат любую книгу. Когда образовался халифат, библиотеки стали закрываться, сейчас они остались только при мечетях и медресе, и все книги и рукописи там, понятно, религиозного содержания.

Карл говорил спокойно, негромко, но каждое его слово проникало в мой мозг и укладывалось в аккуратную стопку. Первоначальное волнение уступило месту расслабленности, я просто сидел, упираясь поясницей в мягкий валик, и, словно губка, впитывал в себя новую информацию.

Карл рассказал, что он и его друзья ищут старые книги, которых не встретишь в электронном виде. Да и хранить их в цифровом варианте опасно, так как все гаджеты контролируются службой безопасности пражского анклава, равно как и каждый шаг его жителя. Неудивительно, что здесь стоит „пиратская” глушилка, блокирующая вживлённые под кожу каждого из нас микрочипы.

– Мы собираемся здесь каждую последнюю субботу месяца, – сообщил Карл, и я вспомнил, что сегодня как раз такая суббота, – чтобы поделиться, кому какую книгу удалось найти, обмениваемся изданиями и обсуждаем их. Ты должен понимать, что мы не афишируем то, чем занимаемся, иначе нам несдобровать. И тебе тоже. Понимаешь?

– Понимаю, – кивнул я, на самом деле не до конца осознавая, во что вляпался.

– Впрочем, если ты боишься и тебя устраивает твоя жизнь, прямо сейчас можешь уйти, и мы забудем друг о друге.

Я поймал на себе испытующие взгляды присутствующих, чувствуя некий дискомфорт. В трусости меня никогда не обвиняли, но, с другой стороны, и поводов доказать свою смелость в моей жизни было немного. Детские потасовки не в счёт. Но книги… После двух одолженных у Инги романов моя тяга к чтению стала так сильна, что меня не пугал даже страх смерти.

– Я остаюсь с вами.

– Прекрасно! Добро пожаловать в наш библиокружок! Пока ты на правах читателя. А когда раздобудешь первую книгу, станешь среди нас равным, таким же библиотекарем.

– Только книга должна быть стоящей, – добавила Хлоя грубоватым, хриплым голосом.

– А где же их искать, стоящие книги?

– У каждого свой способ, – снова взял слово Карл. – Можно, например, воровать из музеев. Или из городского архива, только туда трудно оформить пропуск. Но если пройдёшь, то вынести намного легче, чем из того же музея».

Дальше шло описание, как Гектор получает на руки новую книгу, ту самую «Оскар и Розовая Дама». Затем проникает с экскурсией в музей, прячется и остаётся там на ночь. Похищает роман «Три товарища» Ремарка и становится среди библиотекарей своим, особенно когда оказывается, что такой книги у них ещё не было. Затем ему дают на руки роман Оруэлла «1984», и, когда он его прочитывает, ему поступает предложение заняться подпольной работой. Для начала ему дают задание написать на стене муниципалитета «Свобода. Равенство. Братство». Гектор уже как-то встречал такую надпись и теперь понимает, чьих это рук дело. Однако берётся выполнить задание. В следующий раз его привлекают к куда более серьёзной операции. Лукаш, Хлоя и Гектор устраивают поджог медресе. А спустя месяц устраивают покушение на кади – исламского судью, который недавно приговорил к смертной казни человека за то, что тот посмел оскорбить шейха Саладдина, при нескольких свидетелях назвав его ничтожеством.

Гектор понимает, что слухи о террористах, которые власти упорно гасят, имеют под собой почву, и теперь, похоже, он один из них. Библиотекари-террористы – оригинально. А Инга признаётся Гектору, что их встреча в кафе была не случайной. Она давно приглядывалась к нему, ненавязчиво наводила справки, пока не поняла, что он может стать одним из них.

Между тем выясняется, что Карл и Лукаш трудятся в пражском университете. Первый является руководителем лаборатории физических измерений и в свободное от основной работы время занимается изучением темпоральных полей. А если точнее, то возможностью перемещения во времени. Занимается он этим в обстановке полной секретности, никто из коллег не в курсе его исследований. Лукаш преподаёт на кафедре генетики и также принимает участие в изысканиях Карла. Они поставили перед собой задачу переместить Лукаша во времени на триста лет назад и спасти Европу от превращения в халифат. Для этого якобы всего-то и нужно было, что отправить на тот свет Усмана ибн Аффана, знаменитого проповедника, который сразу же после своей кончины в 2072 году оказался возведён в ранг пророка, став едва ли не в один ряд с Мухаммедом. Карл и Лукаш говорили, что нужно рассчитать так, чтобы вернуться в то время, когда Усман ибн Аффан ещё только набирал силу и к нему можно было подступиться.

Вот только в прошлое предполагалось забросить Лукаша не в физическом смысле, а только сознание, подселив его в тело одного из предков библиотекаря. Невольно я вспомнил свою историю, когда провалился в 37-й в телесной оболочке. Выходит, существуют разные способы? Ладно, сейчас узнаем, удался ли Карлу его фокус.

Путешествие сознания должно проводиться по цепочке ДНК со встроенным геномом от Лукаша к его отцу, потом к деду и прадеду, то есть на несколько поколений назад, в зависимости от того, сколько будет запущено циклов. Хотя вполне вероятно, что Лукаш в теле своего пращура при нападении на проповедника погибнет, и его род может прерваться. Неизвестно, чем это отзовётся в будущем и что вообще изменится в их ветке реальности, если кто-то из двоих погибнет, но они готовы были пожертвовать целым миром, лишь бы халифат никогда не образовался. Как по мне, арабы по-любому, с проповедником или без него, оккупировали бы Европу. В моём будущем так и происходит, и все эти игры с изменением прошлого только отсрочили бы неизбежный конец. Но эти двое, а с ними и остальные библиотекари, свято верили в непогрешимость задуманного плана.

– Может, чаю с молотым женьшенем? – отвлёк меня от чтения голос профессора.

– Что? Чаю? Пожалуй, можно.

Прихлёбывая ароматную жидкость, я продолжил увлекательное чтение. Далее по сюжету на след библиотекарей во время очередной диверсии, проводимой Лукашом, Ингой и Гектором, напала Служба шариатской безопасности, а поскольку дело происходило неподалёку от университета, то троица туда и ломанулась. Охранка – за ними. Сумев заблокировать двери и выиграть какое-то время, Лукаш решает, что настало время отправляться в прошлое. Вот только в отсутствие Карла кто-то должен не только запустить процесс, но и отслеживать его до контрольной точки. А из всех троих необходимыми знаниями обладал только Лукаш. В результате, находясь в цейтноте, он предлагает отправиться в прошлое Гектору. Мол, терять тебе всё равно нечего, по шариатскому суду нам всем грозит смертная казнь, Бог тебе в помощь в выполнении нашего дела и так далее. Набравшись смелости, перед тем как ему в вену загонят мутную субстанцию и упакуют в опутанный проводами пенал, Гек целует Ингу, признаётся ей в двух словах в своих чувствах и отдаётся в руки Лукаша. Дальше инъекция и забвение…

«Путешествие в прошлое напоминало полёт по светящемуся тоннелю. А затем я ощутил себя лежащим на чём-то мягком и как чьи-то заботливые руки прикладывают к моему лбу прохладный компресс – смоченную водой тряпицу. Открыв глаза, я увидел перед собой смуглое женское лицо. Женщина выглядела взволнованной, но в следующее мгновение улыбнулась и что-то произнесла. Язык показался мне смутно знакомым, и, хотя сказанного я не понял, смысл, однако, уловил.

Чтобы не задерживаться на деталях, расскажу, что у Лукаша, вероятно, случился какой-то сбой, и меня закинуло не на три века назад, а на два тысячелетия с лишним. И самое невероятное – моим древним предком был не кто иной, как Сиддхартха Гаутама! Тот самый, известный и как Будда Шакьямуни, основатель буддизма. И это было, к сожалению, всё, что я о нём знал.

Когда я очнулся, Сиддхартхе было 15 лет, и он болел малярией. Но то ли смена сознания сыграла свою роль, то ли болезнь уже шла на спад, однако моё тело быстро пошло на поправку. А незнание языка и вообще местных обычаев окружающими было списано на потерю памяти. Так что мне пришлось заново со всеми знакомиться.

Матери у меня не было, Махамайя умерла на седьмой день после моего рождения. Рождён я был на севере в роще Лумбини. В соответствии с традицией шакьев, для родов царица отправилась в дом своих родителей, но до них не доехала – всё случилось в дороге. Пришлось остановиться в роще и рожать прямо под деревом ашокой. Наверное, организм матери не выдержал в силу возраста, так как ей уже шёл пятый десяток. Они с отцом двадцать лет ждали появления наследника, и вот дождались… Так что мать мне заменила её младшая сестра – Праджапати. Та самая женщина, которая делала мне компресс. К моменту моего перемещения она успела не только стать женой моего отца, но и родить ему сына Нанда и дочь Сундару.

Отца моего звали Шуддходана. Он был главой племени шакья, сформировавшего независимое царство со столицей Капилавасту, где мы ныне и пребывали. Городишко так себе, не чета той же Праге, но зато у нас имелись пусть и не поражающие воображение, но самые настоящие дворцы. В одном из них наша семья сейчас и обитала.

А вообще вчерашнему дитя технократии на первых порах пришлось нелегко. В том числе и из-за невозможности нормально общаться – язык мне пришлось учить заново. Да и друзей не было, поскольку отец мне запрещал покидать пределы дворца. Играть же с младшими родственниками мне было неинтересно. При этом моим воспитанием отец практически не занимался, передоверив это занятие слуге по имени Чанна. Тот воспитывал меня в духе воина, поскольку в нашем воинственном роду это было в порядке вещей. Но, опять же, в пределах треклятого дворца!

Время шло, за год пребывания в прошлом я подрос, возмужал, и тут выяснилось, что мне пора жениться. В 16 лет! Конечно, гормоны брали своё, при взгляде на симпатичных служанок я чувствовал под льняным дхоти приятное возбуждение. Однако жениться в 16… Мне предложили выбрать жену, но я заявил отцу, что не хочу так рано жениться, но взгляд его был полон мольбы, и тогда я сказал: «Меня не интересует род жены, лишь бы она была добродетельной». После чего перечислил все достоинства женщин и сказал, что только такую девушку возьму в жёны.

Шуддходана послал гонцов на поиски, и выяснилось, что этими качествами обладает моя двоюродная сестра Яшодхара. Правда, её отец, суровый кшатрий, хотя и уважал раджу, но посмел выразить сомнение: мол, юноша вырос в неге и вряд ли искусен в единоборствах.

Через неделю прошли состязания, на которые помериться друг с другом силой и отвагой собрались 500 шакийских юношей. Было объявлено, что Яшодхара станет женой победителя во всех видах поединков – в сражении на мечах, борьбе, стрельбе из лука, езде на слонах и даже письме и приготовлении благовонных палочек. В итоге Яшодхара стала моей женой. В первую брачную ночь мы оба лишились невинности. Для меня это было открытием в обеих жизнях, поскольку и в прошлой к 19 годам я не успел завести себе подругу, а мастурбация не даёт той полноты ощущений, какие испытываешь в соитии с женщиной.

Через несколько лет у нас на свет появился сын, которого мы назвали Рахула. К тому времени моя прошлая жизнь уже казалась мне небылью, лишь иногда снилась Инга, которая молча смотрела на меня, а я после этого просыпался с лицом мокрым от слёз.

Отец давал мне всё, что только можно пожелать, но я чувствовал внутри себя какую-то неудовлетворённость. Возможно, ещё и оттого, что мне всё также запрещалось покидать дворец. И с годами это чувство росло. Только когда мне исполнилось 30 лет, в сопровождении сильно постаревшего Чанны я наконец выбрался из дворца и увидел три вещи, которые произвели на меня неизгладимое впечатление: нищего старика, больного человека и разлагающийся труп. Я понял, что мой удел – поиски путей избавления человечества от страданий. А когда я встретил отшельника, который ничего не имел, но был счастлив, то решил отправиться в странствие».

Дальше Гектор, ставший Гаутамой, свою жизнь описывает кратко, так как чувствовал скрип колеса Сансары-бхавачакры, которое он сам же и нарисовал в момент просветления под деревом бодхи, и ему хотелось успеть изложить свою биографию пусть даже в сжатом виде, потому что его учение давно уже размножено в бесчисленных свитках. Успеть рассказать, как долго он странствовал, проводя годы в аскетизме и медитациях, как обрёл великую мудрость и знание, наконец решив дилемму с освобождением человека от страданий, то есть дав ему возможность войти в нирвану ещё при земной жизни, и как передал свои знания ученикам.

«И теперь, на пороге очередного перерождения, – заключал автор манускрипта, – я оборачиваюсь назад и спрашиваю себя: „Всё ли ты сделал для того, чтобы облегчить жизнь людей хотя бы на малую толику?” И отвечаю себе: „Да, Гектор, ты сделал всё, что мог, может, в следующей жизни ты сделаешь ещё больше”».

Указательным и большим пальцами левой руки я потёр глаза и положил стопку листов на стол. Однако минуло уже больше трёх часов. Как время-то летит…

– И что вы обо всём этом думаете, мистер Бёрд? – вывел меня из задумчивости голос Рикмана.

– Что я думаю? Я думаю, что об этом манускрипте и его содержимом посторонним людям знать не нужно. Только вы и я.

– Но… Но позвольте! – Профессор аж подпрыгнул в кресле, а его взъерошенные волосы, казалось, и вовсе встали торчком. Негодующе потрясая своим переводом, он воскликнул: – Позвольте, мистер Бёрд, мы не вправе скрывать от научной общественности это открытие! Это же мировая сенсация! Если мы умолчим, это будет преступление перед историей!..

Я дождался, когда его запал иссякнет, после чего спокойно сказал:

– Мистер Рикман, вы же не будете отрицать, что эта книга – частная собственность? Моя частная собственность. И когда я просил вас сделать перевод, то мы не договаривались, что содержание книги должно стать достоянием общественности. Я готов предложить вам любую сумму, естественно, в пределах разумного, но вы дадите обещание, что не станете устраивать публичной огласки.

Понятно, почему я не мог представить рукописный раритет общественности. Фото манускрипта и краткий перевод появятся в газетах, и не факт, что её содержание, хотя бы приблизительно, не знает какой-нибудь древний индийский жрец, как и то, что данный фолиант хранился в катакомбах Сри Падманабхасвами. Тут же возникнет вопрос, как у американского бизнесмена появилась украденная из храма книга, а мне не хотелось, чтобы моё имя связывали с ограблением не то что века – всей истории человечества. Поэтому я и настаивал, чтобы профессор дал обещание молчать, возможно подкреплённое увесистой пачкой хрустящих купюр.

Но моим надеждам не суждено было сбыться. Алан Рикман оказался буквально одержим идеей растрезвонить на весь свет о моей книге и её содержании, а слово «эгоист» из его уст было самым мягким эпитетом в мой адрес. С глубоким сожалением я предположил, что придётся приступить к реализации плана «Б», то есть травить профессора рицином. Изловчиться, подсыпать отраву в чай – и через несколько дней его печень и селезёнка прикажут долго жить, а в кишечнике произойдёт обширное кровоизлияние.

Но чем больше я об этом думал под негодующие возгласы Рикмана, тем меньше мне хотелось травить этого не от мира сего старика. Право слово, я его понимал, а сам себе напоминал какого-то бездушного ассасина. Стоит ли брать лишний грех на душу?

– Вот что, уважаемый мистер Рикман, – вздохнул я, останавливая его излияния. – Чтобы как-то разрешить эту дилемму, предлагаю такой вариант… Я отдаю вам эту книгу, а вы всем говорите, что вам прислал её из Индии ваш знакомый. Что за знакомый – это уж сами придумаете. Зато весь мир узнает о вашем открытии. Моё же имя в связи с манускриптом ни в каком виде фигурировать не должно. Правда, мистер Бэрроуз в курсе, что я отдал вам книгу для перевода, и он, думаю, в итоге сумеет сложить два плюс два. Но я с ним в случае чего решу вопрос, субсидии на строительство студенческого кампуса заставят его держать язык за зубами. Ну что, договорились?

– Но… Как, вы так просто откажетесь от мировой славы?!

– Уважаемый профессор! Слава – не главное в этой жизни, и мне кажется, кто, как не вы, человек, для которого наука всегда была важнее внешних атрибутов, должны это понимать. Тем более если всё же слава для вас играет немаловажную роль, то прославиться должны вы, как человек, переведший эту книгу, а я всего-навсего по случаю удачно приобрёл её. Поймите, у меня есть причины, чтобы не афишировать своё имя. Я бизнесмен, немного филантроп, но в науку, тем более такую экзотическую, совать свой нос не хочу.

Алан Рикман долго смотрел на меня из-под кустистых бровей и наконец изрёк:

– Что ж, мистер Бёрд, воля ваша. Хотя эта ложь и станет насилием над моей совестью, я готов принять её ради науки. Обещаю: ваше имя ни при каких условиях не прозвучит в связи с этой книгой!

Он положил на фолиант левую ладонь с уже начавшими проявляться пятнами пигментации, а правую поднял, как бы принося клятву на Библии или Конституции Соединённых Штатов.

– Спасибо, мистер Рикман! Книга ваша, делайте с ней что хотите.

Мы пожали друг другу руки, и с чистой совестью я покинул кабинет профессора. А уже через неделю The New York Times опубликовала интервью с индологом, в котором он рассказывал о старинном манускрипте, перевод которого грозил стать настоящей сенсацией в учёном мире. Содержание перевода профессор не раскрывал, ссылаясь на грядущую пресс-конференцию и готовящуюся публикацию в журнале Popular Science, тем более ещё необходимо провести несколько тестов, долженствующих подтвердить подлинность книги.

А я думал о том, какая может быть извлечена польза из её содержимого… То, что грядёт эра технократии, любому мало-мальски соображающему человеку и так ясно, хотя для многих моих нынешних современников некоторые эпизоды будут казаться элементами фантастики.

В книге, кстати, упоминаются романы живущих ныне писателей, однако пока не написанные. С этим как разрулится? Станет ли древний манускрипт для тех же Оруэлла и Брэдбери стимулом для создания этих произведений, или они должны быть написаны исключительно под влиянием эпохи?

И как люди отнесутся к возможной арабской экспансии в Европе? Сейчас это, вероятно, видится плодом буйного воображения, но что они же скажут лет через двадцать-тридцать, когда во Францию начнут просачиваться первые родственники ассимилировавшихся там арабов? И этот поток уже будет не остановить. Тот же Гектор не описывал, как происходило завоевание Европы выходцами с Ближнего Востока, просто из-за того, что не знал подробностей, а я мог бы восполнить этот пробел. Написать, что ли, свою антиутопию?.. Ну а что, время для этого можно найти, главное – составить чёткую сюжетную линию, скелет произведения, на который можно наращивать мясо. Пока начну накидывать ручкой на бумаге, а потом попрошу машинистку перепечатать чистовик. Если издатели откажутся публиковать роман, издам за свой счёт. А ещё можно и в Союзе его выпустить, пусть и там знают о не таких уж и далёких событиях. О названии надо бы сразу подумать… Может, украсть название у Юлиана Семёнова, назвать книгу «Экспансия»? А что, неплохой вариант. Тем более не факт, что в этом будущем Семёнов напишет о Штирлице, который уже стал героем анекдотов в СССР. Решено, начинаю писать книгу, пусть она заставит кое-кого призадуматься и избежать ошибок, которые в дальнейшем приведут к трагическим последствиям.

Глава 15

Варе не было страшно, скорее, она чувствовала какое-то внутреннее волнение, которое силой воли скрывала от окружающих. Она не знала, зачем её привезли в это здание на площади Дзержинского, но просто так сюда люди точно не попадают. Может, это связано с её работой в тылу врага, просто выяснят кое-какие вопросы и отпустят обратно, преподавать шифровальное дело вчерашним школьникам и школьницам? Но когда её ввели в приёмную Берии, девушка поняла, что дело серьёзное.

– Ждите, – сказали ей, взяв пальто и предложив сесть на один из стульев у стены.

Она стала ждать, закусив нижнюю губу и сдирая заусенец с основания ногтя указательного пальца левой руки. Варя всегда следила за собой, даже в партизанском отряде, но маникюр, которым хвасталась её коллега по курсам Дина Федотова, она никогда не делала и делать не собиралась, считая это проявлением мещанства. Ни к чему все эти лаки, помады и побрякушки, благодаря которым ты становишься похож на какого-то папуаса. Красота должна быть естественной, в том числе ради этого и затевалась революция – чтобы изменить понятия о красоте внутренней и внешней. – Заходите.

Девушка встрепенулась, встала, оправила кофточку и, словно с обрыва в пропасть, шагнула в распахнутую дверь. Хозяин кабинета стоял возле окна вполоборота к ней, задумчиво глядя на вихри снега за стеклом. Варя застыла на пороге, не решаясь ни пройти дальше, ни что-то произнести.

– Мерзкая погода, – нарушил молчание Берия и повернулся к гостье: – Здравствуйте, товарищ Мокроусова, садитесь.

– Здравствуйте, Лаврентий Павлович, – чуть осипшим от волнения голосом ответила она.

Стул, на который ей было предложено сесть, был с мягкой сидушкой и такой же мягкой спинкой, обитыми тёмно-зелёной кожей. Но она всё равно чувствовала себя на нём, словно на раскалённой сковородке. Почему он молчит? Молчит и смотрит на неё так изучающе… Варе хотелось бежать отсюда сломя голову, но она понимала, что не сможет сделать ни шагу против воли этого человека, который словно гипнотизировал её взглядом сквозь круглые стёкла своего пенсне. Ей, работавшей в тылу врага, было не по себе в этом тихом кабинете.

«А она ничего, – думал между тем нарком, – не похожа на всех этих актрисулек с апломбом. Есть в ней что-то… что-то натуральное, живая красота. Жаль, не подкатишь, могут случиться большие проблемы. Этот Сорокин тот ещё тип, ни перед чем не остановится. Конечно, мои орлы с ним справятся, если что, но Кобе не понравится, он считает этого американца ценным кадром. А я с ней поразвлёкся бы…»

– Чай будете? – неожиданно как ни в чём не бывало спросил Берия.

– Чай? – Варя пожала плечами. – Не знаю.

– Какая-то вы пугливая, Варя Мокроусова, – с лёгким намёком на улыбку произнёс нарком, поднимая трубку телефона. – Товарищ Саркисов, распорядитесь, чтобы нам чай организовали… Итак, догадываетесь, по какому поводу я вас сюда пригласил?

– Нет… Никак нет, товарищ Берия! – встала с места Варя, одёргивая кофточку.

– Сядьте, и не нужно меня так бояться, я вас не укушу.

– Да я и не боюсь, товарищ Берия, – снова пожала она плечами. – Привыкла в партизанском отряде, там же полувоенное формирование, у товарища Медведева такая дисциплина – не забалуешь.

– Ну, здесь не армия и не партизанский отряд, так что можете расслабиться. Я тут ознакомился с вашим досье, – он взял в руки средних размеров папку, – иу меня сложилось о вас самое благоприятное впечатление. Похоже, вы состоите из одних плюсов, а значит, мы можем на вас рассчитывать и в дальнейшем.

Принесли чай с дефицитными в военное время печеньем и конфетами. Варе очень хотелось тут же схватить конфету, снять обёртку и отправить сладость в рот, но она сумела сдержать себя.

– Кушайте, не стесняйтесь, – кивнул Берия, и слово «кушайте» прозвучало у него как «кюшайте».

Сам же подал пример, и только после него Варя решилась взять одну конфету. Откусив от неё, она испытала настоящее блаженство от давно забытого вкуса шоколада, с трудом удерживаясь, чтобы не закрыть глаза и не застонать. Но от пытливого взгляда Берии и это не укрылось, он про себя усмехнулся, а вслух сказал:

– Как вы смотрите на то, чтобы поработать на благо родины за границей?

Варя едва не поперхнулась последним кусочком конфеты, но всё же проглотила его и переспросила чуть дрогнувшим голосом:

– За границей? В Германии? Я знаю немецкий не так хорошо, но…

– Нет, намного дальше. Я хочу услышать ваше принципиальное согласие.

– А-а-а… А что нужно делать?

– Ничего особенного. Изображать верную жену одного человека, который уже не первый год работает на нашу разведку.

– Но я не могу! – Не сдержавшись, снова вскочила Варя, щёки её заалели. – Товарищ Берия, я не могу изображать жену, а вдруг придётся… придётся ложиться в постель?! У меня есть жених, как я после этого буду смотреть ему в глаза?

– Да сядьте вы уже, – поморщился нарком. – Ишь, как её задело… Если родина прикажет, ляжете и в постель, товарищ Мокроусова. Да только изменять никому не придётся, потому что мы вас собираемся направить в Соединённые Штаты к вашему жениху Ефиму Николаевичу Сорокину.

Несколько секунд Варя молчала, переваривая услышанное. А затем неконтролируемая улыбка озарила её лицо.

– Что же вы сразу не сказали, товарищ Берия?..

– Хотел посмотреть на вашу реакцию. Вижу, теперь вы вроде не против?

– Если вы дадите такой приказ, я его конечно же выполню. – Девушка уже не улыбалась, но глаза её лучились счастьем.

– Считайте, вы его получили. Товарищ Сорокин – весьма ценный для нас агент, однако его холостяцкий образ жизни в обществе, где приветствуются семейные ценности, выглядит подозрительно. Вы же с ним, насколько я знаю, собрались жениться после войны, теперь же у вас появилась возможность не откладывать это дело.

Варя попыталась представить, как это – быть мужем и женой, хотя воображала себя в роли жены с того самого дня, когда дала Ефиму своё согласие и когда между ними случилось ЭТО. Но получалось у неё плохо, вернее, она почему-то ставила себя на место своей матери, может, потому, что этот пример большую часть её биографии стоял у неё перед глазами. Ей казалось, что это – жизнь без секса, да и без большой любви, построенная скорее на привычках и взаимном уважении. Но с ней такого не будет! В смысле, уважение, конечно, будет, но вдобавок и то, что ей так понравилось в день его отлёта на Большую землю. И будет ЭТО каждый день!

– Как у вас с английским? – вырвал её из раздумий Берия. – Не очень? Даю вам три месяца на то, чтобы выучить язык, хотя бы до более-менее приемлемого уровня. Заниматься будете с репетитором каждый день по несколько часов, кстати, настоящая американка, поставит вам такой акцент, что сойдёте за уроженку какого-нибудь Техаса. А с вашей новой легендой вас познакомит товарищ Ковтун Леонид Андреевич, вас к нему проводят. Он назначен вашим куратором. И нужно будет кое-какие бумаги подписать, это тоже у Ковтуна. А теперь можете быть свободны. И конфеты возьмите с собой. Не стесняйтесь, я вижу, они вам понравились.

Проводив гостью, Лаврентий Павлович вновь взялся за телефон:

– Соедините меня с Первым.

Прошло меньше минуты, и в трубке раздался хорошо знакомый голос:

– Здравствуй, Лаврентий, что у тебя?

– Только что поговорил с Радисткой. Она согласна лететь в Америку.

– Это хорошо… Но ты знаешь, что объект Сорока находится под наблюдением людей из Бюро. Появление рядом с нашим агентом нового лица может вызвать у них подозрение.

– На этот счёт мы отработали серьёзную легенду. Но если Радистка будет близка к провалу, придётся её ликвидировать… Если, конечно, вы дадите добро.

На том конце провода долго молчали, затем наконец ответили:

– Согласен. Только если до этого дойдёт, Сорока не должен догадаться, кто убрал его женщину.

– Всё будет чисто, товарищ Первый, но надеюсь, до этого всё же не дойдёт.

– Мистер Бёрд, позвольте выразить восхищение вашей книгой. Я получила истинное наслаждение, пока я её перепечатывала.

Хрупкая машинистка с большими очками в половину её миниатюрного личика протянула мне пухлую папку, которую я и сам принял не без благоговения. Как-никак первая моя и, может, не последняя книга. Пока в виде двухсот сорока пяти машинописных листов (плюс второй экземпляр из-под копировальной бумаги), которые, надеюсь, вскоре превратятся в полноценное издание в приличном переплёте. Пока перечитаю свой опус в машинописном виде, может, глаз за что-нибудь зацепится.

– Спасибо, Кэтрин, мне ваша похвала приятна, хотя я до сих пор уверен, что Бог не даровал мне писательского таланта. Но хочется верить, что мне удалось совершить нечто достойное на этом поприще и что другие тоже оценят рукопись по достоинству.

Придя в номер, я скинул ботинки, налил в стакан апельсинового сока и плюхнулся в удобное кресло. Прихлёбывая холодный сок, принялся за чтение.

«Закончилась Вторая мировая. Германия, ещё несколько лет назад державшая в страхе весь мир, захватившая практически всю Европу, теперь лежала в руинах. Города нужно было восстанавливать, однако мужских рук для восстановления страны катастрофически не хватало. И вот кто-то очень умный, уже не вспомнить, кто именно – из правительства Германии или из оккупационных властей, – предложил идею пригласить иностранных рабочих. Причём выбор почему-то остановили на Турции.

Минуло ещё два десятка лет. Франция после частых мелких и нескольких многолетних войн потеряла свои колонии в Юго-Восточной Азии и Северной Африке. Беженцы из Алжира и других стран Магриба (и даже Субсахары) оказались в Марселе и Париже. Да и на территории остальной Франции их хватало. Сначала всё шло в соответствии с планами политиков. Часть первых иммигрантов как в Германию, так и во Францию сумела благополучно интегрироваться в чуждую им культуру, особо не выделяясь и тихо выполняя свою работу. Но прошло ещё двадцать лет, и в 1980-х началось то, чему посвящена эта книга…»

Я был более чем уверен, что после того, как достоянием мировой общественности станет полный текст «Откровений Будды», как неофициально стали называть манускрипт, писатели всех мастей кинутся сочинять антиутопии по его мотивам. Я же хотел быть в этой гонке первым, потому и не откладывая принялся за дело. Газетчики уже успели взять интервью и у Оруэлла, и у Брэдбери, и если последний только развёл руками, то Оруэлл признался, что идея написать аллегорию о современном социуме под видом скотного двора у него уже почти созрела.

Книгоиздатели не заставили себя долго ждать, и вскоре свет увидело первое издание в переводе всё того же Рикмана. Бестселлер разошёлся в течение месяца, пришлось тут же печатать дополнительный тираж. Конечно, находились и те, кто считал манускрипт качественной фальшивкой, чьей-то остроумной шуткой, но таких было абсолютное меньшинство. Людям хотелось верить в возможность путешествия во времени, что раньше было лишь уделом писателей типа Герберта Уэллса, а теперь грозило облечься в форму реальности.

Не только простые люди, но и научные светила планеты, несмотря на то что в мире полыхала война, вовсю обсуждали возможность перемещения во времени, сетуя, что автор, этот Гектор Сингх, был не в теме и не описал подробности эксперимента. В физической лаборатории Гарварда даже началось строительство аппарата, который должен был переместить сознание человека в прошлое, причём из добровольцев уже выстроилась очередь.

Для меня же был важен факт, что в Индии в течение этих месяцев никто не заикнулся насчёт того, что это могла быть та самая книга, похищенная в подвале храма Пад-манабхасвами. Для меня отсутствие подобных новостей стало большим облегчением, иначе возможное расследование могло закольцеваться на моей персоне, и там уж не знаю, поверил бы кто в рассказ о каком-то там англичанине-иммигранте.

В Индии англичанам и без того приходилось туго. Вынужденные держать большие силы в Северной Африке, где их поджимал Роммель, а также противостоять японцам на индийско-бирманской границе, бритты не могли усилить свои колониальные войска, а те вчистую проигрывали восставшим индусам, чьи поначалу разрозненные группировки объединились во вполне регулярную армию. Центр страны полностью находился под контролем индусов, англичане удерживали лишь несколько портовых городов, обладающих мощными крепостными стенами ещё со времён Средневековья. Вопрос присвоения колонии статуса свободной республики оставался делом времени.

Для своей книги я позаимствовал сюжет прочитанного в будущем романа-антиутопии Елены Чудиновой «Мечеть Парижской Богоматери», даже героиню у меня звали так же – София. Чудинова словно в воду глядела, когда писала свой роман. Хотя, если уж начистоту, к тому всё и шло, захват Европы исламистами был лишь делом времени. Может, люди, прочитавшие мою книгу в Европе, задумаются, как им строить своё послевоенное будущее.

Пока писал, минули и мой день рождения, о котором мне помимо Стетсона с его подарком «от коллектива» напомнило ещё письмо от Вари, и Рождество, и Новый год. Окончание работы над рукописью я отметил бутылочкой эксклюзивного виски, а незамужней машинистке Джудит, согласившейся перепечатать мой роман, пообещал отпуск за счёт прибыли с казино в том месте, которое сама выберет, и путевые расходы. Девочка управилась за три дня, по ходу ещё и откорректировав некоторые места произведения, о чём мне сообщила, заметно краснея.

Один экземпляр рукописи я спрятал в сейф, второй под псевдонимом Джим Моррисон отправил бандеролью в книжное издательство Harper & Brothers. Почему именно в это издательство? Потому что оно переживало не лучшие времена, не то что в начале века, когда с Harper & Brothers сотрудничали такие гиганты писательского цеха, как Теодор Драйзер, Джозеф Конрад и Синклер Льюис. Теперь же им выбирать не приходилось, и я считал, что они явно могли поправить дела за счёт пока неизвестного, но перспективного писателя, нагнав к тому же таинственности. В сопроводительном письме я предложил даже устроить рекламную кампанию, мол, человек-загадка, вероятно, даже пришелец из будущего прислал свою рукопись, подписавшись ненастоящим именем. Информация, кто я на самом деле, содержалась в том же письме, с приложенным к нему номером стоявшего в моей гостиной телефона. Бандероль, отправленная самолётом, должна была дойти до адресата на второй день. Мне позвонили на четвёртый:

– Мистер Бёрд?

– Да, я вас слушаю.

– Позвольте представиться, главный редактор издательства Harper & Brothers Грэг Стенли Малкович. Я ознакомился с вашей рукописью и приложенным к ней сопроводительным письмом. – Театральная пауза, затем Малкович продолжил: – Мистер Бёрд, мы решили опубликовать вашу книгу под предложенным вами псевдонимом. Я отдал рукопись на вычитку, наверняка будут какие-то правки, так что вам пришлют бандероль, но лучше, если вы сами приедете в Нью-Йорк, а заодно подпишем договор и получите аванс.

– В Нью-Йорк… – задумчиво потёр я переносицу.

Сумма аванса и гонорара в целом меня не очень волновала, куда больше обрадовало, что самому не придётся платить за публикацию книги. А что касается посещения Нью-Йорка, то пока в те края я не собирался. Хотя при желании можно найти повод развеяться. Здесь-то у меня всё отработано, как швейцарский часовой механизм – тьфу-тьфу-тьфу, – так что могу себе позволить, в конце концов. Заодно и старых друзей навещу. Того же Лейбовица, Вержбовского, Науменко с его сыновьями…

Сборы были недолгие. Через два дня самолёт со мной на борту приземлился в аэропорту Ла-Гуардиа, и я первым делом поехал в издательство, решив сразу же разобраться с делами. Нью-Йорк начала мая 43-го живо мне напомнил о том мае 38-го, когда я впервые ступил в этом времени на американскую землю. Да-а, весёлые были времена, и вспоминались они с сочной ноткой ностальгии.

Мистер Малкович оказался мужчиной средних лет, с блестящей залысиной почти на весь череп. В круглых очках-пенсне, с закатанными рукавами и в чёрной, распахнутой жилетке, он походил на клерка, сутками не покидающего своего офиса.

– Смотрел ваш фильм несколько раз, – с ходу огорошил меня Малкович. – Это действительно прорыв в кинематографе, и за эти пару лет никому не удалось снять нечто подобное.

– Если не считать киносаги «Унесённые ветром», – добавил я.

– Тем не менее… Здорово, что вы нашли время прилететь из Лас-Вегаса. Вы уже где-то остановились?

– На моё имя забронирован номер в отеле «Мэри-Хилл», он оплачен на трое суток вперёд.

– Отлично! Значит, у вас будет время поработать над рукописью. Вот вам текст с пометками редактора, ознакомьтесь, может, вы не со всем согласны и у вас найдутся замечания. А вот договор.

Перед моими глазами оказались скреплённые листы бумаги с отпечатанным на них текстом. Я внимательно прочитал документ, согласно которому издательство в лице мистера Малковича приобретало права на мою книгу и обещало выпустить её тиражом 50 тысяч экземпляров, а также выплатить аванс в размере 5 тысяч долларов и гонорар в зависимости от реализации «Экспансии». Нужно было расписаться в двух экземплярах, что я и сделал, после чего юридический статус бумаг был закреплён печатями, и один экземпляр перекочевал в мой портфель. Малкович проводил меня к окошечку кассы, где мне выдали перевязанную пачку пятидесятидолларовых купюр с физиономией президента Гранта. Не пересчитывая, я её также отправил в недра своего кожаного портфеля.

– Мистер Малкович, – обратился я на прощание, – если книга будет иметь успех, реально издать её на основных европейских языках?

– В принципе, почему бы и нет? Но в Европе сейчас полыхает война…

– Она будет полыхать ещё год, два максимум. Потом жизнь войдёт в мирное русло, и европейцев желательно заранее предупредить о готовящейся экспансии. Которую они же по глупости сами и организуют.

– То есть вы уверены, что всё, написанное в «Откровениях Будды», правда?

– А вы думаете, нет? Во всяком случае, кто предупреждён – тот вооружён. Так что подумайте над моим предложением.

Из Harper & Brothers я поехал в отель, и там, в тишине, принялся за просмотр рукописи с внесёнными синими чернилами правками. В целом редактор правил по делу, тем более правок оказалось немного. Задерживая свой взгляд только на них и лишь по диагонали читая уже знакомый текст, я уложился меньше чем в полтора часа. Тем не менее день клонился к закату, и даже смысла звонить Малковичу в издательство не было, наверняка он уже дома. Завтра заскочу к нему в офис, отдам рукопись и могу быть свободен. Останется только ждать выхода книги из печати.

Ну а что, так-то неплохо сложилось, вдвойне приятно, что роман был практически авторский, если не брать в расчёт несколько заимствованных у Чудиновой ходов. Эдак, чего доброго, могу и писателем заделаться, хотя корпению над рукописями моя деятельная натура усиленно сопротивлялась.

А теперь позвоним Вержбовскому, обрадуем его появлением своей персоны в Нью-Йорке, если, конечно, он сам куда-то по делам не уехал. Трубку подняла его супруга, обрадовалась моему звонку и с готовностью доложила, что муж сейчас в «Русском клубе», где, возможно, задержится допоздна, поскольку там сегодня в девять вечера начинается заседание литературного кружка «Славяне», гостем которого был писатель Владимир Набоков.

Ого, гляди-ка, кого заманил в свои сети Виктор Аскольдович! Кстати, Набоков ещё не написал свою «Лолиту», точно помню, разродился он этой книгой после войны. А вдруг в связи с изменением хода истории и не напишет? Тогда мировая литература много потеряет.

Ладно, бог с ним, с Набоковым, а к Вержбовскому можно и сейчас подъехать. Причём без предварительного звонка, хотя телефонный номер на «Орфее» я до сих пор помню наизусть. То-то будет сюрприз!

Ровно в 20.00 я ступил на мостик, переброшенный с причала на «Орфей», борта которого по-прежнему отливали нежно-бежевым цветом, а буквы в названии судна даже в сумерках полыхали ярко-красным.

– Здравствуйте, – встал на моём путь крепкий молодой человек. – К сожалению, сегодня закрытое мероприятие.

– Серьёзно? Жаль, а я собирался навестить старого друга, – по-русски ответил я.

– Кого именно? – приподняв левую бровь и также переходя на русский, с ленцой поинтересовался парень.

– Вержбовского Виктора Аскольдовича. Будь добр, передай ему, что тут его дожидается старый товарищ, прилетевший из Лас-Вегаса.

– Погодите-погодите… Ну точно! А я смотрю, кого вы мне напоминаете! Вы же Ефим Николаевич Сорокин, один из основателей «Русского клуба». Я вас на нашем хуторе видел года четыре тому назад, вы к Василию Антоновичу приезжали.

– Молодец, память у тебя хорошая, но не стоит кричать так на всю округу.

– Извините… Проходите, давайте я вас сам к Виктору Аскольдовичу проведу.

Вержбовский был в «Красной комнате», вёл беседу с мужчиной, на вид моим ровесником. Высоколобый, с объёмной залысиной и сигаретой во рту, он что-то вещал Виктору Аскольдовичу. А в глубине комнаты я разглядел тощую брюнетку со слегка выдающимся носом.

– Ба, Ефим Николаевич! Какими судьбами?! – расплываясь в улыбке, вскочил с кресла Вержбовский и двинулся мне навстречу, раскинув в стороны руки.

– Да вот, прилетел в Нью-Йорк утрясать дела со своей книгой, а заодно решил и вас навестить, – ответил я, освобождаясь из его объятий.

– Ого, вы уже и писателем заделались! Когда только всё успеваете… Кстати, хочу вас познакомить. – Он повернулся к мужчине, который поглядывал в мою сторону не без доли высокомерия. – Владимир Владимирович Набоков, русский писатель, эмигрант. Вы наверняка слышали, а может, даже читали его книги.

Набоков всё-таки соизволил подняться и сделать пару шагов навстречу, протягивая руку.

– «Защиту Лужина» читал, – честно признался я, чем вызвал у гостя одобрительно-удивлённое хмыканье.

– А это, – Вержбовский кивнул в сторону женщины, – супруга Владимира Владимировича, Вера Евсеевна.

Дама наклонила голову, никак не выражая своих чувств. Я тоже ограничился кивком.

– Присаживайтесь, господа, – пригласил бывший подполковник. – Ефим Николаевич, выпьете? Нет? Смею заметить, Ефиму Николаевичу принадлежала идея создания этого замечательного клуба на воде. Если бы не он и не его бьющая ключом энергия, ничего этого не было бы. А теперь у него свои отель и казино в Лас-Вегасе, не считая телерадиокомпании. Мало того, именно он снял фильм «Месть подаётся холодной» и написал несколько сценариев. А ведь прибыл в Америку весной тридцать восьмого без гроша в кармане!

– Мы тоже с женой и шестилетним сыном приплыли, имея на руках лишь сотню долларов, – усмехнулся писатель. – Пришлось бежать из охваченной антисемитскими настроениями Европы.

– К счастью, в Америке никто в паспорт не заглядывает, здесь настоящий Вавилон, – сказал Вержбовский. – Так вот, Ефим Николаевич – настоящий уникум, за что ни возьмётся – тут же всё превращается в золото. А ещё он настоящий храбрец…

– Виктор Аскольдович, право, прекращайте! Вы будто перед сватами невесту расхваливаете…

– Да что ж тут такого, Ефим Николаевич?! Как есть всё ваши заслуги, я ничего не преувеличиваю.

– Нет, в самом деле, вы довольно любопытная фигура, – вставил Набоков. – И швец, и жнец, и на дуде игрец, как говорят в России. Наверное, вы не обременены семьёй, если у вас на всё хватает времени…

– Это так, пока пребываю в статусе холостяка, – согласился я, невольно вспоминая Варю.

– Позвольте полюбопытствовать, Ефим Николаевич, о чём пишете?

– Вы слышали о недавно переведённых «Откровениях Будды»?

– Да, что-то такое слышал…

– Если в двух словах, то в этих «Откровениях» описывается будущее, в котором европейские страны под наплывом исламских иммигрантов объединяются в так называемый Европейский халифат. На этой истории и основана моя книга, написанная в новом жанре – антиутопия. Главная героиня – девушка, русская по рождению, которая ведёт свою войну с лидерами мусульманского мира. В общем, драматическая история. Большего пока, к сожалению, рассказать не могу. А вы над чем работаете, если не секрет?

– После «Подлинной жизни Себастьяна Найта» взял паузу. Много времени приходится отдавать преподавательской деятельности, нужно содержать семью.

– А у меня в загашнике есть одна любопытная и даже в чём-то провокационная история, которую мне рассказал один мой знакомый. Он пребывал в изрядном подпитии, а то бы вряд ли в таком признался… Я её никогда не напишу, а вот вы с вашим талантом могли бы попробовать.

– Провокационная, говорите? – оживился писатель.

– Угу, самая что ни на есть, и, чтобы такое написать, нужна определённая смелость. Так вот, мой знакомый признался, что испытывает тягу к девочкам-подросткам, которых называет нимфетками. То есть своего рода маленькими нимфами. Будучи литератором, он после развода приезжает поправить душевное здоровье в маленький городок в Новой Англии, снимает комнату у тридцатипятилетней вдовы, которая одна воспитывает двенадцатилетнюю дочь, назовём её Долорес. Нашего героя поражает её внешнее сходство с девочкой, в которую он был влюблён в детстве и умершей от болезни. Вдова влюбилась в постояльца, и они, пока дочка находится в летнем лагере, заключают брак. На это он пошёл исключительно ради того, чтобы находиться рядом с Долорес. При этом ведёт дневник, где описывает свои чувства к падчерице. Новоиспечённая жена прочитывает этот дневник, устраивает скандал, бежит на почту с письмами для родни и дочери, но попадает под машину и погибает…

Я вёл рассказ ещё минут пять, напрягая память и пытаясь изложить всё в как можно более сжатом виде.

– Поразительно! – всплеснул руками Владимир Владимирович, лишь только я закончил рассказ. – Поразительно, у меня ведь есть повесть «Волшебник», с сюжетом, в чём-то схожим с тем, что вы мне рассказали. Вы не читали её?

– К сожалению, пока нет.

– Почитайте, вы сами увидите сходство… Но ваша история, вернее, история вашего знакомого куда интереснее. Вера, запиши, пожалуйста, рассказ Ефима Николаевича, пока не забыла, а мне уже нужно идти к людям.

– Да, господин Набоков любезно согласился выступить сегодня перед русской публикой, – вставил Вержбовский, – с одной из лекций о русской литературе, которые читает для воспитанниц женского колледжа Уэлсли.

– Это будет не совсем лекция, – чуть поморщившись, поправил его Набоков. – Скорее, диалог между мной и слушателями. Кроме того, я расскажу о своих книгах, о том, что хотел донести до своего читателя. И объясню, почему не хочу возвращаться в СССР, несмотря на настоятельные просьбы и обещания создать мне все условия для жизни и творчества. Во всяком случае, высказанные до начала войны.

– Почему же? – непроизвольно вырвалось у меня.

– То, что там происходит, кажется мне иллюзорным, какой-то фантасмагорией. Революция привела к вырождению великой русской культуры. О чём я, по-вашему, буду писать, если, предположим, всё-таки вернусь на родину? О любви между ткачихой и сталеваром, как они между свиданиями перевыполняют план? Да я лучше снова уйду в энтомологию и сутки напролёт буду проводить в полях за ловлей бабочек, нежели унижаться в своём творчестве… Кстати, приглашаю и вас на своё выступление, если не слишком торопитесь.

– С удовольствием!

Два часа спустя я сердечно попрощался с Вержбовским, раскланялся с Набоковыми и медленно побрёл в сторону отеля, надеясь попозже поймать такси. На часах было одиннадцать вечера, город сиял огнями, а мне хотелось немного прогуляться по вечернему Нью-Йорку, прежде чем я попаду в свой номер и улягусь спать.

Погулял… И вроде бы район более-менее приличный, а гляди ж ты, нарисовались трое молодых оглоедов явно криминальной внешности. И вели себя на удивление нагло, хотя невдалеке и люди ходили, и автомобили ездили.

– Эй, мужик, притормози. Есть сигаретка?

Как же всё это знакомо по лихим 90-м! Я аж едва не прослезился от нахлынувших воспоминаний.

– Не курю, молодые люди, – отвечаю с ленцой, – и вам не советую губить своё здоровье.

– Слышь, ты о своём здоровье лучше подумай. Прикид у тебя солидный, наверняка и в кошельке кое-что завалялось.

– Очень даже может быть… Хм, действительно завалялось.

Я демонстративно раскрыл кожаное портмоне, вытащил на свет божий стопку купюр разного достоинства и убрал обратно. Даже в сумраке был видно, как алчно загорелись глаза у парней. Но моё спокойствие их явно сбило с толку.

– Ты это, мужик… Поделиться бы надо, по справедливости.

– Так возьмите.

Я протянул портмоне и, когда явно главный в этой троице попытался вырвать его у меня, резким движением ударил этим портмоне по глазам парня.

– Твою мать! – отпрянул тот, со всхлипом схватившись за лицо.

И пока он и его товарищи пребывали в кратковременном шоке, я принялся за дело. На всё про всё ушло не больше двадцати секунд, по истечении которых ребята приняли горизонтальное положение и явно не спешили переходить в другую плоскость.

Есть ещё порох в пороховницах, хотя то, что я слегка запыхался, мне не очень нравилось. Нужно по возвращении в Лас-Вегас поработать над выносливостью, а то уже и утренние пробежки почти забросил.

– Браво!

А это ещё что за хрен с горы? Невысокому мистеру в старомодном котелке и с тросточкой, которую он за ручку-крючок повесил на сгиб локтя, чтобы не мешала аплодировать, на вид было за пятьдесят.

– Браво, это было сногсшибательное зрелище! В буквальном смысле сногсшибательное. Бедняги всё ещё не могут подняться. Надеюсь, вы им не повредили жизненно важных органов?

– Скоро оклемаются и на своих двоих пойдут дальше искать приключения на свою задницу. А вам бы я посоветовал держаться более людных мест, а лучше вообще не бродить по Нью-Йорку на ночь глядя. Тросточкой вы вряд ли отобьётесь и от одного такого здоровяка, не говоря уже о троих.

– О, на этот случай у меня кое-что имеется. – Он с улыбкой достал из кармана пиджака браунинг и спрятал обратно. – Как видите, я вооружён и без сомнения пущу оружие в ход, если того потребует ситуация. Но за совет спасибо.

– Что ж, рад был знакомству, однако мне нужно идти.

– Постойте… Мы ведь с вами и не знакомились ещё, но я вас узнал. Вы, если я не ошибаюсь, не кто иной, как Фил Бёрд?

– Ну, предположим…

Шифроваться я не считал нужным, не думаю, что этот немолодой гражданин кинется ко мне с объятиями и просьбой сделать селфи (было бы на что) или поставить автограф.

– Ага, я угадал! – довольно ухмыльнулся незнакомец. – Странно, что такая шишка ходит без охраны. Меня зовут Дай Вернон. А? Не слышали обо мне?

– Увы, – развёл я руками.

– Наверное, вы просто не интересуетесь развлекательными шоу, частым гостем которых я являюсь. Хотя у вас в Вегасе, насколько я знаю, постоянно гостят всякие знаменитости и мои коллеги в том числе, меня почему-то туда пока не приглашали. Моя профессия – иллюзионист. И скажу вам честно, я не самый плохой иллюзионист. Когда-то я показывал карточный фокус самому Гудини, который так и не смог разгадать его секрет. – Вернон довольно рассмеялся, и я, глядя на него, не мог не улыбнуться. Позитивный товарищ, умеет вызывать симпатию. – Давайте немного прогуляемся, не будем мешать этим джентльменам приходить в себя, – кивнул он на ворочавшихся на асфальте хулиганов. – Вы не очень торопитесь?

– В общем-то, нет…

– Прекрасно! Я знаю неподалёку отсюда одно местечко под названием «Тихая Лагуна», может, зайдём? Выпивка с меня.

– Ладно, была не была… Делать всё равно нечего. Но с вас ещё и фокус!

– Договорились, – снова рассмеялся этот «мистер позитив».

«Тихая Лагуна» оказалась вполне укромным местечком с барной стойкой и двумя бильярдными столами, за одним из которых неторопливо гоняли шары двое парней. Мы же расположились за маленьким столиком в уголке зала.

– У вас необычное имя, – заметил я, потягивая свой виски со льдом.

– На самом деле меня зовут Дэвид, но, когда моё имя вписывали в паспорт, допустили ошибку, и я стал Даем. Родом я из Канады, но в Штатах давно стал своим. А первому трюку меня научил отец, он был фокусником-любителем. К тринадцати годам я выучил все фокусы из книги Эрднайзе «Эксперт за карточным столом»… А хотите знать, как я одурачил Гудини?

– И как же?

– Смотрите. Трюк называется «Амбициозная карта».

Он достал из внутреннего карман пиджака запечатанную колоду карт, сорвал обёртку и предложил мне выбрать одну из карт.

– Вот эта, – показал я на трефового короля.

Вернон достал химический карандаш и попросил меня написать на карте свои инициалы, что я и сделал. Затем он положил мою карту рубашкой наружу сверху колоды, потом перевернул картинкой ко мне. Логично, трефовый король. После чего карта отправилась в середину колоды, а фокусник снял верхнюю, перевернул… Это был трефовый король с моими инициалами.

– Ну вы даёте!

Я понимал, что это всего лишь ловкость рук, но чувство какой-то детской, уже давно забытой веры в чудо настойчиво постучалось в моё искушённое сознание.

– Фокус простой, – сказал Вернон. – Тут используется либо двойной, либо тройной съём. То есть ваш король на самом деле не верхняя карта, а вторая или третья. А в колоду я прячу верхнюю карту, под которой лежит ваша. Вы же не видите, какую именно карту я прячу, потому что она рубашкой вверх. Повторяю трюк в замедленном варианте…

– И вам не жалко раскрывать свой фокус? – спросил я, когда мне всё доходчиво объяснили. – А вдруг я разболтаю вашим конкурентам?

– А они и так уже знают. Двадцать лет назад это была тайна, а теперь – секрет Полишинеля. С тех пор мой багаж значительно пополнился. А вы, кстати, попробуйте сами провернуть этот фокус, когда-нибудь знакомых развлечёте.

Через десять минут я если и не в совершенстве, то близко к идеалу владел техникой обмана. Оказалось, что моторика моих пальцев вполне подходит для карточных номеров.

– Держите, эта колода ваша, попрактикуйтесь на досуге… О-о-о, время-то уже половина первого ночи. Чувствую, глаза начинают слипаться. Что ж, я – спать, желаю вам успеха.

– Погодите… Вот моя визитная карточка, здесь мой телефон. У нас в отеле ежедневно проходят какие-то мероприятия для постояльцев и специально приглашённых гостей, думаю, на одном из них вы могли бы с успехом выступить.

– А почему бы и нет?! У меня в Нью-Йорке по контракту ещё неделя выступлений в клубе «Копакабана», а затем я свободен. Так что ждите звонка.

– Только если решите сыграть в моём казино, то, предупреждаю сразу, допущу только к рулетке, иначе вы меня обчистите до нитки.

– О, спасибо за комплимент, но вообще я не большой любитель казино. Тем более иллюзиями я достаточно зарабатываю, чтобы подвергать своё честное имя риску быть обвинённым в карточном шулерстве.

Распрощавшись с иллюзионистом, я отправился высыпаться в свою берлогу, то есть в свой номер в «Мэри-Хилл». На завтра у меня были запланированы ещё дела, и к восьми утра нужно быть в норме.

Когда я проснулся, сразу – комплекс силовой дыхательной гимнастики по системе Стрельниковой, упражнения на растяжку, пятиминутная медитация и холодный душ. Взбодрившись, я заказал в номер завтрак и уселся писать письмо Варе. Ещё до вылета из Вегаса я созвонился с представителем Фитина, и мы договорились о встрече, во время которой я передам письмо для своей невесты.

Но сначала я отправился в издательство вернуть рукопись. И так как до встречи с агентом ещё было почти три часа, то решил навестить старого Лейбовица. Тогда надо бы какой-нибудь подарок купить, а то нехорошо в гости с пустыми руками. Помнится, Абрам Моисеевич уважал качественный бурбон, надеюсь, его предпочтения не изменились.

Бурбон я приобрёл в не самом дешёвом магазине на Манхэттене. Пара бутылок Four Roses восьмилетней выдержки обошлись мне каждая в четыреста долларов.

Около полудня в антикварном магазине на Уорбертон-авеню звякнул колокольчик, сигнализируя о появлении нового посетителя.

– Гройсэ глик![27] – традиционно воскликнул Лейбовиц и продолжил на русском: – Ефим, вы в Нью-Йорк по делу или просто развеяться?

– К сожалению, развеяться в последнее время не очень получается, хотя отпуск на Кубу я сумел выкроить прошлым летом. А сюда прилетел подписывать договор с издательством на выпуск моей книги. Заодно и к вам решил заглянуть по старой дружбе. Кстати, это вам. Помнится, вы уважаете бурбон. Одну мы можем распить прямо сейчас, а вторую оставите для других гостей.

– Ого, это же наверняка дорого!

– Не дороже денег, – усмехнулся я.

– Так давайте немедленно продегустируем!

Когда первая проба была снята, Лейбовиц поинтересовался:

– А вы что же, Ефим, теперь ещё и книги пишете?

То же самое накануне спрашивал и Вержбовский. Будто после того, как я сочинил несколько сценариев, в том, что теперь написал и книгу, есть что-то необычное. По мне, это почти одно и то же. Сценарии даже, как мне показалось, писать сложнее, но это моё чисто субъективное мнение.

– Да вот решился на эксперимент, с издателем всё утрясли, теперь осталось только ждать. Но слава Достоевского и Толстого мне не грозит, – заверил я собеседника, уже собиравшегося что-то сказать.

Распивая кукурузный виски, мы поговорили на разные темы, вспомнив и битву при атолле Мидуэй, и военные действия в Европе, и волнения в Индии. Обсудили и экономический рост Штатов, резонно предположив, что здесь присутствует прямая взаимосвязь со Второй мировой.

– Послушайте старого еврея, Ефим, который плохого не посоветует, – в какой-то момент доверительным тоном произнёс Абрам Моисеевич. – Вам нужно обзавестись семьёй. Уверен, при ваших данных да с вашим благосостоянием это не проблема. Проблема – выбрать ту, которая станет для вас надёжным спутником до конца ваших дней и будет ценить вас не за ваши деньги и даже не за брутальный вид.

«А за что?» – захотелось мне простодушно спросить, но Лейбовиц меня опередил:

– Она вас будет ценить за вашу верность и преданность семейным ценностям и сама станет вашим последователем в отношениях. Поверьте, это очень много значит, когда муж и жена доверяют друг другу.

– Не спорю, это важно, – кивнул я, думая, к чему это старик клонит.

– У вас есть кто-то на примете? – живо поинтересовался антиквар.

– Хм… В данный момент, пожалуй, нет.

На самом деле на примете у меня, конечно же, была Варя, так ведь не станешь же Лейбовицу рассказывать, что после Победы у нас намечена свадьба. Старику я доверял, но не до такой степени. А как уж я перетащу Варю в Штаты – это другой вопрос.

– Ефим, – совсем уж доверительно склонился ко мне Абрам Моисеевич, – послушайте, что я вам скажу… В прошлом году из Франции в Нью-Йорк перебрались моя двоюродная сестра с двумя дочерьми. Старшей уже двадцать четыре года, высокая, красивая девушка, я уверен, она вам подойдёт. Давайте я вас сегодня вечером познакомлю, присмотритесь друг к другу, может, и впрямь что-то получится.

Ах вот ты куда гнул, старый пенёк! Родственницу свою решил мне сплавить. Может, она и красивая, да только есть мне о ком мечтать, так что даже и не надейся!

– Абрам Моисеевич, – вздохнул я с деланой грустью, – спасибо, конечно, что заботитесь обо мне, да только зарок я себе дал, что буду хранить верность той, которую оставил в Союзе и фото которой всегда ношу с собой.

Я вынул бумажник, открыл его и показал Лейбовицу фотокарточку Вари. Тот явно скис, но всё же старался сохранить лицо.

– Да-да, я помню, вы уже показывали мне это фото. Да только что толку мечтать, когда жизнь идёт.

– Ну почему, кто знает, может, мы когда-нибудь с ней встретимся.

– Вы неисправимы, Ефим, – покачал головой старик. – Ладно, найдём Басе жениха из своих. А за бурбон спасибо, я вторую бутылочку буду беречь в память о человеке, который достиг таких высот не без помощи старого Абрама.

Я едва не хмыкнул. Вот же жук, всё-таки подколол. А вслух выразил благодарность за то, что он и впрямь поначалу немало сделал для вчерашнего иммигранта.

Покинув лавку антиквара, я пешком направился в Централ-парк на встречу с агентом, о котором знал лишь, что его зовут Алексей, и уселся там на одну из лавочек с развёрнутой газетой в руках. Минут через пять рядом подсел гражданин в костюме, шляпе и тёмных очках. Не поворачиваясь ко мне и даже, как мне показалось краешком глаза, не размыкая губ, он произнёс:

– Здравствуйте, Ефим Николаевич! Письмо при вас?

– Да, – ответил я.

– Положите его в середину газеты, а когда будете уходить, газету оставьте на скамейке возле меня.

– Хорошо.

– Не торопитесь, у меня для вас важная информация.

Я весь обратился в слух.

– Наверху думают, что ваш статус холостяка в глазах американцев выглядит не лучшим образом. Вы же не планируете пока жениться?

– В ближайшее время нет, меня в Союзе ждёт невеста, мы договорились сыграть свадьбу после Победы. А к чему этот вопрос?

– К тому, что он касается как раз вашей невесты, Варвары Мокроусовой. Её направляют в Соединённые Штаты, так что письмо от вас она получит уже здесь.

– Вы не шутите? – От радостного удивления я даже слегка повернулся в его сторону.

– Ефим Николаевич, мы такими вещами не шутим, – холодно ответил собеседник. – И не крутите головой, вы привлекаете внимание. Варя будет жить в Лос-Анджелесе по документам Барбары Светлофф. Соответственно, никого особо не удивит, если она где-то заговорит по-русски. По легенде, Барбара – дочь русских иммигрантов, осевших в Мичигане. Но в двенадцать лет лишилась родителей, которые якобы погибли в автокатастрофе. Её отправили в приют в Детройте – соответствующая запись задним числом сделана во всех надлежащих документах приюта. Достигнув совершеннолетия, она покинула приют и отправилась покорять Голливуд. Но ни на одной студии ко двору не пришлась и, чтобы прокормиться, работала официанткой то в одном заведении, то в другом. Через неделю она будет трудиться в кафе «Весёлый лангуст», это на Гроув-стрит в Лос-Анджелесе. Там вы с ней как бы случайно и познакомитесь, если, конечно, захотите создать семью. Более точная информация для вас появится позднее. Так как, вы согласны действовать по такому сценарию?

Ещё бы я был не согласен! Орать в счастливом экстазе на весь Централ-парк, само собой, не стал, но со стороны, наверное, напоминал стоваттную лампочку, щедро дарящую свет окружающим. А ведь как в тему Лейбовиц завёл разговор о женитьбе, словно что-то чувствовал!

– Конечно, Алексей, можно было даже не спрашивать.

– Ну и отлично! А теперь оставляйте газету с письмом и уходите.

– Постойте, а как вы можете быть уверены, что Варе удастся устроиться в это кафе?

– Не сомневайтесь, там заправляет наш человек, скажем так, сочувствующий. Мы ему делаем кое-какие одолжения, теперь его очередь помочь нам…

В отель я добирался словно в каком-то полусне, совершенно не замечая происходящих вокруг событий. Сердце моё было готово выскочить из груди и весело поскакать по нагревшемуся асфальту Манхэттена. Со стороны я, наверное, походил на большого мальчишку, которому родители наконец купили щенка. Да и плевать, пусть люди думают что хотят, сегодня мой личный праздник!

Разрешение на поездку в Лос-Анджелес с целью знакомства с «будущей супругой» я получил только через месяц, спустя пять дней после выхода в свет книги «Экспансия». Презентацию решили не устраивать, всё-таки я публикуюсь под псевдонимом, что должно лишь подогреть интерес к изданию. Так оно и вышло, впрочем, не без помощи проплаченного Стетсоном по моей просьбе анонса в нескольких центральных изданиях. Так что и пресса, и книголюбы уже были морально готовы схватиться за книгу и прочитать её от корки до корки.

Например, The Washington Post разродилась целой колонкой, в которой автор называл мой опус не иначе, как роман-предостережение. «Кто же этот таинственный Джим Моррисон? – вопрошал в заключение обозреватель. – Восходящая звезда писательского цеха или знаменитость, скрывающаяся под чужим именем. Главный редактор издательства Harper & Brothers Грэг Стенли Малкович не стал раскрывать имя, сославшись на желание автора сохранить инкогнито. Что ж, будем надеяться, рано или поздно мы узнаем правду. За первые два дня продаж был раскуплен почти весь тираж книги, судя по всему, придётся печатать дополнительный. Во всяком случае, в книжном магазине Kramerbooks напротив редакции нашей газеты сотня экземпляров „Экспансии” разлетелась за час».

Читать такие отзывы было чертовски приятно, но я твёрдо решил не выходить из тени. Чем больше тумана – тем лучше. Я ведь даже машинистку, перепечатывавшую рукопись, строго-настрого предупредил держать язык за зубами. Может, стоит и за следующую книгу взяться? Наваять какой-нибудь «Код да Винчи»? Жаль только, объём моей памяти был далёк от объёма памяти компьютерного «винта», и запомнить содержание когда-то прочитанного хита я дословно не мог. Ладно, это может и потерпеть, а сейчас у меня есть куда более приятные перспективы.

14 июня 1943 года, заранее проинструктированный, что можно делать, а чего нельзя, нещадно потея от волнения, я вошёл в двери кафе «Весёлый лангуст». Вон какая-то официантка щебечет с клиентами – парочкой средних лет… Нет, это не она. Сев за столик, неверными пальцами ослабил узел галстука и взял картонку с меню, буквы которого расплывались перед моими глазами. Ну же, Ефим, успокойся, ты бывалый мужик, прошедший огонь, воду и медные трубы, а теряешься, словно институтка перед революционным матросом.

– Добрый день, мистер, что будете заказывать?

Я поднял глаза, и, как говаривал дедушка Крылов, в зобу дыханье спёрло. Передо мной в кружевном переднике и в белом чепчике стояла Варя и мило так, приподняв вопросительно брови, улыбалась. Мне понадобилась пара секунд, чтобы привести себя в чувство и улыбнуться в ответ.

– Здравствуйте, девушка, мне бы кофе с молоком и, пожалуй, пару бутербродов с сыром и ветчиной.

– Одну минуту.

А что, у неё уже неплохой английский. У моей Вари явные способности к языкам, так что она вполне может сойти за дочь иммигрантов, прожившую в Америке не меньше десяти лет. Интересно, сколько ей по липовому паспорту? Двадцать пять, тридцать? Не важно, хоть сто лет, любить я её буду как никого в жизни!

Так, теперь главное – не спалиться, выглядеть естественно. Вряд ли, конечно, люди Гувера пасут меня до такой степени, но всё равно лучше действовать по инструкции, не нагнетать ситуацию. Это мой первый визит, не предполагающий даже лёгкого флирта. А вот завтра уже можно будет поинтересоваться, как официантку зовут, ну а на третий день пригласить её после работы на свидание. В общем, в Лос-Анджелесе предстояло задержаться на неделю точно.

К счастью, у меня имеется повод – на студии Уорнеров будет сниматься очередной фильм по моему сценарию – хоррор «Челюсти». Да-да, за основу я взял сюжет знаменитого фильма Спилберга, но лишь за основу. Учитывая, что картин об акулах-людоедах я пересмотрел немало, в своей картине я решил объединить самые интересные повороты, которые возможно реализовать в докомпьютерную эпоху кинематографа. А мысль снять этот фильм родилась у меня после прочтения заметки в одной из газет, где рассказывалось, как акула изжевала ногу несчастной отдыхающей на одном из пляжей Калифорнии. На той же странице, кстати, стояли две новости, касающиеся СССР. Одна об очередном гумконвое, а вторая – о закупке большой партии вооружения и техники Советским Союзом у Соединённых Штатов. И я даже догадывался, на какие деньги. Как бы там ни было, мне хватило одного звонка Джеку Уорнеру, чтобы, заручившись его поддержкой, я сел писать сценарий.

А теперь я здесь, в Лос-Анджелесе, играю роль убеждённого холостяка, которому разбивает сердце простая официантка, вчерашняя воспитанница приюта и несостоявшаяся актриса. А на самом деле – комсорг одесского порта и радистка партизанского отряда. И свою роль я играю с огромным удовольствием, как, надеюсь, и Варя, всё с той же обворожительной улыбкой ставящая передо мной кофе и тарелочку с бутербродами. Я согласен ей сам подавать кофе в постель каждое утро, лишь бы она всегда была рядом со мной.

Примечания

1

Абакус, или абак – счётная доска, ведущая свою историю со времён Древней Греции. Чуть более продвинутые версии используются в счёте до сих пор.

(обратно)

2

Первой переносной рацией, прозванной Walkie-Talkie («ходилка-говорилка»), стал армейский приёмопередатчик Motorola SCR-300, носимый в рюкзаке. Эта модель была создана командой инженеров из Galvin Manufacturing Company (предшественник компании Motorola) в 1940 г. и весила 16 кг, так что в карман её не спрячешь.

(обратно)

3

Смерть великого иллюзиониста и впрямь получилась нелепой. Во время канадских гастролей в 1926 г. в гримёрку к Гудини вошли трое студентов, один из которых был чемпионом колледжа по боксу. Он спросил Гудини, действительно ли тот способен выдержать несколько сильных ударов в живот, ничего при этом не почувствовав. Гудини, погружённый в свои мысли, кивнул, и студент неожиданно нанёс артисту два или три удара. Гудини еле остановил его: «Подождите, мне надо подготовиться», после чего напряг пресс: «Вот, теперь можете бить». Студент ударил пару раз и на себе почувствовал железный брюшной пресс Гудини. Несколько дней иллюзионист не обращал внимания на боль, но эти удары спровоцировали разрыв аппендикса, в результате которого развился ставший смертельным для Гарри Гудини перитонит.

(обратно)

4

Первая звезда на Аллее славы с именем кинорежиссёра и продюсера Стэнли Крамера была заложена 28 марта 1960 г.

(обратно)

5

Улица появилась в 1939 г. и называлась улица Мосфильм по киностудии «Мосфильм», к которой она вела. В 1951 г. носила название улица Потылиха (по историческому району). Название Мосфильмовская было официально утверждено 25 января 1952 г.

(обратно)

6

Дэн Нобль – реальный персонаж, так же как и Galvin Manufacturing Company, которая в будущем будет переименована в компанию Motorola.

(обратно)

7

Пионером в этом направлении стал ситком «Голдберги», появившийся на американском телевидении в 1949 г. До этого он выходил как радиопостановка.

(обратно)

8

Морис Берлин (наст, имя Мойше-Герш Берлин) родился в Кишинёве в 1895 г. В 1900-м с родителями и восьмью братьями и сёстрами эмигрировал в США. Рано лишившись родителей, был вынужден бросить школу после 8 класса и поступить на работу разносчиком в магазин музыкальной компании Wurlitzer в Чикаго. В 1920-м основал собственную компанию Chicago Musical Instrument Company, которую возглавлял до своего выхода на пенсию в 1974 г. В 1944-м CMI приобретает прекратившую выпуск гитар Gibson Guitar Company, и к 1960-му превращает её в безусловного мирового лидера отрасли.

(обратно)

9

Л е с Пол (англ. Les Paul; наст, имя Лестер Уильям Полсфусс, англ. Lester William Polsfuss) – американский гитарист-виртуоз, поэт-песенник, новатор в области звукозаписи. Профессиональная карьера Леса Пола началась в самом начале 1930-х гг. в качестве певца-конферансье на сент-луисских и чикагских радиостанциях. Именно опыт работы на радио сказался на многожанровости творчества Леса Пола: он играл народную музыку, джаз, блюз, кантри, эстрадные номера, гавайскую музыку. В конце 1930-х гг. Пол вошёл в состав аккомпанирующего ансамбля Фреда Уоринга Pensilvanians. В 1941 г. Лес Пол изобрёл первую электрогитару с цельным корпусом (до того были акустические гитары со звукоснимателями).

(обратно)

10

– В отель SEVILLA, пожалуйста. Но сначала мне нужно где-то поменять доллары на кубинские песо (исп.).

(обратно)

11

– Вы американец? (исп.)

(обратно)

12

– У сеньора есть доллары, чтобы поменять? Я могу немного поменять (исп.).

(обратно)

13

В те годы Тернополь назывался Тарнополем, а Ивано-Франковск – Станиславом.

(обратно)

14

Добрый день! Хорошая погода, не правда ли? (нем.)

(обратно)

15

Вы меня поняли? (нем.)

(обратно)

16

Так точно, герр Майер! (нем.)

(обратно)

17

Виктор Измайлов в реальности возглавлял луцкое подполье до июля 1943 г., пока не погиб в перестрелке с бандеровцами. После гибели прежнего руководителя подполье возглавила Паша Савельева. В декабре того же года по доносу предателя она была арестована гестапо. 12 января 1944 г., после жестоких истязаний и пыток, была сожжена заживо во дворе бывшего католического монастыря Луцка.

(обратно)

18

Оружие положить на землю (нем.).

(обратно)

19

Африка де лас Эрас Гавилан – советская разведчица. Родилась в Испании. Работала в Мадриде на текстильной фабрике, вступила в ряды Коммунистической партии и вскоре приняла участие в подготовке вооружённого восстания горняков в Астурии. После подавления восстания Африка более года находилась на нелегальном положении в подполье. В 1937 г. начала сотрудничать с советской внешней разведкой. В конце 1938 г. была нелегально переправлена в Советский Союз, где получила советское гражданство и стала работать в текстильной промышленности. В начале Великой Отечественной войны Африка добилась направления на фронт. В 1942 г. попала в состав спецотряда «Победители» в качестве радистки. После войны вела нелегальную работу за рубежом. С 1971 г. Африка в звании полковника активно участвовала в воспитании молодого поколения разведчиков-нелегалов, передавая им свой опыт.

(обратно)

20

Кто вы? (нем.)

(обратно)

21

Штирлиц шёл по Берлину. Мюллер узнал в нём советского разведчика, но не по ППШ, небрежно висящему на плече, и не по парашюту, волочившемуся сзади, а по клейму фабрики «Большевичка», которое забыли отпороть с внутреннего кармана пиджака по истинно русской безалаберности.

(обратно)

22

Генри Мартин Джексон, известный также под прозвищем Скуп (Совок), – бессменный конгрессмен и сенатор от штата Вашингтон с 1941 г. Кандидат в президенты от Демократической партии в 1972 и 1976 гг. Оказал большое влияние на идеологию неоконсерватизма. Соавтор известной поправки Джексона – Вэника.

(обратно)

23

Впервые метамфетамин синтезирован из эфедрина в 1893 г. японским химиком Натай Нагаёси. В 1919 г. японским химиком Акирой Огатой был впервые синтезирован кристаллический метамфетамин. В 1930-е гг. фармацевты фирмы Temmler Werke в Берлине использовали его как стимулирующее средство, получившее коммерческое название первитин. Начиная с 1938 г. его применяли систематически и в больших дозах как в армии, так и в оборонной промышленности (таблетки первитина официально входили в «боевой рацион» лётчиков и танкистов под названием Panzerschokolade – танковый шоколад). После Второй мировой войны производители первитина были вывезены в США, где создавали «таблетки бодрости» для войск в Корее и Вьетнаме.

(обратно)

24

Во избежание негативных последствий автор не рекомендует пытаться повторить этот процесс, на всякий случай намеренно описав его с ошибками.

(обратно)

25

Отсылка к фильму Квентина Тарантино «Бешеные псы».

(обратно)

26

Роман (по авторскому определению) французского писателя и драматурга Эрика-Эммануэля Шмитта.

(обратно)

27

Великое счастье! (идиш)

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg